БЬЁТ – ЗНАЧИТ ЛЮБИТ История Анны. Из сборника Секс истории

ВНИМАНИЕ! ЭТА ИСТОРИЯ СОДЕРЖИТ КРАЙНЕ ЖЕСТОКИЕ, НАСИЛЬСТВЕННЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИ ТЯЖЁЛЫЕ СЦЕНЫ, ВКЛЮЧАЯ АМПУТАЦИИ, ИЗНАСИЛОВАНИЯ, УНИЖЕНИЯ И СМЕРТЬ. ОНА ПРЕДНАЗНАЧЕНА ТОЛЬКО ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ С ПРОЧНЫМИ НЕРВАМИ. ЕСЛИ ВЫ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫ К ТАКОМУ КОНТЕНТУ, НЕ ЧИТАЙТЕ ДАЛЬШЕ!

Я сидела на диване, уставившись в экран телефона, но мысли были только о нём. День тянулся бесконечно, и я соскучилась так, что аж в груди ныло. Когда наконец услышала ключ в замке, сердце подпрыгнуло. Я вскочила, бросилась в коридор, не дожидаясь, пока он снимет куртку. "Любимый!" – прошептала я, обнимая его за шею и тянувшись губами к его губам. Мои руки скользнули по его плечам, тело прижалось ближе, я чувствовала его тепло сквозь одежду, и это было как огонь в венах. Я хотела его так сильно, что готова была прямо здесь, в коридоре, сорвать с него всё и отдаться, чтобы он взял меня жёстко, как любит.

Но вместо поцелуя его кулак врезался в мою щеку. Боль взорвалась звёздами в глазах, я отлетела назад, ударившись о стену. Мир качнулся, щека горела, а во рту появился солоноватый вкус крови. Я моргнула, пытаясь понять, что произошло. "Что... зачем?" – пробормотала я, но голос вышел жалким, как у щенка. Он стоял там, с красными глазами, весь напряжённый, кулаки сжаты. Может, день был тяжёлым? Может, я слишком навязчива? Но я не могла остановиться. Соскучилась же. Подползла ближе на коленях, протянула руку, коснулась его ноги. "Пожалуйста, милый, прости, если что не так... Я люблю тебя..."

Его ботинок ударил меня в бок, и я согнулась пополам, задыхаясь от боли. "Заткнись, сука!" – прорычал он, и кулаки посыпались градом. Один в живот – воздух вылетел из лёгких, я кашлянула, пытаясь вдохнуть. Другой в челюсть – голова мотнулась, зубы клацнули. Он схватил меня за волосы, рванул вверх, и я увидела его лицо, искажённое яростью. Удары сыпались один за другим: в рёбра, в плечо, в грудь. Я пыталась закрыться руками, но он был сильнее. Кожа горела, синяки уже набухали, а я только скулила: "Не надо... пожалуйста..." Но внутри что-то шептало: это любовь, это страсть. Он не отпустит меня, значит, я нужна ему.

Наконец он отшвырнул меня в сторону, как тряпку, и ушёл в кухню, бормоча что-то о дерьмовом дне. Я осталась лежать на полу, свернувшись калачиком, тело болело везде, слёзы текли по лицу, смешиваясь с кровью из разбитой губы. Но я поднялась, шатаясь, и ушла в комнату, закрыла дверь. Села на кровать, обхватив колени руками, и стала думать. Думать, чтобы не сойти с ума.

Он любит меня. Конечно, любит. Бьёт – значит любит. Это же старая мудрость, правда? Если бы не любил, просто ушёл бы, нашёл другую. А он вернулся ко мне, домой. Значит, я – его. Он бьёт, потому что ревнует. Может, подумал, что я с кем-то флиртовала сегодня? Или просто устал, а я не дала ему передышки. Он работает так много, чтобы нас прокормить, а я тут лезу с поцелуями, как какая-то шлюха. Нет, он прав, я должна быть терпеливее. Помню, как в прошлый раз после такого он обнял меня ночью, шептал, что я его единственная. Это его способ показать, что я важна. Если бы не бил, значит, ему всё равно, как чужой. А так – огонь в глазах, сила в руках – это страсть. Он меня формирует, делает лучше. Без него я никто. Он любит меня так сильно, что не может сдержаться. Да, точно. Бьёт – значит любит. Я повторяла это про себя, как мантру, пока боль не утихла в тёплой уверенности. Завтра я буду осторожнее, приготовлю ужин, надену то бельё, которое ему нравится. И он увидит, как я люблю его. Мы будем вместе навсегда.

