Соседка. Глава Зрелая соседка

Ущерб

Из квартиры на четвёртом этаже, словно из зала старого театра, где каждую ночь разыгрывается одна и та же, до боли знакомая драма, доносились крики и ругань. Это была стандартная пьеса их брака, где декорации – обшарпанные стены, а реквизит – вечный спор о быте.

Катя, её голос срывался от недоумения и накопившейся обиды, кричала на Сергея:

— Мы в браке уже пятый год, а ты всё никак не можешь починить эту стиральную машину! Или, в конце концов, купить новую! Неужели так сложно?

Сергей, чьё лицо исказила гримаса злости, ответил ей такой же яростной волной:

— Конечно, у меня же времени вагон, да и денег куча! — парировал он, чувствуя, как в нём клокочет всё то, что он так долго сдерживал. — Давно тебе говорю, не суй так много вещей в эту развалюху! Она же не резиновая! А ты всё своё: сломай меня, сломай!

Но Катя не унималась, её голос становился всё более истеричным:

— Да я уже устала руками полоскать! Устала от того, что ты вечно находишь отговорки! Это не вещи, Сергей, это жизнь! Это наш общий быт, который ты, похоже, совершенно не ценишь! Может, тебе просто плевать на меня, на наш дом?!

— Плевать?! — взорвался Сергей, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Ты хочешь сказать, что мне плевать?! А тебе, значит, не плевать, когда ты часами зависаешь в этих своих соцсетях, пока я тут, как проклятый, пытаюсь что-то сделать?! Пока я пытаюсь заработать на ту самую новую машину, которую ты так хочешь! Ты хоть представляешь, как это сложно, когда ты целый день на ногах, а потом ещё и дома должен быть мастером на все руки?!

— А ты думаешь, мне легко?! — Катя перешла на крик, слезы уже текли по её щекам. — Ты приходишь домой, и единственное, о чём ты думаешь – это как бы поскорее отдохнуть! А я? Я всё на себе тащу – и быт, и дом, и вот эту дурацкую стиральную машину, которую ты обещал починить ещё три месяца назад! Может, тебе просто надоело всё, а? Может, тебе просто надоела я?!

— Ох, Катя, сколько можно… — Сергей устало опустился на диван, как будто силы покинули его. — Давай не будем. Пожалуйста. Я всё починю. Завтра. Обещаю.

Но в его глазах, даже в этой усталости, читалась та же безысходность, что и в её. Они оба были заложниками этой бесконечной пьесы, где слова ранили, а молчание лишь усиливало пропасть между ними. И где-то там, за стенами их квартиры, жизнь продолжалась своим чередом, не обращая внимания на их драму, которая, казалось, будет длиться вечно.

Катя, провожая его взглядом, полным жгучей обиды, отвернулась к окну. Её плечи мелко подрагивали, а губы шевелились, произнося неразборчивые, горькие слова, словно тихий, но ядовитый шепот, который она направляла в пустоту:

— Бесит… вот же бесит! Как же он меня бесит! Только и знает, что орать… Обещал, обещал… Да когда уже, Господи, когда?!

Её бормотание, тихое, но полное яда, достигло слуха Сергея, который уже собирался уйти. Эти приглушенные слова, словно последняя капля, переполнили чашу его терпения. Он резко обернулся, его глаза сверкнули неистовым гневом.

— Знаешь что, Катя?! — прорычал он, его голос стал ещё громче, словно пытаясь заглушить её бурчание, а может, и свои собственные сомнения. — Ты меня достала! Просто достала! А я… я пойду на работу! Да, я пойду на работу, чтобы заработать на эту чёртову машину, которую ты так жаждешь! Потому что я не могу больше слушать этот бесконечный твой нытьё!

Он резко распахнул дверь, которая с глухим стуком ударилась о стену, словно вторя грому, который бушевал внутри их квартиры. Схватив куртку с вешалки, он напоследок бросил ей, уже не глядя:

— Я не могу больше этого выносить! Не могу!

И, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь так, что стены, казалось, вздрогнули. Тяжёлый звук замка, щелкнувший в тишине, оставил Катю одну, с её невысказанными претензиями и его последними, обжигающими словами, эхом отдающимися в опустевшей комнате. А он, Сергей, уходил, оставляя за спиной не только их ссору, но и ещё одну трещину в фундаменте их брака, унося с собой, возможно, и часть себя, но не своё обещание.

