Порочная звезда, или Деревня лечит! или Эротические рассказы в деревне

Глава 1. Прощай, паста карбонара, здравствуй, печь по-чёрному!

Если бы мне год назад сказали, что я, Виолетта Королёва, звезда инстаграма с миллионной армией подписчиц, буду вручную вычищать навоз из-под сгнивших досок в каком-то богом забытом загоне, я бы расхохоталась в лицо прогнозисту и запостила сторис с ним же на фоне своей идеальной кухни с видом на Москву-сити. Подпись: «Иногда психи бывают так милы!» Хештеги: #психушка #предсказания #смехсквозьслёзы.

Но сейчас смеяться было не над кем. Точнее, над кем-то было – надо мной. Надо мной, судьбой и, как я уже начала подозревать, всем мирозданием в придачу.

Развод с Артёмом стал не столько болезненным, сколько унизительно публичным спектаклем. Он, с его вечной ухмылочкой и патологической неспособностью хранить верность чему-либо, кроме своего банковского счёта, умудрился провернуть всё так, что в глазах общественности

я

оказалась виноватой. Я – истеричка, я – карьеристка, я – не уделяла внимания семье, пока он, бедный-несчастный, искал утешения в объятиях двадцатилетней фитоняшки, нашей же домработницы. Какая банальность, Артём! Я ожидала от тебя большего креатива.

В итоге – громкие заголовки, слитые переписки (мои, разумеется, вырванные из контекста, его – тщательно отцензуренные), потеря части рекламных контрактов и одна сплошная нервная дрожь в пальцах, когда я брала в руки телефон. А брала я его постоянно, ведь это был мой рабочий инструмент, моя жизнь, мой наркотик. И моя ловушка.

Единственное, что не смог отобрать у меня ловкий юрист Артёма – это какая-то забытая богом ферма в Зауралье, доставшаяся мне от дяди-чудака, которого я видела может быть раз пять в жизни. «Ничего ценного», – брезгливо сморщился Артём, просматривая список активов. – «Оставляем тебе эту развалюху. Для твоего успокоения». Он произнёс это с такой сладкой, ядовитой заботой, что мне захотелось швырнуть в него вазой Swarovski. Но я лишь кивнула, стиснув зубы до хруста. Я забрала документы на эту «развалюху». Просто из принципа. Просто чтобы хоть что-то забрать.

И вот теперь я здесь. В точке на карте, которую без слез не найти. Моим новым домом оказался сруб, почерневший от времени и непогоды, с кривыми оконцами, в которых вместо стёкол кое-где торчала жутковатая полиэтиленовая плёнка. Рядом – сарай, больше походивший на груду дров, и какой-то загон, от которого на метра полтора вокруг распространялось устойчивое амбре свежего, не совсем свежего и очень старого навоза.

Я стояла посреди этого великолепия, в своих заляпанных грязью дизайнерских ботильонах (дорога от райцентра заняла вечность на убогом «пазике», а потом ещё километра три пришлось топать пешком по раскисшей от дождя грунтовке), и смотрела на свой новый «актив». В руке я сжимала телефон. На экране – последнее сообщение от бывшего юриста, моего единственного союзника в той войне: «Вилка, держись. Переживёшь – станешь неуязвимой. Шлю реквизиты для перевода за консультацию».

В кармане шуршала последняя наличка, отложенный на чёрный день. Чёрный день наступил, причём в буквальном смысле – сгущались сумерки, а вместе с ними накатывал животный, первобытный ужас.

— Ну что, Виолетта, — прошептала я сама себе, — добро пожаловать в ад!

Из кармана джинсовой куртки, которая теперь пахла дымом и чем-то кислым, я достала связку ключей. Самый ржавый и огромный, похожий на реликвию из средневековья, с скрипом повернулся в замке. Дверь, с трудом оторвавшись от косяка, издала стон, сравнимый по громкости с моим внутренним состоянием.

Внутри пахло пылью, старостью и мышами. Очень сильно мышами. Я робко шагнула в темноту, нащупала на стене выключатель. Щёлк. Ничего. Конечно, откуда тут электричество? Я вспомнила про фонарик в телефоне и, к своему удивлению, обнаружила, что здесь, в этой богом забытой дыре, ловит не только «Е», но и даже тройка 3G. Спасибо, Ростелеком, хоть за это.

Луч света выхватил из мрака картину, достойную кисти какого-нибудь художника-пессимиста. Большая комната с огромной печью, занимающей полстены. Засиженный мухами стол, пара развалившихся стульев. На полках – слой пыли в палец толщиной и банки с какими-то тёмными, мутными содержимым. «Дядюшка, ты был большим оригиналом», – констатировала я.

Мысль о том, чтобы провести здесь ночь, вызывала паническую атаку. Но возвращаться было некуда. Отель в райцентре? На последние деньги? Это казалось верхом расточительства. Я вздохнула, поставила на пол свою сумку-Louis Vuitton (теперь она выглядела здесь так же нелепо, как я сама) и приняла первое вменяемое решение за последние сутки: надо искать дрова и растапливать эту адскую машину – печь.

С этим решением и столкнулся первый очаровательный фермер.

Я копошилась у поленницы, сложенной сбоку от дома, пытаясь выдернуть из нижнего ряда хотя бы одно полено, которое не рассыпалось бы в труху от прикосновения. Не рассыпалось, но и не поддавалось. Я тянула его на себя, рыча от усилий, уже мысленно проклиная всех мужчин на планете, а особенно – Артёма и моего покойного дядю.

— Эй, осторожнее! Всё сооружение на себя повалишь!

Добро пожаловать в наш горько-сладкий литмоб "Исцеление любовью"

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1.2

Голос прозвучал сзади, такой громкий и неожиданный, что я взвизгнула и отпустила полено, едва не прищемив пальцы. Обернулась.

В двух метрах от меня стоял мужчина. Очень… большой мужчина. В клетчатой рубаке, забрызганной той же грязью, что и мои ботильоны, и в резиновых сапогах. Лицо скуластое, обветренное, глаза узкие, весёлые. И рот, растянутый в ухмылке, которая демонстрировала белоснежные, до неприличия ровные зубы.

— Чего это вы тут у нас, красавица, в темноте шуруете? — спросил он, и в его голосе явственно звучало издевательство. Приятный баритон, но насквозь пропитанный ехидством.

Я выпрямилась, пытаясь сохранить остатки достоинства. Мой рост метр семьдесят на каблуках, а тут я в плоской подошве, и он всё равно на голову выше. Чёрт.

— Я… я здесь хозяйка, — выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Это моя собственность.

Мужик медленно, с явным наслаждением оглядел меня с ног до головы. Его взгляд задержался на сумке, потом скользнул по моим безнадёжно испорченным ботильонам.

— Хозяйка? — Он рассмеялся. Звук был густой, раскатистый, как гром. — Ну что ж, поздравляю с приобретением. Только хозяева тут обычно с инвентарём, а не с… этим. — Он кивнул на мою сумку.

Я ощутила прилив ярости. Этот деревенщина смеет надо мной издеваться?

— Это не ваше дело! — огрызнулась я. — А кто вы такой вообще?

— Сосед, — ответил он, не переставая ухмыляться. — Зовут Никита. А это… — он широким жестом обвёл окрестности, — ваши новые владения. Вид, конечно, убийственный. Особенно вонь от бурёнкиного загона. Она, кстати, тоже теперь ваша, я так понимаю? Корова, я имею в виду.

У меня отвисла челюсть. Какая ещё корова?

— Что? Нет! Никакой коровы у меня нет!

— Как нет? — Никита сделал удивлённое лицо. — А кто же тогда всё лето на участке дяди Миши пасся? Ах да, он же её вроде продавал перед смертью… Или нет? Чёрт, забыл. Ладно, разберётесь. Так вы дрова-то хоть толком сложить умеете? А то у вас тут сейчас всё рухнет.

Он ловко подошёл к поленнице, отодвинул меня локтем (я едва устояла на ногах) и несколькими уверенными движениями вытащил именно те поленья, которые нужно. Сложил их в охапку.

— Печь растопить хотите? — уточнил он, глядя на меня свысока. — Дымоход чистили? А то дядя Миша зимой помер, с весны всё забито. Сгорите во сне, как миленькая. Нужен вам печник.

Я стояла, чувствуя себя полнейшей идиоткой. Дымоход? Печник? Я думала, что нужно просто подкинуть дров и спички чиркнуть.

— Я… я как-нибудь сама…

— Сама? — он фыркнул. — Ну да, конечно. Городские сами всё могут. Ну ладно, развлекайтесь. Только если что, я через овраг живу. Кричите громче, если загоритесь. Может, услышу.

Он развернулся и пошёл прочь, насвистывая какой-то дурацкий мотивчик. Я смотрела ему вслед, сжимая кулаки. Очаровательный фермер? Да он скотина! Хамоватый, наглый деревенский козёл!

— Спасибо за помощь! — я крикнула ему вслед, срываясь на фальцет.

— Не за что, хозяюшка! — отозвался он, не оборачиваясь. — Заходите на огонёк! Только у меня самого пока огня нет, баллон с газом кончился!

Его смех затих в сгущающихся сумерках. Я осталась стоять с охапкой дров, с ненавистью в сердце и с полным осознанием собственной беспомощности.

С горем пополам, ободрав пальцы в кровь, я всё же растопила печь. Слава богу, дымоход если и был забит, то не настолько, чтобы меня задохнуться. Я грела руки у жаркого огня, слушая, как трещат поленья, и плакала. Тихо, безнадёжно, по-бабски всхлипывая. Я плакала по своей прошлой жизни, по дурацким каблукам, по пасте карбонара, по тёплому полу в ванной, по Артёму, которого всё ещё ненавидела и любила одновременно, и по себе – потерянной, глупой, брошенной.

Плакала я, наверное, долго. Потом устала. Вытерла лицо рукавом куртки (о, ужас!) и полезла в сумку за пауэрбанком и телефоном. Инстинкт сильнее разума. Даже в самом глубоком аду нужно сделать сторис.

Я сняла свою измученную, заплаканную физиономию в свете огня от печки, сняла тёмную, зловещую комнату, сняла даже пару банок с загадочными соленьями. И написала. Без фильтров. Без прикрас.

«День первый. Адский. Мой новый дом – сарай с печкой и привидениями. Сосед – мудак с красивой улыбкой. У меня есть подозрение, что ещё и корова есть. Всем огромный привет из глубинки. Выживу – расскажу. #новаяжизнь #деревня #загул #развод #фермамоеймечты #всёпропало».

Я отправила это в свой профиль, выключила телефон для экономии заряда и, закутавшись в тонкое кашне (больше ничего тёплого у меня не было), устроилась на скрипучей кровати с провалившимися панцирными сетками. Засыпала под вой ветра в печной трубе и под чей-то отдалённый, тоскливый лай.

Мне снилось, что я пасу корову в платье от Gucci, а Никита, тот самый сосед, гонится за нами с вилами и той самой ухмылкой.

Утром меня разбудил стук в дверь. Не тот грубый, мужской стук, какого я ожидала, а более сдержанный, но настойчивый. Я, не отрывая глаз, всклокоченная, с размазанной по лицу вчерашней тушью, побрела открывать.

На пороге стоял второй очаровательный фермер.

Добро пожаловать в следующую новинку нашего моба

Развод и другие лекарства

Алиса Рублева

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1.3

И если Никита был воплощением грубой, медвежьей силы и наглости, то этот… этот был другим. Высокий, подтянутый, в чистой, пусть и поношенной, одежде. В руках он держал глиняный горшок, от которого валил пар и исходил умопомрачительный запах – настоящего, наваристого супа. Лицо у него было серьёзное, даже строгое, с правильными чертами и внимательными, серыми глазами. Он выглядел старше Никиты, лет на сорок с небольшим.

— Доброе утро, — сказал он вежливо, но без тени подобострастия. Его голос был низким, спокойным. — Вы вчера приехали, дочь Михаила?

— Племянница, — поправилась я сиплым от сна и слёз голосом, чувствуя себя абсолютно нелепо.

— Племянница. Ясно. Я Сергей, сосед. Жду через дорогу. Видел дым из трубы, подумал, что вам может пригодиться что-то поесть. Это куриный бульон. С овощами.

Он протянул мне горшок. Я машинально взяла его. Теплота сразу же разлилась по моим замёрзшим за ночь пальцам.

— Я… Спасибо, — растерянно пробормотала я. После вчерашнего хамства этот жест простой человеческой доброты чуть не заставил меня снова расплакаться.

— Не за что. Михаил хорошим человеком был. — Сергей внимательно, не скрывая любопытства, оглядел меня, потом заглянул за мою спину в избу. Его взгляд стал немного мягче. — Тяжело вам тут одним будет. Особенно сначала. Если что – обращайтесь. Колодец у вас есть, но вода жёсткая. Лучше брать из родника, он у меня на участке. Берите всегда.

— Спасибо, — повторила я, чувствуя себя эхом.

Он кивнул, уже собираясь уйти, но потом остановился.

— Никита вас уже навестил? — спросил он, и в его голосе я уловила лёгкую, едва слышную нотку чего-то… предостерегающего?

— Да, — буркнула я. — Вчера. Очень «милый» мужчина.

Сергей усмехнулся, уголки его глаз сморщились.

— Он такой. Не обращайте внимания. У него своя правда. Он дяде Мише много помогал в последний год, считает себя чуть ли не совладельцем. Будет вас провоцировать. Не ведитесь.

— А вы? — неожиданно для себя спросила я. — Вы тоже считаете себя совладельцем?

Сергей посмотрел на меня прямо. Взгляд у него был пронзительный, тяжёлый.

— Нет. Я считаю, что земля должна обрабатываться. А не стоять под паром. И умирать вместе с хозяевами. Думаю, мы с вами ещё поговорим на эту тему. А пока – приятного аппетита.

Он развернулся и ушёл, чётким, уверенным шагом человека, который знает куда идёт.

Я стояла на пороге, прижимая к груди тёплый горшок, и смотрела ему вслед. В голове творился полный хаос. Два соседа. Два фермера. Полные противоположности. Оба – сильные, взрослые мужчины, явно привыкшие быть хозяевами своей жизни и своей земли. И оба, я чувствовала это кожей, положили глаз не только на мою «развалюху», но и на меня. Правда, абсолютно разными способами.

Один – через откровенное хамство и давление. Другой – через вежливость и… и что? Заботу? Расчёт?

Война? О да, это будет война. Но какая-то очень странная. С тёплым бульоном по утрам и с вилами во сне.

Я занесла горшок внутрь, отломила кусок чёрствого хлеба, привезённого с собой из Москвы «на всякий случай», и принялась есть. Это был самый вкусный суп в моей жизни.

Потом я включила телефон. Он взорвался от уведомлений. Моя сторис набрала десятки тысяч просмотров. Сотни комментариев: «Виола, ты в порядке?», «Боже, что с тобой случилось?», «Это новый проект?», «Где это ты?», «Какой сосед? Фото в студию!», «Держись, красавица!».

И одно сообщение. От Артёма. Короткое: «Ты совсем спятила? Вернись в город».

Я улыбнулась впервые за много дней. Горькой, ядовитой улыбкой.

— Нет уж, милый. Игра только начинается. И ставки стали гораздо выше.

Я посмотрела на пустой горшок, на потрескивающую печь, на свой разбитый телефон. И поняла, что мне нужен план. План выживания. План мести. И план завоевания. Или… капитуляции? Нет, только не это.

Первым делом – разобраться с коровой. Потом – найти, где тут у них родник. А потом… потом посмотрим.

Война так война.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Чувствовать свет

АрмИя Бога

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2. В погоне за коровой и смыслом бытия

Проснулась я от того, что что-то упорно и настойчиво тыкалось мокрым и шершавым носом мне в щёку. Первая мысль, промелькнувшая в сознании, ещё не до конца свободном от сна о капучино и круассанах: «Артём, хватит, мне щекотно». Но нет. Это не Артём.

Я открыла один глаз. В полумраке комнаты на меня смотрело огромное, мохнатое, удивительно глупое лицо коровьей породы. Из ноздрей животного исходил пар, а на мою подушку капала слюна.

Я не закричала. Я издала какой-то предсмертный, шипящий звук, похожий на лопнувший воздушный шар, и откатилась к стене. Корова, нимало не смутившись, протяжно и душераздирающе промычала. Звук был такой громкости и такой проникновенной тоски, что у меня заложило уши.

— Убирайся! — просипела я. — Пошла вон!

Бурёнка (теперь я была уверена, что это именно она) поняла меня неправильно. Она восприняла мои слова как приглашение к более тесному общению и сунула морду ко мне под одеяло, видимо, в поисках чего-нибудь съестного. Холодный и мокрый нос упёрся мне в бок.

Вопль, который издала я на этот раз, разбудил бы мёртвого. Я выскочила из кровати, замоталась в одеяло, как в тогу римского сенатора, и, потрясая подушкой, как оружием, выбежала на улицу. Коровья морда с нескрываемым интересом наблюдала за мной из дверного проёма.

Рассвет только-только занимался. Небо было серым, промозглым, но дождь хотя бы прекратился. Я стояла босиком в холодной грязи, трясясь от холода и нелепости происходящего, и с ужасом осознавала, что это – моя новая реальность. В моём доме живёт корова. Без приглашения. Без предупреждения.

— Эй! Ты! Уходи! — крикнула я, но звук вышел жалким и совсем не грозным.

Корова в ответ громко замычала и сделала шаг вперёд, на порог. Я отступила. План был только один – бежать к тому, кто во всём этом виноват. К Никите.

Босиком, в одной ночнушке, замотанная в грязное одеяло, с растрёпанными волосами и дикими глазами, я побрела через овраг, в направлении, куда накануне ушёл мой «очаровательный» сосед. Следы от моих босых ног оставались на влажной земле, и я чувствовала себя абсолютной идиоткой. Каждый шаг по холодным камням и колючей траве приближал меня к состоянию дикарки.

Изба Никиты оказалась такой же старой, как и моя, но явно обитаемой. Дым из трубы шёл, на крыше целая черепица, а у входа стояли аккуратно сложенные дрова. Я, не останавливаясь, подбежала к двери и начала колотить по ней кулаком.

— Никита! Выходи, тварь! Это ты во всём виноват!

Дверь открылась так быстро, что я едва не влетела внутрь. Никита стоял на пороге, в одних застиранных спортивных штанах, с заспанным лицом и кружкой в руке. От него пахло дымом и чистым мужским потом. Он окинул меня медленным, оценивающим взглядом, от моих грязных ног до моих безумных глаз. Его губы медленно расплылись в той самой ухмылке.

