Воля владыки. В твоих руках

ГЛАВА 1

Асир провел в зверинце не меньше часа, и уходить не хотелось. Отсюда не было слышно ни дворцового шума, ни расползающейся с площади толпы. Адамас, уложив на его плечо тяжелую голову, сидел позади. Прижимался грудью к спине, дышал спокойно, тоже не хотел прощаться. Асир запустил пальцы в густую шерсть на его шее, прикрыл глаза. Вечер был хорошим. Напряженным и забавным, ярким, богатым на сюрпризы, но расслабиться по-настоящему получилось только здесь.

Отрекшиеся так ничего и не предприняли. Поостереглись, зная, что за ними следят, или не хотели подводить под удар самых младших? Отправить на праздник целый выводок мелкотни под присмотром одного недалекого юнца было странным решением. Никто из старших так и не явился поздравить Асира, и Сардар разорялся, что это подозрительно и вообще ни в какие ворота. Но приличия были соблюдены: отрекшаяся ветвь прислала дары и детей. Нескольких еще не созревших анх, клиб и целый выводок кродахов-подростков, которые вряд ли что-то смыслили в заговорах. Их больше занимали безобидные развлечения и ярмарка.

Что ж, пусть так. Сети все равно были расставлены, и в них уже бился первый десяток крупных рыб.

Адамас недовольно фыркнул.

— Знаю, что здесь не место. Но о чем ты предлагаешь мне думать? О ее халасане? — Асир хмыкнул. Лин сегодня и впрямь вела себя необычно — не просто старалась вписаться в пейзаж, а получала от этого удовольствие. Будто лента на шее вселила в нее уверенность. В чем? Асир не знал. Может быть, в том, что озабоченные кродахи теперь не посмеют заявить на нее права? Он до сих пор чувствовал сладость вина и винограда на губах. Запах, мягкий и обволакивающий, не раздражал, не возбуждал яркостью, но звал, пока тихо, но настойчиво. — Рано. Слишком рано. Она сама не до конца понимает, что делает. Я дам ей время.

У Лин время было, а вот у Асира — нет. Во дворце ждал последний праздничный ужин в переполненном зале. Еще одна дань уважения приезжим перед тем, как главные ворота Им-Рока снова закроются. Владыка должен выслушать прощальные просьбы, принять благодарности за гостеприимство и пережить очередную порцию восторгов.

— Мне пора.

Триан бесшумной тенью проскользнул к Адамасу. Нужно было снять с того дурацкие украшения, которые Адамас соглашался терпеть только раз в году, и накормить.

Под ногами привычно похрустывал песок. Впереди сиял огнями дворец. Ночь была темной и душной. Пропитанная сотнями запахов одежда раздражающе липла к телу. Хотелось стащить ее с себя как можно быстрее, нырнуть в прохладную воду и смыть наконец…

Что его насторожило, сам не понял. Острое, как укол самым кончиком клинка, предчувствие? Порыв ветра, донесший не запах чужака, а намек на него? Он прыгнул вбок и вперед; грохот выстрела ударил по ушам. Рванулся на звук, понимая, что подставится под пулю, если у напавшего не один дальнострел, а два, но за углом павильона со зверогрызами успел заметить лишь мелькнувшую невысокую тень.

Асир втянул воздух. Запах был слабым, едва уловимым и нечетким, как будто кто-то специально сбивал обоняние другими: не в меру душистое масло, можжевельник, порох. Он нагнулся, дальнострел валялся прямо здесь, в песке. Манера мастера была знакома: длинный ствол с узором из черненого серебра, костяные вставки на деревянных рукоятях. Сразу вспомнилась ярмарка и то, как Лин удивлялась незнакомому пороховому оружию. Губы искривились в усмешке: бросать оружие — не только трусость и бесчестье, но еще и глупость.

По зверинцу прокатился раскатистый утробный рык. Видимо, Адамас был уже заперт, иначе не рычал бы, а в несколько прыжков оказался рядом. Жаль, от взбешенного Адамаса эта тварь не ушла бы и уже валялась придушенной под могучими лапами.

— Я цел, не дури, — сказал Асир и стиснул в ладони рукоять, кажется, до хруста. Плечо вдруг отозвалось пульсирующей болью. Он глянул на руку и поморщился — все же зацепило.

— Владыка! — Триан несся от загона, размахивая факелом. — Владыка!

— Тише, — велел Асир. — Успокой его. И держи язык за зубами.

Стража подоспела сразу после Триана: Ваган, как и собирался, расставил людей по периметру зверинца, чтобы перепившие и не по делу осмелевшие кродахи из гостей не окончили свои дни в зубах у кого-нибудь из хищников. Асир недовольно поморщился: сейчас паника и шум только помешают. Бросил резко:

— Вагана ко мне. Живо!

В кусты, около которых терялся запах, он полез сам. Раздвигал тяжелые колючие ветки, с силой, до головокружения вдыхая воздух. Пахло пылью, зверинцем и немного — можжевельником. Стрелявший кродах был предусмотрителен: то ли отмокал в воде весь вечер, так что его собственный запах не успел загустеть, то ли натерся чем-то, но пах слишком слабо, чтобы отследить.

— Что, в гробаную бездну, тут творится? — Дар вынырнул из колючек справа и заковыристо выругался, отдирая от волос приставшую ветку.

Асир молча всунул ему в руки дальнострел. Знал, что, если откроет рот, уже не сможет замолчать, и на эти вопли точно сбегутся все, у кого есть ноги.

Вдохнул, выдохнул и полез обратно. И кто только насажал эту гадость такими дикими кущами!

Кое-как справившись с приступом ярости, огляделся. Стражников уже не было, хоть у кого-то хватило мозгов не лезть куда не просят.

— Где Ваган?

— Пьяная драка в дворцовом квартале. Мне было ближе сюда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Найди Килима из оружейников, — сказал Асир сквозь зубы. — Это его товар. Приведешь ко мне. Остальное — сам знаешь.

— Сильно зацепило?

— Выживу. Но не благодаря вам, слепым безмозглым идиотам. Не лезь сейчас, просто уберись от меня подальше.

Дар стиснул зубы, явно давясь руганью, и Асир, больше не глядя ни на него, ни по сторонам, пошел во дворец. Рука двигалась, но наливалась раздражающей тяжестью и жаром, с этим надо было разобраться поскорее, потому что ночь обещала быть долгой.

Килима привели, когда лекарь закончил обрабатывать рану и смешивал в графинах с вином снадобья: от боли, для восполнения потери крови и для лучшего сна, хотя сон этой ночью не грозил Асиру в любом случае.

— Он узнал дальнострел и помнит покупателя, — от порога сказал Дар. — Я уже отправил Вагана.

— Кто?

— Внук почтенного Джасима аль Данифа, Кадорим его звать, — с поклоном ответил мастер. — Юноша водил по ярмарке своих младших братьев. Сделал большую покупку, но дальнострел только один.

— Я рассчитываю на твое молчание, Килим, — сказал Асир. Дару хватило одного взгляда: тут же позвал стражу, кивнул:

— Проводите.

— Погоди, — остановил Асир. Достал кошелек с сотней золотых, подал мастеру.

— Премного благодарен, но доброе имя и верность владыке для старого Килима дороже золота. Я буду нем до тех пор, пока пески не примут мои старые кости.

Асир кивнул.

Килиму незачем было болтать. А денег с этой ярмарки он и так наверняка привезет немало. Умный пес не станет вцепляться в кормящую руку.

Едва исчез за дверью Килим, явился Фаиз. Асир усмехнулся: тайный советник казался единственным спокойным человеком в этом, как выразился бы Дар, гробаном балагане. Только сжатые до белизны губы слишком многое говорили, даже если бы Асир не чуял не до конца приглушенный запах. Фаиз был в ярости.

Но Асир и сам готов был убивать и, сдерживая это желание, даже не пытался сдерживать еще и запах. Лекарь, закончив со снадобьями, исчез молча, беспрерывно кланяясь, кродахи из охраны держались по ту сторону дверей, мрачный Дар помалкивал и, похоже, готов был ко всему, включая бассейн с акулами.

— Так, — Асир встал, придавил обоих советников взглядом. — Я на ужин. Нельзя вовсе там не появиться. Сардар, ты со мной. Фаиз, встретишь Вагана и этого… достойного внука почтенного старого козла. Когда вернусь — хочу услышать что-то еще, кроме имени и того, где этот выродок взял дальнострел.

— Услышишь, владыка, — Фаиз поклонился коротко, почти кивком, и вышел.

Ужин Асир запомнил плохо. Все силы уходили на то, чтобы не выдать ни бешенства, ни боли. Он благосклонно выслушивал хвалы празднику и собственному щедрому гостеприимству, принимал прощальные дары, просителей и жалобщиков отправлял к Дару или Ладушу и ждал момента, когда можно будет уйти, не оскорбив этим законы гостеприимства. Лалия, ожидавшая его среди гостей, что-то поняла: прикрутила свою язвительность, смотрела вопросительно и явно рассчитывала на объяснения.

К счастью, праздник утомил всех, так что слишком задерживаться не пришлось.

Фаиз подгадал время точно — вошел в спальню, едва Асир скинул надоевшую парадную одежду и повалился на кровать, а Лалия спросила:

— Что происходит?

— Слушай, — ответил Асир и посмотрел на Фаиза: — Ну?

— Кадорим дех Маджид аль Даниф не знает о заговоре, — бесстрастно сообщил тот. От него густо пахло кровью и страхом, ярость сменилась сытым удовлетворением. — Но он слышал недовольные разговоры своего отца, деда и дядьев и сделал собственные выводы. Решил, что старики ни на что, кроме жалоб на жизнь, не способны, зато он, избавив Имхару от негодного правителя, станет героем. А заодно превзойдет своего старшего брата, который слишком много времени проводит со стариками и подцепил от них склонность к пустым разговорам. Содержимое этих разговоров и жалоб я еще уточню, там может вскрыться немало интересного. Пока же ничто не противоречит нашим прежним выводам: отрекшиеся сделают свой ход, когда в Им-Рок прибудут делегации владык Ишвасы. Их цель — вызвать недовольство правлением владыки Асира среди народа, спровоцировать бунт и тем самым показать всему миру, что Имхаре нужен другой правитель. Если в ходе волнений пострадают наши гости, это докажет неспособность владыки Асира поддерживать порядок и обеспечивать безопасность. Пока все.

— Подробности, — потребовал Асир.

— Полно! — рявкнул вошедший Сардар. Фаиз молча отступил к окну. Сцепил руки сзади в замок. Как эти двое, настолько разные, работали вместе столько лет и не только не выгрызли друг другу горло, но даже ни разу всерьез не сцепились, было загадкой не только для Асира и всего дворца, но и для них самих. — Этот недоношенный ушлепок не планировал стрелять. Думал сначала об отравлении, запасся, как заправский аптекарь, но подступиться с этим ни к кому из слуг не вышло — слишком много охраны во дворце. Слишком много глаз и ушей. Потом собирался пропитать ядом что-нибудь из даров. Тот талмуд со стишками…

— Стихами, — без выражения поправил Фаиз. — Стихами почтенного Абу дех Пранта в обработке его правнука.

— Да плевать! Но решил, что это сразу укажет на него.

— Он что, идиот? — спросил Асир.

— Хуже! Потому его и не подпускали ни к чему важному.

— Дальше.

— Дальше шло время, он не знал, что делать. Мысль о том, чтобы использовать дальнострел, взбрела ему в голову сегодня утром, но стрелять в тебя на площади опять же было слишком рискованно. Он привел детей с праздника, попросил себе вина на террасу, дождался, перемахнул через ограду…

— Откуда он знал, что я поведу Адамаса в зверинец?

— Да не знал он ни паршивого шакала! Собирался стрелять на ужине.

— В зале, где полно народу и стражи?

— Это был последний шанс, он не хотел возвращаться домой проигравшим, — сказал Фаиз.

— Но тут предки услышали его молитвы! И послали тебя. Но он был очень осторожен, связываться с Адамасом не захотел, поэтому сидел в кустах и дожидался. Ну и… дальше ты знаешь.

— В меня стрелял баран без мозгов, — Асир потер лоб и все-таки не выдержал, заорал, потому что никто нормальный не смог бы спокойно выслушать этот бред: — В меня! Стрелял! Баран! Кретин! Недоумок! Где была ваша поганая охрана? Ты! — он вскочил и двинулся к Фаизу. — Уверял, что у тебя разве что в задницах у анх нет глаз и ушей! А ты! — Дар таращился в ответ, не отводя взгляда, скалился от злости, но молчал. — Стадо недоразвитых ишаков, а не элитная охрана дворца!

— Я могу… — Дар осекся. Асир схватил его за плечо, встряхнул от души, рявкнул:

— Заткнись! Вы оба обеспечили мне пышные похороны вместо защиты.

— Ты жив, — Фаиз смотрел исподлобья, щурясь.

— Кого мне за это благодарить? Вас?

— Себя, разумеется, — голос Лалии, мягкий, насмешливый, прозвучал так неуместно, что Асир обернулся. — И немного — свою удачу. И лично я — рада, что удача справилась лучше остальных. Что ты сделаешь? Я бы не отказалась посмотреть на публичную порку.

— Хватит! — заорал Сардар. — Ты можешь заткнуться хотя бы сейчас! Что ты вообще здесь забыла?

— Своего владыку, разумеется, которого, по вашей с тайным советником милости, я могла сегодня лишиться.

Асир схватил со стола первый попавшийся кувшин, в рот полилось вино — сладкое, мерзкое. Он запрокинул голову, жадно вливая в себя приторную, пахнущую лекарственными настоями гадость, иначе просто свернул бы шею кому-нибудь из этих троих.

— Никто из нас не предполагал, что тебя придется защищать от идиотов, — сказал Фаиз. — Их действия невозможно предсказать.

Вино кончилось. Асир вцепился в кувшин, и Сардар неуловимым движением сместился в сторону. Вовремя. Осколки разлетелись по всей спальне. Лалия, лежавшая в подушках посреди кровати, ухмыльнулась.

— Это не оправдание, — выдал Сардар, — но…

— Но мы примем меры, — договорил Фаиз.

— Поздно, — Асир зашагал по комнате, пытаясь придумать, чем еще занять руки. На глаза попался тот самый ящик с купленными, но так и не опробованными дальнострелами. Защелки он отодрал одним движением, с корнем.

— У меня есть просьба, — сказал Фаиз. И Асир не услышал, почувствовал, как от рычания вибрирует горло. — Мы должны допросить всех, кто приехал с Кадоримом. Не только прислугу, но и детей.

— Ты что делаешь? — Сардар перехватил вытащенный Асиром дальнострел, вцепился в него мертвой хваткой, уперев дуло себе в живот. — Давай! Стреляй, ну! Хочешь же!

Асир поднял голову. Сквозь кровавую муть в глазах он Дара почти не видел. И отчаянно, до зуда в пальцах хотелось и правда выстрелить.

— Детей не трогать, — слова давались тяжело. Руку на рукояти свело от напряжения.

— Это недальновидно, — Фаиз приблизился тоже. — Они могут знать больше, чем Кадорим. Они важнее, чем он. Это шанс не просто разобраться в замыслах Джасима, а сыграть на опережение. Он знает, что ты никогда не тронешь детей. Пользуется твоими слабостями.

— Мне очень нелегко это признавать, — вмешалась Лалия, — но, кажется, я впервые в жизни согласна с нашим бесценным господином тайным советником. Помнится, когда мне было десять…

— Я сказал — нет! Дети останутся здесь до выяснения обстоятельств. Но ни один из вас не тронет их даже пальцем. Это ясно?

— Ты совершаешь ошибку, — Фаиз отошел.

Асир разжал пальцы, впихнул Дару в руки второй дальнострел, сказал коротко:

— Проверь заряды, — и обернулся к Лалии. — Поднимайся. Мы идем стрелять.

ГЛАВА 2

Утро после праздника настало ближе к полудню. Может, остальной сераль и встал как обычно, Лин не знала. Сама она безобразно заспалась. Не помешали ни голоса в общем зале, ни заглянувшая Хесса (та, правда, будить не стала и тихо вышла), ни смазка, которой, по ощущениям, стало больше, чем вчера.

На губах все еще ощущался вкус вина, винограда и владыки. На коже под кромкой халасана, который Лин так и не сняла, все еще чудилось осторожное, слегка щекотное прикосновение. В ушах звучал низкий, глубокий голос: «Ты пахнешь иначе». «Этого ты тоже не должна стыдиться». Откуда владыка взял, что Лин могла бы стыдиться поцелуя?

Это был хороший вечер. Несмотря на обжигающие и испепеляющие взгляды, чужие запахи, толпу и неизбежную неловкость. Лин хотела продлить ощущение спокойного счастья, но любая ночь рано или поздно заканчивается, даже если ухитришься растянуть ее до обеда.

Поднявшись, она пошла не сразу к умывальнику, как всегда, а впервые за все проведенное в серале время остановилась у зеркала. Смотреть на собственное привычное лицо было странно. Вчера смывала нарисованную красоту и не думала ни о чем, настолько глубоко погрузилась в счастливый транс. Проводила по губам смоченной в бальзаме губкой, а чудился поцелуй владыки. Заходилось сердце, между ног становилось горячо и влажно. Если бы он предложил вчера не дожидаться течки, пошла бы с ним с радостью. Но у него есть Лалия. Глупо ждать слишком многого.

И все-таки…

«Иногда это добавляет привлекательности», — Лин задумчиво обвела пальцем мочку уха. «У тебя правда сочные, — коснулась губ. — И сейчас станут еще сочнее». Вчера Лалия искренне хотела сделать Лин красивой. Скорее всего, ради владыки, но Лин все равно была благодарна. Она не знала и даже в самых смелых мечтах не думала, что может быть такой.

И волосы. Владыка любит волосы. «Во многих смыслах», — сказала Лалия, интересно, о чем это? А мастер так выразительно смотрел вчера, будто своей короткой стрижкой она оскорбила его чувство прекрасного и профессиональную гордость. Не из-за того, что короткие волосы — признак трущобных или сумасшедших, как не уставали напоминать многие в серале. А потому что «длинные вам будут больше к лицу» и «грешно обстригать такое богатство».

Лин сняла перед сном заколки и шпильки, но ее прическа все еще не стала прежней. Даже за ночь волосы почти не растрепались, легли гладко после нескольких движений расческой.

Если мастер не забудет свое обещание и пришлет шампунь и бальзамы… даже интересно, что может выйти из ее вечно лохматой шевелюры.

«И понравится ли это владыке…»

Последняя мысль была сейчас, пожалуй, неуместной, и Лин отвернулась от зеркала. Умываться, завтракать… или уже обедать? А, неважно. Главное — никаких глупых мечтаний. Пусть все идет как идет.

Но, странно, ей даже есть не хотелось. Взяв вместо обычного завтрака кружку кофе и булку с кунжутом, нашла Хессу — та читала, сидя на бортике бассейна.

— Доброе утро.

— Да уж, доброе, — ухмыльнулась Хесса. — Ты пропустила все самое интересное. Рассказывать, или обойдешься?

— Обойдусь, — решила Лин. — Как-нибудь потом, когда мне будет не настолько хорошо.

— Целовалась, — ухмылка Хессы стала шире. — Понравилось, даже спрашивать не надо. И еще вот это, — она почти дотронулась до ошейника, в последний момент отдернув пальцы. — Мне Сальма объяснила, что эта штука значит. Владыка оценил?

Лин откусила булку и пожала плечами. «Владыка заметил», — это она могла сказать точно, а оценил ли? И если да, то как? Жизнь покажет.

— А ты? Понравилось? — спросила, прожевав.

— Красиво было, — Хесса довольно зажмурилась. — Если бы еще не эти куры. Сальма — она ничего. Рассказывала всякое. О фокусниках, о живых картинах. Я и не представляла, что у нее в голове что-то есть, кроме кудряшек! Но остальные… — Махнула рукой, помолчала и вдруг спросила: — Как думаешь, Сардар… может прийти сегодня?

Лин снова пожала плечами.

— Праздник кончился. Для него, значит, закончилась круглосуточная работа. Все зависит от того, как он предпочитает отдыхать. Если с анхой — тогда придет.

Хесса кивнула. Старалась не показать, но нервничала, и Лин, сама себе удивляясь, спросила:

— В «караванщика и бандитов» умеешь? — в эту игру, напоминавшую привычный Лин «морской конвой», играли здесь все, но она до сих пор умудрялась ее игнорировать. — Можем ближе к вечеру пристроиться где-нибудь в зале, поучишь меня. Будешь и на виду, и как будто не ждешь.

— А… давай! И тебе тоже лучше, будто не ждешь, а то эти все…

— А мне-то чего ждать? — «эти все» было понятным: вчера обзавидовались, а сегодня обзлорадствуются, что «трущобную выскочку» так и не позвали к владыке. Иногда не нужно слышать, чтобы знать, что о тебе говорят.

— А разве…

Лин покачала головой:

— Я думаю, он будет отдыхать с Лалией.

— И ты, ну… как тебе это вообще?

Спроси Хесса прямо: «Почему не ревнуешь?» — Лин бы не смогла ответить. Может, из-за того давнего разговора про ревность, а может, потому что вчера Лалия явно ее провоцировала, а потом отвернулась, давая иллюзию уединения. Но какой вопрос, такой ответ, и Лин, залпом допив кофе, сказала:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне это нормально.

Хесса помолчала. Помотала головой:

— Ну ты… Нет, я бы так не смогла.

На это Лин отвечать не стала: что тут ответишь? Хессу она понимала: есть чувства, не поддающиеся контролю, и у всех они разные. У Хессы это может быть ревность, у нее самой — упертость (ослиная, как говорил иной раз в сердцах Каюм), у Асира… тоже наверняка есть какое-то. И если человек тебе дорог, ты примешь его вместе с этим чувством — именно и прежде всего с этим, и уж потом со всеми остальными чувствами, мыслями и желаниями, добрыми и дурными привычками и другими заморочками.

Ужин в серале подавали рано — для того, наверное, чтобы к возможному приходу владыки или его приближенных кродахов анхи не оскорбили их тонкого слуха бурчанием голодных животов. Никто не спешил расходиться, насытившись. Анхи делали вид, что отдыхают, пьют кофе, разговаривают о пустяках — то есть, простите, ведут возвышенные беседы. Но густой, крепкий запах желания и похоти выдавал их истинные мысли, надежды и чаяния.

Лин с Хессой пристроились у низкого столика между стеной и колонной, поблизости от двери, но не слишком на виду. Хесса разложила игровое поле с нарисованной пустыней, оазисами, миражами, караванными тропами и двумя городами в двух краях карты. Расставила по начальным местам искусно вырезанные из слоновой кости и черного дерева фишки. Потрясла в сложенных ладонях два кубика, черный и белый, и протянула Лин два сжатых кулака:

— Выбирай.

Лин ткнула пальцем наугад.

— Белый. Твои караванщики.

Игра оказалась несложной, но увлекательной. Когда Лин, потеряв четыре хода, наконец перевела своих караванщиков через зыбучие пески, к их столику подошла Лалия. Села рядом, сказала, махнув рукой:

— Не обращайте на меня внимания.

Хесса только пожала плечами, а вот Лин поняла, что не обращать внимания не сможет. От Лалии пахло владыкой, сильно, оглушающе, как будто только что вернулась от него. Впрочем, почему «как будто»? Ее не было весь день, где еще она могла пропадать? Вот только… Лин прикрыла глаза, пытаясь разобраться в оттенках запаха. Что-то казалось неправильным. Она помнила Лалию после секса, расслабленную и довольную. Стоило ожидать, что после праздника будет так же. Но пахло иначе, от запаха становилось тревожно и неуютно. А сосредоточиться, собраться с мыслями и понять — не получалось. От запаха владыки вело голову, как от вина… нет, больше, скорее, как от вчерашнего поцелуя. Колотилось сердце, рот отчего-то наполнился слюной, а еще… еще, кажется, намокали шаровары. Лин бросила кубик, не глядя передвинула по тропе своего караванщика. Как бы то ни было, показывать внезапный раздрай она не собиралась. Если бы только перед Лалией — полбеды, а то и вовсе не беда, но не перед всем сералем!

— Господин Сардар дех Азгуль аль Шитанар к анхам владыки! — зычно гаркнул из распахнутых дверей стражник.

— О, ну надо же, кто явился, — протянула Лалия.

Хесса, которая как раз собиралась кинуть кубики, стиснула их в кулаке и застыла, не отводя взгляда от стола.

— Почему бы ему не явиться? — спокойно спросила Лин. То есть она надеялась, что получилось спокойно. Хотелось разбить сгустившуюся за их столиком тишину, да и от собственного волнения как-то отвлечься.

— Он не спал по меньшей мере несколько суток, — Лалия повернулась к двери, подперла подбородок кулаком с таким видом, будто собиралась смотреть занимательный фильм. — А недавние события не возбудили бы даже меня, не то что его.

«Вот оно!» — Лин замерла. «Недавние события» — это не о празднике. Что-то произошло, пока она спала, пила кофе, болтала с Хессой и пыталась не слишком заметно для окружающих вспоминать вчерашнее. Что-то очень плохое. Возможно, опасное для владыки или его приближенных, и уж точно — неприятное. Вот откуда тревога от запаха Лалии!

Сардар, не сбавляя шага, быстро прошел мимо их столика, бросив единственный взгляд на Лалию. Выглядел он и правда неважно, с застывшим лицом и больными глазами, взлохмаченный, в измятой рубашке с россыпью подозрительных красных брызг, очень похожих на засохшую кровь. Это и есть кровь, поняла Лин, улавливая запах — он тянулся за Сардаром, как шлейф — кровь, ужас, чужая боль.

— Что случилось?! — не выдержала она. Впрочем, хватило ума прошипеть это едва слышно, чтобы не донеслось до лишних ушей. Хотя все равно никому не было сейчас дела до Лин и ее вопросов. Даже Лалия, которая, конечно, услышала, произнесла одними губами:

— Не здесь.

Анхи, что сидели в зале, повскакивали со своих мест, остальные мгновенно появились из комнат. Запахло вожделением и ожиданием, концентрированной похотью, будто при одном взгляде на Сардара у всех здесь начиналась течка.

— Господин первый советник, — Нарима, вышагнув из толпы, вдруг опустилась перед Сардаром на колени, смотрела с восторгом и обожанием, прижимая руки к высокой груди. — Какое счастье видеть вас здесь. Мы так скучали.

— Дура, — пробормотала Лин.

— Идем, — велел Сардар Нариме и, резко развернувшись на каблуках, пошел обратно.

— Нет! — вдруг громко сказала Хесса. — Нет, только не она.

Лин накрыло с головой ее злостью и почти что паникой.

Кресло Хессы грохнулось на пол, а сама она почти в то же мгновение оказалась перед Сардаром и вцепилась в его рубашку.

— Ты что творишь, ур-род? Что ты, бездна тебя отлюби, делаешь? Тебе не она нужна!

Сардар явно ничего подобного не ожидал, но сориентировался в секунду. Хесса оказалась прижата к нему спиной, с вывернутыми за спину руками. Кто-то позади охнул, кто-то сказал в полный голос:

— Наглая трущобная потаскуха демонстрирует манеры. О, да.

— А кто мне нужен? Ты? — Сардар оскалился. От него потянуло яростью.

— Не она! — заорала Хесса, пытаясь вырваться. — На мне твоя проклятая метка, ублюдок!

— Заткнись по-хорошему, — прорычал Сардар, перехватывая ее за горло. — Заткнись, идиотка! Поговорим, когда потечешь.

— В казармы ее! — выкрикнула, кажется, Гания. — Так оскорблять господина первого советника!

Сардар отшвырнул Хессу в сторону их стола — Лин едва успела вскочить и подхватить, а то столик, пожалуй, разлетелся бы на запчасти, — схватил за руку застывшую Нариму и вылетел за дверь.

Хесса дернулась, и Лин инстинктивно сжала руки сильнее. Еще не хватало, чтобы эта кретинка вдогонку кинулась. И без того все плохо — ну что стоило догадаться, помешать! Не дать подруге выставить себя… такой. Несдержанной скандалисткой.

— Хесса, спокойно. Спокойно. Ты что, не видела, он дырку искал, а не анху. Нарима пожалеет, что вылезла, увидишь.

— Да знаю я! Пусти! — Хесса рванулась изо всех сил, вцепилась в край стола, склонившись над ним, зажмурилась, глубоко дыша.

Лалия громко, с длинными паузами между хлопками, поаплодировала:

— Это было прекрасно. Незабываемое выступление на глазах у изумленной публики. Ай-яй-яй, как неловко получилось. Во всеуслышание оскорбить первого советника. Сколько? Десяток раз? Предложить себя так откровенно, так искренне. А тобой чуть не проломили стол. Загляденье.

— Заткнись! — заорала Хесса. И, прежде чем Лин успела вмешаться, ударила Лалию кулаком в лицо.

Они сцепились мгновенно, опрокинув кресло, покатились по ковру. Хесса схватила Лалию за волосы, а та сразу нацелилась на горло. В зале голосили, подвывали, кто-то громко, напоказ рыдал, кто-то звал стражу и господина Ладуша — не уходя, впрочем, из тесных рядов зрителей.

В пальцах Лалии блеснула длинная шпилька.

И опять Лин не успевала. «Теряю навыки», — пронеслась полная отчаяния мысль. Лезть сейчас — риск. Если бы они не так плотно вцепились друг в друга! Отодрала бы, отшвырнула Хессу подальше и от Лалии, и от ее шпильки, купленной, кажется, там же, где владыка покупал дальнострелы. Можно зафиксировать Хессу на месте или даже вырубить, но Лин недостаточно знает Лалию, не может предугадать реакцию. До сих пор та казалась адекватной, но сейчас — она же явно провоцировала! Что, вообще, нашло?!

— Хесса, ты спятила?! И ты, Лалия, какого шайтана! — Не послушают, конечно, но вдруг хотя бы услышат. Должны же у них мозги включиться?!

— Прекратите! Сейчас же! — разноцветным вихрем, расшвыривая столпившихся анх, пронесся от двери Ладуш. За ним спешили евнухи.

Лалия рывком подмяла Хессу под себя, села, обхватив ее коленями и сжав левую руку на горле. Зажатая в правой шпилька упиралась под подбородок.

— Замри, — хрипло сказала она, слизала кровь с разбитой губы и хищно улыбнулась. — Ты проиграла, цыпочка.

— Великие предки, что здесь творится! Лалия! — Ладуш всплеснул руками. — Я понимаю, день был ужасный, но зачем устраивать драки!

— Это трущобная устроила! — снова подала голос Гания. — Совсем стыд потеряла! Господин Ладуш, она же буйная, с ней рядом опасно находиться!

— Хесса! — Ладуш будто не услышал, зато прочие анхи тут же согласно загомонили, завозмущались. — Что на тебя нашло! Ты же не создавала никаких проблем, а теперь владыка решит, что зря допустил тебя в верхний сераль!

— Владыка слишком добр! — подтявкнула Гания, и Лин, не выдержав, обернулась и рявкнула:

— Заткнулась! Или хочешь показать, что господин советник и даже владыка тупее тебя, такой умной?

Лалия плавно, изящно встала на ноги, неторопливо вернула шпильку в прическу и сказала:

— Видишь ли, Ладуш, некоторых нужно учить, пока их глупость не вышла из берегов и не затопила все вокруг.

— А еще она оскорбила господина Сардара и к нему тоже драться полезла, — вякнул кто-то из анх, остальные одобрительно загомонили.

— Ложь, — сказала Сальма. — Она не собиралась драться.

Хесса, бледная и мрачная, поднялась с пола, протянула Ладушу руки.

— Связывать будете?

— А надо? — устало спросил тот и махнул евнухам. — В карцер. Живо. Я должен доложить владыке.

— Я бы на твоем месте подождала до утра, — сказала Лалия. — Но это может закончиться еще хуже. Прошу прощения, почтенная публика, я вынуждена вас покинуть и избавиться от следов нападения, — она усмехнулась и пошла в сторону купален. — Разбегайтесь по кроваткам, цыплятки, здесь больше не на что смотреть.

Лин хотела побежать за ней, узнать, что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали, начиная с Сардара и заканчивая самой Лалией. Спросить, зачем та начала издеваться над Хессой при всех, ведь можно было вправить мозги потом, та бы поняла…

Или Ладуша догнать и объяснить… хотя кто ж ей позволит. После такого шума охрана будет изображать усердие даже там, где этого совсем не требуется. Но, чего бы ей ни хотелось, посмотрев, как евнухи уводят понурую, совершенно убитую Хессу, она выругалась и решительно пошла следом.

ГЛАВА 3

Совсем уж нагло на глаза страже она не лезла, но в какой камере заперли Хессу, разглядеть сумела. Подождала, отступив за угол, пока евнухи поднимутся наверх, и, подбежала к тяжелой двери.

— Хесса!

— Ты что тут делаешь? — откликнулась та. — Уходи, пока не засекли. Или... — она судорожно вздохнула, так что даже из коридора было слышно, — попрощаться пришла?

— Как тебе сказать, — Лин прислонилась к двери, затем, подумав, села на пол. Злость и напряжение откатывали, оставляя после себя дрожь в коленях и легкую слабость, будто после чрезмерной тренировки. — Хотела объяснить в тишине и без лишних ушей, почему ты идиотка и все такое. Был выбор — или дать по морде каждой, кто там вякал, и прийти сюда официально, или вот так. Но первый способ ограничивал свободу маневра, не факт, что нам достались бы соседние камеры.

Хесса фыркнула. Но скорее для Лин, а не потому, что и впрямь было весело представлять побоище в серале.

— Я знаю, что идиотка. Ты можешь не утруждаться, объясняя на пальцах.

— Хотела бы я знать, что случилось, — Лин вытянула ноги и поморщилась: сидеть на полу было холодно, влажные штаны вчистую проигрывали сухим. Вот ведь, приступ возбуждения прошел, а неудобство осталось. — Лалия на себя непохожа, Сардар твой весь в крови и встрепанный, будто его башкой дорожки подметали. Ну взял он Нариму, и плевать, проблема Наримы, не твоя. Ладно, умолкаю. Я просто испугалась.

— Ты же его видела, — Хесса, похоже, тоже прижималась к двери, голос звучал совсем близко. — Мне поровну, что там случилось, но ему... ему же совсем гадостно. А эта мразь... истеричная... она же не поняла ничего. Будет подставляться и млеть. Только о себе думает. Если бы хоть Сальму взял, да кого угодно, я бы промолчала, но не эту!

Лин даже растерялась на несколько мгновений: не подозревала, что дело вовсе не в ревности или хотя бы не только в ней.

— Значит, у тебя другой сорт идиотизма. Прости. Такое понять могу. Ну, может, ему все равно, поймут его или будут только подставляться?

— Ему, может, все равно, а мне — нет, — Хесса вздохнула. — Столько времени держалась, а тут... Устроила предки знает что. Теперь все, конец мне.

Лин и хотела бы возразить, но не могла. То есть, если бы это произошло сразу после представления, когда владыка был добр и благостен, — она бы почти не боялась. Но сейчас… Не хватало информации. Можно было только надеяться, но кормить других пустыми надеждами старший агент Линтариена не умела. Даже ради их блага.

В пустом коридоре заметалось эхо торопливых шагов. Стражник почти выбежал к камере, остановился резко, уставившись на Лин. Та посмотрела снизу вверх — шевелиться не хотелось.

— Добрый вечер. Я никого не похищаю, просто сижу. Болтаем. Ей разговоры не запрещали, честное слово.

— Это не полагается. В карцере нельзя...

Другие шаги, легкие, быстрые, почти бесшумные, Лин уловила в самый последний момент, а стражник, кажется, и вовсе не расслышал. Потому что уставился на подошедшего Ладуша так, будто тот соткался прямо из воздуха.

— Оставь ее, — сказал Ладуш и посмотрел на Лин. — Возвращайся в сераль. Нечего тебе здесь делать.

То ли что-то в выражении его лица, то ли в голосе заставило напрячься, от нехорошего предчувствия похолодело в животе. Стражник уже громыхал оружием прочь по коридору.

— Что случилось? — спросила Лин, поднимаясь. Ладуш молчал, и она переспросила, скрывая за резким тоном острую, почти животную панику: — Что?! Ну, все равно скоро все узнают! Что решил владыка? Он ведь не мог… — Лин осеклась: на самом деле мог что угодно, все здесь помнили два слова, заменяющие закон: «воля владыки».

— Казармы. Но она останется здесь до утра, а потом...

— Нет, — прошептала Лин. Кажется, Ладуш хотел что-то объяснить, может быть, пообещать, что замолвит за Хессу словечко перед Ваганом или договорится с каким-нибудь кродахом из стражи… или небо упадет на землю и всем станет не до Хессы? Лин не слышала.

В мире, где анхи не могли избежать течки, они необратимо оказывались в полной власти кродахов. Лин на месте Хессы предпочла бы быструю казнь. Даже пусть не слишком быструю, все равно лучше, чем стать подстилкой для кучи потных, агрессивных, озверевших от воздержания стражников. Но ни у Хессы, ни у нее, ни у любой анхи здесь не было права выбирать судьбу, как нет этого права у самой роскошной атласной подушки: украсят ли ею комнату, положат под голову, усядутся задницей или бросят под ноги. И если для Асира это нормально…

— И он еще говорит, что наш мир безумен?! После того, как сам… вот так?!

Почему-то вдруг вспомнилось, как владыка утешал Нариму. Утешал, успокаивал ревнивую лживую паскуду, зная, что именно она виновата, потому что считал ее слишком слабой. Тогда он сказал, что до казарм нужно совершить не одну ошибку.

Лин сжала кулаки и вскинула голову.

— Пусть он повторит это, глядя мне в глаза. Пусть объяснит, за что! Я не понимаю, как он мог быть настолько несправедлив!

— Лин! — Ладуш что-то кричал вслед, но Лин не слышала. Она и сама знала все, что тот скажет. Что нельзя врываться к повелителю без приглашения, да еще в такое время, да еще когда он в дурном настроении, да еще… еще какую-нибудь ерунду. В бездну! Потому что из-за этого решения Лин теряла сразу двух дорогих людей. Единственную подругу. И кродаха, которому поверила и в которого успела влюбиться, как последняя дура.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она еще сообразила, что никто не выпустит ее из сераля, не говоря уж о том, чтобы впустить в покои владыки. Но был другой путь, мимо стражи. Сад, заросли жасмина, запертая калитка — на калитку Лин было плевать с башни. Или со стены. Тем более что на эту стену она влезла бы даже без достаточно надежных для ее веса стволов жасмина, с закрытыми глазами и с разгона. И даже в тех дурацких тапках, которые все-таки сбросила еще у камеры, потому что бегать в них — только улитку и обгонишь.

— Лин, остановись! — Ладуш все-таки умудрился ее догнать. Лин махнула рукой, изображая что-то вроде «слышу, отстань, вали в бездну» и спрыгнула со стены в садик.

Замерла, ожидая оклика стражи, но, похоже, с этой стороны покои владыки не охранялись вовсе. Приди сюда Лин по другому поводу, не такому ужасному, непременно высказала бы все, что думает о дворцовой охране в целом и господине Вагане в частности. Но сейчас халатность стражи была на руку. Лин обвела взглядом ряд открытых настежь окон и двинулась к тому, в котором теплился свет.

Сначала в голову ударил запах, отшибая остатки соображения — густой, сильный, но не яркий, а... мрачный? Подавляющий, тяжелый, сбивающий с ног, как горная река, и настолько же опасный. Владыка, кажется, был в ярости. Каким-то отдельным, на удивление спокойным участком сознания Лин отметила, что эта вариация запаха владыки ее не так уж и пугает. И даже каким-то образом возбуждает. Пинком загнав озабоченную запахами анху подальше, куда-нибудь в компанию к внутреннему зверю, вилявшему сейчас хвостом от близости вожака, Лин медленно выдохнула и пошла к окну. «Пошла, а не побежала! И заговорила, а не заорала! Владыка не любит истерик, ты ведь хочешь, чтобы он тебе ответил, а не послал в бездну?»

Потом стали слышны медленные, тяжелые шаги. Приглушенная ругань. Несколько мгновений тишины — и звон, как будто что-то разбилось. На звон среагировала не анха, а агент охранки — забыв обо всем, что себе внушала, Лин промчалась к окну, взлетела по еще одной смешной стене, перескочила через подоконник, окинула комнату взглядом и замерла, осознавая увиденное.

Владыка был пьян. Настолько пьян, что бил о стену кувшины из-под вина. Отличное состояние для правосудия, нечего сказать!

Он резко обернулся, уперся в Лин тяжелым и на удивление осмысленным взглядом. Похоже, степень опьянения была меньше, чем показалось вначале. Или же он отлично сопротивлялся алкоголю.

Что ж.

— Объясните мне, — Лин старалась, честно старалась говорить спокойно. Несмотря на кипевшую все сильнее злость, на боль и обиду, несмотря на опасный, но все равно невыносимо будоражащий запах. — Пожалуйста. Объясните, как можно приговорить человека фактически к смерти, даже не разобравшись. Не выяснив, в чем дело. Вы же сами сказали, что не вышвыриваете анх в казармы после единственной ошибки. Так почему, за что?!

— За что? — Асир медленно двинулся к Лин, сжимая в кулаке горлышко очередного кувшина так, будто кого-то душил или очень хотел придушить. — За то, что не понимает и уже не поймет. Не думает о последствиях, когда открывает рот! За то, что даже когда не течет, делает то, что не позволено никому. За оскорбления человека, даже мизинца которого не стоит, за то, что устроила безобразную драку в моем серале! Она пыталась себя убить — и провела течку так, как некоторым даже к старости не снилось. Неблагодарная безмозглая свинья.

— Вы не знаете, о чем она думала. Вы и не попытались узнать! Конечно, это нежных фиалок вроде Наримы можно расспрашивать и успокаивать, и давать им вторые, третьи и двадцать третьи шансы! А трущобная по умолчанию не способна на благодарность, так?! Да что б вы знали!

Владыка в два быстрых шага оказался рядом, вплотную. Лин вжало в подоконник, почти размазало злостью, яркой и оглушительной.

— О чем она думала, когда оскорбляла перед всем сералем моего первого советника? О чем думала, когда подняла руку на Лалию? — от рычания, низкого, раскатистого, звериного, дыбом встали все волосы на теле. — Да, я не узнал. И не желаю знать! Если в этом выражается ее благодарность, пусть благодарит стражников в казармах.

И уже было ясно, что без толку объяснять и доказывать. Что владыка — со своей точки зрения — прав, а на другие точки зрения ему класть с размаху. Что ничего Лин не добьется. И лучше ей умолкнуть, если не хочет тоже оказаться в карцере, а потом и в казармах, с клеймом неблагодарной свиньи.

Наверное, только отчаяние толкнуло продолжать, отчаяние и ужас от осознания безнадежности всего — этого разговора, собственных дурацких надежд, веры, уважения и того, что уже было и могло бы быть дальше. Потому что не сможет она простить такую страшную судьбу Хессы, пусть даже та в самом деле напрочь попутала берега и вообще дура. Никому. Даже Асиру. А раз так, раз терять уже, по сути, нечего…

— Ладно, — она сглотнула, и насыщенный густым запахом ярости воздух обжег гортань. — Ладно. Судите о людях по внешнему впечатлению. Казните тех, кто готов за вас умереть, но никогда не скажет этого вслух. Прикармливайте лживых гадюк вроде Наримы, которые лижут вам зад...

Ее сдернуло с подоконника и приложило спиной о стену. В голове зазвенело, от затылка к позвоночнику ошпарило болью. Лин с трудом открыла зажмуренные глаза, увидела искаженное гневом лицо, неузнаваемое и все равно то самое, изученное уже, оказывается, до каждой черты, до каждого штриха и росчерка, настолько, что даже запредельная ярость не смогла сделать его чужим.

— Замолчи, — выдохнул Асир, скалясь. — Сейчас. Не слышишь. Не понимаешь. Меня. Даже ты, — выталкивал слова по одному, с трудом. Стискивал плечи, прижимал к стене всем телом. Лин чувствовала крупную дрожь, будто он сдерживался из последних сил. Удерживал себя от чего-то непоправимого. Она вдруг с диким, первобытным ужасом осознала, что владыке ничего не стоит просто разорвать ее пополам, переломить, свернуть шею — но ей, как любой нормальной, по здешним меркам, анхе, плевать. Потому что кродах таким и должен быть, потому что слабый кродах, мягкий кродах, всепрощающий кродах — не кродах.

А говорить «понимаю» было поздно. Хотя она поняла, на самом деле поняла все аргументы и доводы Асира, просто не согласилась с ними. Он оскорбился за друга и за любимую — по сути, так же, как Лин. Трудно не понять.

Пальцы на плечах разжались, Асир отступил, покачнулся и тяжело оперся о подоконник, склонив голову. Ярость никуда не делась, но сквозь нее вдруг проступили другие запахи — горьковатый и острый запах каких-то трав и почему-то крови. Лин хватала ртом воздух, заставляла себя дышать, собирала по кускам — и не могла собрать, не получалось. Слишком страшно. Она пропала. С ней все-таки случилось то, чего боялась, и течка оказалась совершенно для этого не нужна. Потому что не течка делает анху анхой.

— Убирайся.

— Владыка! — Распахнулась дверь, в комнату вбежал Ладуш. — О, всеблагие предки, что тут...

— Уведи ее, — сказал Асир, резко выпрямляясь.

— Ты что делаешь? Тебе нужно лежать! Лекарь велел...

Казалось, все происходит не с ней. Кто-то другой привычно и почти машинально отмечал и сопоставлял: запах трав и крови, лекарь велел лежать, от Сардара пахло кровью и болью, и сам он был… и Лалия… покушение? Кто-то другой снова думал о том, что охрана здесь ни к черту, а Лин готова была взвыть от ужаса при мысли, что убийца мог оказаться удачливее. Кто-то другой ехидно напоминал собственные мысли: что произошло такого страшного, из-за чего все с катушек съехали? — а Лин казнила себя за то, что не разобралась сразу, не спросила, не поговорила хотя бы с Лалией для начала: знай она, что владыка ранен, конечно же, не стала бы врываться с заведомо безнадежным разговором.

— Выметайтесь! Оба! И не впускать ее ко мне больше! — Асир грохнул кулаком по подвернувшемуся столику. Подскочили, зазвенев, графины и какие-то банки. Что-то разбилось, разлилось. Едко и противно запахло лекарствами.

— Идем, — Ладуш стиснул запястье Лин и потащил к выходу.

ГЛАВА 4

Сон не шел. То ли тело после этой психической недели успело забыть, как это — просто расслабиться и позволить глазам закрыться, то ли пережитый прошлой ночью ужас не отпускал. Может, владыка и не считал его виноватым, но Сардар знал: несостоявшееся покушение — да какого мерина? Очень даже состоявшееся, хоть и закончившееся неудачей для безмозглого сопляка — на его совести. Только на его, ни на чьей больше. Это он смотрел не туда и был не там, где нужно, это он ждал удара не с той стороны, откуда тот последовал. Это его не было рядом с владыкой, когда тот нуждался в защите. Поэтому дуло, уткнувшееся в живот, стало бы даже не заслуженным возмездием, а наградой. Если бы Асир выстрелил.

Сардар сел на кровати — так и не разделся, потому что каждую секунду ждал стука в дверь. Бестии его знают, вдруг случится что-то еще? Где один просчет, там и два, и три, и десяток. Ну не идиот ли? Ничего не закончилось, владыке все еще нужна его помощь и его преданность, а он собирался сдохнуть от руки взбешенного повелителя. Друга.

Он со злостью пнул стоящий на полу у кровати поднос. Раскатились по ковру персики и виноградины, опрокинулся кувшин, запахло сладким вином, и Сардар облизал губы. Явиться в сераль в надежде хоть немного забыться, перестать по тысячному разу прогонять в голове один и тот же сценарий — с удачным покушением и пышными похоронами владыки в финале — тоже было ошибкой. Крики Хессы до сих пор звенели в ушах. В них, в ее запахе не было ни ярости, ни ревности, было что-то совсем другое, чего он так и не смог опознать. В бездну все! Он собирался просто трахнуться, хоть пять минут не думать об Асире и крови на его рубашке, а потом, может быть, заснуть. Почему же вышла такая дурнина?

Нарима, гибкая, привлекательная, с ласковыми глазами, умеющая себя показывать, опытная в каждом движении, стояла между его коленями, тянулась пальцами и губами к налившемуся члену, а Сардар понимал, что не сможет ничего. Ни забыть, ни расслабиться, ни тем более получить удовольствие. Не сегодня. Не с этой анхой. Слез он не выносил, поэтому, сдавая несчастную Нариму на руки евнухам, не смотрел на нее. Только когда захлопнул дверь — немного полегчало. Думал напиться — тоже не вышло. Чуть не выблевал те пару глотков, что успел сделать. Куда ни плюнь — везде полная и беспросветная жопа.

В дверь постучали. Сардар медленно повернул голову, холодея от дурного предчувствия. «Спокойно, идиот!» Если бы что-то случилось с Асиром, уже вломился бы Ваган, лично оставшийся дежурить у покоев владыки, или его двуногие зверогрызы. Но тогда кого принесло среди ночи?

— Не спишь, — сказала Лалия, просачиваясь мимо застывшего Сардара в комнату. — И почему я не удивлена?

— Ты что тут забыла? — Только этой заразы сейчас и не хватало. Не с такой дурной и тяжелой башкой с ней общаться. Да и о чем?

Лалия обернулась, и до Сардара вдруг дошло, что выглядит она более чем странно. Ни тебе прически, ни драгоценностей, ни обертки, от которой слепит глаза. Какая-то рубашка, явно натянутая второпях, простые шаровары. И все.

— Хесса в карцере. Утром отправится в казармы.

— Что?!

Лалия скрестила руки на груди, вскинула длинные ресницы, взглянула с насмешкой.

— Мне повторить?

— Что за бред?

— Если ты не заметил, она оскорбила тебя перед всем сералем. А потом еще и подралась со мной. Это немного осложнило ситуацию.

— Подралась… с тобой? — С башкой точно творилось что-то не то — Сардар никак не мог переварить новости. Слишком бредово, чтобы быть правдой, хотя…

— Странно, да? Кто же в здравом уме будет со мной связываться?

— Ее не могут отправить в казармы, у нее моя метка, — он застегнул рубашку, нашел валявшийся у кровати пояс, еще не хватало по пути потерять штаны.

— Разумеется. Но ты ведь не ставишь метки направо и налево, вот я и решила предупредить заранее.

— С какого перепоя ты такая добрая? — пробормотал, натягивая сапог. — Почему тебе не все равно?

— Может, потому что чувствую себя причастной? Драку спровоцировала я.

Сардар выпрямился. Лалия улыбалась, явно довольная собой.

— Зачем?

— А ты не понимаешь? Мне было скучно, разумеется. Никаких острых ощущений в последнее время, не то что у некоторых.

— Да катись ты в бездну!

Лалия рассмеялась. Сардар давно уже не старался ее понять. Свихнешься, пока разберешься, что творится в этой башке. Лалия была предана владыке, этого хватало.

— Кто ее туда отправил?

— Владыка. Ты удивлен?

— После воплей на меня и драки с тобой? Нет. Не сегодня.

К утру Асир бы успокоился. Если и не простил зарвавшуюся трущобную, то постарался разобраться и, само собой, не стал бы сгоряча решать участь чужой анхи. Потому и не отправил в казармы сразу, оставил ночевать в карцере. Только вот Хесса ни о чем таком, конечно, не знала.

— Я смотрю, ты решил не тянуть до утра?

— Не зря же ты подняла свою изнеженную задницу и, вместо того чтобы спать, приперлась ко мне. Я не могу не оценить такой заботы, — Сардар оскалился, но Лалия на удивление не повелась на подначку.

— Еще одна такая выходка, и даже твоя метка ее не спасет. Ты же это понимаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А тебе не плевать? С каких пор тебя заботит что-то, кроме собственных интересов?

— Скажем так. Видеть в серале твою Хессу мне немного приятнее, чем ту же Нариму. Или… кого-нибудь еще в том же роде. Так что это и есть мои интересы, первый советник.

Сардар только качнул головой. Верить этой заразе можно, и ладно, а доверять или нет — дело владыки, не его.

— Сочтемся, — бросил, выскакивая в коридор.

— Вот и вся благодарность, — донеслось из комнаты, но он уже не слушал. Было не до того.

Пока добрался до камеры Хессы, успел накрутить себя до белых звезд перед глазами. Этой идиотке-из-трущоб нужно было надрать уши и вправить мозги, потому что Лалия верно сказала: владыка умел прощать, но на дух не выносил тех, кто не учится на собственных ошибках. Что будет говорить и что делать, Сардар не представлял. Он вообще до сих пор не понял, зачем во все это ввязался и продолжает ввязываться. Он не был Хессе ни нянькой, ни опекуном, ни наставником, и уж тем более не был ее кродахом, чтобы трястись за ее шкуру. Особенно если самой Хессе на себя плевать.

Пока стражник гремел ключами, Сардар с трудом стоял на месте, сунув руки в карманы, потому что ладони чесались отшвырнуть нерасторопного придурка и сделать все самому. А когда дверь наконец открылась, из камеры в него шибануло такой глухой звериной тоской, что чуть не попятился. Ненавидел он эту гадость до усрачки. Почему-то сразу вспомнилась Элья, полубезумная от голода и боли, и их встреча посреди чащи, когда больше всего на свете хотелось разрубить облезлую клыкастую тварь на части, а потом бежать куда глаза глядят, не останавливаясь и не думая ни о чем. Потому что сразу понял: никуда они друг от друга уже не денутся. Да чтоб оно все, к безднам, гробанулось и расплавилось! Причалили и пристали по самые уши! Сардар стиснул зубы и шагнул в камеру. Темно было как в жопе, он даже не сразу разглядел скорчившуюся в самом дальнем углу Хессу. А вот та его, кажется, увидела сразу, хотя, может, и не увидела, а почуяла.

— Поднимайся и пошли, — велел Сардар. Он не собирался задерживаться здесь ни на секунду.

Чего он ждал? Криков? Грубости? Ругани? Чего-то привычного, да. И шайтан его знает, когда оно стало привычным. Но так и не дождался. Пока несся по коридору, Хесса просто шла следом, ни о чем не спрашивала, только смотрела. Сардар чувствовал ее взгляд затылком, позвоночником, всем собой. Это нервировало. Дыру собралась просмотреть в нем, или что? Прощалась? Он не выдержал на лестнице, обернулся. Хесса смотрела из-под отросшей челки не моргая. Потом спросила: «Здесь?» — и шагнула к нему, поднимая волосы и удерживая их на макушке обеими руками.

— Что? — спросил он, окончательно перестав понимать, что происходит.

— Метку. Здесь снимать будешь? Давай, я готова.

— Зачем? — удивился Сардар.

Хесса моргнула. Стиснула волосы так, будто собиралась содрать с себя скальп.

— Как я в казармы пойду с твоей меткой? Там же…

Сардар выругался, схватил ее за плечо и поволок за собой. Развлекать дворцовую стражу скандалами посреди коридора он не нанимался.

В комнате Хесса допятилась до кресла, рухнула в него, вцепилась в подлокотники и вскинула голову. Вечером в серале она выглядела лучше. Живой, яркой, не то что эта бледная потерянная копия.

Сардар встал над ней, скрестил руки на груди, сказал, стараясь не сорваться на вопли сразу:

— Ты не пойдешь в казармы.

— Но…

— Ты вернешься в сераль. И сделаешь все, чтобы больше не вляпываться в такое дерьмо, овца безмозглая! Смотри на меня. Смотри! — он схватил ее за подбородок, нависая над креслом. — Скажи, что хочешь сдохнуть в казармах на члене двадцатого за ночь кродаха. Скажи, и я отволоку тебя туда лично. Прямо сейчас!

— Я… — у нее тряслись губы, бледные, искусанные. — Нет.

— Тогда какого гробаного ишака ты разоралась сегодня? Отвечай, ну! — Сардар встряхнул ее за плечи. Еще и башкой обо что-нибудь приложил бы, если б думал, что поможет. Хесса дернулась, попыталась скинуть руки, как будто начала приходить в себя.

— Потому что ты взял не ту! Она хуже всех в этом гадском курятнике.

— Знаю.

— Тупая, озабоченная, подлая, завистливая…

— Я знаю!

Хесса замерла, а потом снова задергалась, уперлась руками в плечи, отталкивая. Он перехватил запястья, наткнулся на что-то странное, зачем-то дернул широкий рукав и впился взглядом в знакомый браслет. Захотелось то ли заржать, то ли послать к бестиям всю эту долбаную бредятину. Вместо этого спросил:

— Давно носишь?

Она не ответила, просто выдернула руку, и на этот раз Сардар ей позволил. Потому что и так знал ответ. Откуда? Не поймешь. Просто знал, что побрякушка тут вовсе не для сомнительной красоты, что ее прячут ото всех как самую важную в мире реликвию. Он выпрямился, отвернулся, прошел по ковру, с мрачным удовольствием размяв сапогом попавшийся под ноги персик. Все катилось к шайтанам, в пропасть, в проклятую бездну, а он снова ничего не мог с этим поделать. И убежать без оглядки тоже не мог. Снова.