Катя, оставшись одна в повисшей тишине, ощущала, как нервное напряжение медленно отступает, уступая место опустошающей усталости. Она обвела взглядом комнату, где ещё минуту назад гремели слова, словно молнии, и остановилась на стиральной машине, стоящей неподвижно, как молчаливый свидетель их разлада.

Вдруг, словно из ниоткуда, раздался настойчивый стук в дверь. Он был не таким, как у Сергея – не торопливый, не пронзительный, а скорее ровный, настойчивый, с оттенком деловитости. Катя, ещё не успев отдышаться от предыдущей бури, подошла к двери и заглянула в глазок. На пороге стоял незнакомый мужчина, с аккуратно подстриженной бородой и внимательным взглядом. С некоторой опаской она открыла дверь. Мужчина, представившийся Петром, вежливо, но прямо сообщил:

— Добрый день. Я ваш сосед с третьего этажа. Боюсь, у нас возникла небольшая проблема. Похоже, вы меня заливаете.

Катя замерла. Заливаем? Это было последнее, чего она ожидала. Сергей только что ушел, и стиральная машина даже не была включена. В её голове мелькнула тревожная мысль: все таки стиралка протекла!?

— Залива…ете? — её голос прозвучал неуверенно. — Я… я не понимаю.

Пётр, сохранив спокойствие, кивнул:

— Да, я понимаю. Но у меня в квартире, в ванной, прямо на потолке появились мокрые пятна. И они увеличиваются. Похоже, течь идёт сверху.

Он говорил беззлобно, но в его словах чувствовалась явная обеспокоенность. Катя же почувствовала, как всё её предыдущее смятение сменилось новым, более острым беспокойством. Незнакомый человек, стоящий на её пороге с такой неприятной новостью, казалось, олицетворял собой череду неприятностей, которые, словно снежный ком, катились на неё.

— Ох, простите, пожалуйста… — с искренним сожалением проговорила Катя, чувствуя, как к щекам приливает краска. — Я… я не знаю, как это могло произойти. Я сейчас же посмотрю. Может быть… может быть, есть какая-то протечка, о которой мы не знали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она стояла на пороге, между миром своей только что отгремевшей ссоры и неожиданной проблемой, которая теперь требовала её внимания. Незнакомое лицо соседа, пришедшее с жалобой, добавляло сюрреалистичности этой уже и без того напряжённой сцене. И в тот момент, когда Сергей, казалось, унёс с собой все её проблемы, реальность, как всегда, подкинула новую.

Не успев толком осознать, что происходит, она, словно по наитию, бросилась в ванную. И зрелище, представшее её глазам, повергло её в настоящий шок.

Вода! Её было так много, что она уже плескалась у края ванны, медленно, но верно расползаясь по кафельному полу. А посреди этого водного хаоса стояла она – стиральная машина. Не просто протекала, а будто бы рыдала, изливая из себя потоки воды. Казалось, она окончательно сдалась, не выдержав ни напора воды, невысказанной агрессии, которая витала в воздухе.

Катя, охваченная паникой, не знала, за что хвататься. Руки сами собой потянулись к заглушке, чтобы перекрыть воду, но она словно не поддавалась, или же она просто не могла найти нужного усилия. Вода прибывала, угрожая вот-вот хлынуть за пределы ванной комнаты, наводняя коридор.

— Господи… — прошептала она, чувствуя, как холодный пот стекает по вискам. — Что же это такое…

И тут, словно из ниоткуда, раздался спокойный голос Петра:

— Не волнуйтесь. Сейчас я займусь этим.

Он, не спрашивая разрешения, уже прошёл в ванную, ловко лавируя между струями воды. Его движения были быстрыми и уверенными. Он наклонился к трубам, и через мгновение послышался характерный звук – поворот вентиля. Поток воды, словно по волшебству, начал стихать. Тревожное бульканье постепенно сменилось тихим журчанием, а затем и вовсе прекратилось.

Пётр выпрямился, вытирая руки о брюки.

— Всё. Воду перекрыл. Похоже, у машины какой-то серьёзный прорыв. Надо будет посмотреть, в чём дело.

Он взглянул на Катю, которая стояла, как вкопанная, с глазами, полными растерянности. В его взгляде не было ни осуждения, ни досады, только спокойная готовность помочь.

— Не переживайте так, — мягко сказал он, — бывает. Главное, что вода теперь остановлена. Теперь надо будет её убрать.

Эта внезапная помощь, эта спокойная решимость незнакомого человека в момент её полного смятения, произвела на Катю огромное впечатление. Она почувствовала, как волна паники начинает отступать, уступая место робкой благодарности. В хаосе и водовороте событий, она нашла неожиданную поддержку.