— Ну надо же. Хозяюшка с утренним визитом. А наряд так себе. Не по-деревенски. У нас тут попроще.

— В моём доме… корова! — выдохнула я, пытаясь перевести дух. — Твоя корова! Забери её немедленно!

— Моя? — он приподнял бровь и сделал глоток из кружки. — А с чего вы взяли? Я говорил, дядя Миша её, вроде как, продал. Может, она ваша?

— Не моя! — почти взвыла я. — Я её вчера не покупала! Она пришла сама! И теперь хозяйничает у меня в спальне!

Никита засмеялся. Здорово, громко, от души.

— А, так это Бурёнка-то? Ну, она у нас самостоятельная. Любит гостей. Особенно таких… ароматных. — Он снова посмотрел на меня, и в его глазах заплясали чёртики. — Вы её, чай, молоком не угощали? Нет? Ну, тогда она просто из любопытства. Возвращается на старое место. Привыкла она тут.

— Забери. Её. Сейчас. Же. — Я сказала это сквозь зубы, собрав всю свою волю в кулак, чтобы не расплакаться или не броситься на него с кулаками.

— Ладно, ладно, не кипятитесь, городская, — он вздохнул с преувеличенной обречённостью. — Сейчас оденусь, пойдём, выманиваем вашу новую сожительницу. Только, чур, вы мне за работу заплатите.

— Чем? — огрызнулась я. — У меня есть прекрасная сумка от Луи Витон, почти новая.

— Не, сумки мне на фиг не сдались, — он фыркнул. — Расплатитесь трудом. Поможете мне сено с сарая перекидать. Как раз сегодня собирался.

Прежде чем я успела что-то возразить, он скрылся в избе, оставив меня стоять на холоде. Я подождала, подпрыгивая на одном месте, чтобы согреть замёрзшие ноги, и чувствуя, как гнев сменяется диким, животным голодом. Пахло от Никитиной избы очень вкусно. Чем-то жареным. С луком.

Через пять минут он вышел, уже в сапогах и куртке, с ломтём хлеба в руке.

— На, жуй, а то с голоду помрёшь, и с кого мне тогда труды брать? — он сунул мне в руки хлеб. Хлеб был тёплый, домашний, с хрустящей корочкой. Я, забыв о всякой гордости, впилась в него зубами.

Мы пошли к моей ферме. Я, жующая хлеб и кутающаяся в одеяло, он – насвистывая и поглядывая на меня с нескрываемым весельем и задором.

Корова, как и полагается полноправной хозяйке, стояла на пороге и с тоской смотрела на утренний пейзаж.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Пока моё сердце будет биться

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вирсавия Вайс

2.2

— Ну, здравствуй, красавица, — ласково сказал Никита, доставая из кармана кусок-другой чёрного хлеба. — Соскучилась по дому? А тут новенькая появилась.

Он протянул хлеб Бурёнке. Та лениво слизала угощение с его ладони и снова посмотрела на меня, будто спрашивая: «А у тебя что есть?»

— Так… — Никита почесал корове за ухом. — Значит, так. Она не моя. И не твоя, если ты её не покупала. Значит, ничья. Или общая. Деревенский философский вопрос. Но жить вместе вам нельзя. Я её к себе отведу. У меня есть свободный закуток. Но! — он поднял палец. — Ты должна помогать ухаживать. Кормить, поить, убирать навоз.

— Что?! — я подавилась хлебом. — Я должна убирать навоз? Ты с ума сошёл?

— А кто должен? — он удивлённо округлил глаза. — Я, что ли, за тебя всё делать буду? Хозяйство – оно не только про фотосессии для инстаграма. Оно про труд. Так что, если хочешь молоко по утрам…

— Я не хочу молоко по утрам! Я хочу капучино!

— Не слышал про таких, — отрезал Никита. — Так что, договор есть? Помогаешь с коровой – я её приучаю, и мы делим молоко. Не помогаешь – она так и будет спать с тобой в обнимку. Выбор за тобой, босоногая принцесса.

Я посмотрела на корову. Корова посмотрела на меня. В её глазах читалась такая вековая, коровья печаль, что я сдалась.

— Ладно, — прошептала я. — Но убирать навоз не буду. Ни за что.

— Посмотрим, — загадочно сказал Никита. — А теперь давай, красавица, пошли ко мне. — Это он сказал корове, легко хлопнув её по крупу.

И о чудо! Бурёнка, лениво вильнув хвостом, послушно пошла за ним, как за своим законным владельцем. Они удалились в направлении его фермы, оставив меня стоять одной посреди моего участка, с объедком хлеба в руке и с чувством полнейшего когнитивного диссонанса.

Этот день я решила посвятить двум вещам: наведению хоть какого-то порядка в доме и созданию контента. Первое давалось с трудом. Мышиный помёт оказался на удивление цепким, пыль лежала пластами, а от попытки протереть полы тряпкой, смоченной водой из колодца, стало только хуже – получилась сплошная грязная жижа.

Я открыла банку с солёными огурцами, найденными на полке. Они пахли невероятно, как само лето. Я съела два, запивая водой из бутылки, привезённой из Москвы (родниковую я ещё не нашла), и почувствовала прилив сил. Немного.

Потом я взяла телефон и пошла снимать. Снимала всё: развалившийся забор, покосившуюся калитку, тот самый злополучный загон, свой дом снаружи. Потом зашла внутрь и сняла печь, стол, кровать и банки с соленьями. Я говорила в камеру, стараясь, чтобы голос звучал бодро и иронично.

— Всем привет! День второй моего затворничества. Как видите, условия спартанские. Но я не унываю! У меня есть крыша над головой, печка… и нежданный сосед, который сегодня утром пытался меня съесть. Нет, не тот, о котором вы подумали! Речь о корове. Да-да, у меня теперь есть корова. Вернее, она есть, но она не моя. Это очень длинная деревенская история про юриспруденцию и права на рогатый скот. В общем, добро пожаловать в мою новую реальность! #ферма #деревня #корова #хаос #реалитишоу

Я выложила видео и пошла на поиски родника. Дорогу я, вроде бы, запомнила со слов Сергея. Через дорогу – значит, прямо напротив моей калитки. Его дом был виден – такой же сруб, но явно ухоженный, с палисадником и аккуратными ставнями.

Я взяла пустую трёхлитровую банку из-под солений и, чувствуя себя полной дурочкой с этим стеклянным артефактом, побрела через пыльную дорогу.

Родник оказался за его домом – аккуратно сколоченный сруб над маленьким озерцом с чистейшей, ледяной водой. Я уже собралась зачерпнуть воду, как услышала за спиной шаги.

— Не той банкой пользуетесь, — раздался спокойный голос Сергея. — Ударьте о камень – и всё, порежетесь. Сейчас.

Он исчез в доме и вернулся с пластиковым бидоном.

— Вот, пользуйтесь. Так удобнее.

— Спасибо, — я снова почувствовала себя неловко. — Я потом верну.

— Никуда он не денется, — он махнул рукой. — Как вам первая ночь?

— У меня в спальне ночевала корова, — выпалила я, сама не зная зачем.

Сергей улыбнулся. Это было редкое явление, но оно преобразило его строгое лицо, сделало моложе и… опаснее. Где-то глубоко в животе ёкнуло.

— А, так Никитка уже успел со своей инициативой? Он её дяде Мише в прошлом году вроде как в долг отдал. Теперь, видимо, решил, что она общая. Хитрец.

— Он сказал, я должна помогать ему ухаживать, чтобы получать молоко.

— Логично, — кивнул Сергей. — Работа в деревне не ждёт. А вы на что рассчитывали? На медитации на фоне заката?

В его словах не было злобы, как у Никиты, но был твёрдый, неумолимый реализм, который бил больнее.

— Я пока не решила, что я тут делаю, — честно призналась я.

— Это заметно, — он опять улыбнулся, но уже беззлобно. — Ладно, не тушуйтесь. Все через это проходят. Идёте к Никите сено метать?

— Как вы узнали? — удивилась я.

— Он всех новичков на сено ставит. Это его любимое развлечение. Только наденьте что-то попрочнее. А то в этом… — он кивнул на мою замшевую куртку, — далеко не уйдёте.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Цена предательства – моя любовь

Мия Петрос

2.3

Я посмотрела на него, на его уверенную осанку, на спокойные руки, привыкшие к труду, и мне вдруг дико захотелось, чтобы он был на моей стороне. Хотя я ещё не понимала, что это за сторона и зачем она мне.

— Спасибо за бидон, — сказала я и, набрав воды, поспешила ретироваться.

Час спустя, облачённая в единственные более-менее подходящие для физического труда джинсы и свитер, я стояла перед сараем Никиты. Он уже ждал меня, опираясь на огромные вилы.

— Ну что, хозяюшка, готова к инициации? — он сиял улыбкой во всё лицо. — Сейчас я научу тебя самому древнему и благородному ремеслу – обращению с навозом.

— Ты сказал – сено! — возмутилась я.

— Ну, сено, навоз… Всё это органическая материя, — философски заметил он. — Главное – правильный взмах. Смотри и учись.

Он ловко вонзил вилы в кучу чего-то рыжего и ароматного, поднял огромную охапку и перекинул её на другую сторону загородки. Действо было исполнено с такой грубой грацией, что я на мгновение засмотрелась.

— А теперь твоя очередь, принцесса, — он протянул мне вилы. Они были тяжёлые и неудобные.

Я неуверенно ткнула ими в кучу. Ничего не произошло.

— Сильнее! — скомандовал Никита. — Ты же не пух сдуваешь! Представь, что это лицо твоего бывшего мужа!

Эта фраза сработала. Я с диким рыком вонзила вилы в сено и изо всех сил потянула на себя. Охапка получилась жиденькая, но это было что-то. Я попыталась её поднять. Мышцы на руках и спине взвыли от непосильной нагрузки. Я сделала неуклюжий шаг, пошатнулась, и вся масса сена рухнула мне на ноги.

Никита хохотал так, что, кажется, плакал.

— Нет, ну ты даёшь! Ладно, сегодня с тебя хватит. Иди молоко свою коровьи труды получай.

Он налил мне в ту же самую банку из-под огурцов парного молока. Оно было густое, душистое, с невероятным вкусом. Я пила его, сидя на заборе и глядя, как он легко и мощно управляется с вилами, и чувствовала себя абсолютно разбитой, несчастной… и странно живой.

Вечером я сняла новое видео. Я была в грязи, волосы торчали в разные стороны, на щеке красовалась царапина от соломы.

— Итак, день второй подошёл к концу. Я узнала, что такое настоящий труд. Я пила настоящее молоко. И я, кажется, начинаю понимать, почему люди добровольно соглашаются на всё это. Здесь всё настоящее. Боль – настоящая. Усталость – настоящая. Молоко – настоящее. И мужчины… — я замялась, глядя в объектив, — мужчины здесь тоже какие-то очень настоящие. Иногда слишком. Всем спокойной ночи из глубинки. #деревня #ферма #труд #настоящаяжизнь #когдаужекофе

Я выложила видео, полезла в банку за последним огурцом и уронила её. Стекло разбилось с душераздирающим звоном. Я смотрела на осколки, на рассол, растекающийся по полу, и на единственный уцелевший огурец, лежащий посреди этого хаоса. И вдруг расхохоталась. Сквозь смех у меня текли слёзы.

Дверь тихо поскрипела. На пороге стоял Сергей. В руках он держал маленький термос.

— Слышал звон. Думал, что-то случилось. Это вам. Кофе. Растворимый, конечно, но лучше, чем ничего.

Я не смогла сдержаться. Я просто сидела на корточках среди осколков и хохотала, указывая на него пальцем.

— Вы! Вы как… как джинн! Появляетесь всегда вовремя! С супом! С бидоном! С кофе! Вы кто вообще такой?

Он переступил порог, аккуратно перешагнул через лужу с рассолом, поставил термос на стол и, не говоря ни слова, взял меня за локоть. Его прикосновение было твёрдым и тёплым. Он поднял меня на ноги.

— Я сосед, — просто сказал он. — А вы – городская дурочка, которая разбила свою банку. Не ревите. Завтра принесу новую. И огурцов своих. У меня свои есть.

Он посмотрел на меня внимательно, на мои смеющиеся и плачущие одновременно глаза, на дрожащие губы. Его взгляд упал на губы, и на мгновение в его серых глазах мелькнуло что-то тёмное, тёплое и непонятное. Очень взрослое. Очень мужское.

— Пейте свой кофе, Виолетта, — сказал он тихо и вышел, оставив меня одну с термосом и с биением сердца, которое вдруг застучало где-то в горле.

Я осталась стоять среди осколков, пахнущих укропом и хреном, и понимала, что дело не только в корове и сене. Дело принимает гораздо более интересный и опасный оборот.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Бывшие. ( Не) возможно люблю

Полина Ракитина

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3. Куриный апокалипсис и баня по-чёрному

Наутро я проснулась с чётким осознанием двух вещей. Первое: мышцы, о существовании которых я даже не подозревала, гордо заявляли о себе огненной болью при малейшем движении. Второе: я должна найти кофе. Настоящий, зерновой, пахнущий жизнью, а не той бледной растворимой пародией, что любезно предоставил Сергей. Пусть и это было мило.

Я выползла из кровати, издавая стоны, больше подходящие роженице, чем девушке, слегка перетрудившейся с вилами. Моя тщетная попытка дотянуться до пальцев ног закончилась тем, что я чуть не свернулась калачиком на полу и не завыла от бессилия.

— Ладно, Виолетта, — прошептала я себе, глядя в запылённое зеркальце, висевшее над умывальником. — Ты выжила после коровьего теракта. Пережила сенные бои. Ты справишься и с этим.

В планах на день значилось: раздобыть кофе, принять душ (я уже смирилась с тем, что мыться придётся в тазике с подогретой на печке водой, и это было жутко) и… познакомиться с остальным зверинцем. Потому что сомнений не оставалось – он был. Помимо Бурёнки, чьё меланхоличное мычание доносилось со стороны Никитиной фермы, с самого утра меня преследовало настойчивое квохтанье и кудахтанье, доносящееся с заднего двора.

Я надела наименее грязные джинсы и свитер, и, хромая, как после марафона, вышла на разведку.

Там, в полуразвалившемся курятнике, кипела жизнь. С десяток пёстрых кур и гордый, важный петух с ярким оперением деловито копошились в пыли, выискивая что-то съестное. Увидев меня, петух остановился, склонил голову набок и издал звук, похожий на скрип несмазанной двери.

— Привет, ребята, — неуверенно сказала я. — Вы тоже мои? Или опять «общие»?

В ответ куры засуетились ещё сильнее. Стало ясно: они голодны. А голодные куры – это проблема хозяйки. Даже если хозяйка понятия не имеет, что с этим делать.

Я вспомнила, что у Никиты видели аккуратные мешки с зерном. Значит, нужно идти к нему. Опять. Мысль о том, что я снова буду унижена его ехидными комментариями, заставила меня сгорбиться ещё сильнее.

Но тут меня осенило. А что, если… попробовать самой? Я же умная, независимая женщина! Я вела переговоры с брендами на сотни тысяч! Я смогу разобраться с куриным рационом!

Я рванула назад в дом и начала лихорадочно искать, чем же можно накормить пернатое семейство. Взгляд упал на пакет с овсяными хлопьями, привезённый мной для здорового завтрака (смешно). Идеально! Зерно же!

С гордым видом первооткрывателя я высыпала добрую половину пакета на землю перед курятником.

— Летите, детки! Кушайте!

Эффект превзошёл все ожидания. Это был не обед. Это был хаос. Куры с дикими воплями набросились на овсянку, началась давка, перья полетели во все стороны. Петух, забыв о своём достоинстве, врезался в самую гущу толпы, отталкивая дам клювом и громко возмущаясь. Овсяные хлопья разлетались, прилипая к перьям, лапам и ко всему вокруг. Через минуту место кормёжки напоминало побоище с участием гигантских заражённых пернатых мутантов.

Я стояла в ступоре, наблюдая за этим безумием, как вдруг услышала за спиной знакомый смех.

— Ну ты даёшь! — хохотал Никита, прислонившись к забору. — Это что за новая диета? Уголёк из овсянки? Или ты решила, что они у тебя шотландские и будут есть овсянку?

— Я их кормила! — огрызнулась я, краснея. — Они же голодные!

— Так это не кормёжка, это объявление войны пернатому миру, — он, всё ещё хихикая, перелез через забор и подошёл к курам. — Эй, разбойники, успокойтесь! Цыц!

Он каким-то чудом разогнал обезумевших кур и подобрал с земли несколько уцелевших хлопьев.

— Им зерно надо, ячмень или пшеницу. И мешанку. А не эту твою городскую бурду. Ладно, идём, покажу, где у меня хранится настоящая еда.

— Я не буду перекидывать навоз! — сразу заявила я.

— Сегодня не надо, — он усмехнулся. — Сегодня у нас банный день.

От этих слов по моему телу пробежала смешанная волна надежды и ужаса. Баня! Горячая вода! Чистота! Но… с Никитой?

— Я… я как-нибудь сама, — пробормотала я.

— В твоей бане лет пять не топили. Она развалится после первой же протопки. У меня всё цивилизованно. Ну, почти. Иди собирайся, бери полотенце. А я пока курам нормально покушать дам.

Через полчаса я, сжав в руках свёрток с чистой (ой, счастье!) одеждой и полотенцем, шла за Никитой к небольшой бревенчатой постройке на его участке. От неё валил густой, душистый пар.

— Правила простые, — сказал он, остановившись у двери. — Раздевайся до гола, заходи, поддаёшь пару вот этим ковшом на каменку, лежишь, потеешь. Потом бежишь под холодный душ или в прорубь, если духу хватит. Потом снова паришься. Поняла?

Я сглотнула. Раздеваться догола. Рядом с Никитой. Это было выше моих сил.

— А… а ты? — выдавила я.

— Я? — он ухмыльнулся. — Я рядом буду, дрова подкидывать. Не бойся, на твои прелести без спроса не заглядываю. Если, конечно, сам не предложишь.

Я побагровела и, не сказав ни слова, юркнула в предбанник.

Внутри пахло дымом, берёзовым веником и чем-то древним, примитивным. Было очень горячо. Я, стесняясь самой себя, быстро разделась и, прикрываясь полотенцем, зашла в парилку. Жар обжёг кожу приятным, обволакивающим теплом. Я растянулась на полке, стараясь думать о чём угодно, только не о том, что за стеной находится он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Приглашаю в следующую новинку нашего моба

Сорванный цветок

Катерина Кит

3.2

— Как там, принцесса, не плавишься? — донёсся его голос.