— Ты хотела ко мне вместо Наримы? Ты сама — хотела или нет?

— Да.

«Как на допросе, — подумал Сардар. — Как под пытками — с трудом, через боль, но честно. И делай с этой честностью что хочешь, господин первый советник. Хоть обожрись ею, хоть выплесни в сливную яму». Он терпеть не мог пыточные. Не наслаждался допросами, как тот же Фаиз, не умел и не мог плести паутину и терпеливо дожидаться, когда на очередном вопросе в нее попадется глупая муха. А вот честность он любил.

— Ты ненавидишь течку, ненавидишь кродахов, так почему?

— Не тебя, — сказала Хесса, и, кажется, это признание стоило ей гораздо больших усилий, чем прошлое «да».

— И что теперь с этим делать? — спросил он. Не у Хессы даже, у себя самого.

— Не знаю. И мне плевать, ясно? Плевать. Но я хочу помочь!

— Как?!

Сардар не ожидал от нее такой прыти. Только что сидела, пришибленная и потерянная, и уже прижималась — крепко, сильно, сначала со спины, потом перетекла вперед, вцепилась в рубашку, прямо как там — в серале.

— Что ты собирался делать с этой потаскухой? Сделал? Понравилось?

— Да ничего я не сделал!

— Так давай.

— Что? Отсосешь?

— Этого хочешь?

Тогда не учуял ни ревности, ни ярости, их не было и сейчас. Зато другое, то, что никак не мог распознать, проступало отчетливо, будто огненными письменами под веками. И не странно, что не учуял, потому что это было новое, настолько новое и пугающее, что хотелось взвыть, прямо как анха от тоски или страха, или как волк на луну.

— Нет, — сказал Сардар. — Нет, не этого.

— Я тоже.

— Ты не течешь. Это может быть…

— Заткнись, — Хесса рванула на нем рубашку, пропитавшуюся потом, чужими запахами и страхами, кровью владыки и кровью паскудного Кадорима, как будто отдирала от Сардара вчерашний день, с мясом и корнями. — Пожалуйста, чтоб тебе пусто было! Пожалуйста. Заткнись. Я теку даже от твоего проклятого имени. Как одуревшая сука в гоне.

Сардар прижал ее к стене, поднял, придерживая под ягодицы. Крепко сжались на поясе бедра. Тонкие тряпки трещали, их так легко, так сладко было раздирать в клочья.

— Я хочу, — шептала Хесса, и он проваливался в ее шепот, в ее запах, в ее руки и волосы, провонявшие сералем и карцером. — Быстро, глубоко, сразу. Даже если больно. Я хочу, как ты… хочешь.

Это не было придурью, не было расплатой или попыткой искупить какую-то вину, это было большим, гораздо большим. Хесса не врала даже себе. Она все еще боялась, будто по привычке, но того животного ужаса, той паники больше не было. Может, потому что не было течки, и даже природа сейчас ни к чему ее не принуждала. А может… Сардар прижался губами к шее, к частящему пульсу, к гладкой коже там, где уже давно сошел след от метки. Потому что Хесса хотела не кродаха, не член, она хотела его, Сардара. Алчно, разрушительно и, кажется, целиком, со всеми потрохами.

ГЛАВА 5

Наверное, стоило попросить у Ладуша успокоительного. Или снотворного. Или успокоительного со снотворным. Но Лин не смогла. Просто не смогла открыть рот, тем более что Ладуш всю дорогу от владыки тоже молчал, а в серале отпустил руку Лин — лишь тогда она осознала, что до сих пор ее держали, — и ушел к себе.

Он тоже злился, и эта злость была понятна. Как для владыки советник и митхуна значили гораздо больше, чем психованная трущобная анха, так и Ладуш ставил заботу об Асире намного выше, чем душевное состояние Лин. В конце концов, они ведь братья, хоть и совсем не похожи ни внешне, ни по характеру. Так понятно, очень по-человечески, да и с точки зрения государственных интересов — правильные приоритеты. Лин не могла его осуждать. И Асира — не могла, пусть не согласилась с ним, но приняла объяснения, хотя за Хессу было больно.

Все понимала, кроме одного — как теперь со всем этим пониманием дальше жить.

Как жить с тем, что Хесса, конечно, формально виновата и вообще повела себя по-идиотски, но ее ждет судьба хуже смерти — лишь за то, что не сумела правильно сказать о своей любви?

Как жить с тем, что явная ошибка Асира как правителя и судьи — это ошибка хорошего человека, который кинулся защищать дорогих ему людей? В чем-то даже достойно уважения — если бы на другой чаше этих напрочь сбитых весов правосудия не была жизнь Хессы.

Как жить с тем, что сама она, едва сущность анхи пробудилась полностью, оказалась готова принять от своего кродаха все? И с тем, что ровно в тот момент, когда это случилось, ее кродах, похоже, от нее отказался. Совсем.

Будь это кто другой, сказала бы: «Подожди до завтра. Или до послезавтра, или пару дней. Людям, знаешь, свойственно психовать, а потом остывать и жалеть о сказанном в запале. Он тебя позовет, вы разберетесь во всем, и все станет хорошо». Но для Асира, насколько Лин успела его изучить, держать себя в руках было делом чести. Чтобы так сорвался — нужно задеть очень сильно. По живому. И у нее, кажется, получилось. А ведь не все обиды легко простить.

Да и сама Лин… Позови ее Асир — сможет ли посмотреть ему в глаза? Хватит ли душевных сил говорить с ним, как будто ничего не было, или спокойно и взвешенно обсудить все то, что было?

В серале стояла почти абсолютная тишина. Лин прошла в свою комнату, отстраненно отметив, что кто-то все-таки сидит в общем зале — ну да, любопытство и жажду сплетен так просто не убьешь. Но ее даже взглядами не прожигали, смотрели как будто украдкой. Их счастье. Попытайся кто-нибудь вякнуть хоть про Хессу, хоть про саму Лин, и… На собственную жизнь ей сейчас было плевать, и дело вполне могло кончиться парой-тройкой трупов и соседней с Хессой камерой.

Ложиться спать казалось кощунством. Разве она заснет? Как будто ничего не произошло, не разлетелось на осколки. Вдребезги.

Лин заставила себя раздеться, завернулась в одеяло и села на пол, прислонившись к кровати. От сброшенной одежды пахло владыкой. Его яростью. Его болью. Его силой. Лин дышала этим запахом и думала, что в серале должен был остаться четко ощутимый, всем понятный след.

Медленно, плавно тишина становилась сонной. Прошла к выходу Лалия, приостановилась, втянув воздух, оглянулась на комнату Лин. Вряд ли заметила ее в темноте, а вот сама Лалия виделась отчетливо в свете ламп — непривычно простая одежда, распущенные волосы, только выражения лица не разобрать.

Проскользнули в общий зал клибы-уборщики, возились долго, но наконец ушли. Лин закусила угол одеяла. Ее охватывало опустошение, хотелось выть, но поддаться этому желанию значило потерять последние остатки гордости. И все же она отпустила себя — немного, ровно настолько, чтобы держаться на грани самоконтроля. Плакала тихо, судорожно содрогаясь, уткнувшись в одеяло, чтобы наверняка приглушить звуки.

В конце концов слезы сменились тяжелой, каменной усталостью — такой, когда нет сил шевелиться даже ради спасения собственной жизни, да и не стоит никчемная жизнь таких усилий. Хотелось пить, но, чтобы напиться, нужно было встать, а вода тоже не стоила усилий. Лин откинула голову на край постели, то и дело облизывая губы и ощущая соленый, а иногда слегка железистый вкус. Чувствовала, как неотвратимо близится рассвет, и понимала, что придется заставить себя подняться, умыться, одеться и… и, наверное, забиться в какую-нибудь щель, где можно будет дождаться ночи. Чтобы ее никто не видел, и она — никого.

Лалия вошла в комнату бесшумно. Лин почувствовала ее раньше, чем увидела. Открыла глаза — сна не было и близко, но держать тяжелые веки открытыми оказалось даже сложнее, чем встать.

— Не воешь, но лучше бы выла. Спать все равно невозможно, — Лалия устроилась на полу рядом с ней. — Что ты сделала?

Отвечать — не то что думать над ответом, даже просто открыть рот, пропихнуть через горло какие-то звуки — тоже было тяжело. Хуже, чем скользкие валуны ворочать. Но все-таки Лин попыталась, потому что, как ни странно, именно Лалия не казалась сейчас чужой и неуместной, от нее не хотелось спрятаться. Даже если не посочувствует. Даже если скажет, что Лин сама идиотка, хуже Хессы.

Понять бы еще, что именно отвечать. Что она сделала? Долго рассказывать. А что из этого по-настоящему важно?

— Не знаю, — губы шевельнулись, и Лин тут же закашлялась: горло саднило. Не знала, что можно сорвать голос, пытаясь плакать беззвучно.

Лалия выпрямилась, дотянулась до графина на столике и подала его Лин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаешь. Иначе не сидела бы тут с похоронным видом и не оплакивала несбывшиеся надежды. О, эти глупые надежды, о которых никто не догадывается. Они уничтожили уже немало анх. Надеюсь, ты все же не из числа этих убогих.

Вода пролилась блаженной прохладой в горло, на подбородок, на шею. Лин пила жадно, захлебываясь и задыхаясь, чувствуя, как возвращаются если не силы, то хотя бы упрямство и гордость.

— Если бы только надежды, — она поставила наполовину опустевший графин на пол рядом. — В моей жизни хватало пустых надежд, я научилась расставаться с ними. — Горло все еще саднило, голос то сипел, то срывался на хрип, но говорить уже получалось и — хотелось. Лин знала, как это бывает: можно крутить в голове проблему до бесконечности, до одури, но стоит рассказать о ней кому-то другому, и все станет если не проще, то хотя бы понятней. — Но сейчас… Слишком много всего. Я наворотила глупых ошибок. Узнала о себе такое, чего предпочла бы никогда не узнать. Боюсь думать о том, что будет дальше. И еще Хесса.

— Вот уж твоей Хессе сейчас гораздо лучше, чем нам. А если воспользуется очередным шансом с умом, а не как обычно, то остальным останется только грызть локти от зависти. Она у Сардара.

У Лин даже нашлись откуда-то силы повернуть голову: хотелось видеть, как будто по лицу Лалии можно понять, насколько та серьезна.

— Как? — Лалия усмехнулась, и Лин объяснила зачем-то: — Ладуш сказал — казармы. И владыка… тоже…

— Не они ее метили, не им решать. Владыка никогда не считал эту трущобную дикарку своей анхой. Ее участь зависит от Сардара и только от него. А тот был само терпение и лояльность, если ты не заметила.

— Но почему тогда?.. — Лин снова закашлялась, махнула рукой: — А, ладно. Теперь уже все равно. Спасибо, что рассказала.

— Смотри, — Лалия взяла Лин за руки, перевернула свои ладонями вверх. — Внимательно смотри, не думай, что я показала бы это любому.

За окном уже слабо, будто неуверенно занимался рассвет. И в сером предутреннем свете, заполнившем комнату, Лин ясно разглядела ее запястья. Исчерченные белыми шрамами, совсем тонкими, едва заметными, и неровными, уродливыми, будто кто-то остервенело кромсал кожу.

— А теперь я расскажу тебе сказку. — Лалия выпустила руки Лин, села, обхватив колено. — Жила-была на свете одна маленькая глупая анха. Единственная дочь очень знатного господина. Любимая дочь от любимой жены, слишком рано умершей. Похожая на мать, как одна капля воды на другую. Никогда ни в чем не знала отказа. Жила в радости и довольстве, делала, что вздумается, училась всему, потому что хотела быть совершенством. Не было ни одной науки и ни одного занятия, в которых она не могла стать лучшей. Отец любил ее, сильно, страстно. Слишком страстно для отца, но об этом оба узнали позже, чем нужно. Анха росла, хорошела, а вот умнела недостаточно быстро. И не сразу догадалась, что друзья отца, знатные, почтенные кродахи, посещавшие их особняк, приходят вовсе не затем, чтобы издали насладиться юными прелестями.

Осознание наступило вместе с совершеннолетием. Кродахов было много, и в течку, и после, так много, что анха сбилась со счета. Сначала их запускали по одному, потом отец решил, что этого недостаточно. Он любил занимать место в первом ряду. Ему нравилось смотреть. Не трогать, не брать, не причинять боль, только смотреть.

Анха часто показывалась в свете. Ее наряды и украшения были продуманы до последней нитки, ее улыбки оставались чарующими и сладкими, как прежде. Никто не должен был узнать, и никто не знал. Отец анхи, благородный, преданный своему владыке, почтенному Санару аль Данифу, внушал лишь уважение. Владыка славился мудростью, но возраст давал о себе знать. Ни его чутье, ни его взгляд так и не распознали лжи, а юная анха, целуя его руки, отчаянно надеялась, что он увидит, почувствует хоть что-нибудь.

Тот день был обычным, ничем не отличался от прочих. Вот только в последний час перед рассветом анха увидела себя у постели отца. Увидела расколотый череп, мозги и кровь, пропитавшую подушку. Она не помнила, как это сделала, но если и жалела о чем-то — так о собственной глупости. Она могла придумать разное, могла отвести от себя подозрения, но не сделала ничего — и до сих пор не простила себе этого.

Анха повзрослела. В общей тюрьме очень быстро взрослеют. Она, приговоренная к смерти, провела там два года, а казалось — целую жизнь. Жизнь, состоявшую сначала из попыток выжить. А потом… Ей хотелось умереть раньше, чем ее шеи коснется топор палача или, еще хуже, позорная петля.

В стране царила смута. Санар аль Даниф скончался, а его сына не хотели признать владыкой Имхары очень многие влиятельные семьи. Слишком молод, слишком мягок, позволяет себе слишком много вольностей. Обо всем этом анха узнала гораздо позже. Когда Асир аль Даниф, ради такого случая перестав быть мягким, все же отвоевал свое право наследника и вспомнил о странном деле, о благородной девушке, зверски убившей родного отца. Ему понадобилось два дня, чтобы выпустить ее из тюрьмы, два дня против двух лет. Такая малость. И еще не меньше месяца, чтобы заткнуть глотки недовольным.

Анха давно уже считала себя мертвой и похороненной. Она ни во что и никому не верила. Она не жила. Но потом, позже, поняла одну очень простую вещь: если тебе выпал шанс, один из тысячи, да что там, из бесконечности тысяч, ты воспользуешься им, потому что иначе и впрямь не достойна жизни. Анха прекратила бездельно валяться в кровати и надела это... — Лалия невесомо дотронулась до ошейника Лин, — потому что больше всего на свете ненавидела глупость и слабость.

Она помолчала, подняла с пола графин и сделала несколько неторопливых глотков.

— Ты спрашивала вчера, зачем я ввязалась в это безобразие с катанием по полу. Зачем подкинула дров в костер. Так вот, моя дорогая пришелица из другого мира. Я не знаю, как у вас, но здесь родиться анхой — значит сразу получить себе судьбу, расписанную с рождения и до смерти, небольшие вариации не в счет, они ничего не меняют. Твоя Хесса — дура, она боится не того, чего должна, не видит возможностей, с которыми ей повезло гораздо больше, чем остальным. Она не в состоянии держать себя в руках, она сгорит и сдохнет, уверенная, что права. И это для нее будет лучшим исходом, поверь мне. Если не остановится сейчас и не выберет, кем хочет быть — подзаборной потаскухой и подстилкой для стражи или собой, то завтра может стать уже поздно. И если она не поймет этого даже теперь, то я буду первой, кто посмеется над ее изувеченным трупом.

Если ты родилась слабой, нежной и беспомощной, ты можешь делать все что хочешь, этого не исцелят никакие лекари. Но если ты другая, если в тебе есть хоть искра силы и самосознания, ты не имеешь права сдохнуть, как последняя дура, только потому что не смогла вовремя заткнуться. Анх считают слабыми и безумными не потому что кродахи — тупые звери, а потому что мы сами, сами даем им повод так считать.

Однажды я встретила человека, особенного человека, одного из немногих, кто услышал меня и разглядел за смазливым личиком больше, чем я собиралась показывать. Он не думал обо мне как о вещи, как о сосуде для его будущих детей. Он воспринимал меня человеком, личностью, и дал мне гораздо больше, чем я заслуживала. Я скорее перережу себе горло, чем предам его, и, не задумываясь, выпотрошу любого, кто посмеет это сделать. Не ради него, а ради себя, понимаешь?

Лин не сразу смогла ответить. Сама по себе история Лалии не слишком удивила, домашнее насилие — вещь пусть и не повсеместная, но все же хорошо известная любому миру, и родители, которых стоило бы на выстрел не подпускать к собственным детям, тоже не так редки, как хотелось бы. Но Лалия… Лин будто увидела ее заново, впервые, всю целиком, с непомерной гордостью и смертельными шпильками в волосах, с ядовитым языком и слишком внимательным взглядом. Многое стало понятней, не все, но многое.

— Ты права, — прошептала она. — И да, понимаю. Я… я еще раньше поняла, но теперь особенно… я ошиблась вчера. Он ведь правда не считает анх вещью. Он не Хессу готов был выбросить на помойку, а защищал вас, тебя и Сардара, от оскорблений «неблагодарной свиньи». Потому и не стал с ней даже говорить. Я зря усомнилась в нем. И наговорила того, чего он совсем не заслуживает. А нужного, правильного — не сказала.

— Мы не нуждаемся в его защите, — Лалия потянулась, по-кошачьи выгибаясь. — Владыка это знает, но у него свои представления о справедливости. А еще он и впрямь бывает чересчур мягким, так и не излечился от этого, и мы очень часто не сходимся во мнениях. Но... он такой, и либо ты принимаешь его таким, либо нет. Третьего не дано.

— Мягким? — Лин спросила и тут же поняла, что именно Лалия понимает под мягкостью. Даже рассмеялась, хотя собственный смех показался нереальным. — Нет, он правильный. Не видела ты мягких кродахов, если его считаешь мягким. Он... — Смех перешел в дурацкие всхлипы, и Лин торопливо отхлебнула воды. — Он достоин уважения. Любви, преданности. Я ведь... я именно этого испугалась, понимаешь? Что уважать не смогу после такого. Вот глупость. Мне не нужно было к нему идти, я все испортила, что могла, но если бы не пошла, не узнала бы... все, может, было бы еще хуже.

— И что же такого ценного ты узнала? — Лалия смотрела на нее с понимающей, немного сочувственной улыбкой.

— Что я не ошиблась. Понимаешь? — Лин заговорила быстро, торопясь объяснить не только Лалии, но и себе самой, пока все, о чем стоило думать и говорить, стало кристально ясным. — Что для него важна не власть сама по себе, не право казнить, он ценит людей и требует от других того же. Я ведь… я решила, что обоих потеряла. Хессу — ясно, а его — потому что не смогла бы любить того, кто утратил мое уважение. Но он… нет. Я не согласилась с ним, но поняла, почему он решил так.

Лалия молчала, и Лин ухватила за хвост еще одну мысль.

— Мне казалось, я разбираюсь в людях, но его, получается, совсем не понимаю. Пытаюсь сравнивать с нашими кродахами или со своим представлением о кродахах, а он совсем другой. Если бы на самом деле решил отправить Хессу в казармы — не стал бы откладывать до утра, правда? Махону забрали сразу. А это… ей просто устроили хорошую встряску, чтобы задумалась? Так?

— Сложно сказать, — помедлив, отозвалась Лалия. — Владыке непросто даются такие решения. У него вообще некоторая слабость к анхам и их правам, — она усмехнулась, разгладила замявшийся манжет и только тогда взглянула на Лин. — Но вчера был сложный день. Хесса выбрала крайне неудачное время, да и ты тоже. Если бы Сардар отказался от нее, владыка принимал бы решение сам. Возможно, сначала говорил бы с ней или хотя бы выслушал мою версию. В таких вещах он мне обычно доверяет. Но иногда ему не до сераля. Боюсь, сейчас тот самый случай. Опасная ситуация для всех, кто подвернется под горячую руку. И особенно для тех, кто не понимает с первого раза. Так что твоей Хессе повезло. Снова.

— И мне? — спросила Лин. — Ворвалась без спроса, наговорила бездна знает чего… Хотя сама спрашивала о правилах для анх, еще в первый день, и должна была бы вспомнить. И Ладуш пытался меня остановить. Бе-ездна… Я сидела тут, думала о нем, о Хессе, и только теперь поняла, что сама прошла по краю. Он же в бешенстве был. Но всего лишь велел Ладушу увести меня и больше к нему не пускать. А мог бы… даже не знаю, что.

— Все что угодно. Но мы ведь говорим об Асире, а не об абстрактном владыке, верно? Так что закончить жизнь в вольере зверогрызов или в бассейне для акул тебе вряд ли грозило.

— «Вряд ли», — повторила Лин. — Что значит «в принципе не исключено»?

Лалия тихо рассмеялась.

— Не воспринимай все так буквально. Если твое представление о кродахах верно хотя бы наполовину, ты знаешь, что они далеко не всегда способны себя контролировать. А жажда крови или приступ ярости и вовсе могут довести их до звериного исступления. Но есть те, кому нравится терять контроль. Они считают это нормальным. Владыка Асир так не считает. Иногда мне кажется, что зря. Но это мне.

— Ты мне напомнила… я спрошу еще, ладно? Не о нем, о себе. Я его так разозлила… был момент, показалось — убьет на месте. И я… — Лин запнулась, не зная, как объяснить то ужаснувшее ее ощущение. — Скажи, это вообще нормально, когда понимаешь — тебе одним щелчком могут шею свернуть, но на это абсолютно плевать? Не потому что ты кретинка, которая сдохнуть не боится, не ради чего-то важного. Просто именно от этого кродаха ты все примешь. Даже свернутую шею. Мне, может, правда крышу снесло, а я и не заметила?

— Это опасное чувство, — помолчав, сказала Лалия. — Очень опасное. Очень свойственное анхам. Оно роднит нас всех. Как ты думаешь, почему кродахи правят миром? Потому что это они решают, жить нам или умереть, а мы с готовностью подставляем шею. Безумие анхи от неразделенной течки, которого так боятся многие, на самом деле не так уж и страшно. Ты сходишь с ума, и тебе уже все равно. Насадиться животом на меч своего кродаха, осознавая, что делаешь и почему, гораздо страшнее, не так ли? Не думаю, что владыка когда-нибудь может захотеть чего-то подобного из прихоти, но кродахов пьянит власть над нами, а мы любим давать им желаемое. Однако в Имхаре очень строгие законы. Именно для них, потому что это не наша, а их ответственность. После того, как владыка эти законы придумал и умудрился сделать жизнь кродахов гораздо сложнее, чем раньше, Ишвасу лихорадило несколько лет. Многие тогда уехали отсюда подальше. Туда, где их не казнят за милые безобидные шалости. И да, разумеется, с твоей крышей все в порядке, — у Лалии дрогнули губы. — Тебе повезло, ты выбрала разумного кродаха, которого не порадует, если анха изрежет себя ножом или полезет в петлю для его удовольствия. Хотя... лично мне иногда очень не хватает острых ощущений. И я бы не отказалась от петли, если бы знала, что в последний момент меня из нее вытащат.

— Вот бездна, — пробормотала Лин. — Нет, до таких острых ощущений я, надеюсь, не дойду, прости. Но все равно. Как это вообще совмещается с нормальной жизнью? С самоуважением, гордостью, с какими-то своими желаниями? А я, дура, течки боялась.

— Легко, — Лалия пожала плечами. — Главное всегда помнить, что на самом деле власти над кродахами у нас не меньше, чем у них над нами. Ты не безмозглое слюнявое существо, ты — анха. Ты способна сделать из себя что угодно. Если, конечно, у тебя хватит на это мозгов и решимости. Раз ты выбрала своего кродаха, значит, увидела в нем что-то, во что поверила, что-то, что может сделать тебя сильнее и счастливее. А если не сумела потом распорядиться этим добром — в этом некого винить, кроме себя.

— Он тоже сказал однажды что-то похожее, — вспомнила Лин. — Что каждому нужен тот, к кому можно прийти и взять у него именно то, чего тебе не хватает. Будь то сила, или слабость, или что-то еще… Наверное, к этому тоже нужно привыкнуть. Примерно как к смазке и перспективе течки.

Лалия вдруг напряглась, повернула голову в сторону дверного проема, то ли вслушиваясь, то ли всматриваясь.

— На этом мы закончим нашу приятную беседу, — сказала еле слышно. — Нет настроения радовать чужие уши. Попробуй поспать. Ты не в казармах, не в пыточной, жива, а значит, все не настолько плохо.

— Подожди, — Лин схватила ее за руку, не давая уйти немедленно. Зашептала: — Меня он больше не хочет видеть, а я не могу молчать. Он ранен. Я пришла к нему почти ночью, в спальню, и меня не заметил ни один стражник. Ни один! А если бы это был убийца? Утром нашли бы труп? Это не охрана, а… — она запнулась, не зная, как выразить словами всю бестолковость местной стражи. — В общем, я тебя прошу, скажи тому, кто может что-то с этим сделать.

— Он запретил стражу со стороны сада и сераля, — Лалия качнула головой. — И даже после вчерашнего никто из нас не смог его переубедить. Он упрям. Но не бойся, не беззащитен.

Лин кивнула и разжала пальцы. Лалия ушла молча. А Лин поняла вдруг, что долгий и, чего уж, тяжелый разговор каким-то непостижимым образом собрал ее из осколков и вернул если не радость или душевное спокойствие, то хотя бы силы жить дальше. И к совету Лалии стоило прислушаться, в конце концов, сон — тоже не худший способ никого не видеть.

Но прежде, чем лечь, Лин подняла с пола пропахшую Асиром рубашку и сунула под подушку.

ГЛАВА 6

Владыка держал за плечи жесткой, болезненной хваткой. Вжимал ее в стену и сам прижимался, так что Лин чувствовала едва сдерживаемую дрожь, а в голове мутилось от тяжелого, лишающего воли запаха. Встряхнув Лин, зарычал в ухо:

— Бесишь. Не понимаешь. Убирайся! Пошла вон, пока я тебя не убил, меня не порадует твой труп!

Лин дернулась и проснулась.

Спина болела, будто не вчера и не во сне, а только что в стену прилетела. Рука под подушкой комкала нежный шелк рубашки, другой рукой Лин сминала наволочку — кажется, снилось, что вот так же вцепилась в Асира. Не хотела, чтобы тот прогонял.

В окно лился яркий послеполуденный свет, из общего зала доносились голоса и звон посуды. Лин поморщилась: проснуться бы чуть раньше, хоть за полчаса до обеда. Теперь допоздна все будут торчать здесь. Выйдешь из комнаты, да что там, с кровати встанешь, и тут же окажешься зрелищем номер один. До тех пор, пока снова не явится какой-нибудь кродах.

Она перевернулась на бок, натянула одеяло на голову и закрыла глаза. Но сон уже не шел. Зато полезли в голову мысли. Может, владыка и в самом деле прогнал ее лишь потому, что побоялся убить? Не хотелось верить, что за коротким, но яростным «убирайся» крылась не забота, а разочарование. Но… «Не впускать ее ко мне больше», так ведь он сказал? Похоже, стоило признать худшее.

В зале вдруг воцарилась тишина. А потом кто-то завизжал, громко и истерично:

— Господин Ладуш! Это не может быть правдой. Не может!

Лин застонала и села. Даже если и могла бы заснуть снова, не под очередной же скандал.

— Тихо. Распоряжения владыки и первого советника не обсуждаются. Или ты забыла об этом, Ирада?

Надо вставать.

— Нет, но мы все думаем…

Найти Лалию и все-таки спросить, что с владыкой, насколько серьезна рана, нашли ли убийцу… и вообще…

— Заткнись. Я не хочу в карцер из-за тебя, а ты нарываешься! — Лин узнала обычно невыразительный и тихий голос Тасфии и даже моргнула от удивления. Та предпочитала ни во что не вмешиваться. — Две истерички уже наорались, может, хватит? Голова болит.

— Но я же за всех!

— Истерик и в самом деле достаточно. Или вы все успокаиваетесь, или я приму меры. — Ладуш говорил спокойно, но Лин впервые слышала у него такие интонации — жесткие и угрожающие, живо напомнившие о его родстве с Асиром.

В комнату Лин вошла Хесса. С прямой спиной, вздернутым подбородком, пятнами нездорового румянца на скулах и полыхающими ушами, завернутая в широкий халат, явно не из собственного шкафа.

Со странными предосторожностями, морщась, опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Свободные рукава из плотного шелка съехали до локтей, оголяя руки, и Лин зацепилась взглядом за знакомый браслет. Хесса носила его постоянно, не снимая даже во время тренировок, только в общем зале старалась прятать под рукавом. Лин никогда не спрашивала, что он значит для Хессы, а та не говорила.

— Он тебя что, выдрал?! — уж что-что, а картину «больно сидеть» Лин определяла на раз. Неужели Сардар, действительно «само терпение», решил поучить Хессу настолько жестко? С другой стороны, это, как сказала бы Лалия, не казармы и не пыточная, можно жить дальше.

Хесса застонала. Пробормотала тихо, не убирая рук:

— Выдрал. Только не в том смысле. Я сама хотела. Дело не в нем. Последний час был… унизительным.

— Что случилось?

— Меня лечили. — Она раздвинула пальцы. Глянула сквозь них на Лин и зажмурилась. — Я пришла попросить мазь. Всего-то попросить мазь! Но этот... проклятый господин Ладуш... Решил осмотреть меня лично. «…и никаких скандалов. Наскандалилась уже». Чтоб я еще хоть раз!

В чем-то Лалия была насчет нее права. Хесса и в самом деле боялась не того, чего стоило бояться, беспокоилась не о том и унижением считала не то, что следовало бы. И это могло кончиться плохо.

— Скажи, Хесса… — Лин говорила тихо, помня о трех десятках любопытных ушей, но сейчас даже тихий голос прозвучал жестко. — Скажи, неужели забота и лечение для тебя унизительней, чем все, что с тобой было в трущобах?

Та помотала головой, тяжело выдохнула.

— Нет. Бездна побери, нет, конечно. Но я не привыкла... Я не знаю, Лин! Не понимаю, как на все это реагировать. Мне кажется, что я... не то говорю, не то чувствую и думаю не то, что нужно. Я не знаю, как здесь живут. Как вообще нужно жить, когда не пытаешься просто выжить? — она соскользнула с кресла, опустилась на колени у кровати Лин и вцепилась в ее одеяло. — Что случилось вчера? Ты же была у владыки? Я не видела тебя утром, когда пришла, так откуда ты знаешь про Сардара?

— Так, — Лин откинула одеяло. — Ты правда хочешь все обсуждать здесь? Мне нужно вымыться, умыться и кофе. И, наверное, поесть. Ты со мной?

Хесса кивнула и поднялась.

— Я возьму одежду и приду в купальни.

Лин тоже решила взять одежду с собой, а пока накинула халат. Заглянула попросить кофе, старательно не замечая взглядов и не вслушиваясь в шепот за спиной — а громко и в лицо с ней никто не отважился заговорить, хотя Ладуша в зале уже не было.

Скоро Лин поняла, почему так: Ладуш сидел у клиб, грея ладони об огромную кружку то ли целебного, то ли просто успокоительного чая — пахло ромашкой, мятой и чем-то незнакомым, но живо напомнившим снадобье профессора Саада.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Доброе утро, Ганис, — поздоровалась Лин с дежурным клибой. — Сделайте мне кофе, пожалуйста. Доброе утро, господин Ладуш.

— Добрый день, Линтариена, — вздохнул тот. — Я рад, что хотя бы ты сегодня спокойна.

«Хотя бы сегодня ты спокойна» легко читалось между строк, и Лин виновато опустила взгляд.

— Простите за вчерашнее.

— Ты не дала мне даже объяснить. И чем все закончилось? Плохо закончилось. Для всех. Впрочем, уже поздно об этом. Тебе нужно что-нибудь, кроме кофе?

Упрек был тем мучительней, что Лин его заслужила. А еще оказалось, что она привыкла к доброму отношению Ладуша, к его слегка навязчивой, но при этом мягкой заботе, и откровенная неприязнь в голосе ударила очень больно.

— Нет, ничего.

Есть и так не хотелось, скорее Лин просто осознавала, что надо, но теперь кусок в горло не полез бы.

— Тебе нужно к Сааду, — Ладуш пригубил из кружки. — Я отведу, но не сегодня.

«Сегодня глаза бы мои тебя не видели», — додумала Лин.

— Будь готова завтра перед обедом.

— Хорошо, — она приняла у Ганиса поднос, на котором, кроме кофе, все-таки стояла тарелка с нарезанным хлебом, мясом и сыром, поблагодарила и поспешила уйти.

Хесса уже сидела в бассейне, спрятавшись в воду почти по самую макушку. Лин поставила поднос на бортик, втянула запах кофе и, не раздеваясь, присосалась к кружке. Сделала себе бутерброд. Оказывается, и есть, и пить хотелось зверски. И только опустошив тарелку и допив кофе, полезла в воду.

Отмокать она не собиралась, только вымыться побыстрее. Но купальня была одним из тех мест, где можно поговорить — пока не заявился кто-нибудь еще.

— Так вот, Хесса. Я тоже не умею здесь жить. Вчера наделала ошибок не меньше, чем ты. Но если еще раз так выступишь, тебе точно снова придется выживать. Хочешь знать, что сказал владыка?

— Вряд ли хоть что-то, чего не говорила себе я этой ночью. Я бы пошла в казармы. Сама пошла, даже тащить не пришлось бы. Потому что... потому что мне здесь не место. Я же пыталась. Быть тихой, не отсвечивать, сдерживаться. Мне даже начало казаться, что получается. Но ты видела, чем это закончилось. Все видели.

— Не особо хочешь, понятно. Ну, как знаешь. А что ты у Сардара, мне Лалия сказала. Хоть что-то утешительное во всем этом кошмаре.

Она окунулась еще раз, отжала волосы и вылезла. Накинула халат, села на широкую лежанку, вытянув ноги. Все-таки эти купальни предназначены были для роскошной неги, а не для тяжелых и мутных разговоров.

— Это Лалия привела Сардара. Почти на рассвете. Надо, наверное, извиниться перед ней. Не представляю, как. Я знаю, зачем она это все... Знаю, но... Не могу, — глухо сказала Хесса.

— Смоги уж как-нибудь. Она того стоит. И то, что она сделала, тоже.

Хесса шумно вздохнула, вылезла из воды, завернулась в халат — суетливо, пряча глаза, так что Лин сразу поняла — дальше будут извиняться перед ней.

Когда молчание могло бы стать неловким, Хесса спросила:

— Что случилось у тебя с владыкой? Все плохо, да? Из-за меня.

— Плохо, — согласилась Лин. — Он меня вышвырнул. Из-за тебя или из-за меня. Я там тоже, знаешь ли, не блистала дипломатией.

— Бездна! Это... можно исправить?

— Не знаю. — «Наверное, зависит от того, насколько сильно я его задела», хотела сказать Лин, но тут же поняла, что это будет ложью. «Задела» — слишком слабое обозначение для случившегося. «Оскорбила» было бы вернее. Сильно оскорбила. До бешенства и жажды убийства. Можно ли такое исправить? — Лалия сказала, раз я жива, не в казармах и не в пыточной, все не так плохо.

— Да уж. Все со всех сторон... обалденно.

Хесса обхватила себя руками, замерла к Лин спиной, напряженная и потерянная.

— И меня он, конечно, слушать не станет. Даже если... Нет.

— Кто, владыка?! Хесса, я тебя умоляю! Ну честно! Ты не можешь быть такой дурой!

— А что ты предлагаешь? — та стремительно обернулась, мокрая, злая, с лихорадочно блестящими глазами. — Просто сидеть здесь и смотреть на... — она взмахнула рукой, — это все? Любоваться на то, что сама устроила? Ты ничем этого не заслужила!

— Заслужила, — жестко ответила Лин. — Хоть это, хоть что угодно. Меня никто туда силой на веревке не тянул, сама вломилась. Ладуш останавливал, что-то объяснить хотел, я не слушала. Свои мозги не подключила, хотя бы Лалию расспросить не догадалась, а ведь еще по Сардару поняла: что-то плохое происходит. Идиотка клиническая, одна штука. Сама виновата. И ничего не собираюсь делать. Или простит, или нет. Если нет… ну, значит, нет. Всё.

— Ты не сама вломилась. Ты вломилась из-за меня, — Хесса будто потеряла в росте, опустила плечи, ссутулилась, села рядом. — Я не знаю, что случилось, но Сардар... он... там какая-то пакость. И лезть к кому-то из них сейчас... это, конечно... — она покачала головой. — Надо подождать немного.

— Не лезь. Я прошу тебя, просто прошу, не лезь. Да бездна побери, ты понимаешь, что даже твой Сардар тебя тогда не вытащит?! Ты что, совсем безголовая?

— Мой? — переспросила Хесса и вдруг рассмеялась, хрипло и болезненно. — Если бы. Но ты права. Сдохнуть сейчас... я не хочу.

Отлично, провокация удалась. Спасибо Сардару, крепко Хессу подцепил, раз простое напоминание о нем вызывает желание жить. Вот и хорошо.

— Ну, не он твой, а ты его, есть разница? Что камнем по чайке, что чайкой по камню, один результат. Просто радуйся. И живи.

Хотела бы она сказать то же самое себе. Но перед Хессой теперь придется держать лицо, хотя бы пока не успокоится немного. Активное чувство вины иногда полезно. Но куда оно может завести Хессу, Лин даже думать боялась.

— Пойдем, что ли, отсюда. Долго сидим, того и гляди кто-нибудь вломится с претензиями.

Хесса кивнула и начала одеваться. Буркнула:

— Схожу Лалию поищу. Извиниться, чтоб ее.

— Главное, без ругани извиняйся, — хмыкнула Лин. — А то наговоришь снова бездна знает чего.

Хесса только вздохнула.

А Лин, поколебавшись немного — все-таки время уже шло к вечеру — решилась сходить в зверинец. Ненадолго. Не в том она настроении, чтобы лезть в клетку с анкарами, но надо узнать, как там Исхири. Она и так виновата перед ним: вчера, наплевав на собственную жизнь, совсем забыла о том, кто с ней связан. Конечно, их связь еще не установилась, если судить по всему прочитанному, сейчас они в самом начале долгого пути, и смерть Лин пока еще не потащит за собой ее зверя. Но Исхири уже привязался к ней, а она…

Стыдно, как же стыдно. Владыка доверил ей сына Адамаса, а она… «Больше такого не будет, больше я не забуду», — пообещала себе Лин.

Не рискнула бы после вчерашнего идти туда, где можно встретить владыку — не будь тот ранен. Хотя он, наверное, мог и так сорваться с места, но тут уж не угадаешь. Будь что будет.

Триан чистил поилки, совсем как в первый раз, когда владыка привел сюда Лин. Поздоровался, спросил:

— Как ваша рука, госпожа?

— Хорошо. Но, Триан, я посоветоваться хочу. Разумно ли мне будет идти к ним сейчас? Я тревожусь. Сильно.

Триан подошел, втянул воздух и покачал головой:

— Вы не только тревожитесь, госпожа Линтариена. Вы на грани течки. Сейчас вам и правда не надо входить к анкарам. Исхири скучает, но он должен знать вас сильной.

— Хорошо, — кивнула Лин. — Спасибо, Триан. Я приду… как только смогу.

«Приду, если переживу эту проклятую течку и останусь в здравом уме». Она попросила бы Триана позаботиться об Исхири, не будь это слишком близко к оскорблению. Конечно, тот позаботится.

— Хорошей течки, госпожа Линтариена.

Он был искренен и не знал, что на хорошую течку «госпоже Линтариене» вряд ли стоит надеяться.

— Спасибо, Триан.

Теперь ей оставался только сераль. Ничего больше.

ГЛАВА 7

Допрос тянулся четвертый час — редкие для этого мира механические часы висели у профессора Саада над рабочим столом, прямо напротив Лин, так что сомневаться не приходилось. Именно допрос, Лин не знала, как еще назвать это издевательство. Даже задумалась — если Хессе показалось унизительным всего лишь лечение после слишком активного секса, как бы она такое назвала?

Профессора интересовало все, и как можно подробнее. Насколько сильно Лин недоедала в детстве, и случались ли с ней в том же детстве сильные потрясения, связанные с чужой и собственной сексуальностью. Как часто она употребляла алкоголь в период созревания, какой именно это был алкоголь, и было ли что-то кроме алкоголя. Посещали ли ее осознанные и неосознанные сексуальные желания, и если да, то как часто и как скоро от начала очередного курса подавителей. И еще сотни вопросов, отвечая на которые, Лин то мучительно краснела, то сжимала кулаки, напоминая себе, что сейчас она не агент Линтариена и не анха повелителя. Даже, пожалуй, не человек со своими человеческими чувствами и желаниями, а пациент. А еще вернее — подопытный кролик.

Ладуш сидел в углу у стола и неторопливо пил чай. Наверняка запоминал все откровения Лин, хотя прочитать по его лицу реакцию та не могла, никакой следственный опыт не помогал. Ладуш все еще злился, по пути сюда не сказал ни слова. У Лин при каждом взгляде на него назойливо вертелось в голове: «дело плохо». Вот только что именно плохо? Здоровье Асира или его настроение? Или произошло еще что-то? А может, она теперь так и будет раздражать Ладуша одним своим видом?

Как ни странно, никаких слухов до сераля не доходило, анхи не знали даже о ранении владыки. Лин, конечно, тоже помалкивала, только слушала внимательно.

Плохо, что с Лалией поговорить так и не удалось, но, может, сегодня? Когда профессор Саад выпустит ее наконец из своих загребущих лап?

Профессор же то метался по комнате, бормоча себе под нос о клинических дебилах и продажных социальных службах, то черкал что-то в толстой тетради, то подскакивал к Лин. Смотрел в глаза, оттягивая веко, или тыкал под коленку, проверяя какие-то там рефлексы, или заставлял вытягивать вперед руки, растопыривать пальцы и, закрыв глаза, искать каждым пальцем собственный нос.

— Ну что же, — сказал он. — Все не так плохо, как могло быть. Вынужден признать, госпожа старший агент, что некие зачатки интеллекта и даже, как ни странно, здравого смысла в вашей голове имеются. Можете идти.

— Но… — Лин даже растерялась. Она думала, профессор сразу выдаст пачку рецептов, как в больнице, или хотя бы объяснит, чего ждать. А тут — «идите», то же «убирайся», по сути! — Вы ничего конкретного не скажете, профессор?

Тот презрительно хмыкнул.

— А вы много конкретного говорите своим клиентам? Я должен подумать, рассчитать варианты. Это дело не пяти минут, так же как и ваши «следственные действия». Жить будете, если это вам интересно. Господин Ладуш, вы можете остаться? Есть несколько вопросов и к вам тоже.

— Придется немного подождать. Я вызову евнуха для Линтариены. Анхам перед течкой не рекомендуется ходить по дворцу в сопровождении только стражников-клиб.

Ладуш выглянул за дверь и отдал приказ страже, а Саад, еще раз пробежавшись по комнате — от заваленного бумагами рабочего стола к широкому окну, от окна к крохотному обеденному столику, а оттуда — к сидевшей на табурете посреди комнаты, словно в допросной, Лин, вдруг спросил:

— Кстати, агент. Эта штука у вас на шее — вы ее нацепили под влиянием разума или эмоций?

— Это важно? — Лин отчетливо ощутила, как вздыбился и зарычал внутренний зверь.

— Может оказаться очень важным, — Саад, как будто что-то почуяв, попятился и тут же кивнул: — Реакция исключительно эмоциональная. Я прав?

— Да, вы правы, — Лин встала. — Я не буду это обсуждать.

— Как пожелаете, — тонкие губы профессора дрогнули в скупой усмешке. — Я получил достаточно информации.

— В следственной группе вам цены бы не было.

— Не сомневаюсь. На общем интеллектуальном фоне ваших коллег…

В дверь деликатно постучали, вошел евнух:

— Господин Ладуш?

— Проводи госпожу Линтариену в сераль.

Лин вышла молча: в ней все еще кипела злость, внутренний зверь то рычал, то вдруг принимался тоскливо скулить, и не было никакого желания его сдерживать. Лин и сама бы заскулила, если бы точно знала, что никто не увидит и не услышит.

В серале она заглянула к клибам, попросила чего-нибудь поесть в сад, а в саду забилась в самый дальний угол. Не в любимое место среди жасмина — там слишком ярко вспоминалась собственная глупость, а в другом конце сада, среди шпалер чего-то вьющегося, усыпанного белыми душистыми гроздьями. Их сладко-пряный аромат почему-то напомнил о ярмарке. Тогда все было хорошо. Знать бы, она окончательно продолбала свой шанс, или все-таки можно на что-то надеяться?

Вечером евнух принес бутыль с наклейкой, на которой почерком Саада было написано: «Три глотка перед сном». Еще одно доказательство того, что Ладуш на нее злится — иначе принес бы сам и, может, даже рассказал о разговоре с профессором.

Поэтому Лин удивилась, когда на следующий день он нашел их с Хессой в саду прямо с утра, за завтраком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хесса, не могла бы ты оставить нас?

Та бросила быстрый, взволнованный взгляд на Лин и кивнула, поспешно забирая свою тарелку. Буркнула, уже поднявшись: «Доброе утро», — и исчезла.

— Кому доброе, кому не очень, — сказал Ладуш в пространство и сел рядом. — Нам необходимо кое-что обсудить.

— Я слушаю, — Лин слишком крепко сжала кружку и тут же, заметив это, отставила ее на поднос.

— И я хочу, чтобы со мной разговаривала старший агент Линтариена, а не анха на грани течки. Это возможно?

— Да, — коротко ответила Лин. Она поняла, что имел в виду Ладуш, и была с ним согласна. Возможно, будет нелегко, но истерик за последнее время и правда хватило, пора подключать мозг.

— Хорошо. Неприятных сюрпризов за несколько прошлых дней было предостаточно, давай постараемся избежать новых. По мнению Саада, да и по мнению моего носа тоже, течка начнется совсем скоро. Я хочу, чтобы ты подумала, на кого из кродахов среагируешь менее м-м-м... травматично. Как анха из сераля владыки ты можешь рассчитывать на определенные привилегии. Ты знакома с первым советником и начальником стражи, тайного советника, насколько я знаю, тоже видела. Обычно анхам не предлагают выбора, но, учитывая обстоятельства... Я в состоянии поговорить с любым из них и получить согласие.

Лин закрыла глаза. В животе стало холодно, дыхание перехватило, будто ударили под дых с размаху. «Успокоиться. Ты ведь понимала, что все к тому идет? Чувствовала, насколько все плохо? Никаких сюрпризов. Все, как и следовало ожидать. Даже забота Ладуша, все-таки забота, хотя шел бы он в бездну с такой заботой».

Вслепую она нашарила кружку, глотнула. Потекло по подбородку, по шее.

— Мне нужно несколько минут. Подождете?

— Разумеется.

Лин встала, дошла до фонтана и тщательно, неторопливо умылась. Подавила соблазн сунуть голову в воду — все равно не поможет, а вид будет жалкий. Постояла, глядя на рассыпающиеся брызгами струи. Мыслей не было, только боль.

Ладуш знал, что делал, предупреждая, что хочет говорить с агентом, а не с анхой. Иначе было бы трудней сдержаться. Лин еще не забыла, как настраиваться на неприятную, но необходимую работу.

Ничего личного.

Она резко выдохнула и вернулась. Села, встретила неожиданно сочувственный взгляд. Вот, спрашивается, что толку в этом сочувствии?

— Начальника стражи не любит агент Линтариена. За некомпетентность. Как на него среагирует анха — не знаю. Сардар… Его я уважаю, но анхе Лин не нравится запах. Может быть, это важно? Тайного советника не помню, а должна? Мы с ним разве встречались?

— Да. Он был в серале, когда ты повредила руку и отключилась. Нес тебя ко мне тоже он. Правда, тогда ты была уже без сознания.

Лин попыталась вспомнить, но в памяти нашлась только Лалия, она что-то говорила о готовом раздвигать ноги цветнике, и чья-то ярость. Покачала головой:

— Не помню. Ладно, не так уж важно, на самом деле. Я не знаю ответа на ваш вопрос. Если не… — произнести «владыка» она не смогла, сжало горло, и пришлось запрокинуть голову и несколько раз вздохнуть. — Все равно, кто. Доверюсь вашему выбору.

— Что ж, я понял. И еще одно. Будь готова к тому, что перед другим кродахом халасан придется снять. — Поднялся, сказал, не глядя на Лин: — Владыка пока не желает говорить о тебе. Я попытаюсь снова через несколько дней, но предсказать результат не возьмусь.

— Вот уж к чему я не буду готова, — буркнула Лин, глядя в спину уходящему Ладушу — слишком ровную, с первого взгляда выдающую напряжение. Пустые слова, Лин это понимала. В конце концов, ее выбор — это только ее выбор, он ни к чему не обязывает… вторую сторону.

Появилась встревоженная Хесса.

— Лин, что он?.. Бездна, что с тобой?! Лин?!

— Потом, — Лин встала. — Мне нужно подумать. Пойду к себе.

«Сбегу к себе» было бы точнее, да и думать было не о чем. Просто не могла она пока говорить, тем более — выслушивать или виноватое сочувствие, или нервное «надо что-то делать». Ладуш делал все, что сейчас «надо» и «возможно», даже больше. Несмотря на собственное отношение к ситуации вообще и к выходке Лин в частности. Вот и хватит. Все, что она теперь может и должна — это не мешать себя спасать. И еще — помнить об Исхири. Когда на одной чаше весов жизнь того, кто от тебя зависит, а на другой — несколько неприятных часов, ну ладно, пусть даже несколько дней, для тебя лично… Перетерпит.

Она не заметила, как добрела до своей комнаты, и более-менее пришла в себя, только упав на кровать и вытащив из-под подушки рубашку, еще хранившую запах владыки. Интересно, выбранный Ладушем кродах быстро взбесится, если Лин во время секса уткнется носом в рубашку с запахом Асира? Популярная в анекдотах тема «анха в экстазе кричит имя не того кродаха» в реальности часто заканчивалась в зале суда для одного и в больнице или морге для другой.

За обедом ей передали еще одну бутыль, и надпись на ней совсем не обрадовала. «Вместо кофе. Вместо, а не после! Будет нагрузка на сердце». С другой стороны, хотя бы вкус у питья был не такой мерзкий, как у других снадобий Саада. А по сравнению с прочим лишение кофе — даже не мелкая неприятность, а так, тьфу.

На ужин она не пошла. Сначала пряталась ото всех в саду, потом проскользнула в комнату и сделала вид, что спит. Укуталась одеялом с головой и снова достала из-под подушки рубашку. Прижала к лицу, вдохнула запах. Вдруг вспомнилась Нарима: «У тебя здесь нет ничего своего».

— Теперь — есть, — прошептала Лин.

Пока этот запах не выветрится, он будет принадлежать ей одной.

Засыпая, надеялась, что снова приснится Асир. Пусть даже в гневе, лишь бы хоть на миг, хоть во сне оказаться с ним рядом. Но снился почему-то профессор — нависал над ней, как будто и правда вел допрос, называл «ошибкой эволюции» и «умственно недоразвитым представителем своего вида» и требовал сдать халасан «как вещественное доказательство». Ладуш одобрительно кивал из-за кружки с чаем. Потом вдруг появился Адамас и заговорил голосом владыки. «Если ты будешь слабой, мы разочаруемся». «Он уже разочаровался», — хотела ответить Лин и проснулась.

Сераль спал. А у нее бешено билось сердце, и подушка оказалась мокрой от слез. А еще почему-то ныла грудь. Не сердце, не мышцы, это Лин поняла бы, а именно грудь. Хотелось сжать ее руками, потереть соски. Хотелось представлять, как сделал бы это Асир. Ощутить на себе его руки. Однажды он сделал так… почти так. Всего лишь накрыл ее грудь ладонями, без намека на ласки, на возможный секс. Но сейчас то прикосновение вспомнилось до невозможности ярко. Так ярко, что между ног стало мокро и горячо, а соски напряглись и заныли.

— Да в бездну! — всхлипнула Лин. Перевернула подушку сухой стороной. Это все профессор с его расспросами. Ладуш с его предложениями выбрать кродаха. И ее собственные дурацкие надежды, которые никак не хотят уходить.

И прикосновения владыки Асира, которые она, оказывается, помнит все, с самого первого дня. Как много их было — и как ничтожно мало.

Неужели и правда все закончится вот так? «Владыка не желает говорить о тебе». Это значит, что ее не допустят к нему. Хотя бы для того, чтобы извиниться, сказать, как сожалеет. Больно. Даже Нариме он дал второй шанс. «Потому что Нарима глупа и слаба, она не понимает, а ты — другая, ты должна понимать», — наверное, так сказал бы владыка, если бы снизошел до объяснений. Вот только… Именно поэтому и не снизойдет. Потому что она — не Нарима, не Сальма, не изнеженная фиалка, рожденная для сераля. Больно, как же больно. Ее дурацкий взрывной характер, сколько раз Каюм выговаривал, даже орал: «Повзрослей наконец, тебе уже не шестнадцать, чтобы сначала делать, а потом жалеть!»

С другой стороны, охранка — не сераль, там ее характер был к месту. Ну… почти всегда.

Снова она заснула только под утро, когда за окном уже угадывался близкий рассвет. Зато ничего не снилось. И завтрак проспала. Хесса не стала будить, и Лин подумала, что стоит сказать за это «спасибо». Но до любимого места подруги в саду не дошла, свернула за густо оплетенные розами шпалеры, легла в траву и лежала, глядя в небо, пока не нашел клиба с обедом.

«Спасибо» досталось ему — за то, что не стал ничего говорить.

ГЛАВА 8

Ладуша Лин поймала после ужина. Могла бы раньше, но хотелось поговорить без лишних глаз и ушей. Дождалась, пока он пойдет к себе, постучалась. Хорошее время, все сейчас сидят в зале в ожидании кродахов, и никому нет дела до нее. Она ведь не претендует…

Дверь открылась, и Лин тут же забыла, о чем думала.

— Я, — она сглотнула, — поговорить. Можно?

Ладуш молча отступил, пропуская в комнату, и так же молча закрыл дверь.

Лин вдруг стало страшно. Он ведь ждет, что она скажет, кого выбрала? Иначе, наверное, вообще не пожелал бы ее слушать. Он сочувствовал Лин, но былой теплоты все же не было. А она сейчас запросто может окончательно испортить отношения.

Но она должна попытаться.

— Господин Ладуш… — что сказать? «Я помню, что владыка не желает говорить обо мне, но…»? «Вы же можете провести меня к нему»? «Хотя бы передайте записку!»? Все не то, все неправильно. Ладуш молча ждал, и Лин выпалила, махнув рукой на мысленные заготовки: — Я хочу извиниться перед ним. Ничего больше, если он не хочет меня видеть, но хотя бы прощения попросить я могу?! Хотя бы сказать, как жалею обо всем, что наговорила?

— Нет. Не можешь. — Ладуш отошел, повернулся спиной, будто даже смотреть не нее не желал. Добавил чуть мягче: — Пока ты не можешь ничего, только ждать. Я не знаю, что между вами произошло, но последствия… — он вздохнул. — Были впечатляющие. Поверь, извиняться сейчас — не время.

Лин замотала головой.

— Разве нужно какое-то особое время, чтобы сказать человеку, как сожалеешь о своей ошибке? О том, что обидел его?

— Нужно, если не хочешь получить прощение вместе с окончательным разрывом.

— А сейчас… разве не окончательный?

Умершая было надежда вспыхнула — и тут же погасла от слов Ладуша.

— Не знаю.

Лин закрыла глаза, прислонилась затылком к стене. Заговорила быстро, как будто слова могли задушить подступившие слишком близко рыдания:

— Другой кродах — что это, если не разрыв? Что может быть окончательнее?

— Владыка обещал, что проведет эту течку с тобой?

— Я не спрашивала. Вообще боялась говорить о течке.

— Жаль. Было бы проще. Хотя… Ты ведь не хочешь, чтобы он взял тебя только затем, чтобы сдержать слово, верно? Жди, Лин. «Терпение — высшая добродетель», как говорила когда-то моя бабка. Я сделаю все, что смогу. И не потому что мне тебя жаль, или я забыл, что ты натворила. Это же надо было додуматься — так запросто взять и все испортить! Мне просто не нравится то, что я вижу сейчас. А тебе пока стоит заняться собой и своим здоровьем, а не бессмысленными уже самокопаниями. Иди. Если что-то изменится, я скажу.

— Вообще-то мне так и не объяснили, что с моим здоровьем, — буркнула Лин. — А лекарства я пью.

— Больше гуляй и прислушивайся к своему телу. Оно меняется, ты меняешься. Если почувствуешь себя плохо — физически плохо, я имею в виду, — или хотя бы странно, приходи. Обмороки, головокружения, боль, рези, тошнота.

