Горячие игры холодных сердец. Глава 54. Тематика: Лесби ролевые игры

Глава пятьдесят четвёртая

Пробудился он, когда лучи послеполуденного солнца, пробивавшиеся в окно, уже касались его лица; отвернув голову, он лениво потянулся и, шумно позёвывая – медленно, как будто всё ещё пребывал под тяжестью сна – поднялся, застыл на краю кровати; после чего резко вскочил на ноги.

Отпихнув ногой «изнасилованные» накануне трусики «мадам генеральши», превратившиеся в жуткий комок, покрытый засохшей слизью от бурных излияний «грозного содомита», он протиснулся в двери туалета где, сначала спустил по малой нужде – пытаясь направить струю в нужном направлении, а затем перешёл в ванную, свершив водные процедуры. Потом подошёл к столу, включил ноутбук (было интересно, что пишет Вера – если, вообще пишет) и, как был голый, так и стоял, сонно уткнувшись в светящийся экран, соображая, что сделать в первую очередь: открыть личку, или страницу рецензий. Сначала он открыл личку. Минувшей ночью Вера отправила ему два сообщения. Первое в 00:24: «Ну, что, опять затаился? Опять я виновата? Что же, опять войну против меня начинаешь? Почему ты такой непостоянный? Почему? » Второе, значительно позже: в 02:39: «Звёздной ночи, Маша. Когда мне плохо, я иду к Вам, за утешением. Ибо, чувствую некую связь с Вами. Вы, как нить Ариадны, даёте мне надежду выбраться из лабиринта Минотавра и навсегда забыть того, кто пользуется мною и не считается с моими чувствами. Я бы тоже разбила свою непутёвую голову, а, лучше бы – пулю в висок. Только, к чему эта жертва? Холодное сердце никогда не станет горячим, а гордыня Дьявола как лишай на моём сердце. Как же мелки стали псевдо-мужчины, а их эго подобно молекуле, ничего не значащей в Космосе. Пусть забвением зарастёт его имя, а Лазурные паруса канут в вечность... » Это для тебя, бездушный, – подписала она ниже. – Я ухожу к другому автору и стану его Музой. И ты никогда не догадаешься, кто  э т о». Эти слова заставили его испытать ещё большую ненависть, постепенно переводившую его в то состояние двусмысленности, которое он не раз испытывал прежде. Это завладевшее им состояние, опять вынудило совершить то, чего он так много раз старался подавить в себе, а именно – ответить ей тем же. Закрыв страницу лички, он вышел на свою: сообщений не было. Затем он открыл страницу Веры и вышел в список рецензий, отправленных ею этим утром. Одна из них была написана Марии Майнер – этот текст, он только что прочитал в личке. Мария ещё не дала ответ и, он, закрыв страницу рецензий, остановил взгляд на фотографии, что стояла на её (Веры) странице. Он смотрел на неё так, словно что-то соображая, но в данный момент, ни одной мысли не копошилось в его голове; он даже не стал пытаться сравнить фото: то, что стояло на аватарке, с тем, что находилось в рамке – стоявшей на каминной полке. Впрочем, нет – минувшим вечером, он разбил рамку, и теперь фотография валялась на полу в куче осколков.

Внезапно, его лицо приняло задумчивое выражение, будто какая-то, только что родившаяся мысль, точила его мозг, как точит червь упавшее на землю яблоко, всё глубже и глубже вгрызаясь в него. А спустя минуту, тот же взгляд уже блуждал по кровати, где на измятых простынях лежал такой же мятый лист, ещё недавно источавший аромат французского парфюма, а теперь был настолько жалок, словно побывал в грязном кармане клошара.

– И тогда он вспомнил, что сегодня у него назначена аудиенция с графиней де Морье, – проговорил Данилов, скосив глаза в сторону. – Он выглянул за дверь своей спальни и крикнул: «Харитон, одеваться…» И спустя четверть часа уже мчался в коляске запряжённой самой лучшей в Курятино четвернёй в сторону… Карпатских гор… Чёй-то он сегодня устроит мамзель графине, – кривя рот, он выскочил на середину комнаты и, покручивая в воздухе стручком, изобразил неприличный жест. – Колышек в вашем распоряжении! готовьте задницу, мадам! – с этими словами, он влетел в ванну, принял душ и побрился; а после (времени ещё хватало), оделся и спустился вниз выпить кофе и что-нибудь перекусить. До обеда оставалось ещё полтора часа, а он рассчитывал не только «задрать» мамзель де Морье, но и отобедать с ней.