Пётр, выпрямившись, отряхнул руки и обратился к Кате с оттенком деловитой грусти:

— К сожалению, мне придётся спуститься к себе. Я снимаю квартиру этажом ниже, и, боюсь, мне необходимо будет оценить ущерб, который причинила эта протечка. А затем, разумеется, передать информацию хозяйке квартиры.

Эти слова, сказанные с той невозмутимой вежливостью, которая только подчёркивала неизбежность происходящего, словно молотом обрушились на Катю. Оценить ущерб. Передать хозяйке. Слова, которые в её голове мгновенно трансформировались в: «Платить».

Её сердце сжалось. Деньги. Эта нескончаемая, изматывающая тема, ставшая причиной бесчисленных ссор с Сергеем. Они и так сводили концы с концами, балансируя на грани, каждую копейку считая дважды. А теперь… Теперь к их скудному бюджету добавится ещё и счёт за потоп, за ремонт чужой квартиры, за новую, ещё не купленную стиральную машину, которая, видимо, так и останется несбыточной мечтой.

Что делать? Как объяснить Сергею? Он и так был на взводе, ушёл в гневе, хлопнув дверью. А теперь ещё и эта новость. Катя почувствовала, как к горлу подступает комок. Бессилие, обида, страх – всё смешалось в один тугой узел. Она видела перед собой пропасть, которая разверзлась в результате их с Сергеем ссор, и этот потоп был лишь очередным напоминанием о том, как хрупко их благополучие.

— Я… я понимаю, — прошептала она, едва ворочая языком. — Конечно… Только… я пока не знаю, как… как нам быть с этим. Сергей… он сейчас…

Она не закончила, но Пётр, казалось, понял. В его глазах появилось ещё больше сочувствия, смешанного с профессиональной отстранённостью.

— Понимаю, — ответил он. — Но, к сожалению, это не отменяет необходимости. Как только сможете, дайте знать. Я подожду.

В тот миг, когда Катя, подавленная и растерянная, пыталась осмыслить случившееся, взгляд Петра, скользнув по её фигуре, невольно задержался. Домашний халатик, когда-то, возможно, уютный и милый, теперь казался слишком тонким, слишком откровенным. Он неловко облегал её тело, подчёркивая изгибы, которые в обычных обстоятельствах, в суматохе дня, остались бы незамеченными.

Но сейчас, в этой странной, напряжённой тишине, нарушаемой лишь тихим капаньем воды, халатик стал центром притяжения. Его лёгкая ткань, прилегая к телу, явно не скрывала того, что находилось под ним. Из выреза халата, словно нежные бутоны, настойчиво тянулись к свету соски. Они, будто живые, реагировали на холод воздуха, на её внутреннее смятение, делая образ Кати неожиданно чувственным и уязвимым.

Пётр, человек, который пришёл с деловой претензией, на мгновение потерял нить разговора. Его взгляд, скользящий по мокрой плитке, по потолку, по самой Кате, зацепился за эти маленькие, но такие явные признаки её женственности. На какой-то миг его профессиональная хладнокровность дала трещину. Он почувствовал укол неожиданного, непривычного влечения, которое тут же попытался заглушить, отвернувшись.

Ему стало неловко. Неловко за то, что поддался моменту, неловко за то, что позволил себе такие мысли в этой ситуации. Он быстро моргнул, словно стряхивая наваждение, и снова сосредоточился на проблеме. Но образ, мелькнувший перед глазами, оставил после себя лёгкий, едва уловимый след – след секундной слабости, которая, казалось, принадлежала не ему, а самому моменту, этой неловкой, пропитанной водой и смущением встрече.

Пётр, заметив, что в его мыслях повисла неловкая пауза, мягко откашлялся, возвращая себе привычную деловитость.

— Извините, я забыл представиться, – сказал он, снова обращаясь к Кате. – Меня зовут Пётр.

Его голос звучал ровно, без тени той секундной задумчивости, что мелькнула у него в глазах. Пётр, тридцатипятилетний мужчина, с аккуратно подстриженной бородой, производил впечатление человека собранного и основательного. Его взгляд, хоть и был внимателен, теперь излучал скорее профессиональную вежливость, чем личный интерес. В его осанке чувствовалась уверенность, а в движениях – какая-то неторопливая целеустремлённость. Он явно привык к решению проблем, и сейчас, столкнувшись с одной из них, действовал по отработанной схеме.