— Всё нормально! — прокричала я неестественно тонким голосом.

— Ну давай, поддай пару! Ковш рядом!

Я набрала воды из таза и плеснула на раскалённые камни. Шипение было оглушительным. Облако пара ударило мне в лицо, заставив закашляться. Стало невыносимо жарко. Я попыталась перевернуться и вдруг поскользнулась на мокрой доске.

Следующие несколько секунд были сплошным хаосом. Я, взвизгнув, кубарем скатилась с полки и грохнулась на пол, запутавшись в собственном полотенце. Дверь в парилку мгновенно распахнулась.

— Что у тебя там… — начал Никита и замер.

Я лежала на полу, красная, как рак, вся в пару, беспомощно пытаясь прикрыться скомканным полотенцем. Он стоял в проёме, и на его лице застыла гримаса крайнего изумления. Длинная пауза затянулась. Я видела, как его глаза медленно, с непозволительным интересом, скользнули по мне, и внутри у меня всё оборвалось от стыда и… какого-то дикого, запретного возбуждения.

— Эх, городские, — наконец выдавил он, и в его голосе вдруг появилась непривычная хрипотца. — Совсем на полках держаться разучились. — Он резко развернулся. — Ладно, выбирайся, пока не сгорела. Душ снаружи.

Он вышел, громко хлопнув дверью. Я лежала ещё с минуту, стуча зубами от смеси унижения и адреналина, потом кое-как поднялась и, не помня себя, выскочила из бани.

Холодная вода из уличного душа (просто бочка на высоте с краником) окатила меня ледяным шоком. Я кричала от каждого ледяного удара, но постепенно тело начало привыкать, и это чувство было божественным. Чистота, прохлада, лёгкость.

Я быстро надела чистое бельё и джинсы, всё ещё не приходя в себя. Никиты нигде не было видно. Я, мокрая и растрёпанная, почти бегом бросилась к себе домой, чувствуя себя абсолютно опустошённой.

Вечером я решила, что мне нужна хоть какая-то победа. Хоть маленький повод для гордости. Я нашла в сарае старую, ржавую газовую плитку и баллон к ней. Чудом удалось соединить их и даже зажечь конфорку. Ура! Теперь можно греть воду не на печке!

Я поставила на огонь кастрюльку и решила снять об этом пост. Достала телефон, начала наговаривать что-то про «маленькие победы» и «возвращение к истокам».

И тут меня осенила гениальная, ужасная, прекрасная идея. Я же привезла с собой пачку лапши быстрого приготовления! Доширак! Ветеран студенческих общежитий и загулов! Это будет мой ужин! Моя маленькая месть деревенской действительности!

Я с торжествующим видом разорвала пакет, высыпала содержимое в кипящую воду, добавила пакетик с приправой и сняла это всё на видео для сторис.

— Всем привет! Вот оно – истинное возрождение! После тяжёлого дня меня спасает… — я поднесла кастрюльку к камере, — проверенный годами Доширак! Но не просто так! С лучшим в мире парным молоком! Это мой фирменный рецепт!

Я гордо плеснула в кастрюльку молока из бидона, которое мне оставил утром Никита. И… что-то пошло не так. Вместо того чтобы превратиться в аппетитный бульон, молоко свернулось. Прямо на моих глазах. Оно образовало мерзкие белые хлопья, плавающие в мутной жиже вместе с бледной лапшой. Запах стал резким и кислым.

Я смотрела на это варево с отвращением. Нет, это был уже не ужин. Это было химическое оружие.

— Ну вот, — уныло сказала я в камеру. — Мой кулинарный талант снова не оценён. Похоже, меня ждёт диета из солёных огурцов и стыда. Всем бон аппетит.

Я выложила сторис и уже собиралась вылить это месиво, как снова услышала стук в дверь. Сердечно забилось. Никита? Пришёл посмеяться?

Я открыла. На пороге стоял Сергей. В одной руке он держал небольшой горшочек, в другой – заветную банку с огурцами.

— Несёте вам мир и… — начал он и замолк, уловив странный запах. Его взгляд упал на кастрюльку на плите. Он поморщился.

— Что это?

— Это… экспериментальная кухня, — смущённо сказала я.

Он подошёл, заглянул в кастрюлю и попятился.

— Господи. Это же есть нельзя. Вы чего, травиться решили?

— Я хотела сделать сливочную лапшу, — пробормотала я.

Он покачал головой, поставил на стол горшок и банку.

— Это тушёная картошка с мясом. Ешьте. И забудьте про эти ваши эксперименты. — Он взял кастрюльку с моим «шедевром» и вынес её за дверь. — Завтра курам отдам, авось не подохнут.

Я стояла, чувствуя себя последней неумехой. Опять он застал меня в момент полного краха.

— Я просто… не умею тут всего этого, — тихо сказала я.

— Никто не рождается с умением, — пожал плечами Сергей. — Учиться надо. Смотреть. Спросить, наконец. — Он помолчал, глядя на меня. — Завтра я копаю картошку на своём участке. Приходите, если интересно. Увидите, как она растёт. А то, глядишь, и вы свою на будущий год посадите.

Он ушёл, оставив меня наедине с горшком тушёной картошки, который пах так божественно, что слюнки текли, и с новым предложением, от которого нельзя было отказаться.

Приглашаю в следующую новинку нашего моба

Тихоня, жизнь №2

Серафима Пор де Бра

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

3.3

Я села есть, чувствуя себя героиней какого-то абсурдного романа. Днём я валялась голой на полу бани перед одним соседом, а вечером другой сосед приносил мне ужин и звал копать картошку. Где логика? Где моя старая жизнь? Где мой стилист?

Перед сном я проверила инстаграм. Мои сторис с коровой, с сеном и со свернувшимся дошираком собрали бешеное количество просмотров. Комментарии пестрели смеющимися смайлами и словами поддержки: «Виола, ты огонь!», «Я плачу от смеха!», «Где ты находишь этих мужиков?», «Сними их уже в клипе!».

А потом я увидела комментарий. От Артёма. Всего один. Он висел под незамысловатым видео, где я пыталась подоить упрямую корову Белку, а та в итоге опрокинула ведро. Глупое, смешное видео, собравшее пару десятков улыбок от таких же, как я, беглецов от асфальта.

И всего три слова от него: «Нашёл тебе замену. Прикольная».

Сначала я оцепенела. Руки сами по себе стали ледяными, будто в них снова был тот самый ноябрьский вечер, тот самый стакан, из которого он вылил мой чай, потому что «калории». А потом из глубины живота поднялся смех. Не сдержанный, не вежливый, а дикий, раскатистый, настоящий. Я хохотала, пока из глаз не потекли слезы, и я не поняла, что это слезы не боли, а настоящего, чистого веселья. Его укол, всегда такой меткий и ядовитый, на этот раз пролетел мимо, задев лишь краешек платья, и показался до смешного мелким. Жалким.

Как он там, в своём стерильном, выверенном до миллиметра мире хромированного стекла, холодного бетона и кондиционированного воздуха? Со своей новой, «прикольной» фитоняшкой, чьё тело, словно инженерный проект, лишено права на лишнюю складку или грамм муки? Они пьют свой протеин на фоне панорамных окон, за которыми — такие же бездушные, идеальные коробки небоскрёбов.

А я тут… Я тут падаю с сеновала, обдавая себя облаком пахнущего летом сена. Кормлю кур овсянкой, и они клюют зёрнышки с моих ладоней, щекоча кожу своими нетерпеливыми клювиками. Я изобретаю новые кулинарные катастрофы, от которых дым стоит столбом, а дед лишь качает головой, но уплетает за обе щеки. И двое взрослых, «настоящих» мужчин с руками, знающими цену земле и работе, носятся вокруг меня, как пчёлы вокруг… Ну, скажем, вокруг цветущего луга. Или вокруг тёплого, пахнущего жизнью навоза. Суть не в этом. Суть в том, что их внимание — живое, тёплое, настоящее, а не холодная оценка «соответствия стандарту».

Я выключила телефон, и экран погас, разрывая последнюю тонкую ниточку, тянувшуюся в тот старый мир. Комната погрузилась в темноту, нарушаемую лишь мерцанием догорающих поленьев в печи. Я забралась под тяжёлое, грубое шерстяное одеяло — оно кололось о кожу, но грело невероятно. Воздух был холодным, густым и насквозь пропахшим дымом из трубы и сладковатым, уютным ароматом тушёной с мясом и луком картошкой, что осталась в чугунке на плите. Мышцы ныли приятной, честной усталостью — не от бесконечных подходов у тренажёра, а от того, что ты таскала сено, колола дрова, дышала полной грудью.

Я повернулась к окну, затянутому лёгким морозным узором моего дурного настроения по краям. И ахнула. Небо было черным-черным, бархатным, и на нем горели, не мигая, миллионы звёзд. Такие яркие, близкие, бесстыжие. Млечный Путь раскинулся роскошной сверкающей рекой, о которой в городе можно только читать в книгах. От этой бескрайней, величественной красоты захватывало дух и щемило где-то глубоко внутри.

Я закрыла глаза, вжимаясь в подушку, и поймала себя на мысли. Чистой, ясной, как те звезды за окном. За весь этот длинный, наполненный до краёв день — от утренней возни с тестом до вечерних посиделок у огня — я ни разу, ни единого раза не вспомнила про Артёма по своей воле. Он просто исчез. Его не было. И это осознание ударило теплее любого одеяла. Это была тихая, никому не заметная победа. Самая большая. Пока что.

Завтра — копать картошку. Целый участок. Утром ударит лёгкий заморозок, и земля будет остывшей, влажной, податливой. Нужно будет придумать аутфит. Что-то практичное, чтобы не замёрзнуть и не промокнуть, тёплое, чтобы спина не затекла… и… возможно, слегка сексуальное. Война есть война, а картошка, как говорится, любви не помеха.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба

Скрытые шрамы

Эльза Ярс

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Картофельная дуэль и ночь у разбитого корыта

Утро началось с стратегической сессии перед заржавевшим осколком зеркала. Копать картошку. С Сергеем. Это звучало как приговор и как приглашение на свидание одновременно. Нужен был аутфит, который кричал бы: «Я хоть и городская дура, но я стараюсь!» и при этом намекал: «Но я всё ещё чертовски привлекательна, если присмотреться сквозь слой земли».

Выбор пал на самые обтягивающие (и самые старые) джинсы, которые чудесным образом подчёркивали всё, что нужно, и простую серую футболку, которая на мне сидела… ну, очень ненавязчиво напоминая о наличии груди. Волосы я собрала в высокий, небрежный пучок. «Естественная красота в естественной среде», — прошептала я своему отражению и, для пущей уверенности, нанесла на ресницы тушь, а на губы – блеск. Война есть война.

Сергей уже был на огороде, когда я, стараясь идти легко и грациозно (что было непросто, учитывая, что я шлёпала по росе в резиновых сапогах на два размера больше), подошла к его участку. Он работал без рубашки. Солнце уже припекало, и на его загорелой спине играли мускулы. Лопата в его руках выглядела не орудием каторжного труда, а естественным продолжением тела. Я застыла на месте, внезапно осознав, что слюнки текут не только от запаха жареной картошки, но и от этого зрелища.

Он обернулся, заметив меня. Его взгляд скользнул по мне, быстрый, оценивающий. Я поймала в нём искорку чего-то… одобрительного? Или просто насмешливого?

— Пришли, — констатировал он, воткнув лопату в землю. — Вот вам вторая. Копайте аккуратно, поддевайте куст и вытягивайте. Клубни не режьте.

Он протянул мне ещё одну лопату. Я взяла её с видом эксперта, который просто давно не практиковался. Первый же удар о землю отозвался неприятной вибрацией в ещё не отошедших от вчерашнего мытарств мышцах. Я изобразила бодрость, поддела куст и дёрнула. Из земли на меня посыпались круглые, розоватые картофелины. Это было волшебно! Я сделала это! Я добыла еду из недр земли!

— Неплохо, — кивнул Сергей. — Теперь следующий.

Мы копали молча несколько минут. Вернее, он копал, а я больше изображала деятельность, стараясь не задохнуться и не уронить лицом в грядку. Потом я решила разрядить обстановку.

— Знаете, Сергей, в Москве сейчас такая мода на органические продукты. Прямо с грядки. Это стоит бешеных денег. А вы тут просто так это всё… копаете.

Он остановился, опёрся на лопату и посмотрел на меня.

— И что? Вы сейчас чувствуете себя особенной от того, что едите то, что стоит бешеных денег?

— Нет! Я к тому, что… это ценно. А вы не цените.

— Мы ценим, — он улыбнулся. — Мы это едим. Это и есть ценность. А не цифры на ценнике. Ваш бывший муж, я смотрю, тоже вас не ценил. Раз променял на кого-то.

От этой прямой атаки у меня перехватило дыхание.

— С чего вы взяли?

— Интернет, — просто сказал он. — Я тоже умею в него заглядывать. Особенно когда в деревню приезжает какая-то крашеная блондинка с миллионом подписчиков и разбитым сердцем. Любопытно становится.

Я покраснела. Он изучил мой профиль? Прочитал про Артёма?

— Не стоит верить всему, что пишут в сети, — высокомерно сказала я, ткнув лопатой в землю с таким ожесточением, что едва не отрезала себе палец.

— А чему верить? — он подошёл ко мне ближе. От него пахло землёй, потом и мужчиной. Очень настоящим мужчиной. — Вашим словам? Вы же несёте околёсицу про органическую еду, пока не можете отличить овёс от ячменя.

— Я научусь! — выпалила я, задирая подбородок. — И ещё я сниму про это самый популярный блог в рунете! Вы даже не представляете, сколько людей мечтают о такой аутентичности!

— Аутентичности? — он рассмеялся, но беззлобно. — Виолетта, вы аутентичны, как пластиковая ёлка. Но… стараетесь. Это забавно.

В этот момент с дороги донёсся нарочито громкий сигнал клаксона. Мы оба обернулись. На обочине стоял старенький УАЗик, а из окна свешивался Никита с той самой ухмылкой во всю физиономию.

— Эй, что это у вас тут? Совхоз имени Виолетты? Картошку копаете? Без меня?

Он заглушил двигатель, вылез из машины и направился к нам, перешагивая через грядки с размашистой небрежностью хозяина жизни.

— Серёга, ты хоть предупредил барышню, что за каждый мешок картошки ты требуешь плату натурой? — подмигнул он мне.

Сергей нахмурился.

— Не мешай, Никита. Делом заняты.

— А я что, не дело? — Никита подошёл вплотную, его плечо почти касалось моего плеча. От него пахло бензином и свежим воздухом. — Я как раз по делу. Виола, у меня для тебя работа. Нужно корову на новое пастбище перегнать. Дело не пыльное, но без тебя не справлюсь. Она твоя, в конце-то концов.

— Она не моя! — автоматически возразила я, чувствуя, как меня затягивает в какой-то странный водоворот между ними.

— Как знаешь, — пожал плечами Никита. — Тогда она будет всё лето жевать твой забор. А он у тебя и так последний.

— Не жуёт она заборы, — спокойно встрял Сергей. — И пастись ей ещё рано, трава не та.

— Эксперт нашёлся, — фыркнул Никита. — Ты лучше со своей картошкой разберись, а я со своей коровой как-нибудь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они стояли друг напротив друга, два самца, а я между ними – яблоко раздора, пахнущее диором и глупостью. И самое удивительное – мне это нравилось. Дико, порочно нравилось.

— Знаете что, парни? — сказала я, внезапно ощутив прилив смелости. — Я сегодня не буду ни копать картошку, ни гонять коров. У меня сегодня дедлайн. Я буду снимать контент.

Они оба уставились на меня с непониманием.

— Я буду снимать видео, — пояснила я с важностью. — Для моих подписчиков. И вы оба в нём будете. Это будет… эксклюзивное интервью с моими соседями.

Лицо Никиты просияло.

— Я готов! Только скажите, в какой ракурс встать, чтобы мышцы были видны?

Сергей, наоборот, помрачнел.

— Я не намерен участвовать в этом… цирке.

— Ой, да ладно тебе, Серёж, — хлопнул его по плечу Никита. — Прославимся! Скажем, что наша картошка – самая органическая и чистая!

В итоге через полчаса они сидели на заборе перед моим домом, как два вспыливших петуха, а я снимала их на телефон.

— Итак, друзья, знакомьтесь: Никита и Сергей. Мои соседи, мои спасители и… мои мучители, — начала я, наводя на них объектив. — Парни, скажите моей аудитории, что вы думаете о городских дамочках, которые приезжают в деревню?

Никита тут же подался вперёд, обаятельно улыбаясь.

— А я только за! Особенно если дамочки такие… э… целеустремлённые. И с характером. Люблю, когда с перчинкой.

Он подмигнул в камеру. В комментариях потом бушевал бы шквал огня и сердечек, я была уверена.

Камера перевелась на Сергея. Он сидел, ссутулившись, смотря куда-то в сторону.

— Думаю, что им сначала нужно научиться не варить молоко с лапшой, а потом уже что-то думать.

— Вот видите! — засмеялась я. — Два противоположных мнения! А теперь главный вопрос: чья картошка лучше?

— Моя! — хором выпалили они оба и тут же уставились друг на друга с воз.

— А давайте докажем! — воскликнула я, осенённая гениальной идеей. — Устроим кулинарный баттл! Прямой эфир! Вы готовите картошку, а я буду жюри!

Идея, на удивление, была принята на ура. Вернее, Никита её подхватил с азартом, а Сергей просто пожал плечами, с видом человека, которого втянули в авантюру против его воли, но он слишком горд, чтобы отступать.

Вечером у меня на кухне (ой, простите, в моей избе с печкой) творилось невообразимое. Никита, с закатанными рукавами, с азартом резал картошку на оладьи, приплясывая и напевая что-то под нос. Сергей, сосредоточенный и молчаливый, чистил картошку для драников с убийственной точностью и скоростью.

Я же сидела на табуретке и вела прямой эфир, комментируя происходящее с видом искушённого критика.

— Друзья, вы только посмотрите на эти руки! Руки, которые знают толк в… картошке! Никита явно делает ставку на щедрость и аппетитность, а Сергей – на классику и элегантность. Кто же победит? Ставки принимаются!

Эфир взорвался. Подписчицы сходили с ума. «Никита мой!», «Сергей такой суровый, я таю!», «Виола, забери обоих!», «Где это происходит? Я уже выезжаю!».

