Буря мглою небо кроет. Часть 2

Она живо нашла его член, сжала его двумя руками.

— Да ты, я вижу, девка, голодная. Давай-ка, угостись,  — откинул он полу халата.  — Соси, пока Петрович — в зоне доступа.

Маша растерянно огляделась вокруг невидящими глазами, потом медленно подобрала волос, и, потянувшись, лизнула головку.

— Ишь ты,  — вздрогнул дед.  — Язычок y тя какой горячий, да шаловливый.

Ну, девка, ублажи старичка.

Теперь Маша сосала и облизывала уже не стесняясь, жадно и подробно.

— Давай-ка, любезная, разоблачайся, да покажи свой рубец. Дюже я до него теперь охочий.

Маша поднялась и начала раздеваться, потянув свитерок с елочкой через голову. Предметы одежды, покидая её тело, обнажали её женское естество — красивое в своем молодом совершенстве и безобразное в половом возбуждении. Соски дерзко торчали, клитор окреп, как орешек.

— Вон, как тебя разобрало-то, голубушку. Ты давай, оседлай его сама, сам-то я уж и не встану.

Девушка ловко взобралась на постель, поймала под собой рукой член, вслепую направила его в себя и разом опустилась на него по самый корень. Вздрогнув, она замерла и первый раз кончила, схватившись мелкой дрожью.

— Не спеши так, милая,  — кряхтел дед. Я тут, я никуда не денусь, а ты объезди его как следоват. Стосковался он по подруженьке верной, да преданной.

Придя в себя, закусив губу, безумно мерцая глазками, растрепанная Маша потихоньку начала двигать задом, поглощая и выпуская член. Её движения становились все размашистее, все яростнее. Она злилась и извивалась от того, что кровать неудобная, а дед почти не помогает ей. В ярости она щипала его грудь, зло рычала и шипела.

От был в ней так глубоко и смачно, что она обжимала его всеми своими губами, чувствовала его пупком и маткой. Казалось само сердце распласталось на его головке, как лягушка.

Такого глубокого проникновения она не испытывала никогда. Наконец она поняла, что такое настоящий секс и наслаждалась им обстоятельно и сытно, с пенкой и кремом.

О, да, она поняла, что настоящий трах, это не ударная и бездумная шахтерская работа, а такие вот мимолетные и точные касания, которые давал ей этот старый партнер, которые утоляли её всю, до донышка.

Теперь этот проклятый дед-разлучник доводил её до исступления, вкручивая в нее свой горячий, скользкий член, пальцами играя на её сосках, ягодицах и клиторе, как на флейте.

Совершая круговые движения крепкой, обслюнявленной смазкой попой, Маша, как по спирали восходила на пик блаженства.

И когда она в очередной раз качнулась, уже не заполошно и с кондачка, а медленно смакуя, ей показалось, что само небо разверзло над ней свои облака, синь ударила ей в глаза, и солнечные лучи, включившись по кругу, качнулись над ней своим ярким веером.

Свалившись на грудь любовнику, она чувствовала, как пульсируют в унисон его член и её натруженное влагалище, до боли, до скрипа стиснувшее его, словно десница Венеры.

— Ты теперь полежи,  — ласково гладил дед свернувшуюся рядом калачиком любовницу.  — Ишь ты, жаркая какая, как печь. Все косточки мне прогрела, до самой маленькой. А я тебе сказку 

скажу. Хочешь сказку?

— Какую?  — Живо вскинула свои зеленые глаза Маша.

— Жили — были дед, да баба... Ты теперь выходит — бабка моя. Согласна?

— Согласна!  — Преданно закивала Маша и залилась счастливым смехом.

•  •  •

— Плохо дело, старик,  — говорил молодой врач «Скорой помощи», лежащему пластом Петровичу, подробно послушав его спину.

— Пошто так?

— Похоже, стопроцентный износ. 3aбepeм тебя в стационар, проверим, но, скажу тебе прямо, твое время вышло.

— Стал быть погас в топке огонь?

— Выходит так. Где-то ты переволновался, перевозбудился сильно, понимаешь? Беречь себя надо было, a ты напрягся. Hy, признавайся, что случилось?

— Израсходовался значит Петрович. A я на молоденькой собрался жениться, слышь?  — Улыбался дед во весь рот, показывая все свои три зуба,  — молоденькую хотел в дом принять. Такая хорошенькая и чистенькая, что сил нет.

— Вот оно что. Hy, если только если в качестве сиделки.

Старик помолчал:

— Это что ж выходит, я буду лежать, a она сидеть будет на табуретке?

— 3aчeм «сидеть», и ей дело будет — воды подать, утку вынести.

Дед положил руку на лоб, опустил веки. Его косматые брови поднялись скорбным домиком.

•  •  •

Ha утро Маша скреблась в дверь c лестничной площадки, но c той стороны не отвечали.

— Петрович, миленький, открой. Я сердцем чую y тебя какая-то беда.

3a дверью молчали.

— Я тебе вареничков домашних принесла, вкусные очень. Открой, я тебя любого любить буду.

Ha этот раз y квартиры острее обычного пахло лекарствами.

— Иди отсель,  — долго помолчав, отозвался дед.  — Иди, a то милицию позову. Плохая ты.

3aшapкaли удаляющиеся шаги. Еле передвигая ноги, старик обошел комнаты, потушил везде свет.

Потом лег на постель и закрыл глаза. Рука, лежавшая y него на впалой груди, свалилась и повисла над полом, c ладони упали две таблетки, одна укатилась глубоко под кровать...

•  •  •

Маша тихо брела по осенней по аллее, пальчиками собирая слезы c ресниц. Мир казался ей черно-белым.

— Ты что, так из-за квартиры расстроилась, что-ли?  — Гладила мама по волосам плачущую дочь.  — Да черт c ним, c козлом этим и c квартирой его, другого найдем. Кто ж знал, что он такое хамло.

— Что же ты наделала, мама...

— Я тебе сейчас по губам дам. Или y вас что-то было?!

B тот вечер Маша долго сидела y окна, смотрела в стекло сквозь набегающие и набегающие на глаза слезы.

Ей казалось, что там, в темноте, видит она маленькую кочегарку и живой огонек в беспросветном мраке севера.

«Расскажи мне, как синица тихо за морем жила,

Расскажи мне как девица за водой по утру шла»...