Хорошие девочки попадают в Ад. Тематика: Девочки эротика онлайн

Глава 1

Ники

Ненавижу Новый год. Я вообще зимние праздники ненавижу. Начнем с того, что именно под Новый год от отца ушла мама. Хотя ушла — это еще мягко сказано. Она нас кинула: меня, его, просто решила, что ей без нас будет лучше. Ну и хрен с ней. Я старалась об этом не думать. Я каждый год стараюсь об этом не думать, но…

— Это ты во всем виновата! — орет Роб. — Ты! Из-за тебя все!

Я замужем чуть меньше пяти лет, и поначалу все было нормально. То есть, наверное, не было, но когда ты влюблена по уши, ты этого совершенно не замечаешь. В любимом мужчине даже торчащее из жопы бревно не заметишь, не говоря уже о соломинке. Не помню дословно, как эта пословица звучит, но с глазами у Роба все в порядке, а вот характер оказался дерьмо.

Мы переехали в Москву сразу, как поженились. Отец был против этого брака и сделал все, чтобы разрушить наши отношения еще когда они только начинались. Бизнес Роба, его клуб — все пошло по пизде. Нам буквально пришлось уехать, с отцом мы разосрались так, что до сих пор не общаемся. Если честно, я не общалась ни с кем из своей прошлой жизни, а в новой…

— Я виновата в том, что ты мне изменяешь? — уточняю я.

Получается устало. Мне не так много лет, для кого-то возраст вообще детский. Двадцать четыре — не те годы, в которые можно устать от жизни, но я устала. Устала быть во всем виноватой. Устала чувствовать себя ненужной, устала знать, что я все делаю не так — даже если все так, и даже больше.

Роб выпучивает глаза. Раньше я не замечала, как это дико выглядит, сейчас же… Нет, он красивый мужчина, высоченный, широкоплечий. На него западали и западают девушки, да что говорить — я сама была такой девушкой, которая впервые запала на его сильные руки, на харизму, на властность. На его умение подчинять.

Все эти годы я была его хорошей девочкой, я была только для него. Я не заводила подруг, потому что «все они шлюхи», я не устроилась на работу, потому что «нечего там сверкать сиськами и крутить жопой перед похотливым начальством». Я просто перевелась, когда мы переехали, закончила универ — но даже тогда он умудрялся говорить, что я смотрю на однокурсников, и обвинять меня в том, что они смотрят на меня.

Хотя все это был бред чистейшей воды (я не смотрела ни на кого, кроме него), я это принимала. Потому что думала, что он меня любит, потому что верила, что это просто такой характер. Потому что знала, как ему тяжело. Он уехал со мной из города-миллионника в Москву, потому что отец испортил ему жизнь. Бросил свой клуб, свою практику, свою частную клинику. Он был известным врачом и известным в своих кругах бизнесменом, а в Москве неожиданно оказался… никем.

Я понимала, что нам придется начинать с нуля, но не представляла насколько. Поначалу Робу удалось устроиться в хорошую частную клинику, но он оттуда быстро уволился. Потому что привык руководить, а не подчиняться. Потом было еще несколько мест, но все с одинаковым финалом, и в конце концов он заработал себе такую репутацию, что его перестали приглашать на собеседования.

В итоге ему пришлось принять условия очередного начальства, смириться с весьма посредственной зарплатой. Смириться с тем, что он теперь не руководитель, а рядовой врач. Даже не завотделением, как было, когда мы только приехали. Разумеется, он во всем винил меня. Сначала Роб это не озвучивал.

Хотя стоило бы понять: он стал жестоким. Жестоким физически, жестоким морально, все чаще язвил, все чаще меня наказывал. Не так, как раньше, раньше ему нравилась эта игра, теперь ему нравилось просто причинять мне боль, а после жестко трахать. Хотя, может быть, и раньше все было иначе, просто когда любишь, искренне веришь всему, искренне веришь, что любимый мужчина никогда осознанно не причинит тебе вред и не сделает… гм, больно сверх меры.

— Ты забыла о том, кто ты, а кто я? — рычит он. — Ты никто, Ники. Ты всегда была никем без меня. До меня.

Сейчас мне кажется, что кем-то я была исключительно до него, но спорить с ним, разговаривать, что-то объяснять бессмысленно. Во мне что-то сломалось, когда я узнала, что он мне изменил. Точнее, что изменяет регулярно.

У него их было двое: близняшки Катя и Арина, студентки МГУ, и он развлекался с ними, пока я сидела дома и ждала его, как примерная жена. Готовила ему обеды, ужины, завтраки (никаких домработниц, Ники, ты должна знать свое место), пока я старалась прийти с прогулки домой за час до него, чтобы встретить его должным образом. Я действительно была готова ради него на все, но, когда я узнала об измене, во мне что-то сломалось.

Хорошая девочка сломалась. Сломались остатки чувств и желание оправдывать мужчину, который переложил ответственность за свою жизнь на меня.

— Я ухожу от тебя, Роб, — тихо сказала я.

Кажется, его я тоже сломала. Таким заявлением. Потому что муж на мгновение замирает, как биоробот из фантастических фильмов, у которого кончился заряд или закоротило схемы. Правда, очень быстро приходит в себя.

— И куда ты пойдешь? — усмехается он. — Где будешь жить? Под мостом? Денег я тебе не дам, и не надейся.

— Даже не думала просить их у тебя.

— А у кого думала? — Он приближается ко мне, раздувая ноздри. — У тебя кто-то есть?! Я так и знал! Знал, что ты та еще шлю…

Пощечина прерывает наш диалог: хлесткая, резкая, неожиданная. Неожиданная даже для меня, что уж говорить про него. В нашей паре пощечины дозволялись только от него. Мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У Дианы, — сухо говорю я и поднимаюсь, пока он не опомнился.

Диана Астахова — мое прошлое. Моя лучшая подруга. То есть была когда-то. К сожалению, с ней я разорвала все отношения, и мне очень хочется сказать «из-за Роба», но чем я тогда буду отличаться от него? Из-за себя. Из-за того, что была полной дурой, из-за того, что доверилась тому, кому доверять не следует. Я чувствовала себя отвратительно в последний год: каждый раз, когда заходила на ее странички в социальных сетях и видела ее жизнь. Я ей завидовала. Я ее ненавидела, я хотела, чтобы у меня было так же… Я надеялась, что у меня будет так же. Но становилось только хуже.

У меня до сих пор был ее номер, кто бы знал, как это было страшно — писать ей и просить о встрече. А как будет страшно просить у нее денег… тем более, что я не представляю, когда смогу их вернуть. У меня ни опыта работы, ни представлений о том, чего я на самом деле хочу. Хобби Роб тоже не одобрял, он считал, что мне вполне хватает того, что есть между нами. Вот выбор новых наручников он одобрял. Или нового ошейника. Никогда не забывал говорить о том, как в Москве все дорого, и на какие жертвы он идет ради меня. Мы переехали в обычную «свечку» на Белорусской два с половиной года назад, поэтому сейчас, когда он открыл рот, я предупредила:

— Не ори. Соседи нажалуются.

Под нами жила бабуля, которая неоднократно стучала на нас арендодательнице. Когда мы немного «увлекались». Наверху — семейные с тремя детьми, которые регулярно стучали по голове уже нам, в смысле, у них было три сына, пяти, семи и девяти лет, поэтому в любое время дня и ночи мы слышали топот, драки, плач, ругань, что-то громко падающее на пол или ударяющееся о стену и прочие составляющие простого семейного счастья. К счастью, квартира сбоку давно стояла закрытая, и в ней никто не жил.

— Ты… — начал было Роб. — Ты-ы-ы…

Но договорить не успел: в дверь позвонили. Он сверкнул на меня глазами и пошел открывать, а спустя полминуты ввалился обратно в комнату. Держась за ребра, с выпученными теперь уже от боли глазами, хватая ртом воздух. Следом за ним вошли трое, все как на подбор. Бритоголовые, крепкие, в коже. Прямо экскурс в прошлое моих родителей или «Слово пацана».

— Деньги до конца года отдашь, ушлепок, — сказал один из мужиков, очевидно, главный. — Или тебе пиздец.

Выдержал драматическую паузу и посмотрел на меня:

— А ты поедешь с нами. Прямо сейчас. По-хорошему или по-плохому.

В моей жизни случалось всякое. Отец тоже не ягненком был, и ему приходилось решать разные вопросы с разными людьми, но прямо сейчас я поняла, что это пиздец. Потому что Роб скукожился и отполз в сторону, явно не собираясь меня защищать и вообще как-то возражать бритоголовым.

— Мы можем решить это иначе, — сказала я. — Я сейчас позвоню отцу…

— Ебал я твоего отца, детка, — осклабился главный. — И тебя тоже выебу, если прямо сейчас не закроешь хлебальник и не пойдешь за мной.

Он — шестерка, при всей его браваде. С ним говорить бесполезно. И в том, что он свою угрозу может исполнить, я тоже не сомневалась. Удивительно, но при всей патовости ситуации мои мысли выстроились в логическую цепочку похлеще логарифмических уравнений. Я могу заорать, добьюсь того, что меня вырубят, могу попытаться сбежать — еще смешнее, из квартиры мне не выскользнуть. Могу попытаться сделать и первое и второе, когда мы будем идти к машине, но здесь итог будет плюс-минус таким же, если не хуже. Мы хоть и живем в двадцати минутах ходьбы от станции метро Белорусская, полицию здесь днем с огнем не сыщешь. Коренные обитатели этих дворов — пенсионеры, мамочки с колясками и редкие прохожие, которые свернули не туда или решили довериться навигатору и срезать угол.

Нет, это не вариант. Надо ехать и говорить с тем, у кого мозги еще не отбиты.

— Хорошо, я поеду, — говорю я.

— У твоей девки и то мозгов больше, чем у тебя, — хмыкает главный, неприязненно глядя на Роба. Сплевывает прямо на ковер, а потом издевательски отступает, пропуская меня вперед.

— Мне надо переодеться.

— Ага, щас.

В итоге я как была, в простой домашней пижамке выхожу в коридор, накидываю длинный пуховик с капюшоном и вбиваю ноги в ботинки. Они тоже простенькие, с маркетплейса, я так никогда не одевалась, как в последние три года. Но не рвутся — и это главное. По крайней мере, для московской зимы подходят.

— Мобилу дай.

Не дожидаясь моего согласия, он выдергивает смартфон у меня из рук, бросает на пол и со всей дури наступает на него своим военным башмаком. Я морщусь, но ничего больше не говорю, иду к лифту, в который мы втискиваемся вчетвером. Раньше здесь были старые лифты, но пару лет назад, как раз почти сразу после нашего переезда их отремонтировали. Я смотрю в зеркало и отмечаю, как дико смотрятся три бугая с минимальной печатью интеллекта на грубых лицах и хрупкая, миниатюрная блондинка с каре. Почему-то в эту минуту мне кажется, что все это происходит не со мной, поэтому я почти смотрю фильм. В отражении. Который быстро заканчивается.

Пасть лифта выплевывает нас в затоптанный предбанник, знакомо пищит домофон на двери. Бритоголовый заталкивает меня в машину без малейшей учтивости, его коллеги садятся справа и слева.

— Дебил, — говорит он, и это вообще непонятно к кому относится.

То ли к Робу, то ли к парню, чуть не попавшему под колеса, когда мы выезжаем из двора. В машине тепло, воняет сигаретами, но не теми, от которых хочется выплюнуть легкие, чтобы это расчувствовать. Нет, здесь курят что-то подороже, тем не менее этот сладковатый, не менее химозный аромат, уже впитался в кожу сидений.

— Таха звонил сегодня, — неожиданно произносит главный. — Вы прикиньте? Совсем охерел…

Мне стоит немалых усилий «выключиться» из их разговора, потому что вникать в него совершенно не хочется. Мне надо основательно подумать: от того, что я скажу, зависит моя жизнь. По большому счету, единственный мой козырь — мой отец. Я бы ни за что к нему не обратилась, но в таких ситуациях выбирать не приходится. Хотя, конечно, Москва и регионы — это полюса. Если в своем родном городе я могла назвать имя своего отца, Леонид Савицкий, и все бы сразу все поняли, здесь возможны варианты. Именно эти варианты я и прокручиваю в голове, стараясь ничего не упустить. Поэтому пропускаю момент, когда мы сворачиваем к платной М11.

Меня выдергивает из мыслей в реальность рывком, когда я понимаю, что мы едем в Питер. Это уже не Москва, это, мать его, гребаное государство в государстве, как Ватикан в Риме, если бы Ватикан был криминальным.

— Куда вы меня везете? — вопрос идиотский, особенно учитывая обстоятельства, но меня впервые за все это время захлестывает самая настоящая паника. Я еще пытаюсь ее контролировать, но она уже змеей обвила шею и душит, впрыскивая в кровь отраву некотролируемых эмоций. Яд, добавляющий в голос рваных ноток и заставляющий меняться в лице. Собирающий в груди давящий ком, а в руках — отвратную дрожь.

— В Санкт-Петербург, детка, — отвечает громила за рулем, осклабившись. — Знаешь такой город? Северной столицей еще называют.

Я вижу его ухмылку в зеркале заднего вида, и меня окончательно накрывает. Я рывком бросаюсь к двери, пытаюсь дернуть ручку, кричу, кусаю волосатую руку, пытающуюся заткнуть мне рот.

— Сука! — слышу за своей спиной, а в следующий момент мне в шею входит игла. Реальность начинает размываться, а тело становится ватным, я как кукла, из которой выдернули все ниточки.

— Все, блядь, — раздается сверху. — До Питера точно спать будет.

На этой оптимистичной ноте я сползаю прямо на сидящего слева и последнее, что чувствую — это его руки на своих бедрах.

Глава 2

Ники

Когда я прихожу в себя в следующий раз, моя голова напоминает пустое ведро, по которому всю ночь колотили все кому не лень. В ушах звенит, веки кажутся тяжелыми, тело словно принадлежит не мне. А еще дико хочется пить. Я открываю глаза и словно оказываюсь в сцене из фильма «Крестный отец». Мой отец смотрел его раз пятьдесят, поэтому сложно не запомнить шикарное кожаное кресло и восседающего в нем дона мафии. Разница только в том, что у этого на коленях сидит не кот, а собачка. Маленькая лиловая чихуахуа. А я лежу на диване в его кабинете, что само по себе кажется странным. Настолько странным и диким, что все, начиная от этого стильного кабинета и заканчивая собачкой кажется мне глюком, спровоцированным той дрянью, которую мне вкололи, но…

— Блядь, — говорит «крестный отец», и я понимаю, что это не глюк, он вполне себе реальный. — Я тебе за что деньги плачу? Чтобы завтра, завтра же…

Оказывается, он сидит в наушниках, и в этот момент поворачивается ко мне. Видит, что я проснулась и произносит:

— Перезвони через полчаса. — После чего смотрит на меня. — Ну что, спящая красавица, очнулась?

До Марлона Брандо ему, конечно, как до Сатурна раком. Его голос скорее скрипучий и неприятный, хотя пугающие нотки в нем тоже есть. Седина, путающаяся в волосах, ухоженная, но все равно этот лоск кажется наигранным, ненатуральным. Точнее, плагиатом. Так бывает, когда смотришь на произведение искусства и его копию, или на бренд и реплику. Разница колоссальная.

Хорошо, что он не может читать мои мысли, поэтому сейчас я медленно сажусь и говорю:

— Пить хочется.

— Пей, — хмыкает он и кивает на свой стол. Там стоит поднос, два чистых стакана, графин. В самом кабинете плотно закрыты жалюзи, но даже так мне понятно, что сейчас ночь. Что, в принципе, логично: мы выехали после обеда, пока добрались, пока я пришла в себя. Если не ночь, то поздний вечер точно.

Поднимаюсь, подхожу к столу и беру стакан. Наливаю воду и жадно пью, искренне надеясь, что сейчас меня не поведет, и я не рухну прямо на пол. К счастью, голова не кружится, а значит, я смогу говорить, смогу осмысленно вести беседу. Подделка-не подделка, но он всяко лучше тех, кто меня забрал.

— Садись, — он кивает на кресло раньше, чем я успеваю опомниться. Чихуахуа недовольно смотрит на меня и вообще выглядит так, как будто хочет меня тяпнуть. Я испытываю нелогичное желание показать ей язык. — Садись-садись. Разговор есть.

Я сажусь, и он переводит на меня тяжелый взгляд холодных светло-серых глаз.

— Олег Петрович. Про твоего отца я знаю, — выдает он раньше, чем я успеваю открыть рот. — Савицкий Леонид Ефремович, провинциальный воротила бизнеса.

— Он будет меня искать, — говорю я.

— Да неужели? — Фальшивый крестный отец изгибает бровь. — С какой радости? Вы с ним пять лет не общаетесь, или я не прав?

Откуда он столько обо мне знает? Почему?

— Давай начистоту, Никита…

— Ники, — поправляю я.

— Да мне похрен. Твой муж задолжал мне очень, очень много денег.

Догадываюсь, потому что близняшек надо было на что-то содержать. Сомневаюсь, что столичные девочки повелись на перспективу большой и светлой, прогулки по паркам или стильное щелканье хлыста. Недавно я узнала, что мой муж оборудовал себе студию в крутой новостройке, точнее, в одной из комнат. Он купил себе квартиру в новом доме и ничего мне не сказал, а вскрылось все случайно. Я нашла документы, которые он оставил в нашей прихожке, когда убиралась.

Мне просто стало интересно. Я просто туда поехала. Позвонила в домофон, и мне открыла одна из близняшек, Катя.

— Ой, я думала, ты одна из его девочек, — сказала она, когда все вскрылось. — Он иногда приглашает других. Но мы не ревнуем.

Да и с чего ревновать, если у них было все? Я видела обстановку этой квартиры, я видела, как одеты эти девочки. Видела их сумки, их украшения, их гиалуроновые лица и нарощенные волосы.

— Я собирался перевезти тебя туда, — рычал Роб, когда я задала ему пару вопросов. — Просто нужно было тебя подготовить. Ты же… совершенно невыносима! У тебя всегда столько претензий, хотя я делал для тебя все!

Все мои претензии заключались в одном: я хотела быть для него единственной. А Роб считал, что ему, как доминанту, единственная саба портит БДСМ-карму. Даже несмотря на то, что я его жена. Иными словами, он хотел, чтобы я оставалась его женой, а его девицы (близняшки и временно приходящие) скрашивали наш семейный досуг.

Я совершенно не знала собственного мужа, как оказалось. Но насколько я его не знала, я осознала только сейчас. Как ему в голову пришло связаться с мафией?!

— Он работал на меня, — продолжил Олег Петрович Не-Корлеоне. — Выручал… в неожиданных ситуациях. В Москве.

Теперь мне стали понятны и его ночные исчезновения, и даже бесконечные смены «когда он был очень нужен в клинике». Бандитам не всегда выгодно появляться в больницах, даже в частных клиниках, не говоря уже о государственных. О ножевых и огнестрельных ранениях сразу сообщают в полицию. Можно платить медсестрам и врачам, а можно… так.

— А потом решил, что может меня наебать, — мужчина снова посмотрел на меня, и посмотрел так, будто наебать его решила я. — Вряд ли он когда-нибудь расплатится, а вид его бездыханного тела может и принесет сиюминутное удовлетворение, но не прибыль. Не будем вдаваться в детали, Ники, но ты отработаешь его долг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Господи, как банально. Я бы сказала это вслух, если бы моя жизнь не зависела от сидевшего по ту сторону стола любителя мелких пород. Кроме того, давящая обстановка кабинета: тяжелая дорогая мебель, классика в золотых корешках на полках книжного шкафа — да и обстоятельства в целом не располагали к сарказму.

— Моему мужу плевать на то, что со мной что-то случится, — сказала я. — Если вы изучали мою жизнь под микроскопом, наверняка это знаете.

— Знаю, и мне плевать, что ему плевать.

— Я не девственница. — Я сложила руки на груди. — И на рынке живого товара не котируюсь.

Кажется, впервые за все время нашего разговора в его глазах мелькнуло какое-то подобие удивления. Мелькнуло — и тут же растворилось в раздражении.

— Завтра у меня очень важный ужин, — сообщил он. — Деловая встреча. Будешь вести себя хорошо — будешь жить. Если мне что-то не понравится — отправишься на свалку. По частям.

Мог бы и не добавлять последнее. Я как никто другой понимала, что не на общественные работы водителем мусоровоза.

— Мы друг друга поняли, Ники? — спросил Петрович.

Должно было получиться страшно и пафосно, но в этот момент чихуахуа потянулась и тявкнула.

— Поняли, — ответила я.

Чтобы сдержать рвущийся из груди нервный смешок.

Когда-то я сказала Диане, что плохие девочки попадают в Рай. Это было чисто по приколу, я имела в виду элитный клуб, в котором мы с ней регулярно зависали. Так вот, с того дня прошло уже очень много времени, и, если я что-то для себя поняла, так это то, что хорошие девочки попадают в Ад.

Хорошая девочка — это я.

Когда я вышла замуж за Роба, я перестала ходить на тусовки и встречаться с друзьями еще в родном городе. Я стала только его. Мне нравилось, как он говорит: «Кто моя хорошая девочка, Ники?» Это сейчас мне кажется, что так обращаются к собакам, тогда мне казалось, что это мило. Меня накрыло этим помешательством и не отпускало, и мир вращался только вокруг нас, каждый день. Каждый чертов день.

А потом нас не стало.

Мне бы очень хотелось плюнуть и растереть, как я раньше и делала. По поводу парней, по поводу проблем, по поводу любой ситуации, которая меня не устраивала, но это было очень давно. В прошлой жизни. Со стороны всегда кажется, что все это фигня, что чужие чувства — фигня, что через них можно перешагнуть. Легко, и пойти дальше, но теперь я знаю, что хрена с два это легко.

Потому что часть меня (та самая глупая часть, которая верила Робу все эти годы и в последние месяцы тоже верила в лучшее) сейчас крутит в голове мысль: он должен позвонить моему отцу. Он должен сделать хоть что-то, чтобы меня вытащить. Он не бросит меня.

Эта глупая часть все еще считает его героем, каким он был, когда я его впервые увидела в БДСМ-клубе, куда меня «фор фан» притащила Диана. Эта глупая Ники все еще видит того мужчину, который ради нее отказался от карьеры, от всего, что создал, переехал с ней в другой город. Надо было придушить ее еще тогда, когда она смотрела на него со слепым обожанием.

Потому что если бы не она, я бы не оказалась там, где я есть сейчас. В загородном доме питерского авторитета, откуда не сбежать, потому что бежать некуда. Я хорошо знаю такие дома: это уникальная крепость, возможно, где-то между Питером и Сестрорецком. А может, за Ломоносовым и Петергофом или где-то еще. Я не представляю, где это вообще, я просто вижу из окна высокую ограду, больше подходящую какому-нибудь средневековому замка. Камеры нашпигованы повсюду, как изюм в дешевые булочки: не пролетишь и не проползешь. Я могу попытаться выйти из дома, но дальше я не пройду. Этот дом может стоять как на большой улице какого-нибудь коттеджного поселка (что маловероятно), так и на отдалении от примерно таких же строящихся крепостей. По крайней мере, в моем городе было так.

А здесь… Я рассматривала темный пейзаж за окном, в котором светлого было — только снег и массивная каменная стена, пока у меня не начали слипаться глаза. Потом приняла душ и легла спать. Ни одна нормальная женщина в таких обстоятельствах не заснула бы, но меня даже с большим приближением нельзя назвать нормальной. У меня психика так устроена: если не можешь что-то пережить прямо сейчас, выключи это до лучших времен. Наверное, с детства пошло, когда отец пытался мне объяснить, почему мама ушла.