Катя, всё ещё находящаяся под впечатлением от его неожиданной помощи и собственной растерянности, нежно ответила:

— Катя.

Её голос звучал мягко, даже чуть приглушённо, словно эхо её недавней паники. В свои двадцать девять лет, она была женщиной, чья хрупкость могла легко переплетаться с внутренней силой. Сейчас, в полупромокшем халатике, стоя перед незнакомым мужчиной, она казалась одновременно уязвимой и стойкой. Её глаза, ещё недавно полные тревоги, теперь смотрели на Петра с робкой благодарностью. В её облике, даже в этой не самой выигрышной ситуации, читалась какая-то природная грация, что-то неуловимо притягательное, что, возможно, и зацепило Петра на мгновение.

Два незнакомца, оказавшиеся вместе в эпицентре маленькой бытовой катастрофы. Он – тридцать пять, деловой, собранный, пришедший с претензией, но оказавший неожиданную помощь. Она – двадцать девять, растерянная, но не сломленная, столкнувшаяся с новыми финансовыми проблемами. Эта встреча, начавшаяся с потопа, оставила после себя не только мокрые пятна на полу, но и тонкий, едва уловимый след взаимного, пусть и мимолётного, внимания.

Он вежливо кивнул и, оставив Катю наедине с её тревогами и журчанием воды, которая, пусть и была перекрыта, всё ещё напоминала о себе тихим эхом, направился вниз, в свою квартиру, где его ждал неприятный сюрприз, порождённый чужой бедой. А Катя осталась стоять посреди ванной, ощущая, как холод воды проникает ей под кожу, заставляя её предчувствовать ещё большие трудности.

После того, как дверь за Петром закрылась, оставив Катю одну в притихшей квартире, её прежнее смятение обернулось липким, всепоглощающим беспокойством. Она не находила себе места. Шаг за шагом, словно загнанная зверушка, она начала метаться по комнатам, из угла в угол, каждый раз возвращаясь к одному и тому же вопросу: — Что делать?

Взгляд её цеплялся за мокрое пятно на полу ванной, за молчаливую, испорченную стиральную машину, за потолок, который, казалось, ещё хранил в себе отголоски утекающей воды. Каждый предмет в квартире напоминал ей о случившемся, усиливая чувство надвигающейся катастрофы.

Ссора с Сергеем, его уход – всё это казалось теперь лишь преддверием настоящего бедствия. Теперь к их бесконечным финансовым спорам добавился реальный, ощутимый ущерб, который предстояло возместить. Как объяснить Сергею, что их скудные средства, которые они так бережно копили, теперь пойдут на оплату чужих потолков и новой стиральной машины? Как найти в себе силы, чтобы справиться с этой новой, свалившейся на голову проблемой?

Каждый её шаг был пропитан отчаянием. Она останавливалась у окна, смотрела на прохожих, словно ища там ответ, но мир за стеклом жил своей обычной жизнью, не подозревая о её личной буре. Она подходила к телефону, но не знала, кому позвонить. Сергей? Нет, сейчас он наверняка не захочет её слушать. Родители? Они и так постоянно волнуются.

Время тянулось мучительно медленно. Её мысли путались, перескакивая с одной проблемы на другую: от угрозы испорченных отношений с соседом, до надвигающегося разговора с Сергеем, который, скорее всего, будет похож на очередной штурм.

Каждая новая волна паники накатывала с новой силой, но не приносила облегчения. Она была одна, посреди квартиры, где воздух был всё ещё плотным от невысказанных обид и теперь ещё и от запаха сырости. И в этом лабиринте собственных страхов, Катя не находила выхода, чувствуя, как стены её маленького мира медленно, но верно начинают её затягивать.

Долгие раздумья, метания по квартире, бесплодные попытки найти выход – всё это внезапно показалось ей пустой тратой времени. Наступил момент действия, решительного и, возможно, даже отчаянного.

Внутри неё зажглась искра. Искра, которая говорила: — Хватит ждать. Хватит бояться. Надо действовать. Она больше не могла оставаться в этом подвешенном состоянии, терзаемая тревогой и страхом перед неизвестностью. Нужно было самой увидеть, оценить, понять ущерб.

Не задумываясь больше ни о чём, не давая себе времени на новые сомнения, Катя сорвалась с места. Решительность, словно внезапный прилив сил, охватила её. Она бросила последний взгляд на мокрую ванную, на стиральную машину, как на немой укор, и, поправив на плечах халат, выскользнула из квартиры.

