Воля владыки. У твоих ног

ГЛАВА 1

ОТ АВТОРА:

Текст в процессе выкладки будет бесплатным и останется бесплатным в течение 3-х дней после завершения выкладки, потом будет переведен в платный статус. Остальные три книги серии появятся в продаже в течение недели после этого.

1.

— Эй, Дикая, глянь, какая пташка! — Крыса ткнула в бок острым локтем, заливисто свистнула и заорала: — Лови ее, лови! Загоняй! Да не туда, кретин!

— Не вопи, не на арене, — Хесса бережно вытянула из-за пазухи последнюю, завернутую в кусок тряпки самокрутку, достала из кармана огневку. Отвернулась, прикрываясь от ветра, выбила искру и глубоко затянулась. — Или заткнись, или сама вали загонять, психичка дебильная.

Настроение было отвратней некуда: приближалась течка, и даже мимолетная мысль о любимых в квартале Рыжего развлечениях отдавалась тянущей болью под ребрами и приступом тошноты. А тут наглядно, «загони анху» во всей красе, причем анха явно пришлая, проходов не знает и одета чисто, а у Хессы место — не в первом ряду, но обзор что надо, будто нарочно совпало. Со старой голубятни аж до дворцовой стены все как на ладони. Крыса, наверное, оттого сюда и влезла: любит она со стороны посмотреть, как других гоняют. Хессе смотреть не хотелось. Она видела, как чужачка появилась — оглядываясь с обалдевшим видом, явно не понимая, куда попала. Видела, как той навстречу вышел Рыжий с ближней стаей. Дальше смотреть не стала. Но девчонка, похоже, не совсем рохля, раз до сих пор бегает. Если Рыжему понравится охота, есть шанс, что себе заберет, а не на всех разложат. Хотя Хессе что с того?

— Да ты гляди! — Крыса вертелась, подпрыгивала, даже высунулась наружу чуть ли не по пояс, отчего у Хессы появилось острое желание толкнуть в спину. — Точно пташка! Глянь, как по крышам сигает! Уйдет, зуб даю!

Вот теперь Хесса обернулась, зашарила взглядом по кварталу, отыскивая чужачку. От Рыжего не уходил никто, и если эта станет первой…

Захотелось протереть глаза. Назвать девчонку «не совсем рохля» было, пожалуй, все равно, что сказать о Рыжем «иногда слегка опасен». По крышам — неровным, кривым и скособоченным, местами тонким, как бумага, бежала быстрее, чем стая Рыжего по земле, и видно было, что такие забеги ей не в новинку. А когда кто-то из стаи вывернулся наперерез — вскинула руку, и громила вдвое шире нее птичкой полетел на землю. И не встал.

Теперь Хессу терзала зависть. Умела бы она так, хрена с два Рыжий издевался бы над ней каждую течку, заставляя играть в «не слишком ли быстро я бегу».

— Ого-го-го! — снова заорала Крыса. — Гля, чего творит! Психичка!

— Психичка, — согласилась Хесса, хотя соглашаться с Крысой — себя не уважать. Но не в этот раз.

Девчонка молнией мелькнула над провалом старых конюшен, перелетела на дворцовую стену и теперь яркой, заметной мухой ползла вверх. За что она там цеплялась — отдельный вопрос, но какого ее туда вообще несет?! Если выбирать, Хесса выбрала бы Рыжего, тот был знакомым злом, а попасть во дворец — это ж или смерть, или рабство!

И тут Хессу осенило. Нормальная анха не прошла бы через квартал Рыжего, как горячий нож сквозь масло. Нормальная анха не влезла бы играючи по гладкой высоченной стене. Значит, ей так же далеко до нормальной, как Рыжему — до всепрощающего добряка. А кто ненормальный может… вот так? В голову лезли два варианта, и оба — хуже некуда.

Первый: эта анха — шпионка и убийца или, в лучшем случае, воровка, задумавшая подобраться либо к самому владыке, либо к кому-то из его ближних. Второй: анху в течке тащит к какому-то кродаху из дворцовых. Ну а что, кто-то из дворцовой гвардии вполне мог в запале страсти пометить девчонку из городских, а потом забыть. И плевать, что у помеченной крышу сорвет без пары.

Хесса сглотнула, даже не додумав жуткую мысль. Потому что в любом случае первым делом выяснят, как чужачка пробралась мимо охраны, и тогда Рыжему хана. И бездна бы с Рыжим, туда ублюдку и дорога, но трущобы зачистят под ноль, чтобы не возиться и назидания ради.

Надо валить.

Хесса деланно зевнула, бросила:

— Пошла я. Скучно стало.

Успела еще заметить, как чужачка встала во весь рост на кромке ограды и исчезла. И помчалась вниз. Надо было выгрести все тайники, раздобыть жратвы на первое время, а главное — купить у Сального глушилку запаха. Если от нее будет нести течной анхой, далеко она не уйдет.

***

Владыка откровенно скучал. Крошил на фарфоровом блюдце кусок пастилы, которую на дух не выносил, и макал липкие пальцы в фонтан.

— Какой недоумок тебе это притащил? — спросил Сардар, отпихивая с дороги атласную подушку и подходя ближе.

— Лалии, а не мне. Если бы мне, ты бы сейчас утаскивал отсюда труп.

— И правда, чего это я, — Сардар усмехнулся. — И где сейчас твоя синеглазая бестия?

— Точно не здесь. Надоела.

Крошево из пастилы отправилось в фонтан вместе с блюдцем, а владыка Имхары соизволил оторвать от подушек спину и усесться на свою сиятельную задницу.

— Давай к делу, что узнал?

Сардар повел плечами. Порадовать повелителя было нечем. По всему выходило, что придется придумывать другой способ в очередной раз разогнать его скуку. Только способы уже закончились: бои между кродахами провели, анх на смотрины собирали, даже зверинец пополнили новой партией клыкастых уродцев. Асир отвлекался на время, а потом опять начинал скучать. И как назло, ни одной завалящей заварушки на горизонте, хоть самому мятеж устраивай. Потому что новостей, которых ждали во дворце уже месяц, все не было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сардар готов был поставить собственную голову на то, что не смирившаяся с поражением старшая ветвь, потомки отрекшегося владыки Азрахима, затевают что-то серьезное. Но ни он сам, ни Фаиз со всей своей секретной службой пока не нашли ни одного доказательства. Все было отвратительно тихо и спокойно.

— Так, — сказал Асир, окидывая хмурым взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. — Это начинает бесить.

— Не тебя одного, — огрызнулся Сардар. Мог себе позволить такую фамильярность и пользовался, но все равно покосился с опаской — убить не убьет, на кол не посадит, прилюдно не четвертует, но врезать со всей своей владыческой страстью может. Любит, практикует, особенно когда в бешенстве. — Мы не прохлаждаемся. Всех на уши поставили. Там такое кольцо осведомителей, при любой секретности что-нибудь да просочится.

— Плевал я на ваши кольца. Выясни хоть что-то, иначе вы, двое идиотов, отправитесь кормить моих акул. Понял?

Сардар выругался. Владыка не шутил: не только его, всех уже достала неизвестность. Но сейчас не было других способов, только ждать. Надо срочно придумать что-нибудь, чтобы отвлечься. Еще бои? Или…

— Нет, я ошибся, к акулам отправится Ваган, — Асир с хрустом размял пальцы. — А ты подбери мне начальника стражи, у которого не будут прыгать через забор в тайный сад всякие посторонние… — он втянул носом воздух: — анхи?!

— Простите, уважаемые, я понимаю, что это частная территория, но была вынуждена…

Сардар подпрыгнул, разворачиваясь в воздухе и выхватывая саблю, и тут владыка расхохотался. Даже, если уж точно, заржал. А Сардар смотрел на совершенно незнакомую, по-дурацки одетую, мокрую, будто ее в фонтан окунули, явно растерянную анху. Не течную, чистенькую, разве что встрепанную, стриженную, как трущобная или из психушки, и разгоряченную, словно ей пришлось бежать долго и быстро до того, как невесть как махнула через ограду дворца — неприступную ограду, между прочим! Которую не то что малость придурковатому Вагану, и самому Сардару в голову бы не пришло стеречь.

— Ты кто? — рявкнул он, нацеливаясь саблей прямо в горло. Одно движение

— и можно уволакивать труп. Еще бы выяснить, как этот потенциальный труп сюда попал и куда, бездна его задери, смотрел Рыжий. Убить зарвавшегося подонка захотелось гораздо больше, чем допрашивать непонятную анху, аж до зуда в пальцах. Не смотритель территории, а ишак безглазый.

— Простите, не успела представиться, — все с той же спокойной вежливостью ответила анха. — Линтариена, старший агент охранного управления Красного Утеса. Удостоверение в кармане, — руками она не дергала, отлично понимая, видимо, что при первом же движении лишится головы. — Хотелось бы, в свою очередь, понять, где я очутилась, потому что это явно не Утес.

— Это дворец, — пояснил Сардар, начиная подозревать, что у анхи непорядок с головой. Серьезный непорядок. Какой еще красный утес? Какое еще охранное управление с агентами? — Что за бред ты несешь?

— Обыщи, — велел Асир. Кажется, ему все еще было весело.

В кармане оказалась карточка, на которой золотым тиснением по красной коже было выбито то самое: про Линтариену и агента. И управление. И Красный Утес — с заглавных букв. Сардар поднял голову и внимательно посмотрел на анху. На сдвинутую та вроде была не похожа, но поди угадай. Он потянул носом, старательно обнюхивая голую шею, и задумчиво хмыкнул. Меток не было. Ни одной. Значит, вариант с брошенной анхой, внезапно поехавшей мозгами, отпадал.

— Что еще есть? — спросил он.

— Ключи от дома и от машины в другом кармане, дротики на руках, ножи. Аптечка. Я на задании была. Да, что дворец, вижу. Ваш, очевидно, — вроде и головы не повернула, но обратилась явно к владыке. И тут же снова перенесла внимание на Сардара. — Я имела в виду город, страну. Может, даже мир, хотя… — она осеклась, слегка качнув головой. — Кажется, мне повезло сразу попасть в высшую инстанцию. Или, — и снова спрашивала у Асира, — не повезло?

Она что, серьезно вот это — про мир? Окончательно перестав понимать хоть что-то, Сардар взглянул на владыку. Тот выглядел заинтересованным, значит, эта бредильня его развлекала. Ладно, пусть так.

— Перед тобой владыка Имхары — Асир дех Син Санар аль Даниф. Ты в столице — Им-Роке. Здесь нет ни утесов, ни агентов. Утесы — в Баринтаре, агенты вымерли предки знает когда. — Сардар закатил глаза: давно он не занимался такой ерундой, как констатация очевидного, да еще для кого? Для какой-то с неба свалившейся анхи.

— Почему вымерли? — спросила та. И тут же, спохватившись, изобразила что-то вроде поклона: — Прошу прощения еще раз, владыка. Действительно, другой мир. Другие страны.

— За ненадобностью, — ответил Сардар. — Руки расставь и не дергайся.

— Для иномирки ты слишком хорошо говоришь на нашем языке, — сказал Асир. — Но если врешь, то сама в это веришь.

Сардар вытряхивал из карманов анхи оружие, какие-то ампулы, связки странных ключей, та стояла смирно и опасной не казалась. Но пока она не под замком и не допрошена как следует, расслабляться не стоило. Далеко не каждый специально натасканный кродах мог бы перемахнуть через дворцовую ограду, тем более в этом месте. А уж анха…

Мысли скакнули: анха на службе — вот где еще больший бред, чем все остальное.

— Я не вру. А насчет миров… есть предположение. Слышала как-то теорию, неподтвержденную, но теперь думаю, вдруг правда? Будто примерно полтысячелетия назад наш мир раскололся. Не вдребезги, а как будто надвое. Как расслоился, что ли?

Нет, все-таки она психическая, решил Сардар. Только вот владыка повел себя странно. Он больше не забавлялся. Потяжелел взгляд, затвердело лицо. Поднялся одним слитным быстрым движением и оказался рядом.

— Дар. Закрыть город. Оцепить дворцовый район. Трущобы — зачистить. Перебрать всех до одного, проверить печати. Кродахов-нелегалов и клиб — в казармы. Анх…

«Туда же?» — холодея, подумал Сардар.

— Анх сюда, я посмотрю. Вагану — усилить стражу. Ладуша — ко мне.

— Что происходит? — он рисковал. При непонятной анхе задавать владыке вопросы — не просто играть с огнем, а нарушить сразу все негласные правила, подставиться, но Сардар не был бы самим собой, если бы боялся расплаты.

— Она — не одна из нас, — отчетливо выговаривая каждое слово, будто идиоту, а не первому советнику, сказал Асир. — Мне не нужно вторжения иномирцев посреди столицы. Это ясно? Почему ты все еще здесь?

— Разумно, — пробормотала анха, как ее там, Линтариена? И тут же вскинулась: — Вы в это верите?

Что ответил владыка, Сардар уже не слышал. Его ждали более срочные дела, чем диспуты о мироустройстве.

ГЛАВА 2

Дело с самого начала выглядело тухлым. Люди в Трущобах пропадали давно, и не только анхи — два, три, а когда и десяток «висяков» в месяц. Никого это не удивляло и, по большому счету, не волновало: Трущобы — они и есть трущобы, хоть на какую-нибудь гадость подсадят и в рабство продадут, хоть на бои заманят, хоть убьют — все с концами, потому как цена жизни там — одна понюшка либо один дротик, редко больше. И все в Утесе знают, что соваться туда — на свой страх и риск. И ведь находятся идиоты!

Но в этот раз очередным идиотом оказался сынок городского головы, и делу дали ход, хотя все, от начальника охранки до последнего подметальщика, понимали — безнадега.

— Извини, Лин, рад бы помочь, но не могу, — Каюм, даром что кродах и начальник управления, мялся и отводил глаза, поручая это дело, как и было велено свыше, лучшему своему агенту. — Одно обещаю, если будет выговор или еще какие санкции, потом по-тихому аннулирую. Ты же знаешь нашего Пузана, туды его в душу. Нарой хоть что-нибудь, прошу. Хоть какой след.

На санкции Лин плевала с вершины Красного Утеса — к карьерному росту не стремилась, нынешнее место старшего агента вполне ее устраивало: все, что выше, исключало работу «в поле», заменяя по-настоящему важное и нужное тоскливым перебиранием бумажек и бесконечными отчетами и совещаниями. На Пузана и его идиота-сынулю было плевать тоже, но, с другой стороны, в Трущобах давно требовалось кое-кого прижать. Поэтому Лин взялась за дело всерьез. След там был — вполне ясный след молодого дурного кродаха, который пока еще верит, что именно он — самый крутой не то что в столице, но и во всем мире, и не задумывается над последствиями своих выкрутасов. Помеченная против воли анха, злая, готовая мстить и вполне способная на месть, потому как анха из Трущоб — это вам не фиалка оранжерейная. Парочка клиб, которых походя обозвали недоделками, а после, по странной логике идиотов, позвали потрахаться. Кродах с разбитыми костяшками на руке, щеголяющий золотыми часами с вензелем на крышке. Ясный, прямой след, который и завел старшего агента Линтариену в полную задницу.

Задница называлась Кипящими камнями. Два года назад в верхнем городе проводилось грандиозное строительство. Все газеты тогда захлебывались восторгом: новый район, на самой вершине Утеса. Подвесные дороги, особняки для элиты, воздушные гавани — уверенный рывок в будущее. Лучшие инженеры, гидростроители, бурильщики и шахтеры были переброшены на колоссальный по размаху проект. И район отстроили в кратчайшие сроки, только вот последствия никого не волновали.

В Нижнем городе рухнул от вибрации и толчков портовый кран, смяв в хлам половину складских ангаров — хвала небу, обошлось без жертв, а на чужие убытки плевать было не только Лин, но и городским властям. В Подземном остались без крова толпы простолюдинов — их хлипкие хибары просто рассыпались. Участившиеся землетрясения, три прорвавшиеся газовые скважины, заваленные пещеры. И Кипящие камни — глубокая трещина в породе под водопадом.

Политики утверждали, что все в плюсе. Городской голова лично распинался перед прессой: дополнительный источник воды для бедных кварталов, можно сказать, дар небес! И вроде бы правильно говорил — воду в Подземный теперь не нужно было возить из Нижнего города. Только вот жители Трущоб использовали природный дар еще и в своих целях: в трещину оказалось очень удобно скидывать отходы, гораздо выгоднее, чем платить за вывоз мусора. А еще в ней отлично получалось прятать трупы. След сынули Пузана вел именно туда, в пещеру под водопадом, провонявшую помойкой и мертвечиной.

Лин видела в этом некую высшую справедливость, но Пузану и особенно Каюму нужно было предъявить нечто посущественней, чем доклад о следе и рассуждения о справедливости. Пришлось вбивать в гранит страховочные крюки, крепить веревку и лезть вниз, туда, где вполне мог зацепиться за камни раздетый и обобранный труп.

Легкие беговые туфли скользили по мокрым камням, веревка впивалась в ладони даже сквозь перчатки. Шум водопада, вроде бы и не слишком громкий, глушил остальные звуки. Неудивительно, что Лин узнала о слежке лишь в тот момент, когда наверху перерезали веревку.

Она пролетела сквозь тонкую, казавшуюся сверху стеклянной завесу воды, уверенная, что живет последние мгновения. Подумала даже о том, что мерзко будет лежать и гнить рядом с идиотом-кродахом, сынулей говнюка-Пузана. Но за водой в лицо ударил свет. Лин на инстинкте сгруппировалась, подошвы врезались в неровную брусчатку, и она поднялась на ноги на незнакомой улице, совершенно точно не в Утесе, потому что, хотя халупы вокруг и заслуживали звания трущоб, над головой сияло чистой синевой небо.

Не успела осмотреться толком, как навстречу вышла компания агрессивных кродахов. Не зная, где оказалась и что происходит, Лин предпочла уклониться от драки, и отчаянный забег по крышам привел ее во дворец.

Все это она и рассказала в деталях, глядя в черные, как бездна, глаза здешнего правителя и гадая, отчего тот мгновенно поверил в иной мир.

Правитель ей нравился. Иррационально. Вопреки острому чувству опасности. Он действительно был правителем, это ощущалось в каждом слове, жесте, взгляде. Статус показывала не одежда, пусть и невероятно роскошная — шелковые белые шаровары, тонкая рубаха, нечто длинное и широкое поверх, без рукавов и застежек, зато густо покрытое вышивкой — белой по белому, с серебром и жемчугом. Всю эту сияющую и сверкающую белизну разбавлял лишь алый широкий пояс, из-под которого торчала рукоять кинжала — с рубином в навершии, но оплетенная удобной для хвата кожей.

Да ладно, их Пузан еще и не так мог вырядиться, особенно если на горизонте появлялась пресса! Но разве можно сравнить кродаха заевшегося, привыкшего ездить и сидеть, позировать и разглагольствовать на публику — с мужчиной, который мгновенно принял решение и отдал разумный приказ при минимуме непроверенных данных? Достойный командир, достойный правитель. Возможно, жесткий, но мягкий кродах — жалкое зрелище.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сколько было пропавших, тех, о ком ты знаешь?

— За последний год около полусотни. — Лин восстановила в памяти цифры отчетов. — Три кродаха, четырнадцать клиб, тридцать две анхи.

Она не стала уточнять, что наверняка не все из пропавших окончили свой путь в Кипящих камнях, что в Трущобах хватает и других опасных мест. Это понятно, к тому же исходить всегда нужно из худшего варианта.

— Значит, даже если половина из них сдохла в других местах, здесь ты не первая. — Это не было вопросом, но Лин кивнула, соглашаясь с выводами.

— Владыка. — Из увитой розами ажурной арки появился клиба. Выглядел он странно. Аккуратно уложенные каштановые волосы и спокойные черты лица создавали ощущение уверенной деловитости, разве что полные чувственные губы выбивались из образа. Но одежда! Шелковый, явно дорогой наряд был одновременно продуманным и невообразимым. Такого абсурдного сочетания цветов Лин еще в жизни не видела. Зеленый, желтый, ярко-алый, фиолетовый, розовый, синий. Но во всем этом великолепии он не выглядел смешно. Возможно, потому что совсем не походил на глупца. Светло-карие глаза смотрели пристально и испытующе. Впрочем, на себе его взгляд Лин чувствовала недолго. Пришедший склонился в почтительном поклоне чуть не до земли. Сказал мягко:

— Ты звал.

— А ты не торопился, Ладуш. Вот эту мокрую — забери, приведи в человеческий вид, проверь. Она расскажет тебе, откуда взялась. Но только ему, — владыка выразительно глянул на Лин и снова обернулся к Ладушу. — А ты будешь держать язык за зубами. Для остальных она — обычная новая анха в серале. Никаких слухов, это ясно? Легенду придумаешь сам.

— Да, Асир, — Ладуш склонил голову.

— На все тебе полчаса. Потом вы нужны мне оба. Если к тому моменту Сардара не будет во дворце, приведи Вагана с докладом.

Ладуш снова поклонился, повернулся к Лин:

— Пойдем.

Лин торопливо и неловко повторила поклон. Больше всего хотела сейчас спросить, зачем легенда, зачем «новая анха в серале», и не будет ли почтенный владыка так добр, чтобы вместо всего этого просто вернуть ее домой. Хотя бы попытаться. Но старший агент Линтариена вовсе не была дурой. Окажись она сама правителем в такой ситуации — не отпустила бы. Во-первых, кто, кроме нее, сможет опознать других чужаков? Во-вторых, отпустить такого вот случайного пришельца — все равно что пригласить в свой мир завоевателей. Разумно будет, наоборот, расспросить и прикинуть, нельзя ли самому стать завоевателем, или хотя бы почерпнуть что-нибудь полезное из рассказов о другом мире — это в-третьих.

Адреналин, бушевавший в крови весь день, постепенно отпускал, и Лин начинала осознавать весь ужас происходящего. Домой она вернется разве что при очень большом, запредельном везении. Она во власти этого… Асира, как там его дальше? В полной, абсолютной власти. Правда, тот кажется весьма разумным правителем, но не факт, что участь чужачки станет от этого легче.

Ладуш вел быстро, Лин не успевала как следует осмотреться. Они миновали галерею с мраморной балюстрадой, за которой открывался потрясающий вид на огромный цветущий сад, вошли во дворец: снова мрамор, позолота, витражи, росписи и очень много стражи. У каждой двери — мрачные кродахи и клибы, вооруженные до зубов кто кривыми саблями, кто мечами. Широкие, убегающие вверх лестницы, огромные окна, благодаря которым во дворце было светло, как на улице. Мягкие яркие ковры приглушали шаги. Тяжелые ароматы благовоний кружили голову.

— Входи, — сказал Ладуш и отступил, пропуская Лин вперед. Они оказались в большой светлой комнате, при одном взгляде на которую можно было догадаться, кому она принадлежит. Лин даже усмехнулась — то же невообразимое смешение цветов. От ткани на стенах до легких ширм с дикими орнаментами и откровенными сценами. Сплетались тела, изгибались в недвусмысленных позах фигуры на резных подлокотниках мягкого дивана, даже витражи на окнах, и те рассказывали трогательную историю страстной любви кродаха и анхи. К щекам прилил жар, Лин опустила глаза. Захотелось сказать что-нибудь едкое, например, что она впервые встречает настолько озабоченного клибу, но язвить приближенным владыки было не лучшей идеей.

— Итак, откуда же ты взялась? Выкладывай, здесь никто не услышит, а я пока подберу тебе наряд, — Ладуш скрылся за ширмой и, судя по стуку дерева и шороху тканей, углубился в подбор «наряда». Оставалось лишь надеяться, что не такого же пестрого, как у него.

В этот раз Лин обошлась без подробностей: помнила, что у них лишь полчаса, и рассказала самое основное. Ладуш не перебил ни разу, а взглянув в его лицо, когда тот появился из-за ширм с ворохом тканей в руках, Лин и вовсе засомневалась, что он слушал. И первые слова сомнений не развеяли:

— Теперь в ту дверь. Как следует вымыться не успеешь, но хотя бы быстрое омовение.

За дверью оказалась купальня. С мраморных бортиков, из раскрытых пастей зубастых чешуйчатых тварей били струи воды.

— Раздевайся, — сказал Ладуш. — Я не знаю, как принято в вашем мире, но в нашем к владыке допускаются только здоровые, чистые во всех смыслах анхи. Необходимые процедуры проведем позже, пока только беглый поверхностный осмотр. Судя по тому, что меток на тебе нет, в постоянном контакте с кродахом ты не состоишь. Сколько было партнеров в последние три месяца, сколько вязок за это время пережила и насколько активна твоя постельная жизнь вообще? Во избежание печальных последствий врать не советую.

— Но я, — Лин потянула рубашку через голову, чтобы не возиться с пуговицами и заодно скрыть лицо, — я не собираюсь быть допущенной к владыке!

— Ты уже сама себя к нему допустила, — бесстрастно ответил Ладуш. — Влезла в сад и разговаривала с ним в возмутительной близости. Неважно, как далеко зайдет владыка, но он планирует общаться с тобой, и я должен принять меры. Тем более, совсем скоро ты окажешься в серале. Я жду ответов.

— Логично, — пробормотала Лин. С другой стороны, никаких интимных тайн она не выдаст, за полным неимением таковых. — Хорошо, мой ответ: нисколько, нисколько и снова нисколько. Я на подавителях.

— На чем? — удивленно спросил Ладуш.

— На гормональных препаратах, подавляющих естественный цикл анхи. Один укол, и ты на полгода свободна от зова плоти и прочих мешающих работе глупостей, — Лин стащила брюки вместе с бельем и погрузилась в горячую, исходящую душистым паром воду. После вони Кипящих камней, купания в водопаде и беготни по крышам это было настоящее блаженство.

— Какой ужас, — сказал Ладуш. Лицо у него при этом оставалось абсолютно невозмутимым, но, кажется, он и правда был потрясен. — Лишить анху смысла жизни, попытаться восстать против природы. Ты пришла из поистине безумного мира. И что же, у тебя никогда не было связи с кродахом? Ни разу? Вообще? Но почему?

— У меня есть смысл жизни! — возмутилась Лин. — Я люблю свою работу, она нужна людям, приносит ощутимую пользу городу. Старший агент в двадцать пять лет, да еще в столичном управлении, — это, знаете, не каждому удается!

Ладуш молчал, и Лин, вздохнув и отвернувшись, все-таки ответила на его вопрос:

— Мы пробовали с другом ласки ртом, давно, еще когда учились. Как-то после вечеринки, напились, расслабились. Друг клиба, если это важно. Не понравилось совсем, если честно, ни мне, ни ему. Вот говорят, звезды в глазах, дух захватывает, то-се. Да я вам скажу, куда больше дух захватывает, когда бежишь по крышам за очередным гадом или смотришь в глаза убийце, когда у тебя в рукаве остался единственный дротик. Или вот как сегодня, когда вниз летела и думала, что разобьюсь. А это… бррр, гадость! — она передернулась. — Что люди в этом находят, вообще после того раза не понимаю. Если только родить решишь, можно как-то вытерпеть, — она пожала плечами и окунулась с головой, крепко зажмурившись и заткнув уши. Вынырнула, отжала ладонями волосы. — Хорошая у вас купальня, жаль вылезать, но пора, наверное?

— Да, пора. Иди сюда. Я должен тебя осмотреть. Работающая анха. Безумие, чистое безумие. Но владыку все это заинтересует, я уверен. Он любит…— Ладуш улыбнулся, мягко и в то же время как-то очень коварно. — Любит все нескучное.

На бортике ждало огромное махровое полотенце, Лин вытерлась, довольно вздохнула: ощущение было, будто заново родилась. Что, интересно, в воду добавили? Повернулась к Ладушу:

— Осмотреть? Со мной вроде все в порядке.

— Предоставь судить об этом специалисту, — Ладуш придвинулся ближе, обнял ладонями лицо, рассматривая его со всех сторон. Что он там искал, Лин не поняла, но никаких неприятных ощущений не было до тех пор, пока ей не приподняли губы.

— Зубы хорошие. Открой рот.

Лин открыла, даже подвигала языком — мало ли что Ладуш там искал. Тот хмыкнул и продолжил, провел руками от плеч до запястий, осторожно прощупал груди, живот. Сместился ниже, так что Лин дернулась — нет, ничего неприятного не происходило, но уже одно то, что ее ощупывали со всех сторон, вызывало дискомфорт и внутренний протест. Никогда не любила медосмотры.

— Кожные покровы чистые, волос на теле почти нет. Наружные половые органы в порядке, — бормотал Ладуш, не ей, сам себе. — Что с тобой не так, интересно. Как можно лишить себя естественных радостей? Жизненно необходимых для анхи радостей?

Ладуш оказался сзади, положил ладонь на спину, велел:

— Нагнись немного. Ничего страшного не происходит, расслабься

Наклонилась, чужие пальцы раздвинули ягодицы, надавили, коротко стриженый ноготь слегка царапнул анус, кончик пальца продавился внутрь, совсем неглубоко, но Лин дернулась.

— Все-все, — успокаивающе сказал Ладуш. — Здесь ты девственна, вижу.

И…

От ануса его пальцы двинулись вниз, бесцеремонно раздвигая мягкие складки в промежности, пока не толкнулись во влагалище.

— Эй! — Лин отскочила вперед и выпрямилась. Вот уж чего она позволять не хотела. Не какому-то пестрому хмырю в другом мире, пусть он хоть сто раз безопасный в этом плане клиба и вообще приближенный местного владыки.

— Надо же, совсем сухая. Все, все, не бойся, — Ладуш погладил ее по плечу, словно успокаивая.

— Я не боюсь, — Лин развернулась, поймала удивленный взгляд. — Мне неприятно. Очень, — добавила с нажимом.

— Это бывает. Одевайся. — Ладуш отошел вымыть руки. Одежда, приготовленная им, лежала на низкой скамье. Шаровары из легкой, незнакомой Лин ткани, к счастью, не прозрачные и не пестрые, вполне сдержанного бледно-синего цвета. Тончайшая рубашка, на тон светлее, с тугими, расшитыми серебром манжетами. Какой-то странно перекрученный, в мелкую складку, кусок ткани, тоже бледно-синий. Повертев его в руках, Лин спросила:

— Что это?

— Поддерживать грудь, — пояснил Ладуш. — У тебя совсем небольшая, можно не надевать.

— Никогда не носила лифы, — кивнула Лин. Надела шаровары, рубашку. Осмотрела себя, спросила растерянно: — И все? Вот так? Я же в этом как будто голая!

Даже шаровары, на первый взгляд показавшиеся вполне приличными, без белья смотрелись слишком откровенно. А уж рубашка… в ней же не то что соски или пупок, каждая родинка видна будет!

— В этом и смысл, — заявил Ладуш. — Кродахи любят смотреть на анх. Но это не для других, это — для владыки. Теперь пояс.

Протянул ей… нечто. Больше похожее на косынку, чем на пояс, тоже тонкое, белое, полупрозрачное, сплошь ушитое звенящими серебряными… монетками, что ли? Это мало того, что она тут будет сиськами светить, так еще и звенеть при каждом шаге?!

— Послушайте, — Лин старалась говорить твердо и убедительно, но голос предательски подрагивал. — Я не привыкла демонстрировать свои прелести перед всем городом! У вас точно нет чего-нибудь поплотнее?

— Ты не в городе. Ты во дворце владыки Асира.

— Перед всем дворцом — тоже! — уже почти в панике отрезала Лин.

— Подними руки и стой смирно, помогу с поясом, — голос Ладуша потяжелел, ясно давая понять, что не в поясе дело, а… в чем? Ну да, у них мало времени, владыка ждет, и некогда уговаривать капризную анху из другого мира или искать ей другую одежду? Лин подняла руки и крепко зажмурилась. Она не в том положении, чтобы бунтовать. Пока что ее встретили… не так уж плохо, наверное? Выслушали, поверили, не бросили в тюрьму или в допросную. Ладно. Выдержит как-нибудь этот прозрачный ужас, который местные анхи считают одеждой.

— Белый — цвет владыки, — зачем-то пояснил Ладуш, крепко затягивая узел на ее бедре, чуть ниже талии. — Все его анхи носят что-нибудь белое. Синий тебе не идет, но эту проблему мы решим позже.

— Мне все равно, — пробормотала Лин. Она еще не успокоилась после бесцеремонного осмотра, прозрачная одежда нервировала, и всплывшее вдруг в памяти «неважно, как далеко зайдет владыка» заставило сжаться и задрожать.

— Безобразие на голове тоже нужно прикрыть. В нашем мире короткие волосы только у бездомных анх из трущоб и сумасшедших.

«Отличная длина, — мысленно огрызнулась Лин, — ни одна мразь за патлы не ухватит». Но спорить не стала. Тем более что укрывший голову узорный синий платок ниспадал на грудь, хоть немного решая проблему прозрачной рубашки. Ладуш надел поверх ткани плотно охвативший голову обруч из белого металла, украшенного сверкающими прозрачными камнями, слишком дорогой на вид, Лин даже не по себе стало. Объяснил:

— Если не нравится, можно будет закреплять шпильками, когда волосы хоть немного отрастут. Пока же — только так. Обувайся и пойдем, владыка не любит ждать.

На полу возле лавки стояли синие же… тапочки? Без задников и с загнутыми носами, тряпичные, изукрашенные камнями. Не обувь, а… ювелирка! Хотя тапочки из ювелирного салона точно меньшее зло, чем ничего не скрывающие штаны и рубашка.

— Ужасно! — вырвалось словно само, помимо ее воли.

— Не вижу ничего ужасного, кроме цвета. Но сейчас на это нет времени.

Лин прерывисто вздохнула, сунула ноги в тапочки и выдавила через силу:

— Пойдемте.

ГЛАВА 3

— Я его убью! — Дар метался по залу совещаний, как дикий анкар по клетке, разве что зубами не щелкал, но был близок к тому.

— Если он укрывал иномирцев, ты его не просто убьешь, — Асир, чувствуя подступающую к горлу злость, старался не повышать голос: начнешь орать, поддашься гневу, и остановиться будет сложно, а сейчас ему нужна ясная и холодная голова. — Ты будешь убивать его так медленно и так страшно, что в Им-Роке не останется ни одной шавки, которая не вспоминала бы об этом с содроганием.

— Да!

— Я надеюсь, никто не ушел?

— Не успели. Повязали всех. Они в казармах под охраной. Шайка Рыжего, до самой мелкой паскуды, сидит в шахте. Ваган ручался головой за сохранность каждого. Остальных разместили в строевой. Набилось их туда, конечно, — Дар скривился, — вонь такая, что дышать нечем. Ты сам поедешь или мне допросить?

— Сам. Мне нужен двухместный выезд. Возьму с собой эту анху. Ты — в сопровождении. Много нелегалов нашли?

— Выше неба!

— Давно не было показательной чистки, это твоя вина.

— Знаю. Но и ты знаешь, сколько их стекается сюда в поисках лучшей жизни. Мы не можем казнить всех подряд.

— И впускать в город всех подряд тоже не можем.

— И не впускаем! Ты видел, что творится за воротами.

Асир пожал плечами.

— То же, что и обычно. Постоят-постоят и расползутся по окрестностям. Разберись с этим, смени охрану на воротах, они, похоже, слишком много на себя взяли.

— Уже, — коротко ответил Дар. — Проведем дознание, те, кто забыл правила, отправятся прямиком на плаху.

— Где анхи?

— Дожидаются тебя в пыточной. Напуганы до истерики. Их не так уж много, но я толком не рассматривал.

— Ладно. Сейчас о другом. Сначала разберемся с казармами, потом с анхами, а потом я расскажу вам кое-что. Тебе и Ладушу.

— О другом мире? — у Дара дернулась щека. Он поверил, разумеется, но думать об этом не хотел. Да и кто бы захотел?

— Да.

Ладуш, легок на помине, вплыл в зал с обычным своим безмятежным видом. Асир прищурился: братца он знал как облупленного и прекрасно отличал истинное его спокойствие от напускного. Сейчас Ладуш был встревожен, изумлен и, пожалуй, пребывал на грани одного из своих приступов жалости. Пришлая анха его сильно чем-то задела, и чуть позже Асир собирался узнать, чем именно.

Сама анха брела следом за Ладушем, опустив взгляд, и выглядела совершенно убитой. А в саду вела себя бодро. Значит, что-то произошло в эти полчаса. Или просто до нее наконец дошло, что случилось. Провалиться в другой мир — это стало бы потрясением для любого, а уж для анхи, пусть и странной, с дурацким документом и званием, могло оказаться и вовсе непереносимо.

— Ничего себе, — сказал впечатленный Дар, даже психовать забыл. — Ладуш, во что ты ее вырядил? Нет, это, конечно, лучше, чем было, но…

— Ни слова о Лалии, — предупредил Асир, стараясь не ухмыляться. Это было действительно забавно. Синий цвет анхе не просто не шел, он ее убивал. Русые, в легкую рыжину волосы, светлая, с едва заметным загаром кожа, яркие карие глаза, в которых на солнце зажигались золотистые крапинки, все это в синем, да еще и под платком казалось блеклым и мертвым. Но сейчас было не до того. В конце концов, в казармы он собирался не затем, чтобы демонстрировать новую наложницу. А придраться, по большому счету, было не к чему.

— Мне дали полчаса, — развел руками Ладуш. — Надеюсь, я не сильно травмировал твой вкус, Дар. Владыка?

— Годится. Проверил?

— Я смогу разместить ее среди остальных.

— Хорошо. Тебе есть что сказать мне?

— О да. Но это не срочно.

— Тогда едем. Ладуш, подготовь ей комнату.

Дар несся впереди, на ходу отдавая приказы. Асир шел следом, поглядывая на семенящую рядом анху. Та на каждом шагу пыталась выпасть из обуви, не раскрывала рта и все так же смотрела под ноги. Разительная перемена казалась странной. Будто вместе с прежней одеждой она утратила и былое спокойствие, и уверенность, которая так забавно смотрелась в тайном саду.

Закрытый паланкин ждал у дверей. Асир кивнул:

— Забирайся, — и подхватил под локоть: подсадить.

Анха резко дернулась в сторону, вскидывая руку. Замерла, не закончив движения, выругалась злым шепотом, выдохнула и сказала спокойно:

— Прошу прощения, владыка. Я не привыкла к неожиданным прикосновениям и могу воспринимать их как угрозу. Умоляю вас, не провоцируйте меня на защиту. Не хотелось бы случайно схлопотать обвинение в покушении. А сюда я легко влезу и без посторонней помощи.

И влезла, даже впрыгнула, вот только тапки все же потеряла.

Асир смотрел на синие шлепанцы, валявшиеся на алой ковровой дорожке, на застывшего с отвисшей челюстью Дара, уткнувшихся лбами в землю носильщиков и не знал, то ли разозлиться, то ли рассмеяться. Что не так с тем дурацким миром, из которого явилось это чудо в перьях? Он махнул рукой Дару, поднял шлепанцы и закинул в паланкин. Сказал, опускаясь на подушки рядом с покрасневшей анхой:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— В Имхаре правила устанавливаю я, советую тебе помнить об этом. И держать свою обувь при себе. Разгуливать босиком по казармам — дурная идея.

— Я не пытаюсь устанавливать правила, владыка, — серьезно ответила та, — я высказываю просьбу, исходя из соображений безопасности и взаимопонимания. — Наклонилась, пристроила на ноги шлепанцы и спросила сердито: — Как в этом можно ходить?! Они же сваливаются!

— Бегать по крышам и лазить по стенам не получится, а ходить по дворцу и сералю можно, привыкнешь.

Лицо анхи стало таким, будто без крыш и стен она немедленно помрет. Но заострять внимание на этом Асир не стал. Будет еще время во всем разобраться.

— Сейчас мы отсмотрим нелегалов, может быть, ты узнаешь кого-то из своих. Там будут кродахи и клибы из трущоб. Не вздумай показать хоть кому-то, что ты не отсюда. Держись позади меня. Как можно ближе. Анхи редко бывают в казармах, на тебя будут реагировать. Течки у тебя нет, и ты почти не пахнешь, но для изголодавшихся воинов любая анха — лакомый кусок, тем более — моя. Им перепадает только по праздникам. Хороший воин должен уметь сдерживаться, но реакцию не спрячешь. Спрашивай, если хочешь о чем-то спросить. Здесь можно говорить открыто — я не держу носильщиков, которые могут что-то услышать.

— Что мне делать, если кого-то узнаю?

— Дотронься до меня. А потом не пытайся сбежать или обороняться, когда я буду делать то, что буду. Ты — моя анха. Надеюсь, не нужно объяснять, что это значит в глазах окружающих?

Пришлая посмотрела прямо, не отводя взгляда, и сказала тихо:

— Лучше объясните. Я не знаю ваших порядков, но мне кажется, они могут отличаться от наших.

— Они отличаются, — кивнул Асир. Нет, он не злился, почему-то объяснять всем известные вещи было даже забавно. — Анхи и работа здесь понятия несовместимые. Никто и никогда не доверил бы анхе право раскрывать преступления и тем более ловить преступников. Никто и никогда не разрешил бы тебе разгуливать по городу без присмотра, если ты не бродяга и не проститутка. Место таких — в трущобах. Мои анхи — это элита, на которую капают слюной все, от полотеров до знати. У них много привилегий, недоступных остальным. Иногда они могут даже казнить и миловать, — он усмехнулся, вспомнив последнюю показательную кампанию Лалии, закончившуюся тремя обезглавленными трупами на Белой площади. — Моя анха может вмешаться в разговор и даже увести меня из казарм. Разумеется, если я сочту повод достойным внимания. Твой повод — сочту.

— Просто дотронуться, или что-то большее? Как и до какой степени я могу вмешаться? И еще, если на вашу анху капают слюной стражники, а ей это не нравится, как она может показать недовольство? — пришлая хмурилась и кусала губы, особенно когда Асир объяснял насчет работы, но вопросы задавала по делу.

— Просто дотронься. Возьми за руку, сожми локоть, привлеки мое внимание, я найду способ выяснить, чего ты хочешь. Смотреть и проявлять интерес может каждый, многим анхам это нравится. Я считаю такое нормальным. Но если кто-то, хоть одна похотливая тварь посмеет прикоснуться к тебе, сказать что-то недостойное или попытается сделать нечто большее, ты обязана сообщить об этом мне. Можешь пожелать чего угодно, от избиения плетьми до казни. К моим анхам без особого дозволения разрешено прикасаться лишь четверым, кроме лекарей и обслуги. С двумя ты уже знакома. Первый советник, Сардар дех Азгуль аль Шитанар, и второй советник — Ладуш дех Лазиза Санар аль Забир. Со всем, что касается сераля, дворцовых проблем и личных трудностей, ты можешь обращаться к Ладушу. Дар редко бывает на вашей территории. Третьего сейчас увидишь — это Ваган, мой начальник стражи. Есть еще один человек, у которого достаточно прав, думаю, рано или поздно тебе придется иметь с ним дело. Но пока его нет в столице.

Пришлая кивнула, все еще кусая губы, и Асир добавил:

— Но вступать с моими анхами в плотскую связь, если я того не разрешал, не может никто.

— Хорошо, — от нее волной пошло облегчение, в запахе стало меньше страха и тревоги. — Можно еще вопрос?

— Задавай.

— Чего я не должна делать, как ваша анха? Какие действия и поступки неприемлемы?

Асир рассмеялся. Выражение лица Дара до сих пор стояло перед глазами.

— Ты уже сделала то, чего не должна. Шипеть, брыкаться, отталкивать меня и разбрасывать обувь. Бывают, конечно, исключения, но я не люблю прилюдных истерик. Ты не можешь бродить по дворцу без охраны, не имеешь права приходить ко мне без приглашения. Это привилегия митхуны — любимой наложницы, и то в исключительных случаях. Ты не можешь отказаться прийти, если я позову тебя. Тесные телесные контакты с другими анхами и клибами непозволительны. Нельзя встречаться с горожанами, посещать ярмарки или гулять по Им-Року без моего ведома и без соответствующего сопровождения. Прилюдно оскорблять меня или моих советников и отказываться от осмотров Ладуша и лекарей. Ты можешь сама планировать свой день, но Ладуш должен знать, где ты находишься.

Пришлая помолчала, прикрыв глаза, словно повторяя про себя нехитрые правила.

— А в таких поездках, как сейчас? Заговаривать первой, заговаривать с другими людьми, задавать вопросы без дозволения? Еще что-то?

— Можешь говорить со мной, но, если это что-то важное, лучше не у всех на виду. Заговаривать первой — с кем угодно. Задавать вопросы — кому угодно, причем любые, даже самые нелепые. О цвете ночных подштанников супруги почтенного кродаха или о времени течки знатной анхи. Не стоит перебивать меня ни при каких обстоятельствах, — Асир посмотрел в сосредоточенное лицо и добавил, так, на всякий случай: — Не стоит допрашивать подозреваемых в казармах, ты недавно при дворе, поэтому твои странности могут броситься в глаза. Через некоторое время об этом можно будет уже не думать: к тебе привыкнут. Ты можешь попросить воды или вина у стражника, можешь потребовать принести кресло, можешь даже сказать, что тебе скучно, и вернуться в паланкин.

— Поняла, — кивнула анха. — И еще… знаю, это теперь не мое дело, но… вы будете осматривать место, откуда я пришла?

— Не сегодня. — Асир видел за этим вопросом гораздо больше, чем простое любопытство. Ничего удивительного — она наверняка надеялась вернуться домой. Хотя нет, уже не надеялась. Не могла не понимать, что ей не позволят. Верил ли Асир в ее историю? Верил, он хорошо разбирался в людях, а нюх позволял учуять ложь любой анхи. Но, вернувшись, та могла рассказать обо всем своему народу, а этого допустить было нельзя. Если, конечно, обратный путь вообще существовал. Впрочем, выяснить это в любом случае требовалось. — Проверить, можно ли вернуться, я тебе, конечно, не дам. Но место покажешь.

И снова анха на несколько мгновений прикрыла глаза, но теперь — пряча всплеск эмоций. Она все же старалась держать себя в руках. В паланкине повисла вязкая, удушающая тишина, разбавленная окриками стражи и ржанием коней снаружи, гомоном любопытствующей толпы, цокотом копыт по брусчатке. Асир подумал вдруг, что вопросы этой анхи раздражают меньше, чем пустая болтовня прочих, а вот молчание неожиданно раздосадовало. Может, из-за того, что в полумраке паланкина и в этом отвратительном синем — с закрытыми глазами она и правда похожа на мертвую?

— Мы узнаем раньше, — сказала она вдруг. — Если там будет хоть один человек из моего мира. Вряд ли они не пытались вернуться.

— Может, не хотели, — предположил Асир. — Судя по тому, что ты рассказала, сюда могло провалиться такое отребье, которому либо все равно, где жить, либо опасно возвращаться. За исключением сына главы города.

Паланкин легко тряхнуло, Асир отодвинул штору, увидел внутренний двор казарм и опущенные головы стражников. Похоже, Ваган вывел приветствовать владыку всех, кто не охранял пленников, от новичков до опытных вояк.

Штора со стороны анхи тоже сдвинулась, появившийся Дар протянул той руку.

— Прими, — подсказал Асир, ступая на землю.

ГЛАВА 4

Казармы воняли — это было самое яркое от них впечатление, заслонившее, казалось, весь мир. Конюшни с кучами грязной, в навозе, соломы в стороне, за манежем; выгребная яма с непередаваемо густым, едким «ароматом» гнили, прокисшего супа и прелых овощей; с десяток будок уличных сортиров с ней рядом; но хуже всего — запах разгоряченных, давно не мывшихся кродахов, хоть сейчас готовых к вязке. Лин сглатывала, пытаясь прогнать подступавшую к горлу тошноту, стараясь не смотреть по сторонам, и сама не заметила, как вместо привычных до автоматизма двух шагов до напарника прилепилась к владыке почти вплотную, так, чтобы его запах хоть немного глушил прочие. Тот, конечно, тоже пах резко и остро, сильным, подавляющим кродахом, но это был чистый, вкусный запах без примесей пота, конского дерьма и кухонных отходов.

А в привычных двух шагах позади шел Сардар — Сардар дех Азгуль аль Шитанар, первый советник, повторила про себя Лин, чтобы как следует запомнить. Тоже кродах, но его запах почему-то угнетал и вгонял в тревогу, хотя был чистым и куда приятней царивших в казарме ароматов.

Высокопарное приветствие начальника стражи, слаженное рявканье выстроившихся во дворе вояк, почтительные взгляды на владыку и советника и любопытно-алчные — на нее, «элитную анху». Лин раз десять напомнила себе, что она здесь, можно сказать, по работе. На опознании. Да, именно так, и ничего больше. Есть задача — найти среди нелегалов из трущоб таких же, как она сама, пришельцев из Красного Утеса. И наряд анхи, роскошный, вызывающе нефункциональный и отвратительно непотребный, можно рассматривать как… маскировку? Элемент работы под прикрытием? Такой же, как приказ прикоснуться, привлекая внимание, если увидит «своих». «А потом не шарахаться и не обороняться», — напомнила себе Лин. Ей не нравилось это предупреждение, обещающее нечто малоприятное. Но владыка прав: нельзя даже случайно раскрыть, кто она и откуда. Значит, придется держать себя в руках, что бы ни происходило. Она — анха повелителя, элитная, бездна ее забери, будто ищейка-медалист из питомника, щенки от которой стоят больше, чем весь месячный бюджет их управления, включая зарплату Каюма. Она любому здесь может нахамить, и ничего ей за это не будет. Может демонстративно спросить, почему здесь такая вонь, и эти кродахи кинутся мыть и чистить свои гнилые отстойники. И мыться сами.

Но есть и цена — беспрекословное повиновение владыке. Свобода, любимая работа, смысл жизни. Шагу не ступи без спроса и без охраны. Одевайся в то, что тебе дадут, а не в то, что нравится и удобно. Даже обувь… особенно обувь! Лин уже ненавидела эти тапки без задников, ограничивающие свободу передвижения не хуже кандалов. В них чувствовала себя неловкой и неуклюжей, приходилось постоянно смотреть под ноги, хотя здесь, в полной кродахов казарме, это только к лучшему. Именно среди кродахов самый большой процент агрессивных недоумков, которых легко спровоцировать даже взглядом, а в здешнюю стражу, похоже, как раз таких и набирают.

Начальник стражи, высоченный плечистый детина в черном балахоне с золотым поясом и черных же шароварах, с двумя кривыми саблями и тремя кинжалами, производил устрашающее впечатление. Злые темные глаза смотрели с одинаковой угрозой на всех без разбору, от стражников до Лин, и только при взгляде на владыку выражение некрасивого крупного лица с неправильными чертами разительно менялось — разглаживались хмурые складки на лбу, а в глазах читались неподдельный восторг и почти рабская привязанность.

Он шел слева от Асира, на полшага позади и, кажется, изо всех сил старался понять, доволен ли тот, не гневается ли, что у него на уме, погладит ли по голове, как послушного пса, или пнет в брюхо, чтобы не путался под ногами.

Внутри длинного здания пахло немного лучше — все тот же пот разгоряченных постоянной муштрой тел, но хотя бы помойкой не воняло, и Лин отважилась дышать полной грудью. Они шли по живому коридору — стражники стояли густо вдоль обеих стен, склоняли головы при приближении владыки, от них разило почтением и страхом, но за страхом угадывалось вожделение к полуголой анхе. Было так тихо, что отчетливо слышался шелест одежды и шаги Сардара, который, единственный из всех здесь, был одет, по мнению Лин, подходящим образом: в плотные кожаные штаны, отлично годившиеся как для скачки, так и для драки, и мягкие, удобные сапоги.

В огромном помещении их ждали. Засуетились, почтительно кланяясь, невзрачные клибы в сером, разбегаясь от приземистого кресла, в которое и опустился Асир. Рядом с креслом, у ног владыки, с такими же почтительными поклонами положили большую подушку с крупными золотыми кистями. Лин почему-то сразу поняла, что это для нее. А в следующее мгновение в едва уловимом жесте дрогнули на подлокотнике пальцы Асира. Тот, кажется, был уверен, что она очень внимательно наблюдает.

— Выводите, — сказал, когда Лин, отчаянно давя в себе раздражение, устроилась у его ног. — Медленно, по одному.

В следующий час она убедилась, что жители трущоб одинаковы во всех мирах. Оборванные, истощенные, опустившиеся. Нагло или трусливо заискивающие. Готовые умолять или вцепиться в глотку. Лица, лица, лица. Пальцы владыки отстукивали рваный ритм по подлокотнику. Иногда что-то спрашивал у очередного нелегала первый советник, выслушивал ответ и бросал почтительно ожидающему стражнику: «К остальным». Или: «Этого отдельно».

Лин уже почти поверила, что из Утеса здесь никого больше нет. Или погибли, или ее одну угораздило вместо склизких камней на дне водопада приземлиться в ином мире. Но очередной вошедший доказал: нет, не только она такая «везучая». А еще — что старший агент Линтариена не ошибается, беря след, и что есть в мире справедливость, хотя бы иногда. Узкое длинное лицо сынка Пузана украшал огромный, налившийся до густо-фиолетового цвета фингал, губы были разбиты, и самомнение, похоже, тоже разлетелось вдребезги. По крайней мере, он молчал и смотрел… с подобострастием? Недоумением? Скорее, просто жалобно, как побитый щенок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лин потянулась, повела плечами, слегка повернула голову, поймав взгляд владыки. Казалось, тот ждал любого знака, достаточно просто посмотреть. Но все-таки — приказ есть приказ — коснулась его руки самыми кончиками пальцев. Почти как ласка. Ну да, все правильно: анха заскучала и решила привлечь внимание.

Владыка склонился к ней, опустил ладонь на голову, прошелся пальцами по щеке — вот это была и правда ласка, спросил едва слышно, почти касаясь губами губ:

— Этот?

— Да, — выдохнула Лин — прямо в эти губы, и полыхнула смущением, отметив вдруг, насколько… не так это прозвучало. Не по-рабочему. Совсем не как «да, вон тот, который третий слева»…

Лицо владыки не изменилось, только едва заметно, на долю секунды сжались челюсти.

— Смотрим дальше, — сказал он и коснулся лба невесомым, почти отеческим поцелуем.

— Понял, — донеслось тоже тихое и отрывистое от Сардара.

Дальше прошло несколько незнакомых лиц, а потом Лин едва не упустила еще одного «своего». Сутулого полуседого клибу уже уводили, когда почудилось что-то в походке, фигуре, движении. Точно так же приволакивал ногу и дергал плечом Заир Кадим, он же Два-к-Дюжине, преуспевающий бизнесмен и содержатель подпольной арены и игорного дома в Верхнем городе, арестованный год назад за неуплату налогов и сбежавший из-под охраны. Точнее, сбежавший вместе с охраной — чего только не сделает хороший куш. Тогда, правда, был он роскошным и холеным, любимцем скучающих анх и кродахов с деловой хваткой. Узнать его в оборванце с пустым взглядом и в самом деле было сложно.

Лин прикусила губу, потянулась рукой назад, за голову, нашла пальцы владыки на подлокотнике и сжала — кажется, сильнее, чем требовалось.

Асир мягко погладил по плечу, задевая кончиками пальцев шею, осознанным, привычным жестом. Сказал, на этот раз громко:

— Потерпи, осталось немного. Если совсем соскучилась, можешь погулять.

— В свинарниках не гуляю, — Лин постаралась вложить в голос презрение «элитной» к грязи и вони. — Я потерплю, владыка.

Асир тихо, одобрительно рассмеялся.

— Слышал, Ваган, почисти свой свинарник, воротит.

— Да, владыка, сию секунду, — хрипло ответил начальник стражи. Лин не видела его лица и не собиралась оборачиваться, но почему-то казалось, что выглядит оно сейчас выразительно пристыженным и скорбным. — Я не думал, что вы приедете с…

— Нет, позже, — резко отозвался Асир. — Вводите следующего.

Почему-то Лин была уверена, что следующий окажется местным — после всего двух человек за час с лишним не могут же вдруг земляки косяком пойти? Как там называется теория равномерного распределения?.. И мысли старшего агента занимало сейчас не опознание, а внезапно настигший вопрос: когда она колола подавитель? Три месяца назад или уже четыре? Или больше? Вести точный учет не было нужды, достаточно забить дату в календарь, чтобы вовремя получить напоминание. Но календарь с датой остался дома. А здесь… здесь она слишком неправильно, ярко, стыдно реагирует на прикосновения кродаха. Так и до течки недалеко!

Тут Лин вспомнила разговор с Ладушем, из которого ясно было: о подавителях в этом мире и слыхом не слыхали. Значит, течки в любом случае не миновать, месяцем раньше, месяцем позже, какая разница!

Медленно, но верно ее охватывала самая настоящая паника. Даже то, что запах владыки казался «вкусным», теперь наводило ужас. Она станет озабоченной течной анхой, на уме у которой только…

— Что происходит? — на этот раз владыка склонился сам. Обе ладони легли на плечи, и Лин, не сдержавшись, вздрогнула, понадеялась только, что не слишком заметно для всех. — От тебя фонит страхом на все казармы. Остановить опознание?

Заставить себя обернуться она не смогла: казалось, любое движение сделает ощущение чужих ладоней на плечах — ладоней кродаха, запах которого ей нравится! — невыносимо острым. Волнующим. Возбуждающим, бездна все забери! Но владыка ждал ответа от своей анхи, молчать было нельзя. Лин задрала голову и чуть не рассмеялась при виде опрокинутого лица повелителя.

— Все в порядке, владыка, это… личное. Не вовремя подумалось. Прошу прощения.

Опустила голову и замерла, уткнувшись взглядом в очередного оборванца. Тот смотрел в упор, бесстрастное бледное лицо ничего не выражало, только уголок губ дергался. Но Лин вспыхнула жаром вся, сразу — от двух, нет, трех одновременно взорвавших мозг мыслей. Этот человек увидел ее в совершенно неподобающей ситуации. Этот человек узнал старшего агента Линтариену, еще бы он не узнал! И… если кто здесь и может решить проблему с подавителями, то именно он. Трижды лауреат всемирной премии фармацевтов «Полноценная жизнь», разработчик корректирующих половую активность препаратов для анх и кродахов. Та еще скользкая сволочь, конечно, но именно сейчас старшему агенту Линтариене было плевать с вершины Красного Утеса на моральные качества профессора Суфьяна Саада, который, кстати, уже три года считался мертвым.

— Это последний, — сказал Сардар.

— Оставить здесь, — отозвался Асир, с такой отчетливой угрозой в голосе, что у Лин даже немного прояснилось в голове, хотя взять себя в руки она сумела не сразу. Слишком много эмоций, слишком сложно остаться бесстрастной в такой ситуации. Но владыка больше не касался ее, так было гораздо легче. — Остальные — вон отсюда. Сардар, ты знаешь, что делать.

Скупые приказы Вагана, звучные распоряжения Сардара — все слилось в один нестройный гул. Помещение очистилось так быстро, как это вообще возможно при таком количестве охраны. А Лин упорно смотрела в пол, стараясь восстановить дыхание, успокоить взбудораженные мысли. Она, бездна бы все это побрала, профессионал. Всегда знала, что делать, и отлично справлялась со своей работой. Ей просто нужна передышка, чтобы снова стать собой, а не безмозглой анхой, у которой, кроме течки и кродахов, нет за душой ничего.

Когда наконец выпрямилась, рядом были только Сардар, владыка и те, кого Лин опознала, как «своих».

— Хочешь сначала говорить с ними сама? — спросил Асир.

Особого смысла в разговорах не было: прежние дела остались в прежнем мире, не имело никакого значения, как мертвый профессор Саад вдруг оказался живым, куда делись неправедно нажитые деньги господина Два-к-Дюжине, и даже, кто именно столкнул в Кипящие камни вот этого ублюдочного кродаха с фингалом на половину морды. Но кое о чем стоило спросить.

— Да, — Лин встала с раздражавшей до зубовного скрежета подушки, выпрямилась и резко выдохнула. Отбросить все лишнее. Только работа. — В порядке обратной очередности. Ты, — она ткнула пальцем в сынка Пузана. — Молодой идиот, который решил, что он круче всех, только потому что его папаша имеет кое-какую власть. Или власть имеет его. Твои похождения в наших трущобах я знаю. Что было здесь?