Будучи еще совсем крохотной морковкой, я уже тогда поняла, что можно здорово отъехать кукухой, если рыдать день и ночь напролет. Моей реакции удивлялись все: начиная от отца и заканчивая нашей домработницей Офелией. Я не стала ей говорить, что не хочу повторить судьбу ее тезки из «Гамлета», тем более что тогда я про Гамлета еще ничего не знала.

После разговора с владельцем особняка я поняла, что, пока я нужна Петровичу (про себя я решила звать его так), меня никто не тронет. Зачем я ему нужна на этой встрече — дело десятое, но факт остается фактом. Поэтому я заснула практически сразу, как у меня высохли волосы: переползла с мокрой подушки на сухую и спала, завернувшись в одеяло, как луковичка тюльпана.

Новый день встретил меня серым питерским рассветом в десять утра, но, по крайней мере, я выспалась. За моей дверью вчера оставили бугая, и я была уверена, что если сейчас выгляну за нее, увижу его на том же месте с тем же выражением лица. Поэтому выглядывать я не спешила, почистила зубы, привела себя в порядок и только после этого снова подошла к окну.

За ночь ничего существенно не изменилось, разве что черную полосу неба сверху сменила серая. Зевнув, я устроилась на подоконнике, игнорируя урчащий желудок. Мне не хотелось контактировать с местными обитателями, но пришлось.

— Завтрак, принцесса, — сообщил громила, вошедший ко мне с подносом. Следом за ним появилась девушка-глаза-в-пол, которая тащила чехол. — И твое платье для ужина. Цацки потом принесут. Туфли тоже. Какой у тебя размер?

— Тридцать шесть, — автоматически ответила я.

Еда пахла так умопомрачительно, что желудок отказался дальше изображать гордую узницу (учитывая, что я не ела со вчерашнего утра) и буквально заставил меня подбежать к столику. Дверь за бугаем и горничной снова закрылась, но я этого даже не услышала, вгрызаясь в теплый, пропитанный маслом круассан.

Полдня я пыталась строить теории, зачем понадобилась на этом ужине (вряд ли Петрович испытывал недостаток в красивых женщинах всех мастей), но потом сдалась, понимая, что ни одна из них не проходит проверку на мою собственную логику. Поскольку заняться здесь было все равно особо нечем, во второй половине дня я отказалась от уютных объятий халата, переоделась во вчерашнюю пижамку, сделала комплекс растяжки и пошла рассматривать платье.

Оно оказалось коротким, но прилично коротким. Зато с неприлично открытой спиной. Еще быть чуть ниже — и стали бы видны шрамы, которые мне оставил Роб. Нежное, из удивительно приятной ткани, оно стоило целое состояние. Я увидела бирку бренда и только хмыкнула. Ну да, определенно от меня на этой встрече что-то зависело, иначе зачем меня одевать, как на Красную дорожку или на вручение Оскара?

Часов в пять мне принесли легкий перекус: орешки, ягоды и сухофрукты. А спустя полчаса ко мне зашла визажист, девушка примерно моего возраста. Я понимала, что говорить с ней о помощи не стоит (если я не хочу, чтобы на свалке оказалась либо она, либо я), но не могла не попытаться.

— Вы давно на него работаете? — спросила, когда оказалась в кресле перед зеркалом.

Девушка метнула на меня обеспокоенный взгляд.

Да. Похоже давно. Я не стала продолжать, тем более что говорить, когда тебе делают макияж — нереально. Господи, это было так давно… так давно я в последний раз могла пригласить к себе визажиста или сама ходила на макияж и укладку. Я научилась все делать своими руками гораздо быстрее, чем многие учатся этому с детства: когда привыкаешь выглядеть на все сто с рождения, перестать просто невозможно. Я научилась собирать модные луки с вещей на маркетплейсах и перестала считать, что стильно выглядеть можно только в брендах. Судьба здорово щелкнула меня по носу (и по заднице, но опустим детали), сейчас же меня будто швырнуло назад в прошлое. В те дни, когда я была любимой папиной дочкой, когда для меня делалось все и прощалось тоже все.

— Вы очень красивая, — сказала девушка, наконец. Видимо, чтобы сгладить неловкость от своего молчания.

— Спасибо.

Когда-то я принимала комплименты как должное. Как то, что мне дано по тому же самому праву рождения. Без малейшего намека на благодарность, просто потому что мне все были должны, как мне тогда казалось. Так вот, мне казалось.

— Лишним макияжем мы вас только испортим. Вам достаточно легкого образа даже на вечер, — воодушевившись моим ответом, продолжала она. — Согласны?

— Согласна.

Образ у нее и впрямь получился чудесный. Светлые тона, никаких броских, кричащих или вызывающих оттенков, при том, что это был не нюд. И все же можно было сказать, что я почти без макияжа: сейчас в отражении я напоминала себе девочку, которой была когда-то. До встречи с мужем.

Правда, глаза не спрячешь, и в них отражалось все остальное. Я отвернулась от зеркала, поблагодарила визажистку. Пока она собирала косметику, я влезла в туфли: высокий каблук визуально подтянул мой рост, потому что вообще-то его во мне было не так уж много — всего лишь метр шестьдесят четыре. Надела серьги, легкие, но тоже брендовые и тоже безумно дорогие и изящное тонюсенькое колье с капелькой, стекающей к ложбинке между грудей. Точнее, у любой другой он бы стекал, с моим телосложением и первым размером эта капелька просто аккуратно легла на светлую кожу.

Не прошло и пары минут, как визажистка ушла, когда ко мне заглянул знакомый уже бугай. Тот, который увез меня из дома:

— Пошли, там только тебя не хватает.

— Там — это где? — не удержалась от шпильки я.

— Поговори мне тут.

Впрочем, долго гадать не пришлось. Роскошными коридорами (в этом доме все было роскошным, оставалось только представлять, сколько средств вбухано в ремонт) мы вышли к столовой, которая тоже была роскошной. Еще на подходах я услышала немецкую речь, слишком резкую и сильную, чтобы ее перепутать. Болтал Петрович, но, когда мы с сопровождающим вошли, я ударилась о совершенно иной взгляд.

Холодный, как арктические льды, жесткий, сильный, подавляюще-властный. Он тоже врезался в меня, и на миг показалось, что мне стало нечем дышать. Как от порыва морозного ветра зимой.

— Ich habe es für dich ausgesucht. Gefällt dir mein Geschenk?* — сказал Петрович, но я, разумеется, ничего не поняла.

Только почувствовала как сердце ударилось о ребра: под этим пронизывающим, ледяным подавляющим взглядом. Под взглядом, от которого не то хотелось сбежать, не то приблизиться к его обладателю, как на невидимом поводке.

*(нем.) Я нашел ее специально для тебя. Как тебе мой подарок?

Глава 3

Мужчина смотрел на меня в упор. Я бы сказала «пялился», но это совершенно не вязалось с его обликом. Он меня рассматривал. Изучал. Словно просчитывал варианты, в каждом из которых мне ничего хорошего не светило, и его взгляд становился все холоднее, холоднее и холоднее. С тем же успехом можно было прикладывать к коже лед. Ото льда может быть жарко. Может быть холодно. Ото льда можно получить ожог, и все это сейчас я разом испытала, умноженное на сто. На тысячу. На сотни тысяч. Только когда он отвернулся, я смогла вдохнуть. Вдох получился рваный, но, к счастью, его никто не услышал.

— Gut*1, — сказал он, и мой вздох утонул в его низком, резком голосе.

Так звучал немецкий в фильмах, так звучал голос главного героя, когда я читала «Триумфальную арку». Я подумала об этом, а еще о том, что надо было выбирать вторым языком немецкий, а не французский. По крайней мере, тогда сейчас я бы не чувствовала себя так по-идиотски. Хотя это слово я поняла: он бросил короткое резкое «Хорошо», как выплюнул. С тем же успехом можно было швырнуть что-нибудь в лицо мне или питерскому Корлеоне.

— Sie kann kein Deutsch,*2 — произнес Петрович.

А после кивнул мне на стул. Я должна была сидеть напротив этого немецкого монстра, холод от которого исходил такой, как если бы я сидела рядом с открытым холодильником или напротив распахнутого окна. Впрочем, на меня он все равно больше не смотрел, и это помогло немного расслабиться. Относительно. Зачем я им понадобилась, я до сих пор не понимала, но, к счастью, манерами Бог не обделил и обделаться в их глазах мне не грозило. Ни с устрицами, ни с улитками, ни с пастой и остальной средиземноморской кухней.

Мне казалось, в Германии любят мясо, но то ли Петрович решил выпендриться, то ли мне казалось, потому что сегодня на столе были морепродукты, рыба и все соответствующее. Вино, которое подали к блюдам, отличалось совершенным, уточенным, подчеркивающим их вкус ароматом.

Из разговора этих двоих я выяснила разве что они деловые партнеры (Geschäftspartner*3) и имя мужчины, сидящего напротив меня: Лукас. Ему не шло. По крайней мере, мне так казалось, Лукас — это что-то более мягкое. Сочетание его резких черт, широких плеч, высоты роста, ледяных глаз наводило на мысль о викингах с такой же резкостью в именах, как и во внешности.

Но, по крайней мере, я могла его рассмотреть: тот факт, что он на меня откровенно пялился, давал мне карт-бланш в отношении «пялиться на него». Я могла его хоть облапать взглядом, и впервые за долгое время мне захотелось смотреть на другого мужчину. Не на мужа. Geschäftspartner Петровича обладал тем опасно-притягательным шармом, который притягивает женщин, словно магнитом.

В нем не было этой напускной показной властности, которой так гордился Роб, у него просто была власть. Это чувствовалось в том, как он двигался, как разговаривал. Как смотрел. Преимущественно на Петровича, но иногда поворачивался ко мне, и в его взгляде ко льдам добавлялось что-то еще. Что еще, я понять не могла, но с каждым мгновением мне становилось все проще и проще встречаться с ним взглядом.

Напряжение разомкнуло ошейник, давивший на мою шею, и поэтому я опрометчиво расслабилась. Поэтому упустила момент, когда холод от его присутствия внутри меня превратился в жар. Поэтому не сразу поняла, что мне что-то подмешали в еду или в напиток. Наркоту. Афродизиак. Хрен знает что еще.

Я это осознала уже в тот момент, когда меня основательно повело. Не так, чтобы свалиться под стол, нет, у этой отравы было совершенно иное действие. Теперь вокруг меня можно было усадить с десяток Лукасов, и холода я бы не почувствовала. А вот накатывающее волнами возбуждение, от которого хочется сводить ноги или наоборот, просунуть между бедрами руку и вдавить ее в пульсирующую, набухшую плоть, я как раз чувствовала. Более чем.

Сначала меня накрыло ощущениями, потом — липким ужасом. Когда я осознала, что со мной происходит. Нет, раньше со мной такого не было, но благодаря Диане я была девочкой просвещенной. Знала, что мужчины (да и женщины) по приколу могут сыпануть что-то в твой напиток, в еду или даже просто в воду. Знала, что когда ты в первый раз с незнакомым парнем в ресторане, отлучаться «попудрить носик» можно только когда твой бокал или тарелка пусты.

Все эти знания, увы, никак не могли мне помочь: жаром пульсации между моих ног уже можно было растопить всю русскую зиму. «Мне надо уйти, — мелькнула сумасшедшая мысль. — Надо просто встать и уйти…» Куда? Я здесь ничего не контролировала. Я даже свое тело уже не контролировала.

Петрович что-то сказал Лукасу, и тот снова посмотрел на меня. Льды в его глазах плавились, и, если у меня еще оставались крохотные крупицы надежды на то, что я нужна как красивая декорация, сейчас они развеялись прахом.

— Wer ist sie?

Казалось, я уже должна была привыкнуть к тому, как звучит его голос. Но слушать его во время делового разговора и слушать, когда его взгляд обращен на меня — это принципиальная разница. Особенно когда в ушах бухает пульс, по венам бежит жидкий огонь возбуждения и кажется, что если меня сейчас не трахнут, я просто сойду с ума.

— Eine elite escort Dame. Du glaubst nicht, was die mich gekostet hat.

Слова путались и сливались в сознании в какой-то белый шум. Петрович что-то сказал про эскорт? Сейчас даже его присутствие не работало как антивиагра, а должно было бы. Я не должна была смотреть на этого мужчину так, не должна была чувствовать его прикосновения к своей коже, хотя он еще ни разу меня не коснулся. Не должна была течь от одной только мысли, что он развернет меня к стене и войдет одним резким рывком, заполняя собой до отказа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И уж тем более не должна была поднимать на него плывущий, манящий взгляд, когда он поднялся из-за стола. Приблизился ко мне, протянул раскрытую ладонь и сказал:

— Komm mit.*5

Я не была из тех, кто вешается на первого попавшегося мужика, каким бы холеным он ни был, как и из тех, кто «вечная недавалка» тоже, но гадость, которую мне подсыпали или подлили, превратила меня в существо, не способное думать ни о чем, кроме секса. От прикосновения его ладони меня просто перетряхнуло от кончиков пальцев ног до макушки. Кожу закололо иголочками, и я подавила желание запрыгнуть на него прямо здесь. Буквально, как в фильмах показывают: когда мужчина подхватывает женщину под бедра, прижимает к стене — и дальше по тексту.

Хотя сдается мне, стена — это слишком далеко. Вот тут стол, красивый такой, с него много всего можно скинуть: тоже будет очень кинематографично. Особенно учитывая, что он немец. Интересно, по какому поводу они с Петровичем деловые партнеры? Может, порно снимают?

Мысль смешком сорвалась с губ, и, хотя мы уже вышли из гостиной, Лукас повернулся ко мне.

— Что смешного? — спросил он на чистом русском. На таком чистом, что чище была только моя репутация в момент явления в этот мир.

— Представила, чем вы с Петровичем занимаетесь, когда никто не видит, — ответила я, и, оценив его взгляд, добавила: — В смысле, ваши тайные партнерские делишки.

Говорить с ним мне совершенно точно не хотелось, мне хотелось трахаться, поэтому я потянулась к его губам, но Лукас увернулся. Я промазала и поцеловала его воротник. На самом деле ничего выше воротника мне не грозило поцеловать из-за его роста, а когда он еще и вертится… Пф-ф-ф.

Я с трудом удержалась от того, чтобы показать ему язык, а когда мы оказались в комнате, нагнулась, чтобы стянуть туфли. Когда-то я была из тех, кто носит каблуки по поводу и без, в универ, в рестораны, я даже гулять в них иногда умудрялась. Когда очень хотелось выпендриться, но замужество вытряхнуло из меня все эти навыки, поэтому сейчас ноги болели и просили пощады.

Пощады просило еще одно место, которое, больше чем уверена, сейчас предстало на обозрение Лукаса: белья под платье мне никто не выдал, а мое при всем желании под такой наряд не наденешь. Поэтому когда я выпрямилась, не без удовольствия отметила его расширившиеся зрачки.

Но не успела отметить больше ничего: в два шага преодолев разделяющее нас расстояние, он толкнул меня к кровати. Не удержавшись, я попятилась по инерции и рухнула на нее: кровать оказался мягкой, прохладное покрывало обжигающим контрастом опалило кожу.

Матрас прогнулся, когда Лукас опустился на кровать, нависая надо мной, щелчок пряжки, звук расстегнутой молнии, шелест надорванного пакетика — и я вздрогнула от резкого, но такого желанного проникновения. В этом не было ничего возбуждающего, у нас не было никакой прелюдии, но в моей крови гуляло столько возбуждения, что боли от резкого проникновения я почти не почувствовала. А если и почувствовала, то она тут же растворилась в растущем внутри меня животном, диком, напряженном ритме, с которым он врывался в мое тело.

Я вскрикивала, подавалась, чтобы насадиться на него сильнее. Не чувствовала ни малейшего желания избавиться от этой дикой наполненности, растянутости, я даже не представляла, какой у него размер, если он ощущается так. Меня накрыло оргазмом за пару минут до него, но к тому моменту, как он меня догнал, я уже снова хотела. И, стоит отметить, что его хватило аккурат на то количество раз, пока запаянное в моих венах препаратом животное желание не начало отступать, и меня не начало клонить в сон.

Мы ни сказали друг другу ни слова, а я сейчас лежала на постели с задранным платьем и считала виражи крутящейся по часовой стрелке люстры. Мне надо было подняться и пойти к себе: пока он там мылся в душе, но у меня не осталось сил. Словно это животное, подарившее долгожданное после ужина облегчение, совокупление выпило из меня все.

Я услышала, как хлопнула дверь в ванную.

— Сейчас уйду, — хотела сказать я, но меня неожиданно подхватили на руки. Я оказалась сначала в воздухе, прижатой к сильной горячей груди — как камень может быть таким горячим? Затем в ванной, в воде, которая обтекала мое тело на удивление нежной лаской. Я не принимала ванну хрен знает сколько, поэтому сейчас меня окончательно повело, и я поползла вниз. Под воду.

Лукас выругался по-немецки, а после вода чуть не вышла из берегов, когда он ко мне присоединился. Здесь было очень светло, но я все равно не могла его видеть: он сидел у меня за спиной. Я поразилась тому, насколько это было уютно — этого мужчину я знала всего несколько часов, а секс так вообще не повод для знакомства. И тем не менее сейчас, откинувшись на широкую каменную грудь, я впервые за долгое время смогла расслабиться по-настоящему. Как будто там, за спиной, был тот, с кем я была знакома всю жизнь.

Такое бывает от препаратов. Наверное.

В отличие от Дианы я таким никогда не баловалась и даже не хотела попробовать. Ни разу. Хотя отец очень боялся. Именно поэтому он Диану никогда не любил. Считал, что она меня подсадит. На что-нибудь. На кого-нибудь. Но я подсела сама. Как бы ни хотелось думать, что в тот злосчастный клуб меня притащила она, на Роба я подсела сама.

Ладони Лукаса скользнули по моей груди, и я поинтересовалась:

— Ты меня мыть собрался или трахать?

Он не ответил: в следующий момент вылез из ванной и просто макнул меня туда головой. От неожиданности я втянула воду носом и поперхнулась:

— Совсем сдурел? — прорычала, отплевываясь, когда вынырнула на поверхность.

— Это тебе, — он вытащил меня из ванной на ковер так же резко, как и засунул, как и провернул то, что только что провернул. Протянул мне полотенце, и я завернулась в него. С волос текло, а во что превратился мой макияж, я даже представлять не хотела. Определенно радовал только тот факт, что у меня его было не так много, и панду-убийцу мне изобразить не грозит.

Прежде чем я успела ему высказать все, что о нем думаю, Лукас уже развернулся и вышел. А я направилась к раковине, смывать остатки былой роскоши, но по дороге передумала. Меня штормило, знобило и снова тянуло на приключения. И все это вкупе с диким желанием свалиться и заснуть прямо в этой роскошной ванной.

Поэтому я плюнула на макияж, вышла в спальню, и, когда поняла, что Лукаса там нет, забралась на кровать. Комната не моя, но мне похрен. Не хочет со мной спать — пусть на полу ложится, я в таком виде и в таком состоянии никуда не пойду.

С этими мыслями я и выключилась. Лицом в подушку.

*1 Хорошо

*2 Она не говорит по-немецки

*3 Деловой партнер

*4 — Кто она?

— Элитная эскортница. Не представляешь, во сколько она мне обошлась.

*5 Пойдем

Глава 4

Лицом в подушку я и проснулась. Мало того, что у меня вся щека сейчас, наверное, была в складочку, так я еще и слюней на наволочку напускала. «Вырубилась» в данном случае не было иносказательно, мне не снились сны, а уж ночи, чтобы не просыпаться посреди нее и не думать о всяком, я не помнила и подавно. Голова была тяжелой, но при этом в ней ничего не гудело и не звенело в ушах. На тумбочке кто-то заботливо оставил стакан воды, и я выпила ее раньше, чем успела опомниться.

Хотя опомниться явно стоило, не пить и не есть в этом доме больше ничего! Воспоминания о вчерашнем нахлынули волной, жаркой волной, и я села, подогнув под себя ноги и завернувшись в покрывало. Кринж, конечно, но куда деваться. Вчера мне было очень даже хорошо, я не сдохла от отравы в моей крови и не изнасиловала пальму в холле, а значит, все хорошо.

Судя по тому, что в комнате никого больше не наблюдалось, я выполнила свои условия, теперь с Петровичем можно говорить об освобождении. Мое платье лежало на кресле, и я хоть убей не помнила, когда я вчера вообще его сняла. Или его снял Лукас, когда относил меня в ванную? Да хрен с ним. С платьем. И с Лукасом. Хрен, правда, с последним так и так был, и весьма приличный, если не сказать огромный. Это я ощутила в полной мере, когда поднялась с кровати: между ног слегка саднило.

Или не слегка. Сколько раз мы вчера зажгли, я не помнила, ну и ладно, кто теперь считает. В ванной я обнаружила недосмытую тушь семейства «какун», в смысле, ту самую, которая от теплой воды сползает с ресниц футлярчиками. С меня она вчера сползла наполовину и где-то уныло висела, где-то хорошо прилипла. Пришлось досмывать, чистить зубы пальцем, как следует умываться.

Волосы торчали в разные стороны, пушились и в целом напоминали гнездо. Моя жутко противоречивая натура здесь испытала двойственность: первая утверждала, что показываться в таком виде на людях стыд и позор, вторая — что стыдно здесь должно быть не мне, что я вообще-то не планирую никого соблазнять и что замужество подарило мне замечательный опыт в практике «как не выглядеть лохушкой когда ты лохушка», но что-то не позволило прислушаться ко второй.

В итоге я все-таки помыла голову, уложила волосы (фен здесь был вмонтирован в стену, в лучших традициях отелей). Не «Дайсон», конечно, но «Дайсона» у меня уже очень давно не было, поэтому я умела управляться со всем, что попадется под руку. Даже с расческой стиля «гребешок обыкновенный». Завернувшись в халат, я поморщилась: он пах Лукасом. Нет, дело было не в том, что Лукас как-то отвратно пах, скорее, он был из тех мужчин, на один запах которого женщины приманиваются, как осы на сладкое. Было в его аромате что-то древесно-сладкое, но в то же время резкое, хлесткое, как опасная свежесть океанской волны, поднимающейся высотой в три этажа.

Дело было как раз в том, что мое тело отозвалось на этот аромат мгновенно. Нимфоманкой я себя никогда не считала, но сейчас соски напряглись, а между ног сладко заныло. Сладко?

— Мало тебе было вчерашнего? — поинтересовалась я.

У себя, к счастью, разговоры со сладким местом не входили в список моих извращений.

На этой оптимистичной ноте я и вышла в комнату, чтобы напороться на Лукаса. К счастью, исключительно взглядом. Он стоял спиной ко мне и застегивал запонки, а, услышав меня, обернулся.

— Доброе утро, — напомнила я про хорошие манеры. Он не впечатлился. Он вообще общался со мной так, как будто за каждое слово с его счета списывали миллион евро.

— Твои документы, — вместо приветствия, Лукас кивнул на столик.

Там лежал паспорт. Я приподняла бровь:

— Спасибо?

— Собирайся, — никак не отреагировал на сарказм в моем голосе он. — Мы уезжаем.

Еще вчера я заметила как четко он говорит по-русски, с акцентом, да, но без лишних окончаний, путаницы времен-падежей и прочей ерундистики. Правда, его талант мерк перед смыслом слов, которыми меня шарашило, как той самой волной в три этажа.

— Мы?