— Такого ничего. А странно… Мне все сейчас странно. То есть то, что, скорее всего, должно быть нормальным. Простите, господин Ладуш, я буду чувствовать себя полной дурой, если начну к вам бегать жаловаться на то, что у меня грудь ноет, и в голову сами собой лезут картинки, как владыка к ней прикасается, — глаза защипало, и она добавила: — Тем более что от таких жалоб и до истерики недолго, а истерик уже и так перебор. Ладно. Я вас поняла. Спасибо, что объяснили. Но… а, в бездну. Спокойной ночи.

Она отлепилась от стены и шагнула к двери.

— Стой.

Обернулась к Ладушу.

— Лин, давай договоримся. Лучше ты будешь чувствовать себя полной, круглой и какой угодно еще дурой передо мной, чем из-за собственной глупости навредишь себе. О картинках в твоей голове мне знать не обязательно, а вот то, что грудь ноет, нельзя назвать нормальным. Саад говорил, что так будет, и объяснил, почему. Ты слишком рано начала принимать эти ваши «подавители». Твое развитие как анхи — затормозилось где-то между подростком и девушкой. Теперь твое тело будет стремиться наверстать упущенное, стать таким, каким должно быть от природы. Возможно, ты не замечаешь, но сейчас твоя грудь немного больше, чем была, когда ты появилась у нас. Но изменения только начинаются. Этот процесс может быть нелегким. Не относись к нему легкомысленно.

— Вы вряд ли поверите, господин Ладуш, но легкомыслие мне вообще не свойственно. Профессору стоило рассказать все это мне, а не показывать сволочной характер и отыгрываться за порядок работы охранки. Да, я замечаю, что тело меняется. Смазку трудно было бы не заметить, — хотела пошутить, но вслед за словом «смазка» потянулась яркая, слишком яркая цепочка картин: утро перед праздником, разговор с Лалией, сам праздник… Владыка… Она замотала головой. — Перепады настроения тоже вроде из-за этого. Кажется. Простите.

— Перепады, слезы, вялость, томление и ожидание близости. Тяга к мужчинам.

— Честно говоря, лучше бы обошлось без томления и ожидания. Не сейчас.

— Это нормально. Не только для тебя, для всех анх перед течкой.

— Я не хочу. Все-таки жаль, что в вашем мире нет подавителей. Подставляться кому придется… да в бездну! — она выскочила, хотя Ладуш, кажется, хотел ответить. Но еще немного — и разрыдалась бы на его плече, и хорошо если только разрыдалась, а не завыла. Нет уж.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В конце концов, она не за этим приходила.

«Могу я хотя бы попросить прощения? — Не можешь».

«Не можешь». И какой тогда смысл во всем остальном?

Если бы не Исхири, полезла бы снова в окно. И пусть бы убил, плевать. Зато успела бы сказать все то, что уже невыносимо без толку прокручивать в голове.

Лин так и не заснула этой ночью. Плакала, закусив угол подушки, убеждала себя не делать глупостей — сколько можно, в самом деле?! Твердила слова Ладуша: больше гуляй, подумай о здоровье, жди. Жди. Он сделает, что сможет. Иногда сон подбирался близко, совсем близко, но полностью отключиться не получалось. Больше было похоже на прострацию, чем на нормальный сон. И в голове крутился единственный вопрос: «Почему?»

А потом настало утро. И нужно было вставать, и постараться выглядеть если не «как обычно», то хотя бы «приемлемо». Что под злорадными взглядами Наримы было очень непросто. Хотя еще недавно Лин этих взглядов и не заметила бы, а если и заметила — что ей за дело до этой дуры? Теперь же… Именно Нариму она вспомнила в ссоре с владыкой, и оттого казалось — Нарима победила в каком-то безмолвном споре. В борьбе за второй шанс, может быть?

«Больше гуляй». Лин гуляла — с утра и до вечера бесцельно бродила по саду, и ела в саду, подальше ото всех, и не забывала о лекарстве. Делала вид, что все в порядке. Уходила спать раньше других. А поутру снова шла гулять.

И не могла сказать, сколько дней прошло после разговора с Ладушем. Два, три? Или уже четыре? Ладуш, сталкиваясь с ней, молча проходил мимо, только окидывал пристальным взглядом. Сама Лин не замечала прочих. Ей было… пусто, пожалуй. Даже не тоска, для того чтобы тосковать, нужно хоть что-то чувствовать. Но что может чувствовать человек, которому даже в праве извиниться отказано? Не говоря уж о перспективе секса с чужим, не нужным ей кродахом.

Чувства просыпались ночью, когда отгораживалась от всего мира одеялом и дышала все еще заметным запахом Асира. Но даже тогда больше не хотелось ни выть, ни плакать, просто пережить наконец эту проклятую течку. Почему казалось, что потом все наладится, Лин не знала, но очень старалась в это верить.

С Лалией она столкнулась внезапно. Просто врезалась, вписалась носом во что-то мягкое, сладко пахнущее владыкой и сексом, задохнулась от этого свежего, густого, желанного запаха, всхлипнула и подняла глаза.

— Так, — сказала Лалия, сосредоточенно ее разглядывая. — Так. Понятно. Хорошо, что не в стену, идем, — взяла Лин за руку и куда-то повела. Оказалось — в их тайную комнату. Знакомый запах оружия, металла, смазочных составов для дротиков и сюрикенов немного успокаивал, но даже близко не мог перебить запах владыки.

— Очень плохо? — спросила Лалия.

— Не знаю, — Лин прислонилась к стене: ноги не держали. От запаха владыки и секса стало жарко, она зашарила по вороту рубашки, нащупывая мелкие пуговички. Пальцы дрожали, расстегнуть получилось не сразу. — Я же не знаю, как плохо, а как нет. Живая. — В висках стучала кровь, Лин вытерла пот со лба и спросила: — Не рассердишься, если я понюхаю… ближе?

— Сочту это новым пикантным опытом, пожалуй, — Лалия усмехнулась. — Вперед.

Один короткий шаг, и Лин уткнулась носом в ее плечо. Задышала, стараясь не частить и не терять голову, помнить, что перед ней не владыка, а другая анха. Сцепила руки в замок за спиной, чтобы не обнять, случайно забывшись. Это было бы уже совсем лишним. Жар расползался по телу и почти нестерпимым огнем собирался внизу живота, между ног стало совсем мокро, зато в голове немного прояснилось, безразличие последних дней отступило, и плевать, что снова стало больно, запах владыки стоил этой боли.

— Странно, — негромко, словно про себя, сказала Лалия. — Ты пахнешь еще слишком слабо для течки, но остальное…

— Нет, еще нет, — Лин мотнула головой и отступила на шаг. Встретила изучающий, задумчивый взгляд. — Я осознаю окружающее и контролирую себя. Меня не тянет кидаться на любого кродаха или клибу. И Ладуш присматривает… кажется.

Вспомнив о Ладуше, Лин задрожала. Обхватила себя руками. Она не знала, договорился тот с кем-то или нет. Наверное, да. Если бы владыка передумал, он сказал бы, правда?

— Ты как-то неправильно представляешь себе течку. Осознавать окружающее — нормально. Даже контролировать кродаха в процессе соития или выражать свои желания — нормально. Ты не теряешь себя, просто... желание становится таким сильным, что границы условностей размываются. Чтобы потерять себя в этом желании, нужно очень долго ждать, это последний шаг до безумия. Но все, что происходит перед этим — происходит постепенно. — Лалия кинула на пол одну из тренировочных циновок, села и похлопала ладонью рядом с собой. — Давай поговорим... о разном.

Лин села, поморщившись: мокрые шаровары неприятно врезались в промежность.

— О чем?

— Во-первых, о твоем выборе. Я знаю, что Ладуш его предлагал.

— А о нем нужно говорить?

— Конечно. Я недостаточно хорошо знаю тебя, чтобы судить о твоих предпочтениях в постели. Ты и сама вряд ли это знаешь, но есть несколько моментов, которые могут стать определяющими. Смотри. Возьмем Сардара. Для него главное — доставить удовольствие анхе. Он никогда не переступит черту, если не будет уверен, что ты хочешь этого по-настоящему. Никогда не причинит боли, если ты не станешь умолять его об этом. Он будет внимательным и осторожным, даже если ты об этом не попросишь. Сардар — идеальный любовник для тех, кому нужна забота. По нему не скажешь, да, — Лалия фыркнула, — но это так.

— Хесса, — кивнула Лин. — Она боится течки даже больше, чем я.

— Именно. И она получила свой идеальный вариант. Теперь Ваган. Он абсолютно не требователен в постели и не слишком хорошо отслеживает наши запахи. Течка с ним похожа на... м-м-м... на тренировку на плацу, да. Все будет выполнено по форме и правилам, никакой фантазии или творчества, но очень много старания и усердия. Ну и Фаиз... — Лалия побарабанила пальцами по колену, вздохнула. — Сложный случай. Он тоже не перейдет черту и не причинит боли, но боль он причинять любит, и так или иначе ты это почувствуешь. Он не склонен болтать в постели и не станет ни о чем тебя спрашивать, а значит, сделает все так, как считает нужным. От него никто не уходил страдающим, но некоторые, вроде Сальмы или Наримы, его побаиваются.

Лин вдохнула, снова вбирая в себя запах — сейчас он чувствовался не так густо и возбуждающе, как вплотную, но достаточно отчетливо, чтобы, закрыв глаза, представить себе Асира. Таким, каким Лин его не видела и уже, похоже, не увидит. Представить, как он берет за плечи не в гневе, а в желании. Как смотрит, насмешливо кривя губы, будто ждет, чем ты ответишь: сделаешь вид, что не понимаешь, или первой шагнешь ближе. Как скидывает халат и, растянувшись на огромной кровати, смотрит и говорит: «Ну что же ты, раздевайся». Неподходящая мысленная картинка для рассказа о том, каковы в постели его приближенные.

— Знаешь, дома… в том мире, — Лин дышала тяжело: глаза открыла, а картинка никак не желала уходить, впору встать и побиться головой об стену. — Один мой друг любил повторять шуточку, которую мы все считали дебильной. Что если у тебя денег на пару бутылок пива, можно мечтать налакаться в зюзю коллекционным вином, но глупо вносить эту мечту в планы на вечер. Так вот, — она сглотнула, слюна была вязкой и солоноватой, не как обычно, — сейчас я мечтаю именно об этом. Налакаться в зюзю коллекционным вином. И не все ли равно, какой вкус у тех трех бутылок, которые мне по карману? Даже если там окажется не дешевое пиво, а что-то вполне приличное. Без разницы.

— Если ни разу не пробовала ни пива, ни настоек, ни вина, конечно, будет все равно. Но поверь, очень важно подумать, с чего начинать дегустацию, потому что привкус может остаться на всю жизнь. И если после тебе предложат коллекционное вино, а ты днем и ночью будешь мечтать о пиве... Не слишком приятно, да? — Лалия говорила привычно, мягко, но что-то то ли в ее интонациях, то ли в движениях пальцев по синему атласу рубашки отдавало горечью и сожалением.

Наверное, она знала, о чем говорила. Наверняка знала, при ее-то предпочтениях.

— Но я и правда понятия не имею, что мне может понравиться. — Лин хотела ответить взвешенно и логично, но не получилось. Она всхлипнула, согнулась, спрятала лицо в коленях. — Я и не хочу, чтобы мне нравился… кто-то еще. Выживу, с катушек не съеду, и ладно.

— Попытайся понять кое-что, ну, или пока просто поверить мне на слово. Чтобы получать удовольствие в постели, совсем не нужно ни любви, ни влюбленности. А что тебе может нравиться, легко узнать. Ты возбуждена, сейчас это будет совсем просто. Устройся в комфортном месте, закрой глаза и представь по очереди ласку, агрессию, нежность или требовательность. Надеюсь, ты в курсе, как можно доставить себе удовольствие. Не вчера ведь родилась. Выбирай то, от чего больше возбудишься, ну и, конечно, то, что доведет тебя до пика.

— Вот бездна, — пробормотала Лин. — Ты думаешь, правда надо? И это не будет, ну… — она замолчала, не зная, как назвать грызущее чувство неправильности. «Не будет ли это изменой?» Глупый вопрос, от нее не требуют верности, даже наоборот.

— Анх готовят с детства. Их приучают к мысли о связи с кродахами и умению работать со своим телом, чтобы доставить кродаху удовольствие. Скажи, ты когда-нибудь видела член вблизи? В возбужденном состоянии он может быть очень большим. Чтобы принять его без боли, а с радостью, чтобы испытывать удовольствие, а не ужас, анхи делают много чего еще в юном возрасте. Это нормально. Но если ты никогда ни к чему такому не готовилась, будет сложно. Конечно, многое зависит от кродаха. Но далеко не каждый из них терпелив и внимателен. Поэтому, пока будешь занята приятными фантазиями, не помешает еще и подготовить себя. Хотя бы попробовать, чтобы приблизительно знать, что тебя ждет.

Лин застонала. Отчего-то ярко представились взятые в одном притоне в качестве вещественных доказательств искусственные члены, самой разной длины и толщины, с жуткими шишковатыми «набалдашниками», выступами и следами въевшейся крови. Плетки, наручники, какие-то специальные приспособления, которые Лин уже и не рассматривала толком, радуясь, что не ей составлять протокол, и мечтая залить тошноту если не пивом, то хотя бы холодной минералкой.

С другой стороны, если все так, как говорит Лалия, а врать ей незачем, то как-то себя подготовить и в самом деле надо. Если не физически, потому что бездна его знает, как подготовиться к такому физически — самостоятельно, так хоть морально.

— Ну… попробую, — Лин неловко пожала плечами. — Хуже уж точно не будет. В крайнем случае, настроюсь на процесс. Не догоню, так хоть вспотею, да?

— Точно. А если все же определишься, скажи Ладушу. И еще... — Лалия смотрела на Лин долго, будто не могла решить, сказать о чем-то или лучше промолчать. — Я не стала бы тешить тебя пустыми надеждами, но ты не похожа на дурочку, которая за мечтами не видит реальности. Владыка отходчив. Он многое может простить.

Лин прикрыла глаза.

— До сих пор не простил. Сколько времени прошло? Я даже извиниться не смогла, Ладуш не пустил. Но… — она подняла руку, провела пальцами по халасану. — Вот это… только мой выбор. Он обязывает меня, а не его. Не знаю, как у вас, а в нашем мире не принято себя навязывать, тем более кродаху. Если судить, как принято у нас, тогда с Сардаром и Хесса, и Нарима вели себя одинаково — непристойно и недостойно. Выбирают кродахи, только они. А надежды анхи — как туман, или как солнце за облаками, или как пена на волне. Надеяться можно, строить свою жизнь, опираясь на надежды, — нет. Этому быстро учишься. Но совсем без надежды… все-таки плохо, да. Спасибо, что сказала.

Лалия кивнула, и Лин, снова поморщившись, встала. Пойти в сад? Нет, уединение среди увитых цветами шпалер годится для разговоров, для рисования, но вряд ли для сексуальных экспериментов. Купальня? Замков там нет, в любой миг может заявиться компания. Похоже, даже без дверей личная комната оставалась лучшим вариантом. Ночь, одеяло, темнота — и вперед. Лин посмотрела в окно — кажется, до ночи оставалось не так уж долго.

— Еще одно. Подождешь тут пару минут? Сбегаю к себе и вернусь, надо принести кое-что.

Она промчалась в зал, едва не сшибив кого-то по дороге, достала из-под своего матраса блокнот. После разлада с владыкой даже открывать его боялась. А оставлять здесь, когда весь сераль будет знать, что она у кого-то там на вязке… нет уж!

Лалия ждала, лениво кидая в мишень шпильку.

— Возьми, сохрани для меня, — Лин протянула ей блокнот. — Одни предки знают, когда меня накроет и надолго ли. Не хочу, чтобы Нарима или еще кто-нибудь совал свой нос. Пусть, что ли, здесь запертым полежит. Ты можешь посмотреть, если хочешь. Только больше никому не показывай.

— А, это тот самый, — Лалия взвесила блокнот в руке. — Давно хотела взглянуть. Хорошо, он тебя дождется.

Вечер Лин просидела в купальне, намываясь до скрипа. Отмывать в промежности тянуло с особой навязчивостью, она даже, оглянувшись на закрытую дверь, несколько раз провела между складок и осторожно ткнулась пальцем во влагалище. Неглубоко, совсем чуточку. Входил легко, не больно, там было мокро и скользко, и тут же захотелось попробовать что-нибудь побольше. Лин вспомнила даже не вставший, а лишь слегка возбужденный член владыки, всхлипнула и торопливо вылезла.

Ужинать не стала. Ответила что-то невпопад Хессе — та смотрела встревоженно и жалобно, — и сбежала к себе.

Ночь, одеяло и темнота оказались хорошим укрытием. Нервное смущение, охватывавшее от одной мысли об «эксперименте», мешало заснуть и обостряло чувства. Лин слышала, как расходились по комнатам анхи, как клибы почти бесшумно наводили в зале порядок. Слушала, а в голове вертелось: ласка, нежность, агрессия, требовательность… Ваган — тщательно и без фантазии. Сардар — заботливый. Фаиз — не причинит боли, но ты почувствуешь, что он это любит. Кто из них?

Чего она хотела бы?

Мечтать по заказу оказалось все равно, что пытаться нарисовать чье-то лицо, удерживая карандаш ногой. Лин, конечно же, помнила Вагана, начальника стражи владыки. Но представить этого служаку, глуповатого, исполнительного и по-собачьи преданного Асиру, занимающимся постельными утехами — не получалось. Совсем. В голову лезло дурацкое «ноги раздвинула на ширину плеч!» — обязательно тем же зычным басом, которым отдавал команды стражникам. Бр-р-р!

Сардара она помнила разным. Сосредоточенным и ошеломленным, в эффектном праздничном наряде и встрепанным, всклокоченным, заляпанным чьей-то кровью — в тот самый вечер. Но вообразить, как он проявляет нежность… а как? Да бездна его знает! Хоть у Хессы беги спрашивай!

«Чего бы я хотела»? Лин накрыла грудь ладонями — как владыка тогда. Обвела, подумав: а ведь правда, уже не такая плоская, как раньше. «Ну что, Лин? Не вчера родилась — должна знать, как доставить себе удовольствие?»

Даже не смешно. Какое удовольствие, когда ты на подавителях? Случай, о котором рассказывала владыке, был единственной попыткой.

Точно так же она пыталась понять, что делать с Исхири, и не могла, пока не отпустила себя и не доверилась внутреннему зверю. Почему бы сейчас не поступить так же?

«Чего ты хочешь? Нежности?»

Она погладила грудь, живот. Ласкать себя самой было… неловко? Странно? Глупо? Вот если бы… если вспомнить, как…

«Когда ты начала травить себя этой гадостью? Сколько лет тебе было?». Руки скользят по плечам, задерживаются на груди, спускаются ниже — на живот, на талию. А если... если бы — еще ниже? Лин быстро облизала губы, погладила лобок, раздвинула складки. Пальцы погрузились в мокрое. А если бы это были пальцы Асира? Если бы он… Лин повела рукой вниз, вдавливая, пока не нащупала вход во влагалище. Потерла там, прикусив губу — было слегка страшно, сердце колотилось, и почему-то снова почудился голос Асира. «И этого ты тоже не должна стыдиться».

Вкус винограда на губах, пальцы владыки обводят кромку халасана. «Вот так — взяла и надела».

— Да, взяла и надела, и не стыжусь, — Лин всхлипнула и толкнула палец внутрь. Другая рука сжалась на груди. Лин напряглась, выгнулась, раздвинув ноги. Туго, и мокро, и слегка больно. Она сильнее сжала пальцы, задела сосок. Прикусила губу, иначе не сдержала бы вскрик. Кровь стучала в висках, пульсировала в промежности, внутри сжималось, будто судорогой сводило. Страшно — она ведь даже не знает, нормально ли это? Она ведь никогда раньше…

«Тебе знакомо чувство физического возбуждения? Успела ты испытать его?»

Теперь — да? Это ведь оно? Лин точно знала одно: об этом она не побежит рассказывать Ладушу, чего бы тот ни требовал. Может, еще сумела бы спросить у Лалии, но… сейчас Лалии здесь нет, только Лин — и Асир в ее фантазиях и памяти. И ей совсем не хочется прекращать.

А если бы… Она провела пальцами по халасану, ощущая подушечками грани камней и мягкость шелка, зарылась в волосы на затылке. «Владыка любит волосы»... Осторожно пошевелила тем пальцем, что внутри. Вдавила его глубже, и пальцы в волосах почему-то сами собой сжались в кулак. Плеснуло острым, на грани боли, удовольствием.

Если бы Асир так перехватил волосы, у самых корней, запрокинул ей голову, чтобы прижаться к шее зубами, сжал сосок... Лин выгнулась, раскинула ноги шире, согнув колени. Потянула волосы, выгибаясь дугой. Одеяло мешало, и она спихнула его. Какое, в бездну, одеяло, когда…

Не хватает рук. Она сжала сосок мокрыми от смазки пальцами, это было приятно, но внизу — внутри — стало слишком пусто. И Лин снова повела ладонью сверху вниз, от груди по животу, к промежности. Еще шире развела ноги, сдавленно ахнула, задев клитор, и, уже не осторожничая, впихнула в себя пальцы. Теперь два. Не на всю длину, уж слишком было туго, но зато больно-сладко. Остро. И можно было хотя бы попытаться представить вместо них член. Она не знала, как это может быть. Но хотела узнать.

Член… Асира. Его ладони мнут грудь. Он прикусывает шею под ухом, оттягивает голову назад, и… Лин двигала пальцами, толкала их глубже, и сама дергалась навстречу, неумело, судорожными рывками, теряясь в новых, слишком острых ощущениях. Не понимала, как так может быть — больно, но настолько приятно, что хочется заорать от восторга. По пальцам текло, по телу разливался жар, а судорогой сводило уже, кажется, весь живот. Хотелось сжаться, хотелось почувствовать еще острее, еще глубже.

Лин выпустила волосы и сдавила сосок. Сильно, еще сильнее. Тело содрогалось от незнакомого прежде удовольствия, и вдруг обмякло, как будто все мышцы разом отказались работать. Хотя нет, не все. Сердце билось в бешеном ритме, дыхания не хватало, и Лин кое-как вытащила пальцы.

Было хорошо. И хотелось еще. Но сил не осталось, сейчас она даже не смогла бы дотянуться до кувшина с водой, хотя пить хотелось тоже. Много. А простыня под ней промокла так, что придется встать и перестелить — не спать же на мокром. Но это потом. Сейчас Лин не могла пошевелиться. Могла только лежать, медленно приходя в себя. «И почему я никогда раньше…» Она глубоко, медленно вздохнула.

«Когда выберешь, скажи Ладушу».

Нет. Она уже выбрала и не собирается менять свой выбор. Если не Асир... Никто другой! Пошли они все в пень, в бездну к шайтанам! Пусть Ладуш выбирает, а Лин будет, как в анекдоте: «закрой глаза и думай о родине», то есть о владыке.

А этот эксперимент… надо будет повторить, обязательно повторить. В конце концов, Лалия ведь посоветовала подготовиться. Кажется, теперь она примерно понимает, как именно...

ГЛАВА 9

Если бы Хесса знала, к чему приведет ее проклятый несдержанный язык, она бы себе этот язык сама вырвала с корнем. И руки бы оторвала заодно, чтоб неповадно было драки устраивать.

«Ничего не делай», — сказала Лин. «Не лезь». Наверное, она права: с уникальной способностью Хессы все портить умней было бы забиться куда-нибудь подальше и не отсвечивать. Но Хесса не могла. Не могла! От вины и беспомощности выворачивало наизнанку. А Лин еще и не обвиняла ни в чем, не упрекала, даже радовалась за нее. Уперлась — сама натворила дел, никто не тянул!

Что там у них с владыкой случилось, Хесса не знала. «Вышвырнул», — больше Лин ничего не сказала. Хотя нет, сказала. Что раз она еще жива, не в пыточной и не в казармах, значит, все не так плохо. Чего она там наговорила, что могло кончиться пыточной? И как тогда у Хессы получилось бы жить дальше?

В первый день и во второй было плохо, но как-то не по-настоящему. Примерно так же, как казалось унижением лечение Ладуша — ровно до той минуты, пока Лин не напомнила о трущобах. Наверное, Хесса тогда еще просто не верила, не понимала… с ней же обошлось, ее простили, так неужели не простят Лин? Та ведь на самом деле ни в чем вообще не виновата, наоборот, пыталась Хессу, идиотку недоделанную, остановить?

Хесса переломила себя и извинилась перед Лалией. Даже спасибо этой заразе сказала. Та стояла с отрешенным видом, будто ждала чего-то подобного, и все сейчас шло по ее плану. Хесса не могла сказать, как относится к Лалии. Было в той что-то отталкивающее, только вот что? Может, как раз эти ее планы и подтексты, которые мерещились во всем, в каждом слове, даже во взгляде. Хотя чаще казалось, что вовсе даже не мерещатся, а на самом деле есть всегда. Но вот о причинах той проклятой драки она догадывалась. Ее просто ткнули носом в лужу, как обоссавшегося щенка, чтобы больше не гадил где попало. От этого понимания становилось тоскливо и стыдно. И до ужаса не хотелось давать Лалии повод еще хоть раз сделать что-нибудь подобное. Хессе не нравилось чувствовать себя бестолковым щенком, которого хозяин учит уму-разуму. Но злиться на Лалию не выходило.

Она помялась немного, а потом спросила, что с Лин и что можно сделать. Это было важнее всего прочего, даже важней ее собственной гордости, от которой и так уже остались одни ошметки. Лалия наконец соизволила посмотреть не как на пустое место — сквозь, а прямо, даже, кажется, с легким интересом. Как на любопытную зверушку, попавшуюся на глаза. Ответила:

— О, ты уже сделала даже больше, чем могла. Деятельная ты наша.

И улыбалась при этом так противно, что с души воротило. Может, думала, что она снова сорвется и попытается двинуть по морде? Но врезать в этот миг Хессе хотелось только себе. Лалия молчала, смотрела насмешливо. Хесса тоже молчала и ждала. Из упрямства решила не уходить, пока та не скажет чего-нибудь дельного. Ну, или сама не свалит. И дождалась.

— Язык свой придержи, — тихо и очень серьезно сказала Лалия. — Поверь, цыпленочек, это лучшее, что ты можешь сейчас сделать.

От этого гадского «цыпленочка» всколыхнулась привычная злость и глухая обида. Будто Лалия равняла ее с остальными серальными анхами, с самой невменяемой и слабой их частью. Раньше она ни разу не называла так Хессу, как будто выделяла из прочих, то ли сознательно, то ли интуитивно, и это казалось нормальным. А теперь… «Заслужила. Все это ты заслужила, кретинка!», — злясь только на себя, подумала Хесса. Но Лалии она тогда поверила. Поверила в то, что все будет хорошо. Что это «язык придержи» — о том, чтобы в будущем не закатывала таких отвратных истерик. Как будто она сама не понимала! И еще вдруг поверилось, что нужно только подождать, и все наладится. Владыка простит Лин. Может, уже простил, просто характер выдерживает, показывает анхе ее место.

Но потом…

Потом с Лин поговорил о чем-то Ладуш, и все рухнуло в бездну. Лин ничего не рассказала, но ходила как стеклянная — тронь, и рассыплется на осколки. Да плевать бы на то, что не рассказала, она вообще… не молчала, но лучше бы молчала. «Доброе утро», «да, конечно», «нет, не хочу», — вот, кажется, все, что Хесса от нее слышала, причем иногда совсем не к месту. Лин почти перестала есть, то и дело замирала, уставившись в никуда, и лицо у нее тогда становилось такое, что Хесса пугалась до жути, потому что нормальные, вменяемые анхи так не выглядят.

И казалось бы, куда уж хуже? Но жизнь такая паршивая штука, что всегда есть, куда. Взгляд Лин стекленел все больше, будто вообще ничего вокруг не видела, разве что в стены не втыкалась. А через несколько дней вдруг начала улыбаться.

Увидев в первый раз сочетание отрешенного взгляда и мечтательной, почти счастливой улыбки, Хесса решила сдуру, что все наладилось. Обошлось. Подскочила к Лин ближе — и «доброе утро» застряло в горле. Все эти дни Лин то ли умудрялась скрывать эмоции, то ли и правда ничего не чувствовала, но сейчас от нее шибануло едкой болью, тоской, отчаянием… И все это — с такой улыбочкой, будто вот сейчас исполнится самая заветная мечта!

— Э-э-э, ты как? — осторожно спросила Хесса.

— Хорошо, — уверенно ответила Лин. Повторила упрямо: — Я хорошо. А кто усомнится, пусть валит в бездну.

Хессе это не понравилось, очень. Что задумала Лин, зачем она так — было совсем непонятно. Но из такого вранья, самой себе или всем остальным, ничего хорошего выйти не может. Уж это Хесса знала. Она решила бы, наверное, что Лин свихнулась от тоски или подступающей течки. Трущобные анхи, которых Хесса знала с детства, иногда и не такое откалывали, но Лин не могла вот так запросто взять и свихнуться. Или могла?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хесса не стала больше ни о чем расспрашивать, зато вечером подкараулила возвращавшегося к себе Ладуша и вцепилась в него.

— Что с ней? Скажите, что с ней происходит? Она странная. Совсем.

— У нее есть на это причины. И течка скоро, — Ладуш как будто даже не удивился. И точно знал, о чем Хесса спрашивает. — Не волнуйся. Все нормально.

Не то чтобы Хесса поверила насчет «нормально», но стало немного спокойнее. За Лин присматривают. И если что-то пойдет не так, наверняка примут меры.

Еще пару дней Лин ходила такой же подвинутой, а потом ее не оказалось утром в комнате. «Течка», — кивнула себе Хесса. Было немного странно, что Лин увели прямо ночью, но подумалось, что это, наверное, хорошо: вот так, среди ночи, потребовать к себе анху мог только владыка.

Хесса попросила завтрак, потом, подумав, выпила еще кофе, мечтая о том, как Лин вернется наконец нормальной и все снова станет хорошо. Поднялась в библиотеку, долго рылась в книгах, выбирая что-нибудь не слишком сложное, но захватывающее, чтобы вернее убить время. Хотела пристроиться здесь же, но тут ввалилось, кажется, полсераля за каким-то новым приторным романчиком, и она сбежала в сад.

Любимое место у фонтана оказалось занято: на бортике сидела вполоборота Лалия, ловила ладонью струи, и вид у нее при этом был такой, что Хесса молча прошла мимо, в заросли жасмина, где они с Лин иногда прятались от слишком жаркого солнца. Была там одна полянка…

И на этой проклятой полянке, в проклятой тени под проклятым жасмином, лежала Лин. Скрючившись в комок и обхватив себя руками, отчетливо дрожа, и даже с нескольких шагов Хесса уловила душный, густой запах течки.

— Да какого ж мерина! — она рухнула на колени, попробовала перевернуть Лин на спину, заглянуть в лицо, но ту будто свело судорогами от макушки до пяток. Это выглядело совсем ненормально. Чтобы так корчиться, надо было течь уже по меньшей мере сутки, но еще вчера все было в порядке, тогда почему? — Лин! Лин! Ты меня слышишь? Эй! Скажи хоть что-нибудь.

— Жарко, — чуть слышно выдохнула та. Теперь Хесса заметила — Лин была и правда горячая, как в лихорадке.

— Да какого ж гробаного шайтана тебя в сад понесло! А если б я... — Хесса осеклась, было не время и не место для истерик и упреков. Вскочила и бросилась к фонтану: — Лалия! Ты тут еще? Сюда! Скорей!

Если Лалия уже свалила, придется бежать в сераль. Долго. Слишком. Хессе почему-то казалось, что медлить нельзя. Но Лалия была на месте и даже не спросила, чего это она разоралась на все окрестности. Просто оттолкнула с дороги, ныряя в жасмин. Перевернуть Лин на спину у нее вышло даже как-то слишком легко. Лицо у той было мокрым от пота, все в красных пятнах, она прижимала к животу подушку с золотистой вышивкой и мохнатыми кистями, Хесса видела ее в комнате, и закусывала губы, как будто сдерживала стоны.

— Ты слышишь меня? — спросила Лалия. — Понимаешь, где ты? Больно?

— Ей жарко! — спохватилась Хесса. — Я воды принесу. Что еще? Что сделать-то?

— Молчать! Ни слова никому. Ей сейчас не до зрителей.

Хесса кивнула, рванула к фонтану и только там поняла, что воду набрать нечем.

— Да чтоб тебя! — она стянула через голову рубашку и окунула в бассейн. Поболтала для верности, скомкала и рванула назад. — Вот, компресс пока. Сбегаю лейку поищу.

Лейки бросала в самых неожиданных местах Тасфия, когда на нее вдруг накатывало вдохновение и она неслась рисовать свои художества. В прошлый раз Хесса споткнулась об эту дурацкую поливалку возле роз, сейчас та нашлась на клумбе с чем-то по-цыплячьи желтым и таким же пушистым.

Когда вернулась, Лин лежала с комком из рубашки на голове, по лицу стекали капли воды, а Лалия что-то тихо говорила ей на ухо. Заметив Хессу, сразу отодвинулась, сказала нетерпеливо:

— Наконец-то. Посиди с ней, она в сознании, но проваливается. Говори что-нибудь, заставляй ее отвечать. Я за владыкой.

Хесса открыла было рот, собираясь спросить, зачем за владыкой, может, пора бежать еще за кем-нибудь, чтоб уж точно пришел, но тут же захлопнула. В конце концов, Лалия, наверное, знала, что делала.

Она уселась рядом с Лин и просунула ладонь ей под шею, чтобы приподнять голову. Подставила лейку.

— Пей, станет легче, — сказала, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Лин пила жадно, всхлипывая между глотками. Дрожала все больше. Кожа на шее, под волосами, почти обжигала, и Хесса обтерла ее краем мокрой рубашки.

— Почему ты здесь? — о чем говорить, на ум не шло, к тому же, если Лин уже проваливается, от чужого трепа ей может стать хуже. Нужно заставлять отвечать, заставлять думать, осознавать себя и окружающее. Отвратно, как же отвратно!

— Жарко, — повторила Лин.

— Жарко, — согласилась Хесса. — И что? Тебя утром не было, я думала…

— Ночью… вышла, — Лин старалась отвечать, цепляться за реальность. — Душно было. Хотела… на воздух… ветер. Понюхать, вдруг…

Это было уже похоже на бред, и Хесса быстро спросила о другом:

— Лекарства свои пила сегодня?

— Н-нет.

Ну да, ясно, что нет, если она с ночи здесь валяется! Чувствуя себя распоследней дурой, Хесса брякнула вопрос совсем уж идиотский:

— Больно? Прости! Сама вижу. Слушай, не могу я, говори что-нибудь! Ты же и первый раз еще, боишься?

Лин то ли засмеялась, то ли закашлялась.

— Плевать. Боялась, а теперь… нет. Все равно. Не думала… что так будет… плохо.

Хессу вдруг будто придавило к земле. Она чуть не выпустила лейку и вытаращила глаза. Запах она узнала, но нет, владыка... еще никогда не пах так. Тяжелое, густое, почти что вязкое марево запаха забилось в горло, мешая дышать. Хесса уронила лейку и вцепилась в Лин. Хотелось отползти подальше, спрятаться среди кустов, не попадаться на глаза. Но гораздо сильнее, до боли, до звериной тяги хотелось поползти навстречу этому запаху.

Лин оторвала руку от подушки, заскребла пальцами по земле. Рваное, поверхностное дыхание стало глубже, казалось, она пьет насыщенный запахом воздух — пьет так же жадно, как пила воду, и так же никак не может напиться. По лицу потекли слезы, губы кривились, как будто хотела сказать что-то и не могла.

Владыка ступил на полянку, и полянки будто не осталось. Хесса зажмурилась. Это проклятое чувство оказалось сильней ее, сильней всего вообще, и противиться ему было невозможно. Сердце колотилось, по языку растекался железистый привкус, как будто Хесса его прокусила. А между ног стало мокро, как в течку.

Владыка склонился над Лин, втянул воздух, прижал ладонь к мокрой щеке.

— Выбери, — сказал он тихо. — Выбери сейчас. Я знаю, ты меня слышишь. Тебе будет хорошо с Сардаром. Не страшно, не больно. Лучше, чем...

Хесса не знала, как вообще сумела открыть рот, как отважилась заговорить, а не заскулить и не ткнуться лбом владыке в бок — или куда достала бы. Но имя Сардара... сейчас! Было настолько неуместным, что даже в мозгах прояснилось.

— Что?! Как-кой Сардар. Она вас ждала. Чуть с ума не сошла, чуть...

Лалия с силой стиснула ее плечо, и Хесса заткнулась. Только сейчас поняла, что владыка смотрит на нее, и от взгляда этого, тяжелого, мрачного, несет не просто опасностью, а прямой угрозой.

— Ты.

Тишина стала осязаемой и острой, как клинок у горла.

— Убейте, — сказала Хесса. Ее вдруг затрясло, не то от ужаса, не то от осознания, что это вообще последние слова в жизни. И они, гробанись оно все к шайтанам, должны быть нормальными. Не как всегда! — Казните, повесьте, отправьте куда угодно, но она ждала вас! Она...

Лалия шагнула вперед и задрала Лин голову.

— Видел? — спросила спокойно. — Вот тебе ответ. Вот ее выбор.

— Ты не понимаешь! Тебя там не было, — владыка задумчиво коснулся белой ленты на шее Лин, провел пальцами над ней, под ней и вдруг дернул, разрывая пополам.

— Больше тебе это не понадобится.

Он поднял Лин, прижал к себе и пошел прямо в жасмин, бросив на ходу:

— Ладуша ко мне. И Саада. Быстро.

Хесса с трудом поднялась. Надо было бежать в сераль, искать Ладуша, но ее шатало от накатившей слабости. Она подняла свою мокрую рубашку, прижала к горящему лицу. Сказала хрипло:

— Спасибо.

Она благодарила Лалию за все сразу. За то, что та позвала к Лин владыку, и за то, что она сама сейчас продолжает дышать. Не вмешайся Лалия, не отвлеки внимание, кто знает, чем бы это все закончилось.

— Найди Ладуша. Если его нет в серале, скажи клибам, чтоб нашли. Я за Саадом, — Лалия будто не услышала. Но Хесса отчего-то знала, что это не так.

ГЛАВА 10

Одно Асир знал точно — Лин в сознании. Она балансировала на грани бреда и реальности, и, хотя эта грань была очень тонкой, держалась, не переступала. Когда сознание почти уплывало, Асира накрывало мутными, душными запахами подступающего безумия, потом они прояснялись, становились четче, но разобраться в них сейчас не вышло бы, даже наблюдай он со стороны. К тому же в гортани, в сознании слишком сильно и горько осел последний запах Лин, последний запомнившийся. Запах страха, дикого, парализующего. Лин боялась и раньше, в пыточной, в казармах, но тогда она искала у Асира защиты, а в тот злополучный вечер испугалась его самого.

Это перечеркнуло все. Все, что было до, и все, что могло быть после. Асир никогда не прикоснулся бы к анхе, которая его боится. Больше — никогда. Казалось бы, прошла прорва лет, он мог вспоминать о том кошмаре спокойно, почти равнодушно. Но не зажило. Выяснить это вот так — в собственной спальне, рядом с анхой, которая успела стать для него особенной, было больно. Слишком больно, чтобы продолжать. Он воспитал своего зверя, выдрессировал его и контролировал, изредка давая лишь немного воли. И чем все кончилось? Немного выпивки и много гнева. Этого хватило для всего. И для ничем не прикрытого панического ужаса в запахе Лин, и для раскаяния — мучительного, горького, и для руин, оставшихся вместо спальни.

Злился ли он на Лин? Злился. За все. За то, что не слышала, не понимала, упорствовала в своей глупой преданности неблагодарной скотине. За то, что не такая, какой казалась, не та, кого Асир успел себе выдумать. Но на себя, на собственную слабость злости было гораздо больше. Не сдержался. Не смог. Тоже оказался не тем кродахом, которого наверняка нафантазировала себе напялившая проклятый ошейник Лин. Потому что своего кродаха так не боятся.

Что изменилось сейчас? Ничего. Разве что вернулся контроль, вернулась способность соображать и чуять в воздухе что-то, кроме чужого ужаса. Лин так и не сняла халасан. И Асир даже догадывался, почему — чтобы другие кродахи не зарились. Лалия не понимала, она не видела, не чуяла и не знала. Трущобная девка тем более понять не могла.

Когда у Лин началась течка и почему не сообщили сразу, Асир еще собирался выяснить, но, судя по всему, давно. Времени на раздумья не осталось. К тому же сейчас она пахла не страхом, а мучительным желанием, горькой, болезненной жаждой, отчаянием, прижималась всем телом, хотя Асир не чувствовал в ее руках былой уверенности или силы, и дышала, как будто хотела надышаться впрок.

Он дошел до пустующих комнат митхуны, пнул дверь и опустил Лин на кровать. Склонился над ней, расстегивая промокшую от пота рубашку. Можно было содрать, но Асир не хотел пугать ее снова. Хватит.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Поговори со мной.

— Ты еще злишься, — Лин не спрашивала, в чуть слышном голосе стыла убежденность. — Я не знаю, о чем говорить.

— Я злюсь на себя, — Асир выпутал ее руки из тугих манжет, осторожно стянул рубашку. — Ты хочешь остаться со мной?

— Да! — Лин дернулась к нему, широко распахнув глаза, в запахе полыхнула мучительная, отчаянная надежда, тут же сменившись… сомнением? — Хочу. Но ты разве хочешь? — теперь она шептала, быстро, жарко, со всхлипами хватая воздух. — Так не бывает, только в кино успевают спасти в последнюю секунду. Ты ведь не хотел меня видеть, что изменилось? Я не выдержу, если потом… — она замолчала, закрыв глаза и скривившись. — Прости. Я не должна… так…

Асир прижался губами к ее виску, вплел пальцы во влажные от пота и воды волосы, осторожно массируя основание шеи. Запах не лгал — Лин и впрямь выбирала его. Но она и не знала других кродахов и уж точно никогда не мечтала впервые в жизни разделить ложе с незнакомцем.

— Я хотел показать тебе, что значит быть анхой. Хотел разделить с тобой первую течку. Но тогда я еще не был владыкой, которому нравится, когда ему лижут зад, — Асир рассмеялся негромко. Звучало и впрямь забавно. Сейчас — забавно, хотя и горчило немного. — Тогда ты меня еще не боялась. Я останусь с тобой, раз ты этого хочешь. Тебе не будет страшно, обещаю.

— Не хочешь. Все-таки не хочешь, — теперь она плакала, тихо, беззвучно, так что слезы не мешали говорить. — Ты не должен. Не обязан только потому, что я хочу. Так неправильно. А я не смогу отказаться, даже если это только из милости, — всхлипы стали громче. — Ладно. Знаю, я и этого не заслужила.

— Глупая анха. Моя анха, — тихо сказал Асир. «Пока моя», — мелькнуло в голове. В бездну. Не стоило думать об этом сейчас. — Разве так не хотят? — он встал коленом на кровать, перехватил ее запястье, накрывая отчего-то прохладной ладонью свой член через ткань. — Не плачь. Будь со мной. Слушай меня. Не бойся.

Лин прерывисто вздохнула и открыла глаза.

— Правда? Мне… можно?

— Нужно.

Шаровары на ней были мокрыми, хоть выжимай, Асир, еле стянув их, отшвырнул на пол. Ему не нравилось то, что он чуял. Боль. Физическая. Острая. Она еще не заслоняла все другие запахи, но, кажется, нарастала.

За спиной открылась дверь.

— Владыка. Прошу прощения, этот человек...

— Да пустите меня, идиот, — прошипели в ответ, и Асир краем глаза увидел бесформенную черную хламиду, учуял острый запах трав. Он так и не виделся с Саадом, но теперь тот хотя бы не вонял трущобами.

— Оставь его!

Стражник убрался. Саад пронесся мимо кровати, опустил на туалетный столик огромный ящик, доверху набитый какими-то банками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я могу сделать глубокий поклон или пару приседаний, не знаю, что у вас считается достойным приветствием. Но думаю, на это нет времени. — Затылок профессора точно не выражал уважения, сам он его тоже не выражал, но это было последним, на что Асир обратил бы сейчас внимание.

Кажется, Лин хотела засмеяться, но тут боль догнала ее. Губы затряслись, она выгнулась, сжимая в кулаках покрывало. По ощущениям, должна была заорать, но почему-то только зажмурилась, и из-под плотно сжатых век покатились слезы.

— Я зажгу травы. От вашего нынешнего запаха, владыка, можно повеситься или умереть в корчах. Я не о ней, — Саад шагнул к кровати и, уцепив Лин за подбородок, прижал к ее губам какую-то бутыль. — Я о себе и господине втором советнике, если он все же явится. Покорно прошу прощения за дерзость. Пейте, агент. Сколько сможете, передозировка вам не грозит.

Лин пила, с трудом сглатывая, и Асиру казалось, что он чувствует едкий, отдающий горечью и почему-то чабрецом вкус на языке. Он снял с себя рубашку, не выпуская из поля зрения ни Лин, ни Саада. Тот внезапно обернулся. Взгляд у него был хорошим, Асир любил такие — темным, пронизывающим и уверенным.

— Действуйте, владыка. Ей надо сбросить напряжение, нужны оргазмы, не меньше трех. Без проникновения. Сейчас она может его не выдержать.

Не так он представлял себе эту течку. Совсем иначе. Он вообще ни разу в жизни не брал анху под присмотром, под сухие, ничего не значащие для говорящего команды. «Не выдержать». Так просто.

Лин оторвалась от бутылки, зашарила рукой, нашла его ладонь. Сжать не смогла бы, наверное, да и не пыталась. Пальцы были уже не прохладными, а ледяными.

— Все легко, да? Мне кажется, хватит даже поцелуя.

— В прошлый раз, на празднике, не хватило, — Асир лег рядом, притянул Лин к себе, провел по болезненно потной спине, положил ладонь на ягодицы, притискивая крепче. Лин задрожала под руками. — Но мы попробуем это исправить.

Снова открылась дверь. Просто проходной двор, а не покои владыки. Но ни оборачиваться, ни отвечать стражнику не потребовалось. Асир учуял Ладуша. Тот не сказал ни слова. Сказал Саад, который раскладывал по комнате вонючие дымящиеся пучки:

— Опаздываете, господин второй советник.

Они оба ничему не мешали. И Асир накрыл губы Лин своими.

Та приняла поцелуй жадно и искренне, без глупого смущения, без уловок, которыми норовили подогреть интерес иные анхи, с чистой, откровенной радостью. С желанием и готовностью. Впитывала пока еще осторожные ласки всем телом, всей своей сутью, и отвечала — не ласками, которых рано было от нее ждать, а нарастающим ощущением счастья и восторга, перебивавшим даже острый запах боли.

И к краю подошла очень быстро — Асир отметил, что это и впрямь было легко, слишком легко. Всего лишь поцелуй, осторожное объятие, несколько изучающих прикосновений. Лин выгнуло и заколотило дрожью, она зажмурилась и стиснула зубы, едва не укусив Асира за язык.

Приходилось скручивать себя в узел, лишь бы не дать прорваться ярости. Не начать выяснять прямо сейчас, почему, зная о проблеме Лин с первой течкой, ее все-таки упустили, как вышло, что не Ладуш отвел ее к кродаху, когда пришло время, а нашла в самом глухом углу сада, практически умирающей, тупая трущобная девка. Не должно было быть так. Не должна она была корчиться от боли, получая то, чего так искренне желала.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — Асир гладил горящую от жара спину, перебирал слипшиеся волосы, отчетливо понимая, что успокаивает себя, не Лин.

— Продолжай, — еще даже не отдышавшись, попросила та. — Пожалуйста, не останавливайся.

Асир собрал губами слезы с ее щек. Увидел пальцы Ладуша, прижавшиеся к вискам Лин — он быстро, едва касаясь, втер какую-то мазь, та жгуче пахла рассветной мятой и холодом.

— Обезболивающее позже, — сухо донеслось со стороны Саада. — Терпите, агент, не маленькая. Рожать больнее.

— Рожать мы пока не будем, — сказал Асир, душа в себе дурацкий смех. Но он был лучше, чем злость или гнев.

У Лин дрогнули губы, и Асир поцеловал ее снова. Мягко сжал ягодицы, раздвинул и осторожно погладил мокрое и горячее между ними. Провел рукой глубже, к скользким от смазки складкам. Сквозь боль снова полыхнуло жарким, восторженным удовольствием, и Асир повторил уже намеренно — погладил нежное, мокрое, напряженное, надавил сильнее. Углубил поцелуй, провел между ног ребром ладони.

— Да-а, — Лин содрогнулась, замерла на секунду и обмякла, всхлипывая и смеясь.

Ладуш протянул полотенце, и Асир, перевернув Лин на спину, обтер ее живот, потом, едва касаясь, — промежность. Лин вздрогнула. Асир протолкнул полотенце между ее бедер.

— Раздвинь, шире.

Полотенце было пушистым, мягким, как пух шитанарских лебедей. Асир неторопливо обтер жирно блестевшие от смазки бедра, подсунул край полотенца под ягодицы.

Накрыл ладонью по-девчоночьи маленькую, едва начавшую развиваться грудь. Обхватил губами второй сосок, мягко придавил языком. Лин ахнула и выгнулась навстречу.

Асир чувствовал ее желание и острое, почти обжигающее удовольствие, под напором которых боль отступала и растворялась. И эти желание и удовольствие нужно было поддержать и усилить, не потому что так хотелось Асиру — хотя ему хотелось, — а потому что для дошедшей до грани анхи нет лучшего лекарства.

Он ласкал ее грудь языком, гладил вторую, стараясь не причинить боли, не вызвать слишком острых ощущений. Мягко, как ни с одной анхой, даже для нежной Сальмы такого было бы мало. Но Лин хватало. Стонала все громче, выгибалась, комкала простыню. Окатывала чистым, радостным восторгом. Взгляд плыл, губы призывно приоткрылись. Асир обвел сосок языком, втянул, и Лин забилась, вскрикнув. Кончала так ярко, так зовуще, что Асир едва не зарычал от желания. Ей было мало, хотелось большего — ему тоже. Но приходилось сдерживаться.

Отстранился, когда Лин обмякла, вытянувшись на промокшей постели. Она дышала часто и глубоко, искусанные губы дрожали. В запахе появилось что-то новое, необычное. Асир нахмурился, пытаясь понять. Счастливое изумление. Вот что это было. Похоже, Лин не ожидала такой реакции от собственного тела.

Он не заметил, кто, Ладуш или Саад, сунул ему очередную бутыль.

— Держите под рукой, владыка. Ей нужно много пить. — Все-таки Саад.

— И поесть тоже не помешало бы, — добавил Ладуш. — Я принесу.

— Что теперь? — спросил Асир, глядя, как Лин жадно пьет, сглатывает, и по подбородку, по шее стекают бледно-розовые капли пахучего отвара.

— Если быстро возбудится, лучше ограничиться пальцами, и никаких полноценных вязок сегодня, владыка. Кратковременное проникновение возможно, но кончать в нее я бы не советовал. Слишком велика вероятность зачатия.

Асир поморщился. Лин не принимала снадобий, на которых сидел весь сераль, в ее состоянии это было противопоказано.

— Я понял.

— Нам придется остаться. На случай незапланированных осложнений.

Хотелось спросить, какие осложнения у этого типа считаются запланированными, но Асир сдержался. Сейчас Лин было легче. Боль никуда не делась, но, кажется, немного притупилась под новыми ощущениями. Дымящие травы мешали унюхать оттенки запахов, раздражали, но с этим ничего нельзя было поделать, значит — только смириться.

— Пока не вижу нужды в обезболивающем. Ваш запах, владыка, удерживает ее в сознании лучше отваров. Проявите какие-нибудь иные признаки жизни, кроме сглатывания, агент. Вам нужно обезболивающее?

Лин посмотрела на профессора.

— Мне легче. Сейчас точно не нужно, — она жадно облизнула губы. — Оно ведь пройдет само, если все будет как надо? Почему вообще… так?

Саад вздохнул как-то напоказ.

— Чему вас учили, агент? Что такое боль, помните еще? Сигнал мозга организму о неполадках или об опасности. Устранять надо причину, а не сигнал. Чем вы, собственно, сейчас и заняты.

Асир забрал у Лин бутыль, поставил рядом с кроватью и лег на спину.

— Мы не просто устраним эту причину. Мы ее искореним. Иди ко мне.

— Не сомневаюсь, что у вас получится, — хмыкнул Саад и отвернулся.

Лин с трудом перевернулась на бок, подтянулась ближе, и Асир, обхватив ее, прижал к груди. Кожа под руками все еще пылала жаром, мышцы сводило напряжением, но хотя бы дрожи и судорог больше не было. Или — пока не было? Кончить трижды без проникновения, от быстрых, почти невинных ласк — ничтожно мало для анхи в таком состоянии. Будь это обычная, правильная анха, Асир знал бы, что делать. Но если Лин испугается сейчас, испугается вязки — это перечеркнет все ее будущее.

— Ты еще не готова, и я не собираюсь торопить события. Давай немного подождем.

— Хорошо, — Лин чуть заметно поерзала, притираясь совсем вплотную. Ее дыхание щекотало шею, она уткнулась в нее носом, пила запах, которого ей так не хватало. Асир провел по спине вверх, к лопаткам, к затылку, задержал руку в волосах, обычно мягких, но сейчас слипшихся и влажных. Он тоже чувствовал запах очень ясно, травы уже почти не мешали. Разобраться во всей мешанине обуревающих Лин эмоций он не сумел бы, наверное, и в более спокойном состоянии. Но сильней всего чувствовалось желание. Ясное, яркое и полностью осознанное.

ГЛАВА 11

«Давай подождем», — сказал владыка. Лин не понимала, зачем ждать, когда ей так мало, так хочется большего. Но кто лучше знает, в конце концов? Хорошо уже то, что можно быть рядом, дышать, наслаждаться прикосновениями и гадать, сделает ли Асир настоящий так, как делал Асир-из-фантазий. Пока что тот был ласков, очень ласков, но Лин чувствовала затаенное напряжение и понимала, что владыка сдерживается. Может, от гнева или недовольства, может, потому что видел, как Лин плохо, и боялся сделать хуже, больнее.

Но на самом деле от каждого прикосновения, даже от каждого глотка насыщенного запахом владыки воздуха боль уходила. Лин уже не чувствовала себя засунутой одновременно в духовку, морозилку и мясорубку, не приходилось бороться за каждый вздох и зубами вцепляться в реальность. Реальность была вот она, рядом — большое, разгоряченное тело, сильные руки, низкий рычащий голос, который говорил, что нужно делать, и оставалось только слушать и слушаться. Самым краем разума Лин осознавала, что рядом кто-то еще, но это не мешало.

— Я принес поесть, — Лин отметила, что голос — Ладуша, и что тот снова какой-то слишком уставший, будто праздник еще не кончился.

— Давай сюда, что там? — владыка приподнялся, перехватывая Лин и помогая ей сесть. У кровати и в самом деле стоял Ладуш с плотно уставленным подносом, а рядом обнаружился еще и профессор, который, поймав взгляд Лин, поднял бровь и демонстративно отвернулся. — Что ты будешь?

— Что не надо жевать? — на самом деле она не чувствовала голода, хотя, наверное, пора было проголодаться. Только пить хотелось.

Владыка поднес к ее губам чашку с бульоном — крепким и горячим, пряным.

— Пей.

Пить горячее и вкусное оказалось приятно, по телу разливалось тепло, возвращались силы, хотя шевелиться все еще не хотелось. Но зачем шевелиться, когда Асир обнимает за плечи и держит, не давая снова уплыть, забыться? Разве что обернуться к нему и… поцеловать? Первой?

Лин в пару глотков допила бульон и повернула голову. Асир тронул ее губы своими, ласково и мягко, слишком мягко, пожалуй. Кто-то вынул из руки чашку, и Лин для устойчивости оперлась о колено владыки, отметив, что тот все еще в шароварах. Почему-то это показалось настолько неправильным, что она на секунду даже забыла о поцелуе. Перевела взгляд на его бедра, на отчетливые очертания члена под тонкой тканью, влажной и остро пахнущей мускусом и сексом. Сглотнула, облизнулась, не понимая, что делать. Снова хотелось почувствовать вкус его губ, но Лин должна была о чем-то спросить. О чем-то важном. «Почему ты не разделся?» или «Чего мы все-таки ждем?»

Запутавшись между этими двумя вопросами, плавясь от запаха, обмирая от собственного бесстыдного нахальства, она сказала третье:

— Хочу дальше. Хочу, чтобы ты меня взял. Хватит ждать.

— Ляг на бок, спиной ко мне, — велел Асир.

Лин послушалась, плохо понимая, зачем на бок. Казалось необходимым смотреть в лицо, на знакомый изгиб губ, видеть темный взгляд из-под таких же темных ресниц. Хотелось провести по ним кончиком пальца, почувствовать щекочущее прикосновение. Она ведь не сможет ничего этого, если спиной и на бок.

Но когда Асир прижался сзади, накрывая ладонью бедро, сгибая ногу Лин в колене, все как-то сразу стало правильным.

