Фиолетовый бюстгальтер

— --

Мы проснулись, когда за окном сопела вьюга. По заснеженным бурьянам наплывали страшные ветра и выгибали ветви голых деревьев. Там, за прожилками слез от запотевших окон, оба мы смотрели на проезжающие где-то вдали автобусы, на фигуры людей, которые медленно, но верно шли против метели, закутанные в шубы и зимние куртки.

Но моя ладонь все более активно поглаживала ее нежное, бархатное бедро.

— Холодно там... — начала голубоглазая женщина с чуть вьющимися каштановми волосами. — Так не хочется в школу... — сказала она, закутавшись в одеяло ближе ко мне, упершись упругими и горячими ягодицами прямо в меня.

—Да... Согласен, — начал я, цепляясь губами за ее шею и пробегая ими до ушка. Ее пышные волосы касались моего лица и, казалось, опьяняли, создавая стойкое ощущение, словно я сплю.

—Ха-хах, — резко усмехнулась женщина и повернулась ко мне.

Ее пронзительные голубые глаза проникали в самую душу. Распущенные волосы струились по белой подушке, от которой еще остался запах ее духов. Завернувшись в шерстяное одеяло, стройная кокетка произнесла:

—Ты уж можешь пропустить уроки, а вот я не могу. Меня уволят, — сказала полусонная учительница, слегка приоткрывая маленький рот, которым вчера делала до ужаса страстные вещи. — Как же я сегодня работать буду? Всю ночь меня терзал... Любовник, — сказала шатенка, резко прижимаясь ко мне и сладко, страстно целуя, проникая своим горячим языком прямо мне в рот. Ее тоненькие руки полезли под одеяло в мою сторону и нащупывали жар моей любви.

—Ой, Надежда Владимировна, что вы делаете? — начал я игриво, постанывая от удовольствия и ритма ее пальцев около моего корня.

—Вчера ты выжимал из меня соки. Сегодня это буду делать я, — сказала женщина, пристально вглядываясь в мое лицо, которое искажалось гримасами от страстных движений ее руки. — Ну? А если я подключу рот... — не успела договорить женщина, как тут же услышался телефон, звук которого становился все громче и громче, пока я не проснулся, встав с холодным лбом и мокрыми трусами.

За окном все кружился снег. Мне нужно было идти в школу. Посмотрев с любопытством в трусы, я увидел огромное количество белой жидкости, которая неприятно прилипала к животу. Пришлось быстро менять белье.

Всю ночь мне снилась Сенчукова. Сперва наша встреча на фудкорте, когда я пролил на нее колу и повел в туалет, а уже там набросился на полуголую женщину, которая оттирала свою блузку и стояла в фиолетовом бюстгальтере прямо перед зеркалом. На ее плоский животик и аккуратную грудь в лифчике падал томный свет флуоресцентных ламп. Она ритмично оттирала свою белую блузку, точно не видя меня, пока я, как дикарь-команчи, подбирался к ней сзади, а после нападал.

Надежда пыталась сопротивляться, бить и кричать, но ее крики прекратились, как только я ее поцеловал. Такой сладкий рот стал проникать в мой, и мы пили друг друга, точно в жару, наслаждаясь холодной водой. Мои руки быстро бегали по ее бледноватому телу. Пальцы останавливались на чашечках бюстгальтера, падали ниже и поглаживали животик, снижались еще и забирались под юбку, юрко пробираясь под хлопковую ткань, и указательным пальцем цеплялись за струящиеся, гладенькие колготки.

Движения ее рук стали еще более расторопными, и она сама стала снимать с меня джинсы. Оголившись перед ней, я ловко снял ее юбку и бросил рядом с раковиной, а после мы побежали в кабинку, где закрылись и долго наслаждались друг другом. Но после снова я проснулся.

Пытался уснуть, но маятник часов приближался к часу ночи. Никак не мог уснуть. Вспоминал ее пьянящий поцелуй, приятные ощущения от ее ладони, ее упругие бедра, грудь, которую хотелось кусать. Вскоре я снова отрубился. На этот раз я попал с ней в лагерь.