Лукас ничего не ответил, а я, приблизившись к столику, поняла, что паспорт не мой. Это вообще был не российский паспорт, а открыв его, я обнаружила, что меня зовут…

— Ева? Гловач? Польша? Серьезно, вы тут все с ума посходили? — выдохнула я.

Это больше не напоминало Ад на Земле, это все больше напоминало Ад на Земле. Лукас перевел на меня холодный взгляд, гораздо больше похожий на тот, которым полоснул меня при первом знакомстве.

— Ты моя, — произнес он. — И я тебя забираю.

Лукас

— Кто она? — повторил свой недавний вопрос Лукас, глядя на Олега Ростовского. Ростовский очень старался быть похожим на элиту, но чем больше стараешься, тем меньше у тебя получается. Даже отгрохав себе особняк, установив по периметру камеры, накупив дорогущих машин и обложившись охраной, элитой ты не становишься. Это должно быть в крови. Элита — это порода.

— Я же сказал, — Ростовский улыбнулся. Фальшивые улыбки этому русскому шли еще меньше, чем все его попытки показать, кто здесь крутой. — Эскорт. Высший класс.

— Элитные девочки не накачиваются наркотой перед сексом, — хмыкнул Лукас.

— Так девчонка только начинает. — Ростовский облизнул губы, и этот жест только подтвердил догадку Лукаса. — Может, поэтому и ширнулась. Я откуда знаю. Но агент меня уверял…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет у нее никакого агента, — холодно перебил Лукас. — И в эскорте она не работает.

Хотя первое впечатление было именно такое. Когда девчонка вошла в гостиную, она смотрела дерзко. И с вызовом. Это мог быть образ. Могла быть попытка защититься (если бы та и впрямь только начинала), но ни одна ВИП-девочка не будет ширяться перед встречей с клиентом. На встрече — да, возможно, чтобы поддержать. В качестве допуслуги. Но не так грубо.

— Слушай, у нас в России всякое бывает. Ты чем-то недоволен? — Ростовский развел руками. У его ног крутилась эта мелкая шавка, которая отлично чувствовала отношение к хозяину, поэтому постоянно скалила зубы и рычала. Лукас испытывал желание взять ее за шкирку и хорошенько встряхнуть. Впрочем, к хозяину он испытывал примерно те же самые чувства.

— Я недоволен тем, что ты пытался меня обмануть, — холодно произнес он. — Я не веду дела с теми, кому не могу доверять.

Ростовский перестал ухмыляться. Грузно насел на кресло, и даже эта массивная обитая натуральной кожей громадина жалобно скрипнула.

— Ты меня сейчас во лжи обвиняешь?

— Кто. Эта. Женщина?

Тот выругался, подался назад, а потом махнул рукой.

— Хрен с тобой. Ладно. Ее муж крупно мне задолжал, так что она действительно обошлась мне очень и очень дорого. Можно сказать, стоила целое состояние, — Ростовский развел руками. — Вот такая вышла история.

— Ее муж жив?

— Жив, куда он денется. Мы его еще припугнем, а потом будет дальше на меня работать, как миленький. Он тот еще гондон, но полезный. Врач…

— Он ее отпустил?

— Отпустил? — хохотнул Ростовский. — Да кто бы его спрашивать стал, но ты не переживай. У него там еще две бабы, и это только из тех, кто постоянные.

— А она?

— Что она?

— Она сама согласилась?

— Вот поэтому я тебе и не сказал, — хмыкнул тот. — Ты у нас слишком принципиальный. Странно, что жив до сих пор еще…

Ростовский осекся, понял, что сморозил и примирительно поднял вверх руки.

— Шучу. Ну шучу, прости старика, юмор у меня такой. Русский. Я же и документы на нее уже сделал, все как положено. Вот. — Он открыл верхний ящик стола, достал польский паспорт и протянул ему. — Смотри. Ну хорош же подарочек. Тебе понравился, я же видел.

Лукас мельком взглянул на раскрывшуюся фальшивку. Имя Ева ей бы пошло, пожалуй. Но оно не было ее. Почему-то ему хотелось узнать, как ее зовут. Ее настоящее имя.

— Как ее имя?

— Настоящее? Никита. Бессона знаешь? А еще сериал такой был, в конце девяностых.

Никита ей тоже не шло.

— Так что? Заберешь ее? — Ростовский снова подался вперед.

— Заберу.

— Ну вот и чудесно. Значит, договорились? По поводу остального? — Он снова улыбался.

— По поводу остального я дам ответ позже.

Лукас поднялся, захватил документы и вышел. На улице уже рассвело, но хмурое утро все равно оставляло желать лучшего. Когда он вернулся, Никита уже ушла в душ. Когда уходил — она сладко спала. Так сладко, что это напомнило ему о том, о чем он запретил себе вспоминать.

Равно как и эта ночь: он не оставлял женщин в своей постели и не оставался в чужих. Но, когда вернулся в дом, девчонка уже упала в кровать и заснула. Можно было попросить, чтобы ее забрали, вместо этого он сел в кресло и смотрел на нее. Короткие светлые волосы разметались по темной наволочке. Тонкая, хрупкая и изящная. Как коллекционная куколка. Как статуэтка. Лукас точно знал, какое имя ей бы пошло — Гретхен. Жемчужина. Нежность, чистота, красота. Но даже в мыслях он запретил себе называть ее так, поэтому просто сидел и смотрел до тех пор, пока не заболели глаза. А следом — в груди, там, где долгое время был кусок льда, тяжелый, как камень. Наполненный изнутри пеплом и осколками стекла и металла.

Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что делает, когда ложился рядом и втягивал ее запах. У нее был свой, тонкий зимний аромат. Аромат зимнего моря, не имеющий никакого отношения к духам или к банным принадлежностям. Он дышал им и сам не заметил, как заснул, а утром первым делом пошел к Ростовскому.

Чтобы узнать о ней.

Швырнув паспорт на столик, Лукас сменил рубашку и занялся запонками. Как раз в этот момент вышла она.

— Ева? Гловач? Польша? Серьезно, вы тут все с ума посходили?

Он не ответил. Точнее, ответил не сразу, потому что она отчасти была права: это напоминало помешательство. Помешательство, от которого нужно избавиться как можно скорее, закрыть эту тему, оставить ее здесь.

Оставить кому? Ростовскому? Или тому типу, который завел себе любовниц и даже пальцем не пошевелил, чтобы ее защитить? Лукас давно перестал делить мир на черное и белое, но кое-что в его системе ценностей осталось неизменным: если мужчина не бьется за свою женщину до последнего, это не мужчина, это хер идущий на хер. Русский язык богат на такие интересные обороты, но этот был просто в точку.

— Ты моя. И я тебя забираю.

Нет, он не тешил себя иллюзиями, что действует из благих побуждений. В конечном итоге все, даже самые хорошие поступки, совершаются из личной выгоды. Ему нужна была эта девочка, чтобы закрыть дыру в сердце и унять ту боль, которую она же и пробудила. Вернуть к жизни. И, пока она ему нужна, она будет с ним.

Ее глаза широко распахнулись, словно она не поверила в то, что услышала. А после гневно сверкнули, превратившись в две узкие льдисто-голубые щелочки.

— Ты сошел с ума, если думаешь, что я с тобой поеду.

— А ты слишком наивна, если полагаешь, что у тебя есть выбор.

Он снова отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Хорошо, — донеслось из-за спины.

— Хорошо? — Лукас даже не сразу понял, что спросил это вслух.

— Если нет выбора, глупо сопротивляться, — Никита пожала плечами. — Так что? Одежду мне принесут, или я поеду в этом?

Она кивнула на платье. Не платье, так, жалкая тряпочка, хотя вчера ей на удивление шло. Ей на удивление шло коктейльное платье, махровый халат или полотенце. Ничего ей, впрочем, тоже шло, но она была права: для перелета нужна одежда поудобнее. Ростовский позаботился обо всем, кроме этого. Не в торговый центр же с ней ехать? Особенно сейчас.

Никита могла соглашаться, но в ее глазах не было ни капли покорности. Она не смирилась. На что она рассчитывает? На то, что устроит скандал на границе? Или на что-то еще?

— Тебе принесут одежду, — он прошел мимо нее, выглянул из комнаты.

Как назло, вся охрана Ростовского куда-то подевалась, только один «медведь» расхаживал в конце коридора. Лукас окликнул его, и в ту же минуту с треском захлопнулась внутренняя дверь. Щелкнул замок. Лукас шагнул назад и выругался: пиджак валялся на полу. Девчонка стащила его смартфон и заперлась в ванной.

Глава 5

Ники

Я схватила его телефон так быстро, как могла. Еще несколько драгоценных секунд у меня ушло на то, чтобы добежать до ванной и щелкнуть замком, а потом я зажала кнопки и нажала экстренный вызов. Как раз в тот момент, когда дверь содрогнулась, еще и еще раз. А потом замок с хрустом вылетел из нее, и в ванную ввалился Лукас. Злой, как Люцифер, клянусь, в этот момент он выглядел даже страшнее, чем король преисподней. Мужчина вырвал из моих рук телефон раньше, чем я успела хоть что-то сказать, а потом чуть ли не за шкирку втащил в комнату и толкнул к кровати. Под тяжестью его взгляда у меня по коже прошел мороз, а надо было изображать уверенность.

— Ничего не хочешь сказать? — холодно спросил он, буравя меня своими ледяными кристаллами. Такими глазами разделывать на части хорошо, как зрением Супермена.

— Хочу. У Ростовского очень хлипкие двери. А вызов все равно приняли, и скоро здесь будет полиция.

Прозвучало не то чтобы суперуверенно, но хоть что-то.

— Думаешь, это тебе поможет?

— Думаю, всех купить невозможно. А даже если и так, мне здорово согреет душу мысль о том, чего тебе будет стоить этот звонок, — я сложила руки на груди.

Да, наверное, я здорово рисковала, потому что им проще было меня убить и прикопать на заднем дворе. Но этот упырь даже бровью не повел:

— Деньги для меня не имеют значения. Но если ты еще хоть раз попытаешься создать мне неприятности, очень сильно об этом пожалеешь.

Иногда у него прослеживались такие странные обороты, которые выдавали в нем иностранца, но по его спокойному тону я поняла, что он не бросается пустыми угрозами. При том, что Лукас ни разу не рисовался, как этот доморощенный дон Корлеоне, которому я была обязана нашим знакомством, он пугал меня куда больше. До чертиков. До икоты. Потому что там, где Петрович будет угрожать и раскидывать пальцы, этот просто сделает, перешагнет и пойдет дальше.

— Одевайся, — он взглядом указал на платье.

— Что? Уже передумал меня одевать?

На его губах появилась улыбка, от которой мороз забрался под кожу и сейчас вгрызался в мышцы, явно планируя добраться до костей.

— Ты просрала свою возможность ехать с комфортом, Ники.

Он сократил мое имя ровно настолько, как привыкла его сокращать я. Но дело было даже не в этом, дело было в том, что от его «Ники» у меня заболела кожа. Как от высокой температуры или от сильных ожогов по всему телу.

— Я вернусь через пять минут, — сказал он. — Не наденешь платье — поедешь голой.

Дверь за ним закрылась, а я встала и подошла к той, за которой пыталась спрятаться. Петрович явно не экономил на материалах, и это была хорошая, основательная дверь. Хороший замок. Я даже пощупала вывернутую металлическую фурнитуру, раскрошившую часть дверной коробки в щепки.

Серьезно? Он реально супермен или вроде того?

Моргнув, я вернулась в комнату и влезла в платье, которое снова облепило меня, как вторая кожа. Сейчас это было почти неприятно, учитывая, что вчера я вела себя как озабоченная нимфоманка. Платье напоминало об этом, а еще о том, как его руки скользили по моему телу. Как он меня трахал, как я стонала и извивалась под ним, как хотела большего, пока действие наркоты не сошло на нет.

Это должно было вызывать как минимум отвращение. К нему, к себе, но сейчас почему-то пересохло в горле. Кожа стала чувствительной, соски напряглись, а сердце заколотилось в ушах, в висках, на запястьях.

«Каждая хорошая девочка немного извращенка», — сказал Роб, поглаживая меня по голове на одном из элитных мероприятий в Москве. Нас окружали такие же пары, а иногда и трио, я знала, что многие из них женаты, у многих уже дети. У кого-то даже взрослые. Тогда мы еще посещали элитные мероприятия. Тогда он таскал меня за собой повсюду, как приз, хвастался мной, одевал и раздевал так, как ему нравилось. Ему всегда нравилась показуха.

Да. Каждая хорошая девочка — немного извращенка, иначе бы я сейчас блевала, вспоминая вчерашнее. А я испытываю желание сунуть руку себе между ног.

Платье не желало застегиваться, мне пришлось как следует подергать скрытую молнию туда-сюда, чтобы она заработала. Я справилась с ним аккурат в тот момент, когда вернулся Лукас. Окинул меня привычно ничего не выражающим взглядом, взял мои документы и указал на дверь. У меня был выбор: идти босиком или в туфлях, и я выбрала второе. Хотя мои ноги меня не поблагодарят, зимой по камню лучше не ходить без какой-либо обуви. Вряд ли мне вернут мои уютные ботиночки с маркетплейса, потому что, выражаясь словами этого упыря, я «просрала свой шанс на комфорт».

Мы вышли в коридор, и я впервые увидела двух плечистых парней — из тех, которых в голливудских фильмах показывают как телохранителей. Эти выглядели примерно так же: в смысле, не как охрана из ЧОП и даже не как те, кого приглашают в свой штат русские олигархи. Они реально как с экрана сошли, подтянутые, стильные, опасные. Почти такие же, как мужчина, с которым я провела ночь. Он что-то им сказал на немецком, и таким вот крайне оригинальным составом мы направились на выход.

Нас провожал Петрович с таким видом, как будто не прочь был оторвать мне голову. Я не удержалась и показала ему язык. Потому что прекрасно знала: оторвать голову мне ему не позволит Лукас, теперь только он может оторвать мне голову. Петрович охренел настолько, что перестал пялиться как раненый медведь, а Лукас молча толкнул меня к двери. Он вообще мало разговаривал, что со мной, что со своим деловым партнером, и я про себя подумала, что если Петрович — медведь, то он — волк.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Viel Glück. Wir sehen uns im nächsten Jahr.

— Bis zum nächsten Mal.*

Чем они там обменялись, мне было плевать, а вот выходить на мороз в платье и на каблуках… Я даже толком не успела смириться с этой мыслью, как на моих плечах оказалось пальто. Его пальто, я успела изучить этот запах дорогой жизни и опасности. Меня в него завернуло, в этот аромат, как в тепло плотной черной ткани. Отрезвил только полоснувший по лицу и ногам холод. Я плотнее стянула полы пальто и нырнула в пахнущий дорогой кожей салон сразу, как только передо мной распахнул дверь один из телохранителей.

В машине я быстро согрелась, поэтому вывернулась из пальто, чтобы избавиться от преследующего меня аромата. Прошлой ночи, кошмара, в котором я оказалась, нереальности происходящего. Но нереальность никуда не делась, она сидела рядом со мной и общалась по телефону, с которого я недавно сделала экстренный вызов. По-немецки, я ни слова не понимала.

Когда Лукас закончил разговор, я посмотрела на него в упор. Я не понимала, как вести себя с этим мужчиной. Кто он вообще? Что делает рядом с Петровичем? Не знай я, что они сидели за одним столом, я бы не поставила их в один ряд. Никогда.

— Зачем я тебе? — вопрос сорвался с моих губ раньше, чем я успела себя остановить.

Он даже повернулся ко мне, приходилось общаться с его профилем. Из-за нечитаемого лица, которое вполне успешно могло посоперничать с маской биоробота, сложно было сказать, что он вообще думает. И думает ли что-то вообще. Обо мне. Обо всем этом.

— Ты мне понравилась.

— То есть опция пригласить меня на свидание в твоей программе не прописана?

Лукас посмотрел на меня так, что я почувствовала себя дурой.

— Я не хожу на свидания.

— Ладно. Пригласить меня на потрахаться.

Он хмыкнул:

— Зачем? Если я могу просто взять тебя, когда захочу? — Мужчина наконец-то повернулся ко мне и посмотрел на меня так, как миллиардеры смотрят на красивую дорогую вещь: с толикой интереса, но без назойливого внимания. Им все равно, они действительно знают, что могут получить ее в любой момент, просто потому что сейчас она отлично впишется в интерьер.

— Ты, кажется, не совсем понимаешь, Ники. — Он трогал мое имя, которое я, между прочим, трогать ему не разрешала — совсем как меня, когда я горела под его руками от желания и наркоты. — Когда я говорю, что ты моя — это значит, что ты моя. Когда я говорю: раздевайся, ты снимаешь одежду. Когда я говорю, что ты проходишь паспортный контроль с улыбкой — ты выполняешь. Ты можешь проверить, что будет, если ты ослушаешься. Проверить и посмотреть.

Ему самому интересно, что ли? Не хочу показаться банальной, но больной ублюдок — это наиболее подходящая характеристика. Господи, со мной Роб разговаривал своим властным тоном. У меня был властный отец, не такой отморозок, как у Дианы, конечно, но тоже не котик, увы. Да что далеко ходить, меня недавно похитили и увезли, как в дерьмовом сериале из девяностых, шестерки Петровича. Я сидела с ним в его кабинете, и я ни разу, мать его, ни разу за всю свою жизнь не чувствовала себя такой беспомощной как сейчас.

Мы выехали на трассу к Пулково: сейчас это было уже даже не смешно. По дороге в Питер со мной случилась истерика, сейчас же навалилось странное оцепенение. Или я заразилась отмороженностью от сидящего рядом мужчины, от которого исходила странная, подавляющая, сминающая твою волю сила. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного и сейчас вдруг подумала, что все, что было с Робом — это детские свистульки.

Мне кажется, Лукас мог поставить на колени одним-единственным взглядом, как гребаный маг из какого-нибудь фэнтези-фильма или чертов экстрасенс. Когда я увидела терминал аэропорта, меня затрясло. Я подумала — что вот сейчас я выскочу из машины, брошусь к первому попавшемуся полицейскому, да не только к полицейскому, заору, позову на помощь, на кого-нибудь нападу, а потом меня арестуют, отведут в комнату для досмотра, и…

Дальше был какой-то провал. Черная бездна. Во всех вариантах за мной приходил Он. Забирал меня, а полицейские, ни слова не говоря, просто отдавали меня ему. Меня, документы, свои гребаные души. Как-то так в моем личном аду мог бы выглядеть Люцифер.

На мгновение меня перетряхнуло от такой ассоциации. Но только на мгновение. Потому что потом машина остановилась на парковке, Лукас вышел первым, а один из его телохранителей открыл для меня дверь и подал мне руку.

На этот раз пальто меня не согрело.

Не согрел и ВИП-терминал. И авто, на котором нас отвезли к джету. Я впервые видела джет не на картинках. Отец обещал мне такую поездку, если я закончу универ с красным дипломом, но по понятной причине этого подарка не случилось.

Стильный стальной личный самолет. Охренеть.

Ощущение нереальности происходящего только усилилось, когда я поднялась по трапу, села в кресло напротив Лукаса, а его телохранители и стюард скрылись за дверью кабины пилота. Стильный кремовый салон, дерево отделки, кожаные мягкие кресла со всем необходимым для перелета. Я тут же скинула туфли и сунула ноги в мягкие тапочки, а после прилипла к окну, стараясь не глазеть по сторонам, как шугарбэби, которую папик везет на Мальдивы от щедрот душевных. Увы, насладиться пейзажем мне не дали. Едва джет оторвался от взлетной полосы и начал набирать высоту, оставляя внизу серые питерские пейзажи, как Лукас произнес или, точнее, скомандовал:

— Сюда. — И, указав на место у своих ног, расстегнул ширинку.

*— Удачи. Увидимся в следующем году.

— Увидимся когда-нибудь.

Глава 6

Ники

Меня словно невидимая сила подбросила с кресла. Я помнила, как это было с Робом, когда я хотела встать перед ним на колени. С Лукасом было по-другому. Я физически не могла этого не сделать, как будто если я останусь на месте, не подчинюсь, не послушаюсь, мне перекроют кислород. Буквально.

— Мы набираем высоту, — вырвалось у меня совершенно нелепое. — Нельзя вставать во время взлета.

Лукас посмотрел на меня с совершенно нечитаемым выражением лица: я уже начинала думать, что все, что было до — его эмоции, которые я улавливала, мне привиделись.

— Если я разрешил, можно все.

Он явно не был в теме. Или был? Но он говорил со мной как тематик, и от этого меня переклинило окончательно. Я давно перестала быть желанной для Роба, я перестала быть желанной даже для самой себя, тема отошла в тень настолько, насколько возможно, но голод во мне никуда не делся. Это желание подчиняться. Признавать чью-то власть.

Я читала уйму комментариев на эту тему. Я даже почти записалась к психологу, чтобы понять, что со мной не так, почему меня это заводит, но потом поняла, что Роб придет в ярость. Тогда мне еще было важно его мнение, тогда я еще не знала о его измене и о близняшках. Но факт оставался фактом, меня это заводило. От мужчины, которому хочется подчиняться. От мужчины, которому не подчиниться нельзя.

Поэтому сейчас я опустилась рядом с ним на колени и вопросительно посмотрела на него. Лукас кивнул, и я продолжила то, что начал он. Расстегнула ремень, пуговицу на брюках, потянула вниз плотную резинку белья, высвобождая уже напряженный член.

От его размера на миг потемнело перед глазами. Роб всегда кичился размером своего достоинства, но сейчас я даже приблизительно не могла представить, как это вчера поместилось во мне. Я обхватила его ладонью, но Лукас даже не пошевелился: железный он, что ли?

Мне пришлось посмотреть на него снизу вверх, чтобы убедиться, что передо мной живой мужчина, а не биоробот с искусственным интеллектом на максималках. Увы, никаких подтверждений этому не было: он смотрел на меня в точности так же, как пару минут назад. Как будто я не касалась самой чувствительной части мужского естества, как будто не собиралась взять его в рот.

Его жесткий лишенный всяких эмоций взгляд давил чуть ли не сильнее, чем взлет, мы все еще набирали высоту, поэтому я снова опустила глаза и накрыла блестящую от смазки головку губами, втягивая в себя.

Но не успела сделать ни единственного движения, как Лукас подался вперед. Его пальцы сомкнулись на моих волосах, сгребая их в горсть. До боли. Насаживая на себя до предела. Без хорошо отработанной практики я бы задохнулась, но сейчас только послушно раскрыла рот, принимая его глубже, на всю глубину, на которую позволяла моя и его физиология.

В какой-то мере так было даже проще, потому что он сам задавал ритм, разве что мне не всегда толком удавалось вдохнуть. В этом совершенно точно не было ничего эротичного и ничего возбуждающего: меняющееся давление стягивало виски друг к другу стальными ниточками, уши закладывало, от нехватки кислорода временами темнело перед глазами. Все это создавало ощущение нереальности происходящего, настолько, что я как будто смотрела порно со своим участием в главной роли.

Я не могла видеть свое лицо, только лицо трахающего меня в рот мужчины, но могла представить, как я выгляжу со стороны. Когда член скользит между моих губ, влажный от моей слюны и его кайфа, как его пряный жар обжигает мне горло, и от этого из глаз текут слезы. Как от самого острого перца в мире, «Каролина рипер», который американцы любят пожевать на скорость на соревнованиях.

Чем яростнее он меня трахал, тем сильнее закладывало уши, тем отчетливее я ощущала, как острые вершинки сосков трутся о ткань платья, как я становлюсь мокрая. Настолько мокрая, что хочется запустить ладонь себе между ног, чтобы унять пытающийся поглотить меня уже собственный жар.