— Что? — Кажется, ему не только подбили глаз, но и выбили пару зубов, потому что вырвалось это «что» с присвистом и шипением. — Я не… Откуда ты… — А потом включился кродах. Такое иногда случалось с особенно наглыми подонками. Анх они воспринимали как низшую касту, как вещь, о которую при желании можно вытереть ноги.

— Ты знаешь, кто я! — обрадовался золотой мальчик. — Верни меня немедленно домой! И сними это! — он потряс связанными руками. — Дебилка, что ты смотришь! Ты знаешь, кто я! За что вы деньги получаете, куда идут налоги, почему тебе потребовалась неделя, целая проклятая неделя, чтобы меня найти?!

Сардар оказался рядом раньше, чем Лин успела поставить на место эту пакость. Быстро рубанул ребром ладони по шее сзади, так что подонок с воем повалился на пол.

— Помни свое место, отребье! И разевай пасть, только отвечая на вопросы.

Под омерзительное всхлипывание и уверения, что да, он ответит, на все ответит, Сардар отступил.

— Я провалился в проклятый водопад. Мне пробили голову, я чуть не сдох в этой вонючей дыре, прямо на камнях. Потом пополз, полз, полз и выполз. А тут эти. Стая, так они себя называют. Рыжий, тупая скотина, сказал, что я… я… — он задохнулся, закашлялся, выплевывая на пол слюну и кровь.

— Что ты псих и подстилка для настоящих кродахов? Он тебе польстил. Вернуться пробовал?

— Я не знал… не помнил, где…

— Ясно. Ты, — Лин повернулась к следующему. — Заир Кадим, он же Два-к-Дюжине. Побег из-под охраны год назад. Как здесь оказался?

— Простите, с кем имею высокую честь беседовать?

— Неважно. Отвечай.

Бывший делец вздохнул, слегка развел руками и склонил голову в точно выверенном поклоне. Изысканные манеры возвращались к нему со скоростью идущего с моря торнадо, но в сочетании с драной, заскорузлой от пота рубахой и грязными босыми ногами смотрелось это убого. Образ лощеного светского повесы не выдержал испытания трущобами, а вот былая склонность к темным делишкам должна была здесь расцвести пышным цветом.

— Я, видите ли, имел несчастье довериться не тем людям. Мне пообещали убежище, транспорт в безопасное место… Вынудили перевести деньги… К слову сказать, могу ли я надеяться?..

— Вернуться пробовал? Чем здесь год занимался, почему к властям не обратился?

— Куда мне было возвращаться! — Кадим театрально всплеснул руками. — В тюрьму? А после — стать нищим? Побираться в Нижнем?

— А здесь — не побирался?

— Нашлись люди, сумевшие оценить мои скромные таланты, — обтекаемо ответил тот.

— Ясно. Ваш клиент, видимо, — Лин бросила быстрый взгляд на первого советника. — О талантах господина Кадима могу рассказать во всех подробностях, если пожелаете — материалы дела помню.

Сардар отрывисто кивнул.

— И последний, — Лин внимательно осмотрела стоявшего чуть в стороне профессора. — Вы-то как здесь очутились, достоуважаемый господин Саад? И кого, позвольте узнать, похоронили вместо вас?

— Кого похоронили, тот уже ни о чем не расскажет. А вы, я вижу, неплохо устроились, — черные умные глаза профессора откровенно смеялись. Его, похоже, абсолютно не волновало, что он в ближайшее время может отправиться на плаху или в тюрьму. А вся ситуация забавляла. — Шаровары вам идут, агент, или, вернее сказать, личная анха достопочтенного владыки. — Он вдруг поклонился Асиру, без заискивания, спокойно, будто и впрямь выражал уважение.

Кровь бросилась в лицо. Лин глубоко вдохнула и медленно выдохнула.

— Я уже и забыла, как мастерски вы умеете выводить из себя. Что ж, раз так потрудились, обустраивая собственную смерть, можно даже не спрашивать, пытались ли вернуться. А зря, профессор, — Лин не смогла отказать себе в удовольствии хотя бы в малом уесть ядовитую сволочь. — Ведь проходили только свидетелем. Вряд ли этот мир предложит вам четвертую премию, господин трижды лауреат. А вы успели поизноситься.

За три года профессор разительно изменился. Осунулось костистое лицо, ввалились щеки. Кожа, и без того имевшая нездоровый, желтоватый оттенок, стала выглядеть еще более старческой, а длинный нос с внушительной горбинкой на истощенном лице смотрелся и вовсе безобразно. Сколько ему было, когда общественность устроила пышные похороны? Сорок с небольшим вроде бы. Волосы свисали до плеч неопрятными жирными прядями. И все это никак не сочеталось с уверенным выражением и умением держаться с холодным достоинством.

— Мало кого трудности украсят так же, как вас, старший агент, — Саад окинул ее выразительным взглядом с головы до ног. — Но если вы думаете, что я заранее планировал побег из собственного мира, то ошибаетесь. Это было случайностью. А вернуться отсюда нельзя. Уж поверьте, я пытался. Чем я мог заниматься здесь? В неразвитом мире с зачаточными технологиями и ущербной наукой? Только тем, чем привык. Лекарства, снадобья, эликсиры. Мне никто не позволил бы открыть даже убогую лавчонку в городе. Нужны документы, разрешения, а чтобы получить их, надо прорваться к кому-то, кто может понять, на что я способен. Без денег, без образцов! Вы верите в чудеса, агент? Я — нет. Некто Рыжий дал мне возможность работать. Обеспечивать его и его стаю, — Саад поморщился так, будто само слово вызывало у него отвращение, — лекарствами. Этого недоразвитого господина, — Саад указал на сынка Пузана, — я узнал сразу. Он попытался истечь кровью в моей каморке. Не сказал бы, что был счастлив лечить его, но вряд ли кто-то стал бы слушать возражения. Рыжему всегда нужны кродахи на побегушках.

— Заткнись, сальная сволочь! — выкрикнул с пола молодой идиот и тут же получил от Сардара ногой по ребрам.

— Сальный, да, — кивнул Саад. — Под этой кличкой меня знают здешние голодранцы. Будем знакомы, агент.

— И почему у меня не получается проникнуться и посочувствовать? Вот что вам, профессор, дома не жилось? — Лин обернулась к молча взиравшему на весь этот цирк Асиру. — А это, владыка, ваш клиент. Характер мерзкий, ум гениальный, знаний — лет на двести вперед. Решайте сами, куда применить.

— Лекарь-аптекарь, такого добра у нас навалом, — владыка, до того сидевший в расслабленной позе и подпиравший ладонью щеку, выпрямился. — Много знаешь о делах Рыжего? Со всей шайкой знаком?

— Знаю не все, — склонил голову Саад. — Но слышал достаточно.

— Сардар, он твой. Потом отправишь к Ладушу, пусть покопается в его гениальных мозгах и выяснит, насколько может быть полезен. Или опасен, — добавил, усмехнувшись. — Остальные тоже твои. Вытянешь что-то важное — доложишь. Весь гнойник с Рыжим во главе — вычистить. Идем, — он взглянул на Лин, поднялся и, не оборачиваясь, пошел из зала.

ГЛАВА 5

У старого Шукри всегда подавали отменную баранину. Она стоила того, чтобы иногда позволить себе нехитрую радость — выбраться из дворца с несколькими стражниками вместо полноценного отряда сопровождения, наплевав на традиции. Посидеть в крошечном саду под раскидистым платаном, который Асир помнил с детства и по которому, кстати, еще мальчишкой забирался до самой вершины, а оттуда — на крышу главных конюшен, их сравняли с землей лет пятнадцать назад.

Сад Шукри был закрыт для обычных посетителей, но всегда готов к приему редкого гостя. Во дворце ждали анхи, но они могли подождать еще, а срочные дела откладывались до возвращения Дара. Именно поэтому Асир, послав вперед одного из стражников — предупредить, велел свернуть с главной улицы. Паланкин покачивало, мостовая здесь была неровной — булыжники с пробивающейся кое-где травой. Он предпочел бы пройтись пешком и подозревал, что пришлая анха с удовольствием составила бы ему компанию, но это как-нибудь в другой раз, без парадного эскорта стражников, который занимал половину главной улицы.

Солнце уже соскальзывало за горизонт, когда Асир, выбравшись из паланкина, кивнул Шукри, с учтивым поклоном распахнувшему калитку в сад.

— Вы давно не радовали мои старые глаза, владыка. Благодарю.

Асир коснулся плеча старика, одновременно выражая и милость, и сожаление: и правда, давно сюда не приходил, а ведь Шукри был одним из немногих, кому он доверял, кого не лишил ни благосклонности, ни привилегий, недоступных обычному простолюдину. Почтенный возраст не отнял у того ни разума, ни достоинства, взгляд был цепким и острым. Точно таким же, наверное, как в те далекие годы, когда мастер меча Шукри служил в личной охране владыки Якзана аль Данифа, таким же, как в тот день, когда молодой стражник первым успел прыгнуть между повелителем и убийцей.

Пожалуй, можно было сказать, что и нынешний владыка Имхары обязан Шукри жизнью: дед Якзан в тот далекий день как раз проводил смотрины, и отец Асира появился на свет ровно через год.

Асир дождался, когда анха выберется из паланкина, на этот раз не пытаясь ей помочь, и Шукри снова поклонился.

— Что будет пить молодая госпожа?

Вкусы Лалии он знал, а других Асир сюда никогда и не возил, как-то не выпадало случая.

— Здесь лучшее домашнее вино в Им-Роке, — сказал он, оборачиваясь к анхе, — гранат, персик, виноград, слива.

— Инжир, — добавил Шукри. — Но если госпожа предпочитает более крепкие напитки…

— Не крепкие. Вино, на ваш вкус, — ответила анха.

— Госпожу зовут Линтариена, — добавил, сам себя удивив, Асир. И правда, имя помнилось, но почему-то соотнести его, громоздкое и непривычное, с этой не хрупкой, но тонкокостной и невысокой анхой, не получалось. — Неси виноград и сливу.

Анха от самых казарм не сказала ни слова, но и путь оттуда до сада был недолгим. Однако Асир заметил и подавленность, и усталый вид, будто после общения со своими соплеменниками сил у нее не осталось больше ни на что. А может, виной всему был необъяснимый выплеск эмоций, в которых отчетливее всего ощущался страх. Сейчас страха как будто не было, но была задавленная тревога, странная растерянность и что-то еще, чего Асир не мог понять.

Он прошел вперед, оставив стражников за воротами. Опустился на низкий диван у стола, уже заставленного блюдами. Вдохнул пряный аромат горячей, жирной, исходящей соком баранины, наперченной, густо посыпанной базиликом и кинзой. Довольно кивнул, заметив свой любимый плов из желтого риса, с барбарисом и зернами граната. Не удержавшись, закинул в рот крохотный пирожок — горячий мясной сок обжег язык, брызнул на нёбо.

Анха, дождавшись, пока он усядется, села напротив.

— Как зовут тебя дома? — спросил Асир. — Близкие?

— Лин.

Внучка Шукри, не достигшая еще возраста первой течки, с поклоном поднесла чашу для омовения рук. Асир окунул пальцы в горячую воду, вытер торопливо поданным полотенцем, и девочка поспешила к Линтариене. Шукри воспитал внучку услужливой и обходительной, надеясь со временем устроить ее судьбу: даже если не попадет в личные анхи повелителя, наверняка найдется для нее сильный кродах из благородных.

— Лин, — повторил Асир, прокатывая имя по языку. — Да, так лучше. Ешь. А потом я хочу узнать, что происходит, потому что нас ждут анхи из трущоб, а это не для слабонервных. Такая стая в состоянии за пять минут вывести из себя даже непрошибаемого клибу. От отчаяния и страха им ничего не стоит перегрызть друг другу горло или выцарапать глаза, это их нормальное состояние. Ты должна быть готова к тому, что увидишь.

Лин вздрогнула, слишком крепко сжала губы — на мгновение. Сказала, внимательно рассматривая изысканно украшенные блюда:

— Я знаю, что такое трущобы. Агент охранки — работа не для слабонервных, повелитель. Я устала и голодна, вот и все.

— Не все, — Асир отпил из бокала, прикрыл глаза, пока душистая, чуть терпкая сладость обволакивала язык. Вино он пил редко, и только здесь, в саду Шукри, оно оживляло память о детстве, в котором было не так уж много хорошего, зато были вот эти поездки с отцом, обычно только вдвоем, даже без охраны. И маленький Асир чувствовал себя здесь свободным от всего и всех — от дворца, воспитателей, соглядатаев.

— Ты спрашивала, чего не должна делать. Я вспомнил еще кое-что. Ты не должна мне врать. Даже не пытайся. — Асир усмехнулся. Родовой дар проявился в нем поздно, гораздо позже, чем хотелось отцу. Но с тех пор никогда не подводил. — Я чую ложь. И чем больше лжи, тем больше у меня поводов принять меры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Но я не соврала, — резко, слишком резко сказала Лин. — Устала и голодна — правда. Знаю, что такое трущобы — правда. Где ложь?

— В твоем «вот и все», — очень терпеливо ответил Асир. — Это далеко не все и никак не объясняет того, что с тобой творилось перед встречей с профессором. Решай для начала проблему голода, иначе мне придется тебя кормить. К анхам ты в таком состоянии не пойдешь. Начнешь фонить страхом или жалостью — взбесятся окончательно, там уже и так половина скованы по рукам и ногам, а часть наверняка на дыбе, во избежание срывов.

Лин кивнула и принялась за плов и баранину. Была она и впрямь голодна, хуже того — ее «голодна» было того же свойства, что и «вот и все»: вроде бы и не ложь, но умолчание, ничем от лжи не отличающееся. Голодный человек радуется еде, а она была — изголодавшейся. Она не радовалась, а ела. Старалась не торопиться, но торопилась. Не дегустировала новый вкус, обкатывая его на языке, пробуя нёбом. Не смаковала нежные кусочки жаркого, наслаждаясь букетом приправ. Не сравнивала белый и желтый плов, не оценивала, какое вино лучше оттенит вкус. Просто утоляла голод.

Но истощенной она не выглядела. Так почему?

Асир тоже ел и наблюдал, вопросы могли подождать, хотя спросить хотелось. Не только о голоде вполне благополучной анхи, но и о том, другом мире. Опасное желание, но, как и все опасное, оно притягивало Асира. Он думал об этом и раньше, до того, как принял право наследника и взвалил на себя титул владыки вместе со всей Имхарой. Потом стало не до размышлений о мире, который то ли был, то ли не был, то ли выжил, то ли нет.

Оказалось — выжил и даже ушел в развитии гораздо дальше, чем его собственный. Асир хорошо помнил свои глупые мечты. Однажды он лично откроет путь, а дальше… дальше было многое. Он мечтал о завоеваниях, стремительной разгромной войне, порабощении. Сейчас все это казалось смехотворной глупостью. Детской придурью. Потому что любая всеобщая война могла оказаться такой же гибельной, как та, что привела к Великому Краху, а могла и вовсе не оставить от двух миров ничего. Нет, Асир уже не хотел быть завоевателем, зато хотел узнать больше. О политике и науке, о том, плохо или хорошо живется народу в мире, которого он никогда не увидит. Есть ли там летающие машины, о которых любили разглагольствовать двинутые писаки, какие корабли плавают по морю — под парусами или на топливе. Он хотел узнать, что видит здесь Лин и нравится ли ей то, что она видит. Сравнить и понять, насколько далеко разошлись две половины мира, бывшего когда-то целым.

Сгущались сумерки, пустели блюда, показывали дно стеклянные кувшины с вином. Время текло неторопливо, позволяя забыть о делах и предаться воспоминаниям, мечтам и размышлениям. И тишина была спокойной, ленивой, жаль было нарушать ее разговорами. Лин ела плов, заворачивала в тонкий, полупрозрачный лаваш сочное мясо и с каждым съеденным куском расслаблялась. Тревога и напряжение сменялись сытым довольством. Асир ждал. Отметил, что Лин почти не пьет, но зачем-то делает вид — смачивает губы. Что ей понравились пирожки и не понравился белый плов, хотя взятую порцию доела до последнего рисового зернышка. Что она подставляет ладонь, откусывая от мяса в лаваше, чтобы сок не брызнул на одежду.

Когда Лин, сыто вздохнув, откинулась на спинку дивана, Асир обмыл жирные пальцы, допил вино и спросил:

— Кофе, чай, десерт или фрукты?

Лин с силой растерла лицо ладонями.

— Кофе. Крепкий, сладкий. Иначе засну. Спасибо. Легче стало.

— Мне тоже кофе, как обычно, без десертов. — Внучка Шукри, поклонившись, убежала, и Асир спросил: — Давно не спала?

На этот раз Лин ответила откровенно, не пытаясь умалчивать и вилять:

— Вы же слышали, что тот дебил орал: «неделю найти не могли». Не то чтобы вовсе не спала, но трущобы есть трущобы, не расслабишься. А последние двое суток пришлось пасти… одного, другого… — она помотала головой: — Да, не спала. Там заснешь — можно и не проснуться. А кончилось тем, что кто-то из них тем временем выследил меня. Обидно.

— Понимаю. — На самом деле Асир не слишком хорошо понимал. В первую очередь, как вообще благополучной анхе позволили таскаться по трущобам, выслеживать преступника, не спать ночами, недоедать. Ее запросто могли убить. Она могла подвернуться под руку изголодавшимся кродахам. Кто-то же должен был за ней присматривать? Хотя какой может быть присмотр на ответственном задании? Да, она могла прыгать по отвесным стенам не хуже обезьяны, владела оружием, не выглядела изнеженной и, похоже, привыкла ко всякого рода трудностям. Но она была анхой, такое нельзя просто не принять в расчет. Пора возвращаться во дворец, иначе до второго опознания она может не дотянуть, отключится по пути. Но сначала… — Так ты ответишь на мой вопрос или будешь молчать, как шпион под пытками?

— Какой вопрос? — Лин снова растерла лицо. — А, да. Простите. Я… — она замолчала, пожала плечами, выдохнула резко, совсем как в казармах перед тем, как начать допрос. — Попала сюда и не смогу вернуться, вот и все. Мне кажется, этого достаточно для любого «происходит».

— Достаточно. Но ты чего-то не договариваешь. Ты еще не знала, что пути назад нет, тогда чего настолько сильно испугалась? Я бы решил, что меня, но, во-первых, не было причины, а во-вторых, когда я касаюсь тебя, ты испытываешь что угодно, но не страх.

В саду давно зажгли фонари, лицо Лин под рассеянным желтым светом выглядело осунувшимся, измученным и таким напряженным, будто тут решался даже не вопрос жизни и смерти, а что-то гораздо более важное. А потом она нервно вскинула подбородок, сжимая челюсти. Глаза блестели, и сейчас в них не было страха — только решимость и безысходность.

— Уже знала. Вы говорили, что не разрешите проверить, да я и сама сразу поняла — даже если есть путь, не отпустите, нельзя отпустить. Не дура ведь. Кто отпустил бы? А здесь… Я просто представила, что со мной станет. Чем все кончится. Чем будет занята моя жизнь. В кого я превращусь. Потеряю себя. Это страшно. Очень.

Она говорила все быстрее, рваными, неловкими фразами, даже, кажется, дрожала, и вдруг — мотнула головой, треснула кулаками по столу и замолчала. Опустила голову. Сказала:

— Ненавижу быть слабой. В бездну истерики, я в порядке. Пока еще в полном порядке.

— И в кого же ты превратишься? — Асир подался вперед, почуяв за всей этой сумятицей мыслей и слов настоящую правду — именно она отдавала болью и той самой паникой, которая так удивила в казармах.

— В анху, — зло бросила Лин. — В скулящую течную анху. В ничтожество!

ГЛАВА 6

Всю дорогу до дворца Лин молчала. Она и жалела о приступе откровенности, и радовалась, что высказала все прямо: так было легче, чем держать в себе. Чувствовала изучающий взгляд, от которого хотелось сжаться, и прикрывала глаза, отгораживаясь и от этого взгляда, тяжелого и жаркого, и от собственных взбунтовавшихся эмоций. Впереди ждет работа, нужно быть в форме.

Что такое трущобные анхи, Лин знала прекрасно. Лучше, чем хотелось бы. Могла бы и сама такой стать, если бы не социальные программы, в годы ее детства еще работавшие как надо, а не как расщедрится жадная сволочь, пробившаяся в кресло городского головы. Ни достойной работы, ни постоянного кродаха, ни регулярных подавителей — и готово существо, которое человеком назвать можно лишь с большой натяжкой. Не ничтожество вроде светских «львиц», охотниц на статусных кродахов. Страшнее. Рабыня инстинктов, в мозгах у которой остались лишь три базовые потребности, необходимые для выживания: забиться в нору, пожрать и подставиться, когда придет течка.

Но к тому, что увидела, Лин все же готова не была.

Владыка привел ее в нижнюю часть дворца, пришлось долго спускаться по винтовой лестнице в глубокое подземелье. Тут пахло сыростью и не страхом даже, а диким, животным ужасом. У подножья лестницы поджидал Ладуш.

— Как обычно, — сказал он, хотя владыка Асир ни о чем не спрашивал. — Тебе виднее, повелитель, но я бы сказал, там есть, на что посмотреть. Конечно, придется постараться, чтобы привести их в приличный вид, но…

— Течные есть?

— Одна. И еще одна на грани.

Владыка обернулся к Лин, взглянул внимательно, будто прикидывал, можно ли запускать ее в подобное место, не грохнется ли сразу в обморок, не начнет ли кидаться на стены.

— Веди.

Дверь, открытая Ладушем, была тяжелой, щедро окованной металлом, и запиралась намертво. Перед ней стояли навытяжку четверо клиб. А вот за дверью стражи не было. Яркий свет факелов резанул по глазам так, что Лин инстинктивно зажмурилась на несколько мгновений. В ноздри ударил запах, а в уши — звуки, которых она предпочла бы не слышать никогда в жизни: вой, плач, крики, тихие болезненные стоны, надрывный скулеж. Ужас, боль, ярость, отчаяние — ничего больше.

Анх было много. Скрученные по рукам и ногам, они лежали и сидели на земляном полу, слегка засыпанном соломой. А огромный зал оказался пыточной. Лин никогда не видела таких странных приспособлений и даже знать не хотела, как они работают. Дыба тоже была, но пустая, и Лин почувствовала облегчение. Хотя сразу наткнулась взглядом на тощую, почти голую анху, прикованную к чему-то, похожему на верстак. Кожаные ремни надежно удерживали шею, запястья, лодыжки, рот был заткнут, но та все равно билась, хрипела, судорожно выгибалась, закатывая глаза. Бедра глянцево блестели, верстак был залит смазкой. Похоже, течная мучилась уже несколько часов.

Лин медленно выдохнула. Спокойно. Спокойно-спокойно-спокойно. Не пускать в себя чужие эмоции, не добавлять в этот адский котел своих, абстрагироваться. Работа. Она должна убедиться, что здесь нет лиц, знакомых по розыскным листам. Или есть. Хотя, судя по тому, что уже узнала, вряд ли анхи из ее мира выжили бы здесь. Даже трущобные, не говоря уж о городских.

Она шла от тела к телу, все лучше понимая, что этих — может и не узнать. Одно дело, когда лощеный хлыщ или знающий себе цену профессор превращаются в оборванцев, и совсем другое, когда благополучная анха оказывается без единого средства себе помочь. Сумасшествие в таком случае — самый приятный исход. Хотя бы не будешь понимать, кто ты и что с тобой.

Услышала за спиной:

— Повяжи с кем-нибудь из стражи, быстро.

Пока вошедшие по приказу Ладуша клибы освобождали и уносили течную анху, Лин осматривала остальных, а между тем запах повелителя усиливался с каждой секундой, тяжелел, становился ярче и гуще. Владыка реагировал, как и любой кродах на анх в таком количестве. А те реагировали на него. Лин отмечала взгляды, которые приобретали осмысленность, жадные, зовущие. Запах тоже менялся, в нем появилась острая жажда и надежда. Связанные анхи не могли подобраться к владыке ближе, но они пытались — подползти, дотянуться губами до края белоснежной ткани. Они сходили с ума прямо здесь, сейчас. Безобразная похоть висела в воздухе плотной мутной взвесью. Саму Лин все чаще обжигали взгляды, полные ревнивой ненависти.

На нее шипели и скалились, одна полуголая девица с отвисшей грудью и полубезумным взглядом плюнула прицельно, не достала, грязно выругалась и попыталась пнуть связанными ногами. Лин дышала неглубоко, через рот, жалея, что не может заткнуть нос, а лучше — надеть маску. Держала эмоции под контролем, уже зная, что после, когда кончится этот кошмар, придется себя отпустить и пережить позорную, отвратительную истерику. Могла только надеяться, что дотерпит до места, где никто не увидит и не услышит. Ей ведь обещали комнату?

Владыка перешагивал через тела, иногда склонялся, заглядывая в лица. Не прикасался, сдерживаясь. Лин не знала, что именно тот чувствует при взгляде на таких анх, но ни отвращения, ни брезгливости не замечала, лицо было спокойным, и только подрагивающие ноздри выдавали эмоции.

Дойдя до конца зала, Лин остановилась лицом к стене, закрыла глаза. Никого. К счастью или нет, она не увидела здесь ни одного знакомого лица. Теперь можно уйти. Поддаться первому базовому инстинкту — заползти в нору, где никто тебя не достанет. Только сначала взять себя в руки еще раз, последний на сегодня. Нужно доложить о результатах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что, чистенькая, затошнило? — хриплый презрительный голос хлестнул, словно плетью поперек спины. Лин обернулась.

Эта анха смотрела на нее без ревности, но вот злости в ней было — хоть отбавляй. Бледные искусанные губы кривились в ухмылке, в прищуренных пронзительно-зеленых глазах стыла ярость. На щеке алели глубокие борозды, будто кто-то совсем недавно расцарапал. Волосы, наверняка светлые, сейчас выглядели темно-серыми, свалявшимися и безжизненными. Разорванная по вороту широкая рубаха болталась клочьями, обнажая острые ключицы и светлую, в кровоподтеках и грязных разводах кожу.

— Заткнись! — пронзительно пискнула возившаяся рядом с ней совсем молоденькая девчонка, хорошо если успевшая пережить пару течек. Непропорционально большой на маленьком лице рот нервно кривился, тряслись губы. Она зашептала, задыхаясь, боясь привлечь лишнее внимание: — Заткнись, Дикая! Засунь свой поганый язык в жопу! Из-за тебя нас всех тут… Ненавижу!

— Что ты знаешь о ненависти, — Дикая сплюнула. — И, если ты не заметила, мы все уже — «тут». Приплыли и причалили. Или думаешь, если молчать и лизать задницы, то тебя здесь отмоют, откормят и станут на руках носить? Да лучше пусть в расход сразу, с Рыжим хоть договориться можно было.

Что-то она знала или думала о дворце такое, что Рыжий казался меньшим злом? Или настолько ценила свободу и право распоряжаться собой? Лин смотрела молча. В другое время и в другом месте не отказалась бы пообщаться — эта, по крайней мере, отличалась от прочих в лучшую сторону. На человека была похожа, хоть и несло от нее скорой течкой.

— Га-а-адина, какая же ты га-а-адина, — прогнусавила девчонка, срываясь в слезы. — Сдохни, если так прижгло, но других за собой не тащи. Я жить хочу!

Их услышали. Нестройный шум прошел по залу волной, заколыхался под сводом, громче и громче. Но голос Ладуша отчего-то прозвучал отчетливо, перекрывая и нестройные вопли, и вой:

— Тихо всем. — Он подошел ближе, встал рядом с Лин. Сказал Дикой с неодобрением: — Снова чудишь? Не навоевалась? Опять со всей стаей сцепиться хочешь? И много ли в этом пользы и гордости?

Все интереснее и интереснее, отметила Лин: советник владыки рассуждает о гордости в разговоре с анхой. И тут же загнала любопытство вглубь, иначе оно пробило бы слишком тонкое, хрупкое спокойствие. Но уже то, что посреди этого ада кто-то вдруг пробудил не жалость, не отвращение, а любопытство и интерес, казалось чудом. Как будто во всем ужасе и беспросветности слишком длинного дня мелькнула надежда.

— Мне плевать, — Дикая обожгла взглядом, презрительно дернулись губы. — Чего пялишься? Весело? Страшно? Вали отсюда. Жри персики и ноги раздвигай, пока не вышвырнут… Не на что здесь таращиться!

«Не на что», — молча согласилась Лин, на мгновение прикрывая глаза. На самом деле показалось вдруг, что в зеркало посмотрела, кривое, искаженное, но сохраняющее суть. Окажись на месте Дикой сама Лин, связанная и на грани течки, тоже наверняка психовала бы, огрызалась и думала, что лучше уж в расход.

Последняя мысль полыхнула ужасом и сочувствием, и Лин, зажмурившись крепче, сжала кулаки и длинно выдохнула. Нельзя. Не здесь. Никаких эмоций.

— Ну вот, — Ладуш развел руками. — Видишь, владыка, какой тяжелый случай. — Лин только сейчас заметила владыку Асира, тот подошел неслышно и наблюдал за Дикой. — Она тут уже замучила всех. Одну покусала непонятно зачем, второй чуть руку не сломала. Агрессивна не в меру, над словами не думает, а у самой течка не сегодня-завтра.

— Как зовут? — спросил владыка. Мелькнула пугающая мысль, что вот сейчас Дикая ответит ему так же, как говорила до этого, с грубостью и откровенным презрением, и точно не переживет эту ночь, но навстречу подалась вдруг большеротая девчонка. Зачастила, подобострастно и заискивающе:

— Хессой ее зовут, ваша милость. Хесса. А Рыжий Дикой прозвал. Она психованная совсем, бросается на всех, Рыжий ее даже на привязи держал, пока дурь не выбил. Потом вроде потише стала, бегала хорошо, Рыжему нравилось. Но она опасная. Даже Рыжий в постель брать перестал, говорил, порченая, дурная кровь.

— Что?! — заорала вдруг Дикая и рванулась из пут, да так, что затрещали веревки. И Лин поверила, что эта может не только покусать, но и горло перегрызть. — Я тебя убью. Убью, тварь! — Девчонка вовремя отшатнулась, затряслась в ужасе, захлебываясь слезами. Ладуш рывком оттащил ее подальше.

— Дикая, значит, — сказал владыка. Та тяжело дышала, сжимала зубы и молчала. Как будто вспышка ярости внезапно лишила ее сил. — Ладуш, проверь ее. Насчет крови и порченой — ложь. Отмой, накорми. И если она в порядке, отправь к верхним. А будет дурить, пусть посидит в карцере, подумает о цепях, — он обернулся к Лин, будто сразу забыв о Дикой. — Никого?

— Я никого не узнала, но не могу ручаться, — честно сказала Лин. Вспышка Дикой ударила, словно по голым нервам. Пока еще держала себя в руках, но под солнечным сплетением уже зарождалась ознобная дрожь, скоро начнет потряхивать, и тогда она точно сорвется. Если владыка сам сейчас не отпустит, придется просить, признаться, что не может здесь больше. Что слишком слаба для такого.

Владыка потянул носом, будто мог в этой какофонии запахов различить единственный, совсем слабый.

— Идем.

Он уходил, не глядя по сторонам, как будто, увидев, что хотел, потерял интерес к этим копошащимся под ногами существам. Лин легко подстроилась под быстрый шаг, вновь, как и в казармах, держалась почти вплотную, прячась от внешнего мира в коконе густого, волнующего и чистого запаха. Ужас отпускал, как будто запах владыки и в самом деле стал щитом, заслонившим от ненависти, жажды и похоти. Но все же, когда двери пыточной закрылись за спиной, Лин не выдержала — всхлипнула.

— Плохо? — спросил Ладуш, шедший следом.

— Тошно, — Лин сжала кулаки, отчего-то сегодня постоянно приходилось раскрываться, признаваться в таком, о чем лучше бы промолчала. А промолчать — не получалось. — Выть хочу.

— Но не у всех на виду, верно? Владыка, мне кажется…

— Да, — отозвался тот. Он уже поднимался по лестнице, и Лин поспешила следом, теперь оказавшись рядом с Ладушем. — Отведи ее в сераль. И скажи Лалии, что отвечает за сохранность этой новенькой головой.

— Она не обрадуется.

— Это должно меня волновать?

— Не должно, но будет, когда она ворвется к тебе посреди совета.

— Так придержи. Займи ее Дикой. Пусть упражняются друг на друге. Одна в воплях, вторая в красноречии.

— Да, это может быть забавно, пока Лалии не наскучит.

Лин вслушивалась, автоматически вычленяя информацию — не потому что так уж интересовали отношения внутри сераля вообще и незнакомая пока Лалия в частности, просто это помогало отвлечься, отодвинуть неизбежную истерику. Работа кончилась. Очень долгий и опасный последний рабочий день в качестве старшего агента управления охраны Красного Утеса. Дома зашла бы сейчас в паб, перебросилась парой слов с добряком Тикеем, выпила пива. Может, сходила бы в тир с ребятами, может, свернула бы к порту, посидела у моря. А здесь…

— Присматривай за ней. — Лин встряхнулась, усилием воли возвращаясь в невеселую реальность. О ком владыка, о ней, или?.. Нет, похоже, о Дикой. — Мне не нужен труп посреди сераля, но не в цепи же на самом деле. И надо решить, с кем повязать, если не больна.

— А ты?

— Мне хватает агрессивных психов вне постели. И от скуки я пока не дохну. Жду тебя, как разберешься со срочным.

Владыка обернулся, когда они поднялись на первый этаж. Посмотрел на Лин. Сказал отрывисто:

— А с тобой мы завтра поговорим. О твоем мире. И о дури в голове.

Говоря откровенно, сейчас Лин совсем не была уверена, что «завтра» наступит.

ГЛАВА 7

Владыка злился. Не как обычно, когда виновным прилетало сразу, а невиновные жались по углам, боясь подвернуться под руку, а иначе, тяжело и хмуро, словно нависшие над головой грозовые тучи. И Ладуш даже знал причину, только вот последствий предугадать пока не мог. Он не зря обрадовался, что пришел раньше Дара. Было время кое-что рассказать. О нежданно свалившейся всем им на головы пришелице, анхе-не анхе, не пережившей ни одной вязки, зато сидящей на каком-то идиотском лекарстве. Насколько Ладуш понял, лекарство это было легальным и вполне нормальным для того мира. Но Асира новости предсказуемо повергли в гнев, только вместо того чтобы выпустить его, тот закрылся. Это пугало, потому что сегодня владыка и так был само терпение, а значит, копилось в нем уже долго, и Ладуш не брался угадать, когда все это прорвется и какими будут последствия.

Может, полетят головы, вопрос — чьи, может, трущобы сравняют с землей, а показательная чистка расползется на соседние кварталы ремесленников и торговцев средней руки. А может, — самое плохое — Асир плюнет на все тайные операции Фаиза и Сардара и ринется разбираться с отрекшейся ветвью в открытую. И никто, ни Дар, ни он сам, ни тем более Фаиз или Лалия не смогут его удержать.

Когда взвинченный до предела Дар появился в зале, стало еще хуже. От него несло чужим страхом и кровью, и ноздри владыки жадно затрепетали. Ладуш переплел пальцы — оставалось только ждать и надеяться, что гром грянет позже. Тогда еще останется время придумать запасной план. Поутихнет жажда убийства в Сардаре, вернется Фаиз, он сам успеет разобраться с сегодняшним хаосом, который мгновенно превратил сераль, оплот спокойствия и благодати, в бездна знает что. Ну а если нет — что ж, к кровопролитиям им не привыкать.

— Разобрался? — владыка подошел ближе, разглядывая Дара, как саблезуб — лакомую добычу. Ему хотелось знать подробности, хотя с гораздо большим удовольствием владыка бы сам разобрался с Рыжим и его шайкой. Собственными руками перерезал им глотки и насадил головы на колья над городскими воротами. Ладуш не был кровожадным, но признавался себе, что и его после сегодняшних новостей посещало такое желание.

— Только начал, — сказал Дар и оскалился. — Завтра будет продолжение. Город кипит — показательная казнь на главной площади. Двадцать пять кродахов во главе с Рыжим и тридцать клиб. Клибы не знали про пришельцев. Рыжий не псих рыть себе могилу. А кродахов держал в кулаке. Кидал куски со своего стола, прикармливал. Они у меня станут обрубками и будут медленно гнить под солнышком.

— Я приду.

Ладуш прикрыл глаза — может, все-таки обойдется. В столице редко бывали настолько кровавые зрелища, владыка не позволял — кродахи зверели от них и часто впадали в буйство, но раз уж разрешил, может, и сам примет участие в расправе, выпустит пар.

— О другом мире, — владыка поморщился. — Прохода туда точно нет? Дар?

— Точно. Рыжий хотел поначалу пощипать тамошние трущобы, искал. И этот… профессор.

— А оттуда… — веско начал владыка и замолчал. Пояснений не требовалось, и ситуация вырисовывалась преотвратная: к ним сюда мог завалиться хоть полк тяжелой кавалерии с боевыми саблезубами на сворках, хоть толпа шпионов, а они не могли ответить ничем. Утешало одно: скорей всего, на той стороне знать не знают ни о проходе, ни о втором мире. Но сегодня не знают, а завтра?

— Выжечь трущобы, — рубанул воздух Дар, — оцепление поставить, огородить, как заразные кварталы огораживают.

— Нет, — владыка усмехнулся — тоже не как обычно, а медленно, выставляя зубы. — Есть способ. Правильный, надежный способ от предков. Они знали. Шлите гонцов, здесь нужны все семеро владык. Дар, известишь Фаиза.

— Что? — воскликнул тот. — Так ты поэтому?..

— Это правда, — сказал Асир. — Все, что вы слышали о Великом Крахе во время Последней войны — правда.

— Вот это новости, — пробормотал Ладуш. Ему вдруг захотелось заснуть и проснуться во вчерашнем дне. Где еще не было всего этого добра. Не падали с неба агенты-девственницы, не выли в подземельях анхи из трущоб, мерзость с дурацкой кличкой Рыжий еще считала себя королем столичного отребья, а сказочки выживших из ума стариков не превращались в быль.

— Ошарашиться раком через пустыню! Твою ж левую ублюдочную заднюю! Что за хлебаная дерьмоевина! — выдал Сардар, мгновенно срываясь на так и не выветрившиеся из него за столько лет трущобные загогулины.

— Эту дерьмоевину расхлебывать нам. И смотри, чтобы не просочилось, мне не нужен бедлам ни в столице, ни в Имхаре. О печати знают все владыки, принявшие титул. И семеро Хранителей. Но и только. Я лично клялся кровью держать язык за зубами до тех пор, пока равновесие не нарушено. Теперь клятва ничего не стоит, раз я до сих пор не сдох у вас на глазах. Но это не значит, что об этом надо орать на всех углах. Объяснять, почему?

— Конечно, нет, — Ладуш не выдержал, поднялся со скамьи и медленно прошелся по залу. Никто не знал, где сейчас Хранитель Имхары. Он был здесь, когда Асир принял отцовскую корону и поклялся защищать свой лепесток многоцветной Ишвасы — алую, выжженную солнцем, обгладываемую подступающей пустыней Имхару. Но с тех пор… впрочем, так было всегда, Хранители сами знают, когда им пора появиться среди людей. — Ладно, Асир. Мы поняли. Но что делать сейчас?

— Ждать.

— Трущобы все равно выжгу ко всем поганым бестиям, — оскалился Дар.

— Не раньше, чем я сам посмотрю, откуда они все повылазили. До тех пор ты знаешь, что делать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Муха не пролетит!

— Я напишу владыкам, завтра на рассвете гонцы должны быть у меня. Тщательнее выбирай, Дар. И клювачей, и людей.

— Я понял.

— Что там профессор?

— Был полезен. С мозгами у него все в порядке. Много интересного рассказал. Рыжий, как его увидел, такое понес, даже у меня уши завяли.

— Ладуш, займись им завтра. У него три каких-то заумных ученых звания и, как я понял, прорва наград. Может пригодиться. Выясни, что за дрянью пичкают анх в их мире, вдруг знает. И прими меры, чтобы эта зараза сюда даже в мыслях не просочилась.

— Да, владыка.

— Идите оба, — Асир махнул рукой и тяжело опустился на скамью. — Ужин не подавать, пусть принесут выпить и кофе.

Ладуш покачал головой, выходя: сбросить напряжение владыка не пожелал, значит, завтра для всех будет трудный день. Окликнул:

— Дар, погоди.

— Чего еще? — обернулся тот. Жажда крови после сногсшибательных новостей слегка поугасла, но он все еще был сильно взбудоражен. Вполне подходящее настроение.

— У нас еще одна новая анха.

— Из трущобных? Почему не с нижними?

— Потому что там есть на что посмотреть, — улыбнулся Ладуш. — Интересный экземпляр. Как раз для тебя. Оценишь?

— Что, психованная? Сами не справляетесь?

— Владыке и так есть чем заняться, а у этой течка на носу. Не захочешь — отдам Вагану или Асору.

— Надеюсь, она не рыдает, — Дар хищно прищурился и погладил рукоять сабли. — После сегодняшней психушки мне только соплей не хватало.

— Нет, до слез там далеко, зато близко до убийства всех, кто подвернется. Пока ее мыли и осматривали, пришлось всех слуг собрать, держали, как припадочную. Ты не поверишь. Потом вроде поутихла, но что-то мне подсказывает…

— Разберемся.

До сераля шли молча. Дворец уже погрузился в сонную тишину, и Ладуш предвкушал, как покажет Дикую Дару и — спать, спать. После столь долгого, утомительного, богатого на странные и пугающие новости дня передышка необходима. Тем более что день завтрашний обещает хлопот и тревог не меньше.

Надежды на отдых разлетелись вдребезги, едва Ладуш отпер дверь сераля.

Сначала он услышал яростное шипение Лалии, настолько непохожее на ее обычный мягкий, тихий голос с презрительно-насмешливыми интонациями, что Ладуш даже не сразу ее узнал:

— Если ты, ублюдочная тварь, сейчас же не успокоишься, я встану, и ты ляжешь надолго!

Затем в глаза бросились осколки древней стеклянной вазы, украшавшей общий зал со времен деда нынешнего владыки. Покрывавший пол мягкий ковер с ворсом по щиколотку сберег бы самое хрупкое стекло, так что вазу, видимо, со всей дури шваркнули о стену. Ладуш мимоходом пожалел утраченное произведение искусства, столь же мимоходом возмутился, что беспорядок до сих пор не убрали, но и жалость, и возмущение тут же отступили перед тревогой. Казалось, сами стены в серале кричали: поспеши, иначе случится непоправимое! Сардар втянул носом воздух, напрягся.

— Какого хрена здесь творится? Ладуш, весь свет, быстро! — заорал он, рванувшись вперед. И сераль мгновенно взорвался криками, причитаниями, приглушенными всхлипами и раздраженными голосами.

Из комнаты выскочила расторопная Мирана, сама бросилась зажигать все, что не горело.

На Ладуше повисли Гания и Нарима, заламывая руки и наперебой жалуясь.

— Заткнулись все! — рявкнул Дар, и Ладуш, стряхнув с себя перепуганных анх, бросился к нему, понимая, что непоправимое уже случилось. — Ты долбанулась? Дура! Психичка больная! — он прижимал к полу Дикую, вдавливая колено между лопаток и стискивая на весу располосованное запястье. Окровавленный осколок вазы валялся рядом. Ладуш схватил простыню, кромсал на ленты, раздумывая, глубоко или нет та успела изрезаться, не истекла ли уже. Но судя по тому, как билась под Даром, Дикая пока не собиралась умирать.

— Пусти, пусти, зараза! Свали с меня, урод!

— Да я тебе шею сверну, курица безмозглая! — Дар схватил ее за волосы, ткнул лицом в ковер. Ладуш уже перетягивал запястье, с облегчением понимая — нет, не сильно, то ли не успела как следует, то ли жажда выжить оказалась сильнее дурацкой блажи!

— Что, не вышло? — Лалия стояла в проеме, скрестив руки на высокой груди, и наслаждалась зрелищем. — Ай-яй-яй, какая жалость, недорезалась.

— Катись ты, гадюка недобитая! — выплюнула Дикая и получила от Дара увесистый шлепок по заднице.

— Ты мне потрепись еще! Что там? — нетерпеливо спросил он.

— Жить будет, — сказал Ладуш.

— В карцер ее закинь. Пусть полежит там и подумает о вечном! Связать не забудь. Идиотка недоношенная! Владыка узнает — голову снесет к бестиям. Или оставит гнить в яме. Этого хочешь, дура?

— Владыка узнает, — хмыкнула Лалия. — Уж я об этом позабочусь.

— А ты куда смотрела? — Дар обернулся к ней, наверняка сразу заметил и не второпях наброшенный халат, и отсутствие даже признаков сна на красивом тонком лице.

— Не моя забота, — ответила Лалия. — Моя вон там, напротив, воет не затыкаясь, но живая и в сознании. Так что сами разбирайтесь с этой идиоткой.

Отвернулась и ушла, видимо, решив, что все интересное здесь уже закончилось. А Дикая снова забилась, извернулась, пытаясь достать Сардара зубами, и тот скрутил ее уже не шутя, так что та только дернулась и наконец затихла.

— Тащи вниз.

— Возьмешь ее? — спросил Ладуш.

— Возьму. Скажешь, когда потечет. Но до тех пор пусть сидит в карцере.

Дар ушел, а Ладуш окончательно распрощался с мечтами об отдыхе. Пока переместили Дикую в карцер, приковали надежно, проверили еще раз повязку, чтобы вдруг не разодрала ненароком. Пока, поднявшись наверх, разогнал по комнатам взбудораженных происшествием анх, вызвал обслугу, велел убрать кровь и осколки, а заодно проверить, не припрятал ли кто острую стекляшку: анхи в серале владыки никогда не пытались свести счеты с жизнью, но вот кинуться на соперницу могли. Пока шел по комнатам быстрый, но тщательный обыск — избавили от него только Лалию, как митхуну и самую здесь здравомыслящую. Пока, мечтая уже не о сне, а хотя бы о кофе, Ладуш смешивал с вином успокоительное и силой вливал его в потерявшую края Линтариену. Та, конечно, долго держалась, до комнаты дошла спокойно, хотя ее уже трясло, но здесь сорвалась — за весь день сразу. Ладуш покачал головой: зря владыка таскал ее в пыточную. Такое зрелище не для анхи. Оно и стало, похоже, последней каплей, и теперь новенькая выла, выплескивала из себя этот ужас, ничуть не заботясь об ушах окружающих.

В общем, когда в серале установилась наконец благословенная тишина, за окнами уже занимался рассвет, и ложиться не было никакого смысла. Ладуш умылся душистым бодрящим настоем, который неплохо снимал признаки усталости с лица, возвращая коже краски и упругость — незаменимая вещь для призванных к владыке анх. Велел принести кофе и завтрак и устроился в мягком кресле — полчаса передышки и спокойствия никому еще не вредили. Потом нужно поговорить с непонятным профессором и разобраться с анхами в пыточной. Отобрать хорошеньких и здоровых, привести в надлежащий вид и отправить в подземелья, к нижним. Остальных… Ладуш вздохнул. Участь остальных была незавидной, но в казармах уже давно сидели на голодном пайке. Может, кому-то повезет понравиться рядовому или новичку из недавнего пополнения — защитят, пригреют. А если нет — что ж, значит, такая судьба.

ГЛАВА 8

Лин проснулась от голода. До того она несколько раз оказывалась на грани сна и яви — от чьих-то слишком громких голосов, бьющего в глаза солнечного света, тревожащих запахов. Но усталость была сильней. Лин кутала голову в одеяло, прикрывалась подушкой и засыпала снова. Теперь же вокруг было тихо, устроенный ею кокон из одеял защищал глаза, а живот подводило почти до боли.

Сначала, толком еще не проснувшись, она попыталась вспомнить, есть ли в доме хоть что-то съедобное. Вроде бы до того, как спуститься в трущобы, закинула в холодильник несколько пакетов быстрого приготовления? Но мысль о трущобах словно открыла запертые до поры шлюзы, и на Лин обрушились воспоминания: Кипящие камни, стеклянное полотно водопада, крыши, стена, черные глаза и резкий, густой запах владыки Асира, осмотр, казармы, профессор, пыточная, Дикая, острое желание завыть, комната без дверей… Отсутствие дверей добило окончательно, что было дальше, Лин не помнила. Наверное, ничего хорошего: бегло оценив свое состояние, она отметила тянущую боль в мышцах, какая бывает от чрезмерных нагрузок, саднящее горло, разлитую от висков до затылка головную боль и категорическое нежелание вставать или даже шевелиться.

Откинув одеяло, Лин осмотрелась. Кровать стояла у боковой стены, так что первым в глаза бросился не издевательски голый дверной проем, а шкаф у стены напротив — тоже отчего-то без дверок. В шкафу висели рубахи, шаровары, лифы, короткие жилетки и длинные халаты, узорчатые и кружевные накидки, шарфы, платки. Переливались мягким блеском шелка, вспыхивали искрами драгоценные камни. Что ж, по крайней мере, не придется снова надевать вчерашний синий наряд, насквозь пропитавшийся вонью казарм и пыточной.

Слегка повернув голову, Лин посмотрела в широкое окно. Там густо цвел жасмин, высокий, раскидистый, напрочь заслонявший обзор.

В углу между окном и шкафом стоял умывальный столик, и Лин, вздохнув, села, спустила с кровати ноги и попыталась уговорить себя подняться. Плевать, что все болит и хочется лежать-лежать-лежать. Голод сильнее. А еще надо найти, где здесь все то, что в родном мире стыдливо называют «места индивидуального пользования».

— Тук-тук. Проснулась? — в проем заглянула анха, хорошенькая, будто с картинки: огромные прозрачно-голубые глаза сияли, кудрявые, длинные, ослепительно-золотые волосы укрывали ее будто плащ. А под этим плащом… больше всего одеяние напоминало прозрачный кружевной халат. Нежно-бежевые шаровары тоже оказались почти прозрачными. Зачем нужна одежда, которой все равно что нет?! Да ее собственные волосы прикрывают больше, чем… чем вот это!

Анха улыбнулась, вспыхнули ямочки на нежных щеках — и вошла. Торопливо вскинула руки:

— Я не стану мешать. Просто Лалии недосуг, так что она послала меня — показать тебе все, помочь, если что-то понадобится. Я Сальма.

— Сальма, — повторила Лин. — Прекрасно. Выйди, Сальма, и подожди там. Спиной ко мне.

Та звонко рассмеялась, будто Лин сказала что-то очень забавное, и исчезла.

— Позови, как будешь готова, — донеслось снаружи.

— Очень смешно, — прошипела Лин, направляясь к умывальнику. Настроение, и без того невеселое, стремительно падало к отметке «отвратительно»: вчера она еще могла прикрываться от шокирующей действительности работой, но сегодня старшего агента Линтариену окончательно сменит личная анха владыки. Что с этим делать, как жить, Лин пока не представляла.

Вода оказалась теплой, комфортной, и это стало причиной еще одного приступа раздражения — она привыкла умываться холодной. Мягкое полотенце касалось лица нежно, почти невесомо. Лин скомкала его, швырнула на пол: бесполезная тряпка. Похоже, анхи в серале владыки считались нежнейшими созданиями вроде оранжерейных мимоз — ткни пальцем, и увянут.

Синего в шкафу не было. Были все оттенки рыжего, от светло-песочного до оранжевого, терракотового и цвета спелого каштана. Бордовый, темно-алый, густо-малиновый. Темная зелень, от бутылочной до почти черной. И белый, много белого. «Все анхи владыки носят что-нибудь белое», — вспомнила Лин. Интересно, а если она не наденет ни одной белой вещи? Пожалуй, лучше не проверять.

Белая рубашка, темно-зеленые шаровары, жилет на пару тонов светлее — она перерыла весь шкаф, но все же нашла более-менее нормальные, то есть почти непрозрачные вещи. Мерзкие тапки без задников — их здесь стояло, кажется, под каждый цвет, Лин взяла самые темные из зеленых. Камни, вышивка, ласкающее ощущение шелка на коже. Как будто она не агент охранки, а светская проститутка, охотница за кродахами.

— Сальма! — окликнула Лин. — Туалет, завтрак, кофе. Потом — что здесь где.

— О, отлично, я тоже выпью! — обрадовалась тут же появившаяся анха и сразу сморщила нос. — Только не кофе. Идем. Ну, тут ты уже была, — она обвела рукой огромный светлый зал, в который, кажется, выходили комнаты всех анх, располагавшиеся по кругу. В центре зала бил фонтан, мягко шелестели струи. Вокруг расстилались ковры, стояли столики и кресла, от разноцветных, небрежно разбросанных по полу подушек рябило в глазах. На куполообразном своде над головой не было свободного места: густые росписи, орнаменты, птицы и невиданные звери. — Это общая комната. Вон там, — указала на одну из дверей, — выход в сад и лестница наверх, потом покажу. А сейчас, — она провела Лин к другой двери, — тебе сюда: купальни, комнаты для личных нужд и все необходимое, чтобы привести себя в порядок. Иди, а я пока распоряжусь насчет завтрака. Ты что любишь? Фрукты, сладости, выпечку?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Еду, — буркнула Лин. — Откуда я знаю, чем здесь кормят? Сытное что-нибудь. Сладкого не надо. — И, не дожидаясь ответа, сбежала в «комнату для личных нужд».

Когда вернулась, Сальма ждала, сидя на подушке перед низеньким столом, заставленным всяческой снедью. Лоснились на блюде желтые бока груш и тугие темно-синие грозди винограда. Белело в стеклянном кувшине молоко, поднимался пар над поджаристыми золотистыми кусочками хлеба. Тонкие, почти прозрачные ломтики сыра стыдливо желтели из-за тарелки с омлетом и толстыми колбасками. Лин оглядела все это великолепие, села напротив Сальмы, придвинула к себе омлет и колбаски, налила молока в пузатый, расписанный цветками граната бокал, в три слоя уложила на хлеб сыр. Сальма, скромно отрезавшая серебряным ножичком дольку груши, округлила глаза, хотела, кажется, что-то сказать, но Лин успела первой:

— Это здесь называется «сытно»?

— Это здесь называется «плотный завтрак для изголодавшихся анх», — улыбнулась Сальма. — Я столько даже на обед не съем. Но если не наешься, можно попросить еще. За той дверью, — она показала ножом, — евнухи и слуги. Если ты чего-то хочешь, в любое время дня и ночи, просто скажи им.

Лин кивнула: это была ценная информация. Наверное, ценная. Если бы она хотела чего-то в этом мире, а не единственного, невозможного — вернуться. Чего вообще можно хотеть, если ты заперта в серале? Персиков, о которых говорила вчера Дикая?

— Чем вы здесь занимаетесь? — спросила, проглотив кусок омлета.

— О, кто чем. Если любишь гулять, тебе понравится в саду. Я не люблю, в Имхаре слишком жарко, у меня на родине тоже, но там — море. — Она подняла взгляд, изменившийся, как будто затуманенный воспоминаниями. Добавила тихо: — Я из Баринтара. — И продолжила совсем другим, оживленным тоном: — Если нет — в твоем распоряжении часть дворца и башня. Библиотека, танцевальный зал, зал для занятий, правда, им мало кто пользуется, зал для развлечений. Я вот, например, немного рисую, правда, хуже, чем Тасфия, но Ладуш говорит, хорошо получается. А, еще есть зал для упражнений, но с тех пор, как владыка казнил Сеналя, нового учителя у нас нет, да, честно говоря, не очень-то и хотелось. Когда я приехала, целую неделю потратила только на то, чтобы все осмотреть и запомнить, — она взяла чашу с чем-то густо-розовым, отпила, довольно жмурясь. — Путалась в комнатах и переходах. Это было весело.

— Для занятий, для развлечений, для упражнений, — повторила Лин. — И какие же занятия, развлечения и упражнения достойны личных анх повелителя? Да, и за что казнили этого Сеналя?

— О, об этом лучше спроси у Лалии. Я как раз только приехала, так что подробностей не знаю. Но история вышла неприятная. Сеналь был клибой, обычно на тренировках присутствовал Ладуш. Но однажды, — Сальма покусала губу, помедлила, будто подбирая слова. — Ладуша не было, и он… слишком многое себе позволил. Владыка не терпит, когда к нам прикасается кто-то чужой.

— А Сеналь об этом не знал? — удивилась Лин. — Не может быть. Я и то уже знаю.

Сальма пожала плечами.

— Наверняка знал, но, может, надеялся, что обойдется. Некоторые, уже после казни, просили отправлять сюда господина Сардара, якобы для тренировок. — Сальма опустила ресницы. — О нем здесь многие мечтают, а он слишком редко заходит. Но он первый советник, ему и без нас есть чем заняться, конечно, владыка не позволил.

Лин тихо хмыкнула. Скорее можно подумать, что какая-нибудь анха спровоцировала бедолагу Сеналя в надежде, что его заменят… ну вот тем же господином Сардаром.

— Но упражнения — это хотя бы полезно, — продолжила Сальма. — Особенно для некоторых, а занятия — бессмысленная скука. Мы все уже получили необходимое образование. За исключением тех, кто попадает сюда с улицы. Вот как вчера, — она поморщилась. — Но такое бывает о-очень редко. Так что дальше сидеть над сложными книгами я, например, не вижу надобности.

Лин кивнула, радуясь, что еда избавляет от необходимости отвечать. Сальма была, похоже, самой обычной недалекой анхой, любительницей сплетен и не любительницей нагружать мозги и тело. Впрочем, она рисует — хоть что-то. Но история с казненным учителем пахла нехорошо. Лин повертела в пальцах вилку с насаженным на нее куском колбаски, спросила:

— Где кофе?

На самом деле хотелось спросить, всегда ли на тренировках торчал Ладуш, или «обычно» — это «чаще всего, но не обязательно». Если всегда, почему в тот раз не отменили занятие? Если нет… Да в любом случае, как ни крути, от истории несло подставой! Не совсем же этот учитель идиот, лапать анху повелителя у всех на глазах?

Сальма взяла со стола колокольчик и позвонила.

Невыразительный, блеклый, в тусклом сером балахоне клиба появился из-за двери, ловко удерживая поднос одной рукой. Опустил перед Лин крошечную чашечку, наполнил из кофейника и, низко кланяясь, удалился.

Чашечка, несомненно, была произведением искусства. Тончайшая, на просвет казавшаяся бумажной, в виде полураскрывшегося цветка лотоса, нежно-розового, с бриллиантовыми каплями воды на лепестках. В руки брать страшно! Лин проглотила едкий вопрос, на чьи пальцы рассчитана миниатюрная ручка-стебель. Вздохнула, вспомнив пузатые, вместительные кружки в родном управлении — напьешься так уж напьешься, а эта… наперсток!

Но кофе пах одуряюще вкусно. И его, бездна бы все побрала, хотелось. Много. Лин посмотрела вслед ушедшему клибе, раздумывая, не потребовать ли нормальную большую кружку, и тут дверь распахнулась. Воздвигшийся на пороге стражник зычно рявкнул:

— Госпожу Линтариену к владыке!

Это было так похоже на «агента Линтариену к господину Каюму!», сулившее очередное тухлое дело, что Лин вскочила, едва не опрокинув стол. Выругалась мысленно, подхватила все-таки чашечку, на бегу опрокинула в себя обжигающий кофе.

— Ничего себе! — воскликнула Сальма. — Еще даже солнце не село. Подожди, тебе нужно сопровождение!

— У нее будет сопровождение, — вслед за стражником в зал вошла еще одна анха. И, кажется, Лин знала, кого видит теперь при свете дня. Высокая, тонкокостная, в длинном ярко-синем атласном одеянии, которое целиком можно было назвать драгоценностью, так густо оно было расшито камнями. Переливались топазы и сапфиры — а может, не топазы, а опалы, не то чтобы Лин разбиралась в камнях. Искрилась серебром оторочка рукавов. Анха смотрела на Лин сверху вниз. В миндалевидных синих глазах читалась презрительная насмешка. Она стояла в густой, стекающей ниже пояса волне блестящих черных волос и при этом выглядела уверенно и гордо. — Прекрасно, ты больше не воешь. Идем за мной. Владыка хочет видеть тебя немедленно, я даже согласилась проводить.