Она почувствовала губы на шее, язык, твердый и горячий, а потом пальцы внизу. Вздрогнула — не от страха, не от боли, — от предвкушения. Она ведь думала об этом, пробовала, представляла. По позвоночнику прокатился жар. Асир не медлил, пальцы мягко, уверенно погружались все глубже, и Лин приоткрыла рот, задышала чаще.

— Вот так, — сказал он, обдавая влажным теплом ухо. Лин вцепилась в одеяло — то было под ними, жаркое и мягкое, комкалось и проминалось. Пальцы замерли, а потом... пошевелились внутри, задвигались плавно, и Лин зажмурилась, вздрагивая от удовольствия. Ее уносило, но теперь не в мутное и страшное безумие, не в боль, а в наслаждение — новое, незнакомое, потому что все фантазии оказались лишь бледной тенью того, что происходило сейчас.

И все-таки это было неправильным, нечестным, и Лин, извернувшись, сжавшись вокруг пальцев, спросила:

— А ты?

У Асира дрогнули губы. Он рассмеялся, незнакомо, волнующе, снова пошевелил пальцами, посылая по всему телу Лин неконтролируемую дрожь и удовольствие, от которого хотелось развести ноги шире, прогнуться, с жадностью ловя каждое движение. И принять... не только пальцы.

— Это самое начало. Я получу свое, не бойся. Уже получаю. Ты даже не представляешь, сколько граней у наслаждения.

Лин прикрыла глаза и глубоко, счастливо вздохнула. Раз так, раз все правильно… Дыхание Асира коснулось лица, губ, пальцы двинулись наружу — совсем немного, но Лин застонала и сжала ноги, протестуя, и Асир вновь погрузил их внутрь и пошевелил, одновременно обводя языком губы Лин — снаружи, а потом и изнутри.

Это двойное удовольствие заставило сжаться еще сильней и застонать, отдалось сладкой пульсацией внутри. Лин шевельнула бедрами, чтобы почувствовать лучше, еще ярче и слаще, ее движение совпало с новым движением пальцев — так удивительно хорошо, так волнующе и возбуждающе, так… на самой-самой грани!

— Еще, — попросила она, вновь двинув бедрами, — сделай так снова.

И Асир сделал... что-то такое, от чего Лин выгнуло и тряхнуло, и она сжалась и напряглась, вцепившись одной рукой в горячее, мокрое одеяло, а другую закинув Асиру на шею. Теперь чужие пальцы внутри нее ощущались очень сильно. Туго, плотно. Не верилось, что они могут еще и шевелиться, но — шевелились, и каждое движение, слегка болезненное, распирающее, вырывало у нее короткий стон. Наверное, надо было сказать, что ей нравится, что это хорошо и приятно, а то вдруг владыка решит, что ей слишком больно, и прекратит? Но на что-то внятное, на слова, а не стоны, не оставалось сил. Единственное, что она смогла — вцепиться в Асира, когда тот начал вынимать пальцы. А сказать «не надо» — уже не смогла. Потому что шумело в ушах и плыло перед глазами, и она чувствовала сразу столько всего — и жажду, и слабость, и желание продолжать, и утомление... Сосредоточиться на чем-то одном никак не получалось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Расслабься, — велел он, — разведи ноги. Не зажимайся.

У нее не получалось. Дрожь сменялась судорогами, пульсация нарастала, теперь это даже немного пугало — Лин не ожидала, что ощущения будут настолько сильными. Не думала, что пальцы способны доставить такое удовольствие, от которого хочется кричать и просить еще, и уносит чуть ли не в оргазм. Или это и есть оргазм?

Немного отпустило только когда владыка поцеловал ее снова. Лин дышала им, принимала его мягкие, почти умиротворяющие движения губ. И наконец смогла разжать ноги и дать ему вынуть пальцы.

Внутри стало пусто. Хотя дрожь и пульсация все равно продолжались, и кровь так шумела в ушах, что голоса слышались словно из-под воды, она не понимала слов, не понимала, чьи это голоса — кроме владыки, конечно.

Он склонился над ней низко-низко, но ничего не сказал, только зачем-то обнюхал. Тронул губами кожу возле уха, и Лин подбросило, как от разряда тока. Она жадно дышала и ждала — так ждала, чтобы он снова засунул в нее пальцы или даже...

Это «даже» немного пугало, но манило. Как будто Лин только что была почти целой, а теперь… теперь хочет стать целой по-настоящему.

Асир взял ее за плечи, потянул, укладывая на спину. Сказал негромко:

— Ты получишь все, что хочешь. Не бойся.

Мягко, плавно согнул и развел в стороны ее ноги. Нависал над ней — большой, мощный, обволакивал густым, зовущим, властным запахом. Лин сглотнула и облизнула губы. Волновалась.

— Сейчас? — спросила шепотом.

Вместо ответа он провел пальцами между ее ног, и… Показалось, в нее толкнулись сразу все, как будто... проверяя? растягивая? С нажимом обвел по кругу, изнутри, вынул, и тут же...

Большое, горячее. Вошло совсем неглубоко, но настолько туго, что перехватило дыхание. Распирало до темноты в глазах. Уже все? Нет, наверняка пока только головка. Отчего-то вдруг вспомнились слова Лалии, о том, что члены кродахов могут быть очень большими. В тот единственный раз, когда мельком видела член владыки… он тогда не был возбужден, разве что немного. И то казался большим.

Но все равно она хотела. Не боялась, хотя какая-то трезвая, разумная ее часть считала, что повод для страха есть. Но сейчас вела не та трезвая, разумная, не агент Линтариена. Внутренний зверь рвался на поверхность, и Лин не могла его удержать. Да и не пыталась. Он знал, чего хочет, но разве она не хотела того же? Они оба так долго этого ждали.

Лин подалась навстречу и замерла, пытаясь не дрожать. Не получалось. Слишком много... слишком необычно и странно.

— Дыши, — сдавленно сказал Асир. — Дыши и расслабься. Тебе ведь не больно?

— Нет, — Лин заставила себя вдохнуть и выдохнуть на счет, плавно и размеренно. Дышать. Расслабиться. Если у нее не получится, Асир не станет… не станет дальше! — Не больно, только странно, — она закрыла глаза, прислушиваясь к ощущениям, привыкая. — Как будто слишком много и мало одновременно.

— Мало — это ненадолго.

Ладонь Асира легла на живот, поглаживала медленно и мягко, и так же медленно Лин переполняло изнутри. Член входил все глубже и глубже, распирая. Лин стискивала одеяло, шире разводила ноги, словно это могло помочь. Горло перехватывало от подступающих стонов или даже... больше, чем стонов. Незнакомое ощущение абсолютной зависимости сначала напугало, а потом обрушилось понимание — она этого хочет. Она сама, не только ее внутренний зверь. Хочет сейчас принадлежать вот так — всей собой, хочет чувствовать в себе этот член, хочет кончать на нем постоянно. Всегда. Она попробовала пошевелиться, ответить Асиру хоть как-то — податься навстречу, или хотя бы потянуться за поцелуем. Но член сидел так плотно, так туго, что она вообще не могла двинуться. Как будто парализовало все мышцы. Хотя нет. Как будто все мышцы натянулись струнами и застыли в максимальном напряжении, еще немного — и лопнут.

Асир сдвинул ладонь ниже, провел между полностью раскрытыми, натянутыми складочками, и Лин закричала, запрокинув голову, чувствуя, как снова сжимается и жарко пульсирует внутри, от входа до какой-то невообразимой глубины.

Ее трясло, выгибало и скручивало самым долгим, ярким и мучительным за сегодня оргазмом. Мучительным не от боли, а от неутоленного желания, от новых ощущений, от наслаждения, которого сейчас тоже было — слишком много и мало одновременно. Асир остановился, а Лин лежала, всхлипывая и пытаясь отдышаться, чувствовала в себе его твердый член, наверняка не вошедший даже наполовину, и со сладким, томительным ужасом понимала, что не успокоится, пока не получит его весь, целиком, в себя.

Дыхание выровнялось, от сотрясавших тело сладких судорог осталась лишь дрожь и волнующее, даже слегка пугающее ощущение переполненности. Как будто не член в ней, а она насажена на член, натянута настолько сильно, что еще немного, и порвется. И в то же время — как будто без этой наполненности все было… неправильно? А теперь станет как надо.

Асир ждал, внимательно всматривался в лицо, нюхал. Лин хотела бы сказать что-то, хоть что-нибудь — о том, что ей странно, но все-таки хорошо, о том, что она готова и хочет дальше, но получилось только облизать губы. Тогда она развела ноги как могла широко и снова задышала на счет.

Асир понял. Легко, почти невесомо поцеловал — и продолжил. Лин отчетливо ощущала давление головки, чувствовала, как она движется, как рожденная проникновением саднящая, распирающая боль почти сразу же сменяется жаркой, быстрой пульсацией.

Казалось, в любую секунду снова накроет оргазмом, и Лин дышала, дышала и считала, пытаясь сдерживаться, потому что хотела, чтобы Асир вошел до конца, не останавливаясь больше. Ничего и никогда в жизни не хотела так сильно. Она погружалась в жар, в ушах тонко звенело, голова стала легкой, будто веселящим газом надышалась или напилась допьяна.

Асир, едва касаясь, провел пальцами по шее, зарылся в волосы. Сжал, почти так же, как Асир из ее фантазии, и сказал на ухо:

— Все. Он там весь.

Этого хватило. Сладкая волна сжала изнутри, Лин ощутила Асира полностью, от головки до прижавшейся к промежности мошонки, дыхание сорвалось.

— Да, — выдохнула Лин, — да. Да.

Кажется, она так и повторяла это «да», содрогаясь в очередном оргазме, комкая простыню и всхлипывая, уплывая во тьму.

Когда открыла глаза, за окном полыхало предзакатное низкое солнце, заливая комнату оранжевым теплым светом. Лин не сразу поняла, где она. Долго рассматривала край широкой кровати, на которой лежала, тонкие белые занавеси на распахнутом окне, белые простые стены без каких-либо украшений. Тело наполняла незнакомая сладкая истома, голова была пустой и легкой, хотелось лежать вот так, смотреть в окно и ни о чем не думать. Но, едва Лин приказала себе вспомнить…

Нет, память не обрушилась вся сразу. Вспоминались обрывки, иногда совершенно непонятные. Гневное лицо владыки на фоне цветущего жасмина и почему-то дрожащий голос Хессы. Снова владыка, с незнакомым Лин выражением горькой нежности: «Глупая анха. Моя анха». Распирающая боль и шепот: «Он там весь».

Вот это, последнее, прорвало плотину. Лин даже не вспоминала, а будто проживала все заново, и казалось — вот-вот, еще немного, и снова улетит в оргазм, от одних только воспоминаний. Она застонала, и тут полную восхитительных картин тишину нарушил голос, который Лин совершенно не ждала услышать здесь и сейчас:

— Очнулись? Как самочувствие, агент?

Лин повернулась на бок и попыталась сесть. Удалось с трудом. Чувствовала она себя то ли основательно пережеванной, то ли прокрученной через мясорубку, при этом восхитительно легкой, счастливой и зверски голодной. Профессор сидел с книгой у другого окна, рядом на столике в беспорядке стояли полные и полупустые и валялись пустые склянки, флаконы и бутылки.

— Хорошо, — коротко ответила Лин. Медиков не принято стесняться, и все же при одной мысли, что профессор наблюдал все то, что… Лин сглотнула и добавила: — Есть хочется.

— Поднос на столе справа от кровати.

Осознание окружающей действительности наконец включилось, оттеснив яркие, сладостно возбуждающие воспоминания. Лин обнаружила, что постель под ней чистая, без признаков всего, что они тут вытворяли, разве что промокшая от смазки. Что сама она тоже чистая и укрыта легкой, почти невесомой простыней, в которую и завернулась, перебравшись поближе к еде.

Еда была скудной, ничуть не соответствующей ее зверскому голоду. Тонко нарезанные вареное мясо и сыр, пирожки с фруктами и с творогом, холодный травяной чай.

— Переедать вам нельзя, — объяснил профессор. — Ешьте и отдыхайте. Можете походить по комнате, если голова не кружится, но постарайтесь, чтобы в любой момент было на что опереться.

— Все так плохо? — Лин наслоила на пирожок мяса и сыра и впилась в получившуюся башню зубами.

— Не настолько, чтобы считать вас восставшей из мертвых, но достаточно для того, чтобы я убивал свое время в такой утомительной компании.

— Ну простите, — очевидно, профессор пребывал не в лучшем настроении, а если учесть, что он и в лучшем был той еще ядовитой гадюкой… Лин махнула рукой на попытки хоть что-то узнать и сосредоточилась на еде. Которая, к большому сожалению, закончилась как-то слишком уж быстро.

Мысль походить по комнате казалась здравой. Еще более здравым было бы залезть в горячую воду, боль в мышцах ясно на это намекала, но грузить этим желанием профессора Лин не собиралась. К тому же… она, скорее всего, где-то в покоях владыки, лучше вести себя вежливо и не соваться, куда не приглашали.

Однажды уже сунулась.

Пришлось прикусить костяшки пальцев, чтобы не застонать в голос. То воспоминание и так было слишком ярким, возвращалось и мучило каждый день, но теперь… «Тогда я еще не был владыкой, которому лижут зад… Тогда ты еще не боялась меня». Наверное, ей повезло. Сказочно, невероятно повезло, что течка пошла как-то не так и что она чуть не умерла. Иначе владыка не взял бы ее, совершенно точно не взял бы. За Лин сыграло то самое, за что она владыку уважала безмерно и чем в итоге обидела. Асир был в ответе за всех своих анх, знал и принимал это. За всех, даже за оскорбившую его Лин.

Она добрела до окна, привалилась к раме. Комната была на втором этаже, за окном шелестел листвой виноград, цвели на высоких шпалерах розы, рассыпал брызги фонтан. Сад был пуст, залит тенями и прекрасен, и напомнил о другом садике, в котором они с владыкой просидели почти до рассвета за разговорами. Тогда Асир, наверное, что-то в ней увидел. Что-то, из-за чего возился с Лин, вправлял ей мозги… а потом все так отвратительно закончилось.

Знать бы, он вернется?

Лалия была права, Лин мало знала о течке. Вот ей было плохо, очень плохо, вот ее спасли — и что теперь? Кродах еще нужен, или уже нет? Продолжения хотелось. Хотелось снова ощутить в себе... Лин сглотнула. От одной мысли внизу живота скрутилась ноющая боль, взбухла горячей волной, прошедшей по всему телу. А когда вспомнила ощущение члена — внутри — полностью, и шепот Асира: «Он там весь», — внутри сжалось, а по ногам потекла смазка.

Может, Асир ушел, потому что у него, кроме Лин, куча дел и целая Имхара. А может, он сейчас утешается с Лалией, а Лин хватит и профессора, чтобы вовремя дать нужные лекарства. Она ведь уже была с кродахом, и теперь ей лучше.

Солнце садилось. Лин ждала.

Что-то звякнуло позади, Лин угадала движение профессора у кровати, но не обернулась.

— Судя по всему, агент, вы пока не собираетесь терять сознание и в состоянии себя контролировать. В таком случае, я оставлю вас ненадолго. Если почувствуете головокружение или тошноту, выпейте это. Самые подробные инструкции — на этикетке.

— Хорошо.

Он вышел, и Лин осталась одна. В комнате темнело и как будто становилось прохладнее. Читать инструкции не хотелось, двигаться с места — тоже. Она переступила с ноги на ногу, поплотнее запахнула простыню. На сад наползали сумерки, зажглись фонарики над дорожками. И ничто не напоминало о том, что во дворце есть кто-то, кроме нее. Было очень тихо и наверняка очень спокойно, только вот ничего, похожего на спокойствие, Лин не чувствовала.

ГЛАВА 12

Запах Асира она учуяла даже раньше, чем открылась дверь. Дернулась обернуться, но остановилась, упершись в подоконник, от накатившей предательской слабости чуть не подогнулись колени, томительно потянуло внизу живота, и вновь сильней потекла смазка. Значит, будет еще... Он возьмет ее снова? Лин застонала от скрутившей внутри судороги, и Асир тут же оказался рядом.

Ее окунуло в запах, в тепло и силу, исходящие от его тела. Владыка подхватил на руки так легко, будто Лин вообще ничего не весила.

— И давно ты тут стоишь, как призрак белой девы в руинах Альтары?

— Не знаю. Кажется, да. Я… — она обняла Асира за шею обеими руками и спрятала лицо в вырезе его халата. Запах стал гуще, такой необходимый, такой… Любимый. — Я скучала. Хочу еще, — она сглотнула ставшую тягучей и вязкой слюну, — так хочу тебя, но вдруг уже не нужно? Боялась, что не придешь.

— И оставлю тебя, беспомощную, на растерзание профессору? Нет, ты еще не готова к такому.

Он шутил, пытался подбодрить, и от этого вина и боль захлестнули с новой силой. Лин отвесила себе мысленного пинка: «Извинись уж как-нибудь, тряпка, найди в себе силы». Подняла голову. Асир почувствовал что-то, взгляд стал острым и внимательным, и Лин крепче сцепила руки, испугавшись вдруг еще сильнее, как будто, стоило оторваться, и — уйдет. Не прогонит, пожалеет, но уйдет сам.

— Владыка, — чуть слышно прошептала она. — Я не знаю ваших обычаев. Не знаю, как сделать правильно. Скажите мне. Я виновата, понимаю, что виновата, что вела себя как наглая слепая идиотка, наговорила бездна знает чего… Что мне сделать? Я пойму, если вы не простите, но хочу, чтобы вы знали, как сильно я сожалею.

— Я чую твое раскаяние, — голос Асира стал глуше. — Но не понимаю причины. Ты не можешь чувствовать вину за то, что вломилась в окно и пыталась защитить ту, с кем успела сблизиться. А остальное было лишь результатом. — Он дошел до кровати, опустил Лин на нее. — Ты точно хочешь говорить об этом сейчас?

— Меня это мучает. Знать, что сделала вам больно. Остальное было результатом, говорите? Нет. Разве что — результатом моей несдержанности. Да, я хочу, — она сглотнула, — объяснить. Если можно. Если это хоть чему-то поможет.

«Потому что иначе ты уйдешь, когда мне и в самом деле полегчает, и это будет уже точно конец. Навсегда». Хотелось, немыслимо хотелось забыть обо всех неудобных вопросах, поплыть по течению, отдаться во власть этого запаха, этих рук, снова испытать незнакомое, но такое волнующее физическое удовольствие. Но Лин, в конце концов, не была сопливой девчонкой, а взрослый человек должен уметь отвечать за себя. Даже в течку. Тем более зная, что от этого зависит будущее.

Она так и не смогла разжать руки, и Асир, помедлив немного, устроился рядом, притянул к себе, успокаивающе поглаживая по спине.

— Хорошо. Объясни мне.

Трудней всего было начать. Столько всего казалось важным, столько точек, с которых все могло бы пойти по-другому, лучше и правильней…

Но начала Лин почему-то с того, что здесь вообще не имело значения. Ни для кого.

— В нашем мире анхи не предлагают себя кродахам. Это не принято. Не дурной тон или отсутствие воспитания, гораздо хуже. Только шлюхи. У вас не так, но я, кажется, до сих пор не приняла это полностью. Иначе ждала бы, что Хесса сорвется. Она же по Сардару с ума сходит. — «Как я по тебе»… — И потом… в общем, я разозлилась. На себя прежде всего. Куда все делось, спрашивается? Восемь лет работы на самом опасном участке, бездна знает сколько сложных дел за плечами, отморозков обезвреженных — и не суметь остановить идиотку, которая со мной рядом стояла, и от которой я просто обязана была чего-то такого ждать? Может, конечно, я после праздника размякла, у меня тот день как в сладком тумане прошел, мозгов нет, только… — вздохнула, вбирая запах, — вкус винограда… и ваш. До сих пор помню.

Ее несло куда-то не туда, в какие-то совсем неважные дебри, и нужно было взять себя в руки, как тогда с Ладушем — пусть говорит агент, а не анха. Но как же это сложно, когда ты в течке и дышишь запахом кродаха! Единственного кродаха, который тебе необходим. А раз так, если не хочешь его потерять — вперед, Линтариена, объясняйся.

— Я могла выслушать Ладуша. Он, скорее всего, объяснил бы, что все не так, как я себе вообразила. Могла поговорить с Лалией. Видела ведь, чуяла, что и Лалия на себя не похожа, и Сардар не в себе, еще подумала — случилось что-то плохое! Конечно, я бы к вам так не вперлась, если бы знала… Это насчет окна, да. Но я выключила мозги и помчалась задавать вопросы. Ладно. Дура, но пока излечимо. Вы ответили. И вот тогда — тогда я должна была остановиться. Взять себя в руки. Признать ваше право защищать тех, кто вам дорог. Может, тогда сумела бы объяснить… без позорных воплей и незаслуженных упреков.

— Но не остановилась. Ты боялась за Хессу, я понимаю, у тебя были для этого причины. И сейчас есть, — Асир тихо хмыкнул. — Эта твоя дружба совсем не радует меня.

— Иногда нужно много времени, чтобы научиться жить. Она пытается. И, знаете, у нее есть все шансы стать человеком. А у Наримы — нет. Лицемерная завистливая тварь, такой и останется. Но вы и за нее тоже в ответе, а я… наверное, я их сравниваю совсем не так, как вы, вот и все.

— Нарима глупа, чего не скажешь о твоей Хессе. Дурочке можно простить многое, умной — нет. Но я категорически против присутствия их обеих в этой кровати сейчас. Ты хотела сказать что-то еще?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лин помолчала, пытаясь собраться. Бездна бы забрала Нариму, разве в ней дело? Как вообще можно быть настолько косноязычной, когда речь идет о самом для тебя важном?!

Что она может сказать?

И почему, с какого, вообще, перепуга она плачет сейчас?!

— Я не знаю, что сказать. Хотела извиниться, получилось… кажется, только хуже. Я… помните тот разговор перед ярмаркой, о надежде? За вами я пошла бы куда угодно. Через любую пустыню, через любое море.

— Разве можно добровольно идти через пустыню за человеком, которого боишься и решениям которого не доверяешь? Это все равно что пойти на смерть ради цели, в которую не веришь. Самоубийственная глупость. Не плачь, — Асир вытер ее лицо тыльной стороной ладони, коснулся губами щеки. — Ты совсем не глупа и не слаба, ты просто еще многого не знаешь о себе и об этом мире. Пройдет немного времени, и ты выберешь себе кродаха, которому сможешь верить. Здесь не о чем плакать.

Лин мотнула головой:

— Один раз… — она осеклась. Хотела объяснить, как это на самом деле больно: один раз не поверила, надумала себе бездна знает чего, и теперь все, не можешь, не имеешь права сказать, что всегда верила. И все равно не нужен ей никакой другой кродах, никому она не сможет и не захочет довериться так, как Асиру, полностью. Но вдруг это оказалось совсем неважным, потому что до мозгов дошло куда более страшное. — Подождите. Нет. Что-то снова не так, и я, кажется, снова слепая идиотка. Вы ведь уже говорили, а я прослушала. С чего вы взяли, что я боюсь — вас?!

— С того, что вкус твоего страха, даже не страха, беспредельного ужаса, я до сих пор чувствую на языке. Ты не доверилась, не захотела услышать, я разозлился. Это не делает мне чести, но здесь уже нельзя ничего изменить. Я не хочу, чтобы ты боялась.

Лин не сразу поняла, о чем речь. Снова и снова мучая себя воспоминанием о не тех словах, мыслями о том, что Асир был ранен, она и думать забыла о собственном приступе ужаса, как только разобралась, что именно за ним стоит. И только теперь дошло до тупых мозгов: ведь чуять эмоции — еще не означает правильно определять их причину.

— Да, я вспомнила, — медленно, осторожно подбирая слова, начала Лин. — Я поняла, о каком ужасе вы говорите. Вы, конечно, не поверите сейчас, если скажу что-нибудь банальное вроде «вы не так поняли». Но все-таки почуете, если совру, правильно?

Очень ясно она поняла, что у нее только одна попытка. Единственный шанс. Просрет — второго не будет, потому что она не трусливая тварь вроде Наримы и даже не раздолбайка вроде Хессы. Ей сразу дали многое, куда больше, чем заслуживала. Дважды таких авансов не дают никому.

Заставила себя расцепить все еще сомкнутые на шее Асира руки, но тут же ухватила его ладонь. Та история, которую она должна была сейчас рассказать, требовала якоря. Лин вообще не думала, что когда-нибудь вытащит все это на свет.

— Однажды вы рассказали мне кое-что… очень личное. Кажется, пришло время ответить тем же.

Было тяжело, было больно, но она смотрела Асиру в глаза.

— Я не знаю, кем были мои родители, и меня никогда это не тревожило — в Нижнем городе полно беспризорников, рядом с морем легко выживать. Сколько себя помню, я болталась в стае уличных мальчишек. Но в моей жизни был один взрослый... анха, которую я могла бы назвать близким человеком. Она жила в трущобах, и я бегала к ней два-три раза в неделю, иногда просто так, иногда — с какими-то вопросами или с глупыми девчачьими бедами. Да, я знаю, что такое трущобные анхи… очень хорошо знаю. У Альды не было ни кродаха, ни денег на подавители. Она всегда предупреждала меня, когда подступала течка. Говорила, чтобы я не приходила. Что мне еще рано знать некоторые вещи.

Лицо Асира расплывалось перед глазами, почему-то было трудно дышать.

— Мне было двенадцать, когда я пришла не вовремя. Так получилось, случайно — удирала от одного утырка, оторвалась от него совсем рядом с халупой Альды, была уже почти ночь, и я подумала, что могу поспать в ее сарае, а утром тихо уйти. А т-там…

Лин прикусила губу: вспоминать все еще было больно, никакие психологи с этим не справились — в основном потому, что на всяких дурацких собеседованиях она просто молчала об этом. А сейчас не могла перестать плакать.

Терла глаза краем простыни, дышала, пытаясь хоть немного успокоиться. Это самое начало, рассказ будет долгим. Владыке нужна правда, а не ее рыдания.

— Наверное, надо сказать. Эта история не о том, о чем вы сейчас подумаете. Не об убитой в течку анхе, а о том, как я стала убийцей. Мне повезло, я пришла слишком поздно. То есть это потом уже я поняла... что повезло. После того, как много лет грызла себя за опоздание. Мне она снилась. Мертвая, вся в крови, и с улыбкой.

Она крепче сжала руку Асира и почувствовала ответное, успокаивающее пожатие.

— Каким-то долбаным чудом там была охранка. Они не успели взять убийцу, зато увезли меня. Соплячку, воющую от первого в жизни настоящего горя. Я провела ночь в участке. Здоровенный кродах качал меня на руках, как младенца, поил успокоительным и обещал, что все будет хорошо, а я выла, ругалась и слала его в бездну.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Тогда успокоительное не слишком помогло, но с тех пор Лин научилась брать себя в руки от одного вида Каюма. Даже, оказывается, от воспоминания о нем.

— Утром он отвез меня в интернат. При мне поговорил с директором — сказал, что по закону никто не разрешит ему опекунство, но, если со мной возникнут проблемы, нужно обращаться к нему. И мне сказал, что могу приходить. Уж дорогу до участка как-нибудь найду.

Теперь у нее получалось говорить спокойно. Или почти спокойно. Только посмотреть Асиру в лицо не могла себя заставить.

— Я не приходила, конечно. Я почти ненавидела его, потому что где он был, где все они были, когда Альду еще можно было спасти? А потом… Мне было семнадцать, когда я увидела то дело. Да, забыла сказать. Интернат был чем-то вроде спецшколы. Обычная программа плюс профильные предметы. Оттуда многие потом шли учиться дальше, клибы в основном — на юристов, адвокатов. Но я как-то сразу нацелилась на охранку. Решила, что не буду… как те. Не опоздаю. Никогда больше не опоздаю.

Асир вдруг усадил ее, налил воды в кружку:

— Пей. Ну, пей.

Лин пила, зубы стучали о край. Всхлипывала. Дышала — снова на счет.

— Нам давали материалы старых дел, для примера. Оказалось, что убийца Альды был серийником, вот откуда там взялась охранка. Проклятый вечно обдолбанный наркоман. Его убили на следующей анхе, написали «сопротивление при задержании», но нам тогда уже объяснили, что иногда и служители закона срываются. А еще там было, что на него вышли, когда копали под одного… Наим Муяс его звали. Клиба. Официально — владелец фармацевтического завода и сети аптек. И подпольный цех наркотиков. Так вот этот Наим до сих пор ходит на свободе, потому что адвокаты у него хорошие, денег как у психа фантиков, а на охранку он срать хотел. Уважаемый член общества, как же.

Я тогда уже третий год была на подавителях. Решила, что никогда не стану такой, как Альда, уязвимой. Почти не пахла. Нашла его дом, поболталась там с неделю, поняла, что не пройду, охраны много. Зато выяснила, что по вечерам, ровно в семь, он ходит в клуб. Пешком. С охраной, но это была охрана скорее от попрошаек или «быков». От дротика с крыши не спасли.

Через два дня за мной пришел Каюм — тот самый кродах, мой неофициальный опекун. Забрал прямо с урока, отвез в участок, затащил в допросную, потому что криками оттуда никого не удивишь, и выдрал. Ремнем. Все бляшки на заднице отпечатались, неделю на животе спала. Он сказал — это не за то, что я чуть не спустила свою жизнь в дерьмо, потому что каждый сам волен оценивать, сколько его жизнь стоит. И не за то, что стерла с дротиков отпечатки, но не подумала, как легко найти покупателя любого оружия: вы, сказал, этого еще не проходили, неопытной соплячке простительно. Но я сорвала операцию, которую они готовили несколько месяцев. Он сказал: «Пять лет ты знала ко мне дорогу, кто мешал прийти и спросить: ты, ушлепок недоделанный, должен хранить закон и порядок, ты кродах и начальник, так почему всякая мразь ходит на свободе, а ты протираешь задницей кресло? И я бы тебе ответил. Правду».

Он много чего тогда рассказал — такого, о чем молчали учителя. Снова всю ночь вливал в меня успокоительное. А утром решил, что хватит с меня школы. «Там остается слишком много времени на раздолбайство. Завтра сдаешь экзамен, послезавтра приступаешь к работе»...

— Твой начальник.

— Да. Мой начальник и мой пятый участок, — Лин глубоко вздохнула. Снова стало страшно. Момент истины, чтоб ее. — Теперь ты поймешь, отчего я тогда пришла в ужас. Ты мог меня убить, хотел и с трудом сдерживался, я это ощущала так же ясно, как сейчас чую твой запах. А мне было плевать. Ты мог делать со мной все, ты имел право. Я испугалась этого чувства. Испугалась себя. Того, что стала как Альда. Хуже Альды. Наши анхи, даже трущобные… они могут так съехать только в течку, но у меня еще и течки не было! Я тогда решила, что спятила. Потом… спросила у Лалии, она объяснила. Что так бывает. Что мои мозги при мне, что это не сумасшествие… я просто стала анхой тогда, когда совсем этого не ожидала. Вот. Теперь решай.

— Это не сумасшествие, — повторил Асир и поднялся. В комнате совсем стемнело. Лин почти не видела его. От слез ломило глаза. Она не помнила, когда столько ревела в последний раз. Наверное, как раз тогда, еще девчонкой. Больше — нет.

Тянуло ветром из распахнутого окна. Лин поежилась. Кровать, на которой она осталась одна, казалась огромной и холодной.

— Это выбор, — голос Асира раздался откуда-то позади. Лин обернулась и заморгала, щурясь. На столе загорелся ночник — небольшой фитиль в чаше, наполненной воском. Асир сел рядом.

— В течку свободная анха не может выбирать, она подчинится и прогнется, если не сможет сопротивляться своему зверю. Она примет боль за удовольствие и смерть за радость. Я не понимал этого, пока не повзрослел. И больше всего на свете боюсь ошибиться снова.

Он опустил руки Лин на колени, ладонями вверх.

— Ты уже прошла свою пустыню. Ты видела, на что я способен. Это далеко не все. Может быть гораздо хуже. Но, если ты выбрала меня и если в самом деле хочешь идти за мной, идем.

Достаточно было, наверное, просто вложить ладони, но Лин схватилась за его руки, как будто это был спасательный круг, страховочный трос и бездна знает что еще.

— Выбрала. Хочу.

ГЛАВА 13

Руки Асира были горячими, или это Лин трясло от нервного холода? Слез не осталось, но она никак не могла выровнять дыхание, из горла рвались сухие всхлипы. Но стало легче. Как будто вскрыла давно дергавший нарыв, и дело было не только в разрешившемся непонимании с Асиром, но и в той, давней боли, о которой впервые рассказала так откровенно. Асир обнял ее, притянул к себе, и Лин прижалась, обнимая в ответ. Ей было… странно. От тесной близости с кродахом хотелось большего, хотелось, чтобы Асир вмял в кровать, навалился сверху, хотелось вновь ощутить в себе его член. И в то же время хорошо было сидеть вот так, наслаждаясь несущим успокоение запахом и тем, как широкая ладонь легко, нежно гладит спину, задерживаясь то у основания шеи, то между лопатками. Холод уходил, выравнивалось дыхание, отпускала сжимавшая грудь боль.

Затрещал фитиль ночника за спиной, по стене метнулась тень. Лин глубоко вздохнула, подняла голову. Лицо Асира трудно было рассмотреть в сумраке, глаза и вовсе казались черными провалами, проще было по запаху понять, что он чувствует. Почему-то Лин думала — что-то похожее. Как будто и его отпустила ставшая почти привычной боль.

Хотелось сказать ему что-то, но тут Лин терялась. Наговорила она сегодня много. И самое важное, главное тоже вроде бы сказала, пусть как-то глупо и неловко, но Асир ответил — как раз на то, главное.

В конце концов, красивые слова и изысканные фразы — это по части Наримы и ее любимых романчиков. И Лин сказала просто, то, что чувствовала сейчас:

— Пожалуйста, возьми меня снова.

Асир коснулся губами виска. От него пахло возбуждением, но дыхание было ровным.

— Когда я вошел, жажды и похоти в тебе было гораздо больше. Твой профессор говорил, что это будет необычно. От близости к безумию, которую ты пережила днем, до почти полного затишья, как сейчас, немыслимого для нормальной течки. Это пройдет со временем. Будь готова ко всему и ничего не бойся.

Он положил ладони Лин на плечи, до приятной, тянущей ломоты разминая мышцы.

— И еще кое-что. Я чую тебя, но пока этого мало. Не хочу опять ошибиться. Близость кродаха и анхи в постели может стать радостью или разочарованием. Для второго хватит одного раза, для первого придется научиться слушать, чувствовать и говорить. Много говорить. Поэтому говори со мной. Когда тебе хорошо, когда плохо, когда хочется продолжать или остановиться, когда слишком много или слишком мало. Когда ты точно знаешь, чего хочешь, и когда — нет. Никто больше не войдет в эту дверь, пока я не позову. Ты можешь говорить обо всем. Кроме меня, никто не услышит.

Асир вжался лицом Лин в шею, шумно втянул воздух, мокро, горячо провел языком снизу вверх, будто слизывал не то запах, не то вкус, прихватил губами кожу чуть ниже челюсти, как раз там, где обычно кродахи ставят метку, и выпрямился. Запах вокруг него густел, наполнялся тяжелыми острыми нотками, и тело Лин отзывалось на каждую. Кожа покрылась мурашками, заныли соски, в рот потекла сладковатая вязкая слюна.

— Покажи мне, — сказал Асир и потянул за край простыни. — Покажи всю себя. Не так, как днем — от безысходности, а так, как сделала бы это в первый раз, будь у тебя выбор. Сейчас мы оба этого хотим.

— Это может быть сложным, — Лин чувствовала, как бросился в лицо жар — не того смущения, которое было бы сейчас понятным, смущения неопытной анхи перед кродахом, а скорее неловкости от глупого признания. — Я не привыкла… Помнишь, я говорила, у нас не принято, чтобы анха предлагала себя? Я всю жизнь училась сдерживаться. И работа требовала держать лицо. Вот сейчас я хочу, чтобы ты меня взял, но все равно стыдно, — она сглотнула, — показывать тебе свое тело, как делают шлюхи. Когда просто переодеваешься рядом с кем-то, это чувствуется совсем не так.

— Я помню. Поэтому и прошу. В том, чтобы показать желание тому, кого хочешь, когда остаешься наедине с ним, нет ничего стыдного. Шлюхи предлагают себя каждому, кто готов платить. Это работа, нужда или распущенность. Ничего общего с желанием. Считая себя шлюхой, ты унижаешь нас обоих. Я не готов платить деньгами за близость, а ты не готова предложить ее первому встречному.

Асир поднялся, повел плечами, и тонкий халат соскользнул с него вниз, на устланный ковром пол. Лин сглотнула. Она уже видела это. Сильное тело под лучами солнца. Но не так... много и не так отчетливо. Для того, чтобы разглядеть все сейчас, света ночника хватало с лихвой. Большой налитой член с крупной головкой, длинные ноги, пятна смазки, блестевшие на животе.

— Смотри внимательно. Мы здесь одни, это твой запах делает со мной такое, это тебя я собираюсь брать этой ночью, с тобой хочу делиться тем, что имею. Похож ли я на шлюху?

— Я понимаю. Умом понимаю, здесь, — Лин прикоснулась к груди, к сердцу, — тоже понимаю, но…

Она крепко, до боли зажмурилась, быстро вздохнула и открыла глаза. Встала, рывком сдернула с себя простыню и тут же, не давая себе понять до конца, что стоит перед владыкой совсем голой, с залитыми смазкой ногами, призналась:

— Когда тебе делали массаж, а я смотрела, я так хотела дотронуться. Хорошо, что сейчас можно, — подняла руки, касаясь кожи Асира самыми кончиками пальцев, почти невесомо, так, как хотела в тот день. Провела по животу к груди, по плечам, спустилась вниз по внешней стороне рук, к крупным кистям, и, поддавшись внезапному порыву, сплела свои пальцы с пальцами Асира.

Тот слегка сжал их в ответ, склонился к Лин, сказал на ухо:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Когда ты разгуливала рядом со мной по саду голышом, я тоже смотрел, и мне нравилось, но сейчас нравится гораздо больше. Подвести бы тебя к зеркалу и показать то, что вижу я.

Он высвободил одну руку, провел вниз по пояснице, по внутренней стороне бедра, мокрой от смазки, и мягко, одним движением втолкнул пальцы внутрь, кажется, на всю длину, прерывисто выдохнув Лин в макушку.

Лин невольно качнулась вперед, уткнулась Асиру в грудь, обхватила его свободной рукой, удерживая равновесие. Сейчас пальцы внутри ощущались не так, как было днем, хотя как именно «не так», она не сумела бы объяснить. Сильнее? — но и тогда было сильно. Приятней? Может быть. А может, просто сейчас она в более здравом уме, чем тогда? Одно она знала точно — ей нравится. И еще больше понравится, если… Она сжалась и немного, на пробу, повертела бедрами. Пальцы сидели не так туго, как член, Лин смутно помнила, что днем Асир даже шевелил ими… там.

Теперь они медленно двинулись наружу. Асир мягко разминал, растягивал, а потом пальцев стало больше, они вдавились настойчиво, глубоко. Лин чувствовала их отчетливо — каждый в отдельности и все вместе. Она уже не могла шевелиться, только напряженно ждать чего-то, чувствуя животом член Асира, вжимаясь в него еще крепче. Ее встряхивало от удовольствия, резкого, обжигающего, охватившего все тело.

— Хочешь достичь пика прямо сейчас? Это будет дольше, чем днем, но не слишком.

— Да, — выдохнула она Асиру в шею, — и чтобы дольше не кончалось это — тоже. Не знаю. Сделай, как ты хочешь.

— Я хочу отнести тебя в купальню, — Асир больше не останавливался, голос его стал глуше, — там ярко, как днем под солнцем. Ощупать и осмотреть всю. — Пальцы двигались внутри размеренно, размашисто, в то плавном, то усиливающемся ритме. Удовольствие из ослепительного и короткого становилось обволакивающим и тягучим, копилось внизу живота, внутри. — Перегнуть через борт и взять прямо в воде, распаренную и горячую.

Лин представила, как цепляется пальцами за холодный мрамор бортика, как ерзает по тому же холодному мрамору грудью, а ниже — приятно горячая вода, и ноги широко расставлены, а член распирает изнутри, вталкивается, и вот Асир почти ложится на нее, притискивая к мрамору грудью так плотно, что дышать можно только животом, и говорит в ухо: «Он там весь». Застонала, сжалась, прогнувшись, стараясь вобрать, принять пока хотя бы пальцы и уже ощущая, что их мало, что хочет большего. Запрокинула голову, пытаясь поймать взгляд Асира, и почти выкрикнула:

— Да! Сделай так.

— Сделаю. Но сначала здесь. Сейчас. Смотри на меня.

Лин цеплялась за его плечи, едва держась на подгибающихся ногах, и казалось, не сама держится, а держит взгляд — темный, жадный и властный. Не пыталась двигаться навстречу, полностью отдавшись движениям руки Асира, только каким-то краем сознания отметила, что от того, как он сказал это «здесь, сейчас», ее опалила обжигающе-жаркая волна восторга. Хотела именно этого — подчиняться, довериться кродаху полностью, и не имело значения, что раньше считала такое отвратительным. Отвратительно было бы, если б на месте Асира оказался кто-то другой.

— Давай, — пальцы в последний раз двинулись вниз и с силой толкнулись вверх, и то ли от этого движения, то ли от приказа, Лин качнулась вперед, почти падая, почти теряя связь с реальностью, только чувствуя, как тело охватывает сладкая, тягучая истома и закрываются глаза. Асир подхватил ее на руки, она хотела обнять за шею, но даже на то чтобы пошевелиться, сил уже не оставалось.

Промялась под спиной постель, и тут же еще раз — рядом. Запах Асира был сейчас густым, почти физически ощутимым, возбуждал и будоражил, желание вдруг стало таким острым, будто Лин и не пережила оргазм только что. Будто это была лишь игра, прелюдия. Она вдохнула как могла глубоко, и показалось, что пьет запах, словно вино тогда, на празднике. Рот наполнился слюной, и по телу прошла тягучая, почти болезненная волна дрожи.

Даже не открывая глаз, Лин точно знала, что Асир сейчас лежит рядом, почти вплотную к ней, на боку. И смотрит. Его взгляд чувствовался так же явственно, как запах, заставляя кожу гореть от жажды прикосновений.

Лин хотела тоже повернуться на бок. Тогда она могла бы снова прикоснуться, провести пальцами по руке Асира от плеча к кисти, нет, лучше от кисти к плечу, а потом — по боку и ниже, по бедру. Ясно представилось, как пальцы скользят по большому смуглому телу, соскальзывают с бедра и упираются… в член… Какой он на ощупь? Твердый и горячий, это Лин знала точно, а еще? Почему-то казалось, что кожа там должна быть очень нежной и гладкой, нежнее, чем у самой Лин. И еще — если взять в кулак и провести снизу вверх, к головке, что сделает Асир?

Лин повернулась неловко, не столько повернулась, сколько перекатилась — не учла, что под Асиром матрас промялся сильней, чем под ней. Уткнулась носом в грудь, а напряженный и, действительно, твердый и горячий член прижался к ее животу и уперся под ребра. Запах пролился в рот, в горло — как будто сделала слишком большой глоток. И, почти не соображая, что творит, Лин прижалась к груди Асира губами, лизнула, потерлась носом. Закинула ногу на бедро, рукой схватилась куда пришлось, кажется, за запястье, потому что под пальцами отчетливо и часто забился пульс. Сказала каким-то чужим голосом:

— Не двигайся, — и начала лизать. Слизывать запах, пот, вкус желания. Прихватывала губами гладкую кожу, стонала от удовольствия, всасывая в рот.

— Бездна и все великие предки! — Асир хрипло рассмеялся. — Общение с анкарами не прошло даром. Ты решила зализать меня до смерти или избавить от всех чужих запахов сразу? — Его ладонь привычно, тяжело легла на затылок, взъерошила волосы, придавила, вжимая сильнее. — Если вдруг захочешь попробовать меня на зуб, сдвинься выше. Правее или левее.

«Зачем на зуб?» — хотела спросить Лин, но тут то ли сам Асир шевельнулся, то ли член еще увеличился, вдавливаясь ей в живот, и Лин, не думая, что делает, свободной рукой попыталась его отвести. Обхватила, почувствовала под пальцами нежную и скользкую, словно дорогой шелк, кожу, поняла, что именно держит в ладони, и ее накрыло. Из горла вырвался полустон, полурык, мышцы закаменели, а зубы и правда сжались — где придется. Кажется, слегка прихватив Асира. Лин сжимала ноги, вжималась лбом, из нее текло, и сквозь ослепительное и ошеломляющее удовольствие проступало такое же ошеломляющее изумление. Она кончила только от того, что вылизывала Асира, а потом взяла в ладонь член?!

— И чему ты так удивляешься? — Голос донесся будто сквозь вату. Лин скорее почувствовала его, чем услышала.

В голове было пусто и ясно, и каждая мысль казалась отчетливой. А вот тело… Тело вело себя странно. Вместо слабости в него словно вливалась энергия. Лин даже открыла глаза — держать их закрытыми отчего-то казалось неправильным. А еще хотелось… не лежать, не нежиться, переводя дух и отдыхая, хотелось двигаться, действовать, и еще… Если бы ее спросили, не смогла бы объяснить словами, но внутри нее будто зарождалась жажда. Сосущая, зудящая, волнующая.

Лин слегка отодвинулась, прижала ладонь к животу, прислушиваясь к себе. Облизала губы, которые сейчас показались сухими, будто не пила сто лет. Только вряд ли вода изменила бы хоть что-нибудь. Вряд ли бы хоть от чего-то спасла.

Асир пошевелился, и Лин посмотрела на него. Увидела нахмуренные брови и сосредоточенное лицо. Слишком сосредоточенное. Будто вслушивался во что-то едва слышное, пытался разобрать неясное. Ноздри хищно подрагивали, словно запах Лин ему сейчас мешал, отвлекал от главного. Или, наоборот, именно в нем Асир искал ответы, изучая, раскладывая на составляющие.

— Все хорошо, — сказал он. — Вы сейчас одно, не мешай ему, не думай, чувствуй.

— Что со мной? — спросила Лин. Эмоций не было — ни страха, ни хотя бы волнения, даже любопытство куда-то делось, осталась лишь эта странная, тревожащая, мучительная жажда.

— Все хорошо, — повторил Асир. — С тобой наконец все правильно. Это течка. Нормальная, правильная течка. Не бойся.

— Я не боюсь. Я… хочу, — она снова облизала губы и поморщилась: как будто за какие-то несколько секунд они стали еще суше. Повторила: — Хочу, и мне от этого так… не знаю! Это и есть течка? А что было до того? — в горле вдруг зародился смех, и Лин испугалась — только истерики не хватало! «Не думай, чувствуй», — повторила она вслед за Асиром. «Не мешай»…

Это «не мешай» показалось своим и чужим одновременно, как будто одна половина Лин, та, которую тревожило происходящее и которая хотела получить ответы, здорово раздражала другую. Той нужны были не ответы, не рассуждения, а действия. Лин все еще сжимала член Асира. И деятельная ее половина провела пальцами по напряженному, скользкому от смазки толстому стволу, прихватила кулаком головку и хрипло сказала:

— Я хочу тебя. Твой член. Возьми.

И когда Асир рывком перевернул ее на живот, навалился сверху, прикусывая кожу на шее, там, где еще недавно была белая лента, Лин, вжимаясь в него спиной, задницей, всей собой, наконец снова почувствовала себя целой и поняла — все и впрямь правильно. Она — это все еще она, выросшая трущобная девчонка, которая сейчас смотрит прямо в глаза своему главному страху. И больше не боится.

ГЛАВА 14

Ладуша не оказалось в серале. Хесса помнила, как металась от слуги к слуге, стараясь донести самое важное: второй советник нужен срочно, его зовет владыка. Немедленно! Еще помнила, что это сработало — сразу несколько клиб выскочили за двери. А потом — будто затмение нашло. Отходняк после встречи с владыкой, после пережитого страха за Лин — не иначе. Она очнулась почему-то в купальне, обнаружила себя голой на бортике, как будто собиралась лезть в воду, а потом то ли раздумала, то ли отвлеклась. Голову вело, как от хорошей порции бормотухи, щеки горели, а зубы стучали, будто от холода. Хесса провела ладонью по телу, поднесла пальцы к носу и поморщилась — понятно, почему она хотела в бассейн, запах владыки как будто впитался в кожу.

Хесса спрыгнула в воду, сначала просто стояла в ней, потом добавила больше апельсинового масла — потому что воняло оно зверски, но сейчас казалось, что даже это не помогает. Схватила мочалку, самую жесткую из всех, терлась яростно, пока все тело не пошло алыми пятнами. Обмылась и наконец вылезла. В голове не то чтобы окончательно прояснилось, но туман немного рассеялся. Нашла на скамейке свежую одежду, а рядом ту, что была на ней с утра, от нее пахло так стойко и густо, что хотелось разодрать в клочья и сжечь, или закопать, или… Хесса потрясла головой, натянула чистое и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Нужно было отыскать Ладуша. Узнать, как там Лин, и еще кое-что. Об этом «кое-чем» Хесса думать не хотела, потому что ясно было — если задумается, никогда не решится, значит, надо действовать очень быстро.

На пути попалась Лалия, замерли обе. Хессе показалось, что таращились друг на друга они долго. Очень. Лалия разглядывала ее пристально, будто до печенок рассмотреть собралась. Но нервировало не это, а то, что Лалия улыбалась. Скупо и очень понимающе, будто через стены видела, чем Хесса занималась в купальне, и отлично знала, почему. Наверное, Хесса тоже смогла бы еще долго играть в гляделки, да только вот не за тем она шла. Знает? Отлично. Понимает? Еще лучше. Пусть подавится своим долбаным пониманием.

— Ладуша видела? — спросила Хесса. Голос звучал хрипло — то ли от долгого молчания, то ли еще от чего. Хесса только надеялась, что не носилась по всему сералю с дикими воплями, пока была в этой странной отключке.

— Недавно вернулся. У клиб чаем отпаивается.

— Лин?.. — Хесса неосознанно подалась к ней, уже не хрипела, а шептала: — Как? С кем?

— Живая. С владыкой, — Лалия тоже шептала, и Хесса скорее читала по губам, чем отчетливо ее слышала. — Тебе бы чего-нибудь успокоительного. Выглядишь… своеобразно. А пахнешь еще интереснее.

Накрыло мгновенным чудовищным облегчением — Лин с владыкой. Это хорошо. Это правильно. И тут же почти паническим: «а что со мной?» Хесса нервно провела рукой по мокрым волосам, оглядела себя — вроде ничего смертельного, шмотки не наизнанку надела, даже обулась.

— Сама пей, — буркнула она, хотела двинуться дальше, но Лалия вдруг схватила за локоть, уху стало щекотно от ее дыхания:

— Ты знаешь, что произошло. Это нормально. Просто надо привыкнуть.

— Нет, — выдохнула Хесса. Хотела вырваться и уйти, но понимала — не стоит. Лалия лезла не в свое дело, да. Но послать ее сейчас — не только не выход, а ошибка. Может, неисправимая. В висках застучало. Хесса сжала зубы, медленно процедила: — Не хочу привыкать. И не стану, слышишь?! Все сделаю, чтобы…

— Тише. Еще тише, громкая ты наша. Куда одежду дела?

— Бросила, где сняла.

— Ладно, скажу, чтобы унесли. Тебе повезло — здесь почти никого не было.

Хесса кивнула. Сама Лалия тоже переоделась и уж точно не разбрасывала пропахшие владыкой шмотки по всему сералю.

— Не хочешь успокоительного, хотя бы проветрись. Ты сейчас как прилавок кондитера, аж в носу свербит.

— Некогда мне. Дело есть.

— Тогда делай свое дело, пока на тебя не накинулись с вопросами. — Лалия фыркнула, отцепилась и наконец отстала. Хесса осторожно обнюхала рукав — несло апельсинами, ядрено и сладко. Ну и бездна с ними, не дерьмом же, пусть нюхают и радуются сколько влезет. А на вопросы она отвечать не нанималась.

Ладуш и правда отпаивался чаем. Хесса скользнула на стул рядом с ним, проводила взглядом одного из клиб — уши у того были подозрительно оттопыренные и слишком большие. Чужие уши вблизи не радовали, и чего бы Ладушу не распивать чаи у себя? Нет же, в общество приперся.

— Добрый день, — сказала Хесса, по-прежнему глядя в спину ушастого клибы. — Или вечер уже? Наплевать. Здрассьте, короче.

— Здравствуй, — Ладуш вздохнул, и Хесса обернулась к нему. — Если ты за новостями, то все в порядке. Жива, в своем уме, спит сейчас.

— Что это было? Ненормально же совсем. Приступ какой-то?

Ладуш обвел кончиком пальца толстый край здоровенной кружки — у Лин, что ли, поднабрался из таких лоханок чаи хлебать? — и сделал сложное лицо. И барану стало бы ясно — никаких подробностей тут не светит. Секретность, чтоб ее. Хессе хотелось спросить, в какой жопе была эта клятая секретность, когда Лин корчилась под кустом и наткнуться на нее мог кто угодно, но вовремя сдержалась. Главное, что сейчас все в норме.

— А ты ведь немало знаешь, верно? — вдруг спросил Ладуш, и взгляд у него стал внимательным и цепким. Второго советника разлюбезного владыки можно было считать кем угодно — хоть наседкой, хоть извращенцем со слабостью к похабным картинкам, хоть гадом, который обожает совать пальцы анхам между ног, хоть недалеким подтиральщиком бабских соплей, хоть лучшим другом обитательниц сераля, но недооценивать его было непростительной глупостью, а врать ему — мягко говоря, не самой лучшей идеей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаю, что это первая течка, — Хессе отчаянно захотелось занять чем-нибудь руки, но на столе ничего подходящего не обнаружилось.

— Именно поэтому все не так. Было не так, — быстро исправился Ладуш. — Нам повезло, что ты нашла ее вовремя.

— А если бы не нашла? — Хесса скривила губы — на язык просилось столько всего, что лучше было заткнуться прямо сейчас, пока не прорвало.

Ладуш осторожно отставил кружку, будто боялся, что от любого резкого движения она развалится, устало потер глаза и покачал головой.

— Никто не знает, ни я, ни даже профессор Саад. Никто из нас не был готов к такой реакции. Сейчас Лин стабильна. Эта течка вряд ли будет долгой, так что вы наверняка увидитесь через пару дней. Это все, что ты хотела узнать?

«Вот, — подумала Хесса. — Чай закончился, и аудиенция вместе с ним. Сейчас или никогда».

— Нет. Не все, — горло перехватывало, и слова, которые собиралась сказать, застревали намертво. — Я хотела… Мне нужно увидеть...

— Лин? — изумился Ладуш. — Это не…

— Да не Лин. Бездна! Я просто не знаю… Но должна! — Хесса вскочила. Она понятия не имела, принято ли здесь такое. Наверняка нет. Тогда есть ли смысл пытаться? Только унизиться и в очередной раз выставить себя на посмешище. И почему она, бездна все забери, решила, что это хорошая идея?

Ладуш тоже поднялся, даже, кажется, собирался схватить ее за плечи — то ли встряхнуть, чтобы перестала мямлить, то ли еще что.

— Да кого увидеть-то? Сардара?

Хесса зажмурилась, замерла, начала бы считать до ста или до тысячи, если бы думала, что это хоть немного поможет.

— Знаю, это наверняка нельзя. Не подумала. Вернее, подумала не о том. Простите, я не должна была. Забудьте.

Так бы и сбежала, а потом ненавидела себя за трусость и косноязычие, если бы Ладуш не перегораживал выход.

— Да успокойся ты ради предков! Вот же! Что за истерики на ровном месте? — У него дрогнули ноздри, и Хесса с трудом сдержала желание попятиться. — Понятно. Потечешь скоро. Но с какой радости тебе взбрело выкупаться в апельсиновом масле? Ты что, все, что было, на себя вылила?

— Нет. Не все. Там осталось.

— Я скажу Сардару. Но, Хесса, ты должна понимать…

— Что так не делается. Я понимаю. Если ему не до меня, если он не захочет, если… неважно, от меня проблем не будет, не волнуйтесь. Просто передайте, что мне очень нужно его увидеть. Это все.

— Хорошо. Ты в порядке? Если что-то не так, ты можешь мне сказать.

«Все не так. Я не в порядке. Я ненавижу запах долбаных апельсинов. Но это, чтоб оно все скорчилось и скрючилось, не ваши проблемы, господин Ладуш».

— Знаю. Больше ничего не нужно. Спасибо.

Сколько она пролежала в своей комнате, Хесса не знала. За окном стемнело, живот подводило от голода, но от одной мысли, что нужно встать и впихнуть в себя какую-нибудь еду, начинало мутить. К ней никто не совался, и это была единственная радость. Хотя нет, не единственная — еще Лин. Она с владыкой, все хорошо, и они теперь наверняка помирятся. Не могут не помириться. Или хотя бы не разобраться во всем. Еще бы одной непроходимой идиотке во всем разобраться — в себе, в других, в том, что с ней, бездна побери, творится — и тогда, наверное, можно будет жить. Только вот надежда на то, что все получится, таяла с каждой секундой.