Но в этом сне я помню только, что лежал, пристегнутый к гамаку, и вглядывался в тень собаки, которая странно и ритмично елозила по стройной женской фигуре. Женщина подмахивала телом и точно тряслась. Правым ухом до меня доносился влажный, хлюпающий звук, а с левого — задорный лай и протяжные стоны женщины.

Затем я снова проснулся и побежал в душ, чтобы забыть об этом, но, вспоминая, только усиливал половое напряжение и буквально выжимал из себя все до капли, оканчивая в салфетку.

Весь день я провел в тумане. Каждое ее слово на уроке, каждый взгляд, полный холодной догадливости, вонзался в меня острее ножа. Стыд был едким и физическим, жег щеки.

Я вернулся домой в опустошенной прострации, бросил портфель и подошел к окну в своей комнате, чтобы закрыть штору, отгородиться от этого серого мира.

И замер.

Напротив, в окне соседнего темного дома, где уже годами никто не жил, стояла Она.

Надежда Владимировна. Но не та, что была днем. Это была ее ночная ипостась, материализовавшийся кошмар из самых сокровенных глубин моего подсознания.

Она была полугола. Стройное тело затянуто в черный латексный корсет, подчеркивавший линию талии и упругость груди. На ногах — такие же глянцевые чулки с ажурными стрелками. Никакого пучка — каштановые волосы распущенной волной струились по плечам. И она смотрела прямо на меня. Не строгим, оценивающим взглядом учительницы, а томным, обещающим взглядом женщины из моего сна. Ее губы тронула медленная, знающая улыбка. Она поманила меня пальцем.

По спине пробежал ледяной испарин. «Сон. Это сон», — прошептал я себе. Я ущипнул себя за запястье до боли, провел рукой по лицу. Но видение не исчезало. Оно было плотным, вещественным. Я чувствовал шершавость обоев под пальцами, слышал тиканье часов в прихожей. Это не был сон. Это было что-то другое.

И я побежал. Не думая, не рассуждая. Я сорвался с места, вылетел из квартиры и стремглав помчался по лестнице, к той самой заброшенной двери. Она была приоткрыта.

Войдя внутрь, я почувствовал запах пыли и сладковатый аромат ее духов, тот самый, из первого сна. Она стояла в центре пустой комнаты, освещенная лишь тусклым светом уличного фонаря из моего окна.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она тем же низким голосом, но теперь в нем были мед и яд.

Я подошел, не в силах вымолвить слово. Мои руки сами потянулись к ней, но она остановила их взглядом.

— Нет. Сначала ты. Я хочу видеть, как ты смотришь на меня. Как ученик на свою учительницу.

Я опустился перед ней на колени. Латекс был холодным и скользким под моими дрожащими пальцами. Я чувствовал исходящий от нее жар, контрастирующий с прохладой материала. Это было паломничество к запретному алтарю. Я приник к ней губами, как к источнику живой воды в пустыне, и начал пить, слушая, как ее ровное дыхание срывается на прерывистый стон.

И здесь, в этом акте, мое сознание начало метафоризировать реальность, превращая ее в подобие учебника, который я ненавидел и обожал.

Я отдавался этому с яростью дикаря и трепетом неофита, пытаясь выжать из этого мига все, чтобы доказать себе — это реально. Это та самая Надежда, что унижала меня у доски, теперь сама унижена моим поклонением.

Но когда ее стоны достигли пика и она откинула голову, я поднял взгляд и в полумраке, на ее строгом, прекрасном лице, поймал то же самое выражение — ту же холодную, отстраненную брезгливость, что и в классе.

И тут же, как по щелчку, свет в комнате вспыхнул.

Я моргнул, ослепленный. Когда зрение вернулось, передо мной никого не было. Я был на коленях в пыльной, пустой комнате, в полном одиночестве. Лишь на языке оставался привкус латекса и соли, как единственное доказательство того, что это не было сном.

Или было?