Пахло жареным луком, сметаной и мужчинами. Атмосфера накалялась. Они не разговаривали друг с другом, только обменивались колкими замечаниями по поводу техники нарезки или степени прожарки.

В итоге на столе оказались две тарелки. С одной стороны – румяные, пахнущие чесноком картофельные оладьи от Никиты. С другой – идеальные, хрустящие драники от Сергея.

Я с пафосом продегустировала оба варианта, закатывая глаза и причмокивая.

— Итак, вердикт! Оладьи Никиты – это взрывной, дерзкий фейерверк вкуса! А драники Сергея – это глубокая, душевная, национальная и колоритная классика! Победила дружба! И моя голодная утроба!

Я откусила ещё от обоих, а потом, поймав себя на том, что смотрю то на одного, то на другого, добавила, уже не для эфира:

— И вообще, вы оба прекрасны. Спасибо.

Эфир закончился под оглушительный, безумный виртуальный гром. Аплодисменты, смешки, восторженные комментарии — все это плясало на экране, пока я не нажала кнопку «завершить». В наступившей внезапной тишине звонко стрекнули в печке прогоревшие угольки, и послышалось усталое мычание коровы с выгона. Тишина здесь была не пустой, а густой, живой, наполненной звуками земли.

Мы сели за массивный деревянный стол, потемневший от времени и рук, за едой не говорилось. Ели ту самую картошку, только что выкопанную, в мундире, густо посыпанную крупной солью и политую свежим, душистым подсолнечным маслом. Горячую, обжигающую пальцы. Ели всю, до последней крошки, с жадностью, на которую способен только по-настоящему уставший и проголодавшийся человек. Воцарилось молчаливое, почти ритуальное действо, где главным был простой, но совершенный вкус.

Напряжение между мужчинами, та самая электрическая дуга соперничества, что искрила весь эфир, постепенно сменилась на усталое, молчаливое перемирие. Они даже выпили по стопке самогона, который Никита, хитро подмигнув мне, словно заговорщик, достал из глубокого кармана своей рабочей телогрейки. Самогон был мутноватый, пахнущий зерном и лёгкой сивушной сладостью. Они чокнулись без слов, кивнули друг другу и опрокинули. Сергей поморщился, Никита лишь облизнул губы и одобрительно хмыкнул.

Когда они ушли, оставив после себя идеально чистую (это несомненно заслуга педантичного Сергея) кухню и приятное, согревающее изнутри чувство насыщения, я присела на порог. Дерево, холодное и шершавое, чувствовалось даже сквозь ткань джинсов. Я запрокинула голову и утонула в звёздах. Они были тут повсюду — от края и до края вселенной, бесчисленные, немые и прекрасные.

В кармане телефон судорожно вздрагивал и урчал, разрываясь от уведомлений. Мой безумный эфир собрал рекордные просмотры. Мне сыпались в директ предложения о рекламе… семян, удобрений, комбикормов и даже мини-тракторов. Я читала это, и смех подкатывал к горлу — пузырящийся, счастливый, до слёз. Я стала лицом сельскохозяйственного ренессанса. И это было невероятно смешно и так же невероятно честно.

Потом пришло сообщение. Одно. От Артёма. Короткое, выстрелом в тишину: «Ты что, совсем там с кастрюлями на головой подружилась? Это какой-то балаган».

Я не оцепенела. Не стало больно. Лицо само растянулось в улыбке — широкой, победной, какой не было у меня никогда в городе. Я посмотрела на свои руки — в царапинах, с землёй под ногтями, пахнущие дымом и картошкой. И набрала ответ. Не думая, почти не глядя, будто всегда знала эти слова.

«Это не балаган, Артём. Это жизнь. И она гораздо вкуснее твоего пафосного карбонара. Кстати, у меня два повара. А у тебя?»

Я отправила это сообщение в бездонную звёздную ночь, закинула голову назад и рассмеялась. Громко, от души, от самого нутра, так, что эхо покатилось по спящей, тёмной деревенской улице, смешиваясь с лаем собак и вызывая удивлённое фырканье лошадей в загоне.

Я была голодна — и накормлена. Я пахла дымом и землёй — и это был аромат свободы. Я была абсолютно одна в этой глуши — и чувствовала себя центром целого мира.

Впервые за долгое время я чувствовала себя не несчастной брошенной женой, а звездой. Неприглаженной, немакяжной, настоящей. Звездой самого безумного и самого правдивого шоу на свете — под названием «Жизнь». И оба моих очаровательных, упрямых, смешных фермера были в главных ролях.

Война только начиналась. Война за себя, за своё право пахнуть дымом и смеяться до слёз. Но я уже точно знала – сдаваться не собираюсь. Ни за что. Потому что на кону стояла самая большая победа — победа над собой вчерашней.

Глава 5. Романтика под аккомпанемент мычания и запаха силоса

Мой телефонный звонок прозвучал как выстрел в утренней тишине, нарушив идиллию мычания Бурёнки и курлыканья кур. Я ещё валялась в кровати, размышляя, можно ли считать завтраком солёный огурец, и строила планы на день. Планы были просты: выжить и сделать пару кадров для инсты.

Незнакомый номер. Московский. Я подняла трубку с опаской — мало ли какие долги за мной числятся после развода или, того хуже, это юрист Артёма.

— Алло? — проскрипела я голосом, не обработанным утренним кофе.

— Виолетта? Виолетта Королёва? — мужской голос, приятный бархатный баритон, полный неуверенности и надежды.

— Да, я… — насторожилась я. — А кто спрашивает?

— О боже, это правда вы! — голос на другом конце провода взорвался облегчённым смехом. — Вы не представляете, как я вас искал! Это же счастье! Меня зовут Максим. Максим Орлов. Я… я ваш подписчик. Самый преданный!

Я села на кровати. Мои мозги, заспанные и не подпитанные кофеином, медленно переваривали информацию. Подписчик. Нашёл мой номер. Это уже пахло лёгким сталкингом.

— Откуда у вас мой номер? — спросила я как можно холоднее.

— О, простите, простите за беспокойство! — он засуетился. — Я знаком с ребятами из вашего бывшего PR-агентства. Ну, так, немного припугнул, сказал, что у нас совместный проект… Они такие сговорчивые! Я просто не мог не попробовать вас найти. Ваши последние посты… они меня потрясли. Такой искренностью! Такой силой!

Я молчала, пытаясь сообразить, бежать мне прятаться в погреб или же это просто какой-то чудак.

— Виолетта, я не могу больше молчать! — продолжал он, и в его голосе зазвучали пафосные нотки. — Я должен вас увидеть. Ваша история, ваш побег из этой удушающей столичной жизни… это вдохновляет! Я хочу предложить вам сотрудничество. Нет, не так! Я хочу спасти вас!

— Спасти? — я фыркнула. — От чего? От свежего воздуха и парного молока?

— От одиночества! От этой… этой рутины! — он практически декламировал. — Я уже выезжаю. Я буду у вас сегодня днём.

— Что?! — я вскочила с кровати. — Вы где?

— Я уже в вашем райцентре! Осталось совсем немного! Я купил карту! Привезу вам гостинцев из цивилизации! Настоящий сыр пармезан! Итальянскую пасту! И… и кофе! Настоящий, зерновой, мой личный бариста собрал для вас!

Слово «кофе» подействовало на меня магически. Разум затмила единственная мысль: «КОФЕ. НАСТОЯЩИЙ».

— Ладно, — сдалась я, побеждённая жаждой. — Только… предупреждаю, условия тут спартанские.

— Тем лучше! — восторженно воскликнул Максим. — Я жажду аутентичности! До скорого, моя муза!

Он положил трубку. Я сидела на кровати с телефоном в руке и с ощущением, что только что добровольно подписалась на что-то очень странное.

Решение пришло мгновенно. Это же золотой контент! «Мой поклонник приехал из Москвы в глушь! ШОК! СМОТРИТЕ, ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ!» Хештеги сами собой сложились в голове: #поклонник #свиданиевдеревне #кофезалюбовь.

Я бросилась приводить себя в порядок. Надела самые чистые (относительно) джинсы и свитер, кое-как уложила волосы. Потом, как сумасшедшая, начала мести пол, пытаясь согнать хотя бы верхний слой пыли. Я даже вынесла то самое разбитое корыто с огурцами подальше от входа, чтобы не пугать гостя с порога.

Ровно в три пополудни на дороге перед моим домом запылил огромный чёрный внедорожник, выглядевший так же нелепо в этой глуши, как и я в своё первое время. Из него вышел… ну, просто сошёл со страниц глянцевого журнала. Максим Орлов. Безупречного кроя брюки, замшевые лоферы без единой пылинки, кашемировый джемпер, небрежно перекинутый через плечи пиджак. Он был красив, ухожен и пах дорогим парфюмом, который тут же вступил в неравную борьбу с ароматами навоза и силоса.

Он окинул взглядом мои владения, и на его лице на миг промелькнул неподдельный ужас, быстро сменённый восторженной улыбкой.

— Виолетта! — он распахнул руки, словно собирался обнять весь мир, а заодно и меня. — Вы… вы просто прекрасны! На фоне этого… этого русского ампира! Это же готовые съёмки для Vogue!

— Привет, Максим, — сдержанно улыбнулась я, чувствуя себя зачуханной серой мышкой. — Проходи. В ампир.

Он осторожно пересёк двор, стараясь не задеть замшевые лоферы ни о что неприятное, и скрылся в доме. Я уже готовилась к его новым восторгам, но вместо этого услышала лёгкий кашель.

— Да, атмосферно… — прозвучал его слегка задыхающийся голос. — Очень… душевно.

Я зашла внутрь. Он стоял посреди комнаты, сжимая в руках огромный бумажный пакет с логотипом какого-то модного гастронома.

— Я привёз… — он начал и замолк, заметив на столе остатки вчерашней картошки в мисочке, которую забыл убрать Сергей. — О! Вы готовите! Как мило!

— Это не я, — честно сказала я. — Это мои… помощники.

Глаза Максима блеснули любопытством, но он не стал расспрашивать. Вместо этого он с торжественным видом начал выкладывать на стол содержимое пакета: сыр в восковой оболочке, пачку дорогой пасты, бутылку оливкового масла холодного отжима и, о счастье, килограммовую упаковку кофе в зёрнах.

— Я сейчас всё это приготовлю! — объявил он, потирая руки. — У вас же есть… плита?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я с гордостью указала ему на газовую плитку. Его лицо снова вытянулось.

— О… Мило. Ретро-стиль.

Пока он пытался вскипятить воду в моей закопчённой кастрюле, я украдкой снимала его на телефон для сторис. Он ловко уворачивался, делая вид, что не замечает камеры, но я видела — ему это нравится.

— Итак, Максим, — начала я интервью. — Что занесло вас в такую глушь? Кроме моих неотразимых глаз, конечно.

— Ваша сила, Виолетта! — он меланхолично помешал пасту. — Ваш побег от лицемерного общества! Я прочитал все ваши посты о разводе. Это же ужасно! Такую женщину! Такую яркую! Он просто не мог осознать вашего масштаба!

Он говорил красивые, пафосные слова, которые, казалось, были позаимствованы из плохой мелодрамы. Но после деревенской прямоты Никиты и молчаливой критики Сергея это было… забавно. Как просмотреть сериал после документалки.

Внезапно дверь распахнулась без всякого стука. На пороге стоял Никита. В грязных штанах, с вилами на плече. Он замер, увидев Максима в его кашемировом величии.

— А мы тут, значит, без меня пирушки устраиваем? — прозвучало его издевательское изречение. — К гостеприимству не располагает. Или это новый дворник? Стильный такой.

Максим поморщился, как от сквозняка.

— Никита, это Максим. Из Москвы, — поспешно представила я. — Максим, это Никита. Мой сосед.

— О! — лицо Максима просияло фальшивым светом. — Значит, это вы и есть тот самый… грубый, но обаятельный фермер? Я читал о вас в комментариях! Позвольте пожать вашу… сильную, трудовую руку!

Он протянул руку. Никита посмотрел на неё, потом на свои заляпанные землёй ладони, ехидно хмыкнул и демонстративно вытер их о штаны.

— Не стоит, замараю. А вы, московский, чего тут расселись? Виолу от скуки спасаете?

— Я здесь, чтобы предложить Виолетте руку и сердце! И выгодный контракт! — пафосно заявил Максим.

Никита фыркнул.

— Руку и сердце? А она умеет ими пользоваться? У нас тут, знаете ли, не в салон красоты ходить. Тут коров доить надо. Кстати, Виола, насчёт Бурёнки… — он повернулся ко мне, полностью игнорируя Максима. — Она сегодня что-то загрустила. Пойдёшь со мной? Развеешь её тоску. Ты ж у нас специалист по разбитым сердцам.

Это было сказано с такой ядовитой нежностью, что у меня перехватило дыхание. Максим надул губы.

— Виолетта сегодня занята! У нас деловая встреча!

— А у меня — срочная ветеринарная, — парировал Никита. — Или ты предпочитаешь чужих мужиков в кашемире, а не благополучие своего скота? Он же твой, напомню.

О, этот жук знал, куда давить! Игра на чувстве вины и ответственности, которой у меня не было, но которую мне упорно пытались привить.

В этот момент в дверном проёме возникла ещё одна тень. Сергей. Он молча наблюдал за сценой: я, растерянная, между кашемировым принцем и грязным фермером, и запах горелой пасты, который пошёл от плитки.

— У вас тут многолюдно, — сухо констатировал он. — Я позже зайду. Принёс вам ягод. Малины. Для… витаминов.

Он поставил на порог маленькое лукошко с рубиновыми ягодами, кивнул мне и, бросив на Максима тяжёлый, ничего не выражающий взгляд, развернулся и ушёл.

Никита, воспользовавшись паузой, схватил меня за локоть.

— Идём, ковбойша. Спасать твоё имущество.

Максим воздел руки к небу.

— Но паста! Она сварилась!

— Съешь сам, — бросил через плечо Никита и потащил меня за собой из избы.

Я шла за ним, чувствуя себя абсолютной дурой. Сзади доносился возмущённый голос Максима: «Но кофе! Я же кофе привёз!».

Никита привёл меня к своему загону. Бурёнка мирно жевала сено и смотрела на нас умными грустными глазами. Никаких признаков тоски или болезни.

— Ну? — спросила я, срываясь на фальцет. — Где её срочная ветеринарная проблема?

— Вон она, — ткнул пальцем Никита в сторону моего дома. — В замшевых туфлях. Ты что, с ума сошла? Ты же видишь, он пустышка! Пахнет, как парфюмерный отдел, и несёт такую же пургу.

— Он привёз кофе! — слабо защищалась я.

— А я что, не могу привезти? — он наклонился ко мне, и от него пахло солнцем, потом и злостью. — Ты думаешь, я не вижу, как ты на нас с Серёгой косишь? Какую игру ведёшь? А тут на тебя какой-то павлина с деньгами нашёл, и ты сразу вся такая… растаяла.

— Я не растаяла! — возмутилась я. — И я не веду никакой игры!

— Врёшь, — тихо сказал он. Его глаза сузились. — Врёшь, как та городская сука, которая ты и есть. Тебе просто льстит, что мы за тебя боремся. А ему что? Ему просто новую игрушку захотелось. Поэкзотичнее.

Он был груб. Неправ. И… чертовски прав. Мне нравилось это внимание. И от него, и от Сергея. И появление Максима добавляло перчинку в эту игру.

— Это не твоё дело, Никита, — сказала я, пытаясь сохранить достоинство.

— Моё, — упёрся он. — Потому что я здесь. А он — нет. Он уедет. А я останусь. И ты останешься. Если, конечно, не сбежишь обратно в свою клетку.

Он резко развернулся и ушёл в сторону сарая, оставив меня одну с абсолютно здоровой коровой и с кашей в голове.

Я вернулась к себе. Максим сидел за столом и с грустью ковырял вилкой в переваренной пасте.

— Он ушёл? — спросил он с наигранной печалью. — Какой вспыльчивый… природный мужчина. Не переживайте, Виолетта. Я спасу вас от этой… грубости.

Он встал и попытался обнять меня. Я инстинктивно отшатнулась.

— Знаете, Максим, спасибо за кофе. И за всё. Но вам пора возвращаться. Пока не стемнело. Дороги тут у нас… не очень.

Его лицо вытянулось.

— Но… но мы же не обсудили контракт! Я хочу снять вас для рекламы своей новой линии эко-продуктов! «Уставшая от города» — это же идеально ложится в концепт!

Эко-продукты. Съёмки. Концепт. После слов Никиты это звучало как издевательство.

— Я подумаю, — сухо сказала я. — Напишите мне на почту. А сейчас, правда, вам надо ехать.

Дверь захлопнулась с глухим, окончательным стуком, похожим на звук падающей крышки сундука. Я практически вытолкала его за порог, сунув в руки тот самый пакет с нераспечатанным пармезаном — холодный, гладкий, чужой, как и всё, что он привёз с собой. Его блестящий внедорожник, цвета мокрого асфальта, фыркнул обиженно, развернулся на пыльной деревенской уличке, подняв облако золотистой пыли, и умчался прочь, увозя в салоне оскорблённого и непонятого гения в идеально отглаженной рубашке.

Я осталась стоять на пороге, прислонившись лбом к косяку, который был шершавым и тёплым от недавнего солнца. В руках я сжимала драгоценную, абсурдную в этом контексте пачку кофе. Буквы на упаковке глянцево поблёскивали в косых лучах заката. Воздух был тих и густ, пахло нагретой за день землёй, полынью и приближающимся вечером.

И в этой тишине я чувствовала на себе два пристальных взгляда.

Из-за угла сарая, за сложенными в неаккуратную пирамиду дровами, за мной наблюдал Никита. Я видела краешек его заношенной футболки и слышала, как он старается дышать тише. А с противоположной стороны дороги, из-за щели в покосившемся заборе, за происходящим молча и недвижно следил Сергей. Его силуэт был напряжённым и тёмным на фоне пламенеющего неба.

Два сторожа. Два немых вопроса.

Я глубоко вздохнула, толкнула ногой дверь и занесла кофе в дом. Избушка встретила меня привычным запахом старого дерева, печной золы и сушёных трав. Я поставила яркую пачку на грубый кухонный стол, рядом с лукошком спелой малины, которую часа два назад оставил Сергей. Две реальности столкнулись в одном пространстве: глянцевая, импортная условность и душистый, чуть помятый, но бесконечно настоящий дар.