Уходил и возвращался Ладуш, открывались и закрывались двери в сераль. Хесса не хотела, но против воли прислушивалась. Ничего не могла — только ждать. А еще убеждать себя в том, что ждать нечего. Ну правда, нашла время! Предки знает, что творится сейчас во дворце. Рассосалось ли то, что так допекло всех, или только заварилось еще гуще? Да и вообще, с чего она взяла, что первый советник найдет время на внезапные закидоны трущобной анхи? Из карцера вытаскивал, так то все-таки карцер, да еще с прямой дорогой в казармы. А сейчас — какая-то доставучая ерунда, ничего важного.

Хесса села на кровати, из зала доносились привычные разговоры ни о чем. Правда, иногда казалось, что слышит имя Лин, шепотом, то ли с насмешкой, то ли с опаской — как бы чего не вышло. Хесса усмехнулась. Интересно, догадываются эти змеюки, где именно проводит течку Лин? Наверняка нет. А то давно бы уже захлебнулись ядом от зависти. Удивительно, но даже Сальма к ней сегодня не заглядывала. Они вообще не разговаривали после той злополучной драки. За все эти дни хорошо если перекинулись парой фраз. Впрочем, виновата в этом была точно не Сальма.

Хесса поднялась, подошла к окну, всматривалась в темноту до рези в глазах. Она снова все делала не так. Только вот подсказать, как надо, не мог никто, да Хесса и не стала бы слушать, потому что должна была справиться сама. А если нет — значит, туда и дорога.

— Прошу следовать за мной, госпожа.

Она дернулась от неожиданности, угодила локтем в раму и зашипела от боли. У двери склонялся в поклоне один из клиб. И, выходя за ним из комнаты, Хесса задавалась единственным вопросом: почему не спросила, куда следовать. Это было бы со всех сторон нормально, но она промолчала. Даже уже понимая, куда ведут, узнавая повороты и лестницу, не могла открыть рот — боялась совпадений, хотя откуда бы им взяться? «Слишком многого ты стала бояться, Дикая. Заделалась в нежные. В нужные. Да сдалась ты ему сто лет! Сдалась? Или нет?» Хесса и сама бы не смогла сейчас сказать, отчего ей больнее — оттого что готова перешагнуть последнюю черту, наплевать на все, что раньше было важнее жизни, или оттого, что Сардару эта глупая жертва вообще не нужна — выслушает и пойдет дальше. Мало ли в серале анх, мало ли тех, кто пускает на него слюни. Только вот молчать дальше Хесса не могла. Дело даже не в Сардаре, а в ней самой. Последняя точка. Край. Рубеж всего. И самое главное: под тошнотворными апельсинами — запах владыки.

Сардар разливал что-то малиновое по бокалам. Хесса потянула носом — вино. Клиба вышел, закрыв за собой дверь, и Хесса прислонилась к ней затылком, облизывая губы. Колени подкашивались от идиотской слабости. Зато стало хорошо. Так нечеловечески, умопомрачительно хорошо. Здесь. С ним. Сейчас.

Гробанутая бездна и все великие предки! Ну за что? Почему именно он? Почему не какой-нибудь незаметный клиба? Все было бы проще. Гораздо.

Хесса смотрела. Жадно, боясь упустить даже самое незначительное движение. Все-таки позвал. Все-таки нашел время. Стоило ли оно того? Сардар под ее взглядом обернулся, оперся задницей о стол, скрестил руки на груди, и Хессе захотелось повторить его жест. Только вот отгораживаться и защищаться сейчас нельзя. Сама все затеяла — самой и расхлебывать. Открыться. Настежь. Знать бы еще — как!

— Ладуш меня просвещать отказался. Таинственный, как лесные плясуньи. Не пойму только, какого шайтана такая секретность. Что опять не так?

— Он ничего не знает, — у Хессы получилось отлепиться от двери. Хотелось ближе. Прикоснуться, вдохнуть запах. Или просто встать рядом. — Может, догадывается, но надеюсь, что нет. Я и так психическая с длинной историей. Рановато для продолжения. Мне нужно поговорить с тобой.

Сардар приподнял брови. Прищурился, и Хесса не могла понять, чего в его взгляде больше — удивления или недоверия. И для того, и для другого были причины.

— Тебе? Поговорить?

— Да. Как там было? Словами через рот? — Хесса усмехнулась. И все-таки пошла вперед, правда, не к Сардару, а мимо, куда-то в угол. Да плевать, лишь бы не сдуться раньше времени. Вот теперь точно нельзя, иначе все — конец. — Это сложно, но я умею. Иногда.

— И как не сбить тебя с мысли? Принять подобающую позу? Заткнуться? Отвернуться? Прикинуться мебелью?

— Если не рискну сейчас, никогда уже не рискну. Но если тебе не до меня…

— Хесса.

Она остановилась. Сардар впервые назвал по имени, и от этого почему-то стало жарко.

— Ты здесь, и я здесь. Хочешь говорить — говори. Хочешь сначала выпить, а потом говорить — выпей, вон, вино стынет.

Хесса покачала головой. Наверное, выпить было неплохой идеей, но не сейчас.

— Сегодня кое-что произошло.

— Это я уже понял. Мне молчать, или ты хочешь реакции?

— Хочу. Поэтому и пришла.

— Рассказывай.

— Ты знаешь о Лин?

— Вообще, или о том, что случилось утром? Да оба раза.

— Владыка был в саду сераля. И я там была.

— И вездесущая Лалия там была. Дальше.

— Если бы он сказал мне тогда… Если бы захотел… Или только пальцем поманил, я бы… — Хесса вцепилась в волосы. Обернулась, потому что больше не могла пялиться в стену, потому что не стене хотела объяснить, не перед ней хотела… что? Покаяться? — Легла под него. И радостно раздвинула ноги. Он пару минут был рядом. Пару долбаных минут, а я пропахла им вся! И этот проклятый запах не оттирается ничем. Даже сейчас чувствую. Я с детства в трущобах. Знаю, как держаться подальше от кродахов и как не блевать круглые сутки от их запахов. Я знаю, но сегодня не могла ничего. У меня текло полдня от запаха того, кого я не хочу! А я даже не в течке!

— Скоро будешь.

— Только не говори мне, что это обычная история! Одна сказала уже. Привыкнешь, расслабься. Я не хочу! Не хочу расслабляться и привыкать. Не хочу его хотеть! Это нормально? Я вообще нормальная?

— Нет, — Сардар оказался рядом, ухватил за затылок, прижал к губам бокал. В рот полилось вино, кисловатое, терпкое. Но дело было не в нем, а в Сардаре, потому что Хесса наконец-то дышала им. Единственным нужным запахом, который не хотелось оттирать от себя вместе с кожей. — Хотеть владыку — нормально. Хотеть кродаха — нормально. Реагировать так на кродаха, который в двух шагах от течной анхи — нормально. Не поверю, что ты этого не знала. В трущобах — одна дружная похотливая семья. Все со всеми на каждом шагу. Постоянно кто-то течет.

— Я знала, — Хесса отодвинула от себя бокал. — Но никогда ничего похожего не чувствовала. Кродахи в трущобах… — она поморщилась. — Всегда в паре шагов от гона. Запах течки со всех сторон. Но если знаешь места, можно обойти, даже когда нет метки. А когда есть… Еще проще — их к тебе не тянет, а ты — слишком далеко. Я всегда думала, что этому можно как-то сопротивляться. Думала, что только слабые, недотраханные, озабоченные…

— Хватит. Я понял.

Хесса зажмурилась. Сардар убрал руку и больше не прикасался, но все еще был близко, им все еще можно было дышать. А значит, надо пользоваться моментом — взять себя в руки и все-таки сказать то, что собиралась.

— Владыка предлагал Лин выбрать тебя. Я… даже в себя пришла. Немного.

— И где связь?

— Везде! Везде эта гадская связь! Лин… она…

— Пошла бы ко мне только от безысходности, но ты ведь не о ней хочешь говорить.

— Я хочу спросить, — Хесса сглотнула. — Как вы… распределяете весь этот… сераль. Их, то есть, нас… много. Ежемесячные течки, иногда у нескольких сразу. И можно, как я поняла, только владыке, советникам и начальнику стражи, как там его.

— Ваган. По-разному. Кродахи, если ты не знала, довольно выносливы.

— Вот уж это я знаю, не в лесу росла. Но у Рыжего в шайке было много кродахов.

— А в Им-Роке — много знати, которой в радость трахнуть анху повелителя. Не только помогут, если совсем припрет, но еще и сочтут высочайшей милостью. Но такое бывает редко. Обычно мы справляемся.

— И как часто ты… Как много?.. Да чтоб тебя! Я не умею о таком!

— Я — редко. Ваган старается за троих. Но так и не понял, зачем тебе все это. Боишься блевануть на Вагана? На владыку? Еще на кого-нибудь? Так вроде пока не грозит.

«Боюсь, что в твоем плотном графике не останется для меня места», — могла бы ответить Хесса. Могла бы, да только не так просто было это сказать, особенно когда сама еще не знаешь, сможешь ли жить с этим графиком. Как легко было в трущобах — и тебе никто не нужен, и ты — никому. Пережила течку, сжав зубы и зажмурившись, — уже удача. Здесь все не так.

— Тебе когда-нибудь закатывали сцену ревности? — Хесса отважилась поднять глаза и посмотреть на Сардара в упор только потому, что ждать ответа в полной тишине было еще страшнее. Но совсем не рассчитывала, что увидит ухмылку во всю рожу.

— Ты прямо сейчас собралась, или чуть позже?

— Какого плешивого мерина ты ржешь-то? Не смешно!

— Не уверен.

— Вообще ни разу! Я не могу тебя ревновать. И понятия не имею, как это делается! И прав у меня нет. И…

— Но ревнуешь.

— Наверное. Может быть. Да, чтоб его! Да! Ревную. И думаю, и страдаю идиотизмом, и гадаю, кто следующая. Я знаю, что не должна. Знаю, что все так живут. И радуются. И им нормально. Все знаю. Но стоило только представить, что Лин пойдет к тебе… Даже Лин! А сама-то! Все дырки бы подставила по первому свисту. Провоняла им вся. Насквозь!

— И поэтому искупалась в духах?

— В масле. И не искупалась, просто добавила. Да что вы все пристали с этими клятыми апельсинами! Не в них дело. Я просто хотела, чтобы ты знал. Еще в прошлый раз надо было сказать.

— Про ревность?

— Нет.

Хесса обхватила себя руками, смотрела прямо перед собой — в распахнутый ворот рубашки Сардара, и думала, что провалиться к шайтанам сквозь землю прямо здесь и прямо сейчас было бы отличным выходом. И вроде уже много всякого наговорила, а все равно язык с трудом поворачивался продолжать.

— Про то, что если ты вдруг захочешь анху, не в течке, а просто, или не трахаться даже, а так… не знаю, хоть массаж сделать — хотя зачем тебе сдался массаж от анхи, когда есть те, кто умеет по-настоящему? Или… ну… да плевать, зачем, хоть заснуть рядом. И если тебе будет все равно, кого позвать, то… помни, что есть я.

Она ожидала разного, но не того, что, едва договорив, увидит перед собой узкую спину. Сардар вообще весь был такой — слишком узкий для кродаха, и казалось — слишком легкий, ему будто не хватало значительности и массивности. Зато хватало и силы, и быстроты, уж это Хесса знала наверняка, и был он не худым, как могло показаться на первый взгляд, а будто высушенным, жилистым, с тонкой костью и светлой, как и у самой Хессы, кожей, которую не золотило даже яростное солнце Имхары.

Сардар дошел до стола и опрокинул залпом второй бокал. Хесса нервно закусила костяшку указательного пальца и тут же отдернула руку — дурацкая привычка из детства вылезла откуда-то совсем не к месту. Но спокойно стоять тут и ждать она не могла. Да и надо ли ждать? Хотела сказать. Сказала. Услышали. Чего еще-то?

Звякнуло стекло. Сардар снова наполнил бокал, и Хесса решила, что делать здесь ей больше нечего. Она, правда, так и не отважилась спросить самое главное — плевать на нее Сардару или все-таки нет, но ответ на этот вопрос она слышать не хотела. Не сегодня. И течка скоро. Может, тогда? Впервые мысль о течке отозвалась теплом во всем теле. Даже если потом ничего не будет, она может рассчитывать еще на несколько ночей. А если повезет, то и дней. Стало намного легче. Потому что теперь она знала — сделала все, что могла. Наверное, снова не так, как следовало, но сделала же.

— Мне понравилась идея про заснуть рядом. На большее не рассчитывай. Я вырублюсь раньше, чем найду подушку. Но после таких откровений надо прикончить хотя бы этот кувшин. Помочь не хочешь?

Хесса отобрала у него и кувшин, и второй бокал. Наполнила оба сама, до краев, понимая, что после сегодняшней добровольной голодовки ее снесет сразу. Но разве сейчас это имело хоть какое-то значение?

Пили молча. Сардар и правда выглядел как человек, который вот-вот ткнется мордой в стол и вырубится прямо стоя. И Хесса даже чувствовала себя виноватой ровно до тех пор, пока не услышала уже в кровати сонное, но внятное:

— Если опять заткнешься навечно, запру Вагана в казармах и стану главным спасителем сераля. Этого хватит для бурной сцены?

— Иди ты в бездну, придурок! — огрызнулась Хесса. Сардар уже не слышал, но это ничего не меняло, потому что засыпала она абсолютно счастливой.

ГЛАВА 15

Асир уходил под утро, когда вымотанная Лин наконец засыпала. Падал на кровать в своей, свободной от чужого, слишком яркого запаха комнате и позволял себе расслабиться, забывался на пару часов. Течка у Лин проходила неровно, всплесками. Ее мотало от полного спокойствия и сдержанного желания до исступленной жажды. Накрывало то жаром, то ознобом. И настроение тоже скакало, как взбесившийся зверогрыз — от подступающей внезапно тоски до эйфории и счастья.

Ладуш дежурил у ее постели по утрам с бальзамами и свитой из четырех евнухов. Лин проваливалась в тяжелый беспокойный сон и не замечала и не чувствовала уже никого. Ее можно было обтирать, тормошить, перекладывать, даже поить снадобьями. Асир не желал на это смотреть, зато все сильнее и яростнее желал свернуть шею профессору, потому что тот после первого дня больше не выказывал ни удивления, ни беспокойства. Ладуш, будто заразившись, тоже был абсолютно спокоен, но ему, в отличие от профессора, Асир пытался верить. «Цикл установится. Это не всегда безболезненно, не всегда быстро, но Лин в безопасности, владыка», — убеждали они на два голоса, один — снисходительно, будто глупого ребенка, второй — с привычно мягкой, но непрошибаемой уверенностью.

И все же глубокое, глухое беспокойство не оставляло Асира ни на секунду. Это было необычное чувство, к нему не получалось привыкнуть, его не выходило перебороть или усмирить, как ярость.

Явившегося наконец гонца с клювачом от отрекшихся принимал Сардар. Он тоже вел себя странно и странно пах, что-то неправильное творилось и с ним, но Асиру было не до расспросов. Семейство Джасима не собиралось брать на себя ответственность за покушение, и это не удивляло, а бесило. Кадорим лишился и титула, и поддержки и был оставлен на милость Асира. Хоть четвертуй на площади, хоть брось на корм зверям, никто не вступится и не возмутится, только смысла ни в том, ни в другом не было. Делегация от старшей ветви с объяснениями, нижайшими извинениями и расшаркиваниями уже направлялась к Им-Року, и говорить с ними следовало лично, в трезвом уме, твердой памяти и в окружении всех трех советников. И это было бы не сложно, если бы в главные ворота уже не въезжали харитийцы, в трех днях пути не развевались флаги Баринтара, а в полупустых комнатах митхуны не ждала его Лин.

— Я разберусь, — говорил Сардар, от которого несло необъяснимым страхом, незнакомой обреченностью и тщательно скрываемым возбуждением. Асир знал, что разберется, но встречать правителей он должен был лично, это не обсуждалось.

Асир сел на кровати, потер слезящиеся глаза. Сардар протянул ему чашку кофе. Ядреная горечь неплохо прочищала мозги, а сил в запасе оставалось все еще много.

— Когда? — спросил Асир.

— Через два часа, не больше.

— Там должны быть все. Вы с Ладушем, Фаиз, Ваган.

— Мы будем.

— Я спущусь уже в зал приемов, пришлешь кого-нибудь с площади.

Сардар кивнул.

— Что с тобой творится? — все-таки спросил Асир, накидывая халат. Ладуш не хранил гробовое молчание, на вопросы отвечал подробно. Но он не знал и не мог знать всего.

— Это неважно.

Сардар чересчур пристально таращился в окно и чересчур старательно не смотрел в глаза. Асир затянул пояс и встал рядом.

— Для тебя или для Имхары?

— Для Имхары.

Плечо под рукой было жестким и напряженным, как и весь Сардар. Будто слишком сильно натянутая струна на аль-уде. Одно неосторожное касание — и порвется. Но рваться — это не про него.

Можно было надавить, попытаться вправить мозги или хотя бы спросить, что он такого разглядел в Хессе. Что разглядели они с Лин там, где Асир не видел ничего, кроме придури и хамства. Не видел или не смотрел? Этим тоже стоило заняться. Когда-нибудь. Позже.

— Успокойся, — вместо этого сказал он. — Может, просто время пришло?

— Не хотел я этого времени.

— Главное — хочешь ли сейчас.

— Я не знаю.

— Знаешь, идиот. А я чую, что знаешь. Выметайся и езжай встречать харитийцев, с остальным разберемся позже. Чего психуешь?

— У нее течка скоро, — очень спокойно сказал Сардар. Только вот плеснуло от него при этом такой яркой злостью, что Асир поморщился.

— И что? Не сегодня же.

— Не до того мне. Не к месту все это!

— А другим ты ее не отдашь, — Асир не спрашивал, но Сардар обернулся, уставился наконец в упор, с вызовом и раздражением.

— Отдам, если придется. Знаешь же.

— Знаю. Не бесись.

— Да не бешусь я! Просто… Ладно, плевать. Это ничему не помешает, ты можешь на меня рассчитывать.

Асир провожал его взглядом, пока не закрылась дверь. Проблема Сардара и правда могла подождать. Сидела в серале, под защитой, и пока не пыталась сорваться в безумие, в отличие от его собственной. И у него, в отличие от Сардара, сегодня оставалось на нее всего несколько часов. Потом Лин придется ждать до ночи, не меньше. Хотя Ладуш и профессор в один голос предрекали правильное завершение течки, на третий-четвертый день от начала, сам Асир не был уверен ни в чем.

Едва он вошел, Ладуш поднялся из кресла, сказал, не дожидаясь вопросов:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Все хорошо.

— Собирайся, — велел Асир. — Выезд скоро.

— Завтракал?

— Пусть подают через час на двоих.

В горле все еще стояла кофейная горечь, ее хотелось чем-нибудь заесть, но в ноздри уже вливался запах, и он пробуждал совсем другой аппетит.

Лин, разметавшаяся на кровати, беспокойно поводила рукой по простыне — она тоже чуяла. Асир подошел ближе, всматривался в осунувшееся лицо, в бледные губы и заострившиеся скулы. Первая течка давалась Лин тяжело. Вытягивала из нее все силы и как будто стирала с нее все краски. Асира это пугало, зверь внутри то настороженно замирал, то бесился от бессилия, потому что не мог защитить ту, кого защищать хотелось. Ни защитить, ни уберечь, только ждать и давать то, что требовалось.

Он скинул халат, лег рядом, притянул к себе, медленно выдохнул, почувствовав ответную крепкую хватку. Лин умудрялась даже во сне оборачиваться вокруг него вся. Вцеплялась руками и ногами и начинала дышать так жадно, будто старалась надышаться на несколько лет вперед. Асир погладил ее по спине, будить не хотелось, но стоило — иначе не продержаться до ночи.

Будь у Лин нормальная течка — уже брал бы ее, расслабленную и теплую, но сейчас приходилось контролировать все, сдерживаться и двадцать раз думать, прежде чем что-то делать. Профессор такой надобности не видел и сверхпредосторожностей не прописывал, но Асиру было плевать. Профессор не чуял и десятой доли того, что чуял он, ему неоткуда было знать, что все это значит для Лин.

Та промычала что-то в полусне, потерлась носом, застонала довольно. Еще не проснулась, но запах желания в каких-то несколько мгновений стал ярким, густым и насыщенным.

— Хочешь, — сказал ей на ухо Асир.

— Да, — Лин открыла глаза, и ее взгляд вспыхнул радостью. — Доброе утро, владыка.

— Я бы дал тебе поспать подольше, но нельзя, — Асир накрыл ее рот, податливый и мягкий, вдавился языком, проскальзывая глубже. Лин ответила, как отвечала всегда — с откровенной жадностью. Иногда казалось, что так же она приняла бы что угодно, и не потому, что так понравилось бы Асиру, а потому что сама захотела бы попробовать. Но Асир отгонял от себя неуместные мысли, они оба не были готовы к экспериментам, и неизвестно, будут ли готовы когда-нибудь.

Лин не хватало опыта, не хватало даже теоретических знаний, зато искреннего желания было хоть отбавляй. Желания раскрыться и принять. Интересно, как это будет после течки. Вот так же, сразу, без разогрева, не напоказ, а от души, или нет? — подумал Асир, когда пальцы стиснуло горячим и мокрым. Лин сжимала его коленями, притиралась тесно, целовала и ждала с предвкушением и легкой опаской. Предки знают, чего она каждый раз опасалась. Не боли, конечно, чего-то другого. То ли того, что Асир вдруг встанет и уйдет, оставив ее так, то ли как раз этой своей жадности и готовности. Асир даже не был уверен, что сама Лин осознает свои чувства в такие моменты, кроме желания, конечно.

Он перекатился на живот, не разжимая рук, не прерывая поцелуя, и вошел сразу, погружаясь одним толчком на всю длину. Они пробовали по-разному, и Лин было, по большому счету, все равно, как, но лучше всего она расслаблялась лицом к лицу, как будто даже в темноте это имело значение.

— Командуй, — велел Асир, отрываясь от ее губ и с трудом сдерживая улыбку. Вот командовать Лин не любила, и Асир не стал бы настаивать, если бы они больше времени провели вместе. Но сейчас приходилось узнавать друг друга, слушаться и слушать, полагаться не только на запах и реакцию тела, потому что ошибиться хоть в чем-то Асир не хотел. Не теперь.

— Времени мало? — спросила Лин. Поерзала, обвивая ногами талию, закинула руки за голову. От этого простого движения по ее телу прошла дрожь, и член Асира сжало еще сильнее. — Я отрываю тебя от дел?

— От дел государственной важности, между прочим. — Асир оперся на руку, разглядывая ее лицо. Сейчас оно выглядело почти нормальным. Даже румянец проступил, не горячечный, а обычный. — И, если бы не некоторые обстоятельства, ты уже сидела бы на балконе вместе со всем сералем и наслаждалась видом приближающейся кавалькады под зелеными стягами Харитии. Но без меня.

— С сералем и без тебя — наслаждалась бы? — Лин не отрицала, не уверяла ни в чем, но интонации были достаточно красноречивы. — Ладно, раз так, давай попробуем быстро. Как думаешь, я к этому готова?

— Готова, но у нас есть время, — Асир провел по ее бедрам, прикрыл глаза. Густой и вязкий запах течки окутывал снаружи и переполнял собой внутри. Асир двинулся на пробу, Лин вздохнула, стараясь не сжиматься слишком сильно, но все равно сжималась. В горле завибрировало. — Быстро и много или медленно и мало? — это Асир еще мог спросить, а вот мило беседовать в таком положении уже не получалось.

— Хочу много, — Лин ответила почему-то шепотом, сглотнув и зажмурившись. — Хочу попробовать… сильно.

— Я знаю, — Асир выдохнул. Это желание, тяга к быстрому, жесткому соитию прорывалась в Лин с каждым разом все отчетливее. Только Асир не поддавался, и одни предки знали, чего ему это стоило. Согласиться и показать, как это может быть, хотелось неистово, но у Асира было целых два повода, чтобы бороться с искушением. Он боялся навредить еще не слишком хорошо подготовленному, уже не девственному, но еще не опытному телу, и его смущали причины. Это могло быть искреннее желание, а могло быть другое, подсознательное. Лалия никогда не скрывала следов на теле, на них любовался весь сераль, и Лин не могла их не видеть. И не могла не хотеть дать своему кродаху то, что тот постоянно брал от другой. Асир не желал таких даров, а Лин еще не слишком отличала собственные потребности от потребностей анхи, которой хочется доставить удовольствие кродаху. И все же кое-что он мог показать, отпустить себя хотя бы немного.

Лин вскрикнула от первого же резкого толчка. И уже не замолкала ни на секунду. Асир крепко держал ее за плечи, глядя на судорожно выгнутую шею и зажмуренные глаза, стараясь не упустить даже тени боли или отторжения. Стискивал зубы, так что скулы и челюсти ломило от напряжения, глушил в себе удовольствие, чтобы оно не заслоняло, не мешало слышать и чуять. Лин в этом нисколько не помогала. Каждый ее вскрик проходился по всей коже, вставали дыбом волосы и горячо, обжигающе пульсировало в животе и в паху. Зверь внутри ярился, метался, рычал, рвался на волю, он тоже все чуял — и жажду, и облегчение, глубокое и яркое, которое захлестывало Лин все сильнее, и беспомощность, в которой она сейчас, кажется, растворялась, так же как в наслаждении, которое Асир глотал вместе с ее запахом.

Воздух лип к разгоряченной коже, переполнялся звуками. Лин не успевала реагировать и понятия не имела — как нужно. Наслаждение — радость — испуг — наслаждение — испуг — карусель запахов и эмоций, от которой не только у Лин, даже у Асира захватывало дух и кружилась голова. Она не говорила, но Асир будто слышал ее «еще», повторяющееся на каждом вздохе. И приближающийся финал он тоже услышал всем собой, еще до того, как Лин напряженно замерла, открыв рот в немом крике.

Асир с силой прикусил щеку изнутри — Лин слишком напрягалась от непривычного наслаждения, выгибалась в почти мучительных судорогах, не давая быстро вынуть член, а кончать в нее было нельзя. Сдерживался до темноты в глазах, пока она не обмякла, разжимая ноги, с довольным протяжным стоном. И лишь тогда, вынув член, отпустил себя. Семя пролилось на ее живот, вздымающуюся от быстрого дыхания грудь. Несколько капель упали на подбородок и на губы. Лин облизнулась, удивленно распахнула глаза и провела ладонью по животу. Облизала пальцы и сказала тихо, расслабленно:

— Хорошо. Очень.

— Дотерпишь теперь до ночи? — Асир лег, отер ее подбородок, обвел изгиб губ и зарылся ладонью в спутанные, взмокшие волосы.

— Я буду ждать сколько надо, владыка.

Он покачал головой. Логику перескоков Лин с «ты» и «Асир» на «вы» и «владыка» до сих пор не понял до конца. То есть ясно было, что Лин дистанцируется, когда заходит речь о делах государственных, и так же очевидно она игнорировала рамки иерархии во время соития. Но были моменты, которые не вписывались в эту понятную и простую схему, так же как саму Лин нельзя было целиком уложить в знакомые Асиру рамки и границы.

— Я еще не ухожу. Мы позавтракаем вместе. А вот потом тебе придется поскучать. Если хочешь, поищи что-нибудь почитать, в соседней комнате есть книги, но лучше выспись, — Асир встал, накинул халат. — Завтрак подадут через четверть часа. Не хочешь заглянуть в купальню?

— Что можно успеть за четверть часа?

— Окунуться. Смыть с себя лишнее, — Асир рассмеялся. — Но если хочешь продолжения, поверь, мы успеем и это.

Знал, что Лин согласится. Она и без дополнительных будоражащих перспектив любила бывать в купальнях. А уж когда обнаружила, что в воде приятно не только мыться, стала испытывать к ним особую слабость. Все это еще предстояло обдумать и как следует распробовать, но не во время течки.

— Быстро и много? — Лин поспешно вскочила. Будто и не она тут только что лежала, расслабленная и умиротворенная. — Хочу.

ГЛАВА 16

После утреннего секса спалось крепко, и проснулась Лин бодрой и голодной, сильно после полудня, часам к четырем, когда шла на спад жара и удлинялись тени. Попросила у дежурившего на выходе из покоев клибы обед, умылась, оделась и впервые за эти дни задумалась, чем бы себя занять. Владыка сказал «до ночи», оставалась еще уйма времени.

Все эти дни — а Лин, как ни старалась, даже не сумела сообразить, сколько их было, — время неслось, когда Асир был рядом, и замирало, когда он уходил. Без него мир состоял из сна, еды, которая казалась чем-то неважным, и ожидания, долгого, бесконечного и мучительного. Но потом он возвращался — и снова она забывала себя, растворялась в его запахе, в желании, в наслаждении, которое каждый раз казалось новым и с каждым разом все больше нравилось. Ее вновь охватывала жажда, требовавшая получить все, что Асир захотел бы дать. Эйфория от близости — и тоска, когда он уходил, и оставалось лишь вдыхать оставшийся на постели запах. Смутное недовольство, то ли ее самой, то ли ее зверя, когда Асир говорил: «Командуй», — она хотела не командовать, а подчиняться.

Теперь же она думала — о том, что течка, похоже, заканчивается, и непонятно, что будет дальше. О Хессе. Как она там? О посольстве, которое сейчас встречает владыка. О том, что посольства будут со всей Ишвасы, и семеро владык будут ставить печать, закрывая течь между мирами — и только бездна знает, насколько это сложно или опасно. А ведь Асир был ранен! А она за все время течки, столько раз видя, ощущая и даже целуя свежий, еще воспаленный шрам, так и не спросила, кто и почему это сделал.

Обед лишь немного утолил голод — хотелось больше. Лин знала, что наедаться во время течки нельзя, понимала почему, но сейчас тянуло чуть ли не со скандалом требовать добавки. Интересно, это тоже симптом окончания? И кофе. Как же она соскучилась по крепкому, ароматному кофе! Когда уже будет можно?

А еще вдруг вспомнились бальзамы и шампунь — их прислал, как и обещал перед праздником, мастер Эниар, но Лин, занятая страданиями, виной и перспективой течки без Асира, сунула в шкаф и забыла. А сейчас…

Владыка и вправду любил волосы. Любил перебирать пряди или сжимать их в кулаке, оттягивать голову и целовать беззащитную, открытую шею. Лин это возбуждало. Впрочем, ее возбуждало все, что делал Асир. Наверное, для течки это естественно. Но хотелось попробовать такое — и не в течку. Почему-то казалось, что длинные — как у Лалии — он наматывает на руку. Интересно, угадала она? И если да — как это ощущается?

Быстро волосы не отрастут, но почему бы не начать прямо сейчас хотя бы ухаживать за ними? Можно же попросить принести бальзамы сюда?

Клиба у дверей выслушал просьбу без удивления. Поклонился, сказал:

— Я пошлю за ними немедленно, госпожа.

Лин постояла немного у окна, наблюдая за пляской теней в саду, оценивая высоту солнца и прикидывая, когда может прийти Асир. Выходило, что еще нескоро. Он сказал — до вечера, но посольства вряд ли разбегутся спать, едва солнце склонится к горизонту. Может, владыке придется до самой ночи быть с гостями?

Вздохнула и пошла осматривать те самые соседние комнаты, где можно найти что-нибудь почитать.

Но книг здесь оказалось мало, всего три полки. Да еще и какие книги!

«Розы щек твоих и жасмин белоснежной кожи

Опыляет нежно мотылек моих поцелуев».

Лин передернулась, захлопнула раскрытый наугад фолиант с вытесненным золотом названием «Сад заветных желаний» — роскошный, на отличной бумаге, разрисованный цветной порнографией в любимом стиле Ладуша, с двустишиями вместо подписей к этому художеству. На мгновение кольнуло любопытство, но... нет, узнавать новое о сексе она предпочтет от Асира, а не из сомнительных книжек.

Быстро, пока любопытство не победило, задвинула «Сад желаний» обратно. Названия остальных книг тоже не внушали надежд. Наверняка сопливые романчики и такие же стихи. Но за этой комнатой была другая, а в ней виднелась дверь в третью — и Лин пошла осматриваться.

Она не знала, все ли анхи, которых берет владыка, проводят течку именно здесь, но комнаты выглядели нежилыми. В них почти не было мебели, а та, что была, казалась расставленной наспех, без желания создать хоть какой-то уют. Низкий столик с наваленными вокруг него подушками соседствовал с парой кресел и еще одним столом, высоким. Зеркальный трельяж, уместный для спальни или гардеробной, странно выглядел рядом с мольбертом, словно позабытым Сальмой или Тасфией.

Единственное, что Лин здесь нравилось, если не считать постели, пропахшей владыкой, так это множество окон — огромных, светлых, выходящих в сад.

И купальня, конечно, не такая большая, как в серале, зато предназначенная только для двоих. С ней было связано ничуть не меньше волнующих воспоминаний, чем с кроватью.

Снадобья мастера Эниара принесла пожилая клиба-служанка. Сказала, поклонившись:

— Я помогу вам, госпожа. Покажу, что и как, да и в купальне вам не стоит сейчас быть одной.

— Думаете, я утону? — изумилась Лин. — Или что я никогда в жизни голову не мыла?

— Ну что вы! — клиба всплеснула руками. — Но господин Ладуш сказал, что вы очень слабы. Сказал, тяжелая течка.

— Я нормально себя чувствую. Сейчас уже нормально.

— А волосы и правда надо промыть, вон какие спутанные. Что ж вы раньше не спохватились… Хотя в течку не то что о волосах, и о себе-то позабудешь, — Клиба, казалось, ее даже не слушала. — Ничего, госпожа, сейчас все сделаем. Будете краше прежнего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Как к вам обращаться? — спросила Лин. Захотелось поговорить, может быть, даже расспросить. Новый человек. Наверное, на самом деле — не такой уж новый, если эта служанка помогает анхам в наведении красоты, то в серале бывает часто. Просто Лин с ней не пересекалась. Из всех клиб она лучше всего знала тех, кто подавал завтрак.

Собственное незнание показалось странным и, пожалуй, стыдным. Нельзя обращать так мало внимания на окружающих. Чем она вообще думала все время до течки? Внезапно появившимися гормонами?

— Фариза, госпожа, и я тут с вами одна, какое «вас»? — служанка взглянула лукаво и сразу показалась лет на десять моложе. — Пойдемте-ка потихоньку, плавно, не торопясь.

Торопиться в любом случае было некуда, так что спорить Лин не стала. Добрела до купальни — Фариза поддерживала под руку и, может, это даже было к лучшему, потому что при ней меньше лезли в голову картинки всего того, чем они занимались здесь с Асиром. Хотя сердце все равно колотилось ненормально быстро, а внизу живота словно вспух горячий шар. Лин задышала чаще, и тут же почувствовала пристальный, очень понимающий взгляд. Даже смутилась. Но Фариза и это заметила, сказала, мягко усмехнувшись:

— Старая Фариза видела многих анх, госпожа. Многим помогала. Не надо смущаться. Такова ваша природа, а уж в течку особенно. Да и наш владыка хорошо знает, как доставить анхе радость. Послушная мягким рукам клибы, Лин села на ступеньку в бассейне, погрузившись в горячую воду по шею. Фариза щедро полила волосы бальзамом, промассировала голову — это оказалось приятно, почти так же приятно, как представлять руки Асира в своих волосах.

— Вот так, госпожа. А теперь надо ждать. Бальзам должен впитаться хорошенько. Зато уж волосы станут — словно шелк. И промыть легко будет. А после мытья намажем другим бальзамом, чтобы росли длинней и гуще. Что это за мода — стриженая анха? Разве можно губить такую красоту?

И почему-то в голову не пришло возражать, говорить, как говорила Сальме, что не в волосах красота. Сальме это было нужно. Она не понимала и не могла понимать, что анха может что-то из себя представлять и стриженой, и вообще любой. Хоть на подавителях. Зато сама Лин только училась понимать другое, то, что и Сальме, и любой здешней анхе было понятно без объяснений.

— Владыка любит волосы, — медленно повторила Лин. В который раз. А потом впервые сказала вслух то, что до сих пор жило лишь в смутных, для нее самой не вполне понятных ощущениях. — И мне… нравится. Хочется… порадовать его. Они правда отрастут? У меня никогда не было длинных.

— Конечно, отрастут, — уверенно подтвердила Фариза. — Мастер Эниар свое дело знает. А у вас, госпожа, волосы густые, здоровые, за ними только поухаживать, помочь им, и вы себя не узнаете! — Помолчала и сказала потише, но все также уверенно: — И не только волосы. Вам бы, госпожа, и личиком заняться, и кожу маслами поумащивать. Вы ведь красивая, неухоженная только. Может, госпожа, не мое это дело, но вы уж выслушайте. Кто вам еще такое расскажет, кроме старой Фаризы? Господин Ладуш больше не в красоте разбирается, а в здоровье, его забота — чтобы анхи владыки себе и одна другой не навредили, и к кродаху в срок отвести, и после проверить, все ли хорошо. Разве что митхуна повелителя помочь захочет — вы уж ее тогда послушайте, госпожа Лалия дурного не посоветует.

— Она говорила уши проколоть, — вспомнила вдруг Лин. — Но я не понимаю — зачем?

— Для серег, — невозмутимо объяснила клиба. — Но это уж как вам хочется. Украшения разные бывают, кому что больше подходит и нравится. Откиньте голову назад, госпожа, будем мыть.

Она касалась головы мягко и ласково, почти невесомо, промывала пряди бережно, не дернув ни разу, а Лин, прикрыв глаза, вспоминала руки Асира, его движения — тоже бережные, но совсем без нежности. Вернее… нежность была, и ласка тоже, но своеобразные, свойственные, наверное, только таким кродахам, как владыка — властным, уверенным в себе и в своих приказах, по-настоящему сильным. «Без соплей», — Лин усмехнулась от этой мысли, кивнула: да. Ей всегда нравились сильные кродахи. Даже без сексуального подтекста, которого и не могло возникнуть на подавителях. Так почему без подавителей должно быть иначе? Вспомнился рассказ Лалии о приближенных владыки. О Сардаре: «идеальный любовник для тех, кому нужна забота». Для Хессы. Асир тоже умел быть заботливым, мягким, но сейчас хотелось большего. Хотелось узнать его настоящего. «Когда-нибудь», — прошептала Лин. Она понимала, что сейчас не готова к чему-то большему. Видела, что Асир сдерживается. Верила, что так надо. Но тем сильней тянуло к пока еще запретному.

Фариза в последний раз промыла волосы, поливая из кувшина, и начала втирать очередной бальзам. От него кожу слегка щипало, Лин зажмурилась и сильней запрокинула голову, чтобы не попало в глаза. Услышала:

— Вот так и посидите, госпожа. А я займусь вашим лицом.

— А что с моим лицом?

— Смажем его целебным бальзамом.

Рассказывала о том, как кожа станет гладкой и нежной, «напитается силой», как уйдет нездоровая бледность, а сама быстро втирала прохладную мазь. И снова вспомнились прикосновения Асира. А еще — тот клиба, который делал ей массаж. Как мучительны тогда были его прикосновения. Сейчас терпеть было легче, но удовольствия чужие руки все равно не приносили, хотелось, чтобы это скорее закончилось.

Фариза словно почувствовала ее желание. Закончив с лицом, быстро промыла волосы, сказала:

— Вот и все, госпожа. Помочь вам вытереться?

— Нет, иди, — быстро ответила Лин. — Я еще посижу здесь, люблю купаться. Спасибо, Фариза.

Служанка, низко поклонившись, ушла. Теперь никто не мешал мечтать о вечере с Асиром. Вспоминать проведенный с ним почти полностью вчерашний день и сегодняшнее утро. Купальня не сохраняла запахи, как постель, вода смывала все. Но воспоминания не становились от этого менее яркими. Настолько яркими, что… Лин сжала пальцами соски, прикусила губу. Мотнула головой: нет. Без Асира ласкать себя казалось… неправильным? Она торопливо вылезла, стараясь не думать… не смотреть на тот самый бортик, на котором брал ее Асир утром, не вспоминать, как удивлялась вчера тому, насколько иначе ощущаются ласки в воде…

Вытерлась, вышла в комнату — и окунулась в густой, будоражащий запах. Даже открытое окно не спасало. Нет, здесь ей лучше не станет. Да она до вечера с ума сойдет от желания!

В дальних комнатах было легче. Немного. Но не думать о том, как долго еще ждать, Лин все равно не могла. Не получалось. Порисовала бы, но ни бумаги, ни хотя бы карандаша не нашлось. Убила бы хоть немного времени обычной разминкой, но мышцы болели, как будто и так хватила лишнего на интенсивной тренировке, даже горячая вода купален не помогла. И все равно тянуло в спальню, к пропитанной желанным запахом постели. Тянуло дышать хотя бы запахом, пока Асира нет, и плевать, что все внутри скручивается от жажды близости. Похоже, все, что оставалось, это завалиться на кровать и ждать ночи — или, заняться все тем же ожиданием у окна, любуясь на сад.

— Я всегда знала, что у тебя есть склонность к саморазрушению. Но чтобы настолько! Даже немного завидно.

Лин обернулась. Лалия, белоснежная, сияющая драгоценностями почти как на празднике, бесшумно прикрыла за собой дверь.

ГЛАВА 17

— Скажи, зачем ты торчишь рядом с этим? — Лалия, поморщившись, кивнула на кровать. — А ну-ка, идем.

— Куда тут еще идти? — удивилась Лин. Но Лалия взяла за руку и потащила за собой — через уже осмотренные полупустые и скучные комнаты, узкой галереей с резными тонкими колоннами из розового мрамора, винтовой лестницей…

Лестница спускалась прямиком в сад, где ее окружала, пряча от взглядов, шпалера, увитая белоснежными розами. Круговая скамья под шпалерой тянула присесть, а то и прилечь — ширина ее вполне это позволяла. Лин вдохнула густой, сладкий, насыщенный аромат. Где-то неподалеку журчали струи фонтана, ветерок доносил влажную свежесть и запах мокрой травы. В голове ощутимо прояснилось, а тянущее чувство внизу живота ушло — причем Лин только теперь осознала, что оно вообще было!

— Вот бездна, — пробормотала она.

Лалия тихо рассмеялась.

— То есть ты третий день безвылазно сидишь в этом унылом ужасе, наслаждаешься голыми стенами и до сих пор не умерла от скуки и тоски? Какая перспективная девушка.

Она опустилась на скамейку, подставила лицо лучам заходящего солнца и добавила, щурясь: — Надеюсь, ты рада меня видеть. Я, в конце концов, подарила тебе целый кусок роскошного сада.

— Только третий?! — Лин искренне изумилась: хотя она и не могла сказать точно, сколько времени провела с владыкой, но казалось, что больше. — Если честно, до сих пор было как-то не до скуки, вот только сегодня вокруг огляделась. А ты встречала с владыкой посольство, да? И да, Лалия, я рада тебя видеть. Как дела? Что происходило все это время? — она помотала головой, удивляясь самой себе: — Кажется, последнее, что я помню отчетливо — это наш с тобой прошлый разговор. И свой, м-м-м, эксперимент тем вечером.

— И как поэкспериментировала? — Лалия усмехнулась. — Сейчас это уже не имеет значения, но мне все равно интересно. Я, к сожалению, не успела узнать, к каким выводам ты пришла, а то, может, надо было не за владыкой бежать, пока ты прощалась под кустом с этим замечательным миром, а за кем-то другим?

Жар бросился в лицо, а губы словно сами растянулись в счастливой улыбке.

— Нет, все правильно, — тихо сказала Лин. — Спасибо. Я думаю, владыка — как раз то, чего мне хочется… когда он перестанет слишком осторожничать.

Лалия приподняла брови, осмотрела Лин с чересчур пристальным вниманием и хмыкнула.

— Я могла бы дать тебе рецепт от этого страшного недуга, но не стану, сама разберешься, что делать. Просто будь готова к тому, что осторожничать он перестанет очень нескоро. И тут все больше зависит от тебя, чем от него. С владыкой... вообще все зависит от тебя. Ты уже испытывала это на собственной шкуре. Он слишком хорошо чует нас, для некоторых это огромная проблема. Представь, даже не притворишься, что тебе хорошо и ты счастливейшая из анх на его члене. А ведь такая беспроигрышная тактика. Не сможешь сказать, что раскаиваешься, или убедить, что ты одуванчик, а не кактус в глубине души. Незадача.

— Мне нравится, что с ним не нужно притворяться, — Лин потянулась до хруста в спине и села неподалеку от Лалии, так, чтобы можно было смотреть в лицо, не поворачиваясь. — Я и не сумела бы, наверное. Да и зачем? Хотя, чего уж, иногда бесит, что нельзя просто промолчать в ответ, когда спрашивает о слишком личном. Или раньше бесило? Наверное, сейчас мне было бы легко рассказать ему что угодно. После… В общем, ладно. Мне очень повезло, что он все-таки взял меня. Если это ты поспособствовала, я твоя должница.

— Я бы с удовольствием записала это на твой счет, но будь на моем месте Ладуш, он сделал бы то же самое. Ты лучше Хессе своей спасибо скажи, это она тебя нашла, а я просто случайно оказалась поблизости. Кстати, меня гложет любопытство, аж спать не могу — что ты забыла в то утро под кустом? Места получше не нашла?

— Хесса? — Лин кивнула. За именем потянулась цепочка воспоминаний, смутных, неверных, то ли явь, то ли бред. — Кажется, она тоже меня спрашивала, что я там делаю. Не помню точно. Стало жарко, вышла на воздух. А как там оказалась? Вроде бы я искала… запах? — попытки вспомнить не дали ничего, кроме тянущей боли в животе и резкого всплеска отчаянной, почти смертельной тоски. — Нет, не помню. Наверное, я не в себе была, но почему? Если течка тогда только началась, рано было съезжать с катушек. Хотя мне кажется, я еще раньше съехала. Вообще не могу вспомнить, что со мной было все те дни. Даже сколько дней. Вот бездна. Течка оказалась не такой страшной, как… Как это вообще называется?

— Если я правильно понимаю, в следующий раз такого не случится. Обычно все происходит иначе.

— Надеюсь, — Лин вспомнила профессора и кивнула: — Да, наверняка не так ужасно. А как? Чего мне ждать в следующий раз?

— Не жди ничего страшного. Беспокойство, иногда истерики на ровном месте или слезливость, недовольство собой, недовольство всеми, обычные дела кажутся незначительными и ненужными. Ты постоянно ищешь запах своего кродаха. Или любого кродаха, если не выбрала своего. А потом желание становится все сильнее и невыносимее, и в какой-то момент становится важнее всего прочего. Обычно в это время ты уже с кродахом. Ну а дальше — у кого как. Некоторым нужна всего пара дней близости, некоторым — больше, здесь нет нормы. Но ты у нас, мягко говоря, необычный случай, умудрилась всех перепугать, Ладуш до сих пор под подушкой успокоительное прячет, — Лалия фыркнула. — Не вздумай никому сказать, это секрет даже от владыки. Но я рада, что сейчас ты выглядишь хоть и слегка помятой, но вполне живой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лин подавила смешок: «слегка помята» — отличный синоним для «всячески оттрахана». Хотя нет, как раз до «всячески» ей еще долго. Она понимала и чувствовала, насколько владыка осторожен с ней, а Лалия это, можно сказать, подтвердила. Наверное, владыка прав — он должен знать, как обращаться с анхами, а Лин вряд ли сейчас адекватна в своих желаниях.

— А еще я вспомнила, что хотела тогда найти тебя и спросить, что с владыкой, кто его ранил. Но… убей не знаю, почему не спросила, то ли не нашла, то ли оно забылось? И у владыки тоже. А у него ведь и не зажило еще толком.

— Заживет, — Лалия с деланным пренебрежением махнула рукой. — Владыка и в тот момент, и после больше страдал от идиотизма ситуации и от злости, чем от ранения. Это была случайность, нелепая и потому непредсказуемая. — Она посмотрела на Лин и добавила совсем другим тоном: — Да, это покушение, и нет, я не верю, что последнее, скорее, наоборот. Но о подробностях лучше спроси у Асира, только выбери подходящий момент. Это старая история, и о ней знают многие, родственными трениями у нас мало кого удивишь. Он расскажет, если сочтет нужным. Да, кстати, я же забыла о самом главном.

Лалия мгновенно преобразилась, на губах появилась привычная усмешка.

— Если ты не поторопишься с течкой, то даже не попрощаешься с нашей дорогой Наримой. За ней вчера прислали целый караван с дарами и слугами. Ты бы видела, как она рыдала от горя, так не хотела расставаться с дорогими подругами и с обожаемым владыкой! Правда, уже составила бесконечный список всего, что желает получить в приданое. Владыка, я думаю, будет очень щедр.

— Слава бездне! Глаза б мои ее не видели! Прощаться еще с этой... — Лин, не договорив, с трудом удержалась от презрительного плевка.

— Как ты можешь? — воскликнула Лалия, изображая лицом вселенскую скорбь и осуждение. — Она, в конце концов, твоя э-м-м-м... сестра по сералю, да. Мы вчера так убивались, что Ладушу пришлось истощить все запасы успокаивающих бальзамов. А Гания до сих пор не в себе. Вообрази, достопочтенный Аби Исмаил, которому в будущем году стукнет сто, сначала собирался заключить законный союз с ней. Но так удачно вышло, что в последнюю ночь праздника именно Нарима грела его древние кости. И... вот результат.

Лин потребовалось не меньше минуты, чтобы осознать и представить все это. После чего ее попросту согнуло пополам от хохота.

— Бездна и великие предки! Гания и Нарима, выдирающие друг другу волосы из-за столетней развалины! — Она помотала головой. — Нет. Лучше слышать это от тебя, чем оказаться поблизости от такого эпичного скандала. Бедный Ладуш. И ты еще говоришь, что он из-за меня хлебает успокоительные. Хотя жаль, что почтенный… как его? не увезет их обеих. Вот это было бы счастье.

— Аби Исмаил, — со значением повторила Лалия. — Из древнего и почитаемого рода Ильсинидов, которые доводятся нашему обожаемому владыке четвероюродными племянниками, если считать со стороны двоюродного дяди троюродного брата его отца. Он не развалина, как ты могла такое сказать! Бедняга только два месяца назад похоронил жену, которой, если мне не изменяет память, не было еще и двадцати. Он бы взял и обеих, — Лалия с сожалением вздохнула. — Но владыка запретил иметь больше одной законной жены. Ни младших, ни старших больше нет у Аби Исмаила, а в наложницы владыка своих анх не отдает, только в жены.

— Значит, будем надеяться, что и для Гании найдется свой Аби Исмаил. Желательно поскорее. Хорошо бы вот прямо в ближайшем посольстве. Лалия, слушай… а как там Хесса? — Лин очень надеялась, что Хесса хотя бы в скандалы больше не лезла — о том, чтобы вовсе не дурила, вряд ли можно было мечтать. Слова владыки о том, что ему не нравится эта дружба, Лин запомнила слишком хорошо. Так же хорошо, как и поняла недосказанное тогда: в другой раз ей лучше не лезть со своим дурным заступничеством.

— О-о-о, — протянула Лалия. — Хесса прекрасно. Правда, заимела необычную привычку ночевать не в серале, но, возможно, ей нужна особенная и старательная подготовка к течке в чужих покоях. Думаю, инцидент с твоим кустом ее крайне сильно впечатлил. Она после этого развила бурную и на удивление плодотворную деятельность. Не знаю, насколько хватит ее мозгов и терпения Сардара, но пока, на мой взгляд, все выглядит неплохо.

— Да ну?! Ночует у Сардара?! — Лин рассмеялась. — Слава предкам. И это, наверное, еще один повод для уныния среди, как ты сказала? Сестер по сералю? Надеюсь, ее никто не решит по-сестрински прибить из-за угла, а то ведь ответит… адекватно.

— Ее прибьешь, пожалуй. Вряд ли кто-то рискнет. Кроме меня, разумеется, а мне не до того, сама понимаешь, у меня тут пышные проводы и вообще много разного. Да и на место в постели Сардара я не претендую, разве что тебе в голову взбредет, но тебе, по-моему, тоже незачем.

— Хочешь сказать, среди нашего курятника нет ни одной хорошо замаскированной стервятницы?

— Сейчас нет, — усмехнулась Лалия. — Любая маскировка — ложь. А я очень хорошо в ней разбираюсь. У меня, конечно, нет дара владыки. Зато есть глаза и уши. И их гораздо больше, чем тебе могло бы показаться. Благосклонность митхуны хотят заслужить многие. Это не только почетно, — она фыркнула, — но и выгодно. А еще это гарантия безопасности. От казарм, например.

— На самом деле, или им так кажется?

Лалия не смотрела на нее. Щурилась на солнце и улыбалась недоброй, холодной улыбкой. Правда, Лин казалось, что эта улыбка относится не к ней и не к ее вопросу. Скорее, к кому-то из этих «глаз и ушей», ищущих ее милостей. Может, Лин и забыла что-то из последних дней перед течкой, но отлично помнила их с Лалией ночной разговор. Та могла быть сто раз коварной и триста раз себе на уме, но была предана Асиру. Стопроцентно и несомненно.

— Ты не станешь покрывать кого-то вроде Махоны, — уверенно сказала Лин. — И я уже поняла, что владыка… взвешивает, прежде чем решать — хотя не сомневаюсь, что твое слово весомей многих других. Но если находятся те, кто готов платить информацией за собственную слепоту или наивные иллюзии — почему нет, в конце концов.

— Не всегда иллюзии, — Лалия обернулась, посмотрела на Лин насмешливо. — Кто, как ты думаешь, устроил такой выгодный брак одной невыносимой анхи? И почему, как тебе кажется, эта анха очень вовремя сменила другую?

Лин расхохоталась.

— Бездна и все великие предки! Я хочу пожать тебе руку, но у вас это не принято.

— На месте Гании я бы радовалась, что осталась не у дел. А Нариме не стоило меня раздражать. Она в последнее время стала слишком много себе позволять. О старом Аби ходят очень интересные слухи. Как и о его члене, на благо которого работают, по-моему, все аптекари предместья Им-Бахрана. Он в прямом и переносном смысле способен затрахать всех, до кого дотянется. А уж законной жене, думаю, внимания достанется с избытком. Но, как ты понимаешь, об этом знаю я. А Нариме только предстоит вкусить все прелести своего замужества.

— Но она провела с ним ночь? — Лин не знала, как отнестись к таким откровениям. Почему-то Нариму не было жаль, скорее уж тянуло сказать «за что боролась, на то и напоролась». Злорадство? Да, пополам с радостью, что самая неприятная лично для нее анха сераля исчезнет куда-то и вряд ли вернется. Это… пугало, пожалуй. Чувство, недостойное агента Линтариены.

— Провела, — кивнула Лалия. — Но, думаю, не осознала в полной мере, что ее ждет. Перспективы выгодного замужества затмили и без того ущербный разум. Так бывает. К тому же старый Аби не склонен ни к жестокости, ни к насилию, только к постельным излишествам. Кто знает, может, нашей ненасытной Нариме удастся утолить его жажду, и мы, чем бездна не шутит, получим счастливый и полноценный союз. А может, сведут друг друга в могилу. Это меня уже не касается.

— Ненасытных кродахов хватает и у нас, — медленно сказала Лин. — Это в их природе, а когда анхи доступны — почему не дать природе волю? Но у нас истории о их ненасытности почему-то звучат не так пугающе, как здесь.

— Но ведь и анхи по-своему ненасытны, — Лалия пожала плечами. — Мы предназначены для кродахов, и только кродахи могут нас удовлетворить. Значит, каждый получает то, чего хочет. Это не страшно. Но зависит от анхи. Предыдущая жена старого Аби была потрясающе красива, но слишком молода, неопытна и болезненна. Вот и результат.

Она была права — о ненасытности. Ведь и сама Лин в эти дни ничего не хотела так сильно, как близости с Асиром. Чтобы он брал ее снова и снова. Чувствовать его на себе и в себе, оказаться беспомощной в его объятиях. Ей нравилось. Нет, «нравится» — не то слово. Ей это было необходимо. Да.

Останется ли так после течки? Можно было спросить у Лалии, но почему-то спрашивать именно об этом — не хотелось. Может быть, у Асира… вечером? Рассказать ему, что она чувствовала эти дни и о чем думает сейчас — это казалось правильным. Важным.

Лин потянулась, закинув руки за голову. Свежий воздух шел на пользу. Уже хотелось дать нагрузку и мышцам, и мозгам.

— Похоже, течка скоро закончится. Жаль.

— Так сильно не желаешь прощаться с Наримой? — рассмеялась Лалия, которая, конечно же, не могла не понимать, что дело совсем в другом. — Если хочешь совет — тяни до последнего и пользуйся моментом. С головой у тебя, по-моему, уже полный порядок, вот и примени ее по назначению. Даже если это будет всего несколько лишних часов — тяни. Конечно, мои здешние комнаты — не то место, в котором хочется задерживаться, зато отсюда есть прямой путь к владыке и от него. Какая-никакая, но привилегия.

