Тайное общество или четыре презерватива

Предисловие

Кажется, что все истории о нас самих уже рассказаны. О любви, о предательстве, о поиске себя. Но жизнь, как река, всегда находит новые русла, чтобы удивить и заставить посмотреть на привычное под иным углом.

Перед вами — история одной командировки. Самой обычной, на первый взгляд: группа сотрудников института, скучная работа в глухом поселке, пыльная съемная квартира. Герои этой повести не искали приключений. Они мерили деревья, ворчали на начальника и мечтали поскорее вернуться домой.

Но именно в таких местах — вырванных из привычного контекста, в отрыве от большого мира, — с людьми происходят удивительные метаморфозы. Стираются служебные границы. Обостряются чувства. И самое главное — обнажаются те самые, тщательно скрываемые в обычной жизни части души: голод по искренности, тоска по пониманию, смешной и трогательный поиск тепла.

Это повесть не о сексе, хотя в ней есть и откровенность. Это повесть о близости. О том, как случайные люди становятся самым важным, что есть друг у друга — пусть даже на короткий миг летнего зноя. О том, как рождается и живет по своим, странным законам «Тайное общество» — не для заговоров или интриг, а для того, чтобы его участники могли, наконец, быть собой. Без масок, без правил, без оглядки на прошлое.

Это исследование того, что происходит, когда с чувств снимают ошейник. Когда ревность оказывается беспочвенной, но от этого не менее мучительной. Когда дружба граничит со страстью, а страсть оказывается единственным языком, на котором можно договориться с собственной душой.

Герои этой книги совершают ошибки, боятся, ревнуют, ищут и находят себя и друг друга. Они живут. Именно так, как умеют — искренне, неидеально и поэтому — по-настоящему.

Возможно, вы узнаете в них себя. Возможно, вам захочется осудить или, наоборот, поддержать кого-то из них. В любом случае, они не оставят вас равнодушными.

Приготовьтесь услышать гул электростанции (ТЭС), почувствовать запах нагретой хвои и дешевого вина, узнать вкус чужих губ и понять, что иногда самые важные открытия мы совершаем не в работе, а в себе. Добро пожаловать в «Тайное общество».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1 Командировка

Строго 18+.

Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми случайны.

Лето того года выдалось особенно жарким. В институте лесного хозяйства работа кипела — и на столах в кабинетах, и на полевых выездах. Отдел озеленения, как раз, получил очередное “важное” задание: провести полную инвентаризацию зелёных насаждений в поселке при местной ТЭС. На бумаге это звучало сухо и официально: измерить каждое дерево, составить планы улиц, оценить состояние насаждений. На деле же всё выглядело так: неделя, а то и две под солнцепеком, с рулетками, колышками, блокнотами и потными ладонями, записывающими в таблицы десятки и сотни одинаковых строк.

Для выполнения работ выделили небольшую бригаду — пятеро человек. Руководителем назначили начальника отдела, по прозвищу - “гном” — мелочного и вечно ворчащего, с неопрятной бороденкой мужичка, чья манера общения больше походила на придирки. А вместе с ним поехали — четыре инженера: Владимир, две Тани и, новенькая, архитектор - Натка.

Они тогда ещё не были друзьями, даже толком не знали друг друга. Работали в одном отделе, могли улыбнуться, перекинуться парой слов, но не более. Работа иерархична, и каждый держался своей линии. Более близкие отношения были только у Владимира с Таней, которые уже пару лет хорошо знали друг друга. Более того их симпатия дошла до стадии флирта и кажется, даже до любви. В общем, нечто вроде тайного служебного романа. Остальные девчонки видели в Вове скорее старшего товарища, но отнюдь не близкого друга. Да и разница в возрасте не способствовала сближению - ему тридцать с “хвостиком” им в пределах двадцати.

И вот именно эта командировка стала тем рубежом, где они переступили черту. Где будни с блокнотами и рулеткой превратились в общую занимательную историю, а случайные улыбки — в безграничное доверие и тайну. Никто из них еще не знал, что впереди — интересные вечера, откровения, смех, шепот под одеялом и зарождающаяся дружба, которая потом станет легендой Института.

Машина выехала ранним утром - с вещами, рулетками и кипой бумаг, и, спустя несколько часов дороги, оказалась в поселке при ТЭС. Съемная квартира ждала их. Молодые люди, тогда ещё, даже не подозревали, что именно здесь зародится то, что навсегда свяжет их четверых…

Воздух в квартире был сладковато-затхлый, как в заброшенной дачной кладовке. Пахло пылью, старыми коврами и чем-то химическим – то ли от пластиковых панелей, то ли от вездесущей гари ТЭС за окном. Три комнаты. Неплохая кухня с мягким уголком и новой газовой плитой. Балкон, с которого открывался вид на ухоженный двор: современная детская площадка, небольшой киоск-магазин и чахлые тополя в пыльных “клумбах” из покрышек.

Первым ввалился гном – начальник. Коротконогий и желтолицый. Швырнул сумку в дверной проем самой маленькой комнатки, соседствующей с кухней.– Мой кабинет, – буркнул, не глядя на остальных, тоном не терпящем возражений. И захлопнул дверь, как припечатал:

”здесь я начальник”.

Девчонки замерли в неловком молчании. Таня, печально посмотрела на закрытую дверь. В ее голубых глазах – усталость от таких вот “гномов”. За двадцать три года в ее жизни поместились - техникум, замужество за вечно отсутствующим дальнобойщиком и куча, вот таких самодуров-начальников. Ее мир был скучен, пока Вова не приоткрыл перед ней дверь, что вела к звездам, к эзотерическим мандалам, к разговорам о Вечном, по дороге с работы домой.

Натка, новый архитектор института, робко прижала к груди рюкзак. Новенькая, двадцатилетняя, кареглазая няша, с симпатичной, анимешной фигуркой. Это была ее первая длительная командировка. Она еще не влилась в коллектив и внимательно за всем наблюдала, пытаясь понять переплетение взаимоотношений и приоритетов. Задержала взгляд на Вове:

“Кажется, он “теневой” лидер в отделе, спокойный, с загадочной тенью в карих глазах и скрытой силой бойца”

– и тут же отвела в сторону:

”Очень интересно, похоже, в командировках своя атмосфера, отличающаяся от институтской”.

Танюшка фыркнула:– Вот это квартира, я понимаю! Прямо для нашего пати! – Она крутанулась на каблуках, короткие джинсовые шорты едва прикрывали упругие бедра. Маечка с вырезами демонстрировала загар. От нее веяло дерзкой, нерастраченной энергией девятнадцатилетней девчонки, сорвавшейся с поводка. Мама-контролер осталась далеко в городе. Здесь – свобода.

– Спальня! – Таня распахнула следующую дверь. Внутри – полумрак, гардероб с выщербленными дверцами и главный предмет мебели: широкая двуспальная кровать.

– Нам, что втроем спать на одной кровати? Это бред! Танюшка заглянула, засмеялась:– На двоих кровать, Тань! Кто на полу? Натка? Или я? Или ты? – Она подмигнула Вове, явно провоцируя. Натка покраснела, сжалась:

– Вопрос нужно решать. Я на полу спать не собираюсь.

Вова нахмурился, эти вечные бытовые проблемы, начальник старался спихнуть на него, знал, что он девчонок не оставит:

– Спокойно, сейчас все порешаем.

– Тане и Натке этот советский сексодром, – его голос прозвучал спокойно, но шутка, как и задумано, разрядила напряжение.

– Для малой соорудим ложе из подручных материалов или она может спать со мной на диване. Он полез в глубину шкафа в коридоре. Вытащил два ватных одеяла, пару старых, пахнущих нафталином ковров. Разложил у стены в спальне, рядом с кроватью. Получился нечто вроде походного ложа.– Ух! – Танюшка прыгнула на импровизированную постель, заставив пыль взметнуться столбом. – Прямо как принцесса на горошине! Только горошина – в задницу впивается! – Она залилась беззлобным смехом.– Спасибо, Вова, за приглашение…на диван…я подумаю.

Таня молчала, она не волновалась, потому, что Вова всегда мог решить все проблемы:

“Он всегда так. Нашел решение. Не орет, не командует. Просто... делает. Так же, как и рисует свои странные круги-мандалы – спокойно и сосредоточенно”.

Она наблюдала за его руками – сильными, жилистыми, руками практика кунг-фу. Те же руки, что вчера нежно рисовали на ее ладони линии судьбы. Сегодня устраивали их на ночевку.

“Мужчина. Заботливый”.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вове достался зал. Он поставил сумку у дивана. Его крепость и территория для посиделок. Командировки, ведь не только работа, но и отдых, и, временами, весьма неплохое веселье. Диван советских времен, журнальный столик с поцарапанной столешницей, старое кресло и дверь на балкон. Уже предвкушал вечера: ноутбук с музыкой и фильмами, бутылка вина, душевные разговоры. Возможно, с ней, с его Таней. О звездах. О смыслах. О том, как тесно им в браках и легко в этих разговорах.

Как начало темнеть, гном ушел, хлопнув входной дверью с таким видом, будто отправлялся на тайное совещание с президентом. Девчонки принесли купленное в местном магазинчике вино – полусухое, "Шабо". Пакет с клубникой. Виноград и палку сырокопченой колбасы. Вечер начинался стандартно, вначале некоторое смущение, а затем алкоголь развязывал языки и зажигал огонь в глазах.

– Тайное общество! – провозгласила Танюшка, разливая вино по пластиковым стаканам.

– Мы - Банда! Гном – изгой! Чокнемся!

Стаканы глухо стукнулись. Первый глоток – терпкий, кислый. Натка скривилась, Таня сделала вид, что не заметила дешевизны, Танюшка потянулась за клубникой, пшыкнула на ягоду сливками из баллончика. С видимым удовольствием положила в рот. Языком, слизнула с губ липкую сладость.

– Вот она богатая жизнь! Вино и клубника - еда аристократов.

Натка пила вино, смотрела на коллег и думала:

“Они странные. Таня с Вовой – как будто знают какую-то тайну. Переглядываются. Танюшка – бесшабашная оторва. Но, веселая”.

Алкоголь теплой волной разлился по телу. Стеснение начало таять. Она улыбнулась Вове через стол:– За нашу банду!– За деревья, которые завтра будем измерять, – добавил Вова с легкой иронией.– Фу, скукота! – Танюшка скорчила рожицу. – Давайте лучше за… за приключения в командировке! За Свободу!

Таня смотрела на Вову. В свете лампы его интеллигентное лицо казалось высеченным из камня – сильный подбородок, резкие скулы. Но глаза.… В них читалась тихая грусть, созвучная ее собственной.

“Мы чужие среди своих,” – подумала она. - «Он там. Я здесь. И только здесь, в этой дыре, мы можем быть… почти настоящими”.

Она подняла стакан.– За тайны, – сказала тихо, глядя только на него. Вова встретил ее взгляд. Уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке. Стаканы стукнулись снова. Звук был громче, чем в первый раз. Тайна их сближения витала в душном воздухе комнаты, смешиваясь с запахом вина, клубники и молодости.

На балконе, позже, куря свою тонкую “Vogue”, Таня смотрела на тусклые огни поселка. Вова стоял рядом, опершись о перила. Молчание было комфортным. Гул ТЭС – далекий, ритмичный – напоминал дыхание спящего гиганта.

– Твои мандалы… – начала она, не глядя на него. – Они… о чем? О том, что все связано? Он удивился. Не ожидал такого вопроса здесь, сейчас.– О цикле. О рождении и… растворении. О поиске центра в хаосе. Она сделала глубокую затяжку. Искра сигареты осветила ее профиль.– Как в жизни. Хаос – работа, гном, эта квартира… – Она повернулась к нему. – А центр? Он где? Вова почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Ее взгляд был прямым, открытым. Как в те редкие минуты в кабинете.– Иногда… – он сказал медленно, – центр – это точка тишины внутри. Даже когда вокруг творится ад. Иногда… – он сделал шаг ближе, запах ее духов – что-то цветочное, недорогое – окутал таинственной аурой, – иногда центр – это люди. Которые создают свой мир вопреки, кажущейся, незыблемой действительности.

Она не отодвинулась. Расстояние между ними сократилось до опасного. Он видел каждую ресницу, легкую неровность помады на нижней губе. Его рука сама потянулась – поправить выбившуюся прядь ее русых волос. Палец едва коснулся виска. Кожа – горячая. Она вздрогнула, но не отвела голову. Глаза – огромные, светлые, полные вопроса и… разрешения?

Скрип двери заставил их вздрогнуть. На балкон выскочила Танюшка, в одной майке и трусиках.– Чего скучаете? Там музыка, вино! Танцуем! Вова, пошли! Момент слияния душ разлетелся вдребезги. Таня быстро затушила сигарету, избегая его взгляда. Но искра была брошена. В душной летней ночи началось что-то важное. Что-то, ради чего стоило покупать вино, терпеть гнома и спать на коврах вместо кровати. Началась их Вселенная.

Глава 2 Липы и вишневый цвет

Солнце било в спины, как раскаленным молотом. Воздух над асфальтом дрожал, искажая контуры покосившихся заборов и единственного на всю улицу «Жигуленка», припаркованного в тени. Пыль, поднятая их шагами, въедалась в кожу, смешиваясь с потом. Вова щурился, прикладывая мерную ленту к шершавому стволу старой липы:

– Диаметр – тридцать сантиметров. Состояние – “угнетенное”. Он вносил данные в планшет, чувствуя, как капли пота скатываются по вискам и шее под воротник рабочей рубашки.

В двадцати метрах, а зарослях куста сирени, прятался гном. Широкополая панама не спасала его красное лицо от зноя. Он не работал – он “контролировал”. Его свинячьи глазки бегали от Натки, аккуратно наносящей деревья на схему улицы, к Танюшке, которая… Вова вздохнул.

Танюшка, вопреки всем инструкциям по технике безопасности (и здравому смыслу), щеголяла в микро-шортах цвета фуксии и топе с завязками на шее. Ее загорелые ноги и тонкая талия были мишенью для каждого проезжающего “москвича” или “копейки”. Один уже остановился, высунувшись из окна:

– Девушка! Вашей маме зять не нужен? А не хотите прокатиться? – Мужчина заржал, довольный собственной смелостью.

Танюшка не испугалась. Она повернулась к машине, уперла руки в бока и звонко крикнула:– Дядя, не для тебя цветочек рос! Тебя жена дома ждет! – И показала язык.

Из-за угла раздался сдавленный смех – это Натка прикрыла рот рукой. Даже Таня, обычно строгая, отвернулась, но Вова заметил, как дрогнули ее плечи. Сам он едва сдержал улыбку. Гном же фыркнул с таким видом, будто Танюшка осквернила святыню.

– Беспардонность! – прошипел он, обращаясь в пустоту, так как все демонстративно отвернулись. – На работе! Дисциплина ноль!

Вова, скептически хмыкнул:

“Дисциплина... Да ты сам, как ищейка, в кустах шпионишь, только и делаешь, что коллектив раздражаешь...павлин. Лучше бы бюджет на саженцы считал, а не откаты".

Мысленно он представил, как гном летит, смешно кувыркаясь в воздухе, от мощного пинка под зад. Подальше от них. Но вслух сказал только:– Танюшка, к следующему дереву. И шорты… хотя бы не снимай. – Добавил с легкой иронией.

Вечером в комнате Вовы царила атмосфера победителей, переживших бой с драконом по имени гном и солнцепек. На столе стояло бутылочное "Киндзмараули" – лучшее, что нашлось в местном магазине, густое, сладкое, с ароматом вишни и дуба. Рядом – тарелка со спелой клубникой, купленной у бабушки на местном базарчике, плитка швейцарского шоколада и пластиковые стаканчики, прихваченные Таней из института. Музыка лилась из ноутбука – сегодня Натка выбрала что-то зарубежное, мелодичное, с гитарными переборами, кажется, это была Карла Бруни. Танюшка, уже на втором стакане, развалилась на полу, подпирая спиной диван. Ее щеки горели румянцем.

– Вот скажите, – начала она вдруг, разглядывая вишневый оттенок вина в своем стаканчике, – минет.… Это ведь не измена?

Воздух заискрился интересом. Натка поперхнулась вином, Таня замерла с кусочком шоколада у губ. Вова почувствовал, как мурашки пробежали по коже.

– Тань! – Натка ахнула, вытирая подбородок. – Ну, ты даешь!– А что? – Танюшка сделала большие глаза. И с озорством добавила:

– Вопрос жизненно важный! Философский даже! Мы же свои, можем обсудить? Вова, ты, как гуру, должен поддержать!

Таня прищурилась:

“Глупая девчонка! Зачем выносить такое на обсуждение?”

Сердце бешено колотилось. Она вспомнила, как неделю назад в кабинете, под столом, ее нога, незаметно для других, ласкала Вовину голень, он был в шортах. И как он не отодвинулся.

“Это что – измена? Нет. Это… намек. Тайна. Но признаться в этом? Ни за что”.

– Это интим! – выпалила она резче, чем хотела. – Конечно, измена! Как можно?

– Не согласна! – Натка неожиданно встряла. Алкоголь развязал ей язык, а интимная атмосфера вечера – сняла последние барьеры.

– Если… если это просто действие? Без чувств? Как… как спорт! Или помощь другу, снять напряжение! – Она покраснела до корней волос, но не отводила взгляда. – Для здоровья - не измена!

Все уставились на нее. Танюшка оживилась от неожиданной поддержки.

Вова отпил вина, разглядывая коллег:

”Спорт... Друг... Ох, Натка…непростая ты няшка”.

Он чувствовал легкое головокружение от вина и возбуждение от обсуждения такой интимной темы. Но нужно было реагировать. Гуру. Хотя внутри бушевало:

“А Таня? Она считает изменой? Значит, наши руки под столом, наши шепоты о мандалах – уже предательство?”

– Измена, – начал он медленно, чувствуя на себе тяжелый, вопрошающий взгляд Тани, – это когда предаешь любовь. Душу. Когда лжешь о самом главном. А тело… – Он рискнул поднять глаза на Таню. – Тело иногда просто ищет тепла. Или дарит его. Без предательства любви, минет и секс не измена.… Если в браке больше нет любви, либо один из партнеров своей холодностью, невнимательностью или другим способом, убил любовь, то это уже не брак, а привычка или обязательства по отношению к детям.… Но не Любовь.

“Как я хочу подарить свою любовь тебе. Не предавая никого, кроме этой тоски”.

Тишина повисла густая, сладкая, как вино. Таня не отвела взгляда. В ее голубых глазах мелькнуло что-то – понимание? Вызов? Страх?

– Вот! – Танюшка торжествующе вскочила на колени. – Вова подтверждает! Не измена! Это как… продвинутое рукопожатие! Или комплимент! – Она залилась своим колокольчиковым смехом, разбивая напряжение. – Выпьем за рукопожатия без измен!

Стаканы стукнулись нестройно, но весело. Натка хихикала, Таня, наконец, отпила вина, не сводя глаз с Вовы. Он уловил в ее взгляде тень улыбки. Не измена. Значит, дверь приоткрыта.

Музыка сменилась на что-то ритмичное, с битом. Танюшка вскочила:– Танцевать! Все беремся за руки и в круг!

Она потянула за собой Натку, закружилась с ней посреди комнаты. Потом схватила Вову. Он неловко встал. Таня оставалась сидеть, наблюдая. Но когда Танюшка, смеясь, прижалась к Вове всем телом в такт музыке, Таня вдруг встала и подошла к нему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Меня пригласишь? – спросила она тихо.

Он протянул руку. Она приняла ее. Ее пальцы были прохладными, но ладонь – горячей. Он обнял ее за талию, прижал к себе, она положила руку ему на плечо. Расстояние между ними исчезло. Он чувствовал ее тепло, сквозь тонкую ткань одежды, ее цветочный запах, с нотками сандала, упругость молодого женского тела.

Они двигались медленно, не в такт зажигательной музыке, а в каком-то своем, тихом ритме. Ее дыхание касалось его шеи. Он видел, как вздрагивают ресницы на ее опущенных веках. Мир сузился до нежных ощущений, до них двоих, до вишневого вкуса вина на губах и жгучего вопроса:

“Что теперь?”

– Гуру, – прошептала она так тихо, что он скорее угадал по движению губ, – а если… рукопожатие затянется?

Его сердце прыгнуло в горло. Он не успел ответить. Танюшка, раскрасневшаяся и счастливая, ворвалась между ними, схватив обоих за руки.

– Хватит вам страдать! Все танцуют! Вова, крути меня!

Таня отступила на шаг, но не рассердилась. В ее глазах, когда она смотрела на Вову, крутившего визжащую Танюшку, было что-то новое. Не ревность. Признание.

“Ты прав. Тело ищет тепла. И душа тоже”.

Позже, когда вино было допито, а музыка смолкла, они лежали, все вместе, на диване – усталые, довольные, связанные новой, чуть рискованной тайной:

“”Рукопожатия” не считаются изменой.… По крайней мере, в их тайном обществе”.

Танюшка и Натка азартно рылись в Вовином ноутбуке, выискивая запрещенные видео,

- После твоего философского обоснования минета, мы поняли, что ты только прикидывался святым и найдем на тебя компромат, - пьяно объявили они.

Таня на балконе, курила, глядя на звезды. Вова подошел, прислонился к косяку рядом.

– Красиво, – сказал он просто, глядя не на небо, а на ее профиль, освещенный тусклым светом из комнаты.

– Да, – ответила она, выпуская дым колечком. – Особенно когда знаешь, что рукопожатия… не в счет.

Она повернулась к нему. И в темноте, их пальцы, сплелись. Крепко. Нежно. Это было больше, чем дружеское рукопожатие. Это было начало их тайного договора во Вселенной Желаний.

Глава 3 Четыре презерватива

Вечерние сумерки. Воздух в комнате был прохладным, с еле заметным, запахом гари, доносящимся с ТЭС. Сладкое вино, музыка (сегодня лидировал Шнур с его похабно-философскими ритмами), и тела, освобожденные от дневного начальственного гнета, излучали тепло. Натка, раскрасневшаяся и невероятно оживленная, размахивала руками, рассказывая про свой первый урок вождения автомобиля. Таня, на балконе, курила тонкую сигарету, наблюдая за Вовой сквозь балконную дверь. Он чинил развалившуюся катушку рулетки, ее, во время замеров, пожевала чья-то коза – сильные, уверенные руки, знакомые линии спины под майкой-тельняшкой. Танюшка, как вечный двигатель, кружила по комнате, подпевая Шнуру, ее микро-шорты казались каплей фуксии в полумраке.

– ...и тут инструктор кричит: "Жми тормоз, дура!", а я... – Натка залилась смехом, – ...я вцепилась в руль, как репейник! Он мне пальцы чуть не сломал, отдирая!

Все заржали. Даже Таня фыркнула. Вова, закончив с рулеткой, обернулся, улыбаясь:– Рисковая. Жаль, что гном увернулся. Юркий, гаденыш.

Смех грянул с новой силой. Шутки про гнома стали их секретным языком, цементирующим коллектив.

– Вина-то, вина нету! – вдруг завопил Шнур из колонок, будто отвечая на невысказанное.

Танюшка замерла посреди комнаты, как заводная кукла, у которой кончилась пружина. Ее глаза, блестящие от вина и веселья, метнулись к пустой бутылке "Мартини", потом к Вове.– Катастрофа! – объявила она с трагическим пафосом. – Код "красный"! Банда на грани коллапса! Требуется срочная экспедиция за пополнением стратегических запасов топлива!

Натка тут же подхватила:– Идемте все вместе! Ночь, приключение! Вова, ты наш телохранитель – будешь обеспечивать охрану наших тел!

Таня медленно потушила сигарету, зашла в комнату. В ее движениях была усталая грация львицы.– Ладно. Раз уж банда в опасности. Но только быстро. Жажда мучает.

Улица встретила их глухой, теплой темнотой. Фонари, кое-где, выхватывали из мрака покосившиеся заборы, лужи на асфальте, далекую громаду ТЭС, чей гул был вечным ночным саундтреком для местных жителей. Воздух пах землей, мокрой после недавнего дождя и, немного, медом от лип, которые они целый день мерили. Шли гурьбой, плечом к плечу, смеясь и подталкивая, друг друга. Танюшка запела что-то бессвязное и веселое. Натка подхватила. Их голоса, громкие и чуть хриплые от вина, разносились по спящему микрорайону, пугая дворовых котов.

– Тише вы, черти! Не привлекайте внимание общественности, – прошипел Вова, но беззлобно, и сам засмеялся, когда Таня нарочито громко сказала:– Это не черти, это банда идет на дело! Будем грабить магазин!

Танюшка вдруг оторвалась от группы, подбежала к Вове и схватила его за руку.– А давайте! – выпалила она, ее глаза в темноте горели, как у кошки. – Купим всем по презервативу! И... ну, знаете... займемся сексом! На спор! Или просто так! Для души!

Все пьяно заржали. Натка интеллигентно, прикрыв рот ладонью. Таня немного напряженно:

“Господи... Ребенок. Пьяный, несуразный ребенок. Но, черт возьми... этот взгляд. Не шутка. Или шутка, за которой прячется настоящий, жадный интерес... что Вова подумает?”

– Четыре презерватива? – Таня произнесла это тихо. – Танюш, дорогая, ты считать разучилась? Нас четверо. Но Вове-то... зачем ему? Или ты планируешь... групповуху? – Последнее слово она выговорила с убийственной вежливостью.

Натка захохотала так, что схватилась за живот, едва не падая. Танюшка завизжала, прыгая на месте:– Тань! Ну, ты даешь! Что тут непонятного, он будет нас троих по очереди, а потом мы все будем его! Нас же четверо, понимать надо! Вове тоже захочется ласки! – Она заливалась пьяным смехом, но в ее глазах мелькнуло секундное смущение.

Абсурдность, накал веселья, пьяная откровенность Танюшки, ледяная ирония Тани – все смешалось в один клубок дикого смеха.– Научная экспедиция, – выдавил Вова, сквозь смех, – должна быть готова ко всему! Включая... внеплановое удовлетворение потребностей коллектива! Четыре презерватива – это теперь наш код! "Четыре презерватива"! Запомните!

– Код! – взвизгнула Танюшка, подпрыгивая. – Тайное общество "Четыре презерватива"! Я гений!– Гений провокации, – проворчала Таня, растягивая пухлые губы в улыбке. Она посмотрела на Вову. Взгляд был сложным: смех, укор, и... что-то еще. Глубокое, волнующее, знакомое…

Магазин "Огонек" светился в темноте как маяк греха. Продавщица, женщина лет пятидесяти с лицом, как у вымоченного в рассоле помидора, уставилась на них без интереса. Вова взял две бутылки полусладкого – крымского, "Солнечной долины", пахнущего солнцем и терпкостью морской соли. Натка и Таня копошились у полки с чипсами и орешками. Танюшка же, не колеблясь, направилась к витрине с "тем самым".

– И вот это, пожалуйста, – бросила она на прилавок четыре ярких блистера с вызывающими надписями. – Четыре. Для научных целей.

Продавщица даже бровью не повела. Взяла блистеры, пробила. Сунула в пакет с вином.– С вас триста семьдесят два, – буркнула она, глядя куда-то поверх их голов.

Таня немного запаниковала, увидев, что Танюшка, все-таки, купила презервативы:

“Боже... малая в своем репертуаре. Шутка обрела реальность... Научные цели…”

– Она чувствовала жар на щеках, но алкоголь в крови придавал окружающему миру легкость восприятия. –

”Идиоты. Все идиоты. Но... наши идиоты”.

Взгляд ее упал на Вову, который расплачивался, стараясь сохранить серьезное лицо.

"Код. Он сказал это, как пароль. В наш общий, тайный мир, где нет гнома, нет скуки, нет... равнодушных мужей”.

Она сунула руку в карман куртки, сжимая что-то маленькое и твердое – купленную тайком шоколадку.

“Пусть у них презервативы. У меня – шоколад. И его взгляд. Мне пока хватает”.

Обратная дорога была уже другой. Шли осторожно. Бутылки с вином и "научным грузом" весело звенели в пакете. Танюшка изредка хихикала. Натка шла, задумчиво глядя под ноги. Таня – ближе всех к Вове, их руки иногда почти касались.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В квартире царила тишина. Гном спал – из-за его двери доносилось тяжелое сопение. Они тихонько прошли в зал, включили только бра у дивана. Свет был приглушенным, интимным. Вова выставил бутылки и закуску на стол. Четыре блистера лежали на столике, как приглашение к продолжению веселья.

– Ну... – начала Натка, зевая во весь рот. – Я... я сдаюсь. Ноги отваливаются, устала сегодня. Спокойной ночи…"презервативы"! – Она помахала рукой и поплелась в спальню.

Музыка тихо наигрывала из ноутбука, в стаканчиках, вновь, плескалось вино.

Остались трое самых выносливых. Таня села в кресло, поджав под себя ноги. Танюшка плюхнулась на диван рядом с Вовой. Она посмотрела на блистеры, потом на Вову. Ее игривость куда-то испарилась, осталась какая-то детская задумчивость.

– Правда для научных целей, что ли? – спросила она вдруг тихо.

Вова растерянно улыбнулся:

“Вот черт. Куда лезешь, девочка?”

Он видел, как Таня на диване замерла, слушая.

”Надо отшутиться. Быстро”.

– Самые что ни на есть. Для изучения аэродинамических свойств. Или... биохимических реакций.

Он взял один блистер, покрутил в пальцах.

– Серьезная научная штука.

Танюшка вдруг улыбнулась – не своей обычной дерзкой улыбкой, а какой-то грустной, взрослой.– Мама бы меня убила, – прошептала она. Потом вскочила, отпила вина и, облизываясь, неожиданно предложила:

– Слушайте! А давайте массаж! Вова ты же мастер кунг-фу, а они, в кино, умеют массаж.

Танюшка, разом сбросила с плеча лямку майки. — Я устала после деревьев, спина гудит. Ты же, Вова, умеешь?

Она уже начинала стягивать с себя топик, не дожидаясь ответа. Вова замялся, кашлянул, но кивнул:

— Ну,… если хотите.

