В шаге от тебя

Глава 1. Моника

Глава 1. Моника

Я закрыла учебник и быстро встала, ощущая, как в груди поднимается прилив волнения. Остатки лекции еще гудели в голове, но мне нужно было успеть на работу. Время было слишком ценным, чтобы терять его на размышления.

Бежала по коридору, пробивая себе дорогу через студентов, спешащих по своим делам. В голове мелькали мысли — о предстоящем дне, о том, как быстро пролетает время, и о той пустоте, которая всегда сопровождает меня в такие моменты.

На улице уже было прохладно, легкий ветер трепал волосы, а в воздухе пахло дождем, который, кажется, вот-вот начнется. Я натянула капюшон и ускорила шаг, торопясь к кафе. Там меня ждала моя небольшая, но уютная смена — место, где я могу забыться, погрузиться в ритм работы и не думать о прошлом.

Пробираясь через толпу, я невольно задумалась о себе. Прошлое — оно было как тень, которая постоянно маячит где-то в уголке моего сознания. Воспоминания о тех тяжелых днях, когда все казалось безнадежным, не дает мне спокойно спать.

Я помню, как однажды, когда мне было всего шестнадцать, меня забрали из дома — из той маленькой квартиры, что я делила с родителями, которых уже давно не было. Тогда я впервые почувствовала, что означает быть полностью одной, без поддержки и защиты. В интернате я думала, что все наладится, что я найду свое место. Но жизнь быстро напомнила о себе.

Друзья исчезали, как тени. А я — становилась все более одинокой. В те дни я научилась скрывать свои чувства, держать внутри все то, что не должна показывать. Иногда казалось, что сердце вот-вот разорвется, когда я видела, как другие смеются, а я — остаюсь на обочине.

Но самое страшное — это было ощущение, что я не совсем одна. Что-то внутри меня напоминало о том, что я не должна доверять никому. И даже сейчас, когда я стою здесь в этом городе, полном жизни, я чувствую, как внутри что-то зашевелилось.

Может, это страх? Или просто усталость? Неважно. Время идти — и я знаю, что мне нужно быть сильной.

Я свернула за угол, и кафе уже было видно. Внутри — тепло, запах кофе и свежей выпечки. Там я найду свой маленький мир, хотя бы на несколько часов. И, может быть, там я смогу немного забыться.

Я быстро прошла к кассе, проверяя еще раз свой график — осталось минут пятнадцать до конца смены. В кафе было тихо, только тихий шум кофемашины и мягкая музыка создавали уютную атмосферу. Я уже представляла, как скоро смогу сбросить с себя униформу и уйти домой, где меня никто не тронет.

Когда я аккуратно протирала чашки, в дверь вошла компания. Они были необычно шумными для этого места — громко смеясь и разговаривая между собой. Я сразу почувствовала, что что-то не так.

Первым, заметным был их высокий мужчина с грязной кожаной курткой, он огляделся по сторонам и зашел дальше, за ним — еще двое. Один из них — молодой парень с татуировками на руках, другой — чуть постарше, с небритым лицом и пренебрежительным выражением.

— Эй, бариста! — крикнул один из них, громко и вызывающе. — Давай, налей нам по кофе, быстро! И еще, — он захохотал, — чтобы было крепко. Не хочешь — не ешь!

Я сделала шаг назад, чувствуя, как сердце забилось быстрее. Обычно такие компании не обращали на меня внимания, но сегодня что-то было не так. Их глаза блестели от возбуждения, а в голосе звучал вызов.

— Эй, ты, — продолжал тот парень, — не подыгрывай, давай, что у тебя есть!

Я старалась оставаться спокойной, хотя внутри меня уже начинался этот знакомый комок паники. Мышцы напряглись, дыхание стало чуть тяжелее. Мне хотелось просто уйти, спрятаться где-нибудь, убежать от этого ощущения, которое нарастало с каждой секундой.

Но мои руки словно приросли к прилавку, и я не могла сделать ни шага.

— Чего ты смотришь? — заорал один из них, поднимая руку, будто собирался что-то бросить. — Ну-ка, быстрее!

Я почувствовала, как в голове зазвенело, словно кто-то зажег внутри свет и тут же его погасил. Всё вокруг стало шуметь, и в ушах зазвучали нечеловеческие звуки. Мелькнула мысль — я не справлюсь, я не выдержу.

Паника охватила меня целиком. Я зажмурилась, пытаясь вытеснить этот ужас, и вдруг у меня словно всё задрожало внутри. Мысли перемешались, сердце забилось так сильно, что казалось, оно вот-вот выскочит наружу.

— Господи… — прошептала я, чувствуя, как страх заполняет всю мою грудь. — Прошу… помогите…

Я не знала, как долго это продолжалось, — ощущение, будто я оказалась в бездне, где нет выхода, где все мои страхи и раны стали реальностью. Внутри всё сжалось, и сердце билось так быстро, что я боялась потерять сознание.

Потом всё словно затихло. Я услышала голоса, которые казались далекими, и почувствовала, как кто-то осторожно коснулся моего плеча.

— Эй, всё хорошо, всё нормально, — тихо сказал голос, спокойный и уверенный. — Спокойно, я здесь.

Это было что-то вроде тумана, который медленно рассеивался. Я открыла глаза, и передо мной стоял человек, которого я раньше никогда не видела. Он был в темной одежде, с холодным взглядом, и в его голосе слышалась твердость, которая вдруг дала мне силы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2. Роман

Глава 2. Роман

Слишком рано для ярости. Но она уже была во мне.

Я проснулся в 5:45. Без будильника. Сон — роскошь, которую я себе редко позволял. Лёгкий душ, кофе без сахара, костюм от Brioni. Всё по привычке. Стабильность — моя зона комфорта. Хотя слово «комфорт» я уже давно забыл, как ощущение.

Пентхаус молчал. Чёрные стены, матовые панели, отражения города за стеклом. Здесь было тихо. Почти мёртво. Так, как я люблю.

К восьми я уже был в «Кальветти Плаза». Совещания с утра до вечера. Финансовый отчёт, недовольный поставщик, проблемы с легалами в Лос-Анджелесе. Всё по расписанию. Всё под контролем.

— Ты слишком жесткий, Ром, — сказал Марко, наш финансовый директор, после того как я выкинул из зала очередного клоуна, пытавшегося спорить со мной о распределении долей.

— Жесткий? — я посмотрел на него с лёгкой насмешкой. — Мы не семью ведем. Мы ведем империю. А в империях слабость убивают первой.

К часу дня у меня уже пульсировал висок. Ненавижу тянуть. Решения надо принимать быстро. Хирургически. Один раз — и без возврата. Именно так нас учил Дариан. Именно так я жил.

Вечером была назначена встреча. Псевдоделовая, скорее контрольная. Мелкая сошка из южной ветки хотела втереться в доверие. Место встречи — кафе рядом с университетом. Странно, но я не стал менять локацию. Что-то в этом районе вызывало у меня тревожное, почти болезненное любопытство.

Я пришёл заранее, как всегда. Сел у окна. Тень легла на меня удобно. Смотрел, как капли дождя рисуют абстракции на стекле. И тут…

Они вошли.

Трое. Таких я видел сотни. Смазливые рожи, дешёвые фразы, мнимая уверенность. Один в куртке, другой в рваной джинсе, третий вообще с цепью на шее, как у циркового пса. Но не они привлекли моё внимание.

А она.

Девушка за стойкой. Хрупкая. Светлая. Как будто не отсюда. Что-то в её лице было… сломанное. Её глаза. Блядь, эти глаза.

Они начали «игру». Подкаты, фразы, громкий смех. Один что-то кинул на стойку. Второй почти навис над ней.

И тогда я это увидел. Реакцию. Она не просто испугалась. Она застыла, как будто её вбили в пол. Губы дрогнули. Руки затряслись. Дыхание сбилось. Она была на грани. На грани панической атаки.

Я узнал это мгновенно. Потому что когда-то видел это каждый день.

У моей сестры.

Семь лет назад. После похорон родителей. Когда она просыпалась по ночам, крича, сжимая одеяло, как спасательный круг. Я держал её, пока она не переставала дрожать. Пока однажды не проснулся… а она уже не дышала. Передоз. Тревожность её убила. Просто не сразу.

Я встал. Медленно. Холод внутри сжался в точку. Не злился — замер. Всё внимание — на ней.

Один из уродов замахнулся рукой, будто хотел бросить что-то. Моя рука схватила его запястье раньше, чем он понял, что происходит.

— Отвали, придурок, ты кто вообще?.. — начал он, но замолчал, когда увидел мой взгляд.

Я наклонился ближе:

— Ещё одно слово — и ты будешь жевать зубы через трубочку. Понял?

Тишина. Они сникли. Смешно, как быстро теряется бравада, когда встречаешь настоящую угрозу. Они ретировались, как шавки.

А я остался. Повернулся к ней.

Она пыталась дышать. Лицо бледное, глаза стеклянные. Но боролась. Не плакала. Не просила. Просто… стояла. И я понял — она не слабая. Она выживает. И делает это каждый день.

Я подошёл ближе. Медленно, чтобы не напугать.

— Эй. — Голос вышел тихим, спокойным. — Всё хорошо. Они ушли. Я рядом.

Она дрожала. Но смотрела на меня. Глубоко. Словно увидела кого-то, кого ждала. Или… кого боялась.

Я хотел уйти. Сказать что-то дежурное, исчезнуть. Но не смог. Эта девочка зацепила меня сильнее, чем должна была.

Я знал, что это будет не конец. Только начало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3. Моника

Глава 3. Моника

Сначала я слышала только шум. Всё слилось в один сплошной гул — как будто мир резко отдалился, как будто я тонула.

Но потом… среди этого грохота, вдруг появился голос. Низкий, спокойный. Ни крика, ни давления. Только ровное, почти хриплое:

—

Всё хорошо. Они ушли. Я рядом.

Я не сразу поняла, что это мне. Что этот голос — реальный. Он, как якорь, вытянул меня из той воронки, в которую я так часто проваливалась.

Мои пальцы дрожали, сердце будто билось прямо в горле, но я уже могла дышать. Он стоял рядом. Высокий. Весь в чёрном. Взгляд — холодный, цепкий, но в нём не было угрозы. Только… осознание. Будто он видел таких, как я, раньше. Будто понимал.

Я даже не сразу поняла, как согласилась. Он предложил подвезти — и я кивнула. Просто… не хотелось быть одной. Не в этот вечер.

Я сняла фартук, машинально бросила его на крючок и вышла из-за стойки. Он подал руку, коснулся моего предплечья — лёгко, почти невесомо, — но всё во мне сжалось. Паника снова нахлынула, будто из глубины тела выстрелила реакция.

Я резко отпрянула. Сделала шаг назад, как будто меня ударили.

Он не удивился. Даже не дернулся. Просто убрал руку и посмотрел прямо в глаза.

— Прости, — тихо сказала я, чувствуя, как стыд скребёт внутри. — Я просто... не люблю, когда...

— Не нужно объяснять, — прервал он. Спокойно. Без осуждения. — Просто идём.

Его машина была припаркована в тени, чуть в стороне от кафе. Чёрный Mercedes-AMG S-класса. Огромный, гладкий, как пантера на охоте. Салон пах кожей и чем-то терпким — его парфюмом, дорогим, но не кричащим.

Я села на переднее сиденье, стараясь не смотреть в его сторону. Стеклопакеты затемнённые, внутри — уютно и глухо. Почти как в бункере. Безопасно.

— Куда тебя отвезти? — спросил он, включая двигатель. Его голос звучал особенно, когда вокруг была тишина. Будто он говорил не словами, а уверенностью.

— Бруклин... Шестая улица, недалеко от моста, — пробормотала я, опуская взгляд.

Он молча кивнул и выехал. Несколько минут мы ехали в полной тишине. Только звук дождя по крыше, да ровное урчание мотора.

— Ты хорошо держалась, — вдруг сказал он.

Я усмехнулась, скорее горько, чем весело:

— Если ты называешь «хорошо» то, как я чуть не упала в обморок… тогда да, просто шикарно.

— Паника — не слабость. Это результат боли. Организм бьёт тревогу, когда слишком много.

Я посмотрела на него. Он не отводил взгляд от дороги, но говорил так, будто знал. Не просто по книжкам, а потому что сам это чувствовал.

— Ты… — начала я, и замолчала.

— Я? — его бровь чуть приподнялась.

— Ты видел это раньше? У кого-то?

Он молчал с минуту. Потом сказал:

— У сестры. Она… не справилась.

Я сжала руки в коленях. Мне нечего было сказать. Только боль внутри отозвалась на его слова. Как будто мы на мгновение узнали друг друга без слов.

— Знаешь, — сказала я после паузы, — ты совсем не похож на тех, кто обычно заходит в такие кафе.

Он усмехнулся — уголок губ едва дрогнул:

— Я и не собирался. Просто… что-то потянуло. Видимо, не случайно.

Я отвела взгляд в окно. Улица мелькала за стеклом, как кадры из фильма. И вдруг мне стало немного… легче. Теплее. Как будто кто-то поставил невидимый барьер между мной и теми, кто ещё совсем недавно казался угрозой.

Когда он остановился у моего дома, я взялась за ручку двери.

— Спасибо. За всё. Правда.

— Не за всё, — ответил он. — За начало. Мы ещё не закончили.

Я повернулась к нему. И впервые — не с испугом, не с тревогой, а с осторожным, почти упрямым интересом.

— А ты всегда так говоришь странные вещи?

— Только когда знаю, что они — правда.

Я вышла, не оборачиваясь. Но сердце стучало по-другому.

И мне почему-то казалось, что он ещё вернётся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Роман

Глава 4. Роман

Она сидела рядом. Такая тихая. Такая маленькая.

Белокурая девчушка с большими голубыми глазами, в которых — ни одного слова, но целая история. С губами, как бантик. С чуть приподнятым носиком и хрупким телом, которое будто вот-вот сломается от любого грубого прикосновения. Не больше 170 сантиметров. Худенькая. Воздушная. Как будто соткана из чего-то, что не предназначено для этого мира.

И всё же она была здесь. Сидела в моей машине, среди кожи и металла, и смотрела в окно, будто стараясь не соприкасаться с реальностью.

Я видел, как она напряглась, когда я дотронулся до неё. Этот порыв — как ток, как нож, который ранит случайно. Я не злился. Не на неё. На мир. На тех, кто довёл её до такого. На себя — за то, что не смог… не уберёг… кого-то другого.

Сестра.

Я даже не говорил её имя вслух уже несколько лет. Оно пульсировало где-то в глубине, будто прижато к ребрам. Но сейчас — всплыло. Стало огнём под кожей.

Малышка. Та же хрупкость. Те же глаза — всегда полные страха и надежды одновременно. Я видел, как она билась с этим адом в своей голове. Как пыталась улыбаться, не дыша. Как просыпалась с криками. И как в последний раз… она просто больше не проснулась.

Паника. Я знаю, как она душит. Как становится частью тела. Как ломает человека, даже если он снаружи кажется сильным.

А Моника — она держалась. Её не вырвало изнутри. Она стояла. Даже благодарила. Хотела сбежать, но не бежала. Это... цепляет. Сильно. Больно.

И именно в этот момент меня накрыло.

Как цунами. В одно мгновение.

Я сжал руль сильнее, чем нужно. Кожа под пальцами натянулась. Агрессия вскипела, как будто под кожей прорвало клапан. Не обычная злость. Нет. Это было что-то глубже. Примитивнее. Ярость, смешанная с желанием… защитить.

Меня трясло. Молча. Внутри.

Она вышла. Поблагодарила. Улыбнулась почти невидимо. И пошла. Белая рубашка под дождём прилипла к тонкой спине. Ноги быстрые, шаги неровные. Такая доверчивая. Такая испуганная.

Моя челюсть сжалась.

Они не должны были к ней прикасаться.

Даже смотреть на неё не имели права.

Я откинулся назад и закрыл глаза. Дышал тяжело, будто только что дрался. А может, и правда дрался — с собой.

Через минуту включил зажигание. Открыл телефон. Камера наружного наблюдения на фасаде кафе — я её заметил, когда заходил. Нужно будет достать запись. А потом — пробить по базе. Лица я запомнил. Достаточно одного — остальные найдутся.

Это было не по плану. Никакая логика не объясняла, почему я влезаю в это. Почему в голове уже выстраиваются варианты — где, когда, как. Почему внутри зудит один единственный инстинкт:

Уничтожить

.

Я больше не хотел разбираться, кто они. Я просто хотел, чтобы они пожалели, что когда-либо ступили в ту кофейню. Чтобы пожалели, что вообще родились.

Но больше всего… я хотел одного:

Чтобы она больше никогда не смотрела так — с дрожащей губой, с паникой в груди, с глазами, полными страха.

Чтобы больше ни один ублюдок не смел приблизиться к ней.

И если для этого придётся выжечь полгорода — я это сделаю.

…Я почти выехал со стоянки, когда загорелся экран телефона:

Дариан.

Я нажал на громкую связь. Его голос прозвучал, как всегда — спокойно, с лёгкой насмешкой под поверхностью:

— Ну что, ты на месте? Эта встреча не должна была занять больше пятнадцати минут.

Я молчал пару секунд, сдерживая гул, который всё ещё нёсся по венам.

— Всё в порядке. — Голос вышел глухим.

Он мгновенно уловил это.

— Ты меня за кого держишь? — хмыкнул он. — Я тебя знаю двадцать лет, Ром. Это твое “в порядке” обычно означает, что ты на грани взрыва. Что случилось?

Я промолчал.

— Кто-то перешёл тебе дорогу? — продолжил он. — Или… — и тут в его голосе прозвучала ухмылка, — ты наконец-то посмотрел на кого-то не как на мешок с костями?

— Дариан, — прорычал я, — не начинай.

— О-о-о. Вот теперь интересно.

— Просто помог… – пробурчал я.

—Ты кого-то

спас

, да? Ты? Сам? Не для дела, не для интереса, а потому что

почувствовал

?

Я сжал руль. Он как будто копался пальцем в открытой ране.

— Просто… девочка. Случайность. — сказал я глухо.

— Конечно, — протянул он. — А Аделина — тоже была случайностью, пока я не понял, что убью за неё любого. Знаешь, с чего всё началось?

Я молчал. Он продолжал, уже тише:

— С того, что я впервые в жизни захотел, чтобы она больше

никогда не боялась.

И вот ты сейчас… звучишь точно так же.

— Отвали. — Я отключил звонок.

Но ехал уже молча. Потому что он был прав. Чёрт бы его побрал, он всегда чувствовал, когда я начинал трещать изнутри.

Дариан не стал обижаться. Уже через час он скинул мне сообщение:

«Я достал тебе запись. Отдай в IT, пусть пробьют по лицам. Их видно чётко.»

Я передал видео. Наши ребята из техотдела не задавали вопросов. Уже через два часа у меня были имена, адреса, соцсети. Один из них — Эдди Кросс — был уже на условке. Второй — Луис Мэйсон — работал вышибалой в каком-то клоповнике. Третий — подросток, 19 лет, уже с двумя приводами.

Я поехал без охраны. Без предупреждений. Холодно. Чётко.

Адрес — какой-то заброшенный ангар на окраине, где эти шавки, судя по камерам, собирались регулярно. Машину я оставил в квартале, подошёл пешком. Никто не ожидал. Они были там — все трое. Смеялись, пили из пластиковых стаканчиков, один из них курил на входе.

Он меня заметил, но даже не успел открыть рот.

Я ударил его первым. Под дых. Он сложился пополам.

— Ты же хотел шоу? — прошептал я, поднимая его за шиворот. — Вот тебе шоу.

Остальные двое сорвались, но запоздало. Второго я ударил ногой в колено — оно хрустнуло. Третий успел добежать до двери, но я догнал его и врезал лбом в стену.

Это не была драка. Это была казнь. Я бил точно, методично. Не убивал — но сделал так, чтобы запомнили.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не кричал. Не объяснялся. Просто смотрел в их лица, пока они корчились на бетонном полу.

— Если хоть ещё раз кто-то из вас

даже подумает

подойти к ней… я найду ваших матерей. Ваших сестер. И сожгу всё, что вы любите. Вы меня поняли?

— Д-да… да… — захныкал один.

Я вышел, не оборачиваясь. Одежда — чистая. Кровь была только на костяшках.

На улице снова пошёл дождь.

Я вдохнул воздух и впервые за весь день… выдохнул.

Глава 5. Моника

Глава 5. Моника

Прошла неделя.

А я всё ещё думала о нём.

Звучит глупо, наверное. Я даже не знаю его имени. Он не представился, я не спросила. Просто стояла тогда, трясущаяся, с болью в груди и комом в горле — и не выдавила ни одного нормального слова.

Но его лицо… будто выгравировано в памяти.

Высокий. Нет, не просто высокий —

внушительный

. Сложен, как будто создан руками скульптора, который одержим совершенством. Его движения — точные, сдержанные, как у хищника. И голос… тот самый голос, что вытащил меня из ада.

Черные как смоль волосы. Ровные, гладкие, чуть растрёпанные от дождя. И глаза — боже, эти глаза. Карие, но не простые. В них были крапинки, оттенки — золото, янтарь, медь. Глубокие, почти пугающие. Когда он смотрел — казалось, что ты больше не можешь лгать. Даже себе.

Я не знала его. Но уже не могла забыть.

Сегодня у меня было окно между лекциями, и я устроилась на заднем дворе кампуса. Здесь всегда было тихо. Я достала альбом, карандаши и начала штриховать. Рисовала вслепую — по памяти, по ощущению. Сначала просто черты — лицо, острый скуловой контур, прямой нос. Потом — волосы, слегка падающие на лоб. Потом — глаза. Я пыталась поймать этот взгляд… и каждый раз срывалась, перечеркивала, начинала заново.

Рисование — мой единственный способ хоть как-то справляться с тревогой. С того самого дня, когда всё пошло под откос. Мне было шестнадцать. Мы с мамой и папой ехали домой с вечеринки. Папа рассказывал очередную дурацкую историю, мама смеялась, а я злилась, что они не купили мне мольберт. Это была последняя наша ссора.

Я даже не помню сам момент аварии. Только сирены. Кровь. И потом — тишина. Такая, которая давит на уши, как под водой.

После — интернатная семья. Четырнадцать детей. Чужой дом. Чужие люди. Я тогда думала, что обрела шанс на вторую семью. Что, может, боль утихнет, если вокруг будут братья, сёстры, забота.

Но это оказался ад.

Я пока не готова вспоминать детали. Просто… не готова. Всё, что я вынесла из тех лет — это страх перед прикосновениями и привычку прятать настоящие эмоции глубже, подальше от чужих глаз.

И ещё — любовь к карандашу. Потому что бумага не трогает. Не вредит. И позволяет сказать то, что словами не скажешь.

Я провела пальцем по готовому портрету. Он получился холодным. Сильным. Но в глазах — как и тогда — не было злости. Только… боль. Та, что знакома. Та, которую я вижу каждое утро в зеркале.

Я улыбнулась слабо. Словно внутри потеплело от того, что я наконец дала этому образу форму.

Почему-то мне хотелось верить, что мы ещё встретимся. Что я смогу поблагодарить по-настоящему. Что смогу сказать:

"Я вас вижу. И больше не боюсь."

И, может быть… узнать, как его зовут.

К вечеру я пришла на работу. Кафе было почти пустое. Смена у меня начиналась через пятнадцать минут. Я переоделась в подсобке, привычно завязала фартук, надела резинку на волосы и вышла за стойку.

И замерла.

На барной стойке стоял букет. Скромный, но очень красивый: белые розы, немного эвкалипта, лавандовые веточки — пахло тонко, мягко, как лето перед дождём.

Я оглянулась. Никого.

На одном из лепестков покоилась записка, сложенная пополам. Я взяла её осторожно. Бумага была плотная, чистая. Почерк — мужской. Ровный, строгий, с твёрдыми линиями.

"Не знаю, как ты отреагируешь на меня сейчас.

Но я надеюсь, тебе уже лучше."

Ни имени. Ни подписи.

Но я знала,

от кого

это.

Мурашки побежали по спине, будто кто-то прошёл сквозь меня. Я снова оглянулась. Пусто.

Но сердце застучало. Не от страха. От чего-то другого.

Что-то во мне… ожило

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6. Роман

Глава 6. Роман

Я не забыл.

И не смог отпустить.

Прошла неделя, как я отвёз её домой. Неделя, как она шагнула за дверь моего автомобиля и исчезла в темноте.

Но её образ остался. Он въелся. В голос. В руки. В мысли.

Я сказал себе, что просто хочу удостовериться, что она в порядке. Это же просто проверка. Просто — чтобы быть уверенным.

Но всё оказалось не просто.

Сначала я узнал её имя.

Моника Грейс.

Университет. Второй курс. Дизайн. Снимает квартиру в Бруклине. Работает баристой — ту смену она брала добровольно, чтобы подменить коллегу. И если бы не это… мы бы не встретились.

Я просмотрел архивные записи. Сначала подумал, что панические атаки — результат смерти родителей. Обычная картина. Такая же, как у моей сестры. Потеря, страх, нестабильность — всё ясно.

Но кое-что не сходилось.

Смерть родителей — авария. Всё чисто. Машина влетела в отбойник, водитель (отец) погиб на месте, мать — позже в больнице. Она выжила. Монике тогда было шестнадцать. Несовершеннолетняя. По всем протоколам — опека, приёмная семья.

И она действительно попала туда.

Фамилия приёмного отца —

Роберт Хейл

. Бизнесмен средней руки, трое собственных детей, плюс ещё одиннадцать приёмных — интернатная семья, как они это называли. Я видел фотографии. Внешне — почти идеальная витрина. А внутри?

Внутри что-то было не так. Я это

чувствовал

.

Когда Монике исполнилось восемнадцать, её "семья" официально исключила её из состава опеки. Резко. Без объяснений. Без конфликта в документах. Просто — отчуждение. Всё.

В период с 16 до 18 лет она проживала в комнате общежития. Адрес был оформлен через ту же самую семью. Платил — Хейл. Регулярные банковские переводы. Скромная сумма, но стабильная. А потом — всё. Переводы прекратились в день её совершеннолетия. Как будто её существование вычеркнули. Отрезали.

И что-то в этом

не давало мне покоя.

Я поручил Тони из IT пробить всю доступную информацию о Хейле. Никаких жалоб. Никаких дел. Ни одного зафиксированного сигнала. Всё чисто. Слишком чисто.

Но я хорошо помнил

её реакцию на прикосновение.

Тот резкий отскок, как будто моя рука обожгла ей кожу. Не просто испуг. Это был телесный отклик, зафиксированный где-то в мышцах, в памяти.

Так не реагируют на просто стресс. Так реагируют на

травму

. Глубокую. Неизлечимую.

