В объятиях тьмы

Глава I. В коих надежда обретает черты грядущей тени

Солнце, бледное и жидкое, как разведённые водой чернила, едва пробивалось сквозь тяжёлые бархатные занавеси будуара Изабеллы. Воздух, пропитанный ароматом воска от полированной мебели и увядающих в вазе белых роз, казалось, застыл в томительном ожидании. В зеркале в позолоченной раме отражалась она сама — юная леди Изабелла Лоуренс, чьё лицо, обычно озарённое безмятежной улыбкой, ныне хранило печать безмолвной тревоги.

Пальцы её, обтянутые тончайшей лайковой перчаткой, нервно перебирали жемчужное ожерелье на шкатулке. Через неделю — свадьба. Через неделю она станет миссис Артур Уитмор, и её жизнь, столь тщательно распланированная и предопределённая, обретёт наконец свой истинный, блистательный смысл. Они будут жить в его родовом поместье, летом — выезжать в Брайтон, зимой — принимать гостей в лондонском особняке. Она родит ему наследников. Это была сладостная, отточенная до мелочей мелодия будущего, которую она мысленно играла снова и снова, дабы заглушить навязчивый, холодный шепот сомнения.

Сомнение же это имело имя — Артур.

Мысль о нём заставила её подойти к окну. Внизу, в саду, он прогуливался с её отцом, и сердце её сжалось при виде его фигуры. Высокий, статный, всегда исполненный неистощимой энергии, ныне Артур двигался с непривычной осторожностью, будто каждое движение требовало от него невероятных усилий. Его лицо, обычно румяное от здоровья и ветра, было бледно, как старый пергамент, а под глазами залегли тёмные, зловещие тени. Мозговая лихорадка — так определили местные эскулапы его недуг, разводя руками в профессиональном бессилии. Они прописывали кровопускания и прохладительные микстуры, но Артур лишь слабел с каждым днём, словно сама жизнь тихо и неумолимо сочилась из него сквозь невидимую рану.

— Изабелла, дорогая моя! — раздался за её спиной голос матери. Леди Маргарет Лоуренс вошла в будуар, её платье шелестело тяжёлым шёлком. — Что это ты одна, в такой тоске? Артур здесь, он жаждет твоего общества. Сейчас доктор Морли завершил свой осмотр и обнадёжил нас — он уверен, что кризис миновал.

Изабелла отвернулась от окна, силясь придать своим чертам выражение лёгкой радости.

— Да, мама, я уже спускаюсь. Я лишь... переводила дух.

— Понимаю, дитя моё, — леди Маргарет коснулась её щеки. — Скоро все эти тревоги останутся позади. Ты будешь счастлива. Он — достойная партия.

Достойная партия.

Да, он был ею. Сама мысль о нём должна была согревать её душу. Но когда она спустилась в гостиную и увидела его, сидящего в кресле у камина, с лицом, искажённым попыткой улыбнуться, а в глазах — пугающую пустоту, её охватил леденящий ужас. Он был похож на изящный портрет, с которого медленно стираются краски.

— Изабелла, — его голос, некогда такой звучный, был теперь лишь хриплым шёпотом. Он протянул к ней руку, и пальцы его были холодны, как мрамор. — Не смотри на меня с такой печалью. Я... я поправлюсь к нашей свадьбе. Обещаю.

Она взяла его руку в свои, сжимая её с такой силой, будто могла влить в него собственную жизнь. В этот миг она ощутила не только любовь, но и страшную, всепоглощающую беспомощность. Мир, столь прочный и предсказуемый, внезапно раскололся, обнажив бездну, на краю которой она стояла.

И где-то в самой тёмной глубине её сознания, подобно первому удару похоронного колокола, прозвучала крамольная мысль — мысль о старом фолианте, пылящемся в заброшенной часовне их поместья. Книге, о которой ей говорила когда-то старая, полоумная нянька. Книге, в коей содержались речения, обращённые к силам, не признающим ни Бога, ни докторов.

Вечером, когда в доме воцарилась тишина, а за окном воют ветер сулил ненастье, Изабелла стояла на коленях в своей молельне. Но слова молитвы не шли на ум. Вместо них в сердце её зрело иное, страшное решение. Решение, за которым маячил призрак нечеловеческой цены и обещание спасения, пахнущее серой и погибелью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава II. В коих тьма заключает свой договор

Полночь отзвонила на башенных часах, и каждый удар казался погребальным звоном по её невинности. Покинув тёплую постель, Изабелла набросила на ночную сорочку тёмный плащ, и её босые ноги скользили по ледяным каменным плитам коридоров. Запах плесени и ладана висел в воздухе заброшенной часовни. В свете одинокой свечи, которую она сжала в дрожащей руке, плясали лики скорбящих ангелов, взиравших на неё с немым укором.

Сердце её стучало, как птица, бьющаяся о решётку клетки. Перед алтарём, затянутым паутиной, лежал тот самый фолиант — кожаный переплёт, стянутый железными шипами. Дрожащими пальцами она раскрыла его на странице, отмеченной засохшим цветком. «О призыве того, чьё имя не произносят».

—

Invoco te, potentem tenebrarum...

— её шёпот был похож на шелест опавших листьев.

Воздух сгустился, свеча погасла, погрузив всё в угольную тьму. Холод, не природный, а живой, ползучий, обвил её лодыжки, поднялся выше, заставляя зубы выбивать дробь. И тогда в центре часовни материализовалась фигура. Высокая, на две головы выше мужчины, с плечами, способными заслонить луну. Это был Каэл.

Кожа его отливала цветом тёмной меди, а по рукам и торгу струились чёрные, словно жидкий обсидиан, узоры. Два изогнутых рога, подобных полированному чёрному мрамору, вздымались из густых волос. Но самое жуткое были его глаза — без зрачков, полные медленного, горящего золота, как расплавленное в горниле адского металла. Он дышал, и с каждым выдохом из его ноздрей вырывалась струйка дыма, пахнущего серой и дорогим ладаном.

—

Призвала — и я пришёл, дитя смертных.

— Его голос был низким, он вибрировал не в ушах, а в самой её кости, в глубине черепа. —

Ты хочешь что-то получить. Что ты предложишь в обмен?

— Ж-жизнь... — выдавила она. — Спаси его жизнь.

—

Жизнь?

— Он медленно обошёл её, и её тело покрылось мурашками от его взгляда. —

У меня их миллионы. Твоя — пылинка. Нет. Я хочу не её.

Его пальцы, длинные, с острыми, как отточенный уголь, ногтями, скользнули по её щеке. Прикосновение обжигало холодом.

—

Я возьму твою невинность. Ту самую, что ты бережёшь для него. Каждую ночь, пока длится его хворь, ты будешь приходить сюда. И отдавать мне её вновь и вновь. Пока он не восстанет с одра. Согласна?

Отчаяние сжало её горло тугим узлом. Она кивнула, не в силах издать ни звука.

—

Слова, дитя. Я должен услышать твой голос.

— Я... согласна, — прошептала она.

Он ухмыльнулся, и в его улыбке не было ничего человеческого. Взмах руки — и её плащ упал на пол. Другой — и тонкая сорочка распалась по швам с тихим шипением, обнажив её до дрожи бледное, покрытое мурашками тело. Она зажмурилась, пытаясь уйти в себя, но он не позволил.

—

Смотри,

— приказал он, и её веки сами собой открылись. —

Смотри на того, кому ты теперь принадлежишь.

Он привлёк её к себе. Его плоть была твёрдой, как полированный гранит, и обжигающе холодной. Он обвил её руками, и его ладони, шершавые, как застывшая лава, скользнули по её спине, впиваясь в мягкую плоть у её лопаток. Она вскрикнула от боли и унижения, когда его пальцы сжали её ягодицы, заставляя её выгнуться.

—

Тише,

— его дыхание обожгло её шею. —

Первая ночь — всегда самая горькая.

Он поднял её, как перышко, и положил на холодный каменный алтарь. Мрамор леденил её обнажённую спину. Он раздвинул её бёдра своими коленями, и её попытка сомкнуть их была сломлена одним лёгким движением его мускулистой ноги.

—

Плачь, если хочешь. Мне нравится солёный вкус слёз.

Его большой палец с нажимом провёл по её груди, заставив сосок затвердеть не от желания, а от животного ужаса. Затем он склонился и взял его в рот. Его язык, шершавый и невероятно горячий, обжёг её нежную кожу. Она забилась, но его рука, лежащая плашмя на её животе, пригвоздила её к месту.

Затем он занял позицию между её ног. Она чувствовала его мощь, твёрдую и пугающую, у своего входа. Он не стал входить сразу. Сначала он водил своим членом вдоль её половых губ, смачивая его её собственным соком, который её тело, к её стыду, выдавило от страха. Каждый нерв был натянут струной.

—

Прими свой долг, Изабелла,

— прошипел он.

И он вошёл в неё. Медленно, неумолимо, разрывая девственную плеву одним точным, жестоким толчком. Боль, острая и огненная, пронзила её насквозь. Она закричала — тихий, сорвавшийся крик, который он поглотил своим поцелуем. Его язык проник в её рот, властный и требовательный, пока его бёдра врезались в её плоть, заставляя её тело содрогаться на холодном камне.

Он двигался внутри неё с мертвенной, ритмичной силой. Каждый толчок отзывался эхом в её пустоте. Она лежала, раскинувшись, её руки беспомощно скользили по гладкой поверхности алтаря, её слёзы текли по вискам, смешиваясь с пылью веков. Она чувствовала каждое движение, каждый дюйм его владения ей. Он наклонялся, и его рога скребли по камню над её головой, его горячее дыхание обжигало её ухо.

Он лежал на ней всей тяжестью своего тела, прижимая её к холодному камню алтаря. Его бёдра с силой ударяли о её плоть, и влажный хлопок соития смешивался с её прерывистыми, задыхающимися всхлипами. Одной рукой он держал её за шею, не давая ей отворачиваться, пальцы впивались в её горло, оставляя синяки на фарфоровой коже. Другой рукой он схватил её за бедро, растягивая её шире, открывая себя для ещё более глубокого проникновения. Суставы её ног заныли от непривычного, насильственного положения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он наклонялся, и его рога скребли по камню над её головой, его горячее дыхание обжигало её ухо.