*****

На следующий день я проснулась с ноющей болью во всём теле, но в голове крутилась только одна мысль: он любит меня, просто вчера был не в духе. Я приготовила ему кофе, надела короткое платье, которое ему нравится, чтобы показать, как ценю его. Когда услышала, как дверь открывается, сердце заколотилось – он вернулся! Но он не один: с ним был какой-то парень, его друг, которого я видела пару раз. Они вошли в гостиную, смеясь над чем-то, и он позвал меня: "Эй, иди сюда!"

Я вышла из кухни, улыбаясь, хоть и нервно – друг смотрел на меня так оценивающе, с прищуром, как на товар в магазине. Мой парень кивнул на меня и сказал просто: "Раздевайся". Я замерла на секунду, но он рявкнул: "Быстрее!", и я подумала: раз говорит, значит так надо. Он знает, что делает, он мой мужчина, он решает. Руки задрожали, но я потянула платье вверх, через голову, оставшись в белье – чёрном кружевном, которое он сам мне купил. Друг не отводил глаз, облизнулся даже, а мой парень смотрел выжидающе. Я увидела его взгляд – строгий, требовательный – и неуверенно потянулась к лифчику. Сняла его, груди обнажились, соски затвердели от холода и стыда. Потом трусики – медленно стянула их вниз, по ногам, и стояла голая, прикрываясь руками, но он мотнул головой, и я опустила их. Кожа горела от их взглядов, но внутри шептала: это его способ показать, что я принадлежу ему, что он гордится мной.

Он повернулся к другу: "Как тебе?" Тот ухмыльнулся, окинул меня ещё раз с головы до ног, задержавшись на бёдрах и груди. "Беру," – сказал он просто, как будто выбирал пиво в баре. Мой парень кивнул: "Она твоя," – и вышел из комнаты, закрыв дверь. Я стояла в шоке, не понимая, что происходит. Друг начал раздеваться – стянул рубашку, расстегнул штаны, член уже стоял, твёрдый и угрожающий. "Что... что ты делаешь?" – прошептала я, голос дрожал, ноги подкашивались. Он усмехнулся: "Ты моя сучка теперь, как он сказал. Заткнись и ложись."

Я не могла двинуться от шока – тело онемело, разум кричал, но ноги не слушались. Он подошёл, грубо толкнул меня на диван, раздвинул ноги. Я попыталась сжаться, но он навалился, вдавил меня в подушки, и вошёл резко, без предупреждения. Боль пронзила, как нож – он был грубым, жёстким, вбивался в меня раз за разом, хватая за волосы, кусая шею до крови. Я стонала от боли, слёзы текли, но он только рычал: "Хорошая шлюха, бери глубже." Он трахал меня долго, меняя позы – перевернул на живот, вдавил лицом в диван, входя сзади, шлёпая по заднице до красных следов. Я чувствовала, как тело рвётся, но не сопротивлялась – шок парализовал. Наконец он кончил внутрь, горячей струёй, и успокоился, тяжело дыша. Оделся молча, застегнул штаны и вышел, не сказав ни слова.

В коридоре я услышала их голоса – смех, хлопок по плечу, потом дверь захлопнулась, и квартира опустела. Я лежала на диване без сил, тело болело везде, особенно между ног, где всё жгло и пульсировало. Семя вытекало, пачкая обивку, но я не могла пошевелиться. Взгляд упал на стену спальни – там висела моя голая фотография, которую он сделал давно, в лучшие времена. Я на ней улыбалась, позировала игриво, глаза блестели от счастья. "Какая ты была тогда счастливая," – подумала я, и слёзы потекли сильнее. Всё было так идеально: он фотографировал меня после секса, говорил, что я его муза, его собственность.