Он постелили на полу одеяло и огромное чистое полотенце. Танюшка, развернулась к нему спиной с хитрой улыбкой. Лифчик и шортики, полетели на кресло. Она осталась в одних зеленых трусиках, не скрывающих почти ничего. На миг у Вовы перехватило дыхание: маленькая, хрупкая, но дерзкая — она смотрела на него через плечо так, словно проверяла, смотрит он или нет. Не спеша легла, демонстрируя грацию кошки.

Он сел рядом и осторожно коснулся её плеч. Кожа была горячей, пахла вином и духами. Вова знал несколько приёмов из курсов спортивного массажа и попытался сосредоточиться на технике — чтобы не выдать, как учащенно колотится сердце.

— Ух ты… — выдохнула малая, — а руки у тебя… правильные.

Она вытянулась, поддавшись его движению, и закрыла глаза. На её лице отразилось блаженство, смешанное с чем-то легким и возбуждающе дразнящим.

Вова чувствовал, как каждая ее мышца под его ладонями расслабляется. Пальцы скользили все ниже — по лопаткам, вдоль позвоночника, к пояснице. Когда он ненароком задел, сбоку, ее грудь, Танюшка хмыкнула и приоткрыла глаза:

— Ой-ой, мастер… осторожнее. А то я подумаю, что это вовсе не массаж.

Он смутился, но не отстранился. В комнате витал дух игры — полупьяной, запретной, возбуждающей. Танюшка устроилась на полотенце удобнее:

— Делай дальше,… мне нравится.

Вова продолжил. Ладони опускались к ее бедрам, он массировал ноги, а она чуть слышно постанывала, то ли от удовольствия, то ли нарочно, чтобы смутить его еще больше. Но усталость и алкоголь сделали свое — через двадцать минут дыхание ее стало ровным, и она заснула прямо на одеяле, полуобнаженная и расслабленная.

Вова бережно накрыл ее простыней, поднял на руки и переложил на диван. Его сердце всё ещё билось слишком сильно.

— Ну, вот… уснула, — пробормотал он, будто оправдываясь.

Таня всё это время наблюдала, сидя в кресле. Её глаза блестели — от выпитого вина и предвкушения.

Она первой нарушила молчание.– Ноги, – произнесла она, глядя не на него, а на свои ступни. – Гудят, как после марш-броска. Деревья... они злые.

Ее голос был тихим, усталым, лишенным привычной стальной нотки. В ней вдруг открылась та хрупкость, которую она прятала за маской самой разумной и взрослой. Вова почувствовал, как сердце сжалось и тут же бешено застучало.

”Она доверяет. Доверяет мне эту усталость”.

– Массаж? – предложил он, и слово повисло в воздухе тяжелее, чем должно было. Оно уже не было нейтральным. Оно было пропитано памятью о ее вопросе на балконе:

“А если “рукопожатие” затянется?”

Она подняла на него глаза. В приглушенном свете лампы они казались бездонными, светлыми озерами.– Если не забыл, как это делается? – игриво улыбнулась она.

– Кое-что помню, – он кивнул, стараясь говорить спокойно, хотя внутри все трепетало. - Кунг-фу, точки, энергетические меридианы...

“Черт возьми, Вова, не превращай это в лекцию!”

– Со стоп начнем? Там точки, снимающие усталость.

Она кивнула. Вова расправил полотенце на импровизированном массажном столе.– Ложись. Здесь удобнее.

Она медленно сняла блузку. Потом, отвернувшись к стене, ловко расстегнула и сняла лифчик, оставив его аккуратно сложенным на диване. Осталась в тонких коричневых трусиках. Затем вскинула руки и завязала волосы в узел на макушке, обнажив шею.

У Вовы перехватило дыхание, он увидел, в отражении балконного стекла, как Танина небольшая грудь взлетела, в такт движению рук.

Опустилась на одеяло лицом вниз, вытянувшись всем своим длинным, манящим телом. Свет лампы ложился на ее гладкую кожу, на изгибы спины, на изящную линию тела – от макушки до ступней. Вова опустился на колени, у ее ног. Впервые за вечер он почувствовал дрожь в собственных руках. Не гуру, не коллега, а мужчина. Просто мужчина… рядом с женщиной.

Первое прикосновение к ее пятке было осторожным, пробным. Кожа – нежная, чуть шершавая от песка, днем работала в босоножках. Он начал разминать свод стопы большими пальцами, нащупывая знакомые точки. Таня тихо ахнула – звук, похожий на стон облегчения.

– Боже... – прошептала она в пол. – Как ты это... Откуда?

– Энергия Ци, – ответил он, стараясь вложить в слова иронию, но голос предательски дрогнул, когда его пальцы скользнули выше, к ахиллову сухожилию, почувствовав подушечками тонкую кожу. – Застой снимаем. По меридианам почек и мочевого пузыря идет... – и, тут же, оборвал себя –

“Замолчи! Ты же не на семинаре”.

Его руки, казалось, жили своей жизнью. Пальцы скользили по икрам, сильным и упругим от постоянной ходьбы, находили зажатые мышцы, разминали их уверенными, глубокими движениями. Он чувствовал, как тело постепенно оттаивает под его ладонями, как напряжение уступает место глубокому расслаблению. Ее тихие стоны теперь были не просто звуками – они были музыкой, от которой кровь приливала к его собственному лицу. Эрекция нарастала неумолимо, распирая ширинку шорт. В ушах нарастал гул крови. Стало мучительно жарко. Он сбросил тельняшку и остался с голым торсом. Старался сидеть так, чтобы она не видела его стыд и возбуждение.

А Таня наслаждалась, впервые за долгое время она смогла расслабиться и довериться мужчине:

“Его руки... Боже, его руки. Он знает, куда нажать”.

Точки напряжения на ногах, о которых она и не подозревала, растворялись под его пальцами, как сахар в горячем чае. Волны тепла и слабости растекались от его прикосновений по всему телу, достигая самых потаенных мест. Каждый стон вырывался сам, без ее воли. Стыд? Был. Но его перекрывало невероятное наслаждение. И... доверие:

“Он не причинит боли. Он знает и чувствует меня, как никто”.

Когда его ладони поднялись выше, к задней поверхности бедер, она инстинктивно чуть раздвинула ноги, поддавшись натиску удовольствия. Рукопожатие затягивается... И это был ее рай…

Он перешел на спину. Пальцы скользнули вдоль позвоночника, от копчика к шее, едва касаясь, пробуждая мурашки. Потом сильные большие пальцы впились в мышцы по обе стороны от хребта, разминая глубокие зажимы. Таня ахнула громче, выгнув спину дугой.

– Там... да, там, – прошептала она, и голос ее был хриплым, чужим. – Сильно... зажало.

Он надавил увереннее, чувствуя под пальцами, как упругие мышцы сопротивляются, а затем сдаются. Ее стон был долгим, низким, почти чувственным. Его собственное дыхание участилось. Вова посмотрел на ее лицо, голова повернута в сторону – рот приоткрыт, губы влажно блестят, глаза закрыты. Она полностью была во власти его чутких, умелых рук. У него было жгучее, нестерпимое желание коснуться губами нежной кожи на ее плечах.

Вновь, опустил ладони ниже, к пояснице. К резинке ее тонких трусиков. Коснулся и замер вопросом, без слов.

Она слегка приподняла попу, показывая, что не против. Тогда он скользнул большими пальцами под резинку и потянул трусики вниз, оголяя шелковую кожу ягодиц. Горячо. Нежно.

“Граница. Вот она. Переступи – и пути назад нет”. -

Его пальцы замерли, ощущая подушечками упругую округлость, линию, отделяющую ягодицу от бедра.

“Что значит дружба? Когда обнаженная женщина стонет под твоими руками.… И вообще, есть ли дружба между мужчиной и женщиной? Похоже, что это только миф и ложь. Это неудержимое желание. Дикое, первобытное.… Как же трудно себя сдерживать… Таня... прости”.

Он начал медленно, гипнотически разминать мышцы ягодиц, погружая пальцы глубже в податливую плоть. Каждое движение рождало новый, сдавленный стон у нее в горле. Его член был каменным, бешено пульсировал, требуя выхода. Рука дрожала. Хочу ниже. Хочу прикоснуться к влаге, которую чувствую кожей. Хочу...

Таня вздрогнула всем телом, но не остановила. Ее тихий стон был ответом.

Его ладонь, скользнула по внутренней части бедра и едва-едва... коснулась горячего, влажного, скрытого тканью трусиков.

Таня резко сжалась, как пружина. Ее рука метнулась назад, схватив его запястье мертвой хваткой.

– Не надо, – выдохнула она. Слова, как удар хлыста. В них не было злости, только просьба и страх падения. – Еще... рано.

Он мгновенно отдернул руку, как обжегся. Стыд накатил волной, горячей и горькой. Переступил. Испугал.– Прости, – прошептал он, голос сорвался. – Я... не хотел...

Она перевернулась на спину, прикрылась простыней. Ее глаза, огромные затуманенные удовольствием, смотрели на него без осуждения, но с ледяной стеной внутри.– Ничего, – сказала она глухо. – Просто... не надо…туда. Массаж... он был прекрасен. Спасибо.

Она поднялась, завернулась в простыню, как в римскую тогу. Стараясь не разбудить, спящую на диване, Танюшку, они вышли в ночную прохладу балкона. Воздух был прохладен и свеж. Одной рукой, неловко, придерживая простыню на груди, Таня закурила, делая глубокие затяжки, стараясь унять дрожь возбуждения и стыд. Вова вышел следом, прислонился к перилам, глядя на ее профиль в лунном свете.

Она сделала глубокую затяжку, выпустила дым струйкой, щелчком пальцев отправила сигарету в темноту ночи. Потом повернулась к нему. В глазах – решимость, смешанная с той же тоской, что грызла и его.– “Рукопожатие”, – прошептала она. – Оно... затянулось. И стало опасным.… Прости, что так резко оттолкнула.

Он молчал. Таня сделала шаг, сократив расстояние. Ее свободная рука легла ему на грудь, почувствовала бешеный стук сердца. Потом ее губы нашли его. Поцелуй был глубоким, жадным, отчаянным. Вкус табака, вина и ее – единственный вкус, который он хотел чувствовать сейчас. Его руки обняли ее талию, прижали к себе. Тела слились. Он чувствовал каждую линию ее груди, бедер, упругий живот, попу. Ответный огонь загорелся в ней – она впилась пальцами в его спину, открыла рот для его языка.

Они целовались жадно и напористо, как утопающие, борясь за каждый вдох. Руки исследовали, Вова коснулся, небольшой, Таниной груди, через тонкую простыню – твердый сосок упруго выступил у него под пальцем. Таня застонала, в его губы, прижалась сильнее. Его руки скользнули ниже, сжали попу, притягивая к своему вздыбившемуся члену. Она почувствовала его твердость, захватила в горсть, через шорты, сжала...

И вдруг отпрянула. Дыхание сбилось, глаза огромные, полные желания и... паники.– Нет, – прошептала она, отстраняясь. – Только... только так. Без... проникновения. Понимаешь? Только поцелуи. Только ласки. Только... эта близость.

Он понимал ее страх перед точкой невозврата. Страх перед тем, что будет после. Страх разрушить хрупкое равновесие их "рукопожатий". И он согласился. Кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Она снова прижалась к нему, спрятав лицо у его шеи. Они стояли так, обнявшись, слушая, как бьются их сердца – бешено, вразнобой, но вместе. На балконе, под холодными звездами, они заключили новый договор: падать можно, но только до определенной глубины. До той черты, за которой начиналась настоящая сладкая бездна.

Таня вздохнула – глубоко, с дрожью – и аккуратно высвободилась из его объятий.– Я... пойду. Спокойной ночи, гуру, – прошептала она, избегая его взгляда, и быстро скользнула в полумрак комнаты, направляясь в спальню.

Вова тронул Танюшку за плечо:

– Малая, уже все закончилось, иди в душ и ложись спать.

– Ладно! – Она зевнула и пошла к двери, но на пороге обернулась. – Спокойной ночи... гуру. – И исчезла.

Глава 4 Ночная гостья

Дверь тихо закрылась, оставив его одного в звенящей тишине комнаты. Вова погасил свет и сидел на диване, прислушиваясь к ударам сердца. В воздухе все еще витал сладковатый запах духов, вина и чего-то неуловимого — вроде электрического заряда, переполняющих его эмоций. Все это складывалось в нечто напоминающее музыкальную пьесу. Ну, а первую скрипку, в ней играла, его жгучая эрекция, которая добавляла ноту волнующего ожидания.

Но... только ласки. Только поцелуи. Граница была очерчена. Вова уже знал — за этой границей лежал одновременно и ад, и рай. Он устроился на диване, накрывшись легким пледом.

Окинул взглядом комнату. В лунном свете были видны пустые пластиковые стаканы, смятое одеяло, забытая на столе заколка. Творческий беспорядок, оставшийся после веселого вечера.

“Тайное общество”

, — пронеслось в голове. Всего несколько часов назад это была просто пьяная шутка Танюшки, а теперь…. А теперь это стало самой настоящей реальностью - странной, пугающей и невероятно притягательной. Он мысленно перебрал лица этих женщин.

Таня — замкнутая, умная, замужняя женщина, с которой он говорил о звездах и мандалах, и которая всего час назад жарко целовала его на этом самом балконе.

Натка — талантливый архитектор и одновременно нежная «няшка», которая смотрела на него с пристальным вниманием, как ученый на необычную находку.

Танюшка — этот вечный двигатель и провокатор беспорядков, который своим бесстыдством и искренностью разбивал, в пух и прах, все его взрослые, надуманные барьеры.

“Совсем недавно мы были просто коллегами,

— размышлял он. —

Мило улыбались друг другу в коридоре института, обсуждали проекты, делились новостями... и все. А теперь? Сейчас они спят за той стеной, но теперь нас объединяет целая общая вселенная, состоящая из намеков, украденных поцелуев, случайных прикосновений и этой сумасшедшей, просто запредельной интимности”.

Он мысленно поразился, как быстро рухнули все привычные социальные условности. Их командировка стала чем-то вроде необитаемого, изолированного острова, среди бушующих волн океана обыденности. Здесь, вдали от мужей, жен, городских сплетен и своих привычных ролей, они внезапно оказались нагими — не физически, а душевно. И в этой наготе они случайно обнаружили возможность стать другими. Быть понятыми, принятыми и услышанными.

И они выбрали для этого его. Вову. Почему? Потому что он был старше? Спокойнее? Смотрел “Бойцовский клуб” и мог нарисовать мандалу? Он не понимал причину. Но, чувствовал на себе груз колоссального доверия. Девчонки вручили ему ключи от своих потаенных миров, и теперь он был обязан быть осторожным, чтобы не уронить их, не разбить эту хрустальную конструкцию их новой, необычной дружбы.

“

И что же дальше?

— вопрос повис в душном воздухе комнаты. —

Куда заведет нас эта игра? До какой черты мы можем дойти?”

Он посмотрел на четыре блистера на столе. Веселая шутка материализовалась и требовала каких-то действий. Вова, уже, не мог отделаться от мысли, что сегодняшние события, это только самое начало. Начало чего-то огромного, неизведанного и пугающе прекрасного.

Он чувствовал себя одновременно и режиссером, и заложником этой ситуации. Он должен был направлять их дальше, но куда? И главное — какую цену потребует, от него, заплатить это их общее, тайное общество?

Ответа не было. Была только тишина, гул ТЭС за окном и сладкий, тревожный ком ожидания в груди. Вова глубоко вздохнул и уставился в потолок. Сон не шел. Он прислушивался к тихому разговору подруг за стеной и думал. Думал о доверии, которое пахнет клубникой и дешевым вином, и о том, как легко его разрушить одним неверным движением.

Мысли путались, тело долго не успокаивалось, пока сон не накрыл его с головой.

Тихий скрип двери… Сознание медленно пробуждалось, отказываясь воспринимать реальность. Ему казалось, что это еще сон. В комнату, освещенную лунным светом, на цыпочках прокралась маленькая тень. Танюшка. Она подошла к дивану, постояла секунду. Он почувствовал на себе ее пристальный, изучающий взгляд. Притворился спящим, гадая, к чему все это приведет?

— Вова... — ее шепот был жалобным, детским, но в нем явственно читались нотки лукавства. — На коврах жестко. И пыльно. Я тут посплю? Подвинься...

Он молча приподнял край пледа. Танюшка юркнула под него, прижалась гибким, горячим телом, грудью в тонкой футболке. Он осторожно обнял ее за плечи, стараясь дышать ровно и глубоко. Она положила ладонь ему на грудь, голову устроила на плече, а ногу небрежно закинула на его живот.

“Ну вот,

— мысль пронеслось у него в голове, прогоняя сон. —

Началось”

.

Танюшка вздохнула счастливо и почти сразу уснула. Ее дыхание ровное и теплое ощущалось у него на шее.

А его тело, успокоившееся было, снова отозвалось на близость женщины, на прикосновение ее бедра и жар груди. Эрекция вернулась, жесткая и неудобная. Вова, чтобы не разбудить ее, приказал себе замереть. Это был не страх, а скорее азартная осторожность охотника, не желающего спугнуть добычу. Он чувствовал себя подростком, который вот-вот совершит, что-то запретное и невероятно желанное.

Кончиками пальцев он ощущал нежность ее кожи. Сдерживал себя, чтобы не провести ладонью ниже, по ее спине, не ощутить, под тканью, упругость молодого женского тела.

“Спит,

— твердил он себе. —

Или притворяется?”

Эта мысль сводила с ума. Если притворяется — то это игра. А в игры он играть любил…

Он лежал так, возможно, час, может быть, меньше, полностью сосредоточившись на каждом ее вздохе, на каждом малейшем движении. Его член пульсировал, требуя внимания, но он наслаждался этой мукой — сладким, томительным ожиданием, растягивая момент, как резинку…

… Утром он проснулся от странного, настойчивого ощущения. Теплая, маленькая рука лежала уже не на его груди. Она осторожно, почти невесомо, касалась его вздыбившегося, под пледом, члена. Вова открыл глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Танюшка не спала. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читалось жгучее, веселое любопытство. Их взгляды встретились.

Вова увидел, как в ее широко распахнутых глазах проносится целая буря. Сначала — растерянность, а потом, вспыхнул чистый, дерзкий вызов.

Он пытался дышать ровно, держа на лице маску мудрого взрослого, который вот-вот рассмеется над этой дурацкой ситуацией. Но, сквозь тонкую плёнку его контроля прорывалось желание, грубое и простое. Оно было написано у него в глазах, и он знал, что Танюшка это видит. Чувствует и принимает, как вызов для себя…

Они молчали. Глаза в глаза. Дыхание смешалось в один прерывистый, горячий ритм. В этих нескольких секундах не было ни прошлого, ни будущего. Была только эта точка — жаркая, невыносимо-сладостная, где его самоконтроль встречался с ее дерзостью, а ее желание — с его мужской силой. Тишина между ними гудела, как перетянутая струна, готовая лопнуть от самого легкого прикосновения…

...Она не двигалась. Застыла, как зверек, заметивший добычу и замерший в предвкушении охоты. Ее ладонь лежала на нем неподвижно, но это уже не была нечаянность — это была демонстрация намерения. Пытливый взгляд ее глаз, не отрывавшийся от его лица, выискивал малейшую трещинку в его маске, малейший признак паники или одобрения.

Он принял правила этой игры мгновенно. И, едва заметно, попытался отодвинуться, уйти от этого жгучего, смущающего прикосновения.

Она не отдернула руку. Наоборот, ее пальцы чуть сжались, ощупывая твердость и размер через ткань.

«Что, слабо?»

— говорил ее взгляд, полный дерзкого торжества.

«Боишься?»

— Ой... — прошептала она, и в ее голосе было чистое, детское изумление, смешанное с торжеством. — Он... живой и такой... большой?

Вова онемел. Неловкость и дикое возбуждение от ее прикосновения смешались в один клубок. Он не мог пошевелиться, не мог вымолвить ни слова. Танюшка, не отрывая любопытного взгляда от его лица, осторожно начала водить маленькой ладошкой вверх-вниз по его члену, сквозь тонкую ткань. Это было неловко, неумело, но, чертовски возбуждающе. Ее невинный, изучающий взгляд и эти робкие движения сводили с ума.

— Тебе... приятно? — прошептала она, наклоняясь ближе, ее дыхание касалось его губ.

Он мог только кивнуть, сглотнув ком в горле. Его бедра слегка приподнялись навстречу ее прикосновениям. Она поняла. Движения стали чуть увереннее. Ее рука потянулась к резинке его боксеров, любопытные пальцы проникли под ткань... нашли его. Первое ощущение было шоком для них обоих — для нее от неожиданной, бархатистой твердости, для него — от сокрушительной волны наслаждения. Ее мир сузился до пульсации жизни в ее ладони, до его сдавленного стона.

Она чувствовала, как он весь напрягся, пытаясь сохранить контроль, но каждое ее движение заставляло его бедра непроизвольно подаваться ей навстречу. Это была слепая, трепетная работа наугад, но каждый ее жест достигал цели, вызывая новые спазмы наслаждения. Она чувствовала его скрытую мощь, и, одновременно, полную от нее зависимость, в этот миг — и это пьянило сильнее любого вина.

Для него же мир рассыпался на осколки. Не было ни прошлого, ни будущего, ни стыда, ни правил. Была только ее рука, невероятно нежная, творящая с ним нечто немыслимое. Вся его воля, вся его взрослая серьезность таяла, как воск, под ее настойчивыми прикосновениями. Он тонул в этом ощущении, парализованный ее смелостью и собственным животным восторгом, готовый взвыть от нарастающего, нестерпимого напряжения…

… Резкий, пронзительный звук будильника на его телефоне разорвал тишину, как взрыв. Танюшка взвизгнула, отпрянула, как ошпаренная. Она стремительно вытерла ладонь о простыню, вскочила с дивана и, как мышь, метнулась к двери спальни. На пороге обернулась. Ее лицо горело диким румянцем, глаза блестели смехом и восторгом.

— Я... я только проснулась! — выпалила она и исчезла за дверью.

Вова лежал, прикрыв глаза рукой. Твердый, как камень, член ощутимо выпирал под пледом, требуя завершения начатого. На простыне осталось маленькое влажное пятнышко. От ее ладони? От него? Вова слышал, как, в спальне, Танюшка громко и неестественно зевает:

- Ой, какое утро! Всем доброе утро, девочки!

Он еще несколько минут, прислушиваясь к звукам из спальни — притворно-бодрым возгласам Танюшки, сдержанным репликам Натки. Его тело все еще было напряжено, кровь упрямо пульсировала в висках и ниже, в том самом месте, где, только что, лежала ее горячая ладонь. Нужно было что-то делать с этой энергией, пока она не свела его с ума.

Вова встал, натянул шорты и босиком вышел на балкон. Утренний воздух был свеж и прохладен, и пах сосновым лесом. Идеальные условия.

Он встал в базовую стойку, ноги на ширине плеч, колени чуть согнуты. Закрыл глаза, стараясь отогнать навязчивые образы: ее любопытный взгляд, ощущение ее пальцев на...

“Дыхание. Только дыхание”,

— приказал он себе.

Руки начали движение — медленное, плавное, словно погруженные в густую воду.

“Отведение рук назад”

. Он чувствовал, как растягиваются мышцы, застоявшиеся за ночь. Вдох. Выдох. Мысли понемногу начали упорядочиваться.

“Обнять луну”.

Руки описали плавную дугу, смыкаясь перед грудью. Он представлял, как между ладонями зажат большой, упругий шар энергии. Той самой энергии, что бурлила в нем и требовала выхода. Он не подавлял ее — он ею управлял. Направлял ее в русло плавных, осознанных движений.

Следующая форма —

“Одиночная плеть”.

Перенос веса, разворот корпуса, мягкий толчок раскрытой ладонью в невидимого противника. В этом движении была не агрессия, а собранная, сфокусированная сила. Сила, которую минуту назад он готов был потратить совсем на другое.

Он погрузился в знакомый, почти медитативный ритм. Каждое движение было отработано до мелочей, каждое напряжение мышц приносило облегчение. Он не боролся с возбуждением — он трансформировал его. Переплавлял жгучее, почти хаотическое желание в чистую, контролируемую силу. Пульсация внизу живота постепенно сменилась ровным, горячим теплом, разливающимся по всему телу.

На вдохе, энергия плавно поднимается по позвоночнику, наполняет грудную клетку, растекается по рукам и выходит через кончики пальцев, растворяясь в прохладном утреннем воздухе. Он был уже не возбужденным самцом, пойманным в ловушку собственных инстинктов, а мастером, хозяином своего тела и духа.

Когда комплекс завершился, тело было послушным и легким. Ум — ясным и холодным. На столе по-прежнему лежали четыре презерватива, но теперь они виделись ему не символом соблазна, а скорее атрибутами какой-то новой, сложной игры, в которой ему предстояло сделать ход. И он был готов к ней. Собран, спокоен и контролировал ситуацию.

С кухни потянулся запах кофе. Девчонки готовили завтрак. Обычный рабочий день в командировке постепенно начинался. Но Вова чувствовал — ничего еще не окончено. Впереди еще будут сюрпризы и открытия.

Глава 5 Уроки близости под шум ТЭС

Утро было... удивительно легким. Вова вышел к завтраку позже всех. В кухне царил привычный хаос: гном ворчал над овсянкой, Натка резала сыр, Таня - хлеб. Танюшка, сияя, как умытое солнце, налила ему кофе.

– Выспался, соня? – спросила она, подмигивая так естественно, что только Вова уловил тень утренней дерзости в ее глазах. Ни стыда, ни смущения – чистая, игривая энергия. – Кофе крепкий, чтобы ты не заснул на работе!

– Спасибо, – улыбнулся Вова, ловя спокойный взгляд, жующей бутерброд с колбасой, Тани.

«Она не знает. И слава Богу». Облегчение теплой волной прошло по телу.

Работали, целый день, под палящим солнцем, но усталость была приятной. Танюшка щебетала, не умолкая, ее прикосновения к Вове – поправить рулетку, передать планшет – были легкими, дружескими. Только он чувствовал скрытый в них вопрос: «Понравилось?» И чувствовал ответ в своем теле – «да».

Вечер. Тайное общество собралась в полном составе. Вино («Солнечная долина», лучшее в местном магазине), сыр с плесенью (находка Натки), шоколад. Музыка – что-то джазовое, томное. Танюшка, слегка выпив, танцевала одна, плавно покачивая бедрами. Ее грудь, полная и упругая, под тонкой майкой, колышется в такт, притягивая взгляд Вовы. Он вспомнил вялую нежность жены, ее усталые ласки – и этот контраст ударил по нервам сладким током:

«Она такая... живая. Каждое движение – праздник плоти. И эта грудь... Боже, как она смотрела утром, когда я…» – Он поспешил сделать большой глоток вина, гася жар внутри.

– Тань, давай танцевать! – позвала Танюшка, но Таня лишь расслаблено улыбнулась, потягивая вино. Ее взгляд скользнул по Вове – теплый, оценивающий. Их балконная тайна витала между ними легким электрическим облачком.

На ноутбуке то включалась Ализе, то, внезапно заходился в хрипе, шансон, по Таниной просьбе. А потом. Натка перебивала:

– Ну, хватит этого нытья! Давайте что-то другое послушаем! — и включала Карлу Бруни.

Вино плескалось в стаканчиках, фрукты и нарезка быстро исчезали со стола, а на балконе коптили сигареты, забытые в пепельнице.

Вова, как всегда, сидел в тельняшке, но Танюшка уже минут десять ныла у него над ухом:

— Сними ее, ну что ты, жарко же! Давай, топлес-вечеринку устроим!

Девчонки в ответ дружно закатывали глаза:

— Ага, чтобы ты тут сидела и пялилась, с выпученными глазами? — фыркала Таня.

— Нее, я тоже сниму… честно! — хитро ухмылялась малая.

— Если топлес, — отрезал Вова, смеясь. — То раздеваемся все сразу, одновременно.

Эта шутка вызвала новый взрыв смеха, но, все равно, не рассеяла в комнате атмосферу напряженного ожидания. Вино дарило чуть-чуть больше телесной свободы, чуть больше раскованности, чем обычно.

Танюшка, подпрыгнув, предложила:

— Тогда, давайте о серьёзном. Каждый расскажет… ну,… как у него было «ЭТО» в самый первый раз.

— Ты больная? — покраснела Натка. — Такое всем рассказывать?

— А чего стесняться? Мы же друзья! — настаивала малая, при этом подливая всем вина.

Вова посмотрел на девчонок и усмехнулся:

— Ну, ладно. Только честно. Кто начнёт?

Все переглянулись.

— Хорошо, буду первой, — вызвалась Танюшка, села, подогнув, под себя, ноги. — Чего уж.

Она сделала большой глоток вина и заговорила чуть тише:

— Мне было восемнадцать. Он был на два года старше. Мы встречались, ходили за руку, и всё такое. Я думала — он никогда не решится. А потом, летом, когда никого дома не было, мы заперлись у меня в комнате. Он трясся. Я тоже. Было больно, честно, я даже чуть не заплакала. Но потом… мы полежали вместе, и я вдруг почувствовала, что это — настоящее. Не роман в кино, а что-то…неуловимое. Но, на самом деле, во мне ничего не поменялось, как была оторвой, так и осталась...

Она улыбнулась, пожала плечами.

— Только постель всю испачкали, простыня в крови… мама чуть с ума не сошла.

Все прыснули от смеха, а Танюшка, покраснев, махнула рукой:

— Ну вот, я честно рассказала. Теперь давайте вы!

Натка села прямо и улыбнулась:

— Хорошо, теперь я. Но сразу предупреждаю — будет смешно.

