Мент.Безжалостный.Жестокий. Мой. Глава Жестокий секс с вибратором

Глава 1. Василиса

— Мам, ты дома? — из кухни раздается смех, и я вздыхаю. Опять собутыльники.

— О, доченька. Закуски принесла, отлично, — мамин голос тянет алкогольной хрипотцой, она выхватывает у меня пакет и, пошатываясь, шаркает в сторону кухни.

Я снимаю с себя пуховик, стряхивая с него липкие снежинки, и заглядываю туда, откуда пахнет перегретым маслом, выдохшимся табаком и чем-то кислым.

В прокуренной кухне, где когда-то стоял запах свежесваренного кофе и ванильных булочек, теперь шумит компания.

Аркадий — местный алкаш — подмигивает мне.

Когда-то он был хорошим инженером, руки у него золотые, да вот только налитый стакан стал важнее работы.

Как и у мамы.

Я помню ее другой: в деловом костюме с иголочки, с аккуратной прической, с запахом бумаги и кокосового крема для рук. Теперь же на ней застиранный халат в жирных пятнах, а в волосах — запутанный фрагмент серпантина с чьего-то вчерашнего праздника. Когда-то она работала бухгалтером, но после обвинения в растрате работу найти не смогла.

А я вместо школы подметала полы и мыла машины, чтобы нас не выкинули на улицу.

Надо будет спросить у Карена, можно ли взять дополнительную смену в автомойке.

В своей крошечной спальне я закрываю дверь, засовывая задвижку, которая держится на честном слове, и лезу к вентиляции.

Вынув пару расшатанных винтов, достаю свою заветную коробочку.

Там моя надежда — деньги на учебу.

Купюры сложены ровными стопками, пахнут металлом и моющим средством.

В дверь стучат. Я спешно прячу коробку обратно и затыкаю отверстие книгой.

— Доченька… — мамин голос липкий, чуть растянутый.

Она обнимает меня.

Когда-то я таяла в ее объятиях, вдыхая запах бумаги и сладкого кокоса. Теперь от нее несет дешевым алкоголем и рвотой.

Она просит денег на опохмел.

Я знаю, что нельзя, но, черт возьми, когда она трезвая, у нее тяжелая рука.

Поэтому снова протягиваю купюру.

Плюхаюсь на кровать, нащупываю в карманах телефон — нет. Неужели забыла на работе? Черт. Придется идти обратно.

Черт. Придется идти обратно.

Переодеваюсь в растянутую футболку с «Симпсонами» и старые, вытертые на коленях легинсы. На ноги — стоптанные кроссовки, которые уже промокают от одного взгляда на снег.

В коридоре темно: лампочка перегорела еще осенью, а поменять времени все нет.

На улице приятно холодно. Хруст снега под ногами звучит так чисто, так искренне. Фонари бросают длинные, рваные тени, будто боятся до конца осветить этот серый мир.

Отделение милиции стоит мрачной глыбой. Постового нет — может, пересменка. Подхожу к тяжелой металлической двери, открываю своим ключом, который дал мне дежурный. Внутри пахнет пылью, бумагами и чем-то медным.

Странно. Дяди Коли тоже нет.

Иду к подсобке, но вдруг воздух взрывает оглушительный выстрел.

Я застываю. Холод бежит по спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2.

— Мам, ты дома? — из кухни раздается смех, и я вздыхаю. Опять собутыльники.

— О, доченька. Закуски принесла, отлично, — мамин голос тянет алкогольной хрипотцой, она выхватывает у меня пакет и, пошатываясь, шаркает в сторону кухни.

Я снимаю с себя пуховик, стряхивая с него липкие снежинки, и заглядываю туда, откуда пахнет перегретым маслом, выдохшимся табаком и чем-то кислым.

В прокуренной кухне, где когда-то стоял запах свежесваренного кофе и ванильных булочек, теперь шумит компания.

Аркадий — местный алкаш — подмигивает мне.

Когда-то он был хорошим инженером, руки у него золотые, да вот только налитый стакан стал важнее работы.

Как и у мамы.

Я помню ее другой: в деловом костюме с иголочки, с аккуратной прической, с запахом бумаги и кокосового крема для рук. Теперь же на ней застиранный халат в жирных пятнах, а в волосах — запутанный фрагмент серпантина с чьего-то вчерашнего праздника. Когда-то она работала бухгалтером, но после обвинения в растрате работу найти не смогла.

А я вместо школы подметала полы и мыла машины, чтобы нас не выкинули на улицу.

Надо будет спросить у Карена, можно ли взять дополнительную смену в автомойке.

В своей крошечной спальне я закрываю дверь, засовывая задвижку, которая держится на честном слове, и лезу к вентиляции.

Вынув пару расшатанных винтов, достаю свою заветную коробочку.

Там моя надежда — деньги на учебу.

Купюры сложены ровными стопками, пахнут металлом и моющим средством.

В дверь стучат. Я спешно прячу коробку обратно и затыкаю отверстие книгой.

— Доченька… — мамин голос липкий, чуть растянутый.

Она обнимает меня.

Когда-то я таяла в ее объятиях, вдыхая запах бумаги и сладкого кокоса. Теперь от нее несет дешевым алкоголем и рвотой.

Она просит денег на опохмел.

Я знаю, что нельзя, но, черт возьми, когда она трезвая, у нее тяжелая рука.

Поэтому снова протягиваю купюру.

Плюхаюсь на кровать, нащупываю в карманах телефон — нет. Неужели забыла на работе? Черт. Придется идти обратно.

Черт. Придется идти обратно.

Переодеваюсь в растянутую футболку с «Симпсонами» и старые, вытертые на коленях легинсы. На ноги — стоптанные кроссовки, которые уже промокают от одного взгляда на снег.

В коридоре темно: лампочка перегорела еще осенью, а поменять времени все нет.

На улице приятно холодно. Хруст снега под ногами звучит так чисто, так искренне. Фонари бросают длинные, рваные тени, будто боятся до конца осветить этот серый мир.

Отделение милиции стоит мрачной глыбой. Постового нет — может, пересменка. Подхожу к тяжелой металлической двери, открываю своим ключом, который дал мне дежурный. Внутри пахнет пылью, бумагами и чем-то медным.

Странно. Дяди Коли тоже нет.

Иду к подсобке, но вдруг воздух взрывает оглушительный выстрел.

Я застываю. Холод бежит по спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3.

Я видела труп. Видела его лицо. Я проблема. А он привык решать проблемы радикально.

— Шеф, что с ней? — подходит Володя, тот самый, что тащил меня сюда. — Жмур в багажнике, осталось вывезти. Она, кстати, ничего…

— Да где? Кожа да кости, — Градов светит фонарем с моего же телефона прямо в лицо. Свет режет глаза, заставляет зажмуриться. — Хотя… Сними пуховик.

Меня передёргивает.

Они смотрят.

Смотрят так, будто я не человек, а кусок мяса.

— Нет, ты все-таки глухая…

Градов больше не спрашивает. Его рука резко дергает меня за шиворот, поднимая на ноги, и с силой расстёгивает молнию.

Пуховик соскальзывает с плеч, падает на пол.

Я стою в тонкой футболке и легинсах.

Меня бьет мелкая дрожь.

И это не от холода.

— Ну что, шеф, можно?

Голос его подчиненного звучит нетерпеливо, как у человека, который ждет разрешения взять то, что уже считает своим. Меня передергивает от этих слов. Он спрашивает разрешения, как будто я вещь. Не человек.

Градов молчит, пристально глядя на меня.

— Я сам, — неожиданно говорит он, и в комнате становится еще тише.

Он изучает меня с ног до головы, а потом резким движением хватает за руку и тащит прочь. Я вырываюсь, бью по его запястью, но это похоже на попытку разорвать стальной трос. Бесполезно.

Меня втягивают в кабинет и захлопывают дверь. В воздухе висит запах табака, бумаги и чего-то еще едва уловимого — пороха, металла, может, крови.

В кабинете с темно-зелеными стенами и решётками на окнах мент наливает себе выпить, а я так и стою в углу, рассматривая чистый пол, который недавно намывала. Старалась ведь… Как лучше хотела. Лучше бы плюнула.

Я стою у стены, прижавшись к холодному бетону спиной.

Как же глупо я верила, что здесь будет безопасно.

Милиция. Защитники.

Какой же это бред.

— Ну и что мне с тобой делать, Вась? — голос у него ленивый, но в этой ленивости скрывается что-то хищное. Он откидывается на спинку кресла, положив руку на стол. — Отпустить я тебя не могу, а убивать такую соску жалко.

Меня передергивает.

— А ты чего уборщицей подрабатываешь? С такой мордашкой могла бы найти себе папика.

— Не все хотят быть шлюхами, — мой голос звучит неожиданно твердо.

Градов криво усмехается, достает пистолет и кладет его перед собой на стол.

— Из этих, значит. Принципиальная, — он скользит по мне взглядом, потом берет оружие и покачивает его в руках. — А что будет с твоими принципами, когда ствол окажется у твоего виска?

Глоток воздуха застревает в горле.

— Они остановиться такими же, надеюсь, — не могу отвести взгляд от орудия смерти. Потом перевожу его на одушевлённый прототип.

Градов и сам несет смерть.

Сколько историй я слышала о громких задержаниях и пытках, которые он устраивает, чтобы выбить правду.

Слышала и то, как он спасает людей. Но сейчас, наедине с ним, уже не уверена, что это может быть правдой.

Что в этом грубом, безжалостном менте осталось хоть что – то хорошее.

Может быть когда — то давно, когда он был только после школы милиции, когда он был волчонком, а теперь это матерый волк со своей моралью.

Даже больше.

Оборотень.

— Да ну, — говорит он убийственно спокойным тоном, а потом вдруг срывается с места, хватает пистолет и направляет мне в лицо. – Ну как? Тверды принципы? Не рассыпались? Я ведь грохну тебя, уборщица и закопаю. И мне за это ничего не будет. И тебя в этом мире больше не будет.

Его голос с каждым словом становится жестче.

Градов опасен. Он не просто волк. Он оборотень. Тот, кто уже давно перестал видеть границу между законом и беззаконием.

Я не двигаюсь.

Не могу.

Страх сковывает меня, холодными щупальцами обвивая горло.

Градов стоит слишком близко. Его глаза, темные, бездонные, смотрят на меня так, будто взвешивают цену жизни. Моей жизни.

Капля пота скользит по его виску.

Я вглядываюсь в его лицо, будто хочу запомнить каждую черту, потому что, возможно, это последнее, что я увижу.

— Ну давай, уборщица. Покажи мне, на что ты способна, — он снова усмехается, хищно, как зверь, загнавший жертву в угол. — Раздевайся, заставь меня передумать., — он дергает ремень на джинсах, тянет ширинку все ниже. Теперь его агрегат у моего лица, давит на щеку.

Я качаю головой, к горлу подкатывает тошнота.

— Оближи член, сука. Отсоси как следует. Такие губы, — он давит на них большим пальцем. — просто обязаны делать отличный отсос. Опять оглохла?

— Вы все равно меня убьёте, — сообщаю безжизненным голосом. — Я все видела, я могу все рассказать и доверять мне у вас нет причин. Поэтому нет смысла вам сосать. Да и не умею я. Скорее разозлю вас еще сильнее. Лучше умереть, чем снова испытывать унижение и боль.

— Ты откуда такая взялась, а? Не умеет она. Все умеют, когда придётся.

— Вам виднее.

— Ты не что намекаешь, тварь? — хватает он меня за волосы, оттягивая их до дикой боли. Я морщу лицо, закрываю глаза. Он так близко, его дыхание касается моих губ.

Он все равно меня убьёт.

Так что можно говорить все что вздумается.

— Наверное у вас какие – то проблемы, если вам сосут только под дулом пистолета.

Затрещина адская, боль иголками впивается во все нервные волокна.

— Значит лучше смерть? Володя!

Дверь открывается и появляется другой опер.

— Передумал?

— Да, забирайте, развлекайтесь, а потом в обезьянник к уголовникам.

— Нет! — дергаюсь от мужских рук.

— Ну что встал.

— Нет, нет, Станислав Романович, пожалуйста!

Оказывается, смерть действительно это просто.

— Я не хочу.

— Завтра ты сама жить не захочешь и мне даже руки не придется марать.

— Нет! Нет! Пожалуйста, нет! — мой собственный голос разрывает тишину. Я кричу, извиваюсь, пытаюсь зацепиться за дверной косяк, за что угодно, но меня волокут по полу, как мешок с мусором.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Меня бросают в другой кабинет. Дверь с глухим стуком захлопывается за спиной.

Двое мужчин, до этого безмятежно развалившихся на кожаном диване, поднимаются. Их взгляды скользят по мне, и мне становится страшно до тошноты.

— Парни, у нас сегодня праздник.

Глава 3.1

Меня прошибает ледяной пот. В панике я ищу глазами выход, любую возможность спастись.

— Ну что, с чего начнем? — один из них с ленивой ухмылкой снимает с пояса ремень, позволяя ему со свистом соскользнуть через шлевки брюк.

— Помогите! — визжу я, но мой голос тонет в их смехе.

— Ты еще в полицию позвони, — один из них глумливо поднимает трубку. — Дать номер? Ноль два.

Они ржут, но я уже не слушаю.

Беру трубку, которую мне протягивают, и со всей силы кидаю в голову ухмыляющегося ублюдка. Раздается хруст, он с матерком хватается за висок.

— Ах ты…!

Мне прилетает удар, и я отшатываюсь, врезаясь в стол. С него с грохотом валятся бумаги, ручки, канцелярский мусор. В глазах темнеет, но я не сдаюсь.

Мозг работает на пределе. Нужно что-то, что даст мне шанс.

Мои пальцы нащупывают тяжелую стеклянную пепельницу, и прежде чем кто-то успевает среагировать, я замахиваюсь и со всей силы разбиваю ее об голову одного из них.

Он заваливается назад с глухим стоном.

— БЛЯ…!

В этот момент дверь кабинета с грохотом распахивается.

На пороге стоит Градов.

Момент замораживается, словно кто-то нажал на паузу.

— Что вы устроили? — его голос звучит тихо, но в нем скрыта буря.

Я задыхаюсь, смотрю прямо в него, цепляясь за эту последнюю надежду, что все-таки есть ещё какая-то справедливость.

— Да ничего, Град, — поспешно говорит один из его людей, отступая назад. — Она сама…

— Дебилы, — голос Градова обрушивается, как удар плети. — Вы что творите?

Он переводит взгляд на меня. Я задыхаюсь, не зная, чего ожидать.

— Пошли вон, — приказывает он после долгой паузы.

Я не двигаюсь.

— Немедленно! — его голос резко повышается, и мужики уходят, недобро на меня зыркнув. А мы снова остаемся наедине. Но я вдруг понимаю, что не хочу умирать, но и сломанной быть не хочу. Тогда как же мне быть?

***

Добро пожаловть в новую историю! Буду рада вашим комментариям!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Стас

Алкогольный туман продолжает застилать сознание, как густой смог, не давая мыслям собраться воедино.

И все же он не мешает мне оценить обстановку в кабинете оперов.

Стекло, холодное и безразличное, а среди него – Василиса.

Хрупкая, словно мотылек, залетевший в костер.

Она мотает головой, когда я, как медведь после зимней спячки, делаю неровный шаг к ней.

Но даже пьяный, я крепко хватаю ветку этой упрямой дуры и, несмотря на ее сопротивление, тащу в обезьянник.

Здесь пусто.

Сегодня нам нужен был пустой отдел, и мы всех разогнали.

Запираю девчонку в клетке, но вместо того чтобы уйти, опускаюсь на пол напротив, откинув голову на стену. Она жмется к металлическим прутьям, будто к единственному спасению, а я усмехаюсь.

Моя пьяная фантазия тут же рисует сцены дешевой порнухи, но здравый смысл напоминает: орущая и пытающаяся убить меня баба – не лучший способ разрядки.

Бля… Голова раскалывается.

Я привык жить в полной темноте, как крыса, обитающая в подвалах чужих грехов.

И вот теперь передо мной светлячок – мелькает перед глазами, пытаясь осветить своим тщедушным сиянием хоть один уголок.

Только бесполезно это, бессмысленно. Все мы когда-то были такими светлячками. А потом нас поглощает тьма.

Я и сам был таким. Верил в закон, мечтал о справедливости.

Теперь у меня осталась только эта работа, друзья, пока их не прижмут обстоятельства, и этот неожиданный светлячок.

Забавный, глупый.

В этой клетке она в большей безопасности, чем в реальном мире. Там ее просто сожрут.

Философские мысли – верный признак того, что пора поспать.

Просыпаюсь резко, будто кто-то дергает меня за шкирку из сна, в котором я бегаю с сачком за светлячком, как безумец, словно от этого зависит моя жизнь. Если бы она хоть чего-то стоила.

Василиса все так же прижимается к прутьям, веки прикрыты. Но тут же резко открывает глаза, словно чувствует мой взгляд.

Не стоило убивать Нестерова здесь. Но этот ублюдок вывел меня из себя. А теперь в допросной кровь, которую нужно убрать до приезда прокуратуры.

– Стас, я все сделал и вот… принес, – возле меня материализуется Колян. Самый младший из оперов, еще не разочаровавшийся в законе. Я надеялся, что в одном из нас сохранится свет. – Я один буду отмывать? Я не против, просто…

У его ног ведро и химикаты.

– Замолкни, башка трещит. Оставь все и иди убери стекло у себя.

– Какое стекло?

– Просто убери.

Колян убегает ишачить, а я тяжело встаю и захожу в клетку. Василиса тесно жмется к прутьям, смотрит на меня широко распахнутыми глазами, полными страха и ненависти.

Как жертва, осознавшая, что зверь не насытится.

– Пошли за мной, уборщица.

– Я лучше здесь…

– Сделаешь кое-что – и можешь идти.

– Я не буду вам сосать.

Будешь, но не сейчас. Я уже решил, что хочу эту девчонку. Хочу напиться ее светом, хоть немного согреть свою черную душу.

– И не надо. Пол будешь мыть.

— И все? — щурит она зелёные глаза. Настоящая ведьма, в которой легко потретьчя на пару суток.

— И все светлячок. Сниму как отмываешь кровь с пола и будешь с нами в одной связке. И сосать не придётся. Ну что, гений я?

— Да уж, гений, — смотрит она с ненависть, которая жжёт нервы, тянет их как жилы из тела. Обычно бабы просто хотят меня переделать. Уверены почему — то что вкусная еда и секс заставят меня резко сменить образ жизни, стать домашним котиком, который снова и снова будет выбирать их вместо расследования и борьбы с мусором, который нарастает снова и снова, сколько не сажай этих уродов. Все в итоге заканчивается истериками и громко хлопнувшими дверями, а потом звонками и слезами. Но даже в этом случае никто не смотрит на меня с ненавистью.

Василиса идёт за мной, заходит в кабинет, где вчера я увидел ее впервые. Брошенную на землю, как мешок, испуганную, но воинственную. Светлое пятно среди лужи крови.

Приношу ей ведро.

— Отмоешь тут все и можешь идти.

— Мне надо взять перчатки и налить воды, — спокойно говорит он, на меня больше не смотря, изучая пятно крови.

Воду я приношу сам, а потом усаживаюсь, как надзиратель, наблюдая за тем, как она чистит линолеум. Футболка натянута на заднице с идеальными очертаниями, а грудь – полная, без лифчика – свободно покачивается с каждым движением.

Перевожу взгляд на стол. Там я мог бы распять своего светлячка, впустить в нее тьму, заразить похотью. Трахать, пока она не станет кричать снова и снова "Стас, Стас, Стас"

— Ты целка? – не могу не спросить, а она замирает с тряпкой, сильно наклонившись к ведру. Поворачивает голову, убирая с лица налипшие волосы.

— Наверное, после этой ночи глупо обвинять вас в уважении к личным границам.

— Умная, что ли?

— Книжки читаю иногда.

— Ты на вопрос ответь.

— Это имеет значение? Ну то есть, если я девственница, вас бы это остановило пару часов назад?

— От чего? Я тебе ничего не сделал.

— Вы ударили меня.

– А ты чушь сморозила.

— То есть бить женщин – для вас в порядке вещей?

Можно сказать, что я был пьян. Но алкоголь усугубляет вину. Это даже в уголовном кодексе прописано.

— Получается, да.

— Как вас еще не посадили?

— За что? Я честный сотрудник МВД. Даже взяток не беру.

— Только убиваете и насилуете.

— А по ночам ем младенцев. Какие еще грехи мне припишешь?

— Я закончила, – встает она.

Смотрю на идеально чистый пол.

— Отличная работа, – выключаю камеру. – Теперь можешь идти.

— Просто вот идти? Не будет угроз? Требований? Даже паспорт не отберёте?

— Ты достаточно умная девка, чтобы понять, что нужно молчать. Если заговоришь, эта запись пойдет в материалы дела. Меня просто уволят задним числом, а вот ты пойдёшь по статье. Так что не нагнетай.

— Тогда прощайте.

— А как же работа?

— Найду новую. Полы можно мыть где угодно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вася, — зову ее напоследок. – Позавтракать со мной не хочешь. Утро скоро.

Она смотрит на меня как на сумасшедшего, потом бежит в подсобку, где так и лежит ее курта и сбегает, кидая на пол ключ от дежурки, словно заявляя, что больше сюда не вернётся.

Ну ничего, от меня далеко все равно не убежит, — достаю из кармана ее телефон, просматривая сообщения и контакты.

Глава 5.

Я долго листаю содержимое телефона Василисы. Переписки с подружкой, которая все время просит выручить, звонки какому – то Карену, а еще милая переписка с неким Никитой. Это имя уже меня раздражает. Особенно то с каким пренебрежением он общается с Васей.

Наверное, один из тех молодых красавчиков, которые уверены, что им все должно доставаться просто так.

Телефон вместе с бутылкой пятилетнего виски я отдаю нашему технарю — айтишнику Пашке Грибанову . Он помешанный на технике, взятый, когда – то на хакерстве молодой парень. Если честно без него раскрытие многих преступлений было бы гораздо дольше. Так что мы его бережем, подкармливаем, подпаиваем, а также никогда не берем туда, где он может словить пулю.

— Ого, очевидно просьба будет очень деликатная, — рассматривает Паша бутылку, потом ставит ее в свой бар, который мы не редко раскулачиваем.

— Да так, есть кое – что, — опускаю перед Пашей телефон Василисы. – Ты как – то говорил, что можешь сделать полную копию телефона с возможностью прослушки.

— Ого… А постановление?

— А постановление ты можешь выпить самостоятельно.

— Понял я тебя. Мне нужно пару дней.

— Сутки, иначе она купит новый телефон и смысла в этом не будет.

— Тогда все остальные дела я…

— Сутки тебе, Грибанов. Не больше.

С этим покидаю его коморку, залепленную футуристическими плакатами. Стоит только подойти к дежурному за сводкой, как я слышу уже знакомые нотки паники.

— Все понял, передам. Майор, там бандерлоги вышли на след угонщиков, догнать пытаются. Поедете.

— Володя что ты там ждешь опять, за мной, — хватаю сводку, и мы бежим на выход. Как только машина ревет, в крови вбрасывается привычная доза адреналина. Словно я зверь в очередной раз, вышедший на охоту. И пусть в этот раз парни успели уйти, но по крайней мере одного из них мы видели в лицо и сможем опознать.

Серия автомобильных краж уже давно не дает покоя не только нам, но к главному управлению. Каждый день оттуда приходят агрессивные записки о том, что всех уволят, если срочно не найдем угонщиков. На самом деле никто бы и не пошевелился, но недавно в районе угнали машину депутата. Так что на уши поставили всех.

Пока в разработку отправляем рожу засветившегося придурка, а я отправляюсь к начальнику своего отделения, чтобы отчитаться куда мог пропасть задержаный Нестеров.

— Сбежал, гражвданин полковник. Вырубил моих оперов и сбежал. Сам знаешь, какая у него подготовка.

— Рапорт где?! Почему не на моем столе?! — орет этот психованный Ведерин, чье место я планирую занять в ближайшие несколько лет. А он или сядет или из ментуры погонят, потому что слишком много хапает и не делится с кем надо.

— Стас, — Володя стучится в кабинет. – Простите гражданин полковник, у нас там оперативная информация. Видели нашего бегунка. На автомойке.

— Могу идти? — спрашиваю начальника.

— Иди. Смотрите снова не упустите. Надо вас всех проверить на пригодность. Распустились совсем!

— Есть распустились совсем, — хором выдаем с Володей.

— Идите, клоуны, — орет начальник и мы торопимся покинуть кабинет. Вместе отправляемся на автомойку.

— Эта автомойка Карена, но ходит он под Соломой.

— Как ты сказал? Карен?

Чем ближе мы к автомойке, тем сильнее растет волнение. Я ведь помню, что это имя было записано в контактах Василисы. Район у нас маленький, рано или поздно увиделись бы, но я не рассчитывал, что это может случится уже сегодня.

Если я конечно прав и это — тот самый Карен, а она работает на автомойке. Вполне в духе это принципиальной девчонке.

Возле автомойки, с громким названием «У Карена» стоят пару патрульных. Один из них рассказывает, что видел беглеца здесь, да и парень подтверждает.

— Какой парень?

— Ну автомойщик. Вон, Васек.

Он показывает на щуплого паренька, который напрягая тонкие руки, полирует красного китайца на хромированных колесах.

Ночь была откровенно дерьмовой, но видеть Василису, пусть и в виде паренька Васи, заставляет взбодриться, словно чашкой крепкого кофе.

— Здесь постой, я сам, — говорю парням, пока иду в сторону Василисы. Она не видит меня, продолжая добросовестно намывать машину. Да, пожалуй, за парня в этой одежде ее вполне можно принять, если не смотрит в лицо. Потому что губы, скулы, глаза, все слишком девчачье. Все слишком совершенное. Такого не одной пластикой не добиться.

Возбуждение лишь малая доля тех эмоций, что топят меня при виде моей Василисы. Мне нравится наблюдать как она полирует, будь то машина или пол, ведь все мое извращенное существо подкидывает кадры того, как она будет тщательно полировать мой член.

Наконец она замирает, коротко поворачивает голову. Замечает меня и пытается сбежать, но я хватаю ее за широкую куртку и почти вбиваю ее в машину.

— Отпустите, я никому, ничего.

— Да знаю я, не ори, — держу ее прижатой к машине, рассматривая внешний вид от потертых кроссовок до непромокаемой широкой куртки, которой она прикрыла свои шикарные сиськи.

— Значит парень Вася?

— Так проще. И не лезет никто. Почти никто.

— Да, я злой и страшный серый волк, и в светлячках я знаю толк, — хочется губы ее всосать, язык укусить, услышать стон. Но за нами внимательно наблюдают, да и не время сейчас.

Показываю фото беглеца.

— Появляется такой?

— Я уже все сказала вашему коллеге.

— А теперь скажи мне. Сложно тебе что ли?

— Появляется. Но на разных машинах. Приезжает, пьет кофе, ждет и уезжает.

— Слышала может что – то. Разговоры какие?

Она молчит, но я её встряхиваю.

— Да говори давай. Он все равно сядет, просто ты ускоришь этот процесс.

— Он часто по телефону говорил с кем – то. Артурчик вроде. И хвастался, что перемял всех девчонок Лолиты. Это…

— Да знаю я, мамка местного притона. А ты откуда про него знаешь. Работала там?

— Что за тупой вопрос, если бы я там работала, чтобы я тут ишачила?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так ты значит целка?

— Я этого не говорила. Если вы все выяснили. То может позволите мне продолжить.

— До скольки ты работаешь?

— Это не ваше дело, — вырывается она, поправляет кепку и хватается за шланг, готовая врубить напор воды. – Хотите помыться гражданин начальник?

— Только если с тобой. Все, на связи.

— Не надо мне с вами никакой связи! — орет она мне вслед, а я мысленно руки потираю. С таким темпераментом в постели с ней будет настоящий пожар.

— Да, Васек. Ты телефон забыл в отделении. Завтра утром можешь забрать.

Она не отвечает, начиная без слов мыть машину, а я лишь надеюсь, что Пашка успеет закончить работу.

Глава 6. Василиса

Спаслась. Кажется, сегодня, я получила второй шанс в этой жизни.

Ведь могла умереть. Могла в тюрьму сесть.

А могла сломаться.

В любом случае я на свободе и бегу скорее в сторону дома. Там иду в душ.

Обычно я просто споласкиваюсь, но сегодня беру мочалку, наношу любимый гель с запахом хвои и жестко тру все участки тела.

Перед глазами яростный взгляд Градова.

Я словно вижу его перед собой.

Я словно чувствую его фантомные прикосновения. К щеке. К губам. К шее. Да и щека после его удара ноет до сих пор, покалывая. Он ужасный человек. Отвратительный. Но даже сквозь страх я не могу не признать, насколько сильна его энергетика. Властная. Грубая. Непоколебимая. Он как скала, которую не сломить. Рядом с таким мужчиной чувствуешь себя беззащитной букашкой, но в то же время впитываешь часть той силы, которой он обладает. Это так странно, непонятно. Меня до сих пор знобит, как после встречи с монстром. Как будто я прошла сквозь ледяную прорубь.

Отмывшись и отогревшись, я выхожу из ванной. Иду на кухню и обнаруживаю, что на кухне спящий маму и Аркадия.

Они прямо на столе, среди бардака и пустых бутылок. Храпят, что – то бормочут во сне.

Я бы легла спать дома, но не хочу сталкиваться с мамой, когда она просыпается после пьянки. Она становится невыносимой.

Но и уйти я просто не могу.

Пока волосы высыхают, тихонько убираю грязную посуду и достаю из заначки бутылку пива.

Оставляю все на столе, а сама тороплюсь уйти из квартиры, тихонько прикрыв двери.

Застегиваю куртку и иду на автомойку. Нужно будет искать еще что – то, помимо.

Карен не любит, когда одни и те же работают по несколько дней.

Так что иду в комнату отдыха, коротко здороваюсь с коллегами, Гави и Чин Ян. Падаю на диван и мгновенно проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь резко, когда меня кто – то трясет за плечо.

Открываю глаза.

Карен, в своем привычной кожанке с мехом и черной шапке на пол лица. Не смотря на строгость, я даже могу назвать его хорошим, семейным человеком. У него уже трое детей.

— Ты чего тут, Вася?

— На смену хотела попроситься. Деньги нужны.

— Всем деньги нужны. Ну ладно, переодевайся, сейчас потепление будет, работы много.

Я радостно улыбаюсь. Перекусываю печеньем с кофе, а потом тороплюсь надеть свою привычную непромокаемую куртку и широкие штаны.

Еще у меня есть сапоги. Длинные, теплые, резиновые.

Вообще, работа автомойщиком не самая престижная, но мне нравится ее монотонность. Нравится, что можно включить в наушниках музыку и просто заниматься своим делом.

Одним из клиентов оказывается появляется уже знакомый мне парень в красной кепке. Он всегда на разных машинах, но оставляет щедрые чаевые.

Спустя час после его отъезда, ближе к сумеркам, ко мне вдруг подходят двое парней в милицейской форме.

Я дергаюсь, готовая бежать, если они вдруг пришли меня арестовать. Но они показывают мне фотографию того самого щедрого парня.

Мне бы не хотелось его сдавать, чтобы он там не сделал. Но снова привлекать к себе внимание я не хочу. Лучше сказать правду и жить дальше. Может быть после моего ответа они наконец оставят меня в покое?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6.1

Они и правда уходят, но спустя еще час в мою работу вдруг вмешивается странное ощущение. Словно кто – то ведет лезвием ножа по шее. Вытаскиваю наушники, медленно поворачиваюсь и резко дергаюсь, когда передо мной вырастает скала. Градов собственной персоной.

И сейчас его взгляд не такой как ночью. В нем нет ярости, агрессии, в нем даже нет жестокости. Но в нем дикий голод, словно я дичь, которую он снова загнал в клетку. Он допрашивает меня, но сквозь его слова я чувствую требовательные нотки, словно я должна прямо тут упасть на колени и закончить то, что мы начали ночью.

Словно я безоговорочно должна ему подчиниться.

Перед уходом он напоминает про телефон, который я могу забрать с утра. Я бы не стала, лучше вообще там больше не появляться, но там много нужных мне контактов, фотографий, музыки в конце концов. А еще там фотография отца, которую я бережно храню, потому что настоящую мама уничтожила в пьяном угаре.

Дорабатываю смену, домой собираюсь уже поздно вечером.

— Вась, привет, — Никита ждет меня у входа. Как обычно дико красивый, в своей модной одежде. – Как дела? Чего трубку не берешь?

— Телефон потеряла. Чего тебе?

Когда — то мы даже почти начали встречаться. Он красиво ухаживал. Дарил цветы, подарки, а потом оказалось, что он банально на меня поспорил. Потребовал отдать все, что дарил. И насыпал полную чашу оскорблений о том, что он мой единственный шанс выбрать из привычного болота жизни. Он предложил мне стать своей любовницей, потому что официально меня никому представить никогда не сможет. Круг не тот. Мне не было обидно, я просто приняла все как должное. И разорвала с ним любые связи.

И вот он, нарисовался.

— Чего тебе, — повторяю свой вопрос.

— Да вот пришел убедиться, что ты продолжаешь ковыряться в дерьме вместо того, чтобы сделать свою жизнь похожей на сказку.

— Сказка будет с душком, как думаешь?

— Зато красивой. Нравится тачка?

— Сюда и не такие приезжают.

— Да ну. Эту мне делали на заках. Хочешь прокатиться?

— Не хочу, Никит. Мне идти надо.

— Да хватит ломаться. Тебя все равно рано или поздно поимеют, так не лучше самой выбрать себе ебаря.

— Я выберу, ты не переживай, но это точно будешь не ты.

Он подлетает ко мне, хватает за локоть.

— Ты что из себя строишь, а? Я если захочу, ты не только моей любовницей станешь, ты всему моему потоку за бабкт будешь отсасывать.

— Заманчиво конечно, но не впечатляет. Отпусти, а то милицию вызову.

— Милицию? Не смеши. У меня там все купленные. Я если захочу, тебе наркотики подбросят и сядешь ты надолго. Посмотрим, как ты потом запоешь.

— Неплохая идея, — вдруг из неоткуда появляется Градов, скалой нависая над нами. Хватает Никиту, скручивает его и давит головой на его же машину. А потом вдруг достает что – то из его кармана, какой – то пакетик. – Это что?

— Ты охренел мусор? Ты знаешь с кем ты базаришь?

— Да мне плевать, мажорчик. Может на утро тебя и отмажут, но ночь в полном моем распоряжении. А я допрашивать умею так, что ты мне в убийстве Кенеди признаешься.

— Что ты хочешь? Больно!

Глупо, но мне нравится, что Никита страдает. Так страдала я, когда он высмеял мои чувства. Когда сказал, что никогда бы не связался с такой как я.

Никиту забирают патрульные, а я пытаюсь убежать. Но путь мне перекрывает большая черная машину, в которой сидит Градов.

Мы смотрим друг на друга через стекло. Но я в миг срываюсь с места и стараюсь убежать. Но Градов, не смотря на свою коплекцию оказывается быстрее. Догоняет меня и валит в снег.

— Да успокойся ты. Шустрая какая, — он сверху, давит на грудную клетку, убирает с лица мокрые от снега волосы.

— Я арестована? Слезьте, мне тяжело!

— Я там еды принес, не жрал весь день, думаю ты тоже.

— И что?

— Предлагаю вместе поесть.

— Я не хочу с вами есть. Я не хочу с вами разговаривать. Да я видеть вас не хочу! – кричу, толкая его со всей возможной силой. Как он может быть таким лицемерным. Сначала отдать меня другим, а потом типа спасти, а еще так просто предлагать поесть. У этого человека вообще есть хоть что – то святое?

Он слезает с меня, стряхивает снег с волос. И снова превращается в злобного монстра, который хватает меня за волосы и дергает на себя. Не успеваю крикнуть, как он врезается губами в мои. Но это не поцелуй, это насилие, которому мне нечего противопоставить. Хотя… Со всей силы кусаю его язык. Он дергается назад, толкая меня в грудь.

— Совсем больная?!

— А нечего мне свой язык в рот совать! Я же вам…

— Пошла.

— Что?

— Вон пошла! — рявкает он. Я поднимаюсь на ватных ногах, шагаю в сторону брошенного рюкзака, поднимаю и со всех ног бегу в сторону фонарей, словно их свет может меня спасти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7.

Меня до сих пор трясёт.

От его тяжёлого тела. От горького запаха дыхания. От грубости, которая стала его естественной частью.

Он стремительный, резкий, как ураган, который засасывает меня в свой эпицентр. И чем дальше я бегу, тем быстрее он меня догоняет.

Я несусь со всех ног в сторону дома, прочь.

Но внутри — не страх.

Мурашки по коже. Спазм в груди. Сердце колотится так, будто пытается вырваться наружу.

Он мне не нравится. Совсем.

Но каждый раз, когда он касается меня, что-то внутри скручивается в тугой узел.

Почему?

Даже с Никитой, таким красивым, таким ласковым, такого не было…

Я сбавляю шаг, перехожу на спокойную, размеренную походку.

Внезапно мимо меня с ревом проносится полицейская машина, мигалки рассекают воздух тревожным, рвущим нервные окончания светом.

Я замираю.

Теперь каждый раз, когда вижу ментов, меня пробирает насквозь.

Но мне нечего бояться. Правда?

Иду дальше.

И вдруг вижу их.

Полицейскую машину.

Скорую помощь.

У подъезда стоит наш участковый, дядя Петя, хмурый, напряжённый.

Меня охватывает дурное предчувствие.

Я ускоряюсь, подбегаю ближе — и в этот момент вижу.

Чёрный мешок на носилках.

Человеческое тело внутри.

Его выносят из подъезда.

Нет…

А потом…

Мою мать.

В наручниках.

Всю в крови.

Меня прошибает током.

Ужас.

Страх.

— Мама?! — мой голос срывается, я делаю шаг вперёд, но меня перехватывает дядя Петя. — Мама, что случилось?!

Она молчит. Даже не смотрит на меня.

— Порезала она Аркашу, — хмуро говорит Петя. — Тот умер до приезда скорой.

Мир рушится.

Я качаю головой.

— Что? Нет! — голос дрожит. — Мама на такое не способна! Она не убийца, дядя Петя!

Он отводит взгляд.

За спиной раздаётся чужой, жёсткий голос:

— Гражданка Светлова?

Я вздрагиваю.

Оглядываюсь.

Следователь.

— Пройдёмся для обыска.

Я не двигаюсь.

Я смотрю, как маму сажают в машину.

Смотрю, как дверь захлопывается.

Как её увозят.

И чувствую, что меня начинает трясти.

Нет.

Нет, нет, нет.

Мама не могла. Она не убийца.

— Можно… можно я не пойду? Я хочу к маме. Её же в наше отделение везут?

— Тебя сейчас к ней никто не пустит, — жёстко отвечает Градов. — Пойдём. Покажешь там всё.

Его голос не терпит возражений.

Он буквально тащит меня вверх по лестнице, в квартиру, где уже ходят люди — следаки, соседи.

Я слышу, как они шепчутся, обсуждают нас.

Нашу семью.

Нашу квартиру.

Я слышу их голоса сквозь шум в ушах.

А потом вижу.

Кровь.

На кухне так много крови…

Меня сажают на диван.

— Отвечай на вопросы.

Градов говорит спокойно.

Я слышу, но не понимаю.

Вопросы про мать. Про Аркадия.

Были ли они вместе?

Конфликтовали ли?

Я резко выпрямляюсь.

— Хватит! — голос рвётся наружу, словно ножом по стеклу. — Я не хочу с вами разговаривать! Оставьте меня в покое!

Градов не отвечает.

Просто давит меня обратно на диван.

А потом подходит врач.

Укол.

Боль не уходит.

Просто становится… глуше.

Будто меня заворачивают в вату.

Но внутри — всё так же тяжело.

Ну как же так, мамочка, как же так…

Ты не могла. Ты всегда была доброй, щедрой, заботливой. А теперь ты в тюрьме, а я останусь одна. Одна останусь…

Слезы сплошным потоком. Мне так плохо, словно кто – то положил на меня бетонную плиту. Тяжесть на сердце заставляет дрожать, как от холода. И одеяло не помогает. И я сквозь пелену слышу крик матери.

Резко просыпаюсь, смотря по сторонам. Гостиная. Бардак вокруг. Обыск делали тщательно.

Медленно бреду на кухню, а там настоящий погром и море крови.

Отмываю всю квартиру, словно это поможет отмыть от грязи мою жизнь. Раньше я была дочерью пьяница, теперь дочь убийцы. А мама, как она будет в тюрьме. Как?

После уборки отмываю себя в душе, потом одеваюсь, чтобы поехать навестить маму. И пусть только попробуют меня к ней не пустить. Покупаю чистые носки, белье, конфеты и чай.

Прихожу в отделение. Там в дежурке дядя Толя.

— Здрасте.

— О, Васенька. За телефоном пришла? А ты чего больше не работаешь у нас?

Я смотрю на длинный коридор, по которому меня тащили к Градову. Качаю головой. Забираю телефон и кладу в карман. А сама обращаюсь к дежурному.

— А как я могу увидеть маму? Куда ее повезли? Когда ее отпустят?

— Так это Ленку что ли? Ох тыж, — удивляется дядя Толя, смотрит на меня с жалостью. – Ты к начальнику зайди, к Градову. Он все знает. Потом тебе со следаком надо переговорить. Насчет отпустят не знаю, Вась. Она ж даже не ранила, убила.

— Это наверняка была самооборона.

— Ну кто ж это доказывать то будет. Деньги у тебя есть на адвоката?

— Есть немного. А он поможет.

— Ты зайди к Градову, он все тебе расскажет.

— Да не хочу я к вашему Градову! Он чудовище! — кричу в стекло дежурки.

Громко. Отчаянно. И тут же вижу его.

Его отражение за моей спиной. Знакомый силуэт.

Резко поворачиваюсь, сердце сжимается, будто проваливается куда-то в пустоту.

Градов.

Начальник уголовного розыска стоит неподалёку, скрестив руки на груди, наблюдая за мной с тем самым выражением лица, от которого в горле пересыхает.

Я срываюсь с места.

Бегу.

Но, не добежав до шлагбаума, останавливаюсь.

Он может помочь. Он должен помочь.

Мама…

Вдох-выдох.

Я разворачиваюсь и, опустив голову, возвращаюсь.

— Пусти меня к нему, — говорю дяде Толе.

Он смотрит на меня с сожалением. Затем медленно берёт трубку, набирает номер.

— Ждёт тебя.

Кивает в сторону коридора. Я знаю, где его кабинет.

