Они

Евгения опрокинула мужа на спину и легла своей головой ему на грудь. Это был жест, полный доверия и нежности, момент, когда слова были не нужны — только тепло кожи под щекой, стук сердца и спокойное дыхание. Она чувствовала, как его ладонь скользнула по её волосам, и закрыла глаза, полностью растворяясь в этом ощущении безопасности и близости. В этом положении её грудь, мягкая, с большими ореолами нежного карамельного оттенка, чуть заметно опустилась на его тело, нежно передавая своего тепло.

Но спокойствие быстро сменилось страстью. Она опрокинула его с внезапной силой, и в её глазах вспыхнул тот самый огонь, который он узнавал даже с закрытыми глазами. Её пальцы скользнули по его груди, ладонь прижалась к горячей коже. Он не стал ждать пассивно — его рука обвила её талию, резко перекатывая их тела, но Евгения лишь рассмеялась тихо, густо, и когтисто вцепилась в его волосы, возвращая себе контроль.

— Ты думал, я дам тебе командовать?  — её шёпот обжёг ему губы.

Одеяло сползло на пол. Её ноги обвились вокруг его бёдер, пятки впились в поясницу, требуя большего, быстрее, глубже. Он отвечал на каждую её провокацию — укус в шею, царапины по спине, её имя, выдыхаемое между зубов. Это была не схватка, а яростный танец, в котором они оба теряли границы.

Она не давала ему ни секунды на подготовку — властно приподняла бёдра и резко опустилась на него, поглощая его член целиком, до самого основания. Губы её дрогнули от волны мгновенного удовольствия.

— Ты мой,  — прошипела она, наклоняясь так близко, что её дыхание обжигало его губы.  — И я возьму тебя так, как захочу.

Его руки вцепились в её бёдра, но она лишь усмехнулась, схватила его запястья и прижала к постели, полностью контролируя каждый толчок, каждый стон. Она двигалась с жадной, хищной грацией, и когда он наконец не выдержал, зарычав и выгибаясь под ней, она прижала его к своей набухшей груди, не давая выйти, заставляя почувствовать каждую пульсацию.

— Кончай в меня,  — приказала она, голос низкий, хриплый от собственного нарастающего удовольствия.

Его тело напряглось под ней, и она почувствовала горячий, пульсирующий взрыв, волны его семени, наполняющие её. Это довело её до края. Оргазм накрыл её с жестокой интенсивностью. Тело выгнулось, а из горла вырвался дикий, нечеловеческий звук. Она сжимала его снова и снова, пока её внутренности не задрожали от переизбытка ощущений. Он рычал под ней, всё ещё кончая, его руки обхватили её, прижимая к себе так сильно, что рёбра давили друг на друга.

3атем наступила минутная передышка, наполненная иной, более интимной игрой. Она приподнялась на дрожащих руках, чувствуя, как его сперма — горячая, липкая — вытекает из неё и стекает по внутренней стороне её бёдер. Он следил за этим, затаив дыхание.

— Властная сучка...  — прошептал он хрипло, проводя пальцем по её бедру, собирая капли.

Она не отстранилась. Наоборот — раздвинула ноги шире.

— Ты это сделал.

Его глаза вспыхнули. Он поднёс палец к её губам.

— Докажи,  

что приняла всё до последней капли.

И она облизала его палец, не отрывая взгляда. А затем, медленно проводя пальцами по своим влажным внутренним бёдрам, смешивая его сперму с её собственным возбуждением, она стала играть с собой, доводя себя до нового, тихого оргазма, пока он заворожённо наблюдал.

Всё ещё дрожа, она рухнула на него, и их страсть наконец перешла в полную, истощённyю нежность. Его руки — крепкие, тёплые — мгновенно обвили её, прижимая к себе. Никаких слов. Только дыхание — прерывистое, горячее — и стук сердец, сливающихся в один бешеный ритм. Его ладонь скользнула по её спине, впитывая дрожь.

— Моя ненасытная,  — прошептал он, но в голосе звучало не злость, а восхищение, граничащее с обожанием.

Она лишь слабо усмехнулась, целуя его ключицу.

— Твой ненасытный демон,  — ответила она с улыбкой.

И они так и остались — сплетённые, липкие, абсолютно без сил — пока тяжесть век не стала невыносимой, а мир за пределами их кожи — неважным.

Утро началось с неожиданного пробуждения. Артем почувствовал возбуждение и открыл глаза. Евгения нежно сжимала рукой его возбyждённый член и плавно играла своим ртом с его головкой. Каждое её движение было гипнотическим и искусным. Её пальцы скользили с едва уловимыми перерывами, а язык водил ленивыми кругами во круг головки, будто дегустируя его.

— Смотри,  — прошептала она, прерываясь, чтобы ладонью провести от мошонки к кончику.  — Ты такой твёрдый... И такой отзывчивый...

Она чувствовала его близость и намеренно замедляла темп, продлевая наслаждение. А когда он был уже на грани, она внезапно взяла член в рот целиком, и в тот же миг её пальцы сдавили основание, чтобы продлить его оргазм, не давая ему закончить слишком быстро. И когда он, захлёбываясь, отпустил себя, она не отстранилась, лишь приподняла глаза, чтобы поймать его взгляд.

Когда последние спазмы отпустили его тело, Артем услышал её тихий, бархатистый смех. Она медленно отстранилась, капля его семени блеснула на её нижней губе.

— Вкусно,  — прошептала она, наклоняясь к его уху.  — Но я всё ещё не насытилась.

Её тон сменился на игривый.

— Шучу,  — щёлкнyла она Артема по носу и ловко соскользнула с кровати.  — Пойдёшь варить мне кофе, любимый, пока я принимаю душ. Я люблю твой, с корицей.

Она шлёпнyла его по бедру и скрылась за дверью. Артем фыркнул, поймав на губах её оставшийся вкус, и покорно поплёлся на кухню.

Но едва он начал помешивать турку, как сзади снова послышались шаги. Холодные пальцы Евгении скользнули под его майку.

— Ты же знаешь, что я не могу долго ждать...  — её шёпот снова заставил мурашки пробежать по его спине.

— Кофе закипит...  — попытался он возразить, но она перехватила его руку с ложкой.

— Пусть закипает.

Он попытался удержать её, но она ловко вывернулась.

— Поймаешь — получишь награду,  — бросила она, исчезая в дверном проёме.

Он рванул за ней, но опрокинул турку кофе и чуть не упал. Евгения, увидев его комичный прыжок, расхохоталась.

— Ну и грация y тебя, скажу я честно...

Артем, наконец догнав, схватил её за талию, но вместо 

страсти ткнулся носом в её взъерошенные волосы — и сам не выдержал, рассмеявшись.

— Ты... обманщица,  — он целовал её шею, смешивая слова с улыбкой.  — Где моя награда?

Евгения приподняла его подбородок пальцем, вдруг став серьёзной:

— Вот она.

И поцеловала его так нежно, что даже плита, на которой догорал пролитый кофе, перестала существовать.

Спустя мгновения они вместе варили новую порцию кофе. Евгения дразнила его, облизывая ложку с корицей. Артем обнял её сзади, пока она наливала напиток в чашки, и прошептал: "Всё равно поймал". А за окном дождь начал стучать по подоконнику — но им было тепло и смешно, и даже горький кофе казался сладким. Их утро, начавшееся со страсти, плавно перетекло в смех и нежность, став идеальным началом нового дня.

•  •  •

Пробуждение было похоже на медленное всплытие со дна темного, теплого океана. Сознание возвращалось обрывками, но главным ощущением была слепота. Не та, что приходит со сном, а плотная, бархатная, искусственная. Повязка. Евгения медленно моргнула, пытаясь разглядеть хоть какой-то проблеск, но её мир оставался непроглядно черным.

И странно — страха не было. Его вытеснило густое, дурманящее спокойствие, окутавшее её словно пуховое одеяло. Оно парализовало волю, но при этом обострило все остальные чувства до болезненной остроты. Она ощущала каждую ворсинку ткани под её обнаженной кожей, прохладу воздуха в комнате, ласкающую горячее тело, и едва уловимый аромат — смесь дорогого парфюма, кожи и чего-то чужого, мужского.

Она лежала на чем-то невероятно мягком, вероятно, на огромной кровати, и понимала, что на ней нет ни единой нитки. Осознание собственной наготы заставило кровь прилить к коже, но это был не стыд, а предвкушение. Где-то в комнате слышалось мужское дыхание. Глухое, тяжелое. Она попыталась понять, сколько их, но звук плыл, сливался и снова разделялся.

«Артем?. ».  — вырвался y нее сдавленный шепот, больше похожий на стон.

Ответ пришел незамедлительно, и это был не голос мужа. Он прозвучал грубо, низко, прямо над самым ухом, отчего по спине пробежали мурашки.

— Твоего мужа здесь нет...

Сердце на мгновение упало в пропасть леденящего ужаса. Предательство, опасность, позор — все это пронеслось вихрем в голове. Но прежде, чем паника успела захватить её, тот же голос, теперь уже почти ласково, прошептал:

— Тебе не о чем беспокоиться, с тобой ничего не случится. Ты же хочешь этого?..

О чем это? Чего она хочет? Мысленно она уже кричала «нет», но её тело, её предательское, живое тело, уже отвечало «да». Внутри все сжалось и заныло от непонятной, томительной пустоты.

И в этот миг она ощутила прикосновение. Грубая, шершавая ладонь медленно, почти невесомо, легла на её грудь, сжимая упругую плоть. Пальцы обхватили ореол, и большой палец провел по соску, заставив его моментально затвердеть и болезненно похолодеть. Женя непроизвольно выгнулась, издав приглушенный стон. Вторая рука, столь же настойчивая, принялась массировать другую грудь, сжимая, пощипывая, растягивая карамельные соски до предела. Волна жара, острая и мучительная, прокатилась от живота к самым кончикам пальцев ног, заставив её содрогнуться.

Пока её грудь была в плену 

у незнакомца, она вздрогнула, ощутив горячее, влажное дыхание там, внизу, в самом сокровенном месте. Значит, их было как минимум двое. Пальцы второго мужчины скользнули по её внутренней поверхности бедра, заставляя мышцы напрягаться, а затем коснулись половых губ. Они были уже влажными, распухшими от желания, которое она отчаянно пыталась отрицать. Чужие пальцы принялись массировать их, растягивать, играть с клитором, который налился кровью и пульсировал, требуя большего.

«Тише... » — тот же низкий голос прозвучал прямо над ухом, и его горячее дыхание обожгло кожу.  — «Просто чувствуй. Отпусти себя».

Мысль крикнуть, вырваться, промелькнула и тут же угасла, смытая новой, ещё более мощной волной удовольствия. Её бедра сами собой приподнялись навстречу пальцам, скользящим по её влажным, распухшим губам. Она не видела, но чувствовала все с удвоенной, почти болезненной остротой: шероховатость кожи на их ладонях, запах чужого пота и дорогого парфюма, смешавшийся в дурманящий коктейль.

Внезапно язык — горячий, влажный и невероятно точный — коснулся её клитора, и она вскрикнула, но звук застрял в горле, превратившись в сдавленный, похотливый стон. Её руки, лежавшие по бокам, кто-то мягко, но недвусмысленно прижал к матрасу, переплетя её пальцы со своими. Это лишило её последней возможности сопротивляться, но парадоксальным образом окончательно освободило. Она перестала думать, осталось только ощущать.

Двое мужчин работали с её телом как слаженный механизм. Один продолжал ласкать её грудь, заставляя соски гореть огнем, в то время как второй, опустившись между её ног, вылизывал её с методичным, доводящим до исступления терпением. Его язык писал по её самой чувствительной плоти сложные иероглифы, то кружась вокруг бутона, то быстро-быстро ударяя по нему кончиком, то вжимаясь в него с упорной силой. Евгения закинула голову назад, её дыхание стало частым и прерывистым. Она слышала, как слюни хлюпают в темноте, и этот непристойный, животный звук лишь подстегивал её, заставляя краснеть от стыда и сгорать от возбуждения.

«Пожалуйста... » — прошептала она, сама не зная, чего просит: остановиться или продолжить, достичь пика или вечно терпеть эту сладкую пытку.

В ответ она услышала тихий, хриплый смех. Пальцы, игравшие с её грудью, скользнули вниз, по влажному от пота животу, и присоединились к тому, что делал язык. Кто-то смочил их в её же соке и медленно, с легким, но уверенным нажимом, коснулся ануса.

Евгения вся напряглась, инстинктивно сжавшись, но протеста не последовало. Наоборот, её тело отозвалось на эту новую, запретную стимуляцию всплеском жара, ещё более сильным, чем прежде. Она была полностью открыта, обнажена и уязвима, и в этой уязвимости была странная, извращенная свобода. Она принадлежала не себе, а только ощущениям.

Голос над ухом прозвучал снова, теперь влажно и близко, будто говорящий только что оторвался от её плоти:

«Готова ли ты принять нас, Женя? »

Она не ответила. Не могла. Она лишь развела ноги чуть шире, и этот жест был красноречивее любых слов. Влажность между её ног, дрожь в бедрах и её собственный тихий, непрекращающийся стон — все это было её молчаливым согласием, её полной 

и безоговорочной капитуляцией.

В воздухе повисла тяжелая, сладкая пауза. Она чувствовала, как мужчины переглядываются над ней в темноте, безмолвно договариваясь. Затем один из них, тот, что был у её ног, двинулся выше. Его колени раздвинули её бедра, и она ощутила у самого входа в себя тяжесть, упругость и жар его члена. Он провел им по её влажным, готовым губам, смазывая себя её соками, и этот медленный, мучительный ритуал заставил её застонать от нетерпения.

Мир сузился до этой одной точки — точки мучительного ожидания и невыносимого желания. Повязка на глазах вдруг стала не барьером, а щитом, защищавшим её от стыда, позволяющим полностью отдаться тьме и ощущениям.

И когда он вошел в нее, медленно, но без колебаний, заполняя её собой, Евгения закричала. Но это был не крик ужаса. Это был долгий, глубокий стон полного, безоговорочного подчинения и наслаждения, вырывающийся из самой глубины её существа. Его движения были мощными, размеренными, каждый толчок достигал самой матки, заставляя её тело вздрагивать и отвечать судорожными сокращениями.

Пока первый мужчина занимал её лоно, второй не оставался в стороне. Она почувствовала, как его руки скользят по её бокам, а губы и язык исследуют её спину, шею, затылок. Он приподнял её, усадив к себе на колени, так что она оказалась зажатой между двумя телами. Её голова запрокинулась на его плечо, а рот встретился с его губами в глубоком, бездонном поцелуе.

Вкус чужого человека, смесь табака и чего-то крепкого, алкоголя, показался ей на удивление сладким.

В этот момент член второго мужчины коснулся её ануса. Смазанный её соками и, как она с ужасом и возбуждением поняла, слюной незнакомца, его член медленно, преодолевая сопротивление, вошел в нее. Двойное проникновение заставило её глаза закатиться под повязкой. Мир распался на осколки чистого, животного ощущения. Она больше не была Евгенией — она была дыханием в темноте, напряжением в мышцах, гулом в ушах. Она была самкой, принимающей самцов, и в этом была первобытная, шокирующая правда.

Их ритм ускорился. Движения стали резче, грубее. Стоны мужчин, её собственные вопли, хлюпающие, влажные звуки — все это слилось в одну симфонию разврата. Евгения чувствовала, как нарастает спазм внизу живота, мощная, неотвратимая волна, которая вот-вот должна была разбиться.

Они почувствовали это. Её тело сжалось в тугой, вибрирующий узел, и её оргазм вырвался наружу с таким криком, что ей показалось, будто её разрывает на части. Это была не волна, а взрыв, выжигающий изнутри все — стыд, мысли, память. Вслед за ней, с рыком и стоном, мужчины практически одновременно излились в нее, наполняя горячими, пульсирующими потоками. Она ощущала каждую каплю их семени, липкую, чужую, и это финальное, предельное саморазрушение стало самым сильным унижением и самым сладким освобождением.

Мир рухнул, растворившись в белом горячем всплеске. И в этом финале не было места ни для нее, ни для Артема,  — только всепоглощающая, животная правда тела, достигшего своего пика.

Она не потеряла сознание от ужаса. Её выбросило из сна обратно в 

реальность, как волной на берег.

Резкий вздох, судорожный вдох — и она замерла. Тихо. Темно. Рядом ровно дышит Артем. Знакомый контур его плеча уютным силуэтом чернел на фоне лунного окна. Их спальня. Их кровать.

Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь горячей пульсацией глубоко внизу живота. Все тело гудело, как струна, по которой провели смычком. Мурашки бежали по коже, а между ног было мокро и тепло — физическое, стыдное, неоспоримое эхо того, что минуту назад было так ярко и реально. Она даже провела рукой по животу, ожидая ощутить липкость, но там была лишь сухая, горячая кожа.

«Боже мой...  — прошептала она беззвучно, прижимая ладонь к груди, пытаясь унять бешеный ритм.  — Это же просто сон».

Но это был не «просто сон». Это была правда, которую она никогда бы не признала даже самой себе наяву. Правда её женского тела, её тайных, запрятанных на самое дно души фантазий. Фантазий о тотальной потере контроля, о власти через самоотречение, о наслаждении, лишенном смысла и имени.

Она повернулась на бок и смотрела на спящего мужа. К нему она испытывала нежную, откровенную любовь. Он был её тихой гаванью, её лучшим другом. И от этого осознания становилось вдвойне стыдно. Но где-то в глубине, под слоем этого стыда, теплилась странная, освобождающая мысль: это было только её. Её потаенная территория, её внутренний дикий лес, куда не мог войти никто, даже самый любимый человек.

Она не была плохой женой. Она была просто женщиной. Со сложной, многогранной душой, в которой находилось место и тихому семейному счастью, и буре неистовых, темных фантазий.

Евгения глубоко вздохнула, перевернулась на спину и прикрыла глаза. Уже не было мурашек, только легкая, приятная истома. Она протянула руку и коснулась руки мужа, просто чтобы почувствовать его тепло. Связь с реальностью.

Она была верной женой. Она любила своего мужа. А её сны... её сны были просто её личной, никому не принадлежащей вселенной. И, возможно, в этом не было ничего страшного. Просто ещё одна грань её женственности — дикая, запретная и от этого ещё более сладкая.

•  •  •

Первые лучи утра, робкие и золотистые, пробивались сквозь щель в шторах, рассекая полумрак спальни. Пылинки танцевали в этих тонких лучах, словно оживляя комнату. Но для Евгении мир все ещё был окрашен в оттенки ночного кошмара и стыда.

Она не спала. Все её тело помнило. Помнило грубые прикосновения, жгучие поцелуи, чувство полной утраты контроля. Между ног все ещё пульсировало слабым, предательским эхом, а на лбу выступила испарина. Она смотрела на спящего Артема. Его лицо, такое знакомое и любимое, было безмятежным. Он дышал ровно и глубоко, его мускулистая рука была закинута за голову, и эта поза выражала такое доверие и покой, что у Евгении сжалось сердце.

«Нет,  — отчаянно подумала она.  — Это не я. Тот сон — это не я».

Ей нужно было стереть его. Перезаписать чужие, навязчивые образы чем-то реальным, теплым, настоящим. Ей нужно было доказать самой себе, что её желание принадлежит только ему, её 

мужу. Что та, развратная и безликая женщина из сна, не имеет к ней никакого отношения.

Осторожно, словно боясь разбить хрупкое утреннее спокойствие, она приподнялась на локте. Простыня сползла, обнажив её грудь, и прохладный воздух заставил соски вновь налиться кровью. Она снова содрогнулась — теперь уже от собственной реакции.

Медленно, почти на цыпочках, она скользнула вниз по кровати, укрываясь в тени, которую отбрасывало его тело. От него пахло сном, теплом и едва уловимым, родным запахом его кожи. Этот аромат был антидотом от дурманящего коктейля духов и пота из её кошмара.

Ее сердце колотилось уже не от страха, а от странной, смешанной решимости — очиститься и одновременно возбудиться. Она хотела разбудить его именно так, вернуть себе власть над своими желаниями, подарив их ему.

Она прикоснулась губами к его плоскому животу, ощутив под кожей твердые мышцы. Он вздохнул глубже во сне, но не проснулся. Её губы, мягкие и влажные, скользнули ниже, к темным волосам у основания его члена. Он был спокоен, мягок. Её собственное возбуждение нарастало, горячей волной разливаясь по низу живота. Это было другое возбуждение — не животное и не отчаянное, а наполненное нежностью, любовью и щемящим чувством вины, которое она пыталась искупить.

Она обхватила его ладонью, ощущая, как под её прикосновением он постепенно начинает пробуждаться, наполняясь кровью, становясь тяжелее и упругим. Она слышала его ровное дыхание над собой и почувствовала, как её стыд понемногу начинает растворяться в сладком предвкушении. И тогда она наклонилась ниже и приняла его член в рот.

Это был не акт подчинения, как во сне. Это был акт дарения. Она ласкала его медленно, почти благоговейно, кончиком языка водя по самой чувствительной части головки, ощущая её солоноватый, утренний вкус. Она изучала его форму, его реакцию, каждое его напряжение — все это было знакомо и любимо. Это был её муж. Её Артем. И это прикосновение было настоящим, в отличие от призрачных лапок её фантазии.

Он застонал сквозь сон, его бедра непроизвольно подались навстречу. Его рука опустилась и бессознательно запуталась в её волосах, не сжимая, а просто касаясь. Этот жест, полный доверия и интимности, заставил её глаза наполниться слезами. Она закрыла их, полностью отдавшись моменту, пытаясь раствориться в этом единственном, исцеляющем ощущении.

— Жень...  — его голос был хриплым от сна.

Она не ответила, лишь углубила ласку, давая ему понять, что это не сон. Что это она, его жена, хочет его так, здесь и сейчас, в их солнечной, безопасной спальне.

Он наконец полностью проснулся. Его тело напряглось, и он приподнялся на локтях, глядя на нее расплывчатым, полным желания взглядом.

— Что ты...  — начал он, но она подняла на него взгляд, не прекращая своих движений.

И в этом взгляде было все: и мольба, и покаяние, и такая сильная, огненная любовь, что он замолчал, просто наблюдая за ней, сжимая пальцы в её волосах чуть сильнее.

В этот момент для Евгении мир сузился до этого одного человека, до этого единственного члена во 

рту, до этого доверчивого взгляда. Призраки ночи отступили, побежденные реальностью его тепла, его стона, его любви. Она нашла своё очищение не в забвении, а в этом страстном, нежном акте, стирающем границы между телом и душой.

Она продолжала ласкать его член, и это движение было уже не просто нежным исследованием, а целенаправленным, страстным действием. Каждый взмах её головы, каждое касание языка были наполнены новым смыслом. Она не просто возбуждала его — она заново открывала его для себя, доказывая себе, что единственный мужчина, чья плоть должна вызывать у нее этот трепет, был здесь, в их постели.

Его стон, на этот раз осознанный и полный желания, прозвучал для нее как самая сладкая музыка. Он перевернулся на бок, чтобы лучше видеть её, его рука с нежностью скользнула по её щеке, затем снова утонула в её волосах, уже не просто касаясь, а мягко направляя её ритм.

— Родная...  — снова прошептал он, и в его голосе было столько тепла и удивления, что у нее сжалось сердце.  — Какой приятный способ проснуться...

Она ненадолго оторвалась, чтобы перевести дух, её губы блестели. Она смотрела на него снизу вверх, и в её влажном, темном от возбуждения взгляде читалась целая история — ночная буря и утреннее затишье.

— Я хочу тебя,  — тихо сказала она, и это была чистая правда. В этот момент она хотела только его, его запах, его вкус, его реакцию.

Артем наклонился и поцеловал ее — глубоко, нежно, с той самой страстью, которую она только что разожгла в нем. Вкус его собственного возбуждения на её губах, казалось, лишь сильнее распалил его. Он медленно, почти ритуально, перевернул её на спину, не прерывая поцелуя. Его тело, тяжелое и теплое, легло на нее, и это ощущение безопасности, полного покрытия, было полной противоположностью тому, как незнакомые руки прижимали её к матрасу во сне.

«Тогда позволь и мне захотеть тебя, » — прошептал он, его рука уже тянулась к ней, полная привычной нежности.

Но Евгения мягко остановила его, положив свою руку на его. Её глаза горели смесью стыда, дерзости и подавленного возбуждения. Ночной сон, эта запретная фантазия, больше не пугала её. Она превратила её в искру, в желание, которое она могла бы реализовать здесь, с ним, в безопасности их любви.

— Подожди,  — её голос был тихим, но твердым. Она приподнялась, её обнаженная кожа мерцала в утреннем свете.  — Артем... сегодня я хочу попробовать кое-что новое.

Он смотрел на нее с любопытством и легким удивлением, его желание никуда не делось, лишь затаилось в ожидании. Она потянулась к тумбочке с её стороны кровати и, покопавшись в ящике, достала оттуда аккуратный, обтекаемый предмет — силиконовый вибратор нежного, лилового оттенка.

Она положила его на простыню между ними, как вызов. Сердце её бешено колотилось, но она не отводила взгляда.

— Я хочу, чтобы ты взял меня сзади,  — выдохнула она, чувствуя, как горит лицо.  — Пока эта игрушка будет... наполнять меня. Я хочу этого. Я хочу попробовать вас двоих в 

себе.

Она видел, как по его лицу пробегает тень удивления, а затем — вспышка такого интенсивного, животного возбуждения, что у нее похолодело внутри. Он никогда не отказывал ей в экспериментах, но это выводило их личную жизнь на новый уровень.

Он медленно взял вибратор, ощущая его гладкую, упругую поверхность. Его взгляд был тяжелым и горячим.

— Хочешь двойной игры?  — уточнил он хрипло, и в его голосе прозвучал отзвук той самой власти, которой она так жаждала в своем сне, но теперь это была власть, которую она ему добровольно отдавала.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. И тогда, глядя ей прямо в глаза, он задал вопрос, который висел в воздухе с момента её признания:

— А твою попку? Ты хочешь, чтобы я взял и ее?

Евгения закрыла глаза на мгновение, и в темноте снова мелькнули образы из сна: запретное проникновение, смешанное чувство стыда и наслаждения. Но на этот раз это была не анонимная ладонь незнакомца, а рука её мужа. Это меняло все.

— Да,  — прошептала она, открывая глаза. В них была полная капитуляция и безграничное доверие.  — Я хочу. Сегодня я хочу всего. Я хочу чувствовать себя... полностью твоей. И полностью... занятой тобой.

Он наклонился и поцеловал ее — нежно, но с обещанием грядущей бури.

— Ложись на живот,  — мягко скомандовал он.

Она повиновалась, переворачиваясь и чувствуя, как огонь стыда и желания разливается по её телу. Она услышала, как он включает вибратор. Тихий, почти невесомый гул наполнил комнату. Он смазал игрушку и свои пальцы специальным лубрикантом, который всегда был у них под рукой — забота и безопасность даже в самых смелых играх.

Первым прикоснулся к её вагине холодный наконечник вибратора. Она вздрогнула, когда он медленно, с нажимом вошел в нее, заполняя её пульсирующей, вибрирующей плотностью. Ощущение было невероятным, заставляя её мгновенно намокнуть ещё сильнее. Гул отзывался во всем её теле, заставляя нервно вздрагивать мышцы бедер.

Затем она почувствовала его пальцы там, сзади. Он нежно, круговыми движениями массировал анальное отверстие, готовя её, смазывая её и себя обильно лубрикантом.

— Расслабься,  — его голос был ласковым и властным одновременно.

И она расслабилась, отдавшись ему полностью. Когда он начал входить в нее сзади, это было медленно, осторожно, давая ей время привыкнуть к двойному проникновению. Сначала — лишь кончик, затем — глубже. Мир для Евгении сузился до невероятной полноты. Она была заполнена им — и вибратором, который жужжал и вибрировал внутри нее, усиливая каждое ощущение до немыслимого предела.

Когда он начал двигаться, это было похоже на ничего из того, что она испытывала раньше. Каждое его движение вперед заставляло вибратор сильнее давить на внутренние чувствительные точки, а его член в её попке создавал непривычное, шокирующее трение. Стоны рвались из её горла сами собой — хриплые, животные, полные абсолютного блаженства.

Он наклонился над ней, касаясь губами её спины, и прошептал на ухо:

— Любимая? Все хорошо?

Она могла только кивать, зажав лицо в подушке, её тело трепетало между ними, между двумя источниками наслаждения. Это 

была не фантазия о подчинении незнакомцам. Это был осознанный, доверительный экстаз с любимым человеком. Она не была объектом, она была соучастницей, открывающей для них обоих новые горизонты удовольствия.

Ее оргазм накатил внезапно и сокрушительно, волна за волной, выжигая из нее все мысли, весь стыд, оставляя лишь чистое, огненное ощущение. Её судорожные сокращения заставили его ускориться, и вскоре он с громким стоном закончил, изливаясь в её горячую, сжатую плоть.

Они рухнули на кровать, тяжело дыша. Он осторожно извлек из нее игрушку и свой пульсирующий член, перевернул её на бок и прижал к себе. Она прильнула к его груди, дрожа от пережитого, но чувствуя не стыд, а глубочайшую близость и удовлетворение.

— Как ты себя чувствуешь?  — он нежно поцеловал её в макушку.

Она тихо рассмеялась, счастливая и умиротворенная.

— Я тебя люблю мой родной, я счастлива.

В эту минуту Женя поняла, что нашла способ примирить свои темные фантазии со светлой любовью. Она могла исследовать самые потаенные уголки своего желания, не предавая их, а ведя его за собой. И в этом была её настоящая свобода.

•  •  •

Было бы неправильно с моей стороны, не рассказать о главных героях. Кто-то скажет, что это и не нужно, т. к. читая, видит свои образы, которые ему более интересны. Но так как это часть небольшого романа, я считаю несправедливым оставить героев без подробного описания их внешности и жизненных принципов.

Если бы жизнь была живописным полотном, то Евгения стала бы работой в стиле импрессионизма — на первый взгляд мягкая, светящаяся изнутри дымкой нежности, но при близком рассмотрении состоящая из тысяч ярких, чувственных мазков.

Со стороны она казалась изящной фарфоровой статуэткой: рост 170 см, пропорциональное сложение, делающее её стройной и грациозной. Но это была обманчивая хрупкость. Её тело, весом в 65 кг, было сосредоточением соблазна, выточенным самой природой в форме идеальных песочных часов.

Ее волосы, цвета спелой пшеницы, всегда были уложены с небрежной элегантностью, отчего на подушке по утрам они образовывали ореол мягких, шелковистых прядей. Но главным — были её глаза. Большие, миндалевидные, цвета весенней листвы, они могли быть бездонными и невинными, а в следующий миг — вспыхивать изумрудным огнем страсти или затягивать болотной дымкой ревности.

Ее губы — отдельная история. Достаточно полные, с четким, изящным контуром, они, казалось, были созданы для двух вещей: для озорной, чуть насмешливой улыбки и для поцелуев. Артем часто ловил себя на мысли, что наблюдает за её ртом, когда она говорила, читала или просто задумывалась.

Ее фигура была её тайным оружием и источником глубоко запрятанной гордости:

Талия: Узкая, всего 70 см, она была таким же ядром её женственности, как и её пышные формы. Артем любил обхватывать её ладонями, ощущая, как она изгибается под его прикосновениями.

Грудь: Небольшая, но идеальной формы, которую он в шутку называл «лисьи носики» — с острыми, соблазнительно направленными чуть вверх сосками. Нежные ореолы диаметром около 8 см, цвета карамели, становились темнее и чувствительнее в определенные дни цикла, когда грудь наливалась и становилась упругой, как спелый персик.

Бедра 

и попа: именно здесь заключалась её главная сила. Широкие, покатые бедра (10б см в обхвате) вели взгляд к её ягодицам — двум упругим, идеально круглым полусферам, на которых сама природа оставила легкий, соблазнительный румянец. Когда она проходила по комнате, её походка была не просто движением, а гипнотическим ритмом, за которым хотелось следить, затаив дыхание.

Ее кожа была фарфорово-гладкой, почти сияющей, и Артем обожал оставлять на ней едва заметные следы своих ласк — легкие покраснения, которые она потом с притворным негодованием рассматривала в зеркале.

За этой внешностью, созданной для восхищения, скрывалась сложная, ранимая душа.

Ее главный страх, тихий и навязчивый, как капель за окном,  — быть «обычной». Стать одной из многих, заменяемой, женщиной-фоном. Этот страх коренился не в неуверенности, а в осознании собственной уникальности, которую она боялась растерять в рутине быта.

Поэтому она любила больше всего на свете чувствовать себя исключительной. Не просто красивой, а единственной в своем роде. Самый простой способ достичь этого — видеть свой отраженный портрет в глазах мужа. Его восторг, его животный, неподдельный трепет перед её телом был для нее мощнейшим наркотиком. Это был не просто комплимент — это было подтверждение её существования как Женщины с большой буквы.

Именно эта потребность рождала её триггеры — кнопки, нажав на которые, Артем мог вывести её на пик эмоционального и физического отклика:

«Шлюшка». Шепотом, губами в самое ухо. Это слово, грубое и уничижительное, в его устах становилось высшей формой признания. Оно стирало с нее налет социальной благопристойности, превращая в чистую, первозданную плоть, принадлежащую только ему. В этом была извращенная свобода — быть его «шлюшкой» означало быть самой желанной.

«Только ты умеешь так... » Эта фраза, произнесенная в пылу близости, была противоядием от её главного страха. Она подтверждала её незаменимость, её уникальный дар давать наслаждение.

«Жесткий секс после ссоры». Для нее это был не акт примирения, а ритуал «перезаписи». Она не могла терпеть тяжесть обид и недопонимания. Ей нужно было физически, через боль и удовольствие, стереть негатив, ощутить его власть над собой и доказать себе, что их связь сильнее любого конфликта. В такие моменты она искала не нежности, а катарсиса, и Артем научился понимать этот безмолвный язык её тела.

Именно эта сложная смесь невинности и страсти, неуверенности и гордыни, делала Евгению такой живой. Она не была ангелом и не стремилась им быть. Она была женщиной, которая в объятиях мужа искала не просто удовольствия, а подтверждения собственной, неповторимой сущности.

Тайный сад Евгении... Между её широких бедер располагался самый нежный и отзывчивый ландшафт её тела. Он начинался аккуратными, темноватыми от природы половыми губами. Они не были спрятаны внутрь, а красиво и уверенно обрамляли вход, словно спелые лепестки экзотического цветка. Их текстура, бархатистая и упругая, была идеальной прелюдией к тому, что скрывалось глубже.

Чуть выше, под тонким навесом из довольно темных волос, находился самый чувствительный ключ к её наслаждению — её клитор. В спокойном состоянии он напоминал изящный, маленький бантик. Но под ласками Артема, под 

жаром его дыхания и прикосновений языка, он преображался, набухая и увеличиваясь, превращаясь в твердую, пульсирующую вишенку, готовую лопнуть от переполнявшего её напряжения. Он был эпицентром её удовольствия, и Евгения научилась не стесняться тех диких, неконтролируемых стонов, которые вырывались из её горла, когда он сосредотачивался на нем.

Но самой удивительной для них обоих была её внутренняя архитектура. Её влагалище было от природы глубоким и достаточно широким — это была её уникальная физиологическая особенность, не связанная с родами или чем-то ещё. Иногда её посещали смутные тревоги, что она «слишком просторна», но Артем развеивал их одним движением.

Их соитие было идеальным стечением обстоятельств, подарком свыше. Его член, внушительные двадцать сантиметров в состоянии возбуждения, был создан, казалось, специально для нее. Когда он входил в нее, не оставалось ни миллиметра свободного пространства. Он заполнял её целиком, до самой матки, в идеально подогнанной плотности, где каждое движение, каждая пульсация отзывалась эхом во всем её теле. Это было не просто проникновение, это было полное слияние, ощущение, будто недостающая часть её самой наконец-то занимала своё место. В эти моменты она чувствовала себя не просто заполненной, а завершенной.

Именно эта физическая гармония усугубляла её главный страх — быть «обычной» или заменяемой. Ведь если их тела подходили друг другу как ключ к замку, то что, если он найдет другой, более подходящий «замок»? Этот иррациональный, но глубоко въевшийся ужас заставлял её искать постоянного подтверждения своей уникальности.

Поэтому она любила больше всего на свете чувствовать себя исключительной. Его восторг, его животный, неподдельный трепет перед её телом, перед этой божественной совместимостью, был для нее не просто комплиментом — это было подтверждением её существования как его единственной и неповторимой женщины.

•  •  •

Одна дома. Это осознание пришло к Евгении не сразу, растекшись по дому тишиной, непривычной и густой. Не было слышно топота детских ног, не гудел голос Артема из кабинета, даже холодильник затих, словно испугался нарушить этот хрупкий мирок. И в этой тишине зазвучало собственное тело.

Легкая усталость после душа была приятной, почти ласковой. Она включила телевизор — какой-то турецкий сериал, где герои сверкали глазами и говорили страстные речи. Но это был лишь фон, белый шум для оправдания. Суть была не в нем. Суть была в осознании, что в прикроватной тумбочке, под стопкой её же собственных журналов, лежит оно. Манящее. Запретное. Ее.

Это случалось со всеми женщинами, наверное, хоть раз в жизни. Этот тихий, интимный бунт против рутины, против роли жены и матери, даже если эти роли желанны и любимы. Это был момент, когда она принадлежала только себе.

Бабочки внизу живота, порожденные экранной страстью, начали превращаться в настойчивую, теплую пульсацию. Кино рассыпалось искрами по коже, не успевая долететь до сознания.

Она потянулась к тумбочке. Движение было обдуманным и в то же время спонтанным, как ритуал. Пластик был прохладным. Она прижала кнопку, и тихое жужжание стало физическим продолжением её мысли.

И тут началось самое интересное. Не просто механическое удовлетворение. Её мозг,  

её потаенные фантазии, подхватили инициативу.

Она закрыла глаза представив, что это не её рука, держит эту чудо-игрушку. Возможно — это вообще что-то иное.

Рука, держащая вибратор, стала чужой. Незнакомой. Сильной и уверенной. Анонимной. В воображении на её глазах возникла повязка, та самая, из её снов. Она не мешала, а наоборот, была щитом. Щитом, за которым можно было отбросить весь стыд, все «надо» и «должна», и просто... чувствовать.

Она разрешила себе это. Разрешила быть «шлюшкой» в самом чистом, первозданном смысле этого слова — существом, живущим исключительно для наслаждения, без имени и прошлого.

Фраза «Только ты умеешь так... » прозвучала в голове её собственным голосом, обращенной к этому невидимому, могущественному незнакомцу. Это было подтверждением её уникальности в этом вымышленном, но таком реальном мире страсти.

Пик накатил волной, горячей и безмолвной, вымывая из нее все тревоги дня. А на смену ему, в первые секунды разряжения, пришло другое — острое, почти физическое ощущение отсутствия Артема.

И вот тут фантазия совершила новый виток. Рука с вибратором снова стала её рукой. А незнакомец... обрел лицо. Лицо Артема.

Она представила, что это он, с его чуткими пальцами и понимающим взглядом, угадал её желание. Что это он, её муж, даровал ей эту запретную свободу, будучи её единственным зрителем и соучастником. Что его член, идеально заполняющий её, был бы сейчас логичным, желанным продолжением этой игры.

Оргазм отступил, оставив после себя приятную истому и... щемящее чувство одиночества. Но не того, что гнетет, а того, что манит. Одиночества, которое хочется разделить.

Она отложила вибратор. На экране все так же кипели страсти, но они больше не трогали её. Евгения взяла телефон. Пальцы сами нашли его номер.

Он ответил почти сразу.

— Жень? Все в порядке?

В его голосе была усталость и тревога.

Она улыбнулась в безмолвие комнаты, чувствуя, как по телу снова разливается тепло — на этот раз не от вибратора, а от предвкушения.

— Все в порядке,  — её голос прозвучал низко и немного с хрипотцой.  — Просто соскучилась. Артем... когда ты вернешься, я хочу кое-что тебе показать.

Это был не вопрос. Это было заявление. Первый шаг к тому, чтобы её ночная фантазия нашла своё воплощение в утреннем свете их реальности.

— Родная, ты же знаешь, что я вернусь через неделю!

Оба замолчали. Тишина в трубке зазвучала иначе — густой, натянутой струной. Неделя. Семь долгих дней. Бабочки в животе Жени, только что утихшие, снова встрепенулись, но теперь их полет был колючим, тревожным.

— Неделя,  — повторила она, и это прозвучало как приговор.

И тогда его голос, став тише и глубже, прошептал прямо в ухо, в ту самую точку, где рождаются мурашки:

— А пока... Покажи мне. Скажи. Что бы ты сделала, если бы я был сейчас там?

Ее дыхание перехватило. Это был он. Тот самый Артем, который умел читать её как открытую книгу, но при этом не боялся добавлять в историю новые, запретные главы. Он не просто намекнул, он бросил вызов. И она его приняла.

— Я...  — её голос сорвался на шепот.  

Она откинулась на подушки, закрыла глаза, снова позволив повязке фантазии опуститься на её сознание.  — Я лежу. Только что из душа. Кожа ещё влажная. А ты... ты стоишь в дверях спальни. И не подходишь.

— Почему?  — его вопрос был как щелчок бича, резкий и желанный.

— Потому что ты смотришь. Ты смотришь, как я краснею. Как я пытаюсь прикрыться, но знаю, что не буду. Что ты все равно увидишь. Все.

Она провела ладонью по собственному бедру, представив, что это его взгляд — тяжелый, ощутимый, почти физический.

— А потом,  — продолжила она, и в голосе проскользнула та самая «шлюшка», которую он в ней будил,  — ты подходишь. Сначала только твои пальцы. Они проводят по моему животу. Следом за ними... идет твой рот. Горячий. А язык... он знает все мои места. Все изгибы.

Она описала ему этот путь — от шеи до ключицы, от сосков, что набухли от одного воображения, до самой чувствительной точки на внутренней стороне бедра. Она говорила шепотом, с придыханием, рисуя картину так ярко, что сама начала заново возбуждаться.

— И ты останавливаешься. В сантиметре. Оттуда. И шепчешь...

— Что я шепчу, родная?  — его голос был хриплым. Она слышала, как он дышит. Это был не просто разговор. Это была их личная, голосовая форма секса.

— Ты шепчешь: «Вся мокрая. Моя шлюшка». И только тогда... только тогда ты касаешься. Не пальцем. Ты... ты просто входишь. Сразу. На всю длину. И заполняешь меня. Полностью. Как будто я создана только для этого. Для тебя.

Она замолчала, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу. В трубке царила тишина, и она знала — он там, по ту сторону провода, переживает то же самое. Этот мысленный союз был почти осязаем.

Тишина в трубке была густой, звонкой, наполненной его дыханием — ровным, но сдавленным, каким оно бывало, когда он сдерживал себя в последний момент перед тем, как потерять контроль. Он был здесь. С ней. В этой тишине.

И этого было мало.

Ее рука, все ещё лежавшая на бедре, медленно, почти против её воли, скользнула вниз. Пальцы встретили влажность, ту самую, о которой она только что шептала. Фантазия стала плотью. Она не открывала глаз, боясь расплескать хрупкий мираж.

— Артем...  — её голос был чуть слышным выдохом, не вопросом, а констатацией факта, признанием.

Она потянулась к вибратору. Прохладный пластик вибратора снова оказался в её руке. Но на этот раз все было иначе. Он не был заменой. Он был инструментом. Продолжением. Проводником.

Она прижала кнопку. Тихое, настойчивое жужжание разорвало тишину в спальне.

— Ты... слышишь?  — прошептала она, поднося вибратор к самым губам, чтобы звук наверняка донесся до него через микрофон.

Из трубки донесся резкий, прерывистый вдох. Почти стон.

— Да.

Этот короткий, сдавленный звук стал для нее разрешением. Катарсисом. Она убрала вибратор ото рта и медленно, с наслаждением, провела им по своему телу. От нижней точки живота вниз, к тому месту, где все её существо сжалось в тугой, болезненно чувствительный узел ожидания.

Она не говорила больше ни 

слова. Язык её тела, предательское жужжание и её прерывистое, учащенное дыхание говорили за нее. Она позволила ему слышать все. Каждый её вздох, каждый сдавленный стон, когда вибратор находил особенно чувствительную точку, каждый шелест простыни.

Она представляла, что это его рука. Что это его пальцы. Что это он смотрит на нее с тем темным, поглощающим взглядом, который лишал её воли. Фраза «моя шлюшка» звенела у нее в голове, лишая остатков стыда, даруя пьянящее ощущение запретной свободы, которую он же ей и даровал.

Вот он, её контроль. И вот он, полный, добровольный отказ от него. Парадокс, который приводил её в исступление.

Дыхание в трубке участилось. Она услышала, как он шепчет что-то. Не слова, а просто звук — её имя, матерное слово, молитву. Это подстегнуло её. Её движения стали быстрее, требовательнее. Волна нарастала, горячая, неумолимая, рожденная не в одиночестве, а в этом причудливом, электрическом союзе через сотни километров.

И когда пик накатил, беззвучный, выжимающий все силы, она не сдержала короткий, высокий стон, закусив губу. Она рухнула на подушки, слушая оглушительную тишину, в которой теперь пульсировало только её сердце и легкий шум в ушах.

Через несколько бесконечных секунд его голос вернулся, хриплый, низкий, пропитанный обещанием и властью, которую она ему только что добровольно отдала.

— Вот и все. Запомни это ощущение. Через неделю... это буду я.

Щелчок в трубке прозвучал как точка в этом интимном ритуале. Евгения лежала с закрытыми глазами, с вибратором в ослабевшей руке. Стыда не было. Была лишь знакомая, сладкая истома и новое, щемящее чувство — предвкушение. Неделя больше не казалась вечностью. Она была отсрочкой, необходимой для того, чтобы желание достигло своего пика.

И она знала — когда он вернется, игра начнется снова. Но на этот раз — без всякой дистанции.