Границы крови. Порно на границе

Обязательно!

Данная книга содержит в себе:

разницу в возрасте.

нецензурную брань.

сцены насилия.

наркотики.

ревность.

одержимость.

сталкерство.

Если вам не нравится всё из вышеперечисленного, то прошу вас не начинать читать данную книгу! Ваша психика важна, прошу не забывать об этом!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Playlist

Swim-[Chase Atlantic]

She likes a boy-[Nxdia]

Art Deco-[Lana Del Rey]

older-[Isabel LaRosa]

i'm yours-[Isabel LaRosa]

Одним целым-[PHARAOH]

Встречная-[перемотка]

Это любовь-[скриптонит]

Космос-[скриптонит]

Sad Girl-[Lana Del Rey]

Doubt-[Twenty One Pilots]

Shape Of My Heart-[sting]

ты так красива-[QUEST PISTOLS]

BANKS — [Waiting Game]

Lana Del Rey —[Gods & Monsters]

Billie Eilish —[You Should See Me in a Crown]

Во время написания книги я буду добавлять песни,которые по моему личному мнению подходят к книге.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пролог.

Рим — город, который никогда не спит.

Оживлённые улицы, вспышки камер, постоянный шум, модные показы, свет софитов и нескончаемая суета. Для кого-то это может быть мечтой, а для неё — обыденность.

Подиумы, вспышки папарацци, блеск глянца — всё это стало неотъемлемой частью жизни Миравель Манчини. Она была воплощением совершенства: холодная грация, безупречная внешность, уверенность в каждом шаге. Мужчины мечтали о ней, женщины — завидовали. Но никто не мог приблизиться к ней по-настоящему. Ни один не смог преодолеть стену, которую она годами возводила вокруг своего сердца.

Она не позволяла никому стирать её границы. Не давала шанса проникнуть в её душу. Её холод — это броня, за которой пряталась ранимая сущность.

Но всё изменилось в тот вечер.

Один взгляд. Один мужчина. Один момент.

Данте Сантарелли.

Он увидел её в ресторане,и уже тогда знал-она станет его. Во что бы то ни стало. Он не верил в случайности. Он не любил медлить. И если ему что-то было нужно — он это забирал.

Так началась история, в которой ставки — не просто любовь. А одержимость. Власть. И желание обладать тем, что не принадлежит никому.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1 глава.

Я сидел в клубе, откинувшись на спинку дивана, пока стриптизерша танцевала мне. Я лениво взял стакан с виски и сделал глоток.

Моя жизнь была скучной и утомляющей. Каждый день — то же самое: сделки, убийства, шлюхи. Всё было до такой степени скучно, что мне это порой надоедало.

Безусловно, мне нравилась власть, которой я владею. Но мне хотелось чего-то интересного.

Я глянул на стриптизершу и бросил ей на итальянском, закурив сигарету:

— Vattene. — (переводится как «убирайся прочь»).

Мне не пришлось долго ждать, и она убежала. Я привык к тому, что каждый человек делал то, что я хочу. Мне нравилось ощущать ту власть, которую я имел. Но она не была предоставлена мне просто так. Я добивался этого кровью и потом. Моя жизнь — это сплошное испытание. Я добивался этого уважения потом и кровью. Меня знали где угодно и относились ко мне с уважением, некоторые люди даже со страхом.

Я же не любил страх и слабость. Это всё не для меня. Вот почему за всё тридцать лет я не влюблялся и не имел девушку. Большинство из них — ранимые и больные на голову. Постоянно выносят тебе мозг и ноют. Такое поведение не для меня.

У меня были лишь девушки на несколько ночей. Но и те постоянно выносили мне мозг о любви. Хотя я не давал им никаких признаков на любовь или что-то подобное этому дерьму.

В комнату ворвались. Я поднял голову — там стоял мой друг и мой консильер.

— Данте, склад горит, — быстро пробормотал он.

— Che cazzo?! — (переводится как «какого хрена?!»).

Я быстро вскочил с дивана и направился на выход, а Лука — за мной. Я сел в машину на заднее сиденье, а Лука — со мной.

— Com'è successo? C'erano così tanti dei nostri! E chi cazzo l'ha fatto?! — (переводится как «как это произошло? Там же было столько наших людей! И кто мать твою это сделал?!»).

— Non lo so, Dante, come sia successo. E neanche chi l'ha fatto. Appena l'ho saputo, sono venuto subito a dirtelo. — (переводится как «я не знаю, Данте, как это случилось. И кто это сделал, тоже не знаю. Как только узнал, я сразу же приехал сообщить тебе.»).

Пожарные ещё не уехали, когда мы подъехали к складу. В воздухе висел густой запах гари и расплавленного металла. Сквозь дым виднелись обугленные стены и покорёженные ворота.

Я вышел из машины и молча направился внутрь, даже не дождавшись, пока мне откроют дверь.

— Всё сгорело подчистую, — сказал Лука, идя позади. — Ни камер, ни свидетелей. Ничего.

Я обвёл взглядом помещение. От контейнеров остались лишь металлические остовы. В углу лежал изувеченный труп — один из наших. Мои глаза остановились на нём лишь на секунду — не от жалости, а от злости. Кто-то обошёл мою систему.Ударил точно. Больно. И бесшумно.

— Откуда начался пожар?

— Судя по всему, изнутри.

— Значит, закладка была в товаре?

— Мы так думали. Но... ничего не нашли. Ни остатков взрывчатки, ни следов бензина. Ни черта.

Я присел рядом с одной из обугленных балок. Пепел облепил мои ботинки, но мне было плевать.

— Это кто-то с головой, — пробормотал я, скорее себе, чем Луке. — Кто-то, кто понимает, как устроены наши склады.

Лука промолчал. Он знал, что когда я говорю шёпотом, значит, внутри ураган.

— Начни проверку. Наших людей. Всех.

— Ты думаешь...

— Я не думаю. Я знаю. Без крота никто бы не прошёл мимо охраны.

Я поднялся и снова оглядел склад. Пустота. Ни следа. Ни одной чёртовой зацепки.

Я сидел на заднем сиденье, устало откинувшись на чёрную кожу салона. Пахло дорогим табаком и гарью, въевшейся в пальто после склада. За окном проносился вечерний Рим — огни витрин, мотоциклы, дождь. Усталость в висках неприятно пульсировала.

Я вытащил сигарету и закурил. Лука молчал. И, сука, молчал так, будто сейчас скажет что-то, что мне точно не понравится.

— Говори уже, — бросил я, не поворачивая головы.

Он слегка кивнул и медленно заговорил:

— Сегодня вечером мероприятие. Наш новый ресторан — открытие. Всё готово.

— Я только что вышел из сгоревшего склада, Лука. И ты предлагаешь мне пить шампанское?

— Это не просто вечеринка. Там будет нужная публика. Люди, которые могут знать что-то... или быть замешаны. Вроде бы — светская болтовня, но мы оба знаем, как там ловятся нужные слова.

Я втянул дым, глядя в ночь.

— И?

— Там будет девушка, — добавил он через паузу.

Я фыркнул.

— Ты меня с кем путаешь?

— Модель. Зовут Миравель Манчини. Ей девятнадцать. Лицо бренда своей матери. И, случайно или нет, её мать — твоя бизнес-партнёрша.

Я повернул голову.

— Клаудия Манчини?

— Она самая. Она же соучредитель ресторана. И её дочь — лицо бренда, который мы официально пиарим в рамках мероприятия. Её пригласили как гостью и лицо рекламной кампании.

— Чёрт. Я не знал, что у неё есть дочь.

— Она не светит её. Ни на переговорах, ни в прессе. Всё строго. Но на сегодня — исключение. Девчонка только начала зажигать. Vogue, Givenchy, подиумы, контракты...

Я молча затушил сигарету. Пауза затянулась.

— Хорошо, — наконец бросил я. — Мы заедем. На пятнадцать минут.

Лука кивнул.

— Уже всё готово. Тебя ждут.

Я усмехнулся.

— Пусть и дальше ждут. я не привык приходить по расписанию.

Девятнадцать. Лицо бренда. Дочь моей бизнес-партнёрши, о существовании которой я даже не знал.

И всё это — на фоне сгоревшего склада.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слишком чисто. Слишком «вовремя».

Я не верю в совпадения.

Особенно когда рядом — Манчини.

Женщины в этом роде самые хитрые. Холодные, расчётливые, улыбаются, пока под тобой рушится земля.

Клаудия Манчини из таких. И я не удивлюсь, если её дочь пошла по тому же пути.

Я вошёл в ресторан, как в собственный дом. Сигара между пальцев, тяжёлое пальто, взгляд прямой. Гостей было много, но все расступались — даже те, кто не знал моего имени, чувствовали, что лучше не стоять на пути.

Лука шёл чуть позади. Молча, как и всегда. Он умел быть тенью, когда это нужно.

В зале играла музыка, официанты сновали между столами, фальшивые улыбки, натянутая вежливость — вся эта светская мишура вызывала у меня лишь скуку.

Я провёл взглядом по толпе. Всё знакомо: те же лица, те же разговоры. Весь этот блеск не прикрывал того, что на деле здесь собрались акулы, хищники. Просто сегодня они в костюмах.

Я взял бокал виски с подноса, сделал глоток и чуть отвернулся от толпы.

— Напомни мне, зачем я пришёл, — буркнул я Луке.

— Проверить, кто здесь играет против нас. И увидеть её, — ответил он спокойно.

— Пока что ни одного интересного лица, — усмехнулся я.

Я не успел договорить, как за спиной почувствовал знакомый холодный аромат. Я знал этот запах — парфюм Клаудии Манчини. Она всегда была осторожной, всегда приходила, когда это нужно. И никогда — одна.

Я обернулся.

Клаудия стояла передо мной в чёрном платье, с той же вечной полуулыбкой, которая не выражала абсолютно ничего. А рядом с ней — девушка. Молодая. Высокая. Красивая до болезненности. Слишком красивая, чтобы быть просто «чьей-то дочерью». Глаза — как лёд. Она смотрела прямо на меня. Без стеснения. Без вызова. Просто прямо.

Данте, — сказала Клаудия. — Разреши представить тебе мою дочь. Миравель.

2 глава.

Я смотрела прямо на него. В его глазах читались сомнения — он смотрел на меня, потом на мою мать. И это было вполне ожидаемо.

Я даже не хочу представлять, что будет, когда Данте узнает правду. О том, что именно моя мать приказала поджечь его склад. Эта женщина безумна — и опасна. Но рассказывать ему? Нет. Даже не подумаю.

Мне ещё пригодится её помощь.

Если я сдам её — я останусь без поддержки. А сейчас она мне жизненно необходима.

Я хочу быть узнаваемой. В каждой стране. На каждом экране. В каждом журнале.

И кто, как не Клаудия Манчини, может это обеспечить?

Конечно, я хотела бы добиться всего сама.Но моя фамилия уже открывает передо мной сотни дверей. Не воспользоваться этим — значит быть глупой. А я, уж точно, не глупая.

Он протянул мне руку. Я сделала то же самое.

— Данте Сантарелли, — произнёс он, коснувшись губами моей руки. Его голос был низким, хрипловатым. А улыбка — больше походила на хищный оскал. Белоснежные зубы, выверенная сдержанность в каждом движении.

Отрицать его привлекательность было бы смешно. Он — мужчина с мощными плечами, внушительной фигурой. Выше меня, сильнее опаснее.

— Миравель. Очень приятно, — бросила я холодно.

Вскоре я отошла от матери и оказалась в другой части зала. Стояла среди людей, поддерживала вежливые беседы, отвечала на чьи-то дежурные комплименты. Мужчины смотрели на меня слишком настойчиво. Некоторые буквально раздевали взглядом. Это было мерзко, но я привыкла. Такая реакция — почти норма в моём мире.

Я держала бокал шампанского и стояла у дальней стены, одна.

На мне было множество взглядов, но только один прожигал насквозь.

Я чуть повернула голову и заметила его у дальнего столика. Данте. Он стоял рядом с мужчиной, которого я успела отметить раньше — его консильере. Данте смотрел прямо на меня, медленно скользя взглядом по моему телу.

Когда наши глаза встретились, он вдруг улыбнулся.

Улыбка больше походила на оскал.

Я сглотнула и быстро отвернулась, возвращая себе самообладание.

Этот взгляд будто пронзил меня и остался внутри.

Мне захотелось исчезнуть. Исчезнуть из зала, из вечернего света, из этого города.

Я поставила бокал на ближайший столик и поспешила к балкончику в глубине зала.

На улице было прохладно. Свежий ветер обнял меня, поднимая волосы и холодя кожу. Я подошла ближе к перилам и посмотрела на вечерний Рим, раскинувшийся под звёздами.

Лондон никогда не мог сравниться с Римом по красоте.

Хотя Лондон — мой дом, всё же Рим имел что-то иное...

Что-то живое.

Ветер усилился.

А вместе с ним — воспоминания.

О матери.

Она никогда меня не любила. Никогда не обнимала. Не защищала.

Каждый день в детстве был для меня испытанием.

Словно я родилась для того, чтобы быть ей обузой. Или разочарованием.

Мои мысли резко оборвались.

На мои плечи вдруг лёг пиджак. Я вздрогнула и резко обернулась.

Передо мной стоял Данте.

Лицо спокойное. Каменное. В нём не читалось ни эмоций, ни интереса — но именно это выражение говорило больше всего. Он был опасен своей сдержанностью.

— Замёрзнешь, — сказал он спокойно. — В таком платье лучше не выходить на улицу.

Я взглянула на него, слегка вскинув бровь.

— Забавно, — холодно отозвалась я. — Сколько мужчин за вечер смотрели на меня — ни один не предложил пиджак. Видимо, вы редкий экземпляр.

Он чуть улыбнулся уголком губ. Эта полуулыбка снова напоминала оскал — хищный, осторожный, уверенный в себе. Он не ответил сразу. Просто смотрел на меня.

Долго. Неотрывно.

Я отвернулась и посмотрела вперёд, туда, где город раскинулся под ночным небом. Он не спешил уходить. Стоял рядом, и я чувствовала его взгляд.

Слишком пристальный. Слишком изучающий.

Будто он пытался понять, кто я. Или кем могу стать.

— Не люблю, когда на меня так смотрят, — произнесла я чуть тише, не глядя на него.

— Тогда не выходи в свет, Миравель, — спокойно отозвался он. — Красота — как оружие. Если не умеешь ею пользоваться, рано или поздно попадёшь под выстрел.

Я повернулась к нему.

— Вы говорите, будто знаете меня.

— Нет, — коротко ответил он, и его голос стал ниже. — Но мне любопытно узнать.

И снова этот взгляд. Словно он видел не внешность, не платье, не фамилию — а что-то глубже. Словно уже начал собирать мой портрет по кусочкам.

— Приятного вечера, синьор Сантарелли, — сухо сказала я, вернув ему пиджак. — Я умею согревать себя сама.

Я развернулась и направилась к выходу с балкона, чувствуя его взгляд на своей спине до последнего шага.

По приезде домой я сразу приняла душ. Вода немного помогла смыть с меня глупую дрожь, но внутри всё равно оставалось что-то липкое, как будто я пыталась отмыться от прошлого.

Я легла в постель, укутавшись с головой. Хотелось забыться хотя бы на несколько часов.

Но сон был безжалостен.

— Ты плохо себя вела, Миравель, — голос матери звучал спокойно. Слишком спокойно.

Я стояла на коленях, дрожа от страха. Передо мной — она. Такая же холодная, равнодушная, жестокая, как и всегда.

— Ты ведь знаешь, что будет за непослушание? — сказала она, подходя ближе.

— Мамочка, прошу... я больше так не буду. Пожалуйста... Мне больно... Я не хочу, чтобы они трогали меня... Я сделаю всё, что ты скажешь, только... не надо... — я плакала, едва дыша, цепляясь за призрачную надежду, что она услышит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Миравель, — её голос стал резким. — Наказание — это правило.

Дверь открылась. В комнату вошли мужчины. Те самые. Их тени упали на пол передо мной. Я отползла назад, пока не вжалась в холодную стену. Лица у них были безжалостные... и довольные.

И тогда я закричала.

Резко подскочила в кровати. Всё тело в поту. Я тяжело дышала, хватая воздух рваными глотками. Сердце бешено колотилось.

Только сон. Только сон. Но слишком реальный. Слишком живой.

Я обхватила колени руками, спрятала лицо и долго сидела в темноте. Одна.

3 глава.

Прошло две недели. Каждый божий день мои люди следили за Миравель. Я знал каждый её шаг. Мой интерес к этой женщине не угасал — напротив, он только усиливался. Как и интерес к тому, кто же на самом деле стоял за поджогом моего склада.

Я был более чем уверен, что мать Миравель каким-то образом причастна к этому. Возможно, и сама Миравель тоже. Мне нужно было выяснить это как можно скорее.

Я сидел в своём кабинете, когда на телефон пришло сообщение в Telegram. Я сразу открыл его.

Фотография.

Миравель.

Фотосессия.

На ней — чёрное облегающее платье с глубоким вырезом и длинные кружевные перчатки. Она была беспощадно красива.

— Bellissima, porca puttana... — выругался я, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза.

(Прекрасная, мать твою.)

Эта девушка была самим совершенством. Во всём. Полностью. Мне нужно было срочно оказаться где-то рядом. Просто видеть её. Хоть издалека. Хотя этого становилось недостаточно.

Я, недолго думая, быстро напечатал ей сообщение в телеграмме.

— In questo scatto sei da impazzire,

gattina.

(на этом фото ты сводишь меня с ума,кошечка)

Она прочитала его сразу, почти мгновенно. Но не ответила. Я со вздохом бросил телефон на стол и потер переносицу. Меня начинало раздражать это чувство — неопределённость. Мне было уже недостаточно просто знать каждый её шаг, получать фотографии, отчёты, отслеживать маршруты. Этого было мало. До безумия мало.

Мне нужно было быть рядом. Слышать её голос. Слушать, как она смеётся.Видеть, как двигается.Просто... видеть её. Это стало необходимостью, почти болезненной. И пусть я сам не до конца понимал, зачем мне это — мне нужно было быть рядом с Миравель. Любой ценой.

Я резко поднялся и громко подозвал Луку. Тот появился почти сразу — как всегда, быстрый и собранный.

— Что случилось, Данте? Ты в последнее время... слишком странный.

— Я хочу купить половину акций бренда Клаудии Манчини, — произнёс я спокойно, не отводя взгляда от окна.

Лука замер. На его лице отразилось искреннее удивление.

— Данте, ты с ума сошёл? Она никогда не согласится. Ты же знаешь, кто такая Клаудия.

— Поэтому ты найдёшь на неё что-то. Всё, что сможешь. Любые долги, неудачные сделки, ссоры с инвесторами, налоговые проблемы — всё, что можно использовать. Что угодно, Лука. Я не шучу.

Он всё ещё смотрел на меня с сомнением, но, в конце концов, кивнул.

— Хорошо. Я всё найду. Но скажи... зачем тебе это на самом деле?

— Миравель, — коротко бросил я. Этого было достаточно.

Лука молча кивнул и вышел.

Я встал со стула и медленно подошёл к окну. За стеклом раскинулся вечерний Рим. Огни города мерцали, как драгоценности, улицы жили своей жизнью — шумной, красивой, тёплой.

Вечерний Рим... Чёрт побери, наверное, это действительно одно из самых прекрасных зрелищ в этой жизни.

Но даже он терял своё очарование на фоне её лица.

Прошло не больше двух дней. Лука был быстрым, особенно когда ему давали чёткую цель.

Он вошёл в мой кабинет без стука — значит, новости были важными.

— Нашёл, — сказал он с порога.

Я оторвался от бумаг и жестом указал на кресло напротив. Он сел и выложил на стол тонкую папку.

— У Клаудии всё на первый взгляд безупречно. Но нашёл кое-что. Один из её инвесторов — француз, зовут Арно Делакруа — в прошлом году вложил крупную сумму в их рекламную кампанию. А в итоге получил меньше, чем обещали. Он подал иск, но Клаудия замяла дело, всё сделала через связи. Арно недоволен. Очень.

Я молча взял папку и просмотрел документы. Переписка, финансовые отчёты, даже скрины с его претензиями. Лука, как всегда, всё сделал безукоризненно.

— Отлично, — кивнул я. — Установи с ним контакт. Пусть знает, что у него есть более сильный союзник, чем французский суд.

— Ты хочешь шантажировать её?

Я посмотрел на Луку. Долго. Тяжело. Он сам понял, что задал глупый вопрос.

— Я просто хочу долю в её бизнесе, — сказал я спокойно. — Она умная женщина. Она поймёт, что это выгодное партнёрство.

— А Миравель?

Я усмехнулся.

— Она узнает об этом последней. Пока — пусть продолжает играть в свою игру.

Лука встал, но у двери задержался:

— Данте, ты уверен, что хочешь идти так далеко ради девушки?

Я взял бокал с виски, сделал глоток и отвернулся к окну.

— Я уже пошёл.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

4 глава.

Уже несколько дней подряд я получаю по пять букетов в день. Пять. Каждый раз — в разное время, в разные моменты, но всегда одинаково роскошные и безупречно собранные. Розы, пионы, орхидеи — как будто кто-то знал мои вкусы слишком хорошо.

Но при этом — ни одной записки. Ни одного имени. Абсолютно ничего, что могло бы выдать отправителя. Только молчаливые букеты, словно чей-то молчаливый надзор.

Хотя, если быть честной, мне и не нужно было гадать. Я почти сразу поняла, от кого всё это.

Данте.

После той встречи он не написал больше ничего, если не считать одного странного сообщения.

«Ты великолепна на этой фотосессии, кошечка.»

Я прочитала его и сразу же закрыла чат. Он пугал меня. Настолько, что я до сих пор чувствовала это неприятное напряжение в груди, стоило мне просто вспомнить его взгляд.

Он был странный. Опасный. И слишком уверенный в себе.

И, что хуже всего — я чувствовала, что это не последняя наша встреча. А мне бы очень, очень не хотелось пересекаться с ним снова.

Я сидела в гримёрке, вдыхая аромат кофе и свежей косметики, когда в комнату зашла Алия — моя подруга и, пожалуй, единственный человек, которому я доверяла хоть немного. Та же насыщенная графика съёмок, та же уставшая улыбка на лице.

— Ну что, опять цветочный террор? — усмехнулась она, присаживаясь рядом и бросая взгляд на мой телефон. — Я слышала от ассистентки, тебе сегодня утром прислали два огромных букета на съёмочную площадку.

— Пять. — коротко ответила я, закатывая глаза. — Каждый день по пять. Без записок.

Алия нахмурилась.

— Ты думаешь, это он? — её голос стал тише. — Тот тип с ресторана как его там?

— Данте Сантарелли. — выдохнула я и взглянула в зеркало. — Да, думаю, это он.

— И ты не хочешь... как минимум... выяснить, чего он добивается?

— Я и так знаю, чего он добивается, — раздражённо бросила я. — Мужчины вроде него всегда чего-то хотят. А с такими, как он, всё гораздо опаснее.

— Ну, он был, конечно, жутковат, но чертовски красивый, — усмехнулась Алия, подмигнув. — Ты бы могла хотя бы немного развлечься, раз уж он так упорно присылает тебе полпарфюмерного рынка в виде цветов.

Я резко повернулась к ней.

— Это не смешно. Он пугает меня. Алия, ты не понимаешь. Его взгляд — он будто видит тебя насквозь, и ему всё равно, хочешь ты этого или нет. В этом есть что-то... хищное. Как будто он уже решил, что ты — его.

— Ладно-ладно, прости, — подняла руки подруга. — Просто будь осторожна. Если он действительно так опасен, может, стоит кому-то рассказать?

— И кому же? Маме? — я усмехнулась, иронично. — Ей всё равно. Она скорее отправит меня к нему в руки, если увидит в этом выгоду.

Мы замолчали. Алия опустила глаза, а я снова взглянула в зеркало. В отражении я увидела красивую, собранную девушку. Только вот внутри — всё дрожало.

Съёмка шла уже третий час, и я чувствовала, как моё терпение медленно, но верно тает. Платье сидело идеально, мейкап был безупречен, фотограф одобрительно кивал, ассистенты суетились вокруг. Всё было, как обычно. И всё это до жути раздражало. Я едва сдерживала зевоту, стоя под яркими лампами и глядя в объектив. Казалось, обычный рабочий день. Но вдруг...

Я почувствовала. Его.

Это невозможно было не заметить — как будто температура воздуха вокруг изменилась. Холодок пробежал по коже, словно предчувствие. В студии раздалось еле уловимое движение, словно что-то невидимое вошло и тут же перетянуло на себя всё внимание.

Сотрудники начали перешёптываться, кто-то стал суетливо поправлять одежду. Я заметила, как визажист уронила кисть. Все взгляды повернулись к двери. Я тоже обернулась — и сердце тут же споткнулось в груди.

Он вошёл так, будто это его территория.

Уверенно, спокойно, с той небрежной элегантностью, которую невозможно подделать. Тёмный костюм, пальто, перекинутое через руку, слегка расстёгнутая рубашка... Он будто не ощущал жары, не чувствовал лишнего взгляда — он сам был центром внимания. Его взгляд скользнул по залу и остановился на мне. В этих тёмных глазах не было удивления. Он пришёл именно за этим. За мной.

— Кто это? — тихо прошептала Алия, моя подруга и коллега, внезапно оказавшись рядом.

— Данте, — так же тихо ответила я. — Он не должен был быть здесь.

— Ты шутишь? Он будто сошёл с постера к фильму про мафию, — восхищённо выдохнула она.

Я цокнула языком и не ответила. Лицо старалась держать спокойным, но внутри всё дрожало.

Данте неторопливо прошёл вглубь студии, игнорируя ошарашенные взгляды и недоумение съёмочной группы. Его глаза были прикованы ко мне. Словно никого, кроме меня, здесь не существовало.

Он остановился в нескольких шагах. В его лице — спокойствие. В теле — власть. В голосе — сталь.

— Ты выглядишь впечатляюще, gattina, — сказал он низким, обволакивающим голосом. От этих слов у меня по спине прошёл холодный ток, мурашки покрыли руки. Этот человек был слишком опасен.

Я смотрела на него холодно. Или пыталась.

— Чего ты хочешь, Данте? — спросила я ровно, хотя внутри всё сжималось от страха.

Он чуть склонил голову набок, рассматривая меня, как коллекционер — редкий экспонат.

— Просто поговорить. Две минуты, не больше, — он сделал паузу, — если ты, конечно, не против.

Я сжала губы и отвела взгляд. Я знала: если соглашусь — втянусь глубже. Если уйду — он всё равно найдёт способ приблизиться. Данте не из тех, кто отступает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет, не хочу. У меня съёмка — это во-первых. А во-вторых, ты не смеешь врываться сюда, когда захочешь, — холодно бросила я и кивнула фотографу, чтобы продолжить съёмку.

Я чувствовала, что Данте зол, но мне было плевать. Это не мои проблемы... а может, позже и станут. Я ведь не знала этого мужчину и понятия не имела, на что он вообще способен.

Данте ушёл, а я продолжила съёмку.

5 глава.

Я всегда умел ждать. Терпение — навык, отточенный временем. В нашем мире он ценится выше золота.

Но с ней всё было иначе.

С Миравель.

Чем больше я наблюдал за ней, тем сильнее внутри всё сжималось в тугой, горячий узел. Мне уже не хватало фотографий, не хватало отчётов моих людей. Мне было мало знать, где она, с кем, что ест, в какой машине едет. Мне хотелось большего. Настоящего. Живого.

Мне нужна была власть. Власть над её миром. И я знал, где именно находится ключ.

Клаудия Манчини.

Мать. Женщина, которая родила Миравель — и при этом не дала ей ничего, кроме известной фамилии и ледяного равнодушия. Я давно знал, что между ними — пропасть. Видел это ещё тогда, когда мы впервые встретились.

Теперь всё изменилось.

И я собирался использовать всё, что знал о Клаудии, чтобы оказаться ближе к её дочери.

Мы встретились в том самом ресторане, где когда-то заключили наш первый контракт. Я приехал на час раньше, как и планировал. Мне нужно было осмотреть всё — убедиться, что наш разговор пройдёт без посторонних ушей.

Когда Клаудия появилась, её сопровождал личный помощник — высокий лощёный парень лет тридцати, по выражению лица скорее похожий на наёмного адвоката, чем на ассистента. Я знаком к таким. Они не задают лишних вопросов, но слышат всё.

— Ты рано, Данте, — сказала Клаудия, бросив на меня быстрый, оценивающий взгляд. Она всегда так смотрела. Как хищница. Мы с ней были похожи в этом.

— Привычка, — спокойно ответил я, делая глоток кофе. — Я предпочитаю быть первым.

Она уселась напротив, сбросив пальто. Всё в её движениях говорило о контроле. Её маникюр, кольца на пальцах, стильный костюм — всё идеально, всё выверено.

— Зачем ты хотел поговорить лично? — спросила она, переплетая пальцы. — Мы можем всё обсудить через юристов, как обычно.

— Это не обычное предложение.

Я вынул из папки документы, аккуратно положив их на стол перед ней. Она лишь мельком глянула — и подняла на меня взгляд.

— Ты хочешь долю в моём бренде?

— Половину, — уточнил я.

Она фыркнула.

— С какой стати я должна согласиться? У нас с тобой ресторан — и этого достаточно.

— Я знаю про Делакруа.

Тишина.

Клаудия медленно откинулась на спинку стула. Её лицо не дрогнуло, но в глазах промелькнуло напряжение. Едва заметное.

— Ты копал? — тихо спросила она.

— Это было слишком легко найти, La mia cara Claudia.-промурчал я с насмешкой.

(переводиться как «Моя дорогая Клаудия)

Она взяла документы, открыла первую страницу. Я наблюдал за ней. За тем, как напряглись её пальцы.

— Шантаж — не твой стиль, Данте.

— Это не шантаж, — возразил я спокойно. — Это предложение. Очень выгодное. Я даю тебе деньги, контакты, расширение в Италию, поддержку влиятельных партнёров. А ты — разрешаешь мне купить долю. Всё просто.

Она захлопнула папку.

— И что ты будешь делать с этим брендом? Зачем он тебе? Ты — не про моду, Данте.

Мы долго смотрели друг на друга. Она была умной. И понимала, что я не отступлю.

— Это из-за Миравель? — наконец спросила она.

Я не ответил.

— Хочешь совет? Забудь. Она не стоит того. Красивая, да. Молодая, да. Но слишком амбициозная. Слишком упрямая. Думает, что знает жизнь, но на самом деле — всего лишь продукт моей фамилии.

Я сжал челюсти.

— Продукт твоей фамилии? — повторил я медленно. — А ты, Клаудия, вообще когда-нибудь её любила?

Её лицо оставалось бесстрастным.

— Любовь — не обязательна, — бросила она. — Я дала ей всё, чтобы она была сильной. А чувства... чувства — это для слабых.

Молчание повисло между нами.

— Хорошо, — сказал я, вставая. — Подумай. У тебя неделя. Потом я найду другой способ договориться.

Она прищурилась.

— Ты не остановишься, да?

— Никогда.

Я наклонился ближе, почти касаясь её лица:

— Потому что она стоит того. Даже если ты этого не видишь.

Ночью я не мог уснуть.

Я смотрел на фотографии Миравель. На её лицо — хрупкое, холодное, напряжённое.

Клаудия не просто не любила её — она сломала её. И при этом сделала всё, чтобы Миравель стала идеальной обложкой. Куколкой. Марионеткой.

Но Миравель не была куклой.

В ней было что-то дикое. Непокорное. Настоящее.

Я вспоминал тот вечер на балконе. Как она отдала мне пиджак, как смотрела на Рим, будто хотела исчезнуть. Её голос.

«Я умею согревать себя сама».

Врёт.

Я прижал ладони к вискам.

— Чёрт... — прошептал. — Что ты со мной делаешь,mia gattina.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

6 глава.

В этом мире всё должно быть безупречным.

Тело. Слова. Движения. Взгляд.

Каждый мой шаг — под контролем. Каждое слово — выверено. Ошибок быть не может. Я просто не имею права на них.

«За ошибки всегда нужно платить», — так говорила мне моя мать. Сказано безэмоционально, почти равнодушно.

Эта фраза впилась в мою память, как острое лезвие, и с тех пор стала моим правилом. Молчаливым законом, которым я жила.

И до сих пор живу.

Сегодня я должна быть идеальной. Даже больше, чем обычно. Сегодня финальный выход. Последняя модель. Новая коллекция.

«La luna, ты самая сильная девочка у меня. Я горжусь тобой. Я уверен — твои мечты обязательно сбудутся».

Эти слова отца звучали в моей голове, словно тёплое эхо из прошлого. Голос, которого мне так не хватает. Голос, который когда-то был моей опорой... до того, как исчез.

Я глубоко вдохнула, расправила плечи и шагнула вперёд.

Сцена ослепляла ярким светом, но я чувствовала каждое движение, каждое касание ткани к коже. Каблуки гулко стучали по подиуму, и каждый шаг отзывался дрожью где-то внутри. В зале царила тишина — напряжённая, почти сакральная. Вся энергия публики была направлена на меня.

Я шла уверенно. Грациозно. Как учили. Как требовали.

Когда я дошла до самого конца подиума, на мгновение остановилась. Свет прожекторов бил в глаза, а вспышки камер сливались в один слепящий вихрь. Но даже в этом сиянии, среди сотен лиц, я почувствовала его.

Этот взгляд.

Холодный. Жадный. Пронзающий спину, как игла.

Я не обернулась. Не дала себе этого. Но мне не нужно было видеть — я знала, кто это.

Данте Сантарелли.

Он сидел в первом ряду возле моей матери,нагло рассматривая меня.Смотрел так, будто имел на меня право. Будто уже владел мной.

Этот взгляд был тяжёлым, словно цепи.

Он напоминал мне: я под наблюдением.

И от этого становилось не по себе.

Я вошла в раздевалку и села на узкий диванчик у стены. Комната была тесной, словно коробка, окружённая множеством вешалок с одеждой — вечерние платья, костюмы, пальто, всё висело в хаотичном порядке. В углу стоял туалетный столик, заваленный косметикой, баночками, кистями, флаконами духов. Запах грима и пудры смешивался с запахом усталости, адреналина и чужих духов. Я обхватила себя руками, пытаясь немного успокоиться.

Я только начала приходить в себя, как в дверь кто-то вошёл — без стука, без разрешения, без тени сомнения.

Я резко подняла голову.

Данте.

— С какого чёрта ты врываешься сюда?! — прошипела я, вскакивая на ноги.

Он молчал. Просто смотрел. Его лицо было непроницаемо, взгляд — тяжёлым. И тишина от него пугала даже больше, чем слова. Он сделал шаг вперёд.

Я инстинктивно отступила назад.

Он продолжал приближаться — медленно, размеренно, как будто заранее знал, куда я отойду. Я отступала шаг за шагом, пока не упёрлась спиной в холодную стену. Дальше было некуда.

Он остановился прямо передо мной. Близко. Слишком близко.

Я подняла голову, откидывая её назад, чтобы увидеть его лицо. Он был выше. Гораздо. Давящий, как сама тень.

Я нервно сглотнула.

— Чего ты хочешь от меня, Данте? — спросила я, едва слышно. Мой голос предательски дрожал.

Он ничего не сказал. Просто медленно поднял руку и коснулся моих волос, убрав одну прядь за ухо. Его пальцы были тёплыми. Слишком тёплыми. Движение — ласковым, почти заботливым. Но я знала: это не забота. Это — контроль.

— Ты была невероятна, mia gattina, — прошептал он, наклоняясь ближе, к моей шее. Его дыхание обжигало кожу. Он зарывался лицом в мои волосы, вдыхая мой запах, как будто это давало ему власть надо мной.

Я замерла. В груди стучало паническое: Нет, нет, нет...

Я резко отдёрнула голову, глаза распахнулись.

Он отстранился, чуть нахмурившись — недовольно. А я — не раздумывая — ударила его.

Пощёчина прозвучала громко, звонко, как выстрел в тишине комнаты.

— Что ты себе позволяешь, Данте?! — я закричала, отталкивая его от себя с силой, на которую даже не рассчитывала. — Это моя гримерка,куда ты не имеешь права врываться!Моя жизнь! Я не твоя собственность, ты не имеешь права!

Он сделал шаг назад. Его лицо оставалось спокойным, но я видела — под кожей что-то дёрнулось. Он не ожидал, что я ударю. Он не привык к отказу.

Я тяжело дышала, прижимая ладонь к груди, словно пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Моё тело дрожало от напряжения, от злости, от страха — но я не показала ни капли слабости.

Он посмотрел на меня — пристально, в упор. Его голос прозвучал почти ласково:

— Хорошо,mia gattina.

— Уходи, — прошептала я, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Сейчас же.

Он ещё мгновение стоял на месте, а потом медленно кивнул и, не говоря больше ни слова, развернулся и вышел, оставив за собой гулкое, душное напряжение.

Как только дверь за ним закрылась, я осела на диван, будто ноги перестали держать. Закрыла лицо ладонями. Горло жгло, внутри всё колотилось. Я чувствовала — это было только начало.

И мне срочно нужно было придумать, как спастись от него.

Мне хотелось просто исчезнуть. Раствориться. Исчезнуть в городе, в вечернем воздухе, в шуме машин. Отдалиться от всех — от людей, от обязанностей, от всего этого глянцевого мира. Просто побыть одной.

Но, увы, это было невозможно. На вечер был запланирован ужин с матерью. Что-то вроде «семейного» ужина, как она выразилась. Ложь. Театральная сцена для галочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Находиться рядом с ней — пытка. Каждый раз, когда я видела её лицо, слышала голос, чувствовала этот надменный холод — мне хотелось закричать.

Она умела делать больно не словами, а паузами. Взглядами. Прикосновениями, которые никогда не были тёплыми. Каждый её жест — как у хирурга без наркоза. Точный, холодный, расчетливый.

Разговор с ней был невозможен. Она не слушала. Она только оценивала, критиковала, сравнивала. Пыталась найти что-то, что во мне «не так». И всегда находила.

— Волосы не такие.

— Спина слишком прямая, как у школьницы.

— Губы слишком пухлые, это вульгарно.

— Платье дешёвое, от него веет «средним классом».

Она всегда пыталась превратить меня в куклу, в карикатуру. В своё собственное произведение. Опудало, выставленное на витрину.

Но мне было плевать.

Я знала, кто я. Я знала, как я выгляжу. Я знала, что у меня есть харизма, сила и лицо, которое заставляет оборачиваться. Её слова больше не резали. Они просто скользили мимо, как дождь по стеклу.

Когда я приехала в ресторан, было уже темно. Я зашла внутрь, не снимая пальто, и уверенно направилась к дальнему столику, куда меня вызвали. Но, подойдя ближе, я застыла.

Данте.

Он сидел за тем же столом, рядом с моей матерью. А по другую сторону от него — Лука, его помощник.

В груди что-то кольнуло.

7 глава.

Я смотрел прямо на Миравель. На её лице сначала отразилось удивление — резкое, искреннее. А затем, словно по щелчку, его сменило раздражение... злость. Губы плотно сжались, взгляд стал колючим. Я едва заметно усмехнулся, не сводя с неё глаз.

Она, конечно же, заметила это. И почти мгновенно надела свою любимую маску — холодной, неприступной дамы. Отстранённой, словно из другого мира. Слишком гордой, чтобы позволить себе показать хоть что-то настоящее.

Мне даже захотелось рассмеяться. Она была как актриса, идеально играющая в собственном спектакле. Только вот я знал: под этой маской — не лёд, а пламя. И это пламя было только моим.

Миравель села на стул напротив. Не рядом, не чуть ближе — прямо напротив. Расстояние. Границы. Чётко расставленные акценты.

Она сняла пальто, и один из официантов тут же подошёл, чтобы забрать его. Миравель кивнула и мило улыбнулась ему, поблагодарив вежливо, почти мягко.

Я напрягся. Не из-за официанта. А из-за этой улыбки. Тёплой, живой, лёгкой.

Потому что она была не для меня.

Потому что мне она никогда так не улыбалась.

Что-то внутри сжалось. Остро, болезненно. Злость хлынула по венам — тёмная, густая, как раскалённая лава. Я не позволял себе ревновать. Почти никогда. Но с ней... всё было иначе.

Миравель повернулась к нам лицом, грациозно закинув ногу на ногу. Глаза — острые, как лезвия. Смотрела только на меня.

И вдруг, с издёвкой в голосе, обратилась к своей матери:

— С каких это пор Данте входит в круг нашей семьи? Или я что-то пропустила?

Её голос был пропитан ядом. Холодный сарказм, обёрнутый в тончайшую вуаль вежливости.

— Миравель, — шикнула Клаудия, предупреждающе, будто делая дочери последнее предупреждение.