Это произошло на студенческой вечеринке в общаге, мне девятнадцать. Мы с одногруппниками отмечали чью-то днюху… Я, с именинником, ну, вышли на балкон покурить. Думали, что там тихо, и никто не помешает. Вино, музыка, звёзды. Я… сама его потянула, честно. Хотела, чтоб уже, наконец, все случилось. Мне уже семнадцать, а я еще ни разу, ни с кем.… В общем, произошло все так… быстро. Он — неловкий, я — тоже. Но вроде бы получилось. Он кончил. И мне даже хорошо, но в последний момент дверь распахнулась, и наши друзья ввалились толпой! Я стою, наклонившись, с красным лицом. Опираюсь на перила, подол платья почти на голове, именинник — без штанов. Все ржали. Я думала, умру со стыда.

— О, боже! Это, прямо, кино какое-то! — Фыркнула в стакан Танюшка, покатываясь от смеха.

Наткино лицо пунцово краснеет и она, неловко улыбаясь, парирует:

— Кино ужаса, ага. Но, знаешь, потом я всё равно радовалась. Пусть неумело, зато было по-настоящему. Я его ощутила в себе глубоко и сильно. Его член казался, тогда, просто огромным.… Хотя, на самом деле, ничего особо выдающегося. Но, так туго входил, что я на перила чуть не залезла. Быстро, исполнено криво, но зато настоящий первый раз. Я потом два дня ходила, как будто на лошади каталась.

— Господи, Натка! — Таня, хрюкнула от смеха. — Ты такая серьёзная, обычно, а тут, прямо героиня молодёжной комедии.

— Да я сама теперь смеюсь, — призналась Натка. — А тогда — стыдно было ужасно.

Таня собиралась, с духом, дольше всех. Она смотрела в стакан, крутила его между пальцами. И, наконец, изрекла:

—У меня это было не смешно, — наконец сказала она. — Мне восемнадцать лет, гормоны бьют в голову. Ну, вы, знаете. Чудила я тогда, так, что вспомнить стыдно. Встречалась с курсантом, он - парень серьёзный, красивый. Всё, вроде, шло к этому. Но когда началось,… мне стало страшно. Он меня раздел, пока целовались было очень приятно, он был нежен. Но когда он достал свой… «болтяру»… я вдруг поняла, что до этого момента не представляла его реальные размеры.… Нет, я, когда отсасывала, вроде бы видела, но не понимала. А теперь вдруг подумала, как же он во мне поместится? Стало так страшно, что я попыталась сбежать. Реально уползала от него, по дивану. Но он не отступил. Не то чтобы насильно, нет, я сама его попросила, но… мне хотелось и не хотелось одновременно. А он уже возбудился и ничего не хотел слушать. В итоге, он меня настиг, прижал колени к плечам и так засадил, что я взвыла,…показалось, что порвал, там, все…было больно и грубо. И только потом я поняла, что на самом деле хотела, чтобы все было нежно. И, что сама все испортила,…нужно было просто расслабиться и дать ему сделать свое дело. А я только нервировала, вот и было больно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Никто не улыбался. Только Танюшка тихо вздохнула и погладила Таню по голове.

— Классика жанра, — Вова вздохнул. — Девушки всегда думают, что у парней весь сценарий заранее расписан. А у нас голова тоже кругом идет, и вообще… не понимаем, что делать. Зато теперь ты знаешь, что тебе нужно и, как себя вести...

Все повернулись к нему. Три, осуждающих, женских взгляда скрестились на нем.

— А у тебя? — почти хором спросили девчонки.

Он смутился, но не стал отнекиваться:

— С будущей женой. У нас тогда тоже все было серьезно. Но первый раз… ха! Я, даже не понял, попал туда или не туда. Сзади, лежа на полу. Обкончал и ее и ковер. Очень нервничал. Неопытный был, даже порнуху до этого не смотрел. Всё, так, сумбурно получилось, что я сам потом не знал, смеяться или плакать. Но признаюсь, было очень приятно. Потом, такое чувство было, будто не иду, а парю по воздуху… и стихи сами собой в голове складывались. Интересный был опыт.

Девчонки разразились смехом. Танюшка хлопнула его по колену:

— Вот она, хваленая мужская харизма!

Вино, смех и откровенность, разом сблизили их. Кто-то включил музыку громче, и разговор растворился в танце, с тесным прижиманием друг к другу, с невинными, но уже многозначительными прикосновениями. Вова ощущал на своём плече руку Тани, а с другой стороны Танюшка тёрлась об него грудью, притворяясь, что просто ищет равновесие.

Но, всё это было не про интим — а про доверие и настоящую дружбу. Про то, что теперь они знали друг о друге неизмеримо больше, чем раньше. И от этого становились ещё ближе.

— Вот теперь, — сказала Таня, поднимая стаканчик с мартини, — мы точно свои.

— Свои, — согласно кивнул Вова.

И в этот момент в комнате впервые возникло то странное чувство — словно они стали чем-то большим, чем просто коллеги…

— Уже поздно. — Натка, давно клевавшая носом, ушла спать. Таня потянулась, посмотрела на часы:— Я тоже спать. Спокойной ночи, гуру, – ее взгляд сказал больше, чем могли сказать слова. «Наша тайна - неприкосновенна». Она скрылась в спальне.

Танюшка сладко зевнула. Махнула рукой, на прощанье, и тоже пошла, спать на свое ложе из ковров и одеял.

Переполненный впечатлениями от вечера, Вова, принял душ и лег на свой диван. Сон пришел мгновенно, как только голова коснулась подушки. Ночная прохлада, через открытые окна, освежила воздух в помещении и остудила разгоряченные откровениями молодые тела.

Примерно через час, в темноте, скрипнула дверь, и стройная фигурка прокралась в помещение. Это вновь была Танюшка.

Она подошла к дивану, села рядом с Вовой, так близко, что их бедра соприкоснулись.

Он не проснулся. Тогда она бесцеремонно растолкала его, заставив открыть глаза. Вова напрягся, примерно представляя, что сейчас может произойти.

– Тебе опять, там, жестко спать? Ложись сюда. - Подвинулся, давая ей место на диване.

– Ага, – прошептала она, устраиваясь рядом. – Продолжим утренний... урок анатомии. Только тише. Чтобы никого не разбудить.

Ее глаза сияли не похотью, а любопытством и азартом первооткрывателя. Вова почувствовал, как напряжение спадает, уступая место теплой волне нежности и... предвкушения приятной ночи. Он подумал, что с ней это будет не грех, а чудо. Танюшкины желания не несли в себе грязных или извращенных помыслов, это было чистейшее любопытство исследователя новых территорий.

– Учимся вместе, – тихо согласился он.

Они не торопились. Начали нежно и трепетно, как школьники. Танюшка первой провела ладонью по его груди, ощупывая рельеф мышц, оценивая результат регулярных тренировок.– Какой... у тебя, крепкий... – прошептала она с одобрением. – Не то, что мой прошлый тощий гитарист. Он только струны щипать мог.

Вова тихо рассмеялся, его руки скользнули под ее маечку, коснулся теплой, гладкой кожи спины. Потом осторожно обнял ее за талию, притянул ближе. Их губы встретились – не в жадном поцелуе, а в долгом, исследующем танце. Танюшка отвечала легко, играючи, ее язык был проворным и сладким.

Постепенно, словно по волшебству, одежда оказалась на полу. Они лежали на диване, абсолютно голые, освещенные только не ярким лунным светом, проникающим в комнату через балконное окно. Вова наблюдал за Танюшкиной реакцией, когда ласкал ее плечи, ладонями нежно сжимал пышную, упругую грудь (3-й размер – не меньше!) с твердыми ягодками сосков. Он ласкал ее медленно, старался доставить максимальное удовольствие, слушал ее тихие вздохи и смешки.

– Никто... никогда так не трогал... – призналась она, выгибаясь навстречу его пальцам. Он блуждал по ее плоскому животу, по бедрам, чуть касался влажного тепла между ног, но не вторгался в ее горячую глубину.

– Не торопись... Мне нравится... вот так... нежно.

Их близость была взаимным исследованием. Танюшка, забыв о стеснении, ощупывала, его тело – крепкую грудь, широкую спину, упругий живот. Его мощное, но пока спокойное возбуждение. Нежно, кончиками пальцев, трогала поднявшийся член, пытаясь на ощупь определить его длину и толщину. С удивлением и опаской шептала в самое ухо:

– Он у тебя такой большой и толстый, что может сделать мне больно…я же маленькая и у меня все маленькое,… но он манит, тянет меня к себе… мне сложно сдерживаться, чтобы не разбудить твоего зверя.

Вове очень нравилась такая откровенность и ее манера озвучивать свои ощущения. Он хотел продолжения, но сдерживался, чтобы не нарушить эти волшебные мгновения полного доверия и нежности.

Ее прикосновения были робкими, но настойчивыми, полными удивления и восторга. Вова, в свою очередь, открывал для себя неизведанную ранее роскошь – отдаться ласкам юного, пылкого существа, чье тело щедро делилось с ним жизнью и энергией. Ее ответные стоны, ее доверчивые объятия, ее шепот:

– Вот здесь... да, так... о, как хорошо – это был гимн простой, чистой близости. Не овладения, а взаимного обогащения.

Они не дошли до секса в эту ночь. Но простыня под ними была мокрой от их влаги, нежные руки и горячие губы дарили не меньшее удовольствие, чем обычный секс. Лежали, после, обнявшись, под одним пледом, слушая храп гнома за стеной и гул ТЭС. Дышали в одном ритме, успокаивая возбуждение.

– Теперь спать, – прошептала Танюшка, щекоча губами его шею и положив ладонь на грудь. – Завтра... новая лекция?

– Обязательно, – улыбнулся Вова в темноту, погружаясь в ее тепло. Он ощущал удивительную легкость на душе. Никакой грязи. Никакой вины. Только тепло двух тел, доверчиво сплетенных в летнюю ночь под кодом «Четыре презерватива». Тайное общество, сегодня, постигало науку нежности прикосновений. И это была очень приятная наука.

Глава 6 Шашлык, волны и костер

Неожиданное объявление гнома о пикнике в честь дня рождения Танюшки повисло в воздухе, как нелепая шутка. Все недоверчиво переглянулись. Гном? Тратить свои деньги? На шашлык? На всех? Это пахло не добротой душевной, а крупной аферой.

– Бюджет на саженцы распилил... – шепнула Таня Вове, пока гном самодовольно пыхтел, загружая в багажник «Жигулей» мешки с углем и пакеты с маринованным мясом. – Должно быть, отмыл кругленькую сумму. Тщеславие требует жертвоприношения. И зрителей.

Вова кивнул. Мысль о том, что они – всего лишь статисты в спектакле гномьего величия, совсем не портила предвкушения отдыха. Водохранилище! Пляж! Купание! Целый день без тополей и мерных лент.

Место было и правда, райским. Широкий песчаный пляж, обрамленный соснами, от которых тянуло смолистой, терпкой свежестью. Вода – теплая, прозрачная, манившая свежестью. Ни души вокруг. Словно весь поселок забыл о существовании этого уголка природы.

Гном, водрузив, на свою, лысину панаму с широченными полями, устроился в кресле-раскладушке у самой воды, как адмирал, созерцающий флот. Из машины гремел шансон – его «флагманский гимн».

– Именинница командует парадом! – объявила Танюшка, скидывая сарафан и оставаясь в бордовом купальнике-юбочке, который выгодно подчеркивал ее стройную фигуру и пышную грудь.

– Вова – главный по мясу! Натка – пивной сомелье! Таня – королева салатов! Я – наслаждаюсь атмосферой праздника! Все поют - С днем рождения меня и пляшут с улыбками.

Работа закипела. Вова раздувал угли, чувствуя, как жар костра, греет кожу лица, сливается с жаром солнца. Шампуры с сочным мясом легли на решетку с аппетитным шипением, запах жареного лука и мяса смешался с запахом хвои и реки. Натка, хихикая, поливала их пивом из бутылки – «чтобы не скучали без подливки!». Таня, в легком сарафане, ловко орудовала ножом, превращая овощи в шедевры кулинарного минимализма. Танюшка, же, носилась по пляжу, делая селфи то у воды, то на фоне жаровни, то рядом с важно восседающим гномом, который снисходительно позволял себя фотографировать.

Потом – купание. Плеск воды, визг, брызги - освежающе холодные, на разгоряченной коже. Мокрые тела, блестящие бриллиантами капель на солнце. Танюшка, выйдя из воды, отжимала свои длинные волосы, рядом с Вовой, капли скатывались по ее упругой груди, задерживаясь в вырезе бюстгальтера. Он старательно отводил взгляд, но все равно видел это манящее совершенство. Тем более что память его ладоней вдруг ожила, напомнив упругость этой груди, ее тяжесть и то, как она была в его руках прошлой ночью. Плавки ощутимо встопорщились, и это могло привести к конфузу. Танюшка заметила. И, зачерпнув ладонями из пруда, с криком:

– Освежись! – брызнула на него водой. Ее глаза смеялись. «Жди ночи», – говорил этот смех.

Вова, чтобы немного успокоиться, махнул к машине — забрать шашлычную приправу. Возвращаясь по мягкому песку, замер в тени раскидистых кустов, услышав обрывки оживленного спора. Девчонки сидели уже у почти готовых углей и сплетничали. До него донесся взволнованный голос Тани.

– …и представляешь, этот кобель, этот Лёша-программист, после всего просто взял и перевелся в филиал! Сказал, что «не готов к серьёзным отношениям». А у Светки из геодезии жизнь сломана. От мужа ушла, на работе на неё косо смотрят. И всё из-за какого-то служебного романа!

– Ну, она и дура, – флегматично заметила Танюшка, намазывая крем на плечи. – Надо было сначала выяснить, чего он хочет. А так — сама виновата. Хотела его затащить в ЗАГС, а он просто хотел… ну, ты поняла.

– При чём тут сама виновата?! – голос Тани зазвенел от возмущения. – Речь о том, что вообще допустимы ли такие истории? Секс на работе? Я считаю, нет!

– Почему? – Танюшка удивлённо подняла брови. – Люди же не роботы. Вспыхнула страсть — почему нет? Я вот считаю, что секс допустим везде. Если есть взаимное желание — хоть в кабинете у директора, хоть в теплице среди саженцев. Вот я бы с Вовой переспала, например. Прямо в институте, в подсобке. Там, как раз, есть диван.

На этих словах приправа чуть не выпала у Вовы из рук. Он перестал дышать.

Услышав, Танюшкино заявление, Таня аж подпрыгнула на полотенце, будто села на муравейник.

– Танюшка! Что за ерунда! – ее щеки залила краска возмущения. – Это абсолютно неправильно! Как ты потом будешь на него смотреть? Как вы будете работать вместе? Он же тебе коллега! Это испортит все профессиональные отношения! Он женат, в конце концов.

– Ой, перестань! – фыркнула именинница. – Сделали свое дело и забыли. Или не забыли, и повторили. Какая разница? Главное — получить удовольствие. А смотреть потом буду с улыбкой.

– Но, это непорядочно и глупо! – с несвойственной ей горячностью проговорила Таня. Она не кричала, но каждое её слово было отточенным, как лезвие. – Всё сразу станет другим! Появятся намеки, ревность, ожидания! Он не захочет серьёзного — ты обидишься. Он посмотрит на другую — тебе будет больно. Это кончится скандалом, я тебе гарантирую! Работа должна быть работой. А чувства — это отдельно.

– Да какие чувства? Речь о сексе! – Танюшка крутанула пальцем у виска. – О чистом, прекрасном, взаимном физическом удовольствии. Ты слишком всё усложняешь, Тань. Секс - не повод для женитьбы. И жена у него, чисто формальный персонаж, все же знают. Ты просто… ревнуешь, что ли? – подколола она с ухмылкой.

Таня вскинулась:

– Какая ревность? Не смеши. Просто я реалист. И считаю, что некоторые вещи должны оставаться за порогом института. Вова — мой коллега и… друг. И я не хочу, чтобы эти отношения разрушилась из-за чьей-то сиюминутной прихоти.

В её голосе прозвучали нотки обиженной собственницы, которые она тут же попыталась замаскировать под маской здравого смысла:

– Я просто беспокоюсь о нём. И о тебе. И об атмосфере в коллективе.

– Ну, у тебя своя атмосфера, а у меня — своя, – пропела Танюшка и обернулась к Натке, которая молча слушала, поджав ноги и обхватив колени. – Нать, ты чего молчишь? Ты за кого? Допустимо или нет?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Натка медленно покачала головой, её взгляд был отстраненным, будто она рассматривала что-то вдали, на другом берегу водохранилища:

– Не знаю. Наверное, всё зависит от людей… и от обстоятельств. Я вне игры. Мне всё равно.

– Вот видишь! – торжествующе воскликнула Танюшка. – Натке всё равно! А ты тут развела трагедию. Остаёмся каждая при своём мнении. Я — за, ты — категорически против. А Вова… — она мечтательно улыбнулась, — Вова, я думаю, будет только за.

Таня лишь покачала головой, сжала губы и демонстративно принялась перебирать салаты, всем видом показывая, что разговор окончен. Но по напряженной спине было видно, что она не успокоилась.

Вова бесшумно отступил вглубь зарослей, сделал большой круг и вышел к костру с другой стороны, громко топая и насвистывая.

– Приправу нашёл! К мясу готов? Он одарил всех широкой, беззаботной улыбкой, делая вид, что ничего не слышал. Но внутри всё пело и смеялось. Ему дико понравился этот спор. А позиция Танюшки — особенно.

Шашлык удался на славу. Мясо – тающее во рту, пропитанное дымком и пивной горчинкой. Вино лилось рекой. Тосты в честь именинницы – искренние, смешные, чуть пьяные. Даже гном произнес что-то вроде «Многая лета!», размахивая куриной ножкой. Музыка сменилась на что-то танцевальное. Плясали прямо на песке, босиком, и мелкий песок щекотал ступни. Танюшка кружилась, ее волосы и грудь колыхались в такт ритмам, доносящимся из динамиков. Вова поймал ее за руки, в танце, почувствовал нежность ее мягких ладоней и влажную кожу, услышал счастливый смех у самого уха. Таня танцевала рядом, не спуская с Танюшки подозрительного взгляда. Натка подпевала песне и хлопала в ладоши.

Солнце опускалось мягко и неторопливо, окрашивая воду в золото и багрянец. Возвращались усталые, пропахшие дымом, солнцем и счастьем. В машине Танюшка дремала на плече у Вовы, ее дыхание было ровным и довольным. Гном лихо крутил руль, напевая себе под нос. Банда была довольна и пьяна от удачного выходного дня.

В квартире, едва все уснули, Танюшка, как ночной дух, проскользнула в зал к Вове.

– Не велика честь, имениннице спать на пыльных коврах! – заявила она шепотом, но с царственной интонацией, ныряя к нему, под одеяло. Ее тело было теплым, пахло шампунем, после вечернего душа, намного дымом костра и чем-то сладким и возбуждающим:

– С тебя подарок! Сегодня ночь... без границ!

Они не стали медлить. Алкогольное расслабление и дневной флирт сделали свое дело. Одежда исчезла в темноте. Их руки, губы, языки – все было в движении, жадно, весело, без тени стеснения.

Танюшка, как заправский исследователь, снова увлеклась изучением его члена. Она сжимала его в ладонях, удивляясь упругости и размеру.– Ого! Он же, как стальной прут! – шептала она, хихикая. – И такой... горячий! А если я... – Она склонилась, коснулась кончика языком, осторожно, как бы пробуя мороженое. – Ммм... солоноватый! Интересно! Потом ее охватил азарт.– Смотри, сейчас будет, как в кино! – Она широко открыла рот, взяла член в него и, натянула им щеку изнутри. Получилось нелепо и смешно.

– Видал? – спросила она, выпуская его и давясь смехом. – Прямо порнуха!

Вова смеялся тихо, его тело дрожало от возбуждения и веселья. Танюшкина непосредственность была лучшим афродизиаком. Он ответил взаимностью, опустившись между ее ног. Ее «киска» была именно такой, как он представлял: маленькой, аккуратной, с нежными, чуть приоткрытыми губками. Аромат – чистый, свежий, с едва уловимыми нотами ее собственной, молодой сути. Он ласкал ее языком, медленно, вдумчиво, наслаждаясь каждой реакцией – вкусом ее, похожим на спелый персик в самый разгар лета, ее сдавленными стонами, дрожанием бедер, пальцами, вцепившимися ему в волосы.

– Вова... ах... не останавливайся... – выдохнула она, уже без смеха, только с жадной требовательностью. – Вот тут... да... о Боже... немного быстрее.…Да!

Танюшка кончила, тихо вскрикнув, судорожно зажав его голову бедрами. Несколько минут не отпускала, содрогаясь в конвульсиях удовольствия. Вова терпеливо ждал, испытывая удовольствие от того, что малявка так балдеет от его языка.

Потом, отдышавшись, она вернулась к нему. С новым энтузиазмом, взяла член в рот, уже серьезно, без клоунады, стараясь, сопя от усилий и причмокивая, лизала его, как леденец, сосала и погружала глубоко в рот. Это было горячо и невероятно возбуждающе. Он позволил себе расслабиться, отдаться этому странному, пьянящему сочетанию мастерства и неумелости, пока волна наслаждения не накрыла его с головой. Вова кончил ей в рот, сдержанно застонав. Танюшка проглотила, поморщилась, но тут же засияла.

– Научный эксперимент удался! – прошептала она победно, вытирая губы. – Именинница довольна!

Они уснули, обнявшись, Танюшка прижималась к нему всем телом, ее ровное, счастливое сопение было лучшей колыбельной мелодией.

Утром проснулись поздно. Солнечный свет уже ярко освещал комнату. Танюшка, как опытный диверсант, юркнула на балкон – «подышать воздухом» – и вернулась в спальню с видом только, что проснувшейся принцессы.

За завтраком Натка бросила на нее долгий, изучающий взгляд. Потом ее губы тронула едва заметная, загадочная улыбка. Она ничего не сказала. Просто протянула Танюшке кружку кофе.– С похмелья, именинница? Или от... ночных прогулок?

Танюшка покраснела, но бодро парировала:– От счастья! Такой день был! И ночь... – она бросила быстрый взгляд на Вову, – ...воздух на балконе – волшебный!

Вова потупился, пряча улыбку в кружке. Код «Четыре презерватива» работал безупречно. Только Наткина улыбка, как легкая рябь на воде, намекала, что их тайна, возможно, не так уж и неуловима. Но пока – это была лишь еще одна искра в жарком лете их Тайного общества. Искра, которая только разгоралась.

Глава 7 Эхо прикосновений и балконная симфония

Следующий вечер после пикника вибрировал усталым теплом и остаточным весельем. Воздух был, все еще, наполнен нотками шашлычного дыма, впитавшегося в одежду, и сладковатого аромата перегретого за день соснового леса. Вино, «Солнечная долина», золотистое и обволакивающее, лилось не столько для хмеля, сколько для усиления этой приятной, ленивой истомы, окутавшей банду Тайного общества.

Натка лежала на диване, раскинув руки, тихо постанывая. Каждый мускул напоминал о дневных подвигах: таскании тяжелой мерной рейки по команде гнома, да и вчерашние танцы на песке, и безудержное веселье не прошли даром. А у гнома не хватило ума сделать следующий день выходным. Пришлось работать и страдать.– Ой, моя... спина... – простонала она, пытаясь перевернуться на бок.

– Как будто все тополя поселка перетаскала на себе!

Таня, сама с трудом поднимавшая руку, чтобы поправить волосы, сочувственно скривилась.– Мне легче, всего лишь похмелье. Вова, – она повернула к нему усталое, но теплое лицо, – ты же наш спаситель! Помоги Натке, а? Твои руки в прошлый раз – меня спасли. Массаж – как живая вода!

Натка напряглась:

«Массаж? От него? Сейчас? При всех? Так вот чем они тут занимались, когда я спать уходила,… а мне не сказали,… предатели… подруги называются».

Стеснение, жаркое и мгновенное, залило ее щеки. Но боль в спине была настоящей, коварной, а мысль о его сильных руках – тревожно-сладкой.

«Он же Таню трогал... и ей было…хорошо».

Предложение о массаже перестало пугать.

– Д… да, Вова, если... если не трудно... – выдохнула она, уткнувшись взглядом в потолок, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

– Трудно – это деревья мерить под присмотром гнома, – улыбнулся Вова, его спокойствие было для Натки, как бальзам на душу.

– А помочь красотке, это – святое дело. – Он, вновь, соорудил, на полу, посредине комнаты импровизированное место для массажа.

– Так, няша, снимай одежду и ложись на живот. Руки вдоль тела. Расслабься. И... постарайся выдохнуть всего гнома из себя. Он нам тут не нужен.

Легкий смешок пробежал по комнате. Натка, краснея, и стесняясь, разделась, до трусиков. И застыла в нерешительности. Стояла, безуспешно, пытаясь прикрыть ладошками свою большую соблазнительную грудь. Вова жестом показал, что можно лечь.

К слову, Танюшка, свернувшись калачиком в кресле, как котенок, с неподдельным интересом, наблюдала, за ходом событий, прихлебывая вино. Таня откинулась на подушках дивана и, полузакрыв глаза, прислушивалась к происходящему в комнате.

Вова опустился на колени рядом с Наткой. Первое прикосновение ладоней к ее спине было осторожным, сканирующим. Натка вздрогнула.– Холодные? – спросил он тихо.– Н-нет... – прошептала она. – Теплые... Очень.

Его руки начали работу. Сначала широкие, плавные поглаживания от поясницы к плечам, разгоняя напряжение. Потом большие пальцы вступили в дело – сильные, чуткие, находили невидимые глазу узлы зажатости, вдоль позвоночника, разминали их терпеливыми круговыми движениями. Натка сначала кряхтела, вжималась в пол, потом ее стоны стали глубже, длиннее, превращаясь в низкое, почти кошачье мурлыканье.

– Ох... вот здесь... – она указала на место под правой лопаткой. – Там... колючка какая-то...– Не колючка, – поправил Вова, его пальцы погрузились глубже в мышцу, – а целый сучок. Сейчас вытащим. – Он надавил сильнее, разминая уплотнение.

Натка ахнула – резко, громко. Ее тело выгнулось дугой, оторвав грудь и живот от пола, голова запрокинулась назад. Пальцы комкали края полотенца.– Вова! – ее голос сорвался на высокую, визгливую ноту. – Стой! Нет! Да! О Боже...!

Он почувствовал, как ее тело, под его ладонями, зажило своей жизнью, совершенно независимой от воли хозяйки, превратившись в чистую, трепещущую стихию. В этот миг, стало понятно, что его роль состоит не в управлении, а в том, чтобы быть опорой, принять на себя всю мощь Наткиного высвобождения. Он ощущал её панику и одновременно, доверие, — хрупкое, абсолютное и оглушительное. Это было пугающе прекрасно. Он выдохнул, настраивая себя, чтобы выдержать напор её бушующего шторма невероятно приятных ощущений.

Наткины бедра мелко, судорожно дрожали. Тело содрогалось в серии мелких, невероятно интенсивных мышечных сокращений. Казалось, это никогда не кончится. Потом одна судорога сменилась другой, еще более сильной, потом третьей – волны оргазма накатывали одна за другой, не давая перевести дух. Девушка билась в ритме чистого, животного наслаждения, теряя связь с реальностью, с языком, с собственным телом. Пальцы рвали ткань полотенца. Слезы текли по вискам, смешиваясь с выступившим потом.

Девчонки не шевелились, завороженные, ошеломленные. Никаких смешков, никаких комментариев. Глаза Тани были широко раскрыты. Танюшка забыла, как дышать, ее рот был приоткрыт, а пальцы сжимали подлокотники так, что костяшки побелели. Они видели не просто оргазм. Они видели экстаз, граничащий с трансом, с саморазрушением и воскрешением одновременно. Это было страшно. И невероятно красиво.

Поток блаженства подхватил девушку и повлек в глубину. Это была древняя – мощная, неудержимая, сметающая все на своем пути Сила.

Натка перевернулась на бок и свернулась в клубочек, спрятав ладони между ног…. Она больше не стонала – тяжело дыша, она, всем телом, содрогалась в экстазе, который длился и длился. Потом обмякла, дрожа и, издавая, прерывистые, влажные всхлипы.

Сознание уплывало далеко-далеко, превращаясь в крошечную точку света в центре вселенского вихря. Мысли, стыд, окружающий мир — все было сметено этой накатывающей лавиной ощущений. Где-то на краю разума мелькнул испуг: она потеряла контроль, исчезала, растворялась в этом потрясающем вихре женского удовольствия. Но страх был звеняще сладким, манящим, зовущим за собой в самую глубину этого тайфуна, ранее не ведомых ей, ощущений. Это было больше, чем просто удовольствие; это было падение в самую суть себя, в темный, пылающий океан, о существовании которого она и не подозревала. Каждая клеточка организма горела пламенем наслаждения, рождалась заново. И в этом хаосе была странная, абсолютная ясность: так не может быть, так не бывает, но это происходит именно с ней, и это — самое настоящее чудо. Чудо, сотворенное его руками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дрожание тела, наконец, стихло. Натка лежала без движения. Дыхание – прерывистое, хрипящее. Разорванное пополам полотенце было мокрым насквозь.

Тишина оглушила. Даже гул ТЭС за окном, казалось, стих. Девчонки не дышали, в их широко раскрытых глазах, читались одновременно шок и... восхищение. Вова медленно убрал ладони и тихо выдохнул, пытаясь унять дрожь. Все это время он поддерживал Натку не давая ей слишком сильно биться об пол.

Танюшка первая шевельнулась:

– Вова! Ты, что с ней сделал?

Она подползла, на коленях, и, осторожно, коснулась Наткиного плеча.– Нать? Ты... жива? Как ты? Вовка тебе сделал больно?

Натка медленно, с трудом перевернулась на спину, даже не сделав попытку прикрыть свои тяжелые груди со столбиками возбужденных сосков. Ее лицо, шея и грудь пылали горячим румянцем возбуждения, волосы прилипли ко лбу и вискам, в глазах горел странный, неземной свет – смесь абсолютной удовлетворенности и абсолютного счастья. Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались. Стыда не было. Было потрясение, растерянность и... блаженная опустошенность. Натка посмотрела на Вову, потом на девушек, слабо улыбнулась уголками губ.– Я... я не знала... – голос ее был хриплым. – Что так... может быть. Без... всего. Просто от рук. – Она закрыла глаза, глубоко вдохнула. – Вова... ты... бог… Спасибо. Это... было, как падение в звезду… яркий свет и блаженство…

– Так это действительно был… оргазм?! - ошеломленно удивилась Танюшка.