Дыхание сбивается. Что ему сказать? Как попросить?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как смотреть ему в глаза после того, как на всё отделение назвала его чудовищем?

Перед дверью замираю. Но рука уже поднялась. Стучит.

— Зайди. — Тяжёлый бас его голоса заставляет вздрогнуть, но я поворачиваю ручку и вхожу.

Закрываю дверь. Плотно.

Градов за столом. Пишет. Чертит. Снова пишет.

Молча.

Я стою, не зная, как начать.

Воздух в комнате густеет. Минуты тянутся, как вязкий сироп. А потом…

— Ну и зачем ты пришла? — Голос ровный, но под этим спокойствием — жёсткость.

Холод.

Градов медленно поднимает голову, откидывается в кресле.

Я застываю.

— Помоги моей матери… — слова даются с трудом. — Ты можешь.

— Твоя мать совершила преступление. – Спокойно, без эмоций выдаёт он, оценивая меня с ног до головы. Словно добычу, словно ждал именно такого исхода нашего знакомства. — И сядет в тюрьму. Таков закон.

Меня словно резанули.

Гнев взрывается внутри.

Я сжимаю кулаки.

— Не тебе говорить про закон!

Он усмехается.

— Я и есть закон.

Градов встаёт.

И комната сразу становится меньше.

Воздух тяжелеет.

Он медленно обходит стол, кругами, хищно, методично. Я молчу, а он подходит ближе.

Я делаю шаг назад — и упираюсь в стол. Оказываюсь в ловушке.

— Хочешь спасти мать? Подчиняйся.

Внутри всё переворачивается.

— В чём? — голос едва слышный.

— Во всём.

Шаг ближе.

Я чувствую его дыхание на своей коже.

Чувствую его жар.

Руки по обе стороны от меня.

Он закрывает меня в своём пространстве.

Темный. Огромный. Властный.

Я задыхаюсь.

— Что вы имеете в виду? — Слова дрожат. — Переспать с вами?

Он усмехается, наклоняется ниже, оказываясь в опасной близости от моего лица.

— Переспать мне мало. Ты станешь моей. Навсегда.

Глава 8.

Я задыхаюсь. Жар его тела — не просто тепло, а почти осязаемая тяжесть, которая давит на грудь, вытесняет воздух из лёгких. Он стоит так близко, что я чувствую, как его дыхание касается моей кожи — горячее, ритмичное, пугающе спокойное. Воздух между нами сгущается, становится липким, вязким, словно невидимый капкан, который захлопывается всё теснее с каждым моим вдохом. Я пытаюсь отстраниться, но спина упирается в край стола, и отступать больше некуда.

— Ты спяти… — слова вырываются хрипло, почти шепотом, но голос предаёт меня, ломается на полуслове, будто кто-то сжал моё горло. Я сглатываю, чувствуя, как горький ком застревает внутри.

Градов не двигается. Он просто смотрит. Его взгляд — не просто взгляд, а холодное, хищное изучение, как у зверя, который знает, что добыча уже в ловушке. Его глаза, тёмные, почти чёрные, будто поглощают свет, и я невольно задерживаю дыхание, словно любое движение может спровоцировать его бросок.

— Ты же понимаешь, что рабство давно отменили? — мой голос дрожит, но я цепляюсь за сарказм, как за спасательный круг. Это всё, что у меня осталось, чтобы не показать, как страх и ярость борются внутри, разрывая меня на части.

Он чуть наклоняет голову, и уголок его губ едва заметно дёргается. Усмешка? Или что-то хуже?

— Чушь, — одно слово, произнесённое так спокойно, так уверенно, что оно звучит как приговор. Я чувствую, как напрягается его рука, лежащая на столе рядом с моей. Его пальцы, длинные, сильные, почти касаются моих, и от этого близкого, но не случившегося касания по коже бегут мурашки. Воздух между нами искрит, словно заряженный электричеством, и я не знаю, хочу ли я отшатнуться или, наоборот, податься ближе, чтобы разорвать это напряжение.

Мои пальцы дрожат, ногти впиваются в столешницу. Холодное дерево под ладонями — единственная точка опоры в этом зыбком, ускользающем мире. Я цепляюсь за него, как утопающий за обломок корабля, но даже оно не спасает от ощущения, что я падаю в пропасть.

— Решай, — его голос становится ниже, глубже, с едва уловимым оттенком нетерпения, который пробирает до костей. Это не просьба, не предложение. Это ультиматум, произнесённый так, будто он уже знает мой ответ.

Я вдруг смеюсь — резко, отрывисто, почти истерично. Это не веселье, а какой-то животный инстинкт, реакция на то, что выбора, по сути, нет. Смех рвётся из горла, как кашель, и я зажимаю рот ладонью, пытаясь заглушить его. Но Градов даже не моргает. Его взгляд остаётся неподвижным, и от этого мне становится ещё хуже.

— А если я откажусь? — слова вырываются сами, дерзкие, но в них больше отчаяния, чем вызова. Я хочу, чтобы он ответил, хочу, чтобы он дал мне хоть какую-то лазейку, хоть намёк на то, что я могу уйти.

Он не отвечает сразу. Вместо этого он медленно, почти лениво тянется ко мне. Его пальцы находят прядь моих волос, выбившуюся из небрежного пучка. Он неспешно наматывает её на палец, будто изучая текстуру, будто играя с чем-то, что уже принадлежит ему. Я замираю, не в силах пошевелиться. Его движения такие спокойные, такие уверенные, что я чувствую себя марионеткой, чьи ниточки он держит в своих руках.

— Ты не откажешься, — его голос звучит мягко, но в этой мягкости — стальная уверенность, которая не оставляет сомнений. Он знает. Он всегда знает.

Я пытаюсь отвернуться, спрятать лицо, спрятать себя от этого взгляда, который будто раздевает меня до костей. Но он не даёт. Его пальцы — неожиданно тёплые, почти нежные — касаются моего подбородка, мягко, но неумолимо заставляя поднять голову. Я встречаюсь с его глазами — глубокими, как омут, тёмными, почти бездонными. В них нет ни капли сомнения, ни тени слабости. Только холодная, пугающая ясность.

— Ты ведь пришла ко мне, — его голос низкий, раскатистый, с лёгкой хрипотцой, которая цепляет что-то глубоко внутри. Его губы чуть изгибаются, тень улыбки скользит по ним, но она не доходит до глаз. — По собственной воле.

Я сжимаю зубы так сильно, что челюсть начинает ныть. Его слова — правда, и от этого больнее всего. Я действительно пришла сюда. Я выбрала этот путь, этот момент, этот капкан. Но признавать это — всё равно что подписать себе приговор.

— Ты пришла умолять, — продолжает он, и каждое слово падает, как камень, разбивая остатки моей гордости. — Ты даже готова встать на колени, лишь бы я сделал так, как нужно тебе. И знаешь что? — он наклоняется чуть ближе, и я чувствую, как его дыхание касается моей щеки. — Я готов на это посмотреть.

Моя гордость корчится, словно под ударами хлыста. Я хочу огрызнуться, хочу бросить ему в лицо что-то резкое, колкое, но слова застревают в горле.

— Я не умоляла, — наконец выдавливаю я, но голос звучит слабо, неубедительно, как у ребёнка, который пытается спорить со взрослым.

Градов усмехается — тихо, почти беззвучно, но эта усмешка бьёт сильнее любых слов. Его пальцы отпускают мой подбородок, но он не отстраняется. Он всё ещё слишком близко, и я чувствую, как моё сердце бьётся так громко, что кажется, он тоже это слышит. Эхо отдаётся в висках, в ушах, в кончиках пальцев, которые всё ещё вцепились в столешницу.

— Ты готова на всё ради матери, верно? — его голос теперь почти шёпот, но в нём столько силы, что я невольно вздрагиваю. Он не спрашивает — он утверждает. И это правда, которая режет меня изнутри, как осколки стекла. Зачем повторять то, что и так понятно? Зачем ворошить эту рану, которая и без того кровоточит?

Я молчу, потому что ответить — значит признать поражение. Но моё молчание — уже ответ. Его глаза слегка сужаются, и я вижу в них что-то новое — не то чтобы удовлетворение, но что-то близкое к нему. Он знает, что выиграл.

— Тогда сделай выбор, — его голос снова становится твёрдым, холодным, как металл. — Здесь и сейчас.

Я смотрю на него, и в этот момент весь мир сжимается до этого стола, до его глаз, до моего собственного сбившегося дыхания. Выбор. Слово, которое звучит так просто, но весит тяжелее, чем я могу вынести. И я знаю, что, какой бы путь я ни выбрала, он уже держит меня в своих руках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9.

Он отступает на шаг, и я чувствую, как резко становится холодно.

Я судорожно вдыхаю, запоздало осознавая, как глубоко он заполнил собой всё пространство вокруг.

Выбор.

Иллюзия.

Он говорит так, будто у меня есть выход.

Но я знаю, что его нет.

И всё же…

— Что, если я соглашусь? — медленно произношу я, вглядываясь в его лицо, вглядываясь в самого Градова, пытаясь понять, что скрывается под этой маской власти. – Что ты подразумеваешь под принадлежать тебе? Тогда… что тебе нужно?

— Лояльность. Преданность. Послушание, — он произносит это так, будто перечисляет простые вещи, как будто всё логично и естественно.

Я не отвечаю.

Градов снова приближается.

Медленно.

Методично.

Пока между нами не остаётся нескольких сантиметров. Я чувствую его дыхание на своей коже.

— И что, если я не выполню условия? — шепчу.

Его рука медленно скользит вдоль стола, не касаясь меня, но создавая ощущение, будто его тепло окутывает меня целиком.

— Тогда твоя мать отправится в тюрьму, — спокойно, как будто всё уже решено.

— А если соглашусь? Ты просто выпустишь ее?

— Не совсем. Единственное что я могу это разобраться с тем, что произошло на квартире, — он произносит это спокойно, буднично, будто речь идёт не о судьбе моей матери, а о сломанном двигателе. — Если самооборона, то она выйдет, если убила намеренно, то поставим вопрос о лечении. Недолгом. Тут ты сама решишь.

Горячая волна облегчения накрывает меня.

— Что я должна буду делать?

— Ты переезжаешь ко мне, раздвигаешь ноги по первому требованию.

Я стискиваю зубы.

— Готовишь. Ждёшь меня с работы.

Где-то внутри меня всё переворачивается.

— И самое главное… — Градов делает паузу, а затем наклоняется ниже, пока его губы почти не касаются моего уха. — Не выносишь мне мозг.

Слова Градова повисают в воздухе, а я пытаюсь осознать их.

Жить с ним. Готовить. Ждать с работы. А самое главное отдаваться когда он того захочет. А я? А мое мнение?

И — не выносить мозг. С чего бы мне это делать?

Усмехаюсь.

Глухо, почти беззвучно, но он замечает.

— Что? — его бровь чуть приподнимается.

Я пожимаю плечами.

— Просто смешно.

— Что именно?

Я смотрю прямо ему в глаза.

— Я по сути буду твоей рабыней, — голос мой тихий, но твёрдый. — Так с чего бы мне выносить тебе мозг?

Он чуть склоняет голову, задумчиво рассматривая меня.

— Потому что ты влюбишься. Все влюбляются.

Я моргаю, а потом коротко смеюсь. Боже, да кто вообще может влюбиться в такое чудовище?

— Не дождёшься.

Он не злится.

Не удивляется.

Только криво улыбается, как человек, который точно знает, что прав.

— Посмотрим. А теперь, — он дёргает пряжку ремня. – Предлагаю закрепить наш договор.

— Кровью? — пытаюсь шутить, но умом понимаю, что кровь тут совсем не причём. Ему нужно другое. Ему нужно моё унижение. Доказать, что он тут главный.

— Распишешься языком на моем члене.

— Прямо здесь, — оборачиваюсь, смотрю на дверь.

— Никто без стука не зайдёт, так что вставай на колени и приступай, — вываливает он член в полной боевой готовности. Я сглатываю слюну, которая образуется во рту от страха. Точно от страха, потому что привлекать мужское типа достоинство точно не может.

Градов жмёт на моё плечо, вынуждая подогнуть колени. Я втягиваю носом терпкий запах, улавливаю нотки геля для душа.

Нужно просто решиться, просто сделать это. Иначе он мне не поможет. Иначе никто не поможет.

Закрываю глаза, чтобы не видеть, как стремительно падает моя самооценка, когда тёплая, гладка головка скользит по губам, требуя открыться и впустить ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9.1

Это дико. Странно.

Это настоящее безумие.

Я никогда бы не подумала, что опущусь до такого, хотя предложений подобного плана хватало.

Я всегда надеялась, что смогу найти что – то настоящее, как было у моих родителей. Чтобы вместе, чтобы в любых передрягах рядом. Но моя жизнь со смерти отца медленно катилась вниз, словно снежный ком. И с каждым годом он рос и рос, пока не окончательно не погреб меня под грязью этого мира. Наверное, это ее эпицентр.

Этот момент стал пиком того дна, на который я опускалась эти годы. И мне остается лишь надеяться, что дальше будет наконец белая полоса.

Хотя надежда не такая твердая, как мужская плоть перед глазами. И чем больше я на нее смотрю, тем больше она становится. Вены на ней как будто вздулись, а головка покрыта яркой вишневой глазурью.

— Приступай, — рычит Градов надо мной. А я лишь быстро поднимаю голову, все еще надеясь, что это все глупая шутка. Что мне не придется брать член в рот.

Моя бывшая одноклассница Надя, говорила, что это возбуждает, но мне сложно в это поверить. Тем более поверить в то, что этот монстр может мне понравится.

Тем более, что я могу в него влюбиться.

Меньше всего на свете я мечтала о карьере шлюхи, но кажется именно это меня ждет. Прямо сейчас.

— Вася! – гавкает он, обхватывая затылок рукой. Я невольно напрягаюсь, упираясь в твердый живот под тканью футболки. – Мне его запихать тебе в рот? Если ты не готова, свали отсюда.

Он уже дергает меня от себя, отталкивая, но я вцепляясь в его футболку пальцами, чуть натягивая.

— Я сама. Сама. Я сделаю это. — Вот и выбор, который мне приходится сделать, потому что жизнь загнала меня в угол. – Я сделаю это.

Пальцы сползают с футболки, пока дыхание над головой наполняется тяжестью, словно свинцом.

Обхватываю ствол, как микрофон, в который скажу последние слова своей невинности и принципам, которым так долго была верна.

Так сказать последняя речь еще невинной дочери уголовницы.

Я чуть сжимаю плоть, ведя рукой до самого паха, упираясь ребром в мягкую плоть мошонки. Возвращаю руку к головке. Двигаю ею туда-сюда.

— Подрочить я могу себе и сам, — хрипит Градов, чуть сводя зубы и шумно выдыхая. Его рука упирается в стол, а вторая так и остается на моем затылке, готовая в любой момент подчинить меня.

Колени затекают, а по позвоночнику стекает ледяное напряжение, словно страх того, в кого я превращаюсь, прижимаясь губами к крупной головке, чувствуя липкую каплю эякулята.

Невольно слизываю ее языком, чувствуя солоноватый вкус, как от слез, которые текут по щекам. Я не плачу от страха, мне даже не противно, мне просто ужасно обидно, что столько стараний и выдержки оказались напрасными, а реальность звучно щелкнула меня по носу.

— Хватит думать, открывай рот.

Я сглатываю вязкую слюну, приоткрываю губы, пока зубы остаются сжатыми, словно пытаясь замедлить процесс саморазрушения. Головка члена упирается в зубы, пока мои губы обхватывают ее и плотно сжимают.

— Ну же, Светлячок, не беси блять, просто отсоси чертов хрен.

Вот уж правда. Чертов хрен, который оказывается во мне на половину, как только я размыкаю зубы, впуская в себя зло. Тьму. Похоть.

Живот крутит от странных ощущений. Во рту твердая пульсация.

Я закрываю глаза, стараясь не думать о том, что делаю, о том, сколько еще раз предстоит мне это сделать, пока Градов решит, что я ему больше не нужна. Может быть переключится на более подходящий объект.

Рука Градова давит на затылок, а я вбираю в себя плоть глубже, чувствуя, как начинаю задыхаться от нехватки воздуха.

— Не получится, Светлова. Не получится отмести реальность, потому что нет ничего реальнее, чем мой член у тебя во рту, — сжимает он мой хвост на затылке, шипит. – Открой глаза и посмотри на меня.

Я резко и зло распахиваю ресницы, дрожа от того, какая тьма скрывается на дне его глаз. И вся она словно перетекает в меня, вместе с каждым толчком члена во рту.

Снова и снова.

Сильнее.

Глубже.

Больнее.

Член упирается почти в горло. Рвотный рефлекс дает о себе знать, но Градов не сдается.

— Расслабься, будет проще.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9.2

Качаю головой. Глупость. Проще уже не будет никогда. Я уже взяла в рот член и вряд ли когда – то смогу считаться образцом нравственности.

Градов таранит мое горло. На каких – то несколько мгновений. До хрипов и слез. А потом я вдруг чувствую как рот наполняется горячей влагой.

Испуганно раскрываю глаза, чувствуя что могу захлебнуться.

Но вот Градов вытаскивает еще твердую плоть, позволяя мне отдышаться и откашляться.

— Неплохо для первого раза. Точно первого?

— Я разве говорила, что девственница?

— А тебе и не нужно. По тебе видно, раз готова умереть, лишь бы не трахаться. Удача, что твоя мама…

— Не говори… Не говори, что болезнь моей матери удача… Не унижай меня сильнее, чем уже сделал это.

— Дура. Радоваться должна, что ко мне в руки попала, а не к своему Никитке, который пустил бы тебя по кругу.

— А ты не пустил? – стираю остатки его семени тыльной стороной ладони.

— Если бы пустил, ты тут не сидела такая вся гордая. От тебя бы мокрого места не осталось.

— Были прецеденты?

— Никогда не задавай вопросов, Василиса, на которые не хочешь слышать ответ.

— Ты страшный человек.

— Да. А еще я твой хозяин, — он бросает на стол ключи. – Это от моей квартиры. Тут пешком можно дойти. Можешь там пока убраться, а я займусь делом твоей матери.

Только это спасает меня от окончательного самоуничижения.

Я поднимаюсь, с трудом разгибая затекшие ноги, забираю со стола ключи.

Отворачиваюсь к двери, не в силах больше смотреть на его самодовольное лицо.

— И Василиса… Ты должна быть дома, когда я приду.

— А когда ты придешь? Я же не могу сидеть в четырех стенах. Мне надо выходить. В тот же магазин.

— Магазин — это час, не больше. Потом наш договор будет аннулирован.

— А работа? Как мне работать?

— Точно, работа, — градов шумит ящиком стола, потом топает в мою сторону. Я чувствую запах свежих денег. Такие мне дает Карен раз в месяц. – Нужно будет еще, скажи. Но видеть тебя на автомойке или в любом другом месте кроме своей квартиры я не хочу. Поняла? — дергает он мое лицо к себе, вынуждая смотреть в глаза. Потом сует деньги в карман джинсов. – Поняла, спрашиваю?

— Да, — вырываюсь наконец из его рук, открываю дверь кабинета и убегаю, словно он погонится за мной и снова поставит на колени.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Стас

Как только Василиса уходит, я первым делом собираю своих оперов. Они довольные, шумные, радостные — все-таки раскрыли мокруху. Теперь у нас в отделе раскрываемость пятьдесят процентов, и можно даже пойти отметить. Но я их сейчас разочарую.

Так всегда происходит. Мы хватаем первого, кто оказался рядом, надавливаем, добиваемся признания, а дальше — пусть хоть трава не расти. Удобно, быстро, просто. Я сам не без греха. Но это дело — другое. Оно не вписывается в привычную схему, потому что в нем есть Василиса. И потому что мне это почему-то не нравится.

Она слишком быстро стала частью моей жизни. Слишком глубоко залезла под кожу. Стоит только представить ее — маленькую, послушную, мягкую, ожидающую меня в моей берлоге — и в паху тут же становится жарко. Такая девочка — тихая, податливая, на все согласная. Я мог бы потеряться в ней, если бы позволил себе слабость.

Но сейчас не об этом. Сейчас нужно сделать так, чтобы ее мать не села в тюрьму.

— Закрыли рты. Вам тут не базар.

— Стас, ты чего?

— Это ты чего? Думаешь, раскрыл дело? Довольный?

— Так там всё прозрачно.

— Это в башке у тебя прозрачно. Ты показания Светловой видел?

— Ну понятно же, что она себя оправдывает.

Я тяжело вздыхаю. Господи, с кем я работаю?

— Так, парни, давайте без блеяния. Всё, что у нас есть по этому делу, мне на стол. Всё, что сами собирали, что сдедаки и эксперты накопали. На участкового — поквартирный опрос там, где живут Светлова и Чуриков. Всё понятно?

— Да. Но у нас и так дохрена дел…

— Скворцов и Щербаков, займётесь этим. И никаких возражений. Нам надо понять, кто начал драку. И еще — нужен психиатр, пусть оценит состояние Светловой.

Тишина. Парни переминаются с ноги на ногу. А потом кто-то усмехается:

— Слушай, Стас, а твой интерес к этому делу не связан случайно с тем, что ты закрылся с Василисой Светловой?

Я даже не успеваю подумать. Рука сама находит его шиворот, а лоб этого придурка встречается со столом. Звонко, с глухим стуком.

— Ещё есть вопросы, предложения, пожелания? Забыли, кому всем обязаны?

— Нет, Стас…

— Тогда вперёд, работать!

Парни рассасываются по отделу, а я падаю в кресло, откидываю голову назад, закрываю глаза. В висках стучит.

Я слишком много видел. Слишком много слышал.

Большинство задержанных всегда ловят у баб. Потому что, каким бы крутым ни был мужик, одно остаётся неизменным: желание приземлить свой член в тёплой вагине. Причём не в какой-нибудь там, а в особенной. В своей.

Вот только вывод из этого напрашивается простой. Никогда ничего не обсуждать при женщинах. Никогда не прятаться у них, когда за тобой идёт охота. Потому что баба — это слабое место.

И мне очень не нравится, что у меня теперь есть слабое место.

Я достаю из ящика стола пачку сигарет. Взгляд скользит по стопке рапортов, разбросанных по столу. Бумаги врут, и я это знаю. Точнее, они говорят не всю правду.

Все слишком гладко.

Жертва — Чуриков, 42 года, ранее судимый. Два года назад вышел по УДО. Светлова, мать Василисы, официально нигде не работает, перебивается случайными заработками. По показаниям соседей, он крутился рядом с ней давно, помогал по мелочи, иногда оставался у нее. Некоторые говорили, что она его «подкармливала». Другие — что он просто жил за ее счет.

А потом — драка. Внезапная, жестокая. Она хватает нож, он умирает.

Слишком просто.

Я открываю дело, пробегаю глазами протокол допроса Светловой.

"Он сам на меня напал. Я… Я защищалась. Он… Он был пьян."

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10.1

Да, был. В крови нашли алкоголь и следы барбитуратов. Но чего я не понимаю, так это ее ранения. У нее сломана рука, на лице — синяк, рассечена губа. Вся в крови, но на ножевых нет четких следов борьбы.

Если жертва тебя бьет и ты защищаешься ножом, то первое, что происходит — это хаос. А тут — один четкий удар. В сердце.

Я прищуриваюсь.

Светлова — не убийца. Не в классическом смысле. Такой удар требует силы, решимости. Или знания, куда бить.

Я поднимаюсь, собираю бумаги и направляюсь к судмеду.

— Где заключение по Чурикову? — спрашиваю, входя в кабинет нашего эксперта Шарова. Он и сам как шар. И за то, что для меня работу он всегда делает быстрее всего, я стабильно подкармливаю его отличным виски и шавермой. И в этот раз ставлю все это на его рабочий стол.

— Вон, возьми, — бурчит он, протягивая мне папку, а сам уже чуть ли не облизывается. Можно покорить весь мир, если узнать слабости людей.

Я пролистываю страницы. Удар ножом действительно был смертельным. Но…

— А вот это что?

— Это что? — переспрашивает судмед.

— Ссадины на кистях. Следы от стяжек.

Судмед зевает.

— Ну, может, его связали. Или сам себя перетянул. Или что-то еще.

Я щурюсь.

Чуриков был связан.

А это значит, что его убили не в драке.

Его убили хладнокровно.

И кто-то хочет, чтобы мы закрыли дело на Светлову.

Я выпрямляюсь. В голове щелкает первая догадка.

Кто-то нас держит за идиотов.

И мне очень хочется узнать, кто.

Я еще раз смотрю на заключение судмеда. Ссадины на запястьях — факт, который все предпочли проигнорировать. Значит, Чуриков не просто напал, а сам стал жертвой. Его держали, контролировали. И только потом убили.

А Светлова тут просто крайняя.

Меня начинает накрывать злость. Не люблю, когда меня пытаются провести.

Собираю бумаги, уже собираюсь выходить, как раздается звонок.

— Стас, зайди ко мне. — Голос начальника отдела — холодный, отстраненный.

Чувствую, как все внутри напрягается.

Ладно. Посмотрим, что он хочет.

Подполковник Орлов сидит за столом, задумчиво постукивает ручкой по папке. Он человек с опытом, не любит лишних движений. Смотрит на меня внимательно.

— Слышал, ты слишком интересуешься этим делом.

Я пожимаю плечами.

— Просто хочу, чтобы все было чисто.

— Оно уже чисто. Светлова взяла на себя вину, признательные показания есть.

Я усмехаюсь.

— Ну да, у нас всегда так: баба признается, дело закрываем. Только вот тут один момент. Жертва была связана.

Орлов на секунду замирает, потом откидывается в кресле.

— Ты копаешь не туда, Стас. Это простая бытовуха.

— Да ну? Бытовуха? Когда связанный человек умирает от точного удара в сердце?

Я смотрю на него пристально. Он не из тех, кто любит давление.

— Как бы тебе сказать… — Орлов сцепляет пальцы в замок. — Есть люди, которым не нужно, чтобы ты лез дальше.

Я напрягаюсь.

— Люди?

Он вздыхает.

— Умные люди не задают много вопросов. И ты всегда был умным.

В воздухе повисает пауза.

Он не просто намекает, он предупреждает.

Кто-то сверху хочет, чтобы я свернул это дело.

Я улыбаюсь уголками губ.

— Допустим, я продолжу.

Орлов смотрит прямо мне в глаза.

— Тогда тебе придется решать, что для тебя важнее. Карьера, спокойная жизнь… или правда.

И я уже чувствую, что не смогу свернуть.

Потому что кто-то хочет, чтобы я закрыл глаза. А я, черт возьми, ненавижу, когда мне говорят, куда смотреть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10.2

Медленно шагаю по ступеням простой сталинки, смотря на двери соседей, словно они могут остановить меня от неизбежного.

От того, на что я согласилась сама.

Во рту до сих пор привкус спермы Градова, даже после того, как я сполоснула рот водой.

Страшно представить, что он будет делать со мной в своей квартире.

Наконец пятый этаж.

Железная, очень современная дверь с графическим рисунком. Нехотя вставляю ключ в замочную скважину, очень надеясь, что он не сработает. Но увы, звук щелчка позволяет убедиться в том, дверь поддалась.

Я вхожу внутрь. Дверь квартиры хлопает за спиной с глухим щелчком, отрезая меня от внешнего мира, погружая во мрак мира Градова.

Делаю пару шагов вперёд, оглядываясь, на ощупь находя выключатель.

Свет вспыхивает и меня пробирает до костей ужас. Пустая, безликая квартира.

Голые стены без обоев, будто Градов не считает нужным оставлять здесь следы своего присутствия.

Иду по длинному коридору вперед, заглядывая в кухню, ванную, одну комнату в которой все завалено коробками, и во вторую, где есть следы Градова.

На полу валяются смятые бумаги, грязные бокалы, бутылки, переполненные пепельницы. Единственная мебель — матрас, брошенный прямо у окна.

Вздрагиваю от мысли, что должна остаться здесь. Хочется развернуться и бежать отсюда куда подальше. Открыть дверь, выбежать на лестницу, просто исчезнуть.

Но эта мысль резко сталкивается с суровой реальностью. Моя квартира такое же чужое место, только с другими тенями прошлого.

Там я тоже не могу находиться. Даже уборка не помогла.

Может быть тут поможет?

Делаю глубокий вдох, принимая свое положение. Если я уже здесь, если вынуждена принять этот брошенный, холодный, почти заброшенный угол, то хотя бы наведу порядок.

Глубоко вдохнув, подхожу к окну и распахиваю его, впуская в помещение свежий воздух. Лёгкий ветер ерошит волосы. Запах морозной свежести дает мне нужный толчок.

Первым делом взялась за бутылки. Хруст стекла, когда собирала их в мусорный мешок, эхом отдавался в памяти, вызывая воспоминания.

"Мусор нельзя оставлять на потом", — говорила мама, заставляя её убирать в детстве. — "Дом — это отражение твоей души. Если у тебя в комнате бардак, значит, и в голове хаос".

Глупости, конечно. У Градова в квартире хаос, но ему до этого явно нет дела. Однако нет у меня выбора — я не могу находиться в этом бардаке, не ощущая тревоги.

Поставила ведро с водой и принялась за пепельницы. Запах табака въелся в воздух.

Это напомнило о вечерах, когда мама нервно курила у окна, ожидая отца.

"Запах сигарет въедается в стены, как воспоминания в сознание", — однажды сказала мама, стряхивая пепел в чашку. — "Потом от него не избавишься, даже если будешь делать вид, что всё в порядке".

Высыпала окурки в мусорный мешок и вытерла пепельницы влажной салфеткой.

Взгляд упал на бумаги, разбросанные по столу и полу. Часть из них были с печатями, какие-то подписанные, какие-то с пустыми строками. Мои пальцы нерешительно коснулись одного из листов.

"Всё должно быть на своих местах", — наставляла мама, когда учила её раскладывать школьные тетради. — "Хаос в вещах — хаос в делах".

Сгребла бумаги в аккуратные стопки и начала разбирать. Где-то нашлись папки, и я разложила документы по ним.

Конечно, Градов мог потом всё разворошить, но хотя бы ненадолго это место перестанет выглядеть как поле после куликовской битвы.

Дойдя до матраса, почувствовала, как желудок скрутило неприятным предчувствием. Сцена произошедшего в кабинете Градова очень ярко встает перед глазами. А колени невольно начинают ныть.

Простыня смята, пахнет несвежестью, табаком и чем-то ещё – чем-то чужим.

Стиснула зубы, заставляя себя не думать о том, кто и когда лежал здесь раньше. Просто стянула ткань, свернула её в тугой комок и отправила в стиральную машину.

И какая нормальная женщина могла согласиться на свидание в таком месте? Без давления.

"Спать нужно только на чистом белье", — это был один из законов матери. — "Ложишься в грязную постель – становишься частью грязи".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11. Василиса

Я вытерла матрас влажной губкой, протёрла уголки, где скопилась пыль, и оставила окно открытым, чтобы он проветрился. Его бы еше выбить, но у меня нет ни хлопушки, ни сил, чтобы его вытаскивать на улицу.

Последним оставалось окно.

Запачканное, мутное, с разводами, оно скрывало квартиру от внешнего мира, как будто не позволяя ей дышать. Открываю его, долго дышу холодным воздухом, беру тряпку и влезаю на подоконник, потянувшись рукой к самому дальнему углу.

Стекло шатается в раме, под ногами неприятно скользит.

На секунду кажется, что теряю равновесие.

Всё происходит слишком быстро: пальцы срываются, сердце проваливается в пятки, тело наклоняется вперёд, и я уже готова упасть…

Полететь вниз, прощаясь с этим миром. Прокрутить в голове обрывки воспоминаний.

Рывок.

Неожиданно чьи - то сильные руки хватают меня за талию и с силой дёргают обратно.

Не сразу понимаю, что произошло, пока не чувствую жаркое дыхание у своего уха.

Сердце яростно стучит, словно адская машина на заводе. А я никак не могу отдышаться.

Я снова чуть не умерла.

А он снова меня вытащил… Словно никак не может отпустить в спасительную пустоту.

— Ты совсем с ума сошла? — Градов рычит, сжимая её так крепко, что у меня перехватывает дыхание.

Я пытаюсь обернуться, но он не даёт.

— Ты бы сейчас вниз полетела, — его голос хриплый, злой. — Дура.

— Отпусти, — шепчет она, чувствуя, как бешено колотится сердце. Особенно от жара, который ощущается даже сквозь несколько слоев одежды. От него пахнет табаком и кожей салона, а еще чем – то крепким, сладким.

Градов не отпускает. Наоборот, его пальцы сильнее сжимают мой живот и шею, будто проверяя, что она целая.

— Я тебе не дам сдохнуть, поняла?

Странные слова. Слишком глубокие для того, кто привык бросаться ими, словно пустыми угрозами. Если бы я не знала, каким жестоким и бесчувственным он может быть, могла бы поверить, что в этом звучит забота. Но нет. Он просто не хочет, чтобы его послушная игрушка вышла из строя раньше времени.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11.1

— Я… просто хотела помыть стекло, — выдыхаю сдавленно, извиваясь в его хватке.

— Ещё раз такое повторишь – буду привязывать тебя, когда ухожу. Ясно?

— Да поняла я, Градов! Дышать нечем!

Только тогда он разжимает пальцы. Отхожу на шаг, пытаясь восстановить дыхание, но жар его рук всё ещё жжёт кожу, будто он оставил на мне невидимые клейма.

Градов молча осматривает комнату, лениво ведёт взглядом по вещам. Оценивает. Хмыкает.

— А ты и впрямь уборщица, — произносит с усмешкой.

— Не уборщица, а человек, который не может жить в свинарнике, — бурчу себе под нос.

Его глаза вспыхивают чем-то новым — вниманием, интересом, чем-то ещё, от чего у меня внутри всё сжимается.

— Сходи, помойся, — его голос звучит мягче, но от этого только страшнее. — Я постелю свежее бельё, а потом… приступим.

Замолкаю, пытаясь не дышать.

— К чему? — спрашиваю, хотя и так знаю ответ. Может, всё-таки ошибаюсь? Может, мне только кажется?

Градов хмыкает и, наклонившись ближе, щёлкает меня по носу, словно смеётся над моей наивностью.

— Будем делать из тебя женщину.

А потом разворачивается и уходит в соседнюю комнату, рыться в своих коробках.

Я остаюсь стоять на месте, ощущая, как дрожь пробирается от кончиков пальцев до самого сердца. Страх. Ужас. Неверие. Всё сразу.

Вот так вот? Просто взять… и сейчас?

Вода течёт по телу, смывая усталость, но не тревогу. Ее наоборот с каждым ударом сердца становится все больше. Минута за минутой продолжаю стоять под горячими струями, уставившись в точку на сером кафеле. Через сколько ворвется сюда с новым требованием. Сколько еще он может мне дать времени на мое уединение? Я не выйду, пока он сам не придет. Буду до последнего находится тут, потому что если выйду, начнется очередной кошмар. И страшно не потому что будет больно, страшно, что мне может быть приятно… Пар заполняет пространство, оседает каплями на стенах.

Пальцы дрожат, когда касаюсь кожи, стирая с неё всё, что случилось за этот день.

Но даже после долгого стояния под душем тревога не исчезает, нарастает как снежный ком, сбивая дыхание.

Градов там, за дверью. Ждёт.

Сердце сжимается от этих мыслей.

Если она выйдет сейчас — то что будет?

А если не выйдет?

Оставляю воду включенной, а сама тянусь за губкой и средством для кафеля.

Пена стекает по кафелю, оставляя за собой мокрые разводы.

Тщательно тру стены. Не забывая не один угол. Потом ванная, в которой стою, затем дверь ванной и раковину. Унитаз естественно. Не потому, что грязно. А потому, что если остановиться, то придется выходить в лапы монстра, который притаился за дверью.

Не считаю минуты, которые проходит в уборке.

Градов не приходит.

Может, передумал?

Или даёт мне время?

Стискиваю губы и наклоняюсь, чтобы протереть последний угол.

Только после этого снова встаю под воду. Смываю с себя запахи чистящего средства, ощущая, как мышцы гудят от усталости. Я сделала всё, что могла. Оттянула момент неизбежности.

Теперь выхода нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12.1

Но когда выхожу из душа, заматываюсь полотенцем, то не могу себя заставить подойти и открыть дверь. Словно неведомая сила не позволяет. Ноги предательски подкашиваются. Сажусь прямо на прохладный кафель, прислоняюсь к унитазу.

Голова кружится, веки тяжелеют.

Я всего лишь на минутку прикрою глаза...

— Василиса. — Голос Градова пробивается сквозь прочный туман сна. — Ты серьёзно?

Не отвечаю. Не могу. Тело будто свинцом налилось, мысли ускользают в сон.

Шаги. Градов рядом. Руки касаются моих плеч. Пытаюсь вздрогнуть, но сил нет.

Градов вздыхает — раздражённо, тяжело.

Потом, к моему удивлению, подхватывает меня на руки и выносит из ванной.

— Я не хочу… Пожалуйста, я не могу вот так. Я не готова…

Еще пара фраз, произнесённая пересохшими губами, прежде чем провалиться в беспамятство

Образы двух слившихся в страсти тел мелькают в снах. И это не страшно. Наоборот, я дико хочу войти в этот бушующий огонь. Пока не замечаю чье лицо у второй фигуры.

Жарко, по коже стекает пот. Долго ворочаюсь на постели, пытаясь сбросить напряжение, но оно лишь нарастает.

Вдруг, словно вспышка, глаза распахиваются. Дыхание сбито, тело ломит.

Осматриваясь по сторонам, замечаю слабые лучи солнца, пробивающиеся сквозь тяжёлые облака. Подмечаю, что мое тело совершенно обнажено.

Натягиваю на себя одеяло, прислушиваясь к ощущениям.

Внутри — тревожная пустота и липкий страх.

Он взял меня? Когда я была без сознания?

Мой взгляд медленно скользит к фигуре рядом. Градов. Такой же обнажённый. Грудь сжимается от странного, необъяснимого волнения.

Невольно задерживаю взгляд на его теле, на рельефе мышц, на шрамах и следах жизни, которых не знаю.

Его мощь и сила пугают не меньше, чем завораживают.

Но... как я выжила, если он лишил её девственности? Странно. Крови нигде нет.

Градов резко открывает глаза. Наши взгляды сталкиваются. Тишина тянется мучительно долго. Воздух наэлектризован до предела.

Откашливаюсь, собираясь с духом, и задаю самый важный вопрос:

— Ты сделал это? Ты взял меня, да? Пока я спала?

Градов лениво хмыкает, тянется руками надо головой. Его темные, почти бездонные глаза вспыхивают недобрым огоньком.

— Когда я буду тебя трахать, ты обязательно это запомнишь.

Я уже жду, что он наброситься на меня, но он только поворачивается на бок и снова резко отключается.

Я радоваться должна. Ещё немного отсрочки, только не понимаю, почему Градов даже не пытался меня разбудить… Он просто сам лег спать.

Хочу уже тихонько лечь рядом, как вдруг по комнате разносится трель его звонка. Градов смачно выругивается, берет телефон и садится, согнув ноги в коленях.

— Когда? Отлично. Без меня не лезьте. Буду через пятнадцать минут.

Сонный минуту назад он вдруг резко поднимается, надевает джинсы, футболку, сверху бросает куртку и просто идёт к двери, словно меня и не существует.

А я что? Просто ждать его должна?

— Градов, — стою в прихожей в одном одеяле и смотрю на него. – А если тебя убьют, я могу уйти отсюда?

— Можешь, — усмехается он, — Но не дождёшься. Не сдохну, пока не разомну все твои дырочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13.

ГЛАВА 13.

Дверь захлопывается, и я остаюсь одна.

Пустота.

Она давит на грудь, скручивает внутренности. В комнате стоит запах Градова — смесь табака, мужского парфюма и чего-то металлического. Я сжимаю пальцы на краю одеяла, стараясь уцепиться за реальность, но мысли ускользают.

Почему он не тронул меня?

Его слова всё ещё звенят в ушах, оставляя после себя пронзительное эхо. "Когда я буду тебя трахать, ты обязательно это запомнишь."

Мурашки пробегают по спине, но я не могу понять, что именно вызывает эту реакцию — страх или что-то другое.

Я оглядываюсь по сторонам. Комната кажется чужой, холодной. Но одной мне тут хотя бы страшно столкнуться с призраком умершего Аркадия.

Подхожу к двери, прислушиваюсь. Тишина.

Отчаянно хочется верить, что он действительно ушёл. Не оставил за дверью никого. Не зная чем заняться, решаю порыться в коробках. Нахожу шторы, что меня безумно радует. Хоть прикрою окна, которые теперь не помыть.

Загружаю стирку. И пока все стирается, пытаюсь привести свои растрепанные после сна волосы. Достаю влажные шторы и нахожу утюг, чтобы погладить, а потом уже повесить.

Я настолько увлекаюсь, что перестаю замечать время. Любуюсь полученным результатом.

Но даже уборка не заглушает пустоту внутри. Она липнет, как плёнка, заполняет меня изнутри.

Только ближе к вечеру я осознаю, что жутко голодна. Желудок скручивает спазмом.

Не хочу выходить. Не хочу появляться на людях. Но мне нужно что-то есть.

Я открываю шкафы на кухне, но они почти пустые. Только чай, немного крупы и старый батон, который уже потерял свою мягкость.

Чёрт.

Нехотя беру деньги. Выхожу в магазин.

В торговом зале людей немного. Я быстро беру всё необходимое: макароны, мясо, хлеб, овощи. В последний момент добавляю бутылку соуса — даже не задумываясь, просто машинально.

Очередь на кассе движется быстро. Кладу покупки на ленту, жду. Кассир пробивает товар, я оплачиваю и уже собираюсь уходить, когда раздаётся голос:

— Девушка, остановитесь.

Я замираю.

Охранник смотрит на меня подозрительно, а в его руке — бутылка соуса.

— Вы не пробили товар, — заявляет он.

Я тупо моргаю, переводя взгляд с бутылки на чек. И правда — её там нет.

— Я… Я не хотела… — начинаю оправдываться, но меня уже тянут в сторону, требуют документы, грозятся вызвать полицию. – Давайте я просто все оплачу, чего полицию беспокоить.

Решаю, что в этом магазине временно не появляться. Иду домой, нагруженная пакетам, уже заранее чувствуя запах горячей еды.

Думаю, что дома одна.

Открываю дверь, ставлю пакеты, прохожу вглубь квартиры… и замираю.

На полу — капли крови.

Маленькие, но отчётливые. Они тянутся от входа по коридору и исчезают за дверью гостиной.

Холод скользит по позвоночнику.

Я медленно двигаюсь вперёд, следуя за этим алым следом.

Толкаю дверь.