Но Миравель и не думала сдерживаться. Она только мягко улыбнулась и, не отрывая взгляда от собственного маникюра, как будто этот разговор её вовсе не касался, лениво ответила:

-Слушаю тебя,мама.

Клаудия сжала челюсть, но не ответила ни слова. Она словно что-то просчитывала в голове, а её взгляд стал ещё более колючим, чем обычно.

Через пару минут к нашему столику подошёл официант с заказом. Он аккуратно расставлял тарелки, но в какой-то момент его взгляд задержался на Миравель. Слишком надолго. Слишком настойчиво.

Я почувствовал, как во мне закипает злость. Мои зубы сжались почти до боли, челюсть напряглась. Я не мог оторвать взгляда от его лица. Его глаза... его выражение...

Мне захотелось выколоть ему глаза прямо на месте.

Я медленно опустил взгляд на его бейджик и запомнил имя. Оно мне ещё пригодится.

А он всё ещё смотрел. На неё. Словно имел право.

Миравель тем временем сделала неторопливый глоток красного вина, будто не замечая происходящего. Она смотрела в окно, отвлечённо, с тем самым холодным выражением, которое уже начинало сводить меня с ума.

Я наблюдал за каждым её движением: за тем, как она держит бокал, как щурит глаза, как слегка прикусывает губу. Она была

Невероятной. Совершенной.

До такой степени, что мне хотелось встать перед ней на колени. Хотелось стереть весь этот холод, растопить его, заставить её почувствовать. Хоть что-то.

Особенно — ко мне.

Меня до сих пор выводила из себя та улыбка, которую она бросила тому официанту. Пусть даже машинально. Пусть даже без смысла. Но она улыбнулась ему. А не мне.

Я хотел видеть все её эмоции. Настоящие. Не только этот ледяной фасад. Мне хотелось увидеть её смеющейся. Ранимой. Злой. Грустной. Улыбающейся искренне, а не ради приличия. Любой — только не равнодушной.

Я не хотел быть для неё таким же, как все те мужчины, что вьются вокруг неё, глядя на неё, как на трофей.

Я хотел быть тем, кто сможет достать её из этой глянцевой скорлупы.

И в этот момент Клаудия вдруг заговорила.

— Ты была ужасна сегодня на подиуме, — холодно бросила она. — Ты — модель, Миравель, а не дешевая шлюха.

Слова прозвучали режуще. Тихо, почти буднично. Но в них было столько яда, что даже мне стало не по себе.

Миравель на мгновение замерла. Я увидел, как она незаметно сжала приборы в руках, словно пытаясь сдержаться, чтобы не бросить их.

Затем — медленно, почти театрально — она подняла глаза на мать, и на её губах появилась та самая улыбка.

Без тени настоящего чувства. Только тонкая насмешка, будто она заранее знала, что это прозвучит.

— Спасибо, мама. Очень хороший комплимент, — спокойно произнесла она, будто издеваясь.

Её голос был ровным. Ни одной дрожащей ноты. Ни одной эмоции в глазах.

Но я видел, как дрожали её пальцы. Как напряжённо она держала спину. Это была игра.

Слишком хорошо отрепетированная, слишком знакомая.

Она давно привыкла получать удары и отвечать на них улыбкой. Но внутри... внутри она ломалась.

И я всё больше понимал, почему она такая. Почему она прячет себя.

Почему мне хочется не просто быть рядом — а забрать её из всего этого.

Из-под взгляда матери. Из этих разговоров, что ранят. Из этого мира, где нужно быть идеальной, чтобы просто выжить.

Поблагодарив за вечер, Миравель быстро встала из-за стола и ушла, не бросив больше ни взгляда в мою сторону.

Я наблюдал за ней, как она изящно шагает через зал, держась уверенно, будто всё вокруг — лишь декорации, не стоящие её внимания.

Но я не мог просто сидеть и смотреть, как она уходит.

Поднявшись со стула, я без слов кивнул Луке и пошёл за ней. Решительно. Спокойно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На улицу я вышел всего через минуту. И увидел её — она стояла возле входа, облокотившись о мраморную колонну, с телефоном в руке. Её лицо освещал мягкий свет фонаря, ветер играл с прядями волос.

Недолго думая, я подошёл к ней со спины.

— Я отвезу тебя домой, — сказал я спокойно, сдержанно, не приближаясь слишком близко. Я даже не дотронулся до неё, хотя желание коснуться её кожи, убрать волосы с шеи, положить руку на талию — всё это разрывалось внутри.

Но я знал — если дотронусь, она снова ударит.

Миравель медленно опустила телефон и, не оборачиваясь, холодно фыркнула:

— Я и без вас прекрасно доберусь домой, синьор Сантарелли.

Я едва заметно усмехнулся. Вот она — моя gattina. Колючая, гордая, упрямая.

— Я разве спрашивал? — спокойно бросил я. — Если ты не пойдёшь сама, я просто возьму и сам отнесу тебя к машине.

Эти слова задели её. Она резко обернулась, вскинув голову, и её глаза сверкнули гневом. Она смотрела на меня снизу вверх, и от этого зрелища моё тело напряглось.

— И каким же образом ты это собираешься сделать? — спросила она, выгибая бровь и с вызовом глядя мне прямо в глаза.

Боже, как же она была красива.

Её губы чуть подрагивали, а подбородок вздёрнулся с таким презрением, что любой другой мужчина сбежал бы от этой сцены.

Но не я.

В эту секунду мне хотелось сорвать с неё эту чёртову маску, этот холод, это напряжение. Хотелось стереть границы. Хотелось её. Всю. Целиком.

И я не думал.

Просто подошёл ближе, резко подхватил её на руки — и закинул через плечо, будто она весила не больше лёгкого шёлкового платья. Миравель вскрикнула от неожиданности, инстинктивно ударив меня кулачком в спину.

— Данте! Ты с ума сошёл?! — закричала она, извиваясь.

— Ты слишком долго думала, gattina, — ответил я спокойно, — а у меня нет времени на игры.

Она продолжала вырываться, но я чувствовал — в ней больше возмущения, чем страха. Она кипела, но внутри дрожала. И я это знал. Знал, как пугает её контроль, который она не может держать в моём присутствии.

— Опусти меня немедленно! — прошипела она, цепляясь за мою рубашку. — Ты не имеешь права!

— Возможно, — согласился я, не сбавляя шага. — Но я уже тебя несу, правда?

Она тяжело дышала, злилась, и я чувствовал, как её тело напряжено.

8 глава.

Я ненавидела контроль. Всей душой. С самого детства.

Я не выносила, когда кто-то диктовал мне, как жить, как говорить, как чувствовать. Я не терпела, когда кто-то пытался подмять меня под себя. А сейчас — я сидела в его машине, не сказав ни слова, пока он вёз меня домой. И внутри меня всё кричало.

Я ненавидела себя за это.

За то, что не могла ничего сделать.

За то, что позволила.

За то, что дрожала.

Мне хотелось вырваться, закричать, убежать, исчезнуть, стереть себя и весь этот вечер с лица земли. Раствориться в воздухе.

Я не хотела чувствовать этот его холодный, уверенный контроль. Ни его. Ни чьего-либо ещё.

Я просто хотела свободы.

Той самой, которой меня лишили ещё в детстве.

— Ты псих. — выдохнула я, и мой голос звучал хрипло, чуждо. Как будто он принадлежал не мне. — Ты не имеешь никакого права просто взять и тащить меня к своей машине. Я не давала тебе разрешения.

Он бросил на меня короткий взгляд — спокойный, как и всегда, словно мои слова не производили на него ровным счётом никакого эффекта.

— Ты права, mia gattina, — тихо сказал он. — Ты хорошо себя чувствуешь? Тебе не холодно? Может, включить отопление?

Я недоверчиво уставилась на него. В его голосе не было насмешки — только странное, сбивающее с толку участие. Я поморщилась, недовольно фыркнула и отвернулась к окну:

— Не нужно. Мне не холодно.

Он кивнул и больше ничего не сказал. Несколько минут в салоне стояла тишина, нарушаемая только ровным звуком мотора и тихим шуршанием шин по асфальту. Я чувствовала, как он иногда бросал на меня короткие взгляды, но больше ничего не говорил.

Когда машина остановилась у моего дома, он не стал ждать. Вышел первым, обошёл капот и открыл передо мной дверь. Я секунду колебалась, а потом, сдержанно и неохотно, вложила ладонь в его руку — холодную, сильную. Но как только оказалась снаружи, тут же выдернула её.

— Спасибо, что подвез. — Я подняла голову, посмотрела на него в упор. — И, пожалуйста, не присылай мне больше цветы.

Он слегка приподнял бровь, будто был искренне удивлён:

— Почему? Разве ты не любишь цветы?

— Мне некуда их ставить, — сдержанно ответила я.

Уголок его губ дёрнулся. Слишком знакомая полуулыбка, почти насмешка:

— Мне купить тебе отдельный дом?

— Естественно. — Сухо бросила я, резко разворачиваясь. — До свидания, мистер Сантарелли.

Я не обернулась. Не дала себе даже мельком взглянуть на него. Просто зашла в дом и захлопнула за собой дверь.

Скинула туфли прямо в прихожей, сумку швырнула в угол. Хотелось выбросить весь этот день из памяти, вытереть, как неудачный черновик. Но едва я вошла в гостиную — и остановилась.

Весь дом был в цветах.

Коридоры, лестница, подоконники, журнальный столик, даже диван — всё усыпано свежими букетами. Розы, пионы, орхидеи, лилии... Я не могла поверить глазам.

Я любила цветы. Всегда. Но не так. Не в таком количестве. Не когда они словно душат своей роскошью. Не когда за каждым лепестком чувствуется контроль.

И всё, чего мне хотелось в этот момент — это снова исчезнуть.

Не от него.

От себя.

От этой слабости, которая всё чаще давала о себе знать в его присутствии.

Удар прошёлся по моей спине.

Резкий, хлёсткий, как хлыст. Я сжала зубы, сжала до боли, лишь бы не вырвался ни звук.

Нельзя было плакать. Нельзя было показывать слабость. Эмоции — роскошь, которую я не могла себе позволить.

Я должна была терпеть. Каждый раз. Каждый чёртов удар.

Она злилась. Она кричала. А я стояла молча, не шевелясь.

Я не умела защищаться. Только замирать и ждать, когда всё закончится.

Моя мать. Женщина, что дала мне жизнь... и сделала всё, чтобы я в ней сомневалась.

Она стала другой после смерти отца. Совсем другой.

Она как будто сошла с ума, и вся её ярость — всё отчаяние, весь яд, вся боль — обрушились на меня.

Она винила меня в его смерти.

Всегда меня.

— Это ты! — кричала она. — Если бы не ты, он бы был жив!

Она повторяла это снова и снова, как молитву. Как проклятие.

Я слышала это в детстве. Я слышала это подростком. Я слышала это даже сейчас.

И каждое её слово ранило так же сильно, как удары.

Она ломала меня.

Психологически. Эмоционально. Иногда — физически.

Она не била меня до синяков, нет. Всё было изящнее, жестче — по спине, по запястьям, по душе. Так, чтобы никто не заметил.

Только я.

Она манипулировала мной.

Превратила моё детство в клетку, где я была виновата во всём. Даже в том, чего не делала. Особенно в этом.

Навязывала вину.

Навязывала стыд.

Навязывала мысль, что я — жалкая. Недостаточная. Недостойная.

— Ты ничего не добилась бы без моей фамилии! — кричала она. — Ты — никто без меня!

Я слышала это столько раз, что начала в это верить.

И всё, что я могла — терпеть.

Проглатывать каждую каплю яда.

Прятать слёзы за идеально подведёнными глазами.

Прятать боль за каменной спиной и выпрямленными плечами.

Потому что другого выбора у меня не было.

Это продолжалось до моих восемнадцати.

До совершеннолетия. До того момента, когда я смогла поставить границу.

Физически она больше меня не трогала.

Никаких ударов. Ни шлепков, ни щипков, ни рывков за руку.

Как будто по щелчку всё прекратилось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но морально — она не остановилась.

Её слова стали тоньше, изощрённее.

Теперь это были не крики, а холодные фразы, брошенные вскользь.

Подколы за завтраком. Пренебрежительные взгляды. Фразы вроде «ты не заслужила» или «я бы сделала это лучше».

Она знала, куда бить.

Только вот я больше не чувствовала боли.

Мне казалось, что внутри меня что-то умерло.

Я больше не злилась. Не плакала. Не пыталась оправдаться.

Я просто... замкнулась.

Смотрела на неё, как на постороннюю женщину. Как на чей-то чужой голос в фоне.

Она больше не могла меня сломать.

Не потому что изменилась — а потому что я больше не была её.

Я выстроила внутри себя стены. Глухие. Высокие.

И она в них больше не проходила.

Слова, которые раньше пронзали до костей, теперь отскакивали, как горох от стекла.

Я больше не верила в её правоту. Не верила в её власть.

Теперь, оглядываясь назад, я понимала, насколько всё было гнило с самого начала.

Как долго я пыталась заслужить её тепло. Хоть крошку любви. Хоть взгляд, не окрашенный презрением.

Я выдумывала себе мать, которой у меня никогда не было.

Иногда мне даже казалось, что она просто не умела любить. Как будто её сердце когда-то замёрзло, и больше не могло оттаять.

Она говорила, что делает из меня «женщину». Сильную. Успешную.

А на самом деле лепила куклу. Без права на слабость. Без права на голос.

Без права на себя.

Каждое её слово въедалось в кожу, как яд.

«Ты недостаточно хороша.»

«Ты выглядишь усталой — модели не устают.»

«Если бы не моя фамилия, ты бы вообще никому не была нужна.»

Я впитывала всё это, как губка. В тринадцать. В пятнадцать. Даже в семнадцать.

А потом... пришёл восемнадцатый.

И я просто перестала реагировать.

Может, это и не была победа.

Но это была тишина.

Я научилась говорить с ней её же языком — молчанием.

Холодом.

Отстранённостью.

Каждый раз, когда она пыталась меня задеть, я смотрела сквозь неё.

Как сквозь витрину — красиво, блестит, но внутри пусто.

Теперь, когда я смотрела на неё, я не чувствовала боли.

Я чувствовала...

Жалость.

Жалость к женщине, которая не знала, как любить собственную дочь.

Жалость — и облегчение. Потому что я выбралась.

Пусть с шрамами. Пусть не до конца целая.

Но теперь я принадлежала себе. Только себе.

И никто больше не имел права ломать меня. Ни она. Ни прошлое.

Ни даже Данте — каким бы опасным и притягательным он ни был.

Дом будто вымер. Ни голосов, ни звуков улицы — только глухой стук моего сердца и шелест ткани, когда я медленно спускалась вниз, всё ещё в шёлковом халате. Волосы были спутаны, макияж давно стёрся со вчерашнего вечера, кожа оставалась бледной после бессонной ночи. Я чувствовала усталость, которая пропитала каждую клетку тела.

И вдруг — резкий стук в дверь.

Я вздрогнула, остановившись в середине лестницы. Несколько секунд стояла в полной неподвижности, прислушиваясь.

Второй стук.

Ровный. Чёткий. Спокойный.

Я подошла к двери и приоткрыла её.

На пороге стояло несколько коробок. Шесть, если быть точной. Все одинаковые — чёрные, матовые, перевязанные золотыми лентами. Без записок. Без имени отправителя. Только совершенство в упаковке.

Я устало выдохнула, но любопытство уже взяло верх над осторожностью.

Я втянула коробки внутрь, закрыла дверь, села прямо на пол в прихожей — и начала их открывать одну за другой.

Первая коробка.

Роскошное платье. Вечернее, из тёмного винного шёлка, явно сшитое на заказ. Безупречно моё — мой цвет, мой крой, мой вкус. Я провела пальцами по ткани, и по коже пробежали мурашки.

Вторая.

Ожерелье из белого золота с тонкими бриллиантовыми нитями. Настолько изящное, что казалось — оно не создано руками человека. Я знала цену таким вещам. И знала, что это не просто подарок — это заявление.

Остальные коробки были не менее щедры.

Кольца, серьги, браслеты — один предмет роскошнее другого. Я не могла оторвать взгляда. Красиво. И страшно.

Я дошла до последней. Маленькая, тяжёлая.

Я медленно сняла ленту, подняла крышку...

И замерла.

Внутри — не украшение.

Пальцы.

Человеческие. Отрубленные, аккуратно уложенные на бархат, как драгоценности.

Рядом лежал бейджик.

Имя. Логотип ресторана.

Я не сразу поняла. Но потом вспомнила лицо.

Официант.

Тот самый, что вчера слишком долго на меня смотрел. Тот, кому я, почти машинально, улыбнулась. Обычная вежливая улыбка...

Я резко откинулась назад, сердце заколотилось в груди.

Меня накрыла волна паники. Тошнота подступила к горлу. Руки дрожали, как в лихорадке. Я зажала рот ладонью и глубоко вдохнула, но воздух казался рваным, грязным.

9 глава.

Подвал, в котором мы держим тех, кто перешёл нам дорогу, пах кровью, потом и страхом. Этот запах впитывался в бетон, в стены, в кожу, в сознание. Он не смывался. Он оставался навсегда. И, честно сказать, мне это нравилось.

Я стоял на корточках перед мужчиной, которого мы привезли пару часов назад. Его лицо было уже почти неузнаваемо — разбитое, вспухшее, сочившееся кровью. Оно напоминало фарш. Глаза заплыли, один из них наполовину закрыт. Три пальца на правой руке отсутствовали. Отрезаны. Аккуратно. С любовью. Грудь — обожжена. Ткань рубашки слилась с кожей, оставляя чёрные следы обугленного мяса.

Он дышал. С трудом. Каждое дыхание — как борьба за жизнь, которую я не собирался ему давать. По крайней мере — пока он не заговорит.

Я взял нож со стола — длинный, блестящий, идеально сбалансированный. Остриё скользнуло по его предплечью, и я медленно надавил. Металл вошёл в плоть с хлюпающим звуком.

— Скажи мне чёртово имя, — сказал я тихо. Почти с лаской.

Он заорал. Резко, глухо, срываясь на хрип. Его голос трескался, как сломанная плёнка. Он не был первым, кто так кричал здесь. И точно не последним.

— Я... я ничего не знаю... — прохрипел он сквозь зубы.

Ложь.

Я выдохнул и резко выдернул нож. Он снова закричал, его тело содрогнулось. По полу побежала новая кровь. Я смотрел на это, как на ритуал. Медленный, точный, необходимый.

Я не позволю ему умереть, пока он не скажет всё. Я знаю, что он знает. Я это чувствую.

Я взял хирургический нож — тонкий, как скальпель.

— Ты хочешь молчать? — прошептал я. — Поиграем в молчание.

Я поднёс лезвие к его уху и сделал первый надрез. Тонкий. Он взвизгнул. Второй — глубже. Его тело изогнулось. Я продолжал. Медленно. С наслаждением. Кровь хлынула по шее.

— Имя, — прошипел я. — Только имя. И я отпущу тебя быстро.

Он лишь стонал.

— Ничего... тебе... не скажу...

Я ударил его кулаком в челюсть. Хруст. Голова откинулась. Он закашлялся кровью. Потом — усмехнулся. Улыбка получилась ублюдская. Улыбка того, кто думает, что держится. Глупец.

Я включил паяльник. Металл начал раскаляться. Шипение — музыка, которую я знал наизусть. Его глаза расширились.

— Не надо... не надо... пожалуйста... — прошептал он, голос дрожал.

— У тебя есть ровно десять секунд. Потом я начну с языка.

— Ворон! — выдохнул он. — Его зовут Ворон...

Я замер.

— Повтори, — сказал я, поднося паяльник ближе к щеке.

— Ворон. Он работал на Манчини. Был её охранником. Её... правой рукой. Потом исчез. Поджог — это он. Я... только передал схему. Я не знал, что он сделает это... Я думал, это просто угроза.

Ворон.

Это имя будто ударило меня по голове.

Он исчез с радаров ещё до того, как я начал бизнес с Клаудией. Ушёл в тень. Но слухи оставались — грязные, расплывчатые. Говорили, что он делал для неё всё. Буквально. Включая убийства.

— Где он?

— Я не знаю... правда. Он работает в одиночку. Всегда появляется из ниоткуда... Никто его не видит... Только передаёт сообщения... через других...

Я отложил паяльник, прошёл к умывальнику и вытер руки от крови.

— Убей его, — бросил я.

— С удовольствием, — раздался голос охранника.

Глухой выстрел с глушителем. Его тело обмякло. Я закурил сигару.

Лука появился через минуту. Я чувствовал, что он был за дверью всё это время.

— Данте...

— Нам нужен Ворон. Срочно. Живым. — Я выдохнул дым. — И нам нужно всё про Клаудию.

— Думаешь, она стоит за этим?

— Я знаю, что она стоит за этим. — Я посмотрел на него.

Я молчал.

Он продолжил:

— Ты думаешь... она может тронуть её?

— Пока — нет. Но если узнает, насколько сильно я хочу Миравель... возможно.

Тишина. Только капля крови упала на пол.

— Начни зачистку. Все, кто связан с Манчини, идут под наблюдение. Если Ворон появится — хватайте.

— А Миравель?

Я долго не отвечал. Потом бросил:

— Она останется в стороне. Пока.

Я затушил сигару.

Если Клаудия думает, что может забрать у меня то, что я хочу... пусть попробует.

Я сломаю её так же, как этот подвал сломал того ублюдка.

И Ворон... он станет первой ласточкой.

Я сидел в своём кабинете, окружённый тишиной и шелестом бумаги. Густой табачный аромат ещё витал в воздухе после сигары, которую я потушил минут двадцать назад. Документы лежали передо мной россыпью — контракты, отчёты, сведения о последних операциях. Я медленно потянулся за бокалом коньяка, обхватил его ладонью и сделал небольшой глоток. Обжигающее тепло прокатилось по горлу, заставив дыхание на секунду задержаться.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, я прикрыл глаза. Мысли уже давно не были о делах. Ни о деньгах, ни о складах, ни даже о тех, кого надо убрать. Всё это перестало иметь значение.

Лука пока ничего не нашёл. Ни Ворона.Всё будто растворилось. Как будто враг знал, как заметать следы. Но я найду их. Один за другим. И сломаю.

Скоро должен был быть показ — мероприятие, на которое я, по логике, обязан был явиться как один из новых инвесторов. Чёрт бы побрал этот показ. Если бы не Миравель — мне бы сдался этот бренд Клаудии, как старый чемодан без ручки. Бизнес? Нет. Это было личное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Миравель уже получила подарок — я позаботился об этом. Её реакция, правда, была куда интереснее самого подарка. В её взгляде была смесь страха, растерянности и непонимания. И ещё что-то. Что-то, чего я не мог до конца уловить. Но оно было.

Я хотел, чтобы она поняла. Чтобы она прочувствовала на каждом нервном окончании, кому она принадлежит. Чтобы каждое её дыхание было связано со мной. Чтобы каждую свою улыбку она отдавала мне — только мне. Ни одному ублюдку в этом городе я не позволю смотреть на неё так, как будто у них есть хоть малейшее право.

Я должен быть тем, кто увидит её полностью. Без маски. Без глянца. Такой, какая она есть — сломанная, ранимая, сильная, злая, весёлая, уставшая. Любой. Я хотел оживить её. Пробудить в ней не просто женщину — а женщину, способную гореть. Способную чувствовать.

Я не знал, люблю ли её.

Да и плевать. Я не тот, кто умеет любить правильно. Моя любовь — это контроль, это одержимость.Я не умею любить женщин так, как надо. Я не тот кто говорит красивые слова. Но я тот, кто добьётся. Любой ценой. Чего бы мне это ни стоило.

Я хотел её всю. Без остатка. Не только её тело — хотя и оно манило меня, как проклятие. Я хотел её душу. Её слабости. Её прошлое. Её страхи. Я хотел быть частью всего, что она прячет от мира.

Миравель засела в моей голове, как яд. Тихо, постепенно, но бесповоротно. Она поселилась там и больше не собиралась уходить. Я видел её даже с закрытыми глазами. Я слышал её голос, когда включал музыку. Я чувствовал её аромат в тех местах, где она никогда не бывала.

Я пытался выкинуть её из мыслей. Чёрт, я действительно пытался.

Но не смог.

10 глава.

Я стояла возле большого зеркала в своей комнате, внимательно смотря на отражение. Казалось, что каждое мое движение, каждый взгляд и каждая мелочь на лице отражались с двойной силой. Я старалась не поддаваться маминым словам — холодным, режущим, словно лезвие. Но иногда, когда я оставалась одна с собой, эти слова проникали глубоко в мою голову, вызывая туман сомнений и тревог. «Возможно, я действительно не такая уж и красивая?» — шептала мне внутри часть меня, которой я никогда не хотела верить.

В моей голове жила непреклонная мысль: я должна быть идеальной. Во всем. Во внешности, в работе, в отношениях — во всем. И я действительно пыталась соответствовать этому образу, пытаясь подавить любой намек на слабость или несовершенство. Но несмотря на все усилия, я так и не стала той, кем бы могла гордиться сама. Я словно растворялась в попытках казаться всем и каждому, теряя себя по дороге.

Я медленно вздохнула и отвела взгляд от своего отражения, чтобы сесть за туалетный столик и привести себя в порядок. Сегодня предстояла важная фотосессия — еще один шаг на пути к недавнему, но так желанному показу мод. Всего неделя оставалась до главного события, и впереди было еще несколько съемок, каждая из которых требовала безупречного настроя и полной отдачи.

Но последние дни были напряженными, наполненными внутренними противоречиями и чувством тревоги, которое я не могла прогнать. Подарки от Данте — эти странные, навязчивые знаки внимания — я сразу же выбросила. Они стали для меня скорее бременем, чем радостью. После всего, что случилось, после того ужасающего и холодного жеста с пальцами официанта, я не могла спокойно смотреть на эти букеты и безделушки, которыми он пытался меня завоевать.

И хотя раньше мне не хотелось особо встречаться с ним, теперь — после всего — желание исчезло совсем. Данте — психопат, не иначе. Просто холодный мафиози, чьи поступки нельзя оправдать ничем. Как вообще можно ожидать от такого человека что-то хорошее?

Я направлялась из спальни в гостиную, стараясь не обращать внимания на букеты, которые стояли повсюду — их становилось все больше, и это начинало бесить до чертиков. Я пыталась заблокировать доставку, но все было тщетно — они продолжали приходить, словно знак того, что он не собирается сдаваться.

Подойдя к двери, я достала телефон и увидела новое сообщение. Глаза невольно закатились, но я всё же решила прочитать. От Данте.

«Я хотел бы пригласить тебя на ужин сегодня вечером. Отказы не принимаются, mia gattina.»

Я не смогла удержаться и громко рассмеялась, почти выплеснув злость и насмешку одновременно.

«Ты серьезно думаешь, что после того, как ты прислал мне пальцы официанта, я пойду с тобой куда-либо, Данте? Ты либо полный идиот, либо слишком самоуверенный.»

Я чувствовала, как злость во мне закипает и растет. Как он вообще может так нагло посылать мне подобные сообщения, словно ничего не случилось? Как он смеет думать, что я позволю себе быть его марионеткой?

Ответ не заставил себя ждать.

«Я даю тебе возможность самой прийти, иначе приеду к тебе и завезу тебя в ресторан сам. Я знаю, что поступил неправильно, и хочу извиниться за свой поступок. Жду тебя в восемь вечера в моем ресторане. Хорошего тебе дня, mia gattina. Ты прекрасно выглядишь сегодня.»

Я сжала телефон в руке, сердце забилось чуть быстрее, и я невольно вздрогнула. Его слова были одновременно холодными и опасными, словно предупреждением. Неожиданное и почти нежное «mia gattina» звучало как извращенная попытка завоевать моё доверие.

Я быстро положила телефон в сумку, не желая тратить время на раздумья. Машина уже ждала меня у подъезда, и я села внутрь, набрав адрес ресторана.

По дороге мысли о Данте не покидали меня ни на минуту. Его образ был слишком навязчивым, его влияние — слишком сильным. Мне предстояло решать, идти ли на этот ужин, сталкиваться ли снова с ним лицом к лицу, несмотря на всю мою неприязнь и страх.

Борьба внутри меня разгоралось с новой силой.

Я не могла понять, что именно он для меня — угроза или вызов? И почему, несмотря на всё, что он сделал, я всё еще чувствовала, как мое сердце бьется чаще, когда думаю о нем?

Я сидела на мягком диване в гримёрке, держа в руках серию отпечатанных кадров с сегодняшней фотосессии. Мои пальцы скользили по глянцевой поверхности, а взгляд цеплялся за каждую деталь: изгиб тела, линия ключиц, выражение глаз, тень от световых приборов, падающая на щёку. Всё было безупречно. Идеально. Настолько идеально, что это почти раздражало. На этих снимках была не я. Там была она — выдуманная, вылепленная, подогнанная под чужие ожидания. И всё же... она была совершенна.

Я медленно выдохнула, чувствуя, как скапливается напряжение между лопатками. Часть меня, та, что всё ещё верила в свободу, тихо протестовала. Но другая — та, которую воспитала мать — молча признавала: да, это то, чего от меня хотят. И я справилась.

Фотографии я аккуратно сложила в кожаную папку и убрала в сумку. Мой взгляд на мгновение задержался на отражении в зеркале. Тонкая шея, ровная осанка, идеальная укладка, губы, на которых давно не было улыбки, если она не была частью образа.

Я поднялась и прошла к окну. За стеклом раскинулся вечерний Рим — тёплый, немного пыльный, шумный, живой. Красивый. Безусловно, красивый. Но... не мой.

Моим был Лондон.

Я родилась и выросла там. В тех дождливых улицах, в домах с высокими окнами и старым кирпичом, среди запаха кофе, книг и теплоты отцовского смеха. Мы жили с папой, пока мама оставалась в Италии. У них была странная, но крепкая любовь. Он был внимательным, надёжным, настоящим. У него был собственный бизнес, но он всегда находил время для семьи — для меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А мама... Мама жила в мире, где важна была карьера. Где чувства были слабостью, а дети — обузой. Она интересовалась только жизнью отца. Меня как будто не существовало. И, странным образом, меня это не удивляло. Я никогда не помню её тёплой. Никогда — ласковой.

После смерти папы всё стало ещё хуже. Она не просто осталась холодной — она стала жестокой. Забрала меня к себе в Италию, выдернув из дома, из школы, от подруг, из жизни, которую я любила. И тогда началось настоящее одиночество. Не тишина, нет — в её доме всегда кто-то был, всегда шли переговоры, звонки, хлопали двери. Но там не было меня. Для неё.

Я часто задавала себе один и тот же вопрос: почему? Почему она так ко мне относится? Я ведь не была плохим ребёнком. Не устраивала истерик, не воровала, не хамила. Я была просто девочкой, которая всё своё детство мечтала услышать от матери: «Я люблю тебя». Услышать и поверить. Но ни слов, ни чувств я так и не получила.

С годами я смирилась. Сформировалась маска — хладнокровная, неприступная, уверенная. Я стала именно такой, какой она хотела меня видеть. Но это был не мой выбор. Это была броня, которую я надеваю каждый день.

Я вспомнила про ужин с Данте — тот самый, на который, к своему удивлению, я всё же решилась пойти. Не знаю, что именно подтолкнуло меня к этому — любопытство, желание услышать объяснения или просто стремление вернуть себе контроль. Но факт оставался фактом: я стояла у выхода из здания, собираясь ехать туда, где меня ждал человек, от которого следовало бы держаться подальше.

Я быстро вышла на улицу, села в машину и назвала водителю адрес ресторана. На часах оставалось всего десять минут до назначенного времени, но меня это не волновало. Он подождёт. У него просто нет выбора.

Я устроилась поудобнее, положив руки на колени, и скользнула взглядом по городу за окном. Рим, окутанный вечерним светом, был прекрасен: отражения фонарей на мостовой, шум проезжающих мимо машин, лёгкий ветер, развевающий занавески в открытых окнах кафе. Всё это создавало ощущение чего-то почти кинематографичного — как будто я не просто ехала на встречу, а снималась в сцене из фильма. Фильма с плохим концом.

Машина плавно свернула на парковку и остановилась. Я глубоко вдохнула, выдохнула и, не давая себе ни секунды на сомнение, вышла из машины. Каблуки чётко стучали по плитке, когда я направилась ко входу в ресторан. Открыв тяжёлую стеклянную дверь, я замерла на секунду у порога, осматривая помещение.

Ресторан был абсолютно пуст. Ни одного посетителя. Только официанты, которые, заметив меня, чуть склонили головы, и он — Данте.

Он сидел за крайним столиком у окна, листая что-то в телефоне. Свет падал на его лицо под нужным углом, и на секунду он показался почти спокойным. Почти человечным. Я медленно направилась к нему, стараясь не выдать своего напряжения.

Услышав мои шаги, Данте оторвался от телефона. Его взгляд тут же остановился на мне — прямой, пристальный, тяжёлый. Он не двигался, просто смотрел, как я иду. Когда я подошла ближе, он безмолвно поднялся со своего места и аккуратно отодвинул стул напротив — жест вежливый, почти галантный, но в его глазах всё ещё таился холод.

Я молча села, выпрямив спину и сцепив руки на коленях. Он сел напротив, не сводя с меня взгляда, будто изучая каждую черту моего лица.

— Я жду извинений. Если, конечно, вы вообще думаете, что это может хоть что-то исправить, — проговорила я, глядя ему прямо в глаза.

Он глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и продолжал смотреть на меня, будто мои слова не удивили его нисколько.

— Я хотел бы извиниться за свой поступок, — медленно произнёс он, — действительно был не прав...

И на этом, казалось бы, обещающем начале, он резко изменил тон:

— ...что не отправил тебе другие части тела того официанта. Чтобы ты знала, кому ты принадлежишь.

На моём лице всё ещё оставалась лёгкая, сдержанная улыбка, но, услышав его слова, она тут же исчезла. Брови удивлённо поползли вверх, а по спине пробежал холодок. Это был не шутка. Он говорил абсолютно серьёзно.

— Вы псих? — еле выдавила я из себя, стараясь держаться спокойно, но сердце уже билось с удвоенной силой.

Он пожал плечами, всё тем же ледяным, отрешённым тоном ответив:

— Может, и так, mia gattina.

И в его голосе не было ни капли иронии.

11 глава.

Я смотрел ей вслед, пока она шла к выходу из ресторана. Высокая, хладнокровная, будто в каждом её шаге было презрение ко мне. Такая недоступная. Такая невыносимая. И, чёрт побери, такая красивая.

Может, я и перегнул палку,но мне плевать. Останавливаться я не собираюсь. Она принадлежит мне. Пока ещё не понимает этого. Пока сопротивляется. Но рано или поздно — поймёт. Признает.

Моя одержимость ею росла с каждым днём, как огонь, который не угасает — только разгорается сильнее. Я не встречал таких женщин, как Миравель. Ни разу. Ни до неё, ни после. Она — нечто совершенно особенное. В каждом её взгляде — вызов. В каждом слове — лезвие. И я хочу её. Полностью. Без остатка.

Я добьюсь её любой ценой. Я могу сделать все что она захочет,даже если она мне скажет чтобы сжег этот мир-я сожгу. Ради неё. Потому что она достойна всего. И потому что она — моя. Иначе быть не может.

Я медленно поднялся со стула, слыша, как шепчется персонал. Кто-то бросил взгляд в мою сторону, кто-то отвёл глаза. Мне было плевать. Пусть смотрят. Пусть боятся. Мне нравится видеть страх у людей.Вызывать его.Это приносило мне огромное удовольствие.

Когда я вернулся домой, в холле было темно. Пусто. Безжизненно. Дом давно стал мёртвым — с того самого дня, как погибла моя семья. Отец, мать,брат. Всё исчезло в одну ночь. В один миг. Как будто кто-то взял и вычеркнул меня из нормальной жизни.

Это было больше, чем боль. Это была дыра, через которую уходит всё. Я прекрасно знал — та авария не была случайной. Отец вёл грязные дела. Много врагов, много долгов, слишком много тайн. Я пошёл по тому же пути, но, в отличие от него, научился не терять контроль. Никогда.

Мама.Она любила отца. Слепо, преданно, безумно. А он воспринимал её любовь как должное. Он привык, что его любят. А когда бизнес пошёл вверх — просто перестал её замечать. Она надеялась, что это всё временно. Верила в «трудный период». А я видел правду: он просто перестал её ценить.Открыть ей глаза было не возможно.Она любила его безумно сильно.Также как и меня Марка.Марк был странным ребенком,он был похож на отца.Завидовал всем,но сам никогда ничего не делал чтобы добиться успеха.Я любил его как брата,но как человека не уважал его.

Я ненавижу мужчин, которые разрушают тех, кто их любит.Мой отец был таким.

Для меня семья — это главное. Это то, за что стоит драться. И, возможно, именно поэтому я так вцепился в Миравель. Она стала для меня не просто женщиной. Она стала смыслом. Угрозой. Спасением. Я до конца сам не понимаю.Но я не могу без нее,видеть её для меня становилось необходимостью.

Я вошёл в кабинет, включил ноутбук и открыл доступ к камере наблюдения. Мягкое изображение заполнило экран.

Миравель сидела на кровати, поджав под себя колени. Одинокая фигура среди роскошного интерьера. Я нахмурился. Что-то было не так.

Плечи дрогнули.

Звук. Тихий всхлип.

Она плачет?

Моё тело напряглось. Я подался вперёд.

Из-за чего?

Кто-то её обидел? Оскорбил? Это из-за меня?

Если это я заставил её плакать — я разберусь с этим. Если кто-то другой — я уничтожу этого человека. Без пощады.

Я сжал кулак, чувствуя, как ярость медленно поднимается в груди. Эти слёзы — как лезвие в горло. Они не должны были быть. Она должна быть счастлива. Под моей защитой.

Я продолжал смотреть на экран. Хрупкая, почти прозрачная. Неизвестная. Недоступная.

И всё же — моя.

Через шесть дней должен был состояться показ. Именно тогда меня официально представят как второго владельца бренда.

Смешно, правда? Мафия, клуб, ресторан — и теперь ещё мода. Как будто у меня мало дел, как будто я с ума не сошёл окончательно.

У меня нет ни малейшего интереса к показам, тканям, коллекциям и этим пафосным дизайнерам, которые говорят, как будто весь мир держится на их кройке и шитье. Я не разбираюсь в моде и даже не собираюсь.

Но когда у тебя есть деньги — всем наплевать. Главное, что ты платишь. Главное — что ты вливаешь кровь в бизнес. Всё остальное можно списать на «нестандартное видение».

И всё же я это сделал.

Вложился. Вошёл. Подписал бумаги. Поставил своё имя рядом с брендом Клаудии.Пусть она сама этот не хотела.У нее не было бы выбора.Ее карьера важна для нее.Это знают всё.

Не ради выгоды.

Не ради статуса.

Ради неё.

Только ради неё.

Миравель.

Я хочу видеть её каждый день. Хочу быть частью её мира, даже если она не хочет меня в нём. Хочу, чтобы она смотрела на меня. Говорила со мной. Была рядом. Чтобы она привыкла ко мне. Привыкла к моему голосу, к моим шагам, к моему взгляду.

Я уверен: никто не поймёт, зачем я это сделал. Ни Клаудия, ни мои люди.Но мне и не нужно их понимание.

В этом бренде, в этих бумагах, в этом показе — нет логики. Есть только она.

Миравель стоит всего этого гнилого, прогнившего насквозь мира. Она — единственное чистое, что мне довелось увидеть за всю свою жизнь кроме моей матери и брата.

Но главное — чтобы о ней не узнали в моих кругах. В тех кругах, где живут звери, а не люди. Там, где один слух может стоить жизни. Где имя — это приговор.

Я не позволю, чтобы она стала мишенью.

Если кто-то узнает о ней — я сделаю всё, чтобы её защитить. Абсолютно всё.

С её головы не посмеет упасть даже волосинка.

Эта женщина — моя.

Она станет моей. Рано или поздно.

Я сидел на низком стуле, устало вытирая руки от крови.

Мужчина передо мной едва дышал. Его пальцы — точнее, их обрубки — были перевязаны, но это вряд ли уже что-то значило. Лицо — как фарш. Синяки, кровь, отёки. Он не мог говорить нормально — только стонать и скрипеть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но он всё равно молчал.

Такое поведение я бы даже уважал. Упорство, воля, стойкость — я ценю это в людях.

Но не в таких. Не в крысах.

А он — крыса.

Предатель.

И это меня не прощается.

Я не люблю крыс. Для меня верность и преданность — не просто слова. Это основа. Это то, на чём строится всё. Если ты в моей системе — ты мой человек. Если ты меня предал — ты никто. Пустота. Ошибка.

Я хочу знать, кому, чёрт побери, он слил информацию.

И пока он молчит — я не остановлюсь.

12 глава.