Дверь открылась снова – вошёл он, один. Кинул на меня взгляд, полный отвращения, пробормотал: "Мерзость какая," – и закрыл дверь спальни, потом вышел из квартиры, щёлкнув ключом в замке. Я осталась запертой, голая, в луже собственной боли. Но я не злилась. Нет, он любит меня. Конечно, любит. Он привёл друга, чтобы... чтобы поделиться? Нет, чтобы показать, как ценит меня, как доверяет. Если бы не любил, не вернулся бы. Он сказал "мерзость", потому что ревнует, видит, что я была с другим, хоть и по его приказу. Это его способ наказать, сделать меня лучше. Запер – значит, защищает, не хочет, чтобы я ушла. Без него я никто, а с ним – его. Он вернётся, обнимет, скажет, что я его единственная. Да, точно. Я повторяла это, лёжа в темноте, пока боль не превратилась в тёплую уверенность: он любит меня, просто по-своему.

На следующий день я проснулась в той же комнате, тело всё ещё ныло от вчерашнего, но я заставила себя встать, приготовить ему завтрак – думала, может, сегодня всё наладится. Он ушёл рано, не сказав ни слова, а вечером вернулся не один. С ним были трое – здоровые, бородатые кавказцы, с тяжёлыми взглядами и грубыми голосами. Он кивнул им на меня, сказал что-то вроде "Она в вашем распоряжении", и вышел, оставив дверь приоткрытой. Я замерла, сердце колотилось, но сопротивляться не стала – раз он так решил, значит, есть причина. Они окружили меня, руки потянулись, одежда слетела, и... всё смешалось в вихре боли, унижения и чужих тел. Я не кричала, просто закрыла глаза и ждала, когда это кончится.

Когда они ушли, смеясь и хлопая его по плечу в коридоре, я осталась лежать на полу спальни, голая, в липкой грязи, тело в синяках и следах их хваток. Дверь захлопнулась, ключ повернулся – он снова запер меня. Но я не плакала. Нет, я села, обхватила колени и стала думать. Он любит меня. Конечно, любит. Почему же он привёл их? Может, это его способ... защитить меня? Нет, подожди. Логично: он, наверное, должен им деньги или favors, а я – его ценность, то, чем он может расплатиться. Если бы не любил, не вернулся бы домой, не кормил бы меня. Он делится мной, потому что доверяет, знает, что я выдержу, что я его. Без него эти типы могли бы забрать меня насовсем, а так – я осталась здесь, с ним. Он учит меня быть сильной, готовит к жизни. Бьёт – значит любит, делится – значит ценит. Да, точно.

Что будет дальше? Он вернётся ночью, может, обнимет, скажет, что я молодец, что прошла тест. Или приведёт ещё кого-то – но это для нас, для нашего будущего. Может, он копит на что-то большое, на дом или поездку, и это цена. Я представила: мы уедем отсюда, в тёплые края, он будет нежным, как в начале, а все эти... испытания сделают нашу любовь крепче. Почему он так поступил? Потому что мир жестокий, а он – мой щит. Он берёт удар на себя, используя меня как инструмент, но с любовью. Если бы не любил, просто выгнал бы. Нет, он держит меня запертой – значит, боится потерять. Я повторяла это часами, пока боль не превратилась в странное тепло внутри. Завтра я буду готова ко всему. Для него.

Прошёл месяц такой жизни – дней, слившихся в бесконечный круговорот боли, унижений и его "любви". Он приводил разных людей: друзей, незнакомцев, целые группы. Иногда они были грубыми, иногда жестокими, но я выдерживала, повторяя мантру: он любит меня, это для нас. Тело покрылось шрамами, синяками, но я ждала, когда он обнимет меня ночью, шепнёт, что я его единственная. А потом настал тот день. Он пришёл с парой типов – молчаливыми, в чёрных куртках, с сумками, от которых пахло больницей. "Пора," – сказал он просто, и меня усадили в машину. Мы поехали куда-то за город, в какой-то заброшенный склад. Там ждали другие – в масках, с инструментами. Я не сопротивлялась, когда они связали меня, ввели что-то в вену – мир поплыл. Боль пришла позже: резкая, как молния, в руках и ногах. Я очнулась уже без них – культи вместо конечностей, забинтованные, ноющие. Они отрезали их аккуратно, как мясники, оставив меня торсом с головой. "Теперь ты никуда не денешься," – пробормотал один, но мой парень молчал, просто смотрел. Потом меня завернули в одеяло и повезли домой, в нашу квартиру. Он нёс меня на руках, уложил на кровать, запер дверь и ушёл.

