Буря мглою небо кроет

Oksana Litovchenko

Буря мглою небо кроет

(про Петровича, друга Степаныча)

I.

В тот раз ответственный соцработник Вера Николаевна Пыхтина спешила, ей надо было застать свою дочь Машу дома одну, пока ее муж Эдик не вернулся с работы. Предстоял серьезный разговор.

Маша на кухне пила чай, подхватилась, приняла у матери пакеты.

— Машка, у меня новый подопечный, - сказала в коридоре мать, разуваясь.

— Ну и что? - Спросила дочь.

— А то, что это наш шанс. Я руки помою, а ты поставь чайник, дело есть.

— Ужинать не будешь? Я блинчиков с мясом напекла.

— Потом, сейчас чаю хочу.

Вскоре чайник залился веселым свистом, дал упругую струю пара. Когда он развеялся, это двое уже сидели за столом, мать говорила, почему - то воровато поглядывая по сторонам:

— У нас Тамарка заболела, ну меня на ее клиентуру и кинули, еще одного пенсионера дали в нагрузку.

— Доплачивать за него будут?

— Да куда они денутся. Не доплатят, из глотки вырву, тут дело о другом: дед - то этот не дед, а чистый клад.

— А что в нем?

— Ну рассуди сама: квартира и, что самое главное, одинокий, я перепроверила.

— А что за квартира?

— Квартира не сказать что бы прямо шик, но две комнаты, санузел раздельный. И в престижном районе, на Соколе. А там каждый метр золотой.

— И?

— А что "и"? Пойдешь к нему вместо меня, скажешь, что подменяешь мать, да тихонечко его и окрутишь. Главное, чтобы он жилплощадь на тебя переписал, а там уж мы управимся.

— Я не пойму, ты что его травить собралась?!

— Зачем травить, никто не говорит про травить. Ты главное свое дельце сделай, бумаги выправь, а там уж я его найду как доехать.

— Это же как - то не по - людски.

Мать поставила чашку, сердито глянула дочери в глаза:

— А это по - людски, что ты тут вроем в однушке душимся? По - людски, что мы с твоим муженьком жопами каждое утро тремся, как рыбы на нересте? А там у вас дети пойдут, и что дальше? А тут такая возможность? Я двадцать лет в соцобеспечении горбачусь, а такого прямого варианта мне еще не выпадало.

— Нет, не хочу.

— Да пойми ты, дурочка, никто его травить не собирается. Там уж совсем трухлявый штрудель, он сам дойдет, а ты его старость и согреешь, а?!

Лукаво подмигнула родительница.

— А если он приставать начнет?

— Ой, не могу, - закатилась Вера Николаевна, - "приставать", ты бы глянула на него, он еле ходит.

— Это что же мне теперь за ним ухаживать придется, мыть его?

— Ну я пока не поняла, кажись он сам моется, но ноги еле таскает.

— Если старик, так это точно жадина и склочник.

— Ну, знаешь, мне с характером его некогда было разбираться. Вот сама и увидишь. Так, с первого раза, вполне себе миролюбивым показался, вдовец с грамотами какими - то, лыбился даже, как идиот. Видать идиот и есть, такого голыми руками надо брать. А квартирку -то подгребем, там может и капиталы сыщутся. Бонус будет.

— А почему ты сама не хочешь? Ты женщина еще вполне себе.

— Я не такая яркая, разгон будет длиньше, а времени нет. Если зазеваемся, там другая охотница заведется.

В двери защелкало. Вернулся Машин муж Эдик.

— Все Машка. Своему пендюху ни гу - гу. А к деду завтра же и отправляйся и оденься по - ярче. Брать будем на живца. Адресок я тебе дам.

II.

Маша надавила на кнопку старомодного звонка, измазанного краской, услышала за дверью шаркающие шаги. Надавила еще раз.

— Сейчас, сейчас, - закашлялся изнутри старческий голос. - Кому там неймется о сию пору? Кто там?

— Здравствуйте. Я Мария, дочь вашей опекунши Веры Николаевны, подменяю ее.

Загремели замки, в дверном проеме, перечеркнутом цепочкой, обозначился старческий глаз в больных прожилках, он пытливо вращался.

— А ты одна? Никого с собой не привела?

— Одна, с кем мне быть.

— Правда?

— Правда.

— Тада заходи, счас я свет включу.

Дверь отошла, в нос девушки ударила крепкая смесь запахов корвалола, табачного дыма и спирта. Голая лампочка высветила коридор, а в нем лысого и косматого, низкорослого деда в халате.

— Ишь ты, ладная какая! - Разглядывал старик молоденькую гостью на свету, - а что ж мать не пришла. Аль забоялась Петровича?

— Дела у нее.

— А -а.

— Ну, как вы тут? Может продуктов вам купить или лекарства?

— Лекарства, говоришь? А что с него, весь холодильник в лекарствах, а все одно едино дело - могила. Больной я, девка, весь и ноги так крутит, что нету никакого спасу, особливо на холод.

— Я тоже вся больная, - подхватила Маша.

— И что ж у тебя болит? - С иронией раздвинул седые, косматые брови дед.

— Да все, руки - ноги, голова.

— Стал быть, ни на что не гожая?

— Выходит так.

— Понимаю, понимаю.

— Говорите, что вам сделать, да я пойду.

— А ты давай - ка мне ступни разомни, я до этого дела большой охотник.

— Нет, это не входит в наши обязанности.

— А что ж входит в ваши обязанности?

— Что - нибудь приготовить, убрать.

— Свари пельмени тогда, в холодильнике лежат.

Маша сняла верхнюю одежду, бегло осмотрелась, прошла на кухню. Дед приковылял за ней:

— Что ж ты, замужняя баба, аль одинокая?