Каждый день сливался с предыдущим. Съёмки, примерки, бесконечная подготовка к показу. Я механически вставала по утрам, принимала душ, ехала на площадку и возвращалась домой с ощущением, что моя жизнь крутится по кругу, из которого нет выхода.

А по ночам... по ночам приходило прошлое. Оно не стучало — просто врывалось в мои сны, в моё сознание, в мою кожу. Я просыпалась в холодном поту, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем и с единственным желанием — забыть. Но забыть не получалось.

Я была выжата. Морально. Физически. Эмоционально.

Единственное, что приносило облегчение — это тишина со стороны Данте. Он перестал задаривать меня подарками. Больше не было этих раздражающих букетов, безликих коробочек, открыток с бессмысленными фразами. Я впервые за долгое время почувствовала глоток свободы. Небольшой, но всё же настоящий.

И, наверное, за это я была ему благодарна. Хотя бы за тишину.

Возможно, я начинала ему немного доверять.

Возможно... но я не была в этом уверена.

В ту ночь я снова оказалась в том проклятом сне.

Я бежала по лесу. Ночной, густой, влажный воздух обжигал лёгкие, а ветви хлестали по лицу. Я не оборачивалась. Только бежала. Сквозь страх, сквозь панические удары сердца, сквозь слёзы, которые обжигали щёки. Я знала, что если остановлюсь — всё повторится.

Я боялась. Я знала, что они снова причинят мне боль.

Эти прикосновения... чужие, грубые, грязные. Я до сих пор ощущаю их, несмотря на прошедшие годы.

Они трогали меня. Там, где нельзя. Где не имели права.

Они насиловали меня.

По приказу моей матери.

Я молила её остановить это. Я плакала, умоляла. Говорила, что мне больно. Кричала, что не могу. Что не хочу.

Но она не слушала.

Она лишь стояла в стороне и холодно наблюдала. Уверенная в том, что всё делает правильно. Уверенная, что это сломает меня, сделает послушной. Такой, какой ей хотелось меня видеть.

Я проснулась с криком.

Моё тело дрожало, по коже прошёл холод. Я резко вскочила с кровати и почти бегом направилась в ванную.

Душ. Только душ.

Вода текла по коже, обжигала горячими струями. Я пыталась смыть с себя это. Хотя бы на уровне ощущения. Хоть на секунду.

Но не получалось.

Прошло четыре года. Четыре.

А я до сих пор чувствовала себя грязной.

До сих пор ощущала, как их руки скользят по моему телу.

До сих пор слышала их смех, пока они по очереди ломали меня.

Я не могла забыть. Не могла простить.

Слёзы стекали по лицу и смешивались с водой. Я позволила себе плакать. В этот раз — не во сне.

Настоящие слёзы. За ту девочку, которая кричала, но которую никто не услышал.

Я ненавидела свою мать.

Ненавидела за то, что она смотрела на всё это и даже не моргнула. За то, что считала это «воспитанием». За то, что дала команду.

Она — не просто жестокая. Она — чудовище. Самая отвратительная женщина, которую можно представить.

Я стояла под душем, пока не онемели пальцы. Потом, всё же заставив себя двигаться, вышла и завернулась в полотенце. Мне предстоял очередной съёмочный день.

Через пару часов я была уже в раздевалке. Макияж закончен, причёска готова. Новая модель платья сидела на мне безупречно.

Я смотрела на своё отражение в зеркале. Лицо без эмоций. Идеальные стрелки, подчёркнутые скулы.

Совершенство. Образ.

Но это была не я.

Это была та, которую от меня требовали. Та, которой хотела меня видеть мать.

Холодная, неприступная, сильная.

Я глубоко вдохнула, вспоминая голос отца. Он всегда говорил:

«У тебя всё получится, принцесса. Ты можешь справиться с чем угодно».

Я повторила эти слова мысленно.

— У меня всё получится, — прошептала я. — Всё пройдёт гладко. Без эмоций. Только красивая походка. Только контроль.

И я вышла из раздевалки, оставив за дверью всё — кроме своего образа.

Я вышла на подиум с каменным выражением лица. Ни тени эмоций. Ни намёка на волнение. Мои шаги были отточены до автоматизма, словно я — не человек, а идеальный механизм, созданный для демонстрации чужих ожиданий. Холодный взгляд, сдержанная осанка, ровная походка. Я знала, как нужно идти. Знала, как смотреть, куда ставить ногу, как держать плечи. Всё это стало частью меня. Необратимо.

Вспышки фотоаппаратов ослепляли, но я даже не моргнула. Они ловили каждое моё движение, каждый изгиб тела, каждый поворот головы. Но настоящую меня никто не видел. Никто и не должен был видеть.

В первом ряду, в центре, как всегда, сидела она — моя мать. Холодная, непоколебимая, с тем же выражением лица, с каким наблюдала за мной всё детство. А рядом с ней — Данте. Его взгляд прожигал меня даже через десятки метров. Я чувствовала это. Он не моргнул ни разу, пока я шла.

Я дошла до конца подиума и остановилась. На несколько секунд замерла, повернувшись в профиль. Камеры щёлкали без остановки, звук почти сливался с пульсом в ушах. Я медленно развернулась и пошла обратно, с высоко поднятой головой, не позволяя себе ни шагу в сторону, ни малейшего колебания.

За кулисами я, наконец, позволила себе выдохнуть. Глубоко. С шумом. Как будто только что выбралась из-под воды.

Показ только начался, но для меня он уже был испытанием.

Я вернулась в гримёрку, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из команды. Меня поздравляли — кто-то с восхищением, кто-то с завистью, кто-то просто по долгу службы. Но я не слышала слов. Всё в ушах было глухо, как будто я оказалась в аквариуме.

Я сняла туфли и села на кушетку, положив ладони на колени. Пальцы слегка дрожали. Было трудно понять, от чего именно — от напряжения показа или от взгляда Данте, который я ощущала даже сквозь прожектора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В дверь постучали. Я подняла голову. Это была Аделина. — пиар-менеджер бренда, всегда слишком бодрая и слишком громкая.

— Миравель, поздравляю, ты как всегда была великолепна! — Она подошла, присела рядом. — Только что закончилась пресс-конференция, и я должна сказать: это самый успешный старт коллекции за последние два года.

Я кивнула. Бессмысленно. Вежливо.

— И ещё... — она сделала паузу. — Мы только что объявили о втором владельце бренда. Это большая новость.

Я нахмурилась. Второй владелец?

— Что? — мой голос был тихим, но в нём звучал металл.

Адела улыбнулась и, не заметив моего напряжения, продолжила:

— Данте Сантарелли. Он теперь официально входит в совет и является партнёром твоей матери. У нас скоро будет фотосессия с ним и Клаудией — для деловых журналов.

Мир замер. Моя кожа словно обтянулась льдом. Я не чувствовала пальцев. Только сердце, которое сжалось, как кулак. Больно. Неожиданно. Унизительно.

— Он что? — прошептала я. — Он выкупил долю?

Аделина кивнула. Слишком весело. Словно это просто деловая новость. Просто очередной инвестор.

Но для меня это был удар в грудь.

Аделина, кажется, всё поняла. Она молча кивнула и поспешно вышла из гримёрки, оставив меня одну. Как только за ней закрылась дверь, я с силой выдохнула — и не выдержала. Слёзы брызнули из глаз, горячие, неудержимые. Я упала на кресло, закрыв лицо руками, будто могла спрятаться от всего, что сейчас происходило в моей голове и в жизни.

Он всё спланировал. Данте всё спланировал заранее. Ход за ходом, шаг за шагом. И я... как глупая, снова ничего не заметила. Как маленькая девочка, которая до последнего верит, что всё обернётся хорошо. Что за всем этим — искренность, а не очередной контроль. Я устала. Устала жить под чужими правилами, дышать в полголоса. Моя грудь сдавило, как будто кто-то сжал её в железных тисках.

— Я просто хочу жить... — прошептала я себе в ладони, не надеясь на ответ.

В детстве мама не давала мне ни выбора, ни свободы, ни любви. Только требования, холод и безразличие. А теперь, когда я стала взрослой, Данте решил взять на себя ту же роль. Он думает, что может направлять, контролировать, распоряжаться мной. Но я — не вещь. Я не чья-то собственность.

Я вцепилась руками в свои волосы, сжимая пальцы до боли. Всё, что происходило в последние дни, свалилось на меня слишком стремительно. Кошмары из прошлого, навязчивая забота Данте, тяжелое напряжение в воздухе, показ, мать, которую я ненавижу... всё переплелось в один невыносимый клубок.

Я ненавидела это ощущение — когда тобой управляют. Я мечтала просто быть собой, просто жить, дышать, творить — без чужих рук на своей шее. Но сбежать? Исчезнуть? Я не могла. Здесь было всё, что у меня оставалось. Всё, к чему я шла годами. Моя карьера. Мой путь. Моя боль.

Слёзы всё продолжали течь по щекам. Я едва их ощущала — они стали уже чем-то обыденным. Руки дрожали, сжимая пряди волос, будто я пыталась зацепиться за реальность.

Я хотела только одного — чтобы все от меня отстали. Чтобы просто... исчезли. Чтобы перестали ломать мою жизнь, требовать, вмешиваться, насиловать мою волю.

Морально я была на пределе. Физически — выжата до последней капли. И тогда, на автомате, я протянула дрожащую руку к тумбочке. Открыла ящик. Достала из глубины старый шприц. Он был там — на случай, если я совсем не справлюсь. И, похоже, этот момент настал.

Я ввела иглу в предплечье. Быстро, не раздумывая. Почувствовала, как жидкость растекается под кожей, и сразу же отбросила шприц обратно в ящик, захлопнув его с глухим щелчком.

Прошел час, но я уже чувствовала, как накатывает тепло. Как будто тело обволакивает туман. Нервное напряжение стало рассеиваться. Эмоции будто притупились. Я снова могла дышать.

Это напоминало мне о прошлом. О том времени, когда мне было шестнадцать, семнадцать. Тогда я тоже не справлялась с болью. С происходящим. С предательством. С матерью. И тоже прибегала к этому способу. Я знала, насколько это отвратительно. Знала, что это неправильно. Но когда ты тонешь, ты хватаешься за то, что рядом. А рядом — было только это.

Я аккуратно провела пальцами под глазами, стирая потёки туши. Поправила макияж насколько могла — профессиональные руки визажиста сделали его стойким. Посмотрела на себя в зеркало. Зрачки были немного расширены, взгляд — затуманен, но собран. По крайней мере, снаружи.

Я ошиблась. Когда думала, что, может быть, смогу доверять ему. Я не могу. Данте — такой же, как она. Как и все. Он зашёл туда, куда не имел права. И тем самым стал похож на мою мать.

Дверь приоткрылась, и внутрь заглянула Аделина. Её голос был тихим, почти извиняющимся.

— Миравель... твоя мама и Данте ждут тебя в её кабинете.

Я ничего не ответила. Просто кивнула. Аделина снова закрыла дверь и ушла.

Я глубоко вдохнула, задержала дыхание на пару секунд и медленно выдохнула. Оглядев себя в зеркале ещё раз, поправила волосы. Снова натянула маску — спокойную, холодную, уверенную. Поднялась со стула и направилась к выходу.

13 глава.

Я сидел в кабинете Клаудии, нервно попивая виски. Горечь алкоголя обжигала горло, но не снимала внутреннего напряжения. Клаудия перелистывала какие-то бумаги, делая вид, что не замечает моего состояния. В комнате царила холодная, натянутая тишина, которую нарушали лишь лёгкие шорохи её движений и еле уловимое тиканье настенных часов. Я ждал.

Ждал Миравель.

Долго ждать не пришлось — дверь распахнулась, и она вошла. Спокойная, как шторм перед бурей. Такая красивая, что от одной только её походки по телу пробежала дрожь. Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки — до побелевших костяшек. Я едва сдерживался, чтобы не поддаться тому зверю, который внутри меня рвался наружу. Хотелось сорваться с места, подойти к ней вплотную, схватить за её хрупкую талию, притянуть к себе, вжаться губами в её шею и оставить на ней свои отметины. Сделать своей. До конца.

Я хотел упасть на колени перед ней, если потребуется. Хотел дать ей всё, что у меня есть. Я готов был разрушить весь этот проклятый мир, если она только захочет. И вместе с этим... я просто жаждал, чтобы она подпустила меня ближе. Хоть на шаг. Хоть на полвзгляда.

Мой взгляд внимательно скользнул по её лицу. И вдруг остановился. Зрачки. Расширенные. Не от страха. Не от света. Я сразу понял. Она приняла что-то. Я знал этот взгляд. Узнавал его сразу — слишком много лет наблюдал за людьми, проходившими через боль, ломку, зависимость.

Ярость взорвалась в груди, пронеслась по венам, как яд. Я молниеносно поднялся со стула, в два шага оказался рядом с ней и, не сдержавшись, обхватил её лицо ладонями. Моё сердце бешено колотилось, будто вот-вот вырвется из груди.

— Что случилось, mia gattina?— тихо, почти шёпотом, срывающимся голосом спросил я, вглядываясь в её глаза, надеясь прочитать хоть что-то за этой хрупкой маской.

Она тут же оттолкнула меня, как будто обожглась. Прошла мимо, не удостоив ни словом, ни взглядом. Села на стул рядом с матерью — холодно, отчуждённо, словно я был пустым местом.

Я остался стоять на месте, сжимающейся болью ощущая, как что-то внутри меня рушится. Потом медленно опустился обратно в кресло, стиснув челюсть так сильно, что скулы свело.

Клаудия перевела взгляд с дочери на меня, потом снова на неё. На её лице не было ни удивления, ни беспокойства. Только деловой интерес.

Клаудия взглянула на Миравель и спокойно произнесла:

— Уверена, тебе уже рассказала Аделина, что Данте теперь является вторым владельцем этого бренда.

В её голосе звучал яд, и я усмехнулся. Возможно, Миравель злится на меня за это. Возможно, даже ненавидит. Но я сделал это не только для того, чтобы контролировать её. Если она когда-нибудь попросит, я уберу Клаудию и передам бренд Миравель. Мне достаточно будет услышать это от неё — и я сделаю всё без колебаний.

Клаудия — змея. Это видно невооружённым глазом. Она использует Миравель в своих целях. Не уверен, что Миравель этого не понимает. Возможно, она и сама этим пользуется — как умеет.

Миравель ничего не ответила на слова матери. Та же, словно не заметив молчания, продолжила:

— Так что никаких секретов быть не должно. Он должен знать каждое твоё действие. Точно так же, как и я.

Миравель резко встала и вышла из кабинета Клаудии. Клаудия была явно недовольна поведением дочери, а я, стремительно поднявшись со стула, пошёл за ней.

Она быстро направилась на улицу, а я следовал за ней почти вплотную. Всего несколько шагов — и я оказался рядом, без предупреждения подняв её на руки.

— Данте! — пискнула она, вцепившись в мою шею. — Отпусти! Люди смотрят!

Я крепче подхватил её за тонкие ноги. Её визг был для меня словно музыка. Я шёл к своей машине, слушая, как она требует отпустить её.

Раньше я бы никогда не позволил себе подобного, но сейчас... сейчас это казалось самым прекрасным ощущением на свете.

Добравшись до машины, я аккуратно усадил её на сиденье, сразу захлопнул дверь и обошёл капот, чтобы сесть за руль.

Я посмотрел на неё — её недовольная мордашка смотрелась даже забавно, но мне было не до смеха.

— Что ты принимала? — спросил я немного грубо.

Миравель, услышав мой вопрос, раздражённо зашипела.

— А тебе-то какое дело? Ты мне никто, чтобы я отчитывалась перед тобой.

Я устало выдохнул, сдерживая раздражение.

— Миравель, я спросил, что ты, мать твою, принимала, — процедил я сквозь зубы.

— А я тебе сказала — ничего не скажу. Разговор окончен, — резко ответила она и отвернулась к окну.

Я раздражённо вздохнул и завёл машину.

Мы ехали уже около часа. Меня удивляло, почему она не засыпает меня вопросами. Повернув голову в её сторону, я увидел что она спит.

Её лицо стало расслабленным, спокойным. Я невольно улыбнулся. Всё во мне замирало, когда я смотрел на неё.

Я отвёл взгляд на дорогу, хоть это и далось с трудом.

Миравель была невероятной. У меня не хватало слов, чтобы описать её. Она была идеальной во всём. Даже её скверный характер был прекрасен.

Она — чёрт возьми — само совершенство. И она моя.

Когда я доехал до своего дома, ночь уже окончательно вступила в свои права. Я заглушил двигатель, вышел из машины и обошёл её, чтобы открыть пассажирскую дверь со стороны Миравель. Она всё ещё спала. Аккуратно, стараясь не разбудить, я подхватил её на руки.

С облегчением выдохнул: не проснулась.

Наблюдать, как спит Миравель, — это, наверное, одно из самых прекрасных ощущений, которое мне доводилось испытывать. В такие моменты она была особенно хрупкой, спокойной, почти невесомой. Она и правда была очень лёгкой — словно из воздуха, как будто могла раствориться, стоит только отпустить её.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Осторожно открыв дверь в дом, я вошёл внутрь, стараясь не издать ни единого лишнего звука. Тишина окутала пространство, прерываемая только тихим шумом улицы за закрытой дверью. Шаг за шагом я поднимался на второй этаж, неся её на руках, словно самое ценное, что у меня есть,это так и есть.

Я без колебаний открыл дверь в свою спальню — просторную, строгую, с огромной двухспальной кроватью, затянутой в тёмное постельное бельё. Я подошёл к кровати и аккуратно опустил её на мягкий матрас. Укрыв одеялом, я не смог сразу отойти.

Присев на край кровати, я долго смотрел на неё. Моё дыхание стало тише, медленнее. Я протянул руку, чтобы убрать чёрную прядь волос с её лица. Её кожа казалась бархатной на ощупь. Такая тёплая. Такая настоящая.

Миравель была... невозможная. Безумно красивая. Сейчас — особенно. Спокойная, почти безмятежная. Но я знал — как только она проснётся, всё это исчезнет. Она снова станет колючей, упрямой, дерзкой. Но, чёрт возьми, даже это мне нравилось.

Её характер — как яд, но именно он меня и тянул. Я не мог насытиться этой смесью огня и льда, боли и силы, которой она была.

Я сидел и смотрел на неё. Долго. Слишком долго.

Прошло, наверное, два часа, прежде чем я, наконец, заставил себя встать. Слишком сильное было искушение остаться рядом и просто смотреть на неё всю ночь.

14 глава.

Я проснулась. Мои веки медленно поднялись, и первым, что я ощутила, была странная лёгкость. На удивление, сегодня мне не снились кошмары. Ни леса, ни криков, ни боли. Пустота. Тишина. Спокойствие.

Моё настроение было хорошим. Неожиданно хорошим. Даже непривычно. Я не знала, с чем это связано, но, наверное, это хорошо? Наверное, стоит радоваться таким моментам — пусть даже они мимолётны.

Я медленно приподнялась с постели и огляделась.

Темно. Комната большая. Просторная спальня, обставленная в тёмных, почти угрюмых оттенках. На мне было одеяло, плотное и мягкое. В голове пронеслось: "Где я?" Лёгкая паника начала заполнять грудь.

Я не дома.

Я не в своей комнате.

Страх начал медленно сковывать тело. Я скинула одеяло и осторожно встала с кровати, словно боялась, что кто-то вдруг появится в этом чужом, слишком молчаливом пространстве.

Комната была выполнена в чёрно-серых тонах — стильная, но мрачная. В стене слева я заметила двери. Аккуратно приоткрыв одну из них, я вошла внутрь. Гардеробная. Всё на своих местах. Стильные костюмы, дорогие туфли, парфюм на полках. Мужская.

Чёрт.

Мне не нужно было долго думать. Вспышки воспоминаний ударили в голову: вчерашний вечер, ссора, разговор, машина, дорога Данте. Он меня увёз. Значит, я у него дома.

Я быстро вышла из гардеробной и направилась к двери спальни. Спустилась вниз по лестнице, и почти сразу увидела его.

Он стоял у плиты, спиной ко мне, в одних шортах. Его широкая спина была полностью покрыта татуировками, каждая деталь — будто отдельная история. Его руки, тоже в тату, легко двигались, пока он что-то готовил.

Я застыла.

Румянец резко разлился по моим щекам. Я сглотнула, пытаясь совладать с собой. Почему он выглядит так сексуально?

Будто почувствовав мой взгляд, Данте вдруг обернулся. Я резко отвела взгляд и, не зная куда идти, просто двинулась вперёд. Куда-то. Лишь бы не стоять перед ним. Лишь бы не смотреть на эту чертовски притягательную фигуру. Его смех прозвучал за спиной — тёплый, хриплый, почти насмешливый. Я услышала, как он идёт за мной, и непроизвольно ускорила шаги.

Оказалась на террасе. Ночной воздух встретил меня прохладой. Было темно, но звёзды ярко сверкали на небе. Я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце.

И вдруг — горячее дыхание у самой шеи.

Я вздрогнула. Тело моментально напряглось.

Он стоял сзади. Я почувствовала, как он медленно, почти лениво, отодвинул мои волосы на одну сторону. Его руки скользнули к моей талии и мягко обняли, прижимая к себе.

-Посмотри, как ты краснеешь.Тебе нравится,mia gattina?— тихо прорычал он, его губы слегка коснулись моей шеи, и тело отреагировало раньше разума.

Моё дыхание сбилось. Я едва не застонала. Где-то внизу живота пронеслось странное, почти пульсирующее ощущение. Я сжала ноги, пытаясь его заглушить, но это только усилило его.

Я нервно сглотнула, сердце бешено билось.

И в следующий момент — лёгкий укус. Я тихо ахнула. Потом — поцелуй. Горячий, чуть влажный, оставляющий за собой след.

Он поставил мне засос?

Мгновенно очнувшись, я резко вывернулась из его рук, убрала их с себя и отступила назад. Данте, похоже, не ожидал этого — его глаза расширились на секунду, но почти сразу же сменились ухмылкой.

— Мы обязательно повторим это, — усмехнулся он, — но сначала пойдём. Я приготовил нам поесть.

Я недовольно нахмурилась и молча прошла мимо него. Я шла вперёд, не оборачиваясь, не произнося ни слова. Проблема была в том, что я не помнила, куда идти, где именно находится кухня. Но просить его показать дорогу? Нет уж. Ни за что. Уж лучше плутать, чем дать ему повод думать, что я зависима от него. Мы же сильные и независимые, да?

Позади меня раздался знакомый, насмешливый голос Данте:

— Кухня в другой стороне, mia gattina.

Я раздражённо фыркнула, развернулась и, не глядя на него, пошла в нужном направлении. Услышала, как он тихо рассмеялся, следуя за мной. Смех был мягким, почти тёплым, и это бесило меня ещё больше, чем его слова.

Когда я вошла на кухню, Данте прошёл мимо меня и случайно — или намеренно — легко коснулся моей руки. Я вздрогнула, но промолчала. Он поставил на стол две тарелки и уселся напротив меня. В тарелках лежала идеально приготовленная тальята с зелёным салатом, рядом стояли два бокала с апельсиновым соком.

— Насколько я знаю, ты любишь апельсиновый сок, — сказал он, глядя на меня.

Я подняла на него недоверчивый взгляд и нахмурилась.

— Люблю,откуда ты это знаешь?

Он просто пожал плечами и улыбнулся, не добавив ни слова. Я не стала настаивать — не хотела слышать ответ, который, скорее всего, лишь подтвердит то, чего я боюсь: он знает обо мне слишком многое.

Я взяла вилку, попробовала стейк — и не смогла сдержать лёгкой, почти невольной улыбки. Он был восхитительно приготовлен: сочный, нежный, с идеальной прожаркой. Хвалить его вслух? Ни за что. Обойдётся. Но внутренне я была вынуждена признать: он действительно умеет готовить.

Данте ел молча, но взгляд его всё время был прикован ко мне. Я чувствовала этот взгляд каждой клеточкой кожи. Он вдруг нарушил молчание.

— Я знаю, ты, возможно, злишься на меня. Но я выкупил часть бренда не для того,чтобы испортить тебе жизнь.— сказал он неожиданно мягким и ровным голосом.

Я подняла на него глаза.

— А зачем тогда, Данте? — спросила я, не скрывая скепсиса в голосе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он посмотрел на меня с такой искренностью, что я почти не узнала этого мужчину.

— Чтобы видеть тебя. Я устал от этих случайных встреч. Мне недостаточно пары минут и редких разговоров. Я хочу видеть тебя каждый день. Слышать твой голос. Чувствовать, что ты рядом. Это всё, чего я хотел.

Я не знала, что ответить. Его слова застали меня врасплох. В груди неожиданно стало тепло. Будто кто-то зажёг там огонёк — крошечный, но отчётливый.

— Я вижу, как ты страдаешь из-за матери, — продолжил Данте. — И я не хочу больше видеть тебя в таком состоянии. Если ты скажешь, я могу убрать её из твоей жизни. Полностью. И передать бренд тебе. Тебе не придётся больше подчиняться ей. Только скажи, mia gattina.

Я уставилась на него, не скрывая удивления. Это прозвучало так просто. Словно всё, что мешает мне быть свободной — одно слово.

— Не стоит, — выдохнула я. — И к тому же.Мы оба прекрасно понимаем, что ты этого не сделаешь.

Он наклонился вперёд, его взгляд потемнел.

— Я выкупил почти половину бренда ради тебя.ты правда думаешь, что не способен выполнить такую простую задачу? — голос его был спокоен, но в нём сквозила решимость. — Ты можешь верить, можешь нет. Но если ты скажешь это — просто скажешь — я сделаю всё. Абсолютно всё.

Я не ответила. Просто слабо кивнула, вновь взяв вилку в руку и вернувшись к ужину. Он смотрел на меня ещё долго, а я делала вид, что сосредоточена только на еде. Но внутри меня бушевал целый ураган.

Он обещал слишком многое.

15 глава.

Миравель продолжала есть, а я не отрываясь смотрел на неё. Она бросила на меня взгляд, и её глаза остановились на моём прессе. Я ухмыльнулся, заметив, как её щёки покрылись румянцем. Прочистив горло, она быстро сказала:

— Ты не хочешь надеть что-то сверху?

Моя ухмылка стала шире, и я наклонился к ней.

— А что такое? Я тебя смущаю?

Миравель фыркнула, поднялась со стула, взяла наши тарелки и подошла к раковине. Я с интересом наблюдал за её спиной, пока она мыла посуду. Во мне вдруг вспыхнуло странное, почти болезненное желание — видеть её здесь каждый день. В этом доме. На этой кухне. Будто это — единственное, что имеет смысл.

Она повернулась ко мне:

— У тебя есть другая одежда?

— Женской — нет, — не отрывая взгляда, ответил я.

— Я могу дать тебе свою футболку, — кивнула она, услышав мой ответ.

Я поднялся и направился к спальне, а Миравель шла за мной. Зайдя внутрь, она присела на край кровати, пока я доставал чистую футболку из комода и протягивал её.

— Спасибо, — коротко сказала она, вставая.

Через несколько минут она вышла из ванной в моей футболке. Ткань почти доставала ей до колен. Волосы были чуть растрёпаны, взгляд — настороженный. Я смотрел на неё, не скрывая желания. Она заметила это и вдруг изменилась в лице. Страх промелькнул в её глазах, и она быстро поплелась к выходу из комнаты.

— Стоять. Куда ты собралась? — спокойно произнёс я. — Я не трону тебя, пока ты сама этого не захочешь.

Она обернулась. В её взгляде была настороженность, ледяная защита.

— Я не собираюсь раздвигать перед тобой ноги. Никогда, — прошипела она, глядя прямо в глаза.

Я только ухмыльнулся:

— Посмотрим, mia gattina.

Мы не сводили взгляды друг с друга. Её лицо выражало холод и полное спокойствие. Но именно это бесило меня больше всего. Я хотел стереть эту маску. Меня бесила её отстранённость, её внутренняя броня. Хотя раньше мне нравились сдержанные женщины, с Миравель всё иначе. Эта девушка живёт у меня в голове. Я не могу вытравить её ни из мыслей, ни из сердца. Моё желание к ней растёт с каждым днём. Чёрт, я никогда так не хотел женщину, как хочу её. Ни одна не заставляла меня ждать. Ни одна не отказывала.

— Где я буду спать? — нарушила тишину Миравель.

— Тут. Со мной.

— Я не собираюсь спать с тобой в одной постели.

— А я разве спрашивал?

— Нет. Но я всё равно не собираюсь.

— И где же ты собираешься спать? На полу?

— Лучше на полу, чем с тобой, — бросила она с вызовом.

Я раздражённо выдохнул, сжав челюсть до боли:

— Хорошо. Спи на полу. Или на стуле. Твоё дело, — процедил я, ложась на кровать.

Миравель гордо подняла голову и устроилась на стуле у комода, поджав под себя колени. Я глубоко вздохнул, выключил свет и закрыл глаза.

Сон не шёл. Я старался не смотреть на неё, но в какой-то момент не выдержал. Приоткрыв глаза, я увидел, как её голова покоится на подлокотнике кресла, а чёрные волосы скрывают лицо. Боже, какая же она красивая.

Я откинул одеяло и встал с кровати. Подошёл к ней, присел рядом и внимательно всмотрелся в её лицо. Такое нежное, уязвимое. Я медленно поднял её на руки, стараясь не разбудить, и перенёс на кровать. Осторожно укрыв её одеялом, я лёг рядом.

Мои руки сами потянулись к её талии, обняли её, прижав к себе. Я уткнулся лицом в её шею. От неё пахло ванилью и жасмином. Этот запах сводил с ума, будто был самым дорогим наркотиком на свете. Я крепче прижал её к себе, вдыхая аромат её кожи, ощущая каждую секунду как дар. Не знаю, сколько так пролежал. Но если бы можно было остановить время — я бы остановил его здесь, с ней, вот так.

Я проснулся от тихих всхлипов. Резко сев на кровати, я попытался понять, откуда доносятся звуки. Рядом со мной Миравель больше не было. Прислушавшись, я понял, что звуки исходят из ванной комнаты.

Я поднялся с кровати, подошёл к двери и аккуратно постучал. Не дожидаясь ответа, вошёл внутрь.

Миравель сидела на полу, обняв колени, и плакала. Её тело дрожало, а сама она выглядела такой разбитой, будто мир рухнул прямо на неё. Увидев меня, она поспешно вытерла слёзы и попыталась встать, но я мягко взял её за запястье и подтянул к себе, обняв.

Мои руки легли ей на спину, я начал медленно и успокаивающе гладить её. Я не стал задавать вопросов. Ей было плохо, а значит, моя обязанность — быть рядом и поддержать, а не допрашивать.

Миравель, немного растерянная, явно не ожидала такого, но всё же медленно и почти робко положила голову мне на грудь, разрыдавшись ещё сильнее.

Я никогда бы не подумал, что женские слёзы способны вызывать такую жгучую боль в груди. Мне было до отчаяния жаль её. Я бы сделал всё, чтобы забрать всю её боль и страдания себе.

Я аккуратно приподнял её подбородок, заставляя взглянуть на меня, но она упрямо отворачивалась, избегая моих глаз. Большим пальцем я осторожно стер слёзы с её щеки, чувствуя, как моё сердце сжимается от бессилия. Она дрожала, её дыхание сбивалось, словно внутри неё бушевал ураган, который она всеми силами пыталась сдержать.

Я обнял её крепко, но бережно, прижимая к себе, а одной рукой продолжал мягко поглаживать её по макушке, надеясь хоть немного успокоить. Моё прикосновение было нежным почти молитвенным. Но она продолжала стоять, застыв, как статуя, с пустым взглядом, который скользил по стенам ванной комнаты. Она смотрела куда угодно, только не на меня. Будто моё присутствие причиняло ей ещё большую боль.

И вдруг — резкое движение. Она оттолкнула меня обеими руками, с силой, неожиданной для её хрупкого тела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне не нужна твоя помощь и поддержка. Оставь её при себе, — холодно произнесла она, словно лезвием прошлась по моей коже.

Я застыл. Её слова ударили в самое сердце, но я даже не пытался оправдаться. Она имела полное право не принимать мою заботу. Я знал это. Я понимал её. Ей слишком часто причиняли боль под видом любви, слишком много раз предавали те, кто должен был защищать. Как она могла поверить, что я другой?

Я глубоко вздохнул, сдерживая раздражение, и пошел к двери. Мне не хотелось уходить, но оставаться было бы ошибкой. Насильно не завоевать доверия. Оно должно прийти само — если вообще придёт.

Я и медленно вышел из ванной, оставив за собой только глухую тишину и запах ванили, который будто следовал за ней повсюду. У неё нет причин доверять мне. И, возможно, никогда не будет. Но, чёрт побери, мне всё равно хотелось знать, что её тревожит. Что терзает её изнутри. Хотелось помочь, даже если она яростно отталкивает меня прочь.

Я закрыл за собой дверь и остался стоять в темноте комнаты, ощущая, как бессилие и злость смешиваются внутри меня в ядовитую смесь.

16 глава.

Я проснулась раньше Данте.

Первое, что ощутила, — глухая, давящая тяжесть в груди.

Вина, отвращение к себе и то знакомое чувство, которое я так тщательно прятала все эти годы: стыд за собственную слабость.

Он видел мои слёзы.

Данте.

Я поклялась себе ещё в детстве, что никто и никогда больше не увидит, как я плачу. Что ни один человек не доберётся до моей уязвимости.

А теперь это случилось. Я позволила.

Я предала саму себя.

Я медленно поднялась с кровати, стараясь не издавать ни звука. Он спал. И мне нужно было уйти, пока он спит. Пока я не услышала его голос. Пока не увижу в его глазах то, что сломает меня окончательно.

Я быстро переоделась, пригладила волосы и заказала такси.

Мне нужно было исчезнуть. Хоть на время. Хоть как-то.

Избегать его — вот единственный план, который у меня оставался.

Но как это сделать, если теперь Данте — второй владелец бренда?

Он повсюду. Он имеет право быть в моей жизни.

Как стереть человека, которого невозможно обойти?

Я чувствовала, что мне нужен совет. Поддержка. Хоть кто-то, кто бы сказал: «Ты не одна».

Но я не умею просить помощи. Я не доверяю людям. Ни на каплю. Ни на вдох.

Именно поэтому я — одна. Потому что иначе не умею.

Когда я вернулась домой, дом встретил меня тишиной.

Я закрыла за собой дверь и, словно в бреду, поднялась по лестнице на второй этаж. Ноги подкашивались, как будто я шла сквозь воду.

Оказавшись в спальне, я подошла к прикроватной тумбочке, достала таблетку успокоительного и проглотила её без воды.

Привычное движение. Механическое. Холодное.

Потом я села за туалетный столик.

Включила свет. Увлажнила кожу. Взяла в руки спонж.

Я начала наносить тональную основу.

И в этот момент — потекли слёзы.

Я продолжала краситься, пока по щекам стекали солёные дорожки, смывая тон.

Мне было отвратительно.

Противно смотреть на себя.

Я снова позволила кому-то увидеть мои слёзы.

Я снова показалась слабой.

А я не могу быть слабой. Мне нельзя. Просто нельзя.

Я резко оттолкнула всё со стола — кисти, флаконы, палетки — всё полетело вниз.

Я вцепилась пальцами в чёрные волосы, сжала их, как будто могла вырвать из головы всё это чувство.

Слабая.

Слабая.

Сла-бая.

Я зажмурилась, качая головой, будто хотела вытряхнуть из себя этот гнусный голос внутри.

Сделав несколько глубоких вдохов, я заставила себя выровнять дыхание.

Мне нужно было успокоиться. Срочно.

Сегодня у меня запланировано несколько съёмок. Я должна быть идеальной.

Никаких срывов. Никаких эмоций.

Вечером ещё одно светское мероприятие — для «высших слоёв»: модели, инвесторы, редакторы, важные фигуры.

И я не имею права выглядеть, как выжатая тряпка.

Я взяла телефон и написала своему менеджеру.

«Выбери мне наряд на вечер. Я не помню, какой там дресс-код, но ты наверняка в курсе.»

Отложив телефон, я выровняла тон, аккуратно сделала лёгкий макияж, чтобы скрыть следы плача.

Выпрямила волосы утюжком. Привела себя в порядок.

Я подошла к гардеробу и вдруг захныкала, не выдержав.

Я ненавижу выбирать, что надеть.

Одежды много, слишком много — но ничего не подходило.

Каждая вещь казалась не той. Не про меня. Не сейчас.

После мучительных минут я выбрала образ.

чёрный оверсайз-пиджак, прозрачный корсет с вышивкой, светлые широкие джинсы и тёмные солнцезащитные очки.

Я взяла сумку Christian Dior, побрызгалась духами и спустилась на первый этаж.

На ходу надела белые кроссовки, схватила ключи от машины и вышла из дома.

Я направилась в гараж.

Давно я не ездила на своей малышке.

Но сегодня — именно тот день, когда нужно снова сесть за руль своей жизни.

Я села в машину, аккуратно захлопнув дверь, и на секунду замерла.

Пальцы скользнули по панели — я нажала кнопку, и крыша начала отъезжать назад.

Раньше я обожала это чувство — ветер в лицо, музыка, открытое небо.

И кажется, сегодня мне нужно было именно это.

Я включила плейлист и чуть добавила громкости.

Волосы моментально растрепались, когда я набрала скорость, но мне было всё равно.

Наоборот — именно это мне и было нужно.

Ранний Рим был особенно красив.

Свет утреннего солнца ложился на здания мягко, как фильтр. Улицы ещё не проснулись окончательно, и в этом было что-то успокаивающее.

На какое-то короткое время я почти забыла обо всех своих проблемах.

Я тихо напевала себе под нос, наслаждаясь моментом.

Эти минуты — мои. Пока ещё мои.

Доехав до здания, где должна была проходить съёмка, я выключила музыку и нажала на кнопку — крыша снова закрылась.

Я взяла сумку с пассажирского сиденья и вышла из машины.

И в ту же секунду — вспышки. Камеры. Голоса.

Они были повсюду.

Господи. Я даже не взяла охрану.

В следующий момент кто-то уже пытался схватить меня за руку. Я резко отдёрнулась.

— Не трогай меня.— прошипела я сквозь зубы, стараясь не выйти из себя.

Я попыталась обойти их, но их становилось всё больше.

Чьи-то руки, крики, свет — как пелена перед глазами.

Сжав зубы, я резко проскользнула мимо них и вбежала внутрь здания.

Охранник стоял у входа.

Серьёзно?.. Только сейчас?

— Где ты был, когда меня пытались схватить?! — рявкнула я, проходя мимо. — Идиот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В гримёрке было хаотично.

Как только я зашла, ко мне подбежали ассистенты — с паникой в голосе, с кисточками, расческами, тканями в руках.

— Мы не успеваем!

— Садись скорее, время уходит!

Я плюхнулась на стул перед зеркалом, едва успев выдохнуть.

Макияж начали срочно поправлять, волосы укладывать.

Я смотрела на своё отражение —идеальная.

Через несколько минут мне протянули наряд.

Я встала, переоделась — всё происходило на автопилоте.

— Пора, Миравель. Пошли.

Меня потащили на съёмку.

Улыбка. Позировка. Идеальный ракурс.

Всё, как всегда.

К вечеру съёмки были закончены.

Оставалось только это мероприятие. Я приехала домой, сразу прошла в ванную и приняла душ.

Затем села за туалетный столик и начала делать макияж.

Он включал консилер, чёрный карандаш для глаз, подводку, ярко-розовые румяна, тушь, красную помаду с карандашом и немного хайлайтера.

Я не торопилась. Делала всё спокойно, в привычном порядке.

Когда макияж был закончен, я посмотрела на себя и коротко улыбнулась.

Потом сделала лёгкие локоны и переоделась.

Платье — чёрное, полупрозрачное, с открытым декольте.

На ноги — чёрные туфли на шпильке.

Я пошла в гардеробную, открыла шкатулку с украшениями и выбрала кольцо из белого золота, браслет с бриллиантами по бокам и серьги в тон.

Нанесла парфюм.

Взяла сумку и вышла из гардероба.

Перед выходом остановилась у зеркала. Образ устраивал меня полностью.

На улице уже ждали водитель и охрана.

Я села в машину, и мы поехали.

У входа меня встретили вспышки камер.

Как только я вышла, охрана тут же встала между мной и журналистами, не давая никому подойти ближе.

Мы зашли внутрь.

Людей было много, но уже не так тесно, как на улице.

Музыка, разговоры, официанты с бокалами, свет — всё привычно.

Я шла через зал, взгляд скользил по лицам.

Первой, кого я заметила, была мама.

Данте не было.

У меня появилось странное ощущение,вроде бы я и не хочу видеть Данте а вроде и хочу.

Я откинула эту глупую мысль и пошла к маме.

Мама, увидев меня, обняла с фальшивой улыбкой, которую я так хорошо знала. При людях она вела себя как приличная и заботливая мать, будто любит меня и восхищается мной. Я приобняла её в ответ.