После завтрака Данилов снова поднялся в номер; оделся, побрызгался пахучим дезодорантом и, вызвав такси, спустился во двор, не забыв прихватить записку графини с выведенным на ней адресом, надеясь, что таксист знает где  э т о. Таксист, разумеется, знал. Когда Данилов, уже расположившись на сиденье рядом с водителем, назвал адрес, тот, прежде чем тронуться, сначала с недоверием оглядел пассажира, будто решая: не ослышался ли он и, только после этого, машина медленно выехала на шоссе и помчалась в неизвестном Данилову направлении.

Нужный ему дом находился на окраине города, в том месте, где стояли загородные виллы тех, кто пользовался в городе особым авторитетом. Он сразу это понял, когда такси остановилось возле железных ворот, за которыми скрывался двухэтажный особняк с покатой крышей и длинным балконом на втором этаже, окна которого были наглухо затянуты плотными шторами, словно хозяева до сих пор ещё не проснулись. Расплатившись за поездку, Данилов вышел из машины и быстрым, уверенным шагом, словно направлялся в свой собственный дом, двинулся к воротам. На его удивление калитка была открыта, ему оставалось только толкнуть её, что он и сделал, нисколько не опасаясь, что во дворе могла быть собака. Но, на его счастье, таковой не оказалось. Накануне выпал снег, но дорожка, что вела к дому, была расчищена, следы метлы виднелись на размётанном снегу, а лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Выстроившиеся вряд деревья за домом были сплошь покрыты снегом, как и декоративные кустарники; недалеко от особняка – на широкой площадке – стоял закрытый чехлом автомобиль. Оглядываясь вокруг, и наслаждаясь тишиной, что хранила эта сокрытая за пределами города местность, он подошёл к крыльцу и позвонил в домофон, заметив прилаженную к двери железную подкову, отмечая про себя, что хозяйка, оказывается, верит в приметы – это «открытие» заставило его улыбнуться.

Улыбка продолжала светить на его губах, и когда щёлкнул замок, а в проёме двери показалось испуганное личико девушки – той самой, что накануне вечером передала ему записку. Сейчас на ней было коротенькое чёрное платьице с белым передником, а на макушке торчал крохотный чепчик –  что страсть как шло ей. В глазах по-прежнему читался испуг, словно чья-то злая рука намертво закрепила его на этом миловидном личике. И он снова подумал о Вере.

– Здравствуйте, мадмуазель, – поприветствовал Данилов служанку стараясь выглядеть как можно естественнее, и не снимая с лица добродушного выражения, прибавил: – А вот и я! Как обещал.

– Проходите, – ответила девушка сухо, не реагируя на шутку гостя. – Пройдите в гостиную, мадам сейчас спуститься, – добавила она, когда Данилов прошёл в переднюю, дивясь открывшимся ему простором, правда, тонувшим в полумраке; видимо от того, что свет не был включен; либо это была забывчивость служанки, либо это делалось в целях экономии.

– Ваша куртка, – произнесла служанка, протянув тоненькую ручку – Я повешу её.

Восхищаясь добродушием и кротостью девушки, Данилов скинул куртку; и спустя пару секунд, она уже висела в шкафчике для одежды, который девушка раскрыла так осторожно, что ни одна дверца не скрипнула, а может, они были смазаны.

– Проходите, – повторила девушка, указывая в сторону двустворчатых дверей.

Двери были открыты. Прежде чем войти в них, Данилов оглядел переднюю, заметив, как из находившегося в дальнем конце помещения (видимо это была людская), выглянула высокая фигура в ливрее, с зачёсанными назад волосами (это всё, что ему удалось разглядеть) и, на секунду  задержав на нём взгляд – тут же скрылась; после чего, Данилов, без стеснения, какое присуще человеку в незнакомом месте – прошёл в гостиную и, наметанным глазом оглядел дразнившее роскошью помещение. Огромную площадь здесь занимали книги, расставленные на стеллажах – от пола до потолка – по всему периметру стен; огромное окно слева, так же как и окна второго этажа –  было завешено плотной шторой, но в отличие от прихожей – гостиная была хорошо освещена. Под окном стоял большой дубовый стол и мягкое кожаное кресло; ещё одно кресло находилось посреди гостиной и напротив лестницы, что вела на второй этаж в спальни – эта лестница располагалась в конце – справа от двери, где сейчас находился Данилов, застывший в ореоле открывшейся его глазам роскоши.

