Я тебя ненавижу…

Глава 1 ИГРА В ОТВЛЕЧЕНИЕ

Идея отвлечь Диму ради Алисы казалась блестящей, пока я не подошла к нему близко. Пока не увидела, как он смотрит на меня — не как на «подружку сестренки», а как на незнакомку. Взгляд у него был тяжелый, усталый, будто он за свои двадцать с небольшим прожил вдвое больше.

«Место не занято?» — прозвучал мой голос, и я сама удивилась, насколько он оказался спокоен.

Кирилл, как и ожидалось, тут же подвинулся, подмигнув. А Дима лишь медленно перевел на меня взгляд, оценивающе, и кивнул на свободное место рядом с собой.

Сначала был общий разговор. Пустая болтовня о вечеринке, о музыке. Я старалась быть легкой,

игривой, такой, какой, как мне казалось, мог понравиться парень вроде него. Но он лишь отстраненно кивал, его взгляд постоянно скользил по залу, выискивая Алису. Я была на грани провала.

И тогда я перешла к отчаянному плану «Б». Перестала пытаться его развлекать.

— Знаешь, — сказала я вдруг, опустив голос и перестав улыбаться. — Она тебе цветы купила. Белые хризантемы. Говорила, это твои любимые.

Он замер. Повернулся ко мне полностью, и в его глазах впервые появилось что-то, кроме бдительности. Искреннее удивление.

— Что?

Я почувствовала, как пошла по тонкому льду, но остановиться уже не могла.

— Поставила их в вазу на втором этаже, в нише. Говорит: «Он же все для меня делает, а я даже спасибо нормально сказать не могу».

Это была чистой воды импровизация. Но сработало. Его строгое, отстраненное выражение лица дрогнуло. Что-то в нем смягчилось, сжалось.

— Дурочка, — тихо выдохнул он, глядя куда-то в пространство. — Ей бы о себе думать.

— Она о тебе думает, — честно сказала я. — Всегда. Ты для нее... ну, ты и есть вся ее семья.

В этот момент я перестала играть. Я посмотрела на него — действительно посмотрела. На эти тени под глазами, на преждевременные морщинки у губ, на груз, который явно давил ему на плечи. И мне вдруг стало его невероятно жалко. И... притягательно. В нем не было мальчишеской легкости Кирилла. Была какая-то суровая, взрослая реальность.

Мы сидели молча. Кирилл, почуяв неладное, отвлекся на телефон. Атмосфера вокруг нас с Димой сгустилась, стала плотной и значимой.

— Пойдем, — вдруг резко сказал он, поднимаясь. — Здесь душно. Покажешь эти... цветы.

Это не было вопросом. Это был приказ. Но в его голосе не было высокомерия. Была какая-то смутная надежда.

Я кивнула и пошла за ним, чувствуя, как у меня слегка подрагивают колени.

Он остановился у стола, облокотившись на него, и снова уставился на меня своим пронзительным взглядом.

— Зачем ты это сказала? — спросил он прямо. Без церемоний.

— Я... Хотела отвлечь тебя, — не стала врать я. — Чтобы Алиса могла спокойно выдохнуть и повеселиться.

Он медленно кивнул, как будто это было именно то, что он ожидал услышать.

— Понятно. Миссия «отвлеки злого брата».

В его голосе прозвучала горькая насмешка, и мне стало до боли стыдно.

— Не совсем, — выдохнула я. — Теперь... теперь уже нет.

Он подошел ближе. Теперь нас разделяли сантиметры. От него пахло дорогим виски, но взгляд был абсолютно трезвым и сосредоточенным.

— И что же это теперь? — тихо спросил он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1.2 Может, я крепче, чем кажусь?

Я не знала, что ответить. Мое сердце бешено колотилось. Я подняла на него глаза и увидела в его взгляде не гнев, а то же замешательство, что было во мне. И еще — одинокий, неуверенный вопрос.

И тогда он поцеловал меня. Совсем не так, как я представляла. Это был не нежный поцелуй, не страстный порыв. Это был жест отчаяния, вопрос, поиск отклика в кромешной тишине его собственной жизни. Жесткий, почти грубый. Его руки схватили меня за талию, притягивая так близко, что я почувствовала каждую мышцу его тела.

И самое ужасное, самое прекрасное было в том, что я ответила. Вложила в этот поцелуй всю свою неожиданную, стремительную жалость, внезапное влечение и желание дать этому вечно напряженному человеку хоть каплю тепла.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, он не отпускал меня. Мы стояли, тяжело дыша, лоб в лоб.

— Черт, — хрипло прошептал он. — Я не это имел в виду, когда сказал «пойдем подышим».

— Я знаю, — также тихо ответила я.

Он отступил на шаг, провел рукой по лицу. Он выглядел растерянным, почти испуганным. Таким я его никогда не видела.

— Маша... Я... — он искал слова. — Я не тот парень, с которым стоит... это не лучшая идея.

— Потому что ты «злой брат»? — рискнула я улыбнуться.

Он хмыкнул, но улыбка не дошла до его глаз.

— Потому что я — разруха. А ты... ты выглядишь как что-то целое. Я не хочу тебя ломать.

Это было так честно, что у меня перехватило дыхание. Вся его броня из суровости и контроля дала трещину, и сквозь нее проглядывала ранимая, израненная душа.

— Может, я крепче, чем кажусь, — сказала я, все еще чувствуя вкус его губ на своих.

Он покачал головой, но в его взгляде появилась какая-то новая, незнакомая мягкость.

— Ладно. Хватит на сегодня откровений. Иди к Алисе. Убедись, что с ней все в порядке. А я... мне нужно подышать.Он развернулся и вышел через черный ход в сад. Я осталась стоять одна на кухне, прикоснувшись пальцами к губам. План «отвлечь брата» прошел с оглушительным успехом. Слишком оглушительным. Потому что теперь, глядя на его ссутулившуюся спину за окном, я понимала — я и есть та, кто отвлекся. И совершенно не представляла, что делать дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2. Сцена в саду

Я не пошла к Алисе. Идти к ней сейчас, с дрожью в коленях и вкусом его поцелуя на губах, значило бы выдать себя с головой. Да и тишина за ее дверью была красноречивее любых слов — мне не хотелось вторгаться в ее боль.

Вместо этого я выскользнула на улицу через ту же дверь, что и он. Ночной воздух был прохладным и влажным, он обжигал разгоряченную кожу. Сад тонул в глубоких тенях, и лишь слабый свет из окон дома выхватывал из мрака轮廓 силуэты деревьев и кустов.

Я заметила его сразу. Он стоял спиной к дому, абсолютно неподвижный, его плечи были напряжены под тонкой тканью свитера. Казалось, он вобрал в себя всю тишину этого сада и всю его тяжесть.

Сердце бешено колотилось, предупреждая: «Стой, не иди, это опасно». Но ноги сами понесли меня вперед по мокрой траве. Я шла, не издавая ни звука, пока не оказалась в паре шагов от него.

— Говорил же — нужно подышать, — его голос прозвучал резко, но без злости. Словно констатация факта. Он не обернулся.

— А я не для разговоров пришла, — тихо сказала я.

Я закрыла оставшееся между нами расстояние и просто прижалась лбом к его спине, между лопатками. К той самой широкой, напряженной спине, что казалась такой неприступной. Я чувствовала, как все его тело вздрогнуло от неожиданного прикосновения, как на мгновение замерло, а затем медленно, очень медленно выдохнуло.

Он не оттолкнул меня.

Он не обернулся.

Он просто стоял, позволив мне так держаться за него, как за якорь в ночном море. Я чувствовала тепло его тела сквозь свитер, слышала его ровное, теперь уже более спокойное дыхание. Мы молчали. В этом молчании было больше понимания, чем в любых словах.

Потом одна из его рук поднялась, и его пальцы легонько легли поверх моих, все еще сцепленных на его талии. Простое, почти невесомое прикосновение, которое значило больше, чем любое «прости» или «останься».

— Холодно тебе, — наконец произнес он, и его голос был уже другим — усталым, но без той стальной хрипоты.

— Ничего, — прошептала я в его свитер. — Тепло.

И это была правда. Впервые за этот вечер, за эту странную, опасную игру, мне было по-настоящему тепло и спокойно. Мы были двумя одинокими островами, нашедшими друг друга в кромешной тьме. И пусть завтра нам предстоит столкнуться с реальностью — с Алисой, с последствиями, с нашими собственными демонами, — но в эту минуту, в тихом, пропитанном ночной сыростью саду, мы были просто мужчиной и женщиной. И этого было достаточно.

Он повернулся ко мне, и в его глазах бушевала настоящая буря — голод, боль, бегство. Прежде чем я успела что-то сказать, его губы снова нашли мои. Но это был уже совсем другой поцелуй. Не вопрос, не поиск, а утверждение. Властный, безжалостный, полный отчаянной потребности забыться. Его язык вторгся в мой рот с жадностью обреченного, его руки скользнули под мою кофту, и я почувствовала на коже жар его ладоней. Мир сузился до темноты сада, до его дыхания, смешавшегося с моим, до головокружительного чувства падения.

Через какое-то время, почти отрываясь от моих губ, он хрипло прошептал: «Пошли в машину. Я отвезу тебя домой».

«Я не хочу домой, — выдохнула я, цепляясь за его свитер. — Не сейчас. Пожалуйста».

Он посмотрел на меня долгим, пронизывающим взглядом, будто взвешивая все на свете, а затем резко кивнул. «Тогда поехали».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2.1 Ты у меня первый...

Мы не разговаривали по дороге. Он вел машину агрессивно и быстро, его правая рука лежала на моем колене, сжимая его так крепко, что должно было быть больно, но я чувствовала лишь огонь. Я не спрашивала, куда мы едем. Это было неважно. Важен был только он, его профиль, освещенный уличными фонарями, и напряженная тишина, наполненная ожиданием.

Мы остановились у невзрачного многоэтажного дома. Он привел меня в квартиру — минималистичную, почти пустую, пахнущую свежим ремонтом и одиночеством. Дверь едва успела захлопнуться, как он снова прижал меня к стене, и его поцелуи обрушились на меня лавиной — на губы, на шею, на ключицы. Его руки срывали с меня одежду с дрожащей, не терпящей возражений жадностью. В его прикосновениях была вся накопленная годами боль, вся ярость на мир, и впервые — обостренное, почти болезненное желание, обращенное ко мне.

Все двигалось слишком быстро. Мы оказались в спальне, на холодных простынях. Его тело было тяжелым и горячим, его пальцы уже скользнули к пряжке моих джинсов. Мысля плавились, тело трепетало в предвкушении, но где-то в глубине сознания затерялась крупица страха. Я успела поймать его руку и, задыхаясь, выдохнула самые важные слова:

«Дим... Постой. Ты... Я хочу сказать... Что ты у меня первый».

Он замер. Абсолютно. Казалось, даже воздух в комнате перестал двигаться. Он медленно отпрянул, приподнявшись надо мной, и в полумраке я увидела, как его расширенные зрачки впиваются в мое лицо, пытаясь прочитать правду. Его дыхание было прерывистым, тело все еще напряжено до предела.

Прошла вечность. Затем его выражение лица изменилось. Исчезла дикая жадность, уступив место какой-то суровой, сосредоточенной нежности. Он мягко коснулся моего лица.

«Тогда... — его голос был низким и хриплым, но теперь в нем слышалась железная решимость. — Тогда я буду очень, очень аккуратным, куколка».

Его слова «я буду очень аккуратным, куколка» повисли в воздухе не обещанием, а зароком. И он его сдержал.

Вся дикая, жадная энергия, что кипела в нем минуту назад, преобразовалась в сосредоточенную, почти болезненную нежность. Он не просто отстранился, чтобы снять с нас оставшуюся одежду — он делал это медленно, его взгляд не отрывался от моего лица, словно он боялся спугнуть хрупкую птичку, что доверилась ему. Каждый новый участок обнаженной кожи он встречал не поцелуем, а сначала — просто прикосновением ладони, согревая его. Его большие, шершавые руки казались такими невероятно нежными на моем теле, что по коже бежали мурашки.

Когда мы остались совсем без одежды, он на мгновение замер, и я увидела в его глазах не голод, а благоговение. Это было сильнее любой страсти. Он смотрел на меня, как на что-то бесценное и хрупкое. Затем его губы снова нашли мои, но теперь это был бесконечно медленный, глубокий поцелуй, в котором было все: и вопрос, и утешение, и обещание.

Его ладони скользили по моим бокам, касались живота, очерчивали линию бедер. Каждое прикосновение было вопросом, на который мое тело отвечало дрожью и ответным давлением. Он спускался ниже, и его поцелуи жгли кожу на моей груди, заставляя меня выгибаться и тихо стонать. Он изучал мое тело с таким вниманием, будто хотел запомнить каждую родинку, каждый изгиб.

Когда его пальцы добрались до самой сокровенной части меня, я вздрогнула и непроизвольно сжалась. Он почувствовал это и замер.

— Дыши, Маш, — прошептал он мне в губы, его дыхание было горячим и прерывистым. — Просто дыши. Я здесь.

И он снова принялся за свое неспешное, терпеливое исследование. Его пальцы были осторожными и неутомимыми, пока не нашли нужный ритм, не нашли ту самую точку, от которой все внутри меня вспыхнуло и поплыло. Я перестала думать, полностью отдавшись ощущениям. Мир сузился до его рук, его губ, его тяжелого дыхания над ухом.

— Я готов, — выдохнул он, и в его голосе была та же напряженная нежность. — Скажи, если будет больно.

Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Когда он вошел в меня, острая, жгучая боль заставила меня вскрикнуть и впиться ногтями ему в плечи. Он замер, полностью, стал как камень. На его лбу выступили капельки пота, мышцы на руках напряглись от усилия сдержаться.