Лалия поднялась, расправила мягкие складки на накидке, отломила розу от шпалеры и подала Лин.

— Лучше нюхай это, чем кровать. Тебе придется ждать еще долго. Я бы велела уставить все цветами, но владыку раздражают посторонние запахи в спальне, так что лучше не усугублять.

— Уже уходишь? — огорчилась Лин. — Тебе правда здесь не нравится? А как по мне, намного лучше, чем в серале. Спокойно. И двери! Слушай, я спрошу еще, можно? Ты говоришь, применить голову по назначению. Но я понятия не имею, как должна себя чувствовать и вести анха, у которой течка вот-вот закончится, но еще не. Да и если бы знала… ну не могу я! Мне проще прямо его попросить, чем как-то крутить и притворяться.

— Так и попроси прямо, — Лалия пожала плечами. — Ты — это ты, зачем быть похожей на других? Будь собой. Говори с ним. О том, что тебя волнует и пугает, о том, что не нравится и от чего хорошо. Владыка из тех, кто предпочитает знать правду, а не верить в приятную ложь. Только без истерик, иначе рискуешь повторить свой прошлый подвиг. Некоторые кродахи теряют волю от слез анх, но это не тот случай. Идем, проводишь меня, я бы осталась, но нельзя же бросать цыпочек на произвол судьбы, особенно в таком плачевном во всех смыслах состоянии.

Лин думала, что Лалия уйдет через сад, но та, видимо, не собиралась прямо в сераль, или же короткий путь не устраивал ее по какой-то другой причине. Они поднялись все по той же лестнице, прошли по галерее мимо колонн из розового мрамора, и лишь на пороге первой из череды полупустых комнат Лалия остановилась. Сказала, усмехнувшись:

— Мне не нравятся эти комнаты по одной-единственной причине — я, если ты еще не поняла, люблю быть в центре событий и в центре внимания. Здесь ни того, ни другого не дождешься, а с владыкой я и так вижусь не слишком редко. Что ж, мне туда. Передам от тебя привет Хессе, она порадуется.

— Спасибо. И вообще… тоже спасибо.

Лалия кивнула и пошла дальше по галерее. А Лин отыскала подходящую для одинокой розы вазу, обошла еще раз комнаты и решительно распахнула окно в той, что рядом со спальней. Поставила розу там же, на низкий столик. Не в спальню — Лалия сказала, что владыка не любит посторонних запахов, но Лин и сама не хотела, чтобы запах Асира смешивался с другим. Сейчас старалась не нюхать лишь потому, что иначе не дотерпела бы до ночи.

Да. Лалия точно была права насчет ненасытности. В голове прояснилось, но желание никуда не делось. Только из острого, выматывающего и мучительного стало… радостным, наверное. Немного отойдя от запаха секса, посидев в саду под розами, Лин чувствовала, что уже может обойтись без кродаха, что не сойдет с ума без любого члена, но владыку она все еще хотела — потому что это был он, Асир, а Лин была его анхой. К тому же она помнила его слова в первый день: «Ты не представляешь, сколько граней у наслаждения». И хотела узнавать новые и новые грани именно с ним. Испытав секс как лекарство от иссушающей, не похожей ни на что ей известное жажды, нужно попробовать и другой — без жажды, без течки, просто потому что хочешь быть именно с этим человеком.

«Попроси прямо», — сказала Лалия. «Будь собой». Она и раньше так говорила, и как раз этот совет Лин легко было исполнить. «Без истерик». Что ж, она и сама не любила истерики, свои — даже сильнее, чем чужие, и надеялась, что больше не сорвется так позорно. Сейчас же вроде и повода нет.

А еще Лалия сказала, что все-таки это было покушение и наверняка не последнее. «Семейные трения». И дала понять, что об этом если и стоит спрашивать, то у самого владыки, и быть готовой к тому, что тот может и не захотеть отвечать. Еще и удачный момент посоветовала выбрать. Какой может тут быть удачный момент? Лин покачала головой. Некоторые думают, что работа агента охранки дает бонусы при личном общении, но Лин знала, что все наоборот. В тот момент, когда ты начинаешь говорить с другом так, как говорила бы с подозреваемым, свидетелем, осведомителем, дружбе приходит конец. Именно поэтому она почти с самого начала старалась загнать поглубже агента Линтариену, выпуская ее только при конкретной необходимости. Старалась строить личные отношения, а не рабочие. Вроде бы даже получалось. Хотя, если подумать, все это время она была слишком озабочена предстоящей течкой. Слишком не уверена в будущем.

По-настоящему ее жизнь в новом мире начиналась, наверное, только сейчас.

ГЛАВА 18

С утра сад был прекрасен и бодрил не хуже первого глотка кофе. Свежесть росы, аромат влажной травы и ночных фиалок, по-утреннему громкий щебет птиц. Может, потому владыка и велел накрыть завтрак на свежем воздухе?

Первый глоток кофе за предки знают сколько дней. Лин не спешила его делать, тем более что в крохотной чашечке на один глоток и было. Нюхала, оттягивая удовольствие и заранее зная, что удовольствие будет горьким не только в прямом смысле.

Эта чашечка, наконец-то разрешенная Лин, означала, что все заканчивается — вполне возможно, прямо сейчас, в эту самую минуту. Владыка допьет свой кофе, потреплет по волосам и скажет: «Вот ты и пережила свою первую течку». Может быть, спросит, что думает об этом она сама, а может, сразу отправит в сераль. Ему с этим посольством наверняка не до анх. Сколько на сон остается, пара часов в сутки?

— Ты видишь там что-то, чего не вижу я? — вместо этого спросил Асир. Придвинулся ближе, заглядывая в чашку Лин. — И где повод для такого уныния?

— А что там видите вы, владыка? — хотелось ткнуться лбом в плечо, может быть, лизнуть или хотя бы прихватить губами кожу, но Лин вместо этого подняла голову, вглядываясь в безмятежно спокойное лицо.

— Наверняка старый Зифрад увидел бы больше, но пески давно разъели его кости. Он жил в южной башне и лишь иногда спускался в покои моей матери. Они могли говорить часами. Мне было тогда мало лет, но я уже не боялся ни пустынных смерчей, ни диких зверогрызов. А вот Зифрада боялся. В его комнате всегда пахло травяным дымом, грелись на жаровне светящиеся камни, сушились птичьи кости и потроха. Зифрад тогда уже был почти глух, и я пробирался в башню до рассвета, залезал под кровать или прятался за ширмами и смотрел. Там было на что посмотреть, но Зифрад всегда меня находил. То ли по запаху, то ли благодаря своей странной магии. Он смотрел на меня и говорил непонятное, жаль, я не помню, что именно, зато помню собственный ужас, белую бороду почти до пола и глаза, которые видели гораздо больше, чем позволено смертному, хоть в человеке, хоть в кофейной гуще. Но я не обладаю его даром и в кофе вижу только кофе, а в тебе чую растерянность и сожаление.

— Я жалею, что течка кончилась. Было… совсем не так, как я ждала и боялась, — Лин поставила свой кофе, так и не отпив. — Я и представить не могла, как это… как хорошо. А теперь растеряна — потому что не знаю, что будет дальше. Вам ведь не до меня сейчас, я и так получила очень много, совести не хватит просить еще хотя бы день. Хотя бы ночь. Но я безумно не хочу уходить.

— Только день? Только ночь? — Асир задумчиво коснулся ее щеки, провел пальцами до подбородка. — Ты думаешь, завтра или через день что-то изменится? В тебе? Или во мне? Мы оба во дворце. Количество стен между нами минимально и преодолимо, если не станем строить новые. А мои желания не зависят от того, где именно ты находишься — здесь, в зверинце, в саду или серале. Так почему ты выглядишь так, будто прощаешься со мной?

Он был прав, но это была правота кродаха. Уж наверное, владыка не считал сераль тюрьмой для своих анх, но для Лин это была почти тюрьма. Ограниченные передвижения, зачастую с охраной, невозможность заниматься тем, что привыкла считать больше, чем просто работой. Навязанный круг общения. Никакого личного пространства. Надзиратели. Лин обхватила себя руками. Чем больше об этом думать, тем хуже все выглядит.

— Хватает и одной стены, владыка. Вы ведь сами говорили, вашим анхам запрещено приходить к вам без зова. Один раз я нарушила запрет, ни к чему хорошему это не привело. Нет, я не думаю, что завтра или через день что-то изменится. Но вы будете заняты делами более важными, чем неопытная анха, которой нравится быть с вами рядом.

— Я буду занят ими в любом случае, останешься ты здесь или где-то еще. И мы оба знаем, что дело было вовсе не в том, что ты влезла в окно, — Асир оставался серьезным, но интонации неуловимо изменились. — А в том, что случилось после этого. Еще ни одна анха не вламывалась вот так к владыке, наплевав на стены и замки. Жаль только, что причины твои были крайне далеки от желания близости.

— Да, — согласилась Лин, — жаль. А если бы, нет, просто «если». Если я не выдержу и вломлюсь к вам вот так… Нет, — она мотнула головой, отгоняя возникшую вдруг перед глазами картину: как влезает в окно спальни Асира с мыслью урвать если не близость, то хотя бы прикосновение, а там с владыкой Лалия или еще кто-нибудь. — Нет, нельзя так. Простите, я чушь несу. — «Совсем как Хесса тогда с Сардаром. Договорюсь сейчас».

Она схватила остывший кофе, глотнула сразу весь и зажмурилась от слишком яркой горечи.

— Мне не за что тебя прощать, но я хочу знать, с кем ты сейчас разговариваешь. С владыкой или с кродахом, которого хочешь, — Асир вдруг надавил на плечи, заставляя опрокинуться на подушки. Навис сверху, прижимая ладонью. Взгляд потяжелел, заходили желваки на скулах. — Здесь никого, кроме нас, нет, так объясни наконец и мне, и себе, кем ты себя считаешь — анхой, которая нуждается в постоянной заботе и покровительстве, или анхой, которой важно другое. Почему, когда я беру тебя, ты не выкрикиваешь все мои титулы и родовые имена, а сейчас ведешь себя как нищий у святилища или проситель в зале приемов? Я не могу понять, что происходит. Куда делась анха, которая дерзила мне со второй встречи и рисковала головой, защищая свою правду. Что мне сделать, чтобы ты вспомнила мое имя и перестала усаживать меня на трон даже здесь? Снова послать кого-то на смерть? Или заставить тебя кончить?

Лин замерла. Запах Асира сгустился, вынуждая подчиниться, прогнуться. Запах кродаха. Яркий, властный — он давил, а ее, наоборот, вдруг отпустило. Как будто свалилась с плеч какая-то другая тяжесть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она улыбнулась и закинула руки Асиру на шею.

— Заставь.

Тот дернул в стороны полы расшитого халата, одного из тех, что во время течки заменяли Лин памятную простыню, ухватил под колени, разводя ноги, и…

Какой же идиоткой она была… тогда, с Азизом. Они оба. Наверное, Асир не забыл того рассказа, иначе почему… почему — вот так? Только ртом, языком… и течки уже нет, а ее уносит, совсем как в течку!

Лин выгнулась, руки соскользнули, и она сама не поняла, как вцепилась Асиру в волосы. Его ласки напоминали тот давний дурацкий эксперимент не больше, чем облезлый бродячий котенок — Адамаса. Она понятия не имела, каково это, когда тебя ласкают губами и языком… там. В течку они этого не пробовали. Наверное, правильно не пробовали — если и сейчас, когда все закончилось, это ощущалось настолько ярко. Лин задыхалась, сгорая в охватившем тело жаре, извивалась, пытаясь что-то сделать, сама не зная, что, и Асир снова прижал ее ладонью, при этом как-то ухитрившись зафиксировать и ноги. Все, что теперь она могла — стонать и скулить, чувствуя, как ее все быстрее несет к краю, понимая, что сама нарвалась, сама раздразнила, и ее действительно заставят кончить прямо вот так, без члена, без соития, только от ласк.

Что еще Асир сделал, Лин не поняла — она и так была в каком-то помутнении. Прихватил губами? Поцеловал? Толкнулся языком внутрь? Или и не делал ничего особенного, просто Лин дошла до точки? Тряхнуло, выгнуло, внутри пульсировало часто и жарко, сжималось, заставляя вздрагивать и стонать. Слишком… много и мало, наверное. Слишком горячо, ярко, мучительно долго — и все равно хочется больше. Дальше. Еще раз, теперь уже на члене.

Лин трясло, а Асир все так же давил ладонью на грудь и не давал опустить ноги, и, приподнявшись, пристально смотрел в лицо. Она хотела сказать… попросить, да, попросить еще, больше. Но вместо «возьми меня» вырвался только жалкий стон.

— Помогло? — спросил Асир хрипло.

— Да. Нет. Бездна, как это… какая же я идиотка. Я и не знала...

Асир опустил ладонь ниже, оставил ее лежать на животе, горячую и тяжелую.

— Ты многого не знаешь. Дай мне повод показать тебе. Не вымаливай милостей у владыки. Проси и требуй у того, кто хочет делить с тобой ложе.

— Я поняла. Хорошо.

Дыхание постепенно успокаивалось, а вот сердце колотилось, и не думая возвращаться к нормальному ритму. Или тут еще кофе подстегнул?

— Вот бездна... — снова повторила Лин — нормальные слова всё не шли.

И это было плохо, потому что Асир, кажется, перестал ждать. Запахнул на Лин халат и отодвинулся. Сказал не глядя:

— Отдыхай.

— Подожди, — Лин вздохнула, уцепилась за его руку и, подтянувшись к нему, села. — Ты спрашивал, что происходит, я отвечу.

Нашарила на столе кувшин с водой, плеснула в кофейную чашечку, разлила, конечно же, плюнула и напилась из кувшина, не обращая внимания на то, что вода льется на шею и грудь.

— Я запуталась и растерялась. Слишком мало успела узнать о вашем мире, о ваших порядках, законах, писаных и неписаных. Хотя времени хватало. Не до того было, слишком дергала перспектива течки. И до сих пор не понимаю, кто я здесь, что могу или должна, а что нет. Дома проще: на работе есть начальник, сослуживцы и… и работа, если коротко. А вне работы — сама себе хозяйка. Но здесь...

Асир снова, кажется, был недоволен, и Лин заговорила быстрее, боясь, что тот сейчас оборвет и уйдет. Начав, она уже хотела выговориться, объяснить, что чувствует и почему так глупо ошибается.

— Сераль очень давит. Почти как тюрьма. Ты не разрешишь мне заниматься тем, чем я привыкла, для тебя это дико. А я не могу не делать ничего! Целыми днями гулять по саду, развлекаться и ждать, когда ты возьмешь меня? Мне нужно строить себя заново, а я не знаю, как и от чего отталкиваться. И все это я поняла как-то вдруг. Слишком резко. Когда течка отступила и стало нечего бояться. И еще ты. Все то, что я к тебе чувствую. Если бы не Лалия, я бы вообще ничего не понимала до сих пор, она хоть что-то объясняет. Когда я додумаюсь, о чем спрашивать. Но все равно боюсь ошибиться. Без опоры. Не понимаю, что дальше.

Она снова вздохнула, заставляя себя успокоиться. И, кажется, впервые назвала владыку по имени не во время секса, попробовала его имя осознанно, прокатывая на языке, привыкая, что так — можно:

— Асир. Мне нужны подсказки. Ты просил меня говорить в постели, что я чувствую. Что так, что не так. Теперь я прошу тебя о том же. Если ошибусь, скажи, как правильно.

— Это я могу тебе обещать. И теперь наконец понимаю, в чем дело, — помолчав, ответил тот. — А еще ты получишь от меня подарок. В виде старого занудного мастера Джанаха. Сама нарвалась. И только попробуй с ним не поладить. Если и есть в Имхаре человек, который знает историю Ишвасы лучше и лучше разбирается в древних и новых законах, то я с ним не знаком.

— Отлично! — с плеч свалилась очередная гора с Красный Утес размером. Он понял! И не только понял, но и сразу предложил хотя бы промежуточный выход.

— Еще кое-что, — Асир вздохнул. Он выглядел сейчас как человек, который собрался сделать то, чего категорически не желает. — Я даю тебе возможность занять свою истеричную подругу чем-нибудь достойным, чтобы у нее оставалось меньше времени на идиотские выходки. И если она захочет составить тебе компанию, я не стану возражать. Сардар тоже не станет. Джанах способен справиться с вами обеими.

— О-о, — протянула Лин. Это было серьезно. — Спасибо. Тогда вопрос — мастер Джанах не должен знать, кто я и откуда? Честно говоря, боюсь, что я могу… увлечься. Начать сравнивать на примерах.

Асир нахмурился.

— Хесса, как я понимаю, уже все знает?

— Нет. Только то, что я издалека и не могу вернуться, и что у меня первая течка, потому что на моей родине есть подавители. О течке трудно было бы скрыть, а остальное — следствие этого. Но все — без подробностей. Ты удивишься, но она понимает, когда нужно молчать и не спрашивать.

— Удивлюсь — это мягко сказано. Видимо, понимает через два раза на третий, или ее понимание распространяется исключительно на тебя. Я не думаю, что стоит радовать Джанаха новостями о пришельцах из других миров, во всяком случае до тех пор, пока вся эта история так или иначе не закончится.

— Я думаю, об этом вообще не стоит говорить, никому и никогда, — Лин вздохнула, — но по твоим словам мне показалось, что мастер Джанах — увлекающийся человек, а я тоже не всегда сдержанна, когда речь заходит о законах. Хорошо, я обдумаю, как будет лучше контролировать себя в этом.

— О разрыве между мирами все равно станет известно. Слишком много тех, кто знает или кому предстоит узнать. Кстати, об этом. Когда здесь соберутся все владыки Ишвасы, мне придется познакомить тебя с ними. Я постараюсь удовлетворить их интерес твоим профессором. Думаю, он придется им по вкусу, — Асир усмехнулся, и Лин подумала, что такая усмешка не может предвещать ничего хорошего. Наверное, будь на месте профессора Саада кто-то еще, ему даже стоило бы посочувствовать. — Но все же будь готова.

— Хорошо.

— Теперь мне кажется, что будет неплохо, если к тому времени ты уже получишь некоторое представление о нашем мире. Мы еще поговорим о владыках. Например, о том, кому из них не стоит перечить и подробно рассказывать, чем занимаются ваши анхи, особенно некоторые, — Асир выразительно взглянул на Лин. Губы дрогнули в улыбке. — Те, которые, дожив до двадцати пяти лет, понятия не имеют, что такое течка и настойчиво пытаются расстаться с жизнью в самых неподходящих местах.

— У тебя есть враги среди них? — быстро спросила Лин. — Да, об этом расскажешь. Честно говоря, слабо представляю, как у меня получится не перечить, если кто-то из них захочет меня как анху.

— Ты — моя анха, у тебя есть право сказать «нет» даже мне, — резко ответил Асир. — Никто из них не посмеет принуждать тебя к чему-то в моем дворце. И дело не во врагах. У нас запрещены войны, помнишь? Дело в том, что многие из них предпочли бы видеть на моем месте кого-то, кто свято чтит старые законы. Не древние, не новые, а старые — времен Краха. Джанах объяснит, что это значит.

— Я попрошу мастера Джанаха начать именно с этого, — медленно сказала Лин. — Но если я могу отказать любому, почему тогда Ладуш просил не попадаться на глаза гостям? Он говорил о законах гостеприимства, по которым… в общем, что-то о том, что если меня захотят, а я откажу, я тебя этим подставлю.

— Ладуш не любит конфликтов, и да, по законам гостеприимства, по старым законам, владыка делится с теми, кто допущен в сераль, любыми анхами, кроме меченых, хотя и это не запрещено. Такое давно не практикуется в Имхаре, но большинство анх в моем серале любят и хотят давать кродахам то, что имеют. Их к этому готовили с детства, они не понимают, как можно иначе. А я не собираюсь ничего запрещать. Мои гости привыкли не получать отказов. Но это ничего не меняет. В следующий раз, если Ладуш вздумает говорить с тобой о гостеприимстве и подобных пережитках, можешь смело слать его верблюду в задницу, я разрешаю. Запомни одно — он никогда не допустит насилия над анхой, скорее выпустит кишки идиоту, который отважится на такое в его владениях.

Вот интересно, сколько гор сегодня упадет с ее плеч всего от одного разговора? Лин придвинулась к Асиру ближе — еще ближе, хотя они и так сидели рядом, и все-таки уткнулась лбом в плечо.

— Спасибо. Ты избавил меня сейчас от очень большого страха. Меньше всего на свете я хотела бы тебя подставить, но это…

— Лин, — на затылок опустилась рука, Асир уже ставшим привычным движением взъерошил волосы. — Послушай меня. Я не хочу лишать тебя выбора. Ты совсем не знаешь кродахов и понятия не имеешь, чего от них ждать, но твой выбор ни к чему тебя не принуждает. И я ни к чему не принуждаю. Сейчас тебе хочется быть со мной, но ты не была с другими, тебе не с чем сравнивать. Не торопись с выводами. Не уподобляйся Лалии. Она умеет убеждать и влиять на других, но тебе вовсе незачем брать с нее пример и выбирать рассудком. Не забывай, что есть еще и сердце, которое иногда преподносит сюрпризы. У Лалии в свое время были причины отдать себя мне, у тебя их нет.

Лин фыркнула.

— Поверь, если бы я выбирала рассудком, от тебя бы держалась как можно дальше. И от твоих советников тоже, от всех сразу и каждого в отдельности. У меня стойкое предубеждение против кродахов из власти. Сейчас оно сильно поколебалось, но тянуть к тебе меня начало раньше. Почти сразу на самом деле, — она подняла голову, быстро взглянув Асиру в глаза, и снова поднырнула макушкой под его ладонь. Это было приятно. Успокаивало и дарило защиту. — Могу пообещать, что не стану впадать в буйство и творить глупости, если вдруг пойму, что меня заинтересовал кто-то другой. Тебя это устроит?

— Да. Но теперь мне и правда пора. Ты можешь остаться сегодня, если хочешь. Я приду ночью, но завтра с утра ты должна быть в серале, Ладуш познакомит тебя с Джанахом. И еще. Помнишь шкатулку, которую я оставил на столе? Открой ее, а дальше — решай сама. И не торопись, решая, она уже никуда не денется.

— Хорошо. Я останусь и буду тебя ждать.

Асир ушел, а Лин почти бегом поднялась наверх. Она не знала, что в шкатулке, но догадывалась и хотела проверить скорее. Это волновало.

Крышка отошла с легким щелчком. Лин выдохнула сквозь зубы и вытряхнула из коробки белую ленту халасана. Угадала. Не зря Асир вел все эти дурацкие разговоры насчет выбора. Не зря даже не намекнул на метку. Не шелк с атласом на этот раз и не бриллианты. Тонкая, изумительно выделанная кожа. Ни узоров, ни украшений, только между ключицами неровная подвеска из белого жемчуга. «Слезы моря», как его здесь называют. Лин покачала головой. Асир постарался подобрать так, чтобы украшение сочеталось с ее обычной манерой одеваться. Но это ли важно?

— Я дождусь ночи, — негромко сказала Лин, пропуская мягкую ленту сквозь пальцы. — Ты сам наденешь его на меня. Хочу, чтобы это сделал ты.

ГЛАВА 19

В сераль Лин вернулась еще до рассвета. Ночь получилась долгой, как будто Асиру тоже не хотелось ее отпускать — хотя, наверное, Лин выдавала желаемое за действительное, ну да какая разница, подарки судьбы принимают, не спрашивая. Но засыпать после всего уже вроде и смысла не было, тем более что днем успела выспаться.

Евнух провел через сад к знакомой калитке, открыл, пропустил и запер дверь за ее спиной. От запаха жасмина Лин поморщилась: теперь он казался неприятным, тревожащим, даже живот заныл. Придется подыскать другой уединенный уголок. Хорошо бы с розами.

Тропа через жасминовые кусты, фонтан, у бортика которого любит читать Хесса, клумба… вокруг клумбы трудилась с тяпкой незнакомая анха. Невысокая, худощавая, с узлом черных волос на макушке.

— Доброе утро, — негромко сказала Лин. — Я тебя не видела здесь раньше.

— Я Кифая, из Харитии. Меня подарили владыке Асиру, да будет солнце милостиво к нему. Вчера.

— А сегодня ты до рассвета в саду. Любишь цветы? Да, прости, я Лин. Линтариена. Я не видела харитийского посольства, потому и не знала о тебе.

Кифая отложила тяпку, подошла ближе и втянула воздух.

— Возвращаешься с течки? Да простится мне нескромный вопрос, у кого ты была?

— У владыки, — Лин нахмурилась. Конечно, и так все узнают, но почему-то интерес незнакомой анхи вызвал вспышку чего-то, смутно похожего на ревность.

— Ты, должно быть, сильная, — Кифая покачала головой. — Такой давящий, властный запах. Ты спросила, люблю ли я цветы. Отвечу — я люблю сады. А этот сад… его жаль. Он не заброшен, но содержится в небрежении. Нельзя так.

— Я ничего в этом не понимаю, но раз ты говоришь…

— Год, — узкое лицо прорезала мечтательная улыбка, — дай мне год, и ты не узнаешь этого места.

Что ж, похоже, Нариму сменил кто-то более приятный. Лин кивнула и пошла дальше.

Сераль спал. Даже Сальма еще не вышла пить свой утренний кофе. Неужели страдает за компанию с Ганией? Зато у клиб, куда Лин заглянула с просьбой о кофе и завтраке, уже сидел Ладуш.

— О, кто к нам вернулся, — он отставил чашку, поднялся и придирчиво осмотрел Лин, обнюхал, едва ли со всех сторон не обошел. Отчего-то сразу вспомнилось про успокоительное под подушкой. Подумалось, что Ладуш — единственный из обитателей сераля, если не считать Хессу и Лалию, кого она, пожалуй, рада видеть. — Как ты себя чувствуешь?

— Живой и наконец-то адекватной, — серьезно ответила Лин. — Спасибо. Неплохо, на самом деле.

— Еще одно приятное известие в копилку приятных известий. Счастье какое. Мастеру Джанаху назначено на десять. А нам с тобой надо кое-что обсудить.

Ладуш обернулся к одному из клиб:

— Завтрак госпоже Линтариене. Сытный. И отвар вместо кофе. Это ненадолго, — объяснил он, снова посмотрев на Лин. — Воздержись хотя бы пару дней. Я буду у себя, приходи, как позавтракаешь. Надо решить, что делать с осмотром. Это обязательная процедура после течки, особенно в твоем случае. Провести его могу я или Саад, подумай, с кем тебе будет проще. Он еще хотел взять у тебя кровь и побеседовать, но это можно сделать немного позже.

— Только не Саад! — Лин содрогнулась. — С меня и беседы с ним многовато будет.

Ладуш понимающе усмехнулся.

— Не сказал бы, что он сам горит желанием вступать с тобой в слишком тесный контакт. «Три убитых дня жизни и бессчетное количество нервных клеток, возитесь сами с этой ошибкой эволюции», — кажется, так, если я верно запомнил. Но твой случай его крайне заинтересовал, и он не собирается останавливаться. Особенно после того, что случилось в первый день течки, — Ладуш помрачнел. — Что ж, тогда я жду тебя для осмотра.

Завтрак был готов быстро, а съела его Лин еще быстрее. И от немедленной добавки воздержалась только из желания поскорее закончить с осмотром: к чему затягивать неприятное, если оно неизбежно?

По пути к Ладушу столкнулась с Ганией — и что ее вынесло в такую рань? Или от «сестер по сералю» прячется? Всклокоченная, непричесанная, с красными глазами, сильно же ее приложило. Интересно, Лалия не стала ей объяснять все то, что рассказала Лин, или для Гании, как и для Наримы, важнее статусный брак? В любом случае, Лин в это лезть не собиралась. Держись от истеричек подальше — спокойней будешь.

Гания остановилась, втянула воздух и застыла истуканом, приоткрыв рот. Лин кивнула:

— Доброе утро, — и, не дожидаясь ответа, постучала к Ладушу. Тот отозвался:

— Входи.

За спиной раздались рыдания.

— Что такое? — Ладуш торопливо вышел из того самого закутка-купальни, в котором осматривал Лин впервые. — Ах, это не ты. Я уж было испугался.

— Гания, — коротко объяснила Лин.

Ладуш закатил глаза.

— Предки, за что мне это? Раздевайся и ложись, там, на тахте, я сейчас.

Лежать в ожидании осмотра было неловко. Хуже, чем стандартные медосмотры дома. Лин поежилась, вспомнив первый день здесь — тогда все это казалось не просто неприятным, а еще и унизительным, наверное, только шок от всего прочего позволил перенести осмотр спокойно. Сейчас… Что ж, сейчас она хочет быть с Асиром и знает, что Ладуш желает ей только добра. Этого достаточно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вернувшись, тот вздохнул и склонился над ней. Промял живот, заставил развести ноги. От пальцев внутри Лин вздрогнула.

— Что? — быстро спросил Ладуш. — Больно, неприятно?

— Неприятно, когда так делает не владыка, — краснея, буркнула Лин. Сказать бы проще: «стесняюсь», но чего стесняться после того, как и Ладуш, и профессор наблюдали за тем, как Асир ее брал? Но все же тогда она слабо осознавала окружающее. Вернее, было все равно, ей настолько нужен был Асир, что могла хоть вся дворцовая стража полным составом пялиться, и это бы не остановило. А сейчас… глупо, в общем. — Нет, не больно. Там саднит немного и тянет, когда хожу.

— Я намажу. Раздвинь ноги шире.

Мазь была холодной. Ладуш протолкнул ее глубоко, потом еще порцию размазал по стенкам.

— Теперь полежи. Можешь пока рассказать подробней, как себя чувствуешь. Слабость, головокружения, тошнота?

— Слабость вчера была. Хотела хоть подвигаться, пока заняться нечем, а мышцы как желе. Как будто, не знаю, перетренировалась?

Ладуш негромко рассмеялся.

— Заездил тебя владыка. Не бойся, после хорошей долгой вязки так и должно быть. Еще и с непривычки. Разрывов нет. Не знаю, что там выведет из своих исследований Саад, но как по мне, все, что тебе следует сейчас делать — немного прийти в себя и восстановить силы. Ты здоровая и сильная, природа возьмет свое. А, ну и еще постараться убедить владыку в том, что ты не умрешь у него на руках и не треснешь по швам.

— Постараюсь, — с чувством согласилась Лин. — Господин Ладуш, я еще спросить хотела. Мне теперь нужно пить снадобья от зачатия?

— Если бы речь шла о ком-то другом, я бы не задумываясь сказал «да», но с тобой не все так просто, — Ладуш отошел и теперь тщательно мыл руки в глубокой чаше, от которой тянуло травами и мылом. — Саад считает, что прием любых подобных средств, даже таких щадящих, как наши, для тебя сейчас небезопасен и может закончиться бесплодием. Впрочем, он еще не пришел к окончательным выводам, так что пока нет, Лин. Нужно подождать.

— Поняла. Хорошо, — в конце концов, спешить ей некуда. Наверное. Хочется, конечно, чтобы в следующий раз Асир мог кончить в нее, но… — Я подожду, раз надо.

— Судя по новому халасану, тебе можно этого не говорить, но все же скажу, на всякий случай. Если вдруг соберешься разделить ложе с кем-то еще, кроме владыки, постарайся контролировать кродаха. Никаких резких движений, крайне осторожное соитие. Ну и, конечно, не позволяй в себя кончать.

Лин поморщилась.

— Судя по вашему предупреждению, владыка совершенно зря пытается подтолкнуть меня к другим кродахам, учитывая, что я понятия не имею, как их контролировать. Себя-то не получается. Я поняла, господин Ладуш, и запомню. Но… В общем, очень надеюсь, что мне это не понадобится.

— Владыка пытается сделать что? — Ладуш вскинул брови, изумленно уставился на Лин, моргнул и вдруг рассмеялся, поспешно отворачиваясь лицом к ширме. — Прости. Я просто представил... Ох, нет, — У него тряслись плечи, и сам он заразительно фыркал, кажется, тщетно пытаясь сдержаться. — Одевайся и иди, о бездна, владыка пытается положить ее в постель к другому кродаху, это надо же. Да я съем свой любимый халат, если он... Все, иди ради всего. Придешь к десяти, отведу к Джанаху.

— Не верите? — буркнула Лин, одеваясь. — Я бы и сама рада не верить, но вы бы слышали, какую он мне речь задвинул на эту тему. Одна надежда, что он это не всерьез… в смысле, не совсем уж всерьез. Ладно. Спасибо, господин Ладуш. Уже ухожу.

Она была уверена, что рыдания разбудили весь сераль, но Гания, наверное, уже достала всех истериками, и на нее перестали обращать внимание. По крайней мере, зал был пуст и тих. Лин заглянула к Хессе — кровать стояла нетронутой. К себе идти не хотелось. Как будто, стоит войти в свою комнату, и дни у Асира окажутся сном или, того хуже, бредом. Висевшие над лестницей в башню часы показывали без пяти шесть, чем занять четыре часа до мастера Джанаха, Лин не знала. Хотя… вот лестница, а наверху — библиотека, в которой можно найти не только «розы щек и мотыльки поцелуев».

Прежде чем идти на поиски знаний, Лин снова заглянула к клибам. Попросила все-таки добавки к завтраку, а еще — сказать Хессе, если та появится, что Лин в библиотеке, и сообщить о времени в половину десятого. А наверху прежде всего свернула в комнату для изысканных занятий — нужен новый блокнот и карандаш, идти на уроки по истории и законам, не имея возможности что-то записать, было бы вопиющим идиотизмом.

И только здесь поняла до конца, как лихорадило сераль в последние дни. Наброски всегда аккуратной Тасфии россыпью валялись на столе, несколько листов и вовсе упали на пол, и никто их не поднял. У мольберта, за которым любила рисовать Сальма, осталась незакрытой коробка с красками, грязные кисти торчали из стаканчика с бурой водой. Как будто эти двое убежали отсюда внезапно, да так и не вернулись. Лин посмотрела на незаконченный рисунок на мольберте. На этот раз не море и не скалы, а тонкая фигурка анхи в праздничном наряде. Причем анха — без лица, с едва намеченной прической, а вот наряд прорисован детально: узорчатые шаровары и лиф, широкий праздничный пояс, длинная накидка, скрепленная брошью-листом на цепочке. Лин покачала головой: хорошо, что Сальма отвлеклась от тоски по родному Баринтару, но все же странная смена направления. Даже интересно, с чего бы.

Блокнот нашелся без труда, и тут вспомнилось, как у Асира — когда тот был занят посольством, а Лин бездельно ждала ночи — тянуло рисовать. Что ж, здесь и сейчас никто ей не помешает. Она села в кресло у окна, пристроив блокнот на коленке, как привыкла в саду. Замерла, прикрыв глаза.

Она никогда не думала, что именно хочет нарисовать. На бумагу ложилось то, что смущало или тревожило, вызывало тоску или радость. Дурацкий, но удобный аналог психотерапии, как сказал однажды Каюм, застукав ее на дежурстве над кипой исчерканной бумаги. А здесь… Асир сказал тогда — «Ты хорошо рисуешь». Лалия наверняка тоже посмотрела, но комментировать не стала.

На самом же деле, рассматривая нарисованные лица, Лин видела те отголоски эмоций и мыслей, которые в реальности замечала инстинктивно, но не успевала осознать сразу. Иногда это было полезно, иногда — просто делало воспоминания более живыми. Набрасывая лицо Асира в момент, когда тот потребовал ответить, что происходит, и рядом — другое, каким оно стало в конце того не слишком легкого разговора, Лин всего лишь хотела сохранить то утро — не только в памяти. Память тускнеет и путает, в памяти могут застрять совсем не те слова, которые важны на самом деле, а лица не лгут.

Лицо Асира получилось странным. Лин помнила сначала гнев, затем — легкий налет отчуждения, понимание с оттенком то ли недовольства, то ли раздражения. Но не помнила того, что явственно увидела сейчас. Желание. Хорошо скрытая, затаенная боль. Или тоска?

Внизу послышались голоса, Лин спохватилась, что совсем забыла о времени. Проскользнула в библиотеку, кажется, совсем немного опередив поднимавшихся наверх Сальму и Тасфию. Здесь тоже были удобные кресла, и никто не мешал ни рисовать, ни думать.

Отчего-то вспомнился с трудом сдерживающий даже не смех, а ржач Ладуш. «Владыка пытается сделать что?» — «О бездна, владыка пытается положить ее в постель к другому кродаху». Лин ведь не сказала «положить в постель», да и Асир на самом деле вряд ли именно это имел в виду, говоря о свободе выбора и о том, что она просто не знает других кродахов. Тогда Лин, пожалуй, обиделась. Не настолько сильно, чтобы не суметь сдержаться, но достаточно, чтобы выкинуть из головы совет, которому не собиралась следовать. А сейчас стало интересно — Асир правда думал, что она начнет сравнивать его с другими и выбирать? Не хотел отпускать, но отпускал?

Рука сама потянулась к ленте на шее. Мягкая кожа, прохлада жемчуга. И жар, стоит лишь вспомнить объяснение с Асиром.

Едва войдя, тот посмотрел Лин на шею. Кажется, даже безотчетно. Как агент охранки Лин сделала бы вывод, что Асир думал о своем подарке днем и гадал, наденет она его или нет. Как человек, немного узнавший владыку, была уверена, что тот вообще не вспоминал о такой мелочи на фоне всех навалившихся дел. Но сейчас — вспомнил сразу. Похоже, и правда хотел этого, несмотря на все его «не торопись» и «подумай».

— Не надейся, я не отказалась, — Лин подхватила со стола халасан и пошла навстречу. Остановилась в полушаге, так что пришлось запрокинуть голову, чтобы поймать взгляд. — Я хочу, чтобы ты мне его надел. Сам.

— Ты упряма, как стадо диких ишаков, — мрачно сказал Асир, но Лин показалось, что под этой мрачностью больше удовлетворения, чем недовольства. — Не важно, кто затянет эту удавку на твоей шее, это не обязательства, только символ.

Он развернул Лин за плечи, спиной к себе, забрал халасан из рук. Обхватил шею ладонью, слегка сжал, заставляя запрокинуть голову.

— Ты моя, пока хочешь этого. Помни, халасан можно снять в любой момент.

— Имею я право на собственный символ? — Лин спросила это резче, чем надо бы: если уж честно, ее огорчило и обидело, что вместо метки владыка отдаривается этим… халасаном. Перекладывает решение и ответственность целиком на Лин. — Я хочу, чтобы ты тоже признал, что я твоя. Хотя бы тем, что именно твои руки затянут на мне эту штуку.

Пальцы на шее сжались крепче. От Асира потянуло смесью желания и раздражения.

— Мы уже говорили об этом, но ты все равно не понимаешь. Я даю тебе возможность, которой лишены слишком многие анхи Ишвасы. А что делаешь ты? Провоцируешь. Каждым словом, каждым запахом.

Кожаная лента обхватила шею. По сравнению с рукой Асира она показалась ледяной, и Лин поежилась.

— Не дергай анкара за усы, это может плохо кончиться. Для нас обоих.

Дергать анкара за усы и злить Асира Лин не собиралась. Тот, в конце концов, хотел как лучше, и при другом раскладе Лин могла бы очень даже оценить готовность владыки дать ей свободу. Кто ж виноват, что она уже выбрала. Умудрилась выбрать кродаха, который почему-то не мог или не желал поверить в ее выбор.

«Не был бы ты владыкой, сказала бы — дурак», — Лин захлопнула блокнот и все же направилась к полкам, поискать чего-нибудь вменяемого.

ГЛАВА 20

Хесса уже который рассвет встречала так: без сна, лежа с закрытыми глазами, впитывая в себя запахи спальни Сардара и его самого. Тот вскакивал ни свет ни заря, и Хесса, не обнаружив его рядом в то, самое первое утро после ее бредовых откровений, больше так не лажала: просыпалась сама, будто по команде, и лежала, вслушиваясь в сонную тишину и спокойное, ровное дыхание рядом. За несколько дней это стало каким-то странным ритуалом. Сначала лежать и слушать, потом — снова лежать и слушать, только уже каменея, чтобы проснувшийся Сардар ничего не заподозрил.

Слушать, как он ходит, быстро, но почти бесшумно по комнате, открывает дверь в купальню, прикрывает ее, и плеск воды едва слышно, возвращается обратно, звякает ремнем, шуршит одеждой, опрокидывает в себя чашку кофе в комнате, где клиба уже накрыл завтрак, а потом, всего пару мгновений, стоит на пороге спальни, прежде чем уйти. И Хесса, не видя, чувствует его взгляд. Как раз из-за этого взгляда, который так ни разу и не отважилась перехватить, она и не спит по утрам. Из-за всего остального — тоже, но из-за взгляда — особенно. Что-то ведь он да значит, верно? От Сардара в эти секунды пахнет ожиданием, сожалением и какой-то непонятной растерянностью. Навязчивая идея открыть глаза, увидеть все самой и понять наконец, что это значит, не оставляет Хессу ни днем, ни ночью, но она не отваживается. Почему? Бездна знает. И ждет течки с остервенелым нетерпением, потому что в течку все гораздо проще. Пугает до нервной трясучки только одно: что после течки ничего больше не будет. И вроде нет для этого причин, а все равно страшно. И этот страх бесит.

Хесса осторожно, так, чтобы ненароком не разбудить раньше времени, сжала кулаки. Впилась ногтями, медленно вдохнула и выдохнула. То, что было — не причина даже, а так, мерзкое, дурацкое, ни в какие ворота не лезущее недоразумение: Сардар ее не брал, ни разу с тех пор, как вытащил из карцера. Они засыпали вместе, на одной проклятой кровати, кродах и анха, ночь за ночью, но ни разу… Кулаки сжались крепче. Не помогало, и Хесса еще с силой прикусила губу — накатило, чтоб его, совсем не кстати. Не хватало и правда разбудить.

У нее были объяснения — Сардар возвращался к себе вымотанным, уставшим, до анхи ли тут. Не жрал ничего, только глушил вино. Графинами. Ну, не совсем уж глушил, так, один или два приканчивал, с небольшой помощью Хессы, которая тупо молчала, сидя рядом, боясь даже пялиться ему в лицо. И не то чтобы Сардар ее игнорировал, но Хесса не чувствовала желания, только усталость и обреченность, от которой любые слова застревали в глотке. Хотелось взвыть, расколошматить пустеющие графины об башку Сардара или свою собственную. Что-то было не так, и это что-то вползало внутрь, распирало, давило на ребра, так что иногда тяжело было даже дышать. По-хорошему, стоило просто не приходить. Но ближе к ночи Хессу тянуло к Сардару невыносимо, она металась по своей комнате в серале и понимала, что не выдержит, не сможет остаться здесь, когда там… Может, она успокаивала себя, может, просто хотела заблуждаться, но отчего-то казалось, несмотря ни на какие доводы разума, что это нужно не только ей. Но что она могла дать первому советнику, кроме собственного тела, которого тот не хотел?

Когда сама, без приглашения, явилась во вторую ночь, удивляясь, что клиба, которого выловила в серале, безропотно повел ее по знакомой лестнице, Сардар впустил внутрь без вопросов, даже не удивился, будто ждал. И только позже Хесса узнала от Ладуша, что ей, бездна все забери, разрешено, в любое время. Хоть целыми днями тут торчи, хозяин не против. А если не против, значит, за? Или нет?

От всех этих мыслей, от всей мешанины эмоций, непривычных, то вымораживающих, то выжигающих изнутри, Хесса окончательно извелась. Но выплескивать их на Сардара боялась еще больше, чем конца всего. Не могла просто. Пока не могла, поэтому малодушно ждала течки.

Запах неуловимо изменился, и Хесса сжалась, напряглась, боясь выдать себя. Сардар не спал. А она, кажется, прохлопала момент.

От прикосновения к плечу она чуть не дернулась, но вроде все же сумела сдержаться. Только вот потом, когда к шее прижались губы, все полетело в бездну. Хессу тряхануло так, что чуть язык не прикусила.

— Эти прятки по утрам задолбали только меня? — хрипло спросил Сардар, обдавая горячим дыханьем мокрую кожу. Хесса выдохнула, уже не скрываясь, ухватила Сардара за волосы всей пятерней, судорожно прижимая к себе. Тот извернулся и теперь лежал щекой на плече. — Так и думал, что нет. Зачем?

— Мешать… не хотела, — выдавила Хесса, с трудом сглатывая между словами. От желания, концентрированного, яростного, накрывшего сразу с головой, под веками стало белым-бело. И горячо. — Ты даже завтрак сожрать не успеваешь. Я тут еще… маячить… Нет уж.

— Ты совсем сдурела? — спросил Сардар.

Наверное, должно было стать обидно. Ну, хоть немного. Но отчего-то не было, то ли от растерянного удивления в голосе, то ли от животной, глухой тоски, которая пробивалась под желанием: ясно же как день, что от возбуждения тут загибается только она. В гордом, долбись оно все конем, одиночестве.

Пальцы Сардара вдруг сжали грудь, через тонкую, почти невесомую простыню, в которую Хесса заматывалась, как в кокон.

— Не сдурела. Просто идиотка. Конченая. Отбитая на всю башку.

От рычания, глухого и раздраженного, волосы встали дыбом, и Хесса, выругавшись, перехватила Сардара за запястья, наконец посмотрев на него. В глазах плескалась злость, колючая, ледяная. Но, как ни странно, именно она придала сил.

— Отпусти. Сейчас же, — процедила Хесса, почти не разжимая губ. — Я не за одолжениями сюда прихожу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Чего? — рявкнул Сардар. И Хесса за секунду до взрыва осознала, что не просто идиотка. Слепая курица. Вообще без башки. Еще и с носом какой-то мрак творится, не чуяла ничего. А потом Сардар рухнул на нее сверху. Хессу окунуло уже не просто в злость, в ледяное бешенство, в ярость возбужденного до предела кродаха.

Зубы Сардара сжались на шее, и Хесса заорала. Не от боли, на нее сейчас было плевать, а от острого, сумасшедшего удовольствия. От запаха, которого ждала все эти долбаные ночи и который почему-то только сейчас учуяла. От того, что в руках Сардара оралось так же, как кончалось — запросто, сумасшедше, обалденно.

Простыня разлетелась вокруг ошметками. Сардар, оторвавшись от шеи, невидящим взглядом полоснул по лицу, и Хесса дернула его к себе, отчаянно впиваясь в губы. Член толкнулся внутрь, и она приняла его сразу весь, чувствуя жесткую хватку пальцев под задранными коленями. И пока рычащий, ругающийся без остановки Сардар вбивал ее в кровать, ни на секунду не выпускала его волосы, цепляла зубами губы, щеки, подбородок, дурея от облегчения и радости.

После, когда Хесса лежала, пытаясь отдышаться и одновременно не выпустить Сардара из захвата всеми конечностями, пробило на ржач. Идиотский и неостановимый. Было уже такое. Когда-то, еще до метки. Так давно.

— Ты просто долбаное пекло с шайтанами, — прохрипел в ухо Сардар, не делая попыток высвободиться. — Выбесила, слов нет. Опять какая-то бредятина в башке. И ржет еще.

— Ты опоздаешь, — сказала Хесса, наконец справившись с дурацким ржачем.

— Да уже. Двадцать раз.

— Иди.

— Может, объяснишь?

— Если б я могла, — Хесса вздохнула. — Ты не пах. Я была уверена…

— Что не хочу?

— Ну.

— Думаешь, я это проклятое вино из удовольствия лакаю? Вот лажа тоже. Не до того сейчас. Совсем. Не хочу трахать тебя пять минут на бегу, как… Неважно. Но дрочить по утрам в бассейне, урывками, как пацан, тоже достало. Плевать. Давно надо было сказать. Пусти. Пора, — Сардар дернулся, и Хесса выпустила его, все еще осознавая услышанное.

— И после этого я — идиотка? — медленно спросила, глядя, как голый Сардар вышвыривает из шкафа свежую рубашку и штаны.

— Не единственная. Это хотела услышать?

— Что хоть мы пьем-то, можешь сказать? — Хесса села, по привычке потянулась к халату и вдруг решила — а вот шиш. Если Сардару не нравится, пусть не пялится, а ей и так отлично, и в купальню она сегодня пойдет не одна, и кофе выпьет, и…

— Какое-то пойло для озабоченных кродахов. Притупляет возбуждение, не до конца, ну и запах немного отбивает. Для тебя — безопасно.

— И давно ты на нем?

— Догадайся.

Хесса, даже не стараясь сдержать улыбку, прошла мимо Сардара, толкнула ногой дверь в купальню и врубила воду на полную. Потянула носом, обходя выставку склянок с маслами и, выбрав самый нейтральный запах, плеснула в бассейн, а потом спрыгнула туда сама.

Сардар, застывший у входа, смотрел на нее с подозрением.

— Ну и что это значит?

— Только то, что идиот и идиотка, которые дрочат по утрам в одной купальне, наконец встретились. И если ты не хочешь попасть туда, куда собирался, только к обеду, лучше поторопись.

— Наглеешь, — ухмыльнулся Сардар.

— Тебе это нравится, — пожала плечами Хесса, ни в чем сейчас не сомневаясь. — И еще. Хоть пять минут на бегу, хоть среди ночи, хоть в прыжке, мне плевать, понял? Если ты хочешь, не молчи, придурок с языком в заднице! Потому что я хочу, говорила ведь уже. Всегда.

В сераль она вернулась гораздо позже, чем обычно. Внутри все пело, звенело, подрагивало от предвкушения вечера. Совсем другого, не похожего на прошлые. Хесса улыбалась как придурочная всю дорогу от комнат Сардара и ничего не могла с собой поделать. Улыбалась бы и дальше, если бы не психушка, которая вот уже несколько дней творилась в серале. Добавлять в этот взрывоопасный котел свежую дозу истерик и сплетен не хотелось.

К ней сразу подошел клиба, заговорил негромко, и радость, слегка поутихшая, вспыхнула с новой силой. Лин? Вернулась? Наконец-то!

Она пронеслась мимо фонтана, перепрыгнула через разложенную карту Имхары, над которой с какого-то перепуга сидели, склонившись, аж пять анх — не иначе разглядывали, насколько далеко свалит Нарима со своим дедком, пронеслась вверх по лестнице и вбежала в библиотеку. И, не сбавляя скорости — все равно, кроме Лин, там никого не было, — рванула к единственному занятому креслу.

Сама не понимала, что на нее нашло — всем сразу накрыло, наверное. Не привыкла, чтоб столько хорошего подряд. Вконец крышу снесло. Накинулась на Лин так, будто не виделись лет сто. Чуть не придушила.

— Соскучилась — жуть! — выдохнула Хесса, пытаясь одновременно разглядеть и выражение лица, и вообще все: как она? Хорошо? Хорошо ведь? Вид у Лин был не слишком цветущий, ну так неудивительно, чуть не померла. Зато взгляд больше не пугал.

— Полегче, задушишь! — та счастливо рассмеялась, обнимая в ответ. — Жизнь налаживается, да? — И тут же добавила серьезно: — Спасибо. Лалия сказала, я б так и сдохла под тем кустом, если бы не ты.

Хесса нахмурилась. Воспоминания о том злополучном утре были еще слишком свежи, но возвращаться в прошлое сейчас, когда все наладилось — нет уж.

— Сдурела совсем? Нашла за что благодарить. Я б тебе по шее дала за этот проклятый куст, если б ты там вменяемая лежала. А сейчас уже поздно, забыли.

Хесса отцепилась от Лин, подтянула второе кресло и, скинув тапки, забралась в него с ногами. Спросила сразу о главном:

— Помирились?

— Вроде бы, — ответила Лин не слишком уверенно. — Объяснились, ну, я объяснила. Так-то вроде хорошо все, и течки зря боялась. Но, — ее пальцы скользнули по белой ленте халасана на шее — новой, отметила Хесса. — Как говорится, всегда есть какое-нибудь досадное «но». То ли я его не понимаю, то ли за ним не успеваю. Или у нас настолько разное воспитание? Вот что делать, если для тебя хотят как лучше, а ты это «как лучше» в гробу видала? И наоборот. Когда всего лишь пытаешься быть вежливой, а получается… слава предкам, хоть не оскорбительно, но все-таки нехорошо. Ну, эту проблему мы будем решать. Владыка меня учиться отправляет. Хочешь со мной? Он разрешил, если что. Конкретно тебе.

Лин выдала это на одном дыхании, и Хесса немного обалдела, пытаясь въехать во все, ничего не упустить. Плохо, когда так много важного и сразу куча вопросов. Но на последней новости ее заклинило окончательно.

— Чего? — переспросила она, уверенная, что ослышалась. — Меня? Учиться?

После случая под кустом о владыке Хесса думать не могла вообще. Ночи с Сардаром, конечно, немного успокоили хаос в голове, но примириться со своим проклятым телом и проклятым возбуждением она так и не смогла. А теперь думать приходилось.

— Необъяснимо и ни разу не правдоподобно. Давай еще раз.

— Все объяснимо, — Лин поморщилась. — Понимаешь… — и вдруг сама замолчала. — Вот бездна, как такое объяснить? Он мне начальника моего напоминает. Ну и все-таки владыка, а я не пойми кто. Там, где я раньше жила, панибратство с вышестоящими не приветствуется. А с другой стороны, он тоже прав, я идиоткой, наверное, выглядела, когда вдруг после трех дней течки начала иерархию соблюдать. Он взбесился сначала, потом спросил, что происходит и почему в моих мозгах перемкнуло. Я объяснила честно, что не понимаю, не знаю, что такое нормальная анха, как себя вести в каких ситуациях, как принято, какие традиции, законы. Один раз ошиблась, повторять не хочу. Ну, он и говорит, ладно, будет тебе учитель, мастер Джанах, и только попробуй с ним не поладить. А потом еще сказал, что ты тоже можешь со мной, что Сардар возражать не будет, а у тебя останется меньше времени на дурь. Как-то так.

— Обалдеть, — Хесса недоверчиво хмыкнула, снова покачала головой — ну не укладывалось в ней такое. Сардар не будет возражать, значит.

Сардар. Было бы глупо думать, что владыка не знает, где проводит ночи одна из его анх. Но что он знает еще? Хесса понятия не имела, что за отношения связывают Сардара и владыку. Подчинение, преданность, верность и все прочее по списку, или что-то еще? И как владыка относится к их... ночам? Знать хотелось. Очень. С чего вдруг такой подарок? Чем заслужила? Время на дурь. Да, хорошо бы, чтоб его вовсе не было.

— Когда? — жадно спросила Хесса. Другой вопрос задавать не стала, потому что было абсолютно плевать, чему все-таки их там станут учить. Истории? Землеописанию? Этикету? Да разве это важно?

— Сегодня в десять. Ты завтракала уже? Меня в полдесятого обещали предупредить. Вообще странно, конечно, библиотека и без часов.

— Завтракала. Было около девяти, когда я пришла, значит, скоро позовут. — Хесса вдруг занервничала. Она понятия не имела, как это — учиться. Целый мастер для них двоих, это вам не у полуграмотного торговца буквы спрашивать и не у Сального, тьфу, бездна, не у почтенного Саада, теперь вроде как дворцового лекаря, в записях ковыряться. Это же другое совсем. Лин, кажется, заметила что-то. Спросила:

— Ты чего?

Хесса замялась. Стыдно в таком признаваться. Но Лин ведь не дура, знает, что в трущобах образованию взяться неоткуда.

— Я понятия не имею, как это делать-то вообще. Учиться в смысле. Читать умею вроде. Писать могу, только медленно и без всякой там... каллиграфии. А еще что надо?

— Да ничего такого, были бы мозги и желание, — успокаивающе ответила Лин. — Посмотрим, конечно, что именно этот Джанах требовать будет. Но я так думаю, вряд ли Асир, учитывая мой сложный случай, отрядит какого-нибудь высокомерного дятла. Единственное, что он сказал: мастер Джанах — большой зануда, но как по мне, это скорее достоинство. И что он лучший.

— А что надо с собой? Бумагу? Перо? И в чем идти-то? Прямо так? — Хесса с сомнением оглядела себя. Полупрозрачные шаровары и вчерашний лиф не казались подходящими для учебы. Но выбора вроде как не было. Разве что сменить на свежее?

— Послушай, Хесса… — Лин встала и оказалась совсем близко, положила руки на плечи. Хесса вдруг отметила то, что прошло мимо сознания в первые мгновения встречи: Лин пахла владыкой и вязкой. Сильно. Как будто они трахались пару часов назад, не больше. От запаха скрутило живот, и отчаянно захотелось обратно к Сардару.

— Не нервничай, во-первых. Во-вторых, — Лин выпрямилась, наверное, почувствовав ее смятение, сказала, шагнув назад: — Извини, от меня Асиром пахнет? Не подумала. Так вот, во-вторых. Учитывая, что нервничать ты все равно будешь, хотя бы в первый раз, иди так, как тебе будет удобно и спокойно. Чтобы волноваться только о том, правильно ли понимаешь урок, а не о том, что штаны неудобные или перо плохо пишет. Я вообще карандаш беру, у меня перья то бумагу рвут, то ломаются, не умею я ими. Если у мастера есть какие-то требования, он нам о них расскажет, и мы все учтем к следующему разу. Это нормально.

