Бесчувственный. Не обещал быть верным

Глава 1

Захожу в квартиру, мысленно проклиная себя, что я зря перешла границы. Перегнула палку, обвинив невинного человека во всех грехах. Но, когда собственная шкура горит, думать о чужой некогда.

Телефон вибрирует без остановки. Я не ответила ни на один звонок Семена, но, когда открываю сообщение от него, прихожу в ужас:

«Дура! Возьми трубку! Тебя везде ищут!»

Дрожащими руками перезваниваю, прижимаю мобильный к уху:

— Что ты несешь? — ору в трубку.

— Идиотка! Беги говорю. Если тебя найдут, убьют.

— Ты где? — спрашиваю, слыша гул.

— А аэропорту!

— Что? — не отказываюсь верить. — Что ты сказал? Ты убегаешь, оставив меня здесь? Ты… Да я из-за тебя чего только не сделала, а ты спасаешь себя, снова бросив меня в ад?

— Я тебя не заставляла, Настя. Ты все делала добровольно. Хватит обвинять меня во всех своих неудачах! Лучше проваливай из города!

Раздаются короткие гудки.

Я хватаю спортивную сумку из шкафа с таким отчаянием, будто от нее зависит вся моя жизнь. И да, черт возьми, так оно и есть. Руки дрожат, ноги подкашиваются, внутри холодно и пусто, как будто сердце перестало быть органом и стало тяжелым куском льда в груди. Я знаю, что у меня есть всего несколько минут, может быть, даже меньше. И если я не успею, меня найдут. Они найдут и тогда мне действительно придет конец. Никаких объяснений, никаких шансов мне не дадут. Они не говорят с предателями. Они убивают.

Я стараюсь дышать ровно, но каждый вдох — это борьба с паникой. Хватаю документы, деньги, телефон, быстро прокручиваю в голове, не забыли ли что-то важное — паспорт, новая симка, наличные… Вроде ничего не осталось…

Никогда не думала, что однажды в страхе буду паковать свою жизнь в рваную, потрепанную сумку, сбивая пальцы о молнию и судорожно оглядывая комнату, будто жду, что стены вот-вот начнут сжиматься. Это не просто страх — это что-то большее, звериное. Чувствую себя животным, пойманным в капкан. Мысль, что время идет, что за мной придут, что они уже близко, буквально уничтожает. Страх меня душит.

Я, черт побери, виновата. Я во всем виновата.

Я предала. Слила информацию, которую клялась никогда не сливать. Сделала то, за что убивают. И теперь мне не на кого надеяться, кроме самой себя. Потому что он... Тот, кому я доверяла больше всех, кто был рядом, когда все начиналось, — он меня продал.

Муж, с которым мы вместе больше пяти лет…

Достаточно о нем думать. Надо его вычеркнуть. Его больше не существует. Он — причина того, что я сейчас стою, заливаясь потом от ужаса, и судорожно запихиваю в сумку самое важное, что у меня есть. Я ненавижу себя за то, что поверила, что позволила себя втянуть в это дерьмо. Что вообще допустила мысль, будто мы сможем справиться. Да и сбежать вряд ли я смогу, сколько бы ни старалась. Смог бы он — он бы уже сбежал, без оглядки, оставив меня раздавленной, вывернутой, мертвой. Да он, черт возьми, уже это сделал! Пора принять этот факт и смириться. Пора решать все самой, а не надеяться, что кто-то поможет.

Я не боюсь за мужа-предателя.

Но мама... Брат... Они же ни к чему не причастны. Если меня не станет, они, возможно, выживут. Если я исчезну — их скорее всего убьют.

О, боже…

Но у меня нет выхода. Я слишком долго думала о других. Делала все, чтобы они счастливы. Но у меня не получилось…

Я должна уйти. Не просто из квартиры. Не просто из этого города, а, скорее, из страны. Должна исчезнуть, раствориться, обнулиться, забыть свое имя, свое прошлое.

Застегиваю сумку, перекидываю ремень через плечо, хватаю ключи и иду к двери. Сердце бьется часто, рвано, будто вот-вот вырвется наружу.

Тело против идеи бежать, спасаться, предавать еще раз. Ведь я могу вернуться, постараться объясниться перед Антоном, пусть и я не заслуживаю прощения. Он тот, кто выбрал меня. Кто поссорился из-за меня с друзьями, несмотря на то, что знал, что я замужем. Он мне поверил, в то время, как я лгала, глядя ему прямо в глаза.

Однако я не слушаю свою совесть. У меня нет выбора, нет времени с ним связываться. Или я исчезаю сейчас, или меня просто больше не будет.

Вызвав такси, выбегаю на лестничную площадку. В лифт не захожу, спускаюсь по лестнице. Каждый шаг как кувалда по ушам. Я стараюсь идти быстро, но не бегу, потому что боюсь привлечь внимание. Вижу железную дверь подъезда. Нужно всего лишь выйти. Там улица, свобода, машина, которая ждет за углом. И который, возможно, мой единственный шанс.

Едва тянуть к ручке, как дверь распахивается с таким грохотом, что я на секунду забываю, как дышать. Отскакиваю назад.

Передо мной стоят трое мужчин.

Они заполняют собой весь проход, как черная плотная масса, из которой нет выхода. Лица холодные, пустые, одинаково мрачные. Один с татуировкой на шее, второй с бритой головой, третий в черной куртке, из-под которой торчит кобура.

Я замираю. Тело покрывает липкий пот. Страх поднимается от стоп вверх, обволакивает позвоночник, обхватывает горло ледяной рукой. Не могу пошевелиться. Не могу выдохнуть. Превращаюсь в дрожащую, застывшую в ужасе статую.

Пячусь назад, делаю полшага, врезаюсь спиной в перила. Я загнана в угол. У меня нет выхода. Один из мужчин наступает на меня.

— Она, — бормочет он.

Рывок и он хватает меня за волосы, резко тянет на себя. Я не успеваю вскрикнуть. Все сливается в один острый, нечеловеческий звук, вырвавшийся из моего горла. Меня волокут к выходу, сумка срывается с плеча, падает под ноги, остается где-то сзади.

— Пустите! — кричу я, визжу, пытаюсь вырваться, хоть и умом понимаю, что бесполезно. Они гораздо сильнее. — Отпустите! Помогите!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Может, соседи услышат. Вызовут полицию. Или выйдут на помощь. Ищу поддержки там, где ее нет. Прекрасно понимаю, что смысла орать нет. Меня предал муж, ради которого я влезла в это дерьмо. Что можно ожидать от посторонних людей?

— Помогите, — кричу снова и сразу получаю удар в лицо. Короткий, резкий, с такой силой, что перед глазами взрываются искры. Я перестаю кричать. Я вообще перестаю чувствовать себя. Лишь привкус крови во рту.

Меня тащат к машине. Все так мутно… Мир кружится перед глазами. Почти проваливаюсь в темноту. Я знаю, что сейчас меня затолкают в эту машину, что дальше тьма, подвал, веревки… возможно, что-то гораздо ужаснее.

В момент, когда полностью теряю надежду, перестаю рыпаться, сдаюсь, слышу визг тормозов.

Кто-то орёт. Голос незнакомый и одновременно до боли знакомый.

— Отошли! Немедленно!

Распахиваю глаза с трудом. Мужчины не оборачиваются. Один из них только сильнее дергает меня за волосы, и я хрипло, почти беззвучно вскрикиваю. Все болит. Тело отказывается подчиняться.

А потом… Грохот. Выстрел? Удар? Кажется, Все одновременно.

Я лечу куда-то в сторону, как тряпичная кукла, ударяюсь об асфальт головой. В ушах гул. Я опять проваливаюсь в темноту, как в вязкую грязь.

А когда открываю глаза, первое, что чувствую — пыль. Второе — боль в голове. Третье — пронзительный, ледяной взгляд.

Передо мной Антон.

Он сидит на корточках очень близко. Не прикасается, не говорит ни слова. Просто смотрит. И в этом взгляде боль предательства, злость, презрение. Уничтожающая, прожигающая насквозь ненависть.

Мне становится холодно.

Он спас меня. Чтобы спросить, зачем я это сделала?

Я не знаю, что отвечу ему. Ответа по сути нет.

Он всё так же сидит передо мной. Молчит. Его глаза — не глаза Антона, которого я знала. Это глаза Карпинского. Того самого, чье имя в некоторых кругах произносят шепотом.

— Зачем ты это сделала? — звучит глухо.

Вроде бы без злости, без боли. Но он будто обещает, что никогда меня не простит.

Шумно сглатываю, не зная, что сказать. Не чувствую своего тела.

— Ты же понимаешь, что я сделаю тебе гораздо больнее, чем сделали они?

Глава 2

Мужская рука резко хватает меня за руку чуть выше локтя. Сила хватки такая, что мне больно, но я даже не вздрагиваю — все внутри давно окаменело. Я не сопротивляюсь. Меня тянут, как безвольную куклу к стоящему неподалеку черному джипу. Открывают дверь и грубо заталкивают внутрь. Мне ужасно холодно. По позвоночнику пробегает мороз. Но я молчу, потому что бессмысленно что-либо говорить. Меня не отпустят, не выслушают.

Рядом со мной садится мужчина, второй занимает место за рулем. Слышу щелчок — они блокируют двери.

В салоне темно, лишь блеклые огоньки приборной панели выхватывают из темноты силуэты двоих мужчин на передних сиденьях. Лица их спокойны, но мрачны. Они даже не смотрят в мою сторону. Просто сидят, будто я всего лишь груз, который нужно немедленно доставить по назначению. Машина трогается с места. С каждой минутой чувствую, как отдаляюсь от всего, что когда-то было жизнью.

Я отворачиваюсь к окну. За стеклом ночной город. Влажный асфальт отражает свет фонарей. Проносятся редкие прохожие, не замечающие ни меня, ни этот джип. Неоновые вывески мерцают, как мигающий пульс угасающей надежды. Все кажется одновременно родным и чужим. Город, в котором я когда-то смеялась, целовалась, мечтала, любила, выходила замуж, теперь — чужая территория. Где я не испытываю ничего, кроме страха и боли предательства.

Мы едем слишком долго. Кажется, что прошли целые сутки. Ни один из мужчин не говорит. И это молчание оглушает громче выстрела. Внутри все горит — нет, не от страха даже, а от осознания, что моя жизнь сломана.

Я думала, что все сделала ради любви. Ради мужа. Ради того, кто клялся, что я для него самое ценное, что у него есть. А он сбежал. Просто сбежал, толкнув меня в пропасть. Ни сожаления, ни попытки спасти. Только истеричный звонок и голос в трубке: «Я тебя не заставлял». Он реально думает, что это снимает с него вину?

Он не любил меня. Никогда. Он использовал. А я, как дура, строила иллюзии, сделала невозможное, защищала его, предавала ради него всех. Включая Антона.

Антон… Карпинский.

Он один пошел против всех. Против друзей, против близких. Потому что верил мне. А я… Я врала ему, глядя прямо в глаза. Даже сейчас мне стыдно именно потому, что я предала именно его. Того, кто был рядом, когда все были против меня.

Внутри пустота. Тишина. Только глухой гул в ушах и тяжесть в груди. Я устала. Морально. До тошноты. До слез, которые не идут. Я больше не знаю, кто я. Любящая и верная жена? Предатель? Жертва?

Машина вдруг резко поворачивает, съезжает с асфальта. Мы проезжаем через чугунные ворота, скрип которых отзывается в моем позвоночнике. Здесь темнее, чем было в городе. Глубокая, плотная ночь. Вокруг ни одного фонаря.

Через несколько секунд машина тормозит.

Я смотрю вперед. Ни жилых домов, ни вывесок. Только старое, мрачное здание. Трехэтажное, облупившееся. Ни одной лампы в окнах, ни звука. Оно будто вырвано из прошлого, из другой реальности. Что это за место? Почему мы здесь?

Один из мужчин открывает дверь. Я не двигаюсь, а он хватает меня за плечо и вытаскивает наружу. Мне больно, но я не кричу. Ноги едва держат. Я ничего не спрашиваю, потому что понимаю: ответы здесь не раздают.

Он толкает меня вперед, к зданию. Мы входим. Внутри пахнет плесенью и ржавчиной. Сырость липнет к коже, воздух тяжелый. Пол скрипит под ногами, как будто протестует. Мы не поднимаемся вверх. Мы спускаемся. Лестница ведет в подвал, и с каждым шагом вниз становится все темнее и… страшнее.

Пахнет сыростью, железом… Ужасом. Я чувствую, как подкашиваются ноги, но иду. У меня нет выбора.

Один из мужчин останавливается перед железной дверью, открывает. Света внутри почти нет. Лишь слабый отблеск от лампочки под потолком. В комнате кровать. Старый шкаф, рядом тумба.

— Зачем я здесь? — спрашиваю тихо.

Он смотрит сквозь меня. Без сочувствия.

— Завтра узнаешь. Лучше ложись. Потом будет некогда.

«Потом будет некогда»

Его слова парализуют меня. Сердце пропускает удар. Я хочу спросить еще раз, хочу закричать, но не успеваю. Он выходит, дверь за ним захлопывается. Замок щелкает.

Темно. Холодно. Тихо.

Мне страшно. Очень страшно. Но я стараюсь держаться. Говорю себе, что Антон сейчас просто зол. Он в ярости. Он увидел меня в тот момент, когда я была жалкой, избитой, полуживой. Конечно, он не мог остаться равнодушным — спас, вытащил, и теперь… просто не знает, что со мной делать. Мне хочется верить, что завтра он остынет. Мы сможем поговорить. Я объясню… расскажу, как все было. Он выслушает. И, может, не простит, но хотя бы поймет.

Хватаюсь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг. Сама понимаю — это почти сказка, но если я потеряю и эту надежду, то просто сойду с ума.

Кровать подо мной холодная. Я будто ложусь на асфальт. Простыня влажная. Тонкое одеяло не спасает — дрожу всем телом. Превозмогая озноб, кутаюсь как могу и закрываю глаза. Пытаюсь думать о тепле, о тишине, о чем-то хорошем. Но в голове все крутится одно и то же: где я, зачем меня сюда привезли, и сколько это продлится..

Не знаю, как и когда проваливаюсь в сон. Он приходит внезапно. Тяжелый, вязкий, ощущение, будто кто-то вырубает сознание выключателем.

А утром — если это вообще утро — просыпаюсь резко, как по команде. Первым делом бросаюсь к двери. Дергаю ручку. Заперто, конечно. Раз за разом нажимаю на нее, колочу в дверь кулаками, кричу, но в ответ тишина. Равнодушная, как бетонная стена.

Комната крошечная. Стены серые, голые. Небольшое окно под потолком — слишком высоко, чтобы до него добраться. В углу — тесная ванная и старый, облупленный туалет. Все выглядит как из другого времени. Или из фильма, где ничего не заканчивается хорошо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знаю, какой сейчас час. День? Ночь? Сколько я уже здесь? Сколько бы ни билась в дверь, никто не приходит. Только когда я сдаюсь и снова ложусь на кровать — она вдруг со скрипом открывается.

Входит парень. Молодой, с короткими светлыми волосами, пустым взглядом. В руках поднос. На нем стакан воды и ломоть хлеба.

— Сколько вы собираетесь меня тут держать? Где Антон? Мне нужно поговорить с ним! — голос сорванный, но громкий.

Он не отвечает. Ставит поднос на тумбу рядом с кроватью. Поворачивается к двери.

— Эй! Ты меня слышишь? Мне нужно поговорить с твоим боссом!

Он даже не смотрит на меня. Просто уходит, захлопывает за собой дверь.

Сижу, как вкопанная. В горле ком. Хлеб как пыль. Воду пью мелкими глотками. А потом снова ложусь. Прокручиваю в голове все, что я прожила, что натворила. Не выдерживаю. Горячие, липкие слезы приходят внезапно. Плачу навзрыд, до икоты, до судорог в животе. Плачу за все. За то, что сделала. За то, что выбрала не того. За то, что теперь даже боюсь надеяться на что-то хорошее.

Потом отключаюсь.

Карпинский не приходит. Ни на следующий день. Ни через два. Ни через пять. Ни через неделю. Я не знаю, сколько прошло времени после того, как меня здесь заперли.

Никто со мной не говорит. Никто не отвечает. Я не слышу голосов, шагов, ни одного признака жизни. Только скрип двери дважды в сутки, когда приносят поднос с хлебом и стаканом воды. Иногда добавляют кусок сыра — это почти праздник.

Кажется, я начинаю сходить с ума.

Смотрю в потолок и думаю, что, может быть, я умерла. И это какой-то новый ад. Но нет. В аду хотя бы все горит, там жарко. А здесь только холод.

Дверь снова скрипит — звук, который я ненавижу, но в то же время жду, как спасения. Я сразу поднимаю голову. Что опять? Принесли хлеб? Воду?

Нет.

На пороге стоит мужчина. Высокий, плечистый, с холодным, каменным лицом. Руки у него в карманах.

— Вставай, — голос резкий, ледяной.

Я подчиняюсь почти автоматически. Даже не думаю, просто поднимаюсь, как по щелчку.

— Антон пришел?

Сердце замирает в ожидании ответа.

Мужчина ничего не отвечает. Только одно:

— На выход.

Подталкивает меня вперед. Я послушно, растерянно иду. Не задаю вопросов — чувствую, что все равно не услышу ответов.

Мы поднимаемся по лестнице, которую я не разглядела в темноте в прошлый раз. Ступени скрипят под ногами. Выходим из здания и сразу втягиваю воздух.

Настоящий воздух. Настоящее небо. Свет. Я дышу так, будто боюсь, что у меня отнимут этот момент.

Проходим мимо здания, идем дальше — метров двести, может чуть больше. Я слышу, как хрустит гравий под ногами, как щебенка впивается в подошвы. Оглянувшись, ничего знакомого не вижу. А через какое-то время замечаю другое здание. Не заброшенное. Совсем наоборот — новое, свежее.

Справа вижу яму. Глубокую, аккуратную. Она явно будет бассейном.

— Зачем мы здесь? — спрашиваю, но в ответ опять тишина. Боже, им что, приказали, чтобы они со мной не разговаривали?

Мы заходим в дом. У меня перехватывает дыхание. Первый этаж... роскошный. Все готово. Белые стены, теплый свет, дерево, металл, стекло — все как в интерьерных журналах, которые я когда-то листала, мечтая о собственном доме.

Я останавливаюсь посреди комнаты, не зная, куда смотреть. Всё слишком ярко, слишком красиво. Словно попала не туда, куда надо. Все это будто не для меня.

— Вы можете мне ответить?.. — прошу уже почти шепотом, сама боюсь испортить тишину.

Но мужчина вместо ответа разворачивается и уходит.

Я остаюсь одна. Сажусь на мягкий диван. Он упругий, обволакивающий. Совсем не тот, на котором я спала последние несколько дней. Я смотрю вокруг и ни черта не понимаю.

Слезы текут ручьем. Я просто сижу и плачу. Бессильно, сначала тихо, потом в голос. От отчаяния. От ужаса. От полного непонимания происходящего. Я чувствую себя игрушкой, которую кто-то переставляет с места на место.

— Антон, — шепчу, увидев его.

Стоит в нескольких метрах от меня, руки скрещены на груди.

Смотрит. Прямо. В упор. Холодно. Тяжело. Без единой эмоции.

— Антон… — ноги подкашиваются, но я все равно бегу к нему. Сердце бьется в горле.

Подаюсь вперед, хочу обнять его, но он отступает. Лицо искажает гримаса. Смотрит как на что-то мерзкое. Грязное. Смотрит как на врага.

— Не смей касаться меня, — его голос как глухой, тяжелый удар.

Я замираю. Окаменеваю. Кажется, даже не дышу. Руки опускаются, как плети.

— Пожалуйста, выслушай меня…

— Для начала ты скажешь мне место своего крысеныша. Где твой муж, Настя, ради которого ты все вывернула? Надеюсь, он стоил того?

Глава 3

Он смотрит на меня, как на чужую. Нет — как на врага. Словно я не человек, а яд, впитавшийся в стены этого дома. И в этом взгляде нет ни капли жалости, ни капли боли. Только лед. Только разочарование, которое бьет сильнее любых слов. Его глаза скользят по мне с такой затаенной ненавистью, будто каждую секунду он сдерживает себя — не ударить, не крикнуть, не выгнать меня обратно в тот мрак, где мне и место.

Антон морщится, — он не может вынести одного только моего присутствия. Его взгляд цепляется за мои руки, за лицо, за одежду, как будто он пытается убедиться, что я настоящая. Что вот она — та, кому он верил, кого защищал. Та, за кого когда-то был готов порвать с самыми близкими людьми. А я... Я даже не смотрю на него в ответ. Не могу. Потому что если еще хоть мгновение буду ловить его глаза — я просто рассыплюсь.

Он презирает меня. Я это чувствую каждой клеткой. Он не говорит, но в этом молчании — приговор. Он видит во мне грязь, ложь, предательство. Все то, от чего он всегда отворачивался. И все то, во что я сама себя превратила.

А ведь раньше он смотрел иначе. Я помню слишком отчетливо. Помню, как у него в глазах вспыхивал живой интерес, когда я заходила в его кабинет. Как он меня разглядывал, порой касался, а потом делал вид, что это получилось нечаянно. Как он невольно улыбался, когда я говорила даже что-то глупое. Как отводил взгляд, чтобы не выдать себя и свои чувства, — и все равно выдавал. Он тянулся. Медленно, аккуратно, но тянулся ко мне. Я чувствовала это и отступала. Потому что была замужем. Потому что свято верила: любовь — это там, дома. Любовь — это тот, за кого я вышла замуж несколько лет назад.

Сейчас я понимаю, как жестоко обманулась. Там не было любви. Не было тепла. Там был только страх, долг и иллюзия, которую я старательно лелеяла, чтобы не остаться одной. А настоящая любовь… она вот. Она — в этом взгляде, который сейчас прожигает меня до костей. Потому что, чтобы так ненавидеть, нужно было по-настоящему любить.

Карпинский ведь верил мне до конца. Даже когда все были против. Даже когда сам, наверное, сомневался во мне — все равно стоял рядом. Не спрашивал лишнего, не давил. Просто защищал.

А я врала.

Раз за разом.

Говорила полуправду. Молчала о главном. Я предавала его каждый раз, когда отворачивалась, когда выбирала не его. Не потому, что хотела — а потому, что не могла иначе. Или думала, что не могла. А теперь... теперь бы я отдала все, чтобы вернуться в те моменты. Все рассказать. От начала до конца. Открыться. Признаться. Попросить прощения — тогда, когда это еще имело вес.

Сейчас слишком поздно.

Антон не поверит. И, главное, он не захочет верить. Потому что я уже сожгла мосты. Не один, а все. И если бы он был просто зол — это было бы легче. Но он смотрит так, будто внутри него что-то умерло. Что-то, что когда-то жило только ради меня.

— Где он? — спрашивает Карпинский. Голос у него ровный, без эмоций, будто ему совершенно плевать. — Где твой муж, Настя?

Я не отвечаю сразу. Потому что даже не знаю, что страшнее — сказать или молчать. Я опускаю глаза, и мне хочется закричать, схватить его за руки, трясти, умолять: «Поверь, я не знала! Не хотела! Не думала, что все зайдет так далеко!» Но я не делаю этого. Потому что он все равно не услышит.

Он больше не тот Антон, что был тогда. Он другой. И я сама сделала его таким. Своей ложью. Своим выбором. Своей слепотой.

Я дрожу. Холод идет изнутри. Потому что это не просто конец. Это осознание, что самое ценное в жизни я не просто потеряла. Я уничтожила собственноручно. И теперь смотрю на него, как тонущий на последний обломок плота, который не плывет ко мне. Он отплывает все дальше.

Я больше не человек в его глазах. Я — ошибка, которую никогда не продают.

— Где он? — повторяет холодно.

Не сразу нахожу в себе силы говорить. Горло пересохло, будто я проглотила пыль. В груди ком, язык словно прирос к нёбу. Антон смотрит и я ощущаю, как его взгляд оседает на мне миллионом тонких иголок. Он не кричит. Даже не двигается. Но то, как он смотрит… Режет по-живому. Он смотрит спокойно и холодно.

— Я… не знаю, где он, — выдыхаю. Почти шепчу. И сразу понимаю, каждое слово звучит как предательство. — Правда, не знаю…

Он молчит. Его лицо — маска. Непроницаемая. Но я чувствую: он знает. Он узнал сразу. Просто ждал. Ждал, когда я сама скажу. Признаюсь, что муж меня бросил.

Антон не отводит взгляда. Мне становится страшно. Не за себя, а за то, что я в нем разрушила. Он не говорит, но в его молчании слышен крик: «Ну вот. Тот, ради кого ты все вывернула, пошла против, врала, глядя в глаза, свалил. Стоил ли он того?»*

— Мне… стыдно, — шепчу. Глаза снова наполняются слезами. — Ты сейчас скажешь, что я знала, что он использует меня. Что я всё это заслужила. И ты, наверное, будешь прав.

Антон все так же недвижим. Только губы едва заметно дергаются. Морщина между бровей становится глубже. Как будто чувствует отвращение. И боль. Я же чувствую, как мое сердце разлетается на тысячи осколков. Потому что помню — когда-то в его глазах было тепло. Была забота. Что-то настоящее. Он защищал, тянул руку, когда я падала. А я… я врала ему. Отталкивала. Потому что была замужем. Потому что глупо верила, что люблю того, кто не стоил и его тени.

— Я облажалась, — голос дрожит. — Жестоко. Не только перед тобой. Перед собой тоже. Я верила не в того человека. Жила ради того, кому было на меня плевать. А тебе... тебе врала. Смотрела в глаза и врала. А ты был рядом. Единственный, кто действительно ценил и доверял мне. Прости меня, Антон.

Слова льются сами. Потому что больше не могу носить в себе этот груз. Потому что если не скажу сейчас — просто сойду с ума.

— Я делала всё не только ради него. Мне угрожали. Мне, моему брату, маме… Я была в ловушке. Боялась, что если откроюсь тебе, нас просто уничтожат. И да, я ошибалась. Много раз. Но я думала, что спасаю семью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я делаю шаг вперед. Антон чуть напрягается, но остается на месте. Смотрит жестко, пронзительно.

— Сейчас понимаю: спасать надо было не ту иллюзию, в которую я цеплялась из страха. А себя. Себя настоящую. Ту, которой я была, когда только устроилась к тебе на работу. Ту, которую ты пытался спасти. Если бы я пришла к тебе раньше, если бы доверилась… Все могло бы быть иначе.

Меня трясет. От холода, от ужаса, от стыда.

— Я очень жалею. О каждом дне, когда врала тебе. О каждой секунде, когда защищала того, кто меня использовал. Я всё сделала неправильно, Антон. Абсолютно всё.

Он молчит. Опять смотрит так, будто перед ним стоит пепел. Ничтожество. Будто я уже сгорела, а он стоит над руинами и ищет хоть что-то живое.

— Мне нечем оправдаться, — говорю, вытирая слёзы. — И ты не обязан верить. Просто знай: я поняла. Слишком поздно — но поняла свою ошибку.

Тишина давит. Заставляет сердце биться чаще, мешает дышать.

А я стою перед ним. Готова принять все. Любое слово. Любую боль. Даже презрение. Потому что заслужила. Потому что знаю: все, что было по-настоящему важным, я когда-то сама оттолкнула. Сама отказалась.

— И на что ты сейчас рассчитываешь? Думаешь, отпущу тебя? Нет, Настя. Ты пройдешь все круги ада. Поймешь, что я чувствовал все то время, когда ты мне врала.

Сглатываю ком в горле, совершенно не зная, что ему ответить. Губы дрожат, руки ледяные.

— Что ты собираешься со мной делать? — спрашиваю глухо.

Карпинский усмехается. Снова оглядывает меня с ног до головы и опять морщится.

— Для начала ты приведешь себя в порядок. Не отличаешься от грязи. А вернее, ты и есть грязь.

Бьет наотмашь. Причиняет боль словами. Делает это специально.

— А потом?

— Потом поднимешься ко мне в комнату. Встанешь на колени. Дальше… Сама прекрасно знаешь, что нужно сделать.

Я качаю головой. Моргаю часто-часто, чтобы не расплакаться.

— Антон, пожалуйста… — прошу тихо.

— Радуйся, что не оставил тебя там, в подвале. И имей в виду, что если отпущу тебя… Тебя порвут на части. Нет, не мои друзья. Им на тебя плевать. Мы выкарабкаемся. Пачкать руки такой грязью, как ты, не станут. Прекрасно знаешь, о ком я говорю.

Знаю. Киваю несколько раз подряд.

— Сколько это будет длиться? Сколько ты будешь меня тут держать?

Дышать трудно. Горло сдавливает от боли. Дышать невозможно.

— Расплачиваться будешь. А потом… отпущу, когда наиграюсь. Когда надоест…

Слышу шаги. Повернувшись, вижу девушку. Молоденькая, стройная. В руках полотенце и пакет, кажется… с шампунем и мылом?

— Куда это нести? — спрашивает она, глядя на Карпинского с широкой улыбкой.

— В ванную в подвале. Проводи Настю туда, а сама поднимись ко мне. Мне нужна разрядка.

Разрядка?

По позвоночнику пробегает мороз. Ледяные, колючие мурашки покрывают все тело.

Он что, будет заниматься с ней сексом, а потом я… встану на колени и буду ублажать его дальше? Ртом?

Глава 4

Девушка молча разворачивается и указывает рукой в сторону лестницы. Пальцы у нее тонкие, ухоженные, а на лице — выражение едва сдерживаемого презрения. Я следую за ее жестом, шаг за шагом подхожу к лестнице, ведущей вниз. С каждым мгновением воздух становится холоднее. Ступени скрипят, как будто возмущаются моему присутствию.

В подвале темно и сыро. Свет проникает слабо, тусклый. Ремонт... если это можно так назвать, все же есть, но явно не как на верхних этажах. Стены голые, бетонные, пол холодный. Я вздрагиваю, но продолжаю идти.

Девушка открывает одну из дверей — жестом указывает мне войти. Я переступаю порог. Комната выглядит... терпимо. Лучше, чем тот ужас, в котором меня держали до этого. Тут хотя бы есть матрас, простыня, окно под потолком, и дверь в отдельную ванную. Пахнет сыростью и мылом вперемешку.

Она подходит ближе и, снова с тем же холодным выражением, показывает рукой на ванную:

— Принимай душ. Приведи себя в человеческий облик. А мне пора.

Голос сухой, почти механический. Но взгляд... Этот взгляд как иголки под кожу. Высокомерие и отвращение читаются в каждом ее движении. Она смотрит на меня, как на что-то грязное, отвратительное. Как будто я заразна.

Мне это совершенно не нравится. Но я ничего не говорю. Просто киваю и захожу в ванную. Закрываю дверь за собой. Опираюсь на раковину, смотрю в зеркало и не узнаю себя. Бледная, с темными кругами под глазами. Волосы спутанные, кожа серая. Как будто жизнь из меня высосали.

Открываю воду. Она холодная. Медленно становится теплее, но не настолько, чтобы согреться. Я все равно дрожу. Моюсь молча, пытаясь ни о чем не думать. Но мысли сами лезут в голову. О прошлом. О всем, что случилось.

Муж… он предал меня. Использовал, бросил в ад, а потом исчез. А я… оказалась здесь.

Запертая. Уничтоженная. Сломанная.

Даже не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как меня спустили в тот подвал. Дни, недели?

Вспоминаю мамины глаза, брата. Что с ними? Живы ли? Скучают ли?

Сжимаюсь от ужаса. Не могу найти себе места даже здесь, под струями воды.

Я должна поговорить с Антоном. Должна попытаться достучаться до него. Попросить… не прощенья — нет. Он меня никогда не простит — ведь уже дал понять. Но хоть мизерный шанс связаться с родными… Пусть даст хотя бы телефон. Мне нужно связаться с ними. Убедиться, что все хорошо.

Хотя… я уверена, что Карпинскому будет на меня плевать. На то, что происходит с моей семьей. Ведь я о нем не думала, когда сдавала. Когда упала документы из компании, передавала другим.

Я выхожу из душа. Вижу на стуле в комнате небольшой пакет. Без понятия, кто его принес. Внутри летнее платье, совсем простое, выбранное без вкуса. И белье. Дешевое, но чистое. Быстро одеваюсь, стягиваю мокрые волосы в узел.

Я сейчас замерзшая и опустошенная. А еще… униженная.

Я запомнила путь… — Выход из комнаты, коридор, лестница. Шаги гулко раздаются в подземелье. Поднимаюсь, как в бреду. На первом этаже тишина. Антона нет, как и той дамы. Дом чужой, холодный. Я дохожу до двери в комнату Карпинского. Рука тянется к ручке, однако открыть не решаюсь…

Из-за двери доносится стон. Конечно женский. Громкий, сладострастный, наполненный фальшивым удовольствием. Голос, естественно, той девушки, что отвела меня вниз.

Я замираю. Сердце перестает биться. Как будто кто-то выдергивает из-под ног землю.

Желания заходить внутрь нет, но и перечить Антону совсем не хочется. Мне нужно втереться в доверие, чтобы хоть чего-то добиться.

Так и стою перед дверью. Дышу медленно, но глубоко, чтобы сердце не выскочило из груди. Все внутри протестует. Хочу развернуться, уйти обратно в подвал, спрятаться от этого ужаса. Однако я прекрасно понимаю, что мне это ничем не поможет.

Дверь открывается беззвучно. Я делаю шаг и будто сразу проваливаюсь в чужую реальность.

Антон сидит в кресле, раскинувшись как король. Он расслаблен, спокоен. Смотрит на меня полу закатанными глазами. А перед ним на коленях сидит девица. Ее голова у него между бедер. Она даже не реагирует на то, что в помещении помимо них кто-то есть. Продолжает полировать член Карпинского.

Сцена режет мне глаза. Я будто наступила на лезвие. Цепенею. Все во мне сжимается от унижения, боли и отвращения — не к ней, и совсем не к нему… а к самой себе. Потому что я стою здесь и пялюсь на них, на то, как они доставляют друг другу удовольствие.

Антон смотрит в упор. Его взгляд ледяной, тяжелый, равнодушный. Он резко отталкивает девушку, как ненужную вещь, и она с досадой отшатывается, заправляя прядь за ухо. Она не говорит ни слова, но на лице так и написано обвинение в мой адрес.

Так смотрят те, у кого украли самое важное. Словно я нарушила чей-то интимный ритуал, в который мне не следовало входить.

— Уходи, — бросает она резко, вскидывая подбородок. Ее губы поджаты, глаза сверкают злостью. — Ты все испортила.

Я не отвечаю. Просто стою, чувствуя себя марионеткой, у которой перерезали нитки.

Антон не смотрит на нее. Смотрит на меня. Слишком долго. Слишком изучающе.

— Выйди, — говорит он наконец. Холодно, безэмоционально. Говорит не мне, а ей. — И дверь закрой.

Девица фыркает, но повинуется. Бросает на меня еще один взгляд. Острый как нож. И выходит, хлопнув дверью.

Остаемся вдвоем.

В комнате тихо. Я слышу только собственное дыхание — сбивчивое, неровное, предательски громкое.

Антон так и сидит в кресле с опущенными штанами. На его лице — спокойствие. Это буря, спрятанная за маской. Я чувствую, как он напряжен. И это напряжение вибрирует в воздухе между нами.