Её шаги по лестнице были быстрыми, почти стремительными. Она шла вниз, к Петру, к его квартире, где её ждала ещё одна порция неизвестности, но теперь она шла туда не жертвой обстоятельств, а человеком, готовым встретить их лицом к лицу. В её глазах горел огонек решимости, а в сердце стучала надежда, что, возможно, именно смелость и прямота смогут если не исправить всё, то хотя бы найти решение.

Слив эмоций

Дверь распахнулась почти мгновенно, едва Катя успела коснуться звонка. И то, что предстало её взору, на секунду заставило её замереть, забыв обо всем на свете. Перед ней, в неловкой позе, стоял Пётр. Но не тот Пётр, что минуту назад был собранным и вежливым, а совершенно другой – домашний, неожиданно уязвимый.

Он был одет лишь в трусы, с тряпкой в руке, словно застигнутый врасплох посреди домашних хлопот. Его волосы были слегка взъерошены, на лице – следы усталости от борьбы с нахлынувшей водой. Он протирал пол, пытаясь справиться с пятнами, которые оставили капли, просочившиеся с потолка. В этот момент он выглядел не как сосед с претензиями, а как обычный человек, столкнувшийся с бытовой проблемой.

– Ох… – выдохнул он, смущённо улыбнувшись. – Я… я вас не ожидал. Решил сразу убрать воду. Проходите.

Он отступил в сторону, жестом приглашая её войти, словно приглашая в свой маленький, только что отремонтированный мир. Катя, всё ещё немного ошеломлённая, шагнула внутрь.

Её взгляд, движимый профессиональным интересом, но с оттенком личного любопытства, начал осматривать помещение. И то, что она увидела, поразило её своей аскетичностью.

Комната, казалось, была лишена всяких излишеств. В самом её центре, прямо на полу, расстелен матрас. Никакой кровати, никаких каркасов, лишь простое ложе, словно приглашающее к минимализму жизни. Рядом с ним, словно пара одиноких спутников, стояла раковина – возможно, временное решение, либо часть какого-то незавершённого ремонта, но в любом случае, добавляющая сюрреалистичности картине. Два стула, тоже не новые, казалось, ждали своих хозяев, готовые к выполнению своей скромной функции.

Но самым говорящим элементом был, пожалуй, шкаф, или, вернее, то, что от него осталось – вешалка. На ней, словно скомканная и забытая куча, громоздились вещи. Одежда, как будто сброшенная в спешке, лежала комком, подчёркивая скорее быт, нежели обустроенность. Ни какой аккуратности, лишь хаотичное нагромождение.

Вся комната дышала этой какой-то странной, почти спартанской простотой. Казалось, здесь нет места для ненужных вещей, для украшений, для бытового комфорта. Всё подчинено лишь самым необходимым функциям. И в этой абсолютной аскетичности, в этой лаконичности обстановки, Катя увидела не просто отсутствие вещей, а, возможно, определённый образ жизни, выбор, который сделал Пётр. В этом минимализме было что-то откровенное, что-то, что заставляло задуматься о человеке, который живёт среди всего этого.

Неловкость повисла в воздухе, густая и ощутимая. Катя почувствовала, как краска заливает её щёки. Она, только что полная решимости, теперь стояла, сбитая с толку этим неожиданным зрелищем. Пётр, в свою очередь, тоже был явно удивлён. Его глаза на мгновение расширились, а рука с тряпкой застыла в воздухе.

– Извините, – прошептала Катя, чувствуя, как волна смущения накрывает её с головой. – Я… я хотела посмотреть, что там… ну, какой ущерб…

Пётр кивнул, опуская тряпку.

– Да, я понимаю. Сейчас всё покажу. Не очень, конечно, приятно, но… как есть.

Он провёл её в ванную, где потолок был чуть более повреждён. Он указал на несколько тёмных пятен, на сильно заметные следы сырости.

– Вот здесь, как видите, вода сильно просочилась. Не критично, но… что есть, то есть.

Катя внимательно осмотрела всё, пытаясь оценить масштаб проблемы. Её сердце, которое ещё минуту назад билось в тревоге, теперь немного успокоилось. Ущерб, казалось, был не так велик, как она боялась.

Сердце Кати забилось чуть быстрее, когда она поняла, что стоит перед Петром, обнажённая под тонким халатом. В его глазах, скользнувших по её фигуре, она уловила что-то новое, что-то, чего раньше не было. Это был взгляд мужчины, оценивающего женщину. И этот взгляд, пробуждённый его собственным, столь же обнажённым состоянием – он стоял в одних трусах, готовый к битве с потопом – создал невидимую, но ощутимую связь между ними.