—

Ты чувствуешь это, смертная?

— его голос был низким рыком, вибрирующим в самой её плоти. —

Ты чувствуешь, как твоё целомудрие уступает мне? Как твоё тело, вопреки твоей воле, приспосабливается ко мне?

Он изменил угол, и новый, пронзительный спазм заставил её беззвучно открыть рот. Он двигался теперь медленнее, но с ещё более разрушительной точностью, находя внутри неё места, от которых по её телу расползалась унизительная волна тепла, смешанная с невыносимой болью. Её собственная влага, выдавленная этим методичным насилием, смазывала его путь, и звук их соития стал громче, откровеннее — влажное, похотливое шлёпанье, наполнявшее часовню.

Он отпустил её шею, и его рука скользнула между их тел. Шершавый палец нашёл тот маленький, спрятанный бугорок, что таился в её складках, и прижал его. Яркая, острая молния удовольствия, от которого она вздрогнула всем телом, пронзила её, позорная и нежеланная. Её живот напрягся, её спина выгнулась, и она издала короткий, сдавленный стон — не боль, но и не совсем протест.

Каэл глухо рассмеялся, чувствуя её отклик.

—

Вот оно. Искра. Под пеплом твоего страха тлеет огонь. Я буду раздувать его, ночь за ночью.

Он убрал палец, снова сосредоточившись на своём размеренном, глубоком движении внутри неё. Каждый толчок теперь задевал ту самую чувствительную точку, посылая по её нервам разряды принудительного наслаждения, которое она отчаянно пыталась отвергнуть. Её тело больше не принадлежало ей — оно было инструментом в его руках, отзываясь на его действия судорогами, мурашками и постыдным жаром, пока она лежала, распятая на алтаре своих собственных страданий и рождающегося в них греха.

Его движения стали чаще и требовательнее, будто он почувствовал малейшую уступку в её теле. Глухой стон вырвался из его груди, когда он вонзился в неё до предела, заставив её внутренности сжаться вокруг его члена. Мускулистые бёдра прижимали её к алтарю с первобытной силой, каждый толчок отзывался эхом в её костях.

—

Смотри,

— прошипел он, и её веки снова предательски открылись. —

Смотри, как ты принимаешь того, кого призвала.

Она увидела, как её собственное тело выгибается навстречу его толчкам, как бледная кожа на животе натягивается с каждым его движением. Унизительная картина заставила её снова зажмуриться, но образ уже запечатлелся в сознании. Его пальцы впились в её бёдра, оставляя тёмные следы на фарфоровой коже.

Внезапно он извлёк себя из её тела. Холодный воздух часовни обжёг опустошённые влагалище, заставив её содрогнуться. Прежде чем она поняла его намерения, сильные руки перевернули её на живот. Грубый камень алтаря врезался в её рёбра, когда он приподнял её бёдра, заставляя ее опуститься на колени.

Новая позиция позволила ему проникнуть ещё глубже. Она вскрикнула, когда он вошёл снова, теперь под другим углом, задевая места, о существовании которых не подозревала. Его рука опутала её волосы, оттягивая голову назад. Дыхание спёрлось в груди, когда он установил новый, неистовый ритм.

Звук их тел становился всё громче, эхо отскакивало от каменных стен. Его низкие рычания смешивались с её прерывистыми всхлипываниями. Он одной рукой продолжал держать её за волосы, а другой обхватил её горло, слегка сжимая. Кислород перекрывался, и мир поплыл перед глазами, усиливая каждое ощущение.

—

Кончай вместе со мной, малышка,

— его голос прозвучал в её сознании.

Он ускорился, его движения стали хаотичными, животными. Внутри неё всё сжалось, и волна унизительного удовольствия накрыла с головой, вырывая тихий, сдавленный стон. В тот же миг он с громким, победным рёвром излил в неё своё семя, заполняя её до краёв горячей жидкостью.

Он оставался внутри неё ещё несколько мгновений, его тяжелое дыхание горячим облаком обволакивало её затылок. Потом так же внезапно, как и начал, он вышел из неё. Без единого слова. Без взгляда.

Изабелла рухнула на холодный камень, дрожащая, липкая, опустошённая. Между её бёдер струилась смесь его семени и её крови. Она слышала, как его шаги затихают в темноте, но не могла пошевелиться, пригвождённая к месту стыдом и болью.

Только когда первые лучи утра проникли в часовню, она смогла подняться. Каждое движение отзывалось болью в растянутых мышцах. Она накинула разорванную сорочку, не в силах смотреть на синяки, украшавшие её бёдра и шею.

Путь назад в спальню показался ей дорогой на эшафот. С каждым шагом она чувствовала, как его семя вытекает из неё, напоминая о цене, которую она заплатила. И о том, что эта ночь была лишь первой из многих.

Глава III. В коих утро приносит не исцеление, а новую пытку

Первые лучи солнца, казалось, не несли тепла, а лишь обнажали её позор. Изабелла прокралась в свой будуар, словно вор, крадущийся от самого себя. Каждый шаг отзывался ноющей болью в самых сокровенных глубинах её тела — настойчивое, грубое напоминание о случившемся. Дрожащими руками она налила в таз ледяной воды из кувшина и принялась сдирать с кожи следы ночи — засохшие полосы слёз, пыль с алтаря, пятна, оставленные прикосновениями демона. Но сколь бы сильно она ни терла свою бледную кожу, она не могла стереть с неё память о его ладонях, о синяках, проступавших на бёдрах и запястьях, подобно тёмным фиалкам, распустившимся на снегу.

Она облачилась в высокое платье с глухим воротником, дабы скрыть отпечатки его пальцев на шее, и спустилась вниз, чувствуя себя не живой женщиной, но призраком, обречённым блуждать в некогда родных стенах.

Её встревоженные родители уже собрались в столовой.

— Дитя моё, ты бледна! — воскликнула леди Лоуренс, едва взглянув на дочь. — Ты нездорова?

— Нет, мама, — голос Изабеллы прозвучал хрипло и чуждо. — Просто... плохо спала. Всю ночь молилась за Артура.

Ложь, горькая и липкая, как смола, повисла в воздухе. Она не смела поднять глаз, боясь, что один лишь взгляд выдаст всю мерзость, въевшуюся в её душу.

Внезапно на пороге возник слуга, его лицо сияло от изумления.

— Сэр Артур! Он... он пришёл в себя! Лихорадка отступила!

Сердце Изабеллы не забилось в груди от радости, а словно провалилось в бездну. Леденящий ужас сковал её конечности. Это сработало. Договор начал действовать.

Она бросилась в его покои, движимая отчаянием, похожим на надежду. И увидела. Артур полусидел в постели, подушки были подложены под его спину. Бледность его лица уже не была мертвенной, а напоминала тонкий фарфор, сквозь который проглядывала жизнь. Он слабо улыбнулся, увидев её.

— Изабелла... — его голос был тих, но ясен. Больше не было в нём того ужасного, хриплого шепота. — Я видел тебя во сне. Ты была так печальна.

Она подошла к кровати, и её колени подкосились. Она опустилась рядом с ним, не в силах вымолвить ни слова. Он протянул руку — ту самую, что ещё вчера была холодна и безжизненна, — и взял её пальцы в свои. Ладонь его была тёплой. Живой.

— Доктор Морли говорит, что кризис миновал, — прошептал Артур, его глаза сияли благодарностью и любовью. — Это твои молитвы, моя дорогая. Твоя вера спасла меня.

«Не молитвы, — кричало что-то внутри неё. — Не вера. А грех. Боль. Унижение. Холодный камень и горячее семя демона в моём лоне».

— Да, — выдавила она, и это слово обожгло ей губы. — Это... это милость Господа.

Она сидела, держа его руку в своей, и чувствовала, как по её внутренней стороне бедра медленно стекает капля — остаток того, что оставил в ней Каэл. Физическое доказательство её предательства. Она спасла его жизнь, но осквернила всё, ради чего эта жизнь должна была быть прожита.

Артур сжимал её руку, говоря о будущем, о свадьбе, о счастье, которое их ждёт. А она смотрела в его ясные, любящие глаза и видела в них не спасение, а вечное осуждение. Первое чудо свершилось. И оно было ужаснее, чем сама смерть.

Она сидела, застывшая в этом кошмаре, пока служанка не внесла поднос с бульоном. Артур отпустил её руку, и она воспользовалась этим моментом, чтобы отступить в тень занавесок, будто её осквернённая плоть могла осквернить и его новообретённую чистоту.

— Ты должен подкрепиться, — проговорила она, и голос её прозвучал эхом из какой-то далёкой пустоты.

Он послушно сделал несколько глотков, и румянец на его щеках стал явственнее. Каждый признак его возвращающейся силы был для неё ножом в сердце. Лорд Лоуренс, войдя в комнату, радостно хлопнул по плечу дочери.

— Видишь, дитя? Провидение вняло твоим молитвам! Наш Артур снова с нами!

Изабелла почувствовала, как её тошнит. Она прикусила губу до крови, чтобы подавить рвотный позыв. Провидение? Нет. Это было нечто прямо противоположное. Это была сделка, заключённая в аду, и расплата за неё лишь начиналась.

— Я... я должна пройтись, — прошептала она, больше не в силах выносить это зрелище. — Мне нужен воздух.

Она вырвалась из комнаты, её платье шуршало, словно обвиняя её в бегстве. В саду, под безжалостно ярким солнцем, она прислонилась к стволу старого дуба, дрожа всем телом. Она чувствовала липкую влагу между ног — смесь его семени и её унижения. Каждый нерв в её теле кричал о случившемся, а её разум разрывался между радостью спасения Артура и осознанием цены, которую она заплатила.