— Опустись на колени, — говорит он едва слышно. Но его голос звучит как приказ. — Точно так же, как она, Настя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У меня пересыхает в горле. Сердце бьется где-то в ушах. Я не двигаюсь. Он не кричит. Не угрожает. Больше не повторяет. Просто смотрит. В этом взгляде больше власти, чем в любых словах.

Прекрасно понимаю, что сейчас не будет места жалости. Не будет мягкости. Он не простит меня никогда.

Я делаю шаг к нему. Первый, потом второй. Колени предательски дрожат.

Опускаюсь перед ним., хоть и совсем этого не хочется.

Сколько раз я замечала заинтересованность со стороны Антона. Сколько раз мы оставались наедине, я чувствовала, что он вот-вот прижмется ко мне, обнимет, поцелует? Неоднократно. Но постоянно держала дистанцию, пару раз даже напоминала, что я замужем. Ему это не нравилось, но и трогать меня он не решался.

Сейчас нет того взгляда. Сейчас есть ненависть в его глазах и, да, боль… Ему больно оттого, что я сделала. Ему больно, что я его предала. Он ведь поверил мне, а я воткнула нож ему в спину.

Я стараюсь не смотреть на его член. Лишь в глаза — снизу вверх. Он подается вперед. Так, что между нами остаются сантиметры.

— Не так я себе представлял нашу близость…

А я вообще её не представляла. Мечтала, чтобы проблемы мужа скорее закончились и я свалила отсюда.

— Если твоя цель унизить меня — у тебя это получилось, — говорю дрогнувшим голосом.

Слез больше нет и я очень рада. Может выгляжу сильной, но Бог видит, что это не так. Внутри раздрай.

— Я еще ничего не сделал, Настя…

Он называет мое имя так… Красиво, что ли. Всегда так мягко обращался ко мне. Не как к сотруднице его фирмы. А как к человеку, который ему важен.

Сейчас… я не понимаю, что он хочет от меня.

— Сколько времени ты меня держишь взаперти?

— Всего две недели, — проговаривает спокойно. — Это только начало.

Его телефон оживляется. Взяв его с письменного стола, смотрит на экран. Поджимает губы.

— Да, Загорский, — отвечает жестко и слушает. Наверное минуту, или даже больше. — Она ничего не знает. Нет, не знает. Я уверен, — смотрит на меня в упор. Жестом призывает меня ближе. Лицо становится каменным, в глазах плещется ярость.

Я подхожу ближе. Настолько, что его член на уровне моего рта.

— Миша, я облажался. Но сейчас уверен… Ублюдок бросил ее и сбежал, — это он явно про моего мужа.

Карпинский, положив руку на мою голову, тянет еще ближе. Его член касается моего рта, который я молча приоткрываю. Он сразу же проникает в меня до упора. Антон нажимает на мою голову, погружая член до горла. Я задыхаюсь, откашливаюсь. Но он не останавливается.

— Она не с ними, — втягивает воздух сквозь сжатые зубы. — Не с ними. Делайте что хотите… Но ее не трогайте. С ней я сам расплачусь.

Он опять имеет в виду меня.

Из глаз текут слезы. Он вбивается в меня все яростнее. Я же, сжав руки в кулак и крепко зажмурившись, пытаюсь думать о чем угодно, только не о том, что сейчас происходит.

— Нет. Расплачиваться она будет долго, будь уверен. Не буду вмешиваться в ваши дела, обещаю. А вы не лезьте в мои.

Карпинский отключается, швыряет телефон на кровать.

Из моего рта текут слюни. На языке соленый привкус.

— Маша ушла. Беременная, — рычит он. — Понимаешь ведь, кто стал причиной? Ты и я… Думаешь, я это дело оставлю без наказания? Ты отсюда не выберешься в ближайшие несколько лет. Не пытайся, Настя, испытать судьбу. Добром это не закончится. Ясно? Глотай!

Глава 5

Я уже не считаю дни. Кажется, прошло больше двух недель… может, три. Здесь, в этом доме, время растекается — без начала и конца. Один день похож на другой, как отпечатки на стекле: блеклые, смазанные, почти невидимые.

Я почти не выхожу из комнаты. Не потому что нельзя, а потому что не стоит. За дверью слишком много неизвестности. А здесь, в этих четырех стенах, я хотя бы чувствую предсказуемость. Иллюзорную и зыбкую. Здесь я знаю, что если сидеть тихо, ничего не случится.

Неделю назад мою комнату отдали строителям — начался ремонт. Меня переселили в соседнюю. Тесную, чужую, пропахшую пылью и клеем. Но вчера я вернулась. И впервые за все это время ощутила… уют? Тепло?

Теперь в комнате чисто. Стены ровные, окрашены в мягкий, светлый тон. Пол покрыт мягким, с коротким ворсом ковром. Удобное кресло у окна. Даже лампа есть, не больничная, а теплая, приглушенная. Я сажусь в это кресло и провожу пальцами по подлокотнику. Чисто.

Я не знаю, чем заняться. Поэтому просто убираю. Чищу всё — от подоконников до дверных ручек. Вымываю мелочи, которых никто не заметит. Только бы не думать. Только бы не остановиться. Потому что стоит замереть — в голове сразу гул, пустота, и где-то под этим щемящее чувство, что я потеряна.

Одежду мне приносят новую. Иногда странную, безвкусную. Будто выбирал кто-то, кто совсем не понимает, как одеваются девушки моего возраста. Юбки короткие, кофты мешковатые. Но всё равно хоть что-то. У меня есть, во что переодеться. Есть шкаф. Свои полки.

У меня нет телефона. Ни у одной из женщин, что работают в доме, я не видела его. Они словно тени — приходят, делают свою работу, исчезают. Не говорят, не смотрят в глаза. А мужчины... они просто проходят мимо. Будто меня здесь нет. Я могла бы попросить. Но не прошу. Гордость? Страх? Я не знаю. Только чувствую, что если начну просить — потеряю что-то последнее, что еще осталось от меня прежней.

Но внутри неутихающая тоска. Я скучаю по голосу мамы, брата. По запаху родного дома. По банальному «Привет, как дела?» в чате. По жизни.

С Антоном я не виделась с той самой ночи. Словно он исчез. Иногда мне кажется, что я придумала все это. Что его и не было вовсе. А если и был — то он теперь где-то далеко. Не со мной. Не рядом.

Я ненавижу себя за то, что вспоминаю, как он смотрел. Как говорил. За то, что жду. Не слов, не прикосновений — просто его присутствия. Знания, что он здесь. Что я не одна.

А ещё ненавижу за свою глупость. Ведь думала, что жить без мужа не смогу. Но его нет в моей жизни больше двух месяцев. Его почти нет в мыслях, и я так… спокойна. Мне так хорошо без него, что словами не передать. Тогда откуда было то чувство, что потеряюсь без него?

Понятия не имею.

Я его не любила.

Подхожу к окну. Уже смеркается. Небо стягивает серым, прохладным. И вдруг во дворе появляется машина. Плавно сворачивает к дому. Сердце подскакивает так, будто задышало впервые за долгое время.

Он выходит. Всё так же — уверенно, спокойно, как всегда. И во мне будто кто-то переворачивает внутренний замок. Страх, злость, облегчение, отчаянная надежда — все в одно смешивается.

Он вернулся.

Ноги сами несут меня к двери. Я не думаю, не размышляю, не колеблюсь — просто открываю её и поднимаюсь по лестнице, чувствуя, как с каждым шагом напряжение в груди только нарастает.

Наверху тишина. Только гулко стучат собственные шаги в пустом коридоре. Я замираю в тени стены, когда слышу, как скрипит входная дверь.

Антон входит.

Он выглядит иначе. Усталость буквально стерла с него все живое. Под глазами глубокие тени. Ощущение, будто он не спал ни одну ночь с тех пор, как я его видела. Волосы растрепаны, плечи опущены. Пиджак в руке, шаги тяжелые. И все же в нем по-прежнему есть та сила, от которой внутри все сжимается.

Сначала он меня не замечает. Проходит мимо, но потом взгляд цепляется и замирает. Он смотрит на меня странно, как будто не узнает сразу, будто я напомнила ему о чем-то, что он пытался вытеснить.

— Нам нужно поговорить, — произношу я. Голос кажется чужим. Напряженным, пусть и ровным, но внутри все кипит.

Он резко выдыхает и отворачивается.

— Не сейчас, — устало бросает, словно просто хочет, чтобы я исчезла.

— Пожалуйста, — повторяю тише, но сдержанней. — Ты ушел, а я не знала, где ты был. Я не понимаю, что происходит. Мне нужно хотя бы...

— Настя, отстань. Потом, — отрезает он резко, уже делая шаг в сторону лестницы.

И тут что-то внутри меня рвется.

— Лучше тогда убей меня, — срываюсь я. — Просто убей, если все, что ты можешь — это молчать. Если я здесь только для того, чтобы сидеть взаперти, ничего не зная, никому не нужная, — то лучше уж убей.

Он резко останавливается. Оборачивается. И на мгновение я вижу в его лице не раздражение, не усталость, а боль. Глухую, непроявленную, ту, которую он прячет глубоко. И все равно я не отступаю.

— Мне не о чем думать, нечем жить, я даже не знаю, где моя мать. Все, что есть — это стены, в которых меня заперли, — говорю я чуть тише, но каждое слово звучит твердо.

Он быстро, решительно подходит. Рука хватает за локоть — резко, сильно, но не больно. Просто так, чтобы стало ясно: больше молчать он не собирается.

— Сдохнуть хочешь? — рычит он. — Если так, попрошу своих отпустить тебя. Прошло полтора месяца, но будь уверена, едва ты окажешься вне моей территории, тебя уничтожат. Сотрут в порошок. Пожалуйста, — отпустив мой локоть, жестом руки указывает в сторону двери. — Проваливай.

— Я просто хочу поговорить. Узнать, как моя мама. Антон, ты мне ни слова не говоришь. Я ведь тоже человек…

Он усмехается. Но такая горечь на его лице, что я сразу понимаю причину. Прикусываю язык, однако слово не воробей. Вылетело — не поймаешь.

— А я был не человеком, когда ты все выворачивала, да? — он смотрит в упор. — То есть тебе можно делать все что угодно, а то, что я делаю ради тебя же — это плохо, да? Ты права… зря я тебя сюда притащил. Лучше бы тебя уничтожили и ты не позволила мне глаза… Лучше бы тебя не было. И я раз и навсегда смирился бы с этим фактом. А не вот это вот все…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Извини, — сглатываю шумно. — Я не хотела, чтобы все так закончилось. Но если ты ждешь от меня благодарности — ее не будет. Я не просила тебя заступаться за меня. Не просила тебя…

— Да? — снова резко хватает меня за локоть. Теперь с такой силой, что причиняет мне боль. — А кто плакал, прижимаясь ко мне? Кто ревел, шепча, что ни в чем не виноват? Нет, ты, конечно, права. Это я лох, что поверил тебе. Но как раз-таки я человек. Не послушал разум, а сердце. Облажался. Из-за тебя… — цедит сквозь зубы, но не продолжает. Отталкивает меня, развернувшись, поднимается по лестнице.

— Как моя мама? — Я бегу за ним. — Антон, пожалуйста, дай мне связаться с ней.

Он меня не слушает. Идет к своей комнате. Открыв дверь, заходит, я следом за ним.

— Антон!

— Блядь, — цедит сквозь зубы. — Уходи. Целее будешь. Или тебе понравилось то, что я сделал в прошлый раз? Хочешь продолжения?

Я отшатываюсь как от пощечину.

— Разреши мне с ней поговорить.

— Нет.

— Пожалуйста, — складываю руки в умоляющем жесте, хотя прекрасно знаю, что это ничем не поможет. — Она моя мама!

— Твоя мама… — усмехается жестко. Подходит ближе, наклонившись, смотри прямо в глаза. — Твоя мама ушла вместе с твоим мужем. Сбежали. То есть им совершенно насрать на тебя, ладно? Зато все собаки ищут тебя. Я тебя в последний раз предупреждаю — шаг налево и ты мертва. Ясно? Не стану за тобой бегать.

В висках долбит от напряжения. Я не верю собственным ушам. Может, Карпинский врет, чтобы мне боль причинить? Чтобы я не думала о муже? Так я и так не думаю. Мне на него давно плевать. Но мама…

— Ты… ты врешь! Я тебе не верю!

— Твое право, — качает головой, глядя мне за спину.

Я оборачиваюсь, вижу ту девицу. Она широко улыбается, не сводя глаз от Антона. Одета в короткую юбку, которая едва прикрывает задницу и блузку, первые три пуговицы расстегнуты и виден бюстгальтер. Сука.

— Антон…

— Выйди. Мне нужно расслабиться.

— Антон! Мы не договорили!

— На выход, если не хочешь заменить ее…

Я смотрю то на девицу, то но Карпинского. Поджимаю губы. Готова сквозь землю провалиться. Настолько мне стыдно. И больно.

Прекрасно понимаю, что Антон делает все специально. Хочет унизить. Он говорит совсем не то, что думает. Я тоже поступила бы точно так же, будь на его месте. Уверена. Возможно, даже хуже…

— Ты уверен, что поступаешь правильно? Не пожалеешь?

— Давно пожалел, — наклоняется ко мне. — Что не выпер тебя из офиса сразу. Ах, да… Захочешь разрядиться — приходи после нее. Может, получится как-то меня уговорить…

Глава 6

Выхожу из комнаты Карпинского, не чувствуя ног. Захлопываю дверь с такой силой, что по пальцам отдает, и только эта боль удерживает меня от того, чтобы не разрыдаться прямо здесь, у него за спиной. Я не ухожу. Не получается. Становлюсь спиной к стене, опускаясь по ней и прикрываю глаза. Дышу. Просто дышу. Медленно и глубоко. Вдох, выдох…

Челюсти стиснуты так, что ноют зубы. Грудь сдавлена, внутри пусто и жарко одновременно. Я бессильна. Сломана. Унижена. Он сделал это нарочно. Чтобы раздавить. Чтобы я почувствовала то же самое, что он чувствует достаточно долгое время.

Я не рыдаю. Слезы застряли где-то в горле, и даже они не хотят выходить. Я просто сижу и слушаю.

Сначала тишина. Потом тихий женский смешок. Хриплый и затянутый. И за ним стон. Вязкий, плотный, липкий. Противный. Как из дешевого порно. И следом ритмичные звуки. Громкие, отчетливые шлепки. Их слишком легко узнать, слишком трудно не понять.

Я слышу все. Как она стонет, кричит, захлебывается в этом акте демонстрации. Будто делает это для меня. Для того, чтобы я слышала. А Карпинский... он молчит. Ни одного звука от него. Ни тяжелого дыхания, ни слов, ни стона. Только ее голос…

Я не выдерживаю. Поднимаюсь, пошатываясь, и иду вниз. Лестница будто ведет меня вглубь самой себя, в мой собственный мрак. Я открываю дверь своей комнаты в подвале, захлопываю ее и бросаюсь на кровать.

«Если бы…»

Слово крутится в голове, как нож в мясорубке.

Если бы я тогда все рассказала Антону. Если бы доверилась. Если бы не цеплялась за своего мужа, как дура.

— Ты же знала, Настя, — шепчу сама себе. — Ты знала, что он тебя не любит. Ты знала, что он использует тебя. И все равно оставалась. Почему?

Я переворачиваюсь на бок, поджав колени, и утыкаюсь в прохладную наволочку.

— А Антон… — выдыхаю. — Он же не раз заступался за тебя. Перед всеми. Он рисковал. Он вытаскивал тебя. Он… он же чувствовал что-то.

Я сжимаю кулаки.

— Дура. Слепая, жалкая идиотка. Ты сама все испортила. Ты предала того, кто тебя действительно ценил. Кто боролся за тебя. А ты цеплялась за ублюдка. За человека, которому было на тебя наплевать.

Я сажусь, держась за голову. Внутри все разваливается.

— Я всё разрушила…

Шепот становится криком.

— Я! Своими руками! Все!

Бью кулаком по кровати, но это ничего не меняет. Ничего, что стоит перед глазами, что набатом стучит в висках — не исчезает. Ни его убивающий, ненавидящий взгляд. Ни его боль. Ни это унижение... Ни ее голоса на верхнем этаже.

Да, знаю, у меня не было выхода. Меня держали на коротком поводке, шантажировали. Я боялась. За родных, за мужа. За саму себя… Я боялась за малыша под сердцем, которого потеряла тоже из-за мужчины… Держалась за него как за спасительный круг. Думала, если мы сделаем все, что от нас хотят, нас отпустят. Ведь он заверял меня, что все так и будет…

Но в итоге он бросил меня в ад, а сам сбежал.

Сбежал, мать его!

Если бы не моя мама, если бы не брат… Клянусь, сидела бы в четырех стенах этой комнаты и даже не высовывались бы. Ни слова не говорила бы Антону, не попадалась бы ему на глаза. Я бы смирилась… Осталась бы тут навсегда. Молча, без претензий. Потому что заслужила такого обращения к себе.

Но мне есть о ком думать, черт побери!

Время размывается, становится вязким. Проходит, наверное, больше двух часов. Я лежу, не шевелясь, просто смотрю в потолок. Глаза сухие, тело — вялое.

Дверь открывается в момент, когда я, кажется, вырубаюсь. Я вскакиваю, будто из транса. На пороге стоит одна из домработниц. Та, что всегда молчит. Работает, не обращая на меня внимания. Не отвечает, когда я пытаюсь с ней заговорить, дабы не сойти с ума.

Она не смотрит на меня. Просто подходит и кидает на кровать старый кнопочный телефон.

— Босс сказал две минуты, — говорит коротко.

Я моргаю, не понимая, о чем идет речь.

— Что?..

— Две. Минуты. Связь с матерью. Узнай интересующую тебя информацию, и иди к нему. Он ждет.

Я киваю, но не беру трубку. Смотрю на женщину. Она не уходит.

— Вы... Будете здесь ждать?

Она делает шаг назад, но не выходит.

— Меня попросили стоять рядом. Не тяни. Я засеку время. Не порть мне жизнь, ясно? Мне эта работа нужна, как воздух

Я вздрагиваю от ее тона.

Женщина спокойно кивает, но не уходит. Я спрашиваю взглядом, можно ли уйти. Она качает головой:

— Босс всех поругает, если ты так и будешь пялиться на меня. Время идет.

Я молча хватаю телефон. Пальцы дрожат. Сердце колотится так, что кажется, его слышат даже стены. Успею ли? Две минуты — это почти ничего…

Сейчас мне нужен лишь голос мамы. Слова о том, что с ней все хорошо.

Я нажимаю кнопку вызова.

Женщина опускается рядом, смотрит на телефон, готовая засекать время. В горле стоит колючий ком.

Набираю номер, прижимая мобильный к уху

— Пожалуйста, — шепчу.

Если бы я могла все переиграть… я бы сделала все иначе. Ради нее. Ради себя. Может, еще не все потеряно…

— Да, алло, — раздается усталый голос мамы.

— Мамуль, — из глаз текут слезы. — Мамочка, ты как? С тобой все в порядке?

— Ты… — слышу выдох, а потом жесткое: — Не звони мне больше, слышишь? Все из-за тебя! Из-за тебя, глупой! Дура! Больше не смей мне звонить! Никогда!

Короткие гудки уничтожает во мне всю надежду на то, что с ней все в порядке. Не то, что две минуты, всего двадцать секунд хватило на то, чтобы понять: я не нужна абсолютно никому!

Бросаю телефон к женщине, ложусь на кровать.

— Босс ждет тебя, — напоминает она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Молча забирает телефон и выходит. Дверь за ней закрывается с тихим щелчком.

Зарываюсь лицом в подушку. Что-то внутри ломается окончательно. Я не плачу — слез уже нет, осталась только серая, вязкая пустота. Я постепенно растворяюсь.

Антон ждёт меня. Не хочу усложнять и без того хреновую ситуацию. Знаю, что не появиться — значит сделать только хуже. Мне страшно. Безумно страшно. У меня сейчас не никого. Есть только Карпинский, до которого есть надежда достучаться. Я не могу потерять его тоже.

Я очень хочу спрятаться, сжаться в комок, исчезнуть. Но делаю все наоборот — заставляю себя встать.

Тело ватное. Шагаю в ванную, включаю холодную воду, умываю лицо. Пальцы дрожат. Кожа будто чужая. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Глаза опухшие, покрасневшие, взгляд потухший.

Но я беру себя в руки. Проглатываю ком в горле, втягиваю воздух, выпрямляюсь. Щеки еще мокрые, но я поднимаюсь наверх.

Каждая ступень отдается в груди гулким эхом. Сердце стучит слишком громко. И вот я на втором этаже, у его комнаты, дверь которой я открываю. Делаю шаг внутрь и замираю.

Карпинский стоит у окна, спиной ко мне.

На нем темные спортивные штаны, низко сидящие на бедрах. Влажные волосы растрепаны, по широкой спине скатываются капли воды. Широкие плечи, узкая талия, мускулы под кожей играют с каждым движением. На спине татуировки — какие-то звери, символы, острые линии.

Он медленно поворачивает голову, и я ловлю его взгляд. Бровь слегка приподнимается — вопросительно, а на губах усмешка.

Я не двигаюсь. Только говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

— Ты меня звал?

Он разворачивается ко мне полностью. Торс блестит от влаги, дыхание ровное. На лице — спокойствие, от которого становится не по себе. Ни тени мягкости.

— Да, звал, — говорит он негромко, но его голос отзывается внутри вибрацией. — Ты не хочешь отблагодарить меня за то, что я для тебя сделал?

— А тебе в кайф унижать меня, Антон? Сколько это будет длиться? Не легче убить? И избавиться раз и навсегда…

— Нет, это будет слишком легко…

— Тогда, — развожу руками. — Что мне сделать? Снова встать на колени? Окей.

— Это тоже слишком легко. Разденься, Настя. Хочу понять, что в тебе такого, чего нет в других… И почему я не могу выкинуть тебя из головы. Ты меня за*бала, — последнее он цедит сквозь стиснутые зубы.

Глава 7

Стою перед Карпинским не двигаясь, не дыша. Все, что только что сказал Антон, впивается в меня, как иглы. Но я не реагирую. Точнее, реагирую не сразу. Внутри странная тишина. Ни шока, ни обиды. Только легкое недоумение и мысль, которая упрямо крутится в голове, не давая покоя: Зачем? Зачем я ему вообще сдалась?

Смотрю на него — высокого, сильного, с влажными волосами, с этой проклятой хищной грацией дикого зверя, который точно знает, на кого охотится. Он красив, да. Настоящий альфа. Таких, как он, не так много. Девушки липнут к нему, в офисе при его появлении все замирали, как по команде. Я слишком хорошо помню, сколько женщин прошли через его постель и как легко он забывал их. Секретарши, ассистентки, даже замужние коллеги — они сгорали и исчезали, а он шел дальше, не оборачиваясь. Он и не скрывал этого. Не считал нужным. Я даже помню, сколько из них ревели. Кто-то устраивал скандал перед уходом, обвинив его во всех грехах, назвав кобелем. Да, он никого не заставлял. Винить его было не в чем, ведь спали все с ним добровольно.

И я всегда знала, что он ненадежный. Знала, что никогда не смогу довериться. Потому что для него я такая же, как все. Переспит, вытворять что хочет, а потом пошлет на все четыре стороны.

Но все изменилось, когда он защитил меня перед друзьями, доверившись мне полность. И сейчас… Он демонстрирует мне совершенно другую сторону, где отчётливо даёт понять, что зациклился на мне.

Так почему именно я?

Да, он интересовался. Да, я замечала, как он смотрит. Как часто подходил ближе, чем позволено, будто проверяя: поддамся или нет. Будто каждый раз надеялся, что я в итоге сделаю шаг навстречу. Но… я была замужем. Однако не шла навстречу не потому, что любила мужа — я тогда не понимала, что нет к нему никаких чувств, — а потому, что верила, будто должна быть рядом с супругом. Будто… не могла иначе. Как будто кто-то незаметно держал меня за горло, заставлял быть верной.

Теперь отчётливо ясно: любви там не было. Только страх. Только зависимость, которую я принимала за преданность.

А сейчас передо мной стоит настоящий мужчина. Требующий. Злой. Говорящий, что не может выкинуть меня из головы. И действительно любящий. Наверное, первый мужчина в моей жизни, кто испытывает по мне искренние чувства…

А ведь буквально пару часов назад он занимался сексом с другой — с той, чей голос я слышала через стену: липкий, фальшивый, нарочитый. Та, у которой, скорее всего, идеальное тело, гладкая кожа, надушенное тело. Он был с ней. А теперь — со мной?

Что он хочет понять? В чем пытается разобраться? Я же точно не очередной его «эксперимент»… Он хочет меня забыть, но не может…

От этих мыслей уже даже не больно. Скорее — холодно и пусто. И в то же время внутри поднимается странная волна. Не страха. Презрения? Отвращения? Или… власти? Может быть, все сразу.

Я делаю долгий, медленный вдох. Снимаю с себя футболку — ту, за которой пряталась, как за броней. Ткань бесшумно падает на пол. Следом бесформенные, смешные шорты.Остаюсь в одном нижнем белье. И это не кружевное из дорогих магазинов, не то, чем стоит хвастаться. Просто обычное, выцветшее, практичное белье.

Антон молчит. Его глаза темнеют. Он все так же стоит у окна, не двигаясь.

— Сними остальное, — бросает он тихо, без нажима, но в голосе приказ.

Я не отвечаю. Просто подчиняюсь. Медленно тяну за лямки лифчика, расстегиваю, позволяю ему соскользнуть с плеч. Холод касается кожи, соски сразу напрягаются — не от желания, а от нервного напряжения. От чувства, будто стою на сцене перед зрителем, который не моргает разглядывает меня.

Потом снимаю трусы. Остаюсь абсолютно обнаженной.

Стою прямо. Не пряча тело, не прикрываясь. Мне нечего скрывать. И уже нечего бояться.

Он подходит. Обходит медленно, как хищник, осматривая добычу. Его взгляд скользит по телу, по изгибам. Чувствую, как горит кожа, как напрягаются плечи от его дыхания за моей спиной. Он цокает языком, будто оценивает товар.

— Ничего особенного, — произносит холодно. — Абсолютно. Ни лица, ни фигуры, ни чего-то такого, ради чего можно было бы потерять голову… Но почему, черт возьми, я не могу тебя выкинуть? Ты же… последняя тварь.

Я медленно поворачиваюсь к нему. Смотрю прямо в глаза. Разглядываю, будто теперь я его изучаю. Приближаюсь вплотную. Он выше меня на голову, но я вздергиваю подбородок, чтобы не отвести взгляд.

Кладу ладони ему на грудь. Кожа горячая, натянутая, крепкая. Провожу пальцами вверх к плечам. Потом вниз, чуть царапая ногтями, оставляя невидимые следы. Антон дергается едва заметно. Мышцы под руками напряжены.

И тогда я говорю, тихо и хрипло:

— Ты всегда будешь желать меня…

Но никогда не добьешься.

Слова повисают между нами, как ядовитая завеса. Он молчит. Уголки его губ изгибаются в кривой усмешке.

Пальцы Карпинского слишком резко сжимаются на моей шее. Не до боли, но достаточно, чтобы похолодела кожа. Хватаю ртом воздух. Сердце бьется в горле. Он смотрит в упор, будто хочет вывернуть меня наизнанку. Его взгляд — сквозной, хищный. Без жалости.

— Последняя тварь, — бросает, почти выдыхая. Хрипло, с каким-то сорванным надрывом. Не ядом, а огнем.

Он толкает меня к кровати. Я оседаю на край, руки автоматически упираются в матрас. Он становится надо мной, колени по бокам, тепло тела будто опускается с потолка. Воздух греется. Он не прикасается, не целует, даже не двигается — просто дышит. И этого уже слишком много. Я сползаю выше, хочу увеличить расстояние между нами, однако Антон не отступает.

Потом его горячие, твердые, ладони ложатся на мои бедра. Он разводит их — я поддаюсь. Не потому что хочу. А потому что знаю, что нет выбора. Карпинский возьмет то, что хочет. Он возьмет меня принципиально, из-за моих слов, но какой кайф, если без моего желания? Он не удовлетворится, — я в этом уверена. Поэтому не отталкиваю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его пальцы скользят ниже. Без прелюдий. Без разрешения. Он находит вход, однако, как я предполагала, ничего не чувствую. Ни желания, ни стыда.

И вдруг он углубляется. Как будто ищет не удовольствие, а мою слабую точку.

Я застываю, почувствовав внизу живота тяжесть.

Нет, Настя… Нет. Не смей. Не позволяй ему так действовать на тебя.

Но он двигается. Нависает надо мной, смотрит в глаза так, будто в душу заглядывает. Его грудь почти касается моей, дыхание рвется у виска. Вторая рука накрывает грудь, сжимает. Подушечки пальцев едва касаются соска и он мгновенно напрягается.

Я втягиваю воздух сквозь зубы. В голове мечется мысль: «Останови. Сейчас же». Но тело дрожит, подстраивается, предает с каждым его движением. Оно откликается. Он контролирует им, не я.

Он проводит большим пальцем по соску. Круг за кругом. И при этом не сводит с моего лица глаз, словно гипнотизирует.

А внутри меня его пальцы. Они больше не исследуют. Они берут.

— Что ты… Черт! — упираюсь ладонями в напряженную грудь Антона.

Его сердце стучит так быстро, так шумно, что от этого я ещё сильнее напрягаясь. Сжимаю бедра. Близко… Слишком быстро... Я не готова. Не хочу. Волна собирается, катится, поднимается. Я вот-вот взорвусь.

Прячу глаза в изгибе локтя, хочу оттолкнуть второй рукой, но он ловит оба моих запястья, заводит за голову.

— Открой глаза и смотри на меня, — командует он.

Качаю головой, не желая подчиняться. Антон проникает в меня еще глубже, ускоряет движения и одновременно большим пальцем нажимает на клитор.

— Открой, я сказал, глаза и смотри на меня. Как ты там сказала? Никогда не добьюсь тебя? Ты уверена? Течешь, блядь, на моих пальцах, еще и бросаешь вызов? Откуда такая смелость? Откуда такая уверенность, а?

Горло перехватывает, но я молчу. Даже не дышу…

— Я… Не хочу… Ты сам.

— Да? Поэтому кончаешь? — шипит он сквозь зубы. — Потому что совсем не хочешь?

Он замирает, вытаскивает палец. Резко распахиваю глаза, глядя на него. О, боже… Это же пытка — остановиться в такой момент. Да, я пытаюсь выглядеть гордой, но на самом деле… Антон действительно довел меня до пика. Я вот-вот должна была кончить, но он…

— Проси, — цедит, наклонившись ближе. — Проси, иначе уйдешь в комнату, будешь представлять меня над собой и кончать, трогая саму себя. Проси, Настя…

Я качаю головой. Нет, никогда в жизни не попрошу.

Карпинский нависает. Я чувствую его эрекцию. Он тоже возбужден.

Вырвав руку из его хватки, опускаю ее на его пах и сжимаю. Антон шипит, матерится сквозь зубы.

— Ты же тоже… хочешь…

— Сука… я всегда хотел, — снова проникает в меня пальцами. Несколько резких движений, несколько нажатий на клитор и я взрываюсь, крепко зажмурившись. Лишь издаю какой-то звук, который сама едва слышу. — Уходи. Немедленно. Завтра буду разговаривать с тобой иначе.

Дорогие мои! У меня вышла НОВИНКА! Я выложу полный текст ДО 5 июЛя. И через неделю эта книга станет платной. А пока у вас есть возможность прочесть эту книгу БЕСПЛАТНО. ПРОДЫ КАЖДЫЙ ДЕНЬ! Большая полноценная история, полная эмоций! Обязательно присоединяйтесь!

ЭМИН. КОГДА ЛЮБОВЬ СТАЛА ЯДОМ

БЕСПЛАТНО

ФИНАЛ 5.07

СТАНЕТ ПЛАТНО 12.07

❤️ — Эмин, — шепчу онемевшими губами, не веря своим глазам. — Эмин, что это значит...

Номер отеля. Кровать, где мы спали вместе этой ночью, но сейчас он там с другой...

Бестужев, закинув руку на живот девицы, притягивает ее к себе плотнее и утыкается носом в волосы.

Человек, ради которого я отказалась от всех. Ради которого приехала в другую страну. Который сломал меня, а потом оставил подарок под моим сердцем...

Я должна тебя забыть. Но сначала уеду отсюда. С Кавказа, где ты меня предал.

Глава 8

Пробуждение — как рывок из глубины или… Вспышка. Сердце колотится в груди так, будто пыталось вырваться наружу. Простыня подо мной влажная, ощущение, что я провела ночь в жару. Кожа липнет, волосы сбились в беспорядке, лоб мокрый от пота. Пульс уходит в низ живота — туда, где все ноет, сладко пульсирует. Слишком ясно, слишком осязаемо.

Я видела сон. Нет, я прожила что-то нереальное. На уровне бреда, клянусь… Мне снилось, как Карпинский снова был рядом. Все было слишком живо, настояще. Его руки на моей коже, и дыхание. Его губы, шепчущие у самого уха что-то, от чего перехватывало горло. Он снова взял меня. Все было не как в ту ночь, а медленно, с требовательной нежностью, с такой страстью, что я задыхалась. Я жадно двигалась навстречу. Не могла насытиться.

Сейчас я одна. В комнате тускло и… душно. Мое тело все еще помнит его. Оно будто кричит — пульсацией, дрожью, жаром, нарастающей влажностью между ног. Глубоко внутри томление. Оно не отпускает, не уходит. Я лежу в самом краю кровати, ощущая, как воспоминания прикасаются ко мне сильнее любой руки.

Антон довел меня до оргазма тогда… и теперь доводит снова. Одним только своим образом в голове. Взглядом, который невозможно забыть. И умелыми руками, касания которых я чувствую, едва я вспоминаю о нем.

Я сажусь, не сразу открывая глаза. Потом, встав, ленивой походкой иду в душ. Горячая вода стекает по коже, но не смывает то, что крутится в голове. Наоборот усиливает.

Прошло три дня. После той ночи он опять исчез. Ни звонка, ни встречи... Ни его голоса, ни шагов в коридоре. Между нами словно вовсе ничего не было.

После душа сушу волосы. Стою перед зеркалом и смотрю на свое отражение в зеркале. Вроде бы я, но в то же время такая чужая… Я не узнаю себя. В глазах что-то новое. Уязвимое, как шрам, но живое. Я больше не играю в сильную женщину, даже не пытаюсь. Я такая, какая есть.

Резкий, короткий стук в дверь и оборачиваюсь.

— Входите, — голос звучит спокойно, хотя внутри натянутая струна.

У порога домработница. В руках держит планшет. Подходит, кладет его на кровать и уже разворачивается к двери.

— Что случилось? — спрашиваю, затаив дыхание. В голове сразу появляется мысль, что Антон передал, чтобы я позвонила матери. Но почему планшет, в не телефон?

— Босс сказал отправить в корзину все, что необходимо. Абсолютно все, — отвечает спокойно. — И неважно количество. Цена или общая сумма…

Выходит, бесшумно закрыв за собой дверь.

Я стою неподвижно несколько минут и смотрю на планшет, не зная, что делать.

Антон.

Он здесь?

Сердце буквально замирает. А потом удар за ударом… ритм учащается настолько, что становится трудно дышать. Неужели приехал?