Все засмеялись – сначала нервно, потом все громче, искренне. Натка присоединилась, закрывая лицо руками, но смех ее был чистым, освобождающим. Полушария грудей завораживающе сотрясались. Малая набросила на них простыню, скрывая это великолепие от глаз Вовы. Когда Натка убрала руки от лица, ее взгляд, упавший на Вову, был уже другим. Горячим. Немым вопросом и... благодарностью.

Таня подошла, опустилась на колени рядом. Она не шутила. Она осторожно погладила Натку по мокрым от пота волосам:

–Ты в порядке? - спросила она тихо, по-настоящему заботливо. Натка кивнула, закрыв глаза. Две слезы скатились по вискам. От счастья? От переизбытка ощущений? От освобождения?

– Вова, ты не гуру, ты – маг! – сказала Таня ошеломленно.

Вечерняя программа была сорвана. Никаких танцев, никаких долгих разговоров. Натка, едва держалась на ногах. Таня отвела ее в спальню, уложила, как ребенка. Танюшка сидела в зале, непривычно тихая, глядя на Вову с новым, почтительным уважением:

– Ну, ты сегодня дал… хорошо, что гнома нет дома, а то приперся бы… на крики.

В зале повисла знакомая, сладкая тишина. Танюшка подмигнула Вове и, загадочно улыбнувшись, скрылась за дверью.

Ночь опустилась на поселок. Вечер был слишком необычен и от этого утомителен, всем требовался отдых…

Вова уже спал, когда Танюшка, на цыпочках, подкралась к дивану. Села рядом, скрипом пружин давая понять, что пришло время для экспериментов…

– Лабораторная работа номер... сколько там? – прошептала она, стаскивая футболку одним ловким движением, обнажив пышную, упругую грудь, казавшуюся еще белее в полумраке. – Твои руки, профессор... – она взяла его ладонь, прижала к своей щеке, потом провела вниз, по шее, и остановила на груди, – ...это оружие сверх массового поражения! Натка – неопровержимое доказательство! Мой научный долг – провести повторный эксперимент! С повышенным... вниманием к деталям! – Ее глаза горели азартом и обещанием.

Они не остались на диване. Танюшка потянула на балкон – к влажному дыханию ночи, к серебристым бликам на темной воде водохранилища, к гудящему басу ТЭС, который был их ночным саундтреком.

Лунный свет, пробивался, сквозь занавески застекленного балкона, рисовал на полу причудливые узоры. Подсвечивал гладкую кожу Танюшки, когда она скинула свои трусики и сразу же стянула с Вовы «боксеры». Его освобожденный член медленно поднялся, вызвав ее довольный смешок. Горячая девичья ладошка охватила его и мягко массируя, скользила по стволу вверх вниз:

— Тебе... нравится? — ее губы коснулись его уха.

— Очень... Ты... нереальная… Я хочу тебя…

– М-да… Дружба... это серьезно – выдохнула она, зажмурившись. Предвкушая.

Член обрел твердую упругость и вырвался из ее ладони.

— Ох... ты… какой… — удивленно прошептала, — а твой толстячок меня не порвет?

Она была, как Афродита, но, вышедшая не из пены морской, а из волн шашлычного дыма и дешевого вина – пышной, дерзкой и неотразимо живой.

Вова прижал девушку спиной к прохладной стене балкона. Их губы встретились, теперь, не в нежном исследовании, а в жадном, требовательном поцелуе.

Его руки скользили по ее изгибам – от тонкой талии к упругим ягодицам и, снова вверх, сжимая тяжелые, отзывчивые груди. Соски, тут же, затвердели под его пальцами. Танюшка тихо стонала, наслаждаясь его горячими губами. Она, взяла ладонями его лицо, притянула ближе, жадно протолкнула свой язык ему в рот. Долгий поцелуй, игра скользких языков вызвали нестерпимый жар внизу ее живота... щекочущая влага, медленно стекала по внутренней части бедер... Она уже была готова и возбуждена до предела.

– Вова... – она с трудом оторвалась от поцелуя. Вдохнула, переводя дыхание. – Сегодня... хочу не урок. Хочу... экзамен. Настоящий. Поможешь мне, по-дружески, сдать? Мы же друзья…. Ее глаза, огромные и темные в лунном свете, светились интересом и дерзкой уверенностью.

«Мы друзья, мы должны помогать друг другу» – витало в прохладном воздухе, смешиваясь с запахом сосен и возбуждения.

Вова не мог отказать. Не хотел. Идея «помощи другу» была дикой, необычной и оттого — сводящей с ума.

Она вложила в его ладонь шуршащий пакетик... Первый из четырех. Настоящее начало. Он порвал упаковку зубами, раскатал презерватив по всей своей длине, почти не глядя. Потом резко поднял легкое, девичье тело, подруги, прижал спиной к стене, впиваясь пальцами в ее упругие ягодицы. Танюшка вскрикнула от неожиданности и, тут же, обвила его ногами, впилась ногтями в плечи. Первый толчок был не нежным, сказалось его, накопленное за вечер сексуальное напряжение.

Он был резким, властным до предела, вышибающим воздух из легких одним точным, болезненно-сладким ударом.

— А-а-ах! Да-а-а! — ее вскрик был стоном удовольствия и поощрением.

Движения их соития были наполнены не медленной нежностью, а кипели неистовым фонтаном яростной страсти. Вова вгонял в нее свой твердый член с силой и напором, заставляя Танюшку задыхаться и часто дышать. Девушка ощущала каждый толчок, как яркую вспышку удовольствия, расходящуюся волнами по всему телу. Теряя контроль и понимание происходящего, она неистово шептала:

– Так... да... да… сильнее… дружо-ок...– Тепло... ой, даже горячо...– Чуть вверх... хорош-о-о...– Еще... Вова... еще...

Танюшка встречала член агрессивными, жадными движениями бедер навстречу, стараясь принять его в себя еще глубже, еще более жестко.

— Вот так! Да! Сильнее! Еще! Еще! — она рычала ему в ухо, голос срывался на хрип, ее ногти оставляли красные полосы на Вовиной спине. — Бери меня! А-а-а-х-х!

Эти слова были не любовным шепотом, а командами, сдавленными криками страсти. Девушка не просила, а требовала, и впитывала его страстный напор. Ее тело наслаждалось этой скачкой. Груди подпрыгивали при каждом толчке, усиливая удовольствие.

Подвешенная в воздухе, на его руках, она испытывала невероятное чувство парения, что поднимало остроту всех ощущений до невероятного накала. Это была смесь страха высоты, от чего она крепко держалась за его плечи, чувства своей беспомощности, порожденного отсутствием опоры под ногами и безжалостно глубокого проникновения в ее горячую влажную глубину. Это тройное воздействие отключило мозг и выпустило на свободу древние инстинкты.

Она с легкостью подчинилась им. Стала диким животным… кошкой. Никаких ограничений и запретов больше не существовало. Это был чисто животный секс. И это было восхитительно, отдаться во власть дремучих инстинктов.

Пылающая страстью вагина содрогалась в серии мелких, интенсивных спазмов, сжимая член так, будто пыталась поглотить целиком. Каждое грубое, почти жестокое движение заставляло ее стонать от нарастающего, неконтролируемого удовольствия. Танюшка чувствовала, как ее внутренности наполняются им, растягиваются, горят от трения, и это чувство полного, тотального заполнения и легкой боли — сводило ее с ума сильнее любой нежности.

— Господи... Вовааа... я с-с-ейчас... — ее речь распадалась на отдельные, прерывистые звуки в такт толчкам. Тело напряглось, изгибаясь, ее пятки давили в его поясницу, заставляя войти в нее на максимальную глубину. — Конча-а-ю-у!

Крик страсти слился с низким, сдавленным рыком Вовы. Танюшка билась в его руках, как рыба на крючке, в вихре чистого, дикого удовольствия, именно того, что выбивает искры из глаз и стирает все мысли, оставляя только одно — яростное, всепоглощающее «да».

Натка не спала. Сон не шел. Тело, расслабленное после массажа, теперь горело изнутри новым, странным огнем. Эхо того «галактического» взрыва еще вибрировало в каждой клетке, смешиваясь с вином и мыслями о его руках... о нем.

«Вова может так... А если... со мной? Не массаж... а… по-настоящему»

Тяжесть внизу живота, заставила ее, непроизвольно, сжать бедра. Тихо, стараясь не скрипеть половицами, Натка вышла из комнаты. Не спится... Воды попить... Но, ноги сами понесли не к кухне, а к его комнате. Просто посмотреть... спит ли он...

Дверь была приоткрыта. В комнате было темно, только лунный свет пробивался с балкона. Диван был пуст. Сердце Натки бешено заколотилось. Где он? Она шагнула внутрь, и тут периферией зрения уловила движение на балконе. Через не задернутые до конца шторы на окне, она увидела их…

Слитые воедино две тени в полосе лунного света. Не ритмичное покачивание, а яростные, порывистые толчки, от которых стекло балконной двери слегка дребезжало. Резкие, отрывистые выдохи, хриплые, не сдерживаемые стоны. Запрокинутая голова Танюшки, ее пальцы, впившиеся в спину Вовы с исступлением, будто она пыталась удержаться на краю пропасти. Ее ноги с силой обвивали его поясницу, подтягивая его к себе с каждой грубой, властной подачей.

Натка замерла, прижавшись к прохладной стене, и почувствовала, как по ее телу разливается не тепло, а настоящий пожар. Волна жара, куда более мощная, чем днем, ударила в голову. Отдалась острой, приятной пульсацией в сосках и между ног. Она слышала каждый шлепок их тел друг о друга, каждый сдавленный стон Вовы, каждый откровенный, пошлый и невероятно возбуждающий вскрик Танюшки: «Да! Да! Сильнее!».

Это была животная страсть, от которой ее трусики стали мокрыми мгновенно, и Натка часто задышала, пытаясь справиться с горячей волной желания, которая угрожала сбить ее с ног.

«Они... они так...» — Мысль прервалась хаотичным вихрем эмоций. Она смотрела, завороженная, как на самое захватывающее кино. Натка видела, - Танюшка бьется в экстазе на его члене, тело изгибается в немой мольбе, а он, стиснув зубы, с жесткой, почти хищной концентрацией, вгоняет в нее член, снова и снова, полностью, до самого основания. Влажные шлепки мошонки об ее попу звонко раздаются в ночной тишине.

Натка непроизвольно впилась пальцами в собственную грудь сквозь тонкую ткань футболки, сдерживая собственный стон, рождающийся где-то глубоко внутри. Стыд смешался с диким, всепоглощающим возбуждением.

Их секс не был нежным познанием. Это был натиск. Взятие. Обоюдное поглощение.

И Натка, к своему ужасу и восторгу, поняла, что хочет быть на месте Танюшки. Хочет, чтобы он вот так же, без церемоний, грубо и властно, взял ее, заставил забыть обо всем на свете.

Когда Танюшка, наконец, обмякла, безвольно повиснув на Вове, исторгая хриплые, прерывистые вздохи, Натка почувствовала, что ее собственное тело дрожит мелкой, дрожью возбуждения. Она была мокрой, растерянной и переполненной до краев новым, пугающим знанием - Вова мог быть разным. И каждая его ипостась была по-своему сладка и невыносимо желанна.

— Экзамен... — выдохнула Танюшка, и в ее голосе звучала не усталость, а ликующее, победное удовольствие. — Сдан... На, отлично... С такими... друзьями... не пропадешь...

Вова тихо хрипло рассмеялся, и в его смехе послышалось темное, мужское удовлетворение. Он все еще держал девушку на весу и его крупные ладони, по-хозяйски, лежали на ее оголенных ягодицах, влажные и уверенные.

Натка отшатнулась от стены и, как тень, рванула прочь из комнаты, оставляя за собой эхо их тяжелого дыхания и витающий в воздухе запах секса, пота и ночи. Она вернулась в спальню, не помня себя, вся во власти одного лишь ясного, выжженного в сознании желания: «Хочу. Такого же удовольствия. С ним. Обязательно».

Увиденное на балконе стало ее посвящением в чужую тайну. Тайну, которая от этого теперь стала сложнее. И жарче. Тайное общество обрело нового адепта. Код «четыре презерватива» обрастал легендами. А ночь над поселком ТЭС была еще в самом разгаре.

Глава 8 Гравитация прикосновений

Рабочий день выдался душным и длинным. Солнце пекло немилосердно, а тополя, казалось, нарочно тянули ветви повыше, чтобы усложнить измерения. Вове достался участок с особо буйной порослью, и гном, как злой надсмотрщик, то и дело выныривал из-за угла гаражей с ворчливыми замечаниями. Но главное напряжение было не от жары или гнома. Оно исходило от Натки.

Сегодня она работала с Вовой в паре, подавая мерную ленту, записывая данные. И весь день ее взгляд был... иным. Не просто заинтересованным, как вчера, а глубоким, изучающим и загадочным. Она ловила его взгляд, задерживалась на долю секунды дольше, с полуулыбкой, затаившейся в уголках губ. Когда их пальцы случайно соприкасались при передаче рулетки, она не отдергивала руку, а позволяла прикосновению длиться немного дольше. Ее щеки горели румянцем плохо скрываемого возбуждения, будто она знала какую-то тайну.

Вова заметил Наткину накрученность:

«Похоже, на то, что она, о чем-то догадывается. Неужели… на балконе? Возможно, мы с малой прокололись... Свет Луны мог нас выдать».

Он чувствовал себя голым под, этим, пристальным вниманием. От повышенного интереса со стороны этой симпатичной девушки, смущался и беспокоился. Это было ново. И чертовски возбуждающе. Встречаясь с ее красивыми карими глазами, он думал:

«Знает. И молчит. И... хочет? Или это на нее так повлиял вчерашний массаж? Нет… няшка серьезная девушка… она не такая.… Показалось, наверное».

Он пытался вести себя, как обычно, шутить про рукопопых картографов, напечатавших планы с ошибками, обсуждать породу деревьев. Но под слоем рабочей рутины проглядывало напряжение – сладкое, опасное, обещающее. Натка отвечала шутками, но ее смех звучал чуть выше, а глаза продолжали свое тихое исследование.

Вечер начался с неожиданной декларации. Едва открыли бутылку крымского розового, Натка, опережая Танюшкины шутки, объявила:

– Сегодня мне требуется... углубленный курс массажной терапии. От мастера. – Она бросила на Вову быстрый взгляд – вызов и мольба одновременно.

Тишина. Потом взрыв веселья.

– Ура! – взвизгнула Танюшка, хлопая в ладоши и подпрыгивая. – Часть вторая! «Возвращение оргазмов». Я уступаю тебе свою очередь!

– Поддерживаю! – Таня подняла стакан с вином, ее глаза смеялись. – Научный интерес превыше всего. Натка, держи полотенце наготове.

Натка покраснела еще сильнее, улыбнулась – широко, немного смущенно, но без тени вчерашней растерянности.– Отчет будет устный. И... громкий, если получится, – парировала она, вызывая новый взрыв смеха.

Вова покачал головой, делая вид, что сдается под натиском «научного сообщества»:

– Предлагаю сегодня массаж на диване, гном уехал на рекогносцировку, и будет только завтра вечером, нам никто не помешает.

Натка разделась и легла на живот, повернув голову набок. Ее дыхание было уже чуть учащенным. За показной уверенностью сквозил нервный трепет — она знала, что сейчас войдет в зону, где контроль невозможен.

Таня удобно устроились в кресле со стаканчиком вина. Танюшка взгромоздилась повыше. На спинку кресла, и сидела, практически, у Тани “на голове”. Чтобы с высоты увидеть все подробности. Ожидание повторения вчерашнего чуда висело в воздухе неслышимым напряжением.

— Готовься, — тихо сказал Вова, и его ладони, теплые и тяжелые, легли Натке на плечи. Нежно, почти невесомо.

Первый вздох Натки был глубоким, сознательным. Сначала она пыталась анализировать: вот его прикосновение, вот тепло.… Но очень скоро потерялась. Вовины пальцы не просто разминали мышцы. Они, казалось, читали карту ее тела, написанную на тайном языке напряжений и желаний. Он находил не просто мышечные зажимы — он находил забытые страхи, спрятанные обиды, спящие очаги чувственности и заставлял их кричать, петь или плакать.

Сегодня он искал не просто мышечные зажимы, а те точки, которые вчера привели к взрыву. Он работал вдоль позвоночника, уделяя особое внимание пояснице, крестцу, местам, где зарождалось вчерашнее цунами.

Все началось с беззвучного, глубокого гула, где-то, в основании позвоночника. Волна, медленная и горячая, покатилась от его ладоней, вверх, разлилась в животе, окатила щекотной вибрацией соски, заставила вспыхнуть румянец на лице. Натка не стонала — она пела. Низкий, грудной звук, идущий из самой глубины, рождался сам собой.

— Да… вот… — ее голос был чужим, хриплым от наслаждения.

— Здесь… не останавливайся…

Ее тело перестало подчиняться логике, оно жило своей собственной, естественной жизнью. Без запретов и моральных ограничений. Бедра сами двигались, в такт его ладоням, в поисках большего удовольствия. Натка уже не могла спокойно лежать. Она едва заметно, волнообразно покачивалась, пытаясь слиться с источником блаженства.

А потом пришли Они. Не одна волна, а целая серия, накатывающихся, без передышки, волн бешеного удовольствия. Первая чувственная вспышка ударила с сокрушительной силой, вырвавшейся наружу протяжным стоном, несмотря на закушенный кулак. Наткино тело взлетело на пике, застыв в дрожащем моменте звенящего оргазма. Едва он начал слабеть, второй, еще более мощный, подхватил её, отбросив назад. Она часто дышала, открывая и закрывая рот, её трясло в волнах чистого, неразбавленного экстаза. Мир сузился до вспышек за закрытыми веками, до гула крови в ушах, до всепоглощающих спазмов, выжимающих из неё всё — мысли, стыд, саму суть.

Именно тогда, на пике этой агонии-блаженства, животный инстинкт взял верх. Она с силой, о которой не подозревала, бросилась к Вове. Схватила его за плечи, рванула за футболку, обнажив крепкую мужскую грудь, притянула к себе, пытаясь вобрать, поглотить, соединиться с источником этого урагана. Зубы, её, нашли упругое место между его шеей и плечом и впились в него — не больно, но яростно, дико, будто метя свою территорию в этом бушующем море ощущений. Он был якорем, единственной твердыней в крутящемся вихре ее удовольствия.

— О, да… — Щекочущее наслаждение в животе невыносимо… — Ещё… ещё …

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она не слышала собственных стонов. Не видела, как подружки сидят, вцепившись друг в друга, с бледными, потрясенными лицами. Они не смеялись, замерли, завороженные этим зрелищем, этой мощью. В их широко распахнутых глазах читался испуг, возбуждение и благоговение перед могучей силой, которую они увидели впервые.

Когда конвульсии, наконец, начали стихать, Натка рухнула, полностью уничтоженная, истонченная. Слезы ручьями текли по щекам. Она дрожала мелкой, непрекращающейся дрожью. Из горла вырывались лишь хриплые, прерывистые всхлипы.

Тишину разорвал шепот Танюшки: — Это опять случилось…

Таня бросилась на кухню, вернулась с мокрым прохладным полотенцем, стала осторожно протирать Наткино лицо, шею, говоря что-то тихое, успокаивающее. Танюшка гладила ее по волосам, убирая с лица слипшиеся пряди.

— Все, милая, все.… Выдыхай… Ты в порядке, ты просто полетела очень высоко… — бормотала Таня, и ее голос дрожал.

Натка не могла говорить. Она лишь смотрела в потолок расширенными, ничего не видящими зрачками, пытаясь успокоить дыхание и понять, где она и что это было. Это был не просто оргазм. Это было землетрясение души. Снос всех барьеров. В этом тотальном удовольствии она, вдруг, с пугающей ясностью ощутила... себя. Не девушкой, не архитектором, не чьей-то подругой. А Женщиной. Стопроцентной, чистой, мощной силой, способной на абсолютное чувствование и абсолютную отдачу. Она прикоснулась к чему-то древнему и бесконечно родному.

Постепенно дрожь стала утихать. Взгляд прояснился. Она увидела перепуганные лица подруг и слабо улыбнулась, пытаясь их успокоить. Улыбка вышла кривой, уставшей, но бесконечно счастливой.

— Три… — прошептала она еле слышно. — На этот раз… я видела три солнца.… И… чёрная дыра посередине… Я… я ее видела…

Танюшка фыркнула сквозь слезы, которые почему-то выступили и у нее. Таня обняла Натку за плечи, помогая ей сесть. Ее все еще покачивало, движения были вялыми, будто после тяжелейшей битвы.

Но в ее глазах, влажных и сияющих, горел новый огонь. Огонь познавшей свою бездну и свою силу. Она посмотрела на Вову с благодарностью. Прорыв был совершен. Цена — полное самоуничтожение. Награда — рождение новой Женщины.

Сегодня вечер опять не состоялся. Все были эмоционально измотаны и рано отправились спать.

Тишина в квартире была иной — пустой, разреженной, без фонового гула гномьего храпа за стенкой. Его отъезд на доклад выключил привычный раздражающий саундтрек, и эта тишина сама по себе стала звуком свободы. Вова лежал на диване, прислушиваясь к ней, когда дверь скрипнула.

Танюшка проскользнула в комнату не как дерзкий ночной дух, а как соучастница тайны. Но сегодня ее походка была другой – не дерзкой, а почти робкой. Она остановилась перед диваном.– Диван... – прошептала она, – он сегодня особенно громко скрипит. Даже почирикать не даст. Может... на полу? Научная работа требует тишины!

Они расстелили одеяло на полу, подальше от скрипучего дивана. Танюшка была нежна, даже застенчива. Ее ласки были медленными, исследовательскими, как в первые ночи. Нежно поцеловала место укуса Натки. Она словно переосмысливала его тело, после сегодняшнего ошеломляющего зрелища.– Ты... можешь так? – спросила она вдруг тихо, касаясь его руки. – Сделать так... с кем угодно?

– Не с кем угодно, – честно ответил Вова, гладя ее волосы. – Только с тем, кто... открыт. Кто готов упасть в эту бездну. Как Натка.

Она задумалась. Потом кивнула.– Я... тоже открыта. Но сегодня... давай без этой магии, я просто хочу ощущать тебя в себе – она прижалась к нему всем телом.

– Я хочу… по-новому. Исследовать все твои варианты.

В темноте зашелестел пакетик презерватива…

Ее слова были игривыми, но движения — целеустремленными. Она не лежала пассивно, а вела его. Сначала сверху, оседлав его бедра. Ее пышная грудь качалась над ним, сверху, в такт медленным движениям. Танюшка сама задавала ритм — не быстрый и порывистый, а глубокий, продуманный, будто изучала, как ее внутренности обволакивают его под разными углами. Она откидывала голову, и ее тихие стоны сливались с его дыханием.

— Вот… так… — горячо шептала она, меняя угол наклона. — О, Боже… вот здесь… совсем по-другому.… Чувствуешь? Это же просто улет… ты можешь немножко глубже? Да… вот так…

Он чувствовал и видел, как она открывает для себя новую территорию — не только его тела, но и своего. Это было не животное бездумное соединение, а любопытное, восторженное исследование.

Потом она соскользнула, легла спиной к нему.

—А так? — прошептал Вова, входя сзади, обнимая ее рукой. Пальцы скользнули вниз, находя ее клитор, и продолжая движение, уже в этом, двойном, ритме, тихо постанывая.

— Это же,… как в кино про дикарей… сзади.… Только… намного лучше,… — прошептала Танюшка...

Натка опять не могла уснуть. Эхо собственного «просветления» все еще звенело в каждой клетке, делая ее кожу слишком чувствительной, а мысли — слишком смелыми. Она вышла попить водички и замерла у приоткрытой двери зала…

Они опять трахались. Но, как трахались! На этот раз, это был не яростный жесткий секс, а неимоверно нежная, чувственная мелодия в исполнении двух любовников. Раньше Натка видела в сексе лишь механику, дикую страсть, животную похоть. Теперь же, она увидела откровенный танец тел, которые не просто удовлетворяли потребность в ласке, а разговаривали друг с другом на одном языке прикосновений и поцелуев. Танюшка не просто самозабвенно отдавалась — она изучала. Ее довольные вздохи, ее шепоток: — А если так? Ее пальцы, скользящие по телу Вовы, чтобы усилить ощущения — это был гимн познанию, а не обладанию.

И Вова. Он не доминировал, а помогал ей познавать себя. Подстраивался под ее ритм. Его руки натягивали ее за бедра, поддерживая нужную амплитуду движений. А сдавленные стоны были звуком глубокого, почти удивленного счастья.

«Они не занимаются сексом», — подумала Натка с новой, ошеломляющей ясностью. «Они… составляют карту друг друга. Каждое движение — это новый штрих. Каждый вздох — открытие».

В ее влажных трусиках, на этот раз, не было жгучего, невыносимого желания, а было другое, — острое, щемящее любопытство:

«А какой я бы была на ее месте? Какой звук издала бы я, если бы он вошел в меня так, сзади? Как бы он двигался, если бы я вела его, как она?»

Натка представляла себя на месте Танюшки рядом с ним. Как исследователя в этой темной лаборатории удовольствий.

Мышцы живота непроизвольно сжались, отзываясь на низкий, сдавленный стон Вовы. Это уже было формой ее соучастия в их соитии, непроизвольный резонанс с их желанием.

Натка ловила каждый звук, каждый вздох, мысленно прорисовывая карту их движений. «А если бы его рука скользила не по ее бедру, а по моему?.. — пронеслось в голове, жаркое и навязчивое. — Под тем же углом, с той же силой нажима...»

Она вдруг с физической ясностью представила, как его ладонь ложится на ее ягодицы, проталкивая член глубже, а ее собственное тело выгибается навстречу, совсем как у Танюшки. Ее распирало жгучее, ненасытное любопытство, перемешанное с возрастающим желанием отдаваться и брать. Она хотела не занять чье-то место, а дополнить картину, стать новым элементом в этой сложной, прекрасной механике наслаждения. Натка хотела, чтобы его взгляд, полный той же концентрации и удивления, был обращен и на нее. Чтобы ее стоны вплелись в этот ночной дуэт, создав новую, неведомую доселе мелодию.

Танюшка, достигнув пика в этой позе, тихо вскрикнула. Ее тело расслабилось. Потом она прошептала, запыхавшись:

— Теперь… ты сверху... Я хочу видеть твои глаза и обнимать… и хочу видеть твою силу…

Она перевернулась на спину и широко раздвинула ноги, открывшись его взгляду бесстыже и полностью. В ее исполнении эта поза не выглядела пошлой. Скорее это было возвращение к истокам, после познания новых ощущений.

Теперь они смотрели друг другу в глаза, и их движения стали быстрыми и порывистыми.

Вова приблизился к ней ближе, взял член в ладонь, стал водить им по ее половым губам и клитору, терся между влажных складок. До Натки доносились возбуждающие влажные звуки и тихий довольный смех Танюшки.

— О-о-о, не тяни... имей меня, как шлюшку...

— Терпение, моя милая шлюшка. — Хмыкнул он.

Стал легонько шлепать членом по вагине, дразнить. Танюшка в возбуждении подалась ему навстречу, требуя глубокого проникновения. Она просительно постанывала, выпрашивая продолжения удовольствия.

И он сжалился. Внезапно вошел. С силой. От недавней нежности не осталось и следа. Сейчас это была животная страсть, выпущенная на свободу. Комнату наполнили звуки тяжелого дыхания и влажные шлепки их соединения. Танюшка испытывала неимоверное наслаждение, после долгих нежностей она жаждала ощутить силу и напор самца. И получала это сполна, со всей страстью, с напором…

Эта внезапная перемена увлекла и Вову. Всего минуту назад он бережно помогал ей составлять карту ее чувств, а теперь она сама рвала эту карту, требуя бури. И он с радостной яростью откликнулся. Ее доверие было огнем, поднесенным к фитилю его собственной, сдерживаемой, все это время, силы. В ее властных объятиях, в ее требовательных стонах, он перестал быть мастером, гуру, проводником. Он стал просто мужчиной — мощным, диким, ведомым инстинктом, который она в нем разбудила. Осознание, что именно она, хрупкая и маленькая, довела его до этого состояния животной отдачи, было пьянящим. Каждый её стон был не просто звуком удовольствия — это был знак его силы, которой она жаждала, и которую с благодарностью принимала.

Натка не ушла. Она смотрела, обняв себя за плечи, и ее душа, раскрытая массажем, впитывала увиденное, как откровение. Ее тело жило своей собственной, отдельной от разума жизнью, зеркально отражая каждое движение там, в полосе лунного света. Когда Танюшка выгибала спину, ее собственная спина непроизвольно прогибалась в темноте коридора. Когда Вова глубже входил в нее, Натка чувствовала сладкий толчок, где-то, в самой глубине своего живота, заставлявший ее сжимать бедра. Пальцы сами потянулись вниз, к влажному теплу, рожденному этим зрелищем, чтобы повторить путь его рук, найти тот ритм, что свел с ума Танюшку. Она едва успела остановить свою собственную ладонь, коснувшуюся клитора. Не от стыда. Нет. Она боялась пропустить хоть мгновение, хоть один звук этого завораживающего откровения. Ее плоть гудела, как натянутая струна, и каждый стон с дивана был смычком, скользящим и по ней тоже, рождая тихую, невыносимо приятную симфонию желания.

Пришло понимание, что секс мог быть не только яростным взрывом, но и бесконечным, многослойным путешествием. И она… тоже желала отправиться в него.

Натка сделала шаг назад, потом еще один, и бесшумно скрылась в темноте. Но ее сон этой ночью был не про ее личный экстаз. Он был про карты, компас и бескрайний океан возможностей, по которому они теперь могли плавать втроем.