Я сидел в машине через дорогу от её кафе. Видел, как она приходит с рюкзаком, с которым не расстаётся. Как достаёт карандаши. Как уходит в свои рисунки — будто прячется от мира в линии и штрихи.

И я видел, как она нашла букет, что я оставил.

Как прочитала записку. Как прижала её к груди. И как осторожно… улыбнулась

.

Меня это сжало изнутри.

Я говорил себе, что это всё — просто наблюдение. Просто логика. Просто подозрение.

Но на самом деле — я врал.

Я

уже не был объективен

.

Не мог быть. Я хотел знать её прошлое не из профессионального интереса.

Я хотел знать, что она скрывает за тишиной

.

Кто сломал её доверие. Почему она никого не подпускает. Почему именно

мне

удалось пробиться — хоть на миг.

Я не верю в случайности. Если её боль совпала с моей — это не просто совпадение.

Это знак.

В офисе было, как всегда, безупречно.

Мой кабинет на последнем этаже «Кальветти Плаза» напоминал больше стратегический штаб, чем рабочее пространство. Панорамные окна, чёрные панели, гладкий мраморный стол, на котором всегда только самое нужное: ноутбук, документы, пистолет в ящике — на всякий случай. Всё под контролем.

Я провёл три встречи подряд: поставщики, менеджмент, аналитики. Работал чётко. Сухо. Без ошибок. Они смотрели на меня, боялись дышать громче. И всё равно, внутри я кипел.

Её лицо не выходило из головы.

В тот момент в дверь без стука зашёл Дариан.

Точнее, как всегда —

вломился

, с тем самым спокойствием человека, который знает, что его никто не выгонит.

— Ты выглядишь, как будто собираешься кого-то похоронить, — произнёс он с усмешкой, подходя ближе. — Хотя, зная тебя, скорее всего — уже похоронил.

— Только троих, — буркнул я, откидываясь в кресле.

Он сел напротив, раскинув руки по подлокотникам, как дома.

— Что у тебя?

— Работа. Как у всех. — Я перевернул очередной лист с финансовым отчётом. — Ты чего пришёл? По делу?

— По братски, — усмехнулся он. — Мне стало скучно, и я решил посмотреть, как живёт мёртвый изнутри.

Я закатил глаза.

— Ладно, — он наклонился вперёд. — Хватит корчить из себя глыбу. Говори. Что с той девчонкой?

Я застыл.

Он уловил это и только кивнул:

— Ага. Значит, всё-таки что-то

есть

.

Я не ответил сразу. Внутри — будто что-то защемило. Я развернул кресло к окну. И заговорил.

— Я узнал всё, что мог. Её зовут Моника. Родители погибли, когда ей было шестнадцать. Потом — интернатная семья. Роберт Хейл. Тринадцать других детей, и всё — как по учебнику. Только когда ей исполнилось восемнадцать, её просто выкинули. Без объяснений. Переводы прекратились, общение прекратилось. Всё обнулилось.

— Ты думаешь, это неспроста? — спросил он осторожно.

— Думаю, что за этой историей — что-то ещё. Она боится мужчин, Дар. Я

наблюдал

. Она ходит с соседкой, учится в группе с девчонками, держится ближе к женщинам. Но рядом с мужчинами — как под током. Ты бы видел, как она отреагировала на моё прикосновение.

Моя грудь сжалась.

— Это не просто шок. Это инстинкт. Как будто тело её

знает

, что прикосновение — это угроза. И меня это… — я поднял глаза на Дариана, — это выбивает из равновесия, чёрт побери!

Я встал резко, прошёлся по комнате. Голос сорвался.

— Я не знаю, что с ней было! Я не знаю,

что с ней делали!

И это сжирает меня! Потому что я хочу… хочу, чтоб она больше

не боялась!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он смотрел на меня молча. Спокойно. Без осуждения. Только глаза его стали темнее.

— Ты боишься, что она боится

тебя

, — сказал он тихо.

Я остановился. Не ответил. Потому что да. Это была правда.

— Ты думаешь,

ты

пугаешь её, — продолжил он. — И потому не знаешь, как подойти.

Я медленно кивнул.

— Тогда подойди по-другому, — сказал он просто. — С переписки. Без давления. Без физики. Ты же, наверняка, уже добыл её номер?

Я бросил на него взгляд.

Он рассмеялся:

— Я так и думал. Ты же — Роман Марчелли. Если ты кого-то

почувствовал

, ты этого кого-то найдёшь до самого корня.

Я смотрел на него молча.

— Напиши ей. Без подписи, если хочешь. Без ожиданий. Просто — дай ей шанс тебя увидеть заново. Ты же не из тех, кто прячется, да?

Я вздохнул. Тяжело. Потому что я — никогда не прятался. Ни от кого. Кроме, пожалуй, неё.

Глава 7. Моника

Глава 7. Моника

Прошла ещё одна неделя.

Семь дней. Сто двадцать восемь часов. Больше семи тысяч минут.

Я пыталась жить. По расписанию. Как всегда.

Учёба — работа — комната — тишина. И снова по кругу.

Моя соседка Лора что-то постоянно рассказывала — про учёбу, про сериал, про то, как кто-то с химфака позвал её на свидание. Я кивала, смеялась в нужных местах. Делала вид, что всё в порядке. Что всё

как раньше.

Но внутри меня что-то сдвинулось. С того самого вечера, как он появился.

Этот мужчина — чёрный силуэт, стоящий между мной и паникой. Холодный взгляд и тёплый голос. Грубая защита, в которой я чувствовала себя… не в ловушке, а в безопасности.

Я рисовала его. Ещё раз. И ещё. Альбом наполнился его глазами, его скулами, тенями на щеке, нервной линией губ. Я не знала его имени, но лицо помнила слишком чётко.

На работе всё было ровно. Уроды больше не появлялись. И слава Богу. Я ловила себя на том, что невольно оглядываюсь на дверь каждый раз, когда она открывается. Думая, надеясь...

ожидая

.

Он не пришёл.

Но однажды вечером — всё изменилось.

Я сидела на подоконнике в своей комнате. Плед, чашка чая, открытый альбом на коленях. На улице моросил дождь, в окне мерцали фонари. Мягкая музыка играла в наушнике — в одном, второе ухо я всегда оставляла свободным. На всякий случай.

Экран телефона загорелся.

Номер не сохранён.

Не подписан.

Сообщение:

"Ты, наверное, не ждала. И, может быть, не хочешь слышать.

Но я просто хотел узнать… тебе уже лучше?"

Мир как будто остановился.

Я перечитала строчку три раза. Сердце застучало. Медленно. Но громко. И в груди — знакомый жар. Не страх. Нет. Ожидание

.

Это был

он

.

Я знала. Чувствовала. Каждой клеткой.

Пальцы дрожали, но я не отвела глаз от экрана. Он нашёл меня. Он помнил.

А я — впервые за долгое время — не хотела

убежать

.

Я смотрела на экран, пока внутри всё не зашевелилось. Что-то старое, пыльное, давно забытое — вдруг проснулось. Любопытство? Возможно.

Но больше — тепло.

Я провела пальцем по тексту. Потом медленно набрала ответ:

«Если у тебя есть мой номер, значит, ты и так знаешь, как меня зовут.»

Секунда. Две. Пять.

Ответ пришёл почти сразу, будто он ждал, выдохнув:

«Моника. Красивое имя.»

Я прикусила губу, чувствуя, как уголки губ сами поднимаются. Он писал коротко, без лишнего. Но в этих словах было что-то… настоящее.

Я ответила:

«Тогда будет справедливо, если теперь я узнаю твоё.»

Пауза. Гораздо длиннее, чем в первый раз. Я успела сделать глоток чая, перевернуть страницу альбома, снова посмотреть на его портрет.

Наконец — экран мигнул:

«Роман.»

Имя. Просто. Но оно будто стало якорем.

Я смотрела на сообщение с его именем.

Роман

.

И почему-то… стало легче. Как будто во мне было нечто подвешенное, незавершённое — и теперь оно встало на место.

Я медленно набрала:

«Роман. Серьёзно. Глубоко звучит. Подходит тебе.»

Ответ пришёл почти сразу:

«А ты представляешь, как оно звучит, когда его выкрикивают в панике?»

Я улыбнулась, почти рассмеявшись вслух. Он был резкий. Прямой. Но в этом что-то подкупало.

«Думаю, я пока не готова кричать твоё имя в панике.»

«Это хорошо. Я бы предпочёл, чтобы ты никогда больше не паниковала.»

Эти слова попали в самое сердце.

Я замерла, потом тихо ответила:

«Ты меня тогда действительно вытащил.»

«Ты сама держалась. Я просто подошёл ближе всех.»

Молча прочитала. Медленно. Он не геройствовал. Не приклеивал себе медали. Но

он всё видел

.

Понял. Чувствовал.

Я напечатала:

«Но ты всё ещё следишь за мной, да? Ты знал, где я, как зовут. Даже номер нашёл.»

Пауза. И честный ответ:

«Да.»

«Почему?»

Небольшая пауза — и затем:

«Потому что ты была слишком напугана. А потом — стала слишком важной.»

Я сглотнула. Пальцы дрожали. В груди — странное, колючее тепло.

Он добавил:

«Я не знал, как подойти. Думал — пугаю тебя. А может… ты просто боишься всех мужчин.»

Я задумалась. Это была правда. Отчасти.

Я медленно напечатала:

«Не всех. Но... я часто чувствую угрозу. Даже там, где её нет. Это... просто часть меня.»

Он не спрашивал «почему». Не лез вглубь. Просто написал:

«Я не хочу быть угрозой для тебя. Никогда. По правде говоря думал ты забыла меня»

И тогда я открыла альбом. Сделала снимок портрета. И добавила:

«Ты думаешь, я тебя уже не помню. Но я помню. Извини, если не всё передала. Просто… это то, как я тебя вижу.»

Отправила.

А потом... замерла. Ждала ответа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8. Роман

Глава 8. Роман

Я мог бы соврать себе, что работал.

Что неделя прошла под знаком встреч, контрактов, звонков с Лос-Анджелесом, чёртовых цифр и поставок. Я мог бы сказать, что был поглощён проектом, выездом в Чикаго, конфликтом с таможней.

Но это всё было

фоном

.

Истинная суть моих дней —

наблюдение

.

Я знал, когда она выходит из дома. Сколько времени тратит на дорогу. В какие часы сидит на заднем дворе кампуса с альбомом. Я не приближался. Ни разу. Не потому что боялся — я не из таких. А потому что... не хотел разрушить то, что видел издалека.

Внутри было ощущение, что если я появлюсь рядом — она исчезнет. Растворится, как тень. Я не мог позволить себе это.

IT-отдел помог быстро. Они даже не спросили, зачем мне нужен удалённый доступ к камерам в кофейне

.

Просто настроили — и кивнули. Контроль. Мне нужно было видеть, что с ней всё хорошо. Что она

жива

.

Целая. Спокойная.

Работа? Да, я работал. Подписывал, давил, наезжал. Но всё это — машинально. Даже Дариан заметил:

— Ты на автопилоте, брат. Первый раз вижу, чтобы ты был в комнате, но мыслями не в ней.

Он был прав.

Каждый вечер я смотрел на экран. Ждал. Думая, написать или нет. И каждый раз —

не писал.

Потому что думал, что, возможно, она уже обо мне и не вспомнит.

Но сегодня... всё изменилось.

Я всё же решился.

Сел за стол. Телефон в руке дрожал, как будто я не держал оружие, а стеклянный куб, который вот-вот разобьётся. Пальцы скользили — ладони потели так, будто у меня гипергидроз ладоней. Смешно. Роман Марчелли, правая рука Кальветти, контролирует миллионы, людей, смерть — и не может нажать «отправить».

Но я отправил. Коротко.

Ты, наверное, не ждала. И, может быть, не хочешь слышать.

Но я просто хотел узнать… тебе уже лучше?

И пошло.

Ответы — быстрые. Острые. Улыбка, когда она написала про имя. Лёгкая дрожь, когда она написала "тебе подходит". Я не улыбался. Но внутренне — что-то сместилось.

И потом…

Фото.

Я не был готов.

Портрет. Мой. Нарисованный её рукой. Чёрно-белый. Строгий. Линии уверенные. Взгляд —

мой

. Она увидела меня точно

.

Даже слишком.

Вдох сбился. Как будто в живот ударили.

Я смотрел на экран. Долго. Ничего не отвечал. Может, минуту. Может, час.

А потом набрал:

Ты говоришь, что не передала всего. Но, чёрт возьми, ты передала

больше

, чем когда-либо видел я сам в себе.

Она не ответила сразу.

Я дописал:

Я думал, ты обо мне не вспоминаешь.

Теперь понимаю, что сам забыть тебя — не могу.

Ещё секунда. Тишина.

И снова — сообщение.

Ты же сам сказал: ты подошёл ближе всех.

После такого не забывают.

И в этот момент я понял: Я уже

внутри

.

И выхода отсюда нет.

Я всё ещё держал в руке телефон, хотя переписка закончилась.

Пальцы медленно теряли чувствительность, а голова гудела, как после боя.

Как будто каждый её ответ — не просто текст, а удар. Но не разрушительный.

Живой

.

Я не знал, что делать. Что дальше. Я никогда не не знал.

Контроль — моя религия. Чёткая логика, чёткий план. А сейчас — ничего.

Она была тишиной, которая звенела в голове. Тенью, к которой я тянулся.

Я смотрел на её портрет снова и снова. Она видела меня. Настоящего. Без громких слов, без внешнего фасада.

Я колебался.

Боялся не отказа. Не молчания. Боялся, что если увижу её снова — назад пути не будет.

Секунда. Глубокий вдох. И я начал печатать.

«Я не хочу давить на тебя. Но если… если ты не против — может, мы увидимся? Ненадолго. Где тебе будет комфортно. Ты решаешь, когда и где. И если ты захочешь уйти — Я просто уйду первым. Без вопросов. Ты держишь контроль. Только ты.»

Я отправил. Сердце билось глухо. Как перед выстрелом. Но я знал — по-другому не могу.

Теперь —

всё за ней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9. Моника

Глава 9. Моника

Когда я отправила рисунок — сразу же пожалела.

Не потому что он был плохим. А потому что это был…

он

.

Не просто портрет. Это было мое восприятие. Слишком честное. Слишком открытое. Как будто я сама отдала ему часть себя — без защиты, без фильтра.

Прошла минута. Потом другая.

Я смотрела на экран, как на лезвие ножа. Сердце колотилось так, будто я сдала экзамен, от которого зависит вся моя жизнь. Он не отвечал.

А я — ждала.

И тогда пришло сообщение:

«Ты говоришь, что не передала всего.

Но, чёрт возьми, ты передала больше, чем когда-либо видел я сам в себе.»

Я не дышала. Потом — медленно, будто заново училась — вдохнула. Это было больше, чем благодарность. Больше, чем признание. Это было... взаимное узнавание.

Он писал:

«Я думал, ты обо мне не вспоминаешь.

Теперь понимаю, что сам забыть тебя — не могу.»

И тогда всё во мне сдвинулось. Паника отступила. Осталась только… дрожь. Мягкая. Живая.

А потом — ещё одно сообщение:

«Я не хочу давить на тебя. Но если… если ты не против — может, мы увидимся? Ненадолго. Где тебе будет комфортно. Ты решаешь, когда и где. И если ты захочешь уйти — Я просто уйду первым. Без вопросов. Ты держишь контроль. Только ты.»

Я перечитывала эти строчки, наверное, десять раз.

Ты держишь контроль. Только ты.

В голове вспыхнуло — будто лампочка в темноте. Он не просил доверия. Он предлагал выбор. А это — единственное, чего у меня не было тогда… в тот день, четыре года назад.

Я сжала телефон. Ладони вспотели. Сердце билось так, будто рвалось из грудной клетки.

Я не знала его. Почти. Я боялась. Ещё. Но вдруг поняла: Я устала бояться.

Прошло

четыре года.

Четыре года, как я жила с темнотой внутри. Четыре года, как я отступала, сворачивалась, пряталась.

А теперь — кто-то наконец не лез в эту темноту. А просто... ждал снаружи. И сказал: "Ты решаешь."

И я поняла — если не сейчас, то когда?

Я снова взглянула на экран. И начала печатать:

«Давай. В выходные. Есть одно место, где я чувствую себя спокойно. Художественная галерея у старого театра. Там всегда мало людей. Суббота. Час дня. Если ты придёшь — я буду там. Если нет… я всё равно буду благодарна за то, что ты написал.»

И нажала «отправить».

Сердце гудело. Пальцы дрожали. Но внутри — впервые за долгое время — не было страха. Было ожидание. И... надежда.

Я не отводила взгляд от экрана после того, как отправила сообщение.

Пальцы дрожали. Каждая секунда — как удар в грудь. Я уже начала думать, что он не ответит.

Но экран мигнул.

Роман

:

Спасибо. Буду.

Две строчки. Ничего лишнего. Но внутри меня что-то развернулось — будто чьи-то сильные руки осторожно обняли ту самую хрупкую часть, которую я столько лет прятала.

В субботу я проснулась в семь утра, хотя встреча была в час. И не могла заснуть снова.

Все внутри трепетало. Не бурей — скорее, тихим, глухим эхом, как капли дождя по стеклу. Я долго смотрела в потолок, потом встала и открыла окно. Небо было светлым. Без солнца, но и без дождя. Тёплый ветер колыхал занавеску, и я вдруг поняла: я не хочу отменять.

Не хочу убегать. Не хочу придумывать оправдания.

Я просто… хочу пойти.

Собиралась долго.

Выбрала светлое платье — не слишком нарядное, но мягкое, свободное. Ничего обтягивающего, ничего, что сковывало бы дыхание. На плечи — лёгкий кардиган. Волосы заплела в косу, чтобы не мешали. Никаких ярких украшений. Только тонкое кольцо — то самое, которое осталось от мамы. А в сумку положила карандаши. И блокнот. Всегда.

Но каждое движение сопровождалось вопросом:

А вдруг он не придёт?

А если придёт — а я не смогу говорить?

А если он поймёт, что я сломанная? Что слишком «не такая»?

Я села на кровать. Закрыла глаза. Сжала ладони.

И тогда — тихо, но вслух — сказала:

— Пора идти навстречу страхам.

Мои собственные слова прозвучали неожиданно твёрдо.

И я встала. Натянула куртку. Сделала шаг. Потом второй.

Вышла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Роман

Глава 10. Роман

«Давай. В выходные. Есть одно место, где я чувствую себя спокойно. Художественная галерея у старого театра. Суббота. Час дня.»

Я перечитал сообщение раз двадцать. Медленно. По словам. По буквам. Каждое — как глоток ледяной воды в раскалённое горло.

Она согласилась.

И я… Я радовался.

Радовался как подросток. Как тот шестнадцатилетний идиот, который ещё верил в «особенных» людей и в то, что что-то в этом мире может быть… настоящим. Я даже улыбнулся. Настояще. Тихо. Без насмешки.

И тут же — внутренняя паника.

Что я скажу? Как заговорю с ней так, чтобы не разрушить всё с первой фразы? Как подойти, не сломав? Не вспугнув? Не ранив?

Я провёл пятницу в кабинете. Бумаги, совещания, разговоры — всё шло мимо. Я сидел и думал, как не испортить.

Это было новое. Незнакомое.

Я привык подавлять, управлять, надавливать. А с ней — всё было наоборот. С ней нужно было быть… мягким. С ней — быть человеком. А не системой.

В субботу я приехал раньше. Намного.

Парк у старого театра был почти пуст. Галерея стояла в тени, тихая, с большими окнами и выцветшими афишами. Внутри — пара человек. Музейная тишина. И это было идеально.

Я встал у одной из картин. Не помню, что на ней было. Я ждал.

И впервые за долгие годы — волновался. По-настоящему. Всё во мне сжималось. Я чувствовал, как дрожат ладони. Как дурацкое сердце стучит слишком громко.

Я не слышал шагов. Я почувствовал её.

Повернулся — и она вошла. Аккуратно. Осторожно. Как луч света в пустое помещение.

Белое платье. Кардиган. Волосы — в косе. Рюкзак за плечами. Лицо — напряжённое, но не испуганное. Глаза — глубокие, синие. Такие, что могли утопить. А от неё пахло… персиком. Нежно, едва уловимо.

И тогда я понял:

Попал

. Без шансов.

Каждая клетка во мне хотела потянуться к ней. Притянуть. Закрыть в объятии. Спрятать.

Но я подавил всё. Всё, кроме одного жеста. Аккуратно, сдержанно — протянул руку.

— Привет, — сказал я тихо. — Спасибо, что пришла.

Она стояла секунду. Колебалась. Потом — медленно — тоже протянула руку.

Касание было лёгким. Но… Как током ударило.

Внутри всё напряглось, как натянутая струна. Я не сжимал её руку крепко. Но чёрт, я не хотел отпускать. Хоть ещё секунду. Хоть мгновение.

И всё же… она отдёрнулась. Резко. Почти судорожно.

Я отступил. Не потому что обиделся — потому что понял.

Понял, что для неё даже это — подвиг. Что этот шаг дался ей дорого.

И всё, что я смог сделать — это кивнуть.

— Всё хорошо. — сказал я. Спокойно. Уверенно. — Ты ничего не должна. Мы просто… гуляем по галерее. Всё под твоим контролем.

И тогда — в её глазах мелькнуло что-то. Не доверие. Пока нет. Но… готовность.

И для меня — это было достаточно.

Она не ушла. Не испугалась. Не развернулась.

Она просто сделала шаг вперёд — в зал, где стены были увешаны картинами, а воздух казался плотным от тишины. Я пошёл рядом, на полшага сзади, намеренно не сокращая расстояние. Она держала рюкзак перед собой, будто щит.

Мы стояли у первой картины. На ней была женщина — с закрытыми глазами, в разбитом зеркале. Очень символично.

Молчание тянулось почти минуту. Я слышал её дыхание — неровное, сдержанное.

Потом — тихий голос:

— Не люблю яркие работы. Они… как будто кричат.

Я повернулся к ней.

— А ты не любишь, когда на тебя кричат? — спросил я мягко, без подкола.

Она слегка нахмурилась — не от обиды, скорее от внутренней проверки — стоит ли продолжать.

— Не люблю, когда меня

давят

.

— Это справедливо, — кивнул я. — Давление разрушает даже сталь.

Мы медленно пошли дальше. Следующая картина — город в дождь. Всё серое, расплывчатое, будто глядя сквозь мокрое стекло.

— Мне нравится, — сказала она. — Это... как будто про меня.

— Почему?

Она пожала плечами. Неуверенно.

— Всё размыто. Люди вроде бы рядом, но они — неясные. Чужие.

Я тоже как будто

есть

, но не до конца.

Я посмотрел на картину снова.

И сказал:

— Я вижу тебя чётко.

Она чуть вздрогнула. Посмотрела на меня искоса. Губы дрогнули, как будто хотела что-то ответить — но промолчала.

Мы шли дальше. Медленно. Я не пытался вытащить из неё больше, чем она готова была дать.

Она сама заговорила первой:

— А ты часто бываешь в галереях?

— Нет.

— Тогда почему согласился сюда?

Я усмехнулся.

— Потому что ты выбрала это место. А твой выбор — значит больше, чем моя привычка.

Она остановилась. Повернулась ко мне впервые прямо.

— Ты… всё ещё следишь за мной?

Я не отвёл взгляда.

— Да.

— Почему?

— Потому что ты была напугана. И теперь я не могу перестать хотеть, чтобы ты больше никогда не боялась.

Молчание. Глубокое. Долгое.

Потом она сказала:

— Это… очень.

И я не знаю, как к этому относиться.

Я кивнул.

— И это нормально. Никаких требований. Ты просто идёшь. А я — рядом.

Если захочешь, я отойду. Если нет — останусь на шаг позади.

Она не ответила. Но губы дрогнули в почти-улыбке. И я почувствовал, как треснул лёд между нами. Немного. Едва слышно. Но точно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11. Моника

Глава 11. Моника

Я не помнила, как дошла до галереи. Ноги шли сами. Руки были холодными. Внутри — месиво.

Я сто раз прокручивала в голове, как это будет: Он ждёт. Или не ждёт. Он смотрит — и разочаровывается. Он говорит что-то, от чего мне снова хочется закрыться.

А ещё я боялась того, что не испугаюсь

.

Что он — не как остальные. Что он действительно рядом.

Я увидела его сразу. Он стоял у картины, спиной ко мне. Чёрная рубашка, широкие плечи, напряжённый силуэт. Но когда он повернулся и увидел меня — взгляд стал мягче. Никаких улыбок, сюсюканья, слов из дешёвых фильмов. Просто:

— Привет. Спасибо, что пришла.

И вот в этом простом "привет" было больше, чем я могла вынести.

Я подошла. Он протянул руку. Осторожно. Я сомневалась. Потом — всё же коснулась. Кожа к коже. Тепло. Контакт.

Ток.

Я резко отдёрнулась. Реакция тела была быстрее разума. Он не отпрянул, не дёрнулся. Просто тихо сказал:

— Всё хорошо. Ты ничего не должна.

И в тот момент я поняла:

Он не враг

.

Он не хочет взять, сломать, заткнуть. Он —

ждёт

.

Мы шли вдоль картин. Молчали. Потом — начали говорить. Осторожно. Словно разбирали осколки стекла.

И я вдруг поняла, что

с ним легко.

Никто не давит. Никто не вторгается. Он не лезет с вопросами, не просит объяснений. Он просто

рядом

.

А потом он повернулся ко мне, и в его голосе впервые прозвучало что-то почти… неловкое:

— Я хотел сказать… спасибо. За портрет.

Я смутилась.

— Он получился не совсем таким, как ты в жизни.

Он покачал головой.

— Он получился таким, каким ты меня видишь

.

А это… сильнее, чем любое фото.

Я отвела взгляд.

— Я просто... рисую, как чувствую. Там нет правильных линий.

— Вот в этом ты ошибаешься, — сказал он. — Там всё правильно. Даже то, что ты сама считаешь ошибкой.

Я подняла на него глаза.

— А что ты там увидел?

Он долго молчал. А потом сказал:

— Человека. Не машину. Не силу. Не угрозу. Просто... меня. Уставшего, закрытого, потерянного — но всё ещё живого.

Я замерла. В груди будто открылось окно. Маленькое. Солнечное.

— А ты правда… себя так ощущаешь?

— Только когда не с кем притворяться, — ответил он.

И тогда я впервые за долгое время улыбнулась

.

По-настоящему. Не по привычке.

А он посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни желания, ни жалости. Только одно — восхищение.

Я не знала, чем закончится этот день. Но точно знала:

Он стал началом чего-то настоящего.