Беру гаджет в руки, снимаю экран с блокировки. Ни пароля, ни каких-либо подтверждений — просто мягкое касание, и все раскрывается.

Страница загружается мгновенно. Я даже не успеваю удивиться, как передо мной уже сайт. Не просто магазин, а что-то… большее. Одежда, косметика, аксессуары, уход, белье — все, от чего я давно на расстоянии. У меня больше месяца нет ничего из того, что здесь открывается.

Здесь все дорогое, со вкусом. Не вычурно — изысканно. Вещи, которые я себе вряд ли позволила бы, получай самую лучшую зарплату, о которой когда-либо мечтала.

Я листаю. Добавляю в корзину не много. Только нужное. Только то, что нужно мне сейчас.

Белье, которое сейчас ношу — выбрасываю мысленно. Шампунь, от которого волосы спутываются. Крем, который непонятно для чего используется… Все выкину.

Нормальная одежда — повседневная и, на всякий случай то, что можно одеть на прогулку или встречу. Сама не знаю, нужно ли будет мне это, но вдруг. Нормальная косметика, крем, мыло, бальзам для волос. Расческу, пилку…

Едва нажимаю на оформить заказ, как все происходит автоматически. Никаких оплат не требует, на экране появляется надпись:

«Доставка в течение часа».

Такое я вижу впервые. Или так и происходит, когда что-то заказываешь онлайн от известного бренда?

Не знаю.

Мне нужно пойти к Карпинскому. Увидеть его, спросить про маму, а так же… Про те самые проблемы, что мне создали. Уверена, он обо всем в курсе. Ну и главное узнать, сколько он еще планирует держать меня здесь. Может, мне вообще не стоит задумываться о свободе и пора смириться с тем, что я буду его пленницей на всю жизнь?

Мне нужен был повод и я его нашла — беру планшет, открыв дверь, выхожу из комнаты.

В доме все еще идет ремонт. Идет стремительно быстро. Сегодня начинают ремонтировать одну комнату, как через два она уже готова. Мужчины таскают панели, сверлят, замешивают что-то. Кто-то бросает на меня взгляд — всего на секунду и сразу отворачивается. Другой будто меня не замечает вовсе. Опять появляются странные ощущения… Им что, запретили на меня смотреть?

Домработницы — сдержанные, тихие. Проходят мимо, не замечая меня. Просто ведут себя отстраненно. Это очень даже хорошо. Мне не о чем с ними разговаривать, но порой бесят, когда не отвечают на элементарные вопросы.

Поднимаюсь по лестнице. Оказываюсь на первом этаже. Здесь никого нет. Карпинский наверняка у себя в комнате. Глубоко выдохнув, возвращаюсь к лестнице и ступенька за ступенькой поднимаюсь.

Не успеваю дойти до двери, как мне навстречу идет та девица, с кем выпускает пар Антон. Она стоит, опершись на стену, в коротком топе и юбке, и взгляде «я здесь хозяйка». Что-то листает в телефоне. Не замечает меня. Или делает вид, что меня тут вовсе нет.

— Где Карпинский? — спрашиваю я спокойно.

Молчит. Даже голову не поднимает.

— Я тебя спрашиваю, где Антон?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Посмотрев на меня исподлобья, усмехается.

— Надо — сама ищи. Я не знаю, где он, — отвечает, не моргнув глазом

Я пожимаю плечами.

— Неужели он больше не спит с тобой? Может, оттого у тебя такое лицо противное?

Вскидывает бровь, поджимает губы, а потом вовсе закатывает глаза.

— Ты никогда не сможешь заменить меня, ясно?

— Думаешь, мне это надо?

— Уверена, что тебе это необходимо.

Развернувшись, открывает дверь соседней комнаты и заходит.

— Дура, — рычу сквозь зубы, желая впечатать ей пощечину.

Откуда вообще такая уверенность в себе, а? Антон, видимо, дал ей слишком много воли.

Эмоции зашкаливают. Ладони трясутся, когда поднимаю и коротко стучу в дверь. Ноль реакции. Приходится повторить несколько раз.

Неужели и тут его нет? Может, есть какая-то комната, которую он сделал для себя кабинетом и работает там?

Черт!

Опустив ручку, открываю дверь и захожу. Будь что будет.

В кровати лежит его одежда. Здесь пахнет им. Я, боясь собственной реакции, уже делаю шаг и хочу выйти из комнаты, как дверь в ванную открывается и оттуда выходит Карпинский.

Он весь мокрый. Волосы темные, слипшиеся. Капли стекают по шее, по груди, исчезают под полотенцем, туго обернутым вокруг бедер.

Он смотрит на меня в упор. Лицо каменное. Никакого намека на то, что он удивлен.

Я тоже смотрю. Замираю. Не дышу.

Между нами ток. И напряжение.

— Зачем пришла? — наконец подает он голос.

Шумно сглатываю перед тем, как ответить:

— Планшет принесла, — подхожу и ставлю гаджет на кровать.

— Молодец. Можешь идти.

— Я… спросить хотела, — снова сглатываю. В горле стоит ком. Облизываю пересохшие от волнения губы, кусаю нижнюю изнутри. — Хотела узнать о матери.

— Что именно тебя волнует, Настя?

Швырнув в сторону полотенце, Карпинский обнажается полностью, открывая моему взору уже вставший член. Прикрываю на секунду глаза, сглатываю слюну во рту и снова устремляю на него взгляд.

— Как она?

— Нормально. И без тебя хорошо живется.

Взяв с кровати трусы, Антон натягивает из на себя.

— Я…

— Какие еще вопросы? Может, про мужа своего спросишь? — поднимает на меня пристальный, прожигающий насквозь взгляд.

— Нет, — быстро качаю головой. — Нет, зачем он мне. Я…

— Зачем он тебе? — перебивает жестко, со злой усмешкой. Подходит к шкафу, открывает, достает рубашку. — Тебе не кажется, что ты опоздала с этим вопросом?

Стою как вкопанная, наблюдаю, как он одевается. Брюки, рубашка, а потом пиджак. Достает часы, галстук. Берет парфюм…. Явно собирается на деловую встречу.

— Ты всю жизнь будешь бить по моей голове моими ошибками? — спрашиваю сдавленно. — Может, хватит уже?

Его яростный взгляд застывает на моем лице. Он подходит ближе. Настолько, что я чувствую исходящий от него запах духов и… немного шампуня.

— Ты хоть знаешь, кого я лишился благодаря твоей ошибке?

— Не знаю. Может, тогда стоит избавиться от меня раз и навсегда? Чтобы ты остыл раз и навсегда, вбив себе в голову, что меня больше нет?

Полные губы Карпинского изгибаются в усмешке.

— Не смей за меня решать, поняла? — цедит сквозь зубы, а потом оглядывает меня с ног до головы. — Иди прочь. Сними наконец с себя эти тряпки. Выглядишь как дешевая шлюха.

Невольно закатываю глаза. Провожу рукой по шее. Глянув на Антона снизу вверх, облизываю губы, замечая, как его челюсти сжимаются, а кадык дергается.

— Но эта дешевая шлюха чем-то тебя зацепила. И ты не можешь отпустить ее, несмотря на то, что противишься… Ведь так?

Слишком резко, с силой хватает меня за плечо.

— Не играй с огнем, Настя.

— А если мне нравится? — ошалев от собственной дерзости, делаю ещё полшага вперед и оказываюсь слишком близко к Антону. Так, что моя грудь касается его.

Теперь он усмехается, отпускает меня. Склонив голову набок, разглядывает лицо.

— Окей. Ночью обязательно поиграем. Уверен, тебе понравится еще сильнее.

— Буду ждать.

девочки) НА МОЙ РОМАН

Развод в 44. Без права на прощение

открылась пдписка и действует скидка)

«Ты сегодня приедешь? Мы не видимся уже три дня. Я соскучилась, милый».

На телефон мужа пришло сообщение. Я, конечно же, иду к нему, чтобы потребовать объяснений. Но замираю у двери кабинета, услышав голос дочери:

— Пап, тебе не кажется, что давно пора развестись с мамой? Ты ее не любишь, а она... Встречается с другим достаточно давно.

Я в шоке. О чем она вообще говорит?

— Планирую. Но не сейчас. Время есть.

— А зачем тянуть? Наташа тебя очень любит. Ты будешь счастлив с ней.

Не верю своим ушам. Захожу в кабинет и по очереди смотрю на дочь и мужа, крепко сжимая в руке его телефон.

— Кто такая Наташа, Эдик? У тебя есть другая?

Мы двадцать три года в браке! Он не может так поступить со мной! Но муж не отрицает, лишь устало качает головой и подтверждает:

— Да. Я люблю ее. Нам нужно развестись. Ты съедешь отсюда, мы будем жить здесь. Дочь останется с нами. Да, Оля?

— Конечно, пап. Это даже не обсуждается.

Глава 9

Я сижу в своей комнате. В тишине, перелистывая журнал, который нашла в гостиной на письменном столе. В то же время машинально перебираю пряди волос и просто думаю. Обо всем, что свалилось на меня так внезапно. О том, как смотрел на меня Антон. А так же… Что же он задумал, а? Что он сделает ночью, когда придет? Он же не просто бросил мне вызов.

Опять слышу привычный стук в дверь. Такой тихий и вежливый, и я уже точно знаю, кто это.

— Заходите.

Входит та самая домработница, все такая же собранная, безмолвная. Сейчас она держит в руках не тряпку, не поднос, а огромные бумажные пакеты с логотипом бренда, который я видела разве что на экранах в аэропорту. Они выглядят тяжёлыми, будто набиты не косметикой, а чем-то куда более плотным.

Она ставит их один за другим, потом заходит мужчина в строгом костюме и приносит еще несколько. Следом третий, молодой. Поставив пакупки, выходит, почти не глядя на меня. Моя комната быстро превращается в склад роскоши: белые глянцевые пакеты занимают пол, кресло, край кровати. Их слишком много. Я знаю, что заказывала куда меньше. Уверена, что их было не так много!

Однако я молчу. Просто киваю. Не время задавать вопросы. Особенно тем, кто на них все равно не ответит.

Когда они уходят, я подхожу ближе, развязываю ленты. Внутри столько всего... Все, о чем я могла мечтать, и даже больше. Шелковые платья, невесомое белье, пара туфель, нет — три. Тонкие флаконы, дорогие кремы. Я точно помню: я была осторожна, выбирала по минимуму, не хотела показаться ненасытной. А здесь больше, чем нужно. Гораздо больше. Здесь все самое дорогое. Здесь даже те вещи, в сторону которых я не осмелилась посмотреть!

Это Карпинский, да? Он все заказал для меня? Но зачем? Зачем это делать для женщины, которую ненавидишь?

Достаю легкое домашнее платье — струящееся, простое, но такое… безупречное. Выбираю белый комплект белья. Беру гель для душа, шампунь, прохожу в ванную. Вода горячая, аромат клубники окутывает пространство... Я мою волосы, долго держу ладони на шее, на ключицах, будто смываю с себя все прежнее. Сушу волосы, расчесываю, наношу крем. На лицо, на руки, на все тело. Кожа становится мягкой, напитанной и… обновленной, что ли…

Надеваю все новое и смотрю на себя в зеркало. Сейчас я выгляжу именно так, как хочу. Не вызывающе, а уверенно. Я красива. Я пахну дорого. Чувствую, как во мне просыпается то, что так долго было подавлено. Ощущаю себя не жалкой пленницей, а самоуверенной девушкой, которая однозначно сведет с ума мужчину, который ещё не понял, на что я могу быть способна.

Проходит несколько часов. За окнами темнеет, дом замирает. Услышав, как урчит желудок, решаю подняться на кухню. Та женщина почему-то не принесла сегодня ужин, что очень удивляет. Может, таков был приказ босса? Больше не нести мне еду, чтобы я чаще выходила из комнаты?

Не знаю.

На мне балетки, которые показались мне очень удобными. Я не ошиблась с выбором. Бесшумно наступаю на ступени, оказываюсь на верхнем этаже. В доме никого нет. Гробовая тишина. Лишь на кухне горит свет.

Едва захожу в помещение, вижу ту девицу. Сидит у стола, лениво водит ложкой по тарелке, и едва замечает меня, вскидывает брови. Взгляд быстрый, изучающий, как сканер. От головы до пят. В ее глазах неверие и что-то похожее на раздражение.

Она не говорит ни слова. Только смотрит. Смотрит так, будто не может поверить, что это я. Что я вот так выгляжу. Что я теперь не та жалкая баба, которую держат тут насильно.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю, проходя мимо. — В такое время…

— Это ты меня спрашиваешь? Как раз-таки ты тут что делаешь, а? Откуда эти шмотки? С каким работником переспала, а? Кто тебе все это купил?

— А сколько получают ремонтники, которые работают здесь, а? Они способны на такие покупки? Ты серьезно так думаешь?

— Тогда кто? Точно не Антон же!

Я усмехаюсь, глядя на нее. Боже, кем она себя вообще возомнила, интересно! Откуда такая уверенность в себе? Кто она вообще такая?

— Не твое собачье дело, поняла?

— Как раз мое! Он как вернется, сразу позовет меня к себе! Вот увидишь!

— Он как вернется, сразу подойдет ко мне. И… Имей в виду… Что твой срок годности почти истек. Скоро вылетишь из этого дома, как пробка из бутылки. Ясно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

9.2

Сижу на кухне, опираясь локтем о край стола, чуть склоняюсь вперед, все еще ощущая на себе тяжелый, цепкий, недоверчивый взгляд девицы. Откуда у нее такая самоуверенность — только богу известно. Но полагаю, что это вина Антона тоже. Если он хочет меня в этом доме… Придется ему избавиться от левых женщин. И я уверена, что это рано или поздно случится.

Я застываю, потому что сквозь стены доносится глухой, не спутать ни с чем звук: низкое, уверенное урчание мотора, хруст гравия под тяжелыми колесами, хрипловатый выдох тормозов, и затем короткий, резкий хлопок дверцы.

Карпинский пришел.

Сердце на секунду пропускает удар, а потом начинает биться чаще. Девица, кухня, еда, любые мысли в один миг растворябтся, как будто кто-то хлопает по выключателю, и я перестраиваюсь, становлюсь вся вниманием, ожиданием, готовностью.

Я медленно выпрямляюсь, движения мои неторопливы. Делая вид, что не замечаю ее взгляда, спокойно прохожу мимо, в ее сторону даже не взглянув. Хотя ощущаю, как она цепляется за меня глазами, старается уловить хоть что-то в моем лице, однако для меня сейчас существует только одно — то, как войдет Антон и что сделает первым делом. Он обещал, что ночью мне все понравится. Увидим, что он имел в виду.

Прохожу в гостиную, к белоснежному дивану и спокойно опускаюсь на него. Спокойствие, которого на самом деле нет. Медленно закидываю ногу на ногу, устраиваясь так, будто просто отдыхаю после тяжелого рабочего дня, хотя внутри все сжато до предела. И я почти ощущаю, как вибрирует воздух от напряжения.

Голод уходит, как будто его и не было, и даже мысль о том, чтобы что-то перекусить, кажется абсурдной. Я сижу в ожидании.

Слышу, как открывается дверь — хлопнувшая створка гулко отзывается в холле, и почти сразу раздаются тяжелые, широкие шаги. Едва замечаю его, ловлю его взгляд на себе, сразу понимаю, что Карпинский пьян

С его появлением пространство будто бы меняется: вместе с ним заходит улица, ночь, холод, напряжение, что повисает в воздухе.

Девица уже стоит у двери кухни. Замирает, готовая что-то сказать или сделать, а потом делает шаг, когда он приближается к ней, но Антон, не повернув даже головы, проходит мимо. Будто ее нет или же ее присутствие не стоит даже жеста или взгляда.

Он идет неуверенно, немного пошатываясь, и, когда доходит до небольшой лестницы — тех трех-четырех ступенек, ведущих вниз в гостиную, — внезапно останавливается. Карпинский смотрит на меня, а я встречаю его взгляд. Спокойно, не отворачиваясь, даже не мигая. Хочу прочесть в его лице все сразу — что он чувствует, о чем думает, что собирается сказать или сделать.

Карпинский вдруг криво, уставшие усмехается. С легкой насмешкой, намекая на то, что знает что-то такое, чего не знаю я, или знает слишком многое, чтобы делиться хоть чем-то. И, не говоря ни слова, медленно подходит ко мне. Не садится, а буквально падает на диван рядом с тяжелым выдохом.

Краем глаза замечаю, как девица, что стоит у кухни и наблюдает за нами, резко разворачивается. Явно почувствовав, что ее роль закончилась, быстрыми, нервными шагами почти выбегает из дома, не оглядываясь. Не оставляя после себя ничего, кроме слабого послевкусия поражения.

Антон откидывается на спинку дивана, трет лоб, потом виски. Едва расслабляется, глубоко выдохнув, я прижимаюсь к его плечу и кладу руку на его живот, желая обнять. Тело Карпинского моментально напрягается. Оно становится каменным. Мне кажется, что он вообще перестает дышать. Лишь через мучительные секунды его грудь тяжело вздымается, а рука обвивает мою талию.

Теперь я выдыхаю. Скорее от облегчения, что он меня не оттолкнул.

Карпинский утыкается носом мне в макушку, втягивает аромат моих волос. От него так вкусно пахнет, что я прикрываю глаза. Клянусь, разреши он, я бы так и уснула — рядом с ним, в его объятиях.

Если буквально несколько дней назад я чувствовала безумную ненависть к нему, то сейчас… Он единственный, рядом с кем я в безопасности.

— Ты когда-нибудь сможешь простить меня, Антон? — еле шевелю губами.

Нужен ли мне его ответ? Я ведь более чем уверена, что лезу на рожон. Что он может разозлиться, послать меня как можно дальше. Однако не могу молчать.

Он снова не отвечает. Наверное, несколько минут. Ноль реакции. В момент, когда поднимаю голову, чтобы посмотреть, не уснул ли он, ловлю его взгляд.

— Ты разочарование всей моей жизни, Настя. О каком прощении идет речь? — бьет наотмашь. — Иди спать.

— Мне так хорошо, — отвечаю машинально.

— Иди спать, Настя, — отрезает жестко. — Я сейчас не в том настроении, чтобы поставить тебя на колени. Да и не хочется. Не сегодня. Уходи, пока не поздно.

— Ты обещал…

— Я всегда выполняю свои обещания, — перебивает.

Спорить с ним бессмысленно. Я отстраняюсь, встаю на ноги, но перед тем, как уйти, наклоняюсь и оставляю короткий поцелуй на его щеке.

Рука Карпинского сразу сжимается на моей шее.

— Не смей… — рычит он сквозь зубы. — Если думаешь, что таким образом сможешь крутить меня вокруг своего пальца… Ошибаешься. Эта одержимость тоже пройдет. И тогда мне станет плевать на тебя. Проваливай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10

Я бегу. Земля исчезает из-под ног, каждый шаг отдается в груди паническим гулом. Вокруг серый, густой туман, и он не прохладный, а вязкий, душный, словно насыщен моим собственным страхом. За спиной слышу голос мужа, который до ужаса ненавижу.

— Настя! Если не сделаешь, как я сказал, сама знаешь, чем все закончится! — кричит он. От его тона внутри все сжимается.

Он рядом. Я чувствую, как воздух за спиной колышется от его приближения, как всё внутри кричит: «Беги!» Я поворачиваюсь резко влево, спотыкаюсь, ударяюсь коленом. Боль острая, рвущая, но я не останавливаюсь. Поднимаюсь, снова бегу, как будто жизнь моя держится на тонкой нити, и каждый шаг — это еще секунда, выигранная у этого человека.

— Думаешь, Карпинский спасет тебя? Думала, он закроет тебя собой? Я доберусь и до него. Я сделаю так, что ты все увидишь собственными глазами. Слышишь меня?

— Нет! Не трогай его! Пожалуйста! — кричу я, срываясь, задыхаясь от ужаса, — Прошу тебя, умоляю, только не Антона! Не трогай!

Я несу это имя как щит, но он не спасает. Слезы заливают лицо, ноги не слушаются, я падаю, снова встаю. Руки дрожат, однако я все равно бегу. Просто бегу прочь. Куда угодно. Только не к мужу, которого ненавижу всем сердцем и душой. Из-за которого я сейчас пленница в чужом доме. Доме, хозяин которого ненавидит меня сильнее, чем я всю свою жизнь.

И в какой-то момент темнота рушится. Все исчезает.

Я просыпаюсь с резким вдохом. Ощущение, будто кто-то вытащил меня из бездны. Сердце в груди бешено, болезненно гремит. Я липкая от пота, в горле сухо, как после многочисленных криков. Пытаюсь понять, где я, и вдруг ловлю запах. Легкий, но очень узнаваемый. Теплый, терпкий, почти пряный.

Карпинский.

Я замираю. Этот аромат невозможно спутать — это точно он. И он здесь.

Комната погружена в полумрак, но глаза быстро привыкают к темноте, и в кресле у окна я различаю его силуэт. Он сидит расслабленно, одна нога закинута на другую, спина чуть откинута назад. Не спит. Смотрит на меня.

Я приподнимаюсь, дрожа всем телом. Сердце все еще колотится, но теперь внутри расползается какое-то странное, почти осязаемое облегчение. Как будто я действительно спасена.

— Антон?.. — шепчу, не узнавая собственный голос.

Он не отвечает. Встав, подходит и опускается на край кровати.

Я кричала вслух? Он слышал? Боже… Очень надеюсь, что я не опозорила себя сильнее.

— Что ты тут делаешь?

И снова я остаюсь без ответа.

Антон трогает мой лоб костяшками пальцев. Я вскакиваю с кровати, бегу в ванную, умываюсь. А потом вовсе захожу в душевую кабину. Мне нужно смыть с себя весь этот ужас. И… спросить у Антона, куда делся Семен. Мы же не развелись! Я совершенно забыла… Нам немедленно нужно расторгнуть этот брак. Не хочу ничего, что связано с ним!

Выхожу из помещения, мысленно умоляя, чтобы Карпинский не ушел. Но его нет. Дверь в комнату заперта. Тру виски, пытаясь понять… А был ли он здесь на самом деле или я окончательно схожу с ума? Но… Тут до сих пор пахнет им.

Натянув на себя платье, решаю пойти к нему. Едва заглядываю в его спальню, вижу его сидящего в кресле, на этот раз у себя. Он курит, глядя в окно. Почему не остался? Почему пришел сюда? Реально так раздражает видеть меня?

— Я думала, ты подождешь, — шепчу тихо.

Антон лениво поворачивает голову. Выпускает клубок дыма, смотрит на меня прищуренным взглядом. А потом, потушив сигарету о пепельницу, стоящую на подоконнике, встаёт и подходит ко мне.

Чтобы взглянуть в его глаза приходится забрать голову.

— Нахрена мне ждать тебя?

— Тогда зачем пришел?

— Черт его знает, — усмехается раздраженно. — Скорее чтобы посмотреть, выглядишь ли такой же стервой во сне, как выглядишь, когда смотришь на меня.

— И как? Нашел ответ на свой вопрос?

— Жаль, что да, — его губы поджимаются, превращаясь в тонкую полоску. — Так сильно любишь его, что даже во сне зовёшь? Да, Настя?

Боже, ну что за черт?! Я что, реально кричала его имя?

— К-кого? Кого я звала?

— Своего мужа.

Я шумно сглатываю. Качаю головой, судорожно глотая воздух.

— Нет. Я его не люблю, — отвечаю хрипло. — И не звала его.

— Кого тогда звала? Может я что-то не так расслышал?

Черт бы тебя побрал, Карпинский. Ты надо мной издеваешься?

— Куда он делся? Действительно сбежал?

Антон зло усмехается и сразу отворачивается.

— Еще и говорит, что не любит. Блядь, — цедит сквозь зубы.

— Ты не так понял.

— Что я не так понял? Что? — вернув взгляд на меня, кричит в лицо.

— Я хочу с ним развестись! Вот что!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

10.2

Я смотрю ему прямо в лицо — в это упрямое, угрюмое, злое лицо, которое почти неуловимо, начинает меняться. Совсем немного, еле заметно, но я вижу: черты становятся мягче. Он опускает взгляд, потом резко проводит пальцами по волосам, сжимая их так, словно пытается вытащить из себя то, что не может сказать словами. А потом поворачивается к окну, делает несколько шагов и, засовывая руки в карманы, замирает спиной ко мне.

Я стою за его спиной, и в груди стучит не сердце, а тревога. Не яркая, а вязкая, внутренняя, та самая, которую невозможно прогнать словами. Но я всё равно говорю:

— Я не хочу, чтобы у нас с ним оставалось хоть что-то общее. Не хочу больше, чтобы кто-то называл меня его женой. Я сделаю всё, чтобы нас больше ничего не связывало. Поверь мне… Поверь, что я ненавижу его.

Он молчит. Ни звука. Но я уверена, что он каждое слово впитывает под кожу. Я разворачиваюсь, собираюсь уйти, дать ему покой. Отступить, как он, вероятно, того хочет. Но спустя минуту, может быть две — он всё-таки говорит низким, глухим голосом. В нем звенит напряжение, которое он не может и не хочет скрывать:

— Твоего мужа пока не нашли, — делает короткую паузу. — Но если найду… Клянусь, я сверну ему шею. Он последняя тварь. Последний ублюдок. Я уничтожу его. Обещаю.

Я стою неподвижно. Дышу тяжело, глядя в его спину, в эту прямую линию плеч. Прислушиваясь к тишине, в которой гораздо больше толку, чем в любых словах. Подхожу ближе. Медленно, почти не дыша, и осторожно, нерешительно кладу ладонь ему на плечо.

Он не отстраняется. Только едва заметно поворачивает голову. Мы встречаемся взглядами.

— Я обещаю, — говорю тихо, — сделаю всё, что от меня зависит. Чтобы он получил по заслугам. Чтобы каждый его поступок вернулся к нему сполна.

Он молчит. Но под моей рукой его плечо чуть расслабляется. Ощущение, что он облегченно выдохнул.

Я делаю шаг ближе. Склоняюсь и, почти не размыкая губ, одними дыханием произношу:

— Прости меня, Антон. За все… за то, что я сделала. Прости.

Широкими шагами иду к двери. Слезы текут по щекам. Я не хочу, чтобы он видел, как я плачу. Не хочу, чтобы он… сжалился надо мной. Пусть будет таким, какой есть. Мне хватит лицемерия.

Муж всю жизнь вел себя влюбленным, заботливым человеком. И что в итоге? Оказался ублюдком. Правильно Карпинский его обозвал. Я таких людей больше в своей жизни не хочу.

И сама… Буду честной, что бы ни произошло. Больше никакой лжи. Никаких игр на два фронта. Я итак достаточно нагрешила. Вот и расплачиваюсь за них.

Не успеваю я осознать, что происходит, как пальцы Антона смыкаются на моем запястье. Резким движением он дергает меня на себя — и все происходит так стремительно, что я теряю равновесие. Врезаюсь в его мощную грудную клетку с такой силой, что весь воздух из лёгких выбивается. Уперевшись ладонями в каменную грудь, чувствую ритм его сердца.

Оно бешено стучит.

Словно вот-вот вырвется наружу.

Карпинский не отстраняется, не отпускает меня — наоборот, держит крепче. Я замираю, задержав дыхание. Шумно сглатываю, глядя ему в глаза и с ужасом понимаю, что или щеки наверняка мокрые от слез.

Он поджимает губы, что-то цедит сквозь зубы. Однако в ушах гул и я ничего не слышу.

— Как ты меня бесишь, — наконец доносится до меня его шипение. — Как я тебя, суку, ненавижу. Но себя в разы больше. Что отпустить, блядь, не могу. Какого хера пришла сюда?

— Ты первым пришел ко мне! Задай этот вопрос себе, если найдешь ответ… Мне тоже скажи, ладно?! — кричу ему в лицо. — Отпусти, если так неприятно. Уйду к себе и ты больше меня не увидишь. Понял?! Не буду выходить из комнаты! А ты… трахай кого хочешь!

— Сука, — толкнув меня к стене, резко разворачивает спиной к себе. Тянет подол платья вверх, оголяет ягодицы и впивается пальцами в одну. Сжимает до боли, до искр в глазах. — Раз так… Сегодня я хочу трахнуть тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11

Прижавшись грудью к холодной стене, дышу. Ощущение, будто шероховатый камень втягивает в себя мое дыхание, неуверенность и напряжение, которое гудит в воздухе, как натянутая струна. Он за моей спиной. Находится слишком близко. Его дыхание ровное, но тяжелое. Антон сдерживает что-то дикое внутри. Что-то, с чем не может совладать.

Мои пальцы непроизвольно сжимаются, грудь вздымается чаще, и в этой вязкой, удушливой тишине есть все — его злость, моя растерянность, его право и мое подчинение. А еще то, что не поддается объяснению: дикое, слепое напряжение между нами, как искра, готовая вспыхнуть.

Его руки ложатся мне на плечи. С такой тяжестью, что создается ощущение, что он этим прикосновением выговаривает всё, что не может сказать. Пальцы скользят вниз, цепляют тонкие лямки платья, стягивают, и ткань с шелестом падает к ногам. Мое тело обнажается. Мы вот-вот переступим черту, за которой уже не будет возврата. И я не хочу возвращаться.

Антон снимает с меня белье. Действует на автомате. Грубо, жестко и с дикой злостью. В этих резких движениях столько нетерпения, боли, что нет сомнения в том, что он и сам на грани.

Его грудь касается моей спины. А дыхание шеи, — такое обжигающее. Каждый выдох отзывается дрожью во мне. Он рычит мне в ухо. В этом низком звуке столько ярости и желания, что у меня перехватывает дыхание. Я прижимаюсь к нему всем телом, и схожу с ума, когда чувствую каменную эрекцию на своей спине.

— Ты даже не представляешь, что я готов сейчас с тобой сделать, — шепчет он мне в шею.

Я впиваюсь в стену ногтями, будто она последняя, что удерживает меня от падения. А может, и не хочу держаться вовсе. Он поворачивает меня к себе, и я не сопротивляюсь. Наши взгляды встречаются. В его глазах боль, желание, которое граничит с безумием. Он целует меня — не мягко, а так, будто хочет стереть всё, что было между нами раньше. И я отвечаю с тем же напором. Жесткая щетина царапает кожу, причиняет боль, однако мне сейчас плевать на все. Я совершенно не хочу, чтобы он останавливался.

Антон кусает мои губы, язык. Он рычит мне в рот, целует так, как не целовал никто и никогда. Я же… Пытаюсь снять с него одежду, потому что она нам мешает. Дрожащими пальцами стараюсь расстегнуть ремень его брюк.

Карпинский слишком резко тянет меня за руку. Ведет к кровати. Я падаю на простыни, и не успеваю выпрямиться, как в ту же секунду он нависает надо мной. Раздевается торопливо, действует со злостью в каждом движении. Я лежу под ним открытая, беззащитная, но не чувствую страха. Только желание и готовность раствориться в нем.

— Кто ты такая? Почему именно ты? Что в тебе особенного? — выдыхает он. — Какого хера я так зависаю на тебе? Почему, блядь?

Я не отвечаю. Молча тянусь к нему, впиваюсь ногтями в его плечи, явно оставляя там знаки в виде полумесяца. Раздвинув мои ноги, Антон внимательно рассматривает меня, плотно сжав челюсти. А потом, расположившись между моими бедрами, резким движением входит в меня до самого упора. Я кусаю нижнюю губу, чтобы не издать ни звука. Время словно останавливается. Я растворяюсь в этом остром, глубоком, захватывающем ощущении. Мне не больно, нет. Мне приятно.

Сначала двигается медленно, терпеливо, а потом ускоряет ритм. Его дыхание у моего уха, шеи.

— Настя-а-а… — шепчет мое имя то мягко, почти растерянно, то грубо — с яростью. — Я тебя… Ненавижу. Слышишь?

Дышу через раз. Сквозь полузакатанные глаза вижу, как он смотрит на меня.

— Никто не может ненавидеть человека, к которому равнодушен, — шепчу не своим голосом.

Толчок, слишком резкий. И ещё один… Антон сходит с ума. Пытается причинить мне боль, наказать. Однако я не испытываю никакой боли. Обвив его шею руками, притягиваю к себе и целую. Едва наши языки сплетаются, я всасываю его и слышу рычание. Ему нравится.

— Сам сдался, — шепчу, едва отрываемся друг от друга, чтобы надышаться. — Говорил, что противно. Что не тронешь меня…

Снова целую. Жду, что оттолкнет, но Карпинский отвечает с дикой страстью. Его язык в моем рту. Он хочет, чтобы я повторила? Не вопрос. И да, он откликается стоном, едва я снова всасываю его язык в свой рот.

Боже, как мне нравится его заводить…

Он сжимает мою грудь. А потом, оторвавшись от моих губ, кусает сосок, вызывая волну мурашек на коже.

— Буду трахать тебя каждый день. До и после других. Поняла?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

11.2

Он кончает с глухим, сдержанным стоном. Что-то внутри него, кажется, разрывается — последнее напряжение, остаток контроля, маска, за которой он прятался, судя по тому, что расслабляется. Его тело замирает в сильном спазме, а потом Карпинский обессиленно падает рядом. Он лежит на спине, запрокинув голову, и тяжело дышит. Его глаза закрыты, волосы прилипли к влажному лбу, грудь тяжело вздымается.

Я смотрю на него. На сильные руки, напряженную шею, полуоткрытые губы. И понимаю, что мне не хватило. Ни прикосновений, ни его взгляда, ни дыхания. Ничего. Я всё ещё хочу его. А ещё больше хочу доказать ему, что он, кого бы не трахал, все равно будет во всех искать меня.

Хотя… Я сомневаюсь, что он будет изменять. Пусть ненавидит, пусть зол на меня, но все же… После сегодняшнего вряд ли посмотрит налево. И говорит дурацкие слова лишь для того, чтобы я разозлилась. Чтобы мне причинить боль.

Медленно поднимаюсь и, почти не касаясь Антона, оседаю сверху. Его веки дрожат, он открывает глаза. Взгляд цепляется за меня. Сначала растерянный, удивленный. Потом голодный, насмешливый.

Я скольжу ладонями по его груди, чувствую, как кожа пульсирует под пальцами. Словно всё внутри него всё ещё бурлит, как вулкан, не до конца остывший. Он не двигается. Только смотрит, тяжело дышит. И кажется, боится даже пошевелиться.

Я наклоняюсь к нему. Целую в висок. В скулу. Касаюсь губами его носа, дразня, пробую, каков он на вкус, когда такой спокойный, а не в ярости. Его руки медленно ложатся мне на бёдра — горячие, сильные. Он снова не отталкивает. Не тянет на себя. Просто впивается пальцами в кожу.

Я целую его губы. Не торопясь, так нежно... Он отвечает с той же страстью. Мы больше не воюем. Не доказываем друг другу, кто сильнее. Сейчас мы просто расслабились и занимаемся любовью.

Коснувшись пальцами его члена, обхватываю его руками и веду вверх вниз. Антон шипит сквозь стиснутые зубы. Что-то цедит, но я не обращаю внимания. Продолжаю в том же духе, а потом… насаживаюсь на него.

— Сука, — бросает Карпинский, дергая бедрами. Снова входит до упора. Вырывает из моего горла стон.

Я… начинаю двигаться. Его взгляд темнеет. Он сжимает мои бедра крепче. Его спина немного приподнимается, грудь касается моей. Он замирает в каждом движении, в каждом моем выдохе, в каждом моем прикосновении. А потом, коснувшись груди, обхватывает их ладонями, большим пальцем трогает сосок.