Вышла снова, присела на заветренные ступеньки крыльца. Дерево было ещё тёплым. Достала телефон, пальцы чуть дрожали, но не от волнения, а от переизбытка чувств. Включила камеру. Алое закатное небо залило экран багрянцем.

— Ну что, друзья, — начала я, и голос мой звучал хрипловато, но увереннее с каждым словом. — Вот такое у меня сегодня было неожиданное… свидание. Кто-то везёт кофе и пасту в надежде купить прошлое. А кто-то… просто приносит ягоды, которые сам собрал, и свои, порой нелепые, проблемы. И знаете, что я сегодня поняла? — Я посмотрела прямо в объектив, представляя за ним всех тех, кто там, в большом мире. — Иногда самая неловкая, искренняя грубость стоит тысячи сладких, пустых слов. Всем любви. И пусть ваш кофе всегда будет крепким, а ягоды — сладкими. #свидание #деревняпротивгорода #выбор #любовь? #кофемоеспасение

Я выложила видео, бросила телефон на колени и, откинув голову, смотрела, как закат поджигает верхушки сосен на опушке. Где-то кричали грачи, слышался бред коровы с пастбища.

Война продолжалась. Это была уже не битва за имущество, не делёж хрусталя и книг. На карту была поставлена я. Та, кем я была, и та, кем я могла стать. И среди этого вихря — пахнущий кожей салона Артём, молчаливый Сергей с его малиной, хулиганистый Никита за дровами — я всё меньше понимала, чего хочу на самом деле.

Но одно знала точно: отступать было уже нельзя. И это было чертовски страшно. И чертовски интересно.

Глава 6. Свидание с угрюмым фермером, или Романтика под забором

После визита Максима в воздухе повисло напряжённое молчание. Никита, которого я встретила у колодца, лишь ехидно хмыкнул и спросил, не нужен ли мне персональный массажист для уставшей от пасты спины. Сергей же хранил гробовое молчание. Он приходил, чтобы забрать свой бидон, кивнул мне сдержанно и удалился, оставив на столе новую банку огурцов — без комментариев.

Мне стало не по себе. Их молчание било больнее, чем насмешки. Я чувствовала себя ребёнком, который нашалил и теперь ждёт наказания. Мои попытки сделать задорные сторис на фоне заката и с чашкой того самого кофе (он и правда был божественным) давались с трудом. Подписчицы чуяли неладное: «Виола, где твои суровые фермеры?», «Поссорились из-за москвича?», «Верните Никиту, скучаем по его ухмылке!».

Ситуацию нужно было срочно исправлять. И поскольку с Никитой диалог пока был невозможен (он только и делал, что напевал под нос: «А я милого узнаю по походке…»), я решила идти на штурм Сергея. Благо, у меня был железный предлог.

Я дождалась, когда он появится на своём огороде, надела самый невинный вид и, взяв пустую банку из-под малины, отправилась через дорогу.

— Сергей! Здравствуйте!

Он выпрямился, оперся на тяпку и молча посмотрел на меня. В его взгляде читалось суровое ожидание: «Ну, и что ты на этот раз натворила?».

— Спасибо вам за малину! — я протянула ему банку, сияя улыбкой во все тридцать два зуба. — Она была прекрасна! Я даже сварила компот! Ну, как сварила… залила кипятком. Но получилось вкусно!

Он взял банку, кивнул.

— Не за что. Урожай в этом году хороший.

Наступила неловкая пауза. Я переминалась с ноги на ногу.

— Слушайте, Сергей… я хочу загладить свою вину. За того… Максима. Это было очень неловко.

— Какая вина? — он поднял бровь. — Вы никому ничего не должны. Свободная женщина, можете кого угодно принимать.

В его голосе звучала лёгкая, почти незаметная колкость. Но она была! Он ревновал! Восторг затопил меня с головой.

— Нет, я должна! — воскликнула я с показным энтузиазмом. — Я должна помочь вам! Чем угодно! Я вижу, вы один тут всё тяните! Позвольте мне… ну, не знаю… прополоть грядку? Или… подержать тяпку?

Он смерил меня долгим взглядом, от которого стало жарко.

— Вы? Полоть? Вы же каждую морковку с корнем выдернете.

— Научусь! — не сдавалась я. — Я же быстро учусь! Вот, смотрите! — Я схватила первую попавшуюся тяпку и с азартом обречённого нанесла удар по невинному кустику лебеды. Земля взлетела фонтаном, засыпав мои ноги и его сапоги.

Сергей вздохнул.

— Отдайте. А то вы мне весь огород в труху превратите.

Я покорно отдала тяпку, чувствуя себя идиоткой.

— Ладно, — неожиданно сказал он. — Поможете. У меня забор с той стороны покосился. Нужно подпереть столбы и прибить новые доски. Держать будете.

Моё сердце ёкнуло. Это было лучше, чем я могла надеяться! Свидание с Сергеем! Пусть и под забором! Я уже видела заголовок: «Романтика с угрюмым фермером: как я покоряла его молотком и гвоздями».

— Конечно! — обрадовалась я. — Я очень хорошо… держу.

Мы отправились к задней части его участка, где старый забор и впрямь наклонился под углом, грозя рухнуть на малину. Сергей принёс инструменты: молоток, гвозди, несколько подпорок. Он работал молча, сосредоточенно. Я же старалась изо всех сил: подавала ему гвозди, придерживала доски, строя при этом дурацкие рожицы в камеру телефона, который аккуратно пристроила на пеньке.

— Осторожнее! — рявкнул он, когда я чуть не уронила тяжёлую балку ему на ногу. — Вы тут не на фотосессии. Делом занимаемся.

— Я занимаюсь! — обиделась я. — Я вообще очень многозадачная! Я могу и забор держать, и контент создавать!

Он только покачал головой и с ещё большим усердием вонзил молоток в гвоздь.

Вдруг из-за забора, с стороны Никиты, раздался нарочито громкий кашель.

— Трр-р-р! Кто тут у нас трудности быта преодолевает? Аж пот прошибает от такой слаженной работы!

Из-за досок показалась ухмыляющаяся физиономия Никиты. Он перегнулся через забор и с интересом наблюдал за нами.

— Никита, не мешай, — буркнул Сергей, не отрываясь от работы.

— Да я и не думаю! Я моральную поддержку оказываю! — Никита облокотился на забор, который под ним зловеще заскрипел. — Что это у вас? Свидание? Тематическое такое? «Помоги мне починить забор, и я, может быть, подарю тебе один свой огурец»?

Я покраснела. Сергей проигнорировал его.

— Виола, а ты гвозди-то какие выбираешь! — продолжал Никита, не унимаясь. — Длинные, толстые… Серёга, смотри, она тебе не то намекает!

Сергей бросил на него убийственный взгляд.

— Иди делом займись.

— А я им и занимаюсь! Наблюдаю, как развращает городская девка нашего строгого отшельника! Скоро он у тебя в инстаграме танцевать будет!

Я не выдержала и расхохоталась. Представление Сергея в инстаграме было слишком невероятным. Сергей, однако, не видел ничего смешного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Никита, проваливай, — сказал он тихо, но так, что у меня по спине пробежали мурашки.

— Ладно, ладно, не кипятись, — Никита поднял руки в знак мира. — Я тогда пойду. А то вы тут вдвоём… гвоздиками поиграете. Только, Виол, смотри, не ударь молотком по пальцам. А то потом как с коровой мириться будешь? Жалобно мычать?

Он скрылся так же внезапно, как и появился, оставив после себя висящее в воздухе напряжение. Работа продолжилась под аккомпанемент нашего тяжёлого дыхания и стука молотка.

И тут случилось неизбежное. Я, подавая Сергею очередной гвоздь, неловко двинулась и острой частью молотка, который он как раз заносил для удара, чиркнула себе по большому пальцу.

Сначала я не поняла, что произошло. Просто увидела, как с пальца брызнула алая кровь. Потом пришла боль. Острая, жгучая.

— Ай-ай-ай-ай! — завопила я не своим голосом, зажимая палец и прыгая на месте. — Я ранена! Я истекаю кровью!

Сергей бросил молоток и в два шага оказался рядом. Он грубо отдёрнул мою руку.

— Дайте посмотреть.

— Это конец! — драматично простонала я. — Сельскохозяйственная травма! Я умру от столбняка посреди этого рая!

— Не умрёте, — отрезал он, осматривая палец. Царапина была, конечно, впечатляющей, но не смертельной. — Йодом нужно обработать. У меня в доме.

Он, не отпуская мою руку, поволок меня к своему дому. Я шла, всхлипывая и размазывая слёзы по грязному лицу, чувствуя себя последней дурой.

В его доме было так же чисто и аскетично, как и снаружи. Никаких лишних вещей, запах древесины и чего-то металлического. Он усадил меня на стул, достал из шкафа аптечку и принялся обрабатывать мою рану. Действовал он жёстко, без лишней нежности, но аккуратно.

— Вот видите, — сказал я, пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства. — Я же предупреждала, что я многозадачная. Могу и забор чинить, и себя калечить одновременно.

Он не ответил, лишь туже затянул бинт. Потом поднял на меня глаза. Серые, глубокие. В них читалась усталость и… что-то ещё.

— Зачем вы это всё делаете, Виолетта?

— Что? — не поняла я.

— Всё это. Эти… штуки с телефоном. Эти дурацкие ужины. Этот москвич. Зачем вы приехали сюда? Чтобы посмеяться над нами?

Я замерла. Его вопрос застал меня врасплох.

— Я не смеюсь! Я… я пытаюсь выжить. И… мне нравится.

— Враньё, — тихо сказал он. — Вы играете. В деревенскую жизнь. В нас с Никитой. Вам скучно, и вы нашли себе новых игрушек. А когда надоест, вы уедете. И останетесь только ваши видео. Где мы — два деревенских дурака, которые заглядывались на столичную штучку.

Он был страшно прав. И страшно неправ одновременно.

— Это не так, — прошептала я. — Я не играю. Ну, не совсем. Да, сначала это была игра. Но теперь… Теперь всё по-настоящему. И боль по-настоящему, — я показала на забинтованный палец. — И… и вы по-настоящему.

Он смотрел на меня, и я видела, как в его глазах борются недоверие и какая-то надежда. Он медленно приблизил своё лицо к моему. От него пахло йодом, деревом и мужчиной. Таким настоящим, что у меня перехватило дыхание.

И в этот самый момент в окно кто-то громко постучал. Мы дёрнулись и отпрянули друг от друга.

В окне, прижав нос к стеклу и скорчив страшную рожу, сиял Никита.

— Медпомощь оказываете? — проорал он. — А у меня корова захромала! Срочно нужен массаж копыт! Виола, ты ж специалист! Иди, помоги! Серёга, отпусти девку, ей ещё молоко отстаивать!

Сергей закрыл глаза и тяжело вздохнул. Казалось, ещё секунда — и он швырнёт в окно банку с йодом.

— Иди к чёрту, Никита, — тихо сказал он.

— Не могу! Я корову спасаю! — не унимался тот. — Она хромает на левую заднюю! Это критично!

Я поняла, что романтический момент безнадёжно испорчен. Я встала.

— Мне правда надо идти. Спасибо за… йод.

Сергей кивнул, не глядя на меня.

— Давайте завтра сменим повязку.

Я вышла из дома. Никита поджидал меня у калитки с торжествующим видом.

— Ну что, полечили пальчик? Нашли общий язык? Или только собирались?

— Отстань, Никита, — устало сказала я, пытаясь обойти его.

— Не могу, — он легко поймал меня за локоть. — Я ревную. Честно. Не к москвичу — тот пустышка. А к Серёге. Он серьёзный. С ним не поиграешь. Он может по-настоящему привязаться. А ты… ты уедешь.

Его пальцы, шершавые от работы, всё ещё легонько сжимали мою руку вокруг банки с йодом. Его слова прозвучали на удивление серьёзно, низко и глухо, без привычной ехидцы и насмешки. Они висели в воздухе, густом от запаха свежего дерева и вечерней прохлады.

— Я никуда не уеду, — выдохнула я, и сама удивилась, насколько твёрдо и правдоподобно это прозвучало. Не было и тени сомнения. Это был не вызов, а констатация факта.

— Обещаешь? — его лицо снова озарила та хитрая, бесшабашная ухмылка, и тень серьёзности будто ветром сдуло. Он снова стал тем самым Никитой — неугомонным, немного наглым парнем с соседнего участка. — Тогда завтра будешь помогать мне чинить крышу сарая. Высота. Страшно. Будем друг друга страховать. — Он подмигнул, и в его глазах заплясали озорные искорки. — А там, глядишь, и в объятиях окажемся. Случайно.

Он отпустил мою руку, и кожа на запястье, где лежали его пальцы, будто бы онемела, сохраняя его тепло. Он развернулся и скрылся за углом сарая, насвистывая какой-то разухабистый мотивчик. Я осталась стоять одна посреди двора, с нелепо забинтованным пальцем, с носом, полным едкого, лекарственного запаха йода, и с полной, оглушительной кашей в голове. От его слов, от его внезапной серьёзности, от этой безумной перспективы завтрашнего дня.

Вечером, когда солнце растеклось по горизонту кроваво-апельсиновым вареньем, я села на крыльцо, упёрлась телефоном в старую, потрёпанную ступеньку и начала записывать новое видео. Я демонстрировала камере свою белоснежную, несуразную повязку, строя самое трагическое и несчастное лицо, какое только могла изобразить.

— Итак, друзья, урок на сегодня, — начала я, нарочито жалостливым тоном. — Любовь к природе бывает очень болезненной. Особенно если природа — это непокорный забор, а любовь — это молоток, прилетевший прямиком по пальцу. Но есть и хорошие новости: кажется, я кому-то нравлюсь. Или это мне так только кажется? Кто из них прав: тот, кто приносит малину в аккуратной корзинке и йод с пластырем, или тот, кто сначала хохочет до слёз, а потом признаётся, что ревнует к какому-то дурацкому пармезану? Вопросы, вопросы… А у меня, между прочим, палец пульсирует и болит. Всем спокойной ночи из деревни, где личные страсти кипят куда круче, чем щи в печи. #любовныйтреугольник #деревня #травма #ревность #ктовыберетвиолу

Я выложила видео, отправив этот виртуальный вздох в сеть, и откинулась спиной на прохладные ступеньки. Где-то у Никиты на выгоне мычала его корова, её звук был таким же спокойным и умиротворяющим, как и этот вечер. Из дома Сергея, сквозь приоткрытое окно, доносились ровные, методичные удары молотка — он допинал тот самый злополучный забор, виновник моей сегодняшней «травмы».

Воздух был тихим и прозрачным, пахнущим дымом из трубы, спелыми яблоками из бабушкиного сада и сладковатым ароматом увядающей за день травы. И посреди этой идиллии, этого умиротворения, внутри меня бушевал настоящий ураган из вопросов, ожиданий и лёгкого, щекочущего нервы страха.

И было чертовски интересно, что же будет завтра. С этой крышей. С высотой. И с его объятиями. Совершенно случайными, конечно же.

Глава 7. Мужской аукцион, или Я не торгуюсь, я собираю коллекцию

Утро началось не с щебетания птиц за окном и не с неторопливого мычания коровы. Оно началось с оглушительного, сухого треска, грохота падающих балок и ощущения, будто на мою крышу рухнул небольшой самолёт. Вернее, рухнула часть крыши сарая. Та самая, которую я, согласно тому самому «обещанию», вырванному у меня вчера хитрой ухмылкой Никиты, должна была сегодня с ним чинить.

Я выскочила во двор, наскоро натянув на себя только старую рубашку, босиком, с растрёпанными волосами и заспанным лицом, готовая завыть от беспомощности и ярости. Воздух был густ от взметнувшейся золотистой пыли и пах остро разломанным деревом и прелой соломой. Из этого облака, отплёвываясь и смахивая с волос и телогрейки щепки, появился Никита.

— Ну что, ковбойша, — прокричал он, и в его глазах, несмотря на ситуацию, прыгали всё те же озорные чёртики, — принимаем поздравления! Твой сарай официально перешёл в стадию «декоративный руины»! Романтика! Готовься к тяжёлому труду и мозолям!

Я уже открывала рот, чтобы вылить на него ушат самого отборного утреннего негодования, как заметила Сергея. Он стоял у своего забора, с глиняной кружкой в руке, и наблюдал за происходящим с тем самым каменным, непроницаемым выражением лица, которое всегда сводило меня с ума. Пар от кружки поднимался в прохладный утренний воздух тонкой струйкой.

— Обрушилось? — спросил он глухо, как будто констатировал, что трава зелёная.

— Нет, это у нас так новый дизайн-проект! — огрызнулась я, чувствуя, как дрожь от холода и адреналина сбивает дыхание. — Минимализм с элементами тотальной катастрофы! В тренде!

— Нужно помочь, — просто сказал Сергей, ставя кружку на столб забора с таким видом, будто это была его личная трибуна. — Одним не справиться.

Никита фыркнул, руки на поясе.

— О, наш добрый самаритянин подъехал! Спасибо, Серёж, но мы сами как-нибудь. Это же наши с Виолой руины. Наше общее горе. Практически ребёнок. Воспитывать будем сами.

— Ты её прибьёшь этой балкой, как ту свою курицу прошлой весной, — невозмутимо парировал Сергей, уже отодвигая скобу калитки и направляясь к нам через дорогу твёрдым, размеренным шагом.

Так начался самый сюрреалистичный день в моей жизни. Двое взрослых, крепких, абсолютно неглупых мужиков занимались не столько разбором завала, сколько тем, что мерялись друг перед другом… мной. Это был странный, немой аукцион, где ставкой была я, а валютой — брёвна, мышечная сила и язвительные комментарии.

— Виола, подержи вот это, — командовал Никита, протягивая мне огромную, шершавую, пахнущую смолой и столетиями балку. — Только крепче. Ты же у нас сильная, городская, с характером.

Я едва удерживала тяжёлое бревно, чувствуя, как дрожат и наливаются свинцом руки.

— Отдай ей ту, что поменьше, — вставлял Сергей, выхватывая балку из моих ослабевших рук с пугающей, животной лёгкостью, от которой у меня где-то глубоко внутри ёкало. — Иди лучше гвозди посчитай, разложи по размеру. А то Никита, как всегда, на глазок работать будет, потом всё к чертям повторно развалится.

— Ой, да? — инстинктивно заводился Никита чувствуя угрозу своей монополии, бросая на пол увесистую доску. — А кто в прошлом году у себя баню строил, такую кривую, что дверь не закрывалась? Это ты, Серёж! На глазок! Я тебе говорил!