Ей снились сильные руки, запах сосны и дыма, и бесконечные волны, уносящие ее к трем солнцам. На губах ее играла счастливая, усталая улыбка. Тайное общество пережило день мощнейших ураганов.

Вова лежал на спине, вглядываясь в потолок, растворяясь в новой, непривычной тишине. Ровное дыхание Танюшки, уснувшей рядом, было единственным мягким звуком в комнате. Но его слух был настроен на другую волну — он ловил малейший шорох из спальни, где, он знал, не спала Натка. Его плечо под одеялом слабо пульсировало — там, под подушечками пальцев, он чувствовал невидимый, но отчетливый след ее зубов. Не боль. След. Метка. Она была как печать на договоре, который они не подписывали, но который заключили их тела. Он чувствовал себя узлом, в котором сплелись три разные нити: дикая, исследовательская энергия Танюшки, новорожденная, ослепительная сила Натки и его собственная, растерянная и потрясенная готовность быть для них обоих тем, кем они захотят. Было страшно. И от этой мысли перехватывало дух. Он закрыл глаза, и на внутреннем экране вспыхнули то ее глаза, полные слез и звезд после падения в бездну, то горящий взгляд Танюшки, требующий новой игры. Он не знал, что будет завтра. Он знал только, что ничего уже не будет по-прежнему. И в этом был сладкий, тревожный и бесконечно манящий смысл. И завтра его ждал новый виток спирали наслаждения.

Оставалось два презерватива. И четыре дня до конца командировки – мгновение. Или целая жизнь.

Глава 9 Девичьи тайны

Вечерний воздух в квартире был густым и ленивым. Вернувшийся гном снова заперся в своей комнате, насыщая пространство ворчанием и стуком клавиш. Вова с Таней ушли на балкон — курить и вести свой тихий, полный недосказанности разговор. Их силуэты за матовым стеклом казались одним целым, отгороженным от остального мира.

Натка, притворяясь, что разбирает вещи, наблюдала за ними украдкой. В груди снова заныло то самое щемящее, горячее любопытство, смешанное с горьковатой ноткой зависти. Она слышала их приглушенные голоса, видела, как Таня со смехом отстранилась от Вовы, а он потянулся к ней, взял за руку...

— Завидуешь? — раздался сзади веселый голос.

Натка вздрогнула и обернулась. Танюшка, уже в ночной пижамке, с зубной щеткой в руках, ухмылялась во весь рот, глядя в ту же сторону.

— Я... нет. Просто думала, — смутилась Натка, выпрямляя спину.

— Да ладно тебе, — Танюшка махнула щеткой. — Все думают. Они там свою вечную драму разыгрывают, а мы тут со стороны наблюдаем. Как в сериале. Пойдем, чаю сделаем, а то скучно.

На кухне, заваривая пакетики дешевого чая в больших кружках, они молчали. Танюшка напевала что-то под нос, а Натка ловила себя на мысли, что рассматривает подругу по-новому. Не как сорванца-ребенка, а как женщину, которая знает о Вове то, о чем Натка может только мечтать.

— У тебя... — начала Натка, запинаясь, когда они сели за стол. — У тебя вид... ну... очень довольный. После пикника. И после вчерашнего дня.

Танюшка подняла на нее глаза, в которых заплясали озорные чертики. — А что такого? День рождения, шашлык, купание... Естественно, я довольная. Ты бы тоже была довольна, — она сделала многозначительную паузу и с шумом отхлебнула чай.

— Ну, шашлык — это одно, — не сдавалась Натка, играя с ложкой. — А вот... массаж... это другое. После него, знаешь ли, не то, что довольный — другим человеком становишься.

— О, это да! — Танюшка оживилась, как будто только и ждала этого поворота. — Это ж просто что-то с чем-то! Я вчера чуть с ума не сошла, когда ты... ну... — она замялась, впервые за вечер слегка покраснев. — Это было мощно. Я аж рот открыла.

— Я сама чуть с ума не сошла, — честно призналась Натка. Потом, собравшись с духом, добавила тише: — Но я думаю, что теперь понимаю, почему ты к нему ходишь по ночам. После такого... трудно удержаться.

Танюшка замерла с поднесенной ко рту кружкой. Ее глаза, широко раскрытые, изучали Натку несколько секунд. В них промелькнуло не столько удивление, сколько любопытство.

— А откуда ты знаешь, что я хожу? — спросила она без всякого смущения, по-деловому.

Натка почувствовала, как горит лицо. Путь назад был отрезан. — Я... не всегда сплю крепко. И дверь иногда скрипит. И... на балконе... силуэты очень хорошо видны в лунном свете, — она выпалила все разом, опустив глаза в кружку.

Вместо взрыва или упреков раздался звонкий, радостный смех.

— Ах вот оно что! Значит, подглядывала, тихоня! Ну, надо же! — Танюшка даже хлопнула себя по коленке.

— И что, понравилось шоу? Хорошо мы работаем? На «пять с плюсом»?

— Тань! — Натка аж поперхнулась от такой прямоты.

— Я не подглядывала специально! Я просто...

— Да ладно, не оправдывайся! — Танюшка перебила ее, но без злобы. Ее лицо стало серьезным. Она облокотилась на стол и придвинулась ближе.

— Честно. Ну, так что? Интересно?

Натка, краснея, как рак, смогла только кивнуть.

— Очень. У вас там... — она искала слова, — ...не как в порно. А, как настоящее. Как будто вы друг друга изучаете. И... тебе это очень нравится.

— Ага, — Танюшка удовлетворенно откинулась на спинку стула.

— Нравится. Он... он не просто делает, понимаешь? Он... показывает. Открывает. С ним даже самая простая поза, как открытие Америки. И он такой... внимательный. Слышит, как мое тело шепчет. Раньше я думала, что секс — это просто весело и приятно. А он, оказывается, может быть... глубоким. Таким, после которого мир меняется.

Она говорила с непривычной для нее серьезностью, и Натка слушала, завороженная.

— Я... я тоже хочу, — выдохнула Натка, сама испугавшись своей смелости. Сказала это вслух. Прямо.

— После того, что он сделал со мной просто руками... и после того, что я видела... Мне кажется, я сойду с ума от любопытства, если тоже не попробую этого с ним.

Танюшка внимательно посмотрела на нее, оценивающе. Молчание затянулось.

— С Таней это не пройдет, — наконец сказала она. — Она его считает своей собственностью, хоть и прячется за своим «только руками». Она по гороскопу львица, а львы своим не делятся. Она взбесится.

— Я знаю, — кивнула Натка. — И я не хочу никому делать больно. Не хочу, чтобы наша банда рухнула из-за этого.

— А чего ты хочешь-то? — напрямую спросила Танюшка.

— Хочу... быть в этой игре. С вами. Не вместо тебя. А... может… по очереди. — Голос Натки дрожал, но она не отводила взгляд. — Он же... большой. И знаний у него много. Хватит на всех, наверное. Мы же свои. Тайное общество. Может, в этом и есть его предназначение?

Танюшка задумалась, барабаня пальцами по столу. В ее голове явно шла сложная работа. — «Четыре презерватива» — это же про всех нас, да? — вдруг сказала она, и хитрая улыбка тронула ее губы. — А то я тут одна всю научную работу на себе тяну. Непорядок. Наука требует повторения эксперимента разными исследователями. Для чистоты результатов.

Натка поняла, что это согласие. Облегчение волной накатило на нее.

— Значит... ты не против?

— Я? Да я только за! — Танюшка снова засияла. — Будет веселее! Только смотри, — она погрозила Натке пальцем, — все по-честному. Без драм. И без обид. Дружба и банда — главнее. Договорились? Ты — следующий лаборант. Но учти, экзамен он принимает строго. Придется выложиться на все сто.

— Договорились, — прошептала Натка, и впервые за этот разговор ее улыбка была счастливой и без смущения.

— Тогда чокнемся! — Танюшка с размаху стукнула своей кружкой о Наткину. — За нашу банду! И за новые... научные открытия! И, сегодня, мы с тобой сделаем вот что…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ночь. Лунный свет, пробиваясь сквозь занавески на окнах, рисовал на полу бледные призрачные узоры.

Танюшка, как ночной дух, скользнула из спальни в коридор и замерла возле двери в зал. Но на этот раз она была не одна. За ее спиной, тихо шла Натка. Руки ее дрожали, а сердце колотилось так громко, что ей казалось — его слышно во всей квартире. Она шла на зов не тела, а души — на, ту самую, мелодию симфонии, что звучала в ней после последнего, оглушительного массажа, сводя с ума своей незавершенностью.

— Он спит, — прошептала Танюшка, заглянув в комнату. Ее глаза в полумраке горели не озорством, а серьезностью жрицы, готовящейся к обряду. — Ты уверена?

Натка могла только кивнуть, с трудом сглатывая комок нервного возбуждения в горле.

«Это безумие. Он прогонит меня. Он рассмеется», — стучало у нее в висках. Но сильнее страха была та самая вибрация, та ноющая пустота в самом центре ее существа, настойчиво требующая заполнения.

Танюшка мягко подтолкнула ее в спину. — Иди. Я здесь. Я посторожу.

Дверь в зал скрипнула предательски громко. Натка замерла на пороге, но с дивана доносился лишь спокойный, ровный звук дыхания. Она сделала шаг вперед, потом еще один. Пол был холодным под ее босыми ногами, но она не чувствовала этого.

Она подошла к дивану. Вова спал на боку, повернувшись к ней спиной. Его силуэт под простыней дышал силой и покоем. Она не знала, как разбудить его. Все сценарии, которые она прокручивала в голове, казались идиотскими.

Она просто коснулась его плеча. Сначала легонько, потом чуть сильнее.

— Вова... — ее голос прозвучал хриплым шепотом.

Он вздрогнул, повернулся, приподнялся на локте. В лунном свете его лицо было сонным и не понимающим. — Танюш? — пробормотал он спросонья. — Опять не спится? Ладно, иди сюда...

И он отодвинулся, чтобы освободить ей место под одеялом.

И тут она нашла в себе силы. Слова вырвались наружу сами, тихие, но четкие, как капли в ночной тишине. — Вов... это не Танюшка... это... я. Натка.

Он замер. Сон пропал. Пригляделся, и в лунном свете увидел не дерзкую ухмылку Танюшки, а огромные, полные смущения и ужаса глаза Натки. Она стояла перед ним, напряженная, но решительная, готовая в любой момент броситься прочь.

— Мы... поменялись. Я сама попросила ее, — она торопливо выдавила из себя, боясь, что смелость покинет ее. — После того массажа я не могу прийти в себя... я... я не цельная. — Она говорила, подбирая слова с трудом, будто признаваясь в чем-то постыдном и святом одновременно.

— Чувствую постоянную ноющую пустоту вот здесь…. Она положила ладонь на свой живот.

Глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в коленях.

— Как будто... ты настроил все струны внутри меня, заставил их звучать... но не сыграл мелодию до конца. Осталась какая-то... вибрация. Ожидание. И оно сводит с ума. Я думала... я знаю, что это безумие... но думаю, что мне нужно... чтобы ты... завершил то, что начал. Иначе я не обрету покой. Я не буду цельной. Закончи то, что начал,… пожалуйста.

Она сказала это. Выдохнула. И замерла в ожидании его смеха, его гнева, его недоумения.

Вова молчал несколько секунд, изучая ее лицо. Он видел не похоть и не любопытство. Он видел искреннюю, живую, духовную потребность. И тогда он улыбнулся, по-доброму, без насмешки. Это была теплая, улыбка человека, который, вдруг, увидел кусок сложнейшего пазла, вставшего на свое место.

— Ну что ж, — сказал он, и его голос прозвучал удивительно мягко и ясно в ночной тишине. — Это самая необычная просьба, которую я когда-либо слышал. — Он откинул одеяло. — Иди сюда. Если я начал, я обязан закончить. Таков долг мастера перед своим творением.

Ее ноги сами понесли ее вперед. Она скользнула под одеяло, и его тепло сразу окутало ее. Он не стал сразу хватать ее, целовать. Он просто обнял ее, прижал к своей груди, давая ей согреться, давая ее телу привыкнуть к нему, а ее духу — успокоиться.

— Ты дрожишь, — прошептал он ей в волосы.

— Я... боюсь, — честно призналась она, уткнувшись лицом в его шею.

— Не бойся. Сегодня тебя ничего не должно пугать. Мы вместе пройдем по звездному мосту…

Вова медленно снял с нее маечку и трусики. Лунные блики играли на ее обнаженной коже, тяжелая грудь белела в темноте, подставив темные соски его губам,

Его руки гладили ее — не для возбуждения, а для исцеления. Теми самыми движениями, что свели ее с ума тогда, на массаже. Но теперь он вел не к взрыву, а к плавному погружению в океан ощущений. Он разговаривал с ней тихо, объясняя, что делает, куда ведет ее энергию, как нужно дышать, чтобы пропустить ее через себя. Натка ощущала, внутри, зарождающийся вихрь возбуждения. Ее дыхание стало частым и горячим, от его прикосновений по телу побежали огненные мурашки, - к соскам, заставив их возбужденно напрячься и к точке между ее ног, сделав ее влажной…

Он достал презерватив. Ее презерватив. Их слияние должно было быть не банальным сексом, а ритуалом. И Вова заботился о ее безопасности и спокойствии.

Нарастающее возбуждение заставило Натку раздвинуть ноги и приподнять бедра навстречу его члену. Он мягко вошел в нее, это не было болезненным вторжением. Скорее это было замыканием энергетического контура. Тот самый вихрь, что бушевал у нее внутри, вдруг обрел направление и цель. Их энергия устремилась навстречу друг другу, сливаясь в единый, мощный, вибрирующий поток. Натка застонала и выгнулась, запрокинув голову. Вова нависал над ней пристально глядя в глаза.

Они двигались в потоке страсти, дышали в унисон. Каждое движение порождало вспышки удовольствия, мгновенно распространяющиеся по всему телу. Она тонула в его бездонных, карих глазах, погружалась в них все глубже, навстречу блаженству оргазма.

— Вот... вот здесь, — выдохнула она, чувствуя, как энергия собирается в мощный, упругий шар. — ... Здесь...

— Отпусти, — тихо скомандовал он. — Отпусти. Я поймаю.

И она отпустила. Волна покатилась, казалось из самой глубины ее души. Это было извержение света. Ее тело выгнулось в немом, глубоком экстазе. Натке показалось, что комната наполнилась золотистым сиянием, что из ее раскрытых губ вырывается не стон, а чистая, беззвучная нота космической симфонии.

Ее глаза были широко открыты, но она не видела потолка. Перед ней проносились вихри света и тьмы, рождались и умирали галактики. Его тело, в ней, было единственной точкой опоры в этом вселенском вихре ощущений. Он был не мужчиной внутри нее — он был центром ее мандалы, тем неподвижным стержнем, вокруг которого вращался и кристаллизовался весь ее бешеный, необузданный хаос.

Он чувствовал это. Его движения были не просто ритмичными толчками. Они были глубокими, ввинчивающими, будто он вгонял в самую сердцевину ее существа не свою плоть, а некий кристалл порядка. Каждое движение гармонизировало бушующие внутри нее потоки, заставляя их течь не вразнобой, а в унисон, выстраиваясь в сложную, прекрасную архитектуру.

Она начала стонать — от переполняющего ее звенящего удовольствия. Слезы текли по ее щекам, но это были слезы не боли или печали, а слезы завершения. Как будто неведомая сила годами собирала пазл ее души, и вот он, наконец, сложился, щелкнув в такт его последнему, глубокому толчку.

Она падала. Она парила. И он был вместе с ней, являясь одновременно и причиной, и проводником, и частью этого полета. Сколько времени они провели в состоянии непрекращающегося, всепоглощающего экстаза они не знали - время просто перестало для них существовать.

Она кончила. Ее оргазм был похож на мощную, плавную волну, которая накрыла ее с головой, не разрушая, а омывая и очищая каждую клеточку ее тела. Это было тотальное, всепоглощающее единение. Плоти и духа. Ее хаотичной, пробужденной энергии и его спокойной, структурирующей силы.

Когда волна отступила, Натка ощутила себя, полностью опустошенной и абсолютно наполненной. Она была цельная, умиротворенная и… счастливая. В ее теле не осталось ни одной зажатой клеточки, ни одной заблокированной чакры. Она была чистым сосудом, наполненным светом.

— Вот и все, — устало прошептала она. — Дверь закрыта. Я... дома.

Он не сказал ничего. Он просто обнял ее, прижал к себе, и его объятие было не страстным, а защищающим, охраняющим то хрупкое чудо, что только что произошло. Они лежали, сплетенные не только телами, но и теперь навсегда — единым энергетическим полем. Ее прорыв свершился. Ее инициация — завершена.

Она взяла его руку и прижала к своей груди, к сердцу, которое билось словно бешенное…

За дверью, прижавшись горящим лицом к прохладной древесине, стояла Танюшка. Сквозь щель она видела лишь смутные тени, но чувствовала все. Каждое движение, каждый вздох. Ее собственное тело отзывалось на это волной жара. Тонкие плавки промокли насквозь от возбуждения и странного, почти мистического сопереживания.

А в тот самый миг, когда Натка достигла пика, Танюшке показалось, что сквозь щель в двери, на мгновение, брызнул яркий, золотой свет, озарив на мгновение всю комнату. Она зажмурилась, а когда открыла глаза — в комнате снова был лишь лунный полумрак.

Она не ушла. Она осталась на своем посту, охраняя их тайну, их ритуал, их чудо. И впервые в жизни она почувствовала не зависть, а гордость и благодарность. Гордость за подругу, нашедшую в себе смелость принять дар. И благодарность к нему — за то, что он был тем, кто он есть. Мастером. Целителем. Гуру.

Натка обрела целостность. А Тайное общество обрело свою новую тайну и свою главную жрицу, стоящую на страже.

Глава 10 Секретики

Сегодня удалось завершить исследования центрального сквера, закрыв большой кусок проекта, и все, дружно, решили пораньше отправиться отдыхать. Жара вымотала всех. Таня исчезла сразу после работы — ушла куда-то одна, всем своим видом показывая, что мир для нее сузился до точки собственного недовольства, причину которого знала только она. Вова засел на кухне, делая вид, что работает с отчетами, но на самом деле переваривая случившееся ночью.

В комнате девчонок царила тихая, сонная благодать. Пылинки лениво танцевали в столбе золотистого света, падающем из окна — последнего привета уходящего дня. За стеной мерно гудел холодильник, а с улицы доносились приглушенные обрывки жизни: далекий детский смех, лай собаки, скрип тормозов подъехавшей машины. Но все эти звуки не тревожили, а лишь подчеркивали глубину покоя. Они были частью этого нового, умиротворенного мира, в котором Натка, теперь, существовала. Она провела рукой по прохладной поверхности простыни, чувствуя мелкие бугорки ткани под пальцами, и снова улыбнулась. Каждая деталь — от игры света на потолке до тихого посвистывания ветра в щели рамы — казалась сейчас невероятно яркой и значимой.

Она не спала, просто лежала на кровати с открытыми глазами, вслушиваясь в тишину внутри себя. Тело ее было тяжелым и расслабленным, будто наполненным теплым свинцом, но ум был ясным и легким, как облако.

Каждая мышца лениво и сладко ныла, напоминая о вчерашнем потрясении и сегодняшней работе, но острота ощущений уже уходила — это было эхо, тихий, затухающий отзвук чувственного шторма, перевернувшего всю ее изнутри. Натка чувствовала себя одновременно опустошенной и наполненной до краев. Мысли текли плавно, не цепляясь за тревоги и условности. Она вспоминала его руки. Нежные, почти робкие, гладившие ее волосы, пока она дрожала в блаженной истоме. Вспоминала, как он смотрел на нее с каким-то бесконечным, глубоким пониманием, будто видел насквозь и принимал всю ее, каждую клеточку. Легкая улыбка тронула ее губы. Страх и смущение куда-то ушли, осталось, лишь, щемящее чувство благодарности. И… небольшое беспокойство. Которое, скорее, было остатками той, прошлой Натки, которая существовала до преображения.

«Как теперь будет все? Как она посмотрит ему в глаза при всех?»

Мысль об этом заставляла сердце биться чуть чаще, но не от страха, а от предвкушения новой, еще непознанной грани их общения. Она потянулась на кровати, как кошка, чувствуя, как под кожей играет приятная теплота, и закрыла глаза, снова погружаясь в подробности воспоминаний, где каждое прикосновение было яркой, совершенной точкой наслаждения.

Дверь скрипнула, и в щель просунулась взъерошенная голова Танюшки.

—Ты спишь? — прошептала она драматическим шепотом.

—Нет, — тихо отозвалась Натка.

Танюшка юркнула внутрь, притворила дверь и, как белка, прыгнула на кровать с другой стороны, и уселась, поджав под себя ноги.

— Ну??? — это единственное слово прозвучало как целая поэма нетерпения, любопытства и восторга. Ее глаза горели. — Я извелась вся! Не томи! Как ОНО???

Натка медленно повернулась к ней. На ее лице играла улыбка и какое-то странное, просветленное выражение.

— Ты не поймешь, — сказала она с легкой грустью. — Это не про «ОНО».

Танюшка замерла, ее рот приоткрылся от изумления. Все ее ожидания ярких, сочных подробностей разбились об это странное, отрешенное «не про ОНО». На секунду в ее глазах мелькнуло разочарование, даже легкая обида — ну как же так, она же ждала, она готова была делиться своими восторгами! Но почти сразу же разочарование сменилось жгучим, всепоглощающим любопытством. Она вся подалась вперед, упершись руками в колени, и ее глаза загорелись азартом исследователя, нашедшего нечто совершенно новое и необъяснимое.

«Не про ОНО? — пронеслось у нее в голове. — А про что же тогда? Неужели он с ней был каким-то... другим? Совсем другим?». Мысль о том, что их общий мужчина мог открыться с какой-то неизвестной ей стороны, была одновременно пугающей и невероятно соблазнительной.

— Как это не про «ОНО»?! — Танюшка чуть не подпрыгнула. — А про что же еще? Я все видела через щелку… «ОНО», определенно было. Ну, рассказывай! Он был нежен? Груб? Сколько раз? Где кончил? Давай детали, я жить не могу без деталей!

Натка закрыла глаза на секунду, словно прислушиваясь к отголоскам внутри себя.

— Детали... — она произнесла слово так, как будто это было что-то неважное.

— Была боль, не физическая. Один миг. Острая, как вспышка. А потом... ее не стало.

—О, знаю, знаю! — оживилась Танюшка. — Потом пошло удовольствие! Покалывает там, тепло разливается... Ноги трясутся!

— Нет, — Натка покачала головой. — Не совсем удовольствие. Не совет трясло. Это было... как стройка.

Танюшка замерла с открытым ртом. «Стройка» было не тем словом, которого она ожидала.

—Стройка? — переспросила она озадаченно. — Что, он там молотком стучал, что ли?

— Нет, — Натка тихо рассмеялась, и на мгновение в ее глазах промелькнула привычная, веселая искорка. — Хотя... нет, не молотком. Скорее... очень точными и уверенными руками. Ты же знаешь, какие они у него.

Танюшка тут же оживилась, почуяв знакомую почву.

— О да! Знаю! Сильные, нежные... Ну, и что этими руками? Куда засовывал? Как? Не тяни!

Натка с легким смущением улыбнулась, позволив себе на секунду вернуться из космоса в комнату.

—Сначала... он просто держал меня за бедра. Крепко. Я чувствовала каждый его палец. Как будто он не просто держал, а... заземлял меня. Чтобы я не улетела раньше времени. — Она замолчала, вспоминая. — А потом... когда он двигался... это было не просто туда-сюда. Он чувствовал... каждую мышцу внутри. Он находил такие углы, такие глубины... Я даже не знала, что во мне есть такие места. Он входил не до конца сразу, а как бы... постепенно, миллиметр за миллиметром, давая мне почувствовать свой… себя. И при этом он все время смотрел мне в глаза. Не отрывался. Как будто проверял, все ли со мной в порядке, тут ли я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ого, — прошептала Танюшка, уже полностью поглощенная этими деталями. — Это круто. Мы с ним больше, как ураган... весело, быстро, аж искры из глаз. А ты говоришь — миллиметры. И глаза... да, он это любит. — Она замолчала, немного завидуя такому неспешному, осознанному подходу.

— А на ощупь? — не унималась она, переходя на шепот. — Ну, ты понимаешь. Он же... большой. Тебе не было больно?

Натка рассмеялась, взяв ее маленькую ладонь в свою, демонстрируя разницу в размерах.

— Это для тебя, малявка, он кажется большим, а, на самом деле, средний размер. Но в этом деле главное как, а не, сколько сантиметров в тебя запихивают.

И отпив воды, прямо из горлышка бутылки, продолжила:

— Было, скорее, не больно, а, как то, тесно, что ли — честно призналась Натка. — Но это быстро прошло. Я растворилась в ощущениях. А потом... он стал таким... упругим и живым. Горячим. И внутри он чувствовался... не просто частью тела. А как будто отдельным существом, которое знает, что и как делать. Он... пульсировал. И от этой пульсации было очень… хорошо. От самого центра и до кончиков пальцев.

Натка замолчала, снова уносясь мыслями в то мгновение. Она не просто вспоминала — она снова чувствовала. Шероховатость простыни под огненной кожей. Влажный ночной воздух комнаты, смешанный с его запахом — дымом, сосной и чем-то мужским. Гул ТЭС за окном, который тогда слился с гулом в ее собственной крови, стучавшей в висках бешеным ритмом.

Она снова была там. Воспоминания были столь яркими, что Натка перестала понимать, где она находится. В комнате опять пахло ее возбуждением и пылью старой мебели, взбитой их страстными движениями. Где-то на окраине сознания регистрировался скрип дивана, вторившего ритму их тел, — навязчивый, почти гипнотический звук, который сливался с учащенным хрипом их тяжелого дыхания. А потом ее обоняние поймало новый, интимный аромат — горячей спермы и мужского пота, смешанных в коктейле возбуждения и желания. Натка больше не вспоминала — она отчетливо чувствовала всей поверхностью кожи, каждым нервным окончанием, каждой порой…

Его вес — не давящий, а обволакивающий, как безопасное одеяло. Каждое движение было не просто механическим, а чуть ли не творческим актом. Вова безмолвно спрашивал ее, а она отвечала ему дрожью, вздохом, податливым движением бедер навстречу.

Натка помнила, что как в какой-то момент перестала думать, анализировать, стесняться. Ее сознание сузилось до точки здесь-и-сейчас, до единственного смысла — ощущать. И в этой полной капитуляции не было страха, было бесконечное доверие.

Ей открылось что-то простое и гениальное: можно не контролировать, можно просто наслаждаться. Быть живой, чувствующей, желающей, и в этом — ее главная сила, а не слабость.

И это понимание открыло последние ограничивающие шлюзы. И пошла волна. Та самая. Она зародилась где-то глубоко внутри, горячая, медленная, неотвратимая. Неслась, сметая все на своем пути, заставляя пальцы судорожно впиваться в простыни, а голову запрокидываться в беззвучном крике.

Это не было похоже ни на один ее прошлый оргазм. Это было полное принятие и открытие своей собственной глубины. На несколько секунд Натка перестала существовать, как отдельное существо, превратившись в чистую вибрацию, в свет, в звук.

А потом — медленное, крупица за крупицей, возвращение в себя. И его руки, которые уже не возбуждали, а успокаивали, собирали ее по частям, возвращая из нирваны в комнату, где пахло мужчиной и женщиной, и где он смотрел на нее с тем самым немым вопросом: «Ты цела? Ты еще здесь?». И ее беззвучный кивок в ответ был самым главным словом, которое она произносила в жизни.

Натка открыла глаза и встретилась взглядом с Танюшкой, которая смотрела на неё завороженно, забыв, как дышать. Кажется, сейчас они прожили всё это вместе с ней.

А когда он кончил... — Натка, на мгновение смутилась, но потом продолжила, — это было не резко. Это была такая... длинная, теплая волна. Как будто меня изнутри залили самым дорогим и густым медом. И он не выдергивал член сразу, а оставался во мне, пока эти волны не утихли совсем.

Танюшка слушала, внимательно, с полуоткрытым ртом. Теперь это было понятно. Это были те самые, долгожданные, вкусные детали.

— Блин, — выдохнула она. — Это ж надо, как он с тобой... Это же целый сеанс любви, а не просто секс. Я тебе завидую. Белой завистью. Мы с ним как два щенка — весело, задорно, а вы... — она замялась, — вы как будто в храме побывали.

Слова Танюшки повисли в воздухе, и Натка вдруг с поразительной ясностью осознала простую и одновременно сложную вещь. Она увидела не двух разных мужчин — одного для Танюшки, другого для себя. Она увидела одного человека, способного быть разным.

Глубоким и внимательным с ней, безудержным и игривым с Танюшкой. И в этом не было обмана или разделения. Наоборот, в этой его способности чувствовать партнершу, подстраиваться под ее ритм, открываться с новой стороны, заключалась какая-то особая, щемящая правда.

Это не умаляло того, что было между ним и Танюшкой — это лишь делало его богаче, объемнее, реалистичнее. В ее душе не возникло ревности или чувства превосходства.

Возникло странное, теплое чувство благодарности за эту его многогранность и за то, что он позволил и ей увидеть одну из этих граней. Не «лучшую» или «правильную», а просто — другую. Ее собственную.

Она задумалась на секунду, подбирая слова, чтобы объяснить это ощущение, и тихо сказала:

— Он же... как вода. Принимает форму того сосуда, в который попадает. С тобой он — один. Со мной — другой. И это... это правильно. Так и должно быть. Значит, он настоящий мастер.

— И, да, мы и были в храме, — снова ушла в свою мистику Натка, но теперь Танюшка была готова это принять, подкрепив услышанными знакомыми подробностями.

— Ну, хоть поцелуи были? Или вы сразу в нирвану вознеслись? — с надеждой поинтересовалась она.