Вчера я трахалась с ним под дурманом наркоты, сейчас меня накрыло высотой, но я никогда в жизни так остро не чувствовала мужчину в себе. Каждой клеточкой соприкосновения наших тел, напряженных уголков растянутых губ, языком. Я едва подумала об этом, скользнув ладонью к своим бедрам, как Лукас сдавил мои волосы с такой силой, что из глаз брызнули слезы уже от боли. Одновременно он вогнал в меня член настолько, что я чудом не поперхнулась.

— Нет, — это было единственное, что он сказал, но я замерла. Не смея больше пошевелиться, чувствуя как напряженный ствол начинает пульсировать у меня во рту.

Головка скользнула по горлу и небу в последний раз, и Лукас резко подался назад, кончая мне на лицо. Спасибо и на этом, потому что от заливающей лицо спермы мне не грозило захлебнуться. Я всего лишь почувствовала его вкус на губах, такой же острый, пряный и жаркий, как его рывки во мне мгновения назад.

Лукас отстранился, достал платок и привел себя в порядок.

— Хорошая девочка, — произнес, глядя на меня сверху вниз, застегивая брюки. — Иди умойся.

Я поднялась, пытаясь представить, насколько, наверное, нелепо выгляжу в пушистых тапочках для полета, в коротком вечернем платье и с залитым спермой лицом. Туалет в джете был без преувеличения роскошный, даже круче чем в авиакомпаниях Дубайска. Просторный, со столиком, где можно было найти все необходимое. Я ополоснула лицо, промокнула его салфетками, но стереть припухшие губы и совершенно ненормальный блеск в глазах все равно не смогла. Равно как и тянущее напряжение между ног, собирающееся во всех чувствительных точках моего тела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Раньше я бы не посмела прикоснуться к себе, пока не услышала разрешения, но сейчас прислонилась к стене, сдавила пальцами клитор и зашипела от долгожданного удовольствия. Запретного удовольствия, желанного настолько, насколько можно себе представить. Я двигала пальцами между ног, раскрывая влажные лепестки и погружая пальцы на всю длину, выскальзывала, поглаживала клитор, и снова вводила фаланги в себя.

Кусая губы, выгибаясь, насаживаясь, но… все было не то. Аккурат до того самого момента, как я представила, что во мне его пальцы. Что это Лукас трахает меня. Готовит к тому, чтобы снова войти, чтобы на этот раз я, нахрен, смогла его почувствовать, не как одержимая нимфоманка под препаратами.

Сама только мысль об этом взорвалась яркой вспышкой перед глазами, а следом, не менее ярко полыхнул оргазм. Мне пришлось вцепиться зубами в запястье, чтобы не заорать и сильнее вдавить ладонь в промежность, чувствуя теперь уже собственную пульсацию.

Сердце колотилось как сумасшедшее, грозя выпрыгнуть из груди через это самое платье и поскакать по полу. Я бросила на себя взгляд в зеркало: растрепанная, с полыхающими щеками и губами, с совершенно шальными глазами.

— Что с тобой не так, Ники? — задала я вопрос, не имеющий ни логики, ни ответа.

Я только что кончила от мысли, что меня трахает мужик, который меня похитил и жестко оттрахал в рот в набирающем высоту самолете.

Оргазм всего.

Я снова ополоснула лицо и вернулась в салон, где Лукас уже расположился за столом с ноутбуком. Как будто вообще ничего не произошло. С другой стороны, я же чищу зубы по утрам, потом принимаю душ — и для меня это в порядке вещей. Почему бы ему не завести такой ритуал: трахать женщин в джетах.

Я устроилась в кресле напротив него, потянулась за бокалом с водой, который стоял ближе ко мне. Ближе к нему стоял виски и вазочка со льдом. Я едва успела сделать глоток, запоздало подумав о том, что надо было реально почистить зубы, когда Лукас поднял голову. Жесткий взгляд ожег сначала и без того пылающие губы, потом меня всю.

— Ты трогала себя, Ники? — холодно спросил он.

Глава 7

Ники

Я посмотрела на него в упор:

— А ты предпочел бы, чтобы у меня на тебя не стояло?

Он прищурился, но я не отвела глаз. В конце концов, не выкинет же он меня из самолета? Разгерметизация салона еще ни одному джету на пользу не пошла.

— Я предпочел бы, чтобы ты ответила на вопрос, — по-прежнему холодно ответил он. И, что самое бесячее в этом мужчине, я понятия не имела, что за этим скрывается. Он меня хочет? Или просто трахает, как резиновую куклу, я для него живой мэнонайзер-пососун. Хочет, чтобы я хотела его в ответ? Или ему плевать, ему просто скучно, и он так развлекается?

— Окей, я обкончалась в туалете. Такой ответ тебя устроит?

Рано или поздно ты перестаешь бояться, что с тобой что-то случится. И начинаешь отвечать так, как я бы ответила раньше. До всей этой херни. До того, как я втрескалась в тематика и поломала себя до тонких тел.

— Устроит, — коротко ответил он и вернулся к работе.

Нормально вообще?!

Я не стала больше акцентировать на себе внимание, мне надо было справиться с нахлынувшим на меня раздраем. В конце концов, когда я выходила замуж за Роба, я это делала не только потому что мне хотелось, чтобы меня ставили раком и превращали задницу в синяк. Я любила этого мужчину, а он потоптался по моим чувствам и оставил вместо них прах, рассыпанный по полу нашей убогой съемной квартирки. Он не защитил меня, когда головорезы Петровича забирали меня, потому что он облажался.

Хотя облажалась тут только я. По-крупному. Когда выбрала его.

Сколько еще раз я приду к этой мысли? И сколько раз буду думать, как все могло бы быть, если бы я не поперлась с Дианой в тот клуб? Или если бы включила мозги? Если бы послушала ту, кто была моей подругой на протяжении хрен знает скольки лет.

Да, пожалуй пару тысяч раз так точно. Но не сегодня. Не сейчас. На сегодня с меня хватит.

Мы приземлились в аэропорту Франкфурта-на Майне и пересели сначала в одну машину, до терминала, затем в другую. Почему-то я даже не сомневалась, что это будет Майбах, другие тачки у меня с Лукасом не ассоциировались. Серебристо-стальной, он выглядел дорого и пах дорого. Как тот, кто сел со мной на заднее сиденье.

— Guten tag, Herr Weizgraf, — поздоровался водитель.

— Hallo, Peter. *

Я сунула руки между колен, рассматривая украшенный к Рождеству город. Мне было плевать на праздник, а гирлянды, снежинки и прочие прелести, счастливые люди с улыбками на лицах вызывали у меня ощущение разделения с этим миром. Меня как будто вырезали из моей реальности и вставили в эту, коллаж получился херовый. Как у дизайнера, который впервые сел за фотошоп.

Впрочем, Франкфурт, как и большинство современных европейских городов, представлял собой конгломерат истории, узких улочек с их колоритными домиками, площадей с ярмарочными кибитками и современных высотных зданий из стекла и металла. Так что в какой-то мере мы с ним были похожи, он тоже напоминал странный коллаж.

Я смотрела в окно на укутанный зимней серостью город, раскрашенный росчерками праздничных огней и гирлянд. Пока что они проступали слабо, световой день боролся с искусственным освещением, и еще пару-тройку часов он будет побеждать, а после пойдет на убыль.

Когда мы въехали на мост над рекой, по телу прошла странная дрожь. Я почему-то поняла, что где-то здесь, поблизости, конечный пункт нашего назначения. Место, где я проведу свои… твою мать, последние дни? И что Лукас сделает со мной, когда я ему надоем? Меня однажды просто найдут в Майне?

Я знала кучу историй про наивных дур, которые не возвращались из такого рода путешествий. Разница была только в том, что они туда ехали по доброй воле. Девочки-эскортницы или просто охотницы за красивой жизнью с лейблом «янетакая».

— Ты меня убьешь? — собственный голос прозвучал хрипло. — Когда наиграешься?

Лукас повернулся ко мне и посмотрел на меня так, будто я сказала несусветную чушь.

— Когда я наиграюсь, Ники, — он выделил мое имя, — я тебя отпущу. Поэтому в твоих интересах быть невероятно скучной, исполнительной, и как можно скорее мне надоесть.

Я хмыкнула, но продолжать не стала. Скучные девочки не задают лишних вопросов и не отсвечивают. Скучные девочки делают все, что им говорят и делают все для удобства остальных, а не для себя. В моем случае задачка сложная, но выполнимая. Перспектива оказаться не на дне реки, а на улице, меня по меньшей мере порадовала. С улицы хотя бы позвонить можно. Той же Диане. И нет, я не думала, что Лукас пиздит: если тот же Петрович мог навешать мне на уши жирной развесистой лапши, а потом накормить наркотой, то мужчине, сидящему рядом, все эти уловки были ни к чему. Если бы он планировал от меня избавиться, он бы сказал об этом прямо.

Мы подъехали к особняку, и его ворота автоматически открылись, впуская нас и машину сопровождения внутрь. Это место совершенно не напоминало монструозный особняк Петровича, скажу даже больше, гуляя мимо, я бы максимум подумала: «О, круто», — и сделала пару фоток, представляя, как может жить в таком месте семья.

Три этажа, светлый камень и небольшой парк, отрезавший особняк от города со всех сторон. Мы вышли из машины и направились к центральному входу. Сколько лет этому дому, я не представляла, но могла догадаться, что он построен не вчера. Надо было учиться разбираться в архитектуре, а не прогуливать историю, когда нам рассказывали про всякие готики, рококо и барокко, барельефы и горельефы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тем не менее не оценить масштаб я не могла, и, оказавшись внутри, невольно окинула взглядом просторный холодный холл. Снаружи, несмотря на облетевшие деревья, особняк выглядел более уютным и жилым. Я даже поежилась: чертово платье напомнило, что сейчас не лето и что пора одеться во что-то более теплое.

Я не успела сказать об этом Лукасу, потому что сверху под чей-то резкий окрик по лестнице сбежала девочка лет пяти.

— Papa! Papa ist angekommen!** — закричала она.

Потом уставилась на меня и залипла. С таким выражением лица, будто увидела призрак.

Сказать, что я охренела — значит, ничего не сказать. Я бы, наверное, тоже пялилась на бабу, которую отец притащил непонятно откуда без предупреждения. Хотя мой отец никогда не водил любовниц домой. Я знала, что они у него были, но, разумеется, когда я это узнала, я уже была значительно старше этой малышки. Первая женщина, с которой он меня познакомил, когда мне исполнилось восемнадцать, в нашем доме надолго не задержалась.

— Я всегда буду у тебя на втором месте, — сказала она отцу во время последнего разговора, который я подслушала. — Когда твоя соперница — твоя дочь, это непреодолимо.

После этого у нас снова никто не появлялся.

Пока все эти мысли проворачивались в моей голове, Лукас уже подхватил девочку на руки и быстро поднялся на второй этаж. Я слышала его низкий голос, ледяной, как льды Арктики: он явно кому-то выговаривал, по-немецки резко. Пока заносили багаж (единственный чемодан размером с мою сумку, с которой я до встречи с Робом ходила на спорт) и телохранители Лукаса — сами себя, я отошла в сторону и села на тахту, чтобы не торчать посреди холла, как одинокая елка. Кстати, елка в холле тоже имелась, точнее, ель. Красиво украшенная, с раскидистыми лапами, мерцающая огоньками.

Мне хватило пары минут ее созерцания, чтобы отчаянно заболеть диким желанием что-нибудь разбить. Например, все эти игрушки, оборвать гирлянды и выкинуть их в окно, потому что все это — не что иное, как благопристойный фасад семейной жизни, разрушающийся при одном слабеньком дуновении ветерка.

У Лукаса, например, есть дочь. Может, у него и жена тоже есть? Сейчас она выйдет ко мне и скажет:

— Здравствуйте, я Мария.

А я отвечу:

— Очень приятно, Ники.

Потом появится Лукас и добавит:

— О, вы уже познакомились? Зер гут! Теперь будем жить втроем: ты, Ники, будешь сосать и давать в жопу, а Мария — как обычно, по старинке.

— Здравствуйте, — резкий голос, сломавший английское приветствие в агрессивно-немецком стиле заставил поднять голову.

Это вряд ли была Мария, стоявшая передо мной женщина больше напоминала горничную, которые водятся в таких домах. В отцовском доме тоже такие водились, правда, он не требовал от них униформы. А эта была как в книжках и фильмах: строгое серое платье, фартук, манжеты на рукавах и белоснежный, впивающийся всей своей строгостью в шею воротник.

— Добрый день.

— Я провожу вас в вашу комнату, — так же по-английски произнесла девушка. К счастью, я на нем общалась бегло, так что изображать ни бэ ни мэ ни понимэ мне не грозило.

Я кивнула, поднялась и последовала за ней.

Навстречу новому эпизоду своей жизни.

Из просторного, залитого светом и украшенного к Рождеству холла мы поднялись на второй этаж. На просторной, разветвляющейся надвое площадке, повернули направо. Я обратила внимание на картины: здесь они были повсюду. Так гармонично вписывались в интерьер, как будто их создавали специально для этого особняка. Хотя в этом случае скорее старательно были подобраны дизайнером с каким-нибудь очень дорогим образованием и не менее дорогими услугами.

— Сюда, пожалуйста, — попросила горничная, и мы свернули из коридора в сторону небольшой лестницы, которая увела нас сначала на третий, а затем на четвертый этаж. Точнее, в мансардный, где девушка толкнула дверь, ведущую в небольшую уютную комнатушку размером примерно с нашу с Робом спальню на Белорусской.

— Пока располагайтесь. Туалетные и ванные комнаты дальше по коридору, справа один, слева второй. Мансардный этаж — это наш этаж, этаж прислуги. Пожалуйста, не покидайте его без разрешения герра Вайцграфа или пока он сам за вами не придет. Сейчас я схожу на кухню и принесу вам поесть. Хорошего дня.

Девушка вышла и так тихо прикрыла за собой дверь, как будто в комнате кто-то спал. Возможно, так и было: призраки прошлого. В таких особняках они вполне могли водиться. При мысли об этом я поежилась и огляделась — в целом, в комнате ничто не напоминало о призраках.

Чистая, заправленная постель, добротная полуторная кровать, тумбочка, светильник над ней. Небольшой платяной шкаф втиснулся между дверью и стеной, от которой начинался мансардный крен. Комод, зеркало, кресло и столик — в сдержанных нейтральных кремово-персиковых тонах — вот и вся нехитрая обстановка. Сквозь овальное мансардное окошечко втекал тусклый свет, потуги которого легко разрывал искусственный, исходящий от такого же овального плафона под потолком. Если представить, что я оказалась в какой-нибудь европейской гостинице, моему счастью не было бы предела.

Потому что первым делом я бы поела, потом приняла душ, а после спала бы до утра, чтобы забыть весь тот кошмар, через который прошла по милости Роба. Завтра утром я собралась бы и пошла гулять по городу, впитывая новые ощущения, как губка — средство для мытья посуды, жадно и быстро. Кутаясь в куртку, натянула бы шапку по подбородок и вглядывалась в каждую новую деталь, в каждый изгиб улицы, в мосты и достопримечательности города, в котором оказалась впервые. И каждый такой штрих стирал бы частичку моего прошлого, потому что именно так в этой жизни можно выжить и не спятить.

Когда каждое новое мгновение вытесняет, заполняет собой предыдущее, независимо от того, осталась ли там радость, которой больше не будет, или же полное дерьмо.

Вот только сейчас у меня не было ни куртки, ни шапки, ни возможности куда-либо выйти без ведома Лукаса. У него были даже мои фальшивые документы на имя Евы, как-ее-там, а Ники Савицкая (когда я приняла решение не менять фамилию после свадьбы, Роб недовольно поджал губы) исчезла. Растворилась. Ее больше нет.

Меня определяли чужое имя, чужие документы и чужая воля, от которой я теперь зависела и которой была подчинена моя жизнь.

*— Добрый день, герр Вайцграф.

— Здравствуй, Петер.

**— Папа! Папочка приехал!

Глава 8

Лукас

— Папочка, кто она? Почему она так похожа на маму?

— Не похожа, Амира, тебе показалось. Таких, как мама, больше нет.

— Но она похожа, — настаивала дочь.

— Может быть. Внешне.

Отрицать было бесполезно: внешне Ники была точной копией Марии, на этом их сходство и заканчивалось, потому что Мария была… неземной. Добротой и любовью, сосредоточенными в ней, можно было отогреть и исцелить весь этот гребаный мир. Возможно, именно поэтому силы зла сделали все, чтобы вытравить ее отсюда. Уничтожить. Потому что она представляла для них угрозу одним только своим существованием.

— Почему? Разве так бывает?

— Как именно, принцесса?

Одно из значений имени дочери — принцесса, его тоже придумала Мария. В тот момент, когда он впервые взял ее на руки, жена улыбнулась и сказала:

— Амира. Это значит «принцесса».

— Почему? — спросил он.

— Потому что ты на нее смотришь так, что она уже чувствует себя принцессой.

— Не ревнуй, — хмыкнул Лукас, а Мария, которая только что прошла через сложные роды, рассмеялась. И тут же поморщилась:

— Господи, Лукас, только ты мог придумать, что я буду ревновать к собственной дочери.

— Нет?

— Нет. Никогда. Ни за что.

— Мы обсуждали другие имена.

— Мне нравится это. Я видела его в каком-то сериале. Или вычитала в какой-то книге. Пусть будет Амира.

— Пусть.

Он согласился бы на все, что предложила она, потому что сегодня Мария подарила ему самый дорогой, самый бесценный подарок за всю его гребаную пустую холодную жизнь.

Лукас усилием воли выдернул себя из опасных воспоминаний и вернулся в реальность. Подарок сидел у него на руках, счастливый донельзя.

— Она как будто мама вернулась. С небес.

Лукас не верил во всю эту чушь с адом и раем, он точно знал, что все заканчивается здесь. На Земле. Но Мария верила, и Амира верила тоже, поэтому сейчас он сказал:

— К сожалению, это невозможно.

— Тогда кто она?

— Просто женщина. Она будет у нас работать.

— Горничной?

Амира унаследовала от матери огромные ярко-зеленые глаза. Если бы он не видел их цвет сам, не знал, что он естественный, ни за что бы не поверил, что это не линзы. Этот взгляд напоминал ему о листве, распускающейся на деревьях, и о весне, когда он впервые встретил Марию. На площади Александерплац в Берлине.

— Да. Горничной, — перебил сам себя он.

— Понятно, — Амира поболтала ногами. — Можно тебя попросить?

— М-м-м?

— Пожалуйста, не ругай Грету. Она не всегда может за мной уследить.

Он высказал няне все, что думает, сразу. Хотя вообще это было на него не похоже, но встреча Ники и Амиры не входила в его планы. Его дочь должна была быть в своей комнате, но она умудрилась сбежать и пряталась по дому, чтобы первой увидеть его, когда он приедет.

— Я просто очень соскучилась, — Амира пожевала губу, — она тут ни при чем. Правда.

Их дочь тоже была неземной. Временами у него создавалось ощущение, что ей не пять, а все двадцать. Или даже больше. Мария называла это «возраст души», но он не верил, никогда не верил. Даже в такие моменты. Нет никакой души, есть только она, это сокровище. Которое он сейчас держит на руках, и которое убережет от любого зла.

Даже если это зло — он сам.

— Хорошо, — ответил Лукас, — Грета прощена.

— Правда? Папочка, ты лучший! — Амира обвила руками его шею и прижалась всем телом. Он резко поднялся, и дочь заверещала от восторга. Еще сильнее, когда взмыла ввысь, под самые потолки детской, а потом снова оказалась в его руках.

— Еще! Давай еще!

— Нет, хватит.

— Не хватит, не хватит, не хватит!

Лукас подкинул ее еще раз и тут же снова поймал, Амира была в восторге, ее сердечко колотилось так отчаянно, а лицо светилось таким счастьем, что он не удержался. Зарылся носом в тонкие светлые волосы, нежнейшие, как самый дорогой в мире шелк.

— Пап… а ты привез мне подарок?

— Конечно.

— Может, отдашь мне его сейчас? — Амира хитро улыбнулась.

— Ни. За. Что.

Сжимая ее в руках, Лукас старался не думать о том, что совершил величайшую в мире ошибку. Дважды. Первый — когда на выпад Ростовского «Я нашел ее специально для тебя. Как тебе мой подарок?» — не ответил: «Убери ее отсюда немедленно». И второй — когда забрал девчонку с собой.

Ники

На следующее утро та же девушка пришла ко мне с блокнотом и ручкой. Я как раз успела как следует выспаться: во-первых, делать больше особо было нечего, а во-вторых, моя нервная система решила, что мне нужен перерыв, и на радостях вырубила меня на восемнадцать часов. Это я обнаружила, когда проснулась: часы на стене показывали десять утра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Почему вы меня не разбудили? — спросила я по-английски. Было дико непривычно, но, сдается мне, это не самое непривычное, что произойдет в моей жизни в ближайшее время.

— Зачем? — искренне удивилась та. — У вас нет никаких обязанностей, вы можете спать столько, сколько захотите.

Господи, когда я просила избавить меня от бытовухи, от необходимости вставать в шесть утра, чтобы приготовить Робу завтрак и отправить на смену, а после все перемыть, постирать и приготовить квартиру к его возвращению, потому что все должно было быть чисто («Я не выношу грязи, Ники!») — я не это имела в виду. Правда-правда, совсем не это.

Но по-моему, теперь уже поздно ныть и жаловаться.

— Понятно, — я потерла глаза, кутаясь в халат. Я только успела вернуться из туалета и душа, и мой мозг вообще нехотя вливался в новый день. Даже несмотря на то, что я выспалась. Я, кажется, давно так не высыпалась. — Как вас зовут?

— Аманда. Это для вас, — она протянула блокнот и ручку.

— Зачем?

— Составить список того, что вам нужно, — искренне удивилась Аманда. — Вещи, личные и гигиенические принадлежности, книги… все, что хотите.

Все, что хочу?

Я хочу домой. Зализывать раны и по частям собирать осколки души, если, конечно она у меня осталась. Так же, как и дом. Есть страна, где я родилась, есть город, где я родилась, есть отец… но я понятия не имею, ждет ли он меня до сих пор. Что вообще скажет, когда я вернусь? И скажет ли?

— Спасибо, Аманда, я все сделаю, — ответила девушке, забирая у нее блокнот с ручкой.

По понятной причине электронные девайсы мне никто не предоставит, а жаль. Я бы написала Диане, сказала, что у меня все в порядке. Меня поселили в уютной мансарде, кормят, трахают и даже собираются купить мне одежду и книги.

«Передай папе, пожалуйста, что я не сдохла и меня не надо спасать. Уже поздно».

Я мысленно приказала себе выруливать на что-то другое, потому что так и до депрессии недалеко.

— Успеете до завтрака? Или хотя бы во время завтрака? Через час один из водителей поедет в город, часть того, что вы попросите, вам привезут уже сегодня.

— Успею, — ответила я, и Аманда убежала за завтраком. А я села писать список.

1.

Я смотрела на цифру с точкой до тех пор, пока Аманда не принесла завтрак. В голову не шло абсолютно ничего. Разве можно ничего не хотеть? Когда я жила с Робом, я столько всего хотела… точнее, хотела до того, как узнала, что он мне изменяет. Я думала, что однажды все наладится, что рано или поздно у нас появятся дети. Такой милый темноволосый, похожий на него мальчик, и девочка — вся в меня. Я думала о том, что стану отличной мамой, что моя дочь никогда не почувствует себя ненужной. О том, что, возможно, у нас не будет такого дома, как был у отца, миллиардов и полетов бизнес-классом в Дубай или куда угодно, но у нас будет семья. И путешествия тоже будут, мы будем отдыхать на море, может быть, съездим разок на Алтай и Байкал, привезем из этих поездок воспоминания и фотографии, на которых мы все будем счастливы.