— Лалия, казнь уже закончилась? — взволнованно спросила Сальма.

— Там еще осталось на завтра, но это не твое дело, птенчик. — Она развернулась и вышла, оставляя за собой чуть заметный след чего-то горьковато-пряного. Лин заторопилась следом.

Завтрак предоставил немало информации, а короткий разговор Лалии с Сальмой добавил еще. Лин шла, автоматически отмечая в памяти переходы, лестницы и повороты, и думала о Лалии. Самоуверенная, надменная, знающая себе цену — весьма высокую цену, а по заслугам или нет, еще предстояло разобраться. Слишком опасная для бездельной анхи. «Моя анха может даже казнить или миловать», — вспомнила Лин слова владыки. Сейчас она была уверена — это о Лалии. У «птенчиков» вроде Сальмы кишка тонка.

— Я привела ее, владыка.

Лин шагнула в очередной зал, все еще занятая своими мыслями, и только после этих слов поняла — пришли.

Владыка поднял голову от заваленного свитками стола, нетерпеливо махнул рукой в сторону груды подушек неподалеку:

— Входи и садись.

— Составить вам компанию? — спросила Лалия.

— Нет. И помни, о чем мы говорили.

— Я ничего не забываю, — в голосе послышалась отчетливая насмешка. — Надеюсь, и ты помнишь, что обещал.

— Про завтра? — владыка что-то размашисто нацарапал на свитке и отшвырнул его на пол. — Помню. Исчезни.

Лалия исчезла. Лин прошла к подушкам, оглядела пеструю россыпь — шелковые, атласные, парчовые, с золотыми и алыми кистями. Можно не то что сесть, даже лечь и выспаться — будет мягко. А вот быстро вскочить не получится.

«Здесь и не придется», — напомнила себе Лин. Выбрала подушку пошире, умостила ее поверх прочих и села.

Очередной свиток упал почти у ног. За ним прилетел третий.

— Безмозглые идиоты, — сказал владыка и следующий просто разодрал пополам. — В твоем мире есть зверинцы?

— Конечно, где их нет, — удивилась Лин. Странный первый вопрос о новом мире.

— И кого там держат? Саблезубов, анкаров, львов, зверогрызов?

«И странный набор зверей», — отметила Лин. Хищники, опасные твари, бойцовые и боевые.

— Нет, владыка. Львов — да, в городском зверинце Утеса есть пара. Но остальные слишком опасны, чтобы держать их там, где гуляют люди. В наших зверинцах — красивые или забавные животные, на них любят смотреть дети, их можно кормить, а некоторых и гладить. Тюлени, морские котики, еноты и лисы, ламы. Мартышки и попугаи. Лебеди. Я не помню всех, я была там много лет назад, еще ребенком.

Владыка отложил перо, поставил локти на стол и, устроив подбородок на переплетенных пальцах, с интересом посмотрел на Лин:

— Не любишь зверей или зверинцы?

— Почему не люблю? Просто это детское развлечение. Туда ходят семьями, школьников приводят погулять. Что мне там делать?

— Смотреть на силу, на повадки и грацию, на природу, которую пытаются загнать в клетку. Но даже в клетке они не превращаются в домашних котят. И никогда не забывают воли. Мои анкары принимают мясо с рук не потому, что голодны, а потому что оказывают человеку милость. Один удар лапы, и он может лишиться жизни. Они знают об этом. И я тоже об этом помню. Нам есть чему поучиться у них.

Лин прикрыла глаза. Как и подобает хорошему начальнику или мудрому правителю, владыка метил сразу в несколько целей. Понять, насколько опасен другой мир, лучше узнать чужачку — это было понятным и правильным. Но третье…

— Я не люблю психологов. С ними у меня связаны исключительно неприятные воспоминания.

— Что это за зверь?

— Человек, — поправила Лин. — Человек, которого научили лезть в душу другим людям и что-нибудь там исправлять. Который оценивает, пригоден ли ты для работы или для семьи, задает болезненные вопросы и такими вот разговорами подводит тебя к нужной мысли или нужному решению. Нет, владыка, я не хочу ничему учиться у ваших анкаров. Я себя устраиваю такой, какая есть.

— Полезный человек. Мне не помешал бы такой. А вот ты ошибаешься. Или врешь себе, или глупа. Ты не устраиваешь себя такой, какая ты есть, агент Линтариена из безумного мира. Если глупа, это можно простить. А вот если врешь, то не стоишь даже когтя самого облезлого полудохлого анкара, потому что они честны. Врать мне — ошибка. Врать себе — преступление. А преступники в любом мире должны быть наказаны.

Лин задохнулась под тяжелым взглядом. Хотелось сказать слишком многое. Начиная от того, что да, конечно, хороший психолог этому миру не помешает, а вот который из миров безумен, можно и поспорить. И заканчивая тем, что она совсем не против уступить внимание владыки любому полудохлому анкару. Она прикрыла глаза, выдохнула и сказала совсем другое. Ответила на то, что и в самом деле задело, потому что для того и было сказано.

— Вы умеете слышать ложь. Значит, знаете, вру я или нет.

— Знаю, — согласился владыка. — Тебя устраивает собственная ущербная версия. Та, которую пытаешься сделать сама, наплевав на природу, извратив представления о плохом и хорошем. Не представляю и не хочу представлять, какие психологи внушили тебе этот бред, но я бы отправил их всех на плаху. Потому что природа не врет, природа — мудра. Передо мной сейчас — даже не копия, а обман, недоразвитая подделка. Тебе не хватает смелости принять себя настоящей. Кто-нибудь говорил, что ты — жалкое, трусливое ничтожество? Если да, зря не поверила. — Владыка вдруг резко выпрямился, источая раздражение, и поднялся. — Я не трачу свое время на вправление мозгов трусливым анхам, которые корчат из себя гордых и смелых. Поднимайся. Мы идем в трущобы. Покажешь место.

ГЛАВА 9

Злость ворочалась внутри, подкатывала к горлу сдерживаемым рыком. Бороться со своим зверем Асир учился с детства — сложная, почти непосильная задача, когда ты кродах с привилегиями. Но отец-владыка был непреклонен. Он ломал, давил, старательно, день за днем делал из сына — наглого, избалованного сопливого щенка — матерого зверя. Учил держать в узде инстинкты, доверять чутью и думать, бесконечно много, постоянно думать. Принимать решения, руководствуясь не повадками кродаха, которому можно все, способному убить без сожалений, а тем, что было внутри человеческого — совестью, возможно, мягкой, всепрощающей сущностью матери. Ее Асир сначала презирал за слабость с пылкой юношеской непреклонностью, а потом — любил всем своим не слишком мягким и чувствительным сердцем. Может, эта крошечная часть, которую не убил в себе до сих пор, и не давала сорваться в ярость, как в бешеную скачку или буйное пламя схватки.

Она прислушивалась, она волновалась, она тянулась к этой ущербной пришлой анхе, пытаясь разобраться, а не сломать одним непоправимым движением. Не подмять под себя, не отправить в казармы к изголодавшимся кродахам, чтобы до нее дошло — от себя не сбежишь. Чем-то она задевала, не давала плюнуть и забыть, просто вытрясти знания о другом мире и выкинуть с глаз долой. То ли гордостью, то ли непреклонной уверенностью в своей правоте, так напоминающей детскую уверенность самого Асира. С чужой неправотой смириться легче, чем со своей, но нужно ли смиряться?

В паланкине Лин всю дорогу таращилась в шторы. Была сосредоточенна и напряжена до предела. Выглядела даже отстраненной, но Асир чуял — никакой отстраненностью не пахло. Внутри нее кипело раздражение, тоже злость и даже обида, глухая, будто неосознанная. Запах был слабым, едва уловимым, наверняка из-за той дряни, которой Лин пичкала себя, похоже, всю сознательную жизнь. Приходилось расчленять на составляющие совсем незаметные ноты, втягивать их ноздрями по капле. Это тоже злило, но одновременно немного отвлекало, не давало сконцентрироваться на собственном гневе.

Паланкин оставили далеко от переулка, ведущего в трущобы. Дальше пошли вдвоем. Оцепление Дар устроил такое, что и впрямь ни муха, ни мышь бы не просочились. Стражники сидели даже на крышах, наверняка недоумевая, что за блажь взбрела в голову владыке и его советнику. Асир шагал впереди, не оглядываясь. Лин плелась сзади, под ноги не лезла. Шарканье тапок по брусчатке раздражало. За притоном Рыжего — самым большим и добротным зданием в трущобах, выделявшимся здесь, как рысак благородных кровей среди заезженных полудохлых кляч, Асир остановился, пропуская ее вперед:

— Веди.

Лин сделала несколько шагов, огляделась. Опущенные плечи развернулись, выпрямилась спина, сменился запах — злость и обида никуда из него не делись, но теперь главной составляющей стала напряженная готовность. Качнула стриженой головой — сегодня была без платка, явный признак, что Ладуш не застал ее ухода, а Лалия решила оставить как есть.

— Здесь я не была. Осмотреться надо, — не дожидаясь разрешения, скинула тапки и оказалась на крыше так быстро, что не всякий кродах угнался бы.

Асир махнул рукой, успокаивая напрягшихся, похватавшихся за сабли стражников. Сам смотрел с любопытством. Одежду после таких упражнений можно будет только выкинуть. Тонкие тряпки уж точно не пригодны для обтирания изгаженных стен и ползанья по изъеденным древоточцами деревянным крышам, застеленным кое-где гнилой соломой. Но о тряпках Асир не волновался, должен был бы волноваться о другом — но в голову даже не закрадывалась мысль, что Лин может попытаться сбежать. Не сбежит. Он не смог бы объяснить, на чем основана уверенность, но не сомневался в этом так же, как и в том, что Лин не кинется вперед в отчаянной попытке нащупать щель в свой мир, не станет проверять на прочность здешние булыжники, бросившись на них с самой высокой крыши, не сделает ничего такого, за что полагалось бы казнить на месте. Не оттого, что боится последствий, а по какой-то другой, непонятной пока причине.

— Туда, — окликнула сверху та и, вместо того чтобы спуститься, перемахнула на соседнюю крышу. На какой-то миг оказалась против солнца, и одежда словно растворилась в ярких лучах, открыв всем взорам тонкий, слегка угловатый силуэт совсем еще юной анхи. Хотя юной она не была, в двадцать пять многие вынашивают уже далеко не первого ребенка. — Два квартала и налево!

Асир следил за тем, как она бежит по покатой крыше, как рассыпается под босыми ногами давно отслужившая свой век черепица — нет, не под ногами, а позади. Как почти не проминается под ее весом гнилая солома, а Лин то останавливается, то прыгает вперед, вбок, на край стены, на кривую, покосившуюся трубу… Так мог бы бежать молодой, не заматеревший еще анкар, и это сравнение неприятно дернуло, заставило отвести взгляд и ускорить шаг.

Два квартала, налево и еще два, потом — извилистый, узкий переулок, пропахший кровью и нечистотами, череда развалившихся, полусгнивших сараев, несколько относительно приличных лавок…

— Здесь, — Лин спрыгнула прямо перед Асиром, приземлилась на корточки, коснувшись рукой неровных камней, и тут же, словно продолжая движение, встала на ноги. Дар оценил бы подготовку. И даже не запыхалась, голос ровный: — То есть проход — там, немного дальше. Здесь мне навстречу Рыжий вылез.

Асир мимолетно подумал, не позвать ли кого-то из стражников, но пошел вперед сам, медленно, перетекая из шага в шаг, принюхиваясь и прислушиваясь. Воняло страхом и отчаяньем слабых, азартом и похотью сильных, воняло трущобами, но трущобы наверняка везде пахнут одинаково. А еще тянуло опасностью, будто ею был пронизан сам воздух. Не той, привычной опасностью, от которой по венам струится жажда действий, драки, боя — другой, холодной и по-настоящему пугающей. Асир остановился в самом эпицентре, поднял голову, глядя в ярко-голубое небо, знакомое, родное небо Им-Рока, и протянул руку ладонью вверх.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Подойди.

Лин шла почти так же, как он сам — медленно, в напряженном ожидании… чего именно? Неважно, решил Асир, когда та остановилась рядом, без колебаний вложила в его ладонь свою и точно так же, как он сам, задрала голову, глядя в небо.

— Чувствуешь что-нибудь?

— Да, здесь, — в едва слышном шепоте, в ставшем чуть ярче запахе странно смешались тоска и страх.

— А теперь? — Асир выпустил ее руку.

Несколько мгновений ничего не менялось. Потом от Лин плеснуло ужасом, она отпрыгнула вбок, исхитрившись в прыжке дернуть за собой Асира. Он устоял, конечно, притянул ее к себе:

— Что такое?

Сердце у Лин колотилось так, будто она только что чудом выбралась из ямы с голодными саблезубами.

— Ну? — поторопил Асир. Встряхнул за плечи и тут же почувствовал крепкую хватку — на этот раз Лин стискивала его руку так, будто цеплялась за нависшую над пропастью ветку. Асир опустил свободную ладонь ей на спину, прикрывал собой, по привычке отгораживал собственным запахом от всего мира. Так можно было успокоить даже спятившую анху, поделиться уверенностью, внушить правильное: ты в безопасности, ты под защитой, ты — со мной.

Когда дыхание Лин слегка выровнялось, Асир спросил:

— Что произошло?

Та отстранилась — слегка, совсем немного, чтобы не потерять телесный контакт, но посмотреть в глаза.

— Водопад. Я его услышала. Сначала совсем слабо, решила, просто чудится, а потом — так ясно, рядом, как будто вот сейчас на голову упадет. — Она глубоко вздохнула, на мгновение опустила веки: — Я испугалась. Простите.

— Испугалась водопада? — переспросил Асир. Как можно бояться падающей на голову воды, он не понимал. Потому уточнил: — Или ты чувствуешь опасность, исходящую от этого места?

— Смертельную опасность, — Лин стискивала зубы, отводила взгляд, будто одновременно стыдилась своей вспышки и пыталась пересилить неконтролируемый страх.

— Ее много, да. Тебе нечего стыдиться, но и бояться нечего. Печать не разрушена, она всего лишь повреждена, моя кровь отзывается. У этого мира есть время. — Он не понимал, откуда все это знает — будто кто-то нашептывал в ухо едва слышно. Может, кровная память предков, может — магия хранителей, а может, и то, и другое.

— Печать? — во взгляде Лин плеснулось любопытство. — Какая печать? Мне показалось, будто… не знаю, как точно сказать, будто вода размывает с той стороны. Как дамбу. Опасно стоять под плотиной, если она вот-вот может рухнуть. — Снова вздохнула, уже свободнее, и вдруг попросила: — Давайте уйдем отсюда. Пожалуйста. Хоть немного в сторону.

— Уйдем, — согласился Асир. — Здесь больше нечего делать. Выхода нет, теперь ты знаешь наверняка. А если вдруг появится, ничего, кроме гибели, обоим мирам не принесет.

Он медленно пошел вперед. Лин на этот раз не отставала, шла рядом, будто все еще неосознанно пряталась в его запахе, как вчера в пыточной. Если бы в ее стриженой голове не было столько бреда, сейчас наверняка пристраивалась бы ближе, может, даже сама попыталась обнять или хотя бы прикоснуться: простые, абсолютно нормальные инстинкты, с которыми незачем бороться ни одной анхе. Но агент Линтариена из другого мира зачем-то боролась. Наверняка считала это непозволительной слабостью безвольного и безмозглого ничтожества, которое предпочла убить, вместо того чтобы попытаться принять.

— Ты слышала что-нибудь о Великом Крахе? Помнит ли ваш народ о Последней войне, рассказывает ли о ней сказки и небылицы так, как делают здесь? — спросил он.

— Война — да, — Лин кивнула. — Крах? Я говорила вчера, есть теория, но неподтвержденная. Те легенды, из которых ее вывели, как раз объясняют страхом после Последней войны. Нас тогда осталось очень мало. Кродахов — особенно, их слишком много погибло. Анх, в общем, тоже не хватало, — она хмыкнула, — но недостаток кродахов это скрадывал. Наверное, еще немного, и мы вымерли бы. То время в наших учебниках называют «Век хаоса». Время, когда клибы учились брать на себя ответственность, а анхи — сражаться и защищать. Вам, наверное, диким покажется, но одно время даже начали спорить, нужно ли обществу много кродахов, или оставить их только для оплодотворения. Слишком агрессивны. Это уже потом открыли зависимость от запахов, разобрались, что чем меньше кродахов рядом с анхами, тем чаще анхи сходят с ума.

— Ты не сошла? — не удержался Асир.

— У нас начальник управления кродах, — как будто даже обиделась Лин. — Сильный. На вас чем-то похож, — ее голос потеплел, и тут же, словно устыдившись этого, она вернулась к прежней теме: — А война с тех пор под запретом, за разжигание вражды казнят на месте.

— Хоть в чем-то наши миры похожи, — Асир вспомнил собственное детское недовольство: как так — никакой войны, что за блажь трусов, не способных удержать в руках оружие? — Всеобщая война — недопустима. Сейчас наш мир поделен на семь лепестков, в каждом — свой владыка. Вражда между ними запрещена. Это закон, который никогда не нарушался. Разумеется, хватало слабоумных, которые пытались, но мы — семеро — связаны обязательствами и общей тайной. Наша кровь хранит печать. Не станет ее — не станет этого мира. Мы тоже были близки к вымиранию. У нас не осталось анх. Кродахи гибли, сражаясь, а анхи гибли без кродахов. Мы боролись за каждого ребенка, за каждую анху так, как не боролись бы и за собственную жизнь. Плохое было время — время смерти и выживания. После Краха эта часть мира — наша многоцветная Ишваса — погибала. Бунтовала природа, с неба падали горящие камни, земля тряслась, извергались вулканы, суша уходила в море, а море слизывало с берегов города и деревни, кипело и испарялось.

Асир говорил, почти дословно вспоминая то, что когда-то услышал от отца. Сказка-не сказка, легенда-не легенда, но то, что никогда не сотрется из памяти, пока жизнь продолжается.

— Неполноценный мир, обломок мира был обречен. Нарушенное равновесие невозможно было восстановить. И тогда пришли Хранители. Странные, пугающие, иномирные создания. Призвали семерых сильнейших и наложили печать. С тех пор потомки свято чтят традиции. Мы не хотим повторения Краха. Мы больше не нарушим равновесия. Погибнем сами, если придется, но наше место займут другие, достойные, и ничего не изменится.

— Значит, вы сможете все исправить? — Лин мгновенно ухватила суть, в голосе вспыхнула надежда и что-то еще… странное для нее, неожиданное, отчего-то позабавившее. Благоговение? Нет, не настолько, но близко. Очень близко.

Захотелось вдруг потрепать ее по волосам и посмотреть, что будет. Но Асир не стал.

— Мы обновим и укрепим печать. Пока я правлю Имхарой, никакие водопады не имеют права обрушиваться на мои трущобы, — сказал он с улыбкой.

— Хорошо, — серьезно ответила Лин.

Асир думал о шестерых владыках, которые должны будут приехать, о том, как на время их приезда сохранить порядок в Им-Роке, о том, что отрекшихся придется окоротить сейчас, не дожидаясь неопровержимых доказательств измены. Думал о печати и о том, как по-разному выживали два мира. Анхи, защищавшие кродахов! Сумасшествие, но что еще делать, если кродахов и правда почти не осталось?

Может, отсюда и пошла та дрянь, которая делает из нормальной анхи вот такую, как Лин — ловкое, быстрое, умеющее сражаться и защищать убогое недоразумение? А как еще уберечься от сумасшествия, если рядом нет ни одного кродаха?

— Владыка, — тихо сказала Лин. Асир вынырнул из захвативших его целиком мыслей, и оказалось, что они уже почти вышли из трущоб, впереди маячат стражники оцепления, в дальнем конце чисто выметенного переулка ждет паланкин.

— Да, — рассеянно отозвался он. И тут же спросил, уловив идущую от Лин неуверенность: — Ты хотела что-то?

— Попросить.

— Говори.

— Сегодня четвертый день, как меня нет на работе. Ребята встревожатся, будут искать. Если вдруг дойдут сюда, не убивайте. Они вам не враги, жизнью клянусь.

— Если твой начальник — кродах с головой, он зачистит трущобы.

— Знаю. Но все же.

— Если кто-то появится, его не станут убивать на месте, приведут ко мне. Большего обещать не могу.

Он вообще не обязан был ничего обещать, но анха Лин впервые о чем-то просила и делала это не для себя. Поэтому Асир не собирался ей отказывать.

ГЛАВА 10

Одного старший агент Линтариена не могла отрицать: этот день в качестве личной анхи повелителя был до крайности похож на самые сумасшедшие дни в родном управлении. Все как положено: перепалка с начальством, очередное тухлое дело в самом сердце трущоб, поиски решения для проблемы, решения на первый взгляд не имеющей, и даже беготня по крышам, которая для трущоб была, как ни странно, оптимальным вариантом.

Поэтому к паланкину шла не пребывающая в обидах и душевном раздрае анха, обвиненная ни с того ни с сего в трусости, вранье, ничтожестве и бездна знает в чем еще, а вполне довольная собой и начальством агент, уверенная, что день прошел не впустую.

Шла, правда, слишком близко к оному начальству — с ним рядом немного притуплялось жуткое, выворачивающее наизнанку ощущение рушащегося на голову мира. Но владыка вроде бы не возражал. Даже просьбу выслушал благосклонно, на что Лин, откровенно говоря, почти не рассчитывала.

Уже в паланкине спросил:

— Что сделает твой начальник, если его люди, посланные на поиски, исчезнут? Как они могут быть вооружены? Как ты?

— Лучше, намного лучше, — Лин помотала головой. — Я выслеживала. Не должна была выделяться из толпы. Ребята пойдут в полной амуниции. Защитные жилеты, шлемы. У меня были с собой только ручные дротики, у них будут скорострельники. Если они тоже исчезнут… Да Каюм просто взбесится, потому что такого не может быть! Устроит что-то вроде того, что было у вас вчера — тотальная зачистка, допросить всех, дальше… ну, вы понимаете. По результатам.

— Он имеет право зачистить район без ведома главы вашего города?

— Трущобы-то? Конечно, если весомый повод есть. Тем более сейчас. Пузан любую бумагу подпишет, если речь пойдет о поисках его сына. Или о наказании преступников, убивших столь многообещающего молодого человека.

— И много у вас таких «многообещающих» молодых людей? — спросил Асир со скупой усмешкой. Видимо, прозвище городского головы его забавляло. — Самое многообещающее, что он мог бы сделать в этом мире — порадовать моих акул своими конечностями и внутренностями.

— Достаточно, — скривилась Лин. — «Золотая молодежь, надежда общества». В прямом смысле золотая, благодаря родительским сейфам. Ур-роды.

— Во всем, что ты говорила, я не нашел ни одной привлекательной черты. Разве что зверинец, и тот неправильный. Безмозглые правители, безголовые ученые, задавшиеся целью медленно извести свой народ. Трущобы, в которых пропадают люди из города. Постройки, нужные лишь тем, кто хочет прыгнуть выше головы, чтобы потешить собственное тщеславие. Наглые дети богатых родителей, не способные ни на что, кроме пустого прожигания жизни. С каждым днем твой мир не нравится мне все больше.

Самое печальное, что спорить Лин не хотела и не могла. Наверное, кто-нибудь вроде того же профессора с большим удовольствием ввязался бы сейчас в диспут и, может быть, даже нашел нужные аргументы. А может, окончил бы спор в бассейне с акулами, как знать. Поэтому Лин сказала только одно, то, во что верила всем сердцем и точно знала, что права:

— У нас есть хорошие люди. Когда я думаю о своем мире, я вспоминаю их, а не всякую мерзость.

Паланкин качнулся, опустился. Владыка спросил:

— Выйдешь сама?

— Да, спасибо, — Лин спрыгнула вниз, босые ноги коснулись мягкой, словно шелк, травы. Оказывается, их доставили не к главному входу, а в небольшой, со всех сторон огороженный садик, напоенный ароматом цветущих роз и жасмина, с небольшим фонтаном, ажурной беседкой, увитой незнакомыми Лин душистыми цветами, с порхающими среди цветов крохотными пестрыми птичками… И с сидящим на низком бортике фонтана Ладушем, который пестротой своих одеяний и хмурым видом решительно нарушал всю эту изысканную гармонию.

— Владыка! — Ладуш вскочил навстречу и тут же, заметив Лин, всплеснул руками: — Великие предки, что с тобой?! По каким помойкам ты… А где платок? А почему босая? С ногами все в порядке, не сбила, не поранила? Я должен посмотреть.

— Нормально с ней все, — отмахнулся Асир. — Принеси что-нибудь надеть и шлепанцы. А ты, если хочешь, лезь в фонтан, ноги помой.

Ладуш только в немом ужасе закатил глаза, будто покушение на фонтан в его мире было равносильно осквернению святыни, и ушел. А Лин с удовольствием воспользовалась разрешением — подтянула шаровары и прыгнула через бортик. Воды было как раз по колено — чудесной, прохладной и чистой воды. Не удержалась, набрала в горсть и умылась, несколько раз плеснула в лицо просто ради удовольствия, блаженно прижмурившись, и лишь потом занялась ногами. Оттерла въевшуюся пыль, желтоватую — с земли, и рыже-красную — от черепицы, отмыла присохшую гниль, подумав — и правда, как из помойки вылезла. Отбитые о камни, исцарапанные ноги нежились в прохладной воде, лишать себя этого скромного удовольствия не хотелось, и Лин села на бортик вполоборота, болтая ногами и глядя на владыку.

Тот тоже смотрел, не раздраженно и не зло, как до поездки, а вроде с насмешкой — Лин не была уверена, эмоции тяжело читались на смуглом, нарочито спокойном лице, а понять свои чувства по запаху владыка, похоже, разрешал, лишь когда сам того хотел. Лин вспомнила чистый, густой, спокойный запах, в котором пряталась в трущобах и всю обратную дорогу, и вздохнула: было стыдно за свой страх, неловко и… приятно? Во всяком случае, она была благодарна владыке за минуты полного, защищенного покоя. И за обещание разобраться с печатью и не допустить новой беды. И за то, что тот не заметил или не понял, или сделал вид, что не понял и не заметил, как Лин, рванувшись в сторону из эпицентра ужаса, пыталась утянуть его за собой. Здесь наверняка сочли бы такой поступок оскорблением, ведь в этой половине их расколотого когда-то мира кродахи остались, как было всегда, изначально, единственными защитниками. Жестокие, чрезмерно агрессивные, «дестабилизирующий элемент», как выражались некоторые политики-клибы, а как сказала бы Лин после сегодняшнего — наоборот, стабилизирующий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— О чем думаешь? — спросил владыка.

Лицо полыхнуло жаром.

— О разном, — выдавила Лин и тут же вспомнила: «врать мне — ошибка». — О кродахах, например. О том, каким был бы наш мир, если бы их там было больше. Глупые мысли: на самом деле ведь не угадаешь.

Владыка подошел ближе, остановился почти вплотную, и Лин довольно вздохнула, вновь учуяв тот самый запах. Наверное, это было слишком заметно, может, даже откровенно и уж точно эгоистично: справляться с собственными страхами вот так, за чужой счет, быть слабой и пользоваться чужой силой. Но не любой страх можно победить в одиночку. Поэтому Лин замерла и дышала, дышала, хотя расстояние было некомфортным, слишком личным, а прикосновения владыки — не пугали, нет, но тревожили. Впрочем, сейчас он не пытался прикоснуться, просто стоял рядом. Позволял Лин быть рядом.

— Не знаю, каким был бы мир, — сказал в конце концов, — но многие анхи были бы гораздо счастливее. Равновесие на то и равновесие, чтобы соблюдался баланс. Это не прихоть, это выбор природы. Мы бесимся без анх, анхи сходят с ума без нас. А клибы — глас разума, они могут держать себя в узде, сохранять спокойствие в любой ситуации. Мы сумели вернуть анх. А ваши клибы, похоже, решили облегчить себе жизнь. Или просто распробовали вкус власти.

— Вкус власти, — повторила Лин. Это было похоже на правду. Среди политиков, крупных промышленников и торговцев, всей верхушки общества, клиб всегда — после Последней войны и Века Хаоса — было большинство. — Пожалуй, вы правы. В наших учебниках пишут «взяли на себя ответственность». А потом… наверное, люди забыли, что может быть иначе. Знаете, довольно странно сидеть вот так и болтать о политике с владыкой из другого мира.

— Даже более странно, чем попасть в другой мир, свалившись в водопад?

Лин невольно рассмеялась:

— Сейчас мне кажется, что да. К мысли о другом мире я уже привыкла.

— Значит, к владыке, который болтает о политике, тоже скоро привыкнешь.

Разговор не то чтобы зашел куда-то не туда, но точно становился все более странным. Не темой — степенью откровенности Лин и терпимости владыки. Лин не знала, каков тот обычно, но была уверена, что терпение — не его добродетель. Терпеливые и склонные к компромиссам кродахи — это нонсенс. И после резкой, обидной утренней отповеди ждала совсем другого отношения.

— Прости, владыка, не вечер, а предки знают что, — в садик почти вбежал Ладуш с одеждой в руках, развесил на перилах беседки очередные шаровары, рубашку, платок, зачем-то там же, на перилах, пристроил расшитые золотом тапки. — Дар еще где-то носится, когда он срочно нужен!

— Что? — лениво спросил владыка. — Надеюсь, новые пришельцы с неба не попадали и больше никто не решил убить себя в моем серале?

— Да Дикая же! — Ладуш махнул рукой. — Дар с ней справится, и он обещал, не звать же теперь кого попало.

— Вот как, — владыка задумчиво хмыкнул. — Обещал, значит. Что ж, Дикой Хессе явно благоволят звезды. Давно течет?

— Нет, пока еще соображает. Злится, психует и тоскует нечеловечески. Больно смотреть и нюхать.

— По Рыжему, что ли? Не похожа она на идиотку.

— Рыжий ни при чем. Просто вбила себе в голову бездна знает что. — Ладуш вздохнул. — И развязать не могу, опасно — вдруг опять что-нибудь сотворит.

Лин слушала, ничего не понимая. Похоже, что-то она пропустила, когда поддалась истерике и выпала из реальности. Смутно помнились голоса и крики, но и только. Дикую было жаль, что бы она там ни натворила.

— Ладно, иди, пошли за Даром в казармы, наверняка там прохлаждается.

Ладуш ушел, а владыка повернулся к Лин:

— Будешь ужинать здесь или пойдешь к остальным?

— А можно здесь? — вопрос вылетел прежде, чем Лин успела осознать. Да, «к остальным» не хотелось, хотелось быть там, где спокойно, тихо и пахнет так, как ей сейчас надо. Но разве она и без того не злоупотребляет вниманием вот уже второй день?

— Если бы было нельзя, я бы не спрашивал, — губы владыки дрогнули, но он не улыбнулся. — Переодевайся, скоро подадут.

Провонявшую трущобами одежду Лин скинула прямо у бассейна, вытерев рубашкой мокрые ноги. По-хорошему, стоило бы искупаться, но роскошные купальни сераля никуда не денутся, а если владыка не против усадить ее за свой стол такой, как есть, то и сама она уж точно спорить не станет.

Трава щекотала голые ноги, и спину тоже как будто что-то щекотало, оглаживало, Лин даже передернула лопатками, словно сгоняя назойливую муху. И только тогда поняла, что это: взгляд. Слишком пристальный взгляд.

Инстинкт требовал развернуться и уклониться, пришлось напомнить себе, что никто здесь не может на нее смотреть, и уж точно не приходится ждать выстрела в спину, так что шарахаться — только смешить владыку. Но тут же пришла другая мысль, неуютная и тревожащая — но, значит, владыка и смотрит? И что он пытается разглядеть на голой спине и заднице старшего агента Линтариены? Ничего интересного, спина как спина, задница как задница. Шрамов нет, разве что пара-тройка синяков осталась после Кипящих камней.

Расправив шаровары, Лин едва не выругалась вслух. Ладуш снова выбрал все тонкое, откровенно полупрозрачное. Алый шелк лежал на ладонях невесомо, лаская кожу нежными, как опадающие лепестки жасмина, почти неощутимыми прикосновениями. И так же ласкающе, почти неощутимо прильнул к ногам. Учитывая, что белья здесь не носили — по крайней мере, анхи из сераля владыки точно не носили! — оставалось лишь порадоваться, что алая рубашка навыпуск не слишком короткая. Правда, такая же тонкая, не считая плотных, расшитых золотом манжет. Накинутый на плечи платок тоже положения не спас, не предмет одежды, а украшение — белая на белом вышивка густо сверкала прозрачными и алыми искрами драгоценных камней, но, скосив взгляд вниз, Лин отчетливо разглядела сквозь слой алого и слой белого шелка собственный темный сосок.

Честное слово, в таком наряде она себя чувствовала хуже, чем вовсе голой! В конце концов, раздевалка и душ в управлении были общими, а до работы и собственной квартиры за спиной остались годы общаги… кого она чем удивит и кто чем удивит ее?

Она обернулась, сделав вид, что забыла о тапках, и тут же напоролась взглядом на усмешку.

— Обуйся. — Владыку, кажется, забавляли ее сложные отношения со шлепанцами. То ли он задался целью примирить ее с этой дурацкой деталью гардероба, то ли просто развлекался. Будто поняв, о чем думает Лин, добавил: — Мне интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы не терять и не скидывать их на каждом шагу. И сколько шлепанцев из запасов Ладуша доживут до счастливого финала.

На мгновение Лин представила Ладуша, с ужасом глядящего в опустевший сундук, в котором раньше хранились стратегические запасы шлепанцев. Картина получилась слишком привлекательной и оттого неправдоподобной. Лин сняла с перил беседки проклятые тапки, аккуратно, потому что хотелось швырнуть, поставила перед собой на траву и сунула в них ноги, пообещав себе хотя бы до стола дойти, не спотыкаясь — а там можно будет незаметно скинуть.

Пока появившиеся будто по невидимой команде слуги — все те же неприметные клибы в сером, каких Лин уже видела в казармах и в серале, вносили в беседку подушки и круглый стол, пока расставляли блюда к ужину, владыка не смотрел на нее, поэтому вполне удачный проход оценить не мог. Он устроился со всем возможным комфортом, полулежа, под увитой розами решеткой, сполоснул руки в поднесенной чаше, милостиво кивнул, отпуская застывшего перед ним с вопросительным выражением на лице клибу, и только когда они остались вдвоем, оглядел стол: сочное мясо и нежные, полупрозрачные ломтики рыбы, толстобокие фаршированные перцы и лоснящиеся от масла фиолетовые бока баклажанов, усыпанные пряной кинзой, и что-то еще, вовсе Лин незнакомое…

— Расскажи мне, чем питаются в вашем мире. Какие блюда считаются роскошью, а какие — обычным делом. Кто готовит вашим правителям и где обедают и ужинают простые люди. Например, твой начальник. Или ты сама.

Лин замерла. Заставила себя медленно, незаметно перевести дух. Почему-то владыка попадал по больному даже самыми невинными вопросами.

— Я не слишком разбираюсь в роскоши. Не знаю, что едят наши правители и кто им готовит, а простые люди… по-разному. В Верхнем городе могут себе позволить мясо хоть каждый день, в Нижнем, бывает, и яичница — счастье, а трущобы, — она пожала плечами: мол, сами понимаете, трущобы везде одинаковы. — Наших бедняков выручает море. Мальчишки в отлив ходят собирать мидий и морских ежей, — Лин взяла с широкого блюда мидию, — вот она, наша пища бедняков, — ловко вынула из створок, окунула в чашку с лимонным соусом и бросила в рот.

— Когда-то, — задумчиво сказал владыка, — в Имхаре было море, теперь на его месте пустыня. Ближайшее море омывает Баринтар, чтобы добраться туда, надо скакать без передышки, загубив десяток лошадей, почти полмесяца. На верблюдах — полтора. На зверогрызах можно успеть за неделю, но прирученные зверогрызы слишком ценны, чтобы гонять их за рыбой. Для моего народа она почти недоступна.

— А вот — то, что недоступно простому народу у нас, — Лин взяла ломтик баклажана, свернутый рулетиком, с начинкой из моркови и каких-то еще, незнакомых ей овощей, посыпанный пряными травами. Она не собиралась признаваться, что сама сейчас пробует этот экзотический овощ второй раз в жизни. Баклажан был сочным и острым, истекал маслом, и по меркам Красного Утеса стоил примерно столько, сколько Лин тратила на еду за неделю. — Моря у нас много, а земли мало. Плодородной — и вовсе нет.

— Где же пасутся ваши стада? Или мясо — тоже недоступная простым смертным роскошь?

— Стада — на материке, за проливом. Мясо к нам привозят на кораблях, в холодильниках, расфасованное и готовое к употреблению. Но вы правы, это тоже роскошь, перевозка недешева. Есть подешевле — сухие полуфабрикаты, их многие предпочитают. Удобно. Особенно если работаешь, живешь один, и нет ни времени на готовку, ни особой необходимости.

— Сухие полуфабрикаты — это что? Сушеное мясо? А холодильник?

«Отсталый мир с зачатками технологий», — так, кажется, выразился профессор Саад? Рассказывать пришлось много и о многом, и не раз Лин пожалела, что вообще упомянула в разговоре хоть что-то сложнее чашки с водой. Ну не может она объяснить, как работает холодильник! Не знает, как получают электричество! В школе предпочитала физике физкультуру — потому что ясно было, что физкультура, в отличие от физики, в жизни пригодится! В итоге она коварно предложила расспросить профессора, как человека с научным складом ума и банально более образованного. Клибу, в конце концов!

Владыка неожиданно легко согласился, видимо, всерьез собирался разобраться в странных изобретениях чужого мира. Лин даже немного посочувствовала Сааду. Асиру не было скучно слушать о холодящих ящиках и проводах. Он не смотрел с восторгом, как мальчишки из трущоб, когда им рассказывали о Верхнем городе с шикарными кинозалами, ресторанами и портом, в который приходят лайнеры с материка. Его интерес был скорее практическим. Но Лин готова была поклясться, что он тысячу раз подумает, прежде чем попытается внедрить что-то иномирное в своей Имхаре. А может, даже прикажет казнить с десяток ученых, чтобы другим неповадно было менять природу, как заблагорассудится. Во всяком случае, идея получить в лаборатории мясной полуфабрикат вместо жирного, сочного, свежего куска баранины его точно не привлекала.

— Чай? — предложил владыка. — Или кофе?

Сумерки давным-давно сгустились, с бархатно-черного неба сияли невероятно крупные, яркие звезды, оглушительно трещали в кустах цикады. Только рокота прибоя не хватало для того, чтобы вообразить себя скучающей на дежурстве, когда все спокойно и можно коротать время за трепом обо всем подряд. Лин невольно улыбнулась сравнению.

— Кофе. Хорошая ночь.

ГЛАВА 11

Еще одна отвратительная ночь. Не то чтобы у Хессы хоть когда-нибудь случались хорошие, беззаботные ночи, но немного спокойствия она могла себе отвоевать, выцарапать, выгрызть, выбить в конце концов. Но не во дворце владыки. Здесь она была не просто вещью, не просто анхой — мусором, пылью под сапогами и сандалиями, ничтожеством. Вторая ночь во дворце только начиналась, а у Хессы уже резало в глазах от недосыпа и идиотских подступающих слез. Она боролась с ними как могла, презирала себя, даже ненавидела, но во время течки справиться с желанием, засунуть поглубже трижды проклятую похотливую суть анхи никогда не получалось. Пока еще соображала, могла держаться, пусть и из последних сил. Не подвывать, не скулить, не бросаться на дверь в надежде, что хоть кто-нибудь услышит, сжалится и войдет. Стражник, пробегающий мимо слуга из клиб — плевать, уже плевать, лишь бы почувствовать чужой запах, лишь бы притупить жажду.

Из маленького, забранного решеткой окошка под потолком лился лунный свет. Хесса смотрела на него, привалившись спиной к холодной стене. Лежать она больше не могла, только ежиться, неловко подтягивая связанные колени к груди, и стискивать зубы от злости и бессилия.

Разряженный петух Ладуш не причинял боли, когда расковал утром, а потом вязал по рукам и ногам, наоборот, будто нарочно издевался — прикасался мягко, стягивал не слишком туго, но все равно не развяжешь — Хесса пробовала. Ободрала в кровь запястья, чуть не вывихнула плечи — не помогло. Тонкие тряпки, в которые ее вырядили вместо привычных домотканых штанов и рубахи, щекотали ставшую чересчур чувствительной кожу, раздражали мягкими, незнакомыми ощущениями. Шаровары давно промокли и теперь облепляли задницу, так что при любом даже намеке на движение Хесса вздрагивала и морщилась.

Она не знала, что ей уготовано — может, свихнется к утру, а может, швырнут на потеху стражникам. Соберется привычная толпа с подначками и улюлюканьем. Будут смотреть, жадно капая слюной, или даже поучаствуют в забаве. Какая, к бестиям, разница, где она — посреди трущоб или во дворце? Кродахи везде одинаковые — наглые похотливые твари, которым плевать на всех, кроме себя. С Рыжим можно было договориться хотя бы на полноценную вязку, пусть и со зрителями, здесь договариваться не с кем. Значит, будет много кродахов и много боли. От одной мысли к горлу подкатывала тошнота, но в голове уже мутилось. Желание с каждой минутой становилось все острее, а значит, скоро станет все равно с кем, как и сколько раз.

Дверь открылась, когда Хесса наконец сдалась и позволила себе закрыть глаза, отдаваясь ощущениям, проваливаясь в вязкое, жаркое томление. В ноздри ударил запах кродаха — сильный, яркий, свежий, как глоток ледяного воздуха. Знакомый. Только раньше от него не заходилось так сердце и все внутри не орало оглушительно: «Хватай! Держи! Выпроси, вымоли хоть немного близости. Вперед!»

Она с трудом приподняла тяжелые веки. В первую секунду даже не разглядела ничего: все плыло, как в густом тумане. Только запах вел, направлял, подталкивал. Хесса жадно втягивала его носом, хватала пересохшим ртом. Ее уже трясло, клацали зубы, как у припадочной. Первый советник владыки. Подлец, скотина каких поискать, проклятый Сардар, склонялся над ней — паршивой анхой из трущоб, как будто так и надо. Как будто пришел не проверить пленницу, а зачем-то еще. Хотя с какой стати ему проверять трущобную анху? Вчера уже напроверялся. Хесса до сих пор чувствовала жесткую хватку в волосах, колено на спине и мягкий ковер, в который ее тыкали мордой, как обделавшегося щенка.

— Сейчас развяжу, — сказал Сардар. — Вздумаешь беситься — вырублю.

Голос его звучал низко и раскатисто, посылая нервную дрожь по всему телу. Хесса хотела заорать, рвануться подальше, врезать головой под челюсть, но все силы уходили на то, чтобы сдерживать рвущиеся из глотки стоны. Текло уже неостановимо, тонкая промокшая тряпка впивалась в промежность не хуже дерюги, даже, пожалуй, сильнее.

Сардар не развязывал, просто располосовал кинжалом веревки и подхватил на руки.

— Какого… плешивого… мерина? — с трудом выдавила Хесса. По слову, еле ворочая языком. Получался какой-то убогий хрип вместо нормального возмущения. — Я сама могу!

— Заткнись. Будешь волочиться по коридорам до утра, соберешь всех встречных или свалишься по дороге.

— Куд-да ты меня тащишь, ур-род? — Хесса старалась совладать хотя бы с руками, но без толку — они тянулись схватить, удержать. Под тонкой рубашкой Сардара было тело — горячее, гладкое, сильное, чтоб ему провалиться, тело кродаха, и тянуло к нему со страшной, выворачивающей душу и мозги силой.

— Есть варианты? — выплюнул тот. — Трахать, психичка недоношенная.

— Убью, — пообещала Хесса, вцепляясь в его плечи сильнее.

— В другой жизни. Последний раз предупреждаю — не выделывайся.

— А то что?

— Оглушу и разберусь в бессознанке.

По глазам ударил яркий свет. Хесса зажмурилась, почувствовала под собой мягкое — наверняка кровать.

— Отцепись, — велел Сардар, но Хесса уже не могла. Пальцы будто свело и заморозило намертво. — Отцепись, сказал! Не денусь никуда.

Кожи коснулось ледяное лезвие. Сардар вспарывал тряпки так же, как веревки. Хесса выворачивала шею, елозя щекой по подушке, старалась не смотреть ни на себя, ни на него, особенно на него.

— Вяжи уже, — сказала, наконец справившись с руками, сжала их в кулаки и свела над головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Зачем? Веревки нравятся?

Хесса не знала, что ответить. Сардар нависал над ней — разгоряченный, подозрительный, от него тянуло жаром и возбуждением, от него плавились мозги, и он, кажется, и вправду не собирался ее связывать. Почему?

— Не нравятся, — кивнул он. — Какая еще бредятина у тебя в голове?

— Рот заткни.

— Орешь громко? — ухмыльнулся этот ублюдок. — Ори на здоровье.

— Покусать могу от боли, — выдавила Хесса, снова зажмурившись, — слишком светло, слишком близко его глаза. Она даже знала откуда-то их цвет — серые. И плевать, что сейчас черный зрачок расползался почти на всю радужку, она все равно знала.

— Совсем двинутая? Какой еще, в бездну, боли?

— Лучше заткни, — повторила Хесса. Сардар не слушал, ну и пошел он. Сам виноват.

— Как любишь? На коленях? На спине? Сверху?

— Никак! Отвали и вставь уже, урод! — вот теперь прорезался голос. Запершило в горле, а рот вдруг наполнился слюной, потому что Сардар скинул рубашку и теперь стягивал с себя штаны. У Хессы сдавило в груди — большой. Больше, чем у Рыжего. Больше, чем у Мархана и Силача Пинта. Будет больно.

Но он хотя бы один здесь. Пока.

Без веревок и кляпа было странно и страшно. Дополнительное издевательство — иллюзия, надежда, что сможешь защититься, сделать хоть что-то. Непривычно. Некуда девать руки, чтобы не тряслись, нечего стиснуть зубами, чтобы не стучали безостановочно сейчас и чтобы не орать от боли — потом. Никакой возможности сохранить хотя бы тень достоинства. Проклятый ублюдок!

Сардар замер, разглядывая ее — взгляд скользил по телу, ощущаясь горячей волной выматывающей душу похоти. Хесса, кусая губы, смотрела тоже. Не могла рассмотреть лица — в глазах плыло от слез, но ясно видела качавшийся прямо перед ней тяжелый, толстый член с крупной побагровевшей головкой. Ноги у Сардара были бледными, и казалось, что член приставлен от кого-то другого. От какого-нибудь горного великана или ракшаса.

Он протянул руку, мягко провел кончиками пальцев по щеке, снимая слезы.

Из горла рвался позорный скулеж. Чего он хочет, тварь? Чтобы его умоляли? Чтобы она сама выпрашивала каждый удар, каждое унижение?

— Чего пялишься? — не выдержала Хесса.

— Пересчитываю синяки и следы от побоев. — Сардар коснулся шрама поперек живота, и Хесса выгнулась дугой, уходя от прикосновения. — Это что?

Отвечать не хотелось, но от желания подчиниться и не перечить жгло гортань.

— Цепь.

Тяжелая, сидела крепко, сначала просто натирала, потом от кожи остались лохмотья, а проклятая цепь въедалась еще глубже, в мясо. Рыжий не давал одеться. На жаре запах крови становился невыносимым, на него летели мухи.

Сардар обхватил ладонями за пояс, придавливая к кровати, спросил хрипло:

— Рыжий?

Хесса скривилась: какая, к бестиям, разница, кто. Все вы такие, похотливые мрази. А Сардар вдруг склонился и прижался губами прямо к центру безобразного шрама, над пупком.

— Что ты… — вскрикнула Хесса и осеклась, когда кожи коснулся язык. Горячий, влажный, он проходился широкими мокрыми мазками — так зализывают детенышей анкары и кошки. Перехватило горло, от потрясения снова отказал голос. Хесса могла только беззвучно разевать рот и сжимать кулаки, дрожать, изгибаться, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на его затылок, на неровно, как-то по-дурацки, небось по последней моде подстриженные светлые, еще светлее, чем у самой Хессы, волосы. Те касались живота, щекотали и тоже изводили, но не так, как его паскудный язык. До тех пор, пока одна из прядей не проехалась по промежности, заставив взвыть.

Ублюдок довольно ухмыльнулся и сместился вниз. Теперь вылизывал ее между ног, а Хесса орала не переставая, ругалась, выла, кляла Сардара на чем свет стоит — и все больше тонула в жарком, незнакомом наслаждении. Было хорошо, было, бездна все побери, настолько хорошо, что впервые в жизни хотелось не отключиться скорее, а держаться, как можно дольше держаться за эту гробанутую реальность. Чувствовать.

Она сорвалась, когда язык Сардара толкнулся внутрь. Это было уже чересчур. Безропотно открывать рот, подставляться горлом под член самых смелых идиотов, не испугавшихся, что откусят, к бестиям, в процессе, думать только о том, как бы не блевануть — нормально, привычно, а так — чересчур. Тело, безвольное, непослушное, радовалось, заходилось от счастья, а Хесса смотрела, как Сардар ухмыляется, облизываясь, и пыталась высмотреть, угадать хотя бы намек на расплату. Рыжий бы за одно подозрение в таких желаниях вывозил лицом в дерьме, вытрахал в хлам, до крови и разрывов, и отдал кому-нибудь из своих безмозглых агрессивных уродов. Но Сардар сам полез! И сейчас не злился. Даже запах не изменился, только стал еще гуще и слаще. Хотя куда уж больше — Хесса и так тонула в нем, захлебывалась, растворялась, уже совсем не понимая, что происходит. Зачем и почему именно так?

— Душистая, — сказал он, стирая смазку с лица. Весь измазался, пока… — Расслабься и не смотри так. Не загрызу.

— Катись в бездну! — Хесса поджала губы, отвела взгляд. Она все равно не верила, потому что так не бывает. Не с ней. И уж точно не здесь, где на каждого конюха по десятку чистеньких изнеженных анх.

Сардар расхохотался, громко, заразительно, так что снова невыносимо захотелось посмотреть на него. На влажную полоску белых зубов, на твердую линию скул и губы.

— Ты серьезно хочешь, чтобы я укатился? А ничего другого не хочешь?

— Хочу! Знаешь же, что хочу, зараза! Издеваешься?

— Даже не начинал.

— Так начни. Сколько можно?

— Чего? Чего можно? — ухватил пальцами подбородок, приподнимая, заставляя смотреть на себя вот так — близко, нос к носу, губы к губам. И что-то сломалось в Хессе. Она рванула Сардара за плечи, опрокидывая на себя, сжимая коленями. Вцепилась в волосы, притираясь всем телом, вжимаясь мокрой от смазки и горящей от невыносимого желания промежностью, скалясь от злости на себя и на этого напыщенного, богатого, знатного ублюдка, который не понимал или не хотел понимать.

— Вставь уже, — выдохнула, прикусывая зубами прохладную мягкую мочку, цепляя языком ухо. — Давай, сволочь! Перина твоя промокнет к шайтанам.

Сардар извернулся, просовывая руку вниз, и Хесса захрипела, почувствовав в себе пальцы. Сжалась от удовольствия, пытаясь вобрать их глубже. Мало. Мало-мало-мало! Еще чуть-чуть — и станет много. Вытерпеть бы.

— Расслабься, бестолочь, — Сардар обхватил свободной рукой ее затылок, ероша волосы. — Больно не будет.

Какое там «расслабься»! Тело сводило судорогой, колотило дрожью, и было уже почти плевать на боль, на все, лишь бы вставил наконец, лишь бы перестал изводить, дразнить, обещать небывалое, невозможное — удовольствие вместо боли, а не вместе с ней. Первую в ее гробанутой жизни нормальную вязку и нормальное утро после вязки — без мучительного стыда и ненависти, залечивания побоев и вытряхивания заначки ради обезболивающего зелья ублюдка Сального.

Ладонь надавила на затылок, губы прильнули к губам. Хесса напряглась — вот сейчас… — но и целовал Сардар неправильно, не как Рыжий, прокусывая губы и язык до крови, а… мокро! Так же, как лизал. Влезал языком в рот, обводя губы изнутри, проводя кончиком по деснам, а пальцы тем временем перебирали волосы — перебирали, чтоб это все изогнулось и нахлобучилось! Нежно! Как будто он и в самом деле ласкал, а не готов был, чуть что, сжать кулак и рвануть, едва не сворачивая шею.

За этими мокрыми, неправильными поцелуями Хесса даже не заметила, как Сардар вынул из нее пальцы. Спохватилась, лишь ощутив, как входит член — медленно, невыносимо, издевательски медленно! Всхлипнув, рванулась навстречу… попыталась рвануться, но Сардар будто ждал — прижал к кровати, вмял в перину всем своим весом, лизнул ухо и выдохнул прямо туда, во влажное:

— Спокойно. Не дергайся, дурища.

И продолжал входить неторопливо и осторожно, давая притерпеться, привыкнуть. Хесса чувствовала, ясно, отчетливо чувствовала, как крупная головка проходит все глубже, но больно не было. Не было больно!

— Как? — шептала она, сама того не замечая. — Как, бездна тебя забери, сволочь, почему, — но тут Сардар вошел до конца, помедлил, поцеловал еще раз и плавно, размашисто качнулся.

Хессу подбросило от удовольствия. Она взвыла, цепляясь за него — руками, ногами, прижимаясь всем телом, готовая умолять — еще, больше! Но умолять не пришлось, тот двигался, придерживая ее за плечи и пристально вглядываясь в лицо, бездна его знает, зачем, — двигался, и с каждым толчком она выла, скулила и ругалась, но не от боли, а от сладкого, такого сладкого, что рыдать хотелось, наслаждения. Разум ждал подвоха, но тело стонало и просило еще, таяло и плавилось, подстраивалось под заданный ритм, под этого неправильного, сволочного кродаха, и перед тем, как снова сорваться, Хесса ужаснулась последним незамутненным краем сознания — впервые в жизни она хотела не просто вязки, любой, как угодно и с кем угодно, лишь бы не сдохнуть, а хотела вот этого конкретного кродаха. Хотела, чтобы тот брал ее снова и снова, чтобы не отпускал и оставался рядом, хотела дышать его запахом, густым и сладким, чувствовать в себе его семя, как сейчас, или слизывать со своего лица — если захочет и так тоже.

— Легче? — спросил Сардар, слегка отстранившись, но не вынимая член. — Еще сейчас хочешь, или спать?

— Спать, — Хессу наконец перестало колотить и корежить, и глаза закрывались сами. — Потом еще.

— Хорошо, — он что-то добавил, вроде про еду и умывальник, но было уже плевать. Хесса спала.

ГЛАВА 12

— Владыка! — Асир вскинулся, в полусне хватаясь за кинжал, вскочил с постели и замер. У дверей рухнул на колени клиба в одеждах дворцового слуги, дышал тяжело, и Асир, вбросив кинжал в ножны, спросил:

— Что?

— Умоляю простить, владыка, я осмелился не ждать до утра, — клиба частил, хватал воздух и кусал губы. Что бы ни заставило его вломиться среди ночи в покои повелителя Имхары в обход всех правил и церемоний, пахло оно бедой. — Вы посылали гонцов третьего дня, с клювачами. Вот, — кланяясь, не вставая с колен, он протянул свернутое письмо. — Клювач вернулся раненым, владыка, я подумал, что это может быть важно.

Теперь Асир его вспомнил — старший птичник при клювачах.

Печать на письме была нетронута, желтоватую бумагу пятнали темные потеки впитавшейся и засохшей крови.

— Хорошо. Ты будешь награжден. Ступай, займись птицей. Стража! Сардара ко мне! Немедленно!

Асир разжег лампу, вскрыл письмо и, выругавшись, смял в кулаке тонкую бумагу. Баринтар! Не самый дальний лепесток, но самая тяжелая дорога. Нариман, владыка Баринтара, и без всяких задержек с почтой приехал бы последним, а каждый лишний день может оказаться роковым. Подумалось вдруг — надо спросить у Лин, как в их мире обстоят дела со срочной связью, может, расскажет что-то полезное. Хотя сейчас это не поможет, только если на будущее.

Мысль о пришлой анхе отчего-то показалась приятной. При всех своих странностях Лин была из тех собеседников, которые умеют рассказывать. Без излишних подробностей, по существу, и в то же время не пресно и не скучно. А еще за ней было любопытно наблюдать. Она, например, и не думала смущаться в ситуациях, когда любая другая анха как минимум изобразила бы смущение, зато могла вдруг взволноваться и раскраснеться на пустом месте. Это забавляло.

В последнее время Асиру было не до бесед с Лин. Имхарская охота, давным-давно ставшая не просто прихотью и развлечением дохнущего от скуки владыки, а священной традицией, выдергивала его из столичного дворца на несколько дней, а то и недель. На этот раз честь принять у себя владыку досталась ближним предместьям, так что Асир за три дня успел и поохотиться, и наградить лучшего ловчего, и отсмотреть зверей для бойцовых ям, для войска и для питомника.

— Звал, владыка?

От Дара густо и пряно несло течной анхой, был он встрепан, полураздет и разгорячен.

— С Дикой сняли? Хорошая ночь была? Вот, любуйся, — Асир швырнул ему мятое письмо. — Клювач вернулся раненым. Что с гонцом, неизвестно.

— Бездна! Наверняка отрекшиеся, — Дар не орал, а шипел, что выдавало крайнюю степень злости. Но Асиру было плевать.

— Значит, разберись наконец с ними! Второй месяц пошел! — Он стиснул зубы, сдерживая рвущуюся наружу ярость. Вспышка оказалась такой силы, что потемнело в глазах. Асир тяжело оперся на низкий столик — тонконогая легкая дрянь, которая предназначена для того, чтобы швырять в башку идиотам. Медленно выдохнул — пока еще мог держаться и держался, на пределе сил, привычно глуша кипящий гнев, стараясь не вымещать его на всех подряд. Как учил когда-то отец, как учился столько лет сам. При Даре можно было позволить себе все — больше друг, чем советник, больший псих, чем его психованная трущобная анха с зелеными глазами, запах которой сейчас въедался в ноздри и щекотал гортань. Он бы понял, может, даже ввязался бы в драку, а может, стерпел, потому что давно привык, а сейчас еще и знал причину. Но Асир не собирался поддаваться искушению, пока мог.

— Я тебя предупреждал! — получилось глухо, рычаще, но получилось. Он по-прежнему соображал и контролировал ситуацию. — Значит, так. Отряд в Баринтар — немедленно! Десяток на зверогрызах, за каждую потерянную минуту они отвечают головой! Свяжись с Фаизом. Пусть выяснит, что с гонцом. Даже того, что он знал, слишком много для этих ублюдков. И вы двое! Решаете проблему раз и навсегда до прибытия первых посольств, или становитесь главным блюдом на церемонии кормления акул, невзирая на все заслуги. На этот раз я не шучу, Сардар.

— Две недели? Ты не шутишь, ты издеваешься. Может, мне сразу зарезаться, а?

— Три, — Асир поморщился. — Вахид умный старик, он посчитает, сколько будет скакать делегация из Баринтара, и не станет торопиться, приедет в самом конце. Первыми появятся харитийцы. Иди. И скажи там, пусть пришлют ко мне Ладуша.

Запах анхи взбудоражил. Все эти дни Асиру было не до утех, Лалию он с собой на охоту не взял. Счел, что той пока хватит острых ощущений, а то окончательно свихнется от вседозволенности и чужой боли. Было ли ошибкой разрешить анхе, пусть и митхуне, не просто смотреть, а участвовать в казни? Вряд ли. Скорее блажью — Асиру хотелось увидеть, как это будет. И он увидел. Наблюдал, как ненормально расширяются зрачки, когда Лалия смотрит на истерзанного Рыжего, как кривится рот в сладострастном пугающем оскале, когда на белую кожу, на дорогие тряпки брызжет живая, еще теплая кровь убитого наконец кродаха. Как подрагивают ноздри и скользит по забрызганным кровью губам язык — осознанным, неторопливым движением. Лалия была не просто довольна, она выглядела почти невменяемой и больше всего напоминала обожравшегося упыря. Интересное зрелище. Но на охоту пришлось ехать одному.