Боже… Быть с ним — это что-то нереальное. Никогда ранее не испытывала таких ощущений. Никогда ранее не получала столько удовольствия от секса. А это ведь… можно сказать наш первый раз.

Он смотрит на меня, будто видит впервые. Не глазами мужчины, желающего женщину. А глазами человека, который не понимает, зачем он это делает, но уже не может остановиться.

— Что ты со мной делаешь… — шепчет он. В его голосе не обвинение, а некое признание.

Я не отвечаю. Только целую его. И когда он притягивает меня к себе плотнее, обнимая обеими руками, я растворяюсь в этом моменте. Мысленно радуюсь, что он наконец растаял, смягчился.

Сколько длится это безумие? Мне кажется, что бесконечно. Мы целуемся как изголодавшиеся звери. Целуемся то грубо, кусая губы друг друга. То медленно, не торопясь. Кончаем почти одновременно.

Падаю рядом, прикрываю глаза.

Мы долго лежим не двигаясь. Его руки обнимают меня, мои пальцы скользят по его груди, убаюкивая нас обоих. Его дыхание становится ровным. Я чувствую его губы у себя в волосах. И впервые за всё это время рядом с ним становится по-настоящему тихо. Так спокойно. Без войны. Без боли.

Я в безопасности. Когда-то сделала неверный выбор. А ведь я могла бы стать самой счастливой женщиной, выбери когда-то не ублюдка мужа, а этого, казалось бы, бабника Карпинского.

Каким бы ни выглядел Антон… Всё-таки он не такой бесчувственный, каким казался. Я сделала ложные выводы, облажалась… Самой же плохо сделала. Теперь страдаю из-за того, что предала. А ведь я действительно предала… такое простить сложно. И винить Антона мне особо не в чем. Сама виновата.

Засыпаю в его объятиях. С ощущением, что скоро между нами все наладится.

А утром… Я просыпаюсь от холода. Простыни остыли. Его руки — исчезли. Рядом пусто.

Медленно поднимаюсь, сажусь на постели. В комнате абсолютная тишина.

Приняв душ в его же комнате, я специально натягиваю на себя рубашку Карпинского и выхожу, желая, чтобы одна самодовольная дамочка увидела, что я эту ночь провела с ним. Чтобы не лезла к нему.

Спускаюсь по лестнице, слыша голос Антона:

— Конечно встретимся, милая. Обязательно. Вечером после встречи заеду. Сделаешь мне приятно? Посмотрим, на что ты способна…

Девочки, скидка на мой горячий Топ-бестселлер. Обязательно приходите ❤️

— Эмиль... — зову я его. — Пожалуйста, выслушай меня.

Так непривычно. Постоянно ухоженный и аккуратный мужчина... Сейчас волосы взъерошенные, борода отросшая. Выглядит неважно и устало.

— Нечего слушать, — он не оборачивается. — Можешь оставаться тут сколько влезет. Я же проваливаю.

— Эмиль, Господи, ну, пожалуйста... Дай мне шанс объясниться.

— Арина, заткнись. Иначе я за себя не ручаюсь. Заткнись!

— Я беременна! — кричу в ответ. — Ты не можешь меня бросить!

— Делай аборт, — бьёт он словами наотмашь. — Или пусть твой любовник о вас заботится! Денег у него достаточно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

Ноги ступают на ещё не утрамбованную землю, где под обувью хрустит мелкий щебень, а ветер гоняет обрывки строительной пленки. Ремонт ещё не закончен. Тут будут работать еще как минимум пол года, судя по тому, с каким вкусом все строится. Особняк не готов изнутри, но уже начали работать и снаружи. Фасад аккуратно зашивают панелями из дорогого дерева, где каждая доска ложится с точностью до миллиметра. Запах свежих материалов, лакокрасочных покрытий, металла и пыли витает в воздухе. Но в этом хаосе я почему-то чувствую себя прекрасно. Уверена, этот дом будет самым красивым, что я видела до сегодняшнего дня. Он уже красив, просто чуть-чуть недоделан. Как нераскрытая картина художника.

Антон строит дом своей мечты. Это видно с первого взгляда. Здесь нет случайных решений — все выверено и продумано. Каждая линия, каждый изгиб кровли, массивные окна в пол, балконные конструкции. Дом строгий, но такой цепляющий. Богатый, но не кричащий об этом. Прямо как сам хозяин.

На заднем участке стоят две беседки. Пока без изящества — просто основа. Рабочие обычно пьют здесь чай и делают короткие перерывы. Сейчас же тут пусто и тихо. Я подхожу к одной и сажусь на деревянную скамейку, слегка откидываясь на спинку и поднимая взгляд вверх. Дом возвышается надо мной — три этажа мощи и характера. Камень, дерево, стекло. Красота ещё не окончательная, но уже многообещающая.

Если бы он принадлежал мне… нет — если бы мы создавали его вместе, я бы добавила деталей.

Например, вдоль западной стены, где солнце начинает садиться после обеда, посадила бы живую изгородь из пышных кустов роз — кремовых, дымчато-розовых и редких синих сортов. Представляю, как ветер играет лепестками, а аромат ложится в воздух тонкой вуалью. Не резкий, не навязчивый — просто напоминание, что здесь живет кто-то, кто умеет чувствовать.

На восточной стороне, где сейчас груда досок, сделала бы маленький японский сад. Камни, миниатюрный фонтан, карликовая сакура.

Во внутреннем дворе я вымостила бы дорожки бежевым песчаником, а по краям поставила бы фонари с теплым рассеянным светом. По вечерам они бы зажигались автоматически, создавая магическую атмосферу.

Между двумя беседками разбила бы зону отдыха — плетеные кресла с мягкими подушками, качели, подвешенные к дубу, и место под открытым небом для ужинов. Длинный стол, гирлянды над головой, аромат мяты и лаванды от клумб. Дом, который не хочется оставлять ни на один день.

Вдохновившись этими мыслями, я раскрываю папку, которую захватила с собой. Белоснежные листы А4, карандаш и тонкая гелевая ручка. С детства любила рисовать. Но пришлось работать, а не идти за мечтами. Я всю жизнь для кого-то что-то делала, а про себя я полностью забыла. У меня не было времени даже на то, чтобы подумать о себе. Еле выбиралась в салон красоты, с обы привести себя в порядок.

Да, зря… Очень зря. В итоге доверилась на тому человеку. За последние семь лет я впервые нормально дышу, не заботясь о том, как там моя родня. Живу, не думая о каких-либо заботах. И это… Мне нравится! Лучше бы все передали меня несколько лет назад. И я бы оттолкнула от себя всех, в том числе родную мать. Чтобы наконец жить для себя. Тогда не было бы этой дурацкой ситуации между Антоном.

После того телефонного разговора, что я услышала, он уехал. Не возвращается несколько дней. Неприятно думать, что он с кем-то другим. Но я пытаюсь не думать об этом. Потому что грудная клетка давит, дышать становится тяжело.

Бросив на дом очередной взгляд, набрасываю контуры участка, как его вижу. Потом начинаю добавлять идеи: вот здесь будет розарий, там — деревянный навес с качелями, а на террасе — широкие лежаки и бар с матовыми стеклянными стойками. Тонкими линиями прорисовываю фонари, перголы, тенистые деревья. Улыбаюсь, потому что создаётся ощущение, будто все оживает под рукой.

Я… хочу быть частью этого дома. Стать частью мира, где все построено не только из камня и стекла, но и из намерений. Из любви, пусть даже пока неосознанной.

Рисуя, я забываюсь. Ветер шевелит пряди волос, пальцы испачканы в карандашной пыли. Впервые за долгое время я улыбаюсь. Не от чьих-то слов, не от воспоминаний. А просто от ощущения, что, может быть, мое место — именно здесь.

Небо начинает темнеть. Теплый оттенок золота сменяется приглушенной синевой, и в воздухе появляется вечерняя прохлада. Я ощущаю ее кожей — легкий ветерок касается плеч, заставляя поежиться. Еще немного и солнце скроется за крышей особняка. Надо возвращаться.

Медленно поднимаюсь с деревянной скамейки в беседке. Потягиваюсь, стряхиваю с пальцев пыль от графитного карандаша, аккуратно складываю листы в папку. Не хочу мять их — в каждом из этих эскизов что-то от меня, от моих чувств, от того, как я вижу этот дом.

Прохожу мимо строительных лесов, кучи материалов, временного складского навеса. Кто-то из рабочих здоровается — коротко, без слов, просто кивком головы. Я отвечаю так же. Раньше боялись даже взглянуть в мою сторону.

Спускаюсь к себе. Щелкает дверная ручка и я снова оказываюсь в своей комнате. Мягкий пол под ногами, запах дерева и чистого белья. Окно приоткрыто, шторы чуть колышутся.

Я иду к кровати и аккуратно кладу папку с рисунками на покрывало. Потом, задумавшись, открываю её, вынимаю листы и раскладываю веером — мне просто хочется еще раз на них взглянуть. Кажется, я действительно вложила в них нечто настоящее.

Иду в ванную, принимаю душ. А когда возвращаюсь… замираю в дверях.

В комнате стоит домработница. В руках поднос, на нем чашка чая, тарелка с ужином. Она, склонившись над моими рисунками, рассматривает их.

Ее лицо удивленное, даже немного растроганное. Не осуждает. Не оценивает. Просто… любуется. Как будто смотрит не на эскизы, а на что-то живое.

— Простите, — говорит она, заметив меня. — Я… не хотела. Просто... они очень красивые. Это вы нарисовали?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я киваю. Немного неловко, но не злюсь. В её голосе нет притворства. Только искреннее восхищение.

— У вас настоящий дар, — добавляет она тише, опуская поднос на прикроватную тумбу. — Я такого… никогда не видела.

Мы несколько секунд просто молчим.

Я подхожу ближе, складываю листы обратно в папку. Она не отводит взгляда, но и не навязывается.

— Меня зовут Оля, — впервые она заговаривает со мной сама.

— Приятно познакомиться.

Едва заметно улыбнувшись, Ольга выходит из комнаты. Я же, высушив волосы, сажусь у окна и смотрю на улицу. День угасает — небо окутано фиолетово-синими тенями, фонари на участке вспыхивают один за другим, заливая двор мягким светом.

А потом доносится звук шин. Это машина Карпинского. Сердце почему-то сразу начинает биться чаще. Я наклоняюсь чуть ближе к стеклу и замираю, глядя на него.

Из салона выходит Антон. Резко хлопает дверью, проводит рукой по волосам. А следом за ним… девушка.

Она высокая, ухоженная, в дорогом пальто, с идеальной укладкой и ровной походкой. Без спешки, без неуверенности. Как будто это ей здесь все принадлежит. Он стоит слишком близко к нему. Не держит на расстоянии, как всех. Они идут к крыльцу, о чем-то переговариваются, и он даже смеется.

Я отхожу от окна и резко задергиваю штору. Будто это скроет от меня то, что уже врезалось в память. На сердце тупая, глухая боль, которая давит где-то под ребрами. Глупо. Мы ведь никто друг другу. Однако все равно больно.

Бессильно опускаюсь на кровать. Заворачиваюсь в плед, натягиваю его до подбородка. Притворяюсь, что сплю. Что мне всё равно. Что я ничего не видела. Но мысли зудят, как занозы. Она там, с ним. Они вместе. Прямо сейчас, наверху.

Я переворачиваюсь на бок. Потом на другой. Закрываю глаза. Снова открываю. Сердце колотится, как в клетке.

Не выдерживаю, скидываю плед, босиком выхожу из комнаты. Иду по темному коридору почти наощупь. Не знаю, зачем. Просто… не могу сидеть на месте. Хочу увидеть. Убедиться. Или, наоборот, перестать фантазировать.

Поднимаюсь по лестнице. Останавливаюсь у проема в гостиную.

Антон сидит на диване, раскинувшись, как всегда. Рядом находится она. Слишком близко. Её рука касается его колена. Они разговаривают вполголоса. Он смотрит на неё. Не так, как на меня. Не с болью, не с напряжением. Он просто расслаблен. Спокоен. Почти нежный.

Мое дыхание сбивается. Шаг назад и что-то с грохотом падает. Хочу сбежать, но слишком поздно.

Антон резко поворачивает голову.

И наши взгляды встречаются.

Вздернув подбородок, иду навстречу.

— Ты меня зачем сюда притащил? Чтобы демонстрировать мне своих любовниц, которых меняешь как перчатки?

Карпинский подается вперед, крутит в руке бокал, глядя на меня прищуренным взглядом.

— А чего ты ждала, Настя? Что я буду верен тебе до гроба? Что ты предашь меня, а я закрою на это глаза?

— Я тебя не предавала. Я спасала себя!

— Да? То есть сливать инфу моим конкурентам — это не предательство? — он зло усмехается. — Тогда то, что делаю я, просто... Развлечение. Окей?

— Я не собираюсь это терпеть!

— А мне плевать. Не испытывай мое терпение. Исчезни.

— Отпусти меня! Слышишь?! Сколько ты еще будешь держать меня здесь? Не надоело?

— Нет. Будешь моей, сколько я захочу. Никаких претензий, Настя. Ты прекрасно знаешь, что жива только потому, что находишься под моей защитой. Выйдешь отсюда — тебя уничтожат. А насчет моих девочек... Верность я тебе не обещал.

Глава 13

Лежу на кровати, раскинув листы по одеялу, и обводкой тонкого карандаша вычерчиваю очередную линию. Пытаюсь представить, какой была бы моя спальня, если бы я могла сделать её такой, как хочу. Светлые стены, теплые песочные оттенки, широкое окно с прозрачными гардинами, через которые солнце по утрам ласково ложилась бы на подушку. У изголовья открытая деревянная полка, на ней книги, свечи, тонкие вазы с сухоцветами. В углу же кресло с мягким пледом, в котором я могла бы свернуться клубочком, читать, или просто дышать спокойно. Без страха и без боли.

Я рисую, чтобы отвлечься. Рисую, чтобы не вспоминать. Чтобы стереть из памяти вечер двухдневной давности, когда Антон вышел из машины не один. Когда в его доме появилась та самая девушка — красивая, уверенная, как будто для нее тут все и строится. Я видела, как он смотрел на неё. Слишком нежно, с обожанием. Слишком дорога она ему.

В тот вечер я просто молча вернулась в комнату и захлопнула за собой дверь. Даже не плакала. Лишь пустота была внутри, да и все... Как в яме без дна. И с тех пор только рисую. Днем, ночью... Не потому, что хочется. Потому что иначе сойду с ума.

Мне нужно забыться. Нужно найти занятие, которое окончательно заставит забыть, где я нахожусь и для чего. Голова болит от мыслей, что крутится в ней.

Заканчиваю очередной эскиз, но он выходит таким же незавершенным, как и все предыдущие. Линии сбиваются, форма ломается. Я выдыхаю и откладываю лист в папку. Туда, где находятся десятки набросков. В них мои мысли, мечты, мои представления о красоте и вкусе. Все, что я не могу сказать вслух.

Поднимаюсь. Не могу больше здесь находиться. В четырех стенах, среди воспоминаний, в этой тишине, что будто орет прямо в уши.

Выбираюсь из комнаты, тихо прикрываю за собой дверь и иду по коридору. Всюду тянет запахами краски, дерева, пыли. Дом все еще в работе, как и я. Только его достроят. А меня, кажется, нет.

Выхожу во двор — в этом есть что-то утешающее. Воздух. Пространство. Хоть какая-то иллюзия свободы. Иду по ещё не выложенным дорожкам, мимо пустых газонов. Осматриваюсь.

Я ищу. Не красоту, а выход. Хочу найти место, откуда можно уйти. Так, чтобы никто не заметил. Чтобы не держали, не возвращали, ничего не спрашивали.

Хватит. Хватит бояться. Хватит ждать. Хватит верить в то, чего нет. Я больше не могу. Пусть лучше умру где-нибудь в лесу, под дождем, от голода, страха — но это будет свобода. Свобода от него. От этой невыносимости. От себя самой.

Слишком быстро я растаяла. Подумала, что он будет рядом всегда. Что… он смягчился и понял меня. Да, я не ждала огромной любви, заботы, нежности. Но и не думала, что он так быстро плюнет на меня, найдет другую и приведет ее в свой дом, чтобы… доказать, что он слов на ветер не бросает?

Наверное.

Выхожу дальше за беседки, обхожу дом по периметру, словно всерьёз надеюсь найти дыру в этом идеально выстроенном участке. Но нет. Всё обшито, всё наглухо перекрыто. Задняя часть участка, где раньше был хоть какой-то лаз, теперь закрыта высокими заборами, обшитыми дорогими панелями, как и весь остальной фасад. Охрана, камеры, рабочие — повсюду глаза, повсюду контроль.

Становится ясно: просто так отсюда не уйдёшь. Никак. Разве что...

Я замираю у одного из углов и мысленно прогоняю безумную мысль, которая вдруг появляется сама собой: «если только спрятаться в одной из машин... В машине Антона».

Абсурд? Да. Безрассудство? Безусловно.

Но иного выхода у меня нет. Если вдруг подвернется шанс… я обязательно попытаюсь. Прокрадусь, затаюсь в багажнике или где угодно. Главное вырваться отсюда. Попытка не пытка как говорится.

Иду назад, ко входу. Нужно вернуться в комнату, Карпинский не вернулся..вряд ли, конечно, потому что он пропадает каждый раз, когда бьет в самое больное место.

Ладони в карманах спортивной куртки, сердце всё ещё бешено стучит от отчаяния, вперемешку с какой-то упрямой надеждой. Уже подхожу к ступенькам, как вдруг слышу скрип шин по гравию.

Поднимаю взгляд. У калитки появляется знакомая машина.

Черный внедорожник заезжает во двор, останавливается в нескольких метрах.

Меня будто током прошибает. Сердце падает куда-то вниз, словно я на краю обрыва. Антон выходит из салона, и я на секунду замираю, как зверёк, прижатый к земле. Хочется исчезнуть. Раствориться. Стать невидимой.

Но поздно.

Взгляд Карпинского устремлён на меня.

Он, одетый в черный костюм, держит в руке несколько папок. Идет в мою сторону.

Развернувшись на пятках, захожу в дом. Дохожу до лестницы, как прилетает в спину жесткое:

— Зайди ко мне.

Нет сомнения, что он говорит это мне. Но я, хмыкнув, игнорирую его и спускаюсь к себе.

Плевать. Плевать, что он требует. Не буду о нем думать. Не буду слушать! Надо — пусть сам ко мне приходит.

В комнате не нахожу себе места. Мне душно, тревожно и… волнительно. Захожу в ванную, принимаю душ, чтобы немного остыть. Внутри закипает злость, боль и обида. Карпинский тогда меня сломал. Что хочет теперь? Чтобы я ему подчинялась? Была одной из шлюх, которых он использует? Нет, не буду.

Ближе к вечеру, когда желудок начинает урчать, напоминая, что в последний раз я его вчера вечером, всё-таки выхожу из своего укрытия.

Иду, босыми ступнями мягко касаясь ковра, и вдруг на другом конце первого этажа слышу глухой грохот. Затем ещё один.

Я останавливаюсь. Сердце замирает. Из приоткрытой двери доносится рык. Такой, что по спине пробегает холод. Я стою, не зная, идти дальше или развернуться. Любопытство борется со страхом, но... Первое побеждает.

На мгновение появляется ощущение, что там кого-то пытают. Медленно подхожу ближе. Грохот нарастает. Тяжелое дыхание. Звук, будто кто-то с размаху лупит что-то плотное. Ткань, кожу, возможно... грушу?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Заглядываю внутрь и застываю на месте

Это не комната. Это огромный спортивный зал. Высокий потолок, зеркальные стены, в углу массивный ринг с канатами, чуть дальше беговые дорожки, стойки с гантелями, шведская стенка. Пространство идеально освещено, пахнет металлом и… знакомым запахом. Я без понятия, когда все это успели создать. Думала, в подвале находятся лишь несколько спальных комнат.

Справа, у подвешенной груши из плотной черной кожи стоит Антон. Без рубашки. На нем только темные спортивные штаны, спущенные чуть ниже бедер. Тело покрыто потом, мышцы напряжены. Его кулаки, обернутые бинтами, взрывают грушу ударами. Лицо сосредоточенное, скула дергается, челюсть сжата, взгляд бешеный.

Он не замечает меня.

Смотрю, как жилы на его предплечьях натягиваются под кожей, как напрягается спина при каждом развороте, как изгибается торс при следующем ударе. Антон будто пытается сдержать свою агрессию. Или злость внутри себя.

— Дрянь, — вдруг слышу резкое. Карпинский останавливается, пялится на меня. — Подойди.

— Мне лучше уйти.

— Подойди, я сказал, — рычит. Глаза сверкают от злости.

Делаю шаг за шагом, подхожу к нему и, скрестив руки на груди, останавливаются буквально в метре от него.

— Слушаю.

— Тебя везде ищут, — от его слов по телу пробегает холод.

— И?

— И то, Настя, — рычит, сжимая пальцами мой подбородок. — Что хочется тебя отпустить. И пусть, блядь, делают с тобой что хотят.

— Прекрасная мысль. Я с тобой полностью согласна.

— Сука, — дышит он тяжело. — Хочешь узнать, что они с тобой сделают? Хочешь?

— Это тебя волновать не должно. В конце концов убьют. Один раз! И я избавлюсь от такого ублюдка, как ты!

— Ублюдка? — усмехается, а потом прикрывает на секунду глаза. — Это я ублюдок?

— Хуже! — наверное, впервые за все время, что нахожусь под этой крышей, я по-настоящему плачу. От боли. — Я тебя ненавижу, слышишь? Ты либо меня не трогаешь… пусть я буду просто домработницей! Буду мыть полы, но ты… будешь делать вид, что меня нет! Либо… пусть уж сделают со мной, что хотят, ясно? Потому что мне надоело так жить! Ты же так хотел от меня избавиться… вот тебе и возможность! Воспользуйся!

— Что ты так истеришь, а? — тихо, вкрадчиво спрашивает. — Что такое, Настя? Так сильно задело, что я переспал с другой? М?

Он стоит слишком близко ко мне. Я чувствую запах его дезодоранта, смешанного с потом. Мне должно быть противно, наверное, но я ничего подобного не ощущаю.

— Вот и трахай кого хочешь… Но после них не подходи ко мне.

— Ревнуешь? — склонив голову набок, заглядывает в глаза. — Не ты ли говорила, что безумно любишь мужа? Что нет места для другого мужчины? Помнишь? Это твоя любовь? Сегодня одного, завтра другого…

— Не путай меня с собой, — нервно сглатываю. Облизываю пересохшие губы.

— А если я скажу, что не трахал ее?

— Мне все равно. Пожалуйста, — хрипло шепчу. — Пожалуйста, оставь меня в покое. Клянусь, больше ни слова не скажу… с кем хочешь спи, ладно? Просто… Считай, что меня нет. Что я пустое место. Какая-нибудь противная домохозяйка и…

— Но это не так, — перебивает, толкая меня к стене. А сам нависает сверху. — Оставить в покое, говоришь? Нет, Настя. Не для этого ты здесь.

— И для чего же? — не выдерживаю, толкаю его в грудь. Раз, второй, в третий он ловит мои руки и заносит их за мою голову. Я жду от него ответа, однако вместо этого получаю поцелуй в губы.

Резкий, глубокий, сводящий с ума.

Глава 14

Поцелуй резкий, жадный, сбивающий дыхание. Я пытаюсь вырваться из его объятий, но он не дает ни малейшего шанса — его руки уже прижали мои к стене: одна удерживает запястья, другая скользит по талии.

— Отпусти, — шепчу в перерыве между поцелуями, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле.

— Поздно, — голос глухой, насыщенный внутренним огнём. — Ты сама пришла, Настя.

Он целует снова — глубже, дольше, будто хочет утопить во мне всё: обиду, боль, злость. Он ищет выход, как и я. Только по-другому.

Его пальцы скользят вверх по спине, прижимают ближе. Я чувствую его горячее, неровное дыхание у самой шеи. По коже бегут колючие мурашки. Слишком много всего, что выбивает из равновесия: запаха, тяжести, тепла.

Я вновь пытаюсь вырваться — неосознанно. Может, из упрямства. А может, потому что всё слишком на грани. Он смотрит в глаза с усмешкой.

— Ты правда хочешь, чтобы я отпустил? — тихо, почти шепотом проговаривает Карпинский.

Молчу, потому что он уже перешел черту, и я позволила.

Поздно искать помощи, когда сама пришла в клетку к дикому зверю.

Он не отпускает моих запястий. Вместо этого ведет в самый дальний угол зала. Там тёмный кожаный диван, массивный, как и все здесь. Слишком дорогое вме. Он резко, но не больно, толкает меня на него. Я падаю животом.

— Что ты… — начинаю, но осекаюсь. Он уже надо мной как скала.

Колени упираются в край дивана. Его сильные, горячие ладони на моей талии. В них нет спешки, но есть решимость. Его поцелуи возвращаются — на шею, на плечи. Чуть ниже... И я снова дрожу. От злости и желания одновременно. От невозможности сопротивляться.

— Не надо, — шепчу едва слышно.

— Надо, — отвечает он хрипло, почти рыча. — Ты сама этого хочешь, Настя. Вся мокрая, — касается пальцами моей промежности.

Дышу тяжело и прерывисто. Антон где-то позади, рядом, внутри — не знаю. Мой мозг отказывается воспринимать реальность целиком. Всё будто окутано дымкой. Как в бреду, ей богу. Глаза закатываются, когда он касается ладонью груди, сжимает сосок.

Боже… Больно и так приятно…

Кожа пылает. Внутри меня ноющая усталость, смешанная с чем-то диким. Мне стыдно и страшно одновременно. И в то же время… я чувствую себя живой.

Черт, Настя, что ты делаешь?

Я же хотела сбежать. Ещё пару часов назад была готова залезть в багажник. Лишь бы подальше от него, от этого дома, от всех этих чувств. Я же ненавижу его! Ненавижу после того, как он привел сюда ту девицу, унизил меня перед ней! Но… Антон сказал, что ее не трогал. И я почему-то верю. А ведь…Ненависть была моей броней. Куда же она делась?

А теперь?

Теперь я лежу под ним. После всего, что он мне сказал той ночью. Его дыхание на моей спине. Руки медленно скользят вдоль талии. И я... не двигаюсь.

Почему я не отталкиваю его?

Почему не встаю, не кричу, не рву всё на куски?

Наверное, потому что я устала. Слишком. До дрожи в костях. До звона в висках. И потому что... как бы мне ни было больно и обидно, когда он прикасается ко мне вот так, я будто перестаю существовать. Всё вокруг исчезает. Даже обида. И страх. Потому что я чувствую, что он хочет меня по-настоящему. Не для каких-то своих целей, как было с мужем на протяжении нескольких лет. Карпинский хочет меня, несмотря на его ненависть ко мне.

Он поворачивает меня лицом к себе, смотрит в глаза. Долго, и молча. Его взгляд темный, как ночь и я не могу в нём прочитать ничего. Он словно смотрит сквозь меня.

— Ну что в итоге решила? Как отсюда сбежишь, Настя? Нашла выход?

Я не отвечаю. Не показываю свое удивление, хоть и ошарашена. Откуда он узнал? Или я что-то сказала вслух?

— Если решу сбежать… Не стану ставить тебя в известность. Мое отсутствие в этом доме ты почувствуешь сразу. Будешь искать в каждом угле, но не найдешь. А потом… в каждой бабе. Но я незаменима, Карпинский. Ты это сам прекрасно знаешь.

Антон усмехается, затем, наклонившись, касается моих губ своими. Ещё один поцелуй. Медленный и настойчивый. А у меня в голове снова всё кувырком.

Я не понимаю себя. Чего я хочу? Чтобы он ушёл? Или остался? Хочу снова стать пустым местом для него или чтобы не выпускал из рук?

Мне ведь больно не от того, что он привел другую. А от того, что я стала зависимой от него. От его взгляда, прикосновения, его настроения. Это превратится в болезнь. Я теряю себя рядом с ним. Но и без него будто просто исчезаю.

Я не хочу больше жить в этом аду. Но в то же время я не знаю, как выйти из него. Как перестать чувствовать. Как закрыться окончательно. И навсегда.

— Не переживай, — хрипотца в его голосе заставляет каждый волосок на теле встать дыбом. — Никуда ты от меня не денешься. Я всегда буду рядом.

— Да не рядом ты! Никогда не будешь! Только делаешь вид! Только берешь, что хочешь, и уходишь. А потом… Продолжаешь свою привычную жизнь так, словно меня вовсе и нет… Не было.

«Соберись, Настя. Не верь ему на слова. Не чувствуй. Закройся! Сейчас он возьмёт тебя, а через несколько дней он приведет другую. Которая заменит тебя.»

— Это тебе так кажется… — Карпинский хватается за подол моего платья, поднимает его выше. Скользит ладонью по бедру, поднимается к ягодицам, сжимает.

Снова появляется порыв оттолкнуть его, но… внутри уже что-то трескается, лопается. Я закрываю глаза и, обвив его шею руками, притягиваю к себе. Зачем? Я не знаю.

Утром, конечно, будет хуже. Проснусь и снова не смогу дышать. Потому что Антона уже не будет рядом. Снова придется строить из себя сильную. Прятать боль. Делать вид, что мне всё равно.

Но… Ладно. Рано или поздно мне удастся уйти от него. А пока… Пусть привязывается. Чтобы больнее было, когда меня не станет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

14.2

Я снова под ним. Антон, стянув с себя штаны вместе с боксерами, входит в меня, сорвав белье. Его ладони крепко обхватывают мои бёдра, движения становятся увереннее, глубже. Он пристально смотрит мне в глаза, хочет вырвать из меня нечто большее, чем просто желание. Я сжимаю губы, стараясь не выдать, как внутри всё дрожит от того, как сильно я его хочу… от этой бури между нами.

Каждое его прикосновение, каждый толчок, каждый вздох — как электрический разряд. Я не понимаю, где заканчивается злость и начинается зависимость. Не знаю, чего хочу сильнее — исчезнуть или раствориться в нём до конца. Но позволяю себе чувствовать. Позволяю раствориться и получать удовольствие от этого человека.

Касаюсь пальцами его влажного торса. Он тёплый. Реальный. Его дыхание обжигает кожу, грудь тяжело прижимается к моей, ритм сбивается. Я теряюсь в этих диких ощущениях.

Мне страшно. И невыносимо хорошо.

Страшно от того, что, пытаясь привязать к себе Карпинского, привязываюсь сама.

В хорошо от того, что он хочет только меня.

Он двигается слишком резко, но не больно. Появляется ощущение, что он хочет выговориться движением.

Я почти не слышу его слов. Видимо, Антон это понимает и, наклонившись, рычит мне на ухо:

— Ты моя, Настя. И будешь моей, пока я этого хочу…

Он кончает слишком резко. Я вжимаюсь в кожаную обивку дивана, глотая воздух. Мы оба молчим. Но, кажется, все внутри нас горит.

Карпинский поднимается. Даже не поправляет свои штаны. Берет меня на руки, как пушинку.

— Антон… — выдыхаю, уткнувшись в его шею. Она влажная, горячая, пахнет им пряно, остро, сбивающе с толку.

Он не говорит ни слова. Несет меня по залу — туда, за боковую дверь. Там, оказывается, спрятана ванная. Просторная, в тёмных тонах: графит, холодный камень, сталь. Всё отражает его суть — строгую, молчаливую, контролирующую.

Антон опускает меня на край купели, запускает воду. Пар поднимается вверх, окутывает нас легкой вуалью.

Я прижимаюсь к стене, затаив дыхание. Он медленно снимает с себя штаны, бросает ее на пол. Его тело напряжено. Каждый мускул очерчен, на плечах следы от моих ногтей.

Медленно подходит ко мне как хищник. Стягивает с меня платье одним резким движением и принимается разглядывать меня. Его член дергается. Я же… нервно сглатываю, понимая, что меня ему мало.

Пальцы Антона касаются моей щеки, потом скользят ниже — к ключице, по линии груди. Я замираю. Не сопротивляюсь. Только тяжело дышу.

Он целует меня. Теперь совсем по-другому. Медленно, глубоко. Растягивает момент. Не жадно, а будто с тоской, с признанием в чём-то, что он не может озвучить вслух.

А возможно… это просто мои фантазии.

Подхватив меня под ягодицы, Карпинский приподнимает меня. Я моментально обвиваю его ногами, вцепляюсь в плечи. И… снова входит в меня.

Я теряюсь в нём окончательно. Он держит меня на себе, целует шею, шепчет что-то несвязное, а я только крепче прижимаюсь, зарываясь лицом в его кожу, а пальцами во влажные густые волосы.

Мне не хочется разговаривать. Хочется просто ощущать, что я ему нужна. И я это чувствую кожей.

Всё заканчивается, так же быстро, как началось. Я остаюсь в его объятиях. Уткнувшись в шею, слушаю, как ровно стучит его сердце.

Я молчу и это не потому что нечего сказать. А потому что… просто любое слово может разрушить хрупкий момент, в котором я впервые за долгое время чувствую себя живой.

Карпинский выпускает меня из рук. Мы так же молча принимаем душ. А потом, окутана меня в белое полотенце, Антон снова подхватывает меня на руки и… Несёт. Сначала мне кажется, что в мою комнату. Но, когда поднимаемся на второй этаж, понимаю, что в его.

Укладывает меня на кровать, а сам ложится рядом. Укрывает нас тонким одеялом. Обнимает меня за талию и, уткнувшись носом в мои влажные волосы, дышит, прикрыв глаза. Он слишком молчалив, а я даже не пытаюсь заговорить с ним.

Лишь когда я потихоньку начинаю засыпать, слышу у самого уха хриплое:

— Завтра рано утром закажи себя подходящую одежду. Вечером поедем на деловую встречу. Ты составишь мне компанию.

— Что за встреча? — голос подрагивает. У меня ощущение, что я давным давно не была в прилюдно месте и если сейчас выйду… почувствую себя очень странно.

— Деловая, — повторяет он жёстче. — Платье. Закрытое, но… изящное. И волосы оставь распущенными. Минимум макияжа. Поняла?

— Ты опять командуешь… — шепчу я.

— Настя, тебе ясно, что я сказал?

— Да поняла я!

— Вот и отлично. А теперь спи. Завтра будет нервный и длинный день. Может тебе удастся избавиться от меня. Ты же этого так сильно хочешь, да?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Я просыпаюсь не от одиночества, как раньше, не от холода в пустой постели. Сегодня меня будит тепло. Тепло тела, дыхания, чужой кожи рядом. Медленно открываю глаза и, словно боясь спугнуть реальность, поворачиваю голову.

Антон рядом. Спит. Его рука крепко обнимает меня за плечи, будто даже во сне не хочет отпускать. Ладонь тёплая, весомая. В этой хватке нет жёсткости. Только странное, почти трогательное притяжение.

Я замираю и просто смотрю. Его лицо в утреннем свете кажется каким-то непривычно мягким. Спокойным. Дыхание ровное, ресницы чуть подрагивают. Всё напряжение, вся его вечная собранность будто испарились. Сейчас он… просто человек. Просто мужчина. Красивый и такой… Притягательный.

Я не могу оторвать взгляда. И даже улыбаюсь, глядя на него. Поднимаю руку, хочу коснуться его лица, губ, но толкаю этот порыв глубоко в себя. Глупость какая. Не хватало ещё, чтобы он потом начал мне это постоянно напоминать и усмехаться.

Он пахнет сногсшибательно. Смешанный аромат кожи, парфюма и чего-то необъяснимо интимного, от чего сжимается грудная клетка.

Я осторожно продвигаюсь ближе, прячусь лицом у него на груди, дышу глубже.

Всё-таки осторожно касаюсь его кожи. Рисую невидимые линии на его ключицах кончиками пальцев. Его сердце, в отличии от моего, стучит ровно. А мое готово вырваться наружу от переполняющих меня эмоций.

Закрываю глаза. Я сейчас просто хочу быть рядом. Максимально близко. Чуть сильнее прижимаюсь. И, кажется, засыпаю моментально.

…Но просыпаюсь уже от другого.

Горячие ладони скользят по моей коже. По животу, по бокам, к бедру. По телу пробегает табун мурашек от его прикосновений. Сердце сбивается с ритма. Я не хочу просыпаться. Хочу, чтобы он шептал мне приятные слова. Хочу, чтобы говорил то, что действительно думает. Но это вряд ли случится.

— Просыпайся, Настя. Двенадцатый час. Мы же договаривались.

Я, повернувшись на бок, снова прижимаюсь к его груди, обнимаю его и касаюсь губами его шеи.

— Ещё чуть-чуть.

— Закажи одежду. Пока доставят — поспишь.

— М-м-м, какой ты заботливый. Жаль, что я это оценила вовремя.

Тело Карпинского каменеет. Он шумно сглатывает, только спустя несколько бесконечных секунд расслабляется. А потом, вовсе отпускает меня и встает с кровати. Глаза, которые я не хотела открывать, распахиваю моментально и наблюдаю, как Антон натягивает спортивные штаны.

Зря я упомянула прошлое. Ляпнула не то… очень зря.

— Извини, — тихо отзываюсь.

Он достает из шкафа планшет, бросает на кровать.

— Приведи себя в порядок и спускайся вниз. Обедать будем. Как нормальные люди.

Приподнявшись на локте, я киваю. Забираю гаджет.

— Что именно заказать? Простое или что-то притягательное, цепляющее? Чтобы все рядились на меня или?..

Антон морщится.

— Что-то нормальное, Настя. Не переборщи.

— Хорошо, — улыбаюсь на его реакцию.

Антон выходит из комнаты, я же делаю заказ. Темно-зеленое длинное платье на тоненьких бретельках и черные туфли на высоком каблуке. Все просто, но в то же время… Шик! Меня зацепило сразу, не смотря на простоту. Я никогда не любила одеваться так, чтобы все взгляды были прикованы ко мне. Хотя бы в этом наши вкусы с Карпинским совпадают.

На всякий случай выбираю ещё одно платье — в этот раз черное. Какое больше понравится Антону, то и одену.

Положив планшет туда, откуда взял его Карпинский, иду в ванную. Приняв душ, натягиваю на себя его рубашку и, шлепая босыми ногами по полу, спускаюсь вниз. Работники не посмеют на меня смотреть, а Антон… Пусть не сводит глаз. Мне нравится, когда он пожирает меня взглядом.

Спускаюсь на кухню, слыша женские всхлипы. Останавливаюсь на последней ступени и прислушиваюсь.

— Я больше не буду здесь работать? Почему? — жалобный женский голос приводит меня в ярость. Не сложно догадаться, кто это.

— Не будешь. Собирай вещи и на выход.

— Но почему? Она пришла и ты изменился!

— Ты перегибаешь, — зло рычит Антон. — Не смей разговаривать со мной таким тоном. Ты прекрасно знаешь, почему валишь отсюда! Была бы нормальной, работала бы. Пусть не здесь, но ежемесячная зарплата была бы достойной. Но ты решила поиграть на моих нервах.

— Я больше не буду, клянусь! Слышишь? Не буду!

— Вали на хуй. Живо!

Интересно, что она сделала. Не думаю, что из-за меня Антон стал бы увольнять такую послушную любовницу. Накосячила, видимо… Как и я в свое время…

Я иду в сторону кухни, захожу. Девица замечает меня и, бросив убивающий взгляд, выбегает из помещения, не забыв со всей силы ударить меня плечом. От неожиданности я ударяясь спиной о дверной косяк.

— Сука, — цедит Карпинский. — С тобой все в порядке?

— Да.

Антон кивает. Берет со стола свой телефон и, быстро что-то печатая, кажется, отправляет кому-то сообщение.

— Заказ будет через час, — говорит он ровным тоном. — Садись.

Сажусь на высокий стул, пристально глядя на Карпинского. Страшно спрашивать, что произошло. Уверена, Антон моментально пошлет меня туда же, куда послал ту девицу.

Сглотнув, облизываю пересохшие от волнения губы. Смотрю на профиль этого мужчины. Он, прижав телефон к уху, отходит к окну и стоя ко мне спиной, тихо что-то говорит. Встав, подхожу к нему и обнимаю сзади, чувствуя, как его тело снова каменеет. Он напрягается. Я же, прижавшись к его плечу, прикрываю глаза.

Боже, мне действительно хорошо с ним, когда он ведет себя как человек, а не зверь.

— Не знаю, что ты задумала, Настя, — вдруг слышу его хриплый голос. — Но у тебя ничего не получится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Я резко отхожу от Антона, почувствовав позади чьи-то шаги. В помещение заходит домработница. Она здоровается, а потом делает вид, будто не видит нас.

Спустя пятнадцать минут на кухне пахнет свежим хлебом, кофе и омлетом. Трудно поверить, что в этом огромном, строгом доме может быть такой запах. Женщина раскладывает еду на стол. Двигается она почти неслышно — будто боится сказать или сделать что-то лишнее. Наверное рядом с Антоном все чувствуют себя так…

Карпинский садится напротив меня. Молчит, как и всегда, когда не хочет подпускать к себе в душу. Его взгляд скользит по мне, но в глазах — лед.

На столе — омлет с зеленью, поджаренные тосты, семга, нарезанные фрукты, йогурт, чай и крепкий черный кофе. Всё красиво, безупречно — как в ресторане. Только между нами тишина, от которой звенит в ушах.

Антон ест молча. Я смотрю на его руки, на то, как напрягается его челюсть, как он выпрямляет спину. Его сосредоточенность завораживает. И раздражает одновременно.

Мне хочется что-то сказать. Хоть слово. Бросить фразу. Главное, чтобы он отреагировал. Но я не решаюсь. Не понимаю, что он имел в виду словами, что я чего-то добиваюсь. Неужели думает, что я притворяюсь? Но он же не слепой. Не может видеть мои эмоции? Чувства, реакции, что я испытываю рядом с ним? Бред.

Молча ем, уставившись в тарелку. Внутри неспокойно. Есть какое-то неприятное предчувствие… То ли из-за слов, то ли из-за той девицы, что он уволил. Или… из-за предстоящей встречи… А может из-за того, как он украдкой смотрит на меня. Его взгляд тяжелый, пронизывающий, но в нём бы прячется что-то ещё. Что-то, чего он сам боится.

Мы завтракаем как чужие, совершенно незнакомые люди.

Антон встаёт первым.

— Поднимайся в комнату, — сухо говорит он и уходит. — В мою.

Соглашаюсь. Возвращаюсь в спальню и ложусь. Удается уснуть, потому что ночь была… бурной. А когда просыпаюсь, на диване уже лежат несколько бумажных пакетов. Встав, подхожу, и открываю их. Два платья, как я и заказывала. Изумрудное — особенно красивое: женственное, нежное, чуть откровенное. Второе, черное, строже. Но оба абсолютно мой стиль.

Рядом коробка с туфлями. Простые, элегантные.

Очень красивые…

Но это не всё.

Есть еще два пакета. Одна особенно тяжелая. Внутри профессиональный фен, щипцы для укладки, средства для ухода за волосами. Всё в идеальном состоянии, с глянцевыми этикетками.

И ещё одна… Косметика. Не просто набор — коллекция. Всё люксовое, с тонким вкусом. Никакой яркости, всё мягкое, нюдовое, сдержанное. Даже кисти самые дорогие.

Я провожу пальцами по крышке палетки. В горле встает ком.

Сколько ещё я смогу выдержать, прежде чем окончательно сломаюсь от этого странного тепла, которое он прячет под маской равнодушия?

К вечеру внутри поднимается волнение. Не тревога и не страх — именно волнение. Глубоко вздыхаю, закрываю глаза и стараюсь унять дрожь. Нужно подготовиться, показать себя такой, какой я бываю крайне редко.

Первым делом принимаю душ. Горячая вода смывает усталость, напряжение, остатки глупой неуверенности. Я позволяю себе задержаться под струями чуть дольше обычного. Только после этого выхожу, закутавшись в полотенце, и принимаюсь за волосы.

Наношу на волосы средство для укладки и сажусь перед зеркалом. Тщательно расчесываю каждую прядь, вытягиваю, потом, аккуратно оборачивая волосы вокруг щипцов, создаю мягкие волны. Провожу по ним пальцами, расчесывая, чтобы они выглядели естественно. Волны мягко обрамляют лицо, касаются плеч. Прическа получается именно такой, какой я хотела: воздушной и женственной.

Смотрю в зеркало и впервые за долгое время понимаю, что мне нравится свое отражение.

Я умею краситься, всегда умела, но раньше времени на это почти не было. Утро — бегом на работу, вечер — скорее домой, без желания смотреть в зеркало.

Но сейчас другое дело. Сейчас я позволила себе быть внимательной к себе.

Я разглядываю платья. Но именно изумрудное заставляет сердце дрожать иначе. Надеваю его. Оно мягко облегает тело, подчеркивая линии фигуры. Спина открыта. Тонкие бретельки, благородный вырез. Боже, как я себе нравлюсь!

Надев чёрные туфли на высоком каблуке, я встаю, расправляю плечи, подхожу к зеркалу. Кручусь, поправляю волосы. Выгляжу идеально.

Именно в этот момент распахивается дверь.

Резко поворачиваюсь.

На пороге стоит Антон. Он останавливается, я бы сказала — замирает. Никаких слов. Только долгий, внимательный взгляд, полный неподдельного восхищения. Я вижу это в его глазах, в задержке дыхания, в том, как его губы приоткрываются, будто он собирался что-то сказать, но забыл, что именно.

Он смотрит на меня с каким-то особым удивлением. Словно видит меня впервые и в восторге от того, кто стоит перед ним.

Щеки заливаются краской, но я не отвожу взгляд.

Наконец он подходит ближе и, оглядев меня с ног до макушки, едва заметно улыбается.

— Прекрасно выглядишь.

— Спасибо. Я старалась.

Если раньше я мечтала сбежать… то сейчас, в эту секунду, мне страшно даже подумать, что этот взгляд не навсегда. Что он может отпустить меня. Может забыть, как мимолетное развлечение.

Он идёт в ванную, пока я, стоя у окна, смотрю на то, как работники встали во дворе в круг и что-то обсуждают. У меня четкое ощущение, будто они готовятся к чему-то ужасно. Клянусь, от этой мысли по спине бегут колючие мурашки. Качаю головой, чтобы отогнать все лишнее из головы.

Все будет замечательно. Я уверена. Была бы опасность — Антон не стал бы выходить из этого дома со мной.

А если хочет избавиться от меня?

«Боже, Настя… Дура ты!» — говорю себе.

Он же позволил мне уйти, реши скорее выкинуть меня из своей жизни. Ведь говорил, что меня уничтожат, едва я выйду из этого двора.

Антон вышел из душа — чувствую его шаги по комнате. Он одевается. Специально не поворачиваюсь, не хочу смотреть, видеть его голым. У него идеальное тело. Спортивное, притягательное… Хочется трогать, целовать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не чувствовала такой тяги к своему мужу. Никогда. И очень сожалею, что Антона не подпускала к себе близко. Все могло бы быть совсем иначе… В день десятки раз повторяю, как мне жаль…

Я влюбилась в Карпинского. Буквально без ума. Мне нравится как его забота, нежность, так и грубость и резкость. Мне он нравится полностью. Целиком.

Антон останавливается позади меня. Его дыхание касается моей шеи, а потом и сухие губы, которыми он проводит по коже. Тело моментально покрывается мурашками.

— Пиздец как хочется тебя трахнуть перед уходом.

Глава 17

Мы выходим из дома. Прохладный вечерний воздух обволакивает кожу, как ледяное напоминание о реальности. Антон идёт чуть впереди, но, подойдя к длинному черному лимузину, оборачивается ко мне и протягивает руку. Я вкладываю свою в его крепкую, теплую ладонь и позволяю ему помочь мне устроиться в салоне. Сама машина словно вырезанная из ночи: глянцевая, массивная, роскошная. Внутри пахнет кожей, сандалом и чем-то дорогим.

Я переступаю в другую реальность — гламурную, оторванную от будней, кинематографическую. Всё вокруг — мягкий свет, играющий на глянцевых поверхностях, деликатная подсветка в потолке, уютные кремово-бежевые диваны с простежкой под кожу, которые манят присесть и забыться.

Потолок украшен светодиодной вставкой с глубоким синим свечением, будто имитирующей ночное небо. По бокам встроены динамики и небольшие дисплеи, которые сейчас молчат, создавая только атмосферу. У правой стены — мини-бар. Несколько хрустальных бокалов, подсвечены снизу мягким голубоватым светом. Всё слишком идеально. Даже слишком красиво для обычной поездки.

Я машинально ищу глазами водителя или хотя бы его сиденье, но впереди ничего нет. Ни кабины, ни рулевого колеса. Только глухая стена с мягкой обивкой, отгораживающая нас от остального мира.

Антон садится рядом, захлопывает за собой дверь.

Я обвожу двор взглядом сквозь тёмное стекло и замираю. Спереди и сзади еще по машине. Такие же чёрные, матовые, как будто специально подобранные для сопровождения. Вокруг слишком много мужчин. Один за другим, они неспешно отходят от строения, рассаживаются по автомобилям. В черных костюмах и с одинаковыми холодными лицами. Телохранители. Они прямо как в кино — огромные, мощные, строгие. У каждого — застывшее выражение сосредоточенности. Они давно уже в каком-то ином режиме, где главное защищать, подавлять, контролировать.

Машины начинают выезжать одна за другой. Я чувствую, как сердце бьется все сильнее, как напряжение медленно проникает под кожу, врастает в мышцы. Не понимаю, что происходит. Зачем столько охраны? Куда мы едем? Почему всё это сопровождается такой демонстративной мощью?

Внутри тягучее, липкое волнение. Я стараюсь держать лицо спокойным, но в груди разрастается тревога. Хочется спросить, но слова застревают в горле. Слишком много вопросов, слишком мало ответов.

Я вспоминаю то, что Антон говорил мне раньше:

«Как только ты выйдешь за пределы этого двора — тебя уничтожат.»

Тогда мне это казалось простой угрозой. А теперь понимаю, что это констатация факта. И сейчас, когда машины покидают ворота, эти слова возвращаются в сознание, как лезвие.

Неужели это все из-за меня?.. Столько людей, столько охраны… Я непроизвольно сжимаюсь, плечи вздрагивают. Прижимаюсь ближе к Антону, почти касаясь его. Мне кажется, его присутствие может защитить меня от чего бы то ни было.

И только потом, спустя пару секунд, осознаю: я прижимаюсь к нему не потому, что боюсь за себя.

А потому что боюсь за него.

Это странно. Пугающе странно. Я, которая совсем недавно хотела от него сбежать, сейчас ловлю себя на том, что молю бога, чтобы с ним ничего не случилось…

Сквозь окно мелькают уличные огни, дорога сменяется плавными поворотами. Атмосфера в машине глухая и плотная. Антон молчит, но я чувствую его взгляд на себе.

Он, положив ладонь на мое колено, начинает гладить бедро сквозь тонкую ткань платья.

В доме говорил, что хочет меня. Но не стал этого делать.

— Встань передо мной, Настя, — велит он.

До меня не сразу доходит. Подняв на него глаза, не понимаю, что мне сделать. А потом поднимаюсь и… сразу оказываюсь сидящей на коленях Антона. Он поднимает подол моего платья, усаживает меня так, что его колени оказываются между моими бедрами.

Мы займёмся сексом в машине? Серьезно?

Смотрю на него в шоке. Обвиваю его лицо ладонями, пялюсь на его полные губы. Хочется поцеловать, но не смогу. Именно из-за макияжа он меня не тронул дома. И сейчас, не думаю, что это сделает.

Впивается губами в мою шею, лижет языком кожу. Поднимается выше и прихватывает зубами мочку уха, сжимает.

— Господи… — из горла вырывается стон.

Запрокинув голову назад, позволю продолжиться этому безумию. Пусть целует хотя бы в шею. Мне так приятно… словами не описать.

Подняв платье аж до живота, сжимает мои ягодицы. Я же, расстегнув еще несколько пуговиц его рубашки, касаюсь пальцами его груди. Провожу руками вниз, поднимаюсь вверх. А потом вовсе тянусь в песню его брюк.

Вытащив налитый кровью горячий член, я невольно облизываю губы. Смотрю Карпинскому в глаза. Он, откинувшись на спинку сиденья, сдвигается чуть вперёд. Закидывает руки на голову.

Что он хочет? Чтобы я взяла инициативу на себя?

Отодвинув трусы, я насаживаюсь на его член. До самого упора. Глаза невольно закрываются от удовольствия, а по телу пробегает теплота, скапливается в самом низу живота.

Боже, это невероятно.

— Ускорь темп, Настя, — требует он хрипло.

Я слушаюсь. Положив ладони на его щеки, не отвожу взгляда. Сквозь полу закатанные глаза смотрю на него без упор. Он тоже смотрит. Сжав челюсти, дышит сквозь стиснутые зубы.

Не выдерживает. Подавшись вперед, обхватывает мою талию и насаживает до самого упора, полностью наполняя меня.

Еще несколько резких движений и мы кончаем одновременно. Я, положив голову на его плечо, тяжело дышу. Карпинский точно так же уткнувшись носом в мои волосы, втягивает носом воздух.

Я не знаю, откуда он достает салфетки. Протягивает мне. Вытеревшись, встаю с его колен, поправляю платье и жду, когда он приведет себя в порядок. Едва он усаживается удобнее, я снова опускаюсь на его колени.

— Ты же не против? — спрашиваю тихо, обвив его шею руками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет.

Снова кладу голову на его плечо. Не знаю, сколько времени мы идём. Мне кажется, что целую вечность.

Хочется заговорить с Антоном. Его слова о том, что у меня есть что-то в голове и то, что я задумала, не получится, не дают мне покоя. Он должен знать о моих чувствах.

— Можем поговорить?

— Говори, — тихо проговаривает.

— Ты… Мне совсем не веришь?

— А должен?

— Не отвечай вопросом на вопрос! Пожалуйста… Я просто хочу, чтобы ты знал… Никуда не хочу уходить. Мне хорошо с тобой.

— Боишься?

— Нет, причем тут это? — резко поднимаю голову и осмелившись, касаюсь его щеки кончиками пальцев. — Просто хочу, чтобы ты верил. Я не та Настя, что была. Клянусь. Дурой была… Не видела ничего дальше своего носа. Ты… Когда-нибудь сможешь меня простить?

— Такого в приоритетах нет, — отвечает четко.

— Понятно, — шепчу.

Задевает. Причем так сильно, что разрыдаться хочется.

Чуть отстранившись, пытаюсь встать, но он не позволяет.

— То, что ты сделала — не просто ошибка, на которую можно закрыть глаза. Мне кажется сама это прекрасно понимаешь.

— Возможно. Ты прав… Я понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь, Настя.

— Я все понимаю!

— Да? Простишь мужа, если вернется и начнет тебе умолять?

— Нет, ни за что!

— Так вот… Ты сделала тоже самое со мной, что он с тобой, Настя. Поставь себя на мое место и тогда ты точно все поймешь… Как это — жить, когда в горле постоянно битое стекло.

Глава 18

Лимузин замедляется и плавно останавливается. Я смотрю в затемненное окно, вижу огромное здание. Одно из тех, мимо которых я раньше проходила, даже не думая, что когда-нибудь окажусь внутри.

Фасад сверкает в свете ночных фонарей. Высокие стеклянные стены отражают город, как зеркало. Чёрный мрамор, кованые детали, колонны и широкая лестница с подсветкой по краям — всё говорит о статусе, влиянии и богатстве. Я даже не сразу решаюсь дышать — боюсь, будто любое неосторожное движение может выдать мою неуместность.

Антон открывает дверь и, не говоря ни слова, протягивает мне руку. Кладу ладонь в его, делаю шаг и каблуки глухо стучат по плитке. Он помогает мне выбраться из машины, как будто я не просто женщина рядом, а кто-то гораздо более значимый. Но мне неуютно. Потому что слишком много взглядов, слишком много машин, слишком много мужчин в чёрных костюмах, расставленных по периметру.

— Пойдем, — говорит он тихо, положив ладонь мне на спину, направляя вперед.

Мы поднимаемся по ступеням, проходим через стеклянные двери, и, оказавшись внутри, будто попадаем в другой мир. Мраморный холл, высокий потолок, золотистое освещение. Ощущение, словно с потолка капают капли роскоши.

Всё дорого. Всё блестит. Всё... не про меня.

Мы заходим в лифт, и двери плавно закрываются. Он нажимает кнопку с последним этажом. Мое отражение в зеркальных стенках кажется чужим. Кто эта женщина в изумрудном платье, с уложенными волнистыми волосами, с макияжем, подчеркивающим глаза? Кто она и что она делает рядом с Карпинским?

Я изменилась. Стала… живее, что ли? Раньше я была как привидение. Ехала на работу, а потом возвращалась, думая, что же меня ждет дома и какой очередной «сюрприз» готовит муж…

— Расслабься, — вдруг говорит Антон, не поворачивая головы. — Просто будь собой.

Я коротко киваю. «Собой» — легко сказать, когда ты в лимузине, в платье, которое стоит целое состояние. С мужчиной, который... пугает и одновременно притягивает до дрожи.

Я не в своей тарелке. Я в чужой сервировке.

Лифт останавливается, двери раздвигаются. Мы выходим. Еще несколько метров, а потом мы отказываемся в зале.

Огромный. Светлый. Зал, от потолка до пола застекленный, словно сама Москва раскинулась у ног. Люстры, как ледяные водопады, свисают с потолка. Белые скатерти, высокие стулья, музыка фоном, гул голосов. В центре — длинный стол, вокруг которого уже сидят или подходят мужчины в дорогих костюмах. Их лица серьезные, уверенные. Их взгляды скользят по мне, кто-то едва заметно кивает. Антону пожимают руки, обнимаются по-мужски. Хлопают по плечу.

— Это мероприятие? — шепчу я, почти не открывая губ.

— Вроде того. Ужин с партнерами, — отвечает Антон и, взглянув на меня, чуть смягчается. — Все хорошо, Настя. Идем.

Мы проходим мимо других столиков. Хочется исчезнуть. Раствориться. Но я иду рядом с Антоном, стараясь держать осанку ровно. Внутри паника и тысячи вопросов. Почему я здесь? Что обо мне подумают? Что я должна говорить? Как себя вести?

Мы подходим к самому окну. Длинный стол, вид на город просто завораживает. Ночь уже опустилась, и огни мегаполиса горят, как драгоценности на черном бархате.

Антон отодвигает мне стул.

— Садись, Настя.

Я делаю шаг и сажусь, стараясь не выдать дрожи в коленях. Сердце бьется быстро и слишком громко. Карпинский располагается рядом.

— Улыбнись, — шепчет. — Это просто вечер. Настя, никогда не была в таких местах?

— Только на свадьбах друзей…

— Вот и сейчас сделай вид, будто тебя пригласили на какой-нибудь праздник.

Я пытаюсь. Но несмотря ни на что, внутри все рвется на части. Мне не по себе.

Буквально через пол часа, когда я наконец хоть чуть расслабляюсь, вижу, что Антона зовут. Я как-то машинально цепляюсь за его запястье за столом, впиваюсь ногтями в кожу и, повернув голову, смотрю на него. Вопросительно выгнув бровь, Карпинский не сводит с меня взгляда. На его лице застывает едва различимая улыбка.

— Что такое?

— Уходишь?

— На пять минут. Расслабься. Ничего страшного нет. В огромном зале тебе ничего не сделают.

— Я знаю, но…

— Ты напряжена, Настя, — слышу через вату в ушах. Он продается вперед, хрипит мне на ухо, касаясь мочки губами: — Все под контролем. Понимаешь?

Я киваю, натягивая на лицо улыбку.

— Схожу в уборную.

— Хорошо.

Мы встаем вместе. Антон подходит к маленькому круглому столу, за котором стоят двое мужчин, я же выхожу из зала, ищу туалет. Поворот направо, потом налево и вот, оказываюсь в просторном помещении. Тут тихо. Никого нет. Стою перед зеркалом, подставляю руки под кран. Вода течет, но в чувство не приводит. Ощущения ужасные. Мне постоянно кажется, что за мной наблюдает. И не одна пара глаз, а сразу десятки. Не понимаю, что со мной происходит.

Положив прохладную ладонь в лоб, пытаюсь унять дрожь в теле. А потом вытираю руки и, выдохнув, снова смотрю на себя. Щеки горят, глаза немного красные. Боже, я хочу домой…

Открываю дверь, выхожу отсюда. Но не успеваю дойти до поворота, как вижу мужчину, который идёт мне навстречу. Хочу пройти мимо, однако он преграждает мне путь.

— Анастасия?

— Кто вы? — вопрос вылетает моментально. — Дайте пройти.

— Чего это вы нервничаете? У меня нет плохих намерений, Настасья, — поднимает он руки.

Так меня называл только папа. Когда-то…

— Господи… Пожалуйста, дайте пройти. Мне все равно, какие у вас намерения. Отойдите.

— До меня дошли слухи, — проговаривает он выдохнув. — Могу вам помочь.

— Мне плевать, что до вас дошло.

Интуиция подсказывает, что этот человек не «свой». И подошел он явно не просто так. Скорее кто-то из конкурентов Антона или же из тех, кто меня ищет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

От этих мыслей дурно становится.

— Обещаю вам защиту, Настасья. От Карпинского вас могу спасти только я. Прекрасно знаю, какой он зверь. Столько невинных девушек он… выкинул после того, как воспользовался. И я вижу, как вам плохо рядом с ним. Вы вся на иголках. За вами постоянно следят.

Мои брови сами собой взлетают. Что он несет? Это он про Антона? Да, он, может, бабник. Может переспал со многими. Но этот человек описывает его как насильника.

Невольно разглядываю его. Высокий, в сером костюме. С животом, как у моего старого начальства. Лет сорока пяти. Через пару лет лысым станет — волосы явно выпадают, судя по тому, какие они.

Сглотнув, я вздергиваю подбородок.

— Уйдите с пути. Мне ваша помощь не нужна. И да, вы сделали совсем необоснованные выводы, ясно? Мне хорошо с Антоном.

Хочу пройти мимо, но мужчина ловит меня за руку и слишком резко дергает на себя. От неожиданности теряю равновесие и оказываюсь прижата к его телу. От него пахнет никотином и спиртным. А ещё потом. Морщусь, упираясь ладонями в его грудь, отталкиваю.

— Пустите!

Хватка ослабевает, едва мужчина смотрит мне за спину. Я отскакиваю и, заметив человека Карпинского, облегченно выдыхаю. Чуть ли не бегом возвращаюсь в зал. Нахожу Антона у окна. Он, держа бокал, смотрит прямо на меня. Да так, что страшно становится идти к нему.

Он зол. Между бровями складка, губы поджаты в тонкую полоску. А я… буквально дрожу от страха. Шаг за шагом, и я оказываюсь рядом.

— Ну как сходила в туалет? — проговаривает, делая глоток вина.

— Я хочу… уехать.

— Куда?

— Домой.

Карпинский щурится. Ещё один глоток, а потом усмехается краем губ.

— М-м-м… В какой дом?

— Ты издеваешься? Я не хочу тут оставаться. Пожалуйста, давай вернемся.

— Хочешь, чтобы меня расстреляли по пути! Такие планы строила с Германом?

— Герман? Это кто? Что ты говоришь, Антон?

— А потом, думаешь, сможешь жить по-человечески?

Он с ума сошел. Не понимаю, что происходит. Увидел меня с тем пузатым? Что он опять подумал?

— Не имею ни малейшего понятия, что ты несешь, Карпинский. Хотела бы избавиться от тебя, сделала бы это собственными руками. И лучше бы в тюрьму попала, чем терпела бы тебя… Хватит нести чушь. Попроси своих людей вернуть меня в дом. Мне тут неуютно. Я как на уголках! Сам ведь видишь! Зачем я тут?

Антон оглядывает меня с ног до головы, морщится. А потом, повернув голову, устремляет на кого-то яростный взгляд. Я смотрю туда же и вижу того пузатого, который, взглянув на меня, подмигивает.

Боже… Я тут с ума сойду!

— Он обеспеченный. Крутой мужик, — улыбается Карпинский, но я вижу, насколько эта улыбка злая. — Предложил хорошую сумму. Хочет выкупить тебя. Ну что, Насть, готова от меня избавиться? Уверен, тебе с ним понравится больше, чем со мной.

Глава 19

Антон проходит мимо меня, и в последний момент я, словно действуя на автомате, хватаюсь за его локоть, впиваясь ногтями в ткань костюма, ощущая под пальцами тепло его кожи. Он останавливается, едва заметно разворачивается, но даже не смотрит на меня. Его взгляд скользит мимо. Я же поднимаю голову и, глядя снизу вверх, стиснув зубы, буквально скриплю зубами. Слова вырываются напряженно, с трудом, через ком в горле:

— Куда ты идешь?

— Куда-куда… домой. Куда я ещё могу пойти? — отвечает он спокойно, но в этой спокойной интонации сквозит холод.

— А как же я? — голос мой срывается, но я стараюсь говорить твердо. — Ты что, оставишь меня здесь?

— Да. Продолжай в том же духе, Настя. Как жила до меня — так и продолжай. Забудь, что я когда-то отвез тебя в свой дом, забудь обо всем, что было. Делай, что хочешь — возвращайся к бывшему мужу, уезжай, ищи другой выход… Ты мне больше не нужна.

Его слова падают на меня, как ледяные камни. Он едва заметно вырывает руку из моей хватки, и, выпрямившись, просто уходит.

Я остаюсь стоять на месте, не в силах пошевелиться. Внутри всё сжимается от шока. Паника накрывает, сердце колотится так, что я слышу его в висках. Мгновенно в голове начинают метаться мысли. Что делать? Куда идти? Бежать за ним или остаться? Звать его или отпустить? Всё внутри сопротивляется, кричит, что нельзя его отпускать, но тело не слушается. Я не знаю, что правильнее — остаться одной здесь или последовать за ним…

Через несколько секунд, которые кажутся вечностью, я пытаюсь взять себя в руки. Ощущение, что земля уходит из-под ног, не отпускает. Оглядываюсь и понимаю, что Антона уже нет. Зато вижу, как ко мне уверенным шагом приближается тот самый пузатый мужчина. Взгляд его слишком уверенный. И голодный. От этого по спине пробегает холод. Я резко разворачиваюсь и почти бегу к выходу, стараясь не оглядываться.

Выбегаю в холл. Карпинского и тут нет. В груди нарастает отчаянное чувство, будто я опоздала всего на несколько секунд. Подбегаю к лифту и, почти не контролируя движений, лихорадочно нажимаю кнопку вызова, снова и снова, словно от этого он приедет быстрее. Но лифт не спешит, и каждая секунда ожидания кажется мучением.

Краем глаза снова замечаю того пузатого. На этот раз он не один — за ним следуют двое или трое высоких мужчин в темных костюмах. Они движутся слаженно, уверенно, как охрана, и в их шагах есть что-то хищное. Мне становится ясно, что оставаться здесь опасно. Сердце бьётся всё быстрее, ладони потеют, а мысли обрываются, сменяясь одним-единственным импульсом — бежать.

Наконец, после мучительно долгих секунд, тянущихся целую вечность, створки лифта с тихим звуком раздвигаются. И я, почти потеряв контроль над дыханием, вхожу внутрь. Резко поворачиваюсь и несколько раз подряд нажимаю на кнопку с цифрой один. Внутри всё сжимается в мольбе, чтобы двери скорее закрылись. Только бы не оказаться с ними в одной кабине. Лифт медлит всего мгновение, но оно кажется издевательски долгим. Едва створки начинают сходиться, я краем глаза замечаю, как один из охранников пузатого мужчины делает резкий шаг вперёд, вытягивая руку, явно намереваясь остановить лифт. Однако она с тихим металлическим стуком смыкается прямо перед его пальцами. Я выдыхаю так, будто несколько минут подряд не могла вдохнуть. Ноги слегка подгибаются от облегчения, смешанного с паникой.

Кабина пуста, и тишина, нарушаемая только мягким гулом движения вниз, кажется одновременно спасением и пыткой. Я поднимаю глаза и вижу свое отражение в большом зеркале напротив — лицо покрасневшее, лоб блестит от капель пота, прилипшие к вискам волосы выдают, насколько сильно я нервничаю. Глаза, широко раскрытые и полные липкого страха, смотрят на меня так, будто это вовсе не я, а чужая женщина, загнанная в угол и лишённая выбора. В груди пульсирует злость — на Антона, на его холодный голос, на то, что он, как и мой муж в прошлом, просто использовал меня и выкинул. Словно я вещь, которая постарела и стала ненужной. К горлу подступает тяжелый, невыносимый ком. Хочется расплакаться, но слезы не идут. Потому что помимо обиды, внутри живет еще что-то страшнее — пустота от осознания, что Карпинский ушел, бросил меня, отвернулся. Оставил в таком состоянии в незнакомом месте, без шанса с кем-либо связаться.

Лифт мягко останавливается, двери открываются, и я, будто опасаясь увидеть кого-то снаружи, осторожно выглядываю, а потом выхожу на первый этаж. Едва оказываюсь за пределами здания, в лицо бьет прохладный ночной воздух, обжигающий кожу после духоты, но не приносящий облегчения. Быстро оглянувшись, я не нахожу ни одного знакомого лица, однако ощущение, что абсолютно все, кто находится здесь, смотрят именно на меня, пронизывает до дрожи в коленях.

В голове снова роятся вопросы. Куда идти, в какую сторону бежать? Кому позвонить? У кого просить помощи?

Ни один из них нет ответа. От этого становится ещё хуже: время утекает, а ноги сами несут меня к дороге, всё быстрее и быстрее. Пока дыхание не сбивается, сердце не начинает колотиться так, что в груди начинает невыносимо болеть.

В момент, когда я думаю, что смогла сбежать ото всех, словно вынырнув из темноты, рядом останавливается черный автомобиль с тонированными окнами. Я не успеваю понять, что происходит, как дверца распахивается, и из машины выходят двое мужчин в темных костюмах. Их движения быстрые, отточенные, и прежде чем я осознаю опасность, их сильные руки хватают меня за плечи, разворачивают и толкают к открытой дверце. Я, чувствуя, как внутри всё рвётся, начинаю вырываться.

— Отпустите меня! Не трогайте! Кто вы? Куда вы меня ведете? Спасите меня! — кричу я.

Однако мои слова тонут в ночной тишине, и никто из прохожих даже не останавливается. Меня буквально заталкивают внутрь, дверца с глухим звуком захлопывается, и в следующую секунду машина срывается с места. Я остаюсь совершенно одна — такая беззащитная, без понимания, куда меня везут. И с нарастающей внутри паникой, которая грозит разорвать меня изнутри.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Салон машины поглощает меня, как беззвучная темница, где единственным источником света остаются слабые блики уличных фонарей, скользящие по чёрным кожаным сиденьям и тут же тонущие в глубокой тени. Стекла затонированы настолько плотно, что за ними невозможно различить ни очертания зданий, ни отблески витрин, и это полное отсутствие ориентиров только усиливает ощущение, что я больше не контролирую ничего — ни направление, ни собственную судьбу. Воздух внутри прохладный, но от этого не становится легче: всё тело словно сжато невидимыми тисками, а сердце бьётся так громко, что каждый удар отдается в висках.

Пальцы сами собой сжимаются в кулаки до боли, ногти впиваются в кожу, и я осознаю, что не решаюсь повернуть голову, чтобы взглянуть на тех, кто находится рядом

Машина идёт быстро, но плавно, и только глухое урчание двигателя нарушает вязкую тишину.

— Куда вы меня везете? Зачем? Кто вы? — пытаюсь заговорить, но слова повисают в воздухе, не встречая ни ответа, ни даже тени реакции. Молчание давит сильнее любых угроз, потому что в нём ясно читается: моё мнение, мои чувства и даже попытки сопротивления не имеют ровно никакого значения.

В груди поднимается тугой клубок злости, обиды и отчаяния, и где-то глубоко внутри рождается безумная мысль — распахнуть дверь на ходу и выпрыгнуть, лишь бы вырваться из этого ледяного плена. Но разум тут же отрезвляет: я не знаю, где нахожусь, машина мчится на большой скорости, а мои силы ничтожны по сравнению с этими людьми. Страх постепенно превращается в вязкое, парализующее ожидание — что будет дальше, кто встретит меня в конце этой дороги, и есть ли у меня хоть малейший шанс вернуться обратно…

Машина замедляется, и ровный бег колёс по асфальту обрывается резким толчком, от которого меня подбрасывает вперёд. Почти сразу дверца со стороны охранников распахивается, впуская в салон прохладный ночной воздух с примесью пыли и бензина. Меня грубо хватает чья-то сильная рука и без единого слова вытаскивает наружу. Я понимаю, что любое сопротивление здесь бесполезно: каждое моё движение мгновенно блокируется их физической силой. На секунду я оказываюсь под открытым небом, ослепленная светом фар другой машины, и уже через мгновение меня направляют к ней. Я как предмет, который перекладывают с места на место.

Скольжу в новый салон и сразу вижу массивную фигуру мужчины с тяжелым, выпуклым животом, натянутым рубашкой. Он сидит широко, уверенно, маленькие прищуренные глаза цепляют меня, медленно скользят по моему телу, раздевают.

Тот самый пузатый, которому отдал меня Антон.

Рядом с ним пустое место, и именно туда меня толкают, но я упорно отхожу в самый угол, вжимаясь в дверцу, желая раствориться в тени. Голос дрожит, когда я срываюсь на вопросы:

— Что вам нужно? Кто вы такие? Что вы от меня хотите?

Он не отвечает — только медленно растягивает губы в ухмылке, лишенной тепла, но полной ощущения власти и уверенности, что со мной можно сделать все. В отличие от прошлой машины, здесь горит тусклый потолочный свет, и это только усиливает неприятие: я вижу каждую складку на его лице, каждый блеск пота, влажный блеск губ.

Машина трогается, и мы снова едем в неизвестность. Мужчина двигается ближе, его тело источает тяжелое, липкое тепло. Внезапно его ладонь опускается на моё колено и сжимает бедро. Внутри поднимается волна отвращения. Такая острая, что кажется, кожу в этом месте можно срезать ножом, лишь бы избавиться от этого прикосновения. Я дергаюсь, но он только сильнее сжимает, и медленно наклоняется ко мне. Его лицо всё ближе. Я уже чувствую его противное дыхание.

Он что, хочет меня поцеловать?

Зажмуриваюсь, закрываю лицо руками. Меня спасает резкое торможение. Бросает вперед, едва не ударяется лбом о мое лицо и срывается на грязную брань.

— Что, чёрт возьми, происходит?!

С переднего сиденья, даже не оборачиваясь, водитель бросает сухо, отрывисто:

— Это люди Карпинского. Они вооружены.

Глава 20

Пузатый, едва услышав слова водителя, резко вскидывает руку, словно отрезая любое дальнейшее обсуждение, и рявкает с такой яростью, что воздух в салоне становится вязким и тяжелым:

— Жми на газ! Поехали!

Водитель, не оборачиваясь, отвечает глухо, с едва заметной дрожью в голосе:

— Не могу. У них оружие. Впереди машины — мы не прорвемся. И сзади тоже — путь перекрыт. Их люди повсюду.

Эти слова падают в тишину, как свинцовые гири. Я вижу, как Пузатый бледнеет, словно кровь мгновенно отхлынула от лица. На висках выступает пот, губы сжимаются в тонкую, жёсткую линию. В его взгляде мелькает то, чего я не ожидала увидеть, — страх. Он бросает на меня быстрый, оценивающий взгляд и, скрипнув зубами, произносит почти шёпотом, но так, что каждое слово режет по живому:

— Что же в тебе такого, что он так гонится за тобой и не отпускает?

От этой фразы внутри поднимается странная волна: с одной стороны, сердце замирает при мысли, что Антон всё ещё не оставил меня, с другой — по коже бегут мурашки от того, как он смотрит на меня. Я молчу, чувствуя, как напряжение сгущается.

Его губы кривятся в мерзкой усмешке. Он чуть подаётся вперёд и откровенно, грязно, с насмешкой бросает:

— Может, трахнуть тебя прямо здесь, чтобы он от тебя отстал? Интересно, после этого так и будет гнаться за тобой и никого не подпускать?

Я морщусь, отодвигаюсь в самый угол и начинаю быстро качать головой. Голос срывается, но слова звучат твёрдо:

— Только тронь меня… и он прикончит тебя на месте.

Пузатый ухмыляется шире, откидывается на спинку, лениво разводит руками.

— Я и так просто так не отделаюсь. Так, может, насолить ему напоследок?..

Он не успевает договорить. Водитель резко открывает дверцу, выходит и, подняв руки, делает несколько шагов вперёд. Сдаётся. Пузатый мгновенно разворачивается ко второму охраннику.

— Сиди на месте!

Но тот его не слушает — короткое движение, толчок дверцы, и он тоже оказывается снаружи. Теперь в салоне остаёмся только мы вдвоём.

Я тянусь к ручке, собираясь выскочить, но в этот момент дверца распахивается с силой, и чьи-то руки резко хватают меня, вытаскивают наружу. Сердце бьётся так, что гул стоит в ушах. И лишь когда я встречаюсь взглядом с тем, кто держит меня, понимаю: это человек Антона.

Меня быстро подводят к другому автомобилю.

— Садись. Это машина Карпинского.

Я, не задавая лишних вопросов, послушно забираюсь внутрь, стараясь не смотреть по сторонам. Будто любое неверное движение может всё испортить. Следом заходит широкоплечий мужчина с цепким, внимательным взглядом. Он усаживается рядом.

— Всё в порядке? Он тебя трогал? — спрашивает, повернувшись ко мне.

— Нет, — отвечаю коротко, чувствуя, как ком в горле мешает выговориться.

Он изучает моё лицо, чуть щурится, затем коротко кивает и, не сказав больше ни слова, захлопывает дверцу.

Машина плавно трогается, и я невольно поворачиваюсь к окну. Сквозь боковое стекло успеваю заметить, как вдалеке, возле других машин, кто-то резко бросается на Антона. В ту же секунду доносится глухой, тяжёлый грохот — словно что-то с силой ударилось о металл или асфальт. Сердце сжимается до боли, а ладони моментально холодеют.

— Что там происходит? — спрашиваю я, чуть привстав и глядя на водителя.

Но он молчит. Ни слова не говорит. Только сосредоточенный взгляд вперёд, и машина ускоряется, оставляя всё позади.

Дорога кажется бесконечной. Снаружи проплывают огни ночного города, но я их почти не вижу. Мысли мечутся, как птицы в клетке: жив ли Антон, что с ним, почему я здесь, а не там… Страх впивается в грудь острыми когтями, перемешиваясь с яростью — на него, на себя, на всё происходящее.

Я прижимаюсь к дверце, пытаясь хоть немного унять дрожь в руках, но внутри всё пылает от тревоги. Прокручиваю в голове последние события и ловлю себя на том, что с каждой секундой жду — вот сейчас зазвонит телефон водителя, или машина остановится, откроется дверь, и в салоне окажется Карпинский.

Но вместо него я вижу своё отражение в тёмном стекле: бледное лицо, прикушенная губа и глаза, полные паники и страха.

Мы подъезжаем к дому. Автомобиль тормозит, и я выхожу, не понимая, как ступаю по ступеням. Прохожу в дом, однако дальше гостиной не иду. Мне бы принять душ, смыть с себя прикосновения того Пузатого, лечь и забыть, что сегодня произошло. Однако вместо этого я ложусь на диван и, положив голову на подлокотник, отключаюсь.

Просыпаюсь от лёгкого шума. Открываю глаза — вижу Антона, сидящего на диване напротив. В руке бокал, на письменном столе — бутылка виски.

Сажусь и принимаюсь разглядывать его. Он, как и я, не переоделся. Так и хочется крикнуть ему в лицо, как ненавижу его за то, что заставил меня пережить, но не могу. Невидимые руки сжимают горло, не дают выдавить ни слова.

Он жив и невредим. Кажется, на данный момент это самое главное, что мне нужно.

— Не понравилось… с ним? — тихо проговаривает Карпинский.

От обиды хочется расплакаться. Но я, как всегда, сдерживаю эмоции. Кусаю щёку изнутри, чтобы не выдать, что творится внутри меня.

— За что ты меня осуждаешь, Антон? Что я тебе сделала, скажи? Что?! За что ты так со мной?

Он приподнимает бровь, глядя на меня. Крутит в руке бокал, а потом выпивает содержимое залпом.

— Тебе повторить, что ты сделала? С памятью проблемы?

— Повтори, будь добр! Что ты от меня хочешь, а? Сложно поставить меня на место и понять? Сложно просто подумать головой, а не действовать на эмоциях? — резко встав, стучу пальцем в висок. — Кто ты? Кто ты, чёрт побери? Я на тебя всего лишь работала! С одной стороны был муж — человек, с которым я прожила столько лет! С другой — ты! Кобель! Человек, который спит с каждым сотрудником, а потом выкидывает прочь, как ненужную вещь! Что я должна была сделать? Ложиться под незнакомого человека? Предать всю семью? Не думать о рисках? Что?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Зато тебя прекрасно предали, — усмехается он.

— Да! Но я не смогла! Ты меня за это упрекаешь? За что ты меня осуждаешь? Можешь конкретно сказать? Я была бы хорошим человеком, если бы плюнула на всех подряд и выбрала тебя? А? Отвечай!

Антон, выпив ещё один бокал виски, встаёт. Подходит ко мне и, сжав мой подбородок, заставляет поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Не нужно было мне врать. Не нужно было меня ломать. Делать куском говна перед друзьями. Самыми близкими, кто у меня есть. Но ты думала о своей шкуре и о шкуре того ублюдка, который подписал документы о расторжении брака сразу. От страха даже не стал сопротивляться. Сказал, что ему плевать на тебя и всё.

Антон бьёт наотмашь. Не щадит. И я верю ему. Мой муж, которому я доверяла и для которого делала всё, стёр меня из своей жизни одним взмахом.

— Считаешь, что отличаешься от него?

Карпинский усмехается уголками губ. Склонив голову набок, цокает языком.

— Не отличаюсь? Вообще никак?

— Я тебя ненавижу! Слышишь? Ненавижу! — чувствую, как по щекам текут слёзы. — Ненавижу за всё то, что из-за тебя переживаю! Ненавижу за то, что я наконец ощущаю то, что никогда не испытывала! Ненавижу за то, что так боюсь за тебя! Ненавижу, что не могу просто не думать! Не могу проклинать тебя! Не могу желать чего-то плохого! Не могу стереть из памяти! Ненавижу, что ты есть в моей жизни! Я тебя ненавижу, Карпинский!

Он сглатывает, прежде чем большим пальцем вытереть слёзы с моей щеки. А потом, поджав губы, прикрывает глаза.

— Выдохнул? Стало легче? И как я выглядела со стороны, когда убегала от того ублюдка, а? Тебе понравилось?

— Замолчи.

— Почему же? Мне интересно услышать! Скажи, Антон, тебе понравилось то, как он меня лапал? Целовал! Знаешь, — шмыгаю носом, — вот мне действительно понравилось с ним. Трахается он гораздо лучше! И целует тоже… лучше!

Говорю, провоцирую, а самой тошно, как представлю, как тот Пузатый мог бы меня действительно поцеловать или, не дай бог, затащить в постель. Фу.

Однако нравится видеть, как Антон бесится. На его скулах ходят желваки. Смотрит на меня с такой злостью… Ревнует. Без сомнений. Факт.

Сжимает мой подбородок крепче, причиняет боль. Но я не замолкаю:

— Что ты хотел мне доказать, а? Получилось? Молодец какой!

Он разглядывает моё лицо. А потом, выпустив, обводит рукой моё тело и прижимает к своей груди.

— Сука ты, Настя. Моя сука.

Глава 21

Антон смотрит на меня. Его взгляд острый, как лезвие. В нём не только злость, но и ревность, ненависть и какая-то безумная собственническая боль. Он прожигает меня насквозь, разрывает на части одним только выражением глаз.

Я усмехаюсь. Сложив руки на груди, бросаю ему вызов:

— Что такое? Ты и правда думаешь, что если бросишь меня посреди дороги, я исчезну? Пропаду? Нет. Обязательно найдётся тот, кому я буду нужна.

Этих слов достаточно, чтобы сорвать его с места. Антон делает резкий, хищный шаг вперед. Одним движением срывает с меня платье, оставляя только белье, и отступает назад. Его взгляд цепляется за каждую черту, жадно исследует, проверяет — не оставил ли кто-то чужой на мне своих следов. В глазах бушует ярость, ревность, жажда власти. И ещё что-то, что больше смахивает на страх.

Я улыбаюсь шире. Мне нравится видеть его таким — сорванным с цепи, потерявшим контроль. Нравится ощущать, что именно я способна выбить из равновесия человека, который привык держать весь мир в кулаке.

— Ну? Ты серьёзно думаешь, что твоя выходки способна меня сломать?

Он больше не может сдерживаться. Его рука с силой вцепляется в мое плечо. И прежде чем я успеваю снова усмехнуться, Антон рывком притягивает меня к себе и впивается в мой рот.

Поцелуй яростный, безжалостный, лишающий воздуха. Я протестую, уперевшись ладонями в его грудь. Очень стараюсь оттолкнуть, хоть и внутри все пылает. Он целует так, чтобы доказать, что я принадлежу только ему. И, чёрт возьми, это у него получается прекрасно. Я отталкивала его столько времени. Убеждала себя, что он кобель. Что я буду одной из тех, кто окажется в его постели, а потом он выбросит меня как мусор. Ведь именно так он обращается с женщинами.

Но сейчас понимаю, что я могла бы точно так же привязать его к себе. Пусть он делал вид бесчувственного ублюдка, на самом деле у него есть сердце. Сердце, которое может что-то чувствовать. Ревновать, любить…

Он бесится от одной мысли, что тот пузатый мог бы меня трогать. Целовать.

Карпинский толкает меня к стене. Его руки держат так крепко, будто я могу исчезнуть, если он ослабит хватку. В каждом его движении есть жесткость, но вместе с ней чувствуется отчаяние — он пытается убедить себя, что я принадлежу только ему.

Холод стены обжигает спину, а его ладони наоборот горят. Губы оставляют горячие следы на лице, шее, груди. Я одновременно чувствую себя игрушкой в руках хищника и женщиной, из-за которой он теряет самообладание. Это противоречие кружит голову, лишает дыхания.

Он разворачивает меня и одним движением руки стягивает белье. о

Обнажает. Я закрываю глаза, потому что внутри слишком многое переплетается: стыд, желание, страх и странная гордость от того, что именно я способна довести его до безумия. Его дыхание хриплое, сорванное, с оттенком рычания. Он ревнует, и каждый его жёсткий поцелуй — это клеймо «моя».

Спустил брюки, резким движением входит в меня. Из груди вырывается стон — не только от боли, но и от осознания, что сопротивляться бессмысленно. Я не могу и не хочу. Ненависть растворяется, уступая место огню, который разрастается внутри. Я впиваюсь пальцами за холодную стену, но в действительности держусь за Антона — за его силу, за ярость, за ту потребность, которая делает его слабым и опасным одновременно.

«Ты должна ненавидеть его. Оттолкни, останови. Он же так подло с тобой поступил!» — твердит разум. Но тело предает меня, откликаясь на каждое движение Карпинского. С каждой вспышкой удовольствия я всё глубже тону в этой зависимости.

Мне стыдно перед собой, перед прошлым, перед всем, что я когда-то называла правильным.

Именно сейчас я живее, чем когда-либо. Раньше я не жила, а существовала. Боялась сделать лишний, неправильный шаг, но несмотря на это делала. Потому что выбора не было.

И сейчас во мне вспыхивает свет. Слишком яркий, слишком сильный, чтобы я могла его игнорировать.

Ненавижу Карпинского за то, что он ломает меня. И ненавижу себя за то, что позволяю ему это делать.

Не знаю, сколько длится это безумие. В какой-то миг нахожу себя в ванной вместе с Антоном. Никогда не видела его таким обезумевшим. Никогда ранее он не показывал, насколько сильно хочет меня.

Вырубаюсь сразу, едва голова касается подушки. Я ужасно устала за этот день. И морально, и физически.

Просыпаюсь от тишины и странного ощущения чужого пространства. Первое мгновение не могу понять, где нахожусь, но стоит приподняться на локтях, как реальность возвращается. Комната Антона. Огромная кровать, строгий интерьер, запах его парфюма — всё чужое и в то же время уже до боли знакомое.

Память упрямо выскальзывает из рук, но постепенно возвращается — обрывки картинок складываются в ясную картину: ресторан, мерзкие прикосновения пузатого, страх, паника… а потом Антон, его руки, его ревность, его ярость, и то, чем всё завершилось. Лишь когда в голове всплывает этот последний фрагмент, как мы занимались сексом у стены, а потом продолжали в ванной — щеки начинают гореть. Дыхание сбивается, а сердце бьется так, будто я снова переживаю каждую секунду.

Я ошарашена тем, что всё обернулось именно так. Ведь это могло закончиться куда хуже — унижением, болью. Я могла бы остаться с тем мерзким ублюдком, но Карпинский вернул меня к себе…

Да, все вышло иначе, хоть и я прокручивала в голове самые ужасные кадры. Я до сих пор не понимаю, что сильнее ощущаю: ненависть или облегчение.

Рядом пусто. Машинально поворачиваю голову, убеждаюсь, что Антона нет. В груди поднимается глухая тяжесть. Настенные часы показывают, что уже полдень. Я всё ещё в его постели, волосы влажные — после душа Антон на руках принес меня и уложил на кровать. Я уснула сразу же.

Вздохнув, собираю волосы в высокий хвост, стараясь хоть немного привести себя в порядок. Беру с кресла рубашку Карпинского, надеваю на голое тело. Ткань прохладная, но сразу наполняется теплом, а запах Антона обволакивает, пронзает и сбивает дыхание. Я замираю, вдыхаю глубже. В этом аромате слишком много всего — мужская сила, власть, резкость и нечто такое, что путает мысли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Босыми ногами подхожу к окну. Двор почти готов: рабочие заканчивают бассейн, несколько человек уже устанавливают забор. Всё вокруг упорядочено, продумано — как и сам Карпинский.

Некоторое время я просто стою и наблюдаю, стараясь собрать себя в кучу, унять дрожь и упорядочить мысли. Как мне вести себя с ним? Хочется наброситься с обвинениями, прокричал ему в лицо, что он подонок, раз заставил меня пережить то, как меня лапал тот свинья. Но… Я не буду показывать, как меня это задело. Думаю, он сам все прекрасно понимает.

Наконец разворачиваюсь и выхожу в коридор. Ступаю осторожно, боясь нарушить тишину. Но едва дохожу до лестницы, слышу его голос. Антон где-то внизу, говорит по телефону.

— Это только мое дело. Сам решу, как быть.

Его тон низкий, твердый, уверенный. С той властной холодностью, от которой по спине пробегают мурашки. Я замираю на ступени, прислушиваюсь. Каждое слово врезается в воздух, и каждое напоминание возвращает меня к истине — к тому, кто он есть и в каком мире я оказалась.

— Она моя. Я. Сам. Решу.

— Она тебя уничтожит. Ты хоть понимаешь, что те люди могли бы убить тебя? Хоть понимаешь, в какую игру ввязался? Сука! Хватит играть, Карпинский. Это тебе не игрушки! На кону твоя жизнь. Отпусти ее!

Этот голос… слишком знакомый. Я работала в компании вместе с Антоном несколько лет. Знаю почти каждого, с кем он дружит или же имеет хорошие отношения. Мне кажется он разговаривает с Михаилом.

Они меня ненавидят. Что Михаил, что Виктор. Второму я жизнь разрушила. Да, была вынуждена. Выбора не было…

Да и правы. Кто же будет слушать человека, из-за которого лишился любимого? Никто. Я бы тоже не стала. Ненавидела бы всем сердцем и душой. Поэтому прекрасно их понимаю.

И просьба отпустить меня — лишь доказывает то, насколько ценна для них жизнь Антона. Они настоящие друзья…

— Мих, ты обо мне не думай. Давно не ребенок. Как-нибудь справлюсь.

— Да, блядь, справится он. Ага. Какой ценой? Что ты хочешь доказать? И главное кому? Себе или ей? Антон! Последний раз говорю. Отступает, пока не поздно.

— Я ее не отпущу, Загорский. Вбей это себе в голову. Виктору тоже передай. Не волнуйтесь обо мне. Всего хорошего.

Глава 22

На мгновение закрываю глаза, пытаясь справиться с волной чувств, которая накатывает после подслушанного разговора. Его уверенный, твердый голос звучит в голове, а внутри всё теплеет настолько, что хочется одновременно смеяться и плакать. Смеяться от того, что я многое значу для него, раз он готов рисковать ради меня. Плакать — потому что именно я стала причиной его опасностей, его борьбы и упрямой решимости держать меня рядом, несмотря ни на что.

Медленно спускаюсь по лестнице, ощущая, как холод дерева отзывается в босых ступнях. Каждый шаг дается с затаенным дыханием. Будто я приближаюсь не просто к человеку, а к чему-то, что способно перевернуть все внутри. Он говорит слишком резко, отрезая каждое слово, и в этих интонациях я узнаю того самого Карпинского, которого боятся и уважают одновременно.

— Она моя. Я сам решу.

Я замираю на ступени. Меня обжигает именно его «моя». Такое простое слово, но оно звучит так, словно в нём заключено всё: собственничество, защита, отчаяние, и то, что я ещё боюсь назвать по своему имени.

Телефонный разговор заканчивается. Антон стоит у окна, спиной ко мне.

Неслышно, осторожно подхожу ближе, и, прежде чем успеваю передумать, обнимаю его сзади, прижимаясь щекой к его широкой спине. Моё дыхание касается ткани его рубашки, руки сомкнуты на его груди. Тело Карпинского замирает. Сначала он будто сопротивляется самому себе, но потом плечи расслабляются, и он накрывает мои ладони своими. Его пальцы крепко сжимают мои руки — так, что я не могу пошевелиться. Этот жест наполняет меня теплом и покоем.

Антон медленно разворачивается ко мне. Наши взгляды встречаются. Я вижу в его глазах не только холод и силу, которыми он обычно прикрывается. Но и уязвимость, которую он тщательно прячет от всех. Его руки ложатся мне на голову, обхватывают виски и затылок, и я оказываюсь заключенной в кольцо его пальцев.

— Зачем ты все это делаешь? — едва слышно спрашиваю.

Но он не отвечает. Его губы накрывают мои. Поцелуй получается резким, требовательным, но в то же время в нём есть что-то, что я не могу объяснить словами — не просто ревность или желание доказать, что я его, а что-то большее. Этот контраст — его жесткость и его слабость рядом со мной — то, что заставляет меня ненавидеть и тянуться, сопротивляться и сдаваться одновременно.

— Как спалось? — спрашивает хрипло.

— Хорошо… Когда ты проснулся? Или… вообще не спал?

— Слишком много работы, Настя. Не до сна мне сейчас. Закажите себе нормальной одежды. И повседневной, и для прогулок. Короче, все, что необходимо. И сразу несколько.

— Зачем? Мне так нормально. Если ьы собираешься меня снова с собой куда-то брать и поступать, как вчера…

— Нет, — перебивает жёстко. — То, что было вчера, больше не повторится. Поедем в хороший ресторан. На ужин.

— Поужинать мы и дома можем, Антон. Спасибо, но я, пожалуй, воздержусь.

— Не глупи, — Карпинский делает шаг назад. Его телефон снова звонит. — Иди, подготовься. У тебя есть несколько часов. А мне надо решить несколько вопросов.

— Мне не нравится эта идея, — возражаю я. — Пожалуйста, давай ты пойдешь один, раз так хочешь ужинать в ресторане.

Антон вопросительно выгибает левую бровь.

— Я хочу ужинать в ресторане. С тобой. Так что иди, — кивает на свой телефон. Дескать, оставь меня одного, поговорить надо.

Махнув по мне взглядом, он отворачивается.

Я нехотя поднимаюсь в комнату за планшетом, слыша, как Антон отвечает на звонок. Задерживаюсь в спальне, вспоминая вчерашний день. Тот страх, что чуть ли не уничтожил меня. Лапы того пузатого, которыми он касался меня. От воспоминаний становится тошно.

Натянув на себя домашнее платье и забрав гаджет, спускаюсь вниз. Пошарюсь во дворе, сидя в беседке. Заодно свежим воздухом подышу.

Антон больше не разговаривает по телефону. Сидя на диване за письменным столом, щёлкает клавиатурой ноутбука. Почувствовав мое присутствие, поднимает голову.

— Ты куда?

— Во двор, — показываю планшет. — Если ты не против. Буду выполнять твой приказ.

Карпинский усмехается. Встает, подходит ко мне и долгих несколько секунд смотрит в глаза. А потом зарывается пальцами в мои волосы и, сжав их в кулаке, тянет назад. Не жестко, но и не мягко.

— Не ходи в таком виде перед мужиками. Не верти жопой, Настя.

Наклонившись, касается губами моих.

Его поцелуй обжигает. В нём нет ни капли нежности — только жадность и ревность, — и всё же за этой жадностью я начинаю слышать другое: не только желание владеть, но и отчаянный страх потерять. Он держит моё лицо ладонями, как нечто хрупкое, и впервые мне кажется, что я нужна ему не как очередная женщина, не как каприз или игра, а как воздух.

Хочется огрызнуться, что я ни перед кем не верчу жопой. Злюсь ее на шутку. И вместо того, чтобы оттолкнуть, я прижимаюсь ближе, позволяя себе на мгновение перестать сопротивляться. Внутри всё клокочет, противоречия разрывают на части, но среди этих вспышек я ловлю едва уловимое чувство — опору. Его руки сильные, но в этой силе уже не только власть, но и защита. Если мир обрушится прямо сейчас, уверена, что мной ничего не случится, потому что Карпинский не позволит.

Это смешно. Я столько раз хотела убежать, столько раз убеждала себя, что ненавижу его, что он ломает меня, — и вот стою, закрыв глаза, и впервые ощущаю: меня не только прижимают к стене, схватившись за горло, но и удерживают от падения.

— Ты рушишь меня… и всё равно держишь, — шепотом, больше самой себе произношу я.

Он не отвечает словами. Его лоб касается моего, дыхание обжигает губы, а пальцы на затылке сжимаются чуть крепче. Впервые за всё время, что мы вместе, он не отталкивает и не принуждает, а просто даёт мне право быть рядом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Беги, — хрипит Антон. — Иначе прямо здесь тебе придётся…

— У меня полно дел, — перебиваю мягко. Поднявшись на носочки, краду легкий поцелуй и, развернувшись, иду к выходу. — Не будем отвлекать друг друга, — бросаю через плечо.

Обувшись, выхожу во двор. Воздух свежий, пахнет деревом и землей. Рабочие продолжают возиться с бассейном, звенят инструменты, но этот шум почему-то действует умиротворяюще. Сажусь в беседку, разворачиваю планшет, открываю интернет-магазин и начинаю выбирать одежду — платья, джинсы, простые футболки, обувь. Всё то, что раньше я покупала сама, теперь кажется другим: я делаю выбор, зная, что Антон будет смотреть на меня в этих вещах. Он сказал — закажи, и я выполняю, хотя раньше бы упрямо отказалась. Раньше этот процесс не доставлял мне удовольствия.

С каждой добавленной в корзину вещью я думаю не только о себе, но и о нём. Странно, но это больше не тяготит. Ещё недавно я воспринимала бы его слова как попытку подчинить, лишить свободы. А сейчас чувствую в этом заботу. Возможно, впервые за долгое время кто-то действительно думает о том, чтобы мне было удобно и спокойно. Чтобы я выглядела так, как ему нравится, и не ради показухи, а потому что я для него важна.

Закрыв планшет, позволяю себе просто посидеть и смотреть на двор. Он почти готов: бассейн уже обретает форму, забор поднимается всё выше. Всё сделано с размахом, со вкусом, основательно. Как и всё, к чему прикасается Карпинский. Мир, который он строит вокруг себя, строгий, безопасный и одновременно пугающий. И всё чаще я ловлю себя на мысли, что мне нравится быть его частью.

Прохожу по дорожке вдоль сада и думаю о себе прежней — женщине, которая жила от работы до дома, которая боялась даже взглянуть в зеркало. Тогда мне казалось, что всё уже решено за меня, что моя жизнь определена чужими выборами. Но рядом с Антоном я могу быть другой. Да, он ломает, давит, заставляет подчиняться его правилам. Но в то же время именно он даёт мне то, чего никогда не было: силу, которую я начинаю ощущать в себе. И опору, на которую могу опереться.

Возвращаюсь в дом и на лестнице слышу его голос. Он снова разговаривает по телефону, но уже иначе — деловым тоном, уверенно и жёстко.

— Всё должно пройти на высшем уровне. Никаких сбоев. Я не потерплю ошибок.

Я замираю, прислушиваясь. В его голосе сталь — та самая, из-за которой его уважают и боятся. Но я уже знаю и другую его сторону. Ту, что он показывает только мне.

С каждым днём я всё сильнее понимаю, что, чем дольше нахожусь рядом с Карпинским, тем больше тянусь к нему. Это пугает, потому что рушит все мои прежние убеждения, и в то же время приносит облегчение, потому что я не ощущаю себя одинокой.

Захожу в комнату. Антон сразу поворачивается ко мне лицом, снова оглядывает с ног до макушки и, что-то процедив в трубку, отключается и бросает телефон на кровать.

— Я надеюсь… Сегодня не будет никаких сюрпризов в виде других мужчин? — подхожу к нему, замечая, как после моих слов челюсть Карпинского напрягается, как и его плечи.

— Каких мужчин, Настя? — проговаривает ледяным тоном.

Провоцирую, знаю. Но мне нравится видеть, как он ревнует.

— Ну мало ли, что у тебя в голове.

Он, положив руку на мой затылок, сжимает его. В этот раз грубо.

— Сейчас покажу я тебе мужика, — шипит, впиваясь зубами в кожу моей шеи. Больно, но почему-то из горла вырывается стон.

Глава 23

Закутавшись в махровый халат, который Антон передал с хитрой ухмылкой, стою посреди комнаты. Волосы влажные, тяжелые, липнут к шее, и я сушу их феном, глядя на себя в большом зеркале трюмо.

Губы до сих пор горят — как будто в них всё ещё впаян его поцелуй: резкий, жадный, напористый. Внизу живота все еще чувствуется свинцовая тяжесть, напоминающая о его ярости, с которой он наказал мою провокацию. Он был резче обычного, в каждом движении сквозила обида, желание доказать, что я принадлежу только ему. И всё же ни крупицы неприязни, ни боли я не ощущала. Только отклик. Чувствовала, как с каждым его рывком во мне гаснет моя упрямо разгорающаяся злость, уступая место тихому, беззащитному счастью.

Антон всё ещё в ванной. Я вышла первой, потому что иначе бы растворилась в нём окончательно, без остатка. Фен гудит, приглушая шум воды за дверью.

Услышав стук, я вздрагиваю. Выключаю фен и кладу его на трюмо, рядом с расчёской и флаконом одеколона Карпинского. Подхожу к двери, распахиваю и вижу на пороге домработницу. В руках у неё несколько больших бумажных пакетов с логотипом известного бутика.

— Ваши заказы, — говорит она, протягивая мне их

Я беру их, ощущая приятную тяжесть и шуршание плотной бумаги. Улыбаюсь, благодарю.

— Вы будете обедать? Накрыть на стол? — спрашивает она вежливо.

— Нет, — качаю головой, прижимая пакеты к груди. — Не нужно. Мы уезжаем.

Домработница кивает и бесшумно удаляется по коридору, оставляя меня одну с моими мыслями.

Я опускаю пакеты на кресло, касаюсь пальцами своих всё ещё чуть саднящих губ. Всё, что происходит между нами, — это не грязь, не слабость. Это буря. И я не утонула в ней, а стала её частью.

Фен снова оживает в моих руках, тёплый воздух сушит пряди. И вместе с каждым сухим локоном мне кажется, что я чуть лучше начинаю понимать нас с ним — эту странную зависимость, в которой так много боли и так много свободы одновременно.

Закончив с прической, присаживаюсь на край кровати и подтягиваю к себе один из пакетов, ощущая, как плотная бумага шуршит под пальцами. А в груди поднимается легкое, почти детское волнение. Осторожно откидываю верхний слой упаковочной бумаги и достаю первую вещь — тонкие, прохладные на ощупь капроновые колготки. Следом из глубины пакета появляется джинсовая мини-юбка и белоснежный топ. Последним — аккуратно сложенный джинсовый пиджак, слегка приталенный.

Встаю, сбрасываю с себя халат и начинаю переодеваться. Колготки ложатся как вторая кожа, юбка подчеркивает талию и бедра, а топ добавляет образу легкости и свежести. Когда надеваю пиджак, в зеркале появляется другая я — уверенная, даже дерзкая. Последним штрихом натягиваю белые кроссовки: именно они неожиданно связывают всё воедино — спортивный стиль, который при этом выглядит собранно и безумно элегантно.

Я всматриваюсь в своё отражение и ловлю себя на мысли, что давно не видела себя такой. Этот стиль возвращает мне ту версию самой себя, которая точно знает, чего хочет. В груди рождается тихая уверенность: Карпинскому это непременно понравится. Он ценит, когда рядом с ним не просто красивая оболочка, а прекрасная женщина.

Именно в момент, когда я думаю о нем, за спиной открывается дверь ванной. Я поворачиваюсь и замираю. Антон выходит, откидывая полотенце с шеи. Волосы еще влажные. Он на секунду останавливается, глядя на меня. Его взгляд скользит по моим ногам, задерживается на талии, поднимается к шее. На его лице ничего не читается — ни одобрения, ни осуждения, и это невыносимо интригует.

Я не двигаюсь, жду, будто от его слов зависит что-то важное.

И когда он, проходя мимо, негромко произносит:

— Прекрасно выглядишь, —

тепло разливается по груди, как солнечный свет.

Я улыбаюсь своему отражению в зеркале: да, этот образ действительно был правильным выбором.

Остаюсь в спальне, когда Антон, бросив короткое «пойду переоденусь», исчезает в своей гардеробной. Его шаги удаляются, и вместе с ними уходит то вязкое напряжение, которое наполняет пространство, когда он рядом. Не всегда, конечно, но часто такое происходит.

Спускаюсь вниз медленно, ступень за ступенью, будто каждая из них — это маленький ритуал. Необходимый, чтобы привести мысли в порядок и собрать себя заново перед тем, как снова оказаться рядом с ним, на людях, где нельзя позволить себе ни малейшей слабости.

Я еще не отошла от последней такой «прогулки», а сегодня предстоит другая. Правда, Антон обещал, что все пройдет замечательно. «Не как в прошлый раз», — сказал он в ванной

В гостиной прохладно и тихо. Я останавливаюсь у огромного панорамного окна и смотрю во двор. Рабочие продолжают суетиться у бассейна: кто-то шлифует бортики, кто-то разгружает инструменты, двое спорят над планом ограждения.

Завороженно наблюдаю, как постепенно хаос превращается в порядок. Вдруг замечаю, как в ворота плавно въезжает черный джип. Он останавливается у парадного крыльца, и из водительского сиденья выходит мужчина в строгом синем костюме, с идеальной осанкой и отточенными движениями. Машина выглядит дорогой и слишком безупречной, чтобы быть просто транспортом.

Внутри что-то щелкает. Почти уверена — эта машина не случайна. Она не для чьих-то дел и не для чьих-то визитов. Она для Антона. Именно на ней мы уедем в ресторан.

Продолжаю стоять у окна, но мысли уносят все дальше. Я даже не замечаю, что Антон уже рядом. Не слышала шагов, не почувствовала — только внезапное тепло на талии.

Его руки обнимают меня сзади, как я это люблю делать, возвращают в реальность. Его дыхание касается кожи, затем я ощущаю, как он прижимается губами к моей шее, едва касаясь, и тихо, шёпотом произносит:

— Поехали.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Какой бы хаос ни творился вокруг и как бы ни путались мои мысли, когда он вот так держит меня, весь мир становится простым и надёжным.

Мы выходим из дома. Карпинский открывает мне дверь того самого джипа и помогает сесть на переднее пассажирское сиденье. Сам занимает место за рулем и уже через пару минут мы выезжаем из двора. В боковом зеркале вижу еще одну машину, куда садятся несколько мужчин — люди Антона. Они едут за нами.

Если честно, меня пугает, что за нами кто-то едет. Это явно охрана. И они не просто так отправляются за нами. Есть какая-то опасность…

Повернувшись к Карпинскому, вижу его уверенную фигуру. Он, сжав одной рукой руль, второй, между пальцами занимает сигарету. Курит, глядя вперёд. Его взгляд сконцентрирован на дорогу, однако в его голове однозначно что-то крутится. Он о чем-то думает.

— Настя, ты уже в разводе. Свободная женщина, — проговаривает Антон, не глядя на меня. — Но, возможно, в ближайшее время тебе придется сменить паспорт.

— Что? Зачем?

— Так надо. Ради тебя же. И, поверь мне, эти проблемы создал тебе не я, — наконец бросает на меня быстрый, колючий взгляд. — Надо как-то исправлять ситуацию. И это единственный вариант сделать так, чтобы тебя оставили в покое.

— А твои проблемы… Тоже ведь из-за меня? — тихо спрашиваю, уверенная, что Антон не ответит.

— Не лезь туда, куда не просят, Настя, — чеканки жёстко. — Глава лишь будь умницей. Слушайте меня. И все у тебя будет замечательно. Поняла?

— Все будет замечательно без тебя или с тобой? — нервно сглатываю и смотрю на Антона в ожидании ответа.

Он не отвечает долгих две минуты, лишь потом бросает сухо, вместе с очередным окурком, который он выбрасывает из окна:

— Куда же ты от меня денешься…

Глава 24

Оставшийся путь едем молча. Я не знаю, что сказать Антону. Затрагивать тему прошлого и моих ошибок — совершенно не хочется. Как и слышать про моего бывшего мужа и мать, которая отчетливо дала понять, чтобы я ей не звонила.

Меня предали. Как и предала я сама. Да, бумеранг меня настиг, что неудивительно. Однако для меня сейчас главное, что я не одна. Что меня защищают, любят, хотят.

Шины мягко скользят по асфальту, салон наполняет едва уловимое гудение двигателя. И чем дальше мы уезжаем от дома, тем больше чувствую, как внутри сжимается что-то тонкое и хрупкое. С каждой минутой будто стирается привычный мир, и мы погружаемся в чужую реальность — ту, где царят блеск, роскошь и безупречный порядок, которому я, кажется, никогда не принадлежала.

Антон сосредоточен. Я не поняла, как прошло время и как начало темнеть. Его профиль в свете вечерних огней выглядит ещё резче — скулы, напряженная линия челюсти, взгляд, устремленный вперед. Я смотрю на него краем глаза и думаю, что он словно бронзовая статуя: холодный, идеальный, недосягаемый. И всё же именно этот человек сейчас везет меня туда, где, по его замыслу, я должна почувствовать себя особенной.

Машина плавно замедляется и, свернув на подъездную аллею, останавливается у подножия огромного здания. Я замираю, потому что зрелище поражает. Перед нами возвышается не просто отель — это будто целый мир, вырезанный из стекла, мрамора и света. Башни из зеркальных панелей взмывают в небо, отражая закат и огни города. У входа мерцают фонари, вдоль широких лестниц тянется красная дорожка, а над всем этим сияет имя, известное всей стране. Самое дорогое, самое престижное место, где, кажется, даже воздух пропитан чувством исключительности.

Антон выходит первым. Дверца с его стороны открывается бесшумно, и он, обойдя автомобиль, распахивает мою. Его ладонь теплая и крепкая, когда он подает руку, помогая выйти.

Антон элегантно кладет мою руку себе на предплечье и ведет к парадным дверям.

Внутри ослепительно. Пол из белого мрамора сияет, словно гладь озера. Высокие колонны уходят в небесный свод потолка, где под самым куполом переливается хрустальная люстра, размером с небольшой автомобиль. В воздухе витает легкий аромат сандала и чего-то цветочного. Вся обстановка говорит, что здесь нет и не бывает случайных людей.

Антон ни на секунду не отпускает мою руку. Идя рядом с ним, я будто защищена от всего мира. Швейцар в белых перчатках почтительно склоняет голову, когда мы проходим мимо, и мне кажется, что с каждым шагом я теряю старую себя — ту, что когда-то жила в серой, предсказуемой повседневности.

Мы заходим в лифт. Стены отделаны черным стеклом, и отражения множат нас, превращая в пар, парящий в бездне.

Когда двери распахиваются, я замираю. Перед нами раскрывается зал, окруженный панорамными окнами от пола до потолка. Вечерний город расстилается под ногами, будто россыпь драгоценностей: мигают огни, плывут огоньки машин, как огненные нити внизу.

На дальнем конце зала сцена, где играет музыка. А у самого окна накрыт стол. Только один. На нем белоснежная скатерть, хрустальные бокалы, тонкий фарфор. И свечи. Несколько, разной высоты. Их теплое пламя отражается в стекле, множится в окнах, создавая магическое ощущение.

Это не случайность. Это продумано. Спланировано. Антон устроил всё именно так — будто хочет стереть все, что было до этого вечера, и оставить лишь настоящее.

Карпинский помогает сесть. Сам располагается напротив. На столе есть все, что я пробовала до сегодняшнего дня. Но больше всего морепродукты, которые я обожаю и озвучивала это Антону. Еще одна приятная мысль — он помнит все, что я ему говорю.

— Тут прекрасно, — заговариваю я, делая глоток вишневого сока. — Спасибо за все.

— Ничего особенного, Настя.

Мы ужинаем. Всё вокруг уходит на второй план. Блюда на столе великолепны, но я почти не чувствую их вкуса — сильнее меня насыщает то, как Антон смотрит на меня. Его взгляд прямой, глубокий, и в нем нет привычной холодности и расчетливости. Он сегодня совершенно другой — настоящий, открытый, уязвимый. Я и сама не могу отвести от него взгляда. Смотрю как загипнотизированная.

Телефон Карпинского, лежащий на столе, вспыхивает. Несколько раз раздается настойчивый звонок. Я напрягаюсь. Аедь знаю: для него работа всегда на первом месте. Но Антон даже не смотрит на экран. Берет бокал, делает глоток и снова возвращает взгляд ко мне. Этот жест говорит больше слов: он игнорирует звонок, выбирая меня.

Музыка в зале меняется — звучат мягкие, тянущиеся аккорды, полные нежности и скрытой страсти. Я собираюсь что-то сказать, но Антон вдруг поднимается. Обходит стол, останавливается рядом и протягивает руку:

— Потанцуем, Настя?

Я ошарашена. На миг замираю, пальцы дрожат, но всё же вкладываю ладонь в его руку. Он мягко ведет меня к середине зала.

Там, среди свечей и отражений в панорамных окнах, мы начинаем танцевать. Его рука ложится мне на талию, другая удерживает мою ладонь. Его пальцы уверенно и бережно ведут меня. В этих движениях нет грубости. Только музыка и мы двое.

Боже… Когда я только оказалась в его доме… Так хотела уйти! Испариться! Да что угодно, лишь бы не видеть его. Он был настолько грубо и жесток, что я ненавидела его всем сердцем и душой. А сейчас я готова умереть ради него. Потому что люблю. Впервые в жизнь люблю до беспамятства.

Закрываю глаза, позволяя себе раствориться в моменте. Внутри переплетается благодарность, недоверие, нежность, страх и странное чувство полноты — как будто именно сейчас я там, где должна быть. Его дыхание касается моих волос. Шаги Антона тверды, и впервые мне кажется, что рядом с ним я могу позволить себе быть слабой, и ничего не разрушится.

В каждом его движении слышится молчаливое признание. Он ничего не говорит, но я понимаю, что танцует он со мной не ради эффекта, а потому что хочет разделить этот вечер.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне хочется смеяться и плакать одновременно. Я держусь за него и вдруг осознаю, что Антон Карпинский сейчас не холодный хозяин жизни, не человек, от которого трепещут другие. Он мужчина, по которому сохнут другие женщины, а он выбирает меня. Такой, какая я есть. И этого достаточно, чтобы весь остальной мир перестал существовать.

— Скажи мне… Ты же не оставишь меня? — подняв голову, смотрю на него снизу вверх.

— Не оставлю.

— Никогда?

— Никогда.

Я сейчас как ребёнок радуюсь. Смотрю на него и не могу скрыть улыбку. Поднявшись на носочки, целую его в губы, обвив мощную шею руками.

Боже, как мне нравится его целовать. Как мне нравится его напора, когда он отвечает. Сносит все на своем пути. Сжав мою талию, приподнимает, вынуждая обвить его бедра ногами.

— Ненасытная… — хрипит он мне в рот.

— А ты вечно голодный, — отвечаю Антону в тон. — Я только с тобой такая. Открыла новую себя…

Он замирает на секунду, глядя мне в глаза.

— Повтори.

— Я люблю тебя, Антон. Никогда не бросай меня, ладно?

Глава 25

Мы выходим из ресторана спустя полтора часа. Вечер уже полностью окутал Москву, и город преобразился: витрины сияют огнями, фонари разливают мягкое свечение, а огненные нити машин тянутся вдаль, переплетаясь в живое дыхание мегаполиса. Но для меня всё это словно растворяется — есть только Антон и его присутствие рядом.

Он крепко держит мою руку, ведёт к машине, и, когда мы садимся, вдруг произносит:

— Не хочу, чтобы вечер заканчивался. Поехали прогуляемся.

Я удивляюсь его неожиданности, ведь привыкла к его точным планам и сдержанности. Но молча киваю. Через несколько минут мы уже едем к набережной Москвы-реки.

Там воздух другой — свежий, влажный, с ароматом воды и камня. Мы идём медленно, рядом, его пальцы не отпускают мою ладонь ни на миг. Иногда он обнимает меня за талию, иногда останавливается, чтобы поцеловать — то в губы, то в лоб.

— Здесь красиво, — произношу я, любуясь огнями, что отражаются в воде.

— Красиво, — отвечает он спокойно. — Но не красивее тебя.

Я не нахожу слов в ответ. Потому что его простые фразы попадают глубже любых признаний.

Мы идём вдоль реки, и его прикосновения становятся чем-то большим, чем просто жесты — они превращаются в молчаливое признание. Иногда он целует меня так, словно боится, что я исчезну. Я чувствую, что он открывается не словами, а каждой мелочью — крепким хватом ладони, объятиями, взглядом.

Мне хочется и смеяться, и плакать. Смеяться от неожиданного счастья, которое наполняет меня. И плакать от того, как близко он подпускает, как ломает привычные стены.

Этот вечер я запомню навсегда. Вечер не за изысканным столом, не за вином и свечами — а здесь, на набережной, где мы идём как обычные люди. И впервые я ощущаю, что Антон Карпинский — не только сила и власть, но и человек, умеющий любить.

Я смотрю на его профиль в свете фонаря, понимая, что этот миг я не отдам ни за что.

— Настя, — шепчет Антон. — Будь всегда рядом.

Я остановилась вместе с ним, не сразу понимая, что происходит. Карпинский разворачивается ко мне лицом. Его ладони бережно обхватывают мое лицо — так, что у меня перехватывает дыхание. Его взгляд пронзает меня насквозь. В нём нет ни тени сомнения. Только жесткая, обжигающая решимость. И прежде чем я успеваю что-то сказать или даже вдохнуть, он наклоняется и целует.

Поцелуй длится мучительно долго — всего минута, может, две, но для меня это целая вечность. Его губы настойчивы и требовательны. Они лишают меня способности думать, оставляя только жар и ощущение бесконечной близости. Он не просто целует меня, он словно ставит печать, вырывает признание из самого сердца.

Когда Антон отстраняется, во мне всё ещё бушует это безумное пламя, а он — уже другой. Его взгляд уходит куда-то вдаль. Будто там, за горизонтом, он ищет ответы на вопросы, которые не решается задать вслух. Он медленно вынимает из внутреннего кармана пиджака телефон — звонок снова настойчиво прорезает тишину вечера. Но, взглянув на экран, Карпинский хмурится. Отключает и убирает мобильный обратно. Я мысленно отмечаю, что он который раз за этот вечер не берёт трубку. Второй раз выбирает тишину со мной вместо разговора с кем-то другим.

Не успеваю проанализировать его поступок, как замечаю женщину с корзиной цветов. Она останавливается возле другой пары впереди. Парень без колебаний покупает розу для своей девушки. Женщина подходит к нам

Антон даже не раздумывает — сразу достает купюру, берет из корзины одну единственную розу и протягивает её мне. Жест такой простой, но в этом простом движении есть то, чего я никогда раньше от него не видела: нежность.

Я принимаю цветок. Сердце сжимается от того, что в этом символе — больше, чем во всех его словах и поступках вместе взятых. Мягкие лепестки пахнут летом и свежестью, а взгляд Антона в этот миг говорит больше, чем любые признания.

Я для него не просто развлечение. Я дорога ему.

— С чего ты решил, что я хочу от тебя уйти? — спрашиваю, тем самым отвечая на его просьбу минуты назад. — Антон, я люблю тебя.

Прижимает меня к себе, но не комментирует мои слова. Хотя хотелось бы услышать, что мои чувства взаимны. Да, он это показывает, доказывает действиями. Но мне этого мало.

Мы идём дальше по набережной. Держа в руках розу, я думаю о прошлом. Сравниваю его с настоящим. Впервые я ощущаю себя женщиной рядом с мужчиной — не случайной, не использованной. А той, ради которой совершают, казалось бы, маленькие, но настоящие поступки, которые трогают до глубины.

Антон идёт рядом. Его ладонь сильнее сжимает мою руку, а потом он притягивает меня к себе и целует в висок, в лоб. Коротко касается губами моих губ. Признания без слов, от которого у меня кружится голова.

Что же такое любовь на самом деле?

Это однозначно не красивые слова. Не обещания на всю жизнь, не иллюзия комфорта, в которой я жила раньше. Любовь — это не отсутствие боли, а ее принятие. Это когда понимаешь, что можешь пострадать, что можешь потерять, но всё равно выбираешь оставаться.

Любовь — это хрупкая, но упрямая сила, которая заставляет сердце биться чаще. А душу открываться, даже если страшно.

Я больше не могу молчать. Хочу доказать ему, насколько я серьезна. Что я говорю ему слова любви не потому, что он сделал этот вечер таким волшебным. А потому что я действительно думаю именно так!

— Знаешь… Только сейчас я понимаю, что значит чувствовать по-настоящему. Что значит любить. Всё, что было у меня раньше, — это была иллюзия. Привычка. Компромисс с самой собой. Но теперь я знаю, что такое любовь.

Пусть говорю спокойно, но видит бог, как каждое слово дается мне тяжело и в то же время облегчает душу. Я стою перед ним без привычной иронии, открытая и настоящая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Карпинский пристально смотрит на меня, его глаза словно прожигают меня насквозь.

— Ты действительно была беременна?

Замираю, вспоминая ту ложь, которой прикрывалась, чтобы держать его на расстоянии. Сердце сжимается от стыда, но отступать поздно.

— Да, было… — шепчу я. — Но давно. И знаешь… Никогда не думала, что скажу это вслух, но… Как хорошо, что тогда случился выкидыш. Я бы не хотела рожать ребёнка от такого ублюдка, как мой… бывший муж.

Антон молчит. Его лицо каменеет, взгляд становится ещё тяжелее, но слов он не произносит. Его молчание тоже ответ. Он никогда не был тем, кто бросается утешениями. Его язык — действия.

Мы продолжаем идти молча. Люди вокруг смеются, издалека доносится музыка. Огни города переливаются на воде, но я словно в другом измерении. В мире, где есть только мы двое и наши слова — сказанные и несказанные.

Время идет слишком быстро. Проходит, наверное, минут сорок, когда Антон снова смотрит на меня. Я жду от него приятный слов, но вместо этого он спокойно произносит:

— Пора возвращаться.

Идём по тому же пути, что и пришли. Антон помогает сесть в машину, а сам занимает место за рулем.

Автомобиль мягко катится по вечерней Москве. Я молчу, глядя в окно. Свет фонарей скользит по стеклу, но мысли не задерживаются на картинках города.

Антон столько раз сегодня не взял трубку. И мне этого достаточно. Его молчание звучит громче любых «я люблю тебя». Он просто отрезал мир от нас. Разве этого недостаточно, чтобы быть уверенной, насколько я важна ему?

Любовь — это не обещания и не красивые речи. Это когда твой страх и твоя тревога становятся общими. Когда твои слабости не отворачивают его, а только сильнее привязывают.

Антон слишком часто смотрит в боковые зеркала, чем меня пугает.

— Твой телефон звонит, — говорю, глядя на него в упор.

— Пусть.

— Может, что-то важное.

Он поджимает губы. Достав мобильный, смотрит на экран, а потом устремляет взгляд на дорогу.

— Да, — все же отвечает и сразу же хмурится брови. — Ты уверен? Где?

Не знаю, что говорит ему собеседник. Но от тона Антона мне становится не по себе. Наклонившись, сама смотрю в боковое стекло, чтобы хоть что-то разглядеть, но Карпинский одним движением руки припечатывает меня к сиденью.

Страшно до дрожи. Что происходит?

— Понял. Хорошо, — рявкает в трубку. — Ясно!

Глава 26

Телефон Антона снова оживает. Звонок прорезает тишину салона. Но он мгновенно сбрасывает вызов и убирает мобильный обратно. Его лицо каменеет, челюсть сжата так сильно, что слышится скрип зубов.

— Настя, не дергайся. Смотри только вперед, — его голос звучит низко и глухо. — Просто расслабься.

Я почти усмехаюсь от этого слова. А внутри всё холодеет. Как можно расслабиться, если даже Антон, привыкший держать под контролем любой хаос, сейчас напряжен до предела? Если он собран и зол одновременно — значит, происходит что-то действительно серьезное.

Я дрожу. Не чувствую конечностей от страха.

Телефон звонит снова. Он бросает короткий взгляд на экран, выдыхает сквозь зубы и отключает вызов. Костяшки его пальцев белеют, когда он сильнее сжимает руль.

Машина резко уходит на поворот и выезжает на длинную трассу. Вокруг ни огней, ни домов. Только тьма и густая стена деревьев по обе стороны. Дорога тянется, как черный коридор, уходящий в неизвестность.

Я всё же оборачиваюсь назад, нарушая его запрет.

— Антон, куда мы едем? — голос звучит слишком пронзительно.

— Настя, молчи. И ничего не спрашивай, — отвечает он резко. — Просто замолчи и не задавай лишних вопросов!

Его тон ранит больше, чем слова. В нём нет раздражения — там скрытая тревога, тщательно спрятанная от меня.

Машина набирает скорость. Двигатель гудит, стрелка спидометра ползет вверх. Я вжимаюсь в сиденье, а воздух в салоне становится густым. Скоро его можно будет резать ножом.

Вдруг замечаю, как в боковом зеркале мелькают фары. Сначала одни. Потом другие. И ещё.

— Антон… — мой голос дрожит. — За нами едут.

— Черт! — рявкает он, ударяя по рулю. — Вот дерьмо…

— Что происходит? Хоть что-то скажи, чтобы я знала, к чему быть готовой!

— Просто слушайся меня и все. Поняла? Су-у-ука…

Его ругань звучит так, что кровь стынет в жилах. Я никогда не видела его настолько злым.

Фары приближаются. Машин не одна и не две — их несколько. Они держатся плотно, ускоряются, сжимая кольцо вокруг нас.

— Антон! — я почти кричу.

— Сиди тихо! — отрезает он.

Ослепительный свет вырывается сбоку. Одна из машин резко идет на обгон, визг шин режет тишину. В следующее мгновение она оказывается впереди, и резким маневром перекрывает нам путь.

Антон срывается на грязное ругательство, руль дергается в его руках. Машина резко тормозит, и ремень безопасности врезается в меня, выбивая воздух из легких.

Я открываю глаза, сразу же понимая, что мы в ловушке. Спереди дорога перекрыта. Сзади фары приближаются все ближе. Они окружают нас.

Ужас разливается внутри ледяной волной. Это не просто дорога в лесу. Это капкан. И я в нем вместе с Карпинским.

Руки Антона сжаты на руле мертвой хваткой. Его взгляд напряженный. Он выглядит так, будто каждое мгновение готов сорваться в бой. Сглотнув, Карпинский резко поворачивается ко мне:

— Настя. Аккуратно открой бардачок.

Я моргаю, не сразу понимая, что он говорит. Голос дрожит:

— Зачем? Что там?

— Просто открой, — говорит жёстко.

Сердце обрывается. Я медленно тянусь вперед, прикидывая, что там может быть. Наверное вода, чтобы я хоть немного успокоилась. Пальцы дрожат так сильно, что трудно попасть по ручке. Наконец щелкаю замок, крышка опускается, и я застываю. В темноте поблескивает металл. Пистолет.

— Передай его, — спокойно, но с железом в голосе произносит Антон.

— Что?.. Что ты сказал?.. Оружие? Антон… во что мы вляпались? Это из-за меня? Скажи, это всё из-за меня? Я не переживу, если с тобой что-то случится из-за меня! Слышишь?! Нет переживу!

— Настя! Быстро передай! — рявкает он так, что я вздрагиваю.

Не могу думать. Дрожащими пальцами беру оружие. Холодный металл обжигает ладони. Вытягивает из меня все оставшиеся силы. Передаю его Антону. Он тут же прячет пистолет под пояс и снова поворачивается ко мне.

— Слушай внимательно, — цедит сквозь стиснутые зубы твердым голосом. — Как только будет возможность, жми на газ и уезжай.

— Нет! — я резко качаю головой. Аж волосы соскальзывают на лицо. — Я не сделаю этого. Я не уеду без тебя. Никогда! Даже не думай об этом! Не уеду.

У меня истерика. Я не отпущу его, что бы ни случилось.

— Чёрт, Настя! — он почти орет. — Делай, как я сказал! Со мной ничего не случится. Мои люди приедут. А ты… Ты должна уехать! Как только будет такая возможность — просто вали отсюда! Тебя встретят!

— Нет… — я снова качаю головой. Слезы подступают к глазам. — Я не оставлю тебя. Ни при каких условиях.

Он резко выдыхает. Будто готов снова накричать, но вместо этого, стиснув зубы, возвращает взгляд на дорогу. Двери стоящей впереди машины, что перекрыла нам дорогу, открываются.

Двое мужчин выходят наружу. Один, как и Антон, прячет оружие под поясом. Второй становится впереди и манит пальцем. Таким холодным жестом, от которого по коже бегут мурашки.

Карпинский открывает дверь. Воздух тут же наполняется тягучим запахом сырого леса, ночи и надвигающейся беды. Но прежде чем выйти, он снова смотрит на меня. Его глаза пронзают до самого сердца, а голос звучит так… Каждое слово и приказ, и мольба одновременно:

— Настя, делай всё, как я сказал. И со мной, и с тобой всё будет хорошо. Поняла?

Я не нахожу в себе сил ответить словами. Просто киваю, прекрасно зная, что ни при каком раскладе не уеду без него.

Впервые понимаю, насколько страшно — любить по-настоящему. Я так боюсь его потерять. Так боюсь остаться без него.

Огромными глазами наблюдаю, как Антон выходит из машины. Его движения точны и сдержанны, без лишней суеты, но в каждом чувствуется напряжение. Он идёт вперёд — туда, где возле своей машины уже ждут мужчины.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Теперь я могу рассмотреть их. С первого взгляда — дорогие костюмы, ухоженные лица, аккуратная внешность. Люди, которых легко принять за респектабельных бизнесменов. Но стоит задержать взгляд, и эта респектабельность слетает, как маска: в глазах — холодная расчетливость, хищная уверенность тех, кто привык брать силой. Это не партнеры, не коллеги — это опасные люди. Их лица почти без эмоций, но именно это страшнее всего: каменные выражения, за которыми нет ничего человеческого.

Я невольно съеживаюсь. Сама мысль о том, что такие люди смотрят на меня, обжигает. Под идеально скроенными пиджаками угадывается первобытная угроза, которую невозможно спрятать.

Антон останавливается напротив этих горилл. Их рост примерно одинаковый, но у Карпинского плечи шире, осанка тверже. Он стоит спиной ко мне — стена. Заслоняющая, но в то же время пугающая: если она рухнет, мне некуда будет спрятаться. Я тут же умру от страха, потому что понятия не имею, что со мной сделают, не будь Карпинского рядом. Клянусь, если бы я была окружена этими людьми в одиночестве… Прихватил бы сердечный приступ.

Это рядом с Антоном я держу себя в руках.

Мужчины переговариваются с Карпинским. Слова я не слышу, только вижу, как шевелятся губы. Как один из них усмехается, глядя за спину Антона — прямо на меня. Этот взгляд я чувствую кожей. Он пронзает, как игла. Хочется раствориться в кресле, лишь бы их глаза больше не касались меня.

Сзади гул — тормозят ещё несколько машин. Я наблюдаю за этим в боковом зеркале. Несколько автомобилей останавливаются позади. Из них выходят крепкие фигуры в темной одежде. Они не подходят ближе, остаются возле своих авто. Однако одно их присутствие давит. Воздух звенит от напряжения.

Машина, перегородившая нам путь, подается вперед и останавливается у обочины. Есть пространство для выезда — я вижу его слишком отчетливо. Стоит нажать на газ — можно уйти. Но я даже не думаю об этом.

Антон рукой куда-то указывает. Слова не слышны, но язык жестов очевиден: настороженность, скрытая угроза, насмешка в глазах одного из мужчин. Едва заметное подрагивание пальцев у другого, готового в любой момент потянуться за оружием.

Я вцепляюсь в сиденье так, что костяшки белеют. Сердце бьется слишком громко — кажется, они могут услышать его сквозь стекла. Настоящий, животный страх парализует. Усиливается пониманием: Антон силен, но их много, а он один. И… Эти люди явно не пришли на дружеский разговор.

Недолго подумав, сажусь в другое сиденье — занимаю место за рулем. Руки дрожат так сильно, что пальцы едва удерживаются на ободе. Машина уже заведена: стоит лишь переключить передачу и нажать на газ и я сорвусь с места. Но я не делаю этого. Сердце колотится, как пойманная в клетку птица. А взгляд прилипает к лобовому стеклу. Я не могу уехать. Не могу оставить его одного.

Я наблюдаю. Один из мужчин отходит от Антона. Делает это спокойно, словно все идет по плану. Но вместо него к Карпинскому подходят двое других. Их выражения пугают сильнее любого оружия. Лица холодные, без намека на сомнение — они словно воплощение самой смерти. А тот, что отошел, идет к своей машине. Обходит ее с другой стороны, закуривает и одновременно говорит по телефону. И всё время наблюдает. За Антоном. За мной.

Будь моя воля… Плюнула бы ему в лицо. Такого раздражающего типа я вижу впервые.

В боковом зеркале замечаю вспышки — сзади моргают фары. Подъезжают новые машины. Сердце сжимается, но вместе со страхом во мне рождается слабая надежда: может быть, это люди Карпинского? Он же говорил, что он не останется один. Что прибудет помощь…

И как будто в ответ на мою мысль двое, стоящие перед Антоном, напрягаются. Их взгляды устремляются вдаль — туда, откуда приезжают тачки. Один резко взмахивает рукой, явно подавая сигнал своим. Они начинают нервничать. Я, конечно же понимаю сразу, что это люди Антона. Он не один. Я цепляюсь за эту мысль, как за спасательный круг.

Надежда мгновенно рушится, когда краем глаза я вижу, как тот мужчина, что отошел, достает оружие. Спокойно, лениво. Будто делает что-то привычное. В следующий миг он поднимает пистолет. Направляет ствол прямо в Антона.

Я в ужасе. Его палец ложится на спуск, готовый вот-вот нажать. Всё во мне кричит: «Нет!»

— Антон! — ору я. Не знаю, слышит он меня или нет. Некогда на него смотреть.

Я не думаю. Не рассуждаю. Ноги сами находят педаль. Резко давлю на газ. Колеса визжат, машина срывается с места, устремляясь прямо на того ублюдка.

Мгновение тянется вечностью. Он резко поворачивает голову, смотрит на меня. Его глаза встречаются с моими — холодные, безэмоциональные. Он разворачивает пистолет, наводит его уже на меня.

Мир исчезает. Остаются только ствол, его палец на спуске и рев моего сердца.

Грохот, резкая вспышка боли. Такой сильной, что дышать невозможно.

И мгновенная темнота, накрывшая меня волной.

Глава 27

Свет режет глаза как лезвие. Я едва успеваю прищуриться и снова проваливаюсь в темноту.

Попытка открыть веки дается с усилием, как будто ресницы склеены. Белое сияние сверху ослепляет. Звенит в ушах. Ощущение, словно кто-то выстрелил совсем рядом. Тело не слушается. Пальцы не мои, а руки как чужие. Ни одна мышца не откликается. Я пытаюсь пошевелиться, но не могу.

Паника поднимается изнутри, как прилив. Горло сжимается, дыхание сбивается. Единственное, что вырывается с пересохших губ — слабый шепот:

— Антон…

Имя соскальзывает почти беззвучно, но именно оно возвращает меня к реальности. Воспоминания всплывают рывками, обрываются, как разорванная кинопленка. Дорога… свет фар… черный силуэт с оружием… крик… и грохот.

Дальше — пустота.

Я снова пытаюсь вдохнуть. Воздух жжет легкие. Голова кружится, перед глазами расплываются световые пятна.

Где я? Что происходит? Почему ничего не чувствую?..

Постепенно возвращаются звуки. Сначала глухой гул, похожий на далекое эхо. Потом — голоса. Приглушенные, как сквозь толщу воды.

— …с ней всё в порядке…

— …Антон всех уложил, но сам…

И тишина. Весь мир замер, не решаясь продолжить.

Я вздрагиваю. Холод пробирает до костей. Мысли путаются, но я хватаюсь за единственную фразу, застывшую в памяти:

«Антон всех уложил, но сам…»

Что значит — «сам»? Что с ним? Жив ли он?

В груди пустота. Где раньше была боль — теперь настоящий, обжигающий страх.

Я должна понять, где он. Что случилось.

Мозг будто отказывается слушаться, но я цепляюсь за сознание. Свет, звон, голоса — всё тонет, остаётся только его имя.

— Антон… — выдыхаю почти без звука.

Не чувствую боли, но знаю — она рядом. Стоит ей проснуться, и она захлестнет меня целиком. Но я не боюсь.

Я боюсь лишь одного — что, когда смогу открыть глаза окончательно, его рядом не будет.

И весь этот ослепительный белый свет, звон в ушах, тяжесть в теле сливаются в одну отчаянную мысль:

«только бы он был жив…»

Когда открываю глаза снова — вокруг все по-другому. Мягкий, рассеянный свет. Силуэт рядом. Я вижу очертания фигуры, но не понимаю, кто это. Только спустя мгновение различаю женщину в белом халате. Медсестра? Рядом мужчина — явно врач. Они о чём-то переговариваются, но слова до меня не доходят.

Я напрягаю слух — тишина. Только легкий гул приборов. Женщина что-то набирает в шприц, подходит к капельнице и вводит препарат. Мир тут же плывет, и я снова проваливаюсь.

Очередное пробуждение. Тишина. За окном — ночь. Темнота плотная, как бархат. В комнате никого. Только ровный писк аппаратуры и тихое капанье из системы.

Я медленно оглядываюсь. Белые стены, тумбочка, капельница, постель. Все похоже на больницу, но нет. Здесь слишком уютно, слишком «по-домашнему». На стене картины, вместо лампы — торшер. Это не палата. Это комната. Может, чья-то дача? Или частная клиника?

— Есть тут кто-нибудь?.. — мой голос звучит едва слышно, больше как выдох. — Пожалуйста…

Никто не отвечает.

Во рту пересохло. Хочется воды. Но сильнее жажды — другое чувство. Страх. Не за себя. За него.

— Антон… где ты?.. — шепчу, глядя в потолок.

Слёзы предательски скатываются по вискам. Я жива. Но жив ли он?

Каждая секунда в этой тишине превращается в пытку.

Я не знаю, сколько проходит времени — минуты или часы. Густая, как вязкий туман тишина… и кажется, что сама реальность застряла где-то между сном и явью. Я уже почти перестаю верить, что сюда кто-то придет, когда дверь тихо приоткрывается.

В комнату заходит женщина. Та же медсестра, что была раньше. В руках у неё стакан воды.

— Попейте, — произносит она спокойно, без интонации. Выполняет инструкцию.

Я благодарно тянусь к стакану. Пальцы дрожат, глоток воды обжигает пересохшее горло. И вместе с облегчением во мне поднимается паника.

— Что со мной произошло? — хриплю. — Где я?

Медсестра не отвечает. Просто проверяет капельницу, отмечает что-то в блокноте. Делает вид, что не слышит.

— Вы меня слышите? — голос становится громче. — Я спрашиваю: что со мной случилось?!

Тишина. Снова единственное, что доносится до моего слуха — писк приборов.

— Где Антон?! — почти кричу. — Что с ним?!