– Машенька, кто там? – послышался откуда-то сверху приглушённый женский голос, он и вывел гостя из оцепенения.

– Это тот господин, мадам, – ответила служанка, повернувшись в сторону лестницы, высоко задрав голову.

– Скажи ему, пусть подождёт, я скоро спущусь, – отвечал голос, на звук которого, и Данилов повернул голову. Теперь оба, – и он, и служанка, – смотрели в одну сторону, при этом девушка выглядела до того смущённой, что казалось, единственным её желанием в эту минуту было: поскорее исчезнуть; как из помещения, так и с глаз этого красивого, но не в меру наглого человека, что так беззастенчиво буравил взглядом её «наряд».

«Вера! Ну конечно же, Вера», – подумал он, приготовившись к долгожданной встрече. И в это мгновение сверху послышался лёгкий шорох; Машенька, словно её укололи – дёрнулась – и отошла в сторону. Данилов заметил это краем глаза, когда, подняв голову, всё своё внимание обратил на лестницу, стоя посреди гостиной, спиной к столу, что стоял под окном. Сначала он увидел широкую лодыжку, облачённую в туфлю пепельного цвета, а затем показалась и сама её обладательница. Она вышла, блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, они были в ушах, на шее и пальцах; забранные назад каштановые волосы открывали высокий лоб, выделяя большие, слегка прищуренные от яркого света глаза; полные губы светились усмешкой, выставляя верхний ряд белоснежных зубов. И он словно увидел себя, в этой холодной усмешке, которой был пропитан весь её вид. Она была высокой и стройной, в длинном шёлковом пеньюаре, сквозь который проглядывали белые трусики, натянутые так высоко, что это сразу же бросалось в глаза. По-царски выгнув спину, едва касаясь ладонью перил, она, высоко поднимая ноги, осторожно спускалась по широкой лестнице, бросая сосредоточенный взгляд то вправо, то влево, будто оглядывала свои владения, стараясь заметить малейший непорядок и тут же донести это до слуг, с требованием – немедленно исправить; при этом она даже не смотрела на гостя, словно его вовсе и не было. «Вульгарная, самоуверенная, властная» – вот такой показалась ему хозяйка дома; ему достаточно было и этого короткого времени, чтобы придти к такому выводу – награждая её далеко не лестными эпитетами.

– Здравствуйте, Карлос! Надеюсь, я не утомила вас ожиданием? – произнесла она, рассмеявшись. Голос её был низким и немного грубым, и он сразу понял, что это всё же была не Вера, ибо её голос звучал много мягче и женственнее, да и внешность (если судить по фото) более яркой и не такой отталкивающей. Скорее её можно было сравнить с Вероникой Кисмановой – чей вид, сквозил такой же самоуверенностью, граничившей с сознанием собственного превосходства. Он мог бы даже подумать что они сёстры. Нет, Веру нельзя было поставить в один ряд с этими дамочками, возомнившими о себе не бог весть что. Но не смотря на всё это, она выглядела взрослой, именно – взрослой, в отличие от тех молоденьких профурсеток, с коими Данилову приходилось якшаться до сей поры, даже жена генерала Топорова не казалась ему такой, какой он увидел эту дразнившую соблазном особу. Он так же отметил и её ум – да, она была умной и расчётливой – знающей не понаслышке что такое комфорт и благополучие, а если судить по обстановке царившей в доме, то она была обеспечена не меньше чем Вера, рассказывавшая ему о своём финансовом положении в среде тех, кто имеет на социальной лестнице ту высокую планку, к которой многие из нас так стремятся, но не всякому удаётся «забраться» на неё.

– Нет, нисколько, я даже был рад ждать вас, мадам, – пошутил Данилов, не спуская глаз с глубокого выреза, в котором покоились белые, мягкие груди обворожительной хозяйки.

– Садитесь, – сказала она, указывая на диван, стоявший справа от стола, при этом снова рассмеявшись, как будто Данилов и правда сказал что-то смешное.