— Это потому что ты мне помогал, — парировал Сергей, даже не глядя на него, вбивая гвоздь одним точным ударом. — И балки подпиливал. Криво.

— А ты бы лучше за Виолой следил! Смотри, как она на тебя смотрит! Девушка, вы вообще дышите? Или только моим заклятым другом любуетесь? Ртом не поймали муху?

Я стояла меж двух огней, в переднике Сергея, набитом гвоздями разного калибра, и с телефоном в кармане, который жалобно и непрерывно вибрировал от уведомлений. Я чувствовала себя главным призом в абсурдном соревновании двух упрямых быков, решивших выяснить отношения при помощи строительных инструментов. И, чёрт возьми, мне это снова начинало дико нравиться. Щекотало нервы и тешило самолюбие.

В какой-то момент, когда они отошли к поленнице за новыми брёвнами, я не выдержала и достала телефон.

— Всем привет, — прошептала я в камеру, прячась за грудой досок, чтобы меня не увидели. — Вы не поверите. У меня тут два взрослых мужчины буквально сражаются за право… прибить вот эту доску. Кто предложит больше гвоздей? Кто ровнее её приложит? Следите за новостями! Ставки растут! #ремонт #мужскаяконкуренция #ктовыиграет #яприз

Я выложила сторис и, сделав невинное лицо, снова приняла вид беспомощной жертвы обстоятельств.

К полудню, когда солнце начало припекать макушку, напряжение достигло пика. Они уже не просто спорили, а открыто перекидывались через меня колкостями, как мячиками.

— Виола, сбегай, принеси воды, — попросил Сергей, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Только из родника, не из колодца. Она вкуснее.

— Не надо! — перебил Никита, будто это было личное оскорбление. — Я ей газировку принёс, холодную! В холодильнике держал! В городе, небось, такую шипучку пьёте? — он с торжествующим видом протянул мне бутылку какого-то ядовито-оранжевого напитка.

— Она не будет пить эту химию, — твёрдо, как приговор, заявил Сергей, выхватывая бутылку и ставя её на землю с таким видом, будто это была гремучая змея. — У меня в доме компот есть. Натуральный. Из своих яблок. С корицей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ой, компот! — закатил глаза Никита, сложив руки на груди. — Это чтобы она к тебе в дом побежала? Хитро, Серёж, хитро, признаю! А я вот прямо здесь, при всех, могу предложить кое-что получше!

Он сделал паузу для драматического эффекта, задержав взгляд на мне, и вытащил из глубокого кармана своей рабочей одежды… новую, блестящую пачку кофе. Такой же дорогой, модной марки, что привозил Артём.

— Держи, принцесса. Видел, что тебе понравилось. Не надо мне за этим в Москву ехать. Всё для тебя.

Я смотрела то на кофе в руках Никиты, то на строгое, непроницаемое лицо Сергея, и внутри у меня всё оборвалось и упало в бездну. Это была самая дурацкая, самая нелепая, самая пьянящая и одновременно пугающая ситуация в моей жизни.

— Ребята, — сказала я, поднимая руки вверх в жесте примирения, чувствуя, как дрожит мой голос. — Я… я не могу выбрать. Кофе — это прекрасно. И компот — это тоже прекрасно. Вы оба… прекрасны. Каждый по-своему. Искренне.

Они уставились на меня с почти идентичным выражением лица: недоверие, смешанное с усталой надеждой и уже подступающей горечью.

— Что это значит? — спросил Сергей, и в его тихом, глухом голосе прозвучала холодная, отпугивающая сталь.

— Это значит, — я глубоко вдохнула, собираясь с духом и включая свой самый кокетливый, неприглядный, позёрский, «инстаграмный» режим, — что я не собираюсь никого выбирать. Я уже один раз положила все яйца в одну корзину, и знаете что? Мой бывший муж эту корзину благополучно про… прожёг. Так что теперь, — я выдержала театральную паузу, — я собираю коллекцию. Разных впечатлений. Разных эмоций. И… разных мужчин.

Я сказала это с такой наглой, вымученной, ядовитой улыбкой, что даже вечно ухмыляющийся Никита на мгновение опешил и замолчал.

— Коллекцию? — медленно, растягивая слово, проговорил Сергей. Его лицо стало маской, высеченной из гранита. Глаза потухли.

— Ну да! — защебетала я, чувствуя, как адреналин закипает в жилах и толкает меня дальше, в пропасть. — Вот вы, Никита, — я ткнула пальцем в его пыльную, твёрдую грудь, — вы мой весёлый, дерзкий фермер-бунтарь! А вы, Сергей, — я повернулась к другому, стараясь не утонуть в его ледяном взгляде, — мой суровый, молчаливый защитник! Зачем мне выбирать? Пусть будет и то, и другое! Как кофе и компот! В разные дни! Или даже… в один! — я добавила с намёком, от которого у самой зашевелились волосы на голове и стало стыдно.

Наступила мёртвая, оглушительная тишина. Было слышно, как где-то на дороге пролетает шмель, как потрескивают на солнце щепки.

Первым взорвался Никита. Он не засмеялся. Он просто покачал головой с каким-то странным, обречённым пониманием. Вся его энергия и нахрапистость куда-то испарились.

— Ага. Понятно. Ну что ж. Коллекционируй, Виол. Только смотри, коллекция не запылилась. Экспонаты имеют свойство ломаться и уходить.

Он развернулся и пошёл прочь. Не к себе во двор, а куда-то в сторону полей, за околицу. Шёл ровно, не оборачиваясь, засунув руки в карманы. Его спина казалась незнакомой и чужой.

Сергей смотрел на меня. Его взгляд был тяжёлым, как те самые балки, что мы таскали весь день. Он молча подошёл, взял свою пачку гвоздей из моего передника, затем развернулся.

— Я не экспонат для коллекции, Виолетта, — тихо, но так, что каждое слово врезалось в память, как тот самый гвоздь, сказал он. — И играть в эти городские игры не намерен.

Он тоже повернулся и ушёл. Чётким, солдатским, негнущимся шагом. В сторону своего дома, не оглянувшись ни разу.

Я осталась одна посреди развалин сарая, с пачкой кофе в одной руке и с ощущением полнейшей, оглушительной, вакуумной пустоты в другой. И в душе. Воздух остывал, пыль оседала, и тишина давила на уши.

Мой телефон завибрировал снова, настойчиво и невпопад. Я машинально достала его. Пришло сообщение. От Артёма.

«Видел твои последние сторис. Ну ты и… разошлась. Два сразу? Серьёзно? Хотя, зная тебя, не удивлён. Ты всегда любила быть в центре внимания любой ценой. Только смотри, не обожгись о своих деревенских принцев. Они, говорят, бывают с наждаком».

Я с силой, со всей дури, швырнула телефон в самую густую кучу соломы. Потом, постояв секунду, подошла, подняла его, отряхнула замшелую пыль и, не включая, засунула в карман. На пальцах осталась сладковато-горькая пыльца разломанного дерева.

Вечером я не стала снимать видео. Я сидела на крыльце, поджав под себя озябшие ноги, и смотрела, как гаснет алая заря, уступая место лиловым и синим сумеркам. Сначала из дома Сергея вышли два незнакомых мужика, явно его работники, которых я раньше не видела. Они молча погрузили в телегу какие-то мешки, кивнули мне скучно и уехали в сторону леса. Потом я услышала, как с диким рёвом завёлся УАЗик Никиты. Он вырулил со своего двора, пронёсся по деревенской дороге на бешеной скорости, подняв тучи пыли, и скрылся в сгущающихся сумерках.

Они оба исчезли. И впервые за всё время мне стало по-настоящему, до дрожи в коленях, страшно и одиноко. Моя бравада, моя поза «роковой соблазнительницы», мой наигранный цинизм — всё это разбилось вдребезги о их простую, мужскую, не желающую делить и дешёвых игр правду.

Я зашла в дом, затопила печь и села на поскрипывающий табурет прямо перед огнём. Пламя лизало поленья, отбрасывая на стены танцующие тени. Потом я всё-таки взяла телефон. Я не стала ничего снимать. Я просто открыла приложение и написала пост. Без фото. Без хэштегов. Просто текст, чёрным по белому.

«Иногда кажется, что если собрать много всего разного и яркого, то получится заполнить пустоту внутри. Красивые вещи. Внимание. Лайки. Даже люди. Но пустота — она хитрая. Она только растёт от этого. Сегодня я попыталась собрать в свою коллекцию два очень разных, очень настоящих чувства. И осталась у разбитого корыта. В прямом смысле. Крыша обрушилась. Может, это знак? Что пора перестать коллекционировать и начать что-то по-настоящему выбирать. Или… просто быть одной. Пока не пойму, зачем я здесь на самом деле. И зачем всё это. Всем спокойной ночи».

Я отправила пост и выключила телефон. Очень тихо, почти беззвучно, я заплакала. Не от того, что меня бросили. А от стыда. От того, что я сама, своими руками, своей глупой, наигранной, городской маской, оттолкнула то самое настоящее, что так боялась и так жаждала найти.

А на улице уже совсем стемнело. И в гнетущей, непроглядной деревенской темноте было слышно, как где-то далеко, на ничьём теперь выгоне, жалобно и протяжно мычит невыдоенная корова. И никто не спешил ей на помощь.

Глава 8. Призрак прошлого в ботинках от Луи Витон

Тишина, которая воцарилась после моего глупого, наигранного заявления о «коллекции», длилась ровно два дня. Сорок восемь часов, растянувшихся в тягучую, бесконечную вереницу минут, каждая из которых звенела в ушах оглушающей немотой. Это была не мирная тишина, а тяжёлая, давящая, полная невысказанных упрёков и собственного жгучего стыда.

Два дня, наполненных только унылым, протяжным мычанием невыдоенной коровы с выгона (я, скрепя сердце и сжав зубы, делала это сама, под старые, заезженные обучающие видео на ютубе, и это был тот ещё унизительный аттракцион — животное смотрело на меня умными, полными жалости глазами, а я чувствовала себя полнейшей дурой, не способной даже к такому простому делу), да скрипом ветра в дырявой, зияющей чёрными прорехами крыше сарая. Даже куры, обычно такие бойкие и суетливые, ходили по двору как-то подавленно, молча клёвая ничего не значащие песчинки. Казалось, сама природа осудила мою выходку и замерла в ожидании развязки.

Никита не появлялся. Его двор, видный мне с крыльца, был пуст и мёртв. Ни дыма из трубы его небольшого домика, ни привычного лязга инструментов, ни его насвистывания. Сергей не приходил. Его калитка была наглухо закрыта, а окна зашторены, будто дом вымер. Я была абсолютно одна в этом внезапно осиротевшем пространстве, и одиночество это было куда страшнее, чем то, что я испытывала в первые дни после переезда.

Я варила бесконечный, горький, не в меру крепкий кофе из той самой подаренной Никитой пачки. Каждый глоток обжигал губы и напоминал о его словах: «Держи, принцесса. Видел, что тебе понравилось». Я ела солёные, хрустящие огурцы из огромной банки, что ещё раньше, в дни перемирия, принёс Сергей со своего погреба («Свои, с укропом, как ты любишь» — бросил он тогда коротко, ставя банку на стол). Я чувствовала себя последней дурой, предательницей и дрянной актрисой, заигравшейся в чувства, которых, возможно, и не стоила.

Мой меланхоличный, исповедальный пост собрал рекордное количество лайков и комментариев. Поддерживающие, сочувствующие, гневные. «Держись, Виола! Ты сильная!», «Мужики — кобели! Всех к одному месту!», «А где те, двое? Ты им всё про коллекцию рассказала? Выздоравливай, солнышко!». Но ни одного комментария от них. Ни намёка на реакцию. Полное, оглушающее игнорирование. Молчаливый приговор, который был куда страшнее любой ругани.

На третий день, когда я уже всерьёз подумывала, не сбежать ли мне обратно в Москву, поджав хвост, зализывать раны в стерильной тишине бывшей квартиры, на дороге показалось знакомое пыльное облако. Моё сердце, привыкшее за эти дни к тоскливому, ровному стуку, ёкнуло и бешено заколотилось: Никита? Сергей? Но нет. Пыль поднял не УАЗик и не телега. Это был чёрный, лакированный до зеркального блеска, дорогой внедорожник. Сердце упало и замерло: неужели Максим? Опять?

Но когда машина, плавно затормозив, остановилась у моего забора, я поняла, что ошиблась. Это был другой чёрный автомобиль. Более дорогой. Более низкий и хищный. Совершенно знакомый. Из него, неспешно, с видом человека, сошедшего с обложки журнала «Forbes» прямиком в мою деревенскую реальность, вышел Артём.

Он выглядел как инопланетянин, занесённый сюда по ошибке. Идеальный, идеально сидящий на нём светлый летний костюм, безупречные туфли из матовой кожи, дорогие солнцезащитные очки, скрывающие глаза. Он сделал несколько осторожных, пробных шагов по моему двору, с откровенным отвращением глядя на свои мгновенно покрытые мелкой золотистой пылью ботинки, и снял очки.

— Виолетта, — произнёс он моё имя с той самой сладковатой, снисходительной нежностью, от которой у меня когда-то ёкало сердце, а сейчас сжалось всё внутри, будто от дурного предзнаменования. — Боже правый. Ты и правда живёшь здесь?

Я стояла на крыльце в засаленных, выцветших на солнце джинсах и растянутом свитере, из-под которого торчала старая футболка, с граблями в руках (я тщетно пыталась разровнять кучу песка, оставшуюся после «ремонта», чтобы хоть чем-то занять себя и не сойти с ума), и чувствовала себя абсолютно голой под его холодным, оценивающим, сканирующим взглядом. Он видел не меня — он видел ландшафт своего провала, место, куда сбежала его бывшая собственность.

— Что тебе нужно, Артём? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал холодно, устало и равнодушно, и не выдавал того вихря смятения, что поднялся внутри. — Привёз документы на развод подписать? Их почтой присылают, ты не трудись.

Он усмехнулся, коротко, беззвучно, окинув взглядом мои владения — развалины сарая, покосившийся забор, уныло копошащихся кур.

— Я привёз тебе спасательный круг, Виола. Хотя, глядя на всё это, — он сделал многозначительную паузу, — уже начинаю сомневаться, что ты в нём всё ещё нуждаешься. Похоже, ты окончательно и бесповоротно скатилась на самое дно.

— Это дно, — парировала я, сжимая рукоятку грабель так, что суставы побелели, — пахнет гораздо честнее и лучше, чем твой стерильный офис. Навозом, сеном и свободой. Ты бы не понял.

— Свободой? — он фыркнул, и в этом звуке было столько презрения, что мне захотелось швырнуть в него граблями. — Я видел твои последние… перформансы. С двумя деревенскими увальнями. Это и есть твоя свобода? Выбирать, чьи ботинки грубее и кто ровнее забивает гвозди? Смешно, Виола. И до жути жалко.

От его слов стало дико, до слёз больно. Не потому, что он хотел обидеть, а потому, что в его словах, как в кривом зеркале, отразилась уродливая правда моего последнего позёрства. Правда, которую я сама от себя пыталась скрыть.

— Говори, что хотел, и уезжай, Артём, — повернулась я к нему спиной, делая вид, что меня ждут неотложные, важные дела с этим проклятым песком. — Здесь тебе не рады. И воздух для тебя слишком грязный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо, не буду тебя томить, — его голос мгновенно стал деловым, гладким, тем самым, от которого у меня когда-то закипал мозг и сжималось горло. — У меня есть для тебя предложение. Вернее, два. На выбор. Первое — личное. Вернись. Всё это… — он изящным жестом, избегая коснуться чего-либо, обвёл окрестности, — ошибка. Истерика. Испорченный телефон. Мы можем всё начать с чистого листа. Без глупостей, без упрёков. Я уже уволил ту… девушку. Это была случайность.

Я замерла, уперев зубья грабель в землю, чувствуя, как подкашиваются ноги. Чистый лист. Квартира с панорамным видом на Москву-сити, где всё блестит и не пахнет. Уютный, предсказуемый быт. Статус. Социальные лифты. Без мычания тоскующей коровы, без запаха навоза и дыма, без этих двух упрямых, ранящих своей простой и грубой прямотой мужланов, которых я, кажется, безнадёжно потеряла.

— А второе? — спросила я, не оборачиваясь, глядя на свои стоптанные кеды и слой пыли на них.

— Второе — деловое. На тебя вышли несколько очень крупных, очень серьёзных ребят. Им понравился твой… новый образ. «Уставшая от гламура бунтарка, ищущая себя на земле». Это сейчас в тренде. Очень. Им нужна твоя искренность. Твой личный, такой… аутентичный бренд. Они готовы вложиться в эту ферму. Серьёзно вложиться. Сделать тут… я не знаю, эко-отель премиум-класса, ламповое место для контента, медитаций, всего этого. Тебе не придётся ничего делать самой. Никаких этих… — он снова брезгливо поморщился, — коров и грабель. Только продолжать быть собой. Ну, или той, которую они видят в твоих постах. За хорошие деньги, разумеется.

Я медленно, будто сквозь воду, обернулась. Он смотрел на меня с хищной, самодовольной улыбкой человека, который знает, что положил на стол козырной туз. Он предлагал не просто возвращение. Он предлагал месть. Успех. Признание. Всё, чего я, казалось, хотела. Но на его условиях. Почти.

— Они видят то, что я им показываю, Артём, — тихо, почти шёпотом сказала я. — А это не всегда одно и то же. Не всегда правда.

— Какая разница? — он легко пожал плечами, и на его идеальном пиджаке даже не образовалось складки. — Главное — упаковка. А содержимое… содержимое всегда можно подкорректировать. Договориться, например, с этими твоими… — он снова брезгливо поморщился, подбирая слово, — фермерами. Заплатить им, чтобы играли свои роли. Угрюмый молчун и весёлый, рубаха-парень, деревенский кентавр. Публика это схавает с удовольствием. Будет драма, будет любовный треугольник… Рейтинги взлетят до небес.

В голове у меня поплыли сюрреалистичные, жутковатые картинки. Отстроенная, сияющая новая ферма. Красивые, постановочные фотосессии у стилизованного под старину сарая. Сергей и Никита… как нанятые актёры на моём шоу. Получающие зарплату за свои искренние ухмылки и угрюмые, честные взгляды. За то, чтобы быть собой, но по сценарию. Меня чуть не стошнило прямо там, на месте.