И тогда, сквозь щебет птиц и шелест листьев, до неё донёсся голос. Низкий, как отдалённый раскат грома, знакомый до мурашек.

Не забывай. Закат принесёт новую встречу.

Она замерла, вжавшись в кору дерева. Голос звучал не снаружи, а внутри её черепа, заполняя собой каждую мысль. Он напоминал ей. Напоминал, что это не конец. Что с каждым исцеляющимся вздохом Артура её собственное падение будет лишь углубляться.

Подняв глаза, она увидела в окне его спальни силуэт Артура. Он смотрел на неё, улыбаясь своей кроткой, ничего не подозревающей улыбкой, и махал ей рукой.

Изабелла заставила свои онемевшие губы растянуться в ответной улыбке. Жест был мучительным. Она понимала, что с этого момента её жизнь станет вечной игрой. Игрой, в которой она будет изображать невинную невесту при свете дня, зная, что с наступлением темноты она вновь станет добычей демона. И каждый её вздох облегчения за здоровье жениха будет оплачен новой ночью позора в холодных объятиях тьмы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава IV. В коих тьма становится привычной

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона, напоминавшие Изабелле отблески адского пламени. Предстоящая ночь висела над ней дамокловым мечом. В отличие от первого слепого ужаса, теперь её охватило леденящее душу оцепенение. Она совершала вечерние ритуалы механически: позволила горничной распустить и расчесать волосы, надела чистую ночную сорочку, выслушала вечерние молитвы матери. Каждое прикосновение ткани к коже, каждое движение напоминало ей о другом прикосновении — шершавом и холодном.

Когда в доме воцарилась тишина, она, не дрожа уже, накинула тёмный плащ. Тело её помнило дорогу, ноги сами несли её по знакомому пути к часовне. Она была похожа на марионетку, чьи нити дергала невидимая рука.

Каэл ждал её в том же месте, его исполинская фигура была едва видна в сгущающихся сумерках. На этот раз он не был безмолвной силой природы. Его горящие глаза изучали её с холодным любопытством.

—

Ты возвращаешься. Добровольно,

— прозвучал его голос в её сознании. В нём слышалась не насмешка, а нечто более опасное — заинтересованность.

— У меня нет выбора, — тихо ответила она, позволяя плащу упасть на пол.

—

Есть всегда. Можно было выбрать его смерть.

Он приблизился, и на этот раз его прикосновения не были стремительными. Его пальцы с грубой медлительностью скользнули по её плечам, сводя с них ткань сорочки. Холод его кожи заставлял её вздрагивать, но не от страха, а от отвращения, смешанного с проклятым ожиданием.

—

Он сильнее сегодня? Чувствует ли он прилив сил?

— спросил Каэл, обводя контур её ключицы.

— Да, — прошептала она, глядя в пустоту перед собой.

—

И ты приходишь ко мне, чтобы сделать его ещё сильнее. Какая преданность.

Он развернул её к алтарю. На этот раз не было ритуального укладывания на камень. Он пригнул её к холодной поверхности, и её тело само приняло знакомую позу, отдаваясь памяти мускулов. Его вторжение на этот раз было не внезапным разрывом, а медленным, неумолимым погружением в уже знакомую боль. Она вскрикнула, закусив губу, но это был крик не столько от шока, сколько от стыдливого признания — её тело знало этот размер, эту форму.

Он двигался с той же неумолимой ритмичностью, но теперь его руки не только удерживали её. Одна ладонь лежала плашмя на её животе, будто ощущая свою собственность изнутри, в то время как пальцы другой запутались в её распущенных волосах, не причиняя боли, но и не позволяя отвратить взгляд.

—

Расскажи, что он говорил тебе сегодня,

— потребовал он, его бёдра с глухим стуком ударялись о её ягодицы. —

Какие надежды он строит? О чём мечтает?

— Он... он говорил о нашем доме... — выдавила она, её голос прерывался от толчков. — О детях...

Каэл издал нечто вроде рычания, и его движения стали резче.

—

О детях? От него?

— его голос прозвучал насмешливо и яростно. —

Ты думаешь, это возможно теперь, после меня? После того, как я вошёл в тебя первым и наполнил тебя собой? Ты навсегда отмечена, Изабелла. Ты носишь мою печать в самой своей утробе.

Его слова были ударом посильнее физического. Ужасная истина, в которую она не позволяла себе верить, была высказана вслух. Она больше не принадлежала Артуру и никогда не сможет принадлежать ему полностью.

Но Каэл не закончил. Его бёдра продолжали свои мерные, глубокие толчки, наполняя её растянутое тело ритмичным движением, которое уже не было чистой болью, а стало чем-то более сложным и отвратительным — навязчивой, физической реальностью.

—

Так о чём же ты мечтала, маленькая невеста?

— его голос, грубый от напряжения, прозвучал у неё над ухом. —

Когда шила своё свадебное платье? Когда представляла его в своей девичьей постели? Говори.

Он усилил темп, и её дыхание перехватило, вынудив её говорить прерывисто, между стоном и всхлипом.

— Я... мечтала... о нашем доме... — она чувствовала, как по её щекам текут горячие слёзы. — О... утрах... вместе...

—

Вместе?

— он вогнал себя в неё с особой силой, заставляя её крикнуть. —

Как вы будете проводить эти утра? Он будет читать тебе газеты за завтраком? Целовать твои... чистые... плечи?

Слово «чистые» прозвучало как плевок. Его пальцы впились в её бёдра, оставляя новые синяки на старых.

—

А ночи?

— он не отпускал её, его движения становились всё более требовательными, будто выбивая признания из самой глубины её души. —

Ты представляла, как он будет ласкать тебя? Нежно? С почтением? Как он будет входить в тебя, думая, что открывает... рай?

Каждый его толчок теперь был пунктуацией в этом допросе, издевательством над её разбитыми грёзами. Она пыталась закрыть глаза, уйти в себя, но его власть над её телом была абсолютной.

—

Отвечай!

— он рванул её за волосы, заставляя спину выгнуться.

— Да! — вырвался у неё сдавленный крик, рождённый от боли и унижения. — Да, я мечтала... о его ласках... о тишине... о любви...

—

О любви,

— повторил он с ледяной насмешкой, и его движение внезапно стало почти невыносимо медленным и пронзительным. —

А теперь твоё тело учится отвечать на мои ласки. Ты дрожишь не только от страха. Я чувствую это. Твоя плоть сжимается вокруг меня, принимая меня. Ты променяла свои тихие грёзы на эту грязную реальность. И часть теши... самая тёмная... уже не хочет возвращаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он замолк, и в тишине часовни слышалось лишь их прерывистое дыхание и влажный звук их соития. Изабелла плакала, но её тело, её предательское тело, действительно отвечало на его движения постыдным жаром, идущим из самых глубин. Он разрушал не только её невинность, но и саму память о том, какой эта близость могла бы быть. Он заменял её светлые мечты тёмной, физической правдой своего владения, и с каждым толчком эта правда въедалась в неё всё глубже.

Он не отпускал её, продолжая своё размеренное, глубокое движение. Каждый толчок был теперь не просто физическим актом, но инструментом пытки, разрушающим последние оплоты её прежнего «я».

—

Расскажи, как ты представляла свою брачную ночь,

— его голос был низким и настойчивым, словно дьявольский исповедник. —

Дрожала от страха? От нетерпения? Ждала, когда он снимет с тебя эту белую одежду?

Он сам сорвал с неё последние лохмотья сорочки, и холодный воздух часовни обжёг обнажённую кожу. Его руки скользнули по её бокам, грубые и властные.

—

А он? Скромничал бы? Краснел? Или был бы напорист, как подобает самецу, желающему зачать наследника?

— Каэл вогнал себя в неё с новой силой, вырывая у неё сдавленный стон. —

Говори, Изабелла. Поделись со мной своими девичьими грёзами. Я хочу их услышать.

— Я... не знаю... — всхлипнула она, пытаясь вырваться из этого кошмара, но его хватка была железной.

—

Лжешь,

— он сменил угол, и волна унизительного удовольствия заставила её выгнуться. —

Ты представляла это тысячи раз. Его нежные руки. Его робкие поцелуи. Свечу, горящую у изголовья кровати. Тихий шёпот клятв.

Он описывал её же собственные мечты, оскверняя их каждым словом, каждым движением своего тела внутри неё. Она чувствовала, как её собственная влага смазывает его путь, её тело предательски отвечало на его насилие, и стыд сжигал её изнутри жарче любого огня.

—

А теперь посмотри, какая твоя реальность,

— он с силой прижал её голову к холодному камню алтаря, заставляя смотреть в темноту. —

Холодный камень под тобой. Тень над тобой. И я внутри тебя. Это твой брак, Изабелла. Это твоя брачная ночь. Первая из многих.

С этими словами его движения стали резче, окончательно сметая последние преграды её сопротивления. Он больше не говорил, лишь тяжёлое дыхание и приглушённые звуки их соития нарушали гнетущую тишину часовни. Каждый толчок был глубже, требовательнее, будто он стремился запечатлеть себя в самой её сути.

Изабелла перестала бороться. Её тело, утомлённое болью и унижением, откликалось на его ритм судорожными содроганиями, в которых уже невозможно было отделить страдание от вымученного наслаждения. Влажная теплота разливалась по её внутренностям, позорная и неотвратимая.

Когда его движения достигли предела, он издал низкий, победный рёв, впиваясь пальцами в её бёдра. Волна жара заполнила её, и она почувствовала, как её собственное тело отвечает последним, прощальным спазмом, вырывая у неё тихий, надломленный стон.

Он замер на мгновение, всё ещё находясь внутри неё, его тяжесть прижимала её к камню. Затем так же внезапно, как и всегда, он вышел из неё. Холодный воздух обжёг опустошённое лоно, заставив её содрогнуться.

Он отступил в тень, и его форма начала растворяться в ней, как будто её и не было.

—

Завтра,

— прозвучал его голос из пустоты, и в нём впервые прозвучали нотки чего-то, похожего на удовлетворение.