Подавшись назад, он приблизился к дивану, стоявшему спинкой к столу, оглянулся и опустился в его мягкое кожаное нутро, которое скрипнув под ним, приняло его лёгкое тело. Сама она села на диван, выдвинутый на середину гостиной, и теперь их разделяло значительное расстояние, что-то около пяти шагов. Вольготно устроившись, она, положив ногу на ногу, привалилась левой рукой к кожаной спинке, после чего обратилась к жавшейся в стороне служанке:

– Машенька, принеси нам кофе… или, нет, лучше, что-нибудь покрепче, – говорила она, по-французски, при этом выговаривала слова так, как это и принято у французов – в нос.

– Да, мадам, – ответила служанка, так же – по-французски; сделала лёгкий книксен, сложив руки спереди, и мигом вылетела из гостиной, горя краской стыда от того, что сама не догадалась сделать это заранее, чтобы не заставлять ждать строгую хозяйку.

– А вы строги со слугами, – заметил Данилов.

– Да, вы правы! – согласилась графиня де Морье, снова рассмеявшись – видимо это у неё была такая манера: на всё отвечать сначала смехом. – Их необходимо держать в строгости и не спускать самую казалось бы незначительную мелочь, – продолжала она. – Именно на мелочь и стоит обращать внимание, чтобы предотвратить более серьёзные оплошности.

Данилов молчал, продолжая скользить взглядом по её обнажённому бедру – восхищаясь её царственной осанке и тому, как её кругленькая попка приминает мягкую кожу дивана; а когда её обладательница принимала удобное положение на сиденье, оно поскрипывало, словно от удовольствия. Он почувствовал как  т о,   что сейчас пряталось у него в узких штанах – постепенно начинало расти, с каждым разом принимая чудовищные размеры и,   е м у  уже становилось тесно там, в узкой темнице накалившейся материи, в которой  о н  вынужден был пребывать. Данилову хотелось встать, чтобы «поправить»  е г о,   но настойчивый взгляд хозяйки мешал ему, а сделать это под её взглядом выглядело бы пошло, потому, он решил дождаться более удобного случая, а пока «переварить» те слова, что она высказала в отношении своих слуг. Так, вероятно, думает и Вера – пришло ему в голову. В этом они похожи. Он собрался подумать что-то ещё, когда в комнате вновь появилась служанка с подносом и таким выражением лица, словно ей только что сообщили, что сегодня её подвергнут пыткам святой инквизиции. Подойдя к журнальному столику, стоявшему сбоку от дивана, в котором расположилась мадам графиня, она поставила на него поднос и разлила по бокалам пенившуюся мириадами золотых пузырьков жидкость, при этом делая всё сосредоточенно и чётко. Первый бокал она, как водится, подала хозяйке; за своим Данилов подошёл сам, что было очень даже кстати; по пути он ещё успел едва заметным движением «подтянуть» ширинку – так обычно делают подростки – испытывая эрекцию.

Перед тем, как уйти, Машенька выслушала предназначенную для неё хозяйкой бранную речь, это было видно по их лицам: недовольному – хозяйки, и расстроенному – служанки. К а к  строгая mistress отчитывала кроткую девчонку, Данилов не понял, ибо французского не знал. И пока длилась эта сцена, он, уже завладев бокалом, стоял, оглядывая стеллажи; отмечая про себя, что ни одной из этих книг, по корешкам которых пробегал его взгляд – он не читал. Полки занимали всевозможные энциклопедии и другая научная литература из той области, о которой он не только не имел представления, но никогда и не задумывался об этом. Да, баба умная – в который уже раз отметил про себя Данилов и вернулся на своё место; к тому времени и служанка покинула помещение, готовя себя к предстоявшей для неё в ближайшее время экзекуции.

– А вы, как я погляжу, довольно-таки терпеливы, Карлос! – услышал он грудной голос хозяйки, которая, развалившись на мягком сиденье, неторопливо цедила из бокала, сжимая его длинными, белыми пальчиками; он поразился белизной её кожи и гладкостью рук; было видно, что эти руки никогда не знали тяжёлой работы и, такие естественные для женщины обязанности как – готовка, стирка, мытьё посуды и тому подобное – для неё было чем-то из области фантастики. По виду ей можно было дать не меньше тридцати пяти, а может, ей было и больше, но выглядела она между тем свежей и ухоженной; только мелкие морщинки возле глаз, да глубокие линии вокруг рта выдавали её возраст, а в целом – она ещё способна была привлекать и соблазнять, чего Данилов сейчас и испытывал, глядя на неё.