Хесса отрывисто кивнула и безотчетно пригладила волосы. Нервничать. Да, она нервничала и к тому же сильно, но, может, это и правда быстро пройдет? Она очень надеялась, что так и будет. Потому что еще никогда и никто не предлагал научить ее чему-нибудь. Всегда сама просила, даже Лин. И упустить такую возможность из-за собственной дурости, глупости или неправильного лифа было никак нельзя.

— Карандаш — это хорошо, — сказала она, быстро оглядывая библиотеку и соображая, где взять карандаш. Надо сходить к рисовальщицам, у них полно всего. — Я тоже с перьями как-то... не очень.

— Бери два, — посоветовала Лин. — Вдруг сломается, точилка у меня есть, но обидно будет отнимать время от учебы на такую глупость. И я второй возьму. Пойдем, ограбим Сальму с Тасфией, и к Ладушу. Он отведет.

Хесса вскочила, готовая идти куда угодно, хоть за карандашами, хоть к Ладушу, хоть в Баринтар пешком. Хорошо, что была не одна, иначе дергалась бы наверняка сильнее. А еще отчего-то было интересно, что скажет обо всей этой затее Сардар, когда узнает. Хесса даже сбилась с шага, осознав, какой бред в башке. «Ты бы еще спросила, что он думает о цвете твоих шаровар или о том, что ты сожрешь на обед, идиотка! Да плевать ему. Или все-таки нет?»

ГЛАВА 21

Мастер Джанах Лин понравился. Невысокий, щуплый и словно усохший от старости клиба с морщинистым лицом и тонкой белоснежной бородой по середину груди, он смотрел неожиданно остро, как будто насквозь просвечивая, и говорил негромко и очень внятно, укладывая слово к слову и мысль к мысли плотно и красиво.

Впрочем, понравился он Лин еще до того, как начал рассказывать. В тот самый момент, когда кивнул Ладушу и сказал:

— Проходите. Садитесь туда, где вам будет удобно. Асир мне сказал, что вы обе девственно невежественны, но небезнадежны. Вот уж кому не рассуждать бы о чужой небезнадежности, хуже него ученика у меня не было!

Хесса сглотнула. Лин подтолкнула ее к столу, придвинула стул для себя, положила блокнот и карандаши. Мастер Джанах хмыкнул:

— Похоже, я прав. Вам приходилось учиться, верно… госпожа Линтариена, так?

— Просто Лин, если можно. Приходилось. Но владыка прав, здесь я и правда… девственно невежественна. — «И в прямом смысле тоже», — мелькнула мысль, заставив прикусить губу, чтобы не рассмеяться от дурного каламбура.

— А вы, очевидно, Хесса, — кивнул Джанах. — Позвольте спросить, отчего вы так боитесь?

— Мне, ну… не приходилось, — чуть слышно ответила та. — Учиться так, чтобы по-настоящему. Никогда.

— Но вы хотите? Или пришли за компанию с подругой?

— Хочу! — Хесса даже вскочила, сжав пальцами край стола так, будто боялась, что ее сейчас будут отрывать и выволакивать силой. — Я не умею, но я очень хочу, правда!

— Вот и хорошо. Садитесь. Сегодня мы с вами познакомимся поближе. Поговорим. Что бы там ни воображал наш владыка, не бывает людей, вовсе ничего не знающих о своем мире. Я думаю, имеет смысл выяснить, что вы знаете. Начнем с вас, Хесса. Скажите, почему наш мир называют Семицветной Ишвасой? Не вставайте, мы просто беседуем.

Хесса, явно не зная, куда девать руки, сцепила их в замок так, что от напряжения побелели костяшки. Но заговорила почти спокойно, только немного торопясь, как будто боялась, что Джанах прервет ее раньше, чем она закончит.

— Ишваса состоит из семи частей, их называют лепестками, каждая управляется своим владыкой, имеет свои цвета стягов и свои особенности. Имхара — красный, Баринтар — оранжевый, Сафрахин — желтый, Харития — зеленый, Азрай — голубой, Шитанар — синий, Нилат — фиолетовый.

— Совсем неплохо, — одобрил Джанах, он расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и слегка кивал в такт словам Хессы. — Но всегда ли Ишваса была Семицветной? И всегда ли она была Ишвасой?

— Ишваса появилась после Великого Краха. Я слышала, будто в первое время не было ни Имхары, ни других лепестков. Но я... — Хесса смутилась. — Я не знаю, что было тогда. И как было до Краха — тоже.

— До Краха был целый и неделимый мир, — сказал Джанах. — Под управлением одного владыки. И последний, Амран Кровавый, втянул Альтаран в многолетнюю междоусобную войну, которая и стала причиной Краха. Альтаран — так назывался наш мир. Альтарой называлась его великая столица, которая, кстати, находилась на территории Имхары. И до сих пор путешественники могут посетить ее руины, ушедшие в пески почти целиком.

— Тогда здесь было море, а не пески, — Лин вспомнила рассказ владыки. Поймала взгляд Джанаха, быстро сказала: — Простите. Дурная привычка. Я не хотела перебивать.

— Мы беседуем, Лин, никогда не молчите, если вам есть что сказать. Если я захочу от вас тишины, скажу об этом заранее. Мое единственное условие — предмет беседы, от которого не стоит отступать, иначе в ваших головах будет не море с песками, а каша с салатом. К примеру, если мы говорим о лепестках Ишвасы или об Альтаране, мы не станем перескакивать на оружие Нилата или снежных великанов Шитанара. Но вернемся к Альтаре. Верно, Срединное море, на берегу которого она стояла, исчезло после Краха. Многое исчезло. Что-то бесследно, что-то — не совсем. Некоторые древние традиции и законы, обряды и память о них сохраняются до наших дней.

— Это то, о чем я хочу узнать, — тихо сказала Лин. — Владыка говорил — есть законы новые, старые и древние.

— Новые законы, — Джанах хмыкнул. — Их проще было бы назвать старыми в новой интерпретации. А вот новейшие существуют. Это законы, по которым живет нынешняя Имхара. Странно, что владыка Асир забыл о них. — Джанах едва заметно улыбнулся. — В конце концов, он сам писал их. Но Ишваса живет в основном по Новым законам. Старые — сложились после Краха и поглотили законы древние так же необратимо, как пески поглотили Срединное море. Новые — искаженное отражение Старых, изменившихся в угоду новому времени. Только Харития, Баринтар и Нилат поддержали Новейшие законы, законы владыки Асира, но до окончательных изменений законодательства еще очень, очень далеко. Не все способны на быстрые и радикальные перемены, одни довольны тем, что есть, другие не хотят или боятся вызвать недовольство знати. Мы еще вернемся к этому. Пока же я хочу спросить вас о Великом Крахе. Что вы знаете о нем?

— Был какой-то глобальный катаклизм, — осторожно начала Лин. — Огонь с неба, каменный дождь и все в таком духе. И один мир раскололся на два, хотя это как-то… — она запнулась, вспомнив гнетущий ужас, охвативший ее на месте раскола, или бреши, или что там такое в Трущобах было. — Как-то не укладывается в голове, но это правда. Два отдельных мира, каждый из которых выживал после катастрофы своим путем. В… — она чуть не сказала «в вашем мире», спохватившись в последний момент: — В Ишвасе тогда погибли почти все анхи, я так слышала. Что поставило на грань вымирания уже всех, потому что некому было рожать. Именно тогда анх стали запирать по сералям и вообще слишком беречь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— «Слишком»? — поднял брови Джанах.

— Я думаю, да, — решительно ответила Лин. — Так, как берегут не людей, а драгоценности в сокровищницах. Сдувая пылинки, обеспечивая всем, но не спрашивая о желаниях. Не позволяя рисковать. Оставив им единственное предназначение.

— Не всех берегут, — вдруг вмешалась Хесса. — Не знаю, как раньше, но сейчас — точно не всех. Сералей на всех не хватит. Поэтому в сераль попадают знатные, с хорошей родословной, и это... милость, а не данность. Бывают, конечно, исключения… — Хесса смутилась и опустила голову.

— Такие, как вы, например? — спросил Джанах. В его вопросе не было ни издевки, ни неприязни, простая констатация факта. Хесса молча кивнула.

— Ситуация изменилась очень давно. Поначалу, после Краха, вы правы, Лин, анх ценили больше собственной жизни. Выжившие объединились в семь великих кланов.

Главы каждого из этих семи — великие предки, о которых вы наверняка наслышаны, потому что поминают их все так или иначе в любое время суток. Они и стали основателями семи великих родов. Нынешние владыки — их потомки. И в каждом великом клане, представьте себе, было меньше десяти анх. Осознаете ли вы размер катастрофы? Целый мир, пусть и уменьшившийся вдвое, и меньше сотни анх, часть из которых были бесплодны, часть — измучены и изувечены войной и всем, что последовало после. Древние законы необходимо было менять и пытаться выжить. Любыми способами.

— Меньше десяти на клан? — Лин оторопела. Это было даже хуже, чем у них с кродахами. И правда, грань вымирания! — Но подождите… Тогда получается, что в каждом лепестке все друг другу так или иначе родня.

— Так или иначе, — согласился Джанах. — Этого пытались избежать, разными способами. Именно с тех времен возникла традиция дарить анх. Анха, подаренная одним владыкой другому — великая милость, великий жест. Самый ценный дар. К слову, о Новейших законах владыки Асира. Теперь вам должно быть ясно, почему этот пункт остался неизменным даже в них. Это прошлое, о котором нельзя забывать.

Лин опустила голову.

— Я не думала об этом с такой точки зрения. Но все равно… не хотела бы я, чтобы меня дарили. Как будто вещь! Пусть даже хоть сто раз драгоценную.

— А стать анхой, которая сделает все, чтобы спасти мир и потомков, забыв о собственных интересах ради глобальной цели возрождения, хотели бы?

— Нет, — жестко ответила Лин. — Небо упаси. Но есть ситуации, когда твои личные интересы и желания ничего не значат, и ты сама это понимаешь. В таком случае я бы сделала то, что должна. Но это было тогда, а сейчас? Острой необходимости давно нет.

— Никто не хочет повторения прошлого, — Джанах прошел к окну, остановился там и заговорил немного иначе, тише и задумчивее. — В чем величие этих «великих предков», можете спросить вы. Они сделали то, что и должны были сделать в тот момент, разве нет? А теперь представьте себя на месте любого из них. Самый старший, Даниф, основатель Имхары, был тогда на два года моложе нашего владыки. У него была супруга, владеющая мечом ничуть не хуже, чем хлыстом и кинжалами, и двое маленьких детей — кродах и анха. У него была Имхара — пустыня от горизонта до горизонта, сотня кродахов и почти столько же клиб. Ему пришлось запереть жену, прошедшую с ним через всю войну, вместе с остальными анхами клана, и содержать под непрестанным надзором, запретив ей все, что позволялось раньше, и отдавать ее своим советникам и всем отличившимся кродахам по очереди. Ему пришлось подарить дочь владыке только что образованного Баринтара и получить взамен его дочь. Ему пришлось строить свое государство из пепла, пожертвовав абсолютно всем, что было ему дорого. Им всем пришлось сделать это. Вы говорите, Лин, что не хотели бы. Думаю, многие из живших тогда тоже ничего подобного не хотели, но им пришлось. И многие принимали свою участь с гордостью и достоинством. Но не все.

Лин сжала кулаки. Она могла бы рассказать о зеркальном отражении того мира и того владыки с его женой. Об анхах, которые рисковали жизнями вместо своих кродахов. Которые отобрали у них право быть защитниками, потому что два-три кродаха на сотню анх — тоже смертельная грань, черта, за которой пусть не вымирание, но нечто не менее страшное — безумие. Которые отказались от самого понятия «мой кродах», и это тоже до сих пор не изменилось, хотя острой необходимости в таком давно нет.

— Отчаянные времена, — продолжал между тем Джанах. — Самоубийства и убийства, потому что далеко не все кродахи в то время могли отдать свою анху, и далеко не все анхи были готовы к таким жертвам. Но им, семерым, все-таки удалось построить новый мир из ничего. На развалинах, крови и слезах. Так было. А дальше... изменилось многое. И да, Лин, острой необходимости давно не существует, но, согласитесь, глобальные перемены не происходят в одно мгновение, если только для них нет глобальных причин вроде раскола мира. Множество поколений жило по законам того времени, они смягчались, иногда и вовсе забывались, но не те, что дают возможность кродахам править так, как им нравится. Несправедливо, скажете вы. Возможно, но в нашей истории была точка невозврата, и только благодаря тем кродахам мир еще существует. И только благодаря тем анхам мы сейчас разговариваем. Одно, к сожалению, невозможно без другого. Нынешние кродахи помнят об этом, но их устраивает текущее положение вещей. Почти всех. А у тех, кого не устраивает, недостаточно сил, чтобы противостоять остальным. Войны, как вам наверняка известно, в Ишвасе с тех пор под строжайшим запретом. А мирный путь всегда самый длинный.

— А я бы лучше так, как они, — глухо сказала Хесса. — Лучше подставляться куче кродахов и понимать, почему так и что на кону, и что от тебя зависит бездна знает сколько, чем быть игрушкой для ублюдков и знать, что твоя жизнь ничего не стоит.

Джанах обернулся, посмотрел на Хессу с интересом, подошел ближе.

— Вы ошибаетесь. Любая жизнь — ценность. Многие пытаются забыть об этом, но они неправы. Под нашим солнцем ничего не происходит просто так, поверьте. Мы не всегда осознаем, на что именно и как влияем, но мы и не должны. Есть силы и существа, которым виднее. Вот вы, Хесса, появились зачем-то на свет. Зачем? Для того, чтобы прожить эту жизнь так, как можете только вы и никто другой. И только вам давать отчет за свои действия. В первую очередь — перед собой. Я не мистик, и мне не свойственно выстраивать теории, основываясь на домыслах, но у легенды о Хранителях есть истоки. Исторические истоки, с доказательствами. А значит, за этим миром, за нами всеми присматривают те, кому виднее. И вполне возможно, что они присматривают и за мной, и за вами, Хесса. Один раз наш мир уже разочаровал их, и я не удивлюсь, если однажды история повторится. И будет ли ее финал таким, как в прошлый раз — относительно счастливым, зависит и от нас с вами, не так ли?

«История повторится», — эхом отозвалось в мыслях Лин, морозом продрало по коже. Разве она не повторяется — сейчас? Откуда-то ведь взялась та брешь. И кто знает, чем бы все закончилось для обоих миров, не попади Лин к Асиру? Владыка мог бы до последних мгновений не знать о появившейся прорехе между мирами. Оба мира, люди обоих миров, могли бы в свои последние мгновения так и не понять, что происходит.

Она чуть не рассмеялась от внезапной мысли: выходит, паскудный сынок Пузана, за которым агент Линтариена отправилась в трущобы, чуть ли не спаситель мира. Потому что если бы он не гульнул со всей своей дури, не обозлил бы трущобных так, что его решили кокнуть, то и Лин бы не столкнули в тот водопад.

Вот и гадай, кто зачем появился на свет…

— Лин? — к плечу прикоснулась сухая рука Джанаха. — Лин, что с вами?

Лин подняла голову:

— Что?

— С вами все в порядке?

— Да, — кажется, она сама не заметила, как едва не скатилась в истерику. Зачем-то уткнулась лицом в ладони и то ли плакала, то ли смеялась, вспоминая разбитую рожу молодого идиота в допросной казарм и себя саму, вздрагивавшую от прикосновений владыки. Осознавшую, что застряла в мире без подавителей. — Простите. Я просто… вспомнила очень наглядный пример, подтверждающий ваши слова.

— Хорошо, — Джанах не стал допытываться до сути. — Тогда, надеюсь, вы согласитесь, что не все так просто, как нам иногда кажется. И ничего в нашей жизни не происходит без причин и последствий. Думаю, на сегодня достаточно. Я знаю, что в библиотеке сераля есть книги по старой истории. Времена Краха, вот что нас с вами волнует сейчас, поэтому до завтра вы ознакомитесь с нужным материалом. Меня интересует все. Быт, деятельность семерых великих предков, внешняя и внутренняя политика, вернее, ее зачатки. Завтра в то же время жду вас здесь.

Лин медленно выдохнула, прикрыв глаза. Если бы они обе, но прежде всего она, не поддались эмоциям на грани истерики, урок, наверное, продлился бы дольше. Но… Бездна, спасибо, что не полноценная истерика! По сути, она оказалась такой же заложницей обстоятельств, как та анха из древней истории. Как бы ни превозносил Джанах достоинство и благородство… кстати, как ее звали? Надо найти, в библиотеке наверняка есть. В любом случае, Лин отлично понимала, что чувствовала та анха — куда лучше клибы, пусть даже непревзойденного специалиста по древней и всякой истории. Желать единственного кродаха, но подставляться всем… нет, упаси бездна! Лин бы не смогла. И отказаться бы не смогла, зная, что от этого зависит выживание всех. Джанах прав. Умный старикан.

Той анхе тоже запретили держать свое оружие в серале? Хотя какая разница, по большому счету, где хранить оружие, которым не смеешь воспользоваться ни для боя, ни для… для чего-то другого.

— Спасибо, мастер Джанах, — она поднялась, и Хесса вскочила следом. — Ваш рассказ заставляет задуматься. Спасибо, что согласились учить нас.

В библиотеку… Сейчас она с куда большим удовольствием напилась бы в хлам, но, наверное, пока нельзя. И к Исхири нельзя в таком раздрае. Разве что попросить ключ от оружейки и покидать дротики. Можно даже нарисовать вместо мишени одну вполне конкретную рожу. Для разнообразия не разбитую, а наглую и высокомерную. И надпись — «спаситель мира».

Да, пожалуй, она так и сделает. А уже потом — в библиотеку.

ГЛАВА 22

Все-таки от сераля Лин отвыкла. Утратила бдительность. Знала, что ее встретят после течки напряженным любопытством, но отчего-то казалось, что особого взрыва не будет. В конце концов, что такое одна течка одной анхи по сравнению с шумными проводами Наримы?

Размечталась! Или вся беда в том, что первой из здешних истеричек Лин встретила Ганию? Пока они с Хессой были у Джанаха, та успела проспаться от очередной дозы успокоительного и устроить еще один показательный сеанс рыданий на весь сераль, под соусом «Владыка отличает всяких трущобных, в то время как…»

К счастью, Лин, да и Хесса тоже, этого выступления не застали. Зато застали все остальные. Стоило Лин, и без того взвинченной услышанной от Джанаха историей, перешагнуть порог сераля, как к ней тут же подлетело как минимум с десяток анх.

От бесконечных, вразнобой и наперебой «Как?» «Сколько раз?» «Только ли владыка?» «Хорошо ли было?» «В каких позах?» «Понравилось или нет?» «А можно в подробностях?» зашумело в голове, к горлу подкатила тошнота и перехватило дыхание от ярости. Наверное, закончилось бы все плачевно. Вряд ли бы она ограничилась тем, что просто наорала на этих дур. Ее тянули в разные стороны, теребили, обнюхивали, и терпение таяло так стремительно, что казалось, еще секунда и...

И это был первый и последний раз, когда Лин могла бы сказать спасибо Нариме. Та очень вовремя вплыла в дверь в сопровождении пятерых клиб, нагруженных объемистыми тюками. Оглядела Лин с ног до головы, сладко, до приторности улыбнулась и пропела:

— Счастливо оставаться, трущобная. Надеюсь, ты скоро надоешь владыке. Отстаньте от нее, есть дела поважнее. У меня тут подарки... почти для всех, — она с презрением посмотрела на Лин, перевела взгляд на Хессу и передернула плечами. — И пока я не передумала, можете их разобрать. Последний день в серале. Я должна как следует попрощаться с этим чудным местом.

Оставив за спиной восторженно квохчущий курятник, Лин ввалилась к Ладушу и потребовала:

— Успокоительного!

— Что такое? — изумился тот. — Лин, разве ты тоже, э-э-э, страдаешь от расставания с Наримой?!

— Она страдает от расставания со мной, — фыркнула Лин. Ее уже начало отпускать и без успокаивающих настоев, только от голоса Ладуша. — Но остальные… Налетели, как… как… да бездна, вот сейчас я точно убить могла! Причем все равно, кого. Кто под руку бы попался.

— Нет-нет-нет, пожалуйста, никаких убийств, пока я отвечаю за это место! Садись ради предков.

Ладуш впихнул Лин в мягкое, странной формы кресло, в котором та почти утонула, распахнул шкаф, где за знакомыми витражными стеклами с крайне фривольными картинками прятались ровные ряды всяческих склянок, банок, кувшинчиков и шкатулок, зазвенел крышками.

— Только этого не хватало. С чего вдруг ты так впечатлилась? Размер члена нашего драгоценного владыки ни для кого тут не секрет. Пересчитали и измерили уже тысячу раз, в длину, в ширину и в диаметре. А насколько умело он этим членом пользуется, всегда зависит исключительно от воображения тех, кто имел счастье или несчастье с ним столкнуться. Можешь выдумать что угодно и рассказывать как сказку детишкам на ночь. Они оценят.

Лин покачала головой.

— Не могу. Это… личное. Слишком ценное, чтобы… — приняла из рук Ладуша бокал с темной, терпко пахнущей настойкой, выпила залпом. Сказала тихо: — Им лишь бы о члене. А нам Джанах рассказал… о ваших великих предках. И мне… бездна, мне больно, когда я это представляю. Как будто оно со мной все. Налей еще. Знаешь… я бы умерла за него. За Асира. Легко. А лечь под другого ради него — не знаю, смогла бы или нет. Как жаль, что нельзя сейчас просто тупо напиться.

— История Данифа и Лейлы? — помолчав, негромко спросил Ладуш. — Не единственная грустная история тех времен. Но у Джанаха к ней слабость. Только при Асире о них не вспоминай, взбесится. Его первая серьезная ссора с Джанахом. До сих пор помню эти вопли и разломанные столы.

Ладуш позвенел чем-то еще, сел напротив Лин и протянул ей доверху наполненную маленькую рюмку.

— Напиться в одиночестве — не вариант. Напиться вообще — тоже не вариант. Но выпить можно. До приезда посольства из Баринтара еще полдня, так что я, пожалуй, составлю тебе компанию. Это харитийский бальзам. Крепкий и при этом полезный.

— Спасибо, — Лин кивнула, выпила. В голове мягко качнулось что-то, как будто в море зашла, в волны. — А почему ссора и вопли?

— Потому что Асир в детстве не отличался особенной чувствительностью и до сих пор терпеть не может пафос. А у Джанаха свои представления о хорошем и плохом. Асир орал, что если Даниф так не хотел, чтобы его жену трахал кто-то еще, то не надо было делиться. Он же владыка, а владыка имеет право. Еще про то, что Лейла либо идиотка, либо ей просто было плевать, с кем спать. Много чего орал, отказывался признавать героизм и все в этом духе. Заявил, что Джанах старый козел, который должен учить будущего владыку нужным вещам, а не разводить какие-то сопли в меду. Швырнул в мастера стол. Потом расколотил другой. Сейчас забавно звучит. Тогда же я чуть не умер от страха. Забрался под оставшийся и молился предкам, чтобы Асир его не заметил.

Ладуш рассмеялся.

— Если бы я знал, что с тех пор столы будут летать по комнатам регулярно и в конце концов мастер начнет заниматься с нами в саду, где нечего ломать, наверняка сбежал бы оттуда сразу и навсегда. Сколько нам было тогда? Одиннадцать, наверное. Да, одиннадцать. Асир крушил все, что попадалось на пути, и от счастья, и от злости, и считал себя, разумеется, центром мира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А сейчас… он бы стал делиться? Если бы… вот так?

— Это сложный вопрос, Лин, — Ладуш отставил свою рюмку. — Раньше, в древности, иметь одну анху считалось нормальным. Так же, как и иметь десяток, впрочем. Но нас воспитывали иначе. Асир любит ходить по краю. Во всем. Но он человек долга. И даже мне сложно сказать, что сделал бы он, окажись на месте Данифа. Никогда не отказался бы от своего титула, потому что верит, что достоин его, это да. Но, думаю, скорее отправил бы Лейлу к почившим предкам, чем обрек ее на такую жизнь. Если бы та сама этого захотела.

— Не захотела бы, — уверенно возразила Лин. — Потому что это было бы предательством. Особенно если она воевала тоже. Ответственность. За других, за будущее. Основа личности любой анхи. Не знаю, почему в ваших нет, странно, на самом деле.

Ладуш молча налил еще, и Лин сказала:

— Наш мир выжил на ответственности анх. Ваш, в каком-то смысле, тоже. Я так думаю.

— И ты, и я, и Асир, и многие другие. Не знаю, что произошло с вашими анхами, но наших мы превратили эм-м... ты видишь, во что. Даже тех, кто не склонен к узкому мышлению и не зациклен на собственных удовольствиях, ломают и переламывают на протяжении многих лет. Кродахи не злы, ну, во всяком случае, не все, но они привыкли к покорности анх, она их устраивает. К сладкой жизни, к самым разным видам наслаждения. И наши анхи считают это нормальным. Им тоже перепадает сладостей, их не обременяют заботы, а ублажить кродаха — радость, а не наказание. Знаешь, Лин, тебе очень повезло, что дыра, в которую ты провалилась, оказалась в Имхаре, а не где-нибудь в Сафрахине. Выжить там тебе было бы гораздо сложнее.

— Да, — согласилась Лин. — Когда я только сюда попала… в первый день, сразу, еще до того, как Асир отправил меня в сераль. Это было почти первое, что я о нем подумала: что он такой, каким должен быть правитель. Что он умеет принимать решения. Я тогда сравнивала его с нашими кродахами. И это было… уважение с первого взгляда, наверное, так. Именно из-за этого первого впечатления я потом его слушала, как собственного начальника, в режиме «сказали — исполняй». Даже когда он меня взбесил своими сравнениями, обозвал трусихой и бездна знает кем еще… все равно. Даже когда приказывал то, чего я не хотела вообще. Как будто он имел право. Потому что он правильный кродах и правильный владыка, а не как наши хмыри. Мы, наверное, испортили своих кродахов так же, как вы анх. Потому что у вас было меньше десятка анх на клан, а у нас — два-три кродаха на сотню-две анх. Единственное лекарство от безумия. У нас тоже были… свои печальные истории.

— Мне всегда казалась странной эта теория о нарушенном равновесии, — задумчиво сказал Ладуш. — И теперь она кажется мне еще более странной. Потому что то, что произошло после Краха, и здесь, и в твоем мире, не имеет ничего общего с равновесием. Единственное, что мы приобрели — отсутствие войн. Но, по-моему, потеряли гораздо больше.

Лин кивнула:

— Мы отразились, один мир в другом, как в кривом зеркале. И там, и там искажено что-то важное. Правильное. А что с этим можно сделать? — она махнула рукой и выпила еще. Шум прибоя в голове стал громче, и волны сильнее. Лин спрятала лицо в ладонях, призналась глухо: — Я скучаю по морю. Как и Сальма. Но я не могу вернуться, а она? Ее подарили. Не понимаю, вот убейте не понимаю, как так можно.

Ладуш что-то ответил, но Лин не услышала. Она положила голову на руки и уплыла, и ей снилось море возле Утеса. Кричали чайки, скользили по волнам рыбачьи лодки, гудел вдали рейсовый теплоход на материк, мальчишки собирали устриц на отмели. Потом приснилось, как они ели устриц с Асиром и говорили о пище бедняков, и Лин проснулась.

Она лежала на диване в комнате Ладуша, укрытая легким покрывалом. Одежда аккуратно развешана на кресле рядом, на столе — кувшин с водой и записка. «Вечером будь готова идти на праздник», — прочитала Лин. Посмотрела на часы. Полчетвертого. Обед давно прошел, что такое «вечер» в записке, совершенно непонятно: то ли шесть вечера, то ли восемь или десять? А ей еще разбираться с заданием Джанаха! Лин подхватилась, ругаясь сквозь зубы. Оделась, попила воды и помчалась в библиотеку.

Хесса уже сидела там. Светлая макушка едва виднелась из-за двух высоченных книжных пирамид.

— Что нашла? — спросила Лин.

— Здесь читать на неделю! — Хесса запустила пальцы в волосы и застонала. — Это даже если не считать, что я половины вообще не понимаю! Вот скажи, что такое «упразднение института присяжных и введение упрощенного судопроизводства»?!

— Ну, ты это прочитала почти без запинки, молодец, — Лин села рядом и потянула к себе тяжеленный фолиант под названием «Клановые суды Ишвасы». Просмотрела оглавление, пролистала наугад несколько страниц. — Ничего себе книги в библиотеке сераля. Уровень университета. Так, мы это потом вместе будем читать, чтобы я сразу объясняла, чего ты не поймешь, а что не поймем обе, спросим у мастера Джанаха. Но на завтра он нам более простое задал. Сейчас разберемся, с чего начать. Праздник еще этот…

— То, что он задал, я уже прочла. Вот здесь, смотри, — Хесса выкопала небольшую, изрядно потрепанную книжку «Первые годы после Великого Краха». — Думаю, это оно. Но там очень коротко все, только основное.

— Не может быть, чтобы на такую тему только одна простая книга и все коротко!

— Да ладно! — Хесса возмутилась. — Вон, целая полка! Романы! Поэмы! Великая любовь на фоне общей случки. За каким мерином такое читать вообще? Про этих, о которых он рассказывал, тоже есть. «Даниф и его Лейла». Полистала я. Сладкие стоны, слезы, клятвы и прочие сопли. И, кажется, Нарима именно оттуда все свои красивые слова для кродахов сперла.

— Да, это рекомендация, — согласилась Лин. — Ужасающая. Ладно, продирайся тогда через упрощенное судопроизводство, подозреваю, так обозвали то, что сейчас имеем: кто владыка, тот и судит. А я эту короткую быстро прочту и присоединюсь.

На праздник их выдернули из библиотеки, когда они только начали разбираться в том, как принятые до Краха суды присяжных сначала превратились в клановые судилища, а после — в единоличное право судить, которое, кстати, далеко не во всех случаях принадлежало владыке. Чтение оказалось сложным, но интересным. И жутким, потому что историй, подобных судьбе Лейлы, там нашлось — каждый второй пример. И уж чего-чего, а соплей и сладких стонов в них не было. Были кровь и насилие, ревность, убийства и похищения, показательные казни одна другой страшнее и мучительней, самоубийств тоже хватало. Лин только теперь поняла, почему Асир так взъелся на Хессу за попытку самоубийства в первый вечер. Оказывается, по старым законам для анхи это считалось не глупостью и даже не проступком, а преступлением. За которое полагались плети и карцер. А уж за нападение на другую анху, как тогда Хесса на Лалию… Получалось, что Асир действительно проявил к Хессе небывалое снисхождение, а та не оценила…

Неудивительно, что на праздник обе шли в отвратительном настроении.

В общем-то, праздника особого и не было, просто, как поняла Лин, встречать посольства полагалось с помпой и при параде. Пока баринтарцы въезжали в дворцовые ворота, весь сераль толпился на подтанцовке, забрасывая приезжих кродахов цветами и воздушными поцелуями, а после, во время приема в парадном зале, анхи сидели в специальной ложе и внимали торжественным речам. Асир был величественен и суров, Сардар грозен, Ладуш приветлив, Лалия, как всегда, сияла и сверкала.

Сальма смотрела на приезжих с такой жадностью, что Хесса, не выдержав, согнала с места в первом ряду кого-то из анх и впихнула ее, сопротивляющуюся, но довольную, туда. Но все баринтарцы в зал то ли не поместились, то ли впустили только самых важных деятелей, их оказалось не так уж много, гораздо меньше, чем в бесконечной кавалькаде у ворот. Владыка Баринтара, рослый, черноволосый, грузный кродах, обнимался с Асиром какое-то невероятное количество раз. А потом, также долго, но очень сдержанно расточал витиеватые комплименты Лалии. Союзник, один из троих, отметила про себя Лин.

Потом анх, кроме митхуны, отпустили, а владыка в окружении советников повел гостей на пир.

— Небось до утра будут, — пробормотала Хесса. — Ну, все равно. Пошла я, в общем. Спокойной ночи. До завтра.

— К Сардару? — оглядевшись для проверки, не услышит ли кто, тихо спросила Лин. — Как у тебя с ним?

— Спросила бы ты еще вчера, сказала бы — не знаю. Но сегодня... — Хесса фыркнула, будто вспомнила о чем-то смешном. — Все хорошо. Снабдил меня свободным доступом к своим комнатам. В любое время, представь.

— Это здорово, — кивнула Лин. Хмыкнула мысленно, поймав себя на коротком уколе зависти. С другой стороны, вроде как Асир тоже дал понять, что не оскорбится, если Лин влезет к нему в окно ради близости, а не скандала. — Значит, там спишь? Курятник в возмущении? Или за Наримой не заметили?

— Заметили, — помрачнела Хесса. — Достали вопросами и предположениями, чем я такое заслужила. Лалия заткнула, пока не дошло до побоища, потом Нарима отвлекла, больше пока не лезут, но пялятся и нюхают все время. Едва слюнями не капают прямо передо мной. Дурищи. У нас и нет ничего. Почти. Он приходит среди ночи, уходит ни свет ни заря, а они... Ладно, плевать.

— Они как будто… — Лин запнулась, поймав себя на внезапной дикой мысли. — Как будто хотят в те времена, когда было десяток анх на клан. Больные. Может, потому и тема в романах такая… модная? Нашли еще золотой век. Ладно, ты права, плевать. Спокойной ночи. До завтра.

Хесса кивнула и умчалась. А Лин спать не хотела. Она выспалась днем, да и… казалось, что прежняя комната в серале и кровать, на которой она уж точно всю ночь будет одна, разбудят отступившую было тоску. И Лин пошла в библиотеку. Пару часов еще вполне можно и почитать.

ГЛАВА 23

Опасения оправдались — на старом месте спалось плохо. Снились кошмары, в которых история Лейлы переплеталась с ее собственной, злорадно скалился сынок Пузана, кивали чему-то таинственные Хранители. Снился водопад и падающее в разлом небо. Лин вскидывалась, садилась на постели, слушала царившую вокруг тишину. Ложилась, закрывала глаза, и все начиналось снова.

Промучившись так несколько часов, она встала, оделась и побрела к клибам. В бездну отвары, она попросит кофе, а потом… пора сходить к Исхири, вот что.

У клиб сидел Ладуш с огромной кружкой в руках.

— Вы вообще не спите?! — судорожно зевнув, ляпнула Лин. Вдохнула бодрящий запах, помотала головой. — Ах да, посольство. Доброе утро тогда. Можно мне тоже кофе?

— Ты-то почему не спишь? — Ладуш кивнул дежурному клибе, разрешая кофе для Лин. — Садись. Позавтракаем вместе.

Лин придвинула стул для себя, приняла у клибы кружку.

— Спасибо. Снится всякое… гадостное. Ну его. Я в зверинец схожу, как раз успею до мастера Джанаха.

— Похоже, мастер тебя впечатлил, — задумчиво сказал Ладуш.

— Да.

От кофе прояснилось в голове, сонная муть отступила, зато отчетливо вспомнился вчерашний разговор с Ладушем.

— Господин Ладуш, — осторожно начала Лин. — Надеюсь, вчера я не позволила себе ничего… излишне неподобающего? Я была в раздрае и плохо себя контролировала.

— Я так и понял, — Ладуш вздохнул. — Ты действовала правильно. Поверь, Лин, уж лучше ты каждый день будешь прибегать со своим раздраем и желанием всех поубивать ко мне, чем единственный раз дашь этому желанию волю. Нет-нет, — вскинул он руки, — я верю, что осознанно ты никогда такого не сделаешь! Но у каждого бывают плохие дни.

Дальше ели молча, но молчание не было тяжелым или напряженным. Ладуш управился со своим кофе, встал.

— Хорошего дня, Лин.

— Спасибо. И вам, господин Ладуш.

Посольства со всей Ишвасы — событие не рядовое, Ладушу долго предстоит сидеть на кофе и бодрящих отварах. И в серале наверняка начнется то же сумасшествие, что было в дни праздника. И, хотя Асир предупредил, что Лин имеет полное право отказать любому кродаху, все равно лучше не мелькать. Мало ли, кто как воспримет ее отказ. К тому же здесь, похоже, именно вокруг анх концентрируется напряжение в политике. Надо будет расспросить Джанаха о новых и новейших законах. Он, конечно, и сам расскажет… рано или поздно, но Лин грызло предчувствие, что эти знания могут понадобиться в любой момент.

Когда она дошла до зверинца, рассвет едва высветлил небо. Но анкары не спали, и Триан был уже на ногах. Даже не слишком удивился, увидев Лин раньше обычного времени. Поклонился, коротко улыбнувшись:

— Госпожа Линтариена. Вас долго не было. Он скучал.

— Я тоже. У меня теперь занятия после завтрака, буду или рано приходить, или к вечеру.

Она быстро переоделась и пошла к вольеру.

Исхири выбежал навстречу, вскинулся на задние лапы, налег передними на густую сетку. Раньше он так доставал Лин до плеч, теперь же стал выше нее больше чем на голову.

— Ох, братец, ты и вымахал! Мелким больше не назовешь, только крупным.

Исхири фыркнул: «крупный» ему явно не понравилось. Лин вошла в вольер, чувствуя спиной внимательный взгляд Триана — тот, кажется, готовился ее вытаскивать, если что-то пойдет не так.

Но все было «так». Исхири, конечно, вовсю валял ее по земле, но не пытался выяснить, кто сильнее, он хотел играть. Его белый брат и три сестры не вмешивались, а потом пришел Адамас. Подошел, фыркнул на детеныша, обнюхал Лин, щекоча усами лицо. Лизнул, как будто снова одобрив. Отошел и улегся на бок в траву, раскинув лапы.

— Ну да, у тебя тоже впереди праздники, как и у владыки, — пробормотала Лин. Исхири прикусил зубами кожу куртки, потянул, требуя внимания. — Да, братец, я вся твоя еще полчаса. И ничего не поделаешь, я и дальше буду иногда вот так пропадать. Но пока это не началось снова, постараюсь бывать с тобой чаще.

Возвращаясь в сераль, Лин мысленно составляла расписание. Купальня после зверинца, еще один завтрак — от возни с анкаром аппетит разыгрался тоже как у анкара. Или лучше перенести зверинец на вечер? Тогда можно будет задерживаться в купальне подольше. Бальзамы мастера Эниара требовали времени, зато волосы от них становились пышными и блестящими. А еще в памяти почему-то застряли слова Фаризы: «красивая, только неухоженная». Никогда не заморачивалась собственной внешностью, но для Асира хотелось стать настолько красивой, насколько она может. Ради этого не жаль потратить лишние полчаса или час.

Да, лучше вечером. С утра уже есть два часа занятий с Джанахом, а ведь еще надо снова начинать тренироваться. Только… не слишком поздно. Потому что Лин надеялась, что хотя бы часть вечеров или ночей будет проводить с Асиром.

Счастливая до неприличия Хесса примчалась чуть ли не в последний момент. А Лин, настраиваясь на занятие, вспоминала вчерашнее чтение, рассказы Лалии и Асира, сопоставляла и мрачнела все больше. Наверное, разительно контрастируя с Хессой, словно светившейся изнутри. Но, усевшись за стол, привычно сосредоточилась на занятии — поймав себя, кстати, на том, что снова учиться ей нравится. Даже больше, чем в школе, хотя она и тогда ценила выпавший шанс. Это богатенькие детки считают школу подходящим местом для раздолбайства и глупых розыгрышей, у трущобных отношение другое. Тогда Лин чувствовала себя, пожалуй, как Хесса сейчас — ни с того ни с сего получившей бесценный подарок. А теперь с удовольствием вспомнила, как это — сидеть на интересной лекции.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Наверное, Джанах не слишком надеялся, что две «девственно невежественные» ученицы самостоятельно найдут в огромной библиотеке нужные книги, успеют прочесть, да еще и поймут. Поэтому предупредил, что ждет молчания и внимания, и начал рассказывать сам. Намного подробней и интереснее, чем было в найденной Хессой книжке.

Два часа пролетели как один миг.

— Мастер Джанах, — сказала Лин после занятия, — можно задать вопрос? Большой и сложный. Хесса, я задержусь, потом найду тебя в библиотеке.

Та посмотрела с сомнением, но отрывисто кивнула и ушла.

— Спрашивайте, — сказал Джанах и сел на место Хессы. — Разберемся, как сможем, с большим и сложным.

— Я не понимаю, — почти в отчаянии призналась Лин. — Не могу состыковать. Мы вчера с Хессой читали книгу о клановых судах, это же Старые законы, так? По ним получается, что анхам нельзя ничего, они фактически узницы, но при этом им можно все, если оно не направлено во вред себе или другой анхе. За убийство кродаха — «постарайся больше так не делать, можно же было решить проблему словами», зато за попытку самоубийства — плети и карцер, а за попытку, даже неудачную, убийства другой анхи — к кродахам без права отказа. Хотя у них, кажется, и так особо не было права отказывать. Максимальная безнаказанность и максимальное бесправие одновременно. И сейчас, по Новейшим… владыка говорит, что я могу отказать любому кродаху, даже ему. Могу, наверное, даже убить кродаха, если это будет чем-то вроде вынужденной самообороны. Но попытка убить себя — по-прежнему преступление, хотя жизнь анхи в трущобах стоит меньше куска хлеба. Где логика? Как вообще можно во всем этом жить и не свихнуться?

Мастер Джанах помолчал, разглядывая Лин с нескрываемым удивлением.

— Вы задаете очень верные и очень сложные вопросы. Анхи о таком обычно не спрашивают. Но вы ведь сами знаете главный ответ. Смотрите, у нас есть множество кродахов и клиб и всего несколько анх. И закон соответствует ситуации. Любой вред, причиненный анхе, карается жестоко и кроваво. Все остальное — можно пережить. Анха — святыня и ценность. Надежда на продолжение рода. Кродах, забывший об этом, — преступник и враг. Но со временем ситуация изменилась. Кродахи, лишенные угрозы вымирания, почуяли вседозволенность, и поправки к законам отразили это. Читайте дальше — и увидите, что произошло.

Ответственность кродахов постепенно стала формальностью. Сейчас им позволено казнить и миловать, выставить беременную анху на улицу за гипотетическую измену или сдать здоровую анху в лечебницу, иметь десяток жен и еще сотню наложниц в серале, ставить метки, снимать метки, и все это без согласия анх. Кродахи полагают, что восстановили справедливость за тот период кровавых казней и жестокой расплаты за любое не преступление даже, а ошибку в отношении анхи. И сейчас в Ишвасе это считается нормальным. Везде, кроме Имхары. Владыка Асир решил восстановить справедливость по-своему. Он вернулся к тем, Старым законам послевоенного периода, переписал их, как считал нужным, и выставил из Имхары такое количество знати, отказавшейся подчиниться, что Ишвасу лихорадило несколько лет. До сих пор лихорадит.

Анхи Имхары теперь имеют почти те же права, что после Краха, и любое разбирательство в суде так или иначе решается в их пользу. Владыка запретил многобрачие, упразднил серали, эта привилегия разрешена лишь единицам. Но вы должны понять, что у подобного многовекового дисбаланса нет однозначного решения. Мы так боялись вымереть, что сейчас анхи составляют больше половины населения. Это много, очень много. До Краха соотношение было иным. Из десяти новорожденных — два кродаха, три или четыре анхи. К тридцати годам — возраст, наилучший для рождения нового поколения — доживало не больше половины кродахов и анх. Теперь же кродахи и клибы гибнут по-прежнему — пусть не в войнах, но на опасных работах, в рискованных развлечениях, по собственной неосторожности, но мы почти исключили смертность среди анх Имхары. И что с ними, с вами, — исправился Джанах, — делать?

Владыка разрешил браки между клибами и анхами, которые были запрещены несколько веков, но это лишь отчасти спасло положение. Потому что анхе в течку все равно нужен кродах, который привык получать все и немного больше. Сераль владыки сидит на средствах от зачатия, но знать других лепестков, да и наша отчасти, считает это абсурдом. Отсюда переполненные трущобы по всей Ишвасе и огромный процент смертности и безумия среди анх, немыслимый еще сто, даже полсотни лет назад. У этой проблемы, казалось бы, есть решение. Дать анхам волю, выпустить их в мир, позволить самим строить собственную судьбу. Но... — Джанах вздохнул. — Представьте на минуту, что владыка завтра распустит сераль и отправит своих анх самих обеспечивать свою жизнь. Как думаете, куда они пойдут? Может быть, не все, но большинство? Правильно, в первый попавшийся притон или в сераль к другому кродаху, на все согласятся.

Что они умеют? Только дарить наслаждение в постели и рожать. Кто из кродахов, к примеру, сейчас способен допустить хотя бы мысль о вооруженной анхе? Об анхе, способной, как это было у предков, до Краха, служить в городской страже, сопровождать торговые караваны или воевать наравне с кродахом и клибой?

Никто. А течки? Вы представляете, что будет твориться, например, в казармах, если там появится анха на грани течки? Конечно, есть и другая полезная работа. В сельском хозяйстве или торговле… Анхи могут шить, готовить, изобретать, в конце концов, но это снова повлечет за собой ограничения и дисбаланс. Да и наши кродахи, опять же, в большинстве, даже думать об этом не хотят. Предназначение анх было определено после Краха, и за прошедшие столетия мало что изменилось.

Лин хмыкнула:

— А кто из кродахов примет на службу анху, прекрасно владеющую оружием? Никто, даже наш владыка не рискнет. Но… мастер Джанах, представьте себе мир после Краха, поменяв местами кродахов и анх. Путь к вымиранию — против пути к безумию. То, что вы рассказываете, это и есть путь к безумию. Когда кродахов станет ощутимо не хватать на всех анх… — она замотала головой, отчего-то представив, как Нарима и Гания душат подушками «сестер по сералю». — Новый кровавый хаос, вот что будет ждать этот мир. После Краха у анх хотя бы была ответственность. Нынешние будут вцепляться друг другу в глотки под девизом «каждый сам за себя».

— Возможно, поэтому мы сейчас с вами и разговариваем, Лин, — Джанах улыбнулся, и морщины разбежались по всему его лицу, от уголков светлых умных глаз до подбородка. — Чтобы ваши дети и дети ваших детей знали, что не стоит сводить свою жизнь к желанию родить как можно больше наследников и осчастливить как можно больше кродахов. Но тс-с-с, — Джанах прижал палец к губам, — я говорю вам крамольные вещи, о которых лучше молчать. Впрочем, Асир знает, что я могу это сделать, так что, думаю, показательное четвертование на площади нам с вами пока не грозит.

Лин шутку не приняла.

— Крамольные вещи я начну говорить сейчас, и, кстати, легко повторю все это владыке. Что такое один кродах на сотню анх? Это уже не правитель и даже не любовник. Это член и запах. То, что прилагается к члену и запаху, перестает иметь значение. Кродаха не запрешь в серале, как анху, в его природе — быть лидером. Но его власть легко сделать номинальной. Оградить от любого риска. Уже не он будет защищать своих анх, а анхи — его. И, кстати, никаких «своих» не останется. Впрочем, как и у вас… то есть, как в варианте с анхами. А анхи… — она пожала плечами, — анхи продолжат рожать, даже если получат свободу. И даже не только от клиб, ведь их, способных на оплодотворение, единицы. Но здоровый кродах вполне способен за год осеменить две-три сотни анх.

Джанах вздохнул.

— Что вы предлагаете, Лин? И вы, и я можем разводить демагогию на пустом месте, пугать и надеяться, но это не имеет смысла, пока у нас нет рецепта от этой, опять же гипотетической, болезни. Вы считаете, то, что происходит в Ишвасе — норма? Я — нет. Хотя именно повсеместное отношение к анхам как к расходному материалу спасает нас от тех мрачных картин будущего, которые вы сейчас рисуете. Беременная анха в снегах Азрая и Шитанара или в песках Имхары или безумная анха в лечебнице редко проживет больше года — это однозначная смертность и жестокий, но необходимый естественный отбор. Все это понимают. Даже владыка Асир, но ему не нравятся такие методы отбора. Однако ничего лучшего он пока не изобрел. Решил часть проблем по-своему, при этом ущемив права и интересы кродахов, которые привыкли править и распоряжаться. Получил в ответ волну недовольства и локальных восстаний, потом период шаткого мира, который еще длится сейчас. Но долго ли он продлится? У владыки нет наследников, он сам, вдохновившись своей политикой, подает пример населению, это, конечно, похвально, но уже настало время дальнейших перемен. И рано или поздно он совершит ошибку, которую сложно будет исправить, а это грозит Имхаре либо запрещенной войной, либо новым восстанием, которое нужно будет подавлять быстро и кроваво, иначе место Асира займет владыка консервативных взглядов, и все вернется на круги своя.

— А еще у него есть казармы, которых так боится весь сераль, это тоже отбор, — пробормотала Лин. — Вот бездна. Я не знала, что все настолько плохо. Мирные пути надежные, но долгие, это вы правильно говорили. Но ничего не делать тоже ведь нельзя. Похоже, у нас уже совсем нет времени.

— Времени на решение глобальных общемировых проблем или на разговор? На первое, я думаю, время еще есть. История любит преподносить самые разнообразные сюрпризы. А на второе... — Джанах поднялся. — Сегодня мы и правда закончим на этом. Но я с удовольствием поговорю с вами завтра или послезавтра. Самое страшное, что может грозить этому миру — поспешные, необдуманные решения, принятые от безысходности, и, разумеется, эмоции, которые слишком часто мешают нам воспринимать вещи объективно.

Лин торопливо встала:

— Спасибо, мастер Джанах. Я ценю, что вы тратите ради меня свое время. Скажите, а эти законы — Старые, то, во что они превратились, и то, что написал на их основе владыка — я могу их прочитать? Именно сами законы, а не только историю их зарождения и примеры применения?

— Я принесу завтра, — кивнул Джанах.

И Лин ушла. Было о чем подумать. Предостерегая от поспешных решений, мастер Джанах не знал всего. Не знал, ради чего собираются в Им-Роке все семеро владык. Он даже не заметил, что Лин проговорилась о своем мире, приняв историю Краха второго мира за прогнозы мрачного будущего.

Наверное, обо всем этом стоило поговорить с Асиром.

ГЛАВА 24

Тем для обсуждения с Асиром вообще становилось все больше. Но, во-первых, сейчас было не ко времени досаждать владыке разговорами, и во-вторых, если уж вламываться в очередной раз в окно, то все-таки ради секса. Иначе следующего раза может не быть. Да и не только поэтому. В конце концов, Джанах прав, глобальные проблемы редко требуют немедленного радикального решения. В отличие от личных и приземленных, в число которых точно входит «мне плохо без моего кродаха, а он почему-то хочет, чтобы я выбрала кого-нибудь другого».

Пальцы уже привычно скользнули по прохладной коже халасана. Накрыло желанием, не таким острым и неутолимым, как в течку, но…

В библиотеку Лин не пошла. Читать и думать над прочитанным она бы сейчас не смогла, рассказывать Хессе о своих выводах и сомнениях не имела права, и вообще, раз нет рядом Асира, то, может, имеет смысл забиться куда-нибудь и представить, что он рядом? В деталях и подробностях?

Лин замедлила шаг и вдруг увидела Ладуша, на бегу отдающего распоряжения старшему евнуху. Посторонилась было, но вдруг ее осенило.

— Господин Ладуш, простите, что отвлекаю, но можно мне ключ от...

Договорить не успела.

— Давно пора было отдать. Держи. Можешь не возвращать, — он сунул ей в руку тот самый ключ и убежал дальше. Лин растерянно смотрела вслед и горячела от мысли, что никто не помешает воплотить смутное желание в жизнь. Лалия наверняка сейчас вместе с Асиром, у митхуны свои обязанности. Оружейка пустая, и там можно запереться.

К себе в комнату Лин вернулась часа через два. Уставшая, смущенная, хотя вроде как смущаться было не перед кем — она заперлась и все делала тихо. Но благостная и успокоенная. Даже решила, что отложит операцию «окно»: все-таки посольство, гости, мероприятия… А вот сходить в купальню не помешает.

— Сальма, деточка моя!

Лин остановилась, едва не выронив халат. Через зал бежала незнакомая анха. Маленькая, тонкая, с роскошной гривой золотистых вьющихся волос ниже пояса, и не возникло ни малейших сомнений, кем она приходится Сальме. Та, застыв у своей комнаты, смотрела на анху огромными глазами.

— Мама?! — вскрикнула, отмерев, и бросилась навстречу.

Они удивительно походили друг на друга, отличались только ростом — Сальма была выше почти на голову — и возрастом. Мать перехватила ее в центре зала, повисла на шее и зарыдала, да так громко и отчаянно, что никакой Гании даже не снилось. Потом отстранилась, демонстрируя высыпавшим из комнат анхам тонкое, красивое, заплаканное лицо, и вдруг отшатнулась.

— Предки... — прохрипела она, в ужасе уставившись на дочь. — Предки... детка... Что с тобой? Волосы... Как...

Схватилась за горло, стремительно побелела и вдруг осела на руки Сальме, кажется, без чувств.

— Мама, — пробормотала та. — Мамочка… помо…

Но «помогите» так и не прозвучало. Сальма, наглядно доказывая теорию о наследственности, побелела, пошатнулась и прилегла на ковер — впрочем, не выпустив из рук бесчувственное тело матери.

Ладуша, скорее всего, нет, сообразила Лин, иначе на рыдания даже не вышел бы, а вылетел: в последнее время у него, похоже, намертво замкнулась в мозгах цепочка «опять рыдают — нужно успокоительное». Пока Тасфия брызгала на обморочных водой из графина, Гания демонстративно и громко жалела былую красоту несчастной Сальмы, а остальные наслаждались спектаклем, Лин протиснулась к двери клиб.

— Гостье из Баринтара плохо. И Сальме. Обе в обмороке.

В зал устремились клибы и евнухи, а Лин снова пробралась через толпу и все-таки пошла в купальню.

Мать Сальмы оказалась впечатляющей истеричкой, до высот которой и Гании, и Нариме, и всему курятнику вместе взятому было еще расти и расти. Едва ее привели в чувство, начались причитания и слезы, которые Лин прекрасно слышала и в купальне, и даже в библиотеке, куда поспешно сбежала, едва обмывшись. Кажется, Сальма утащила родительницу в сад, но это не слишком помогло. Скорее, наоборот: теперь, пожалуй, ее плач по утраченной красе доченьки могли слышать и по ту сторону стены.

Таких экзальтированных особ Лин видела и в своем мире, а уж здесь и вовсе не удивилась. Естественный результат развития анх в неестественных условиях, созданных кродахами. Но Сальму было жаль: та долго привыкала к своему новому облику и к мысли, что короткие волосы — не уродство. Теперь, наверное, все придется начинать сначала. Да еще весь курятник уши греет и злорадствует.

— Что за непотребство там опять творится? — пробормотала Хесса, не отрываясь от книги.

— К Сальме мама приехала. Не оценила новую прическу. Доченьку изуродовали, жизнь кончена, все такое.

— Дура! — припечатала Хесса. — Волосы! Прическа! Какая, к шайтанам, прическа, когда тут такое творится! — она потрясла увесистым томом. — Знаешь, трущобы и казармы, оказывается, еще не самый плохой вариант. Загоны для кродахов. Вот где кошмар. Мастер Джанах об этом не говорил, но анх все-таки не хватало на всех, и кродахи... В общем, крышу у них рвало хлеще, чем у нас. Даже за лишний взгляд в сторону анхи могли отправить в загон. Я-то, идиотка, думала, то, что меня месяц на цепи продержали — это ужас. Жалела себя. А там... Они просто на части друг друга рвали, представь, голыми руками! Кто выжил, тот молодец. По-моему, проще было сразу убить.

— Естественный отбор в неестественных условиях, — пробормотала Лин, отгоняя видение толпы ненужных, лишних, погибающих кродахов, которых отчаянно не хватало в другой половине прежде целого мира. Давно это было, никогда раньше она о тех временах даже не задумывалась, а сейчас — словно по живому резало. — Не убивали, наверное, потому что как-то использовали?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— На строительстве в основном. В цепях, под надзором клиб. А анхи... их защищали все. Вязка с анхой — только за особые заслуги. Для самых сильных, надежных, здоровых, под присмотром, само собой. Вдруг кто забудется и анху придушит в порыве страсти.

— Строительство, — кивнула Лин. — Тогда ведь не только люди гибли. Города в развалины, море ушло, пустыня пришла. Кто остался, не выжили бы, не впахивая до кровавого пота. А ты говоришь, убить проще.

— Так они там все равно друг друга калечили и убивали, какое уж тут строительство, когда все невменяемые. Но строили, да. Через год основали Им-Рок. В других лепестках было примерно так же.

В Красном Утесе тоже было примерно так же, с поправкой на лишних и особо оберегаемых. Но говорить об этом с Хессой Лин не могла, поэтому только кивнула.