Изабелла не двигалась, распластанная на алтаре, чувствуя, как по её внутренней стороне бедра медленно стекает семя, смешанное с её собственной влагой. Физическое свидетельство сделки. Доказательство того, что вторая ночь подошла к концу.

Она не плакала. Слёзы, казалось, высохли в ней. Поднявшись с камня, она смотрела на свои дрожащие руки, на синяки на коже, и понимала, что девушка, мечтавшая о браке с Артуром, осталась здесь, на этом алтаре, навсегда. Теперь к нему возвращалась лишь тень — женщина, чьё тело помнило только объятия тьмы.

Глава V. В коих свет дня становится невыносимым

Утро застало Изабеллу сидящей у окна в её будуаре. Она не ложилась, боясь снов, что могли оказаться страшнее яви. Встающее солнце окрашивало небо в нежные, пастельные тона, столь чуждые той внутренней тьме, что поселилась в её душе. Каждый мускул ныл от напряжения, а между бёдер пульсировала призрачная боль, смешанная с постыдным воспоминанием о наслаждении, вырванном силой.

Когда она спустилась к завтраку, её встретила сияющая улыбка Артура. Он сидел за столом, уже одетый, с аппетитом уплетающий яичницу с ветчиной.

— Изабелла, дорогая! — он встал, чтобы поприветствовать её, и его движения были полны прежней лёгкости. — Ты не представляешь, как я себя прекрасно чувствую! Словно заново родился!

Он выглядел не просто здоровым — он сиял. Его щёки порозовели, глаза блестели, и в нём кипела энергия, которой она не видела даже до его болезни. Это было чудо. И каждый лучик его здоровья прожигал её, как раскалённое железо.

— Это... прекрасно, — выдавила она, опускаясь на стул и пряча дрожащие руки на коленях.

— Всё благодаря тебе, — он с нежностью взял её руку, и его прикосновение, некогда столь желанное, заставило её внутренне содрогнуться. — Твоя любовь, твои молитвы... Я всегда знал, что ты мой ангел-хранитель.

Ангел-хранитель.

Горькая насмешка скривила её губы. Если бы он только знал, какую цену заплатил его «ангел». Если бы он знал, что его возвращение к жизни было куплено ценой её падения, что его сила питалась её унижением.

— Мы должны ускорить подготовку к свадьбе, — продолжал Артур, его глаза сияли энтузиазмом. — Я уже написал в Лондон, чтобы доставили лучшие ткани для твоего платья. И думаю, нам стоит устроить бал в честь моего выздоровления. Ты будешь самой прекрасной хозяйкой!

Он строил планы, рисовал картины их будущего счастья, а она сидела, как истукан, кивая и поддакивая, чувствуя, как стены смыкаются вокруг нее. Его любовь, его забота, его невинность — всё это стало для неё пыткой. Каждое его слово о их совместной жизни было ударом кинжала, напоминая о том, что эта жизнь будет построена на лжи.

Она видела, как его взгляд скользнул по высокому вороту её платья, и на мгновение в его глазах мелькнула тень беспокойства.

— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь, Изабелла? Ты кажешься... бледной.

— Всё хорошо, — она поспешно отпила глоток чаю, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Просто... всё это волнение.

Он улыбнулся, успокоенный, и снова погрузился в планы. А она сидела и думала о том, что с каждым днём, с каждой ночью, пропасть между ними становится всё шире. Он видел перед собой невесту, чистую и непорочную. Он не видел синяков на её коже под тканью, не чувствовал запаха демонической серы, что, казалось, навсегда въелся в её плоть, не знал, что её тело, отвечавшее на его прикосновения лишь вежливой сдержанностью, уже научилось содрогаться в объятиях настоящего хозяина.

Свет дня, который должен был нести утешение, стал для неё ослепляющим, невыносимым прожектором, высвечивающим каждую трещину на её душе. И где-то в глубине, под грузом стыда и отчаяния, шевелился новый, чудовищный страх — страх того, что, когда всё это закончится, она уже не сможет вернуться к свету. Что тьма стала ей роднее.

Она сидела, застывшая в этом кошмаре, пока Артур не предложил прогуляться по саду. Взяв её под руку, он с воодушевлением показывал цветущие кусты роз, которые, по его словам, должны были украсить их свадебную церемонию. Каждое его прикосновение было пыткой. Его пальцы, лежащие на её руке, казались такими хрупкими, такими человеческими после железной хватки Каэла.

— Посмотри, как распустились бутоны, — говорил он, и его голос звенел, как колокольчик, в её оглушённом сознании. — Они словно расцвели специально для нас.

Она кивала, глядя на алые лепестки, и видела в них лишь цвет запёкшейся крови. Её взгляд упал на скамейку под дубом — то самое место, где он сделал ей предложение. Тогда его глаза сияли такой надеждой, такой чистой любовью. Теперь же, глядя в них, она видела лишь собственное отражение — искажённое, осквернённое.

— Изабелла, ты плачешь? — его голос прозвучал полным беспокойства.

Она дотронулась до щеки и с удивлением обнаружила влагу. Слёзы текли сами по себе, без её ведома, как вода из переполненного сосуда.

— Это от счастья, — прошептала она, отворачиваясь. — Я так рада, что ты здоров.

Ложь выходила всё легче, становясь второй натурой. Она была счастлива, что он жив, да. Но это счастье тонуло в океане стыда, и каждое её слово было гвоздем в крышку её собственного морального гроба.

Вернувшись в дом, они застали леди Лоуренс, которая с энтузиазмом обсуждала с портнихой фасон свадебного платья. На столе были разбросаны образцы кружев и шёлка.

— Изабелла, дорогая! Как раз вовремя! — воскликнула мать. — Как ты считаешь, серебряное шитьё или жемчужная вышивка будет лучше смотриться на фате?

Она смотрела на эти символы невинности и чистоты, и её тошнило. Фата, скрывающая лицо, как её плащ скрывал синяки. Белое платье, притворяющееся чистым, как её душа, притворяющаяся неосквернённой.

— Мне... всё равно, мама, — выдавила она. — Решайте вы.

Леди Лоуренс нахмурилась.

— Дитя моё, это же твоя свадьба! Ты должна сиять! Ты должна быть самой счастливой невестой в Англии!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Самая счастливая невеста.

Изабелла почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Да, она была невестой. Невестой, чьё тело до свадьбы уже знало объятия демона. Невестой, чья брачная ночь будет не первым шагом в любви, а лишь очередной главой в её падении.

Она смотрела на Артура, на его сияющее, полное любви лицо, и впервые поймала себя на мысли, которая заставила её кровь похолодеть: его неведение было для неё благословением. Потому что если бы он узнал правду, этот свет в его глазах погас бы навсегда. И она бы не вынесла этого.

Она была заложницей не только договора с демоном, но и любви своего жениха. И это была самая жестокая ловушка из всех.

ГЛАВА VI. В коих тьма проникает в душу

Третья ночь. Изабелла шла к часовне, и её шаги были тяжелее, чем прежде. Не от страха, а от тяжкого осознания неизбежности. Она уже не ощущала себя невинной жертвой, ведумой на заклание. Сейчас она была осуждённой, добровольно возвращающейся в свою камеру, потому что тюрьма стала единственным известным ей местом.

Каэл ждал, прислонившись к алтарю, его скрещенные руки и чуть склоненная голова выдавали ожидание. Когда она вошла, его горящие глаза медленно поднялись на неё, и в них читалось нечто новое — оценивающий, почти одобрительный взгляд.

—

Ты учишься,

— прозвучал его голос в её сознании, и в нём слышалась тень удовлетворения. —

Ты больше не дрожишь, как пойманный зверёк.

Он был прав. Когда его руки протянулись к ней, чтобы снять плащ, она не отпрянула. Когда его пальцы коснулись застёжки её платья, её кожа покрылась мурашками, но не от одного лишь ужаса. Было в этом нечто иное — леденящее душу предвкушение, от которого сжималось всё нутро.

На этот раз он не бросил её на алтарь. Он развернул её к себе и притянул так близко, что их тела почти слились. Его холодная, твёрдая плоть прижималась к её мягкости, и контраст заставлял её трепетать.

—

Покажи мне, чему ты научилась,

— прошептал он, его губы почти коснулись её уха.

Его руки скользнули вниз, обхватывая её бёдра, и он поднял её, усадив на край алтаря. Он стоял между её раздвинутых ног, и его мощный член упирался в её лоно, всё ещё скрытое тонкой тканью. Он не спешил. Его пальцы медленно задрали подол её сорочки, обнажая кожу.

—

Он трогал тебя сегодня?

— спросил он, водя кончиком своего члена вдоль её половых губ, уже влажных от её собственного предательского тела. —

Целовал твою руку? Обнимал? Говорил слова любви?

— Д-да... — выдохнула она, её голос дрожал, но уже не только от страха.

—

И что ты чувствовала?

— он медленно, на дюйм, вошёл в неё, заставляя её вскрикнуть. —

Отвечай.

— Ничего! — вырвалось у неё, и это была горькая правда. По сравнению с всепоглощающей, разрушительной силой Каэла, нежные прикосновения Артура казались призрачными, почти неосязаемыми. Они не могли пробиться сквозь онемение, в которое она погрузилась.

—

Ничего,

— повторил он, и в его голосе прозвучала победа. Он вошёл в неё глубже, и на этот раз её тело само потянулось навстречу, её бёдра инстинктивно двинулись вперёд, чтобы принять его. —

Его прикосновения — это шепот. А мои...

— он вогнал себя в неё до конца, и её ноги обвились вокруг его поясницы сами собой, —

...мои — это правда, которую ты не можешь игнорировать.

Он начал двигаться, и это не было насилием. Это было владение. Полное, безраздельное. Её руки, вместо того чтобы отталкивать его, впились в его мускулистые плечи. Её голова запрокинулась назад, и из её губ вырвался долгий, стонущий выдох, когда он нашёл внутри неё тот ритм, от которого всё её существо затрепетало.