– Стараюсь, – ответил он коротко, не понимая, чего она имела в виду под этими словами.

– Я вижу, вас нисколько не интересует, для чего я позвала вас? – произнесла она разочарованно, а после, медленно, так, чтобы он видел это – сняла с левой ноги правую и, поменяла их: теперь левая лежала на правой. При этих медленных, но верных движениях он заметил белую ткань трусиков – она словно нарочно «показала» ему их – на секунду задержав ноги раздвинутыми, будто подражая Кэтрин Трамелл.

– Возможно, вы решили переспать со мной! Я прав? – ответил Данилов, глотнув из бокала; говорил он быстро, самоуверенно и фамильярно, хотя и чувствовал некоторую неловкость, находясь наедине с этой «роскошной женщиной», к которой уже начинал испытывать то страстное, звериное чувство, что находило на него с чрезвычайной быстротой и побуждало к грубым и смелым поступкам.

– С вами? – взорвалась она безудержным смехом, который заполнил всё пространство гостиной, – Не смешите меня! – добавила она, отсмеявшись. – Вы слишком доверчивы и наивны. Впрочем, и смелы – тоже! Мне это нравится! – оглядев его пристальным, оценивающим взглядом, она закончила свою мысль. – И даже романтичны! Не знала, что ещё есть такие мужчины, – слово «мужчины» она выговорила особо, как это делают только женщины.

– Что вы имеете в виду? – прищурившись над бокалом, спросил Данилов.

Посмеиваясь, она пригубила из бокала, и, полоснув его насмешливым взглядом, который блеснул на него исподлобья, ответила:

– Недавно я читала вашу переписку с той… женщиной, – слова «женщиной» она произнесла с презрением; видимо забыв, что и сама является ею.

– С Верой? – сказал Данилов, повысив голос и подавшись вперёд. – Вы знакомы с ней?

– С ней? – запрокинув голову, она снова расхохоталась, при этом выставив челюсть и оба ряда неестественно больших зубов. Он даже сравнил её с лошадью: этот смех (скорее похожий на ржание); острые зубы; крупные кисти рук и длинные щиколотки; а её манера спускаться по лестнице – равномерно чертя шаг, высоко поднимая колени. Сейчас он представил её в костюме Ponygirl: резиновая маска с цветной гривой стоящей на макушке; кляп-трензель с двумя длинными ремнями, что крепятся на затылке, которые держит «погонщик», когда «ведёт лошадку»; резиновый корсет с широкими ремнями – опоясывающий талию – стягивая передок и ложбинку между ягодиц. Он так же представил, как её заложенные назад, сведённые ремнями руки, придерживают дышло повозки, на которой – выпрямившись во весь рост, в костюме императрицы стоит… Вера Саврасава. Вот она вскидывает плеть, и хлёсткий удар обжигает спину покорной «лошадки»; та – вздрогнув – поднимает повозку и, сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее (в зависимости от ударов) набирает скорость, мерно постукивая надетыми на ноги подковами, при этом высоко поднимая колени – чувствуя острую боль в промежности и между ягодиц – стянутых ремнями. – Вы шутите? – продолжала графиня де Морье, снова возвращая Данилова в реальность. – Что бы я! и… она… – раскатистый смех снова прервал её речь.

Данилов терпеливо ждал пока его весёлая собеседница придёт в чувства. Его бокал давно уже опустел и было самое время налить ещё порцию, но он сдержал себя, снова подумав о Вере: как бы она отнеслась, если бы услышала, с каким пренебрежением отзывается о ней эта нацепившая на себя вульгарный образ величия заносчивая особа, для который те, кто стоит ниже её на социальной лестнице – всё равно что мусор под ногами. Так он думал. И, возможно – не ошибался.

– Я ещё не утратила уважения к себе, мой дорогой Карлос, чтобы ставить… е ё, в один ряд с собой! – продолжала Ирина Смольянинова – графиня де Морье.

– Вы так говорите, будто хорошо её знаете, – резонно заметил Данилов; её отношение к Вере задело его, вызвав приступ ярости, который пока ещё сидел глубоко внутри.