А теперь хотелось соития, долгого и жаркого, хотелось выплеснуть остатки гнева, выместить на ком-то раздражение. Лалия для этого подходила идеально. Потому что принимать боль в постели любила не меньше, чем причинять ее другим за пределами спальни. Асир застыл у распахнутого окна. Запах течной анхи мутил рассудок и не думал выветриваться. Последняя вязка с течной была у Асира… когда? Недели две назад? Светловолосая Нарима, жеманная, нежная, всегда стремящаяся угодить, умудрилась напиться эликсира плодородия. Ладуш, конечно, учуял запах, влил ей средство против зачатия во все дыры. Асир лично пообещал Нариме сослать ее к нижним, если вздумает повторить. Наследников он не хотел. Пока — нет. У него еще будет время, и на то, чтобы привыкнуть к мысли о собственном отцовстве, и на то, чтобы найти анху, которая станет достойной матерью будущего владыки. Лалия тоже не хотела детей. Идеальная митхуна, как ни посмотри. Идеальные отношения двух человек, которых связывают друг с другом доверие, понимание, плотская страсть и общие тайны. Ничего больше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Владыка? — появившийся Ладуш отчаянно боролся с зевотой. — Что тебе не спится, а? Я думал, после охоты поднимешься хорошо если к обеду.

— Пришли Лалию. Вздумает наводить красоту или увешиваться побрякушками — гони в чем есть, скажи, что мне не до того. Пусть тащит сюда свою задницу, ничего больше.

— О-о, — протянул Ладуш, — я думаю, тогда она точно вцепится в зеркало, и придется применять силу. Ты же знаешь, она обижена и так просто не простит тебе охоту, потому что у нее, в отличие от Дара, не было никаких важных занятий в столице.

О да, Асир знал, что Лалия обижена. И знал, что за это придется расплачиваться. Но расплата наверняка устроит обоих, так почему бы и нет?

— Разберемся. Кстати, насчет строптивых питомцев и обитателей сераля… — Асир усмехнулся. Пришедшая в голову мысль внезапно понравилась. — Утром пойду смотреть на пополнение в зверинце. Пришлешь Лин. Хочу показать ей своих анкаров.

— Я пришлю ее к завтраку, — Ладуш тонко улыбнулся, — она, кажется, не любит есть со всеми остальными. Как только узнала, что может просить еду отдельно, ей сразу стали накрывать или в саду, или в комнате.

— Как она себя ведет?

— Я бы сказал, как вежливая гостья. Обошла всю башню, удивлялась, как много книг в библиотеке и в учебном зале, взяла читать землеописание. Вчера спросила у меня разрешения осмотреть ту часть дворца, где разрешено ходить анхам. Я провел ее сам. С остальными общается ровно, но никогда не затевает разговор первой. Мне нажаловались, что совсем не рассказывает о себе. Наши сплетницы безутешны.

— Плохо. Я говорил тебе придумать для нее легенду. Что-то, не вызывающее любопытства.

Ладуш покачал головой.

— Она не может не вызывать любопытства. Слишком иная. Непохожая. Мы обсуждали варианты. Все, что я придумал, требует больше знаний о нашем мире, чем у нее есть. В конце концов остановились на том, что ее ударили по голове где-то в трущобах, и она ничего не помнит до того дня, когда попала к нам. Этому есть, по крайней мере, два подтверждения: ее привели в сераль в один день с Дикой, и у нее короткая стрижка.

— И она согласилась?

— Сама это придумала. Сказала: никаких дальних стран, чем банальней и неприглядней, тем лучше — меньше расспросов.

Асиру казалось, что ни одна анха из благородных не согласилась бы так принизить себя в чужих глазах. Впрочем, некоторые из них умели удивлять. Лин с первого дня была как раз такой. История и впрямь получилась банальная, к тому же могла объяснить странности в поведении и незнание простейших вещей. Сераль жил и питался слухами, так что Лин предстояло еще долго быть в центре внимания. Хотя в этом ей повезло — она была не одна. Дикая одним своим видом создавала для сплетен и пересудов гораздо более благодатную почву. А учитывая историю с вазой вместо приветствия и вязку с Сардаром, у Лин были все шансы затеряться на ее фоне.

Ладуш снова зевнул, широко и сладко, лишь в последний миг прикрыв рот ладонью, и Асир махнул рукой:

— Иди досыпай. Только поторопи Лалию, я не в настроении долго ждать.

— Будет исполнено, владыка. Лалия — немедленно, Лин — к завтраку, — Ладуш поклонился чуть не до пола, с деланным почтением, улыбаясь хитро и понимающе. Асир хмыкнул. Эти блюда и правда должны подаваться в порядке строгой очередности. Главное — не перепутать.

Лалия появилась так быстро, что Асир удивленно вскинул брови. То ли Ладуш не дал ей вдоволь пообщаться с зеркалом, то ли желание высказать недовольство было сильнее, чем желание привести себя в порядок. Хотя даже вытащенная из постели и одетая на скорую руку Лалия притягивала взгляд. Всегда притягивала. Асиру нравилось наблюдать, как почтенные старцы из кродахов краснеют словно малолетки и наливаются жаром и вожделением, стоит Лалии приблизиться к ним, дотронуться, перекинуться парой фраз, выражая расположение владыки. Нравилось смотреть, как теряют контроль безучастные ко всему клибы, как с неприкрытой завистью и восхищением таращатся на нее анхи из городских. Сераль к Лалии привык, но даже там находились те, кто из кожи вон лез, чтобы попытаться стать хотя бы отдаленно похожей на нее. Ни у кого еще не вышло.

— Неужели соскучился? — спросила Лалия, прикрывая за собой дверь. — А я-то думала, все. Разрыв, опала, вон с глаз моих, бывшая митхуна.

— Ты так не думала, — усмехнулся Асир.

— Конечно, — покладисто согласилась Лалия, впилась взглядом, будто пыталась прочитать по позе, по выражению лица то, что не могла разобрать по запаху, и растянула губы в неприятной улыбке. — Хочешь. Так сильно, что меня чуть не снесло на подходах к этому крылу. Что случилось?

— Отрекшиеся, — коротко ответил Асир, потер ладонью лоб, плеснул в высокий бокал пузыристого красного вина — протянул Лалии в знак примирения.

— Это плохо. — Та взяла бокал, осушила одним глотком и медленно облизала губы, не отрывая взгляда. Она могла не задавать вопросов, главное Асир знал и так.

— Нет, Фаиз пока не вернулся. Убили гонца по дороге к Баринтару.

— И долго еще ты намерен это терпеть?

— Недолго.

— Хорошо, — Лалия развязала пояс расшитого нежно-синего халата и стряхнула его с плеч. Ткань стекла вниз, с легким шорохом упала на пол у ног, обнажая белое, будто выточенное гениальным ваятелем тело. Асир зацепился взглядом за твердые соски, огладил светлую кожу с едва заметными следами укусов и пожелтевшими уже почти до незаметности синяками. Требовалось срочно обновить это живописное полотно их отношений, по которому можно было прочесть если и не все, то очень-очень многое. Лоно уже сочилось смазкой — пряный сладковатый запах затекал в горло. Асир облизнулся, и Лалия шагнула к нему первой. Никогда не ждала заигрываний или одобрения, всегда откровенно показывала, чего хочет, не жеманясь и не смущаясь. И этим выгодно отличалась от многих, многих других.

— Соскучилась? — спросил Асир, проводя носом по шее, вдыхая запах возбуждения и неприкрытой тревоги — всех их волновали отрекшиеся, а Лалию еще и слишком сильно волновал Фаиз и его неудачи, хотя она никогда бы не призналась в этом вслух. Но Асир и не хотел слышать, ему достаточно было чуять и видеть, чтобы знать.

— Я обижена, — сказала Лалия, откидывая голову, подставляя голую, беззащитную шею под губы и зубы. Асир с наслаждением погрузил руки в ее волосы, сжал их у самого основания, отчетливо чувствуя, как быстро и неровно бьется пульс в этом сильном гибком теле.

— Ты знаешь, почему я не взял тебя.

— Счел, что мне хватило крови. Ты ошибся. Я торчала здесь как последняя идиотка среди последних идиоток. Выслушивала их жалобы и надежды, не знала, чем себя занять, присматривала за твоей… этой! И завидовала, да, да, я завидовала трущобной анхе, которую берет Сардар. Нет, мне не хватило. Я люблю охоту, тебе это известно, и ты не взял меня!

— Я не стану извиняться, ты же знаешь. — Асир сжал зубы под ее ухом, Лалию встряхнуло дрожью, она вцепилась в плечи, притерлась крепче, жаркая, податливая и непокорная одновременно. — Но могу заслужить прощение.

— Начинай, — сказала Лалия хрипло. — И не думай, что это будет легко.

ГЛАВА 13

Три дня Лин была предоставлена самой себе — может, владыка был занят, а может, узнав самое важное и срочное, на время потерял интерес к другому миру. В любом случае, Лин не скучала. Она изучила башню сераля, попросила Ладуша устроить экскурсию по дозволенной для анх части дворца, прочитала толстое и до сонных мух перед глазами скучное «Землеописание Ишвасы», но главное — узнала, что можно есть в одиночестве, а не с остальным… курятником.

Завтракали в серале кто когда: некоторые анхи вставали с первыми лучами солнца, но находились и любительницы поспать, под всех не подстроишься. А вот на обеды и ужины по какой-то дурацкой традиции собирались всей толпой — двадцать девять анх, как Лин в конце концов сосчитала. Это было, конечно, полезно для скорейшего знакомства, но терпеть застольные беседы и тем более участвовать в них у Лин не получалось. Не интересовали ее ни освежающие кожу настои, ни капли в глаза, делающие взгляд глубоким и проникновенным, ни тем более сплетни о том, кто из кродахов каков в постели! От капризных и жеманных интонаций и от сладкого запаха духов болела голова, а тех, кто пытался вызвать на откровенность ее, хотелось убивать. Казалось бы, объяснили, что новенькая ничего не помнит! Нет, каждая дура мнит себя самым хитрым в мире следователем и надеется обнаружить в стройной и логичной легенде обман — простейшим путем каверзных и внезапных вопросов.

Идиотки. Мозгов, как у кур. И кудахтанья столько же.

Впрочем, по крайней мере одна здесь идиоткой не была. Лалия — несомненно, умнейшая, но язвительная и весьма ядовитая стерва.

Митхуна владыки могла вести себя по-разному. С непроницаемым выражением лица слушать излияния тех, кто хотел поделиться самым сокровенным, трагедией века — например, прыщом на носу, или рассказами о далеком доме, или — еще большей трагедией — жаждой родить от владыки. Парой слов разнять сцепившихся анх. А могла и унизить, надавить на больное, а потом с легкой улыбкой наблюдать за истерикой. Но она, единственная из всех, ни разу не задавала Лин вопросов, будто вовсе ее не замечала. Хотя Лин подозревала, что замечает и знает о каждом шаге не меньше, чем Ладуш.

Лалия была красива. Не мягкой, нежной красотой, как многие здесь, а хищной, яркой, порой даже пугающей. А еще от нее пахло владыкой, так сильно, что не заметить мог бы разве что человек, начисто лишенный обоняния. Может, еще и это привлекало к ней анх, ее побаивались, но все равно хотели быть ближе, притягивались, как мотыльки к свету. Впрочем, Лалия навязчивого внимания не любила, отгоняла самых настырных, как назойливых мух, и исчезала куда-то.

Метки владыки были здесь только на ней. Лин учуяла две — не просто знак внимания и ответственность за ближайшую течку, а нечто большее — возможность стать гораздо ближе, знак принадлежности одному кродаху и в то же время относительная свобода. Лин не знала, как это — принадлежать кому-то, но третьей метки многие боялись, хотя большинство без раздумий отдали бы за нее и душу, и тело. Больше, чем брак, полное отречение от собственного «я» — желание быть с кем-то до самого конца. Невозможность уйти и начать новую жизнь без согласия кродаха. С другой стороны, уйти не мог и кродах, а значит, анха получала гарантию того, что завтра не окажется на улице, без средств, у нее всегда будут еда и теплый угол, и кродах, который останется с ней.

Лин пряталась от болтовни в библиотеке и зале для упражнений. В зале для занятий рисовали, играли на флейтах и дутарах, составляли композиции из цветов и убивали время еще сотней других «возвышенных» способов. Но читать и тренироваться — это, похоже, были занятия, недостойные личных анх владыки. И если в библиотеку хоть кто-то, хоть изредка все же заходил, в основном за любовными романами, то огромный и прекрасно оснащенный тренировочный зал оказался в полном распоряжении Лин, так что утратить форму ей не грозило.

Для многих здесь тренировку заменяли танцы. Танцевальный зал редко пустовал. Две клибы-наставницы помогали оттачивать изысканные движения — плавные или страстные, способные порадовать взор или увлечь кродаха обещанием наслаждений. Лин сходила, посмотрела. Не понравилось. Вилять задницей, трясти сиськами и энергично двигать животом, намекая на соитие — оно ей надо?

Отдельной радостью стали купальни. Даже назойливое желание других анх составить компанию не портило удовольствия. Сказал бы кто дома, что банальное мытье может быть таким приятным занятием! Там было проще. Быстрый душ после смены, в общей душевой, с непременными шуточками о длине членов и форме задниц.

Здесь же… Мраморные бассейны со ступенями на разной глубине — можно плавать, можно сидеть, опершись о бортик, или даже лежать. Зоны с водой прохладной, теплой, еще более теплой и горячей. Ароматные масла и снадобья, которые добавляют в воду — для расслабления и успокоения или, наоборот, бодрости. Лин начинала день в тренировочном зале, а заканчивала — в купальнях.

Утром четвертого дня Ладуш поймал ее на лестнице. Осмотрел с ног до головы — алые шаровары из мягкой хлопковой ткани и обтягивающий грудь белый лиф были исключительно удобны для тренировки. Лин ходила бы в них и по дворцу, и по саду, потому что, кроме удобства, еще и не просвечивали. Но Ладуш, выдав ей эти вещи, объяснил: именно в таком виде анхи сераля занимались упражнениями, и никуда, кроме зала для упражнений, так ходить не следует.

Но сейчас сказал с едва заметной усмешкой:

— Успеешь еще напрыгаться. Ступай к владыке, позавтракаешь с ним. И не трать время на переодевание. Евнух ждет тебя у дверей.

— Евнух?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Клиба, в обязанности которого входит сопровождать анх сераля, — терпеливо объяснил Ладуш.

Лин молча кивнула и спохватилась — такой ответ считался здесь вопиюще невежливым.

— Хорошо, — развернулась и побежала вниз. Отмена тренировки досады не вызвала. Было интересно, зачем она понадобилась — теперь. И слегка тревожно. Может, появились какие-то новости?

— Заходи, — кивнул владыка. Он выглядел довольным и ленивым и никуда не торопился. А на столе ждал обычный завтрак Лин — ее пристрастия здесь уже изучили. Омлет с мясом и помидорами, густо посыпанный зеленью, хлеб с сыром, кофе — владыка, выходит, заранее велел подать все это сюда. Значит, ничего срочного.

К тому же — Лин почуяла это, как только села — от него пахло. Сладко, пряно и, наверное, возбуждающе — Лалией и долгим сексом. Лин уткнулась в завтрак — хоть так скрыть внезапное смятение. Дома не раз ощущала подобные запахи, но никогда они не задевали так сильно. Тревожный сигнал — наверное, концентрация подавителей в крови упала уже почти до нижнего предела.

Лин отогнала эту мысль усилием воли. Владыка молчал, хотя его пристальный взгляд ощущался всем телом, щекотал даже не кожу, а нервы под ней. Но это не раздражало. Только хотелось поскорей доесть, потому что владыка явно не собирался нарушать молчание, пока его анха насыщается.

Кофе Лин выпила одним глотком: нетерпение будто висело в воздухе. Владыка усмехнулся, сказал, приоткрыв дверь:

— Рубашку госпоже. Быстро. — Пояснил, обернувшись: — Ты еще не привыкла к солнцу Имхары.

Лин не спрашивала, куда они идут, а владыка не говорил, просто вел по незнакомой части дворца. Только раз обернулся, сказал загадочное:

— Хочу показать тебе кое-кого.

Они вышли на залитую солнцем террасу, спустились в сад. Здесь не было ни беседок, ни фонтанов, не было, похоже, даже садовников: кусты росли так буйно, что, вздумай Лин сойти с выложенной белым камнем дорожки, продираться сквозь заросли пришлось бы с трудом. Дорожка повернула, и Лин увидела высокие крытые павильоны, раскинувшееся прямо за ними терракотово-красное, выжженное плато и такой же красноватый песок с редкими чахлыми остовами низеньких деревьев. Лин уже знала, и по рассказам владыки, и по землеописанию, что Имхару год за годом поглощала пустыня, но еще ни разу не видела ее так близко. Будто дворец владыки стоял прямо на стыке между пустыней и городом, сдерживая подступающие пески. Крошечный оазис под жгучим солнцем.

А потом Лин увидела их. Зверей. Огромные клетки, ямы, огороженные участки, резервуары с водой. Они были везде. Рыжие с черными подпалинами анкары, черные, с лоснящимися шкурами пантеры и золотистые зверогрызы. Почему-то сразу вспомнились казармы. Здесь, в отличие от них, не воняло. Вообще не пахло ничем. Только жаркий ветер впивался в лицо легкими песчинками, да чуть заметно тянуло цветами из сада.

Владыка спустился по небольшой песчаной насыпи на покрытую редкой желтоватой травой лужайку и повел Лин между павильонами, в которых суетились клибы, звенели цепи, слышалось раскатистое рычание.

— Я буду осматривать новых зверей для боев и питомника. Если захочешь, останешься, но сначала познакомлю тебя с ним.

Вошли в крайний павильон, здесь было тихо и темно, пока владыка не отодвинул загородку в задней стене, впуская солнце. Ему поклонился клиба, не в сером балахоне, как дворцовые, а в штанах из плотной кожи и такой же куртке, с руками, затянутыми толстыми перчатками по локоть.

— Он скучал, повелитель.

— Я тоже. — Владыка прошел за загородку, оказавшись на отделенном высокой металлической сеткой участке. Сказал, не оборачиваясь:

— Постой пока там. — А сам двинулся вперед.

Лин втянула воздух, принюхиваясь. Здесь запах был — легкий, едва уловимый запах опасного хищника. Он перекрывался запахом владыки, и это ощущалось странно: инстинкты одновременно кричали об опасности и обещали защиту. Клиба посмотрел на Лин с интересом, но тут же отошел в сторону, взял щетку и принялся скрести глубокую поилку. Равномерное шорканье отвлекало, и Лин не сразу заметила, что владыка уже не один.

Он стоял посередине огороженного участка, а рядом… Лин и представить не могла, что анкары вырастают до таких размеров и бывают настолько… красивы? Она вообще не думала, что само понятие «красота» применимо к этим опасным тварям. Под стать владыке — не просто крупный, а огромный, массивный, подавляющий своей мощью. И — белый. Лишь там, где обычно у анкаров черные подпалины, едва заметная рыжина.

Анкар подставлял лобастую крупную голову, а владыка чесал лоб и за ушами, похлопывал по шее, и от этой ласки анкар начинал совершенно по-кошачьи тереться и оглушительно мурлыкать.

Владыка опустился на землю, на траву с налетом мелкой красной пыли. Теперь он был ниже стоявшего анкара и тому, казалось, это понравилось: он обошел вокруг, обтираясь гладкой, блестящей шкурой, и утробно рыкнул.

— Подойди, — позвал ее владыка. — Не бойся, он чует и страх, и агрессию, но не тронет, пока не нападешь.

Лин и без предупреждений не боялась. Зрелище вызывало восхищение и острый восторг, для других чувств не оставалось места. Она проскользнула за загородку и пошла вперед, медленно, не делая резких движений, потому что так было правильно, но еще — потому что ей и не хотелось торопиться. Было что-то завораживающее в том, чтобы приближаться вот так, шаг за шагом, безотчетно вбирая каждую деталь: как падает тень под ноги, темная на красном песке, как вспыхивают яркой зеленью глаза поднявшего голову анкара, напрягаются мышцы под гладкой лоснящейся шкурой, а мурлыканье переходит в низкое, утробное ворчание.

Она остановилась в трех шагах, глядя на анкара искоса, не прямо — прямой взгляд у любого хищника вызовет агрессию, а еще — так было удобно разглядывать владыку. Спокойное смуглое лицо в обрамлении белоснежных складок тюрбана, широкую ладонь, расслабленно лежащую на холке зверя, обтянутое белым шелком колено, на котором так же расслабленно устроилась тяжелая лапа. «Красиво», — хотела сказать Лин, но на язык почему-то прыгнуло другое, неожиданное:

— Белый. Весь твой.

Владыка не прореагировал на внезапную фамильярность, только в черных глазах вспыхнуло веселье. Блеснули в улыбке зубы.

— Мы выросли вместе. Учились друг от друга и воспитывали друг друга. Адамас принадлежит мне настолько, насколько дикий зверь может принадлежать человеку, а я — ему. Он мудр, и этой мудрости хватит на весь дворец, он зол, и до сих пор уложит любого зверогрыза на арене и на охоте. Он хочет быть рядом, потому что знает, что я никогда не предам его доверие. Дотронься до него. Ты почувствуешь силу, первобытную, пугающую, которую дала ему природа, и душу, которая никогда не лжет.

Лин сделала еще шаг и протянула руку ладонью вверх, как протягивала, знакомясь с новыми ищейками в управлении, давая обнюхать и привыкнуть. Адамас потянулся навстречу, дрогнули усы на широкой морде, щекотнули ладонь.

— Здравствуй, — тихо сказала Лин. Дождалась, пока анкар как следует ее обнюхает, и сделала еще шажок. Крохотный, но его как раз хватило. Ладонь легла на морду, совсем рядом с пастью, но Лин тут же опустила руку ниже, под тяжелый, массивный подбородок.

Ворчание стало громче и… довольней?

Под ладонью вибрировало, урчало, как хорошо прогретый мотор мощной машины. Хотя нет, сравнивать этого прекрасного зверя с пусть тоже прекрасным, но все же изделием рук человеческих было… кощунством, пожалуй.

Адамас с каким-то удивительно величественным выражением морды закрыл глаза, будто судья, выносящий приговор. Этому — жить, а этому — умирать. Он позволял незнакомому человеку трогать себя, прикасаться к своей роскошной шерсти, брал от жизни то, что хотел в данный момент. А Лин откуда-то знала, чувствовала, что анхи из сераля нечастые гости здесь. Даже нет, не так — здесь, наверное, могла бывать Лалия, но больше — никто. Вспомнился тот давний — всего несколько дней назад, а казалось, что очень давний! — разговор, где владыка поставил ее ниже облезлого анкара. Обида прошла, но теперь вдруг поняла — и не на что было обижаться. Само это сравнение — уже достаточно высокая оценка. А то, что происходит сейчас — куда больше, чем просто знак благосклонности.

— Благодарю за доверие, владыка, — тихо сказала Лин. Почему-то показалось, что обращается к обоим сразу, и это правильно.

ГЛАВА 14

Она не боялась. Стояла, трогала Адамаса и не боялась совсем. Зато от нее волнами расходился восторг. Даже запах, обычно едва приметный, сгустился, стал ярче, уже не оттенок на грани сознания, уже можно почуять, угадать, каким бы он был, не трави себя Лин непонятно чем, не противься желаниям собственного тела.

Асир, пользуясь моментом, вдохнул поглубже — распробовать на вкус. Представить, как все будет, когда действие ее снадобья закончится. Это был хороший запах, чистый и свежий, волнующий.

Но Асиру нравился не только он, нравилось и то, что виделось глазами. Смелость не напоказ, желание прикоснуться к важному и значительному так, чтобы ничего не испортить, и умение слышать больше того, что тебе говорят.

Лин благодарила, и казалось, что она и впрямь понимает, а простая вежливость здесь ни при чем. Асир не выносил гадов, к которым Лалия испытывала необъяснимую симпатию, а та не любила крупных хищников. Лин, по ее же признанию, тоже не испытывала к ним ничего особенного, но сейчас на глазах у Асира каждым жестом, каждым взглядом убеждала в обратном. И идея познакомить ее с Адамасом, просто для того чтобы доказать неправоту и увидеть, что из этого выйдет, вдруг оказалась важной. Лин признавала величие и смотрела почти с благоговением, но без подобострастия. Асир сомневался, что та в принципе на него способна, и это ему тоже нравилось.

Адамас такое отношение воспринял с благосклонностью. В звере не было ни настороженности, ни враждебности. Доверия тоже не было, ему неоткуда было взяться, но Асир был уверен — вздумай Лин когда-нибудь войти сюда одна, она бы выжила. Служителям не пришлось бы вытаскивать наружу изувеченный труп.

— Он принял тебя, — сказал Асир. — А это значит, что я не ошибся. В тебе есть смысл и сила, но кое-чего не хватает. Хотя я не стану больше говорить об этом, придет время, и ты поймешь все сама, или не поймешь, тогда мы с Адамасом будем, пожалуй, разочарованы.

Он провел ладонью по рыжеватым полоскам на лоснящемся белоснежном боку.

— Расскажи мне, что ты чувствуешь сейчас. Похож ли он на отвратительную хищную тварь, считаешь ли ты, что тебе нечего делать здесь так же, как в вашем зверинце, кажется ли тебе, что в нем нет ничего, кроме дикости, и что он способен лишь нападать на беззащитных детей и удовлетворять свои звериные потребности?

Лин повернулась самую малость — посмотрела в упор, и в глазах мелькнуло изумление, как будто он нес бездна знает какую чушь, а не повторял ее же собственные слова. Медленно покачала головой:

— Он умен. Он знает свою силу. Ему не нужно доказывать — он знает. Как будто… — Лин замялась, задумалась, и несколько минут тишину нарушало лишь утробное мурлыканье Адамаса. — Как человек. Как кродах, сильный по-настоящему, а не притворно. Всегда возьмет свое, но никогда не станет показывать силу зря, потому что это ниже его достоинства. — Изумление проступило вдруг и на лице, до того спокойно-сосредоточенном, и Лин заговорила быстрее, заметно волнуясь: — Это странно, правда. Он же зверь, хищник, я это знаю, но почему совсем не то чувствую? Я не могу, никогда не смогла бы сказать о нем «всего лишь зверь», потому что он — больше. Больше, чем некоторые люди! У меня в голове одно, а здесь, — на мгновение она прижала руку к груди, к сердцу, — совсем другое!

Асир поднялся, встал сзади, взяв ее за плечи. Теперь они смотрели на Адамаса вместе, и тот знал об этом, чувствовал их внимание, но ему и впрямь никогда не нужно было ничего доказывать, хватало того, что он просто был — сильный, цельный, созданный природой таким, осознающим свое превосходство до кончиков когтей и никогда ни в чем не сомневающимся.

— Потому что знать и чувствовать — совсем разное, — сказал Асир. — Если разум твердит тебе: «Это плохо, это отвратительно, он хищник, он раб своей звериной натуры», — не верь. Прислушайся к себе. Внутри тебя есть ответы на все вопросы. Здесь, — Асир положил ладонь туда же, куда за секунду до этого прижимала свою Лин, на ее сердце, которое билось чересчур быстро. — Раб только тот, кто считает себя рабом. Кому нравится быть им. А Адамас совершеннее нас хотя бы потому, что никогда не противился своей природе, но принял ее и сумел совладать с ней. Он любит меня, доверяет мне и не откусывает голову, хотя мог бы, но я никогда не ломал его и не требовал лизать мои сапоги. Я не хочу видеть перед собой шакала или домашнюю кошку, я хочу видеть его. Понимаешь?

— Я не… — Лин развернулась, как-то исхитрившись при этом не сбросить его рук, запрокинула голову — смотрела теперь в глаза, тем прямым взглядом, который, как Асир заметил, отмечал у нее моменты высшей искренности. — Не знаю! Всегда думала, что раб — тот, у кого нет выбора. Но никто ведь не выбирал, кем ему родиться, так? Ни ты, ни он. Я понимаю, о чем речь. Но я не знаю! Не боюсь… того, что вернется моя природа — нет, страшно, что она заставит меня утратить разум! Сдвинет что-то во мне…

Она вдруг подалась вперед, на мгновение уткнулась лицом в грудь и тут же отстранилась, вспыхнув стыдом.

— Ты остаешься той, кто ты есть — всегда. — Асир коснулся ее лица, кожа горела, почти обжигая кончики пальцев. — В каждом из нас сидит свой зверь, и иногда он не подчиняется запретам, но в наших силах сделать его таким, как мы хотим. Неважно, сколько лекарств ты выпьешь и сколько мебели я переломаю, — он рассмеялся тихо и мягко, — важно другое — с каким чувством ты будешь смотреть ему в глаза, с ужасом или с пониманием. Вы — одно целое, без него тебя просто нет, есть лишь оболочка, половина, которая отчего-то решила пойти по самому простому, неестественному пути, помни об этом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лин прерывисто вздохнула, опустив голову. Адамас встал, потянулся, встряхнулся и мягко шагнул к Асиру. Ткнулся лбом в бок, требуя ласки. Лин подняла руку и запустила пальцы в белую шерсть. Она все еще смотрела себе под ноги, кусала губы и, кажется, сама не поняла, что сделала, пока Адамас не повернул голову и не лизнул ее в лицо.

Асир расхохотался, и Лин, после короткой, полной невероятного изумления заминки, рассмеялась тоже, тихо и неуверенно.

— Обычно он так утешает своих детенышей. Реже, чем учит их жизни с помощью лап и зубов, так что считай, тебе повезло. Кстати, о детенышах. Иди за мной.

Он потрепал Адамаса по голове на прощание, и тот недовольно рыкнул — не хотел расставаться.

— Тогда идем с нами, — предложил Асир. Они вернулись под крышу. Адамас не любил закрытые пространства, но смирялся с ними при необходимости, поэтому степенно шел следом.

— Он был у них сегодня, — сказал Триан — клиба, который следил за Адамасом уже лет двадцать и гордился своей должностью так, как не гордился иной кродах всеми дворцовыми почестями.

— Их отлучили от самки позавчера, — объяснил Асир. — Они скучают, но Адамас присматривает за ними, если считает нужным. Когда придет время первой охоты, он поведет их сам.

Отодвинул загородку в правый вольер и пропустил Лин вперед. В удобной ложбине резвились маленькие анкары, пушистый рыже-белый клубок катался по земле. Адамас, вошедший вслед за Лин, взирал на них свысока, на выразительной морде застыло нечто вроде недоумения. Он признавал их детьми, но пока не видел в них ничего, что заслуживало бы одобрения.

Лин остановилась рядом с Адамасом, вплотную, снова касаясь его. Смотрела на детенышей, и на лице отражалось смятение. Как будто на себя примеряла что-то. «Да, смотри, — подумал Асир, — внимательно смотри. Они тоже не выбирали, кем родиться». Говорить что-то еще, объяснять и убеждать он не собирался. Для умного человека прозвучало достаточно. Разве что…

— Не хочешь познакомиться с ними?

— Можно? — спросила Лин почему-то у Адамаса, и тот подтолкнул носом, давая позволение. Лин сделала несколько шагов, опустилась на колени в траву, протянула вперед раскрытые ладони. — Эй, привет.

Играющий клубок распался: самочки отбежали, два самца, белый и рыжий, остались на месте. Нюхали воздух, припав на передние лапы. Нервно дрожали кончики хвостов. Адамас одобрительно фыркнул, и Асир подавил смешок: из этих мелких вырастут хорошие звери.

— Привет, — повторила Лин. Белый мотнул головой, развернулся и потрусил к сестрам. Он хотел играть. А рыжий выпрямился и на напряженных лапах пошел вперед. Он словно стал выше ростом, и даже в свои полтора месяца мог бы показаться угрожающим — не Асиру, конечно, и не любому, кто близко знаком с анкарами, но мог.

Лин ждала. Рыжий обнюхал ее руки, вскинул лапы на плечи и теперь вынюхивал шею и лицо. Момент был опасный — реши сейчас мелкий анкар, что перед ним добыча, хватит единственного движения челюстей. Асир втянул воздух. Нет, Лин не пахла добычей. Не пахла страхом. Ей было интересно, забавно, слегка неловко — будто ее застали за чем-то не то чтобы предосудительным, а скорее не подобающим. И… радостно?

Широкий язык с азартом прошелся по лицу, рыжий ткнулся носом в шею, потерся лбом. Лин тихо засмеялась, села в траву и принялась в обе руки начесывать мелкому лоб, бока, пузо. Тот опрокинулся на спину, ловил ее руки всеми лапами, покусывал.

Это не было полноценной связью, не было даже ее отголоском, но из того, что было, при желании и умении могло вырасти что угодно. Асир не спрашивал у Лин, но что-то подсказывало ему: отколовшийся мир утратил и это — связь между зверем и человеком, которая все еще пробуждалась здесь, в Ишвасе. Он подошел ближе. Мелкий анкар на мгновение напрягся, сжался — учуял силу, и ткнулся лбом под ладонь Лин, будто инстинктивно искал защиты. Адамас рыкнул — ему не нравилось это, он такому не учил. Его дети должны были защищать себя сами. Но этот самец был еще слишком мал, он еще почти ничего не умел, только понимать, где спокойнее.

Асир присел рядом с ними, посмотрел Лин в лицо. Та тоже чувствовала происходящее и, кажется, готова была защищать. Что ж, раз так…

— Хочешь его? — спросил Асир.

— А я могу? — удивление было искренним, и Асир взглянул на Адамаса. Тот стоял, прижав уши, и смотрел с сомнением не на Лин, нет, на детеныша, который, видимо, вызывал у него определенные опасения.

— Спроси об этом себя, — сказал Асир. — Можешь ли? Связать себя с этим пока еще мелким и глупым комком шерсти. Дать ему то, что устроит вас обоих, взять у него то, что нужно. Вырастить его зверем, в которого веришь ты и который верит тебе.

Рука Лин так и лежала на голове детеныша, как будто не было в мире ничего естественней. Но все же она сомневалась, Асир чуял ее колебания. Мелкий извернулся, обхватил руку лапами, прикусил запястье.

— Хочешь дружить? — спросила Лин. Мелкий анкар подпрыгнул и повис на ее руке, уцепившись передними лапами. Задние — проехались когтями по рукаву, разрезая тонкий шелк рубашки на полосы. На белой ткани проступила кровь. Опасно. Если Лин среагирует на боль агрессией или испугом, маленький зверь почует. Он еще не знает, что такое охота, да и мяса с кровью видел пока слишком мало, но инстинкты хищника в нем уже проявились. — Поймал меня, да? Хочешь сказать, я теперь твоя? Нет уж, дружок, если я твоя, то и ты — мой. Только так.

Хорошо. Заметила, но отмахнулась, как от неважного, с чем можно разобраться и позже. Сейчас мелкий анкар был для нее важнее. Лин перехватила его за шкирку свободной рукой — осторожно, не отнимая вторую руку, а только придерживая звереныша на весу. Подняла голову. Что-то новое появилось в ее лице, мягкое, сродни детскому ожиданию чуда.

— Да, я хочу его, владыка. Если вы верите, что справлюсь. Я ведь даже не знаю, что ему нужно.

— Понимание. Вера. Любовь. Не пытайся сделать его собой. Не пытайся сама стать им. Удерживай равновесие, учись и учи. Будь с ним жестока, но не больше, чем с собой. Защищай его, если тебе покажется, что он нуждается в защите, но, если он захочет защитить тебя, даже если это может стоить ему жизни, не вмешивайся. И никогда не забывай о том, что он зверь. Не давай ему быть сильнее — вы должны оставаться на равных. Иначе рано или поздно он вцепится тебе в горло. Когда подрастет достаточно, вы сможете стать друзьями, но не раньше. Мы с Адамасом росли братьями. Мы подходили друг другу по возрасту. У вас — другая история. Ты старше, ты умнее, но он уже сейчас сильнее тебя. Не вздумай быть ему матерью или хозяйкой, научись быть старшей сестрой.

Лин помолчала, нахмурившись. Резко кивнула.

— Кажется, я понимаю. Это будет сложно, но… да, я готова, — и вдруг улыбнулась: — Старшей сестрой… Эй, младший, слышал? Я готова, а ты?

Маленький анкар пока не был готов быть никем, только маленьким анкаром, который побаивается отца, скучает по вскормившей его самке и хочет быть ближе к человеку. Он цеплял зубами запястье в тонком манжете и косился в сторону Адамаса. А тот ждал.

— Ты должна дать ему имя, — сказал Асир. — Назови его, стань для него особенной, не обычным человеком, который от скуки пришел поглазеть и посовать руки ему в пасть.

Он сразу знал, как назовет Адамаса. Как только впервые увидел крупного не по возрасту, сияющего белизной анкара, к которому привел его отец. Драгоценный камень чистой воды, самый ценный, самый редкий в Ишвасе. Тот, что еще только предстоит огранить, не вторгаясь в природу, лишь улучшая то, что можно улучшить, и тогда он засверкает всеми своими гранями.

Асир помнил, как назвал его впервые. Как вспыхнули зеленью звериные глаза, как задвигались уши и зашевелились усы, будто Адамас примерял имя на себя и решал, примет ли его. Он принял и теперь ждал того же от своего сына. Обычно детей Адамаса получали владыки Ишвасы, редкий дар, важный, драгоценный. Асир не знал их дальнейшей судьбы, это было правильным, но сейчас он делал подарок не владыке, не его наследнику, анхе из другого мира, не потому что должен был, а потому что хотел, к тому же Адамас не возражал. И они оба могли увидеть, чем все это закончится.

— Мы подождем, — сказал он, когда Адамас улегся рядом на траву. — Но не думай слишком долго. Не слушай разум, слушай сердце.

ГЛАВА 15

Имя… Придумать имя, бездна забери, было сложно. Потому что — раз и навсегда, и вот эта смешная мелочь вырастет со временем в такого же величественного зверя, как Адамас, и звать его каким-нибудь Рыжулей или Дружком будет попросту нелепо. Адамасу имя подходило. А был, наверное, таким же мелким и смешным.

Мелькнула мысль назвать значимым именем из прежнего мира — и тут же ушла. Нельзя. Не надо. Никаких напоминаний о прошлом, тем более — в чужом имени, в имени существа, которое будет от нее зависеть. С которым они останутся вместе еще очень долго. «Оно должно быть только твоим, — Лин смотрела в яркие оранжевые глаза и пыталась… почувствовать? Понять, какое слово отразит самую суть этого анкара. — Яркий, солнечный, отважный. Любопытный и нахальный, и мне понравится, если ты таким и останешься».

Слово пришло само, всплыло из глубины памяти. Лин никогда не была сильна в древних языках и чаще прогуливала их, чем учила, но…

— Исхири. «Яркое солнце».

Анкар недоверчиво поднял морду, пошевелил ушами, прислушиваясь, потянул носом, будто пытался решить, верно ли он понял. Правда ли, что эти странные звуки имеют к нему отношение. И вдруг разжал лапы, пружинисто опустился на траву и уставился на Лин, так, словно требовал — повтори!

— Исхири, — сказала ему Лин. — Потому что ты яркий и сильный, и суешь свой нос во все дыры, и заявляешь права на все, что тебе нравится, верно? Честный и горячий, и не признаёшь препятствий. Согласен?

Анкар опасливо подошел ближе и вдруг с неожиданной силой боднул Лин в колено, потерся, отпрыгнул, влетел в Адамаса и, получив лапой по голове, откатился в сторону, настороженно глядя на отца.

— Он запомнил, — сказал владыка. — Это хорошее имя, он вырастет хорошим анкаром. Не мешай ему. Помогай.

«Помогай!» Знать бы еще, как. Но Лин готова была научиться. Сейчас — она точно знала — у нее появился первый якорь в этом мире, настоящий якорь. Кто-то, ради кого стоит оставаться здесь и изо всех сил постараться прижиться. Потому что только ради себя — именно сейчас Лин поняла это до кристальной ясности отчетливо — она не стала бы.

— Я останусь? — спросила она. Имела в виду — здесь, с анкаром, но почему-то для нее самой прозвучало не так. «Останусь — здесь»?

— Да, — кивнул владыка и поднялся. — Наблюдай и запоминай. Я скажу Триану, что ты можешь приходить в любое время, что у тебя есть свой анкар. Адамас присмотрит за вами. Будь осторожна, маленькие анкары быстро растут, и вместе с ними растут зубы и когти. Ты можешь рассказать обо всем в серале, если захочешь. Но не думаю, что тебя поймут. В основном там выбирают птиц, грызунов или мелких хищников, в крайнем случае лисиц и крысозобов. Лалия любит змей. Сальма — хорьков. Анкары — это слишком опасно даже для тебя, но я верю, что все получится. И не забудь обработать руку, чтобы не загноилась.

Лин посмотрела на разодранный, в потемневшей крови шелковый рукав. Встала:

— Триан — это смотритель? У него должно быть все необходимое? И заодно он может рассказать мне об анкарах больше. Я мало о них знаю.

— Триан — это личный служитель при Адамасе, его самках и потомстве. Да, у него есть все необходимое. И если планируешь общаться с Исхири так же тесно, как начала, не гуляй здесь в шелке, надевай кожу, сапоги и перчатки, все это тоже найдешь у Триана. Если хочешь, я вернусь за тобой после того, как отсмотрю зверей.

— Да, если можно, — Лин говорила с владыкой, но краем глаза смотрела на Исхири — тот встал на задние лапы и, кажется, собирался проверить, получится ли использовать этого человека — его человека — в качестве когтеточки или древесного ствола для лазания. Переодеться нужно было срочно. И познакомиться с Трианом. Им, похоже, придется общаться каждый день, будет плохо, если клиба не примет ее всерьез. Значит, нужно найти общий язык и с ним.

Владыка не стал задерживаться. Объяснил, что происходит, и ушел. А Триан, внимательно осмотрев Лин с ног до головы, склонил голову. В умных серых глазах больше не было даже намека на недавнее любопытство, осталось удивление, которое очень хорошо скрывали, и что-то еще, что Лин пока не могла объяснить.

— Госпожа.

— Линтариена. Можно Лин. Вы поможете мне, Триан? Я мало знаю об анкарах. И одета вот… неправильно.

— Закатайте рукав. Я не должен спрашивать, — клиба отошел вглубь павильона и вернулся с ящиком, в котором звенели склянки и белели мотки перевязочной ткани, — но все же почему именно анкары? Если вы даже знаете о них мало. Давайте сюда, — он ухватил Лин за руку, осмотрел глубокие царапины и, взяв одну из склянок, щедро вылил на них бесцветную жидкость. — Может быть больно.

— Я уже заметила, — прошипела Лин. Отдышалась и ответила: — Почему анкары? Не знаю. То есть… думаю, я поняла, что именно владыка хотел до меня донести, когда вел знакомить с Адамасом. Но это… личное. А остальное как-то само получилось. Неожиданно.

Жгучая жидкость высохла, покрыв царапины плотной корочкой. Лин опустила рукав. Добавила:

— Но я рада. И, скажу честно, немного испугана — до сих пор мне не приходилось иметь дела с детьми, неважно, человеческими или нет. Страшно ошибиться. Какие они, Триан?

— Любопытные, как все дети. Готовы пробовать все на зуб и на прочность. Игривые, но их игры — для сильных, — он закрыл ящичек и теперь доставал и расправлял кожаную одежду, на глазок прикидывая размер. Вся она, кажется, была для Лин велика. — Вы не должны думать о нем, как о ребенке. Он младше, но ему не нужно снисхождение. Анкар может быть на равных с человеком или считать его добычей. Никак иначе. Или это не анкар, а загубленное нелепое существо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Нелепое»… отчего-то показалось, что это сказал не служитель-клиба, а сам владыка — и вовсе не об анкарах. С другой стороны, Лин тоже не желала снисхождения. Никогда и ни от кого.

Кажется, ей действительно будет чему поучиться у своего анкара.

— Но чему я его научу? — она сама не заметила, что сказала это вслух, пока Триан не ответил очень серьезно:

— Владыка не стал бы делать такой подарок, если бы думал, что плохому.

«Да, пожалуй», — мысленно согласилась Лин. Пусть владыка сколько угодно хотел вразумить пришлую анху, которая упорно не желала быть анхой, он не стал бы жертвовать ради этого сыном Адамаса. Он верил в Лин больше, чем сама Лин верила в себя — сейчас, в этом чужом, непривычном и неправильном мире.

— Это очень… щедрый аванс.

— Возможно. — Триан подал штаны и куртку. — Надевайте прямо сверху. Будет велико, но я не ждал здесь никого из сераля. Исправим это потом. Кого вы выбрали? Белого или рыжего? Или какую-то из самочек?

Он снова отошел и, когда Лин уже успела натянуть на шаровары штаны, вернулся с сапогами и перчатками.

— Рыжего, — Лин поймала себя на том, что глупо, совершенно по-детски, наверное, улыбается. — Я назвала его Исхири. Только уж скорее он меня выбрал. Выбрал, поймал и заявил на меня права.

— С ним будет непросто, — Триан тоже улыбнулся, едва заметно. — Слишком любопытный, эмоциональный и открытый. Адамас его не одобряет, поэтому достается ему больше всех. Но, в отличие от белого, в нем еще нет агрессии, а в отличие от самок, он не хочет, чтобы о нем заботились. Самостоятельный, но дружелюбный. Адамас научит его скрытности, брат — злости, а вам придется учить терпению.

— Терпению, — повторила Лин. Кивнула: — Спасибо, Триан. Пойду тогда… дальше знакомиться.

Пока люди разговаривали, Исхири присоединился к брату и сестрам, и сейчас они, кажется, играли в охоту — причем охотились все на всех. Лин села на траву рядом с Адамасом, тот посмотрел снисходительно, как будто разрешил: «Ладно уж, сиди». Да, теперь так и надо — сидеть и смотреть. Терпеливо, не вмешиваясь в игры молодых анкаров, но оставаясь рядом. Чтобы Исхири знал, видел, мог подбежать и сам втянуть в игру — не с прочими, один на один. Чтобы узнавать своего «младшего» и дать ему узнать себя.

Но здесь было хорошо. Далекое рычание, взлаивание и рев, окрики клиб, непонятный лязг — все это не разрушало, а лишь подчеркивало тишину, какой не бывало и не могло быть в серале. Здесь не нужно было прятаться от назойливого общения, и никто не мешал думать.

Сегодня подумать было о чем. Лин могла соглашаться или нет, но она наконец поняла, почему владыка назвал ее тогда ничтожеством. В сравнении с великолепным белоснежным зверем, спокойно лежавшим сейчас рядом и позволявшим касаться и даже гладить, анха вроде Лин проигрывала вчистую. Адамас мог разрешить себя гладить, а мог откусить дерзкому человеку голову — и в любом случае остался бы самим собой. У него был выбор. Лин от выбора отказалась — сама, добровольно. Заперла животную половину своей природы на крепкий замок и выбросила ключ в море с самой вершины Утеса.

Вот только здесь — не Утес, и даже самый крепкий замок может износиться. А она не знает, что делать со своей животной половиной. Не умеет ни ладить с ней, ни обуздать. Она прекрасно жила без нее все эти годы!

А владыка… вряд ли он планировал еще и такой результат, но Лин поняла кое-что и о нем тоже. Он был похож на Адамаса. Тоже разрешал себе делать выбор. А его замок назывался очень простым словом и был куда крепче искусственных запоров Лин. Ответственность. «Это не износится», — прошептала она. Адамас повернул голову, фыркнул в лицо.

— Да, я о твоем… — «хозяине» не шло с языка, и Лин сказала: — Брате. Он мог бы не возиться со мной. Я поняла, почему возится. Не «зачем», а «почему», понимаешь?

Адамас фыркнул снова, встал, потрусил к детенышам, взял рыжего за шкирку и притащил к Лин. Посмотрел насмешливо и бросил ей на колени. Мелкий вцепился когтями — ощутимо даже сквозь плотную кожу штанов, недовольно мявкнул. И Лин стало не до разговоров и не до мыслей — трудно погружаться в философские раздумья, когда об тебя точит зубы и когти молодой анкар. Твой анкар. Зато игра с ним вполне способна заменить хорошую полноценную тренировку.

Владыка вернулся, когда выдохлись оба — и Лин, и Исхири. Маленький анкар бросился к поилке и теперь пил, жадно и шумно. Лин тоже хотелось пить.

— Понравилось? — спросил Асир, пока она стягивала с себя выданную одежду.

— Да. — Лин подумала и добавила: — Очень. Спасибо, владыка. Это… — «дорогой подарок» не выразило бы и сотой доли того, что хотелось, и Лин не сразу сумела найти нужное слово. Но оно оказалось единственно верным: — Бесценно.

— Ты должна знать еще кое-что.

Они вышли наружу и направились обратно ко дворцу. Стало гораздо жарче — солнце палило так, что хотелось стянуть с себя оставшиеся вещи и нырнуть в ближайший бассейн, да хоть в поилку.

— С каждым днем ваша связь будет становиться крепче. И рано или поздно ты поймешь, что пути назад нет. Анкар бывшего владыки Имхары, моего отца, не прожил и трех дней после его смерти. Черная лисица моей матери пережила ее на сутки. Зверогрыз моего деда погиб, закрыв его собой от ядовитой стрелы. Мой дед прожил после этого двадцать лет, но больше никогда не связывал себя со зверем. Старики говорят, что раньше мы могли не только чувствовать друг друга, но и связываться прочнее. Понимать все, даже проникать в сознание, но нам осталось только то, что осталось. И мы ценим это.

Лин представила Исхири — выросшего, такого же величественного, как Адамас, солнечно-рыжего… связанного жизнью и смертью с человеком, который давно отвык бояться за собственную жизнь.

— Сколько живут анкары?

— По-разному. Может прожить тридцать лет, а может и сотню.

— Значит, они платят за связь больше, чем мы?

— Да. Но отвечают за нее не они, а мы. Не всякий зверь способен принять человека так. Даже многие дети Адамаса остаются обычными анкарами. Они не чувствуют и не понимают. Но если зверю дано больше, то так или иначе, сегодня или завтра он найдет того, кто установит с ним связь. Придет к тебе из пустыни, всплывет из моря и ляжет у ног или попытается вцепиться в горло. Рысь Сардара нашла его на окраинах Харитии. Кинулась из кустов на его коня. Раненая, облезлая, с отгрызенным едва ли не до корня ухом. Молодая, агрессивная и глупая, дикая, еще не видевшая жизни. Он собирался ее зарубить. Никогда не хотел связи, ни со зверем, ни с анхами.

— Но не зарубил? — почему-то Лин была уверена в ответе.

— Не смог. И бесились от этого оба еще долго.

— Значит, они друг на друга похожи, — и тут пришел другой вопрос, по-настоящему важный. — А Исхири мог выбрать кого-то другого? Не меня?

— Исхири — нет, — улыбнулся владыка. — Анкар, которым он был еще сегодня утром, мог бы. Но с нами происходит то, что происходит, и часто этого нельзя избежать. Он уже выбрал тебя, но ты еще можешь отступить. Когда я вел тебя к Адамасу, не предполагал, что все закончится этим. Но это не значит, что я о чем-то жалею. Пока нет.

Лин прикусила губу. Отступиться. Остаться без якоря, но не утратить право умереть. Исхири проживет обычную жизнь анкара, долгую или не очень. Может, выберет себе кого-то другого, более подходящего этому миру, а может — не встретит никого подходящего для себя.

— Наверное, я эгоистична, но не хочу отказываться.

— Это не эгоизм. Это решимость и готовность взять на себя ответственность за кого-то. — Они уже дошли до дворца, и Асир остановился, положил руку Лин между лопаток. Сказал тише: — Адамас спокойно расстается со своими детьми, знает, что это неизбежно, но сегодня я дал ему шанс оценить тебя, принять мое решение или отказаться от него, и он не возражал. Вряд ли он согласился бы на эгоистичную бестолочь, которая не думает ни о чем, кроме собственных интересов. Иди. Исхири будет ждать тебя завтра.

— Да, — прошептала Лин. — Спасибо.

ГЛАВА 16

Перед дверью в собственные покои Сардар остановился. Потянул носом. Течка у Хессы почти закончилась, но здесь все еще пахло, резко и навязчиво. От этого запаха Сардар дурел четвертые сутки. От самой Хессы, двинутой на всю голову, злой, порывистой и зажатой по самую печень, дурел еще больше. Раскрывать ее понемногу, взламывать закаменевшую скорлупу, или чем она там обросла за целую жизнь в трущобах, нравилось. Врать себе Сардар не привык, поэтому опасность учуял сразу, еще посреди сераля, когда вдавливал колено в напряженную спину и отшвыривал подальше окровавленный кусок вазы. С этим пора было заканчивать. Взять анху во время течки — одно. Остаться с ней дольше, связать себя хоть чем-то — другое. На это не имелось ни времени, ни желания. Вся его жизнь уже бездна знает сколько лет была связана с владыкой и только с ним, ничего больше никогда не хотелось. И он не позволит этому измениться. Сардар тряхнул головой, отгоняя и запах, и душные мысли, от которых поджимался живот и екало в груди, и толкнул дверь. Порезвились и хватит. Не сдохла, не убилась — уже отлично.

Хесса сидела на столе, встрепанная, завернутая в его халат по самые уши. Встретила настороженным взглядом и тут же отвела глаза.

— Ты чего тут? — спросил он, откладывая в сторону саблю и кинжалы, стягивая куртку и пропыленные сапоги — скачка выдалась бешеная, растянулась почти на день, зато Фаиз явится уже завтра к вечеру. И надо будет что-то решать — от одной мысли об отрекшихся начинало нехорошо пульсировать в голове, и к горлу подкатывала ярость.

— А где мне быть? У меня ни одной тряпки здесь, и я не знаю, куда мне валить.

— В кровать? — предложил Сардар, не поднимая головы. Расстегнул ремень, чувствуя на себе внимательный цепкий взгляд.

— Какая кровать? Я уже не теку.

— Течешь, — он снова повел носом — нет, не ошибся.

— Уже не сдохну. Если собрался вышвырнуть меня сегодня — давай. Говори, куда идти.

— Много вариантов? — хмыкнул Сардар. — В карцер, если не передумала резаться, вешаться, травиться или бездна знает, что еще. Или в сераль, если мозги на место встали. Выбирай.

— Второе, — хрипло сказала Хесса, и Сардар пошел к ней. Мозги у этой придурочной были на месте, поэтому Сардар до сих пор не понимал, что за психушку она устроила в первую ночь в серале. Догадывался, но догадки были такими безумными и идиотскими, что верить в них не хотелось. Он взял Хессу за руку, та дернулась — как же без этого, но Сардар только крепче стиснул пальцы. Усмехнулся и рывком натянул на тонкое запястье громоздкую побрякушку. Сам не понял, что на него нашло: увидел на лотке кочующего торговца, под солнцем, в песках, и отчего-то сразу знал, на ком она не будет смотреться по-дурацки. Сядет как родная.

— Что за… — Сардар все еще держал за руку, а Хесса с изумлением разглядывала браслет из толстой грубой кожи с тяжелыми металлическими вставками. Уродство, как ни посмотри. Ни одна уважающая себя анха из сераля владыки такое бы не надела: все равно, что нацепить железную сбрую на кошку. Но Хессе такая страшильня почему-то шла. Из-под черной кожи, обхватившей запястье, тянулись голубоватые вены на белом. Красиво, как ни посмотри, и лицо слишком красивое для бездомной и безродной. — Какого… лишайного мерина?

— Не нравится — отдай. — Сардар был почти готов к тому, что проклятым браслетом сейчас прилетит ему в лоб. Но Хесса выдернула руку и вороватым движением сунула за спину.

— Обойдешься.

Он ухмыльнулся — по острым скулам разливался румянец, то ли от злости, то ли от смущения, бездна ее разберет. Владыка бы понял наверняка, но Сардар такой ерунды никогда не понимал, да и не старался, если уж честно.

— Хочешь уйти сейчас или остаться до утра?

— Да чтоб тебя! — выкрикнула вдруг Хесса, срываясь со стола. — Задолбал ты со своим «хочешь»! Какая разница, чего я хочу? Всем насрать на мои желания!

— Ты задрала орать! — рявкнул Сардар, хватая ее за шкирку.

— Да сам орешь как псих! — Хесса рванулась, вывалилась из халата, споткнулась на ровном месте, пролетела через полкомнаты и чуть не впечаталась носом в стену. Съехала по ней, обхватив себя ладонями. Всхлипнула, затряслась всем телом и заржала.

Сардар фыркнул, подавился смешком, отшвырнул халат и, дошагав до голой идиотки, опустился рядом с ней на пол.

— Ну и чего бесишься? Словами через рот объясни уже.

— Останусь до утра, пара часов всего, — сказала Хесса. Смех в ней как будто выключился. — Трахнешь?

— Да уж не любоваться буду. Мне помыться надо. Грязный как свинья. Пылища везде, и солнце жарило, хоть удавись.

— Мне плевать.

Она обернулась сама, залипла на губах на секунду и присосалась к ним, как озверевший упырь к жертве. Сардар ухватил за волосы — убиться, как нравилось вот так хватать, не сильно, не слабо, так, чтобы светлые, как будто серебром облитые пряди щекотали пальцы и запястья. Прикусил губу, втянул, принял жадно шарящий во рту язык. Выдохнул и отстранился. Хесса плыла, подернулись поволокой глаза, яркие и зеленые, как у кошки, покраснели губы, усилился и загустел запах.

— Метку поставить? — спросил Сардар то, чего не собирался спрашивать.

Хесса моргнула, стиснула челюсти. Взгляд стремительно обретал ясность. «Откажется», — мелькнуло в голове. И должен был радоваться, но вместо этого откуда-то взялось разочарование.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хочешь или нет? — Сардар душил в себе нарастающее раздражение: какого шайтана творится вообще? Что его так заклинило? Хессе нравилось трахаться, но она дико, до психоза боялась боли и ненавидела течку и кродахов. Сардар догадывался, почему. Сложно не догадаться, когда постоянно натыкаешься на толстый уродливый рубец поперек живота, а в глазах при одном взгляде на член плещется животный ужас.

— Ставь, — выплюнула Хесса. Так, будто не на следующую течку подписывалась, а шагала в костер.

— Сначала иди сюда. — Сардар вытянулся на полу — тащиться до кровати было лень. — Залезай.

Хесса окинула его подозрительным взглядом, ухватилась за член, выпутывая из полурасстегнутых штанов, и села на бедра. Облизала губы, с нажимом растерла по головке смазку, так что Сардар неосознанно подался навстречу.

— Мне сесть сверху? — Хесса не отрывала от члена дикого взгляда и явно снова психовала.

— Что не так? — через силу спросил Сардар. Никакого терпения не хватит с ее закидонами, но все, что творилось в кровати, все, что творилось вне ее, необъяснимо возбуждало. А смотреть, как Хесса, закусив губы и сверкая глазами, поднимается на колени, как, кривясь и морщась, направляет в себя член, так понравилось, что захотелось зажмуриться. И не думал говорить, но оно само говорилось: — Могу взять тебя на спине.

— Нет! — Снова обожгло злостью и паникой. Сардар уже не пытался разобраться, велся на инстинктах, слушал — их же. И откуда-то знал, что опять угадал — как с браслетом. Хесса хотела именно так. Вести самой. Вбирать в себя член медленно, долго, зажимаясь и заставляя себя открыться. Вцепилась в бока всеми пальцами. Точно пять синяков останется с одной стороны и пять с другой. Оборжешься. Хорошо не на роже. Первый советник весь в синяках из койки.

Член стискивало так туго, что в глазах темнело.

— Да не зажимайся ты, дурища.

— Заткнись! — прошипела Хесса, натянулась до конца, поелозила и замерла. По напряженному, как каменному лицу медленно растекалось удовлетворение.

— Помочь?

— Нет! Лежи! Не смей… не смей двигаться.

— Тогда сама шевелись. Задолбала!