— Как шлюха вырядилась. Сейчас будем фотографироваться. Улыбайся, — прошипела она мне на ухо, пока обнимала.

Я сжала челюсть и кивнула, улыбнувшись ей. Сука, надеюсь, она сдохнет в муках. Моя ненависть к этой женщине росла с каждым грёбаным днём. Я ненавидела её больше всех в этой жизни. И если бы могла — с удовольствием убила бы эту суку. Но, увы, нельзя.

Она аккуратно приобняла меня, и мы улыбнулись, пока нас фотографировали.

Весь вечер проходил спокойно, даже скучно. Я разговаривала с людьми, пила вино, фотографировалась — но всё равно было очень скучно.

Я аккуратно отставила бокал с вином на стол и вышла на балкон.

Подойдя к перилам, я оперлась на них локтями и посмотрела вниз. Ночной Рим раскинулся подо мной — яркие огни улиц, мерцание фар, ритмичные звуки далёкой жизни. Всё это казалось таким чужим и ненастоящим, как будто я наблюдала за ним сквозь стекло.

Мои пальцы нервно теребили кольца — тонкие, дорогие, бездушные украшения, которые подбирала не я. Я прокручивала их по кругу, словно пыталась стереть с себя всё, что символизировало принадлежность к её миру. Миру, где каждая улыбка — ложь, каждое прикосновение — спектакль, а любовь — всего лишь слово для публики.

Ветер тронул мои волосы, и я прикрыла глаза, позволяя себе хотя бы на миг забыть, кто я и зачем здесь. Хоть немного почувствовать себя живой.

Я думала обо всём, что только может быть в моём мире.

Вдруг почувствовала грубые мужские руки, обхватившие мою талию. Я вздрогнула и попыталась развернуться.

17 глава.

Я наблюдал за Миравель. Она стояла на балконе и смотрела куда-то вдаль, словно весь этот вечер существовал без неё. Её силуэт освещался мягким светом, волосы колыхались от ветра, а тонкая ткань платья обтягивала хрупкое, но упрямое тело.

Я приехал сюда только ради неё. Всё остальное — шум, люди, деловые лица, ужины — было неважно. Мне нужно было только одно — она.

Я сделал шаг. Потом ещё один. Подойдя ближе, обнял её сзади, положив руки на талию.

Чёрт, она манила меня как никто другой за всю мою грёбаную жизнь.

Так бесила и так тянула. Словно яд, от которого не хочется спасаться.

Миравель дёрнулась и резко обернулась. В её взгляде читалась тревога и ярость. Она тут же попыталась убрать мои руки, но я держал крепко.

— Что ты себе позволяешь, Данте? — её голос дрожал.

От злости?

От страха?

Или от нежелания признать, что моё прикосновение ей нравится?

Она повернулась ко мне полностью, будто хотела бросить очередную колкость, но я не дал ей и слова сказать.

Молча, сжав её талию ещё сильнее, я притянул её к себе. Её тело почти врезалось в моё, грудь к груди, дыхание к дыханию.

Я наклонился и поцеловал её — резко, без предупреждения. Мой язык ворвался в её рот.

Миравель застыла. Всего на секунду. Но я чувствовал её дыхание, чувствовал, как её губы дрогнули.

И тут же — удар. Резкий. Звонкий. Ладонь с хрустом врезалась в мою щёку.

Она оттолкнула меня изо всех сил. Её помада была слегка размазана, дыхание — сбито. Я провёл пальцем по губе, где тонкой полоской стекала кровь.

Как же она мне нравится.

Миравель смотрела на меня с такой ненавистью, с таким отвращением, что у других бы дрожали колени.

Её взгляд напомнил мне тех мужчин в подвале, которых я пытал. Такой же яростный, отчаянный.

И чёрт возьми, мне это понравилось. До дрожи. До животного возбуждения.

— Ты самовлюблённый кретин. Я ненавижу тебя, Данте, — прошипела она, проходя мимо меня.

Я стоял молча и смотрел ей вслед. Следил, как её силуэт исчезает в глубине зала. Она ушла — злая, красивая, гордая.

И каждая её эмоция только сильнее впечатывалась в меня.

Позже, в зале, я стоял рядом с Маттео.

Маттео — владелец пары клубов в Милане и Риме. Надутый индюк.

Тупой, но считает себя гением. Болтун с завышенным эго и манией величия. Думает, что может крутить кем угодно — женщинами, деньгами, людьми.

На деле — просто клоун с дорогими часами и пустой башкой.

Он что-то нёс мне про свою очередную "победу" — якобы трахнул какую-то Элис в кабинке VIP-зоны и получил от неё "лучший минет в жизни". Я слушал краем уха, больше глядя по сторонам.

И тут он замолчал.

Я уловил движение его глаз и проследил за взглядом.

Он уставился на Миравель.

Та же мерзкая ухмылка перекосила его лицо. Он даже прищурился, как будто оценивает товар на витрине.

— Ничего такая девка, — сказал он, чуть наклонившись ко мне. —

С ней бы я с удовольствием провёл ночь.

Я сжал челюсть, едва сдерживая желание не всадить кулак в лицо этому ублюдку прямо на месте.

Каждое его слово звучало, как издёвка. Его улыбка — фальшивая, мерзкая.

Он думал, что может говорить при мне о ней. О моей Миравель.

Именно он — тот, кто станет моей мишенью сегодня ночью.

Я уже знал, кто будет развлекать меня в подвале.

Медленно. Болезненно. С наслаждением.

Я перевёл взгляд на Миравель.

Она нарочно избегала меня. Делала вид, что не замечает.

Но я чувствовал — каждую секунду её напряжения, каждое мимолётное движение.

Она знала, что я смотрю.

И от этого ещё сильнее отворачивалась.

Я взял стакан виски, поднёс к губам и одним глотком опустошил его.

Я не мог оторвать от неё глаз.

Она разговаривала с Клаудией.

А я смотрел — прямо, намеренно.

Она на мгновение встретилась со мной взглядом, и я почувствовал это лёгкое дрожание в её глазах.

Маттео продолжал что-то пиздеть сбоку, но я уже не слышал ни единого его слова.

Мой разум был целиком занят ею.

Миравель отвела взгляд первой.

Опустила глаза, потом посмотрела на какого-то старика, стоящего рядом с Клаудией.

Они с матерью о чём-то мило болтали.

И я видел, как глаза Миравель расширились от удивления.

Да и я сам не припомню, чтобы эта змея когда-либо была настолько... "дружелюбной".

Что она задумала?

Клаудия.

Старая сука.

Её извращённые игры мне надоели.

Поджечь мой склад — не самое умное решение.

Я никогда не поднимаю руку на женщин. Но если потребуется стереть Клаудию Манчини с лица земли — я это сделаю.

И даже не моргну.

Я устал от этого вылизанного бала.

От фальшивых лиц, от показных улыбок, от их грёбаных бокалов и музыки.

Я приехал только ради неё. Только ради Миравель.

Но она исчезала. Снова и снова.

Каждый раз, как только чувствовала моё приближение, она скользила в тень, как дым.

Ко мне подошла какая-то женщина.

Слишком яркий макияж. Слишком вычурный запах духов.

Словно дешёвый парфюм пытался перекрыть вонь пустоты, которая от неё исходила.

Она залепетала что-то — голос липкий, приторный.

Я даже не смотрел на неё.

Глаза продолжали искать Миравель.

И вдруг — её рука легла на моё плечо.

Я медленно повернулся, прищурившись.

Морщины.

Натянутая кожа.

Накачанные губы — вернее, два вареника, приклеенные к лицу.

Я вскинул брови, ошарашенный её «красотой».

—уходи,— спокойно произнёс я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она опустила руку, губы вытянулись в обиженную складку, и она сложила руки на талии.

Пластик во плоти.

— В чём причина, Данте? — хныкнула она. — Мы же уже проводили ночь вместе. Что не так?

Я смотрел ей прямо в лицо.

— Во-первых, я тебя не помню.

Во-вторых — даже если ты трахалась со мной, ты прекрасно знаешь правило: я не сплю с женщинами дважды.

И, в-третьих... — я наклонился ближе, почти прошептал,— пошла на хуй.

Она вздрогнула, лицо побелело, и она поспешно удалилась.

Заебали.

Я прошёл сквозь зал, игнорируя все взгляды.

Все эти люди казались мне куклами — безжизненными, пластиковыми.

Я вышел на улицу, закурил сигарету и направился к своей машине.

Рик и Джейк шли за мной.

Они, как всегда, молчали.

Только Лука всегда находил, что сказать. Он говорил слишком много.

Но ему это было позволено. Лука был другом, пусть и навязчивым.

Сев в машину, я посмотрел в зеркало заднего вида.

В голове крутилось только одно имя.

Миравель.

Она доводила меня до безумия.

Каждый взгляд. Каждый её шаг. Каждое её "нет".

Я перевёл взгляд на Джейка.

— Привези Маттео в мой клуб. Сегодня.

Он слегка растерялся.

— Маттео?Босс, вы уверены?

Я даже не повернулся к нему. Просто кивнул.

— Да.

По приезде в клуб я сразу же поднялся в свой кабинет. Место, где царит порядок, тишина и контроль — в отличие от всего остального мира, который я вынужден держать за горло.

Я налил себе коньяк в широкий тяжёлый стакан, мягко покрутил янтарную жидкость в стекле, наблюдая за тем, как она лениво оседает на стенках. Затем сделал один глоток — крепкий, обжигающий, успокаивающий.

На столе передо мной лежала стопка документов. Я начал в них копаться, пытаясь привести в порядок цифры и поставки. Всё шло гладко... до одного момента.

Оказалось, какая-то сука распространяет наркоту в моём клубе. В моём. Это не просто плевок в лицо — это вызов. Или у него напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, или он настолько тупой, что не понимает, с кем связался. Я ставлю на второе.

Я потер переносицу, стараясь подавить накатывающее раздражение, как в этот момент в кабинет вошёл Джейк.

— Босс, Маттео уже в подвале, — сказал он спокойным голосом.

Я кивнул, не отрывая взгляда от бумаг.

— Что с тем, кто распространял? Вы его нашли?

— Да. Он тоже там. Мы уже «поговорили» с ним. Сейчас без сознания.

Я кивнул ещё раз и встал из-за стола. Отошёл к зеркалу у стены, закатал рукава своей рубашки.Так же методично, как собирался вырезать из тела этого ублюдка всё лишнее.

Мы вышли из кабинета, Джейк следовал за мной. Клуб был забит до отказа — музыка, неон, плотный воздух, танцовщицы в серебряных костюмах двигались в ритме басов. Богатенькие ублюдки с семьями и связями — те, кто считает, что им всё дозволено, — развалились в креслах и глотали их глазами.

Но в моём клубе есть одно золотое правило: никаких прикосновений без согласия. Это не бордель. Это сцена. И если кто-то решает забыть, где находится — я лично напомню. Навсегда.

Мы спустились в подвал. Холодный бетон, лампы под потолком, запах железа и чего-то старого. Маттео был привязан к металлическому креслу. Он поднял голову и, увидев меня, сразу заорал:

— Что за хрень, Данте?! Что я тут делаю?!

Я не ответил. Лишь молча подошёл к столу у стены, где аккуратно лежал мой «набор»: ножи, щипцы, иглы, паяльник. Его голос стал раздражающим фоном. Жалкий лай собаки, не осознающей, что её последние минуты уже тикают.

Я подошёл ближе и без лишних слов отрезал ему один палец. Вскрик. Кровь. Слёзы. Паника. Я смотрел на это без всяких эмоций, словно наблюдал за техническим процессом. Потом — ещё один. Ещё два. На другой руке. Он извивался, пытался развязаться.

Я взял один из ножей — острый — и воткнул ему в глаз. Потом — второй. Он орал так, что казалось, трещали стены, а затем обмяк. Без сознания.

— Слишком быстро, — тихо пробормотал я.

Но я всё равно завершил начатое.

Нож рванул грудь, кровь хлынула, и я засунул руку внутрь. Почувствовал, как горячая плоть бьётся в пальцах, и вырвал её наружу.

Сердце. Оно ещё дергалось в моей ладони, пока жизнь покидала его.

Кровь залила мои руки, залила рубашку. Я тяжело дышал. Мало что может принести настоящее удовлетворение, но сейчас я его почувствовал.

— Сожги его тело, — бросил я Джейку.

Он молча кивнул, уже привыкший к таким приказам. Мы давно перешли ту грань, где задаются вопросы.

Я направился в другую комнату — та, где ждал тот, кто посмел распространять наркотики в моём клубе.

Рубашка уже не подлежала спасению — кровь Маттео проступила пятнами. Пальцы были липкие, тёмные. Но я не остановился.

В этой комнате стоял другой тип — молодой, с трясущимися руками. В его глазах был страх. Правильная реакция. Только уже поздно.

Я включил паяльник. Он зажужжал. Я поднёс его к лицу ублюдка, не говоря ни слова. Он начал вопить, выгибаться в кресле, но был надёжно связан. Запах горелой плоти заполнил комнату. Мне даже не пришлось нажимать — пламя касалось его кожи, оставляя чёрные ожоги. Он визжал.

— Красиво, — сказал я, выключив инструмент. — Идёт тебе.

Я взял тяжёлый нож и провёл по его предплечью. Легко. Как художник по холсту. Затем резко вонзил лезвие глубоко в его мышцу.

Он снова закричал. Плевал, дрожал, выл.

Я наклонился к нему. Мой голос был тихим, почти интимным:

— Никто не смеет распространять наркотики в моём клубе. Никто.

Я повторял это, вонзая нож снова и снова — в грудь, в плечо, в живот. Кровь текла по полу, как из пробитого крана.

Закончив, я вышел.

В подвале стало тихо. Я чувствовал, как в теле всё ещё вибрирует злость.

Я поднялся наверх и вернулся в кабинет. Там снял окровавленную рубашку и прошёл в ванную.

Тёплая вода смывала с меня чужую кровь. Я смотрел в зеркало, пока она капала с моих рук, стекала в раковину.

После душа я надел свежую белую рубашку и чёрные брюки. Всё снова было чисто. Снова — под контролем.

Я вернулся за стол, сел и продолжил разбирать бумаги.

18 глава.

Mark Santarelli.

Я ненавидел Данте всю свою жизнь.

С самого детства он был тем самым "золотым мальчиком" — любимчиком отца, гордостью матери. Всегда правильный, всегда уважаемый, всегда идеальный. Данте делал всё «как надо», и ему это прощали. А меня... меня всегда отодвигали в сторону. Я был для них просто фоном. Ненужным шумом. Вторым сыном. Запасным.

Сколько раз я слышал:

— Данте — умница. Данте — надёжный. Данте — станет наследником.

А я? Я был лишь тенью на фоне их светлого будущего. И однажды это стало фатальным.

Они погибли из-за него.

Из-за этого жалкого лицемера, который привык притягивать к себе всё внимание.

Тот день я помню до мельчайших деталей.

Мы ехали на машине — родители за рулём, я на заднем сиденье. Мы спешили к Данте. Его якобы похитили. Очередная драма. Очередная сцена, где он — жертва, а мы — спасатели. Они бросили всё ради него, как всегда.

Мама нервно держалась за ремень, а отец, сжав руль, выжимал всё из машины. Мы мчались по пустой трассе. И вдруг — из-за поворота выехал грузовик. Прямо на нас.

Вспышка фар.

Мамин крик.

Папино сдавленное "держись!".

Мы вылетели с трассы, перевернулись и рухнули с моста в воду.

Я до сих пор слышу, как мама срывающимся голосом прошептала:

— Я люблю тебя, сынок...

А потом всё — темнота. Вода. Кровь. Тишина.

Я выжил. Чудом. Но никто этого не знал.

Моё тело не нашли.

Я смотрел, как спустя пару дней Данте стоял у могилы, рыдая на коленях, с заламывающимися руками. Театрально.

И все верили, что он страдает.

Он снова стал центром внимания. Снова — жертвой.

А я смотрел издалека. Из тени.

Живой. Разбитый. Охваченный яростью.

И я поклялся:

Я отомщу. Я заставлю Данте страдать.

Я не смогу убить его напрямую. Он слишком защищён, слишком осторожен.

Но есть кое-что — точка, в которую он уязвим.

Миравель Манчини.

Та, за кем он следит. Та, чьё имя звучит всё чаще из его уст. Та, в чьих глазах он тонет, будто мальчишка. Он может этого не признавать, но я вижу всё.

Он влюблён.

Он становится слабым из-за неё.

А я могу использовать это.

Я доберусь до неё. До его слабости.

До его навязчивой идеи.

До его драгоценной Миравель.

Я сделаю так, чтобы он почувствовал то, что чувствовал я.

Боль. Потерю. Безысходность.

А её...

Эту маленькую дрянь я уничтожу.

Хладнокровно. Медленно. Без пощады.

Я не остановлюсь, пока Данте не будет молить о пощаде.

Пока не окажется на коленях — не от боли, а от пустоты, в которой я жил всё это время.

Скоро ты всё поймёшь, братец.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

19 глава.

Я сидела в гримёрке после съёмки, лениво ковыряясь вилкой в салате.Я наконец-то могла немного выдохнуть после бесконечного марафона камер, света и раздражающих ассистентов. В голове гудело, тело просило отдыха, но я заставляла себя доесть этот проклятый салат — просто чтобы не забыть, как это, нормально питаться.

Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в гримёрку влетела Аделина —на её лице сияла загадочная улыбка, и я сразу насторожилась. Она явно пришла не просто поболтать. Я вопросительно подняла бровь, не отрываясь от тарелки.

Аделина подтащила второй стул, села напротив меня и, не теряя ни секунды, выпалила:

— Ты в отношениях с Данте?

Я аж подавилась кусочком салата, закашлялась и схватилась за бутылку с водой. Чёрт. Только не это.

— Нет, конечно! — хрипло ответила я, откашлявшись. — С чего ты вообще это взяла?

Аделина нахмурилась, достала планшет и включила экран. Она развернула его ко мне и показала фотографию. На снимке была я и Данте. Тот самый момент, когда он насильно меня поцеловал. Я вспомнила ту сцену слишком чётко. Его руки. Его холодный взгляд. Моя дрожь. И то, как всё внутри кричало: Беги.

— И что это тогда значит? — с нажимом спросила она.

— Это ничего не значит. Он просто сделал это сам. Без моего согласия, — резко бросила я.

Аделина уставилась на меня, прищурившись.

— Данте? Сам? Ты хочешь сказать, что он просто вот так взял и поцеловал тебя?

— Именно. Ты же знаешь, какой он. — Я откинулась на спинку стула, убирая с лица прядь волос.

Аделина всё ещё выглядела озадаченной, но потом тихо проговорила:

— Не хочешь говорить — не говори. Но знай, твоя мама видела эту фотографию. Она зла. Очень зла.

Я устало пожала плечами.

— Она зла на всех. И что с того? Пусть уже пойдёт и потрахается с кем-то, может, попустит старуху.

Аделина округлила глаза, хлопнула ресницами и фыркнула, не зная, смеяться или ужаснуться.

— Миравель.

— Ну что? Я устала быть послушной куклой. Я каждый день играю по её правилам. Я — лицо её бренда, её визитка, её реклама. А благодарность? Ноль. Только упрёки, претензии и вечно недовольный тон. Эта сука не заслуживает даже того, чтобы я её дочерью называлась.

Я резко отодвинула тарелку в сторону, аппетит исчез окончательно. В груди закипала злость, но теперь уже спокойная, холодная.

— Данте теперь — второй владелец бренда. И если он что-то и скажет, то явно не мне. Но даже дура поймёт я его интересую. И не пользоваться этим было бы—глупо.

Я не сомневалась: моя мать никогда не согласилась бы продать часть акций своего детища просто так. А значит, Данте знает о ней что-то важное. Что-то, что даёт ему власть. Возможно, компромат. Возможно, угрозы. Но точно — не договорённость. Её невозможно переубедить, только сломать.

Я знаю Клаудию Манчини. Знаю лучше всех. Она помешана на деньгах и контроле. Бизнес для неё — это не просто работа. Это её религия. Её способ существования.

И в этом, как бы мне ни было противно это признавать, мы с ней похожи.

Деньги — это ключ ко всему. К выживанию. К свободе. К власти. К защите.

Любовь — вот чего нельзя купить. И жизнь. Всё остальное — да, пожалуйста.

За свои девятнадцать лет я так и не узнала, что такое настоящая любовь.

Максимум — симпатия. Примитивная, быстрая, приходящая и уходящая, как грёбаный сезонный грипп.

Я запомнила одну вещь на всю жизнь: не стоит начинать отношения, если ты не любишь человека. Симпатия проходит, страсть — угасает. А потом вы просто остаётесь чужими. Смысл в этом? Смысл в том, чтобы притворяться?

Я откинулась назад, провела пальцами по вискам и глубоко вздохнула.

— К чёрту, — пробормотала я себе под нос и встала. — Мне нужно проветриться.

Я взяла бутылку воды, подошла к зеркалу, быстро поправила макияж, и, не сказав больше ни слова, вышла из гримёрки, оставив Аделину наедине с её догадками.

Возле меня села мама. Просто молча, будто ничего не произошло. Я медленно повернула голову и посмотрела на неё с презрением. Она натянуто улыбнулась — той самой фальшивой улыбкой, которую так хорошо освоила за годы игры на публику. И, склонившись чуть ближе, прошипела.

— Малолетняя шлюха. Я не удивлюсь, если ты уже легла с ним в постель.

Моё тело словно обдало кипятком. Я сжала челюсть до боли, чтобы не сорваться. Её голос вызывал тошноту. Её слова — отвращение. И всё же я сумела выдохнуть.

— Какая же ты тварь, — сказала я, с трудом сдерживая слёзы.

Нет. Только не перед ней. Никогда. Я не позволю ей увидеть мою боль.

Я поднялась, ноги были ватными, словно земля подо мной проваливалась, но я заставила себя идти. Уверенно. Просто уйти.

А она ведь всё видела тогда. Всё.

Как я плакала. Как они насиловали меня.

Она видела, как я умоляла. Как стояла на коленях, рыдая, не понимая, за что мне всё это. Как они смеялись, наслаждаясь каждым толчком, каждым криком боли.

Она смотрела на это.

Просто смотрела.

Зачем она снова это поднимает? Зачем снова ворошит то, что я всю жизнь пытаюсь забыть? Почему снова давит туда, где всё ещё не зажило?

Я хожу к психологу. Уже несколько месяцев. Я стараюсь. Говорю. Дышу, как учат. Делаю упражнения. Я действительно пытаюсь.

Но это не работает.

Не работает.

Воспоминания всё равно возвращаются. Во сне.В зеркале. В прикосновении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Иногда я думаю, что никогда не избавлюсь от этого. Что буду носить это в себе вечно.

Как клеймо.

Как проклятие.

Я вошла в гримёрку и села на стульчик у зеркала. Комната была наполнена запахами, лака для волос и духов — всё смешивалось в один характерный аромат съёмочных дней. Я устало провела рукой по лбу и достала из сумки блокнот.

В голове крутились слова психолога, которые она повторяла на последних сеансах:

«Записывай свои эмоции. Не бойся их. Как ты себя чувствуешь, когда говоришь с матерью? Когда общаешься с другими людьми? Запиши всё, даже если кажется глупым.»

Я вздохнула, открыла чистую страницу и начала писать. Почерк был немного неровным, будто руки дрожали от усталости и внутренних конфликтов.

Я описывала всё честно. Как чувствую себя с матерью — злоба, ненависть, страх. Как — с коллегами, с подругами, с посторонними. Страницы заполнялись быстро. Слова будто вырывались изнутри, и каждое из них облегчало мне грудную клетку, как глоток воздуха после долгого пребывания под водой.

Когда дошла очередь до Данте я застыла.

Ручка зависла в воздухе, как будто он сам стоял позади и смотрел мне в затылок. Я не знала, что писать. Он вызывал во мне слишком противоречивые чувства. Мне с ним некомфортно, тревожно, даже страшно. Но при этом — я чувствую себя защищённой, когда он рядом.

Это парадокс. Данте сам и есть источник опасности. И одновременно — мой якорь. Стена, за которую не пробиться никому. Это странно. Очень странно.

Я всё же заставила себя записать правду.

«С Данте я чувствую себя защищённой.

Не знаю, как и почему. Это нелогично, но именно так я чувствую.»

Я сфотографировала запись и отправила психологу. Спустя пару минут она просто поставила лайк. Типично. На следующем приёме мы это обязательно разберём. Хотя часть меня совсем не хочет копаться в этой теме. Страшно. Слишком глубоко.

Я закрыла блокнот, аккуратно вложила его в сумку и встала.

Работа была окончена, день вымотал меня. Но внутри меня будто кипела энергия, тревожная, неспокойная, требующая выхода. Мне нужно было сменить обстановку. Отключить голову.

По приезду домой я быстро переоделась. Надела короткое бордовое платье, которое идеально облегало фигуру и подчёркивало загар. Оно было элегантным. Именно то, что нужно.

Я написала Аделине и Алии. Эти двое никогда не отказывались от предложения выпить и повеселиться. Особенно по пятницам. Алия, конечно, иногда перебирает и уходит в ночь с кем-то незнакомым, но я уже давно перестала её судить. Мы все убегаем от чего-то по-своему.

У меня это тоже было — однажды. Под наркотиками и алкоголем. Тогда я проснулась в чужой постели и убежала сразу же, даже не оглядываясь.

Я подкрутила волосы в лёгкие локоны, нанесла духи — сладкие, с нотами ванили и табака. Надела чёрные лакированные лабутены и спустилась вниз. Вышла из своего дома и кивнула своему водителю и дала адрес самого популярного клуба в Риме.

В дороге я листала ленту Инстаграма.

Одно и то же: новости, чужие жизни, чужие тела, бренды, реклама. Даже наш бренд — который я представляю лицом — казался сейчас чужим. Ничего не цепляло. Всё насквозь фальшиво.

Я выключила телефон и откинулась на сиденье.

Когда машина подъехала к клубу, никто даже не попросил у меня паспорт. Охранники кивнули и тут же распахнули передо мной двери.

Звук музыки сразу ударил в грудную клетку, разноцветные огни скользнули по лицу.

Внутри пахло алкоголем, парфюмом и адреналином.

Я окинула взглядом зал. Танцовщицы — пластичные, уверенные, роскошные — двигались на сцене под биты, вызывая зависть и восторг одновременно.

Этот клуб давно славится тем, что женщин здесь не трогают. Без согласия — никаких прикосновений. И именно за это сюда и шли. Хотя, конечно, некоторым мужчинам это не нравилось. Но кому какое дело до их мнения?

Я заметила Аделину и Алию — они уже сидели у барной стойки, смеялись над чем-то, держа в руках коктейли с цветными трубочками.

Я уверенно пошла к ним, чувствуя, как каблуки отбивают глухой ритм по полу.

Сегодня я хотела забыться. Хотела почувствовать себя снова собой — не чьей-то дочерью, не лицом бренда, не чужим объектом желания, а просто девушкой, у которой есть право на вечер без мыслей.

Я села рядом с Аделиной. Девчонки были уже прилично навеселе — по ним это было видно сразу.

— Вы реально уже пьяные? — бросила я с лёгкой усмешкой, разглядывая их покрасневшие щеки и блестящие глаза.

Алия, не отвечая, вдруг обняла меня за плечи и, смеясь, начала что-то рассказывать. Сначала я не поняла, о ком речь — вроде о Луке, а может, о Леоне. Точно не помню. Но суть в том, что, по её словам, он просто огонь в постели. Настоящий вулкан, как она выразилась, закатывая глаза.

Я с Аделиной переглянулась и, не сдержавшись, рассмеялась. Мы слушали её сбивчивые, но весьма красочные описания и одновременно тянули коктейли — сладкие, крепкие, обжигающие.

— Он такой... горячий, — томно выдохнула Алия, прикрывая глаза.

Я сделала большой глоток и почувствовала, как по горлу растекается тепло.

Потом, неосознанно, я подняла голову вверх — просто чтобы взглянуть на второй этаж клуба, куда обычно заходили випы.

И замерла.

Там, возле перил, стоял Данте. Рядом с ним — девушка. На вид ей было не больше семнадцати. Светлые длинные волосы мягкими локонами спадали на тонкую спину. Она была очень красива — утончённая, почти хрупкая. Но разглядеть её лицо полностью я не успела. Слишком много света, слишком далеко.

Рядом с ней стоял Лука — он что-то ей говорил, жестами подчёркивая свои слова.

Я резко отвернулась и, стараясь скрыть нарастающее внутри раздражение, повернулась к бару.

— Ещё один, — бросила я бармену и постаралась не думать. Не о Данте. Не о той девочке рядом с ним.

20 глава.

Лука в который раз повторял Лили, что она не должна спать с каждым вторым парнем, который ей улыбается. Его голос звучал раздражённо, но в нём чувствовалась искренняя забота.

— Ты просто не должна быть такой доступной, — говорил он. — Не каждому мужику нужно давать то, чего он и не заслуживает. Уважай себя хоть немного.

Лили, как всегда, закатила глаза, сложила руки на груди и громко фыркнула.

— Мне уже восемнадцать, между прочим! — запищала она. — Я сама решаю, с кем спать, а с кем нет. Я не ребёнок, ясно?

Честно говоря, в этом споре я был на стороне Луки. Если бы у меня была дочь или сестра, я бы, вероятно, вёл себя так же. Слишком уж много шакалов в этом мире. Девушкам приходится защищаться и отбирать, кто стоит хоть чего-то. А Лили — как открытая дверь в квартиру без сигнализации. Неудивительно, что Лука бесится.

Она продолжала что-то там бубнить, но уже скорее для себя. В какой-то момент махнула рукой, откинулась на спинку дивана и, казалось, устала от его нравоучений. А потом вдруг резко подскочила, глаза её загорелись, и она закричала.

— Это ведь Миравель! Смотри! Там ещё и Алия с ней! — Лили радостно пискнула и с восторгом указала пальцем в сторону барной стойки.

Я моментально перевёл взгляд туда.

Мой взгляд тут же зацепился за спину Миравель. Чёрные длинные локоны спадали волнами на обнажённую спину, бордовое платье плотно облегало её тело. Чёртово совершенство. Я буквально кожей почувствовал, как в груди поднимается что-то тяжёлое и яростное. Желание? Собственничество? Возможно, всё сразу.

— Я так мечтала увидеть её вживую! — восторженно щебетала Лили, хлопая в ладоши, как ребёнок на празднике. — Вы же с ней встречаетесь, Данте? Пойдём к ней, ну пожалуйста. Я хочу с ней сфоткаться! Она такая красивая!

Я не слушал Лили. Её голос звучал надоедливо, раздражающе, как назойливый комар. Всё моё внимание было приковано к Миравель. Я наблюдал за ней нагло, откровенно, не отводя глаз.

Как будто почувствовав мой взгляд, она медленно обернулась. Наши взгляды встретились. Её глаза холодно и внимательно изучили меня, а потом скользнули по Лили, стоящей рядом со мной. В её взгляде читалось что-то... раздражение? Уязвимость? Или, может быть, ревность?

Мне, конечно, больше нравился последний вариант.

Лили легонько ударила меня по плечу, пытаясь снова привлечь внимание:

— Так ты всё-таки встречаешься с Миравель или нет? Отвечай, я хочу знать!

Я раздражённо выдохнул, не отрывая взгляда от Миравель. Потом нехотя повернул голову к Лили и коротко ответил:

— Да.

И снова перевёл взгляд на Миравель.

В этот момент она посмотрела прямо на меня. Её лицо было каменным, губы — чуть поджаты. Она посмотрела на меня, на Лили и отвела взгляд. Резко, будто хотела отрезать, забыть. Она отвернулась, демонстративно сделав глоток коктейля.

Я стиснул зубы.

Значит, злишься? Хорошо.

Но ты злишься потому, что тебе не всё равно.

Лука перевёл взгляд на Миравель и Алию, и на его лице появилась самодовольная улыбка. Он явно был рад видеть их. Алия, в свою очередь, смотрела на него с тем же выражением — с лёгким флиртом и не скрываемым интересом. Лука сделал приглашающий жест рукой, словно говорил.«Подходи».

Алия кивнула и повернулась к Миравель и какой-то девушке, сидевшей рядом. Она начала что-то говорить им — судя по жестам, настаивала, чтобы они подошли. Та девушка тут же согласилась, с энтузиазмом закивала, как будто только и ждала повода попасть поближе. А вот Миравель сразу замотала головой, явно не в восторге от этой идеи.

Но, конечно же, Алия её не слушала. Схватила её за руку, подхватила и другую подругу — и повела обеих наверх, в нашу сторону. Я видел, как Миравель идёт за ней с явным раздражением, недовольным лицом, словно её заставили участвовать в спектакле, в котором она вовсе не хотела играть.

Лили в этот момент чуть ли не подпрыгнула от радости. Она буквально сияла, глядя, как девушки поднимаются по ступеням. С радостным визгом она вскочила со стула и бросилась им навстречу, будто встретила подружек детства.

А я наконец смог нормально рассмотреть её.

Миравель.

Мать твою, она выглядела идеально.

Каждое её движение, каждая деталь — от изгиба талии в этом бордовом платье до холодного взгляда, которым она обвела место— доводили меня до безумия. Губы поджаты, челюсть напряжена, а в глазах тот самый огонь, который не угасает, даже когда она сердится.

Нет, особенно когда она сердится.

Миравель-это даже не желание. Это больше. Это необходимость.

Лили подошла к ним с милой, почти кукольной улыбкой.

— Я так давно хотела увидеть вас вживую, Миравель. Вы такая красивая! — торопливо выпалила она, с огоньком в глазах глядя то на Миравель, то на Алию.

Миравель ответила ей лёгкой, вежливой улыбкой. Она длилась всего пару секунд, но была настолько настоящей, настолько красивой, что я невольно застыл, не в силах отвести взгляд. Никогда бы не подумал, что чужая улыбка способна вызывать во мне столько эмоций. Она ей шла. Чёрт возьми, как же ей шла эта улыбка.

Я откинулся на спинку стула, продолжая молча наблюдать за ней.Она была моей. Только моей.

Лука, между тем, разглядывал Алию с откровенным интересом. Его улыбка напоминала скорее оскал. Я хорошо знал этот взгляд. Мы с Лукой были разными — он всегда действовал сгоряча, я предпочитал хладнокровие. Но нас объединяло одно: мы оба становились одержимыми, когда дело касалось того, что считаем своим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Алия не отводила от него взгляда, отвечая на его интерес такой же обнажённой улыбкой. Между ними проскочила искра, яркая и опасная.

Лили всё ещё щебетала, но я не слышал её. Моё внимание было приковано к Миравель. Только к ней.

Третью девушку, что пришла с ними, Лили будто не замечала. Та пыталась завязать разговор, но Лили смотрела на неё с презрением, как на нечто ненужное. По выражению лица Миравель я понял, что ей это не понравилось. Она сжала губы в тонкую линию. Миравель: она не терпела высокомерия, особенно — к тем, кто слабее.

Когда Лили попыталась обнять её, Миравель резко отдёрнулась, скинула её руки с себя и, ничего не сказав, села рядом со мной. Близко. Настолько близко, что я мог чувствовать её дыхание.

Я не выдержал — резко придвинул её стул ближе.

Теперь между нами не осталось воздуха.

Это был мой клуб. Моё место. Сюда никто не входил без моего разрешения. И Миравель, не зная об этом, оказалась прямо в центре моей власти.

Она открыла рот, будто хотела что-то сказать, но тут же передумала. Я видел, как её дыхание сбилось. Её руки дрогнули.

Я взял её за запястье и аккуратно, но настойчиво, усадил к себе на колени. Она не сопротивлялась. Молчаливое подчинение, смешанное с внутренней борьбой, которую я чувствовал каждой клеткой.

Мои руки легли на её талию. Тонкую, хрупкую, изящную. Я сжал её чуть сильнее, чем нужно — жадно, будто боялся, что она исчезнет.

Миравель замерла.

И не отстранилась.

Мой тгк:sk|writer.

21 глава.

Данте любит играть в игры. Я это поняла уже давно. Он наслаждается контролем, манипуляцией, властью. И я бы ни за что не сидела сейчас у него на коленях, если бы не та девчонка. Высокомерная, слишком яркая, слишком навязчивая. Её приторная улыбка и манера виться вокруг Данте вызывали у меня внутренний протест. Я не знала, кто она такая и откуда взялась, но она бесила меня с первой секунды.

Но дело было не только в ней. Что-то другое внутри меня заставляло остаться. Что-то странное, незнакомое.Я не хотела этого признавать. Я не могла назвать это ревностью — нет, это было бы слишком глупо. Я не могу ревновать. Не должна. Не имею права чувствовать хоть что-то к таким, как он.

Они делают больно.

Очень больно.

А я больше не хочу обжигаться.

Я резко напряглась, заёрзала, пытаясь отстраниться от Данте. Но в какой-то момент почувствовала, как что-то твёрдое у него под брюками упёрлось в меня. Я вздрогнула, мои щёки вспыхнули, и я прошептала.

— Надеюсь, это пистолет.

Данте лишь улыбнулся.

— Мимо. Пистолет — в другом кармане, — прорычал он, склонившись к моему уху.

Я нервно сглотнула, отчаянно стараясь не смотреть на него, но и не отводить взгляд в сторону, чтобы не показать свою слабость.

Он чувствовал моё смятение, я это знала. И ему это нравилось.

Он отстранился от моей шеи, поднял взгляд и кивнул Луке.

Тот без лишних слов взял Алию, ту блондиночку и Аделину за руки и повёл их вниз на первый этаж.

Алия даже не сопротивлялась — она, кажется, буквально плыла за ним, как в каком-то бредовом романтическом сне. Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Ну конечно, Алия — всегда на крыльях влюблённости, даже если это капо мафии. Абсурд.

Я повернула голову в сторону Данте и резко дёрнулась, чтобы соскочить с его колен. Но он сразу же среагировал — сильнее сжал мою талию, не позволяя пошевелиться.

— Я разве разрешал? — прорычал он, впиваясь взглядом в мои глаза.

Я раздражённо фыркнула, начала убирать его руки с себя, но он будто намертво приклеился ко мне. Его хватка была крепкой, властной, не оставляющей выбора. Я тяжело выдохнула и попыталась расслабиться, осознавая, что борьба бессмысленна — по крайней мере, пока.

— Улыбнись мне, mia gattina, — неожиданно спокойно сказал Данте.

Я моргнула.

— Что? — переспросила я, не понимая, к чему он ведёт.

— Улыбнись мне. Тебе очень идёт улыбка.

Я остолбенела. Слова прозвучали искренне. Настолько, что в груди на миг потеплело. Я не ожидала услышать это от него. От Данте Сантарелли, человека, чьи глаза чаще пылают гневом, чем интересом. И вдруг — такая фраза?

Улыбка сама расплылась по моим губам — лёгкая, неуверенная, но настоящая.

Я поймала его взгляд, и сердце пропустило удар.

Он смотрел на меня по-другому. Глубже. Словно в этот момент я была не просто красивой девушкой на коленях, а чем-то большим.

Тем, что принадлежит только ему.

Я резко отвела взгляд, чувствуя, как всё внутри переворачивается. Руки дрожали, пальцы нервно перебирали кольца на руках. Я не хотела показывать слабость. Не хотела, чтобы он увидел, насколько он на меня влияет.

Данте схватил меня за подбородок — не больно, даже почти нежно. Его прикосновение было неожиданно мягким, но от этого не менее властным. Он повернул моё лицо к себе, и я послушно подняла взгляд. Мои глаза бегали по его лицу, будто искали ответ на вопрос, который я боялась задать вслух.

Его взгляд был прикован к моим губам. Я почувствовала, как всё внутри сжалось — не от страха, а от напряжённого ожидания. Данте придвинул меня ещё ближе, его пальцы крепко, но не грубо, запутались в моих волосах, и он резко, почти яростно, впился в мои губы.

Я вздрогнула, мои глаза расширились от его неожиданного действия. Но, несмотря на это, я ответила. Мои руки легли на его грудь, пальцы сжались в ткань футболки, будто пытались удержаться за реальность, пока я тонула в этом поцелуе. Он целовал меня жадно, с безумным желанием, притягивая моё тело ближе, не давая ни малейшего шанса сбежать.

Дыхание становилось всё более тяжёлым, но, как ни странно, мне не хотелось, чтобы он останавливался. Это было так неправильно. Я прекрасно знала, что позже буду жалеть об этом. Но в этот момент мне было хорошо. Слишком хорошо. И это пугало меня больше всего.

Но я не могла позволить себе потерять контроль. Я слишком много работала над собой, чтобы снова стать чьей-то игрушкой. И пусть мой прогресс с психологом был медленным, но я знала: если я позволю Данте зайти дальше — это уничтожит меня.