В груди всё сжимается, воздух вырывается рывками. Вспышки воспоминаний мелькают перед глазами: дорога, свет фар, выстрел, боль…

— Пожалуйста! — голос срывается. — Скажите хоть что-нибудь! Я должна знать!

Медсестра поднимает на меня спокойные, пустые глаза. Смотрит как на обезумевшую. Никакой реакции.

— Вам нужно отдохнуть, — тихо произносит она. — Не думайте сейчас ни о чем лишнем.

— Как это — не думайте?! — я не выдерживаю. — Где он?! Что с ним?! Что со мной?! Вы хоть человек? Чувства есть?! Ответьте мне!

Она лишь качает головой. Без слов. В её лице нет ни жалости, ни раздражения — только отрешенность. Ей что, запрещено говорить. Подходит к капельнице, набирает что-то в шприц и, не глядя на меня, вводит препарат в систему.

— Все хорошо, — шепчет. — Вам нужно поспать.

— Нет… не надо… — успеваю пробормотать, но веки тяжелеют. Голова наполняется свинцом. Звуки растягиваются, исчезают.

Мир снова уходит из-под ног, растворяясь в серой тишине. Последнее, что я ощущаю, — отчаянная мысль: «а вдруг Антона больше нет?..»

И тьма снова поглощает все пространство.

Я не знаю, сколько проходит времени. Не знаю, как долго тут остаюсь. День? Неделя? Месяц?!

Свет расплывается белым пятном и обжигает сетчатку. В висках глухо звенит, как если кто-то проводит вилкой по стеклу. Постепенно в поле зрения проступают два темных силуэта у двери: высокие, неподвижные, оба, кажется, в черных костюмах. Лица — размытые маски: контуры то расползаются, то собираются обратно. Я не могу сфокусировать взгляд достаточно долго, чтобы уловить хоть одно выражение, хоть намек на эмоцию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Прислушиваюсь. Вместо слов слышу ровный низкий гул. Голоса доходят как через толстое стекло. Иногда он прерывается резкими всплесками — угадывается вопрос, приказ, но смысла не разобрать. Внутри закипает раздражение: слух вроде бы есть, а смысл ускользает, как вода сквозь пальцы. Я тянусь за ним, но снова хватаю пустоту.

Пробую пошевелиться. Собираю волю в кулак, однако тело не откликается. Дыхание неглубокое и рваное. В горле пересохло, язык шероховат, — в горло будто песка насыпали. Пытаюсь ухватить край простыни — ничего. Команда от мозга не доходит до мышц. Где-то рядом настойчиво бипает прибор. Этот мерный звук, как метроном, жестоко подтверждает: я в сознании, но тело мне больше не принадлежит.

Медленно обшариваю взглядом пространство. Который раз! Приглушенный свет, ровные стены, стерильный запах — антисептик, металл, едва уловимая горечь лекарств. Всё слишком чисто. Опять я думаю, что похоже на палату, но не на больницу: слишком тихо, никаких шагов, голосов, звонков. Скорее — обустроенная комната в чьём-то доме, вычищенная до безупречности, проверенная на отсутствие лишних звуков. Слева чувствуется прохлада — должно быть, окно, но шторы плотно сомкнуты. Неясно даже, день сейчас или ночь.

Силуэты не двигаются. Один держит руки у груди, другой стоит полубоком, контролируя дверь и углы комнаты. Я пытаюсь понять, кто они: охрана или надсмотрщики? Если свои — почему молчат? Если чужие — почему я всё ещё жива и подключена к капельнице?

Как хрупкие осколки осторожно собираю мысли. Последнее, что вспоминаю: дорога, фары, выстрел, отчаянное «Антон!», а затем — тьма. Потом обрывки голосов, всплывающие из небытия: «С ней всё в порядке…», «Антон всех уложил, но сам…» — и провал.

Боже!! Больше ничего не помню! В голове пусто! Те слова, что всплывают в памяти, не соединяются в смысл. Висят отдельными осколками. И каждое из них то тянет к надежде, то рвет ее на части.

Пробую вдохнуть глубже — удается, но возвращается слабость. Легкая тошнота и густая сонливость. Взгляд падает на капельницу — прозрачная жидкость упрямо капает в вену. С каждой каплей меня мягко тянет вниз. Я отчаянно пытаюсь удержаться в сознании, но веки тяжелеют, мозг уходит в вязкий туман.

Мужчины переглядываются. Один чуть кивает другому, и тот отвечает тем же коротким движением. Без слов. Без объяснений. Только их присутствие и мое бессилие — два против одного, даже без оружия.

Если это убежище Антона — почему здесь так тихо? Почему никто не говорит, что я в безопасности? Почему я до сих пор в полусне, почему его нет рядом? Если это враги — всё становится логичным: держат в дреме, лишают слуха, не дают телу восстановиться.

Простая и ледяная мысль пронзает меня до дрожи:

А вдруг это те самые люди?

А вдруг меня действительно выкрали, подключили к капельнице и теперь не дают очнуться — чтобы я не узнала, где нахожусь и что случилось с ним?

Или… Какие у них планы? Что от меня хотят? Сколько еще будут держать тут?

Антон… Где же ты? Дай мне о себе знать…

Пожалуйста…

Глава 28

Просыпаюсь от тихого шелеста — не звука, а движения воздуха, как будто дверь открыли и сразу прикрыли, чтобы не разбудить. Голова уже не плывет, и впервые за долгое время в мыслях возникает простое желание встать. Да, в последние несколько дней поднимаюсь с чьей-либо помощью, но нехотя. Потому что я постоянно думаю про Карпинского, от которого ни слуху, ни духу.

Я тянусь, проверяя, слушается ли тело. И да, у меня получается.

Сколько я была без возможности пошевелиться? Сколько лежала, не в силах поднять хотя бы голову? Не знаю. Но сейчас мне гораздо лучше.

— Доброе утро, — слышу знакомый шепот. Это младшая медсестра — та, с которой мы понемногу начали разговаривать. Ей, наверное, около двадцати пяти, но взгляд у нее внимательный, взрослый. В руках поднос с водой, таблетками и электронным градусником.

Конечно всему прочему я умудрилась простудиться. Два дня подряд у меня высокая температура, о которой стало еще хуже.

— Сколько я уже здесь? — голос хриплый, но послушный. — В общем. Ты так и не сказала вчера. Мариш, не молчи, пожалуйста.

Она колеблется всего секунду, будто решает, стоит ли говорить правду. А потом оглядывается. Ее взгляд задерживается на потолке. В самом углу. Незаметно взглянув туда, замечаю камеру.

— Три недели. Сегодня ровно три, — шепчет она.

Число не укладывается в голове. Внутри — провал, дыра во времени. Я закрываю глаза. Тишина растягивается. Из глубины памяти всплывают выстрел, дорога, свет фар, крик «Антон!», а потом чужие голоса: «С ней всё в порядке… Антон всех уложил, но сам…» И снова пустота. Эти обрывки не складываются в цельную картину достаточно долгое время — как будто кто-то вырвал середину сна. Как бы не напрягалась разум, сознание — все никак.

— Я могу встать? — спрашиваю, не понимая, кого уговариваю больше — её или себя.

— Попробуем, — кивает она. — Только медленно.

Я сажусь на край кровати. Бинт тянет плечо, под ребрами до сих пор колет. Конечно, не так как раньше. Боль привычная — упрямая, но уже не рвет изнутри. Три недели назад пули нашли меня слишком легко. Тот, кто стрелял, видимо был профессионалом и знал, куда надо целиться. Под лопаткой — горячий след, между ребер — тугая память о чужом выстреле. Дышу осторожно, разбивая вдох на части, и думаю, что тело — удивительный архив: оно запоминает боль и потом учится обходить её по новым маршрутам.

Пол прохладный. Я поднимаюсь, делаю шаг, потом другой, держась за локоть Марины. Внутри словно щелкает выключатель: я снова могу ходить. Снова могу разговаривать с людьми и чувствовать.

Теперь я понимаю, где нахожусь. Эта «палата» — подвал дома Антона. Узнала не сразу: по запаху дубового пола, по скрипу лестницы, по знакомой плитке, когда однажды приоткрылась дверь. Ну и Марина недавно неосознанно сказала «Вы дома». А когда я взглянул на нее, выгнулась бровь, она начала кусать губы. Оговорилась.

Я здесь была. Неоднократно. Но эту комнату не видела никогда.

Здесь слишком тихо, как только бывает в больших домах. Не пустота — многослойная тишина: где-то шуршит вентиляция, щелкают реле. На тумбе мигает монитор с моим сердцебиением. В углу — коляска, к которой меня больше не тянет. В комнате все до стерильности чисто, но это не больница: ни шагов, ни тележек, ни чужих голосов. Только точный, выверенный порядок. В стиле Карпинского: всё нужное, ничего лишнего.

— Воды? — медсестра подает стакан. — Маленькими глотками.

Пью и ловлю ее взгляд. Хочу спросить то, что спрашиваю каждый день. Спрашиваю, заранее зная ответ:

— Он приходил?

Она опускает глаза.

— Нет. Я его не видела, Настя.

Никто ничего не говорит об Антоне. Ни «да», ни «нет», ни «скоро». Из обрывков я знаю только одно: в меня стреляли, ранили в плечо и между ребрами; я потеряла слишком много крови, долго была без сознания. Остальное — догадки и тишина.

Вторая медсестра — старшая — строга и немногословна. Говорит сухо, не смотрит в глаза, отвечает только на медицинские вопросы. Младшая же помогает — подсказывает. Как садиться, когда пить таблетки или же отдыхать. Иногда, думая, что я не замечаю, она слушает что-то в наушнике, тихо улыбается, потом снова становится серьезной. Я благодарна ей за то, что она не жалеет — просто возвращает меня к жизни. Шаг за шагом, как к задаче с четким порядком действий.

Подхожу к узкому окну под потолком. За стеклом — полоска неба и ветви деревьев. Когда дует ветер, по стене пробегают солнечные блики. Это тот же дом, где когда-то я жила на первом этаже, потом в комнате Антона. Я была там и гостьей, и пленницей, и женщиной, которую он держал рядом и отталкивал одновременно. А теперь я здесь — в белой комнате, где учусь заново: дышать, ходить, ждать.

Да, я все это проходила уже. Тогда я не получала пули в тело, но была морально разбавлена. Сейчас я ощущаю тоже самое.

Ничего не хочется. Лишь увидеть Антона. Обнять его, прижаться всем телом, почувствовать его дыхание.

— Сегодня попробуем дойти до конца коридора, — говорит медсестра. — Пять минут туда и обратно. Доктор приедет к вечеру.

— У нас доктор всегда «к вечеру», — усмехаюсь я. Голос звучит живее, чем вчера — я это прекрасно чувствую.

Она улыбается коротко:

— Такой график.

Я киваю. Это тоже своего рода терапия — делать то, что можно, не рваться туда, где нельзя. Считать шаги. Дышать. Принимать боль как знак, что я всё ещё жива.

Но каждый раз, когда я останавливаюсь, мысли возвращаются к одному: где он? Иногда кажется, что я слышу шаги над головой, различаю его интонации в гулком эхе дома. Иногда — что он стоит у двери, но там лишь тень охранника. Однажды утром, когда я проснулась, почувствовала его запах. Но потом… все потерялось. Возможно, это был просто сон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уговариваю себя, что он занят делами компании. Что, возможно, есть проблемы, поэтому не может прийти ко мне. Но те слова, что каждую минуту бьют по нервам, едва я просыпаюсь, меня уничтожают.

Я надеваю мягкую, пахнущую хлопком сорочку. Кто-то заботится обо мне, продумывает мелочи. Это в его стиле — контроль без присутствия.

В зеркало смотрит бледная, упрямая женщина с живыми глазами. Я узнаю себя и мысленно шепчу себе, что нужно держаться.

— Готова? — спрашивает медсестра.

— Да, — отвечаю. И понимаю: это «да» — про большее, чем просто дойти до конца коридора.

Мы выходим. Прохладный воздух пахнет чистотой и чем-то механическим. Каждые три шага я отмечаю, как реагирует плечо, как сжимается шов. В конце коридора — закрытая дверь наверх.

Возвращаюсь в комнату, пью воду, чувствуя, как с плеча сползает напряжение. Да, я выжила. Да, он исчез. И пока я не могу изменить ни то, ни другое. Но могу потерпеть. Ведь чувствую… Прекрасно знаю, что он рано или поздно вернется.

Едва открываю глаза, несколько секунд не понимаю, где нахожусь: потолок высокий, белый. Постель кажется чужой, но запах — родной. Это запах Антона.

Вот уже неделю я сплю в его кровати. Потому что только здесь могу уснуть по-настоящему. Простыни до сих пор хранят его тепло, аромат почти растворился, но всё ещё витает в воздухе — едва уловимый, как память.

С того дня, как я начала ходить, прошло почти два месяца. Тело снова слушается, раны зажили. От выстрела остались лишь два тонких шрама — один на плече, другой между ребер. Иногда я провожу по ним пальцами: кожа гладкая, но под ней все еще живет память боли.

Я чувствую себя другой. Прежняя Настя будто осталась там, в той ночи на лесной дороге. А эта — новая. Тише, взрослее, настороженнее.

В доме стоит тишина. Почти никого не осталось. Лишь где-то внизу иногда слышны шаги — это медсестра. Их раньше было две, теперь приходит только Марина. Она помогает, если что-то надо. Я безумно рада, что она есть — потому что есть с кем разговаривать. Пусть и она редко поднимается наверх. Кажется, второй этаж для нее — запретная зона, принадлежащая только Антону.

Я долго лежу, потом медленно сажусь на край кровати. За окном уже сумерки. Спускаюсь вниз. Запах еды встречает меня ещё в коридоре. Домработница замечает меня:

— Я как раз собирались подняться к вам. Вам нужно поесть. Иначе отец вас скоро ничего не останется, Настя. Пожалуйста, не отказывайтесь. На нас потом злятся…

Она ставит передо мной тарелку. Я смотрю на еду, на свои руки — они стали слишком тонкими. Я действительно сильно похудела. Аппетита нет, но я заставляю себя съесть несколько кусочков. Просто чтобы не упасть. Чтобы не чувствовать слабость.

И пока пережевываю, в голове снова возвращается одно и то же: где он? Почему нет никаких новостей? Почему дом живет так, будто хозяин просто вышел на минуту, а не исчез несколько месяцев назад?

Каждый предмет вокруг хранит его присутствие — книга на столике, часы на тумбе, куртка, перекинутая через кресло. Все, кроме него самого.

А я…. Больше не живу в его доме. Я живу в ожидании.

Лежу на кровати — книга раскрыта на середине главы, но взгляд уже давно скользит мимо строк. Буквы расплываются. Не от усталости, а от того, что мысли снова уводят к нему.

Стрелки настенных часов показывают два часа ночи. Второй час, а сон не идет. Тело устало, а разум — нет.

Я откладываю книгу, встаю. Комната окутана мягким полумраком. Подхожу к окну, чуть отодвигаю штору. Небо темное, неподвижное. И только редкие фонари бросают пятна света на двор.

Вдруг замечаю, как во двор заезжает машина. Потом еще одна. Фары гаснут почти одновременно. Я прижимаюсь ближе к стеклу. Сердце начинает колотиться так сильно, что я слышу его биение в ушах. Из машин выходят мужчины. Темные куртки, уверенные шаги.

И тут я замираю.

Среди них вижу знакомую фигуру. Высокий, уверенный, спокойный силуэт. Он выходит из машины в черных брюках и пиджаке, как будто все это — просто очередная ночь. Возвращение домой после работы. Но едва его ботинки касаются земли, он поднимает голову. Смотрит прямо на это окно. На окно.

Я не думаю. Не дышу. Не верю глазам.

— Антон… — шепчу сначала, а потом вовсе вскрикиваю: — Антон!

Я бегу. Босиком. С лестницы эхом разносится стук моих шагов. Пальцы цепляются за перила, воздух становится гуще. Сердце гремит где-то в висках.

Едва добегаю до двери, она приоткрывается сама. Антон стоит на пороге.

Настоящий… Настоящий!

Никакие слова не нужны. Я просто бросаюсь к нему. Впиваюсь руками в его плечи, прижимаюсь всем телом. Хочу убедиться, что он живой, теплый, мой. Его запах обрушивается на меня, и я вдыхаю его глубоко.

— Антон… — шепчу в его воротник, снова и снова, пока не дрожу от слез и облегчения.

Он обнимает меня крепко, молча. Так, будто мир снова стал цельным.

Господи… Можно прожить без сна, без покоя, без веры, но без него — невозможно.

Глава 29

Антон целует меня. Совсем медленно, растягивая момент. Его поцелуй не просто желание, а утверждение того, что он здесь, со мной. И ничто больше не имеет значения. В этом есть какая-то первобытная, неоспоримая истина — как закон физики, как сила притяжения.

Он притягивает меня ближе. Его ладони ложатся на мою талию — сильные, но осторожные. В следующую секунду, когда он подхватывает меня на руки, теряю почву под ногами. Это падение — самое безопасное, что я знаю.

Чувствую, как его дыхание обжигает шею. Все тело отзывается дрожью. Не от страха, а от осознания, насколько он близок. Насколько реальна эта сила, которая держит меня. Он несет меня вверх по лестнице, ступень за ступенью, легко. Будто я не человек, а нечто бесконечно хрупкое, которое можно разрушить при малейшей неосторожности. В этой легкости есть не только физическая мощь, но и сосредоточенность, словно все его существо направлено на одну-единственную задачу — быть моей опорой.

Слышу его шаги, чувствую, как под пиджаком двигаются мышцы. Как сердце бьется ровно. Мне хочется сказать хоть одно слово — что-нибудь, что отзовется в нем, но язык не поспевает за чувствами. Мысли распадаются на атомы, уступая место чистому ощущению бытия.

Каждый его поцелуй — как остановленное мгновение, где время теряет форму. Он целует меня, не отрываясь. Ощущаю, как под пальцами напрягаются его плечи. Как дыхание становится неровным. Я не думаю — я чувствую. Язык, не требующий перевода. Диалог, в котором мы понимаем друг друга с полуслова.

Его ладонь скользит по моей спине, другая поддерживает меня под коленями. Его взгляд, каждый жест — не просто объятие. Это признание в любви, выраженное телом, дыханием, движением. Более честное, чем любое слово, потому что его нельзя подделать.

Я вдыхаю его резкий, пряный, теплый запах. Смешанный с табаком, кожей и чем-то родным, безумно любимым. От этого запаха кружится голова. Впервые за долгое время я не чувствую себя потерянной или же сломанной. Я чувствую себя живой. Настолько живой, что от этого даже больно. Больно от контраста с той пустотой, что была внутри до этого момента.

Он останавливается на площадке между этажами, прижимает меня к себе сильнее. Его губы снова находят мои. Теперь этот поцелуй другой — в нем нет сдержанности, только тоска и накопленная страсть, от которых перехватывает дыхание. Мир растворяется — остаемся только он и я. Наше дыхание и тишина, прерываемая ударами наших сердец. Две вселенные, которые, наконец, синхронизируют свой ритм.

Пальцы Карпинского впиваются в мою кожу. Сильно, но без грубости. Это сила мужчины, который защищает, а не подчиняет. Я смотрю на него снизу вверх, на его профиль — в его взгляде усталость, твёрдость и мягкость, которую я до этого замечала всего один раз — в тот день, когда нам перекрыли дорогу. Когда в меня стреляли…

В его глазах так отчетливо видна тоска, накопленная за месяцы. И немое признание в том, как он скучал. Я чувствую это всем телом. Его дыхание — прерывистое, горячее; в нем тревога и облегчение, сила и слабость. Все сразу. Парадокс, становящийся плотью. И в этом парадоксе есть вся его суть.

Я вжимаюсь в него, в это знакомое тепло. Мне кажется, что вся вселенная сейчас свелась к одному его сердцебиению. К тому, как оно звучит под моими пальцами. В этом биении есть то, чего я боялась никогда больше не услышать. То, ради чего стоило пройти сквозь боль, страх и тьму. Это не просто звук — это отсчет времени, которое, наконец, идет в нужном направлении.

Антон опускает меня на кровать. Вижу, как дрожат его руки. Совсем чуть-чуть, едва заметно, но дрожат. В этой дрожи — больше правды, чем в любом уверенном жесте. Она выдает ту внутреннюю бурю, которую он так тщательно скрывает за внешним спокойствием.

Я улыбаюсь. Наконец-то не во сне.

Все, чего я хотела, о чем мечтала все это время, — просто чувствовать, что он рядом, что он жив, что я не потеряла его, — исполнилось. И если бы пришлось снова отдать боль, страх, даже кровь — лишь бы оказаться сейчас в этих объятиях, я бы не колебалась ни секунды. Потому что некоторые моменты стоят всей предыдущей боли; они являются ее логическим и единственно верным завершением.

Потому что это и есть любовь. Не в словах, не в обещаниях, а в этой простоте — когда каждое прикосновение значит больше, чем целая жизнь без него.

— Мне не верится… Не верится, что ты рядом. Антон, я так скучала…

Карпинский молчит, только смотрит тяжело, пристально смотрит, казалось бы на меня, но ощущение, что сквозь. Его взгляд гасит весь внутренний шум, оставляя одну-единственную мысль: он жив.

Но сомнение не уходит. Разум, наученный горьким опытом, требует вещественных доказательств, тактильного подтверждения чуда.

Я не выдерживаю и тянусь к его груди. Пальцы касаются ткани. Расстегиваю пуговицы его рубашки.

Под пальцами теплая, чуть влажная кожа. Я вглядываюсь в его плечи, грудь, ключицы… Ищу хоть какие-то признаки раны. Но ничего подобного нет. Однако замечаю татуировки. Раньше они были маленькие. А теперь линии крупнее. На правой стороне груди что-то написано. Незнакомые мне иероглифы. Целая повесть, написанная на языке, который я не могу прочесть, но интуитивно понимаю, что она о времени, проведенном без меня.

На левой руке Антона линии татуировок сплетаются.

От запястья вверх поднимаются две тонкие черные, строгие, полосы. Как напоминание о дисциплине и самоконтроле.

Чуть выше — латинская фраза, вытатуированная аккуратным шрифтом. Слова не бросаются в глаза, но если присмотреться, в них читается нечто о долге, боли и времени.

На плече — символ, похожий на компас, но без стрел. Это больше ассоциируется как знак человека, который однажды потерял направление и теперь живет, руководствуясь внутренним инстинктом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Между этими рисунками — легкие, почти неразличимые тени. Словно когда-то здесь были другие узоры, стертые временем, но оставившие след.

Эти татуировки не выглядят украшением. Они — как зашифрованные воспоминания, которые он носит на себе, потому что не может стереть их изнутри. Его кожа превращается в карту пережитого, а эти знаки — отметки территорий, через которые ему пришлось пройти в одиночку.

— У тебя не было этих… — шепчу я.

Он не отвечает. Только взгляд становится отрешенным. Уходит куда-то далеко. Туда, где я не могу его достать. Некоторые двери в его душе теперь закрыты, и ключ утрачен там, где меня не было.

Провожу пальцами по линиям. Мне кажется, что они пульсируют под кожей. В каждом его вдохе чувствуется жизнь, сила, внутреннее напряжение. Прикосновение к истории, которую нельзя переписать, можно только принять, как часть того, кого любишь.

— Я скучала по этому теплу… По твоему дыханию. По ощущению, что только рядом с тобой жизнь имеет смысл, — говорю шепотом. Смысл, который не требует ни философских обоснований, ни громких деклараций. Он аксиома, данная мне в ощущениях.

Боже… Пусть просто остается рядом. Пусть ничего не объясняет.

Я бы отдала всё — покой, время, себя — только за то, чтобы знать, что он больше не исчезнет.

Это новый, зрелый этап любви — понимание, что доверие иногда важнее правды, а присутствие дороже всяких объяснений.

Не знаю, в какой момент раздеваемся полностью. Не понимаю, когда вгрызаемся в рот друг друга и целуемся как бешеные. Не помню, когда Антон успевает уложить меня и нависает сверху. Он целует каждую частичку моего тела. В основном те места, где остались шрамы от ран. Целует, облизывает языком, снова целует.

Стону раз за разом. Обнимаю его шею, зарываюсь пальцами в густые волосы и ежеминутно втягиваю его запах в легкие.

Целуемся так, будто в последний раз. Занимаемся любовью так, будто больше не увидим друг друга.

От этих мыслей дурно становится. Страх пробивается до костей. По глазам текут слезы и я, обняв Карпинского сильнее, не хочу, чтобы он отстранился даже на сантиметр.

Через какое-то время я остаюсь без сил. Антон, кончив очередной раз, падает рядом и укутывает нас одеялом. Нам требуется несколько минут, чтобы наше дыхание пришло в норму.

Положив голову ему на грудь, дышу, дышу, дышу…

— Расскажешь что-нибудь? — тихо прошу, чувствуя, как меня клонит в сон.

— Спи, — слышу хриплое. — Завтра поговорим.

Я улыбаюсь. Он не уйдет. Он всегда будет рядом.

Постепенно проваливаюсь в темноту. Но в этот раз я настолько спокойна, что дышу полной грудью.

Он рядом. Его запах рядом…

Однако откуда-то до меня доносится то ли шепот Антона, то ли это просто сон…

«Тебе надо уехать, Настя. Как можно дальше. Иначе тебе не жить.»

Глава 30

Просыпаюсь, когда за окном уже светло. Но, посмотрев на настенные часы, понимаю, что еще слишком рано. Сначала чувствую некую пустоту. А потом воспоминания о том, что было вчера, врываются в память. Как кинопленка, запущенная на ускоренной перемотке: дверь, поцелуи, дыхание, его руки, тяжесть тела, его запах.

Грудь сжимает от нахлынувшего тепла. От почти физической осязаемости воспоминаний.

Резко сажусь на кровати. Простыни спутаны. Воздух пропитан его запахом.

Поворачиваюсь, но рядом не нахожу Карпинского.

Половина кровати, где он лежал, уже остыла.

На долю секунды меня пронзает ужас: а вдруг это был сон? Очередная ловушка сознания, которое все еще не научилось верить в то, что он вернулся.

Прижимаю ладони к лицу.

Я же чувствую, как внизу живота и между бёдрами до сих ноет, даже пульсирует. Это не сон. Уверена. Но и страх, что Антон может исчезнуть так же мгновенно, как появился, не отпускает.

Поворачиваюсь к креслу.

Вижу на спинке его рубашку. Мятая, еще теплая, с мягкими заломами от рук. Подхватываю ее, прижимаю к себе и вдыхаю запах.

Табак, кожа, терпкий аромат парфюма — всё то, что невозможно перепутать.

Нет. Это однозначно не сон.

Ткань холодеет в пальцах. На подушке — вмятина, где лежала его голова. Я улыбаюсь.

Он проснулся недавно. И, наверное, пошел вниз.

На мне все еще следы прошедшей ночи — спутанные волосы, слабость в теле, легкая ломота, похожая на послевкусие счастья.

Натягиваю на себя его длинную, свободную мне рубашку. С запахом, который будто окутывает изнутри. На мгновение становится легче дышать.

Спускаюсь по лестнице босиком. Холод паркета пробирает до костей. Дом тих. Где-то внизу доносится слабый шорох — может, медсестра, но звук неразличим.

Захожу в гостиную.

Антон стоит у окна. Спиной ко мне. Руки в карманах, осанка напряженная, плечи застыли. Он смотрит вдаль, в рассветную дымку. Свет мягко ложится на него, почти небрежно — так, что его силуэт кажется вырезанным из воздуха.

Просто стою и наблюдаю. Всё во мне сжимается от этой простой картины — он живой, настоящий, рядом. Но почему-то внутри холод.

Мой взгляд невольно скользит к письменному столу.

На нём разложенные бумаги, конверты, паспорт, банковские карточки, пачка наличных.

Не хаос, не беспорядок — всё разложено аккуратно, как перед дорогой.

Сердце делает лишний удар.

Гул в ушах.

В голове мгновенно вспыхивает его вчерашний шепот — тихий, будто сквозь сон, но теперь отчетливый, как удар током:

«Тебе надо уехать, Настя. Как можно дальше. Иначе тебе не жить…»

И вот оно, холодное прозрение. Это не внезапная прихоть. Это — подготовка. Четкий, выверенный план, а не порыв. Такие вещи не делаются за пять минут. Это результат долгих размышлений, возможно, бессонных ночей. Он не спрашивает, он информирует. Меня ставят перед фактом, как ребенка.

Смотрю на его ровную, неподвижную, как гранит спину. И понимаю, что за этим спокойствием скрыта буря.

Воздух становится густым. Тревога поднимается изнутри, разливается холодом по телу.

Только вчера я верила, что кошмар позади.

А теперь чувствую — возможно, он только начинается.

— Антон… — хриплю.

Плохое предчувствие режет грудную клетку. Мне трудно дышать. Ноги будто приросли к полу — Хочу сделать шаг к нему, но не могу.

Он не сразу, но поворачивается. Смотрит на меня исподлобья. Я сглатываю внезапно появившийся в горле ком. Начинаю дрожать.

— Что это значит?

Слова даются с трудом. Антон, который выглядит слишком устало и вымученно, не сводит с меня глаз.

— Вечером ту улетаешь, Настя. В другой город.

— Что? Зачем? Почему? Я… Никуда не уеду. Слышишь? Никуда!

— Ближе к полночи. Улетишь вместе с Мариной, — Карпинский меня будто вовсе не слышит. — Так будет безопаснее…

— Для кого? Мне тут нормально! И я готова ждать тебя столько, сколько понадобится! Пожалуйста, не делай этого… я не хочу уходить! Антон!

Подхожу к нему на онемение ногах. Смотрю снизу вверх. Сглатываю раз за разом, потому что колючий ком в горле не даёт ни дышать, ни говорить.

— Так надо.

— Кому надо? — вскрикиваю зло. — Кому? Мне это не нужно, слышишь?! Нет нужно! Я не хочу уходить! Не хочу быть вдали от тебя.

— Настя, хватит, — рявкает, когда видит, что я начинаю плакать. — Хватит!

— Тебе хватит за меня решать! Полгода ч в этом доме! Столько месяцев! Ты хоть понимаешь, как я ждала тебя? Ты хоть знаешь, как сильно люблю тебя?! Я столько времени молилась, чтобы ты вернулся! Живой и невидимый! Я бы отдала все, лишь бы с тобой ничего не случилось… а ты… Просто берешь и выгоняешь меня. Снова! Сколько можно?!

И здесь, сквозь пелену обиды и ярости, пробивается холодная, рациональная мысль. Он не просто так говорит о безопасности. Он не бросает слова на ветер. Если он, человек, привыкший к риску и опасности, говорит «безопаснее» — значит, угроза реальна и серьезна. И она направлена на меня. Мой страх потерять его затмевает простую истину: он пытается меня спасти. Но почему ценой нашего «мы»?

— Потому что не хочу тебя терять! — отрезает так, что я вздрагиваю. — Ясно?! Я, блядь, подыхал, когда видел тебя в том состоянии…

Антон отворачивается. А я падаю на колени, готовая умолять.

Я не смогу без него. Не смогу.

— Услышь меня… Если не хочешь терять, почему отправляешь? Прячь тут. В этом доме. Я всю жизнь готова быть в одной комнате, лишь бы ты ночью возвращался ко мне. Я готова не выходить из этого дома. Я готова на все…

«Я готова на все», — говорю я, и это звучит как отчаянный лепет. Но что такое «все» в его мире? Готова ли я стать его уязвимым местом, мишенью, которую приставят к его виску? Готова ли я, что из-за моей любви его убьют? Может, его решение — это не жестокость, а последняя доступная ему форма защиты? Жестокий расчет вместо сентиментальности, которая может нас обоих погубить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Резко развернувшись, Антон хватает меня за подмышки и заставляет встать.

— Хватит уже ныть. Ты и мужа любила своего. Все для него делала. Что в итоге? Из-за него столько проблем, что хрен выкрутишься. Не люби, ладно? Твоя любовь… Проклятая!

— Что? — не слышу свой голос.

— Больше эта тема не обсуждается! Марина собирает вещи. И ты собирай. Ночью ваш самолет вылетает. Вас отвезут в нужное место. Наша страница закрыта, Настя. У тебя новый паспорт. Новая фамилия. У тебя будет новая жизнь, деньги, работа. У тебя будет все…

— Но тебя не будет… — перебиваю.

— Меня не будет. Но ты выживешь и без меня.

— За что ты так со мной? За что, Антон?

— За твою… проклятую любовь. Не люби меня. Заметь монстра во мне. Не люби. Потому что я тебя никогда не любил.

И вот финальный, отчаянный удар, призванный добить, сломать, оттолкнуть. Но я вдруг вижу то, чего не видела раньше: боль в его глазах, когда он это говорит. Это не правда. Это стена, которую он возводит между нами, чтобы я ушла и выжила. Он пытается превратить наше прощание в ненависть, потому что пережить ненависть легче, чем пережить любовь. Он готов стать монстром в моих глазах, лишь бы я спаслась. И в этом — его последняя, самая страшная и самая жестокая жертва.

— Моя любовь… Проклятая? — слезы текут по щекам ручьем. — Антон, ты же любишь…

— Глупая. Ты никогда не поумнеешь. Во второй раз ты наступила на одни и те же грабли. Тебя использовали и все, — говорит он таким тоном, что между ребер ноет. — Я. Тебя. Никогда не любил. Ты просто… совесть у меня проснулась после того, как ты мне жизнь в ту ночь спасла. Больше не мог с тобой так поступить. Поэтому отпускаю. Проваливай как можно дальше. Чтобы больше никогда… Наши пути никогда не встречались!

Он уходит. Захлопывает за собой дверь. А я не верю своим ушам и глазам. Лишь когда вечером приходит Марина, заплакала и вымученная, понимаю, что это правда. Она сама собирает мои вещи. Кладет деньги и паспорт в мою сумку. А ночью нас увозят в место, где нет ни единой души. Лишь я с Мариной и двое мужчин, что заставляют нас сесть в самолёт.

Я плачу. Потому что Антона нет. Он не приезжает. Я, хоть и сопротивляюсь. Бьюсь из стороны в сторону, ору, что никуда не уеду… Мне затыкают рот.

Это конец. Наш конец с Антоном.

Он, даже если любил… Я сомневаюсь в его любви. Любящий не отпускает. Любящий так не поступает.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ НА ЭТОЙ НОТЕ ЗАВЕРШАЕТСЯ. НО ИСТОРИЯ АНТОНА И НАСТИ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ.

ПРИГЛАШАЮ В ПРОДОЛЖЕНИЕ

БЕСЧУВСТВЕННЫЙ. ОБЕЩАЮ БЫТЬ ВЕРНЫМ

— Она... моя дочь? — делаю шаг ближе, кивая на малышку, которая выбирает на витрине игрушку.

— Думаешь, имеешь право это знать?

— Имею. К чему все это, Настя? На кону ребенок, который рос без отца. Я о ней не знал.

— У меня скоро свадьба, Антон. Держись от нас подальше — как это делал последние шесть лет. В нашей жизни есть человек, который о нас прекрасно заботится. Ты нам не нужен.

— Я не позволю, чтобы моя дочь жила с чужим мужиком и называла его отцом, — отрезаю жестко.

— Кто ты такой, чтобы…

— Мама, — раздается детский голосок. Настя сразу замолкает. — А кто этот дядя?

— Я твой отец.

Конец