К его удивлению, она ничего не ответила. Поёрзав на диване, она вдруг резко встала и, так же резко повернулась к нему спиной, а потом, её длинные ножки, утопая в мягком ковре, прочертили себе путь к одному из стеллажей, где она и замерла, а длинные пальчики принялись перебирать что-то, чего он не видел, так как её широкая спина загораживала ему обзор. Зато он хорошо разглядел её округлые ягодицы, засверкавшие сквозь прозрачную ткань пеньюара. Потом она снова повернулась и быстрым, уверенным шагом двинулась назад; он заметил красный конверт, что она сжимала обеими руками. Он ошибся – это была пластиковая папка.

– Вот, прочтите, – сказала она, протягивая ему папку.

– Что это? – спросил Данилов, машинально принимая из её рук папку и опуская на колени.

– Её переписка с другими авторами портала, – ответила она, возвращаясь на своё место; принимая ту же позу.

В папку, что Данилов теперь держал в руках, было вложено три листа с распечатанным на цветном принтере текстом, напоминающем что-то, наподобие контракта, но это был не контракт. Это, как он убедился, вглядевшись в текст внимательнее – была распечатка с рецензий, которые авторы портала делали на прочитанные ими произведения.

На первом листе была переписка Веры Саврасавай с Гомером; на втором она же – рецензировала произведения Владислава Аксёнова – чей роман «Легенда о драгуне» «заставил» Данилова понять, что сам он в историческом жанре ничего не смыслит. Одна рецензия была отправлена тому же автору, но уже Валентиной Браневицкой – сестрой Веры – писавшей с её телефона, который она ей оставила – во что Данилов никак не мог врубиться; так же здесь была «тёплая» рецензия и к генералу Топорову, а вот текст третьего листа он уже… видел в недавно приснившемся ему сне. Здесь же упоминалась некая Валерия Кратышкина, так же писавшая Вере рецензии, при этом называя её – Варей, а та, отвечая – обращалась к ней, не иначе как – Лера Карповна – что тоже являлось для него загадкой.

Данная переписка имеет личный характер, а потому, автор не станет афишировать её, довольствуясь тем, что даст (вернее – дал) краткий обзор, чтобы читатель понял о кои идёт речь.

– Не понимаю, что вы хотите этим доказать? –  закончив чтение, произнёс Данилов, придавая голосу равнодушный тон; и так же равнодушно возвращая листы обратно в папку. Он не хотел, чтобы эта женщина думала, будто прочитанное, зародило в его голове какие-то мысли.

– Наивный вы дурачок, Дэльгадо, если до сих пор не поняли, что эта… особа водит вас за нос! – ответила Ирина Смольянинова, и теперь её голос звучал много серьёзнее, чем прежде, и она даже не рассмеялась своим лошадиным смехом.

– Вы всё-таки знакомы с ней? – догадался Данилов, подходя к журнальному столику, где стояла бутылка.

– Никогда! – усмехнулась женщина, наблюдая за действиями рук гостя, который медленно наполнял свой бокал.

– Тогда к чему вам всё это? – спросил он, стоя над столиком с бокалом в руках.

– Чтобы доказать вам, какой вы наивный дурачок! – ответила она с расстановкой.

Прежде чем заговорить снова, он осушил бокал, грохнул им о столик и вернулся в кресло.

– Кто такая Лера Карповна? – спросил он, вертя в руках папку. Рецензия некоей Валерии (Леры Карповны) КрАтышкиной, или КратЫшкиной – ему ни о чём не говорила – это имя он слышал впервые, но судя по тому, что они с Верой так тепло переписывались – вероятней всего – они были подругами.

– КрАтышкина владеет в городе агенством по найму прислуги, – пояснила «графиня».

– Вы тоже пользуетесь её услугами? – вставил Данилов, снова извлекая листы из державшей на коленях папки, делая это как бы машинально.

– Моя прислуга более квалифицирована! – ответила она со смешком, но, несмотря на этот неожиданно вырвавшийся смешок (явно по привычке) говорила она серьёзно. – Я сама её обучаю. Да у меня её не так много. Та девчонка – её вы уже видели, и Гжегож – он исполняет обязанности дворецкого и моего личного водителя, – говорила она это так, как будто хвастала приобретённой ею дорогой вещью, совсем не так как это делала Вера, когда рассказывала о себе.