Я первая отстранилась. Молча поднялась с его колен и выпрямилась, стараясь дышать ровно. Данте тяжело дышал, глядя на меня с самодовольной ухмылкой.

— Значит, ты ничего не чувствуешь? — прорычал он, в голосе звучала явная насмешка.

— Поцелуй ничего не значит, — бросила я, упрямо подняв подбородок.

— Правда? — он прищурился. — А по тому, как ты жадно кинулась в этот поцелуй, этого и не скажешь. Уверен, ты не забудешь, как жаждала меня в тот момент.

Я сжала губы, не зная, что ответить. И просто отвела взгляд. Пусть думает, что хочет. Я не обязана ничего доказывать. Особенно ему.

Он встал со стула и медленно подошёл ко мне. Его движения были размеренными, но в них чувствовалась хищная грация.

— Пойдём. У меня есть подарок для тебя.

— Какой ещё подарок? Куда?

— Пойдём — узнаешь. Не будь такой упрямой.

Я колебалась. Мне не хотелось идти с ним, но и оставаться на этом месте под его тяжелым взглядом — тоже. В конце концов, я кивнула и развернулась, направляясь к лестнице. Но стоило мне сделать пару шагов, как он взял меня за руку и переплёл наши пальцы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я резко остановилась и повернулась к нему.

— Что ты делаешь? — шикнула я, пытаясь вырвать руку.

— Беру за руку свою женщину. А что? — спросил он с той самой издевкой, что всегда выводила меня из себя.

— Я не твоя девушка, Данте, — отчеканила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Он только усмехнулся в ответ и ничего не сказал. Эта его ухмылка злила больше, чем слова. Я раздражённо фыркнула и пошла рядом, стараясь спрятать наши сцепленные руки. Меня бесило его самодовольное выражение лица, пока мы шли к выходу из клуба.

И тогда мне в голову пришла идея. Может, глупая, но отчаянные времена требуют отчаянных решений. Я хитро приподняла руку, делая вид, что убираю с лица волосы — и резко укусила его.

Сильно. У меня вообще была странная привычка — я любила кусать людей. Серьёзно. Иногда мне казалось, что я бешеная. Но сейчас я надеялась, что Данте подумает то же самое и просто оставит меня в покое.

Он остановился, перевёл на меня удивлённый взгляд и чуть повернул голову.

— Ты только что укусила меня? — голос звучал почти весело.

— Ну да, — спокойно ответила я, слегка улыбаясь, словно это было нечто обыденное.

Уголок его губ пополз вверх, и он хрипло рассмеялся. Это был бархатистый смех. Я застыла, глядя на него, и сердце почему-то сжалось.

Данте продолжал улыбаться, глядя на меня, словно я только что сказала что-то забавное, а не вгрызлась ему в руку. Он не разозлился, не выругался — просто ухмыльнулся и пошёл дальше, потянув меня за собой.

Я недовольно фыркнула, бросая на него испепеляющий взгляд. Он что, совсем больной? Я его укусила, а он, как ни в чём не бывало, продолжает себя вести так, будто я подарила ему букет роз. Ну точно псих.

Мы дошли до его машины. Он молча открыл мне дверь, и, сделав приглашающий жест, дождался, пока я сяду внутрь. После этого обошёл капот и устроился за рулём. Я огляделась. Это была совсем другая машина, новая, дорогая — явно не та, в которой он приезжал в ресторан или на мероприятия.

Интересно, сколько у него таких?

Я невольно подумала о своей машине. Мне всегда было жалко тратиться на новые машины или на дом. Но вот на одежду, украшения, косметику и прочую «ерунду»— пожалуйста, сколько угодно. Абсолютно нелогично, но именно так у меня работает мышление. Моя жаба душит только на очень крупные покупки.

— Куда мы едем? — спросила я, взглянув на Данте из-под длинных ресниц.

— Это сюрприз, mia gattina, — произнёс он с той самой бархатной ноткой, от которой внутри всё будто сжималось.

— Сюрприз? — переспросила я с иронией. — То есть я должна сесть в машину с человеком, вроде тебя, и спокойно ехать не пойми куда?

— Не переживай, — усмехнулся он, заводя мотор. — Я не съем тебя... Ну, может быть, не сразу.

Я закатила глаза и повернулась к окну, решив больше не вступать в его дурацкие игры.

Дорога тянулась. Я молча вертела в пальцах свои кольца, иногда теребила браслет, потом снова опиралась локтем на подлокотник и прижималась лбом к стеклу.

Вокруг мелькали деревья — густой, почти дикий лес окружал трассу с обеих сторон.

Становилось немного не по себе.

— И что это за подарок такой, что нужно ехать в глушь? — не выдержала я. — Ты что, решил меня прикончить?

— Ну что ты, — хмыкнул он. — Я сделаю это только после того, как покажу тебе подарок.

— Очень смешно, — пробормотала я и снова отвернулась. Придурок.

Мы ехали уже больше часа. Меня это начинало серьёзно раздражать. Он не говорил ни слова, просто спокойно вёл машину, изредка бросая на меня взгляды, которые я старательно игнорировала.

С каждым километром я всё больше жалела, что села с ним в эту машину. Но уйти уже было поздно.

А ещё хуже — признаться себе, что внутри меня росло не только раздражение, но и волнение. Любопытство.

И да, что-то похожее на предвкушение.

Мы приехали к огромному дому. Я вышла из машины первой, а Данте — следом за мной.

— Ну и что это? — недоверчиво спросила я, осматривая здание.

— Помнишь, ты говорила, что тебе некуда ставить цветы?

— Ты спятил, Данте? Я же пошутила!

— Даже если и так — это не меняет сути. Держи, — он протянул мне ключи от дома.

Я начала отрицательно мотать головой.

— Я не могу принять такое.

— А я разве спрашиваю, можешь ты принять или нет? У тебя нет выбора, mia gattina.

— Данте, это слишком. Одно дело — цветы, украшения,но здесь целый дом.

— Миравель, это мой подарок, и я хочу, чтобы ты его приняла.

— Я не могу его принять. Это слишком дорого.

— Миравель, — повторил он, чуть мягче, но всё так же настойчиво, — это мой подарок. И я хочу, чтобы ты его приняла.

Я тяжело выдохнула и опустила взгляд в пол.

— За что?

— Что?

— За что этот подарок? Я ничего не сделала, не заслужила такой щедрости, Данте.

— А разве должен быть повод, чтобы я сделал тебе подарок?

— Должен, — ответила я

22 глава.

Мне было совершенно непонятно, почему Миравель отказывается принять мой подарок.

Это же просто дом. Не замок, не остров, не личный самолёт — обычный, пусть и красивый, дом.

В каком вообще смысле «не заслужила»? Она заслужила, чёрт побери, весь этот чёртов мир.

Она заслужила гораздо больше, чем этот проклятый дом, в котором будут ждать её только тишина, тепло и безопасность.

Я встал перед ней, глядя прямо в её упрямое лицо, и сдержанно выдохнул:

— Миравель, это всего лишь дом. Просто дом.

Мой подарок.

И я очень хочу, чтобы ты его приняла.

Она стояла, опустив взгляд, будто боясь встретиться со мной глазами. Её плечи были напряжены, пальцы судорожно сжимали край платья.

Я медленно взял её ладонь в свою и вложил туда ключи.

Холодный металл будто обжёг её кожу — она вздрогнула.

Я ничего не говорил больше. Просто стоял и ждал.

Миравель ещё немного колебалась. Я видел, как внутри неё снова начиналась привычная борьба: между недоверием, страхом и желанием.

И всё же она подняла глаза. На секунду — короткий, робкий взгляд.

Потом кивнула. Легко, почти незаметно.

А затем, слабо, но искренне, улыбнулась.

— Спасибо, — тихо сказала она.

И в этот момент, пусть всего на миг, я увидел в её взгляде то, ради чего был готов отдать гораздо больше, чем просто дом.Она была счастлива.И это мать твою самое прекрасное видеть её такой.

Миравель неуверенно переступила порог дома.

Я шел за ней, наблюдая каждое её движение, каждую эмоцию, которая скользила по её красивому лицу, словно солнечный блик по воде.

Длинные тёмные волосы мягко спадали по её спине, струились, как черный шёлк. Каблуки цокали по мраморному полу, нарушая тишину этого безупречно пустого пространства. И, чёрт возьми, это звучало как музыка.

Она шла медленно, осторожно, будто боялась, что всё это — иллюзия, сон, из которого вот-вот проснётся.

Её взгляд скользил по интерьеру: камин, панорамные окна, лестница на второй этаж, всё выполнено в спокойных, дорогих тонах.

Она, как всегда, выглядела собранной, холодной, недосягаемой — как лёд в бокале дорогого виски.

Но я видел больше.

Я видел, как она впервые за всё время ревновала. К Лили.

И пусть она не сказала этого вслух — мне не нужны были слова.

Её взгляд, сжавшиеся губы, напряжённое тело — всё это выдавало её с головой.

И эта ревность стала моей маленькой победой.

Значит, не всё так просто. Значит, я не безразличен.

Потому что никто не ревнует просто так.

Она что-то чувствует.

И, может быть, ещё сама этого не осознаёт — но для меня это достаточно.

Она остановилась у лестницы и обернулась через плечо, чтобы взглянуть на меня.

Спокойно. Без слов.

Но в её глазах мелькнуло то самое.

Она уже улыбалась мне сегодня. Дважды.

И не просто улыбалась — она ответила на мой поцелуй.

Со страстью.

С жаждой.

Она хотела этого не меньше, чем я.

А дальше будет только больше.

Я остановил Миравель у самой лестницы.

— Можешь осмотреться. Одежда уже в этом доме, — сказал я спокойно, глядя на неё.

Она машинально кивнула, но спустя пару секунд, осмыслив мои слова, резко развернулась ко мне.

— Что, прости? — нахмурилась она, явно сбитая с толку.

— Твои вещи уже перевезли. Мои люди этим занялись, — повторил я, наблюдая за её реакцией.

— Когда они успели?— её брови поползли вверх. — И вообще-то я сама могла это сделать.

Я пожал плечами, подходя ближе.

— Зачем тебе лишний раз напрягаться, если у меня есть люди, готовые сделать всё за тебя.

Она тяжело выдохнула, словно сдерживала раздражение, но всё же сдержанно кивнула.

Мне бы очень хотелось остаться здесь, рядом с ней.

Но у меня назначена сделка, которую я не могу проигнорировать.

К тому же, я почти уверен — она не горит желанием остаться со мной наедине.

Она всё ещё боится меня. Эта её настороженность.

Раньше она меня устраивала. А сейчас — раздражает.

Я хочу, чтобы она доверяла мне.

Чтобы смотрела на меня не с опаской, а с тем же желанием, с каким я каждый раз вглядываюсь в неё.

Я хочу, чтобы она чувствовала ровно то же, что и я — эту одержимость, это внутреннее притяжение.

И я получу это.

Любой ценой.

Я медленно подошёл ближе, остановился прямо перед ней и, не отводя взгляда, наклонился и поцеловал её в лоб.

Она застыла. Её тело даже не шелохнулось, а глаза расширились от неожиданности.

Я провёл рукой по её волосам, мягко заправив прядь за ухо.

Затем медленно поднёс локон ближе к лицу, вдохнув её аромат.

В который раз я убедился — она не просто красивая. Она — невероятная. Уникальная.

Я задержался на секунду дольше, чем следовало.

А потом, тяжело выдохнув, всё же отстранился.

— До встречи, mia gattina, — тихо произнёс я и развернулся к выходу.

С каждым шагом от неё мне становилось только хуже.

Но я заставил себя уйти.

Хотя всё внутри рвало на части.

Я сел в машину, захлопнул за собой дверь и завёл двигатель.

Пальцы сжались на руле сильнее.

Я подъехал к старому, заброшенному складу. Место было глухое, отдалённое.

Несколько чёрных машин уже стояли неподалёку. В воздухе пахло сыростью, пылью и лёгким запахом бензина.

Лука, как всегда, появился первым. Он облокотился на капот одной из машин и спокойно курил сигарету, будто находился где-то на отдыхе, а не в потенциально опасной зоне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вышел из машины, хлопнув дверью, и направился к нему, не сводя взгляда с ворот склада.

— Всё прочесали? — коротко спросил я, закатывая рукав на запястье.

— Да, тут пусто. Ни души. Никого и ничего нет, — пожал плечами Лука, стряхивая пепел с сигареты.

Я кивнул и достал из внутреннего кармана свою сигарету.

Это место выбрал Лиам. Сам настоял, чтобы передача наркоты прошла именно здесь. Что-то в этом мне не нравилось. Слишком открытая зона, слишком легко можно устроить засаду.

— Что так долго ехал? — внезапно спросил Лука, бросив на меня взгляд искоса. — Обычно ты первым приезжаешь. Не помню, чтобы хоть раз опаздывал.

Я резко перевёл на него взгляд.

— Ты что, решил отчитывать меня? — раздражённо бросил я, поднимая бровь.

Лука тут же прижал руку к груди и с театральной серьёзностью покачал головой.

— О, ни в коем случае, синьор Данте! Как бы я посмел?! — с сарказмом в голосе произнёс он, склонив голову в насмешливом поклоне.

Я устало выдохнул, закатывая глаза.

Этот идиот никогда не может быть серьёзным, даже в таких ситуациях. Заебал уже своим вечным сарказмом. Мальчику двадцать восемь лет, а ведёт себя, будто ему семнадцать. Хотя если быть честным, в семнадцать он был ещё хуже.

Тогда его интересовал всего один пункт в жизни — трахать всё, что движется. Хотя, ладно не буду лукавить — меня, по сути, тоже.

Просто со временем мы научились прикрывать свои инстинкты хорошими костюмами, деньгами и связями. Но зверь внутри — он никуда не делся.

23 глава.

Прошла уже неделя. Мой график сейчас был не таким загруженным, как обычно, и это меня, честно говоря, радовало. Никаких съёмок, никаких мероприятий, никаких ранних выездов — только я и тишина этого огромного дома. Сегодня я наконец-то могла выдохнуть и побыть одна, без камер, макияжа и постоянных вопросов.

Я спустилась на первый этаж и остановилась.Вся гостиная была усыпана пионами — моими любимыми цветами. А ещё, аккуратно разложенные по дивану и креслам, лежали маленькие фирменные пакетики с украшениями, туфельками, платьями, сумочками — всё, как будто специально подобранное под мой вкус. Данте опять.Он просто обожал похоже меня баловать. Иногда до безумия. И пусть я не всегда могла это принять спокойно — сейчас я улыбнулась. Не смогла сдержаться. Всё это выглядело красиво даже невероятно красиво.И от этого на душе становилось чуть теплее.

Я взяла бутылку воды из холодильника, обула лёгкие кроссовки и вышла из дома. Нужно было проветриться. Я старалась бегать каждый день, если позволял график. Иногда заменяла пробежку пилатесом. А иногда успевала и то, и другое — в зависимости от настроения. Сегодня я решила, что мне просто необходимо почувствовать, как прохладный воздух наполняет лёгкие, а ноги сами несут вперёд.

Я направилась в сторону леса, что начинался сразу за участком. Тропинка была аккуратно выложена гравием, повсюду росли ухоженные кусты, а деревья образовывали живую арку над головой. Бежать по ней было легко и приятно. Свет утреннего солнца пробивался сквозь листву, мягкими золотыми лучами ложась на землю. Это было похоже на сцену из старого фильма — почти нереально красиво.

Я бежала неспешно, размеренно, наслаждаясь каждым шагом. Через несколько минут добежала до небольшой речки, что протекала недалеко от дома. Я остановилась, едва дыша, и застыла. Вид передо мной был потрясающим. Легкая рябь на воде, лучи солнца, играющие на её поверхности, и маленькие лягушки, прыгающие по камушкам — всё это выглядело так умиротворяюще, так чисто.

На губах появилась тёплая улыбка. Я не помнила, когда последний раз улыбалась так часто. Последнее время это происходило само собой. И если честно, мне это нравилось. Даже несмотря на мамины колкие замечания — я вспоминала слова Данте и внутри становилось немного легче. Словно его уверенность во мне и в моём праве быть счастливой передавалась мне.

Я присела на лавочку у реки, поставила рядом бутылку воды и просто сидела, наблюдая за этим маленьким чудом природы. Казалось, будто время замерло. Всё было слишком красиво, слишком спокойно. Впервые за долгое время — просто хорошо.

Лес был ухоженный, тропинки расчищены, даже речка казалась заботливо облагороженной. Я подозревала, что это не просто совпадение. Садовники Данте наверняка приложили к этому руку — иначе быть не могло. Впрочем, я уже перестала удивляться его внимательности к деталям.

Спустя несколько минут я встала, сделала пару глубоких вдохов и, чувствуя, как мышцы приятно тянет после пробежки, направилась обратно к дому. На сегодня с физической активностью было достаточно. Я уже набегалась. И, признаться, больше не горела желанием уставать. Хотелось вернуться в дом, принять душ и просто затаиться под пледом с книгой или фильмом. Сегодня у меня был день для себя. И я намерена была провести его именно так.

Только когда я переступила порог дома, мне в голову наконец-то ударила мысль, которую я упорно игнорировала всё утро. Я должна была снять рекламу для косметического бренда. Я устало выдохнула и закатила глаза. Ну конечно. Как я могла забыть? Это же я — вечно всё в последний момент.

С неохотой поплелась на второй этаж, прямо в ванную комнату. Там, на полочке, уже ждала аккуратно сложенная коробочка с косметикой. Я достала её, села перед зеркалом и, немного понаблюдав за своим уставшим отражением, взялась за работу.

Разумеется, я прекрасно понимала — макияж будет на лице ровно столько, сколько нужно для съёмки. После этого я всё смою. В свой свободный день я не хочу перегружать кожу, давать ей лишнюю нагрузку — она и так страдает из-за постоянного макияжа,показов и света софитов.

Я аккуратно нанесла тон, растушевала тени, подвела глаза и накрасила губы. Завершающим штрихом стала лёгкая укладка — естественные волны, которые красиво спадали на спину.Косметика, к слову, оказалась довольно неплохой. Даже неожиданно хорошей. Я поймала себя на мысли, что, возможно, добавлю парочку средств в свою повседневную рутину. Хотя зная меня, скорее всего, просто забуду об этих баночках, они так и пролежат нетронутыми до очередной чистки полок, после чего я их с лёгкой душой выброшу. У меня просто физически нет времени пользоваться всем, что мне присылают — косметики уже в разы больше.Ну сказать что мне это не нравилось было бы глупо.

Я никогда не берусь за рекламу по бартеру. Это не мой стиль. Моя работа должна быть оплачена — чётко и по договору. Даже если продукт действительно качественный, даже если мне он нравится — я не работаю «за подарки». Всё, что мне хочется иметь, я покупаю сама. А реклама — это не хобби и не благотворительность. Это работа.

Времени у меня немного, зато дел — хоть отбавляй. Я пытаюсь успеть всё: съёмки, показы, реклама. Это трудно, очень трудно. Иногда мне кажется, что я балансирую на грани выгорания, но я продолжаю держаться. Это уже часть моей жизни — постоянная гонка. И я давно к ней привыкла.

Когда всё было готово, я поставила телефон на штатив и отсняла нужные кадры. Несколько дублей — и ролик готов. Я пересмотрела отснятое, выбрала удачные фрагменты и тут же отправила их монтажёру. Пусть делает свою магию. Я сделала свою часть.

После этого, не раздумывая, смыла с лица весь макияж, с удовольствием ощущая прохладу воды и лёгкость, которую даёт очищенная кожа. Я сняла украшения, распустила волосы и, наконец, плюхнулась на кровать. Рядом лежала книга, которую я начала читать несколько дней назад. Я прижалась к подушке и с удовольствием закрыла глаза. Наконец-то — тишина, покой и никуда не нужно спешить. Хоть на пару часов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я спокойно лежала на кровати, уткнувшись в книгу, когда рядом завибрировал телефон. Сообщение. Я нехотя потянулась к тумбочке, взяла телефон и разблокировала экран. Это была Алия.

«Меня заебала эта малолетняя шлюха. Сейчас приеду к тебе и расскажу.»

Я нахмурилась, недоуменно глядя на экран. Я не поняла, о ком именно она говорит, но зная Алию — это явно будет что-то яркое. А новые сплетни я всегда готова выслушать. Тем более, когда они звучат настолько многообещающе.

Скинув с себя плед, я быстро встала с кровати и побежала вниз, на первый этаж. На кухне меня встретила привычная и уже почти родная картина — Мария, домработница которую нанял для меня Данте, милая женщина лет пятидесяти, что-то неспешно готовила, напевая себе под нос.

— Доброе утро, Мария, — улыбнулась я, проходя мимо.

— И тебе, солнышко, — тепло ответила она.

Я быстро поставила чайник и начала доставать из шкафчиков сладости — печенье, круассаны, зефир. На автомате приготовила две чашки и аккуратно расставила всё на журнальном столике в гостиной. Чай заварился как раз вовремя.

Долго ждать Алию не пришлось. Видимо, она ехала на всех скоростях — охрана которых нанял Данте её сразу пропустила, и уже через пару минут я услышала, как хлопнула входная дверь. В комнату буквально влетела Алия — злая, как ураган.

— Эта сука меня уже так заебала! — с порога начала она, кидая сумку на кресло. — Значит, приехала я в клуб твоего паренька... ну, чтобы увидеться с Лукой. Стоит, она,Лили и начинает, чтобы ты понимала, плакать и цепляться за Данте, обнимать его, как будто он её последний шанс на спасение. Приклеилась к нему, как пиявка! Всё из-за того, что кто-то там назвал её шлюхой! — Она раздражённо всплеснула руками и плюхнулась рядом со мной на диван.

Я резко нахмурилась. Улыбка тут же исчезла с моего лица.

— Он мне не парень, — пробормотала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — А что он сделал, когда она начала его обнимать?

Алия пожала плечами, хотя по её лицу было видно, что она зла.

— Сказал что разберется с этим.

— Ммм, здорово,— буркнула я, отворачиваясь к чашке. Где-то глубоко внутри что-то сжалось. Я сама не понимала, ревную ли.Или просто злюсь. Или и то, и другое сразу.

Алия внимательно посмотрела на меня. Её голос стал тише, мягче.

— Миравель.Ты ведь любишь его.

24 глава.

Я сидел за большим столом в переговорной комнате, рядом со мной — Лука, как всегда молчаливый и сосредоточенный. Напротив нас — Адольф, дон Лас-Вегасской мафии. Мужчина с тяжелым взглядом, который, несмотря на всю свою жесткость, сегодня выглядел сломленным.

Мы должны были заключить с ним важный договор. Адольф был не таким уж плохим человеком, просто загнанным в угол. Его жену недавно похитили конкуренты — это стало для него настоящим ударом. Он искал поддержки, и в обмен на помощь был готов пойти на уступки, которые в другом случае никогда бы не допустил. Он согласился на мир, а также на то, чтобы разрешить нам перевозить оружие и наркотики через Лас-Вегас.

Я прекрасно понимал, что это значит. Его империя ослабеет. Открыв нам дорогу, он лишит себя части контроля. Но Адольф слишком сильно любил свою жену. Он был готов пожертвовать всем ради её возвращения.

Мы ударили по рукам. Я пообещал, что найду её. Взамен он должен был выполнить все мои условия — без обсуждений.

Когда мы вышли из здания, моя машина уже ждала на парковке. Солнце клонилось к закату, воздух был сухой и теплый, как это бывает только в пустынном Лас-Вегасе. Лука шёл позади, неспешно куря сигарету. Он затянулся и, не поднимая взгляда, спросил:

— Миравель получила цветы и украшения?

— Получила. — Он помолчал и продолжил:

— Но Мария рассказала мне, что она... вышвырнула все твои подарки.

Я нахмурился, сжал челюсти. Вышвырнула? Моя Миравель?

На секунду замолчал, а потом коротко бросил:

— Пришлите новые. Вдвое больше, чем было.

Лука ничего не ответил, лишь выдохнул дым и кивнул. Мы сели в машину, я неотрывно смотрел в окно, мысленно прокручивая всё, что сказал Адольф. Потом отдал водителю приказ:

— В клуб. Немедленно.

Мы подъехали к клубу через двадцать минут. Охрана открыла дверь, я вышел первым. Мой костюм чётко ложился по фигуре, ветер чуть тронул ворот пальто. Лука плёлся за мной, всё с той же сигаретой, которую он так и не докурил.

Как только я вошёл в здание, в привычный полумрак с приглушенной музыкой и дорогими ароматами, я сразу направился на второй этаж, в свой кабинет. Но вдруг Лука схватил меня за руку и остановил.

— Данте. Посмотри вниз.

Я посмотрел на первый этаж, туда, где находилась зона лаунжа. И сразу увидел её.

Миравель. Моя Миравель. Она сидела за столиком... и рядом с ней был какой-то мужик. Улыбался. Смотрел на неё так, как будто имел право. Как будто мог её трогать, говорить с ней, смотреть ей в глаза.

Я сжал челюсти. В груди закипало.

Молча развернулся и быстро спустился вниз, направившись прямо к барной стойке. Я схватил мужчину за шиворот и ударил его кулаком в челюсть.Потом еще раз.

— Данте?!

— Che cazzo ci fa quel bastardo vicino a te, mia gattina?

(Что этот ублюдок делает рядом с тобой, моя кошечка?)

— Che te ne importa?

(А тебе какое дело?)

Я ударил его еще раз в челюсть а потом в живот.Он кричал как идиот.Лука подошел ко мне и отшвырнул мужчину от меня.

-— Sei impazzito? Calmati subito.-(ты с ума сошел?успокойся немедленно.)

Я отошел от него и подошел к Миравель,не в силах больше терпеть. Резко поднял её на руки.

— Данте! — взвизгнула она, ударив меня по спине. — Ты совсем с ума сошёл?!

Она пыталась что-то сказать, кричала, но я не слушал. Ревность сжигала всё изнутри. Я чувствовал, как вены на руках пульсируют, сердце бешено колотится. Я нёс её вверх, в кабинет, игнорируя взгляды окружающих. Захлопнул дверь прямо перед лицом Луки.

В комнате было тихо, только наш тяжёлый, прерывистый вдох. Я поставил её на пол, и в ту же секунду мне прилетела пощёчина.

— Non riuscirai a toccarmi con le tue mani sporche!

(Ты не посмеешь прикасаться ко мне своими грязными руками!)

Я застонал сквозь зубы, приближаясь к ней, злясь на себя, на неё, на всех.

— Миравель, не зли меня. Я задал вопрос — с какого хрена этот тип сидит рядом с тобой?!

Она сделала шаг ко мне, вызывающе подняв подбородок.

— Тебе-то какое дело? Иди к Лили. Ты же такой у нас защитник, утешитель.

Я сжал кулаки.

— Di che cazzo stai parlando?!

(О чём, мать твою, ты вообще говоришь?!)

— А ты не понимаешь? Это ты шептал ей что разберёшься, ты — её герой.

Я резко подошёл ближе. Смотрел прямо в её глаза.

— Ты ревнуешь?

Она замерла.

Лицо стало каменным. Потом резко шикнула:

— Да, я ревную! Ты доволен?

Я молчал. На губах появилась мрачная, удовлетворённая улыбка.

— Очень, — прорычал я, и в следующий миг впился в её губы.

Она пискнула от неожиданности, но не отстранилась. Наоборот — встала на цыпочки и обвила меня руками за шею. Всё остальное перестало иметь значение.

Я сжал талию Миравель крепче и, не сдерживая больше ни желания, ни гнева, резким движением скинул всё со стола: документы, папки, стакан с виски, — всё полетело на пол. Я усадил её на стол, не давая ни секунды на размышление. Мои руки начали скользить по её телу — жадно, нетерпеливо, будто я боялся, что она снова исчезнет. Она была слишком близко, слишком настоящая, и это сводило с ума.

Но вдруг её руки упёрлись мне в грудь, и она резко отстранилась.

— Данте, нет... — прошептала она, тяжело дыша. — Нам нужно остановиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я посмотрел ей в глаза, пытаясь уловить, что стоит за её словами. Затем тихо кивнул, подавив рвущуюся наружу ярость и страсть.

— Ты боишься? — спросил я негромко, почти шёпотом.

25 глава.

Я кивнула, не отводя от него взгляда.

— Меня? — спросил Данте, заглядывая прямо в мои глаза.

Я чуть заметно покачала головой. Он нахмурился, напряжённо вглядываясь в моё лицо.

— Расскажи... чего именно ты боишься?

Я сглотнула. Горло будто сжало изнутри.

— Я просто... боюсь близости. Физической. С мужчинами, — выдохнула я, еле слышно.

Он не ответил сразу. Лишь наклонился ближе, его голос стал мягче:

— Миравель, пожалуйста... расскажи мне почему.

Я крепче сжала пальцы, вцепившись в край платья. Это движение успокаивало меня.Я посмотрела в пол и с трудом прошептала:

— Меня насиловали.

Он замер.

— Четыре года, — едва слышно добавила я.

Мышцы Данте напряглись. Он провёл рукой по моим волосам, осторожно, как будто боялся спугнуть меня. В его глазах не было жалости — только ярость и... боль.

— Кто? — спросил он глухо.

— Охранники моей матери.

Он закрыл глаза и провёл рукой по лицу. Тяжело выдохнул и отвернулся, будто борясь с тем, что накипало внутри. Я встала со стола. Что он теперь чувствует? Отвращение? Презрение?

Наверное, так будет лучше... Он поймёт, что я испорчена, и уйдёт. Освободит меня от этого чувства контроля, зависимости.

Но почему тогда больно?

Я отвернулась, но услышала шаги. Данте подошёл ко мне и крепко обнял.

Я застыла. Но через мгновение сдалась — обвила его руками и прижалась к нему, уткнувшись лицом в его грудь. Слёзы полились сами по себе. Я плакала, как ребёнок. Беззвучно, но отчаянно, заливая ткань его рубашки.

Он ничего не говорил. Только медленно, почти неощутимо, гладил меня по спине. Его ладони были тёплыми, уверенными, и в этом прикосновении не было ни намёка на похоть — только защита.

-я рядом,слышишь?-тихо прошептал Данте в мои волосы.

Через несколько минут Данте чуть отстранился и бережно приподнял мою голову за подбородок.

— Посмотри на меня, — попросил он.

Я подняла заплаканные глаза. Он вытер слёзы с моих щёк большими пальцами — осторожно, как будто я могла разбиться от одного лишнего движения.

— Они ещё живы? — тихо спросил он.

Я молча кивнула.

— Имя. Назови мне их имена, — процедил он сквозь стиснутые зубы. В его голосе звучала злость, которую он едва сдерживал.

— Нет, Данте, — прошептала я, качая головой. — Просто забудь об этом.

Я развернулась и пошла к двери.

— Тогда я узнаю сам, — произнёс он спокойно, но голос его был стальным. — Иди ко мне.

Я остановилась, но не обернулась.

— Иди ко мне, Миравель, — повторил он уже чуть жёстче.

Я медленно обернулась. Данте сидел в кресле, взгляд его был пристальный.

— Миравель, иди ко мне, — прорычал он.

Я вздрогнула и сделала шаг. Потом ещё один. Остановилась у его стола. Он протянул руку, потянул меня к себе и усадил на колени.

Он обвил мою талию крепкой рукой и прижался лицом к моей шее.

Я затаила дыхание.

Он не торопился, не говорил ничего лишнего. Просто был рядом — весь, целиком.

Данте оставил едва ощутимый поцелуй на моей ключице. Никакой похоти. Только трепет.

Мы сидели так, не двигаясь, наверное, минут тридцать.

Данте не отпускал меня. Я даже подумала сначала, что он уснул — так спокойно он сидел, прижавшись ко мне, будто нашёл в этом моменте передышку от своей реальности. Но нет. Он не спал. Он просто молча дышал, уткнувшись лицом в мою шею, а его рука неторопливо скользила по моей талии, поглаживая меня так, будто я могла исчезнуть, если он остановится.

С каждой минутой я всё больше удивлялась. Неужели он действительно может быть таким? Таким... нежным? Не опасным, не властным, не контролирующим — а просто живым, человеческим, заботливым. Это пугало.

Я привыкла к его другим сторонам: жёсткости, приказам, вспышкам ревности. Но этот Данте был другим. Таким, которого, казалось, увидела только я.

И всё же, несмотря на страх, несмотря на сомнения — я чувствовала, как медленно, очень медленно начинаю ему доверять.

Я знала, кем он является. Знала, что он делал. Но что-то внутри подсказывало — он не так уж плох. Просто сломанный, как и я. Просто по-своему раненый.

Меня всё ещё раздражала его постоянная ревность. Его одержимость. Это стремление контролировать каждый мой шаг, каждое движение, каждый взгляд.

Я хотела быть независимой. Хотела сама принимать решения. Но внутри была какая-то часть, которая находила утешение в его тотальном контроле. Может, потому что впервые кто-то действительно хотел защищать меня. Не использовать. А именно защищать. Пусть даже в своей больной, искажённой форме.

Мы сидели так, в молчании, пока мои мысли кружились в голове вихрем, и вдруг.

Телефон завибрировал в моей сумочке. Резко, громко, словно кто-то вломился в наше затишье.

Я вздрогнула. Глубоко выдохнула, словно от этого звонка во мне что-то сжалось.

Потянулась к сумке, достала телефон, посмотрела на экран — и внутри всё похолодело.

Мама.

Сердце болезненно ёкнуло. Я почувствовала, как напряглись плечи.

Она почти никогда не звонила. Только в случае, если.

Если что-то случилось. Или если она что-то узнала обо мне. А такие разговоры я всегда старалась избегать.

Я медленно убрала руку Данте с талии, намереваясь встать, но он тут же перехватил меня и мягко притянул обратно, крепко обняв. Его дыхание было у самой моей шеи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Давай, — хрипло прошептал он. — Возьми.

Я сжала губы. Хотела отказать. Но кивнула.

Мне казалось, что этот звонок может разрушить всё. Разбить мою хрупкую тишину.

Но, может, если он рядом я справлюсь?

26 глава.

Я зарылась лицом в шею Миравель, и она взяла трубку от Клаудии.

— Чего тебе? — сухо бросила Миравель.

— Ты меня обижаешь, Миравель. Так нельзя разговаривать со своей матерью. Или тебе напомнить, что будет? Прямо как два года назад.

— Ближе к сути, мама.

— Ворона нашли. Это твоих рук дело? Ты ему всё рассказала? — резко спросила Клаудия.

Миравель повернулась ко мне, и я лишь ухмыльнулся, глядя на неё. Миравель не была замешана в этом, но она знала. Винить её я не собирался.

— Нет, не я. Ты наивно полагаешь, что Данте не смог бы узнать об этом сам? Разбирайся теперь с этим самостоятельно, мама, — произнесла Миравель и сбросила звонок.

— Как ты узнал? — тихо спросила она, бегая глазами по моему лицу.

— Секрет.

— Я не виновата в этом, честно. Я знала, но не могла сказать тебе. Прости.

— Прекрати, Миравель. Я не виню тебя. У тебя были причины, если ты так поступила. Ты не обязана отчитываться передо мной. Ты — моя женщина, а не мой работник.

Миравель застыла, глядя на меня.

— Я отвезу тебя домой, — спокойно сказал я. Она кивнула и поднялась с моих колен. Взяла сумочку и направилась к выходу. Я подошёл и подхватил её на руки. Она резко обвила мою шею руками, глядя мне в лицо.

Я спустился на первый этаж. Лука тут же появился рядом с ухмылкой на лице.

— Тебя сегодня не ждать ночью, зайчик? — спросил Лука, играя бровями.

Миравель смотрела то на меня, то на Луку.

— Нет, не жди, дорогой.

Лука положил руку на сердце и поджал губы.

— Погоди... ты Алию сейчас пародировал?

Лука улыбнулся на все тридцать два и закивал.

Миравель нахмурилась, а потом улыбнулась.

— Я обязательно расскажу ей об этом. Уверена, она будет очень рада. Ты тоже потом.

Улыбка Луки пропала. Он развернулся и ушёл.

Я продолжил идти, неся на руках Миравель и улыбаясь от её слов. Водитель вышел из машины и открыл заднюю дверь. Я посадил Миравель на сиденье и закрыл дверь.

Мне было больно за Миравель. Она пережила слишком много. Она достойна лучшего. Она, блядь, достойна всего этого грёбаного мира. Слишком больно ей делали в этой жизни. Теперь я понимаю, почему она так жадно хочет избавиться от контроля.

Но я не могу по-другому. Вся моя жизнь — это контроль. Без него я не существую.

Я посмотрел на Миравель. Мне хотелось бы видеть её в своей постели. В своём доме. Но я не хочу торопить её. Пока что.

Миравель смотрела в окно.

— Каким был твой отец? — спросил я.

Она перевела взгляд на меня, и на её лице появилась грустная улыбка. Слёзы застыли в её глазах. Я сразу пожалел, что спросил. Не хочу видеть её слёзы. Это больно. До безумия. Ни одни женские слёзы не вызывали у меня таких чувств.

— Он был очень хорошим. Он всегда относился ко мне как к принцессе. Несмотря на то, что у него не было много времени, он всё равно уделял его мне, — прошептала Миравель, улыбнувшись.

— Ты сильно скучаешь?

— Очень. Я бы хотела съездить на его могилу, но у меня нет времени поехать в Лондон.

Я кивнул. Значит, я найду для неё это время. И для себя тоже. Мне самому давно стоило съездить на могилу своей семьи. Я не был там уже два года. Я смирился с их смертью.

Такое бывает — все дорогие тебе люди рано или поздно умирают. С этим нужно смириться. Это больно, но по-другому никак.

Мы подъехали к дому Миравель. Я открыл ей дверь.

— Спасибо, что подвёз, — спокойно сказала она и уже хотела уйти. Я схватил её за руку.

— Ну как же так, Миравель, даже не поцелуешь на прощание?

Она взглянула на меня и фыркнула:

— Обойдёшься.

Она высвободила руку и ушла.

Охранники поклонились мне. Я сел в машину.

— В клуб, — спокойно произнёс я, достал сигареты и телефон. Зажёг одну и позвонил Луке. Он сразу ответил.

— Клаудию в подвал отвези.

— Чего?

— Ты что, оглох?!

Он ничего не ответил и сбросил трубку.

Я не пытаю женщин. Я дам ей выбор: либо она отдаёт бренд Миравель и уезжает, либо я опозорю её имя.А имя — это для неё всё. Она сделает всё, лишь бы оно оставалось чистым.

Я вышел из машины и направился ко входу в клуб. Зашёл в кабинет. Лука уже сидел на диване и курил.

— Мы не трогаем женщин, Данте. Ты не можешь убить её.

— Я просил тебя озвучить своё мнение? Нет? Тогда закрой свою пасть, Лука.

— Она в подвале? — спросил я, садясь на стул.

— Нет. Пока только Ворон. Я немного развлёкся с ним, пока тебя не было.

Я кивнул и налил себе виски.

В кабинет постучали.

— Входите, — громко сказал я.

Вошли Лили и Карла.

Карла работает у меня в клубе и помогает новеньким. Учит их танцевать и прочей ерунде. Мы с ней когда-то переспали. Она неплохая, но не цепляет. В ней нет ничего интересного.

Карла села напротив.

— Проблема. Какой-то мужлан лез к ней во время танца. Охрана вышвырнула его из клуба, но после смены он перехватил её в переулке и изнасиловал. Она не хочет возвращаться. Сейчас лежит в больнице — сопротивлялась.

Я напрягся. Ублюдок.

— Нашли его?

— Пока нет, — спокойно ответила она.

Лили стояла, будто её всё это не касалось. И бросила:

— Нашли трагедию, блин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я перевел взгляд на Лили.

Карла посмотрела на неё.

— Закрой уже рот. Сама ведь ходишь и плачешь Данте, что тебя назвали шлюхой. Правду тяжело слышать? Тогда привыкай, Лили.

Лука сжал челюсть. Карла права. Лили — та ещё блядь. Без совести.

Карла глянула на Луку:

— Чего смотришь так? Убьёшь за свою милую сестричку? Только ты сам знаешь, что она шалава — и в свои восемнадцать лет уже.

Спокойно произнесла, встала и вышла.

Лили смотрела на неё ошарашенно. Хотела что-то сказать.

— Пошла вон, Лили. В своём клубе я тебя видеть не хочу.

Она вздрогнула и быстро ушла.

В кабинет вошёл Джейк.

— Клаудия Манчини уже в подвале. Там же, где и Ворон.

Я кивнул и отставил стакан. Джейк вышел.

Лука остановил меня:

— Данте, мы не трогаем женщин. Проще убрать Ворона — и всё.

— Лука, это не только из-за Ворона.

— А из-за чего?

— Из-за Миравель.

— Она будет зла на тебя.

Я не смог сдержать улыбки:

— Сомневаюсь. А даже если и так — ничего страшного.

Я спустился в подвал.