Градов сидит в кресле. Перед ним — бутылка водки. Он небрежно придерживает плечо рукой, и сквозь пальцы просачивается кровь.

Я не могу дышать.

Он поднимает на меня уставший, затуманенный взгляд.

— Почему пожрать нечего? — голос хриплый, но всё такой же наглый.

— Ты ранен, — выдыхаю я, игнорируя его вопрос.

— Неужели, — он скалится, поднося бутылку ко рту.

Я стою в дверях, не в силах двинуться.

Градов пьёт медленно, с наслаждением. Потом криво усмехается, видя мой ошарашенный вид.

— Чего уставилась? Боишься, что сдохну? — его голос срывается на смешок. – Или может быть надеешься на это?

Я не знаю, что ответить.

Но внутри вдруг вспыхивает что-то странное. Я ненавижу его. Боюсь его. Но… я не хочу, чтобы он умер. Потому что знаю, что никто другой не будет заниматься моей матерью. Никто другой не позаботится обо мне, какой бы странной не была эта забота.

Кровь капает с его плеча на пол. Я будто заворожённо смотрю, как она стекает, впитывается в его джинсы, оставляет следы на смуглой коже руки.

Он пьян.

Но не до потери контроля — скорее до состояния, когда боль перестаёт быть острой, а реальность чуть размазывается.

Я не должна подходить ближе.

Я не хочу подходить ближе.

Но что-то внутри меня толкает вперёд.

Достаю аптечку, подхожу к зверю ближе.

— Не нужна мне грёбаная аптечка, — лениво отмахивается он.

— Ты истекаешь кровью, — парирую я.

Он снова ухмыляется, но в глазах тлеет слабый интерес.

— Жалко меня стало? — протягивает он, чуть наклоняя голову.

Я не знаю. Я правда не знаю.

Должно быть, мне плевать. Я должна радоваться, что этот монстр пострадал. Должна просто отвернуться, лечь спать и ждать, пока он разберётся сам.

Но меня… раздражает его безразличие к себе.

Я вцепляюсь в эту эмоцию, потому что если её не будет, придётся признать кое-что страшное.

Придётся признать, что мне не безразличен сам Градов.

— Просто дай мне сделать это, иначе мы так и не поедим сегодня, — повторяю я, сжимая кулаки.

Он изучает меня долгую секунду, а потом, словно решая проверить, что я сделаю, лениво кивает в сторону тумбочки.

Он не двигается, замолкает позволяя помочь. Чувствую его взгляд, следящий за каждым моим движением.

Я наклоняюсь, осторожно касаясь его плеча.

Он вздрагивает.

На какую-то долю секунды дыхание зависает в воздухе, и в комнате становится слишком тихо.

Я аккуратно заливаю рану антисептиком.

Он шипит, но не дёргается.

— Как это случилось? — спрашиваю, стараясь звучать равнодушно.

— Брали угонщиков, — бурчит он, но я чувствую, что он не раздражён.

Я молча продолжаю. Работаю быстро, но осторожно. Мои пальцы дрожат, когда я плотно перевязываю его плечо.

И тут он ловит меня за запястье.

Рывок — и я оказываюсь ближе.

Градов смотрит прямо мне в глаза.

— Ты ведь ненавидишь меня, почему помогаешь? — его голос низкий, хриплый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Потому что в отличие от тебя, я не растеряла человечности, — дергаю я рукой. Стараюсь не смотреть в его глаза.

Он усмехается. Медленно, лениво, с каким-то тёмным огоньком в глазах.

— Гордая, принципиальная, человечная, убираешься хорошо, знаешь основы первой медицинской помощи. Сколько еще в тебе скрытых талантов Василиса? Проверим?

Его пальцы едва ощутимо скользят по моему запястью, и от этого простого движения внутри меня что-то странно сжимается.

Я резко вырываю руку и отступаю.

Градов молча смотрит, как я подхожу к двери.

— Тебе нужно отдохнуть, — бросаю я через плечо.

— Обычно я отдыхаю с водкой и тёлкой.

Я замедляю шаг, но не оборачиваюсь.

— Даже когда ранен?

— Особенно когда ранен. Но жрать мне сейчас хочется больше, чем трахаться, так что давай, пиздуй на кухню, женщина, — говорит он и падает, закрывая глаза и почти сразу засыпая.

Правильно. Во сне заживление быстрее происходит. Я все еще смотрю на него, такого грозного даже во сне. Словно он может за секунду вскочить и снова вступить в бой.

И ненавижу то, как от этого предательски колотится сердце.

Глава 14.

ГЛАВА 14.

Я заставляю себя оторваться от Градова и выйти из комнаты. Ещё пару секунд назад он смотрел на меня с какой-то ленивой насмешкой, а теперь отключился, словно выбитый рубильник.

Пожалуй, это даже лучше.

Но от этого не становится легче.

Я иду на кухню, машинально раскладывая покупки. Стараюсь не думать о том, что происходит в соседней комнате. Но каждая мелочь цепляется за сознание, напоминая о последних минутах. О том, как его пальцы сомкнулись на моем запястье. О его взгляде. О странном замирании внутри меня.

Я злюсь.

Злюсь на него. На себя. На эту пустую квартиру, где даже стены будто пропитаны его присутствием.

Бросаю взгляд на гостиную. Дверь приоткрыта. Виднеется край кресла и его рука, бессильно свисающая вниз. Кровь уже не течёт. Значит, я сделала всё правильно.

Чёрт с ним.

Я стряхиваю с себя наваждение, принимаясь готовить. Нужно занять руки, чем угодно заглушить шум в голове. Разогреваю сковороду, режу мясо, кидаю лук. Запах жареного поднимается в воздухе, наполняет пространство чем-то домашним. Почти уютным.

Если закрыть глаза, можно на миг притвориться, что это нормальная жизнь. Что я просто готовлю ужин, а не делаю еду для человека, которого одновременно боюсь и ненавижу.

Шум шагов за спиной заставляет меня замереть.

Оборачиваюсь — Градов. Висит на дверном косяке, лениво наблюдая за мной.

— Не сбежала, — комментирует он, голос осипший, но цепкий.

— Я, конечно понимаю, что ты привык к охоте за преступниками, но у нас договор, — огрызаюсь я, переворачивая мясо.

Он криво ухмыляется, заходя на кухню. Двигается чуть плавнее, чем обычно. Травма даёт о себе знать, но он делает вид, что ему плевать.

— Какой язык острый… Но готовишь, смотри-ка, значит, не так уж и ненавидишь.

— Я просто исправно выполняю свои обязательства, рассчитываю, что и ты можешь этим похвалиться, — бросаю я через плечо. — Держи. Чтоб ты подавился.

— Все обязательства? — со смешком спрашивает он, потом берёт вилку, вонзает в мясо и ест, будто мы в самом обычном семейном ужине. Только вот семейностью тут и не пахнет. А у меня от его вопроса по спине мороз. Ну да, уже целых два дня прошло, а он так и не лишил меня девственности. Но опять же, это не моя вина. И отвечать на этот выпад я ничего не намерена. Да и общение с ним в условия нашего договора не входили! Так что просто хочу выйти из кухни, спрятаться в комнате с коробками. А потом все происходит все слишком быстро. Градов несмотря не травму оказывается резким как ветер и вот уже нож в опасной близости от моего горла.

— Решила отравить меня, сука?

— У тебя паранойя! — хриплю, пока страх растекается по венам обжигающим льдом. Часто дышу, боюсь пошевелится. – Я не…

— Тогда чего сама не жрешь. Или не голодна?

— Я просто…

— Что?

— Просто не хочу делать этого с тобой! Подожду пока поешь.

— Или пока сдохну.

— Но мне нет резона тебя убивать! Сразу же на меня подумают. И мать никто не вытащит.

— Это в том случае если за тобой реально никто не стоит.

— А кто за мной должен стоять?

Лезвие ножа вжимается в мою кожу. Заставляя вздрогнуть и закрыть глаза. Оно скользит все ниже, к декольте, вдавливаясь в одежду…

— Вот и думаю. Откуда ты такая появилась в моей жизни…

— Какая такая…

— Идеальная… Мясо кстати охуенно сделано. Еще мне положи, но сама тоже поешь.

Он резко убирает нож, а потом как ни в чем не бывало садится за стол.

Я же продолжаю стоять на том же месте, держаться за шею. По ней течет теплая капля крови, оставляя след на светлой футболке.

— Ты больной? Ты больной! И я по-твоему буду после этого с тобой есть? Думаешь я буду после этого с тобой вообще находится рядом?! Тебе не женщина нужна, а психиатр!

Резкий удар кулака по столу моментально сводит на нет мою истерику.

— Будешь! Потому что ты сама ко мне пришла, и сама согласилась, зная, что я убийца. Но жизнь твоей пропитой мамаши тебе оказалось дороже своей. И хватит свечой стоять, сядь и пожри уже. Я устал смотреть на твои кости.

Я беру себе порцию, сажусь напротив, машинально ковыряя еду.

— Не смотри.

— Тебя забыл спросить,

Мы едим в тишине. Вернее, он ест, а я просто двигаю вилкой. Иногда ловлю на себе его взгляд, но не поднимаю глаза. Не хочу видеть, что там.

— Спрашивай, — неожиданно говорит он.

— Что?

— Вижу, тебе хочется задать вопрос, так что спрашивай. Пока у меня хорошее настроение.

Я сглатываю. Хорошее. Его порезали. Он чуть не порезал меня. А теперь у него хорошее настроение. У меня действительно есть вопросы. Сотни. Но озвучить хочется только один:

— Когда я смогу увидеться с мамой?

Он молчит. Встаёт, достаёт из шкафчика бутылку водки и наливает себе стопку, а потом немного подумав, вторую. Делает глоток, не морщась. Я жду, что он выпьет и вторую стопку, но он толкает ее ко мне.

Я моргаю.

— Чего?

— Пей.

У меня сжимается челюсть.

— Я не хочу. Я никогда не пила.

Градов смотрит на меня с тем самым выражением, от которого холодок пробегает по спине.

— Хочешь вытащить мать, играешь по моим правилам. Я думал, мы это уже выяснили.

— Но я и так могу лечь с тобой, зачем водка?!

— Хочу, чтобы ты тоже от этого удовольствие получила. А водка притупляет боль.

— Слушай… — ещё бы день отсрочки. – У тебя рана. Она может открыться. Кровить.

— Пей, хватит языком молоть, он тебе сегодня для другого понадобиться.

Его слова липнут к коже, как змея, обвивая горло. Мне хочется заорать, ударить его, сбежать. Но я сижу, как приклеенная, и смотрю прямо в его глаза.

— Я могу без алкоголя. Я не буду пить!

— Совсем ты себя не любишь. Ладно, погнали, пока мне снова никто не позвонил. А то я так никогда свой десерт не получу.

— А хочешь я блинчиков пожарю? — цепляюсь за это слово, словно за последнюю надежду, но Градов все равно сжимает мой локоть и тащит с кухни. — Я умею. Или бисквит сделаю. А еще безе, хочешь безе?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Неплохо, — кидает он меня на матрац, опускаясь на колени, пусть и несколько неуклюже из – за руки. – Все хочу. Но сначала тебя. Уверен, ты вкуснее всех этих кулинарных радостей.

Он стаскивает с меня джинсы, а я закрываю глаза, отворачиваясь в сторону. Это просто нужно пережить. Переждать. Абстрагироваться.

— А насчет мамы. Когда я ее увижу.

— Завтра, — слышу его голос как будто снизу. Его горячие грубые руки стаскивают и трусики.

— А может я в душ.

— Лежи уже, — хмыкает он, прижимая к моей промежности пальцы, поглаживая, заставляя жмуриться и напрягать все тело. Боже, поскорее бы это закончилось. Поскорее бы. Сжимаю зубы, готовая почти ко всему, кроме разве что горячей влажности, которая окутывает половые губы, задевая клитор словно кончиком заряженного током электрошокера.

Я вскрикиваю, резко распахиваю глаза, поражённая тем, что голова Градова между моих ног, а глаза обжигают грязной похотью, от которой кружится голова, а тело покрывается горячими мурашками.

Глава 14.1

— Это в том случае если за тобой реально никто не стоит.

— А кто за мной должен стоять?

Лезвие ножа вжимается в мою кожу. Заставляя вздрогнуть и закрыть глаза. Оно скользит все ниже, к декольте, вдавливаясь в одежду…

— Вот и думаю. Откуда ты такая появилась в моей жизни…

— Какая такая…

— Идеальная… Мясо кстати охуенно сделано. Еще мне положи, но сама тоже поешь.

Он резко убирает нож, а потом как ни в чем не бывало садится за стол.

Я же продолжаю стоять на том же месте, держаться за шею. По ней течет теплая капля крови, оставляя след на светлой футболке.

— Ты больной? Ты больной! И я по-твоему буду после этого с тобой есть? Думаешь я буду после этого с тобой вообще находится рядом?! Тебе не женщина нужна, а психиатр!

Резкий удар кулака по столу моментально сводит на нет мою истерику.

— Будешь! Потому что ты сама ко мне пришла, и сама согласилась, зная, что я убийца. Но жизнь твоей пропитой мамаши тебе оказалось дороже своей. И хватит свечой стоять, сядь и пожри уже. Я устал смотреть на твои кости.

Я беру себе порцию, сажусь напротив, машинально ковыряя еду.

— Не смотри.

— Тебя забыл спросить,

Мы едим в тишине. Вернее, он ест, а я просто двигаю вилкой. Иногда ловлю на себе его взгляд, но не поднимаю глаза. Не хочу видеть, что там.

— Спрашивай, — неожиданно говорит он.

— Что?

— Вижу, тебе хочется задать вопрос, так что спрашивай. Пока у меня хорошее настроение.

Я сглатываю. Хорошее. Его порезали. Он чуть не порезал меня. А теперь у него хорошее настроение. У меня действительно есть вопросы. Сотни. Но озвучить хочется только один:

— Когда я смогу увидеться с мамой?

Он молчит. Встаёт, достаёт из шкафчика бутылку водки и наливает себе стопку, а потом немного подумав, вторую. Делает глоток, не морщась. Я жду, что он выпьет и вторую стопку, но он толкает ее ко мне.

Я моргаю.

— Чего?

— Пей.

У меня сжимается челюсть.

— Я не хочу. Я никогда не пила.

Градов смотрит на меня с тем самым выражением, от которого холодок пробегает по спине.

— Хочешь вытащить мать, играешь по моим правилам. Я думал, мы это уже выяснили.

— Но я и так могу лечь с тобой, зачем водка?!

— Хочу, чтобы ты тоже от этого удовольствие получила. А водка притупляет боль.

— Слушай… — ещё бы день отсрочки. – У тебя рана. Она может открыться. Кровить.

— Пей, хватит языком молоть, он тебе сегодня для другого понадобиться.

Его слова липнут к коже, как змея, обвивая горло. Мне хочется заорать, ударить его, сбежать. Но я сижу, как приклеенная, и смотрю прямо в его глаза.

— Я могу без алкоголя. Я не буду пить!

— Совсем ты себя не любишь. Ладно, погнали, пока мне снова никто не позвонил. А то я так никогда свой десерт не получу.

— А хочешь я блинчиков пожарю? — цепляюсь за это слово, словно за последнюю надежду, но Градов все равно сжимает мой локоть и тащит с кухни. — Я умею. Или бисквит сделаю. А еще безе, хочешь безе?

— Неплохо, — кидает он меня на матрац, опускаясь на колени, пусть и несколько неуклюже из – за руки. – Все хочу. Но сначала тебя. Уверен, ты вкуснее всех этих кулинарных радостей.

Он стаскивает с меня джинсы, а я закрываю глаза, отворачиваясь в сторону. Это просто нужно пережить. Переждать. Абстрагироваться.

— А насчет мамы. Когда я ее увижу.

— Завтра, — слышу его голос как будто снизу. Его горячие грубые руки стаскивают и трусики.

— А может я в душ.

— Лежи уже, — хмыкает он, прижимая к моей промежности пальцы, поглаживая, заставляя жмуриться и напрягать все тело. Боже, поскорее бы это закончилось. Поскорее бы. Сжимаю зубы, готовая почти ко всему, кроме разве что горячей влажности, которая окутывает половые губы, задевая клитор словно кончиком заряженного током электрошокера.

Я вскрикиваю, резко распахиваю глаза, поражённая тем, что голова Градова между моих ног, а глаза обжигают грязной похотью, от которой кружится голова, а тело покрывается горячими мурашками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15. Стас

Это все водка окаянная. Иначе я никогда не поверю, что делаю это по собственной воле. Да и зачем, рук и члена всегда хватало, чтобы баба не ныла, что не кончила. Блядь…

Мне бы трахнуть уже эту девчонку и завалиться спать, но этот запах сносит башню.

Да и вид настолько манящий, что сон это последнее чем мне хочется сейчас заняться.

Да и целка она.

Будем считать, что это просто водка, которую я вливаю через свою слюну прямо в ее тело. Напряженное конечно, но такое охуенное тело.

Веду руками по стройным белым ногам.

Сжимаю бедра, раскрываю их для себя. Она не смотрит, может и правильно.

Этого никто не должен видеть. Как суровый опер Градов лижет какой – то девчонке. Но я бы убил того, кто сейчас бы пришёл меня остановить.

Потому что это нереально заводит, особенно когда пара движений языком сухую как терку вагину делают влажной, сочащейся, блестящей, как экзотический фрукт.

Выдержка подводит и вместо аккуратных движений кончиком языка я подтягиваю малышку к себе и вдавливаюсь губами, уже плохо себя контролируя. Открываю глаза и замечаю на себе удивленный, почти шокированный взгляд.

До срыва крыши хочется протолкнуть в нее хотя бы палец, понять, как узко в ней будет, как она сожмется вокруг меня, но это будет чуть позже.

Сейчас она кончит, расслабиться и сделаю с ней все что моей черной душонке угодно. И к тому времени, как буду в ней, Василиска обязана мечтать только о моем члене и забыть о существовании боли.

Чтобы позже, когда первая стадия стеснения пройдет она сама прыгала на мой член, словно это блять святой грааль.

Расстягиваю ее мягкие складки, малышка хныкает и сама словно трется об мои пальцы.

Она влажная и жаркая, и клитор прямо здесь – у кончика моего языка.

Глажу его, впервые пробуя вкус своей пленницы.

Медовая, блядь! Она реально медовая, как ванильный леденец, и одним махом наполняет собой мой рот.

Провожу кончиком по ее складкам, глубже, в самую сердцевину, привлекая так сильно, чтобы она сползла на мой язык.

Ее штормит, швыряет, но мне даже нравится, что только мои руки и рот помогают ей удерживаться в центре этого урагана, что я ей устроил.

— Хватит, боже! — хнычет Васька, изнемогая, пока я сам учусь, сам неопытный щенок, которому дали миску с молоком.

Но даже при этом, я уверен, что она кончит меньше, чем через минуту: тугой шарик плоти, по которому я легонько ударяю языком, делается чуть больше, моля ласкать его еще.

Жестче. Грубее. По-Градовски блять.

Можно было бы продолжать исполнять роль пиздолица: долго и упорно доводить до края, а потом начинать сначала.

Но тогда я как пацан концу в кулак, которым сдерживаю поток спермы, который как пробка вот вот выстрелит.

Нежные бедра вибрируют от напряжения, пока я вынимаю из пленницы стоны, о которых она наверняка будет вспоминать красная как рак.

Втягиваю клитор в рот, провожу по нему краем зубов, как лезвием ножа по шее. Вася снова и снова выкрикивает мое имя и в какой-то момент выгибается дугой, сжимает уже влажные простыни, кричит, изворачивается гусеницей.

Я снова погружаю язык в ее влагу. Сожрал бы, как голодное животное.

Жажда поймать вкус ее удовольствия ударяет в висок прицельным выстрелом ствола.

Еще несколько мгновений и сладкий сок льётся мне прямо в рот, пока Вася словно загнанный в угол зверёк дрожит, задыхаясь с открытым ртом.

Этот ее вид, этот ее стон две последние капли на раскалённой сковороде моей облитой маслом выдержки.

Я вспыхиваю, забывая о том, что планировал быть нежным, планировал действовать аккуратно.

Так сказать, провести последовательные оперативные мероприятия. Но в ситуациях, когда все выходит из-под контроля, единственным верным решением всегда оказывается бежать, догонять, стрелять.

Я резким движением достаю презерватив, натягиваю так, словно в спешке пистолет заряжаю. Давлю на сочную щель уже не видя перед собой ничего.

Я бы многое отдал сейчас, чтобы без резинки ощутить всю раскалённую жадность этой пульсирующей дырочки.

Но это успеется, а пока. Поднимаюсь выше, упираясь здоровым локтем в подушки, а слабой рукой, зажимая лоб рукой, чтобы не дёргалась.

Смотрю в голубые как озера глаза. Такие же озера, как в детстве, где всего одно лето было счастливым. Где всего одно лето я думал, что смогу быть нормальным.

— Градов, мне больно, — вырывает из морока голос.

— Стас.

— Что?

— Назови меня, Стас.

— Стас... — ее голос похож на шелест листьев в лесу, влажный, хриплый как после проливного дождя в июле. Но даже эта романтическая пурга в башке не мешает мне и дальше давить членом на узкую щель, подчиняя ее себе, делая шире, чтобы войти до самых звенящих как колокола яиц. — Мне больно.

— Боль пройдет, а я останусь. Терпи, — только и могу сказать.

Терпение, Градов, еще немного терпения. Не пытайся рвать ее на части, даже если этого хочется сильнее, чем дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15.1

Слизываю солоноватую влагу с щек, позволяя себе медленно толкнуться внутрь хрупкого тела. Назад – и снова вперед, туда, где охуенно туго и горячо, как в аду.

До самой преграды.

Надавливаю.

Одно резкое движение, но и от него искры из глаз.

Вася выдрала бы волосы, будь они у меня, но просто вжимается ногтями в плечи пока я зажимаю рот поцелуем.

Слышу, как вибрация сорванного крика бьет по ушам, но все равно иду дальше. До упора. До дрожащих яиц. И больше нет шанса дать себе или ей передышку. Потому что это охуеть как слишком.

Слишком горячо.

Слишком туго.

Слишком влажно.

И единственное, что позволяю ей делать пока вколачиваю ее в кровать это отвечать болью на боль и дубасить меня. Но боль сейчас лишь распаляет, заставляет жилы рвать, пока член в ней поршнем ходит.

Гладко так, как только что смазанный маслом мотор моего зверя. И он ревёт внутри, только набирая с каждым толчком скорость. Все быстрее и быстрее.

Последние движения уже смазанные, словно рубленые, на пределе нервов, словно шаги после бурной пьянки, в честь очередного дела.

Безупречный баланс острого удовольствия и приятной расслабленности, от которой волосы на затылке становятся дыбом.

Чувствую, что выбился из последних сил.

Отваливаюсь в сторону, часто дыша. Вася лежит, не двигается, медленно поворачивает голову, смотрит на мой профиль, пока я медленно закрываю глаза.

— У тебя рука снова закровила, — а я киваю, пьяный, но хрен знает от чего больше. От водки или от девчонки этой.

— Да похрен. Я бы руку себе отсек, чтобы повторить каждое мгновение последних минут, — еле шевелю губами. Даже если эта девчонку мне подослали. Даже если потом ее придётся убрать

И единственное, что позволяю ей делать пока вколачиваю ее в кровать это отвечать болью на боль и дубасить меня. Но боль сейчас лишь распаляет, заставляет жилы рвать, пока член в ней поршнем ходит.

Гладко так, как только что смазанный маслом мотор моего зверя. И он ревёт внутри, только набирая с каждым толчком скорость. Все быстрее и быстрее.

Последние движения уже смазанные, словно рубленые, на пределе нервов, словно шаги после бурной пьянки, в честь очередного дела.

Безупречный баланс острого удовольствия и приятной расслабленности, от которой волосы на затылке становятся дыбом.

Чувствую, что выбился из последних сил.

Отваливаюсь в сторону, часто дыша. Вася лежит, не двигается, медленно поворачивает голову, смотрит на мой профиль, пока я медленно закрываю глаза.

— У тебя рука снова закровила, — а я киваю, пьяный, но хрен знает от чего больше. От водки или от девчонки этой.

— Да похрен. Я бы руку себе отсек, чтобы повторить каждое мгновение последних минут, — еле шевелю губами. Даже если эта девчонку мне подослали. Даже если потом ее придётся убрать

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16. Василиса

Я снова делаю перевязку, пока Градов просто спит, иди делает вид, что спит. Словно не брал меня только что как зверь. Словно не лишил меня единственной ценности. Между ног дико жжет и даже оргазм, который он дарил в начале не спасает.

Я плетусь в ванную, изучая свое тело. Налитые синим отметины его грубости, его страсти. Прикрываю глаза, понимая, что наедине с собой могу говорить насколько шокирована. И лаже не тем, каким он был в начале, не тем как он может быть неконтролируем, а тем, как собственное тело отвечал на ласки.

Пусть грубые, но порой проскальзывали тонкие нити удовольствия, пробираясь даже сквозь заросли адской боли.

Принимаю душ, мою голову, а потом тихонько ложусь рядом, лишь надеясь, что Градов с утра не зартребует снова раздвинуть ноги. Для закрепления договора.

Просыпаюсь от тяжёлого взгляда. Он не касается меня, но присутствие ощущается так, будто снова сжимает запястья, оставляя синяки.

Я медленно открываю глаза и встречаюсь с ним – Градов лежит на боку, лицом ко мне, лениво курит.

— Выспалась? — его голос хриплый после сна.

Я молчу. Секунда — и он дергает за край простыни, срывая её с меня одним резким движением. Холод воздуха тут же проходит по коже. Я вдыхаю, но не дёргаюсь.

— Думаешь о том, что потеряла девственность? — спрашивает он, прикрывая глаза. - Забудь.

Я не отвечаю. Лежу, ощущая, как солнечные лучи проходят по телу, выхватывая каждую отметину, которую он оставил. Градов разглядывает их открыто, не торопясь. Я чувствую его взгляд: он проходит по шее, по ключицам, скользит вниз, останавливаясь на синяках на рёбрах и бёдрах.

— Красиво получилось, — тянет он, наклоняясь ближе.

Кончиками пальцев он касается следа на бедре – самого тёмного, лилового, с неровными краями. Проводит по нему медленно, почти нежно, а потом надавливает чуть сильнее.

Я вздрагиваю, а он усмехается.

— Чувствительно, да?

От его прикосновений мурашки идут по спине, но я стараюсь не выдавать себя. Не дышать глубже, чем надо.

— Хочешь чтобы я перестал? — он наклоняет голову, следя за моими реакциями.

— Не знаю, — отвечаю я.

Градов ухмыляется, будто не верит. Проводи пальцем по следу от укуса на груди, едва касается кожи, а потом неожиданно касается губами. Лёгкое касание – и всё же жаркое.

— Расслабься, — выдыхает он на кожу. — Сегодня я тебя трогать не буду.

Я не верю, но делаю вид, что слова его успокаивают.

Он встаёт с кровати, идёт в ванную, и перед тем как скрыться за дверью, оглядывается через плечо.

— Прими ванну... — его губы растягиваются в ленивой ухмылке. — Станет легче.

Я остаюсь лежать, прижимая к груди собственные руки, уставившись в потолок.

Это всего лишь утро. А впереди, похоже, слишком длинный день.

Градов выходит из ванной, запах свежего мыла смешивается с дымом сигареты, которую он так и не потушил. На нём только полотенце, перекинутое через плечо, и даже так он выглядит так, будто уже наполовину в своём деле. Он двигается уверенно, с ленивой неторопливостью человека, который всегда контролирует ситуацию.

Я же наоборот — будто задыхаюсь.

Он подходит к креслу, на спинке которого висит его рубашка, берёт её, не торопясь надевает, не застёгивая пока. В отражении зеркала вижу, как он чуть шевелит плечом, будто проверяя, насколько свободно двигается рука.

— Куда ты собрался? — мой голос звучит резче, чем я планировала.

Градов даже не смотрит на меня, просто надевает часы, ловко защёлкивая застёжку.

— На службу, — отвечает так, словно это очевидно.

— У тебя рана. Ты разве не видишь? — я подхожу ближе, пытаюсь поймать его взгляд.

— А тебе не плевать? — он всё-таки оборачивается, в глазах раздражённое веселье.

Я стискиваю зубы.

— Конечно, плевать, — бросаю холодно. — Но ты всё равно должен отдохнуть.

Градов хмыкает, качает головой и застёгивает рубашку, игнорируя меня, словно я воздух. Вижу, как под тонкой тканью напрягается мышца — ему больно, но он не покажет этого.

А я задыхаюсь, не понимая, что ещё сказать, чем его удержать. Не выдерживаю.

— Стас, пожалуйста! — кричу, срываясь, сама не ожидая от себя такой реакции.

Он замирает. Секунду просто стоит, не двигаясь.

А потом поворачивается ко мне — медленно, будто размышляя, что делать с моими словами. В глазах что-то тёмное, опасное.

— Что ты сказала?

Голос низкий, приглушённый, но в нём что-то меняется.

Я чувствую, как перехватывает дыхание. Чёрт.

Его имя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16.1

Я только что назвала его по имени.

Градов делает шаг ко мне, и от этого движения внутри всё сжимается.

— Повтори, — он подходит ближе, совсем близко.

Я чувствую, как внутри всё выворачивает. Воздух между нами сгустился, стал вязким, тяжёлым.

Глаза у него тёмные, жадные, выжидающие.

Я не могу дышать.

Не могу двинуться.

Градов смотрит так, будто держит меня на крючке.

А я не знаю, что будет дальше.

— Стас, — повторяю очень тихо, почти шёпотом.

Он всё равно уйдёт. Я уже знаю это. Для него служба всегда будет на первом месте. Даже если он будет при смерти, даже если тело просит отдыха, даже если рана в боку саднит при каждом движении.

Я жду, что он снова усмехнётся, отмахнётся или просто уйдёт, не ответив, но вдруг спрашиваю:

— Почему ты убил того человека? Кто он такой?

Он останавливается, уже почти надев пиджак, и бросает на меня взгляд из-под тёмных ресниц. В этом взгляде что-то скользкое, неуловимое.

— Пытаешься найти в звере человечность? — лениво тянет он. — Не стоит.

Я сглатываю. Градов приближается, берёт меня за подбородок, чуть наклоняет голову, вынуждая посмотреть прямо в его глаза.

— Но если хочешь — расскажу вечером. — Он наклоняется ближе, его губы едва касаются моего уха. — Приготовь ужин.

Он отпускает меня так же резко, как схватил, и я чувствую, как что-то внутри проваливается, оставаясь в пустоте.

Молчу.

Просто смотрю, как он застёгивает пиджак, поправляет манжеты. В комнате всё ещё висит напряжение.

— Стас, надо окна поменять.

Он поворачивается ко мне, на секунду задерживается взглядом. А потом кивок, будто ни на секунду не сомневался, что я скажу что-то подобное.

— Согласен. Закажи замерщиков из этой фирмы, — он бросает визитку на стол, — должны за пару дней управиться.

Я беру визитку, провожу пальцем по краю.

— Потому что ты их крыша?

Он усмехается, выдыхая последние облачка дыма, прежде чем затушить сигарету в стеклянной пепельнице.

— Потому что я спас одного из них от тюрьмы.

Я смотрю, как он берёт ключи со стола, как накидывает пальто, как проверяет, всё ли взял.

А потом он уходит.

Я остаюсь в комнате, полной его запаха, следов, холода.

И меня вдруг накрывает странное чувство.

Словно что-то очень важное только что случилось.

Конечно должно! Свидание с мамой. Градов обещал, а я… — не могу пока ходить. Да и спать хочется. На свой страх и риск набираю отделения с домашнего телефона.

— Дядя Саша, а Градов на месте?

— Вот он, только что вошел.

На проводе возня и вот я уже слышу его голос.

— Что?

— Ты обещал насчет матери.

— Будь готова в три. Как раз в СИЗО поеду, тебя возьму.

Хочу крикнуть спасибо, но связь уже оборвалась. Резко. Нетерпеливо. Словно разговор со мной что – то незначительное. Да и я сама… Просто подстилка и уборщица.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17.

Я уже почти два часа сижу в отделении, сверяясь с настенными часами каждые пять минут.

В помещении душно, пахнет старым кофе, прокуренными стенами и залежавшейся бумагой. Воздух тяжёлый, вязкий, как раскалённый асфальт летом. У стола дежурного громко щёлкает клавиатура — единственный звук, который не даёт моим мыслям разрастись в полный хаос.

Градова нет. Он обещал, но его нет.

Я пытаюсь сохранять спокойствие, но внутри всё кипит. Неужели так сложно уделить мне пару минут? Я жду, а он даже не думает торопиться.

В груди расползается злость, но когда дверь резко открывается, и он входит, вся моя уверенность мгновенно даёт трещину.

Он появляется, как будто врывается в пространство, заполняя его собой. Запах дорогого парфюма смешивается с холодным металлом и едва уловимой горечью табака. Вчера он был другим — яростным, необузданным, диким. А сейчас — чёткий, уверенный, собранный. Как будто ничего между нами не было. Ни той ночи, ни моих дрожащих рук, ни того, как его тяжёлое тело прижимало меня к стене, поглощало, отрезая воздух.

— Пошли, — коротко бросает он, не глядя на меня. Голос ровный, без эмоций, будто вчера он не срывался на хриплый шёпот.

Я сжимаю кулаки, но молча встаю. Он уже направляется к выходу, а я поспешно следую за ним.

Мы едем в его машине. За окном серый город размыт полосами дождя, фонари оставляют длинные дорожки света на мокром асфальте. В салоне пахнет кожей, бензином и чем-то терпким, свежим. Он почти всё время говорит по телефону, переключаясь с одного звонка на другой, не удостаивая меня ни взглядом, ни словом. Я смотрю в окно, но мысли снова и снова возвращаются к нему.

К тому, что было.

К тому, что я не должна вспоминать.

Теперь я замечаю детали, которых раньше не видела. Как напряжённо двигаются мышцы на руках, когда он сжимает руль. Как тикает жилка на шее. Как тихо скрипят его кожаные перчатки, когда он нетерпеливо дёргает пальцами. Вчера это всё давило на меня, забирало моё пространство. А сегодня — просто детали. Или нет?

Я не знаю, как он может так легко переключаться. Как может выглядеть так, словно ничего не произошло. В отличие от него, я чувствую последствия каждой секунды той ночи. Каждого взгляда. Каждого прикосновения.

Я глубоко вдыхаю, стараясь отогнать ненужные мысли. Мне нужно сосредоточиться. Главное сейчас — мать. И я должна сделать всё, чтобы понять, что с ней случилось.

— Сколько у нас времени, — спрашиваю, когда Градов подталкивает меня отдать паспорт в окошко.

— Пять минут.

— А почему так мало?

— Потому что так положено.

— Или потому что мы поздно приехали?

— Тебя что — то не устраивает, можем уехать.

— А без шантажа ты пробовал общаться?

— Так проще. Вон, тебя проводят. Буду на улице ждать в машине ждать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17.1

***

Я сижу за узким, холодным столом в комнате для свиданий, сцепив пальцы так сильно, что костяшки белеют. Вонь пота, дешёвого антисептика и старого пластика впивается в ноздри. В груди мешанина из злости, тревоги и страха. Сердце глухо бьётся в рёбра, будто пытается вырваться наружу.

Я не могу в это поверить. Моя мать – пусть и пьющая, пусть и не самая лучшая – не убийца. Это ошибка. Должна быть ошибка.

Дверь открывается с резким скрипом. В комнату входит охранник в тёмной форме, а за ним – она.

Я едва узнаю её.

Когда-то гордая, с вызывающей походкой, мама теперь выглядит сломанной. Щёки впали, кожа серовато-жёлтая, под глазами тени, словно отпечатки чужих пальцев. Волосы спутаны, отросшие корни уже давно потеряли краску. На ней безразмерная, мешковатая тюремная роба, слишком широкая в плечах, с грязноватыми манжетами. Она опускается на стул напротив, цепляется дрожащими пальцами за край стола, будто боится провалиться в пропасть.

Я сглатываю. В горле пересохло.

— Мам, — мой голос звучит твёрже, чем я ожидала, но внутри всё выворачивает наизнанку. — Скажи мне правду. Как это случилось? Что произошло?

Мама резко поднимает глаза. Они бегают, мечутся, как у загнанного зверя. Она быстро оглядывается по сторонам, проверяя, не подслушивают ли нас. Охранник стоит у двери, лениво поглядывает в сторону.

— Васенька, — голос её хриплый, надломленный. Она подаётся вперёд, и я чувствую запах табака, затхлой одежды и чего-то кислого. — Слушай меня внимательно. У нас мало времени.

Я едва успеваю открыть рот, как её пальцы резко сжимают мою руку. Ногти вдавливаются в кожу.

— Ты должна найти её первой. Иначе нас обеих не станет.

— Кого? — в голове пустота, будто её затянуло в вакуум.

— Флешку, — шёпот срывается. — Она спрятана дома. В старом сервизе. Внутри компромат. Из-за него они хотят меня убрать. Если она попадёт не в те руки…

Мама задыхается, резко мотает головой, вновь осматривается.

— Этот человек, — она сглатывает. — Он идёт к власти. Он опасен. Никому не доверяй.

Грудь сдавливает, как будто на меня опустилась бетонная плита. Воздуха не хватает.

— Но…

— Дядя Петя Орлов, — перебивает она, снова впиваясь взглядом. Глаза блестят лихорадочно. — Только ему. Он начальник полиции, он поможет. Ты слышишь меня, Вася? Никому больше. Даже если будут уговаривать, угрожать. Никому!

Я чувствую, как голова идёт кругом. Уши закладывает от бешеного пульса.

Мама никогда не говорила так серьёзно. Никогда не выглядела так напугано.

Она хочет что-то добавить, но надзиратель подаёт знак. Время вышло.

— Мне пора, — выдыхает она, пальцы наконец разжимаются. Взгляд вдруг смягчается, но в нём всё ещё страх. — Запомни, Вася. Спаси себя. Найди её первой.

Её уводят.

Я остаюсь одна за этим холодным столом, воняющим пластиком и чужими страхами.

Внутри всё медленно стынет.

Я знаю.

Забыть не получится.

Я выхожу из СИЗО, будто оглушённая. Голова гудит от слов матери, от её отчаяния, от осознания того, во что я оказалась втянута. На улице темнеет, воздух кажется тяжёлым, пропитанным чем-то зловещим.

Возле тротуара стоит машина. Градов. Он уже ждёт. Я на секунду замираю, не зная, хочу ли садиться туда. Хочу ли снова оказаться рядом с ним.

Я сажусь. Он молча заводит двигатель. Я хочу рассказать ему. Хочу сказать, что мама доверила мне нечто важное. Но доверять ему — слишком опасно.

Его телефон снова звонит. Он отвечает коротко, жёстко. Взгляд напряжённый, мысли явно где-то далеко. Когда мы подъезжаем к моему дому, он резко останавливает машину. Несколько секунд молчания, затем он оборачивается ко мне.

В его глазах что-то тёмное, опасное. Он крепко держит мою талию, словно решая, прижать к стене или оттолкнуть.

— Ночью вернусь, разбужу, — его голос хриплый, как после сна.

— А поесть?

— Не до этого.

Он наклоняется ко мне, и прежде чем я успеваю понять, что происходит, его губы накрывают мои. Поцелуй жёсткий, властный, разрывающий мою реальность на части. Я забываю обо всём. О матери, о флешке, о страхе. Только он, его руки, его тепло.

А потом он отпускает меня, так же резко, как и начал.

Я вхожу в квартиру, принимаю душ, думая о месте, где теперь находится мама, ложусь под тяжелое одеяло, но сон не приходит. Я ворочаюсь, мысли кружат в голове.

Флешка.

Я должна найти её. И я знаю, что спать не смогу, пока не сделаю это.

Я встаю, быстро одеваюсь и, не включая свет, ухожу в ночь. В свою квартиру. В поисках того, что может изменить всё.

Следую инструкции матери, нахожу черную, гладкую флешку, но посмотреть мне ее негде, даже ноутбука нет. Прячу ее в сумку и уже почти дохожу до двери, когда вижу, что – то или кто – то проворачивает замочек, открывая его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18.

Я замираю.

Замок щёлкает, дверь медленно открывается, пропуская в квартиру ночной воздух – прохладный, пахнущий асфальтом после дождя и далёким дымом сигарет.

Я отступаю назад, мышцы напряжены. Сердце стучит глухо, отзываясь в висках. В пальцах тяжесть – моя рука сжимает вазу, но её гладкая, холодная поверхность не даёт никакого чувства защиты.

Тёмная фигура появляется в проёме.

Спокойная. Уверенная.

— Ну и что ты тут забыла?

Градов.

Я выдыхаю, делая вид, что его появление не застало меня врасплох. Что мне совсем не страшно. Хотя один его вид в темноте наводит ужас. Ужас и что – то липкое, тянущее низ живота.

— Опять меня не слышишь? — его голос звучит ровно, но слишком тихо. Слишком опасно.

Я распрямляю плечи, пряча дрожь в голосе. Так, он что – то спросил…

— Решила прибраться.

Он прищуривается.

— Ночью?

— Да. Спать не могла. Без тебя, — зачем – то добавляю. Градов только усмехается, закрывает двери в квартиру, отрезая нас от всего мира. Я даже не спрашиваю откуда у него ключи. Даже не спрашиваю, как он понял, что я здесь. Кажется, этот человек имеет надо мной нечеловеческую власть, заранее зная любое моё действие. И это ужасает. С другой стороны, с ним я могу быть почти уверена, что мне не грозит опасность. Разве что от него самого.

— Однажды так и будет, а сейчас ты, малыш, нагло врешь, — он делает шаг вперёд, запах его крепкого парфюма смешивается с кожей, сигаретами и чем-то терпким, пряным.

Я чувствую, как мурашки пробегают по коже, но держу лицо. Не шевелюсь. Потому что у меня задание от матери. Я не могу его провалить.

— И так, Василиса. Что ты здесь делала?

— Просто соскучилась, — бросаю я. — По этой квартире.

— По этой квартире? — он повторяет с усмешкой, осматривая пожелтевшие обои, покоцанную мебель.

Я пожимаю плечами, делая вид, что мне всё равно.

— Ты очень плохо врёшь, Василиса.

Его взгляд цепляется за меня, как хищник, засёкший добычу.

— Не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Я просто пришла сюда…

Но в следующее мгновение он вдруг смягчается, губы кривятся в тени улыбки.

— Хорошо.

Я моргаю.

— Что?

— Я тебе верю, — его голос становится ниже, мягче, с хрипотцой. — Правда.