– Рецензии эти были написаны год, а то и полтора назад, – говорил Данилов после минутной паузы, во время которой снова пробегал глазами текст. – Тогда я Веру ещё не знал, – последние слова он произнёс, словно успокаивая себя.

– Наивный, наивный мальчишка! – дразнила мадам Смольянинова, поднимаясь с дивана, и

склоняясь над столиком. – Хотя, не скрою – пишите вы не плохо! – наполнив бокал, она поднесла его к губам, и прежде чем сделать глоток, бросила на Данилова оценивающий взгляд, будто только сейчас увидела в нём что-то, что особенно привлекло её. – Впрочем, я была о вас другого мнения.

– И какого же вы были обо мне мнения? – спросил Данилов, чисто из вежливости, потому что мыслями он сейчас был далеко от этой утопавшей в роскоши гостиной.

– Лучшего, – ответила она, снова делая глоток из бокала.

– И что же заставило вас изменить своё мнение? – спрашивал он тем же тоном.

Поставив недопитый бокал на столик рядом с его, она ответила:

– Вас, наивный вы дурачок, усердно используют в какой-то чудовищной игре, а вы так и не хотите этого понять.

– Кто использует? Вера? Зачем? – он вскинул голову; ему было интересно, что имеет в виду эта коварная женщина.

– Вероятно, чтобы потом подставить! – сказала она так, словно знала, о чём говорила. – И имейте в виду: всё, что она рассказывает вам – это ни что иное, как – легенда, – выстроенная на плотном фундаменте изощрённого ума.

Данилов промолчал, словно только сейчас до него дошёл смысл её слов, и он решил обдумать это и прийти к какому-нибудь решению.

– Оставьте папку себе. Дарю вам её! – сказала она, сухо – таким образом – давая понять, что аудиенция закончена и, заметив, что гость по-прежнему сидит, тупо уставившись в папку, прибавила: – Будут ещё, какие вопросы? или, пожелания?

– Вы, правда, графиня? – спросил Данилов, состроив на лице наивную гримаску.

– Это мой творческий псевдоним, – ответила лжеграфиня, и добавила, тоном человека теряющего терпение: – Ещё вопросы?

– На секс, я полагаю, можно не рассчитывать? – произнёс Данилов развязным тоном, характерным подросткам.

– Что? Секс? С тобой? – она расхохоталась ещё громче, нежели за всё время, что Данилов провёл в этой гостиной. – Послушай меня внимательно, мальчик, – эти слова она произнесла уже более серьёзным тоном, а клокотавшая в ней досада, граничившая с ненавистью, таким образом, вынуждала её перейти с собеседником на «ты». – Я тебе не какая-то там девка или… эта… Саврасава. И не позволю разговаривать со мной в таком тоне! А теперь – проваливай отсюда!

– А всё же? может, перепихнёмся разок-другой?! – Данилов поднялся с дивана и уверенной походкой двинулся в её сторону.

– Стой, где стоишь, сосунок, – выпалила она, и в этот момент он увидел, как лицо её налилось не просто ненавистью, а чем-то таким, что он не в силах был объяснить. – Только тронь, – продолжала она сквозь зубы, – и ты пожалеешь об этом! Гжегож, – прокричала она, глядя на дверь поверх его головы.

Со стороны прихожей послышались торопливые шаги, и спустя мгновение на пороге выросла высокая фигура в ливрее – та самая, которую Данилов заприметил, когда вошёл в дом.

– Гжегож, проводите пана до выхода. Он уходит, – сказала она слуге тем тоном, каким принято разговаривать хозяевам со своей прислугой.

– Слухаюсь, пани, – склонив подбородок, произнёс слуга, а затем обратился к Данилову, указывая на двери: – ПрОшу, пан!

– Надеюсь, мадам, мы ещё встретимся, – сказал Данилов, взял папку и развязной походкой вышел из гостиной.

– Ни-ког-да! – бросила она ему в след.

Когда он вышел в прихожую, там уже находилась Машенька, держа в руках его куртку.

– Спасибо, дружок, – сказал он ей, надевая куртку, и напоследок потрепал по щеке, на что девушка отреагировала спокойно, словно в её обязанности входило не только терпеливо сносить нагоняй хозяйкиных гостей, но и их нежность.