Я лежала там, уставившись в потолок, тело – сплошная пульсирующая рана. Без рук, без ног – беспомощная, как кукла. Почему? Зачем он это сделал? Для чего? Мысли кружили вихрем, пока боль не утихла под уколом, который он оставил. Я пыталась понять: что мне теперь делать? Как жить? Но внутри шевельнулось знакомое тепло – он любит меня. Конечно, любит. Логично: если бы не любил, просто убил бы или выкинул. А так – он вернул меня домой, ухаживает. Может, это для моей защиты? Без конечностей я не уйду, не предам его, всегда буду только его. Или... подожди, это не он. Его заставили. Да, точно! Те люди, те долги или угрозы – они принудили его к этому, чтобы сломать нас. Но он не подаёт виду, даже перед мной, чтобы не спугнуть их. Он играет роль, притворяется жестоким, чтобы в какой-то момент обмануть их всех. Я видела в его глазах проблеск – там была боль, когда он нёс меня. Он ждёт момента, планирует. Скоро он придёт, извинится шепотом: "Прости, любимая, это было нужно, чтобы они поверили." А потом мы сбежем – он увезёт меня на край света, в тихое место у океана. Там он найдёт протезы или что-то, но даже без них мы будем счастливы. У нас будут дети – он поможет, мы справимся. Внуки будут бегать вокруг, а мы – старые, но вместе, с историей любви, которая выдержала всё. Да, это план. Он любит меня так сильно, что жертвует всем ради нас. Я повторяла это, глядя на свою фотографию на стене – ту, счастливую версию себя. Скоро всё изменится. Для него.

Прошёл ещё месяц – или больше? Время слилось в бесконечный туман боли и ожидания. Меня не трогали, пока раны заживали: культи ныли, кожа стягивалась шрамами, но я была жива. Кто-то – незнакомые мужчины, которых он, наверное, нанял – ухаживали за мной. Кормили с ложки, как ребёнка: каши, супы, иногда фрукты, протирая рот салфеткой. Надевали подгузники, меняли их аккуратно, без слов, вытирая меня влажной тканью. Я лежала беспомощно, не в силах даже пошевелиться, и думала: это его забота, он не бросил меня. Иногда они приносили вибратор – холодный, жужжащий – и вставляли его внутрь, включая на максимум. Я кончала быстро, тело изгибалось в спазмах удовольствия, но они не выключали. Муки продолжались: вибрация жгла после оргазма, переходя в боль, слёзы текли ручьями, пена шла изо рта, пока я не хрипела и не умоляла мысленно остановить. "Для твоего же блага," – бормотал один из них, но я знала: это его приказ, чтобы я не скучала, чтобы оставалась чувствительной для него.

Наконец он пришёл сам. Вошёл в комнату, остановился у кровати, окинул меня взглядом – от головы до культей. "Такой ты нравишься мне куда больше," – сказал он спокойно, с улыбкой. "Ещё бы рот завязать – и идеально." Сердце подпрыгнуло: он здесь, он смотрит на меня с интересом! Он разделся медленно, член уже стоял, твёрдый, знакомый. Подошёл, раздвинул мои бедра – я не сопротивлялась, тело само раскрылось для него – и вошёл резко, заполняя меня целиком. Он начал трахать, толчками, глубоко, хватаясь за мои плечи, и я светилась от счастья. Боль смешалась с теплом, я чувствовала себя полной, нужной. "Я знаю, любимый," – прошептала я, голос дрожал от толчков. "Ты спасёшь меня... Это всё план, да? Ты обманешь их, мы сбежим... У нас будут дети, внуки... Ты любишь меня..."