Воздух, казалось, загустел, наполняясь неуловимым электричеством. Сексуальная нить, о которой думал Пётр, тонкой, но прочной паутиной обвилась вокруг их неловкого диалога. Этот момент, застывший в полумраке его аскетичной квартиры, был полон скрытого напряжения.

Именно в эту, самую неподходящую и одновременно самую интимную паузу, Катя произнесла, её голос был слегка дрожащим:

— Пётр, а вы… вы думаете, на какую сумму ущерб?

Пётр, словно очнувшись, быстро моргнул, стряхивая с себя наваждение. Его взгляд вернулся к ней, но уже с примесью деловой оценки. Он обвёл взглядом пространство, как бы переносясь из мира неловкой близости обратно в мир бытовых проблем.

— Думаю, тысяч десять, пятнадцать, – произнёс он, его голос стал более ровным, деловым. – Не больше. Думаю хватит.

Слова Петра, такие чёткие и ясные, будто холодный душ, обдали Катю. Десять-пятнадцать тысяч.

На её лице отразилось обескураживание. Её брови слегка приподнялись, губы тронула лёгкая гримаса. Как ей сказать об этом Сергею? Сердце сжалось от предвкушения неизбежного разговора, который, она знала, будет не из приятных.

— Десять-пятнадцать… – повторила она, словно пробуя слова на вкус, и её голос прозвучал тихо, потерянно. – И… и что мне теперь делать? Как сказать Сергею?

Она посмотрела на Петра, и в её глазах читалась не только тревога о деньгах, но и растерянность перед самой собой. Перед этой новой, неожиданной ситуацией, которая снова бросила вызов её силам и её отношениям.

Взгляд Петра, полный неожиданной нежности, встретился с её потерянным взглядом. Он сделал шаг навстречу, сокращая расстояние между ними до минимума. Воздух снова наполнился той едва уловимой, но такой притягательной сексуальной энергией.

— Я думаю, мы можем решить вопрос с ремонтом, – проговорил он тихо, его голос звучал как успокаивающее заклинание.

Катя смотрела в его глаза, пытаясь найти в них ответ, хоть какой-то проблеск надежды. — Да, и как? – прошептала она, её голос едва слышно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пётр сделал ещё один, совсем маленький шаг, оказываясь вплотную к ней. Он заглянул ей прямо в глаза, словно пытаясь прочесть её мысли, её желания. И затем, медленно, словно следуя какому-то неведомому импульсу, он осторожно отодвинул правую часть её халата.

Перед ним открылась нежная грудь второго размера. Ярко-красный сосочек, словно спелая ягодка, приковывал взгляд, обещая сладость и страсть. Катя застыла, её дыхание перехватило. Она ощущала тепло его руки, его взгляд, но ни слова не произнесла, ни малейшего движения сопротивления.

Он наклонился, и его губы коснулись её. Поцелуй был нежным, но настойчивым, словно он пробовал её на вкус, исследуя новую территорию. Катя, повинуясь неведомому порыву, не сопротивлялась. Её тело, будто уставшее от борьбы с проблемами, начало поддаваться, отвечая на его ласку.

В следующий миг, совершенно неожиданно для неё, халат соскользнул с её плеч, оказавшись на полу. Пётр, не теряя ни секунды, уже прикасался ладонями к её груди, исследуя её нежную кожу, лаская её с такой откровенной страстью, что у Кати перехватило дыхание. Мир вокруг сузился до этих прикосновений, до этих ощущений, до этой внезапной, всепоглощающей близости.

В вихре страсти, который захватил их, время потеряло своё значение. Пётр, ведомый неодолимым желанием, полностью завладел Катей. Его ласки были настойчивыми, но искушающими, каждое движение, каждый поцелуй разжигал в ней огонь, который, казалось, мог поглотить их обоих.

Когда чувственное наслаждение достигло своего пика, Пётр, сбросив последние остатки своей одежды, оказался полностью обнажённым. Он схватил её за шею, мягко, но решительно, направляя её к земле. Катя, словно ведомая невидимой силой, оказалась на коленях перед ним.

Его голос, приглушённый, почти шёпот, прозвучал в наступившей тишине: — Соси!

Мир вокруг Кати сжался до одного объекта. Она не колебалась, её руки инстинктивно потянулись к нему, обхватывая его член. Затем, нежно, словно пробуя на вкус, она начала посасывать, её губы, её язык, её дыхание – всё подчинилось, завораживающему ритуалу.