— Заткнись. — Хесса вцепилась в бока еще сильней, так сильно, будто собралась кожу с него сдирать голыми пальцами. — Заткнись и молчи. Сама знаю. — И так же медленно, как насаживалась, потянула себя вверх. Сардар заржал бы от этого «заткнись и молчи», от «сама знаю», заржал бы и объяснил доходчиво все, что думает о запредельной наглости некоторых двинутых на всю башку — если бы не вырвавшийся вдруг довольный стон. Телу нравилось. Члену нравилось, как медленно и неохотно его освобождают от горячей глубины, как судорожно сжатые мышцы стискивают головку. А самому Сардару нравилось смотреть, как Хесса кусает губы и жмурится, как быстро, почти неуловимо сменяются оттенки выражений: страх, удовольствие, напряженная сосредоточенность, и тут же — почти восторг, и снова страх…

Хесса поднялась так, что член вышел почти до конца, лишь головка осталась внутри. И тут же начала опускаться. Быстрее, чем в первый раз, но все так же зажимаясь — дура, сама себе осложняла жизнь, но Сардар снова не удержал довольного стона. В том, как головка входила внутрь, преодолевая сопротивление, раздвигая жаркое нутро, в том, как Хесса судорожно стискивала пальцы, бедра, как сжималась, но не прекращала двигаться, пока не прижалась всей промежностью, было совершенно особое, острое удовольствие.

Сардар ухватил ее за предплечья, провел ладонями к плечам, огладил бока. Хесса подставилась под руки, прогнулась в спине, задышала чаще. Она любила ласку, таяла от нее, как ванильный шербет под солнцем, и, кажется, ненавидела себя за это. Сардар положил ладони на полушария грудей, огладил, потер соски.

— Ах-х-х! Да что ж ты за урод такой! — Хесса, задыхаясь, осела вниз всем весом. Член пережимало сладкими волнами, а Сардар ловил себя на глупейшей улыбке во всю рожу. — Зачем? Ну зачем?

— Нравится смотреть, как тебя накрывает. А ты заводишься на раз, так что не ори, давай дальше.

— Выдохнуть дай, озабоченный придурок.

— Хочешь, вылижу тебя? Или так? — Сардар погладил ее по спине, обвел пальцами каждый выпирающий позвонок, снова сместился к груди, цепляя ногтями соски. Опустил руку вниз по ее животу, к залитому смазкой лону, и удовлетворенно хмыкнул, учуяв новую волну возбуждения.

— Пр-рекрати. Хватит. Я сама. — Хесса хотела сказать еще что-то, но заткнулась, широко распахнув глаза: Сардар медленно, напоказ, слизывал с пальцев пахучую смазку. — Псих ненормальный! — Она всхлипнула совершенно по-детски и начала двигаться быстро и судорожно, рывками стягивая себя с члена почти полностью и насаживаясь с размаху, всем весом, до упора. Кривила красивые губы, морщилась. Поймала запястья Сардара, прижала к полу, наваливаясь с каждым толчком. Сардар проглотил рванувшееся на язык «от психички слышу». Заставил себя не двигаться, даже самую малость не подаваться навстречу. Только смотрел. Как мутнеют зеленые глаза, как хлещут по лицу слишком короткие волосы, как мелькают зубы за искусанными губами. Как встают торчком, наливаясь, крупные нежные соски. Хотелось поймать их ртом, сжать губами, слизнуть одуряющий запах. «В следующий раз», — пообещал себе Сардар, даже не задумавшись о том, когда этот «следующий раз» будет.

По бледному худому телу прошла волна судороги, Хесса опустилась до предела, сжала бедра так сильно, как будто хотела свести ноги, сплюснув Сардара изо всех сил. Внутри у нее все пульсировало, заставляя выплескиваться, а вокруг сгущался пряный, густой, сводящий с ума запах.

Хесса повалилась сверху, ткнулась губами в щеку, в подбородок, промычала что-то невнятное и прижалась лбом ко лбу. Сардар обхватил ее руками. Разгоряченная спина была влажной, Хесса вздрагивала при каждом вдохе. Сказала задыхающимся шепотом:

— Вытащи. Не могу шевелиться.

Сардар двинул бедрами, освобождая ее. Хесса дернулась и протяжно застонала. Тихо выругалась в ухо.

— Ненавижу тебя, ублюдок. Это отвратительно.

— То, что ненавидишь? — ухмыльнулся Сардар. В Хессе не было ненависти, а нести она могла любую чушь, иногда казалось, вообще не соображает, что именно говорит и кому.

— Нет. Что мне с тобой так хорошо, что грудь, к бестиям, разрывает и мозги отключаются. И думаю — сдохнуть на твоем члене лучше, чем искромсать себя вазой.

— Эй, — Сардар повернул голову, потянул Хессу за волосы, заставляя смотреть на себя. Та медленно открыла глаза, заморгала, как будто проснулась. На лице медленно проступало понимание, глаза распахнулись, потом сузились, от Хессы потянуло ощутимым холодом и обожгло чистой злостью. Она задергалась, пытаясь вырваться, да так яростно, что Сардар от неожиданности еле удержал. Скрутил как мог — руками, ногами, чтобы не думала брыкаться. — Успокойся!

— Скажешь хоть слово, — прошипела Хесса, — убью! И плевать, что со мной будет. Плевать, что ты первый советник как-тебя-там. Плевать, слышишь? Убью! Забудь сейчас же!

Сардар молча дотянулся до душистой, сладкой кожи под ухом, широко и мокро провел языком, чувствуя отчетливые заполошные толчки пульса. Хесса затихла, напряглась, подалась ближе. Сардар рискнул выпустить ее, обхватил голову, фиксируя, и припал зубами. Он слышал тихие стоны, ощущал отчетливую дрожь, обнимал Хессу запахом и силой, всей своей сущностью кродаха, рычавшей и ярившейся внутри от жажды, которую нельзя утолить, от голода, который нельзя насытить. Ткнулся носом в припухшую кожу. Лизнул, успокаивая. Засос сойдет, синяк поблекнет, но метка останется. Как отчетливая подпись на чистом пергаменте — не тронь, мое!

— Забудь, что я сказала! — потребовала Хесса, успокоившись. Неуемная, наглая, настырная, никогда не могла она заткнуться вовремя.

Сардар приподнял отяжелевшие веки. Провел языком по губам — хотелось выпить, и не воды, а чего-нибудь покрепче, а потом поспать хотя бы час, чтобы совсем не съехать мозгами.

— Забыл уже, — пробормотал, выпуская Хессу из захвата и отстраняясь. — У меня в башке и без тебя хватает мусора.

— Хорошо.

— Да отлично просто. — Сардар поднялся, стащил наконец штаны, оглядел себя, всего в смазке, но пока еще без синяков, и пошел к купальне. Бросил на ходу: — Дай мне час, потом я принесу тебе тряпки или позову Ладуша, он проводит.

— Ладно. — Абсолютно ровный и спокойный голос звучал непривычно, дернуло внутри непонятным: что-то не так, но Сардар только помотал головой, отгоняя неприятное ощущение. Он должен был поспать, проверить, что там творится у Вагана, узнать, нет ли новостей от группы, отправленной в Баринтар, поговорить с владыкой и дождаться Фаиза во всеоружии и хорошо бы не с одним, а с несколькими планами действий. Он должен быть в форме, а не с кашей вместо мозгов и не с психованными анхами в этих самых мозгах.

— Скажи, пусть завтрак подадут через час. И сама ложись, тоже не спала.

Он пробыл в купальне недолго, зашел и вышел, понял, что иначе отключится прямо в воде. Добрался до кровати, рухнул на нее и закрыл глаза. Хесса спала, откатившись на другой край, снова замотанная в халат, и Сардар, неосознанно прислушиваясь к едва заметному дыханию, заснул.

ГЛАВА 17

Что бесило в этом мире, кроме отсутствия подавителей, дверей и малейшего личного пространства, так это писчие наборы. Лин столкнулась с этим творением древних технологий вечером того дня, когда в ее жизни появился Исхири. Пошла в библиотеку поискать что-нибудь про анкаров и даже нашла: подробнейший трактат, в котором было толково и внятно написано и о содержании анкаров в зверинцах, и об охоте, и о боях, и о связи с человеком. Кладезь ценнейших сведений. Но древний фолиант был не в том состоянии, чтобы таскать его дальше ближайшего стола и даже чтобы листать туда-сюда много и упорно, и Лин решила, читая, выписывать самое важное и необходимое. Благо, что бумага, перья и чернила стояли на каждом столе.

Тут-то и обнаружила, что писать пером — вовсе не то же самое, что нормальной ручкой, и дергающая болью располосованная рука была здесь совершенно ни при чем. Дурацкое перо то едва царапало, то пронзало бумагу насквозь, то забрызгивало кляксами, а в конце концов и само сломалось. Выкинув и его, и испоганенный лист, Лин пошла в комнату для занятий. Как она и думала, вечером здесь не было ни души: никто не хотел из-за любви к искусству оказаться не у дел, если в сераль вдруг явится владыка или кто-нибудь из приближенных кродахов. Никто не помешал порыться вволю в принадлежностях для рисования и унести с собой несколько карандашей, точилку, а заодно и парочку сшитых блокнотов с толстой желтоватой бумагой — такая, Лин знала, хороша для карандашных эскизов.

В библиотеке она расчетливо просидела до конца ужина, а потом отправилась в купальни. Там тоже вряд ли кто-то был сейчас, можно заказать легкий ужин и наконец-то расслабиться. После зверинца она ополоснулась наспех — тогда хотелось только охладиться и смыть пот, да и руку приходилось беречь. Сейчас царапины достаточно подсохли, чтобы рискнуть как следует отмокнуть. «В крайнем случае, схожу потом к Ладушу», — решила Лин, кивнула сама себе и, попросив слуг добавить в воду чего-нибудь расслабляющего, начала раздеваться.

Лалию заметила слишком поздно, только когда она, поднявшись по ступенькам из бассейна, попала в поле зрения. Та молча смотрела с секунду, потом отвернулась, вскинула руки, отжимая волосы.

Лин замерла. Она помнила, как густо пахло от владыки утром — Лалией и сексом. Судя по запаху, владыка был доволен и умиротворен. Сейчас же — видела, какой именно секс привел повелителя в благостное настроение.

На белой, словно из лучшего мрамора выточенной спине, на ягодицах багровели узкие косые полосы. Не до крови, машинально отметила Лин, повреждений кожного покрова нет. А вот синяки — есть. Старые, поблекшие до едва заметной желтизны, и свежие, налитые гематомы — с такими уже можно принимать заявление о домашнем насилии. Укус на плече, еще один, нет, два — на бедрах. И еще — на руке, чуть выше локтя.

Лин будто раздвоилась. Одна ее половина, ведомая чувствами, была в недоумении и смятении: она не верила, не хотела верить, что тот владыка, которого она узнала за эти несколько дней, который укрывал своим запахом в казармах и трущобах, расспрашивал о ее мире, водил в зверинец и объяснял очевидные для него вещи, способен избивать беззащитную анху. Ладно, Лалия ничуть не казалась беззащитной, просто — анху. Вторая, привыкшая мыслить логически, напоминала, что Лалия выглядит довольной, а между кродахами и анхами в спальне может происходить много такого, что без согласия одной из сторон служит поводом для иска, но по согласию — вполне допустимо.

Лалия повела плечами, волосы упали ниже ягодиц, надежно прикрывая все, и обернулась. Лин не успела отвести взгляд. Разглядывать Лалию спереди было неловко, но налившиеся багровой синевой засосы на шее и груди не заметил бы только слепой.

Лалия подошла ближе, выдернула из-под скамейки съехавший на пол невесомый халат, накинула и спросила с легким интересом:

— Меня обманывает зрение, или Адамас сошел с ума?

— Ты о чем… а, это, — Лин не сразу поняла, что Лалия тоже успела ее рассмотреть. Но когда поняла, неловкость ушла, и она ответила с улыбкой: — Тебя обманывает первый пришедший в голову вывод. Адамас разодрал бы глубже, и полосы от когтей были бы шире. Это его сын.

— Если подумать, после Адамаса ты осталась бы вообще без руки, — усмехнулась Лалия. — Сунулась в пасть анкару? Сама? Добровольно? На глазах у владыки, я надеюсь? Да ты далеко пойдешь.

Она вдруг склонилась ближе, и Лин обдало смесью запахов: чем-то сладко-фруктовым — вода, пряной горечью — сама Лалия, и все еще густым и осязаемым запахом владыки.

— Главное, выбирай правильные дороги и верных попутчиков, иначе очень легко заблудиться. И не смотри так, не верю, что в твоем мире никто не любит такую боль. А я ношу на себе только то, что хочу носить.

Она отстранилась, мокрые волосы мазнули Лин по плечу, и вышла, неслышно ступая босыми ногами.

«В твоем мире», — мысленно повторила Лин. Именно эти слова были самыми важными. Остальное — многозначительные и туманные советы, она их по жизни терпеть не могла, объяснение, которое приняла к сведению, и вполне понятная, почти дружеская издевка, но это… До сих пор Лин думала, что владыка доверил ее тайну лишь двоим. Оказывается, есть и третий. Третья.

Лин вошла в бассейн, окунулась с головой, дождалась, пока не станет хватать воздуха, и лишь тогда поднялась. Отжала воду с волос, усмехнулась невольно: все анхи сераля были одержимы длинными волосами, отчаянно завидовали Лалии и Сальме, изводили прорву бальзамов и снадобий для роста и густоты, но ни у кого из них не было ни единого шанса отрастить себе такую же роскошь. Саму Лин вполне устраивала короткая стрижка, но некоторые особо простодушные, вроде Сальмы, жалели ее вслух.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тихо вошел слуга, с поклоном поставил у бортика поднос и так же тихо вышел. Лин ела, а мысли были заняты другим. Она еще плохо понимала устройство этого мира, его иерархию. Лалия заставила задуматься, и сейчас Лин злилась на себя. Как она могла не заметить? Оговорки владыки Асира, поведение Лалии — все на поверхности! Если думать и делать выводы, а не упираться лбом, как баран, в собственное убеждение «анха — всего лишь постельная игрушка». Если митхуне владыки доверено знать то, что идет под грифом «совершенно секретно, государственная тайна» — она кто угодно, только не безмозглая кукла для утех!

Царапины отмякли в воде, пришлось идти к Ладушу, мазать вонючей едкой мазью, перевязывать, хорошо еще, что никто не видел. Лин не хотела никому здесь говорить об Исхири. Лалия — ладно, она сама догадалась и болтать не станет. От мази рука неприятно онемела, но Ладуш обещал, что утром будет «как новая». Уже засыпая, Лин подумала, что нужно было попросить и одежду попроще, чтобы надевать под кожаную, выданную Трианом. «Завтра, все завтра…»

Когда открыла глаза, в серале царила тишина. За несколько дней, проведенных здесь, у Лин почти исчезла привычка вскакивать, как вскакивала дома по будильнику. А вот просыпаться почти на рассвете она пока не перестала. Ранних пташек здесь было мало. А Лалия и вовсе не соблюдала никаких графиков — то спала до полудня, то исчезала где-то еще до того, как Лин выходила из своей комнаты.

Она прислушалась. Уже поднявшиеся анхи говорили тихо, чтобы не мешать остальным. Сальма, еще две — кажется, Гания и Нарима, к ним Лин испытывала какую-то особую необъяснимую неприязнь: пустоголовые и истеричные. С ними вроде была и Тасфия — странная, тихая, похожая на сомнамбулу, с вечно хмурым выражением лица, она, кажется, неплохо рисовала и дружила с Сальмой. Более непохожую парочку подружек сложно было вообразить.

Лин решила полежать еще немного — анхи могли уйти в любой момент. Была у них какая-то своя традиция гулять по саду ни свет ни заря. Хотя, может, и не традиция — Сальма плохо переносила солнце и жару, а остальные могли просто составлять ей компанию.

— Ой, смотрите, кто вернулся! — воскликнула вдруг Нарима.

— Ха! Наша безумная! Привет!

— От Сардара вернулась, чуете, как пахнет?

— Вот же. Целую течку у Сардара. Везет некоторым психическим.

— Эй, ты как? — голос Сальмы звучал встревоженно. — Ты Хесса, правильно?

— Да отлично она! Посмотри только, у нее же метка!

— Подзаборные нынче в почете, — отчетливо прошипели откуда-то. Кто? Лин напряглась, сдергивая с себя одеяло.

— Как ты это сделала? Сардар меток не ставит. Я столько раз пыталась!

— Сосала хорошо. Говорят, наш первый советник это любит больше всего остального.

— Врут. Он любит пожестче.

— Что, прямо до крови? Эй, трущобная, ты в крови или нет?

— Да смыла небось.

Лин не глядя выдергивала из шкафа одежду, натягивала шаровары, а за спиной хохотали, вызывая острое желание если не убивать, то хотя бы подпортить смазливые мордашки.

— Хватит! Прекратите! — голос Сальмы зазвенел. Кажется, она вскочила и что-то опрокинула, потому что следом зазвенела посуда.

— Не любит он пожестче. Я же была у него, Сардар хороший. Только редко берет, а жаль.

— Еще как жаль, я бы ему так отсосала. Эх… И член у него…

— Да заткнитесь, чтоб вас копытом через колено! — этот голос не узнать было сложно.

— А то что? Покусаешь? Ты, говорят, в пыточной всех перекусала, — снова та, которая шипела о «подзаборных». Лин набросила платок на расстегнутую рубашку и выскочила в общий зал.

И кто у нас тут? Сальма с красными пятнами румянца. Нарима брезгливо кривится. Тасфия потягивает кофе из крохотной чашечки-лотоса. Хесса, белая от злости, стискивает зубы и кулаки. Кажется, просто шла в свою комнату, а тут эти… гиены. Но кто же? Гания могла бы, но ее голос тоньше, визгливей.

— Ой, а может, ты бешеная?

— А может, я бешеная? Не боишься, что покусаю? — Лин медленно пошла к анхе, имени которой не могла вспомнить, хотя злой и ревнивый взгляд помнила прекрасно. — Не трогай трущобных, чистенькая, — брезгливое определение, брошенное в пыточной Хессой, само соскочило с языка. — Знаешь, как легко свернуть человеку челюсть на сторону… или шею?

— Не надо, Лин, — слабо попросила Сальма, но ни подойти ближе, ни дотронуться не рискнула.

Анха без имени не убежала, завопив, даже отползти подальше не попыталась, только смотрела тяжело, с глухой злобой. И все же она боялась — Лин это чуяла, чуяли наверняка и остальные.

— Что вы тут устроили? — Лалия, сонная, явно только что разбуженная, высунулась из своей комнаты. В зале стало тихо. Лин перехватила ее взгляд, Лалия удивленно вскинула брови, осмотрела всех по очереди. Сказала ехидно: — Привет, недорезанная. Не мешайте спать, идиотки. А ты, Махона, доиграешься однажды, по тебе давно подземелье плачет. Заткнись и забейся в щель, пока я сама тебя туда не забила. Ты знаешь, у меня разговор короткий. И пачкать об тебя руки, в отличие от некоторых, я не стану.

Лалия снова исчезла в комнате, а позади Лин раздался отчетливый панический шепот:

— Бездна побери, я думала, она у владыки!

— Плохо.

— Да тише вы!

Лин с демонстративным вниманием с ног до головы осмотрела Махону, поймала взгляд и держала, пока та не опустила глаза. Хмыкнула. Подошла к Хессе.

— Не завтракала еще? Здесь не обязательно есть со всеми, можно и одной. Где хочешь, хоть у себя, хоть в саду.

— Уходим, уходим, — шептала Сальма, утаскивая за собой Тасфию и остальных. — Пойдемте гулять, там так хорошо, утро!

— Засунь ты себе в жопу утро свое! — прошипела Махона и кинулась к двери на лестницу. Грохнула ею так, что кто-то из оставшихся выронил чашку.

— Психушка, — Хесса устало провела ладонью по лицу. — Я тебя помню, ты была в пыточной. — Она обхватила себя руками, будто мерзла, и глухо, через силу, спросила: — У кого здесь просят еду? Жрать хочу, сдохну сейчас. Не завтракала, не ужинала, бездна знает что еще не делала.

— Вон та дверь, — показала Лин. — Пойдем. — Сунулась к слугам: — Завтрак для двоих. Сытный. С мясом и хлебом, а не фруктами.

— Как обычно, госпожа Линтариена? — доброжелательно откликнулся пожилой клиба. — Да уж запомнили ваш аппетит, не сомневайтесь.

— Больше, — Лин подвинулась, показывая, что не одна. — Это Хесса. Она голодная.

— Все сделаем. Куда подать, в сад?

— Там Сальма с компанией гуляют, — вполголоса, больше для Хессы, объяснила Лин. — Ко мне.

Хесса, войдя в комнату, огляделась, подтянула к себе маленькое кресло, стоявшее здесь скорее для красоты, чем для сидения, втиснулась в него и уставилась в окно. Вид у нее был усталый и равнодушный, синева под глазами, будто давно не спала, и большой багровый засос на шее. Лин поспешно отвела взгляд. Свежая метка Сардара пахла сильно, сочно, анхи, конечно, не могли не учуять сразу.

Лезть с разговорами Лин не стала. Когда принесли еду, кивнула:

— Ешь. Будет мало, можно еще попросить. Сколько захочешь. — Положила себе, сделала глоток кофе из все-таки вытребованной в личное пользование нормальной, то есть большой, кружки и взялась за омлет.

Хесса уминала молча и жадно, Лин дождалась, пока та, утолив острый голод, начнет есть медленней, и сказала:

— Ты спрашивай, если что. Я тут тоже недавно, но уже осмотрелась немного.

Хесса долго принюхивалась к кофе, будто не пробовала его ни разу в жизни, потом решительно плеснула себе в чашку, выпила одним глотком, скривилась, налила еще и все-таки спросила, но только не о серале.

— Ты зачем вылезла? Что, тоже «подзаборная»? — очень похоже передразнила она и взглянула наконец с чем-то, напоминающим интерес. — Незаметно. И при владыке смотрелась… — сглотнула, явно подбирая подходящее слово, и договорила: — Нормальной смотрелась. Здешней.

— Я как раз нездешняя, — Лин отпила кофе, перебирая в уме варианты — что и как сказать. Врать Хессе — именно Хессе — отчего-то ужасно не хотелось. Может, потому что видела в ней свое отражение, такое же неправильное, как весь этот мир? Но, в конце концов, можно ведь сказать правду, не выдавая тайны. — Хотя тоже трущобная, верно. А сюда привели с тобой в один день, так что сама понимаешь.

— Первый день и сразу к владыке? — Хесса усмехнулась, потом вдруг будто вспомнила о чем-то, лицо исказилось, она схватила кусок лепешки и жадно впилась в него зубами — то ли чтобы занять рот и не сказать лишнего, то ли чтобы отвлечься хоть чем-то. Дожевала, допила свой кофе, спросила:

— Здесь всегда так весело? Когда меня привели, кто-то выл. Сегодня — вообще выпас психичек. Если разобью кому-нибудь морду, меня на месте пристукнут или еще поживу?

— Не знаю, — честно ответила на последний вопрос Лин. — Я никому пока не разбила, хотя очень хочется. А выла я. После пыточной накрыло.

Хесса медленно повернула голову, смотрела оценивающе, с пониманием, и как будто что-то решала для себя. Потом кивнула.

— Ладно. Извини за то, что там наговорила.

Лин вздохнула. Топтаться на тяжелой теме не хотелось. Заговорила о другом:

— Лалия — та, что выглянула и всех разогнала, — митхуна владыки. Владыка ей доверяет, и она, по-моему, одна стоит больше всего остального сераля. Ума уж точно больше. Просто чтоб ты знала. Ладуш — он нормальный. Главная наседка в этом курятнике, но к нему, кажется, и правда можно прийти и с важным, и с ерундой вроде царапины. Что еще?

— Помыться где, если припрет? Я спать хочу, соображаю отвратно. Потом спрошу остальное — расскажешь?

— Дверь рядом с той, где еду заказывали. Купальни здесь роскошные, кстати. Проводить тебя, или сама? — Лин встала. — Я уйду сейчас на несколько часов. Хотя ты все равно спать будешь. А так да, приходи, спрашивай.

— Сама. Через две двери без дверей дорогу найду, не безмозглая, — криво усмехнулась Хесса. — Спасибо за завтрак.

— Не за что, — вернула усмешку Лин. — Захочешь компании, обращайся.

Посмотрела на шкаф, набитый бестолковыми шелками и еще более бестолковой обувью, вздохнула. Ладуша в серале не было, иначе скандал бы не разгорелся. Тратить время на поиски не хотелось. В конце концов, не обеднеет владыка от еще одной испорченной рубашки. А Лин ждал Исхири.

ГЛАВА 18

Прежде жизнь Лин шла по устоявшемуся, привычному расписанию. Ночные дежурства и утренние планерки, беготня с очередным делом и спокойные минуты за пивом в компании сослуживцев, все те незаметные мелкие дела, за которыми не замечаешь, как дни складываются в месяцы.

Она не знала, что с ней станет в этом мире, но ежедневная рутина уже образовалась и здесь. Подъем на рассвете, по привычке, но спокойный, без лихорадочных сборов на работу. Короткая тренировка, плотный завтрак в саду, большая кружка отменного кофе. Исхири. Возвращение в сераль, купальня, обед. Дальше были варианты. Зайти в зал для занятий и долго перебирать рисунки Сальмы, на которых то ласково синело, то ярилось море. Посидеть в библиотеке, разыскивая новое об анкарах, записывая в блокнот карандашом пришедшие рядом с Исхири и Адамасом мысли и ощущения — двумя-тремя словами, просто чтобы не забыть, а после — обдумать. Уйти в сад, забрести в самую гущу жасмина, туда, где никто не увидит, и, поддавшись неясной тоске, набросать в том же блокноте несколько лиц. Или попытаться нарисовать семейство анкаров — по памяти. И плевать, что рисовать она не умела — так, как хотя бы та же Сальма, не говоря уж о Тасфии. Пределом Лин были быстрые зарисовки, на которых набила руку еще в управлении, составляя ориентировки. Но лица получались узнаваемыми, ей этого хватало, а больше никто и не увидит.

Если не врать себе, новая жизнь ей в целом нравилась. Она даже привыкла непринужденно носить шаровары и полупрозрачные рубашки, хотя предпочитала более плотные лифы — те оголяли живот, зато грудь в них выглядела не так бесстыдно. А проблему обтянутой шароварами задницы неплохо решали широкие вышитые или украшенные кистями и подвесками пояса.

Кое-чего не хватало, многое бесило, но ведь и прежде было так. Зато прежде с ней не было Исхири.

Именно «с ней», не «у нее».

Вряд ли они чему-то учились друг у друга. Просто играли вдвоем. Носились по несколько часов, выясняя, кто сильнее, быстрей, ловчей, умнее и коварней. Иногда к ним пытались присоединиться белый самец и три самочки выводка, но Адамас рявкал, и они отходили. Похоже, анкар-отец всерьез приглядывал за нашедшим своего человека сыном — и за человеком своего сына тоже. Оценивал? Или готов был помочь и вразумить? Лин не знала, потому что до сих пор Адамас не вмешивался, только наблюдал.

Владыка не звал ее несколько дней, но как-то раз они столкнулись в павильоне Адамаса. Лин уже собиралась уходить — стащила тяжелый кожаный костюм, вылила на себя ведро воды и обтиралась жестким полотенцем, когда почувствовала сначала взгляд, а потом — запах. Густой, сладкий запах кродаха после долгого секса. Лин обернулась, встретилась глазами с владыкой, и стало вдруг мало воздуха, и срочно захотелось вывернуть на себя еще ведро воды, похолоднее. Жар прилил к коже, отчего-то вспомнилась выходящая из бассейна Лалия.

У владыки дрогнули ноздри, он подошел ближе, обнюхал воздух вокруг Лин, спросил спокойно:

— Где Триан?

С Трианом Лин пересекалась постоянно. Иногда тот наблюдал за мелкими анкарами и за ней, иногда рассказывал что-нибудь. Он не отличался разговорчивостью, но и без слов стало понятно: его привязанность к Адамасу так сильна, что он наверняка, не задумываясь, отдал бы за него жизнь, как зверогрыз деда владыки отдал свою за хозяина. Адамас подпускал его близко, позволял вычесывать до блеска шерсть, вытаскивать колючки из лап, но при этом ясно было всем — нужно это не ему, а Триану.

— За мясом пошел, — волнуясь, ответила Лин. Близость владыки будоражила, голос — низкий, спокойный — проникал, казалось, не в уши, а под кожу.

— И часто ты устраиваешь перед ним такое? — вкрадчиво спросил владыка, выразительно оглядев ее сверху вниз.

— Никогда! — от души возмутилась Лин. Объяснила: — Я прихожу с утра и ухожу примерно перед обедом. Утром, пока переодеваюсь, он чистит вольеры, а в это время всегда ходит за кормом, как раз привозят свежее мясо. — Она вдруг поняла, что оправдывается, пожала плечами и добавила: — Не то чтобы я боялась переодеться при постороннем, но Триан — деликатный человек.

— Он клиба, а не евнух. Расплата за любые неуместные желания грозит в первую очередь не тебе, а ему, помни об этом. — Асир отстранился. — Если возникнет необходимость, Триану позволено обрабатывать твои раны, а значит, касаться тебя. Да, он деликатен, неглуп, предан, и я не хочу лишиться такого человека из-за недоразумения.

— Недоразумений не будет, — пообещала Лин. Пожала плечами, на этот раз — пытаясь скрыть неловкость: — Я далека от мысли соблазнять ваших клиб, владыка, как и любых других клиб… и кого угодно. А Триан привязан всей душой к Адамасу, и я его понимаю.

Губы Асира дрогнули, он снова подался ближе.

— Не только он. Ты до сих пор не знаешь про Бахру, верно? Одна из красивейших самок анкаров, что я видел. Зверь Триана. — Лин вздрогнула, когда пальцы владыки вдруг тронули ее щеку, скользнули вниз, задевая подбородок. — У твоих глаз — цвет ее шерсти. Исхири рожден и вскормлен ею.

Лин вздохнула, вбирая в себя сладкий запах. Неожиданный вопрос отвлек, но мимолетное прикосновение слишком походило на ласку, и она вспомнила, ощутила, что стоит перед владыкой совсем голой. И на этот раз сравнение с анкаром было… красивым. Лин пыталась представить рядом с белоснежным Адамасом каштаново-рыжую грациозную самку, пыталась представить, как они играют вдвоем, носятся по просторному вольеру, но отчего-то перед мысленным взором встала иная картина: тот вечер, когда она переодевалась на глазах владыки и так же ощущала его взгляд. Так же, но… не так. Сейчас было острее. Почти возбуждающе. Снова вырвался вздох, прерывистый, похожий на всхлип, и Лин неожиданно для себя сказала:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я поняла, чему он меня учит. Знаете, когда пыталась думать, что делать, как себя вести, ничего не получалось. Терялась, нервничала, боялась все испортить. А потом как-то так случилось, что я просто отпустила себя. Как будто с ним не та Лин, что была все это время, а другая. Она тоже как ребенок, ничего не знает и не понимает, но ей и не нужно — она чувствует. А мне становится спокойно.

— Хорошо, — кивнул владыка. — Это только начало, ты научишься многому. Не сдерживайся. Смотри и слушай. Покажи ему, что он не один, что даже когда тебя нет рядом — ты помнишь о нем. Каждому из нас нужен кто-то, к кому мы можем прийти за тем, чего не хватает: силой или слабостью, уверенностью или сомнениями, желанием или спокойствием. Оденься. Триан наверняка скоро вернется.

Он отошел, отодвинул загородку, и в проеме показался Адамас. Тот, видимо, учуял владыку давно и терпеливо ждал, хотя Лин уже знала — если бы Адамас хотел, чтобы его услышали, он бы нашел способ прервать их.

В тот день Лин ушла из зверинца взволнованной. Не встречей, в самой встрече не было ничего необычного, рано или поздно она должна была случиться, раз уж и Лин, и владыка Асир ходят каждый день в один и тот же павильон. Тревожили собственные ощущения. Вспоминался запах владыки, густой, сладкий, не тот спокойный запах, в котором Лин пряталась в казармах, трущобах и пыточной, а будоражащий кровь, вызывающий смутные пока желания. В который раз думалось, что подавители уже почти не действуют, но теперь эта мысль не вызывала прежней слепой паники. Скорее — задумчивость. В конце концов, старший агент Линтариена не была идиоткой, пусть иногда и вела себя как дура. В двадцать пять лет человек обычно способен понять, что ему начинает нравиться другой человек — нравиться так и настолько, что кажется не такой уж плохой идеей заняться с ним сексом. Хотя бы интереса ради.

Правда, все это было как-то слишком внезапно. Но, может, так и бывает, когда с подавителей сходишь не по инструкции, постепенно уменьшая дозу и приводя гормональный фон к естественному балансу, а вот так, резко? Еще вчера ни о чем таком не думала, а сейчас сладко сжимается в животе, стоит лишь вспомнить мимолетное касание пальцев, глубокий голос, а от воспоминания о запахе горячеет в промежности и рот наполняется слюной. И ничуть это не похоже на помутнение разума, уж в чем-в чем, а в собственном здравом рассудке Лин была вполне уверена.

Еще через несколько дней, вернувшись от Исхири, она застала в серале переполох. У двери на лестницу стояла, скрестив руки на груди, Лалия, по лицу которой змеилась снисходительная улыбка. Посреди зала, у фонтана, сидела на подушках счастливая до пламенеющих щек и блестящих радостью глаз Сальма. От нее густо, насыщенно пахло владыкой. Вокруг стояли, полулежали, теснились, с жадным интересом заглядывая в лицо, анхи.

— Расскажешь или нет, бездна тебя побери? — торопила Гания, нетерпеливо дергая Сальму за шаровары.

— Ну открой рот-то уже, сколько можно?

— Хватит в молчанку играть, от тебя счастьем разит на все окрестности, завидно ведь, — недовольно тянула обычно бесстрастная тихая Мирана.

— Как вы задолбали, идиотки недоделанные! — рявкнула, выскакивая из комнаты, Хесса и, демонстративно зажав уши, пронеслась мимо Лин в сад.

— Да что рассказывать? — тихо, еще больше пламенея щеками, сказала Сальма и стиснула руки на коленях. — Я же в прошлый раз… это только второй.

— У кого-то и раза не было, глупая, — сказала Тасфия и ободряюще погладила Сальму по плечу. — Всем хочется знать.

— Он был ласков. Он всегда ласков, — Сальма зажмурилась, и в наступившей тишине отчетливо фыркнула Лалия. На нее опасливо косились, но сейчас Сальма притягивала к себе и взгляды, и внимание. Казалось, даже солнце подсвечивает ее золотые волосы как-то особенно.

— Я так надеюсь, — выдохнула она, прижимая ладони к горящим щекам, — так хочу провести с ним следующую течку. С Фаизом было… страшно.

Нет, то, что почувствовала Лин, конечно же, не было ревностью. И бесстыдным интересом тоже! И она вовсе не собиралась слушать, как сладко и умело владыка целует и… все прочее. Хотя отметила, что тот умеет быть очень разным: следы на теле Лалии ничуть не походили на ласку, от которой млел бы кто-то вроде Сальмы.

Она даже честно порадовалась за Сальму — та хоть и раздражала временами, но была доброй, искренней, без внутренней подлости, даже завидовать всерьез не умела. И все же…

В свою комнату Лин ушла в раздрае и, чтобы успокоиться, весь вечер вспоминала сегодняшние игры с Исхири. Вернее, не сами игры, а то, что она думала и чувствовала в это время. Казалось, вот-вот поймает за кончик хвоста что-то важное, но оно ускользало в последний миг, дразнило и не давалось, совсем как Исхири, играя в догонялки.

Проснулась она от пронзительного крика. Тот ввинчивался в уши и в мозг, и в нем было столько ужаса, что Лин слетела с кровати, схватив первый попавшийся халат, и выскочила из комнаты.

— Что случилось?

— Что происходит?

— Да что за мрак опять творится?

Из комнат выскакивали анхи, кто в халатах, кто и вовсе без всего. Кто-то зажигал свет. Крик оборвался, сменился громкими болезненными всхлипами, Лин была уже рядом, поэтому увидела все первой. На разворошенной кровати сидела Сальма, даже в неверном, еще слабом свете она казалась белее, чем ее постель, и дикими глазами смотрела на золотые волосы в собственных руках. На голове торчали во все стороны огрызки неровно отстриженных прядей. Сальма подняла голову, невидяще посмотрела на Лин и завыла, жутко и пронзительно.

Откуда-то сбоку донеслась яростная ругань Хессы.

— Лежать, мразь. Лежать, не дергаться, сказала!

К Лин подошла Лалия, тронула за плечо, отодвигая, присела рядом с Сальмой и притянула к себе, та вряд ли понимала, что происходит. Безвольно висела в руках Лалии, выла по-прежнему, но вдруг замолчала, спросила, глядя с ужасом почему-то на Лин:

— За что?

По мнению старшего агента Линтариены, ответ был очевиден.

— После того, что было вчера? Кому-то не понравилось видеть тебя счастливой, вот и все. А вот кому… — она обернулась, высматривая Хессу. Крикнула: — Кто там у тебя?

— Махона, т-тварь тупая, — сдавленно отозвалась та. — Лежать!

— Махо-она, — протянула Лалия. — Ладно. Я предупреждала. — Мягко отстранила от себя застывшую Сальму, велела Лин: — Посиди с ней, — и вышла.

Лин присела рядом с Сальмой, взяла за руку. Пальцы были ледяными. Утешать она не умела, хотя иногда — по работе — случалась и такая необходимость. Но утешать из-за обрезанных волос? Можно, конечно, сказать, что не волосы делают человека — даже анху — по-настоящему привлекательным, но вряд ли эта простая истина дошла бы до Сальмы и в ее обычном состоянии, а сейчас и вовсе прозвучит как издевательство. Лин молча растирала холодные пальцы, грела в ладонях, старалась не поддаваться рвущему душу бешенству, потому что с Махоной есть кому разобраться и без нее, а Сальма… Бездна, что же с ней делать? Лучше бы рыдала, пусть даже выла, чем это мертвое, могильное молчание.

Откуда пришла мысль, Лин сама не поняла, та казалась дикой, нелогичной, но… «Хуже не будет», — решила она и заговорила:

— Сальма. Пожалуйста, Сальма, расскажи мне о море. Я видела твои рисунки, но как оно ощущается? Какой там ветер, как там дышится? Как бьются волны о скалы, очень громко? Правда, что плавать в море даже легче, чем в купальне, что оно само тебя держит? И рыбу там едят даже бедняки, потому что поймать ее ничего не стоит? Правда, что оно бескрайнее и где-то далеко сливается с небом?

Сальма слушала и будто оживала. Лин вспоминала Утес и, наверное, в ее голосе, в вопросах было слишком много нахлынувшей вдруг тоски. Моря ей не хватало, и так же должно было не хватать Сальме, в ее рисунках это чувствовалось.

— Ты где жила, на самом-самом берегу? — Лин не знала, Сальма не рассказывала ни о доме, ни о том, как попала сюда. — Правда, что волны выносят на берег раковины и слезы моря? И то надвигаются на сушу, то отступают прочь? Ты умеешь плавать? Правда, что волны качают тебя, пока плывешь, как будто ребенка в ладонях? А правда, что…

И тут Сальма зарыдала. Уткнулась в грудь Лин, бормотала что-то бессвязно. Слезы текли ручьем, промачивали тонкий халат, а Лин наконец вздохнула спокойно. Жить будет. Она продолжала говорить, вспоминая, как ходила вечерами посидеть на набережной: о том, что волны, она слышала, шепчут, когда море доброе, и рычат, когда злое, а иногда умеют смеяться, но, Сальма, как такое может быть?

— Может, — сказала вдруг та, подняв мокрое от слез лицо. — Правда, Лин, море смеется. Ах, как я скучаю… оно смеется и плачет, любит и гневается. Оно может убить и спасти. А если взобраться вечером на вершину самой высокой скалы, увидишь, как в темноте загораются огни в глубине. Они манят, но тот, кто послушает их зов, никогда не вернется на берег. И я туда больше не вернусь. — Она вздохнула, судорожно, тяжело, провела ладонью по оставшимся клочкам волос — лицо исказилось, как от невыносимой боли — и продолжила, почти спокойно: — Меня подарили владыке в прошлом году. Я была счастлива. Баринтар — бедный лепесток, крошечная часть суши, с одной стороны — скалы, с другой — море. Если бы не море и не помощь Имхары, мы бы не выжили. Владыка Асир… то, что он принял меня, оставил при себе, не отправил к нижним, это такая честь, не только для меня, для всей семьи. Я ведь даже не дочь нашего владыки, я племянница.

Она снова взяла Лин за руку и, облизав губы, сказала тихо:

— Владыка Асир любит волосы. А во мне и нет больше ничего. Кому я нужна такая? Мне теперь нечего делать здесь.

Лин покачала головой и сказала то, что давно просилось на язык:

— Волосы не голова, отрастут, — и добавила быстро, пока Сальма не успела надумать каких-нибудь глупостей: — В тебе есть больше. Душа и сердце. Владыка мудр, он видит не только внешнюю красоту.

— Во всех нас есть душа, — с сомнением сказала Сальма. — И в Нариме. Она была у владыки в прошлую течку, тайно напилась эликсира плодородия, представляешь? Что было… Нет, владыка ничего ей не сделал, даже к нижним не отправил, только пригрозил, что отправит, если такое снова случится. И в Махоне… Наверное. Она не была такой раньше. Что с ней станет теперь, Лин?

— Скоро узнаем, — в комнату шагнула Хесса, рубашка на ней была изодрана в клочья, сквозь лохмотья виднелись свежие царапины и голая грудь.

— О, великие предки! — воскликнула Сальма. — Что с тобой?

— Махону твою психованную скручивала, а у нее ногти и ножницы, — дернула плечом Хесса. — Хватит сопли распускать. Радуйся, что она эти ножницы тебе в глаз не воткнула. Вот это была бы жопа.

У Сальмы расширились глаза, она хватанула ртом воздуха и вдруг спрыгнула с кровати.

— Где она? Я хочу понять…

— Да там валяется, — Хесса посторонилась, уступая дорогу. — Клибы стерегут. Иди двинь ей.

— Д-двинуть? — переспросила Сальма, растерянно глядя на Хессу. — Нет, я просто хотела…

Она выскочила наружу, а Хесса с тоской посмотрела на потолок.

— Какие нежные все, аж тошнит.

Словно ответом на ее слова, по ушам ударил вопль, тонкий, пронзительный:

— Нет, нет, не-ет! Не на-адо-о!

— Воля владыки, — отрезал Ладуш. Прозвучало с необычной для него жесткостью.

— Пошли посмотрим, — Лин встала. — В порядке знакомства с местной жизнью. Такого я тут еще не наблюдала. Хочу знать, чем все закончится.

Вышли они вовремя, как раз в тот момент, когда клибы передавали вопящую Махону двум довольным кродахам из городской стражи.

— Красавица, — старший из кродахов ущипнул Махону за щеку. — И громкая, у нас многие громких любят. Благодарствуем, господин Ладуш, что и о нас не забываете.

Они ушли, вместе с ними ушел и Ладуш. Сальма стояла посреди зала, обхватив себя руками, и дрожала. Она была не одна, здесь собрались, кажется, все, и все с одинаковым выражением ужаса на лицах смотрели на закрывшуюся за стражниками дверь.

— И так будет с каждой, — сказала Лалия с жутковатой усмешкой. — С каждой, кто не дружит с головой, цыпочки.

ГЛАВА 19

Срок, отведенный Сардару и Фаизу на решение проблемы отрекшихся, подходил к концу. Асир почти не видел их обоих, не дергал, не отвлекал — давал время. Чего ему стоило это вынужденное терпение, знал, пожалуй, только Адамас, да еще Лалия. Выдергивал ее из сераля каждую ночь, но иногда и этого не хватало. Асир занимал себя чем мог. К нему потоком шли просители, от благородных до последних простолюдинов. Судил, миловал, отправлял в тюрьму и казнил, провел несколько спонтанных встреч с послами, принял представителей торговых гильдий, уже несколько месяцев ожидавших его благосклонности и внимания за городскими стенами.

Ваган дневал и ночевал во дворце: стражи сюда пришлось набить в последние дни столько, сколько не было даже в смутные времена, когда престол владыки Имхары пустовал, а юный Асир пытался не подпустить к столице тех, кто жаждал выцарапать у него из рук и власть, и страну. Ладуш умудрялся одной рукой подписывать устроившие Асира договоры с торговцами, другой — рассылать приглашения на грядущую ярмарку для знати и при этом расселять гостей и послов во дворце и столице, присматривать за сералем, в котором творилась какая-то ерунда то со скандалами, то с отстриганием волос, и заниматься закупками и организацией будущего праздника. День основания Им-Рока всегда отмечали широко, и Асир не собирался изменять привычкам. К тому же вся эта суета отвлекала его от главного.

Самая роскошная и длинная ярмарка года открывалась сегодня, и Асир по традиции собирался стать первым посетителем. Ради такого случая Ваган выгреб из казарм всех, кто был — очистили подступы к городу, расселили на время по ближайшим предместьям тех, кто сбежал из съеденных песками деревень, бедняков и искателей лучшей жизни.

И даже вопрос, кого взять с собой, не стоял, поэтому Асир вызвал к себе Лин сразу после завтрака.

Не заметить, что творится с пришлой анхой в его присутствии, было сложно. И даже не благодаря запаху, который в последнее время чувствовался отчетливо, слабее, чем у других анх, но гораздо ощутимее, чем в самом начале их знакомства. Просто Лин реагировала на него всей собой. Движения становились скованными и скупыми, будто она боялась невзначай то ли выдать себя, то ли лишний раз коснуться. Во взглядах читался не просто интерес, а пробуждающаяся тяга. Тело наливалось жаром и красками, тянулось к нему, чем сильно нервировало саму Лин.

Асир знал, что может надавить и не получит отказа, знал, но не собирался действовать, потому что хотелось — другого. Осознанного и принятого желания, нормальных реакций настоящей анхи на настоящего кродаха. Хотелось дать ей первую настоящую близость, первую полноценную вязку, когда придет время. А пока — осторожно ходить по краю, вызывая то на откровенность, то на смущение, понемногу подталкивать к пониманию происходящего. И наблюдать.

У него еще не было анх, не подготовленных к своей роли. Даже юные, девственные попадали в его руки готовыми — знали, что их ждет, хотели быть ближе, зачать и родить от владыки или просто жить рядом в ожидании своего кродаха. Они могли бояться, могли ревновать или завидовать, но они были анхами, даже самые сильные и непокорные, и понимали, что это значит. Лин пока не понимала. И Асир собирался показать ей все. Он не знал, была ли она влюблена когда-нибудь, но казалось, что нет, и неосознанное движение навстречу стоило поддержать. Приручить, вырастить из неопытного, неуклюжего детеныша анкара — настоящую роскошную самку, зверя, а из зарождающегося желания — полноценную жажду близости.

Лин с Исхири подходили друг другу и будто оба росли, сбрасывая тонкую молодую шерсть и детскую глупость. Асир часто видел их вместе. Он не входил в загон, сдерживал собственный запах и эмоции, но смотреть на двоих, резвящихся на траве, словно не зверь и человек, а два щенка, было приятно и забавно. Забавным было и вгонять Лин в краску. Взрослая, собранная, даже дерзкая иногда, она пунцовела сильнее стыдливой девчонки в первую вязку. «И как она допрашивала подозреваемых с таким-то отзывчивым лицом?» — думал иногда Асир и не находил ответа.

— Я хочу показать тебе лучшую ярмарку Ишвасы, — сказал он, когда Лин вопросительно взглянула на него от дверей. — Верхом ездить умеешь?

— Только за рулем, — та виновато развела руками. — О чем вы, владыка. Я лошадь впервые в жизни из вашего паланкина увидела.

— Я так и думал. Значит, поедешь со мной в седле. По древнему обычаю, — Асир усмехнулся: в древности так увозили похищенных анх, и, судя по залившему Лин ото лба до шеи румянцу, она поняла, о каком обычае речь. Но спорить не стала. Только сказала:

— Опять тапки потеряю.

— Потеряешь — не жалуйся, босиком гулять будешь. Или купим тебе чоботы, к шароварам пойдут.

Лин рассмеялась и уже привычно пошла рядом, чуть дальше, чем принято для хорошей анхи, но достаточно близко, чтобы отчетливо ощущать все оттенки ее переживаний. Смущение, интерес, легкое опасение и столь же легкое сожаление… о чем, хотелось бы знать.

Заседланный Аравак уже ждал у выхода. Асир, отпустив стражу, подхватил Лин на руки, усаживая боком на лошадиную спину. Ничего лишнего — одно движение, но Лин вцепилась в поводья так, что Аравак удивленно поднял морду. Был он вышколенным, хорошим конем, но с диким норовом, который иногда прорывался. Асир похлопал его по крупу, успокаивая, и вскочил в седло, сунул ноги в стремена, невольно втянул запах отливающих под солнцем яркой рыжиной волос и выпутал поводья у Лин из рук.

— За меня держись, не за него. По городу быстро не поскачешь, так что слететь на булыжники тебе не грозит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лин тихо выдохнула и обхватила обеими руками за пояс — крепко, по-настоящему, прижавшись всем телом. Будто и впрямь могла свалиться на булыжник и боялась этого — в запахе и в самом деле усилился страх, но, кроме страха, он чуял что-то еще, почти неуловимое, но возбуждающее. Привычное доверие анх пахло иначе, в нем не было ничего особенного. Но Лин не родилась с этим доверием, не воспитывалась с ним. Она доверять училась. Не просила защиты, но неосознанно искала ее, не верила всем подряд кродахам, но начинала доверять Асиру. Ничего внезапного, она поверила с самого первого дня, но с тех пор эта вера укоренилась и окрепла, и сейчас ее можно было уже не угадывать, а чуять, вбирая в себя с каждым вдохом.

Им-Рок, только недавно проснувшийся, оживал на глазах. Асир выбирал центральные улицы, расчетливо показывая лучшее, то, что нравилось самому, к чему привык с детства. Белые улицы, насыщенно-зеленые рощи, устремившиеся к небу струи фонтанов и башни с острыми шпилями. Столица Имхары — белая капля в море песков, оазис в пустыне. В стране, где каждый глоток воды — ценность, любое дерево — счастье. Любой фонтан — чудо. Глубинные источники, бившие в пещерах под столицей, поили дворец и центр города. Для окраин, садов, пастбищ и деревень воду везли отовсюду. Бесконечные караваны, не с шелками и костью, не с металлом и продуктами, а с водой втекали в городские ворота, сколько Асир себя помнил.

Огромные подземные резервуары, толстые пласты льда из снежного Азрая, которые каким-то чудом переживали путешествие по пустыне, пропущенная через фильтры, очищенная от соли морская вода Баринтара, родниковая, обладающая живительной силой вода Харитии и Нилата — Имхару поила вся Ишваса, а Имхара делилась тем, что имела.

Асир въехал в тенистую узкую улицу, ответил кивком на низкий поклон анхи, что развешивала белье в крошечном дворике, сказал негромко:

— Им-Рок, белый бриллиант пустыни, сюда стекается народ со всей Ишвасы, те, кто переживает дорогу через пески. Почему-то им кажется, что солнце способно не только выжигать, но и кормить, и давать надежду.

— Разве не так? — серьезно спросила Лин. — Да, надежда в сердцах и в душах, но ей нужен зримый символ.

— Красный лепесток, съеденный солнцем, не слишком похож на символ надежды. Им надо идти в Харитию, Азрай или Шитанар, но почему-то их тянет сюда.

— Как раз поэтому! Вы провели здесь всю жизнь и не понимаете?! — Лин распалилась не на шутку, даже бояться забыла. — Легко верить в лучшее, когда все хорошо. Легко верить в доброе солнце там, где оно не сжигает, а только греет. Но надежда — она вопреки. Всегда. Когда плохо, страшно, невыносимо. Когда не знаешь, что с тобой станет завтра. Только тогда надежда становится якорем и спасением, а вера в лучшее дает силы бороться.

— Ты говоришь о сильных духом, о тех, кто не ищет легкой жизни. О Сардаре, например, — Асир улыбнулся. — Он родом из Шитанара. Сын митхуны бывшего владыки, прижитый со стражником. Рос в трущобах, взрослел в пути.

— Сын митхуны — в трущобах? Почему?!

— Владыка взбесился, не простил измены, казнил и митхуну, и стражника, младенца успела унести клиба из слуг.

История эта до сих пор дурно пахла. Митхуна, без пяти минут жена, и отсутствующий во дворце во время ее течки владыка Газир. Казалось бы — что ей оставалось делать? Ждать и сойти с ума? Газир, видимо, считал, что да. Он, насколько знал Асир по рассказам, никогда не отличался ни выдержкой, ни дальновидностью. Потому и умер на пиках взбунтовавшейся в конце концов стражи. А Шитанар с тех пор так и лихорадит — от одного наследника к другому, от мятежа бедняков до бунта торговцев.

— А то владыка убил бы и ребенка? — Лин полыхнула гневом.

— Выродка изменницы? Конечно.

— Видимо, остается радоваться, что он позволил митхуне родить.

— Это было наказанием. Медленной агонией. Все девять месяцев — в темнице, после лучших дворцовых покоев. Она знала, чем все закончится. Владыка собирался убить младенца у нее на глазах. А труп стражника, спасшего Азгуль от безумия, гнил в тюремном дворе, под ее окном.

— Тот владыка сам безумен, — процедила Лин. — С кродахами случается. У нас таких… — и замолчала, резко, будто спохватившись. Не страх — Асир втянул запах — злость, тоска и, пожалуй, недовольство тем, что сказала лишнее.

— Со всеми случается, только не все позволяют такому случиться. И опять же мы возвращаемся к вопросу о тех, кто может владеть собой и не боится испытаний. Сардар выжил, вырос, выбрался из трущоб, прошел и Шитанар, и Нилат, дошел до Имхары и до меня. Но таких мало, их всегда не хватает.

— Таких много, — убежденно возразила Лин. — Может, их мало рядом с теми, кто правит, — не знаю, не буду спорить. Наверное.

Она снова замолчала слишком резко, запах вспыхнул тревогой и тоской. Что-то задело ее, отметил Асир. То ли история митхуны Азгуль, то ли весь разговор о сильных и слабых.

Они выехали к городским воротам. И пока стражники, кланяясь и приветствуя, распахивали тяжелые створки, Асир положил ладонь Лин на спину, провел по ней, без нажима, без намека на ласку, просто поддержка, почти дружеский жест.

— А ты бы пошла через пустыню за надеждой?

Лин вскинула голову, солнце отразилось в ярких глазах, помешало понять плеснувшее в них чувство. Горечь?

— Раньше — нет. Я не настолько глупа и давно не верю в сказки. Но здесь… Не знаю. — Она помолчала, кусая губы. — Может быть. Не знаю!

— Разве сила духа — это глупость? — спросил Асир, внимательно глядя на нее. — Разве отчаянные, готовые рискнуть всем ради призрачного шанса — дураки? Наше солнце жестоко, оно не щадит, но под ним видно все, и неприглядное, и достойное. Держись!

Он тронул поводья, и Аравак, всхрапнув, рванулся вперед. Лин почти неслышно вскрикнула и вцепилась в пояс, прижалась к груди так, что сквозь слои одежды отчетливо слышалось заполошное биение сердца. Скакать здесь было недолго, но, когда Асир осадил жеребца у ворот ярмарки, Лин почти задыхалась. Вскинула побелевшее лицо, выдохнула зло:

— Лучше бы я следом бежала!

— Если так хочешь, обратно побежишь, — Асир отцепил от себя ее руки, придержал на несколько мгновений, глядя в прищуренные злые глаза, и спрыгнул на землю. Хотел ссадить Лин, но та слетела вниз сама. Кажется, в самом деле не собиралась больше и близко подходить к лошади. И это анха, бестрепетно гладившая Адамаса!

К ним уже спешили распорядители ярмарки, кланялись, подносили приветственную чашу. Асир взял, отпил половину — вода была свежей и холодной настолько, что ломило зубы, — передал Лин, подсказав:

— До дна.

Та пила медленно, не отрываясь, по лицу разливалось блаженство. Асир весело переглянулся со старшим распорядителем: хороший знак, добрая примета. А за забором, углядев первых, почетных гостей, купцы смахивали с товаров нанесенный ветром рыжий песок, охорашивали прилавки и охорашивались сами, волнуясь. У ворот по традиции располагались лоточники с водой и шербетом, пирожками, пастилой, орехами в меду — всем, что можно предложить гуляющим горожанам. Чуть дальше занимали тенистый участок под старыми карагачами торговцы цветами и фруктами, а еще дальше расходились лучами настоящие улицы — с оружием и драгоценными украшениями, всевозможными тканями, коврами, расшитыми поясами и воздушным кружевом, пряностями и благовониями, заговоренными амулетами и детскими игрушками, седлами и сбруей, посудой, пшеном и рисом, чаем и кофе, изысканными винами. С товарами повседневными или нужными раз в жизни по случаю. А за этими почти бесконечными рядами блеяли в просторных загонах овцы и ржали кони. И везде, на каждом свободном клочке земли, готовились зазывать народ фокусники и предсказатели, ждали своего часа певцы и танцовщицы, томился жирный плов в огромных котлах и настаивался душистый чай. Не то что дня, дюжины дней не хватило бы, чтобы обойти ярмарку вдоль и поперек, осмотреть весь товар, перепробовать все угощение.

— Что хочешь посмотреть? — спросил Асир, щурясь на солнце. Лалия обычно сразу уходила в сторону оружия, тканей и благовоний, другие жались к лоткам со сладостями и украшениями, интересно было, что выберет Лин.

Та посмотрела удивленно:

— Я же не знаю, что здесь есть.

— Все.

— Так уж и все?

— Все, что имеет какую-нибудь ценность в этом мире. Кроме зверей. Только лошади и домашний скот.

— Лучше анкары, чем лошади, — буркнула себе под нос Лин. Задумалась, рассеянно оглядывая бесконечное поле, уставленное яркими шатрами. И вдруг спросила: — Вашим анхам разрешено иметь оружие?

Вопрос не удивил, подспудно чего-то такого он и ожидал, хотя посмотреть, как Лин выбирает ткани, одежду, кожу или, учитывая ее острую нелюбовь к шлепанцам, те же сапоги — тоже не отказался бы.

— Нет, — сказал Асир. — Далеко не все умеют с ним обращаться, а оружие в неумелых руках опаснее, чем саблезуб посреди толпы горожан. Но не бывает запретов без исключений. В сераль не пронесешь, но Ладуш или Лалия покажут, где его можно оставить. Идем.

ГЛАВА 20

Было бы абсурдно искать в этом мире армейские или хотя бы полицейские скорострельники, но посмотреть на здешнее оружие Лин хотела. Только посмотреть — с саблей или пикой, с какими ходит дворцовая и городская стража, она будет опасна прежде всего для собственных рук и ног! И ясно, что в сераль с оружием хода нет, иначе ревнивые твари вроде Махоны наделали бы дел пострашней, чем откромсанные волосы.

Оружейный ряд начинался почти сразу от ворот и тянулся вдаль, льдисто сверкая остро заточенной сталью клинков, подмигивая драгоценными камнями с ножен и рукоятей, шелково переливаясь полированным деревом ухватистых длинных пик и алебард. Мимо древкового Лин проходила, не останавливаясь, у лотков с мечами задерживалась из чистого любопытства. Разглядывала кривые сабли, изящно изогнутые восточные катаны, прямые короткие мечи севера. Выслушивала объяснения и восхваления торговцев, любовалась вязью узоров на булате и мрачным лаконичным совершенством вороненых клинков.

Владыка Асир шел рядом, благосклонно кивал торговцам, пробовал остроту лезвий. Он задержался в шатре сухонького, сморщенного, обожженного солнцем до шоколадной черноты старика. Тот бережно развернул несколько слоев кожи, доставая простой деревянный ларец. С глубоким поклоном протянул владыке.

— Старый Килим не забыл вашего желания, повелитель.

Асир отщелкнул запоры и откинул крышку. На алом бархате лежали они. Нет, это нисколько не напоминало скорострельники, которые использовали в мире Лин, слишком длинные стволы, слишком много драгоценных металлов. Стволы оплетал гибкий выпуклый узор из черненого серебра, рукоять темного дерева матово поблескивала костяными вставками. Асир вынул один из двух, прикинул вес и обнял рукоять ладонью. Медленно, ласково, почти непристойным и оттого завораживающим движением обвел пальцем спусковой крючок и усмехнулся.