И прежде чем я успеваю понять, что происходит, и почему он так быстро переобулся, он делает ещё шаг вперёд, сокращая расстояние между нами, а потом – хватает меня за запястье и притягивает к себе.

— Я тоже вот не смог заснуть без тебя. Предлагаю это отметить..

Тепло его тела резко накрывает меня, заставляя замереть.

— Как?

— Ударной порцией моей спермы в твоей глотке.

— Градов… — я пытаюсь отстраниться, но он двигается быстрее.

Его рука скользит по моей спине, а пальцы второй находят мои губы, сминая их, обрывая любые попытки отказаться. Отвернуться.

— Открой рот, — толкает он сразу два пальцы. Чуть солоноватые, они занимают почти все пространство, скользят по языку, зубам, небу. В темно взгляд Градов кажется звериным, без тени жалости. И это понятно становится, когда пальцы давят на корень языка, провоцируя рвотный рефлекс и тут же ослабляя напор. – Привыкай, за вранье буду наказывать.

— Но я не вру, — он хватает второй рукой за волосы, болезненно сжимая их на затылке.

— Лучше заткнись, иначе минетом не отделаешься, — давит он на голову, вынуждая опуститься на колени. – Ширинку расстегни.

Я качаю головой, но боль в голове становятся ощутимее.

— Можно все закончить. Просто скажи, зачем ты сюда приходила.

Качаю головой и Градов усмехается, вжимает мой затылок в стену, сам избавляясь от брюк, которые падают ниже коленей, вместе с трусами.

В полумраке его член кажется огромным. Налитым кровью, опасным оружием.

Градов вытаскивает мокрые от слюны пальцы, скользит иими по моим губам, вызывая совершенно ненормальные реакции в теле. Мне противно должно быть. От происходящего, от запаха, от вида мужского члена, но вместо этого я сжимаю плотнее бедра, потому что между ними скопилось столько же влаги, сколько на пальцах, которые чертят линию на моей щеке.

— Рот открывай, язык вниз.

Не понимаю, что он хочет сделать, а когда понимаю, отвернуться поздно. Головка заняла все пространство рта, даже еще как пальцы давит на корень.

— Дыши, привыкай. Судя по всему, врать ты будешь часто, а мне понравится тебя наказывать за это, — давит он членом сильнее. Я закашливаюсь, и он вытаскивает его, водя по моим щекам, губам. Но лишь затем, чтобы снова окунуться во влажность моего рта, достичь корня языка и дать мне откашляться. Так несколько раз, пока член вдруг не оказывается глубоко в горле, а Градов с рыком держит мою шею, не позволяя вытолкнуть себя.

Миг и кажется воздуха не остаётся. Градов даёт мне передышку, но лишь затем, чтобы снова толкнуться в рот и жёстко мешать там слюну с такими пошлыми звуками, что хочется закрыть уши. И не потому что противно, а потому что между ног странно тянет, потому что мозг уже спроецировал, как член с той же скоростью будет мешать соки во влагалище, заранее принимая те ощущения, которые ждут в этот момент.

— Есть шанс остановить все, Васек?

Качаю головой с членом во рту, а Градов сволочь только хмыкает.

— А может тебе просто нравится сосать у меня? Нравится, когда член скользит в твоём рту, заставляя задыхаться. Давай, признайся себе. И мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18.1

Я качаю головой, а я Градов с рыком толкается мне в горло, вдруг резко зажимая нос пальцами. Дыхания не остаётся, во рту тоже нет шанса вдохнуть хоть каплю. Зато множество слюны, которая стекает потоками мне на футболку.

— Какой же у тебя сладенький ротик, — хрипит Градов, запрокинув голову, мучая меня толчками члена, ударами яиц по мокрому подбородку. И кажется вот оно, еше немного и все закончится. Член становится таким большим, что я почти теряю сознание от нехватки воздуха. Но внезапно я снова могу дышать. Откашливаюсь несколько секунд, когда Градов резко запрокидывает мне голову, обрушиваясь на рот грубо скользнув языком по зубам, заставляя давиться теперь и своей горькой слюной.

Он тянет меня на вверх, вдавливая в стену.

Градов сжимает мою талию крепче, вжимает в себя, требовательно, жадно. Вкус его поцелуя – горечь табака, соль кожи и что-то тёмное, неизведанное, что цепляет меня за нутро, заставляя забыть обо всём. Даже о том, что он страшный человек, что он может причинить боль, убить… Сейчас это кажется неважным.

Я задыхаюсь, воздух вдруг становится вязким.

Его руки проходят по моей спине, скользят вниз, оставляя огненный след.

И я больше не думаю.

Я просто позволяю этому случиться.

Его губы давят, требовательные, жадные, и я чувствую, как в ответ всё внутри сжимается, накатывает тёплой, вязкой волной.

Он целует меня так, словно хочет стереть расстояние между нами, словно хочет, чтобы я дышала только им.

Моя спина прижата к стене, но она уже не кажется холодной. Тепло, горячо, уже слишком жарко. Я чувствую, как его пальцы скользят вниз по моей спине, цепляют ткань футболки, сминая её в кулаке.

— Градов… — я выдыхаю его имя, и это звучит почти как мольба, потому что между ногами настоящее цунами. И кажется только ему подвластное.

Он слышит это.

Рука жёстко проходит по моему бедру, сжимает его, поднимая, заставляя меня прижаться ещё плотнее.

Мои пальцы впиваются в его плечи, крепкие, напряжённые, горячие.

Чувствую, как его дыхание сбивается, как быстро бьётся его сердце под рубашкой, и меня это пьянит.

— Сучка ебливая… Мокрая уже?

Губы находят мою шею, чуть прикусывают, и у меня перехватывает дыхание.

— Или снова будешь пиздеть? — хрипло говорит он, обводя языком место укуса.

— Не буду… — голос дрожит, ломается.

— Покажи, — шёпотом в самое ухо, и меня пробирает дрожь.

Градов хватает мои руки, поднимает вверх, прижимает к стене, контролируя каждый миллиметр моего движения.

В глазах темнеет от беспомощности и желания.

Его рот снова на моих губах, языки сталкиваются, сплетаются, горячее, глубже, сильнее. Он больше не играет — он забирает. Требует.

Я не сопротивляюсь. Я отдаю. Даю себя развернуть, наклонить, чтобы стянуть джинсы вместе с трусиками… Вздрагиваю, когда его пальцы окунаются в обильную влагу.

— Охереть, — его голос хриплый, севший. – Да ты полна сюрпризов.

Я не отвечаю. Просто позволяю стянуть джинсы целиком, со стоп, развернуть себя.

Секундное замешательство пока Градов избавляется и от своих джинс, смотря на меня.

Он подхватывает меня на руки, бедром раздвигает мои ноги, поднимает, прижимая к стене ещё сильнее.

Мои колени обхватывают его талию, и я чувствую, насколько он твёрд, насколько сильно его желание.

Его губы снова находят мою шею, оставляя следы — живые, горячие, пульсирующие. Болезненные.

Я забываю про всё.

Про ночь, про опасность, про флешку в сумке, которая давно валяется в куче вещей.

Сейчас есть только его дыхание, его тепло, его руки, поднимающие мою футболку, его губы, прокладывающие дорожку вниз.

Есть только он. И его губы, которые жадно впиваются в соски, пока член вдавливается в мою дырочку. Сильнее, больнее, грубо раскрывая мокрые складки, медленно погружаясь в самое пекло.

— Градов, — выкрикиваю, цепляясь за большую шею, когда он подтягивает мой зад к себе, заполняя меня целиком и до конца, вынуждая ощутить каждый твердый миллиметр. – О Господи…

— Вот так, вот так, малыш, держись… — Градов двигается резко, держит меня крепко, трется твердым торсом об мой нежный живот. Тело к телу, кожа к коже и сочные звуки бьющихся друг об друга бедер. Сильнее. Еще сильнее. Я уже визжу от переполняющих меня чувств, а Градов рычит словно животное, терзающее свою добычу.

— Пиздец как ты меня сжимаешь, — хрипит он мне в губы, окунает язык между ними, а я втягиваю его глубже, сосу так же яростно, как Градов меня трахает. Почти воет, ускоряясь настолько, что меня внезапно уносит, пробивает насквозь ударом тока. Только теперь задевая каждую клетку тела.

— Сукааа, — орет Градов, резко снимает меня с члена, шарахая горячим потоком прямо на живот и грудь. Его рука оказывается на члене, сдаивает последние капли, которые он заставляет меня попробовать, проведя пальцами по губам. – Умница. Иди в душ, я здесь подожду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19. Стас

Василиса убегает в ванну на носочках, словно боится кого – то потревожить.

Я залипаю на ее упругой заднице, стройных ногах, которые мне так нравится раздвигать. Дергаю головой, чтобы немного прийти в себя после порно марафона, который я устроил. И ведь планировал просто отвлечь, что собственно и удалось сделать.

Только теперь самому бы войти в нужное русло и пошариться в брошенных вещах Васи. Очень мне интересно посмотреть, что там нашла Василиса после разговора с матерью.

И это что – то небольшое, раз Василиса стояла без огромного пакета или чемодана. Может быть именно из – за этой вещи начальник упорно твердит, что это дело нужно скорее закрывать и не копаться в дерьме, которое может затопить нас всех с головой. Ага…

Вот оно что, — нахожу в кармане рюкзака Васи что – то гладкое и маленькое вроде зажигалки. Флешка.

Такую легко спрятать и трудно найти, если не знаешь, что искать. А мне ли не знать, как у нас проводят обыски. Чисто формально.

Прячу флешку в карман, решая где посмотреть содержимое, когда из в коридоре появляется Светлячок. Светлячок.

Он стоит в темноте, в одном полотенце, кожа почти светится, будто отполированная белым огнём. Вода ещё скользит по ключицам, оставляя мокрые дорожки на груди.

Тёплая ванная, раскрасневшаяся кожа, запах горячего пара — мой запах смыт, но ненадолго. Скоро я снова планирую замарать каждую сладкую дырочку.

Член снова наливается тяжестью, тело вспоминает. Недавний секс — это затяжка никотина, краткий момент облегчения перед тем, как снова накроет с головой.

Надо надеяться, что ночь пройдёт без неожиданностей — без внезапных визитов, разборок, крови на полу. Сегодня я разберу каждую линию его тела так же тщательно, как изучу содержимое этой флешки.

— Всё? — голос мой хриплый, будто пропитанный гарью.

— Все? Поехали тогда.

Она чуть хмурится, но кивает. Подходит к своим вещам, хватает в охапку и уходит в комнату переодеваться.

— Где она?! — раздаётся крик и Вася в одном лифчике который я не помню, как сорвал вылетает в коридор. – Ты рылся в моих вещах.

— Не понимаю, о чем ты, — делаю максимально каменное лицо.

— Ты… Ты взял ее, пока я была в ванной.

— Вася, давай более предметно. Что и откуда я взял?

— Флешку!

— Какую флешку?

— Которая была в моем рюкзаке. Теперь ее там нет.

— А зачем мне эта флешка? — поднимаю брови, чуть наклоняясь, чтобы наши лица были на одной линии. – И что было на той флешке?

— Ты мне еще предложи заявление в полицию написать?

— Это было бы забавно. Прямо вижу эту бумагу «Пока я мылась в ванной после жесткой ебли, майор Градов рылся в моих вещах»

— Хватит! Скажи мне правду!

— Как ты мне? – рявкаю в ответ.

— Это… — она глотает воздух, закрывая рот и сглатывая. Грудь резко вздымается, привлекая внимание моего внутреннего зверя, который никак не может насытиться девчонкой. – Это другое.

— Это всегда одно и тоже. Мы вроде решили, что я вытаскиваю твою мать из тюрьмы. Ты думаешь я совсем дебил и не понимаю зачем после разговора с ней ты ринулась сюда?

— Ты подслушивал меня?

— Я мент, Светлова! Раскручивать такие схемы моя работа.

— Отдай ее. Мама сказала…

— Что там нечто важное. Я так и понял. И скорее всего из – за этого приходили. И радуйся, что тебя не оказалось в этот момент дома.

— Почему?

— Потому что когда твою мать шантажировали жизнью Аркадия, она не открыла правду. А вот будь дома ты, то никто бы не выжил. Так что хватит на меня орать, бери шмотки. Нам нужно скрыть следы.

— Как?

— Очень банально, а главное всегда работает, — достаю спички, закуриваю, не отрывая взгляда от Васи, которая не понимающе на меня смотрит. Потом бросаю горящую спичку прямо на кухонный стол с тканевой скатертью.

— Ты что делаешь?! — кричит Вася, но я удерживаю ее, крепко прижимая к себе и шепча в ухо.

— Они придут снова. И будут приходить снова. Я застал слежку у дома. Тебя пасли. Так что, если ты сейчас выйдешь, тебя сцапали бы.

— Но квартира… Наша квартира.

— Ремонт потом сделаем тебе. А сейчас надо уходить.

— Я не могу, я не хочу!

— Надо уходить, не тупи!

— Но они ведь все равно будут меня преследовать. Найдут и у тебя.

— Если только ты не сгоришь тут.

— Что? Ты хочешь убить меня?

— Да, все – таки надо тебе пойти учиться. Мозгов совсем нет

— Да иди ты! Я просто не понимаю.

— Инсценируем твою смерть. Найдём в морге тело и скажем что это ты.

— А так можно? Постой, это мама подумает…

— Маме твоей ничего не скажем, чтобы не волновать. Но и видеться с ней пока ты не сможешь.

— Градов, — шепчет она, качая головой. – Это все так странно. Зачем ты это все для меня делаешь?

— У нас же договор, забыла? Твоя узенькая пизденка в обмен на свободу твоей матери.

— Точно, договор, — разочарованно вздыхает, а я фыркаю. Ничего нового. Как бы она не духарилась, все равно рыцарские поступки легко сбивают в пыль любую ненависть и гордость. И теперь она ждет, что я признаюсь, что влюбился, делаю. Это ради нее и что вообще я добрый и пушистый. Даже жалко ее разочаровать. Потому что добрым я не стану никогда. И еще поимею свою выгоду с того, во что влип.

Температура в комнате становится все выше. Огонь разгорается все ярче. Я добавляю жара, включая на полную электрическую плиту.

— Все собрала?

— Да.

— Это что?

— Альбомы и мелочи. Я без этого не уйду.

Вот этот момент. Можно просто все закончить. Оставить ее в покое. Не лезть во все это дерьмо. Но у меня давно не работает инстинкт самосохранения. Зато очень даже работает размножения. Иначе я никак не могу объяснить свою слабость к этой соплячке.

— Ладно, — хватаю резко потяжелевший рюкзак. – Погнали.

Дверь захлопываю и тяну Васю на чердак. Там вскрываю замок. Через крышу мы переходим в другой подъезд, где тихонько покидаем его, смотря как парни выходят из машины и бегут в сторону пожара, дым от которого уже выбивается из окон. Но люди уже повалили из квартир, перекрывая им дорогу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Анонимно звоню пожарным.

Слышу рядом писк и вижу, как Вася смотрит на свой дом и заливается горючими слезами.

Никогда не умел успокаивать баб. Да и не ждали они этого от меня. Но девчонку реально жалко. Так что похлопываю по плечу, а она резко утыкается мне лицом в грудь, собирая ткань куртки в кулак.

Глава 20. Василиса

Я стою в углу очередной чужой мне квартиры. Меня дико трясёт И радости от того, что тут нормальная кровать и вообще все красиво обустроено не чувствую. Лишь полное опустошение, полный раздрай, словно с тем огнем сгорел кусок моей души. Градов хладнокровен, как всегда, а у меня внутри всё горит. Как и мой дом. Как и моя жизнь, которую я даже не успела по-настоящему начать. Ощутить себя человеком, а не куском дерьма.

Всё сгорело. Вся моя жизнь в этих квадратных метрах. Я даже учиться теперь не смогу пойти. Даже работать. Кто я теперь? Подстилка Градова?

— Я не хочу так…

— Не хочешь? Валяй на улицу. Можешь ещё и мать свою сдать, чтобы не мучилась долго, — Градов закрывает дверь, будто не замечая, что у меня слёзы в глазах.

Ему-то, конечно, всё равно. Он вообще бесчувственный. Он так хладнокровно спалил мою квартиру, словно занимается этим ежедневно.

Я опускаюсь на диван на кухне, судорожно вдыхаю. Здесь все так красиво, хорошо обустроено, но все это не моё. Кажется, что вот — вот кто – то зайдёт и погонит меня поганой метлой. Даже у Градова в квартире я чествовала себя лучше. Там можно было что – то делать. А что делать тут? Смотреть в потолок?

— Ты вообще понимаешь, что мне сейчас больно? — голос мой срывается прежде, чем я успеваю остановиться. Прежде чем понимаю, что делаю и кому это говорю. Смысл ему что – то доказывать, но меня уже несет. Я не хочу показывать слабость. Не перед ним. Не перед этим чёрствым ублюдком, который решил, что может распоряжаться моей жизнью. Который одной спичкой сжег меня до тла. Мою жизнь. Мои мечты.

— Ты жива, радуйся. С остальным разберёмся, — сухо отвечает он, выглядывая в окно, но тут же задвигая шторы.

Я сжимаю кулаки. Как же легко он говорит — переживем. Как будто он хоть раз терял всё, что у него было. Как будто у него вообще было что терять.

— А может не стоило меня спасать? Может стоило оставить меня там. Сжечь?

— Тебе хочется поплакать, уйду и поплачешь.

— А сейчас что, ноги раздвинуть. Ведь только это тебе от меня нужно? Тебе вообще плевать на меня! Ты просто стер мою жизнь и сказать «с остальным разберёмся». Тебе вообще наплевать! Ты видишь меня только как удобную дырку, с которой можно развлекаться!

Он поднимает взгляд. Медленный, холодный. Я чувствую, как дрожь пробегает по спине, но держусь.

— А кто ты? — он откидывается на спинку стула. — Дырка и есть. Пусть и очень тугая, сочная дырка. Но если ты помнишь, то именно ты ко мне пришла. И ты попросила за свою мать. Ты согласилась быть моей дыркой. Так что не еби мне мозг.

Я отворачиваюсь, но внутри всё кипит. Он не прав. Или прав. Я даже уже не знаю. Неужели я совершила ошибку?

— Так что ты будешь сидеть здесь тихо как мышь.

— И что мне тут делать?

— Ждать меня, готовить жрать и готовится к поступлению.

— Что? К какому поступлению?

— Ну ты же хотела пойти учится. Я знаю одно место, куда тебя точно возьмут без денег.

— Куда я пойду, ты сказал, что я для всех умерла!

— Ну так это временно, не тупи. А выучить придется много. Будем из тебя следака делать.

— Я вообще – то хотела на медицинский пойти.

— А я хотел космонавтом быть.

Градов больше не смотрит на меня, давая понять, что разговор окончен. На мою попытку открыть рот, показывает на ящик.

— Там ноут, давай сюда.

У меня разве что глаз от него не дергается. Даже не верится, что это бесчувственное чудовище так легко может довести меня до оргазма.

Градов садится на диван, вставляет флешку в ноутбук. Там много файлов, и судя по всему финансовые операции. Мне сложно понять, что там, но Градов читает каждый файл очень долго и матерится как сапожник. Я уже хочу подняться, чтобы сделать хотя бы чай, когда вдруг слышу голос матери.

Резко сажусь и смотрю на экран, на котором появляется мама, которую я помню до пьянок.

Я задерживаю дыхание, потому что знаю — сейчас мне придётся столкнуться с чем-то, что изменит всё. Я не готова. Но выбора у меня, как всегда, нет.

— Можете тебе свалить по хорошему? Я когда узнал, кем был мой отец, рвал и метал, — голос Градова холодный, почти без эмоциональный.

— Чтобы не сделала мама, она останется мне матерью, — смотрю в экран, где мама выглядит усталой, но готовой к разговору. — Я смогу раскинуть деньги по счетам за пару недель. Раньше не получится.

Всё во мне сжимается. Я прижимаю ладонь к губам, стараясь не закричать. Мама...Как она могла пойти на такое.

Градов листает документы. Я слышу, как он цокает языком.

— Черт... — бормочет он. — Твоя мамочка не просто бухгалтер. Она помогала отмывать деньги этим людям. Много денег. И весьма вероятно, что из – за этого мог погибнуть твой отец. Он же там же работал?

Я качаю головой. Я не верю.

— Хватит! Это неправда. Это просто какая-то ошибка. Мама не виновата. Мой отец сам… Он сам повесился… Она тут не причём! Вот почему она себя так запустила. Она чувствует себя виноватой.

— Она и так виновата.

— Прекрати! Не тебе ее судить, ты вообще человека убил! И может быть и не одного!

— Ты знаешь кто эти люди? Эта компания, которая строила дома и обманывала дольщиков. Там такие деньги, что тебе и не снилось. А ваша хорошая квартира тоже взята на эти деньги.

— Прекрати! Я не хочу это слушать.

— И не надо. Вали в постель и жди меня.

— Я не буду с тобой спать. Ты… Ты чудовище!

— Потому что сказал тебе правду? Ты вроде живешь не в мире единорогов.

— А может быть мне хочется верить в то, что еще есть на свете добро! Может и тебе стоит в это поверить? — сжимаю руки в кулаки и сбегаю в комнату, встаю напротив окна. Вздрагиваю, когда Градов оказывается сзади, плотно сжимая меня руками.

— Я бы хотел в это верить, Вась, но видел слишком много дерьма. И то чем занималась твоя мать не самое ужасное. Ты права в одном. Мы не имеем права никого судить, пока не окажемся в их шкуре. Я убил того ублюдка, потому что он педофил. Но у следствия было недостаточно улик, чтобы его посадить. А я бы себе не простил, тронь он еще хоть кого – то…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глотаю непрошенные слезы. Градов меньше всего похож на того, у кого можно найти поддержку, но у меня больше никого нет. Только этот монстр, который защитил меня тогда, когда мог просто оставить одну. Защитил меня, мою мать и множество детей, которым мог принести зло тот человек.

Я поворачиваюсь к нему, вжимаюсь лбом в грудь, содрогаясь от рыданий.

— Стас…

— Ого… Чем заслужил?

— Стас, — сжимаю пальцами его рубашку, поднимая голову и заглядывая в полные тьмы глаза. – Сделай так, чтобы я хотя бы ненадолго забыла обо всем. Ты же умеешь…

Градов ведет здоровой рукой вниз, сжимает мою талию, потом бедро, толкая меня к кровати.

— Это я умею.

Глава 21.

Я верила, знала, что Градов сможет заставить меня забыть даже собственное имя. Мы совсем недавно занимались сексом, но сейчас мне просто необходимо ощутить себя живой.

Градов грубо провёл ладонями по плечам, сжал ладони, поднимая их наверх и бросая меня на диван. Там навалился сверху, рассматривая распластанную под ним, задыхающуюся. Стянул кофту, щелкнул лямки лифчики, расстегивая их так ловко, словно тренировался. Он надавил на бедра, практически усевшись на меня и больно сжал грудь.

Я шумно вздохнула, продолжая лежать с руками за головой, пока Градов исследовал мою грудь без прежней торопливости. Теперь он изучал ее, искал особенно чувствительные места.

— Сожми свои соски, — от страстного тона не осталось и следа — хриплый резкий голос...

Я подчинилась, ахая от того как ощущаются острые вершины под пальцами, внимательно наблюдая как Градов снимает с себя водолазку, майку. Мельком замечаю повязку на руке. Но еще больше внимания привлекает его твердый живот и чёрная дорожка волос, уходящая за край спортивных штанов...Оттопыренных его членом.

Градов настойчиво поднял мой подбородок, заставляя смотреть прямо в глаза. Мне становится некомфортно под его требовательным самоуверенным взглядом... Но жар в теле усиливается, словно я зашла в парилку.

Градов медленно провёл пальцем по моим губам. Я не выдерживаю, закрывая глаза и чувствуя все что он со мной делает. Так ощущения острее в тысячу раз... До чесотки хочется прикоснуться к его обнажённой коже. Пальцами провести ладонью по твердой груди, прижаться лбом...Но стыдно…

— Вася, — распахиваю глаза, замечая на губах Градова хитрую улыбку. – Хватит делать вид, что тебе не нравится. Я вижу тебя насквозь…

— Сволочь.

— Хочешь потрогать меня, потрогай.

— Это не честно. Я тоже хочу читать твои мысли.

— Я обычно их озвучиваю. Я же сказал, что собираюсь изучать твое тело, трахать тебя, чтобы ты поняла, что тебе от меня никуда не деться.

— А тебе не страшно, — не выдерживаю, закидываю руки ему на шею, потянув на себя. – Все таки это стало не обычным делом об убийстве. Ты ведь и сам можешь пострадать.

— Я давно разучился бояться, — хрипит он возле моих губ, которыми сама к нему тянусь, растворяясь в грубом поцелуе... Теперь моя грудь вжимается в его грудную клетку, бесстыдно трётся об неё на каждом мощном вдохе, впитывает его запах, пот…

Его рука здоровая рука в моих волосах, резко запрокидывая голову.

Я застонала, понимая, что больше не выдержу этих игр, взглядов и прикосновений. Хотелось гораздо большего... Хочется ощутить его силу в себе. Стать такой же смелой, безрассудной. И правда подумать о том, чтобы поступить на юридический.

Градов вдруг оттолкнул меня, чуть приподнялся и, не выпуская волосы из рук, развернул спиной к себе. Выгнула спину, пока он стягивал штаны и ставил меня четвереньки, подтянув к себе за задницу. По обнаженной коже скользит прохладный воздух, задевая пошло мокрую промежность.

— Боже, — с восторгом ощущая, как крупные пальцы тонут в горячей влаге, скользят. Один из низ надавливает, проникают внутрь.

— Какая же ты тугая, — выходят его пальцы обратно, дразня и играя. Снова и снова, пока другая рука гладит мою попку, сжимая кожу, оставляя следы. Градов то завязывал внутри живота чувствительный узел, то давал передышку, тем самым вызывая раздражение. Да, я забыла обо всем, что не касалось единственного желания, быть грубо оттраханой моим жестоким ментом.

— Стаааас… Хватит.

— Точно? — издевается он, заставляя стонать и извиваться... – Хочешь чтобы я остановился?

— Неет…

— Тогда что…

— Ты знаешь, — хнычу, сжимая подлокотник, в который упираюсь лбом. Господи, как же горит внутри.

— Просто скажи. Выеби меня Стас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21.1

Качаю головой, понимая, что никогда бы не смогу такого сказать, Градов только усмехнулся, и я закусываю нижнюю губу, чувствуя, как мокрые пальцы, не церемонясь, проникают дальше. И теперь их два.

От давления ладони на промежность стало почти больно, и я дергаю бедрами, пытаясь оттолкнуть эти настырные пальцы, как никогда ощутимые внутри, и при этом прогибаясь в спине все больше, словно ненасытная кошка, которая очень ждет своего кота.

Почувствовала горячий влажный поцелуй на пояснице, медленно превращающийся в болезненный засос...

От усилившегося в этот момент давления его ладони стало действительно больно. И невероятно горячо... Не вполне осознавая, поддаюсь назад, навстречу этим пальцам...

— Скажи…

— Не могу.

— Скажи, — рявкает он и его ладонь грубо опускается на мою попу, оставляя болезненный шлепок.

— Сволочь! Скотина! Выеби меня!

Неожиданно пальцы выскальзывают из промежности и ложатся на лицо, заполняя все рецепторы острым, терпким запахом моей смазки. Пальцы скользят по губам, и я непроизвольно стону, впуская их в рот. Задохнулась воздухом, слюной, возбуждением, когда освободившуюся дырочку заполняет огромный, горячий член, толкнувшийся сразу и на полную длину.

От этого ощущения вышибло дух, и я только хватала ртом воздух, мысленно отсчитывая жёсткие толчки, чтобы чем-то занять мысли, и ощущая, как царапается грудь о жесткую ткань дивана... Градов отпустил рот и до синяков сжал ладонями мои бёдра, фиксируя и не давая дернуться, пока он таранит мое нутро.

— Называй все своими именами. Тебе самой будет проще. И говори мне все. Верь мне в конце концов.

— Верю, — сейчас я готова сказать что угодно, потому что чувствую, каким невыносимо горячим становится тугой узел внизу живота, как от одного этого ощущения наполненности разум отключается вообще, как становится плевать на доверие и обещания... На окружающий опасный мир и тот факт, что я несколько часов назад стала никем.

Градов просунул между нами ладонь, больно царапнул пальцами по ставшей безумно чувствительной коже...

Несколько грубых движений бёдрами — и мышцы непроизвольно сжались, прокатывая по телу невероятный спазм оргазма... Крик заглушили его пальцы, которые я дочиста вылизала, прикусывая в порыве острого наслаждения. Спустя мгновение до слуха доносится сдавленный стон и член выскальзывает из меня, спустив сперму мне на спину.

Я без сил валюсь на диван, прикрывая глаза и погружаюсь в дрему, слыша лишь как Градов шуршит одеждой, избавляя меня от нее целиком и чем – то накрывая.

— Из квартиры не выходи, в окно не выглядывай. Вася?

— Поняла, — еле ворочаю языком.

— Звонить буду сам. Приду через пару дней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22. Стас

Я сидел в своём кабинете, мерно постукивая пальцами по деревянной столешнице.

Так тихо, только за окном слышался приглушённый гул вечернего города – далёкий звук машин, чей-то смех, приглушённый стеклопакетами. Экран компьютера светился тускло-синим, отражаясь в тёмной поверхности стола. Весь день файлы с флешки, сбросив обязанности на пацанов, потому что знал — это дело поможет мне занять место начальника отдела. А может вообще выйти на уровень города.

Я скользнул взглядом по дисплею, но видел не цифры и документы – перед глазами вставала старая история, не дававшая мне покоя, лет шесть назад.

Дело о смерти Романа Борцовского. Владельца строительной компании, которая давно была на контроле у налоговой.

Пять лет назад я рылся в этом расследовании, словно пёс, уткнувшийся в запах добычи.

Все улики вели к бывшему владельцу Минину Роману, который спокойно уселся в кресло, продолжив спокойно вести классическая схемы: липовые контракты, офшоры, отмывание денег. Громов, бухгалтер фирмы, должен был дать показания.

Он знал слишком много. Я как раз хотел приставить к нему парней, но не успел.

Ровно за день до допроса, он исчез.

Официальная версия? Покончил с собой. Его машину нашли сгоревшей на обочине загородного шоссе. Внутри – останки. Настолько обугленные, что их так и не удалось опознать. Примерно такой же финт я провернул с Василисой, выкупив в морге женский труп и подсунув его на место пожара.

Я тогда бился с этим делом, чувствуя что не обошлось без оборотней. Не повелся, даже когда мне велели «не лезть». В итоге проломленная башка и смерть молодого опера, заставили меня убрать дело в архив. «Закрываем», – сказали в управлении, дав понять, что дело шито белыми нитками, но перешито по приказу сверху. История получила удобный финал: бухгалтер украл деньги, не выдержал давления, сжёг себя в машине.

Но я не верил. Ни тогда, ни сейчас.

Я посмотрел на флешку, крошечный пластиковый ключ к чужой жизни. Если данные на ней правдивы – Громова не просто убрали. Его подставили. Сделали козлом отпущения.

Дверь в кабинет скрипнула, и я поднял глаза. На пороге стоял Платов, скрестив руки на груди.

– Я конечно понимаю, ты начальник, но может быть поработаешь?

С Платовым мы работаем много лет. Ему можно доверить кое – что, но не все. Потому что если прижмут, он не станет рисковать семьей.

— Иди сюда. У меня есть кое – что поинтересней потерянного холодильника.

В глазах Платова мелькнуло знакомое выражение – азарт, тот самый, что появлялся у нас, когда дело пахло настоящей опасностью.

– О чем речь, — обходит он стол и смотрит в экран. – Да ладно? Громов? Думаешь убили?

Я прокручиваю файлы снова и снова, как заезженную плёнку старого детектива. Таблицы, отчёты, длинные цепочки банковских транзакций – сухие, безликие цифры, которые кто-то когда-то пытался спрятать. Но среди них был один документ, от которого у меня внутри словно что-то щёлкнуло.

Офшорная компания. Название, которого пять лет назад в материалах дела не было. Я нахмурился. Кто-то завёл новые пути для вывода денег – или они существовали всегда, просто мы их не заметили?

Но это было не всё. В одном из файлов мелькало имя матери Василисы. А еще нескольких крупных чиновников, которые раньше были ментами. Теперь их неприкосновенность не позволяет их допросить без постановления.

– Чёрт, – пробормотал я. – Вляпаемся, чувствую.

За дверью послышались шаги, и я резко вернулся в реальность. В кабинет заглянул Орлов – еще один оперативник, высокий, жилистый парень лет тридцати, с вечно недовольным выражением лица. В руках – чашка кофе. Он с интересом подходит к экрану, тоже вчитываясь.

– Это у тебя откуда? – Он кивнул на экран и подошёл ближе, изучая файлы. – Дело Громова?

– Он самый, – кивнул я, не сводя взгляда с экрана.

Орлов скептически прищурился.

– Стоп. Но он ведь сгорел в машине, да? Останки… Или ты так и не поверил в самоубийство?

Я молчал. В кабинете было тихо, слышно, как за окном гудит город. Я перевёл взгляд на Орлова.

– А ты сам? Поверил?

Он пожал плечами, нахмурившись:

– Слишком удобно всё сложилось. Много людей тогда взлетело. Но улик не было. Доказательств – ноль.

Я кивнул. Теперь, возможно, доказательства появились.

Орлов отпил из своей чашки, оценивающе глядя на меня, на Платова, а потом вдруг усмехнулся:

– И знаешь, что ещё интересно? Этот бухгалтер ведь тогда увёл у тебя бабу. Как её… Власова?

Я медленно поднял на него взгляд.

Анна Власова – журналистка, с которой я тогда работал над этим делом и трахался, когда было время. Острый ум, цепкость, язвительная усмешка – она знала, как выворачивать правду наизнанку и не боялась этого.

Пока в нашем расследовании не появился Громов.

Я потёр виски, откинулся на спинку кресла, вглядываясь в экран, но видел не цифры, а прошлое.

– Ты ведь с ней работал над этим делом, – продолжил он, явно наслаждаясь моментом. – И не только над делом.

Мужики ржут, а я закрываю файл, забираю флешку, прячу в сейф.

Я оттолкнулся от стола и встал. Надо найти Власову. Она тогда тоже как – то резко испарилась. Я и не вспоминал о ней с тех пор.

– Куда ты? – насторожился Щербаков.

– В архив.

Он усмехнулся, покачав головой.

– Ох, не люблю я, когда ты так говоришь.

Я не ответил, просто отправил мужиков заниматься рутиной, пока я не пойму в каком направлении двигаться дальше.

В архиве Управления у меня есть свой человек.

Лена, архивариус, работала здесь столько лет, что могла найти любое дело с закрытыми глазами.

Когда я вошёл, Лена тут же встала, поправив глубокое декольте.

— Давно ты ко мне не заглядывал, Стасик, — в воздухе висел запах старой бумаги и дешёвого кофе. Она взглянула на меня, едва заметно приподняв бровь. – Ты же знаешь, я не могу выдать тебе дело без постановления.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаю, — медленно крадусь к ней, а он ведет языком по губам. – Но обычно ты идешь мне на встречу.

— Только если встреча будет жаркой, Стас. Дверь закрой и приступим к поиску, – протянула она лениво, оценивающе оглядев меня с ног до головы.

Я молча кивнул. Мы давно знали правила этой игры. Одно дело – один оргазм.

На автомате я шагнул вперёд, прижал её к стене, чувствуя, как она довольно улыбается. Её губы дрогнули в ожидании, пальцы легли мне на грудь.

Но в голове вспыхнул другой образ – запертой в квартире Васьки, которую я оставил спящей на диване.

Она бы никогда не узнала о том, что здесь произойдет. Секс вообще никогда не был для меня проблемой. Ни с кем. А тут вдруг… Совесть? Я думал она давно убежала от меня.

– Сегодня не выйдет. У меня венерическое, – сказал я сухо, а Лена отшатнулась. – Так что в следующий раз.

— Со справкой желательно, — хмыкает он и толкает ко мне лист бумаги. – Пиши, какое дело тебе нужно.

Через несколько минут я уже держал в руках старую папку, на которой скопился толстый слой пыли. Бумага пожелтела, края страниц были потрёпаны. Я перелистывал их быстро, привычно, глазами выхватывая ключевые моменты. Всё это мне уже было знакомо. Но теперь, благодаря флешке, я видел пробелы, которых раньше не замечал. Имена, на которые не обращал внимания.

Сделав копию, я вернулся в кабинет и спрятал дело в ящик стола.

Едва успел захлопнуть его, как дверь распахнулась с силой, от которой стекло в раме дрогнуло.

На пороге стоял начальник подполковник Орлов.

– Градов, – выпалил он, – в квартире Светловых был пожар. Ты знал?

— Да, был там утром. Светлова в морге, — говорю максимально отстраненно, хотя представлять этого не хочу.

— А там… В квартире ничего не нашли?

Очень интересно.

— Так там все выгорело подчистую. А что нужно было найти?

— Да так, ничего. Причина пожара?

— Поджог.

— Ладно… Ладно. Работай. Знаешь, давай пока не говорить ее матери. Иначе она вообще откажется показания давать.

— Согласен. Еще ко мне что – то?

— Да. Заправься, ты в конце концов офицер.

— Точно… Офицер, — поправляю рубашку, падая обратно в кресло и думая о том, как бы побыстрее вернуться к Василисе и снова ее трахнуть. Все таки очень сладкая девочка оказалась.

Глава 22.1

Я медленно поднял на него взгляд.

Анна Власова – журналистка, с которой я тогда работал над этим делом и трахался, когда было время. Острый ум, цепкость, язвительная усмешка – она знала, как выворачивать правду наизнанку и не боялась этого.

Пока в нашем расследовании не появился Громов.

Я потёр виски, откинулся на спинку кресла, вглядываясь в экран, но видел не цифры, а прошлое.

– Ты ведь с ней работал над этим делом, – продолжил он, явно наслаждаясь моментом. – И не только над делом.

Мужики ржут, а я закрываю файл, забираю флешку, прячу в сейф.

Я оттолкнулся от стола и встал. Надо найти Власову. Она тогда тоже как – то резко испарилась. Я и не вспоминал о ней с тех пор.

– Куда ты? – насторожился Щербаков.

– В архив.

Он усмехнулся, покачав головой.

– Ох, не люблю я, когда ты так говоришь.

Я не ответил, просто отправил мужиков заниматься рутиной, пока я не пойму в каком направлении двигаться дальше.

В архиве Управления у меня есть свой человек.

Лена, архивариус, работала здесь столько лет, что могла найти любое дело с закрытыми глазами.

Когда я вошёл, Лена тут же встала, поправив глубокое декольте.

— Давно ты ко мне не заглядывал, Стасик, — в воздухе висел запах старой бумаги и дешёвого кофе. Она взглянула на меня, едва заметно приподняв бровь. – Ты же знаешь, я не могу выдать тебе дело без постановления.

— Знаю, — медленно крадусь к ней, а он ведет языком по губам. – Но обычно ты идешь мне на встречу.

— Только если встреча будет жаркой, Стас. Дверь закрой и приступим к поиску, – протянула она лениво, оценивающе оглядев меня с ног до головы.

Я молча кивнул. Мы давно знали правила этой игры. Одно дело – один оргазм.

На автомате я шагнул вперёд, прижал её к стене, чувствуя, как она довольно улыбается. Её губы дрогнули в ожидании, пальцы легли мне на грудь.

Но в голове вспыхнул другой образ – запертой в квартире Васьки, которую я оставил спящей на диване.

Она бы никогда не узнала о том, что здесь произойдет. Секс вообще никогда не был для меня проблемой. Ни с кем. А тут вдруг… Совесть? Я думал она давно убежала от меня.

– Сегодня не выйдет. У меня венерическое, – сказал я сухо, а Лена отшатнулась. – Так что в следующий раз.

— Со справкой желательно, — хмыкает он и толкает ко мне лист бумаги. – Пиши, какое дело тебе нужно.

Через несколько минут я уже держал в руках старую папку, на которой скопился толстый слой пыли. Бумага пожелтела, края страниц были потрёпаны. Я перелистывал их быстро, привычно, глазами выхватывая ключевые моменты. Всё это мне уже было знакомо. Но теперь, благодаря флешке, я видел пробелы, которых раньше не замечал. Имена, на которые не обращал внимания.

Сделав копию, я вернулся в кабинет и спрятал дело в ящик стола.

Едва успел захлопнуть его, как дверь распахнулась с силой, от которой стекло в раме дрогнуло.

На пороге стоял начальник подполковник Орлов.

– Градов, – выпалил он, – в квартире Светловых был пожар. Ты знал?

— Да, был там утром. Светлова в морге, — говорю максимально отстраненно, хотя представлять этого не хочу.

— А там… В квартире ничего не нашли?

Очень интересно.

— Так там все выгорело подчистую. А что нужно было найти?

— Да так, ничего. Причина пожара?

— Поджог.

— Ладно… Ладно. Работай. Знаешь, давай пока не говорить ее матери. Иначе она вообще откажется показания давать.

— Согласен. Еще ко мне что – то?

— Да. Заправься, ты в конце концов офицер.

— Точно… Офицер, — поправляю рубашку, падая обратно в кресло и думая о том, как бы побыстрее вернуться к Василисе и снова ее трахнуть. Все таки очень сладкая девочка оказалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 23.

Все складывалось как никогда удачно, если можно так назвать. Все в отделе думают, что Светловой больше нет. Странно как нервничал начальник, когда понял, что квартира целиком выгорела. Даже сам хотел убедиться.

Перед тем как вернуться к Василисе, я все – таки заеду по адресу прописки Власовой. Хотя район не мой и очень меня удивляет. Она бы не стала тут жить.

Я сидел в машине, скользя взглядом по строчкам адреса в телефоне. Старый район, узкие улочки, облупленные фасады. Здесь пахло сыростью, мокрым асфальтом и чужими жизнями, которые текли в окнах старых домов.

Такая как Аня, могла тут брать интервью, но не ночевать. Не её уровень.

Её имя до сих пор отдавало в голове, как глухо стучащая дверь прошлого.

Я уже вычеркнул её, годы сделали своё дело, но, стоило мне увидеть ее имя, как в башке тут же кадрами вспыхнули сцены нашего прошлого. Как она подкатила ко мне, словно из – за симпатии, как потом огребала, когда сливала инфу, которой я с ней делился, или которую ей удавалось подслушать, как она замаливала грехи, стоя на коленях и отсасывая как пылесос. Было интересно, пока эти качели не наскучили нам обоим. Неудивительно, что она выбрала Громова, с которым была некая стабильность. Этой стабильности, пожалуй, хотелось и мне. А еще чтобы ужин на столе и на все готовая баба. Моя, а не общая.