— Все хорошо... все хорошо, куколка, — бормотал он, целуя мои веки, щеки, уголки губ. — Проходит. Сейчас пройдет.

И боль действительно начала отступать, растворяясь в новом, странном чувстве полноты и близости. Я расслабилась, и он почувствовал это. Он начал двигаться. Медленно, едва заметно, все время следя за моим лицом. С каждым движением боль уходила, а на ее месте рождалось что-то новое — нарастающее, горячее, неумолимое. Я начала отвечать ему, робко вначале, потом все увереннее. Его ритм ускорялся, но даже сейчас, в самой гуще страсти, в нем была эта поразительная собранность, эта концентрация на мне.

Я тонула в его глазах, в этом море серой стали, которое сейчас было мягким и полным такого невыносимого чувства, что у меня навернулись слезы. Он видел их, наклонился и слизнул их с моих ресниц.

— Дим... — простонала я, и этого одного слова было достаточно.

Он изменил угол, и мир взорвался. Острая, ослепительная волна накрыла меня с головой, заставив выгнуться и крикнуть, не стесняясь звуков. Мое тело содрогалось в конвульсиях, и в этот самый миг, почувствовав мою кульминацию, он с глухим стоном обрушился на меня, достигнув своей. Его рывки были глубокими и окончательными, он впился лицом в мою шею, и его собственный стон, низкий и сломанный, был для меня самой откровенной музыкой.

Мы лежали, тяжело дыша, обливаясь потом. Он не спешил покидать мое тело, а просто лежал на мне, укрывая меня собой, его губы время от времени прикасались к моей коже. Когда он наконец поднялся на локти, чтобы не давить на меня, его взгляд был бездонным и очень серьезным.

Он не сказал «я люблю тебя». Не сказал ничего. Он просто смотрел на меня, как будто видел впервые. И впервые за этот вечер, впервые, наверное, за многие годы, в его глазах не было ни усталости, ни боли. Было только спокойное, чистое удивление. И в этом молчании было больше правды, чем в любых словах. Он взял мою руку, прижал ее к своей груди, где под ладонью бешено стучало его сердце, и закрыл глаза. И мы лежали так, два одиноких острова, нашедшие в бушующем океане тихую, временную гавань.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3.1 Боль

Утро застало меня в его постели, в лучах холодного солнца, пробивавшихся сквозь голые окна. Я лежала, еще не открывая глаз, чувствуя тепло его тела рядом и странное, хрупкое счастье, пульсирующее в каждой клеточке. В памяти всплывали обрывки ночи: его сдержанные обещания, невероятная нежность, в которой тонула вся боль, и его глаза — серьезные, чистые, без тени привычной насмешки.

Я потянулась, чтобы прикоснуться к нему, но место рядом было пустым и уже холодным. Открыв глаза, я увидела, что он уже одет, стоит у кровати и застегивает часы. На его лице играла та самая легкомысленная, до ушей, ухмылка, которую я так часто видела в клубах и на вечеринках. Та, что всегда была обращена к кому-то другому. Никакого следа от ночной серьезности, никакой той глубокой сосредоточенности.

— Ну что, малышка, просыпайся, — его голос прозвучал развязно и громко, резанув по слуху. Он потянулся в карман джинсов, вытащил пачку денег и, щелкнув ею, бросил на одеяло рядом со мной. — Держи. Спасибо за вечеринку. Было весело.

В эти две секунды мир не просто перевернулся. Он рассыпался в прах. Все те хрупкие, невысказанные чувства, что рождались во мне за эту ночь, были растоптаны одним жестом. Я

превратилась для него из «куколки» в оплачиваемую услугу. В проститутку.

— Стой! — крик вырвался из моего горла хриплым, не моим звуком.

Я сорвалась с кровати, накинув на голое тело его же простыню, и подбежала к нему. Он обернулся с удивленно поднятой бровью.

Я подошла вплотную, так близко, что видела каждую пору на его коже. Впилась в его глаза, ищущие хоть каплю осознания, хоть намек на вчерашнего Диму. Но видела лишь пустоту и самодовольство. Тогда я резко потянулась к нему и чмокнула в губы. Быстрый, сухой, ничего не значащий поцелуй. И тут же отступила на шаг.

Я видела, как его ухмылка стала еще шире — он, наверное, подумал, что я прошу еще. Но в следующее мгновение я изо всех сил размахнулась и ударила его по лицу.

Звук получился глухим, приглушенным. По ладони от запястья до кончиков пальцев разлилась огненная, пульсирующая боль. Он ахнул от неожиданности и отшатнулся, прижимая руку к щеке, на которой проступал красный след моих пальцев.

— Возьми их себе, — прошипела я, хватая с кровати смятые купюры и швыряя их ему в лицом.

Бумажки веером разлетелись в воздухе и медленно поплыли на пол. — Если с тобой только за деньги трахаются, то тебе они нужнее!

Слезы, которые я пыталась сдержать, наконец хлынули, заливая все лицо, но голос мой не дрогнул. В нем была сталь, закаленная болью и унижением.

Я резко развернулась и побежала. Не к двери, а обратно, в спальню, хватая с пола свою разбросанную одежду. Я не хотела, чтобы он видел, как я плачу. Я не хотела, чтобы он видел меня слабой. Я одевалась с трясущимися руками, давясь рыданиями, слыша, как он молча стоит в дверном проеме.

Выбежав из квартиры на лестничную клетку, я прислонилась спиной к холодной стене, пытаясь отдышаться. В ушах стоял оглушительный звон. Внутри все было разбито. Но сквозь боль и слезы пробивалось одно ясное, четкое чувство — презрение. И к нему. И к себе за то, что на секунду поверила в сказку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3.2 ЦЕНА ЗАБВЕНИЯ

Дима

Дверь захлопнулась за ней с таким грохотом, словно в квартире взорвалась бомба. Тишина, что воцарилась после, была оглушительной. Я стоял посреди гостиной, прижимая ладонь к горящей щеке. По лицу размазались хлопья пятитысячных купюр, будто конфетти после самого дерьмового праздника в моей жизни.

«Сука», — прошипел я сам себе, глядя на разбросанные деньги. Не ей. Себе.

В голове стучало похмелье, но это было ничто по сравнению с тем адским прессом, что сдавил мне грудь. Я прекрасно помнил каждую секунду прошлой ночи. Помнил, как она подошла ко мне в саду. Как прижалась лбом к спине. Как ее тихое «тепло» прожгло меня насквозь. Помнил ее запах, ее доверчивые руки, ее испуганные глаза, когда я вошел в нее. И те слова: «Ты у меня первый».

И самое поганое — я помнил, как это было... чисто. Как будто за все годы моего беспросветного говна я на секунду сунул голову в какой-то другой, светлый мир. И ей, этой девочке, я был там нужен не как старший брат Алисы, не как кореш Кирилла, а просто как мужчина. Это пьянило сильнее любого виски.

А потом наступило утро. Я проснулся первым. Смотрел на нее, спящую, такую юную и беззащитную, с синяком от моих поцелуев на ключице. И по мне ударила ледяная волна паники. Что я наделал?

Маша. Подруга моей сестренки. Почти ребенок. Она заканчивала школу, пока я уже вовсю пропивал свою жизнь. Она смеялась над шутками Алисы, делала с ней уроки, ночевала у нас... А я... я привез ее в эту пустую квартиру, оставшуюся от бабушки, и трахнул, как последний подонок.

Алкоголь? Да, я был пьян вчера. Но не настолько. Не настолько, чтобы не понимать, что творю. Алкоголь был лишь оправданием, ширмой, за которую я спрятался, чтобы позволить себе то, чего так отчаянно хотел. А хотел я именно этого — тепла, нежности, этого взгляда, полного обожания, а не жалости или осуждения.

И испугался. Испугался ответственности. Испугался, что не потяну. Что сломаю ее. Что однажды она посмотрит на меня тем же разочарованным взглядом, каким смотрю на себя в зеркало каждое утро.

И я сделал то, что умею лучше всего — нашел самый простой, самый подлый способ все разрушить. Я превратил нашу ночь в платную услугу. В «веселье». Увидел в ее глазах ту самую боль, которую хотел избежать, и понял — все, приехали. Я стал для нее тем, кем всегда боялся стать — мусором.

Я медленно поднял с пола одну из купюр. Она была смята. Я представил, как она с силой сжимала их в своей маленькой ладошке, прежде чем швырнуть мне в лицо. «Если с тобой только за деньги трахаются...»

Я подошел к бару, взял первую попавшуюся бутылку. Не включая свет, отпил прямо из горла. Теплый виски обжег горло, но не смыл ни вкуса ее губ, ни памяти о ее слезах.

«Прости», — прошептал я в пустоту, зная, что она меня не слышит. И что даже если бы услышала — никогда не простит.

Потому что иногда единственный способ не испортить кому-то жизнь — это навсегда остаться в ней последним ублюдком. И у меня это получилось блестяще.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4.1 Я Убью его

Холодный воздух подъезда обжег легкие, но не смог остановить рыданий, которые вырывались наружу с каждым прерывистым вдохом. Я бежала по улице, не разбирая дороги, сжимая в кулаке подол платья. Слезы заливали лицо, смешиваясь с дождем, который только начинал накрапывать.

«Держи, малышка... Спасибо за веселье...»

Эти слова звенели в ушах, больнее, чем тот удар, который я ему отвесила. Казалось, каждый нерв в теле оголен, и любое прикосновение мира причиняет невыносимую боль. Я свернула в первый попавшийся двор и, прислонившись к мокрой стене, дала волю слезам. Все тело трясло от отвращения — и к нему, и к себе.

Как я могла быть такой слепой? Как могла принять его ночную нежность за что-то настоящее? Я, которая всегда гордилась своей проницательностью. Он сломал какую-то важную часть во мне, ту самую, что верила в честность чувств. Превратил самый интимный момент моей жизни в пошлый, оплаченный трюк.

Я представила его ухмылку, эти деньги, летящие в меня... и снова почувствовала приступ тошноты. Рука, которой я его ударила, все еще горела, и это было единственное, что приносило какое-то жалкое удовлетворение. Хотя бы это. Хотя бы этот след моей ладони на его наглой роже.

Дождь усиливался, промокая платье насквозь. Нужно было двигаться. Я вытерла лицо мокрыми руками, заставила себя сделать глубокий, дрожащий вдох. Идти домой, к родителям, с таким выражением лица? Невозможно. Было только одно место.

Дверь открылась почти сразу, будто Алиса меня ждала. Ее глаза были красными от слез, но полными тревоги.

— Маш! Что случилось? Ты вся мокрая...

Она потянула меня в комнату, усадила на кровать, накинула на плечи теплый плед. И я не выдержала. Я разрыдалась снова, положив голову ей на колени, и сквозь рыды выложила все. Про ночь. Про его странную, обманчивую нежность. И про утро. Про эти чертовы пять тысяч.

Алиса не перебивала. Она молча гладила меня по волосам, и ее молчание было красноречивее любых слов. Когда я закончила, она тихо выдохнула:

— Я убью его. Я сейчас возьжу сковородку и просто пришибу его.

В ее голосе не было пафоса, только холодная, обезоруживающая ярость. И в этот момент я поняла, что на свете есть вещи прочнее, чем подлые поступки парней. Есть дружба. Есть сестры, которые всегда на твоей стороне.

— Нет, — прошептала я, вытирая лицо. — Он не стоит этого. Ни одной твоей слезы. И уж тем более — уголовного дела.

Мы сидели в тишине, слушая, как дождь бьет в стекло. Самое страшное, что где-то там, в глубине, под всеми этими обидами и болью, все еще жила та ночная иллюзия. Тот мужчина, который смотрел на меня, как на единственное спасение. И этот контраст между тем Димой и тем утром сводил с ума.

— Знаешь, что самое мерзкое? — сказала я, глядя в стену. — Я до сих пор помню, как он ко мне прикасался. И... мне до сих пор это нравилось. Я ненавижу себя за это.

Алиса крепче обняла меня.

— Это не ты виновата. Это он — тварь. Ты поверила в хорошее. А он воспользовался.

Она была права. Но от этой правоты не становилось легче. Внутри все переворачивалось. Любовь, которая только начинала робко прорастать, оказалась отравлена ядом его поступка. Теперь она была похожа на уродливый сорняк, который больно вырывать с корнем.

Я посмотрела на свое отражение в темном окне — заплаканное, бледное, но с новым, твердым огоньком в глазах.

— Все, — сказала я тихо, но четко. — Это конец. Никаких слез. Никакого Димы. Он для меня больше не существует.

И я почувствовала, как в груди что-то щелкнуло. Не боль, а решимость. Решимость выжить. Решимость пережить это унижение и стать только сильнее. Он хотел купить меня и выбросить, как использованную вещь. Но он ошибся. Я не вещь. И мое достоинство не продается. Ни за какие деньги в мире.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4.2 Отвлечься

Холодный душ не смыл ощущения его рук, но помог немного прийти в себя. Я стояла, упираясь ладонями в мокрую плитку, и наблюдала, как вода уносит в слив последние следы его прикосновений. Тело онемело, а в груди бушевала странная, леденящая пустота.

Из ванной я вышла другим человеком — тем, кто больше не позволит себя унижать. На столе в комнате дымился чай, а Алиса молча разложила еду.

— Ешь, — коротко бросила она, и в ее тоне была такая железная решимость, что ослушаться было невозможно.

Мы завтракали в тишине, но это было не неловкое молчание, а скорее ритуал. Подруга давала мне время собрать себя по кусочкам. Когда я отставила тарелку, она внимательно на меня посмотрела:

— Что будешь делать?