В глазах Петра плясали дикие искры. Он схватил её за волосы, его хватка была сильной, но не грубой, скорее страстной. Темп нарастал, движения становились всё более резкими, напоминая уже не просто ласку, а некое первобытное действо. Это было не просто сосание, это было настоящее слияние, где грань между оральным сексом и чем-то более грубым стиралась на глазах.

Его член, не особо длинный, сантиметров семнадцать, но при этом внушительной ширины, требовал от Кати максимального раскрытия. Ей приходилось распахивать рот широко, чтобы вместить его, и при нарастающем темпе, когда он вторгался всё глубже, у неё невольно начинали течь слюни. Иногда он останавливался, словно замирая, глубоко входя в её рот, и это замедление, эта пауза перед выходом, заставляла Катю буквально задыхаться, её дыхание сбивалось, становясь прерывистым и шумным. Каждый его выход сопровождался ощущением, что она едва может вдохнуть, прежде чем он снова начнет своё стремительное движение.

Внезапно, всё изменилось. Пётр резко вытащил свой член изо рта Кати. Миг тишины, наполненный напряжением, закончился лёгкой пощёчиной, которая, однако, заставила Катю вздрогнуть. — Соси нормально, шлюха! – прозвучало его приказным тоном, от которого у неё перехватило дыхание.

Первой реакцией Кати был удивлённый вздох, но она не смогла произнести ни слова, словно все звуки застряли в горле. Пётр, чувствуя своё полное доминирование, увидел её покорность. С новым напором он снова сунул член в её рот, сделав несколько жёстких, властных толчков.

Затем, резким движением, он приподнял её, как пушинку, и понёс к одинокому матрасу, лежащему на полу. Там, положив её на живот, он приподнял её ягодицы. Следующее, что она почувствовала, было его язык, нежно, но уверенно исследующий её самые интимные места. Он ласкал её дырочки, одновременно манипулируя пальцами рук, создавая всё более интенсивное возбуждение. В какой-то момент его язык скользнул ей в попу, и от этого ощущения Катя невольно простонала, отдаваясь волне наслаждения, смешанного с абсолютной покорностью.

В этот момент, когда Пётр властвовал над её телом, где-то на задворках сознания Кати промелькнула тень Сергея. Мысль, мимолетная, как вспышка, о том, что он никогда не проявлял такой страсти, такой откровенной нежности. Он редко ласкал её языком, его прикосновения были более сдержанными, более привычными.

Эта мысль, вместо того чтобы вызвать ревность или сожаление, парадоксальным образом способствовала её полному расслаблению. Она осознала, что сейчас она находится в другой реальности, в другом измерении чувственности. Здесь, в объятиях Петра, она могла позволить себе всё, что было недоступно ей прежде.

Тело Кати, словно отпуская все тормоза, полностью отдалось ощущениям. Её дыхание стало глубоким и ровным, каждый вдох наполнял её новыми силами, каждый выдох освобождал от напряжения. Мышцы, которые до этого были напряжены, теперь расслабились, позволяя ласкам Петра проникать глубже. Она чувствовала, как волны удовольствия, сначала робкие, затем всё более сильные, разливаются по всему её телу. Её стоны, которые сначала были приглушёнными, теперь становились всё громче, выражая её полное погружение в этот момент, её сдачу стихии страсти. Она была полностью в его власти, и в этой власти, как ни странно, обрела своеобразное освобождение.

С лёгким рыком, Пётр приподнялся. Его член, словно живой, нырнул в нагретую, податливую плоть Кати. Её тело откликнулось протяжным, полным наслаждения стоном. Он начал своё наступление – жёсткие, уверенные толчки, погружавшие его в неё до самого основания. Катя, стоя в позе рака, завывала под его натиском, каждое его движение вызывало её сладострастные крики.

С пугающей ритмичностью, раз в пять-десять секунд, его ладонь обрушивалась на её правую ягодицу с глухим шлепком, добавляя новые ощущения к уже переполнявшей её буре страсти. Этот дикий, животный танец продолжался около пяти минут, наполняя комнату их стонами и звуками телесного столкновения.

Затем, внезапно, он вытащил свой член. Тяжело дыша, он упал на спину, а затем, одной резкой, властной рукой, приподнял Катю и посадил её сверху на себя.