Ники, которой я была до встречи с Робом, сказала бы, что я развела сопли и несу полную херь.

Ники, которой я была когда-то, не хотела детей и семью, ей нравились гулянки, красивые фактурные мальчики, дорогие тачки и лакшери жизнь.

Как изо всего этого собрать меня, правда? И какая я настоящая?

Усмехнувшись, я надкусила круассан и написала:

Зубная щетка.

У меня была зубная щетка, мне ее выдали еще вчера, этакий дорожный набор для штатной эскортницы, но надо же было с чего-то начать. Говорят, аппетит приходит во время еды. С круассаном сработало, так почему бы тому же самому не случиться со списком?

2. Спортивный костюм.

Посмотрев на этот пункт я дописала х2. Пусть будет два, не смогу же я все время ходить в одном.

3. Кроссовки. 36 русский.

Пусть сами разбираются.

4. Коврик для йоги, массажные мячи, мфр-ролл.

5. Книги (?)

Вопрос я поставила для себя, потому что, несмотря на знание английского, на английском я не читала. Вряд ли здесь можно найти книги на русском, а если их и найдут, то какие? Я оставила этот пункт себе на подумать, место под него и перешла к следующему.

6. Бесшовное белье. 70А, XS

Не знаю, как водитель будет его выбирать, все вопросы к Лукасу.

7. Скетчбук и карандаши. Классические и цветные. Или графический планшет.

Буду рисовать. Наконец-то я буду рисовать! Мне с детства нравилось калякать всякие дизайнерские штучки, но отец сказал, что это несерьезно. Ники Савицкой нужна серьезная профессия, которая обеспечит ей достойную жизнь и безбедное существование.

Лучше бы сказал, что Ники Савицкой нужны мозги и умение разбираться в мужчинах.

Я долго думала, что написать еще в рамках предложенного мне «всего». Подобрав ноги под себя, я запивала свою странную свободу выбора крепким кофе, макала круассан в джем, и тут мне в голову пришла идея.

Улыбнувшись, я дописала восьмым пунктом:

8. Караоке.

И, когда Аманда заглянула, чтобы забрать поднос, я отдала ей этот нехитрый список. Постфактум вспомнила, что так и не решила ничего по поводу книг, но было уже поздно, горничная ушла.

Она обещала, что часть из заказанного мне привезут уже сегодня, открытым оставался вопрос, что делать до того, как мне это привезут. Кроме блокнота и ручки у меня ничего не было, поэтому я завернулась в плед и села в кресло, поближе к окну. Через овал, накрененный к небу, были видны только тяжелые свинцовые облака, сквозь которые тщетно пыталось пробиться солнце.

Эти облака напомнили мне меня, и неожиданно из этой странной истории родилось вдохновение. Я нарисовала солнце, затянутое тучами, точнее, брошь. Попыталась прикинуть, какие материалы могли бы сюда пригодиться: лепестки эко-кожи? Перья? Стразы? Солнце должно быть сверкающим, значит, стразы. Полосы облаков — темными, оттеняющими яркий желтый цвет. Я знала, что желтый отлично сочетается с темно-серым, и поняла, что хочу это раскрасить. Не просто раскрасить, я хочу это воплотить. Неважно, куда потом отправится эта брошь, я просто хочу увидеть, как это будет выглядеть…

— Hallo!*

Приветствие на немецком, тоненький детский голос вытряхнули меня и из творческого процесса, и из философских мыслей. Запнувшись о них, я вскинула голову и увидела ту самую девочку. Она напоминала куколку из семейной рекламы: светлые вьющиеся волосы, бант-заколка, пижамный костюмчик с сиреневым драконом на курточке.

Девочка заглядывала в мою комнату, приоткрыв дверь, явно ожидая моей реакции.

— Привет, — автоматически выдала я на русском и тут же перешла на английский: — Привет!

— Я не говорю по-английски. Пока, — девочка шагнула ко мне в комнату. — А ты сказала «привет» по-русски?

Либо у меня едет крыша, либо этот ребенок говорит на русском, как на родном.

— Да, — осторожно ответила я.

— Ой, как здорово! Я тоже! Моя мама была русская, она меня научила. И теперь я не хочу забывать язык, чтобы не забывать маму. А как тебя зовут?

Все это вывалилось на меня раньше, чем я успела осознать происходящее. Правда, уже в следующий момент из коридора донеслось взволнованное:

— Amira! Amira, wo bist du?**

Девочка скользнула ко мне в комнату и рыбкой нырнула под кровать. Я никогда раньше не видела, чтобы кто-то с такой скоростью прятался.

— Amira! Amira!

Мимо моей комнаты пробежала обладательница грубого женского голоса, потом она пробежала назад, ее шаги застучали по лестнице. Мне не оставалось ничего кроме как спрыгнуть с кресла и лечь на ковер.

— Вылезай, — сказала я девочке. — Там твоя няня ищет тебя и волнуется.

— Нет! — резко сказала она. — Я к ней не пойду!

— Почему?

— Потому что я слышала, как она по телефону сказала кому-то, что русские плохие!

*Привет!

**Амира! Амира, где ты?!

Глава 9

Ники

Как объяснить маленькому ребенку, что некоторые взрослые просто говорят злые слова, не задумываясь? В этот момент мне самой захотелось врезать этой няне, и даже не за ее высказывания, а просто за то, что она брякнула это, не позаботившись о том, чтобы маленькой девочке не пришлось ловить разбежавшихся из ее головы тараканов. Особенно маленькой девочке, чья мама была русской. Чья мама

была

.

Я поудобнее устроилась на ковре, подперла ладонью подбородок и сказала:

— Хорошо. Не хочешь — не ходи.

У Амиры сверкнули глаза:

— И ты меня не выдашь?

— С чего бы? — Я улыбнулась.

— Ну не знаю… любая из наших горничных выдала бы!

— Я не такая как они.

— А чем ты будешь здесь заниматься?

Я вздохнула. Кажется, сейчас то самое время, когда своих тараканов в своей черепной коробке надо закрывать мне.

— У нас с твоим папой один секретный проект.

— Секретный-секретный?

— Да. Я никому не могу о нем рассказывать.

— Это хорошо, — не по-детски серьезно произнесла Амира. — Потому что если бы ты рассказала, даже мне, это значит, что папа не мог бы на тебя положиться.

О, твой папа на меня уже положился. И сколько еще раз положится… Я осадила себя даже в мыслях. Тараканы, на базу! Ники, в реальность!

— Да. Все именно так. Я слышала, как няня называла тебя Амира. Я — Ники.

— Ники? — девочка хихикнула. — Интересное имя. Как у американки.

— В какой-то степени так и есть. Мама назвала меня в честь одной героини американского фильма. Сериала.

— Какого?

— «Ее звали Никита».

— А о чем он?

Про наемную убийцу-секретного агента. Господи!

— Он… про одну девушку в сложных жизненных обстоятельствах.

И если мне кто-то еще хоть раз скажет, что имя не влияет на судьбу, мне будет что ответить.

— Интересно наверное. А у тебя есть любимые фильмы?

«Голодные игры», «Игра в кальмара»… это точно не то, о чем стоит рассказывать маленькой девочке.

— В детстве я любила «Русалочку». Это старый диснеевский мультик…

— А я его знаю! — оживилась Амира. — Мы с мамой его смотрели. И первого «Гарри Поттера».

Если она все это помнит… что же произошло с ее матерью? И когда?

— «Гарри Поттера» я тоже смотрела, — ухватилась за подсказку я. — И первого, и второго, и всех.

— Мне все пока нельзя. Папа говорит, что там страшные события. Поэтому посмотрю, когда подрасту.

Я не успела ответить, потому что в дверь постучали. Грубо, по-немецки резко. Может быть, я тоже отчасти была в плену стереотипов, но, когда распахнула дверь, столкнулась со своим стереотипом лицом к лицу. Дородная молодая женщина, папа называл это «кровь с молоком», не полная, но очень плотная, с густыми светлыми волосами и холодными серыми глазами. На вид ей было лет тридцать, а может быть, даже меньше. Ширина плеч иногда меняет восприятие.

— Вы не видели здесь мою воспитанницу? — на ломаном английском жестко спросила она.

Возможно, мне надо было отойти в сторону и указать под кровать, но я этого не сделала. Просто потому что обещала одной маленькой девочке не выдавать ее. Обещать и солгать взрослому — отстой. Обещать и солгать маленькому ребенку — зашквар.

— Нет, не видела, — пожала плечами я. — Я здесь одна.

— Странно, — грубо сказала няня и попыталась заглянуть мне за плечо. — Мне казалось, девочка побежала сюда.

Она окинула меня снисходительно-презрительным взглядом, я такие очень хорошо помнила по безбашенной юности. Когда только-только начинала вести блог, который потом забросила из-за Роба, мне писали самые разные комментарии, и мужчины, и женщины. В их словах то самое презрение граничило со снисходительностью в стиле «Я не такая, я лучше тебя», и именно поэтому они общались так, как будто им в задницу вставили швабру моющей стороной.

— Здесь ее нет, — твердо сказала я и попыталась закрыть дверь, но няня не сдавалась. Она уперлась широкой ладонью в дверную раму и с нажимом произнесла:

— Я зайду посмотрю.

— Нет, — спокойно, но в точности так же жестко ответила я. — Это мое пространство, и заходить сюда вы не будете.

— Почему? — приподняла она бровь.

— Потому что я тут дрочу, — я произнесла это, наклонившись к самому ее уху. Едва различимым шепотом. — Вряд ли вам понравится лицезреть все мои игрушки.

Судя по округлившимся глазам, посыл удался. Няня Амиры удалилась, пробормотав себе под нос что-то по-немецки. Я ничего не разобрала, а даже если бы разобрала, то вряд ли поняла бы. Но мне не составило труда догадаться, что моя характеристика ее устами звучала как «Приятная молодая женщина».

Эх, надо было в тот список желаний «Вуманайзер» вписать. Хотя лучше попрошу лично. Интересно посмотреть на лицо Лукаса в этот момент.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты ей сказала? — спросила Амира, когда я закрыла дверь на защелку и вернулась на исходные позиции на ковре.

— Что я заразная.

Девочка снова захихикала.

— Ты смешная, Ники!

— Меня никогда не называли смешной, — фыркнула я.

Амира подползла поближе.

— А как называли?

Плохая девочка. Давно. В прошлой жизни.

Хорошая девочка… Постоянно. Не так давно.

— Чаще всего просто Ники.

— Я рада, что я с тобой познакомилась, Ники. — Амира вылезла из-под кровати и уселась на ковре, скрестив ноги по-турецки. — У тебя есть планшет? Можем посмотреть мультики.

Я бросила взгляд на телевизор на стене.

— Планшета нет, но если мы включим детский канал, нас с тобой живо рассекретят. Потому что наушников у меня тоже нет.

Амира смешно вытянула губы трубочкой.

— Да. Ты права. Что тогда будем делать?

— У меня есть блокнот и ручка.

— И даже телефона нет?! Ты странная!

— И не говори, — согласилась я. — Но можем поиграть в одну игру с тем, что имеется.

— В какую?

Я посмотрела в удивительные ярко-зеленые глаза. Увидела бы в какой-то рекламе, ни за что бы не поверила, что это не линзы.

— Смотри, — я дотянулась до лежавшего на кровати блокнота, — я буду рисовать кого-нибудь, а ты будешь угадывать, из какого это мультика или фильма. А потом будем меняться. Кто угадает больше героев, тот победил.

— Давай! — оживилась Амира. — Только чур я первая! И из взрослых фильмов не рисовать!

Лукас

1. Зубная щетка.

2. Спортивный костюм.

3. Кроссовки. 36 русский.

4. Коврик для йоги, массажные мячи, мфр-ролл.

5. Книги (?)

6. Бесшовное белье. 70А, XS

7. Скетчбук и карандаши. Классические и цветные. Или графический планшет.

8. Караоке.

Он сам просил Аманду прислать список ему на утверждение, но сейчас с трудом мог поверить в то, что было написано. Изящным женским почерком на одном крохотном листочке было выведено всего восемь пунктов. Восемь, мать его, пунктов — ни одна из его любовниц не написала бы так мало, если бы можно было выбрать все, что угодно. И уж тем более вряд ли бы кто-то из них попросил коврик для йоги. С другой стороны, им не приходилось сидеть запертыми в четырех стенах, потому что они — чьи-то guilty pleasure.

Напоминание о той, что когда-то владела его сердцем. О той, которая забрала его с собой если верить ей на Небеса, если не верить — в небытие. Лукас никогда не считал себя романтиком, но рядом с Марией раскрывались его самые светлые стороны. Рядом с ней он заново учился улыбаться. Рядом с ней он впервые задумался о том, что готов завести семью. Рядом с ней он научился любить.

Чтобы потом все это разбилось об острые грани реальности. Он смахнул фото со списком из памяти телефона, как смахнул из сознания так не вовремя вернувшиеся воспоминания, и посмотрел в сторону панорамных окон. Его офис находился на восемнадцатом этаже, и отсюда город был виден как на ладони. Украшенный к Рождеству, придавленный тучами к земле, Франкфурт казался словно разделенным на две части.

Там, внизу, собирались праздновать Рождество.

Здесь, под тяжестью серого, почти черного неба — падение Люцифера.

— Мне звонил Ростовский, — сообщил Йонас. — Спрашивал, когда ты сможешь дать ему ответ.

Лукас перевел взгляд на своего заместителя.

— Никогда. Мы не будем с ним работать.

Йонас прищурился:

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

С некоторых пор Лукас встречался со всеми партнерами лично. С некоторых пор он не доверял никому, кроме собственного чутья. И оно, это чутье, подсказало, что Олега Ростовского надо слать нахер. Русский мат отлично вписывался в характеристики некоторых клиентов. Нет, Лукас никогда не примерял белое пальто, на нем слишком отчетливо выделялась кровь, но именно поэтому он мог выбирать. С кем ему работать, а с кем нет.

Йонас вздохнул. Стукнул ладонью по столу и поднялся:

— Сам скажешь, или мне его набрать.

— Сам.

— Хорошо.

Йонас едва успел выйти за дверь, как на дисплее высветилось имя Греты. Няня имела право ему звонить только в экстренных случаях, и за те короткие мгновения, когда он включал громкую связь, Лукас ощутил, как ледяной камень в его груди крошится в пыль.

— Герр Вайцграф… — голос Греты дрожал. — Герр Вайцграф, Амира исчезла.

Он мигом забыл и про список, и про только что состоявшийся разговор. В его доме не было камер: Лукас как никто иной знал, что это не столько преимущество, сколько слабость. Потому что взломать можно любую систему. Потому что какую бы ты ни ставил защиту, всегда найдутся те, кто превратят ее в оружие. Против тебя.

Камеры были только по периметру дома, и на них Амира не засветилась. Последний раз эта идиотка Грета видела ее, когда «на минутку» взяла телефон, чтобы ответить матери. Со дня смерти Марии он ни разу в жизни не чувствовал такого вымораживающего внутренности отчаяния, как будто вместо крови сердце качает хладагент.

Он был дома спустя полчаса, и там уже все стояли на ушах. Проверили каждый уголок, но Амиры нигде не было. Его служба безопасности была такого же белого цвета, как и Грета, на которую он вообще не смотрел. Боялся придушить ненароком, а эта дура еще и бежала за ним, рассказывая, что она не виновата, что Амира очень непослушная и любит прятаться.

Прочесали весь сад, заглянули в каждую комнату, включая комнату прислуги: Амира словно сквозь землю провалилась.

— Она не могла выйти на улицу, — оправдывался охранник, глядя ему в глаза. — Иначе мы бы увидели ее на камерах. Само собой разумеется, если бы ее кто-то забрал с собой…

— Какие водители уезжали сегодня в город? — перебил его Лукас.

С некоторых пор он привык видеть врага в каждом, и даже стоявший перед ним мужчина сейчас был под подозрением. Да, он полностью сменил команду, уничтожив тех, кто был виновен в смерти его жены, но…

— Рудольф и Макс, — отчитался охранник. — Но вряд ли она бы пошла в гараж…

— Свяжитесь с ними. Немедленно, — прорычал Лукас. — Пусть возвращаются.

Впервые за долгое время он почти утратил над собой контроль, когда Грета сказала:

— Мы не обыскивали комнату вашей новой… горничной.

Все все прекрасно понимали, и в ее голосе сейчас сквозило презрение.

— То есть? — рявкнул на няню уже охранник. — Вы же говорили, что были там.

— Да, я была… то есть я заглядывала, и Амиры там не было, но обыск мы не проводили, потому что она сказала…

Лукас не стал слушать ее блеяние, он поймал себя уже на этаже, когда рванул дверь в комнату, отведенную Ники. Та оказалась заперта.

— Амира!

От удара щеколда вылетела, и Лукас увидел дочь, сидящую на постели рядом с Ники. Амира изумленно смотрела на него и хлопала глазами, и он в два шага преодолел разделяющее их расстояние, чтобы схватить ее на руки, ощупывая и убеждаясь, что с ней все хорошо, что на ней ни царапины.

— Па-ап, а ты с работы вернулся пораньше?

— Что она здесь делает? — чувствуя ворочающуюся внутри холодную ярость, произнес Лукас.

Те, кто слышали от него такие спокойные интонации, обычно пытались слиться со стенкой, но эта… женщина только пожала плечами.

— Она сбежала от своей няни, и мы рисовали.

Рисовали?! Они рисовали?!

Лукас передал Амиру подбежавшему охраннику на руки:

— Отнесите ее к себе в комнату, — произнес он. — Я сейчас подойду.

— Пап…

Он захлопнул дверь и наклонился к Ники.

— Ты ничего не слышала? Что происходит за дверью?

— Ты про вопли твоей няни-расистки?

— Я про поиски моей дочери по всему дому. Ты ничего не слышала?

Сейчас Лукас готов был вцепиться ей в горло.

— Я включила телевизор, — она кивнула на какую-то передачу, — мы не прислушивались, за дверью постоянно кто-то ходит…

Договорить она не успела: его ладонь выстрелила вперед, как змея. Он сдавил хрупкое горло, глядя в расширенные глаза:

— Еще раз приблизишься к моей дочери — я тебя уничтожу.

Глава 10

Ники

Мы с Амирой действительно забыли о времени. Я не подумала, что ее будут искать… просто потому что у меня никогда не было детей. Наверное, мне стоило подумать, что эта тупая няня поднимет тревогу, но я не подумала. Поэтому сейчас смотрела в холодные глаза убийцы: в том, что Лукас убивает легко и без малейшего сожаления, я сейчас ни капли не сомневалась.

Я вцепилась в его руку на инстинктах, испугавшись, что он сейчас на самом деле свернет мне шею. Но он разжал пальцы и тряхнул ими, как будто не за шею меня держал, а влез в какое-то дерьмо, прости Господи. Так любила говорить моя учительница в начальной школе: не про дерьмо, конечно, а финальную часть фразы.

— А давай сразу? — холодно сказала я. — Чтобы потом два раза не бегать? Я рисовала с твоей дочерью, потому что ее няне на нее насрать! Она ругала плохих русских при девочке, чья мать родилась в России, повернувшись к ней спиной. Она убежала ко мне, потому что ей некуда было пойти!

Я выплюнула все это ему в лицо, потому что когда-то этой девочкой была я. При всей любви моего отца ко мне, он много работал, его постоянно не было дома. С тех пор, как мама уехала, он замкнулся, стал холодным и отчужденным. Няни, прогулки, игрушки и путешествия — все, что он мог купить, у меня было, но он никогда не мог купить мне своего внимания. Ни-ког-да! Сейчас мне и впрямь было все равно, если Лукас меня придушит, и я тяжело дышала, во мне поднималась такая буря эмоции, сравниться с которой не мог ни один океанский ураган, способный снести целое побережье.

Но, вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать, эта глыба льда просто повторила:

— Ты меня слышала, — развернулась и вышла.

Да чтоб тебя разморозило где-нибудь по дороге!

Я швырнула ему вслед первым, что нашла — пультом от телевизора, и он разлетелся раненой пластмассой. Увы, это не могло избавить меня от нахлынувших чувств, от ощущения сдавившего грудь одиночества, от пустоты и отчаяния, разорвавшихся внутри, как снаряд с ядом. Амира словно была моим противоядием, находясь рядом с этой светлой девочкой, я забыла обо всем.

Я словно выпала из реальности, в которую меня запихали стараниями Роба и Петровича, и которая грозила перемолоть остатки моего я в крошку. Я бы закричала, но голоса не было. Он плавился во мне вместе с битым стеклом воспоминаний — я была совсем маленькая, когда однажды мама зашла ко мне в комнату и сказала:

— Понимаешь, малыш, мне нужно уехать…

— Куда? — спросила я.

Мне в этом году исполнилось шесть, и я думала, что это временно. Как потом выяснилось, нет. Мама влюбилась в какого-то джазового певца, который собирался на заработки в Москву, потрахалась с ним, про это узнал отец. Она уехала с ним прямо перед Новым годом, сказав:

— Я пришлю тебе подарок из Москвы, Никита.

Но подарок она так и не прислала. Она звонила пару раз в год, поздравить меня с Новым годом и с днем рождения, поэтому я знала, что из Москвы они уехали сначала в Европу, а потом в Штаты. Она звонила, пока я не стала достаточно взрослой, чтобы сказать:

— Пошла ты нахуй. Ты меня променяла на свой джазовый член.

Не помню, сколько мне было тогда, тринадцать? Четырнадцать?

Я понимала, что нахрен ей не сдалась. Что она звонит просто для того, чтобы в блонотике мироздания поставить галочку «Я хорошая мать», а потом забывает обо мне до следующего звонка. Но она ни разу не пригласила меня в гости, хотя отец был не против. Он говорил мне об этом тысячу раз, что он не возражал бы, случись ей захотеть меня увидеть, но, кажется, я бы предпочла в этой истории злодеем видеть его. Потому что отцы должны запрещать матерям встречаться с детьми, а матери должны стремиться к этому всеми силами. Даже если все против них. Даже если нас разделяет чертов гребаный океан…

Но в моей истории все было иначе.

Я издала странный звук, похожий на тот, с которым кошка срыгивает шерсть, но не помогло. И я свалилась на пол, чувствуя жгучую боль в груди и сухие слезы, режущие глаза.

Лукас

— Вы уволены, — коротко произнес Лукас.

— Но… — начала было Грета.

— За расчетами можете обратиться к Эсмеральде, она ведет все дела домашнего персонала, — он говорил очевидные вещи, чтобы не схватить эту женщину за волосы и не вышвырнуть за порог дома в чем есть.

В ушах до сих пор звучали слова Ники: «Она ругала плохих русских при девочке, чья мать родилась в России…»

Мария родилась не в России. Ее мать и отец переехали в Германию в середине девяностых, спустя два года после падения Железного занавеса. Мария родилась уже здесь, во Франкфурте. Именно он стал для нее родным, но потом отец и мать развелись. Мать грызла тоска по родине и по родителям, в итоге она забрала маленькую Марию с собой и вернулась в Россию. К отцу та приезжала пару раз в год, в один из таких визитов они и познакомились. Мария свободно разговаривала на немецком, но у нее все равно был легкий, едва уловимый акцент. Тот самый, который выдавал в ней иностранку.