Клаудия сидела на стуле с недовольным видом. Подняла голову. Ворон был закован в цепи, без одного глаза и руки.

Я закатал рукава и подошёл к Клаудии. Её выражение сменилось на страх. Она умеет бояться? Красиво.

— Чего ты хочешь от меня, Данте Сантарелли?

— Как официально. Ты заставляешь моё сердце щемить от восторга, — ухмыльнулся я, оскаливая зубы.

— Я даю тебе выбор, Клаудия.

— Какой ещё выбор? — шикнула она.

— Либо ты переписываешь бренд и уезжаешь, либо я раскрываю твою самую главную тайну, — спокойно произнёс я.

— И как же ты это сделаешь? — рассмеялась она.

Я взял стул и сел напротив:

— Ты, оказывается, юмористка, Клаудия.

27 глава.

Я сидела в своей спальне, ранним утром, перед туалетным столиком. В мягком свете, пробивавшемся сквозь полупрозрачные шторы, отражалось моё лицо в зеркале. Я аккуратно наносила тушь, сосредоточенно прокрашивая каждую ресничку.

Дверь в комнату распахнулась, и на пороге появились охранники — Джош и Вилл. Их строгие лица, как всегда, не выражали никаких эмоций.

— Dante e Claudia la aspettano di sotto, in salotto, — произнёс Джош.

(Данте и Клаудия ждут вас внизу, в гостиной.)

Я медленно перевела взгляд на них, чуть прищурилась и коротко кивнула.

Ладно, Данте — это одно.Но моя мать? Серьёзно? Это какая-то шутка?

Отложив тушь, я поднялась, поправила волосы и, не говоря больше и вышла из спальни. Шёлковый халат мягко скользил по коже.

Спустившись на первый этаж, я вошла в гостиную и замерла.

На диване сидела моя мать. Глаза красные и опухшие — она явно плакала. Рядом, в противоположность её разбитому виду, вальяжно расположился Данте. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, с тем спокойным выражением лица, которое всегда раздражало меня в такие моменты. Две верхние пуговицы его рубашки были расстёгнуты, а рукава закатаны до локтей, открывая кожу, покрытую татуировками. Они смотрелись... чертовски завораживающе.

— Что с тобой? — холодно спросила я, глядя на маму.

Я никогда не видела её слёз. Даже когда умер отец — а ведь это был её муж. Возможно, она плакала тогда где-то наедине, но на похоронах её глаза оставались сухими. Для меня она всегда была ледяной статуэткой — холодной, безразличной, не знающей, что такое тепло и нежность.

Как человек вообще может так жить, не чувствуя ничего? Как отец мог полюбить такую женщину? Что в ней можно было найти?

Я ведь сама недалеко ушла от неё... Но всё ещё надеюсь, что сумею вырваться из этого дерьма. Что смогу стать живой. Пока получается... не так уж плохо.

— Всё в порядке, — ровно произнесла она отводя взгляд.

— Ну и чего ты приперлась? — холодно спросила я глядя на нее.

— Я отдаю бренд тебе.

Я застыла, не веря в услышанное.

— Смешно, — выдохнула я.

— Я говорю тебе правду. На, — она протянула мне документ с её подписью.

— За что?Это ты её заставил? — повернулась я к Данте.

Он, играючи, положил ладонь на сердце и, чуть приподняв уголки губ, покачал головой.

— Мне не нужен этот бренд, — бросила я холодно, швырнув документ обратно на стол.

— Что? Ты же этого хотела.

— Нет. Я хотела твоей любви раньше. А сейчас я хочу, чтобы ты просто исчезла из моей жизни.

— Давай поговорим, пожалуйста, — тихо сказала она.

Я изумлённо приподняла брови, но всё же медленно кивнула. Данте поднялся и направился на кухню, оставив нас наедине.

— Ты хоть немного меня любила? — спросила я, стараясь удержать голос от дрожи.

— Да.Я расскажу тебе сейчас кое-что.

— Я слушаю.

— Твой отец очень хотел, чтобы ты родилась. Он мечтал о ребёнке от меня, а я пыталась оттянуть этот момент... Не потому что не хотела тебя, а просто... позже. Но он не слушал меня. Не хотел слышать моих желаний.

Я молча смотрела на неё, а внутри всё сжималось.

— Потом я забеременела тобой. Я не хотела рожать, но он заставил меня. Убедил, что я стану хорошей матерью... хотя тогда я хотела пожить для себя, построить карьеру, добиться чего-то большего. Я сказала ему об этом, и он... ударил меня. После этого я с ненавистью смотрела на своё тело, на изменившуюся фигуру.

Она глубоко вздохнула, а я не моргала, не желая упустить ни слова.

— Когда ты родилась... я начала ненавидеть тебя. Не потому, что ты была плохая — нет. Ты была невиновата. Но я хотела, чтобы ты стала лучше меня. Чтобы ты добилась всего сама, и... ты стала. И я... завидовала.

Я чуть усмехнулась, но не от веселья.

— Это ничего не меняет. Ты была ужасной матерью. Я ничего плохого тебе не сделала. Хотела только, чтобы ты хоть раз меня похвалила... но тебе всегда было всё равно.

— Прости меня, — выдохнула она.

— Я прощаю. Но больше не появляйся в моей жизни.

Она кивнула, поднялась.

— Можно... я обниму тебя? — спросила она тихо.

Я замерла, потом всё же кивнула. Она подошла, обняла меня, и я, чуть поколебавшись, провела рукой по её спине, обняв в ответ.

Она отстранилась первой, попыталась улыбнуться и ушла.

Я опустилась на диван и закрыла глаза. Мне стало тяжело. Верить ей не хотелось. Даже если это правда — это ничего не меняет. Всё, что я хотела, — это капля любви и внимания.

Вздохнув, я поднялась и направилась на кухню.

Данте сидел за столом, пил кофе, а рядом стояла Мария и, размахивая руками, что-то ему выговаривала. Он кивал с видом полного безразличия. Когда я вошла, Мария умолкла и улыбнулась мне.

— Моя дорогая, будешь завтракать? Ты ведь с утра ничего не ела, — мягко сказала она.

Я улыбнулась и покачала головой. Мария вздохнула и, бросив взгляд на Данте, поспешила выйти.

— Зачем ты это сделал? Я не просила тебя так поступать.-спокойно спросила я.

Данте поднял на меня взгляд, и уголки его губ дрогнули в насмешке.

— Зубки прорезались, mia gattina?

— Ты ответишь мне на вопрос?

— Я говорил тебе вчера, что разберусь и с ней, и с другими?

— Говорил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Говорил ли я, что отдам тебе этот бренд?

— Говорил. Но при этом добавил, что пока я сама не попрошу, ты этого не сделаешь.

Данте встал, двигаясь медленно.Я невольно отступила на шаг... потом ещё на один, пока спиной не упёрлась в столешницу.

Он обвил мою талию руками, притянув ближе. Мне пришлось задрать голову, чтобы встретиться с его взглядом.

— Что ты делаешь?.. — прошептала я.

— Зубки уже пропали, mia gattina? — его голос стал хриплым.

Он отодвинул мои волосы и коснулся губами моей шеи. Его поцелуи были медленными, но жгучими. Он спустился к ключицам, оставляя горячие следы.

— Данте... — выдохнула я, чувствуя, как внутри всё предательски сжимается.

— Sì, mia gattina, — прохрипел он, впиваясь зубами в мою кожу.

Данте медленно провёл рукой по моей ноге, его прикосновения были одновременно нежными и хищными. Он посмотрел на меня с улыбкой, которая заставила моё сердце биться быстрее.

Он аккуратно отодвинул край моего халата, открывая кожу, и пальцем провёл по влажной ткани моих трусиков, словно рисуя карту запретных желаний.

— Sei così bagnata per me, mia gattina, — (ты такая влажная для меня,моя кошечка.)-прохрипел Данте.

Я сжала край столешницы чувствуя, как внутри всё закипает от его слов и прикосновений.

— Per favore, Dante,-(пожалуйста,Данте.)— тихо попросила я, стараясь сохранить ровный голос, хотя сердце билось как бешеное.

— Per favore, cosa?-(пожалуйста что?)— он насмешливо приподнял бровь, глядя на меня, будто дразня.

Я глубоко вздохнула и ещё крепче сжала край столешницы, словно в нём можно было удержать хоть часть себя.

— Sai di cosa parlo, Dante.-(ты знаешь о чем я,Данте.)

— Lo so, mia gattina. Ma voglio sentirlo da te.-(Знаю,моя кошечка.Но я хочу услышать это от тебя.)

Он приподнял край моих трусиков и осторожно провёл кончиками пальцев по моему клиторy, вызывая волну дрожи, которая прокатилась по всему телу. Моё дыхание сбилось, губы чуть приоткрылись — я хотела его, и очень сильно.

— Per favore, continua,-(пожалуйста,продолжай.)— прошептала я, чувствуя, как голос предательски дрожит.

— Allarga un po' le gambe, mia gattina,-(раздвинь немного ноги,моя кошечка.)— прохрипел Данте.

Я послушно раздвинула ноги, чувствуя, как в груди поднимается жар желания.

28 глава.

Я смотрел на Миравель, изучая каждую эмоцию, отражающуюся на её лице. Она казалась хрупкой, как фарфоровая статуэтка, но в её взгляде скрывалась сила, которой я никогда не переставал восхищаться. Я медленно провёл пальцем по её клитору, наслаждаясь тем, как её тело отозвалось лёгкой дрожью, и проник внутрь, чувствуя её тепло.

Мой язык скользнул по её шее, оставляя влажный след, и я мягко укусил её кожу. Тонкий стон сорвался с её губ, едва слышный, но для меня он был громче любых признаний.

— Пожалуйста, Данте... — всхлипывая, прошептала Миравель.

Я остановился, замер, смакуя её слова.

— Пожалуйста что? — спросил я, продолжая покусывать её нежную кожу, будто хотел, чтобы она повторила.

— Продолжай... продолжай, — взмолилась она, крепко сжимая край столешницы, словно боялась потерять контроль над собой.

Я улыбнулся и добавил второй палец. Её тело выгнулось навстречу моему прикосновению, и тихий, полный желания стон сорвался с её губ. Откинув край её халата, я наклонился ниже и провёл языком по её соску, не прекращая движения пальцами внутри неё.

В этот момент я не слышал ничего, кроме её тихих вздохов и приглушённых стонов. Весь мир исчез. Не было ни времени, ни пространства — только Миравель и её дыхание. Я позабыл о собственном удовольствии, потому что сейчас мне было важно одно: показать ей, что наслаждение — это не грех, не слабость, а право, которое принадлежит ей.

И самое главное — она не боялась меня. Это значило для меня больше, чем всё остальное.

— Данте... — томно прошептала Миравель, прикрывая глаза.

— Да, моя девочка? — отозвался я, глядя на неё так, словно хотел впитать в себя каждое её движение.

— Я... я не могу больше... — её голос дрогнул.

Я улыбнулся и почувствовал, как её тело сжалось, а через секунду она кончила на мои пальцы с тихим, сдержанным вздохом. Я мягко поцеловал её в шею, чувствуя, как её кожа горит.

Миравель открыла глаза. Её щёки были залиты румянцем, а взгляд метался по моему лицу, словно она искала в нём подтверждение чему-то важному.

— Ты прекрасна, Миравель, — произнёс я низким голосом. — Ты — само совершенство. И я буду повторять это снова и снова... пока ты сама не поверишь.

Она обвила мою шею руками и поцеловала меня. Я ответил на её поцелуй, и в нём было столько нежности, что я едва узнал себя. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного.

Она отстранилась первой и мягко улыбнулась мне. Эта улыбка была предназначена только для меня. И в этот момент я увидел другую сторону Миравель — не ту дерзкую, злую и закрытую девушку, которую знал весь мир, а нежную, ранимую, почти беззащитную.

Мне нравилась эта сторона её. И я снова убедился: она совершенство. Нежная. Хрупкая. Злая. Любая она была прекрасной.

Но именно в этот момент нас прервал звонок телефона. Резкий, настойчивый, как выстрел. Я раздражённо выдохнул и достал его из кармана брюк. Лука. Чёрт, этот человек умел появляться не вовремя.

— Говори, — коротко бросил я, поднимая трубку.

— Мы нашли их, — услышал я в ответ.

На моём лице появилась медленная, хищная ухмылка. Ну наконец-то. Клаудии больше нет, и хотя мне бы хотелось видеть, как мучается эта старая дрянь, я никогда не трогаю женщин. Но вот тех, кто сделал это с моей Миравель, я не отпущу. Они будут платить за каждую её слезу, за каждый шрам.

— Скоро буду, — бросил я, скинув звонок и убрав телефон обратно.

Машина остановилась возле моего клуба. Два охранника уже ждали — один распахнул дверцу, другой поднял взгляд, будто проверяя, всё ли вокруг в порядке. Я вышел, снимая пиджак и бросив его на руки Роберту. В воздухе витал густой запах дыма, алкоголя и чего-то тяжёлого, металлического.

Клуб гудел музыкой, но стоило мне открыть дверь в подвал, как шум наверху исчез. Там царила тишина, будто сама пропитанная страхом. Я чувствовал её в груди, как ток.

Внутри, за столом, сидел Лука. Его глаза встретились с моими, и я заметил в них ожидание. Перед ним — четверо мужчин. Они были связаны, измотаны, но пока целы. Лука не задавал лишних вопросов. Он никогда не спрашивал «зачем». Он просто делал то, что я велел.

Они подняли глаза на меня. Взгляд одного задержался дольше других.

— Dante Santarelli?.. — прошептал он, будто само моё имя было приговором.

Я молча кивнул.

— Ставь камеру, Лука, — приказал я, усмехнувшись. — Они должны стать известными.

Лука поднялся, установил штатив и навёл объектив прямо на их лица. Мужчины переглянулись, и в их глазах мелькнула паника.

Я подошёл ближе, не спеша, наслаждаясь каждой секундой. Взял со стола маленький нож.Пальцами я рванул на одном из них футболку, ткань с хрустом разошлась, падая на пол. Его грудь дрожала от ускоренного дыхания.

Мужчина дёрнулся, но верёвки не позволили ему сдвинуться. Я поднёс нож к его животу и медленно начал вырезать буквы. Каждое движение оставляло за собой кровавую линию. Он застонал, сначала тихо, потом громче. Стон перерос в крик.

Я улыбнулся. Его крик был музыкой. Музыкой возмездия.

— Громче, — прошептал я. — Она тоже кричала.

Я отложил нож и ударил его кулаком в челюсть. Его голова мотнулась в сторону, кровь брызнула изо рта. Он попытался сжать зубы, но я схватил его лицо, разжал челюсть и вставил клинок внутрь. Его глаза расширились.

Он дёргался, захлёбывался собственным криком. Звук был искажённый, жалобный, словно рёв животного, которого режут на мясо. Кровь брызнула, залила подбородок, стекала по груди. Я положил его язык на стол — холодный, мокрый кусок плоти, символ того, что он больше никогда не сможет произнести ни слова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Через несколько секунд он потерял сознание.

Я обернулся к остальным. В их глазах отражался ужас. И это было лишь начало.

Шесть часов спустя они были мертвы. Все четверо. Подвал пропитался запахом крови, железа.Камера фиксировала каждое мгновение, но это видео было предназначено только для меня. Для напоминания, что возмездие существует.

Моя одежда и кожа были покрыты алыми пятнами. Я снял рубашку и бросил её на стол рядом с закопчённой лампой.

Я сделал глубокий вдох и почувствовал, как ярость, наконец, отпускает. Убийства не вернут Миравель её детство, но я мог забрать у этих людей то, что у них было — жизнь.

Я вышел из душа, обмотав полотенце вокруг бёдер. Вода ещё стекала по моей коже, капли падали на пол, оставляя следы. В кабинете меня ждала Карла. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и её глаза сразу жадно скользнули по моему телу.

Она поднялась, медленно, с игрой, будто хотела произвести впечатление. В её движениях чувствовалась уверенность женщины, привыкшей получать то, чего она хочет.

— Данте... — протянула она, подойдя ближе. — Я скучаю. Мы так давно не проводили ночь вместе.

Её рука скользнула по моему торсу, оставляя за собой след влаги. Она прикусила губу, и в её взгляде читалось желание.

— Пошла вон, — произнёс я.

Карла замерла, но затем её губы изогнулись в кокетливой улыбке.

— Данте... — почти простонала она, и вдруг опустилась на колени передо мной, её пальцы потянулись к полотенцу.

В груди у меня вскипела ярость. Я схватил её за волосы, резко дёрнув голову вверх, и сжал её шею так, что глаза округлились.

— Ты что, не услышала меня? — прорычал я, приближая своё лицо к её лицу.

Она захрипела, её руки в панике ухватились за мои запястья. Я отпустил её так же резко, как и схватил, и отшвырнул в сторону. Она упала, но тут же поднялась, не смея поднять на меня взгляд. Склонив голову, Карла метнулась к двери и выскочила, захлопнув её за собой.

Я тяжело выдохнул, чувствуя, как раздражение отступает. Для меня она всегда была лишь телом, удобным способом удовлетворять свои желания. Но теперь... после Миравель — всё это казалось грязным, пустым.

Я оделся.Опустившись в кресло, я достал бутылку виски. Янтарная жидкость блеснула в свете лампы. Я налил себе в стакан, сделал глоток и закрыл глаза. На языке осталась горечь, но мне хотелось другого вкуса — её.

Миравель.

Мысли о ней не отпускали меня ни на секунду. Я достал телефон и набрал её номер. Каждый гудок растягивался вечностью.

— Слушаю, — её голос был холодным, но для меня он звучал, как самая сладкая музыка.

Улыбка сама появилась на моём лице.

— Ты подумала над моим предложением, mia gattina?

— Да.

— И какой же ответ?

— Да. Во сколько и где?

— Я заеду за тобой. Два часа хватит?

— Сомневаюсь. Но я попытаюсь, — ответила она и сбросила звонок.

Я устало выдохнул и опустил телефон на стол. Виски обжёг горло.

В моей голове крутилась лишь одна мысль: Миравель. Единственная. С её шрамами, с её характером, с её нежностью и злостью она прекрасна.И я сделаю всё, чтобы защитить её, даже если придётся отдать за это свою жизнь.

Я вошёл в её дом и поднялся на второй этаж. Коридор был полутёмный, пахло духами и чем-то сладким, почти домашним. Дверь в спальню была приоткрыта.

Я толкнул её, и время будто остановилось.

На кровати и полу — разбросанные вещи, шелест ткани. А она..Миравель стояла перед зеркалом. В отражении я увидел её фигуру в чёрном платье, которое идеально облегало каждую линию её тела. Платье было простым, но в нём она выглядела так, словно принадлежала другой вселенной — слишком красивой, чтобы существовать рядом со мной.

Чёрные волосы спадали по спине, блестя в мягком свете лампы. Она слегка наклонила голову, поправляя прядь, и её лицо в этот момент казалось хрупким и недосягаемым.

Я подошёл к ней,бесшумно и обнял со спины, прижимая её тело к своему. Мои ладони скользнули по её талии. Я поцеловал её в шею, вдохнув пьянящий аромат её кожи. Этот запах сводил меня с ума.

— Ты прекрасна, mia gattina, — прошептал я ей в самое ухо.

Её губы дрогнули, на лице появилась улыбка, а на щеках — лёгкий румянец. Она высвободилась из моих рук и обернулась ко мне.

— Всё же ты очень хороший мальчик сегодня, Данте, — сказала она, и в её голосе прозвучала ирония.

Меня передёрнуло от этой фразы. Я скривился, но Миравель лишь улыбнулась, глядя прямо в мои глаза. Я застыл, будто меня ударило током. Её улыбка... она была только для меня.

Я не мог привыкнуть к этому. Каждое её движение ломало меня изнутри и собирало заново.

Миравель прошла мимо, её платье слегка задело мою руку.Я пошёл за ней, не сводя взгляда с её талии и того, как плавно покачивались её бёдра при каждом шаге.

Мы вышли из дома. Воздух был прохладным, и лёгкий ветер подхватил её волосы. Водитель поспешил открыть дверцу для Миравель, а затем для меня. Она села первой, грациозно, будто рождена для того, чтобы ломать судьбы одним движением руки.Так и есть.

Я устроился рядом. Машина тронулась.

В салоне стояла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом двигателя. Я положил руку на её ногу, сжал мягкую ткань платья. Мне катастрофически не хватало её прикосновений. Мне хотелось большего — почувствовать её рядом, целиком, без остатка.

И вдруг — неожиданно для меня — Миравель положила свою ладонь поверх моей.

29 глава.

Мы вошли в ресторан Данте. Внутри было пусто — ни работников, ни посторонних гостей. Полумрак обволакивал зал, в котором слышалось лишь эхо наших шагов. Я удивлённо посмотрела на Данте, но он ничего не сказал, лишь взял меня за руку и повёл дальше.

Мы вышли на просторный балкон, откуда открывался потрясающий вид на ночной Рим. Город утопал в огнях, а воздух был пропитан ароматом свежих цветов. На столе, накрытом для двоих, мерцали свечи, стояли бокалы и бутылка дорогого вина, а рядом лежали аккуратно расставленные букеты и несколько небольших подарочных пакетиков.

— Ты умеешь быть романтичным? — я приподняла бровь, не скрывая лёгкой усмешки. — Такая твоя сторона мне нравится куда больше, чем та, где ты присылал мне... пальцы.

Я фыркнула, когда он отодвинул стул, приглашая меня сесть. Данте лишь улыбнулся уголком губ.

— Я в целом хорош, — серьёзно ответил он.

— Самооценка у тебя, конечно, зашкаливает.

— Естественно. Я слишком горяч для этого мира.

— Прямо солнышко, — буркнула я, не удержавшись.

Он не стал отвечать. С ловкостью он открыл бутылку вина, налил мне бокал и внимательно следил за каждым моим движением.

— Насколько я знаю, ты не любишь есть что-то тяжёлое вечером. Но если хочешь, я скажу, чтобы приготовили ужин.

— Нет, ты прав, — спокойно произнесла я, бросив взгляд на панораму ночного города. — Я не ем по вечерам.

Вид завораживал. Огни Рима казались россыпью драгоценностей на бархате ночи.

— Тут очень красиво... — тихо сказала я, не сводя глаз с горизонта.

Но когда я повернулась к Данте, он смотрел не на город. Его взгляд был устремлён исключительно на меня, тяжёлый и притягательный.

— И правда, очень красиво, — сказал он тихо.

— Ты даже не посмотрел.

— А зачем? Я видел этот вид сотни раз.

— Так же, как и меня.

— Только тобой я никогда не смогу налюбоваться, mia gattina.

Я отвела взгляд, пряча невольную улыбку.

— У тебя есть брат или сестра? — спросила я неожиданно даже для самой себя.

— Был брат, — спокойно ответил он. — Умер.

Я замерла, осознавая, что вопрос был лишним.

— Прости... — тихо сказала я.

Он перевёл взгляд на меня и положил ладонь поверх моей руки. Его прикосновение было тёплым и уверенным.

— Тебе не за что извиняться.

Я попыталась улыбнуться. Но взгляд мой упал на один из подарочных пакетиков, стоявший ближе к краю стола. Странно, раньше я его не замечала. Любопытство пересилило: я взяла пакет, открыла и замерла. Внутри лежала аккуратная коробочка. Сердце неприятно сжалось. Я медленно открыла её... и дыхание перехватило.

На бархатной подложке лежал... человеческий язык.

— Данте?! Что это?! Ты больной?! Зачем ты снова это делаешь?! — закричала я, вскакивая со стула.

Он резко перевёл взгляд с меня на коробку и обратно.

— Я этого не делал, mia gattina, — прорычал он, забирая коробочку в руки.

— А кто тогда?! Ты издеваешься надо мной?! Я только начала тебе доверять! Думала, ты... изменился! — слёзы предательски выступили на глазах. Я развернулась и поспешила к выходу.

Слёзы жгли щеки. Боль сжимала сердце. Я действительно любила Данте. И правда надеялась, что он перестал быть тем монстром, каким я его считала. Но сейчас казалось, что всё рушится.

Я выбежала на улицу, жадно глотая прохладный воздух и пытаясь стереть слёзы ладонями. Но за спиной раздались тяжёлые шаги. В следующее мгновение меня развернули, и я оказалась в крепких руках Данте. Он обнял меня за талию, притянув к себе так крепко и защитно, что я невольно замерла.

Я ударила его по щеке, но он лишь слегка повернул голову, а потом... впился в мои губы. Я попыталась сопротивляться, но сердце предало меня: я ответила на его поцелуй, обхватив руками его шею.

Данте отстранился первым, откинул прядь моих волос и коснулся губами моей шеи. Лёгкие поцелуи обжигали кожу, вызывая дрожь.

— Я не хочу больше в ресторан... — тихо пробормотала я.

Он лишь кивнул и снова прижался губами к моей шее.

— Данте.

— Слушаю.

— Я хочу домой.

Он нехотя отстранился и, не говоря ни слова, перекинул меня через плечо. Я пискнула.

— Опусти меня, Данте!

— Нет, — спокойно произнёс он и шлёпнул меня по ягодице.

— Ты слишком много себе позволяешь, Данте! — фыркнула я, но услышала лишь его короткий смех.

— Ужас... И что ты сделаешь? Накажешь меня?

Его насмешка вызвала во мне злость. Отлично. Если он любит играть, я тоже умею.

Водитель открыл перед нами дверь машины, и Данте аккуратно усадил меня внутрь. Он сел рядом, положил руку мне на бедро и начал медленно скользить пальцами вверх, задирая платье. Я резко ударила его по руке.

— Не наглей, Данте.

Он лишь сильнее сжал мою ногу.

— Упрямая, — пробормотал он, а я отвернулась к окну.

Всю дорогу он кричал кому-то в трубку, раздавая приказы, полные угроз. Я наблюдала за ним украдкой: сильные пальцы сжимали телефон, челюсть была напряжена. При этом он продолжал нежно гладить моё бедро, и сердце моё предательски сжималось от этой двойственности — зверь и нежность в одном человеке.

Когда звонок оборвался, Данте раздражённо отшвырнул телефон. Он повернулся ко мне, его тёмные глаза блестели в свете фар. Резким движением он придвинул меня к себе, усадил на колени и впился в мои губы. Его поцелуй был жадным, властным, полным желания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мои пальцы сжали его рубашку. Внутри всё горело, но я вспомнила, как он довёл меня до слёз в ресторане, и решила поиграть. Я слегка заёрзала на его коленях.

Данте резко отстранился.

— Не делай так, mia gattina, — хрипло произнёс он.

— Не делать что? — прошептала я у его уха.

— Миравель... — рыкнул он, сжимая мои бёдра.

Я улыбнулась и пересела на своё место, повернувшись к окну. Он смотрел на меня взглядом хищника, едва сдерживаясь. Отлично. Поиграем.

Машина медленно остановилась возле дома Данте. В прошлый раз я не успела толком рассмотреть его дом — теперь же, когда он предстал передо мной, я почувствовала странное волнение. Дом был большим, но, к моему удивлению, не таким уж огромным, как дом, который Данте купил для меня. Я украдкой взглянула на него. Он сидел спокойно, но в его взгляде чувствовалась тяжесть и сосредоточенность.

Я глубоко вдохнула и вышла из машины. Высокие каблуки гулко стучали по каменным ступеням, когда я направилась к входной двери. Данте шёл за мной — медленно, размеренно, словно хищник, наблюдающий за своей добычей. Я почувствовала его взгляд в спину, и от этого по коже пробежали мурашки.

Стоило мне переступить порог, как сильная рука резко схватила меня за талию и прижала к стене. Воздух вырвался из моих лёгких от неожиданности. Я вскинула глаза и встретилась взглядом с Данте. Его лицо было напряжённым, а глаза — тёмными, полными чего-то животного. Он выглядел так, словно хотел... сожрать меня. Я сглотнула, не в силах отвести взгляд.

— Всё в порядке?.. — спросила я тихо, неуверенно.

— Это ты у меня спрашиваешь... — его голос был хриплым.— после того как чуть не заставила меня выебать тебя прямо в машине?

Я моргнула, ошеломлённая его словами.

— Я? С чего вдруг? — фыркнула я, стараясь скрыть смущение и растерянность за насмешливым тоном. — Успокойся. У меня нет таких желаний. Свои желания держи при себе.

Я с вызовом оттолкнула его от себя и направилась на второй этаж. Его взгляд буквально прожигал мне спину, но я шла спокойно, чувствуя, как внутри разгорается странное чувство — смесь страха, желания и вызова. Пусть смотрит. Мне нравилось видеть, как он сдерживается. Может быть, я хотела его не меньше, чем он меня, но это ничего не меняло. Пусть мучается.

Я зашла в его спальню — пока что единственную комнату в его доме, которую я более-менее знала. Закрыв за собой дверь, я сняла каблуки и плюхнулась на кровать. Мягкое постельное бельё приятно холодило кожу сквозь платье, и я устало выдохнула.

Прошло, наверное, два часа. Данте так и не появился. Сначала я была рада его отсутствию, но чем дольше тянулось время, тем сильнее начинало раздражать это затянувшееся ожидание. Мне вдруг стало обидно, что он не пришёл. Теперь я хотела, чтобы он был рядом.

С тяжёлым вздохом я поднялась с кровати, поправила платье и решительно вышла из спальни. Коридор был тёмным и тихим. Я медленно шла по нему, пока не наткнулась на первую дверь неподалёку. Я приоткрыла её... и оказалась в кабинете Данте.

В комнате было полутемно. Свет падал только от настольной лампы, и её мягкое, тёплое свечение выхватывало из тени фигуру Данте. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку, глаза его были закрыты. Но мой взгляд непроизвольно опустился ниже.

Я застыла. Его штаны были расстёгнуты, а сильная рука двигалась по его члену. Моё дыхание перехватило, к щекам прилила жаркая краска. Я не могла отвести взгляд, словно заворожённая этим запретным зрелищем. Моё сердце бешено стучало в груди.

Данте вдруг открыл глаза. Его взгляд встретился с моим — тяжёлый, пронизывающий насквозь. На губах появилась медленная ухмылка.

Я резко развернулась, сердце колотилось так, что казалось, я не смогу дышать. Я почти бросилась к двери, но его хриплый, голос пронзил тишину:

— Сюда иди.

Я замерла. Рука уже тянулась к дверной ручке, но я не могла двинуться.

— Ты меня не расслышала? — его голос стал резким, угрожающим. — Сюда подошла.

Я медленно повернулась к нему. Данте не прекратил своих движений, а его глаза не отрывались от моих. Он кончил, издав низкий, хриплый стон, а затем спокойно застегнул штаны и поднялся со стула.

Шаги Данте были размеренными, но каждый шаг отзывался в моей груди. Я попятилась вглубь кабинета, пока спиной не наткнулась на книжный шкаф. Он ухмыльнулся, приближаясь всё ближе.

— Бежать больше некуда, mia gattina, — его голос был хриплым.

Он прижал меня к стене, его горячее дыхание коснулось моей шеи. Данте медленно осыпал её поцелуями, заставляя меня дрожать. С моих губ сорвался тихий стон.

Его рука скользнула по моей спине, а потом он рывком разорвал платье. Я пискнула, пытаясь прикрыться, но он схватил мои руки и поднял их над головой. Его пальцы крепко сжали мои запястья.

Он смотрел на меня с жадным восхищением, словно рассматривая драгоценность, которая принадлежит только ему. Его взгляд скользнул по моему телу, и от него стало жарко. Данте наклонился, коснулся губами моего живота, медленно поднимаясь выше. Моё дыхание стало прерывистым, голова откинулась назад.

Он снял лифчик, взял в рот сосок, слегка покусывая его, а вторую грудь сжал в ладони. Я застонала громче, не в силах сдерживаться.

Данте поднял меня на руки, легко, будто я ничего не весила, и усадил на массивный стол. Его пальцы уверенно раздвинули мои бёдра. Он опустился на колени передо мной, медленно поцеловал моё бедро, а затем стянул с меня трусики. Его руки раздвинули мои ноги шире, а горячий язык коснулся моих самых чувствительных мест. Я зажмурилась, запрокинула голову и судорожно вцепилась пальцами в край стола.

Мир вокруг перестал существовать. Был только Данте, его уверенные движения и ощущение того, что я принадлежу ему целиком.

30 глава.

Она сидела передо мной, раскинувшись на моём столе, как самое сладкое искушение, которое я когда-либо держал в руках. Каждое её дрожание, каждый прерывистый вздох били по моей голове сильнее пули. Казалось, что кровь в моих венах закипает, а сердце глухо бьётся где-то в горле, едва вмещая всю эту страсть.

Миравель пыталась сохранить остатки контроля, цеплялась за меня, словно за спасательный круг, но я видел — она горит для меня так же сильно, как я для неё. С каждым движением моего языка она теряла самообладание, и это сводило меня с ума.

Я медленно провёл языком, смакуя каждый миг, каждый её стон, каждое дрожание бёдер. Она зажала губы, пытаясь сдержать звуки, и это вызвало у меня лишь хищную ухмылку.

— Mia gattina, — прошептал я ей в бедро, усиливая давление. Пальцы Миравель судорожно сжали край стола, словно она боялась упасть а может, боялась потерять контроль над собой окончательно.

— Смотри на меня, — прорычал я, поднимая голову.

Её взгляд встретился с моим — смущённый, затуманенный, полный желания и лёгкого стыда. Она вздрогнула, и в этот момент я понял.Больше я не смогу остановиться.

Я поднялся, вытирая уголок губ пальцем, и навис над ней. Моё тело жаждало её, требовало, горело от нетерпения. Она вся дрожала, грудь тяжело вздымалась, а на её коже выступили мурашки от моих прикосновений. Сорванное платье валялось на полу, её трусики лежали рядом, как немой символ того, что между нами больше нет преград. И больше никогда не будет.

Теперь она принадлежит лишь мне.

— Данте... — её голос сорвался, едва слышный, но для меня прозвучал громче выстрела. Это едва не свело меня с ума.

— Что, amore mio? — прошептал я, скользя ладонью по её бедру вверх, пока не оказался там, где она была горячей и влажной. Она задохнулась и вцепилась в мой пиджак, а я прижался к ней, ощущая её тепло. — Хочешь, чтобы я остановился? Или хочешь меня сильнее?

Она отвела взгляд, краснея, прикусывая губу. Чёрт, как же она сводила меня с ума этой своей стеснительностью, своей невинной робостью, которая была лишь для меня. Она не позволяла себе быть такой с кем-то другим — только со мной. Вся она принадлежит лишь мне.

Я резким движением приподнял её подбородок, заставив посмотреть мне в глаза:

— Говори, — потребовал я.

— Я хочу тебя, Данте, — выдохнула она едва слышно.

Эти слова сорвали с меня последние цепи. Желание захлестнуло меня так резко, что я едва сдержался, чтобы не разорвать её. Я расстегнул ремень и стянул штаны, освобождая член, который уже был напряжён до боли.

Схватив Миравель за талию, я придвинул её к самому краю стола. Она сжалась, будто в предвкушении, но не оттолкнула меня — наоборот, её ноги мягко обвились вокруг моей талии, притягивая меня ближе.

— Mia gattina... — мой голос был хриплым и низким. — Ты даже не представляешь, что ты со мной делаешь.

Я прильнул губами к её шее, вдыхая её запах, этот с ума сводящий аромат, который я мог узнать среди тысячи. Она дрожала в моих руках, хрупкая, но при этом сильная и упрямая. Моё сердце билось так, словно я собирался убить кого-то, а не любить её.

Я вошёл в неё одним резким толчком, заставив её вскрикнуть и впиться ногтями в мои плечи. Боль и удовольствие смешались в её взгляде, а я замер на секунду, наслаждаясь тем, как плотно её тело меня обхватило. Чёрт, эта женщина сведёт меня с ума.

— Расслабься, amore mio, — прошептал я ей на ухо, начав двигаться медленно, нарочно дразня её. Она выгнулась, прогибаясь дугой, издавая звуки, которые могли довести меня до безумия. Я схватил её бёдра сильнее, задавая ритм.

Каждый её стон звучал как музыка. Я наклонился, чтобы поймать её губы в грубом, жадном поцелуе, почти болезненном. Она отвечала так же страстно, впиваясь ногтями в мои плечи и обвивая шею руками.

Я ускорился, чувствуя, как её тело начинает дрожать сильнее.

— Скажи моё имя, — прорычал я сквозь зубы.

— Данте... — её голос дрожал, и этого было достаточно, чтобы я едва не потерял контроль.

— Ещё, — потребовал я, сжимая её талию до белых пальцев.

— Данте.— вскрикнула она, и это стало точкой невозврата.

Я кончил в неё, уткнувшись лицом в её шею, ощущая, как дрожь пробегает по моему телу. Миравель тоже рухнула в оргазме, зажимая рот ладонью, будто боялась, что нас кто-то услышит. Я прижал её к себе, не желая отпускать, ощущая её тепло.

Мы остались так — переплетённые, тяжело дышащие, потерявшие связь с реальностью. Я провёл рукой по её спине, целуя волосы, чувствуя, как она постепенно успокаивается в моих руках. Миравель положила голову мне на плечо, и в этот момент я впервые за долгое время почувствовал спокойствие. По-настоящему спокойствие.

— Ты моя, — прошептал я, притягивая её ближе. — Скажи мне, Миравель, что ты принадлежишь мне.

— Я твоя, Данте. Я принадлежу лишь тебе, — тихо прошептала она, глядя мне в глаза.

Я закрыл глаза, наслаждаясь этими словами, словно это был самый сладкий наркотик. Подхватил Миравель на руки, и она обвила мою шею руками, прижимаясь ко мне.

— Ты устала? — спросил я мягко.

— Немного... — ответила она шёпотом.

Я осторожно вошёл в спальню и опустил её на ноги.

— Я в душ, — быстро пробормотала она и скрылась за дверью ванной.

Я усмехнулся. Да, она издевается надо мной.

Прошло несколько минут, прежде чем я вошёл к ней. Миравель стояла под душем, с закрытыми глазами, позволяя струям воды стекать по её телу. Я снял рубашку, подошёл сзади и обхватил талию руками, прижимаясь к ней, уткнулся лицом в шею. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я вдыхал её аромат, запоминая каждый изгиб тела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не смогу насытиться ею. Никогда.

Я медленно поцеловал её в шею. Она выключила душ.

— Принеси мне, пожалуйста, полотенце и футболку. Бельё лежит в комоде, если я не ошибаюсь, — сказала она спокойно.

— Зачем тебе эта футболка и бельё? Тебе так идёт куда больше. Мне даже нравится видеть тебя такой, — ухмыльнулся я.

— Данте, — шикнула Миравель и отошла от меня. Я закатил глаза, но вышел и принес ей вещи.

Через несколько минут она вышла в моей футболке, которая доходила до колен. Она выглядела потрясающе, но голая мне нравилась куда больше. Её взгляд скользнул по моему телу.

— Ты не хочешь одеться? — спросила она, поджав губы.

— Я и так в трусах, чтобы тебя не смущать,— ответил я, ухмыляясь.

— Я должна тебя поблагодарить? — поинтересовалась она, играя глазами.

— Если хочешь, — пробормотал я, — но я не настаиваю.

Миравель закатила глаза, слегка улыбнувшись.

— Где я буду спать? — спросила она тихо.

Я тяжело выдохнул, встал с кровати и подошёл к ней. Поднял её на руки, аккуратно уложил на кровать, укрыл одеялом и лёг рядом. Обвив её за талию, я прижал к себе, ощущая её тепло и легкое дрожание. Она прижалась ко мне ближе, и я почувствовал, как её дыхание постепенно выравнивается.

Я сидел в кабинете, когда вошёл Лука.

— Сегодня встреча, ты помнишь? — спросил он.

— Да.

— Миравель должна пойти с тобой, ты ведь знаешь?

— Да.

— Она согласилась?

— Да. Ты узнал, кто подсунул этот... язык под видом подарка? — спросил я, поднимая бровь.

— Да.

— Ну и кто же?

— Марк. Фамилию и адрес пока что не удалось выяснить. Как найду — сразу сообщу тебе, — спокойно сказал Лука и вышел.

Я откинулся на спинку стула, закурил сигарету и глубоко затянулся, выпуская дым. Перед глазами тут же возник образ Миравель: её приоткрытые губы, дрожь, с которой она сжимала край стола, когда я доводил её до исступления. Эти образы сводили меня с ума, разжигали желание снова и снова брать её себе.

Она моя. И тот, кто осмелился напугать её этим мерзким «подарком», скоро пожалеет, что родился.

Я стоял возле дома Миравель, когда она вышла. Она застыла в моём взгляде: чёрное короткое платье идеально подчёркивало её фигуру, высокие каблуки делали походку грациозной, а корсет подчёркивал талию. Я прикрыл глаза и сжал челюсть. Как я вообще должен нормально разговаривать с другими, если буду видеть её вот так? С каждым появлением она жгла меня, заставляя хотеть её всё сильнее.