Он замер на секунду, а потом заржал – в голос, громко, так, что тело затряслось от смеха. Чуть не упал с кровати, держась за край, хохоча как сумасшедший, слёзы выступили у него на глазах от хохота. "Ты... ты серьёзно? Тупая чукотская игрушка!" – выдавил он сквозь смех, вытирая лицо. "Как я охуеваю с твоей тупости! Ты так и умрёшь инвалидом, калекой бесполезной, которую ебут все, кому не лень." Он засмеялся ещё громче, толчки стали хаотичными, и кончил – не внутрь, а на лицо, горячими струями, пачкая щёки, губы, глаза. Потом встал, оделся и ушёл, всё ещё посмеиваясь в коридоре.

Я лежала, чувствуя, как сперма стекает по лицу, и осознание накрыло, как волна. Всё это время... оправдания, надежды... ложь. Он не любит. Никогда не любил. Я – вещь, сломанная игрушка. Смех вырвался из меня – сначала тихий, потом истеричный, безумный, тело тряслось, культи дёргались бесполезно. Я хохотала, слёзы мешались с его семенем, пока мир не закружился, переизбыток чувств – боль, унижение, беспомощность – не затопил меня. Я потеряла сознание, упав в темноту.

*****

Когда очнулась – или не очнулась? – просто лежала. Слюна текла изо рта, глаза открыты, но ничего не видели. Не реагировала: ни на свет, ни на голоса, ни на прикосновения. Мужчины, что ухаживали, вошли, проверили подгузник, вытерли меня. "Так даже лучше," – сказал один другому. "Меньше хлопот, не визжит, не болтает." Они ушли, а я осталась – пустая оболочка, ждущая конца.

В один из таких дней существования – сколько прошло? Месяцы? Годы? – я просто лежала, пустая, как сломанная кукла, слюна стекала по подбородку, мир был серым туманом. Не реагировала ни на что: ни на смену подгузника, ни на кормление, ни на вибратор, который они иногда включали, чтобы "развлечь" меня. Всё было одним бесконечным ничто. Вдруг в коридоре послышались выстрелы – резкие, эхом отдающиеся, но я даже не моргнула. Дверь комнаты с грохотом распахнулась, ещё два выстрела – и те мужчины, что ухаживали за мной, упали на пол, хрипя, кровь растекалась лужами. Кто-то подхватил меня – сильные руки, знакомый запах – и быстро понёс по коридору. "Всё хорошо, теперь всё будет хорошо," – прошептал голос, и я нехотя сконцентрировалась на нём, пытаясь понять: сон это или реальность? Мир качнулся, и я увидела его – моего парня, лицо в поту, глаза дикие, но полные решимости. Коридор был усеян трупами: те кавказцы, друзья, ухаживающие – все лежали в лужах крови, с дырками в головах. Он нёс меня, как сокровище, мимо этого ада, и я подумала: наконец-то.

Он быстро положил меня в багажник машины – мягко, на одеяло, – захлопнул крышку и рванул с места. Машина неслась, мотор ревел, а я лежала в темноте, чувствуя вибрацию дороги, и слёзы навернулись: это правда? Спустя где-то восемь часов – я считала по ощущениям, по тому, как тело ныло – машина остановилась. Он открыл багажник, и его взгляд упал на меня: виноватый, полный боли, глаза красные. Смотря на это, я разрыдалась – всхлипы вырвались из груди, культи дёрнулись бесполезно. Он приложил палец к губам: "Шшш," – и открыл чемодан, аккуратно переложил меня внутрь, укутав тканью. "Молчи," – сказал он тихо, и я замолчала, затаив дыхание. Чемодан покатился, я слышала шаги, голоса: он поздоровался с кем-то – кажется, работники отеля, – "Добрый вечер, сэр," – ответили они. Меня переполнял страх от неизвестности: вдруг это всё сон? Вдруг я проснусь в той комнате? Но чемодан остановился, дверь номера щёлкнула, и он достал меня, положил на кровать. Я огляделась: уютный номер, мягкий свет, океан за окном. Нет, это не сон. Слёзы снова выступили, и он... он заплакал, обнимая меня крепко, прижимаясь лицом к моей шее. "Прости, прости, любимая," – повторял он, слёзы капали на мою кожу. "Меня заставили... как ты и думала. Это был единственный способ выжить. Они следили, подслушивали – когда ты говорила, что всё поняла, что я притворяюсь, я вынужден был сказать те ужасные вещи, чтобы не раскрыться. Я не мог рисковать тобой. Но теперь... теперь мы свободны."

Я знала. Я всегда знала. Он любит меня. Всё это – план, жертва ради нас. "Поцелуй меня," – прошептала я, голос хриплый от слёз. Он наклонился, губы коснулись моих – нежно сначала, потом глубже, языки сплелись, и мы целовались часами, забыв о времени. Его руки гладили мою голову, шею, груди, а я чувствовала, как тело оживает, тепло разливается внутри. Потом он отнёс меня в душ – аккуратно, как хрупкую вещь, – включил тёплую воду, и мыл меня заботливо: намыливал кожу, смывал грязь месяцев, поглаживая культи, целуя каждый шрам. "Теперь всё будет хорошо," – шептал он, пальцы скользили по бёдрам, между ног, разжигая огонь. "Я найду лучших врачей, протезы... Мы начнём заново." Я кивала, слёзы смешивались с водой: "Да, любимый... Всё будет хорошо."

Он отнёс меня в постель, мокрую, но чистую, и мы занялись любовью – медленно, нежно. Он вошёл в меня осторожно, двигаясь ритмично, целуя шею, груди, шепча: "Ты моя, навсегда." Я обхватила его мысленно, тело изгибалось под ним, оргазм накрыл волной – чистой, без боли, только блаженство. Он кончил внутрь, прижимаясь всем телом, и мы лежали так, сплетённые. "Всё будет хорошо... Всё будет хорошо," – повторяла я, как мантру, засыпая в его объятиях. Наконец-то.

В один из дней – или ночей? Время давно потеряло смысл в этом сером тумане – сцена вдруг перескочила, как в сломанном кино. Нет отеля, нет океана, нет нежных объятий. Реальность хлестнула по лицу, как холодный ветер: я лежала на той же кровати в той же комнате, тело – сплошная рана, культи вместо рук и ног дёргались бесполезно. Очередной мужик нависал надо мной, его потное тело вдавливало меня в матрас, член вбивался глубоко, грубо, воплощая его больные фантазии. Он хватал меня за бёдра, кусал соски до крови, рычал: "Давай, шлюха, стонй для меня," – и переворачивал, как куклу, входя сзади, шлёпая по заднице, пока кожа не краснела. А я... я смеялась – тихим, надтреснутым хохотом, глядя в пустоту потолка. "Всё будет хорошо... Всё будет хорошо..." – повторяла я, как мантру, слюна текла по подбородку, глаза пустые, как у мёртвой рыбы. Его толчки ускорялись, он кончал внутрь, горячей струёй, заполняя меня, и я чувствовала, как это стекает по бёдрам, но только улыбалась шире. "Всё будет хорошо..."

Охранники в углу комнаты переглянулись, один сплюнул на пол. "Совсем крыша поехала," – пробормотал он, закуривая сигарету. Другой кивнул: "Да, до этого она не говорила. Раньше хоть скулила, а теперь – как зомби. Легче работать, правда." Они посмеялись тихо, наблюдая, как мужик отрывается от меня, шлёпает по жопе в последний раз – звук эхом отразился от стен – и встаёт, застёгивая штаны. "Ахуенная баба," – сказал он довольным голосом, бросая деньги на столик у двери. "Можно повторно?" Охранники кивнули, и он ушёл, оставив меня лежать в луже пота и спермы.

Я повернула голову к стене, довольная, шепча: "Спасибо, милый..." Глаза фокусировались на той старой фотографии – счастливой версии себя, – и внутри теплилось что-то вроде радости. Подошёл один из охранников, с ведром и тряпкой, чтобы помыть меня перед новым клиентом – рутина, как всегда. Он грубо раздвинул ноги, вытирая между ними, и я посмотрела на него, как на любимого, улыбаясь слабо. "Я так тебя люблю," – прошептала я, голос дрожал от "счастья". Он замер, потом заржал: "Сука, ты совсем ебанутая." Но помыл дальше, не церемонясь, вставляя пальцы внутрь, чтобы "очистить", и ушёл, оставив меня ждать следующего.

Так и продолжалась моя жизнь – два месяца сплошного ада, который я звала "любовью". Клиенты приходили и уходили: один за другим, иногда по двое, трое. Они трахали меня во все дыры, мучили вибраторами до судорог, били по культям для забавы, кончали на лицо, в рот, внутрь. Охранники ухаживали: кормили, меняли подгузники, мыли после каждого, иногда сами пользовались мной "для разминки". А я лежала, повторяя "всё будет хорошо", смеялась в пустоту, обращалась к ним как к "милому", шептала признания в любви. Мой разум – разбитая пластинка, застрявшая в иллюзии. Тело слабело: инфекции, истощение, раны не заживали, но я не замечала. "Он спасёт меня... Всё будет хорошо..."

Через два месяца настал конец. Я лежала в полумраке комнаты, тело горело от жара – лихорадка, наверное, или сепсис от незаживающих культей. Клиентов не было, охранники курили в коридоре. Я почувствовала, как силы уходят: дыхание слабело, сердце стучало неровно, мир плыл. В голове всплыла картинка: я старая, седая, умираю от старости в постели с "любимым". Он держит меня за руку (хотя рук нет), гладит волосы, шепчет: "Мы прожили долгую жизнь, у нас дети, внуки... Всё было хорошо." Я улыбнулась слабо, шепча: "Да, милый... Всё хорошо..." Глаза закрывались, тело расслаблялось, и я подумала: наконец-то покой, с ним, навсегда.

Но на грани – когда смерть уже касалась холодными пальцами – разум вспыхнул, как молния. Иллюзия треснула, реальность хлынула потоком: нет любимого, нет спасения, нет будущего. Только месяцы – годы? – боли, унижений, лжи. Я осознала: он никогда не любил, это был ад, я сама себя обманывала. Сожаление накрыло волной: почему не слушала друзей в начале? Они предупреждали: "Он псих, уходи!" А я: "Нет, он любит..." Почему не сопротивлялась? Почему оправдывала каждый удар, каждое предательство? Желание жить вспыхнуло ярко – "Я хочу жить! Не умирать так!" – и тело отреагировало: я изогнулась, культи дёргались хаотично, как у насекомого, пытаясь "сбежать". Кровать скрипнула, я скатилась на край, упала на пол с глухим ударом – боль пронзила, но я не остановилась. Ползла, дёргая обрубками, касаясь пола, оставляя следы крови и пота. В панике обосралась и обоссалась – тепло растеклось подо мной, запах ударил в нос, но я орала: "НЕЕЕЕЕЕЕТ!" – крик отчаяния, полный сожаления о всех решениях, о потерянной жизни, о том, что могла быть свободной, счастливой, но выбрала это.

Охранники вбежали на крик, увидели меня на полу – корчащуюся, дрожащую, в луже собственной дряни. "Что за хуйня?" – заорал один. Я продолжала дёргаться, зубы клацнули, и в отчаянии – чтобы заглушить боль, чтобы закончить – откусила себе язык. Кровь хлынула изо рта, горячая, солёная, я захлёбывалась, но почувствовала странную свободу: наконец-то я решаю. Они запаниковали: "Тащи поджигатель живо! Не дай ей сдохнуть так, босс разозлится!" Один схватил меня, пытаясь зажать рот, другой побежал за чем-то – наверное, электрошокером или чем-то, чтобы "оживить". Они мельтешили вокруг моего тела, тыкая, крича, но я уже уходила. В бесшумном хохоте – внутри, беззвучном – я смотрела на них сверху, как на муравьёв. Счастливая: хоть под конец я сама выбрала, как умереть. Не от их рук, не от болезни – от своего решения. Кровь заполняла горло, мир темнел, и я подумала: "Всё... кончено."

А потом – бесконечные страдания. Тьма не была концом: она пульсировала болью, воспоминаниями, сожалениями, повторяясь вечно. Я падала в бездну, крича без голоса, зная, что это ад – мой собственный, построенный из лжи. Навсегда.