— Жить, — ответила я, и сама удивилась, насколько твердо прозвучало это слово. — Учиться. Работать. Дышать. Все, что обычно. Только без него.

Она кивнула, удовлетворенная.

— Хочешь, я его убью? — спросила она совершенно спокойно, как будто предлагала сходить в магазин.

Против воли я улыбнулась. Это был первый луч света в моем личном аду.

— Нет. Смерть — это слишком быстро. Пусть живет. И пусть смотрит, как я становлюсь той, кому он оказался не нужен.

Я провела тот день в ее комнате. Мы не говорили о нем. Мы смотрели старые комедии, листали журналы, и Алиса настойчиво кормила меня шоколадом. Она создавала вокруг меня защитный кокон, и я была бесконечно благодарна за это.

К вечеру я набралась смелости и посмотрела на телефон. Ни одного звонка. Ни одного сообщения. Никаких попыток оправдаться. И в этой тишине было его окончательное признание. Он не сожалел. Он просто вычеркнул меня.

И знаете, что? Это было даже к лучшему.

— Я поеду домой, — объявила я, вставая.

— Оставайся, — тут же предложила Алиса. — Побудем вместе.

Я покачала головой.

— Нет. Если я сейчас не вернусь в свою жизнь, никогда не вернусь. Мне нужно встретиться с этим лицом к лицу.

Она не спорила, просто помогла собрать вещи и крепко обняла в дверях.

— Ты сильная, Машка. Сильнее, чем думаешь. И он... он просто слабак.

Путь домой в переполненном автобусе стал для меня испытанием. Казалось, каждый мужчина смотрел на меня с той же снисходительной ухмылкой. Я вжалась в сиденье, сжала телефон в кармане и повторяла про себя как мантру: "Я не жертва. Я выжившая".

Дома меня ждала типичная семейная сцена. Мама беспокоилась, почему не ночевала, папа что-то ворчал над газетой. Их обыденные проблемы показались мне такими мелкими, такими далекими. Я солгала, что осталась у Алисы, слишком увлеклись учебой. Поверили.

Поднявшись в свою комнату, я закрыла дверь и на мгновение замерла на пороге. Все было так же, как вчера. Та же кровать, тот же стол с учебниками. Но я была уже другой. Воздух в комнате стал другим. Он больше не пах надеждой и глупыми девичьими фантазиями. Он пах правдой. Горькой, жесткой, но единственно верной.

Я подошла к зеркалу. Лицо было бледным, под глазами — синяки от слез, но взгляд... Взгляд был новым. Твердым. В нем не было ни капли той наивной девочки, которая вчера вечером поехала на вечеринку.

Я потянулась к полке и сняла маленького плюшевого мишку, которого когда-то считала талисманом. Он напоминал мне о детстве, о простоте, которой больше не существовало.

— Прощай, — прошептала я и убрала его в самую дальнюю коробку.

Потом села за стол, открыла ноутбук и начала искать вакансии для подработки. Мне нужно было занять каждую минуту, каждую мысль. Учеба, работа, спорт. План был простым и четким — стать настолько сильной, чтобы его «веселье» и его пять тысяч показались жалкими даже мне самой.

Он думал, что купил меня на одну ночь. А на самом деле он подарил мне нечто гораздо более ценное — ледяную, всепоглощающую ясность. И я была намерена ею воспользоваться.

Я не собиралась его ненавидеть. Ненависть — это слишком сильное чувство для того, кто ничего не значит. Я собиралась его забыть. Стать лучшей версией себя. И пусть мы еще встретимся — на дне рождения Алисы, на прогулке, случайно на улице. Я посмотрю на него тогда тем самым новым взглядом — спокойным, равнодушным, без тени боли. И это будет моей самой главной победой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5.1 Искусственное солнце

Мир за окном был серым и размытым, точно кто-то взял ластик и стер все краски. Я сидела на подоконнике в комнате Алисы, прижав лоб к холодному стеклу, и пыталась не думать. Не думать о его руках. Не думать о его губах. И уж тем более не думать о тех пяти тысячах, что лежали на тумбочке, как обвинение. Лучше было просто слиться с этим серым пейзажем за окном и превратиться в ничего.

И тут ворвалась она. Светка. С грохотом, смехом и ураганом цвета, ворвавшимся в нашу траурную тишину. Пакет с какими-то тряпками, решительное выражение лица и простой, как молоток, приговор.

«Мужики — козлы. Факт.»

Услышав это, я чуть не фыркнула. Не потому что было смешно. А потому что это было так чудовищно банально и так чудовищно верно. Изо всех щелей лезли эти дурацкие цитаты из пабликов — «возьми себя в руки, королева», «всех козлов — в мусорку». Но когда это касается тебя лично, эти фразы становятся не лозунгом, а хирургическим инструментом, которым выскабливают душу.

- Надо развеяться! — заявила Света, и мое первое чувство было — сопротивление. Горячее, почти физическое. *Развеяться?* Когда я едва держусь? Это казалось кощунством. Предательством по отношению к самой себе, к той боли, что стала моей неотъемлемой частью.

Но Светка, не обращая внимания на мой протестующий взгляд, уже вытряхивала на кровать два платья. Коротких. Черное и огненно-красное. Они лежали там, такие яркие, такие чужеродные в нашей печальной берлоге, и будто бросали мне вызов. *Сможешь?*

Алиса тоже пыталась сопротивляться, и в ее глазах я видела то же онемение, что и в себе. Но Светка была неумолима. И когда она сказала: «Вы позволяете им украсть у себя не только нервы, но и молодость», — во мне что-то дрогнуло.

Он уже украл у меня так много. Невинность. Доверие. Веру в что-то хорошее. Неужели я позволю ему украсть и это? Эти дни, которые я могла бы прожить? Даже если это будет искусственное, фальшивое веселье, разве оно не лучше, чем это бесконечное сидение в аду собственных мыслей?

Я медленно подошла к кровати и взяла в руки черное платье. Ткань была скользкой и прохладной.

— Ладно, — сказала я, и мой голос прозвучал тихо, но это было первое решение, которое я приняла за последние дни, не оглядываясь на него. — Давайте попробуем.

Я посмотрела на Алису. Она была моим отражением — такой же потерянной и израненной. И я поняла, что мы должны сделать это хотя бы друг для друга. Чтобы вытащить не только себя, но и ее из этой трясины.

Процесс превращения был странным ритуалом. Светка, как жрица какого-то культа веселья, втирала в меня блестки, подводила глаза, заставляла надеть эти дурацкие каблуки. Я смотрела в зеркало и не узнавала себя. На меня смотрела какая-то дерзкая, яркая девушка с пустыми глазами. Маска была готова.

— Только... если кто-то ко мне пристанет, ты его точно на ногу наступишь? — уточнила я, и в голосе прозвучала не шутка, а искренняя просьба о защите. Я была как стеклянная — один неверный взгляд, одно неосторожное слово, и я рассыплюсь.

— На обе наступлю! — бодро пообещала Светка.

И мы поехали. Дорога в клуб была похожа на полет в другую реальность. Я молча смотрела на мелькающие огни, чувствуя, как внутри все сжимается от страха и странного предвкушения. Я боялась, что увижу там кого-то похожего на него. Боялась, что музыка и толпа доведут до истерики. Но больше всего я боялась, что это не сработает. Что никакое веселье не сможет пробить броню этой боли.

Когда мы вошли, на нас обрушилась стена звука. Бас бил прямо в грудь, ритм пульсировал в висках. Я замерла на пороге, готовая развернуться и бежать. Но Светка крепко взяла меня за руку и потянула за собой в самую гущу толпы. Алиса шла рядом, и ее присутствие было таким же якорем, как и цепкая хватка Светы.

— Забываем! — крикнула она мне на ухо. — Просто двигайся!

Я закрыла глаза и попыталась отпустить тело, позволить ему жить своей жизнью, отдельно от разбитого сердца. Сначала движения были скованными, механическими. Я чувствовала себя идиоткой. Но потом ритм начал понемногу захватывать. Тело, забывшее, что оно может что-то чувствовать, кроме боли, начало оживать.

Я не искала ничьих взглядов. Я не хотела внимания. Я просто танцевала, сбрасывая с себя слои отчаяния, как змея сбрасывает старую кожу. Это было бегство. Но впервые за несколько дней я не стояла на месте. Я убегала. И в этом был какой-то дикий, отчаянный прогресс.

Светка подмигнула мне, протягивая какой-то яркий коктейль с зонтиком. Я сделала глоток. Он был сладким и холодным. И в этот миг, под оглушительный бит, в центре танцпола, окруженная двумя верными подругами, я сделала свое первое маленькое открытие. Возможно, я еще не была счастлива. Возможно, рана все еще кровоточила. Но я дышала. Я двигалась. И я была жива. А это уже было началом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5.2 В такте самой себе

Первое, что ударило по мне, — это звук. Не просто громкая музыка, а физический удар басом в грудь, от которого содрогнулось все внутри. Он вышиб из меня воздух, и на секунду я испугалась, что задохнусь. Я замерла на пороге, цепляясь взглядом за спину Алисы, как за единственный якорь в этом безумном, пульсирующем хаосе. Мысли о нем, о тех деньгах, о боли — все это на мгновение отступило, сметенное этой лавиной шума.

Светка, не церемонясь, впихнула мне в руку холодный, липкий от конденсата бокал. Я сделала глоток. Сладкая, приторная жидкость обожгла горло, а затем разлилась по телу туманом, приглушая самые острые углы отчаяния. Это был не побег. Это была анестезия. И Господи, как же она была нужна.

Я закрыла глаза, потому что боялась увидеть в этой толпе его черты на чьем-то лице. Темнота под веками и оглушительный ритм стали моим убежищем. Сначала мое тело двигалось скованно, будто на него надели ржавые доспехи. Каждый мускул кричал о противоестествии — как можно танцевать, когда твое сердце разорвано в клочья?

Но потом что-то щелкнуло. Может, это был второй глоток коктейля. А может, отчаянная энергия Светки, которая танцевала так, будто это ее последняя ночь на земле. Или вид Алисы, которая, стиснув зубы, тоже пыталась отпустить свое горе, хоть на час.

Я позволила телу взять верх над разумом. Я перестала думать. Я просто чувствовала — как пол уходит из-под ног, как пот стекает по спине, как волосы прилипают ко лбу. Это было похоже на экзорцизм. С каждым движением, с каждым ударом барабанов я будто вытряхивала из себя его прикосновения. Его голос. Его ухмылку. Словно танец сдирал с моей кожи невидимую грязь, которую он на меня оставил.

Кто-то попытался ко мне пристать. Парень с пустым взглядом и наметанной улыбкой. Раньше я бы смутилась, отступила. Но сейчас во мне что-то взорвалось. Я резко повернулась к нему спиной, всем своим видом показывая, чтобы он отстал. И он отстал. И в этот миг я почувствовала не страх, а силу. Я была не жертвой, которую можно купить и отшвырнуть. Я была женщиной, которая может постоять за себя.

Я поймала взгляд Алисы. Мы стояли посреди безумного танцпола, две половинки одного сломанного целого, и вдруг обе засмеялись. Это был невеселый, горьковатый смех, смех сквозь слезы, которых уже не было. Но он был настоящим. И он значил, что мы дышим. Что мы еще здесь.

Позже, в уборной, глядя на свое запыхавшееся, раскрасневшееся отражение в зеркале, я не увидела ту самую жалкую, униженную девчонку, что смотрела на меня из окна утром. Я увидела другую. Сильную. Уставшую. Но — живую. Тушь немного расплылась, создавая эффект дымчатых глаз, которые смотрели на меня с вызовом.

— Я все еще помню, — сказала я нашему отражению с Алисой. — Но сейчас... сейчас это не так больно. Как будто он стал очень далеким.

И это была правда. Боль никуда не делась. Она была со мной, как заноза в сердце. Но сейчас она не управляла мной. Она была просто фоном, тихой музыкой из другого зала, которую почти заглушал этот оглушительный, животный ритм жизни.

Когда мы вышли из клуба, и холодный ночной воздух обжег легкие, я почувствовала не опустошение, а странную, новую легкость. Я была измотана до предела. Я была немного пьяна. Но я шла, высоко подняв голову, опираясь на плечи своих подруг.

Он пытался превратить меня в вещь. В поступок, за который можно заплатить. Но сегодня вечером я вернула себе свое тело. Свою способность чувствовать. Свое право на радость, даже если эта радость была временной и искусственной.

Я не простила. Я не забыла. Но я сделала первый, самый важный шаг — я начала возвращать себе себя. И это было только начало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6 Дно

Дима

Эти дни слились в один сплошной запой. Горький, беспросветный, как яма, из которой не видно края. Я не помню, когда именно начал пить. Кажется, сразу после того, как она ушла, бросив мне в лицо эти чертовы пять тысяч. Они лежали на полу, как свидетельство моего полного, окончательного падения.

Я пил, чтобы забыть. Забыть ее глаза, полные такого шока и боли, что хотелось вырвать себе глотку. Забыть вкус ее губ. Забыть, как она доверчиво прижалась ко мне в саду, словно я был кем-то, кто заслуживает доверия. Я был пьян тогда, но не настолько. Не настолько, чтобы не понимать, что творю. Я все понимал. И потому мне было еще хуже.

Алиса позвонила утром. Ее голос был ледяным и острым, как скальпель. Она знала. Конечно, знала. Маша прибежала к ней первой, и это было правильно. Я был последним, к кому она должна была бы идти. Я был источником яда.

Когда я приехал к Алисе, она ударила меня. Дважды. И это было заслуженно. Ее слова резали больнее любого ножа: «Ты — последний подонок». И самое ужасное, что она была права. Я смотрел на нее, на свою сестру, в глазах которой была ненависть, и понимал — я потерял не только Машу. Я потерял и ее.