Выйдя на улицу, он закурил сигарету, пересёк двор, вышел за ворота, и только тогда до него дошло, что он забыл захватить телефон; вернее – его у него не было, так как недавно он разбил его, и теперь  вызвать такси не представлялось возможным. Возвращаться же в дом, чтобы позвонить оттуда – ему не хотелось; настолько эта дамочка была ему отвратительна; и не только оттого что ему пришлось испытать унижение, когда она «отшила» его таким мерзким образом, а больше в силу того, что посмела «наехать» на Веру, которую он, по своему, но – любил.

Было почти четыре часа; на город постепенно надвигались вечерние сумерки, когда, спустя пятнадцать минут – прошедшие в безнадёжной попытке поймать попутку, – такая всё же показалась на его пути и, добродушный водитель согласился довезти его до отеля, даже не взяв оплаты, которую Данилов пытался всучить – таким образом он и добрался до отеля. К тому времени на улице уже совсем стемнело; пожелав доброму старичку счастливого пути, он пошёл в свой номер.

Не зажигая свет (хватало и того, что проникал с хорошо освещённой площадки), Данилов – бросил на стол папку, разделся и побежал в ванну; пустив воду, он встал под горячую струю, которая ласкала его замёрзшее тело, как нежные женские руки. Смыв с себя горький запах той фальшивой роскоши, в которой тонула гостиная графини, как смывают грязь, он обхватил рукой раскалившийся до предела член, представляя Ирину Смольянинову графиню де Морье… стоявшей в «упряжке» рядом с Вероникой Кисмановой, и, как сумасшедший принялся «качать» разгорячённую плоть, словно доил коровье вымя. В его голове замелькала картина: «лошадки» – Смольянинова и Кисманова в костюмчиках «понигёл» усердно тащат колесницу, на которой стоит грозная фигура императрицы Саврасавай; работая плетью, она с усердием диктатора подгоняет их; девчонки – поглядывая друг на друга униженным взглядом, и, – словно соревнуясь – прилежно переставляют ножки. На этом месте, Данилов кончил. Скатившись спиной по влажной стенке душевой кабины, он, сидя на корточках «отдыхал», при этом тяжело дышал и рычал – проделанная им «работа» отняла у него много сил и нервов. Теперь в его голове стоял образ хохочущей хозяйки особняка, а уши раздирали те слова, что она сказала напоследок: «Тебя используют в какой-то чудовищной игре…» Кто? и для чего? – эти вопросы не давали ему покоя.

Выйдя из ванной, он набросил на плечи халат, включил свет и подошёл к столу; устроившись в кресле, не забыв наполнить бокал, он снова перечитал принёсшие из особняка листы. На это ему потребовалось около семи минут, после чего в голове снова забегали мысли; они жалили и кусали, отвлекали и не давали сосредоточиться на чём-либо более приятном, нежели том, о чём он сейчас думал. Конечно же, данная переписка не о чём ещё не говорила; во всяком случае, ни о чём таком, на что так старательно намекала лжеграфиня. Вера и Гомер – могли общаться  т а к,   в шутку – что называется: по-родственному. Можно было бы посмотреть на это иначе – общайся они подобным образом в личке, но, здесь – на виду у всех – когда в любой момент  э т о  могла прочитать Фрося – сестра Веры и жена этого самого Гомера – будь они неладны. А что до генерала – так он (Данилов) тогда ещё только-только входил в её царство, получая роль её главного фаворита. А вот, кто такой Джеймс – это ему ещё предстояло выяснить. Он подумал: жалко, что её переписка с таинственным Джеймсом – не была датирована. А может, лжеграфиня намеренно распечатала данную переписку без дат, чтобы скрыть от него, что с Джеймсом, Вера переписывалась намного позже, нежели с другими своими фаворитами. «Столько вопросов, и ни одного ответа», – подумал он с горечью, включая ноутбук. А после, ещё немного поразмышляв, он всё же пришёл к выводу, что где-то Смольянинова права; пусть не с Гомером, но с другими-то своими рецензентами, она явно крутила шуры-муры; взять того же генерала, с которым у неё до сих пор тёплые отношения. И чтобы больше не изводить себя вопросами, на которые он всё равно не мог дать точного ответа, Данилов – промочив горло – вышел на страницу портала. В личку пришло сообщение. Писала Вера.