Мы стояли у окна галереи. Я всё ещё держала в руках ремешок рюкзака, будто он был спасательным кругом. А Роман… просто стоял рядом. Не слишком близко. Не слишком далеко. И этого было достаточно.

Он посмотрел на меня — спокойно, открыто. В его взгляде не было давления, только… внимание. И вдруг сказал:

— Есть рядом одно кафе. Очень тихое, почти всегда полупустое. Ты не обязана. Но если тебе будет комфортно — мы могли бы… просто выпить по чашке кофе. Без ожиданий. Без разговоров, если не захочешь.

Я замерла.

Он добавил:

— Но если тебе в любой момент станет не по себе — ты скажи. Прямо. Без стеснения. И я уведу тебя. Или просто уйду сам. Ты ведёшь, Моника. Не я.

Меня удивило не предложение. А то, как он его сказал. Без «давай», без уверенности, что я обязана согласиться. Он словно подал ладонь — не чтобы удержать, а чтобы я

сама

могла решить: дотронуться или нет.

И я поняла, что не боюсь. Не прямо сейчас. С ним — нет.

Я кивнула.

— Давай. Только… если не будет много людей.

Он чуть улыбнулся. Улыбка была почти неуловимая. Уголком губ.

— С этим я могу договориться.

Он открыл передо мной дверь галереи. Но не коснулся. Не поторопил. Просто ждал, пока я сама сделаю шаг.

И я сделала.

Впервые — не бегом. А навстречу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12. Роман

Глава 12. Роман

Она согласилась.

Просто кивнула. Без напряжения, без сомнений в голосе. И в тот момент… я выдохнул.

Не потому что выиграл, не потому что добился. А потому что не отпугнул.

Кафе находилось в паре кварталов от галереи — небольшое, укрытое между старым книжным и магазином винила. Я бывал здесь несколько раз — ни камер, ни лишнего шума, мягкий свет, тёплые цвета, лёгкая джазовая музыка в фоне.

Мы выбрали столик у окна. Я сел напротив. Не рядом. Не слишком близко. Она положила рюкзак рядом, заказала чай. Я — двойной эспрессо. И несколько минут мы просто молчали. Но это было хорошее молчание.

— Ты часто бываешь здесь? — спросила она первой, осторожно обхватывая ладонями чашку.

Я кивнул.

— Когда хочу отключиться от всего. Здесь… не давит. Похоже на остров, выброшенный в чужой город.

— Удивительно слышать это от тебя, — сказала она, изучая меня внимательно. — Ты не производишь впечатления человека, которому нужно отключаться.

Я усмехнулся.

— Вот именно потому и нужно.

Она прищурилась:

— У тебя есть обычная жизнь? Ну, не только костюмы, совещания и… контроль?

Это было сказано с лёгкой, почти невинной провокацией. И я — впервые за долгое время — рассмеялся.

— Обычная жизнь… звучит как что-то, что я видел в витрине, но не покупал.

Я сделал глоток кофе.

— Я работаю с семнадцати. Сначала — на отца. Потом — на Кальветти. Сейчас — на себя, но всё ещё внутри их мира. Бизнес, структура, дисциплина, стратегии. Всё чётко. Без права на ошибку. Обычная жизнь?.. Нет. Не моя история.

Она кивала, слушая внимательно.

— А ты хотел бы? Когда-нибудь?

Я замолчал. Это был непростой вопрос. Никто никогда не спрашивал меня так.

— Когда-то — да, — сказал я. — Сейчас… не уверен. Но когда рядом появляются люди, которые смотрят на тебя как на человека, а не как на функцию — желание всё-таки возвращается.

Она опустила взгляд, чуть покраснев. Но ничего не сказала.

Я добавил тише:

— Впервые за долгое время мне хочется, чтобы меня видели

.

Не боялись. Не слушались. А просто… заметили

.

— Я вижу, — тихо сказала она. — С самого начала. И именно поэтому я тебя нарисовала.

Эти слова — удар под рёбра. Не больно. Но глубоко.

Мы говорили ещё долго. О книгах. О детстве. О музыке, которая ей помогает сосредоточиться. Она рассказала, как рисование спасает её от тревоги. Я — как научился прятать свою под кожей.

Слова шли легче, чем я ожидал. Словно не я говорил, а кто-то из меня, кто давно молчал.

Когда мы вышли из кафе — на улице было уже прохладно. Но я не чувствовал ни холода, ни времени.

Ноябрь — тот месяц, когда город теряет краски, и всё становится сухим, ломким. Люди кутаются, зябко жмутся к земле. И Моника — не исключение.

Она вздрогнула, натягивая кардиган плотнее, прижав руки к себе.

— Ты без пальто? — спросил я.

— Не думала, что так похолодает.

Я оглянулся на улицу, потом — на неё.

— У меня машина в двух минутах отсюда. Довезу до дома. Салон тёплый. И ты не замёрзнешь.

Она посмотрела на меня долго. Не с подозрением — с взвешиванием. Я снова дал ей выбор. И она снова — сделала шаг.

— Хорошо. Но… только до дома.

— Только до дома, — кивнул я.

Машина встретила нас мягким светом и сухим теплом. Салон пах кожей и моим парфюмом — пряным, не резким. Моника устроилась на переднем сиденье, застегнула ремень и наконец позволила себе расслабиться.

— Ты всегда ездишь один? — спросила она, разглядывая салон.

— Обычно. Мне не по душе пустые разговоры. Хотя… — я бросил на неё взгляд, — с тобой как-то всё иначе.

Она улыбнулась. По-настоящему. И от этого улыбнулась внутри и моя грудь.

Когда мы выехали, я не спешил.

— Ты часто рисуешь? Каждый день?

— Почти. — Она посмотрела в окно. — Даже если не работаю над чем-то конкретным, я всё равно беру в руки карандаш. Это… как дышать.

— А с натуры?

Она кивнула.

— Иногда. Только если человек — интересный. Или… если я чувствую что-то. Связь. Настоящее.

Я не стал сразу комментировать. Секунду молчал. А потом — очень спокойно, без нажима — сказал:

— Если когда-нибудь захочешь… можешь нарисовать меня.

С натуры.

Вот так. В машине. Ты смотришь. Я молчу. Ты видишь, что хочешь. Я не мешаю.

Она повернулась ко мне. Удивлённо. Но в её глазах был молчаливый интерес.

— Почему?

— Потому что мне кажется… — я посмотрел ей прямо в глаза, — ты можешь нарисовать не лицо, а суть. А я сам до конца не уверен, есть ли она у меня ещё.

Она не ответила. Но достала из рюкзака блокнот и аккуратно положила его на колени. Пальцы скользнули по обложке. И в этот момент — я понял. Не «если». Когда

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13. Моника

Глава 13. Моника

Машина катилась по ночному Нью-Йорку, глотая огни, шум и толпу. Но внутри было тихо. Тепло. Безопасно.

Я сидела с блокнотом на коленях, пальцы скользили по карандашу. Сначала машинально. Потом — осознанно.

Он ничего не сказал. Просто ехал. Ровно, спокойно. Иногда кидал короткие взгляды в мою сторону. И каждый раз, когда наши глаза встречались — я резко отводила взгляд.

Чёрт

.

Я же сама достала альбом. Сама начала. Но всё равно чувствовала себя… как будто рисую что-то запретное.

Потому что он был не просто моделью. Он был мужчиной, который видел меня. И от этого каждая линия на бумаге казалась слишком откровенной.

Я начала с профиля. Лоб — ровный, напряжённый. Нос — прямой, с небольшой складкой у переносицы. Скулы — резкие, но не грубые. Линия челюсти — идеальная. Упрямая. А вот губы… они вызывали панику.

Потому что время от времени он… улыбался

.

Не широко. Не вызывающе. А едва-едва. И это сводило с ума.

Я снова уткнулась в блокнот, сосредоточилась на штриховке, будто от этого зависела моя стипендия, будущее и мировая стабильность одновременно.

Он бросил взгляд. Я почувствовала. Щёки вспыхнули. Сердце грохнуло. Я даже не знала, как теперь держать карандаш, чтобы не дрожать.

— Я мешаю? — спросил он вдруг, с той самой полуулыбкой в голосе.

— Очень, — пробормотала я, не поднимая глаз.

Он засмеялся. Тихо. Бархатно.

— Прости. Но я не думал, что могу кого-то смущать, если просто дышу.

— Ты не просто дышишь. Ты смотришь, — буркнула я.

— А ты — рисуешь. Это хуже. Ты меня раздеваешь с глаз

.

Я резко захлопнула альбом.

Он рассмеялся громче. И, чёрт, это было красиво.

— Ладно, — сказал он. — Я молчу. Серьёзно. Ты же художник. Командуй.

Я снова открыла блокнот. Сделала последние штрихи. Сердце всё ещё било слишком громко. Но в голове, неожиданно, стало тихо.

Я рисовала. А он… просто был рядом. И, кажется, впервые за долгое время — мне это было

не страшно.

Мы подъехали к моему дому. Машина замерла у бордюра. Свет от уличного фонаря мягко ложился на стекло, наполняя салон янтарной тишиной.

Я всё ещё держала блокнот. Пальцы цеплялись за обложку, как будто могли удержать момент. Но он уже заканчивался. И мне не хотелось, чтобы он был просто обычным.

Я медленно перевернула страницу, оторвала рисунок и протянула ему.

— Это… тебе.

Он не сразу взял. Смотрел сначала на мою руку, потом на лицо. Потом — осторожно, как будто боялся смять что-то хрупкое, — взял лист.

Секунду он просто смотрел. А потом — выдохнул:

— Ты… чёрт. Ты рисуешь так, будто вытаскиваешь человека наружу. Как будто… видишь то, что мы даже себе не признаём. Это не просто красиво, Моника. Это — живо

.

Я не знала, что сказать. Просто кивнула. Сердце било с такой силой, что, казалось, он слышал.

Он посмотрел на меня. Долго. Внимательно. Тот самый взгляд — не хищный, не требовательный. Просто — честный.

— Можно… — начал он.

Пауза.

— Можно я поцелую тебя в щёку?

Я замерла. И, прежде чем подумала — выстрелила:

— Нет.

Резко. Слишком.

Я сразу отвела глаза, испугавшись не его —

себя

.

От того, насколько сильно во мне всё среагировало. Голос дрожал:

— Прости. Я не хотела... так. Это просто... Я не могу, когда ко мне...

Он мягко перебил:

— Всё в порядке. Ты ничего не должна. Я просто спросил.

И именно его спокойствие — не обида, не разочарование, а

принятие

— заставило меня сделать то, чего я не ожидала от себя.

Я подняла глаза. Вдохнула.

— Я… Я бы хотела попробовать. Но — по-своему.

Он не ответил. Только кивнул, внимательно слушая.

— Без рук. Без объятий. Просто… Я сама.

Я придвинулась ближе. Медленно. Всё внутри дрожало, но я не отступила.

Подалась вперёд и мягко коснулась губами его щеки. Чуть выше линии скулы. На секунду. Один вдох.

Потом — отпрянула. Сердце грохотало, как тревожная кнопка.

Он не пошевелился. Не потянулся, не замер. Просто посмотрел на меня. И прошептал:

— Спасибо.

И в этом "спасибо" было больше

,

чем я слышала когда-либо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14. Роман

Глава 14. Роман

Когда её губы коснулись моей щеки — я не пошевелился. Не из страха испугать. А потому что… всё внутри уже остановилось.

Это был не поцелуй. Это был

доступ

.

Разрешение. На то, что я сам давно себе запретил.

Она отстранилась — медленно, сдержанно, как будто сама не до конца верила, что сделала это. Но я видел. Как горели её щёки. Как дрожали пальцы. И как в глазах появился свет. Небольшой, но… живой

.

Я отвёз её до подъезда. Она не просила остаться. Я не настаивал. Мы просто посмотрели друг на друга в последний раз перед тем, как она закрыла за собой дверь.И я остался в машине. Долго.

По дороге домой я не включал музыку. Не отвечал на звонки. Просто ехал, чувствуя, как в груди будто что-то сдвинулось с места. Медленно. Тихо. Глубоко. Я держал руль, но мысли были не о маршруте. А о том, как впервые за много лет меня тянет не к делу, не к долгу, не к угрозе — а к человеку.

К ней.

Не потому что я должен. Не потому что так нужно. А потому что

хочу

.

Это было… пугающе. Но и странно спокойно.

Прошёл месяц.

Мы переписывались каждый день. Утро начиналось с её сообщений, в которых она рассказывала о снах, о преподавателе, который «ведёт себя, как умирающий художник», о том, как рисовала в метро, пока рука не онемела.

Я отвечал. Не сухо. Не "по делу". А живым голосом. Тем, который она одна слышала.

Сначала мы виделись раз в неделю

.

Это было её решение — и я уважал это. Потом — дважды.

Прогулки, кинотеатры с пустыми залами, кафе, где она заказывала одинаковый зелёный чай с лимоном и два печенья. Иногда мы просто сидели в машине, и она рисовала. Меня. Прохожих. Случайные детали.

Я никогда не просил больше, чем она готова дать. Но каждый её шаг — каждое приближение — ощущалось сильнее, чем любые объятия.

И теперь… Я всё чаще ловил себя на мысли, что живу между этими встречами. Что считаю дни не по календарю, а по расстоянию от неё.

И впервые — меня это не пугало.Меня это держало.

Сегодня всё шло особенно спокойно.

Мы договорились встретиться вечером — просто посидеть в кафе. Такое же, как всегда: тихое, почти полупустое, с тёплым светом и спокойной музыкой. Моника пришла раньше. И когда я подошёл, она уже стояла у входа, в пальто и сером шарфе, с румянцем на щеках от прохладного ветра. И — взяла мою руку в свою

.

Без напряжения. Без дрожи.Просто — держала

.

Я почувствовал, как внутри всё сжимается. Словно сердце стало чем-то другим — не органом, а живой благодарностью.

Мы выбрали столик у окна. Сели рядом. Я заказал кофе, она — свой любимый зелёный чай с лимоном. Её рука не отпускала мою даже на столе. Тепло. Уверенность. Свобода.

— У тебя сегодня что-то в глазах другое, — сказала она, чуть повернув голову ко мне.

— Что? — усмехнулся я.

— Как будто… ты наконец-то не борешься сам с собой. Хотя бы немного.

Я хотел что-то ответить — и не успел. За соседним столом, у стены, раздался голос.

— Мони…ка?

Я посмотрел. Парень. Лет двадцать. Толстый, с сальным зачёсом, прыщи на щеках, одежда мятая, дыхание тяжёлое. Но дело было не в внешности.

А в том, как он сказал её имя. Слишком тянуще. Слишком… слащаво. Как будто пробовал его на вкус.

— О, — продолжил он, — это же ты… Сестричка.

И в этот момент её пальцы

впились

в мою ладонь. Не просто сжали — вцепились

.

Дыхание сбилось. Плечи напряглись.

Я почувствовал, как её сердце ударило. Слишком быстро.

— Моника… — парень встал, расплывшись в липкой улыбке. — Ты чего, не узнала? Мы же… были одной семьёй.

Она не ответила. Только глубоко задышала.

Раз. Два. Глаза — стеклянные. Губы дрогнули.

И я встал. Встал — резко. Почувствовал, как во мне вскипает ярость. Та самая, из тёмных глубин, которую я держу на поводке.

Я шагнул вперёд и встал между ними

.

Закрыл её от него. Как щитом. И рыкнул — коротко, резко, глухо:

— Замолчи

.

Парень вздрогнул.

— Эй, я просто хотел

— Заткнись

.

Ты произнёс её имя так, будто имеешь на него право. Ты сказал "сестричка" с тоном, от которого хочется сломать тебе челюсть.

Я смотрел на него в упор. И он отступил

.

Дрожащий. Мелкий. Ничтожный.

Он пробормотал что-то невнятное и быстро ушёл, не оглядываясь.

Я повернулся к Монике.

Она сидела, прижав ладонь к губам. Плечи дрожали. Но она дышала

.

В глазах был страх.

Я сел рядом, взял её руку — аккуратно, двумя пальцами.

— Он ушёл. Ты в порядке.

Она кивнула. Тихо.

— Спасибо.

И я знал:

Сегодня я не просто встал между ней и прошлым. Я

заявил

, что если оно вернётся — сначала пройдёт через меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15. Моника

Глава 15. Моника

Прошёл почти месяц.

Я не считала дни специально — просто... их становилось всё больше. Больше вечеров, когда он просто был рядом. Больше прогулок, когда я не пряталась. Больше диалогов, в которых мне не приходилось фильтровать каждое слово.Я привыкла к Роману.

Не сразу. Не потому, что он добрый. Или потому, что сильный.

А потому что он — никогда не торопил. Никогда не приближался первым. Он просто ждал

.

И со временем я перестала ждать, что он причинит боль. Потому что каждый день он доказывал: он здесь, чтобы защитить, а не разрушить.

Я даже начала ловить себя на том, что улыбаюсь, когда вижу его имя в телефоне. Что приближение — больше не означает опасность. Что его руки — это место, где я не сжимаюсь, а расслабляюсь

.

Но… даже самые тёплые месяцы могут закончиться ливнем.

В тот вечер всё было как обычно. Кафе. Столик у окна. Тёплый чай. Его ладонь в моей.

И тогда я услышала голос.

Густой, слащавый, с тем самым мерзким прищуром в интонации, который пробирал до тошноты.

— Мони…ка?

Всё внутри меня

застыло

.

Я не видела его сразу. Но тело уже узнало. Кровь — застыла. Мышцы — напряглись. Горло — перекрыло.

Тревор

.

Этот голос... Он вырвал меня из настоящего. И швырнул обратно в ту комнату.

Шестнадцать. Тишина. Чужой дом. Пустой коридор. Запертая дверь.

— Не делай этого! Пожалуйста!

— Помогите! Пожалуйста, кто-нибудь!

Крик. Захлёбывающийся. Руки, прижимающие к кровати. Вонь его дыхания. Сальные волосы, липкие ладони. Боль. Ужас. Он говорил те же самые слова.

“Сестричка”…

И я вновь была

там

.

В тот день, в той комнате. Беззащитная. Одинокая. Замкнутая в теле, которое меня не слушалось.

Но потом — сквозь этот вой, сквозь вспышки, сквозь крик —

раздался другой голос.

Низкий. Чёткий. Живой.

Роман

.

— Замолчи.

— Ты произнёс её имя так, будто имеешь на него право.

— Ты сказал “сестричка” с тоном, от которого хочется сломать тебе челюсть.

И словно кто-то вырвал меня из ледяной воды. Я снова дышала. Дрожала, но дышала. Видела свет. Слышала слова. И его — перед собой. Романа. Щит. Стена. Мой барьер от ада.

Он повернулся ко мне.

— Он ушёл.

— Ты в порядке.

Я не могла говорить. Только кивнула.

Но в душе всплыла одна мысль:

Даже если прошлое догоняет… Я больше

не одна.

Он не задавал вопросов.

После того, как тот голос исчез из пространства, а Роман снова сел рядом — он не спросил ни "кто это", ни "что произошло", ни "что он тебе сделал".

Он просто был.Сидел рядом. Молча. Спокойно. Его рука была на столе — открытая, доступная, но не навязчивая. Он ждал, если я захочу — дотронусь. Не захочу — он не двинется ни на миллиметр.

Но я всё равно видела. В его взгляде —

вопросы

.

Не холодные, не профессиональные. А… тревожные

.

Как будто ему больно от того, что мне было больно. И он не может ничего исправить, пока я сама не разрешу.

И в этой тишине, в этой паузе между дыханиями — я вдруг поняла:

я хочу его обнять.

Не потому что должна. Не потому что "так правильно". А потому что впервые в жизни рядом был человек, у которого можно было не быть сильной.

Я повернулась к нему.

Голос дрожал:

— Можно… я… обниму тебя?

Он чуть вздрогнул. Посмотрел на меня. Глубоко. Как будто проверяя — я точно готова

?

Не делаю ли это из долга, страха, попытки прикрыться?

— Ты уверена? — спросил он.

Я кивнула.

Он сделал движение — медленное, почти невидимое. Осторожно, словно прикасается к фарфору. Его руки коснулись моих плеч. Сначала едва. Почти без давления. Он не тянул, не прижимал.

Но я сама… Я прильнула

.

Впилась в него. Лбом в грудь. Ладонями — в спину. И впервые — не

зажалась

.

Не ждала боли. Не ждала, что через секунду толкнут, унизят, оттолкнут.

Он не сделал ни одного лишнего движения. Просто обнял. И держал.

И тогда я зарыдала

.

Не сдерживая. Не сжимая себя изнутри. Глухо, неровно, как будто рвётся из самых глубин.

Первый раз — не в подушку. Не в ванной, где шум воды скрывает всхлипы. Не в одиночку, за закрытой дверью.

А на чьём-то плече. На

его

плече.

И этот момент был страшным. И освобождающим. И — единственно правильным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16. Роман

Глава 16. Роман

Когда она подняла на меня глаза и спросила,

«Можно… я… обниму тебя?»

— я растерялся.

Не потому что не знал, как себя вести. А потому что… я не ожидал.

От неё. Сейчас. После всего.

Я, чёрт возьми, привык, что ко мне тянутся из страха. Из зависимости. Из власти. Из нужды.

Но она тянулась из хрупкости. Из доверия. Из чего-то живого, настоящего.

И в тот момент — мне захотелось… Нет, мне нужно было сжечь, уничтожить, вырвать с корнями весь тот мир, который сделал ей так больно, что она теперь спрашивает разрешение, чтобы просто прижаться к чьему-то плечу.

Я хотел встать, закричать, ударить по столу, схватить того урода и вырвать ему язык. Хотел убить всё, что оставило в ней такие раны.

Но вместо этого я просто спросил:

— Ты уверена?

И когда она кивнула — я обнял её.

Аккуратно. Сдержанно. Как будто держу в руках стеклянную вазу, внутри которой — её разбитое сердце.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал, как она дрожит. Всё её тело вибрировало от сдержанного напряжения, и потом — прорвалось.

Слёзы. Настоящие. Глухие. Беззвучные. Словно она плакала всем телом.

И меня… разрывало.

Я сжал челюсть, чтобы не застонать вслух. Всё нутро сжалось в один пульсирующий ком. Я не знал, как это выдерживать. Потому что я привык терпеть боль — свою. Но не

её

.

А сейчас она плакала. На мне. Из-за кого-то. Из-за прошлого, которое я не могу исправить.

Я хотел прошептать:

«Хватит, прошу, хватит…»

Но знал:

Ей нужно это. Нужно выжечь. Прожить. Выплакать.

И я держал. Молча. Стискивая губы. Не прижимая сильнее, хотя каждая клетка рвалась к ней ближе.

И в этот момент я понял:

Я не просто рядом. Я

её

.

Не потому что она выбрала. А потому что я — уже выбрал.

И теперь… назад пути нет. Ни для неё. Ни для меня.

Она вытерла слёзы.

Тихо. Осторожно. Как будто боялась разрушить то хрупкое состояние, в котором позволила себе быть слабой

.

Я всё ещё держал руку на её спине — не двигая, просто чтобы она знала: я рядом.

Она посмотрела на меня. Глаза покрасневшие. Нос чуть сморщен. Но в лице — не стыд. А… уверенность

.

— Роман… Можешь отвезти меня домой?

— Конечно.

Пауза.

— Только… — она замялась, опустив глаза. — Я не хочу оставаться одна.

Соседка опять у парня. А я… просто не хочу, чтобы в квартире было пусто

.

Она подняла взгляд.

— Можешь остаться? Просто… побыть?

Мир внутри меня дернулся. Грудная клетка сжалась, будто туда засунули нечто пульсирующее.

Остаться

.

С ней. В её мире. В её пространстве. По её воле.

Я кивнул.

— Если ты хочешь — конечно.

Она выдохнула — как будто именно этого боялась больше всего. Не отказа. А того, что я увижу слабость и исчезну.

И именно потому я остался.

Квартира была небольшой, аккуратной. Но её комната — будто с другой планеты.

Нюдовые стены. Мягкий свет. Всё тёплое, обволакивающее. Воздух пах лавандой и чем-то цветочным. На одной стене — картины. Я подошёл ближе.

Они были… живыми

.

Не просто техника. Не просто талант. Это были воспоминания

.

Молодая пара на веранде — её родители. Пейзажи — будто воспоминания из детства. Летнее озеро. Окно с занавеской. Женская рука, тянущаяся к свету.

И в углу, чуть прикрытый холстом, — я. Мой портрет. Тот самый взгляд. Даже лучше, чем предыдущий. Глубже.

— Ты не должна прятать его, — сказал я тихо.

— Я не прятала. Просто… — она пожала плечами. — Иногда мне легче не смотреть. Когда скучаю.

Я повернулся к ней.

Её постель — чёрная. Контраст. Чёткая, как штрих. Остальная комната — мягкая, открытая. А кровать — будто центр контроля. Её личная граница.

Я не приближался.

Она села на кровать, закинув ногу под себя. Пальцы перебирали край покрывала.

— Роман… — сказала она, не глядя на меня. — Расскажи про свою сестру.

Это ударило неожиданно. Но не больно. Скорее — честно

.

Я сел на пол у стены. Рядом с её картинами. Прислонился спиной к теплу.

— А давай так, — сказал я, глядя на неё. — История за историю. Ты — что-то своё. Я — своё. Честно. Без фильтров.

Она кивнула. Медленно.

— Договорились.

И вот так, в тёплой комнате, где пахло лавандой и персиком, где стоял портрет, и было слышно только дыхание, мы начали говорить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17. Моника

Глава 17. Моника

Он был

слишком большим для моей комнаты.

Физически — да. Но даже больше — по своей энергетике.

Он как будто

не вписывался

в уютную, мягкую, нюдовую зону, где каждый уголок был моей зоной безопасности.

Слишком сильный. Слишком настоящий. Слишком…

живой.

Но при этом — он

не нарушал.

Не заполнял собой пространство. Он просто сидел у стены, спокоен, будто знал: если сделает шаг ближе, без разрешения — что-то сломает.

Я смотрела на него — на этого мужчину в чёрной рубашке, с кольцом на пальце, с напряжённой челюстью, с вечным напряжением в плечах — и вдруг почувствовала, как стало тише.

Впервые за долгое время — никто не хотел от меня ничего. И мне

н

е нужно было защищаться.

Он поймал мой взгляд и усмехнулся.

— Ну что, художница. Начинай. Блиц-опрос. Первая ты.

Я выпрямилась, словно собираясь нырнуть в воду.

— Как звали твою сестру?

Он кивнул. Медленно, не отводя взгляда.

—

Розали.

Ей было семнадцать. Слишком чувствительная. Слишком добрая. И она слишком остро прожила всё, что случилось. Смерть родителей... Она не справилась.

Молчание.

Он сделал лёгкий кивок, передавая ход.

— Как звали его? — спросил он тихо.

Я сразу поняла, о ком речь. В горле застряло.

—

Тревор.

Я не смогла произнести это имя громко. Оно было как горечь на языке. Но я сказала.

Вслух.

Он не среагировал лицом. Но глаза — стали тёмными, как ночь без фонарей.

— Кто сделал больно Розали? — спросила я осторожно.

Он выдохнул.

—

Не человек.

Скорее... реакция. Она переживала не только потерю, а то, что осталась одна. И что должна была стать сильной, когда не могла. Ей не дали времени прожить горе. И оно её разъело изнутри.

Я кивнула.

Пауза.

Он смотрел на меня долго. И потом — спросил:

— Что сделал тебе Тревор?

Я выдохнула. Всё тело напряглось. Пальцы сжались.

Он не приблизился. Не поторопил.

И тогда я заговорила. Спокойно. Сухо. Без эмоций — потому что по-другому не могла.

— Он был родным сыном в той же семье. На пару лет старше. Тогда мне исполнилось шестнадцать, он начал приходить ко мне по ночам. Сначала просто садился рядом. Потом — прикасался. Я говорила «нет». Я просила. Я кричала. Никто не пришёл. Никто не поверил. Он называл меня «сестричкой», чтобы оправдать всё. А потом... просто сделал то, что хотел.

Я замолчала. Он не шевелился. И тогда я добавила:

— Он изнасиловал меня. Один раз. Но этого хватило на всю жизнь.

Комната замкнулась вокруг. Но я не дрожала. Не рыдала. Я

сказала это. Вслух.

Он не приблизился. Не взял за руку. Не обнял.

Просто тихо сказал:

— Ты невероятно сильная, Моника. Но теперь… ты не одна.

Он просто выдохнул. Один раз. И вышел на балкон. Дверь не хлопнула. Не скрипнула. Просто — тихо закрылась.

Я осталась в комнате. Одна. С рвущим сердцем. С глухим напряжением, будто выстрел вот-вот прогремит. Но я не испугалась.

Я подошла ближе, остановилась у порога. Через стекло я видела его силуэт — тёмный, напряжённый, почти звериный в своей

удерживаемой ярости.

Он стоял, сжав руки в кулаки, опираясь на перила. Голова опущена. Челюсть сведена. Спина — как будто несла на себе весь мир.

Я смотрела на него, и сердце стучало где-то под горлом. Я никогда не видела, чтобы мужчина так держал в себе злость — не чтобы разрушить, а чтобы

не

разрушить.

Он не бил, не кричал, не ломал. Он просто переживал мою боль как свою.

Я тихо постучала в стекло. Он поднял голову. Его взгляд был тяжёлым, насыщенным, острым — но когда он увидел меня, то… всё сбросил. Мгновенно.

Глаза стали мягче. Жест — легче. Он открыл дверь.

— Прости, — сказал он хрипло. — Мне нужно было… просто немного воздуха.

Я подошла ближе. Просто встала рядом. Не прикасаясь. Не говоря.

И он понял.

Мы стояли вдвоём на балконе. Ветер теребил волосы. Улица шумела где-то внизу. Но здесь, наверху — было только молчание.

И в этом молчании — мы были вдвоём.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18. Роман

Глава 18. Роман

Я не спал. Вообще.

Моника уснула через час после разговора. Свернувшись на кровати, в чёрном одеяле, будто в панцире. Тело — напряжённое даже во сне.

Лицо — бледное. Губы сжаты.

Я сидел рядом. На полу, у стены. Глаза — в потолок. Сердце — в горло.

И всё, о чём я мог думать:

Он сделал это. Он знал. Он слышал "нет". И всё равно сделал.

И я больше не мог просто сидеть.

Я хотел увидеть, как в глазах Тревора угасает жизнь. Медленно. Без света. Без пощады.

Он был на два года старше. Ему было восемнадцать. Значит, он не мальчик. Он знал, что делает. Он сознательно выбрал насилие.

И что сделали те, кто должны были защитить? Выставили её. А его — оставили.

Эти мысли не отпускали. Каждая из них была занозой, и я хотел вырвать их с корнем.

Когда она проснулась, я уже сидел за столом — с блокнотом и телефоном. Работал в режиме, в котором раньше действовал только по заказу — сбор данных. Без эмоций. Без отвлечений.

Но сейчас это было личное. Не контракт. Не бизнес. Это была месть.

Она села, завернувшись в одеяло. Смотрела на меня. Молча.

Я не спрашивал, как она. Не спрашивал, выспалась ли. Я спросил то, что не отпускало:

— Почему они не помогли? Приёмная семья. Почему они выставили

тебя

? Почему не

его

?

Она сначала замерла. А потом… начала говорить.

Не как раньше — обрывками. А всю правду.

— Я рассказала. Сразу. Я пошла к «матери Маргарет». Сказала, что он зашёл в мою комнату, что я кричала. Она спросила: «Ты уверена, что не спровоцировала?». Я поклялась. Заплакала. А на следующее утро меня вызвали. Сказали, что для «девочек, нарушающих покой дома», здесь нет места. Мне выдали два чемодана. Сказали, что "папа Роберт" оплатит комнату в общежитии до 18, а дальше — «сама». Он даже не пришёл попрощаться.

Я сидел, сжав кулаки так сильно, что хрустнули пальцы. Мои виски пульсировали. В горле — ком из ярости.

— Его не выгнали? — тихо спросил я.

— Нет. Он остался. До сих пор, кажется, живёт с ними. Ему всё сошло с рук. Я была лишней. Слишком громкой. Слишком «эмоциональной». Им проще было убрать меня, чем разобраться в правде.

Я смотрел на неё. И внутри… Всё стало на свои места.

Боязнь прикосновений. Тихий голос. Ограниченность движения. Недоверие к мужчинам. Даже в толпе — она как будто прижимала себя внутрь.

Не потому что слаба. А потому что её не спасли.

Я подошёл. Осторожно. Встал на колени перед ней.

— Моника. Мне нужно знать всё. Потому что я не просто выслушал тебя. Я тебя

услышал.

И она кивнула.

Теперь я знал:

Я не отпущу. Я не забуду. И я не прощу.

Я медленно потянулся вперёд.

— Можно?..

Она поняла, чего я прошу, ещё до слов. И чуть приподнялась, чтобы дать место.

Я аккуратно положил голову ей на колени.

Впервые в жизни — не как мужчина. А как человек, которому больно за другого.

Её пальцы скользнули по моему лицу. По лбу, щеке. Потом в волосы. Медленно. Осторожно. Как будто успокаивала что-то дикое, что давно не знало прикосновения.

Я закрыл глаза. Молча.

А потом взял её ладонь. Развернул. Коснулся губами её запястья.

Сначала — просто. Потом — с благодарностью.

Там, где пульс. Где жизнь. Где самое уязвимое — и потому самое настоящее.

Она не убрала руку. И это было больше, чем «да». Это было —

"я рядом."

Прошла неделя.

За это время я успел собрать больше информации, чем, пожалуй, любая социальная служба собрала бы за год. У меня были отчёты по той «приёмной семье». Адрес. Финансовая отчётность. Данные о Треворе — учёба, текущая работа, даже фотографии из социальных сетей. Маргарет — безупречная репутация, благотворительность, участие в приютах. Но под этой обёрткой — грязь.

Тревор всё ещё числился у них по прописке. Жил в доме. Судя по камерам, которые мы подключили — входил и выходил регулярно. Улыбался. Ходил на пробежки.

Дышал

.

После всего, что сделал.

Я сдерживал себя. Едва. Каждый день.

Я не говорил Монике, насколько глубоко зашёл. Пока — нет. Она открылась. Дала мне всё. Теперь, я должен был действовать точно.

И вот — звонок. Среди дня. С её номера.

Она никогда не звонила первой. Только сообщения. Редко голосовые.

Я сразу встал, сжав телефон.

— Моника?

Тишина. А потом — в динамике заиграла музыка. Громкая, резкая, с голосами и смехом на фоне.

Я почувствовал, как сердце

ударило.

— Моника, где ты?

— Дома, — сказала она. Голос был натянутый, как струна.

— Что происходит? Это что за шум?

— У моей соседки… день рождения. Она устроила вечеринку. Здесь… много людей. Я не могу сказать, что мне прям плохо, но… я не могу находиться в этом. Не хочу.

— Хочешь, я приеду и

выгоню всех к чёрту?

— голос мой был твёрже, чем хотелось.

Она хмыкнула, почти с улыбкой.

— Нет, Ром. Я не хочу портить ей праздник. Она хорошая. Просто… Я не знаю, куда

себя

деть.

Я услышал, как в её голосе дрогнула тень того, что она переживала годами. Ощущение, что мир слишком громкий, слишком тесный, слишком

вторгающийся

.

Я взял ключи.

— Поехали ко мне. Или поедем куда хочешь. Главное — не оставайся там одна, если тебе

невыносимо.

Пауза. Тихое дыхание в трубке.

— Я… Можно?

Я улыбнулся.

— Моника, тебе даже не нужно спрашивать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19. Моника

Глава 19. Моника

Когда я села в машину, музыка осталась позади, но гул в голове — остался. Меня всё ещё трясло, хоть и не физически. Скорее — изнутри. Как будто мир снова стал слишком громким, и только его голос мог заглушить это.

Он посмотрел на меня — быстро, но внимательно. Я ждала, что он начнёт с вопросов. А он… удивил.

— Предупреждаю сразу: у меня дома тебе может не понравиться. Там тихо. Пусто. Неуютно.

Я сжала губы.

— Почему, там кто-то еще живёт с тобой? — спросила я так, будто не хотела знать, но не могла не спросить.

Он бросил на меня взгляд, усмехнулся краем губ:

— Кто-то? Ты о чём?

— Ну не знаю… вдруг ты кого-то прячешь. В шкафу. Или в постели. Или в духовой печи, если уж на то пошло.

Он рассмеялся, искренне. Даже посмотрел на меня чуть дольше, чем обычно:

— Никого не прячу. Живу там один. Всегда. Я там сплю, тренируюсь и ухожу на работу. Это всё. Ни гостей, ни женщин, ни… шкафных секретов.

Я скосила глаза к окну. Видела отражение его полуулыбки в стекле и поняла: он понял, что я ревную

.

Чёрт.

— Просто спросила, — пробормотала я.

— Просто ответил, — отозвался он спокойно, без нотки насмешки. — Если бы ты знала, насколько ты мне сейчас в шкафах не нужна.

Я покраснела до ушей. И замолчала. Но внутри — что-то защемило сладко.

Успокаивающе. Как будто ревновать — можно

.

Мы свернули на подземную парковку в центре Манхэттена.

Тишина бетонных стен резко контрастировала с шумом улицы — как будто мы заехали в другую реальность. Здесь всё было чисто, ровно, стерильно.

Белые полосы. Камеры. Гул ламп. Рядом — череда дорогих машин. Но его — выделялась.

Черный, как ночь, Aston Martin. Хищный, как и он сам.

Он припарковался спокойно, без показухи. Вышел. Обошёл машину, открыл мне дверь.

— Спасибо, — тихо сказала я, выходя.

Он молча кивнул, и мы пошли к лифту.

Он достал ключ-карту и провёл по считывателю. Панель мигнула. И кнопка с цифрой «PH» — загорелась белым.

Penthouse.

— Ты живёшь на самом верху? — спросила я шёпотом.

Он скосил взгляд в мою сторону.

— Где же ещё прятаться от мира, как не на крыше.

Когда двери открылись — я просто… втянула воздух.

Передо мной раскрылась огромная квартира. Без перегородок. С потолками выше, чем я могла себе представить. Пол — чёрный глянцевый камень. Стены — серые, гладкие, местами бетон. Мебель — минимализм. Всё выверено до миллиметра. Ни одной случайной детали. Ни одного личного следа.

Но главное — вид.

Стена напротив лифта была сплошным стеклом. И за ним — Манхэттен. Огни. Движение. Город, который никогда не спит.

Но здесь, наверху… Была тишина. Как в музее.

— Чувствую себя как в кино, — пробормотала я. — Или в музее мужчины-одиночки.

Он чуть усмехнулся.

— Почти угадала. Только этот мужчина ещё и не умеет готовить.

Я повернулась к нему:

— Тогда… предлагаешь выпить?

Он подошёл к барной стойке, открыл потайную панель. Там — бутылки. Несколько. Всё дорогое, ничего случайного.

— Могу предложить тебе всё, кроме вина за семь долларов, — сказал он. — А если хочешь чай — предупреждаю, я могу сжечь воду.

Я засмеялась и покачала головой:

— Воду. Обычную. Слишком красиво, чтобы опьянеть. Хочу всё видеть чётко.

Он кивнул. Достал бокал. Принёс. Поставил передо мной.

— Добро пожаловать в мою пещеру, художница, — сказал он. — Надеюсь, ты нарисуешь этот вид лучше, чем я его чувствую.

И я поняла: даже если здесь всё пусто, он позволил мне войти.

Мы сидели на полу, у стены под окнами. Я сжала колени к груди, обхватила их руками, глядя на светящийся город под ногами. Он рядом — плечо чуть касается моего. Бокал с водой стоял между нами. Музыки не было. И слов не было. Но было ощущение, что что-то важное происходит прямо сейчас.

Он молчал. И я знала — он думает. Формулирует. И, в какой-то момент, всё же произнёс:

— Моника…

Я повернула голову.

Он смотрел в стекло. Но голос был направлен ко мне.

— Я не хочу задавать тебе вопросы, которые могут задеть. Не хочу ковырять раны.

Я не ответила. Просто ждала.

Он вздохнул.

— Но я бы хотел знать… После… после того. Был ли кто-то ещё?

Моя грудь словно провалилась внутрь. Не от боли. От того, как бережно он спрашивал.

Без давления. Без укоров. Просто хотел

понять

.

Я положила подбородок на колени.

— Нет. Никого. Не потому что мне «не предлагали». А потому что… я не могла. Я не могла даже представить, что кто-то рядом может коснуться меня, и… И я не сожмусь, не вырвусь, не захочу исчезнуть.

Он молчал. Не вставлял ни звука.

— Был один. На первом курсе. Мы общались. Он нравился мне. Даже очень. Но в тот момент, когда он просто потянулся взять меня за руку… Я закричала. На весь кампус. Сама не помню, как это вышло. С тех пор… я больше не пыталась.

Я перевела дыхание. Он сидел спокойно. Но в нём кипело.

Я знала. Видела это по пальцам, которые он сжал.

— Прости, что спросил, — сказал он наконец. — Просто… мне хочется понять, где я.

Я подняла на него глаза.

— Ты… Ты там, где никто не был.

Он кивнул. Один раз. Медленно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20. Роман

Глава 20. Роман

Она сидела рядом. Ноги поджаты. Пальцы сцеплены. Голос — тихий, но твёрдый. И я знал: всё, что она сказала, давалось ей слишком тяжело.

После Тревора — никого. Даже попытки — заканчивались страхом.

Это было… непроходимо больно. Но ещё больнее — то, что никто за эти годы не помог ей выбраться из этого мрака. Она тащила это одна. Таскала по дням, как камень за ребром. И при этом — жила, училась, рисовала, дышала.

И я смотрел на неё и думал: насколько она невинная. Чистая — не в физическом, а в самом настоящем, неискажённом смысле.

Не потому что «никого не было». А потому что не дала миру себя испачкать, несмотря на всё, что он с ней сделал.

Я молчал долго. Не знал, могу ли задать следующий вопрос. Но задал. Осторожно. Почти шёпотом:

— А… Ты когда-нибудь прикасалась к себе?

Она замерла. Потом посмотрела прямо на меня. Не испуганно. Просто… серьёзно.

— Нет. Никогда.

Пауза. Потом — голос сломался, но она продолжила:

— После того, что случилось… Когда меня выставили… Я пошла к нему. К Роберту. «Папа Роберт», как все звали. Я спросила:

почему

? А он сказал…

«Потому что ты теперь грязная. И мы не можем держать грязь среди детей».

Я почувствовал, как меня затрясло. Не внешне. Внутри. Слова

.

Простые слова. Сказанные взрослым. В момент, когда она была сломана.

И именно эти слова вросли в неё. Они стали её телом, её стыдом, её запретом.

— После этого… — прошептала она. — Я больше не думала о себе… как о чём-то красивом. Я не могла. Я… не умею.

Я медленно придвинулся ближе. Не касаясь. Просто, чтобы она слышала мой голос ближе.

— Знаешь… Если бы ты увидела себя моими глазами… Ты бы никогда больше не назвала себя грязной.

Она молчала. Дышала неровно.

Я продолжал:

— Ты не просто чистая, Моника. Ты сильнее, чем я. Сильнее, чем весь этот грёбаный мир. Но я не хочу, чтобы ты была сильной всё время.

Я остановился. Вдох.

Пауза.

— Я не прошу ничего. Но если ты когда-нибудь разрешишь… Я хочу попытаться стереть всё, что они сделали с тобой.

Каждый взгляд, каждое слово, каждое касание, что оставило след. Мягко. Терпеливо. Чтобы ты знала, что прикосновения бывают не разрушительными. А исцеляющими.

Она сидела тихо. Пальцы чуть дрожали. Но в глазах… Я увидел тень надежды.

Она долго молчала. Я не торопил.

Но когда её пальцы затрепетали на краю пледа, и она прикусила губу — я понял, что внутри неё идёт настоящая битва.

И вдруг, всё ещё не поднимая на меня глаз, она прошептала:

— Я хочу… попробовать. Поцелуй.

Я едва не перестал дышать. Она добавила, почти хрипло:

— Только… мягко. Без спешки. Не дави. Я просто… Хочу понять, смогу ли выдержать.

Я кивнул. Медленно. Каждой клеткой тела собирая себя в контроль.

— Моника, ты можешь остановить меня в любую секунду. И я остановлюсь. Без вопросов. Поняла?

Она посмотрела на меня. В глазах — тревога. Скорее… сосредоточенность. Будто делает шаг по краю крыши — не чтобы упасть, а чтобы лететь.

Я придвинулся ближе. Осторожно. Не торопясь.

Рука моя легла на её щёку. Через край пледа. Тепло кожи под пальцами… живое. Настоящее. Она не отпрянула.

И тогда — я склонился к ней.

Касание губ было не поцелуем. Скорее — дыханием. Тенью. Признанием.

Я почувствовал, как она задержала воздух. И выдохнула — медленно. Губы дрогнули, ответили.

И когда она чуть подалась ближе, положила ладонь на мою грудь — я понял: она не просто разрешила мне быть рядом. Она пустила меня в себя.

Её губы были тёплыми, мягкими, живыми. Она отвечала на поцелуй осторожно, будто училась дышать в другом ритме. Я не торопил. Не углублял. Просто был с ней — настолько, насколько она позволяла.

Но вдруг — она отстранилась. Немного. Лишь на пару сантиметров. Но достаточно, чтобы я застыл.

Сердце ухнуло вниз. Пульс сжался в комок.

Я поторопился. Давил. Спугнул. Сломал.

Я чуть отстранился, хотел что-то сказать. Но она опередила.

Её голос был тихим.

— Можешь… углубить? Если хочешь.

Я не ответил сразу. Просто смотрел на неё. На её дыхание. На этот крошечный, но гигантский шаг, который она сделала. Сама. Осознанно.

Я кивнул. И прошептал:

— Только если ты точно уверена.

Она посмотрела прямо в мои глаза.

— Уверена.

Когда я вновь коснулся её губ, это было иначе.

Глубже. Медленнее. Взвешеннее.

Я позволил себе провести рукой по её щеке, другой — по затылку, не втягивая её в себя, а просто обрамляя момент.

Она не отстранялась. Её губы раскрылись чуть сильнее, и я почувствовал, как она доверяет мне это пространство.

Этот поцелуй был не про страсть. Про то, как за одну секунду можно разорвать цепи, в которых держал себя годами.

Я чувствовал, как от её дыхания пульс стал громче. Как внутри меня разливается не желание — а что-то намного больше.

Это был первый настоящий поцелуй. Без грубости. Без ожиданий. Только тепло. Только честность. Только мы.

Когда мы отстранились, она не опустила взгляд. Она смотрела на меня. И в её глазах не было страха. Только покрасневшие щёки и трепет.

А у меня внутри билось только одно:

"Не подведи её."

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21. Моника

Глава 21. Моника

Его губы были тёплыми и терпеливыми. Они не забирали. Они просто… ждали.

Я ощущала, как его дыхание смешивалось с моим. Как каждая секунда между нами становилась длиннее. Глубже.

Когда я отстранилась, я не убегала. Я хотела сказать. Я — решилась.

— Можешь углубить… Если хочешь.

И когда он снова коснулся меня — по-другому, осторожно, но глубже — мир исчез.

Не было стен. Не было прошлого. Не было Тревора. Не было слов «грязная», «стыдно», «опасно».

Было только чувство.

Тепло. Дрожь в животе. Ответ. Мой ответ.

Я никогда

не хотела

раньше. Не испытывала ничего, кроме страха. Но сейчас — всё изменилось.

С каждой секундой мне становилось мало. Мало губ. Мало близости. Мало того, что происходит между нами.

Я хотела… прикосновений. Живых. Настоящих. Без боли.

Впервые — сама.

Когда мы отстранились, я смотрела в его глаза. И в них было всё — нежность, терпение, сдержанная страсть.

И тогда я опустила взгляд.

Увидела. Сразу. Очертания под тканью. Он… возбудился.

Мой разум замер. Но тело — не отшатнулось.

Я просто… удивилась.

Он понял. Поймал мой взгляд. И тут же заговорил хрипло, сбивчиво:

— Прости. Я не хотел. Это… просто физиология. Я не давлю. Моника, правда, я…

— Роман, — перебила я. — Всё в порядке.

Я сказала это вслух. Чётко. Не потому что надо. А потому что так и чувствовала.

Он замолчал. Взгляд остановился на моём лице. И я сама удивилась, как спокойно я это произнесла.

Неужели… Неужели я могу не бояться? Неужели я могу хотеть? Неужели у меня может быть… нормальная жизнь?

Я не знала, что будет дальше. И не хотела спешить.

Но внутри меня впервые не было вины. Не было отвращения. Было только одно:

Нежность. И возможность.

Я проглотила ком и тихо сказала:

— Я… Я не знаю, как правильно это говорить, но… У меня есть к тебе влечение. Желание. И оно меня не пугает. Меня

тянет

к тебе.

Он замер. На миг даже закрыл глаза, будто от этих слов его захлестнуло.

Я придвинулась ближе. Сама. Без стыда. Прижалась к его груди. Вдохнула запах — древесный, чистый, родной.

И прошептала:

— Пожалуйста… Помоги мне стереть всё. Все те образы. Те прикосновения. Тот голос, ту ночь. Я хочу, чтобы ты

переписал это.

Впервые. По-настоящему.

Его руки медленно обвили меня. Осторожно. Трепетно. Как будто я была чем-то драгоценным, но не хрупким — а уникальным.

Он наклонился к моему уху и тихо ответил:

— Тогда я начну с поцелуев, которые

никогда не сделают тебе больно.

Его взгляд стал ещё мягче. Не потемнел — не стал хищным. А наоборот. В нём появилась такая нежность, что я едва не разрыдалась от того, как на меня можно смотреть.

— Я сделаю это, Моника, — прошептал он. — Если ты позволишь. Я зацелую тебя всю.

Я кивнула. Без слов. Без сомнений. И в этот момент я знала:

я готова.

Он встал, взял меня на руки — как будто я ничего не весила.

Отнёс в спальню. Положил на кровать — аккуратно.

Свет он не выключил полностью — оставил тёплую лампу у изголовья. Сел рядом. И, не сказав ни слова, опустился ко мне.

Сначала — лёгкий поцелуй в висок.Медленно.

Потом — на лоб. Будто забирает мысли.

Потом — на щёку. В уголок губ. На подбородок.

Тело не напрягалось. Оно… принимало.

Он опустился к шее. К плечам. Целовал — не торопясь. Через ткань футболки. Иногда — рядом с вырезом. Я чувствовала, как мурашки бегут по коже, от того, что каждая точка, которую он трогал — возвращалась мне.

Он поднял голову. Глаза встретились с моими.

— Всё хорошо? — прошептал.

Я кивнула. Губы дрожали.

— Продолжай. Пожалуйста…

И он продолжил.

Трепетно прикасался к оголенным участкам кожи, пока я не остановила его, чтобы снять футболку и осталась в бюстгальтере под ним. Я видела как в его глазах нежность уступает желанию. И мне это понравилось. В этот момент я поняла, что могу нравится

ему… себе.

Он сглотнул. И тихо прошептал:

— Я говорил тебе, что смогу остановится, когда ты попросишь, но сейчас… я не уверен в своих силах. Ты слишком прекрасна.

— Я готова - тихо сказала я.

Он продолжал с поцелуями, на груди, животе. И как только он стал опускаться от края ремня джинс, на юг, меня накрыла волна желания.

— Ты… ты можешь сделать на один барьер меньше. Можешь снять штаны.

Он поднял голову и удивленно посмотрел на меня.

— Я, конечно, не хочу показаться занудой, но ты точно в этом уверена, тебе комфортно сейчас?

— Мне более чем комфортно - сказала я. - я хочу это сделать с тобой.

Он пристально смотрел в мои глаза, ища там подтверждение. И нашел, потому что после недолгого колебания, он расстегнул пуговицу и потянул молнию вниз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22. Роман

Глава 22. Роман

Я не верил в происходящее. Мало того, я думал она сбежит от меня, как только войдет в мою квартиру. Но видимо она нашла во мне что-то, что искала все это время. я целовал ее и действительно хотел этого.

Понимание того, что она ни с кем не была, по крайней мере

по своему желанию

. Что-то во мне возбудило. Что-то первобытное. Для меня это были не просто поцелуи. Я клеймил ее. Каждый поцелуй означал, что она теперь моя, и я из кожи вон вылезу, что бы подарить ей сотню новых воспоминаний.

Но надо помнить о нежности, хотя меня так и подмывало набросится на нее. Вытрахать из ее головы все, что она пережила.

Я целовал ее, и молил бога, чтобы она не останавливала меня, так как вряд ли я смог бы это сделать. Она пахла едва уловимо персиком. И мне было интересно какая она на вкус.

Я снял с нее штаны. И продолжил поцелуи. Через ткань трусиков, которые я оттягивал губами, но не прикасался к коже, я чувствовал ее тепло. Увидел мокрое пятнышко, она была возбуждена. Этого я и хотел.

Наклонившись к ее центру, я вдохнул запах, который вскружил мне голову. Прильнул губами к этому месту и Моника дернулась.

— Ш-ш-ш-ш-ш, тише, я здесь, и я не сделаю тебе больно.

— Ты действительно этого хочешь? - едва слышно спросила она.

— Больше всего на свете. Просто дай мне позаботится о тебе.

Я видел ее сомнение. Но затем она кивнула. Я знал что для нее это шаг.

— Я могу снять эту ненужную ткань, она мне немного мешает? - спросил я.

—Да - все так же тихо ответила она.

Когда я снимал белье с нее, то смотрел только ей в глаза, я искал реакцию на это движение. Моника напряглась, но не остановила меня.

Опустившись на корточки, я расположил пальцы настолько близко к ее лону, что почувствовал жар, исходящий от плоти. Боже, она была такой потрясающе розовой и пахла так восхитительно. Чуть передвинув ладонь, я коснулся нежных губок ее киски.

– Хочешь, чтобы я продолжил?

– Да, – прошептала Моника, задыхаясь.

Я прижался губами к ее лону, закрыл глаза и застонал, ощутив на губах вкус Моники. Такой сладкий и притягательный, с нотками мускуса. Я мог бы пировать на ней целыми днями.Я поглощал ее плоть, пока Моника не начала толкаться бедрами мне навстречу, прижимаясь своей киской к моим губам, пытаясь найти наслаждение.

Я ласкал ее, водя языком вверх и вниз, а затем вокруг ее комочка нервов. Аромат Моники, ее вкус, то как миниатюрные пальцы вцепились в мои волосы – все это вырывало стоны из моей груди.

Я понимал что она сдерживается, не отпускает себя. Посмотрев на ее лицо, я сказал:

— Ты везде такая чертовски идеальная. Отпусти контроль, я здесь, с тобой. Отпусти то, что держала. Кончи для меня.

Моника задышала чаще, с большим трудом делая вдохи. А затем я заметил, как удовольствие отразилось на ее лице, когда она соскользнула за край. Моника закрыла глаза, позволяя себе погрузиться в наслаждение, именно так, как я сказал. Как хотел.

— Вот и все, моя девочка.

Я поднялся к ней ближе и обнял ее. Она еще спускалась с вершины своего оргазма. И дрожала.

Подняв на меня глаза, она прильнула ко мне с поцелуем. Чувственным, жарким, в котором выдавала свою признательность.

Рука Моники начала изучать мое тело во время поцелуя, но как только она добралась до низа живота я со стоном оторвал ее от себя.

— Извини. - сказала она.

— Тебе не за что извиняться, просто я не хочу пугать тебя, не думаю, что ты готова к этому. А значит я должен буду остановится. А это убьет меня, поэтому не надо. Если я сейчас пойду в душ, я смогу вернутся к тебе в нормальном состоянии, мне надо эм… так сказать спустить пар.

Ее губки сделали букву “О”

— Я бы хотела посмотреть, если ты не против.

От удивления я замер. И чуть не застонал в голос. Мой член дернулся от этой идеи.

— Если тебе будет комфортно, ты можешь пойти со мной.

Она кивнула, я дал ей руку, помогая встать с кровати, и мы пошли в ванную.

Там я скинул с себя одежду в то время, как Моника потянулась за спину снять свой бюстгальтер, который все еще оставался на ней. Моя девочка смотрела на меня любопытным взглядом, я хотел было снять боксеры, как она развернулась ко мне спиной.

— Может я все-таки сам здесь справлюсь? - спросил я.

— Нет, я подумала, что тебе нужно пространство.

Я ухмыльнулся с этого, затем не думая предложил:

— Если хочешь, можешь просто смотреть. Я тебя ни к чему не принуждаю. Между нами будет стекло.

— Нет, я хочу помочь тебе.

— Помочь? Мне? В чем? - не понимая, уставился на нее.

— Ну… С этим - ткнула она пальцем на мой стояк.

И как по заказу мой дружок дернулся, как будто прося ее внимания.

— Тогда пошли - сказал я, переплетая наши пальцы, и шагнул через порог душевой.

Я настроил воду на комфортную для нее, а это оказалась температура

ада.

И когда она расслабилась спросила:

— Что я должна делать?

— Ты можешь просто быть рядом, это не займет так много времени, особенно, когда ты

так

смотришь на меня.

Слегка покраснев, она ответила:

— Я хотела бы прикоснуться к тебе.

— Тогда сделай это так, как тебе хочется, не бойся.

Она придвинулась ближе и поцеловала меня, я тут же ответил. Моника рукой провела по моему телу, и коснулась основания члена. Замерли оба.

Моя девочка улыбнулась мне в губы и начала поглаживать мой член, я застонал. Ее пальчики, дрожащие, тоненькие, невесомые. Я не выдержал:

— Детка, не дразни меня - зарычал я. - Я покажу?

— Давай - томно ответила она.

Я положил свою ладонь поверх ее и сжал крепче, начал быстрее водить по всей длине.

Смотреть на нее, такую невинную, худенькую, но с прекрасными формами, одно удовольствие. Блять! Она совершенство.

Движения стали беспорядочными, резкими, я понял, что подхожу к концу.

— Мон - глубоко дыша, сказал я - О, Боже, я скоро… Тебе лучше отойти, если не хочешь чтобы я… чтобы я закончил на тебя!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Только Моника не отступила, а только сильнее прижалась ко мне.

— Ах… Моника! - крикнул я, и сильно кончил прямо на ее прекрасный плоский живот.

Глава 23. Моника

Глава 23. Моника

Вода стекала по моей коже, смывая следы его страсти, но не чувства, которые теперь жили во мне. Я стояла под теплыми струями, дрожа не от холода, а от осознания того, что только что произошло. Моё тело, которое годами сжималось от страха, теперь пело от прикосновений, от нежности, от чего-то такого... настоящего.

Я посмотрела на Романа. Его глаза, обычно такие холодные, теперь горели — не яростью, а чем-то глубже. Чем-то, что заставляло моё сердце биться чаще.

— Ты в порядке? — спросил он, голос низкий, почти хриплый.

Я кивнула, не находя слов. Как описать то, что внутри меня сейчас буря? Как сказать, что впервые за долгие годы я не чувствую стыда? Не чувствую грязи?

Он протянул руку, осторожно касаясь моей щеки.

— Ты плачешь, — прошептал он.

Я дотронулась до своих щёк и поняла — да. Слёзы. Но не от боли. Не от страха.

— Это... хорошие слёзы, — выдохнула я.

Он улыбнулся.

— Я боялась, — призналась я. — Боялась, что не смогу. Что всё внутри сожмётся, как раньше. Но...

— Но? — он приподнял бровь.

— Но ты сделал так, что я забыла. Забыла обо всём, кроме тебя.

Его пальцы сжали мои.

— Это только начало, Моника. Я обещаю.

И в этот момент я поняла: он не просто изменил мой сегодняшний день. Он изменил всю мою жизнь.

Мы лежали на его кровати, завернувшись в одно одеяло. Я прижалась к его груди, слушая, как бьётся его сердце. Так сильно. Так громко. Как будто оно стучало в унисон с моим.

— О чём думаешь? — спросил он, проводя пальцами по моей спине.

Я закрыла глаза.

— О том, что я больше не боюсь.

Он замолчал. Потом обнял меня крепче.

— А я думаю о том, как ты красива, когда кончаешь.

Я засмеялась, ударив его легонько по плечу.

— Серьёзно?!

— Абсолютно, — он ухмыльнулся. — И ещё я думаю о том, что хочу повторить. Но только если ты захочешь.

Я приподнялась на локте, глядя ему в глаза.

— Я хочу, но только хочу попробовать тебя, ведь не честно, что ты попробовал, а я нет, я хочу отплатить тебе тем же.

Роман задумчиво глянул на меня.

— Мне, конечно, лестно, что ты хочешь меня, но с чего вдруг такое рвение, тогда, как ты совсем недавно,

буквально

час назад, боялась прикосновений, не говоря уже о чем-то большем?

— Сегодня вечеринка у меня в квартире, ну ты знаешь, и там были наши однокурсницы, я услышала их разговор. - смущённо ответила я.

— Какого характера был разговор? - хмуро спросил Рома.

— Одна девочка, начала рассказывать, что встречается с парнем, который старше ее на пять лет. И вот она старается всегда его ублажать в постели так, как утверждает, что мужчине главное секс, и если его девушка не удовлетворяет его, то он это найдет с другой. Вот.

— И ты решила?... - спросил Роман

— Ну да, сам подумай, - начала отвечать я. - ты – взрослый, состоятельный, симпатичный мужчина. И… и если я тебя не буду устраивать в этом плане, то я боюсь, что ты уйдешь… А терять тебя мне не хочется - закончила последнюю фразу полушепотом.

Он, казалось, сдерживает смех. Обнял меня крепче и прижал к себе.

— Ох, моя глупенькая! - сквозь смех продолжал Роман. - Так, что у нас там первое было? Ах да, я старше тебя на девять лет, а не на пять! Далее, я не знаю, что это за мужчины, но для меня секс – не главное, это так, снять напряжение. Ну… было, до тебя, а то ты сейчас напридумываешь себе. За симпатичного спасибо конечно, но уходить от тебя из-за отсутствия секса? Нет уж, не после того, как я попробовал тебя. Да даже и до этого, я неделями дрочил, думая о тебе, так что и продолжил бы это делать, пока ты бы не была готова.

Я слушала его, не перебивая и не веря в то, что он это говорит. Мне, сломленной и совсем некудышней девушке, тогда, как мог бы с его данными найти любую красотку этого города.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24. Роман

Глава 24. Роман

Утро началось с её дыхания.

Тихого, ровного, тёплого. Моника спала, прижавшись ко мне, её волосы растрепались по подушке, а рука лежала на моей груди, как будто даже во сне она проверяла — я здесь, я не исчез.

Я не мог пошевелиться. Не хотел. Боялся разбудить.

Сколько времени? Неважно. Впервые за годы я не проснулся в 5:45. Не вскочил с кровати, не потянулся к телефону, не проверил почту. Я просто лежал. И слушал, как она дышит.

Солнце уже пробивалось сквозь шторы, окрашивая комнату в золотистые тона. Обычно я ненавидел солнечный свет в спальне — слишком ярко, слишком навязчиво. Но сейчас... Сейчас он казался правильным.

Я осторожно провёл пальцами по её плечу. Кожа — мягкая, почти прозрачная под утренним светом. Как она вообще могла думать, что она «грязная»? Она была чище всех, кого я знал.

Моника пошевелилась, её нос сморщился, и она глубже зарылась в подушку.

— Уже утро? — прошептала она, не открывая глаз.

— Да, — ответил я, чувствуя, как её голос разливается по мне тёплым мёдом. — Но можно ещё поспать.

Она приоткрыла один глаз:

— Ты... Ты ещё здесь?

Я усмехнулся:

— А куда я денусь?

— Не знаю... Работа? Ты же всегда говоришь, что встаёшь в пять.

Я наклонился, коснулся губами её лба.

— Сегодня — исключение.

Она улыбнулась, снова закрыла глаза, но через секунду резко их открыла:

— Боже, я голодная!

Я засмеялся:

— Тогда завтрак?

— Ты умеешь готовить? — она приподняла бровь.

— Ну... — я замялся. — Я могу попробовать.

— Ох, это звучит зловеще.

Кухня встретила нас холодным светом и стерильной чистотой. Я редко пользовался ей, разве что для кофе или бутербродов. Но сегодня всё было иначе.

Я достал сковороду, яйца, бекон — всё, что нашёл в холодильнике. Моника села на барный стул, поджав ноги, и наблюдала за мной с лёгкой ухмылкой.

— Ты уверен, что хочешь это делать? — спросила она.

— Абсолютно, — буркнул я, включая плиту.

Через пять минут кухня напоминала поле боя. Бекон подгорел, яйца превратились в нечто, напоминающее резину, а запах гари витал в воздухе.

Моника прыгнула со стула и выключила плиту.

— Ладно, герой, хватит, — сказала она, отбирая у меня лопатку. — Дай мне закончить это.

Я отступил, скрестив руки на груди, и наблюдал, как она ловко управляется со сковородой. Её движения были точными, уверенными — совсем не такими, как мои.

— Ты часто готовишь? — спросил я.

— Приходится, — она пожала плечами. — Когда живёшь одна, быстро учишься.

Я молчал, но в голове уже крутилась мысль. Та самая, которая пришла ко мне, когда я проснулся и увидел её рядом.

Через десять минут на столе стояли идеальные яйца, хрустящий бекон и тосты. Я налил кофе — это было единственное, что я умел делать хорошо.

Мы сели за стол. Моника откусила тост и посмотрела на меня:

— Ну что, гений кулинарии, как тебе?

— Восхитительно, — ответил я, но смотрел не на еду, а на неё.

Она покраснела, опустила глаза, но улыбка не исчезла.

Я сделал глоток кофе, поставил чашку и набрался смелости:

— Моника...

— М-м?

— Переезжай ко мне.

Она замерла. Вилка застыла в воздухе.

— Что?

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Я проснулся сегодня и понял, что не могу представить утро без тебя. Ты... Ты стала частью моего дня. Моей жизни. И я не хочу это терять.

Моника медленно опустила вилку. Её глаза стали влажными.

— Ты серьёзно?

— Никогда не был серьёзнее.

Она глубоко вдохнула:

— А если... Если я не справлюсь? Если мне станет страшно?

Я протянул руку, коснулся её пальцев:

— Тогда я буду рядом. Как всегда.

Она сжала мою ладонь, и в её глазах появилось что-то новое — не страх, а надежда.

— Хорошо, — прошептала она. — Давай попробуем. Я останусь.

И в этот момент я понял: это не просто решение. Это начало чего-то большего.

Нашего.

Её слова — «Я останусь» — прозвучали как приговор. Но не тот, что лишает свободы. А тот, что её дарит.

Я резко поднялся со стула, опрокинув чашку. Кофе разлился по столу, но мне было плевать.

— Тогда нам надо ехать, — сказал я, хватая её за руку.

— Что? Сейчас? — Моника заморгала, ошеломлённая.

— Да, прямо сейчас. — Я уже тянул её за собой в спальню. — Чем быстрее заберём твои вещи, тем быстрее ты станешь моей. Официально.

Она засмеялась, спотыкаясь за мной:

— Роман, ты с ума сошёл! Мы даже не позавтракали нормально!

Я развернулся, прижал её к стене и приглушил голос до хриплого шёпота:

— Ты думаешь, я смогу есть, зная, что ты ещё не здесь? Что твои вещи всё ещё в той квартире, а не в моём шкафу? Нет, Моника. Мы едем. Сейчас.

Её дыхание участилось. Глаза расширились от возбуждения. Она кивнула.

Через десять минут мы уже мчались в машине. Я давил на газ сильнее, чем нужно, но мне было всё равно. Каждый светофор казался личным оскорблением.

— Ты вообще представляешь, как выглядишь? — Моника скосила взгляд на меня, сжимая ремень безопасности. — Как бандит, который едет грабить банк.

Я ухмыльнулся:

— А я и есть бандит. И банк — это твоя

старая

квартира.

Она рассмеялась, и этот звук заполнил салон лучше любой музыки.

Её квартира встретила нас тишиной. Маленькая, уютная, но такая... чужая. Я стоял на пороге, сжимая ключи, и смотрел, как Моника нервно перебирает книги на полке.

— Здесь не так много вещей, — сказала она. — В основном одежда, альбомы, карандаши...

Я шагнул внутрь, подошёл к ней сзади, обнял за талию и прижал губы к её шее:

— Всё, что тебе дорого, забираем. Всё.

Она обернулась, положила ладони мне на грудь:

— Ты правда этого хочешь? Чтобы я жила с тобой?

Я нахмурился:

— Ты ещё сомневаешься?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет... — она опустила глаза. — Просто... Это так быстро.

Я поднял её подбородок пальцем:

— Слушай меня. Я тридцать лет ждал тебя. Ты думаешь, это «быстро»?

Её губы дрогнули. Потом она встала на цыпочки и поцеловала меня. Коротко, но метко.

— Тогда помоги мне собрать вещи, бандит.

Через два часа её чемоданы лежали в багажнике. Последней она взяла картину — ту, что висела над кроватью. Портрет родителей.

— Всё? — спросил я.

— Всё, — кивнула она.

Я захлопнул дверь машины, сел за руль и перед тем, как завести двигатель, посмотрел на неё:

— Ты передумать не можешь.

Она улыбнулась:

— Я и не собираюсь.

Я нажал на газ. Впереди была наша жизнь.

Глава 25. Роман

Глава 25. Роман

Когда мы приехали домой она вырвала еще раз, прямо в раковину, содрогаясь всем телом, будто пытаясь вытолкнуть из себя не только содержимое желудка, но и само воспоминание о нём. О Треворе. О том, как его голос, его запах вернули её в ту комнату, где он сломал её.

Я стоял рядом, держа её волосы, и чувствовал, как во мне закипает что-то тёмное и беспощадное.

Он посмел подойти к ней. Посмел смотреть. Дышать в её сторону.

Моника содрогнулась, вытирая губы тыльной стороной ладони.

— Прости... — прошептала она.

— Никогда не извиняйся за это, — я провёл рукой по её спине. — Никогда.

Она заснула после тёплого душа, измученная, обессиленная. Я осторожно завернул её в полотенце, отнёс в спальню и укрыл одеялом.

Потом вышел на балкон и набрал Дариана.

Он ответил сразу, будто ждал.

— Говори.

— Мне нужно, чтобы ты знал всю историю, — мой голос звучал хрипло.

И я рассказал. Всё. О том, как её изнасиловали в шестнадцать. Как «приёмные родители» выгнали её, назвав грязной. Как Тревор сегодня пришёл в её кафе, чтобы напомнить, кто она для него — жертва.

Тишина в трубке была звенящей. Потом раздался низкий, опасный смех.

— Ты говоришь, этот ублюдок ещё дышит? — голос Дариана напоминал скрежет стали.

— Пока да.

— Ошибка, — резко сказал он. — Где он сейчас?

Я посмотрел на часы.

— В клубе «Гранж». Работает вышибалой.

— Хорошо, — Дариан задышал тяжелее. — Слушай внимательно. Завтра у него будет смена до утра. В четыре утра он пойдёт через переулок к своей тачке. Один.

Я сжал телефон.

— Ты уверен?

— Я уже звоню нашим ребятам в том районе. Они проследят.

Я закрыл глаза. В голове проносились образы: Тревор на земле. Тревор, молящий о пощаде. Тревор, понимающий, что его жизнь кончена.

— Я сделаю это сам.

— Я знал, что ты так скажешь, — Дариан хмыкнул. — Но я буду рядом. На всякий случай.

Мы договорились о деталях и отключились.

На кухне я впервые в жизни варил горячий шоколад. Не тот, что из пакетика, а настоящий — с тёртым какао, молоком и щепоткой корицы.

Как она любит.

Я даже не поджёг его, чудом.

Когда я вошёл в спальню, Моника сидела на кровати, обняв колени.

— Вот, — я протянул ей кружку. — Пей.

Она взяла её обеими руками, будто боялась уронить.

— Спасибо...

Я сел рядом, не касаясь её.

— Моника.

— Да?

— Он больше никогда не подойдёт к тебе.

Она подняла глаза — в них читался немой вопрос.

Я не стал отвечать. Просто погладил её по волосам.

— Ванная готова. Там соль и пена, как ты любишь.

Она кивнула, сделала глоток шоколада и вдруг улыбнулась:

— Ты его не сжёг.

— Что?

— Шоколад, — она показала на кружку. — Ты же всегда всё поджигаешь на кухне.

Я рассмеялся, и в этот момент что-то внутри ослабло.

— Для тебя — стараюсь.

Она поставила кружку, вдруг обняла меня и прижалась лбом к груди.

— Оставайся со мной. В ванной.

Я замер.

— Ты хочешь?

— Да, — она посмотрела на меня. — Просто... будь рядом.

Я кивнул.

Пока она лежала в пене, я сидел на полу, прислонившись к стене, и рассказывал ей о глупых случаях из детства — как мы с Дарианом взорвали микроволновку, пытаясь приготовить чипсы. Как я впервые сел за руль и въехал в забор.

Она смеялась. Тихим, хрупким смехом. Но это было лучше, чем всё.

А за окном медленно падал снег.

И где-то в городе жил человек, который не знал, что его время истекло.

Вода стекала с её тела прозрачными каплями, оставляя влажные следы на моей рубашке, которую я накинул на неё. Ткань была слишком большой — она тонула в ней, как ребёнок, но в этом было что-то невероятно правильное.

Моя рубашка. Моя женщина.

Я подхватил её на руки, и она обвила мою шею, прижимаясь мокрыми волосами к груди.

— Я тяжёлая? — прошептала она.

Я фыркнул:

— Ты — перышко.

Она засмеялась, и этот звук заполнил всю спальню.

Я опустил её на кровать, поправил рубашку, которая съехала с одного плеча, и замер, глядя на неё.

Боже, какая же она красивая.

С каплями воды на ресницах, с розовыми от тепла щеками, в моей одежде, которая пахла мной.

— Что? — она покраснела под моим взглядом.

— Ничего, — я провёл пальцем по её щеке. — Просто... Ты здесь.

Она улыбнулась, потянулась и зевнула:

— Я так устала...

— Спи, — я накрыл её одеялом.

— А ты?

— Я побуду рядом.

Она кивнула и почти сразу уснула, уткнувшись носом в подушку.

Я сидел на краю кровати и смотрел, как её грудь поднимается в такт дыханию.

Она в моей рубашке. В моей постели. В моём пространстве.

И самое главное — в моей жизни.

Я поймал себя на мысли, что не представляю, как жил до неё. Все эти годы — пустые, холодные, будто я просто ждал, когда она появится.

Телефон вибрировал в кармане. Дариан.

«Всё готово. Послезавтра в 4 утра. Сразу после его смены. Ты уверен?»

Я посмотрел на спящую Монику, на её расслабленное лицо, и ответил одним словом:

«Абсолютно.»

Потом лёг рядом, обнял её за талию и закрыл глаза.

Послезавтра будет долгий день.

Но сейчас — она была здесь. И это было всё, что имело значение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 26. Моника

Глава 26. Моника

Я проснулась от странного ощущения — что-то твёрдое и горячее упиралось мне в спину. Сонный туман медленно рассеивался, и я поняла: это Роман. Его руки крепко обнимали меня, а его возбуждение было невозможно игнорировать. Сердце застучало быстрее — не от страха, а от чего-то нового, тёплого и тревожного одновременно.

Я попыталась слегка отстраниться, но его хватка только усилилась. Он застонал, его голос был низким и сонным:

— Не ерзай...

Его дыхание обожгло мою шею, и по спине пробежали мурашки. Но я замерла, не зная, как реагировать. Через мгновение он вздрогнул, будто осознал происходящее, и резко отпустил меня.

— Прости, — он отодвинулся, голос стал резким, почти виноватым. — Я не хотел... Это просто...

Я перевернулась к нему лицом. Его глаза были тёмными, взгляд — растерянным. Он казался таким уязвимым, совсем не тем холодным и уверенным мужчиной, каким был всегда.

— Тебе не за что извиняться, — прошептала я, положив ладонь на его грудь. Его сердце билось так же быстро, как моё.

Он нахмурился:

— Моника, ты не должна...

— Я хочу тебя, — перебила я, удивляясь собственным словам. Но это была правда. Впервые в жизни я не чувствовала страха, только жгучее желание.

Роман замер, изучая моё лицо. Потом уголки его губ дрогнули в лёгкой ухмылке:

— Ну, как видишь, я более чем готов.

Но я не смеялась. Мои пальцы дрожали, когда я коснулась его плеча:

— Я серьёзно.

Его улыбка исчезла. В глазах появилась та самая глубина, которая всегда заставляла меня забыть о всём на свете. Он медленно провёл рукой по моей щеке:

— Если ты действительно готова... я буду только рад.

Я кивнула, прикусив губу:

— Просто... будь нежным.

Он наклонился, и его губы коснулись моего лба, затем — носа, щеки. Каждое прикосновение было словно обещание:

— Всегда.

Его руки скользили по моей спине, лёгкие, как перья, но от их тепла всё внутри меня плавилось. Когда он добрался до края моей рубашки — той самой, в которой я спала, — он остановился, вопросительно глядя мне в глаза.

— Можно? — прошептал он.

Я кивнула, и он медленно приподнял ткань, обнажая кожу. Его пальцы прослеживали линии моего тела, будто запоминая каждую деталь.

— Ты так красива, — его голос звучал прерывисто. — Я боюсь дышать, чтобы не спугнуть.

Я потянулась к нему, притягивая ближе. В этот момент не было прошлого, не было страхов — только он и я. И это было идеально.

Его губы нашли мои, и мир сузился до этого поцелуя, до его рук, до шёпота:

— Ты уверена?

— А ты? - спросила я его.

— Что ты имеешь в виду? - в недоумении спросил Рома.

— Ты так часто спрашиваешь уверена ли я, что я начинаю думать, что ты не особо этого и хочешь. - хотела пошутить я.

Он аккуратно снял боксеры и медленно стал поглаживать себя, сосредоточившись на мне.

— Видишь, что ты делаешь со мной? Ты видишь, как сильно я хочу тебя, насколько я готов к тебе?

Я увидела прозрачную жидкость на кончике его члена и почувствовала, как моё сердце бешено колотится в груди, как кровь бежит по моим венам. Я снова подняла взгляд на его лицо. Роман не сводил глаз с моих бёдер, его рука всё ещё была на его члене, его движения всё ещё были неторопливыми, но с каждой секундой он дрочил всё быстрее. Звук его ладони, скользящей по его эрекции, заполнил мою голову.

— Насколько мокрая ты для меня? — спросил он, хотя я знала, что он может видеть это.

— Я готова для тебя.

Роман отпустил свой член и положил руки мне на бёдра. То, как он наблюдал за мной, заставило меня почувствовать себя добычей очень опасного хищника.

— Сегодня я сделаю тебя своей, Моника. Сегодня ты узнаешь, что это значит, каково это — быть по-настоящему востребованной. — Он наклонился и впился в мой рот поцелуем. Его вкус был сладким, но в то же время неукротимым, очень хорошим.

Он схватил меня за прядь волос и откинул голову назад, обнажая горло. Я чувствовала горячую, твёрдую длину между моими бёдрами, когда он целовал мою шею, облизывая и посасывая мою кожу. В это время он медленно снял с меня нижнее белье. Он снова прикоснулся своими губами к моим и, целуя меня, просунул руку между нашими телами и приставил кончик своего члена ко входу в мою киску. Всё внутри меня замерло. Я была готова к этому.

Очень готова.

Роман отстранился и посмотрел мне прямо в глаза, и, не говоря ни слова, скользнул в меня одним плавным движением. Я не могла не выгнуть спину и выпятить грудь. Роман застонал надо мной и закрыл глаза.

— Так чертовски хорошо.

Он оказался полностью внутри меня, и воздух покинул меня. Всё, что я могла делать, это держаться за него и испытывать это в полной мере.

— Я могу начать двигаться?

Я могла только кивнуть. Я чувствовала себя такой наполненной, такой растянутой, что не могла отдышаться.

Когда он начал входить и выходить из меня, я схватилась за его бицепс и впилась ногтями в его плоть. Его массивная грудь вздымалась и опускалась, когда он дышал, и его большие руки тряслись, когда он поднимался надо мной..

— Чёртов ад. Да, — резко сказал Рома. Он толкался в меня и выходил снова и снова, постанывая с каждым толчком.

Я чувствовала, как мои внутренние мышцы ритмично сжимаются вокруг него. Роман растянул меня, полностью наполнил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27. Роман

Глава 27. Роман

Иисус, все, что я представлял, не сравнится с тем, что я чувствую. Мои глаза закатываются от тугого тепла, окружающего мой набухший ствол. То, как она вцепилась в меня своими пальчиками. Как же мне хочется сорваться и жестко трахнуть ее. Но я сказал, что буду нежен.

Я сдерживаюсь, медленно набирая темп сцепив зубы. Пот льется по моей спине и лбу.

Ее киска жадно пульсирует вокруг меня и почти заставляет меня взорваться.

—Ты так чертовски прекрасна, принцесса. - говорю я ей прямо в губы.

Каждый раз, когда я целую ее, жажду большего. Ее удовольствие важнее моего. Нет, ее удовольствие — мое.

Смотреть, как она выгибает спину, как ее рот открывается, а соски упираются в мою рубашку, — это самое горячее, что я когда-либо видел. Я мог бы провести всю жизнь — и планирую это сделать — в поисках разных способов доставить ей удовольствие. Видеть, как ее большие небесно-голубые глаза закатываются от желания... для меня.

Она обхватывает ногами мои бедра, покачиваюсь в ее мокрой киске, звуки нашей любви одновременно непристойны и греховны, но это только подпитывает меня.

— Я не могу вынести это давление! - кричит Моника - Ах…

— Сможешь, Мон, сейчас станет хорошо - шиплю я .

Ее лицо искажается от удовольствия, когда я щипаю ее соски через рубашку, дергаю тугой бутон между костяшками пальцев и заставляю кричать от удовольствия.

Наши глаза встречаются, когда я вхожу в нее, быстрее, подталкивая нас все ближе и ближе к краю, пока она не кончает со всхлипом, ее киска сжимается вокруг моего пульсирующего члена. Мой живот скручивается от боли-удовольствия, которое сжигает меня, когда я вынимаю член и кончаю с ревом, проливая горячие нити моего семени на ее живот. Наши тела содрогаются от силы наших оргазмов, и я понимаю, что никогда не хочу делиться этим чувством ни с кем, кроме нее.

Моя голова падает ей на плечо, когда она опускает ноги с моих бедер.

— Как ты? - сквозь трудное дыхание спрашиваю я.

— Словно меня только что воскресили - сквозь смех шепчет она. - ты как?

— А я только что был на небесах. - отвечаю целуя в висок.

— Ты был без защиты… - неловко говорит она.

— Прости, не сориентировался сразу, но я чист, не переживай и успел вытащить. - заверяю я. - кстати об этом, надо бы нам привести в порядок тебя.

— Да, наверное надо, душ? - и что-то в том как она это сказала, заставило меня напрячься.

— В чем дело? Почему ты спросила за защиту? - я правда старался контролировать свой тон.

— Тебе… тебе было не противно, что во мне был такой мерзкий тип? - спросила она, а я стоял в ступоре. - я проверялась и сдаю анализы регулярно,не переживай, просто сам факт этого… - тихо продолжила она.

Я слышал её голос. Тихий. Надломленный. И… кипел внитри.

— Я грязная, Роман. После всего… Я не могу быть твоей. Не могу быть нормальной. Я не…

И тогда внутри меня что-то оборвалось. Вырвалось. Как будто вены вспыхнули пламенем. Я резко встал, отступил на шаг, сжал кулаки так, что костяшки побелели.

— Послушай меня сюда! — голос сорвался, стал глухим, хриплым от ярости. — Это он — мразь. Это он — грязь. А не ты. Ты слышишь меня?

Она вздрогнула. От неожиданности. Я не приближался. Я просто говорил. Прямо. Честно.

— Меня не волнует, кто был до меня. Потому что

не было

никого. Та связь… Это было насилие. Это не твой выбор. Это не твоя вина. Для меня ты — невинна. Потому что ты не отдала себя. У тебя отняли. А это — не одно и то же.

Она молчала, губы дрожали, глаза — блестели от невыговоренных слёз. Я сделал шаг ближе. Уже тише. Уже — почти шёпотом.

— И я… только я… твой первый. И единственный.

Партнёр

, Моника. Потому что это было по обоюдному согласию. Мы оба этого хотели. И это — единственное, что имеет значение. Я тебя слышал. Я тебя чувствовал. Ты была со мной. По своей воле.

Она вдруг захлопнула глаза. Словно разрешила себе поверить. Как будто мои слова сдвинули глыбу, которая давила ей на грудь все эти годы. Я подошёл, осторожно коснулся её щеки.

— Пошли, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты почувствовала: ты — чистая. Настоящая. Живая.

Вода стекала по её телу, тонкими каплями скользя по ключицам, спине, бёдрам. Я стоял рядом — не касался, пока она не повернулась ко мне сама. Только тогда я взял мягкое полотенце, смочил его тёплой водой и начал отмывать её кожу. С уважением. С благоговением. Как будто передо мной стояла не женщина — а произведение искусства.

Я обошёл каждую линию, каждый изгиб. Пальцы двигались медленно, сдержанно. Без вторжения. Только ласка. Только поддержка. Она не говорила ни слова. Но в её взгляде было только доверие. Полное. Безусловное.

Когда я дошёл до шеи, она вдруг закрыла глаза и прошептала:

— Спасибо… за то, что не отворачиваешься.

Я прижал лоб к её виску, отвечая тихо:

— Я бы скорее умер, чем дал кому-то заставить тебя стыдиться самой себя.

Она вышла из душа первая — в моей рубашке, босиком, волосы ещё влажные, прилипли к шее. Я смотрел на неё, как на что-то хрупкое и невозможное. Как на чудо, которое почему-то задержалось в моём мире.

— Что ты так смотришь? — спросила она, не глядя, поправляя рукав. — Я не съела твою зубную щётку, если ты об этом.

Я усмехнулся, подошёл ближе. Она не отстранилась. И тогда я не удержался — склонился к ней и поцеловал в висок.

— Потому что ты красивая. И потому что ты моя. Просто смирись.

Она фыркнула, но я видел, как губы дрогнули в улыбке.

— А ещё ты голодная, — добавил я, — и, к сожалению, я умею готовить только кофе. И то, если капсулы не закончатся.

Она приподняла бровь:

— Ну хоть честно. Что ты планировал подать на завтрак? Гранаты и угрозы?

— Могу подать оружие на выбор, — ответил я, подходя к плите. — Но давай рискнём: у меня есть яйца, сковородка и ты. Думаю, из нас троих кто-то справится.

Она засмеялась. Смеялась так легко, как будто вся тяжесть вдруг ушла. Потом подошла сзади и заглянула мне через плечо:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Во-первых, уменьши огонь. Не собираемся устраивать кремацию куриных продуктов.

Я скосил взгляд на плиту. Огонь был действительно почти до потолка. Я молча убавил.

— Во-вторых, — продолжала она, — вот соль. Вот перец. Вот — паприка. Не путай с корицей, как моя соседка. Я чуть не съела сладкий омлет.

— Паприка, — повторил я серьёзно. — Звучит как имя итальянской любовницы.

— А ты, значит, у нас кулинарный дон Жуан?

— Только если ты — моя главная специя, — парировал я, бросив на неё взгляд через плечо.

— Боже, — простонала она, прикрывая лицо рукой, — у тебя пошло и харизматично одновременно. Это вообще законно?

Я повернулся к ней, медленно. Притянул за талию.

— Я вне закона, Моника. Помнишь?

Она мягко ткнула меня локтем в бок:

— Пока не научишься готовить — закон тебе будет нужен. Хотя бы санитарный.

Мы готовили вместе. Она показывала, как правильно разбивать яйца — не броском в сковородку, а

аккуратно

. Я мазал сыр на хлеб, как будто это была операция на открытом сердце. Она смеялась, поправляла, пробовала с пальцев, щекотала муку со своего носа и шлёпала меня полотенцем за попытку кинуть в неё солью.

Было тепло. Настоящее. Такое, которого у меня не было… наверное, никогда.

Когда я подал на стол слегка подпаленный омлет и два идеально намазанных тоста, она посмотрела на это как на шедевр. Или сделала вид.

— Ну что ж, мистер мафия, — протянула она, садясь за стол, — я выживу. Но если сгорю — знай, я унесу тебя с собой.

— Договорились. Мы либо завтракаем вместе, либо погибаем вместе.

И мы ели. Смеялись. Молча встречались взглядами. А потом — просто сидели, рядом. В тишине. Той самой, в которой не нужно ничего объяснять. Только быть.

Глава 28. Моника

Глава 28. Моника

Я никогда не думала, что утро может быть

таким

. Тихим. Без суеты. Без тревоги. Просто — утро. С ароматом кофе, тёплыми прикосновениями и подгоревшим омлетом, который вдруг стал самым вкусным на свете.

Роман сидел напротив, серьёзный, но с тем самым едва заметным огоньком в глазах, который я уже начинала узнавать. Он не умел делать всё идеально. Но черт побери — старался. Ради меня. И это… было непривычно. И страшно. И прекрасно.

Я сидела в его рубашке, босиком, с чашкой кофе в руках и ловила себя на мысли, что хочу остановить этот момент. Сохранить его. Как фотографию в памяти. Где я не боюсь. Где он рядом. Где всё — не про выживание, а про жизнь.

Он что-то сказал — шутку, наверное, — и я улыбнулась. Не натянуто. Не чтобы не показаться странной. А просто… потому что было легко. Он оказался не бурей. Не штормом. А глотком воздуха, когда ты вот-вот захлебнёшься.

Я вздохнула. Отставила чашку, посмотрела на него серьёзнее. Он почувствовал это сразу — взгляд стал внимательнее, пальцы слегка сжались на ручке кружки.

— Можно я спрошу? — тихо. Без давления.

— Спрашивай, — кивнул он.

— Что ты собираешься делать с Тревором?

Он молчал секунду. Две. Не от удивления — скорее, будто ожидал, что я спрошу.

— Я же говорил, — сказал он спокойно, но в голосе проскользнула тень стали. — Он к тебе больше не сунется. Никогда.

— Но как? — я смотрела прямо в его глаза. — Он… не из тех, кто понимает по-хорошему. Ты же знаешь это.

Он поставил чашку на стол и заговорил медленно, чётко:

— Я накопал достаточно информации об интернатной семье. Роберт Хейл, его жена, ещё пара «воспитателей» — у них не только ты пострадала. Всё слишком чисто. Подозрительно чисто. Но теперь у меня есть люди, которые могут раскачать это дело. Мы начнём с финансов — переводы, фиктивные отчёты, возможно, незаконные субсидии. А потом — вытащим всё, что прятали. Я добьюсь, чтобы за это

кто-то

понёс ответственность. Чтобы больше ни одна девочка не осталась там одна. Поняла?

Я кивнула. В груди — тепло. Я не ждала, что он

захочет

в это лезть. Что ему будет не всё равно.

Но он продолжил. Голос стал ниже. Жёстче.

— А Тревор? — он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья. — Его я не отдам в руки закона. Знаешь почему?

Я молчала.

— Потому что закон не гарантирует справедливости. Его могут оправдать. Деньги, связи, адвокатские выкрутасы… А я не хочу играть в вероятность. Я хочу быть уверен.

Я смотрела на него. Медленно, глубоко. И почувствовала — впервые за всё это время — что могу выдохнуть.

— Значит… — я проглотила комок в горле. — Мне не нужно бояться?

Он поднял взгляд и сказал одно:

— Никогда больше.

И я поверила.

Я сидела за столом с чашкой кофе, наблюдая, как Роман... моет посуду. Голыми руками. Без перчаток. С видом, будто он сейчас проводит спецоперацию против сковородки.

— Ты выглядишь, как будто готовишься к разминированию, — протянула я, отпивая кофе. — Ты вообще

когда-нибудь

мыл посуду?

Он медленно повернул голову, со щеткой в руке и прищуром киллера:

— Я? Каждый раз. В детстве. После драк. Когда попадал в ад за разбитое стекло и меня наказывали

домашними обязанностями

. Так что, можно сказать, у меня боевой опыт.

— То есть, сейчас ты страдаешь ПТСР от кастрюль?

— От губок. — Он смерил её взглядом. — Особенно от тех с зелёной жёсткой стороной. Они подло шершавые.

Я засмеялась. Настояще. Без стеснения. Я могу

подкалывать его

. Могу флиртовать. Быть собой. Рядом с ним — я не из стекла. Я живая.

— Надо было сразу звать меня, — продолжила я. — Я умею обращаться с губками. И с мужчинами, которые не умеют обращаться с губками.

— Ладно, художница, давай договоримся: ты учишь меня готовить — а я делаю вид, что умею слушаться.

—

Делаешь вид

?

— Ну да, ты же любишь трудных.

— Скажи спасибо, что не разбила тарелку, — фыркнула я.

Он повернулся, вытер руки о полотенце, подошёл и склонился ко мне:

— Если бы ты разбила — я бы всё равно это простил. Но заставил бы вымыть весь пол. Губкой. Лично.

—

Подло шершавой

?

— Конечно.

Я улыбнулась, качнула головой и отпила ещё кофе. Впервые за долгое время я чувствовала, что могу быть дерзкой. Что моё острое словцо не встретится с упрёком, с пощёчиной, с тишиной. Только с усмешкой. С ответом. С заботой.

Вот оно — настоящее тепло

, подумала я.

Не громкое. Но моё.

Я усмехнулась. Потом на секунду замялась. Слова вертелись на языке, но было страшно их произносить. И всё же… я сделала шаг вперёд:

— Слушай… а можно я… повешу здесь несколько своих картин?

Он посмотрел на меня — не удивлённо, а как будто ждал.

— Здесь?

— Ну, не в ванной же. — Я пожала плечами. — В гостиной, может. Или в холле. Не навсегда. Просто… мне хочется, чтобы здесь было чуть больше

меня

. И… я не знаю, вдруг тебе это будет мешать.

Роман взял мою ладонь в свою, прижал к губам.

— Моника. Это не "здесь". Это

твой дом

. И если твои картины будут на всех стенах — значит, так и должно быть.

Я замерла. Эти слова — «твой дом» — ударили в самое сердце. Тихо. Сильно. Так, что на мгновение перехватило дыхание.

— Даже если я повешу ту, где ты похож на грустного льва?

— Даже если я на ней с хвостом и гривой.

Я рассмеялась, смахнула с лица влажную прядь и шагнула назад.

— Тогда не жалуйся, если придут гости и скажут: “О, а это он? С короной?”

— А я скажу: “Да. Потому что я — король. Но только потому, что рядом со мной королева.”

— Ужас, — выдохнула я, зажав рот рукой. — Ты

реально

опасен. Даже без оружия.

Он подмигнул.

— Моё главное оружие — это ты, Моника.

Мы вдвоём перебирали мои холсты, сложенные в уголке спальни. Он аккуратно, почти с уважением, держал каждый за края — будто боялся порвать. Я показывала ему работы, и в первый раз — без страха. Без ощущения, что кто-то оценит и отвернёт лицо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы выбрали три. Он лично вбивал крепления в стену — под моим чутким надзором.

— Ещё чуть-чуть левее. Нет,

левее

, Ром. Это другое лево.

— Ты уверена, что вообще умеешь различать стороны? — буркнул он, пыхтя над уровнем.

— Я уверена, что твоя эстетика — это бетон и чёрный мат. Я спасаю этот интерьер, будь благодарен.

Когда всё было готово, я отступила на пару шагов, оглядела результат — и поняла: впервые за много лет

что-то моё

стало частью чьего-то мира. И никто не сказал: “Убери. Это не вписывается.”

Роман встал рядом, слегка коснулся моей руки.

— Теперь здесь дышится по-другому.

— Стало легче?

— Стало

живее

.

И я поняла: он не лгал. Он действительно впускает меня. Не просто в дом. А в себя.

Глава 29. Роман

Глава 29. Роман

Моника заснула у меня на груди.

Мы так и остались на диване — фильм закончился давно, экран погас, только мерцал тусклый свет лампы в углу. Она лежала, прижавшись ко мне, тихо дышала, кутая пальцы в ткань моей футболки. Легче, чем пушинка. Теплее, чем всё, что я помнил за последние годы.

Я не двигался. Даже не дышал громко. Как будто боялся спугнуть этот момент. Потому что он был слишком… правильным. Слишком живым.

Словно кто-то дал мне доступ к чему-то священному.

Я провёл пальцами по её волосам. Мягкие, спутанные. Она что-то тихо пробормотала, сжалась ближе, и я понял — ей

не страшно

. Рядом со мной. У меня дома. В моих руках.

— Мони, — шепнул я. — Пойдём, ты устала. Спи в кровати, а не на моих рёбрах. Я их, конечно, не берегу, но ты весишь неожиданно много для такой крошки.

— М-м-м… — протянула она, даже не открывая глаз. — Ты просто костлявый.

— Вообще-то я идеально сложен. В отличие от тебя, хамовитая бариста.

Она всё-таки улыбнулась. И это стоило каждого слова.

Я поднял её на руки — она не сопротивлялась. Только уткнулась носом в мою шею и пробормотала:

— Ммм… теперь пахнет мной.

— Всё правильно, — ответил я, заходя в спальню. — Мой дом теперь пахнет тобой. Так должно быть.

Я опустил её на кровать. Укрыл. Сел рядом. Она взяла мою ладонь и прижала к себе. Удивительно просто, без напряжения.

— Останешься? — спросила она сонно.

Я наклонился, поцеловал в лоб.

— На пару минут.

— Ложь, — усмехнулась она, не открывая глаз. — Ты не умеешь спать.

Я задержался. Поцеловал её в висок, потом — в щёку, и, наконец, в губы. Мягко. Осторожно. Почти молясь.

— Спи, Моника. Пока я рядом — тебе ничего не угрожает. Обещаю.

Она сжала мою руку. Не сказала «спасибо». Не нужно было. Её молчание — это уже было доверие.

Когда она уснула, я встал. Тихо. Осторожно. Вышел из спальни и закрыл дверь.

Тишина. Город за окнами — чёрный, мокрый, как гиена перед прыжком. Я стоял у зеркала в гардеробной, застёгивал рубашку. Чёрную. Простую. Без оружия — пока. Всё будет в машине.

В 4:00 — встреча с Тревором. Он думает, что по ошибке связался с кем-то слабее, чем есть на самом деле. Думает, что его никто не тронет.

Я собирался доказать обратное.

Но сейчас, перед выходом, во мне была не ярость. Холод. Резкость. Концентрация. Как перед хирургическим разрезом. Я не кипел. Я собирался

действовать

.

Телефон завибрировал. Сообщение от Дариана.

Дариан:

Ты уже на ногах, псих?

Я усмехнулся.

Роман:

Выхожу.

Ответ пришёл мгновенно:

Дариан:

Я за углом. Если что — буду рядом. Не геройствуй.

Роман:

Он тронул её, Дар.

Тут не о геройстве. Это… личное.

Пауза. Потом:

Дариан:

Тогда делай это по уму.

Месть — искусство.

Не спеши. Не срывайся. Сделай так, чтобы он

знал

, почему его мир рушится.

Я выдохнул. Глубоко.

Пальцы прошлись по кольцу ключей — один из брелоков был её. Маленький, с кисточкой. Я повесил его пару дней назад. Не потому что нужно. А потому что хотел видеть напоминание: я больше не один.

Я посмотрел в зеркало. В глазах — не злость. Решимость.

Тревор. Тебе конец. И ты даже не знаешь, насколько красиво это будет.

Четыре утра. Нью-Йорк всё ещё спал. Или делал вид.

Я свернул на боковую улицу — та самая, что была в записи с камеры наблюдения, которую мы взяли с того вечера. Тревор не знал, что его уже нашли. Что мы отследили каждое его перемещение за последние две недели. Что его привычки стали для меня картой: он курил после трёх, выходил за пивом в одно и то же время, зависал у подъезда как псина на цепи.

Рядом у стоянки — темный седан. Я узнал номер. Дариан.

Я подъехал, заглушил двигатель. Он вышел первым — спокойно, в пальто, с кофе в руке. Не спешил. Не суетился. Как всегда — ледяной. Без эмоций.

— Пунктуален, как швейцарские часы, — сказал он, делая глоток. — Только ты не часы, брат. Ты — граната с таймером.

— А ты, значит, будешь тем, кто держит палец на стопоре?

— Нет. Я тот, кто будет убирать осколки, если ты всё взорвёшь. Но всё же надеюсь, что ты сохранишь

стиль

.

Я молчал. Напряжение пульсировало в груди, но лицо — спокойное.

Дариан посмотрел на меня внимательнее:

— Ты точно готов? Это не просто выбить зубы, Ром. Это…

Моника

.

— Я знаю, — ответил я коротко.

— Это не бизнес. Это не "урок". Это — окончательно.

— Именно.

Мы молчали. Ветер трепал край его пальто, зажигал фонари на парковке. Город всё ещё не знал, что сегодня станет тише на одного ублюдка.

И тут он появился.

Тревор. Полная фигура в сером худи, руки в карманах, сигарета во рту, походка — как у человека, который думает, что всё под контролем. Он свернул за угол, зевнул, достал телефон. Я сжал челюсть.

— Пора, — сказал я.

— Без крови на ботинках, — тихо бросил Дариан. — Эти новые, чёрт подери.

Я двинулся вперёд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30. Роман

Глава 30. Роман

Он не заметил меня сразу. Я вышел из тени, молча. Тревор стоял, уткнувшись в экран. И только когда мои шаги приблизились — он поднял голову.

Увидел меня.

Секунда — и в его глазах промелькнуло узнавание. Затем — смятение. Затем — страх. Он сделал шаг назад.

— Эй… ты кто, нахрен?

Я остановился в метре. Смотрел. Молчал. И тишина между нами зазвенела.

— Чё надо? Я тебя знаю?

— Да, — сказал я спокойно. — Ты меня не запомнил. Но ты знаешь ту, ради кого я здесь.

Он побледнел. Губы дёрнулись.

— Слушай, я не понимаю, о чём ты…

Я сделал шаг ближе. Он попятился, спиной упёрся в кирпичную стену. Рука его дёрнулась к карману. Я схватил его запястье и вдавил в стену.

— Даже не думай. У меня реакция быстрее, чем твоя никчёмная память.

— Эй, ты что, псих?! Я вообще ничего не сделал!

—

Ничего?

— переспросил я. Мой голос стал ниже. — Ты ничего не сделал…

когда у неё тряслись руки после твоих прикосновений?

Когда она по ночам не спала? Когда ты вломился в её тело, как вор? Ты — ничто, Тревор. Паразит. Гниль. И сегодня я здесь, чтобы тебя…

удалить

.

— Послушай… я... я не знал, что она… — Он запинался, пытался вывернуться, говорил как крыса, прижатая к полу. — Она молчала! Я думал, она хотела…

Я ударил. Сильно. В челюсть.

Он рухнул. Захрипел. Я не поднимал голос. Не орал. Просто опустился рядом, взял его за ворот и притянул ближе.

— Она была ребёнком. А ты — взрослый. Ты сделал это

специально

. Ты сломал её. А теперь будешь за это платить. Не сразу. Не красиво.

Не по закону.

По мне.

— Ты… ты не можешь…

Я ударил снова. Не по лицу. В живот. Чтобы сбить дыхание. Чтобы он почувствовал: это —

только начало

.

— Я проследил каждый твой шаг. Я знаю, где ты работаешь, с кем живёшь, сколько ты должен, с кем спишь.

— Пожалуйста… — прохрипел он. — Я… я исправлюсь… я…

Удар пришёл чётко в скулу. Хруст.

Он закричал — скорее от шока, чем от боли. Попытался встать. Не успел. Я врезал коленом в живот. Он согнулся пополам.

Я наклонился. Взял его за волосы, поднял лицо.

— Ты даже не понял, кого тронул.

— Пожалуйста… — он задыхался, слюна текла по подбородку. — Я не знал… не думал…

—

Ты знал.

Ты видел страх. Ты чувствовал сопротивление. Ты

наслаждался

этим.

Я ударил снова в челюсть. Потом — локтем по ребрам. И ещё раз. И ещё. Без истерики. Без крика. Как хирург. Холодно.

Он пытался вывернуться. Схватить воздух. Захныкал. Забормотал что-то бессвязное, пока я не врезал кулаком в нос. Он затих.

Я встал. Вынул из кармана перчатки. Вытер руки. Взгляд скользнул по нему — он лежал, как тряпка. Поваленный. Сломанный.

И этого было мало.

Я присел рядом, обхватил его лицо ладонью. Глаза у него уже заплывали, кровь текла по губам.

— Послушай внимательно, ублюдок. Ты не доживешь до «суда». Ты не попадешь в газету. Ты не станешь очередной историей «не доказано». Ты просто

исчезнешь

. И никто не будет искать. Потому что ты —

ничто

.

Он только хрипел.

Я достал мобильный. Сделал фото. Для себя. Не на память. А как подтверждение, что

больше он не сможет никого тронуть

.

И тогда — последний удар. В висок. Ловко, точно. Профессионально. Он вырубился.

Я встал. Посмотрел на руки. На кровь. Не дрогнул. Потому что это была не месть.

Это была справедливость.

Дариан стоял в тени. Не спрашивал. Только молча передал мне бутылку воды. Я сполоснул пальцы. Вытер лицо. Сделал глоток.

— Всё? — спросил он тихо.

Я кивнул.

— Теперь — да.

Он посмотрел на Тревора.

— И что дальше?

— Похоронит крысиная подворотня. Он исчезнет. И Моника проснётся — в мире, где его больше нет.

Дариан усмехнулся.

— Холодно. Но справедливо.

Я бросил последний взгляд на бесформенное тело у стены. Потом — в сторону дома. Туда, где спала она.

— Она даже не узнает. Но почувствует.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31. Моника

Глава 31. Моника

Я проснулась от запаха.

Тёплый, уютный — как будто кто-то только что зашёл на кухню, включил плиту и бросил масло на сковородку. К нему примешивался знакомый аромат кофе… и что-то ещё. Что-то тёплое, домашнее.

Я зарылась лицом в подушку и улыбнулась.

А потом… замерла.

Роман не готовит.

Я села. Волосы растрёпаны, майка сбилась, на плечах лёгкий холод. За окном уже светало. Дом был наполнен тишиной и этим странным запахом безопасности.

Я встала. Босиком. Шаг за шагом — к кухне.

И первое, что я увидела — его. В чёрной футболке, сосредоточенного, с лопаткой в руке. Он склонялся над сковородкой с видом, будто собирается сделать операцию на яйцах.

— Если ты думаешь, что я сейчас спрошу, кто ты и что ты сделал с моим Романом, — сказала я, облокотившись о дверной косяк, — ты прав.

Он повернулся. Улыбнулся. Тихо. Легко. И в этой улыбке не было следа ночи.

— Успокойся. Я ничего не сжёг.

— Пока.

— Пока, — согласился он. — Но кофе жив. Это уже победа.

Я подошла ближе. Встала рядом, уткнулась лбом в его плечо. Он не двинулся, только опустил руку и погладил меня по спине.

— Ты был где-то ночью.

— Да.

— И теперь готовишь завтрак.

— Потому что ты заслужила утро без тревоги.

Я подняла голову, посмотрела на него. Он не избегал взгляда. Он смотрел прямо. И в его глазах… было что-то

окончательное

.

— Он больше не вернётся, да? — спросила я тихо.

— Нет, — ответил он так же. — Он тебя больше не потревожит. Никогда.

Моё сердце сжалось. Но не от страха. От ожидания.

— Что ты с ним сделал?

Он посмотрел в сковородку, будто в огонь. Пауза. Тишина.

— Почему ты спрашиваешь? — спросил он. — Тебе жаль его?

— Нет. — Я качнула головой. — Я не за него. Я за

тебя

боюсь. Я… я знаю, на что способна эта семья. Роберт, Маргарет… У них связи. Деньги. Люди. Если они узнают…

Он повернулся ко мне. Его голос стал твёрдым, спокойным:

— А я могу больше.

Он сделал паузу.

— И… Тревора уже нет.

Моё дыхание перехватило. В груди что-то замерло.

Нет.

Человек исчез. Исчез

из-за меня

. И внутри… я искала вину. Хоть крупицу. Хоть что-то, что должно было бы заставить меня чувствовать ужас, стыд, слёзы.

Но их не было.

Была… легкость. Как будто что-то давившее много лет — ушло. Как будто страх, сидевший под кожей, растворился. Я знала, что

никогда

он больше не появится. Не на углу. Не во сне. Не в прошлом.

Я сделала шаг вперёд. Потом ещё. И вдруг — прыгнула на него. Обвила руками, прижалась щекой к шее. Он поймал меня — инстинктивно, резко, но мягко.

— Спасибо, — прошептала я. — За то, что теперь я свободна.

— Теперь ты —

моя

, — прошептал он в ответ, крепко удерживая. — И ни одна тварь больше тебя не тронет.

И в этот момент я знала: Мир может быть тёмным, жестоким, грязным. Но в его объятиях — мне не страшно.

Мы сидели на полу в гостиной — просто так, без причин. Он прислонился спиной к дивану, я — к нему. Между нами лежал плед, кружки с остывающим кофе и тишина, в которой можно было дышать.

Я чувствовала, как его рука водит по моей ладони пальцами. Ритмично, уверенно. Он не спешил, не требовал, не торопил — просто

был рядом

. И этого было достаточно, чтобы мир казался безопасным.

— Знаешь, — начал он, не отрывая взгляда от моей руки, — я всегда думал, что не для этого. Не для семьи. Не для спокойных завтраков, пледов, близости, где не нужно что-то доказывать.

Я замерла. Он говорил иначе. Мягко. Почти уязвимо.

— А теперь? — спросила я, не поднимая глаз.

— А теперь, когда ты рядом, я хочу всё. — Он сжал мои пальцы. — Семью. Дом, где пахнет краской и кофе. Даже ребёнка, который будет воровать твои кисточки и рисовать мне татуировки фломастером.

Я рассмеялась. Но не отшутилась. Потому что знала — он

не в шутку

.

— Я не тороплю тебя, — добавил он. — Но… я не хочу предохраняться. Не хочу барьеров между нами. Ни в чувствах. Ни в теле.

Он замолчал на секунду. Потом заглянул в глаза:

— Если тебе комфортно — можешь подумать про таблетки или уколы. Это — твой выбор. Я не давлю. Просто… после того, как я тебя попробовал — я не хочу больше прятаться за латекс.

Я смотрела на него. И всё внутри дрожало — не от страха, а от того,

как глубоко

он впускает меня в себя.

Он не просто говорил о сексе. Он говорил о доверии. О близости. О

нашем общем будущем

.

Я опустила взгляд, играя с краем пледа.

— Мне… радостно, что ты хочешь быть со мной

по-настоящему

. Не через барьеры. Не временно. Это… важно. Для меня.

Он ничего не сказал. Просто провёл пальцем по моему бедру — чуть медленнее. Почти успокаивающе.

— Но, — добавила я, поднимая взгляд, — я боюсь. Не тебя. Не быть с тобой. А детей. Сейчас. Пока. Всё слишком… ново.

Он кивнул. С пониманием.

— Я не прошу их сейчас.

— И я не хочу глотать таблетки. Или колоться. Я не чувствую, что

надо

.

Я… — я прикусила губу, — я просто думаю: если вдруг так случится… если я забеременею — ты ведь хотя бы поженишься со мной до родов?

Он резко поднял взгляд. И улыбнулся широко, по-настоящему.

— Женюсь

в день

, когда узнаю. Хочешь в белом платье — будет. Хочешь в кедах — тоже будет. Хоть в краске по пояс.

Я засмеялась. Обняла его. И спрятала лицо у него в груди.

— Только не говори, что свадьба будет в тату-салоне.

— А что, отличная идея. Я тебе кольцо — ты мне на палец обручальное сердечко с краской.

— Ты псих, — шепнула я.

— Я — твой, — ответил он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32. Роман

Глава 32. Роман

За что мне такой ангел попался? Спрашивал я себя постоянно, но ответа не находилось. Одно я знал точно,

я ее никуда не отпущу.

Не смогу. Она говорила мне о том, что хочет быть уверена во мне. И я ее понимаю, также я понимаю ее опасения по поводу беременности и того, что она сможет остаться одна.

Сегодня я решил развеять все ее сомнения по поводу нашей пары. И, возможно, ускорить процесс с детьми. Я хочу троих. Хотя, если она скажет, что хочет больше, я против не буду.

Прошел месяц с того момента, как я убил Тревора. И я вижу, что все сделал правильно.

Но шрамы, которые остались у неё внутри, не исчезли сразу. Они не проходят, как синяки. Они живут в глубине, тихо, под кожей. И сегодня один из них должен был заговорить вслух.

Суд. Интернат. Хейлы.

Я знал всё. От и до. Каждое имя. Каждый фальшивый отчёт. Каждую девочку, чью боль замяли под ковёр. Мы с Дарианом перелопатили столько дерьма, что хватило бы на отдельную тюрьму для каждого из тех, кто прикрывал эту систему.

Сегодня — предварительное заседание. Показания пострадавших. Моника — одна из ключевых.

Я смотрел, как она сидит внизу, на диване, в чёрном пальто и в моём шарфе. Волосы убраны, взгляд в пол. Она молчит. И я знаю, что внутри — буря.

Я подошёл. Сел рядом. Она не посмотрела. Только скользнула пальцами по моему колену — как будто проверяя: здесь ли я.

— Готова? — тихо спросил я.

— Нет. — так же тихо.

— Но пойдёшь?

Она кивнула.

Я взял её ладонь. Положил на своё бедро. Не сжимал. Просто держал.

— Всё, что тебе нужно сказать, ты уже пережила.

— Это не так. — Её голос дрогнул. — Я должна… не для себя. Для других. Чтобы девочка, которая сейчас просыпается в той же комнате,

поняла

, что она не одна.

Я кивнул. С уважением. С гордостью. Она была сильнее, чем сама знала.

— Я буду с тобой, — сказал я. — До последней секунды. Если надо — буду держать тебя за руку в зале. Если позволят. А если нет — буду за дверью. Первым, кого ты увидишь, когда всё закончится.

Она впервые подняла взгляд. Глаза были мокрые, но в них было то, чего не было месяц назад.

Ядро.

Я провёл пальцем по её щеке, убрал прядь.

— Они не победят, Мони. Они уже проиграли, когда ты решила больше не молчать.

Она кивнула. Вытерла нос ладонью. И, глубоко вдохнув, встала.

— Поехали?

Я тоже встал.

— Поехали. Пусть правда прозвучит громко. А если понадобится — я добавлю к ней грохот.

Мы вышли вместе.

И я знал: Это её бой. Но я — её щит. И если кто-то попробует снова её сломать — пусть сначала попробует сломать

меня

.

Я сидел в первом ряду. Рядом — адвокаты, представители фонда, сотрудники, журналисты. Шум был приглушён. Но я слышал всё. Каждое слово судьи. Каждый лист, что шелестел в руках обвинителей. Каждое чьё-то «прошу прощения» — запоздалое и бессмысленное.

И в центре всего этого — она.

Моника.

На ней — простой, закрытый чёрный костюм. Волосы собраны. Без макияжа. Без защиты. Только взгляд. Спокойный. Чистый. Но в нём… была сила.

Та, что не увидишь с первого взгляда. Та, что зреет месяцами, годами. Та, что встаёт с колен, когда кажется, что уже не может.

Я не отрывал от неё глаз. Рядом — прокурор. Он задавал вопросы спокойно, бережно. Его голос не был обвиняющим. Он знал, через что она прошла.

— Моника, расскажите, пожалуйста, как начался ваш опыт в семье Хейлов.

Она кивнула. Глубоко вдохнула. На секунду сжала кулак. И начала говорить.

Чётко. Без слёз. Без надрыва.

Голос дрожал — но не ломался. Она не играла в жертву. Она говорила правду. Просто. Как будто вспоминала не свою жизнь, а чужой фильм. Но я знал: каждый факт — нож. Каждое имя — шрам.

— Меня оставили на попечении Роберта и Маргарет Хейл в 16 лет. Первое время всё было внешне спокойно, но вскоре начались угрозы, изоляция, давление. Я не могла покинуть дом без разрешения. Мне запрещали общаться с другими девочками.

Пауза. Я видел, как напряглись её плечи. Но она продолжила:

— Маргарет часто говорила, что я должна быть благодарна. За крышу, за еду. За то, что

никто не видит, что со мной происходит

. Я поняла позже, что они скрывали многое. Не только со мной.

И вот тут, в зале, что-то изменилось. Шёпот. Писк диктофонов. А Хейлы, сидящие через проход, впервые

отвели глаза

. Роберт сжал челюсть, Маргарет сидела, как мраморная статуя.

Они не ожидали, что она скажет всё. А она сказала.

И тогда прозвучал вопрос:

— И были ли случаи, когда на вас совершали физическое или сексуальное насилие?

Мир замер. Моё сердце сжалось. Я смотрел только на неё. Она закрыла глаза на секунду. Сделала вдох. Открыла. Сказала:

— Да. Один из родных сыновей этой семьи… Тревор. Он… Он изнасиловал меня.

Тишина.Глубокая, обволакивающая. Кто-то ахнул. Судья постучал молотком, призывая к порядку.

А я… Я чувствовал, как внутри меня закипает ярость. Снова. Но она не дрожала. Не искала взгляда. Не ждала, что я спасу. Она спасала

себя

. И всех, кто мог оказаться на её месте.

После её слов начался допрос Хейлов. Они лгали. Скользко, трусливо.

— "Она была сложным подростком…"

— "Мы делали всё возможное…"

— "Не знали о действиях Тревора…"

Я видел, как прокурор улыбается. Потому что у нас были документы. Переводы. Фото. Отчёты. Свидетельства других девочек. Всё. Это была ловушка. И они в неё влетели — респектабельные, уверенные,

сгнившие изнутри

.

Через два часа всё закончилось. Судья завершил заседание. Следующее — через неделю. Но главное уже произошло:

Голос был услышан.

Я встал. Она вышла из зала. Я пошёл за ней.

Она стояла у стены. Спокойная. Уставшая. С выпрямленной спиной. Я подошёл. Не говорил ничего. Просто протянул руку. Она вложила свою. Сжала.

— Всё? — спросила она тихо.

— Только начало, — ответил я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И она кивнула. А потом… улыбнулась.

Глава 33. Моника

Глава 33. Моника

После суда я думала, что буду дрожать. Что внутри останется пустота или страх. Но когда я вышла из зала и увидела его — опирающегося о капот машины, с лёгким прищуром и тем выражением, в котором пряталась вся его сдержанная гордость за меня — я просто почувствовала:

всё хорошо

.

Мы ехали в полной тишине. Не гнетущей — тёплой. Он не спрашивал, что я чувствую. Он знал, что я сама скажу, если захочу. И именно за это я любила его ещё больше.

— Мы куда? — спросила я, наконец, когда он свернул с привычного маршрута.

— Туда, где нет ни судов, ни газет, ни прокуроров. Только ты, я… и чайки, если повезёт.

Я усмехнулась. И действительно — через двадцать минут машина вырулила к тихому берегу, где даже ветер звучал иначе. Там был пирс, пара лавочек и запах воды. Ни людей, ни камер, ни шума.

Я вышла, глубоко вдохнула. Океан. Покой.

Он подошёл, обнял сзади, подбородком уткнулся мне в плечо.

— Я тут подумал, — начал он лениво. — А может, ты всё-таки не будешь больше пахнуть молотым кофе?

— В смысле? — обернулась я.

— В смысле, что я не хочу, чтобы ты работала в кофейне.

Он отстранился, но не отпустил мою руку.

— Я хочу, чтобы ты рисовала. Искала себя. Делала то, что тебе по-настоящему хочется. Я помогу тебе. Что бы ты ни выбрала.

Я нахмурилась.

— Ром, ну кофейня… хоть что-то. Хоть какие-то деньги. Я не могу просто сидеть у тебя на шее.

Он усмехнулся.

— На шее? У меня?

Знаешь, сколько стоит один час твоей улыбки?

— Сколько?

— Я готов платить в десять раз больше, чем тебе платит кофейня… если ты хотя бы иногда будешь готовить мне завтрак. Или уйдёшь ко мне в фирму дизайнером и будешь делать то, что тебе реально нравится.

— Ты безумный, — фыркнула я.

— Богатый и безумный. Выгодная комбинация.

— И ужасно наглый.

— Но, согласись, милый.

Я засмеялась и ткнула его в бок. Он, в ответ, притянул меня к себе и легко чмокнул в висок.

— Мне просто важно, чтобы ты не теряла себя. Не работала из страха. Не выживала. А жила.

— Ты же понимаешь, что мне всё равно немного неудобно?

— А я понимаю, что мне —

неудобно

, когда ты приходишь с работы уставшая, и мне приходится варить тебе кофе. Ужас какой.

— Всё, я сдаюсь, — смеясь, подняла я руки. — Я подумаю.

Честно.

Он удовлетворённо кивнул и посмотрел вдаль. И вдруг… что-то в его взгляде изменилось. Он стал каким-то… собранным? Нет, не холодным — скорее, напряжённым.

Я нахмурилась.

— Ты в порядке?

Он выдохнул. Глубоко. Шумно. Словно сдерживал это с самого утра.

— Не умею я красиво говорить, — пробормотал он. — Цветисто, как в книгах. У меня всё выходит… грубо. Но, чёрт возьми, Моника, я должен тебе сказать.

Я замерла.

Он повернулся ко мне. Глаза — без маски. Честные. Настоящие.

— Ты стала моей жизнью. Я больше не помню, как это — без твоих утренних ворчаний, без твоих скетчей на салфетках, без твоей кофейной маньи и шлёпанья босыми ногами по моим холодным полам.

Он вдруг опустился на одно колено.

— Я влюбился в тебя как сумасшедший, Моника.Как псих, которого накрыло с первого взгляда. Помнишь тот день в кофейне? Когда ты стояла за стойкой, смотрела на меня… А я уже думал, как тебя спрятать и оставить себе. Тогда я подумал, что ты красивая. А потом оказалось — ты настоящая. Добрая. Сильная. Твоя тишина — самая громкая из всех, что я слышал.И я не хочу больше жить без неё. Без тебя.

Он засунул руку в карман пальто. Раскрыл коробочку.Руки у него дрожали. Совсем чуть-чуть. Но я видела.В его руке было кольцо. Тонкое, серебряное, с крошечным сапфиром. И сердце моё в груди взорвалось.

Он поднял глаза.

— Я не знаю, как это должно быть. Но я знаю, как хочу тебя. Навсегда.

Сжённые завтраки, твои босые ноги по моему мрамору, твои кисточки на моих документах, и твоя тень в каждой комнате. Моника… выйдешь за меня?

Я всхлипнула. Не от грусти — от того, что душа больше не могла сдерживать.

Я опустилась перед ним на колени и обняла, прижимаясь к нему щекой.

— Да, Ром. Да. С радостью. С головой. С тобой. Всегда.

Он прижал меня к себе, так крепко, будто боялся, что всё это может исчезнуть, если отпустит хоть на секунду.

А я знала:

теперь — точно не исчезнет

.

Когда мы вернулись домой, я ожидала тишину. Может, мягкий свет. Обычное "после большого дня". Но как только Роман открыл дверь, я застыла на пороге.

Весь холл был усыпан лепестками роз. Белых, как снег. По полу — тропинка из цветов, ведущая вглубь. А в столовой — накрытый стол: свечи, хрустальные бокалы, серебряные приборы. И посреди — огромный букет белых роз. Такой большой, что, кажется, цветы держали друг друга, чтобы не упасть.

Я обернулась к нему, прищурившись.

— Ты прям был

уверен

, что я скажу "да", да?

Он усмехнулся, обнимая меня за талию:

— Я просто... заранее приготовился к самому лучшему исходу.

— Самоуверенный ты тип, Марчелли.

— Без этого ты бы меня не полюбила.

Я рассмеялась, спрятала лицо у него на груди и прошептала:

— А я ведь действительно тебя люблю. Безнадёжно. Навсегда.

Он поцеловал меня в макушку и тихо ответил:

— Тогда садись, невеста. У нас сегодня первый ужин будущей семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34. Роман

Глава 34. Роман

Она сказала

да

.

А внутри меня разрывало.

Я мог бы сдержанно кивнуть. Мог бы обнять её с лёгкой ухмылкой, сказать что-то вроде «я знал». Но правда была в другом:

Я хотел кричать.

Сбросить с крыши охрану. Устроить салют. Позвонить в чёртов Ватикан и потребовать канонизации её улыбки.

Но я ничего этого не сделал. Потому что знал — в этом мире, где я родился, вырос и стал тем, кто я есть,

счастье нужно прятать

. Её — прятать. Потому что для врагов она — моё слабое место.

И всё же, чёрт возьми…

Я был слишком эгоистичен, чтобы от неё отказаться.

Мы ужинали при свечах. За столом, усыпанным лепестками роз. Она сидела напротив, в моём чёрном свитере, с мокрыми волосами, с румянцем на щеках — и казалась подарком, которого я не заслужил.

Я не сразу задал вопрос. Я ждал. Смотрел, как она режет запечённую рыбу, как поднимает бокал, как снова смотрит на кольцо на пальце, и уголки её губ непроизвольно поднимаются.

И только потом, осторожно, будто наступая босыми ногами по стеклу, спросил:

— Скажи… А какая свадьба была бы

твоей

?

Она посмотрела на меня, будто вопрос был неожиданным.

— Скромная, — ответила она, слегка улыбаясь. — Мне некого звать. Ни подруг, ни семьи. Только ты… и всё.

Я кивнул. Пауза.

А потом сказал:

— Я не хотел бы толпу. Мне важна не форма. А суть. Я бы позвал только Дариана. И его жену. Он — как брат. Он… поймёт. И помолчит, где надо.

— Значит, ты тоже хочешь тихую? — спросила она с лёгкой усмешкой.

— Я хочу

таинство

, — тихо ответил я. — Без вспышек, без камер. Где будешь только ты. И только я.

Она замолчала. Но в её взгляде было то самое — тепло. Укоренившееся. Она пила вино, и я не сводил с неё глаз.

А потом… я выдохнул. И задал следующий вопрос:

— Ты будешь против, если свадьба состоится… на следующей неделе?

Она чуть не уронила бокал.

— Что,

так скоро

?

— Я мужчина действия, Моника. А ещё… я не хочу ждать. Мне не нужно полгода нервов, выборов салфеток и сидячих ужинов. Я хочу тебя. Законно. Чем раньше — тем лучше. Платье мы найдём. Кольца есть. Место я уже выбрал.

Она покраснела. Засмеялась.

— Ты всё спланировал?

— Я… предусмотрительный. Ну, или просто — влюблён до чертей.

Она встала, подошла ко мне, села ко мне на колени, обняла за шею.

— Если ты правда хочешь это так быстро… я не против. Свадьба не про гостей. Она про нас.

Я прижал лоб к её лбу и прошептал:

— Тогда всё решено, невеста.

И внутри меня впервые за всю жизнь было спокойно. Потому что теперь она была не просто рядом.

Она была моей.

Я поцеловал ее со всей любовью, которую испытывал, пытаясь показать через поцелуй как сильно я нуждался в ней все это время.

— Хочу тебя прямо здесь – сказал я ей в губы.

Она покраснела, оглянулась по сторонам, как будто проверяя одни ли мы.

— Ну… тогда бери, жених. - ответила она и закусила губу.

Я с рыком поднял ее, смахнув рукой то, что было на столе. Она ахнула.

— Я буду поклоняться твоему телу всю жизнь, Мон. – говорил я ей в шею.

Она отзывалась на каждое мое прикосновения. И отвечала тем же.

Я снял с нее

свой

свитер, который доходил ей почти до колен. Она осталась в нижнем белье.

Я засмотрелся на эту красоту.

— Какая же ты красивая, ангел.

— Если я ангел, то ты бог. – ответила она мне.

Я снял с нее трусики и жадно припал ртом к ее киске.

— Ах, Роман! - крикнула Моника

— Знаю, Мон, сейчас станет легче.

Руками я ласкал ее грудь. А языком кружил вокруг клитора. Она была чертовски мокрая и я понимал, что это для меня.

Я ввел в нее палец, от чего она напряглась, но я не отрывал рта от ее комка нервов.

Я добавил второй палец и Моника начала пульсировать вокруг них. Но я же жадный ублюдок. Ни одна капля ее соков, сейчас не прольется мимо.

Я переместился ртом к ее входу, а большим пальцем стал водить по клитору.

Я чувствовал, что она близко.

— Кончай, Моника! – рыкнул я, сильнее надавливая на клитор.

И, как по приказу, Моника вскрикнула и кончила.

— Роман! О боже!

Я продолжал ласкать ее и пить соки, пока она спускалась с вершины оргазма.

— Мне нравится, когда ты выкрикиваешь мое имя кончая – с усмешкой сказал я.

— Вау! Это… это было вау, Роман! – сказала, задыхаясь она. – И, сегодня, я хотела бы попробовать отплатить тебе тем же.

— Я с тобой еще не закончил, дорогая. – с усмешкой сказал я.

Но Моника встала со стола и опустилась предо мной на колени.

Я ахуел.

— Блять! Невестушка, ты выглядишь очень сексуально.

Она ничего не ответила, а вместо этого начала расстегивать мои брюки.

— Моника, ты не обязана. Мы можем с этим не торопится.

Она подняла на меня взгляд.

— Это

мое желание

. Я хочу этого.

Я поднял руки в жесте капитуляции.

— Я только

за

, родная.

Моника аккуратно опустила мои брюки, затем стянула вниз мои боксеры. Я видел, как округлились ее глаза от увиденного.

Да, я был возбужден.

На головке уже блестела капля предсемени.

Дальнейшее почти выбило почву из-под моих ног.

Моника обхватила рукой мой член, наклонилась и провела языком по головке, слизывая каплю, будто пробуя меня. Я зашипел. Она отстранилась.

— Детка, я сейчас кончу от одного твоего вида и таких прикосновений.

Моника хмыкнула. И смотря мне в глаза, наклонилась и медленно начала принимать меня.

Когда я почувствовал жар ее рта, мое тело сотрясла дрожь.

Я вошел в нее наполовину и мне этого было достаточно, но она начала кружить языком по уздечке.

Я готов был скулить.

Рывком подняв ее и усадив обратно на стол, я сказал:

— Мне было очень приятно, дорогая, но я предпочитаю сегодня наполнить твою киску, а не рот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— О, боже…

Я устраиваюсь между ее бедер, прижимаясь членом к ее входу.

— Я чертовски люблю тебя. – стону я.

— Роман, – шепчет Моника. – я тоже люблю тебя.

Я толкаюсь в нее, и ее глаза закрываются от восторга.

— Посмотри на себя, детка. Ты такая чертова распутница, любовь моя. Ты так счастливо улыбаешься, принимая мой член.

Она качает головой, ее глаза стекленеют, пока я глубоко вхожу в нее.

— Не останавливайся, — умоляет она.

Я хихикаю, слегка приподнимая ее бедра, чтобы убедиться, что попадаю в ее точку g.

— Ром, — стонет она. — Черт, Роман.

Я никогда не насыщусь ею. Я могу слушать, как она стонет мое имя, весь день.

— О Боже, — стонет она. — Еще.

Я ухмыляюсь, трахая ее сильнее, отдаваясь ей так, как ей нужно.

— Я не хочу слышать ни одной жалобы на то, что твоя киска потом болит. Помни, ты сама напросилась.

Она смотрит на меня, ее губы разошлись, глаза наполнены вожделением. — Дай мне еще, — говорит она мне, и я так и делаю.

Я трахаю свою невесту со всей силы, отправляя в полет оставшиеся тарелки и бокалы со стола, когда беру ее. Ее тело движется все быстрее, пока я не заставляю ее произносить мое имя, как молитву.

— Я не могу..., — стонет она, и тут ее мышцы сжимаются вокруг моего члена, унося меня вместе с ней за грань. Я кончаю глубоко внутри нее, превращая в кашу ее красивую киску, и улыбаюсь, делая это.

— Да, черт возьми, — простонал я, вытаскивая член, чтобы взглянуть на нее. Я ухмыляюсь, заталкивая свою сперму обратно в ее киску.

— Через неделю ты станешь моей женой, думаю страха по поводу беременности нет?

—Нет, на счет тебя у меня неуверенности нету – отвечает она, тяжело дыша.

Глава 35. Моника

Глава 35. Моника

Мир распался на свет, на дрожь, на дыхание.

Я цеплялась за стол, за его плечи, за реальность. А потом — растворилась в нём. Как будто всё, что было до этого, исчезло. Оставалась только эта вершина — высокая, дикая, настоящая.

Я всё ещё ловила воздух, когда он медленно наклонился ко мне. Горячее дыхание у моего уха, рука на талии, и голос, хриплый, но нежный:

— Идём. Тебе нужно немного тепла.

Я не успела даже возразить. Он уже поднял меня на руки.

Голая. Лёгкая. В его объятиях я не чувствовала стыда. Только защищённость. Словно он нёс не просто тело — а весь мой мир.

Он отнёс меня в ванную. Там уже парил пар, и вода шумела. Он заранее включил воду? Я улыбнулась сквозь сонную негу.

Он опустил меня в тёплую воду, сам сел рядом, и мы какое-то время просто молчали. Он мыл мои плечи, руки, спину — бережно. Пальцы скользили по коже так, будто я была чем-то хрупким. Он не говорил ни слова. И мне это было не нужно. Всё уже было сказано между строк.

Я повернулась к нему. Усталая. Счастливая. Он поцеловал меня в висок.

— Готова спать, невеста?

— Готова. Если ты рядом.

— Всегда.

Мы вытерлись, он накинул на меня свою футболку — огромную, мягкую, пахнущую им, — и отвёл в спальню.

Я уснула в его объятиях. А во сне не было ни прошлого, ни страха. Была только тишина, кольцо на пальце и его рука на моём сердце.

Проснулась я не от будильника, не от света за окном, не от случайного шума.

Я проснулась от…

него

.

Его губы касались моего плеча — едва, будто ветер. Потом — ключицы. Потом — линии шеи. Мягко, терпеливо, будто он целует меня во сне, не желая будить, но не в силах удержаться.

Я улыбнулась, не открывая глаз.

— Ты не спишь?

— Я вообще сплю с тех пор, как ты сказала "да"?

Я засмеялась. Ещё не проснувшись до конца, но уже растворяясь в этом утре.

Он продолжал — лёгкий поцелуй за ухом, потом — в щёку, потом — нос.

— Подъём, невеста. У нас впереди важный день. Тебе нужно завтракать. Выбирать платье. Выносить моё терпение.

— Ты же сам говорил, что терпения у тебя нет.

— Так вот, и проверим, кто из нас слабее.

Я приоткрыла глаза. Он лежал рядом, нависая надо мной на локте. Взъерошенные волосы, лёгкая щетина, и тот самый взгляд, от которого внутри всё плавилось.

Я провела пальцем по его скуле, потом по губам.

— Доброе утро, жених.

Он поймал мою ладонь и поднёс к своим губам.

— Доброе утро, моя будущая жена.

И всё во мне сжалось от нежности.

Так, значит, выглядит счастье? Без громких слов. Без толпы. Только он, я… и утро, полное поцелуев.

— Мне надо в душ – сказала я ему

— Супер, мне тоже, пойдем – с легкой улыбкой сказал он.

Мы вместе зашли в душевую, я смеялась с того, как ему не нравится температура воды, которая идеальная для меня.

— Ты ведь не хочешь сварить меня заживо? – серьезно сказал он.

— Нет – засмеялась я еще сильнее. – давай я быстро сейчас закончу и выйду, а ты примешь душ сам, в комфортной для тебя температуре.

— Потерплю – пробормотал Роман, и прижал меня к себе.

—Ром, я правда, очень сильно люблю тебя. – сказала я.

Он хотел ответить но я прижалась к нему поцелуем. Роман ответил сразу же и прижал меня к холодной стене душевой, я ахнула от контраста.

— Ты даже не представляешь, как я тебя люблю. – почти прорычал он.

Роман поднял меня и я обхватила его талию ногами.

Я чувствовала, что он возбужден, его член уже прижимался ко мне. Я была возбуждена не меньше.

— О, боже! – простонала я. – Ром, ты мне нужен.

— Меня не надо просить дважды – сказал он.

И одним быстрым толчком он вошел в меня. Я сжималась и пульсировала вокруг него. А он целовал меня в шею и стонал.

— Мон, ты так хорошо ощущаешься! Ты создана была для меня. – с каждым словом он делал толчок. – Я долго не продержусь, ты так сильно меня сжимаешь.

Роман просунул руку между нами и начал надавливать на мой клитор. У меня началось головокружение от испытываемых эмоций. Наконец, я сильно запульсировала и кончила.

Когда его движения стали быстрее и не ритмичные, я поняла что он близко. Затем, он последовал за мной.

— Блять! – крикнул он, кончая. – Ты сведешь меня с ума. Только с тобой я могу потерять контроль. Я, ведь, хотел дать тебе передышку, после вчерашнего.

— Зачем? Ром, я прекрасно себя чувствую – заверила я его. – Ну… может быть немного…

— Что? Я сделал тебе больно? – с опаской спросил он.

— Может быть немного, сейчас, хочу есть – рассмеялась я.

— Ох, ты точно сведешь меня с ума, давай, закончим здесь и пойдем завтракать.

После быстрого душа, я накинула его рубашку, и пошла на кухню. Сегодня у нас будут вафли с яйцом, беконом и шоколадом.

Все ингредиенты подготовила и начала заниматься приготовлением. Роман в это время делал кофе, наблюдал за мной, за тем, как я готовлю.

— Ты очень круто смотришься на этой кухне и в моей рубашке. Только мне сейчас хочется съесть не вафли, а тебя. – сказал он.

— Подожди, пока не попробуешь. – рассмеялась я.

Мы сели завтракать и Роман застонал от вкуса.

— Вау, и, как мне теперь отпускать тебя от себя, если ты так прекрасна во всем. – пробормотал он.

— У тебя работа, Ром. Я ведь тоже скоро к тебе выйду на работу, так что там и будем видеться. – сказала я.

— Дизайнеры у нас в компании на другом этаже от директоров. Но я сейчас работаю над одним проектом, и думаю, что

когда

все получится, мы оба будем работать вместе.

— Что это за проект? Перенесешь отдел дизайнеров к себе на этаж? – рассмеялась я.

— Нет, после этого проекта мы будем работать из дома. А ты, возможно, вообще не будешь работать. – с лукавой улыбкой сказал он.

— Ром, мы ведь говорили об этом. Я хочу работать. – серьезно начала я. – И что это все-таки за проект, после которого мы, якобы будем дома?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Беременность – просто ответил он, а у меня рот то открывался, то закрывался, не зная что сказать.

Глава 36. Роман

Глава 36. Роман

Свадьба была завтра. И я не спал.

Не от тревоги. А от нетерпения. Она станет моей официально — и хоть я давно ощущал её своей, кольцо на пальце всё-таки меняло всё.

И я хотел, чтобы этот день запомнился ей не только клятвами. А символом. Скоростью. Свободой.

Ferrari 296 GTB. Белая. С чёрным кожаным салоном и красной прострочкой — под цвет её губ. Я выбрал её ещё до предложения. И с того момента только ждал подходящего момента.

Мы собрались у моего загородного дома. Солнечное утро. Дариан и Аделина уже приехали. Он — как всегда в чёрном, с невозмутимым лицом. Она — в платье в цвет весны, сияющая, как всегда. Они были чёртовым контрастом. Но гармоничным.

— И ты серьёзно купил своей девушке Ferrari? — спросил Дариан, поднося чашку эспрессо к губам.

— Будущей жене, — поправил я.

— А если она не любит спорткары? — хмыкнула Аделина.

— Тогда будет любить. Я научу, — отрезал я, глядя на красный бант, украшающий капот машины. — Или буду сам катать её до конца жизни.

В этот момент Моника вышла. В белом сарафане, с распущенными волосами, слегка растерянная — не понимала, зачем вся эта мини-церемония.

— Ром… что происходит?

Я вышел к ней, взял за руку и повёл вперёд.

— У каждой невесты должен быть свадебный подарок. И желательно — громкий.

Она остановилась, увидев машину. Глаза расширились. Она перевела взгляд на меня, на Ferrari, снова на меня.

— Ты… это что?..

— Это — твоя. Подарок. За мужество. За веру. За то, что ты вообще согласилась терпеть меня до конца жизни.

— Ты с ума сошёл, — выдохнула она, подойдя ближе. — Ром, она же… – Она провела пальцами по капоту, по блестящему логотипу. — Это настоящая?..

— Нет, это макет из шоколада, — фыркнул Дариан.

— Не слушай его, — вмешалась Аделина, — он просто завидует.

— Я не завидую. У меня жена. Это покруче Ferrari, — бросил Дариан, и Аделина тут же расплылась в довольной улыбке.

Я подошёл ближе, отдал Монике ключи.

— Если ты хочешь, я сам буду возить тебя. Всю жизнь. Но если однажды ты захочешь поехать куда-то одна — пусть у тебя будет для этого машина, которая рвёт асфальт.

Она не сразу взяла ключи. Смотрела на меня. А потом… улыбнулась. Так, как улыбаются только когда любят

до беспамятства

.

— Ты безумный, Роман Марчелли.

— И ты — причина этого безумия.

Через несколько минут Моника уже сидела за рулём, включала фары, газовала, смеясь как девчонка. Аделина снимала всё на камеру, а я стоял рядом, влюблённый, как идиот, и чувствовал, что это только начало.

И если я мог дать ей

всё

, то чёрт возьми —

я это сделаю

.

— Только аккуратно, — крикнул я, когда она завела двигатель, сияя как ребёнок перед аттракционом.

— Паркинг ведь пустой! Что может случиться? — весело отозвалась Моника, заводя двигатель.

— Последние слова перед катастрофой, — пробурчал Дариан, стоя рядом со мной, руки в карманах.

— Не начинай, — отмахнулась Аделина, уже доставая телефон. — Это исторический момент, не порть кадр мрачными предсказаниями.

Я смотрел, как Моника осторожно выруливает, держа руль обеими руками, напряжённо сосредоточенная. Улыбка не сходила с её лица. Машина мягко покатилась по асфальту.

— Вот так! Отлично! — поддержала её Аделина с места оператора.

Моника проехала несколько кругов. Всё было идеально. Пока…

Глухой хруст. Звук стекла. Тишина.

Она резко затормозила. Аделина с удивлённым “ой!” опустила телефон.

— Это сейчас что было?.. — пробормотал Дариан.

Я уже шагал в сторону машины, сердце у меня ушло куда-то в область колен.

Моника медленно вылезла из Ferrari. Растрепанная, с виноватым видом, как будто не просто фару разбила, а сбила мою мать.

— Ром… я… кажется…

— Ударила столб, — закончил я за неё, подойдя ближе и осматривая разбитую правую фару. — Он на тебя напал?

— Я

думала

, что руль чуть позже повернётся!

— Ты выехала с трёх километров в час!

— Не ори на невесту, — вмешалась Аделина, сдерживая смех. — Я всё сняла. Можно сделать замедленное “момент, когда она поняла, что ошиблась”.

Дариан молчал. Потом пробурчал:

— Я говорил. Не спорю, жена — лучше, чем Ferrari.

Я выдохнул. Сначала тяжело, потом — с улыбкой.

— Ладно, фара — это фигня. – Я обернулся к Монике. — Ты цела?

— Да. Но теперь я боюсь, что ты передумаешь жениться.

Я подошёл ближе, прижал её к себе.

— Слишком поздно. Мы уже вложились в букет. Обратного пути нет.

— И в фару. — вставила Аделина.

— В смысле — в новую фару. — уточнил Дариан.

Я посмотрел на разбитый свет и усмехнулся.

— Ну что, первая трещина в нашей семейной жизни. Теперь точно повезёт.

Моника улыбнулась, уткнулась лбом мне в грудь. А я поцеловал её в макушку, всё ещё держа за талию. И понял:

Да хоть бы она въехала в целый автосалон — я бы всё равно на ней женился.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог 1. Моника

Эпилог 1. Моника

Наша свадьба была скромной. Тихой. Почти домашней. И именно поэтому — идеальной.

Церемония прошла в саду, укутанном в белые цветы. Гостей было двое: Дариан и Аделина. Он — в чёрном костюме, молчаливый, как скала. Она — в пастельном платье, сияющая, как солнце.

А я — в белом, с дрожащими руками и таким сердцем, будто оно выскочит наружу, если он посмотрит слишком долго. Но Роман смотрел. Долго. Так, словно видел меня впервые. И в его глазах было всё: любовь, защита, спокойствие… и обещание. Навсегда.

Он не читал клятв. Он просто взял мою руку, посмотрел мне в глаза и прошептал:

— Я уже твой. С первого дня.

И я поняла — этого достаточно.

Через два дня мы улетели.

Пхукет.

Две недели тепла, воды, свежих фруктов и поцелуев под пальмами.

Мы сбрасывали телефоны, забывали часы, засыпали под шум волн, а просыпались от солнца и шёпота:

— Доброе утро, жена.

Я уже пару дней чувствовала себя странно. То клонит в сон, то кружится голова, то запах кофе вызывает стойкое "фу" — чего раньше никогда не было.

И вдруг мысль мелькнула — одна, дерзкая, невозможная.

Нет. Так быстро?

Я спустилась в аптеку у отеля и поднялась в номер с дрожащими пальцами.

Через десять минут стояла в ванной, босая, с полотенцем на плечах, и смотрела на

две чёткие полоски

.

Я вышла. Он лежал на кровати с ноутбуком на коленях, щёлкал что-то по работе — и сразу замер, когда увидел моё лицо.

— Мони? — Он отложил ноут. — Что такое?

Я молча подошла и протянула тест.

Он взял. Посмотрел.

На лице — пауза. Тишина. Потом... будто весь его мир расцвёл за одну секунду.

— Ты… беременна?

Я только кивнула. А дальше — всё случилось молниеносно.

Он вскочил, подхватил меня на руки и начал кружить по номеру. Я смеялась, почти визжа, а он прижимал меня к себе и бормотал что-то несвязное.

— Я знал! Я чувствовал! Да чтоб меня! С первого раза, я в этом чертовски уверен! Это в тот вечер! — Он поставил меня на пол и уже тянулся за телефоном. — Всё, собирайся. Мы едем в клинику. Сейчас.

— Ром,

сейчас

?.. — Я не успела договорить, как он уже звонил охране и заказывал машину.

— Мне нужно подтверждение. Подробности. Срок. Я хочу видеть, как бьётся сердце нашего ребёнка.

Клиника была частной, с видом на пальмы и белоснежные стены. Персонал — вежливый, без лишних вопросов, как он любит.

Через час, я лежала на кушетке, а врач с акцентом на английском сказал:

— Беременность — около трёх, может, четырёх недель. Всё в порядке. Поздравляю.

Я повернулась к Роману.

Он стоял у изголовья, абсолютно ошеломлённый. А потом вдруг тихо усмехнулся:

— Я же говорил. Это было

в тот вечер

. Как только я в тебя вошёл и закончил — я знал.

Он поцеловал мою ладонь, сжал её.

— Я

почувствовал

, что ты уже стала матерью моего ребёнка.

Он наклонился и положил ладонь мне на живот.

— Там уже

жизнь

. Наше продолжение. Ты — моя. А теперь и

это

— моё.

Я погладила его волосы, а он посмотрел вверх, в мои глаза, и прошептал:

— Это лучший месяц в моей жизни. Ты стала моей женой. А теперь… станешь и матерью моего ребёнка. Чёрт, Моника, я... не знаю, чем я заслужил всё это. Но клянусь, я не отдам ни кусочка этого счастья.

Он снова подхватил меня, как тогда — в отеле. Только теперь — ещё крепче.

А я прижималась к нему и чувствовала:

теперь я не просто его любовь.

Я — его семья. Его весь смысл. Его всё.

Беременность, как выяснилось, — это не только нежные фото с животиком и розовые хлопоты. Это ещё и…

ад в желудке

.

Тошнота. К утру. К вечеру. К запаху еды. Без запаха. По поводу и без.

Первую неделю я держалась. Вторую — пыталась бороться. А на третьей… начала убегать в ванную как по расписанию.

И каждый раз, как по волшебству,

он

оказывался рядом.

Стоило мне встать, прикрывая рот рукой, как за спиной тут же раздавался знакомый голос:

— Куда это мы?

— Роман, не надо. Серьёзно, я справлюсь…

— Сядь. Дай мне собрать волосы. — Уже привычным движением он собирал мои волосы в кулак, откидывая их назад, и садился на корточки рядом.

— Тебе не обязательно это видеть… — промармылила я между приступами.

—

В горе и в радости,

— напомнил он. — Ты сама согласилась.

— Я думала, ты имел в виду "сложности в быту", а не "добро пожаловать в ад желудка".

Он усмехался. Нежно гладил меня по спине, бормотал что-то вроде:

— Сейчас отпустит. Дыши. Я рядом. Всё хорошо, мама.

Токсикоз длился почти

четыре месяца

.

Я пыталась прогонять его из ванной.

Он игнорировал.

Я закрывалась.

Он взламывал замки (буквально — купил набор отмычек и гордо объяснил, что это "на случай ЧП").

— Ром, тебе не надо это видеть. Это

мерзко

!

—

Ты — моя жена. Мать моего ребёнка. Я тебя голую видел, плачущую, смеющуюся и злющую. Думаешь, блевота что-то поменяет?

Он целовал мой висок и добавлял:

— Кстати, у тебя даже рвота очаровательная. С таким страдальческим видом. Прямо как будто Оскар ждёшь.

Иногда я шутила:

— Это твой ребёнок издевается надо мной. Месть за то, что я не ем солёные огурцы с нутеллой.

Он хмыкал, клал руку мне на живот и серьёзно говорил:

— Наслаждайся. Это он тебя тренирует. Готовит к будущим истерикам подросткового периода.

А потом прижимался лбом к моей груди:

— Держись, Мони. Скоро отпустит. И тогда я выкуплю тебе целую шоколадную фабрику в честь победы.

И вот, когда прошёл четвёртый месяц — меня действительно стало отпускать. Но он всё равно вставал утром раньше меня. Всё равно приносил воду и тосты. Всё равно каждый день спрашивал:

— Никакой тошноты? Точно? Ну-ка покажи глаза… а то блеск подозрительный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И каждый раз я смотрела на него и понимала:

Я могу пройти через всё. Пока он — рядом.

Эпилог 2. Роман

Эпилог 2. Роман

Когда она сказала, что беременна — я думал, что всё. Меня не станет. Разорвет на части от радости, и останется только пыль. Счастливая, сияющая пыль.

Я не знал, что может быть так: что в груди одновременно жар, дрожь и желание выкупить всю землю под родильный дом с охраной по периметру. Что ты смотришь на тест с двумя полосками — и это выглядит не как бумажка, а как

будущее

.

Я был эйфоричен. Дурной от восторга. И в своей наивности думал:

«Ну, раз она беременна — дальше всё легко. Главное — роды пережить».

И тут наступил

токсикоз.

Первый день — я держал её волосы. Второй — успокаивал. На третий — я стоял в ванной, не шевелясь, потому что она рычала, как тигрица:

—

Уходи! Не смотри на меня!

А я не уходил. Не потому что герой. Потому что боялся, что если уйду — ей станет хуже. А если ей станет хуже — я себе этого не прощу. Ни разу. Ни потом. Ни через годы.

Может, это глупо. Но каждый её рвотный позыв я переживал, как нож в грудь. Я не мог ничем помочь. Не мог взять боль на себя. Не мог перенести всё это на своё тело. А хотел.

Я гуглил всё. Читал форумы. Покупал имбирные леденцы, воду со льдом, подушки для сна, аромалампы, увлажнители, витаминные комплексы — и смотрел, как она мучается.

И понимал:

если мне так хреново от того, что ей плохо — то что чувствует она?

А она шутила.

— Это твой ребёнок издевается надо мной. Уже проявляет характер.

И я смеялся. Снаружи. А внутри — хотел разрушить этот мир, в котором женщина, которую я люблю, страдает из-за маленькой жизни внутри неё.

Я думал, что самые тяжёлые будут роды. Ошибался.

Самое тяжёлое — смотреть, как любимая страдает, и не можешь забрать это на себя.

Потом всё стало легче. Токсикоз прошёл. Она снова начала смеяться чаще. Спать крепче. Есть без ужаса.

Но я запомнил это. Каждую ночь, когда сидел на полу ванной. Каждую минуту, когда клал руку ей на спину и чувствовал, как она дрожит. Запомнил не как кошмар.

А как доказательство: она сильнее, чем я думал.

А я — слабее, чем казался.

И именно тогда я понял:

Она — мой дом.

А ребёнок внутри неё — моё бессмертие.

Я согласился на гендер-пати только потому, что Моника смотрела на меня так, как будто от этого зависела судьба человечества. Плюс — она пообещала, что не будет шаров с блёстками и глупых конкурсов вроде "переодень куклу с завязанными глазами".

— Просто ужин. И торт. Внутри которого,

вдруг

, будет цвет. Всё скромно, — сказала она.

Скромно, ага. Сад с живой аркой, свечи, стол, оформленный как с обложки журнала, и Дариан с Аделиной, прибывшие «ненадолго», но с подарком в упаковке, который едва влез в багажник.

— Ну, как ты? — спросил Дариан, перехватив меня с бокалом в стороне, пока девушки восхищались розами.

— Жив. Но еле. — Я сделал глоток. — Если ты мне когда-то говорил, что беременность — это просто, я тебя проклинаю.

— Не говорил. Я сразу предупреждал: ад начинается с двух полосок.

— Я думал, это будет красиво.

— Я тоже. До тех пор, пока Аделина не превратилась в милого, тошнящего демона, способного разреветься из-за неровной клубники.

— Да! — выдохнул я с облегчением. — Да-да-да! Моника три недели плакала из-за запаха оливкового масла!

Дариан усмехнулся, похлопал меня по плечу:

— Подожди родов. Вот тогда ты захочешь стереть себя с лица земли. Я после родов официально заявил:

никаких детей больше

.

Аделина подслушала, повернулась, прищурилась:

— Ты заявил. А потом снова захотел.

— Я сказал "через лет десять". Это не отмена, это отсрочка.

Моника подошла к нам, уже сияющая от нетерпения.

— Вы не забыли, что сейчас

наш

вечер, а не ваши воспоминания о выживании в роддоме?

Я посмотрел на неё, положил руку ей на талию и прошептал:

— Готова узнать, кто у нас?

— Готова. Только если ты режешь торт.

Я взял нож. Все замерли. Даже воздух, кажется, остановился.

Осторожно врезался в торт — и когда достал кусок, там сиял насыщенный

синий крем.

Моника вздохнула. Глаза её увлажнились.

—

Сын…

Я застыл на секунду. Потом обнял её, прижал к себе, закрыл глаза.

— Мальчик… наш сын… — выдохнул я.

А потом поднял голову и рявкнул Дариану:

— Ну что, Кальветти! Теперь тебе придётся постараться, чтобы и с твоей стороны династия не обрывалась.

Дариан только криво ухмыльнулся:

— Главное — чтобы не оборвались мои

нервы

.

Аделина подмигнула Монике:

— Готовься. Твой муж будет теперь мечтать о футбольной команде.

Моника рассмеялась сквозь слёзы:

— Только если он сам их родит.

А я, прижав ладонь к её животу, думал одно:

Там — мой сын. Моя кровь. Моё продолжение.

И пусть он вымотает мне все нервы — я уже люблю его больше жизни.

Я думал, я готов. Мы прошли токсикоз, бессонные ночи, гормональные качели и миллион УЗИ. Я выучил названия всех безопасных травяных чаёв, знал, как должен лежать подушечный валик под поясницей и когда у неё начинает болеть спина.

Но, когда она проснулась в три утра, схватив меня за руку и прошептав:

— Ром… кажется, началось,

я —

охренел

.

Скорую не вызывали. Была машина. И охрана. И заранее собранная сумка. Я шёл с ней к выходу с каменным лицом. Но внутри всё сжималось. Я хотел взять боль на себя. Забрать всё. Кричать на небо, чтобы оно пожалело её. Но вместо этого я крепче сжал её ладонь:

— Я рядом. Никуда не денусь.

Но вот что я не мог предусмотреть — это то, как будет дрожать её рука в моей, пока мы ехали.

И как я, чёртов железный Роман Марчелли, буду молиться, чтобы всё прошло легко.

Я держал её за руку, пока её переодевали, подписывали бумаги, ставили капельницу. Она смотрела на меня с болью и гневом одновременно:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

—

Если ты ещё раз скажешь "дыши глубже", я сломаю тебе нос

…

— Хорошо. Скажу "терпи красиво", — выдохнул я, вытирая пот со лба и не отпуская её пальцы.

Схватки были адом. Для неё — физическим. Для меня — моральным.

Я впервые в жизни ощущал себя

бесполезным

. Не мог отдать ей свою силу, боль, дыхание. Только держал. Только шептал:

— Ты справишься. Ты сильнее всего на этом свете. Я здесь. Я с тобой.

Когда начались потуги, врач сказал:

— Дышим, Моника. Давим. Сильнее.

Она стиснула мою руку так, что хрустнули кости. Но я не шелохнулся. Только гладил по щеке, прижимал ко лбу, целовал в макушку:

— Давай, любимая. Он уже рядом. Наш мальчик. Ты справляешься.

— Ты… кретин… — прошептала она, но в голосе уже дрожали слёзы. — Если я выживу… мы

никогда

не повторим это.

— Договорились, — соврал я.

И вдруг — крик.

Громкий. Настоящий. Живой.

Моника зарыдала. Я не знал — от облегчения, боли или любви. А может, от всего сразу. Я посмотрел туда, где акушер держал крошечного, ещё скользкого младенца. И в этот момент перестал дышать.

Он был… настоящий. Маленький. Мой.

— Хотите перерезать пуповину? — спросил врач.

Я подошёл. Руками, которые впервые дрожали. И перерезал. Медленно. Уверенно.

Я сам отделил его от её тела — чтобы начать для него новый мир.

Потом мне его положили на грудь. Маленький, тёплый, красный комочек. С зажмуренными глазами и судорожным дыханием.

Я подошёл к Монике. Она была вымотана. Но живая. Сияющая. Настоящая героиня.

Я опустился на колени перед кроватью и прошептал:

— Он родился. Ты справилась, Мони. Ты — мой герой. Как ты хотела его назвать? – спросил я, так, как она не говорила мне какое имя выбрала, сказала, что это будет сюрприз.

Она слабо улыбнулась, тронула его щёку:

— Здравствуй, наш мальчик.

Габриэль.

— В честь моего отца. – прошептал я. – Спасибо, любовь моя.

Я поцеловал её ладонь и добавил:

— Теперь нас трое. И я не позволю этому миру даже

подумать

, что кто-то может вас тронуть.

Конец