Я вернулся в свою пустую квартиру и продолжил пить. В голове крутилась одна и та же пластинка: «Маленькая. Подруга Алисы. Ей бы цветы дарить, а не...» А что «не»? Чего я так испугался? Ответ был прост и отвратителен. Я испугался ответственности. Испугался, что не потяну чего-то чистого и настоящего. Что однажды она посмотрит на меня так же, как все остальные — с разочарованием. И потому я решил все испортить первым. Превратить в грязь. В товарно-денежные отношения. Чтобы не надеяться. Чтобы не привыкать. Чтобы не было больно, когда она все равно уйдет.

Но боль пришла. И она была в тысячу раз хуже.

На третий день появился Кирилл. Он вошел, бледный и помятый, и сел напротив, не снимая куртку. Мы молча смотрели друг на друга. Два провала. Два козла.

— Я все проебал, братан, — хрипло выдохнул я, наливая ему в стакан. — Машу... я... я поступил как последний ублюдок.

Я рассказал ему все. Про ночь. Про утро. Про деньги. Я ждал, что он врежет мне в лицо, как это сделала Алиса. Но он просто молча слушал, а в его глазах читалось что-то знакомое. Не осуждение. А понимание. Собственной вины.

— А я Алису, — тихо сказал он, когда я закончил. — Оттолкнул. Назвал маленькой. После того, как поцеловал.

Мы сидели и пили, два самых ничтожных человека в этом городе, пытаясь залить водкой свой стыд. Мы не искали оправданий. Мы их не заслуживали. Мы были просто двумя неудачниками, которые так испугались чего-то настоящего, что предпочли все разрушить.

К вечеру я отключился. А наутро проснулся с одной-единственной, кристально ясной мыслью, пробившейся сквозь похмельный туман. Я не просто поступил как ублюдок. Я поступил как отец. Тот самый, который сбежал, когда стало трудно. Я стал его точной копией. И эта мысль была хуже любой ярости Алисы, хуже любого презрения Маши.

Я подошел к окну и распахнул его, впуская в прокуренную комнату холодный воздух. Голова раскалывалась, тело ломило, но внутри впервые за эти дни было не пьяное оцепенение, а трезвое, леденящее душу осознание.

Я достиг дна. И теперь у меня был выбор. Так и остаться здесь, на дне, или попытаться оттолкнуться. Не для того, чтобы вернуть ее. Ее я не заслужил. И, наверное, никогда не заслужу. А для того, чтобы однажды, случайно встретив ее на улице, суметь посмотреть ей в глаза. Не как жалкий трус, сбегающий в пьянку, а как мужчина, который хотя бы попытался стать лучше.

Я посмотрел на оставшиеся на полу деньги. Они были грязные, смятые. Я наклонился, подобрал их и сунул в карман. Не как плату за прошлое. А как долг. Долг, который я обязан вернуть. Не деньгами. А поступками. Пусть на это уйдет вся жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7 чужой шаг

Эти дни были похожи на хрупкий лед, по которому мы с Алисой ступали очень осторожно. Казалось, одно неловкое слово, один не тот взгляд — и мы обе провалимся обратно в темноту, из которой так медленно выбирались. Я заметила, что Алиса стала чаще молчать, уставившись в одну точку, ее пальцы бессознательно тянулись к телефону, чтобы снова и снова проверить, не написал ли *он*. И каждый раз ее плечи чуть опускались. Я знала это движение. Я проделывала то же самое первые дни после Димы.

И тогда в ней что-то перещелкнуло. Это началось не с громких заявлений, а с тихих, почти ритуальных действий. Она выбросила старый свитер брата. Не с яростью, а с каким-то странным спокойствием, как избавляются от хлама, который годами пылился на антресолях. Потом она переставила мебель. И дом, наш общий штаб скорби, вдруг задышал по-новому.

Я наблюдала за ней и чувствовала, как какая-то струна натягивается и во мне. Она не говорила «давай сделаем это», она просто делала. И я подключалась. Мы мыли окна, и грязь сходила не только со стекол, но и с чего-то внутри. Мы вешали новые шторы, и в комнату врывался другой свет. Это была алхимия быта — мы пытались превратить боль во что-то новое, хоть в уют.

Светка, наш вечный двигатель, снова ворвалась в наше восстановление с идеей кафе. И мы пошли. Уже не как беглецы в клуб, а просто как три подруги. Мы сидели у окна, и я впервые за долгое время могла смотреть на мир не сквозь пленку собственной тоски. Я видела людей, пару влюбленных стариков, маму с ребенком. Жизнь шла своим чередом.

И тут я его заметила. Того самого парня из клуба. Того, кому Алиса тогда отказала. Он сидел с ноутбуком, и я увидела, как его взгляд скользнул по нашему столику и задержался на Алисе. Не нахальный, не оценивающий — заинтересованный. И что-то внутри меня екнуло. Не ревность. Нет. Что-то вроде надежды. Не за себя — за нее.

Светка, конечно, тут же все увидела и запустила под столом очередную операцию «локоть в бок». А я просто наблюдала. Видела, как Алиса замечает его, и как в ее глазах — этих глазах, что еще вчера были полны только Кириллом — мелькает искорка. Не любви, нет. Любопытства. Интереса. И это было важнее любого признания в любви.

Когда он подошел, я сделала вид, что увлеченно смотрю в окно, но краем уха ловила каждое слово. Его голос был спокойным, без заигрываний. «Меня Марк зовут». И Алиса ответила. Ее голос не дрожал, не звучал фальшиво-кокетливо. Он был естественным. И в этот момент я поняла — это и есть тот самый шаг. Тот самый мост из мира, где есть только Кирилл, в мир, где могут быть другие.

И когда она достала телефон, чтобы дать ему номер, у меня внутри что-то расправилось. Словно с плеч упал груз, который я зачем-то таскала за нее. Я сжала ее руку под столом, пытаясь передать все, что чувствовала: «Я здесь. Я с тобой. И я невероятно горжусь тобой».

После его ухода Светка взорвалась восторгом, а я просто сидела и улыбалась. Улыбалась через ту боль, что все еще сидела во мне, как заноза. Но сейчас это была не только моя боль. Это была наша общая история. И в ней появилась новая строчка — строчка не про потери, а про возможность.

Алиса смотрела на телефон, и я видела в ее глазах смесь страха и надежды. Кирилл все еще был ее незаживающей раной. Но сегодня она сделала перевязку. Не себе. Ей. Своему будущему.

И глядя на нее, я подумала, что, возможно, мы лечимся не тогда, когда забываем боль. А тогда, когда учимся видеть свет, даже сквозь нее. И ее маленький шаг к новому знакомству был для меня таким же светом, как и тот, что лился из наших новых, чистых окон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8 Две полоски...

Маша

Сначала я списала все на стресс. На сбитый с толку организм, который не знал, как еще отреагировать на весь тот ад, что творился у меня в душе. Тошнота по утрам, головокружение, обострившееся обоняние — казалось, мое тело решило присоединиться к хору моего несчастья и добавить своих нот.

Но дни шли, а странные симптомы не проходили. Они лишь нарастали, как тихая, но неумолимая мелодия, которую сначала не замечаешь, а потом она звучит уже в самой голове. Однажды утром, когда от запаха зубной пасты меня чуть не вырвало, в голове щелкнуло. Холодная, парализующая догадка.

Я стояла в аптеке, чувствуя, как подкашиваются ноги. Рука сама потянулась к тесту, самому обычному, с двумя полосками. Я купила его, как преступник, пряча в самое дно сумки, и поехала к себе, благо родители были на работе.

В своей комнате, за закрытой дверью, время замерло. Я сидела на краю ванны и смотрела на маленький белый пластиковый корпус, как на детонатор, который вот-вот взорвет мою и без того разбитую жизнь. Те несколько минут ожидания показались вечностью. Я молилась всем богам, о которых когда-либо слышала. «Пожалуйста, пусть будет одна. Пусть это просто стресс. Пожалуйста».

Но судьба, казалось, решила, что ударила меня недостаточно сильно. На тесте проявились две четкие, яркие, безжалостные полоски.

Мир не замер. Он рухнул. Бесшумно и окончательно. Я не плакала. Не кричала. Я просто смотрела на них, и внутри меня воцарялась ледяная, оглушительная пустота. Все мысли остановились. Осталась только одна, тяжелая и неоспоримая, как приговор: я беременна. От человека, который заплатил мне за ночь. От брата моей лучшей подруги. От того, кто навсегда останется для меня символом самого горького унижения.

Что теперь? Сказать Алисе? Ее лицо, искаженное ненавистью к брату, встало перед глазами. Эта новость добьет ее. Она разорвет ее на части между мной и ним. Я не могла на это пойти.

Сказать ему? Я представила его лицо. Ухмылку? Отвращение? Равнодушие? Или, что хуже всего, чувство долга? Мне становилось физически плохо. Я не хотела от него ничего. Ни денег, ни участия, ни жалости. Ребенок... наш ребенок... эти слова не складывались в голове в связное целое. Это был парадокс, ошибка вселенной.

Я опустила голову на холодный кафель и наконец разрешила себе тихо, беззвучно зарыдать. От страха. От безысходности. От чудовищной несправедливости всего. Я только-только начала по кусочкам собирать себя, учиться снова дышать, а теперь на меня свалилось это. Это навсегда. Независимо от того, какой выбор я сделаю.

Я положила руку на еще плоский живот. Там была жизнь. Маленькая, ни в чем не повинная жизнь, зачатая в темноте отчаяния и нежности, которая оказалась обманом. Что я могла ей дать? Больную, разбитую мать, которая только учится заново жить? Или отца-урода, которого я ненавижу и презираю всем сердцем?

Я сидела на полу в ванной, прижав к груди тест, эти две роковые полоски, и чувствовала, как трещина, проходящая через мое сердце, превращается в пропасть. Я была одна. Совершенно одна с решением, которое перевернет всю мою жизнь. И самое ужасное было в том, что ни один из возможных вариантов не казался правильным. Все пути вели в тупик или в ад.

Я была в ловушке. И единственный, кто мог бы мне помочь, был последним человеком на земле, к кому я могла бы обратиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9.1 Исповедь

Дима

Я сидел на полу в своем поганом свитере и понимал, что дальше так нельзя. Дно, о которое я бился все эти дни, оказалось не каменным, а жидким, и я продолжал тонуть. И тут я ее вспомнил. Не в постели. А в саду. Как она прижалась ко мне спиной и прошептала: «Тепло».

И меня осенило. Я пытался забыться в водке, как всегда. Но проблема была не в памяти. Проблема была во мне. В том, кто я есть. Пока я — это вот это пьяное, жалкое дерьмо, у меня нет ни единого шанса. Ни на ее прощение, ни на прощение сестры. Ни даже на самоуважение.

Мой план родился не как готовая схема, а как инстинктивное желание выжить. Он состоял из одного пункта: стать другим. Стать тем, кто мог бы, не краснея от стыда, посмотреть ей в глаза.

Я встал под ледяной душ. Вода смывала с меня вчерашний перегар и пот, а я смотрел на свое отражение в стекле душевой кабины — осунувшееся, с красными глазами. «Ты — мусор, — сказал я сам себе. — Но мусор может убрать себя с дороги».

Первый шаг был самым трудным. Я пошел в тот самый цветочный магазин, где она, по ее словам, покупала хризантемы. Я стоял среди этой духмяной красоты, чувствуя себя полным идиотом. Что я мог знать о цветах? Ничего. Но я попросил у продавщицы самый простой, но стойкий букет. Простые белые ромашки. Без пафоса. Без намека на дорогой подарок. Просто цветы.

Потом я поехал к Алисе. Я знал, что Маша там. Сердце колотилось так, что я слышал его в ушах. Я не был пьян. Я был трезв, как никогда, и от этого было еще страшнее.

Дверь открыла Алиса. Ее взгляд мог бы испепелить.

— Ты зачем приперся?

— Сестра. Пропусти. Мне нужно с ней поговорить. Одна минута.

Она не хотела меня пускать, я видел. Но что-то в моих глазах — не мольба, а решимость — заставило ее отступить. Она указала на дверь в гостиную. «У тебя одна минута. Сделаешь ей больно — убью».

Маша сидела на диване, вся съежившись. Увидев меня, она задрожала, как лист. Я не подошел ближе. Я остался на пороге, как преступник, не имеющий права переступать черту.

Я не стал оправдываться. Не говорил, что был пьян. Не валил все на свою трудную жизнь. Я посмотрел ей прямо в глаза и сказал то, что должен был сказать тогда утром.

— Маша. Я — последнее говно. То, что я сделал... эти деньги... это самое подлое, что я совершал в жизни. И я не прошу у тебя прощения. Потому что я его не заслужил. Ни капли.

Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и в них не было ненависти. Был шок.

— Я принес эти цветы не как извинение. А как... как память о той ночи. О той ночи, какой она была для меня. Ты была для меня не «весельем». Ты была... спасением. А я все испортил. Потому что я трус. Я испугался, что ты станешь для меня слишком важной. Что я окажусь недостоин. И решил все испортить первым.

Я сделал шаг вперед и поставил цветы на пол, у порога.

— Я ухожу. И я не буду тебя преследовать. Но я хочу, чтобы ты знала одно. С этого дня я меняюсь. Не для тебя. А для себя. Чтобы однажды, случайно встретив тебя на улице, я мог посмотреть на тебя и не чувствовать этого жгучего стыда. Чтобы я мог быть братом своей сестре, а не позором для нее.

Я повернулся, чтобы уйти, и тут она тихо, почти беззвучно, сказала:

— Дим...

Я замер, не оборачиваясь.