— Что-то случилось, Данте? — спросила она своим мягким, сладким голоском.

Я сжал челюсть, и, наверное, было слышно, как скрипят зубы. Открыв глаза, я посмотрел на неё. Глаза её были подчёркнуты макияжем, делая её похожей на таинственную ведьму. Но выглядело это завораживающе. Она прищурила глаза, невинно хлопая ими.

Я снял пиджак и накинул ему на её плечи. Она мгновенно сняла его, нахмурившись.

— Не снимай, — прохрипел я, набрасывая пиджак обратно.

— Данте, я не хочу так ходить... Я как пугало, — пробормотала она.

— Миравель, не беси меня. Либо идёшь так, либо я затаскиваю тебя в дом и выебу из тебя всю эту дурь, — прорычал я, сжимая её талию.

Миравель улыбнулась на мои слова и, невинно хлопнув глазами, стащила мои руки и села в машину. Я раздражённо выдохнул и сел за в машину.

Всю дорогу мы ехали молча. Я старался отводить взгляд — знал, что если посмотрю на неё, не удержусь и трахну прямо в машине, перед этим чёртовым Джейком.

Машина остановилась возле огромного здания. Охрана открыла двери, и мы вышли. Я подошёл к Миравель, обхватил её талию рукой, прижимая к себе, чтобы она чувствовала, что я рядом.

Войдя внутрь, я заметил знакомые лица.Лука, Алия, Энцо, Карло. Миравель, очевидно, тоже заметила Алию, и они обменялись улыбками.

— Пойдем. Наконец-то тут есть нормальный человек, — сказала Миравель.

— Меня нормальным ты не считаешь, mia gattina? — ухмыльнулся я.

— Ты себя то хоть со стороны видел? — ответила она смешком.

Мы подошли к ним.

— Данте Сантарелли, — произнесли Энцо и Карло, чуть приседая в знак уважения.

Алия же обняла Миравель, сияя от радости. Миравель ответила тем же. Лука просто кивнул, наблюдая за нами с какой-то непонятной ухмылкой.

— Данте, ты не говорил, что к тебе нужно обращаться с таким тоном, ещё и поклоняться, — сказала Миравель, глядя на меня.

— Не переживай, мне больше нравится, когда ты стон... — начал я, но Миравель мгновенно меня прервала.

— Не продолжай, закрой свой рот, — шикнула она, выпучив глаза. Я лишь ухмыльнулся.

Энцо, наблюдая за сценой, обратился к Миравель.

— А вы прекрасная дама! Как вас зовут?

— Миравель, — спокойно ответила она. Энцо поцеловал её руку, после чего сразу выпрямился и отошёл.

К нам подошли Массимо и его жена, оба с дружелюбными улыбками.

— Да неужели, Данте... — произнёс он, переводя взгляд на Миравель.

— Как вас зовут, принцесса?

— Миравель.

— Миравель Манчини? — переспросил он.

— Да, — спокойно ответила она.

Массимо нахмурился.

— Про вас ходят уж очень неприятные слухи в мафии. Данте, ты ведь в курсе?

— Нет, — приподнял бровь я.

— Рассказывают, сколько мужиков вашу даму якобы...ну вы поняли.В каком-то подвале.

31 глава.

Я застыла. Казалось, что сейчас просто рухну на пол прямо на задницу. Это невозможно. Такого не может быть. Никто, кроме маминых охранников, Данте и мамы, об этом не знал. Я когда-то рассказывала кое-что психологу, но очень смутно — никогда полностью. Я просто не могла.

Я подняла взгляд на Данте. Его челюсть была крепко сжата, вены на висках проступили, и он наконец заговорил.

— Ты понимаешь, что ты сейчас сказал и про кого? — его голос был опасно низким. — Это не твоя жена. Это моя женщина. Услышу подобное ещё раз — отрублю тебе твой грязный язык. Пошёл вон отсюда.

Он рявкнул так резко, что у меня по спине пробежали мурашки. Массимо сразу побледнел, замялся и, не оборачиваясь, ушел,таща за собой свою жену.

Данте тяжело дышал. Его глаза метали искры. Потом он посмотрел на Луку.

— За мной, — коротко бросил он и направился к выходу. Лука, не задавая вопросов, пошёл следом. Зная Луку, он бы точно отпустил какую-то колкость, но сейчас — как ни странно — ему было не до шуток.

Я поджала губы и уставилась в пол. В груди всё жгло, меня будто сжимали изнутри. Хотелось зарыдать. Я ненавидела, когда кто-то поднимал эту тему. Сколько бы я ни занималась с психологами, сколько бы лет ни прошло, всё равно.Я не могла справиться с этим. То, что со мной сделали, до сих пор преследовало меня во снах, оставалось во мне, как клеймо.

Я глубоко вдохнула, подняла голову. Алия уже ушла, как и все остальные. Я осталась одна, посреди этого огромного зала, полного тишины. Взяла со стола бокал и, почти не думая, залпом выпила шампанское.

Данте вернулся. Его ладонь скользнула по моей спине — мягко, почти бережно. Я вздрогнула и подняла на него взгляд. В чертах его лица всё ещё отражался гнев.

Я почувствовала, что кто-то смотрит на нас. Взгляд. Тяжёлый, липкий. Я обернулась и осмотрела зал. Никто не смотрел. Но я ведь чувствовала.Я не могла ошибиться.

Я снова перевела глаза на Данте и только сейчас заметила: его кулаки были в свежей, ещё алой крови.

— Что случилось? — сорвалось у меня, сама не ожидав, что спрошу.

Данте взглянул на свои руки и спокойно, слишком спокойно, ответил:

— Ничего. Это со вчерашнего.

Я нахмурилась, скрестила руки на груди.

— Ты держишь меня за дуру?

Он ухмыльнулся и покачал головой.

— Разве я посмею, Миравель Сантарелли?

— С каких это пор я Сантарелли? Не припомню, чтобы такое вообще было.

— Я просто даю тебе время привыкнуть. Совсем скоро ты станешь моей женой. И матерью моих детей.

— Не выдумывай сказки, Данте. На такое можешь не рассчитывать.

Он усмехнулся шире, в его взгляде мелькнуло упрямство:

— Н-да? Помнится, ты говорила, что никогда не переспишь со мной. Но это случилось. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. А хочу я тебя. И много раз говорил об этом. Хочу видеть тебя в своём доме, кольцо на твоём пальце. Хочу видеть, как ты носишь моего ребёнка, как ты учишь наших детей первым шагам и словам. Ты принадлежишь мне, Миравель. Полностью.

Я слушала и молчала. Отчасти он был прав. Но выходить за него замуж? Рожать ему детей? Нет. Сейчас у меня не было таких планов. И, честно говоря, я надеялась, что не будет их ещё лет двадцать.

Данте изучал каждую мою реакцию, каждый микрожест на моём лице. Я сняла с себя его пиджак и протянула ему. Он нахмурился, но я не дала ему ничего сказать и ушла в уборную.

У зеркала я поправляла макияж. В этот момент дверь открылась. Я не придала этому значения, пока не почувствовала грубые мужские руки на своей талии.

Я вздрогнула и резко развернулась.

Передо мной стоял Данте. Его глаза сверкали тёмным огнём. Он даже не спросил — просто впился в мои губы.

Я пискнула, не зная, что делать. Застыла. Но потом сдалась. Ответила. Прижалась к нему ближе. Его язык настойчиво раздвигал мои губы, покусывал. Его ладонь переместилась к моей шее, и он сжал её. Не до боли — но сильно.

Мне не хватало воздуха. Я первой отстранилась, тяжело дыша.

Данте развернул меня лицом к зеркалу, наклонил над раковиной и жадно начал целовать мою шею, оставляя яркие следы.

Моё тело горело. Я ненавидела себя за это, но я хотела большего. Хотела его всего.

Чёрт возьми, я нуждалась в нём так же сильно, как он во мне.

Я тихо застонала. Он приподнял подол моего платья, его пальцы скользнули по тонкой ткани трусиков.

— Данте... — выдохнула я.

— Я слушаю, — прохрипел он, сдвигая ткань в сторону. Его пальцы нашли мой клитор, потом вошли внутрь. Медленно, мучительно.

Я не сдержала стон. Было плевать, услышит ли нас кто-то. В этот момент существовал только он.

— Данте... пожалуйста...

— Нет, Миравель, — его голос стал низким и издевательским. — Я хочу видеть, как ты мучаешься. Как ты жаждешь меня так же сильно, как я жаждал тебя всё это время.

— Данте! — шикнула я, стиснув зубы.

— О, зубки показала? — он ухмыльнулся, убрал пальцы и, поправив моё платье, отступил назад.

Я распрямилась, тяжело дыша. Поправила волосы и холодно посмотрела на него.

— Я обязательно найду того, кто сможет довести меня до оргазма, Данте.

Едва договорив, я почувствовала, как его рука вновь сжала мою шею. Он прижал мою спину к своей груди и прошептал прямо в ухо:

— Non dimenticarlo, micina mia. Tu appartieni a me e nessun altro può toccarti. Nessuno tranne me, capisci? Solo io posso toccarti lì. Solo io posso portarti all'orgasmo.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

(Не забывай, моя кошечка. Ты принадлежишь мне, и никто другой не имеет права прикасаться к тебе. Никто, кроме меня, слышишь? Только я могу касаться тебя там. Только я могу довести тебя до оргазма.)

Я нервно сглотнула. Его рука ещё секунду держала мою шею, потом он отпустил и снова накинул на меня этот чёртов пиджак.

— Может, перестанешь уже кидать его на меня? — процедила я.

— Нет. Я не хочу, чтобы в таком виде на тебя пялились.

— Я модель, Данте. На меня всегда пялятся. Так что забери свой пиджак. — Я швырнула его в него и вышла из уборной.

На улице было холодно. Я вызвала такси и, дрожа, ждала его. Села в машину, уставилась в окно. Нервно крутила кольцо на пальце.

Что-то не давало покоя. Вроде всё хорошо. Данте всё уладил с мамой. Но чувство тревоги не уходило. Оно только росло.

Такси довезло меня до дома. Охранники были на посту, как всегда. Сняв каблуки, я поднялась в спальню. В доме пахло свежестью. Мария всегда распыляла тот самый аромат, который, по её словам, «напоминал ей меня».

Я упала на кровать и почти сразу уснула.

Проснулась внезапно. Даже не поняла, почему. Просто открыла глаза и почувствовала тревогу.

Я подошла к окну, присела рядом, глядя в ночь. И вдруг услышала, как открылась дверь спальни.

Я резко обернулась.

В дверях стоял мужчина. Это был не Данте. Он был крупнее, массивнее.

Сердце ушло в пятки. Я вскочила, пытаясь найти хоть что-то под рукой. Мужчина шёл ближе. Его шаги были ленивыми, уверенными.

Я схватила стакан и бросила в него. Он легко уклонился, и стекло со звоном разбилось о стену.

— Ну чего ты такая? — его голос был глухим и насмешливым. — Теперь понятно, почему Данте тебя выбрал.

Я вздрогнула и упёрлась спиной в окно.

Он рывком оказался рядом, поднёс к моему лицу вонючую тряпку. Я изо всех сил ударила его коленом между ног.

Но он даже не вздрогнул.

Моё тело начало обмякать.

И тьма накрыла меня.

32 глава.

Миравель сидела на жёстком деревянном стуле, её руки были связаны. Глаза — красные, уставшие, но при этом наполненные упрямством. Я наблюдал за ней, как хищник, играющий с добычей. Бедная кошечка Данте ещё не понимала, что оказалась в клетке.

Я закурил и выпустил дым прямо в её сторону. Как же прекрасно будет смотреть потом, как Данте бесится, как срывает злость на своих людях, как сходит с ума, теряя её. Он будет рвать землю ради неё. Но это только начало. Настоящее удовольствие — видеть, как быстро расползаются слухи про его женщину, про его слабость.

Клаудия была умницей. Она сама всё рассказала — слишком доверилась, слишком много знала. Жаль только, что теперь её больше нет. Как же приятно было наблюдать за тем, как её гордость рушилась, как голос срывался на крик, как молитвы тонули в гулком подвале. Я не остановился. И с дочерью будет то же самое.

Я выжидал этот момент годами. Ждал, пока братец поверит, что может быть счастлив, что у него есть будущее. Но счастья у Сантарелли не будет. Никогда. До самого Данте мне не добраться — слишком хорошо он окружён. А вот его девочка... такая наивная, такая доступная. Смешно, что он приставил к ней всего десять охранников. Десять! Разве он не понимает, сколько у него врагов?

Мысли оборвал лёгкий скрип. Я перевёл взгляд на Миравель — она слегка пошевелилась, прищурив глаза, словно пытаясь рассмотреть меня во мраке. В её взгляде читалась не только ненависть, но и дерзость.

— Первый вопрос, пожалуй: кто вы такой? Второй — что вам от меня нужно? — её голос звучал твёрдо, хотя я видел, как дрожат её пальцы.

Я усмехнулся.

— Марк. От тебя многое.

— Вау, очень информативно, — хрипло бросила она. — И что мне должна дать эта информация?

— Грубо, Миравель. Не забывай, где ты находишься, — я подошёл ближе и ударил её по щеке. Голова дёрнулась в сторону, но она даже не вскрикнула.

— Неужели тебя так научили в подвале твоей матери?

Она вздрогнула. Её губы поджались, а глаза загорелись яростью.

— Откуда ты это знаешь?..

— А я думал, ты умная. Клаудия всё рассказала. Жаль, что её больше нет. Может, поведала бы больше.

Глаза Миравель расширились. По щеке скатилась слеза.

— Она умерла?.. — почти беззвучно выдохнула она.

— Да. И мне очень нравилось слышать её крики, — холодно произнёс я.

Миравель разрыдалась. Я улыбнулся. Прекрасно. Я даже не начал, а она уже сломана наполовину. Бедная девочка.

Я вышел из комнаты и поднялся на второй этаж. В спальне белобрысая девчонка вздрогнула, когда я распахнул дверь. Её глаза полны ужаса — она знала, что будет дальше. Я схватил её за волосы и поволок вниз по скрипучим ступеням. Она не произнесла ни звука, прекрасно понимая: любое сопротивление только усугубит её положение.

Подвал встретил нас холодом и запахом сырости. Я швырнул её на каменный пол. Она попыталась отползти назад, но стены были слишком близко.

Я обернулся к Миравель.

— А теперь смотри. Может, вспомнишь что-то. Тебе ведь знакомо то, что сейчас будет происходить.

Я рассмеялся. В воздухе повисло напряжение, словно перед грозой. Девушка всхлипнула, но тут же получила пощёчину. Ткань треснула, падая на пол клочьями. Холодная стена приняла её хрупкое тело, а тишину прорезал её сдавленный крик.

Она билась в моих руках, как пойманная птица. Каждый её рывок, каждый отчаянный взгляд в сторону Миравель только усиливал моё удовольствие.

Я специально повернул голову — чтобы видеть её реакцию. Миравель тряслась на стуле, её лицо заливали слёзы. Она дышала судорожно, будто задыхалась, пальцы сжаты до белых костяшек. В её глазах был ужас, который я так хотел видеть.

— Прекрасно... — прошептал я.

Белобрысая девушка кричала. Каждый её звук отдавался эхом в каменных стенах. Для неё это был ад. Для меня — рай.

И вдруг голос Миравель прорезал воздух.

— Пожалуйста! Не трогай её! Я молю тебя! Ей больно! Ты можешь бить меня, убить меня, всё что угодно, только не трогай её! Я прошу тебя!

Её голос сорвался, превратился в истеричный крик. Она тряслась, молила, готовая отдать всё, лишь бы остановить это.

Я рассмеялся. Медленно отстранился от девушки и вытер руки, словно закончив дело.

— Так ты девственница, Юля? — промурчал я, наклоняясь к белобрысой. — Мило.

Капли крови алыми пятнами остались на полу. Я поднялся, натянул рубашку, а затем подошёл к Миравель. Её плечи вздрагивали от рыданий. Я наклонился к ней, развязал руки, и, прежде чем выйти, прошептал прямо в ухо.

— Это только начало.

Я вышел, оставив за собой запах крови, криков и отчаяния.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

33 глава.

Прошла чертова неделя. Неделя, мать её. Семь дней ада, семь ночей, когда сон был чужд и мысли разрывали голову. Миравель исчезла. Её не было нигде. Никто не мог сказать хоть слово о том, где она сейчас находится. Ни намёка, ни следа. Пустота.

Мои люди оказались конченными моральными ублюдками, которые не способны справиться даже с такой задачей — найти мою женщину. Мою Миравель. Ту, что принадлежит мне. Она не могла сбежать. Она не имела права сбежать. Да и как? Мои люди были убиты возле её дома. Камеры — пустота. Все записи стерты, словно кто-то заранее знал, как действовать.

Какой-то сукин сын решил, что имеет право тронуть то, что принадлежит мне. Тронуть моё дыхание, мою собственность, мою будущую жену, мою слабость и силу одновременно.

Миравель — моя.

Моя женщина.

Моя будущая жена.

Мой кислород.

Я хочу, чтобы она была рядом. Пусть кричит на меня, пусть говорит, что ненавидит, пусть мечтает о моей смерти — но рядом. Всегда. Без неё воздух не имеет смысла. И одна лишь мысль о том, что сейчас с ней могут делать, какие ужасы она переживает... эти картины вызывали во мне целый спектр эмоций — от ненависти до животного страха.

С резким рыком я скинул со стола все бумаги, бокалы, телефоны.

— Лука, — прорычал я, и долго ждать не пришлось. В кабинет вошёл он. Под глазами огромные синяки, лицо усталое, серое. Он выглядел так же разбитым, как и остальные. Но меня это должно волновать? Когда моей любимой женщины нет рядом, когда её жизнь под угрозой, какое, к чёрту, значение имеют их усталость и сон?

— Ты нашёл хоть что-то? — мой голос звучал глухо, будто застревал в горле.

— Ты спрашивал это пять минут назад, — огрызнулся Лука. — Как я должен за пять минут хоть что-то найти?! Ты издеваешься?

Я медленно сжал челюсть.

— Слушай, Лука... — в голосе моём прорезался холод, — не беси меня. В прошлый раз тебе мало досталось? Я задал простой вопрос, и я хочу услышать ответ. Нормальный. А не твой свинячий ор.

— Ты понимаешь вообще, что уже неделю не даёшь нам спать? — взорвался он. — Неделю, Данте! Я блядь уже не могу. Я хочу приехать домой, лечь рядом со своей женщиной, насладиться её телом, а не трахаться с твоими поисками Миравель!

Внутри меня что-то оборвалось. Его слова ударили сильнее пули.

Я подошёл к нему в один рывок и со всей силы ударил в челюсть. Раз. Два. Три. Лука рухнул на пол, и я схватил его за горло, сжимая так, что его лицо побледнело.

— Я повторюсь ещё раз, — процедил я, — никогда. Никогда больше не смей говорить о ней в таком тоне. Она — моя женщина. Она — та, кого ты обязан уважать. И ты найдёшь её. Мне убить тебя прямо сейчас, чтобы ты понял, о ком ты, мать твою, разговариваешь?!

— Понял... отпусти... — прохрипел Лука, хватаясь за мои руки.

Я резко отшвырнул его к двери.

— У тебя четыре часа, — рявкнул я. — Четыре. Чтобы узнать хоть что-то. Свободен.

Он вышел, оставив за собой тишину. Я схватил бутылку со стола, опустился на диван и открыл её. Горькая жидкость хлынула в горло, обжигая изнутри. Хоть какое-то освобождение. Хоть несколько секунд, когда мысли не будут терзать мозг.

Я закрыл глаза, но перед ними всё равно всплывал её образ. Миравель. Такая нежная, красивая, хрупкая и при этом сильная. Совершенная. Чёрт возьми, моя.

Я хотел забыться. Хотел хотя бы на минуту перестать думать о том, что её нет рядом. Но вместо этого снова и снова представлял, как обнимаю её хрупкую талию, как чувствую её пьянящий аромат, как она стоит рядом со мной.

Если раньше я мог хотя бы наблюдать за ней, хоть как-то приближаться, то теперь — пустота. Она исчезла, и впервые за много лет меня сковал страх. Страх, которого я не знал раньше.

Я сделал ещё один глоток.

— Лука! — крикнул я, ожидая, что он появится. Но его не было. Минуты тянулись. Я поднялся, вышел из кабинета и направился к охране.

— Где Лука? — мой голос был стальным.

Они переглянулись и указали в сторону бойлера. Там, со стаканом в руке, уснул мой верный человек.

Я подошёл и резко схватил его за воротник.

— Лука! — рыкнул я.

Он моментально проснулся, вскакивая.

— Что случилось?

— Ты нашёл фамилию того, кто отправил язык? — я сжал его сильнее. — Ты вообще искал?

— Нет... — голос его был хриплым.

— По какой причине?! Я поручил тебе это! Значит, ты обязан был найти!

— Я искал сначала. А потом Миравель пропала. Я сосредоточился только на ней.

— Час, — процедил я. — У тебя есть час. И чтобы ровно через час в моём кабинете у меня лежала вся информация. Понял?

— Да, — кивнул он.

Ровно через час Лука вошёл в кабинет. Лицо его было напряжённым.

— Я нашёл всё, что смог, — сказал он и положил на стол папку. — Адрес, фамилию, банковские карты, фото, биографию.

Я раскрыл папку. Первое, что бросилось в глаза — фамилия.

Марк Сантарелли.

Я выгнул бровь. Перевернул страницу. Родители погибли в автокатастрофе. Он тоже должен был погибнуть, но его тела не нашли. Списали в мёртвые. Есть старший брат, живущий в Италии.

— Данте, — Лука смотрел на меня пристально. — Ты не видишь совпадений? Твой Марк не сдох.

— Вижу, — холодно ответил я. — И что?

— А то, что Миравель... — он замялся, — она сейчас в Бразилии.

Внутри меня похолодело.

— Что?

— Да. В Бразилии. А нам туда путь закрыт. Ты знаешь, чем закончится, если мы сунемся туда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаю, — усмехнулся я. — Значит, сегодня мы туда и поедем.

— Данте, — голос Луки сорвался, — нам нельзя!

— Ничего страшного. — Я захлопнул папку и встал. — Готовь людей. А Марка найди и добей. Раз в детстве не сдох — значит, пришло время. Ему показалось, что он может напугать крошечную психику Миравель? Ошибся.

Лука раздражённо выдохнул, но кивнул.

И вышел из кабинета.

Я остался один в своём кабинете. Тишина гудела в ушах, словно издевалась. Всё вокруг будто давило на мозг: стены, книги, стол, даже воздух казался слишком густым, чтобы дышать. Мысли о Миравель не отпускали. Наоборот — становились всё тяжелее, разрывали меня изнутри, съедали живьём.

Миравель в Бразилии.

Слишком далеко

Слишком беззащитна без меня.

Я схватил телефон. Пальцы дрогнули, когда набирал номер. Я знал — обращаться к нему можно только в крайних случаях. Но выбора у меня не было.

— Данте, — раздался низкий голос Ксавье. Глухой, ленивый, с лёгкой насмешкой. — Если ты мне звонишь, значит, тебя пиздец как прижало.

— Мне нужен самолёт. Сегодня. В Бразилию, — сказал я твёрдо. — Желательно так, чтобы никто не узнал о том, что я там буду.

Секунда тишины. Потом его тихий смешок.

— Ты хоть понимаешь, во что влезешь? — с издёвкой произнёс он. — Это чужая территория. Ты рискуешь не только собой, но и всеми своими людьми.

— Я знаю, — отрезал я. — Но это не обсуждается.

Я слышал, как он шумно затянулся сигаретой.

— Женщина? — спросил он наконец.

Я промолчал. Ответ был очевиден.

— Ха, — хрипло усмехнулся Ксавье. — Ты, Данте Сантарелли, готов поставить на кон всё из-за одной женщины. Она должна быть особенной.

Я сжал зубы так сильно, что едва не сломал их.

— Ладно, — вздохнул он. — Будет тебе самолёт. Но учти: я делаю это не из дружбы. А потому что хочу посмотреть, как ты выкрутишься.

— Меня это не волнует. Назови время.

— Через три часа. Вылет с частного ангара. Сам поймёшь какого.

Связь оборвалась.

Я уставился на телефон, чувствуя, как ярость и страх смешиваются в одно целое. В груди гудел только один зов: спасти Миравель.

Через три часа я стоял возле ангара. Ночной воздух был влажным и тяжёлым, пропитанным запахом керосина и дыма. Далеко, на взлётной полосе, светились огни. Самолёт уже ждал.

Я закурил, затянулся глубоко и медленно выдохнул дым. Мысли снова и снова возвращались к ней.

Её глаза.

Её голос.

Её дрожащие пальцы, когда она впервые рассказала мне правду.

Я сжал сигарету так, что фильтр раздавился.

— Я иду за тобой, amore mio, — тихо сказал я в темноту. — Никто не имеет права трогать тебя. Никто.

— Всё готово, — раздался за спиной голос Луки. Он подошёл, усталый, но собранный. Его пальцы нервно перебирали ремень пистолета. — Люди на месте. Но, Данте... ты понимаешь, что это самоубийство?

Я резко обернулся.

— Лука, — мой голос был холоден, как лёд, — если мы не вернём Миравель, если хотя бы волос упадёт с её головы, я клянусь, я разнесу к чёрту всю эту страну.

Он молча кивнул.

Мы поднялись на борт. В салоне царила мёртвая тишина. Люди сидели, не поднимая глаз. Каждый понимал, что нас ждёт.

34 глава.

Дни тянулись мучительно долго, один за другим, сливаясь в бесконечную серую полосу. Время потеряло всякий смысл. Я уже перестала различать утро и ночь — всё стало одинаково тёмным, одинаково мрачным. Марк больше не трогал Юлю. Меня он мог бить, издеваться, оставлять без еды, но её не касался. И это было единственным облегчением, за которое я держалась, как за последнюю ниточку надежды.

Кормил он меня редко. Если вообще можно назвать это едой: миска какой-то липкой, серой каши или кусок кислого хлеба, который невозможно было прожевать. Он делал всё, чтобы я угасала медленно. Чтобы тело переставало слушаться, чтобы душа выгорала. Он резал мою кожу, оставлял на ней багровые следы, наблюдая, как я сдерживаю крик. Но я не позволяла себе плакать при нём. Никогда. Сколько бы боли он ни приносил, я не давала ему этого удовольствия. Слёзы я берегла только для себя — когда он уходил, и дверь с мерзким скрипом захлопывалась, оставляя меня наедине с темнотой.

Он бил не только по телу, но и по самому больному — по памяти. Его слова были, как ножи, и каждый вонзался в старую, ещё не затянувшуюся рану. Мама — предательница — рассказывала ему обо мне всё. Каждую деталь, каждую тайну, каждую слабость. Поэтому он знал, куда давить, чтобы боль стала невыносимой. Он упоминал отца, смотрел прямо мне в глаза и улыбался, когда видел, как моё лицо каменеет. Он наслаждался моим молчанием.

Но всё это было неважно. Единственное, о чём я молила — чтобы он не тронул Юлю. Она и так уже пострадала, её жизнь он испортил навсегда, нанёс ей непоправимую травму. Я не могла позволить, чтобы она страдала ещё сильнее. Пусть лучше мучает меня.

И всё равно, как бы странно это ни звучало, мои мысли возвращались к Данте. К нему, к его самодовольной ухмылке, к тем дурацким шуткам, от которых я раньше закатывала глаза, но теперь готова была отдать всё, лишь бы услышать их снова. Я скучала так, что в груди будто зияла пустота. Хотелось прикоснуться к нему, обнять, поцеловать, ощутить рядом его тепло. Но вместе с этим в голову лезли страшные мысли: может, Данте просто использовал меня? Нужно ли ему было только моё тело и ничего больше? Иначе почему я до сих пор здесь? Почему никто меня не нашёл?

Я прикрыла глаза. Всё тело ныло от бесконечных побоев. Подвал был пропитан запахом крови — моей крови. Воздух был тяжёлым, затхлым, каждая секунда в этой клетке была пыткой. Я опустила взгляд на ноги — на коже засохла буро-красная корка. Казалось, это не я, а кто-то чужой.

Я не знала, сколько прошло времени. Час? День? Вечность? Вдруг дверь со скрипом приоткрылась. Я подняла голову. На пороге стоял он. Фигура Марка будто заполнила всё пространство. Пальцы предательски дрогнули, к горлу подступил ком.

Он подошёл ближе. Самодовольная ухмылка перекосила его лицо. Я сжала челюсть так сильно, что зубы едва не треснули. Марк сел напротив, грубо схватил моё лицо ладонями.

— Я хочу поиграть с тобой. Ты ведь не против, gattina? — промурчал он, голос тягучий, вязкий, как яд.

Я молчала, сжав зубы. Резкая боль обожгла щёку — его ладонь со всей силы ударила меня. Голова откинулась в сторону. Второй удар последовал за первым. Я почувствовала, как тёплая кровь залила губы. Собрав последние силы, я сплюнула прямо ему в лицо.

— Сдохни, — прохрипела я.

Мгновенно ухмылка исчезла. В глазах вспыхнула злость.

— Ты неправильно разговариваешь со мной, — рыкнул он, вытирая кровь с лица салфеткой.

— И что же ты сделаешь? Убьёшь меня? Изнасилуешь? Чем ты ещё можешь меня напугать?

— Куда лучше, Мира, — холодно усмехнулся он, поднялся и вышел.

Я дёргала верёвки, сжимала их до боли. Сильно похудев, я смогла освободить руки. Свобода была рядом, но ноги оставались слишком слабыми. Услышав шаги, я быстро завела руки за спину, делая вид, что всё ещё связана.

И вдруг раздался женский писк. Сердце ушло в пятки. Юля. Только не она. Дрожь прошла по телу. Дверь распахнулась. Марк вошёл, таща её за руку. Швырнул на пол, как куклу.

— Раз ты не боишься боли, я напомню, что будет, если продолжишь дерзить, — сказал он ледяным голосом.

Он сорвал с неё одежду. Юля плакала, кричала, брыкалась, но его хватка была железной. Мир поплыл у меня перед глазами. Я схватила первое, что попалось под руку, — маленький нож.

— Оставь её! — выдохнула я и, не думая, бросилась вперёд.

Лезвие вонзилось в его плечо. Марк зарычал от боли.

— Беги, Юля! Беги! — закричала я.

— А ты? — всхлипнула она.

— Я сказала, беги! — шикнула я.

Она кинулась к двери, но остановилась, словно не решаясь оставить меня. Марк рывком схватил меня за волосы и швырнул на пол.

— Юля, прошу! Беги! — взмолилась я.

Юля разрыдалась, но всё же выбежала. В ту же секунду жгучая боль пронзила мой живот — Марк ударил ногой. Я скорчилась, едва хватая воздух. Потом ещё удар. И ещё. Рёбра трещали при каждом пинке. Он бил именно туда, где ещё оставались незажившие раны.

Это длилось целую вечность.

Я пыталась дотянуться до ножа. Каждый вдох отдавался адской болью. Но я всё же схватила лезвие и воткнула его снова в его плечо. Он едва дёрнулся, будто не почувствовал. Гнида. Новая пощёчина обожгла щёку. Его рука переместилась на мою шею и сжала её. Воздуха не хватало. Я жадно глотала ртом пустоту, била по его рукам, но он не отпускал. Мир темнел. Я уже почти потеряла сознание, когда он разжал пальцы.

Я жадно задыхалась, вцепившись ногтями в пол.

— Миравель, Миравель... Что же мне с тобой сделать? — его голос звучал тягуче, издевательски. — Полежи пока здесь. А я пойду поищу Юлечку. Её тело мне нравится куда больше. Хотя тебя я ещё не пробовал. Уверен, если братец выбрал именно тебя, значит, ты очень хороша в постели, — промурчал он и вышел из подвала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Братец? Данте его брат? Но ведь Марк умер. Разве нет? Данте соврал мне? Зачем? По какой причине?

Слёзы покатились по щекам. Я больше не выдерживала. Мысли, грязные и мучительные, лезли в голову и сжирали меня изнутри. Мне было больно — и физически, и морально. Я молилась, чтобы Юле удалось сбежать. Чтобы она смогла выжить и забыть этот кошмар. Пусть избавится от тяжести, которую я уже несу сама. Пусть будет счастлива.

В свои семнадцать лет она уже получила слишком большую травму.

Я прокашлялась, лежа на холодном полу. Мысли крутились одна за другой: Данте. Марк. Мама. Юля. Алия. Больше всего я скучала по Алие. По её смеху, по бесконечным сплетням, по лёгкости, которую она приносила в мою жизнь. Она была лучиком света в моём мраке. Моей опорой, даже если сама об этом не знала. Я скучала по ней не меньше, чем по Данте.

35 глава.

— Скажи мне имя, — рыкнул я, вонзив нож в его плечо. Сталь вошла в плоть с влажным хрустом, и мужчина завопил, задыхаясь от боли, выгнувшись на стуле. Его крик прорезал воздух, отдаваясь в висках.

Ксавьер резко схватил меня за плечо, пытаясь оттащить.

— Ты что, спятил?! Ты не можешь просто так трогать сына самого Фабио Ломбарди!

— Ты мне, что ли, будешь указывать, что делать? — прорычал я, перехватив его за горло. Его глаза расширились, он забился в моих руках, задыхаясь, сипло кашляя, цепляясь пальцами за мою руку. Лука молчал, стоял в стороне, словно изваяние, лишь наблюдая.

У Ксавьера начали закатываться глаза. Я с силой швырнул его на пол, и он ударился затылком, застонал.

Повернувшись к Алессандро, я уже готов был продолжить начатое, но дверь кабинета резко распахнулась. Внутрь вошёл сам Фабио.

— Успокойся, Данте. Давай поговорим, — нервно сказал он, бросив взгляд на своего сына.

Я усмехнулся, тяжело дыша, ощущая вкус злости на языке.

— Дело в том, что твой прекрасный подсосник не хочет назвать имя того, кто посмел посягнуть на то, что принадлежит только мне.

— Миравель Манчини? Так ведь?

— Именно, — прохрипел я, усаживаясь на стул.

Фабио махнул рукой, и девушка принесла виски. Его сын сидел на стуле, зажимая рану в плече, лицо перекошено от боли, кровь продолжала сочиться сквозь пальцы. Ксавьер, пошатываясь, поднялся с пола и сел рядом, вытирая кровь с губ. Фабио сделал медленный глоток, глядя прямо на меня.

— Миравель у Марка. У твоего братца, — сказал он спокойно.

Я сжал челюсть. Сердце ударило в груди сильнее. Мне до сих пор было сложно поверить, что Марк жив. Он не пришёл ко мне за помощью. Хотя я бы помог ему. В любом случае. Но только не сейчас.

Этот ублюдок заплатит. Заплатит за то, что посмел прикоснуться к Миравель. К моей Миравель. Та, что полностью и без остатка принадлежит мне. Её тело. Её душа. Её сердце. Всё.

Я устало провёл рукой по лицу.

— Адрес.

Фабио усмехнулся, качнув головой.

— С чего вдруг я должен давать тебе адрес? Ты находишься на моей территории. Радуйся, что ты и твои люди ещё живы.

— Ты угрожаешь мне? Как мило, — прохрипел я, оскаливаясь.

Рывком поднялся со стула и со всей силы ударил его кулаком в челюсть. Его голова откинулась назад, послышался треск зубов. Я схватил его за воротник, подтянул ближе и рыкнул:

— Половина твоих земель уже принадлежит мне. Я задал вопрос, на который хочу получить ответ.

Фабио, тяжело дыша, сплюнул кровь и сквозь зубы процедил:

— Я скину тебе адрес.

— Вот и славно. Ты умный человек, Фабио. Научи своего сыночка отвечать на вопросы, которые задаю я, — прорычал я и развернулся к выходу.

Лука молча двинулся за мной. Ксавьер, всё ещё кашляя, пошёл следом. Охранники Фабио провожали нас тяжёлыми взглядами, но не посмели остановить.

Я достал сигарету, закурил. Горький дым заполнил лёгкие, и стало чуть легче.

— Повезло же тебе, Данте, — хрипло сказал Ксавьер, поправляя воротник. — Подцепить саму Миравель Манчини... Я удивлён. Ради такой женщины действительно стоит делать то, что делаешь ты.

— Закрой пасть, Ксавьер, — устало бросил я.

Я прикрыл глаза. Перед внутренним взором возник её образ. Миравель. Моя кошечка. Моя нежная Миравель. Хрупкая, изящная, сильная и в то же время ранимая. Вся она принадлежит мне. Такая невыносимая. Такая желанная.

Охранники открыли передо мной дверь. Я поправил пиджак и сел в машину. Сигарета догорала в пальцах. Водитель завёл мотор.

Через несколько минут на телефон пришёл адрес.

Марк... Глупый мальчишка. Как же он ошибся, решив пойти против меня. Будет интересно посмотреть на выражение его лица.

А в голове всё равно оставалась лишь одна мысль.

Миравель.

Внутри всё сжалось, холодный страх сковал сердце. Если он хотя бы пальцем тронул её — я убью его. Несмотря на то, что он мой брат. Никто. Никогда. Не смеет трогать то, что принадлежит мне.

— Сколько ещё? — процедил я, сжимая сигарету в руках так, что пепел посыпался на пол.

— Ещё минут десять, босс. Мне стоит ехать быстрее?

— Да, — холодно бросил я, выдыхая дым.

Несколько моих машин остановились у особняка Марка. Ночь обволакивала его дом, огромный и холодный, словно укрытый тенью. Я вышел из машины, посмотрел на него.

— Умница, Марк. Неплохо устроился, — пробормотал я сквозь зубы.

Мы двинулись к дому. Нас встретила охрана. Они перегородили путь.

Я поднял руку, и раздался выстрел. Несколько охранников упали, заливая плитку алой кровью. Остальные дрогнули, но тоже пали под шквалом моих людей.

Мы вошли внутрь. Дом встретил нас тишиной, нарушаемой лишь эхом шагов. Комната за комнатой — пусто. Но я чувствовал. Она здесь.

Я спустился в подвал. Тяжёлая дверь поддалась под моим рывком. В нос ударил запах крови и сырости.

Взгляд упал на белокурую девушку. Она лежала на полу, дрожала, всхлипывая. Но в следующую секунду я заметил то, что искал.

В углу, прижав колени к груди, сидела Миравель. Её глаза встретились с моими — и наполнились слезами.

Она дрогнула, сорвалась с места и шатаясь побежала ко мне.

— Миравель... — выдохнул я, распахнув руки.

Она нырнула в мои объятия. Я сжал её так крепко, будто хотел впитать в себя. Её слёзы мгновенно пропитали мой пиджак, её плечи дрожали. Она рыдала, всхлипывала, вцепившись в меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я поднял её голову, поцеловал. Сначала мягко, осторожно, потом глубже. Она ответила, схватив меня за лицо ладонями, будто боялась, что я исчезну.

Я скользнул руками к её талии, притянул ближе. Она отстранилась на миг, и я вытер её слёзы ладонями.

— Посмотри на меня, mia gattina, — прохрипел я.

Она подняла голову. Её глаза блестели от слёз. На губе — кровь. Бровь рассечена.

Я ощутил, как сердце в груди обожгло яростью.

— Где он? — выдавил я сквозь зубы, удерживая её взгляд.

Миравель смотрела прямо в мои глаза. В её взгляде смешались страх, усталость и какое-то отчаянное упрямство.

— Я... не знаю, — тихо выдохнула она. Голос дрогнул, звучал больше как писк, чем как слова.

Я крепче сжал её плечи, а затем аккуратно поднял её на руки. Она тут же уткнулась лицом в мою грудь, будто пыталась спрятаться от всего мира. Я почувствовал, как её дыхание сбилось, горячее и неровное, пропитанное слезами.

— Юлю... Забери Юлю, Данте, — прошептала она, едва различимо, но достаточно, чтобы я услышал.

Я раздражённо перевёл взгляд на девчонку, свернувшуюся в углу, и коротко кивнул Ксавье. Тот фыркнул, но подчинился, направляясь к девушке.

— Я сама могу пойти, — неожиданно фыркнула Миравель, чуть приподняв голову.

Я устало прикрыл глаза, сдерживая желание выругаться. Лучше бы она промолчала. Я, может, и скучал по её упрямому характеру, но уж точно не по её «сама».

Она едва держалась на ногах, тело дрожало, словно каждое движение отдавалось болью, но при этом она ещё возмущалась, что я несу её на руках? Её губы побледнели, под глазами темнели синяки, на виске кровь подсохла тёмным пятном. И при всём этом она умудрялась спорить.

Я склонился ниже, шепнув прямо ей в волосы:

— Не испытывай моё терпение, mia gattina. Сейчас ты можешь только одно — дышать и держаться за меня. Всё остальное сделаю я.