— В деле так же хороши, как на вид, а, Килим?

— Вы знаете меня, повелитель. Я не продаю дурного товара. Пусть покарают меня небеса и бездна, если этот красавец одним зарядом не разнесет голову зверогрызу.

— Что думаешь? — спросил Асир, посмотрев на Лин.

— Разнести голову? — она не сдержала изумления. — Чем он стреляет?

— Порох и пули. Один выстрел, одно нажатие пальца, одно верное попадание в цель, и нет ни честного боя, ни славы, только смерть. Я возьму их, Килим. Этим игрушкам самое место в моей коллекции.

«Ни честного боя, ни славы», — повторила про себя Лин. Такие скорострельники пришлись бы по вкусу многим в родном мире, но, вот странность, до использования пороха в ручном оружии там не додумались. К лучшему, наверное. Лин обвела взглядом товар Килима, отчего-то подумав, что здесь могут оказаться и модели, сделанные под дротики. Но ничего даже отдаленно похожего на скорострельники старик не продавал — или же не выставлял на общее обозрение. Покупателей ждали богато изукрашенные парадные сабли и короткие кривые кинжалы, из тех, у которых ножны стоят куда дороже клинка, закладки для книг с выкидным тонким лезвием, остро заточенные драгоценные шпильки — дорогие и коварные смертоносные безделицы.

— Владыка, — тихо окликнула Лин, — есть здесь столь же искусный мастер, у которого можно посмотреть ножи?

— Конечно, и не один, — Асир, оставив довольному торговцу увесистый мешок монет, снова вывел ее на улицу. На ярмарке появились посетители, пока немного и, кажется, в основном из знатных, но внимание торговцев слегка рассеялось, и Лин перестала ощущать, что все без исключения взгляды прикованы к ней. Зато острее чувствовала взгляд владыки — того заинтересовала прямая просьба, а может, ее выбор. Совсем некстати Лин подумала, что давно нужно было попросить обратно собственные ножи — сотни раз испробованные в деле, привычные, надежные. И дротики, хоть их и оставалось совсем немного.

Шатер торговца ножами был вытянут в длину, почти как тир. И, как в тире, в дальнем его конце на деревянном щите белели мишени — контуры анкара, зверогрыза, пса, орла, утки.

— Метательные? — не удержалась Лин.

— О да, самые разные, — молодой, едва ли старше нее продавец расплылся в широкой, почти любовной улыбке. — Все, что только может лететь в цель, кроме разве что обычной вилки. Госпожа желает испробовать?

— Да, желает, — сказал владыка и, скрестив руки на груди, встал у выхода. — А я желаю посмотреть.

— И дротики? — спросила Лин отчего-то шепотом.

— Дротики, сюрикены, чакры, шпильки, ножи метательные и боевые, пусть госпожа лишь скажет, что ей по руке и по нраву.

Шпильки и неизвестные чакры и сюрикены Лин пробовать отказалась, а вот в ножи закопалась надолго, выбирая удобные рукояти и привычный вес, проверяя баланс и заточку. Это было приятно. Как будто она не в палатке ярмарочного торговца, а в родном тире в охранке, впереди свободный вечер и на кону ящик пива. Дротики оказались длиннее и тяжелей привычных, но Лин решила, что так даже интересней. Повертела в пальцах, привыкая, взмахнула рукой. С тяжелым гудением вспоров воздух, первый дротик воткнулся на пару пальцев ниже намеченной цели. Лин кивнула, внимательно осмотрела мишени, запоминая, и повернулась к владыке.

— Вы говорите, куда целить, я кидаю.

— Хвост анкара, — сказал Асир. Дротик отправился в полет раньше, чем на губах замерло последнее «а», вонзился в дерево с глухим звуком. Лин выжидающе прищурилась, в глазах владыки вспыхнул интерес.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дальше команды следовали одна за другой, Лин только успевала выхватить следующий дротик, развернуться немного, если заказанная мишень того требовала, или, интереса ради, сменить руку. С левой получалось плохо — отвыкла, давно не тренировалась. Отмечала загустевший от запаха металла воздух, медленно ползущие вверх брови торговца, стоявшего рядом с тяжелым ящиком, и удовлетворение, глубокое, всеобъемлющее — собственное, которое странным образом сливалось с удовлетворением владыки.

Закончила ножами. Они всегда слушались хуже, а тут еще и руки устали. Первый из десятка ушел вбок, а последний упал, едва воткнувшись. Но все же, обернувшись и осмотрев мишени, Лин не удержалась от довольной улыбки.

— Скучала, — сказал подошедший Асир, не спрашивая, а утверждая. Положил ладонь ей на голову и взъерошил волосы. — Возьмешь что-нибудь?

— Владыка, — заговорил торговец, — если мне будет позволено, я хотел бы подарить госпоже любой набор по ее выбору, в знак восхищения мастерством и уважения к вам.

— Не разоришься с такими подарками? Хорошо, я позволяю.

— Спасибо, — Лин перевела дух, размяла пальцы, повторила снова, не зная, как еще выразить свои чувства: — Спасибо! Я… я взяла бы такой же, как тот, что сейчас испробовала.

Торговец понятливо кивнул.

— Все будет доставлено во дворец не позже, чем к обеду, владыка. И, если вы не возражаете, госпожа, я добавлю кое-что от себя. Несколько отличных сюрикенов от лучших мастеров Нилата, прекрасная новинка для тех, кто разбирается.

— Я не разбираюсь, — призналась Лин, — но попробую разобраться. Спасибо! — Она была сейчас, наверное, как ребенок, которому накупили самых вкусных и любимых сладостей — счастлива, и полна предвкушения, и благодарна до одури. И даже то, что пальцы владыки до сих пор перебирали ее волосы, отозвалось вдруг приятным теплом в груди.

— Куда теперь? — спросил Асир.

— На ваш вкус, владыка. Я уже получила прекрасный подарок. Просто покажите то, что хотите сами.

Оружейные шатры сменились яркими палатками тканей, в нос забивался запах кожи, в глазах слепило от блестящих шелков, атласа, матового нежного бархата, щекотали руки меха, рыжие, черные, белоснежные. Владыка пробовал орехи в меду, и у Лин слипались губы от душистой сладости, брызгали свежим, кисловатым соком на язык незнакомые плоды, щекотало небо горьковатое пряное пиво. Фокусник из открытого разноцветного шатра протянул ей крупного белого голубя. Голубь, захлопав крыльями, вдруг исчез, а из рук посыпались блестящие монеты.

Благообразный седобородый старик протягивал владыке миску с пловом, и владыка брал его щепотью, слизывал с пальцев, подбирая языком налипшие зерна, у него смеялись глаза, он смотрел на Лин, не отрываясь. Показывал на примере, и Лин ела так же, руками, омыв пальцы в чаше с теплой водой, — нельзя обижать отказом того, кто делится с тобой пищей.

Ярмарка слепила глаза и кружила голову, от нее вело, как от крепкой браги. Лин с удовольствием рассматривала, щупала и пробовала все то, что хотел показать ей владыка, смеялась с ним вместе, благодарила угощавших торговцев. Ноги начинали заплетаться — не от долгой ходьбы, дома и дольше бегать приходилось, а от выпитого, от сытого желудка, от слишком ярких впечатлений. Владыка заметил и повел к выходу, туда, где в распахнутые ворота под охраной стражи уже вливалась толпа горожан.

— Ну что, побежишь до дворца?

Он дразнил, но Лин честно задумалась. Отбивать задницу о спину высоченного жеребца, который несется галопом, только песок из-под копыт, не хотелось. Бежать — она бы смогла, собралась бы, взяла себя в руки и добежала, никуда бы не делась, но сейчас был не тот момент, чтобы доказывать что-то себе и тем более владыке. А еще — Лин могла в этом признаться, хотя не осмелилась бы произнести вслух — тело хотело прикосновений, хотело прижиматься к этому большому, вкусно пахнущему кродаху, ощущать его руки, купаться в его запахе. Поездка верхом давала возможность получить все это — вполне законно и невинно.

— Устала, — обошлась полуправдой Лин. — Обещаю держаться крепко и не упасть под копыта.

— Я не дам тебе упасть.

Конь владыки дожидался у коновязи, под охраной, стоял смирно, только косил в сторону Лин темным глазом, будто знал, что та думает и о нем, и обо всех лошадях вместе взятых. На них оглядывались горожане, кланялись кродахи, с жадным интересом поглядывали на Лин, анхи засматривались на владыку, на себе Лин тоже ощущала их внимание, острое, завистливо-восторженное.

На этот раз Асир вскочил в седло первым, перегнулся, протягивая руки, и Лин шагнула в них, почувствовала крепкую хватку ладоней, рывок и сразу тепло разогретого солнцем седла и пряный запах лошадиного пота, тут же перебившийся другим запахом, густым и сладким. Несущим не спокойствие и не возбуждение, а… нечто среднее. Интерес и внимание, удовольствие быть рядом и обещание чего-то большего. Лин обняла владыку за пояс, как по пути на ярмарку, но ощущения оказались другими. Более личными, почти интимными. Приятными. И сердце билось чаще не от страха при виде того, как быстро несется под копытами земля, а от радости, предвкушения и желания.

В городе конь снова пошел шагом. Лин не дергало и не подбрасывало, только плавно качало.

— Понравилось? — спросил Асир. — Ярмарка в честь дня основания Им-Рока — самая крупная за год. В это время здесь можно встретить торговцев со всей Ишвасы.

— Очень понравилось, — Лин подняла голову, встретила его взгляд и крепче сжала руки — на мгновение закружилась голова. — Очень, — повторила она.

— Твои ножи будут у Ладуша, — сказал владыка, когда подъехали ко дворцу. — Поговори с ним, пусть выделит тебе время и место для тренировок. — И добавил, подхватывая Лин, не успевшую спрыгнуть с коня первой, и опуская на землю: — Мне тоже понравилось. И то, что я видел, и то, что чую.

Подбежал клиба из стражи с каким-то срочным докладом, и Лин, подавив вздох, пошла в сераль. Хотелось остаться с владыкой еще хоть ненадолго, просто побыть рядом. «И так почти весь день…» — укорила себя, открывая дверь, и замерла, не додумав.

В серале снова было шумно и нервно. Носились во всех направлениях анхи, кто наряженный и завитый, кто — только подбирая наряд или требуя мастера для укладки волос. Громко жаловалась на недомогание и слишком бледный цвет лица Нарима, тихо, но выразительно страдала перед зеркалом Сальма, Гания визгливо требовала у Ладуша, тоже принаряженного до полной пестроты в глазах, какой-то другой оттенок накидки…

Хесса подпирала стену с таким выражением лица, словно у нее болели все зубы сразу.

— Чего это они? — тихо спросила Лин. — И почему ты еще не сбежала?

— Тебя жду. Где носит только, я уже весь сераль облазила трижды. За городом ярмарка открылась. Эти взбесились, как только Ладуш сказал, что поведет всех, кто хочет. Я идти с ними не хочу, но сидеть в этой клетке безвылазно тоже задолбалась. Да и не была ни разу на ярмарке. — Она скривилась, будто сразу пожалела о своих словах и резко закончила: — Ты со мной или нет?

— Извини, — Лин вздохнула. — На ногах не стою, второго раза не выдержу. Но там здорово, правда. Сходи.

Хесса нахмурилась, открыла рот, собираясь что-то спросить, но ее опередила оказавшаяся рядом Лалия.

— Ну и как? Понравилось гулять с владыкой? Непередаваемые ощущения, верно? — она не ждала ответа, прошла мимо и скрылась за дверью в купальни. И говорила негромко, в своей привычной, мягко-певучей манере, но, кажется, все, кто был в зале, услышали. К Лин обернулись как по команде. Наверное, почти так же чувствовала себя Сальма, вернувшись после ночи с владыкой, хотя нет, Лин было хуже, гораздо хуже, потому что она, в отличие от Сальмы, не хотела… даже не собиралась ничего рассказывать.

— Серьезно? — звонко спросила Гания, глядя на Лин так, будто увидела ее впервые в жизни. — Ты открывала ярмарку с владыкой? Ты?!

— В таком виде? — воскликнула Нарима, впиваясь в Лин яростным взглядом. — Да нет, не может быть.

По залу пронесся шепот.

— Ну хватит! — прикрикнул вдруг Ладуш. — Я не намерен ждать вас до вечера. Кто не будет готов через полчаса, останется здесь и никакой ярмарки не увидит, как своих ушей. Ни сегодня, ни через неделю.

— Вид как вид, — пожала плечами Лин. — На тренировку собиралась, когда к владыке позвали, какой у меня должен быть вид? — развернулась и пошла в купальни, подумав, что вот сейчас вид у нее точно не тот, чтобы свалиться как есть в чистую постель.

Лалия, уже сидевшая в бассейне, повернула голову, спросила с понимающей усмешкой:

— Сбежала?

— Все равно вымыться надо, — Лин стянула пропыленную, пропахшую конским потом одежду, швырнула на пол и спустилась в воду. — Но, если честно, да, сбежала.

— И как ярмарка? — Лалия откинула голову на бортик и прикрыла глаза. — Обычно там есть, на что посмотреть.

— Интересно, — согласилась Лин. И добавила, счастливо зажмурившись, словно воочию увидев утыканный дротиками ряд мишеней: — Очень! Покажешь потом, где оружие держать? Владыка сказал подойти к тебе или к Ладушу, но Ладушу сейчас не до меня.

— Оружие? — улыбнулась Лалия. — Понятно. Да, Ладушу еще долго будет не до тебя. Ко дню основания столицы во дворец стекается такая толпа, что все, от последнего подавальщика до полотера, спят хорошо если через двое суток на третьи. Ладуш не исключение. Скажешь, когда доставят твои игрушки. Я покажу тебе тайную комнату, — договорила она шепотом. — У меня есть ключи.

— И где тренироваться, тоже? — спросила Лин. Снова взять в руки дротики, услышать, как металл взрезает воздух и вонзается в цель, и всей сутью почувствовать, предвосхитить этот полет — хотелось до дрожи в пальцах. Ждать, пока закончится ярмарка и Ладуш освободится? Все равно что сидеть голодной перед накрытым столом!

— Тоже, — согласилась Лалия. — В зале наверху, в который ты бегаешь каждое утро, нет ничего интересного, поверь мне. Он для тех, кому хочется поразить владыку, сев на шпагат или в крайнем случае встав на мостик. Не сказала бы, что таких глупышек много, но иногда они случаются с сералем. Раньше там изредка занимались, но теперь наши цыплятки вообще о нем забыли. Предпочитают жевать сладости с утра до вечера, а потом рыдать над округлившимися боками.

Лин фыркнула. Ее зал наверху устраивал, потому что из своих тренировок она намеренно исключила все, что можно хотя бы с натяжкой отнести к боевой подготовке. Примитивная утренняя разминка и бег с препятствиями, которые она каждое утро сама для себя заново устанавливала. Но если здесь есть что-то закрытое ото всех — отлично!

— Буду очень тебе благодарна, — от души сказала Лин. Помолчала, собираясь с духом. — Можно задать очень личный вопрос?

— Попробуй, — Лалия приподняла голову и взглянула с интересом.

— Ты совсем не ревнуешь?

— Кого к кому? Владыку к цыпочкам? Это было бы забавно, — она рассмеялась, тихо, почти не размыкая губ. И, посерьезнев, сказала: — Но ты ведь не о них, так?

Лин прикусила губу. Лалия шла на откровенность и вызывала на откровенность ее. Этим нужно было пользоваться, как бы Лин ни привыкла держать собственные чувства при себе. Правда за правду — понятно и честно.

— О них тоже, и о себе, но на самом деле — в общем. Мне трудно понять. У меня дома нет, — она обернулась на закрытую дверь и все же понизила голос: — такого. У нас если семья — двое. Иногда трое, совсем редко — четверка, лишь потому, что кродахов мало, но это считается… не знаю, не совсем пристойным, наверное. Странным и неправильным. Лучше найти клибу, который будет только твоим на все дни, кроме течки, чем делить кродаха с кем-то еще.

— А как же разнообразие? — спросила Лалия. — Любые отношения рано или поздно приедаются. И обычно все это заканчивается печально. Но ты не права — кродах в единоличном пользовании так или иначе норма и для этого мира. Но богатым и знатным по традиции положено больше, они имеют право содержать десятки наложниц, ублажать себя всеми доступными способами и выбирать подходящую мать своему наследнику. В этом нет ничего плохого, — она пожала плечами. — Обычно нет, потому что ни одна уважающая себя анха не воспитает дочь собственницей. Та вырастет готовой делиться и отдавать. Так заведено.

— У нас тоже, но… — Лин покачала головой. — Так и не так. Веками наши анхи знали, что должны делиться. «Твой кродах» — это… не знаю, легенды о золотом веке? Или, наоборот, пережитки прошлого? Но вы живете в сералях, вы… предназначены для кродахов, так? — Подбирать слова было тяжело, так же тяжело, как сравнивать вслух два мира. — У нас анха — самостоятельное и почти самодостаточное существо. Наши анхи не учат дочерей ублажать кродахов. Учат помнить, что кродахов слишком мало, а потому не стоит надеяться получить этот приз, надо рассчитывать лишь на себя. Ну… наверное, так, — призналась она, помолчав. — Я не могу судить по себе, мое воспитание было… своеобразным.

— В сералях живут далеко не все, знаешь ли, — усмехнулась Лалия. — Но ты спрашивала о другом. Владыка слишком добр к тебе, верно? Слишком близок, чтобы не задумываться о большем? Не позволяй себе разрушить то, что есть. Ревность — это слабость, поддашься ей — и потеряешь все. Как Махона. Она три года провела в серале. Сначала ждала внимания владыки, потом — другого кродаха, с которым могла бы при определенной доле везения создать семью. Слишком долго для таких, как она. Чувствовать себя ненужной и неинтересной — не очень приятно, верно? Многих это ломает. Особенно когда рядом те, кого выбирают чаще тебя, кому достается больше — внимания, нежности, подарков, даже гнева, и то больше.

Лалия вдруг помрачнела, замолчала, будто вспомнив о чем-то своем. А когда снова заговорила, в голосе не было привычной мягкости:

— Мы с владыкой знаем друг друга одиннадцать лет. Мне незачем ревновать, потому что между нами нет ничего похожего на любовь или другую восторженную ерунду, между нами есть то, что для меня гораздо важнее. Если тебе выпал шанс — воспользуйся, не упусти его. Потому что потом ты очень, очень пожалеешь.

— Владыка слишком близок, — эхом повторила Лин. — Да. Но меня это смущает. Зачем ему я, когда есть ты… и остальные? Разнообразие?

— Об этом стоит спрашивать не у меня. Если вообще стоит.

Она больше ничего не добавила, но Лин и не ждала — услышала достаточно. Не все поняла, но это было поводом думать, смотреть и слушать и снова думать.

— Спасибо.

Лалия скоро ушла, а Лин сидела еще долго. Вода смывала усталость, но главное, здесь было тихо, спокойно, и никто не мешал вспоминать. Прикосновения владыки и его запах, густой и манящий, глаза, когда он сказал «я желаю посмотреть» — и когда увидел первый бросок, и еще, после, когда Лин ела плов, облизывая пальцы. Тогда не заметила ничего особенного, а вот сейчас — вспомнилось. И их возвращение, и слова в самом конце: «Мне тоже понравилось… то, что чую».

Да, все это смущало и беспокоило, но Лин не хотела, чтобы оно вдруг закончилось.

ГЛАВА 21

— Владыка, ты что, влюбился?

Асир с трудом открыл глаза. В комнате пахло тимьяном и апельсином, света было достаточно, чтобы разглядеть ворвавшегося Дара. Тот скалился от уха до уха и впервые за пару недель выглядел довольным. Лалия, замерев с гребнем в руках, смотрела на него с понимающей усмешкой.

Пару часов назад Лалия приволокла новый роман, которым зачитывались в серале. Асира подташнивало от такого чтива, но он хотел быть в курсе последних пристрастий анх. Он вообще хотел быть в курсе всего. Всегда. Правда, на третьей странице сдался — веки налились тяжестью и отчаянно захотелось зевать. Кажется, и заснул так, с книгой на груди и недоумением во всех частях тела — как можно зачитываться подобным бредом?

Пока он моргал, осмысливал дурацкий вопрос и усаживался в подушках, Лалия спросила:

— Ты только заметил? Теряешь хватку, первый советник.

— Я только что узнал, что он подарил ей щенка анкара. От Адамаса, представь!

— Знаю, а еще открывал с ней ярмарку и накупил оружия. И это недоразумение теперь наверняка будет безвылазно сидеть в моей — моей! — комнате.

— Хрена себе. И что, собираешься принять меры?

— Я? — Лалия пораженно вскинула брови. — С какой стати? Это не мой дворец. Кто я такая, чтобы перечить самому владыке?

Дар заржал.

— Да ладно. Что, совсем не ревнуешь? По-моему, нашей бедной иномирке пора опасаться игл в зефире, стекла в шлепанцах, или что ты там еще любишь?

— Фи. Ты спятил? Чтобы я опустилась до такого? А про ревность меня уже спрашивали, это было так мило.

— Я вам не мешаю? — спросил Асир, с трудом сдерживая зевок. — Убирайтесь оба и пререкайтесь хоть до вечера, хоть до утра. Но не здесь.

— Нет, владыка, серьезно? — Дар, не прекращая скалиться, пересек комнату и навис сверху, вглядываясь в лицо. — Что ты задумал?

— Я развлекаюсь, — Асир сел, потирая затекшую шею. Дверь снова открылась, и он уперся взглядом в сонного, усталого и поэтому не в меру взволнованного Ладуша. От того фонило раздражением и тревогой, и это не предвещало ничего хорошего. — Что еще?

— Линтариена, — сказал Ладуш и вдруг заулыбался так широко и нахально, что мог бы при желании соперничать с Даром. — Она подралась. Чуть не убила Нариму.

— Что?! — воскликнула Лалия. — Когда? Как?

— Только что. Нарима орала так, что сбежались все клибы, и даже стражники чуть не снесли двери. Такой бедлам, владыка, такой бедлам! — пожаловался Ладуш. — Одна орет как не в себя, другая рычит не хуже твоего Адамаса. Крики, стоны, перевозбудившиеся кродахи из стражи. А я так мечтал о тишине!

— Правда, чуть не убила? — с интересом спросил Дар.

— Ну, я бы не сказал. Кто не знает Нариму? Все знают Нариму. Та еще истеричка. Это она в прошлую течку…

— Я помню, — оборвал Асир, поднимаясь. То ли он еще не совсем проснулся, то ли вообще плохо соображал, но в голове не укладывался простой факт — Лин подралась с анхой, которая не представляла из себя ничего — смазливое личико, тряпки и вязки вместо мозгов — и была заведомо гораздо слабее и беспомощнее. — Она была вооружена? — Нехорошо потянуло в груди. Если Лин нарушила запрет, если посмела взять с собой нож или…

— Нет! Конечно, нет. Ты что подумал. Она просто…

— Из-за чего?

— Из-за тебя, конечно, — Ладуш протянул смятый листок. Асир, развернув, с удивлением увидел себя. Неровные, будто второпях нанесенные штрихи, волосы — неаккуратными росчерками, тень вместо губ. Но узнал бы всякий. И не надо было спрашивать, кто автор — выдранный, похоже, из блокнота листок пропитался уже знакомым запахом.

Тихо засмеялась Лалия, громко и как-то даже восторженно выругался Сардар. Ладуш смотрел с плохо скрываемым весельем и ожиданием.

— Вышвырни оттуда всех. Пусть на цветущий жасмин полюбуются или, не знаю, в библиотеку засунь. Я буду говорить с ними двумя. Скоро спущусь.

— Я нужна? — спросила Лалия.

— Не сейчас.

Когда Асир спустился вниз, в общем зале сераля не было никого, лишь у комнаты Лин стоял мрачный евнух. Но пахло сильно: взбудораженным любопытством и злорадством анх, злостью клиб, возбуждением кродахов из стражи — только у дверей, но Асир поморщился и приказал проветрить. И разлитым кофе — чашка валялась у опрокинутого второпях столика, на светлом ковре расплылось темное пятно.

— Можешь идти, — сказал Асир евнуху и шагнул в дверной проем.

Лин стояла у одной стены, Нарима, скорчившись и сжавшись в скулящий комок, сидела у другой. Их караулил еще один евнух, на лице которого при виде владыки проступило счастливое облегчение.

— Иди, — повторил Асир и ему. Втянул воздух. От Лин несло злостью, почти бешенством — можно представить, как ее накрыло сразу, если даже сейчас не отпустило. Нарима… там было сложнее. Страх, но не только. Расчетливое ожидание, зависть, ревность, тоже злость, но другая. Она вроде бы и не смотрела на дверь, но точно уловила миг, когда Асир вошел: заскулила громче и жалобнее, со всхлипами, вызвав новую вспышку молчаливой ярости у Лин.

— Нарима, — позвал он. Та подняла лицо — в красных пятнах, покрасневшие от слез глаза в обрамлении слипшихся, а обычно пушистых и длинных ресниц смотрели с мольбой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— В-владыка.

— Расскажи, что случилось.

Нарима судорожно выдохнула, неосознанно вжимая голову в плечи, обхватила себя ладонью за шею. Вскинула вторую руку, тыча в Лин пальцем, и сказала, задыхаясь:

— Она хотела меня убить, — сорвалась в слезы, повторила, заходясь в рыданиях: — Она хотела убить меня, владыка! Она хотела!

От Лин полыхнуло злобой, такой насыщенной, что Нарима затряслась, явно почуяв.

— Она и сейчас хочет! Смотрите, смотрите на нее, владыка, она хочет! Мне страшно!

— Успокойся, — Асир, с трудом сдерживая раздражение, подошел к ней ближе, опустил ладонь на голову. Нарима дернулась, извернулась и прижалась к ладони щекой, часто дыша. Успокоить ее было легко, и неважно, хотел ли этого сам Асир — перед ним была анха на грани истерики, которая нуждалась в защите, нуждалась в его запахе. Лин молчала, и это было лучшим, что она могла сейчас сделать. Когда Нарима перестала рыдать, Асир погладил ее по голове, спросил спокойно: — А теперь расскажи, что ты сделала.

— Ничего, владыка, я ничего не де…

— Нарима.

— Я просто хотела посмотреть. — Нарима вздрогнула, от нее пахнуло решимостью и отчаяньем, и она, вывернувшись из-под руки, обхватила Асира, вжимаясь лицом ему в колени. — Я хотела посмотреть, что вы подарили ей, владыка. С ярмарки. А она набросилась на меня, и…

Она снова заплакала, но уже без истеричных взвизгиваний и всхлипов, тихо и безнадежно.

— Лин? — окликнул Асир, не оборачиваясь.

— Она рылась в моих вещах. Я вернулась… с прогулки и застала ее здесь.

«От Исхири», — прозвучало несказанное, значит, она так и не рассказала в серале, отметил Асир.

— У тебя нет здесь твоих вещей! — выкрикнула Нарима. — Все принадлежит владыке!

— И это значит, что ты копалась в моих личных вещах, Нарима? Тайком, как вор, вместо того чтобы просто спросить?

— Она не сказала бы! Она никогда ничего не рассказывает! Я не хотела, владыка, я не…

— Врешь, — Нарима дернулась, будто ее хлестнули плетью, и еще крепче сжала руки. — Ты хотела напиться запрещенного эликсира, ты хотела рыться в вещах другой анхи, ты хотела…

— Владыка!

— Сейчас ты встанешь и пойдешь к Ладушу. Сама пойдешь. Выпьешь чаю с успокаивающими травами и скажешь, что я велел отвести тебя в карцер до утра. Там ты подумаешь, и я верю, Нарима, — поймешь, что сделала не так. И больше никогда не повторишь ошибок. На твоем счету их уже две. Ты ведь понимаешь, что это значит?

Нарима запрокинула голову. Взгляд у нее плыл, зрачки ширились от восторга и возбуждения. Она расцепила руки, поднялась, пошатываясь, будто пьяная. Сказала тихо и благоговейно:

— Я все сделаю, владыка. Мне так страшно. Не отсылайте меня к нижним, пожалуйста.

— Если ты однажды попадешь к нижним или в казармы, это будет только твоя вина, Нарима.

— Да, владыка. Да. Я знаю.

Она вышла из комнаты, одурманенная запахом, успокоенная и почти счастливая. Асир, хмурясь, потер лоб, взял с кресла подушку, кинул на пол, уселся на нее и только тогда посмотрел на Лин. Сказал, стараясь выглядеть серьезным:

— Ну что, любительница драк и несостоявшаяся убийца. Рассказывай.

Лин запрокинула голову, прижавшись к стене затылком. Медленно вздохнула, несколько раз сжала и разжала кулаки.

— Еще немного, и я правда могла убить. Спасибо, оттащили. Тварь ревнивая. Знали бы вы, как мне здесь не хватает двери и крепкого запора на ней. Шоу «напоказ», чтоб его наискось и поперек! — Поморщилась: — Плевать на вещи, владыка. Она права, у меня нет ничего своего, а ваш подарок не здесь. Но она лапала то… — Лин запнулась и вдруг покраснела, вся, от ушей до ключиц над плотным белым лифом и до голой полоски живота между лифом и поясом. — То, что не для ее лап.

Асир приподнял брови. Лин никогда не злоупотребляла ни трущобными словечками, ни подзаборной бранью, и с Даром не общалась, чтобы набраться у него. Непонятно, откуда вдруг такое вылезло. Хотя… Не о том стоило сейчас думать. Потом — возможно.

— Ты правда убила бы ту, кто как ребенок перед тобой? Кто беззащитен и не сможет ответить ничем, кроме крика и ногтей? Ты убила бы такую, старший агент Линтариена?

Лицо Лин исказилось, она всхлипнула и съехала по стене на пол. Села, прижав колени к груди, и только тогда ответила, вскинув на Асира больной взгляд.

— Со мной что-то не то творится. Чтоб я когда прежде… По морде дать за такое — это святое, без вопросов. Припугнуть, пообещать в другой раз руку сломать, и никакого другого раза не будет с гарантией. Не понимаю, что меня накрыло. Надышалась каких-то выхлопов, чтоб их! Полсераля истеричек, и я туда же, как будто они заразные. — Она сжала кулаки — костяшки побелели, остатки злости ушли из запаха, сменившись острой, мучительной виной и страхом. — Я вот думаю, вдруг это… ну, оно? Гормональный взрыв, все такое? Вдруг дальше хуже будет? Видала я анх с поехавшей крышей, бездна упаси.

— Иди сюда, — позвал Асир. — Ты не только надышалась, ты еще и набралась всякого. С Дикой Хессой, что ли, переобщалась? Иди ко мне, — повторил он, протягивая руку ладонью вверх. — Если бы захотела, ты могла бы свернуть Нариме шею, могла бы придушить ее так, что вряд ли тебя успел бы кто-то остановить. Нет, ты не хотела убивать, но ты была очень зла.

Лин поднялась с усилием, как будто каждое движение давалось ей тяжело. Прошла через комнату, схватилась за протянутую руку, прерывисто вздохнула и села, привалившись всем телом, уткнувшись лбом в плечо. Дрожала, дышала неровно, Асир гладил ее по спине свободной рукой, а она вздрагивала, будто давила в себе рыдания.

— То, что ты чувствуешь, нормально, — тихо говорил Асир. — В этом нет ничего дурного и ничего страшного. Просто ты не привыкла к такому, не научилась справляться со своим зверем тогда, когда учатся другие. Кто-то выпускает его криками, кто-то слезами — тебе кажется странным и то, и другое. Ты боишься. Не бойся, приручи его. Тебе хватит сил. Он ждет этого всю жизнь, он скучает, он часть тебя, усыпленная, запертая в клетке. Теперь он пробуждается, и это пугает вас обоих. Он не умеет жить вообще, а ты не умеешь жить с ним. Это будет непросто, но ты справишься. Разве тебе не нравятся сложные задачи?

Асир коснулся губами встрепанной макушки. Лин успокаивалась в его руках, не так, как Нарима, гораздо медленнее, потому что была сильнее, разумнее, опаснее, не умела и не хотела зависеть от кродаха, а привыкла справляться сама. Нюхать начальника и довольствоваться этим. Асир посмеялся бы, если бы не понимал отчетливо: ничего смешного в этом нет и не было никогда. Будто такой малости могло хватить нормальной анхе. Но Лин хватало. А Асир не хотел давить на нее, не хотел опьянять и лишать способности думать, оценивать и принимать решения. Все должно было происходить само, постепенно, так, как и задумано природой, без вмешательства посторонних, без изобретенных клибами препаратов.

— Я уже привыкла к мысли о течке, — сказала вдруг Лин, глухо, напряженно, будто через силу. — В конце концов, в самой вязке нет ничего страшного, а то, что мозги отшибает, так я ж под присмотром буду. Но если без течки такое… Не хочу превращаться в психованное дерьмо. Я ведь сейчас даже вспомнить не могу толком, что было. Увидела, как она мой блокнот листает, и все. Пелена перед глазами. Не знаю, как я, а мой зверь точно был очень зол. В горло бы вцепился не глядя. — Она то ли всхлипнула, то ли это был смех: — Кажется, в горло и вцепилась. Удивительное единодушие с моим зверем, что скажете?

— Скажу, что он сильнее тебя и будет сильнее до тех пор, пока ты не примешь его, не попробуешь быть с ним на равных, а потом не научишься контролировать. Я не посоветовал бы этого другой. Большинству анх это не нужно, их такому не учат. Потому что их зверь с рождения и до смерти — их единственная защита. Но ты привыкла защищать себя сама. Скажи я тебе, чтобы ни о чем не думала, не пыталась ничего контролировать и, боюсь, в моем серале могло бы появиться несколько трупов. Тот, кто не обделен властью, или силой, или дополнительными возможностями, в первую очередь должен думать о последствиях, если он все еще человек.

Лин кивнула. Медленно, очень медленно дыхание становилось ровнее, успокаивался запах, вновь делаясь почти незаметным — хотя нет, все равно оставался сильнее, чем прежде. «Значит, больше не боишься течки?» — Асир задержал ладонь на шее и не вернул на спину, а зарылся во встрепанные волосы, притянул к себе. Перебирал пальцами пряди, в полумраке комнаты казавшиеся темными, ждал.

Наконец Лин окончательно успокоилась, и он заговорил снова:

— Когда-то я едва не убил свою первую анху. Кродахи созревают раньше, и в голове еще нет ничего, кроме жажды обладания. У меня в голове было больше: я уже тогда носил титул наследника, отец видел во мне преемника, мне было позволено все, без ограничений. И я чуть не убил ее. Просто потому что мог. Потому что нравилось чувствовать свою неограниченную власть. Смотреть, как она извивается подо мной, слушать, как кричит от боли, и видеть, что никакая боль не затмит удовольствия — животного наслаждения, которое она испытывала, когда я брал ее так, как хотел. Мне нравилось, как она хрипит, когда я пережимаю ей горло, как закатываются ее глаза, как она беспомощно хватает воздух, каждый глоток которого может стать последним. Это было прекрасное чувство, мой зверь был счастлив, а я мог все.

Отец запер меня в карцере. После того, как я вырвал из стены цепи, вывихнув обе руки, после того, как ободрал ногти о стены и помял дверь из цельного дерева и металла, ничего не изменилось. Я просидел так еще неделю — до конца первого гона, мог бы и умереть, и сойти с ума там. Потом просидел еще неделю, и еще. Отец не выпускал меня месяц. А я не понимал, почему. Я не собирался душить своего зверя, не хотел контролировать его, потому что мне нравилось то, что он чувствует. Власть, возможности, сила. Нравилось все. Отец смотрел на меня так, как не смотрел на самого последнего преступника. Он ничего не объяснял, потому что я бы не услышал. Должен был понять сам. И однажды я понял. Мне понадобилось очень много времени. Но я был юным, глупым, злым и самонадеянным. Ты другая, ты слышишь меня.

Лин слышала. Она подняла голову и смотрела, и в ее глазах не было ужаса, хотя Асир почти ждал этого. Ужаса, отторжения, хотя бы настороженности.

— Ваш отец был… — она замолчала, и теперь Асир уловил изменение: да, ужаса не было, но на какое-то почти неуловимое мгновение появилась боль, а потом… Потом Лин закрылась. Стала спокойной и собранной.

Он мог бы вызнать все, давлением или лаской, но то, что должно быть сказано, рано или поздно скажется само. Лин доверяла ему, а значит, для такой реакции имелись особые причины.

— Отец был мудр, — сказал Асир, испытывая застарелую, привычную грусть. — Они оба были мудры, и отец, и мать, каждый по-своему. И оба давали мне больше, чем я заслуживал. Сильный — не сломается. А слабый… Слабым я быть не хотел. Ты тоже не хочешь. Поэтому скажи мне сама, заслуживаешь ли ты наказания за то, чего едва не сделала?

— За то, что сделала, — поправила Лин. — Помыслы не караются, только действия. Она рылась в моих вещах, а я подняла на нее руку. Да бездна забери, меня от нее оттаскивали! — Она вдруг замерла, сквозь хрупкое спокойствие полыхнул ужас. Спросила ровно: — И что у вас полагается… за такое?

— Ты ведь знаешь, какое наказание сераль считает самым страшным, — Асир не спрашивал, он чувствовал: да, Лин знает, и этот ужас в ней — от мысли о казармах. — Но еще ни одна анха не оказалась там за первый и единственный проступок. Там те, кто не понимает очевидных вещей. Кому не помогает ни второй, ни третий шанс. Таких не будет ни здесь, ни внизу. А ты отправишься в карцер до утра, так же, как и Нарима, — Асир усмехнулся. — Темнота и одиночество вряд ли могут тебя напугать, но ты уже жалеешь о том, что случилось, и не потому, что боишься наказания. Большего мне не нужно.

Лин глубоко вздохнула и вдруг снова, всего на несколько мгновений, прижалась лбом к его плечу. Не желание быть ближе, не просьба о защите, скорее, выражение благодарности. За то, что ее тоже слышат и понимают. А еще она вдыхала запах, так же как пила ледяную воду на ярмарке — не затем, чтобы напиться впрок, не жадно, как умирающий от жажды, а просто радуясь каждому глотку, потому что вкусно и хорошо.

— Я хочу посмотреть на то, что не должна была лапать Нарима, — сказал Асир. — Мне достался всего один измятый листок, но их ведь больше, так? Вопрос в том, хочешь ли ты, чтобы я это увидел, или тоже вцепишься в горло?

Лин встала, подошла к кровати, опустилась на колени и, нагнувшись, пошарила рукой по полу. Объяснила, не оборачиваясь:

— Вроде куда-то сюда улетел. Меня держали, сразу не подняла.

Она не понимала, насколько провокационно сейчас выглядит, а Асир не мог решить, сказать ей об этом или промолчать. Нет, говорить, пожалуй, не стоило. Но в удовольствии смотреть он не смог себе отказать. На четвереньках с оттопыренной задницей, обтянутой мягко сияющим рыже-коричневым шелком… Лин потянулась, прогнувшись, и тут же легла на пол, подаваясь вперед.

— Ага, вот! — она выползла из-под кровати, поднялась на колени и вдруг замерла, встретившись с Асиром взглядом. Сглотнула, зажмурилась на несколько мгновений. И на те же несколько мгновений плеснуло густым, острым запахом тяги — плотской, почти животной. Лин дернула головой, словно отгоняя назойливого овода. Похоже, ее зверь, взбудораженный дракой, вовсе не собирался успокаиваться, и его реакция на кродаха — вполне определенная.

Осталось дождаться, когда сама Лин поймет и примет эту реакцию.

— Вот, владыка. Вы можете… посмотреть, — почти шепотом выговорила она, протягивая толстый блокнот.

Посмотреть было на что. Сначала шли записи об анкарах, несколько страниц — Лин, видимо, откопала в библиотеке трактат почтенного Джаруда аль Садаха и решила выписать себе то, что показалось важным. Потом записей стало меньше, но появились рисунки. Лица, лица. Знакомые и нет. Лалия — надменная, презрительно кривящая губы, задумчивая. Хесса — вполоборота, будто бежала куда-то и обернулась на бегу. Профессор, как там его? Несколько смеющихся незнакомцев, о которых Лин пояснила, поймав вопросительный взгляд:

— Ребята с работы.

Но больше всего здесь было Асира. Непривычные выражения — зеркала лгут, в зеркале не увидишь себя так, как видят другие. Вот он смеется, вот — говорит что-то презрительное или гневное, а здесь — смотрит с веселым, искренним любопытством. Ест плов, облизывая пальцы. На нескольких листах черты были едва намечены, зато взгляд — обжигал. Были рисунки, где он с Адамасом, и отдельно Адамас. Исхири — много Исхири, и Асир невольно улыбнулся, рассматривая морду молодого анкара: чем-то неуловимым тот походил на Лин, раньше он этого не замечал, а сейчас — удивился, как мог не видеть очевидного.

Кое-где рисунки перемежались короткими записями — фраза, две, иногда и вовсе два-три слова. Последняя заставила поднять взгляд и пристально всмотреться в глаза так и сидевшей на коленях Лин. «Пошла бы я через пустыню за надеждой?»

— Ты хорошо рисуешь, — сказал Асир. — Очень хорошо. Если захочешь, покажи Лалии, ей будет приятно.

Он вернул блокнот и поднялся. Общение анх с цветущим жасмином или с книгами — куда их там отправил Ладуш? — затянулось.

— Идем, отведу тебя в подземелье, и возьми что-нибудь, по ночам там прохладно.

Лин сдернула с кровати одеяло, свернула и, шагнув к Асиру, тихо сказала:

— Я готова.

ГЛАВА 22

Лязгнул засов, и Лин обняла темнота. Что-то разглядеть, вернее даже — угадать можно было лишь у самой двери, куда проникало немного тусклого света из коридора. Здесь стояло ведро с крышкой — в одном углу, а в другом — крохотный, не больше табуретки, столик, на котором едва помещались кувшин с водой, глиняная кружка и пустая сейчас миска.

Лин вздохнула, невольно принюхиваясь, вслушиваясь, подключая все доступные чувства, кроме зрения. Тихо. Пахнет пылью, камнем и металлом. Спокойно. Безопасно.

Она даже засмеялась от этого ощущения: в карцере — и безопасно; но тут же затихла, потому что разбивший глухую тишину смех звучал странно, почти жутко. Это место требовало безмолвия. Звукоизоляция здесь была отличной — специально, наверное, так делали, чтобы крики и вой из карцера не тревожили нижних… и наоборот.

Нижние. Тоже анхи, нижний гарем, как пренебрежительно отзывались о них в серале. Пренебрежительно и одновременно с глухим, затаенным страхом. Оказаться внизу — участь тех, кто разгневал владыку, перестал отвечать его запросам и запросам приближенных, тех, кто просто не дотягивал ни красотой, ни сложением до анх сераля. Внизу мог оказаться кто угодно. Пользовалась ими в основном дворцовая стража, и кродахи, и клибы — те клибы, конечно, которым было дело до плотских утех. Лин слышала, что у них есть своя часть сада, туда выводит вторая, закрытая для остальных лестница из подземелья, слышала, что не так уж плохо там живется, но, конечно, не так, как наверху. И владыка туда не спускается никогда.

Нижние были пугалом, ночным кошмаром, но им было далеко, ой как далеко до анх из казарм. Век тех был коротким и пугающим. Там не было ограничений и запретов, и если уж кродахам разрешалось взять себе анху, они использовали разрешение по полной, столько, сколько хотели и так, как хотели. Оказаться в казармах значило подписать себе смертный приговор. Надеяться можно было только на удачу — что сжалится или заинтересуется кто-то из рядовых, возьмет себе, поставит метку или хотя бы придержит остальных, оставив анху в личное пользование. Если очень-очень повезет.

Неудивительно, что Нарима так перепугалась.

Да что там, Лин и сама готова была упасть на колени и умолять, стоило представить, что отправят в казармы. Что угодно, любое другое наказание, лишь бы не к кродахам, которым плевать, кто она и чего боится. Хотя она ведь и не знает, какие здесь еще бывают наказания. Есть ли вообще уголовный, гражданский и семейный кодекс. Но для анх сераля, похоже, единственный закон — воля владыки, и к Лин владыка был сегодня добр.

Лин обошла камеру, ведя рукой по стене: гладкий, хорошо обработанный камень, никакой влаги, мокриц и плесени, ну да, здесь же не Утес, откуда взяться незапланированной сырости? В одну из стен вделаны металлические кольца — для цепей? Если и так, цепи, видимо, приносили для каждого требующего того случая.

Ни лежанки, ни хотя бы соломы или дерюги на полу. Лин представила Нариму в такой же камере где-то по соседству и впервые почувствовала жалость. Сама она была почти довольна: тишина и запертая дверь искупали все неудобства, а взятого с собой одеяла хватит для комфортной ночевки.

Она накинула одеяло на плечи и села, прислонившись к стене. До ночи еще долго. Даже до ужина, а обед, кажется, пропустила за дракой. Лин поморщилась: вспоминать собственный срыв было стыдно и неприятно. Особенно после рассказа владыки. Вот что бывает, когда даешь своему внутреннему зверю слишком много власти. Но соблюдать равновесие пока получалось плохо. Контролировать, держать на жестком поводке и в наморднике — легко, но так никогда не получится договориться, а договориться Лин хотела. Правда — хотела.

Владыка был мудр, хоть и умел хлестнуть словом наотмашь. Адамас тоже был по-своему мудр, а Исхири помогал уже тем, что был рядом. Так что… Если не душой и сердцем, то хотя бы разумом Лин уже приняла своего зверя, и теперь пыталась его понять. Понять — это было сложнее, чем просто смириться с его существованием. Лин думала, у нее есть еще время для этого, как минимум до первой течки. Оказалось — нет. Зверь поднимал голову и заявлял права на собственное мнение. Он не умел и не считал нужным сдерживаться. В ответ на агрессию или нарушение личных границ рвался вцепиться в глотку. Сам определял равных, сильных и слабейших, опасных и жалких. Лин не всегда была с ним согласна, но повлиять на его оценку никак не могла, только принять к сведению.

А сегодня?! Лин ясно, очень ясно ощутила, как ее зверь всей своею сутью потянулся к владыке. А тот — почувствовал. Стыдно. И как раз после его рассказа…

«Приручи его, — вспомнила Лин. — Он ждет этого всю жизнь, он скучает. Он не умеет жить вообще, а ты не умеешь жить с ним».

— Да, вы правы, владыка, не умею, и это делает мне больно, — прошептала она. Здесь, в абсолютной тишине, можно было позволить себе роскошь ответить, раскрыться, пожаловаться. Возможно, то есть даже почти наверняка, она могла бы сказать это прямо, в лицо. Но так стыдно было показаться слабой! Стыдно и страшно, потому что до сих пор помнились слова про трусливое ничтожество.

Но он ведь сказал и другое. «Тебе хватит сил. Это будет непросто, но ты справишься. Разве тебе не нравятся сложные задачи?»

Отлично, как раз сейчас есть время и подходящие условия, чтобы этим заняться. Темно, тихо, спокойно, и никакая идиотка не ворвется с воплем. В том трактате советовали погрузиться в себя, чтобы лучше понять своего анкара, но Лин казалось, что с внутренним зверем тем более может сработать. Правда, медитации, методики самопознания и самокопания она тихо ненавидела еще со времен учебы, когда этой лабудой парили мозги штатные психологи. Ну так что ж, нужно, значит, нужно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глаза можно было и не закрывать, но так казалось привычней. Поместить перед внутренним взором то, что имеет отношение к проблеме, но не думать, не вспоминать неприятные моменты, не прокручивать в голове. Просто представить и… разглядеть, что ли? Смотреть, отмечать детали и пытаться их понять.

Нет, ну что за чушь?!

В конце концов Лин выкинула из головы дурацкие объяснения дурацких методик и начала вспоминать сегодняшнее утро. Исхири сцепился с братом — не играя, как обычно, а всерьез, с рычанием и клочьями шерсти на траве, и Лин инстинктивно рванулась помочь, но ее остановили с двух сторон — Триан и Адамас. Мягкая лапа зверя тяжело опустилась на спину, опрокинула и прижала к земле, а Триан пояснил:

— Не унижайте его непрошеной помощью. Это должна быть его победа или поражение.

— Я поняла, — выдохнула тогда Лин, — не буду, — но зверь внутри не слушал, рвался на помощь, и Адамас чуял, так и не отпустил, пока не подбежал довольный и гордый Исхири. Лин было стыдно, что ее порыв едва не лишил маленького анкара честной победы и заслуженной гордости, а зверь внутри просто радовался, что «младший» в порядке.

Зверь внутри не был анкаром, в этом все дело. Анкары — одиночки, у них есть семья, но нет стаи. Все просто: есть Адамас, его самки, детеныши. Ни Исхири, ни его белый брат, ни их сестры не выбирали себе отца, он просто был, он — данность. А зверь внутри хотел выбирать. Сам. И чтобы его — тоже выбирали. Сами, а не потому что так дано от рождения. Зверь внутри готов был драться рядом с Исхири и отдать за него жизнь, если придется, потому что Исхири выбрал его, и он ответил на выбор. А еще…

От внезапного осознания жар залил не только лицо. Сейчас Лин удивлялась, как не поняла этого раньше. Когда, измучившись намертво засевшим в голове вопросом, записала его на пустой страничке рядом с очередным портретом владыки — «пошла бы я через пустыню за надеждой?» Уже тогда она знала ответ. Надежда — глупое чувство, слишком часто обманывает. Но есть человек, за которым она пошла бы через пустыню даже без всякой надежды. Просто потому что выбрала.

Хоть в чем-то они с внутренним зверем совпали без споров. Выбрать одного вожака — хороший шаг к пониманию, правда?

Лязгнул засов. В тусклом свете лампы охранник-клиба казался безликим, серой призрачной тенью. Он молча шлепнул в миску черпак такой же серой массы и закрыл дверь. Темнота, к которой Лин успела, оказывается, привыкнуть, вновь стала непроглядной. Лин дошла до ужина на ощупь, касаясь рукой стены. Чуть не споткнулась о табурет. Отпила воды из кувшина, нащупала миску. Серая масса оказалась пресной, безвкусной кашей. Но горячая, и на том спасибо. От желудка по телу растеклось приятное тепло, и Лин, завернувшись в одеяло, улеглась спать.

Разбудил ее все тот же клиба — загремел дверью. Сказал, что госпожа Линтариена может позавтракать у себя. Лин даже не сразу сообразила, что уже утро. В камере не изменилось ничего, но из коридора лился внутрь свет, и клиба тоже светил ей, пока Лин поднималась. Путь наверх показался длинным, намного длиннее, чем вчера, когда спускалась вниз рядом с владыкой, малодушно прячась от страха, стыда и вины в коконе его запаха.

Возвращаться в сераль не то чтобы не хотелось, скорее — не хотелось никого там видеть, а главное — слышать. Вряд ли вчера обсосали полностью такую пикантную новость, как драка и карцер для обеих участниц. «Трусишь?» — поднял голову внутренний зверь. Лин хмыкнула: похоже, этой ночью они сильно продвинулись в понимании друг друга.

— Доброе утро, — поздоровалась она с охраной. Кивнула вышедшему на голоса Ладушу: — Доброе утро, господин Ладуш. Простите за вчерашнее. Я погорячилась.

Тот печально вздохнул, но в его взгляде Лин не видела осуждения, только ставшую обычной в последние дни усталость и непонятную насмешку.

— Выспалась? — Ладуш указал на одеяло, которое Лин забрала с собой. — Оставь его здесь, — он потянул носом и едва заметно поморщился: — Пахнет тюрьмой, тебе уже принесли новое. И я очень, очень надеюсь, что в ближайшие дни ты не решишь еще кого-нибудь задушить. Это, конечно, вносит приятное разнообразие в нашу скучную жизнь. Каждый день какое-нибудь приятное разнообразие, — пожаловался он то ли стражнику, стоявшему за плечом Лин, то ли пространству. — Но лучше во всем знать меру.

— Я постараюсь, — Лин хотела бы добавить, что у нее тоже период «приятного разнообразия», но не при охране же откровенничать. Да и ни к чему это Ладушу, ему и без нее проблем хватает. Что-что, а признаки чуть ли не круглосуточной работы Лин были насквозь знакомы и привычны. «Ярмарка и день основания столицы», — вспомнила она. Гости. Наверняка усиленная охрана. Недовольные капризные шишки, кто бы у них тут ни был этими шишками. Пожалуй, стоило удивиться, что владыка нашел вчера время на двух съехавших с резьбы анх.

В серале было тихо. Судя по брошенной на столе посуде и запаху кофе, компания Сальмы уже гуляла в саду. Лин зашла к себе. Кровать была застелена новым одеялом, а вот подушка, на которой вчера сидел владыка, там же и лежала. Лин села рядом, вдохнула все еще сильный, вкусный запах. Она не совсем понимала собственную реакцию, это смущало, но дышать запахом владыки было приятно. Лин переложила подушку на кровать, взяла чистую одежду и пошла в купальни. Сама она, наверное, тоже пахнет тюрьмой.

— Лин! — из своей комнаты выскочила Хесса — встрепанная, мятая, явно не спавшая этой ночью. — Отпустили? — спросила жадно, разглядывая Лин так, будто уже не думала увидеть живой. А еще она явно искала следы. Чего? Избиений? Насилия? — Совсем, или?..

— «Иди и больше не греши», — вспомнила Лин шуточку из родного мира. — Отпустили, нормально все. Стыдно только. Сорвалась, как…

— Не тебе должно быть стыдно, — прошипела Хесса, быстро оглядываясь. Но общий зал был пуст, если их и слышал кто-то, успевший проснуться, он ничем себя не выдавал. — У меня давно кулаки чешутся разбить ее красивенькую мордашку. Эти, — она презрительно скривилась, — трепались полночи. Все обсудили, от опасных убийц-душительниц до невинных жертв. Пока Лалия не взбесилась. Сказала, сама всех передушит во сне, даже до казарм дело не дойдет, — Хесса ухмыльнулась, но тут же посерьезнела. — Не знаешь, эту когда отпустят? Хоть бы она сгнила там, истеричка.

— Ее до утра, как и меня, — Лин невольно обернулась на закрытую дверь. — Странно, что еще не пришла. Значит, я опасная убийца-душительница? — Снова вспыхнул стыд, но теперь пополам с облегчением: что и в самом деле не стала убийцей. На старшем агенте Линтариене было несколько трупов, но все — по делу и за дело, и владыка полностью прав, не ей поднимать руку на такое безответное ничтожество, как Нарима. — Ладно, может, отучатся в комнату лезть без спроса.

— Не верится, — мрачно бросила Хесса. — Да ну ее в бездну, даже думать воротит. Пойду скажу, чтоб завтрак принесли, под их треп кусок в горло не лез. На тебя просить или ты потом?

— Проси, я быстро. Кофе хочу.

Хесса кивнула, и Лин пошла смывать с себя запах тюрьмы. Хотя сама она, честно говоря, ничего подобного не чуяла, но искупаться и правда хотелось.

ГЛАВА 23

Жизнь в серале была не похожа на жизнь в трущобах. Она вообще ни на что не была похожа, и Хесса никак не могла к ней привыкнуть. От постоянных разговоров о вязках, кродахах, их членах, их метках, о своей неотразимости, мечтах, тряпках, снова членах — мутило до сухих горьких спазмов в желудке. Безмозглые разряженные идиотки, которые ревели от сломанного ногтя, чекрыжили друг другу лохмы по ночам и считали себя венцом природы, поначалу раздражали, потом бесили, потом Хесса попыталась забить на это все, но вышло плохо. В первую очередь, потому что не могла надолго уходить из общего зала и собственной комнаты. Даже в библиотеку пробралась только через неделю, едва рассвело, схватила первую попавшуюся книжку и вернулась к себе. Уверена была, что в такую рань Сардар в сераль не явится, но что-то мерзкое, ненавистное и необъяснимое будто нашептывало на ухо: «А вдруг придет. Именно сегодня, именно сейчас. Придет, а тебя нет».

Хесса не помнила, чтобы хоть когда-нибудь так самозабвенно и так много себе врала. О том, что до Сардара ей, по большому счету, нет дела. Просто она, в конце концов, анха, а не клиба бесчувственная. Анхе дали много роскошной близости с кродахом, анха текла при одном мимолетном воспоминании. Но это тело идет на поводу у желаний, а самой Хессе, настоящей, нормальной Хессе — плевать на всякие слюни с самой высокой скалы Баринтара. Она так искренне пыталась убедить себя в этом, уже почти поверила, а потом как-то среди ночи лежала и стискивала зубами простыню, стараясь не завыть на весь сераль, потому что, толком не проснувшись, нащупала под подушкой браслет. Сняла его еще в комнатах Сардара, убрала с глаз долой, чтобы не напоминал ни о чем. А теперь, разглаживая кожаные складки и сборки, цепляя кончиками пальцев металлические бляхи и острые углы, с пугающей ясностью осознавала — влипла, как курица в деготь, намертво.

Старик Барна, из клиб, который прошел пешком пол-Ишвасы и осел в трущобах Им-Рока, когда понял, что никуда уже больше не дойдет на одной ноге, наполовину ослепший, с тремя зубами и лишаем во всю лысину, рассказывал, что на севере Харитии есть непроходимые ядовитые болота. Туда не суются даже звероловы и следопыты, топь пожирает землю, расползается с каждым годом все дальше, и если какой-то идиот забредет туда, уже никогда не выберется. Так и всосет по самую макушку, разъест до костей мясо, а потом переварит и кости. Хесса никогда не видела ни Харитии, ни болот, но сейчас точно знала, как это бывает. Тебя засасывает все глубже, и ори не ори, трепыхайся не трепыхайся — никто не спасет. И врать себе нет никакого смысла, потому что не поможет. Проклятый Сардар уже внутри. Нахлебалась его запаха, как зловонной, едкой болотной жижи, по самое горло, и теперь вся, какая есть, со всеми потрохами — его, никуда не деться.

Браслет она с тех пор не снимала. Прятала под широкими манжетами невесомых рубашек, чтобы не попадался никому на глаза. При одной мысли, что будут пялиться, спрашивать, а то еще и лапы свои потянут — потрогать, накатывала ярость. В отличие от самого Сардара, который так и не появился в серале ни разу, браслет принадлежал только ей. Весь, до последней складки. И Хесса точно знала, что вцепится в горло любой твари, которая попробует это изменить. Не просто придушит, как пыталась придушить пакостную Нариму Лин, а разорвет к бестиям в клочья. И никакие уговоры ее не остановят.

Иногда Хесса удивлялась сама себе: она не помнила, чтобы когда-нибудь раньше бывала такой покладистой, так тщательно избегала скандалов, осознанно обходила стороной любые неприятности. Молчала, когда хотелось орать, просто сжимала кулаки, когда все внутри требовало дать кому-то в морду или вцепиться в патлы. Она не хотела неприятностей, изо всех сил старалась быть разумной, сдержанной, не Дикой, которую по широкой дуге обходит мелкая шушера, а Хессой — трущобной анхой в серале владыки. Она неосознанно тянулась пальцами к шее, вжимала их туда, где давно рассосался синяк от засоса. Становилось легче. И жить. И ждать.

Хесса наконец смогла выходить из общего зала. Гуляла в саду в самое пекло, когда остальные анхи туда и носа не совали, брала книжки из библиотеки и устраивалась или у фонтана рядом с зарослями жасмина, или под высокой шпалерой с розами. В трущобах пахло помойкой, течкой, кродахами, и впервые в жизни учуянный запах цветов завораживал и опьянял.

Читать Хесса училась урывками, по клочкам пергаментов, подобранным в мусоре, по каракулям иногда забредавших в трущобы торговцев всякой рухлядью, даже по острым, летящим строчкам Сального. Тот постоянно что-то писал: рецепты, записки, в которых Хесса разбирала от силы пару слов, остальные были незнакомыми — названия препаратов, ингредиентов, чьи-то непроизносимые фамилии. В библиотеке сераля были настоящие книги. Хесса осторожно, едва касаясь, боясь порвать или еще как испортить, перелистывала толстые страницы, жадно таращилась на картинки, цветные и черно-белые, читала все подряд, от сборников математических формул до глупых любовных романов. И чем больше читала, тем больше хотелось.