— Ты... ты знаешь, почему я тогда подошла к тебе в саду?

— Чтобы отвлечь меня для Алисы, — выдавил я.

— Нет. Потому что мне тоже было тепло.

Ее слова ударили меня в спину с такой силой, что я едва устоял на ногах. Вся моя броня, вся моя решимость быть «новым человеком» рассыпалась в прах. Во мне осталась только одна, дикая, неистовая надежда.

Я медленно обернулся. Она смотрела на меня, и по ее лицу текли слезы. Но это были не слезы боли. Это были слезы... облегчения?

— Я не верю тебе, — прошептала она. — Еще нет.

— Я знаю, — кивнул я. — И я не прошу верить. Я просто буду это доказывать. Каждый день. Молча.

Я вышел, закрыв за собой дверь. На душе было странно. Не стало легче. Стало... ясно. Как после грозы. Я не вернул свою «куколку». Я даже не приблизился к этому. Но я сделал первый, самый важный шаг — перестал врать. В первую очередь — самому себе.

И теперь у меня была цель. Не вернуть ее. А стать человеком, которого она однажды, возможно, сможет уважать. Даже если это займет всю оставшуюся жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9.2 Невероятное прощение

Он ушел, оставив за собой запах свежего воздуха и тишину, более громкую, чем любой скандал. Я сидела на диване и смотрела на эти дурацкие ромашки, стоящие на полу у порога. Как парламентер, оставивший белый флаг после переговоров, исход которых был неизвестен.

Алиса влетела в комнату, готовая разорвать его на части.

— Что он сказал? Что он тебе сделал? Я сейчас догоню его и...

— Ничего, — перебила я ее, и мой голос прозвучал хрипло. — Он... извинился.

Она замерла с открытым ртом.

— Что?

— Он сказал, что он — говно. И что не заслуживает прощения.

Вот так. Просто и без прикрас. Никаких оправданий. Никаких «я был пьян» или «сама виновата». Чистое, беспримесное признание собственного ничтожества. И в этом была какая-то дикая, шокирующая честность.

А потом я сказала ему про «тепло». Слова вырвались сами, против моей воли. Потому что это была правда, которую я пыталась в себе задавить. Правда о том, что в ту ночь, до того как все превратилось в кошмар, было что-то настоящее. Что-то, что принадлежало только нам, а не Алисе, не его прошлому, не его демонам. Просто два одиноких человека, нашедших друг в друге отклик.

«Я не верю тебе, — сказала я ему. — Еще нет».

И это тоже была правда. Я не верила его словам. Слова — это просто воздух. Я верила только поступкам. А его поступок — эти цветы, поставленные на пол, этот уход без попытки что-то выпросить — был... другим. Не таким, как я ожидала.

Алиса села рядом, все еще на взводе.

— И что теперь? Ты что, простила его?

Я медленно покачала головой, глядя на белые лепестки.

— Нет. Не простила. Но... я перестала его бояться.

И это было ключевое изменение. Страх, что жил во мне все эти дни — страх перед его цинизмом, его жестокостью, его способностью снова и снова причинять боль — вдруг отступил. На его месте осталась тяжелая, холодная глыба осознания: он сломлен. И в этом сломленном состоянии он был более человечным, чем в любой момент своей показной крутости.

Я положила руку на еще плоский живот. Ребенок. Его ребенок. Эта мысль все еще повергала в ужас. Но теперь к ужасу примешивалась капля чего-то другого. Не надежды, нет. Любопытства. Что, если он и правда может измениться? Не для меня. А для себя. А значит, и для этого маленького существа, которое носит его гены.

— Алис, — тихо сказала я. — Что, если люди и правда могут меняться?

Она вздохнула, обняв меня за плечи.

— Не знаю, Маш. Я в это никогда не верила. Но... сегодня он был на себя не похож.

Я не знала, что буду делать завтра. Не знала, решусь ли я сказать ему о ребенке. Не знала, смогу ли я когда-нибудь смотреть на него без боли. Но сегодня, впервые с того рокового утра, я почувствовала, что почва под ногами перестала быть зыбкой. Она была твердой, холодной и неуютной, но это была почва. А не трясина.

Я подошла к цветам, подняла их и поставила в воду. Не как символ прощения. А как напоминание. Напоминание о том, что даже самая горькая правда лучше самой сладкой лжи. И что, возможно, путь к исцелению начинается не с забытья, а с мужества посмотреть в глаза своему демону и увидеть в нем того же запутавшегося человека, что и ты сама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10 Исповедь

С тех пор, как Дима ушел, оставив после себя тишину и те дурацкие ромашки, прошло несколько дней. Цветы стояли в вазе на столе и потихоньку начинали увядать. Я смотрела на них, и в душе происходила странная вещь. Острая, режущая боль постепенно притуплялась, превращаясь в тяжелую, ноющую пустоту. И в этой пустоте все громче звучал один и тот же вопрос: «Что теперь?»

Я не могла больше носить это в себе. Тайна, которую я скрывала, стала тяжелее любого камня. Она тянула меня на дно, не давая сделать и глотка воздуха. И я знала, что есть только один человек, который имеет право знать. Человек, чье плечо стало моим убежищем, чья ярость была моей защитой.

Мы сидели с Алисой на кухне, пили вечерний чай. Она что-то рассказывала о паре, с которой познакомилась в универе, а я лишь кивала, не слыша ни слова. Пальцы сами потянулись к кружке, но я не пила. Просто сжимала ее, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры.

— Алис, — голос мой сорвался, став тихим и беззвучным. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

Она сразу же замолчала, уловив что-то в моем тоне. Ее взгляд стал внимательным, настороженным.

— Я вся во внимании.

Я опустила глаза, глядя на темную жидкость в своей кружке. Сказать это вслух — значило сделать это реальностью. Окончательной и бесповоротной.

— Помнишь, ты спрашивала, что самое мерзкое? Что я до сих пор помню, как он ко мне прикасался?

— Маш, не надо, не заставляй себя снова это переживать...

— Нет, — я резко подняла на нее глаза. — Это не про то. Это... это пошло дальше.

Я сделала глубокий, дрожащий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду.

— Я беременна.

В воздухе повисла гробовая тишина. Алиса замерла, ее лицо стало абсолютно бесстрастным, маской, за которой я не видела ни мысли, ни эмоции. Потом она медленно, очень медленно поставила свою кружку на стол. Звук казался оглушительно громким.

— Что? — это было не слово, а выдох, полный неподдельного ужаса.

— Я сделала тест. Несколько. Все положительные, — голос мой снова стал шепотом. — От него.

Последние два слова прозвучали как приговор. И себе, и ей, и всем нам.

Я ждала. Ждала ее крика, ее слез, ее ярости. Я ждала, что она вскочит, начнет метаться по комнате, проклинать брата и всю нашу несчастную судьбу. Я была готова ко всему. Кроме того, что произошло дальше.

Алиса молча встала, подошла ко мне, опустилась на колени и просто обняла меня. Обняла так крепко, так отчаянно, словно пыталась защитить от всего мира. И все ее тело вдруг содрогнулось от беззвучных рыданий.

— Господи, Маш... Машенька... — она всхлипнула, уткнувшись лицом мне в плечо. — Это же... это же кошмар.

И в ее голосе не было осуждения. Не было вопроса «как ты могла быть такой дурой» или «что же теперь делать». Была только боль. Моя боль, которую она приняла как свою собственную.

— Я не знаю, что делать, — прошептала я, наконец позволяя слезам течь по своему лицу. — Я так испугана. Я ненавижу его. Я ненавижу себя за ту ночь. А теперь... теперь во мне это... это...

— Ребенок, — тихо закончила она за меня, отстранившись и глядя мне в глаза. Ее собственные глаза были полны слез, но взгляд был твердым. — Это не «это», Маша. Это ребенок. Твой ребенок.

Она взяла мои руки в свои и сжала их с такой силой, что кости хрустнули.

— Слушай меня. Мы с тобой справимся. Поняла? Что бы ты ни решила. Оставить... или нет. Мы справимся. Вместе. Я с тобой. До конца.

И в этот миг та глыба страха и одиночества, что сдавливала мне грудь, чуть-чуть сдвинулась. Она не исчезла. Но появилась крошечная щель. Щель, в которую пробивался свет. Свет дружбы, которая оказалась сильнее крови, сильнее предательства, сильнее любого кошмара.

Я не знала, какое решение приму. Но я знала, что в этом аду у меня есть тот, кто не бросит. И это знание было первым шагом из той ледяной пустоты, в которой я оказалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11 Неравновесие

Утром когда я проснулась, Алиса выдала то что подвергло меня в шок. Она рассказала все Диме... Чтоже теперь будет?

- Машь, прости, я видела как тебе плохо и видела как ему тяжело, вам надо поговорить.... Он, Он приедет сегодня... Он приедет к тебе домой

Я посмотрела на подругу и приняла это просто как факт, она просто хочет как лучше. А чего хочет он?

Я собралась и поехала к себе на квартиру, Родители купили мне ее когда я поступила в универ а сами переехали в деревню где родился папа. Я не стала закрывать входную дверь...

Воздух в квартире сгустился до состояния железа. Я сидела, вцепившись в подушку, чувствуя, как каждый нерв натянут до предела. Я знала, что он придет. После звонка Алисы отступать ему было некуда. Но я ожидала всего чего угодно — мольбы, оправданий, очередной трусливой попытки сбежать в пьянку. Но только не этого.

Дверь распахнулась без стука. Он стоял на пороге, и это был не тот сломленный человек, что приносил извинения и ромашки. Его плечи были расправлены, взгляд, несмотря на усталость, горел твердым, почти яростным огнем. Он вошел, как хозяин, захватывающий свою территорию, и остановился прямо перед ней.

— Маша, — его голос прозвучал низко и властно, не оставляя места для возражений.

Я попыталась найти в себе гнев, чтобы выгнать его, но под этим взглядом все мои обиды съежились, превратившись в комок тревоги где-то под сердцем.

— Уходи, — прошептала, но это прозвучало слабо, почти по-детски.

— Нет, — он отрезал коротко и жестко. — Я никуда не уйду. Мы не закончили. Мы только начинаем.

Он сделал шаг ближе, и его тень накрыла ее.

— Алиса сказала мне. О ребенке. Нашем ребенке.

Он подчеркнул слово «нашем», вкладывая в него весь свой вес. И я невольно прижала руку к животу, как бы защищаясь.

— Это мой ребенок, — выдохнула я. — Только мой. Ты потерял на него все права, когда... когда оставил те деньги.

— Ошибаешься, — он парировал, не отводя взгляда. — Я был слепым идиотом. Я боялся того, что почувствовал к тебе. И испортил все самым подлым способом. Но это ничего не меняет. Ни в моих чувствах. Ни в фактах.

Он наклонился, оперев руки о подлокотники кресла, зажимая меня в нем, и я почувствовала исходящую от него энергию, дикую и неукротимую.

— Я не просто «буду рядом» или «буду помогать». Я буду отцом этому ребенку. Настоящим отцом. А ты... — его голос смягчился, в нем появились нотки той самой хрупкой нежности, что была в ту ночь в саду. — Ты будешь моей женой. Может, не завтра. Может, через год. Но это случится. Потому что ты моя. И я свое не отдам.

— Ты сошел с ума, — прошептала я, но в моем голосе не было прежней уверенности. Его решимость была гипнотической.

— Нет, я наконец-то пришел в себя. — Он выпрямился, его взгляд скользнул по моей фигуре, задерживаясь на животе. — Я буду здесь каждый день. Буду водить тебя к врачам, носить твои сумки, читать книжки о беременности. Буду строить нам будущее. Буду заслуживать тебя каждый час, каждую минуту. Ты можешь ненавидеть меня, можешь кричать, можешь швырять в меня чем угодно. Но я не сдамся.

Его руки охватили мое лицо, грубые и в то же время бесконечно нежные. Его взгляд, темный и бездонный, на секунду заглянул в самую душу, выискивая хоть каплю ответа.

— Я не отпущу тебя, — прошептал он, и его дыхание смешалось с моим. — Никогда.

И прежде чем я успела что-то сказать, возразить, оттолкнуть его, его губы нашли мои.

Это был не нежный, вопрошающий поцелуй. Это было завоевание. Это было падение. Это было землетрясение, которое смело все на своем пути — и боль, и обиду, и страх. В этом поцелуе была вся его ярость на самого себя, вся его тоска по мне и дикая, животная решимость быть со мной, несмотря ни на что.

И что-то во мне сломалось. Ледяная скорлупа, которой я окружила свое сердце, треснула с тихим хрустом. Я не ответила ему сразу. Я застыла, парализованная шоком и этим обжигающим прикосновением. Но потом, сквозь туман боли и гнева, до меня стало доходить… тепло. То самое тепло, что я почувствовала тогда, в саду. Тепло, которое принадлежало только нам.

И я ответила.

Сначала робко, почти неосознанно. Потом — с той же яростью и отчаянием. Мои руки вцепились в его куртку, притягивая его ближе, как будто он был единственным якорем в бушующем море. Мы стояли, слившись воедино, два сломленных человека, пытающихся найти спасение друг в друге.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести дух, в комнате повисла тяжелая, звенящая тишина.

Его глаза искали в моих ответ, надежду, прощение.

Я не сказала, что прощаю. Не сказала, что все в порядке. Потому что это было бы ложью. Но я не оттолкнула его. Я просто смотрела на него, чувствуя, как стена между нами, такая монолитная еще минуту назад, теперь дала глубокую, решающую трещину.

— Останься, — прошептала я, и мой голос прозвучал хрипло и непривычно. — Просто… останься.