Я подъехал к нужному дому, заглушил мотор. Даже в это время двор был битком заставлен машинами, а я встал прямо напротив её подъезда.

Поднялся по лестнице. Постучал в дверь.

Тишина. Почему она тут прописана? За какой хер?

Ещё раз стучу. Сильнее.

– Анна, – позвал я, прислушиваясь.

Ответа не было. Ни звука. Ни тени за дверью.

Старое, чертовски знакомое ощущение – холод в животе, сжатые кулаки. Я развернулся и постучался в соседнюю квартиру. Открыла мне женщина, чьи волосы были накручены на бигуди. Показываю ей удостоверение.

— Женщина тут не приходила? Черные волосы, стройная.

— Была, да. Буквально вчера приходила.

— А до этого?

— Никого не было.

Я поблагодарил женщину, спустился вниз, вышел на улицу.

И тут увидел её. Вот же удача.

Анна стояла у машины, чуть сутулясь, накидывая капюшон, словно это могло скрыть ее яркий вид.

Её взгляд на секунду встретился с моим, и я увидел, как в ней что-то дрогнуло. Она попыталась сесть обратно в машину, но я успел ее перехватить.

Но прежде чем я успел сказать хоть слово, я заметил красную точку у неё на лбу.

Секунда.

Я схватил её за руку, резко дёрнул вниз – она глухо вскрикнула, когда мы рухнули на землю.

Выстрел.

Глухой хлопок снайперской винтовки, и пуля пробила стекло её машины, расколов его на тысячи осколков, обсыпая наши головы. И снова выстрел, от которого мы прячемся за машиной.

Я прижал Аню к земле, вскидывая пистолет, резко оборачиваясь, выхватывая взглядом крышу дома. Но там уже никого не было – только силуэт вдалеке, растворяющийся в ночи.

Анна дышала тяжело, глядя на меня снизу вверх.

А потом – выдохнула со слабой усмешкой.

– Опять всех спасаешь?

— Заткнись.

Голос её был хрипловатый, чуть сбитый, но в нём не было паники.

Я смотрел на неё. Всё то же лицо, те же карие глаза, только взгляд изменился – стал жёстче, острее, без той тени доверия, которая была когда-то.

– Тебе придется кое – что мне рассказать, – бросил я, убирая пистолет за пояс. – Поехали.

Она нахмурилась.

– В отделение?

– Спрячу тебя, пока не выясню кому ты помешала, – коротко сказал я и, схватив её за руку, потянул к машине, которую завожу и сразу стартуя, пока в нашу сторону едут парни из местного отдела.

Дождь моросил, стекая по стеклу, превращая фонари в расплывчатые пятна света.

Анна молчала.

Я сжал руль, чувствуя, как мышцы на плечах затекли от напряжения. Как они на нее вышли? Неужели крыса в отделе? Но кто их них?

– Ты совсем не изменился, я часто о тебе думаю. — Она чуть помедлила, потом усмехнулась: – Разве ты не рад меня видеть?

Я сжал зубы.

– В других обстоятельствах я бы заставил тебя сосать за спасение.

Она вздохнула, прижимаясь затылком к подголовнику.

– Ого, ты влюбился?

– Лучше скажи, что ты забыла в этом районе? Ты же явно тут не живешь.

– Градов… Ну вот куда ты опять лезешь.

– Это связано с Громовым? Он жив?

Она молчала.

Я резко взглянул на неё. В её лице не дрогнуло ни мускула, но я знал её слишком хорошо.

Тишина.

Ответа не последовало.

Я снова перевёл взгляд на дорогу, выдыхая сквозь зубы.

– Понятно, — что – то не складывается. Почему именно сейчас. – Громов хочет вернуться к жизни, но ему нужно закрыть владельца Сройкома?

Она усмехнулась:

– Боже, Стас, ты читаешь мысли?

— Просто умею размышлять. У него вроде была семья. Блин, пропустил этот момент. Вроде жена и дочь…

— Нельзя быть таким умным.

— Забрала мужика из семьи? В твоем духе.

— Он сам ушел.

— Подстроив свою смерть?

— Лучше для семьи умереть, чем быть предателем.

Паркуюсь возле своей обычной квартиры. Мы поднимаемся в нее, я включаю свет и закрываю дверь за ключ. Потом идем на чердак, где преодолев несколько десятков метров, спускаемся с чердака на шестой этаж. К квартире, где я запер Василису.

Есть дикое ощущение, что две эти женщины оказались в одной квартире не случайно.

Дверь открылась сразу, как только я вставил ключ в замок.

Василиса.

Она стояла в проёме, улыбаясь – лёгкой, тёплой улыбкой, в которой было столько домашнего уюта, что я на секунду даже забыл, что привёл с собой другую женщину.

Но потом её взгляд скользнул мимо меня.

Улыбка стекла, как вода с запотевшего стекла.

Я видел, как она медленно переводит взгляд с меня на Анну, как её пальцы чуть сжимаются в кулаки.

Анна, конечно же, всё это заметила.

Я почувствовал её движение ещё до того, как она коснулась меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она шагнула ближе, её ладонь скользнула мне на грудь, а губы прижались к моим – коротко, но достаточно долго, чтобы создать нужное впечатление.

Я не ответил на поцелуй, но и не отстранился.

Потому что мне было интересно.

Что сейчас в глазах Василисы?

Я знал ответ ещё до того, как взглянул на неё.

Ревность.

Она отвернулась резко, как от удара, плечи напряглись.

– Ужин на кухне, – бросила она ровным, почти безразличным голосом. – Если вы голодные.

Затем развернулась и ушла вглубь квартиры, её босые шаги сердито прозвучали по паркету.

Забавно.

Я на секунду сжал кулаки, сделав движение, будто хотел броситься за ней, но Анна уже шагнула в комнату, стряхивая с себя куртку и небрежно вешая ее на крючок.

– Уютно у тебя, Градов, – заметила она с лёгкой усмешкой, но голос её звучал напряжённо.

Я провёл рукой по лицу, глубоко выдохнул.

С Василисой я разберусь потом.

Сначала нужно понять, что делать с Анной.

Анна зашла на кухню, села за стол, лениво откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на меня.

– Как удачно сложилось, что именно сегодня ты приехал в свою старую квартиру, – протянула она, склонив голову набок. – Может, это всё тобой и подстроено?

Я взял стакан с домашним морсом, сделал глоток и медленно поставил его обратно, не сводя с неё взгляда.

– Может быть, – кивнул я, скользнув взглядом по её лицу. – Но тебе ли не знать, что подковёрные игры – не мой стиль. Иначе давно бы сидел в главке, раздавая приказы, а не бегал по улицам.

Она хмыкнула, но ответить не успела – я наклонился ближе, упёршись локтем в стол.

– Теперь давай про твоего любовника. Где он? – голос мой был низким, твёрдым, без намёка на уступки. – Что ты прячешь в той квартире? Почему тебя хотят убрать?

Анна приподняла брови.

– Столько вопросов. Может, сначала поедим?

Я сжал челюсть, наблюдая, как она встает и идет к плите, открывая крышку кастрюли. Невольно оцениваю внешний вид, жопу, которая стала как будто больше. А может быть я придираюсь, потому что ее тело не волнует меня как мысль, что там себе надумала Василиса.

– О Боже… – протянула Анна с лёгким стоном. – Как давно я не ела голубцов. Наверное, с детства.

Я не шевельнулся, наблюдая, как она набирает себе несколько штук, садится и подцепляет вилкой кусочек. У меня самого сводит желудок от голода, но еда всегда стояла на последнем месте.

– Она у тебя золото. Я бы точно не стала тебе готовить.

Я поджал губы, уже предугадывая, что она скажет дальше.

И точно.

– Зато я была хороша в другом, – добавила она с ленивой усмешкой.

Я выдержал паузу, не дав ей насладиться от своей реакции.

– Опыт – дело наживное, – бросил я спокойно.

Она усмехнулась, но взгляд у неё был внимательный.

Я кивнул на тарелку.

– Ешь. Я сейчас приду.

Развернувшись, я вышел из кухни, направляясь в другую комнату.

К Василисе.

Глава 23. 1

Василиса.

Она стояла в проёме, улыбаясь – лёгкой, тёплой улыбкой, в которой было столько домашнего уюта, что я на секунду даже забыл, что привёл с собой другую женщину.

Но потом её взгляд скользнул мимо меня.

Улыбка стекла, как вода с запотевшего стекла.

Я видел, как она медленно переводит взгляд с меня на Анну, как её пальцы чуть сжимаются в кулаки.

Анна, конечно же, всё это заметила.

Я почувствовал её движение ещё до того, как она коснулась меня.

Она шагнула ближе, её ладонь скользнула мне на грудь, а губы прижались к моим – коротко, но достаточно долго, чтобы создать нужное впечатление.

Я не ответил на поцелуй, но и не отстранился.

Потому что мне было интересно.

Что сейчас в глазах Василисы?

Я знал ответ ещё до того, как взглянул на неё.

Ревность.

Она отвернулась резко, как от удара, плечи напряглись.

– Ужин на кухне, – бросила она ровным, почти безразличным голосом. – Если вы голодные.

Затем развернулась и ушла вглубь квартиры, её босые шаги сердито прозвучали по паркету.

Забавно.

Я на секунду сжал кулаки, сделав движение, будто хотел броситься за ней, но Анна уже шагнула в комнату, стряхивая с себя куртку и небрежно вешая ее на крючок.

– Уютно у тебя, Градов, – заметила она с лёгкой усмешкой, но голос её звучал напряжённо.

Я провёл рукой по лицу, глубоко выдохнул.

С Василисой я разберусь потом.

Сначала нужно понять, что делать с Анной.

Анна зашла на кухню, села за стол, лениво откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на меня.

– Как удачно сложилось, что именно сегодня ты приехал в свою старую квартиру, – протянула она, склонив голову набок. – Может, это всё тобой и подстроено?

Я взял стакан с домашним морсом, сделал глоток и медленно поставил его обратно, не сводя с неё взгляда.

– Может быть, – кивнул я, скользнув взглядом по её лицу. – Но тебе ли не знать, что подковёрные игры – не мой стиль. Иначе давно бы сидел в главке, раздавая приказы, а не бегал по улицам.

Она хмыкнула, но ответить не успела – я наклонился ближе, упёршись локтем в стол.

– Теперь давай про твоего любовника. Где он? – голос мой был низким, твёрдым, без намёка на уступки. – Что ты прячешь в той квартире? Почему тебя хотят убрать?

Анна приподняла брови.

– Столько вопросов. Может, сначала поедим?

Я сжал челюсть, наблюдая, как она встает и идет к плите, открывая крышку кастрюли. Невольно оцениваю внешний вид, жопу, которая стала как будто больше. А может быть я придираюсь, потому что ее тело не волнует меня как мысль, что там себе надумала Василиса.

– О Боже… – протянула Анна с лёгким стоном. – Как давно я не ела голубцов. Наверное, с детства.

Я не шевельнулся, наблюдая, как она набирает себе несколько штук, садится и подцепляет вилкой кусочек. У меня самого сводит желудок от голода, но еда всегда стояла на последнем месте.

– Она у тебя золото. Я бы точно не стала тебе готовить.

Я поджал губы, уже предугадывая, что она скажет дальше.

И точно.

– Зато я была хороша в другом, – добавила она с ленивой усмешкой.

Я выдержал паузу, не дав ей насладиться от своей реакции.

– Опыт – дело наживное, – бросил я спокойно.

Она усмехнулась, но взгляд у неё был внимательный.

Я кивнул на тарелку.

– Ешь. Я сейчас приду.

Развернувшись, я вышел из кухни, направляясь в другую комнату.

К Василисе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24.

Всего несколько секунд, и я в комнате, где окопалась Василиса.

Она сидит на диване с книжкой, делая вид, что её не заботит произошедшее.

Её поза расслабленная, даже чуть небрежная. Я бы ей поверил, если бы не увидел её реакцию раньше. Чуть раздувающиеся ноздри, едва заметное подрагивание пальцев на странице — всё в ней кричит о внутреннем напряжении.

Она злится, но молчит. Молчит, даже зная, что какая – то сука жрет ее голубцы.

И это бесит меня больше, чем истерика.

Сколько раз меня ревновали женщины. Сколько раз они устраивали сцены, бросались словами, требовали объяснений. Я привык. Я знал, как тушить этот огонь — или разжигать ещё сильнее. Но впервые за долгое время меня не пытаются загнать в угол, не кидаются обвинениями. Меня просто игнорируют. И, чёрт возьми, впервые мне не хочется этого.

Я усмехаюсь, читаю обложку её книги, присаживаюсь рядом, закидывая её ноги себе на колени.

— Уголовный кодекс? Увлекательно?

— Ищу статью, по которой можно на тебя заявить.

— Начни с домогательства, — лениво комментирую, одной рукой удерживая её ноги, другой проводя по обнажённым коленям. Кожа тёплая, гладкая. Вася откликается на прикосновение лёгким вздохом, который она тут же гасит. Она так и не смотрит на меня, будто меня нет, будто я не существую. — А там и до покушения на половую неприкосновенность дойдём.

Я чувствую, как её мышцы напрягаются, прежде чем она резко сжимает мою руку бёдрами, намеренно, отчаянно. Будто это может меня остановить. На ней мои вещи. Большая футболка, заправленная в шорты, которые она сильно затянула на талии. Широкие, в которые я легко заползаю рукой.

Вася сжимает бедра, пытаясь кажется сломать мне руку, но я только смеюсь, поддаюсь вперёд, и одним движением сбрасываю книгу в сторону, подминая её под себя.

Вася выгибается, точно пойманный зверёк, дёргается, пытается выскользнуть.

— Тогда меня посадят за особо тяжкое. Отпусти! — голос её дрожит, но в нём нет страха. Только злость, обида, напряжение.

— Это если я заявлю, — бросаю в ответ, удерживая её взгляд, зажимая щеки пальцами.

Она замирает, губы сжимаются в тонкую линию, а по щекам ползут розовые пятна.

Я вижу, как она борется с собой. — Я же ударю. — Ударь. Заслужил. Она поджимает губы, а потом дает пощечину. Сочную такую, с оттяжечкой. Я дергаю головой, чувствуя как горит щека, но продолжаю заглядывать в глаза, на ресницах которыхз повиски тонкие слезы. Новая пощёчина, с другой стороны, а потом вопрос, который наверняка крутился на ее языке все эти минуты. — Зачем ты поцеловал её?

Я улыбаюсь, чуть прищуриваясь. Её ревность сладкая, горячая, как алкоголь, пьянящая.

— Хотел убедиться, что ты скучала.

— Дурак, — выдыхает она, а я лишь ухмыляюсь.

— Согласен. Так что, продолжим или… можно приступать к преступлению против половой неприкосновенности? — мой голос падает до хриплого шёпота, и прежде чем она успевает ответить, я жадно впиваюсь в её губы.

Её дыхание смешивается с моим, горячее, рваное.

Она целуется так, будто ненавидит меня, сжимает мои плечи, ногтями впивается в кожу.

Я давлю пальцами, ощущая под тонкую ткань, тёплую, уже пропитанную её влагой. Вася извивается, но теперь не убегает. Только поддаётся, стискивает пальцы в моих волосах, чуть дёргает.

Я целую ее все глубже, скользнув пальцами за ткань, окуная их в горячие соки, раскатывая их по складкам. Вторая рука сжимает грудь. Не раздеваю ее, потому что сам еле удерживаю себя в рамках.

За стенкой баба от которой мне нужна инфа, а я ласкаю женщину, чтобы она не дулась. Это пиздец, господа. Но мой большой палец находит комочек нервов, катают его все быстрее и быстрее, пока остальные пальцы ныряют в пульсирующее лоно.

Всего несколько мгновений, и я ртом ловлю смачный стон, который словно новая порция виа гры, разрывающая изнутри от жажды трахаться.

Вася замирает, открывает глаза, пока я вылизываю ее пальцы.

— Ужинать будем вместе, а пока сиди тихо. И не заходи, чтобы ты не услышала.

— Хорошо, — устало шепчет она, расползаясь по дивану, пока я поправляю член в штанах и иду мыть руки.

Возвращаюсь на кухню, где Аня расслаблено сидит, очевидно не собираясь со мной делиться информацией. Ведь по сути кроме жёсткой ебли я никогда не показывал того себя, которого знают все уголовники, побывавшие у меня на допросах.

Достаю из кармана наручники, и она тут же напрягается.

— Что ты…

Договорить не даю. Просто хватаю суку за волосы и подтаскиваю к батарее. Когда она открывает рот, чтобы закричать, сую ей в рот платок, завязывая тугим шарфом.

Она раскрывает глаза от ужаса, а я дёргаю ее за волосы и шепчу.

— Надеюсь пары часов тебе хватит, чтобы начать говорить мне все, что я хочу услышать. Иначе голубцы будут последней едой, которую ты видишь в жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25.

Аня не дёргается, не срывается в отчаянные попытки освободиться, но я чувствую, как в ней закипает глухая, затаённая ярость. Её пальцы дрожат в наручниках, но губы остаются плотно сжатыми, поджатые в тонкую линию, белые от напряжения.

Я опускаюсь на корточки перед ней, медленно, методично, словно подсекаю зверя в капкане, наблюдая за каждым мельчайшим движением. Слишком долго работал с людьми, чтобы не видеть, что внутри неё бушует целая буря.

— Ты умная, — тихо говорю, наклоняясь ближе. Запястья её скованы, рот затянут, но глаза... В глазах до сих пор борьба. — Знаешь, что паника не поможет. Это правильно. Это нравится мне больше, чем истерики, но не вздумай молчать. Я человек нетерпеливый.

Она делает короткий вдох, ноздри едва раздуваются.

Я знаю, что она хочет сказать, но пока не может.

Её взгляд падает на кухонный стол, на тарелку с недоеденными голубцами. Небольшой хаос из разорванного хлеба, смазанных следов масла на фарфоре.

— Не думаю, что ты хочешь умереть с этим последним вкусом во рту.

Я вытягиваю шарф, давая ей возможность заговорить, но она не спешит. Только облизывает пересохшие губы, медленно переводя взгляд на меня.

— Больной ублюдок. И что ты хочешь услышать?

Её голос хриплый, сорванный, но не ломается.

Я усмехаюсь.

— Давай начнём с того, какова твоя роль в деле Игнатьева. Ты же наверняка вкурсе, кто его убил?

Она смотрит мне в глаза, и впервые мне кажется, что я вижу не просто женщину в плену, а хищницу, загнанную в угол.

Вижу, как её плечи расслабляются — не сдаваясь, а меняя тактику.

И это чертовски интересно.

Аня молчит ровно столько, сколько ей нужно, чтобы собраться с мыслями. Дыхание ровное, чуть замедленное — она контролирует себя. Это почти восхищает, но не делает меня мягче.

Её зрачки скользят в сторону, но не от страха — она анализирует, перебирает варианты. Сдавать кого-то или нет? Что говорить, а что оставить при себе?

— Ты ошибся, — наконец выдаёт она, и голос её звучит глухо, но ровно. — Изначально шёл не по тому следу.

Я медленно наклоняюсь, приближаясь, словно вытягивая из неё каждое слово.

— В какой момент. Когда решил, что Громов мертв или когда обвинил бывшего владельца. А может когда пустил тебя, лживую суку в свою постель? Ты ведь специально сосала, чтобы подозрения от себя отвести. От себя и от Громова?

Аня сглатывает, облизывает пересохшие губы, бросает короткий взгляд на тарелку с остывшей едой.

— Владелец был не виноват, — говорит она. — Его убили, потому что он догадался, кто крадёт. Алеше нужно было кого-то подставить, и он выбрал бывшего владельца. Всё просто. Мотивация вполне ясна. Старый хозяин вёл свой бизнес в той же сфере, был активным, на виду. Если бы копнуть глубже, то в его бумагах наверняка что-то нашли бы. Достаточно, чтобы его посадить.

Я молча смотрю на неё.

— Алеша сильно хапнул? Ты его подвела к этому?

Аня делает паузу.

— Стас. Я просто нашла способ развести лоха. Я не просила его убивать.

Я позволяю этим словам зависнуть в воздухе. Тяжёлые, как свинец.

— Но он это сделал? А ты помогла скрыть следы.

Она не отвечает сразу, но мне не нужен её ответ. Я уже знаю.

— Допустим, но ты всё равно ничего не докажешь, — выдыхает Аня, прикрывая глаза, будто пытаясь удержать себя от лишних эмоций.

Я склоняюсь ближе, чувствуя, как её плечи напрягаются, как на миг учащается дыхание. Она держится, но мне плевать.

— Ещё один вопрос. Зачем ты вернулась. Выдала себя с головой.

— Это не я! — выплёвывает она, глаза вспыхивают гневом, но в нём есть и страх. — Этот гандон захотел отдать часть сбережений своей дочке, потому что обиженная мамаша не хотела брать денег! Он приехал поговорить, и они поругались.

Аня тяжело дышит, её голос чуть дрожит.

— Он и так посылал нормально денег… забирал, получается, у меня!

— Но что-то пошло не так?

Она сжимает губы, прикрывает глаза, делает глубокий вдох.

— Да. Его бывшая жена обещала раскрыть нас. У неё, оказывается, хранилась флешка с информацией. Громов пытался её найти, но только она знала, где она.

Холод пробирается под кожу, стекает по позвоночнику, словно змея, скользкая и ядовитая.

Мать. Дочь. Флешка.

Я видел этот сюжет раньше.

Я слишком хорошо знал, чем он заканчивается.

— Так что этот пожар был весьма кстати, — добавляет она, голос уже не дрожит, но в нём больше нет и вызова. Только пустота.

Громов.

У него ведь и правда была семья.

В голове всплывают обрывки информации: дочь, совсем малышка, жена. Но они носили другую фамилию. Громов никогда не говорил о них вслух, будто стер из памяти, вычеркнул, закопал поглубже.

— Громов прячется в той квартире, от которой ты меня отвела, — говорю, больше себе, чем ей. — А кто стрелял?

Аня медлит.

— Какая теперь разница? — наконец говорит она, взгляд её твёрд, но в нём мелькает что-то похожее на усталость. — Отпусти меня, Градов. Ты всё равно ничего не докажешь.

Она слегка подаётся вперёд, и даже в этом движении чувствуется уверенность.

— Тебе никогда не дадут вести это дело, — продолжает она. — Слишком много людей получили с него навар. Ты же не думаешь, что организовать подставную смерть так просто?

Я смотрю на неё.

— Не просто… — говорю тихо. — Понимаю.

И вдруг тишину разрывает голос.

— Папа не умер?

Я замираю.

Вася.

Она стоит в дверях, бледная, кулаки сжаты так сильно, что костяшки побелели.

Глаза широко раскрыты, тёмные, наполненные тысячами вопросов.

Она слышала. Всё.

Я встречаюсь с ней взглядом, и внутри меня медленно, ледяным комом, нарастает холод.

— Вася…

Но она не слышит меня.

Её дыхание сбивается, губы дрожат, но она не делает ни шага назад.

— Он… Он жив?

Её голос — не шёпот, не крик, а что-то среднее, что-то почти потустороннее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глаза её наполнены страхом.

Надеждой.

И чем-то ещё.

Я не сразу понимаю, чем.

Гнев.

Тихий, вязкий, как дым после пожара.

Глава 26.

— Он… жив? — её голос срывается, но не от страха.

Она делает шаг вперёд, но уже в следующую секунду бросается на меня, кулаки врезаются в грудь, в плечи, в руки. Неосознанно, в слепом порыве — не от ненависти, а от правды, которая рушит её мир.

— Ты знал?! — она кричит мне прямо в лицо.

— Нет! — я хватаю её за запястья, удерживаю. — Вася, я не знал!

Она дышит тяжело, вырывается, но не так, как человек, пытающийся убежать. Она хочет драться. Хочет знать.

— Он жив… — её голос становится тише, будто она только сейчас сама осознаёт это. — Где он?!

Я смотрю на Аню. Она удивлённо, во все глаза смотрит на дочь своего любовника.

— Где он?! — Василиса пытается вырваться, но я держу её крепко.

— Я не знаю, — говорю я твёрдо.

— Ты лжёшь! Ты постоянно мне лжешь!

— Я только что об этом узнал! Тишина.

Я чувствую, как она тяжело дышит, как её тело дрожит от напряжения.

— Мы с матерью жили в нищете, а он?! — Василиса почти захлёбывается криком, её голос рвёт воздух. — Он шиковал?! Жрал с золотых тарелок, трахал свою любовницу, жил, как король, пока мы гнили в грязи?!

Я молчу. Пусть кричит. Пусть выливает всё, что сжигает её изнутри.

— Он даже не пытался с нами связаться, а я плакала на его могиле?! Даже не… — её голос дрожит, но не слабеет.

Вдруг она резко оборачивается к Ане. В глазах не только ярость — там подозрение.

— Мне нужно поговорить с матерью! — Вася резко разворачивается, кидается к двери. — Прямо сейчас!

Я успеваю её схватить, обхватываю руками, удерживаю.

— Пусти! Пусти меня, сука!

Она рвётся, как дикий зверь, ногти вонзаются мне в запястья, дыхание горячее, прерывистое.

— Ты не пойдёшь туда. Тебя считают погибшей, Вась… Нельзя сейчас.

— Я должна с ней поговорить! Пусти!

Я резко поднимаю её на руки, она продолжает извиваться, но я не даю ей шанса вырваться. Несу в комнату, прижимая её к себе, и чувствую, как бешено колотится её сердце.

— Градов, ублюдок, пусти меня! — её голос осип, но силы не кончаются.

— Прости, — шепчу я и мягко, но уверенно смыкаю руку у неё на шее, перекрывая кислород.

Василиса продолжает дёргаться, но её удары становятся слабее, дыхание замедляется, губы приоткрываются в попытке вдохнуть воздух.

— Нет… — последний слабый выдох.

И через секунду её тело обмякает у меня на руках.

Я опускаю её на кровать.

Смотрю на неё.

Я знал, что этот момент наступит.

Но мне не нравится, что я был прав.

Я выхожу из комнаты, закрываю за собой дверь. В груди всё ещё остаётся глухая тяжесть. Я не хотел этого. Но другого выхода не было.

Аня сидит за столом, лениво проводит пальцем по деревянной поверхности, словно ей скучно. Потом цокает языком, поднимает на меня взгляд.

— Я не знала, что его дочь так выросла, — усмешка на её губах тонкая, но глаза внимательно изучают мою реакцию. — А ты её трахнул. Вот ирония-то.

Я резко оборачиваюсь, злобно сверкаю глазами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 26.1

— Заткнись.

Аня ухмыляется, чуть наклоняется вперёд, сцепляя пальцы в замок.

— Сейчас едем к твоему Громову, — жёстко перебиваю её. — Пора заканчивать со всей этой хернёй.

Она моргает, потом медленно качает головой.

— Дурак ты.

Я напрягаюсь.

— Нас просто всех убьют, как ты не понимаешь? — продолжает она. — Громов ведь не сам это всё провернул, а с помощью твоего начальника Орлова.

Внутри меня всё холодеет.

— Не шути так.

Аня смотрит прямо в глаза, её усмешка исчезает.

— А мне сейчас какой смысл врать? Я и так тебе во всем призналась.

Я держу паузу, но внутри уже закипает ледяное осознание.

Я подозревал. Конечно, подозревал.

Слишком многое не сходилось. Слишком часто Орлов давал мне намёки, что не все дела нужно доводить до конца.

Но я не хотел верить.

Потому что Орлов — тот самый человек, который когда-то привёл меня в отдел.

Когда я был всего лишь младшим лейтенантом — зелёным, рвущимся в бой, верящим в справедливость и чистоту закона.

Орлов меня учил. Вёл. Показывал, как устроена эта система.

И теперь… теперь мне приходится смотреть в лицо тому, чего я не хочу признавать.

Я резко отвожу взгляд.

— Мы всё равно едем к Громову.

Аня усмехается, но уже без насмешки.

— Ты реально дурак.

Я сжимаю челюсти. Внутри всё трясётся не от злости, а от осознания, что я стою у границы, за которой нет возврата.

Орлов.

Громов.

Коррупция, о которой я догадывался, но закрывал глаза, потому что иначе пришлось бы признать, что я сам все эти годы был пешкой.

Вот только если сейчас припрусь к Орлову с претензией, то попаду в сводку "убит при задержании" с подброшенным стволом

И что остается? Только связаться с теми, с кем не свяжется ни один нормальный мент.

Я отворачиваюсь, провожу рукой по лицу. Либо к чекистам, либо взять на душу еще больше грехов.

Я впервые за всю свою карьеру не знаю, как поступить.

Тащу Аню из квартиры, закрывая двери. Бросаю ее на пассажирское сидение, пристёгивая наручниками к рулю.

Я еду молча, пальцы крепко сжимают руль. Мысли скачут, как бешеные, перескакивая с одной проблемы на другую, не давая передышки. Всё катится к чёрту.

Мы паркуемся далеко от её старой квартиры, остаёмся в машине, наблюдая за подъездом.

Снаружи темно, но свет нескольких окон вырывается из-за толстых занавесок. Кто-то сейчас ужинает. Кто-то ложится спать. Кто-то даже не догадывается, что рядом с их домом сидят двое, которые либо переживут этот день, либо исчезнут.

Я напряжён, держу руку на пистолете. Вроде бы в этом дворе не должно быть опасности, но я уже давно не доверяю ни людям, ни местам.

Аня тяжело выдыхает. Я замечаю это боковым зрением, но не оборачиваюсь.

— Я думала о тебе…

Её голос звучит тише, чем обычно. Без привычной насмешки, без колкости.

Я продолжаю смотреть вперёд, но чувствую, как она медленно пододвигается ближе.

— Вспоминала наш секс…

Я моргаю.

— У меня ни с кем не было такого секса… — её пальцы мягко касаются моего плеча, чуть сжимают, словно проверяя мою реакцию. Она приближается ещё ближе, и я чувствую её горячее дыхание.

Я знаю этот момент. Я видел его сотни раз у других, в других обстоятельствах. Напряжение. Паника. Смерть, дышащая в спину. Люди сближаются, когда понимают, что завтра их может не быть.

Но в голове Василиса.

Я вижу её глаза.

Они пустые. Разбитые. Наполненные гневом и болью.

Какого это — проснуться в холоде и осознать, что тебя только что усыпили, лишили даже права на гнев?

Какого это — узнать, что отец, которого ты считала мучеником, оказался уродом, который бросил тебя в нищете, пока сам жил и процветал?

Я знаю, какого.

Это похоже на то, что чувствую я сам.

Пальцы медленно стискиваются, челюсти сжимаются.

Я поворачиваю голову к Ане.

— Отвали.

Она замирает, глаза чуть прищуриваются.

— Что, неужели она так хороша?

Я молчу.

Смотрю в тёмные окна, сдерживаю проклятия, которые вертятся на языке.

— Пошли. — Голос у меня сухой, напряжённый. — Давай воссоединим тебя с любимым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27. Василиса

Я просыпаюсь с тяжестью в груди. Секунду кажется, что я просто долго спала, но потом приходит осознание — это не сон. Это правда.

Голова гудит, дыхание сбито. Грудь сдавливает такая боль, что хочется выцарапать её ногтями, вырвать изнутри, лишь бы стало легче.

Громов. Отец. Жив.

Меня бросает в жар, руки дрожат, пальцы судорожно сжимают простыню. Я зажмуриваюсь, но перед глазами вновь вспыхивает могила с чёрным гранитом, где я стояла в детстве, где мама заставляла меня читать молитвы, чтобы "папа услышал".

Какой, к чёрту, папа?

Меня поднимает с кровати, я врываюсь в комнату, обшариваю её взглядом. Не знаю, что ищу — что-то, что можно разбить, разорвать, уничтожить. Ваза летит в стену, рассыпаясь осколками. Чашка разлетается под ногами. Я хватаю стул, с грохотом переворачиваю его, но этого мало.

Я задыхаюсь.

— Гребаный… ублюдок…

Слова срываются с губ шёпотом, потому что голоса во мне больше нет.

Я ударяю кулаком в стену. Больно. Но эта боль ничто по сравнению с тем, что рвёт меня изнутри.

Я вспоминаю, как в детстве мы с мамой жили в однушке, как я донашивала чьи-то старые вещи, как однажды она вытащила из мусорки игрушку, отмыла её и положила мне на подушку, сказав, что купила. Как я верила ей. Как прижимала к себе этот вонючий пластик и думала, что у меня есть мама, которая всегда меня спасёт.

Чушь.

Я ненавижу её.

Ненавижу её за то, что она знала.

За то, что смотрела мне в глаза все эти годы, врала, скармливала сказки о погибшем герое, заставляла молиться за его покой.

Я хочу выблевать из себя всю эту жизнь, выцарапать из памяти каждую секунду, где я стояла перед его фотографией и думала, что он был хорошим человеком.

А он жил. Просто жил. Ему было наплевать.

Я вспоминаю, как работала официанткой, как ночами подбирала объедки, которые оставляли жирные, ленивые ублюдки, потому что мне не хватало на нормальную еду. Вспоминаю, как мы с матерью пили пустой чай, как она говорила: "Доченька, потерпи, всё наладится".

Что наладится, мать? ЧТО?!

Я хватаю подушку и со всей силы швыряю её в зеркало. Стекло трещит, осыпаясь кусками на пол.

Всё, что я знала, было ложью.

Всё, что я любила, было притворством.

Меня предали. Оба.

Я падаю на колени среди осколков, руки трясутся, а внутри только пустота.

Я не плачу.

Я больше не могу плакать. Зато могу четко вспомнить момент, когда очень любила родителей.

* * *

Лето.

Солнце золотит узкие улицы, скользит по асфальту пятнами света. Воздух горячий, сладкий от запаха лип, перемешанный с пылью и тёплым ветерком.

Я босиком бегу по двору, запыхавшись от смеха. Папа — высокий, сильный — ловит меня за талию и подкидывает вверх. Я взлетаю, разрезая воздух, и на секунду кажется, что могу дотянуться до неба.

— Лета-а-а-аю! — кричу я, запрокинув голову, и слышу, как он смеётся.

Мамин голос доносится с балкона:

— Не роняй её, Костя!

— Да ты что, Ирка, я же богатырь!

Он ставит меня на землю, и я тут же взлетаю на цыпочки, тянусь к нему, обхватываю за шею. Мне пять или шесть, и папа — это целый мир. Большой, надёжный, тёплый.

— Ещё! — требую я.

— Всё, Василиса, хватит, — мама качает головой, но улыбается. — Пошли домой, обедать будем.

Мы идём через двор, и я цепляюсь за папину руку. Мне нравится, что она такая большая, тёплая.

— Ты меня любишь? — спрашиваю я.

Он усмехается, взлохмачивает мне волосы.

— Конечно, люблю.

— А как сильно?

Папа останавливается, делает вид, что задумался. Потом вдруг сгребает меня в охапку, поднимает над землёй и крепко прижимает к себе.

— Вот настолько!

Я смеюсь, вдыхаю знакомый запах его рубашки — запах табака, бензина и чего-то родного, чего-то, что я не могла тогда назвать, но знала, что это дом.

Мама ждёт нас на пороге, вздыхает, качает головой:

— Два ребёнка.

Папа подмигивает мне.

— Но ты же всё равно нас любишь, Ир.

Мама хмыкает и уходит на кухню. Я забегаю за ней, хватаю с тарелки кусочек хлеба, макаю в сгущёнку. Она не ругается, только легонько шлёпает меня по руке.

— Василиса, не таскай перед обедом.

Я смеюсь, облизываю сгущёнку с пальцев и убегаю в комнату, где папа уже развалился на диване, включил телевизор. Я запрыгиваю рядом, устраиваюсь у него под боком.

— Будем смотреть мультики?

— Конечно, будем, принцесса.

Я счастлива.

Мне кажется, это будет всегда.

* * *

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27.1

Резкий вдох.

Я снова здесь.

Нет солнца. Нет запаха лип. Нет сильных рук, что подбрасывают меня вверх, заставляя чувствовать себя лёгкой, словно воздух. Нет папиного голоса, нет маминого ворчания.

Я сижу среди осколков, сжав кулаки, и гляжу в треснувшее зеркало. Вижу там себя — растрёпанную, злую, с пустыми глазами.

Вот оно, настоящее.

Мир, в котором нет места добру. В котором никто не приходит тебя спасать, а если и приходит, то только для того, чтобы заткнуть, усыпить, убрать с дороги.

Градов.

Этот ублюдок даже не дал мне кричать. Он даже не дал мне осознать до конца правду, прежде чем вжал в матрас, сжал горло, отключил.

Мент.

Как же я могла думать, что для него что-то значу? Он не человек, он винтик в машине, которая только и делает, что крутится в вечном круге предательства. Он использовал меня, трахнул меня, а теперь просто хочет заткнуть, как всех до меня.

Я никому не нужна.

Я встаю, тело ломит, пальцы дрожат от напряжения. Подхожу к окну, вглядываюсь в улицу.

И вдруг я понимаю.

Мне плевать.

Мне плевать на мать, которая кормила меня ложью. Плевать на отца, который бросил нас в нищете, пока сам жил, словно король. Плевать на Градова, который считал, что может контролировать меня.

Пусть все знают.

Пусть узнают, что Громов жив.

Пусть этот мир, где каждый врёт, наконец сожрёт сам себя.

Я быстро одеваюсь. Руки работают машинально, застёгивают джинсы, натягивают куртку. Ботинки — на босу ногу, мне всё равно. Куда я иду, не нужны носки. Там нужны только крепкие нервы.

Окно открывается со скрипом.

Я вскакиваю на подоконник, смотрю вниз. Страх? Нет. Его больше нет. Его задушил Градов своей крепкой рукой, когда усыпил меня, как ненужную проблему.

Вылезаю на карниз, пальцы цепляются за холодный бетон. Ветер треплет волосы, толкает в спину, но я не боюсь. Медленно, шаг за шагом, пробираюсь к пожарной лестнице.

Один неверный шаг — и всё кончится. Но мне уже всё равно.

Я хватаюсь за ржавые перекладины, ощущаю, как железо впивается в ладони. Спускаюсь. Вниз, вниз, вниз.

Земля твёрдая, холодная. Я на неё даже не смотрю.

Просто иду.

Где меня точно выслушают?

Где мне поверят?

К нему.

К человеку, которого чуть не осудили за убийство моего отца. Минина Романа Петровича.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 28. Стас

Лестница скрипит под ногами, когда я поднимаюсь вверх.

Считаю пролёты. Раз. Два. Три. На четвёртом делаю короткую паузу, проверяю карман — отмычки на месте.

Возле двери Громова останавливаюсь, прислушиваюсь.

Тишина.

Отмычка ловко входит в замочную скважину. Два поворота, лёгкое движение пальцами — и замок с тихим щелчком поддаётся.

Я медленно открываю дверь, вхожу.

Квартира пахнет табаком и выветрившимся перегаром. Тусклый свет с улицы падает на пыльный пол, очерчивая силуэты мебели.

Здесь кто-то был недавно.

Я скользну взглядом по прихожей — на полу валяется куртка. Торопился.

Закрываю за собой дверь, вынимаю пистолет.

Прохожу вглубь.

Кровать смята, одеяло сброшено на пол. В углу стол с разбросанными бумагами, недопитая бутылка водки.

Я открываю шкаф. Пусто.

Комод. Тоже ничего.

Он ушёл.

— Чёрт… — выдыхаю, раздражённо проводя рукой по лицу.

Но что-то не так.

В затылке начинает зудеть знакомое чувство.

Я слышу шорох за спиной.

Рывком поворачиваюсь, но не успеваю.

Резкая боль пронзает голову.

Я даже не понимаю, что именно меня ударило — только ощущаю, как пол уходит из-под ног.

Мир вокруг расплывается.

Когда я прихожу в себя, первое, что чувствую — глухая боль в затылке.

Мерзкая, тупая, отдающая в виски.

Я открываю глаза. Квартира всё та же.

Медленно поднимаюсь, морщась от боли.

Меня не обыскали — пистолет на месте.

Но Громова нет.

Я бросаюсь к двери. Открыта. Сбежал гад.

Выхожу в подъезд, спускаюсь по лестнице, уже прикидывая, в какую сторону он мог податься.

Но когда подхожу к машине, холод проходит по спине.

Задняя дверь приоткрыта.

Заглядываю внутрь.

Пусто.

Власовой нет.

— Блядь тупая. Так и знал, что ей верить нельзя. Ничего, долго бегать не сможет.

Сажусь в машину и еду к Василисе. Желудок ноет от голода, а башка раскалывается так, словно в ней трещина. Еда и сон сейчас мне просто необходимы.

Я захлопываю дверь с такой силой, что стёкла в окнах дрожат. Куртку срываю с себя, бросаю на пол, делаю пару шагов вперёд — и замираю.

Квартира пуста. Мне даже обходить ее не надо, потому что окно открыто и холод такой, словно тут никогда не грели батареи.

— Твою мать… — выдыхаю, чувствуя, как что-то внутри скручивается в тугой узел.

Оглядываюсь. Её куртки нет. Ботинки тоже исчезли. Но она не просто ушла. Ушла в спешке. На кровати валяется кофта, брошенная как попало. На полу футболка. Всё говорит о том, что она хватала вещи на бегу, не думая.

— Дура… — глухо говорю, чувствуя, как злость разливается по венам.

Разворачиваюсь, резко бью кулаком в стену. Боль вспыхивает в костяшках, но я только сильнее сжимаю кулак. Зато помогает избавиться от голода и желания поспать.

— ДУРА!

Выхожу в коридор, осматриваюсь. Тихо. Соседи, наверное, опять подумают, что я псих. Да и плевать.

Достаю телефон, быстро набираю её номер. Гудки. Один. Второй. Третий. Сброшено.

Медленно опускаю телефон, смотрю на экран.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 28.1

— Ты серьёзно? — цежу сквозь зубы.

Снова набираю. Теперь уже короткие гудки. Телефон выключен.

Всё ясно.

— ЧЕРТ!

Хватаю куртку с пола, накидываю её на плечи и вылетаю из квартиры.

Она могла пойти только к одному человеку. К тому, кому интересна история про внезапно ожившего Громова. В тюрьму ее не пустят. Остаётся…

Минин.

Я еду быстро, игнорируя знаки. Проезжаю на жёлтый, где-то даже на красный. В груди бешено колотится сердце, но я не позволяю себе думать о худшем. Ещё рано.

Паркуюсь у дома Минина, даже не заглушая двигатель. Выпрыгиваю, бегу к его квартире. Громко стучу кулаком в дверь.

— Открывай, сука, — выдыхаю.

Через пару секунд дверь открывается.

Минин.

Он смотрит на меня с лёгким удивлением, но я сразу понимаю: он ничего не знает.

— Камеры, — бросаю, врываясь внутрь. — Давай, быстро.

Минин щурится, но не спорит. Он явно видит, в каком я состоянии. Лучше не перечить.

Он садится за ноутбук, вводит что-то, на экране появляются кадры с камер видеонаблюдения — подъезд, улица, лестничная площадка.

Я вглядываюсь в изображение, ищу её силуэт, её знакомые движения.

Но там пусто.

— Пролистай назад, — говорю жёстко. — Она могла прийти раньше.

— Кто она? Кого ты ищешь?

— Дочь Громова. Она должна была прийти к тебе и сказать, что он был жив.

Он молча прокручивает записи за последние три часа.

Ничего.

Я моргаю.

— И куда она делась… — сглатываю, провожу рукой по лицу. — Ладно…

Оглядываюсь, ощущая, как паника набирает обороты.

Минин смотрит на меня спокойно.

— Ты уверен, что она шла ко мне?

— Да блять, а куда ещё?! А ты смотрю, не удивлен...

Сердце колотится так, что я слышу его удары в висках.

Рывком вытаскиваю телефон, снова набираю номер Василисы.

Выключен.

— Чёрт…

Оглядываюсь, хватаю ближайший стул и со всей силы швыряю его в стену. Грохот. Треск дерева.

— ЧЁРТ, БЛЯТЬ!

Минин даже не вздрагивает.

— Если вы закончили гражданин Начальник, — говорит ровно.

Я дышу тяжело.

Я не даю ему времени прийти в себя. Рывком толкаю его в грудь, заставляя осесть на диван. Дуло пистолета вжимается в его висок.

— Рассказывай, какие у тебя дела с Орловым, — голос холодный, ровный. — Если скажешь всю правду, свой бизнес и бабки можешь оставить себе. Если начнёшь врать, я тебе такие статьи пришью, в "Дельфине" будешь чалиться. Понял?

Он остаётся неподвижен.

— Убери ствол, Градов.

— Не в той ты позиции, чтобы диктовать условия. — Я сильнее вжимаю дуло в его висок. — Где она?

— Откуда я знаю?

— Врёшь.

— Я даже не знал, что она может ко мне прийти!

— Но Орлов знал?

Минин отводит взгляд.

— Начинай говорить. — Я чуть наклоняюсь ближе, пальцы уверенно сжимают рукоятку. — Быстро.

Он медлит. Потом наконец заговорил:

— Орлов… Это он все придумал.

Я прищуриваюсь.

— Конкретнее.

— Он улаживает дела. Занимается тем, что нельзя проводить официально. Подчищает в делах, которых ты так и не смог раскрыть. А флешка… Тебе придется отдать ее, если хочешь увидеть свою девку.

Бью в нос, слыша треск.

— Еще раз ее так назовешь, останешься без уха. Будешь уже не таким красивым.

— Звони Орлову, пусть везет Василису сюда и я отдам ему флешку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 29.

— Ты серьёзно? — цежу сквозь зубы.

Снова набираю. Теперь уже короткие гудки. Телефон выключен.

Всё ясно.

— ЧЕРТ!

Хватаю куртку с пола, накидываю её на плечи и вылетаю из квартиры.

Она могла пойти только к одному человеку. К тому, кому интересна история про внезапно ожившего Громова. В тюрьму ее не пустят. Остаётся…

Минин.

Я еду быстро, игнорируя знаки. Проезжаю на жёлтый, где-то даже на красный. В груди бешено колотится сердце, но я не позволяю себе думать о худшем. Ещё рано.

Паркуюсь у дома Минина, даже не заглушая двигатель. Выпрыгиваю, бегу к его квартире. Громко стучу кулаком в дверь.

— Открывай, сука, — выдыхаю.

Через пару секунд дверь открывается.

Минин.

Он смотрит на меня с лёгким удивлением, но я сразу понимаю: он ничего не знает.

— Камеры, — бросаю, врываясь внутрь. — Давай, быстро.

Минин щурится, но не спорит. Он явно видит, в каком я состоянии. Лучше не перечить.

Он садится за ноутбук, вводит что-то, на экране появляются кадры с камер видеонаблюдения — подъезд, улица, лестничная площадка.

Я вглядываюсь в изображение, ищу её силуэт, её знакомые движения.

Но там пусто.

— Пролистай назад, — говорю жёстко. — Она могла прийти раньше.

— Кто она? Кого ты ищешь?

— Дочь Громова. Она должна была прийти к тебе и сказать, что он был жив.

Он молча прокручивает записи за последние три часа.

Ничего.

Я моргаю.

— И куда она делась… — сглатываю, провожу рукой по лицу. — Ладно…

Оглядываюсь, ощущая, как паника набирает обороты.

Минин смотрит на меня спокойно.

— Ты уверен, что она шла ко мне?

— Да блять, а куда ещё?! А ты смотрю, не удивлен...

Сердце колотится так, что я слышу его удары в висках.

Рывком вытаскиваю телефон, снова набираю номер Василисы.

Выключен.

— Чёрт…

Оглядываюсь, хватаю ближайший стул и со всей силы швыряю его в стену. Грохот. Треск дерева.

— ЧЁРТ, БЛЯТЬ!

Минин даже не вздрагивает.

— Если вы закончили гражданин Начальник, — говорит ровно.

Я дышу тяжело.

Я не даю ему времени прийти в себя. Рывком толкаю его в грудь, заставляя осесть на диван. Дуло пистолета вжимается в его висок.

— Рассказывай, какие у тебя дела с Орловым, — голос холодный, ровный. — Если скажешь всю правду, свой бизнес и бабки можешь оставить себе. Если начнёшь врать, я тебе такие статьи пришью, в "Дельфине" будешь чалиться. Понял?

Он остаётся неподвижен.

— Убери ствол, Градов.

— Не в той ты позиции, чтобы диктовать условия. — Я сильнее вжимаю дуло в его висок. — Где она?

— Откуда я знаю?

— Врёшь.

— Я даже не знал, что она может ко мне прийти!

— Но Орлов знал?

Минин отводит взгляд.

— Начинай говорить. — Я чуть наклоняюсь ближе, пальцы уверенно сжимают рукоятку. — Быстро.

Он медлит. Потом наконец заговорил:

— Орлов… Это он все придумал.

Я прищуриваюсь.

— Конкретнее.

— Он улаживает дела. Занимается тем, что нельзя проводить официально. Подчищает в делах, которых ты так и не смог раскрыть. А флешка… Тебе придется отдать ее, если хочешь увидеть свою девку.

Бью в нос, слыша треск.

— Еще раз ее так назовешь, останешься без уха. Будешь уже не таким красивым.

— Звони Орлову, пусть везет Василису сюда и я отдам ему флешку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30. Василиса

Я иду, не чувствуя ног.

Асфальт под ногами будто плывёт. Слишком яркий свет, слишком громкий ветер, слишком много жизни после тех тёмных стен, в которых я провела последние дни.

Пальцы дрожат, голова кружится. Воздух — как иголки. Кажется, что если сейчас сесть и закрыть глаза, я провалюсь. Насовсем.

На остановке никого. Только табличка со стертым расписанием и сломанный фонарь. Ну ничего, сейчас дождусь автобуса и доеду до Минина. А потом…

И в этот момент что-то резко — слева.

Рывок. Захват.

Капюшон натянут на лицо, руки выкручены. Я даже не успеваю крикнуть.

— Эй! Пусти, сука! — я бью ногой, извиваюсь, чувствую, как срываю голос. — Эй! Отпусти!

Меня тащат к чёрной машине.

Дверца открывается. В салоне темно. Я успеваю разглядеть только обивку, руки, силуэты. И вдруг — голос.

Спокойный. Невозмутимый. Знакомый.

— Перестань. Это я.

Я замираю. Меня отпускают.

Я медленно поднимаю голову. Свет падает сбоку — и я вижу лицо.

Оно постарело. Волосы покрылись сединой. Но я знаю его. Узнаю сразу.

— Папа… — выдыхаю. Голос ломается.

Он кивает.

— Приехал за тобой.

Сердце стучит, как в клетке. Горло сжалось. Я не знаю, что чувствую. Страх? Радость? Ужас? Всё сразу.

— Это ты… Это всё… ты?! — я с трудом дышу. — Я же тебя похоронила. Ходила на твою могилу. Разговаривала с тобой!

Он качает головой.

— Нет. Я был жив. Но уехать пришлось. И вернулся — за тобой.

— Почему ты не пришёл раньше?! Почему ты оставил нас?! Меня! Маму!

Он вздыхает.

— Если ты выслушаешь, я расскажу. Всё. Почему так получилось. Почему я исчез. И почему тебе нельзя доверять Градову.

Я смотрю на него, замираю.

— Градов…

— Он использует тебя. Как и всех до тебя.

— Он… Он спас меня.

— Он спас тебя, чтобы добраться до меня. До флешки. До правды. Ты думаешь, он просто так рисковал своей шкурой?

Я молчу. Всё переворачивается. Гул в ушах. Хочется кричать, но я не могу.

— Ты не обязана мне верить, — говорит он спокойно. — Но ты обязана знать. Выслушай. Один раз. А потом решай сама.

Я опускаю взгляд.

— Я никому не доверяю.

Он кивает.

— Значит, уже начала взрослеть. Едем в безопасное место.

* * *

Отель роскошный. Безвкусно-блестящий, как выставочный зал для тех, кто хочет показать, что у них есть деньги.

Отец идёт первым, я плетусь следом. Люди в холле кидают на нас взгляды — не в лоб, но достаточно, чтобы я почувствовала себя неуместно.

На верхнем этаже — пентхаус. Просторный, с панорамными окнами. Вид на весь город. Башни, крыши, узкие улочки, утопленные в мартовском тумане.

Отец снимает пальто, бросает на кресло. Я не двигаюсь. Стою у окна.

Сжимаю губы. Он явно привык к такому. Эти окна, кожа на креслах, запах дорогого виски и тишина, которую никто не нарушает.

А я...

Меня устраивала квартира Градова. Старая, тёплая, с хрипящим чайником и облезлыми обоями.

Потому что там я чувствовала себя хозяйкой.

Он дал мне это чувство. Пусть и силой.

Он ругался, приказывал, ставил ультиматумы — но в этом был порядок. Смысл.

Я была не пустым местом.

Я была чьей-то.

Обманывал ли он меня? Использовал?

А вдруг всё, что сказал отец, — правда?

И кому верить, если ни одному из них нельзя?

— Такую я предлагаю тебе жизнь, Василис, — говорит отец, налив себе виски и подходя ближе. — Рядом со мной. Где больше никто не будет угрожать тебе, пугать тебя. Где ты станешь настоящей леди.

Я поворачиваю голову, смотрю на него.

— Ты хотел мне что-то рассказать.

Он закатывает глаза.

— Мне неприятно это говорить…

— Просто начни уже! — вырывается у меня. Я поворачиваюсь к нему резко. В голосе злость, почти крик. Он пьёт виски. А я вспоминаю, как Градов пил водку прямо из горла, стоя у окна и глядя в темноту.

Отец говорит медленно. Как будто выдавливает из себя:

— Твоя мать начала мне изменять с Мининым. Они долго были любовниками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31.

Я открываю рот, чтобы возразить — но он поднимает руку.

— Не перебивай. Слушай. Они строили схемы по отмыванию денег, которые заносил им Орлов. Преступные схемы. Я застал их в кабинете. Случайно. Я… любил твою мать, Василис. Очень. И, может быть, простил бы измену. Но не понял… не смог принять, что это за деньги. Грязные. Кровавые.

Я отхожу к окну, не зная, куда себя деть.

— Градов уже тогда работал на Орлова. Уверен, он был в доле. Они убили владельца компании, чтобы завладеть ею. А меня хотели убрать. Как свидетеля.

Я поворачиваюсь к нему. В глазах, как лед.

— И ты просто… исчез?

— Я дружил с Аней. Я знал, что у неё есть выход на Градова. Через неё я и передал ему послание. Аня поняла, что нужно делать — и помогла мне инсценировать смерть.

— Почему ты не забрал меня? Не забрал маму?

Он качает головой.

— У меня не было денег. Тогда — нет. Я только вставал на ноги. Хотел сначала обеспечить безопасность. А теперь вернулся. За тобой.

Я вскидываю подбородок.

— Тогда почему мама не жила богато? Что-то не вяжется.

Он замолкает. Потом, медленно:

— Мама думала, что я умер. И не могла себе этого простить. Она сломалась. Начала пить, закрылась в себе. Лоск ушёл. Жизнь — тоже. Её не убрали только из-за флешки. Деньги у неё наверняка остались — но она боится к ним прикоснуться.

Молчу.

Он стоит напротив, пьёт свой виски. На вид — спокойный, почти холодный.

А я внутри будто разрываюсь.

Он или Градов?

Правда или ещё одна игра?

Я — пешка или всё-таки человек?

Я не знаю.

Я устала.

И мне страшно, что решение придётся принимать самой. Меня так кроет, что я просто ложусь на диван, реву, а потом засыпаю. Глаза слипаются.

Ночь.

Комната тихая, почти стерильная — ни одной трещины в стене, ни одного лишнего звука. Только моё дыхание. Я лежу на широкой кровати, уставившись в потолок. Сон не идёт.

В горле пересохло.

Я встаю, накидываю халат, выхожу в коридор. Иду босиком по прохладному полу. На кухне горит слабый свет.

Но за поворотом я замираю. Голос. Его голос. Отец. Говорит по телефону.

— Я не отдам свою дочь, можешь не рассчитывать. Это ваши дела с Градовым.

Пауза. Тишина. Он в бешенстве, но держится.

— Нет, я сказал! Мы утром уезжаем, а вы и дальше варитесь в своём дерьме. Да пусть хоть сдохнет! Это нас не касается!

Слова ударяют в грудь, как кулак. Я стою в темноте, замираю.

Он не знает, что я слышу. А потом — он оборачивается. Вижу, как напрягается.

— Что случилось? — спрашиваю. Голос ровный, но внутри всё уже горит.

Он кладёт телефон, медленно отходит к бару.

— Ничего. Мы скоро уезжаем.

— Я ещё не решила, что поеду с тобой.

— А что тебе тут делать? — он смотрит в меня холодно. — Квартира сгорела. Мать в тюрьме. Градова скоро убьют.

— Потому что он защищал меня. Иначе бы ему не стали угрожать!

Он фыркает.

— Потому что он бандит, Василис. А не полицейский. Потому что он сам утопил себя в дерьме. И если ты думаешь, что он герой — ты не знаешь, кто он.

— А ты не знаешь его! — голос срывается. —Да, может быть, он делает все по-своему, жёстко… Но он всегда держал слово.

— Это ты не знаешь его, — резко бросает отец. — Я знаю. Видел, как он работает. Как убирает тех, кто мешает. Я не позволю, чтобы ты оказалась в этом дерьме. Я увезу тебя. Силой, если придётся. Потому что я хочу тебя защитить.

Я начинаю ходить из угла в угол. В голове только одно: Градова могут убить.

Он не сдастся. Он не отдаст флешку, пока не будет уверен, что я в безопасности.

Может быть, это единственное, что его ещё держит в живых.

Я замираю, разворачиваюсь к отцу.

— Помоги мне вытащить его, пап. Помоги посадить всех этих ублюдков. Орлова. Минина. Всех.

Он смотрит на меня долго. Пьёт виски. Потом:

— И что тогда?

Я поднимаю глаза. Не отводя взгляда.

— Тогда я уеду с тобой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32.

Серое небо плотно затянуто тяжёлыми облаками, словно отражая вязкое, почти удушающее напряжение, повисшее в воздухе. Всё вокруг будто застыло в ожидании — и ангар, и чёрное небо, и я сама.

В заброшенном ангаре на окраине города тихо. Слишком тихо. Каждый шорох отдается в груди болезненной вибрацией, будто кто-то водит ледяными пальцами по рёбрам. Я ловлю себя на том, что затаила дыхание, как будто сама стала частью этой тревожной тишины.

Я сжимаю в руке телефон — так сильно, что ногти впиваются в ладонь. Он уже давно остыл, но для меня — это якорь. Что-то, за что можно уцепиться, чтобы не сорваться. Сердце колотится, как пойманная птица — быстро, яростно, без шансов вырваться. Я чувствую, как внутри поднимается паника, глухая, липкая — и глотаю её, заставляю себя стоять прямо. Сейчас нельзя показывать страх. Сейчас нельзя быть слабой.

Я оглядываюсь. В темноте всё кажется враждебным, даже ветер, скользящий по бетонному полу, будто нашёптывает что-то недоброе. Где-то рядом скрипнула балка — от резкого звука я вздрогнула, и только теперь поняла, как напряжены мои плечи.

Отец стоит рядом. Он неподвижен, как камень. Слишком спокоен. Почти пугающе спокоен. Но я замечаю — в глазах у него что-то дрогнуло. Тень. Волнение, тщательно спрятанное за маской уверенности.

Я смотрю на него и внезапно понимаю — мне хочется спрятаться за его спину. Как в детстве. Я снова маленькая, растерянная девочка, которой нужна защита. И это чувство обжигает стыдом — ведь я так долго старалась быть взрослой, сильной. А сейчас… сейчас хочется просто, чтобы кто-то сказал: «Всё будет хорошо».

Резкий шум мотора рвёт эту иллюзию. Подъезжает машина. Громкий, хищный рык джипа эхом отдается под сводами ангара. Я замираю. Всё внутри сжимается в тугой узел. Это он.

Из машины выходит Градов. Его силуэт — тёмный, угловатый, словно вырезанный из металла. Он идёт быстро, напряжённо. Лицо его — маска. Каменное, жёсткое. Он, как и всегда, немногословен. Но я вижу — пальцы на его руке сжаты в судороге. Он тоже на пределе.

— Это всё, что нужно, — его голос глухой, будто вырванный из груди. — Внутри вся грязь Орлова.

Он протягивает мне флешку. Маленький, безликий кусочек пластика, а весит — как приговор. Я смотрю на неё, и в груди нарастает паника. Это билет в один конец. Это точка. После неё пути назад не будет.

— Уезжайте сегодня же, — продолжает он. — И больше никогда не возвращайся в эту дыру.

Я молчу. Слова застревают в горле. Всё, что я могу — это кивнуть. Потому что в этот момент я понимаю: всё изменилось. Я изменилась. И, возможно, уже навсегда.

Его взгляд врезается в меня, цепляется за лицо, будто он пытается запомнить каждую черту. Медленно, внимательно. Как в последний раз.

Я замираю — не от страха, а от этого странного, нелепого ощущения: что он действительно смотрит на меня… с сожалением?

— Даже скучать не будешь?

Голос ровный, сдержанный. Ни тени эмоций.

И всё же внутри у меня что-то дергается, натягивается, как струна.

— А что между нами было такого, чтобы я скучал?

Холод. Лёд. И один-единственный удар. Не в лицо — в сердце.

Я шмыгаю носом, быстро отворачиваясь. Поворачиваюсь к отцу. Он просто пожимает плечами, будто подтверждая: всё так и есть. Ты же знала. А теперь — принимай.

И я киваю. Без слов. Только внутри — будто что-то треснуло.

Мне больно.

Чёрт возьми, мне по-настоящему больно.

Пусть у нас и правда не было обещаний, ни одной тёплой фразы, ничего настоящего — только мимолётные встречи, грубые касания, молчание после.

Но он меня защищал. Он не отдал меня другим. Он касался меня так, как будто я принадлежала ему.

Он занимался со мной любовью — пусть и по-своему, грубо, жёстко, властно. Но в эти моменты я верила, что между нами есть что-то большее, чем просто грязный договор. Что, может быть, за его молчанием есть что-то настоящее.

Я ошибалась.

Он не изменился.

Градов всё такой же — холодный, отстранённый, пустой.

И, кажется, я для него даже не человек. Просто роль. Эпизод.

Я ведь знала это…

Но от этого почему-то не легче.

Я только хватаю флешку, как все резко меняется. Всё происходит в долю секунды. Пронзительный свист — и пуля с визгом вонзается в бетон рядом с моей головой. Я даже не сразу понимаю, что это выстрел. Просто звук. Резкий, чужеродный. А потом — всё рушится.

Мир взрывается.

В грохоте, криках, стрельбе.

Люди Орлова. Они здесь. Повсюду. Из темноты, из углов, как тени. Окружают ангар, заходят с нескольких сторон. Они стреляют без разбора, как будто хотят смести нас с лица земли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32.1

— На пол! — голос отца звучит как удар. Он наваливается на меня, прижимает к грязной земле. Пыль забивает рот и нос, холод бетона впивается в щеки, но я не могу пошевелиться — не от страха даже, от шока. Всё как в замедленной съёмке. Всё не по-настоящему.

И вдруг — Градов. Он уже в движении. Разворачивается, поднимает оружие. Стреляет. Один, второй, третий. Как автомат. Как зверь, который защищает свою стаю.

Он не думает — просто действует. Прикрывает нас, оттесняет. Дёргается, отскакивает, снова стреляет.

Сердце у меня срывается с места. Я не чувствую рук, ног. Только его вижу — как он рвёт пространство, как пули сыплются вокруг него, как он закрывает нас собой, не думая о себе.

И вдруг — он дёргается. Резко. Словно натянутая струна лопнула.

Пуля. В плечо.

Он вскрикивает, выронил оружие.

Я хочу закричать, броситься, что-то сделать — но не могу. Тело не слушается, всё внутри сводит. Градов сгибается, на мгновение теряется в пыли и выстрелах… и вдруг, стиснув зубы, снова хватает пистолет. Снова встаёт. Рычит, как раненый зверь.

Я смотрю на него — и в этот момент всё во мне ломается. Потому что это не может быть просто холодный монстр. Не может.

Он дерётся за нас.

За меня.

И я не знаю, выживем ли мы, но знаю точно — я уже никогда не забуду, как он сейчас выглядит.

— Василиса, дай флешку, — сквозь грохот выстрелов до меня вдруг доносится голос отца. Шёпотом, почти невнятно.

Я даже не сразу понимаю, что он говорит. Что хочет. Просто машинально разжимаю пальцы — флешка перекладывается из моей ладони в его. Я будто наблюдаю это со стороны, как в замедленной съёмке.

А потом — он начинает отползать. Назад. Всё дальше. И дальше.

А я остаюсь.

Посреди пыли, свиста пуль, стрекота автоматов.

С Градовым, который из последних сил отстреливается, снова и снова перезаряжает обойму, даже когда его рука дрожит от боли.

Отец… ушёл.

Просто ушёл.

Не бросился за мной. Не потащил меня за собой. Не оглянулся.

Он струсил. Или…

Или ему просто была нужна флешка. Не я.

Он ушёл.

А Градов остался.

— Уходим, — хрипит он и рывком тянет меня за локоть. В сторону. К водосточным трубам.

— Ты ранен, — в моём голосе столько паники, что самой противно. Но я не могу сдержаться. Это вырывается.

— Царапина, — отмахивается он. Лицо у него в грязи, кровь течёт по руке, но он даже не морщится. Осматривается. Живой. Цельный.

— Ушёл батя?

Я только киваю. Губы сами шепчут:

— Я ему была не нужна, да? Я вообще никому не нужна...

— Только не ной. Мне нужна. Вперёд давай, лезь.

У меня будто перехватывает дыхание. На долю секунды всё вокруг — и стрельба, и боль, и страх — отступает. Я цепляюсь за эти слова, как за спасательный круг. Они простые, грубые, брошенные почти в раздражении… но они всё меняют.

Мы пролезаем через какой-то узкий проём. Грязь, пыль, бетон. Оказываемся на пустыре — будто вываливаемся из ада. Неподалёку — машина. За рулём — кто-то незнакомый. Он даже не спрашивает, просто распахивает дверь.

Меня толкают внутрь. Я падаю на сиденье, и в ту же секунду машина срывается с места. Всё трясётся, всё плывёт, тело болит, уши гудят.

Но в голове снова и снова, как заевшая пластинка:

«Только не ной. Мне нужна».

Я едва начинаю дышать свободно, как слышу шум моторов — со всех сторон на пустырь съезжаются чёрные машины. Сквозь стекло вижу, как из них выходят люди в форме. Буквы «СОБР» ярко белеют на чёрном фоне бронежилетов. Всё происходит быстро, слаженно, будто по часам. Они берут под конвой и Орлова, и… моего отца.

Я сижу в машине и смотрю на это как во сне. Всё будто расплывается, теряет очертания. Я не понимаю, что происходит. Только ощущаю: что-то необратимо изменилось.

— Ты знал, что так будет? — спрашиваю, не отрывая взгляда от происходящего. Голос чужой, севший.

— Просчитывал разные варианты, — спокойно отвечает он.

Как всегда. Как будто просто ещё один пункт в плане.

— А флешка? — поворачиваюсь к нему. — Ты им настоящую отдал?

Он усмехается, почти лениво:

— Конечно. Но не забыл сделать копию.

Поворачивает голову в сторону одного из офицеров.

— Это, кстати, Шолохов. Майор внутренней безопасности. Он мечтал меня упечь лет десять.

Я смотрю на него в упор, пытаясь найти шутку в тоне. Но он серьёзен. До странного спокойствия.

— Уверена, — произносит мужчина с хитрой улыбкой, — что милой девушке есть что рассказать про твои закидоны.

Он поворачивается, и на мгновение в его лице что-то смягчается.

— Наверняка, — отвечает всё так же серьёзно, но в глазах что-то опасное, скрытое. Он больше не смотрит на меня, а потом вдруг резко наклоняется и шепчет мне прямо в ухо: — Если не хочешь, чтобы ближайшие лет пятьдесят я прилип к тебе как клещ, вполне можешь рассказать о смерти того педофила в моём отделении.

Я замираю. Холод проходит по коже. Он знает, что я знаю. И он не угрожает — он просто говорит. Как есть.

— Я подумаю, — хриплю, не в силах выдавить больше. И в следующий момент моя ладонь сама ложится в его — маленькая, почти детская в его огромной руке.

И я смотрю, как увозят тех, кто ещё час назад был уверен, что нас сотрёт с лица земли.

А теперь они идут в наручниках.

А мы — живы.

****

Мы входим в квартиру молча, как два призрака, выжатые до последней капли.

Дверь за нами закрывается с тихим щелчком, отрезая внешний мир — шум машин, запах ночи, эхо той ссоры в отделении.

Я скидываю куртку на пол, не глядя, где она упадёт.

Василиса проходит мимо, не поднимая глаз, её шаги тяжёлые, как будто ноги налиты свинцом.

Мы оба в грязи от той вечеринки — она с размазанным макияжем, я с пылью засады на ботинках.

Усталость висит в воздухе, густая, как дым от моей сигареты в машине.

Ни слова, ни взгляда.

Просто существуем рядом, два выжатых лимона, из которых больше ничего не выжмешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я иду в ванную первым, включаю душ на горячую.

Вода хлещет, пар заполняет комнату, смывая пот, грязь, напряжение.

Стою под струями, закрыв глаза, чувствуя, как мышцы ноют от адреналина, который ещё не ушёл.

Слышу, как дверь открывается тихо, и Василиса заходит, сбрасывает одежду на пол.

Её вещи чёртовки валяется кучей, жалкий и нелепый теперь.

Она становится под душ рядом, не касаясь меня, просто моется.

Вода стекает по её телу, смывая злость.

Мы не говорим.

Только шум воды, наше дыхание, тяжёлое и уставшее.

Я открываю глаза, чтобы взять шампунь, и вдруг наши взгляды сталкиваются.

Её зелёные, усталые, но с этим проклятым огнём, который всегда меня задевает.

Она смотрит на меня, не отводя глаз, и в этот момент что-то ломается.

Тишина рвётся, как тонкая нить.

Я шагаю к ней, она ко мне.

Мы кидаемся друг к другу, как голодные звери, руки впиваются в мокрую кожу, губы находят губы.

Целуемся жадно, яростно, зубы цепляют, языки сплетаются, вода льётся по лицам, мешая дышать.

Её ногти впиваются в мои плечи, мои пальцы сжимают её талию так, что, кажется, останутся синяки.

Это не нежность — это необходимость, как воздух, как выстрел в упор.

Я разворачиваю её спиной, грубо, но она не сопротивляется.

Наоборот, выгибается, опирается руками о кафель.

Нагнув её, я вхожу одним движением, остервенело, без предупреждения.

Она вскрикивает, но звук тонет в шуме воды.

Я вбиваюсь в неё жёстко, грубо, каждый толчок — как выплеск всего, что накопилось: ярость от её выходки, страх, что она могла не вернуться, ревность, которая жрёт меня изнутри.

Напряжение, сковывавшее тело весь день, стекает с каплями душа по её коже, по изгибам спины, по бёдрам, которые я сжимаю до боли.

Она стонет, прикусывает губу, пальцы скребут кафель, но не отстраняется.

Принимает, отвечает, поддаётся ритму.

Я вгрызаюсь в её шею, оставляю следы зубов, как метку, чтобы каждый знал — она моя.

Вода хлещет, пар обволакивает, мир сужается до нас двоих, до этого яростного, почти болезненного слияния.

Кончаю с рыком, она дрожит, сжимаясь вокруг меня, её колени подгибаются, но я держу, прижимая к себе.

Мы стоим так под струями, пока дыхание не выравнивается.

Вода смывает всё — пот, страсть, злость.

Я выхожу первым, вытираюсь грубо, надеваю старые треники.

Она следует за мной, завернутая в полотенце, волосы мокрые, лицо чистое, как у девчонки, которой она и является.

На кухне я ставлю чайник.

Вода закипает быстро, я завариваю крепкий чай, два стакана, без сахара, как люблю я и как терпит она.

Мы садимся за стол напротив друг друга, молча пьём.

Горячий пар поднимается, обжигает губы, но это приятно — единственное тепло в этой холодной ночи.

Она держит стакан обеими руками, уставившись в него, я смотрю в окно, где город мигает огнями.

Усталость давит на плечи, глаза слипаются, но внутри всё ещё бурлит — от её слов в отделении, от моей ярости, от этого проклятого душа, где я чуть не разорвал её.

Ни слова.

Только чай, глотки, тишина.

Звонок телефона режет эту тишину, как нож. Я смотрю на экран — отдел. Убийство в районе, свежее, и меня вызывают. Поднимаюсь, надеваю куртку, проверяю пистолет в кобуре. Василиса вскакивает, хватает меня за руки — ее пальцы холодные, но цепкие, глаза широко раскрыты, в них смесь усталости и паники.

— Но ты только что с бойни, — шепчет она, голос дрожит. — И снова туда. А выспаться? А поесть нормально? Ты же человек, Стас, не машина...

Я смотрю на нее, молчу. Внутри все сжимается — да, бойня, вечная. Но это я.

— В этом и заключается моя жизнь, — говорю наконец, голос хриплый от чая и усталости. — Вечная бойня.

Она не отпускает руки, сжимает сильнее, глаза блестят.

— А тебе нужна я в этой бойне? — спрашивает тихо, но в голосе сталь. — Или мне уйти? Денег у меня теперь много будет, я не нуждаюсь в подачках.

Я молчу долго, смотрю в ее глаза — зеленые, злые, уязвимые. Внутри буря: сказать "нужна"? Признать слабость? Нет, не могу.

Вместо слов хватаю ее за волосы — мокрые еще, пахнущие шампунем, — притягиваю к себе и целую жадно, долго, впиваясь в губы, как будто это последний раз. Язык, зубы, дыхание — все смешивается, она отвечает, но я отрываюся первым. Открываю дверь, ухожу, не сказав ни слова. Дверь хлопает.

****

Я стою в коридоре, вещи разбросаны — сумки наполовину набиты, обувь в пакетах, моя любимая кружка с дурацким рисунком сердечка на столе. Сволочь. Подонок. Я чуть не умерла сегодня от страха в том отделении, а он даже простого "нужна" сказать не может. Слезы жгут глаза, но я их смахиваю — не дам слабину. Пихаю вещи в сумки: одежда, косметика, книги — все хаотично, руки дрожат. Уже беру телефон, чтобы вызвать такси, поехать куда-нибудь — к Кате, в hotel, в никуда, — как приходит сообщение. От него. "Возьми одеяло потеплее. Люблю возвращаться в горячую постель".

Читаю, перечитываю. Все намерения вылетают из головы, вещи падают из рук, как из переполненной сумки — шмотки разлетаются по полу. Скотина. Ненавижу его. Ненавижу и люблю. Сердце колотится, слезы текут, но я ничего не разбираю. Просто иду в шкаф, достаю одеяло потеплее — толстое, флисовое, — заправляю в пододеяльник, ложусь в постель. Свернувшись калачиком, засыпаю мгновенно, от усталости и этого дурацкого тепла в груди.

Просыпаюсь от скрипа кровати. Темнота, но я чувствую его — Градов рядом, гладит мою ногу ужасно холодными руками, от улицы, от ночи.

— Ай! Холодно, — шиплю я, дергаюсь, но не отстраняюсь.

— Ну так согрей, а что зря пришел? — хрипит он, голос усталый, но с этой его ухмылкой.

— Придурок, — бормочу я, поворачиваюсь к нему. — Я вообще-то уйти хотела.

— Видел, да, — усмехается он тихо. — Вовремя я сообщение написал?

— Очень, — шепчу я, залезаю на него, как на своего медведя — большого, теплого теперь, чувствую, какой он уже твердый, и как именно его нужно согреть. Тело отвечает само, бедра прижимаются.

— Ты спешил ко мне? — спрашиваю, целуя шею.

— Очень.

— Ты хотел меня?

— Как никогда.

— Тогда скажи это, — выдыхаю я, но внутри передумываю — нет, он скорее посмеется над "любишь". — Скажи, что хочешь меня трахнуть.

— Мне жизненно необходимо тебя выебать прямо сейчас. Сойдет? — хрипит он, направляет свой оголенный нерв прямо в меня, входит резко, глубоко.

Мы сливаемся в ритме — жестком, голодном, как всегда после таких ночей. Он рычит, я стону, постель скрипит, тела трутся, пот смешивается. Это не нежность — это нужда, чистая, животная. Я царапаю его спину, он впивается в бедра, толчки ускоряются, мир сужается до нас. Кончаем почти одновременно, он внутри, я вокруг него, крик глушу в подушку.

Глава 33. Стас

Несколько месяцев спустя

— Ты уверена, что тебе это нужно?

Да, изначально я хотел, чтобы Василиса пошла в школу милиции. Даже готовил её к экзаменам, учил стрелять и драться.

А теперь смотрю на этих щёголей в форме, единственная заслуга которых — родственные связи с генералами, и ревную.

Наверное, впервые ревную Василису.

Ни к кому конкретно, а к возрасту в целом. Когда мы наедине, мне плевать, что я уже матерый волк с историей и руками по локоть в крови.

Но стоит нам куда-то выйти, как меня начинает качать при мысли, что Василиса влюбилась в меня по необходимости.

Приняла, так сказать, данность за неимением ничего другого.

Это раньше она была безродной дворняжкой без гроша в кармане, а теперь — богатая наследница, пусть и с родителями, которые сидят в тюрьме.

Смогу ли я смириться с потерей, если она решит уйти?

Или, к черту всё, выжгу напалмом её и любого, кто её тронет.

— Знаешь, за всё то время, что мы вместе, я сама вообще мало решаю. Но это решение — моё. Я хочу стать следователем. Однажды это может тебе пригодиться. Вдруг в твоём отделении снова появится педофил, и ты не сможешь скрыть следы, — улыбается она.

На ней джинсы и толстовка. И меня вполне устраивает, что её внешний вид не демонстрирует той жестокости, с которой она встречала меня все эти месяцы.

Не было никаких признаний, никакой нежности.

Мы просто вместе. Пока она не влюбится. Или пока я к чертям не убьюсь на работе.

— Очень смешно. Забыла, что скоро я стану большим начальником и прикрывать тебя буду уже сам.

— Обещаю не брать взяток, мой подполковник, — шепчет она, обнимает за шею.

Я по привычке отстраняюсь, но в моменте замечаю сразу несколько шальных взглядов молокосов

. Так что обхватываю Василису за затылок и толкаю язык в рот, чтобы ни у кого не осталось сомнений насчёт того, кому принадлежит эта красивая девчонка.

***

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 33.1

Вечером у меня рейд, так что домой возвращаюсь ближе к десяти.

Стоит мне подъехать к дому, как понимаю — окна тёмные. Значит, Васи ещё нет.

Звоню ей на номер, но в ответ только тишина, режущая по нервам без ножа.

Тут же смотрю копию её телефона.

Так и не сумел себя вылечить от этой гадости — целиком и полностью контролирую, кому она пишет, и кто пишет ей.

Судя по сообщениям, её позвали на попойку, и она не отказала.

Даже вызывала такси.

Ничего необычного.

Традиция первых курсов, почти посвящение. Но при мысли, что Васю могут напоить, меня ломает, словно я не курил неделю. Пытался бросить — не вышло.

Еду по нужному адресу, паркуюсь в стороне от ресторана, затаиваюсь в темноте машины.

Вход, окружённый неоном и клубящейся молодёжью, пульсирует как открытая рана.

Студенты, будущие менты, снуют туда-сюда, словно муравьи в раскалённом муравейнике. Но Василису среди них я не вижу. А на звонки она всё так же не отвечает.

Мы никогда не говорили про верность, про то, что кто-то кому-то принадлежит.

Но сейчас мне чертовски хочется надеть на её палец кольцо — как клеймо. Как антимагнит для всех молодых парней.

Срываюсь. Просто закрываю машину и иду внутрь, показывая удостоверение.

Внутри клуба дико шумно, воздух пропитан потом, дымом и дешёвым алкоголем. Свет режет глаза, музыка долбит в затылок.

Я с трудом различаю лица пьяных и весёлых студентов, у которых вся жизнь впереди. И не вижу Василису. Прямо в упор.

Ожидаю. Да, ожидаю её увидеть с каким-нибудь однокурсником в танце. Представляю, как она отпустит свою напускную чопорность и станет той нимфой, которая убивает меня в постели, когда у меня есть силы.

И всё-таки нахожу её взглядом, почти что чувствую. Она действительно танцует. Только в компании девчонок, отрываясь под тяжёлые биты современной музыки.

Невольно улыбаюсь, потому что выглядит она сейчас очень счастливой. На ней футболка, вокруг неё вьётся какой-то хлыщ. Но она отрицательно качает головой. А когда он наглеет, и я уже готов встать, чтобы показать, кого можно трогать, а кого нельзя, она вдруг ловко бьёт его в солнечное сплетение и что-то яростно шепчет на ухо.

Это возбуждает больше, чем любой эротический танец, твою мать.

Наверное, впервые на моём лице искренняя улыбка.

Моя девочка. Она реально моя.

Только улыбка быстро катится в пропасть, потому что сегодня она его отшила, но учеба бок о бок может все изменить.

Василиса вдруг смотрит на часы, целует подружек и начинает пробираться к выходу. Я за ней.

Как ангел, мать его, хранитель. Оскорблять её слежкой не хочу, так что просто следую за такси, которое она вызвала, чтобы поехать домой.

Перед домом сижу почти час. В горле горечь, как будто хлебнул водки без закуски. Сжимаю в руках телефон — копию её собственного — и иду в квартиру. На пороге чувствую запах голубцов — её фирменное блюдо.

***

Ближе к концу октября, когда город пропитался сырым холодом, а улицы заполонили толпы в дурацких маскарадных костюмах, я сидел в засаде.

Мы ждали не добычу, а охотника — киллера, которому заказали крупного бизнесмена, владельца строительной империи, слишком много нажившего врагов.

Заказ на перехват пришёл сверху, из тех кабинетов, где решения принимают люди, чьи имена не называют вслух.

Мои парни были на позициях: снайпер на крыше заброшенного склада, с прицелом, выверенным до миллиметра; двое в фургоне через дорогу, готовые имитировать поломку, чтобы заманить киллера в ловушку; а я — в тени переулка, прижавшись к влажной кирпичной стене, с пистолетом в кобуре, тяжёлым, как груз прошлых грехов.

Адреналин бил по венам, как дешёвая самогонка, но я держал себя в узде — дыхание ровное, сердце стучит, как метроном.

Сердце стучит ровно, дыхание под контролем — глубокий вдох, медленный выдох, чтобы не выдать себя даже шелестом.

Я уже не тот зелёный щенок, который волнуется перед делом, потеет и дёргается от каждого шороха.

Это рутина, мать её, только с высокими ставками: один промах — и ты либо в могиле, либо в клетке.

Но сегодня что-то не так, как будто в воздухе висит предчувствие беды, не связанной с работой.

Вечером, перед тем как уйти на позицию, я написал Василисе — простое «Где ты?», потому что знал, что она болтается с подругами, этими безмозглыми девчонками, которые тянут её в какие-то сомнительные места.

Ответа нет уже несколько часов.

Телефон в кармане жжёт, как раскалённый уголь, и я не выдерживаю — достаю его, разблокирую экран дрожащими пальцами.

Ничего.

Ни слова, ни эмодзи, ни даже этой её дурацкой отмазки «Занята, Стас, не ной».

Где она, чёрт возьми?

Мысль о том, что с ней могло что-то случиться — авария, нападение или, блядь, просто потеряла телефон в какой-нибудь луже, — впивается в мозг, как нож, рвёт на части.

Или хуже — она просто игнорит меня, потому что нашла кого-то поинтереснее, молодого, без шрамов и крови на руках.

Ревность?

Нет, это ярость, чистая и обжигающая, как удар тока.

Я сжимаю телефон так, что пальцы белеют, а пластик трещит.

Не время для этого дерьма, не сейчас, когда цель может появиться в любую минуту.

Но мысли о ней не отпускают, крутятся в голове, как вихрь, мешая сосредоточиться.

— Слушай, Пётр, ты старший, — шепчу в рацию своему заму, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без этой проклятой дрожи.

— Если что, действуйте по плану.

Я отлучусь.

— Стас, ты с ума сошёл? — шипит он в ответ, и я слышу в его тоне смесь удивления и раздражения.

— Цель вот-вот появится.

Мы не можем без тебя, это же твоя операция!

— Заткнись и выполняй, — рычу я, не давая ему договорить.

— Это не обсуждается.

Если облажаешься — сам знаешь, что будет.

Я срываюсь с места, сердце колотится уже не от засады, а от этой проклятой девчонки, которая влезла мне под кожу глубже, чем любая пуля, которую я ловил в своей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сажусь в машину, завожу мотор с рёвом, газую по ночным улицам, игнорируя красные сигналы светофоров и клаксоны других водителей.

Город проносится мимо — неоновые вывески, лужи, отражающие огни, люди в странных нарядах, хохочущие и шатающиеся.

Еду к Кате — этой ее подружке, у которой Василиса часто зависает, болтает часами о всякой ерунде, которую я не понимаю и не хочу понимать.

Квартира в спальном районе, серый многоэтажный дом, третий этаж, дверь с облупленной краской и царапинами от чьих-то ключей.

Стучу кулаком, как в дверь врага, сильно, чтобы разбудить даже мёртвого.

— Катя, открывай! Это Градов, — ору я, не заботясь о соседях.

Дверь приоткрывается на цепочке, и на меня смотрит сонная блондинка в халате, с растрёпанными волосами и испуганными глазами. Соседка Кати, Лиза.

— Гражданин подполковник? Что случилось? Уже полночь, блин. Вы меня напугали.

— Где Василиса? Она у тебя? — спрашиваю я, не тратя время на приветствия, впиваясь взглядом в её лицо, чтобы поймать ложь.

— Они уехали на вечеринку, — бормочет она, зевая и потирая глаза.

— Адрес..

— Я не знаю. Честно. А что, потерялась?

Я чувствую, как кровь стынет в жилах, холодный пот выступает на спине.

Значит, где-то шастает по городу, в этой своей безрассудной манере, не думая о последствиях, как будто мир — её игрушка.

Я не жду объяснений, разворачиваюсь на пятках и спускаюсь по лестнице, набирая номер отдела на ходу.

— Объявляйте розыск на Василису. Да, срочно. Фото у вас есть. Если найдёте — сразу мне, лично.

Два часа ада.

Я катаюсь в машине, высматривая ее по улицам города, вместо того чтобы слушать отчет Петрова о проведенной, успешно проведенной операции. Курю одну сигарету за другой, глядя в пустоту ветрового стекла.

Дым заполняет салон, густой и удушливый, как мои мысли: хаос сомнений и страхов.

Где она?

С кем?

Почему не отвечает?

Я представляю худшие сценарии: её напоили в каком-то баре, тронули, увезли в неизвестном направлении, или хуже — она сама флиртует с кем-то, смеётся над моими сообщениями, забыв обо мне.

Руки трясутся не от холода, а от ярости, которая кипит внутри, как лава.

Она моя, чёрт возьми, даже если не жена, не дочь.

Никто.

Но я не могу отпустить эту мысль, она жрёт меня изнутри, заставляет сжимать руль до боли в костяшках.

Я вспоминаю её улыбку, её запах, то, как она смотрит на меня иногда — с теплотой, которой я не заслуживаю.

А если с ней что-то случилось по-настоящему?

Эта мысль режет острее ножа.

Наконец звонок разрывает тишину, как выстрел.

— Стас, её доставили в отделение в Калининкском районе. С подругой. Задержали за хулиганство на улице, пьяные, в каких-то маскарадных костюмах. Шумели, привлекли внимание патруля.

Я газую туда, не разбирая дороги, шины визжат на поворотах, мотор ревёт, как зверь.

Влетаю в отделение, как ураган, дверь хлопает за спиной.

Дежурный вскакивает, увидев меня.

— Подполковник Градов?

Они в камере.

И вот она — за решёткой.

Василиса, размалёванная как дешёвая шлюха: яркий макияж размазан по лицу, помада стёрта, глаза блестят от алкоголя и злости, костюм какой-то чёртовки с короткой юбкой, которая едва прикрывает бёдра, и сетчатыми чулками, порванными в одном месте.

Рядом её подружка, тоже в гриме, но бледная от страха, сжимающая руки на коленях.

Вася видит меня и вскакивает, хватается за прутья.

— Стас!

Какой, блин, розыск?

Ты с ума сошёл? — кричит она, голос хриплый от выпитого и эмоций.

— Мы просто гуляли, ничего не сделали!

— Выпусти, — рычит она копу за моей спиной, тряся решётку.

— Выпусти нас, это же ошибка!

Я киваю дежурному, не отрывая глаз от неё.

— Выпусти их.

Блондинку домой отвези и без лишних вопросов.

Дверь камеры открывается с лязгом, и Вася выскакивает, пытается пройти мимо меня, но я сжимаю её руку, впиваясь пальцами в запястье.

Она морщится от боли, пытается вырваться, но я держу крепко.

— Какого хрена ты так вырядилась? — шиплю я, глядя на этот маскарад, который выставляет её напоказ, как товар.

— Мы ходили на вечеринку, идиот! — огрызается она, глаза сверкают яростью. - Просто веселились с девчонками, танцевали, пили. Что, нельзя? Ты не мой надзиратель!

— А потом вышли на улицу приключений на задницу искать?

Пьяные, в таком виде — ты что, совсем мозги потеряла? — рычу я, голос срывается, потому что внутри всё кипит от смеси облегчения и злости. Ты хоть понимаешь, что могло случиться? В этом городе полно уродов!

— Хватит со мной так разговаривать, я тебе не жена, понял? Не дочь. Никто! - сжимаю руку, готовый сломать. - Отпусти, мне больно!

Она вырывается резко, толкает меня в грудь и убегает по коридору, прыгает в машину с Катей — видимо, подруга уже здесь, ждала снаружи.

Я стою, глядя ей вслед, кулаки сжаты.

Я знаю, что их доставят по адресам, мои парни проследят — я уже отдал приказ по телефону.

Не волнуюсь за это.

Сажусь в свою тачку, зажигаю сигарету, затягиваюсь глубоко.

Курю долго, глядя в ночь за окном, где огни города мерцают, как насмешка.

Дым выходит медленно, как мои мысли, тяжёлые и вязкие.

Она права, чёрт возьми.

Я ей никто.

Не муж, не отец.

Просто мужик, который влез в её жизнь с пистолетом и приказами, спас её когда-то, но теперь цепляется, как утопающий.

Качать права?

Ха, какое у меня право?

Я даже не могу сказать, что люблю её, — слова застревают в горле.

Но внутри всё кипит, ревность жрёт меня живьём, как кислота.

Она доводит меня до края, эта девчонка, с её независимостью и огнём в глазах.

Однажды она перейдёт грань, и я просто сверну ей шею — не из злости, а из этой проклятой слабости, которая делает меня уязвимым.

Я тушу сигарету о пепельницу, завожу мотор.

Засада?

К чёрту.

Сегодня я уже проиграл, и не тому киллеру, а себе.

***

Домой возвращаюсь только через два часа. Открываю дверь, готовый к новому взрыву, но вместо крика слышу тихое:

— Только куртку не кидай…Повесь.

Точно. Вечная борьба с моим свинством. Смотрю на Василису и, стиснув зубы, вешаю куртку на крючок.

Она довольная, кивает.

На ней уже пижама с сердечками, которую она выбирала целый час.

Я тогда думал, что убью её. Ни одна женщина не смогла бы затащить меня на шопинг, а эта коза сделала это обманом. Сказала, что за ней кто-то следит и нужно его поймать.

В итоге теперь мой шкаф забит новыми шмотками. Как, собственно, и её.

Я охренеть как устал и безумно хочу жрать, но сейчас мне просто жизненно необходимо вжать Васю в себя, чтобы ощутить её.

Она охает, пытается вырваться, но я сжимаю в руке её волосы и толкаю к стене.

— Стас, стой, надо поговорить о границах...

— Тихо, — хриплю ей в волосы, дергаю штаны до самых щиколоток, свою ширинку. И кажется, что если не сейчас войду, то никогда.

Кислорода всё меньше, дыхание прерывается, пока целиком не погружаюсь в скользкое, влажное нутро.

Вася стонет, выгибается.

Руки закидывает за голову, пока я жёстко вдавливаю член в её нутро. Всё чаще и чаще, быстрее и быстрее, наполняя её собой, сам втягивая этот чёртов аромат своей женщины. Женщины, которую никому и никогда не отдам.

Она прижимается к стене, ногти цепляются за обои, будто старается за что-то зацепиться в этой реальности, которая стремительно распадается под натиском моей ярости.

На стене тень от нас двоих — неровная, рваная, как сам ритм нашего столкновения. Я впиваюсь в неё с силой, словно пытаюсь выгнать из неё любую мысль о мире вне нас.

Её пижама сбилась к локтям, грудь прижата к прохладной поверхности, и от этого на коже выступают мурашки.

Я провожу ладонью по её спине, сжимаю талию, ловлю голос, срывающийся на полустон, полувскрик. В этом звуке — признание. Без слов.

Мой лоб прилипает к её плечу. Сердце бешено стучит. Кажется, слышу, как по трубе течёт вода где-то за стенкой, и как соседи наверху что-то роняют, но всё это — будто сквозь вату. Всё гаснет, кроме нас.

Её дыхание рваное, горячее.

Она едва держится на ногах, тело поддаётся мне полностью, как будто было вылеплено именно под мои ладони. Пахнет её шампунем — яблоками и чем-то нежным, слишком чистым для такой грязной страсти.

Я вгрызаюсь ей в шею, оставляя метку. Чтобы завтра, когда она выйдет на учёбу, каждый взгляд знал, кому она принадлежит. Чтобы чувствовала — даже когда меня рядом нет.

Я вбиваюсь в неё глубже, будто хочу прорваться сквозь её плоть к самому сердцу, к самой сути. Она уже не говорит ничего — только шепчет что-то невнятное, глуша стоны, прикусывая губу. Руки её соскальзывают вниз, пальцы скребут по обоям. Стена дрожит вместе с ней.

— Моя, — вырывается из груди, не как слово — как рычание.

Глава 33.2

Она кивает, уткнувшись лбом в локоть. И в этом кивке — всё: принятие, согласие, преданность. Может быть, даже любовь, но я не смею называть это вслух. Не хочу спугнуть.

Я толкаюсь в неё с глухим рывком, впечатываюсь до предела. Секунда — и меня кроет. …Сперма остаётся на её идеальных ягодицах, растекаясь светлым пятном.

— Теперь-то я могу тебя покормить?

— Можешь, — хмыкаю, разворачиваю Василису и целую снова. С оттяжкой, впиваясь, втягивая её дыхание, как глоток перед смертью.

После душа иду на кухню, где Василиса хлопочет. Мы остались в той самой квартире — убежище, где отсиживались, инсценируя её смерть. Только теперь перенесли сюда все мои вещи, и Василиса, с каким-то упрямым тщанием, умудрилась разложить всё по полочкам. Как будто так можно приручить меня. Обустроить зверя.

Только ни хрена это не поможет.

Я просто не смогу сидеть и ждать её дома.

Так и буду преследовать, подозревать, рвать в клочья всё, что между нами. Разрушу свет, который, как дурак, нашёл в Василисе. Потому что я не умею по-другому.

Я не способен на нормальные отношения. Не способен доверять. Не способен любить. Поддерживать.

Доедаю голубцы, зная, что буду вспоминать о них ещё очень долго.

— Думаю, пора заканчивать эту игру в отношения.

Улыбка Василисы буквально стекает с её лица. Гаснет, как лампа под дождём.

— Игра?

— Ну ты же не думала, что я на тебе женюсь, Вась? У нас был договор. Ты получаешь свободу матери, а я тебя трахаю. На днях суд. Твою мать освободят.

— Замолчи…

— С хуяли ли?

— Просто заткнись! Ты не хочешь меня бросать, Стас! — подлетает ко мне, обнимает, целует в щёку, в губы, везде, где только может. Цепляется. Только она уже не моя. Закончился этот спектакль счастья. Градов, ну хватит себе врать. Твоя судьба — ловить педофилов и бухать в одиночестве.

— Не тебе решать, чего я хочу, а чего нет. Хочешь трахаться? Без проблем. Но убери из моей квартиры весь этот твой дебильный романтизм.

Она с размаху бьёт меня по щеке. Звонко, резко. На коже — горячий след. А в глазах — такая ненависть, что внутри на секунду всё замирает.

— Ты говорил, что я нужна тебе. Ты говорил…

— Я не сказал, что нужна навсегда. Просто ещё не все твои дырки попробовал. А теперь вроде как…

Новая пощёчина. Гораздо сильнее. Молодец. Хорошо научил. За себя теперь постоять сможет.

— Нахуй пошла, Вась. Ещё раз ударишь — придётся жопой отвечать. И я не буду ласков, как в прошлый раз

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34. Василиса

Я не помню, как оказалась на лестничной площадке. Просто вдруг — темно, сырость от стены, сползающей под спину, и в груди так больно, как будто кто-то вырвал сердце и выбросил в мусоропровод.

Он даже не крикнул мне вслед. Просто остался там, на кухне, доедать голубцы, как будто это не я, а пыль с полки.

Я вышла босиком, в пижаме, куртку сорвала на ходу. Смешно — он всегда орал, чтобы я не разбрасывала одежду. Сейчас бы сам увидел, как я бегу с его лестничной клетки в своих дурацких тапках с кроликами. Такие нелепые — подарил сам, когда однажды я простудилась. Тогда он ещё заботился. Или делал вид.

Телефон дрожал в руке, будто чувствовал, как у меня дрожат пальцы.

Я прокручивала контакты снова и снова, пока не наткнулась на знакомое имя. Катя Макаренко. Единственная, кто не задаст вопросов, пока я не захочу.

— Катя… — голос сорвался, будто ржавым гвоздём провели по глотке. — Ты не спишь?

— Вася? Что случилось? Всё нормально?

Нет, не нормально. Ни капли. Всё рухнуло.

— Можно я приеду? Мне просто… нужно уйти. На ночь. Я не буду мешать.

— Конечно, приезжай. Тебя забрать? Я на машине.

— Я на такси. Спасибо, Кать!

Такси приехало быстро. Я сидела, вжавшись в сиденье, чувствуя, как трясётся всё тело. Шофёр бросал взгляды в зеркало, будто пытался понять, то ли я наркоманка, то ли жертва. А я и не знала, кто я теперь. Точно не Василиса, которую он трогал, которой шептал, что без неё не может. Всё это было ложью. Вся я была — ошибкой.

Катя открыла дверь в футболке с динозавром и смешными носками. Дом пах лавандой и вареньем. От этого мне стало ещё хуже.

— Проходи. Я чайник поставлю.

Я села на кухне. За деревянным столом, с вязаной скатертью, которую когда-то вязала её бабушка. И заплакала. Не от обиды. От бессилия.

— Вась, ну ты чего… Все наладится.

— Не наладиться. Он сказал… Он просто выгнал меня. Я ему голубцов, а он меня выгнал… Я ему в зад, а он…

Катя убирает чайник и достает домашнее вино, наливает по бокалам и протягивает мне. Я выпиваю залпом. Во рту горько, но голова моментально пустеет, а говорить становится гораздо легче.

— Он… он меня сожрал, понимаешь? Сначала приласкал, потом растоптал. Я думала, это любовь. А это просто игры… Жестокая.

Катя ничего не говорила. Только сидела рядом. Рядом — так, как он не мог. Как не хотел.

— Я была у него как вещь. Как тряпка. Сначала "моя", потом "нахуй пошла". Я ведь знаю, что он следил за мной. Смотрел, с кем я говорю. Читал мои переписки. И трахал, Катя, так, будто хотел выдрать меня изнутри, чтобы никто больше не дотронулся. А потом вытер об меня ноги. Сказал, что всё было игрой. Договором. И что я ему не нужна.

Слёзы текли по подбородку, капали на колени. А я всё говорила, говорила, потому что если бы остановилась — не выдержала бы. Сломалась бы окончательно.

— Я люблю его. Думала, что выдержу. Что его можно спасти. А он — просто волк. Слишком старый, чтобы меняться, слишком хищный, чтобы любить. Я не знаю, как дальше. Я не знаю, кто я теперь.

Катя положила ладонь на мою руку.

— Забей, Вась. Он же старый. А ты… Да у тебя вся жизнь впереди!

А смогу ли я жить дальше? Без него? Ведь Градов внутри меня. В каждом рваном вдохе, в каждой царапине от его рук, в каждой мысленной попытке оправдать то, что простить невозможно.

Я закрыла глаза. Очень хотелось уснуть. Не чтобы отдохнуть — а чтобы не чувствовать. Катя постелила мне на кухонном диване, где я почти сразу отключилась, обещая себе, что никогда больше не буду даже вспоминать этого подонка.

Проснулась от тишины.

Не было шума кофемашины, скрипа кожаного ремня, не было привычного командного: "Ты встаёшь или мне тебя нести?" Не пахло его сигаретами, кожей, бензином, потом, кровью — чем-то, что всегда висело над нашей квартирой, как грозовая туча.

Просто — тишина.

Катя уже ушла, оставив записку на подушке и термос с кофе. А я долго сидела, смотрела на надпись её фломастером: "Приходи в себя. Я тебя отмажу на парах».

Но это затянулось бы надолго, если бы не звонок матери, что она свободна. Что ее нужно встретить.

Я собрала волосы в пучок, умылась ледяной водой. Наверное, если бы не это, я бы просто утонула в жалости к себе, забив и на учебу и на будущее, которое для себя выбрала.

Я надела вещи, которые для меня оставила Катя и поехала встречать маму, попутно выбирая квартиру, где мы будем жить.

Все – таки с деньгами заниматься подобными вещами гораздо проще.

Я вышла из такси и стала ждать маму. Но время текло, как и мои мысли, то и дело возвращающиеся к Стасу и к сообщениям, которые я перечитываю снова и снова. Падаю на скамейку рядом с воротами, замирая над собственным телефоном, как над могилой своей любви.

Холод пробирал до костей, но шевелиться не хотелось. Хотелось ждать. Просто ждать.

Пусть он вспомнит. Пусть хотя бы напишет.

Телефон — как застывший лёд в ладони.

Экран тёмный.

Никаких уведомлений.

Никаких новых сообщений.

Я открыла старую переписку. Просто чтобы убедиться, что это было. Что он вообще когда-то писал мне.

Но всё, что там было — чёрствые, рубленые строчки, будто из рапорта:

"Купи нормальную обувь, холодно."

"Выучи кодекс, статья 152."

"Завтра тренировка. Без опозданий."

"Купи сигарет."

Снимай.

Вот и всё.

Никаких "малышка", никаких "я скучаю", никаких дурацких стикеров. Даже просто «как ты?» — не было. Только команды. Только инструкции. Только секс.

Как будто меня вообще не было. Только тело. Только реакция на его голос.

Он и на людях не проявлял чувств. Никогда. В участке был жёсткий, в метро — молчаливый. В квартире — такой же. Ходил, как призрак с оружием в руке. Даже поцелуи — не нежность, а привязка.

Он меня трогал только когда раздевал. Только когда трахал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34.1

В остальное время — тренировал, читал лекции, объяснял, как действовать в случае побега, как перехватывать руку, как уводить ствол.

Неужели он всё это время готовил меня к жизни без него?

Тихо, хладнокровно, с прицелом.

Готовил, чтобы потом уйти — чисто, без следов, как он умел.

Как будто знал, что оставит. Что бросит.

Что выжжет всё, а потом уйдёт.

Как будто всё, что между нами — не было важно. Ни его тяжёлое дыхание, ни руки на моём горле, ни та фраза, брошенная как-то в полумраке: "Ты — моя проблема, от которой я не хочу избавляться."

Проблема.

Вот и вся суть.

Он поступил точно так же, как отец.

Без слов. Без объяснений. Без оглядки.

Просто бросил.

Раньше всё это казалось заботой. Его жёсткость, его инструкции, даже слежка за моим телефоном. Я называла это защитой. Верила, что так он любит — по-своему, как умеет.

А теперь?

Теперь — как плевок в лицо.

Он знал, как я боюсь быть брошенной. Знал. И всё равно выбрал уйти.

Может, хотел, чтобы я стала сильнее.

Может, хотел, чтобы я научилась быть одна.

А может — просто устал.

Просто перестал хотеть.

А я сижу на скамейке и жду звонка от мужчины, который больше даже не считает нужным спросить, жива ли я.

Вот и всё.

— Васенька, — голос матери заставляет меня поднять голову. Она другая. Ровный цвет лица, причесанные волосы. – Доченька, родная моя.

И эти слова как глоток чистого воздуха в газовой камере. Я роняю телефон и бросаюсь к маме в объятия. Боже, как я оказывается скучала. Не по той маме, что клянчила деньги, а по той, какой она была до смерти отца.

— Мама… — я шептала это снова и снова, будто молитву. — Ты вернулась…

— Прости меня, девочка моя, — её руки дрожали, губы тоже, но голос был тот, родной, тёплый, который я так долго не слышала.

Я почти поверила отцу, почти…

Когда он рассказал, что мать нас предала, что она подставила всех ради денег. Я почти в это поверила. Потому что хотела верить хоть кому-то.

А теперь я стою перед ней — худой, уставшей, постаревшей, но настоящей, и понимаю: она не враг. Она — то, что у меня осталось.

Мы сняли маленькую квартиру рядом с универом.

С утра я варила кашу, она гладила мои рубашки.

Мы обустраивались. Вместе. Мы словно обе рождались заново.

Я пыталась не думать о Стасе.

Не представлять, с кем он спит.

Не гадать, вспоминает ли обо мне.

Не рисовать в голове его руки на чьём-то другом теле.

Я старалась.

Но мысли — как бродячие псы. Стоит на секунду отвернуться — вонзаются в горло. А может дело в подсознании, которое шепчет мне, что Стас никуда не делся, что продолжает находиться где — то близко, наблюдать, контролировать, защищать.

Но он слишком профессионален, чтобы я его заметила… Если только… Если только не спровоцировать его на действия. Просто проверить, насколько верны мои чувства. Насколько его безразличны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 35.

Я пришла в вуз раньше обычного. Не потому что спешила, а потому что дома — тишина. Мама ушла по делам, чай остывал в кружке, а мысли расползались, как тараканы.

В аудитории было пусто. Я села на подоконник, уставилась в серое небо.

Думала о нём.

Сколько сейчас времени у Градова?

Сколько баб у него на связи?

Кто ему шепчет в ухо то, что раньше шептала я?

Может, он даже не помнит, как пахли мои волосы. Может, и не были мы никогда настоящими. Просто тренировал. Просто трахал. Готовил к жизни без себя.

— Рад, что ты всё-таки бросила своего старика, — голос Никиты разнёсся по пустому коридору. Удивительно просто как парень, с которым я чуть не переспала еще в школе стал моим однокурсником. Кто вообще мог подумать, что я буду учится в лучшем вузе милиции.

Я даже не вздрогнула. Просто перевела взгляд на него.

Он, как всегда, ухмылялся. Чересчур чисто выбрит, с новыми кроссовками, в которых будто отражалась каждая капля самодовольства.

— А тебе то что? — бросила я. — Думаешь сможешь его переплюнуть?Тебе до него еще расти и расти.

Улыбка сползла с его лица, будто я ударила его по зубам.

— Хочешь проверить, каково это — когда тебя трахает не морщинистый мент, а нормальный парень, а?Пока у тебя там все паутиной не покрылось.

Что-то щёлкнуло внутри.

А почему бы и нет?

Не из интереса. Не из желания.

А чтобы узнать.

Проверить.

Вывернуть всё наизнанку и глянуть, отзовётся ли хоть что-то в Стасе, если он ещё рядом, если ещё чувствует, если ещё смотрит.

Я догнала Никиту в два шага. Встала перед ним.

Развернула к себе за ворот куртки.

— Давай проверим, — сказала я ровно, глядя прямо в глаза.

Он опешил. Смотрел на меня, словно я сейчас поцелую его или ударю.

И, может, не знал, чего боится больше.

— Ты шутишь?

Он осматривает меня с ног до головы. Глаза в секунду становятся хищными. Чуть ли не облизывается.

Он не верит.

Боится спугнуть.

— Если ты считаешь, что шучу — иди своей дорогой, — я поворачиваюсь.

Он хватает меня за запястье.

— Когда?

— Чем раньше, тем лучше, — пожимаю плечами. — Чтобы не успело пауитиной покрыться.

Он ржёт. Неуклюже, но с азартом.

«В точку», — думаю. — «Прямо в его эго».

— Напиши мне сегодня. Договоримся, во сколько и где пройдёт грандиозное мероприятие, — он улыбается холодно, без намёка на флирт.

— И если ты меня обманешь…

— Ну как я могу упустить возможность потрахаться с самии Никитой Ремезовым.

А если я передумаю в последний момент — он будет беситься, давить, требовать. И это мне нужно.

Мне нужен удар. Давление. А вдруг Стас среагирует? Вдруг вылезет из своей норы и снова покажет, что я ещё где-то внутри него?

Я ухожу.

Телефон в кармане — как детонатор.

Сегодня я начну эту проверку. До конца.

* * *

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 35. 1

Никита:

«Ну что, сладкая, ты не передумала?»

В следующее мгновение — фото.

Он в зеркале. Торс обнажён, штаны сдвинуты чуть ниже бедра.

Слишком вылизанный. Слишком уверенный.

Тот, кто считает себя победителем просто потому, что ему ответили.

Я смотрю на экран.

Чувствую, как внутри поднимается что-то тягучее, нехорошее, как будто игра уже начала меня жрать изнутри.

Но я продолжаю.

Потому что начала.

Потому что должна.

Открываю камеру.

Ставлю таймер.

Поворачиваюсь спиной.

Щёлк.

Вид в полумраке: голая спина, бедра, чёрные кружевные трусики — те самые, которые покупала для Стаса.

Те, что он срывал зубами, когда приходил с работы, злой, вымотанный, весь в тяжести и гневе.

Те, что он рвал, как наказание за то, что мир снова оказался жесток.

Отправляю снимок.

Никита:

«Оооо… Ты просто бомба, Василиса. А что ты любишь в постели?»

Пальцы замирают над клавиатурой.

А в голове — всё сразу.

— Стас, только не…

— Заткнись, слышишь? — он выдыхал это мне в затылок, одной рукой зажимая запястья, другой — натягивая на меня свою ярость.

Он вжимался в меня так, будто пытался вытолкнуть изнутри весь мир, который его раздражал.

После тяжёлых дней он не просто трахал — наказывал, мучил, срывался.

Но потом…

Потом укутывал в одеяло.

Поил горячим чаем.

Смазывал мои синяки кремом.

Шептал: «Ты выдержала. Ты у меня самая крепкая. Моя.»

Я пишу:

«Жестко люблю.»

Ответ приходит сразу.

Никита:

«Ух, сука… Я тоже. А в жопу дашь?»

Внутри — вспышка.

Память.

Тело, вывернутое к стене.

Мои пальцы цепляются за подоконник.

Голос Стаса — низкий, ровный, злой и ласковый одновременно:

"Терпи, маленькая. Моя ты, ясно?"

Я помню, как пыталась вырваться.

Как не могла.

Как он входил в меня — неотвратимо.

Как будто хотел выжечь внутри всё, чтобы не осталось места ни для кого.

Я пишу:

«Дам.»

И смотрю, как три точки — ответ — прыгают на экране.

Он уже там, на крючке.

Готов.

Слюной истекает.

Даже удивительно, как быстро этот придурок заглотил наживку. Словно только и ждал, когда я вспомню о его существовании.

А я сижу в темноте.

С телефоном в руках.

Голая.

Одинокая.

И всё ещё с ним в голове.

Стас, если ты следишь — смотри внимательно.

Смотри, как я разрушаю себя.

Твоими руками.

Никита: «А с минетом как? Ты у нас вообще девочка послушная?»

Я читаю и ухмыляюсь.

Вот он, вожделеющий шакал, уверенный, что сейчас получит всё, о чём мечтал.

Он, конечно, не понимает — я не ему это показываю.

Это не для него.

Я снова проверяю — не появилось ли новое сообщение от Градова.

Ничего. Пусто.

В голове — щелчок.

Вкус соли и металла.

Я снова в той самой кухне.

Становлюсь на колени, прямо в джинсах, потому что Стас вошёл и бросил:

"На колени, быстро".

Даже без «привет».

Усталый.

Злой.

Весь день с бумагами и телами.

Я помню, как дрожали руки, как скользила молния на ширинке.

Как он держал меня за волосы — грубо, но не ломая.

Водил по губам головкой, приказывая смотреть в глаза.

И я смотрела.

Боже, как я смотрела.

Каждый его выдох, каждый сжатый кулак — это была его исповедь.

Он мог не говорить "люблю", но вот тогда — когда кончал мне в рот, зажмурившись, впиваясь пальцами в мои скулы — он принадлежал только мне.

Я сглатывала. Не от страха. От жажды.

После — он поднимал меня, гладил по волосам, как будто извинялся, не умея говорить «прости».

Готовил чай. Клал сахар, хотя я не люблю.

Садился рядом. Курил. Молчал.

А я ложилась головой на его бедро и дышала его дымом.

И было самое настоящее счастье, какое мне доводилось знать.

Я смотрю на экран.

Никита:

«Ну? Или ты у нас только в позу умеешь?»

Я пишу:

«Минет люблю ещё больше. Особенно когда мне за волосы держат и в глотку до упора.»

Отправляю.

И тут же вижу, как он печатает.

Никита:

«Ох, сучка… Завёлся. Когда мы это всё реализуем? Я на тебя уже морально женился.»

Я откидываюсь на подушку.

В глазах — сухо.

В душе — ледяная пустота.

Он не понимает, что всё это — не про него.

Он не знает, что каждое слово я пишу для другого мужчины, которого не могу вырезать из памяти, как бы сильно ни старалась.

Если Стас следит — он это увидит.

Если нет — тем хуже. Значит, я и правда никому не нужна. Значит стану той, кого он из меня так упорно делал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 36.

Я включила душ на полную мощность. Поток горячей воды обрушился на плечи, и мне вдруг захотелось, чтобы с кожи вместе с паром и каплями стекло всё: его запах, тяжёлый и знакомый до боли; следы на теле от простыней, в которых я больше не могла спать спокойно; и главное — мысли, навязчивые, липкие, жгучие, как ожог.

Но ничего не стекало. Ни с кожи. Ни изнутри.

Я стояла под струёй долго — до тех пор, пока не покраснела кожа, пока не началась лёгкая дрожь, пока не исчезло ощущение времени. А потом, на ощупь, неторопливо, вытерлась насухо, словно специально оттягивая момент — ту самую встречу с собой в зеркале. Хотелось прочувствовать каждое прикосновение ткани к телу, которое вдруг стало чужим. Не прежним. Опустошённым. Почти мёртвым.

У зеркала я задержалась дольше обычного. Вглядывалась в своё отражение с такой тоской, будто искала в нём остатки той женщины, которая ещё недавно верила в любовь, в спасение, в чудо. Ту, что надеялась. Но её там не было. От неё остался только силуэт — красивый, ухоженный, но изнутри потрескавшийся, как фарфор под кипятком.

Я потянулась за косметикой. Аккуратно выровняла тон, вывела подводкой стрелки, добавила немного румян. Завершила всё помадой — алой, вызывающей, почти вульгарной. Той самой, которую хранила на особый случай. И сегодня он настал. Потому что теперь — всё иначе.

Я достала из ящика нижнее бельё: чёрное, кружевное, полупрозрачное. Когда-то я долго его выбирала, вертя в руках бирки, прикладывая к себе, сомневаясь — всё для него, для Стаса. Но он так и не увидел, как это смотрится на моей коже. Теперь — увидит Никита.

Натягивая тонкие чулки, я старалась не зацепить ткань ногтем. Движения были осторожными, почти церемониальными. Кожа под пальцами ощущалась прохладной, и это ощущение лишь усиливало чувство отстранённости. Я прикасалась к себе, но будто не ко мне.

Платье выбрала узкое, скользящее — оно облегало грудь, ложилось по бёдрам, словно сливаясь с телом, подчёркивая каждую линию. Оно не оставляло места для скромности. Оно было создано для того, чтобы соблазнять. И да, оно возбуждало. Но не меня.

Я надела туфли на каблуках — непривычно высоких, заставляющих идти медленно, с натяжкой. Брызнула немного духов — терпких, горьких, почти мужских по настроению. В них не было лёгкости. В них была позиция. Была броня.

В сумке лежал маленький пакет из секс-шопа. Когда я покупала его, щеки предательски пылали. Сейчас — нет. Сейчас всё выглядело иначе. Я шла туда не как девочка, которая хочет понравиться, не как женщина, ищущая тепла. Я шла падать. Осознанно. Красиво. Как в последнем акте трагедии.

Я вышла в ночь.

Она встретила меня липкой влагой, сквозняком между домами, сыростью асфальта, отражающего неон фонарей. Всё вокруг ощущалось липким, мокрым, как то, что происходило внутри меня.

Я вышла из дома так, словно покинула саму себя.

Дверь за спиной захлопнулась с глухим щелчком, и в этот момент я не ощутила ни страха, ни волнения — только ровную, плотную пустоту. Была лишь цель, ясная и острая, как лезвие. И лишь мамин голос в спину: «Хорошего вечера, доча», как издевательская насмешка. Не будет он хорошим… Я уже и не надеюсь.

На улице веяло свежестью, но под пальто кожа уже вспотела, и подкладка сумки прилипала к ладони. Там, среди ключей, зеркальца и случайных мелочей, лежал маленький пакет. Пластик, кожа, металл — игрушки, которые должны были отвлечь от главного. От причины, по которой я ехала.

Я вызвала такси.

Пальцы дрожали, когда вводила адрес отеля. Это походило на первую тренировку с оружием — ту, где Стас дал мне пистолет. Тогда я боялась промахнуться. Сейчас — попасть.

Машина подъехала почти сразу. Я сделала шаг. Ещё один. И вдруг — резко отпрянула, будто коснулась провода под напряжением.

Под одеждой, под макияжем, под кружевом — всё во мне сжалось от острой, как укол, тошноты. От самой себя. От всего, что я собиралась сделать. От осознания: это не про секс. Это про разрушение. Про месть. Про рану, которую хочется нанести не телу, а душе.

Я отошла в сторону и села на холодную лавку. Старалась дышать ровно. Расслабляла челюсть. Уговаривала себя спокойно, медленно, почти по слогам:

Ты хочешь узнать правду.

Ты хочешь, чтобы он почувствовал.

Ты хочешь, чтобы ему стало больно.

Чтобы он сжёгся изнутри.

Или… чтобы пришёл. А если не придешь, то увидишь. Я верчу в руках маленькую камеру, которая снимет момент моего позора.

Пусть смотрит. Пусть видит, вот что я превратилась.

Такси подъехало и встала, чтобы отправиться на собственную казнь.

Таксист оказался молодым. Вежливым. Он косился в зеркало, словно подбирал слова — может, хотел спросить, не холодно ли мне в этом платье; может, предложить музыку, просто чтобы прервать тишину.

Но я не могла позволить себе разговаривать.

Любой звук — как удар. Любое слово — как трещина в броне. Стоило заговорить — и я бы сорвалась. Вернулась. Сбежала.

Он открыл рот. Я посмотрела на него в зеркало — прямо, молча. Он тут же замолчал.

Умный.

В салоне пахло дешёвой "ёлочкой" и мятной жвачкой. Эти запахи казались оскорбительно нормальными. Как будто всё вокруг не знало, куда я еду. Зачем. Во что себя бросаю.

Я ведь ехала в ад.

И сама себе выписала приглашение.

До отеля оставалось десять минут.

Потом восемь.

Потом пять.

Каждая минута была шагом по битому стеклу. Я дышала, как будто училась этому заново.

Голова гудела.

Грудь казалась спаянной — тяжёлой, как свинец.

Ты сама этого хотела.

Ты. Сама.

Ты хотела узнать, жив ли он — когда теряет тебя.

Или никогда и не держал.

Машина свернула к отелю. Я знала номер. Имя вызывало отвращение.

Таксист остановился. Я не поблагодарила. Просто вышла.

Каблуки стучали по плитке, каждый шаг — как выстрел.

Я вошла в здание, прошла сквозь пустой вестибюль и поднялась в лифте. Смотрела вверх, в потускневший пластик лампы под потолком, словно там можно было найти ответ, или знак, или хотя бы момент отсрочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Скоро всё закончится.

Или начнётся.

Или — не почувствуется вовсе.

Коридор отеля казался бесконечным — приглушённый свет, мягкий ковёр, поглощающий звук шагов, одинаковые двери, словно каждый номер скрывал свою версию одной и той же судьбы. Я шла, считая — 214… 215… 216.

Остановилась.

Выдохнула.

Подняла руку.

Два лёгких стука.

Сердце ударилось в грудную клетку с такой силой, будто внутри меня грохнул бетонный блок. Повисла тишина, на мгновение растянувшаяся до вечности, а потом — щелчок замка.

Дверь приоткрылась.

— Вот это да… — голос Никиты был вязким, самодовольным, в нём скользило ощущение победы, как будто он только что сорвал джекпот.

Он открыл дверь шире.

На нём были тёмные спортивные штаны, чёрная майка, он был босиком. Волосы растрёпаны, взгляд — блестящий, почти триумфальный.

— Ты не просто пришла. Ты пришла так, как будто хочешь, чтобы я сдох от возбуждения прямо у входа, — сказал он, не сводя с меня глаз.

Я молчала.

Он окинул меня медленным взглядом, снизу вверх, как будто примерял. Его глаза скользнули по чулкам, по обтягивающему платью, по макияжу, задержались на губах, затем — на ключицах, и наконец — на груди.

— Ты… ты серьёзно надела это бельё под платье? — хмыкнул он. — Это чтобы я быстро кончил или чтобы ты медленно меня пытала?

— Чтобы ты знал, во что ввязываешься, — ответила я спокойно, почти шёпотом.

Он усмехнулся, облизывая губы:

— Ага… Так ты у нас не просто куколка, а хищница, да? Мне нравится. Я с такими не сталкивался. Обычно мне всё сдают сразу.

Я прошла внутрь, не отвечая.

Номер был стандартным: большая кровать с белоснежным бельём, ночник на тумбочке, плотно задвинутые шторы. От кондиционера веяло прохладой, и от этого парадоксально стало жарко — не телу, а внутри.

— Чувствуй себя как дома, — сказал он, захлопывая за мной дверь и поворачивая ключ в замке. Он шел наливать нам вино, а я быстро установила камеру прямо напротив кровати. — А я… как в раю. Выпей со мной.

Он подошёл ближе, провёл пальцами по скуле — осторожно, почти нежно.

— Ты как из фильма. Такая недоступная, будто я к тебе шёл сто лет.

Глава 36.1

Я слегка склонила голову, отпивая из бокала глоток и тут же отставляя. Мне нужна трезвая голова. Ясное сознание.

— Ты не шёл. Ты просто оказался рядом, когда я решила упасть.

Он усмехнулся, легко и пошло:

— Звучит как вступление к отличному порно. Давай продолжим сюжет.

Он потянулся к подолу моего платья. Я не сопротивлялась. Его руки подняли ткань медленно, с наигранной ласковостью, ладони скользнули по бёдрам.

— Боже… ты и правда в чулках. Ты — моя личная награда за всё дерьмо, что было в жизни.

Он наклонился, прижался губами к моей шее. Я не отреагировала. Внутри — пустота. На коже — равнодушие.

Он замер, посмотрел в глаза:

— Ты точно этого хочешь?

— Нет, — сказала я честно.

— Но мне нужно это сделать.

Он хмыкнул, приподнял брови, и тут же рассмеялся:

— Бля, Вася… ты сложная. Это даже лучше. Я всегда мечтал о женщине с тараканами.

Он потянулся к молнии на платье:

— Ну что, снимай. Или мне помочь?

Я медленно спустила лямки, и платье плавно соскользнуло с тела, упало к ногам, как в кино. Он на мгновение отступил, будто не ожидал увидеть меня такой.

— Чёрт… ты сведёшь меня с ума. Сейчас я точно верю в карму. Видимо, за что-то хорошее мне тебя послали.

— Меня никто не посылал. Я пришла сама, — сказала я тихо, но с уверенностью, которую давно не слышала в собственном голосе.

Он сделал шаг, взял меня за подбородок:

— Я собираюсь трахать тебя так, что ты забудешь, как тебя звали до этого.

Я не отвела взгляда. Смотрела прямо. Видела его — и вспоминала другого.

Стаса. Его голос. Его руки. Его взгляд, от которого я когда-то таяла.

— Попробуй, — прошептала я.

Всё застыло. На секунду. Как штиль перед бурей.

Он наклонился, ухмылка на губах — оскал триумфатора.

— Знаешь, Вася… ты зря тратила время на своего старика. Тебе нужен кто-то живой. Не тот, кто пьёт валерьянку вместо прелюдии.

Я лежала на кровати, всё ещё в белье, уткнувшись щекой в подушку, не глядя на него. Мой голос был ровным, без тени эмоций:

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. Посмотри на меня. Ни пузика, ни морщин. И в койке я не рассказываю про войну в Чечне.

Он рассмеялся. Он думал, что уже победил. Думал, что владеет ситуацией. Он не замечал, как именно я веду его.

Я повернула голову. Мой взгляд был спокойным. Почти усталым.

— Знаешь, в чём разница между молодым самцом и зрелым мужчиной?

Он приподнял бровь, ухмыльнулся шире:

— Посвяти меня, преподавательница секса.

Я чуть наклонилась, и грудь, едва прикрытая кружевом, приподнялась, как по сценарию. Произнесла медленно, с расстановкой:

— Зрелый не говорит. Он делает.

На миг его улыбка исчезла. Он замер, будто не понял — похвала это или удар. И эта тень в его глазах была едва заметной, но достаточной.

— Ах ты, сучка… — процедил он, и сразу изменился.

В его движении не было ласки. Он схватил меня за талию, развернул, поставил на колени, рывком. Всё стало резким, чужим, грубым.

— Сейчас покажу, как делает молодой. Держись.

Он ударил по ягодице. Не в игре. В силе. В ярости. Как будто хотел размазать всё, что не мог назвать.

Я зажмурилась, позволяя себе исчезнуть хотя бы на мгновение — из этой комнаты, из тела, из мысли, которая слишком громко стучала в висках. Я была готова. Готова принять грязь, войти в неё без остатка, без страха, с тем немым согласием, которое приходит в точке, откуда нет возврата. Если это мой новый путь — пусть. Я не сопротивлялась. Я шла туда, где уже не было стыда. Только чёткая, ледяная решимость.

Но прежде чем я успела шагнуть за край, резкая вспышка света обожгла глаза. Всё произошло в один миг. Свет погас так внезапно, будто его выдрали из стены голыми руками. Вслед за этим с грохотом распахнулась дверь, и шум, ворвавшийся в комнату, был не просто громким — он был абсолютным, как удар судьбы.

— Что за херня?! — закричал Никита, но прежде чем он успел подняться, его сбил удар. Всё случилось стремительно, почти бесшумно, как в хорошо отрепетированной сцене. Голоса, шаги, тяжёлое дыхание — всё слилось в единую волну, несущую хаос и страх.

— Всем на пол! Руки за голову! — прорезал пространство голос, который я не слышала давно, но узнала сразу. Он не просто звучал — он врезался в кости, проходил сквозь кожу и нервы, пробуждая что-то древнее, рефлекторное, такое, что не зависит от разума.

Я упала на пол почти машинально, без раздумий. Сделала это слишком быстро, слишком покорно, как будто тело давно знало, как надо. Я перекинула руки за голову, уткнулась щекой в холодный линолеум и повернула голову вбок. Первое, что я увидела, — это ботинки.

Те самые ботинки, которые когда-то он купил по моей настойчивой просьбе. Он тогда ворчал, говорил, что это дерьмо, что они неудобные, а я смеялась, выбирая размер, прижимая их к себе, будто мы собираемся куда-то, где будет будущее. И он сдался. Надел. И теперь они были здесь.

Он присел рядом, опускаясь на корточки. Не торопясь. Не глядя на остальных.

Только на меня.

Его лицо оказалось совсем близко, настолько, что я увидела каждый штрих, каждую знакомую тень.

Оно было злым, замкнутым, ожесточённым.

Именно таким, каким я помнила его в самом начале. Тогда я боялась.

Тогда он пугал меня.

Он был бурей, чьё приближение ощущаешь всем телом, не имея сил ни убежать, ни спрятаться.

Но сейчас — я улыбнулась.

Не ярко, не нарочито. Просто чуть подняла уголки губ, и в этой улыбке было всё: признание, усталость, и странная, чужая радость. Я не знала, почему, но я чувствовала себя дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 37. Стас

Она лежала на полу — охуенная, словно брюлик на витрине. Каждая деталь казалась частью тщательно продуманной постановки: кружевное бельё, тонкие чулки, поза, подчёркивающая бедро, линию ключиц, вытянутую шею.

Она думает, что я выгоню всех, оставлю нас наедине, подойду, опущусь рядом, возьму её за руку. Покажу, как скучал. Как без неё терял равновесие. Как ночами вспоминал эти чёртовы кружевные трусики — как последний идиот. Как зависимый.

Но нет.

Нет, Василиса.

Ты сама начала эту игру. Сама разбудила зверя. Теперь держись. Узнаешь, чем заканчиваются такие игры.

— В отдел. Обоих. — сказал я твёрдо, с холодной ясностью. Я даже не удостоил её взглядом.

Не дал ни тени эмоции, ни малейшей паузы, за которую она могла бы зацепиться, попытаться перехватить инициативу. Только холодное, выверенное распоряжение — ровное, окончательное.

Она нахмурилась. Челюсть напряглась, словно сжата стальными тисками.

С ресниц стекали чёрные капли — тушь потекла, оставляя на щеках следы.

— Стас… Зачем?.. — прошептала она. Голос чуть дрогнул.

Ага. Значит, не всё у тебя под контролем, да?

Счётчик щёлкнул. Игра вышла из-под сценария.

И тут — голос.

Тот самый голос, который я бы не пожелал услышать даже в аду.

Молодой ублюдок ухмылялся — этой своей мальчишеской, наглой улыбкой, которую могут себе позволить только те, кто ещё ничего в этой жизни не терял.

— Это твой Стас?.. Старикан? — сипит, с руками за спиной. — Зря приперся, мент. Я её уже трахнул. Узенькая такая…

Дальше всё исчезло.

Мир ушёл в туман.

Я не помню, как подскочил.

Не помню, как сжался кулак.

Только вспышка. Только огонь в глазах.

И хруст.

Глухой, хлёсткий, как щелчок ломающейся ветки. Или шеи. Или двери. Или жизни.

Первый удар пришёлся точно в челюсть.

Второй — в переносицу.

Третий — по уже разбитому лицу, размазанному, кровоточащему, чужому.

По этой ухмылке, по дерзости, по памяти, которую я хотел стереть навсегда.

Руки тянут меня назад. Кричат. Кто-то орёт, что хватит.

Но мне плевать.

Всё, что я слышу — это свои удары. Свою ярость, свёрнутую в кулак.

Свою правду, вырывающуюся сквозь кости.

— Уведите его к чёртовой матери, — рычу, вытирая кровь с пальцев. Даже не смотрю вниз, на ботинки, забрызганные чужим рылом. — Немедленно.

Поворачиваюсь к Василисе, глаза которой полны ужаса и восхищения одновременно.

Она уже на ногах. Стоит прямо, спина выпрямлена, подбородок гордо вздёрнут — как всегда.

Я приближаюсь. Молча.

Резко хватаю её за волосы — не до боли, но так, чтобы почувствовала силу. Контроль. Напоминаю, кто здесь задаёт темп.

Наклоняю ближе к себе, к самому лицу. Настолько близко, что чувствую её дыхание — горячее, сбивчивое, с привкусом злости, обиды и чего-то ещё. Чего-то, что всегда было между нами, как гниль под слоем лака.

Я говорю тихо. Так, чтобы никто не услышал. Только она.

Только между нами.

— И чего ты хотела добиться этим? — голос негромкий, но в нём глухая, плотная сталь. Каждое слово — как гвоздь. — Хотела повесить на мою душу ещё один грех?

Она смотрит на меня снизу вверх.

Глаза блестят. Ресницы дрожат. Но не от страха.

В ней — ни капли покорности. Ни намёка на раскаяние.

Только вызов. Тот самый. Старый, до боли знакомый.

— А я тебе все грехи отпущу… — шепчет она, медленно, почти с наслаждением. — Если перестанешь рычать… и просто поцелуешь меня.

На её губах появляется едва заметная улыбка — дерзкая, колкая, опасная. И я понимаю: она всё знала. С самого начала. Понимала, к чему приведёт эта встреча.

Я замираю.

Её слова вспарывают меня, как нож. Не с размаху, не в эффектной паузе — нет, точно, быстро, без предупреждения, туда, где не осталось защиты. Прямо в живот.

— Дура, — шепчу глухо, почти с теплом. А через миг резко отталкиваю её от себя — грубо, без сантиментов. — Уведите.

— Ты меня так отпустишь? Голой?

Блять.

Снимаю кобуру, кофту и бросаю ей в лицо. Она мигом надевает ее, прикрывая все тело.

Парни берут её под руки. Действуют предельно осторожно, почти с почтением, как будто перед ними не человек, отравивший мне полжизни, а фарфоровая кукла. Эта их бережность вызывает во мне новую волну злости — резкой, тупой, глухой. Мне хочется ударить. Кого угодно. Её. Себя.

Они уходят. А я остаюсь. Один.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 37.1

В этом номере, в котором теперь пахнет прошлым.

Стою посреди комнаты и смотрю вниз — на сбитые в ком простыни, на смятые подушки, на воздух, где всё ещё витает её запах.

И внутри — пустота. Ледяная, ощутимая, режущая.

Я мёрзну, хотя в комнате тепло. Мёрзну от воспоминаний, от того, что невозможно стереть.

В голове снова всплывает переписка.

Её фразы. Её лёгкий тон. Он пишет: «Как ты любишь?»

И она не отказывает.

Она не отталкивает, не стирает.

Она отвечает — мягко, спокойно, с улыбкой между строк. Флиртует. Подыгрывает. Отдаёт ему то, чему я сам её когда-то учил.

Мои слова.

Мои прикосновения.

Взяла — и передала. Тому, кто не имел права даже знать, кем она была. Кто был проходной главой. Кто значил... ничего.

А я ведь пытался.

Правда пытался отпустить.

Я говорил себе, что она заслуживает большего — свободы, лёгкости, отношений без слежки, без подозрений, без прослушки в кармане и камер в подъезде.

Что она заслуживает того, кто не будет считать у неё пульс по выражению глаз.

Я пытался, но когда представил…

Что она — с ним.

Так же. На спине выгибается. На коленях в рот берет. В голос кричит. В дроже оргазмом захлёбывается.

Шепчет.

Так, как делала со мной.

Меня перекрыло.

Грудь стянуло, будто железной лентой.

Нет.

Не смогу.

Я не отдам. Не поделюсь.

Значит, остаётся только один путь.

Один. Настоящий.

Забрать.

Целиком. Снова.

Грубо. Без компромиссов.

Посадить рядом. Пусть дышит моим воздухом.

Потому что только моя.

Сама выбрала.

Сама знала, с кем играет.

Сама подняла зверя.

Теперь — будет жить с ним.

Но сначала пусть ответит, почему ушла.

* * *

Дверь допросной щёлкнула.

Её ввели двое ментенышей.

Она шла уверенно, почти плавно, будто вошла не в кабинет, а на сцену. В её походке не было ни страха, ни сомнения — только хищное спокойствие, отточенное за годы

Она опустилась на стул легко, грациозно, закинула ногу на ногу — как будто сидела не в допросной, а в кафе.

Смотрела прямо, не моргая.

Глаза были дерзкими.

Губы — слегка припухшими от недавней помады.

Ни следа страха.

Только вызов.

Только злость.

— Ну что, — бросила она, голосом ленивым, чуть насмешливым, — влепишь мне штраф за проституцию, подполковник?

Я не двинулся.

Не мигнул.

Просто выдохнул — коротко, сухо, без пафоса:

— Нет. Я напишу, что у тебя нашли наркотики. Загремишь по сбыту. Лет на пять. По полной.

Всё изменилось мгновенно.

В глазах — вспышка паники. Настоящей, не наигранной.

Щёки побледнели, как будто по венам в секунду прошёл ледяной ток.

Она резко вдохнула, будто только сейчас начала дышать по-настоящему. Без игры. Без ролей.

— Ты… ты не сделаешь этого, — прошептала она, голос дрогнул, едва слышно.

Я обошёл стол.

Не спеша.

Встал у неё за спиной.

Наклонился к самому уху, так близко, что чувствовал её дыхание, неровное, дрожащие мышцы на шее.

И заговорил. Почти шёпотом. Но каждым словом — будто лезвием по коже:

— Почему? Потому что там ты будешь полностью в моей власти.

Без каблуков. Без трусиков. Без парфюма.

Только ты. Камера. Решётка.

И я — приходящий гость. Когда сильно приспичит.

Мой голос стал ещё ниже. Густой, хищный.

— И трахать буду так, что никто и не узнает.

На секунду повисла тишина.

Глубокая. Чужая.

Как будто даже стены допросной отшатнулись.

— Поняла? — спросил я.

Голос дрожит, но не срывается:

— Заманчиво, конечно…

Но у меня есть идея получше.

— Сомневаюсь, — отвечаю, почти не двигая губами. Шёпотом. Глухо.

Подхожу ближе.

Протягиваю руку.

Накручиваю прядь её волос на палец — один виток, второй.

Запах — зелёное яблоко и мёд. Её шампунь.

Который всегда сводил меня с ума, разъедал границы, ломал концентрацию.

С каждым вдохом становится труднее дышать.

Напряжение в теле нарастает, словно в перекалённой проволоке.

Кажется, я сорвусь. Сейчас.

— Ну? — рычу, дёргая за волосы, заставляя её поднять лицо.

Она не сопротивляется.

Только смотрит. Прямо. В упор.

— Давай отмотаем назад, — шепчет. — В тот день. Когда я увидела тебя над трупом. Я была свидетельницей, Стас. А что делают со свидетелями?

— Убивают, — отвечаю глухо.

— Так убей меня. Убей, Стас, потому что я не хочу быть ничьей шлюхой.

Только твоей.

И вот оно.

Финал.

Точка, после которой уже невозможно отступить.

Слова, которых я боялся.

Которые сам бы никогда не произнёс.

Слова, после которых не остаётся ни воздуха, ни выхода.

Я прикрываю глаза.

И вдруг — будто спустя годы — во мне врывается тот самый воздух, выкачанный в тот день, когда я выгнал её.

Жгучий. Тяжёлый. Живой.

Как ожог изнутри.

— Я не смогу иначе, — говорю тихо, почти впритык к её губам. — Я буду следить. Контролировать. Сдавливать, пока трахаю.

Мне нужно знать каждую секунду, где ты.

С кем ты. Что ты ела.

Во сколько легла. Найти эрогенные зоны, которые остались.

— Думаешь, я не знала? — её голос дрожит. Глаза мокрые. — Не понимала? Если бы меня это не устраивало… я бы давно тебе сказала.

— Тогда почему ушла?

— Подумала, что надоела тебе.

Пропасть.

Тишина, в которой нет злости, нет крика.

Только она. Передо мной. Близко. До боли.

Я вдыхаю — глубоко, жадно.

В самый её рот. В дыхание. В дрожь.

И шепчу:

— Дура.

А потом целую.

Не нежно. Не мягко.

А так, как врываются в огонь.

Как входят в разрушенный дом.

Как падают в ад, зная, что внутри всё горит,

но в центре пламени всё ещё живо одно — она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38.

Я держу её за волосы — крепко, с силой, будто тяну на себя всю её суть. Пальцы сжаты в кулаке, прядь натянута туго, как повод. Поводок. И странно — она не сопротивляется. Не дёргается.

Кажется, она и не думала вырываться.

Её затылок обнажён, кожа под ладонью теплая, натянутая, как струна. Она дышит неровно, но не от страха. Это скорее напряжение… предвкушение?

Чёрт, я не уверен.

Но чувствую — она ждёт.

— Держись, — шепчу я, не отпуская ни волос, ни взгляд.

— Ты сама на это подписалась.

И чертов голос дрожит. Предательски. Не потому что боюсь — потому до безумия хочу.

Я резко разворачиваю её и усаживаю на край стола. Грубо, без предупреждения.

Её тело поддаётся, будто уже было готово.

Пальцы впиваются в талию — оставляют отпечатки, сдавливают кожу до боли, до будущих синяков.

И эта мысль только подстёгивает.

Мне нужно, чтобы она помнила, чтобы на теле остались следы, как на памяти.

Она не издаёт ни звука.

Не всхлипывает, не просит.

Только смотрит прямо в глаза.

И в этих глазах — не вызов, как могло бы быть.

Не мольба, как я, может, ожидал.

Нет. Там — голод. Точно такой же, как мой.

Вася как будто знала, что всё закончится именно так.

Что рано или поздно я сломаюсь, поддамся.

Что сожму ей волосы в кулаке и прижму к себе, потому что другого выхода нет.

И в этой тишине, напряжённой до звона, в этих глазах, полных тьмы и доверия, я нахожу то, чего боялся сильнее всего.

Самого себя.

Я держу её крепко, и она — рядом.

Живая. Тёплая. Под рукой.

Но где-то в глубине я до сих пор не верю, что это происходит.

Потому что её не было.

Слишком долго.

Слишком больно.

После её ухода я не просто остался один.

Я как будто стал меньше. Тупее. Глухим и слепым.

Люди продолжали совершать преступления, писать доносы, стрелять, врать, скрываться.

Но я не мог — не хотел — видеть.

Я смотрел на тела, на улики, на раны — и мне было плевать.

На всех. На всё.

Впервые за всю свою чёртову жизнь.

Словно кто-то вырвал стержень изнутри.

Сломал не руки — смысл.

Я больше не чувствовал запаха лжи. Не слышал дрожь в голосах.

Не искал ответы.

Потому что не осталось вопросов.

Она ушла — и вместе с ней ушло всё.

Я не писал отчёты, не ездил на вызовы. Отдавал другим. Те говорили: устал. Перегорел.

А я не спорил.

Не объяснял.

Потому что объяснять было нечего.

Как объяснить, что тебе больно от того, что её пальцы больше не касаются твоего лица?

Что ты просыпаешься в холодном поту, и первым делом проверяешь — не сидит ли она на краю кровати?

Как объяснить, что ты не чувствуешь себя живым, если не можешь больше разозлить её, услышать, довести до дрожи, заставить замолчать поцелуем?

Как можно работать в отделе по раскрытию преступлений, когда главное преступление — это её исчезновение, а ты не знаешь, как его расследовать?

Я доживал.

Без тела. Без цели.

Сломанный, но снаружи целый.

И только когда сейчас держу её за волосы, чувствую дрожь в её затылке, вижу, как смотрит в глаза —

понимаю, что она вернулась.

Не вся.

Не навсегда.

Но вернулась.

И мне хочется кричать.

Или отпустить, чтобы не разрушить окончательно.

Но я сжимаю сильнее.

Потому что не могу. Потому что если отпущу — опять исчезнет.

И тогда не будет ни людей, ни дел, ни ночей, ни утра.

Ничего.

Я срываю с неё кофту. Свою.

Ткань мягко шуршит, скользя по коже, но в этом жесте — нет ни заботы, ни нежности. Только нетерпение. Только злое, голодное

— Наконец-то боже.

Вася остаётся в одном белье.

Я нависаю над ней, прижимаю к столу, кладу ладонь на шею — крепко, но не больно. Просто чтобы чувствовать, как бьётся её пульс.

Под кожей, под венами — он скачет.

Сердце рвётся наружу.

Ради меня.

Я беру её за подбородок, чуть приподнимая лицо, и смотрю в глаза — так близко, что наши лбы почти соприкасаются.

— Ты знаешь, что я сейчас буду с тобой делать?

Она кивает.

Молча.

Как перед казнью.

Я чувствую: она не просто согласна. Она готова.

К боли. К напору. К тому, как я войду в неё — в этот вечер, в эту слабость, в эту потерю, которую мы оба носим, как выжженное клеймо.

— Скажи, чья ты.

Она чуть приоткрывает рот. Веки дрожат. Губы распухшие, влажные, и в этом её молчании — всё, что не сказано за эти месяцы.

— Твоя, — выдыхает она, еле слышно.

— Не так. Скажи, чья ты.

— Боже… Стас, ты же знаешь.

— Говори!

— Я собственность Градова Станислава Сергеевича, осознаю, что сейчас он будет грубо трахать меня прямо в своем отделении. Осознаю, что мне может быть больно. Осознаю, что он сдохнет, если прямо сейчас не вставит свой охренительный член в мою узенькую пещерку.

— Дряяянь, — хмыкаю и врываюсь в её рот с такой жадностью, будто раньше никогда не целовал.

Как будто губы — это последнее место на Земле, где можно спрятаться от боли.

Как будто язык — это оружие. Или молитва.

И мы оба знаем: нам не спастись.

Наши губы сталкиваются снова. Языки пытаются прилипнуть к друг другу. Жадно, яростно, до безнравственного влажно. Причмокивания эхом раздаются в тишине допросной, подталкивая не просто трахаться, а совокупляться как в самом жестком порно, двух секунд которого хватит, чтобы кончил любой дрочер.

Я чувствую, как её губы трескаются под натиском — сухие, распухшие, покрытые микротрещинами. Соль и жар. Потом — вкус крови. Её или моей — уже не разобрать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38.1

И в следующее мгновение она кусает меня в ответ.

Сильно.

Зло.

Так, что я едва не отдёргиваюсь.

Но не отстраняюсь.

Наоборот — это только вбивает меня глубже в её рот, в её ярость, в эту бешеную, рваную близость.

Теперь вкус у меня во рту — неузнаваемый. Металл, дыхание, зубы, жажда.

Чей он — её или мой — плевать.

Плевать, пока я чувствую её.

Я зажмуриваюсь, вцепляюсь в её затылок обеими руками, и в этом поцелуе, в этом хищном слиянии, вытягиваю из неё всё.

Я заполняю её собой — языком, дыханием, хваткой.

Как будто могу стереть чужие прикосновения.

Как будто могу изгнать из неё его.

И, чёрт возьми, если не могу — то хотя бы оставлю вместо этого себя.

Сломанного, обожжённого, но живого.

Хрен ей, а не свобода.

Хрен ей, а не Никита.

Она захлёбывается в моём поцелуе, давится собственным стоном. Пытается вырваться — не всерьёз, не по-настоящему. Поздно.

Моя.

Моя — без условий, без правил, без права голоса.

Я отрываюсь от её рта только на мгновение. Чтобы вдохнуть.

Чтобы проморгаться.

Попытаться собрать себя обратно в каркас.

Загнать зверя, вырвавшегося наружу, назад, вглубь.

Но не успеваю.

Опускаю взгляд — и снова проваливаюсь в неё.

Ключицы.

Лавандовый сахар на коже, который смешался с моим потом, с её солью, с нашей общей лихорадкой.

Я слизываю этот вкус судорожно, торопливо, как будто боюсь, что его отнимут.

Втягиваю.

Глотаю.

— Я так надеялся, что ты позовешь… — бессвязные слова, которые не имеют смысла, кроме одного: мне мало.

Её всегда мало.

Она уже пахнет мной. Наши тела будто приклеены. Мой член на ее животе, а она поглаживает его пальчиками, словно дикого зверя. И взгляд, безумный, отражение меня самого.

— Я уже и забыла какой ты огромный.

— Сейчас вспомнишь, — распарываю трусы голыми руками.

Звук рвущегося кружева — как выстрел в этой тишине.

Приставляю член к раскрытой щели, влажной, розовой, охуительной. Я вхожу в неё сразу, глубоко.

Без подготовки.

Без нежности.

С яростью.

С силой, которая говорит: больше ты не уйдёшь.

Каждое движение — как утверждение.

Каждое толчковое «я» — это нет ему, нет свободе, нет воспоминаниям о чужом имени в её телефоне.

Она выгибается. Захлёбывается.

— Стас, господи, Стас! — грубо двигаюсь. Беру.

До конца.

До исступления.

Она захлёбывается, выгибается, но не от боли.

От желания. От дьявольской жажды меня.

— Это ты вспоминала, когда говорила про грубо этому ублюдку? — шепчу у уха, прикусываю, очередной раз тараня нутро.

— А я думала ты начал с прелюдии… — хрипит она, сдирая с меня футболку, впиваясь губами прямо в сосок. – Не сдерживайся… Покажи, как сильно любишь.

Моя ладонь движется вместе с телом, с каждым толчком, с каждым вбиванием в её тело моей ярости, моей тоски, всей той боли, которую я носил с той самой ночи, когда она не вернулась.

Я долблю её, без изящества, без нежности, потому что по-другому — не могу. Тяну лифчик вниз. Кайф…

Соски — ровно на уровне моих глаз.

Я наклоняюсь и захватываю один губами.

Втягиваю в рот, играю языком, царапаю зубами, чуть прикусываю.

Щипаю его между пальцами, пока он не наливается, не пульсирует, не доводит её до стона — уже почти рыдания.

— Сильнее… — хрипит она. Просит. Умоляет.

И я готов отдать ей всё.

Каждую каплю.

Каждый удар сердца.

Каждую чёртову тень, которая сидела во мне всё это время.

Я врезаюсь снова.

И снова.

Стол трясётся под нами, громыхает, как вагон на рельсах.

Документы летят на пол — словно не выдерживают этой правды, этой страсти, этой реальности, в которой больше нет смысла в бумагах и правилах.

Мир рушится.

Всё исчезает — стены, время, прошлое.

Остаёмся только мы.

Сломанные. Горячие. Слившиеся в один ритм.

Моя рука скользит между её ног.

Пальцы легко входят в анус— не потому что легко, а потому что она вся — горит.

Мокрая. Горячая. Готовая.

Она дёргается всем телом, выгибается, стискивает зубы, будто сдерживает крик.

— Нет, Стас…

— Расслабься. Ты знала, на что шла.

И погружаюсь в неё глубже, вталкиваю второй палец, продолжая трахать так, что стены дрожат. Чувствуя, как она сжимает меня, как на самом деле близка к оргазму, выкачивая его и из меня.

Мы кончаем вместе.

Одновременно.

Как выстрел в тишине.

Как ослепительная вспышка на тёмной стороне Луны, где никогда не бывает свидетелей.

Я всё ещё внутри неё.

Тело пульсирует, не отпуская. Мысли не возвращаются. Время не идёт.

А она — уже подо мной.

Расслабленная, уставшая, затихшая.

Моя.

Не по праву.

Не по власти.

А потому что осталась.

Навсегда.

— А можно… мы поедем домой? — шепчет она, уткнувшись в мою шею. Обнимает меня так крепко, будто хочет лишить не только воздуха, но и всего, что во мне есть.

Словно хочет вытянуть душу.

Хотя нет — она уже забрала. Давно. Эта дрянь унесла моё сердце с собой, даже не спросив.

— Купила телом пропуск в мою халупу? — усмехаюсь я, скользя губами по влажной коже и слизывая каплю пота с её ключицы.

— Именно, — отвечает она, не колеблясь. — Пожизненный.

Ты женишься на мне.

Я поднимаю бровь, фыркаю.

— Я думал, мужик должен предлагать.

— Ну так и предложи, мужик, — парирует она, и в голосе её нет ни капли шутки. Только уверенность. Только тепло.

— Я не предлагаю, — произношу с усмешкой, прижимая её крепче. — Я ставлю перед фактом.

Она смеётся — звонко, свободно, как будто именно этой фразы и ждала.

Смеётся так, что у меня в груди что-то проворачивается, как заевший замок, наконец поддавшийся.

Она обвивает меня ногами и шепчет, требовательно, уткнувшись лбом в мою скулу:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Неси меня домой. Я сегодня очень устала.

— Потому что искала приключений на задницу?

Она хмыкает, чуть прикусывает мочку уха.

— Потому что искала тебя, — отвечает хрипло.

А потом находит мои губы.

Целует — как всегда: нагло, глубоко, так, будто утверждает своё право.

Как будто каждый раз ей нужно убедиться, что я ещё здесь. Что я не исчез. Что я — её.

И я позволяю.

Потому что уже давно — сам её.

Глава 39. Василиса

И в следующее мгновение она кусает меня в ответ.

Сильно.

Зло.

Так, что я едва не отдёргиваюсь.

Но не отстраняюсь.

Наоборот — это только вбивает меня глубже в её рот, в её ярость, в эту бешеную, рваную близость.

Теперь вкус у меня во рту — неузнаваемый. Металл, дыхание, зубы, жажда.

Чей он — её или мой — плевать.

Плевать, пока я чувствую её.

Я зажмуриваюсь, вцепляюсь в её затылок обеими руками, и в этом поцелуе, в этом хищном слиянии, вытягиваю из неё всё.

Я заполняю её собой — языком, дыханием, хваткой.

Как будто могу стереть чужие прикосновения.

Как будто могу изгнать из неё его.

И, чёрт возьми, если не могу — то хотя бы оставлю вместо этого себя.

Сломанного, обожжённого, но живого.

Хрен ей, а не свобода.

Хрен ей, а не Никита.

Она захлёбывается в моём поцелуе, давится собственным стоном. Пытается вырваться — не всерьёз, не по-настоящему. Поздно.

Моя.

Моя — без условий, без правил, без права голоса.

Я отрываюсь от её рта только на мгновение. Чтобы вдохнуть.

Чтобы проморгаться.

Попытаться собрать себя обратно в каркас.

Загнать зверя, вырвавшегося наружу, назад, вглубь.

Но не успеваю.

Опускаю взгляд — и снова проваливаюсь в неё.

Ключицы.

Лавандовый сахар на коже, который смешался с моим потом, с её солью, с нашей общей лихорадкой.

Я слизываю этот вкус судорожно, торопливо, как будто боюсь, что его отнимут.

Втягиваю.

Глотаю.

— Я так надеялся, что ты позовешь… — бессвязные слова, которые не имеют смысла, кроме одного: мне мало.

Её всегда мало.

Она уже пахнет мной. Наши тела будто приклеены. Мой член на ее животе, а она поглаживает его пальчиками, словно дикого зверя. И взгляд, безумный, отражение меня самого.

— Я уже и забыла какой ты огромный.

— Сейчас вспомнишь, — распарываю трусы голыми руками.

Звук рвущегося кружева — как выстрел в этой тишине.

Приставляю член к раскрытой щели, влажной, розовой, охуительной. Я вхожу в неё сразу, глубоко.

Без подготовки.

Без нежности.

С яростью.

С силой, которая говорит: больше ты не уйдёшь.

Каждое движение — как утверждение.

Каждое толчковое «я» — это нет ему, нет свободе, нет воспоминаниям о чужом имени в её телефоне.

Она выгибается. Захлёбывается.

— Стас, господи, Стас! — грубо двигаюсь. Беру.

До конца.

До исступления.

Она захлёбывается, выгибается, но не от боли.

От желания. От дьявольской жажды меня.

— Это ты вспоминала, когда говорила про грубо этому ублюдку? — шепчу у уха, прикусываю, очередной раз тараня нутро.

— А я думала ты начал с прелюдии… — хрипит она, сдирая с меня футболку, впиваясь губами прямо в сосок. – Не сдерживайся… Покажи, как сильно любишь.

Моя ладонь движется вместе с телом, с каждым толчком, с каждым вбиванием в её тело моей ярости, моей тоски, всей той боли, которую я носил с той самой ночи, когда она не вернулась.

Я долблю её, без изящества, без нежности, потому что по-другому — не могу. Тяну лифчик вниз. Кайф…

Соски — ровно на уровне моих глаз.

Я наклоняюсь и захватываю один губами.

Втягиваю в рот, играю языком, царапаю зубами, чуть прикусываю.

Щипаю его между пальцами, пока он не наливается, не пульсирует, не доводит её до стона — уже почти рыдания.

— Сильнее… — хрипит она. Просит. Умоляет.

И я готов отдать ей всё.

Каждую каплю.

Каждый удар сердца.

Каждую чёртову тень, которая сидела во мне всё это время.

Я врезаюсь снова.

И снова.

Стол трясётся под нами, громыхает, как вагон на рельсах.

Документы летят на пол — словно не выдерживают этой правды, этой страсти, этой реальности, в которой больше нет смысла в бумагах и правилах.

Мир рушится.

Всё исчезает — стены, время, прошлое.

Остаёмся только мы.

Сломанные. Горячие. Слившиеся в один ритм.

Моя рука скользит между её ног.

Пальцы легко входят в анус— не потому что легко, а потому что она вся — горит.

Мокрая. Горячая. Готовая.

Она дёргается всем телом, выгибается, стискивает зубы, будто сдерживает крик.

— Нет, Стас…

— Расслабься. Ты знала, на что шла.

И погружаюсь в неё глубже, вталкиваю второй палец, продолжая трахать так, что стены дрожат. Чувствуя, как она сжимает меня, как на самом деле близка к оргазму, выкачивая его и из меня.

Мы кончаем вместе.

Одновременно.

Как выстрел в тишине.

Как ослепительная вспышка на тёмной стороне Луны, где никогда не бывает свидетелей.

Я всё ещё внутри неё.

Тело пульсирует, не отпуская. Мысли не возвращаются. Время не идёт.

А она — уже подо мной.

Расслабленная, уставшая, затихшая.

Моя.

Не по праву.

Не по власти.

А потому что осталась.

Навсегда.

— А можно… мы поедем домой? — шепчет она, уткнувшись в мою шею. Обнимает меня так крепко, будто хочет лишить не только воздуха, но и всего, что во мне есть.

Словно хочет вытянуть душу.

Хотя нет — она уже забрала. Давно. Эта дрянь унесла моё сердце с собой, даже не спросив.

— Купила телом пропуск в мою халупу? — усмехаюсь я, скользя губами по влажной коже и слизывая каплю пота с её ключицы.

— Именно, — отвечает она, не колеблясь. — Пожизненный.

Ты женишься на мне.

Я поднимаю бровь, фыркаю.

— Я думал, мужик должен предлагать.

— Ну так и предложи, мужик, — парирует она, и в голосе её нет ни капли шутки. Только уверенность. Только тепло.

— Я не предлагаю, — произношу с усмешкой, прижимая её крепче. — Я ставлю перед фактом.

Она смеётся — звонко, свободно, как будто именно этой фразы и ждала.

Смеётся так, что у меня в груди что-то проворачивается, как заевший замок, наконец поддавшийся.

Она обвивает меня ногами и шепчет, требовательно, уткнувшись лбом в мою скулу:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Неси меня домой. Я сегодня очень устала.

— Потому что искала приключений на задницу?

Она хмыкает, чуть прикусывает мочку уха.

— Потому что искала тебя, — отвечает хрипло.

А потом находит мои губы.

Целует — как всегда: нагло, глубоко, так, будто утверждает своё право.

Как будто каждый раз ей нужно убедиться, что я ещё здесь. Что я не исчез. Что я — её.

И я позволяю.

Потому что уже давно — сам её.

Эпилог.

Несколько лет спустя.

Я стоял на обочине трассы, подальше от камер, уставившись в горизонт. Мороз ещё не схватил асфальт, но воздух уже был колючим — будто предчувствовал, кто едет. Сигарета дымилась между пальцами, а я ждал.

И дождался.

Сверху пошёл свет — мигалки. Чёрные машины — длинный кортеж без лишнего пафоса, но с явным посылом: убирайся с дороги, едет кто-то важнее тебя.

Первый джип притормозил, стекло опустилось, и из машины вышел он. Ратмир.

Сын вора в законе Богдана Давыдова. Того самого Давыдова, с которым я когда-то служил бок о бок. Ещё до того, как он ушёл на воровскую тропу. До тюрьмы. До крови.

Я помню, как вытащил его сына — юного, дерзкого, с ножом в руке, в подвале чужого дома. Тогда я сделал выбор: мог закрыть его, но не стал. Потому что это был Давыдов. Потому что в глазах мальчишки ещё горел огонь, а не пустота. С тех пор Ратмир знал: я не только мент. Я — один из тех, кто умеет быть человеком. Даже если давно забыл, что это значит.

Мы встречались в Сибири раз в год. Без пафоса. Рыбалка, водка, костёр и разговоры, в которых больше молчания, чем слов. Но уже третий год я туда не ездил. С тех пор, как в моей жизни появилась Василиса. Стала якорем. А может, спасением. В любом случае, семейная жизнь не вяжется с кутежом под сигареты и стрельбой по банкам.

— Ратмир, — выдохнул я, не делая шага навстречу. — Мне кажется, ты стал ещё выше.

Он усмехнулся. Снял перчатки. Выглядел моложе, чем был, но взгляд старил. Такой бывает у тех, кто видел смерть — не один раз, и не всегда со стороны.

— А ты, дядя Стас, всё такой же мрачный. Не обрадовался?

— Зависит от того, зачем приехал. Если решил начать здесь разборки в отцовском стиле — я тебя либо закрою, либо закопаю. Быстро.

Он рассмеялся — громко, заразительно. Почти по-доброму.

— Ну ты даёшь. Какие, к чёрту, разборки? Прошли те времена. Сейчас всё решается по-другому.

— По-другому? Интересно. И как ты собираешься решать?

Он щурится, улыбаясь уголком губ.

— Знаешь Анну Власову?

Молчу. Конечно, знаю. Моя жена знала. Я знал. Все знали.

— Я выяснил, что она была связана с тобой и с твоей женой. — Он качает головой. — Чёрт, Стас, я бы никогда не подумал, что ты женишься.

— Она уже не Власова. Она — Ульмер. Десять лет назад вышла за авторитета по кличке Пикассо.

Пикассо когда-то был лучшим в подделке документов. Это принесло ему миллионы. Гнилой был человек. Никто не плакал о его смерти — разве что дочь, которая тоже рисует.

— А авторитет, как я слышал, умер. А дела ведёт она — и делает это очень неумело. Я ей помогу.

— Трахнешь её?

— Женюсь, — сказал он, будто шутит. — Когда-то и мне пора остепениться. Почему бы не очаровательной вдове? А там ещё и бонус — дочка-художница.

— Это и есть твой план?

— Ты же просишь без крови, я теперь пушистый. Почти чистый. Переобулся, как ты любишь.

— Пушистый? — усмехаюсь. — А Сибирь на кого оставил?

— На сына. Отличный парень вырос. Уважают его все. Стас, ну чего ты как не родной? Даже не выпьешь со мной?

Я молчу, но тело расслабляется. Мы обнимаемся. Без настоящей теплоты, но с уважением за былое. Идём к машине, что мне выдали вместе с генеральскими погонами.

— Так, у тебя уже трое?

— Хотел остановиться на двоих. Но Васька хотела дочку.

— И как ты с ней справляешься?

— Орать нельзя. Бить — тем более. Слово не скажи — сразу к матери, а та включает следователя. Весело, как в ситкоме.

— Или в триллере. Шаг влево — и СИЗО, — ржёт Ратмир. Я киваю. Без шуток — так и будет.

— Может, ну его, шашлык? Слышал, у вас тут отменные телочки в барделях.

— Это без меня. Одноразовый трах не стоит потери семьи. А Васька скорее яйца мне отстрелит, чем простит.

— Так мы ей не скажем.

— Я сам не хочу. И ты вроде как жениться собрался.

— Так ещё не женат, — ухмыляется он, выглядывая в окно, когда мы подъезжаем к дому. На пороге — Василиса. Взгляд цепкий, холодный. За её спиной два подростка, у одного кровь из носа. Но как только они видят машины, конфликт мгновенно улажен.

— Пап! — орут они хором. — Это же бэха, последняя!

— Ценителей растишь? — жмёт он парням руки по-взрослому. — Помогу украсть — а папка прикроет, — подхватывает Ратмир.

Парни смеются, Василиса закатывает глаза и идёт к нам.

— Не скажу, что рада познакомиться, Ратмир, но слышала много хорошего.

Да, Ратмир бандюган. Но все благотворительные фонды Сибири существуют с его подачи. Он забирает — но и отдает. Так себе мораль, но я не лучше.

— Обещаю, оружие не доставать.

— И правильно. Потому что может выстрелить. В вас же.

Ратмир смотрит на меня. Я — на неё. Показывает пальцы вверх. Я знаю, что когда-то в отделении чуть не убил лучшую женщину в мире.

На кухне громко стучали кастрюли, пахло жареным мясом и приправами — как в хорошем общепите, только с домашним акцентом. Василиса с Зоей, помощницей по хозяйству, сновали между плитой и мансардой, где собрались бандиты вперемешку с полицейскими. Такая вот удивительная идиллия. До первого выстрела.

— Обед подоспел! — объявила Зоя.

— Наконец-то! — заорал кто-то. Мы с Ратмиром внутри уже приговорили вторую бутылку водки.

— Так ты уже знаком с Власовой? — спросил я, наблюдая, как Василиса проносится в дальнюю часть дома с двумя тарелками.

— Да, забавно получилось, — Ратмир скривил губы. — Она в Турции отжигала. А я нанял ребят, которые её слегка пресанули. Никто не пострадал, но я стал героем. А она — глупая, слабая на передок — тут же влюбилась.

Я приподнял бровь.

— Горячий отпуск — и вот ты уже почти женат?

— Именно. Сама сказала, что я её спаситель. Ну а там — яхта, всё как в лучших традициях «Порнхаба».

— Дочку Пикассо не трогай, — бросаю, резко, без смеха. Я прекрасно понимаю, что этот кобель на мачехе не остановится. Всю округу трахнет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А тебе какое дело?

— Не порть психику. Если она целка — не трогай. Понял?

Ратмир усмехнулся, но в глазах на секунду мелькнула насмешка.

— Градов, ты размяк. Серьёзно.

Но в этот момент дверь распахнулась, и в комнату ввалилась Соня — растрёпанная, в длинной ночнушке, тёрла один глаз, потом другой и, почти не глядя, забралась ко мне на колени.

— Я же сказала, что не хочу спать. А мама заставила. Наругай её.

— Обязательно, — шепчу, вдыхая её запах — детский, тёплый, как булочка. Эта девочка — мой тыл. Моя слабость. Моя кара.

— Хотя понять тебя можно, — кивнул Ратмир. — Поэтому мой отец никогда не заводил семью.

— Но тебя же взял на воспитание.

— Пф. Это не семья была. Это было ОПГ. Сам знаешь.

Близнецы за столом снова чуть не устроили драку, и к Ратмиру подкатился футбольный мяч.

— О, у вас же целый стадион. Погнали, пацаны, покажу пару отличных фишек.

— Ура! — взвыли в ответ, и вся братва понеслась во двор. Соня спрыгнула с колен и шмыгнула следом, ночнушка мелькнула на фоне солнечного света.

— Стас, они даже не поели, — донёсся голос Василисы из кухни.

— Забей, потом поедят! — бросаю в ответ, подхватываю её за руку, тяну ближе. В столовой — внезапно никого. Она — в платье, простом, но на ней оно сидит как вызов. Тёплые колготки под ним — и даже это чертовски заводит. Рукой скользнул под подол. Она дёрнулась.

— Градов, ну фу! Тут же люди. И друг твой.

— Тогда не дёргайся и поцелуй нормально, — говорю, втягивая её запах. И сразу — в губы. Не в щёчку, не в уголок — по-настоящему, как в последний раз. Она ещё борется секунду — а потом сдаётся, как всегда.

— Забей, потом поедят, — повторяю, и уже иду к ней. Хватаю за запястье — чуть грубовато, чуть сильнее, чем надо. Она замирает. Не дёргается, но смотрит вопросительно. Как всегда.

В столовой — пусто. Только мы. Воздух неподвижен, и я слышу, как она дышит.

Она в платье — простом, домашнем, чуть мятом. Но на ней оно как вторая кожа. Ни грамма фальши. Ни грамма стыда. Под ним — тёплые колготки, мягкая ткань, через которую чувствуется жар тела. Я провожу ладонью по бедру — медленно, с нажимом, скользя под подол. Она вздрагивает.

— Градов… ну фу, — шепчет она, голосом, в котором больше жара, чем возмущения. — Тут же люди. И друг твой.

— Тогда не дёргайся, — подхожу ближе, кладу руку на затылок. — И поцелуй нормально.

Она смотрит в глаза. На секунду — тишина. А потом я вжимаюсь в её губы. Не мягко. Жадно. Почти отчаянно. Не даю шанса отдышаться. Это поцелуй, от которого дрожат пальцы. Который не отпускает.

Она сначала сопротивляется — так, как умеет она. Телом, не сердцем. А потом её ладони скользят мне под рубашку. И всё — тает. Моя женщина. Согнутая в спине, напряжённая, горячая.

Когда наконец отрываюсь, в ней нет ни капли воздуха. Ни звука. Только взгляд — хищный и растерянный.

И я знаю — если бы не этот дом, не дети, не стены — мы бы давно уже рухнули на пол, как животные.

Пульс в штанах гремит, я сталкиваю её с колен, шлёпаю по заду.

— Сегодня Соню сам уложу. Чтобы ты не заснула случайно.

— Как будто ты не разбудишь, если приспичит, — хмыкает она, выпрямляя платье.

— А твой друг чего приехал?

— Творить херню. Как обычно.

— Присмотришь за ним?

— Как всегда.

Василиса кивает и уже почти уходит. И вот тут — сам не знаю зачем — бросаю вдогонку:

— Люблю тебя.

Спина её вздрагивает. Оборачивается. Красавица. Такая, что до сих пор не верится, что выбрала меня.

— Последний раз ты говорил это два года назад.

— Ну, значит, жди ещё два, — усмехаюсь, встаю и иду за всеми. У ворот — мои пацаны. Те, с кем когда-то работал в одном отделе. Сейчас мы встречаемся чаще, когда я вставляю им пиздюлей за разгул преступности. Но бывают и такие дни — когда можно собраться на природе, чтобы отметить мой юбилей.

Но знаю точно: из всей этой толпы есть лишь один человек, которому я могу доверять полностью.

Моя жена.

Конец