В голове оседало разное, раньше неизвестное. А по ночам, кроме проклятого Сардара, начало сниться и другое: величественные корабли из золотистого дерева под белоснежными парусами, снежные вершины гор, грозовое небо Нилата и бесконечные, выжженные солнцем степи Сафрахина, с запахом пыли из-под конских копыт. Она искала подземные сокровища, была лучшей лучницей в отряде вольных стрелков Азрая и почему-то придворным толмачом владыки Асира. В Ишвасе все говорили на всеобщем, только у кочевых племен изгоев и снежных полувеликанов, которые редко попадались на глаза людям, были какие-то свои, толком не изученные наречия.

Хесса впервые разрешила себе мечтать. Не о собственном будущем — о нем думать по-прежнему не хотелось, а вообще. Не нужно было просыпаться каждое утро под болезненное урчание пустого желудка и прикидывать, где раздобыть жратву и как не загнуться через пару дней от голода. Поэтому получалось думать о другом — разном, небывалом, интересном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Только вот поделиться этим интересным Хесса не могла ни с кем. Даже с Лин. Может, та бы и поняла, но признаваться в собственной дурости было стыдно. Да и не умела Хесса делиться. Зато с Лин, единственной в серале, можно было просто поговорить. Ни о чем и о всяком. Кроме совсем уж личного, конечно. И знать, что любое дурацкое слово не обернется против тебя самой. А еще Лин можно было кое о чем попросить и спросить. Наверное, можно. Хесса наткнулась на нее как-то утром случайно — несла в библиотеку прочитанное и собиралась нагрузиться новым. Наткнулась, да так и простояла чуть не полчаса с открытым ртом у приоткрытой двери.

Вряд ли она когда-нибудь смогла бы забыть тот день, когда по приказу владыки зачистили трущобы и ее, вместе с остальными, приволокли в пыточную. И тем более не забыла бы странную анху, которая резво скакала по крышам и карабкалась на стены. То, что вытворяла в зале Лин, было не просто похоже — слишком, чересчур похоже.

Хесса смотрела — и как будто прозревала. Где, бездна забери, все это время были ее мозги и глаза? Лин появилась в серале в один день с ней. Вроде как ей отшибло память, но сама она об этом говорить не любила, да Хесса и не настаивала: какая разница, кто как сюда попал, главное, что они обе здесь и Лин не хочется сходу зарядить по морде, как почти всем остальным. Но теперь… Хесса облизала пересохшие губы и тихо, стараясь ничем себя не выдать, попятилась. Лин могла забыть все, но не собственный забег по трущобам до дворца владыки. Да и необычные для анхи навыки тоже явно не забыла. Откуда? Кто ее учил? И может ли она… Хесса не дала себе додумать тогда. Просто ушла. Но навязчивая мысль никуда не делась, не давала покоя ни днем, ни ночью. Хесса даже читать не могла и решила, что лучше пусть уж Лин откажет, хуже все равно не будет.

Завтракать вместе у них вошло в привычку. Это был самый удобный момент, потому что после завтрака Лин куда-то исчезала. Хесса ни о чем не спрашивала — сама не любила, когда лезли не в свое дело.

— Пойдем куда-нибудь, где тихо, поговорим, — она вцепилась в кружку с кофе — пристрастилась уже к этой гадости. Первый раз чуть не вывернуло от горечи, но пахло так, что можно было и стерпеть. К тому же здесь не было табака, Ладуш сразу заявил, что не позволит ей травить себя и других, а кофе почти так же хорошо прочищал мозги. Сейчас смотреть в черную жижу было проще, чем на Лин, и Хесса смотрела, пока не услышала:

— В сад? Там сейчас никого не будет.

И точно, Сальма с Тасфией уже вернулись и теперь сидели наверху со своими художествами. Остальные выходили в сад ближе к вечеру — тряслись, что голову напечет или нос обгорит. Хесса кивнула.

Долго вилять, ходить вокруг да около она не умела, поэтому спросила в лоб, едва убедилась, что их никто не услышит.

— Это ведь ты залезла во дворец через стену? В тот день, когда… — она сбилась, не было смысла озвучивать очевидное. Лин и так поймет, если и правда она, а в этом Хесса уже не сомневалась. — Я тебя видела, как раз сидела на старой голубятне. Сразу поняла, что надо валить из трущоб, но не успела: зачистка началась слишком быстро.

Лин прикрыла глаза, медленно выдохнула, будто принимала решение. От нее потянуло опасностью. Хесса чуяла, но не боялась — пусть боятся те, кто шепчет по углам про убийцу-душительницу. Она не удивилась бы, даже узнав, что Лин и правда убивала когда-то. Не зря же ее так готовили и явно не для того, чтоб ловчее кувыркалась под кродахом.

— Ты этого не спрашивала, я не отвечала, — быстро сказала Лин. — Ради твоей же головы. Да, я.

Хесса не стала спрашивать, при чем тут ее голова — понятно, что навыки Лин владыка вряд ли хотел выставлять напоказ. Слишком многие стали бы задавать вопросы, ответы на которые, скорее всего, должны оставаться тайной. Спросила о другом:

— Значит, про потерю памяти — вранье?

— Да. Прости. Правду сказать не могу.

— Запретили, — кивнула Хесса. — Понимаю.

Она понимала, но это никак не сказывалось на желании узнать все. Любопытно было до ужаса. Но этот разговор она затеяла совсем по другой причине.

— Ты можешь… — начала она и откашлялась — слишком уж сильно волновалась, аж голос сел. — Можешь показать мне? Научить… хоть чему-нибудь. Или тоже запрещено? Я видела, что ты творила с кродахами Рыжего. Это было… здорово. Погано постоянно чувствовать себя тряпкой.

— Ты же понимаешь, что я не всему могу учить? А чему могу, придется учиться долго и нудно? А то растянешь себе что-нибудь или вывихнешь. Но если хочешь и не ждешь всего и сразу — не вопрос, — Лин широко, радостно улыбнулась: — Вдвоем тренироваться лучше.

— Серьезно? — Хесса даже не поверила сначала. Мечты не сбываются так просто. Не у нее. Она резко зажмурилась, потому что сразу вспомнила Сардара. Тогда тоже не верила. Ни во что. А потом влипла. Но сейчас речь шла совсем о другом. И Лин вовсе незачем было ей врать. — Да мне плевать, сколько учиться. Здесь, кроме книг, все равно нечем заняться, и даже если б было… Я хочу. Даже не представляешь, как хочу. Спасибо.

— Утром в зале для упражнений, знаешь, где это? — Лин все еще улыбалась. — А если хочешь, можем и вечера прихватить, тебе все равно со стандартного комплекса начинать, ни мышц нормальных, ни растяжки. Если кто и спалит, ничего особенного, наклоны-приседания.

Тем же вечером и начали, и если это было «ничего особенного», то страшно даже представить, как и чему учили Лин. Болело все. Простые вроде бы движения открывали в теле неведомые доселе мышцы, и эти проклятые мышцы совсем не радовались тому, что о них вспомнили. После каждого занятия Лин таскала ее в купальню и заставляла отмокать в горячей воде, рассуждая про какую-то молочную кислоту, которая должна разложиться. Хессе было плевать, что это за пакость, главное, что и правда становилось легче. Постоянная усталость казалась скорее приятной, чем муторной. Хесса теперь засыпала мгновенно, едва упав на кровать. Бубнящие до полуночи голоса не мешали и даже не бесили. Не бесило вообще ничего, кроме собственной убогости. Лин говорила, что она неплоха, что у нее отличные данные, великолепная реакция и вообще «будет толк». Но стоило посмотреть, как сама она чуть ли не по стенам бегает с кувырками и переподвывертами, пока Хесса нарезает скучные круги, и накрывало завистью пополам с азартом. И только сильнее разбирало любопытство: что Лин умеет еще, такого, что нельзя показывать? И кто она все-таки, бездна забери, такая?

ГЛАВА 24

Лин тосковала. Уже не получалось врать себе, что всему виной — скучная, бездельная жизнь и воспоминания о родном управлении. Работы не хватало, но тренировки с Хессой странным образом заполнили именно эту пустоту, а набор дротиков в «тайной комнате» Лалии — под Лалии же едкие комментарии — помогал держаться в форме. Но засыпала Лин, обнимая подушку, все еще хранившую запах владыки, и снилась ей совсем не работа.

Низкий, спокойный и успокаивающий голос. Темный взгляд, нечитаемый, но видящий насквозь. Широкая ладонь на шее и в волосах, на плече и снова на макушке. Прикосновения, слишком похожие на ласку, и собственный ответ на них — уже не шарахнуться в сторону, привычно и почти бессознательно оберегая личное пространство, а замереть и дышать, понимая, что хочешь непозволительно многого, но можешь разрешить себе только эту малость.

Владыка больше не приходил в сераль и Лин к себе не вызывал. За стенами сераля, в закрытой от анх части дворца, было шумно и людно — отголоски доносились и сюда, анхи с завистью прислушивались к отзвукам круглосуточного праздника, а Лин жалела тех, кто не имел права скрыться от этого веселья. Жалеть владыку — не смешно ли? Но, судя по тому, что тот не приходил даже к Адамасу, для владыки праздник был работой. А Ладуш, кажется, вовсе прекратил спать и держался на одних бодрящих отварах. Каждый вечер он приводил в сераль двух-трех, а иногда и больше, благородных кродахов из числа гостей — те, с разрешения владыки, могли выбрать себе анху на ночь. И ладно бы только вечером! Жаждущий любовных утех кродах мог заявиться в любое время суток, так что Лин теперь проскальзывала через общий зал с такими предосторожностями, будто выслеживала опасного преступника.

— Господин Ладуш, — поймала его Лин в первый же вечер. — А как же «до анхи повелителя никто не имеет права дотрагиваться»?

— Обычно — никто. Но сейчас, или когда приедут остальные владыки, — другой разговор. Древний закон гостеприимства, который нельзя нарушать. Если тебя захотят, можешь отказаться, но это дурной тон: на тебе нет метки, значит, нет и обязательств. Это бросит тень и на владыку, и на его гостеприимство. Поэтому будет лучше, чтобы тебя не захотели.

— А в идеале даже не увидели, — кивнула Лин. — Может, мне переселиться куда-нибудь?

— Поверь, Линтариена, здесь — безопасней всего. У личных анх владыки есть привилегии, другие лишены и этой защиты. К тому же сюда допущены лишь единицы, избранные. Знала бы ты, что творится внизу. На каждую анху по двое-трое кродахов за день. — Лин содрогнулась, а Ладуш добавил: — Да, кстати! Пока гости не разъедутся, не ходи в зверинец без охраны.

— А я хотела спросить, можно ли взять с собой Хессу.

— Не сейчас. После. О, великие предки, спасибо Дару, хотя бы Хесса с меткой. Страшно подумать, если бы… — и умчался, не договорив, только рукой махнул.

Хесса, к слову сказать, торчала в общем зале куда больше обычного, даже ужинать стала здесь. Вскидывалась на каждого входящего, напрягалась на шаги за дверью. Старалась не показывать вида, но Лин замечала. И скоро не выдержала. Сказала, когда они закончили вечернюю разминку:

— Ты же понимаешь, что он не придет, пока праздник? А если придет, то только по делу, не за тобой?

Хесса закрылась мгновенно. Сжались челюсти, сошел с разгоряченного лица румянец, возвращая обычную бледность.

«Пошлет, — подумала Лин. — Пошлет, скажет, что лезу не в свое дело, и будет права».

— Всем заметно, или только ты такая внимательная? — вместо этого спросила Хесса. Голос звучал холодно и отстраненно, зато пальцы будто жили отдельной жизнью — комкали расшитый жилет, Лин даже посочувствовала несчастной тряпке.

— Я приучена смотреть и видеть, — честно ответила она. — Остальные… не знаю. Думаю, еще нет. Сплетницы часто замечают лишнее, но сейчас все смотрят только на кродахов. А из анх — на тех, кто без метки. Оценивают конкуренток. Но я потому и сказала — никогда не знаешь, кто посмотрит не туда не в тот момент.

— Это надо прекратить, — все так же бесцветно отозвалась Хесса. Ничего больше не добавила, но Лин будто отчетливо услышала продолжение: «Но я не знаю, как».

— Легко, — Лин вытащила тростниковую циновку из свернутых и сваленных кучей в углу, расстелила на середине зала. — Иди сюда. Двигаешься ты хорошо, пора учить тебя падать. Наставишь синяков на первый раз, потом пойдем в купальню, ужин попросим туда, а потом спать. И так каждый вечер.

— А вдруг… — Хесса не договорила, помотала головой, с нарочитой аккуратностью отложила в сторону измятый жилет. Пробормотала, не глядя на Лин: — Бесит, как же бесит, бездна все забери! — и решительно шагнула к циновке. — Давай, показывай.

Больше они к этой теме не возвращались — ни в тот раз, ни в другие дни и вечера. Но Лин было неловко — она ведь тоже… ждала. Понимала, что глупо, но не могла отделаться от собственного «а вдруг». Особенно накатывало в зверинце: знала, владыка Асир прежде всего придет к Адамасу, а не в сераль к анхам. Пока возилась с Исхири, оборачивалась на каждый звук. Анкары — все — чуяли ее нервозность и тоже волновались. Лин старалась отбросить лишние мысли, сосредоточиться на внутреннем звере и «младшем брате»-анкаре. Вот только внутренний зверь тосковал не меньше, и успокоить его оказалось гораздо сложней, чем самой принять безмятежный вид.

Напряжение накапливалось, и на седьмой, кажется, день праздника — Лин уже так устала от всего этого, что сбилась со счета — она решила: все. Хватит. Или назавтра придет сюда в полном порядке, даже если придется позориться перед Ладушем и просить успокоительное. Или не придет вообще, пока не закончится вся эта праздничная вакханалия. Потому что в таком расположении духа — нельзя к анкарам, она только испортит все.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Решение было, наверное, правильным, но опоздало ровно на день. Анкары отлично чувствуют, когда человек силен, а когда слаб, когда хладнокровен, а когда на взводе. Исхири тревожился, а его белый братец решил в очередной раз побороться за главенство, но напал почему-то на Лин.

Удар лапой в плечо опрокинул на землю, Лин сгруппировалась, на рефлексе выставила блок — и на предплечье сомкнулись челюсти молодого анкара. Плотная кожа рукава и перчатки смягчила урон от зубов, а боль и выброс адреналина мгновенно вымели из мозгов лишнее, оставив одно: защититься. Защититься самой, потому что так правильно. Действовать придется жестко: она слабее. Удар кулаком в нос, захват шеи ногами — не вышло, извернулся, скотина белая, перекатиться — жаль, придавить весом не получится, у владыки получилось бы, он тот еще шкаф, а Лин даже для анхи мелковата. Вывернуть ухо? Белый заскулил и разжал челюсти, а Лин вспомнила — уши у анкаров чувствительны к боли, она читала в том трактате в библиотеке, даже в блокнот выписывала. Вот и пригодилось.

Рядом рычал Исхири. Лин опрокинула белого на спину и посмотрела в глаза — в упор. Тот отвел взгляд первым. Признал поражение.

Теперь можно было заняться рукой. Хотя нет, сначала Исхири.

— Все хорошо, — Лин положила ладонь анкару на голову, потрепала и подумала вдруг — а ведь этот жест она переняла у владыки. И тот совсем не Адамаса так треплет, а саму Лин. Повторила: — Все хорошо. Ты не волнуйся, если я завтра не приду. Вон, владыка сколько уже не приходит? Праздник у них.

Исхири лизнул в щеку, ткнул носом в грудь и на прямых ногах, боком, пошел к брату — кажется, собрался добавить. А Лин встала и побрела переодеваться. Рука слушалась плохо, и дело, кажется, было не только в пережавших ее до кости зубах. То ли вывихнула, пока каталась там по земле, то ли локоть выбила? Лин шипела от боли, снимая костюм. Мыться не стала — натянула шаровары и лиф и уже потом нормально осмотрела руку, прощупала, выдохнула с облегчением: хотя бы перелома нет. Пожевана, конечно, знатно — гематомы, кое-где кожа ссажена, будь она в обычной тонкой рубашке, без хирургии родного мира можно было бы сказать руке «прощай».

Она знала, где у Триана аптечка и где в ней мазь от ушибов, и звать занятого Адамасом клибу не стала — еще и потому, что помнила предостережение владыки. Лучше к Ладушу подойти.

Но того на месте не оказалось — неудивительно, стоило бы удивиться, если б был, в такое-то время. В общем зале тоже, по счастью, никто не сидел. Лин сунулась к слугам, попросила принести в купальню обед и халат и, поколебавшись, добавила:

— Если господин Ладуш появится, передайте, что я его искала.

Горячая вода ощущалась странно: тело от нее привычно расслабилось, а вот рука заныла и задергала. Лин поморщилась и села повыше, прислонившись спиной к бортику и пристроив потемневшую и опухшую руку на колени. Сейчас, остыв, осознала, насколько ей повезло. Ерундой отделалась, а если бы в горло? Белый, похоже, все-таки хотел играть, а не драться всерьез.

Вошел клиба, с поклоном поставил рядом поднос. За ним следом проскользнула Хесса.

— Ты сегодня рано. — Она никогда не спрашивала, куда Лин уходит после каждого завтрака, а Лин не говорила — хотела просто отвести ее однажды в зверинец, показать Исхири. Не успела.

Хесса подобралась ближе, присела на корточки, подозрительно щурясь — то ли заметила что-то по лицу, то ли почуяла в запахе.

— Эй, все нормально?

— Прекрасно. Не считая того, что я идиотка. — Лин приподняла руку из-под воды, и Хесса тихо выругалась.

— Отвратно выглядит. Думаешь, в горячем полегчает? Лучше бы в холодную сунула. Раз можешь шевелить, значит, не вывихнула. Растянула?

— Наверное. Сейчас легче стало, вначале думала, то ли вывих, то ли перелом. И Ладуша нет. А в горячую, потому что все болит, не помню, как дошла. Трясло.

— Под холодную суй, быстро, — скомандовала Хесса и, прямо в шароварах и рубашке спрыгнув в бассейн, вывернула кран с холодной водой. — Тепло потом. И где угораздило только, выглядит так, будто тебя жевали.

От холодной воды снова затрясло и вспыхнула едва утихшая боль. Лин зашипела, навалилась на бортик.

— Жевали, — почему-то прошибло на смех. — Я уже говорила, что идиотка? Но везучая, рука — не горло.

— Кто жевал? — спросила Хесса и скривилась. — Бездна, как же тупо звучит! Надо вынуть тебя отсюда и просто обмотать холодной тряпкой. И Ладуша позвать. Или еще кого из лекарей. Они точно есть: осматривали меня, когда первый раз сюда приволокли. Давай, опирайся и пошли.

— Тупо, — согласилась Лин.

Из бассейна она вылезла сама — ну ладно, почти сама. Споткнулась о поднос с обедом, едва не упала. Есть уже не хотелось, только пить, и трясло безостановочно.

Не в первый раз Лин доставалось, бывали случаи и похуже, но такой реакции на ерундовые, в общем, повреждения, не было никогда.

— Со мной что-то не то. Не должно быть так плохо. Хесса, послушай. Никаких дворцовых лекарей, только Ладуш. Это важно. Они не знают и не должны.

— Чего не знают? — растерялась Хесса. — Что тебя покусали? Какая, к бестиям, разница?.. — она прижала ладонь ко лбу Лин. — Жар. Ты же не бредишь, да? Я поняла, Ладуш и только. Пошли.

Завернула Лин в халат, не продевая поврежденную руку в рукав, затянула сверху поясом и поволокла к выходу. С нее самой ручьями стекала вода, и Лин понадеялась, что в зале до сих пор никого нет. Иначе только ленивая не прибежит попялиться.

Но зал был заполнен, а прямо за порогом купальни обнаружилась Лалия — стояла к ним вполоборота, скрестив руки на груди, и не сводила глаз с какого-то незнакомого кродаха. Запах, яркий и слишком сильный, хлынул в ноздри, Лин чуть не закашлялась.

Вожделение, презрение, злость.

— Ну что же вы такой нерешительный, тайный советник, — протянула Лалия. Ее голос был привычно мягким, но с необычными, явно провоцирующими нотками. То ли она издевалась, то ли соблазняла. — Выбирайте скорее, смотрите, какая клумба. Рвите любой цветок. Промедлите еще немного — и камня на камне не останется от вашей разрушительной страсти. А мне здесь еще жить, между прочим. Видите, все давно готовы раздвинуть перед вами ноги.

Кродах резко обернулся, и Лин едва не повисла на Хессе. Это была уже не злость — ярость. Запахом обдало с ног до головы, к горлу подкатила тошнота. Лин даже лица его не рассмотрела — в глазах плыло.

— Если ты сейчас же не заткнешься… — медленно сказал он. Говорил негромко, но даже через усиливающийся шум в ушах Лин отчетливо слышала каждое слово, будто его вбивали в голову.

— То что? — с непонятной жадностью спросила Лалия. Точно провоцировала, только вопрос — зачем. Кродах сдерживался, но Лин могла поклясться, что от убийства Лалии его отделяют считанные секунды.

— Эй! — вдруг заорала Хесса. — Мне нужен Ладуш, быстро!

«Еще одна самоубийца», — вяло подумала Лин. В глазах потемнело. Она крепче вцепилась в Хессу здоровой рукой и отключилась.

ГЛАВА 25

Над головой спорили. Что-то о сбившемся гормональном балансе, постоянном стрессе и безмозглых кродахах, причем «безмозглые» произносилось с той же академической интонацией, что и «гормональный». «Профессор, вы откуда здесь взялись?» — хотела спросить Лин, но тут ко рту поднесли питье. Выпила, в голове зашумело, и она отключилась.

В следующий раз пришла в себя от запаха кофе. Открыла глаза: рядом, забравшись с ногами в кресло по своему обыкновению, сидела Хесса и завтракала. Кровать была чужая, слишком мягкая; оглянувшись, Лин опознала комнату Ладуша. Не трясло, в голове не мутилось, рука болела вполне терпимо, и даже есть хотелось как здоровой. Лин села — хуже не стало.

— Оклемалась? — вскинулась Хесса. — Подожди, Ладуша позову.

— Давай я подожду у себя, а не в этой шкатулке с порнографией?

— Ешь пока, — Хесса поставила ей на колени поднос и умчалась.

Держать Лин в постели Ладуш, как выяснилось, не собирался. Выложил на кровать одежду, баночку с мазью и сверток бинтов, поставил на стол бутылку.

— Это за сегодня выпить. Руку мазать и перевязывать туго, — ткнул пальцем в Хессу: — Ты делай, на нее надежды нет. Додумалась же, после травмы лезть в горячий бассейн! Никаких тренировок и прогулок два дня, потом посмотрим.

— Прогулки-то почему? — ошарашенно спросила Хесса. — Мы бы в сад, не со всеми же торчать.

— Она знает. Идите уже, некогда мне. В сад.

Судя по непривычно отрывистым, коротким фразам, «некогда» было слишком мягким определением.

— В сад можно, прогулок нельзя, что за бред еще, — бормотала Хесса, пока они спускались по широким ступеням к зарослям жасмина и шпалерам роз. — Я думала, здесь только те истерички, — мотнула головой в сторону общего зала, — как из психушки, но, кажется, это заразно.

— Праздник, — хмыкнула Лин. — Уработался. А о прогулках я поняла, все правильно. Он о том, чтобы в зверинец не ходить, пока не заживет. Будто я сама бы не додумалась.

— Зверинец? — Хесса остановилась, повернулась к Лин и уставилась в упор с выражением «еще одна психическая нарисовалась». — Тебя погрызли в зверинце?! Что ты там делала, по клеткам с анкарами прыгала? Зала для упражнений мало?

Лин села на землю и расхохоталась.

— Точно, заразно, — Хесса длинно вздохнула и села рядом. — Эй. Переставай ржать. Не смешно!

— Жаль, сюрприза не получится, но все равно. Я тебя с ним познакомлю, — Лин всхлипнула от смеха и замотала головой: что за дурацкая истерика? Выдернула пробку из оставленной Ладушем бутылки, сделала глоток, закашлялась: сладкая тягучая гадость проскользнула в горло, срочно захотелось запить. Но хоть смех прошел. — Давно хотела, на самом деле, но Ладуш сказал, пока праздник, тебя с собой нельзя.

Взгляд остановился на наклеенной на бутыль этикетке. На желтоватой бумаге острым почерком профессора Саада было написано: «По глотку каждый час, полстакана перед сном. Можно больше, от передозировки не умрете. Шило в заднице успокоительными не лечится, госпожа Линтариена».

— Бездна, — смех пробрал снова. — Вот сволочь!

— Кто? — Хесса потянула у нее из рук бутылку. — И с кем познакомишь? Надеюсь, не с той тварью, которая попробовала тебя на зуб?

— Он не тварь, я сама протупила, — почему-то обиделась за белого Лин. — Но вообще нет, не с ним. С его братцем.

— Вот спасибо! Ты меня прямо успокоила! А братец… — Хесса уставилась на этикетку и, кажется, проглотила следующие слова. — Что? Шило в заднице? Знаешь, Сальный сволочь, но он прав.

— Братца зовут Исхири, и он — мой зверь, — тихо сказала Лин. — Понимаешь, что это значит?

— Да уж понимаю, не совсем же бревно. Назову зубастой тварью — оскорбишься и дашь мне в морду. Он кто хоть?

— Ты же сама сказала. Анкар.

Хесса прикрыла глаза рукой и заковыристо выругалась. Лин добавила:

— Он маленький еще. Вырастет.

— Начнет руки не грызть, а целиком откусывать. Все, молчу! Психушка. Как есть психушка. Анха из сераля бегает в зверинец к анкару, аптекарь из трущоб заделывается дворцовым лекарем. Чего-то я в этой жизни не понимаю.

— Скажи лучше, долго я провалялась? Какой день сегодня?

— Завтрашний, — буркнула Хесса. — То есть вся эта гробанина с тобой приключилась вчера.

— Хорошо. А то я уж думала… Выспалась, рука не болит, голодная, как неделю не евши. Давай, кстати, обед закажем, что-то не наелась я.

За обедом стало не до разговоров, откуда-то взялся и впрямь зверский аппетит, а после — разморило вдруг так, будто и не проспала почти сутки. Хесса едва ли не на себе доволокла Лин до комнаты, презрительно отфыркиваясь на попытки извиняться и идти самой. Уложила на кровать:

— Спи, погрызенная.

Лин уже привычно обняла подушку, вдохнула запах владыки Асира, подумала, что Исхири за три дня соскучится, что перед владыкой стыдно будет: так по-глупому подставилась, но это если тот вообще узнает. Ему сейчас не до анх, а ведь ничего страшного не случилось, правда? Вряд ли Ладуш станет занимать его время такой ерундой, да Ладуш и сам не знает ничего, не до расспросов ему было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уже засыпая, вспомнила о снадобье профессора, нашарила бутылку, глотнула — и провалилась в мирную, тихую темноту.

Проснулась утром. Очень ранним утром: за окном едва занимался рассвет, и даже неловко было в такое время просить свой кофе. Впереди маячил длинный и тоскливый день, и Лин, подумав, пошла в библиотеку. Долго выбирала книгу, потом взяла первый попавшийся на глаза приключенческий роман и неожиданно для себя зачиталась. Герой по имени Одерон плавал под парусом по Великому морю, открывал неизвестные острова, искал сокровища и даже учил туземцев всеобщему языку.

— Вот ты где! Я задолбалась тебя искать! — Лин не знала, сколько прошло времени, но солнце за окнами уже светило вовсю, а влетевшая в библиотеку Хесса выглядела встрепанной и раскрасневшейся, как после тренировки. — Все облазила, решила, ты наплевала на запреты и удрала в свой зверинец. Давай вниз быстрей. Там за тобой пришли — к владыке.

— Что? — Лин вскочила, едва не уронив стул. Почему-то похолодело в животе, а в ушах застучала кровь. — Вот тут мне и объяснят доходчиво, что я за дебилка… — Прикрыла глаза, справляясь с непонятным ей самой буйством эмоций. Несмотря на вполне вероятный выговор, все равно радовалась, глупо, по-щенячьи: уже тому, что хоть ненадолго окажется рядом. — Спасибо! — и рванула вниз, прыгая через ступеньки, едва не теряя снова дурацкие тапки, к которым вроде бы уже привыкла.

— Да стой ты, психичка, меня подожди! — заорала Хесса, но остановиться Лин не смогла бы, даже если бы захотела. Хесса нагнала уже в общем зале, сунула в руку длинную, усыпанную жареным кунжутом булку. — Сейчас уже обед, а мне сказали, что ты даже не завтракала.

Обед. Все анхи как раз собрались в зале, но Лин было плевать — пусть смотрят.

Ее и правда ждали у дверей, целый эскорт — два стражника-клибы и двое евнухов. Ладуша не было.

— Скорее, госпожа Линтариена. Владыка не любит ждать.

Лин жевала на ходу — голода она не чувствовала, но булка отвлекала, мешала снова сорваться на бег: клибы торопились, но, по мнению Лин, шли недостаточно быстро.

Стража у покоев владыки молча расступилась, но первым за дверь из драгоценного красного дерева прошел один из евнухов. Сказал негромко, напряженным голосом:

— Госпожа Линтариена, не отставайте. Мы непозволительно опаздываем.

Лин и без его слов не собиралась отставать. Не так уж интересно ей было рассматривать отделку дверей, росписи на стенах, паркетный узор на полу или резьбу и инкрустации на мебели. Эхо торопливых шагов металось по просторным залам, по широким, залитым светом галереям, и с каждым шагом все больше охватывало волнение. Почему владыка позвал именно сегодня? Совпадение? Или из-за случая в зверинце? «Исхири все равно мой, правда? Связь… она уже начала устанавливаться? Мне ведь не запретят?..»

— Я привел госпожу Линтариену, повелитель. Умоляю простить за опоздание. Мы не сразу нашли ее…

— Вон. А ты иди сюда.

Лин посторонилась, пропуская евнуха — на лице у того отразилось столь явное облегчение, что стало не по себе. Шагнула в широкую арку, на мраморную террасу, оплетенную виноградом, повернула на голос. Запнулась на полушаге. Отчаянно захотелось зажмуриться. Асир лежал на кушетке, а сухощавый пожилой клиба разминал ему спину. И все выглядело бы вполне сносно, будь на владыке хоть что-нибудь из одежды. Но Лин отчетливо видела каждую рельефную мышцу, изгиб спины, ягодицы. На белой ткани, которой была застелена кушетка, тело владыки казалось еще смуглее, чем обычно. Золотисто-бронзовое, блестящее от масла, оно не просто притягивало взгляд, оно завораживало и напрочь вырубало мозги.

— Садись. Ты следующая, — сказал Асир, поворачивая голову. — Как рука?

— Терпимо, — ошарашенно отозвалась Лин. Подошла к столику рядом с кушеткой — на нем стояли стеклянные и хрустальные флаконы, лежали жесткие даже на вид губки, какие-то палочки и лопаточки, стопка полотенец или простыней, и одуряюще пахло апельсиновым маслом. Так, что закружилась голова и забурчало в животе. Лин попятилась к низкому креслу чуть поодаль, почти упала в него. Все это время ощущала на себе насмешливый взгляд и чувствовала, что постыдно краснеет.

— Рассказывай, — велел Асир. Клиба сместился ниже и теперь разминал ему поясницу. Лин не хотела смотреть, не хотела, но не получалось. Ягодиц и ног сейчас не было видно, зато спина, бугрящиеся мышцами плечи, расслабленно лежащие вдоль тела руки… безумно тянуло подойти и прикоснуться, провести хотя бы самыми кончиками пальцев, и Лин незаметно сжала кулаки, пытаясь справиться с неподобающими мыслями. Получалось плохо. Очень плохо.

— Исхири заигрался, или произошло что-то серьезнее? — Асир нахмурился, голос стал жестче, и Лин поняла, что молчит слишком долго.

— Это не Исхири, — как ни странно, мгновение паники помогло собраться. — Только я виновата, владыка. Не нужно было идти к анкарам, когда мысли бездна знает где. Я постоянно дергалась, наверное, белого раззадорила моя неуверенность. Я не повторю такой ошибки, обещаю.

Сердце колотилось, почему-то ждала и почти уверена была, что услышит сейчас: «Не повторишь, я об этом позабочусь. Тебе нечего делать у анкаров». Но владыка сказал совсем другое, непонятное, странное:

— Ирлан, скажи, ты чуешь ее?

Клиба поднял голову, посмотрел на Лин ничего не выражающим взглядом.

— Да, владыка. Запах не слишком яркий, но отчетливый.

— Хорошо. Ты закончил? Посмотришь ее руку и то, что сочтешь нужным. Постоянные физические нагрузки, из опасного для жизни — только тесное общение с молодыми анкарами.

Лин тихо выдохнула. Кажется, все нормально. Почти нормально, потому что собственное дурацкое состояние нормой никак не назовешь.

— Я понял, владыка. Судя по тому, что я вижу, госпожа в хорошей форме.

Асир поднялся, оказавшись к Лин вполоборота. Ирлан, вытерев руки, подал ему халат. Лин сглотнула: от вида того, как смуглая кожа укуталась белоснежной мягко струящейся тканью, жар прилил не только к лицу. Сама не знала, чего хочет больше — смотреть или отвести взгляд. Спас клиба:

— Раздевайтесь, госпожа. До пояса.

Или не спас, а только подлил бензина в костер? Конечно, пришлось отвернуться, отвести взгляд от владыки, чтобы заняться собственной одеждой, но от чувства, что ее очень даже пристально рассматривают, пока она снимает и вешает на спинку кресла лиф, точно легче не становилось.

Асир прошел совсем рядом, и никакое масло не могло заглушить его собственный, насыщенный, пряный запах, по которому Лин успела так мучительно соскучиться. Голову предательски повело, и она торопливо оперлась здоровой рукой о кушетку. Села, глядя, как владыка подходит к другому, незамеченному ею столику и наполняет бокал вином из кувшина — оно тоже пахло, кисловато и терпко. Лин облизала губы. Ощущение было, будто сама выпила, и не просто пригубила, а знатно набралась.

Ирлан тронул за плечо, помог забраться на кушетку с ногами и лечь.

— Все пальцы действуют, госпожа? Сожмите кулак.

Лин сжала. Рука уже почти не болела, только зудели заживающие ссадины и неприятно тянуло локоть.

— Хорошо. Очень хорошо, — клиба поколдовал над повязкой, осторожно, мягко прощупал предплечье, заставил согнуть и разогнуть руку. — Господин Ладуш был прав, владыка, ничего серьезного. Но я бы размял плечи и предплечья. Видимо, основная нагрузка приходится на них.

— Она любит бить по мишеням, — усмехнулся Асир. — Делай то, что считаешь нужным, Ирлан.

— По мишеням, — повторил клиба. — Значит, кисти тоже. Хорошо.

Жесткие пальцы прошлись по руке снизу вверх, вернулись к кисти. Ирлан разминал каждый палец, ладонь, тер запястье и вновь возвращался к ладони, под его руками коротко вспыхивала и тут же гасла боль. Было неприятно, приходилось контролировать себя, чтобы не пытаться отдернуться, Лин закрыла глаза, но все равно никак не могла толком расслабиться. Запах масла начал раздражать. Когда от кисти Ирлан перешел к предплечью, пришлось закусить губу — тот был осторожен, но прикосновения все равно отзывались болью.

— Расслабьтесь, госпожа. Это всего лишь массаж, не зажимайтесь так.

— Что такое? — сквозь душный аромат масла пробился другой, пряно-свежий, густой, на макушку легла широкая ладонь, привычно взъерошив волосы. Лин повернула голову, уткнулась лбом и носом в крепкое запястье, вдохнула. — Так лучше?

— Да. Простите. Спасибо.

— Тихо. Расслабься. Продолжай, Ирлан.

ГЛАВА 26

Асир ожидал худшего. Ладуш не был склонен к преуменьшениям, но сейчас ему могло не хватить времени толком разобраться в ситуации. Впрочем, он выяснил главное: опасности для жизни нет, зато есть целый букет неподтвержденных диагнозов от трущобного профессора. Лин не просто по глупости подставилась под зубы и когти — что-то в ней менялось, подстраивалось под ситуацию, а действие отравы, блокирующей суть анхи, подходило к концу. Гормоны, циклы, пониженная сопротивляемость, эмоциональная нестабильность… От терминов, которыми засыпали его явно переобщавшийся с профессором Ладуш и сам профессор, у Асира заболела голова, и он решил, что никакой пользы в них нет. Польза была в другом — положиться на собственное чутье, как и всегда. Обнюхать, осмотреть, убедиться, что оба правы: Лин в порядке, ей не угрожает ничего, кроме течки в недалеком будущем.

Она и правда не выглядела ни больной, ни всерьез травмированной. Только фонило от нее разнообразной смесью слишком ярких эмоций. Ей было и страшно, и немного больно, и стыдно, и тоскливо, и отчего-то радостно. Асир чувствовал на себе жадный изучающий взгляд, чуял жажду прикосновений так отчетливо, будто его и впрямь ощупывали — нерешительно, едва касаясь. Лин берегла поврежденную руку, но не как страдающая от боли, а скорее из разумной предосторожности. А еще она пахла, призывно и ярко. Запах растекался по террасе, просачивался в ноздри, заставляя сглатывать сладковатую слюну. Пахла анхой, которая выбрала своего кродаха. Асир не знал, осознает ли это сама Лин, но все ее существо так искренне и откровенно тянулось навстречу, искало близости — прикосновений, взглядов, внимания, — что невозможно было ошибиться.

Асир пригубил кислого, щедро разбавленного водой вина, оно хорошо утоляло жажду, а в горле было сухо, как в сердце пустыни. Лин укладывалась на кушетку с таким видом, будто ее собирались не массажировать, а пытать, долго и со вкусом. И причину этой зажатости, неприязни к чужим рукам, не понимала сейчас, похоже, только сама Лин. Ирлан поднял голову, Асир перехватил его бесстрастный, но от того не менее выразительный взгляд и встал рядом. Хватило одного почти братского касания. Лин обернулась, уткнувшись носом в запястье, и сразу расслабилась. Истолковать все это можно было только одним способом, но Ирлан хмурился, чуть заметно сдвигая брови, и Асир знал, почему. Все в Лин, начиная с запаха и заканчивая телом, кричало о желании, но она не была возбуждена. Ирлан повидал на своем веку многое, вправлял кости не одному кродаху, снимал напряжение и принимал роды не у одной анхи, он жил во дворце давно и давно ничему не удивлялся, но то, что происходило сейчас, сбивало с толку даже его.

Асир усмехнулся. Пропустил сквозь пальцы мягкие волосы. Лин зажмурилась. Румянец заливал ее щеки, спускался неровными пятнами к шее. Ей было хорошо, слишком хорошо и спокойно, и от этого очень неловко. Возбуждения в ней было хоть отбавляй, просто оно никак не проявлялось физически, но Асир понимал, что это ненадолго. Осталось совсем немного подождать.

— Чего ты так боялась, когда вошла? — Он знал ответ, но Лин надо было отвлечь от вызывающих стыд и беспокойство переживаний.

— Боялась… — Она сглотнула, повернула голову, поймав взгляд. — Вы могли решить, что я не справилась. Запретить ходить к Исхири. Я ведь понимаю, как повезло, что успела руку подставить, а если бы в горло… Знаю, что виновата, что сглупила, но…

— Анкары не безобидные домашние питомцы. А растущие анкары агрессивны, как и любые подростки. Рано или поздно это должно было случиться. Запретить я могу лишь в одном случае: если на тебя нападет Исхири. Не в шутку, не играя, а всерьез. Только это будет означать, что ты не справилась. Что рано или поздно он захочет тебя убить, потому что ты слаба и ваша связь делает слабым его. Пока этого не случилось, я не стану вмешиваться.

Охватившие Лин облегчение и благодарность можно было, кажется, пробовать на вкус.

— Спасибо, — она вновь закрыла глаза и расслабилась. Ирлан закончил с поврежденной рукой, перешел на другую сторону, Асир сместился, давая ему доступ, и Лин потянулась следом.

— Так какие же мысли довели тебя до травмы? — И на этот вопрос Лин тоже могла бы не отвечать. Асир догадывался. Они не виделись… сколько? Неделю? Меньше? Слишком много для анхи, которую тянет к кродаху. Да еще и для анхи, которая ни к чему подобному абсолютно не готова. Наверное, если и стоило спрашивать об этом, то не при Ирлане. Но очень уж хотелось посмотреть на реакцию, услышать то, что сойдет за правду: врать ему Лин скорее всего не станет, а вот умолчать о главном, как уже не раз пыталась, может. И отказывать себе в таком удовольствии Асир не собирался.

Все прежнее смущение было ничтожным рядом с тем, которым полыхнуло от Лин теперь. Кровь прилила к коже — уже не румянец, а настоящий пожар, от лба и ушей к шее, ключицам и даже груди. Она напряглась и прикусила губу, и Ирлан посмотрел укоризненно: эта слишком яркая, резкая реакция мешала массажу.

— Праздник. — Да, так и есть, начала Лин если и с правды, то далеко не с самой главной. — Все как с ума посходили. В общий зал не выйдешь, потому что в любой момент рискуешь наткнуться на озабоченного кродаха, который тебя захочет. Эти все… завидуют друг другу и сидят до полуночи, надеясь, что очередной гость выберет их. Ладуш предупредил без охраны не ходить. В саду шумно, за стеной же гуляют, все слышно. Не знаешь, куда спрятаться.

— И ты решила спрятаться у анкаров, — бесстрастно сказал Асир, надеясь, что лицо у него тоже бесстрастное и серьезное, хотя беспокоиться было не о чем — Лин на него сейчас не смотрела. — Понимаю, но это не конец истории, так?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Совсем нет! — возмутилась Лин. — То есть не «нет, не конец», а «нет, не спрятаться», что я, совсем идиотка! Они же анкары, а не кролики! Если я к ним войду с настроем «я прячусь», это будет все равно что «вот добыча», разве не так?

Она все-таки застонала, попытавшись спрятать лицо, и Асир с трудом сдержал смех: легко запутаться во лжи, но он впервые видел, как можно запутаться в правде. Хотя то, что Лин понимала, с какими мыслями у анкаров делать нечего — было хорошо.

— Ладно, пряталась я в библиотеке, — неохотно продолжила она. — И в зале для упражнений, с Хессой. Но не будешь же сидеть там круглые сутки. А анкары… Я ведь хожу к Исхири каждый день. Он уже, по-моему, тоже привык и ждет. Но тогда… Рядом с выводком молодых анкаров нужно смотреть только на них, а не высматривать, не идете ли вы к Адамасу. — Она прерывисто вздохнула и наконец выдавила главное, единственное по-настоящему важное: — Я скучала.

Асир услышал за этим больше: ждала, что позовете, сбегала подальше не только из-за незнакомых озабоченных кродахов, а потому что не хотела знать, что вы позвали не меня. Думала, что времени осталось совсем немного, и о том, что будет, когда наступит течка. И все это время скучала — по запаху, по голосу, по близости кродаха, по вашей близости.

Что из этого было правдой, а что только предположениями, не смог бы сказать никто, кроме самой Лин. Но Асир с юности был избалован и интересом, и желанием, и любовью анх. Знал, что в серале его всегда ждут с трепетом и благоговением. А среди тех, кто мечтает упрочить свое положение или похвастаться перед остальными, всегда есть и те, кто по-настоящему привязан к нему, и даже те, кто считает его кем-то вроде великого предка или небожителя, который иногда снисходит до них и — о чудо! — даже берет в постель. В том, что творилось с Лин, не было ничего удивительного или необычного, и все же услышать это неловкое искреннее признание от нее оказалось приятно. Наверное, потому что сам Асир с первого дня знакомства выделял Лин среди остальных анх и ожидал такого исхода. Другой его, пожалуй, разочаровал бы.

— Я закончил, владыка, — сказал Ирлан. Он, конечно, понимал, чем должен завершиться такой разговор. Любой на его месте подумал бы о том же. Вот только никакого соития с готовой ко всему, соскучившейся, да еще и травмированной анхой сейчас не предвиделось. Асир усмехнулся, представив, как изумился бы навидавшийся всякого Ирлан, узнай, что после его ухода Лин не ждет ничего интереснее и утешительнее кофе или, может быть, вина, если вдруг захочет запить такие выматывающие эмоции.

— Иди, — он кивнул, опуская ладони Лин на плечи — незачем обманывать чужие ожидания и провоцировать ненужные вопросы, даже если их никогда не зададут.

Покрасневшая, блестящая от масла кожа была горячей, пальцы скользили по ней будто сами собой, и тянуло продолжить начатое Ирланом, зайти дальше, прикоснуться не только к рукам, провести по голой груди, задержаться на сосках, почувствовать, как толкается в ладонь сердце, узнать, как преобразится запах, когда спокойная расслабленность сменится напряженным ожиданием. Как Лин будет реагировать на другие прикосновения, более интимные и бесцеремонные.

За Ирланом бесшумно закрылась дверь, и Асир склонился ниже, вглядываясь Лин в лицо. Понимала ли та, что с ней происходит? Наверняка да, она не была глупым ребенком, только анхой, не пережившей ни одной течки.

— Когда ты начала травить себя этой гадостью? — спросил Асир. — Сколько лет тебе было?

— Четырнадцать, — помедлив, ответила Лин. Она лежала под его прикосновениями расслаблено, совсем не так, как с Ирланом. Дышала глубоко, смотрела в лицо — не отрываясь. — С первой течки. Так нельзя, но… В общем, тогда у меня были причины… личные, — она смущалась и недоговаривала, и вспоминать те давние «причины» ей было больно — до сих пор.

Асир не стал спрашивать, но понадеялся, что когда-нибудь Лин ему расскажет. Доверится полностью. Пока же просто гладил ее по плечам, успокаивая, и молчал. Лин вздохнула и продолжила:

— Таблетки с подростковой дозировкой пришлось доставать нелегально, медицинских показаний не было. С шестнадцати стало проще, годились уколы. Потом… был момент, когда задумалась, стоит ли продолжать. Но… не сложилось, в общем. А потом решила, что так проще. Не заморачиваться всякими глупостями. Не зависеть… Вот и вся история.

— Тебе знакомо чувство физического возбуждения? — Асир присел на край кушетки и все-таки накрыл ладонями ее грудь. Маленькую, почти не развитую. Слегка сжал пальцы. Соски не реагировали, были по-прежнему мягкими, неотзывчивыми, зато реагировала Лин — вздрогнула, вздохнула и приоткрыла рот, словно в изумлении или в ожидании поцелуя. У нее поджимался живот и сильно стучало сердце. А в запахе удивление смешалось с удовольствием.

— Успела ли ты испытать его? — продолжил Асир, обхватывая ее талию, мягко поглаживая гладкую кожу. — Твой профессор говорит, что после стольких лет на вашей отраве резкий отказ от нее вызовет сильную реакцию. Гораздо более сильную, чем у обычной взрослой анхи на кродаха или клибу. Знаешь ли ты, чего ждать и как это может быть?

Она протянула руку, дотронулась, робко, самыми кончиками пальцев, и тут же отдернула, снова залившись жаром.

— Простите, — прикусила губу. — Ладуш спрашивал у меня в первый день. Я рассказала ему… как-то раз мы с другом решили попробовать. Лютый стыд, вот что из этого вышло. Во-первых, мы оба были пьяны. Во-вторых, я все-таки на подавителях, а мой друг, он — клиба, и… ну, есть клибы, которым это интересно, но он настоящий сухарь, из тех, у которых оргазм наступает от новой формулы и никак иначе. И… ну, сначала я пыталась ласкать его ртом, но это так мерзко, меня чуть не вырвало, и… кажется, я чуть не откусила ему член. По крайней мере, он что-то такое орал. А потом… не смейтесь только, потом Азиз заявил, что не собирается подвергать себя новой опасности, и пытался трахнуть меня языком. Бездна, я бы сама смеялась, если бы не было так стыдно вспомнить! В общем, нам не понравилось, и… я вот сейчас чувствую большее возбуждение, чем тогда! Нет, я знаю, чего ждать, не в вакууме же росла. Но чисто теоретически. А если учесть, что никогда даже теорией не интересовалась особенно, — она снова прикусила губу, зажмурилась. — В любом случае деваться некуда, слезть с подавителей правильно не получится, только так… резко.

Асир выпустил ее, поднялся с кушетки и, молча дойдя до кресла, опустился в него. Прикрыл рукой лицо. Нет, смеяться он, конечно, не собирался, но… но было смешно, и смотреть сейчас на красную Лин и не представлять, как она пытается отсосать странному пьяному клибе, не мог.

— Скажи, — хрипло сказал Асир, тщетно пытаясь удержаться хотя бы в границах серьезности. — А как ты надеялась испытать удовольствие, если сама на подавителях и не можешь даже возбудиться? Но еще интереснее, как возбудился твой друг. Для клибы это вообще редкость, а уж для того, кто кончает только от формул…

Как ни странно, именно этот вопрос ничуть Лин не смутил. Она уселась на кушетке, поджав под себя ногу, повела плечами. Ответила:

— Есть препараты. Как подавители, так и возбудители. Глотнул таблетку, и стояк гарантирован. Только, ну, это профессор лучше бы объяснил, конечно, результат чисто механический, гормональный фон эта ерунда не меняет и кродаха из клибы не сделает. А я и не собиралась получать удовольствие, мне просто было любопытно.

Информация оседала в голове медленно, потому что у Асира никак не получалось воспринять этот бред как существующую где-то реальность. Нет, в Ишвасе тоже были снадобья, которые помогали престарелым кродахам удерживать при себе молодых анх и удовлетворять их, как в юности, но без желания, без возбуждения все они были бесполезны. Да и зачем? Кому, бездна его забери, могло прийти в голову так изуродовать естественный процесс?

— Я уже говорил, что ты пришла из безумного мира? — Асир качнул головой и плеснул себе еще этой пародии на вино. Опустошил бокал залпом, морщась от кислятины. — Надеюсь, ты хотя бы понимаешь, что ваш пьяный эксперимент не имел и не мог иметь ничего общего с тем, что происходит на самом деле. Хотя нет смысла говорить об этом сейчас. Скоро и сама все узнаешь.

— Тогда не понимала, — Лин встала, подошла и потянулась к графину: — Можно?

Асир кивнул.

— Почему?

— Дурой была! — Налила себе и тоже выпила залпом, как воду. — Есть процесс, процесс воспроизведен технически правильно… ну ладно, условно правильно. Чего еще? Мы даже сделали вывод, — она налила еще, — научно обоснованный, чтоб его. Что помутнение разума во время течки компенсирует естественную непривлекательность процесса с целью обеспечения воспроизводства вида. Спрашивается, это как надо было нажраться, что я весь этот бред до сих пор дословно помню? Обычно по пьяни наоборот, забывают.

Хорошо, что Асир в этот момент не пил, иначе бы он либо подавился, либо заплевал Лин с головы до ног. Сдерживаться больше не было сил. Он хохотал, согнувшись пополам, всхлипывая и смаргивая слезы. И почему-то очень отчетливо видел двух голых экспериментаторов, упившихся и обожравшихся какими-то гадостными лекарствами. С упавшим наконец членом у клибы и разочарованными лицами у обоих. Идиотов, которые еще и умудрились сделать какие-то научные выводы.

— Два придурка, — нежно сказал Асир, когда наконец отсмеялся и немного отдышался. — Зачем вы вообще это затеяли, если не хотели? Из какого дурацкого любопытства твой друг тыкал членом, даже не ощущая его как часть себя, в анху, которая не желала и не могла пожелать близости? Да еще и тыкал не в то место, в какое следовало бы. Сходили бы лучше к целителю. Он бы тыкал, конечно, не членом, а чем-нибудь еще, но пользы было бы больше, — Асир фыркнул. — Извини, такое нельзя слушать с серьезным лицом. Видят предки, я пытался.

— Понимаю, — Лин махнула рукой и снова выпила. Натянула лиф, медленно, словно нехотя. — Но на вопросы ваши не отвечу. Просто не помню. Что мы тогда думали, а главное — чем думали, для меня такая же тайна, как и для вас. — Она наконец придвинула себе кресло и села, вцепившись в подлокотники и отводя взгляд. — Как я вообще докатилась до таких откровений, а?

Асир воспроизвел почти дословно:

— У тебя нестабильное эмоциональное состояние, аналогичное состоянию на завершающей стадии полового созревания анхи, которое отягощается присутствием одной или нескольких особей разнузданных кродахов, не считающих нужным скрывать свои первичные половые признаки и запах. Это цитата. Из твоего профессора. Он, «не надеясь на уровень образованности отдельных индивидуумов и их способность воспринимать очевидные вещи, счел необходимым уведомить обо всем лично в письменной форме».

— Думаю, он прав. Все-таки светило с мировым именем, и это — его специализация. Значит, будет… как вы сказали, сильная реакция? Он хоть посоветовал что-нибудь? Дельное? Или, как мне, «шило в заднице успокоительными не лечится»?

Теперь от Лин больше несло тревогой, чем смущением, хотя и смущение тоже оставалось. Как будто на самом деле она хотела сказать что-то другое, но не решалась.

— Он написал, что если ты пила подавители больше десяти лет, без перерыва, без системы, без консультаций с его коллегами, без дополнительных препаратов, снижающих уровень стресса организма, то ты недоразвитый представитель своего вида, неспособный читать инструкции глазами, и он ничем не сможет помочь. Если же ты внезапно окажешься не таким недоразвитым представителем, то даже с нашим ущербным уровнем науки он сможет купировать некоторые особенно неприятные симптомы. В подробности не вдавался. Не знаю, как с ним работал Ладуш, но думаю, что при личной встрече такая манера общения перестанет казаться мне забавной, зато появится непреодолимое желание вздернуть его на главной площади, поэтому я пока не собираюсь говорить с ним. Но ты можешь. Ладуш отведет.

— Я к его манере привыкла, — Лин поморщилась. — Мы довольно долго общались, он проходил у нас по одному неприятному делу. Надо встретиться, думаю. Что-то антистрессовое я пила, у нас в участке за этим следили, но боюсь, что по его классификации я и правда получаюсь… недоразвитой. Ладно, переморгаю.

— По его классификации недоразвитыми получаются все, — Асир встал. Не было времени узнать у Ладуша подробности, но, кажется, братец тоже был под сильным впечатлением после тесного общения с этим Саадом. Но дело свое тот, похоже, знал. Как знал и способы превращения нормальных анх в бездна знает что. — Мне пора. Но ты можешь задержаться. Выпить кофе, пообедать, спрятаться от «озабоченных кродахов», хотя бы на время. — Он прошел мимо, не касаясь — прикосновений сегодня и так было достаточно. И добавил, не оборачиваясь: — Послезавтра — закрытие ярмарки, будет представление, на котором по традиции присутствует весь сераль. У анх сераля свои, отдельные от остальной толпы места, но, если захочешь, пойдешь со мной, Адамасом и Лалией.

— Хочу, — быстро ответила Лин. — Спасибо.

Асир кивнул. Сегодня, опять же по традиции, на главной площади состязались в доблести и воинских умениях кродахи, и Лин, как и остальным анхам из сераля, кроме Лалии, делать там было нечего.

ГЛАВА 27

«Выпить кофе, пообедать, спрятаться от озабоченных кродахов». Конечно, Лин воспользовалась предложением! Да владыка и не сомневался, судя по тому, как быстро и без вопросов слуги накрыли обед на террасе, для нее одной.

Здесь было тихо, Лин уже отвыкла от настолько полной, глубокой тишины. Звуки праздника не доносились в самое сердце покоев владыки, чужих голосов тоже не было слышно. Есть в одиночестве в последнее время доводилось редко. Посидеть в тишине, не опасаясь приезжих кродахов, вообще ничего не опасаясь — и правда, щедрый подарок.

А еще здесь пахло, густо и восхитительно пахло владыкой. Запах был другим, не того оттенка, который все еще оставался слабой тенью на подушке в комнате Лин. Более страстным, зовущим, властным. Ничуть не успокаивающим, но все равно от него становилось спокойно. И неважно, хотел владыка просто сделать приятное или решил, что ей нужно обдумать разговор.

После массажа приятно ныли плечи и кисти, и рука двигалась легче. Зато нагоровила она столько всякого — вспомнить стыдно! Показала себя во всей красе, даже не идиоткой, а полной дурой! Спасибо еще, что страхи об Исхири не оправдались. Зато их сменили другие: прогнозам профессора Саада Лин верила. «Реакция сильнее, чем у обычных взрослых анх» — трудно было даже примерно представить, как это. Учитывая, что «обычная» реакция могла напрочь сорвать крышу, свести с ума, превратить в пускающий слюни овощ… Овощем становиться не хотелось. Но, зная эту скользкую сволочь… раз уж он дал себе труд накатать аж целую объяснительную, значит, держал в голове какой-то способ помочь. В конце концов, не умея набивать себе цену, не станешь мировым светилом.

Ладно, к профессору она сходит и расспросит, тем более что владыка не просто разрешил, а почти приказал. Может, все не так страшно.

Хуже другое: за весь этот дурацкий, неловкий, бесстыдный разговор Лин так и не сумела задать вопрос, который не шел из головы и рвался на язык. «Владыка, вы ведь возьмете меня?» Не хватило наглости. Упустила момент, когда спросить было… не то чтобы уместно, как вообще может быть уместным самой навязываться на близость? Но хотя бы в тему. А потом разговор свернул в такой стыд, что язык не повернулся усугублять. Тем более что она и сама втайне надеялась — возьмет. Все к тому шло, такой исход казался даже не правильным, а единственно возможным. Но мало ли… Все-таки спокойней ждать течки, не предполагая, а точно зная, что с тобой будет кродах, которого хочешь и которому готова полностью довериться.

Кофе подали в узкогорлом кофейнике, с крохотной чашечкой на один глоток. От таких Лин успела отвыкнуть, но сейчас была рада: отпивая понемногу и подливая в чашечку по полглотка, получилось просидеть здесь подольше. Задерживаться сверх разрешенного и оговоренного она не смела, но и уходить не хотелось. «Послезавтра», — напомнила себе. Будет легче ждать, точно зная, когда следующая встреча.

Готовый проводить евнух встретил за дверью. Остановил, когда свернула в коридор, которым ее привели:

— Нам в другую сторону, госпожа.

— Почему? — На миг вспыхнула надежда: может, владыка отдал еще какие-то распоряжения. Захотел пока оставить ее здесь? Но евнух ответил другое:

— Там, где вы шли, сейчас слишком сильно пахнет кродахами. Сегодня состязания на главной площади. Владыка велел отвести вас другим путем.

Такая забота тоже была приятна, и Лин благодарно кивнула.

«Другой путь» шел через памятный ей садик с фонтаном и беседкой. Спрятанная под диким виноградом калитка вела в сад сераля. Короткая и незаметная дорога к анхам. Или для анх — в спальню повелителя? Судя по тому, что за все время в серале Лин об этой калитке ни разу не слышала, та была не для всех. За спиной отчетливо щелкнул в замке ключ. Снова сераль…

По эту сторону калитку скрывали густые заросли жасмина. Неподалеку отсюда Лин пряталась несколько раз, и ни разу никто не потревожил. Значит, и сейчас можно здесь задержаться. Она легла в траву между кустами, хотела закинуть руки за голову, но натертое ароматным маслом запястье мазнуло по лицу, и Лин замерла — этот запах теперь так прочно связывался с запахом владыки Асира, так многое напоминал… И можно было не пялиться с тоской в обжигающе-безоблачное небо, а закрыть глаза и представить, словно пережить заново…

Смуглое мускулистое тело на белой ткани, под руками массажиста. Блестящая от масла золотисто-бронзовая кожа, рельеф мышц, отчетливый даже в спокойной расслабленности. Изгиб поясницы, ягодицы. Белоснежные складки халата, прикрывающие плечи, спину и… Лин зажмурилась и сглотнула. Тогда была слишком ошеломлена, а сейчас вдруг отчетливо вспомнила, как за белой тканью мелькнул полувставший член.