— Сейчас я дочитаюсь до того, что начну жалеть этих... этих кродахов! — Хесса захлопнула книгу и грохнула ее на стол. — Ты ела? Пойду обед попрошу. Если впихну в себя что-нибудь после такого чтения.

— Не ела, бери на двоих, — Лин с сомнением посмотрела на книгу. — Нет, на сегодня с меня хватит. Снова кошмары будут сниться.

Пока обедали, Сальма привела мать в комнату для рисования. Показывала свои рисунки, та рассеянно кивала. Лин с Хессой как раз возвращались в библиотеку, когда Тасфия сказала с нажимом:

— У вашей дочери талант.

Тогда, бездна уж знает отчего, мать зарыдала снова. Лин с Хессой, переглянувшись, сбежали в опустевший сад, и остаток дня прошел в безделье и молчании: обсуждать прочитанное не хотелось, а говорить на другие темы не получалось. Сидели у любимого фонтана Хессы, смотрели, как возится у шпалер с розами Кифая. Та сначала работала длинными садовыми ножницами, потом начала поливать. Бегала с лейкой к фонтану и обратно, пока Лин с Хессой, не выдержав, не начали помогать. Кифая растворяла в воде крупицы вонючего бурого порошка. Объяснила:

— Удобрение. Полью — долго цвести будет.

— Все с ним поливаешь? — спросила Хесса.

— Нет, зачем? — удивилась Кифая. — Не всем цветам полезно долго цвести. Розы поливаю, они любят.

Кифаю потрясения сераля обошли стороной, вернее, она сама держалась в стороне. До сих пор казалось, что и не видит ничего, кроме сада, но сейчас даже ее проняло. Сказала, отставив в сторону лейку и взяв в руки тяпку:

— Мать Сальмы глупа. Не видит красоту в собственной дочери. Не понимает, что убивает ее своими слезами.

Разбивала тяпкой комья влажной земли под кустами, качала головой — сожалея то ли о неухоженном саде, то ли о Сальме.

— Она пробудет тут долго. Надо бы что-то придумать, — Лин вдохнула насыщенный, густой аромат роз, спросила: — Мне кажется, или они стали сильнее пахнуть?

— Госпожа Линтариена, — поклонился, прервав разговор, подошедший клиба. — Уделите мне минуту наедине.

Лин отошла, клиба сказал тихо:

— Вам письмо. Лично в руки.

Лист обычной писчей бумаги был запечатан сургучом и пах владыкой. Клиба отдал его с поклоном и тут же ушел. Лин неумело разломала печать, развернула.

«За калиткой сразу после полуночи. Не надевай светлое».

Жар бросился в лицо. Обсуждать Сальму, кродахов, анх, розы и кого или что угодно еще резко расхотелось. Лин вернулась к Хессе, сказала:

— Я к себе. До завтра, наверное, уже.

Та посмотрела удивленно, но тут же, будто что-то почуяв, хмыкнула, кивнула, спросила Кифаю:

— Помочь тебе? Не думай, мне не трудно, все равно сдурела уже ничего не делать.

Лин прошлась по саду, свернула к жасмину. Тот почти отцвел. И это было хорошо: желающих «наслаждаться изысканным ароматом увядания», как называли это здешние поэты, не нашлось, тот угол сада был тих и безлюден.

А вот в общем зале собрались, кажется, все — и, насколько Лин успела их изучить, к полуночи отправятся спать разве что самые нелюбопытные и не жадные до внимания кродахов. Это днем единственным развлечением была мать Сальмы, а ближе к вечеру можно ждать визитов благородных харитийских или баринтарских кродахов, ищущих себе анху на ночь или, чем бездна не шутит, на всю жизнь.

Лин быстро прошла к себе. Влезла чуть ли не с головой в шкаф, поднесла письмо к лицу, жадно втянула запах Асира. «За калиткой после полуночи». Нет уж, если она соберется куда-то ближе к полуночи, самое меньшее, на что можно рассчитывать — любопытные взгляды в спину, и точно хоть кто-то захочет проследить, если не куда она ушла, то когда и в каком виде вернется. А если выйти в сад сейчас, открыто, на глазах у всех, да еще и в самой неброской, темной одежде, то решат, что снова, как в дни праздника, прячется от чужих кродахов.

Да, так и надо сделать.

Черные плотные шаровары, темно-зеленая, почти черная рубашка — без вышивки, без украшений. Лин провела пальцами по халасану, шепнула: «Светлое есть, всегда». Было трудно удержать улыбку: счастье пузырилось игристым вином, рвалось наружу. Но через зал Лин все же прошла с каменно-недовольным лицом.

На часах было без четверти девять.

Три часа и еще немного. Лин нырнула в заросли жасмина, напоминая сама себе вороватую кошку — оглядывалась и кралась, таясь от чужих взглядов, но на всякий случай делала вид, что прогуливается именно здесь совершенно случайно. И все же, когда густые кусты уже точно скрыли ее от возможных взглядов, оказалось, что сердце колотится, будто не меньше часа наматывала круги на интенсивной тренировке.

Вот когда не помешали бы наручные часы! Темнело в Им-Роке рано, в саду уже царили густые сумерки, а в кустах так и вовсе непроглядная темень, но до полуночи еще ждать и ждать. Лин толкнула калитку. Заперта, как она и ожидала. На лицо наползла улыбка.

— Вместо операции «окно» будет операция «стена».

Мелькнула даже мысль перелезть заранее — уж наверное, на той стороне тоже найдутся вполне густые кусты. Но… Лин покачала головой. Она хотела Асира, предвкушала встречу и наверняка пахла возбуждением. Неловко получится, если ее запах примет на свой счет праздно гуляющий баринтарец или харитиец из посольства.

Она села, прислонившись спиной к калитке, надеясь, что учует появление Асира. Раньше агент Линтариена неплохо чувствовала время, но теперь оно, кажется, вообще стояло, замерло, застыло. Неужели в этом мире нет наручных часов? Механические часы — довольно древнее изобретение, вроде бы они должны были быть до Краха. Неужели с тех пор не додумались ни до чего компактней, чем настенные, вроде тех, что висят в зале?

Вспомнился вдруг разговор с Джанахом, и мелькнула даже не мысль, а тень мысли: рассказал он Асиру или нет? Почему владыка позвал ее именно сегодня? Соскучился и хочет, как сама Лин? Или появился повод для разговора? А может… может, снова собирается что-то показать, куда-то повести, как было до течки, до той проклятой размолвки? Тогда им обоим нравилось проводить время вместе даже без секса. С владыкой было интересно и волнующе, и Лин надеялась, что и она ему чем-то интересна — как человек, друг, собеседник, а не только как анха. Хотя сейчас прежде всего хотелось не разговоров. Даже не прикоснуться — обнять со всей дури, прижаться всем, чем только можно, почувствовать, почуять.

Нетерпение охватывало все сильнее, сидеть стало мокро, как будто она текла. Лин встала. Сколько осталось, сколько? Час, два? Полчаса? Это невыносимо, так ждать, не имея возможности даже считать минуты.

Лин скинула тапки, засунула за пояс шаровар и полезла на стену. Она не будет спускаться, на стене ее точно не застукает никто посторонний. Зато можно видеть сад с той стороны. И вовремя заметить Асира.

Каким-то невероятным чудом она угадала со временем: не успела толком осмотреться, как заметила знакомую фигуру, быстро идущую по направлению к калитке. Асир тоже оделся в темное и почти растворялся в темноте, но как Лин могла его не узнать?

Она улыбнулась широко и довольно и спрыгнула вниз.

Ее стиснуло почти мгновенно, крепко, со всех сторон, окунуло с головой в тонкий, пропитанный благовониями и собственным запахом Асира шелк, обдало жаром, чужим и своим, оторвало от земли, крутануло. И она оказалась в пышных розах и, кажется, ногами на лавке. Потому что лицо Асира сейчас было почти вровень.

— Соскучилась? — спросил тот шепотом и зажал рот быстрым, жадным поцелуем.

Лин отвечала всей собой: «да» можно сказать и телом. Отвечала на поцелуй и на объятия, прижималась в точности так, как хотела и мечтала, сидя у калитки — со всей дури, сцепляя руки в замок у Асира на спине, чувствуя животом его горячий, напряженный член и зная, что Асир чует ее желание и возбуждение. Поцелуй отдавал терпким, крепким, пьянящим — не вином, Лин помнила, что вино Асир не любит, скорее, чем-то похожим на крепленый бренди.

— Еще секунда — и наш грандиозный побег сорвется. Потерпишь? Немного? — Асир отстранился, на плечи Лин легла тонкая темная накидка до пола. Асир был в такой же. Опустил на голову капюшон и потянул Лин с лавки. — За мной. Быстро и тихо.

Хорошо, что тапки так и остались заткнутыми за пояс — по крайней мере, Лин не рисковала их потерять или, что куда хуже, споткнуться и наделать шума. Босиком получалось идти бесшумно. Мягкая трава щекотала ноги, оглушительно стрекотали цикады, тихо плескалась вода в фонтане и, наверное, пахли розы, но из всех запахов Лин чуяла сейчас только Асира.

Тот быстро пересек сад, прошел под знакомым окном, тем самым, из несостоявшейся «операции» и воспоминаний, свернул у беседки, в которой когда-то они говорили о холодильниках, и перед Лин наконец замаячила дворцовая стена. Только позже, когда Асир уже полез вверх, Лин разглядела в потемках крутую, с высоченными ступеньками каменную лестницу. Камень, нагретый за день палящим солнцем Имхары, еще не остыл, ступням было горячо, и Лин бодро прыгала выше и выше, все же отметив, что за Асиром поспевает с трудом. Но тот, единственный раз оглянувшись и убедившись, что она не отстает, не сбавлял темп, а даже, кажется, еще прибавил. Как будто и в самом деле побег, с реальной опасностью погони.

Наверху откуда-то взялся ветер. Налетел, сорвав с головы капюшон, дохнул в лицо приятной прохладой. Асир перемахнул через невысокое ограждение и остановился, задрав голову.

— Через месяц придет проклятье Имхары — ядовитый талетин. Дыши, пока можно.

— Что за талетин? — отчего-то вздрогнув, спросила Лин. Несерьезный, почти детский азарт «побега» сменился настоящей тревогой. Сколько критично важного она еще не знает об этом мире?

— Дыхание бездны. Песчаный ветер. Разъедающий жаром, проникающий в поры. Месяц смерти в пустыне для всего, что не успеет найти укрытие. Не для человека и не для зверогрыза. Не для нас, мы знаем, как защититься, — Асир опустил ладонь Лин на плечо и подтолкнул вперед. — О беспечных прогулках в саду придется забыть, дышать будет сложно, не так, как сейчас. Но не думай об этом. Пока — не думай. Смотри.

— Месяц, — повторила Лин. — Посольства успеют уехать или будут пережидать здесь?

— Помоги нам предки, чтобы самые медлительные успели приехать, — зло ответил Асир. Похоже, не все владыки восприняли всерьез его зов. Плохо.

Тут Лин дошла до внешнего края стены — и забыла о том, что еще хотела сказать, о посольствах, талетине, почти обо всем. Внизу раскинулся Им-Рок. Ночной город — не такой блестящий и яркий, как Утес, без электрических огней, повторяющих очертания кварталов, без агрессивного мигания реклам, без всепроникающей ночной жизни. Мягко подсвеченный неяркими фонарями, купающий белые шпили башен в серебряном свете луны, таинственный, сумрачно-тихий. Почти полностью спящий.

— Красиво, — шепотом, словно боясь потревожить сон города, выдохнула Лин. — Не так, как у нас. Тише, спокойнее.

Асир крепко обнял со спины, провел носом по шее, сказал негромко:

— Ночью город спит. Приказ владыки — не таскаться по ночным улицам, если совсем не приперло. Потому что по ночным улицам таскается владыка. Но это — страшная тайна.

Лин рассмеялась:

— Серьезно?

— Очень. И не смешно, — руки Асира сместились на бедра, скользили по гладкому шелку, прожигая его, кажется, насквозь. — Думаешь, очень весело разъезжать по собственному городу с толпой вооруженной до зубов охраны, а если и в одиночестве, то под бесконечными взглядами всех мастей?

— Небо упаси! — Лин откинулась назад, прижимаясь теснее, запрокинула голову. Смуглое лицо Асира почти терялось, пряталось в тени, угадывался лишь силуэт — резкая линия скул, нос, губы… Она потянулась на цыпочках — к этим губам… И выдохнула уже в рот. Асир, целуя, рывком задрал ее рубашку. Ощупывал так тщательно, будто проверял, все ли на месте и точно ли ему в руки попалась та самая Лин. Ладони двигались то вверх, то вниз, то вбок, большие, горячие и требовательные.

— Опаздываем. Но успеем, — отрывисто сказал Асир, оторвавшись от губ.

Заграждение с внешней стороны доходило Лин до груди. Раньше. Она едва не вскрикнула от неожиданности, когда оно оказалось под животом и частично под грудью, широкое, каменное, горячее. Перед глазами качнулся и поплыл ночной город, плечи повисли в воздухе.

— Держись!

Пальцы сами вцепились в гладкий камень, Лин безотчетно напряглась, пытаясь дотянуться до пола хотя бы кончиками пальцев ног — тщетно; хотя бы колени прижать к парапету — но толку с того? А потом как-то вдруг расслабилась, так же безотчетно, инстинктивно поняв, что сама, случись потерять равновесие, не удержится никаким чудом, и остается лишь положиться на Асира.

В голове застучала кровь, в ушах зашумело, то ли от ветра, то ли от всего, что сейчас происходило. Но этот шум не мешал чувствовать. И ослабший пояс шаровар, и крепкую хватку на левом бедре, и пальцы, которые, не церемонясь, вломились внутрь. А потом...

«Кажется, он как раз то, что мне нужно, когда перестанет осторожничать», — вспомнила Лин собственные слова. Теперь она была в этом уверена. Когда под конец течки просила, говорила, что хочет попробовать сильней и быстрее, Асир как будто не слышал. Сейчас же — без всяких просьб, сам действовал именно так, как втайне, через опасения и даже страх, хотелось Лин. Без прелюдий, почти жестко. Она еще не успела привыкнуть к пальцам, как их сменил член. И снова — быстро, почти сразу весь, целиком. Так резко, что в голове забилась отчаянно идиотская мысль: если она заорет сейчас, там, внизу, услышат? Хотя, бездна, есть еще и стража, здесь же, на стене! То есть просто должна быть, обязана, хотя с охраной во дворце такая лажа, что она бы ничему не удивилась.

Лин заставила себя оторвать одну руку, заткнула ладонью рот. Это помогло удержаться от криков. Она выгибалась от толчков, наверное, ерзала бы и съезжала на гладком камне, но ладонь Асира давила на спину, прижимала. Второй рукой он так и удерживал бедро — Лин чувствовала это так же отчетливо, как член, входящий раз за разом до упора.

Перед глазами расплывался Им-Рок, тек бело-желтым светом фонарей по синему. Лин не ощущала пальцев на левой руке, с такой силой впивалась в ограждение. Внутри было горячо, мокро, напряженно до спазмов, а в самом низу живота будто стремительно разрастался тугой, обжигающе-сладкий комок. Лин жмурилась, мычала в мокрую ладонь, прижатые соски то и дело терлись о камень, рассыпая болезненные вспышки по всему телу. Еще немного. Еще совсем...

Все-таки она заорала. Вряд ли ладонь сильно приглушила, хотя прижимала ее ко рту так, что зубам было больно. Тягучие волны оргазма судорогами шли по телу, сжимали член Асира, перед глазами потемнело, судорога сменилась истомной, вязкой слабостью. Асир рывком втащил ее за парапет, прижал к себе и лишь затем вынул член — Лин вяло сжималась, пытаясь не выпускать, как будто чего-то еще не хватало до завершения, пока Асир не сказал в ухо:

— Расслабься. Я не должен кончать в тебя.

Его ладонь легла на грудь, будто проверяя, цела ли, и Лин со стоном обмякла. Почувствовала опору под ногами и навалилась на ограждение уже сама, чтобы перевести дух. Прижалась щекой к камню, услышала хриплый выдох Асира за спиной, в ноздри вплыл запах его семени, и Лин облизала губы. Да, нельзя кончать в нее, но ведь можно иначе. Почему она еще ни разу не думала об этом?

Асир натянул на Лин шаровары, фыркнул в ухо:

— Опять тапки потеряла. Вон, валяются.

А потом, когда она непослушными пальцами нащупала под ногами сброшенные тапки, добавил:

— А теперь бежим. Стража сменилась, сейчас будут здесь.

«Бежим»?! Лин казалось, она и шагу ступить не сможет по крайней мере в ближайшие пять минут. Ноги подкашивались, внизу живота тянуло, похоже, она еще не слишком готова к «быстро и сильно». Но стража оказалась веским доводом. Шаг, другой — прикусив губу, цепляясь за Асира, чтобы не упасть, а потом Лин сама не поняла, как и в самом деле побежала. Больновато, но вполне терпимо. Зато вернулся азарт, переполнявший с самого начала встречи, и почему-то безудержно хотелось смеяться, даже ржать. В самом деле — владыка и его анха удирают, чтобы не попасть на глаза собственной страже.

Асир втащил ее в какую-то дверь, захлопнул, и Лин расхохоталась.

— Рано! Мы еще не добежали, — Асир ухватил ее за запястье и потянул за собой, в непроглядную темень. Вокруг пахло пылью и затхлостью, старым деревом и почему-то железом. — Семьдесят ступеней вниз. Раз. Два. Бегом!

ГЛАВА 25

В лицо дохнуло ночным ветром. После непроглядной темени старой арсенальной башни неярким светом фонарей ослепило до рези в глазах. Асир, жмурясь, провернул ключ в замке, запирая дверь, и потянул Лин за собой, в темный тупик, что упирался прямо в дворцовую стену. Раньше здесь стояла вышка для почтовых клювачей. Взбираться по ней, да и спускаться, удирая из дворца, Асиру нравилось больше, чем, как сейчас, пробираться через заброшенную оружейную. Но вышку снесли еще при отце, когда советнику Руфаиму взбрело в голову усилить меры безопасности и превратить дворец владыки в неприступную крепость, а самого владыку в живой символ под конвоем сотни стражников.

Асир усмехнулся. Узнай Руфаим, что новый владыка так и не перерос «безумные юношеские прихоти», наверняка повыдергивал бы всю свою роскошную бороду в приступах ярости и бессилия. Но, к счастью, он ушел в пески через год после отца, перед этим испортив немало крови и самому Асиру, и его «недалеким, едва выскочившим из пеленок и таким же безумным» советникам.

— Выдыхай.

Лин, в съехавшей на сторону накидке, растрепанная, босая, выглядела запыхавшейся и, пожалуй, слегка пьяной, хоть ей и не с чего было, в отличие от самого Асира. Правда, знаменитый баринтарский чамрут уже начал выветриваться, но все еще приятно будоражил кровь и отзывался мягким теплом в кончиках пальцев.

— Лучше просто «дыши», — Лин и дышала, согнувшись и уперевшись ладонями в колени, вот только между вдохами глухо фыркала, как будто подавляя смех. — А если бы стража нас застукала? Несанкционированная прогулка владыки, поставить на вид за пренебрежение охраной, как-то так?

— Скорее очередной приступ Вагана с битьем башкой об стену и попытками сопровождать меня даже в купальню. И вопли Сардара. И причитания Ладуша. Нет уж, мы хозяева этой ночи, нравится им всем или нет.

Лин выпрямилась, и Асир мягко толкнул ее к стене, ухватил за шею, приподнимая голову и вглядываясь в размытые в полумраке черты. Видно, правда, не было почти ничего. Но Асир отлично чуял ее, это помогало. А вот быстрое соитие на стене совсем ничему не помогло: Лин пахла слишком сильно — радостью и жаждой. И этот запах толкал на безумства сильнее, чем чамрут и стенания Руфаима вместе взятые. На стене Асир позволил себе лишнее. Может быть, раньше, чем следовало, но жалеть о случившемся он не собирался. Во всяком случае, не сейчас. Может быть, утром.

— Пойдем, — сказал он, слегка цепляя зубами ленту халасана, там, под ней, ровными, сильными толчками бился пульс, и запах был особенно густым. — Нанесем кое-кому внезапный визит.

Лин рассмеялась, и смех отдался вибрацией под языком — так, что потянуло прикусить зубами уже не халасан, а кожу на горле.

— Если хочешь идти куда-то немедленно, не делай так. Иначе придется задержаться. Ты вообще представляешь, как это заводит?

— Отлично представляю. Может, я тренирую твою выдержку. Это, знаешь, тоже... заводит.

— Тебе нравится, когда анхи проявляют выдержку? Тогда ладно, давай тренировать. Веди.

— Мне многое нравится, — приглушенно сказал Асир. — Например, откладывать удовольствие до тех пор, пока напряжение станет невыносимым. А потом отложить еще немного. И еще, — он отстранился, снова накинул на голову Лин капюшон и огляделся. До дома Шукри отсюда, если срезать переулками, можно было добраться очень быстро, особенно если скрашивать путь подобными беседами. Лалию они развлекали, но вот нужно ли и нравится ли такое Лин, Асир не был уверен, поэтому стоило выяснить.

Недовольной та не казалась. Хотя ее жажда близости, ее возбуждение стали еще ярче, и нетерпение ощущалось вполне отчетливо. Она шла рядом, очень близко, но не прикасаясь, вертела головой, хотя смотреть было не на что — узкий переулок вился между глухими высокими заборами, утопая в темноте, едва разбавленной светом луны.

А потом вдруг спросила:

— Значит, ты и сам любишь… проявить выдержку?

Асир фыркнул. Все его общение с Лин до той проклятой ночи после выстрела можно было назвать одним сплошным проявлением выдержки. Любил ли он? Нет. Но ему нравилось чувствовать себя способным на это.

— В постели — да. В жизни — терпеть не могу, но ты видела, что бывает, когда владыка Асир гневается. И поверь мне, никто во дворце такого счастья не ценит.

— Мне говорили, — хмыкнув, призналась Лин. — Разломанные столы и занятия в саду, где нечего ломать. Да ладно, не стану врать, я и сама не хотела бы снова тебя разозлить.

— Вот уж не думал, что Джанах впадет в такое расслабление мозга, что начнет рассказывать о нашем выдающемся противостоянии.

— Ладуш, — выдала братца Лин. — Боюсь, что это я впала... в неадекват, пожалуй. Ввалилась к нему делиться впечатлениями и просить выпить.

А вот это было уже интересно.

— Судя по всему, в неадекват впали вы оба. Один, видимо, стареет, раз вспоминает прекрасное детство, а вторая... Неадекват второй меня интересует особенно. Как это выражалось? Ты кидалась с кулаками на всех, кто подвернется? Била посуду? Душила в объятиях бедного Ладуша, а потом шантажировала его и вымогала выпивку, или что?

— Не настолько! — почти с ужасом ответила Лин. — Просто сказала, что хочу напиться. Хотя нет. До того еще были, — она запнулась, в запахе плеснуло острое раздражение, — сначала весь сераль, а потом отдельно еще и Нарима. Выбесили. Ты знаешь, что твоих анх нездорово интересуют любые подробности того, кого и как ты трахаешь? В общем, я спряталась у Ладуша, и… кончилось тем, что там же и заснула, носом в стол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Иногда мне кажется, что в серале жизнь гораздо интереснее, чем в остальном дворце, — задумчиво сказал Асир. — Там постоянно что-то происходит. Насильственные стрижки, сцены, драки, скандалы, обсуждения моих постельных утех, в конце концов. А у меня — сплошная скука: просители, посольства, подношения, бесконечные разговоры, и нет им конца.

— Несчастный владыка, — с откровенным ехидством сказала Лин. — Переселяйся. Незабываемые ощущения гарантированы. На все те полчаса, пока тебя не разорвут на тридцать маленьких Асиров в попытках затащить в одну конкретную постель.

— Не выйдет, — рассмеялся Асир. — Никто не отважится покуситься на мою целостность, пока в серале есть Лалия, ее не устроит какая-нибудь несущественная часть меня. Да и тебя, я думаю, тоже. Скорее это мне потом придется собирать части желающих по всем закоулкам, чтобы восстановить свое доброе имя.

— Я бы посмотрела.

— Это прозвучало крайне кровожадно, госпожа старший агент. Мне уже начинать опасаться ваших странных наклонностей или пока не стоит? — Асир свернул к знакомой ограде и усмехнулся. В конце концов, не все ли равно, о чем говорить, если время пролетает незаметно.

Старик, конечно, еще не спал. На террасе горели фонари, из распахнутых окон кухни лился медово-желтый свет.

— Давай за мной, — Асир подтянулся на руках, перемахнул через ограду и постучал в стекло.

— Принимает ли сегодня почтенный Шукри непрошеных гостей?

Изнутри раздался удивленный возглас, что-то тяжело грохнулось об пол, Асир услышал приглушенные проклятья, а потом в окне появился Шукри.

— Владыка! Великие предки, что же вы так, через кусты? — старик прищурился. — Госпожа Линтариена! Да продлит небо ваши дни. Сейчас-сейчас, я открою дверь.

— Не нужно, мы подождем в саду. Дай нам вина и что-нибудь на закуску. И не буди никого, мы ненадолго.

— Не будить? Как это не будить? Вы пришли не в тот дом, владыка, из этого дома, пока я жив, вы не уйдете вот так, второпях. У меня всегда найдется чем угостить таких дорогих гостей.

— Ты голодна? — спросил Асир, обернувшись к Лин. Сам он еще не отошел от бесконечного дворцового обеда, переходящего в ужин.

— А знаешь, да, — удивленно призналась та. — Не ужинала. Надо же, совсем забыла.

— Вот о том я и говорю! — со значением сказал Шукри. — В ваши годы так легко забыть о простых вещах, молодая госпожа. Не волнуйтесь, владыка, долго ждать не придется. Если бы вы предупредили заранее, я мог бы... да что уж теперь.

— Ну все, тебя не отпустят, пока не запросишь пощады, — Асир ухватил Лин за плечи, разворачивая в сторону сада. — А я так надеялся ограничиться вином.

— Ну прости, — рассмеялась Лин, на мгновение прижимаясь к нему всем телом, от затылка до задницы. — Господин Шукри, вам и в самом деле не о чем переживать, владыку сегодня закормили во дворце, а меня обрадует любое ваше угощение.

— Ничего не слышу, госпожа Линтариена, — донеслось из кухни. — Возраст, знаете, берет свое. Слух уже не тот, что раньше.

— Поздно, ты ничего не исправишь, — шепотом заметил Асир. — Даже если внезапно вспомнишь, что ужинала трижды.

В саду сладко пахло травой, она прохладно щекотала лодыжки, и по контрасту с жаром, которым тянуло от Лин, это было особенно приятно. Асир вдохнул поглубже и поднялся на террасу. Чуть больше месяца назад они тоже ужинали здесь вдвоем, но это было совсем другое время, да и Лин была совсем другой — настороженной и подавленной.

Асир с удовольствием растянулся на диване на боку, подсунув под локоть несколько подушек. Согнул одну ногу в колене, похлопал перед собой.

— Сядешь здесь или на безопасном расстоянии?

— Это расстояние достаточно безопасно, — Лин села, опершись спиной о грудь Асира с явным удовольствием и, кажется, предвкушением. Поерзала, чуть сдвинувшись. Теперь ей в бок упирался член, и не ощущать этого она не могла. Провоцирует? Или подхватила игру в тренировку выдержки? Асира устраивали оба варианта, но хотелось знать точно.

Он запустил пальцы в волосы Лин, слегка оттянул назад, поглаживая затылок.

— А теперь покайтесь, госпожа Линтариена. Расскажите своему владыке, почему объявили голодовку и пренебрегли ужином.

— Из соображений конспирации, — Лин подхватила полушутливый тон легко и непринужденно. — И сохранения репутации моего владыки, конечно. Или моей собственной репутации, как получилось бы. — Она слегка повернулась, так, чтобы поймать взгляд Асира, и продолжила уже серьезно: — Посольства. Много озабоченных кродахов и жаждущих внимания анх. Я не смогла бы уйти незаметно ближе к полуночи. А так — вроде вышла в сад погулять, никто и внимания не обратил.

Асир приподнял брови.

— И сколько же ты гуляла в саду?

— С без четверти девять.

— Вот это да. Потрясающая любовь к природе. Никогда не заподозрил бы тебя ни в чем подобном. — Три часа бродить по саду, чтобы незаметно выбраться из сераля... это тянуло как минимум на подвиг.

— Я полна скрытых талантов, — фыркнула Лин.

— И скрытой жертвенности, — покивал Асир. — Я оценил. Ради меня жертвовали многим, но целый ужин... это что-то особенное.

На террасу осторожно, крадучись, проскользнула внучка Шукри. Старик, видно, выдернул девочку из сладких снов, потому что взгляд у нее плыл, из растрепанной косы торчали во все стороны выбившиеся пряди. Она поклонилась едва ли не до земли, неизвестно как не выронив чашу с водой и не расплескав, залилась румянцем и присела на корточки у дивана.

— Владыка. Молодая госпожа.

Асир, дотянувшись до чаши, сполоснул руки, сказал с усмешкой:

— Кое-кому не помешало бы еще и ноги вымыть. И обуться. Не правда ли, молодая госпожа?

— Все, чего пожелает мой владыка, — почти пропела Лин, окуная ладони в воду; вот только от нее ощутимо повеяло раздражением. — Хоть стриптиз в фонтане. — Поймала его взгляд и пояснила: — Это танцы с раздеванием.

Асир кивнул. Танцы с раздеванием были в Ишвасе не в новинку, но таких странных названий им не давали.

— Я могу принести, — осторожно предложила девочка и покраснела еще гуще. — В смысле... чашу побольше, для ног.

— Не стоит, — смилостивился над обеими Асир. — Ноги она помоет позже, в фонтане, под присмотром и с продолжением. Ступай.

— Звучит обнадеживающе, — Лин длинно выдохнула, раздражение сменилось смущением и… ожиданием? Предвкушением. — Кажется, я даже знаю тот фонтан. И однажды использовала его похожим образом, правда, стриптиз не имел должных последствий. — Она вдруг наклонилась и прошептала, едва не задевая губами губы Асира: — Мой владыка и правда отлично умеет… м-м-м, проявлять выдержку.

— Возможно, я тоже не обделен скрытыми талантами? Неожиданно, правда?

Девчонка исчезла даже слишком поспешно и теперь наверняка постучит прежде, чем войти.

Асир качнулся вперед, дотронулся до губ, приоткрытых, ждущих. Но лишь дотронулся и только.

— Боюсь, если бы я попытался устроить последствия сразу после того стриптиза, ты бы получила моральную травму на всю оставшуюся жизнь, а я, возможно, еще какую-нибудь травму.

— Ты не туда поставил «возможно», — дыхание Лин касалось губ, но она не попыталась вновь сократить крошечное расстояние между ними. — И почему неожиданно? Я бы удивилась, будь иначе.

— Вы мне льстите, молодая госпожа. Правильно делаете. И все же ни получать, ни наносить увечья после стриптизов я не любитель, так что всему свое время.

Асир протянул руку, обвел пальцем ее губы, слегка надавливая на нижнюю. Лин прикрыла глаза всего на секунду и открыла снова. Дыхание учащалось, запах густел, но Асир мог бы поклясться, что она пока ничего не ждет. Кажется, серьезно настроилась на оттягивание удовольствий. А еще она была расслаблена и абсолютно довольна происходящим. Асир — тоже. Отличное положение вещей, чтобы не вспоминать ни о чем и не думать. Пока — не думать.

— Сейчас ты хочешь меня, этого стоило подождать.

— Ты прав, — Лин слегка улыбнулась. Приподнялась, услышав осторожный стук, и села, на этот раз оперевшись спиной о согнутую ногу Асира: — Похоже, что мой владыка всегда прав. В особенности, когда предупреждает о масштабах предстоящего пиршества.

Масштабы оказались не так уж велики: как бы ни хотел Шукри иного, но быстро накормить нежданных ночных гостей — задача, не предусматривающая сотни блюд. Впрочем, для одной Лин, да даже и для двоих, если бы Асир тоже проголодался, здесь было с избытком. Фаршированные острые баклажаны и маринованные перцы, холодная телятина с помидорами и нежная, с пылу с жару баранина, пирожки с мясом, которые, помнится, пришлись Лин по вкусу в прошлый раз, и блестящий каплями воды на продолговатых иссиня-черных ягодах поздний виноград. В этот раз Асиру нравилось, как Лин ела: получая от еды удовольствие, запивая вином по-настоящему, а не лишь смачивая губы.

И Асир даже не вмешивался, хотя порой и хотелось. Пил, поглядывая на Лин, и думал, что идея сегодняшней ночи была не такой уж и безумной, скорее, наоборот — полезной. Баринтарцы, явившиеся задолго раньше срока, спутали планы. Нариман не просто собрался за пару дней, он еще и отправился в путешествие не на лошадях, не на верблюдах, а на зверогрызах, каждый из которых обходился бедному маленькому Баринтару дороже, чем содержание сераля за целый год. Нариману нужен был очередной заём, и, раз уж выдался такой случай, договариваться о нем он предпочитал не в толпе остальных владык, а Асир никак не мог решить, стоит ли обсуждать присоединение Баринтара к Имхаре или дождаться, когда Вахид в своей неповторимой манере заявит, что милостиво готов считать Баринтар частью Сафрахина. Нариман, разумеется, взбесится, и Асиру останется только вмешаться и решить их спор в свою пользу. Все это, будущие посольства и отсутствие новостей об отрекшихся выматывало даже больше, чем бесконечные разговоры ни о чем, которыми, по традиции, владыки развлекались с утра до вечера. Возможность вырваться из дворца хотя бы на ночь была настолько же бесценной, как глоток воды в сердце пустыни.

Лин с выражением дивного наслаждения на лице опустошала блюдо с баклажанами, и Асир решил, что уже можно вмешаться.

Под рубашкой ее спина оказалась приятно прохладной. Асир погладил кончиками пальцев поясницу, чувствуя, как покрывается мурашками кожа, сместился чуть дальше, задевая бок, неторопливо и осторожно.

— Я не мешаю, ешь спокойно.

— Не мешаешь, — расслабленно согласилась Лин. Облизала пальцы, долила в бокал сладко-терпкого сливового вина, сделала глоток. — Вкусное.

— А в прошлый раз ты его не оценила.

— В прошлый раз я от выпивки отключилась бы, а впереди ждала работа.

— Лучше бы ты напилась тогда. Я бы все равно тебя разбудил, а некоторые вещи проще воспринимать на пьяную голову.

Напоминать Лин о походе в пыточную и о ее реакции не хотелось, но она вряд ли забывала об этом когда-нибудь. Асир поднялся, сел позади Лин так, что та оказалась между бедер, положил ладони ей на плечи и зарылся носом в волосы на затылке. Смотри, нюхай, чувствуй, но почти не касайся.

— Ты дозрела до десерта? У Шукри хороший лукум и отличная пастила. Или предпочитаешь что-нибудь послаще?

— Горький кофе, — Лин выдохнула, но не шевельнулась. — У Шукри удивительные пирожки с мясом, как по мне, этот десерт намного лучше пастилы. Я не люблю сладкое.

— Ты приятное исключение из правил, — Асир хмыкнул. Можно было позвонить — предусмотрительная девочка оставила на столе колокольчик. Попросить кофе, посидеть тут еще, но... — Что тебя больше привлекает? Чашка кофе с пирожками или еще один побег в неизвестность? Насколько сильно ты сроднилась с этим диваном?

— Диван, кофе и пирожки я могу получить и в серале, а побег с тобой… Глупо упускать столь редкую возможность.

— Но мы уже в бегах. Единственный вопрос — как далеко убежим. До этого умиротворяющего места или чуть дальше. — Асир подался ближе, спросил, задевая губами гладкий воротник рубашки Лин и завитки отросших уже ниже воротника волос: — Такой богатый выбор, даже я растерян. Мед у Шукри тоже хорош, но я не знаю, каким он будет на вкус, если слизывать его с твоей кожи. А на площадях Им-Рока прекрасные фонтаны. И, насколько мне известно, в них еще никто умышленно и показательно не оголялся, хоть с танцами, хоть без них. С самого верха часовой башни вид, конечно, хуже, чем с дворцовой стены, зато там нет стражи, но есть смотровая площадка и часы, которые очень громко тикают. А за Северными воротами — ночная пустыня, россыпи звезд и шепот песков. Чего ты хочешь сейчас?

Лин дернулась и резко обернулась. Глаза у нее были… Асир усмехнулся: стоило запомнить такое зрелище. Шок, растерянность, изумление? Все это и что-то еще, неуловимое, но крайне возбуждающее, отчего зверь внутри встрепенулся, готовый схватить добычу за холку, прижать к первой же удобной поверхности и…

— Боюсь, я не готова обмазываться медом или купаться голышом там, где нас могут увидеть и услышать, — даже в полумраке было заметно, как она покраснела, да если бы и не заметно — смущением от нее полыхнуло вполне отчетливо. Задышала часто и тяжело. Сглотнула, прежде чем продолжить: — Башня… Мне понравилось на стене. Это было очень… остро. Захватывающе. Пустыню ты показывал мне днем, но я никогда не видела ее ночью. Даже не знаю. Выбери сам.

— А если бы я, — Асир понизил голос, чувствуя, как усиливаются вибрации в горле, не до рычания, пока нет, но уже где-то близко. — Взял тебя здесь, сейчас. Что бы ты почувствовала? Стыд? Страх? Возбуждение? Отвращение? Наслаждение? Ты хотела бы этого? Согласилась или отказалась? Оттолкнула бы меня или...

Глаза Лин потемнели, она облизнулась и тихо застонала, прикусив губу. Асир ясно чуял, как остро вспыхнувшее желание, которое Лин и без того уже слишком долго сдерживала, борется с растерянностью и смущением. Возможно, тот выбор, перед которым Асир ее поставил, был жесток, но… Лин уже начала понимать, что значит быть анхой, и пока что у нее неплохо получалось. Значит, нужно идти дальше.

К тому же Асиру нравилось ставить перед ней такие задачи — с самого начала, еще тогда, когда в ее крови было полно неведомой дряни, забивающей естественные чувства. Нравились искренние реакции, честное желание обдумать проблему, а не попытаться угадать, какой ответ желает получить владыка.

— Откуда мне знать, что я почувствовала бы, я ведь никогда раньше… — Лин смотрела ему в глаза, и уже это было хорошо. — Но я… да, согласилась бы. В конце концов, как узнать, нравится тебе что-то или нет, если никогда такого не пробовала? И точно не страх. Какой, в бездну, страх, если я тоже хочу, чтобы ты меня взял?

— Хорошо, — Асир коснулся ее виска, щеки, вслушиваясь в неровные вдохи и прерывистые выдохи. — Ты возбуждена. Очень сильно. Хочешь, чтобы я что-то сделал с этим здесь, сейчас или позже? Ты сегодня достаточно терпела, это не будет ни проигрышем, ни слабостью. Просто подумай, сможешь ли уйти как есть, и реши. С медом и со зрителями мы сможем разобраться в любое время. Обещаю.

— Сейчас, — ни секунды не раздумывая, ответила Лин.

А ведь пару минут назад была «не готова». Еще немного похожих разговоров, и до оголения в городском фонтане останется один шаг. Асир усмехнулся и кивнул. Ночной ветер развеет запах, и утром даже чуткая юная анха не учует тут ничего, кроме травы и яблок.

— Сними шаровары. Только их, — он откинулся на спинку дивана, развязывая пояс, и, не отводя взгляда от Лин, похлопал себя по бедрам. — И залезай. Спиной ко мне. Хочу, чтобы ты видела дверь, которая в любой момент может открыться. Если кое-кто забудет постучать.

ГЛАВА 26

Обратно возвращались тем же путем, но гораздо медленней. Лин устала, но это была хорошая усталость, мирная и расслабленная. Асир рядом вызывал сейчас не жажду близости, а довольство и умиротворение.

Со стены, с того самого места, где их сумасшедшая ночь ознаменовалась внезапным адреналиновым сексом, угадывался скорый рассвет. Но в саду еще властвовала темнота, звенели цикады и дурманяще пахли ночные цветы.

— Отпереть тебе? — спросил Асир, остановившись перед калиткой. — Непохоже, что ты готова сейчас штурмовать стены.

— Не готова, — согласилась Лин. Внизу живота ныло и тянуло. Не боль, всего лишь дискомфорт, но напоминающий об очень приятных и волнующих минутах. Лин даже сама себе не могла пока сказать, что именно чувствует, вспоминая, как Асир брал ее в саду Шукри. Не знала, окажется ли готова повторить. Это надо было обдумать.

Ключ бесшумно повернулся в замке, Лин привстала на цыпочки, положив руки Асиру на плечи, и коснулась его губ поцелуем. Без намека на желание, скорее с благодарностью.

— Спасибо. Мне всё понравилось.

— Даже фонтаны? — усмехнулся тот.

— Если чисто эстетически, то да, а насчет остального… рано судить. — Лин и не надеялась, что Асир не заметит ее почти панического смущения. И не скажешь ничего, сама ляпнула насчет стриптиза. Кто ж знал, что владыка потащит осматривать городские фонтаны, рассуждая, какой из них окажется для этого удобнее!

— Да, в следующий раз, может быть, — поддел Асир. Провел пальцами под халасаном, задержал ладонь на шее сзади. — Мне тоже всё понравилось. Даже твое смущение.

Сераль спал. И Лин рухнула бы и заснула, но она знала, насколько вызывающе и возбуждающе пахнет владыкой и сексом — и что за буря в стакане поднимется, когда утром это учуют. Так что сначала купальня.

Долго нежиться в расслабляюще теплой воде не стала, а то тут бы и уснула. Быстро обмылась, вздрогнув, когда пришлось провести рукой между ног. Самым смущающим впечатлением оказалась не дверь, которая в любой миг могла открыться, впустив девочку-анху или Шукри. Хуже было то, что сама Лин, даже зажав себе рот, с трудом сдерживала крики. Член в предложенной Асиром позе проникал как будто намного глубже, чувствовался так остро, что темнело в глазах, и под конец Лин даже не была уверена, что заметит, если в проклятую дверь и правда кто-то войдет. Асир брал ее, уложив на себя спиной, Лин всхлипывала и зажимала зубами манжет рубашки, а вокруг стояла такая тишина, что, казалось, даже слишком шумное дыхание слышно на всю улицу.

И все же, несмотря на почти паническую уверенность, что старый Шукри и его внучка слышат и знают, что здесь сейчас происходит, ей нравилось. Как там спрашивал Асир? «Стыд? Страх? Возбуждение? Отвращение?» Сейчас, вспомнив все настолько отчетливо, что заныло и погорячело в промежности, Лин поняла, что не отказалась бы повторить. Значит, не стыд: ситуации, которые заставляли стыдиться, она от всей души ненавидела. И уж точно не отвращение: было даже жаль, что все закончилось быстро. Страх, что могут войти, увидеть? Следовало быть с собой честной: вряд ли внезапно открывшаяся дверь нанесла бы ей душевную травму. Неловко было бы, и только. Но что тогда? Она не знала.

Спасибо, что хоть безумную идею с медом Асир не стал воплощать. Хотя Лин подозревала, что эта идея еще всплывет. Асир, судя по всему, любил разнообразный секс и не пренебрегал постельными играми и экспериментами. С другой стороны, до сих пор он не делал ничего, что вызвало бы отвращение или отторжение. Лин не сомневалась: если что-то не понравится, достаточно будет сказать об этом, чтобы прекратить. А раз так, почему бы не попробовать.

А еще — кажется, эта мысль зародилась почти в самом начале ночи, но осознала ее Лин только сейчас — сегодня Асир был другим. Непривычным. Не то чтобы новым, на самом деле Лин уже видела такого владыку, но тогда… тогда Асир вел себя так не с ней. С Лалией.

Наверное, это должно что-то значить, но после такой ночи Лин не была готова к логическому анализу. Хорошо, что вообще не утратила способность думать. Да и ну его в бездну, этот анализ. Такой Асир ей нравился, это главное. Другой, привычный, тоже нравился, но эта ночь как будто убрала невидимую, но ощутимую преграду между ними. Дистанцию, которую, если уж честно, держала прежде всего сама Лин с ее вбитым на подкорку уважением к иерархии. «Владыка и его анха». Этой ночью такого не было. Были — анха и ее кродах, кродах и его анха, два человека, которые получают удовольствие от общения и секса. Совершенно новое ощущение.

Лин вылезла из воды, небрежно вытерлась, накинула халат и, едва выйдя из купальни, столкнулась с Ладушем.

Тот окинул внимательным взглядом, принюхался и вдруг усмехнулся.

— Вернулась? Хорошо, что запах смыла: еще один день всеобщей истерики я бы не пережил. Как погуляли?

— Отлично, — Лин зевнула.

— Осмотр нужен?

Лин пожала плечами:

— Мне кажется, все нормально.

— Я поверю. На этот раз. Но дам тебе мазь, думаю, ты знаешь, что с ней делать. Не пренебрегай предосторожностями, особенно если надеешься на скорое продолжение. О предки, что я говорю, — Ладуш вздохнул. — Звучит так, будто одобряю ночные прогулки неизвестно где. Все, ступай. Мазь тебе занесут.

— Спасибо, — Лин снова зевнула. — Простите. Пойду посплю. Скажите там кому-нибудь, пусть меня разбудят, когда пора будет к мастеру Джанаху.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Общение с владыкой не всегда идет на пользу, — прищурился Ладуш, оглядывая Лин словно незнакомку. — Я скажу, но исключительно потому, что иначе ты заснешь на полпути к комнате клиб. И кстати, к Джанаху сегодня идешь одна. У Хессы началась течка. Спокойной ночи, Лин. От нее осталось меньше часа, — Он махнул рукой и ушел.

Проснулась Лин от аромата кофе и голоса клибы:

— Пора вставать, госпожа Линтариена.

— Да, слышу, — пробормотала она. — Сейчас.

— Завтрак я взял на себя смелость подать сюда. Господин Ладуш сказал, что у вас будет мало времени.

Вот теперь Лин проснулась окончательно. Села в кровати, переспросила:

— Мало времени? А сколько сейчас?

— Половина десятого.

— Так. Хорошо. Спасибо, что разбудили. И за завтрак.

Клиба, поклонившись, вышел. Взгляд упал на баночку с мазью — поднос с завтраком клиба поставил к ней вплотную, не мог не увидеть. Значит, понял, отчего анха так заспалась, трудно не понять с такой подсказкой. От смущения захотелось то ли ругаться, то ли исчезнуть куда-нибудь, и как-то отстраненно Лин подумала: а если бы эту мазь заметил не слуга, а кто-то из анх? Не истеричных «цыпочек», а нормальных? Та же Сальма, Тасфия или Кифая? Асир, да и Ладуш, и Лалия, наверняка сказали бы, что здесь нечего стыдиться. Но это был не стыд, что-то иное. Возможно, то же самое желание оградить личное пространство, которое заставляет беситься от отсутствия дверей?

Лин схватила баночку и почти с головой накрылась одеялом. Любая из анх могла сейчас бесцеремонно к ней заглянуть, мог прийти по какому-нибудь делу клиба или евнух — и застать ее с пальцами между ног. И это даже не секс, когда наслаждение затмевает разум! Полное отсутствие приватности, к которому вроде как уже начала слегка привыкать, заиграло новыми яркими красками. Лин выругалась свистящим шепотом, прогнулась, стараясь впихнуть мазь поглубже. На мгновение представилось, что это могли быть пальцы Асира, и тут же перехватило дыхание, жар разлился по телу и сконцентрировался в промежности. Лин до острой боли прикусила губу, прогоняя возбуждающую фантазию. У нее нет на это времени. Не сейчас. Может быть, позже…

Завтрак она сжевала в постели — с мазью надо было немного полежать. Потом почти на бегу, лихорадочно собираясь, выхлебала кофе, и примчалась к Джанаху ровно в десять, минута в минуту.

— Простите, мастер, я сегодня одна.

— Да, Ладуш меня предупредил, — неторопливо произнес Джанах. — Садитесь, Лин. Вот что мы сделаем: в те дни, когда одна из вас не может посещать занятия, я буду отвечать на вопросы, которые удобней задать без лишних ушей, даже если это уши друга. У любого человека есть какие-то мысли, тревоги и сомнения, которые хочется обсудить, но страшно выносить на публику. Примером тому наш с вами прошлый разговор.

Лин кивнула: здравая идея.

— Итак, о чем вы хотели бы поговорить сегодня?

О чем? Ее многое тревожило. Как выбрать самое срочное? И о чем можно спросить, не вызвав у Джанаха подозрений о другом мире?

— В Имхару съезжаются посольства, — медленно подбирая слова, начала она. — Так получается, что я не только анха повелителя, но и анха, которая чаще прочих, кроме Лалии, конечно, оказывается рядом с владыкой на публике. До сих пор с этим не было особых проблем, но посольства… Я боюсь сделать что-то не так и подвести владыку. Не знаю, как вести себя с гостями из других лепестков. То есть, поймите меня правильно, я имею представление о вежливости и приемлемом поведении в обществе, но… — Она неловко пожала плечами. — Вы говорили, что не все владыки Ишвасы приняли новейшие законы Имхары, законы Асира. Насколько я понимаю, любой из приверженцев старых традиций оскорбится, не получив желаемого от кого-либо из наших анх. Но, собственно, кто эта «кто-либо»? Лалия — митхуна владыки, у Хессы метка Сардара, а у меня всего лишь халасан, который можно снять в любой миг. Больше в серале нет никого, кто откажет кродаху, кем бы этот кродах ни был. Владыка сказал, чтобы я об этом не тревожилась. Сказал, что я могу отказать любому. Но можно отказать так, что кродах не почувствует себя оскорбленным, а можно — кулаком в нос и коленом по яйцам, и я, признаться, мастер больше во втором, чем в первом.

Джанах отчетливо фыркнул, как будто сдерживая смех. Прошелся перед Лин, заложив руки за спину.

— Значит, вас волнует этикет. Как по мне, нет более бесполезной области знаний, и в этом мнении мы с владыкой полностью сходимся. Но я понимаю причины вашей тревоги и уважаю их. И в самом деле, нашему владыке было бы крайне нежелательно ссориться с некоторыми из гостей, а отказ анхи в духе «коленом по яйцам» — не то, что легко забыть. Но, Лин, позвольте мне быть с вами откровенным: по меньшей мере половина из ожидаемых гостей не примут даже самого изысканного отказа. Расставьте приоритеты. Если желаете всеми силами предотвратить обиды, вам придется принимать все приглашения и доставлять удовольствие любому, кто этого захочет. Если для вас важнее ваш халасан и то, что он означает, отказывайте как можно однозначнее и доходчивее. Вплоть до «коленом по яйцам», да-да, — на этот раз Джанах рассмеялся. — По крайней мере, Асира это развлечет.

Какое-то время в отведенной для занятий комнате царила тишина: видимо, Джанах давал время обдумать услышанное и «расставить приоритеты». Но Лин молчала по другой причине: что для нее важнее, она знала, а вот сформулировать вытекающий из этого вопрос оказалось сложно.

— Спасибо, мастер Джанах, вы мне очень помогли, — прозвучало почти как старое доброе «спасибо, вы очень помогли следствию», и Лин невольно вздохнула. — Я так и сделаю. Скажите, а вы сможете кратко охарактеризовать самых значимых из гостей? Ключевые вопросы, наверное, такие: отношение к нашему владыке и его законам, отношение к чужим анхам, вообще привычки… м-м-м, как бы сказать? Привычки поведения в гостях? Степень наглости в требованиях и получении желаемого?

— Я понял, что вас интересует, — кивнул Джанах. Сказал задумчиво: — А вы не так просты, госпожа Линтариена. Да, я могу рассказать, что из себя представляют владыки шести лепестков и некоторые из их советников. Полагаю, это может оказаться крайне важными для вас сведениями. Вы не торопитесь? Мой рассказ займет много времени. Пообедать мы сможем здесь, если вы не против.

— Я буду крайне благодарна, мастер Джанах. Нет, я не тороплюсь, нас ограничивает только ваше время. — Лин выложила на стол чистый блокнот, и Джанах вновь кивнул:

— Хорошо. Начнем с союзников…

«Урок» занял весь день. Лин исписала блокнот от корки до корки, и мастер раздобыл ей еще один, толстый, с белой тонкой бумагой. Джанах оказался кладезем бесценной информации. Кто из владык поддерживает политику Асира, потому что согласен с ней, кто — исключительно из необходимости, не желая портить отношения с могущественным соседом, кто находится в оппозиции, но колеблется, а кто только и ждет момента вцепиться в глотку. Кто из советников больше предан не владыкам, а их наследникам, и каких взглядов придерживаются наследники. Какие лепестки всецело зависят от расположения Асира, а какие склоняются к соперникам Имхары. И наконец, кто из всей этой толпы, которая вот-вот заполонит дворец, слишком жаден до удовольствий и любит разнообразие, а значит, предпочтет чужих анх своим.

— Потрясающе! — воскликнула Лин, когда мастер, в очередной раз откашлявшись и промочив горло, сообщил, что больше ничего важного не знает. — Бездна и великие предки, мастер Джанах, вы дадите фору любой разведке!

— Ну что вы, — мастер рассмеялся и тут же закашлял, схватил колокольчик, приказал заглянувшему на звонок клибе: — Теплого молока с медом. Стар я уже для таких долгих лекций. Что же касается разведки, поверьте, советник Фаиз знает намного больше. В том числе такого, что, как я понимаю, хотели бы знать и вы. Я рассказал общеизвестные факты… вернее, известные всем, кто давал себе хоть малейший труд интересоваться текущим положением дел в Ишвасе.

— Я, видимо, не там и не так интересовалась, — буркнула себе под нос Лин. Бережно сложила оба блокнота, подумав, что нужно сразу же запереть их в оружейке: хранить такие записи в доступной для любого комнате без дверей казалось крайне глупым. — Спасибо, мастер. Теперь я намного лучше понимаю, чего ждать и кого опасаться.

— Искренне надеюсь, что это пойдет вам на пользу. И давайте-ка завтра устроим отдых. Вам и без меня есть о чем подумать, а я…

— Конечно, мастер Джанах, отдыхайте, — быстро согласилась Лин. — Сегодня я и так злоупотребила вашим расположением.

— Не злоупотребили, я люблю въедливых учеников, — проворчал мастер. — Но я и правда слишком стар. Идите уже, молодая госпожа, хватит расшаркиваться. Полагаю, в серале как раз время ужина.

С Джанахом Лин распрощалась, но спускаться в общий зал не торопилась. Там сейчас шумно, в нос и по мозгам бьют слишком резкие запахи духов, вожделеющих анх и возбужденных кродахов. А ей нужно подумать. Побыть хоть немного в тишине и в одиночестве.

И она свернула в библиотеку.

Здесь было тихо, даже светильники не все горели. Лин перенесла кресло в дальний угол, поставила так, чтобы от входа прикрывала спинка, а перед глазами было окно. Максимум уединения, который можно получить в серале.

За окном плыла по темному бархатному небу белая луна, и в памяти сама собой возникла прошлая ночь. Асир, такой… близкий? Не владыка — кродах.

И этому кродаху Лин хотела принадлежать, давать то, что может дать и что он желает получить от анхи. Но владыка останется владыкой. И, чтобы стать ему по-настоящему нужной, мало быть просто анхой. «Просто анх» у него полный сераль, и каждая — красивее Лин, опытней, изощренней в любовных утехах. А многие ли способны помочь, поддержать? Только Лалия. Встречать с владыкой посольства, украшать собой праздники, и наверняка не просто украшать, но и замечать многое. Не зря же Асир посвящает ее в тайны, которые доверены лишь советникам.

Не говоря уж о том, что Лалия вместе с Ладушем, а может, и крепче, чем Ладуш, держит в руках сераль, со всеми цыпочками, избавляя владыку от необходимости вникать в заскоки каждой истерички.

И пусть Лин не претендует на место Лалии, но помочь она хочет. Хоть в чем-то.

А еще не дает покоя это покушение. Лалия говорила — не последнее. Никто не ждет, что анха может оказаться телохранителем, а ведь она — могла бы. Вот только Асир вряд ли разрешит. Но если просто быть рядом, за его плечом… кто знает, вдруг случится так, что она окажется в нужное время в нужном месте?

Потому что старший агент охранки Линтариена все равно не сможет стать такой, как анхи из сераля. Она должна чувствовать себя полезной. Ей нужна цель. Нужен человек, которому можно отдать свою верность, а не только тело.

Когда-то она боялась, что течка и близость с кродахом необратимо ее изменят. Сейчас понимала: анху меняют собственные желания и взгляды на жизнь. И она не перестанет быть собой, пока для нее важен сам Асир, важны его дела и цели, важны Имхара, Хесса, Сальма и Лалия, проблемы и загадки этого мира.

Лин надеялась, что Асир примет ее такой. Потому что настоящая близость — это гораздо больше, чем кричать от наслаждения в его руках. Это путь двоих, хоть через пустыню, хоть через горы. И Лин хотела по нему пройти.

Конец

Продолжении истории читайте в третьей книги цикла "Воля владыки. За твоим плечом"

Конец