Он наклонился, и его губы впервые коснулись её кожи — не для укуса, а для поцелуя, обжигающего и влажного, у основания её шеи. Это было так же пугающе, как и его жестокость. Это стирало последние границы.

—

Ты видишь?

— он говорил, не прекращая своих движений, каждое слово подстёгивало её собственное ответное желание. —

Твоя плоть признаёт своего господина. Твоя душа начинает жаждать меня.

Она не могла отрицать этого. Волны удовольствия накатывали на неё, всё более сильные, всё более позорные. Она не просто терпела его — её тело отвечало ему, сжималось вокруг него, требовало больше. Когда кульминация настигла её, это был не просто физический спазм. Это было падение. Глубокое, окончательное падение в бездну, которую он для неё уготовал.

Она кричала, но это был крик не от боли, а от освобождения от самой себя, от той невинной девушки, что когда-то мечтала о любви. Её ногти впились в его спину, её тело convulsed вокруг него, и она чувствовала, как он изливается в неё, и это уже не было осквернением, а каким-то чудовищным, запретным соединением.

Она кричала, но это был крик не от боли, а от освобождения от самой себя, от той невинной девушки, что когда-то мечтала о любви. Её ногти впились в его спину, её тело конвульсивно сжималось вокруг него, и она чувствовала, как он изливается в неё, и это уже не было осквернением, а каким-то чудовищным, запретным соединением.

Но Каэл не остановился. Даже достигнув кульминации, он не вышел из неё. Его член, всё ещё твёрдый и наполненный силой, оставался внутри, пульсируя, продлевая её собственные спазмы. Его руки, скользкие от пота, мягко, почти с нежностью, провели по её бокам, успокаивая дрожь.

—

Ещё не всё,

— прошептал он, и его губы снова коснулись её кожи, на этот раз в месте, где шея переходила в плечо. Его язык обрисовал контур ключицы, и она вздрогнула, её тело, hypersensitive после оргазма, отзывалось на каждое прикосновение с новой, обострённой силой.

Он начал двигаться снова — медленно, почти лениво, но с невероятной глубиной. Теперь каждое движение было не овладением, а исследованием. Его руки скользили по её бёдрам, раздвигая их ещё шире, позволяя ему проникать так глубоко, как никогда прежде. Он менял угол, то нежно, то почти грубо, находя новые чувствительные места, о которых она не подозревала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

—

Вот здесь?

— он спросил, когда её тело снова затрепетало, и её пальцы впились в его плечи. —

Или здесь?

Он заставил её перевернуться, уложив на алтарь на спину. Его горящий взгляд был прикован к её лицу, следя за каждой её реакцией. Он взял её ноги, закинув их себе на плечи, открывая её взгляду полностью. Стыд заливал её щёки, но она не могла отвести глаз.

—

Смотри, как ты принимаешь меня,

— приказал он, и её взгляд скользнул вниз, по их соединённым телам. Зрелище было одновременно шокирующим и завораживающим. Его тёмная, мощная плоть, движущаяся в её бледной, хрупкой. Влажный звук их соития, смешанный с её прерывистым дыханием.

Он наклонился, опершись на локти, и его рога отбрасывали причудливые тени на её лицо. Его губы нашли её грудь, и он взял сосок в рот, лаская его шершавым языком. Двойная стимуляция — его медленные, глубокие толчки и его пламенный рот на её груди — заставила её застонать, её бёдра сами по себе начали двигаться навстречу ему.

Он ускорился, его дыхание стало тяжелее. Она чувствовала, как внутри неё снова нарастает знакомое напряжение, более сильное, чем прежде. Он видел это в её глазах, чувствовал в содроганиях её тела.

—

Кончай для меня снова,

— это был не приказ, а тёмное, соблазнительное обещание. —

Отдай мне всё, что у тебя осталось.

И она не смогла сопротивляться. Вторая волна накрыла её, более мощная и всепоглощающая, вырывая из её глотки долгий, вибрирующий стон полного подчинения. Её тело выгнулось, полностью отдаваясь спазму, и в этот миг он с рыком последовал за ней, его семя снова заполнило её, горячее и обильное, будто отмечая её как свою собственность раз и навсегда.

Он оставался в ней, пока её тело не перестало биться в конвульсиях, его вес давя на неё, его дыхание горячим облаком окутывало её лицо. Когда он наконец поднялся, его глаза пылали триумфом. Он отошёл, и его форма начала растворяться в тенях.

—

Завтра,

— его голос прозвучал в её умственном пространстве, и в нём слышалась не просто констатация факта, а тёмная уверенность. —

Ты придёшь не по долгу.

Изабелла осталась одна. Тишина часовни давила на уши после его низкого голоса и её собственных стонов. Она медленно поднялась, её тело заныло, но боль эта была почти приятной — напоминанием о пережитом intensity. Она подняла с пола свой плащ и накинула его на плечи. Ткань пахла пылью, холодным камнем и едва уловимым, горьковатым ароматом серы и силы, что теперь навсегда будет ассоциироваться у неё с ним.

Она вышла из часовни, и первые лучи утра коснулись её лица. Они не несли тепла. Они были чужими. Она смотрела на розовеющее небо и понимала, что демон был прав. Завтра она придёт сюда снова. Но не потому, что должна. А потому, что её разбуженная, испорченная, жаждущая плоть не будет знать другого пути. Грань между долгом и желанием стёрлась. Осталась лишь тёмная, неумолимая тяга.

Глава VII. В коих маска становится лицом

День, наступивший после третьей ночи, был для Изабеллы самым трудным. Она играла свою роль с механическим совершенством, которое пугало её больше, чем прежние слёзы. За завтраком она улыбалась Артуру, обсуждала детали бала в честь его выздоровления и даже сделала несколько разумных замечаний насчёт меню. Её движения были плавными, голос ровным. Она стала идеальной невестой, идеальной дочерью, идеальной актрисой.

Артур сиял, принимая её показную любезность за возвращение его жизнерадостной Изабеллы. Он не видел, что за этой безупречной маской скрывалась ледяная пустота. Не видел, как её взгляд замирает где-то вдали, когда он говорит о их будущем. Не замечал, как её пальцы слегка вздрагивают, когда он берёт её руку, будто сравнивая его тёплое, человеческое прикосновение с памятью о другом.

Леди Лоуренс, однако, смотрела на дочь с пристальным вниманием.

— Ты сегодня кажешься... очень спокойной, дитя моё, — заметила она, когда они остались одни в гостиной после завтрака.

— Просто я наконец поверила, что Артур действительно поправляется, мама, — ответила Изабелла, поднимая к губам фарфоровую чашку. Рука её не дрожала.

— Да, это настоящее чудо, — леди Лоуренс вздохнула, но её взгляд не отрывался от дочери. — Хотя доктор Морли до сих пор не может понять, что именно сработало. Говорит, такое стремительное улучшение... неестественно.

Изабелла поставила чашку на блюдце с тихим, идеально ровным звоном.

— Наверное, просто воля Господа сильнее, чем нам иногда кажется.

Она произнесла это с такой лёгкостью, что у самой похолодело внутри. Ложь стала её вторым языком, и она говорила на нём бегло.

Позже, когда она вышивала у окна, её взгляд упал на сад. Она видела, как Артур разговаривает с садовником, его поза была полна энергии и здоровья. Всего несколько дней назад он был при смерти. Теперь он был жив. И её первая мысль, быстрая и чёрная, как вспышка молнии, была не о радости, а о том, что эта жизнь была куплена её падением. И что её падение... не было таким уж невыносимым.

Она отложила вышивку, чувствуя, как по телу разливается странное, тревожное тепло при воспоминании о прошлой ночи. О том, как её тело отвечало демону. О том, как она не просто подчинялась, а жаждала. Стыд был всё ещё там, горький и едкий, но теперь он был смешан с чем-то другим — с тёмным, пьянящим возбуждением.

Внезапно в её сознании, ясно и неоспоримо, прозвучал голос Каэла. Не приказ, не напоминание. Всего одно слово, произнесённое с той самой опасной мягкостью, что она слышала в часовне.

Скучаю.

Сердце её пропустило удар, а между ног пробежала знакомая судорога. Она вжалась в спинку кресла, пытаясь отдышаться. Это было не вторжение. Это было признание. И самое ужасное, что часть её — та самая, что он разбудил и взрастил, — отозвалась на это слово тихим, предательским эхом.

Она подняла глаза и увидела в окне своё отражение — бледное лицо, тёмные круги под глазами, но в их глубине горел новый, странный огонь. Огонь познания. Огонь развращённости. Маска счастливой невесты приросла к её лицу, но под ней скрывалось нечто иное. Не невинная девушка, а женщина, чья душа была расколота надвое, и тёмная половина начинала требовать своих прав.

Когда Артур вошёл в комнату, его лицо озаряла улыбка, она поднялась ему навстречу, её губы растянулись в ответной гримасе. Она целовала его в щёку, говорила нежные слова, и всё это время в глубине её сознания, как навязчивый мотив, звучало то единственное слово, что прислал ей демон. И она понимала, что самая страшная ложь — это не та, что она говорит другим, а та, что она начинает говорить самой себе. Что она делает это только ради Артура. Потому что правда была в том, что тень в её душе начинала жаждать своей тьмы.

Артур, казалось, не замечал внутренней бури, бушующей в ней. Его рука легла на её талию — привычный, лёгкий жест, от которого она когда-то трепетала от счастья. Теперь же её кожа под платьем лишь холодно отозвалась на прикосновение.

— Я договорился с оркестром, — произнёс он, его глаза сияли энтузиазмом. — И заказал фейерверк. Всё должно быть идеально. Ты заслуживаешь только самого лучшего, Изабелла.

Он говорил о бале, о том, как они будут танцевать, как все будут смотреть на них и завидовать их счастью. Каждое его слово было кирпичиком в стене того прекрасного, лживого будущего, которое он строил для них обоих.