Он не сказал ни слова. Он просто снова привлек меня к себе, уже не с яростью, а с бесконечным, щемящим облегчением. Его губы коснулись моих волос, а затем — снова губ, но на этот раз мягче, глубже, с обещанием.

Это не было решением всех проблем. Впереди нас ждали тяжелые разговоры, боль, долгий путь восстановления доверия. Но в тот вечер, в тишине залитой лунным светом гостиной, между нами было перемирие. Перемирие, скрепленное поцелуем, в котором родилась хрупкая, но настоящая надежда на то, что наше «после» все-таки может наступить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12 Точка опоры

Дима

Когда ее губы дрогнули под моими и ответили — сперва робко, а потом с той же яростью, что клокотала во мне, — мир перевернулся.

До этого мгновения я действовал на чистом адреналине и отчаянии. Я вломился сюда, как ураган, потому что знал — если сейчас не сорвусь с места, не выскажу все, не заявлю о своих правах, то сгорю. Сгорю от стыда, от осознания собственной глупости, от боли, которую видел в ее глазах. Я говорил, что она будет моей женой, и сам в это верил лишь наполовину. Это была скорее цель, выжженная в мозгу раскаленным железом, чем реальный план.

Но в тот миг, когда она ответила на мой поцелуй, когда ее пальцы вцепились в мою куртку не чтобы оттолкнуть, а чтобы притянуть ближе, эта цель стала плотью и кровью. Из безумной идеи превратилась в осязаемое будущее.

Мы стояли, дыша в унисон, и я чувствовал, как что-то каменное и тяжелое внутри меня начинает крошиться, уступая место чему-то новому, хрупкому и невероятно ценному. Ее дыхание было прерывистым, щеки влажными от слез, но она не отталкивала меня. Она смотрела на меня, и в ее глазах я наконец-то увидел не ненависть и не страх, а ту же самую потерянность, что была во мне. Мы были двумя тонущими, и в этом поцелуе нашли общий тонущий островок.

«Останься», — прошептала она.

Этого тихого, сдавленного звука было достаточно, чтобы все во мне замерло, а потом взорвалось тихим ликованием. Это была не капитуляция. Это было предложение о перемирии. Приглашение зайти за ту черту, которую я сам же и провел своим идиотским поступком.

Я не стал говорить. Слова были бы лишними, пустыми и несвоевременными. Я просто притянул ее к себе снова, чувствуя, как ее тело прижимается ко мне, доверчиво и беззащитно. Я поцеловал ее волосы, вдыхая знакомый запах, который теперь пахнет не болью, а прощением. Потом снова губы — уже не с яростью, а с обещанием. С клятвой.

Мы не пошли в спальню. Мы остались в гостиной, на том самом диване, где она пролила из-за меня столько слез. Я просто держал ее, прижимая к себе, чувствуя под ладонью ее спину, а другой рукой — тот еще плоский, но уже невероятно значимый изгиб ее живота.

В голове не было планов. Не было мыслей о том, как все исправить. Было только одно — тихое, оглушительное осознание. Осознание того, что мне дали шанс. Не заслужить прощение где-то в туманном будущем, а начать все прямо сейчас. С этого вечера. С этого молчания. С этого тепла ее тела, прижатого к моему.

Я смотрел в окно на темнеющее небо и понимал, что впервые за долгие годы у меня появилась не просто цель. Появилась точка опоры. Она. И тот крошечный росток жизни внутри нее. И я, черт возьми, готов был горы свернуть, лишь бы никогда больше не видеть в ее глазах ту боль, что я увидел тем утром. Впервые я чувствовал себя не мальчишкой, бегущим от проблем, а мужчиной, который нашел, за что бороться. И я был готов бороться до конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13 Наследие

Она уснула. Ее дыхание, ровное и глубокое, наконец обрело покой. Я лежал, не двигаясь, боясь спугнуть это хрупкое перемирие, и смотрел в потолок. В голове, еще несколько часов назад полной хаоса и отчаяния, теперь царила странная, ясная тишина. И в этой тишине рождался план.

Все это время у меня был козырь. Тот самый, которым я так легкомысленно пренебрегал все эти годы. Семейный бизнес. Небольшая, но стабильная строительная фирма отца. После его смерти я просто поддерживал ее на плаву, передав бразды правления старому менеджеру, а сам лишь изредка забирал прибыль, чтобы финансировать свои запойные туры. Фирма была памятником отцу, который он строил с нуля, и я… я просто позволял ей пылиться, как реликвии в музее.

Теперь все должно было измениться.

Я осторожно высвободился из ее объятий, накрыл Машу одеялом и вышел на балкон. Ночь была прохладной, но свежий воздух лишь прояснял мысли. Я достал телефон и нашел контакты. Не своего собутыльника-прораба, а того самого менеджера, Семена Семеныча. Он работал с отцом с самого начала. Я представлял, как он удивится, получив звонок в пятом часу утра.

Но я не стал звонить. Сначала — план. Просто взять и прийти туда с понедельника уже было бы бесполезно. Меня бы не восприняли всерьез. Мне нужна была стратегия.

*Первое.* Встреча с Семеном Семенычем. Не как с наемным работником, а как с партнером. Честно рассказать ему все. О Маше. О ребенке. О своем решении. Попросить его помощи не в управлении, а в обучении. Мне нужно было в кратчайшие сроки понять каждую гайку в этом механизме, который я унаследовал.

*Второе.* Ревизия. Полная. Все текущие проекты, долги, активы. Я знал о положении дел лишь в общих чертах, и меня это устраивало. Теперь же мне нужно было погрузиться в каждую цифру, в каждую смету. Фирма отца должна была стать не источником карманных денег, а фундаментом. Фундаментом для нашего с Машей будущего. Для будущего нашего ребенка.

*Третье.* Расширение. У отца были амбиции, которые он не успел реализовать. Возможно, пора воплотить их. Новые ниши, более серьезные подряды. Риск? Да. Но теперь я рисковал не впустую. Теперь за каждым моим риском стояли две жизни, которые я поклялся защищать.

Я посмотрел на спящую Машу через стеклянную дверь балкона. Она была моим главным активом. Моей мотивацией. Моим единственным шансом стать тем, кем меня хотел видеть отец — не гулякой, а хозяином. Хозяином своей жизни, своей судьбы, своего дела.

Раньше я бежал от этого наследия, потому что оно давило на меня грузом ответственности. Теперь я видел в нем не груз, а опору. Тот самый прочный фундамент, на котором можно построить все, что угодно. Даже новую жизнь. Даже искупление.

Вернувшись в комнату, я присел на край кровати и снова положил руку на ее живот.

«Всё будет, пап», — тихо прошептал я, обращаясь к тому, кого не было рядом. И впервые за долгие годы в этих словах не было горечи. Была клятва. «Я всё наверстаю. И для нее, и для нашего внука или внучки. Я превращу твое дело во что-то великое. Обещаю».

Рассвет заглядывал в окно, и я встретил его не с похмельной тоской, а с четким планом и железной решимостью. У меня была цель. Была причина вставать по утрам. И было наследие, которое я наконец-то был готов принять и приумножить. Не ради себя. Ради них.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14 Утро после...

Я проснулась от странного чувства пустоты. Не эмоциональной — физической. Рядом на подушке лежала вмятина, а одеяло с той стороны было сброшено. На секунду сердце упало, и старая, знакомая боль сжала горло. Он ушел. Как и тогда. Все та же история...

Но потом до меня донеслись звуки. Сдержанный звон посуды с кухни, шаги, тихое бормотание. И запах. Не сигарет и перегара, а запах свежесваренного кофе и чего-то сладкого, сдобного.

Я осторожно села, обняв себя за плечи. Тело помнило каждое его прикосновение, каждый поцелуй прошлой ночи. Стыд? Нет. Скорее, смущение от той ярости, с которой я ему ответила. И страх. Страх, что утро все расставит по местам, и он снова станет тем циничным ублюдком, каким был тогда.

Накинув халат, я вышла из комнаты. Картина, которую я увидела на кухне, на мгновение лишила меня дара речи.

Димa стоял у стола, заваленного бумагами, с телефоном у уха. Он был брит, одет в чистую, хоть и помятую рубашку, и говорил тем низким, деловым тоном, которого я раньше никогда не слышала.

— Да, Семен Семеныч, я понимаю. Я буду в офисе через два часа. Готовьте все текущие договоры и финансовые отчеты за последний год. Нет, не для галочки. Я хочу вникнуть во все детали. — Он повернулся и увидел меня. Его взгляд на секунду смягчился, он подмигнул мне и жестом показал на стол, заставленный едой. Продолжая разговор, он налил в чашку кофе и молча протянул мне.

Я машинально взяла чашку. Кофе был именно таким, каким я его люблю — не слишком крепкий, с молоком. На тарелке лежали круассаны, йогурт, нарезанные фрукты. Целая олимпийская программа завтрака.

— Хорошо. До встречи, — он положил трубку и наконец полностью повернулся ко мне. Во взгляде не было ни капли вчерашней ярости или сегодняшней усталости. Была сосредоточенность. Решимость.

— Ты... Ты где это все взял? В шесть утра? — спросила я, все еще не веря происходящему.

— Открыл. Оказалось, мир не рухнул, и магазины работают, — он усмехнулся, подходя ближе. Его рука потянулась к моей щеке, но остановилась в сантиметре, будто спрашивая разрешения. — Как ты?

— Я... не знаю, — честно призналась я. — Я ждала, что ты сбежишь.

— Я тоже боялся, что проснусь и передумаю, — тихо сказал он. Его пальцы все же коснулись моей кожи, легкое, почти невесомое прикосновение. — Но нет. Все наоборот. Я проснулся и понял, что это единственное, что имеет смысл.

Он отвел руку и снова посмотрел на стол с бумагами.

— Это отцовская фирма. Я запустил ее все эти годы. А теперь... теперь я собираюсь ею заниматься. По-настоящему. Мне нужен стабильный доход. Для нас.

Он сказал «для нас». Не «для тебя и ребенка». Для нас. И в этом одном слове было больше искренности, чем во всех его вчерашних страстных речах.

Я молча села и отломила кусочек круассана. Он был свежим, хрустящим. Все это было таким обычным и таким невероятным одновременно. Этот человек, который неделю назад платил мне за ночь, сейчас стоял на моей кухне, строил бизнес-планы и заваривал мне кофе.

— Ты серьезно? — наконец выдохнула я. — Насчет всего. Фирмы. Будущего.

Он сел напротив, его взгляд стал серьезным.

— Маш, вчера я говорил тебе много громких слов. Сегодня я просто показываю тебе первые шаги. Я не прошу верить мне на слово. Я прошу дать мне шанс доказать это делами.

Он встал, собрав бумаги.

— Мне нужно в офис. Ключ я оставлю себе, если не против. Вечером я вернусь. С продуктами. И, надеюсь, с первыми результатами.

Он подошел к двери, затем обернулся.

— И, Маш... — его голос снова стал тихим и неуверенным. — Ребенок... С ним все в порядке? Ты себя нормально чувствуешь?

Этот простой, заботливый вопрос добил меня окончательно. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Когда дверь закрылась, я осталась сидеть за столом, держа в руках теплую чашку. В квартире пахло кофе и его одеколоном. И впервые за долгое время я подумала о ребенке не как о проблеме или трагедии, а как о части чего-то нового. Возможно, даже чего-то хорошего. Он не просто остался. Он начал действовать. И это было страшнее и прекраснее всех его слов. Потому что это было по-настоящему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15 Контуры будущего

Прошло три дня. Три дня, которые ощущались как отдельная, параллельная реальность. Дима не просто приходил вечером. Он возвращался. С бумагами, с запахом не сигарет, а древесины и бетона, с новыми идеями в глазах. Он рассказывал мне за ужином о подрядах, о поставщиках, о том, как впервые за долгие годы прошелся по всем объектам и «устроил разнос старому Семенычу за халтуру в отделке».

Он говорил, а я слушала, и постепенно его энтузиазм начал заражать и меня. Это было странно — видеть его таким... взрослым. Не тем наигранно-суровым парнем, каким он пытался казаться раньше, а по-настоящему ответственным мужчиной.

Но самое большое изменение произошло сегодня утром. В дверь позвонили. На пороге стоял незнакомый мужчина в спецодежде с логотипом какой-то компании.

— Здравствуйте, замер для установки кондиционера,

— объявил он.

Я застыла в недоумении.

— Вы, наверное, ошиблись адресом.

— Нет, все верно. Заказ оформил Дмитрий. Сказал, в гостиную и спальню. В вашем положении нельзя перегреваться, — деловито пояснил монтажник, уже раскатывая инструмент.

Я молча пропустила его внутрь, чувствуя, как по телу разливается странное тепло. Он не спрашивал. Не обсуждал. Он просто действовал. Позаботился. Обо мне. О ребенке.

Пока рабочие сверлили стены, я сидела на кухне и смотрела в окно. Мои мысли были в смятении. С одной стороны, это была та самая забота, о которой я всегда мечтала. С другой — меня пугала эта стремительность. Не слишком ли быстро? Не играет ли он роль? Не сорвется ли снова?

Вечером он пришел раньше обычного. Его взгляд сразу же нашел новые блоки на стенах.

— Уже установили? Отлично. Завтра приедут с защитными решетками на окна. И я нашел клинику. Не ту, что поближе, а ту, что считается лучшей по ведению беременности. У них своя лаборатория, новое оборудование.

— Дим, — осторожно начала я. — Это все... очень быстро. И дорого.

Он подошел ко мне, взял за руки. Его ладони были шершавыми, но прикосновение — нежным.

— Маш, я потратил полжизни на то, чтобы убегать от ответственности. Теперь я наверстываю упущенное. Я не играю. Я строю. Наш дом. Наше будущее. И начать я решил с самого главного — с твоего комфорта и безопасности.