— Ты совсем чокнулся, — прошептала я, чувствуя, как холодеют пальцы. — Это же…

— Я предлагаю тебе всё, чего ты хотела, Виола! — его терпение вдруг лопнуло, голос сорвался на повышенные тона, он сделал резкий шаг вперёд, и его ботинок утонул в песке, что, кажется, вызвало у него новый приступ раздражения. — Внимание! Деньги! Раскрутку! Признание на твоих условиях! И… меня. Мы можем быть снова вместе. Как прежде. Только лучше.

— Как прежде? — я рассмеялась. Горько, громко, истерично. Звук был незнакомым и пугающим. — То есть ты будешь тихо изменять мне с очередной ассистенткой или фитнес-тренершей, а я буду делать вид, что верю в твои сказки и храню наш «чистый лист»? Нет уж, спасибо. Я уже прошла этот квест. Прошла и выиграла свободу от него.

Его лицо, обычно такое безупречно-спокойное, исказилось от злости. Маска спала, и я увидела того самого человека, который мог вылить мой чай в раковину из-за лишней калории.

— Так чего ты тогда хочешь, чёрт возьми? — прошипел он, забыв о лоске. — Сидеть в этой богом забытой помойке и ждать, когда эти два быдлана наконец решат, кто из них первый будет тебя иметь? Я видел, как они на тебя смотрят на тех твоих дурацких видео! Как на кусок свежего мяса! И ты этим пользуешься! Это же унизительно!

Его слова, грубые и пошлые, попали в самую цель, в самое больное место. Было дико больно. Потому что в какой-то момент, в пылу этой странной игры, я и сама начала себя так чувствовать. Призом. Трофеем. Разменной монетой в их мужском споре. И его слова лишь сорвали с этой раны последний защитный слой.

— Уезжай, Артём, — сказала я устало, опуская голову и втыкая зубья грабель в землю с такой силой, что дрогнула рукоять. — Просто уезжай. У тебя ничего не выйдет.

В этот самый момент со стороны дороги послышался натужный, знакомый рёв неподдающегося с первого раза мотора. Сердце снова ёкнуло, на этот раз со смесью страха и надежды. На обочину, вихрем подняв тучу пыли, которая осела на лакированный капот автомобиля Артёма, вырулил старенький, видавший виды УАЗик Никиты. Он с третьей попытки заглушил двигатель, с силой распахнул скрипящую дверь и вылез из кабины.

Он был грязный, помятый, в засаленной до блеска телогрейке и с чёрными разводами машинного масла на щеке. И он был чертовски, дико, до боли настоящим на фоне этого лощёного, пахнущего дорогим парфюмом призрака из прошлого.

— О-ё-ёй, — протянул Никита, окидывая медленным, насмешливым взглядом блестящую машину и её владельца. Он подошёл ближе, упёр руки в боки. — Новый экспонат в коллекцию прибыл? Похлеще моего кофе будет. Машина блестит сильно, только вот лицо у экспоната какое-то… кислое. Не понравилось ему у нас, видать.

Артём смерил его с ног до головы одним презрительным взглядом, будто разглядывал насекомое.

— Это и есть один из твоих… поклонников, Виола? — он произнёс это слово с такой ядовитой интонацией, что я съёжилась. — Колоритно. Очень аутентично. Прямо с полей.

— А ты кто такой будешь? — Никита не смутился, наоборот, его глаза весело заблестели. Он явно получал удовольствие от ситуации. — Оценщик антиквариата? Или новый пастух нанялся? Только у нас стадо маленькое, все коровы на учёте, чужих не надо.

— Я её муж, — холодно, отрезая, произнёс Артём, даже не удостоив Никиту прямым взглядом.

— Бывший, — тут же, чётко и громко, поправила я, поднимая голову.

— Юридически — ещё нет, — парировал Артём, наконец-то переводя на Никиту ледяной взгляд. — Так что, дружок, это не твоё собачье дело.

Никита засмеялся. Звонко, искренне, так, что эхо прокатилось по улице.

— Бывший, значит. Ну, здравствуй, бывший. А чего это тебя в наши края занесло, позволь полюбопытствовать? Ностальгия по Виолиным кулинарным катастрофам накрыла? Или привёз алименты, наконец? А то давно пора, а то она тут на одном моём кофе и Серёгиных огурцах сидит, бедолага.

Я видела, как Артём сжимает кулаки. Конфликт, напряжённый и острый, витал в воздухе, смешивая запахи дорогого парфюма, бензина и пыли. Городской хищник против деревенского волка-одиночки.

— Я привёз своей жене будущее, — сказал Артём, делая ударение на слове «жене». Его голос звенел, как натянутая струна. — А не жизнь в этом… хлеву. Среди грязи и немытого быдла.

— Будущее? — Никита почесал затылок, сделал удивлённое лицо. — А оно в багажнике поместилось? Или в том дорогом костюмчике спрятано? А то, знаешь, будущее — оно тут, вокруг. В земле. В скотине. В работе. В том, что ты делаешь своими руками. А не в бумажках с цифрами. Но тебе, я смотрю, это не понять. Ты из другого теста слеплен. Сдобного. Красивого, но невкусного.

Артём проигнорировал его, словно не услышав, и повернулся ко мне, отрезав Никиту спиной.

— Виола, я не намерен здесь стоять и выслушивать потоки сознания местного юмориста. Я жду ответа. Я остановился в том самом «отеле» в райцентре. Помнишь, ты как-то жаловалась, что там тараканы в номере? Буду там до завтрашнего вечера. Не заставляй меня ждать. Подумай хорошенько.

Он развернулся, сел в свою сияющую, но теперь покрытую пылью машину, завёл двигатель с первой же попытки и уехал, оставив нас с Никитой стоять в медленно оседающем облаке пыли и тягостного молчания.

Никита смотрел ему вслед, а потом медленно перевёл взгляд на меня. В его глазах не было ни прежней насмешки, ни злости. Была какая-то странная, непонятная мне усталость.

— Ну что, коллекционер? — спросил он тихо. — Будешь возвращать в коллекцию старый, списанный экспонат? С браком, с глюками? Он же блестит так красиво…

Глава 9. Трио в мажоре: симфония абсурда с припевом из матов

На следующее утро я проснулась с тяжёлой, свинцовой головой и чётким, неоспоримым осознанием того, что я окончательно и бесповоротно сошла с ума. Или мир вокруг меня стремительно и необратимо сполз с оси здравого смысла. Потому что картина, открывшаяся мне из запотевшего за ночь окна, не поддавалась никакому трезвому, логическому объяснению. Это напоминало плохой сон или абсурдный театральный перформанс.

На моём, с позволения сказать, подворье кипела деятельность. Но не та, привычная, размеренная, деревенская суета, к которой я потихоньку начала привыкать, а какая-то сюрреалистическая, нервная, полная показного энтузиазма и немого противостояния.

Слева, у полуразрушенного сарая, Никита с неестественным, почти карикатурным рвением вколачивал в единственную уцелевшую стену огромный, ржавый гвоздь размером с небольшую кочергу. Он был без рубашки (конечно же, куда без этого обязательного элемента его образа), его спина и плечи, покрытые тонкой испариной, блестели на восходящем солнце, и каждые пять минут он с преувеличенным стоном обтирал лоб и оборачивался к моему окну с таким выразительным взглядом, будто кричал без слов: «Видишь, какой я работящий, сильный и сексуальный? А тот, бывший твой, в своём дорогом костюмчике, так умеет?»

Справа, у покосившегося забора, Сергей с каменным, абсолютно непроницаемым лицом и убийственной концентрацией белил старые, рассохшиеся створки моей калитки. Движения его были выверенными, экономными, почти механическими. Он не смотрел на меня. Он не смотрел ни на кого. Он просто делал. Вкладывал в каждое движение широкой малярной кисти весь свой немой, тяжёлый упрёк, всё своё разочарование и… что-то ещё. Что-то, от чего у меня предательски ёкало сердце и холодели кончики пальцев. Он белил так, будто закрашивал саму память о вчерашнем дне.

А по центру, на единственном относительно ровном и не заваленном хламом клочке земли, восседал, словно паук в центре паутины, Артём. В идеально отутюженных, кристально белых льняных брюках и белой же рубашке с закатанными до локтей рукавами (ящик таблеток для цветного белья он, видимо, прихватил с собой), он разложил на алюминиевом складном походном стуле свой ультратонкий ноутбук и с глубокомысленным, сосредоточенным видом что-то печатал, периодически отдавая тихие, чёткие команды двум присланным им же «работникам» — бледным, явно городским парням в одинаковых комбинезонах с логотипом какой-то фирмы, которые с явным недоумением и страданием пытались подровнять разросшиеся кусты крыжовника садовыми ножницами, явно для этого не предназначенными.

Это было самое сюрреалистическое, самое нелепое шоу на свете. Три самца. Три совершенно разных вида, сошедшихся на одном пятачке земли. И все они делали вид, что другие просто не существуют, что они — декорации, фон для их собственного спектакля.

Я наблюдала за этим минут пять, может, десять, стоя за занавеской и чувствуя, как по спине бегут мурашки от осознания всей глубины этого безумия. Наконец, собравшись с духом и натянув первый попавшийся свитер, я решилась выйти. Скрип двери прозвучал как выстрел, возвещающий начало боя.

Моё появление сработало точь-в-точь как стартовый выстрел.

— Виола! — гаркнул Никита, с преувеличенным энтузиазмом швыряя свой здоровенный молоток. Тот, описав в воздухе дугу, с душераздирающим грохотом угодил прямо в жестяной тазик с разведённой извёсткой Сергея, расплескав её и забрызгав ближайший забор. — Иди сюда, помоги мне эту балку придержать! Ты ж хозяйка! Надо чувствовать, где что должно стоять!

— Виолетта, — не отрываясь от экрана ноутбука, ровным, деловым тоном произнёс Артём, будто мы были в его офисе, а не посреди деревенского хаоса. — Я как раз прикидываю предварительную смету на восстановление кровли. Мне срочно нужны твои предпочтения по черепице. Натуральная керамическая или современная композитная? Я склоняюсь к композитной — легче, долговечнее, цветовая гамма богаче.

Сергей ничего не сказал. Он даже не вздрогнул от падения молотка. Он просто поднял голову и посмотрел на меня. Один единственный раз. Его взгляд был таким тяжёлым, насыщенным, таким немым укором, что я физически почувствовала его вес на своих плечах. Потом он аккуратно, с какой-то почти буддистской невозмутимостью, поставил кисть в ведро с водой и молча, не спеша, направился к колодцу.

— Эй, угрюмый, куда это? — крикнул ему вдогонку Никита, подбирая свой инструмент и бросая вызов. — Дело бросил? Не выдерживаешь здоровой конкуренции? Не готов бороться за внимание нашей прекрасной дамы?

Сергей проигнорировал его так же блестяще и абсолютно, как если бы тот был прозрачным воздухом.

— Виола, черепица, — настойчиво, с лёгкой примесью раздражения, повторил Артём, постукивая дорогим пером по экрану ноутбука. — И, кстати, я уже заказал обед. Его привезут из того самого ресторана в райцентре. Что-то нормальное, человеческое, а не эти твои… солёные огурцы и яйца.

Никита фыркнул, ухмыльнувшись во всю свою ширину.

— О, обед! Из ресторана! Цирк с конями прибыл! А мы тут, деревенщина неотёсанная, на своих, натуральных харчах. Серёга! — крикнул он в сторону колодца. — Ты нам что на обед-то поймал? Кабанчика? Медвежатинки? А то господину из столицы, гляди, на нашу похлёбку тошно смотреть будет!

Сергей, набрав воды в ведро, прошёл обратно мимо нас, неся его с таким невозмутимым и величественным видом, будто нёс не воду, а священный грааль или королевские регалии.

Я стояла, как вкопанная, чувствуя себя главным призом в конкурсе, правила которого мне были абсолютно неизвестны, а участники явно сошли с ума. Мне дико хотелось либо закричать на них всех, либо забиться в угол и истерически смеяться до слёз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ребята, — попыталась я вставить слово, поднимая руки в жесте примирения. — Может, хватит этого… цирка? Я… я, конечно, ценю вашу помощь, но…

— Никаких «но»! — перебил Артём, наконец закрыв ноутбук с резким щелчком. — Это не помощь, Виолетта. Это стратегические инвестиции. Я уже обсудил твой кейс с партнёрами. У этого места, как ни странно, колоссальный, нераскрытый потенциал. Нужно лишь правильно его упаковать, вывести на рынок.

— Упаковать? — Никита подошёл к нему вплотную, пахнущий потом, лесом и чем-то простым, мужским. — Это как, интересно? В целлофановый пакетик, с красивым ценничком? Ты, брат, не там ищешь, ей-богу. Здесь не упаковывают. Здесь живут. Дышат. Работают. А не играют в бизнес-стратегии.

Артём брезгливо отодвинулся, будто от источника заразы.

— Я, кажется, с тобой не разговаривал.

— А я вот с тобой разговариваю! — Никита не отступал, его весёлые глаза теперь сузились, в них засверкали озорные и опасные искорки. — И советую быстрее сворачивать свою цирковую деятельность. А то вот тот, угрюмый, — он кивнул в сторону Сергея, который уже снова взялся за кисть, — он хоть дело делает, руками. А ты только пыль в глаза пускаешь, словами да бумажками.

В воздухе запахло грозой, напряжённость нарастала с каждой секундой. Я физически чувствовала, что ещё мгновение — и чаша терпения переполнится, и до драки будет рукой подать.

— Всем прекратить! — скомандовала я неожиданно для себя твёрдым, почти материнским голосом, сама удивившись его силе. — Артём, твои работники пусть идут… подравнивают там что-нибудь в огороде, если уж так хочется. Никита, иди… прибей ещё что-нибудь, раз такая удаль на тебя напала. Сергей… молодец, продолжай, спасибо.

Они посмотрели на меня с одинаковым выражением глубочайшего удивления на лицах. Я и сама была в шоке от собственной наглости. Но, к моему ещё большему удивлению, это сработало. Артём, сморщившись, как от зубной боли, нехотя махнул рукой своим несчастным работникам, и те с видимым облегчением побрели в сторону огорода. Никита, с довольной ухмылкой, словно получив одобрение, вернулся к своему молотку. Сергей… так и не перестал белить калитку, но уголок его губ, кажется, дрогнул на миллиметр.

Я глубоко, с облегчением вздохнула и пошла в дом, чувствуя себя неопытным, нервным дрессировщиком в клетке со тремя совершенно разными и непредсказуемыми львами. Обречённым, но пока ещё живым.

Обед превратился в отдельный, изощрённый вид искусства абсурда. Артём расстелил на моём старом, зазубренном ножами и временем деревянном столе какую-то нарочито-походную, но явно дорогую клетчатую скатерть и разложил идеально чистые пластиковые контейнеры с едой из ресторана: тартары из мраморной говядины, капрезе с моцареллой и вялеными томатами, изящные кусочки тирамису. Пахло трюфелями, оливковым маслом холодного отжима и большими деньгами.

Никита, не смущаясь ни на йоту, уселся напротив меня, достав из кармана своей телогрейки огромный, несуразный бутерброд на чёрном хлебе с толстенным куском сала и кольцами сырого репчатого лука.

— А вот и мой обед! — провозгласил он, откусывая с преувеличенным аппетитом. — Натуральный, деревенский, без всяких ваших там… добавок и трюфелей. Пахнет правдой, а не пафосом. Сила тут, в нём, а не в красоте.

Сергей есть не сел. Он стоял на пороге, опираясь плечом о косяк, и пил воду из простой жестяной кружки, смотря на наше нелепое пиршество как на инопланетный, совершенно бессмысленный ритуал.

— Виола, попробуй тартар, — настаивал Артём, изящно пододвигая ко мне тарелку с помощью салфетки. — Ты же всегда его любила. Помнишь, мы заказывали его в том ресторане на Патриарших?

— Она сейчас другое полюбит! — парировал Никита, с хрустом откусывая от своего бутерброда так, что сок от лука брызнул на скатерть, отчего Артём поморщился. — Правильную, честную еду. Которая силы даёт, мышцы растит, а не просто в инстаграме красиво выглядит.

— Для поддержания сил и тонуса необходим сбалансированный рацион, а не чистый, неконтролируемый холестерин, — холодно, скучающим тоном лектора заметил Артём, отодвигая свой стул подальше от Никиты.

— А у меня холестерин правильный! Деревенский, проверенный! — Никита похлопал себя по плоскому, мускулистому животу. — А не офисный, от постоянных стрессов и неправильного питания.

Я сидела между ними, с изящной фарфоровой тарелочкой с тартаром в одной руке и с предложенным Никитой огромным, жирным куском сала в другой, и чувствовала, как моя и без того напряжённая психика начинает давать глубокие, неизлечимые трещины. А Сергей с порога всё наблюдал. Молча. Своим тяжёлым, всевидящим, всё понимающим взглядом.

Внезапно он поставил кружку на полку с такой точностью, будто это была давно отрепетированная часть спектакля, и молча ушёл. Мы все замерли в неловком молчании. Через минуту он так же молча вернулся. В руках он держал небольшую глиняную миску, доверху наполненную пареными ягодами — малиной и чёрной смородиной. Они блестели, как драгоценные камни, и от них тянуло лёгким, сладковатым парком.

— На, — коротко, без эмоций, бросил он, ставя миску прямо передо мной на ту самую дорогую скатерть. — Витамины. Чтобы не болеть. От любой… неправильной пищи.

И, развернувшись, он снова ушёл. На этот раз, похоже, насовсем.

В избе повисла гробовая, оглушительная тишина, нарушаемая лишь треском дров в печи. Артём и Никита смотрели то на скромную миску с ягодами, то друг на друга. Эти простые, немые ягоды внезапно стали самым мощным, самым веским аргументом за весь этот безумный день. Они перевешивали и тартар, и сало, и все слова вместе взятые.

— Ну что, — первым нарушил молчание Никита, с неподдельным, почти уважительным изумлением в голосе. — Победил угрюмый. Без единого слова. Классный ход. Надо запомнить. Молчаливый, да удалый.

Артём брезгливо, кончиками пальцев, отодвинул от себя свою тарелку с тартаром.

— Деревенские театралы. Очень мило и наивно. Рассчитано на самый незамысловатый вкус.