— Одна я.

— Ага. Такая пригожая, да и одна. Да не обманываешь ли ты Петровича?

— Нет, не обманываю. Говорю же, больная я.

— Что ж тогда пришла. Деда заразить?

— Ага. Вместе болеть будем.

— Ну, давай поболеем, глядишь клин - клином и вышибем. А хозяин ваш где?

— Отец, то есть? Да его и не было никогда. Работал в газете, статьи писал, а с нами не жил.

— Трутень, значит.

— Почему "тутень"? Говорю же, статьи писал.

— Да тутень и есть, а кто ж они еще, писатели эти? Не пашуть, не сеють, а карандаш держать, тут много ума не надо. А ты пойди на завод, у станка постой, али вот как я, сорок лет в кочегарке уголек покидай, вот тогда и глянем, кто из нас мужик - работяга.

— А ваша жена где?

— Какая? У меня их пять штук было.

— И где ж они теперь?

— На кладбище все, как одна. Лежат рядком, меня дожидаются.

— А дети - внуки, были?

— Да мож и были, да где они теперь, кто их сосчитает?

— В квартире — то вашей кто — нибудь прописан, кроме вас?

— «В квартире» говоришь? А что тебе с той квартиры, один я. Един, как в поле василёк. Клонюсь под ветром.

— А это что за фото?

— Которое?

— Да вон, на стене.

— Котельная это наша. Воркута, 72 год или 75, уж и не упомнишь.

— А это кто на снимке? Это вы, что ли?

— Где?

— Вон, мужчина лысоватый, неказистый.

— Так то кореш мой лепший Степаныч. Сменщик мой верный. Я угорел, а он меня спас. Было дело.

— Душно у вас, накурено, опять угореть можно, давайте проветрим? - Потянулась к форточке Маша.

— Не смей, - прицыкнул на нее дед. - Петровича застудить хочешь?

Маша насупилась.

— Ладно, не злись, стрекоза, - подобрел старик и огладил девкин зад корявой лапой. Надо сказать весьма умело, с прощупом.

— Что вы себе позволяете?! - Вспыхнула та.

III.

— Мам, ты себе как хочешь, но больше к твоему деду я не пойду, - выговаривала Маша вечером матери. - Он руки распускает.

— Что ты мелешь? Он теми руками уж и не ворочает.

— Еще как ворочает!

— А коли ворочает, так нам же и лучше. Быстрее попадется на удочку.

— Да мне - то что делать?

— Будь с ним ласковей. А коли полезет, дерни его за конец разок, он и успокоится. Вот тоже нашла проблему.

— И не такой простой, как тебе, мама, показалось.

IV.

В следующий Машин визит Петрович сказался дюже больным. Кряхтел на постели, сучил ножками.

— Помираю я, - огорошил он свою опекуншу.

— А что так? - Подняла та бровь.

— В грудях как черти пляшут, сердце заходится.

— Может скорою вызвать?

— Ты моя скорая, коль прикрепили, так и сполняй. Давай, задери одеяло да помассируй мне ступни. С душой помни, оно и отпустит. А иначе недолго мне.

— А ноги у вас чистые?

— Чистые, я их мою ершиком, тут, девка, все как положено. Ты деда не боись.

Петрович сам скинул с себя одеяла, остался в халате и тапках.

— Что ж вы в тапках да на постель?

— Да — к оно когда прихватит не об тапках думаешь, быть бы живу. Вот чудная.

— И хитрец же вы.

— Хитрец, не хитрец, а жизнь доброго дедушки в твоих руках. Действуй давай. Масло в холодильнике мятное, достань, пятки растирать будешь. Мне так приятнее.

Маша не спеша помыла руки, нашла мяту, вернулась в комнату. Какое — то странное, нехорошее предчувствие волновало ее. Страшно гремел холодильник, в трубах гудела вода — промывали систему перед сезоном. Дед лежал, выставив свои огромные, шишкастые ступни, как казалось даже с какой — то гордостью. Тапок на нем уже не было.

Девушка пристроилась у его ног, капнула на ладошку маслом, попробовала втереть ему в желтую, твердую подушку под пальцами.

— Не щекотно?

— Да какой там «щекотно», они уж как деревянные, давай мни глубже. А то помру.

Маша сроду не занималась такими делами и теперь скорее не массировала, а неумело трогала эти ужасные ноги с неостриженными ороговевшими до камня ногтями во всех местах, к ее удивлению, это не было так мерзко, как она думала. Дед был доволен, как слон. Временами он двигал тазом и противно похихикивал.

— Ишь, рукастая какая.

Тут полы его халата шевельнулись, и мелькнуло что — то узловатое и красное. Девушка перевела глаза и не поверила сама себе. Тут только она увидела, что тот халат стоит шатром, а из под полы свисают яйца, сморщенные, но огромные.

— Вы что, голый?

— А ты не видишь?

— Совсем стыд потеряли, да?

— А какой тут стыд? Я мужик, ты баба — и все дела. А ты, чем кочевряжиться, да цацу из себя строить, разделась бы, да и согрела старичка. Глядишь, мы и пришли бы к пониманию.

— Не могу я, вы что, совсем с глузду съехали, буровите что попало? - Шептала Маша горячими губами, сама не понимая своих слов. Мелькнула мысль убежать, но что - то ее останавливало.

— Али ты замужняя?

— Нет. Но мне все равно стыдно.

— Но в руках — то твоих стыда нет?

— И что?

— В руки возьми его, аки голубя. Он не кусается.

— Ого, «голубь», он у вас целый змей. Не могу я, - умоляла девушка, уже окончательно теряя голову....

Полная история на Бусти