Натка улыбнулась. — Целовал. Не жадно. А... как пчела цветок. Как будто пил что-то вкусное именно из моих губ. А потом сполз ниже... и пил уже отовсюду. — Она снова застеснялась и потупила взгляд.

— Вот! Это я понимаю! — с облегчением воскликнула Танюшка. Наконец-то знакомые территории! — Ну, и ягодки ему понравились? Хвастайся! — она ущипнула Натку за бок.

— Понравились, — покраснела та. — Говорил, что они... идеальные… на вкус, как спелая клубника.

— Ага! Вот видишь! — Танюшка удовлетворенно хлопнула себя по коленке. — А то «стройка», «кристалл»... напугала ты меня. А оно вон как — и клубничка, и мед, и миллиметры... Все как у людей, только в тысячу раз лучше.

Натка, замялась. И виновато улыбаясь, спросила:

— Тань, я слышала, как Вова назвал тебя шлюшкой. Тебе это было не обидно?

Танюшка рассмеялась. — Это наша с ним фишка. Игра. Просто вы не знаете. Когда мы с ним в кабинете остаемся одни, то прикалываемся, чтобы расслабиться, если работа нудная. Он говорит, что-то типа «Привет, шлюшка», — а я ему отвечаю: «Привет, педик». И ржем, как сумасшедшие. Ну, ты поняла? Это, как в фильме «Зачетный препод»... Ну, а тогда, ночью, это было на волне сумасшедшего возбуждения. Это меня заводит, хочется немного грубости. Да и Вова не против этого.

Наступило короткое молчание, насыщенное и глубокое, как будто словам нужно было время, чтобы осесть в сознании.

Танюшка отвернулась, чтобы скрыть внезапные слезы в глазах, тоже вспомнила свой «кайф», и потянулась за бутылкой воды. Отпила несколько глотков, делая вид, что смотрит в окно на темнеющие сосны, но Натка успела заметить тень задумчивости, даже легкой грусти, скользнувшую по ее обычно беззаботному лицу. Это было внезапное осознание сложности и глубины того, что они все затеяли, и того, какую роль в этом играет каждая из них. Она поставила бутылку на место с тихим стуком и обернулась к Натке, и в этот миг между ними протянулась новая, невидимая нить — нить понимания, выкованного в горниле откровения.

Танюшка вздохнула, уже не с завистью, а с солидарностью. — Ну, красава, наш мастер. Объездил, таки, тихоню. Теперь ты своя, по-настоящему.

Она обняла Натку за плечи, и на этот раз в ее объятии была не только радость, но и новое, выросшее за этот разговор уважение.

Они сидели так несколько минут, молча, обнявшись, в свете золотистого заката, пробивающегося сквозь занавески. Напряжение и восторг откровения постепенно сменились тихой, глубокой умиротворенностью. Воздух в комнате, казалось, звенел от произошедшего между ними понимания. Это уже была не просто болтовня подруг — это было посвящение в нечто большее.

Натка ощущала, как её тепло сливается с теплом Танюшки, и это дарило удивительное чувство комфорта. Неловкость испарилась, осталось лишь чувство легкой, приятной истомы и странной защищенности. Она снова закрыла глаза, и теперь ее улыбка была не о прошлой ночи, а о настоящем моменте — о том, что она не одна со своей тайной, что есть человек, который все знает и понимает.

Танюшка тоже молчала, гладя Натку по плечу. В ее обычно стремительных мыслях наступила непривычная пауза. Она смотрела на солнечные пылинки, танцующие в воздухе, и думала о том, что их троица — она, Натка и Вова — теперь связана невидимой, но прочной нитью общего, невысказанного вслух секрета. Было немного страшно от этой новой ответственности, но еще больше — щемяще-интересно. Она чувствовала, что их «Тайное общество» обрело наконец-то свое истинное, настоящее наполнение. И это было сильнее любой игры.

Постепенно солнце сместилось, и луч уполз со стены. Тень в комнате сгустилась. Танюшка вздохнула и нежно встряхнула Натку за плечо.— Ну что, няша, оживай. Надо идти чай греть, а то сейчас гном с рекогносцировки вернется, и будет нудить. Она сказала это обычным своим, бодрым тоном, но в нем теперь звучали новые, теплые нотки. Они встали, и их взгляды встретились еще раз — быстрый, понимающий, сестринский взгляд. Все было сказано без слов. Тайна была обретена, и теперь ее предстояло хранить.

Они прошли в кухню, где Вова, как и прежде, сидел над отчетами, уткнувшись в экран ноутбука. Но когда Натка проходила мимо, он поднял на нее взгляд. Всего на секунду. Но в этом мгновенном взгляде не было ни обычной шутливой ухмылки, ни отстраненности. В нем читалось что-то новое — глубокая, невысказанная нежность, уважение и тихое, общее знание того, что произошло между ними ночью и что только что обрело свою новую жизнь в разговоре двух подруг. Натка не опустила глаза и не смутилась. Она лишь погладила его по голове, и улыбнулась легкой, спокойной, абсолютно счастливой улыбкой. Она не знала, что будет дальше. Но понимала, что теперь все будет по-другому. И в этом «по-другому» не было страха — лишь тихое, уверенное предвкушение.

А с Танюшкой, теперь они были не просто подругами по веселью. Они были сестрами по тайне. По той самой, волшебной и страшной тайне, которая могла, как собрать их мир, так и разрушить его.

Глава 11 Ревность львицы

Следующий рабочий день под палящим солнцем стал очередной пыткой. Гном, как назло, орал больше обычного, тыча пальцем в неточности на плане. Вова еле сдерживался, чтобы не послать его по всем известному «эзотерическому» адресу. Танюшка работала в паре с Наткой, они завершали обследование еще одного небольшого унылого сквера, которому предстояло, в ближайшем будущем, обзавестись детской площадкой и принять более ухоженный вид. Ее, все еще, переполняли эмоции от вчерашнего откровенного разговора.

Она затащила, Натку, на сломанную скамейку, окруженную хаотично разросшимися кустами сирени, под предлогом отдохнуть в теньке:

— Нать, а тебе тоже показалось что, он там... внутри... тоже такой же горячий? А то снаружи он как печка, а я все думаю... — ее шепот был громким, полным неподдельного любопытства.

Натка фыркнула, смущенно оглянувшись вокруг:— Тань! Ну что ты! Молчи уже... а то еще кто услышит… — мечтательно улыбнувшись, проговорила она. А потом добавила совсем тихо:

— Да, горячий и твердый, как стальной прут.… Как вошел в меня, ощутила себя бабочкой на игле. Только от его «иглы» по телу такой кайф, что передать не могу.… Да ты же сама, первая, это ощутила… - Налетевший порыв ветра, заглушил ее последние слова в шуме листвы...

Таня работала на соседнем участке, отмечая места будущих посадок деревьев и кустов. Солнце палило немилосердно, пот заливал глаза, а назойливый голос гнома, трещавшего по телефону, где-то за спиной, сливался с гулом пролетавшего самолета в один раздражающий фон. Она машинально делала свою работу, мыслями возвращаясь к утренней странной серьезности Вовы, слишком оживленному, почти сияющему виду Танюшки и пунцовым щекам Натки.

«Просто устали все. Мозги плавятся. И мне что-то постоянно кажется», — пыталась она убедить себя, с силой вгоняя колышки в пересохшую землю.

И вдруг сквозь общий шум ее слух выхватил знакомый, звонкий голос. Танюшка. Она обернулась и сквозь густую завесу сирени увидела их с Наткой, они сидели на сломанной скамейке, оглядываясь по сторонам с преувеличенно-загадочным видом.

Любопытство заставило Таню затаить дыхание и подойти ближе, за густую куртину кустов. Она не собиралась подслушивать, нет. Просто... проверить свои смутные опасения.

И тут, ветер, донес до нее обрывки фразы: «...он там... внутри... тоже такой же горячий? А то снаружи он как печка, а я все думаю...»

Сердце Тани на мгновение замерло, а потом рванулось в бешеной пляске, отдаваясь глухими ударами в висках. «Кто?.. О ком они?..» — пронеслось в голове. Но прежде чем мозг успел проанализировать, тело уже отреагировало леденящим холодком в животе. «Вова. Они говорят о Вове. Это ведь так очевидно? Так вот почему за завтраком он не смотрел на меня. И Танюшка – сияет, как новогодняя елка. Что произошло ночью, пока я спала? Ревность – острая, незнакомая – кольнула под ложечкой. Он мой. Мой тайный поцелуй. Или... уже нет?». — Пронеслось в голове хаотичной искрой.

Но мысли уже понеслись вскачь, как табун лошадей по прерии.

«Нет, не может быть, — попыталась она отмахнуться от навязчивой догадки, — просто совпадение, болтовня ни о чем, я все неправильно поняла...»

Но тут же, как из-под земли, выросли другие детали, сложившись в единую, ужасающую картину. Его избегающий взгляд за завтраком. Неестественно оживленная, просто сыплющая искрами Танюшка. Ее собственное, смутное ощущение, что за ночь что-то изменилось, сдвинулось, а ее оставили за бортом. Это было не просто подозрение. Это было физическое чувство — будто ледяная вода выплеснулась в живот, а потом внутри все сжалось в один тугой, болезненный комок.

Ревность. Гадкое, унизительное, чужое чувство, которого она в себе не знала. Оно обжигало изнутри, заставляя сердце колотиться с бешеной силой, и одновременно леденило пальцы. Она стояла, вцепившись в шершавые ветки сирени, и мир сузился до просвета в листве и двух силуэтов на скамейке, от которых доносился этот ненавистный, предательский шепот.

Звуки отступили — остался только этот ненавистный, шелест ветра в кронах деревьев. Таня почувствовала, как по спине бегут ледяные мурашки, хотя день был знойным. Пальцы сами разжались, и колышки с глухим перестуком упали на землю, но подружки, увлеченные беседой, не услышали.

Она ловила обрывки их разговора, цепляясь за каждое слово, как утопающий за соломинку, сама себе казалась сумасшедшей, но не могла остановиться. И вот — ответ Натки, очень тихий и мечтательный: «...Да, горячий и твердый, как стальной прут...»

Воздух словно выбили из ее легких. Все сложилось. Странные взгляды. Внезапное оживление Танюшки. Его отстраненность за завтраком. Это не показалось. Это было... это…

«Что там дальше? Черт! Не слышно, из-за ветра...»

Ревность, острая и ядовитая, ударила в голову, заставив окраситься в серые тона.

«Он ее тайный поцелуй, ее тихие разговоры на балконе... А они... они превратили это во что-то простое, физическое, грубое».

Горячее чувство обиды и предательства подкатило к горлу комом. Не думая, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони, она решительно продралась сквозь колючие ветви и встала перед опешившими девчонками, вся дрожа от сдержанной ярости и внутренней боли:

— Признавайтесь, что за секрет вы скрываете от меня? Кто горячий, как печка? Вы что, по ночам бегаете к Вове?

Натка аж подпрыгнула на скамейке, будто ее током ударило. Ее глаза округлились от чистого, неподдельного ужаса. Она вся сжалась, подняла плечи к ушам, а взгляд немедленно утонул в пыльных кроссовках, словно она надеялась в них провалиться. Ее пальцы судорожно скомкали подол майки, и она, кажется, перестала дышать.

Танюшка же, напротив, откинулась на спинку скамейки с преувеличенно-небрежным видом. Но, на долю секунды, ее глаза дико метнулись по сторонам, ища выход, а пальцы сжались в маленькие, но очень жесткие кулачки. Ее первая реакция была — паника. И лишь потом включилась спасательная бравада:

— Тань, да ты чего? Какой секрет? — она рассмеялась. — Мы тут в этой дыре сидим, как сумасшедшие, просто, мозги от жары плавятся. Мне Вова спину помассировал, потому что от работы скрючило, а Натка тут рядом ахи-охи делала, ей же тоже хочется. И все! Ты себе чего напридумывала-то? Ревнуешь, что ли?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она говорила быстро, забрасывая Таню словами, как камнями, стараясь не дать ей опомниться и вставить вопрос.

Танюшка сказала это так легко и беззаботно, с такой искренней уверенностью в своей правоте, что Танина подозрительность дрогнула — ей стало стыдно, стало еще больнее и горше. Казалось, еще секунда — и она разрыдается прямо здесь, на глазах у них, чего она допустить никак не могла:

«Массаж? Правда, только массаж? И я тут развела трагедию из-за какого-то дурацкого подслушанного разговора... Господи, я действительно ревную… что ли?»

Таня, не разбирая дороги, бросилась в заросли, оставив за собой взволнованный шепот. Натка проводила ее потерянным взглядом, а потом обернулась к Танюшке, в глазах у нее читался настоящий ужас.

— Тань, что ты несешь?! — выдохнула она, все еще не приходя в себя. — Какой массаж? Ты же сама только что... Я думала, мы... — она замолчала, запутанно жестикулируя, не в силах подобрать слова. — Почему ты соврала? Может, лучше было сказать правду? Мы же все для этого здесь, верно? Все эти разговоры об открытости и доверии... Почему бы ей не присоединиться? Может, она тоже захочет...

Танюшка резко выдохнула, ее бравада, наконец, спала, сменившись усталой серьезностью. Она села прямо и сняла панаму, нервно проведя пальцами по волосам.

— Нать, Нать... — покачала она головой, глядя куда-то в сторону чахлых тополей. — Ты ее совсем не знаешь. Она не такая, как мы с тобой. Да, она тут с нами пьет вино, смеется, даже с Вовой на балконе целуется. Но это все — игра для нее. Игра с правилами. Ее правилами.

Она обернулась к Натке, и в ее глазах не было привычного озорства.

— Она по гороскопу Лев. А это значит — ревнивая собственница. Для нее Вова — не «наш Вова», не «гуру» или «мастер». Он — ее Вова. Ее недостижимая мечта, ее больная тема, ее тайная любовь. Она годами выстраивала эти сложные, мучительные отношения на расстоянии вытянутой руки. Они оба в этом болоте сидят и страдают, потому что ни он, ни она не могут сделать последний шаг. И она ни за что не позволит себе просто... получить удовольствие. А тем более — позволить это сделать нам.

Танюшка помолчала, давая словам проникнуть в сознание подруги.

— Если мы сейчас во всем ей признаемся, — продолжила она тише, — она не «захочет присоединиться». Она взорвется. Устроит сцену. Оскорбится, назовет нас предательницами, и все. Наша дружба, наша банда, наше «Тайное общество»... все это рассыплется в прах. И кому от этого будет хорошо? Ей? Она будет еще несчастнее. Нам? Мы потеряем все. Вове? Он окажется меж двух огней.

Она положила руку на плечо ошеломленной Натке.

— Нас с тобой все устраивает, как есть. Отношения без всяких дурацких обязательств и условностей. Просто чистое удовольствие, дружба и свобода. Согласись, что такого, как сейчас, больше никогда и ни с кем у нас не будет. Мы можем все потерять в один миг. Поэтому нам нужно просто переждать этот ее шторм. Дать ей успокоиться. И тогда... тогда, может быть, все само утрясется. А пока — молчок. Это ради нее. Чтобы она не страдала. И ради нас. Ради того, чтобы не разрушить наше маленькое чудо. Я не допущу этого. Поняла?

Натка молча кивнула, все еще не в силах найти возражений против этой железной, пугающей логики. Слова Танюшки были, как тяжелые камни, хоронившие под собой ее наивные мечты о всеобщем доверии и гармонии. Внутри все переворачивалось. Да, она понимала резоны подруги, ее циничный расчет был жутко убедительным.

Но вместе с пониманием в душу заползала мелкая, гадкая обида. Обида на эту необходимость лгать и скрываться, на этот внезапно возникший барьер между ними. И холодное, неприятное чувство, что Танюшка права. Что их хрупкое, прекрасное «тайное общество» — это всего лишь карточный домик, который рухнет от одного неверного слова, от одного искреннего признания.

Она кивнула, соглашаясь на правила этой новой, опасной игры, но в глубине души почувствовала, как что-то светлое и доверчивое в ней безвозвратно ломается. Ее романтичные мечты о всеобщей гармонии разбились, о суровую реальность, которую так трезво изложила Танюшка. Она поняла. Правил игры только что стали сложнее и, чтобы все исправить, придется сильно постараться... всем.

Танюшка тут же набрала на телефоне Вову:

- Твоя львица, что то заподозрила про наши ночные эксперименты, рвет и мечет. Не вздумай признаваться... знаю я вас, интеллигентов... Скажешь, был только массаж...

Возвращение к работе было похоже на попытку разыграть спектакль с актерами, забывшими текст.

Вова, пытаясь вернуть хоть тень нормальности, с натужной легкостью в голосе бросил в пространство: «Эх, и кто же эти тополя так криво сажал? Нарочно, что ли?». Шутка, обычно вызывавшая смех, на этот раз, повисла в знойном воздухе мертвым грузом. Танюшка неестественно громко фыркнула, делая вид, что очень смешно. Натка испуганно уткнулась в план сквера. А Таня, будто не услышав ничего, демонстративно отвернулась, делая вид, что разглядывает кору ближайшего дерева. Но Вова успел заметить, как мелко задрожали ее пальцы, поправляющие мерную ленту на поясе. Этот крошечный, почти незаметный тремор был криком громче любого упрека. Он понял, что, сейчас, любая его попытка что-либо сказать или сделать будет лишь еще одним фальшивым жестом в этом всеобщем театре абсурда.

Гном, не чувствуя изменившейся атмосферы в коллективе, продолжал орать и тыкать пальцем в планы, и его крик теперь не сплачивал их, как раньше, а лишь сильнее разобщал, вбивая клин молчания.

Таня работала молча, с каменным лицом, впиваясь в мерную ленту с такой яростью, будто хотела ее порвать. Она физически чувствовала на себе их взгляды — тревожный, виноватый взгляд Натки и показной, натянуто-беззаботный — Танюшки. Но не смотрела в ответ. Ее гордость была обожжена вдвойне: сначала ревностью, а теперь — стыдом за свою несдержанность. Она готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть их и не видеть его.

Вова пытался все вернуть в нормальное русло. Он шутил, пытался затеять привычный легкий спор о методах замера диаметра деревьев. Но его шутки повисали в воздухе, натыкаясь на ледяную стену Таниного молчания и нервные, деланные улыбки девчонок. Он глазами искал ее, пытаясь поймать взгляд и без слов передать что-то — извинение, понимание, вопрос. Но она была неуловима. Вся ее осанка, каждый поворот головы кричали: «Я не существую для вас».

Танюшка, тоже, как могла, пыталась спасти положение. Она восхищалась работой, Натки, громко смеялась над очередной выходкой гнома, громко предлагала всем воды. Но ее энергия была неестественной, наталкивалась на холодную стену, и от этого становилось только хуже. Каждая ее попытка казалась грубым вторжением в хрупкое пространство всеобщего дискомфорта.

Натка же просто старалась пережить этот день. Она молча выполняла указания, пряча глаза, и чувствовала себя разбитой. От утреннего восторга не осталось и следа. Она машинально кивала Танюшке, но внутри ее крутилась мысль, что их «тайное общество» было прекрасно, как идея единения, но совершенно не подходило для людей не свободных от собственнических инстинктов.

Даже природа, словно сговорилась, с общим настроением. Солнце палило с удвоенной силой, воздух был вязким и спертым. Комар, звеневший над ухом, или внезапная тень от пролетавшей вороны — все заставляло вздрагивать и обрывать и без того редкие, корявые попытки заговорить.

К концу дня они валились с ног не столько от работы, сколько от непосильного груза этого молчаливого спектакля. Между ними, с каждым мгновением, ширилась настоящая пропасть, через которую не было мостов.

Взрывоопасную ситуацию, как ни удивительно, разрядил гном. Он отправил Таню в администрацию за документами. По дороге она успокоилась и увидела свою собственную неадекватную реакцию на слова девчонок, вырванные из контекста. Ее ревность сменилась на обиду на саму себя. Она теперь корила себя за свою глупость, за свою ревность, за то, что она готова всех заподозрить в обмане и, в гневе, разрушить ту легкость, что установилась за эти дни между ними. Таня сжалась внутри себя и молча отошла в сторону, стараясь больше ни на что не намекать, чтобы не выглядеть совсем уж сумасшедшей ревнивой дурой.

Вечером напряжение никуда не делось. Оно висело в воздухе, давящее и невысказанное. Веселье «Тайного общества» угасло. Все говорили мало и осторожно, будто ходили по тонкому льду.

Вова видел, как Таня мучается. Как горбятся ее плечи, а в глазах, прежде таких ясных, поселилась тупая, усталая боль. Он видел, как она из сильной, ироничной женщины превратилась в зажатое, страдающее существо, съедаемое изнутри собственными демонами.

Их спонтанный план сохранить мир обернулся медленной пыткой. Он наблюдал за ее молчаливым страданием и чувствовал себя соучастником преступления против нее же самой.

Рациональные доводы Танюшки о «спасении банды» теперь казались ему детским лепетом, жалкой попыткой оправдать собственный страх и удобную ложь.

Да, ложь во спасение. Но что она спасала? Не их дружбу, а жалкую ее иллюзию. Они не спасали Таню от боли. Лишь заставляли её переживать её в одиночестве, вызывая сомнения в самой себе, в них, в своей значимости. Он видел, как она сжимается в комок от его случайного взгляда, и это было невыносимо. Он стал соучастником ее унижения. Молчаливое согласие с ложью оказалось хуже самого проступка. Тихий голос внутри нашептывал: «Сказать правду — значит взорвать все к чертям», но другой, более громкий, возражал: «Продолжать молчать — значит медленно и подло убивать в ней все живое. И в себе заодно». Вова понимал, что оказался в ловушке, из которой не было правильного выхода. Но один путь вел к медленному распаду, а другой — к возможному, пусть и взрывному, очищению.

Мысленно Вова перебрал варианты. Поговорить? Но любые слова сейчас будут восприняты в штыки или превратятся в новые оправдания. Сделать вид, что ничего не происходит? Это было выше его сил. Оставался только один — единственно верный — путь. Не слова, а действие. Жест, который будет понятен без лишних объяснений.

Он вспомнил разговор на балконе. О мандалах, о центре в хаосе. «Иногда центр — это люди», — сказал он ей тогда. Сейчас внутренний хаос поглотил ее целиком. И он должен был стать тем центром, той точкой опоры, которая вернет ее к себе. Нужно было вырвать ее из этой удушливой атмосферы взаимных обид и недомолвок. Вернуть туда, где были только они, двое, и чистое небо над головой.

План был кристально ясен. Озеро. То самое, где шум волн заглушал голос разума, а звезды были свидетелями их тихой нежности. Там не нужны будут слова. Там сама атмосфера все расставит по местам. Это был риск. Но это был единственный шанс все исправить сразу, а не ждать, пока время, вылечит эту душевную рану...

Глава 12 Романтика

День клонился к вечеру. Солнце уже не палило, а золотило макушки сосен. Танюшка и Натка, уставшие, заканчивали замеры последнего участка. Вова подошел к ним, делая вид, что проверяет план насаждений.

— Ну что, лаборанты, финишируем? — спросил он, переводя взгляд с плана на них. — Еще пару деревьев, и свобода! — выдохнула Танюшка, вытирая лоб. — А что, гуру, планы на последний вечер грандиозные? Будем хоронить командировку с размахом?

Вова улыбнулся, но взгляд у него был серьезный. — Насчет вечера... У меня к вам обеим большая просьба. Они насторожились, почуяв необычный тон.

— Сегодня последний вечер, завтра едем домой, к семьям, отчетам и... — он сделал паузу, — ...и ко всей нашей обычной жизни. А тут... — он кивнул в сторону, где, невдалеке, Таня с холодным лицом записывала данные, — ...у нас тут Львица ходит, будто на иголках. И виноваты в этом, по большей части, мы с вами.

Натка потупила взгляд, а Танюшка насупилась. — Так мы же ничего... — Я знаю, что ничего, — мягко перебил ее Вова. — Но она так не считает. И ей сейчас очень больно и обидно. Поэтому я хочу ее сегодня украсть. Полностью. Я хочу, чтобы вы сегодня вечером «поскучали» сами. Без нас. Устройте себе девичник. Посмотрите сериалы, посплетничайте. А я... я уведу ее гулять. Хочу напомнить ей, кто она. Напомнить, что она у нас — главная. Постараюсь успокоить, царицу. Иначе мы рискуем привезти домой не банду, а группу разрозненных инженеров.

Танюшка сначала хотела возмутиться, но посмотрела на его лицо — усталое, озабоченное, искреннее — и ее сердце дрогнуло. — О, гуру поворачивается к нам своим светлым… задом! — она вздохнула с преувеличенной драмой. — Ладно, уж. Для нашей капризной Тани — так и быть, пожертвуем весельем. Только смотри, — она пригрозила ему пальцем, — чтобы она завтра улыбалась! А то мы тут старались, старались...

Натка кивнула, ее глаза выражали понимание и легкую грусть. — Хорошая идея, — тихо сказала она. — Ей, правда, нужно твое внимание. Только твое.

Вова с благодарностью посмотрел на них. — Спасибо, девочки. Вы — самые лучшие. — Он повернулся, чтобы уйти, но обернулся еще раз. — И... по возможности, не говорите об этом. Пусть будет сюрприз.

Танюшка подмигнула ему: — Молчок, шеф! Наши… губки… на замке! Идите, любитесь там на здоровье!

Он ушел, а девчонки переглянулись. В воздухе висело странное чувство — легкой зависти, но еще большего облегчения. Они понимали — он был прав. Ради мира в их хрупкой вселенной можно было, и поскучать один вечер.

Таня целый день ходила сжатая в тугой, молчаливый комок. Ее взгляд, обычно такой ясный, теперь метал искры подозрения и обиды. Она ловила на себе их общие взгляды, слышала оборвавшийся смех, когда входила в комнату. Ее «львиное» сердце сжималось от предчувствия предательства, и она уже готова была выпустить когти, чтобы больно ранить первой, пока не ранили ее.

Вова видел это. Видел, как ее лицо закрывает маска холодности, как она отстраняется. И он понял: логика, оправдания, разговоры сейчас не помогут. Ей нужно не объяснение. Ей нужно подтверждение.

Вечером, пока Танюшка и Натка возились на кухне, он подошел к Тане, которая мрачно смотрела в окно на мрачные трубы ТЭС. — Тань, возьми куртку. Идем гулять. — Не хочу, — буркнула она, даже не поворачиваясь. — Я не спрашиваю, — его голос был мягким, но не допускающим возражений. — Я заждался тебя. Одну. Без всего этого. — Он обвел рукой комнату, вмещающую в себя и смех, и напряжение последних дней.

Она хотела огрызнуться, но что-то в его тоне заставило ее повиноваться. Молча, как автомат, она натянула куртку.

Он вел ее прочь от поселка, по темнеющей дороге, ведущей в сосновый бор. Воздух стремительно свежел, пах хвоей, влажной землей и свободой. — Куда мы? — наконец спросила она, ее голос потерял ледяную остроту, в нем проскользнуло опасение, смешанное с любопытством. — Туда, где нас нет, — загадочно улыбнулся он.

— Если будешь насиловать, я не дамся. Категорически заявила девушка.

Вова хмыкнул: — Я же тебе уже сто раз говорил. Я тебя не обижу. С тобой случится только то, что сама захочешь.

Они вышли на берег. Широкое водохранилище, в закатных лучах, казалось морем. Шумели волны, набегая на песок пляжа, кричали чайки, легкий ветерок доносил запахи воды и леса. Воздух был наполнен восторгом и свежестью простора.

Вова разложил на пне свою куртку, усадил Таню, как принцессу, и только тогда достал из рюкзака небольшой, скромный, но удивительно нежный букетик из полевых цветов, перехваченный травинкой. — Этого здесь, наверное, никто никогда не дарил, — сказал он, протягивая его ей.

Таня взяла цветы. И ее заледеневшее сердце дрогнуло. Это был такой дурацкий, такой трогательный и ненужный жест здесь, в этой богом забытой дыре. Именно поэтому он был совершенен.

Пальцы сами сжались вокруг тонких, упругих стеблей. Она машинально провела подушечкой большого пальца по шершавому цветку ромашки, ощутила прохладу вечерней росы на лепестках и едва уловимый, горьковато-сладкий запах полыни, перебиваемый смоляной тяжестью аромата сосны.

«Как он умудрился? Когда он успел незаметно сорвать их, выбрать именно эти, простые и совершенные цветы, перевязать травинкой?»

Первая, самая толстая и болезненная корка льда вокруг ее сердца дала трещину. Это было не показное действие, для галочки, а идущее от всей его души теплое соучастие. Сигнал, что Вова помнит ее и хочет примирения. И от этой простой мысли в ее горле встал комок.

Пиццу ели прямо с бумаги, вино пили из пластиковых стаканчиков, Вова не произнёс ни слова о Натке, о Танюшке, об их «тайном обществе». Разговор коснулся звёзд, лишь проступающих в бархатном небе, о том, как странно и прекрасно, что существуют другие миры…. О том, как пахнет смолой и временем в этом лесу. Он возвращал ее в их общую вселенную, ту, что была до всего, ту, что принадлежала только им двоим.

Пока слова звучали в тишине, взгляд его был направлен не ввысь, а устремлён на её лицо. Вова видел, как под действием слов разглаживаются морщинки боли вокруг глаз, как тяжелое, напряженное выражение лица постепенно сменяется почти детским любопытством. Он не объяснял Тане устройство вселенной — он давал ее собственным мыслям утихнуть, заменить хаотичный, колючий вихрь обид и подозрений спокойным, исцеляющим ритмом природы. Далекий гудок тепловоза на ТЭС прозвучал как привет из другого мира, где нет места для их маленьких драм. И она, слушая его, начала дышать глубже, как будто тяжелый груз исчез, впервые за весь день.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил он, обнимая ее за плечи. — О том, что все эти дни я, кажется, забыл просто смотреть на тебя. Не как на подругу, коллегу или участника наших игр. А просто — на тебя. Ты невероятно красива, когда задумываешься. И когда злишься, тоже, — он улыбнулся.