Он повел меня в гостиную, где теперь стоял бесшумный, современный кондиционер.

— Я знаю, что не могу стереть прошлое. Но я могу сделать настоящее максимально хорошим. И будущее — надежным.

В его словах не было пафоса. Была простая, железная уверенность. И глядя на него, на эти новые морщинки у глаз от напряженных дней, на его серьезное, сосредоточенное лицо, я впервые позволила себе поверить. Не до конца. Еще нет. Но позволила надеяться.

— Спасибо, — прошептала я.

— Не за что, — он улыбнулся, и в его улыбке появилась та самая, почти забытая мальчишеская легкость. — Это только начало.

Когда он ушел на кухню, чтобы разогреть ужин, я подошла к кондиционеру и прикоснулась к прохладному пластику. Это был не просто бытовой прибор. Это был символ. Символ его намерений. Его обещаний, подкрепленных действиями.

И впервые за долгое время я почувствовала не страх перед будущим, а тихое, осторожное любопытство. Каким оно будет, это будущее, которое он так яростно строил для нас? Я не знала. Но впервые мне захотелось это узнать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16 Перезагрузка

Недели летели, сменяя друг друга, как кадры в ускоренной пленке. И с каждым днем реальность, которую выстраивал Димa, становилась все прочнее.

Я зашла к нему в офис, чтобы отвезти забытые дома документы.

Офис был другим. Чистый стеклянный стол, на стене — цифровая доска с графиками, папки с документами, разложенные в идеальном порядке. И он — в центре этого всего. В темных брюках и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, он стоял перед доской, объясняя что-то двум подчиненным. Его голос был собранным, властным, жесты — четкими. Это был не тот человек, что пил виски в гостиной моего брата. Это был кто-то новый. Хозяин. Лидер.

Я застыла в дверях, не решаясь войти, чувствуя себя чужой в этом мире цифр и стратегий. Но он почувствовал мое присутствие. Его взгляд оторвался от графиков, нашел меня, и на его лице на секунду промелькнуло что-то неуловимое — удивление, а затем та самая, знакомая только мне, теплота. Он не прервался, лишь кивнул мне, жестом приглашая войти и подождать.

Я села в кожаное кресло для гостей, наблюдая, как он заканчивает совещание. Его сотрудники вышли, бросив на меня беглый, любопытный взгляд. Дверь закрылась, и в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гудением компьютера.

— Принесла твои документы, — сказала я, протягивая папку. — Ты забыл.

Он медленно подошел, взял ее, но отложил в сторону. Его глаза изучали мое лицо, скользнули по фигуре, уже начавшей меняться.

— Спасибо, что приехала.

Мы стояли друг напротив друга, разделенные всего метром пространства, но между нами висело все наше прошлое. Его предательство. Моя боль. Его попытки загладить вину. И этот новый, стремительный виток нашей жизни. Воздух стал густым, сладким и тяжелым, как перед грозой.

— Ты выглядишь... по-другому, — прошептала я. — Здесь.

— Я чувствую себя по-другому, — он ответил, его голос стал тише, глубже. — Только когда ты рядом, все это имеет смысл. Все эти графики, договора... они ради того, чтобы у нас с тобой все было.

Он сделал шаг. Потом еще один. Теперь нас разделяли сантиметры. Я чувствовала исходящее от него тепло, запах его одеколона, смешанный с запахом свежей бумаги и кофе.

— Я все еще помню, каким ублюдком я был, — сказал он, не отрывая от меня взгляда. — И каждый раз, глядя на тебя, я клянусь себе, что никогда больше не причиню тебе боли.

Его рука поднялась, и пальцы коснулись моей щеки. Легко, почти с благоговением.

— Я скучал по тебе. Даже когда ты была в соседней комнате.

Это было слишком. Все барьеры, все предосторожности, которые я так тщательно выстраивала, рухнули под напором его слов, его взгляда, этого прикосновения. Я не ответила. Я сама закрыла оставшееся между нами расстояние и прижалась губами к его.

Это был не нежный поцелуй. Это было падение. Это было землетрясение. В нем была вся накопленная тоска, вся боль, превратившаяся в страсть, все прощение, которое я не решалась произнести вслух.

Его ответ был мгновенным и огненным. Он прижал меня к себе, его руки скользнули по моей спине, впиваясь в ткань платья. Мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дух, и в его глазах пылал тот же дикий огонь, что и в моих.

— Я не могу ждать, — хрипло прошептал он. — Не сейчас.

Он обвел рукой кабинет, этот символ его нового «я».

— Здесь. Сейчас. Я хочу, чтобы все началось именно здесь.

Он поднял меня, как перышко, и посадил на холодную, отполированную поверхность его рабочего стола. Бумаги с шумом полетели на пол. Он стоял между моих ног, его руки на моих бедрах, его взгляд, полный благоговения и голода, был прикован ко мне.

— Ты самая красивая вещь, что когда-либо была в этой комнате, — прошептал он, и его пальцы потянулись к молнии моего платья.

Воздух в кабинете загустел, стал сладким и тяжелым, как мед. Его слова повисли между нами, и в них не было просьбы. Это было заявление. Признание. И я, глядя в его глаза, полные той же бури, что бушевала во мне, поняла — сопротивляться бессмысленно. Да и не хотелось.

Мой кивок был почти невидим, но он его уловил. В его взгляде вспыхнула победа, но не надомной, а над тем, что когда-то стояло между нами.

Он подошел вплотную, и его руки снова нашли мою талию. Но теперь их движение было не просто нежным, а властным, целеустремленным. С едва слышным шелестом, опустил молнию моего платья до самого низа. Ткань мягко соскользла с плеч и упала, он аккурантно высвободил меня из платья которое собралось в гармошку на моих ногах. Я сидела перед ним в одном лишь белье, чувствуя, как холодный воздух кондиционера касается обнаженной кожи, и следя за его взглядом, который пожирал меня, сантиметр за сантиметром.

— Боже, ты прекрасна, — выдохнул он, и его голос был хриплым от желания.

Его пальцы потянулись к застежке моего бюстгальтера. Легкий щелчок, и он упал, освобождая грудь. Его ладони, шершавые от работы, но бесконечно нежные в этот момент, охватили ее, большие пальцы провели по затвердевшим, чувствительным соскам. По моему телу пробежала судорога наслаждения, и я вскрикнула, запрокидывая голову.

Он не стал медлить. Его губы опустились на мою шею, оставляя горячие, влажные поцелуи, пока его руки скользили вниз, снимая с меня последние барьеры. Вот я уже полностью обнажена перед ним, на его рабочем столе, среди символов его новой жизни. И в этом был дикий, запретный символизм, который лишь подстегивал возбуждение.

Он отстранился на секунду, чтобы сбросить с себя рубашку. Я видела напряжение мышц на его торсе, следы старой татуировки, и это зрелище заставило мое сердце биться чаще. Вот он, настоящий, без масок и защит. Затем он расстегнул ремень, брюки, и наконец мы были равны в своем желании.

Он снова подошел, встав между моих расставленных ног. Его руки легли на мои бедра, пальцы впились в кожу, прижимая меня к холодной поверхности стола.

— Смотри на меня, — прошептал он. — Я хочу видеть твои глаза.

Я подняла на него взгляд, тону в его темных, почти черных от страсти зрачках. Он направил себя к моей самой сокровенной части, уже влажной и готовой принять его. Медленно, не отрывая взгляда, он вошел в меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не было боли. Был лишь густой, все заполняющий вакуум, сменившийся волной интенсивного, почти невыносимого удовольствия. Я застонала, мои ноги инстинктивно обвились вокруг его поясницы, притягивая его глубже, еще глубже.

Он начал двигаться. Сначала медленно, почти нежно, давая мне привыкнуть к каждому сантиметру, к каждому новому ощущению. Но скоро ритм участился, стал более властным, неумолимым. Его толчки были глубокими, точными, каждый раз достигая самой моей сути. Стол скрипел и содрогался в такт нашим движениям, бумаги окончательно разлетелись по полу, ручки покатились под ножки стульев.

Мир сузился до этого кабинета, до звука нашего тяжелого дыхания, смешанного со стуком сердца в ушах. Я впивалась ногтями в его плечи, моя спина выгибалась, встречая каждый его толчок. Он был повсюду — его запах, его вкус на моих губах, его голос, хрипло шепчущий мое имя, его тело, слитое с моим в едином, яростном порыве.

— Маша... моя... — рычал он, и в его голосе была не только страсть, но и что-то первобытное, territorial.

Мое собственное тело взбунтовалось, ощущения достигли пика, сконцентрировавшись в горячем, пульсирующем узле глубоко внутри. Я закричала, не в силах сдержаться, мое тело затряслось в мощных конвульсиях оргазма, заставляя его имя срываться с моих губ снова и снова.

Он продержался еще несколько мгновений, наблюдая, как я разваливаюсь на части под ним, и затем его собственное тело напряглось. Глухой, сдавленный стон вырвался из его груди, и он заполнил меня горячими толчками своей кульминации, прежде чем тяжело рухнуть на меня, прижимая к столу всем своим весом.

Мы лежали так, слившись воедино, пытаясь отдышаться. Пот стекал по его спине, мое сердце колотилось, будто хотело выпрыгнуть из груди. Он поднял голову, его взгляд был мутным от наслаждения, но бесконечно нежным.

— Видишь? — прошептал он, проводя рукой по моему мокрому от пота лбу. — Здесь все и началось. По-настоящему.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. В этом хаосе, среди разбросанных бумаг, на его рабочем столе, мы не просто занялись сексом. Мы заново родили наши отношения. Сожгли прошлое в огне этой страсти и оставили от него лишь пепел. И теперь, глядя в его глаза, я знала — впереди только будущее. Наше будущее.

Глава 17 Первая встреча

После нашего бурного закрепления уже настоящих отношений он настоял чтобы мы поехали на узи

Он вел машину сосредоточенно, одной рукой уверенно держа руль, другой — сжимая мою ладонь. Мы не разговаривали. Слова были лишними. Воздух в салоне был наполнен напряженным ожиданием, смешанным со страхом и надеждой.

— Не бойся, — наконец тихо сказал он, не глядя на меня. — Все будет хорошо.

Мы подъехали не к обычной поликлинике, а к современному медицинскому центру. Он открыл мне дверь, его рука легла на мою спину, направляя и поддерживая. На ресепшне его встретили по имени.

— Дмитрий, вас ждут. Проходите, пожалуйста.

Кабинет УЗИ был светлым и уютным, пахло не больницей, а антисептиком и свежестью. Я легла на кушетку, дрожа от волнения. Дим сел на стул рядом, снова взял мою руку и поднес ее к своим губам.

— Доктор, это наша первая встреча, — сказал он врачу, и его голос был непривычно мягким. — Мы очень волнуемся.

Врач, женщина лет пятидесяти с добрыми глазами, улыбнулась.

— Я понимаю. Расслабьтесь, сейчас все увидим.

Холодный гель, прикосновение датчика... Я зажмурилась, сердце бешено колотилось. Потом я услышала новый звук. Частый, стремительный, как стук крошечных копыт. Громкий и абсолютно уверенный.

— Вот, слушайте, — радостно произнесла врач. — Это сердцебиение вашего малыша. Очень хорошее, ритмичное.

Я открыла глаза и увидела его лицо. Он смотрел не на экран, а на меня. По его щеке медленно скатилась слеза. Он даже не заметил этого.

— Слышишь? — прошептал он, и его голос сорвался. — Это наше чудо. Оно живое.

Только тогда он повернулся к монитору. Врач водила датчиком, и на экране вырисовывался размытый силуэт.

— Вот ваш малыш. Видите, головка, спинка... Размеры соответствуют сроку. Все в полном порядке.

Мы молча смотрели на это крошечное существо, на это пятнышко, которое уже стало центром нашей вселенной. Дим поднял на меня взгляд, его глаза сияли таким счастьем, такой безграничной любовью, что у меня у самой перехватило дыхание.

— Спасибо, — сказал он мне, сжимая мою руку так крепко, что кости хрустели. — Спасибо за это.

Врач распечатала несколько снимков и протянула нам.

— Поздравляю вас. Сохраните на память.

Мы вышли из кабинета, и он внезапно остановился в коридоре, прижал меня к стене и просто долго-долго молча держал в объятиях, его лицо было уткнуто в мое плечо. Я чувствовала, как его могучее тело слегка дрожит.

— Я буду самым лучшим отцом, — прошептал он мне в волосы. — Я обещаю тебе. Он или она ни в чем не будет нуждаться. Никогда.

В его голосе не было ни тени сомнения. Только стальная, непоколебимая решимость.

По дороге домой он купил простую деревянную рамку и, не заходя в квартиру, вставил в нее первый снимок УЗИ.

— Вот, — он поставил рамку на торпедо машины, рядом со спидометром. — Чтобы всегда помнить, ради кого я теперь живу.

Он завел мотор, и мы поехали. А навстречу нам неслось будущее. Я смотрела на это размытое черно-белое изображение, затем на его сильные руки на руле, и понимала — самый страшный шторм позади. Впереди была только светлая, бесконечно счастливая гладь. И мы плыли по ней вместе. Втроем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18 Тяжелый разговор

Прошла еще неделя. Мы привыкли друг к другу, и жизнь обрела новую, странную, но прочную гармонию. Дим пропадал на работе, но вечера были нашими. Мы выбирали обои для детской, спорили о именах и просто молча сидели рядом, и этого было достаточно. Но над этой идиллией нависала одна огромная туча — предстоящий разговор с родителями. Мало того, что я беременна, так они еще и не знали, что я встречаюсь с Димой. А тут сразу и академ, и ребенок... и все это с ним.