Катя, словно взбудораженная игрушка, взмывала и опускалась на члене Петра, её грудь трепетала в такт их страстному танцу. Он, в свою очередь, не давал ей остыть: то сжимал её груди в ладонях, то ласково посасывал соски, то, для большего возбуждения, резко шлёпал по ним своей ладонью.

Внезапно, он резко скинул её. Секунда – и он уже стоял, подхватив её за волосы обеими руками, поставив на колени. Его следующая атака была ещё более стремительной и властной – он начал трахать её в рот с такой силой, что у неё перехватило дыхание. Из горла вырывались лишь приглушённые звуки "гр-гр-гр", когда его член резко входил и выходил, наполняя её рот. В отчаянии, Катя пыталась оттолкнуться, цепляясь руками за его ноги, но он лишь сильнее прижал её к стене, подхватив её руки и зафиксировав их своими, продолжая свою неумолимую, глубокую пенетрацию в самое горло.

В какой-то момент, он отпустил её руки и дал опуститься, даже лучше сказать упасть на матрас. Он сделал секундную заминку, поставил её раком, сам на полусогнутых ногах начал вставлять член ей в попу. Она заёрзала, чувствуя как головка члена пытается проникнуть в неё. — Стой, — проговорила она, — Я даже мужу в попу не даю. Он закрутил её руки за спину. Схватив крепко одной рукой, её голова легла на матрас, попа была поднята к верху. Он обильно плюнул ей на анус, вставил член в попу с фразой: — Я не твой муж шлюшка. Я буду ебать тебя куда хочу и как хочу.

Его желания были для нее законом, его прихоти – ее реальностью. Он взял ее пользуясь целиком, исследуя ее, как неизведанную территорию, и она, отдаваясь ему, находила в этом подчинении странное, болезненное освобождение. Каждое его новое погружение в ее существо было шагом в неизвестность, оставляя ее уязвимой, но готовой к новым открытиям, её сторы разносились за пределы квартиры.

Его терпение лопнуло, как перетянутая струна. В одно мгновение он взорвался – точка кипения была пройдена. Резким, почти животным движением он повернул ее и поставил на колени. Ладонь, жесткая и быстрая, с силой врезалась в ее щеку, оставляя после себя гул в ушах и жгучую боль. Быстрыми манипуляциями руки он довел себя до крайней черты в голове, надрачевая перед её лицом, заканчивая процессию торжества, приказал ей обсасывать и лизать ему яйца. Дыхание его усиливалось, в какой-то момент он схватил голову Кати и резко начал иметь в полном смысле слова её рот при этом в полном экстазе произнося: — Да сучка соси глубже, да, да, да!

Глаза его горели неистовым огнем, а голос, прозвучавший как приговор, требовал: — Открой рот и вытащи язык шлюха. В этом приказе было больше, чем просто злость – это было требование полной, унизительной демонстрации покорности. Его густая сперма брызгала ей в рот, на лицо и груди. В завершении всего процесса он поводил членом по ее губам и словно приказал слизать остатки спермы с головки. Поимев её во все дырочки прилег на матрас погружаясь в легкость забвения.

Очнувшись от ступора, словно от тяжелого сна, она еще долго ощущала фантомные отголоски произошедшего. Мысли путались, отказываясь складываться в стройную картину, оставляя лишь смутное недоумение. Пошатываясь, она направилась к ванной, ища убежища в прохладной воде. Петр же, словно не потревоженный бурей, оставался неподвижным, погруженным в себя. Когда она, дрожащая и едва прикрытая полотенцем, вышла обратно, его голос, ровный и бесстрастный, прозвучал как приговор: — Ущерб оплачен, проблем больше нет. Эти слова, призванные успокоить, лишь усугубили ее смятение. Как теперь ощущать себя? Проблема, казалось бы, исчезла, но вместе с ней улетучилась и уверенность в собственной ценности. Ее использовали, словно вещь, лишенную права голоса. И все же, глубоко внутри, среди обломков прежних представлений, зарождалось нечто иное – странное, пугающее, но неоспоримо притягательное. Притяжение к этой роли, к этому униженному, но захватывающему акту подчинения чужой воле, незнакомому мужчине, пугало и одновременно завораживало.

Накинув халатик, она не нашла в себе сил для прощальных слов. Ее путь лежал в квартиру, в тишину, где можно было бы разобраться в себе. Случившееся оставило глубокий след, и она понимала, что осмысление этого события займет у нее немало времени. В одиночестве своей квартиры, она погрузилась в долгие раздумья, пытаясь понять глубину произошедшего и его влияние на свое будущее.

Конец