Голова её лежала на его плече, расслабление наполняло все тело. Скепсис и обида таяли, как иней под утренним солнцем, под теплом его тела и глухим, успокаивающим шумом волн. — Я тоже, забыла, — тихо призналась она.

Ее мысли, еще недавно горькие и подозрительные, теперь текли плавно и лениво. «Он здесь. Со мной. Только я и он. Все остальное — там, далеко, и не имеет сейчас никакого значения».

Поцелуй произошёл внезапно — медленный, нежный, полный воспоминаний и обещаний. Поцелуй-воспоминание. Поцелуй-возвращение. В нем было столько тепла и столько обещания, что Таня задохнулась от нахлынувших чувств.

Ее разум замер в немом шоке. Он еще пытался цепляться за старые обиды, выстраивать баррикады, но тело уже капитулировало. Оно помнило. Помнило тепло его губ, знакомый вкус, ощущение полной безопасности, которое приходило только рядом с ним.

Перед глазами, как вспышка, пронеслись картины: его руки, уверенно работающие на спине у Натки... и теперь она с жгучей, почти болезненной ясностью представила эти же руки на себе. Не для массажа. Для чего-то большего. И это вызывало не ревность, а дикую, всепоглощающую зависть и желание. Ей захотелось не просто его ласк. Захотелось той самой потери контроля, того самого падения в бездну, свидетелем которого она невольно стала.

Страх быть уязвимой сражался с всепоглощающим желанием почувствовать то же, что чувствовали они. И желание побеждало. С каждой секундой, с каждым движением его губ ее сопротивление таяло, превращаясь в жидкость и огонь.

Она ответила ему, впуская в себя давно забытое чувство — чистую, ничем не омраченную романтику.

Мир сузился до шума волн, запаха его кожи и сладковатого вкуса вина на губах. Но постепенно нежность начала меняться. Его поцелуи стали глубже, настойчивее. В них появилась хорошо узнаваемая нотка желания.

Таня ощутила, как по ее спине пробежали мурашки. Его язык скользнул по ее нижней губе, заставляя ее слабо стонать, и этот звук потонул в шуме волн. Его руки, лежавшие на ее спине, начали медленно, почти гипнотически двигаться вниз, горячие ладони сжали попу, прижимая ее к себе.

И она почувствовала его. Твердого, уверенного, желавшего ее. Теплая волна жара накатила из глубины живота, заставив ее задрожать. В памяти сами собой всплыли картины: томные стоны Натки во время массажа, ее блаженное, опустошенное лицо. «Он может творить такое...» — пронеслось в голове у Тани.

И в этот миг она не чувствовала ревности. Она чувствовала жадное любопытство и желание. Ей захотелось не просто его ласк. Ей захотелось того самого. Того, на что она смотрела со стороны, того, что она себе запрещала. Захотелось с той силой, от которой перехватило дыхание.

Таня сама впилась в его губы, пальцы вцепились в волосы, не позволяя отстраниться. Она чувствовала, как ее тело размягчается и плавится под его ладонями, становясь податливым и влажным. Где-то в глубине, в самом ядре ее существа, зародилась тугая, сладкая пульсация, требовавшая большего.

«Да»... — пронеслось в ее помутневшем сознании. — «Вот так... Я хочу это. Хочу, чтобы он свел меня с ума. Хочу, чтобы он сделал и со мной то, что делает с ними... нет, даже больше...»

Она осознала это с ясностью, поразившей ее саму. Она не просто теперь допускала мысль о их близости. Она желала этого. Не сейчас, возможно, не здесь, на холодном песке... но позже. Она была готова. Готова, отдать ему себя полностью, без остатка, без правил, без оглядки на прошлое. Потому что только так, через это полное, тотальное слияние, она могла бы по-настоящему почувствовать его своим. Не на уровне разговоров и взглядов, а на уровне плоти и крови.

Таня оторвалась от него, тяжело дыша.

Вова чувствовал, как дрожит, в его объятиях, ее тело. И свою собственную дрожь. Осознавал хрупкость и важность этого мгновения, видел в Таниных огромных, потемневших глазах не просто согласие, а требование. Тихий, беззвучный крик души, уставшей от запретов и условностей.

Было понятно, что это — ее первый настоящий шаг к нему. Не мимолетная ласка, не игра. И он должен сделать все правильно. Нежно. Терпеливо. Так, чтобы стало возможным ее возвращение к самой, к себе — через него.

Танины губы были мягкими, распухшими от поцелуев, глаза — огромными, темными, полными немого вопроса и согласия. — Вова... — просто выдохнула она, и в этом одном слове было все: и просьба, и разрешение, и обещание.

Он увидел это изменение в ее глазах и не стал торопить события. Просто прижал ее к себе сильнее, и прошептал горячо и влажно прямо в ухо: — Никуда не торопимся. У нас впереди... целая жизнь.

И эта «целая жизнь» прозвучала, как самая страстная клятва. Она знала — это не закончится сегодняшним вечером. И пьянящее предвкушение наполняло ее ликующей тревогой. Оставалось только желание и тихая, непоколебимая уверенность в том, что она на правильном пути. Пути к нему…

Поцелуи были долгими, с упоением. Они, позволяли себе наслаждаться нежной, ни к чему не обязывающей лаской. Пока не стемнело окончательно, и только огни далекой ТЭС напоминали о том, что где-то есть другая жизнь.

— Спасибо, — выдохнула она, прижимаясь к нему лбом. — Я... мне это было нужно. Как глоток воздуха. — Мне тоже, — он провел рукой по ее волосам. — Ты для меня — как этот берег. Точка тишины и покоя посреди всего этого хаоса. Я иногда забываю к ней возвращаться. Прости.

Вова не оправдывался. Он просил прощения за то, что забывал. И это было единственное, что она хотела от него услышать.

Они шли обратно через темный лес, держась за руки, как подростки.

Тишина между ними теперь была иной — не тяжелой и натянутой, а глубокой, насыщенной, как крепкий черный чай. В ночи раздавались звуки: треск веток, далекое уханье филина, шелест листвы, ощущение будто кто-то, невидимый, осторожно провожал их взглядом.

Воздух стал холоднее, и Таня крепче сжала его ладонь, ища тепла. Он ответил легким, обнадеживающим пожатием. Их путь внезапно пересек почти пересохший ручей. Вова сделал шаг вперед и, не выпуская ее руки, легко перешагнул на другую сторону, а потом помог и ей, поддерживая за талию. Таня на миг замерла в воздухе, доверчиво прижавшись к нему, и ее смех, тихий и счастливый, прозвучал как самое естественное завершение этой тихой мелодии ночи.

Вова смотрел на ее лицо, освещенное лунным светом, пробивающимся сквозь ветви сосен. И девушка улыбнулась ему — глубокой, понимающей улыбкой, в которой было прощение, усталость и тихая радость возвращения. На душе у Тани было светло и пусто. Все дурные мысли, все подозрения Вова умело выжег каленым железом своей нежности.

В квартире было тихо и темно. Девчонки, видимо, уже спали. Они тихо прошли в его комнату.

Таня остановилась на пороге и посмотрела на разложенный диван, застеленный чистыми простынями,… на нем лежали две подушки… его и ее.

Благодарно подумала: «Девчонки постарались».

Потом посмотрела на него. И просто сказала: — У меня давно не было такого прекрасного романтического свидания. Спасибо.

Она повернулась к Вове спиной и тихо попросила:

— Помоги расстегнуть.

Он потянул застежку вниз. Звук “молнии” показался оглушительно громким в тишине комнаты.

Таня медленно, будто давая ему время остановить ее или себя — передумать, стянула бретельки с плеч. Тонкая ткань мягко скользнула вниз, обнажая сначала ключицы, затем — округлость груди, упругую линию талии и, наконец, сложилась у ее ног.

Девушка стояла перед ним в лифчике и тонких шелковых трусиках, залитая лунным светом, и казалась одновременно невероятно сильной и хрупкой. Кожа ее покрылась мурашками от возбуждения и от его пристального, обжигающего взгляда.

Она не пыталась прикрыться, позволяя Вове видеть всё — и легкую дрожь в её руках, и учащённое дыхание, приподнимающее грудь, сжатую бюстгальтером, и нежный изгиб живота, плавно переходящий в соблазнительные бедра. Его взгляд скользил вниз, задерживался на мягкой линии её талии и на области между ног, где тонкие трусики едва скрывали тайну, недоступную для посторонних. Соблазнительная фигура казалась вызовом и приглашением одновременно — манящей, хрупкой и такой беззащитной.

Но это был не вызов и не соблазн. Это была полная, безоговорочная капитуляция и дар. Она позволила ему рассмотреть себя вблизи, без спешки и без какой-либо защиты, доверив ему свою уязвимость.

Он замер, завороженный этим зрелищем. Его взгляд скользил по ее силуэту, впитывая каждую деталь, как драгоценность, — изгиб шеи, тень между грудей, линию бедра. Дыхание перехватило — не от страсти, а от благоговения перед этим доверием.

Только после этого она сделала шаг к дивану, отодвинула одеяло и легла, приглашая его следовать за собой.

В темноте, под шум их дыхания, его пальцы расстегнули крошечную застежку лифчика, обнажая маленькие, упругие груди с темными, уже набухшими от возбуждения сосками.

Вова ласкал девушку, как драгоценность, чувствуя, как она отзывается на каждое движение, как становится влажной и горячей для него.

Они пахли друг другом — это было животно, откровенно и в то же время по-детски невинно. Это было не соитие, а нечто большее — полное растворение друг в друге, где не было нужды что-то доказывать или достигать. Они просто были снова вместе.

Вова кончиками пальцев медленно водил по ее телу, рисуя невидимые узоры — мандалы, которые говорили: «Я здесь. Я помню. Ты в безопасности».

Устав от нежности и поцелуев, Таня, уткнулась носом в его шею, и закрыла глаза. Она с наслаждением вдыхала его родной запах. Это был не просто мир после ссоры. Это была обретенная тишина. Тишина после бури, когда отступает даже память о громе, и остается только ощущение дома — там, где бьется его сердце под ее щекой. И это чувство было сильнее любых слов, любых тревог и любых «тайных обществ» на свете.

«Он мой. Он здесь. И он помнит обо мне. Все остальное — неважно», — промелькнула ее последняя мысль перед тем, как сон смел все тревоги.

Вова погасил конфликт, вынул из него запал. Показал Тане, что их связь — не абстрактная идея «тайного общества», а живая, реальная нить между ними двумя. И пока эта нить есть, все можно пережить и - все можно простить.

Это был их последний вечер в командировке. И он подарил им не страсть, а нечто большее — мир. Утром их ждала дорога…

Послесловие

На этом летняя командировка подошла к концу. Пыльные улицы поселка ТЭС, гулянки в душной квартире, мерные ленты и вечно ворчащий гном остались позади. Герои нашей истории разъехались по своим домам, к мужьям, женам, привычным заботам и офисным столам.

Но это не конец. Это только начало.

«Тайное общество» не распалось и не кануло в Лету. Оно уехало вместе с ними — в большой город, в стены Института лесного хозяйства. Тесные кабинеты, совещания и планы озеленения теперь видятся под иным углом. Ведь у его участников есть общий секрет, который навсегда изменил их взгляд на работу, дружбу и самих себя.

Впереди у Владимира, Тани, Танюшки и Натки еще много приключений. Новые командировки, корпоративы, веселые пятницы и внезапно вспыхивающая страсть... прямо на рабочем месте. Их дружба, закаленная летним зноем и проверенная доверием, ждет новых испытаний. А в науке любви, как известно, эксперименты никогда не заканчиваются. Они лишь становятся сложнее, интереснее и откровеннее.

Остались неиспользованные презервативы? Еще будет возможность применить их по назначению. Остались невысказанные слова и нерешенные вопросы? Они найдут время и для этого. Жизнь, как и река, всегда находит новые русла.

Гул ТЭС уже не оглушает их по ночам, но его эхо навсегда осталось в их сердцах — как напоминание о том, что иногда самые важные открытия происходят не в работе, а в нас самих. И что настоящее «Тайное общество» — это не место, а состояние души. Состояние, в котором можно быть собой. Без масок. Без правил. Будьте счастливы, как и наши герои.

Ваш автор.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Новеллы. Вселенная желаний

Три дня до рассвета

(Май 2002 года, Крымские горы, буковый лес)

Машина – старенький УАЗ «буханка» – захрипела, дернулась и замерла посреди горного серпантина, как подстреленный зверь. Дымок из-под капота пах бедой.

– Ну вот, Наташ… – Вова вышел из заглохшей машины, и тишина гор обрушилась на них густой, почти осязаемой волной.

– Добро пожаловать в горный рай. С великанами-буками.

Он кивнул в сторону склона. Выше, куда они не успели доехать, стояли величественные деревья буков. Белоствольные, стройные, уходящие кронами в синеву неба. Как колоннада забытого богами храма. Красота, от которой щемило сердце. И абсолютная глухомань.

Натка – тогда еще просто Наталья, коллега с холодноватыми глазами и безупречными чертежами – сжала губы. Ее пальцы нервно перебирали ремешок сумки:

– Водитель сказал… связи нет. Вообще. Даже у его рации – шум.

Сергей, водитель, человек бывалый, махнул рукой:

– Пешком до кордона – три дня. Я быстрее. Сидите тут, не шляйтесь по лесу. Продукты есть? Он сунул им палатку, найденную под сиденьем, две буханки хлеба, рюкзак с продуктами и пластиковую бутыль воды.

– Держитесь. Через сутки, максимум, двое – помощь придет.

Он ушел растворившись в зелени. Но они понимали, что помощи ждать не стоит. Майские праздники начались. Начальство в Алуште решило, что они уже на кордоне. Кордон ждал их только после выходных. Мир забыл о них.

Метрах в ста от дороги, продираясь сквозь заросли папоротника и колючего шиповника, они нашли ручей. Он вывел к небольшому озерцу, с кристально чистой водой цвета изумруда и удобным спуском. Идеальное убежище и место для отдыха. И тишина. Только птицы и ветер в кронах.

– Райский уголок, – прошептала Натка, сбрасывая пыльные туфли. – Глубина… по пояс, кажется?

Она вопросительно оглянулась на Вову. Он кивнул, отвернулся, делая вид, что проверяет палатку. Слышал, как падает на песок ветровка, юбка. Слышал осторожное вхождение в воду, сдавленный вздох облегчения. Потом рискнул взглянуть.

Натка стояла по грудь в воде, запрокинув голову, мокрая футболка прилипла, обрисовывая упругие полушария грудей с острыми сосками. Русые волосы, распущены, спускаются мокрыми прядями на плечи. Она была… такая… живая. Настоящая. Не “Снежная Королева” из проектного отдела. Вова поймал себя на том, что с удовольствием любуется линией ее спины, изгибом талии под водой.

День прошел в подготовке к ночевке. Поставили палатку, заготовили дрова, загорали на крошечном пляже (Натка, в купальнике, Вова в плавках). Купались. Молчали. Обедали продуктами из рюкзака водителя. Ждали. Слушали гулкую тишину леса, нарушаемую лишь пением невидимых птиц.

Вечер наступил стремительно. Солнце скатилось за горы, и тепло дня сменилось резким, пронизывающим холодом. Они развели костер на краю пляжа. Пламя трещало, отбрасывая пляшущие тени на стволы буков, превращая их в загадочных древних стражей. Кипятили чай в жестяной кружке, найденной в машине. Натка сидела, обхватив колени, ее тень на скале была огромной и дрожащей.

– Звуки… – прошептала она, вжимаясь в плечо Вовы. – Что это?

Ночной лес ожил. Скрип, шорохи, отдаленный вой, треск веток где-то в темноте. Незнакомый, враждебный мир. Страх был физическим, холодным комом под ложечкой.

– Звери. Птицы. Ветер, – старался говорить спокойно Вова, но его собственная спина была напряжена струной.

– Ничего страшного. Огонь отпугивает хищников.

В палатке было тесно и холодно. Два спальника на одном тонком коврике казались жалкой защитой. Натка дрожала мелкой дрожью.

– Вова… можно я… Голос сорвался. Она не договорила, просто юркнула в его спальник. Тела соприкоснулись сквозь тонкую ткань одежды – холодное ее и теплое его. Он почувствовал аромат ее мокрых волос, смешавшийся с дымом костра.

– Ты же… замуж скоро, – прошептал он, прижимая ее спиной к своей груди.

– Через три месяца, – ее дыхание горячо касалось его руки. – И это не спасает от страха… здесь. Сейчас.

Его руки начали медленно, осторожно разминать ее ледяные плечи, спину. Пальцы находили узлы напряжения под лопатками, у основания шеи. Он чувствовал, как под его ладонями мышцы постепенно сдаются, тело согревается, а дрожь сменяется глубокими, ровными вздохами. Его губы невольно коснулись макушки ее головы – легкий, успокаивающий поцелуй.

“Правильно ли я поступаю? Она напугана. Она доверчива. Она не моя. Мой брак – пустыня, но это не оправдание. Она сказала “да” другому”.

Его мысли путались. А ее тело, расслабляясь под его руками, становилось все более податливым, близким. Он чувствовал изгиб ее талии, мягкость бедер.

“А если это последний шанс”? – пронеслось в голове Натки. – “Последняя вольность перед долгой, скучной жизнью замужней женщины? Он надежный. Руки у него… сильные. И смотрит так… как будто видит что-то скрытое во мне. Дикого зверя в ночи не побоится. А что если… попробовать эту надежность? Узнать другую ласку? Раз жизнь дается нам только однажды”?

Ее страх перед лесом странным образом трансформировался. В жгучее любопытство. В жажду острых, запретных ощущений. В желание быть не просто спасенной, а – желанной. Здесь и сейчас. Первобытно. Без условностей.

Она перевернулась к нему лицом в тесном спальнике. Глаза в полумраке палатки огромные, темные, бездонные. Ни слова. Молчаливый вопрос и приглашение. Он увидел в них не страх, а вызов. И азарт.

“Прости,” – подумал он, не зная, кому адресует мысль – жене, жениху Натки или себе самому. Его губы нашли ее губы. Нежно. Вопросительно.

Ответом стал стон. Глубокий, из самой груди. И ее руки, запутавшиеся в его волосах, притянули его сильнее. Одежда стала ненужной преградой. Ткань шуршала, спальник превращался в бурлящий кокон. Холод палатки был растоплен жаром страсти.

Он был нежен. Чудовищно нежен. Его пальцы скользили по ее коже, как по драгоценности, открывая каждый сантиметр, вызывая мурашки и тихие стоны. Его поцелуи – за ухом, на шее, на трепещущем животе – были медленными, пьянящими. Когда его рука скользнула ниже, между ее ног, она вскрикнула, впиваясь ногтями ему в спину. Влажность и жар встретили его пальцы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Подожди… – он вспомнил. Рылся в кармане рюкзака. – Есть. Всегда ношу. На всякий… лесной случай.– Презерватив блеснул в слабом свете, пробивающемся сквозь ткань палатки от костра.

Она рассмеялась тихо, нервно:

– Ты… предвидел?

– Надеялся, – честно признался он, надевая его дрожащими руками.

Он вошел в нее медленно, давая привыкнуть. Глубоко. Горячо. Она закинула голову назад, издав звук, похожий на рычание. Палатка содрогалась от их движений. Неторопливых, глубоких, ищущих ритм. Она не была пассивной. Ее бедра встречали его толчки, ее руки исследовали его спину, ягодицы, притягивали ближе. Они менялись ролями – то он над ней, то она над ним, всадница, мокрая от пота и страсти, ее волосы падали ему на лицо, как завеса из шелка. Ее стоны, громкие, свободные, без стеснения рвали тишину ночного леса. Ему казалось, что их слышно до самого моря.

На рассвете, Вова вышел из палатки подправить костер, и увидел их. Два пары желтых глаз в кустах метрах в десяти. Горные шакалы. Голодные и наглые. Один сделал шаг к палатке, где спала Натка.

Адреналин ударил в виски. Вова схватил из костра длинную, горящую ветку. Бросился вперед с рыком, который удивил его самого. Огонь трещал, искры летели во все стороны:

– Кыш! Пошли вон!

Звери отпрыгнули, заскулили и растворились в сером предрассветном тумане. Натка, разбуженная криком, выглянула из палатки, бледная, с испуганными глазами.

– Шакалы… – он отбросил догорающую ветку.

– Ушли. Не бойся.

Она вылезла, завернувшись в спальник, подошла и прижалась к нему, все еще дрожа. – Спасибо.

Потом был день. Вова, зашел в озеро по пояс. Замер. Вглядывался. Резким движением рук – и выбросил на берег серебристую рыбину.

– Ужин! – засмеялся он, видя изумление Натки.

Три дня прошли в ожидании. Три ночи – в объятиях друг друга, где страх уступал место страсти, а страсть – нежной усталости и странному чувству… дома и уюта. Здесь, в диком лесу.

На четвертый день они поняли – Сергей не вернется. И помощь не придет. Продукты кончались. Они свернули палатку. Вова достал компас и потрепанную карту из походного набора:

– Идем на юг. К морю.

Горный лес встретил их прохладной тенью и труднопроходимыми зарослями. Шли медленно. Карта была неточной. К вечеру второго дня пути небо затянуло свинцовыми тучами. Хлынул ливень, холодный, пронизывающий. Они еле успели поставить палатку на крошечной полянке. Вымокли насквозь.

В тесной палатке, при свете фонарика, они стягивали с себя мокрую одежду. Дрожали.

– Клещей проверь – попросила Натка, поворачиваясь к Вове спиной.

– Я их дико боюсь.

Он осматривал ее тело при тусклом свете. Скользил пальцами по мокрой от дождя коже – шея, подмышки, спина, талия. Медленно, тщательно. Спускался ниже. Задрожали руки. Она не дышала.

– Здесь… чисто, – его голос охрип.

Она обернулась. Голые, мокрые, дрожащие от холода и чего-то еще. Они смотрели друг на друга. Страсть вспыхнула мгновенно, как порох. Уже без нерешительности, без вопросов. Как необходимость согреться, доказать, что они живы. Секс был быстрым, влажным, почти отчаянным, под шум дождя по брезенту. А потом – долгим, нежным, согревающим изнутри…

… Солнце пробивалось сквозь молодую листву буков, отбрасывая на землю кружевные тени. Воздух звенел от птичьего многоголосья: пересвисты синиц, дробь дятла где-то высоко в кроне, невидимая птица выводила трели в зарослях кизила. Лес дышал – влажно, глубоко, пахнул прелой листвой, смолой и чем-то сладковатым, похожим на мед дикого чабреца, стелющегося у их ног.

Натка шла впереди, легкая, почти невесомая. На ней не было привычных туфель – только грязные кроссовки, камуфляжные штаны из униформы лесника, и просторная рубашка Вовы с закатанными рукавами. Рубашка была огромной, но она носила ее как трофей, как знак новой, дикой свободы. Ее русые волосы свободно развевались по плечам, ловя солнечные блики.

– Вова, смотри! – ее голос, звонкий и радостный, разорвал лесную симфонию. Она остановилась, указывая вверх, в просвет между стволами. Высоко над ними, на фоне неба, вырисовывались ветви буков-великанов. Они стояли стройными рядами на крутом склоне, их бело-серебристые стволы казались колоннами невидимого собора. Солнечный свет, пробиваясь сквозь нежную, почти прозрачную зелень молодых листьев, заливал рощу волшебным изумрудным сиянием.

– Как будто попали в сказку! Совсем как храм... только живой!

Она обернулась к Вове, и он замер. На ее лице сияла такая безудержная радость, такой чистый восторг. Щеки горели румянцем, глаза – карие, обычно такие сдержанные, даже холодные – светились теплом и озорством. Она была счастлива. Не просто довольна приключением, а именно счастлива – здесь, сейчас, с ним, в этом лесу, после тех ночей. Это было написано на всем ее существе: в легкой походке, в том, как она вдыхает полной грудью лесной воздух, в беззаботном смехе, когда споткнулась о корень.

– Чувствуешь? – она широко раскинула руки, кружась на узкой тропинке. Рубаха Вовы развевалась вокруг нее.

– Свобода! Как будто сбросила сто килограмм с плеч! Никаких чертежей, никакого гнома, никаких... ожиданий! – Она подбежала к нему, схватила за руки. Ее пальцы были теплыми и цепкими.

– Спасибо, что ты здесь. Что ты... такой. В ее взгляде промелькнуло что-то большее, чем благодарность. Что-то теплое, зарождающееся.

Их путь пролегал по старой звериной тропе, петляющей по склону ущелья. Каждые час-полтора Вова находил место для привала: плоский камень, нагретый солнцем, полянку с мягкой травой, уютную нишу под нависшей скалой. И каждый привал превращался в тайный праздник для двоих.

У ручья: Натка, сняв кроссовки, босиком зашла в ледяную воду, визжала от восторга и брызгалась. Потом, смеясь и дрожа, выбежала на берег – прямо в его объятия. Прижалась к нему, солнце нагревало кожу. Поцелуй начался шутливо, как продолжение игры, но быстро стал глубоким, жарким, пахнущим водой и лесом. Он прижал ее к гладкому мху на берегу, и шепот ручья слился с их учащенным дыханием. Быстро, страстно, смеясь сквозь поцелуи над собственной нетерпеливостью. Потом лежали, грелись на солнце, ее голова на его груди, слушали, как шумят деревья на ветру.

На солнечной поляне: Они ели ягоды кизила, терпкие и освежающие. Натка вдруг встала, потянулась, изгибаясь, как котенок. Солнце освещало контур ее тела сквозь тонкую ткань рубахи.

– Я чувствую себя... обновленной, – прошептала она, глядя куда-то вдаль, за вершины деревьев. Потом обернулась к нему, и в ее глазах горел знакомый, манящий огонь.

– Вова... Солнце такое теплое…

Этого было достаточно. Он поднялся, подошел. Привал затянулся. На этот раз все было медленнее, слаще. Они исследовали друг друга при дневном свете, с восхищением открывая новые тени, изгибы, родинки. Ее стоны смешивались с жужжанием пчел в цветущем кусте держидерева рядом.

Их блаженство нарушил резкий, громкий звук – хруст веток, тяжелое сопение, сердитое хрюканье, донесшееся снизу, из зарослей папоротника в глубине ущелья. Кабаны. Не один, а целое стадо, судя по шуму.

– Тссс! – Вова мгновенно прижал Натку к земле, укрывая своим телом. Его рука легла ей на рот, глаза были тревожны и предупреждающие. – Не двигайся. Не дыши. Она замерла, широко раскрыв глаза. Страх мелькнул в них, но не паника. Она доверяла. Доверяла его силе, его знанию леса. Они лежали, прижавшись, друг к другу, слушая, как треск и хрюканье приближаются, проходят метрах в пятидесяти ниже по склону и медленно удаляются. Сердце Натки бешено колотилось, но в этом страхе была и странная близость, острота ощущения жизни. Когда звуки стихли, Вова осторожно убрал руку с ее губ.

– Ушли, – выдохнул он. Она не сразу ответила, лишь прижалась к нему крепче, пряча лицо в его шее.

– Спасибо, – прошептала она. Не за спасение – за защиту. За ощущение безопасности рядом с ним.

Позже, уже поднимаясь на гребень следующего склона, Натка снова замерла, схватив Вову за руку:

– Смотри! Олени!

На противоположном склоне ущелья, на открытой каменистой осыпи, четко вырисовывались на фоне неба три стройные фигуры. Горные олени – изящные, сильные, с ветвистыми рогами у самца. Они стояли, настороженно повернув головы в их сторону, готовые в любой миг сорваться в стремительный бег.

– Ой! Красота какая! – Натка забыла об осторожности, вскинула руки и захлопала в ладоши, заливаясь счастливым, беззаботным смехом. Ее визгливый восторг эхом покатился по ущелью. Олени метнулись – несколько мощных прыжков – и исчезли в зелени леса так же стремительно, как и появились.

Натка еще долго смеялась, обернувшись к Вове, ее глаза сияли слезами восторга. – Видел?! Видел, какие они быстрые?! Как грация! Просто космос! – Она подпрыгнула на месте, переполненная эмоциями, и вдруг бросилась к нему, обвив руками шею:

– Я так счастлива, Вов! Вот прямо сейчас! Такого не было... никогда!

Она прижалась лбом к его лбу, ее дыхание было теплым и частым.

– Этот лес... ты... все это... как солнечный удар счастья. И я не хочу, чтобы это кончалось.

В ее словах, в ее открытом взгляде читалось не только удовлетворение женщины, познавшей настоящего мужчину, но и что-то глубокое, нежное и пугающее своей новизной. Зарождающееся чувство, проросшее сквозь трещины страха и условностей в тепле костров и страстных объятий. Вова не нашел слов. Он просто обнял ее крепче. Чувствовал, как ее сердце бьется в унисон с его собственным. Они смотрели на золотистый свет, пробивающийся сквозь древние буки, и понимали, что этот путь через горы навсегда изменил не только их отношения, но и их самих. Натка была готова дарить счастье солнечному миру, а Вова ловил каждую ее улыбку, как драгоценный дар этого невероятного, подаренного судьбой приключения…

…На пятый день они вышли из леса. Словно стена раздвинулась – и перед ними открылась бескрайняя синева. Черное море. Солнце палило. Безлюдный галечный пляж. Крики чаек.

– Море! – крикнула Натка, и в ее голосе были слезы, смех и освобождение.

Она сбросила рюкзак, потом – рванула через голову рубаху, брюки лесника полетели под ноги. Осталась только в крестике на шее. И побежала к воде. Белая, стройная, как те буки на горе, живая и сияющая. Вова скинул камуфляжку, остался в плавках. Пошел за ней.

Вода была прохладной, чистейшей. Волны ласкали ноги. Натка нырнула, вынырнула, откинув мокрые волосы, смеялась.

– А купальника-то нет!

– И не надо, – рассмеялся Вова, любуясь ею. Солнце играло на каплях воды на ее груди, на бедрах. Она была дикаркой. Нимфой. Его спасением в аду одиночества.

– Здесь идеально.