Рот наполнился слюной, жар прилил к щекам, к промежности. И тут же как наяву ощутила руки Асира на своей груди, мягкое нажатие на соски. Скользящее прикосновение к животу, широкие ладони, охватившие талию…

Лин вскочила. Недалеко от зарослей жасмина был фонтан — как раз то, что ей сейчас нужно. Сунуть голову в холодную воду, пока мозги не вскипели. Или даже не только голову.

На бортике сидела Хесса, уткнувшись в книгу. Заметила, хотела что-то спросить, но Лин запрыгнула в фонтан и присела, окунаясь до плеч. Вода показалась даже не холодной — ледяной, но Лин, злобно сказав: «Так тебе, идиотке, и надо!», — плеснула в лицо, потом и вовсе окунулась с головой, и лишь затем встала на ноги.

С волос текло, тонкий шелк облепил тело, и почему-то хотелось зарыдать. Лин вылезла из фонтана, села в траву и тихо выругалась. Собственный голос показался чужим — жалким и жалобным, беспомощным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Обалдеть, — выдала Хесса после долгой паузы. Она прижимала книгу к груди, будто драгоценность, — видно, спасала от брызг, которыми Лин наверняка окатила и ее, и все вокруг. — Ты чего?

— Я дура, — убито сказала Лин. — Полная и конченая.

Хесса быстро огляделась по сторонам, вытягивая шею, и соскользнула с бортика, устраиваясь на коленях рядом.

— Рассказывай, ну. Что-то случилось у владыки?

— Не знаю. Наверное, можно и так сказать. — Разве назовешь простым словом «случилось» разговор, от которого до сих пор стыдно.

Прикосновения и запах владыки, и вот то, что встало сейчас перед глазами, вызывая тоску и желание выть…

— Он просто спрашивал. О всяком, не только о зверинце. А я… — Лин всхлипнула, повернулась к фонтану и плеснула в лицо еще воды. Вытерла глаза ладонями. Сказала, сама не зная, объяснит этим все или еще больше запутает: — Течка скоро.

Хесса потерла лоб, спросила, отвернувшись, глухо, будто через силу:

— Он тебе нравится, да?

— «Нравится»? Знаешь, я раньше тоже бы так подумала, а теперь… Нравиться может сорт кофе, или кидать дротики в мишени, или картинки Сальмы. А он… он такой… У меня от него крышу сносит, по-другому не скажешь. Вот и выставляю себя бездна знает какой идиоткой.

— Я понимаю, — Хесса передернула плечами. — От него тут, по-моему, почти у всех крыша слетает, это не новость. Но не все от этого выглядят, как ты, и не все скачут по фонтанам. Это не мое дело, и на твоем месте я бы, наверное, просто врезала тому, кто в такое лезет, но… Ты же довольно часто с ним видишься, нет? И на ярмарке была, и… — она неопределенно повела в воздухе рукой, — вообще. Я даже встретила тебя впервые вместе с ним. У вас что за отношения? В смысле… Да гадство, не умею я про такое! Как эти безмозглые куры обо всем запросто говорят?! — она вскочила, повернулась к Лин, раскрасневшаяся и разозленная. — Трахаетесь вы или нет? Не хочешь отвечать, лучше правда просто врежь.

Лин со стоном спрятала лицо в коленях. Как вообще о таком можно говорить, хоть запросто, хоть нет?! Хотя с Асиром почему-то и не о таком — можно.

— Ладно, я поняла. Лучше мне сейчас заткнуться.

Наверное, Лин не должна была отвечать, тем более что Хесса не требовала и не обиделась бы на молчание, она умела вовремя остановиться. Но Лин хотела с кем-то поделиться болью, с кем-то, кто может понять и промолчать.

Она подняла голову. Хесса снова села рядом, и это было хорошо, потому что получалось говорить так тихо, чтобы самой еле слышать.

— Не трахаемся мы. Я вообще еще ни разу… не трахалась. Меня ждет первая течка, и это очень плохо. Не знаю, что будет. А с ним — не страшно. Понимаешь? Он совсем не добрый, но с ним не страшно! А я… я не смогла спросить, возьмет он меня или нет. Язык не повернулся.

— К-как первая? — Вид у Хессы стал такой обалдевший, будто ей только что сказали, что Сальма — кродах, а профессор Саад открыл приют для маленьких анх.

— Вот так. Там, где я жила раньше, были лекарства, чтобы останавливать течку. Жила спокойно без всего этого… траха и сопутствующих сложностей.

— То есть… Да это ж просто… Я хочу туда, где ты жила! Но как такое может быть? И почему ты не вернешься? И где это, бездна забери?! Ладно, ладно, я не спрашиваю. Не буду, — Хесса вцепилась в свою книгу так, что побелели пальцы. Глубоко вдохнула. — Он знает, что ты никогда?..

— Знает. Не пойму, жалеет меня или считает дурой и ничтожеством. А может, то и другое сразу. Но, в любом случае, здесь этого лекарства нет и не будет. Никогда. А туда — ход закрыт. Совсем, — Лин опустила голову, вдохнула запах, почти не смывшийся водой, и вдруг призналась: — Если бы можно было обратно, не знаю… я… С ним я бы попробовала, даже если бы не попала в такую жопу. Только вопрос — он бы захотел? У него, вон, целый сераль. Красивые, опытные. А тут я вся такая… дурная. Я никогда еще… так.

— Это плохо. Очень плохо. Во время течки выбирать не приходится. Но из меня советчик в таких делах, конечно… Сама не знаю, что делать. Сижу и жду как идиотка… — Хесса отложила книгу, нервно переплела пальцы. — Я бы, наверное, тоже не смогла спросить. Но слушай, он же ни с кем из сераля больше не общается так много. Не считая Лалии, но она все-таки митхуна и вообще одно большое исключение. Вряд ли только из жалости. Из жалости он бы мог… ну, не знаю, дворнягу какую подобрать, — она вдруг осеклась. — Слушай, извини, что-то я не то говорю.

— Да я как раз на такую дворнягу и тяну, — согласилась Лин. — Которую подобрали и приютили, потому что идти ей некуда. Но это… нет. Ему интересно. Он меня расспрашивал, как у нас что. Но вот та история, которая со мной из-за того лекарства — ему не нравится. Сказал, что тех, кто это придумал, отправил бы на плаху, потому что нельзя так извращать природу. И когда я говорила, что не хочу быть анхой, ты бы видела, как он на меня смотрел. Как на мерзость. А сейчас… Оно только-только прошло, понимаешь? И я как будто не я, хочу, чего раньше не хотела, смущаюсь как дура там, где раньше повода для смущения не видела. Я боялась течки — просто того, что она будет. А сейчас боюсь, что он меня не возьмет. Это нормально вообще, а?

— Я всю жизнь боялась течки. Ненавидела ее и боялась, потому что… — Хесса заговорила еще тише, будто не с кем-то, а сама с собой, так что Лин еле разбирала слова. — Это был гробаный кошмар. Не просто подстилка, даже не просто подстилка, которую имеют как хотят, а гораздо хуже. Подстилка хотя бы боли не чувствует. Я потом до следующей течки еле успевала разрывы залечить, кровоподтеки свести и с мордой что-нибудь сделать, потому что им, мерзким кродахам, не все равно, какая у анхи рожа. Сами фингалов понаставят, а кому и зубы выбьют, а потом рыло воротят.

Она помолчала, покусала костяшку на пальце и отвернулась.

— Я здесь в первый же вечер хотела сдохнуть. Вазу какую-то грохнула. Да мне поровну было чем, честно говоря. Потому что всякого о дворце наслушалась. Что здесь еще хуже, чем в трущобах, что владыка по-разному развлекаться любит. Например, отдавать анху на круг стражникам и смотреть. Или дворцовым извращенцам — так же. И знать я здесь никого не знала, и договариваться было не с кем, и все дырки в единоличное пользование предлагать, чтобы пометили, некому. Да и зачем я им, здешним? У них тут благородные, знатные, нежные, а я кто? Шваль трущобная. Короче… разное передумала. Дохнуть мне не хотелось, конечно, но… казалось, так лучше. А потом… потом я много всякого про течку узнала. Это не было… ни больно, ни унизительно. Но теперь как подумаю, что меня не он, а кто-то другой трахать будет, тошно делается, хоть вой. Я не знаю, что это. У меня тоже такого не было никогда. И не знаю, как у других бывает. Но для меня сейчас это нормально, да. То, что ты говоришь. Вернее, ненормально совсем, конечно, меня никто не выбирал, и мне выбирать нельзя, никому из нас нельзя, потому что потом… совсем край может быть, вот что. Но не получается по-другому. И это бесит.

— Я не верю, — прошептала Лин. — То, что ты слышала. Он не такой. Ну, ты же видела, за что стражникам отдают, мы обе видели. А слухи, — она вспомнила Нариму — вот сидит рядом с тобой убийца-душительница, так?

— Да знаю я. И сама уже не верю. Но у меня тогда совсем с головой хреново было. Течка на носу, зачистки эти все, пыточная… В общем, я рада, что меня остановили. Может, и вообще должна быть на седьмом небе от счастья, что бездна знает почему в сераль забрали. Не могу сказать, что здесь плохо живется. По сравнению с трущобами — просто какой-то сказочный сон. Но то, что я не знаю, чего ждать… раздражает. И куры эти еще. Они не то что все доступные члены обсудят, еще и тебе под шаровары залезут при первой возможности, чтобы посмотреть, как там что. Воротит от этого. С другой стороны… — она подняла голову, посмотрела на Лин так, будто раздумывала — говорить или лучше промолчать. Тряхнула волосами и резко спросила: — Ты все эти художества на Лалии видела? Не сама же она их себе понаставила. Рожа у нее, конечно, довольная. Но она… не знаю, странная, и ей, видно, такое нравится. Но, должно быть, нравится и владыке. Вряд ли он стал бы себя насиловать даже ради митхуны. Так что на круг он, может, и не пускает, но поразвлечься любит по-всякому.

— «Я ношу на себе только то, что хочу носить», — припомнила Лин. — Это Лалия сказала. У меня тогда, наверное, на лице написано было что-то вроде «как он мог» и «не верю», вот и объяснила. Не знаю, что тут сказать. Помнишь, как Сальма от него пришла? «Ах, владыка был так нежен, я так мечтаю попасть к нему снова»… Может, он правда всякое любит и готов подстраиваться?

Лин прикусила губу. Вдруг вспомнила другое: «Я чуть не убил свою первую анху». Это было личное, не для трепа, но подтверждало мысли Хессы. А еще — как старший агент Лин отлично знала, что анха не всегда способна контролировать свои желания, а сейчас и на себе это испытала. Насколько контроль теряется во время течки и на что способна согласиться анха в пылу страсти, она думать боялась. Потому что на ум лез исключительно криминал с печальным исходом.

Но Сардар, кажется, Хессу не обидел. Иначе, после всего, что рассказала — разве Хесса тосковала бы так и ждала бы? Не только в неопределенности дело. Но это тоже было личное — и не ее, поэтому спрашивать Лин не стала. Только сказала:

— Хорошо, что у тебя тогда не получилось. И, Хесса… у тебя ведь его метка. Значит, хотя бы о следующей своей течке ты точно знаешь.

— Да уж, знаю, — та потянулась к шее, дотронулась и тут же отдернула пальцы, будто обожглась. — Но после следующей течки будет еще одна, и еще… Это никогда не закончится. Я не умею ни как Сальма светиться от счастья, ни… говорить о важном, вообще не умею ничего, что могут… эти. Орать разве что, по поводу и без, да и то не в койке, а так… И вообще он — первый советник, а я — безродная анха из трущоб, — она невесело усмехнулась, сказала спокойно: — Да плевать, не обо мне речь.

А ведь Сардар тоже из трущоб, хоть и не безродный. Лин помнила, что рассказывал владыка о своем первом советнике. Но передавать на сторону доверенное в приватном разговоре — такое она не уважала. А подбодрить Хессу хотелось, поэтому сказала другое:

— Зато все «эти» тебе завидуют из-за его метки. Потому что он меток не ставит. Никогда. И без разницы ему, похоже, что они умеют. А обо мне, — она пожала плечами, — смысла нет говорить. Что толку гадать, если от тебя ничего не зависит. Я психанула просто. Спасибо, что выслушала. Перед кем я бы тут еще… так.

— Да и я бы ни перед кем. Так что взаимно, — Хесса несильно пихнула Лин в плечо и поднялась. — Пойду кофе попрошу. Честно говоря, выпила бы чего покрепче. В трущобах был клиба… варил такую забористую бормотуху, мозги прочищала знатно, и жизнь после нее хоть и не переставала казаться жопой, но становилась жопой уже не такой беспросветной. Жаль, тут такого не пьют. Тебе взять?

— Бери, — согласилась Лин. — И сладкого чего-нибудь, что ли. Что за бред тоже, никогда не любила сладости, а сейчас тянет.

— Это перед течкой, — кивнула Хесса. — Бывает, наплюй. Я один раз сожрала целую сахарную голову. Все деньги, какие были, отдала. Тупо сидела в подворотне и грызла ее. Потом с год на сахар даже смотреть не могла — мутило.

ГЛАВА 28

Как можно собираться на праздник дольше получаса, Лин не понимала. Умыться, одеться, расчесаться — ну, может, одежду еще в порядок привести, но здесь этим занимались слуги, оставалось взять из шкафа и надеть. Сама Лин, если бы не запрет, приладила бы еще дротики под рукава, но это тоже — минута.

Сераль собирался два дня. Были скандалы за очередь в купальне, за кремы для лица и за лучшего парикмахера. Истерики по поводу не того цвета, фасона и вышивки на праздничных нарядах. Почти настоящая драка за помаду того оттенка, который нравился владыке. Острые, завистливые и злые взгляды — если бы взглядом можно было убить, то Асиру пришлось бы хоронить всех своих анх.

Лин сразу сказала Хессе, чтобы на ее компанию не рассчитывала. Та в ответ только хмыкнула.

— И чего боялась? Сама видишь, к чему идет.

Они прятались в саду от охватившего сераль безумия, пили кофе и говорили о всякой ерунде, не касаясь больше сложных тем. И, как ни странно, Лин было хорошо. После встречи с владыкой — вернее, после того как закончила истерить, вспоминая ту встречу, — она успокоилась. Не смирилась с предстоящим, но решила — нет смысла паниковать раньше времени. После праздника Ладуш отведет ее к профессору. А пока можно расслабиться, ждать и предвкушать — так же невинно, как дети предвкушают прогулку с родителями в парк развлечений.

В день торжества градус безумия взлетел до небес. Представление должно было начаться после обеда, ближе к сумеркам, но уже с рассвета все были на ногах и в панике. И только Лин, вопреки обыкновению, задержалась в постели.

С ней случилось странное.

Сны уже снились — жаркие, полные тоски и томления сны, в которых владыка прикасался к ней, или она дотрагивалась до владыки, оставлявшие мучительную неловкость, стыд и робкую надежду. Иногда Лин просыпалась среди ночи от особенно яркого сновидения и долго лежала, глядя в темноту и успокаивая сбившееся дыхание. Но в этот раз ночное пробуждение испугало. В промежности было влажно и скользко, как будто сильно вспотела и не вымылась. И так сильно, мучительно хотелось провести там рукой, что Лин не удержалась. Пальцы легко скользнули между разошедшимися от нажима складочками и погрузились еще глубже. Во влагалище было мокро и скользко, оно легко раскрылось от прикосновения, впустило внутрь.

— Твою ж… — прошипела Лин. — Это что, уже…

Слово «течка» замерло на языке — произнести его даже вот так, шепотом и ночью под одеялом, показалось вдруг жутким. Будто окончательный приговор, которого давно ждала, но надеялась, что все как-нибудь обойдется.

Она так и не заснула — прислушивалась к себе, щупала и отдергивала руку, вытирая пальцы о простыню. К утру решила, что нет, все-таки еще не течка: как льет из течных анх, она видела, а у нее так все и оставалось — просто влажным, как будто потным. Вряд ли профессор назвал бы такое «реакцией сильнее обычной». Но вставать утром было страшно. И непонятно, как теперь вообще ходить. Штаны же испачкаются?

А хуже всего то, что дергать сегодня Ладуша не получится.

Заглянула Хесса, спросила:

— Ты чего не встала еще? Кофе, завтрак?

— Да, сейчас, — Лин села, отметив, что двигаться влажная ерундовина не мешает и, в принципе, особых неудобств не доставляет. Кроме моральных. — Давай в сад, сейчас умоюсь и приду. Спала плохо.

Она выбрала самые плотные темно-зеленые шаровары и очень широкий черный пояс, прикрывший все до середины бедер. Но совсем не была уверена, что этого хватит. Мокрые пятна видны и на темном…

И надо же было такому случиться именно сегодня!

С другой стороны… Все-таки из нее не лилось, может, повезет и обойдется без пятен? Свободные шаровары скрывали проблему, ходить, ощущая, как скользко между ног, было странно, но терпимо, а значит, можно отложить вопрос до завтра. Сегодня, в конце концов, праздник, и портить его себе из-за какой-то неведомой странности Лин совсем не хотела.

В сад она вышла почти спокойной. С Хессой решила не советоваться — не потому, что не ждала от той дельного совета, просто раз уж собралась выбросить проблему из головы до завтра, так выбрасывай сразу. В саду они просидели до обеда, прислушиваясь к доносившимся из сераля воплям и комментируя особенно пронзительные выкрики. Кажется, звание главной истерички на этот раз заслужила не Нарима, а Гания, хотя, чего уж, эти две курицы друг друга стоили.

— Хоть Сальма успокоилась, — буркнула Хесса. — Вроде блажью страдает, а все равно жалко ее, вот же.

— А ей короткие идут, — согласилась Лин. — У нее шея красивая, и лицо стало выразительней. Жаль, сама не понимает, а эти все рады заклевать, стервы. Ты за ней присмотри там, что ли.

— Это к нам?

Лин обернулась — и правда, к ним шел один из евнухов.

— Госпожа Линтариена, вернитесь к себе в комнату, вас ждут, — сказал он и, больше ничего не добавив, направился обратно.

— Что за дела? — насторожилась Хесса. Лин только пожала плечами, но почему-то сразу стало тревожно. Появись в серале владыка, там бы не стоял такой гвалт. Да и с чего вдруг ему приходить? Тогда кто? — Пойти с тобой?

— Нет, я разберусь.

Кому и зачем она понадобилась сейчас? Может, владыка передумал? Это было бы ужасно, тогда вообще не надо никакого праздника.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В комнате ждала Лалия. Сказать, что она сияла — значило бы очень приуменьшить. Лин никогда еще не видела ее в белом с ног до головы. И никогда еще Лалия не надевала столько драгоценностей сразу. Сама ткань — плотная на длинной, волочащейся по полу накидке, тонкая на прозрачной рубашке и шароварах казалась драгоценностью. В волосах тоже переливались камни, мелкие, сияющие, вделанные в тончайшую, филигранную, едва заметную глазу серебряную сеть. Самый крупный, ограненный в виде капли, отмечал середину лба. Притягивал взгляд. Пожалуй, только Лалия могла не бояться, что такое украшение затмит безупречную красоту ее лица.

Лалия с заговорщицким видом приложила палец к губам и велела шепотом:

— Раздевайся. Быстро. Ты должна выглядеть неотразимой и впечатлять любого, от придворных до последней дворняги. На владыку и на нас будут таращиться все, и завистники, и враги, и те, для кого сила и власть выражаются в этом, — она ткнула в крупный бриллиант, удерживающий на плече накидку. — Представь, что ты булавка от лучшего ювелира в шкатулке с драгоценностями, или перстень? Не знаю, выберешь сама.

Значит, ничего не изменилось, она идет! Увидит владыку… Лин оглянулась на дверной проем. На них пялились. Старались скрыть взгляды, но злое, завистливое любопытство ощущалось всей кожей. Лалия хмыкнула, слегка повернула голову и сказала, не повышая голоса:

— Брысь.

— Спасибо, — Лин передернулась. — Как вы годами без дверей живете? Ни раздеться, ни почесаться.

Представлять себя перстнем в шкатулке с драгоценностями воображения не хватало. Поэтому она сказала, скидывая с себя одежду:

— Я «неотразимой и впечатлять» не умею. Особенно с тобой рядом. Давай так — просто скажи, что надеть и что делать. И чего не делать.

Тайком проверила штаны, снимая — влажное пятно было едва заметным, но оно было. Наверное, все-таки нужно сказать.

— Эм-м, Лалия…

— Да, — рассеянно отозвалась та, раскладывая на столике драгоценные побрякушки. Лин только сейчас заметила массивный ларец, доверху набитый этим добром. — Будь собой, владыка это любит. А что до остальных — не распыляйся на них. Когда соберутся владыки других лепестков с приближенными, тогда другое дело, но пока от тебя требуется только минимум уважения. По большому счету, все они мало что значат. Хотя играть с ними иногда… забавно.

— Лалия, у меня тут… — Лин снова оглянулась на общий зал — по счастью, никто на них не смотрел, со стороны ее комнаты образовалось пустое пространство. — Да бездна! Ерунда у меня тут какая-то. Вроде не течка, но… — Тут хлестнула паникой новая мысль, и Лин спросила, обмирая от ужаса, так и держа в руках влажные шаровары: — С таким вообще идти можно?

Лалии, кажется, хватило одного взгляда, чтобы понять суть проблемы. Она приподняла брови, посмотрела с пугающей смесью изумления и жалости и закатила глаза.

— Великие предки. За что мне это? «С этим» можно идти, можно есть, можно спать, — она склонилась к Лин, сказала на ухо: — Можно даже заниматься всякими интересными вещами с кродахом, представляешь? — И отстранилась. — Мы с этим живем с самого созревания. В смазке нет ничего страшного, в отличие от ее отсутствия.

От дикой смеси смущения и облегчения закружилась голова. Лин уронила шаровары на пол и села, едва не промахнувшись мимо кровати. Спросила:

— Но ведь штаны пачкаются?

— Они не пачкаются, — с выражением вселенского терпения на лице сказала Лалия. — Она прозрачная. При сильном возбуждении может быть мокро, если это раздражает, тогда стоит подложить что-нибудь или надеть специальные нижние штаны. Как в особые дни. Есть… разные средства. Вкладки из хорошо впитывающей ткани, например. У тебя их полно в шкафу, вот в этом ящике, — она ткнула носком изукрашенного шлепанца в ящик на самом дне шкафа. — Но лучше научись радоваться тому, что сможешь принять самый большой член, не морщась. Гания, вон, исстрадалась, извела Ладуша и всех вокруг, она сухая, как пустыня, когда нет течки, постоянно сидит на отварах, мазях, маслах.

— Ты меня успокоила, — Лин попыталась ответить серьезно, но не сумела — рассмеялась. О таких причинах истеричности Гании она и не подозревала. А что проблема оказалась и не проблемой вовсе — ну и слава предкам.

Очень кстати разговор прервал вошедший слуга. Он держал на вытянутых руках что-то, завернутое в белое полотно — судя по тому, что его ноша свисала с обеих сторон чуть ли не до пола, Лин сейчас предстояло примерить… нечто.

— Госпожа Лалия, госпожа Линтариена.

— Клади сюда, — Лалия махнула рукой на кресло. — И покарауль снаружи, должен прийти мастер Эниар, кто-нибудь наверняка захочет его перехватить.

— Я проведу господина Эниара сюда, — слуга поклонился и исчез.

— Эниар — это кто? — спросила Лин.

— Тот, кто сделает хоть что-то приличное из безобразия на твоей голове. Одевайся, — Лалия откинула полотно, и Лин невольно ахнула.

Золото на черном. Так много золота, что черного почти не видно — но только почти. Достаточно, чтобы сделать выпуклыми и яркими завитки узорчатой вышивки, оттенить ее сияние. Лин приложила к себе расшитый лиф, повернулась к зеркалу. Ей шло. Кожа казалась нежнее, сияли рыжим осенним золотом глаза и волосы. Бездна, да она почти красотка! Как будто и не она вовсе.

И рядом с сияющей белизной Лалии смотреться будет отлично. Две анхи повелителя станут оттенять друг друга, а не затмевать, это правильно.

— Невероятно. Ты подбирала?

— Приятно видеть, что ты оценила мой вкус, — Лалия закончила наконец раскладывать украшения и теперь рассматривала Лин, откровенно и оценивающе. Как будто впервые видела. Словно они не пересекались в купальне по меньшей мере раз пять в неделю. Но ее взгляд не смущал, и Лин начала одеваться.

Плотные шаровары заставили вздохнуть с облегчением: если вдруг и намокнут немного, заметно не будет. Тяжелый золотистый шелк плотно обтягивал бедра, облегал ноги мягкими складками, а на щиколотках собирался в расшитые манжеты. Лиф подчеркивал грудь, добавляя объем, Лин даже удивилась — показалось, и правда больше стала. Но главное, в отличие от повседневной одежды анх сераля, этот наряд не просвечивал. Значит, сегодня никто не сможет пялиться на то, что не предназначено для посторонних взглядов.

Оставался платок — тончайший золотой шифон с плотной вышивкой по кайме, но Лалия остановила потянувшуюся за ним Лин:

— Не так быстро. Встань здесь, — обошла вокруг, обернулась к столу, осматривая мерцающую выставку ювелирки. — Руки подними. — Бедра охватил пояс, собранный, кажется, только из драгоценностей: на черной металлической основе вспыхивали гранями золотые бусины и камни, такие же, как на вышивке, но крупнее, ограненные так, что падавший на них свет казался навечно пойманным в ловушку, вокруг них мелкой изморозью сверкали камни совсем маленькие, и Лин отчего-то вспомнила закат над морем. Потом Лалия надела на ее запястья широкие браслеты, в комплект к поясу, кивнула: — Теперь серьги. Точнее — то, что ты можешь надеть вместо них, раз уж не озаботилась проколоть уши.

— А надо было?! — Лин невольно прикрыла мочки. — Прокалывать?

Лалия фыркнула.

— Иногда это добавляет привлекательности. Расслабься. Прямо сейчас я не собираюсь втыкать в тебя иглы. Надумаешь — скажешь клибам, они приведут мастера.

Лин была уверена, что не надумает, ровно до того момента, когда Лалия нацепила ей на уши замену серьгам. По ощущениям это напоминало прищепку, на которой держалась небольшая гиря — мочки сдавливало и оттягивало. Хотя… это ведь только сегодня. Один вечер можно потерпеть.

— Теперь сядь. Сделаем тебе лицо.

— Что сделаем? — но Лалия уже раскладывала на столе содержимое еще одной шкатулки, и Лин, осторожно присев на краешек кровати, подумала, что зря она, наверное, в прежней жизни никогда не интересовалась всякими там косметиками и макияжами. Хоть бы представляла, что ее ждет. Зачем все эти кисточки, широкие, тонкие и совсем-совсем узкие, как игла, щеточки и губки, коробочки и баночки с черным, белым и разноцветным.

— Закрой глаза и не шевелись.

От всех этих штук лицу было щекотно. Лин вдыхала незнакомые приятные запахи. Морщилась, потому что от некоторых очень хотелось чихнуть. Особенно сильно, когда Лалия щекотала какой-то кистью нос. Самый кончик. Что-то тонкое и мокрое прошлось по векам. Чем-то сухим обсыпало щеки.

— Теперь открой глаза и не моргай, — велела Лалия. — Моргнешь, придется все стереть и начать сначала.

Лин честно старалась не моргать. Таращилась на Лалию изо всех сил, но когда тебе в глаз тычут щеткой, пусть и тонкой, обмазанной чем-то черным, хочется не просто моргнуть, а сбежать подальше. Чтобы хоть немного отвлечься, она спросила:

— Владыке правда это нравится? Тут вчера чуть не подрались из-за какой-то помады, «цвет которой ему особенно по душе».

— Владыка имел неосторожность однажды сказать Миране, что у нее сочные губы. Теперь у нас есть «любимый цвет помады». Ужасный. Багровый в синеву, как перезрелая слива. — Лалия как раз перешла к губам. Обводила их по контуру, а потом что-то там размазывала. — А вот у тебя правда сочные. И сейчас станут еще сочнее.

Губы цвета перезрелой сливы — это и в самом деле было ужасно, и Лин порадовалась, что «любимый цвет» оказался всего лишь очередной глупостью, и ей такое не грозит. То, чем мазала Лалия ее губы, было приятного розово-золотистого оттенка. Хотя, конечно, она предпочла бы обойтись вовсе без этого.

— Теперь запомни. Веки пальцами не тереть, есть и пить можно спокойно. После праздника будешь все смывать специальным бальзамом и губками, оставлю на столе. С ресницами осторожней, тушь снимай аккуратно. Попадет в глаз — мало не покажется.

Лалия отошла, окинула Лин пристальным взглядом и кивнула.

— Кольца тебе не пойдут, руки неухоженные. Но и так неплохо. Иди сюда.

Взяла ее за плечи и развернула к зеркалу.

— Ну как?

— Это я?!

Макияж не был ярким, издали, пожалуй, и не поймешь, что он вообще есть. Но преобразил ее лицо так, что Лин сама себя не узнавала. Глаза стали больше и ярче в обрамлении черных, непривычно длинных ресниц. И разрез словно изменился. Удлинился? Пожалуй, да, но не только. Уголки выглядят приподнятыми, и взгляд стал задорным и лукавым. И губы совсем другие, выразительные и… да, «сочные».

— Кроме нас двоих, здесь никого нет, — чуть слышно рассмеялась Лалия.

— Наверное, короткие волосы все портят? У вас же так не принято? — Лин, конечно, не страдала по поводу своей стрижки, но одно дело — гулять по саду или бежать в зверинец, и совсем другое — быть рядом с владыкой на празднике.

— Поздно, — Лалия фыркнула. — Надо было думать об этом, когда гуляла по ярмарке с владыкой без платка. Ты не бываешь в городе, а я вот уже видела нескольких почтенных анх с волосами чуть длиннее, чем у тебя. Анха владыки — образец для подражания, даже если ей вздумается нацепить на себя рыболовную сеть. Помни об этом.

— Может, новая мода хоть немного утешит Сальму? Хотя… она говорила, владыка любит длинные волосы, — Лин задумчиво посмотрела на себя в зеркало — именно на себя, а не на роскошный наряд и нарисованное лицо. Что видел владыка Асир в тощей невысокой анхе, по-мальчишески угловатой и почти плоской, коротко стриженной? Чем она могла привлечь или порадовать такого кродаха?

— Любит, — Лалия загадочно улыбнулась. — Во многих смыслах. Но Сальму это уже утешило, слегка. А с тобой мы еще не закончили. Где там мастер Эниар? Если его перехватили, я буду очень, очень недовольна.

Словно услышав, в комнату с поклоном вошел незнакомый клиба. Круглый, добродушный, лоснящийся, в забавных светлых кудряшках, он глубоко поклонился Лалии и спросил:

— Госпожа решила переделать прическу?

— Нет. Вы займетесь не мной. Вот ваше испытание, — и указала на Лин.

Мастер всплеснул руками:

— Великие предки! Это и правда испытание. Даже, я бы сказал, вызов! Но вы же знаете, госпожа, я люблю интересные вызовы.

Усадил Лин в кресло, обошел вокруг. Пропустил между пальцев прядь ее волос, покачал головой.

— Прекрасные волосы, но, госпожа, почему вы совсем за ними не ухаживаете? Поверните голову к окну. Так, хорошо. Теперь подбородок чуть вверх. Хм. Да. Интересно будет попробовать.

— Не сомневаюсь, что вы справитесь, — улыбнулась Лалия.

Клиба-помощник поставил рядом ящик с инструментом: расчески, гребни всех видов, устрашающего вида щипцы, от которых пахло каленым металлом и тянуло жаром, и еще куча каких-то мелочей, не считая шпилек, заколок и лент. Лин только вздохнула. Видел бы ее этот мастер, когда она только появилась здесь! Вот тогда ему точно негде было бы разгуляться, разве что закрепить чем-нибудь, чтобы не торчали во все стороны. Сколько она уже во дворце, почти месяц? Волосы отросли довольно сильно, это для здешних анх она все еще «стриженная по-трущобному», а дома уже шла бы в парикмахерскую укорачивать.

Мастер достал щипцы, помахал ими в воздухе, зажал прядь. Повел сверху вниз, натягивая почти до боли, но, что странно, это показалось даже приятным. Вспомнилось, как Асир трепал ее по голове, и почему-то страдания Сальмы. «Владыка любит волосы»…

— Да простится мне непрошеный совет, но вам, госпожа, длинные будут больше к лицу. Грешно обстригать такое богатство. Я пришлю подходящий шампунь и бальзамы.

— Я ими воспользуюсь, — пообещала Лин, — спасибо.

Мастер вытягивал прядь за прядью, те падали вдоль лица, легкие, гладкие, непривычно послушные. Кажется, даже оттенок менялся. «Теперь точно не я», — мелькнула мысль, когда Эниар провел ровный пробор, уложил волосы так, что они оставляли открытым лоб, зато почти полностью закрывали уши, и собрал сзади, на затылке, чем-то их там скрепив. Чуть заметная тяжесть легла вдоль пробора, от затылка к середине лба.

— Готово, — мастер отошел от нее, осмотрел свою работу и кивнул: — Да, готово. Это все, что я могу в таких условиях.

— Никто не сделал бы больше, чем вы, — милостиво заметила Лалия.

Мастер Эниар ушел, а Лин снова повернулась к зеркалу. Гладкие блестящие волосы лежали двумя мягкими волнами, разделенные по пробору нитью золотистого жемчуга. Большая, идеально круглая жемчужина спускалась на лоб. Лин осторожно потрогала — как она там держится? Нащупала металлические «усики» шпильки. Не на такие ли, как говорил Ладуш, можно закреплять платок? Но сейчас мастер укрепил его на затылке, почти как фату.

Подошла Лалия, отразилась рядом — белая, сверкающая, в водопаде черных волос. Они потрясающе смотрелись рядом — потрясающе контрастно, разные, как день и ночь, но обе, пожалуй, достойные такого повелителя, как Асир. Вот только…

— А почему ничего белого нет? Я думала, обязательно что-то белое, раз я анха владыки.

Лалия улыбнулась.

— Ему приятно будет узнать, что ты сама об этом вспомнила. Последний штрих.

Взяла со стола плоскую шкатулку. Раскрыла и достала, как показалось Лин, широкую короткую ленту. Она будто была частью наряда Лалии: сияюще-белая, усыпанная искрами мелких прозрачных бриллиантов. Лин только подумала, куда можно нацепить такое несуразное украшение, но спросить не успела: Лалия шагнула к ней и затянула ленту у Лин на шее — не туго, но достаточно плотно, чтобы не болталось. Скорее ошейник, чем ожерелье. Лин не смогла бы сказать, что почувствовала при этой мысли, и отчего ее отражение вспыхнуло вдруг слишком ярким румянцем.

Провела пальцами по граням камней, по белому шелку. Ни на одной анхе в серале она ни разу не видела ничего похожего. Носили браслеты, пояса, серьги, кольца. Если кто и надевал бусы, то длинные, спускавшиеся на грудь, или массивные, тяжелые ожерелья из золота и драгоценных камней.

— Это что-то означает?

— Только то, что ты не просто принадлежишь владыке, но и рада ему принадлежать, и хочешь этого. Ты ведь хочешь? — Лалия поймала взгляд Лин и пояснила вкрадчивым шепотом: — Это послание. Если ты не готова открыто признать свое желание, лучше снять. Найдем что-нибудь другое. Можно белую ленту на запястье повязать, этого хватит.

— Почему тогда весь сераль так не ходит?

Лалия тихо рассмеялась.

— Потому что они надеются. Если уж не вышло стать митхуной повелителя, сгодится любой знатный кродах. Видела же, как они встречают здесь гостей. Когда наскучат владыке, смогут найти кого-нибудь еще, создать семью, родить детей. А халасан — это знак: ты никого не ждешь, никого не хочешь, кроме владыки. Я тоже такой носила когда-то, — закончила она с непонятной усмешкой. — Но у меня были другие причины.

Лин снова провела пальцами по ошейнику-халасану. С черно-золотым, без единой белой нитки нарядом это «послание» смотрелось вызывающе броско. Или даже просто — вызывающе.

— Тоже твоя идея? — спросила Лин. — Пусть остается. Ты правильно поняла, я не хочу никого другого.

ГЛАВА 29

Стихли голоса в серале.

— Нам тоже пора, — сказала Лалия.

За дверью их ждал целый эскорт клиб и вооруженных больше обычного кродахов. При каждом шаге они звенели, как целый арсенал. Ни один даже не посмотрел ни на Лин, ни на Лалию, вот только запах при их появлении все равно усилился, навязчиво и едко оседал в носу и гортани. Лин морщилась. Лалия, заметив, объяснила вполголоса:

— Это необходимость. Слишком много праздника и выпивки, не все могут сдержаться. Если кому-то придет в голову подобраться к нам ближе, клибы могут не справиться.

Владыку Асира она увидела издали, тот стоял у парадного входа во дворец, тоже окруженный охраной. И одет был — как обычно. Только плечи укрывал белоснежный мех. Адамас, величественный и явно не слишком довольный происходящим, сидел рядом. Белая шкура сверкала мелкими драгоценными камнями в серебряной оплетке. Лин не сдержала улыбку. Вряд ли Адамасу нравилось это подобие не то попоны, не то конской упряжи, но смотрелся он значительно, даже устрашающе.

Владыка кивнул, когда они подошли, оглядел, задержавшись на ошейнике Лин, и посмотрел на Лалию.

— Что? — спросила та. — Не убивай меня взглядом, она все знает.

— Даже так? Хорошо. Мне нравится твой выбор.

— Не скажу, что я удивлена.

— Но тебе никогда не надоест это слышать.

— Никогда, — согласилась Лалия.

— Идемте.

Лин он не сказал ничего, но это было, пожалуй, к лучшему. После шума и суеты сераля, после вопросов, объяснений, сборов, запаха чужих кродахов нужно было перевести дух. Окунуться в густой спокойный запах Асира и тоже успокоиться. Напомнить себе, что они идут на публичное, бездна забери, мероприятие, что на них будут не просто пялиться все кому не лень, но оценивать, причем оценивать — владыку. В том числе по его анхам. И далеко не всегда — доброжелательно. Лин услышала и запомнила слова Лалии о врагах и завистниках. Вот и пусть завидуют, уроды. А она — она вспомнит «дежурства по обеспечению порядка», на которые по большим городским праздникам срывали всех, и немного подвинет личную анху повелителя ради старшего агента Линтариены. Совсем немного — не настолько, чтобы отслеживать обстановку вокруг на предмет спокойствия и безопасности, этим пусть занимаются те, кому положено, а настолько, чтобы чужие взгляды скользили по ней, не задевая. Краснеть и смущаться она будет с владыкой наедине, а здесь… Как Лалия сказала, «они ничего не значат»? Может, и ничего, но тогда тем более — пусть увидят рядом с владыкой тех, кто знает цену и им, и себе.

Площадь ударила по всем органам чувств сразу. Пестрота одежд и блеск драгоценностей, гул голосов, смех, музыка, густой запах сотен, а то и тысяч кродахов и клиб, жар солнца, принесенный горячим ветром вкус мясных пирожков и плова… Лин почти бессознательно придвинулась к владыке ближе, случайно задела руку Лалии, та посмотрела, вопросительно приподняв брови, и Лин кивнула: «Все в порядке». Они шли позади владыки, чуть правее, Лалия, как митхуна, ближе к Асиру, а по левую руку величественно выступал Адамас. Лин выпрямилась под ощутимыми даже физически взглядами, улыбнулась и пошла с Лалией в ногу — она была ниже, но Лалия шагала не размашисто, так что подстроиться оказалось легко. Короткий, расчищенный от толпы проход, лестница — наверх, между ложами придворных и аристократов, под взглядами уже не просто любопытными, а жадными, изучающими, полными похоти… Лин вздернула подбородок, показывая всем, способным видеть: «Я — принадлежу владыке, и никогда не стану ни вашей, ни еще чьей-то». Асир кивал кому-то, с кем-то рядом останавливался, бросал слово-другое, демонстрируя благоволение или интерес. Лалия положила руку Лин на плечо, задвинула между собой и Адамасом и тоже принялась рассыпать улыбки благородным кродахам — Асир заметил, бросил быстрый взгляд и усмехнулся. Оба они излучали превосходство и силу, и Лин решила, что не годится отставать — на нее, новое лицо рядом с владыкой, смотрели не меньше, чем на Лалию, а то и больше. В несколько шагов она оказалась почти вплотную к Адамасу, провела по шерсти кончиками пальцев. Анкар повернул голову, щекотнул усами и тихо рыкнул — благожелательно, Лин изучила уже все оттенки его рычания.

Она улыбнулась шире и погрузила пальцы в густую белую шерсть. Подумала: не предвидела ли Лалия и это, подбирая цвет для ее наряда? Невысокая анха в черно-золотом — рядом с могучим белоснежным анкаром. Картина! Маслом по хлебу, как выразилась бы она сама в прежние времена. Сейчас те шуточки отчего-то не шли на язык, лишь изредка вспоминаясь вот так, к случаю.

Ложа владыки была на самом верху — вся площадь как на ладони, впереди и ниже — море голов, и каждый взгляд срисовывается сразу. «Удобно для охраны», — отметила Лин, но тут же позабыла эту мысль. Владыка сел в кресло. Перед ним стоял низкий накрытый столик, с кувшинами, приборами и закусками. По обеим сторонам кресла лежали груды подушек, и Лин уже не сомневалась, для кого они. Адамас гордо прошествовал к краю их площадки и улегся там, в самом центре, подставляясь под все взгляды сразу. Становилось понятно — он лежал так уже не раз и не два, и точно знал, что его ждет и что нужно делать. Следующей устроилась Лалия — в подушках справа. Одним небрежным движением откинула накидку, но почему-то та улеглась красивыми ровными складками, даже не замявшись. Мысленно пожалев, что сама она так не сумеет даже после месяца упорных тренировок, Лин все же порадовалась, что накидки сегодня на ней нет. Села вполоборота — больше хотелось смотреть на владыку, чем на толпу внизу, но и совсем игнорировать празднество было нельзя, уж это Лин понимала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Весь сераль — слева, чуть ниже, — сказала Лалия, продолжая улыбаться. Наверное, эта улыбка могла бы сойти за благожелательную для тех, кто видел ее не слишком часто, но для Лин в ней было гораздо больше яда, чем симпатии и благодушия. — Сейчас все еще пошумят, потом поприветствуют владыку. Владыка, конечно же, изобразит лицом что-нибудь подобающее случаю, и можно будет наконец расслабиться, заняться чем-нибудь более приятным. Например, посмотреть на потные загорелые тела гимнастов, чудеса фокусников и наверняка танцы, много полуголых гибких анх для услады глаз владыки. Вдруг ему приглянется какой-нибудь особо изящный прыжок или поза. Всегда одно и то же.

— А ты как всегда — сама доброта, — сказал Асир.

— Может, я предпочла бы смотреть на гибких и мускулистых полуголых кродахов, но у меня же нет шанса сравнить.

— На соревнованиях не насмотрелась?

— На соревнованиях было интересно, — Лалия переплела пальцы на колене и мечтательно прикрыла глаза. — Много крови и ярости. Много боли. Но с тех пор прошло уже два дня.

Лин напомнила себе главное правило сегодняшнего вечера: «Завидуют? Пусть позавидуют еще больше!» И повернула голову в подсказанном Лалией направлении. Окинула ложу сераля тем спокойным и слегка ленивым взглядом, которым напоминала гуляющим жителям Красного Утеса о том, что охранка бдит.

На нее смотрели. Еще как — могли бы поджигать на расстоянии, она бы уже дымилась и поджаривалась на медленном огне, и не потому что у Гании, Наримы или Мираны не хватило бы сил для быстрого пожара, а исключительно чтоб дольше мучилась. Лин отыскала сидевшую рядом с Сальмой Хессу: та помахала рукой, и Лин ответила тем же. Сказала тихо, не прекращая улыбаться:

— Владыка, как честный человек, после такого вы просто обязаны предоставить мне право отстреливаться.

— Только от перевозбужденных кродахов, — очень серьезным тоном сказал Асир. — От остальных ты будешь отмахиваться. Думаю, даже покусанной рукой справишься. В крайнем случае, попросишь Лалию дать тебе пару уроков выживания среди ее любимых цыпочек.

— О, я дам, — фыркнула та. — Главное, чтобы после моих уроков в серале остался хоть кто-то, кроме нас двоих. Боюсь, они с воплями разбегутся куда глаза глядят. Хоть в казармы. И я заранее снимаю с себя всю ответственность.

— Договорились, — так же серьезно подтвердила Лин. Ей очень хотелось засмеяться, даже, пожалуй, совершенно некультурно заржать, но это испортило бы шутку.

А потом в ложу вошел Сардар. И Лин не к месту подумала, что Хесса его, конечно, видит. Впервые за долгое время. И еще более не к месту — что рядом с владыкой, весь в черном, кроме ослепительно-белой рубашки, он выглядит так же контрастно и эффектно, как смотрелись они с Лалией сегодня в зеркале.

— Усилили охрану западной стороны, — сказал он, склонившись к плечу владыки.

— Вывели кого-нибудь?

— Четверых. Махруд с прихвостнями. Ужрался как свинья. Чуть на площадь не вывалился. Пытался подать прошение на кого-то из сераля.

— Отклонить. Выставить из Им-Рока завтра с утра. Пусть проспится. Что отрекшиеся?

— Тихо. Наслаждаются зрелищем и компанией.

— Скажи Вагану, если что-то пропустит, голову оторву и сожру на завтрак.

— Ты опоздал. Голову ему отрываю я. Начинаем?

— Давай, — кивнул Асир.

Сардар вышел, и почти сразу в центре площади, на помосте, появился, как поняла Лин, распорядитель. Улыбка Лалии стала вовсе уж ядовитой: неудивительно, все пошло по ее сценарию. Долгая речь, полная витиеватых славословий в адрес самого повелителя, его великих предков, его славного дома, его храбрых соратников, мудрых советников и прекрасных наложниц. Короткое ответное приветствие Асира. И наконец — звон гонга и музыка, и под музыку…

— Ну вот, что я говорила, — Лалия демонстративно зевнула. — Много гибких полуголых анх, и самое интересное сейчас — смотреть, кто из наших цыпочек всерьез боится, что владыка на какую-нибудь клюнет.

— Иногда мне даже хочется попробовать, — задумчиво сказал Асир. — Только не могу решить, как — броситься вниз прямо отсюда или что? Заорать от восторга на всю площадь? Что бы их больше впечатлило?

— Броситься вниз — это хорошо, очень романтично. Любовь с первого взгляда. Сердце и мозг владыки разбиты вдребезги, а может, и не только сердце с мозгом, если прямо отсюда-то. Я бы посмотрела.

— Но я же не тебя радовать собираюсь.

— А жаль. Лин, подключись к проблеме, владыке нужен дельный совет. Мои дельные советы он не ценит.

— Вдребезги не получится, — Лин демонстративно измерила взглядом высоту. Смотреть на прыжки и зазывные телодвижения тех, внизу, было неприятно, да и неинтересно — уж будто она в Утесе не навидалась таких шоу, с непременным «уважаемые гости могут претендовать на внимание любой из танцовщиц». — Если очень повезет, можно рассчитывать на травму позвоночника, но, — она покачала головой, — нет, это если бы кто-то вроде Наримы решился перехватить сердце владыки прямо в полете. А у владыки отличный мышечный корсет и, я полагаю, координация тоже неплоха. Приземлится на ноги, как анкар.

— Нет, — качнула головой Лалия, — На ноги не так эффектно. Ну разве что верхом на Адамасе. Это будет гораздо интереснее всего, что напланировали эти унылые распорядители.

— Оставь в покое Адамаса, он тебе не лошадь.

— Ну могу я хотя бы в мечтах себя порадовать?

— У них с Адамасом взаимная неприязнь, — объяснил Асир.

— Нет. У нас взаимное равнодушие друг к другу. Очень стойкое. — Адамас повернул голову, посмотрел на Лалию с прищуром и отвернулся. — Да, именно так. Я уважаю его впечатляющие размеры и силу, он знает, что я его уважаю, не собирается меня есть, не капает на меня слюной и не стряхивает шерсть. По-моему, у нас прекрасные отношения.

— Поверь, они испортятся, если ты будешь настаивать на том, чтобы он развлекал публику, — Лин представила впечатляющий прыжок Адамаса на площадь и все-таки не сдержала смешок. — Но я поняла, ты хочешь внести оживление в программу. Что ж, в идеале, конечно, нужно было начинать действовать хотя бы пару дней назад. Отловить распорядителя в уединенном тихом месте, объяснить ему, что в представлениях, как и в более интимных делах, важно разнообразие и элемент неожиданности… — «Бездна, что я несу, какие интимные дела?!», мелькнула мысль, но старший агент Линтариена быстро ее осадила. И не такую пургу гнали в душевой с ребятами, и никому дела не было, что там у кого на самом деле с интимом. — Скажу прямо, изменить что-то глобально ты опоздала, хотя еще можешь учесть этот вариант для следующего года. Сейчас же, — она пожала плечами, — даже не знаю, что предложить.

— Я каждый год предлагаю ей самой заняться этим праздником, — Асир кивнул на Лалию. — Что, ты думаешь, она отвечает?

— Что если я займусь этим праздником, то получится как с сералем. Все разбегутся в ужасе, — усмехнулась та. — Ну, может быть, и не все. Но твой Им-Рок такого все равно не переживет. К тому же мне некого будет осуждать весь вечер. Это скучно.

— А вот и фокусники, — сказал Асир. — Сейчас сераль посыплют золотым дождем, а в вас двоих непременно что-нибудь прилетит. И тоже осыплет.

— Главное, чтобы не клюнуло. Неловко будет второй год подряд казнить несчастного фокусника. Я-то всегда за, но народ…

Асир усмехнулся и вновь объяснил для Лин:

— В прошлый раз она так придушила бедного голубя, что тот клюнул ее в палец. И не говори ерунды. Никто никого не казнил.

— Потому что я очень терпелива и деликатна.

Между тем фокусник показывал настоящие чудеса. Почти волшебное искусство живых иллюзий в родном мире Лин давно угасло, сменившись кинематографом. И она, засмотревшись, уже не слышала пикировку владыки и Лалии, явно давно привычную этим двоим и потому даже уютную. Над площадью распускались дивные цветы с семью разноцветными лепестками, лепестки взрывались вихрями новых цветов, звезд и бабочек, бабочки опускались на головы зрителям, осыпая их золотой пыльцой.

— Красиво, — тихо сказала Лин. — У нас так не умеют.

Последним золотым вихрем, как и говорил владыка, осыпало анх из сераля, а в их ложу прилетели не голуби, а стайка крохотных ярких колибри. Лимонно-желтая птаха зависла перед лицом Лин, та подставила палец, и, вместо того чтобы сесть, птичка клюнула предложенную «жердочку» и вспорхнула Лин на голову. Лалия рассмеялась.

— Вот и элемент неожиданности, а ты жаловалась, — улыбнулась Лин.

И тут же почувствовала пальцы на волосах. По коже от шеи вниз побежали мурашки, Лин замерла, но владыка уже убрал руку. Желтая птичка на его большой ладони казалась еще меньше, чем была на самом деле. Она вертела головой и явно не собиралась никуда улетать, пока владыка не взмахнул рукой.

Снизу, с площади, полились тихие мелодичные звуки. Лин не могла сказать, на чем играли, будто призывно журчала река, ласково пел ветер и где-то вдалеке звенел колокольчик. Вспыхивали факелы, небо темнело на глазах. Лалия, подложив под подбородок ладони, устроила голову на колене владыки и с удивительно умиротворенным видом смотрела вниз. Сейчас так ощутимо чувствовалась их с Асиром давняя близость, привычка друг к другу, что Лин охватили тоска и зависть. Хотя она ведь не претендует на место Лалии, только на течку, а это почти ничего не значит.

А на площади растягивали переливчатый синий шелк. Анхи и клибы, почти неотличимые друг от друга в облегающих, телесного цвета костюмах, двигались быстро и слаженно. Метались по сцене тенями, а потом и вовсе исчезли под тканью. И площади не осталось. Там, внизу, волновалось бескрайнее море, вырастали на горизонте белые бархатно-снежные горы, вздымались оранжевые скалы и вставало огненно-красное солнце, под которым море сменилось таким же бескрайним красным песком пустыни. И посреди песка рождался белый город. Стремились к небу башни и купола, вспыхивали зелеными пятнами древесные кроны.

— Живые картины, — сказал Асир. — Рождение Им-Рока.

— Целая прорва ткани, — вздохнула Лалия. — Постоянные тренировки, чтобы двигаться так, как они. И праздник раз в год. А их даже не видно.

— Но им нравится. Они кочуют по Ишвасе с представлениями, у них есть клибы и кродахи в охране. Семьи, дети, средства. Почему бы нет?

— Каждому свое.

Владыка наклонился к столику, разлил по двум бокалам вино, подал один Лин. Лалия взяла сама, пригубила, довольно жмурясь. Лин последовала ее примеру. Вино щекотало язык и нёбо теплой сладостью, шум праздника отдалился, сделался неважным, таким же призрачным и ненастоящим, как иллюзия Им-Рока на площади. Важным был взгляд владыки, пристальный и почему-то сомневающийся, настоящей была непривычно умиротворенная Лалия, а вот мысль о том, что голову от вина ведет слишком быстро, тоже оказалась неважной. Она здесь, в конце концов, не при исполнении, почему бы не позволить себе лишнего?

Владыка взял крупную, налитую черным соком кисть винограда и расслабленно вытянулся в кресле. Закинул несколько ягод в рот, оторвал ещё и протянул на ладони Лалии. Та, наклоняясь, смотрела отчего-то не на владыку и не на виноград, а на Лин. Брала ягоды губами, нарочито медленно помогала себе языком, скользя по ладони. Глаза блестели вызовом и насмешкой.

Лин отпила еще вина — наверное, слишком торопливо, но это бросающее в жар зрелище точно нужно было запить. Захотелось спросить: неужели из-за того, что сама она еще не пережила ни одной течки, ее считают наивным ребенком? Которому неоткуда было узнать, что может происходить между кродахом и анхой в моменты любовных игр?

Но Лин понимала: как раз в этом никакие абстрактные знания не заменят личного опыта. И первым опытом ее, кажется, собрались обеспечить прямо сейчас. Не то чтобы она была против.

Лалия, забрав последнюю ягоду, отвернулась, глядя вниз, с таким равнодушным видом, будто ничего важного только что не происходило. Может быть, и впрямь все это было для нее настолько знакомо, что уже не волновало, а может, она таким образом пыталась оставить их с владыкой наедине. Тоже иллюзия и только, но никто не смог бы сделать сейчас больше.

— Хочешь чего-нибудь? — спросил Асир негромко.

— М-м-м, сыра? — Лин качнула в руке полупустой бокал. — На самом деле я не знаю, чем лучше закусывать это вино. Может быть, на ваш вкус?

— На мой вкус я бы вообще не стал его пить, и не пью, как видишь, — рассмеялся Асир. — Слишком сладкое. Но ты можешь заесть чем хочешь, пока она не видит.

— Зато слышу, — отозвалась Лалия. — Заедай виноградом, здесь все равно больше нет ничего подходящего.

Лин смотрела на пальцы владыки, пока тот отделял ягоды. Руки у него были красивые, крупные и ухоженные, как сказала бы Лалия. И все же они больше походили на руки воина, чем повелителя, который давно не держал оружия. Асир носил всего один перстень — с крупным алым камнем, в котором будто горело пламя. Черные, большие, глянцево блестящие ягоды смотрелись на его ладони почти как драгоценные бусины, из ближней, слишком небрежно оторванной от кисти, подтекла капля сока. Лин наклонилась, взяла ягоду губами, слизнула натекший на ладонь сок и закрыла глаза, впитывая вкус спелого, переслащенного винограда. Нет, два вкуса, причудливо смешавшихся — она поняла вдруг, что впервые коснулась владыки губами, языком, и уже привычный густой, яркий запах теперь дополнился таким же ярким, зовущим вкусом.

Лин глубоко вздохнула, подняла лицо от раскрытой ладони владыки и сжала зубы. Сладкий сок брызнул на язык, на нёбо, заполнил рот. Она поставила недопитый бокал и оперлась рукой о наваленные рядом подушки. Так было удобнее. Наклонилась за следующей ягодой, теперь уже намеренно прихватив губами ладонь, ощутив шершавые бугорки мозолей и собрав еще несколько сладких капель.

Владыка вдруг подался ближе, провел свободной рукой по спине к шее, под платком. Обвел кромку халасана сзади, кончики пальцев вдавились между плотной тканью и кожей, двинулись, ласково и немного щекотно.

— Значит, вот так, — сказал он тихо. — Взяла и надела.

Лин подняла голову. Облизала губы, измазанные соком — странно, хотя виноград был сладкий, их все равно слегка пощипывало, будто от кислого.

— Да, взяла и надела, — она встретила взгляд владыки, не пытаясь угадывать, что в этом взгляде. — Потому что это правда. Потому что я не смогла сказать это прямо, хотя очень хотела, а потом изгрызла себя за нерешительность.

— Что-то изменилось, так? Ты пахнешь иначе.

— Праздник, — пожала плечами Лин. В самом деле, не рассказывать же владыке, как обнаружила у себя появление смазки и в какую панику впала? И даже не потому, что стыдно, а просто смешно! — Не знаю насчет запаха, но когда до меня дошло, сколько людей и с какими чувствами будут на нас пялиться, я решила: пусть утрутся. Я рада быть сейчас рядом с вами, так почему должна это скрывать или стыдиться?

— Да, я еще в прошлый раз понял: праздник — отличное объяснение всему, что с тобой происходит, — Асир убрал руку с шеи, слегка надавил на затылок. А потом Лин накрыло его запахом с головой. Губы у владыки были твердыми и уверенными. Он целовал, не спрашивая и не сомневаясь, и Лин казалось — слишком быстро. Она не успевала сориентироваться. Она вообще ничего не успевала, потому что ничего не умела, как-то не пришлось ей раньше целоваться. Даже в шутку или ради эксперимента. Хотя, пожалуй, стоило радоваться, что первое впечатление не оказалось смазано очередными воспоминаниями о собственной дурости. Потому что этот поцелуй был настоящим, драгоценным, таким, который стоит запомнить навсегда. И собственная неловкость не казалась стыдной, а нормальной, правильной и естественной. И вело голову хлеще, чем от вина, и вкус владыки был ярче, слаще и пьянее, чем вкус вина, и дышать было нечем, потому что на дыхание просто жаль было тратить время. А потом все кончилось.

— И этого ты тоже не должна стыдиться, — сказал Асир, и небо над ними вдруг взорвалось грохотом и ослепительно-яркими вспышками. Над головой распускались цветы с семью лепестками и рассыпались звездами, пылали огненные фонтаны, опадая искрами и вспыхивая вновь, и, сколько бы фейерверков Лин ни видела в Утесе, этот стоил того, чтобы на него полюбоваться.

Но, прежде чем отвести взгляд от лица владыки, она все же ответила:

— Я и не стыжусь.

И с ошеломившим ее саму счастьем подумала: «И не боюсь совсем». Это не нужно было произносить вслух. На макушку снова опустилась тяжелая ладонь, и Лин показалось — Асир чует и все понимает. Она коснулась пальцами его колена. Почти как в первый день, в казармах. Но теперь — не потому, что так было надо, а потому что тянуло прикоснуться. Пусть он поймет и то, как сильно она хочет провести с ним первую течку. А может, и не только первую. Быть рядом, даже у его ног, как сейчас.

Поймет, что она наконец поверила: это совсем не значит предать себя, пойти на поводу у животной половины. Теперь она знает — со своим зверем можно подружиться. И, кажется, готова принять свою суть и стать такой, какой хотел ее видеть владыка. Настоящей анхой для него.

Конец первой книги

ОТ АВТОРА:

Да, Лин многое поняла. Но понимает ли она, что это такое на самом деле — быть анхой для своего кродаха? Готова ли принять не только свою суть, но и его? И с кем же — и как? — она проведет свою первую течку?

Читайте во втором томе — «Воля владыки. В твоих руках».

Конец