После обеда «соревнование» продолжилось с новой, удвоенной силой. Артём пытался вовлечь меня в обсуждение «брендбука» и «концепции» будущей эко-фермы, показывая на ноутбуке какие-то графики и схемы. Никита постоянно перебивал его, то и дело входя в дом и спрашивая с издевательской серьёзностью, где у меня лопата «совковой конструкции», вилы «особой секретности» и не пора ли нам вдвоём пойти «подоить ту злобную корову, которая на тебя как две капли воды похожа — тоже брыкается и своенравная». Я уже была готова сбежать в ближайший лес, завыть на луну и никогда не возвращаться.

К вечеру, когда мои силы были уже на исходе, а нервы напряжены до предела, случилось то, что должно было случиться. Я пыталась растопить печь, чтобы хоть как-то согреть остывшую за день избу, но у меня ничего не получалось. Дрова чадили, дым пошёл обратно в комнату, заполняя её едким, удушливым смогом.

Артём закашлялся, тыча в телефон, и пытался объяснить мне принцип печной тяги с точки зрения аэродинамики и разницы давлений. Никита, услышав кашель и увидев дым из трубы, начал материться снаружи, карабкаясь на крышу с криками: «Дыра у тебя в голове, а не в трубе!» и пытаясь прочистить её с помощью длинной жерди.

А Сергей… Сергей просто вошёл в дымовую завесу, молча, но твёрдо отодвинул меня от печи, одним ловким, выверенным движением руки совершил какой-то магический пасс с заслонкой, поправил поленья — и через мгновение огонь вспыхнул ровно, ярко и послушно, а дым потянулся куда следует, в трубу.

— Спасибо, — прошептала я, чувствуя себя абсолютно беспомощной и глупой.

Он лишь коротко кивнул, его лицо в свете пламени казалось высеченным из камня. И, повернувшись к выходу, он бросил на Артёма, снова уткнувшегося в телефон, и на ругающегося с крыши Никита одну единственную, сокрушительную фразу:

— Кончайте цирк. Мешаетесь.

Дверь закрылась за ним с мягким щелчком. В избе повисла тишина, нарушаемая только ровным, победным треском огня в печи и моим вымученным кашлем.

— Какой невоспитанный, грубый тип, — фыркнул Артём, с отвращением отряхивая со своего рукава несуществующую пыль и поправляя галстук (да, он, невероятно, до сих пор был в галстуке).

С крыши почти перестали нестись маты. Спустя минуту в приоткрытую дверь просунулась растрёпанная, перепачканная сажей голова Никиты.

— А что, он, кстати, прав, — сказал он неожиданно спокойно. — Кончаем цирк. Виола, я завтра уезжаю. На ярмарку в райцентре. Корову продавать. Твою, между прочим, корову. Если, конечно, ты не передумала и не решила сделать из неё инстаграм-звезду и главный аттракцион в новом эко-отеле.

Он скрылся, не дожидаясь ответа. Артём поднял бровь с видом человека, услышавшего радостную весть.

— Продавать корову? Наконец-то здравая мысль! Это же прекрасно! Освободить место для…

— Артём, — перебила я его. Мой голос звучал тихо, отчаянно, но очень чётко, без тени сомнения. — Уезжай. Сейчас. Немедленно. Возьми своих работников, свой ноутбук, свои контейнеры и уезжай. И больше никогда сюда не возвращайся.

Он уставился на меня с неподдельным, абсолютным изумлением, будто я только что предложила ему добровольно выйти в открытый космос без скафандра.

— Ты в своём уме? Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь? После всего, что я для тебя сделал? Я предложил тебе…

— Я ничего у тебя не просила! — голос мой внезапно сорвался, в нём послышались давно копившиеся слёзы и ярость. — И мне не нужны твои инвестиции! Мне не нужен твой брендбук! Мне не нужна твоя концепция! И… и мне не нужен ты. Пожалуйста, просто уезжай. Оставь меня в покое.

Он смотрел на меня с таким выражением лица, будто видел меня впервые в жизни. С недоумением, смешанным с брезгливостью и какой-то странной, почти отеческой жалостью.

— Ты понимаешь, от чего ты отказываешься? — произнёс он медленно, подчёркивая каждое слово. — От будущего. От стабильности. От успеха. От… всего.

— От иллюзий, Артём, — прошептала я, чувствуя, как по щекам текут предательские слёзы. — Я отказываюсь от иллюзий. И от прошлого. Оно пахнет не трюфелями и не деньгами. Оно пахнет ложью, предательством и пустотой. А это… — я обвела рукой свою дымную, бедную, но настоящую избу, — это пахнет дымом. И это честно.

Он ещё минут пять пытался что-то говорить, убеждать, давить на жалость, на разум, на тщеславие. Но я молчала. Я просто стояла и смотрела на него, вытирая ладонью слёзы и чувствуя, как внутри меня растёт странное, новое чувство — не злости, а жалости к нему. К этому красивому, успешному, но такому пустому человеку. В конце концов он сдался. Собрал свои вещи с театральной медлительностью, вышел, и вскоре я услышала, как заурчал двигатель его автомобиля и звук стал быстро удаляться, растворяясь в вечерней тишине.

Я осталась одна. В гробовой, наконец-то наступившей тишине. Только потрескивание дров в печи, да лёгкий шелест пламени, да доносящийся издалека лай собак.

Я вышла на крыльцо, кутаясь в свой старый свитер. Было уже совсем темно. На небе горели те самые, бесчисленные, немые звёзды. В доме Сергея, через дорогу, горел одинокий, тусклый свет. В стороне Никиты, в его маленьком домике, — тоже.

Два огонька. Два полюса. Два молчаливых, упрямых, таких разных маяка в моём внезапно опустевшем мире.

И я стояла посередине. Ошеломлённая, уставшая до полного изнеможения, с дымом в волосах и запахом сажи на коже, с пустотой внутри, которая наконец-то начала заполняться не чужими ожиданиями, а тихим, робким, но таким важным вопросом, обращённым к самой себе.

«А чего же хочешь ты? Чего хочешь именно ты, Виола?»

Ответа не было. Не было ни готовых решений, ни подсказок. Но впервые за долгое-долгое время этот вопрос звучал в наступившей тишине не как приговор или насмешка, а как самое начало. Как первый, самый трудный шаг.

Глава 10. Финал с огоньком, или Счастье в формате JPEG

Тишина, наступившая после отъезда Артёма, была не мирной, а оглушительной. Она давила на уши, на виски, на самое нутро, звенела в подсознании, как высокочастотный звук после мощного взрыва. Я сидела на холодных, шершавых ступеньках крыльца, кутаясь в свой старый, пропахший дымом свитер, и неотрывно смотрела на два одиноких огонька, светившихся в наступившей темноте. Один — в маленьком, приземистом домике Никиты. Другой — в более основательном, но таком же молчаливом доме Сергея через дорогу. Два маяка. Два молчаливых, упрямых варианта моей возможной судьбы, упрямо мигающих в густой, почти осязаемой деревенской ночи.

Мой внутренний монолог крутился по одному и тому же кругу, как заезженная пластинка.

Вариант первый: Сергей. Надёжный, твёрдый, непоколебимый, как речной кремень. С ним будет трудно. Молчаливо, честно, аскетично. Не будет красивых слов, не будет романтических жестов. Будет тяжёлая, ежедневная работа бок о бок. Его молчаливая преданность будет выражаться не в признаниях, а в том, что он всегда принесёт молоко, починит забор, вобьёт гвоздь, который я никак не могу вбить. Он не будет играть в чувства, он будет строить. Дом. Хозяйство. Жизнь. И меня — в эту жизнь, как часть своего прочного, незыблемого мира. Это будет правда. Настоящая, суровая, пахнущая землёй, потом и свежим деревом.

Вариант второй: Никита. Весёлый, дерзкий, непредсказуемый, как весенний ветер. С ним будет больно от его едких колкостей и пьяняще от его внезапной, грубоватой нежности. Это будут американские горки из громких ссор, искреннего, раскатистого смеха и страсти, которая будет зажигаться и гаснуть, как всполох молнии. Он не будет ничего строить, он будет жить. Ярко, громко, с размахом, здесь и сейчас, не думая о завтра. Он научит меня не бояться выглядеть дурой, падать с сеновала, смеяться над собой. Он будет выводить меня из зоны комфорта, показывая, что настоящая жизнь начинается как раз за её пределами.

Я сидела и смотрела на эти огни до тех пор, пока они не поплыли перед моими глазами, расплываясь в мокрых от навернувшихся слёз кругах. Я чувствовала себя на развилке, где каждый путь вёл в пропасть неизвестности. И от этого сознания сжималось горло.

А потом я вдруг, с поразительной, кристальной ясностью, осознала одну простую и одновременно ужасающую вещь.

Я не хочу выбирать.

Нет, я не о том, что хочу сохранить обоих, как наивно и глупо заявляла ранее. Я о том, что не хочу, чтобы мой выбор, выбор моей жизни, сводился исключительно к этим двум огонькам. К этому двору. К этой земле, которая, какой бы настоящей и честной она ни была, рискует превратиться для меня в новую, пусть и более просторную, клетку. Сначала я бежала от клетки из стерильного стекла, холодного бетона и лживых улыбок. Теперь меня пытались мягко, но настойчиво запереть в клетке из дёрна, страсти, молчаливой преданности и чужих ожиданий.

Я запрокинула голову и посмотрела на небо. Здесь, в глуши, вдали от городской засветки, оно было невероятным, подавляющим своим масштабом. Огромным, глубоким, бархатно-чёрным, усыпанным мириадами бриллиантовых звёзд, которые были расположены в нём не хаотично, а будто по какому-то великому, непостижимому замыслу. Таким же бесконечным, как и возможности. Как и я сама. Я вдруг с остротой ощутила, что моя жизнь не обязана умещаться в формат «или-или».

И тогда я вспомнила слова Артёма. Его надменные, полные презрения слова: «У этого места колоссальный потенциал». Он был мерзавцем, эгоистом и циником, но он не был дураком. Он видел то, чего не видели они, мои деревенские «претенденты». Они видели землю. Хозяйство. Конкретную женщину, которую нужно завоевать или защитить. Артём же, с его отточенным бизнес-чутьём, видел нечто большее. Он видел бренд. Уникальную историю. Готовый, продающийся контент. И в этот миг в моей голове всё сложилось в идеальную, безумную, блестящую, как эти звёзды над головой, картинку.

Это была не его идея. Это была моя. И она кардинально отличалась от его предложения.

Я резко вскочила, словно меня ударило током. Холод ступеней сменился жаром внезапного озарения, бегущим по венам. Я забежала в дом, где уже пахло вечерней прохладой и пеплом, схватила со стола телефон, почти не видя его из-за нахлынувших мыслей, и начала набирать номер. Не Артёму. Боже упаси. Я набрала номер своего бывшего юриста, Дмитрия, того самого циничного, язвительного, но чертовски эффективного спасителя, который вытягивал меня из бракоразводной ямы.

— Вилка? — он ответил на первом же гудке, его голос звучал привычно устало. — Опять корова сбежала? Или уже кто-то серьёзно пострадал от твоих кулинарных экспериментов? Готовь алиби.

— Слушай сюда, Дим, и записывай, — выпалила я, не здороваясь, не извиняясь за поздний час. Голос мой дрожал от возбуждения, но был твёрдым. — Мне нужны твои самые зубастые, самые беспринципные акулы из интеллектуальной собственности. Прямо сейчас. И срочно поднимай все документы на эту ферму, на землю. Мы ничего не продаём. Мы… регистрируем товарный знак.

На другом конце провода повисло долгое, многословное молчание. Я почти слышала, как в его голове крутятся шестерёнки.

— Ты там чего, на солнце перегрелась? Или Никита тебя своим самогоном угостил? — наконец выдавил он. — Какой ещё товарный знак? «Сено от Виолы»? «Навоз премиум-класса»? «Деревенский гламур»?

— «Деревня.Vi» — сказала я чётко, и почувствовала, как по спине бегут мурашки от осознания грандиозности и безумия этого шага. — Бренд аутентичной, настоящей деревенской жизни. Не показушной. Не гламурной. Эко-продукты с моих грядок и от моих кур. Мастер-классы — от засолки огурцов до моих «кулинарных катастроф». Туры «на всё про всё» для уставших от города. Мерч — футболки, кружки с моими дурацкими цитатами. Всё. Я буду лицом, душой, голосом этого бренда. А они… — я выдохнула, понимая, что это самый рискованный момент, — они будут тем самым уникальным контентом, тем самым «настоящим», что делает этот проект по-настоящему живым и ценным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Юрист присвистнул, уже без иронии, с неподдельным профессиональным интересом.

— Гениально и безумно. Похоже на стартап, который либо взлетит до небес, либо с треском провалится, унеся с собой все вложения. Ты хоть понимаешь, что тебе эти два местных ковбоя голову оторвут, когда узнают, что ты их, их жизнь, их быт вписала в свой бизнес-план без спроса? Что ты собираешься делать, когда Никита придёт к тебе с вилами, а Сергей перестанет поставлять тебе своё «настоящее» молоко?

— Они не узнают, — сказала я с уверенностью, которой не чувствовала. — Вернее, узнают всё. Но уже потом. Когда у меня на руках будут все документы, чёткий план и предложение. Я не буду их использовать. Я предложу им партнёрство. На равных. Доля в бизнесе. Сергей будет отвечать за всё производство, за качество, за логистику. Он идеален для этого. Никита — за… колорит, за привлечение гостей, за развлечения, за тот самый «адреналин». Он родился для этой роли.

— А если они посмотрят на тебя своими ясными глазами, сплюнут себе под ноги и скажут «пошла ты со своим партнёрством»? И побьют тебя тем самым «колоритом», то есть обычным деревенским черенком от лопаты?

— Тогда… тогда я сделаю это без них, — соврала я, глотая комок в горле. Потому что в глубине души знала — без них, без их грубой, неотёсанной, но стопроцентной подлинности, это будет просто бутафория, очередная подделка под «деревенскую жизнь», ничуть не лучше проекта Артёма. Но это был мой риск. Моя ставка. Мой собственный, личный Рубикон.

Я закончила разговор, пообещав выслать наброски в ближайшие дни, и откинулась на спинку стула. Руки дрожали. Я не стала включать компьютер или искать блокнот. Я сидела в темноте и составляла план у себя в голове, и он был яснее любого написанного. Это будет не эко-отель Артёма для богатых горожан. Это будет нечто другое. Место силы. Место правды. Пусть неудобной, пусть смешной, пусть порой неприглядной. Настоящее, но упакованное в честную, мою историю. Историю побега, ошибок, поиска себя и обретения не мужчины, а собственного достоинства.

Утром я повела себя так, словно этой ночной революции в моей голове не было. Я встала, затопила печь, сварила кофе из той самой пачки Никиты. Запах был горьким и бодрящим.

Никита пришёл первым, хмурый, невыспавшийся, с видом человека, который уже пожалел о вчерашних словах насчёт отъезда.

— Ну что, принцесса, — буркнул он, заглядывая в дверь, — будем тот сарай, что ли, достраивать? Или ты уже чемоданы в Москву собираешь, к бывшему?

— Никуда я не собираюсь, — улыбнулась я ему спокойной, твёрдой улыбкой, которая, казалось, его озадачила ещё больше. — Иди работай. Без тебя тут никто ничего путного сделать не может, и ты это прекрасно знаешь.

Он постоял секунду, что-то пытаясь прочитать на моём лице, потом пожал плечами и ушёл, но уже без прежней мрачности, с привычной энергией в походке.

Сергей принёс молоко, как обычно, молча. Прохладный бидон запотел в его крепких, привыкших к работе руках. Я взяла его, и наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Я не отвела взгляд.

— Спасибо, Сергей, — сказала я тихо, но очень чётко. — Вы мне очень помогли. Во всём. Я это ценю.

Он кивнул, его пронзительные глаза на мгновение задержались на мне, и мне показалось, что самый дальний, самый глубокий уголок его губ дрогнул в едва уловимом, но настоящем подобии улыбки. Затем он развернулся и ушёл своей ровной, неспешной походкой.

А потом я села за стол, включила камеру на телефоне и записала видео. Самое честное, самое откровенное за всё время. Без грима, без прикрас, с утренними спутанными волосами и в том же старом свитере.

— Всем привет. Это не прощание. И не объяснение в любви. Это… объявление о начале. Я остаюсь. Но не для того, чтобы быть чьей-то женой, чьей-то хозяйкой, чьим-то трофеем или призом. Я остаюсь, чтобы построить здесь своё. То, чего у меня никогда и не было по-настоящему. Не просто дом. Не просто ферму. А дело. Настоящее. Своё. Может, провальное, может, безумное, а может, и гениальное. Но своё. Спасибо вам огромное за то, что были со мной всё это время, за вашу поддержку и ваши слова. Верите вы или нет, но самый интересный контент только начинается. #своедело #деревняVi #остаюсь #новаяжизньначинаетсясегодня

Я выложила видео и, не читая комментариев, выключила телефон. Потом вышла на крыльцо, неся с собой чашку горячего кофе. Было тихо и свежо. Первые лучи солнца уже пригревали щёки и золотили верхушки деревьев. Где-то на выгоне мычала моя корова — не жалобно, а деловито и громко. Воздух пахло остывшей за ночь землёй, дымом из трубы и той самой, желанной, горьковатой свободой.

Я не знала, что скажут Никита и Сергей, когда узнают о моём настоящем плане. Возможно, Никита взбесится, назовёт меня расчётливой стервой и устроит грандиозный скандал. Возможно, Сергей молча развернётся, и больше я никогда не увижу его бидона с молоком у своего порога. Возможно, они оба решат, что я окончательно и бесповоротно спятила с ума.

Но это было уже не так важно, как раньше. Важно было то, что я наконец-то перестала быть героиней чужого романа, разменной монетой в мужских амбициях, украшением чужой жизни. Я стала автором. Автором своей собственной, путаной, сложной, но моей истории. С плохим черновиком, с кучей грамматических ошибок, с риском провала и с абсолютно непредсказуемой, захватывающей развязкой.

Я глубоко вдохнула воздух своей фермы, своего будущего, своего выбора, и улыбнулась. Широко, по-дурацки, растянув губы до ушей. Впервые за долгое-долгое время эта улыбка была по-настоящему, до слёз, счастливой. Не для сторис. Не для мужчин. Не для бывшего мужа. А для себя. Одной-единственной Виолы.

А потом я допила кофе и пошла наводить порядок в доме. Потому что всё только начиналось. И это пахло не просто кофе. Это пахло счастьем. Во всех возможных форматах: в формате JPEG для соцсетей, в формате 4K для будущих видео и просто в формате тихого, солнечного утра на крыльце собственного, пусть и разваленного, но моего дома.

Конец