Он подошел, обнял ее за талию. Вода была по пояс. Они стояли лицом к лицу. Солнце, море, свобода. Никого вокруг.

– Мы выжили, – прошептала Натка, прижимаясь к нему.

– Мы жили, – поправил он, целуя ее соленые губы. Поцелуй был медленным, глубоким, как море. Похожим на начало.

Вечером, когда солнце клонилось к закату, окрашивая море в золото и пурпур, зазвонил его мобильник. Чудом поймал слабый сигнал. Голос начальника, хриплый от выпитого:

– Вова?! Где вы?! Сергей тут, еле дошел! Заблудился, дурак! Завтра вас заберут! Где вы, на пляже? Ага. Знаю. Держитесь, днем будет машина!

Вова выключил телефон. Посмотрел на Натку. Она смотрела на море. На лице – смесь облегчения и легкой грусти.

– Завтра… – сказала она тихо. – Значит, у нас… есть еще одна ночь?

Он кивнул. Подошел, обнял ее сзади. Они смотрели, как солнце касается воды.

– Знаешь, Вов… – ее голос был задумчивым. – Я думала… о дружбе. О приключениях. О том, что жизнь… она жутко коротка. И все, что с нами происходит – не случайно. Это ее дары. Тем, кто не боится… взять. Открыться. Сделать шаг в неизвестность. Как мы, сделали шаг в тот дикий лес.

Она повернулась к нему. Глаза сияли влагой, как море в последних лучах. – Спасибо. За то, что взял. И… за то, что был нежен.

Он наклонился. Их последний поцелуй на этом берегу был сладким. Как обещание. Обещание помнить. Обещание, что жизнь после этого – уже не будет прежней. Они вдохнули ее полной грудью. И этого было достаточно. Пока что достаточно...

(Вова-Натка. 12.08.2025)

Злобный гном

Часть 1: Тень Гнома

Виктор Степаныч, начальник, прозванный в коллективе гномом за свой рост, желтоватый оттенок кожи и вечную неопрятность, давно вызывал у Натки смутное беспокойство. Сначала это были "случайные" прикосновения, когда он передавал папку. Потом – скабрезные шуточки "про молодых архитекторш" в курилке, адресованные явно ей. Натка морщилась, отворачивалась, старалась держаться подальше. Она была новичком в Институте, хотела зарекомендовать себя профессионалом, а не объектом пошлых домогательств.

"Боже, опять этот взгляд... Липкий, как паутина. Чувствую себя,… будто испачкалась грязью. Надо быстрее закончить чертеж и уйти домой. Почему я должна это терпеть? Но устроилась с трудом... Куда жаловаться? Директору? Они же друзья собутыльники..."

Последней каплей, стал праздничный корпоратив. Гном, изрядно набравшись дешевого коньяка, припер Натку к стене в темном углу зала. Его руки, пахнущие табаком и потом, полезли к ее талии, дыхание с перегаром обдало лицо.

“Наташенька, красавица... Не ломайся,” – сипел он. – “Я тебе и премию накину, и проект интересный дам... Ну что тебе стоит”?

Натка, сжавшись от омерзения и страха, резко оттолкнула его и вырвалась, сбежав в туалет, где ее вырвало от нервного потрясения. Больше она не могла молчать. Наутро, с красными от слез глазами, она рассказала обо всем коллегам, Тане и Танюшке (малой), самым старшим и опытным в их маленьком женском кружке отдела.

"Я не справляюсь. Он гадкий, мерзкий! Но если я уйду... Моя карьера? Уже нет сил терпеть!"

Таня, с ее рациональным умом, сразу поняла серьезность ситуации. Танюшка, неисправимая оптимистка, возмутилась:

"Да как он смеет! Нашего новичка, обижать!" Они привели Натку к Вове. Выслушав ее сжатый, дрожащий рассказ, Вова не стал задавать лишних вопросов. Его карие глаза, обычно ироничные, стали холодными и твердыми, как лед.

“Хорошо”, – сказал он просто. – “Будешь под моей защитой. Официально. По работе ко мне обращайся напрямую, мимо него. Он меня... побаивается”.

Действительно, Гном, узнав, что Вова взял Натку под опеку, резко изменил тактику. Притих. Сделал вид, что "одумался". Улыбался слащаво, избегал прямых контактов. Но месть его была мелкой, гадкой и тихой. Он начал придираться к каждому расчету Натки, возвращал чертежи с нелепыми замечаниями, пытался заставить ее переделывать работу по пять раз, "чтобы было идеально". Однажды "забыл" предупредить о срочном совещании, заставил ее работать допоздна одной в пустом здании Института. Натка чувствовала себя загнанной дичью.

Вова, узнав обо всем, решил поставить самодура начальника на место:

"Вот… Тварь. Использует служебное положение. Знает, что открыто тронуть ее не посмеет, пока я рядом. Но потихоньку травит. Надо быть ближе. Особенно в командировках”.

Часть 2: Под защитой

Новая командировка. Обследование лиственничных насаждений. Поселились в унылой гостинице лесхоза. Тесный номер, желтый свет настольной лампы. Вова отрабатывал свою ежевечернюю программу по кунг-фу, боевую технику цинь-на. Захват, удар, поворот - бой с тенью. Резкие выдохи, блестящее от пота мускулистое тело.

В дверь отчаянно постучали. На пороге стояла Натка. Бледная, дрожащая, с мокрыми от слез глазами. Платье было помято на груди.

“Он... он…” – она с трудом выдавила. – “Гном! Пьяный... подстерег меня у душа... Грозился уволить, если не... не... Лез! Руки распускал! Я еле вырвалась... Боюсь! Боюсь оставаться одна! Он может прийти”!

Глаза ее были полны паники и страха. Вова молча отступил, пропуская ее внутрь. Закрыл дверь на ключ и задвижку.

“Садись,” – сказал он мягко, указывая на единственное кресло. Сам сел на край кровати, держа дистанцию, чтобы не напугать еще больше.

“Дыши глубже. Ты в безопасности. Здесь”.

Он встал, подошел к своему походному термосу.

“Сейчас сделаем чай. С ложкой коньяка. Для нервов. Проверенное средство”.

Пока заваривал чай, его движения были спокойными, размеренными. Он не суетился, не задавал лишних вопросов. Эта надежная, неспешная уверенность начала действовать на Натку лучше всяких слов. Страх, сжимавший горло, понемногу отпускал.

"Он... не пытается утешить глупыми словами. Не лезет с расспросами. Просто... здесь. Твердый. Как скала. Какие мышцы…весь потный,…наверное, тренировался. И этот чай... пахнет лимоном и чем-то согревающим..."

Вова подал ей кружку. Пальцы их соприкоснулись. Тепло чая разлилось по телу. Коньяк – большая ложка – дал приятную легкость мыслям и расслабление.

“Спасибо,” – прошептала Натка, сжимая горячую кружку.

– Я... я не знала, куда бежать. Только к тебе... Ты же обещали защитить.

– Обещал, – подтвердил Вова. Его взгляд был прямым и честным.

“И защищу. Завтра разберусь с ним. Окончательно…. Извини, я в душ. Ничего не бойся. Дверь никому не открывай”.

Натка осталась одна в комнате. Сидела, сжавшись, в кресле и прислушивалась к звукам в коридоре. Но слышала только шум воды. Он успокаивал, отгораживал от опасности. Невольно она представила, как Вова, обнаженный, стоит под горячими струями. Потоки воды стекают по упругим мышцам, по широкой спине, по его обнаженным ягодицам. Она поймала себя на мысли, что не прочь пощупать…эти ягодицы…и не только их. Она тряхнула головой, отгоняя жаркое видение. Кажется, алкоголь подействовал, перенаправив ее внимание от только, что пережитого стресса в более приятное русло.

Вова вернулся чистый и благоухающий… Одетый только в шорты. На его коже гипнотически блестели капельки влаги. Заметив, что Натка его внимательно разглядывает, накинул рубашку, чтобы не смущать девушку голым торсом.

Они проговорили долго. Сначала о “слетевшем с катушек” гноме, о его мерзостях. Потом разговор неспешно перетек на работу, на сложности проектирования в лесных условиях, на красоту местного бора. Натка рассказывала об учебе в архитектурном. Вова – о своем прошлом историка. Страх и напряжение растворились в тепле чая, в желтом, уютном свете лампы, в спокойном, глубоком голосе Вовы. Натка почувствовала себя... защищенной. Впервые за несколько месяцев.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вова смотрел на Натку и думал:

"Какая она хрупкая... и какая сильная внутри. Выдержала столько. Глаза умные... Надо помочь. Не только от гнома. Во всем”.

Когда часы показали далеко за полночь, Натка зевнула. Адреналин окончательно сменился усталостью.

“Я... пожалуй, попробую поспать”, – сказала она нерешительно, окидывая взглядом его кровать у стены. Но страх вернулся на мгновение.

– Только... можно свет в коридоре оставить? И... ты не уйдешь?

– Не уйду, – пообещал Вова. – Спи. Я посижу, почитаю.

Он взял книгу, пересел к столу, дав ей пространство. Натка легла, не раздеваясь, натянув одеяло до подбородка. Свет лампы и тихое присутствие Вовы действовали, как снотворное. Она заснула быстро, глубоким, спокойным сном.

Проснулась Натка от щебета птиц за окном. Она лежала на боку, а за ее спиной, на краю кровати, спал Вова. Он не обнимал ее, но его спина была надежной стеной между ней и остальным миром. Его дыхание было ровным и спокойным. Натка почувствовала прилив такой теплой, безграничной благодарности, что не смогла сдержаться. Она осторожно повернулась, приподнялась на локте и мягко, нежно поцеловала его в щеку.

Вова открыл глаза. Не испуганно, а спокойно, вопросительно.

– Спасибо, – прошептала Натка, ее глаза сияли. – За... за все. За то, что ты есть.

“Он улыбнулся: – Не за что, Наташ. Теперь спишь спокойно?””

“Как убитая” ,– она смущенно улыбнулась в ответ.

Между ними появилось что-то новое, хрупкое и очень важное – доверие, перешедшее в глубокую симпатию.

Часть 3: Возмездие

Наутро выяснилось, что гном бесследно исчез. Его номер пуст, машины на стоянке нет. На звонки он не отвечал. Два дня Вова и Натка работали вдвоем в лесу, делая замеры на пробных площадях лиственницы.

"Какой же он... другой, спокойный. Знает каждую травку, каждую птицу. Слушает лес. А как он смотрит на закат... Без него этот лес был бы полон страха. А теперь... он прекрасен".

Эти дни стали для них откровением. Страх отступил, сменившись тихой радостью и новым, трепетным любопытству друг к другу.

"Он знает лес, как свою комнату. Слушает его шепот. А как он замолкает на закате, глядя вдаль... Без него этот бор был бы полон страхов. Теперь же каждый шорох листвы, каждый луч сквозь сосны – наполнен смыслом и спокойствием”.

Они много говорили. О мечтах, о книгах, о том, что волнует. Натка узнала о его поисках себя – о его занятиях кунг-фу, о годах в общине. Вова слушал о ее надеждах в архитектуре, о планах на будущее. Вечерами они бродили по опушкам, вдыхая смолистый аромат сосен и сладкий запах цветущего подлеска, слушая вечерний хор птиц.

Однажды ночью, под серебристым светом почти полной луны, висевшей огромным диском в бездонном темном небе, Натка неожиданно остановилась на берегу озера. Его гладь была черным зеркалом, рассеченным лунной дорожкой. Тишина стояла звенящая, нарушаемая лишь плеском рыбы и шелестом камыша.

“Невероятно”... – прошептала она, завороженная. – “Как будто в другом мире. Жалко не искупаться”.

Вова улыбнулся в темноте:

“А что мешает? Вода, наверное, как парное молоко после такого дня. И ни души”.

Она колебалась лишь мгновение. Луна, лес, эта невероятная тишина и его спокойное присутствие – все звало к свободе. Стеснение уступило порыву. Она отвернулась, сбросила сандалии, потом легкое летнее платье. Белье упало на теплый песок следом. Натка не оглядывалась, чувствуя, как ее кожа покрывается мурашками не от холода, а от волнения и ночной прохлады. Она шагнула в воду.

"Боже... Теплая! Теплая, как ванна! И шелковая”.... Она ахнула от удовольствия, погружаясь по шею. Лунный свет скользил по ее мокрым плечам, очерчивая, гладкие контуры спины, белые полушария грудей, мягкую линию бедер, исчезающих в черной воде.

“Вова! Иди сюда! Это просто невообразимо”!

Он наблюдал за ней с берега, за ее смелой, грациозной фигурой, озаренной лунным сиянием. В его груди что-то сжалось – от восхищения ее естественной красотой и от щемящей нежности к этому порыву. Он последовал ее примеру, быстро скинув одежду. Его атлетическое тело на миг предстало перед ней четким силуэтом на фоне темного леса – широкие плечи, узкие бедра, сильные ноги. Потом он бесшумно вошел в воду рядом с ней, подняв фонтан теплых брызг.

“Правда же, волшебно”? – засмеялась Натка, брызгая на него водой. Ее смех, чистый и звонкий, разнесся по озеру, нарушая священную тишину и наполняя ее жизнью.

Они плескались, как дети, гонялись друг за другом в теплой воде, их смех смешивался с брызгами. Луна ласкала их мокрые тела. В моменты, когда они замирали, отдышавшись, Натка ловила его взгляд, скользящий по ее мокрой фигуре, по каплям, стекающим с волос на ключицы. И в его глазах не было пошлости – только чистое восхищение и что-то теплое, глубокое, отчего у нее внутри все сладко сжималось. Она видела, как лунный свет играет на его влажных мышцах груди и плеч, и чувствовала странное головокружение от этой близости и красоты ночи.

"Она... как нимфа этого озера. Силуэт в лунном свете... Глаза смеющиеся, без тени страха. Каждая линия... совершенна. И эта ее свобода... Она доверяет мне. Доверяет этому месту. Этой ночи".

Он не смел, прикоснуться, боясь разрушить хрупкое волшебство момента. Но его сердце билось чаще, чем после любой тренировки.

Вместе вышли на берег, стесняясь, внезапно, своей наготы под пристальным лунным светом. Быстро, с нервным смешком, натянули одежду на мокрые тела. Но ощущение осталось – свободы, чистоты, какой-то невероятной легкости и взаимного притяжения, о котором пока не говорили вслух. Воздух между ними искрился невысказанным. Они шли обратно к гостинице молча, плечом к плечу, мокрые волосы Натки пахли озерной водой и ночью. Его рука иногда невольно касалась ее руки. Им не нужны были слова. Лес, озеро и луна стали свидетелями их первого настоящего сближения, не омраченного тенью гнома, а озаренного светом доверия и теплой летней ночью.

Спали они по-прежнему в одной комнате, в одной постели. Но это был сон чистый, наполненный предельной нежностью и заботой. Он оберегал ее сон, она чувствовала его тепло и защиту. Это была глубокая, зарождающаяся близость и уважение.

"Она... как луч света в этой серости. Умная, смелая, с чувством юмора. И так искренне любит жизнь, несмотря на все. С ней... спокойно на душе. И хочется защищать, эту ее улыбку".

На третий день гном объявился. Бледный, помятый, с синяком под глазом (явно не от Вовы). Он собрал всех на берегу озера для "примирительного пикника". Шашлыки, бутылки грузинского "Киндзмараули". Он разливал вино, шутил плоскими шутками, пытался изображать радушие. Вова был холодно вежлив, его взгляд не упускал гнома из виду. Натка держалась рядом с Вовой, чувствуя себя в полной безопасности только так.

Гном напился быстро. Его желтое лицо побагровело. Он заметил, как Натка смеется над шуткой Вовы, как их плечи иногда касаются. Злоба и ревность закипели в нем.

– Наталья! – гаркнул он, поднимаясь и шатаясь.

– Иди сюда! Надо поговорить! Извиниться хочу! Он двинулся к ней, протягивая жирные, дрожащие руки.

Натка инстинктивно отпрянула за спину Вовы. Тот встал, заслонив ее собой. Его лицо было непроницаемо.

– Успокойтесь, Виктор Степаныч, – сказал Вова ровно, но так, что слова прозвучали как приказ.

– Извинения не требуются. Садитесь.

– Ты что?! – взвизгнул гном. – Это я начальник! Я решаю! Убирайся!

Он махнул рукой, пытаясь оттолкнуть Вову.

Что случилось дальше, было похоже на странный, нелепый танец. Вова не нанес ни одного удара. Он лишь слегка касался гнома – ладонью к груди, предплечьем к локтю, ногой к щиколотке. И гном, как кукла, летел на землю. Раз за разом. Его атаки разбивались о невидимую стену. Он пытался толкнуть – падал сам. Замахивался – его рука вдруг немела и безвольно падала. Вова использовал принципы туйшоу, направляя агрессию и инерцию самого гнома против него. Это было мастерски, почти изящно.

"Боже! Он... как волшебник! Гном – как пьяный медведь, а Вова... он даже не вспотел! Он защищает меня! И делает это так... красиво!" Она не могла сдержать радостного смеха и захлопала в ладоши:

Браво, Вова! Так ему и надо!

Гном, весь покрытый песком и хвоей, пыхтел от бессильной злобы. Вова, сохраняя ледяное спокойствие, методично оттеснял его к воде. Один неловкий шаг – и гном с грохотом шлепнулся в озеро. Вова встал на берегу, блокируя путь обратно.

– Освежитесь, Виктор Степаныч, – произнес Вова невозмутимо. – Протрезвейте. Пока мы с Натальей не поедим, вы отсюда не выйдете. И подумайте хорошенько. Либо вы успокаиваетесь, раз и навсегда, забываете про Наталью, и ведете себя как приличный человек, либо завтра же на стол директора ляжет мой рапорт о ваших домогательствах и пьяном дебоше. И заявление в милицию. Я собрал свидетельства. Выбор за вами.

Гном, посиневший от холода и унижения, дрожал мелкой дрожью. Вода быстро отрезвила его. Он мычал что-то невнятное, моля выпустить. Натка и Вова спокойно доели шашлыки, запивая их вином. Только когда они встали, Вова кивнул:

– Вылезайте. И запомните. Наталья и все девчонки отдела – под моей защитой. Всегда. Тронешь – пеняй на себя.

Они ушли по лесной тропинке к гостинице. Гном остался сидеть на холодном берегу, жалкий и разбитый. Дорога была недолгой. Они шли по тропе, с юмором обсуждая “битву”, плечом к плечу, наслаждаясь тишиной леса и своей победой. В душе Натки не было страха, только огромная благодарность и теплая волна, идущая от плеча Вовы.

Часть 4: Благодарность и Начало

В номере Натка закрыла дверь и повернулась к Вове. Глаза ее сияли.

Вова... Я не знаю, как благодарить тебя. Ты... ты настоящий рыцарь. Без страха и упрека.

Он смущенно улыбнулся, отводя взгляд:

Да ладно, Натка... Просто поступил как должно.

Нет, – она подошла ближе. – Это было... невероятно. Ты спас меня. И не только сегодня. Ты дал мне почувствовать себя в безопасности. Поверить, что можно не бояться. – Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку, потом – легонько, многозначительно – прикусила его нижнюю губу. – Спасибо. За все.

Вова почувствовал, как кровь ударила в лицо. Ее близость, ее благодарность, этот дерзкий укус... В его сердце, давно остывшем в браке, что-то дрогнуло и потеплело. Он осторожно обнял ее, не прижимая, просто обозначая ответное чувство.

– Всегда, пожалуйста, Натка. Он больше не тронет. Я обещаю.

Они легли спать. Как и в предыдущие ночи, она легла первой. Он – осторожно рядом, сохраняя дистанцию, но на этот раз его рука легла поверх одеяла, касаясь ее плеча. Не как любовник, а как страж и друг. Натка прикрыла его руку своей. В темноте комнаты висело обещание чего-то большего, что зародилось в тени гнома и расцвело в свете защиты и лесной тишины. Их путь только начинался.

Бильярдная королева

Пыльный УАЗ высадил их экспедиционную бригаду, десять человек, у двухэтажного здания бывшего магазина в селе, где время, казалось, застряло в позднем СССР. Заросли бурьяна на бывших колхозных полях, глубокие, темные балки, поросшие непролазным лесом, болота, тучи комаров и редкие огоньки в избах, где доживали век старики – вот и весь Национальный парк на Десне. Работа была адской: целыми днями они продирались сквозь чащу, сверяя таксационные описания с реальностью, а вечером экспедиционная "буханка" вылавливала их, измученных и искусанных комарами, где-нибудь на другом конце света. Единственные радости – сытная столовка в бывшем правлении колхоза и вечернее купание в теплой речушке под водочку и уху. И беспросветная скука, особенно по выходным. Впрочем, каждый развлекался, как мог. Заядлые любители рыбалки уходили на Десну в надежде поймать рыбу покрупнее, остальные устраивали шумные застолья или просто спали. Особенно страдала без развлечений единственная девушка в экспедиции Танюшка. Скука и непоседливый характер толкали ее на поиски новых ощущений. И действительно, глупо тратить выходной день на чтение книжек, как…Вова.

Именно здесь, в этой, забытой богом, деревне, Танюшкина жажда приключений неожиданно вывела ее на… бильярд. Неказистый клуб с потрескавшимися стенами и единственным, кривым столом стал ее Эльдорадо по выходным. Для местных мужиков, чьи развлечения ограничивались рыбалкой да самогоном, ее появление было как падение НЛО.

«Ооо, бильярд! Настоящий! Пусть стол облезлый, кии кривые, но это уже развлечение! И зрители... такие... колоритные. Скучно не будет…» Заключила она, и смело шагнула в зал.

В следующий выходной она надела самые короткие джинсовые шорты, едва прикрывающие упругую попу, и обтягивающий топ кислотно-розового цвета, из-под которого грозились вырваться пышные груди третьего размера. Ее первый выход стал сенсацией.

Сцена 1: Провокация у стола

Танюшка изящно наклонилась над сукном, выцеливая шар. Шорты впились в ягодицы, обрисовывая упругие округлости, а глубокий вырез топа угрожающе обнажал грудь. Деревенские замерли, забыв про пиво.

– Эх, краля, да ты ж щас шарик не туда загонишь! – хрипло засмеялся бородач Валера, не отрывая глаз от ее декольте.

– А вот и загоню, Валерчик! – весело парировала Танюшка, специально выгибая спину еще сильнее:

«Пусть пялятся, деревенщины. Зато не скучно!»

Она резко ударила кием. Шар грохнул в лузу. Одновременно, из-за неловкого движения, левая грудь почти полностью выскочила из топа, мелькнув розоватым соском. Послышалось сдавленное «Ох!» и приглушенный стук пивных бутылок о пол – кто-то не удержал.

– Ой, простите! – фальшиво смутилась Танюшка, поправляя топ, но глаза ее смеялись:

«Попались! Теперь они точно с ума сойдут».

С видом бывалой соблазнительницы она взяла мел. И не просто потерла им наконечник кия, а медленно, с чувством, провела им по всей длине древка, будто лаская, сопровождая действие томным взглядом поверх плеча на ближайшего зрителя. Язык мазнул по влажным губам.

– Чтобы лучше скользило, – пояснила она сладким голосом, видя, как у, смотрящего на нее, Николая на лбу выступил пот, а штаны, в районе ширинки, заметно выпучились. На его лице, не обремененном интеллектом, ясно читались все его мысли:

«Мать твою... Так и стоит перед глазами: как она этот кий... Да я бы ей вместо кия... Да чтоб она так же языком... Ох, кончу щас!»

Сцена 2: Звездная Ночь и Жадные Руки

Танюшка не ограничилась бильярдом. Она приняла пару «приглашений на прогулку» от местных "интеллектуалов". Одним из них был Тарас, само названный «звездочет».

– Смотри, Танюш, – Тарас обнял ее за плечи, указывая дрожащим пальцем куда-то в небо. – Вон это – Большая Медведица! А вон – Кассиопея!

– Ой, правда? Какая красотища! – восторженно задышала Танюшка, нарочито запрокинув голову, выставляя шею и линию декольте:

«Господи, какая же чушь. Но его руки... теплые. Интересно, как далеко он зайдет?» Подумала она.

Пока она "восхищалась" звёздами, рука Тараса, будто сама собой, сползла с плеча на ее грудь. Пальцы неуверенно сжали упругую плоть, через тонкую ткань топа. Танюшка замерла, не отстраняясь:

«Ого, да он смельчак! Трогает... Грубо, но приятно. Чувствую, как сосок налился под пальцами. Интересно...»

– М-м... Тарас, а ты знаешь, что... что это за звездочка? – она намеренно прижалась к нему, чувствуя его бурную эрекцию в брюках.

Дыхание деревенского Казановы стало прерывистым, пальцы зашевелились активнее, пытаясь проникнуть под ткань:

«Она не отпихивает! Фифа городская, точно, шлюха! Сейчас я ей покажу Кассиопею между ног!»

– Э-это... Полярная... – бубнил он, теряя нить астрономии и фокусируясь на анатомии. Танюшка, получив свою порцию острых ощущений и поняв, что "звездочет" поплыл и вот-вот потеряет берега, ловко вывернулась.

– Ой, смотри, летит! – указала она в небо и, пока он ошалело вглядывался в темноту, убежала со смехом:

«Хватит на сегодня. Адреналинчик получила. Но дальше – ни-ни».

Сцена 3: Бегство

Авансы Танюшки – взгляды, смех, прикосновения, принятые благосклонно бутылки пива – были восприняты, как прямой сигнал к действию.

Страсти в деревне накалились. Кто должен быть первым? Споры переросли в драку у бильярдного стола. Два главных "мачо", Валера и Сергей, набили друг другу морды, пока Танюшка с визгом пряталась за столом.

Валерка кричал, в запале сломав кий о голову конкурента:

«Я ее первый увидел! Моя! Буду трахать на ентом столе, пусть усе видят!»

Сергей парировал, замахиваясь табуреткой:

«Цэ я ей покажу, дэ раки зимують! Пусть сосет, как с той бутылки!»

Но драка разрешила лишь вопрос первенства между двумя. Остальные, менее удачные, решили взять хитростью. Они стали караулить Танюшку по темным переулкам, когда она возвращалась из клуба. Однажды, поздно вечером, ее окружили трое. Запахло перегаром и немытым телом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ну что, городская птаха, погуляла? – сипел один, пытаясь схватить ее за руку. – Теперь наша очередь с тобой поиграть.

– Давайте все вместе, веселее будет! – ухмыльнулся другой, загораживая путь.

Танюшка почуяла настоящую опасность. Сердце колотилось, ноги стали ватными:

«Блин, переиграла! Вовааа!»

С криком: – «Отстаньте, уроды!» она рванула в сторону, ловко проскользнув под чьей-то протянутой рукой, и помчалась к общежитию, не разбирая дороги. За спиной слышались пьяные крики и топот погони.

Она ворвалась в большую комнату, где Вова, как обычно, читал книгу, а водитель экспедиции, дядя Миша, чинил снаряжение. Танюшка, запыхавшаяся, с растрепанными волосами и диким взглядом, вцепилась в руку Вовы:

– Вов! Помоги! Они там... Женихи деревенские! Хотят... групповуху! Прямо до крыльца гнались! Не пускай их! – Она задыхалась.

Вова отложил книгу. Его спокойное лицо стало каменным. Без лишних слов он полез в свой рюкзак и достал… камуфляжную куртку и свой армейский ремень с перцовым баллончиком в чехле (взял чисто для солидности, экспедиция же!). Натянул берцы. Вид стал внушительным.

– Николай Николаичь, пошли, подстрахуешь? – попросил он водителя, уже подходя к двери.

– А чо, пойдем, – крякнул дядя Коля, вставая во весь свой немалый рост. – Наших баб не трогать!

Вова распахнул дверь. У крыльц крутились три фигуры.

– Мальчики, – голос Вовы был тихим, но резал как сталь. – Вечером у нас комендантский час для гостей. И особенно – для незваных. Таня больше не играет. Она у нас очень занята – отчеты пишет до утра. Идите домой. Спокойной ночи.

Он стоял ровно, руки на ремне возле баллончика, взгляд холодный. Камуфляж и спортивная фигура делали свое дело. Водитель брякнул ключами от УАЗа, стоя чуть позади.

– А то мы вашего голову побеспокоим, – добавил Вова мягко. – Расскажем, как вы наших специалистов от работы отвлекаете.

Парни сникли. Вид «вояки» Вовы и сурового водителя охладил их пыл.

– Да мы... так... проводить... – забормотал один.

– Проводили. Спасибо и до свидания, – отрезал Вова. Он не двигался, пока все трое не скрылись в темноте.

Сцена 4: Цыпленок

Танюшка больше не ходила в клуб. Бильярдные приключения закончились. Теперь она все время держалась ближе к базе. А ближе всего был Вова.

– Вов, а пойдемте на речку? – спрашивала она утром.

– Вов, а в столовую вместе сходим?

– Вов, а посиди тут? Я книжку почитаю... Рядом...

Она стала его тенью. На работу – в одной группе, обед – рядом на пеньке, с купания – только под его присмотром. Даже в магазин за шоколадкой выходила, только держась за рукав его камуфляжной куртки.

– Что, малая, испугалась? – подтрунивал Вова, видя, как она озирается по сторонам у калитки.

– Не то слово! – Танюшка сделала большие глаза.

– Теперь я поняла: хорошо – это когда тебя НЕ ловят деревенские Казановы. А ты, Вова, мой тело…хранитель! – Она доверчиво прижалась к его плечу:

«И как я без него раньше? Совсем пропала бы. Хотя... в камуфляже он такой... брутальный. Почти как герой боевика. Жаль, не мой герой...»

Вова лишь усмехнулся. Но в уголках его глаз появились теплые морщинки. Защищать дурочек провокаторш от последствий их же глупости – это, оказывалось, тоже часть экспедиционного быта. И не самая неприятная.

До конца командировки он обрел верного, хоть и очень шумного и требовательного, "цыпленка". А Танюшка выучила незыблемое правило: в глухих деревнях бильярд – экстремальный вид спорта. Требует надежной охраны. В идеале – в камуфляже.

Конец