Её пальцы невольно сжались на моём пиджаке, и это было для меня лучшим ответом.

36 глава.

Я открыла глаза и медленно огляделась. В полумраке рядом с Данте сидел незнакомый мужчина, а Лука просто молча наблюдал за мной, словно проверяя каждое мое движение. Внутри меня пронзила боль, и я резко прикрыла глаза. Тело горело, ломило каждую кость, но я стиснула зубы, стараясь собрать себя воедино, и снова открыла глаза.

– Юля где? – вырвалось у меня, резким, почти пронзительным тоном.

– Да как же ты задрала со своей Юлей... – прозвучал насмешливый голос незнакомца. Я посмотрела на него, сердце сжалось от раздражения.

– Дома уже, – резко перебил его Данте, словно своими словами закрывая любую возможность продолжить разговор. Его голос был тихий, но в нем чувствовалась стальная уверенность, которую невозможно было игнорировать.

– Болит что-то? – осторожно спросил он, всматриваясь в меня.

– Нет, конечно! – выдохнула я с ноткой раздражения. – Данте, ты задаешь очень тупые вопросы. Логично, что болит!

Он лишь улыбнулся, лёгкая тень улыбки на его губах, и сказал:

– О, Миравель, ты балуешь меня. Я скучал по твоему длинному язычку.

Я закатила глаза и, сжимая зубы, укусила щеку, стараясь не улыбаться. Отвернувшись к окну, я вновь закрыла глаза. Самолет несся куда-то, и каждая турбулентность отдавалась в моем теле болью, словно оно раскалывалось на куски.

– Ушли отсюда, – спокойно произнёс Данте, и сразу же я услышала, как исчезает шум вокруг нас. Когда я открыла глаза, мы остались вдвоём.

Он опустился на колени передо мной, медленно провел рукой по моей ноге. Его прикосновение было не властным, а тревожно осторожным, словно он боялся причинить мне ещё больше боли.

– Я убью его, Миравель. – Его голос дрожал от гнева. – Расскажи мне, что он делал с тобой? Он посмел причинить тебе боль?

– Нет, всё в порядке, – спокойно ответила я, хотя сердце колотилось так, что казалось, оно вот-вот выскочит.

– Подними футболку, Миравель.

Я распахнула глаза от наглости, сердце замерло.

– Данте... ты не обнаглел? С чего вдруг я должна это делать перед тобой?

Он наклонился ближе, его глаза были пронзительными, почти проникающими в меня:

– Мне нравится ход твоих мыслей, Миравель. Но пока мне важно знать, в порядке ли ты.

Я сжала губы, отводя взгляд, и медленно приподняла футболку. Данте рассмеялся — лёгкий, тихий смех, который пробрался прямо под кожу. А через мгновение его руки схватили мою голову.

– Ты сказала, что в порядке, а теперь я вижу синяки и кровь. Ты издеваешься надо мной, Миравель? – его зубы стиснулись, и в голосе зазвучала стальная нотка гнева.

Он позвал стюардессу. Она мгновенно появилась, как по мановению руки.

– Я слушаю вас, Данте Сантарелли. Вам что-то нужно? – голос дрожал от спешки и волнения.

– Аптечку, – коротко сказал он. Стюардесса кивнула и поспешила выполнить указание.

– Ты злишься на меня? – спросила я тихо, стараясь встретить его взгляд.

Он смотрел в окно, молчал, словно взвешивая свои мысли.

– Нет. А должен? Я скучал по тебе. Ты моя женщина. Разве я могу злиться на тебя? – его голос стал мягче, почти тёплым, и я невольно улыбнулась.

– Я скучала по тебе... – выдохнула я.

Данте резко повернулся ко мне. Казалось, он перестал дышать на мгновение. Я не удержалась и рассмеялась, немного облегченно.

– Скажи это ещё раз, – потребовал он, его голос дрожал от напряжения и нетерпения.

– Я скучала, Данте, – сказала я с лёгкой улыбкой.

В этот момент он резко схватил меня за руку и пересадил к себе на колени. Его губы нашли мои, руки переместились на волосы, прижимая меня к себе ближе. Поцелуй был не властным, а мягким, наполненным долгожданной нежностью. Я скучала по нему не меньше, чем он по мне. Мне не хватало его — его прикосновений, глупых шуток, всей его сущности. Я глубже погрузилась в поцелуй, теряясь в ощущениях, которых так долго не хватало.

Нас прервал кашель. Я быстро отстранилась, и Данте недовольно фыркнул. Я посмотрела — там стояли Лука и стюардесса.

– Ну простите, сами послали бедную девушку за аптечкой, а она побежала, пришла, а вы тут слюнообмен устроили, – сказал Лука с ехидством.

– Не завидуй, Лука. Встретишь свою Алию — посмотрим, как запоёшь, – холодно бросил Данте.

Я попыталась сойти с его колен, но он сжал мою талию, удерживая меня взглядом.

– Нет, Миравель.

Я нахмурилась, фыркнула и скинула его руки со своей талии, садясь рядом с ним. Стюардесса удивлённо покосилась на меня. Данте забрал аптечку у неё и кивнул — она ушла.

– Тебя знатно потрепал Марк, – внезапно сказал Лука. Я сжалась. Его можно было понять: он никогда не получал внимания от родителей, всегда чувствовал себя лишним в своей семье. Он хотел отомстить Данте, но ударил по самому болезненному месту — по мне.

Я внутренне боролась: маленький мальчик хочет справедливости, но его методы аморальны. Я не хотела, чтобы Марк погиб, но его поступки с Юлей были недопустимы. Две стороны боролись во мне одновременно, создавая бурю чувств, которые невозможно было унять.

Лука насмешливо приподнял бровь, словно нарочно вызывал Данте на спор.

— Для тебя особенное приглашение нужно, Лука? — рыкнул Данте низким голосом.

Лука закатил глаза, фыркнул и, не удостоив нас больше ни словом ушел.

Данте перевёл взгляд на меня. Его глаза не отрывались от моего лица.голос стал холодным и резким:

— Поднимай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он кивнул на мою футболку. Я сжала губы, но медленно приподняла ткань, чувствуя, как по спине пробежал ледяной мураш. Данте молча присел ближе. Металлический запах антисептика заполнил пространство, и от одного его присутствия в воздухе стало прохладнее.

Его пальцы двигались уверенно и осторожно, когда он начал обрабатывать мои ссадины. Лёгкое жжение разлилось по коже, и я невольно стиснула зубы.

— Щиплет, — тихо выдохнула я.

Данте поднял на меня взгляд, в котором сквозила стальная решимость.

— Можешь царапать руку. Иначе не получится.

Он протянул мне ладонь — сильную, тёплую, с маленькими шрамами. Я замялась, но всё-таки вцепилась в неё ногтями, чувствуя, как под ними скользит его кожа. Ему будто было всё равно: ни дрожи, ни гримасы боли. Он даже не моргнул, сосредоточенно продолжая обрабатывать мои раны.

Я поймала себя на том, что разглядываю его лицо — резкие скулы, тёмные волосы, напряжённую линию челюсти. В каждом движении сквозила сила и сдержанная забота, от которой становилось тревожно и странно тепло.

— После этого тебя должен осмотреть врач, — сказал он наконец.

— Зачем? — буркнула я. — Всё уже в порядке. Ты обработал, и на этом можно закончить.

Он приподнял уголок губ, но в голосе звучала твёрдость:

— Миравель, я обработал, но это не всё. Нужно убедиться, что больше ничего не повреждено. И... — он слегка наклонился ближе, — не уверен, что ты сейчас захочешь раздеться, чтобы я проверил сам. Хотя, признаться, мне очень нравится видеть тебя обнажённой.

— Данте, — шикнула я, чувствуя, как к щекам приливает жар.

— Вопрос закрыт, — отрезал он. — Обнажённой я всё равно скоро тебя увижу.

Я фыркнула, стараясь скрыть смущение:

— С чего такая уверенность, Данте?

Он задержал на мне взгляд. В его глазах вспыхнуло что-то опасное — тень, от которой в груди похолодело.

— А с чего бы мне сомневаться? — его голос стал ниже, почти хриплым. — Ты принадлежишь мне. Всегда принадлежала. Осталось лишь надеть кольцо на твой милый пальчик.

Я дерзко приподняла подбородок:

— Я не собираюсь выходить замуж сейчас. Может, вообще встречу кого-то другого.

Повисла тишина. Данте медленно выдохнул, челюсть напряглась, мышцы на шее заиграли. Он налил себе виски. Сделал глоток, не сводя с меня взгляда.

— Не испытывай меня, Миравель, — наконец произнёс он тихо, но в каждой ноте звенела угроза. — Ты моя. Всегда была и всегда будешь. И если кто-то посмеет подойти к тебе... — он слегка усмехнулся, — этот человек не будет жить.

Его слова прозвучали как обещание и как приговор. По спине пробежала дрожь. Я отвернулась к окну, скрывая выражение лица. Снаружи мерцали огни ночного неба, гул мотора самолёта убаюкивал.

Усталость навалилась внезапно, тяжёлой волной. Я закрыла глаза. Сквозь сон слышала, как Данте ещё раз наполняет бокал и медленно делает глоток. Его присутствие ощущалось рядом — тёплое, опасное, неотвратимое. И с этой мыслью я провалилась в сон.

37 глава.

Прошла неделя.

Вещи Миравель уже давно переехали ко мне, но внутри меня до сих пор гудела неугомонная, почти звериная жажда. Чёртовы семь дней я едва держал себя в руках, не позволяя себе насладиться ею так, как хотелось. Я боялся причинить ей боль. Боялся нарушить хрупкое равновесие, которое мы только начали выстраивать.

Она по-прежнему категорически отказывалась рассказывать, что произошло тогда и что именно сделал с ней Марк. Как бы я ни пытался — мягко или жёстко, — она оставалась неприступной, будто закрытая книга с замком.

Через три дня после того, как я нашёл её, Миравель уже рвалась на работу: у неё были съёмки, показы, и она не могла позволить себе пропустить ни одного контракта. Упрямство, достойное восхищения и одновременно сводящее меня с ума. От бессилия у меня иногда начинал дёргаться глаз.

Я откинулся на спинку стула, позволив виски медленно согревать горло, и посмотрел на Луку.

— Как там с Марком?

— Мы его прижали, — Лука ухмыльнулся. — Братец твой оказался большим любителем травки и сам пришёл в руки.

— Где он сейчас?

— Скоро будет в подвале.

Я медленно кивнул и вновь уставился в окно, глотая янтарную жидкость.

— Как там Миравель? — лениво промурлыкал Лука, губы растянулись в ехидной улыбке.

— В прошлый раз, если помнишь, — я поднял на него взгляд, — она едва не запустила в тебя нож. Что-то изменилось?

— Да. Теперь она только пищит, — Лука расплылся в довольной ухмылке.

В дверь постучали.

— Входите, — бросил я.

Карла вошла с папкой, уселась напротив, передала документы. Я успел раскрыть папку, когда дверь снова распахнулась без стука. Раздражение вспыхнуло мгновенно — и тут же погасло, когда я увидел Миравель. На губах сама собой появилась довольная ухмылка.

— Соскучилась так сильно, что решила появиться в моём клубе?

— Не льсти себе, Данте, — отозвалась она, едва заметно улыбнувшись. — Сомневаюсь, что это когда-нибудь случится.

— Ты задеваешь моё эго, mia gattina.

— Сомневаюсь, что его вообще можно задеть.

Я скользнул взглядом по её силуэту. Длинное чёрное платье мягко обрисовывало фигуру и почти невинно просвечивало на талии и бёдрах. Зубы сами собой сжались — так хотелось сорвать с неё эту ткань и... Я заставил себя отвести взгляд.

Карла, не скрывая восхищения, разглядывала Миравель. Я поймал себя на мысли, что самым большим моим достижением стала именно она. Осознание того, что теперь эта женщина принадлежит только мне, наполняло странным, почти болезненным удовольствием.

Как можно не восхищаться ею? Миравель умела справляться со всеми ударами судьбы в одиночку. Никогда не просила помощи, не прогибалась, не позволяла миру сломать свою гордость. Холодная снаружи, но внутри — море скрытых оттенков: тоска, нежность, страх, неуверенность. Всё это она открывала только мне. И это было по-настоящему прекрасно.

— Это всё, Карла? — спокойно спросил я, продолжая нагло рассматривать Миравель.

— Да, — кивнула девушка и поднялась. Перед уходом улыбнулась Миравель — та ответила такой же лёгкой улыбкой. Настолько искренней, что я хотел сохранить этот миг в памяти.

Миравель села на освободившийся стул.

— Миравель, как часто ты посещаешь психиатра? — не удержался Лука.

— С чего ты взял, что я хожу к психиатру? — её взгляд стал колючим. — Я хожу к психологу.

— Одна и та же хрень. Запиши Данте, — Лука хмыкнул, — у него глаз так дёргается, что пора лечить.

Я только рявкнул:

— Вон.

Лука закатил глаза, но всё же вышел, хлопнув дверью.

— Подойди ко мне, mia gattina, — тихо сказал я.

— А вдруг мне страшно? — с лёгкой ухмылкой откликнулась она.

— Я ведь не бросал в тебя нож, так что бояться должна быть ты, не я.

Миравель улыбнулась, поднялась и медленно подошла. Я поймал её руку и усадил на колени, чувствуя тепло её тела.

— Доктор приходил? — спросил я резче, чем хотел.

— Приходил, — пробурчала она, явно недовольная тем, что каждый день её осматривали.

Она терпела моё упрямство только три дня. Потом снова начала ускользать — на работу, на съёмки. Я не всегда находил в себе силы сдерживать её и собственное желание.

— Данте, — произнесла она вдруг, обвивая руками мою шею.

— Я весь во внимании, mia gattina.

— Не трогай Марка. Поговори с ним. Он твой брат.

Я молчал, сжав её талию.

— Никто, кроме тебя, не сможет его понять. Вы оба остались без родителей, — её голос стал мягче. — Вам нужна поддержка друг друга, даже если вы не хотите это признавать.

Я провёл пальцем по её талии, встречаясь взглядом с её глазами.

— Если бы он не тронул тебя — другое дело. Но он осмелился. Ты моя женщина, будущая жена и мать моих детей. Такого я не прощаю.

— Пожалуйста, ради меня, — шепнула она.

Я знал, как сильно она умеет давить на слабые места. И всё же кивнул — через силу, но кивнул. Миравель улыбнулась — светло, по-настоящему.

Она знала, куда давить. Прекрасно понимала, какую власть имеет надо мной. Я впился в её губы, прижимая к себе. Миравель всего на секунду застыла, но ответила. Мой язык блуждал в её рту, исследуя его. Её губы были настолько пьянящими, что хотелось продолжать целовать их до покраснения.

Миравель отстранилась первой.

— Это значит, что ты его трогать не будешь и поговоришь с ним? — спросила она.

Я устало выдохнул, но всё же кивнул через силу. Миравель улыбнулась искренне.

Она была слишком добра к тем людям, которые этого не заслуживают. Даже к своей чёртовой матери. Я не убил её только потому, что это мать Миравель. Мне плевать, что она женщина, — она не достойна жизни. Никогда не была. Она сделала с действительно хорошим человеком ужасные вещи. Пыталась подстроить Миравель под себя, сделать такой же безмозглой куклой. Но Миравель была умнее. Пусть с виду она казалась холодной — она такой не была. Открывалась только со временем. И мне было интересно видеть её любой. Любая сторона Миравель мне нравилась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я смотрел на неё долго. Она отводила взгляд куда угодно, лишь бы не встретиться со мной глазами.

— Какие у тебя сегодня планы?

— С Алей собирались на шопинг. Больше ничего. А что? — Миравель поднялась с моих колен, поправляя платье, подошла к зеркалу и начала приводить в порядок волосы.

Я достал карту и положил её на стол. Миравель повернулась.

— Карту возьми мою. Покупай что хочешь.

— Нет. У меня есть свои деньги, твои я тратить не собираюсь.

— Миравель. Мои деньги — это твои деньги. Твои деньги — это твои. И я хочу, чтобы ты тратила мои.

— А я не хочу. Я не собираюсь тратить твои деньги, — шикнула она.

Я раздражённо провёл рукой по лицу, поднялся со стула, схватил карту и в два шага оказался возле неё. Швырнул карту в её сумку, закрывая её. Миравель тут же достала карту и пихнула мне в грудь.

— Нет, Данте.

— Да, Миравель.

— Нет! Я не буду тратить твои деньги.

— Будешь. У тебя нет выбора, — рыкнул я, снова положив карту в её сумку.

— Как знаешь, Данте. Она просто будет валяться в моей сумке.

— Нет. Ты потратишь оттуда столько, сколько захочешь. А если нет...

— То что?

— Я продемонстрирую это в нашей кровати. Как тебе идея?

— Сколько там?

— Безлимит. Трать на всё, что твоя душа пожелает.

Я взял прядь её волос и вдохнул запах, наматывая чёрные локоны на палец и наблюдая, как они скользят с моих пальцев. Поцеловав её в лоб, я отошёл и снова сел на стул. Миравель, развернувшись, вышла из кабинета.

— Я-то его трогать не буду, а вот насчёт Луки — не обещаю, — пробурчал я.

Я работал над бумагами, когда вошёл Лука вместе с Джейком.

— Марк в подвале.

Я оторвался от бумаг, поднялся и вышел из кабинета. Войдя в подвал, увидел Марка. На моём лице появилась улыбка.

— Братец, я тосковал по тебе. — Я взял стул и сел напротив него.

Тот смотрел на меня с дикой улыбкой.

— О, не поверишь — я тоже.

— Лука, подойди сюда.

Лука встал за моей спиной. Миравель сказала, чтобы я его не трогал, — я и не буду. Я всего лишь буду наблюдать, как этот упырь мучается.

— Подправь ему пальцы, мне кажется, они кривые.

— У меня их девять осталось и так. Миравель твоя постаралась.

Я перевёл взгляд на его руку, где не было одного пальца. Из горла вырвался смешок. Умница.

— Вообще не будет. Здорово, правда? — заулыбался Лука, беря нож в руки.

— Твоя сестра такая вкусная, Лука, — промурчал Марк.

Он давил на Луку, хотел выдавить из него эмоции, злость. Нож вонзился в его палец. Лука медленно направлял лезвие. Марк рыкнул и закричал. Лука улыбнулся.

Кровь Марка залила пол. Он уже был без сознания. Я вышел вместе с Лукой из подвала. Тот пошёл в душ, а я — в кабинет. Мы провели с Марком пять часов. Он смеялся, кричал. Я не мог с ним поговорить нормально. Тот факт, что он что-то сделал с Миравель, злил меня. Я не знал что. Ни он, ни она не говорили.

Я взял телефон. Сто сообщений из банка. На моём лице появилась улыбка. Умница. Пусть тратит.

Я сходил в душ, переоделся в чистую рубашку. Схватив пачку сигарет и телефон, вышел из кабинета и направился к выходу из клуба.

Ночной Рим окутывал своей красотой. В голове крутилось лишь одно имя. Миравель — Миравель. Она занимала все мои мысли. Ей уже должны были сделать перевязку и обработать раны. Я стал жутким параноиком, боялся, что врач сделает ей больно. Вилл работал даже на мою семью и не раз выручал и меня, и моих людей. Но с Миравель всё было иначе.

Машина остановилась, и Грег открыл мне дверь. Я вышел, поправил пиджак и направился к дому. Охрана поклонилась.

Я вошёл. Было поздно. Я не стал шуметь, чтобы не разбудить Миравель — если она, конечно, спит. Сделал шаг и чуть не споткнулся: пакеты за пакетом стояли в гостиной. Я обошёл их, поднялся на второй этаж и направился в спальню.

Внутри горел мягкий свет прикроватной лампы. Миравель сидела на кровати, и мы встретились взглядами. Я снял пиджак, не отрывая от неё глаз. Она поднялась. На ней был лёгкий чёрный халат. Подойдя ко мне, она встала на носочки.

38 глава

Миравель лежала на моей груди и дышала ровно, словно сама ночь оберегала её сон. Чёрные, как полночь, волосы мягкой волной спадали на простыню и мою кожу, лёгкими прядями щекотали грудь и пахли её любимым жасминовым шампунем. Лунный свет, пробиваясь сквозь приоткрытые шторы, серебрил её лицо, делая его почти нереальным — умиротворённым, спокойным.

Я осторожно взял тонкую прядь и покрутил её на пальцах. Странно, как много тепла может храниться в таком хрупком движении, и как оно способно успокоить сердце сильнее любого оружия.

Сейчас Миравель казалась особенно нежной, почти невесомой. Видеть её в своей постели, такой беззащитной и при этом сильной, приносило глубокое, тихое удовольствие. С самой первой нашей встречи я хотел лишь этого — просыпаться рядом с ней, видеть, как рассвет скользит по её коже, и знать, что она рядом не случайно, а по собственной воле.

Я всматривался в каждую черту. Даже во сне её брови чуть хмурились, словно она спорила с невидимым собеседником. Её ладонь лежала на моей груди — там, где она почти всегда вырисовывала пальцем круги по татуировке. Лёгкое, едва ощутимое прикосновение даже во сне будто связывало нас незримой нитью.

Миравель..я снова и снова убеждаюсь: она невероятная. Каждый её шаг — выверенный, осторожный. Всего, что у неё есть, она добивалась сама, не прося помощи, не позволяя миру сломить её гордость. Но со мной всё иначе. Теперь ей не придётся бороться в одиночку. Если ей понадобится поддержка, я всегда буду рядом — настолько близко, насколько она позволит.

Она — женщина, которую я люблю больше жизни. Ради неё я готов на всё, без раздумий и сожалений. Миравель стала моей, как я и хотел, но в этом есть своя правда: я наивно полагал, что, получив её, наконец смогу насытиться, — но нет. Каждая минута рядом только сильнее разжигает желание узнавать её дальше. Она навсегда останется для меня книгой, которую невозможно прочитать до конца, и именно это делает её ещё дороже.

Я медленно провёл взглядом по её лицу. Эта женщина — целая вселенная. Холодность, что когда-то казалась неприступной стеной, оказалась всего лишь маской. За ней — ранимая, живая душа. В ней так естественно переплелись нежность и упрямство. Она может быть вспыльчивой и мягкой, гордой и трепетной, злой и ласковой — и все эти стороны я люблю одинаково.

Иногда мне кажется, что я мог бы часами слушать её рассказы о пустяках: о съёмках, о новых платьях, о том, как она выбирает аромат для дома. Я хочу видеть её улыбку — ту, что появляется внезапно, озаряет комнату и будто стирает всё мрачное, что когда-то было в моей жизни. Я хочу касаться её кожи, чувствовать её дыхание, знать, что она рядом — здесь и сейчас.

Теперь я не отпущу её. Никогда. Эта женщина принадлежит мне не потому, что я так решил, а потому что мы сами выбрали друг друга. И я благодарен каждому случаю, каждому неверному шагу, что привёл нас к этой ночи.

Я осторожно поцеловал её макушку. Она чуть пошевелилась, но не проснулась. Её дыхание стало глубже, словно во сне она почувствовала мой поцелуй. За окном медленно серел рассвет. Сквозь приоткрытые шторы в комнату просачивался первый свет нового дня, мягко ложился на её плечо, на мои руки, на простыни. В этих тихих лучах казалось, что время остановилось.

Я закрыл глаза, прислушиваясь к её сердцу. В этот момент я понял: впервые за долгие годы мне не нужно никуда спешить, никого догонять или мстить. Всё, что важно, — уже здесь. В моих руках.

Миравель — мой дом. Моё настоящее и будущее. И я не устану благодарить судьбу за то, что она выбрала меня, даже через весь хаос, что был прежде.

Она чуть пошевелилась, приподняла голову и посмотрела прямо на меня. Её глаза, ещё сонные, блестели в утреннем полумраке, волосы были слегка взъерошены. Я обхватил её лицо ладонями и поцеловал эти пьянящие губы. Миравель ответила мягко, её пальцы скользнули в мои волосы, легко и уверенно.

Она отстранилась всего на сантиметр, и наши дыхания переплелись.

— Я люблю тебя, mia gattina, — произнёс я хрипло, почти шёпотом.

Она улыбнулась — маленькая, настоящая улыбка, от которой внутри стало теплее.

— И я тебя, Данте, — прошептала она в ответ, её нос касался моего.

Конец.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

Я стояла у зеркала и смотрела на Миравель, которая вертелась в свадебном платье, будто играя с собственной тенью. Платье спускалось мягкими складками, вуаль лежала на голове, как лёгкое облако, а она — моя Миравель — сияла так, как будто свет исходил прямо из неё. Я не смогла сдержать слёз: они катились по щекам, горячие и бесконтрольные. Я просто плакала, глядя на неё.

— Да не рыдай ты, — усмехнулся Лука, внезапно ввалившись в комнату. — Сопля ещё пойдёт, увидишь.

Я в правду не сдержалась: схватила стакан и швырнула в него. Конечно, не попала — этот хитрый ублюдок успел увернуться быстрее, чем я успела вглядеться. Он только выставил руки в жесте виноватого и рассмеялся, а я, не удержавшись, ответила лёгким подзатыльником.

Миравель обернулась и улыбнулась нам — той самой немного удивлённой улыбкой, которая мне когда-то казалась недостижимой. С появлением Данте её лицо не сходило с этой улыбки.

Он смотрел так, словно перед ним — самое дорогое сокровище на свете. И, по правде говоря, так оно и было. Их любовь — странная смесь тихой преданности и бесконтрольного огня — стала примером для всех нас. Я видела в его глазах восхищение каждый раз, как она смеялась, шевелила бровью или просто стояла в дверях. Казалось, каждый её шаг для него — как явление неба: ангел, спустившийся на землю.

Однажды мы пришли к ним в гости и застали Данте на коленях перед Миравель. Он так и остался сидеть, не вставая, пока она не помогла ему подняться. В тот момент я подумала вот он — яркий пример того, как жестокий человек может стать другим рядом с тем, кого любит.

Мария ворвалась в комнату вся в слезах и, не сдерживаясь, обняла Миравель. Эта женщина любила её больше всех — даже больше, чем Данте, и, если честно, мне казалось, что ему это нравилось меньше всего.

— Может, вы поторопитесь? — пробормотала Мария, поправляя вуаль. — Данте уже скоро сойдёт с катушек. Его и так несколько охранников держат, чтобы он не забежал в зал раньше времени.

Миравель фыркнула и ещё раз поправила платье, глядя на себя в зеркало с той самой упрямой самоуверенностью, которая появилась с появлением Данте.Она стала уверенной в себе.Что не могло не радовать.

— Ничего страшного. Традиции должны соблюдаться, — ответила она с улыбкой. — Как я выгляжу, Алия?

— Как королева, — сказала я и тут же услышала Лукаву насмешку.

— Какая разница, если ночью Данте разорвёт это платье, чтобы насладиться твоим телом? — проворчал он, и я не выдержала — влепила ему подзатыльник чуть сильнее.

— Да ты замолчи уже! — рявкнула я, хватая его за ухо. Лука заскулил, Миравель усмехнулась и показала Луке средний палец, который тот принял с юмором и лёгкой обидой.

— Я обязательно расскажу Данте, что ты говорил, — пообещала Миравель, поправив платье, когда я, наконец, выгнала Луку из комнаты.

Мы вышли в дворик, где гости уже выстроились вдоль каменной дорожки, усыпанной лепестками белых роз. Солнце опускалось медленно, разливая по стенам тёплое золото; запах жасмина смешивался с ароматом свежей выпечки, а лёгкий ветерок играл в полотне вуалей.

Миравель шла к алтарю, и я чувствовала, как мои колени подкашиваются от счастья. Фата закрывала её лицо, делая взгляд ещё более таинственным, а Данте стоял, не отрывая глаз. Он выглядел сдержанно, почти сурово, но в его позе была та самая мягкость, которую видел только я — и теперь, кажется, ещё все присутствующие. Рядом с ним стоял Марк на его лице играла невозмутимая улыбка. Карла держала Марка под руку и тоже улыбалась — в её улыбке было что-то профессиональное, как у человека, знающего свою роль в пьесе.

Сзади стояла Лили, и её недовольство было почти осязаемым: она фыркала и шептала что-то о несправедливости. Мне едва ли не хотелось толкнуть её в сторону, но я сдержалась. Это не тот день для сцен.

Я прикрыла глаза, потому что слёзы опять подступили. Видеть её такой счастливой — это было лучшее, что я когда-либо видела. Прошлое с его шрамами и ночами, наполненными страхом, отодвинулось куда-то далеко. Передо мной стояла женщина, которая выбрала сама — и выбрала правильно.

Священник заговорил, его слова летели по залу размеренно и чинно, но Данте, нетерпеливый по своей природе, махнул рукой и попросил перейти к сути — так, сдержанно, почти комично.

Они взяли друг друга за руки. Я слышала, как где-то позади кто-то всхлипывает, а кто-то молча снимает очки, чтобы скрыть слёзы. Миравель смотрела на Данте так, будто мир вокруг перестал существовать. Он улыбнулся ей и в этот момент можно было бы забыть о любых титулах и клятвах: перед нами были просто двое людей, сшитых вместе нитями судьбы.

Когда клятвы прозвучали — короткие, искренние, без показной помпезности, — я вдруг поняла, что всё это не спектакль. Они не склеивали образ ради публики они свернули новую страницу на самом деле.Обещание было слышно в их голосах — не обещание измениться, а обещание идти дальше вместе.

Они поцеловались, и зал взорвался аплодисментами, но я услышала лишь своё собственное сердце, стучащее в груди от переполняющей радости. Я подняла бокал, чтобы сделать тост, но слова застряли в горле — вместо них я подняла руку, улыбнулась и выпила.

В этот момент даже вечерний ветер, казалось, шептал «Вот так и должно быть».

Я знала, что впереди у них ещё будут испытания — старые тени редко уходят навсегда. Но если кто-то и мог справиться с ними, то это были Миравель и Данте. Они нашли друг в друге не только любовь, но и опору. А я,буду рядом, чтобы напоминать им об этом, чтобы смеяться и плакать вместе, чтобы быть частью их новой жизни.

И когда музыка снова заиграла, а пара сделала первые шаги под аплодисменты, я улыбнулась до ушей и думала только об одном: наконец-то мой мир стал чуть светлее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бонус 1.

Миравель сидела на самом краю берега, где волны мягко касались песка и отступали, оставляя за собой блеск морской пены. На ней было лёгкое белое платье, которое слегка трепал вечерний бриз. Оно будто светилось в последних лучах заката, и казалось, что она сама — часть этого пейзажа. Я не мог отвести взгляда каждая черта, каждый жест притягивали меня сильнее, чем когда-либо прежде. Настолько она была прекрасна, что любые слова казались оскорблением для этой красоты.

Моя любовь к ней не просто не угасла за все эти годы — она росла, как море в прилив, становилась глубже и сильнее с каждым днём. Миравель стала моей женой. Моей женщиной. Добровольно. Вся та ледяная отстранённость, которой она когда-то прикрывала свою душу, осталась где-то далеко, лишь на подиуме, где холод нужен как маска. Дома же передо мной была совсем другая Миравель — живая, настоящая, иногда порывистая и упрямая, но всегда моя.

Видеть её улыбку каждый день — было счастьем, которое я до сих пор не мог до конца осознать. Она стала лучом света в моём мире. Иногда — импульсивная, иногда — злая и резкая, но, чёрт возьми, именно такой я её и любил.

Я подошёл ближе, опустился рядом и осторожно взял в пальцы прядь её тёмных волос. Нежный, до боли знакомый аромат, который всегда наполнял наш дом, окутал меня. Миравель чуть улыбнулась и склонила голову мне на плечо.

— Я люблю тебя, Данте, — сказала она тихо, так, что этот шёпот почти слился с шумом волн.

— И я тебя, mia gattina, — ответил я, поглаживая её волосы, играя тонкими прядями.

Иногда мне казалось, что до встречи с ней я почти не жил. Всё, что было «до», блекло, теряло очертания. Она изменила мою жизнь, внесла в неё ясность и смысл, и я не хотел возвращаться к прошлому. Я не представлял своей реальности без её упрямых бровей, без закатывания глаз, когда я говорил что-то не в её духе, без её взрывного смеха и даже сердитых выкриков о том, какой же я идиот. Это стало частью меня.

Мы никогда не спешили с детьми. Я ждал, потому что знал Миравель мечтала построить карьеру, доказать миру, что способна добиться всего сама. И она добилась. Я гордился ею больше, чем кто-либо мог бы представить — и никогда не перестану.

Я медленно поглаживал её руку, наслаждаясь тишиной. Но вдруг Миравель вскочила, брызги песка разлетелись в стороны.

— Вставай, — велела она, улыбаясь.

Я приподнял бровь, но послушно поднялся, отряхивая влажный песок с брюк.

— Что ты задумала? — спросил я с лёгкой усмешкой.

— Хочу искупаться.

— Прямо сейчас? — удивление в моём голосе смешалось с интересом.

— Да. Это была моя детская мечта, — в её глазах вспыхнул озорной огонёк.

Я не удержался от улыбки.

— Один, два, три! — одновременно выкрикнули мы и сорвались с места.

Мы бежали к морю, смеясь, оставляя за собой цепочку быстрых следов. Холодные волны захлестнули ноги, но в этот момент я чувствовал только тепло.

Я поймал Миравель за талию, когда она попыталась щекотать меня под водой. Её волосы полностью намокли, тяжёлые, блестящие от лунного света. Она откинула их назад и посмотрела на меня — и я утонул в её взгляде сильнее, чем в этом море. Я притянул её к себе и поцеловал. Миравель обвила руками мою шею, отвечая так, что всё вокруг перестало существовать.

Она отстранилась первой, в уголках губ играла лукавая улыбка.

— Данте, только не смей... — прошептала она, предугадывая мою выходку.

— Поздно, — усмехнулся я и с лёгкостью поднял её, бросив в воду.

Миравель вынырнула.

— Спасибо, теперь я вся мокрая!

— О, не стоит благодарности.

— Ты прав... Беги, Данте. Беги.

Я приложил ладонь к сердцу, делая вид, что испуган.

— Мне так страшно, mia gattina...

Договорить я не успел — она резко рванулась вперёд и сбила меня с ног, погружая в воду. Я вынырнул, а она стояла напротив и смеялась, глаза сияли. Я резко схватил её за руку и утянул за собой, и мы вместе снова упали в тёплые волны.

Когда, смеясь и толкаясь, мы наконец выбрались на берег, одежда прилипала к телу, волосы у обоих были мокрые. Мы шли к нашей вилле пешком, наслаждаясь прохладой ночи и шорохом прибоя.До дома было недалеко, но нам не хотелось спешить — хотелось продлить это мгновение, когда море, ночь и любовь казались единым целым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бонус 2.

— Я очень сильно люблю тебя, Данте.

— Если бы ты раньше так целовала, я бы подарил его ещё раньше, — усмехнулся он. — Хоть сейчас можем поехать.

— Нет, сначала открой свой подарок, — я вернулась на место и протянула ему коробку.

Внутри лежали часы, о которых он давно говорил, и ещё один маленький футляр с ключами.

— От чего это, mia gattina?

— Помнишь сад за городом, где ты проводил время с мамой, пока его не продали? — он кивнул. — Я нашла хозяев и выкупила его. Там, может, многое изменилось, но я надеюсь, что это место вернёт тебе хорошие воспоминания.

В глазах Данте зажёгся мягкий свет. Он поцеловал меня, встал, протянул руку.

— Это ещё не всё, — остановила я его. Голос дрогнул. Я опустила взгляд на колени. — Я беременна, Данте. У нас будет ребёнок.

Он замер, будто не поверил услышанному. А в следующую секунду поднял меня на руки и закружил. Я прижалась к нему, слыша, как бешено стучит его сердце.

Он поставил меня на пол и зацеловал всё лицо — лоб, щеки, губы.

— Это лучший подарок, Миравель. Ты даже не представляешь, насколько я счастлив, — прошептал он.

Слёзы вновь выступили у меня на глазах. И вдруг я увидела, как по щеке Данте скатилась первая слеза при мне.Моё сердце забилось так сильно, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бонус 3.

Я вздохнул перед тем, как войти в детскую. Лука стоял рядом, лениво наблюдая за тем, как я собираюсь открыть дверь. Я уже догадывался, что нас ждёт внутри — за эти годы я прекрасно изучил своих детей и их «невинные» игры.

Когда дверь распахнулась, перед глазами предстала привычная картина:

Адриана, со всей решимостью маленького генерала, колотила куклами по голове Леона и тянула его за волосы. А мой сын, с мрачным спокойствием, держал в руках нож и вертел его между пальцами — молча, будто решая, стоит ли ему вмешиваться или просто подождать, пока сестра устанет.

Лука усмехнулся.

— Принцесса, тебе не стыдно? — протянул он, облокотившись на дверной косяк.

Адриана повернула голову, и её глаза моментально расширились.

— Крестный?! — пискнула она и сорвалась с места.

Она подбежала к нам, останавливаясь в нерешительности — не знала, кому первой броситься на руки. Я подхватил её, поднимая в воздух, и поправил несколько выбившихся прядей её густых чёрных волос.

— La mia vita, — прошептал я, целуя дочь в лоб.

Адриана обняла меня за шею, прижимаясь всем телом.

— А мы сегодня будем смотреть мультики, папочка?

— Спрашиваешь ещё? Всё, что ты захочешь, la mia vita.

Моя принцесса победно улыбнулась и, обернувшись, показала Леону средний палец.

И именно в этот момент в комнату вошла Миравель. Я закрыл глаза, уже предчувствуя бурю.

— Без сладкого. И без мультиков. На неделю, — произнесла она холодно.

Леон расплылся в улыбке.

— Ты тоже, дорогой мой, — добавила Миравель, глядя на него.

— За что?! — возмутился сын, вскочив на ноги.

Она кивнула в сторону ножа, который он всё ещё держал.

— Теперь понятнее?

Затем перевела взгляд на Луку:

— Ещё раз дашь моему сыну оружие — клянусь, Лука, я тебя прибью.

Она резко развернулась и вышла.

Лука сдерживал смех. Я только покачал головой.

Выбравшись из детских «объятий», я наконец направился на кухню. Миравель стояла у раковины, задумчиво смывая пену с бокалов. Её волосы, чуть влажные, спадали на плечи, и я поймал себя на том, что любуюсь ими — как в тот день, когда впервые её увидел.

Я подошёл сзади, обнял за талию и уткнулся носом в её волосы. Запах был такой родной, что в груди защемило.

— Я люблю тебя, mia gattina, — прошептал я тихо, едва касаясь её уха.

Миравель повернулась, и на губах мелькнула лёгкая, почти насмешливая улыбка.

— Правда?

— Абсолютно, — я провёл ладонью по её щеке. — Ты невероятная.

— Н-да? — с мягкой ухмылкой протянула она, скользнув ногтями по моей груди.

— Испытываешь меня?

— А если да? — её голос стал чуть ниже, будто вызов.

— Тогда пожалеешь.

— Сомневаюсь, — она тихо рассмеялась. — Дети дома. Лука тоже. Неприлично, не находишь?

— Не переживай, я не из стеснительных, — хрипло ответил я, прижимая её ближе.

Она чуть отстранилась, но не ушла. В её взгляде было что-то между насмешкой и нежностью — то самое выражение, из-за которого я терял самообладание. Я скользнул пальцами по её спине, чувствуя, как напрягаются мышцы под лёгкой тканью платья.

Её дыхание стало глубже. Миравель замерла, не отстраняясь.

Я наклонился к её шее, оставив короткий поцелуй.

— Сегодня ночью, mia gattina, я обязательно продолжу то, что начал, — прошептал я ей в волосы.

Она посмотрела прямо мне в глаза.

— Ты слишком самоуверенный, Данте. Этого не будет.

— Посмотрим, — ответил я, коснувшись губами её лба.

Я вышел из кухни, и тут же в меня врезался Леон — явно бежал за сладким.

—Мама скажет «нет», — предупредил я, но он лишь хитро улыбнулся.

Он знал, что рано или поздно добьётся своего. Она могла быть строгой, но перед детьми долго не устоит.

Я смотрел ему вслед, чувствуя, как на губах появляется лёгкая улыбка.

Миравель стала моей жизнью. Моим дыханием. Моим домом.

Без неё я уже не представляю ни себя, ни будущего.

Любовь к этой женщине не угасла — наоборот, с годами стала глубже, сильнее.

Она была рядом всегда.

Я до сих пор помню, как она стояла в свадебном платье, как округлялся её живот, как под её сердцем росли наши дети. Тогда я понял, что не хочу отдаляться от неё ни на секунду.

Я боялся даже дышать рядом, чтобы не причинить вреда.

Она была как хрупкая, бесценная статуэтка — и при этом единственная сила, удерживающая меня в этом мире.

Миравель — это моя жизнь.

Без неё я просто не существую.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец