Кровь и Белые Хризантемы

Пролог

Всё в этом мире начиналось и заканчивалось Кровью.

Она была валютой и наследием, благословением и проклятием. Её капля, упавшая на пергамент брачного контракта, значила больше, чем клятвы, данные под луной. Её сила, бьющаяся в жилах, возносила одни рода и стирала в прах другие. Мы, дети Гемении, с молоком матери впитывали эту истину.

Академия «Алая Роза» была самым прекрасным и самым жестоким воплощением этого закона. Её шпили, похожие на застывшие капли рубина, пронзали небо, а в её стенах пахло железом, розой и влажным песком с арен, где проливалась кровь во имя чести.

Я помню тот день, когда моя кровь изменила всё. Церемония Измерения. Великий зал, залитый светом, падающим через витраж с гигантской розой. Лица аристократов, холодные и надменные. Я, Вайолет из дома Орхидей, последняя ниточка угасающего рода, должна была доказать своё право находиться среди них.

Моя рука дрожала, когда лезвие кинжала коснулось ладони. Алый ручеек побежал по желобку и упал на жертвенный кристалл. Он вспыхнул слабым, робким розовым светом. По залу прокатился сдержанный смешок. Слабая кровь. Бледная кровь. Кровь, не стоящая внимания.

А потом настал его черёд.

Лео из дома Грифонов. Наследник. Совершенство, отлитое в плоти и высокомерия. Он шагнул вперёд, и воздух затрепетал. Его движение было резким, почти яростным. Его кровь, тёмная и густая, хлынула на кристалл.

И мир взорвался.

Не светом — пламенем. Алой, ослепительной вспышкой, что заставила всех отшатнуться. Свет был не просто ярким; он был голодным. Он пожирал пространство, отбрасывая багровые тени на стены, и в его гуле слышался рёв незримого зверя.

В ту секунду, пока все зажмуривались, я увидела его лицо. Не гордое и надменное, а искажённое болью. В его глазах, на миг пойманных моим взглядом, плескалась не сила, а бездонная, одинокая ярость. И страх.

Потом свет погас. Он отступил, безупречный и холодный, как и подобает принцу. Но я уже знала. Я чувствовала это каждой клеточкой своего дара, каждой каплей своей «слабой» крови.

Его сила была проклятием. Его совершенство — ловушкой. А его кровь пахла бурей.

И я даже не подозревала, что скоро запах его бури будет смешиваться с ароматом моих хризантем. Что наш союз, скреплённый холодным расчётом, станет для нас обоих самым сладким наваждением и самой мучительной пыткой.

Ибо даже они, магистры, не учли одного: кровь, которую заставляют течь вместе, рано или поздно невозможно разделить

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1: Бледная Роза

Великий Зал Академии «Алая Роза» был сердцем и гордыней Гемении, и он подавлял своим величием все живое. Воздух здесь был густым, почти осязаемым, наполненным вековой пылью, сладковатым ароматом увядающих алых роз в серебряных вазах и вечным, неистребимым металлическим духом крови — свежей и давно пролитой, впитанной в самый камень стен. Высоченные потолки, расписанные фресками, изображающими триумфы великих кровных линий, тонули в полумраке, где копошились резные горгульи и позолоченные лепные розы.

Гигантские витражи в стрельчатых окнах отбрасывали на пол из отполированного до зеркального блеска черного мрамора разноцветные лоскуты света. Но царем среди них был витраж «Сердце Розы» — огромная, в два человеческих роста, алая роза, чьи стеклянные лепестки были столь искусно подобраны, что при малейшем движении солнца казалось, будто по ним струится настоящая кровь. Именно ее кроваво-багровое пятно ложилось прямиком на центр зала, на невысокий обелиск из черного обсидиана, где покоился Жертвенный Кристалл — идеально отполированный шар размером с человеческую голову, темный и непроницаемый, пока к нему не прикоснется жизнь.

Вайолет Орхидея стояла, затаившись в нише между двумя массивными колоннами, обвитыми каменными виноградными лозами с листьями из малахита. Она вжалась в прохладный камень, стараясь дышать как можно тише и быть как можно незаметнее. Ее пальцы судорожно теребили скромную складку платья цвета увядшей сирены — лучшее, что смогли позволить себе остатки ее фамильного состояния. Ткань была поношенной, но чистой, и от этого ее унижение казалось еще более острым на фоне роскоши, окружавшей ее.

Сегодня был день Церемонии Измерения. День, когда юные отпрыски знатных родов доказывали свое право носить имя и учиться в стенах «Алой Розы». День, когда ее ждало неминуемое, публичное унижение.

Она наблюдала, как один за другим ее сверстники поднимались по трем ступеням на невысокое возвышение из темного мрамора. Юноши и девушки с гордо поднятыми подбородками, в расшитых сложными гербами туниках и платьях из шелка и бархата, проводили лезвием церемониального кинжала по ладони и позволяли капле своей крови упасть на отполированную грань Кристалла.

Вспышки света были разными — от ярко-алого, почти ослепляющего, до глубокого, бархатного пурпура. Каждая вспышка сопровождалась одобрительным гулом или сдержанными, церемонными аплодисментами, которые эхом разносились под сводами зала. Сила определяла все. Чистота крови. Мощь рода. Будущее.

— Вайолет Орхидея, — прозвучал голос церемонимейстера, высокий и безразличный, усиленный акустикой зала.

По залу прошел сдержанный, шипящий шепот, словно пробежала стая невидимых змей. Она чувствовала на себе десятки взглядов — любопытных, насмешливых, снисходительных, холодных. Сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, она вышла из своего укрытия и, опустив голову, направилась к Кристаллу. Ее шаги по холодному мрамору казались ей невероятно громкими в наступившей тишине, нарушаемой лишь потрескиванием факелов в железных бра.

Она взяла с бархатной подушки, которую держал безмолвный слуга, церемониальный кинжал. Рукоять была тяжелой, из слоновой кости, инкрустированной черным деревом. Лезвие — холодным и невероятно острым. Сердце бешено колотилось где-то в горле, кровь стучала в висках. Она мельком взглянула на лица старейшин, сидевших в резных дубовых креслах на возвышении, — они смотрели на нее словно на интересное, но малозначимое и ущербное насекомое.

Глубокий вдох. Легкое, почти невесомое движение. Острая, жгучая боль на бугорке ладони. Алая капля выступила на бледной, почти прозрачной коже, повисела на мгновение, переливаясь в багровом свете витража, и упала на темную, матовую поверхность Кристалла.

Тишина.

Кристалл слабо, нехотя, словно с отвращением, вспыхнул тусклым, больным розоватым светом. Он был настолько бледным, что его едва ли можно было разглядеть при дневном освещении, падающем из окон. Он померк почти мгновенно, не оставив и следа.

По залу прокатился сдержанный, приглушенный смешок. Кто-то фыркнул. Кто-то громко, нарочито шепнул что-то соседу, и тот усмехнулся, прикрыв рот рукой. Жар стыда залил ее щеки, стал в уши. Слабая кровь. Бледная кровь. Кровь, не стоящая внимания. Слова, которые она слышала всю жизнь, теперь витали в самом воздухе, не произнесенные вслух, но ощутимые, как свинец.

— Сила признана, — безразлично, скороговоркой констатировал церемонимейстер, даже не взглянув на нее, уже отыскивая глазами следующего в списке.

И именно в этот момент главные двери Зала с грохотом распахнулись.

Шёпот сменился гулом настоящего интереса, затем почти благоговейной тишиной. В проёме, отбрасывая длинную тень, стоял он.

Лео Грифон.

Наследник самого могущественного дома Академии. Не легенда из прошлого — живая, настоящая. Тот, о чьих подвигах — ярости в бою и милости к побежденным — слагали истории. Тот, кто уже три года был неоспоримой звездой «Алой Розы». Тот, чей фамильяр, грифон Аргон, был таким же символом мощи, как и он сам.

Он вошёл не торопясь, с непринуждённой уверенностью хозяина. Его чёрные, чуть вьющиеся волосы были небрежно отброшены назад. На нём не было парадных одежд — только простой, идеально сидящий тёмно-бордовый камзол и штаны из мягкой кожи, будто он зашёл с тренировочного поля. Он выглядел старше, взрослее, реальнее всех в этом зале. Его золотистые глаза, холодные и оценивающие, лениво скользнули по собравшимся, заставляя некоторых первокурсников невольно отводить взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он кивнул магистрам на возвышении — не поклон, а скорее молчаливое приветствие равных — и прислонился к колонне неподалёку, скрестив руки на груди. Церемония продолжилась, но атмосфера изменилась. Теперь все — и студенты, и магистры — играли на вторых ролях. Пришла главная достопримечательность.

Она поспешно, почти бегом отступила с возвышения, чувствуя, как земля уходит из-под ног, а пятна света от витражей пляшут у нее перед глазами. Она уже почти добежала до своей спасительной ниши, когда он прошел мимо, не глядя на нее.

И тогда один из магистров — седой лорд Кассиан — что-то тихо сказал Лео. Тот слегка улыбнулся — холодной, отстранённой улыбкой — и легко оттолкнулся от колонны.

— Кажется, новичкам нужно напомнить, к каким высотам следует стремиться, — прозвучал его голос, громкий, уверенный и насмешливый. Он направился к Кристаллу, и толпа расступилась перед ним как по мановению волшебной палочки.

Он не смотрел по сторонам. Не удостоил ее унижение и взглядом. Он просто шагнул к Кристаллу, взял кинжал — и его движение было не церемониальным, а резким, быстрым, почти яростным, словно он хотел поскорее покончить с этим. Лезвие мелькнуло в багровом свете. Его темная, густая, почти черная кровь хлынула на грань обильнее, чем у кого-либо другого, и впиталась в камень с легким шипением.

И мир взорвался.

Не светом — ослепительным, всепоглощающим, яростным пламенем. Алый, кровавый свет ударил в глаза, заставив всех присутствующих ахнуть, отшатнуться и инстинктивно зажмуриться. Он не просто светил — он ревел, выл, пожирал пространство вокруг, отбрасывая на стены и высокий потолок бешеные, пульсирующие, словно живое сердце, багровые тени. В его низком, оглушительном гуле, заполнившем весь зал, слышался частокол барабанов, звон клинков и далекий, первобытный рык незримого зверя.

И в эту единственную секунду, пока всех слепило, Вайолет, прикрыв глаза изможденной рукой, увидела его лицо. Не гордое и торжествующее, а искаженное внезапной, нечеловеческой гримасой. Гримасой абсолютной, всепоглощающей боли и ярости. Его скулы были напряжены до предела, губы оскалены, обнажая сжатые зубы, а в глазах, на миг пойманных ее потрясенным взглядом, плескалась не уверенность, а бездонная, одинокая мука. И первобытный, животный страх перед тем, что жило внутри него.

Поток света погас так же внезапно, как и появился, оставив после себя звон в ушах и фиолетовые пятна перед глазами.

Лео отступил от Кристалла, снова безупречный, холодный и отстраненный, как и подобало принцу и наследнику. Он бросил кинжал на подушку с таким видом, словно это была оружейная ветошь, и сошел с возвышения под громовые, восторженные аплодисменты, которые оглушили зал после шокирующей тишины.

Но Вайолет уже знала. Она чувствовала это каждой клеточкой своего «слабого» дара, каждой каплей своей «бледной» крови, все еще сочащейся из пореза на ладони.

Его сила была проклятием. Его совершенство — самой изощренной ловушкой.

И пока она сжимала окровавленную ладонь платком, тщетно пытаясь остановить дрожь в коленях, она почувствовала нечто новое, щемящее и опасное, подступившее к самому горлу. Не страх. Не унижение.

Непозволительное, предательское, щемящее любопытство.

Она отпрянула в свою нишу, прислонилась спиной к прохладному малахиту виноградной лозы и зажмурилась, стараясь перевести дух. В ушах все еще стоял оглушительный рев и гул аплодисментов, смешавшийся с бешеным стуком ее собственного сердца. Ладонь, сжатая в кулак, пульсировала от боли, и сквозь тонкую ткань платка она чувствовала липкую теплоту собственной крови. Слабая. Бледная. Ничтожная. Слова жгли изнутри больнее, чем лезвие кинжала.

Но сквозь этот шум пробивался другой образ — не насмешливые лица, не бледный свет Кристалла, а его лицо. Искаженное не болью, нет. А абсолютной, всепоглощающей яростью, которая рвалась наружу, грозя разорвать его изнутри. И тот животный, панический страх в золотистых глазах, мелькнувший всего на мгновение, прежде чем в них вновь появилась ледяная маска надменности.

Ее «слабый» дар, ее проклятая эмпатия, которую все в роду Грифонов считали бесполезной, вдруг встрепенулась, как раненый зверь, учуявший кровь. Она не просто видела его боль. Она на миг почувствовала ее — обжигающий вихрь неконтролируемой мощи, одиночество, сдавленное тисками ожиданий, и постоянную, изматывающую борьбу с чем-то темным и диким, что жило под кожей.

«Тише, тише, успокойся», — мысленно прошептала она, сама не понимая, к кому обращается. К нему? К себе? Ее собственная кровь, та самая, «бледная» и «слабая», вдруг отозвалась легкой волной прохлады, плывущей от центра груди к конечностям. Знакомое ощущение, ее личный щит от чужих эмоций. Но сейчас оно казалось другим — не просто защитой, а… ответом. Тихим, едва слышным эхом на тот оглушительный рев.

Она разжала кулак и посмотрела на маленькую, уже подсохшую ранку. Капля крови запеклась темно-рубиновой точкой. И тогда она уловила это — едва уловимый, чистый и холодный аромат белых хризантем, поднимающийся от ее кожи. Он всегда проявлялся, когда она была спокойна. Ее личный, никому не ведомый секрет.

Внезапно она ощутила на себе тяжелый, изучающий взгляд. Не рассеянный и насмешливый, как у других, а сконцентрированный, будто шип кинжала.

Лео Грифон стоял в нескольких шагах от нее, прислонившись плечом к противоположной колонне. Аплодисменты стихли, церемония продолжалась, но он, казалось, выпал из нее. Он не аплодировал, не смотрел на следующую жертву. Его золотистые глаза, все еще хранящие отсвет недавней бури, были прикованы к ней. К ее руке, прижатой к груди, к ее, должно быть, до неприличия бледному лицу.

Взгляд его был не просто любопытным. Он был… аналитическим. Голодным. Таким, каким смотрят на сложную головоломку или на незнакомое оружие, пытаясь понять его принцип действия.

Он медленно, с преувеличенной небрежностью, поднес к носу тыльную сторону своей правой руки, по которой стекала алая полоска — его собственная кровь. Он как будто принюхивался, его брови слегка сдвинулись, а затем взгляд снова уперся в нее. В ее спрятанную, зажатую в кулаке ладонь.

И Вайолет почувствовала необъяснимый, леденящий спазм страха. Не того унизительного страха быть слабой, а другого — первобытного, острого, как тот самый кинжал. Страха зверя, почуявшего другого, незнакомого зверя. Его взгляд был не аналитическим. Он был... смущенным. Сбитым с толку. Будто он ожидал одного запаха — железа и ярости, — а уловил какой-то другой, чужой, который не мог опознать.

Он оттолкнулся от колонны, и его движение, плавное и беззвучное, было таким же опасным, как и его сила. Он сделал один шаг в ее сторону. Всего один. Но его было достаточно, чтобы воздух вокруг Вайолет стал густым и тяжелым, словно перед грозой. Инстинкт велел ей бежать, спрятаться, раствориться в камне.

Но она не двинулась с места. Она застыла, встретившись с ним взглядом, и впервые за весь день не отвела глаз. Не из вызова, а из какого-то оцепенения, вызванного этим странным, немым вопросом в его золотистых глазах.

Уголок его рта дрогнул, но это не была улыбка. Скорее непроизвольное движение, гримаса раздражения на самого себя.

Потом раздался новый взрыв аплодисментов, и зал снова вздохнул, отвлекаясь на следующую демонстрацию силы. Лео резко, почти отрывисто развернулся, словно отгоняя назойливую мысль, и растворился в толпе своих приспешников, которые тут же окружили его, наперебой что-то говоря.

Вайолет выдохнула, будто только что всплыла с глубины. Дрожь в коленях не утихала. Унижение вернулось, но теперь оно было смешано с чем-то новым — с тревожным, непонятным беспокойством. Не потому что он был могущественен и опасен. А потому что в его взгляде не было привычного ей презрения. Там было что-то иное, чего она не могла расшифровать, но что заставило ее внутренне сжаться.

Она разжала пальцы и посмотрела на запекающуюся каплю крови. Аромат хризантем уже рассеялся.

Где-то в самой глубине сознания, на уровне инстинкта, который был древнее любых родов и академий, зашевелилось смутное, не сформированное ощущение. Не мысль, а предчувствие.

Его сила была бурей. Ее тишина была… замечена. И от этого стало еще страшнее.

Глава 2: Тени прошлого

Тяжелые дубовые двери Великого Зала закрылись за спиной Вайолет с глухим, окончательным стуком, отсекая оглушительный гул голосов и торжественную музыку. Она очутилась в высокой, пустынной галерее, где ее сразу же обступила давящая, гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестом ее собственных шагов по холодному камню.

Адреналин, что все это время гнал ее вперед и заставлял держаться, разом ушел, оставив после себя леденящую пустоту и дрожь в коленях. Она прислонилась к прохладной стене, закрыла глаза и попыталась отдышаться, но перед веками снова встало его лицо — искаженное яростью, — а затем его взгляд, тяжелый и сбитый с толку, устремленный на нее.

«Он что-то почувствовал. Он что-то почувствовал, он что-то почувствовал…»

Эта мысль стучала в висках в такт бешено колотившемуся сердцу. Она разжала ладонь и посмотрела на запекшуюся каплю крови. Крошечную, ничтожную, бледную. Почему он смотрел именно на нее? Что мог уловить его дикий, первобытный нюх в ее «слабой» крови, что заставило его замедлиться и обернуться?

Стыд от публичного унижения медленно отступал, сменяясь новым, куда более острым и странным чувством — тревожным ожиданием. Она ощущала себя мышью, на которую лишь на мгновение взглянул сытый, но от этого не менее опасный хищник, и теперь вся ее сущность замирала в предчувствии его следующего движения.

Ей нужно было спрятаться. Исчезнуть. Найти место, где никто не будет смотреть на нее с насмешкой или, что теперь казалось еще страшнее, с непонятным интересом.

Дверь в Запретные архивы была именно такой, какой запомнила ее Вайолет с обязательной экскурсии для новичков: массивной, из темного, почти черного дерева, с выцветшей резьбой, изображающей какие-то забытые символы. Тогда, неделю назад, старший библиотекарь торопливо провел их группой по центральному проходу, бросая на ходу фразы о «соблюдении тишины» и «неприкосновенности фондов». Она запомнила этот запах — пыли, старой кожи и воска — и давящую, но странную умиротворяющую тишину, так контрастировавшую с гомоном Академии.

Теперь, выбравшись из ослепляющего света и гула Великого Зала, она инстинктивно рванулась сюда, как раненое животное ищет темную нору. Ее толкнула сюда не логика, а чистая паника. Ей нужно было спрятаться от насмешливых взглядов, от сочувственных вздохов, от самого воспоминания о том, как он смотрел на нее. Этот взгляд золотистых глаз, в котором читалось не презрение, а нечто худшее — недоуменный, сбитый с толку интерес, — жёг ее сильнее, чем унижение.

Она толкнула тяжелую дверь, и та, к ее облегчению, бесшумно поддалась. Густой, спёртый воздух обволакивающе окутал её, заглушая звон в ушах. Здесь царил полумрак, нарушаемый лишь тусклым мерцанием магических сфер в железных бра, висящих на огромных расстояниях друг от друга. Бесконечные ряды стеллажей, уходящие в темноту, казались безмолвными стражами, хранящими мертвые секреты.

Вайолет прислонилась спиной к ближайшей системе стеллажей, пытаясь перевести дыхание. Дрожь в коленях постепенно стихала, сменяясь леденящей пустотой. Она сжала ладонь, чувствуя под бинтом шероховатость засохшей крови. Бледная кровь. Слова снова и снова отдавались в голове. Но теперь к ним примешивался новый, тревожный отзвук: «Он что-то почувствовал. Почему он посмотрел именно так?»

Чтобы заглушить навязчивые мысли, она оттолкнулась от полок и бесцельно двинулась вглубь архива. Её пальцы машинально скользнули по корешкам фолиантов, ощущая шершавую кожу, потрескавшееся золото тиснения, холодный бархат. Она не искала ничего конкретного. Ей нужно было просто двигаться, теряться в этом лабиринте, где её никто не мог найти и осудить.

Её внимание привлекла особенно пыльная и темная ниша между двумя стеллажами с генеалогическими древами великих домов. Книги здесь выглядели старше, потрёпаннее, некоторые — вовсе без опознавательных знаков. И среди них — один особенно массивный том, втёртый так глубоко в полку, что его корешок почти не просматривался. Он казался не просто забытым, а намеренно спрятанным.

Вайолет потянулась к нему. Тяжёлый фолиант с трудом поддался, с громким шорохом высвобождаясь из плена соседних книг. Пыль столбом поднялась в воздух, заставив её чихнуть.

Она отнесла книгу к ближайшему источнику света — тусклой магической сфере на длинном столе — и открыла её. Страницы пожелтели и истончились от времени, но почерк был удивительно изящным и чётким.

«Дом Орхидей», — гласила первая же строка на титульном листе. Сердце Вайолет ёкнуло. Она замерла, боясь пошевелиться, словно от её дыхания хрупкие страницы могли рассыпаться в прах.

Она начала читать. Медленно, вникая в каждое слово. Это была не сухая хроника, а что-то вроде дневника или научного трактата. В нём говорилось об искусстве «Тактильной Эмпатии» — даре чувствовать и направлять потоки жизненной силы через кровь. О «Кровной Гармонии» — умении успокаивать ярость, исцелять душевные раны, создавать глубокую, неразрывную связь между людьми. Её предки не сокрушали стены и не призывали молнии. Они врачевали души. Их сила была тихой, глубокой, основанной на понимании, а не на подавлении.

Их сила была… именно такой, какой была её. Тусклой, бледной, бесполезной на фоне ярких вспышек других. Но здесь, на этих страницах, её называли «величайшим и самым редким даром».

— Находите нашу историю интересной, леди Орхидея?

Вайолет ахнула и резко обернулась, чуть не опрокинув книгу. В нескольких шагах от неё, сливаясь с тенями, стоял пожилой мужчина в тёмных, поношенных одеждах хранителя. Это был тот самый Мастер Элиас, что водил их на экскурсии. Его лицо было испещрено морщинами, но светлые глаза смотрели на нее с живым, пронзительным интересом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я… я не хотела… — залепетала она, инстинктивно прикрывая рукой раскрытые страницы. — Я просто заблудилась…

— В Запретных архивах нельзя заблудиться, — мягко прервал он её, и углы его глаз сморщились в подобии улыбки. — Сюда приходят только те, кто уже что-то ищет. Сознательно или нет.

Он сделал несколько бесшумных шагов вперёд, его взгляд скользнул по странице.

— Дар Гармонии, — произнёс он задумчиво, и в его голосе прозвучала лёгкая ностальгия. — Когда-то он ценился выше умения разбивать скалы в пыль. Сила, что приносит покой, а не разрушение. Сила, что видит не вспышку крови, а её музыку.

Он посмотрел на неё, и Вайолет почувствовала, что этот старик видит её насквозь. Видит её стыд, её страх, её смятение.

— Мир стал громче, леди Орхидея, — тихо сказал он. — И те, кто кричит громче всех, заставляют других забыть, что ценность имеет и тишина. Но тишина — это не пустота. Это глубина. А глубина всегда пугает тех, кто привык скользить по поверхности.

Его слова падали прямо в её душу, точно в цель. Она молчала, не в силах вымолвить ни слова.

— Эта книга, — он кивнул на фолиант, — пролежала нетронутой десятилетия. Ждала того, кто сможет её прочесть. Не глазами, — он прикоснулся пальцем к своему виску, — а вот здесь.

Мастер Элиас развернулся, чтобы уйти, но на пороге темноты остановился.

— Иногда то, что все считают слабостью, является самой большой силой. Просто мир забыл, как её видеть. Возможно, пришло время напомнить ему. Но будьте осторожны, дитя моё. Тишину замечают не всегда. Но уж если заметят… то либо полюбят её без памяти, либо возненавидят до конца.

Он растворился в тенях между стеллажами так же бесшумно, как и появился.

Вайолет осталась одна. Тревога никуда не ушла. Но теперь она была смешана с чем-то новым, тёплым и щемящим. Семенем надежды. С первым проблеском гордости за своё имя.

Она снова посмотрела на свою забинтованную ладонь. Боль утихла. И ей уже не хотелось плакать. Ей хотелось понять.

Она осторожно закрыла книгу, прижала её к груди и вышла из архива. Уже не бежала, а шла медленно, неся свою находку как самую большую ценность.

Буря внутри нее утихла, сменившись тихим, настойчивым гулом. Гулким, как тишина после крика. И таким же многозначительным.

Осторожно прижимая бесценный фолиант к груди, Вайолет вышла из архива. Тяжелая дверь бесшумно закрылась за ней, оставив в прошлом давящую, но такую манящую тишину. Она на мгновение замерла в полумраке коридора, ослепленная после сумрака архива даже этим тусклым светом.

Её первым импульсом было бежать в свою комнату, запереться там и погрузиться в чтение, не отрываясь. Но трезвая мысль остановила её: носить такую книгу по Академии открыто — значит привлекать ненужное внимание. «Что, если её кто-то узнает? Что, если это действительно что-то запретное?»

Она свернула в боковой коридор, прижимая книгу так, как будто это было её собственное сердце, вынутое из груди. Её шаги были быстрыми и лёгкими, но теперь в них не было паники — была цель. Она искала укромный уголок, где могла бы хотя бы мельком просмотреть находку, не привлекая взглядов. Таким местом оказалась небольшая, заброшенная риторская классная комната с запылёнными скамьями. Вайолет заскользила внутрь и прикрыла за собой дверь.

Сев на самую дальнюю скамью, у окна, через которое лился бледный послеполуденный свет, она наконец разжала руки. Книга лежала перед ней, безмолвная и полная тайн. Она провела ладонью по переплёту, смахивая остатки пыли, и снова ощутила тот странный, едва уловимый трепет — словно что-то внутри книги отзывалось на её прикосновение.

Она открыла её наугад, и её взгляд упал на страницу с схематичным изображением руки, с тонкими линиями, расходящимися от кончиков пальцев к запястью. Подпись гласила: «Каналы эмпатического резонанса. Чувствовать ток крови в другом существе требует не силы, но тонкости восприятия — умения услышать музыку жизни под рёвом могущества».

Вайолет заворожённо читала, забыв о времени. Она узнавала в описаниях саму себя — то, как она всегда чувствовала настроения людей, как её порой переполняли чужие эмоции, как она инстинктивно тянулась утешать и успокаивать. Всё, что всегда считалось её слабостью, здесь преподносилось как сложное, редкое искусство, требующее годы обучения и тончайшего контроля.

Сердце её колотилось уже не от страха, а от волнения. Она лихорадочно листала страницы, выхватывая фразы: «умиротворение ярости через резонанс», «исцеление душевных ран», «глубокая связь». И везде — предостережения. О том, что такой дар может быть истощающим. Что эмпат может потерять себя в чужих эмоциях. Что те, кто привык к грубой силе, могут воспринять эту тихую мощь как угрозу.

Внезапно скрип двери заставил её вздрогнуть и захлопнуть книгу. В классную вошла пара старшекурсников, громко споря о чём-то. Они едва взглянули на неё, но этого было достаточно. Вайолет поняла, что оставаться здесь дольше — рисковать.

Она быстро встала, сунула книгу в свою просторную сумку для свитков, стараясь сделать это как можно незаметнее, и вышла, ускорив шаг. Теперь её путь лежал прямиком в её комнату в общежитии для студентов из малых домов. Комнату, которую она делила с двумя другими девушками, редко там появлявшимися. Это было её единственное по-настоящему личное пространство.

Добравшись наконец до своей кельи с узкой кроватью и маленьким письменным столом, она заперла дверь на ключ и прислонилась к ней, закрыв глаза, слушая, как стучит её сердце. Безопасность.

Только тогда она позволила себе выдохнуть. Она достала книгу, аккуратно положила её на стол и села перед ней. Солнце уже садилось, заливая комнату оранжевым светом. Она зажгла свечу и принялась читать уже обстоятельно, с самого начала, с чувством, что наконец-то обрела карту, которая поможет ей понять не только её род, но и саму себя.

И среди текста её взгляд снова выхватил ту самую, случайную фразу на полях, выведенную другим почерком: «Их сила стала неудобна. Слишком глубока. Слишком… опасна для тех, кто предпочитает править страхом. Дом Грифонов никогда не простит им этого превосходства».

Она замерла, проводя пальцем по этим словам. Дом Грифонов. Его дом. Теперь эти слова звучали уже не как древняя история, а как зловещее предупреждение из настоящего. И его взгляд в Зале… был ли он просто любопытством? Или чем-то большим? Чем-то, что корнями уходило в давнюю, забытую всеми вражду?

Тревога снова шевельнулась в ней, но на этот раз она была приглушена вновь обретенной решимостью. Она не просто случайная жертва обстоятельств. Она — последняя из рода, чья сила, оказывается, могла быть грозным оружием. Тихим, но от того не менее мощным.

Она достала чистый лист бумаги и начала делать заметки, выписывать непонятные термины, зарисовывать символы. У неё появилась цель. Она должна была понять. Должна была научиться. Чтобы больше никогда не чувствовать себя беспомощной. Чтобы в следующий раз, когда на неё упадёт тот тяжёлый, золотистый взгляд, она знала, что за сила скрыта за её собственной тишиной.

А за окном медленно сгущались сумерки, окрашивая шпили Академии в багровые тона, и где-то там, в своих роскошных покоях, наследник дома Грифонов, возможно, тоже пытался понять, что это за тихий, неуловимый аромат хризантем примешался к знакомому запаху ярости и крови.

Глава 3: Дикий Зверь (Лео)

Солнце, едва пробивавшееся сквозь высокие арочные окна тренировочного зала, казалось бледным и нерешительным по сравнению с тем адским светом, что бушевал в нем накануне. Воздух всё ещё был густым от праха, взметённого в бою, и пахло пота, кожи и металла — честными, простыми запахами, которые Лео предпочитал удушающим ароматам роз и политических интриг.

Он стоял посреди зала, босой, в простых тренировочных штанах, с обнажённым по пояс торсом. Его тело, идеальное сочетание мощи и грации, было испещрено сетью шрамов — белых старых и розовых свежих. Мускулы на спине и плечах играли под кожей, напряжённые, как тетива. В руках он сжимал не обычный стальной меч, а клинок, выкованный из его собственной крови — длинный, изогнутый ятаган с зубчатым лезвием, пульсирующий тусклым алым светом. Он был холодным и живым одновременно, продолжением его воли, его гнева.

Перед ним, с трудом поднимаясь с матов, отряхивался его спарринг-партнер — рослый, мускулистый инструктор из личной гвардии дома Грифонов, человек с лицом, иссечённым шрамами. На его щеке алела свежая ссадина.

Инструктор молча поднимается, кивает с уважением, смешанным с болью, и отступает, не говоря ни слова.

— Снова не сдержался, Грифон? - раздалось из толпы.

С Лео спарринговались либо мазохисты, либо те, кому позарез нужны были его покровительство.

Лео не ответил. Он даже не слышал. В его ушах всё ещё стоял оглушительный рёв — не зала, не толпы, а тот, внутренний, что бушевал у него в крови. Он видел перед собой не инструктора, а мишень. Сумрак. Пятна света. Искажённые лица. Ярость, которую он едва успел обуздать вчера, снова поднималась из глубин, требуя выхода. Он чувствовал её на языке — металлический, горьковатый привкус.

Он ринулся в атаку. Его движения были не отточенными приёмами академического фехтования, а чистой, необузданной агрессией. Он не фехтовал — он рубил, ломал, давил. Кровавый ятаган с воем рассекал воздух, оставляя за собой багровый след. Партнёр едва успевал парировать, отступая под этим шквалом. Скрип кожи по песку, тяжёлое дыхание, короткие, резкие выкрики — всё это сливалось в единый гул, под который удобно было прятать собственные мысли.

Слабая кровь. Бледная кровь.

Мысль вонзилась острее любого клинка. Образ её — той, Орхидеи. Бледное, испуганное личико в тени колонны. И тот взгляд… не униженный, не отведённый, а… что? Испуганный, да. Но в самом испуге была какая-то странная ясность. Как будто она видела не его титул, не его мощь, а что-то под ней. То самое, что он так яростно скрывал.

И этот запах. Мимоходом. Микроскопическая капля в океане запахов Зала — железа, пота, духов, страха. Но он уловил его. Чистый, холодный, цветочный. Не розы. Что-то другое. Хризантемы? Он не знал названий цветов. Но этот запах… он на миг перебил знакомое пьянящее головокружение ярости. Он был как глоток ледяной воды в адском пекле.

Отвлекись.

Лео с рыком усилил натиск. Его клинок, словно живой, изогнулся и со скрежетом отбросил меч противника. Он оказался вплотную, лезвие ятагана под самой шеей ошеломлённого юноши. В жилах Лео пела кровь, требуя завершения, требуя крови настоящей. Его зрение на миг поплыло, окрашивая мир в багровые тона. По его руке от локтя к запястью проступила алая, горящая полоса — знак дикой силы, рвущейся наружу.

Он видел пульсацию на шее противника. Слышал его учащённое, прерывистое дыхание. Инстинкт вопил: «Добей!».

Но где-то в глубине, сквозь рёв, пробился ледяной осколок разума. Контроль. Дисциплина. Они смотрят. Все всегда смотрят.

С нечеловеческим усилием воли он отшатнулся назад. Кровавый клинок рассыпался в воздухе мельчайшими алыми брызгами, впитавшись обратно в его кожу.

— Всё, — прохрипел Лео, отворачиваясь. Его голос звучал хрипло, чужим. — На сегодня хватит.

Партнёр, бледный, кивнул и поспешно ретировался, не говоря ни слова.

Лео остался один в центре пустого зала. Грудь вздымалась, сердце колотилось, отливая по телу волнами жара. Он подошёл к каменной стене и с размаху ударил по ней кулаком. Боль, острая и ясная, на миг пронзила туман ярости. Он прислонился лбом к прохладному камню, пытаясь унять дрожь в руках.

Проклятие. Проклятие его крови, его рода. Эта вечная борьба, этот зверь под кожей, что рвался на свободу с каждым годом всё сильнее. Они все ждали от него величия. А он каждую секунду тратил все силы, чтобы просто не сойти с ума. Не превратиться в то чудовище, которым пугали детей в сказках.

И тогда, в тишине, нарушаемой лишь его собственным тяжёлым дыханием, он снова уловил его. Призрачный, едва уловимый шлейф. Хризантемы. Он обернулся, почти ожидая увидеть её, стоящую в дверях. Но зал был пуст.

Это было в его голове. Обонятельная галлюцинация. Наваждение.

Он с силой провёл рукой по лицу, пытаясь стереть и этот запах, и образ её больших, испуганных глаз. Ему было не до измождённых девиц из обедневших родов. У него была своя война. Война с самим собой.

Но почему тогда он не мог забыть это мимолётное ощущение… спокойствия? Того, как на миг отступила ярость, уступая место чему-то чистому и тихому.

С гримасой отвращения к собственной слабости он схватил с лавки тунику и накинул её на плечи. Ему нужна была нагрузка. Ещё. Больше. Он должен был устать настолько, чтобы вырубиться без снов. Чтобы никакие бледные лица и дурацкие цветочные ароматы не преследовали его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но пока он шёл к выходу, сжимая кулаки, на периферии сознания упрямо жила одна мысль. Она была слабой. Ничтожной. Но она что-то знала. Чувствовала. И это делало её опасной.

А всё опасное нужно было либо контролировать, либо уничтожать. Таков был закон его мира.

Он вышел из тренировочного зала, и яркий свет ударил ему в глаза, заставив нахмуриться. Академия жила своей обычной жизнью: группы студентов, громко обсуждающих лекции, слуги, снующие с посылками, доносившиеся откуда-то звуки арфы. Весь этот шум, вся эта суета казались ему фальшивыми и невыносимо мелкими после тишины его личной битвы.

Лео шёл, не замечая почтительных поклонов и испуганных взглядов, которые расступались перед ним, как вода перед форштевнем корабля. В голове стучало: Контроль. Дисциплина. Порядок. Мантры, вбитые в него с детства. Но сегодня они не работали. Сквозь привычный ритм пробивался другой — лёгкий, неуловимый, как запах тех damn цветов.

Он почти дошёл до своих покоев, когда его окликнул знакомый голос, полный подобострастия и подобранной язвительности.

— Лео! Поздравляю с впечатляющей демонстрацией вчера. Твой дом, как всегда, затмил всех.

Перед ним, улыбаясь подобранной, неестественной улыбкой, стоял Кассиус из дома Ястреба. Высокий, худощавый, с острыми чертами лица и глазами-буравчиками. Вечный спутник, вечный подхалим, вечный rival.

Лео лишь бросил на него короткий взгляд, не останавливаясь. — Оставь лесть, Кассиус. Она тебе не к лицу.

— Лесть? — тот притворно удивился, легко поспевая за его широким шагом. — Я говорю лишь о фактах. Хотя… некоторые вспышки были действительно… своеобразными. — Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — Особенно та, первая. Розовая. От дебютантки из дома Орхидей. Смешно, не правда ли? Как они вообще умудряются сохранять место в Академии?

Имя прозвучало, как щелчок бича. Лео резко остановился, заставив Кассиуса чуть не наткнуться на него. Он медленно обернулся, и его золотистые глаза, ещё хранящие отсвет недавней ярости, сузились.

— Что ты сказал? — его голос прозвучал тихо, но в нём зазвенела сталь.

Кассиус почувствовал опасность, но его собственное тщеславие не позволило ему отступить. — Ну, знаешь… эта бледная мышь. Вайолет Орхидея. Смотреть было жалко. Хотя… — он снисходительно усмехнулся, — может, она тебе приглянулась? Странный вкус, конечно, но у могущественных мужчин бывают свои причуды. Я слышал, её семья совсем обнищала. Небось, будет рада любому вниманию со стороны…

Он не успел договорить. Рука Лео со скоростью змеиного удара впилась в воротник его изысканного камзола, с силой прижимая его к стене. Рядом замерли несколько студентов, затаив дыхание.

— Повтори, — голос Лео стал низким, животным рычанием. По его обнажённому предплечью поползла алая, горящая полоса. — Повтори, что ты только что сказал о доме Орхидей.

Кассиус побледнел, его надменная улыбка сползла с лица, сменившись паникой. Он почувствовал исходящий от Лео жар, увидел дикий блеск в его глазах.

— Я… я ничего… Просто шутка, Лео! Клянусь! — он затравленно замотал головой. — Я не хотел…

Лео придвинулся к нему так близко, что их лбы почти соприкоснулись. — Дом Орхидей — древний и знатный род, — прошипел он, и каждое слово было обжигающе тихим. — Их история длиннее, чем у твоего жалкого дома, выскочка. И если я ещё раз услышу, что твой грязный язык коснулся их имени… я вырву его и скормлю твоему же фамильяру. Ясно?

Кассиус лишь кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Лео с силой оттолкнул его от себя, словно отряхиваясь от чего-то мерзкого. Кассиус, пошатываясь, прислонился к стене, стараясь перевести дух.

Не удостоив его больше ни взглядом, Лео развернулся и зашагал прочь, оставив за собой гробовую тишину и перешёптывания.

Он влетел в свои покои, грохнув дверью так, что с камина слетела пара безделушек. Дышал он тяжело, как после долгого боя. В жилах снова закипала знакомая ярость, но на этот раз она была направлена не на безликого противника, а на что-то конкретное. На Кассиуса. На его слова. На всю эту гнилую, лицемерную систему, где можно было вот так, запросто, плевать на древность и честь.

«Приглянулась?»

Слово отозвалось в нем гадливым эхом. Нет. Это было не то. Это было что-то другое. Нечто, что задело его гораздо глубже, чем могла бы задеть любая женщина.

Он подошёл к большому зеркалу в позолоченной раме и посмотрел на своё отражение. На разгорячённое лицо. На глаза, в которых всё ещё плясали золотые искры ярости. На алую полосу на руке, которая медленно угасала, оставляя на коже лишь лёгкую розоватую отметину.

Он ненавидел это. Ненавидел потерю контроля. Ненавидел ту тварь, что сидела в нём и рвалась наружу при любой возможности.

И он ненавидел ту бледную, испуганную девчонку за то, что она стала катализатором. За то, что одним своим ничтожным присутствием, одним дуновением своего странного аромата она задела какой-то рычаг внутри него. Она напомнила ему о той тишине, которой не было в его жизни. О спокойствии, которое было ему недоступно.

Она была слабой. Ничтожной. Но в её слабости таилась какая-то странная, раздражающая сила. Сила, которая заставила его, наследника Грифонов, защищать честь её рода перед таким ничтожеством, как Кассиус.

С яростью швырнув в зеркало тяжелый металлический кубок, стоявший на столе, он услышал довольное удовлетворяющее дребезжание стекла.

Лео стоял, тяжело дыша, наблюдая, как трещины на зеркале расходится причудливой паутиной, искажая его отражение. Удовлетворение от разрушения было мимолетным, его тут же сменила знакомая пустота и горечь. Он повернулся, чтобы отойти, и тут из глубины комнаты, из угла, где лежала грубая, сбитая из толстых ветвей подстилка, раздался низкий, вибрирующий рык.

В полумраке зашевелилась тень, огромная и величественная. Два глаза, горящие, как расплавленное золото, пристально смотрели на него. Аргон. Его фамильяр. Не питомец, не слуга, а часть его самой дикой, необузданной сущности, воплощенная в плоть и перья.

Грифон медленно поднялся, его львиное тело, покрытое бронзовыми перьями, напряглось. Когтистые лапы с глухим стуком впились в каменный пол. Он подошёл к Лео, не сводя с него горящего взгляда. От него исходил тот же запах, что и от его хозяина — дым, гроза, горячий металл и ярость.

Лео не удивлялся его появлению. Аргон всегда чувствовал его вспышки, его потерю контроля. Он был его барометром, его самым честным и безжалостным отражением.

— Что? — сипло бросил Лео, встречая его взгляд. — Пришёл полюбоваться?

Аргон ответил негромким, но глубоким ворчанием, больше похожим на гул под землей. Он протянул свою мощную, увенчанную клювом голову и ткнулся ею в его плечо — не ласково, а с требованием, с упрёком. Твёрдое, как камень, перо оставило на коже лёгкую царапину.

Лео замер, чувствуя исходящее от существа тепло. Он поднял руку и сжал её в густой гриве на загривке грифона. Перья были жёсткими и колючими, кожа под ними — обжигающе горячей.

— Они все боятся, — прошипел Лео, глядя в золотые, лишённые зрачков глаза. — Все видят только это. Силу. Ярость. И ты… ты тоже её часть.

Аргон снова ткнул его головой, на этот раз резче, почти ударив. Он отступил на шаг, расправил огромные, могущественные крылья, заполнив полкомнаты, и издал короткий, оглушительный крик — не яростный, а… вызывающий. Бросающий вызов.

И Лео вдруг понял. Аргон был не частью его ярости. Он был её противовесом. Живым якорем, который удерживал зверя внутри от полного разрыва поводка. Он был диким, гордым, могущественным, но в его природе была и невероятная, хищная дисциплина. То, чего так не хватало самому Лео.

Грифон сложил крылья, его взгляд стал пристальным, вопрошающим. Он медленно опустил голову и провёл клювом по затухающей розовой полосе на руке Лео. Прикосновение было удивительно точным и осторожным.

Лео закрыл глаза, вдруг ощутив смертельную усталость. Он устал бороться. Устал от этого вечного напряжения.

— Она… — он начал, не зная, зачем говорит с птицей. — Та девушка. Орхидея. От неё пахнет… тишиной.

Аргон насторожился, его перья на загривке слегка приподнялись. Он снова ткнулся клювом в его руку, как бы требуя продолжения.

— Я не знаю, что это значит, — признался Лео, и это признание далось ему нелегко. — Но это… мешает. Кассиус… — он с силой сжал кулак, и грифон ответил тихим предупреждающим рыком. — Он говорил о ней. И я… я чуть не сорвался. Из-за неё.

Он открыл глаза и посмотрел на своего фамильяра. Тот внимательно слушал, склонив набок огромную голову.

— Мне нужно знать, что это такое, — голос Лео стал твёрдым, обретая привычную решимость. — Я не могу позволить чему-то… кому-то влиять на меня так. Быть слабым звеном.

Аргон выпрямился, его золотые глаза сузились. Он понимал. Проблема. Угроза. Контроль.

Лео подошёл к столу, откинул обломки стекла и достал из ящика небольшой свиток — карту Академии. Он развернул её.

— Она живёт здесь, — он ткнул пальцем в район общежитий для малых домов. — Найди её. Посмотри. Но… — он посмотрел на грифона, и в его взгляде мелькнуло предостережение, — не причиняй вреда. Пока. Я просто должен знать.

Аргон издал короткий, хриплый каркающий звук — знак согласия. Он повернулся, его мощные лапы бесшумно ступили по камню. Он подошёл к большому арочному окну, распахнул его одним движением крыла и выпрыгнул в прохладный вечерний воздух. Его тень на миг закрыла луну, а затем он растворился в сумерках, бесшумный, как призрак.

Лео остался стоять у окна, чувствуя, как ветер обдувает его разгорячённое лицо. Он послал за ней глаза. Свои самые зоркие глаза.

Теперь он ждал. И пока его фамильяр парил в небе, выслеживая её, в груди Лео, под слоями ярости и холодной решимости, копошилось странное, непонятное чувство. Не просто любопытство. Не просто желание контролировать.

Что-то похожее на ожидание. Предвкушение.

Он снова почувствовал призрачный аромат хризантем.

Глава 4: Пахнет Хризантемами

Утро следующего дня

Луч холодного утреннего солнца, пробившийся сквозь узкое стрельчатое окно, разбудил Вайолет. Он лежал бледным прямоугольником на каменном полу её крошечной комнаты в общежитии для малых домов. Воздух был прохладным и пах остывшим воском от вчерашней свечи и старой пылью. Она лежала неподвижно несколько мгновений, стараясь отогнать остатки сна и тяжёлое, липкое чувство, оставшееся после вчерашнего дня. Память о бледной вспышке Кристалла и испепеляющем взгляде Лео Грифона была свежа, как рана.

Она поднялась с узкой кровати, её босые ноги встретились с ледяной поверхностью камня. Ритуал одевания был простым и быстрым: простое платье цвета увядшей лаванды, чуть потёртое на локтях, — лучшая из немногих оставшихся у неё вещей. Она поправила простыни, стараясь придать кровати хоть какой-то вид опрятности, хотя подозревала, что горничные, присланные из великих домов, всё равно брезгливо обходят её комнату стороной.

Путь до общей столовой пролегал через длинные, ещё полупустые коридоры. Воздух в Академии «Алая Роза» менялся в зависимости от времени суток и места. Здесь, в старых крыльях, где жили небогатые студенты, пахло замшелым камнем, влажной шерстью от плащей и слабым, едва уловимым запахом сушёных трав, которые использовали для чистки полов. Высокие своды поглощали звук её шагов, и она двигалась почти бесшумно, как тень, стараясь затеряться в громаде здания, пока большинство его обитателей ещё спали.

Столовая была уже полна людей и гула голосов. Воздух здесь был густым и тяжёлым от запахов жареного мяса, свежего хлеба и сладких, пряных вин — роскоши, которую её дом больше не мог себе позволить. Вайолет прошла вдоль длинных дубовых столов, уставленных глиняными кружками и оловянными тарелками, к дальнему концу зала, где обычно садились такие же, как она, — выходцы из обедневших или незнатных семей.

Её появление не осталось незамеченным. Несколько пар глаз скользнули по ней, кто-то подавил усмешку, кто-то просто с любопытством посмотрел на «ту самую, с бледной кровью». Она опустила голову, стараясь не встречаться ни с чьим взглядом, и взяла с края стола кусок чёрствого хлеба и кружку разбавленного эля — стандартный паёк для тех, кто не мог платить за дополнительные порции. Она ела быстро, почти не чувствуя вкуса, чувствуя лишь тяжесть каждого куска в желудке и жгучую потребность исчезнуть.

Её единственным укрытием в этот день стал урок «Основ теории кровных линий» у старого магистра Элвиса. Пыльный кабинет, заваленный свитками и фолиантами, пахнущий пергаментом и ладаном, казался отдельным миром. Монотонный голос преподавателя, разбирающего сложные переплетения древних родословных, был убаюкивающим. Он был одним из немногих, кто смотрел на студентов не как на носителей силы, а как на хранителей истории. Вайолет сидела на последней парте, уткнувшись в конспекты, стараясь быть невидимой. Магистр Элвис, человек сухонький и погруженный в прошлое, казалось, вообще не замечал социальной динамики в классе. Он кивал ей, когда она точно отвечала на его вопросы о забытых ветвях генеалогических древ, и это были те редкие крошечные островки нормальности в море её отчуждения.

После пары её путь лежал через главную галерею — широкий, оживленный коридор под высокими сводами, где солнечный свет, пропущенный через витраж с гербом Академии, рисовал на полу разноцветные пятна. Здесь студенты собирались перед следующими занятиями, общались, заключали пари, строили планы. Воздух звенел от гомона голосов, звона монет и заклинаний. И именно здесь её настигла та самая группа. Лео Грифон шёл в окружении своей свиты — Кассиуса из дома Ястреба и ещё пары знатных юношей. Они двигались по центру зала, и все остальные расступались, образуя вокруг них живой коридор почтительности и страха.

Вайолет, заслышав знакомые громкие голоса, инстинктивно прижалась к стене, стараясь стать невидимой, раствориться в резной каменной кладке. Она смотрела в пол, надеясь, что они пройдут мимо, что её бледное платье сольётся с серым камнем.

Но не прошли. Кассиус что-то сказал, и их группа замедлила шаг. Затем остановилась прямо напротив неё.

— Ну посмотрите, кто тут у нас, — раздался насмешливый, хорошо поставленный голос Кассиуса. — Сама «бледная роза». Уже конспекты строишь, как прозябать в безвестности? Ищешь своих знаменитых предков в пыльных книгах?

Лео стоял чуть поодаль, смотря куда-то поверх голов, с выражением легкой, скучающей отстранённости на идеальных чертах. Казалось, он даже не замечает её, что было почти хуже прямых насмешек.

— Может, продемонстрируешь нам свою удивительную силу? — продолжал Кассиус, делая театральный шаг вперёд. — Осветишь нам путь? Или, может, у тебя есть и другие таланты? Например…

Он протянул руку, чтобы приподнять её подбородок, унизительный, собственнический жест, которым проверяют скот на рынке.

И в этот момент Лео, не меняя выражения лица, не глядя ни на кого, резко и тихо сказал:

— Кассиус. Хватит.

В его голосе не было гнева. Была холодная, абсолютная авторитетность, не терпящая возражений. Кассиус на животных инстинктах отпрянул, как от ожога, его наглое выражение лица сменилось на подобострастное и немного испуганное.

— Конечно, Лео, я просто…

— Я сказал, хватит, — повторил Лео, и на этот раз в его интонации прозвучала лёгкая, опасная усталость. Он на мгновение перевел взгляд на Вайолет. Не насмешливый, не злой. Изучающий. Словно видел не её платье и не её испуг, а что-то под ними. Затем он просто повернулся и пошёл прочь, его свита тут же ринулась за ним, затихшая и подобострастная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вайолет осталась стоять у стены, дрожа от унижения и странного, щемящего чувства, которое оставил после себя его взгляд. Он не защитил её. Он просто прекратил то, что считал недостойным своим вниманием. И в этом было ещё большее унижение. Она чувствовала себя букашкой, на которую наступили не из злобы, а просто потому, что не заметили.

Она почти бежала до своей комнаты, не видя ничего перед собой, чувствуя, как жар стыда заливает её щёки. Ей нужно было спрятаться, залечь в свою нору, как раненое животное. Она влетела в свою комнату, захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней спиной, закрыв глаза, пытаясь унять дрожь в коленях и бешеный стук сердца в груди.

***

Лео Грифон шёл прочь от галереи, но ядовитые слова Кассиуса и униженный взгляд той девчонки — Вайолет — не выходили у него из головы. Они смешались с воспоминанием о вчерашнем позоре, когда он потерял контроль перед ней в её же комнате, и с навязчивым ароматом хризантем. В висках застучало, знакомое напряжение начало сжимать виски. Ему нужно было уйти. Подальше от любопытных глаз, от этой душащей атмосферы главных коридоров.

— Оставьте меня, — бросил он через плечо Кассиусу и остальным, даже не оборачиваясь. Его голос прозвучал неестественно глухо.

— Но, Лео, совет у магистра...

— Я сказал, оставьте! — его рык прозвучал уже с той самой, опасной нотой. Свита замерла, поняв, что лучше не спорить.

Лео свернул в первый же попавшийся боковой коридор, затем в другой, глубже в старые крылья Академии. Он шёл, почти не видя дороги, сжимая кулаки, чувствуя, как знакомая волна ярости и боли накатывает изнутри, угрожая сорвать все затворы. Он искал уединения, чтобы перебороть приступ вдали от всех, но бессознательно его шаги вели его туда, откуда, казалось, исходил тот самый спасительный, ненавистный ему запах тишины. Он оказался в этом глухом коридоре просто потому, что это было одно из немногих мест, где его гарантированно никто не найдёт.

И именно здесь, когда он уже почти сдался и почувствовал, как багровый туман застилает сознание, его взгляд упал на щель под той самой дверью...

***

Именно в этот момент из-за двери донёсся шум. Сначала приглушённые крики, звук борьбы, а потом — низкий, сдавленный рык, от которого кровь стыла в жилах. Звук чистой, животной агонии.

Сердце Вайолет ёкнуло. Её дар, её проклятая эмпатия, встрепенулся, уловив знакомую, бушующую боль. Ту самую, что она мельком почувствовала в Зале, но теперь в тысячу раз сильнее. И она поняла — это он.

Она рванулась к двери и приоткрыла её.

Коридор был пуст, кроме одной группы людей у его дальнего конца. Лео Грифон стоял на коленях, согнувшись пополам. Его пальцы впились в собственные волосы. Кассиус и остальные исчезли — видимо, в ужасе сбежали, бросив его одного.

— Всё... красное... — просипел он чужим, гортанным голосом. — Убить... всех...

Он рванулся вперёд, и его взгляд упал на Вайолет. На её испуганное лицо в щели приоткрытой двери. Алое пламя в его глазах бушевало, в нём не было ничего человеческого. Только зверь. Голодный, одинокий, загнанный в ловушку собственного тела.

Он сделал шаг к ней. Потом другой. Его движение было неуклюжим, скованным, будто он боролся сам с собой. Гулкий топот его шагов и тяжелое, хриплое дыхание разрывали звенящую тишину пустого коридора.

Коридор в этом крыле был длинным, мрачным и почти безлюдным в этот час. Основная жизнь Академии — лекции, тренировки, интриги — кипела в центральных залах и садах. Сюда, в каменную глушь к общежитиям малых домов, заглядывали редко. Пару служанок, несших вёдра с водой, уже давно скрылись за поворотом, испуганно шарахнувшись от него. Из приоткрытой двери в дальнем конце мелькнуло бледное лицо какого-то студента, которое тут же исчезло, и послышался резкий щелчок запора. Ещё одна дверь приоткрылась на волосок, и в щели блеснул испуганный глаз, чтобы через мгновение тоже исчезнуть. Никто не собирался помогать наследнику Грифонову в его припадке. Все знали о Проклятии Дикой Крови. Все боялись его. И все предпочитали спасать собственную шкуру, запираясь в комнатах и молясь, чтобы буря пронеслась мимо. Он был один. Совершенно один в этом длинном, холодном каменном мешке со своей болью и своим чудовищем.

Вайолет стояла на пороге, парализованная страхом. Её разум кричал бежать, запереться, спрятаться, как сделали все остальные. Но её ноги не слушались. А её дар... её «слабый» дар... вдруг зазвучал в унисон с этой агонией. Она чувствовала не просто ярость. Она чувствовала боль. Всепоглощающую, разрывающую изнутри боль того, кто заперт в клетке собственной силы.

И в этот миг слова из книги, что она читала вчера, вспыхнули в её памяти: «

Сила, что видит не вспышку крови, а её музыку. Умение услышать и настроить на нужный лад

».

Она не думала. Не анализировала. Она сделала шаг навстречу своей гибели.

— Тихо, — прошептала она, и её голос прозвучал странно громко в звенящей тишине.

Лео замер, его яростный рык застрял в горле. Алый свет в его глазах дрогнул.

— Всё хорошо, — сказала Вайолет, делая ещё шаг. Она медленно, очень медленно подняла руку. — Ты не один.

Её пальцы коснулись его раскалённого виска.

Прикосновение было подобно удару тока — но не электрического, а тихого, ледяного. Яростный рык замер на его губах. Алый свет в его глазах дрогнул, отступил, уступая место потрясённому, почти детскому недоумению. Напряжённые мышцы его спины и плеч дрогнули и начали расслабляться. Алое свечение на его руках стало меркнуть, становясь всего лишь розоватым румянцем на коже.

Он глубоко, с хрипом вдохнул, словно впервые за долгие минуты способен дышать полной грудью. Его взгляд, всё ещё дикий, но уже осознающий, застыл на её лице.

И тогда он почувствовал это. Не запах. Аромат. Чистый, холодный, невероятно нежный. Словно горсть белых хризантем, брошенная в самый разгар пожара. Он проник в него, смешался с дымом его ярости и… погасил её.

Лео выдохнул. Длинно, с дрожью. Его веки сомкнулись, и он рухнул вперёд, потеряв сознание. Вайолет инстинктивно подхватила его, не удержалась под тяжестью, и сама опустилась на колени. Его голова тяжело упала ей на плечо.

В коридоре повисла оглушительная тишина. Свита смотрела на них, открыв рты, не в силах вымолвить ни слова.

Вайолет сидела на холодном каменном полу, поддерживая бездыханное тело самого могущественного ученика Академии. Её пальцы всё ещё касались его виска. В воздухе медленно рассеивался нежный, цветочный аромат.

Наступила оглушительная, звенящая тишина, длившаяся, возможно, всего пару секунд. А потом коридор взорвался хаосом.

Двери, которые до этого были прикрыты и за которыми таились испуганные жильцы, теперь распахнулись. Студенты, служанки, пажи — все, кто за секунду до этого прятался, теперь ринулись прочь, подальше от эпицентра бури. Их было не парочка, а два-три десятка человек, высыпавших из своих комнат, как испуганные тараканы из-под плинтуса.

Это не было любопытством. Это была чистая, животная паника. Они не смотрели — они бежали. Сбивая друг друга с ног, спотыкаясь о подолы платьев, сдавленно крича. Они видели, как Дикая Кровь поймана и усмирена, но инстинкт велел им бежать, пока чудовище не очнулось. Гулкий топот десятков ног, приглушенные вопли и звук захлопывающихся вдалеке дверей — вот что заполнило коридор вместо звенящей тишины.

Именно в этот момент из дальнего конца коридора, запыхавшись, появились Кассиус и двое других из свиты Лео. Они тащили за руку пожилого мужчину в форме целителя с символом Алой Розы на груди. Видимо, они всё же не полностью потеряли совесть и побежали за помощью.

Кассиус замер на месте, уставившись на сцену перед ним: Лео без сознания, его голова на плече Вайолет, а она смотрела на подбегающих с невозмутимым, почти отрешенным спокойствием.

— Ты... Ты жива? — выдохнул он, не в силах найти другие слова. — Что... что ты с ним сделала?

Вайолет подняла на него глаза. Её голос снова звучал кротко, но теперь в нём была непоколебимая уверенность силы, которую она только что обнаружила в себе.

— Ему нужен маг-целитель, — тихо повторила она, глядя уже не на Кассиуса, а на самого целителя. — Приступ прошёл. Он просто спит.

И впервые за весь день никто не посмел ей перечить. Целитель, отстранив остолбеневшего Кассиуса, торопливо опустился на колени рядом с Лео, его руки уже светились мягким золотистым светом диагностического заклинания. А Вайолет почувствовала на себе десятки глаз, в которых читался уже не смех, а страх, недоумение и жгучее любопытство. Слух о том, что произошло в этом коридоре, разлетится по Академии быстрее, чем крик ворона.

Глава 5: Деловое предложение

Три дня. Семьдесят два часа напряженного ожидания, которые растянулись в вечность. С момента того, как в опустевшем коридоре рассеялся аромат хризантем, а тяжесть тела Лео Грифона переложили на носилки маги-целители, жизнь Вайолет превратилась в хождение по лезвию бритвы.

Утро первого дня началось с того, что ее соседки по комнатам — две вечно щебетавшие девушки из небогатого, но амбициозного дома Лилий — в коридоре встретили ее гробовым молчанием. Их тихий, испуганный шепот был красноречивее любых слов. Весть разнеслась мгновенно. Вайолет Орхидея была не просто «бледной» — она была опасной. К ней прикоснулось Проклятие Дикой Крови и… выжила. Более того, усмирила его. Это пугало окружающих куда больше, чем открытая агрессия.

На занятии по Гемо-манипуляции царила атмосфера подавленного любопытства. Магистр Игнатий, сухой старик с глазами-буравчиками, демонстрировал, как сильная воля может заставить каплю крови менять форму, подниматься против силы тяжести и испускать ровное, контролируемое свечение. Студенты из великих домов — Равенспуры, Ястребы, Драконы — легко повторяли упражнения, их капли сияли алым, багровым, золотистым. Когда очередь дошла до Вайолет, в зале замерли. Ее капля, как и на Церемонии, вспыхнула робким розовым светом и едва шевельнулась. Но на этот раз никто не засмеялся. На нее смотрели с новым чувством — не презрением, а настороженным непониманием. Сила, которую нельзя измерить и классифицировать, была для их упорядоченного мира хуже, чем слабость.

После пар она не пошла в столовую. Вместо этого она инстинктивно искала уединения. Ее ноги сами принесли ее не в библиотеку, а в другое место — в Задний дворик Забвения. Это было крошечное, затерянное между контрфорсами Академии пространство, куда никто не заглядывал. Сюда выходили глухие стены кухонь, а единственный вход был скрыт за тяжелой портьерой в коридоре старого крыла. Кто-то давным-давно поставил здесь каменную скамью, и теперь ее почти полностью скрывал разросшийся куст диких, горько пахнущих белых хризантем. Их никто не сажал, они выросли сами, вопреки воле садовников, и их заросли стали ее тихим, секретным убежищем. Здесь, в тени высоких стен, под бесшумным полуденным небом, она могла перевести дух. Она достала свою книгу — бесценный фолиант о Даре Гармонии — и пыталась читать, но слова расплывались перед глазами. Она вглядывалась в схемы «эмпатических каналов», пытаясь понять, что же именно она сделала с Лео. Было ли это просто инстинктом? Или в ней действительно проснулось то, о чем писала книга?

На второй день шепот стал громче. По Академии поползли слухи. «Он кинулся на нее, а она одним прикосновением усыпила его». «Говорят, она вампирша и питается силой других». «Нет, это древняя манияпуляция, запрещенная еще во времена Раскола». Вайолет ловила на себе взгляды: испуганные, враждебные, любопытные. Даже магистры, встречаясь с ней взглядом, отводили глаза чуть быстрее, чем обычно. Мир «Алой Розы» выстроил вокруг нее невидимую, но прочную стену отчуждения.

Она посетила лекцию по Истории Кровных Линий. Магистр Элвис, тот самый, что водил экскурсию в архив, вещал о структуре Совета Магистров.

— Совет — это семь старших магистров, представляющих семь сильнейших Домов-основателей, — его голос, монотонный и спокойный, был глотком нормальности. — Они вершат суд, заключают союзы, объявляют войны и утверждают брачные контракты. Их власть зиждется не только на силе крови, но и на мудрости, на глубоком понимании баланса, который удерживает наше общество от хаоса. Брачный контракт — это не просто союз двух людей. Это слияние кровей, укрепление рода, а иногда… — он вздохнул, — инструмент контроля. Политический акт, где чувства — роскошь, которую никто не может себе позволить.

Вайолет слушала, и ледяная тяжесть опускалась ей на сердце. Она все больше понимала, в каком мире живет. Мире, где все — от вспышки крови на кристалле до брака — было частью большой, безжалостной игры.

На третий день к ней подошел Мастер Элиас, библиотекарь. Он молча протянул ей маленький, тусклый кристалл на серебряной цепочке.

— Для щита, дитя мое, — прошептал он. — Чтобы чужие эмоции не сожгли тебя изнутри. Носи его на груди. Учись отгораживаться. Тебе это понадобится.

Она с благодарностью взяла амулет. Первый знак доброты за эти дни. Возможно, последний.

Именно поэтому, когда к ней после занятий подошел сухой, молчаливый слуга в ливрее с гербом дома Грифонов и без единого слова вручил свернутый в трубочку пергамент с сургучной печатью, у нее похолодело внутри.

Приглашение. Вернее, приказ. Явиться в кабинет главы Совета Магистров, лорда Кассиана, немедленно.

Сердце ее бешено заколотилось. Всё. Пришло время расплаты. Возможно, ее обвинят в применении запретной магии, в колдовстве над наследником. Ее род и так висит на волоске, а это… это будет концом.

Дорога до административного крыла казалась путем на эшафот. Богатые ковры, гобелены с изображением побед великих домов, сияющие доспехи предков в нишах — все это давило на нее, напоминая о ее ничтожном месте в этой иерархии.

Кабинет лорда Кассиана был воплощением власти. Помещение было огромным, с высокими стрельчатыми окнами из цветного стекла, сквозь которые свет падал на пол из полированного черного мрамора. Воздух был густым от запаха старого пергамента, дорогого дерева и ладана. За гигантским столом из черного дерева, заваленным свитками и картами, сидел сам лорд Кассиан. Его седые волосы и острые черты лица казались высеченными из granite. Он был воплощением холодной, безликой власти Совета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

По правую руку от него, словно грозовая туча, стоял лорд Маркус Грифон. Высокий, могучего телосложения, с проседью в черных как смоль волосах и знакомыми золотистыми глазами, в которых читалась расчетливость и воля. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по Вайолет, словно он определял ее стоимость.

Сам Лео стоял у большого окна, спиной к комнате. Его поза была напряжена до предела, будто тетива, готовая лопнуть. Он излучал такую ярость, что казалось, воздух вокруг него трепещет.

И тогда Вайолет заметила другую фигуру. Ее дядя, Олег Орхидея. Фактический глава их угасающего дома. Он сидел на краешке стула, съежившись, в своем скромном, поношенном камзоле. Его лицо было бледным и потным, а пальцы нервно перебирали край плаща. Он не смотрел на нее, его взгляд подобострастно скользил по лицам могущественных лордов. Вид его был таким жалким, что у Вайолет сжалось сердце от стыда и жалости.

«Дядя? Что он здесь делает?»

— Леди Вайолет, — голос лорда Кассиана был ровным, безразличным, как скрип пергамента. — Благодарим, что явились без промедления. Прошу, присаживайтесь.

Она машинально опустилась на край тяжелого кожаного кресла, чувствуя себя нелепо маленькой и хрупкой.

— Мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос величайшей важности. Вопрос, касающийся стабильности наших домов и, возможно, будущего всей Гемении, — начал Кассиан, складывая пальцы домиком. Его слова висели в воздухе, тяжелые и безличные. — Недавние события… продемонстрировали некий уникальный симбиоз. Феномен, который требует изучения и, что более важно, контроля.

Лео у окна резко повернулся. Его лицо было искажено подавленной яростью.

— Феномен? — он прошипел. — Вы называете это феноменом? Она что-то сделала! Какое-то колдовство…

— Лео! — голос его отца, лорда Маркуса, прозвучал как удар хлыста. Резко, без возможности ослушания. — Ты будешь слушать и соблюдать тишину. Твои личные чувства в данном вопросе не имеют никакого значения.

Лео сжал кулаки, его челюсти напряглись, но он умолк, снова отвернувшись к окну. Воздух вокруг него вибрировал от ярости.

Лорд Кассиан продолжил, как будто ничего не произошло.

— Как я уже сказал, требуется контроль. И самый надежный, проверенный веками способ контроля над силой и кровью — это брачный контракт.

Вайолет замерла. Сердце в груди остановилось, а потом забилось с бешеной силой. Она посмотрела на дядю. Тот нервно проглотил слюну и кивнул, не встречаясь с ней глазами.

— После тщательного анализа и обсуждения условий, — Кассиан бросил взгляд на лорда Маркуса, который ответил едва заметным кивком, — дома Грифон и Орхидея достигли соглашения.

Он выдержал театральную паузу.

— Лео Грифон и Вайолет Орхидея будут обручены. Брачный контракт будет подписан и скреплен кровью через неделю, после чего леди Вайолет переедет в крыло дома Грифонов для… адаптации.

Вайолет почувствовала, как земля уходит из-под ног. Весь воздух вылетел из ее легких. Это было не расплатой. Это было чем-то бесконечно более пугающий. Ее жизнь, ее будущее были решены за этим столом без ее ведома, как ход в шахматной партии.

— Нет.

Слово повисло в воздухе, тихое, но отчетливое. Его произнес Лео. Он стоял, развернувшись к ним во весь рост, и его золотые глаза горели огнем.

— Я не согласен. Я не буду связан с этой… с этой никчемной…

— Ты будешь! — Лорд Маркус ударил кулаком по подлокотнику своего кресла. Звук грохнул, как выстрел. — Ты будешь делать то, что приказано тебе ради нашего рода! Ее кровь, какой бы «бледной» она ни была, усмиряет твое проклятие! Это не брак, это лечение! Это сделка! И ты — ее условие!

— Я не животное, чтобы меня усмирять! — взревел Лео.

— Ты — наследник! — огрызнулся отец. — И твой долг — обеспечить продолжение нашей линии, не позволив чудовищу внутри тебя уничтожить всё! Этот контракт — единственная причина, по которой Совет до сих пор терпит твое существование! Благодари нас, что мы нашли для тебя лекарство, а не ошейник!

Лео задышал тяжело, его взгляд перебегал с отца на Кассиана, на бледное лицо дяди Вайолет и, наконец, на нее саму. В его глазах читалась не просто злость. Была настоящая, глубинная ненависть. К ним. К ней. К самому себе.

Лорд Кассиан поднял руку, призывая к тишине.

— Решение принято. Обсуждение окончено. Лорд Олег? — он повернулся к дяде Вайолет.

Тот вздрогнул, словно его ужалили, и засеменил вперед, вытаскивая из-за пазухи свернутый документ.

— Да-да, конечно, ваша милость. Я… мы… дом Орхидей безмерно благодарен за такую честь… — он запинался, не поднимая глаз. — Контракт… все условия… мы согласны. Полностью согласны.

Он говорил так, будто продавал последнюю семейную реликвию за горсть медяков. Что, скорее всего, так и было.

Все взгляды обратились на Вайолет. Лео смотрел на нее, словно ожидая, что она начнет умолять, плакать, протестовать. Так же, как он.

Она подняла на него глаза. Видела его гнев, его боль, его отвращение. Видела холодную расчетливость старших лордов. Видела подобострастие и страх своего дяди.

И поняла, что у нее нет выбора. Никогда и не было.

Ее род был на грани исчезновения. Этот брак… эта «сделка»… была единственным шансом на выживание для дома Орхидей. Ее долгом было согласиться. Всегда именно этим и заканчивалось любое ее сопротивление — кротким принятием.

Она опустила глаза на свои руки, сжатые на коленях. Голос ее прозвучал тихо, но четко в гробовой тишине кабинета.

— Я понимаю. Дом Орхидей принимает волю Совета и условия контракта.

По комнате прошел вздох. Лорд Кассиан кивнул, удовлетворенно. Лорд Маркус хмыкнул. Дядя вытер платком лоб.

А Лео… Лео просто смотрел на нее. Ярость в его глазах сменилась на мгновение каким-то другим, еще более жутким чувством — леденящим презрением. Он ожидал борьбы. А получил покорность. И это, казалось, злило его еще больше.

Он резко развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

Вайолет сидела, не двигаясь. Холодное спокойствие, опустившееся на нее, было страшнее любой паники. Ее будущее было предрешено. Она будет лекарством. Разменной монетой. Принадлежностью.

Орудием для усмирения зверя в том, кто ненавидел ее уже сейчас, едва ее узнав.

Лорд Кассиан кивнул, дело было сделано. Лорд Маркус Грифон, не удостоив Вайолет больше ни взглядом, развернулся и вышел следом за сыном, его плащ развевался за ним like a storm cloud. Атмосфера в кабинете сразу сменилась с напряженной на просто неловкую.

Дядя Олег подскочил к Вайолет, хватая ее за локоть. Его пальцы были холодными и влажными.

— Ну, пойдем, пойдем, — зашептал он торопливо, стараясь быстрее вытащить ее из кабинета могущественных лордов. — Не задерживай лордов… Все решилось. Все прекрасно. Ты молодец.

Он тараторил, не глядя на нее, его глаза бегали по комнате, словно он боялся, что они передумают. Он вытащил ее в коридор, и тяжелая дубовая дверь закрылась за ними с глухим, окончательным стуком.

Вайолет вырвала руку. Она чувствовала себя опозоренной, проданной и совершенно одинокой.

— Дядя… Как вы могли? Даже не спросить меня? — ее голос дрогнул.

Олег Орхидея наконец посмотрел на нее, и в его глазах она увидела не раскаяние, а смесь страха и раздражения.

— Спросить? — он фыркнул, понизив голос. — Вайолет, дитя мое, ты вообще понимаешь, что это за шанс? Дом Грифонов! Они спасают нас от полного забвения! Твой долг — быть благодарной и послушной. Забудь свои глупые девичьи мечты. Ты должна думать о семье. — Он судорожно поправил воротник. — Мне нужно идти, готовить бумаги. Вечером пришлю служанку за твоими вещами. Ты переедешь в крыло Грифонов сегодня же.

С этими словами он повернулся и почти побежал по коридору, оставив ее одну посреди роскошного, безразличного к ее горю коридора.

Вайолет стояла, не двигаясь. Холодное оцепенение постепенно сменялось леденящей пустотой. «Переедешь сегодня же». Значит, у нее нет даже этих нескольких дней. Ее вырывают из ее кельи, из ее привычного, хоть и несчастного мира, и бросают в логово зверя.

Она медленно побрела прочь, не видя пути перед собой. Она не хотела возвращаться в свою комнату — там ее уже ждала бы служанка Грифонов. Она не хотела идти в библиотеку — там ее мог найти Мастер Элиас, и она не смогла бы скрыть своего отчаяния. Ее ноги сами понесли ее в единственное место, где она могла найти хоть каплю утешения — в Задний дворик Забвения, к диким хризантемам.

Она прошла по знакомым, пустынным коридорам, отодвинула тяжелую, пыльную портьеру и выскользнула в узкий проход между стенами. Прохладный воздух и горьковатый аромат цветов встретили ее как старые друзья. Она сделала шаг к своей скамье, желая только одного — спрятаться здесь, забиться в угол и плакать, пока у нее есть на это время.

Но не успела она сделать и двух шагов, как из тени, отлитой высоким контрфорсом, на нее набросилась тень.

Сильная, железная рука схватила ее за запястье. Второй — грубо зажал рот, заглушая вскрик. Ее рванули назад, в самый темный, глухой угол дворика, прижали спиной к холодному, шершавому камню стены.

Сердце Вайолет бешено заколотилось, в глазах потемнело от ужаса. Перед ней стоял Лео.

Его лицо было искажено не прежней яростью, а холодной, сконцентрированной ненавистью. Золотистые глаза горели так близко от ее лица, что она видела в них каждую черную точку, каждый отсвет своего собственного испуга.

— Молчи, — прошипел он, его дыхание было горячим и прерывистым. — Если крикнешь — тебе же будет хуже.

Он не отпускал ее руку, его пальцы впились в ее запястье так больно, что она чуть не вскрикнула снова.

— Ты думала, это конец? — его голос был низким, ядовитым шепотом, который был страшнее любого крика. — Что подпишешь их бумажку и станешь моей хранительницей? Моим ошейником?

Он придвинулся еще ближе, заслоняя собой весь свет.

— Слушай меня внимательно, бледная мышь. Этот брак ничего не изменит. Ты — никто. Ты — лекарство, которое мне навязали. Ты будешь делать то, что тебе скажут, когда я этого потребую. А в остальное время — ты будешь держаться от меня подальше. Ты не смотришь на меня. Ты не говоришь со мной. Ты не дышишь в мою сторону. Ты поняла?

Вайолет, парализованная страхом, могла только смотреть на него широко раскрытыми глазами. Она пыталась кивнуть, но его рука на ее рту не позволяла.

— Ты не войдешь в мой мир, — продолжал он, и в его голосе послышалась та самая, дикая боль, что сквозила в его приступе. — Ты не получишь ни капли моей силы, ни капли моего положения. Ты будешь сидеть в своей комнатке и выполнять свою работу, когда у меня будут приступы. И это всё.

Лео отпустил ее рот, но не отпустил запястье. Его взгляд упал на ее шею, на тонкую серебряную цепочку. С насмешливой гримасой он рванул ее.

— Что это? Еще один твой фокус? — Он с презрением швырнул амулет в заросли хризантем.

И тогда с Вайолет что-то случилось. Весь испуг, вся подавленность ушли, смытые внезапным, ледяным и абсолютно ясным гневом. Она не дернулась, не попыталась вырваться. Она просто замерла, и вся ее фигура выразила не страх, а безграничное, уничтожающее презрение.

— Ты закончил? — ее голос прозвучал тихо, но с такой ледяной вежливостью, что Лео на мгновение остолбенел. Он ожидал слез, мольбы, испуга. Но не этого.

— Что? — вырвалось у него, его собственная ярость на миг споткнулась о ее неожиданную реакцию.

— Я спросила, закончил ли ты свой жалкий спектакль? — она повторила, и каждое слово было отточенным лезвием. Ее глаза, широко раскрытые от страха секунду назад, теперь сузились и смотрели на него с такой уничижительной оценкой, что ему захотелось отступить. — Ты тащишь меня сюда, чтобы надуть щеки и изобразить грозного хищника? Это всё? Твоя знаменитая ярость свелась к тому, чтобы отнимать у девушек украшения?

Она сделала крошечный шаг вперед, и теперь уже он, ошеломленный, непроизвольно отступил к стене.

— Ты так боишься меня? Настолько, что должен вот так, тайком, пытаться запугать? Это смешно, Лео Грифон. По-настоящему жалко и смешно.

— Я не боюсь тебя! — вырвался у него яростный рык, но он прозвучал слабо, почти по-детски на фоне ее ледяной тишины.

— О, нет? — ее губы тронула едва заметная, холодная улыбка. — Тогда зачем все это? Зачем эти угрозы? Если я так никчемна, как ты говоришь, просто игнорируй меня. Пройди мимо. Но ты не можешь, не так ли? Потому что в глубине души ты знаешь. Знаешь правду.

Она выдержала паузу, давая словам вонзиться в него, как нож.

— Твой отец, Совет… они могли бы найти другой способ. Артефакт, другого мага, секретные подавители. Но они выбрали меня. Потому что только я могу сделать то, что делаю. И ты знаешь это. Ты чувствовал это на себе.

Она наклонилась и, не сводя с него холодного взгляда, подняла с земли сорванную им цепочку. Она держала ее перед его лицом, как будто демонстрируя трофей.

— Мир не вертится вокруг твоего самолюбия, наследник. Ты мне не нужен. Твоя сила, твой титул, твоя ярость — мне всё это глубоко безразлично. Я была бы счастлива никогда больше не видеть тебя. — Она намеренно медленно надела цепочку обратно на шею. — Но тебе… тебе я жизненно необходима. Без меня ты — угроза для всех, включая себя. Без меня твой отец и Совет, возможно, решат, что ошейник — действительно лучшее решение. Так кто из нас здесь на самом деле в зависимом положении?

Лео стоял, абсолютно парализованный. Его ярость испарилась, оставив после себя шок и полную, оглушительную потерю ориентации. Никто. Никто и никогда не говорил с ним так. Не смотрел на него с таким чистым, незамутненным презрением. Он был готов к страху, к ненависти, к борьбе. Но не к этому леденящему равнодушию. Не к тому, чтобы быть разобранным по косточкам и выставленным на посмешище.

Он искал слова, любой ответ, любую колкость, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией, но его разум был пуст. Он мог только смотреть на нее, на эту хрупкую, бледную девушку, которая вдруг оказалась не жертвой, а вершительницей его судьбы.

Вайолет посмотрела на него сверху вниз, словно на что-то незначительное, что она только что отряхнула с своей обуви.

— Твои угрозы бесполезны. Ты нуждаешься во мне. Запомни это. А теперь, если ты закончил свои детские попытки запугать меня, у меня есть дела поважнее.

И, не дожидаясь его ответа, она развернулась и спокойно, с абсолютным, королевским достоинством, вышла из дворика, оставив его одного в холодных сумерках, раздавленного тишиной, которую он так ненавидел, и осознанием простой, ужасающей правды:

Его буря была бесполезна против ее глубин

.

Глава 6: Первое свидание

Переезд занял ровно пятнадцать минут. Всё её имущество — несколько платьев, потрёпанные книги, чернильница, перо и бесценный фолиант, завёрнутый в простую ткань, — уместилось в один скромный сундук. Служанка из дома Грифонов, угрюмая и молчаливая женщина с руками, шершавыми от работы, без единого слова взвалила его на плечо и жестом попросила Вайолет следовать за собой.

Дорога до крыла Грифонов напоминала переход через границу между двумя государствами. Сумрачные, плохо отапливаемые коридоры с потрескавшейся штукатуркой сменились широкими, освещёнными магическими сферами галереями. Под ногами вместо голого камня застелили густые ковры с запутанными узорами, поглощавшие каждый звук. Воздух пахнет не сыростью и пылью, а древесиной полированной мебели, кожей и едва уловимым, дорогим дымом ладана. На стенах вместо выцветших гобеленов висели портреты суровых предков с глазами цвета жидкого золота и гербы — скрещенные мечи на червлёном поле. Всё здесь дышало могуществом, историей и холодной, бездушной роскошью.

Её новую «комнату» правильнее было бы назвать кельей при тюрьме. Небольшое помещение с одной кроватью, письменным столом и крошечным оконцем под самым потолком находилось в самом конце коридора, прямо рядом с покоями Лео. Это не была щедрость — это был расчёт. Лекарство должно быть под рукой. Дверь закрывалась на тяжелый железный засов, но не с её стороны.

Служанка бросила сундук на кровать и вышла, не прощаясь. Вайолет осталась одна. Тишина здесь была иной — не уютной, а давящей, как в склепе. Она была в золотой клетке, но от этого не становилось легче. Каждая деталь интерьера напоминала ей: ты здесь, чтобы служить. Твоё удобство никого не интересует.

Учеба в «Алой Розе» не остановилась из-за переезда Вайолет или скандальных слухов вокруг ее имени. Она продолжалась, как огромный, безжалостный механизм, перемалывающий дни в прах знаний, амбиций и интриг. И Вайолет, как винтик в этой машине, была вынуждена продолжать свое движение.

Ходить на занятия теперь было сродни пытке. Она входила в аудиторию — и гул голосов резко стихал, сменяясь звенящей, неловкой тишиной. Она садилась на свое место — и ощущала на спине десятки колючих взглядов. Шёпот следовал за ней по пятам, шипящий и неразборчивый, словно шелест сухих листьев осенью. Она ловила обрывки фраз: «…видела, как он чуть не убил…», «…говорят, она его заколдовала…», «…Грифоны купили ее, как скотину…».

Раньше над ней смеялись. Теперь — ее боялись. И страх, как она поняла, был куда более токсичной и изолирующей формой отвержения, чем презрение. Презрение хотя бы оставляло тебя в покое. Страх же строил вокруг нее невидимую, но непреодолимую стену. Студенты шарахались от нее в коридорах, опасаясь коснуться рукавом. За обеденным столом соседи по скамье мгновенно замолкали и отодвигались, будто она была прокаженной.

Что она чувствовала? Ледяную пустоту. Острую, как стекло, и тяжелую, как свинец. Она чувствовала себя экспонатом в музее уродцев — на нее показывали пальцем, шептались, но никто не видел в ней человека. Ее «слабый» дар, ее проклятая эмпатия, теперь был постоянной пыткой. Она не просто слышала шепот — она чувствовала волны исходящего от людей страха, любопытства и злорадства. Они бились о ее психику, как волны о скалу, и только подаренный Мастером Элиасом амулет, который она теперь носила под платьем, не давал ей сойти с ума, приглушая этот шум до сносного гула.

Ее единственным спасением была учеба. На лекциях по Теории кровных линий у магистра Элвиса она могла утонуть в хитросплетениях генеалогических древ, где всё было логично, упорядоченно и не имело к ней личного отношения. На Основах гемомантии она могла смотреть на чужие, яркие вспышки силы с отстраненным любопытством биолога, изучающего редкий вид насекомых. Она стала тенью, тихим призраком за последней партой, который ничего не спрашивает и на которого никто не вызывает. И это ее устраивало.

Но даже в этом уединении ее настигали взгляды. Взгляд магистра Игнатия на Гемо-манипуляции — оценивающий, холодный, будто он пытался разгадать ее секрет. Взгляд Офелии из дома Ястреба — ядовитый и полный зависти, ведь именно Вайолет, а не она, теперь была помолвлена с завидным наследником. И самый тяжелый, самый невыносимый взгляд — его.

Лео Грифон. Он игнорировал ее на людях, делая вид, что ее не существует. Но она чувствовала его внимание. Ощущала его взгляд, тяжелый и горячий, на себе, когда проходила мимо. Он никогда не смотрел прямо, но она видела, как его голова слегка поворачивалась в ее сторону, как напрягались его плечи. Он следил за ней. И в ответ на это внимание ее кровь отзывалась предательским, тонким ароматом хризантем, который, казалось, сводил его с ума сильнее любой ярости. Это была странная, мучительная связь — он ненавидел ее присутствие, но его собственная сущность, его «зверь», постоянно выискивал ее, тянулся к тому спокойствию, которое она невольно излучала.

Но самым странным и пугающим был запах. Вернее, его отсутствие и внезапные, навязчивые появления. В её комнате не пахло ничем, кроме старого камня. Но иногда, когда она выходила в коридор или спускалась в столовую (где теперь ей был выделен отдельный столик в углу, под присмотром), она ловила его на себе — тяжёлый, изучающий взгляд. И в тот же миг, будто в ответ на его внимание, она чувствовала, как воздух вокруг неё наполняется тонким, едва уловимым ароматом белых хризантем. Он возникал сам по себе, её собственная кровь реагировала на его присутствие, выдавая её с головой.

Однажды, вернувшись с лекций, Вайолет замерла в коридоре. У дверей в покои Лео стояла непривычная суета. Несколько незнакомых слуг в ливреях с гербом главной резиденции дома Грифонов (более строгой и старинной, чем академическая) перетаскивали внутрь тяжелые сундуки. Воздух гудел от низкого, незнакомого голоса, отдающего приказы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И тогда она увидела его. Лорд Маркус Грифон. Он стоял спиной к ней, осматривая дверь в комнату сына с видом хозяина, инспектирующего свои владения. Он был таким же высоким и мощным, как Лео, но его сила была иной — не дикой и взрывной, а холодной, выдержанной и неумолимой, как ледник.

Он обернулся, и его взгляд, тот самый оценивающий, сканирующий, скользнул по ней. Он не удивился, не кивнул. Он просто занес ее в свою учетную книгу, как еще один предмет обстановки.

— Отец, — позади нее прозвучал голос Лео. Он только что поднялся по лестнице и замер на площадке. В его голосе не было радости от нежданной встречи. Было напряженное, знакомое по их стычкам ожидание бури.

— Лео, — лорд Маркус кивнул с той же холодной формальностью. — Мне доложили о некоторых… инцидентах. Решил лично убедиться, что ситуация под контролем. И что твое «лечение» проходит эффективно.

Он сделал паузу, и его взгляд перешел с сына на Вайолет и обратно, заставляя их обоих чувствовать себя подопытными животными.

— Завтра. Сады. В час дня. Я буду наблюдать. Полагаю, вам есть что обсудить и продемонстрировать на людях.

Это не было предложением. Это был приказ, отлитый в сталь. Развернувшись, он проследовал в покои Лео, не оставив возможности для возражений.

Лео простоял еще мгновение, сжав кулаки. Он бросил на Вайолет взгляд, в котором ярость смешалась с чем-то похожим на стыд — стыд за то, что отец застал его в такой унизительной зависимости. Затем он резко развернулся и скрылся у себя в комнате.

На следующий день, стараясь убить время до рокового «свидания», Вайолет попыталась укрыться в библиотеке. Именно там, в узком переходе, она и столкнулась с ним нос к носу. Он шёл навстречу, окружённый своей свитой, громко смеясь над чьей-то шуткой. Увидев её, его смех оборвался. Он замер, и его золотые глаза сузились. Вайолет попыталась отступить, прижаться к стене, но было поздно.

Он резко дернул головой, с силой втянув воздух носом, будто учуяв добычу. По его лицу пробежала гримаса — не ярости, а чего-то более глубокого, животного и неподконтрольного. Он сделал шаг к ней, и вся его свита замерла в неловком ожидании.

— От тебя снова пахнет этими цветами, — прошипел он так тихо, что услышала только она. В его голосе была не злоба, а какое-то болезненное, ненавидящее себя любопытство.

— Я ничего не могу с этим поделать, — так же тихо ответила она, глядя ему прямо в глаза, с вызовом во взгляде.

Он задержал взгляд на её губах, потом медленно перевёл на глаза. Воздух затрепетал от напряжения. Казалось, ещё мгновение — и он схватит её, встряхнет, попытается силой остановить этот запах, это влияние, которое сводило его с ума.

Но он лишь с силой сжал кулаки, костяшки побелели.

— Уйди с моих глаз, — выдавил он хрипло и, резко развернувшись, прошёл мимо, грубо задев её плечом.

Его друзья, переглянувшись, поспешили за ним.

Напряжение росло с каждым часом. Он её ненавидел. Она его презирала. Но невидимая нить между ними тянулась и натягивалась, грозя лопнуть в любой момент.

И вот настал день, когда эту нить решили натянуть до предела.

К ней в комнату без стука вошла та самая угрюмая служанка.

— Тебя ждут внизу. Готовься к прогулке. Через полчаса, — бросила она, окинув комнату и Вайолет пренебрежительным взглядом, и развернулась, чтобы уйти.

Рука служанки уже лежала на дверной ручке, когда за её спиной раздался тихий, но абсолютно чёткий голос. В нём не было ни злости, ни надменности. Только холодная, отполированная вежливость, режущая, как лезвие льда.

— Остановись.

Служанка замерла, поражённая не столько словами, сколько интонацией. Она медленно обернулась.

Вайолет стояла посреди комнаты. Она не изменила позы, не подняла голоса. Но вся её осанка, прямой взгляд и спокойно сложенные руки вдруг напомнили, что стоит она не в конюшне, а в покоях древнего аристократического рода. Даже её потрёпанное платье внезапно выглядело не как признак бедности, а как вызывающий вызов.

— Ты обращаешься ко мне? — служанка нахмурилась, пытаясь вернуть себе преимущество грубостью.

— Я обращаюсь к женщине, которая только что переступила порог моей комнаты без разрешения и позволила себе говорить со мной на «ты», — голос Вайолет был ровным, почти бесстрастным. — Ты забываешься. Я — леди Вайолет Орхидея. Ты — служанка в доме моего жениха. Между нами дистанция, которую ты не имеешь права нарушать. Впредь ты будешь стучать, прежде чем войти. И обращаться ко мне на «вы». Понятно?

Она не ждала ответа. Её взгляд, ясный и холодный, встретился с растерянным взглядом служанки и заставил ту опустить глаза. Это был не гнев. Это было напоминание о порядке вещей, вбитое в Вайолет с детства, несмотря на бедность. Гордость была последним, что у неё оставалось, и она была намерена её беречь.

Служанка, покраснев, пробормотала:

— Так точно… вы… ваша милость. Через полчаса.

И на этот раз она почтительно вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Вайолет осталась одна, и холодная маска на мгновение спала с её лица. Она глубоко вздохнула, чувствуя, как дрожь от небольшой, но важной победы проходит по её телу. Она могла быть бедной. Её могли продать и купить. Но пока она дышала, она оставалась леди Орхидея. И она заставит всех вокруг помнить об этом.

Эта тихая, холодная гордость будет её щитом в этом новом, враждебном мире.

Она понимала, что это значит. «Прогулка». Первое из запланированных свиданий, призванных демонстрировать окружающим «гармонию» их будущего союза.

Ровно через тридцать минут она спустилась в главный холл. Лео уже ждал её, прислонившись к мраморной колонне. На нём был идеально скроенный тёмно-зелёный камзол, подчёркивавший ширину плеч. Его лицо было отрешённым и холодным, маской идеального наследника. Он не смотрел на неё.

Рядом стоял лорд Маркус Грифон.

— Прогуляйтесь по садам, — сказал он, и это прозвучало как приказ. — На людях. Будьте любезны друг с другом. Я буду наблюдать.

Последняя фраза повисла в воздухе откровенной угрозой.

Они вышли в знаменитые сады «Алой Розы». И сразу же ощутили на себе тяжелый, пристальный взгляд. На одном из балконов личных апартаментов дома Грифонов — роскошного, отдельного крыла в северной части Академии, куда могли попасть только члены семьи и их личная прислуга — стоял лорд Маркус Грифон.

Он опирался на каменную балюстраду, словно смотря на виды, но его поза была слишком напряженной, а взгляд — слишком целенаправленным. Он находился на достаточном расстоянии, чтобы не слышать их слов, но прекрасно видел всю картину. Он был похож на сокольничего, наблюдающего с высоты за первым полетом ловчей птицы, готовый в любой момент натянуть поводок.

Это знание висело между ними, добавляя новый слой напряжения к их и без того натянутым отношениям. Они шли не просто под взглядами случайных зевак — они выступали перед своим самым строгим и жестоким судьей.

— Улыбнись, — сквозь зубы процедил Лео, глядя прямо перед собой и изображая лёгкую улыбку для окружающих. — Или ты не умеешь этого делать?

— Я не актриса в твоём спектакле, — так же тихо ответила Вайолет, стараясь, чтобы её губы тоже растянулись в подобие улыбки.

— Ты сделаешь всё, что я прикажу тебе. Не забывай об этом.

— Я помню только то, что ты нуждаешься во мне. Остальное — шум.

Он резко повернул с главной аллеи, уводя её в боковую, более узкую и пустынную тропинку, утопающую в густой тени кипарисов. Ровный белый гравий под ногами сменился на неровную, поросшую мхом тропу. Воздух стал прохладнее, гуще, наполненным терпким ароматом хвои и влажной земли. Гул голосов и музыка фонтанов мгновенно отступили, сменившись оглушительной, давящей тишиной, в которой был слышен лишь трепет их сердец.

Как только последний просвет между деревьями скрыл их от посторонних глаз, маска Лео не рухнула — она взорвалась изнутри.

Он развернулся к ней так стремительно, что Вайолет инстинктивно отпрянула, ударившись спиной о шершавый ствол древнего кипариса. Он не схватил ее сразу. Он навис над ней, врезаясь в ее личное пространство, загораживая собой весь свет. Его тело стало сплошной линией напряжения, каждую мышцу сковала неистовая, сдерживаемая ярость.

— Прекрати это! — его голос был не криком, а низким, сдавленным рычанием, который, казалось, исходил не из горла, а из самой глубины его существа. Он был тише шепота, но от этого в сто раз страшнее. — Выключи это! Я чувствую это на зубах, понимаешь? Этот сладкий, удушливый запах! Он повсюду! Он въелся в мои комнаты, в мои книги, он преследует меня!

Его глаза, дикие и горящие, метались по ее лицу, не в силах сфокусироваться, словно он пытался найти на ней скрытый рычаг, кнопку, чтобы остановить это.

Вайолет пыталась дышать ровно, но воздух стал густым, как сироп. Его ярость была физической силой, давившей на ее грудь. Она чувствовала, как по ее спине пробегают мурашки, а пальцы холодеют.

— Это не я! Это ты! — выдохнула она, её собственное хладнокровие начало давать трещину под напором его ярости. — Это твой зверь чует меня! Ты ненавидишь меня за то, что твоя же собственная сущность тянется ко мне, потому что я могу дать ей то, чего не можешь дать ты! Покой! Это реакция на тебя самого.

— На меня? — он фыркнул с ядовитым смешком, лишенным всякой веселости. — Я ничего не делаю! Я просто существую! А ты... ты отравляешь меня этим... этим спокойствием! — Он произнес последнее слово с таким отвращением, будто это было ругательство.

Он сделал еще один шаг вперед. Теперь между ними оставалось не больше дюйма. Она чувствовала исходящий от него жар, видела мельчайшие золотые искры в его радужках, дрожь в напряженных мышцах его шеи. Запах грозы, металла и его собственной, необузданной силы смешивался с ее ароматом хризантем, создавая странный, пьянящий и опасный коктейль.

— Тогда отпусти меня! — ее голос сорвался на шепот, когда она попыталась вырваться, упереться ладонями в его грудь, но его хватка на ее плечах стала железной. — Прикажи им найти другой способ! Другого мага, артефакт, что угодно!

— Я НЕ МОГУ! — это вырвалось у него внезапно, и это был уже не рык, а крик настоящей, нескрываемой агонии. Его пальцы впились в ее плечи так, что ей стало больно. На миг его взгляд потерял фокус, уйдя куда-то внутрь себя, и она увидела не наследника, не монстра, а измученного, загнанного в угол зверя, который отчаянно борется с цепями. — Они... я... — он замолчал, сжав зубы, будто спохватившись, снова пытаясь натянуть на себя маску контроля.

И в этот миг, когда его защита дала трещину, она увидела их. Едва заметные, тонкие, как паутинка, серебристые линии, расходившиеся от его висков и скрывавшиеся в волосах. Почти невидимые шрамы. Следы тысяч таких же битв. Следы боли, которую он носил в себе каждый день, каждый час.

Ее собственный гнев внезапно угас, смытый внезапной, острой волной понимания. Ее дар, ее проклятое сочувствие, встрепенулось, уловив ту самую музыку его крови — не яростную и разрушительную, а израненную, одинокую и безумно уставшую.

Они замерли так, грудь к груди, его руки всё ещё сжимали её плечи, её спина впилась в кору дерева. Его лицо было всего в дюйме от её лица. Дыхание сплелось — его горячее и прерывистое, ее — поверхностное и частое. Глаза, ещё секунду назад полные ненависти, теперь выражали смятение и какую-то новую, жгучую интенсивность. Его взгляд упал на её губы, задержался на них. Запах хризантем между ними стал почти осязаемым, густым и пьянящим. Он втянул его, и его веки дрогнули. Это больше не злило его. Это манило. Его внутренний зверь, которого он так старался подавить, тянулся к этому запаху, к этому спокойствию, к ней, предавая его разум и волю.

Он не наклонился. Он рухнул вперёд.

Его губы прижались к её губам с такой силой, что у неё ёкнули зубы. Это не было нежностью. Это был акт агрессии, отчаяния, попытка силой вырвать у нее то, что сводило его с ума — её тишину, её покой. Он хотел раздавить его, уничтожить в самом зародыше, в её устах.

И сначала она застыла. Её разум взвыл от протеста, от оскорбления, от леденящего страха. Её руки упёрлись в его грудь, пытаясь оттолкнуть каменную твердыню его тела. Но это было бесполезно.

А потом… потом что-то переключилось.

Его поцелуй, яростный и требовательный, не встречал ответа, и от этой беспомощности в нём вдруг прорвалось что-то ещё. Отчаяние сменилось жадностью, ярость — неистовой, непонятной ему самому страстью. Его грубый захват её плеч смягчился, его пальцы вцепились не в плоть, а в ткань её платья, притягивая её ещё ближе, стирая и без того ничтожную дистанцию между ними. Его губы, сначала просто давящие, стали двигаться — горячие, влажные, настойчивые. В его дыхании, срывающемся на короткие, хриплые вздохи, слышалась не просто злоба, а голод. Жажда. Та самая, что заставляла его зверя тянуться к ней.

И её тело… её тело начало отвечать.

Лёд её гордости дал трещину. Волна жара, чуждая и пугающая, прокатилась по её жилам, сменив привычную прохладу. Её дар, её эмпатия, всегда защищавшая её, вдруг развернулась другой стороной. Она почувствовала не только его ярость. Она почувствовала всё. Глубинную, всепоглощающую боль, ужасающее одиночество, нескончаемую борьбу и — под всем этим — тот самый голод. Голод по тишине, по покою, по ней.

И её собственная, давно похороненная потребность в чём-то большем, чем выживание, отозвалась на этот зов. Её губы, сжатые в тонкую ниточку отпора, вдруг разомлели, дрогнули и… приоткрылись. Не для того, чтобы кричать. А для того, чтобы вдохнуть его.

Это была не осознанная капитуляция. Это было физическое, животное подчинение силе, которая была больше их обоих. Её ладони, ещё мгновение назад упёршиеся в его грудь, разжались. Пальцы непроизвольно вцепились в складки его дорогого камзола, не отталкивая, а удерживая, ища опоры в этом головокружительном падении. Собственный стон, тихий и растерянный, застрял у неё в горле.

Она поддалась.

Поддалась шквалу эмоций, который он обрушил на неё. Поддалась странному, жгучему влечению, рождённому на стыке ненависти и отчаяния. Поддалась инстинктивному пониманию, что в этот миг он не пытался её сломать — он искал в ней спасения, даже если сам не осознавал этого.

Её кровь пела в унисон с его бурей, а аромат хризантем смешался с его запахом — грозы, кожи и чего-то неуловимого, что было сутью него. Они перестали быть врагами. На мгновение они стали просто мужчиной и женщиной, тонущими в водовороте чувств, которые были слишком сильны и слишком опасны, чтобы им давать имена.

Именно эта полная, шокирующая капитуляция с её стороны и заставила его оторваться.

Он отпрянул так резко, будто её губы внезапно стали раскалённым металлом. Его глаза были дикими, полными ужаса и полного, абсолютного недоумения не только перед тем, что он сделал, но и перед тем, что сделала она. Он увидел в её распухших губах, в её заблестевших глазах, в её сбившемся дыхании своё собственное отражение — такое же потерянное, такое же охваченное стихией, которую невозможно контролировать.

Он смотрел на неё, и на его лице читалась pure, unadulterated panic — паника дикого зверя, попавшего в капкан, который он не понимает, но из которого и не хочет вырываться.

Не сказав ни слова, не найдя ни единой язвительной фразы, чтобы прикрыть этот провал, он резко развернулся и почти побежал прочь по аллее, его плечи были напряжены, а шаги — сбивчивыми и быстрыми.

Тишина, наступившая после его ухода, была оглушительной. Она медленно соскользнула по стволу дерева на землю, поджав колени. Она прикоснулась пальцами к губам. Они дрожали и горели.

Он ненавидел её. Она презирала его. Но между ними только что произошло нечто неизмеримо более опасное и интимный, чем простая ссора. Они коснулись самой сути друг друга — его ярости и её тишины. И это касание оставило на обоих шрамы куда более глубокие, чем любые слова.

Глава 7: Уроки Этикета

Неделя, последовавшая за тем взрывным столкновением в саду, прошла в гнетущей, звенящей тишине. Академия «Алая Роза» зажила своей обычной жизнью, но для Вайолет и Лео время словно остановилось, разделенное на «до» и «после» того поцелуя, который не был ни нежностью, ни любовью, а чем-то гораздо более древним и опасным.

Они избегали друг друга с обоюдным, почти животным упорством. Лео будто испарился. Он не появлялся в столовой, не прогуливался по галереям, не посещал общие лекции. Слухи гласили, что он запирался в своих покоях или уходил на дальние тренировочные поля, вымещая непонятную ярость на манекенах и заговоренных щитах. Его отец, лорд Маркус, удовлетворившись одним показательным выступлением, покинул Академию, оставив их наедине со своим стыдом и смятением.

Вайолет же старалась раствориться в рутине. Но ее привычная жизнь закончилась. Теперь у нее появились новые, обязательные «уроки». На следующее утро после событий в саду, едва Вайолет успела позавтракать в своем новом, одиноком углу столовой, к ней подошла служанка.

— Вас ждут, — бросил она коротко. — Следуйте за мной.

Он привел ее не в учебный класс и не в административное крыло, а в самую сердцевину резиденции Грифонов — в роскошный, молчаливый коридор, где даже воздух казался гуще и дороже. Остановившись перед дубовой дверью с вырезанным в ней гербом — тем самым грифоном, разрывающим цепи, — слуга постучал раз, четко, и, не дожидаясь ответа, отступил, оставив Вайолет одну.

Из-за двери донесся ровный, без интонации голос:

— Войдите.

Вайолет толкнула тяжелую дверь и переступила порог. Воздух внутри был спертым и пахнет воском, старой бумагой и сухими травами. Комната походила на склеп или музей: стены из темного дуба были сплошь завешаны портретами суровых мужчин и женщин с знакомыми золотистыми глазами. В стеклянных витринах покоились застывшие под стеклом реликвии.

За массивным письменным столом, заваленным свитками, сидела мадам Изольда.

Первое, что поразило Вайолет, — это ее прямота. Она не просто сидела ровно — она казалась высеченной из единого куска серого мрамора. Худая, аскетичная, с позвоночником, прямым, как шпага, она была облачена в платье строгого, темно-серого цвета, без единого намека на украшение, если не считать массивной серебряной броши с тем же гербом у горла. Ее седые волосы были убраны в тугой, идеально гладкий узел, который, казалось, оттягивал кожу на ее лице, делая и без того острые черты еще более резкими. Ее лицо было морщинистым, но не от возраста, а от постоянной, привычной суровости — будто она разучилась улыбаться десятилетия назад.

Но больше всего поражали ее глаза. Холодные, бледно-голубые, как озерный лед в начале зимы. Они не выражали ни любопытства, ни неприязни, ни одобрения. Они оценивали. Когда Вайолет вошла, этот взгляд скользнул по ней с ног до головы — медленно, безжалостно, словно скальпелем, вскрывая каждый изъян ее дешевого платья, каждой неуверенной линии ее осанки.

— Леди Орхидея, — произнесла она. Голос у нее был таким же, как и внешность — сухой, ровный, без единой эмоциональной ноты. Он не звучал, а вибрировал в воздухе, как струна. — Я — мадам Изольда, Хранительница Традиций дома Грифонов. Прошу, присаживайтесь. Время — ресурс, который наш дом не привык растрачивать впустую.

Вайолет молча опустилась на указанный стул перед столом, стараясь держать спину так же прямо, но чувствуя, как на ее фоне она — кривая, неуклюжая и жалкая.

— Вы — пустая ваза, — констатировала мадам Изольда, сложив на столе руки с длинными, бледными пальцами, на которых не было ни одного кольца. — Пустая, но, хочется верить, не бракованная. В вас будут помещены цветы традиций, долга и несгибаемой воли дома Грифонов. Ваша задача — не разбиться под их тяжестью и не позволить им завянуть от вашего небрежения.

Она поднялась с неспешной, величавой грацией, которая, казалось, отрицала ее возраст, и подошла к камину.

— Начнем с основ. С герба.

Она неспешно поднялась и подошла к камину, над которым висело огромное, впечатляющее полотно. На нем был изображен грозный грифон с телом льва и крыльями, и головой орла. Он стоял на задних лапах, разрывая когтями и клювом тяжелые железные цепи.

— Герб дома Грифонов, — изрекла мадам Изольда, и в ее голосе впервые прозвучали ноты чего-то, отдаленно напоминающего гордость. — Щит червленый — это кровь, пролитая нашими предками в бесчисленных битвах за могущество рода. Она напоминает нам, что наше положение куплено дорогой ценой и должно быть защищено с той же яростью. Золотые скрещенные мечи — символ нашей готовности к войне и чистота нашей крови, не запятнанная слабыми союзами. — Она указала тростью на самого грифона. — Царь зверей и царь птиц, соединенные в одном существе. Господство над землей и воздухом. Непобедимость. Беспощадность. И цепи, которые он рвет, — это наши враги. Прошлые, настоящие и будущие.

Она повернулась к Вайолет, и ее взгляд снова стал ледяным.

— Вы должны знать этот герб лучше, чем собственное лицо. Его линии, его цвета, его смысл должны отпечататься у вас под веками, стать частью вашей крови. Ибо отныне, выходя в свет, вы — его живое воплощение. Любой ваш промах, любая слабость будут пятном не на вас, а на нем. Понятно?

Вайолет молча кивнула, чувствуя, как тяжесть этого знания уже давит на плечи.

— Прекрасно. Теперь — цветовая гамма, — мадам Изольда плавно переместилась к витрине, где под стеклом лежали образцы тканей. — Ваша личная палитра умерла. Забудьте о сиренево-лиловых тонах вашего угасшего дома. Они — символ слабости, мечтательности и упадка. Отныне ваши цвета — только вот эти. — Она провела рукой по отрезкам роскошных тканей. — Алый. Как кровь на нашем гербе. Как роза в имени Академии. Символизирует кровную мощь, страсть, превосходство и жизнь. Золотой. Нетленность власти, солнце, которое мы затмеваем, и чистоту крови. Черный. Глубину, непреклонность, тайну и почву, из которой произрастает наша сила. По поводу вашего гардероба: Ваш личный гардероб умер. Он был уместен для скромной студентки из малого дома, но не для невесты наследника Грифонов. Вы еще не жена, но вы уже и не леди Орхидея в прежнем смысле. Вы — обещание. Обещание нашего могущества и вашей лояльности. И это обещание должно быть видно с первого взгляда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она провела рукой по отрезкам роскошных тканей.

— Забудьте о сиренево-лиловых, серебряных и прочих блеклых тонах вашего угасшего дома. Они — символ слабости, мечтательности и упадка. С сегодняшнего дня и до конца своих дней вы будете носить только эти цвета. — Ее пальцы легли на три конкретных образца. — Алый. Как кровь на нашем гербе. Как роза в имени Академии. Символизирует кровную мощь, страсть, превосходство и жизнь. Золотой. Нетленность власти, солнце, которое мы затмеваем, и чистоту крови. Черный. Глубину, непреклонность, тайну и почву, из которой произрастает наша сила.

Она выдержала паузу, позволяя словам впитаться.

— Ваш статус необходимо утвердить немедленно. К вечеру в ваши покои доставят первый комплект одежды, соответствующий вашему новому положению. Все ваши прежние платья будут изъяты. Все, без исключения. — Ее взгляд стал еще более пронзительным. — Ваша внешность — это не вопрос личного вкуса. Это инструмент политики, молчаливое заявление о вашей принадлежности к нашему дому. Каждый, кто смотрит на вас, должен мгновенно узнавать наши цвета. Вы более не имеете права на личные предпочтения. Вы должны не просто носить эту одежду. Вы должны принять тот факт, что отныне вы — часть нас. Ваша кожа должна принять эти цвета, как свою собственную. Еще раз: понятно?

— Понятно, — тихо ответила Вайолет, чувствуя, как последняя ниточка, связывающая ее со старым «я», безвозвратно обрывается. Ее собственная идентичность, ее бледно-лиловые и серебряные тона, ее скромный герб с увядающим цветком орхидеи, — всё это стиралось, как неважный карандашный набросок под жирными, властными мазками чужой кисти.

Последующие дни слились для Вайолет в одно сплошное, изматывающее упражнение на выдержку. Понедельник сменился вторником, среда за четвергом, но в кабинете мадам Изольды время, казалось, застыло. Каждое утро, ровно в восемь, Вайолет переступала порог этого дубового склепа, и ее ждали новые испытания.

Мадам Изольда была непоколебима и безжалостна, как метроном. Ее методы не знали ни поощрений, ни наказаний — только бесконечные, монотонные повторения, пока действие не доводилось до автоматизма, пока не переставало принадлежать самой Вайолет, а становилось просто функцией, свойством ее нового тела — тела невесты Грифона.

— Походка, — голос мадам Изольды раздавался сбоку, пока Вайолет мерно вышагивала по длине ковра. — Не семенить, как перепуганная полевая мышь. Не ковылять, как раненый на щите солдат. Вы — леди. Движение должно быть плавным, весомым, неотвратимым. Как движение лебедя по воде. Все видят его грацию, но никто не видит работы лап под водой. Снова.

На пятницу пришлись руки.

— Руки — это ваша визитная карточка. По их положению читают ваше настроение и происхождение. Не теребите платок. Не ломайте пальцы. Не прячьте их в складках платья, словно вам есть чего стыдиться. — Мадам Изольда хлестнула легкой тростью по пальцам Вайолет, заставив ее разжать непроизвольно сцепившиеся руки. — Они должны быть либо скрещены на уровне пояса — знак смирения и ожидания, — либо спокойно лежать на коленях. Пальцы расслаблены, кончики чуть соприкасаются. Покажите мне. Снова.

К субботе Вайолет уже могла проходить по залу с увесистым фолиантом на голове, не изменяя осанки, и час сидеть с идеально прямым позвоночником, не делая ни одного лишнего движения. Ее мышцы ныли от непривычного напряжения, спина горела огнем, но она молча сносила все, пряча усталость за все более и более непроницаемой маской.

Но самыми странными и тягостными были уроки, посвященные ритуалам. Мадам Изольда принесла массивный серебряный кубок, украшенный рубинами и все тем же гербом Грифона.

— Утреннее приношение, — объявила она, ставя кубок между ними на стол. — Первый и главный ритуал каждого дня. Едва вы проснетесь, вы должны будете наполнить этот кубок разбавленным вином, добавить в него каплю своей крови и поднести вашему супругу.

Вайолет почувствовала, как кровь отливает от ее лица.

— Каплю… крови? — переспросила она, надеясь, что ослышалась.

— Совершенно верно, — ответила мадам Изольда, не моргнув глазом. — Это символизирует вашу готовность питать его силу и делиться с ним своей жизненной сущностью. Это акт величайшего доверия и подчинения. Вы подносите чашу двумя руками, взгляд опущен к его стопам. Он должен принять ее, сделать глоток и вернуть вам. Вы отпиваете остальное. Это скрепление союза, единение кровей перед лицом всего дома. Потренируемся.

Она заставила Вайолет репетировать это с пустой чашей десятки раз. Каждый раз, поднося холодный металл к воображаемому Лео, Вайолет чувствовала, как по ее спине пробегает холодок. Мысль о том, чтобы вновь подойти к нему так близко, о необходимости снова коснуться его, пусть и ритуально, заставляла сердце сжиматься от тревоги.

В воскресенье, когда за окном звонили колокола, призывая к утренней службе, мадам Изольда подвела итог недели.

— Вы — его утешение и его щит, — вещала она, обводя взглядом свою ученицу, сидящую в идеально правильной позе. — Ваша прямая обязанность — гасить его ярость, когда она направлена внутрь, грозя поглотить его самого. Но вы же должны быть первым, кто встанет на его защиту, если на него нападут извне. Ваша лояльность — вся без остатка, от кончиков волос до капли крови. Ваша жизнь, ваше тело, ваша воля — отныне его инструмент. Вы — самый важный и самый бесправный человек в его окружении. Вы поняли это?

Вайолет молча кивнула. Она поняла. Ее учили не этикету. Ее готовили к пожизненной службе. К существованию в золотой клетке, где каждое ее движение, каждый вздох и каждая капля крови будут принадлежать не ей, а древнему, безжалостному дому и его яростному наследнику.

Она вышла от мадам Изольды в тот вечер, чувствуя себя не человеком, а марионеткой, у которой за неделю вытянули все ее ниточки и привязали новые, чужие, намертво привязанные к гербу с грифоном. Она могла теперь ходить, сидеть и молчать так, как того требовали Грифоны. Но внутри, под этой холодной, отполированной поверхностью, все еще теплилась ее тихая, упрямая сущность — леди Вайолет Орхидея, последний цветок угасшего рода, который пока не сломили.

Интенсивный курс занятий, рассчитанный на срочную подготовку, занял ровно семь дней. Каждый из них был отточен до блеска, как клинок, и вбит в сознание Вайолет до автоматизма. Она научилась не просто двигаться — она научилась носить дом Грифонов, как вторую кожу, тяжелую и неудобную, но прекрасно скроенную.

На восьмой день, когда Вайолет по привычке пришла к кабинету мадам Изольды, она застала иную картину. Дверь была распахнута настежь, впуская в сумрачное помещение непривычно яркий утренний свет. Внутри царил беспорядок, неприличный для этого царства порядка: несколько кожаных сундуков, окованных железом, стояли посреди комнаты, их зевы открыты. С полок исчезли некоторые свитки, с портретов сняли защитные ткани. Комната, еще вчера бывшая святилищем, сегодня напоминала место после штурма.

Сама мадам Изольда стояла спиной к двери, глядя в большое окно на залитые солнцем сады Академии. На ней было дорожное платье того же строгого кроя, но из более плотной, темной шерсти, и длинный плащ. Она обернулась на скрип пола под ногой Вайолет. Ее взгляд был по-прежнему холоден, но в нем появилась какая-то новая, завершающая нота — отстраненность человека, уже мысленно покинувшего это место.

— Леди Орхидея. Входите. На сегодня наши занятия окончены. Миссия выполнена.

— Вы уезжаете? — спросила Вайолет, оставаясь на пороге. Глупый вопрос, ответ на который был очевиден.

— Моя работа здесь завершена. Я вложила в вас необходимый минимум. Остальное — вопрос практики и вашей собственной выдержки. — Она сделала небольшую паузу, ее взгляд скользнул по Вайолет, оценивая результат своей работы так же, как оценивала бы качество упаковки перед долгой дорогой. — Дому Грифонов требуется моя помощь в главной резиденции. Идут приготовления к зимнему сезону, приемы, переговоры. Здесь мне больше нечего делать.

Она взяла со стола свои перчатки — тонкие, из черной лайки — и медленно начала их натягивать, тщательно расправляя каждый палец.

— Вы научились держать спину. Это хорошо. Но помните: этикет — это не просто свод правил. Это доспехи. Особенно для таких, как мы.

Она замолчала, глядя на свои теперь безупречные руки. Когда она снова заговорила, ее голос, всегда такой безличный, стал чуть тише, чуть пронзительнее, словно сквозь толщу льда пробилась тонкая трещина.

— Женам глав могущественных домов всегда тяжелее всего. Наших мужей боятся за их силу. Нас же ненавидят за нашу близость к этой силе. Нас считают холодными, надменными, расчетливыми. — Она подняла глаза на Вайолет, и в ее ледяных глазах мелькнуло что-то похожее на усталую, горькую understanding. — И иногда это правда. Потому что иначе сломаешься. Истинная сила женщины в нашем мире — не в том, чтобы рвать цепи, а в том, чтобы вынести их тяжесть и незаметно для всех направлять того, кто их рвет.

Она сделала шаг вперед, и ее тень накрыла Вайолет.

— Ваша участь — быть щитом для его ярости и мишенью для чужих стрел. Ваш брак будет сражением, которое вы будете проигрывать каждый день, чтобы однажды, возможно, выиграть войну. Не ждите от него благодарности. Не жаждите любви. Ищите в этом союзе силу. Для себя. Для своего рода. Ибо это единственное, что у вас останется.

С этими словами она взяла со стола небольшую, изящную трость с набалдашником в виде головы грифона и двинулась к выходу. Проходя мимо остолбеневшей Вайолет, она ненадолго остановилась.

— Удачи вам, леди Орхидея. Не подведите дом, который принял вас. — Ее взгляд упал на тонкую серебряную цепочку на шее девушки. — И постарайтесь не потерять себя окончательно в его цветах.

И она вышла. Ее шаги, отмеряющие ровные, одинаковые промежутки, затихли в коридоре. Вскоре донесся скрип колес отъезжающей кареты.

Вайолет осталась одна в полумраке опустевшего кабинета. Воздух, еще секунду назад бывший таким спертым и знакомым, теперь казался чужым и разреженным. Напутствие мадам Изольды висело в воздухе — не теплое пожелание, а суровая правда, переданная как эстафета от одной живой реликвии к другой. Оно было тяжелым, как свинцовый плащ.

Она медленно вышла, закрыв за собой дверь в этот странный музей чужой славы. Уроки этикета закончились. Теперь предстоял самый главный экзамен — реальная жизнь с Лео Грифоном.

Последующие несколько дней прошли в звенящей, неестественной тишине. Лео продолжал избегать ее, и Вайолет, следуя негласному правилу, не искала с ним встречи. Она пыталась применить полученные знания на практике: сидела с идеально прямой спиной в столовой, вышивала алый герб на черной ткани, отрабатывала походку в пустых галереях. Но без сверлящего взгляда мадам Изольды все это казалось бутафорией, игрой в салочки самой с собой.

Она была совершенно одна в своих новых, чужих доспехах. И тишина, окружавшая ее, была обманчивой — она чувствовала, как под ней копится напряжение, как буря в жилах Лео ищет выхода. Она ждала. И знала, что ждать осталось недолго.

И буря пришла. Вечером, когда она пыталась заставить себя вышить очередной лист грифона, в дверь чуть не выбили замок. На пороге, бледный, с глазами, полными чистого, животного ужаса, стоял Кассиус.

— Ты! Быстро! — он задыхался, его обычно насмешливое лицо было искажено паникой. — Он… Лео… в тренировочном зале… Он всё крушит! Никто не может подойти! Он… он себя не контролирует!

Сердце Вайолет упало, а потом забилось с бешеной силой. Неделя относительного спокойствия окончилась. Маска нормальности рухнула. Уроки теории закончились. Начиналась практика.

Она отбросила вышивку — этот жалкий символ ее нового положения — и, не говоря ни слова, кивнула. Ее пальцы сами потянулись к амулету на груди. Дорога до тренировочного зала казалась бесконечной. Из-за тяжелых дубовых дверей доносились душераздирающие звуки: рёв, похожий на звериный, грохот ломаемого камня, звон рвущихся заклятий.

Кассиус отступил, испуганно кивнув на дверь.

— Он там… Он…

Вайолет сделала глубокий вдох, ощущая, как внутри нее просыпается не страх, а странное, холодное спокойствие. Все уроки этикета, все гербы и ритуалы моментально обесценились. Осталось только одно — ее дар и его боль.

Вайолет толкнула массивную дубовую дверь, и адский грохот обрушился на нее с новой силой. Картина, открывшаяся ее глазам, была апокалиптической.

Тренировочный зал, обычно воплощавший в себе идеальный порядок и дисциплину, был превращен в зону бедствия. Воздух был густым от едкой каменной пыли и озона, пахнущего после разрядов магии. Группа слуг и пара младших магов жались у дальней стены, их лица были белы от страха. Они не пытались остановить бедствие — они просто наблюдали, загипнотизированные ужасом. Один из служак, более смелый или более глупый, лежал на полу в нескольких шагах от эпицентра, прижимая руку к груди и тихо стоная — живое предупреждение для остальных.

Кассиус метался у входа, не решаясь войти дальше. Его изысканный камзол был в пыли, а обычно насмешливое лицо искажено гримасой чистого, неконтролируемого страха.

— Он меня не узнал! — выкрикнул он, увидев Вайолет, его голос сорвался на визгливую ноту. — Я попытался говорить с ним, а он… он чуть не швырнул в меня обломком балки!

В центре зала бушевал Лео. Он был неузнаваем. Его одежда висела клочьями, обнажая тело, по которому ползли пульсирующие, светящиеся адским багровым светом прожилки — словно под кожей извивались раскаленные реки лавы. В руках он сжимал не оружие, а огромный обломок каменной балки, которым он молотил по всему, что попадалось на глаза, с силой, не оставляющей камня на камне. Но самое страшное были не разрушения. Были звуки. Низкий, гортанный, непрекращающийся рык, больше похожий на рев раненого зверя, чем на человеческий голос. И слова, которые он выкрикивал хрипло, обрывочно, словно его голосовые связки рвались от напряжения:

— Довольно… Все… сжечь… Все красное… ВСЁ!

Его глаза, обычно золотые и холодные, теперь были налиты кровью и смотрели в никуда, не видя и не узнавая ничего вокруг. Он был воплощением чистой, безудержной разрушительной силы, направленной внутрь себя и вовне.

Вайолет на мгновение застыла, парализованная масштабом ярости. Но потом ее дыхание выровнялось. Все уроки этикета, все заученные позы и ритуалы испарились из ее сознания. Остался только инстинкт. И дар.

Она сделала шаг вперед. Пыль хрустнула у нее под ногами.

— Назад! — прошипел Кассиус, пытаясь схватить ее за рукав. — Он тебя убьет!

Но она уже шла. Не бежала, не кралась. Она шла через хаос с тем самым спокойствием, которому ее учила мадам Изольда, но теперь это спокойствие шло не от правил, а из самой ее сути.

Обломок балки со свистом пролетел в сантиметре от ее головы и врезался в стену, рассыпаясь градом щебня. Лео даже не посмотрел в ее сторону. Он был в своем мире, мире боли и гнева.

— Лео, — ее голос прозвучал тихо, но странно громко в промежутке между его рыками. Он не среагировал.

Она сделала еще несколько шагов, обходя разбросанные обломки.

— Лео, — повторила она, чуть громче. — Это я.

Он замер на мгновение, его могучие плечи напряглись. Багровые прожилки на его шее пульсировали еще яростнее. Медленно, с трудом, словно преодолевая невероятное сопротивление, он начал поворачивать голову в ее сторону. Его взгляд, мутный и невидящий, скользнул по ней, не фокусируясь.

— Уйди… — просипел он, и в его голосе была не ярость, а агония. — Убью… нечаянно…

— Ты не убьешь меня, — сказала она твердо, продолжая медленно приближаться. Она чувствовала его боль так остро, что у нее свело живот. Это была не просто ярость. Это была пытка. Его собственная сила разрывала его изнутри.

Лео зарычал, сжимая кулаки, и сделал резкий, угрожающий шаг к ней. Люди у стены замерли, затаив дыхание. Кассиус закрыл лицо руками.

Но Вайолет не отступила. Она сделала последний шаг навстречу буре, подняв руку. Ее пальцы коснулись его виска, а затем она плавно провела ими вниз опустив ладонь на щеку на его щеку.

Прикосновение было шокирующе нежным на фоне окружающего хаоса. Его кожа пылала адским жаром, но под пальцами Вайолет она словно вздрогнула. Лео замер, его рык оборвался на полуслове. Его безумные, залитые кровью глаза метнулись к ее лицу, и в их глубине мелькнула искра мучительного узнавания.

И тогда он почувствовал его. Не просто уловил носом. Вдохнул. Чистый, ледяной, спасительный аромат хризантем, который пробился сквозь дым, пыль и запах его собственной ярости. Он втянул его в себя с жадностью тонущего, и его веки дрогнули.

— Тише, — прошептала она, не убирая руки. — Все хорошо. Я здесь.

Он не рухнул сразу. Его тело напряглось в последней, отчаянной борьбе. Сжатые кулаки разжались, и его пальцы, дрожащие и невероятно сильные, впились в ее руки, в предплечья, сжимая так, что на следующий день у нее останутся синяки. Но это не была агрессия. Это была хватка утопающего. Он тянул ее к себе, прижимал ее ладонь к своей щеке сильнее, словно боялся, что она вот-вот исчезнет, растворится, как и все, чего он сознательно избегал все эти дни.

— Не... уходи... — вырвался у него хриплый, разорванный шепот, полный такой первобытной мольбы, что у Вайолет сжалось сердце.

— Я не уйду, — пообещала она, и ее голос был тверд, хотя ее тело дрожало от напряжения и боли его хватки.

Их глаза были открыты. Багровые прожилки на его коже начинали меркнуть, свет в его глазах тускнел, сменяясь всепоглощающей, животной усталостью. Его дыхание, еще недавно хриплое и частое, стало глубже, медленнее. Он тяжело оперся на нее, его могучие плечи поникли. Они медленно, почти вместе, опустились на колени среди обломков, и он, не выпуская ее рук, уткнулся лицом в ее плечо. Его последний, тихий, уже почти человеческий рык был больше похож на стон облегчения, и затем его тело окончательно обмякло, погрузившись в глубокий, истощенный сон.

Вайолет сидела, держа на себе тяжесть его тела, его дыхание было теплым и ровным у нее на шее. Вокруг царила оглушительная тишина, нарушаемая лишь этим дыханием и трепетом ее собственного сердца.

Она медленно подняла глаза на остолбеневших людей, все еще прижавшихся к стене.

— Ему нужен маг-целитель, — сказала она тихо, но ее голос, чистый и ясный, резал тишину. — И помощь, чтобы донести его до покоев. Он уснул.

Несколько слуг, отряхнувшись, поспешили выполнять приказы. Они смотрели на нее уже не с насмешкой или страхом, а с робким, зарождающимся почтением, смешанным с изумлением. Она была больше не бледной мышью. Она была той, к кому в самой своей ярости, в самом своем отчаянии, потянулся их господин. И она его не подвела.

Глава 8: Гнев и откровение

Покои Лео тонули в полумраке. Густые шторы были задёрнуты, лишь одна лампада у кровати отбрасывала трепетный свет на его бледное, осунувшееся лицо. Он пришёл в себя уже в своей постели, смутно помня жуткие обрывки: ярость, боль, хриплые крики и… её. Всегда её.

Первое, что он увидел, открыв глаза, была она. Вайолет сидела в кресле у его кровати, её поза была безупречно прямой — наследие уроков мадам Изольды, но вся её фигура выражала смертельную усталость. И тогда его взгляд упал на её руки. На тёмные, отчётливые отпечатки его пальцев, проступившие синяками на её бледной коже.

Лёд и огонь одновременно хлынули в его жилы. Стыд — за свою потерю контроля. И ярость — на неё.

— Что ты наделала? — его голос прозвучал хрипло, но в нём уже змеилась знакомая опасная нотка. Он приподнялся на локте, глаза сверкая. — Я тебе говорил держаться подальше! Смотри на себя! Ты не могла постоять за себя! Ты… ты…

Он искал слова, самые колючие, самые ранящие.

— Ты ведёшь себя как дура! Мне не нужна помощь, которая калечит помощницу! Ты думаешь, что ты делаешь? Ты могла пострадать!

Вайолет не потупила взгляд. Не отступила. В её глазах, обычно таких кротких, вспыхнул холодный, яростный огонь. Она подняла руки, демонстрируя ему его же работу.

— Это? Это ничего! — её голос впервые звенел, резал воздух. — Это знак того, что ты жив! Что ты не разорвал себя и половину Академии на куски! И да, я вмешалась! Потому что с той самой минуты, как я, хоть и под давлением, сказала «да» этому проклятому союзу, я стала причастна к твоей жизни! Хочешь ты того или нет! Твоя боль — теперь и моя боль! Твоё безумие — моя проблема! Я не могу и не буду стоять в стороне и наблюдать, как ты уничтожаешь себя!

Они парили друг другу, дыхание спёртое, глаза полные ненависти и чего-то ещё, более сложного и опасного. Его ярость натыкалась на её новую, стальную твёрдость. Его запах — гроза, дым, металл — заполнял комнату, становясь гуще, острее. И в ответ её собственная кровь запела, наполняя пространство вокруг неё чистым, дурманящим ароматом хризантем. Это был вызов. Ответ. Магнит.

— Ты не имеешь права… — начал он, но она перебила, вскочив на ноги.

— Имею! Ты сам сделал меня своим лекарством! Так будь готов, что я буду его принимать! Даже если тебе противно, даже если ты ненавидишь меня за это!

Его терпение лопнуло. Ярость, всегда кипящая у поверхности, смешалась с чем-то новым — с животным, неконтролируемым влечением к этому запаху, к этой силе, что противостояла ему. С рыком он рванулся вперёд, не вставая с кровати, и схватил её за запястья. Но не чтобы оттолкнуть. Чтобы притянуть.

Она вскрикнула от неожиданности, потеряв равновесие, и рухнула на него, на постель. Их лица оказались в сантиметре друг от друга. Дыхание сплелось — его горячее и яростное, её — прерывистое от гнева и шока.

— Заткнись, — прошипел он, и его губы грубо, жадно нашли её.

Это не был поцелуй. Это было сражение. Нападение и сдача одновременно. Его губы были жестокими, требовательными, почти болезненными. Она попыталась вырваться, ответив ему укусом, но это лишь разожгло его сильнее. Его язык вторгся в её рот, властный и неумолимый. Вкус его был диким, горьковатым от адреналина и сладковатым от её собственного страха.

Одна его рука всё ещё сковывала её запястья, а другая рванула ворот её платья. Тонкая ткань с неприличным треском поддалась, обнажив хрупкую ключицу и начало груди. Его губы сместились туда, оставляя на её коже горячие, влажные следы, которые тут же обжигало холодом воздуха. Она ахнула, её тело выгнулось, но не отстраняясь, а прижимаясь к нему, ища большего контакта.

Её магия, её дар, работали на глубинном, инстинктивном уровне. Она чувствовала не просто его тело — она чувствовала бурю в его крови, каждый всплеск ярости, и её тишина впивалась в них, усмиряя, но не гася, а преобразуя. Превращая ярость в страсть, боль — в жгучую потребность. Её запах хризантем дурманил его, лишая остатков рассудка, а его желание, дикое и необузданное, туманило её голову.

Он был огнём, а она — кислородом, который этот огонь делал только ярче и невыносимее.

— Ты… ты сводишь меня с ума, — вырвалось у него хрипло между поцелуями, его зубы скользнули по её шее, заставляя её вздрогнуть. — Этот твой проклятый запах… он повсюду…

— Перестань… — попыталась она выдать протест, но её голос звучал как стон, когда его ладонь грубо сжала её грудь через тонкую ткань лифа.

— Не ври, — он просипел ей в ухо, его дыхание обжигающе горячее. — Ты хочешь этого так же, как и я. Твоё тело говорит за тебя. Твоя кровь поёт для меня.

Он был прав. Её гнев, её обида, вся её подавленная сила вырвались наружу в этом яростном единении. Она высвободила руки и вцепилась пальцами в его волосы, не отталкивая, а притягивая его ещё ближе, отвечая на его ярость своей агрессией. Её ноги обвились вокруг его бёдер, сковывая его, принимая его вес.

Они не думали. Действовали на инстинктах, ведомые симбиозом своей силы. Его руки, шершавые и сильные, рвали на ней одежду, обнажая кожу, которая тут же покрывалась мурашками под его прикосновениями и холодным воздухом комнаты. Она отвечала ему с той же стремительностью, стаскивая с него простыни, её пальцы скользили по его спине, ощущая бугры старых шрамов и напряжённые мышцы.

Когда он вошёл в неё, это было не нежно. Это было резко, почти больно, заполняя её целиком, вышибая из лёгких воздух. Она вскрикнула, и её крик был поглощён его ртом. На миг они замерли, глаза в глаза, и в его взгляде, помимо всё ещё тлеющей ярости, читалось что-то похожее на изумление, на шок от этой связи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А потом он начал двигаться. И это было похоже на его бой — яростное, неистовое, беспощадное. Но теперь она была не мишенью, а соучастницей. Она встречала его толчки, двигаясь с ним в такт, её ногти впивались в его плечи, её зубы зажимали его губу, чтобы заглушить собственные стоны. Её магия лилась из неё, обволакивая их обоих, смешиваясь с его силой. Она чувствовала, как его ярость постепенно трансформируется, теряя свою разрушительную остроту, превращаясь в нечто более глубокое, более животное, более… необходимое.

Его рыки становились глубже, превращаясь в стенания, её тихие вздохи — в прерывистые, хриплые мольбы. Они парили на краю, где боль и удовольствие, ненависть и потребность становились неразделимы.

Когда волна накрыла её, это было не избавление, а взрыв. Тихий, беззвучный, изнутри. Её тело затрепетало, и её дар вырвался на свободу — не как успокоение, а как ответный вихрь, окутавший их ароматом хризантем такой концентрации, что у Лео перехватило дыхание. Он с силой, почти болезненно, вжался в неё, его собственное освобождение было немым, продолжительным содроганием, которое, казалось, вытягивало из него всю ярость, всю боль, всю энергию, оставляя лишь пустоту и тяжёлую, влажную тяжесть их тел.

Он рухнул на неё, зарывшись лицом в её шею, его дыхание было горячим и неровным. Она лежала под ним, не в силах пошевелиться, слушая бешеный стук его сердца, смешивающийся с гулом в её собственных ушах. Воздух в комнате был густым, насыщенным их запахами — его потом и яростью, её цветами и тишиной.

Он первым нарушил тишину. Его голос прозвучал приглушённо, уставше, прямо у её уха.

— Вот чёрт…

Он откатился от неё, сев на край кровати, спиной к ней. Его плечи были напряжены. Он провёл рукой по лицу.

— Вот чёрт, — повторил он тише.

Вайолет молча приподнялась, стараясь прикрыть изорванное платье. Синяки на её запястьях и бёдрах теперь соседствовали с красными пятнами от его щетины и пальцев. Стыд, поздний и острый, начал подползать к горлу.

— Лео… — начала она, но он резко обернулся.

В его глазах уже не было ярости. Было смятение. Раздражение. И снова — стыд.

— Уходи, — просипел он, не глядя на неё. — Просто… уходи. Сейчас.

Она не стала ничего говорить. Она молча слезла с кровати, подобрала с пола свой плащ и, прикрываясь им, как щитом, вышла из его покоев. Дверь закрылась за ней с тихим щелчком, оставив его наедине с последствиями их первой, яростной ночи.

Глава 9: Шепот за спиной

Первый луч утра, пробившийся в комнату Вайолет, казался чужим и бесстрастным. Она проснулась с телом, помнящим каждое прикосновение, каждую вспышку ярости и страсти. Мускулы ныли приятной усталостью, а на запястьях и бедрах проступили сине-фиолетовые отметины — немые свидетельства бури, бушевавшей между ней и Лео. Стыд и странное, смутное удовлетворение боролись в ней, пока она лежала, уставившись в балдахин кровати.

Мысль о том, чтобы остаться в постели, была заманчивой, но непозволительной. Учеба, как и жизнь в «Алой Розе», не останавливалась. Собрав волю в кулак, она позвонила в колокольчик для служанки.

Вошла не угрюмая женщина, что приносила сундук, а молоденькая, испуганная на вид девушка с большими глазами.

— Госпожа? — тихо прошептала она, не поднимая взгляда.

— Помоги мне собраться, — попросила Вайолет, и её голос прозвучал более хрипло, чем обычно.

Она подошла к гардеробу. Дверца открылась, и её ударило в лицо волной чужого великолепия. Алый бархат, тяжелый черный шелк, золотое шитье с гербом Грифонов. Одежда, кричащая о власти и праве. Одежда, в которой она должна была раствориться.

— Какое платье прикажете подготовить? — робко спросила служанка.

Вайолет молча провела рукой по богатым тканям. Её пальцы дрогнули, потянувшись к одному из нарядов — платью из тонкого черного шелка, строгого кроя, с длинными рукавами и высоким воротником, подчеркивающим хрупкость шеи. Единственным украшением служила изящная, но заметная вышивка на правом плече и вдоль манжет — стилизованные алые лепестки, складывающиеся в узнаваемый контур грифона. Платье было одновременно легким, почти невесомым, и невероятно строгим, словно униформа. Но потом её взгляд упал на маленькую, задвинутую вглубь коробку. Её собственная. С парой старых, поношенных, но выстиранных и аккуратно сложенных платьев. Одно — бледно-лиловое, цвета увядающих орхидей.

Внутренняя битва длилась недолго. Она вспомнила его ярость, его боль, его тело. Она была причастна. Хочет она того или нет. Она была частью этого дома. Но частью — не значит рабыней.

— Это, — она указала на него. Служанка кивнула и принялась помогать ей одеваться. Процесс был молчаливым и торжественным, как облачение в доспехи. Шелк оказался прохладным и мягким на коже, а его чернота заставляла её бледную кожу казаться почти фарфоровой, сияющей изнутри. Лицо, обычно неприметное, в этом обрате приобрело новую, отстраненную и загадочную выразительность. Темные волосы были убраны в строгую, но не лишенную изящества низкую прическу, открывающую шею.

И тогда, прежде чем надеть верхнюю юбку, Вайолет взяла из своей коробки тонкую лиловую ленту — ту самую, что когда-то перехватывала её волосы на Церемонии Измерения.

— Оберни это вокруг моей талии, под платьем, — тихо приказала она служанке.

Девушка удивленно взглянула на нее, но послушалась. Шелковистая, прохладная лента легла на кожу, скрытая плотной черной тканью. Тихий, скрытый протест. Маленький кусочек себя, который она отказывалась отдавать. Только она знала, что он там есть.

Дорога на лекцию по Политическим кровным линиям стала её первым испытанием. Войдя в аудиторию, она ощутила, как гул голосов на мгновение стихает, а десятки глаз впиваются в неё. Она прошла на своё место на последней парте с безупречно прямой спиной, чувствуя, как шелк платья шепчет при каждом движении. Преподаватель, магистр Элвис, кивнул ей с обычной рассеянной вежливостью, но его взгляд на секунду задержался на новом наряде, и в его глазах мелькнуло одобрение. Лекция о династических браках как инструменте укрепления мощи дома звучала сегодня особенно зловеще и иронично.

На практикуме по гематургии её «соседи» по лабораторному столу — двое студентов из дома Ворона — демонстративно отодвинули свои приборы, стараясь не коснуться её рукава. Она делала вид, что не замечает, сосредоточившись на том, чтобы заставить свою каплю крови хоть немного сдвинуться с места под взглядом строгого магистра. Сегодня это удалось чуть лучше — розоватый свет был чуть ярче, а дрожащее движение — чуть увереннее.

Обед в столовой проходил в напряженной тишине, нарушаемой лишь звоном приборов и приглушенными перешептываниями, которые затихали, когда она проходила мимо. Вайолет ела, не поднимая глаз, стараясь дышать ровно, как учила мадам Изольда. Вы — знамя. Ваша внешность — это инструмент.

После занятий, когда она направлялась в библиотеку, её путь преградили. Не случайная толпа. Целенаправленно, изящно и смертельно опасно.

Офелия из дома Ястреба стояла в центре галереи, окруженная своей свитой. Она была воплощением холодной, отточенной красоты, которую не могла затмить даже алая роза в её руке. Её платье — сложное произведение искусства из серебристо-серого шелка с вышитыми ястребами — было немым вызовом, демонстрацией того, каковой должна быть невеста наследника.

— Ах, если это не наша восходящая звезда, — голос Офелии был сладок, как испорченный мёд. Она сделала шаг навстречу, заставляя Вайолет остановиться. — Леди Вайолет. Новый наряд? Мило. Прямо как у вороны. Или это траур по твоей былой репутации? — Она притворно наклонила голову, и её свита сдержанно захихикала.

Вайолет чувствовала, как по спине бегут мурашки. Она вспомнила его слова: «Ты ведёшь себя как дура! Ты могла пострадать!» Он не придет. Он не защитит её. Здесь и сейчас она была одна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Леди Офелия, — её собственный голос прозвучал тише, чем ей хотелось, но достаточно твёрдо. — Благодарю за внимание к моему гардеробу. Я учту ваше мнение, когда буду выбирать одежду для официальных приёмов дома Грифонов. Ваш вкус, несомненно,… интересен.

Офелию на мгновение сбило с толку это спокойствие. Её глаза сузились.

— О, не стоит благодарности. Просто… жаль смотреть, как древний род снижает свои стандарты. Вы ведь понимаете, что это всего лишь сделка? Милость, оказанная из жалости твоему угасшему дому? Не стоит обольщаться и думать, что ты стала своей.

— Вы правы, — согласилась Вайолет, и это снова удивило её обидчицу. — Это сделка. Как и многие в наших кругах. Но именно я — та, с кем её заключили. И именно мне теперь оказывают… милость. — Она сделала едва заметный акцент на последнем слове, давая понять, что понимает истинную цену этой «милости».

По залу прошел возмущенный шепот. Офелия покраснела, её идеальная маска дала трещину.

— Ты наглая выскочка! — её голос потерял сладость, в нём зазвенели стальные нотки. — Ты думаешь, его мимолётная блажь даёт тебе право так со мной разговаривать? Ты — вещь, которую используют и выбрасывают! И мы все это знаем!

Слова ударили больнее любого физического воздействия. Вайолет почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она увидела себя их глазами — жалкой, использованной вещью. Её уверенность начала трещать. Она была готова отступить, бежать.

Но именно в этот момент из-за спины у Офелии раздался голос. Низкий, тихий, и от этого в сто раз более опасный.

— Повтори, что ты только что сказала о моей невесте.

Толпа расступилась, как по мановению волшебной палочки. Лео стоял в нескольких шагах. Он был бледен, под глазами лежали тёмные тени, но его поза была прямой, а золотистые глаза горели холодным, абсолютным огнём. Он не смотрел на Вайолет. Его взгляд был прикован к Офелии.

Офелия побледнела, её уверенность испарилась.

— Лео! Я… мы просто…

— Я сказал: повтори, — он не повысил голос, но каждое слово падало, как камень. — Что ты сказала о леди Вайолет?

— Я просто… выражала беспокойство о репутации твоего дома… — залепетала Офелия.

— Репутацию моего дома я обеспечу сам, — перебил он её. — А твоё «беспокойство» звучало как оскорбление женщины, носящей моё имя. Извинись. Перед ней. Сейчас.

В галерее повисла гробовая тишина. Офелия, пунцовая от унижения, сжала губы. Скрепив сердце, она повернулась к Вайолет.

— Прошу прощения, леди Вайолет, — выдохнула она, слова обжигали её губы. — Я позволила себе лишнее.

Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и удалилась, расталкивая свою свиту.

Лео медленно перевел взгляд на Вайолет. В его глазах не было ни нежности, ни одобрения. Была все та же ярость, но теперь направленная на защиту её — как своей собственности.

— Пойдем со мной, — бросил он коротко и, развернувшись, пошёл прочь, не удостоверившись, следует ли она.

Он повёл её не в свою резиденцию, а в её покои. Толкнул дверь, впустил её внутрь и закрыл её за собой, оставшись с ней наедине в её же комнате. Он обернулся, его взгляд скользнул по её строгому черному платью, и его губы искривились в нечто, отдалённо напоминающее гримасу.

— Наконец-то одеваешься как положено, — прошипел он, но в его тоне не было одобрения, лишь раздражение. — Хотя это не спасёт тебя от них. Или от меня.

Лео стоял посреди её комнаты, и воздух, казалось, вибрировал от напряжения, исходящего от него. Его взгляд, тяжёлый и раскалённый, скользил по ней, по этому чёрному шелку, который так чужеродно смотрелся на её хрупкой фигуре. И внутри него бушевала своя собственная буря, куда более страшная, чем та, что он выплеснул в тренировочном зале.

Ярость была первой. Глубокая, всепоглощающая ярость на неё. За то, что она видела его слабым. За то, что эти синяки на её коже были немым укором его потере контроля. За то, что она, эта бледная, никчемная девчонка, оказалась тем якорем, который удержал его от падения в бездну. Он ненавидел её за эту власть над ним, за этот дар, который он не мог ни объяснить, ни контролировать. «Как она смеет? Как смеет быть этим… успокоением?»

Но под яростью клокотало другое, куда более опасное чувство — животное, неистовое влечение. Тот самый запах хризантем, что сводил его с ума, теперь пропитывал её комнату, смешиваясь с её собственным ароматом. Он вдыхал его, и каждый раз его грудь сжималась от странной спазмы. Его зверь, тот самый, что рвался на свободу, теперь не рычал, а мурлыкал, требуя приблизиться к источнику этого покоя. Он ненавидел это влечение ещё сильнее, чем саму ярость, потому что оно было неподконтрольно. Оно было слабостью. «Она как наркотик. Тихий, незаметный, и от этого ещё более опасный».

И был страх. Лео Грифон не боялся ничего. Ни боли, ни битвы, ни смерти. Но он до ужаса боялся этой зависимости. Боялся, что с каждым разом ему будет всё труднее обходиться без её прикосновения, без этого запаха. Боялся, что его сила, его ярость — всё, что делало его им, — будут усмирены и приручены. «Она делает меня уязвимым. Она — моя ахиллесова пята, выставленная напоказ».

Его взгляд упал на синяки на её запястьях, и к горлу подкатила волна горького, едкого стыда. Он помнил, как впивался в неё пальцами. Помнил её хрупкость под своей грубой силой. И этот стыд смешивался с чем-то тёмным и притягательным — с осознанием, что это её кожа, её боль, и что он их причинил. «Она моя. Чтобы ни происходило, как бы я ни ненавидел это… она моя. И никто не смеет трогать то, что принадлежит мне».

И поверх всего этого — сбивающее с толку, яростное недоумение. Он смотрел на неё, на её прямую спину, на её спокойные глаза, и не понимал. Не понимал, откуда в этой забитой, испуганной мышке взялась такая стальная воля. Она только что парировала выпад Офелии, одной из самых ядовитых языков Академии. Она стояла перед ним сейчас, не оправдываясь и не умоляя. «Кто ты? Та, кем притворялась всё это время? Или то, во что я тебя превратил?»

Он хотел трясти её, кричать на неё, заставить её снова бояться его, вернуть всё на круги своя — где он сильный, а она слабая. Но он также хотел притянуть её к себе, вдохнуть её запах глубже, заставить его вытеснить адский гул в его крови, забыться в той странной, яростной близости, что была между ними прошлой ночью.

Этот внутренний разлад сводил его с ума. Он был наследником дома Грифонов, идеальным оружием, и он не должен был чувствовать ничего, кроме целеустремлённой ярости. А вместо этого он стоял здесь, раздираемый на части девчонкой, от которой, казалось, пахло тишиной и… спасением. И это бесило его больше всего на свете.

Поэтому его голос, когда он заговорил, прозвучал как скрежет стали — не от злости, а от колоссального усилия сохранить контроль над этой бурей внутри.

— Зачем ты это сделала? — выдохнул он, и в этих словах была вся его ярость, весь его страх, всё его недоумение. — Зачем полезла вчера в зал? Зачем сейчас спорила с ней? Ты ищешь смерти?

Он ждал ответа, сам не зная, что хочет услышать — оправдание, вызов или молчание. Но что бы она ни сказала, это не изменило бы главного: он был в ловушке. В ловушке её тишины. И он абсолютно не знал, что с этим делать.

Глава 10: Разбитая ваза

Воздух в комнате Вайолет сгустился, наполнившись непроизнесенными словами и электрическим напряжением, исходящим от Лео. Его вопрос — «Ты ищешь смерти?» — висел между ними, острый и обжигающий.

Вайолет не ответила сразу. Она смотрела на него, на его сведенные скулы, на мышцы, игравшие на его челюсти, на золотистые глаза, в которых бушевала знакомая буря. Но теперь она видела за ней не только ярость. Она видела муку.

— Нет, — наконец сказала она, и её голос был тихим, но чётким. — Я ищу понимания. Ты сказал мне уйти. После всего, что было. Почему?

Его лицо исказилось от ярости, будто сам вопрос был оскорблением.

— Потому что я так сказал! Потому что я не должен был… — он резко оборвал себя, с силой проведя рукой по лицу, словно пытаясь стереть с себя воспоминания. — Чёрт! Ты не понимаешь? Я мог убить тебя вчера! Я не контролировал себя! Я и сейчас не контролирую!

Он сделал резкий шаг по комнате, его движение было порывистым, неуклюжим. Его взгляд упал на небольшой столик у кровати, где стояла старая, изысканная фарфоровая ваза с причудливой синей росписью — одна из немногих вещей, оставшихся ей от матери.

— Я вижу эти синяки! — его голос сорвался на крик, полный отчаяния и ненависти к самому себе. Он схватил вазу. — Я помню, как впивался в тебя! Это был твой первый раз, а я… я обращался с тобой как с…

Он не договорил. С рыком, в котором смешались ярость, стыд и беспомощность, он с силой швырнул вазу в стену.

Хрупкий фарфор разбился с оглушительным, хрустальным треском, разлетевшись на тысячу осколков, которые, сверкая, рассыпались по полу. На мгновение в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только его тяжелым дыханием.

Лео стоял, сжав кулаки, грудь вздымалась, ожидая её реакции — испуга, слёз, упрёков.

Но Вайолет не закричала. Не заплакала. Она медленно перевела взгляд с осколков на него. И в её глазах не было страха. Была холодная, абсолютная ярость, более страшная, чем его собственная, потому что тихая и обдуманная.

— Это была ваза эпохи Расцвета Ксиань, — произнесла она ледяным тоном, от которого кровь стыла в жилах. — Ей было триста лет. Её вывезла из похода моя прапрабабка, рискуя жизнью, чтобы спасти от мародёров. Она пережила войны, падение и возвышение домов. И ты её разбил. В припадке ребяческого гнева. Потому что не можешь справиться с собственными чувствами.

Она сделала шаг к нему, наступая на осколки. Они хрустели под её тонкой подошвой, как кости.

—Ты, только что уничтожил кусок живой истории, который был бесценен. Ты тот, кто тратит все свои силы на то, чтобы бежать от себя, вместо того чтобы хотя бы попытаться разобраться.

Её слова резали больнее любого лезвия. Они били точно в цель, обнажая всю глубину его эгоизма и неконтролируемой разрушительности. Он смотрел на неё, и ярость в нём начала сменяться шоком, затем изумлением. Он ожидал всего чего угодно, но не этой тихой, испепеляющей презрительности. Не этой силы.

— Молчи, — прошипел он, но в его голосе уже не было прежней мощи. Была растерянность.

— Нет, — она остановилась прямо перед ним, не отводя взгляда. — Я не буду молчать. Ты хочешь, чтобы я боялась тебя? Боялась твоей ярости? Я её не боюсь. Я вижу, что за ней. Я вижу боль. И вижу, как ты её лелеешь, как последнюю ценность, потому что не знаешь, кто ты без неё.

Он замер, парализованный её словами, её прямотой, её бесстрашием. Этот взгляд, эта тихая твердость сводили его с ума сильнее любой истерики. Она не подчинялась. Она не убегала. Она стояла и видела его. Насквозь.

И тогда последние нити его самоконтроля лопнули. Но на этот раз ярость приняла другую форму. Не разрушительную. А приятгательную. Жгучую. Немыслимую.

С рычанием, в котором было больше отчаяния, чем гнева, он набросился на неё. Но не чтобы ударить. Он схватил её за лицо, его пальцы впились в её щёки, и его губы грубо, жадно прижались к её губам. Это был не поцелуй, а наказание. Заявление прав. Попытка заткнуть ей рот, стереть эти ужасные, правдивые слова самым примитивным из возможных способов.

Вайолет на мгновение застыла, а затем ответила ему с той же яростью. Её руки вцепились в его волосы, не отталкивая, а притягивая, её ногти впились в его кожу. Это была битва, где уступка была формой нападения. Она кусала его губы до крови, и металлический привкус смешивался с её собственным вкусом.

Он сорвал с неё платье, и шёлк с треском разошёлся по швам. Его руки, грубые и требовательные, исследовали её тело, оставляя на коже новые marks, поверх старых синяков. И она отвечала ему тем же, срывая с него камзол, её прикосновения были не лаской, а вызовом.

Они рухнули на кровать, и пружины жалобно заскрипели под их весом. Не было нежности, не было ласк. Было только яростное, отчаянное соединение, в котором они выплёскивали всю свою злость, разрушение, непонимание и ту странную, необъяснимую связь, что сковывала их.

Он вошёл в неё резко, и она вскрикнула — не от боли, а от этого внезапного, подавляющего чувства заполненности, от этого грубого стирания границ между ними. Она обвила его ногами, притягивая его глубже, встречая каждый его яростный толчок ответным движением бёдер. Они дышали в унисон, их тела были покрыты потом, их кожа горела.

Он рычал её имя, а она в ответ кусала его плечо, заглушая собственные стоны. Это было отвратительно. Это было прекрасно. Это было единственное, что они могли сделать — выразить всё, что не могли сказать, на языке плоти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда волна накрыла их, это было не избавление, а капитуляция. Одновременная, молчаливая. Он рухнул на неё, уткнув свое лицо в её шее, его дыхание было горячим и прерывистым. Она лежала под ним, не в силах пошевелиться, слушая бешеный стук его сердца.

Тишина, наступившая после, была оглушительной. Он первым нарушил её, его голос прозвучал приглушённо, уставши:

— Вот чёрт…

Он откатился от неё, сев на край кровати спиной к ней. Он провёл рукой по лицу.

— Я ненавижу это, — прошептал он, и в его голосе не было злости. Была лишь горькая, окончательная усталость. — Я ненавижу то, что ты со мной делаешь.

Вайолет молча приподнялась, стараясь прикрыть изорванное платье. Она смотрела на его спину, на напряжённые мышцы, и не находила слов.

Они ненавидели друг друга. Они не могли друг без друга. И эта первая трещина в их взаимной неприязни была страшнее любой открытой вражды. Потому что за ней открывалась пугающая, неизбежная правда — им предстояло научиться жить с этим. С этой яростью. С этой страстью. Друг с другом.

Лео сидел на краю кровати, его спина — напряженная, почти одеревеневшая дуга — была обращена к ней. Тишина в комнате была густой, насыщенной, наполненной трепетом после бури. Воздух тяжело пахнет хризантемами, дымом его неукрощенной ярости и резким, животным запахом секса.

Вайолет лежала, слушая, как его дыхание постепенно выравнивается, глядя на линию его плеч, на которую легли отсветы заката, пробивающиеся сквозь щели ставней. В её теле не было ни дюйма, который не нырял бы или не горел, но странное, пронзительное спокойствие начало пробиваться сквозь усталость и смятение.

Она медленно приподнялась. Шёлк разорванного платья шелестел, спадая с её плеча. Она не думала, не анализировала. Рука сама потянулась вперед, и прежде чем она осознала это, её ладонь, прохладная и дрожащая, легла между его лопатками на горячую, влажную кожу.

Лео вздрогнул, как от удара током. Всё его тело напряглось до предела, готовое отпрянуть, отбросить это прикосновение. Он замер, затаив дыхание, ожидая… чего? Жалости? Упрека? Но в прикосновении не было ни того, ни другого. Была лишь тихая, необъяснимая солидарность. Тяжесть. Признание.

Её пальцы слегка сжались, ощущая под собой напряжение каждой мышцы, каждую бившуюся в жилах волну неукрощенной силы. Она чувствовала, как под её ладонью его сердце колотится с бешеной, неистовой частотой, постепенно замедляясь, подстраиваясь под ритм её собственного.

Он не оттолкнул её.

Он выдохнул. Длинно, с глухим, сдавленным стоном, и всё его тело под её рукой дрогнуло и… обвисло. Напряжение, сковывавшее его, будто лопнуло, уступив место истощающей, всепоглощающей усталости. Его плечи опустились, спина сгорбилась. Он позволил её ладони остаться там, на своей спине, как якорю, удерживающему его в этом новом, странном спокойствии.

Они не говорили ни слова. Слова были бы ложью. Они были бы слишком грубы, слишком примитивны для того, что происходило между ними в этой тишине.

Это не было примирением. Не было прощением. Это было нечто большее и куда более страшное.

Это было признание.

Признание того, что эта связь — ядовитая, болезненная, невыносимая — была сильнее их. Сильнее его ярости. Сильнее её страха. Сильнее их ненависти и презрения.

Они не могли бороться с этим. Не могли отрицать это. Они могли только существовать в этом, как в новой, неумолимой реальности.

Запах хризантем, смешанный с дымом и их телами, висел в воздухе, как дурманящее заклинание, связывающее их вместе. Он вдыхал его, и его легкие, привыкшие к горечи и металлу, наполнялись ею, её сутью. Она чувствовала его тепло под своей ладонью, его жизнь, бьющуюся в такт её собственной, и понимала, что отныне они будут дышать в унисон, даже ненавидя друг друга.

Это не было концом. Это было только началом. Началом долгой, мучительной войны и ещё более мучительного перемирия между двумя людьми, которые были созданы друг для друга самой природой их проклятий и дарований. И оба знали это. Без слов. В молчании, нарушаемом лишь их дыханием и хрустом осколков под ногами, лежала эта пугающая, неизбежная истина.

Их тянет друг к другу. И они оба, наконец, перестали этому сопротивляться.

Глава 11: Библиотечные тайны

Дни, последовавшие за взрывным примирением в её комнате, текли странным, непривычным руслом. Между Вайолет и Лео установилось хрупкое, молчаливое перемирие. Оно не было дружбой или нежностью. Это было скорее признание факта: они — часть уравновешивающей друг друга системы. Буря и тишина. Игнорировать эту связь стало невозможно и невыносимо для них обоих.

Они учились взаимодействовать. Сначала неловко, почти на ощупь. Лео стал появляться у её дверей перед утренними лекциями, не говоря ни слова, просто бросая короткий кивок, приглашая идти вместе. Они шли по коридорам Академии бок о бок, и, хотя между ними оставалось расстояние в ладонь, их уже не воспринимали как два чуждых друг другу объекта. Шёпот за спиной не утих, но сменил тональность — с насмешливого на настороженно-любопытный. Теперь это было: «Смотри, Грифон и его тень», или «Говорят, он сам потребовал, чтобы она была рядом».

В столовой он стал занимать свой привычный стол у окна, и через день его слуга, не глядя ни на кого, принес второй стул. Лео никогда не приглашал её словесно. Он просто садился и смотрел в окно, ожидая. Вайолет, после минутного колебания, подходила и садилась напротив. Они почти не разговаривали. Он — погруженный в свои мысли, она — в свои. Но сам факт их совместного присутствия был красноречивее любых слов. Она ела свой скромный обед, он — свои изысканные блюда. Иногда его взгляд, тяжёлый и задумчивый, останавливался на её руках, на почти сошедших синяках, и его пальцы непроизвольно сжимались вокруг кубка. Он ничего не говорил. Но в эти моменты воздух вокруг них сгущался, наполняясь невысказанным извинением и её безмолвным принятием.

Их встречались и между занятиями. Случайно — у фонтана, где он сидел, глядя на воду, а она проходила мимо с книгами, задерживаясь на мгновение. Или не совсем случайно — он мог появиться в конце коридора, где она обычно ждала, когда освободится класс для занятий, и, пройдя мимо, бросить: «Идёшь?» Это был их ритуал. Их способ проверить почву под ногами этого шаткого мира.

Именно в эти дни относительного спокойствия Вайолет смогла, наконец, вернуться к своему величайшему сокровищу — книге, найденной в Запретных архивах. Теперь она читала её не украдкой, а в своей комнате, зная, что её вряд ли потревожат. Лео, казалось, инстинктивно чувствовал, когда она погружена в изучение, и в эти часы оставлял её в покое.

Страницы фолианта открывали ей мир, о котором она лишь смутно догадывалась. Речь шла не просто о «слабой» крови или «тихом» даре. Искусство, которым владели её предки, называлось «Сангвиэмпатия» — глубинное чувствование и гармонизация потоков жизненной силы через кровь. Это была не магия подавления или приказа, как у других домов, а магия резонанса. Умение услышать «музыку» крови другого существа и настроить её на нужный лад — исцелить душевную рану, усмирить ярость, усилить радость или даже, как намекали самые сложные пассажи, перенаправить чужой магический потенциал.

Её дар был не бесполезным. Он был редким, изысканным и невероятно мощным в умелых руках. Но мир изменился. Грубая сила, яркая вспышка, способность разрывать и разрушать стали цениться выше тонкого искусства врачевания душ. Сила, которая видит, а не ослепляет, которая чувствует, а не приказывает, стала неудобной. Опасной для тех, кто предпочитал править с помощью страха.

Сердце Вайолет билось чаще, когда она читала. Она узнавала в описаниях саму себя — то, как она всегда чувствовала настроения людей, как её порой переполняли чужие эмоции. Всё, что всегда считалось слабостью, здесь преподносилось как сложное, редкое искусство, требующее годы обучения и тончайшего контроля. И предостережения: такой дар может быть истощающим. Эмпат может потерять себя в чужих эмоциях. А те, кто привык к грубой силе, могут воспринять эту тихую мощь как угрозу.

Однажды, погрузившись в изучение особенно сложной схемы «эмпатических каналов», она не заметила, как засиделась далеко за полночь. Свеча догорала, тени на стенах плясали и удлинялись. Ей нужно было найти первоисточник, на который ссылался автор — какой-то «Трактат о Резонансных Нитех» некоего магистра Алдрика. Книга, скорее всего, должна была находиться в том же Запретном отделе.

Решимость пересилила страх. Накинув плащ, она неслышно выскользнула из комнаты и привычными тропами направилась в старые крылья.

Массивная дверь Запретного архива стояла перед ней, непроницаемая и молчаливая в ночной тишине. Сердце Вайолет бешено колотилось. Она замерла в нерешительности, и в этот момент из глубин памяти всплыли слова, сказанные ей когда-то Мастером Элиасом: «Для пытливого ума, дитя моё. Двери должны быть открыты для тех, кто ищет не силы, а понимания. Ночь — не друг, но она хранит самые сокровенные тайны».

И тогда она вспомнила. В день их первой встречи, когда она уходила, потрясенная открытиями о своем доме, старый библиотекарь молча вложил ей в руку что-то холодное и тяжелое. Тогда, в смятении, она не придала этому значения, сунула предмет в глубокий карман платья и почти забыла о нем.

Дрожащей рукой она запустила пальцы в складки ткани. И нащупала его. Небольшой, но увесистый ключ из тусклого, темного металла, отлитый в причудливой форме, напоминающей переплетенные ветви и цветы. Он лежал там, словно ждал своего часа.

С затаенным дыханием она приложила ключ к замочной скважине. Металл вошел бесшумно, будто возвращался домой. Она повернула его. Раздался не громкий щелчок, а мягкий, глубокий вздох, словно древний механизм, дремавший веками, наконец пробудился. Тяжелые засовы беззвучно сдвинулись, и дверь отъехала, впуская её внутрь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Запретный архив был погружен в ещё более глубокий, чем обычно, мрак. Воздух стоял неподвижный, густой от запаха древней пыли и старого пергамента. Она зажгла заранее припасённую магическую сферу — тусклый голубоватый свет выхватил из тьмы бесконечные ряды стеллажей, уходящие в темноту. Казалось, сама тьма внимательно наблюдала за непрошеной гостьей, оценивая её.

Она шла медленно, сверяясь с обрывком схемы, начертанной на полях её книги. Сердце её бешено колотилось — не только от страха быть пойманной, но и от предвкушения. Она чувствовала, что находится на пороге чего-то важного.

Именно в самом дальнем углу, в нише за грудой рассыпающихся от времени фолиантов по некромантии, она увидела его. Небольшой, потрёпанный кожаный том без каких-либо опознавательных знаков на корешке. Но что-то внутри неё ёкнуло — та самая, едва уловимая вибрация, которую она начала узнавать. Она потянулась к нему.

Книга не поддавалась, будто приросла к полке. Вайолет нахмурилась, попыталась поддеть её осторожнее. И тогда её пальцы наткнулись на едва заметную вмятину на обложке — отпечаток, похожий на стилизованный цветок. Не орхидею. Что-то другое.

Инстинктивно, не отдавая себе отчёта, она прижала подушечку большого пальца к этому отпечатку. На мгновение ей показалось, что книга под её рукой дрогнула, сдавшись, и тогда из темноты позади неё раздался тихий, спокойный голос.

– Его нужно не тянуть, леди Орхидея. Его нужно попросить.

Вайолет вздрогнула и резко обернулась, чуть не уронив световую сферу. В нескольких шагах от неё, сливаясь с тенями, стоял пожилой мужчина. Не Мастер Элиас. Этот был ещё старше, сгорбленный, с лицом, испещрённым глубокими морщинами, но с глазами невероятно живыми и яркими, словно два кусочка ясного неба. Он был одет в поношенную, но чистую робу хранителя глубиннейших архивов.

– Я... я не знала, что здесь кто-то есть, — прошептала она, чувствуя, как кровь отливает от лица.

Старик мягко улыбнулся, и морщины вокруг его глаз разбежались лучиками.

– Здесь всегда кто-то есть, дитя моё. Просто большинство предпочитает не замечать. Прошлое имеет свойство шептать лишь тем, кто готов слушать. — Он сделал несколько бесшумных шагов вперёд и остановился перед книгой. Его взгляд скользнул по её руке, всё ещё лежащей на переплёте. — «Трактат о Резонансных Нитех» Алдрика. Редкий экземпляр. Один из последних. Многие хотели бы его заполучить. Но он... разборчив.

– Он... живой? — невольно вырвалось у Вайолет.

Старик рассмеялся тихим, шелестящим смехом.

– Всё в этом мире в какой-то степени живо, леди Орхидея. Особенно знания. Особенно те, что касаются крови. — Он внимательно посмотрел на неё, и его взгляд стал проницательным, изучающим. — Вы ищете ответы. О своём даре. О том, почему он считается «слабым» в мире, который кричит.

Вайолет молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Этот человек видел её насквозь.

– Сила, что не ломает, а врачует, всегда пугала тиранов и глупцов, — продолжил он, его пальцы с набрякшими суставами легли на корешок рядом с её рукой. — Шёпот страшнее крика для тех, кто боится тишины. Ваш дом, дом Орхидей, был могуществен не армиями, а пониманием. Пониманием того, что истинная власть — не в том, чтобы заставить других подчиниться, а в том, чтобы заставить их захотеть последовать за тобой. Истинная алхимия — не превращение свинца в золото, а превращение вражды в верность, боли — в покой.

Он с лёгким щелчком высвободил книгу из плена полки и бережно протянул её ей.

– Магия крови — это не только о силе, дитя моё. Это о связи. О самой жизни. И те, кто забывает об этом, кто видит в крови лишь топливо для власти, рано или поздно становятся рабами собственного дара. Как тот мальчик... Грифон. — В его голосе прозвучала лёгкая грусть. — Его дар — это проклятие, потому что его учат лишь брать, но не отдавать. Лишь разрушать, но не созидать. Его сила пожирает его изнутри, потому что у неё нет выхода, кроме хаоса.

Вайолет взяла книгу, чувствуя, как от неё исходит лёгкое, едва уловимое тепло.

– А мой дар... он может помочь ему? — спросила она, и голос её дрогнул.

Старик посмотрел на неё с бездонной, древней печалью.

– Помочь? Возможно. Но цена будет высокой. Соединиться с такой бурей — значит рисковать быть разорванной на части. Вы станете его якорем. Но якорь, удерживающий шторм, терпит всю его ярость. — Он сделал паузу. — Вы готовы к этому? Не просто быть его утешением в приступах, а принять его боль как свою? Стать проводником для его силы? Это путь не невесты принца. Это путь хранителя. И иногда — жертвы.

Он повернулся, чтобы уйти, но на пороге темноты остановился.

– Читайте, леди Орхидея. Учитесь. Ваш дар — это ключ. Но помните: тот, кто владеет ключом от клетки с тигром, должен быть готов либо выпустить его, либо войти внутрь. Третьего не дано.

И он растворился в тенях, оставив её одну с горящей сферой в одной руке и древним трактатом — в другой, с головой, полной новых вопросов и пугающих откровений. Она нашла не просто книгу. Она нашла наставника. И начала понимать истинную цену союза, в который её втянули.

Она посмотрела на ключ при тусклом свете сферы. Это был не просто ключ от двери. Это был ключ к её наследию. С чувством, смешанным из благоговения и трепета, она бережно положила бесценный трактат в сумку для свитков, а ключ на мгновение зажала в ладони, чувствуя его холодную, обнадёживающую тяжесть. Затем спрятала его снова в потайной карман.

Путь обратно казался иным. Тени в коридорах были не такими пугающими, а воздух — не таким враждебным. Она шла, ощущая себя не неудачливой изгоем, а хранительницей тайны. В ушах ещё звучал голос Хранителя: «Вы готовы принять его боль как свою?» Она не знала ответа. Но теперь у неё был инструмент, чтобы его найти.

Она уже почти добралась до своей двери, прокручивая в голове схемы из трактата, когда из глубокой тени в нише отделилась высокая, знакомая фигура. Лео.

Он стоял, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Он был без камзола, в простой тёмной рубашке, закатанной до локтей, словно он не мог уснуть и бродил по коридорам. Его поза была расслабленной, но каждый мускул был напряжён, как у хищника перед прыжком. В его глазах, поймавших отблеск её световой сферы, читалось нечто среднее между беспокойством и подавляемой яростью.

– Где ты была? — его голос прозвучал низко и резко, нарушая ночную тишину.

Вайолет вздрогнула, инстинктивно прижимая сумку с книгой к груди. Сердце её бешено заколотилось — то ли от неожиданности, то ли от чего-то ещё.

– Я не знала, что нахожусь под надзором, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. Она попыталась обойти его, чтобы добраться до своей двери.

Он двинулся с места с грацией большого кота, преградив ей путь. Его взгляд скользнул по её простому ночному платью, по пыли на подоле, по сумке в её руках.

– Сейчас глубокая ночь, — прошипел он, нависая над ней. Воздух вокруг него снова затрепетал от едва сдерживаемой энергии. — Ты исчезла. Я... — он резко оборвал себя, сжав кулаки. — Весь этот проклятый этаж пропах твоими цветами. Они витали повсюду, сводя меня с ума, а потом вдруг исчезли. Резко. Как будто тебя и не было. Где. Ты. Былa.

В его голосе слышалась не просто злость. Слышалась голая, животная тревога. Его зверь, привыкший за последние дни чувствовать её постоянное, успокаивающее присутствие где-то рядом, внезапно лишился своей точки опоры и запаниковал.

– Я ходила гулять, — солгала она, опуская глаза. — Мне нужно было подышать воздухом. Одной подышать.

– Не ври мне! — его рука молнией метнулась вперёд и схватила её за запястье. Не больно, но твёрдо, не позволяя вырваться. Его пальцы были обжигающе горячими. — От тебя пахнет пылью. Старой пылью и... чем-то ещё. Древней магией. Ты была в архивах. В Запретных. — Он впился в неё взглядом, и в его золотых глазах заплясали опасные искры. — Зачем? Ты встретилась с кем-то? Этот старый крысолов, Элиас? Или может с кем-то ещё?

Его хватка слегка усилилась. В его вопросах сквозила дикая, иррациональная ревность. Мысль о том, что она могла тайно встречаться с кем-то, делиться своей тишиной с кем-то другим, казалось, злила его не меньше, чем её непослушание.

Вайолит попыталась вырваться, но его пальцы сжались как тиски.

– Опусти меня, Лео. Это не твоё дело.

– Всё, что касается тебя, моё дело! — рыкнул он, притягивая её чуть ближе. Его дыхание стало чаще. — Ты думаешь, я не чувствую? Твоя кровь... она звучит иначе. Громче. Что ты нашла там? Что ты сделала?

Она увидела в его глазах ту самую боль, о которой говорил Хранитель. Страх потерять контроль. Страх потерять её. Страх перед тем, что он не понимает.

И вместо того, чтобы испугаться, она внезапно почувствовала прилив странной, спокойной силы. Его вспышка была не нападением. Она была криком о помощи.

— Я искала способ понять тебя, — тихо сказала она, перестав сопротивляться. Её взгляд был открытым и беззащитным. — Чтобы в следующий раз, когда твоя боль будет разрывать тебя изнутри, я могла не просто держать тебя, а по-настоящему помочь. Чтобы страдала только моя кожа, а не твоё сердце. Я искала. Ради нас обоих.

Его хватка ослабла. Гнев в его глазах пошёл на убыль, сменившись шоком, а затем — чем-то похожим на стыд. Он отвёл взгляд, его пальцы разжались, но он не убрал руку полностью, лишь ослабив хватку, словно не в силах полностью разорвать контакт.

Он тяжело выдохнул.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости, — пробормотал он, но в его голосе уже не было прежней силы.

– Это не жалость, — парировала она. — Это расчёт. Мне надоело быть твоим громоотводом. Я решила стать твоим громоотводом с пониманием дела.

Он снова посмотрел на неё, и в его взгляде читалось сложное, неуместное восхищение её дерзостью.

– Ты самая раздражающая, упрямая девушка, которую я когда-либо встречал, — произнёс он наконец, и в его голосе прозвучала хриплая нота, почти смех, лишённый веселья.

– А ты — самый невыносимый мужчина, — ответила она, не отводя взгляда. — Но, похоже, нам придётся с этим смириться.

Он медленно, почти нерешительно, отпустил её запястье. На её коже осталось алое пятно от его пальцев.

– Иди спать, — бросил он, отворачиваясь. — И в следующий раз, когда соберёшься на свою ночную вылазку... предупреди.

Он не сказал «чтобы я мог тебя остановить» или «чтобы пойти с тобой». Просто — «предупреди». Это было максимальное признание, на которое он был сейчас способен.

Не говоря больше ни слова, он растворился в темноте коридора, оставив её одну с бешено колотящимся сердцем и с новым, странным чувством — что эта ночь изменила не только её, но и что-то между ними.

Она вошла в свою комнату, заперла дверь и прислонилась к ней спиной. В тишине она слышала его отдаляющиеся шаги. Он ревновал. Он беспокоился. Он чувствовал её отсутствие.

И несмотря на страх, на гнев, на всю нелепость их ситуации, крошечная, тёплая искорка надежды теплилась у неё в груди. Возможно, Хранитель был прав. Возможно, она могла быть не просто жертвой или лекарством.

Возможно, она могла стать тем, кто владеет ключом.

Глава 12: Искусство контроля

Тишина в комнате Вайолет на рассвете была иной — насыщенной, звенящей открывшимися возможностями. После ночной стычки с Лео и странного, почти мистического общения с Хранителем, она не могла уснуть. Призрачный свет зари, пробивавшийся в окошко, застал её склонившейся над двумя книгами: своим старым, найденным ранее фолиантом о Доме Орхидей и новоприобретённым «Трактатом о Резонансных Нитех».

Воздух слабо пах хризантемами — её кровь отзывалась на чтение, волнуясь и успокаиваясь одновременно. Она работала с текстами не как студент, зазубривающий теорию, а как музыкант, разучивающий партитуру своей собственной сущности. «Трактат» был написан сложным, архаичным языком, полным аллегорий, но её дар, казалось, служил переводчиком. Она проводила пальцами по схемам, изображавшим невидимые каналы, связывающие живые существа, и чувствовала лёгкое покалывание в подушечках — эхо описанной магии.

Вот что она поняла, собрав информацию воедино:

Её дар — «Сангвиэмпатия» — это не просто пассивное чувствование. Это активное искусство настройки. Автор трактата, маг Алдрик, сравнивал кровь не с силой, а с струной. Каждое живое существо — это уникальный инструмент, а его кровь — набор струн, каждая из которых отвечает за определённый аспект: ярость, страх, радость, боль. Грубая гемомантия, практикуемая в «Алой Розе», — это когда музыкант бьёт по струнам кулаком, добиваясь громкого, но дисгармоничного звука. Его сила — в разрушении или подавлении.

Её же искусство заключалось в том, чтобы услышать фальшь в звучании чужой крови — ту самую «ноту» боли или ярости — и коснуться её не силой, а точным, вибрирующим прикосновением эмпатии, заставив её зазвучать в унисон с остальными, гармонизируя всю мелодию души. Это и было «резонансной нитью» — тем каналом, по которому её тишина могла путешествовать и творить исцеление. Но для этого требовалась не сила, а невероятная чуткость, концентрация и… самоотдача. Ибо, настраивая чужой инструмент, она на время становилась его частью, рискуя перенять его диссонанс.

Именно эту мысль она обдумывала, сидя позже в солнечном внутреннем дворике Академии, отведённом для отдыха студентов. Она устроилась на скамье в тени раскидистой плакучей ивы, пытаясь мысленно воспроизвести одну из схем. Вокруг царила обычная для перерыва суета: группы студентов обсуждали лекции, смеялись, делились сплетнями.

Её размышления прервал внезапный взрыв паники. Раздался испуганный крик, затем яростный, шипящий визг. В центр дворика, дико махая кожистыми крыльями, рухнул маленький кровный дракончик — фамильяр одной из студенток младших курсов. Бедное создание, размером с крупную кошку, явно было чем-то напугано или ранено. Его чешуя отливала лихорадочным алым светом, из пасти вырывались клубки дыма, а крошечные когти яростно царапали плиты, словно оно пыталось выкопать себе убежище. Хозяйка, испуганная девчушка из дома Единорога, плакала и пыталась приблизиться, но дракончик шипел и отскакивал, его глаза были полны животного ужаса.

Подбежал инструктор по уходу за фамильярами. Он попытался применить стандартное заклятие усмирения — жёсткий, подавляющий импульс энергии. От этого дракончик лишь взвыл от боли и ярости, его свечение стало ещё более хаотичным. Казалось, он вот-вот сорвётся в полномасштабную истерику, грозящую ему же истощением.

Именно в этот момент мимо проходил Лео. Он остановился на краю площади, наблюдая за сценой с привычным, слегка презрительным безразличием. Его собственный фамильяр, грозный Аргон, был воплощением мощи и контроля. Это жалкое зрелище было ему противно. Он уже было хотел развернуться и уйти, как его взгляд упал на Вайолет.

Она не бежала прочь и не пялилась со страхом. Она медленно поднялась со скамьи и, не обращая внимания на советующую толпу, сделала несколько спокойных шагов к обезумевшему созданию. На её лице не было ни страха, ни отвращения — лишь глубокая, сосредоточенная концентрация.

Лео замер, внезапно заинтригованный.

Вайолет остановилась в нескольких шагах от дракончика. Она не смотрела на него прямо — прямой взгляд мог быть воспринят как угроза. Она присела на корточки, уменьшив свой профиль, и закрыла на мгновение глаза, делая глубокий вдох. Лео увидел, как её плечи расслабляются, а выражение лица становится отрешенным, будто она прислушивается к чему-то очень тихому.

А затем она протянула руку. Не быстрым движением, чтобы схватить, а медленно, плавно, подушечками пальцев вперёд.

Дракончик зашипел, выгнув спину. Из его пасти вырвался маленький язычок пламени.

Но Вайолет не отдернула руку. Она просто продолжала двигать ею, будто разглаживая невидимую ткань воздуха. И тогда Лео, чуткий к малейшим изменениям в энергии, почувствовал это. Не вспышку силы, не подавляющую волю. Нечто иное. Тонкое, почти невесомое излучение… тишины. Того самого знакомого аромата хризантем, но очищенного, сконцентрированного, направленного в одну точку.

Её пальцы коснулись дрожащей, раскалённой чешуи на загривке дракончика.

Произошло чудо. Яростное свечение под её пальцами погасло, сменившись на ровное, здоровое мерцание. Дикий испуг в глазах существа уступил место изумлению, а затем — глубокому, почти мгновенному умиротворению. Дракончик издал тихий, похожий на мурлыканье звук, его тело обмякло, и он рухнул на камень, словно внезапно заснув. Его дыхание стало ровным и глубоким.

В воздухе повисла ошеломлённая тишина, а затем раздались вздохи облегчения и удивлённый шёпот. Хозяйка кинулась к своему питомцу, подхватив его на руки, и бросила Вайолет взгляд, полный безмерной благодарности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вайолет медленно выпрямилась, чувствуя лёгкую дрожь в коленях. Это была не усталость, а остаточное эхо от резонанса. Она не применяла силу — она настроилась. И это сработало. Схема из трактата Алдрика ожила у неё в пальцах, превратившись из теории в осязаемую, работающую практику.

Она смотрела на успокоившегося дракончика, и в её сознании, словно вспышки молнии, начали выстраиваться связи.

«Кровь — это струна...» — эхом отозвалась цитата из трактата.

Она вспомнила, как чувствовала яростную, испуганную «ноту» в энергии существа — визгливую, разорванную, фальшивящую. И своим прикосновением она просто… настроила её. Вернула ей правильное звучание, в унисон с остальной «музыкой» его маленького, горящего сердца.

И тогда её внутренний взор обратился вовнутрь. Не к дракончику, а к нему. К Лео.

Она мысленно наложила только что пережитый опыт на него. Его ярость, его боль — это ведь тоже фальшивая нота. Та самая, что рвётся из общего строя, доминирует, заглушает всё остальное и грозится разорвать весь инструмент. Грубые методы Академии, артефакты подавления, воля — это попытка зажать эту струну, заглушить её, сломать. Отсюда его боль, его борьба, его чувство заточения.

Но что, если подойти к этому иначе? Не подавлять бурю, а… перенаправить её? Не зажимать струну ярости, а найти её истинное натяжение, настроить её, чтобы её мощь не разрывала, а обогащала общую симфонию его силы?

«Истинная алхимия — превращение вражды в верность, боли — в покой», — прошептал в памяти голос Хранителя.

Её дыхание перехватило. Она представила это. Не себя в роли громоотвода, принимающего на себя его удары. А себя в роли камертона. Нежного, точного инструмента, который своим чистым звучанием задаёт верный тон. Она могла бы своей эмпатией, своим резонансом не гасить его силу, а делать её гармоничной. Превращать слепую, разрушительную ярость в сфокусированную, контролируемую мощь. Не отнимать у него его сущность, а помочь ей найти баланс.

Это было грандиозно. И пугающе. Потому что это означало не просто успокаивать его в приступах. Это означало погрузиться в самую сердцевину его бури, понять её источник, её музыку — и изменить её. Стать не утешительницей, а соавтором его силы.

И это также означало колоссальный риск. Такая глубокая настройка требовала бы от неё полного слияния с ним. Она могла бы не просто «перенять диссонанс», как было написано в трактате, а раствориться в нём, потеряв себя в хаосе его боли.

Она стояла посреди двора, не видя восхищённых взглядов, не слыша благодарностей. Внутри неё бушевала тихая революция. Она смотрела на свои пальцы — те самые, что только что усмирили дикого дракончика, — и видела в них уже не инструмент для чужой воли, а ключ. Ключ к нему. Ключ к тому, чтобы их союз перестал быть наказанием и стал… выбором. Возможностью.

И в этот миг она поняла, что Хранитель был прав. Она стояла перед выбором: выпустить тигра из клетки или войти к нему. И она, сердцем и разумом, уже делала шаг вперёд, навстречу его буре, уже слышала в её рёве ту музыку, которую можно было исправить.

Это было страшнее любой схватки с ним. И бесконечно прекраснее.

А Лео продолжал стоять как вкопанный. Его мозг, привыкший всё анализировать через призму силы и контроля, отказывался понимать увиденное. Он не видел применения энергии. Не видел заклинания. Он видел лишь прикосновение. Одно единственное, точное прикосновение, которое сделало то, чего не смогло грубое заклятие инструктора.

И тогда леденящая душу мысль пронзила его, как клинок.

Она может это делать. Без боли. Без борьбы. Без того, чтобы её собственное сердце разрывалось на части от его ярости.

Её дар не был «слабым». Он был… избирательным. И он работал не только на нём.

Что, если однажды она поймёт, что может использовать его для кого-то ещё? Для кого-то, кто будет благодарен ей, а не ненавидеть себя за свою зависимость. Для кого-то, чья боль будет проще, чья душа не будет похожа на выжженную пустыню. Для кого-то, кто не оставит синяков на её коже.

Ревность, острая и ядовитая, ударила ему в грудь, заставив сжаться сердце. Но это была не ревность к другому мужчине. Это была ревность к её вниманию. К её дару. К её тишине.

Он привык, что её сила — это его лекарство, его личное спасение, купленное дорогой ценой. А теперь он видел, что это был дар, который она могла дарить. Дар, который мог сделать её героем для других. И этот дар показался ему песком, который утекает сквозь пальцы.

Он видел, как она встала, и кто-то из окружающих что-то сказал ей, и на её лице появилась лёгкая, смущённая улыбка. И этот простой знак признания, не затмеваемый страхом или отвращением, показался ему более опасным, чем любая магия Офелии.

Его буря заурчала внутри, но на этот раз не от ярости, а от нового, незнакомого чувства — страха потерять. Не свой статус, не контроль, а ту единственную, кто могла унять адский гул в его крови.

Не сказав ни слова, не подойдя к ней, он резко развернулся и ушёл, оставив её принимать благодарности, с тёмным, гнетущим подозрением, поселившимся в его душе: её искусство контроля могло однажды дать ей контроль над их союзом. Или вовсе избавить от него.

Глава 13: Доверенное лицо

Возвращаясь в свои покои, Вайолет всё ещё чувствовала лёгкое дрожание в кончиках пальцев — отзвук магии и мощного осознания. В ушах звенела тишина после бури, но внутри бушевало море возможностей. Она прикоснулась к двери, уже представляя, как сядет с трактатом и будет искать схемы, которые можно применить к…

Дверь резко отъехала сама, и её втянули в тёмную комнату. Сильная рука захлопнула дверь у неё за спиной, а вторая вцепилась в её запястье, прижимая к грубой, нагретой телом ткани его камзола. Воздух был густым, спёртым, пропитанным запахом его кожи, пота и того дикого, непокорного электричества, что всегда вилось вокруг него словно гроза.

Лео.

Он не говорил ни слова. Его дыхание было тяжёлым и прерывистым, глаза в полумраке горели не яростью, а чем-то более древним и неуправляемым — одержимостью, страхом, голодом. Он смотрел на неё так, будто видел впервые, и в то же время будто пытался впитать её образ навсегда, запечатать в себе.

--- Ты… — его голос сорвался на низкий, хриплый шёпот. — Ты была там. С ним. С этим… зверьком.

Его пальцы впились в её запястье, не оставляя синяков пока, но обещая их. Его тело было сплошной линией напряжения, прижимающей её к двери.

— Все смотрели на тебя. Все чувствовали этот запах. Мой запах.

Он втянул воздух носом, и по его лицу пробежала судорога, смесь наслаждения и агонии.

— Ты не понимаешь? — он прошипел, и его горячее дыхание обожгло её губы. — Ты не можешь… Ты не имеешь права. Это… это только моё. Только для меня.

Он говорил не о ней. Он говорил о её даре. О её спокойствии. О её силе. Он видел, как она отдала крупицу этого другому, и это свело его с ума ревностью, жгучей и животной.

Он не ждал ответа. Его губы нашли её в полумраке. Это был не поцелуй, а акт поглощения. Грубый, властный, без просьбы о разрешении. Его язык вторгся в её рот, вкус его был знакомым — диким мёдом, дымом и сталью. Он вёл её, отступая вглубь комнаты, к кровати, не разрывая контакта, словно боялся, что если он отпустит её хотя бы на секунду, она растворится, уйдёт к кому-то ещё, кто тоже захочет её тишины.

Они рухнули на покрывало. Его руки не срывали одежду — они снимали её с методичной, почти ритуальной яростью. Его пальцы развязали шнуровку её лифа с неприличной ловкостью, грубая ткань её платья с шелестом поддалась, обнажая кожу, которую он тут же покрывал влажными, жгучими поцелуями. Он перевернул её, усадив сверху на себя, его сильные руки сжимали её бёдра, направляя, пальцы впивались в нежную кожу под тонкой ткань исподнего.

— Только я, — хрипел он, глядя ей прямо в глаза, его золотые зрачки пылали в темноте. Его свободная рука расстёгнула его собственные штаны, высвободив его напряжённый, горячий член. — Только для меня. Никогда — для других.

Он помог ей опуститься на него. Его вторжение было резким, заполняющим, вышибающим дух. Он вошёл в неё глубоко, одним точным движением, заставив её ахнуть от внезапности и интенсивности ощущений. Но он не позволял ей отстраниться, не позволял привыкнуть. Он держал её за талию, задавая медленный, почти невыносимый ритм, заставляя её чувствовать каждый сантиметр, каждую пульсацию, каждый его нерв. Это было не утоление желания. Это было помечение территории, акт утверждения власти и отчаянной мольбы одновременно.

Его губы обжигали её плечо. Он оттянул ткань платья зубами, обнажив ключицу, и приник к коже с животным вожделением. Сначала он просто целовал её, чувствуя, как бьётся её кровь у него под губами. Затем — его губы сомкнулись, и он укусил. Не игриво, не нежно. Резко, до хруста, до острой, сладкой боли, до металлического привкуса крови, выступившей на его языке.

Он застонал, низко и глубоко, прижимаясь к ране, втягивая её кровь, её сущность, её аромат хризантем, смешанный с солью и железом. Его бедра продолжали двигаться под ней, медленно и глубоко, каждый толчок доводя её до края, но не позволяя упасть.

— Моя, — просипел он, и в его голосе звучала не ярость, а отчаянная, искажённая страхом мольба. Его зубы снова впились в её кожу, чуть ниже, оставляя новый кровавый отпечаток. — Твой вкус… твой запах… только мои. Всегда.

Он двигался внутри неё с той же неистовой, сосредоточенной медлительностью, его руки скользили по её бокам, оставляя на коже красные полосы, его губы и зубы исследовали её шею, плечи, грудь, оставляя синяки и следы от зубов, будто пытаясь впитать её через плоть, сделать частью себя, чтобы никогда не потерять. Каждое прикосновение было одновременно болью и обещанием, унижением и обожествлением.

Она не сопротивлялась. Её собственная магия бушевала в ответ на его отчаяние, не успокаивая, а усиливая ощущения, превращая боль в странное, извращённое единение. Она чувствовала его страх, его животный ужас перед потерей, и это рождало в ней не жалость, а жгучую, почти материнскую потребность унять эту боль любым способом. Даже таким. Она обвила его шею руками, её пальцы впились в его влажные от пота волосы, и она сама начала двигаться навстречу, встречая его медленные, глубокие толчки, чувствуя, как её собственная кровь разгоняется, отвечая на его яростный зов.

Когда он достиг кульминации, это был не крик, а сдавленный, глубокий стон, больше похожий на рыдание обречённости. Он вжался в неё, его тело напряглось, а затем обмякло, налилось свинцовой тяжестью. Он излился в неё горячими волнами, его пальцы всё ещё впивались в её бёдра. Он лежал, уткнувшись лицом в её шею, его дыхание было горячим и неровным. Он всё ещё держал её, не отпуская, словно так и заснул бы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Прошло несколько минут. Дрожь в его теле постепенно стихла. И тогда он заговорил, его голос был глухим и разбитым, прямо у её уха.

— Он начинается.

Она не поняла, её сознание ещё плыло в тумане эндорфинов и боли.

— Что? — прошептала она, её собственный голос был хриплым.

— Приступ. — Он сжал её ещё сильнее. — Прямо сейчас. Я чувствую… знакомое давление. Жар. Он подползает.

Он говорил не о ярости. Он говорил о страхе перед ней.

Раньше в такие моменты он бы оттолкнул её. Заперся. Зарычал. Попытался бороться в одиночку.

Но сейчас он лежал с ней, обнажённый, уязвимый, покрытый её кровью и своим потом, и говорил об этом. Прямо. Без прикрас.

— Помоги, — выдавил он. Это не был приказ наследника. Это была просьба. Отчаянная, искренняя, лишённая всякой гордости. — Пожалуйста. Не дай ему… не дай мне…

Он не договорил. Он боялся сказать «не дай мне сделать тебе больно». Потому что синяки и следы зубов на её коже уже говорили сами за себя.

Вайолет замерла. Это был тот самый момент. Момент выбора. Войти в клетку.

Она медленно высвободилась из его объятий. Он напрягся, ожидая, что она уйдёт. Но она лишь приподнялась на локте и посмотрела на него в полумраке. Затем её рука потянулась к его виску.

Она не просто прикоснулась. Она закрыла глаза и настроилась. Вспомнила «ноту» дракончика. Вспомнила схемы из трактата. Она искала не ярость. Она искала источник — ту самую фальшивую, дрожащую от страха и боли струну в симфонии его крови.

И нашла её. Она вибрировала, грозя сорваться в хаос.

Вайолет не стала давить на неё. Не стала пытаться заглушить. Она просто… коснулась её. Легко, точно, послав вдоль этой струны волну своей тишины, своего понимания. Не «успокойся», а «я здесь». Не «перестань», а «я чувствую твою боль».

Лео вздрогнул всем телом. Его глаза расширились от изумления. Это было не похоже на прежние разы. Раньше её прикосновение было похоже на ледяную воду, гасящую пламя. Сейчас… сейчас это было похоже на то, как если бы пламя внезапно обрело форму, направление, контроль. Оно не гасло. Оно подчинялось.

Напряжение стало спадать с его тела не рывками, а плавно, как отступающий прилив. Горячий жар в его жилах сменился ровным, мощным теплом. Он глубоко вздохнул, и это был первый по-настоящему полный вдох за долгие часы.

Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни страсти, ни одержимости. Было шокированное, бездонное недоумение.

— Что ты сделала? — прошептал он.

— То, что должна была делать с самого начала, — так же тихо ответила она. — Не боролась с твоей бурей. А направляла её.

Он медленно сел, не отрывая от неё взгляда. Воздух между ними трепетал от чего-то нового. Хрупкого. Важного.

— Значит, — он произнёс слова медленно, обдумывая каждый слог, — наш договор… он может быть другим.

— Каким? — спросила она, её сердце заколотилось.

— Не «я — твой господин, а ты — моё лекарство». — Он провёл рукой по лицу, смахивая невидимую пыль. — А… «я — буря, а ты — мой штурман». Союзники. — Он посмотрел на неё, и в его глазах впервые за всё время появилось нечто, отдалённо напоминающее уважение. — Ты согласна?

Вайолет посмотрела на синяк на своём запястье. На следы от его зубов на плече. А затем — в его глаза, где буря наконец утихла, уступив место ясности.

— Я согласна, — сказала она. — Но союзники — это не собственность. То, что только что было… это было не про союз.

Лео нахмурился, тень прежней угрозы скользнула по его лицу.

— Я что, должен был позволить тебе раздавать моё спокойствие всем желающим? Как конфетки? Ты принадлежишь мне. Это факт.

— Факт? — её голос дрогнул, но не от страха, а от нарастающей горечи. Она села, прикрывшись простынёй, чувствуя, как на плече проступает багровый след от его зубов. — Ты действительно не понимаешь? Ты не «владеешь» мной, Лео. Ты нуждаешься во мне. И это не одно и то же. То, что ты делаешь… это не желание. Это паника. Ты кусаешь меня, как загнанный волк кусает свою лапу, попавшую в капкан.

Он замолчал, её слова, казалось, достигли цели. Он смотрел на синяк на её запястье, который сам же и оставил, и его взгляд стал отстранённым.

— Они все будут хотеть тебя, — прошептал он, и в его голосе снова зазвучала та самая, сырая уязвимость, что была во время приступа. — Увидев, что ты можешь… они все приползут. С своей болью. Со своими ранами. И ты… ты будешь помогать им. Потому что ты не можешь иначе. А я… — он сглотнул, — я останусь в стороне. С своей чудовищной, неудобной болью, которую никто, кроме тебя, не может вынести. И ты предпочтёшь их. Потому что их легче исцелить.

В его словах было столько детской, искажённой страхом логики, что у Вайолет перехватило дыхание. Его ревность была не собственничеством тирана. Это был ужас заброшенного ребёнка, который нашёл единственный источник тепла и боялся, что его отнимут.

— Ты идиот, — выдохнула она, и в её голосе не было злобы, лишь изнемождение. Она потянулась и прикоснулась пальцами к его сжатому кулаку. — Разве то, что только что произошло, между нами, похоже на что-то лёгкое? На что-то, что я могу «предпочесть» кому-то ещё?

Он взглянул на её руку на своей, затем на её плечо.

— Я причинил тебе боль.

— Да, — согласилась она без колебаний. — И мы ещё вернёмся к этому. Но это — между нами. Это — наша война и наше перемирие. То, что было с дракончиком… это было применение силы. Практика. Это не отняло у меня ничего, что принадлежит тебе. Это дало мне понимание, как помочь тебе. Не быть твоим громоотводом, а стать твоим… проводником.

Он медленно, почти нерешительно, разжал кулак и переплел свои пальцы с её. Его рука была грубой и горячей.

— Я не знаю, как это — делить тебя, — признался он, и это было самое честное, что он сказал ей за всё время.

— Ты и не должен делиться мной, — она посмотрела на их сплетённые пальцы. — Но ты должен научиться доверять нам. Доверять, что наше… партнёрство… это нечто иное. Нечто большее, чем просто лечение. И что оно не сломается от того, что я проявлю сострадание к другому существу.

Он долго молчал, вглядываясь в её лицо, словно ища подтверждения её словам в каждой черте.

— Этот «договор» союзников, — наконец сказал он хрипло. — Он… запрещает причинять тебе боль?

Вайолет почувствовала, как по её спине пробежали мурашки.

— Он не просто запрещает. Он обязывает тебя искать иные пути. Как я обязана искать иные пути помочь тебе, кроме как просто быть твоей жертвой.

Лео кивнул, словно заключал сделку на поле боя.

— Тогда я принимаю эти условия. — Он поднёс её руку к своим губам и не поцеловал её, а просто прижал к ним, чувствуя тонкую кожу на её костяшках. Это был жест не собственника, а человека, дающего клятву. Неровную, хрупкую, но первую в своей жизни настоящую клятву. — Но моя ревность — это часть моей бури. С ней придётся смириться.

— А мои синяки — это часть моей платы, — парировала она. — Но я надеюсь, что с опытом мы обе найдём более… цивилизованные способы взаимодействия.

На его губах дрогнуло нечто, отдалённо напоминающее улыбку.

— Не рассчитывай на это.

Впервые за весь вечер между ними промелькнула искорка не только страсти и боли, но и чего-то похожего на понимание. Они всё ещё были на краю пропасти. Но теперь они смотрели на неё вместе.

Глава 14: Цена силы

Их новообретённое перемирие висело в воздухе хрупким хрустальным мостом, и каждый день они учились по нему ходить, боясь оступиться. После ночи откровений и боли их взаимодействие потеряло прежнюю резкость, сменившись настороженным, почти нежным изучением друг друга.

Они начали с малого. Утром Лео не просто кивал ей у двери, а ждал, пока она соберётся, прислонившись к косяку и глядя в окно на просыпающуюся Академию. Их молчаливые прогулки до лекций стали ритуалом. Сначала между ними оставалось расстояние в полшага, но однажды её пальцы случайно задели его руку, и он не отдернул свою, а лишь замедлил ход, позволив тыльной стороне ладоней соприкоснуться на мгновение. Это было мимолётно, но для них обоих — словно гром средь ясного неба.

В столовой он теперь не просто сидел напротив, а отодвигал свой стул чуть ближе. Он начал замечать, что она ест — вернее, что она почти не ела, ограничиваясь самым скудным пайком. На третий день, без единого слова, он сдвинул к ней тарелку со свежими фруктами и куском тёплого хлеба с мёдом. Когда она удивлённо посмотрела на него, он лишь буркнул: «Силы тебе понадобятся. Для штурманства». И отвернулся, но она заметила, как напряглись его уши. Она приняла дар молча, и сладость на языке была не только от мёда.

После занятий они могли найти скамью в самом глухом уголке сада, где он, откинув голову назад, закрывал глаза, а она сидела рядом, читая вслух отрывки из трактатов по истории магии. Её голос, тихий и ровный, действовал на него лучше любого успокоительного зелья. Иногда он задавал вопрос — резкий, неожиданный, выдающий острый ум, привыкший к сути вещей, а не к придворным любезностям. Она отвечала, и между ними завязывался диалог — первый по-настоящему осмысленный разговор, лишённый упрёков и обвинений.

Он начал делиться с ней не болью, а обычными вещами. Показал ей место на тренировочном поле, откуда был виден самый красивый закат. Рассказал о своём фамильяре, Аргоне, о его повадках, о том, как тот впервые принёс ему добычу, будучи ещё птенцом. Эти истории были обрывистыми, лаконичными, но в них сквозила та часть его души, которую он всегда скрывал за броней высокомерия.

Вайолет, в свою очередь, рассказывала о своей семье. Не о бедности и упадке, а о маленьких радостях — о том, как мать учила её вышивать герб Орхидей, о запахе старой библиотеки в их родовом поместье, о первом цветке, который она вырастила сама. Она говорила, а он слушал, не перебивая, его внимательный, тяжёлый взгляд смягчался, теряя привычную суровость.

Они учились прикасаться друг к другу без ярости и страха. Однажды, когда она поскользнулась на мокрой плитке, его рука мгновенно обхватила её локоть, чтобы поддержать. Он не отнял её сразу, а задержал на секунду, словно проверяя, не причинит ли его прикосновение боли. Она не отстранилась, и его пальцы слегка сжали её руку, прежде чем отпустить. Это было нежнее любого поцелуя.

По вечерам он мог прийти к ней в комнату под предлогом обсуждения плана занятий на завтра и просидеть в кресле, просто наблюдая, как она переписывает заметки. Воздух наполнялся тихим звуком её пера и ровным звуком его дыхания. Иногда она ловила на себе его взгляд — задумчивый, изучающий, полный какого-то нового, непонятного ей тепла.

Именно в один из таких вечеров, когда в камине потрескивали поленья, а за окном шёл холодный осенний дождь, всё изменилось. Вайолет закончила делать заметки и подняла на него глаза. Он сидел, уставившись в огонь, и на его лице было не привычное напряжение, а глубокая, неизбывная усталость, которую она раньше никогда не видела.

— Лео? — тихо позвала она.

Он вздрогнул, словно возвращаясь из далёких стран, и посмотрел на неё. В его глазах была борьба. Он хотел сказать что-то, но слова застревали в горле.

— Что-то не так? — спросила она, откладывая перо.

Он медленно поднялся с кресла. Его движения были тяжёлыми, лишёнными обычной хищной грации.

— Ты хочешь быть моим штурманом? — его голос прозвучал хрипло. — Хочешь знать, куда направлять мою бурю? Тогда ты должна увидеть, что она делает с кораблём.

Он не стал ждать её ответа. Развернувшись, он прошёл к дальнему углу комнаты, к массивному камину, над которым висел его герб. Но его рука потянулась не к нему, а к незаметной, почти сливающейся с резьбой по камню, замочной скважине. Лёгкий щелчок — и часть панели бесшумно отъехала в сторону, открывая узкий, тёмный проход.

— Идём, — приказал он, и в его тоне не было места для возражений.

Она последовала за ним по узкой, уходящей вниз каменной лестнице. Воздух стал холоднее и гуще, пахнул сыростью, ржавым металлом и старой болью. Внизу находилось небольшое помещение, больше похожее на келью или склеп. Здесь не было окон. Единственный источник света — тусклая магическая сфера в центре комнаты, отбрасывающая длинные, искажённые тени.

И при этом свете Вайолет увидела.

На каменных полках вдоль стен, подобно орудиям пыток, лежали артефакты. Это не были сокровища. Это были инструменты подавления. Тяжёлые браслеты из чёрного, неотполированного металла с обращенными внутрь шипами, которые, должно быть, впивались в плоть, отвлекая острой болью от боли внутренней. Кожаный ошейник с инкрустированным кровавым рубином, который пульсировал тусклым, зловещим светом. Несколько кинжалов с лезвиями из обсидиана, испещрёнными рунами, — для ритуальных кровопусканий, чтобы сбросить избыток силы до того, как он взорвётся изнутри.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но самое страшное было не это.

Лео медленно, почти ритуально, снял свой камзол, затем — рубашку. Он стоял перед ней, и при тусклом свете она увидела его спину, его торс.

Это не были шрамы от битв с внешними врагами. Это была карта внутренней войны. Длинные, пересекающиеся линии, похожие на следы от когтей, шли вдоль позвоночника — следы того, как его собственная сила рвалась наружу. Круглые, похожие на ожоги отметины на плечах и груди — места, где, как она догадалась, прикладывали раскалённые артефакты для подавления. Вся его кожа была испещрена тонкой сетью серебристых линий, словно морозные узоры на стекле — следы тысяч микроразрывов, которые его дар причинял его же плоти каждый раз, когда он выходил из-под контроля.

— Это — цена, — его голос был пустым, без эмоций, как у человека, констатирующего погоду. — Каждый раз, когда я использую силу, она требует расплаты. Не после. В тот же момент.

Он поднял руку и показал на внутреннюю сторону своего предплечья. Там, под кожей, пульсировали тонкие, алые прожилки, словные раскалённые провода.

— Кровь закипает. Плоть рвётся. Кости ноют. Они называют это «Благословением Грифонов». Я называю это проклятием.

Он сделал шаг к полке и взял один из чёрных браслетов. Шипы с внутренней стороны были покрыты тёмными, засохшими пятнами.

— Отец заставлял меня носить это. С детства. «Боль — это дисциплина», — говорил он. — «Если ты не можешь контролировать свою силу, контролируй боль от её сдерживания».

Вайолет не могла отвести взгляд. Её собственная кожа горела в унисон, её дар кричал от эха той невыразимой, постоянной агонии, что была запечатлена на его теле. Она чувствовала не просто боль. Она чувствовала одиночество. Ужасающее, всепоглощающее одиночество ребёнка, который должен был носить эти орудия пытки вместо того, чтобы получать утешение.

— А это… — он указал на небольшой, изъеденный ржавчиной металлический диск с иглой в центре, — …для «Кровавой Немощи».

Он произнёс это слово с леденящей душу простотой.

— Когда сила выходит из-под контроля и сжигает слишком много крови за раз… наступает Немощь. Кровь превращается в яд. Она разъедает тебя изнутри. Сначала ты слабеешь. Потом начинаешь кашлять чёрной, гнилой кровью. Потом твоя собственная сила пожирает тебя, оставляя от человека лишь пустую, высохшую оболочку. Этот диск… его вгоняют в грудь, чтобы выжечь поражённый участок, пока зараза не расползлась. Мне «везло». Я всегда останавливался на грани.

Он повернулся к ней, и в его глазах она увидела не гордость воина, а усталость загнанного зверя, который смирился с своей клеткой.

— Вот что значит быть «могущественным», Вайолет. Вот что скрывается за этой вспышкой на Церемонии Измерения. Это не дар. Это болезнь. И ты… — его голос дрогнул, — …ты первое, что не причиняет мне боли. Ты первое, что не является ещё одним шипом, ещё одним ожогом, ещё одним напоминанием о том, что я — чудовище.

Он стоял перед ней, обнажённый не только физически, но и душевно, показывая ей самые тёмные, самые уродливые части себя. Это была не попытка вызвать жалость. Это была демонстрация доверия. Цена его силы была ужасна, и он платил её сполна каждый день.

Вайолет медленно подошла к нему. Она не бросилась обнимать его. Не заплакала. Она подняла руку и осторожно, почти не касаясь, провела кончиками пальцев по старым, белым шрамам на его груди. Её прикосновение было лёгким, как дуновение ветерка, но он вздрогнул, будто от прикосновения раскалённого железа.

— Боль, — прошептала она, закрывая глаза, её дар читал историю его страданий, записанную на его коже, — она не должна быть инструментом контроля. Она должна быть сигналом. Сигналом, что что-то не так.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Я не стану ещё одним твоим артефактом подавления, Лео. Я не буду причинять тебе боль, чтобы ты мог функционировать. — Её голос был твёрдым. — Но я буду твоим сигналом. Я буду тем, кто поможет тебе услышать бурю до того, как она всё разрушит. И мы найдём способ направить её так, чтобы она не разрывала тебя на части.

Она посмотрела на страшные артефакты на полках.

— Этому здесь не место. Никогда больше.

Лео смотрел на неё, и в его глазах медленно таяла ледяная корочка, за которой он скрывался. Он не сказал «спасибо». Это слово было бы слишком мелким, слишком незначительным для того, что произошло. Вместо этого он просто кивнул, коротко и резко, и его рука на мгновение легла поверх её, прижимая её ладонь к своему сердцу, которое билось часто и громко.

Он позволил ей увидеть цену его силы. И она, вместо того чтобы отвернуться в ужасе, предложила не подавление, а исцеление. Это был новый договор. Глубокий. Окончательный.

Глава 15: Политическая игра

Рассвет врывался в комнату Вайолет не просто полосками света, а целыми потоками жидкого золота, окрашивая стены в теплые тона. Ещё неделю назад она просыпалась от тревоги, от тяжёлого ожидания нового дня, полного унижений. Теперь же первое, что она чувствовала, — это твёрдое, тёплое присутствие рядом. Тяжёлая рука Лео лежала на её талии, его дыхание было ровным и глубоким, а лицо, смягчённое сном, казалось почти беззащитным.

Их сближение было подобно медленному расцвету ночного цветка, лепесток за лепестком. И этот расцвет касался не только их двоих, но и третьего, самого неожиданного члена их странной семьи — Аргона.

Началось оно с малого. После той ночи, когда он показал ей свои шрамы, что-то сломалось в его защите. На следующее утро он не ушёл на рассвете, как делал раньше. Он лежал, смотрел, как первые лучи солнца касаются её волос, и когда она проснулась, его взгляд был не оценивающим, а… заворожённым. На ковре у кровати, свернувшись мощным кольцом, спал Аргон. Раньше он никогда не оставался на рассвете, следуя за своим хозяином. Но в то утро грифон лишь приоткрыл один золотой глаз, оценил мирную картину и, издав короткое, похожее на мурлыканье ворчание, снова погрузился в сон. Это был первый, молчаливый знак одобрения.

Следующей ночью он пришёл снова. Не для страсти, а для тишины. Они разговаривали в темноте, и их разговоры текли иначе. Он рассказывал не о битвах и силе, а о том, как в детстве боялся грозы, и как его фамильяр, тогда ещё маленький грифон, забирался к нему в кровать, чтобы защитить. В этот момент из глубины комнаты донёсся тихий, гортанный звук — Аргон, словно подтверждая историю, перевернулся во сне, и его крыло шумно шлёпнулось о пол. Она рассказывала о запахе земли после дождя в саду их старого поместья, о том, как училась вышивать герб орхидеи и постоянно путала нитки. Эти истории были их настоящей кровью, их настоящей сущностью, которой они делились в полумраке, а Аргон стал их молчаливым, но самым внимательным слушателем, его дыхание было ровным саундтреком к их исповедям.

Постепенно грифон стал не просто наблюдателем, а активным участником их ритуалов близости. Когда они сидели у камина, он начал подходить и укладываться не у ног Лео, а между ними, создавая живой, тёплый мост. Сначала Вайолет лишь смотрела на него, боясь спугнуть. Потом, в один смелый вечер, она протянула руку и погрузила пальцы в густые, бронзовые перья на его загривке. Аргон издал тот самый низкий, вибрирующий звук, похожий на мурлыканье огромного кота, и прикрыл глаза, явно наслаждаясь. Лео, наблюдавший за этим, не мог скрыть изумлённой улыбки. Он-то знал, что Аргон никого, кроме него, так близко не подпускал.

Дни текли, сменяя друг друга, как страницы в новой, удивительной книге. Утренние прогулки к лекциям превратились в неспешные променады. Дистанция между ними сократилась с почтительной до интимной. Сначала их руки случайно касались при ходьбе. Потом его мизинец зацепился за её, и он не отдернул руку. Через день его пальцы уже сплетались с её пальцами естественно и крепко, будто так и должно было быть.

В столовой он теперь не просто сидел с ней за одним столом. Он изучал её привычки. И заметив, что она берёт только самое простое, начал молча подкладывать ей на тарелку куски мяса со своей, фрукты, сладости. Когда она удивлённо поднимала на него глаза, он хмурился и бормотал что-то вроде: «Штурману нужно питание получше» или «Ты слишком худая». Но в его глазах читалась не критика, а странная, неуклюжая забота.

Послеобеденные часы они часто проводили в библиотеке. Но не порознь, а вместе. Он мог сидеть рядом, пока она изучала трактаты, и вместо того, чтобы скучать, брал книгу по истории кланов и задавал ей вопросы, вникая в хитросплетения генеалогий, которые раньше считал скучными. Иногда он просто сидел, закрыв глаза, и слушал, как она читает вслух. Её голос стал его личным заклинанием умиротворения.

Вечера были самыми ценными. Они научились просто быть рядом. Могли молча сидеть у камина в его покоях, каждый со своими мыслями, но их тишина была наполненной, а не пустой. Он стал приносить ей маленькие, немые дары: необычный камень, найденный на тренировочном поле, засохший цветок с особенно яркими лепестками. Она в ответ стала оставлять на его столе записки с цитатами из книг, которые напоминали ей о нём.

А ночью… Ночью их кровати стали общими. Сначала они спали, отвернувшись друг от друга, сохраняя дистанцию. Потом, однажды утром, она проснулась, обнаружив, что он перевернулся и его рука лежит на её талии. Она замерла, боясь пошевелиться, но он не убрал её. Следующей ночью она сама повернулась к нему лицом, и их лбы соприкоснулись во сне. Теперь они засыпали в объятиях. Не всегда это заканчивалось страстью — чаще это было просто глубокое, доверительное единение. Он дышал ей в волосы, а она чувствовала, как под её щекой бьётся его сердце, и это был самый спокойный звук на свете.

Она расцветала. Её движения стали увереннее, плечи расправились. На её лице, обычно бледном, появился румянец, а в глазах загорелся внутренний свет. Она больше не опускала взгляд, проходя по коридорам. Она шла рядом с ним, и её спокойная улыбка, которую он теперь вызывал всё чаще, была её новой бронёй.

Именно эта перемена, это новое сияние и стало той искрой, что запалила фитиль беды. Их счастье было слишком заметным, слишком хрупким и слишком раздражающим для тех, чьи амбиции оно разрушало.

Сначала слухи были лишь злобным шёпотом. «Она его заворожила», «Говорят, она поит его зельями из своей крови», «Смотрите, как он смотрит на неё — как кролик на удава». Но вскоре шёпот сменился громкими обвинениями. Истоки были ясны — дом Ястреба, и особенно Офелия, чьи амбиции быть рядом с Лео были растоптаны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Офелия действовала умно. Она не кричала о колдовстве на площадях. Вместо этого её сторонники, магистры, лояльные её дому, начали задавать «невинные» вопросы на лекциях по продвинутой гемомантии. О «забытых», «тёмных» ответвлениях магии крови, о техниках ментального подчинения через кровную связь, которые были запрещены Советом ещё во времена Кровавого Раскола. Упоминания были мимолётными, но всегда заканчивались многозначительными взглядами в сторону Вайолет.

А потом слух достиг ушей Совета Магистров.

Однажды после совместного ужина, когда они возвращались в покои Лео, их путь преградила группа стражников в парадной форме с гербом Совета — скрещёнными жезлами на фоне пылающей розы. Во главе стоял суровый магистр Вартур, известный своей неподкупностью и верностью букве закона.

— Лорд Грифон, леди Орхидея, — его голос был ледяным. — Совет Магистров требует вашего присутствия на завтрашнем слушании. Имеются… вопросы, касающиеся природы вашего союза.

Лео мгновенно встал между Вайолет и стражниками, его поза выражала готовность к бою.

— Какие вопросы? — прорычал он. — Говорите прямо.

— Обвинения серьёзны, — холодно парировал Вартур. — Речь идёт о возможном применении запрещённых манипуляций сознанием. О «Кровавом Гипнозе». Совет должен быть уверен, что воля наследника одного из великих домов не находится под чуждым влиянием.

Вайолет почувствовала, как земля уходит из-под ног. «Кровавый Гипноз» — это была одна из самых страшных запретных техник, упоминавшихся в её же трактате. Магия абсолютного подчинения, стирающая личность жертвы. Наказание за её использование было одним — полное лишение дара и изгнание в пустоши.

Лео заслонил её собой полностью.

— Это абсурд! — его голос гремел под сводами коридора. — Я сам…

— Именно это и предстоит выяснить, лорд Грифон, — перебил его Вартур. — На слушании. Завтра, на рассвете. Я советую вам хорошо отдохнуть. И подумать о своих показаниях.

Стража удалилась, оставив их в оглушительной тишине. Лео развернулся к Вайолет, его лицо было искажено яростью, но в глазах читался страх. Не за себя. За неё.

— Они не посмеют… — начал он, но Вайолет положила руку ему на грудь, чувствуя, как бешено бьётся его сердце.

— Посмеют, — тихо сказала она. — Это политика. Твой отец не здесь, чтобы их сдерживать. Дом Ястреба наносит удар. Они хотят не просто разлучить нас. Они хотят уничтожить мой род окончательно и дискредитировать тебя, показав тебя слабым, находящимся под влиянием.

В ту ночь они не спали. Лео метался по комнате, строя планы защиты, угроз, требования вызвать отца. Вайолет же сидела, укутавшись в покрывало, и думала. Она вспоминала строки из трактата. «Кровавый Гипноз» оставлял следы — специфические изменения в ауре жертвы, которые могли обнаружить опытные магистры. Она была чиста. Но докажет ли это что-то Совету, где у Ястребов были свои люди?

— Я не позволю им тебя тронуть, — поклялся Лео, опускаясь перед ней на колени и сжимая её руки. — Ни за что.

Она посмотрела на его сведённое беспокойством лицо, на его глаза, полные решимости и страха. И поняла, что это не просто нападение на неё. Это была атака на их хрупкий, только что родившийся союз. На доверие, которое они с таким трудом построили.

Рассвет застал их у окна, стоящими плечом к плечу и смотрящими на просыпающийся город. Предстоящая битва будет вестись не на мечах, а словами и интригами. И от её исхода зависело не только их будущее, но и сама природа их связи — будет ли она признана добровольным союзом или объявлена преступным колдовством.

Они шли на заседание Совета, держась за руки. Его ладонь была твёрдой и уверенной. Её — прохладной, но не дрожащей. Пузырь их счастья лопнул, но на его месте возникла новая реальность — реальность, где им предстояло сражаться за своё право быть вместе против целого мира, готового их разлучить.

Глава 16: Крепость

Холодное утро застало Вайолет уже на ногах. Она стояла посреди комнаты, пока служанка застёгивала на ней платье — не алое и не золотое, а глубокого тёмно-синего, цвета ночного неба перед грозой. Это был её молчаливый вызов, её компромисс между требованиями дома Грифонов и её собственной сутью. Ткань была тяжёлой и дорогой, но сегодня она чувствовала её вес не как бремя, а как доспехи.

В дверь постучали. Негромко, но уверенно. Прежде чем она успела ответить, дверь открылась, и на пороге возник Лео.

Он был уже готов. На нём не было парадных одежд, только простые, но безупречно сидящие чёрные брюки и тёмно-серая рубашка, подчёркивавшая мощь его плеч. Его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по ней, и Вайолет непроизвольно выпрямила спину, ожидая колкости или насмешки.

Но он лишь коротко кивнул.

— Идём. Они уже собираются.

Его голос был ровным, без привычной ядовитости. В нём слышалась лишь холодная, отточенная решимость. Он повернулся, чтобы выйти, но на пороге задержался, взгляд его упал на её руки, бессознательно сжимавшие складки платья.

— Они будут смотреть, — сказал он, не глядя на неё. — Они будут шептаться. Пусть смотрят. Пусть шепчутся. Ты будешь смотреть на меня. Только на меня. Поняла?

Это не было приказом. Это была инструкция. Стратегия. И в своей чёткости она была странно успокаивающей.

— Я поняла, — тихо ответила она.

Он вышел, и она последовала за ним.

Их путь по утренним коридорам Академии был шествием через молчаливое судилище. Из-за каждой колонны, из каждой ниши на них смотрели десятки глаз — любопытных, враждебных, насмешливых. Шёпот, словно ядовитый дым, стелился за ними по пятам. Вайолет чувствовала каждый взгляд на своей коже, как укол булавки.

И тогда его рука, тёплая и твёрдая, легла ей на спину, между лопаток. Легко, почти невесомо. Но этого касания было достаточно. Оно было якорем, грузилом, который не давал её отбросить этой волной страха и ненависти. Он не смотрел на неё, глядя прямо перед собой, его лицо было невозмутимой маской наследника Грифонов. Но его ладонь говорила красноречивее любых слов: «Я здесь. Ты не одна».

— Они боятся, — тихо, так, что слышала только она, проговорил он, его губы едва шевельнулись. — Не тебя. Они боятся того, что ты для меня значишь. Потому что не могут это контролировать. Не могут это понять.

Он говорил не для утешения. Он констатировал факт, как полководец на карте сражения. И это помогало ей больше, чем любые сладкие слова.

— А что я для тебя значишь? — рискнула она спросить шёпотом, сама удивившись своей смелости.

Он на мгновение замолчал, его шаг не сбился.

— Ты — тишина перед моей бурей, — ответил он с той же отстранённой прямотой. — И они инстинктивно чувствуют, что тот, кто может усмирить бурю, — опаснее самой бури.

Они приближались к малому залу, где должен был собраться Совет. Воздух сгущался, шепот становился громче. Вайолет почувствовала, как подкашиваются ноги.

Лео остановился, прямо перед тяжелыми дубовыми дверями. Он повернулся к ней, впервые с утра глядя прямо в глаза. Его золотые глаза были спокойны и бездонны.

— Сегодня они увидят не бледную мышку из дома Орхидей, — сказал он твёрдо. — Они увидят женщину, ради чести которой наследник Грифонов не побоится испачкать руки. Запомни это. Держись этого.

Он не ждал ответа. Он протянул руку, не ладонью вверх для поцелуя, а боком, для рукопожатия, для союза. Жест равного. Жест партнёра.

И она, сделав глубокий вдох, вложила свою холодную ладонь в его горячую.

Их пальцы сплелись. Его хватка была уверенной и крепкой. Её — вначале слабой, но под его взглядом ставшей твёрже.

— Готов? — тихо спросил он.

— Готов, — выдохнула она, и в её голосе впервые зазвучала не робость, а решимость.

Он толкнул дверь, и они переступили порог, чтобы встретить свой приговор.

Зал Высших Судеб был сердцем светской и политической власти Академии. Он уступал в размерах Великому Залу, но превосходил его в мрачном величии. Стены из чёрного мрамора поглощали свет, а вместо витражей здесь были барельефы, изображающие не триумфы, а суды и казни. В центре, на возвышении, стоял полукруглый стол из тёмного полированного дуба. За ним сидели семь старших магистров — главы самых могущественных домов-основателей.

Вайолет сразу увидела лорда Маркуса Грифона. Он сидел по правую руку от центрального места, занимаемого лордом Кассианом. Его мощная фигура в тёмно-бордовом камзоле казалась высеченной из гранита. Холодные золотистые глаза, точь-в-точь как у Лео, скользнули по сыну и на мгновение задержались на Вайолет, не выражая ничего, кроме оценки.

По левую руку от лорда Кассиана сидел худощавый мужчина с острыми чертами лица и пронзительным взглядом ястреба. Лорд Альберик Ястреб, отец Офелии. Его тонкие пальцы перебирали пергамент, а на лице застыла маска высокомерного недовольства.

Лео и Вайолет остановились в центре зала, перед столом. Воздух был настолько густым, что его можно было резать ножом.

— Начинаем, — голос лорда Кассиана, председательствующего в Совете, был сухим и безразличным. — Рассматриваем вопрос о стабильности брачного контракта между домами Грифон и Орхидея в свете недавних... событий. Лорд Ястреб, вам слово.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лорд Альберик поднялся. Его движение было резким, птичьим.

— Благодарю, лорд Кассиан. — Его голос был высоким и пронзительным. — Дом Ястребов выражает глубочайшую озабоченность. То, что мы наблюдаем — не союз, а опасный фарс. Наследник величайшего дома, опора нашей системы, публично демонстрирует потерю контроля. И вместо того, чтобы искать истинное лекарство, мы видим, как его «усмиряют» с помощью сомнительных способностей представительницы дома, чья сила едва заметна на кристалле! — Он язвительно посмотрел на Вайолет. — Мы должны задаться вопросом: не использует ли леди Орхидея запрещённые техники ментальной манипуляции? Не является ли этот брак не стратегическим союзом, а ловкой интригой угасающего рода?

Вайолет почувствовала, как по спине бегут мурашки. Обвинение в ментальной манипуляции было одним из самых тяжких в мире Гемении.

Лео сделал шаг вперёд, его кулаки сжались, но прежде чем он заговорил, с места поднялся лорд Маркус. Его движение было тяжёлым и властным, заставившим замолчать даже лорда Альберика.

— Ты переходишь черту, Альберик, — голос лорда Грифона был низким и не терпящим возражений, как скрежет камня. — Ты называешь моего сына, наследника Грифонов, марионеткой? Ты обвиняет дом Орхидей, чья история длиннее твоей, в колдовстве? На каком основании? На основании сплетен, которые распространяет твоя дочь?

— Моя дочь, — парировал лорд Ястреб, — выражает общую озабоченность многих домов! Мы не можем рисковать стабильностью всей системы из-за... твоего отцовского чувства. Проклятие Дикой Крови — угроза для всех. И если её можно контролировать только с помощью этой... девицы, — он с пренебрежением кивнул на Вайолет, — то, возможно, нам стоит рассмотреть более надёжные методы. Артефакты. Подавители. Всё, что не ставит судьбу одного из сильнейших домов в зависимость от «бледной» крови.

— Этот «надёжный метод» веками не работал! — в голосе лорда Маркуса впервые прозвучала ярость, и Вайолет поняла, что это не просто спор о принципах. Это спор о сыне. — Её кровь — единственное, что даёт ему контроль. Её дар — единственное, что удерживает чудовище внутри него от разрушения всего, что мы построили! Ты предпочёл бы видеть моего сына в кандалах? Или, может, ты надеешься, что он окончательно сойдёт с ума, чтобы убрать с дороги твои амбиции?

— Я надеюсь сохранить порядок! — взвизгнул лорд Альберик. — Порядок, который рушится на глазах! Ты женишь своего сына на никёмной аристократке сомнительного дара, и ожидаешь, что мы все будем этому аплодировать? Этот брак бросает тень на все наши дома!

Лео не выдержал. Он шагнул так, что оказался между отцом и лордом Ястребом.

— Этот брак, — его голос громыхнул под сводами зала, заставив содрогнуться даже магистров, — спасает меня. И, следовательно, спасает ваше драгоценное спокойствие. Вы все боитесь меня. Боитесь того, что я могу сделать. А теперь вы боитесь и её, потому что она единственная, кто может меня остановить. Ваши слова, лорд Ястреб, — не забота о порядке. Это зависть и страх. Вы видите, что дом Грифонов обрёл новый, недоступный вам инструмент власти, и это сводит вас с ума.

Лорд Альберик побледнел от ярости.

— Ты забываешься, мальчишка! Ты говоришь с главой дома!

— А ты забываешь, с кем говоришь! — парировал Лео, и багровые искры на мгновение вспыхнули в его золотистых глазах. Воздух вокруг него затрепетал от сдерживаемой мощи. — Я — Лео Грифон. И я не позволю никому оскорблять женщину, носящую моё имя. Вы хотите доказательств? Вы понимаете только язык силы? Я могу его вам показать. Прямо здесь и сейчас. Я могу заставить этот зал содрогнуться так, что вы забудете все свои интриги!

Вайолет почувствовала, как знакомый гул наполнил её сознание. Его ярость, всегда кипящая у поверхности, рвалась наружу. Она инстинктивно сделала шаг вперёд, её пальцы едва заметно дрогнули, готовая коснуться его руки, но остановилась. Сейчас это было бы слабостью.

И тогда в наступившей тишине раздался спокойный, весомый голос.

— Довольно.

Все взгляды устремились на лорда Маркуса Грифона. Он медленно поднялся с места, и его мощная фигура затмила собой и его сына, и лорда Ястреба. Его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах, устремлённых на Лео, читалась сложная гамма чувств: тревога, одобрение и железная воля.

— Мой сын, — произнёс лорд Маркус, и его голос, низкий и властный, не требовал повышать тон, чтобы быть услышанным, — прав в одном. Дом Грифонов не будет терпеть оскорблений в адрес тех, кого он принял под свою защиту. — Он перевёл взгляд на лорда Альберика, и тот невольно отступил на полшага. — Однако, демонстрация грубой силы в стенах Зала Судеб — это язык отчаяния, а не власти. И мой дом отчаяния не знает.

Лео замер, ярость в нём медленно отступала, сменяясь напряжённым вниманием. Он понимал, что отец берет инициативу в свои руки.

— Вы все сомневаетесь в нашем решении, — продолжил лорд Маркус, обводя взглядом всех присутствующих магистров. — Вы видите слабую кровь и не понимаете силы, что за ней кроется. Вы видите ярость моего сына и боитесь её, не понимая, что теперь у неё есть противовес. Ваши опасения, лорд Ястреб, выслушаны. Но ваш тон — забыт. Потому что оскорблять мою невестку — значит оскорблять меня.

Он сделал паузу, давая своим словам осесть.

— Вам не нужна демонстрация разрушения, Альберик. Она пугает вас. Вам нужна демонстрация контроля. И вы её получите. Не в виде угроз, а в виде факта. Этот союз состоялся. Он работает. И он станет крепче с каждым днём. Любые дальнейшие попытки очернить его или расколоть будут расценены как враждебный акт против дома Грифонов. С этим вы все согласны? — Его вопрос повис в воздухе не как просьба, а как требование.

Лорд Кассиан, председательствующий, первым кивнул, его лицо оставалось непроницаемым.

— Совет принимает вашу позицию, лорд Маркус. Дело считается исчерпанным.

Лорд Альберик Ястреб был вынужден кивнуть, скрепя сердце. Его план публично унизить Грифонов провалился, и он сам оказался поставлен на место.

Лорд Маркус повернулся к Лео и Вайолет. Его взгляд смягчился на долю секунды.

— Наш дом силён не только яростью, сын. Но и мудростью. Запомни это. А теперь, выйдите. У вас есть дела поважнее, чем слушать лепет завистников.

Лео задержал на отце взгляд — вызов сменился на некое новое, уважительное понимание. Затем он коротко кивнул, взял Вайолет за руку и повёл её к выходу.

Их уход из Зала Судеб был иным. Это было не бегство и не вызов. Это была победа. Тихая, без зрелищной дуэли, но оттого не менее весомая. Лео доказал свою готовность сражаться за неё до конца. А лорд Маркус — что он не только использует их союз, но и защищает его как стратегический актив и часть чести дома.

Вайолет шла рядом с Лео, и её пальцы всё так же были переплетены с его. Но теперь в его хватке была не только ярость, но и странное, новое чувство — уверенность в их общем праве занимать это место. Их битва только начиналась, но первый, самый важный раунд был выигран. Не силой, а волей. И она исходила не только от Лео.

Они молча дошли до их крыла в резиденции Грифонов. Воздух здесь, пропитанный запахом старого дерева, кожи и силы, впервые показался Вайолет не враждебным, а защищающим. Лео провёл её в небольшую гостиную, смежную с его кабинетом — помещение, уютное по меркам Грифонов, с тяжёлой мебелью и тлеющим в камине огнём.

Он отпустил её руку, прошёл к боковому столику и налил в два хрустальных бокала темно-рубиновой жидкости. Протянул один ей.

— Пей. Ты бледна как полотно.

Она приняла бокал машинально. Рука действительно дрожала. Адреналин отступал, оставляя после себя опустошающую слабость. Она сделала маленький глоток. Напиток обжёг горло, но приятное тепло разлилось по жилам.

Лео стоял у камина, спиной к ней, глядя на пламя. Его плечи были по-прежнему напряжены.

— Он был прав, — тихо проговорил Лео, словно думая вслух. — Отец. Угрожать — это слабость. Нужно было просто... поставить их на место. Как он.

— Ты поставил, — так же тихо сказала Вайолет. — Ты заставил их замолчать. Ты заставил их увидеть, что это не шутка. Без твоей ярости его слова не имели бы такого веса.

Он обернулся, его золотистые глаза изучали её с новым, непонятным ей выражением. Он хотел что-то сказать, но в этот момент в дверь постучали. Три отчётливых, властных удара.

Не дожидаясь ответа, дверь открылась. На пороге стоял лорд Маркус.

Он снял парадный плащ, оставаясь в строгом камзоле. Его взгляд скользнул по бокалу в руке Вайолет, затем перешёл на сына.

— Можно войти? — спросил он, хотя уже переступил порог.

Лео кивнул, его поза вновь стала слегка защитной. Лорд Маркус закрыл дверь и прошёл в центр комнаты, его тяжёлые шаги глухо отдавались по паркету.

— Хорошая работа, — начал он без предисловий, обращаясь к Лео. — Глупая, импульсивная, рискованная... но хорошая. Ты заставил их вспомнить, кто ты. И показал, что готов защищать свои активы. — Его взгляд скользнул по Вайолет, и она поняла, что в его глазах она всё ещё была в первую очередь «активом». Но теперь — защищённым и ценным.

— Что будет теперь? — спросил Лео, опустошая свой бокал. — Ястребы не успокоятся.

— Конечно, нет, — лорд Маркус усмехнулся, коротко и беззвучно. — Альберик унижен. Он будет искать способ отыграться. Но сейчас он на время прижат. Совет увидел нашу решимость. Они не станут поддерживать его открыто. Его следующая атака будет из тени. Интриги. Диверсии. Возможно, попытка дискредитировать леди Вайолет иначе.

Он подошёл к камину и, взяв щипцы, поправил полено.

— Ситуация, однако, изменилась в нашу пользу. Твоя вспышка, сын, как ни парадоксально, сыграла нам на руку. Раньше они думали, что могут манипулировать тобой через неё. Теперь они видят, что это бикфордов шнур, ведущий к бочке с порохом. Ты сделал её неприкосновенной, продемонстрировав, что любое давление на неё вызовет немедленный и разрушительный ответ.

Лео хмуро смотрел на отца.

— Так это и есть план? Сделать из неё мишень?

— Я делаю из неё крепость, — поправил лорд Маркус холодно. — Крепость, которую ты яростно защищаешь. И это работает. Сегодняшнее заседание — тому доказательство. — Он отложил щипцы и повернулся к ним обоим. — Но одной ярости мало. Теперь вам двоим нужно сделать следующее. Вы должны стать безупречными. Ты, Лео, — демонстрировать контроль. А ты, леди Вайолет, — силу. Не ту, что измеряют на кристалле. А ту, что видна в осанке, в глазах, в умении держать удар. Вы должны стать несокрушимой парой не только на словах, но и на деле.

Он помолчал, давая своим словам улечься.

— Отдохните. Завтра начинается новая игра. И Ястребы будут не единственными игроками. Сегодня вы заявили о себе. Теперь все остальные захотят проверить вас на прочность.

С этими словами лорд Маркус кивнул им обоим — редкий, почти незаметный жест одобрения — и вышел из гостиной так же стремительно, как и появился.

Когда дверь закрылась, Вайолет выдохнула, не осознавая, что задерживала дыхание. Она посмотрела на Лео. Он стоял, глядя на огонь, его лицо было задумчивым.

— Крепость, — тихо повторил он слова отца. Затем его взгляд встретился с её. В нём не было привычной ярости или раздражения. Была усталая решимость. — Что ж. Значит, будем укреплять стены.

И впервые Вайолет почувствовала не страх и не унижение, а странную, леденящую душу ясность. Их брак был полем боя. И теперь они оба, наконец, поняли правила игры.

Глава 17: Аромат доверия

Их странное сближение начало обрастать тихими, интимными ритуалами, которые не были прописаны ни в одном брачном контракте. В их обыденность вошли поцелуи — уже не яростные схватки, где каждый пытался доказать своё превосходство, а иные, совсем другие.

Украдкой, в глубине Запретного архива, за высоким стеллажом с генеалогиями, Лео мог внезапно прижать её к старым фолиантам, и его губы находили её губы в коротком, стремительном поцелуе — не требующем, а как бы проверяющем реальность её присутствия. Она отвечала ему так же быстро, с лёгким уколом нежности, прежде чем отстраниться, сгорая от смущения и странного тепла, разливавшегося по жилам. Эти поцелуи пахли пылью, древней магией и её хризантемами.

Перед сном, в его спальне, когда свечи уже были потушены, он мог повернуться к ней и, не говоря ни слова, найти её лицо в темноте. Его поцелуй тогда был другим — медленным, почти нерешительным, полным немого вопроса. Она отвечала на него, кладя ладонь на его щеку, чувствуя, как под её прикосновением дробится напряжение прошедшего дня. Это был не страстный порыв, а ритуал заземления, способ сказать: «Я здесь. Ты не один». И для обоих это значило больше, чем любая страсть.

Именно эта новая, хрупкая близость позволила их союзу перерасти в нечто большее. Дни текли странным, новым ритмом. Если раньше их союз был вынужденной мерой, то теперь он стал осознанной стратегией, тонким тангом двух людей, учившихся двигаться в унисон. На людях они были продолжением друг друга — безукоризненное сочетание алого и черного, тишины и мощи. Лео, проходя по галереям, бессознательно замедлял шаг, чтобы она успевала; Вайолет, в свою очередь, научилась предугадывать его настроение по малейшему напряжению в его плечах и вовремя произносить тихую, верную фразу, обрывающую назревающий конфликт. Они стали щитом и мечом друг друга.

Но истинное сближение происходило вдали от посторонних глаз. И его центром стала не их спальня, а Запретный архив.

Теперь они приходили туда вместе. Лео отодвигал тяжёлые фолианты, до которых она не могла дотянуться, его длинные пальцы аккуратно перелистывали хрупкие страницы, пока она, сидя рядом, вчитывалась в строки. Он не понимал половины эзотерических терминов о «резонансных нитях» и «эмпатических каналах», но его острый ум схватывал суть.

— Здесь, — он тыкал пальцем в схему, изображавшую переплетение энергетических потоков. — Смотри. Это похоже на карту нейронных связей. Только вместо нервов — кровь.

— Ты прав, — удивлялась Вайолет. — Автор трактата пишет о «реках жизни». Твоя ярость… это бурное течение, водопад. Мой дар… это не плотина. Это русло, которое может его перенаправить.

Они сидели в луче света от магической сферы, их головы склонены над одним текстом, их дыхание почти синхронно. Он задавал вопросы — резкие, практические: «А что будет, если попытаться усилить, а не успокоить?», «Можно ли создать обратную связь?». И она искала ответы, чувствуя, как её собственное понимание дара углубляется и структурируется благодаря его прагматичному взгляду. Он был её учеником и вдохновителем одновременно.

По вечерам, в их гостиной, он мог молча слушать, как она пересказывает прочитанное, его взгляд задумчиво скользил по её рукам, чертящим в воздухе воображаемые символы. Между ними рождался новый язык — язык общих поисков, общих целей.

Вайолет сидела на скучной лекции по церемониальной геральдике, уставившись в высокое стрельчатое окно, выходившее на учебный плац. Её мысли витали далеко, в прочитанной накануне теории о «кровном резонансе», когда движение за окном привлекло её внимание.

Сначала это были всего лишь две фигуры, столкнувшиеся в центре залитого солнцем пространства. Но Вайолет узнала его сразу — по широким плечам, по той особой, готовой к взрыву грации, с которой он стоял. Лео. Его оппонентом был Гаррет из дома Дракон. Вайолет знала его — вернее, знала о нём. Он был одним из тех, кто громче всех смеялся на Церемонии Измерения, глядя на её бледную вспышку. Позже, когда её унижали в столовой, он всегда был где-то рядом в кругу таких же, как он, — молодых, агрессивных аристократов из второстепенных, но амбициозных домов, жаждавших примкнуть к сильным. Ходили слухи, что дом Драконов всегда находился в тени Грифонов и их наследник, Гаррет, люто завидовал Лео, видя в нём не только превосходство по крови, но и несправедливую, по его мнению, благосклонность судьбы. После помолвки Лео с Вайолет его насмешки стали особенно ядовитыми — он видел в этом союзе слабость Грифона, его уязвимость.

И вот теперь они сошлись лицом к лицу. Сначала это был лишь спор. Видны были резкие, отрывистые жесты. Лицо Гаррета, обращённое к Лео, было искажено злобной усмешкой. И вдруг Вайолет почувствовала это — ещё до того, как увидела. Тонкий, ледяной шип тревоги, пронзивший её дар. Её кровь отозвалась тихим гулом, будто струна, которую дёрнули за версту. Она знала этот специфический, колючий оттенок чужой агрессии — он часто исходил от Гаррета, когда их пути пересекались в коридорах.

Она впилась пальцами в край стола, не в силах оторвать взгляд. Она видела, как плечи Лео напряглись, становясь похожими на гранитные глыбы. Как его пальцы сжались в кулаки. И тогда она увидела их — тонкие, алые прожилки, словно раскалённые трещины, поползшие по его загорелым предплечьям. Её собственное дыхание перехватило. Это был не просто гнев. Это было начало бури.

Гаррет, видимо, почувствовал исходящую от Лео опасность и решил атаковать первым. Его рука взметнулась, и из ладони вырвался сгусток магии, похожий на клубок шипящих, алых змей — характерная магия Драконов, агрессивная и цепкая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лео даже не пошевельнулся, чтобы уклониться. Он просто принял удар на поднятую руку. Змеиная магия ударила в его ладонь и рассыпалась с противным шипением, словно обжегшись о его плоть. И тогда Лео двинулся.

Это не было изящным фехтованием, как на дуэли. Это было чистое, животное насилие. Его удар был молниеносным и сокрушительным. Гаррет, не ожидавший такой грубой силы, не успел среагировать. Кулак Лео со всей мощью угодил ему в челюсть. Вайолет даже сквозь стекло услышала глухой, костный щелчок. Гаррет отлетел на несколько шагов и рухнул на песок, как подкошенный.

Но Лео не остановился. Буря, что клокотала в нём, требовала выхода. Он стоял над поверженным телом, его грудь вздымалась, а багровый свет под кожей разгорался с новой силой. Он был ужасающе прекрасен и абсолютно неконтролируем. Его взгляд был устремлён в никуда, в какой-то свой внутренний ад. Вайолет увидела, как его рука снова сжалась, и её сердце упало. Он мог добить его. Сейчас, на глазах у всех.

Ужас сковал её. Но сильнее ужаса было пронзительное, физическое чувство его боли. Она чувствовала её в себе — этот всепоглощающий вихрь ярости и отчаяния, который угрожал разорвать его изнутри. Её дар кричал, требуя вмешаться.

Она не думала. Она вскочила с места, с грохотом опрокинув скамью, не обращая внимания на удивлённые взгляды однокурсников и возмущённый оклик магистра, и выбежала из аудитории. Она летела по коридорам, сердце колотилось где-то в горле, подпитываясь эхом его ярости.

Выскочив на плац, она застала кульминацию кошмара. Лео всё так же стоял над телом Гаррета, и его поза была позой хищника, готового нанести смертельный удар. Толпа вокруг — студенты, сбежавшиеся с соседних занятий, пара инструкторов — замерла в немом ужасе. Никто не смел подойти ближе. Они видели багровый свет, лившийся от Лео, чувствовали исходящую от него волну почти физического давления, и этого было достаточно, чтобы сковать их страхом. Они были зрителями в театре ужаса, завороженные разрушительной силой, которую не могли контролировать.

— Лео.

Её голос прозвучал тихо, но в звенящей тишине он прозвучал как выстрел. Он медленно, с трудом, словно через невероятное сопротивление, повернул голову. Его глаза были залиты багровым светом, в них не было ничего человеческого, только боль и гнев. В толпе прошел испуганный шепоток. Все смотрели на неё, на эту хрупкую девушку в тёмном платье, которая осмелилась подойти к чудовищу.

— Всё кончено, — сказала она, делая шаг вперёд, не обращая внимания на сотню пар глаз, впившихся в неё. Песок хрустел у неё под ногами. — Он побеждён. Всё кончено.

Он не двигался, борясь с внутренним демоном, который требовал продолжения. И тогда она подошла вплотную, преодолевая праймальный страх перед тем, что он мог в следующую секунду развернуться и ударить её. Она подняла руку и положила ладонь ему на грудь, прямо над бешено колотившимся сердцем. Его тело пылало жаром, как раскалённая печь.

— Дыши, — прошептала она, и её голос дрожал, но был полон твёрдой решимости. — Со мной. Вдох… выдох…

Он закрыл глаза, и его могучие плечи поникли. Напряжение стало медленно, с невероятным усилием, спадать. Он не обнял её, не прикоснулся к ней в ответ. Но он позволил ей остаться. Позволил ей быть своим якорем посреди этого хаоса, который он сам же и создал.

Только когда последние багровые прожилки на его коже померкли, а дыхание стало хоть немного ровнее, он открыл глаза. Теперь в них была лишь усталость и горькое отвращение — к ситуации, к себе. Он резким жестом головы велел подошедшим наконец-то слугам помочь ошеломлённому Гаррету, который начал приходить в себя и тихо стонать.

Не говоря ни слова, Лео развернулся и, всё ещё держа её руку в своей, потащил Вайолет прочь с плаца, оставляя за собой шепчущуюся, потрясённую толпу.

Их путь от учебного плаца до покоев Грифонов был тяжёлым, неловким маршем, растянувшимся в звенящей тишине. Лео шёл быстро, почти невменяемо, его широкая спина была отвернута от неё, а рука, сжимавшая её запястье, напоминала стальные наручники. Он не смотрел по сторонам, не замечая расступающихся перед ними студентов, чьи лица застыли в смеси страха и любопытства. Он вёл её, как трофей или как доказательство своей вины — смотрите, вот причина моего гнева, вот моя слабость и моя сила в одном лице.

Вайолет едва поспевала, её ноги заплетались, а сердце бешено колотилось, всё ещё отзываясь на эхо его ярости. Она чувствовала на себе десятки взглядов — колючих, оценивающих. Шёпот, которого она не могла разобрать, но чей ядовитый тон был ей понятен, полз следом, как змеиный след. Она пыталась выпрямить спину, сделать лицо невозмутимым, но это плохо удавалось. Каждый шаг по брусчатке двора, каждый поворот в сумрачном коридоре главного здания казался испытанием. Воздух был густым и тяжёлым, пропитанным запахом песка, пота и озона от вспышки магии.

Он не отпускал её руку, даже когда они миновали главный вход и свернули в роскошные, устланные коврами галереи крыла Грифонов. Здесь, в их «логове», было тихо и пустынно, но напряжение лишь возросло. Их шаги поглощались густым ворсом, а отполированные доспехи предков в нишах смотрели на них молчаливыми, осуждающими свидетелями. Лео шёл, словно ведомый невидимым поводком, тянувшим его к единственному месту, где он мог укрыться, — к их личным покоям.

Он толкнул дверь в их гостиную с такой силой, что та с грохотом ударилась о стену. Только тогда он отпустил её запястье. На бледной коже остались красные, отчётливые следы от его пальцев. Он не посмотрел на них. Он прошёл через комнату и, упёршись руками о каминную полку, склонил голову, его могучие плечи напряглись под тонкой тканью рубашки. Он дышал тяжело и прерывисто, словно только что пробежал многомильную гонку, а не прошёл несколько сотен ярдов.

Вайолет осталась стоять у порога, не решаясь сделать шаг вглубь. Комната, ставшая за последнее время почти что домом, вдруг снова показалась ей чужой и опасной. Тишина здесь была иной, нежели на плацу, — не звенящей, а густой, давящей, наполненной невысказанными словами и грузом его ярости. Они были заперты здесь вместе — он со своим демоном, а она со своим даром, который оказался одновременно и благословением, и проклятием. И этот путь, от публичного позора до уединённой клетки, был самым долгим и трудным, что ей довелось пройти.

— Он говорил о тебе, — хрипло проговорил Лео, не оборачиваясь. Его голос был низким и полным невысказанной ярости. — Этот жалкий червь. Говорил, что я... что я привязан к тебе, как собака на поводке. Что мой «ошейник» пахнет цветами.

Вайолет замерла, сердце её сжалось.

— Он сказал... — Лео с силой сжал каминную полку, его костяшки побелели, — что, может, мне стоит поставить тебя на цепь у своей кровати. Чтобы ты всегда была под рукой. Что так будет «удобнее» для меня.

Теперь она понимала. Это была не просто насмешка над его силой. Это было гнусное, унизительное оскорбление, направленное одновременно на него и на неё. Оно било в самое больное — в его страх быть зависимым, в его ярость от того, что он в ней нуждается, и в её положение, низводящее её до уровня вещи.

— Он думал, что может так говорить, — прошипел Лео, оборачиваясь. В его глазах снова вспыхнули опасные искры. — Он думал, что я позволю кому-то так... так осквернять то, что... — он запнулся, не в силах подобрать слово, но его взгляд, полный смятения и ярости, говорил сам за себя.

Он не разгневался из-за пустой насмешки. Он взорвался, потому что Гаррет коснулся самого незащищённого места в их странных, только формирующихся отношениях. Он осквернил ту хрупкую близость, что зародилась между ними в тишине архива и в темноте спальни, превратив её в нечто грязное и приземлённое. И Лео, со своей дикой, необузданной яростью, мог ответить на это только одним способом — грубой силой, стирающей оскорбление вместе с зубами обидчика.

Вайолет смотрела на него, и её страх окончательно сменился чем-то иным. Горечью. Пониманием. И странной, щемящей болью за него.

— Он ничего не понимает, — тихо сказала она.

— Никто не понимает! — выкрикнул он, и в его голосе прозвучала та самая одинокая боль, что она чувствовала в нём с самого начала. — Никто не понимает, что это такое! Они видят только слабость! Они не видят... — он снова запнулся, сжимая и разжимая кулаки.

— Они не видят силы, — закончила за него Вайолет. — Ни твоей, чтобы сдерживаться ради кого-то. Ни моей, чтобы выдерживать это.

Он замер, уставившись на неё. Гнев в его глазах пошёл на убыль, сменившись глубочайшим, изможденным изумлением. Впервые кто-то сказал это вслух. Впервые кто-то увидел в этом не его уязвимость, а проявление силы.

Он не сказал больше ни слова. Он просто стоял, глядя на неё, и в тишине комнаты, нарушаемой лишь треском поленьев в камине, между ними повисло новое, безмолвное соглашение. Они были против всех. И в этом осознании была горькая, но безусловная правда.

Он стоял, упершись в камин, его спина была напряжённым луком, а дыхание всё ещё срывалось. Вайолет смотрела на его спину, на следы своих пальцев на запястье, и чувствовала, как её собственная броня трескается. Он был прав. Они были против всех. И в этой изоляции оставались только они двое — с их болью, их яростью и той странной, хрупкой связью, что пустила корни вопреки всему.

Она сделала шаг. Затем другой. Она не сказала ни слова, просто подошла к нему сзади и, подняв дрожащие руки, осторожно обвила его руками, прижалась щекой к его спине, между лопатками. Он вздрогнул всем телом, как от удара, его мышцы на мгновение окаменели. Он ждал упрёков, крика, слёз. Но не этого.

— Прости, — прошептала она ему в спину, и её голос был тихим и разбитым. — Прости, что он... что из-за меня...

Её слова растаяли в воздухе. Он медленно, очень медленно развернулся в её объятиях. Его лицо было искажено не гневом, а какой-то невыносимой усталостью и болью. Его золотистые глаза, теперь ясные, смотрели на неё с таким смятением, что у неё перехватило дыхание.

— Не смей, — его голос был хриплым шёпотом. — Не смей извиняться. Никогда.

И тогда его руки — те самые руки, что лишь час назад сокрушали кости — поднялись к ней. Но теперь их движение было иным. Это не была грубая хватка, не требующее обладание. Это было почти благоговейное прикосновение.

— Я... я сделал это, — в его голосе прозвучало отвращение к самому себе.

— Ты защищал нас, — возразила она, прижимаясь ладонью к его щеке. — Неистово. Глупо. Но защищал.

Его большая, шершавая ладонь с тонкими шрамами на костяшках с невероятной, почти пугающей осторожностью обхватила её запястье. Его большой палец начал двигаться — медленно, гипнотически, описывая бесконечно нежные круги по её воспалённой коже, словно пытаясь стереть саму память о своей силе. Это был жест не страсти, а сокрушённого раскаяния и заботы. Затем его пальцы двинулись выше, скользнули по её предплечью, ощущая под собой тонкость кости, и остановились на сгибе её локтя, где пульс отдавался частой, трепетной дрожью. Его прикосновение было тёплым, твёрдым и невыносимо бережным, словно он боялся, что она рассыплется в пыль от одного неверного движения.

Под его прикосновением её тело не замерло и не напряглось. Оно... растаяло. Мурашки побежали по коже, но не от страха, а от пробудившейся, щемящей нежности. Её собственная рука, лежавшая на его щеке, не осталась пассивной. Её пальцы пришли в движение, повторяя его жест — она так же мягко, с той же осторожностью, проводила подушечками пальцев по его скуле, ощущая напряжённую челюсть, следя, как под её ладонью дрожат его веки. Она чувствовала, как её собственное дыхание выравнивается в такт с его, как её сердце замедляет свой бешеный бег, убаюканное этим немым диалогом прикосновений.

Тишина в комнате была густой и звенящей, нарушаемая лишь треском дров в камине и их сбившимся дыханием. Когда его губы коснулись её губ в том первом, исследующем поцелуе, мир сузился до точки их соприкосновения.

Он не торопился. Его руки, эти могучие инструменты ярости и силы, теперь двигались с бесконечным, почти болезненным терпением. Он не срывал с неё платье — он развязывал его. Его пальцы, шершавые от тренировок, скользили по шёлковым шнуркам, развязывая узел за узлом, обнажая кожу дюйм за дюймом. Каждый новый участок, открывавшийся его взгляду, он встречал не жадным вздохом, а прикосновением — губами, щекой, ресницами. Он приник губами к тонкой коже на её запястье, точно над тем местом, где остались следы от его пальцев, и этот поцелуй был безмолвной клятвой, исцеляющим бальзамом.

Она, в свою очередь, отвечала ему с той же доверчивой нежностью. Её пальцы дрожали, когда она расстёгивала его камзол, но движенья её были твёрдыми. Она ладонями ощупывала мощный рельеф его груди, чувствуя, как под кожей бешено бьётся его сердце. Она наклонилась и губами коснулась старого шрама у его ключицы — белого, неровного следа былой битвы. Он вздрогнул, и из его груди вырвался сдавленный стон, когда её язык мягко обрисовал контур старой раны. Это был не поцелуй страсти, а поцелуй принятия. Принятия всей его боли, всей его истории.

Когда они наконец оказались обнажёнными, он не набросился на неё. Он отклонился назад, давая себе и ей момент, чтобы просто смотреть. Свет от камина отбрасывал золотистые блики на её бледную кожу, делая её похожей на мраморную статую, ожившую по его молитве. Его взгляд был тяжёлым, горячим, полным такого немого благоговения, что у неё перехватило дыхание.

— Ты так прекрасна, — прошептал он, и его голос был низким, хриплым от сдерживаемых эмоций. — Как лунный свет.

Он снова приблизился, и на этот раз его прикосновения стали более целеустремлёнными, но не менее нежными. Его ладони скользили по её бокам, обрисовывая изгибы талии, затем поднялись к её груди. Он не сжимал её, а скорее лелеял, его большие пальцы с невероятной чуткостью вырисовывали круги вокруг затвердевших, ждущих сосков, пока она не застонала, запрокинув голову. Её собственные руки не бездействовали. Она исследовала его спину, её ногти мягко царапали его кожу, следуя за напряжёнными мышцами, спускались ниже, к упругим ягодицам, притягивая его таз к своему.

Он уложил её на спину, но не накрыл своим весом сразу. Он опустился на колени между её ног, и его поцелуи проложили путь вниз — по трепетному животу, по внутренней стороне бёдер. Она вздрогнула, когда его губы коснулись самого сокровенного, самого чувствительного места. Его язык был не инструментом завоевания, а инструментом познания. Он изучал её, ласкал, доводил до трепета, до немых молитв, вырывавшихся из её губ. Он пил её стоны, как нектар, и её тело изгибалось в его руках, полностью отдаваясь этой лавине ощущений.

Когда её пик настиг её, это была не внезапная вспышка, а долгий, нарастающий оргазм, который вырвался из неё тихим, срывающимся криком, заставившим её выгнуться и вцепиться пальцами в простыни.

Только тогда, когда последние судороги наслаждения покинули её тело, он поднялся над ней. Его глаза в свете огня glowed molten gold.

— Я не причиню тебе боли, — прошептал он, и это была не просьба, а клятва.

— Я знаю, — выдохнула она, открывая ему свои объятия.

Он вошёл в неё с той же неспешной, почти торжественной бережностью. Это было не вторжение, а возвращение домой. Он заполнил её полностью, и они оба замерли на мгновение, глаза в глаза, дыша в унисон, чувствуя, как бьются их сердца в одном ритме. Затем он начал двигаться. Медленно, глубоко, каждый толчок был не стремительным ударом, а волной, накатывающей на берег, смывающей все страхи, всю боль, всё прошлое.

Она встречала его движения, её бёдра плавно раскачивались в такт ему. Её ноги обвились вокруг его поясницы, не удерживая, а приглашая глубже. Её руки скользили по его вспотевшей спине, чувствуя, как под её ладонями играют каждые мускулы. Они не спускали друг с друга глаз. В его взгляде не было ничего, кроме сосредоточенной нежности и того ошеломляющего доверия, которое было сильнее любой страсти.

Её дар тек между ними свободно, не как щит, а как золотистый свет, усиливающий каждое ощущение, связывающий их на уровне, более глубоком, чем физический. Аромат хризантем, густой и пьянящий, витал вокруг них, как их личная, сокровенная аура.

Когда его ритм стал учащаться, она почувствовала это не как потерю контроля, а как восхождение на новую высоту. Его дыхание стало прерывистым, на лбу выступили капельки пота. Он наклонился и прильнул губами к её шее, не кусая, а просто прижимаясь к тому месту, где пульсировала кровь.

— Вайолет... — её имя на его устах было молитвой, признанием и единственной правдой в этом мире.

Его кульминация настигла его с глубоким, сдавленным стоном, который, казалось, вырвал из него всю ярость, всю боль, оставив лишь чистое, беззащитное существо. Он не рухнул, а медленно, тяжело опустился на неё, уткнувшись лицом в её шею, его тело вздрагивало в остаточных спазмах.

Она держала его, её руки обнимали его голову, её пальцы медленно водили по его влажным волосам. Они лежали так, слившись воедино, их кожа липла друг к другу, их сердца постепенно успокаивались. Никаких слов не было нужно. Всё было сказано в тишине, в нежности, в этой абсолютной, потрясающей близости. Они нашли друг в друге не просто союзника или любовника. Они нашли причал. И в этот миг это было всем, что имело значение.

Глава 18: Семейные тайны

Слухи, поползшие по Академии, были иными — не просто ядовитыми, но смертельно опасными в своей обоснованности. Они проникали в самые высокие кабинеты, звучали на заседаниях Советов второстепенных домов. Фраза кровный паразитизм уже не была маргинальным лепетом; её произносили с нахмуренными бровями, цитируя древние трактаты о симбиотическом вырождении. Шептались, что дар Вайолет не усмиряет Дикую Кровь, а переписывает её, вытравливая саму суть мощи Грифонов, превращая наследника в послушную тень. Союз с Орхидеей — это не спасение, а генетическое самоубийство, — звучало всё громче. Это была уже не клевета, а идеологическая диверсия.

Лорд Маркус появился в их покоях глубокой ночью, без предупреждения. На нём был дорожный плащ. Его лицо, обычно являвшее собой маску невозмутимости, было отмечено печатью усталости и холодной ярости.

— Пока эта угроза не нейтрализована, я остаюсь в Академии, — заявил он, сбрасывая плащ. — Уехать — значит показать слабость. Начинаем действовать. С завтрашнего дня ваше расписание меняется.

Их жизнь превратилась в строгий, выверенный до минуты ритуал защиты. Первой и главной линией обороны стали публичные выходы.

Их новое расписание было тщательно спланированным политическим театром. Лео и Вайолет появлялись везде неразлучно, и это не было проявлением нежности. Это была стратегия.

Лео, наследник и старшекурсник, чьё место было на лекциях по Высшей Тактике, теперь восседал рядом с ней на Основах теории кровных линий для первокурсников. Впервые войдя в аудиторию и увидев удивлённые, а затем и быстро отведённые взгляды, Вайолет смутилась. Зачем ему это? Он всё это давно прошёл. Это унизительно для него...

Но позже, увидев, как бледнеют те, кто ещё недавно отпускал в её сторону усмешки, она поняла. Его присутствие здесь, на её «низкоуровневых» занятиях, было не уроком для него, а уроком для всех остальных. Молчаливым, но оглушительно громким заявлением: Её место — рядом со мной. Её статус — мой статус. И тот, кто посмеет усомниться в ней, усомнится во мне. Он демонстрировал покровительство так ярко и безапелляционно, что от былого презрения к бледной крови не осталось и следа.

В ответ она, первокурсница, сопровождала его на занятия, куда допускались лишь избранные старшекурсники. Воздух в кабинете Высшей Гемомантии был густым от концентрации мощи. Вайолет сидела чуть позади Лео, на отдельном стуле. Она не всегда понимала сложные термины, которые чертил на доске магистр. Но её задача была иной.

Она была живым щитом. Её спокойное, безмятежное присутствие за его спиной было ответом на любой намёк, любую мысль о его нестабильности. Он мог часами отрабатывать сложнейшие манёвры на тренировочном поле, и её фигура на трибуне, её прямой стан и невозмутимый взгляд кричали громче любых слов: Смотрите. Он — идеален. И я — часть этого совершенства. Наша связь — вот что обуздывает бурю.

Этот странный, вопреки всем академическим правилам, симбиоз был вызовом, брошенным их врагам. Они не просто ходили на пары. Они вели информационную войну.

И если поначалу Вайолет чувствовала себя не в своей тарелке, то вскоре она увидела и практический смысл.

Для Лео её присутствие на его занятиях было последним рубежом обороны. Приступ мог настигнуть его в любой момент. Знание, что она рядом, что её тишина сможет погасить бурю ещё до того, как она вырвется наружу, позволяло ему сосредоточиться на демонстрации контроля, а не на самой борьбе за него.

Для неё же его занятия стали окном в мир, который ей предстояло освоить. Она видела, с какой лёгкостью другие старшекурсники управляли сложными потоками крови, и это подстёгивало её. Ей приходилось учиться ускоренными темпами, и это было одновременно и тяжело, и безумно интересно.

Дневные исследования проходили в кабинете лорда Маркуса, превратившемся в командный центр. Стол был завален свитками и донесениями. Впервые Вайолет увидела, как Лео и его отец работают в унисон. Лорд Маркус, с его политической хваткой, выстраивал стратегию. Лео, с его острым аналитическим умом, искал слабые места в аргументации их врагов. Между ними исчезла привычная напряжённость, сменившись жёсткой, деловой эффективностью.

Именно здесь, помимо расследования слухов, они начали систематическое изучение дара Вайолет. Лорд Маркус привлёк нескольких верных ему магистров-теоретиков.

Изучение Симбиоза

Кабинет, выделенный лордом Маркусом для их частных исследований, радикально отличался от всего, что Вайолет видела в Академии. Он напоминал не магическую лабораторию, а нечто среднее между операционной и студией алхимика. Воздух был стерильным и прохладным, без привычного запаха пыли и пергамента. Вместо книжных стеллажей вдоль стен стояли стеллажи с хрустальными сосудами, диковинными приборами из полированного металла и матового стекла, и несколькими магическими кристаллами, пульсирующими ровным светом.

Сегодня их ждал особый гость — магистр Игнаций, худой, сухопарый мужчина с пронзительным взглядом и репутацией лучшего диагноста Академии. Рядом с ним, отодвинувшись в тень, сидел лорд Маркус, наблюдая с каменным лицом.

— Итак, — голос магистра Игнация был безразличным и точным, как скальпель. — Начнём с базовых измерений. Леди Вайолет, займите место здесь. Наследник, напротив.

Вайолет опустилась на указанный стул в центре комнаты. Лео сел напротив, его поза была неестественно прямой, взгляд — исподлобья, будто он ожидал подвоха. Между ними на низком столике лежал плоский полированный обсидиановый диск, испещрённый тончайшими серебряными рунами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ваша задача — не бороться и не помогать, — обратился магистр к Лео. — Просто позвольте вашей силе… циркулировать. Естественно. Леди Вайолет, я попрошу вас сделать то же самое. Не направляйте дар, просто будьте.

Лео скептически хмыкнул, но кивнул. Он закрыл глаза, и почти сразу же воздух вокруг него загустел. На его обнажённых предплечьях выступили знакомые Вайолет алые прожилки, но сейчас они не пылали яростью, а лишь слабо светились, как тлеющие угли. От него исходило низкое, едва слышное гудение — звук спящей, но готовой проснуться бури.

Магистр Игнаций, не отрываясь, смотрел на кристаллический шар, парящий рядом. Внутри шара клубились багровые туманности.

— Интересно, — пробормотал он. — Мощность фоновой эманации стабильна, но неконтролируема. Сплошной шум. Теперь, леди Вайолет, ваша очередь.

Вайолет глубоко вдохнула, стараясь отпустить контроль. Она почувствовала, как её собственное спокойствие, её «тишина», начала растекаться от неё волной. В воздухе тут же появился тонкий, чистый аромат хризантем.

И тут произошло первое чудо. В кристаллическом шаре багровый туман дрогнул. Яростные, рваные края сгустков энергии начали сглаживаться, а хаотичное движение — упорядочиваться, образуя медленные, величественные вихри.

— Фасцинанте, — прошептал магистр Игнаций, и в его голосе впервые прозвучал интерес. — Вы не подавляете. Вы… структурируете. Как если бы дикий ручей внезапно начал течь по идеально гладкому руслу.

Лео напрягся, его веки дёрнулись.

— Я это… чувствую, — его голос прозвучал приглушённо, с непривычным изумлением. — Это не как тогда, в коридоре. Не удушение. Это… тихо.

— Опишите, — потребовал лорд Маркус из своей тени, его голос был жёстким, но заинтересованным.

Лео искал слова, его брови были сдвинуты.

— Как будто… шум в ушах, который был всегда, вдруг прекратился. И я слышу… ничего. Просто тишину. Но она не пустая.

Вайолет смотрела на него, и её собственное изумление росло. Она всегда чувствовала его боль инстинктивно, реагируя на неё, как на пожар. Но сейчас, в этой контролируемой обстановке, она впервые увидела её структуру. Она ощущала не просто ярость, а миллионы крошечных, разорванных связей внутри него, которые его сила, не находя выхода, рвала снова и снова.

— Теперь попробуем направить, — скомандовал магистр Игнаций. — Леди Вайолет, я хочу, чтобы вы визуализировали не успокоение, а… канал. Представьте, что вы прокладываете путь для этой силы. Не гасите её, а ведите.

Это было невероятно сложно. Раньше её дар был пассивным щитом или утешением. Теперь же ей приходилось активно взаимодействовать с бушующей энергией, не подавляя её. Она мысленно протянула к нему тончайшую серебристую нить — не для того, чтобы связать, а чтобы указать направление.

Лео ахнул, его глаза широко распахнулись. По его руке, там, где обычно ползли хаотичные алые молнии, пробежала ровная, яркая полоса чистого золотого света. Она была короткой и тут же погасла, но это был не взрыв — это был контролируемый выброс.

— Повторите, — тут же сказал лорд Маркус, и Вайолет увидела, как его пальцы сжали подлокотник кресла.

Они работали ещё час. Вайолет училась модулировать свой дар, находить разные «частоты» — от глухого щита, который просто сдерживал бурю, до тонкого резонанса, который заставлял силу Лео звучать в унисон с её спокойствием. Она чувствовала, как её собственная энергия истощается, голова начинала болеть от напряжения.

В какой-то момент, когда она попыталась создать тот самый «буфер» в небольшом кристалле, её силы иссякли. Она пошатнулась, и мир поплыл перед глазами.

Сильная рука схватила её за локоть, не давая упасть. Это был Лео. Он встал, его собственное лицо было бледным от концентрации, но в его глазах не было привычного раздражения. Было что-то новое — ошеломлённое, почти уважительное понимание.

— Хватит, — коротко бросил он, глядя на отца и магистра. — Она на пределе.

— Согласен, — отозвался магистр Игнаций, делая пометки в свитке. — На сегодня достаточно. Эмпатическое перенапряжение. Ей нужен отдых.

Лео не отпускал её локоть, пока она не опустилась в кресло. Его прикосновение было уже не грубым, а… поддерживающим.

— Ты… — он начал и замолчал, не находя слов. — Это было… иначе.

Вайолет, тяжело дыша, лишь кивнула. Она смотрела на него и видела не монстра и не принца, а сложнейший, повреждённый механизм, к которому она, наконец, нашла не грубый ключ, а первую схему.

Лорд Маркус медленно поднялся.

— Вы оба сделали больше, чем я ожидал, — произнёс он, и его голос потерял привычную ледяную отстранённость. В нём звучала твёрдая, деловая уверенность. — Мы на правильном пути. Это не магия. Это наука. И мы её постигнем.

Когда они выходили из кабинета, Лео шёл рядом, и его плечо почти касалось её плеча. Он молча проводил её до дверей её покоев, и эта прогулка по вечерним коридорам была полна нового, странного напряжения.

— Ты можешь... чувствовать это до сих пор? — наконец прервал молчание Лео, остановившись у её двери. Его голос был непривычно тихим, без привычной металлической нотки. — Ту структуру, что ты создала?

Вайолет покачала головой, встречая его взгляд. В его золотистых глазах не было бури — лишь глубокая, сосредоточенная усталость, как у человека, впервые за долгие годы сумевшего по-настоящему расслабиться.

— Нет. Это было... мгновенно. Как вспышка. Но я помню ощущение. — Она замолчала, подбирая слова. — Как будто я наконец-то не просто гасила пожар, а... увидела архитектуру горящего здания.

Уголок его губ дрогнул в намёке на что-то, что могло бы стать улыбкой.

— И? Оно того стоило? Горящее здание?

— Оно было не просто горящим, — тихо ответила она. — Оно было прекрасным. И очень одиноким.

Он замер, и его взгляд стал пристальным, изучающим. Он смотрел на неё так, будто видел впервые.

— Никто никогда... — он начал и снова оборвал, с силой проведя рукой по лицу. — Никто никогда не говорил, что это можно структурировать. Все либо боялись, либо хотели эту силу вырвать с корнем. Или использовать.

— А ты? — осмелилась спросить Вайолет. — Ты что хотел?

Лео посмотрел куда-то поверх её головы, в тень коридора.

— Я хотел, чтобы оно просто перестало болеть. А сегодня... — он перевёл на неё тяжёлый, ясный взгляд, — сегодня было не больно. Было... тихо. По-настоящему.

В его словах было такое простое, оголённое откровение, что у Вайолет сжалось сердце. Впервые он говорил с ней не как с врагом или инструментом, а как с человеком, который понял нечто важное.

— Мы найдём способ, — сказала она, и это прозвучало как клятва.

Он кивнул, коротко и твёрдо.

— Найдём.

И прежде, чем она успела что-то сказать, он повернулся и ушёл, его шаги были быстрыми и решительными, но уже не бегущими от чего-то. А идущими к.

Вайолет вошла в свою комнату, прислонилась к закрытой двери и закрыла глаза, прижимая ладони к горящим вискам. В ушах ещё стоял гул от сегодняшнего напряжения, но сквозь него пробивалось новое чувство — не страх и не унижение, а странная, трепетная уверенность. Они нашли не просто лекарство. Они нашли язык. И этот язык, рождённый из тишины и бури, возможно, был сильнее всех заклятий и интриг в этом мире.

Они экспериментировали дальше, и Вайолет постепенно училась не просто реагировать на его боль, а направлять свой дар с точностью хирурга. Её новой задачей стало проецирование ощущения тишины на небольшой дымчатый кристалл, который магистр Игнаций назвал «резонатор».

Сеансы были изматывающими. Вайолет концентрировалась до головной боли, пытаясь «вплести» нити своего спокойствия в холодную минеральную структуру. Иногда кристалл лишь слабо теплел в её руках. Однажды, когда Лео, сидя напротив, непроизвольно раздражённо постукивал пальцами по столу, отвлекая её, кристалл с тихим щелчком покрылся паутиной трещин — её концентрация дрогнула, и невыплеснувшаяся энергия повредила хрупкую решётку.

— Ничего, — сухо заметил магистр, заменяя кристалл на новый. — Ошибаться — часть процесса. Вы учитесь управлять не потоком, а его интенсивностью и вектором.

Именно в ходе этих изматывающих исследований Вайолет, с её обострённым восприятием, сделала открытие, изменившее вектор их борьбы.

Это произошло в один из дней, когда магистр Игнаций решил совместить практику с теорией. Рядом с магическими резонаторами и кристаллами на столе лежала пачка разложенных свитков.

— Мы должны понимать, с чем боремся, — сухо пояснил маг, заметив вопросительный взгляд Вайолет. — Чтобы опровергнуть яд, нужно знать его формулу. Эти тексты — квинтэссенция клеветы, которую используют против вас. Я анализирую риторику и магические подтексты.

Лео, сидевший напротив с закрытыми глазами в попытке стабилизировать свой поток, резко открыл их и мрачно посмотрел на свитки.

— Зачем это здесь? Я и так знаю, что они говорят.

— Знать — одно, — парировал магистр. — Понимать источник и структуру — другое. Атака ведётся не на эмоциональном, а на идеологическом уровне. Это важно.

Вайолет, готовясь к очередной попытке направить свой дар в кристалл, невольно скользнула взглядом по верхнему свитку. И замерла. Её пальцы, только что собиравшиеся сконцентрировать энергию, опустились.

— Магистр, — тихо произнесла она. — Эта фраза... «Кровь Орхидей, питаясь силой могущественных домов, вырождает их изнутри, подменяя ярость воина слабостью мечтателя»...

— Что с ней? — буркнул Лео. — Очередная глупость.

— Нет, — Вайолет покачала головой, её взгляд стал отстранённым, будто она вслушивалась в эхо. — Это не просто глупость. Это... цитата. Я её читала. Но не в официальных хрониках.

Все смотрели на неё. Лорд Маркус, молча наблюдавший из угла, выпрямился.

— Где? — коротко спросил он.

Вайолет закрыла глаза, пытаясь поймать ускользающее воспоминание. Страницы её фамильного фолианта, пыльный архив, почерк на полях...

— Это из дневниковой записи. Эпохи Великого Раскола. Частное письмо. Его никогда не публиковали в открытых источниках. Откуда они это взяли?

Магистр Игнаций с внезапным интересом взял свиток.

— Вы уверены?

— Абсолютно, — голос Вайолет окреп. Она чувствовала это той же частью дара, что чувствовала боль Лео, — как тончайшую вибрацию лжи, уходящую корнями в прошлое. — Официальная история гласит, что дом Орхидей сократился из-за естественной убыли. Но эти слова... они из другого нарратива. Они из... доносов. Кто-то из моих предков, под псевдонимом «Верный Сова», снабжал дом Грифонов такой информацией. Он описывал наш дар не как редкое искусство, а как угрозу. И теперь, — её голос дрогнул от осознания, — кто-то нашёл эти архивы и использует их, как готовое оружие. Они не придумали ничего нового. Они просто достали из чулана старые, отточенные кинжалы.

В кабинете повисла гробовая тишину. Лео медленно поднялся, его лицо было бледным, но не от ярости, а от шока.

— То есть... эти обвинения... это не просто ложь. Это...

— Это план уничтожения, составленный столетия назад, — закончил за него лорд Маркус. Его лицо было непроницаемым, но в глазах бушевала буря. — И наш противник не просто клевещет. Он цитирует. Со знанием дела. Это значит, у него есть доступ к тем самым, считавшимся утерянными, архивам предательства. И он уверен, что мы не посмеем в них копаться, потому что это выставит наш собственный дом в ужасном свете.

Вайолет смотрела на них — на отца и сына, осознающих, что почва под ногами — это не просто зыбучий песок слухов, а давно забытая, но прекрасно сохранившаяся мина. Её магический дар, только что работавший с кристаллами, невольно указал им на другую, не менее важную цель. Битва была не только за настоящее, но и за прошлое. И чтобы победить, им придётся раскопать самые тёмные секреты обоих их домов.

Глава 19: Бал Алой Розы. Часть 1

Последние дни осени в Академии «Алая Роза» были отмечены странным, двойственным настроением. За окнами свинцовое небо обрушивало на шпили и башни холодные струи дождя, смывая последние следы увядшей листвы. Воздух в коридорах стал влажным и промозглым, пахнущим мокрой шерстью плащей и предвкушение. Ибо все в Академии, от горничной до магистра, знали — приближается Бал Алой Розы.

Это было не просто развлечение. Это было главное светское событие сезона, ристалище для демонстрации силы, богатства и политических союзов. В эти дни учебный процесс замирал, уступая место лихорадочным приготовлениям. Из главной резиденции дома Грифонов прибыли портные и ювелиры. По коридорам сновали служанки с коробками, пажи таскали гирлянды из алых и золотых цветов, а из Зала Музыки доносились бесконечные репетиции оркестра.

Для Вайолет и Лео эти дни стали продолжением их стратегической кампании, но в ином, более камерном ключе. Их совместные походы на занятия стали привычными, но теперь к ним добавились часы, проведенные в его покоях или в её гостиной за обсуждением предстоящего бала.

Однажды вечером, когда дождь стучал в стекло, а в камине потрескивали поленья, Лео неожиданно появился на пороге её комнаты с несколькими большими коробками в руках. Его лицо было озадаченным, почти растерянным.

— Принесли… варианты, — он грузно поставил коробки на стол. — Говорят, нужно выбрать. — Он откинул крышку первой коробки, и Вайолет увидела платье из алого бархата, столь тяжелое и богатое, что оно, казалось, могло стоять без помощи манекена.

Она молча подошла, касаясь ткани. Оно было великолепно и абсолютно не для неё. Слишком громкое, слишком пытающееся криком доказать своё право быть здесь.

— Это… очень эффектно, — осторожно сказала она.

— Ужасно, — отрезал Лео, отшвырнув коробку. — Ты в нём утонешь. Как… как жертва на алтаре.

Его прямота поразила её. Он смотрел не на статус, который олицетворяло платье, а на то, как оно будет сидеть именно на ней.

Он открыл следующую коробку. Платье из черного шелка, строгое, почти аскетичное, с агрессивными золотыми вышитыми грифонами на плечах.

— Броня, — констатировала Вайолет.

— В которой будешь выглядеть, как моя личная гвардия, — мрачно закончил он. — Нет.

Третье платье заставило её задержать дыхание. Оно было цвета спелой вишни — не кричаще-алым, а глубоким, благородным оттенком, который переливался на свету. Ткань — лёгкий бархат, струящийся, как вода. Вышивка — не бросающиеся в глаза гербы, а тончайшие золотые ветви, обвивающие подол и рукава, словно намёк на её собственную, подавленную природу Орхидеи.

— Это… — начала она.

— Примерь, — коротко бросил Лео, отвернувшись к окну, словно изучая потоки дождя.

Когда она вышла к нему из-за ширмы, он обернулся. Его взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по ней с ног до головы. Он молчал несколько секунд, слишком долго.

— Не то? — спросила она, чувствуя внезапную неуверенность.

— Нет, — наконец выдохнул он, и его голос прозвучал приглушённо. — Это… это ты.

В этих двух словах не было ни лести, ни страсти. Было просто признание. Признание её сути, которую он, наконец, увидел и принял. В этом платье она не была ни жертвой, ни солдатом. Она была леди Вайолет Орхидея, последний цветок своего рода и невеста наследника Грифонов. И эти две ипостаси нашли, наконец, хрупкий баланс.

— Тогда выберу его, — тихо сказала она.

Он лишь кивнул, и в углу его рта дрогнула едва заметная тень улыбки. Это был миг простой, человеческой близости, рождённый не из магии или необходимости, а из общего понимания.

В день бала Академия замерла в напряжённом ожидании. Студенты, столпившиеся в галереях, чтобы поглазеть на знатных гостей и своих более удачливых сокурсников, провожали их шепотком.

Утро дня бала выдалось хрустально-ясным и леденяще холодным. Поздняя осень, словно сделав последний глубокий вдох перед зимней спячкой, выдохнула воздух, острый и прозрачный, как осколок льда. Солнце, бледное и негреющее, слепило глаза, отражаясь от покрытых инеем крыш и оголённых ветвей деревьев в садах Академии. Каждая тень лежала на земле чётко и резко, словно вырезанная из бархата. В воздухе витал морозный дух, смешанный с далёким запахом горящих в оранжереях углей — попытка садовников продлить жизнь последним алых роз. Было тихо, торжественно и зябко, как в соборе перед началом службы.

Для Вайолет этот день начался с рассветом и превратился в долгий, почти священный ритуал. Служанки, на этот раз почтительные и сосредоточенные, провели её в купальни, расположенные в глубине крыла Грифонов. Воздух там был густым и влажным, наполненным ароматом целебных трав и эфирных масел — лаванды, чтобы успокоить нервы, и едва уловимой розовой камфоры, чтобы кожа сияла. Её погрузили в мраморную купель с горячей водой, куда были брошены лепестки хризантем и алых роз — молчаливая уступка её сути и дому, который она должна была представлять. Служанки отшелушили её кожу мягкими солями, смыли все следы напряжения, распарили и нанесли ароматные масла, пока её тело не стало гладким и сияющим, как перламутр.

Затем началось облачение. Сначала — тончайшее шёлковое нижнее белье, затем — сложные корсеты и кринолины, которые ловкие руки служанок зашнуровывали и расправляли с профессиональной точностью. И наконец, само платье. Ткань цвета спелой вишни, холодная и тяжёлая, легла на плечи, как вторая кожа. Золотые ветви-вышивки мягко блестели при свете ламп, не крича, но не позволяя забыть о своём присутствии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Её волосы, тёмные и густые, укладывали в сложную, но элегантную причёску: часть локонов была убрана сзади в низкий узел, перехваченный золотой нитью с рубиновыми вкраплениями, а несколько волн обрамляли лицо, смягчая его черты. К её удивлению, горничная, наносившая макияж, не стала пытаться скрыть её бледность или сделать её броской куклой. Она лишь подчеркнула глаза лёгкой дымкой теней, сделав их больше и глубже, а на губы нанесла насыщенный, но не вульгарный оттенок спелой вишни, в тон платью, — цвет, одновременно и скромный, и уверенный в своей притягательности.

Когда всё было готово, Вайолет посмотрела на своё отражение в высоком зеркале и не узнала себя. Это была не затравленная студентка и не жертва обстоятельств. Перед ней стояла леди. Хрупкая, но не сломленная. Сила в её глазах была её собственной, а не заимствованной.

В дверь постучали. Прежде чем она успела ответить, дверь открылась. На пороге стоял Лео.

Он застыл, словно вкопанный. Его собственный наряд был воплощением мощи и дисциплины: камзол из чёрного бархата, идеально сидящий на его широких плечах, с минималистичной, но безупречной вышивкой золотом в виде стилизованных перьев грифона на манжетах и вороте. Белоснежная рубашка и узкие чёрные брюки подчёркивали его спортивную, подтянутую фигуру. Он был грозен, великолепен и абсолютно неподвижен.

Его золотистые глаза, широко раскрытые, медленно скользили по ней, от причёски до туфель, и обратно к её лицу. В них не было ни привычной насмешки, ни ярости. Лишь чистое, нефильтрованное изумление. Он смотрел на неё, как на сложную головоломку, которую наконец-то решил.

— Лео? — тихо позвала его Вайолет, чувствуя, как под его взглядом заливается краской щёки.

Он медленно выдохнул, словно возвращаясь к реальности.

— Готовы? — его голос прозвучал чуть хрипло. — Отец ждёт внизу.

Они молча спустились по парадной лестнице в главный холл. Лорд Маркус Грифон ждал их, опираясь на резной посох, облачённый в парадные одежды из червлёного бархата, затмевающие своим богатством даже наряд сына. Его пронзительный взгляд оценивающе скользнул по Лео, а затем надолго задержался на Вайолет. На его обычно каменном лице появилось нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение.

— Достойно, — произнёс он, и это короткое слово прозвучало высшей похвалой. — Вы выглядите как союз, а не как договор. Это именно то, что нужно им показать.

Затем он сделал едва заметный жест рукой. К нему подошёл старший слуга, неся на бархатной подушке небольшой ларец из тёмного дерева. Лорд Маркус открыл его.

Внутри, на чёрном шёлке, лежал гарнитур невероятной тонкости работы: серьги-капли и ожерелье из переплетённых золотых ветвей, усыпанных мелкими, но чистейшими рубинами, которые горели, как застывшие капли крови. А в центре ожерелья покоилось главное сокровище — массивное, но изящное кольцо с печаткой. На нём был вырезан тот самый грифон, разрывающий цепи, но в этот раз Вайолет разглядела детали, которых не замечала раньше — в его когтях зажата не цепь, а стилизованный, увядающий цветок орхидеи.

— Фамильная реликвия, — голос лорда Маркуса был тихим, но весомым, как обет. — Кольцо невесток дома Грифонов. Его носили все женщины нашего рода, вступавшие в брак по расчёту, по долгу… и по выбору. — Он взял кольцо и протянул его Вайолет. — Отныне ваша кровь, пусть и «бледная», вписана в нашу историю. Носите его. И помните о бремени, которое вы на себя приняли.

Вайолет, с затаённым дыханием, взяла кольцо. Оно было холодным и невероятно тяжёлым. Она надела его на безымянный палец правой руки. Оно сидело идеально, словно было отлито для неё. Лео следил за этим действом, не отрывая глаз, и его лицо было серьёзным, почти суровым.

Теперь они были готовы. Облачённые в шёлк и бархат, украшенные золотом и рубинами, связанные не только договором, но и этой странной, новой связью, рождённой за минуту до бала. Они обменялись взглядами — быстрым, глубоким, полным непроизнесённых слов — и двинулись к сияющим дверям бального зала. Навстречу своей судьбе.

Глава 20: Бал Алой Розы. Часть 2

Путь от покоев до парадных дверей бального зала казался одновременно бесконечным и стремительно коротким. Гул голосов, музыки и звона бокалов доносился из-за тяжелых дубовых створов, нарастая с каждым их шагом, словно прилив.

Лео шёл рядом, его плечо почти касалось её плеча. Он был неестественно прям и молчалив, но Вайолет чувствовала исходящее от него напряжение — иное, чем обычно. Это была не ярость, а сконцентрированная, почти болезненная собранность. Когда они поравнялись с последним факелом в бра перед дверями, он внезапно остановился и повернулся к ней.

— Вайолет.

Он назвал её по имени, без титула. Впервые. Его голос был низким и на удивление мягким, почти трепетным. Он взял её руку, не ту, что лежала на его согнутом локте, а другую — ту, на которой теперь сияло фамильное кольцо Грифонов. Его пальцы, сильные и тёплые, сомкнулись вокруг её холодных пальцев.

— Что бы ни случилось там, — он кивнул на дверь, за которой бушевал светский океан, — что бы они ни говорили, ни на что не смотри. Смотри на меня. Доверься мне.

Его золотистые глаза горели в полумраке преддверия с такой интенсивностью, что у неё перехватило дыхание. В них не было приказа. Была просьба. И признание.

— Я буду рядом, — выдохнула она, и это было единственно возможным ответом.

— Я знаю, — он слегка сжал её пальцы. — Но сейчас... сейчас я буду рядом с тобой. Потому что вы... — он запнулся, подбирая слова, будто они были острыми камнями, о которые он мог пораниться. — Вы значите для этого дома больше, чем просто лекарство. Вы — его будущее. Моя будущая жена. И сегодня мы покажем им это.

Он не ждал ответа. Выпустив её руку, он выпрямился, и его лицо вновь стало маской безупречного, холодного наследия. Но в воздухе между ними висели его слова, тёплые и живые, как только что сделанный обет.

Слуги по знаку лорда Маркуса, стоявшего чуть поодаль и наблюдавшего за этой сценой с каменным лицом, раздвинули тяжёлые створки дверей.

И мир взорвался.

Великий бальный зал «Алой Розы» в эту ночь был не просто помещением. Он был застывшей симфонией мощи, крови и золота. Воздух здесь был густым и тяжёлым, словно сотканным из тысячи ароматов: сладковатого дыма дорогих восковых свечей, пряного дыхания выдержанного вина, увядающей осенней листвы, принесённой на подошвах башмаков с улицы, и всепоглощающего, душного запаха алых роз.

Розы были повсюду. Они свисали гирляндами с резных дубовых балок, теснились в массивных серебряных вазах на пилястрах, их вычурные формы повторялись в витражах высоких стрельчатых окон. Но это были не свежие, пышные бутоны лета. Это были цветы глубокой осени — темно-багровые, почти черные в своих бархатных сердцевинах, с лепестками, чьи края уже начинали коричневеть и закручиваться, словно от поцелуя гниющего мороза. Их аромат был не нежным, а густым, удушающим, напоминающим вино, что вот-вот превратится в уксус, и бальзамический запах смерти. Они наполняли зал ощущением бренной, увядающей красоты, стоящей на пороге зимнего забвения.

Сама осень, казалось, взирала на это буйство роскоши с холодным равнодушием. Сквозь высокие витражи, где среди алых стеклянных лепестков были вплетены жёлтые и оранжевые стёкла, пробивался бледный свет ноябрьской луны. Он ложился на пол из чёрного мрамора, отполированного до зеркального блеска, и в этих холодных бликах отражались тени танцующих, делая их движения призрачными и нереальными. Где-то из открытого на секунду балкона врывалась струя ледяного воздуха, заставляя пламя свечей в гигантских хрустальных люстрах яростно замирать и колыхаться, а дым от них — клубиться, как предвестие грозы.

Роскошь здесь была не просто демонстрацией богатства. Она была формой устрашения. Золотые нити в гобеленах, изображавших военные триумфы древних домов, были настоящими. Сапфиры и изумруды в тиарах знатных дам отбрасывали на их надменные лица холодные, колючие блики. Даже музыка, льющаяся с галереи, — сложные, многослойные менуэты и куранты — была тяжёлой и величественной, подчиняющей себе ритм каждого сердца в зале.

И в центре этого ослепляющего, бренного великолепия, этого пира на краю зимы, стояли они — Лео и Вайолет. Два тёмных силуэта на фоне агонии алых роз. Он — воплощение мощи, скованной условностями, она — хрупкое, но не сломленное обещание тишины. И зал, затаив дыхание, наблюдал, как эти двое входят в самую гущу бури, которую сами и создали.

И в тот миг, когда они появились в проёме, калейдоскоп замер.

Гул стих, сменившись звенящей, оглушительной тишиной. Музыка продолжала играть, но казалась внезапно отдалённой. Вайолет ощутила на себе физический вес сотен пар глаз, устремившихся на них. Взгляды были разными: холодными и оценивающими у старших лордов, завистливыми у девиц на выданье, враждебными у соперников, и просто любопытными у тех, кто наблюдал за разворачивающейся драмой.

Лео, не дрогнув, выпрямил спину. Его рука, на которую она опиралась, стала твёрдой, как сталь. Он вёл её вперёд по широкой аллее, расчищенной в центре зала, с таким безразличием, словно шёл по пустынной галерее. Но Вайолет чувствовала мельчайшую дрожь, передававшуюся от его руки к её. Не страх. Адреналин. Готовность к бою.

Она шла рядом, подняв подбородок, глядя прямо перед собой, как учила мадам Изольда. Её платье цвета вишни мягко шелестело, золотые ветви на нём мерцали в свете люстр. Фамильные рубины на её шее и в ушах горели, как крошечные сердца, высекающие искры из воздуха. Она не смотрела на толпу. Она смотрела вперёд, на сияющий паркет, чувствуя тепло кольца на своём пальце и твёрдую опору руки Лео.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он сказал: «Доверься мне». И в этот миг, под прицелом всеобщего внимания, в центре этого ослепительного, враждебного великолепия, она поняла, что делает это. Не потому, что должна. А потому что хочет.

Они были двумя полюсами, входящими в шторм. И этот шторм затаил дыхание, чтобы увидеть, устоят ли они.

Казалось, сам воздух расступился перед ними, упругий и плотный от всеобщего внимания. Шёпот, словно змеиный яд, пополз по залу, но был поглощён новым, нарастающим валом музыки — оркестр, словно чувствуя напряжение момента, сменил марш на мощную, торжественную прелюдию, чьи аккорды эффективно заглушили враждебный гул.

Лео вёл её с ледяным, отстранённым достоинством. Он кивал вправо и влево — скупые, едва заметные кивки в ответ на почтительные поклоны. Его рука под её локтем была твёрдой опорой, якорем в этом бушующем море лиц. Вайолет шла рядом, её взгляд скользил по толпе, не задерживаясь, улавливая лишь обрывки фраз, притворные улыбки и быстрые, испуганные взгляды, устремлённые на Лео.

— Они боятся, — тихо, лишь для неё, произнёс он, и в его голосе звучала не злорадная усмешка, а нечто похожее на усталую горечь. — Даже сейчас. Даже когда я в своих самых лучших доспехах. Они видят не меня. Они видят зверя в цепях.

— Тогда покажи им принца, — так же тихо ответила она, глядя прямо перед собой. — А не зверя.

Он на мгновение задержал взгляд на её профиле, а затем кивнул, почти невидимо.

Их путь лежал через весь зал. Каждый шаг был испытанием. Кажется, Офелия из дома Ястреба, сияющая в платье цвета лунного серебра, нарочно громко рассмеялась в свой веер, бросив на Вайолет колкий, оценивающий взгляд. Где-то справа Кассиус что-то язвительно прошептал своему соседу, и тот сдержанно фыркнул.

Но они шли. И с каждым шагом Вайолет чувствовала, как её собственная уверенность крепнет. Её платье не утяжеляло её, а стало второй кожей, доспехом. Фамильные рубины на шее горели, словно в такт её сердцу, а кольцо на пальце напоминало о её новом, пусть и выстраданном, статусе.

Оркестр сменил торжественную прелюдию на первые, томные аккорды вальса. Это был сигнал. Начало главного действа.

Лео обернулся к Вайолет. Золотистые глаза, пылающие в свете люстр, были полны той самой решимости, что она чувствовала в его руке.

— Готова? — спросил он, и в этом простом вопросе был весь их договор, вся их борьба.

Она сделала глубокий вдох, ощущая, как аромат хризантем смешивается с удушающим запахом роз.

— Всегда.

Он протянул руку, и её пальцы легли на его ладонь. Его пальцы сомкнулись вокруг них — уже не как железные тиски, а с твёрдой, почти нежной уверенностью. Он повёл её на паркет.

И в тот миг, когда они оказались в центре зала, всё остальное перестало существовать. Ослепляющий свет люстр, шепот, даже музыка — всё это отступило на второй план, превратившись в размытый фон. Были только они — и сложная, дышащая геометрия вальса.

Первые такты были напряжёнными. Лео вёл её чётко, по канону, но его движения были резковаты, скованы невидимыми оковами ожидания и контроля. Вайолет следовала за ним, её дар работал на пределе, создавая вокруг них невидимый кокон спокойствия, гася малейшие всплески его внутренней бури. Она чувствовала каждую мышцу его спины под своей ладонью, каждое микроскопическое напряжение.

— Не борись, — прошептала она, глядя ему прямо в глаза, в эти золотистые глубины, где бушевала знакомая буря. — Веди. Я последую.

И он повёл. И постепенно, шаг за шагом, виток за витком, что-то начало таять. Его рука на её талии из сковывающего обруча превратилась в твёрдую, но чуткую опору. Он начал чувствовать не только музыку, но и её. Её лёгкость, её готовность следовать за малейшим намёком его тела. Когда он поворачивал её, его пальцы не просто направляли — они ласково скользили по шёлку её платья, передавая не приказ, а приглашение.

Он притянул её чуть ближе, чем того требовал этикет. Теперь между их телами оставалось лишь несколько сантиметров, наполненных трепетным электричеством. Она чувствовала исходящее от него тепло, слышала его ровное, чуть учащённое дыхание. Её грудь почти касалась его камзола, и с каждым движением этот мимолётный контакт отзывался глухим стуком в её сердце.

— Ты… — он начал, и его голос, обычно такой твёрдый, дрогнул, потеряв свою металлическую броню. Он звучал приглушённо, только для неё, сокровенно. — Ты не боишься.

Это было не упрёком. Это было открытием, вырвавшимся из самой глубины души.

— С тобой? — она едва уловимо улыбнулась, и её губы коснулись воздуха в дюйме от его щеки. — Нет. Уже нет.

В этот миг танец перестал быть исполнением обязанностей. Он стал разговором. Его правая рука, сжимавшая её пальцы, разжалась, и его ладонь легла на её ладонь полным, открытым контактом. Кожа к коже, тепло к теплу. Большой палец Лео непроизвольно, почти бессознательно, провёл по её костяшкам, по холодному металлу фамильного кольца. Этот крошечный, интимный жест был красноречивее любых слов.

Они двигались в идеальном синхронном резонансе, как два маятника, нашедших общий ритм. Она больше не думала о шагах, он — о контроле. Их тела говорили на одном языке, предвосхищая желания друг друга. Когда он готовился к вращению, она уже начинала движение; когда она слегка отклонялась, его рука тут же подстраивалась, поддерживая её с такой естественной силой, что ей не оставалось ничего, кроме как полностью довериться.

Он наклонил голову, и его губы почти коснулись её виска. Дыхание сплелось в единое целое. Его запах — гроза, кожа и что-то неуловимо тёплое — смешался с её ароматом хризантем, создавая их собственную, интимную ауру, невидимую, но ощутимую преграду между ними и всем остальным миром.

В этот миг, под чарующие, обволакивающие звуки вальса, в самом сердце враждебного им мира, они нашли не просто хрупкую гармонию. Они нашли убежище друг в друге. Это был не спектакль. Это была правда, рождённая в тишине между двумя сердцами, научившимися слышать друг друга сквозь шум ярости и страха. Это была близость, рождённая не в страсти, а в доверии, и оттого казавшаяся ещё более опасной и настоящей.

Когда музыка смолкла, они замерли, всё ещё не разрывая этого хрупкого соединения. Его лоб почти касался её лба. Его глаза были закрыты, а грудь тяжело вздымалась. Не от усилия, а от переполнявших его чувств. В зале разразились аплодисменты, но они прозвучали где-то очень далеко. В этом пузыре интимной тишины, длившемся всего несколько секунд, существовали только они двое. И Вайолет поняла, что эта иллюзия единства была страшнее и прекраснее любой бури.

И в этот самый момент, когда казалось, что победа одержана и чары танца вот-вот растворятся, оставив после себя лишь прочное взаимопонимание, из толпы, словно тень, выплыла Офелия.

Она была ослепительна. Её платье из серебристо-серого муара, цвета зимней грозы, было сшито с таким искусством, что казалось вторым кожей, подчеркивая каждую линию её безупречной фигуры. Тончайшее серебряное кружево покрывало глубокий вырез, а длинные рукава, разрезанные от локтя до запятья, струились, как крылья хищной птицы. В волосах, уложенных в сложную башню из кос, мерцала диадема с крупными лунными камнями, отбрасывавшими холодные, синеватые блики на её высокие скулы и идеально бледную кожу. Она была воплощением холодной, ядовитой красоты, идеальным контрастом тёплому, вишнёвому сиянию Вайолет.

В её тонких пальцах два бокала с тёмным, почти чёрным вином казались не угощением, а оружием. Её губы были тронуты насмешливой, сладкой улыбкой, но глаза, цвета стального лезвия, оставались абсолютно холодными. Она двигалась с кошачьей грацией, целенаправленно приближаясь к ним, используя всеобщее внимание и грохот аплодисментов как прикрытие.

Расчёт был безупречен. Сделав последний шаг, она будто споткнулась о невидимую неровность паркета. Её тело изогнулось в неестественно изящном жесте, рука с бокалом описала короткую, резкую дугу.

Содержимое бокала — густое, багровое, пахнущее железом и пряностями вино — широким, уродливым веером выплеснулось прямо на безупречное черное бархатное плечо Лео. Липкая жидкость с отвратичным хлюпающим звуком впиталась в дорогую ткань, мгновенно расползаясь тёмным, мокрым пятном, уродливым и вульгарным, как свежая рана. От него тут же потянулся резкий, сладковато-прогорклый запах.

— О, боже мой! — вскрикнула Офелия, и её голос, фальшивый и подобный звону разбитого стекла, пронзил зал. Она театрально прикрыла рот изящной рукой, в её глазах не было и тени раскаяния — лишь ликующий, торжествующий огонёк. — Какая досадная, нелепая оплошность! Простите меня, Лео, тысячу раз простите! Вы же не разозлитесь на такую мелочь?

Она сделала паузу, давая ужасу и любопытству зрителей достигнуть пика, и её взгляд скользнул с промокшего, окаменевшего Лео на бледное лицо Вайолет. Её губы растянулись в сладкой, ядовитой улыбке.

— Ведь вы теперь такой… сдержанный. Благодаря вашей очаровательной… — она намеренно замедлила речь, и следующее слово прозвучало громче, чем все аплодисменты, отчеканенное и унизительное, — микстуре.

Слово повисло в воздухе, отравляя его. Оно било не только по Лео, но и по Вайолет, низводя её до уровня вещи, снадобья, неодушевлённого предмета.

Лео застыл. Вайолет почувствовала, как его рука, ещё секунду назад лежавшая на её талии с нежной твердостью, резко сжалась в железную перчатку, почти до хруста. Она увидела, как по его шее, над воротником испорченного камзола, поползла знакомая алая полоса, пульсирующая гневом. Воздух вокруг него заволновался, зарядившись сжимающейся, густой энергией надвигающейся бури. Его плечи напряглись, а взгляд, только что бывший ясным и, возможно, даже уязвимым, помутнел, наливаясь тем самым багровым светом первобытной ярости, который она видела в день их первой встречи.

— Лео… — отчаянно, как молитву, прошептала она, пытаясь поймать его взгляд, найти в его ошеломлённом сознании хоть крупицу разума, направить на него спасительный поток своего дара.

Но было поздно. Стена его самообладания, так тщательно выстроенная за весь вечер, рухнула в одно мгновение, подточенная этим одним, идеально нацеленным ударом.

Он медленно, с трудом, словно против невероятной силы, повернул голову к Офелии. Его губы приоткрылись, обнажая сжатые зубы.

— Ты… — его голос был не криком, а низким, звериным рычанием, идущим из самой глубины груди, от которого кровь стыла в жилах.

И всё это — на глазах у всей аристократии Гемении. Пир обернулся позором. Триумф — катастрофой. Исход бала висел на волоске, и эта нить была соткана из ярости наследника Грифонов, которую все так жаждали увидеть.

Мир сузился до точки. Зал, музыка, сотни замерших лиц — всё это расплылось в багровой пелене, что застилала зрение Лео. Он не видел ничего, кроме насмешливого лица Офелии и ощущения липкой, вонючей жидкости на своей коже. Это пятно было не просто вином. Это была пощёчина. Напоминание. «Ты — зверь. И мы все это знаем».

Воздух вокруг него сгустился, затрепетал. От его тела повалил незримый жар, заставляя ближайших гостей инстинктивно отпрянуть. По его обнажённым кистям рук, сжатых в бешеные кулаки, поползли алые, светящиеся прожилки, пульсирующие в такт бешеному стуку его сердца. Низкий, нарастающий гул, исходящий из его груди, был уже не человеческим рычанием, а ревом пробуждающегося вулкана.

— Ты… — снова просипел он, и на этот раз в его голосе не было ничего, кроме чистой, неконтролируемой ярости, готовой вырваться наружу и смести всё на своём пути.

Офелия, наконец, отступила на шаг, её напускная неловкость сменилась настоящим, животным страхом. Она добилась своего, и теперь результат пугал её.

Но Вайолет не отступила. Сердце её колотилось где-то в горле, а инстинкт кричал бежать, спасаться. Но её ноги будто вросли в паркет. Она видела, как багровый туман поглощает его разум, как его сила, та самая, что только что двигала им в танце с такой грацией, вот-вот вырвется в слепом, разрушительном вихре.

«Нет. Только не здесь. Не сейчас».

Она сделала шаг вперёд — не к Офелии, а к нему. Навстречу буре.

— Лео, — её голос прозвучал тихо, но с той самой стальной ноткой, которую он слышал в их ссорах. Он не был умоляющим. Он был приказом. Приказом одуматься.

Он не услышал. Его взгляд, дикий и невидящий, был прикован к Офелии. Он сделал угрожающий шаг в её сторону, и от этого движения по залу пронёсся испуганный вздох.

Вайолет не колебалась больше. Она резко шагнула прямо перед ним, заслонив его собой от Офелии и от всего зала. Она оказалась так близко, что видела каждую золотую искру в его безумных глазах, чувствовала обжигающий жар, исходящий от его кожи.

— Лео, посмотри на меня! — на этот раз её голос звонко ударил по натянутой струне тишины.

Она подняла руки и схватила его за лицо. Её ладони, холодные от ужаса и адреналина, прижались к его пылающим щекам. Это был жест не нежности, а отчаянной попытки достучаться, физически вернуть его в реальность.

Прикосновение подействовало как удар током. Он вздрогнул всем телом, его рык оборвался. Его взгляд, метавшийся и невидящий, на секунду сфокусировался на её лице. В его глазах мелькнуло недоумение, борьба.

— Это я, — прошептала она, уже только для него, её пальцы слегка сжали его скулы. — Это Вайолет. Вдохни. Просто вдохни.

Она закрыла глаза, отринув весь окружающий ужас, весь этот зал, и обратилась внутрь себя. К своему дару. К той самой тишине. Она не пыталась подавить его ярость — это было бы бесполезно. Вместо этого она направила к нему поток чистого, ледяного спокойствия, как направляют воду на бушующее пламя. Она наполняла пространство между ними своим ароматом хризантем, своим дыханием, своей сутью.

Сначала ничего не происходило. Он дышал тяжело и прерывисто, его тело было напряжено, как тетива. Но затем она почувствовала, как под её ладонями дрожь в его мышцах начала стихать. Багровый свет в его глазах отступил на шаг, уступая место мучительной, но человеческой осознанности. Алые прожилки на его руках поблёкли, превратившись в бледно-розовые следы.

Он выдохнул. Длинно, с содроганием, словно сбросив с себя невыносимую тяжесть. Его веки дрогнули, и он, наконец, по-настоящему увидел её. Увидел страх в её глазах, её бледность, её руки, всё ещё держащие его лицо.

— Вайолет… — его голос был хриплым, измотанным, но это был его голос. Голос Лео, а не зверя.

Он медленно, будто боясь спугнуть хрупкое перемирие, поднял свою руку и накрыл её ладони, всё ещё прижатые к его щеке. Его пальцы сомкнулись вокруг её пальцев — не с силой, а с немой благодарностью.

В зале царила оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Лео. Все смотрели на них — на наследника Грифонов, усмиренного прикосновением его невесты. Это было зрелище, более шокирующее, чем любая вспышка ярости. Это была демонстрация силы, которой никто не понимал и которую все боялись ещё больше.

Публичный скандал был неминуем. Но в этот момент катастрофа была предотвращена. Ценой невероятных усилий и на глазах у всей аристократии Гемении, Вайолет отвела угрозу. Но цена этого перемирия была написана на истощённом, полном стыда лице Лео и в дрожащих руках Вайолет. Битва была выиграна, но война за его душу и их общее будущее только обострилась.

Глава 21: Последствия

Рассвет не принёс облегчения. Свинцовое небо за окнами давило на шпили Академии, обещая вместо солнечного света лишь бесконечную морось. В покоях Вайолет царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих в камине поленьев. Она сидела у окна, закутавшись в плед, но холод пробирал до костей — холод, исходивший не от погоды, а изнутри. Память о вчерашнем вечере была как свежий ожог: ослепительный зал, музыка, тепло руки Лео в танце... и затем — багровый взрыв, его искажённое яростью лицо, всеобщий ужас. И её собственные руки, вцепившиеся в его пылающие щеки, пытаясь вернуть ему рассудок.

Горничная, принесшая завтрак, вела себя неестественно тихо, а её взгляд скользил по Вайолет с подобострастным страхом. Слухи уже разлетелись, как чума. «Наследник Грифонов чуть не растерзал леди Офелию на балу. Его невеста едва усмирила его.» Они были героями и монстрами в одном лице.

Ровно в восемь утра в дверь постучали. На пороге стоял каменнолицый слуга в ливрее Грифонов.

— Лорд Маркус ожидает вас в своём кабинете, — произнёс он без единой эмоции. — Немедленно.

Дорога по коридорам казалась похоронной процессией. Редкие встречные студенты и магистры шарахались в стороны, их шёпот затихал за её спиной. Атмосфера в Академии изменилась — от любопытства и насмешек перешла к откровенному страху и отчуждению.

Дверь в кабинет лорда Маркуса была массивной, из тёмного дуба. Слуга молча отворил её, пропуская Вайолет внутрь, и закрыл сзади, оставив её одну с грозой, что копилась в этом помещении.

Воздух здесь был густым, спёртым, словно вскрытой гробницы. Он пах старым пергаментом, воском от догорающих свечей и едкой, невысказанной яростью. Утренний свет, пробивавшийся сквозь высокие витражные окна с фамильными гербами, не приносил утешения; он лишь выхватывал из полумрака пылинки, кружащие в напряжённой тишине, и ложился холодными бликами на полированную столешницу массивного стола, на которой, казалось, уже лежал незримый приговор.

Лорд Маркус стоял у самого большого окна, его спина — прямая, железная линия — была обращена к комнате. Каждый мускул в его мощном теле был напряжён до предела, сдерживая бурю, что клокотала под маской ледяного спокойствия. Он не двигался, но сама его неподвижность была угрожающей.

В кресле перед столом, почти съёжившись, сидел Лео. Он был бледен, как полотно, под глазами залегли тёмные тени. Его пальцы с такой силой впились в резные дубовые подлокотники, что, казалось, вот-вот раздавят дерево. Взгляд его был пустым и прикованным к причудливой тени на персидском ковре. На его щеке, если приглядеться, виднелся слабый красноватый след — отпечаток пальцев Вайолет, маленький и яростный знак его позора, оставшийся с прошлой ночи.

Вайолет остановилась в нескольких шагах от стола, чувствуя, как её изысканное платье цвета вишни, бывшее всего несколько часов назад доспехом, теперь кажется непосильной тяжестью, воровкой воздуха. Она была третьей вершиной этого треугольника из гнева, стыда и страха.

Минуту, что показалась вечностью, в кабинете царила оглушительная тишина. Затем лорд Маркус медленно, не спеша, повернулся. Его лицо было высечено из гранита, но в золотистых глазах, таких похожих на глаза сына, бушевал ураган.

— Хорошо, — его голос прозвучал тихо, но от этого слова в воздухе запахло озоном перед грозой. — Вы оба проделали образцовую работу, чтобы доказать нашим врагам, что они правы…

— Что маленькая провокация стоила нашему дому больше, чем любая проигранная битва за последнее столетие, — продолжил лорд Маркус, и каждый его шаг по ковру отдавался гулко, как удар барабана. — Благодаря вашему спектаклю Ястребы и их приспешники уже направили в Совет формальный запрос о пересмотре брачного контракта. Они ставят под сомнение не только твою дееспособность, Лео, но и саму необходимость этого союза.

Лео вздрогнул, словно от удара хлыстом. Его пальцы ещё сильнее впились в подлокотники.

— Отец, я… это была не просто провокация. Я чувствовал… в вине было что-то…

— Мне не интересно, что ты чувствовал! — голос Маркуса грохнул, заставив Вайолет невольно отшатнуться. — Меня интересуют факты! Факт в том, что ты, зная о своей слабости, подошёл к ней ближе, чем следовало! Факт в том, что ты позволил им манипулировать тобой, как последним простофилей! И факт в том, — он остановился прямо перед креслом сына, возвышаясь над ним, — что теперь весь наш род смотрит на нас и видит не наследника, а бомбу, которая в любой момент может взорваться. И её, — он резко указал на Вайолет, — как дешёвый пластырь, который не держит напора.

Вайолет выпрямила спину, чувствуя, как жар обиды поднимается к её щекам.

— Лорд Маркус, то, что произошло, не было обычным приступом, — её собственный голос прозвучал твёрже, чем она ожидала. — Я чувствую его кровь. В тот момент... это было похоже на химическую реакцию. Целенаправленную и рассчитанную.

Лео резко поднял голову, его взгляд стал острым.

— Она права. Это был не просто гнев. Это было... как будто в меня впрыснули адреналин и яд одновременно. Все инстинкты кричали «атака», но не было реальной цели. Только чистый, белый шум ярости.

Лорд Маркус медленно перевёл взгляд на Вайолет, скрестив руки на груди.

— Продолжайте.

— Дом Ястреба, — Вайолет сделала паузу, собираясь с мыслями. — Они всегда были нашими главными соперниками. Офелия считала себя главной претенденткой на руку Лео. Её унижение после вашего публичного вмешательства, Лео, было глубоким. Но это месть не просто обиженной девицы. Это политический удар.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы предполагаете, что они разработали реагент? — уточнил Маркус, его брови поползли вверх. — Такой, что воздействует именно на Дикую Кровь?

— Не просто реагент, — вступил Лео, его аналитический ум, обычно затуманенный яростью, теперь работал с холодной чёткостью. — Они изучали меня. Всю мою жизнь. Все мои публичные срывы. Они знают триггеры. Что, если они не просто усилили ярость, а сымитировали её? Создали химический сигнал, который мой организм воспринял как команду к полной, неконтролируемой вспышке? Без реальной эмоциональной причины.

Вайолет кивнула, подхватывая его мысль.

— Это объясняет неестественную скорость и силу приступа. Офелия была лишь инструментом, актрисой. Кто-то стоял за кулисами. Кто-то, кто имеет доступ к древним фолиантам по гемомантии и алхимии. Возможно, тот самый «Верный Сова», чьи письма мы нашли, был не единственным предателем в доме Орхидей. Возможно, он передал Ястребам не только политические секреты, но и знания о нашей крови... о том, как её можно нарушить.

Лицо лорда Маркуса стало мрачным.

— Вы говорите о многовековом заговоре. Что Ястребы десятилетиями копили знания и ждали подходящего момента для такого удара.

— Именно, — твёрдо сказала Вайолет. — Они не просто хотели опозорить Лео. Они хотели дискредитировать сам наш союз, доказав, что мой дар ненадёжен перед лицом их «науки». И они почти преуспели. Теперь они могут заявить Совету: «Зачем вам эта ненадёжная Орхидея, когда существует проверенная технология подавления?» Они подтолкнут Совет к тому, чтобы навязать вам этот артефакт, — она кивнула на зловещий браслет, — а сами, возможно, предложат свой, «усовершенствованный» и «безопасный» вариант, получив над вами невероятную власть.

Лео встал с кресла, его усталость сменилась холодной яростью.

— Они хотят не просто разрушить наш союз. Они хотят поставить дом Грифонов на колени, сделав нас зависимыми от их «лечения». Они создали проблему и теперь предлагают решение. И всё это под прикрытием «заботы» о стабильности рода.

В воздухе повисло тяжёлое молчание. Версия была чудовищной, но все кусочки пазла сходились. Оскорблённая гордость Офелии, политические амбиции её дома, их давнее соперничество с Грифонами и внезапная, идеально рассчитанная провокация.

— Расследование, — проговорил лорд Маркус, и в его голосе вновь зазвучала привычная сталь, — будет вестись по всем направлениям. Мы проверим поставщиков вина, слуг, которые обслуживали банкет. Найдём того, кто передал бокал Офелии. И тщательнейшим образом изучим все научные и алхимические изыскания дома Ястреба за последние пятьдесят лет. Если они оставили след, мы его найдём.

Но затем его взгляд снова упал на зловещий ларец.

— Однако, пока мы ищем доказательства, политическое давление никуда не делось. Выбор, Лео, остаётся за твой. Довериться расследованию и продолжить рисковать, полагаясь на леди Вайолет? Или надеть браслет и дать Совету то, что он хочет — видимость абсолютного контроля? Решай. Сейчас.

На бархатной подушке внутри лежал браслет. Он был сделан из того же тёмного металла, что и ларец, и казался живым — сложные узоры на его поверхности медленно перетекали, сжимаясь и разжимаясь, как каменные жернова. От него исходила аура абсолютной, бездушной тишины.

— Узы Безмолвия, — голос Маркуса был ровным и бесстрастным. — Артефакт эпохи Основателей. Он не успокаивает. Он подавляет. Намертво. Никаких всплесков, никакой ярости. Только тишина.

Лео смотрел на браслет с отвращением, но Вайолет заметила, как в его глазах мелькнуло и нечто иное — голодное, отчаянное желание покоя. Желание избавиться от вечной борьбы.

— Надень его, — сказал лорд Маркус, протягивая браслет. — Покажи Совету, что дом Грифонов берёт ситуацию под контроль. Что мы больше не зависим от переменчивого дара Орхидеи. Что у нас есть надёжное решение.

— Это ошейник, — прошептал Лео, его голос сорвался.

— Это гарантия! — парировал отец. — Гарантия стабильности! Ты наденешь его добровольно, как акт зрелости. Или Совет сделает это принудительно, отстранив тебя от прав наследования до конца разбирательства. Выбор за тобой.

Лео замер, разрываясь между двумя безднами. Его взгляд метнулся от бездушного металла браслета к лицу Вайолет — к её глазам, полным не страха, но понимания всей тяжести его выбора.

Он должен был решить. Позволить артефакту задушить в себе всё, что он есть, но сохранить положение. Или рискнуть всем, доверившись хрупкой девушке и её дару, в котором сам Совет уже сомневался.

Тишина в кабинете стала физической, давящей глыбой.

Глава 22: Бегство

Слова Лео, его невыносимая пауза перед выбором, жгли Вайолет изнутри сильнее любой ярости. «Он колеблется. Он действительно рассматривает это. После всего... он думает о том, чтобы променять нашу связь на бездушный кусок металла».

Она не помнила, как вышла из кабинета лорда Маркуса. Её ноги сами понесли её по пустынным коридорам, уводя от давящего величия крыла Грифонов. В ушах стоял оглушительный звон, заглушавший всё: шепотки студентов, приветствия слуг. Она была пустой скорлупой, сосудом, из которого выплеснули всё содержимое — надежду, гордость, это странное, зарождающееся чувство к Лео, — и наполнили ледяным осадком унижения.

Она была не лекарством. Она была временной мерой, пластырем, который вот-вот сорвут и выбросят, едва появится более технологичная альтернатива. Её дар, её суть, всё, что она могла предложить этому жестокому миру, оказалось ненужным.

В её комнате царил беспорядок, отражающий состояние её души. Она не думала, не анализировала. Руки сами потянулись к старому, потертому сундуку. Она срывала с вешалок платья — не роскошные наряды Грифонов, а свои, старые, бледно-лиловые и серебряные, которые висели в дальнем углу шкафа, как будто ждали своего часа. Она складывала их с лихорадочной поспешностью, словно спасаясь от пожара. Её пальцы наткнулись на бесценный фолиант о даре Орхидей. Боль, острая и жгучая, кольнула её в сердце. Она отшвырнула книгу, и та с глухим стуком упала на кровать. Зачем? Зачем всё это, если её наследие ничего не стоит?

Она должна была уйти. Сейчас. Пока не стало слишком поздно. Пока она не увидела на его руке этот ужасный браслет. Пока её сердце не разорвалось окончательно.

Захватив лишь самое необходимое и накинув темный, неприметный плащ, она выскользнула из своей комнаты и почти побежала по знакомым коридорам, ведущим к выходу. Она не знала, куда отправится. В свой обедневший дом? В какую-нибудь далекую деревню, где о Дарах Крови и Алой Розе никогда не слышали? Неважно. Лишь бы подальше отсюда.

Её путь лежал через Задний дворик Забвения. Инстинкт вёл её к месту, где когда-то находила утешение. Но сейчас заросли диких хризантем казались увядшими и печальными, а каменная скамья — холодной и одинокой.

Именно здесь её и настигли.

— Покидаете нас, леди Орхидея?

Вайолет вздрогнула и резко обернулась. В проёме в стене, скрытом портьерой, стоял Мастер Элиас. Его лицо, обычно спокойное, сейчас выражало лёгкую печаль. Казалось, сама тишина архива пришла за ней.

— Оставьте меня, — прошептала она, и голос её дрогнул. — Я больше не нужна здесь. Вы же видите… они нашли замену.

— Замену? — старик мягко покачал головой. — Милое дитя. То, что они нашли, — это цепь. А то, что в вас, — ключ. И вы собираетесь отдать ключ, позволив запереть себя навеки в собственной клетке?

— Мой дар бесполезен! — вырвалось у неё, и слёзы, наконец, потекли по её щекам, смывая остатки гордости. — Он лишь сдерживает бурю! А они могут её просто… выключить! Я ничего не могу им предложить!

Мастер Элиас сделал несколько бесшумных шагов вперёд. Его взгляд был тёплым и пронзительным одновременно.

— Вы так считаете? Потому что они, в своём ослеплении, видят в ярости Грифона лишь угрозу? — Он вздохнул. — Они, как и те, кто уничтожал ваш род, видят лишь половину картины. Они думают, что ваш дар — это успокоение. Но это всё равно что называть океан «лужей». Ваш дар, леди Вайолет, — это не щит. Это — дирижёрская палочка.

Вайолет замерла, смотря на него широко раскрытыми, полными слёз глазами.

— Что… что вы имеете в виду?

— Вы можете не только гасить ярость, — его голос стал тише, но каждое слово било прямо в сердце. — Вы можете направлять её. Усиливать её в нужный момент. Превращать слепой разрушительный ураган в сфокусированный луч невероятной мощи. Ваши предки не просто утешали воинов. Они вели их в бой, делая их силу в десятки раз смертоноснее и контролируемей. Они были не «успокоителями». Они были катализаторами. Сердцами армий.

Он выдержал паузу, позволяя ей осознать услышанное.

— Дом Орхидей был уничтожен не потому, что был слаб. А потому, что был слишком силён. Сила, которая может сделать и без того могущественного воина непобедимым, страшнее любой грубой мощи. Её боялись. И потому предпочли стереть с лица земли, оклеветав и объявив «слабой».

Вайолет стояла, не в силах пошевелиться. Её разум отказывался верить. Всю жизнь она считала свою способность пассивной, оборонительной. А теперь ей говорили, что она… оружие. Стратегический актив невероятной ценности.

— Лео… — прошептала она. — Его сила…

— Его сила с вами может стать не угрозой, а величайшим благословением для этого мира, — закончил Мастер Элиас. — Или, в руках тех, кто хочет власти, — величайшим проклятием. Вы думаете, Ястребы просто хотят его опозорить? Нет. Они хотят контроля. Они хотят либо сломать его артефактом, либо… найти способ управлять им самим. А вы, со своим нераскрытым потенциалом, стоите у них на пути.

Он положил свою старую, тёплую руку ей на плечо.

— Бегство — это не ответ. Это капитуляция. Не перед Грифонами. Перед теми, кто уничтожил ваш род и теперь хочет заполучить власть над самым могущественным их наследником. Они забрали ваше прошлое. Не позволяйте им отнять и ваше будущее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вайолет смотрела на него, и её мир переворачивался с ног на голову. Она была не бесполезной. Она была ключом. И если она уйдёт, то не просто сбежит от боли. Она оставит Лео на растерзание тем, кто хочет превратить его либо в бездушную машину, либо в марионетку.

Её бегство закончилось, не успев начаться. На смену отчаянию пришла новая, холодная и ясная решимость. Она не позволит им сломать ни его, ни себя. Она научится быть не щитом, а мечом. И тогда посмотрим, кто кого использует.

Решение пришло не как внезапное озарение, а как тяжёлый, холодный слиток, упавший на дно её души и заставивший её выпрямиться. Слёзы высохли. Дрожь в руках утихла. Мастер Элиас, увидев перемену в её глазах, молча кивнул и растворился в тени, оставив её наедине с новой, пугающей правдой.

Она не пошла обратно в свои покои. Вместо этого её ноги сами понесли её в Запретный архив. Тяжёлая дверь бесшумно поддалась её прикосновению. Воздух, пахнущий пылью и древними тайнами, обволок её, как старый друг. Она прошла к тому самому стеллажу и подняла с пола отброшенный ею фолиант. Теперь она смотрела на него не как на памятник утраченному величию, а как на учебник. Руководство к оружию, которое она носила в себе, сама того не ведая.

Она не услышала, как дверь архива снова открылась. Не почувствовала приближающихся шагов — его присутствие всегда ощущалось иначе, не физически, а на уровне крови, как смена атмосферного давления.

— Ты здесь.

Голос Лео прозвучал сзади, хриплый от напряжения. Она медленно обернулась, не выпуская из рук книги.

Он стоял в нескольких шагах, залитый тусклым светом магических сфер. Он был без камзола, в одной мятой рубашке, волосы всклокочены, будто он все это время ran свои пальцы сквозь них. На его лице застыла смесь ярости, паники и того самого стыда, что она видела в кабинете отца. Но в его глазах не было и тени решения. Браслета на его руке не было.

— Я обыскал всю твою комнату, — проговорил он, и его голос сорвался. — Твой сундук… вещи… Я думал… — он не закончил, сжав кулаки. — Чёрт возьми, Вайолет, ты что, собиралась просто исчезнуть?

В его тоне сквозила не злоба, а отчаяние, неподдельная боль, которая поразила её сильнее любой бури.

— А что мне оставалось делать? — её собственный голос прозвучал ровно и холодно. — Ждать, когда ты примешь решение? Ждать, когда на твоей руке появится тот артефакт, и я стану не нужна? Меня использовали в качестве временного решения, Лео. Я не собираюсь ждать, когда меня уволят.

— Я не надел его! — выдохнул он, сделав шаг вперёд. Его золотистые глаза горели в полумраке. — Я не смог. Я смотрел на эту штуку и… видел себя пустым. Мёртвым. И видел твоё лицо.

Он замолчал, пытаясь совладать с дыханием.

— А потом я пришёл в твою комнату и… и она была пуста. — Эти слова прозвучали как признание в уязвимости, странном и жутком откровении от того, кто всегда был скалой. — И я понял, что пустота от этого проклятого браслета — ничто по сравнению с пустотой, которую я почувствовал тогда.

Вайолет замерла, чувствуя, как её холодная решимость даёт трещину. Она видела его таким — беззащитным, сломленным не яростью, а страхом потери.

— Мне сказали, что мой дар — это нечто большее, — тихо сказала она, ломая наступившее молчание. — Что я могу не только успокаивать твою ярость. Но и направлять её. Усиливать.

Лео застыл, его взгляд стал пристальным, аналитическим.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что нас обманывают. Всех. Нас пытаются столкнуть лбами, заставить думать, что мы — проблема и временное решение. Пока кто-то другой готовит способ получить над тобой полный контроль. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я не буду бежать. Но я и не буду больше тем безропотным лекарством, которым меня считали. Я научусь использовать то, что у меня есть. И если ты решишь остаться со мной на этом пути, то это должен быть союз. Равных. А не хозяина и его инструмента.

Он долго смотрел на неё, и в его взгляде бушевала буря — не ярости, а осознания. Он видел перед собой не испуганную девушку, а союзницу. Возможность.

— Равных, — тихо повторил он, как будто пробуя это слово на вкус. Затем его губы тронула тень улыбки — усталой, но настоящей. — Похоже, мне придётся к этому привыкнуть.

Решение было принято. То, что началось в полумраке архива как рукопожатие, теперь стало просто жестом — знакомым и естественным, как дыхание. Они не были двумя одиночками, заключившими сделку. Они были единым целым, и их первой задачей был совместный поиск.

— С чего начнём? — Лео окинул взглядом бесконечные ряды стеллажей. Его голос, всегда бывший для неё барометром бури, теперь звучал ровно и уверенно — это был голос человека, нашедшего свою точку опоры.

— С начала, — ответила Вайолет, её пальцы с привычной нежностью скользнули по корешку фолианта. Она не смотрела на него, не искала подтверждения. Она знала, что он здесь. Как знала, что собственное сердце бьётся в её груди.

Они работали в слаженном молчании, их движения были отточены за недели вынужденной близости, но теперь в них не было принуждения — только лёгкость. Лео без слов угадывал, какой тяжёлый том ей нужен, и протягивал его прежде, чем она успевала потянуться. Когда её пальцы скользили по корешкам в поисках нужного «гула», его рука лежала на её талии — не для поддержки, а просто так, чтобы чувствовать её близость. Это прикосновение было таким же естественным, как биение их сердец, и таким же необходимым.

— Держи, — Лео протянул ей узкий кожаный свиток, его пальцы задержались на её ладони на мгновение дольше необходимого. Не для страсти, а для подтверждения:

я здесь

.

Вайолет развернула его, её плечо плотно прижалось к его плечу. Они читали текст, их головы склонились так близко, что её волосы касались его щеки. Она чувствовала тепло его кожи через тонкую ткань рубашки, слышала его ровное дыхание. Это не отвлекало. Это было топливом.

— Смотри, — её губы коснулись его уха, когда она указывала на схему. Её голос был тихим, но твёрдым. В нём не было вопроса, только констатация факта, который они оба понимали. — Это не подавление. Это резонанс. Наш резонанс.

Он не смотрел на схему. Он смотрел на неё — на сосредоточенный огонь в её глазах, на уверенность в каждом движении. И видел в них не отражение своей силы, а её собственную, несгибаемую мощь.

— Значит, если я направляю свою ярость, а ты… — он начал, и его голос был низким, предназначенным только для неё.

— А я фокусирую её, — закончила она, встречая его взгляд. В её улыбке не было ничего хрупкого — только сталь и обещание. — Мы создаём направление.

Наш

е направление.

Он кивнул. Слова были не нужны. Они оба чувствовали это — не как возможность, а как данность. Как следующий шаг в их общем танце.

Они провели в архиве несколько часов. Когда Вайолет от усталости склонила голову ему на плечо, он просто обнял её крепче, его рука легла на её спину, в точности повторяя изгибы её позвоночника. Это не было утешением. Это было заявлением.

Ты — моё место. Ты — мой покой.

Когда первые лучи утра упали на их переплетённые фигуры, Вайолет дремала, её дыхание было ровным и спокойным в такт его собственному. Лео не спал. Он смотрел, как свет играет в её тёмных волосах, и знал с абсолютной, неопровержимой ясностью: любая сила, любая ярость, любая власть в этом мире ничего не значила бы без этого чувства — без этого человека, ставшего частью его самой сути. Их союз был уже не необходимостью. Он был самой жизнью. И они защитят его любой ценой.

Слова Лео, его невыносимая пауза перед выбором, жгли Вайолет изнутри сильнее любой ярости. «Он колеблется. Он действительно рассматривает это. После всего... он думает о том, чтобы променять нашу связь на бездушный кусок металла».

Она не помнила, как вышла из кабинета лорда Маркуса. Её ноги сами понесли её по пустынным коридорам, уводя от давящего величия крыла Грифонов. В ушах стоял оглушительный звон, заглушавший всё: шепотки студентов, приветствия слуг. Она была пустой скорлупой, сосудом, из которого выплеснули всё содержимое — надежду, гордость, это странное, зарождающееся чувство к Лео, — и наполнили ледяным осадком унижения.

Она была не лекарством. Она была временной мерой, пластырем, который вот-вот сорвут и выбросят, едва появится более технологичная альтернатива. Её дар, её суть, всё, что она могла предложить этому жестокому миру, оказалось ненужным.

В её комнате царил беспорядок, отражающий состояние её души. Она не думала, не анализировала. Руки сами потянулись к старому, потертому сундуку. Она срывала с вешалок платья — не роскошные наряды Грифонов, а свои, старые, бледно-лиловые и серебряные, которые висели в дальнем углу шкафа, как будто ждали своего часа. Она складывала их с лихорадочной поспешностью, словно спасаясь от пожара. Её пальцы наткнулись на бесценный фолиант о даре Орхидей. Боль, острая и жгучая, кольнула её в сердце. Она отшвырнула книгу, и та с глухим стуком упала на кровать. Зачем? Зачем всё это, если её наследие ничего не стоит?

Она должна была уйти. Сейчас. Пока не стало слишком поздно. Пока она не увидела на его руке этот ужасный браслет. Пока её сердце не разорвалось окончательно.

Захватив лишь самое необходимое и накинув темный, неприметный плащ, она выскользнула из своей комнаты и почти побежала по знакомым коридорам, ведущим к выходу. Она не знала, куда отправится. В свой обедневший дом? В какую-нибудь далекую деревню, где о Дарах Крови и Алой Розе никогда не слышали? Неважно. Лишь бы подальше отсюда.

Её путь лежал через Задний дворик Забвения. Инстинкт вёл её к месту, где когда-то находила утешение. Но сейчас заросли диких хризантем казались увядшими и печальными, а каменная скамья — холодной и одинокой.

Именно здесь её и настигли.

— Покидаете нас, леди Орхидея?

Вайолет вздрогнула и резко обернулась. В проёме в стене, скрытом портьерой, стоял Мастер Элиас. Его лицо, обычно спокойное, сейчас выражало лёгкую печаль. Казалось, сама тишина архива пришла за ней.

— Оставьте меня, — прошептала она, и голос её дрогнул. — Я больше не нужна здесь. Вы же видите… они нашли замену.

— Замену? — старик мягко покачал головой. — Милое дитя. То, что они нашли, — это цепь. А то, что в вас, — ключ. И вы собираетесь отдать ключ, позволив запереть себя навеки в собственной клетке?

— Мой дар бесполезен! — вырвалось у неё, и слёзы, наконец, потекли по её щекам, смывая остатки гордости. — Он лишь сдерживает бурю! А они могут её просто… выключить! Я ничего не могу им предложить!

Мастер Элиас сделал несколько бесшумных шагов вперёд. Его взгляд был тёплым и пронзительным одновременно.

— Вы так считаете? Потому что они, в своём ослеплении, видят в ярости Грифона лишь угрозу? — Он вздохнул. — Они, как и те, кто уничтожал ваш род, видят лишь половину картины. Они думают, что ваш дар — это успокоение. Но это всё равно что называть океан «лужей». Ваш дар, леди Вайолет, — это не щит. Это — дирижёрская палочка.

Вайолет замерла, смотря на него широко раскрытыми, полными слёз глазами.

— Что… что вы имеете в виду?

— Вы можете не только гасить ярость, — его голос стал тише, но каждое слово било прямо в сердце. — Вы можете направлять её. Усиливать её в нужный момент. Превращать слепой разрушительный ураган в сфокусированный луч невероятной мощи. Ваши предки не просто утешали воинов. Они вели их в бой, делая их силу в десятки раз смертоноснее и контролируемей. Они были не «успокоителями». Они были катализаторами. Сердцами армий.

Он выдержал паузу, позволяя ей осознать услышанное.

— Дом Орхидей был уничтожен не потому, что был слаб. А потому, что был слишком силён. Сила, которая может сделать и без того могущественного воина непобедимым, страшнее любой грубой мощи. Её боялись. И потому предпочли стереть с лица земли, оклеветав и объявив «слабой».

Вайолет стояла, не в силах пошевелиться. Её разум отказывался верить. Всю жизнь она считала свою способность пассивной, оборонительной. А теперь ей говорили, что она… оружие. Стратегический актив невероятной ценности.

— Лео… — прошептала она. — Его сила…

— Его сила с вами может стать не угрозой, а величайшим благословением для этого мира, — закончил Мастер Элиас. — Или, в руках тех, кто хочет власти, — величайшим проклятием. Вы думаете, Ястребы просто хотят его опозорить? Нет. Они хотят контроля. Они хотят либо сломать его артефактом, либо… найти способ управлять им самим. А вы, со своим нераскрытым потенциалом, стоите у них на пути.

Он положил свою старую, тёплую руку ей на плечо.

— Бегство — это не ответ. Это капитуляция. Не перед Грифонами. Перед теми, кто уничтожил ваш род и теперь хочет заполучить власть над самым могущественным их наследником. Они забрали ваше прошлое. Не позволяйте им отнять и ваше будущее.

Вайолет смотрела на него, и её мир переворачивался с ног на голову. Она была не бесполезной. Она была ключом. И если она уйдёт, то не просто сбежит от боли. Она оставит Лео на растерзание тем, кто хочет превратить его либо в бездушную машину, либо в марионетку.

Её бегство закончилось, не успев начаться. На смену отчаянию пришла новая, холодная и ясная решимость. Она не позволит им сломать ни его, ни себя. Она научится быть не щитом, а мечом. И тогда посмотрим, кто кого использует.

Решение пришло не как внезапное озарение, а как тяжёлый, холодный слиток, упавший на дно её души и заставивший её выпрямиться. Слёзы высохли. Дрожь в руках утихла. Мастер Элиас, увидев перемену в её глазах, молча кивнул и растворился в тени, оставив её наедине с новой, пугающей правдой.

Она не пошла обратно в свои покои. Вместо этого её ноги сами понесли её в Запретный архив. Тяжёлая дверь бесшумно поддалась её прикосновению. Воздух, пахнущий пылью и древними тайнами, обволок её, как старый друг. Она прошла к тому самому стеллажу и подняла с пола отброшенный ею фолиант. Теперь она смотрела на него не как на памятник утраченному величию, а как на учебник. Руководство к оружию, которое она носила в себе, сама того не ведая.

Она не услышала, как дверь архива снова открылась. Не почувствовала приближающихся шагов — его присутствие всегда ощущалось иначе, не физически, а на уровне крови, как смена атмосферного давления.

— Ты здесь.

Голос Лео прозвучал сзади, хриплый от напряжения. Она медленно обернулась, не выпуская из рук книги.

Он стоял в нескольких шагах, залитый тусклым светом магических сфер. Он был без камзола, в одной мятой рубашке, волосы всклокочены, будто он все это время ran свои пальцы сквозь них. На его лице застыла смесь ярости, паники и того самого стыда, что она видела в кабинете отца. Но в его глазах не было и тени решения. Браслета на его руке не было.

— Я обыскал всю твою комнату, — проговорил он, и его голос сорвался. — Твой сундук… вещи… Я думал… — он не закончил, сжав кулаки. — Чёрт возьми, Вайолет, ты что, собиралась просто исчезнуть?

В его тоне сквозила не злоба, а отчаяние, неподдельная боль, которая поразила её сильнее любой бури.

— А что мне оставалось делать? — её собственный голос прозвучал ровно и холодно. — Ждать, когда ты примешь решение? Ждать, когда на твоей руке появится тот артефакт, и я стану не нужна? Меня использовали в качестве временного решения, Лео. Я не собираюсь ждать, когда меня уволят.

— Я не надел его! — выдохнул он, сделав шаг вперёд. Его золотистые глаза горели в полумраке. — Я не смог. Я смотрел на эту штуку и… видел себя пустым. Мёртвым. И видел твоё лицо.

Он замолчал, пытаясь совладать с дыханием.

— А потом я пришёл в твою комнату и… и она была пуста. — Эти слова прозвучали как признание в уязвимости, странном и жутком откровении от того, кто всегда был скалой. — И я понял, что пустота от этого проклятого браслета — ничто по сравнению с пустотой, которую я почувствовал тогда.

Вайолет замерла, чувствуя, как её холодная решимость даёт трещину. Она видела его таким — беззащитным, сломленным не яростью, а страхом потери.

— Мне сказали, что мой дар — это нечто большее, — тихо сказала она, ломая наступившее молчание. — Что я могу не только успокаивать твою ярость. Но и направлять её. Усиливать.

Лео застыл, его взгляд стал пристальным, аналитическим.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что нас обманывают. Всех. Нас пытаются столкнуть лбами, заставить думать, что мы — проблема и временное решение. Пока кто-то другой готовит способ получить над тобой полный контроль. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я не буду бежать. Но я и не буду больше тем безропотным лекарством, которым меня считали. Я научусь использовать то, что у меня есть. И если ты решишь остаться со мной на этом пути, то это должен быть союз. Равных. А не хозяина и его инструмента.

Он долго смотрел на неё, и в его взгляде бушевала буря — не ярости, а осознания. Он видел перед собой не испуганную девушку, а союзницу. Возможность.

— Равных, — тихо повторил он, как будто пробуя это слово на вкус. Затем его губы тронула тень улыбки — усталой, но настоящей. — Похоже, мне придётся к этому привыкнуть.

Решение было принято. То, что началось в полумраке архива как рукопожатие, теперь стало просто жестом — знакомым и естественным, как дыхание. Они не были двумя одиночками, заключившими сделку. Они были единым целым, и их первой задачей был совместный поиск.

— С чего начнём? — Лео окинул взглядом бесконечные ряды стеллажей. Его голос, всегда бывший для неё барометром бури, теперь звучал ровно и уверенно — это был голос человека, нашедшего свою точку опоры.

— С начала, — ответила Вайолет, её пальцы с привычной нежностью скользнули по корешку фолианта. Она не смотрела на него, не искала подтверждения. Она знала, что он здесь. Как знала, что собственное сердце бьётся в её груди.

Они работали в слаженном молчании, их движения были отточены за недели вынужденной близости, но теперь в них не было принуждения — только лёгкость. Лео без слов угадывал, какой тяжёлый том ей нужен, и протягивал его прежде, чем она успевала потянуться. Когда её пальцы скользили по корешкам в поисках нужного «гула», его рука лежала на её талии — не для поддержки, а просто так, чтобы чувствовать её близость. Это прикосновение было таким же естественным, как биение их сердец, и таким же необходимым.

— Держи, — Лео протянул ей узкий кожаный свиток, его пальцы задержались на её ладони на мгновение дольше необходимого. Не для страсти, а для подтверждения:

я здесь

.

Вайолет развернула его, её плечо плотно прижалось к его плечу. Они читали текст, их головы склонились так близко, что её волосы касались его щеки. Она чувствовала тепло его кожи через тонкую ткань рубашки, слышала его ровное дыхание. Это не отвлекало. Это было топливом.

— Смотри, — её губы коснулись его уха, когда она указывала на схему. Её голос был тихим, но твёрдым. В нём не было вопроса, только констатация факта, который они оба понимали. — Это не подавление. Это резонанс. Наш резонанс.

Он не смотрел на схему. Он смотрел на неё — на сосредоточенный огонь в её глазах, на уверенность в каждом движении. И видел в них не отражение своей силы, а её собственную, несгибаемую мощь.

— Значит, если я направляю свою ярость, а ты… — он начал, и его голос был низким, предназначенным только для неё.

— А я фокусирую её, — закончила она, встречая его взгляд. В её улыбке не было ничего хрупкого — только сталь и обещание. — Мы создаём направление.

Наш

е направление.

Он кивнул. Слова были не нужны. Они оба чувствовали это — не как возможность, а как данность. Как следующий шаг в их общем танце.

Они провели в архиве несколько часов. Когда Вайолет от усталости склонила голову ему на плечо, он просто обнял её крепче, его рука легла на её спину, в точности повторяя изгибы её позвоночника. Это не было утешением. Это было заявлением.

Ты — моё место. Ты — мой покой.

Когда первые лучи утра упали на их переплетённые фигуры, Вайолет дремала, её дыхание было ровным и спокойным в такт его собственному. Лео не спал. Он смотрел, как свет играет в её тёмных волосах, и знал с абсолютной, неопровержимой ясностью: любая сила, любая ярость, любая власть в этом мире ничего не значила бы без этого чувства — без этого человека, ставшего частью его самой сути. Их союз был уже не необходимостью. Он был самой жизнью. И они защитят его любой ценой.

Глава 23: Испытание артефакта

Первые лучи утра застали их в тех же позах, в которых их настиг сон, — переплетенными, как корни двух разных деревьев, научившихся расти друг в друге. Лео проснулся первым. Не от резкого всплеска адреналина, не от гнетущего предчувствия, а от ровного, теплого дыхания Вайолет у него на груди. Он лежал неподвижно, боясь спугнуть это хрупкое чудо — простое утро, лишенное боли.

Она почувствовала его бодрствование, ощутила изменение ритма его сердца под своей щекой. Медленно, словно выныривая из глубоких вод, она открыла глаза и встретилась с его взглядом. В его золотистых глазах не было привычной бури — лишь спокойная, почти невыносимая ясность.

— Мы заснули, — тихо констатировала она, не отводя взгляда.

— Да, — его голос был низким, хриплым от сна. Он не отпускал ее. — И мир не рухнул.

Это было главное. Он проснулся, и его не терзал внутренний зверь. Ее присутствие, их найденная гармония, была щитом.

Они молча собрались, их движения были синхронны, почти ритуальны. Когда Вайолет попыталась надеть свое скромное платье, Лео остановил ее, молча протянув одно из новых — строгого черного кроя с алыми акцентами. Жест был не приказом, а признанием.

Ты — часть этого дома. Моя часть.

Дорога в кабинет лорда Маркуса была молчаливой, но на этот раз тишина между ними была не натянутой, а насыщенной общим решением. Они шли плечом к плечу, и студенты, встречавшиеся по пути, наконец-то видели не тирана и его жертву, а союз. Хрупкий, но настоящий.

Лорд Маркус ждал их за своим массивным дубовым столом. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по их сплетенным рукам, но лицо не дрогнуло.

— Отец, — начал Лео, и его голос звучал твердо, без прежней дерзости или вызова. — Наши поиски в архиве увенчались успехом. Мы нашли ключ.

Он коротко изложил суть: не подавление, а резонанс. Не контроль, а союз. Вайолет молча слушала, лишь изредка добавляя точные, выверенные термины, почерпнутые из трактатов. Они говорили попеременно, дополняя друг друга, как два голоса в одном хоре.

Лорд Маркус выслушал, не перебивая. Когда они закончили, он откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком.

— Интересная теория, — произнес он, и в его голосе не было ни одобрения, ни осуждения, лишь холодный расчет. — Но теория требует проверки. А пока... Пока я начал собственное расследование инцидента в саду. Наши агенты уже в движении.

Лео почувствовал, как рука Вайолет непроизвольно сжала его ладонь. Они оба понимали — это была гонка со временем.

— Однако, — лорд Маркус открыл ящик стола и извлек оттуда небольшой ларец из темного дерева, — нельзя полагаться на одну лишь теорию, сколь бы изящной она ни была. Есть и более... традиционные методы.

Он открыл ларец. На бархатной подушке лежал браслет. Он был сделан из тусклого, серого металла, лишенного какого-либо блеска, и испещрен мельчайшими, сложными рунами, которые, казалось, впитывали в себя свет.

— Артефакт древнего рода, — безразлично пояснил лорд Маркус. — Подавитель. Он блокирует источник Дикой Крови, прерывая ее поток до того, как он выйдет из-под контроля.

Лео почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Вайолет инстинктивно сделала шаг вперед.

— Но это...

— Это необходимость, — оборвал ее лорд Маркус. Его взгляд был тяжелым, как свинец. — Мы не можем рисковать репутацией дома и безопасностью Академии, пока вы играете в алхимию душ. Примерь его, Лео.

Это был приказ. Лео медленно протянул руку. Металл браслета был на удивление холодным и мертвым на ощупь. В тот миг, когда застежка щелкнула, он почувствовал это.

Шум прекратился.

Вечный, оглушительный гул ярости, что был саундтреком его жизни, фоном каждого его вздоха, — исчез. Словно кто-то выключил гигантский водопад, обрушивавшийся у него в черепе. Наступила тишина. Абсолютная, бездонная, неестественная.

Он глубоко вдохнул, ожидая знакомого спазма, напряжения в груди. Ничего. Только ровное, механическое движение легких.

— Ну? — спросил лорд Маркус.

— Тишина, — выдавил Лео, и его собственный голос показался ему чужим, плоским.

Он посмотрел на Вайолет. И понял, что не чувствует ее. Тот самый тонкий, эмпатический резонанс, что стал для него вторым зрением, — исчез. Он видел ее бледное, встревоженное лицо, но не ощущал исходящей от нее волны спокойствия. Не чувствовал знакомого щемящего сжатия в груди, когда ее губы трогала улыбка. Не ощущал легкого головокружения от аромата хризантем.

Он был отрезан. От нее. От себя.

— Приступы? — уточнил лорд Маркус.

— Нет, — ответил Лео. Его голос был ровным, как поверхность мертвого озера. — Приступов нет.

И это была правда. Но с исчезновением ярости ушла и ярость жизни. Исчезла та энергия, что заставляла кровь бежать быстрее, а сердце — биться чаще от гнева, от страсти, от самого простого волнения. Мир стал серым и двухмерным. Он смотрел на Вайолет и видел красивую, обеспокоенную девушку. Не чувствуя ничего.

— Идеально, — с удовлетворением заключил лорд Маркус. — Теперь ты — наследник, каким ты и должен быть. Рациональный. Контролируемый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лео поднял руку и посмотрел на браслет. Неистовая, живая сила, что всегда пульсировала под его кожей, затихла. Он сжал кулак. Мускулы напряглись, повинуясь команде, но не было того животного удовлетворения от напряжения, от скрытой мощи.

Он был идеальным. Безупречным. Пустым сосудом.

И в этой новой, ужасающей тишине он понял простую и страшную истину: та ярость, что грозила уничтожить его, была не чужеродным проклятием. Она была частью его души. Его страстью, его болью, его огнем. И, отсекая ее, он отсекал самое себя.

Он посмотрел на Вайолет — не глазами наследника Грифонов, а глазами человека, который только что ослеп и оглох. И в ее широких, испуганных глазах он увидел свое отражение. Не монстра. Не солдата. А пустое место.

— Сними его, — тихо, но отчетливо сказала она. В ее голосе не было просьбы. Была команда.

Лео медленно потянулся к застежке. Его пальцы двигались точно, механически. Щелчок прозвучал как выстрел.

И мир обрушился на него с новой силой. Гул, ярость, страх, боль — все вернулось сторицей, захлестнув его с такой интенсивностью, что он пошатнулся. Но вместе с болью вернулось и тепло ее присутствия в его крови, и головокружение от ее близости, и щемящая, невыносимая радость от того, что он снова может это чувствовать.

Он тяжело дышал, опираясь руками о стол, и смотрел на отца.

— Нет, — выдохнул он, и в его голосе снова зазвенела сталь, отточенная болью и яростью. — Я предпочитаю быть собой. Со всей своей болью. Со всей своей яростью. Чем быть этой... идеальной куклой.

Его взгляд встретился с взглядом Вайолет. И в нем была не просто благодарность. Было признание. Выбор был сделан. Они выбрали бурю. Они выбрали друг друга.

Лорд Маркус не изменился в лице. Лишь его пальцы, лежавшие на столе, слегка постучали по полированному дереву. Раз. Два. Холодные глаза сузились, изучая сына — уже не пустую оболочку, а вновь обретенную, бушующую стихию.

— «Нет»? — его голос был тихим, но в нем зазвенела сталь, способная разрубить любое сопротивление. — Ты предпочитаешь быть угрозой? Бомбой, которая может взорваться в любой момент, поставив под удар столетия нашей работы?

— Я предпочитаю быть живым, — парировал Лео, его собственный голос набирал силу, подпитываемый вернувшейся яростью. Он выпрямился во весь рост, и воздух в кабинете снова затрепетал от его мощи. — Этот браслет… он не лечит. Он хоронит заживо. Ты хочешь наследника-автомата? Найди себе другого.

— Неразумный мальчишка, — с презрением бросил лорд Маркус. — Твои чувства — роскошь, которую наш дом не может себе позволить. Что ты будешь делать? Полагаться на ее магию? — Он язвительно кивнул в сторону Вайолет. — На «резонанс»? Пока вы медитировали, кто-то провел запретный ритуал в стенах моей Академии!

И тут Вайолет сделала шаг вперед. Ее тихий голос прозвучал с неожиданной твердостью, разрезая напряженную перепалку.

— Именно поэтому «резонанс» — наш единственный выход, лорд Маркус. Браслет — это щит. Он лишь прячет проблему. А мы предлагаем найти корень.

Лео повернулся к ней, и их взгляды встретились в полном взаимопонимании. План, рожденный в архиве, обретал форму здесь, в логове льва.

— Она права, — сказал Лео, и теперь его голос был голосом стратега, наследника, принимающего решение. — Они пойдут снова. Офелия, Кассиус… они не остановятся. Браслет сделает меня бесполезным в борьбе с ними. Хуже того — уязвимым.

Лео сорвал браслет с запястья и с грохотом швырнул его на стол. Тупой звук удара о дерево прозвучал как вызов.

— Я не буду прятаться. Ты спрашиваешь, что я буду делать? — Лео окинул отца взглядом, в котором горели знакомые золотые искры, но теперь ими управляла не слепая ярость, а холодная, отточенная воля. — Я буду приманкой.

Лорд Маркус замер. Впервые за весь разговор в его ледяных глазах мелькнул проблеск не просто интереса, а расчетливого уважения. Но даже это уважение было обезличенным, как оценка хорошо выполненной работы опасным, но полезным инструментом.

— Объясни, — коротко приказал он. Это был не просящий тон, а требование отчета от подчиненного.

— Они хотят видеть монстра, — продолжил Лео. — Хотят, чтобы я сорвался, чтобы «Дикая Кровь» уничтожила меня и все вокруг. Что ж, я дам им этот спектакль. — Он посмотрел на Вайолет, и в его взгляде была не просьба, а утверждение плана. — Но не в одиночку. Мы позволим им думать, что их ритуал сработал. Что я на грани. А когда они решат, что победили, и вылезут из своих нор, чтобы добить меня…

— Мы будем ждать, — закончила Вайолет. Ее губы тронула тонкая, безжалостная улыбка. — Я не буду его успокаивать. Я буду направлять его ярость. Прямо на них. Мы выкурим этих недоброжелателей, как крыс, и заставим их признаться перед всем Советом.

В кабинете повисла тишина. Лорд Маркус смотрел на них, и на мгновение его непробиваемый фасад дал трещину. Он видел не просто инструменты. Он видел своего сына, стоящего плечом к плечу с той, что стала его опорой. И в глубине его холодных глаз, словно сквозь толщу льда, пробился слабый отсвет чего-то человеческого.

— Рискованно, — произнес он, и его пальцы снова принялись выстукивать медленный ритм по столу. — Один неверный шаг… в моей Академии… и последствия будут необратимы.

Он намеренно сделал паузу после этих слов, дав им прозвучать со всей тяжестью. Эта фраза — «в моей Академии» — не была случайной. Она была клеймом, заявлением прав. Для лорда Маркуса Грифона Академия «Алая Роза» не была независимым учебным заведением. Она была еще одним фамильным владением, самым престижным и стратегически важным. Ее шпили, ее ученики, ее интриги — все это было частью империи Дома Грифонов. Любое событие в ее стенах было личным вызовом ему, ударом по его репутации и авторитету. Он не служил Академии; Академия служила укреплению его рода. И этот запретный ритуал, эта угроза, исходившая от Офелии и ее союзников, была не просто преступлением. Это было покушение на его собственность.

— Без риска нет победы, — парировал Лео, глядя отцу прямо в глаза. — Ты всегда учил меня этому.

Лорд Маркус медленно кивнул. Он смотрел на сына — на его решимость, на огонь в глазах, который так напоминал его собственный в юности, до того как долг и власть выжгли из него все лишнее.

— Я учил тебя побеждать, — тихо поправил он. — Но не ценою твоей жизни. — Это прозвучало на удивление мягко. Почти по-отечески.

Он провел рукой по лицу, и этот жест был непривычно усталым.

— Хорошо, — наконец сказал он. Голос снова стал твердым, решение принято. Но в нем уже не было ледяной безжалостности. Была тяжелая, выстраданная решимость. — Действуйте. Но знайте… — Его взгляд перешел с Лео на Вайолет и обратно. — Если что-то пойдет не так… если ты почувствуешь, что теряешь контроль… дай мне знак. Любой ценой я остановлю это. Не как правитель Академии. Понятно?

В этих словах не было угрозы. Было обещание. Страшное, но необходимое. Обещание отца, который скорее нанесет сыну самую тяжелую рану, чем позволит тому превратиться в чудовище и быть уничтоженным кем-то другим.

Лео замер, потрясенный этим неожиданным проявлением чего-то, что он давно в отце не видел. Он кивнул, слишком пораженный, чтобы говорить.

— Тогда начинайте, — лорд Маркус отвернулся и посмотрел в окно, словно отдавая им пространство для последних приготовлений. Его фигура на фоне света снова казалась одинокой и отстраненной, но теперь они оба знали — под этой броней скрывалось нечто большее.

Лео повернулся к Вайолет. Его рука нашла ее, и в этом прикосновении была не только решимость воина, но и тихая благодарность человека, который только что получил нечто бесценное. Пусть на мгновение.

— Пойдем, — сказал он тихо. — Пора заканчивать это.

Глава 24: Признание

Дверь кабинета лорда Маркуса закрылась за ними с глухим, окончательным стуком. Они сделали несколько шагов по пустынному коридору, и вдруг Лео остановился, прислонившись лбом к прохладному камню стены. Его плечи напряглись под тонкой тканью рубашки.

— Я не могу, — выдохнул он, и его голос сорвался. — Я не могу сделать это. Не так.

Он развернулся к ней. Его лицо было искажено не гневом, а всепоглощающим страхом.

— Этот план… использовать тебя… — он провел рукой по волосам, и она увидела, как отчаянно дрожат его пальцы. — Если я причиню тебе вред… я сойду с ума. Окончательно. Уходи. Пожалуйста.

Слово «пожалуйста», вырвавшееся у него, прозвучало оглушительнее любого крика. Вайолет подошла к нему, не касаясь, просто войдя в его пространство.

— Ты — самый эгоистичный человек, которого я знаю, — прошептала она. — Ты думаешь, я смогу просто уйти? Стать снова той, кем была до тебя?

Она медленно, давая ему время отпрянуть, подняла руку и кончиками пальцев коснулась его виска, провела вдоль скулы, ощущая напряженную мышцу. Он замер, его дыхание застряло в горле.

— Безопасно — это умереть внутри, — ее пальцы скользнули к его губам, касаясь их с такой нежностью, от которой он вздрогнул. — Так же, как ты был мертв с этим браслетом.

— Вайолет… — его голос был хриплым, разбитым.

— Я люблю тебя, — сказала она, и в этот раз ее ладонь легла ему на щеку, твердо и тепло. — Я люблю твою ярость и твою боль. И я не боюсь.

Он закрыл глаза, и по его лицу скатилась единственная скупая слеза. Она поймала ее большим пальцем, стирая соленую влагу.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — прошептал он, срываясь. — Я хочу, чтобы ты осталась. Всегда. Но я…

— Я знаю, — она встала на цыпочки и губами коснулась его век, его влажных ресниц, затем — уголка его губ. — Мы будем бояться вместе.

Ее поцелуй был не вопросом, а ответом. Мягким, безгранично терпеливым. Он ответил на него с отчаянной, трепетной осторожностью. Его руки поднялись, чтобы обнять ее, но не сжимая, а просто прикасаясь — ладони легли на ее спину, пальцы впились в ткань ее платья, ощущая под ней каждый позвонок.

— Я люблю тебя, — вырвалось у него, слово, выстраданное и настоящее. — Без тебя я — просто монстр.

Она взяла его за руку и, не разрывая взгляда, повела его не в его покои, а в ее комнату. Туда, где пахло ее хризантемами, где царил ее мир.

Дверь в ее комнату закрылась, оставив снаружи весь мир с его угрозами и интригами. Здесь, в полумраке, освещенном лишь одним свечным светильником, существовали только они.

Лео стоял, не решаясь сделать шаг, словно боялся нарушить хрупкую магию этого момента. Вайолет подошла к нему и взяла его лицо в свои ладони, заставляя его смотреть на себя.

— Никакой спешки, — прошептала она, и ее голос был тихим, как шелест листьев. — Только мы.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Его пальцы дрожали, когда он принялся расстегивать пряжку ее платья. Но это была не дрожь нетерпения, а трепет благоговения. Ткань мягко соскользнула на пол, и он замер, глядя на нее. Его взгляд скользил по ее плечам, изгибам талии, бедрам — не с жаром обладания, а с восхищением, как перед произведением искусства.

— Ты сияешь, — выдохнул он, и его голос был полон изумления.

Она улыбнулась, и сама принялась расстегивать его рубашку. Каждое прикосновение ее пальцев к его коже было обещанием. Когда его торс обнажился, она провела ладонью по старым шрамам, не избегая их, а принимая.

— Каждая твоя отметина — это часть тебя, — прошептала она, наклоняясь и касаясь губами самого длинного шрама на его груди. — И я люблю каждую.

Он вздохнул, и его тело под ее губами расслабилось, отдаваясь ее прикосновениям. Он позволил ей раздеть его, позволил ей вести. Они опустились на кровать, и теперь уже он смотрел на нее снизу вверх, его золотистые глаза были огромными и беззащитными.

— Я не причиню тебе боли, — прошептал он, и это была клятва.

— Я знаю, — ответила она, опускаясь рядом с ним и прижимаясь всем телом. — Потому что это — мы.

Их кожа соприкоснулась, и это было похоже на завершение долгого пути. Он перевернулся на бок, чтобы смотреть на нее, и его рука легла на ее талию, большой палец нежно водил по коже чуть ниже груди. Каждое движение было вопросом и подтверждением одновременно.

Он целовал ее медленно, бесконечно. Не только губы, но и уголки губ, линию челюсти, чувствительную кожу за ухом. Он исследовал ее шею, оставляя не следы страсти, а лишь невидимые отпечатки обожания. Его губы скользили вниз, к ключице, а затем и ниже, к груди. Он ласкал ее нежно и почтительно, и каждый ее тихий стон, каждое учащение дыхания казались для него величайшей наградой.

— Ты так прекрасна, когда теряешь контроль, — прошептал он, его дыхание обжигало ее кожу. — Но я не тороплюсь. Я хочу запомнить каждую твою дрожь.

Его рука скользнула между ее ног, и он коснулся ее с такой бесконечной нежностью, что у нее потемнело в глазах. Это не было стремительным штурмом, а медленным, терпеливым раскрытием. Он внимательно следил за ее реакцией, читая ее тело, как открытую книгу, находя те ритмы и прикосновения, что заставляли ее изгибаться и тихо стонать его имя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лео… пожалуйста…

Услышав свою же мольбу на ее устах, он улыбнулся — счастливой, спокойной улыбкой. Он поднялся над ней, поддерживая себя на локтях, чтобы не давить на нее всей тяжестью.

— Смотри на меня, — попросил он тихо.

Она открыла глаза и утонула в его взгляде, где буря окончательно улеглась, уступив место тихому, сияющему морю.

Он вошел в нее так медленно, что граница между их телами исчезла постепенно, как тает утренний туман. Не было резкой боли или захлестывающей страсти — было плавное, неотвратимое слияние, пока он не заполнил ее целиком, и она не приняла его всю его суть.

Они замерли, дыша в унисон, чувствуя, как бьются их сердца в одном ритме. Он начал двигаться — не спеша, глубокими, покачивающими движениями, каждое из которых достигало самых потаенных уголков ее души. Это был не секс, а продолжение их разговора, диалог тел, говоривших на языке нежности и полного доверия.

Она обнимала его, ее руки скользили по его спине, ее ноги обвивались вокруг его бедер, притягивая его ближе, глубже. Она шептала ему на ухо слова любви, ободрения, принятия, и каждое слово заставляло его тело слабеть от переполнявших его чувств.

Его движения оставались размеренными и бережными, даже когда волна наслаждения начала подниматься в них обоих. Он смотрел ей в глаза, и она видела, как в его зрачках пляшут отсветы свечи и ее собственного отражения. Это было самое интимное, что она когда-либо испытывала — быть полностью увиденной, полностью понятой и безгранично любимой.

Когда кульминация приблизилась, она наступила не как внезапный взрыв, а как медленный, всепоглощающий рассвет. Сначала дрожь пробежала по ее животу, затем тепло разлилось по всему телу, заставляя ее выгнуться с тихим, прерывистым стоном. Она чувствовала, как ее внутренности сжимаются вокруг него в бесконечных, сладостных спазмах.

Видя и чувствуя ее наслаждение, он наконец позволил себе отпустить последние остатки контроля. Его тело напряглось, он с глухим, сдавленным стоном уткнулся лицом в ее шею, и его извержение показалось ей не потерей, а даром — самым сокровенным, что он мог ей отдать.

Он не рухнул на нее. Он перекатился на бок, увлекая ее за собой, так что она оказалась полулежа на нем, их тела все еще были соединены. Его руки обвились вокруг нее, одна легла на ее ягодицы, мягко прижимая ее к себе, продлевая последние трепетные отголоски экстаза, другая — нежно гладила ее волосы.

Они лежали так, слушая, как их сердца постепенно успокаиваются. Дыхание выравнивалось, становясь глубоким и ровным. Он целовал ее макушку, ее лоб, ее сомкнутые веки.

— Я никогда не чувствовал себя так… цельно, — прошептал он, и его голос был размыт от блаженной усталости. — Как будто все части меня, наконец, нашли свое место.

Она приподнялась, чтобы посмотреть на него, и ее сердце зашлось от той чистой, беззащитной любви, что сияла в его глазах. Она поцеловала его в губы — нежно, благодарно.

— Они и нашли, — улыбнулась она. — Потому что твое место — здесь. Со мной.

Он крепче обнял ее, и они погрузились в тихий, исцеляющий сон, сплетенные воедино так тесно, что было невозможно понять, где заканчивается одно тело и начинается другое. Снаружи все еще существовали угрозы и битвы, но здесь, в этой комнате, царил мир, построенный на нежности и доверии. И этого было достаточно.

Глава 25: Запретный ритуал

Тишина в покоях Вайолет была густой и медленной, как теплый мед. Они лежали, переплетенные, его рука лежала на ее талии, ее голова — на его груди. Слушать стук его сердца под щекой стало для нее самым дорогим ритуалом. Свеча догорала, отбрасывая трепетные тени на стены, и в этом уюте сама мысль о внешних угрозах казалась кощунственной.

Ее пальцы легонько водили по старому шраму на его груди, кружа вокруг загрубевшей кожи.

— А что будет после? — тихо спросила она, нарушая тишину. — Когда все это… закончится?

Лео не ответил сразу. Он притянул ее чуть ближе, его дыхание коснулось ее волос.

— После, — произнес он, и в его голосе не было привычной стальной нотки, только задумчивость. — Сначала — свадьба. Настоящая. Не та церемония для Совета, где мы будем просто пешками.

Она приподняла голову, чтобы взглянуть на него. В его золотистых глазах плясали отсветы пламени, но бури в них не было.

— А какой она будет? — спросила Вайолет, чувствуя, как по ее щекам разливается теплая краска.

Уголок его рта дрогнул в подобии улыбки.

— Там не будет моего отца, диктующего каждый шаг, — сказал он. — И не будет этой толпы лицемеров. Только мы. И, может быть… — он запнулся, подбирая слова, непривычные для его языка. — Может быть, Мастер Элиас. И твой дядя, если захочет. В старой часовне, в лесу, что принадлежит нашему дому. Той, что построил мой прадед для своей невесты-простолюдинки. О ней все давно забыли.

Он говорил тихо, его голос был грубым шепотом, обнажающим ту уязвимость, которую он доверял только ей.

— Ты наденешь не алый и не черный, — продолжил он, его пальцы переплелись с ее. — Ты наденешь платье цвета увядшей сирени. Как в тот день, когда я впервые увидел тебя. Ты стояла в тени колонны, вся такая бледная и испуганная, и я… — он замолчал, сжимая ее руку. — Я почувствовал твой запах сквозь всю свою ярость. И запах этот сводил меня с ума.

— А ты? — прошептала она, тронутая до глубины души.

— А я надену что-нибудь простое. Без гербов. Без золота. Просто… человек. Тот, кто дает клятву женщине, которую любит. Мы обменяемся клятвами не перед лицом предков, а перед лицом… этого. — Он обвел рукой их сплетенные тела, их убежище. — И я скажу тебе, что ты — мой единственный дом. И что до конца своих дней я буду беречь твой покой, как ты бережешь мой.

Вайолет чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Это был не план, не стратегия. Это была мечта. Та самая, в которую она боялась поверить.

— А потом? — спросила она, ее голос дрогнул.

— Потом мы уедем. Далеко отсюда. Может быть, на север, в горы, где у Грифонов есть старая застава. Там воздух чистый, и пахнет хвоей, а не кровью и интригами. Мы будем просыпаться вместе. Я буду учиться быть просто мужем. А ты… — он коснулся ее подбородка. — Ты будешь писать свою книгу. Трактат о Даре Гармонии. Чтобы мир наконец вспомнил, кто такие Орхидеи.

Она улыбнулась, и это была самая счастливая улыбка за долгое время.

— У нас будет сад, — сказала она, подхватывая его грезу. — С белыми хризантемами.

— И библиотека, — кивнул он. — И мы запретим в ней любое упоминание о «Дикой Крови». — Его лицо на мгновение омрачилось. — Если… если я смогу ее обуздать.

— Не «если», — она прикоснулась к его губам, заставляя его замолчать. — Ты сможешь. Потому что мы вместе. Наша сила — в нашем союзе. Не в подавлении, а в балансе.

Он посмотрел на нее с таким обожанием, что у нее перехватило дыхание. Он помолчал, его взгляд стал задумчивым и немного тревожным.

— А потом… — он начал неуверенно. — Как ты думаешь… у нас будут дети?

Сердце Вайолет забилось чаще. Она видела, как трудно ему дался этот вопрос.

— Я надеюсь, — тихо ответила она. — Очень.

— Я… я боюсь, — признался он, и его пальцы невольно сжали ее руку. — Эта проклятая кровь… Что, если я передам им это? Что, если в них проснется та же ярость?

— А что, если в них проснется моя тишина? — мягко возразила она, прижимая его ладонь к своей щеке. — Или твоя сила и моя нежность объединятся и создадут что-то совершенно новое? Сильное, но спокойное. Как устоявшаяся гроза, которая дает жизнь полям, а не разрушает их.

Он глубоко вздохнул, и часть напряжения покинула его плечи.

— Девочка, — прошептал он. — Пусть у нас будет девочка. С твоими глазами. И твоим даром. Чтобы она приносила в мир покой, а не хаос.

— И мальчик, — добавила Вайолет, улыбаясь. — С твоим упрямством. И твоей храбростью. Но с умением слушать свое сердце, которому ты научишь его сам.

Он наклонился и прижался лбом к ее лбу, закрыв глаза.

— Я буду охранять их сон. Каждую ночь. Никакие кошмары не посмеют к ним подступиться.

— А я буду напевать им колыбельные, — прошептала она в ответ. — И воздух в их комнате всегда будет пахнуть хризантемами. Они будут знать, что значит быть в безопасности. Быть любимыми.

Они замолчали, уносясь в это прекрасное, хрупкое будущее, которое сами же и нарисовали. Но вдруг тело Лео напряглось. Легкая, почти неощутимая дрожь пробежала по его руке, лежавшей на ней.

— Лео?

— Постой, — его взгляд стал отрешенным, он прислушивался к чему-то внутри. — Воздух… Ты не чувствуешь? Он густеет. Как перед грозой.

Идиллический миг рассыпался в прах. Вайолет тоже почувствовала это — не физически, а своим даром. Далекий, низкочастотный гул, похожий на зловещее жужжание. Что-то чужеродное, липкое и тяжелое наползало на Академию, выискивая что-то. Или кого-то.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Они не сдались, — прошептал Лео, его голос снова стал жестким и опасным. Все мечты о будущем испарились, оставив после себя лишь холодный пепел настоящей угрозы. — Они идут. Прямо сейчас.

***

В это же время в самой старой, заброшенной ритуальной башне, известной в летописях как «Игольное Ухо», царила атмосфера, способная заморозить кровь. Воздух был ледяным и спертым, пахнущим озоном, пылью веков и чем-то сладковато-гнилостным — запахом тления самой магии. Стены, некогда покрытые сияющими защитными фресками, теперь были испещрены свежими, угловатыми символами, начертанными смесью пепла, ртути и вязкой, темной крови. Символы пульсировали тусклым багровым светом, словно живые раны на камне.

В центре круглого зала, на полу, где был выложен перевернутый пентаграмм из вороненого обсидиана, стояла Офелия. Ее великолепные одежды сменились простым, ниспадающим до пола балахоном из черного шелка, лишенным каких-либо украшений. Ее прекрасные волосы были распущены, а лицо, обычно безупречное, было бледным и искаженным не злобой, а холодной, фанатичной решимостью, граничащей с безумием. В руках она сжимала кинжал, клинок которого был выкован из обсидиана и казался поглощающим свет.

Вокруг нее, по точкам пентаграммы, стояли не просто студенты-заговорщики. Это был совет недовольных — те, чьи амбиции и обиды сделали их готовыми на все. Кассиус из дома Ястреба: Его лицо, обычно украшенное насмешливой ухмылкой, было бледным и покрытым испариной. Но в его глазах горел огонь давней, завистливой ненависти. Он был здесь не только из-за личной неприязни к Лео. Дом Ястребов всегда находился в тени Грифонов, и Кассиус видел в этом ритуале шанс не просто свалить наследника, но и возвысить свой собственный род на руинах их империи. Элиана из дома Змеи: Высокая, худая девушка с пронзительным взглядом. Ее дом славился мастерством в запретных ядах и психомантии. Они всегда были «теневыми игроками», и союз с Грифонами не сулил им желанной власти — только подчинение. Для них Лео был непредсказуемой угрозой установленному порядку, в котором они так искусно лавировали. Тайрон из дома Ворона: Коренастый юноша с мрачным выражением лица. Вороны были хранителями знаний и… темных секретов. Они знали о Проклятии Дикой Крови больше, чем кто-либо, и считали Лео «бракованным артефактом», угрозой самой магической экосистеме мира. Для них это был акт «санитарной чистки», прикрытый политической выгодой.

И был еще один человек, чье присутствие было самым шокирующим. В тени, чуть поодаль, стоял Марк из дома Сокола. Некогда один из самых близких спарринг-партнеров и собутыльников Лео. Его дом был верным вассалом Грифонов, но амбиции Марка простирались дальше роли второго плана. Офелия сумела добраться до него, сыграв на его уязвленном самолюбии и пообещав ему место правой руки нового лидера — ее самой.

— Он слишком силен, — шипел Кассиус, его пальцы нервно перебирали рунический жезл в его руках. — Его связь с этой Орхидеей… она его стабилизировала. Это уже не просто бомба, это… управляемый шторм. Обычная атака не сработает.

— Мы и не будем атаковать его, глупец, — холодно отрезала Офелия, ее голус, усиленный магией, вибрировал в костях присутствующих. — Мы не будем бороться с его силой. Мы дадим ей абсолютную свободу. Мы станем тем ключом, что отопрет последний замок на его клетке.

Она указала на схему в древнем фолианте, лежавшем на пьедестале из человеческих черепов.

— Ритуал «Раскола Покровов». Он не пробуждает Дикую Кровь. Он сжигает в ней последние следы человечности — его волю, его память, его привязанности. — Она с ненавистью выплюнула последнее слово. — Мы сделаем его совершенным орудием. Он уничтожит все, что любил, начиная с нее. А когда от его рода не останется и камня на камне, Совет с радостью примет того, кто спасет их от чудовища. Меня. И всех вас, — ее взгляд скользнул по сообщникам, — на самых вершинах новой иерархии.

— Начинаем, — скомандовала она, поднимая обсидиановый кинжал.

Они встали по точкам пентаграммы. Их голоса, сперва робкие, слились в монотонный, гортанный хор, наполнявший башню зловещей какофонией. Темная энергия хлынула по обсидиановым линиям, и пентаграмма вспыхнула алым, как раскаленный металл. Пламя черных свечей, стоявших в головах пяти высушенных летучих мышей, взметнулось к потолку, отбрасывая на стены не свет, а сгущающуюся, пожирающую свет тьму.

Офелия протянула руку над чашей, стоявшей в самом центре. В ней лежала прядь черных вьющихся волос Лео и капля его воска, добытая Марком с его личной печати.

— Духи Порчи, Ветры Забвения! Внемлите зову крови! — ее голос звенел, рвал тишину. — Мы приносим вам ключ! Ключ к его душе! Разорвите покровы разума! Расплавьте оковы сердца! Пусть то, что скрыто, вырвется на волю и поглотит того, кто носил эту оболочку!

Она бросила прядь и воск в чашу. Они не сгорели — они вскипели, превратившись в клубящийся черный дым с алыми всполохами внутри. В тот же миг Кассиус, Элиана, Тайрон и Марк вскрикнули, почувствовав, как ритуал вытягивает из них их собственную силу, их кровь, пожирая их амбиции и страхи, чтобы питать колдовство.

Энергия сгустилась в пульсирующую черно-алую сферу над чашей. Она вибрировала, издавая звук, от которого кровь стыла в жилах — пронзительный визг, смешанный с рычанием и скрежетом.

— Найди его! — закричала Офелия, и ее глаза закатились, становясь полностью черными. — Найди ядро его силы и отрави его свет! Стань тенью, что погасит его разум!

Сфера с оглушительным хлопком, похожим на разрыв плоти, взмыла вверх, пронзила каменный свод башни и ринулась в сторону жилых крыльев, оставляя за собой в воздухе зловещий, маслянистый шлейф, который было видно лишь магическим зрением.

***

В комнате Вайолет Лео резко сел на кровати, вцепившись в грудь. Его лицо побелело, а глаза расширились от ужаса, который она видела в них впервые.

— Вайолет… — его голос был хриплым, полным невыносимой боли. Он смотрел на нее, и в его взгляде была не только агония, но и прощание. — Беги… Они… они внутри меня…

Глава 26: Преображение

В комнате Вайолет мир сузился до точки агонии.

Лео не просто упал. Его тело, секунду назад такое теплое и живое под ее руками, стало эпицентром невыразимой пытки. Он скрутился на полу, и первый звук, вырвавшийся из его горла, был не криком, а сдавленным, хриплым воплем, полным такого недоумения и боли, что у Вайолет сердце ушло в пятки.

— Голоса… — просипел он, впиваясь пальцами в собственные виски, будто пытаясь вырвать что-то из головы. — Я слышу их… Кассиус… Элиана… Марк… — Его глаза, дикие и полные ужаса, метались по комнате, не видя ее. — Они… внутри меня!

Это было не метафорой. Ритуал «Раскола Покровов» действовал как ядовитое семя, брошенное в плодородную почву его Дикой Крови. Он чувствовал это физически — будто в его вены влили расплавленный свинец, который не сжигал, а оживлял каждую клетку его темной силы, одновременно отравляя ее чуждой волей.

Внутри него бушевала гражданская война.

Его собственная ярость, знакомая и почти родная, встретила вторжение с яростью хищника, защищающего свою территорию. Она вздымалась внутри него гигантской багровой волной, требуя уничтожить угрозу.

Энергия ритуала была подобна черной паутине. Она не боролась с яростью напрямую. Она вплеталась в нее, как ядовитые нити, усиливая ее в тысячу раз, но лишая ее всякой связи с

им

, с Лео. Она выжигала в его сознании все, что делало эту ярость

его

— память о боли, которая ее рождала, страх потерять контроль, осознание последствий. И самое главное — она методично перерезала тонкие, хрупкие нити, что связывали его с Вайолет.

Это было похоже на сожжение библиотеки его души. Одна за другой вспыхивали и обращались в печать картины:

Ее испуганное лицо в тени колонны в день Церемонии.

ВСПЫШКА. Искажение. Теперь он видел лишь слабую добычу.

Ее прикосновение к его виску в пустом коридоре, дарящее первый глоток покоя.

ВСПЫШКА. Превратилось в воспоминание о назойливой помехе.

Ее улыбка, когда она говорила о детях. О девочке с ее глазами.

ВСПЫШКА. ЧЕРНОТА. Абсолютная, всепоглощающая.

— Нет… — хрипел он, бьющийся в конвульсиях, по его лицу текли слезы, смешанные с потом. Его тело было полем битвы, и он проигрывал. — Вай… олет… про… сти…

Он пытался цепляться за ее имя. Оно было его последним якорем. Но ритуал вырывал и его из его памяти, как сорняк. Он чувствовал, как его «я» — наследник, воин, мужчина, который только что любил, — рассыпается, как песочный замок под накатом прибоя.

Его мускулы вздулись, кости затрещали под натиском чудовищной силы, которую больше ничто не сдерживало. По его коже, как живые, голодные змеи, поползли багровые светящиеся прожилки. Они пульсировали в такт тому самому визгу, что доносился из башни, и с каждой пульсацией его собственный разум отступал все дальше.

Последнее, что он осознал, — это ее лицо, склонившееся над ним. Ее губы что-то шептали, ее руки сияли нежным, розоватым светом ее дара. Он почувствовал слабый, далекий, как сквозь толщу воды, отголосок прохлады. Последнюю попытку его тишины достучаться до его бури.

И тогда черная паутина ритуала сомкнулась окончательно.

Он не просто перестал бороться. Он исчез.

Его тело, перестав корчиться, замерло. Потом, с механической, нечеловеческой плавностью, оно поднялось. Мышцы двигались с невероятной, пугающей эффективностью, как у великолепно смазанной машины для убийства.

Он повернул к ней голову.

И Вайолет увидела это. Увидела самую страшную вещь в своей жизни.

В его глазах не было ни ярости, ни ненависти, ни боли. Не было ничего. Только плоский, алый, бездушный свет. Как у хищного насекомого. В них не осталось и следа Лео. Тот, кто смотрел на нее теперь, был чужим. Абсолютно чужим. Идеальным проводником чистой, недифференцированной разрушительной силы.

Его губы, которые только что целовали ее, растянулись в беззвучном оскале, в котором не было ни эмоции, ни мысли — лишь инстинктивная реакция на присутствие живого существа, которое можно уничтожить.

Он издал звук. Это был не рев, не рык. Это был низкочастотный

гул

, исходивший из самой его груди, от которого задрожала не только комната, но, казалось, и сам воздух. Звук мощного двигателя, запущенного на полную мощность.

И тогда эта новая, пустая оболочка, которая когда-то была Лео Грифоном, ринулась вперед. Ее движение было стремительным, точным и абсолютно безжалостным. Она не бежала. Она

настигла

. Ее цель была не дверь, не выход. Ее цель была она. Вайолет. Источник самого сильного, самого сводящего с ума воспоминания, которое ритуал не смог стереть до конца, и потому приказал уничтожить в первую очередь.

Следующие несколько секунд растянулись в вечность, наполненную гулом набата, звоном в ушах и леденящим душу ужасом. Существо, в которое превратился Лео, двинулось к Вайолет не бегом, а стремительным, размытым рывком, оставляющим за собой в воздухе багровый шлейф искаженной магии.

Инстинкт самосохранения, дремавший в Вайолет под слоями нежности и любви, наконец проснулся с оглушительным ревом. Она отпрыгнула в сторону, и коготь, бывшая человеческая рука, лишь свистнул в сантиметре от ее лица, оставив на каменной стене глубокие, дымящиеся борозды. Камень не просто треснул — он вскипел и поплыл, как расплавленный воск, источая запах серы и озона.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оно не стало преследовать ее сразу. Оно замерло на мгновение, его алый, бездушный взгляд медленно скользнул по царапине на стене, будто изучая результат. Потом его голова повернулась к ней снова. И Вайолет увидела, как меняется его плоть.

Это не было мгновенным превращением. Это был кошмарный, постепенный процесс, словно невидимый скульптор лепил из его тела кошмар.

Спина: Кости его спины с оглушительным, сухим хрустом, похожим на ломаемые сучья, вытягивались, разрывая кожу и ткань рубашки. Из кровавых разрывов проступала не кость, а нечто черное, блестящее и живое, формируя острые, хитиновые пластины, напоминающие крылья гигантского насекомого.

Кожа: По всему его телу, словно ростки ядовитых грибов, вздувались и лопались багровые, светящиеся прожилки. Из них сочилась не кровь, а густая, алая энергия, которая тут же застывала на воздухе, образуя кристаллические шипы на его суставах, локтях и вдоль позвоночника.

Конечности: Его пальцы с тошнотворным хрустом удлинились, ногти впились в ладони, а затем выросли в длинные, изогнутые, полупрозрачные когти, внутри которых пульсировал адский свет. Его тень на стене, отбрасываемая алым заревом, уже не была человеческой — это была тень гигантского, многоногого хищника.

С оглушительным ревом, от которого в ушах Вайолет пошла кровь, а в висках застучала адская боль, чудовище ринулось к стене и просто прошло сквозь нее. Не через дверь. Оно уперлось в массивный каменный блок, и камень не устоял. Он не разлетелся на куски — он испарился на участке в два метра шириной, превратившись в облако раскаленной пыли и мелких оплавленных осколков. Обломки швырнуло в коридор, они впивались в противоположную стену, как шрапнель.

Тревога, дремавшая в недрах Академии, взорвалась. Магические сферы в коридорах вспыхнули алым, предупреждающим светом, и их гул слился с пронзительным, многотоновым воем сирен, которые не умолкали уже сотни лет. Послышались крики, беготня, звон стали.

Первая линия обороны. Двое стражей из дома Грифонов, в сияющих латах с гербом, уже стояли в боевой стойке. Их щиты сияли сложным, переливающимся синим светом многослойного барьера — творение лучших магомехаников Академии. Клинки в их руках были обнажены, лезвия покрыты рунами сдерживания.

— Лорд Лео! Во имя дома, одумайтесь! — крикнул один, его голос дрожал, но рука была тверда.

Ответом был не рык, а короткий, гортанный выдох. Существо просто протянуло руку, и сгусток багровой энергии, извивающийся как разъяренная гадюка, ударил в барьер. Защитное заклятье, способное выдерживать удар магического тарана, не задержало его ни на секунду. Оно не разбилось — оно схлопнулось с оглушительным хлопком, породившим волну обратной магической энергии. Стражи были отброшены, как тряпичные куклы. Их доспехи сплющились, вдавившись в тела, когда они врезались в стену. От лат остались лишь бесформенные груды металла.

Чудовище не стало их добивать. Оно просто шло вперед, по коридору, методично уничтожая все на своем пути.

Колонны: Оно взмахивало когтями, не касаясь камня. От его движения исходила невидимая сила, и массивные мраморные колонны не ломались, а рассыпались на мелкий, однородный песок, который тут же спекался в стекловидную массу.

Заклинания: Группа студентов-магов попыталась создать совместный барьер. Перед ним заколебался воздух, засверкали защитные руны. Чудовище прошло сквозь него, как сквозь дымку. Руны погасли, словно их никогда и не было, а студенты рухнули на пол, истекая кровью из носа и ушей, их магические каналы выжжены до тла.

Артефакты: С потолка обрушилась люстра из зачарованного хрусталя, каждая подвеска которой была крошечным концентратором силы. Она просто застыла в воздухе в сантиметре от его головы, зависла на мгновение, и вся разом обратилась в алую пыль, которая медленно осела ему на плечи.

Вторая линия. На его пути встал маг-преподаватель по защитным искусствам, старый ветеран с сединой в бороде. Он не стал тратить время на щиты. Он вонзил посох в пол, и из него вырвался сплетенный из чистого света кнут — «Бич Умиротворения», заклятье, способное усыпить древнего дракона.

Багровое существо поймало световой кнут голой рукой. Эфирная энергия с шипением погасла, обуглив ему кожу, но это не был ожог плоти — это было горение самой магии. Оно дернуло, и посох в руках мага взорвался, осыпав его осколками. Преподаватель отлетел, ударившись головой о пол, и затих.

Ничто не могло его остановить. Ни сталь, ни камень, ни магия. Это была сила, против которой у Академии не было защиты, потому что она была рождена в ее же стенах и взлелеяна ее же гордостью и интригами. Он был их собственным кошмаром, ставшим плотью.

Вайолет, обезумевшая от ужаса, шла за ним по пятам, крича его имя, пытаясь прорваться через стену чуждой энергии, что окружала его, как ядовитый туман. Ее дар, ее тишина, разбивались об эту стену, как волны о скалу. Она чувствовала лишь бесконечную, холодную пустоту, где раньше билось его сердце и бушевала его буря. Она видела, как гибнут люди, как рушится все, что он когда-то, в глубине души, возможно, любил.

Он не злился. Он не ненавидел. Он разрушал. Без цели. Без смысла. Просто потому, что мог. Потому что это было его новой, единственной сутью.

Академия «Алая Роза», гордая и неприступная цитадель знания и силы, превращалась в руины под ногами одного-единственного существа. И в огне и хаосе, среди обломков и трупов, Вайолет оставалась одна с ужасающей истиной: Лео не вернуть. Он умер. И осталось лишь это... и ее отчаянная, казалось бы, безнадежная попытка сделать то, на что не была способна вся мощь Академии.

Глава 27: Не успокоение, а направление

Адский гул сирен сливался с ревом разрушения в один сплошной, оглушительный вой. Воздух «Алой Розы», некогда пропитанный ароматом роз и власти, теперь был тяжел от известковой пыли, дыма и медной вонги крови. И по центру этого апокалипсиса, методично, неотвратимо, двигалось Чудовище.

Оно шло по Главной галерее, тому самому месту, где когда-то Вайолет впервые столкнулась с насмешками Кассиуса. Теперь от галереи оставались лишь осколки витражей, похожие на слезы из цветного стекла, и воронки в мраморном полу. Чудовище не шло — оно плыло, оставляя за собой не следы, а шрамы на самой реальности. Его багровые крылья-щупальца взмахивали, и каменные арки рассыпались в песок. Его алый, бездушный взгляд скользил по стенам, и портреты великих предков вспыхивали и обращались в пепел.

Вайолет бежала за ним, спотыкаясь о обломки. Её лёгкие горели, в ушах звенело от его низкочастотного гула. Она кричала его имя, но её голос тонул в общем хаосе. Он не оборачивался. Тот, кто мог её услышать, исчез.

Она видела, как группа старших магистров воздвигла перед ним сияющую стену из рунических символов — «Плетень Абсолютного Отречения», заклятье, созданное для изгнания древних демонов. Чудовище просто уперлось в него своим искаженным плечом. Руны не погасли — они взорвались, ослепительной, белой вспышкой, которая на мгновение окрасила весь зал в негативные цвета. Когда зрение вернулось, Вайолет увидела, что магистры лежат ничком, а от «Плетня» осталась лишь дымящаяся полоса на полу.

Ничто не могло его остановить. Оно было концом всех заклинаний, отрицанием самой магии. Оно было воплощённым «нет».

И в этот миг, глядя на спину этого идеального орудия разрушения, Вайолет наконец поняла. Поняла то, о чём шептали страницы трактата Алдрика и что подразумевал старый Хранитель.

«Тот, кто владеет ключом от клетки с тигром, должен быть готов либо выпустить его, либо войти внутрь».

Она пыталась войти внутрь — и её вышвырнуло. Её тишина, её успокоение, были абсолютно бесполезны. Потому что там, внутри, не было бури, которую можно утихомирить. Там была пустота. Вакуум, в котором плавала лишь одна, чужая, отравленная воля — воля ритуала, воля Офелии и её покровителей. Уничтожить Академию. Уничтожить род Грифонов.

Чудовище не было Лео. Оно было лишь проводником. Безупречным, ужасающим инструментом.

И её дар… её «слабый» дар… был не для того, чтобы ломать инструменты.

Он был для того, чтобы чувствовать руку, которая этот инструмент держит.

Она перестала кричать. Перестала пытаться достучаться до того, чего не было. Вместо этого она заставила себя дышать сквозь панику. Глубоко. Медленно. Она закрыла глаза, отсекая ужас визуальной картины — рушащиеся своды, крики, багровый свет.

И открыла себя полностью. Не для того, чтобы войти в него. А для того, чтобы почувствовать нить.

Её эмпатия, её дар Гармонии, всегда был подобен радиоприемнику, настроенному на музыку крови. Сейчас из Чудовища доносился лишь оглушительный, монотонный гул — сигнал глушилки. Но где-то там, на другом конце, должен был быть источник. Тот, кто держал палец на кнопке.

Она отпустила поиски Лео. Она искала не его. Она искала ту самую «черную паутину», что опутала его разум. Она искала ядовитую мелодию ритуала «Раскола Покровов».

И тогда, под слоями белого шума ярости и гулом разрушения, она уловила это. Тонкую, визгливую, как расстроенная струна, ноту. Она была едва слышна, но невероятно устойчива. Она шла не из Чудовища, а сквозь него — из башни, где проводился ритуал.

Это и была та самая нить. Не эмоция, не мысль, а чистая, сконцентрированная магическая команда. Приказ.

И Вайолет поняла, что должна сделать. Она не могла разорвать нить. Но она могла… дернуть за нее.

Она снова открыла глаза. В них не было ни страха, ни отчаяния. Была лишь холодная, отточенная решимость. Она встала прямо посреди галереи, на пути Чудовища.

— Лео! — крикнула она, но это был уже не мольба. Это был вызов. Приказ.

Оно повернулось к ней. Пустые алые глаза уставились. Гул усилился. Оно видело в ней цель. Помеху.

— Твоя ярость не твоя! — прокричала она, вкладывая в слова всю силу своего дара, направляя их не в его разум, а в ту самую нить, что связывала его с заказчиками. — Они украли её! Они сделали тебя своим оружием! Но оружие можно развернуть!

Она не пыталась его успокоить. Она не пыталась вернуть. Она соединилась с той яростью, что им управляла. Но не как жертва, а как дирижер. Она приняла в себя весь этот хаос, всю эту разрушительную мощь — и не стала ей противостоять. Она стала ее частью. Её кровь запела в унисон с этим гулом, но не заглушая его, а усиливая, придавая ему фокус.

Чудовище замерло. Его движение, направленное на неё, прервалось. Оно стояло, вибрируя от мощности, что бушевала в нем, будто запутавшийся механизм.

— Они думают, что контролируют тебя! — голос Вайолет резал воздух, острый, как клинок. Её собственное тело содрогалось от напряжения, ей казалось, что её вот-вот разорвет изнутри. — Они прячутся в своей башне и дергают за ниточки! ПОКАЖИ ИМ! ПОКАЖИ ИМ, ЧТО ТАКОЕ НАСТОЯЩАЯ ЯРОСТЬ ГРИФОНА!

И она не просто кричала. Она направила.

Она взяла всю эту сконцентрированную, безликую разрушительную силу, что была в нем, и, используя свою эмпатию как прицел, как наводку, развернула её. Она стала живым компасом для этой слепой мощи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оно было оружием. И она указала ему цель.

Не на себя. Не на Академию.

На башню Офелии.

Чудовище взревело. Но это был уже не монотонный гул. В этом рёве послышалась нота — ядовитая, хищная, целенаправленная. Его багровый взгляд оторвался от Вайолет и устремился вверх, через проломы в потолке, к одному из шпилей Академии.

Оно больше не было слепым орудием. Оно стало снарядом с лазерным наведением.

С оглушительным треском, от которого содрогнулось всё здание, Чудовище рванулось с места. Оно не пошло к выходу. Оно просто взмыло вверх, как багровая ракета, проломив потолок Галереи многотонной каменной глыбой. Пыль и обломки рухнули вниз, но Вайолет уже не видела этого. Она, обессиленная, рухнула на колени, глядя в дыру, в пронзительно-синее небо, куда унеслось это порождение тьмы.

Она не усмирила бурю. Она не вернула Лео.

Она перенаправила удар.

Следом донесся звук. Не взрыв. Не грохот. Это был звук рвущейся магии — высокий, пронзительный визг, от которого на мгновение перехватило дыхание у всех в Академии. А затем — нарастающий гул, грохот обрушивающейся башни и далекие, полные настоящего, не театрального ужаса, крики.

Мир магии изменился в тот день. Все увидели, как хрупкая девушка с «бледной» кровью не стала на пути неостановимой силы. Она встала рядом и указала этой силе, куда ей следует двигаться. Это был не акт подавления. Это был акт величайшего доверия и величайшего риска. Она признала мощь Чудовища и сделала его своим союзником на мгновение, достаточное для того, чтобы обратить его против его же создателей.

Сила, которую все считали слабой и бесполезной, оказалась единственной, способной не сломать клинок, а повернуть его остриём в нужную сторону. Родилась новая магия — магия не приказа и не подчинения, а симбиоза и направления.

И где-то там, в руинах башни, под обломками своего же коварства, те, кто развязал эту бурю, возможно, в последнюю секунду осознали страшную истину: они разбудили не просто зверя. Они разбудили грозу, у которой появился штурман.

Глава 28: Кровавая весна

Тишина, наступившая после обрушения башни, была оглушительной. Она давила на уши, привыкшие к реву и грохоту. Над Академией «Алая Роза», окутанной облаком пыли, стоял звенящий, неестественный покой. Руины башни Офелии дымились, как потухший вулкан, став молчаливым памятником чужому коварству и собственному падению.

Их нашли в разрушенной галерее. Лео стоял на коленях, опираясь о потрескавшийся мраморный пол руками. Его тело медленно возвращалось к человеческому облику: багровые кристаллы осыпались, как сухая глина, хитиновые пластины на спине таяли, обнажая израненную, но уже обычную кожу. Он дышал тяжело и прерывисто, пар вырывался из его легких клубами в холодном воздухе. Но в его глазах, когда он поднял их на Вайолет, не было пустоты. Была оглушительная, сокрушительная ясность. И боль. Он все помнил. Каждое мгновение.

Он видел ее, сидящую в нескольких шагах, с разорванным платьем, бледную, с окровавленными ладонями, но смотрящую на него с невероятной силой. Не с жалостью. С пониманием.

— Я… — его голос был хриплым, израненным. — Я разрушил…

— Нет, — тихо, но твердо прервала его Вайолет. Она подползла к нему и взяла его лицо в свои окровавленные ладони. —

Они

разрушили. А ты… ты остановил их. Мы остановили их.

Он смотрел на нее, и в его золотистых глазах, помимо боли, загоралась новая, незнакомая ему самому искра — не ярости, а воли. Он сделал глубокий вдох, и его рука дрожащей ладонью легла поверх ее руки. Это было не прикосновение страсти или отчаяния. Это было прикосновение признания. Соглашения.

Их нашла не стража, и не магистры-целители. Первым, кто пробился через завалы в галерею, был лорд Маркус Грифон.

Он стоял в проломе, его темный плащ был в пыли, а лицо, обычно холодное и нечитаемое, было бледным от ярости. Но ярость эта была иной — холодной, сконцентрированной, направленной не на сына, а на ситуацию. Его взгляд скользнул по разрушенной галерее, по застывшим в ужасе лицам уцелевших, и, наконец, упал на них.

— Встань, — его голос прозвучал как удар хлыста, но без привычного презрения. В нем была команда. Приказ лидера. — На ноги, Лео. Теперь не время для слабости.

Лео медленно, с трудом поднялся. Его ноги дрожали, но он выпрямился, встретив взгляд отца. И Маркус увидел разницу. Перед ним стоял не разбушевавшийся наследник, не монстр, требующий усмирения. Перед ним стоял воин, прошедший через ад и вышедший из него с новым знанием. И рядом с ним — его оружие и его щит.

— Отец, — голос Лео был тихим, но не сломленным. — Это был «Раскол Покровов». Ритуал Ястребов. Они… они вскрыли Проклятие. Сделали меня марионеткой.

Маркус Грифон не удивился. Его губы сжались в тонкую, белую ниточку.

— Я знаю. Следствие уже начато. Улики из башни… и показания выживших приспешников Офелии не оставляют сомнений. — Он сделал шаг вперед, его взгляд заострился. — Но одного знания мало. Нужны доказательства для Совета. Железные. Ты способен?

Это был не упрек. Это был вызов. И впервые Маркус смотрел на сына не как на проблему, а как на союзника в предстоящей битве.

Лео кивнул, его глаза сузились. Ярость, знакомая и горячая, снова заструилась в жилах, но теперь она была не слепой. Она была острой, как отточенный клинок.

— Я чувствовал их. Их волю. Их страх. Я могу… мы можем это сделать.

Он посмотрел на Вайолет. Она молча кивнула, ее пальцы сжали его руку. Их связь, только что бывшая инструментом выживания, теперь стала инструментом расследования.

***

Тишина, наступившая после обрушения башни, была оглушительной. Она давила на уши, привыкшие к реву и грохоту. Над Академией «Алая Роза», окутанной облаком пыли, стоял звенящий, неестественный покой. Руины башни Офелии дымились, как потухший вулкан, став молчаливым памятником чужому коварству и собственному падению.

Их нашли в разрушенной галерее. Лео стоял на коленях, опираясь о потрескавшийся мраморный пол руками. Его тело медленно возвращалось к человеческому облику: багровые кристаллы осыпались, как сухая глина, хитиновые пластины на спине таяли, обнажая израненную, но уже обычную кожу. Он дышал тяжело и прерывисто, пар вырывался из его легких клубами в холодном воздухе. Но в его глазах, когда он поднял их на Вайолет, не было пустоты. Была оглушительная, сокрушительная ясность. И боль. Он все помнил. Каждое мгновение.

Он видел ее, сидящую в нескольких шагах, с разорванным платьем, бледную, с окровавленными ладонями, но смотрящую на него с невероятной силой. Не с жалостью. С пониманием.

— Я… — его голос был хриплым, израненным. — Я разрушил…

— Нет, — тихо, но твердо прервала его Вайолет. Она подползла к нему и взяла его лицо в свои окровавленные ладони. —

Они

разрушили. А ты… ты остановил их. Мы остановили их.

Он смотрел на нее, и в его золотистых глазах, помимо боли, загоралась новая, незнакомая ему самому искра — не ярости, а воли. Он сделал глубокий вдох, и его рука дрожащей ладонью легла поверх ее руки. Это было не прикосновение страсти или отчаяния. Это было прикосновение признания. Соглашения.

Их нашла не стража, и не магистры-целители. Первым, кто пробился через завалы в галерею, был лорд Маркус Грифон.

Он стоял в проломе, его темный плащ был в пыли, а лицо, обычно холодное и нечитаемое, было бледным от ярости. Но ярость эта была иной — холодной, сконцентрированной, направленной не на сына, а на ситуацию. Его взгляд скользнул по разрушенной галерее, по застывшим в ужасе лицам уцелевших, и, наконец, упал на них.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Встань, — его голос прозвучал как удар хлыста, но без привычного презрения. В нем была команда. Приказ лидера. — На ноги, Лео. Теперь не время для слабости.

Лео медленно, с трудом поднялся. Его ноги дрожали, но он выпрямился, встретив взгляд отца. И Маркус увидел разницу. Перед ним стоял не разбушевавшийся наследник, не монстр, требующий усмирения. Перед ним стоял воин, прошедший через ад и вышедший из него с новым знанием. И рядом с ним — его оружие и его щит.

— Отец, — голос Лео был тихим, но не сломленным. — Это был «Раскол Покровов». Ритуал Ястребов. Они… они вскрыли Проклятие. Сделали меня марионеткой.

Маркус Грифон не удивился. Его губы сжались в тонкую, белую ниточку.

— Я знаю. Следствие уже начато. Улики из башни… и показания выживших приспешников Офелии не оставляют сомнений. — Он сделал шаг вперед, его взгляд заострился. — Но одного знания мало. Нужны доказательства для Совета. Железные. Ты способен?

Это был не упрек. Это был вызов. И впервые Маркус смотрел на сына не как на проблему, а как на союзника в предстоящей битве.

Лео кивнул, его глаза сузились. Ярость, знакомая и горячая, снова заструилась в жилах, но теперь она была не слепой. Она была острой, как отточенный клинок.

— Я чувствовал их. Их волю. Их страх. Я могу… мы можем это сделать.

Он посмотрел на Вайолет. Она молча кивнула, ее пальцы сжали его руку. Их связь, только что бывшая инструментом выживания, теперь стала инструментом расследования.

***

Расследование было стремительным и безжалостным, как удар грома после молнии. Лео, ведомый Вайолет, стал живым детектором лжи и злого умысла. Он не читал мысли — он чувствовал отголоски того самого ритуала, энергетический отпечаток, оставленный на заговорщиках.

Они прошли по лазаретам, где доживали свои дни раненые сторонники Офелии. Лео лишь касался их руки, а Вайолет, держась за другую его руку, помогала ему фокусироваться, отсекая посторонний шум боли и страха, оставляя лишь чистый след предательства.

— Этот лгал, — коротко бросал Лео, отводя руку от бледного, дрожащего юноши из дома Ворона. — Он знал только о малой части. Но его кровь… она пела в унисон с ритуалом.

Они спустились в подвалы, в секретные хранилища Ястребов, вскрытые гвардией Маркуса. Лео проводил рукой над опечатанными свитками и артефактами.

— Здесь. Запах тот же. Горечь и черная зависть.

Вайолет была его компасом. Ее дар, направленный не на успокоение, а на усиление его восприятия, позволял ему видеть невидимые нити заговора. Она помогала ему отличать следы ритуала от обычной магической ряби, как опытный охотник отличает след зверя от других отметин в лесу.

Маркус Грифон шел за ними, молчаливый и грозный тень. Он видел, как его сын, которого он всегда считал неконтролируемой силой, работает с точностью хирурга. Он видел, как «бледная» Орхидея, которую он считал лишь лекарством, стала стратегическим активом. И в его холодном, расчетливом сердце что-то перевернулось. Он видел не слабость, а новый, невероятно мощный тип силы.

Через три дня у них было все. Доказательства. Показания. Вещдоки. Имена всех причастных, от мелких исполнителей до двух магистров из дома Ястреба, стоявших за спиной Офелии. Заговор был раскрыт полностью.

***

Зал Совета Магистров напоминал поле боя после сражения. Напряжение витало в воздухе, густое и тяжелое. Семь старших магистров восседали на своих местах за полукруглым столом из черного дерева. Лица их были масками сдержанности, но в глазах читались страх, недоверие и злорадство.

Лорд Маркус Грифон стоял перед ними, его доклад был лаконичным и беспощадным, как удар меча. Он изложил факты, представил доказательства. Но все знали, что главное действо — впереди.

Двери Зала с грохотом распахнулись. На пороге стояли они.

Лео и Вайолет.

Он — в простом, темном камзоле, без знаков отличия. Его поза была прямой, а взгляд, которым он окинул Совет, заставил самых стойких магистров отвести глаза. В нем не было прежней надменности или ярости. Была тихая, неоспоримая мощь. Мощь, которая больше не просила разрешения на существование. Она просто была.

Она — в платье цвета воронова крыла, с единственным алым лепестком грифона на плече. Ее осанка была безупречной, наследие мадам Изольды, но в ее спокойных глазах светилась сила, перед которой меркли все придворные уловки. Она не смотрела на пол. Она смотрела на магистров, и ее взгляд говорил: «Я вижу вас насквозь».

Они подошли к центру Зала и остановились, плечом к плечу.

— Лео Грифон, — голос старшего магистра, лорда Кассиана, прозвучал сухо. — Ты предстаешь перед Советом, обвиняемый в неслыханном разрушении, учиненном в стенах Академии. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Лео не стал оправдываться. Он сделал шаг вперед.

— Я не буду оправдываться за то, что стал мишенью для предателей, жаждущих уничтожить мой дом, — его голос был ровным и громким, он несся под сводами, не оставляя места для возражений. — Я здесь, чтобы показать вам нечто большее. Я здесь, чтобы показать вам

нас

.

Он повернулся к Вайолет и протянул ей руку. Не требовательно. Как партнер. Как равный.

Она положила свою ладонь на его. И в этот миг в Зале Совета что-то изменилось.

От них не исходило угрозы. Не было вспышки крови, не было рева ярости. Но воздух вокруг них заколебался, наполнившись невидимой энергией. Это была не мощь подавления, а мощь баланса. Багровая аура Лео, обычно дикая и неконтролируемая, теперь была сфокусирована, как свет линзы, и ее острие смягчалось, направлялось тихим, неукротимым сиянием Вайолет. Их силы не боролись — они пели в унисон, создавая симфонию такой плотной и осознанной мощи, что у некоторых магистров перехватило дыхание.

— Вы хотели контролировать Дикую Кровь, — сказала Вайолет, и ее тихий голос был слышен в каждом уголке зала. — Вы пытались запереть ее в клетку или сломать через силу. Вы боялись ее. А нужно было просто найти к ней ключ.

— Этот союз, навязанный вам по расчету, — продолжил Лео, его глаза горели холодным огнем, — оказался единственным, что спасло «Алую Розу» от уничтожения. Не артефакты. Не усмирители. Она. Ее дар. Наш симбиоз.

Он посмотрел на магистров, и в его взгляде была не просьба, а предупреждение.

— Отныне дом Грифонов будет стоять на двух столпах. На ярости, что разит наших врагов. И на тишине, что направляет эту ярость. Мы — новая сила в Гемении. И мы не просим у Совета признания. Мы заявляем о своем существовании.

Они стояли там, в центре Зала, их соединенные руки были живым доказательством их слов. Они не были больше просто наследником и его невестой. Они были воплощением новой эры. Эры, где сила и эмпатия, буря и тишина шли рука об руку.

Совет молчал. Что они могли сказать? Приказать? Угрожать? Они только что видели, на что способен Лео, ведомый Волей Вайолет. Уничтожить их было невозможно. Игнорировать — самоубийственно.

Лорд Маркус Грифон, стоявший чуть поодаль, смотрел на сына и его невесту. И впервые за долгие годы на его лице, в самых уголках губ, дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение. Не как к наследнику. Как к равному. Как к будущему.

Кровавая весна, начавшаяся с предательства и разрушения, закончилась рождением новой власти. Власти, которую нельзя было игнорировать. Власти, которая пришла не с мечом подавления, а с неоспоримой истиной симбиоза. И все в Зале понимали — мир «Алой Розы» только что изменился навсегда.

Эпилог

Их не было на помпезной церемонии восстановления Восточного крыла. Их не пригласили на закрытое заседание Совета, где перераспределяли власть и ресурсы, освободившиеся после падения дома Ястреба. Официальные хроники «Алой Розы» упомянули «трагический инцидент», «происки вражеских агентов» и «героические усилия по стабилизации ситуации». Имена Лео Грифона и Вайолет Орхидея в этих хрониках фигурировали скупо, в контексте «благородного самопожертвования» и «верности долгу».

Система не изменилась. Она проглотила потрясение, как камень — воду, сделала несколько кругов на поверхности и успокоилась. Дома-заговорщики были наказаны, но их места тут же заняли другие, готовые следовать тем же безжалостным правилам.

Но кое-что все же изменилось. Изменилось их место в этой системе.

Их новым домом стала не роскошная резиденция Грифонов в главном крыле, а старая, полузаброшенная Смотровая башня на самом краю территории Академии. Ее когда-то использовали для астрономических наблюдений, потом забросили как бесполезную. Маркус Грифон, с холодной, деловой эффективностью, передал ее сыну в «бессрочное пользование». Это не была милость. Это был расчет. Башня стояла вдали от всего, и ее падение в случае нового «инцидента» не нанесло бы ущерба основным постройкам.

Они были сильны. Но они были маргинализированы. Отчуждены. Карантин в золотой, на этот раз добровольной, клетке.

И это их абсолютно устраивало.

Утро застало Вайолет на самом верху башни, на открытой площадке, залитой холодным весенним солнцем. Она смотрела, как туманы рассеиваются над садами Академии, обнажая шрамы недавних разрушений. Воздух пах влажной землей и дымом от ритуальных костров, очищающих камни.

Шаги позади были тихими, но узнаваемыми. Она не обернулась. Он подошел и встал рядом, его плечо почти касалось ее плеча. На нем не было парадных одежд, только простые штаны и темная рубашка с закатанными рукавами. На его руках все еще виднелись бледные, серебристые шрамы — следы тех багровых прожилок.

Он молча протянул ей небольшую, простую деревянную чашу. Не серебряный кубок с гербом. Внутри плескалась вода, а на дне лежали несколько свежих лепестков белых хризантем.

— Мадам Изольда в гробу перевернулась бы, — тихо сказала Вайолет, принимая чашу. В ее голосе не было упрека, лишь легкая, смутная улыбка.

— Ее мир умер для нас в тот день в Зале Совета, — так же тихо ответил Лео. Его взгляд был устремлен на горизонт. — Этот ритуал — наш. Не дома Грифонов. Не Академии. Наш.

Она сделала маленький глоток. Вода была холодной и чистой, с едва уловимым цветочным послевкусием. Она протянула чашу ему. Он отпил, его взгляд на мгновение встретился с ее взглядом. Никакой крови. Никаких клятв. Только вода и цветы. Их личный пакт.

Они стояли так молча, наблюдая, как Академия просыпается. Они видели, как группы студентов спешат на лекции, как магистры в торжественных robes важно шествуют по дорожкам. Они видели, как на них украдкой показывают пальцами, как шепчутся. Они были легендой. Чудовищем и его укротительницей. Спасителями и изгоями.

— Они боятся нас, — наконец сказал Лео. Не с горечью. Констатируя факт.

— Они боятся того, чего не могут понять, — поправила его Вайолет. — Они видят силу, которую нельзя измерить кристаллом, и союз, который нельзя скрепить брачным контрактом.

Он повернулся к ней, и в его золотистых глазах не было ни ярости, ни прежней боли. Была странная, новая умиротворенность. Принятие.

— Мы не изменили их мир, — сказал он.

— Мы построили свой, — ответила она. — Прямо в сердце их старого. И он крепче.

Он протянул руку и провел пальцами по тонкой серебряной цепочке на ее шее — той самой, что он когда-то сорвал в порыве ярости. Теперь она лежала там, как молчаливое доказательство их пути.

Внизу, в садах, распускались первые алые розы. Система цвела, как и прежде, жестокая и прекрасная. Но высоко над ней, в старой башне на окраине, цвели свои, дикие хризантемы. Их аромат смешивался с запахом грозы, что всегда витала вокруг него, и с тишиной, что исходила от нее.

Их не признали королями. Их не приняли в круг избранных. Но они обрели нечто большее — место, где буря и тишина нашли друг в друге не спасение и не лекарство, а дом. И этот союз, рожденный из расчета, стал их единственным и самым главным личным выбором.

Они не победили систему. Они просто нашли в ней свою маленькую, неприступную крепость. И друг друга. И для них этого было достаточно.

***

Три года спустя

Их выпуск из Академии «Алая Роза» не был похож ни на один другой. Не было торжественных речей, восхваляющих их подвиги. Когда Лео Грифон и Вайолет Орхидея вышли к остальным выпускникам, толпа замерла, а затем расступилась, пропуская их к магистрам с почтительным, но отстраненным страхом.

Тот факт, что они заканчивали Академию в один год, был предметом многочисленных сплетен и единственной молчаливой уступкой Совета.

Причина была проста: академическая и политическая.

После событий с «Расколом Покровов» и публичной демонстрации их силы в Зале Совета, оставлять Лео в статусе студента стало невозможным и опасным. Он был живым оружием, которое Академия больше не могла позволить себе просто «обучать». Его формальное обучение как рядового ученика потеряло смысл. Совет, по настоянию лорда Маркуса, принял решение о его досрочном выпуске после интенсивной серии экзаменов, подтвердивших его мастерство в боевой магии, стратегии и управлении. Это был способ легитимизировать его новый статус и вывести из-под прямого подчинения академическим властям.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Для Вайолет же последние два года стали временем интенсивнейшего обучения. Ее природный ум, подкрепленный доступом к архивам Грифонов и наставничеством Мастера Элиаса (который тайно посещал их башню), позволил ей пройти программу младших курсов экстерном. Она сфокусировалась не на силовых дисциплинах, где ее «бледная» кровь была бесполезна, а на теории, истории, древних языках и, что самое главное, на своей уникальной специализации — Сангвиэмпатии. Ей зачли ее практические достижения — исследование наследия Дома Орхидей и разработку методов «направляющей гармонии» — как полноценный дипломный проект.

Таким образом, они пришли к выпуску разными путями: он — через досрочное окончание и признание его как состоявшегося мастера, она — через ускоренное обучение и признание ее уникального вклада в магию. Совет утвердил это решение, понимая его политическую целесообразность: было куда безопаснее и выгоднее выпустить их вместе, как сложившуюся пару, чем оставлять кого-то из них в стенах Академии, создавая напряжение.

Лео получил свой диплом с отличием — его боевая мощь и стратегический ум, отточенный за годы учебы и реальных сражений, не оставляли вопросов. Но когда лорд Кассиан вручал ему свиток, его пальцы на мгновение задержались, и в его глазах читалось не гордость, а предостережение. «Мы следим за тобой», — говорил этот взгляд.

Вайолет получила свой диплом тихо. Ее успехи в теории кровных линий и истории магии были блестящими, но все знали, что ее истинный диплом — это контроль над наследником Грифонов. Магистр Элвис, вручая ей свиток, кивнул с редкой, теплой улыбкой. Он один из немногих понимал истинную ценность ее знаний.

Их свадьба состоялась через неделю после выпуска. Это была не пышная церемония, на которую съезжалась бы вся аристократия Гемении.

Это было венчание в старой часовне у подножия их башни. Невеста была не в алом и не в золотом, а в платье цвета ночного неба, расшитом серебряными нитями, изображавшими не герб Грифона, а переплетенные орхидеи и стилизованные молнии. Жених — в простом, но безупречно сшитом черном камзоле.

Ритуал был их собственный. Не было подношения крови в серебряном кубке. Вместо этого они вместе выпили вина из одной простой деревянной чаши, куда Вайолет опустила лепесток хризантемы. Они не давали клятв верности дому или Совету. Они молча обменялись взглядами, и в этом взгляде было все: признание, доверие, боль, пережитая вместе, и решимость идти дальше.

Свидетелями были лишь горстка людей: угрюмый, но преданный командир гвардии Грифонов, Мастер Элиас, тайком покинувший архив, и старая служанка, которая когда-то боялась Вайолет, а теперь смотрела на нее с благоговением. Лорд Маркус присутствовал, стоя поодаль. Он кивнул сыну, когда все закончилось, и удалился, не сказав ни слова. Этого было достаточно. Это было признание.

Их жизнь в башне стала их личной утопией изгнания. Первый год был годом учебы — но не по учебникам. Лео учился слушать не только рев своей крови, но и тихий голос разума, который всегда звучал четче, когда рядом была Вайолет. Он тренировался не для того, чтобы крушить, а для того, чтобы направлять удар с хирургической точностью. Его ярость стала не оружием массового поражения, а скальпелем в руках мастера.

Вайолет же погрузилась в изучение наследия своего рода с новой силой. Используя доступ, дарованный ее положением «леди Грифон», она отыскивала в самых потаенных архивах семьи и Академии уцелевшие фолианты о Сангвиэмпатии. Она не просто читала — она практиковалась. Сначала на нем, учась не гасить бурю, а чувствовать ее малейшие отголоски, предвосхищать приливы. Потом, с его защитой, она тайно помогала немногим смелым — студенту, измученному магическим выгоранием, или старому ветерану, чья душа была искалечена войной. Слухи о «тихой целительнице» ползли по низам Академии, придавая ее образу почти мистический ореол.

Их связь крепла. Страсть, рожденная от ненависти и отчаяния, переплавилась во что-то более глубокое и прочное. Это была не слепая влюбленность, а осознанный выбор двух половинок, нашедших друг в друге опору. Ночью, когда кошмары прошлого будили его, ей не нужно было даже прикасаться к нему. Достаточно было ее спокойного дыхания рядом, и буря в нем утихала.

Переезд в главный дом Грифонов случился через два года после свадьбы. Это не было их просьбой. Это был приказ. Лорд Маркус, чье здоровье начало сдавать, вызвал их.

Кабинет главы дома был таким же, каким Вайолет запомнила его с первого унизительного визита. Но на этот раз она вошла сюда не дрожащей девчонкой, а леди Вайолет Грифон.

— Мое время уходит, — без предисловий начал Маркус, его взгляд скользил между ними. — Дому нужен лидер. Сильный. Но… стабильный. Система не изменилась, но ваше место в ней… пересмотрено. Вы доказали, что ваша сила — не угроза, а актив. Самый ценный актив дома Грифонов.

Он сделал паузу, глядя на Лео.

— Дом примет тебя. Но на твоих условиях. На ваших условиях.

Переезд был тихим. Их башня опустела, но не была заброшена. Она осталась их убежищем, местом силы, куда они могли уехать, когда стены главной резиденции начинали давить.

Жизнь в главном доме стала новой главой. Лео, под руководством отца, начал вникать в управление. Его решения были резки, но не безрассудны. За его спиной всегда стояла она, его тихий советчик.

Их первый ребенок, девочка с волосами цвета воронова крыла и глазами-хризантемами матери, родилась через год после переезда. Маркус Грифон, явившийся в покои с каменным лицом, лишь бросил сухое: «Наследница должна быть крепкой». Но когда он взял внучку на руки, его жесткие пальцы, привыкшие сжимать рукоять меча, с неожиданной нежностью обхватили хрупкое тельце. Девочка, вместо того чтобы заплакать, ухватилась крошечной ладонью за его перстень с гербом.

Их план, хитрый и многоходовый, сработал безупречно.

Это был план Маркуса. Его «ухудшающееся здоровье» и «вынужденная уступка» — все было тщательно разыгранным спектаклем. Он видел, какую силу представляет собой союз его сына и Вайолет. Но он также видел их упрямство и желание изолироваться. Силу такого калибра нельзя было оставлять в старой башне на окраине. Ее нужно было вернуть в сердце дома, но так, чтобы они сами этого захотели.

Он знал, что приказом этого не добиться. Но он нашел их самое главное, еще не существовавшее слабое место.

С появлением внучки, а следом и внука — мальчика с золотистыми глазами Грифонов и стойким, тихим нравом Орхидей, — «болезнь» лорда Маркуса чудесным образом отступила. Он не просто возился с детьми. Он проводил с ними часы, что было неслыханно для патриарха его уровня. Он лично проверял нянь, выбирал учителей фехтования для мальчика и с загадочной улыбкой слушал, как девочка напевает странные песенки, от которых в воздухе пахло хризантемами.

Он не сдавал позиций. Он заманивал их.

Он позволял Лео и Вайолет видеть его не железным правителем, а дедом, который катал детей на плечах по саду и тайком от лекарей давал им конфеты. Он спрашивал их совета по управлению домом, искусственно создавая ситуации, где их совместное решение оказывалось единственно верным. Он медленно, постепенно вплетал их в саму ткань власти дома Грифонов, делая их присутствие не просто желанным, а необходимым.

Лео и Вайолет все понимали. Они видели тонкую игру старого лиса. Но, стоя однажды вечером у окна и глядя, как Маркус, этот суровый исполин, с невозмутимым видом позволяет двум малышам заплетать свою седую гриву в крошечные косички, они не могли сдержать улыбок.

— Он нас обвел вокруг пальца, — тихо сказал Лео, обнимая Вайолет за плечи.

— Нет, — ответила она, прислоняясь головой к его плечу. — Он просто построил нам мост обратно. И дал самое лучшее приманку.

Они не стали любимцами всего двора. Но они стали сердцем и мозгом дома Грифонов. Лео — его неоспоримой военной и политической мощью, Вайолет — ее мудростью, дипломатией и той незримой силой гармонии, что сплачивала вассалов надежнее любых клятв.

Их союз, начавшийся как холодная сделка, стал легендой. А Маркус Грифон, глядя на свою мощную династию, впервые позволил себе думать, что его величайшей стратегической победой был не какой-то выигранный бой, а этот хитрый, терпеливый план, который подарил его дому не просто наследников, а новую эру. Эру, где буря и тишина правили вместе, под мудрым и любящим взором старого хищника, нашедшего свое утешение в детском смехе.

Конец