Вот и настал тот самый день. Я решила позвонить и предупредить их, что мы приедем. Сидя на кухне, я сжала в руке телефон так, что пальцы побелели. Дим сидел напротив, его молчаливое присутствие было единственной опорой.

— Может, не звонить? Приехать просто? — робко предложила я.

— Нет, — он покачал головой. — Это будет похоже на засаду. Лучше подготовить их. Хотя бы за пять минут.

Я сделала глубокий вдох и набрала номер. Сердце колотилось где-то в горле.

«Алло, мам?»

«Машенька, здравствуй, родная! Что-то случилось?»

«Нет... все хорошо. Мы... я... мы сегодня вечером к вам приедем. Ненадолго».

«Мы?» — в голосе матери послышалась настороженность. — «Ты с кем-то?»

Я закрыла глаза, чувствуя, как Дима рука легла поверх моей, холодной и дрожащей.

«С Димой», — выдохнула я.

В трубке воцарилась мертвая тишина. Я представила, как мама замирает с телефоном у уха, пытаясь переварить эту информацию.

«С каким Димой?» — ее голос прозвучал приглушенно. — «Неужели... с Димой, братом Алисы?»

«Да, мам. С ним».

Новая пауза, еще более тяжелая.

«Маша... но почему... я не понимаю... Вы же...» — она запнулась, не в силах подобрать слова.

«Мама, нам нужно с тобой и с папой серьезно поговорить. По поводу... моего академа в универе. И... и не только». Я не могла выговорить самое главное. Не по телефону.

Голос матери стал собранным, отстраненным, каким он бывал в самых серьезных ситуациях.

«Я поняла. Приезжайте. Папа будет дома в семь».

Она положила трубку, даже не попрощавшись. Я медленно опустила телефон на стол. Руки дрожали.

— Ну что, — хрипло сказал Дим, вставая. — Битва начинается. Они в курсе, что я еду. Осталось сообщить им остальные... приятные новости.

Он попытался улыбнуться, но получилось напряженно. Мы оба понимали — самое трудное было впереди. И этот короткий, холодный звонок был только первым залпом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19 Битва

Дорога до родительского дома напоминала путь на эшафот. Мы молчали. Я сжимала и разжимала пальцы на коленях, а Дим, не сводя глаз с дороги, то и дело проводил ладонью по подбородку — верный признак его нервного напряжения.

Они ждали нас в гостиной. Та самая картина, что виделась мне в кошмарах: папа в своем кресле-«троне» с каменным лицом, мама, нервно теребящая подол свитера на диване. Воздух был густым и сладким от запаха пирога, который никто не собирался есть.

- Здравствуйте, — голос Димы прозвучал твердо, но без вызова.

Папа кивком указал на диван напротив. Мы сели. Церемонии чаепития решено было избежать.

- Ну что, Маша, объясни, что за спешка, — начал папа, его взгляд буравил меня. — Какой академ? И при чем здесь... Дмитрий?

Я почувствовала, как Дима кладет свою руку мне на колено. Этот простой жест придал мне сил.

- Я... я взяла академический отпуск, — начала я, глядя на свои руки. — Потому что... я жду ребенка.

Тишина, которая воцарилась, была оглушительной. Мама ахнула и прикрыла рот ладонью. Лицо папы стало багровым.

- Что? — это было не слово, а рычание. Его взгляд перешел на Диму. — От него?

- Да, — тихо сказала я. — От Димы. Мы... мы вместе. И мы хотим этого ребенка.

Папа медленно поднялся с кресла. Он казался огромным и по-настоящему страшным.

- Ты... — он ткнул пальцем в сторону Димы, — ты... гуляка, пьяница... ты совратил мою дочь! ты ее... испортил!»

- Александр Сергеевич... — начал Дима, но папа его перебил.

- Молчать! Я тебя знаю с пеленок! Ты ничего из себя не представляешь и никогда не представлял! И ты смеешь... СМЕЕШЬ приходить сюда и говорить, что будешь растить моего внука? На какие деньги? На твои пьяные копейки?

Я видела, как Дима сжимает кулаки, но его голос, когда он заговорил, был ледяным и ровным.

- Я не пью. Уже три месяца. Фирма моего отца вышла из кризиса. У нас заключены контракты на полгода вперед. Я взял ипотеку на хорошую квартиру. У меня есть финансовый план и четкие цели. Я не пришел с пустыми руками.

- План! — папа фыркнул с таким презрением, что мне стало физически больно. — Я тебя по плану на помойку выброшу, если ты к моей дочери еще раз подойдешь!

- Папа, хватит! — крикнула я, вскакивая. Слезы душили меня, но я была полна решимости. — Я люблю его! И он меня любит! Он изменился, а вы не хотите этого видеть! Я взрослый человек и сама принимаю решения!

- Взрослый? — папа горько рассмеялся. — Взрослые люди не путаются с такими... как он! И не бросают учебу из-за... незапланированных обстоятельств!

В этот момент в разговор вступила мама. Она не кричала. Она просто встала и подошла ко мне.

- Машенька... правда? Ты правда его любишь? — в ее голосе не было гнева, только боль и надежда.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Она повернулась к папе.

- Саш, успокойся. Криками делу не поможешь. Что сделано, то сделано.

- Как это — что сделано? — завопил он. — Я не позволю!

- Вы не можете не позволить, — тихо, но четко сказал Дима. Он тоже встал, выпрямившись во весь рост. — Мы не спрашиваем разрешения. Мы сообщаем. Потому что вы — ее семья. И мы хотели, чтобы вы были в курсе. Чтобы вы были частью этого.

Он посмотрел прямо на моего отца, не отводя глаз.

- Я не оправдываю свое прошлое. Но я отвечаю за свое будущее. За будущее Маши и нашего ребенка. И я сделаю все, чтобы они были счастливы. Вы можете меня ненавидеть, можете запрещать нам переступать порог этого дома. Но это ничего не изменит. Мы — семья.

В гостиной снова повисла тишина, но на этот раз иного качества. Гнев отца все еще витал в воздухе, но он столкнулся со стеной спокойной уверенности Дима.

Мама первая сдалась. Она вздохнула и потянулась ко мне, обнимая меня.

- Боже мой, внук... — прошептала она, и в ее голосе прорвались слезы. — Все будет хорошо, дочка. Все наладится.

Папа смотрел на нас — на меня, плачущую в объятиях матери, и на Диму, стоящего навытяжку, как солдат на посту. Его гнев, не найдя выхода, стал угасать, оставляя после себя лишь горькую, беспомощную усталость. Он не произнес ни слова. Он просто развернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью в кабинет.

Мы стояли втроем посреди гостиной — разбитые, но не сломленные. Битва была проиграна, но война за признание только начиналась. И мы, по крайней мере, дали свой первый бой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20 Шаг в перед

Дверь в кабинет отца захлопнулась с таким грохотом, что с полки в гостиной упала маленькая фарфоровая статуэтка. Звон разбившегося фарфора прозвучал как точка в конце нашего скандала. Мама, все еще держа меня в объятиях, вздрогнула и тихо заплакала.

— Простите, Людмила Петровна, — тихо сказал Дима, его плечи наконец-то расслабились, выдав всю глубину его усталости. — Я не хотел...

— Знаю, Дмитрий, знаю, — она прервала его, вытирая глаза. — Он... он просто не умеет по-другому. Для него мир черно-белый. А тут такие краски...

Мы молча сидели на диване, слушая, как за стеной бесцельно ходит тяжелыми шагами отец. Атмосфера была отравлена, но худшее, казалось, позади. Он не выгнал нас. Не стал угрожать физически. Его молчаливый уход был формой капитуляции, пусть и не признанной.

— Маш, может, тебе... может, тебе вернуться в университет позже? — осторожно спросила мама. — После... ну, ты поняла. Я могу помочь с малышом.

— Я еще не решила, мам, — честно ответила я. — Сейчас мне нужно сосредоточиться на себе. На своем состоянии. А там видно будет.

Дим снова взял меня за руку, и его прикосновение было твердым и уверенным.

— Я ее поддержу в любом решении. Если захочет учиться — наймем няню. Если захочет сидеть с ребенком — моих доходов хватит.

Мама смотрела на наши сплетенные руки, и в ее глазах медленно таял остаток скепсиса. Она видела не бунтующую дочь и соблазнителя, а двух взрослых людей, строящих общую жизнь.

— Квартира... она хорошая? — спросила она, переходя на практические рельсы. Это был мирный жест.

Дим оживился. Он достал телефон, начал показывать ей фотографии, план, рассказывать о районе. Он говорил о безопасности, о хорошем дворе, о близости парка. И я видела, как мама кивает, все больше проникаясь его серьезностью.

Через полчаса мы собрались уходить. Отец так и не вышел. Мама проводила нас до двери и, уже на пороге, неожиданно обняла Дima.

— Береги ее, — прошептала она ему на ухо, но я прекрасно слышала. — И... позвони, как получите ключи. Я хочу посмотреть.

— Обязательно, — кивнул он, и в его голосе впервые за весь вечер прозвучало облегчение.

Мы вышли на прохладный вечерний воздух. Я глубоко вздохнула, словно впервые за несколько часов.

— Боже, я так устала, — выдохнула я, прислоняясь к его плечу.

— Это была самая тяжелая битва в моей жизни, — он обнял меня за плечи и поцеловал в висок. — И мы ее выиграли. Пусть и с минимальным перевесом.

— Ты был великолепен, — сказала я, глядя на него. — Особенно когда говорил о финансовом плане. У папы аж челюсть отвисла.

Он рассмеялся, коротко и счастливо.

— Я этот план проштудировал, как священное писание. Боялся, что забуду цифры от нервов.

Мы сели в машину, и он не завел мотор сразу, а просто сидел, глядя вперед.

— Твой отец... он прав. В чем-то. Я был тем, кем был. Но я рад, что смог хоть что-то доказать. Не ему. Себе.

— Ты доказал, — я положила руку ему на колено. — И мне. И маме. А папа... папе нужно время.

Он завел машину, и мы поехали домой. Не на квартиру которую купили мне родители, а в нашу будущую. Ту, что ждала нас с свежим ремонтом и пустыми комнатами, готовыми наполниться нашей новой жизнью.

Этот вечер не принес всеобщего примирения. Рана, нанесенная шоком, была еще слишком свежа. Но мы сделали самый важный шаг — перестали прятаться. Мы вышли из тени. И теперь, что бы ни случилось, мы будем встречать это вместе. А громкое молчание отца где-то там, в его кабинете, было лишь эхом отступающей бури.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

Все изменилось в один обычный вечер. Мы сидели с Димой в гостинной на мягком диване держась за руки, я смотрела какую-то комедию как вдруг он отпустил мою руку, встал с дивана и опустился на одно колено и достал из кармана маленькую бархатную коробочку. У меня перехватило дыхание. Мир сузился до его сияющих глаз и старого обручального кольца.

- Я люблю тебя больше жизни. И я буду любить нашего малыша. Машь, сделай меня самым счастливым человеком на земле. Выходи за меня.

Слезы хлынули сами собой. Я могла только кивать, протягивая ему дрожащую руку. «Да, — прошептала я. - Он надел кольцо, поднялся и обнял меня так крепко, как будто хотел защитить от всего мира.

***

Следующим большим шагом был разговор с отцом. Я боялась этого больше всего. Я приехала к родителям чтобы сообщить о свадьбе и отдать преглашения. Мы сели с папой на кухне.

Он молчал. Так долго, что мне стало страшно. Он смотрел куда-то мимо меня, в свое прошлое, и я видела, как борются в нем разные чувства. Наконец, он тяжело вздохнул и посмотрел на меня — не как на маленькую девочку, а как на взрослую женщину.

- Дочка, — голос его дрогнул. — Я конечно же желаю тебе всего самого лучшего. Я вижу, как ты светишься. - Он провел рукой по лицу. - Я не могу сказать, что мне легко это принять. Но ты моя девочка. И если он и правда сделает тебя счастливой, и у меня будет внук... — он запнулся, и его глаза блеснули. — Значит, так тому и быть. Я буду дедушкой.

В тот вечер мы обнялись с ним, как не обнимались с тех пор, как мы поссорились. Это было не просто согласие. Это было благословение.

***

Наша свадьба была не пышной, а очень камерной и душевной. Мы отказались от большого зала в пользу маленькой деревянной церкви в стиле ампир за городом.

Я была в простом платье цвета айвори с кружевными рукавами и небольшой фатой. В руках — скромный букет из белых роз и ягод. Самым трогательным моментом было то, что под венец меня вел отец. Он шел твердо, с гордо поднятой головой, и в его глазах читалась уже не грусть, а безмерная любовь и принятие. Рядом со мной стояли Алиса со светой и неподолеку стоял Кирилл сверля взглядом Адиску.

Димa у алтаря смотрел на меня так, будто видел чудо. Когда он взял мою руку, его ладонь была твердой и уверенной. Мы обменялись клятвами, которые написали сами, и когда священник объявил нас мужем и женой, Димa поцеловал меня с такой нежностью, что все гости заулыбались.

На выездной церемонии среди самых близких царила атмосфера тепла и семейного уюта. Отец произнес тост. Он поднял бокал и сказал: «За мою дочь, которая стала мудрой женщиной. За моего нового сына, который ее любит. И... за моего будущего внука. За новую семью!»

Мы с Димой танцевали наш первый танец под тихую лирическую песню, и он то и дело прикладывал ладонь к моему еще еле заметному животику, шепча что-то на ухо и мне, и нашему малышу.

Это была не сказка. Это было начало нашей настоящей, взрослой жизни. Со всеми ее трудностями и радостями. Но мы были вместе — я, мой муж и наше маленькое чудо. И это значило, что мы справимся со всем. Мы были семьей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец