И лёд, и пламень, и любовь. Серия: Истории про любовь

Ее все называли красивой.

С самого детства.

С любого ракурса.

Мужчины провожали ее взглядами, полными немого восхищения, а женщины,   скрытой зависти. Она научилась носить эту красоту, как доспехи – безупречные, холодные, отталкивающие нежелательное внимание.

Анна стояла у панорамного окна своей гостиной, наблюдая, как первые огни вечернего города зажигаются в густеющих сумерках. В отражении стекла она видела свой, почти безупречный силуэт: высокий, стройный, с волосами цвета ночи, ниспадающими на плечи мягкими волнами...

Но сегодня вечером за ее спиной была не обычная тишина пустой квартиры, а гулкая пустота очередного разрыва.

Артем...

Красивый, успешный, и какой то  скучный...  

Был...

Он ушел всего час назад, сильно  хлопнув дверью, бросив на прощание, почти  крича:

— «С тобой вообще невозможно! Ты красива, как статуя, и такая же  же холодная. В тебе нет никакой жизни, Анна! Совсем! »

Она сжала стакан с вином  так, что даже  пальцы побелели. Холодна? Отсутствие жизни?

Как же они все ошибаются! Внутри нее всегда бушевал целый  вулкан  эмоций, страстей, ярости, боли.

Но она просто десятилетиями училась держать всё это  под контролем, под слоем безупречного макияжа и бесстрастного выражения.

Ее красота была не даром, а какой то  ловушкой для всех...

Но, никаких явных  подозрений на стерву...

Ожидали ангела, милую, добрую девушку?

А находили… себя!

Свое отражение в ее холодных, как лед, глазах...

С первым глотком прохладного вина она позволила той внутренней, настоящей сущности, выйти на мгновение наружу.

Ее губы исказила гримаса отвращения, даже не к Артему, а к этой бесконечной пьесе жизни. Она была очень зла.

Зла на эту игру, на все ожидания, на свою собственную неспособность быть простой женщиной для окружающих...

Ее прервал звонок домофона. Нежданный гость какой то...

Анна нахмурилась, подошла к панели:

— «Да? Кто там? »

— «Анна Викторовна? Это Максим из мастерской «Хрусталь». Вы заказывали недавно  ремонт бра! Я привез, нужно установить»

Голос был низким, спокойным, без всякого подобострастия.

Она вспомнила...

Старинная люстра в спальне, у неё  одно из «крылышек» бра отвалилось после неудачной чистки.

Она мысленно оценила ситуацию. Вечер пуст, делать нечего, а новый светильник действительно нужен...

«Поднимайтесь», – коротко бросила она, нажав кнопку открытия двери.

Максим вошел, неся большую картонную коробку.

Это был не тот тип мужчин, что обычно ее всегда  окружали.

Высокий, плечистый, в простых рабочих джинсах и темной футболке, под которой угадывалась развитая мускулатура. Лицо с резкими, совсем  не идеальными чертами, нос с легкой горбинкой, густые брови.

Обычный мужлан, как она подумала сразу!

Но вот, однако,   глаза…

Серые, ясные, посмотрели на неё прямо и немного как то  оценивающе.

В них не было ни тени подобострастия или подобострастного восхищения. Он сейчас видел не какую-то  «красивую женщину», а клиента, почти что отвлекающую помеху в его расписании каждодневной работы...

— « Где будем устанавливать? В спальне вешаем? » – спросил он просто, сняв ботинки без её  напоминания.

Анна кивнула и провела его.

Она наблюдала, как он двигается,   легко, уверенно, без лишних движений.

Он разложил инструменты на заранее постеленной пленке, его большие, сильные руки с длинными пальцами и следами порезов и заусенцев казались такими чужими в ее холодном, стерильном, дизайнерском пространстве...

— «Красивое жилье у Вас! », – заметил он, не глядя на нее, и тщательно  изучая крепление бра.

— «Спасибо», – ответила она почти  автоматически.

Только неживое какое то оно! », – добавил он так же спокойно. – «Как  музей. Боишься даже  дышать, чтобы не нарушить всю эту композицию».

Анна даже как то застыла...

Никто никогда не позволял вслух себе такого. Никто!

— «Это называется вкус», – холодно и резко парировала она.

Максим наконец повернулся к ней, и в его глазах мелькнула лёгкая  усмешка:

— «Вкус да... А душа? Где тут Ваше место? Где следы нормальной жизни? Разбросанные книги, чашка с недопитым чаем, растение, которое Вы забыли, видимо,   полить? Ничего же этого нет! »

Ее будто ошпарили кипятком!

Его слова попали точно в цель, в ту самую рану, которую час назад разбередил и Артем.

Злость, острая и живая, кольнула ее внутри.

— «Я Вас вообще то не нанимала для критики моего интерьера! » – резко  сказала она, и ее голос зазвенел, как лед.

— «Верно», – согласился он и снова повернулся к бра. – «Простая констатация факта. Красиво, но неуютно. Как с Вами сейчас, простите уж меня! ».

Анна не нашлась, что ответить. Она стояла, чувствуя, как жар поднимается к ее щекам.

Он всё  увидел! Всё, что было у неё внутри!

С первого взгляда этот грубый, неотшлифованный мужчина увидел то, что годами не могли разглядеть другие.

Он увидел сам фасад.

И понял, что за ним  пустота! Или не пустота?

Может, он почуял огонь спящего вулкана?

Она не ушла.

Она стала наблюдать, как он работает.

Его движения были гипнотическими,   точными, выверенными, полными внутренней концентрации.

Он был погружен в свое дело, в саму её материю, и он был ее хозяином!

В ее мире, мире переговоров, цифр и социальных незначимых  масок, не было места такой простой, осязаемой компетентности...

Через двадцать минут он закончил:

— «Готово. Проверим? »

Он щелкнул выключателем. Мягкий, теплый свет заполнил угол спальни, играя на гранях хрусталя, отбрасывая на стены причудливые блики. Это было действительно красиво. И впервые за долгое время эта красота не казалась ей какой то  холодной.

«Спасибо», – сказала она, и в ее голосе прорвалась неподдельная искренность. И она сама удивилась этому!

«Не за что», – он стал собирать свои  инструменты. – «Знаете, хрусталь,   штука интересная. С виду  он твердый, холодный, несгибаемый. Но сделай одно неверное движение, приложи напряжение не в том месте  и он треснет.

А иногда, если его правильно направить, он может зазвенеть такой чистотой, такой музыкой, что дух захватывает! ».

Он посмотрел на нее, и его серые глаза стали немного мягче:

— «Вам бы тоже позвенеть немного, Анна Викторовна!

А то как будто внутри все замерло, боитесь шелохнуться! Извините, если что! ».

Он ушел, оставив после себя запах дерева, металла и чего-то неуловимого, мужского.

И тишина в квартире стала совершенно  другой после его визита.

Она больше не была такой давящей. Она была чуть звенящей, как тот самый хрусталь, готовый отозваться на любое  прикосновение...

Анна не думала о нем неделю. Потом  две...

Но его слова, его прямой, лишенный лести взгляд, всплывали иногда  в памяти в самые неожиданные моменты.

Это было как то досадно, немного  раздражающе.

Он был не ее круга, не ее уровня. Какой то грубый ремесленник!

Но его образ её никак не отпускал...

И чем то даже привлекал!

Наверное, своей необычностью?

В конце концов, она нашла подходящий  предлог снова с ним увидеться...

Старая шкатулка, доставшаяся ей  от бабушки, с заклинившим замком.

Она нашла его мастерскую на окраине города, в старом промышленном здании.

Мастерская оказалась именно такой, какой он ее и описал,   полной следов жизни...

Повсюду были инструменты, заготовки из дерева и металла, пахло лаком, маслом и даже кофе из старой эспрессо-машины, стоявшей в углу.

На полках стояли готовые его  работы,   не просто отремонтированные вещи, а уже как  настоящие арт-объекты. Изящные торшеры из грубого металла, деревянные скульптуры, сохранившие текстуру дерева, но обретшие плавные, почти живые формы...

Максим был за верстаком, что-то вытачивая. Он был в заляпанном маслом фартуке, и капли пота блестели на его лбу. Увидев ее, он даже не удивился, лишь слегка  кивнул:

— «Ааа! Анна Викторовна? Что то  случилось? Или  ещё что то  сломалось? »

Она протянула шкатулку.

Когда он брал ее, его пальцы коснулись ее пальцев на мгновение.

Теплое, шершавое прикосновение. И небольшая электрическая искра пробежала по ее руке.

Он осмотрел шкатулку, покрутил в руках:

—«Мелочь. Можно починить за полчаса. Присаживайтесь, если хотите. Кофе Вам предложить? »

Она осталась.

Сидела на старом кожаном диванчике, медленно пила крепкий, почти горький кофе и смотрела, как он работает.

Тишина между ними была уже не неловкой, а немножко чем то необъяснимым насыщенной, почти что осязаемой. Он  не пытался эту тишину заполнить своими пустыми фразами...

«Почему Вы тогда сказали это? Про музей? Про меня? » – не выдержала она наконец.

Максим не отрывался от работы:

— «Потому что, это было правдой. Я работаю с разными  материалами. Я чувствую их. Дерево, камень, стекло. Они все живые, у каждого свой характер. Одни – мягкие, податливые. Другие – твердые, упрямые. Третие – хрупкие, с секретом внутри.

Вы похожи на редкий черный алмаз!

Безупречная огранка, ослепительный блеск. Но под ним, оказывается,   самая твердая структура. И ударьте по ней с нужной силой под нужным углом… она расколется, показав совсем другую грань. Не холодную, а почти  огненную».

Он поднял на нее глаза и расшифровал всё сказанное кратко:

—  «Мне стало интересно, какое же  пламя скрывается внутри Вас, Анна? ».

Она почувствовала, как ее защитные слои, эти безупречные непробиваемые доспехи, дают трещину.

Его слова были не комплиментом, и даже не попыткой её соблазнить.

Это была его обычная констатация факта, как дань уважения материалу. И в этом была порочная, невероятная притягательность для неё!

Вот с  этого дня и началось их такое  странное общение...

Она находила разные поводы приехать в его мастерскую. То рамку для картины подобрать, то даже просто совета спросить по поводу реставрации старого стола.

И каждая их встреча была теперь  похожа на какой то поединок.

Он,   спокойный, уверенный в себе, с всепроникающим взглядом под ее оболочку.

Она,   отталкивающая, колкая, пытающаяся восстановить необходимую  дистанцию, но неизбежно притягивающаяся к его силе, к его такой открытой искренности...

Однажды вечером, когда она немного  задержалась в его  мастерской, пошел проливной дождь.

Они стояли у огромного окна, смотря на потоки воды, стекающие по стеклу. В мастерской пахло дождем, деревом и... Максимом.

— «Ты, видимо,   боишься себя», – неожиданно и  тихо сказал он.

Он перешел опять на «ты»!

Это произошло естественно,   день  назад, и она не стала тогда  протестовать.

— «Я не боюсь ничего! », – резко отрезала она, глядя в окно.

—«Врёшь. Ты боишься той, что прячется у тебя внутри. Той дикой, страстной, может быть, даже жестокой. Ты построила для нее идеальную клетку и выставила ее на обозрение, как экспонат. А она хочет на волю! ».

Она резко обернулась к нему. Злость, та самая, темная и знакомая, закипела в ней:

— «Ты ничего обо мне не знаешь! Ты думаешь, несколько встреч дают тебе право меня так хамски  анализировать? Не наглей! »

— «Да нет! », – ответил он просто. – «Потому что, я смотрю и всё хорошо вижу! А другие,   только смотрятся в тебя, как в зеркало, ища там свое, нужное им  отражение».

Он подошел к ней поближе.

Он был выше, и ей пришлось запрокинуть голову.

Гроза бушевала снаружи, а  ее отголоски бушевали в ней внутри...

— «Что ты хочешь от меня, Максим? » – прошептала она, и ее как то неожиданно голос дрогнул.

— «Хочу увидеть огонь. Хочу услышать, как ты звенишь. Хочу, чтобы ты перестала всего бояться».

И тогда она вдруг сломалась.

Не внешне, никаких  слез не было.

Сломалась её  внутренняя плотина, сдерживавшая все то, что копилось долгими годами. Боль, разочарование, гнев, все её  запретные желания. Она с силой схватила его за футболку, притянула к себе и прижала свои губы к его губам...

Это не был нежный поцелуй, как обычно бывает...

Это было прямое её нападение, вызов, высвобождение ее злости на всех и даже на него!

В нем была вся ее накопленная ярость и отчаянная, жадная душевная  потребность.

Она кусала его губы до боли! Она ждала, что он оттолкнет ее, что испугается этого демона, которого она же выпустила сейчас на волю.

Но он не испугался.

Он ответил ей с той же силой, и с  той же яростью.

Его руки обхватили ее, прижали к себе так, что у нее перехватило дыхание. Он не пытался усмирить ее огонь,   он наоборот  раздувал его.

Его поцелуй был таким же диким, его руки,   грубыми и требовательными...

Они даже не дошли до дивана, стоявшего в углу мастерской. Он смахнул рукой с большого рабочего стола незаконченные работы, инструменты с грохотом полетели на пол.

Звон стекла и металла смешался с их тяжелым дыханием. Он посадил ее на край верстака, где грубый, неотшлифованный массив дуба холодно касался ее кожи сквозь тонкую ткань платья.

Она помогала ему, ее пальцы торопливо расстегивали его ремень, стягивали джинсы. Ее собственное платье он сорвал с нее одним резким движением, и пуговицы, отскочив, зазвенели по бетонному полу. Он не был нежен. Он был таким, каким он и был в этот момент,   животным, жаждущим всего, и совсем лишенным всяких  условностей...

Это было грубо, почти болезненно, но именно так ей и было нужно.

Каждое движение было битвой, каждое прикосновение его завоеванием её. Она впивалась ногтями в его спину, чувствуя, как напрягаются мышцы под кожей. Он кусал ее плечо, ее шею, его дыхание было горячим и шумным.

Она не сдерживала стонов, не пыталась казаться прекрасной и утонченной. Она тоже сейчас  была дикой кошкой, выпустившей когти. Ее тело, всегда находившееся под строгим контролем, теперь жило своей собственной, первобытной жизнью. Оно жадно отвечало на каждое  его движение, выгибалось навстречу, требовало еще больше ощущений.

Оргазм нахлынул на нее внезапно, сокрушительной волной, вырывая из горла низкий, протяжный  стон, больше похожий на рычание зверя...

Они стояли так несколько минут, прислонившись к верстаку, слушая, как затихает их дыхание,   а за окном утихает гроза. Дождь теперь был тихим, даже  каким то убаюкивающим...

Максим медленно отстранился. Его глаза были темными, полными того самого огня, о котором он ей говорил. Он провел пальцем по ее щеке, по ее распухшим от поцелуев губам.

И она поняла, что он не видит беспорядка, размётанных ее волос, следов от укусов на коже. Он видел ее настоящую,   ту самую, что всегда пряталась за твердой  алмазной огранкой.

С этого дня их отношения перешли в новую фазу. Страстную, интенсивную, лишенную всяких условностей.

Они встречались в его мастерской, и в ее «музейной» квартире, которая постепенно начала оживать.

На столе в мастерской  появилась ее чашка с недопитым чаем, на диване – книга, которую она забывала убрать.

Секс с ним сейчас был для нее полным  откровением.

Это не была нежная любовь из романтических фильмов.

Это была какая то сумасшедшая стихия!

Иногда это была нежная, почти болезненная нежность, когда он исследовал каждую клеточку ее тела, как драгоценность, заставляя ее плакать от переизбытка чувств.

Иногда,   яростная, жесткая борьба, где они сбрасывали с себя всю шелуху цивилизации, оставляя только голую, животную сущность. Он не боялся ее темной стороны, ее вспышек ревности, ее колкости. Он принимал всё. И в этом принятии она начала понимать и  себя...

Однажды, после особенно напряженного дня на работе, где ей пришлось проявить всю свою жесткость, почти жестокость, она попросила его приехать.

Она была на взводе, ее слова были остры, как лезвия. Она ждала, что он начнет ее успокаивать, уговаривать «быть помягче».

Но он просто слушал.

А потом подошел, обнял ее сзади, прижал к себе и прошептал на ухо:

— «Ты моя! И я тебя понимаю!

Ты и ангел, и демон одновременно. Не гаси никого из них! ».

Он повернул ее к себе и поцеловал с такой всепоглощающей страстью, что вся ее злость, все напряжение превратились в одно сплошное желание.

Он сорвал с нее строгий деловой костюм, и его губы, его руки,   заставили ее забыть обо всём.

Он поднял ее на руки, как перышко, донес до спальни и уложил на кровать. Свет от того самого бра, что он когда-то починил, мягко освещал его мощный торс, играл на мышцах его плеч и спины. Он был ее стихией, ее грозой и ее затишьем.

И в этот момент она поняла, что вот она,   эта настоящая  правда!

Он любил не ее красоту, не ее какую то общую  социальную оболочку.

Он любил ее сложную, противоречивую, порою несносную душу. Он любил и свет, и тьму в ней!

Они лежали потом в постели, тесно  сплетенные конечностями, слушая биение сердец  друг друга.

Анна прижалась щекой к его груди.

«Я тебя люблю, Максим», – тихо сказала она. Она даже и не планировала этого говорить. Слова вырвались сами.

Он поцеловал ее в макушку:

— «Я это знаю. Я ждал, когда ты сама это поймешь и мне скажешь».

Прошло несколько месяцев. Анна очень сильно изменилась. Она не стала какой то другой,   она стала больше собой,   внутренне  настоящей.

На своей работе она могла быть и  стервой, когда того требовала ситуация, но в этом не было уже личной злобы, только холодная эффективность и расчётливость.

С друзьями она стала помягче, позволяя себе быть неидеальной характером и поведением.

Ее квартира теперь была не музеем, а уже  домом,   с его мастерскими инструментами в прихожей, с его запахом в постели, с их общими фотографиями на полке.

Они теперь часто гуляли по набережной, держась за руки. Прохожие оглядывались на них, на эту  несочетаемую, на первый взгляд, пару: безупречно одетая женщина из глянцевого журнала и крупный мужчина  с жилистыми  рабочими руками.

«Они на нас  все так смотрят! », – заметила она как то.

«Ну и пусть смотрят», – пожал он ее руку. – «Они видят для себя  свою же картинку. А я вижу тебя и знаю лучше! А ты видишь меня. Что важнее для нас? ».

Она улыбнулась.

Да, она видела его.

И он видел ее. Всю.

Без всяких прикрас.

И в этом приятии, в этой любви ко всем ее граням,   и светлым, и темным, заключалась та самая, настоящая сказка!

Сказка не про принцессу и принца, а про двух обычных цельных людей, нашедших друг в друге  отражение,   опору, и ту самую искру, что превращает алмаз в сияющее, живое пламя!

Она остановилась, повернулась к нему и крепко расцеловала. Нежно, глубоко, без тени той былой ярости. Это был поцелуй уже  не страсти, а какой то  семейный,   домашний...

«Пойдем домой», – прошептала она.

«Пойдем», – согласился он.

И они пошли.

Двое взрослых, и очень сложных людей, нашедших в другом человеке ту самую причину, чтобы быть вместе. Ведь красота,   и правда,   не показатель.

Она лишь обложка!

А главное  всегда внутри!