— Ты будешь самой прекрасной дамой на этом балу, — он нежно коснулся пряди её волос. — Я подумывал заказать для тебя новую диадему. Изумруды... Они подойдут к твоим глазам.

Раньше такие слова заставляли бы её сердце биться чаще. Теперь же она лишь ощущала тяжесть на груди. Изумруды. Холодные, зелёные камни. Они напомнили ей о глазах Каэла — не о горящем золоте, а о том тёмном, бездонном изумрудном отблеске, что она иногда улавливала в их глубине.

— Это... очень щедро с твоей стороны, Артур, — выдавила она, заставляя свои губы изогнуться в подобии улыбки. — Но не стоит лишних трат.

— Для тебя ничего не жалко! — он рассмеялся, и его смех звучал так молодо и беззаботно, что ей стало физически больно. — После всего, что ты для меня сделала...

Он не знал. Он не знал, что «всё» включало в себя её душу, её тело, её невинность. Он видел лишь свою выздоровевшую невесту, свою спасительницу. И его слепая любовь и благодарность стали для неё самой изощрённой пыткой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он взял её руку и поднёс к своим губам. Его поцелуй был тёплым, мягким, почти робким. И в тот миг, когда его губы коснулись её кожи, в её памяти вспыхнуло другое прикосновение — обжигающий холодок губ Каэла на её шее, властных и требовательных. Предательское тепло пробежало по её низу живота.

Она отдернула руку, сделав вид, что поправляет складку на платье.

— Прости, я... я, кажется, ещё не совсем оправилась от всех этих переживаний.

Его лицо тут же стало серьёзным, полным заботы.

— Конечно, дорогая. Я понимаю. Это был тяжёлый период для нас обоих. — Он снова посмотрел на неё с той самой обожающей нежностью, что разрывала её сердце на части. — Но теперь всё позади. Впереди у нас только счастье. Обещаю.

Обещаю.

Слово, полное надежды, которое она когда-то так любила, теперь звучало как приговор. Потому что она знала — никакого счастья впереди не было. Была лишь бесконечная ночь, прерываемая мучительным светом дня, где ей приходилось играть эту несчастную, жалкую роль.

Она смотрела, как он уходит, его плечи расправлены, походка уверенная и лёгкая. Он был воплощением жизни и здоровья. И каждый его шаг, полный силы, был куплен ценой её падения. Она стояла неподвижно, сжимая руки в кулаки, пока ногти не впились в ладони, пытаясь физической болью заглушить ту, что разъедала её изнутри. И понимала, что самая страшная часть её наказания заключалась не в ночах с демоном, а в этих днях — в необходимости смотреть в любящие глаза человека, которого она предавала с каждым своим вздохом.

Глава VIII. В коих чары приоткрывают завесу

Четвёртая ночь. Изабелла переступила порог часовни, и её тело, к её ужасу и стыду, отозвалось лёгким трепетом предвкушения. Она уже не просто шла на встречу — она возвращалась к источнику того тёмного пламени, что теперь горело в её жилах.

Каэл ждал её, но на этот раз облик его был иным. Чертоги, что обычно были чёткими и материальными, сейчас казались слегка размытыми, а сквозь его могучее тело просвечивали очертания алтаря и стен. Он был похож на мираж, на воплощённую тень. Лишь глаза горели с прежней, неумолимой силой.

—

Моя сила питает его жизненную сущность, — раздался его голос, и он звучал отдалённо, будто доносясь сквозь толщу воды. — Чем больше он поглощает, тем больше мне требуется... сосредоточиться.

Он сделал шаг вперёд, и его форма на мгновение обрела плотность, но затем снова стала призрачной. Это зрелище должно было вселять страх, но Изабелла чувствовала нечто иное — щемящее беспокойство.

—

Близок час, когда сделка будет исполнена. Он будет исцелён. А ты...

— его невесомая рука коснулась её щеки, и прикосновение было подобно ледяному ветру. —

...останешься. По долгу? Или по иной причине?

Он не стал ждать ответа. Его полупрозрачные руки обвили её талию, и он привлёк её к себе. Его поцелуй, когда его губы обрели форму, был не жгучим, а леденящим, высасывающим воздух и мысли. Он был похож на поцелуй самой смерти, и от этого он казался ещё более запретным.

Он уложил её на алтарь, и холод камня просочился сквозь его призрачную плоть. Когда он вошёл в неё, это было иначе. Не было прежней грубой силы, но было нечто более пронзительное — ощущение, будто сама тьма наполняет её, проникая в каждую клетку. Его движения были медленными, почти эфирными, и каждое касание его невесомого члена внутри неё заставляло её вздрагивать от нового, непривычного ощущения. Боль смешалась с невыразимым, почти мистическим наслаждением.

—

Чувствуешь? — его голос вибрировал в самой её плоти. — Граница истончается. Его мир... мой мир... и ты, застрявшая между ними.

Он двигался, и с каждым его движением в воздухе вокруг них вспыхивали и гасли призрачные огоньки, а тени на стенах шевелились и тянулись к ним. Магия, питавшая его, была повсюду, и она была частью неё теперь. Частью этого ритуала.

Его призрачные пальцы скользнули между их тел, коснувшись её клитора, и она закричала, её тело выгнулось, не в силах вынести двойную стимуляцию — физическую и магическую. Её оргазм нахлынул волной ослепительного, белого света, смешанного с тьмой, и когда она кричала, ей почудилось, что стены часовни дрогнули, а витражи зазвенели.

Его призрачные пальцы скользнули между их тел, коснувшись её клитора, и она закричала, её тело выгнулось, не в силах вынести двойную стимуляцию — физическую и магическую. Её оргазм нахлынул волной ослепительного, белого света, смешанного с тьмой, и когда она кричала, ей почудилось, что стены часовни дрогнули, а витражи зазвенели.

Но Каэл не дал ей опомниться. Пока её тело ещё билось в конвульсиях, он, теперь уже полностью материальный, с новой силой продолжил свои движения. Его руки, твёрдые и уверенные, перевернули её, уложив на живот. Он приподнял её бёдра, заставляя её встать на колени на холодном камне, и снова вошёл в неё сзади. Эта позиция позволяла ему проникать ещё глубже, и новый, более мощный оргазм начал нарастать в ней почти сразу, наслаиваясь на отголоски предыдущего.

—

Ещё, — прорычал он ей в ухо, его голос был густым от желания. — Я хочу видеть, как ты теряешь себя полностью.

Одна его рука обхватила её за талию, прижимая к себе, а другая запуталась в её волосах, слегка оттягивая голову назад. Его ритм был неистовым, почти яростным, но в нём была и странная, сокрушительная нежность. Каждый толчок был точным и глубоким, достигая самых сокровенных уголков её существа. Она чувствовала, как её внутренности сжимаются вокруг него, её тело полностью отдалось этому животному акту, и стыд был сожжён в огне наслаждения.

Он склонился над ней, его грудь прижалась к её спине, его горячее дыхание обжигало её шею.

—

Кричи моё имя, — приказал он. — Я хочу услышать его на твоих устах.

И она, захлёбываясь, потерявшая всякую волю, повиновалась. Его имя сорвалось с её губ — не шепотом, а полным, отчаянным криком, эхо которого разнеслось под сводами часовни. В тот же миг он с мощным толчком достиг своей кульминации, его семя, казалось, заполнило её до краёв. Её собственное тело ответило ему ещё одной долгой, выжимающей все силы судорогой, и она рухнула на камень, совершенно разбитая, но чувствуя странное, пронзительное единство с этим существом.

Он не ушёл сразу. Он опустился рядом с ней, его рука легла на её вздымающуюся грудь, чувствуя бешеный стук её сердца. Несколько минут прошли в тишине, нарушаемой лишь их прерывистым дыханием. Затем его пальцы скользнули от её груди к подбородку, мягко, но неумолимо поворачивая её лицо к себе.

—

Есть и другая часть договора,

— прошептал он, и в его глазах плясали тени. —

Ты должна принять всё. Без остатка.

Он приподнялся на колени, его член, всё ещё твёрдый и блестящий от их соития, оказался у её губ. Изабелла замерла, её сознание протестовало, но тело, уже наученное покорностью, не двигалось с места. Его рука запуталась в её волосах, не причиняя боли, но и не оставляя выбора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

—

Откройся,

— прозвучал приказ, тихий и властный.

Её губы разомкнулись сами, повинуясь тому же инстинкту, что заставлял её тело отвечать на его ласки. Он медленно, почти церемонно, ввёл свой член в её рот. Ощущение было новым и оглушающим — солёный вкус её собственного сока и его семени, подавляющая полнота, не оставлявшая места для чего-либо ещё. Он не двигался резко, позволяя ей привыкнуть, его пальцы нежно перебирали её волосы.

—

Теперь ты познаёшь меня полностью,

— его голос был густым и глубоким. —

Каждая часть тебя будет знать своего господина.

Он начал двигать бёдрами с медленной, размеренной ритмичностью. Она чувствовала, как его член скользит по её языку, касается нёба, погружается в её глотку. Слёзы снова выступили на её глазах, но на этот раз это были не слёзы боли или унижения, а нечто более сложное — слёзы полного принятия своей участи. Её руки, лежавшие на камне, сжались, но она не отталкивала его. Наоборот, её язык совершил неуверенное, инстинктивное движение.

Это, казалось, свело его с ума. Его ритм ускорился, его дыхание стало тяжелее. Он смотрел на неё, на её запрокинутое лицо, на губы, обхватившие его плоть, и в его глазах пылала какая-то древняя, первобытная страсть.

—

Да... вот так...

— он прошипел, его пальцы сжались в её волосах, затягивая её ещё ближе.

Его движения в её рту стали глубже, настойчивее. Он уже не просто скользил по её языку — каждый толчок теперь достигал самой глотки, вызывая рвотный рефлекс, от которого слёзы текли из её глаз ручьями. Он видел это, и его глаза пылали мрачным удовлетворением. Его рука в её волосах направляла её, не оставляя возможности отступить, устанавливая жестокий, властный ритм.

—

Прими всё, — его голос был низким и густым. — Каждая капля принадлежит тебе.

Он ускорился, его бёдра встречались с её губами с отчётливым звуком. Она пыталась дышать через нос, её тело напрягалось в борьбе между инстинктом выживания и глубоко усвоенной покорностью. Её собственные руки, прежде беспомощно лежавшие на камне, теперь впились в его бёдра, не в силах решить — оттолкнуть его или притянуть ближе.

Он изменил угол, и член скользнул глубже в её глотку. Мир сузился до этого ощущения — до полноты, до солёного вкуса, до властной руки в её волосах и до его тяжёлого, животного дыхания над ней. Внутри неё, в самой глубине, пробуждалось странное, тёмное чувство власти — власти над ним в этот миг его наивысшей уязвимости.

Его рычание стало громче, его движения — резче, почти беспорядочными. Он был близок. Его пальцы впились в её кожу.

—

Глотай, — прозвучал последний, властный приказ, когда волны его оргазма вырвались наружу.

Он не дал ей выбора. Он удерживал её, пока её рот не заполнился тёплой, густой горечью, заставляя её сглотнуть судорожно, с тихим, задыхающимся звуком. Даже когда он закончил, он не отпускал её сразу, позволяя последним каплям скатиться на её язык, запечатывая её позор.

Глава IX. В коих свадьба становится погребальным звоном

Утро, последовавшее за четвёртой ночью, принесло с собой не облегчение, а леденящее душу спокойствие. Договор был исполнен. Артур стоял перед ней в гостиной, сияющий здоровьем, его глаза ясные, голос твёрдый. Он был жив. Полностью исцелён. И каждый взгляд, полный любви и благодарности, был для Изабеллы ударом ножа.

— Доктор Морли поражён, — говорил Артур, сжимая её руки. — Он называет это чудом. Но я-то знаю, чья вера подарила мне это чудо.

Он устроил пышный бал в честь своего выздоровления. Дом наполнился светом, музыкой и весельем. Изабелла в роскошном платье, с искусной улыбкой на лице, играла роль счастливой невесты с пугающим совершенством. Она танцевала с Артуром, и её движения были безупречны, её смех — лёгок и естественен. Она стала призраком, населяющим свою прежнюю жизнь.

Но сквозь музыку и смех она чувствовала его. Не его присутствие, а его отсутствие. Ту пустоту, что оставила в ней ночь. Её тело, наученное его ласкам, тосковало по ним с мучительной силой. Нежные прикосновения Артура, его почтительные поцелуи в щёку — всё это казалось теперь блёклым и незначительным, словно детская игра по сравнению с всепоглощающей реальностью Каэла.

И именно в разгар бала, когда Артур объявил о дате их свадьбы и все гости разразились аплодисментами, Изабелла увидела его. В дальнем углу бального зала, в самой густой тени, стояла высокая, тёмная фигура. Лишь на мгновение, но этого было достаточно. Пара горящих глаз встретилась с её взглядом, и в её уме прозвучало всего одно слово, полное тёмной уверенности и обещания:

Скоро.

Изабелла не дрогнула. Она подняла бокал вместе со всеми, улыбалась, принимала поздравления. Но внутри неё что-то окончательно сломалось и перестроилось. Она смотрела на Артура, на его сияющее лицо, и понимала, что их брак будет величайшим обманом. Она выйдет за него замуж. Она будет носить его фамилию. Но её тело, её душа, каждое тайное воспоминание будут принадлежать другому.

Свадьба была назначена. Билеты на медовый месяц в Италию уже были заказаны. Вся её жизнь, казалось, мчалась к тому самому «счастливому будущему», о котором она когда-то мечтала. Но теперь она знала — это будущее было ловушкой. Брачная ночь с Артуром станет не началом, а кульминацией её падения. Ей придётся лгать ему в их первую совместную ночь, притворяться невинной, скрывая тело, познавшее такую страсть и такое развращение, о которых он не мог и помыслить.

Внезапно по её спине пробежал ледяной мурашек — призрачное эхо ладони Каэла, скользящей по её коже. Она вздрогнула, обернулась, но вокруг никого не было. Лишь портьера колыхалась от сквозняка. Однако ощущение было настолько реальным, что её тело отозвалось на него — низ живота сжался от знакомого сладкого ужаса, а между ног вспыхнула предательская теплота. Это был не просто память. Это было напоминание. Отметина, выжженная в самой её плоти.

Позже, когда она примеряла свадебное платье, и служанка застёгивала ей на спине десятки крохотных пуговиц, Изабелла снова почувствовала это. Пальцы горничной были лёгкими и почтительными, но в её воображении они превращались в грубые, шершавые подушечки пальцев Каэла, срывающие с неё ткань. Она зажмурилась, пытаясь отогнать видение, но оно было сильнее. Она чувствовала холодное дуновение его дыхания на своей шее, слышала низкий рокот его голоса, когда он говорил, что она принадлежит ему.

Контраст был невыносимым. Нежные, робкие прикосновения Артура, его почтительные взгляды — всё это казалось теперь блёклой акварелью по сравнению с масляной живописью её ночей. Он предлагал ей любовь, основанную на уважении и нежности. Каэл требовал — и получал — всё: её боль, её стыд, её экстаз, её самую душу. И её испорченное, разбуженное тело откликалось на эту требовательную тьму с такой силой, перед которой бледнели все светлые чувства.

Вечером, укладываясь в постель, она провела рукой по простыням. Они были мягкими, чистыми, пахли лавандой. Но её кожа, память которой была куда острее разума, жаждала жёсткого холодного камня и тяжести демонического тела. Она представляла себе их медовый месяц — солнечную Италию, ужины при свечах, нежные поцелуи. И её охватывала паника. Как она сможет вынести эту пародию на близость? Как она будет лежать рядом с Артуром, зная, что её по-настоящему бушующая кровь успокаивается лишь в присутствии существа из иного мира?

Фантомные прикосновения не прекращались. То ей казалось, что по её бедру скользнула тень, то в ушах звенела тишина, слишком похожая на его безмолвное ожидание. Он не был здесь физически, но он заполнил собой каждую пядь её существа. И она понимала, что её брак с Артуром будет не союзом, а вечным побегом. Побегом от той части себя, что навсегда осталась в тёмной часовне, и что с каждым днем становилась всё громче и требовательнее.

струнного оркестра смешивались с мелодичным гомоном голосов, создавая иллюзию беззаботного празднества. Изабелла парила в центре этого водоворота, её лицо застыло в изящной, безжизненной маске улыбки. Она отвечала на комплименты, кивала на любезности, её движения были отточенными и грациозными — идеальная кукла, заведённая для всеобщего восхищения.

— Дорогая Изабелла, вы сегодня просто сияете! — леди Честерфилд, пухлая дама в перьях, схватила её за руку. Её прикосновение было мягким, влажным, и Изабелла едва сдержала порыв отшатнуться, сжимая веер до побеления костяшек. — Эта история с болезнью Артура... ужасное испытание. Но вы так мужественно его перенесли!

— Милость Господа безгранична, — автоматически ответила Изабелла, её губы растянулись в ещё более широкой улыбке. Она видела не лицо леди Честерфилд, а вспоминала, как другие пальцы, твёрдые и шершавые, впивались в её бёдра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ваша вера действительно творит чудеса, — вступил в разговор пожилой лорд Уэстморленд. — Мой сын... он был болен той же лихорадкой. Нам не так повезло.

Его глаза были полны искренней боли. Изабелла почувствовала, как по её спине пробежал ледяной холод.

Чудо.

Да. Чудо, купленное ценой её души. Она смотрела на этого несчастного отца и думала, что могла бы спасти его сына. Ценой ещё одного договора. Ещё одной ночи. И мысль эта была не ужасной, а странно соблазнительной.

— Я... мне бесконечно жаль, — прошептала она, и голос её дрогнул, но не от горя, а от внезапного осознания своей чудовищной силы — и чудовищной цены, которую она за неё заплатила.

Внезапно её взгляд зацепился за высокую фигуру в дальнем углу зала. Там, в арочном проёме, ведущем в зимний сад, стоял он. Не призрак, не видение, а живой и реальный Каэл. Он был одет в тёмное, его одежда странным образом сливалась с тенью, а глаза пылали знакомым золотым огнём. Никто, кроме неё, словно не замечал его. Он не двигался, просто смотрел на неё через толпу, и его взгляд был физическим прикосновением. Она почувствовала, как по её шее пробежал горячий рубец — память о его укусе.

— Изабелла? Дорогая, ты в порядке? — Артур взял её под руку, его лицо выражало беспокойство. — Ты побледнела.

Его прикосновение, тёплое и заботливое, показалось ей обжигающим. Она инстинктивно отпрянула, затем силой воли заставила себя расслабиться.

— Просто... жарко, — выдавила она. — И немного устала от всей этой суеты.

— Конечно, — он сжал её руку. — Давай пройдёмся до террасы, подышим воздухом.

Он повёл её через толпу, и ей пришлось снова улыбаться, кивать, обмениваться пустыми фразами. А в углу зала Каэл медленно поднял руку и провёл двумя пальцами по своим губам, глядя прямо на неё. Этот простой, непристойный жест заставил её кровь броситься вниз, к животу, с такой силой, что у неё перехватило дыхание. Это было напоминание. О власти. О позоре. О наслаждении.

Они вышли на террасу. Прохладный ночной воздух обжёг её разгорячённую кожу. Артур обнял её за плечи.

— Скоро всё это закончится, и мы будем одни, — прошептал он. — Только мы двое.

Только мы двое.

Ложь этого утверждения была так велика, что Изабелла едва не задохнулась. Они никогда не будут одни. Между ними всегда будет стоять третья сущность — тёмная, могущественная, неотступная. Её законный муж вёл её к их брачному ложу, а её мысли, её плоть, её самая суть уже рвались обратно, в объятия демона. И она знала, что проиграет эту битву с самой собой. У неё не было ни сил, ни, что страшнее, желания побеждать.

Бал медленно подходил к концу. Гости, уставшие и довольные, начали разъезжаться. Изабелла стояла рядом с Артуром в прихожей, прощаясь с последними из них. Её щёки болели от постоянной улыбки, а тело онемело от напряжения. Каждое рукопожатие, каждый прощальный поцелуй в щёку казались ей невыносимым испытанием. Она чувствовала себя актрисой, играющей в изматывающем спектакле, финал которого был ей ненавистен.

Наконец, тяжёлая дубовая дверь закрылась за последним гостем. В доме воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих поленьев в камине. Артур обернулся к ней, его лицо сияло счастьем и любовью. Он взял её руки в свои.

— Наконец-то мы одни, моя дорогая жена, — прошептал он, и его голос дрожал от волнения.

Слово «жена» прозвучало для Изабеллы как приговор. Он привлёк её к себе и поцеловал — долгим, нежным поцелуем, полным обожания и светлой страсти. Его губы были мягкими, движения почтительными. Изабелла целовала его в ответ, подчиняясь долгу, но её губы были холодны, а сердце молчало. Всё её существо сравнивало этот робкий, почтительный поцелуй с властными, жгучими устами Каэла, с поцелуями, что забирали душу и пробуждали в ней демонов.

— Пойдём, — сказал Артур, его щёки покраснели. Он взял её за руку и повёл по лестнице в их общие покои.

Свечи в спальне были уже зажжены, отбрасывая тёплый, мягкий свет на огромную кровать с балдахином. Воздух пах свежим бельём и цветами. Всё было подготовлено для идеальной брачной ночи. Для неё это была комната пыток.

Артур застенчиво повернулся к ней спиной, пока она раздевалась с помощью горничной. Изабелла скинула свадебное платье — этот символ невинности и чистоты, который она так осквернила. Надев тонкую ночную сорочку, она отпустила служанку и осталась одна, глядя на своё отражение в зеркале. На её коже не было видно синяков, но она чувствовала их — каждое пятно, оставленное пальцами Каэла, будто было выжжено на ней невидимым огнём.

Она погасила свечи, оставив лишь одну у изголовья кровати, и скользнула под одеяло. Через мгновение к ней присоединился Артур. Он был в ночной рубашке, его движения были робкими и неуверенными.

— Я... я буду нежен, Изабелла, — прошептал он, лёжа рядом с ней, но не решаясь прикоснуться. — Я обещаю.

Она видела его любовь, его заботу, и её душа разрывалась от стыда. Он предлагал ей то, о чём она когда-то мечтала, — благородную, чистую страсть. А её тело, разбуженное и испорченное, жаждало совсем иного — грубой силы, всепоглощающей тьмы, боли, смешанной с невыразимым наслаждением.

— Я знаю, Артур, — тихо сказала она, глядя в балдахин над головой.

Он наклонился и снова поцеловал её, его рука дрожа коснулась её плеча. Она лежала неподвижно, позволяя ему действовать, её разум отделился от тела и парил где-то под потолком, наблюдая за этой жалкой пародией на близость. Когда он приподнял её сорочку, её кожа покрылась мурашками не от желания, а от леденящего ужаса. Что, если он почувствует разницу? Поймёт, что её тело уже не тело невинной девушки?

Но Артур был слишком поглощён собственным волнением и благоговением. Его прикосновения были робкими, почти детскими. Когда он вошёл в неё, она вскрикнула — не от боли, которой почти не было, а от отчаяния. Он принял её крик за признак невинности и застыл, полный заботы.

— Всё хорошо, дорогая, — прошептал он. — Я здесь.

Но я — нет,

— пронеслось в её голове. Её истинное «я» было далеко отсюда, в холодной часовне, в объятиях демона, чьё имя она едва удержалась, чтобы не выкрикнуть.

Он двигался медленно, осторожно, шепча слова любви. Она лежала под ним, притворяясь, что участвует в процессе, издавая тихие, фальшивые стоны, в то время как внутри неё всё кричало от тоски по другой, чудовищной реальности, что стала для неё единственной правдой.

Когда всё закончилось, он нежно поцеловал её в лоб и уснул почти мгновенно, счастливый и умиротворённый, обняв свою жену. Изабелла лежала без сна, глядя в темноту. Тело её было рядом с мужем, но душа, разбуженная и навсегда отмеченная тьмой, уже рвалась на свободу. В разуме её, ясно и неоспоримо, прозвучало лишь одно слово, обещание и приговор:

Завтра.

Глава X. В коих тьма предлагает новый договор

Первые лучи утра застали Изабеллу стоящей у окна их спальни. Она смотрела, как солнце окрашивает сад в нежные тона, но её душа оставалась глуха к этой красоте. Позади — брачная ночь, исполненная лжи и притворства. Впереди — целая жизнь, которую предстояло прожить в такой же маске. Мысль об этом была невыносима.

Рука Артура нежно легла на её плечо.

— Доброе утро, моя любимая, — его голос был сонным и полным нежности. — О чём задумалась так рано?

Она обернулась, выдавив улыбку.

— Просто смотрю на сад. Он такой прекрасный.

— Всё прекрасно, потому что ты теперь моя жена, — он обнял её за талию и привлёк к себе. Его прикосновение, ещё вчера бы такое желанное, теперь вызывало лишь ледяную пустоту.

Весь день прошёл в сладкой, удушающей пытке. Завтрак с родителями, полный намёков на скорое пополнение в семействе. Прогулка по саду, где Артур строил планы о их будущих детях. Каждое его слово, каждый взгляд, полный любви, вонзались в неё как окровавленные кинжалы. Она была его женой, его спасением, его ангелом. И он не видел, что под этой оболочкой скрывается испорченная, раздвоенная душа, тоскующая по тьме.

Когда сумерки начали сгущаться, тревога в ней достигла пика. Договор был исполнен. Она больше не была обязана приходить. Но её тело, её нервы, сама её кровь кричали об обратном. Стоило ей закрыть глаза, как она чувствовала на своей коже шершавые ладони Каэла, слышала его низкий голос, вспоминала всепоглощающую силу его объятий.

И тогда, когда она осталась одна в гостиной, до неё донёсся знакомый холодок. В воздухе запахло озоном и тлением. Из угла комнаты, из самой густой тени, шагнул он. Каэл. На этот раз он выглядел не призрачным, а более реальным, чем когда-либо. Его сила, казалось, наполняла собой всё пространство.

—

Поздравляю с замужеством, леди Уитмор,

— его губы изогнулись в насмешливую улыбку. —

Как прошла твоя... брачная ночь?

Изабелла не ответила. Она не могла. Она лишь смотрела на него, и её тело дрожало от противоречивых чувств — страха, ненависти и невыносимого влечения.

—

Мне жаль, что это было так... разочаровывающе,

— он сделал шаг вперёд. —

Но у меня есть предложение, которое скрасит твоё незавидное положение.

Он остановился в двух шагах от неё, его горящие глаза пронзали её насквозь.

—

Останься с ним. Будь его добродетельной женой. Храни свой маленький секрет. А ночами... приходи ко мне. Не как раба, а как моя единственная наследница. Ты будешь вкушать запретные плоды, о которых твой муж и не мечтает. А я... я буду хранить твою тайну и твой брак. Это мой новый договор.

Он протянул к ней руку, но не чтобы прикоснуться. В его ладони возникло мерцающее видение: она видела себя рядом с Артуром на светском рауте, улыбающейся и счастливой, а затем — в объятиях Каэла, кричащей от наслаждения в тёмной часовне. Две жизни. Две половинки одного целого.

—

Ты сможешь иметь всё, Изабелла. И его любовь, и мою страсть. Ценой будет лишь твоя душа, которая, смею заметить, уже и так принадлежит мне.

Изабелла смотрела на мерцающий образ. Это была самая ужасная, самая развращающая сделка из всех возможных. Сохранить внешний фасад счастья, чтобы прикрыть свою внутреннюю порочность. Быть ангелом для одного и блудницей для другого.

Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. В её душе не было больше борьбы. Была лишь усталость от притворства и тёмная, всепоглощающая жажда той правды, что он ей предлагал.

Её рука медленно поднялась и легла на его открытую ладонь. Холодок пронзил её до костей, но вместе с ним пришло и чувство странного, извращённого освобождения.

— Хорошо

,

— прошептала она.

Его пальцы сомкнулись вокруг её руки.

—

Значит, договор заключён. А теперь... пойдём. Твой муж думает, что ты спишь. У нас есть целая ночь, чтобы отпраздновать.

Он не стал медлить. Его руки, твёрдые как сталь, обхватили её талию и развернули, пригнув к тому самому алтарю, где началось её падение. Холод камня впился в ладони, но внутри всё пылало. Один резкий рывок — и шелк ночной сорочки разорвался по швам, обнажая кожу, уже покрытую мурашками от предвкушения.

—

Теперь ты полностью моя,

— прорычал он у неё в ухе, и в его голосе звучала не просто похоть, а торжество обладания.

Он вошёл в неё без прелюдий, одним мощным, выжимающим воздух толчком. Изабелла вскрикнула — не от боли, а от всепоглощающей полноты, от разрывающей её на части силы. И в оглушительной тишине часовни раздался первый, отчётливый, влажный шлепок его бёдер о её плоть.

Затем второй. Третий. Он установил неистовый, животный ритм, и каждый его толчок отзывался гулким эхом под сводами, словно сама часовня аплодировала их греху. Звук становился всё громче, быстрее, сливаясь в непрерывную похадную симфонию, заглушающую её прерывистые стоны и его тяжёлое дыхание.

Изабелла закрыла глаза, отдаваясь этому хаосу, этому разрушению, этой единственной ужасной и прекрасной правде её жизни. А в такт безжалостным толчкам, раз за разом, в темноте её сознания стучало лишь одно слово, ставшее и приговором, и спасением:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моя. Моя. Моя...

Конец