Гретхен. Так он ее называл, потому что она в самом деле была его жемчужиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слишком много воспоминаний.

Слишком много чувств.

И все это началось, когда в его жизни появилась Ники.

Амира ждала его в детской, насупленная.

— Я не хотела тебя расстраивать, — сказала она. — Мы с Ники…

— Я запрещаю тебе ходить на третий этаж и общаться с этой женщиной, — перебил он дочь.

— Почему?

Потому что видеть вас двоих противоестественно. Тогда, в первые мгновения накатившей ярости он не отдавал себе в этом отчета, но сейчас — более чем. Ники сидела на кровати с Амирой, и эта картина показалась ему карикатурой, насмешкой, пародией над тем, что могло бы быть. Она действительно была очень похожа на Марию, но она не была ею, и Амиры рядом с ней быть не должно.

— Потому что я так сказал.

— Почему?

— Амира. — Он не повысил голос, но у девочки задрожали губы.

— Ники хорошая…

— Никаких Ники. — Лукас посмотрел на нее в упор. — Ты меня поняла?

— Ты злой! — крикнула Амира, из ее глаз брызнули слезы. — Злой! Злой! Злой!

Это был первый раз, когда дочь плакала из-за него, и Лукас на мгновение растерялся. Впрочем, решения своего он все равно не собирался менять, поэтому сейчас сухо сказал:

— Хорошо. Значит, буду для тебя злым, — и вышел из комнаты.

Но едва успел сделать пару шагов в сторону холла, как к нему подбежала Аманда и сказала, что у Ники случился сердечный приступ.

​​— С чего ты взяла, что это приступ, а не имитация? — холодно спросил он.

Девушка посмотрела на него странно. Как на

чудовище

. К таким взглядам Лукас привык: для него не было новостью, что он чувствует по-другому. Не так, как остальные люди, или, проще говоря, не чувствует вовсе. С Марией было по-другому, но ее больше нет. С Амирой — тоже, но сегодня дочь впервые назвала его злым. Именно это заставило остановиться.

— Я дала ей таблетку и взяла на себя смелость вызвать врача. Он уже едет.

Лукас кивнул, и Аманда поспешила обратно. Видимо, к Ники.

«Ты злой, злой, злой!» — эхом звучали в ушах слова дочери. В ответ на это эхо Лукас выругался и пошел обратно к лестнице. Ники лежала на постели, прикрыв глаза, Аманда сидела рядом — видимо, на всякий случай. Он стоял и смотрел на них, пытаясь понять, что чувствует. Хотел бы он что-то чувствовать, но с этим возникали сложности. Как будто его включили — когда в его жизни появилась Мария, и выключили — когда она ушла. Рядом с дочерью он возвращался в прошлое, словно оказывался во временном кармане, когда Мария еще жива. Потом он выходил из ее комнаты, и машина времени возвращала его в реальность. В ту, где на месте сердца зияла пустота размером с черную дыру.

Аманда заметила его и поспешно поднялась, почувствовав движение, Ники тоже открыла глаза. Она не сказала ни слова, просто усмехнулась и отвернулась. При этом кожа ее была настолько белого цвета, что могла посоперничать со свежевыглаженным и накрахмаленным бельем или его рубашками. И синие губы.

Нет, это определенно была не имитация.

— Выйди, — сказал Лукас Аманде.

Девушка подчинилась, он вошел и закрыл за собой дверь. Ники так и не посмотрела на него, даже когда он сел в кресло. Просто сказала:

— Без тебя здесь больше кислорода, ты в курсе?

— Сожалею, — сухо ответил он.

— Ты можешь просто выйти, и его станет больше.

Он не стал уточнять, что его сожаления были не по поводу кислорода, больше не сказал ни слова. Ее грудь вздымалась тяжело, судя по всему, дышать ей было непросто. Или больно.

— Где болит? — спросил он.

— Ты доктор? — огрызнулась она.

— Один доктор у тебя уже был. Думаю, с тебя хватит.

— Если это была попытка пошутить, — она даже приподнялась на локтях, — то хреновый из тебя стендапер.

Лукас посмотрел на нее в упор.

— Тебе не стоит сейчас напрягаться.

— Да я, мать твою, только и делаю, что напрягаюсь! — рявкнула она, и тут же скривилась. Ему пришлось подняться, шагнуть к ней и чуть ли не насильно уложить обратно.

Ее «Пусти» прозвучало слабо, так же, как и ее попытка вырваться.

— За время нашего знакомства ты уже должна была понять, что я отпущу тебя только тогда, когда захочу.

— Чтоб ты сдох! — пожелала она. — Желательно, в жутких корчах.

— Когда-нибудь обязательно, — усмехнулся он, — но не сегодня.

Их донельзя милый разговор прервал доктор, появившийся вместе с ассистентами и аппаратурой. Его попросили выйти за дверь, но Лукас остался. Смотрел на то, как на ее запястья крепят датчики, как делают ей электрокардиограмму. Потом укол. И еще один.

— Повезло, что женщина молодая, — произнес доктор, — желательно пройти полное обследование, сдать все анализы…

— Диагноз? — перебил его Лукас.

— Стенокардия.

— Жду счет, — коротко произнес он, — все рекомендации передадите Аманде.

— Ты просто сама любезность, — сказала Ники, когда медики вышли. — Как тебя еще не пристрелили до твоих лет?

Он пожал плечами.

— Пытались. Несколько раз. Не вышло.

Мария погибла из-за тебя.

Он до сих пор помнил злое, заплаканное лицо ее матери на похоронах. Ее отец не произнес ни слова, зато эта женщина все кричала, кричала и кричала, но ее крики поглощала та самая черная дыра. Та же, что сейчас поглотила чувства, полыхнувшие в нем после слов Ники.

— Прости, — неожиданно сказала она. — Это не шутки.

Как будто мысли его читала.

— Отдыхай, — коротко ответил он и вышел. На ходу кивнув Аманде, чтобы вернулась к ней. Та как раз передала список лекарств водителю.

— Будут какие-то особые распоряжения, герр Вайцграф?

— Нет.

Он спустился вниз, сел на заднее сиденье «Майбаха», и машина мягко тронулась с места. Лукасу показалось, что когда он шел по дорожке, в окне детской мелькнуло личико дочери, но он все равно не стал оборачиваться. Потому что в районе черной дыры в груди и так творилось что-то странное.

Глава 11

Ники

— Здесь все. Проверьте, пожалуйста, — когда в мою комнату ближе к вечеру втащили кучу пакетов и несколько коробок, места здесь стало еще меньше.

— Что — все?

— Все по вашему списку, — улыбнулась Аманда. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, слава таблеткам и тебе.

Я все еще чувствовала слабость, но, по крайней мере, в груди больше не бегали взбесившиеся дикобразы. Я могла нормально дышать, а небо в мансардном окошечке было не в алмазах, а в звездах. Вполне себе нормальное, привычное, земное небо. Когда я была маленькая, я запрокидывала голову и думала о том, что оно соединяет нас с мамой. Ведь мы же на одной планете, а значит, она точно так же может смотреть на это самое небо и думать обо мне.

Потом я выросла и поняла, что я и небо мало ее интересуем. А еще сегодня подобными мыслями я довела себя до приступа, так что пошло оно все на хрен.

— Спасибо, Аманда, — сказала я. — Буду разбирать.

— Если чего-то не хватает или понадобится что-то еще, говорите, — улыбнулась горничная перед тем, как оставить меня одну. — И таблетки не забудьте выпить, пожалуйста. После ужина.

Она очень часто добавляла «пожалуйста» (проверьте, пожалуйста, не забудьте принять таблетки, пожалуйста), и для меня это было непривычно. Потому что в нашей стране это слово чаще всего звучит в контексте «Идите нахуй, пожалуйста», ну или подразумевается. Или просто я жила в такой реальности, если верить всем этим новомодным веяниям про то, что «мы сами создаем наш мир», «какой ты, такое и все, что тебя окружает».

Ага, ага.

Судя по тому, что со мной случается, я — пиздец на ножках.

— Пиздец! — подтвердила я, заглянув в один пакет. Потому что помимо запрошенного бесшовного белья, там было несколько комплектов очень даже шовного. Самой разной степени откровенности и цветов, от нежных белых, цвета шампанского или айвори до вызывающе алого, как помада танцовщицы бурлеска, или черного с искрами, напоминающими то самое звездное небо. Ну да, конечно. Вряд ли Лукаса возбуждают женщины в бесшовном белье.

Я заглянула в соседний пакет и обнаружила там два спортивных костюма, уютных, как объятия плюшевого мишки, при этом в стиле спорт шик. Один был белого цвета, другой нежно-голубой. В соседнем пакете оказались кроссовки, вся одежда и обувь была известных брендов. Даже если бы на них не осталось бирок, мое прошлое позволяло определять качество и отличительные фишечки на раз.

Еще мне привезли заказанный графический планшет со стилусом, коврик и прочий инвентарь для домашних занятий спортом. В коробках оказалась система караоке и книги. Они то ли собрали все книги на русском, которые сумели найти, то ли это был чей-то весьма интригующий выбор, но такой сборной солянки я не видела очень давно — от классики до любовных романов и нонфика.

Словом, мне привезли все, кроме зубной щетки. Я как раз собиралась посмеяться на эту тему, шагнула к двери, чтобы позвать Аманду — мне показалось, она девушка адекватная, а превращаться в Робинзонину Крузо на острове третьего этажа я не собиралась. Но, распахнув дверь, я наткнулась на препятствие. Ростом под два метра, с ледяным взглядом.

— Куда-то собралась, Ники? — холодно спросил он.

Ну разумеется. Киборг Лукас Вайцграф 2:0, усовершенствованная модель. Реагирует на живое вспышками гнева, который гасит за счет выпускания фреона в область главной микросхемы, держащейся на ниточках между ушами.

— Пописать, — сказала я. — Можно?

Он прикола не оценил.

— Слушай, может быть мы все-таки начнем нормально общаться? — предложила я. — Понимаю, что я для тебя всего лишь временная замена секс-куклы… кстати, в Китае, говорят, неплохих делают. Но…

— Будешь няней Амиры?

— Что?

Он спросил это настолько неожиданно, что ему удалось выбить меня из равновесия.

— Ты готова побыть няней Амиры, пока я не найду замену Грете?

Я приподняла брови.

— То есть это не шутка?

— Нет.

— Ты наорал на меня сегодня за то, что я развлекала твою дочь, а сейчас предлагаешь мне быть ее няней? И после такого говорят, что у женщин нет логики?!

— Ты ей понравилась, — прокомментировал он. — Ей было с тобой интересно, и она отказывается есть, пока я не разрешу ей с тобой видеться.

Я сложила руки на груди.

— Это такой способ не уронить родительский авторитет?! То есть вроде как ты ей не разрешаешь со мной видеться, но я буду ее няней, а это другое?

— Сегодня ты спросила, как я дожил до своих лет. У меня встречный вопрос, — холодно произнес он. Развернулся, чтобы уйти, но я перехватила его за руку. И тут же ее отдернула: таким меня наградили взглядом.

— Разумеется, я согласна, — сказала я. — Амира — чудесная девочка, и я с радостью буду проводить с ней время. Особенно если это будет взамен времени с тобой.

У Лукаса дернулись ноздри.

— Не надейся, Ники, — холодно сказал он и втолкнул меня в комнату. Я оказалась на постели раньше, чем успела икнуть, распластанная под ним, как морская звезда, выдернутая из воды. В груди и во рту пересохло, морскую звезду такое могло убить, что касается меня — не уверена.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что, даже не поцелуешь? — хмыкнула я.

— Нет.

Зашелестела обертка презерватива, с меня без малейших прелюдий стянули низ, а в следующий момент я ойкнула от резковато-болезненного соединения наших тел.

— Тебе не говорили, что женщину надо возбуждать перед тем, как трахать? — уточнила я.

Правда, это было лишнее, потому что от его грубой резкости, от рывков во мне, я возбуждалась на раз. Кажется, он это прекрасно понимал, потому что хмыкнул.

— Скажи еще, что тебе не нравится.

— Не нравится, — соврала я ему в глаза.

— Печально.

Лукас ущипнул меня за сосок, и перед глазами полыхнули звезды. Что-то сегодня их много в моих мыслях… а еще во мне было много влаги. Он трахал меня без подготовки, а чувство было такое, что мне перед этим полчаса делали возбуждающий массаж и не давали кончить. Или что в меня залили ведро разогревающей смазки: потому что внутри все полыхало, каждый его толчок во мне отзывался спазмом подступающего наслаждения. Я чувствовала, как начинают сокращаться мои мышцы — и как наступает откат, когда он намеренно менял угол или замедлялся. Надо отдать ему должное, Лукас даже без прелюдий трахался так, что отъезжала крыша. Я начинала подозревать, что мои предположения по поводу киборга не просто предположения: в конце концов какой нормальный мужчина способен столько продержаться, когда уже засунул?

— О чем думаешь, Ники? — насмешливо спросил он.

— Об Англии, — вспомнила анекдот из папиной молодости.

— Туманы, сырость и охренеть как все дорого?

Я не выдержала и заржала. В голос. Во время секса мне еще смеяться не приходилось, точнее, приходилось, один раз, но тот парень сильно на меня обиделся и еще долго пытался распустить по школе слух, что я шлюха. Что же касается Лукаса, он не обиделся точно: от смеха я начала ритмично сжиматься на нем, и меня накрыло оргазмом, от которого перед глазами поплыл потолок. Пока я содрогалась, чувствуя растекающиеся отголоски сладких спазмов во всем теле, догнало и его. Пульсация внутри была такой мощной, а рывки — такими яростными, что я улетела во второй раз.

Только всхлипнула от резкости, с которой он вышел. Презерватив отправился в мусорку, а Лукас застегнул ширинку.

— Теперь можно, — сказал он.

— Что? — не поняла я.

— В туалет, Ники.

Я подавила желание запустить в него шуршащей оберткой презерватива, которую он забыл на кровати, а когда он вышел, выразительно показала закрывшейся двери средний палец.

Что ж, похоже, как-то так мы все теперь и будем жить.

Глава 12

Ники

— Ты поедешь к семье на Рождество? — спросила Амира.

Мы сидели с ней в детской и учились читать. Хотя как по мне, Амиру даже особо учить не надо было, она легко читала как на русском, так и на немецком (упс, вот здесь я убедиться в правильности, увы, не могла, оставалось верить ей на слово). Еще Лукас сказал, что неплохо было бы начать заниматься с ней английским, и сегодня мы изучали Present Simple на примере мультиков. Но вопрос девочки выбил меня из колеи, потому что…

Потому что, несмотря на всю мою ненависть к Новому году и околопраздникам, это будет мое первое Рождество и Новый год непонятно где. То есть понятно, где, конечно же — в маленькой мансардной комнате. И, прежде чем я успела как следует себя пожалеть, мне в голову пришло: а чем это, собственно, отличается от того, что было с Робом?

Из-за его маниакальной собственности у меня не осталось ни друзей, ни подруг, отцу я не писала уже очень давно, матери тоже. Так что если включить мозг, переживать не о чем и ныть тоже не стоит.

— Нет, — честно призналась я.

Амира посмотрела на меня удивленно. Честно говоря, с каждой проведенной вместе минутой она все больше напоминала мне меня. Ее спальня была как когда-то моя: в кремово-воздушных тонах, с яркими вставками из мультиков и сказок. Это совершенно не вписывалось в строгую сдержанность Лукаса и его дома, поэтому заходя к ней, я словно оказывалась в другой реальности, или в своем детстве.

Ее кровать была круглой, занавешенная тюлево-органзовым балдахином, она правда напоминала ложе маленькой принцессы. Не удивлюсь, если заглянув под матрас, я бы обнаружила там горошину, а потом Амира сообщила бы мне, что не выспалась. Здесь был огромный кукольный дом, в котором жили феи Винкс, куча мягких игрушек, целый шкаф был отведен под книжки с картинками и детские развивающие игры. Так мечтала жить любая девочка ее возраста, и у меня все это тоже было.

Я помню, как мне завидовали одноклассницы, и, хотя Амира еще не пошла в школу, уверена, ей всего этого тоже не избежать. Просто потому что любому ребенку хочется, чтобы у него появлялось все по щелчку пальцев — у меня появлялось, и у Амиры тоже. Но у нас с ней не было того за что, я уверена, мы обе отдали бы все игрушки мира и даже саму возможность получать эти игрушки.

Мамы.

Моя меня кинула, ее умерла, и сейчас я не была уверена, что из этих двух зол можно выбрать меньшее.

— Почему? — спросила она. — У нас принято проводить Рождество с семьей.

— У нас тоже. Хотя в России больше любят Новый год.

— Почему?

Я пожала плечами. Не вываливать же на нее всю историю про большевиков, которые взрывали церкви. И про то, что до девяностых вся эта история с религией у нас считалась мракобесием, поэтому о ней даже особо не распространялись.

— Мама любила Рождество, — сказала Амира. — А твоя?

— Она… — Я смутно помнила, что любила моя мама. — Не очень.

— А какие праздники она любит? День Рождения?

— Не знаю, — ответила я. — Мы с ней не общаемся.

Амира широко распахнула глаза.

— Как можно не общаться с мамой?

Вопрос был просто на миллион. Для девочки, которая боготворила мать, для которой она была ангелом, мои слова наверняка звучали кощунственно. Я поняла, что надо сворачивать с этой темы, пока мы обе до чего-нибудь не договорились. Мне очень не хотелось потерять доверие этого удивительного ребенка и уж тем более не хотелось стать для нее очередной долбанутой няней.

— Мы совершенно разные, — сказала я. — Нам сложно быть вместе и очень сложно разговаривать. Мы не понимаем друг друга, как будто она говорит на немецком, а я на английском. И у нас нет гугл-переводчика под рукой.

Амира хихикнула, но потом мигом стала серьезной:

— Если бы я знала твою маму, я бы вас помирила. Когда она тебе в следующий раз позвонит, дай мне трубку. Я ей все скажу.

Она сообщила это с таким важным видом, настолько проникновенно, что у меня просто язык не повернулся сказать ей о том, что наших звонков больше не будет.

— Хорошо. Если ты не будешь спать, я дам тебе трубку.

— Даже если буду, разбуди меня. — Она сверкнула глазами. — Слышишь?

Пришлось пообещать.

Не знаю, это было новое поколение, или Амира очень рано повзрослела из-за смерти матери, но меня временами просто обескураживала серьезность разговоров с ней. При всем при том, что на все эти темы она говорила с классической детской непосредственностью, пробивало как на сеансе у психолога, честное слово.

— А ты? — спросила я, радуясь возможности наконец-то соскочить с темы. — Как ты планируешь провести Рождество и Новый год?

— На Рождество мы с папой поедем в Альпы! — радостно сообщила она. — А Новый год… ну, наверное, как обычно, просто дома. Знаешь, как его называют у нас?

— Как?

— Сильвестр! В честь Святого Сильвестра. Говорят, он укротил Левиафана и остановил конец света, — Амира сияла от радости, потому что теперь она могла чему-то меня научить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ух ты! — сказала я.

— Да, и если ты захочешь, мы будем вечером есть фондю и смотреть «Гарри Поттера»! Папа не отправляет меня спать, пока я сама не захочу, так что можем смотреть его всю ночь!

— Звучит как отличный план, — я подняла вверх большой палец.

— Да? Правда? — Амира вгляделась в мое лицо. — Потому что Грета не любила сказки. Она сказала, что все это ерунда, такого не бывает, и Винкс она тоже не любила.

— Странная женщина.

Амира хихикнула. А потом порывисто меня обняла:

— Я так рада, что ты у нас появилась, Ники!

И, странное дело, я совсем не покривила душой, когда обнимала ее в ответ:

— Я тоже.

Именно благодаря этому разговору я сегодня дожидалась Лукаса. До Рождества осталось пару дней, до Нового года-Сильвестра — соответственно, неделя, и мне жизненно необходимо было с ним поговорить. Как назло, он решил сегодня поработать подольше и не появлялся в доме с самого утра. В итоге я расхаживала по холлу, нервируя слуг и охрану, чтобы встретить его на нейтральной территории, до того, как он пойдет к себе.

Лезть на территорию хищника, читай, в его спальню, мне не хотелось. Несколько дней, что я провела с Амирой, он ко мне не заглядывал — в смысле, не заглядывал для секса. Потому что в детскую он заходил: очевидно, чтобы удостовериться, что все в порядке, и я не съела его дочь. Потом смотрел на нас из окна кабинета — я как раз качала укутанную в симпатичный пуховичок-курточку Амиру на качелях, а она хохотала над моей историей, которую я сочиняла по теме Винкс.

Когда я повернулась, Лукас стоял с совершенно непроницаемым лицом, прочесть на котором было невозможно решительно ничего. К подобному я уже привыкла, поэтому просто подмигнула ему, и в ту же секунду он отвернулся и скрылся в глубине кабинета. Там мне тоже бывать не доводилось, и я могла только представлять, как он выглядит. Наверняка, такой же холодный и суровый, как его владелец.

Сближение с Амирой заставило меня пересмотреть свое к нему отношение, потому что каким бы монстром он ни был в реальном мире, в нем жила совершенно бескрайняя искренняя любовь к дочери. Называть чудовищем такого мужчину у меня не поворачивался ни язык, ни мысли, принять его

таким

оказалось гораздо проще. Больше того, я не раз и не два представляла, что для кого-то может казаться чудовищем мой отец.

Тем не менее я знала его как самого заботливого отца в мире, и именно сейчас понимала, что совершенно не ценила этот факт. Принимала его как данность, зациклилась на матери, которая меня бросила, но игнорировала и доводила отца, который был готов ради меня на все.

Лукас явился ближе к двенадцати, когда я сидела на диванчике в холле и дремала. Меня разбудил его голос и шаги: он что-то говорил охраннику. Спросонья я не разобрала, что, а потом он заметил меня.

— Ники? — спросил холодно.

Одно слово, а в нем целый калейдоскоп чувств, от «какого хрена ты здесь» до «что-то не так с Амирой?». Кажется, я начинаю понимать особый диалект Лукаса Вайцграфа.

— Хотела поговорить. По поводу Рождества. Мне нужно будет съездить в город…

— Исключено.

— Я хочу купить Амире подарки, — я шагнула к нему. — Выбрать сама, понимаешь?

Безопасник жопой почувствовал, что что-то надвигается, и ретировался. А Лукас холодно на меня посмотрел:

— И на что ты их собираешься покупать, Ники?

А вот это был удар ниже пояса.

— Я работаю няней. Могу попросить аванс?

— Можешь. Но ты его не получишь, и в город не поедешь.

Что я там только что думала про чудовище?

— Я не собираюсь вредить тебе или Амире, — сказала я, стараясь говорить ровно, сдерживая рвущееся из груди раздражение. — Я просто хочу ее порадовать.

— Для этого у нее есть я.

— Тебе никогда не хотелось получить подарок от няни? От человека, с которым ты на одной волне?

— Нет.

Я глубоко вздохнула.

— Пожалуйста…

— Когда я говорю «нет», это значит «нет». Поднимайся к себе.

— Монстр, — выплюнула я.

— И жди меня. — На холодных губах мелькнуло подобие улыбки. — На коленях.

— Серьезно? — почему-то именно после того, как он доверил мне Амиру, подобное царапнуло когтями по сердцу. — Иди нахрен, Лукас Вайцграф. Проще говоря, отсоси себе сам.

Лукас

В последние дни Амира только и делала, что говорила про Ники. Ники то, Ники се, она сделала то-то и то-то, а вот она сказала… В определенный момент он поймал себя на мысли, что ему все сложнее сдержаться и не одернуть дочь. Просто потому, что она, кажется, впервые за все время после смерти Марии была по-настоящему счастлива.

И что ей теперь сказать? Что она восторгается совершенно не той женщиной, которой стоит восторгаться?

Нет, Никита Савицкая не была эскортницей, хотя изначально Ростовский попытался представить ее именно так. Она была замужем за классическим русским кабачком, который сломался на трудностях реальной жизни, когда всего его гонора не хватило на то, чтобы воспринять новую жизнь в Москве всерьез и начать шевелиться в нужном направлении — вместо того, чтобы всем тыкать, как хуем в лицо, своими прошлыми достижениями.

Они познакомились в БДСМ клубе, она подсела на тему, но и до этого Савицкая не была монахиней. Она меняла парней как перчатки, пока не познакомилась с неким Макаром, а после Макара появился как раз ее будущий супруг Роберт. Именно в него она и влюбилась по уши и вышла за него замуж.

Все это Лукас о ней узнал практически сразу, верить на слово Ростовскому он не собирался. Еще он узнал, что мать бросила ее в детстве, сбежав с любовником, уже потом она получила развод, а воспитывал Ники отец. И, видимо, не очень-то старался, потому что даже в страшном кошмаре Лукас не мог представить, что его Амира будет вести себя так.

Что какой-то хуй поставит ее на колени или будет унижать.

Точнее, если бы кто-то попытался, у него бы не стало этого самого хуя.

Савицкий при всем его влиянии не смог постоять за свою дочь. Или посчитал, что это уже бессмысленно.

— Wie du willst, — ответил он. — Alan, bring bitte unsere Gästin in ihr Zimmer.*

Лукас знал, что Ники бесит, когда он говорит по-немецки, поэтому и ответил по-немецки. И обращаясь к ней, и к Алану. Потому что ничего кроме простых слов и фраз, которые постоянно на слуху, она не понимает. Безопасник тут же появился рядом с ним и попытался взять ее за локоть, но Ники сверкнула глазами, вырвалась и сама направилась к лестнице.

Купить Амире подарок.

Что ты, нахрен, себе придумала? Он ощутил полыхнувшую внутри ярость, от которой на миг потемнело перед глазами.

Не стоило идти на поводу у дочери и подпускать ее к ней, а теперь, похоже, уже поздно. Лукас направился к лестнице следом за Ники, но, разумеется, не к ней, а в комнату дочери. Амира уже наверняка крепко спит, но какая разница. За исключением командировок он не пропускал ни дня, обязательно заглядывал к ней перед сном. Рядом с дочерью внутреннее чудовище затихало, мир снова обретал краски, переставая напоминать бесцветную цифровую реальность.

Амира и впрямь спала, свернувшись клубочком под одеялом, светлые волосы разметались по подушкам. Кружащийся звездопад ночника на потолке, сказочная страна, в которой нет места жестокости и пониманию, кто такой твой отец, и чем он на самом деле занимается. Лукас уже собирался уйти, когда увидел на тумбочке рядом с кроватью большой розовый конверт, на котором крупными печатными буквами было написано: «ПАПЕ».

Написано было на русском, с тех пор, как рядом с ней появилась Ники, дочь меньше говорила на немецком, и это, мягко говоря, раздражало. Если не сказать больше. Появление Ники перекроило привычный уклад его жизни и зацепило ту сторону, которой Лукас никому никогда не позволял касаться.

Мягко ступая по ковру, он приблизился к тумбочке, взял конверт и раскрыл его. Там теми же огромными буквами было написано:

«Папа, давай возьмем Ники с собой в Альпы?

Пожалуйста!

Люблю тебя!

Амира».

*Как скажешь. Алан, проводи нашу гостью в ее комнату.

Глава 13

Ники

Лукас умудрялся быть мудаком даже когда речь заходила о его дочери. Что я такого попросила? Купить девочке подарок! И что получила в ответ? Мне было плевать на этого биоробота с его индикаторами движения вместо глаз, но на Амиру мне было не плевать. Она ждала этот праздник, и я хотела ее порадовать, но…

«И на что ты их собираешься покупать, Ники?»

У-урод! Кто-нибудь ему говорил, какой он урод? Хотя сдается, говорили, и не один раз. Но ему все равно.

Из-за этого занимательного разговора я долго не могла заснуть, а утром проспала время для занятий йогой и встала с темными кругами под глазами. Надо было просить тональный крем, когда я писала тот список, но увы. Момент был упущен, теперь придется идти к Амире с таким лицом. И говорить, что я кунг-фу Панда.

С этой мыслью я добежала до душа, а, когда вернулась обратно, обнаружила стоящую у двери Аманду.

— Доброе утро, Ники, — улыбнулась она.

Хорошо, что для кого-то оно доброе. Я потерла ладонью зачесавшийся глаз, улыбнулась в ответ:

— Доброе утро. Я сейчас переоденусь и спущусь к завтраку.

Амира попросила, чтобы мы завтракали вместе, к этому моменту Лукас уже уходил — вне зависимости от того, был это выходной или будний день, его график вообще не подчинялся никакой логике. Но тот же самый Лукас в приказном порядке настоял, что завтракать мы будем только в столовой, никакой еды в комнате, вредных перекусов и так далее.

С одной стороны, оно конечно полезно для здоровья… но не факт, что для психического.

— Да-да, конечно, это тебе. — Аманда протянула мне конверт.

— Что это?

— Герр Вайцграф просил передать.

Чтоб он споткнулся и сломал себе хрен, этот герр Вайцграф! Ладно хоть ума хватило не приходить ко мне вчера ночью, потому что это могло закончиться плачевно. Для меня. Я готова была кусаться и драться, а не трахаться.

— Угу, — я взяла конверт, — спасибо, Аманда.

Горничная была немногим старше меня и очень хорошо ко мне отнеслась. С ней было легко разговаривать, она не ходила с непроницаемой мордой и всегда готова была помочь, если я что-то не понимала или мне нужен был совет. Словом, если бы я имела возможность выходить из дома, с радостью погуляла бы с ней по Франкфурту, но… увы. Увы.

— Еще герр Вайцграф просил передать, что после обеда, когда Амира ляжет отдыхать, вы можете съездить в город. А с девочкой, пока она будет спать, побуду я.

Это прозвучало настолько неожиданно, насколько это вообще возможно. Поэтому вместо осмысленного ответа я только кивнула и вернулась к себе. Швырнула конверт на постель, переоделась. И только потом открыла.

В нем лежала карточка и записка с пин-кодом.

Своеобразный способ сказать: был неправ, исправляюсь? Или — подавись своим авансом, только не ной? Что вообще вчера вечером (или сегодня ночью) такого случилось, что у него микросхемы перемкнуло? В сторону доброго терминатора. Отец обожал этот фильм, частенько сыпал цитатами из него, поэтому я многое знала про Сару Коннор. Хотя, конечно, в наше время, когда ИИ активно развивался во всех сферах, тот фильм скорее смотрелся бы как фильм ужасов, нежели чем фантастика.

Вот только теперь, когда Лукас Вайцграф, модель первая, недоработанная по эмоциям и эмпатии, выдала мне деньги на подарок и возможность этот самый подарок купить, я зависла. Мы с Амирой были знакомы не так давно, а еще у нее все было. Реально все. Я знала, каково это — когда ты получаешь все что пожелаешь по первому слову. И что ей могу подарить я на свой аванс?

Ладно, будем верить, что моя дурацкая идея не такая уж и дурацкая, и что Амире просто понравится то, что я для нее выберу. Сегодня во время нашей прогулки и занятий меня так и подмывало спросить, а что бы ты хотела на Рождество, но я держалась. По той же самой причине, о которой думала выше. Наверняка она уже заказала все, что хотела, отцу, в моем случае это будет подарок-сюрприз, ценный просто тем фактом, что Амира его не ждет.

Поэтому когда я уложила ее отдыхать после обеда, сразу побежала к машине. У меня по-прежнему не было лишней одежды и даже зимней куртки, поскольку в принципе не предполагалось, что я буду отсюда выходить. Тем не менее спортивный костюм и пододетый под него топ для занятий йогой вполне решили проблему.

Водитель, которого мне выдали — Вильгельм, очень плохо говорил по-английски, но Аманда ему объяснила, куда мне надо. Когда я рассказала ей, что хочу порадовать Амиру, она сияла, как солнце.

— Ты удивительная, Ники, — сказала она. — Я вот теперь задумалась о том, чтобы тоже купить ей что-нибудь.

Я улыбнулась.

— Амиру это точно порадует, — сказала я.

Какой у меня статус в этом доме, я понятия не имела, но предполагала, что многие догадываются. Поэтому меня особенно радовало отсутствие косых взглядов со стороны Аманды. С другими девушками мы почти не общались, равно как и с безопасниками — они только молчаливо созерцали наши прогулки с Амирой во дворе, но я не чувствовала от них какой-то враждебности, пренебрежения или даже снисходительности. Создавалось такое чувство, что кроме Лукаса ко мне все относятся нормально, с чего меня так невзлюбил он, что я ему сделала? Не представляю. Но думать об этом совершенно точно не хотелось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хотелось думать, как порадовать одну маленькую солнечную принцессу, и именно об этом я размышляла, пока мы ехали через украшенный к празднику город. Везде уже чувствовалась эта уютная рождественская суета, которую так любят показывать в фильмах. Люди улыбались, спешили с подарочными пакетами по улицам, отовсюду доносились рождественские песни на английском и на немецком.

Я рассматривала город, и во мне поднималось странное, незнакомое, щемящее чувство. Чувство радости: потому что впервые за долгое время я ощутила этот вкус того, о чем все говорили — вкус радости предстоящего выбора подарка. Разумеется, я дарила подарки и раньше, отцу, Диане, подругам, парням. Но никогда раньше я не чувствовала этого так остро. Настолько ярко. Во мне словно включили какую-то лампочку и подкрутили мощность на полную, и сейчас она сияла и грела меня изнутри. Я бы совершенно не удивилась, если бы увидела, что глаза у меня стали как фонарики.

Пока я бегала между отделами, мимо улыбающихся людей, молчаливый Виль — такой высоченный и широкоплечий, с коротко стриженными волосами, что его гораздо проще было принять за моего телохранителя, чем за водителя, неотступно следовал за мной по пятам.

Я решила не мудрить и собрать Амире сладкий подарок, в центре коробки посадить маленькую куколку-принцессу, а все остальное украсить разными конфетами, шоколадом и печеньем. Тем более что если я в чем-то и была уверена точно, так это в том, что Амира любит сладкое. А Лукас против того, чтобы она его ела. Так что в этом я точно могла его уесть. Оставалось надеяться, что коробку со сладостями не нахлобучат мне на голову прямо при Амире, хотя… я собиралась передать ее ей прямо перед отъездом и попросить открыть в рождественскую ночь. Так что возможно, мне достанется не сразу, а когда они вернутся.

Я как раз покупала куколку, поразительно похожую на саму Амиру, когда в спину мне ввинтился чей-то острый, холодный, опасный взгляд. Я почувствовала его всей кожей, обернулась, и…

Никого не увидела. Сама не знаю, откуда у меня взялось это чувство, пробирающее до мурашек. Я никогда не страдала паранойей, подозрительностью и прочими сопутствующими, даже несмотря на то, что отец был… ну, мягко говоря, не последним человеком в городе, если не сказать больше, а такие как он всегда привлекают внимание со всех сторон. Но нет, я не росла в атмосфере девяностых в наше время, как та же Диана, у меня не было телохранителей и всего такого прочего (видимо, отец все разруливал на лету и не влезал туда, куда лучше не лезть). Как бы там ни было, я могла таращиться сколько угодно, но в суете торгового центра так ничего критичного и не высмотрела. Зато Виль подобрался:

— Something wrong? — спросил он.

— It’s okay,* — я еще раз взглянула в толпу и больше не заморачивалась.

По дороге домой (тьфу, как мне только такое в голову пришло) я попросила его как можно более незаметно отнести пакеты ко мне в комнату, чтобы красиво оформить подарок у себя. И чтобы Амира не увидела его раньше времени.

Остаток дня до прихода Лукаса мы с ней рисовали на планшете комикс. Идея принадлежала Амире, я была исполнителем, а она подбирала цвета. Поразительно, но мы с этой девочкой были настолько на одной волне, что меня это временами пугало. Я пару минут моргала на нее, когда она сказала, что хочет сделать папе подарок на Рождество и нарисовать комикс, где он выступит супергероем.

— Я не то чтобы хорошо рисую… — начала было я.

— Ты отлично рисуешь! — перебила она меня.

— Ну…

— Ты не хочешь его рисовать?

Амира сложила руки на груди и надулась.

Господи, этот ребенок стрясет с кого угодно и что угодно.

— Ладно. Но не говори потом, что он на себя не похож.

— Не скажу!

Нарисовать страшненького Лукаса в плаще супермена? С удовольствием! Правда, пришлось спустить Амиру с небес на землю и сказать, что полноценный комикс надо было начинать рисовать примерно за полгода. В лучшем случае. Особенно такому начинающему художнику, как я.

— Хорошо, тогда нарисуем одну страничку, — легко согласилась она.

— Одну я, пожалуй, потяну. Что будет в сюжете?

— Он будет спасать девочку и женщину из падающего самолета.

— Почему из падающего самолета? А что с остальными падающими делать будем?

Амира задумалась.

— Тогда из горящего небоскреба. Остальные уже спаслись, а они оказались на крыше.

— Окей, — я не стала цепляться дальше, — то есть первая картинка у нас это горящий небоскреб и девочка с женщиной в окне, а вторая — где он летит их спасать?

— Ну не совсем летит. Пусть ползет.

— Он больше Человек-паук, чем Супермен?

— Он суперпапа!

Да, большую букву «П» на плаще я точно нарисую лучше, чем паука.

— То есть он спасает дочь и жену?

— Да!

— Значит, третья картинка, как он забирает их из здания…

— … и прыгает на батут. Фантастический! Большой.

Я представила себе, как это выглядит, улыбнулась.

— А дальше?

— А дальше они целуются, что же тут непонятного? — Амира посмотрела на меня, как будто маленькой тут была я.

Действительно, что?!

— Ты же знаешь, почему женщина и мужчина целуются?

Я подвисла.

— Если не знаешь, я могу объяснить!

Открытым остается вопрос, кто уже объяснил это ей. Хотя при современном уровне кино и мультфильмов нет ничего удивительного, что дети ее возраста разбираются в поцелуях.

— Нет-нет, я знаю, — тут же уточнила я, избегая скользкой темы.

Не хватало еще, чтобы Лукас узнал, что мы с его дочерью общались на тему поцелуев. Он меня тогда как главный злодей с какого-нибудь небоскреба сбросит. И сверху еще что-нибудь тяжелое уронит, чтобы наверняка.

В общем, мы с Амирой приступили к созданию подарка для Лукаса, и я оттянулась. Мои навыки рисования немного хромали, но рука вспоминала быстро. За пару дней я точно управлюсь, и Амире будет, что подарить отцу на Рождество.

Свой же подарок я, как и собиралась, вручила ему следующим утром перед уходом. Точнее, собиралась вручить, ради этого даже встала пораньше и сбежала с собранной заранее огромной коробкой, украшенной бантом, на первый этаж.

— Передашь ей от меня, — сказала, протягивая коробку ему. — Утром двадцать пятого. Или положишь под елку, у вас же будет в домике елка?

В ответ Лукас наградил меня тяжелым взглядом и оглушил новостью.

— Поздравишь Амиру сама, — сухо произнес он. — Ты едешь с нами.

*— Что-то не так?

— Все в порядке.

Глава 14

Ники

Увы, рождественским планам не суждено было сбыться: Амира заболела. Буквально за сутки перед вылетом она начала чихать и кашлять, утром двадцать четвертого декабря у нее поднялась температура, и всем стало понятно, что никто никуда не едет. Хотя она рыдала и говорила, что будет чувствовать себя хорошо, вовремя пить таблетки и спать, если он попросит, Лукас, разумеется, был непреклонен. Здесь я даже не могла его обвинить, я бы, наверное, на его месте поступила бы так же. Любое путешествие для такой маленькой девочки — стресс, что уж говорить про заболевшую маленькую девочку. Доктор подтвердил острое вирусное заболевание и рекомендовал постельный режим, обильное питье, выписал лекарства. После чего Амира расклеилась еще больше:

— Я так хотела поеха-а-а-ать, — ревела она. — Так хотела побыть с па-а-пой…

От слез она начала икать и кашлять еще сильнее, и мне пришлось усадить ее на постели.

— Он все вр-е-ем-мя рабо-от-тает… И я…

От ее слез просто сердце разрывалось. Понятия не имею, когда она успела стать для меня так дорога? Я никогда не отличалась особой сентиментальностью, не сюсюкала по поводу младенцев в колясках, не верещала как сумасшедшая, когда какая-нибудь трехлетняя милота выдавала что-то сладенькое в стиле: «Мама я фепя люфлю». Для меня дети были просто детьми, просто потенциальными маленькими взрослыми, но Амире удалось пробраться в мое сердце настолько быстро, что это пугало.

Твою мать, это реально пугало! Потому что между ней и мной была пропасть, которую создал ее отец, а еще… ну какое у нас с ней будущее? Я здесь пока Лукас не наигрался. А даже если бы это было не так, сильные чувства, особенно к такому маленькому существу, меня пугали. Просто потому, что я не хотела стать ее величайшим разочарованием. Если взрослые сами отвечают за свои чувства, непонимашки и обидки, то дети… Я даже представить не могла, насколько у них хрупкие чувства. Само осознание этого настолько меня оглушило, что я сидела с ней рядом на постели, не зная, что делать дальше.

— Я т-так хотела, что… чтобы мы были рядом х… хот-тя бы на Рождество…

Я отмахнулась от тормозящих меня мыслей и притянула Амиру к себе.

— Уверена, вы и так сможете побыть вместе.

— К-когда?

Хороший вопрос. Лукас, как только Амире выписали лекарства, сразу свалил на работу, и мне очень захотелось ему позвонить и высказать все, что я думаю. Это он должен был сидеть сейчас рядом с дочерью, а не я! И вовсе не потому, что я испугалась собственных чувств, а потому что этой крохе отчаянно не хватает отца. У меня не было матери, но отца в моей жизни было слишком много. Вот уж в чем-в чем, а в том, что он просто откупался от меня красивой жизнью, я его обвинить не могла. Он летел через полгорода, когда я свалилась с дерева, потому что на спор с двоюродным братом залезла на хрупкую ветку. Ничего себе не сломала, но все-таки. И он точно не уехал бы, если бы у нас сорвалась такая важная для нас двоих поездка.

— В ближайшее время. Как только ты поправишься, — я сказала это сдуру, но Амира уцепилась за мои слова, как за спасательный круг.

— Обещаешь? Обещаешь?

Я мысленно дала себе пощечину.

— Обещаю.

Да, Лукас определенно выкинет меня с небоскреба после того, что я ему скажу, но ему придется меня выслушать. Просто придется, и никак иначе.

Только после такого обещания мне удалось впихнуть в Амиру немного куриного бульона (у нее почти полностью пропал аппетит) и дать лекарство. Когда она все-таки заснула, я ненадолго вышла в коридор размяться и потянуться, потому что от долгого сидения рядом у меня затекло все, что можно и все что нельзя. Понятное дело, что мне сейчас было не до йоги, но немного походить по коридорам я могла. Там меня и отловила Аманда:

— Я принесла маски, — она протянула мне пакет, — хотите, Виль съездит в аптеку за лекарствами для профилактики?

Я только рукой махнула и даже маски не стала брать.

— Обойдусь. Меня вирусы не берут.

Я перекусила на бегу и вернулась к Амире, закончила комикс, свела все в программе, сохранила, и тут она завозилась в кровати, начала кашлять. Я нырнула к ней, прижимая к себе, согревая, и она обхватила меня руками. Пробормотала сквозь сон:

— Мамочка, не уходи, — и снова закашлялась.

Если что-то и могло выбить меня из колеи еще больше, то я это пока не встречала. Амира сопела в моих объятиях, а я лежала и смотрела в потолок. В голове не было ни единой мысли, кроме этого ее «мамочка», сказанного в бреду. Она могла получить все, но она не могла вернуть Марию, и Лукас не мог вернуть Марию даже из большой, необъятной, невообразимой любви к дочери.

Я думала об этом, пока у меня не начали закрываться глаза, и я сама не заметила, как провалилась в сон.

Лукас

Ему пришлось срочно уехать. Потому что, со свойственной некоторым русским бесцеремонностью и уверенностью в том, что им все должны, Ростовский заявился во Франкфурт. В канун Рождества.

— Нехорошо получилось, — сказал он ему, когда они встретились в ресторане. — Я столько надежд возлагал на наше сотрудничество, Лукас. Или тебе не понравился мой подарок?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Еще одна отличительная особенность таких как Ростовский — дарить что-то, а потом об этом напоминать.

— Подарки не обязывают к сотрудничеству, — он согласился с ним встретиться исключительно потому что предпочитал решать проблемы сам и говорить «нет» тоже. В лицо. Если кто-то не понимает отказов, это решается более жестким отказом, и никак иначе. Можно было отправить к нему Йонаса, но прятаться за спинами подчиненных Лукас никогда не стремился. Тем более что Ростовский был тем самым «русским медведем», которых принято называть шатун. Непредсказуемость и беспринципность — два самых паршивых качества, ни одно из которых он в своих партнерах видеть был не готов.

— Может быть, — Ростовскому ответ не понравился, но он все-таки растянул губы в улыбке. — Но мне рекомендовали тебя как единственный вариант, которому можно довериться в столь щекотливой ситуации.

— Я совершенно точно не вариант.

Русский перестал ухмыляться.

— Мне совершенно не нравится твой подход к делам, Лукас.

— Замечательно, что в этом мы с тобой совпадаем.

«Следите за ним», — сказал он Йонасу.

И нет, он не думал, что Ростовский может ударить в открытую, такие как он обычно бьют в спину и чужими руками. Но его стоило держать на виду, и рождественского настроения это не добавляло. Именно потому, что он однажды недооценил такого, как Ростовский. Американец Хавьер Эстар стал его первой и последней ошибкой, стоившей Марии жизни.

Вспоминать об этом под Рождество тоже было не лучшей идеей, тем более что из-за всего этого дерьма домой он вернулся ближе к ужину. И обнаружил Амиру спящей в объятиях Ники. Одного прикосновения ко лбу дочери хватило, чтобы понять, что сейчас температуры у нее нет, но сам факт того, что они спят в обнимку, снова поднял в груди волну раздражения.

Прежде чем оно успело набрать силу, Ники открыла глаза, словно почувствовала его присутствие. И сказала, едва слышно:

— Нам нужно поговорить.

Вместо ответа он кивнул, и она осторожно, чтобы не разбудить его дочь, поднялась. Подтянула сползшее с нее одеяло повыше и чему-то в своих мыслях улыбнулась. После чего вышла следом за ним в коридор.

— О чем ты хотела поговорить?

— О твоей дочери, разумеется. Не знаю, что ты приготовил ей в качестве подарка, но ей отчаянно тебя не хватает, Лукас. Поэтому, что бы это ни было, добавь туда секретный ингредиент. Хотя бы неделю твоего времени.

Он снова почувствовал раздражение. То самое, которое испытывал всякий раз, когда видел Амиру с ней. Или когда Ники смела говорить о ней так, будто ее мнение действительно имело значение.

— Я не нуждаюсь в твоих советах по поводу Амиры, — жестко произнес он. — Возвращайся к себе.

— Я вернусь к ней, — уперлась она. — Ей нужен тот, кто останется с ней на ночь.

— Нет.

— Нет?

— Амира приняла лекарства, она проспит всю ночь.

— Господи, Лукас! — Ники невольно повысила голос, но тут же понизила его снова. — Сегодня Рождество. Ты воспитывался в семье киборгов, или что-то вроде этого? Твой ребенок болеет. Она может проснуться одна, посреди ночи, с температурой. Все, чего я хочу — чтобы она в этот момент не почувствовала себя одиноко! Если хочешь, останься с ней сам, я не претендую на ваши отношения, я не претендую на твое место в ее сердце. Я вообще здесь ни на что не претендую, но я тоже была маленькой девочкой, которой было очень одиноко. Поэтому я и пришла к тебе с этой просьбой!

Она выпалила все это яростным шепотом, глядя ему в глаза. Двойственное желание вышвырнуть ее из дома, вернуть отцу и забыть об этом недоразумении смешалось в нем с желанием притянуть к себе и поцеловать. Не потому, что она просила за Амиру, не потому что готова была лежать в одной постели с болеющей девочкой в канун Рождества. Просто. Странное, давно забытое чувство, из-за которого Лукас ощутил резкий укол вины прямо в сердце. Как инъекция адреналина на грани между жизнью и смертью. В его жизни никогда не будет другой женщины после Марии. Потому что все это — чистейшей воды суррогат. Желание почувствовать то, что он никогда больше не сможет почувствовать. Желание увидеть перед собой ту, кого больше нет.

— Оставайся, — коротко произнес он и развернулся, чтобы уйти.

Но Ники неожиданно легко положила ладонь ему на плечо и коснулась губами виска.

— Спасибо.

Это было как выстрел в упор. Или из снайперской винтовки, в тот момент, когда пуля уже вгрызается в плоть и крошит кожу и кости. Он перехватил ее запястье, и она вздрогнула. Вздрогнула, но глаз не отвела, глядя на него так, как умела смотреть только она. Смело и дерзко. Правда, в этой дерзости сейчас не было привычного вызова, скорее, чувство, которое он никогда не мог объяснить.

Принятие.

Как будто она читала все его мысли, все, что он только что думал про Амиру, про Марию и про нее, и ей было… нет, не все равно. Она просто принимала все как есть. Все, и его тоже: с его нежеланием видеть ее рядом с дочерью, с его неприятием, Ники отлично осознавала, что ничего здесь не решает, ни на что не влияет, но ей было с этим окей. Как будто внутри этой странной женщины раскрывался океан спокойствия, затягивающий и его тоже. В это состояние для слабаков.

И под влиянием этих накатывающих волн ему впервые пришло в голову, что ему нужно

смириться

со смертью Марии.

Отпустить ее

.

Осознание ударило настолько неожиданно, что игла вины в сердце ожила снова, и на этот раз она была раскаленной.

— Не смей больше прикасаться ко мне, — холодно произнес он. — Пока я не разрешу.

В ее глазах сверкнуло раздражение, Ники отняла руку и сжала ее в кулак. Не сказав больше ни слова, она вернулась в спальню Амиры и осторожно, чтобы ее не потревожить, прикрыла за собой дверь.

Глава 15

Ники

В прошлом году утром двадцать пятого я пидорасила квартиру. Роб ушел на работу — все как обычно, а мне предстояло генералить, чтобы на Новый год у нас было чисто, и мы встречали его «достойно». Раньше «достойно» для меня было либо дома, где декорациями занимались специально приглашенные дизайнеры, оформлявшие все в модных тонах, с толпами отцовских гостей и приглашенными музыкантами. Понятное дело, не с Сергеем Лазаревым, но отец обожал местный джазовый ансамбль, и вот они регулярно зажигали на наших вечеринках. Либо с Ди в ее совершенно укуренной компании где-нибудь в клубе или в ресторане.

Как я все помыла, Робу тогда не понравилось, хотя сейчас я прекрасно понимала, что он просто воспользовался шансом меня наказать — так, как хочется ему. А на Новый год я осталась одна с салатами и горячим, потому что у него возникла «срочная работа». Ой, близняшки.

Зато утро двадцать пятого в этом году выдалось более чем веселым, я проснулась от того, что мне что-то щекотит щеку. Последнее, что я помнила, перед тем как заснуть — это как я сходила в ванную для всех гигиенических процедур и вернулась к Амире. Мои предсказания не оправдались, девочка проспала всю ночь, зато сейчас…

— Ой.

Стоило мне открыть глаза, как она отпрянула от меня с ватной палочкой в руках и тюбиком зубной пасты в руках.

— Я хотела сделать тебе морозные узоры. Как у Снегурочки.

По всей видимости, про Снегурочку ей рассказала Мария.

Мне вдруг стало смешно. Отец рассказывал, что когда он учился в школе и ездил в пионерлагерь, там была русская народная забава измазать кого-то ночью зубной пастой. В пионерлагерях я по понятной причине не была, поэтому сегодня случился мой первый раз.

— Тогда продолжай, — плотно сжав губы, сказала я, стараясь не рассмеяться.

— Ты правда не злишься? — заморгала Амира.

— А должна? Ты же хотела сделать меня красивой.

Девочка широко улыбнулась.

— Да.

— Только сначала скажи, как ты себя чувствуешь? — Я приложила ладонь к ее лбу и с облегчением поняла, что температуры нет.

— Хорошо! Я же говорю, нам надо было ехать!

— Хорошо — потому что ты вчера спала весь день. Если бы мы поехали, все могло стать гораздо хуже, — я покачала головой.

Амира вздохнула, потом снова сунула палочку в зубную пасту и вернулась к художествам. Рисовала она достаточно долго, от усердия высунув кончик языка, а я лежала и старалась не улыбаться во весь рот. Потому что правда, приз на лучшее рождественское утро Ники Савицкой взяло именно это утро. Сегодня. Сейчас.

— Готово! — сказала Амира, и я поднялась с постели. Сходила в ее ванную, посмотрела в зеркало и с трудом удержалась от хохота.

На самом деле она постаралась: мои щеки и лоб украшали снежинки, маленькие и побольше, хорошенько прорисованные, разлапистые, пушистые. Между ними были мазки покрупнее, что-то вроде волн, видимо, изображающих сильный ветер. В сочетании с торчащими после сна волосами я если и напоминала Снегурочку, то исключительно ту, которая хорошо отпраздновала.

— Ну все, — сказала заглянувшей в ванную Амире, — сейчас оденем тебя и пойдем смотреть рождественские подарки.

Я знала, что они будут в гостиной, под елкой, которую там поставили буквально на днях. Мой, соответственно, тоже, я вчера ночью его туда отнесла.

— Ты не будешь умываться? — Она широко распахнула глаза.

— Нет. Только переоденусь, Снегурочка в пижаме — это перебор.

Хотя Снегурочка для этого дома оказалась перебором в любом случае. Аманда, увидевшая нас, просто открыла рот.

— С Рождеством! — весело сказала я и вручила ей конверт.

Мне хватило денег на небольшой комплимент — карту в «Сефору», которую я купила для нее по дороге домой в тот же день, когда собрала подарок Амире. Горничная широко распахнула глаза:

— Ники… спасибо! Я… у меня…

— Все в порядке, — я улыбнулась ей, и мы с Амирой направились в гостиную.

Ей уже не терпелось развернуть свои подарки, которых под елкой было просто море. Я улыбнулась, когда она устремилась к ярким красочным коробкам и устроилась на диване: гостиная Лукаса сегодня напоминала какую-то сказочную картинку. Из-за задернутых штор не было видно, что происходит на улице, зато на елке и по всей комнате в полумраке мерцали огоньки. Они отражались в коробках, в мишуре, которая блестела над камином, ярко-красные носки, прикрепленные к ней, напоминали о Рождестве в каком-нибудь голливудском фильме. Мне невыносимо захотелось завернуться в плед, пить какао с зефирками и смотреть что-нибудь уютно-веселое.

— Смотри! Смотри, что папа мне подарил!

Амира то и дело подбегала ко мне с куклами, с книжками, с какими-то наборами для кукольного дома и всеми этими прибамбасами для «Винкс», и с каждой минутой все больше напоминала мне меня.

А потом она нашла мой подарок.

— Ники, это от тебя? Ой! Ой! — Она заглянула и увидела то, что я сооружала для нее, и бросилась мне на шею: — Это так мило! Так мило! Спасибо! Я это буду есть все праздники, потихонечку, чтобы папа не ругался!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как раз в этот момент в гостиную вошел Лукас. Подозреваю, он не выкинул меня в окно только потому что увидел «Снегурочку».

— Что это такое? — сурово спросил он, когда обрел дар речи.

Относилось это к сладкому подарку или ко мне, не представляю, но я предпочла прокомментировать зубную пасту у себя на лице.

— Снегурочка, — пожала плечами я.

— Это я рисовала! — Амира бросилась теперь уже к нему. — Спасибо, папочка! А еще мы нарисовали для тебя комикс!

Он меня точно в окно выкинет, судя по взгляду.

С другой стороны, здесь первый этаж, лететь недалеко.

— Комикс?! — спросил Лукас таким тоном, как если бы Амира сообщила, что мы заказали ему стриптизершу.

— Комикс! Вот! — Амира снова подбежала ко мне, подхватила лежащий на диване планшет и бросилась обратно к нему. — Ники, Ники, пойдем! Будем дарить вместе!

Я, которой очень не хотелось вылететь из окна или хотя бы из этой комнаты во время очередного приступа мизантропии Лукаса, вздохнула и поднялась. Несмотря на то, что сегодня этот донельзя категоричный и отмороженный ИИ выглядел почти по-человечески — серый джемпер, уютные домашние брюки, я не обманывалась. Это просто защитный окрас, чтобы я расслабилась, так ему будет проще меня сожрать.

— Вот! Это комикс про суперпапу! — воскликнула Амира, и Лукас взял из ее рук планшет.

Я старательно наблюдала за его лицом. Хотя, возможно, это было смертельно опасно и стоило уже прятаться за елку или хотя бы за Амиру. Или вообще, сославшись на неотложные дела, под каким-то благовидным предлогом ретироваться из гостиной и оставить отца с дочерью вдвоем.

Тем не менее я успела увидеть, как в изумлении приподнимаются его брови, делая его лицо по-настоящему человеческим, и как в глазах тают арктические льды. Я понятия не имела, о чем он думал в этот момент, но я подумала о том, что если в нем такое есть, вот это вот, настоящее — и не суть важно в каком процентном соотношении, значит…

— Спасибо, — сказал Лукас, перебив мой несостоявшийся вывод. — Спасибо, Амира.

На здоровье.

Мне почему-то стало так по-детски обидно, видимо, потому что все эти психологи-хренологи правы, и за творческую часть внутри нас отвечает внутренний ребенок. Который, между прочим, это тоже рисовал.

— Я отлучусь, — сказала я. — На пару минут.

Навсегда.

Или, хотя бы, до конца дня.

— У меня есть для тебя подарок, — сообщил Лукас. Он в принципе общался со мной в таком ключе: информировал или приказывал, другого не дано.

Подавись ты своим подарком.

Если только это не билет в Россию с моими настоящими документами.

— Хотя вообще-то это подарок для вас двоих. — Лукас сунул руки в карманы и улыбнулся крайне заинтригованной Амире. Да что там, я сама, несмотря на все, была более чем заинтригована. — Когда ты поправишься, принцесса, мы втроем полетим на Мальдивы. На неделю.

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Папочка, ты лучший!

Сначала меня оглушило криком Амиры, затем накрыло чистой, яркой, искренней детской радостью. Так только дети умеют радоваться — открыто, горячо, позабыв обо всем, что было до, не думая о том, что после, наслаждаясь моментом по полной. Амира с разбегу запрыгнула на Лукаса, повисла на нем, а он подхватил ее на руки и закружил.

В этот момент я отчетливо почувствовала себя лишней. Такие моменты не предназначены для посторонних глаз, а если они вдруг случаются, то посторонние глаза должны самоликвидироваться в рекордно короткие сроки. Тем более что я прекрасно понимала, что, несмотря на то, что это «подарок для нас двоих», это подарок для Амиры. Которая хотела, чтобы я поехала с ними.

Поскольку я уже предупреждала, что отлучусь на пару минут, сейчас просто позорно сбежала, воспользовавшись моментом. Мне кажется, я так даже на тренажерах с повышенной кардионагрузкой не бегала, как сейчас. Мне действительно хотелось остаться одной и поныть. Пусть даже «поныть» всегда казалось мне бессмысленным, равно как и жалость к себе.

Но я действительно, пожалуй впервые за все это время, себя жалела. Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы меня так же подхватывали и кружили, понятное дело, не как ребенка, а как любимую женщину. Захотелось, чтобы мне дарили подарки, но только мне, а не чтобы порадовать кого-то другого.

Поэтому я заперлась на замок, сползла по другую сторону кровати и подтянула колени к груди. Напрочь забыв о том, что у меня все лицо в узорах из зубной пасты, уткнулась в колени носом. Может, это было дико, мелочно и пафосно, что я не могу просто порадоваться за ребенка, у которого удалось Рождество, но сейчас я не могла. Признавать хорошие чувства легко, признавать такие — не очень, но я злилась.

На Лукаса за то, что сказал про этот подарок «для вас» и дал мне дурацкую надежду.

На себя, за то, что это услышала и поверила.

И даже на Амиру за то, что она уговорила отца, чтобы я путешествовала с ней. Этакая няня на выезде.

Вот так ты держишься, держишься, держишься — когда рвутся все связи с близким окружением, друзьями, с родным отцом. Когда родной город приходит только во снах и с каждым днем все сильнее стирается из памяти. Когда ты узнаешь про измену мужа, которого боготворила. Когда тебя увозят в никуда бугаи на крутой тачке, чисто как в девяностых. Когда у тебя отбирают документы и привозят в качестве постельной игрушки, которая — ха — даже толком не нужна, с тем же успехом Лукас мог трахать любую шлюху. А потом срываешься из-за такой мелочи.

Я хлюпнула носом, ругая себя последними словами. Кем я только не была — и мягкотелой дурой, и зацикленной на себе эгоисткой, и сукой, и много кем еще, и, когда эпитеты закончились, я сползла на пол, свернулась клубком у кровати и судорожно, рвано вздохнула.

Было в доме Лукаса кое-что хорошее, определенно: я знала, что ко мне никто не придет и не увидит в таком состоянии. Поэтому я могла позволить себе расклеиться настолько, насколько это вообще возможно.

На этой мысли в дверь постучали. Сначала спокойно, затем — уже более требовательно.

— Ники, открой, — скомандовал Лукас своим привычным отмороженным голосом.

— Иди в жопу, — ответила я.

Могла себе позволить. В конце концов, моей жопе не страшно, она всякое повидала во время знакомства с Робом.

— Я выломаю дверь.

— Давай, повесели прислугу. С таким графиком как у тебя они наверняка очень давно были в цирке.

Громыхнуло — и я подскочила. С тем, что Лукас отлично справляется с дверями и замками грубой силой, я уже была знакома не понаслышке. Поэтому сейчас сжала кулаки, готовая чуть ли не драться, но он меня обескуражил:

— После этой поездки я верну тебе твои документы, — неизменно безразличным голосом произнес он. — И тебя. Туда, куда пожелаешь.

После чего, ни слова не сказав больше, развернулся и вышел. Оставив меня справляться с тем, что я только что услышала.

Глава 16

Ники

— Ники, Ники, пойдем купаться!

Я лениво приоткрыла один глаз и обнаружила приплясывающую возле себя Амиру. Если вам говорят, что ваш подарок — путевка на Мальдивы, и вы едете туда с маленьким ребенком, не ведитесь. Это мошенники.

Мальдивы созданы для того, чтобы ничего не делать, но ничего не делать, когда рядом с тобой белокурое шилопопое создание, ангелочек, которому очень скучно, потому что папа все время занят — Лукас как засел на вилле в кабинете, с ноутбуком вчера вечером, сразу по прилету, так его никто больше и не видел — ничего не делать физически не получится.

— Иду, — сообщила я, спуская ноги в шлепанцы.

Покупка пляжного гардероба — это был второй раз, когда Лукас отпустил меня по магазинам, и на этот раз я оттянулась на полную. Потому что можно сидеть чучелом в мансардной комнате, это одно. А выглядеть не стильно на людях — совсем другое. Впрочем, когда мы прилетели, я поняла, что с людьми очень сильно погорячилась. Побережье, утыканное виллами, было пустынно. Настолько пустынно, насколько может быть пустынно побережье, на котором выкуплены

все

элитные виллы.

И да, я знала, что такое богатство, но теперь всерьез задумалась и о состоянии Лукаса, и о том, кто он, мать его, такой. Потому что даже самые богатые люди обычно не выкупают весь остров.

Я намазала Амиру густым слоем солнцезащитного крема, прежде чем выпустить из-под зонтика. Если вы думали, что знаете, что такое обжигающее солнце, забудьте об этом все. На Мальдивах солнце такое, что лишние пять минут могут стоить тебе всего кожного покрова, если не принять защитные меры.

— Бейсболка! — крикнула я, когда девочка рванула было к лениво облизывающему берег океану.

Лицо сгорает быстрее всего и невзирая на все крема вместе взятые.

Поэтому я надела на девочку бейсболку с улыбающейся принцессой, а на себя — просто классику от «бренда с вишенками», как его называла Диана, и мы пошли к океану. Вода здесь была именно такая, как на фото: прозрачная бирюза, где-то светлее, где-то темнее, эти темные островки напоминали о том, какая перед нами на самом деле стихия. На первый взгляд ласковая и обволакивающая, но стоит зазеваться…

Амира умела плавать, ее учили в бассейне, но я все равно ни на минуту от нее не отходила. Сидеть на мелководье тоже не лучшая идея, признаю, но и сплавать куда-то подальше у меня не было ни малейшего шанса. К берегу почти не подплывали рыбки, и я всерьез задумалась о снорклинге. Никогда раньше не думала о том, чтобы посмотреть на кораллы и рыбок, но почему бы и нет, в конце концов.

— А ты меня покатаешь? — вдоволь набултыхавшись у берега, Амира подплыла ко мне.

Довольная, глаза сверкают.

Я бы с удовольствием вернулась обратно под зонтик, в шезлонг, но…

— Покатать?

— Да, можешь зайти поглубже и покрутить меня под водой. Только посильнее! Или просто потаскать туда-сюда?

— Моя кандидатура для катания рассматривается?

— Папа-а-а-а-а-а-а!

Я уже привыкла к тому, что когда мы втроем, мы разговариваем на английском. И к крикам Амиры, когда она видит отца — тоже. К чему я не привыкла точно, так это к Лукасу Вайцграфу в плавках.

И теперь не представляла, как мне это развидеть.

К сожалению, вовсе не потому, что я увидела там что-то страшное, напротив. Вообще ситуация вышла довольно неловкая, потому что я прямо при Амире залипла на ее отца: на его широкие плечи, грудь, бицепсы, пресс с кубиками и едва различимую светлую дорожку волос, уходящую под линию плавок. Можно было бы в этот список добавить и то, что выступало под плавками, и сильные ноги, но до такого я просто не дошла. Потому что вспомнила про Амиру и шустренько отвернулась, стараясь стереть из памяти эту картину, больше напоминающую съемки какой-то рекламы или сериала, чем реальную жизнь. Поразительно, как со своей практически типично скандинавской внешностью Лукас умудрился отхватить смуглую кожу, на которой будут так невероятно смотреться капельки воды и соль…

Амира с визгами побежала к отцу, шлепая руками по воде, а я — в противоположную сторону. В смысле, не побежала, а поплыла. Наконец-то. Океан вот ни капельки не охлаждал, ни от солнца, ни от увиденного. Я старалась себя уговорить, что это не первое красивое мужское тело, которое я вижу: в конце концов, это действительно было так. Я ходила в зал и видела там всякое, я смотрела соцсети и кино, наконец! Так с какой радости меня сейчас прикрыло, как девственницу из девятнадцатого века?!

Я окунулась с головой, нырнула, забыв про бейсболку, и ее тут же с меня смыло, пока я ее ловила, сзади раздались визги. Обернувшись, я увидела, как Лукас «катает» Амиру в воде, и как она счастливо верещит.

— Ники! Ники, иди к нам! — поймав мой взгляд, закричала она. — Папа и тебя покатает.

Я чуть не поперхнулась воздухом, когда представила, как «папа меня покатает», но… «папа меня не катал» уже очень давно. С тех самых пор, как мы с ним беседовали на туалетную тематику. Он вообще, казалось, обо мне забыл — в этом плане, а я была настолько потрясена тем, что он мне сказал рождественским утром, что думала исключительно об этом. О том, как вернусь домой. О том, как все будет кончено.

Я снова стану свободной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я снова стану собой.

Начну новую жизнь, без Роба, всех его закидонов. Устроюсь на простую работу, выучусь на дизайнера, буду работать, и…

Вспоминать Амиру. Это маленькое солнышко, согревшее меня и не позволившее поехать крышей под суровым небом Франкфурта-на-Майне.

О том, что я уеду, мы Амире еще не говорили. Сначала было Рождество и она выздоравливала, потом наступил Новый год, когда мы смотрели «Гарри Поттера», «Винкс» и объедались вкусняшками из моего подарка, маршмеллоу и пили вкусный горячий шоколад. А потом мы полетели на Мальдивы, как и обещал Лукас, и я все не могла найти удобного момента, хотя его определенно стоило найти.

Несмотря на то, что я не была ее матерью, я не могла просто взять и уйти. Вычеркнуть все, что между нами было и принести в жизнь этой девочки первое серьезное разочарование. Поэтому… поэтому я мысленно готовилась к этому разговору, и это было единственное, что омрачало мою радость от скорого возвращения домой.

Но перед этим разговором мне нужно было серьезно поговорить с Лукасом: как он все это видит, что он хочет сказать дочери. Потому что я уйду, а он останется, и ему все это разгребать. Как когда-то пришлось разгребать моему отцу.

«Не сравнивай, Ники, — мысленно приказала я себе, — ты ей не мама, и вы знакомы меньше месяца».

А есть разница?

Определенно, есть.

От таких раздумий мальдивское солнышко слегка потускнело, и тут рядом со мной вынырнул Лукас. Оказалось, я настолько задумалась, что он успел накатать Амиру и отправить ее на берег, сейчас она махала нам из-под зонтика. Но, прежде чем все это прокрутилось у меня в голове, Лукас выдал:

— Тебе идут Мальдивы, Ники.

Мальдивы идут всем, захотелось сказать мне. Не видела еще ни одного человека, которому бы не шли Мальдивы. В первую очередь они шли ему. Но, прежде чем я успела собраться и выдать что-нибудь такое, чего этот морозильник был достоин, его руки оказались на моей талии.

— Твоя дочь на нас смотрит, — напомнила я.

— Во-первых, она далеко. А во-вторых, под водой не видно.

— Это Мальдивы, Лукас, — в этом случае даже придумывать ничего не пришлось, сарказм сам просочился в мой голос, — здесь все отлично видно под водой.

— Хм, — сказал он и убрал руки.

— Что это было?

— Я видел, как ты на меня смотрела.

Видел он!

— Мне понравился комикс.

Я точно не перегрелась на солнце? Правда-правда?

— Я рада, но я всего лишь его реализовала. Идея и сюжет по большей части принадлежат Амире. Ты действительно для нее все, Лукас.

Почему-то говорить об Амире с ним было легко, как будто эта девочка рушила бетонную, покрытую острыми ледяными шипами стену между нами.

— Я знаю, — сказал он.

— Это хорошо.

Мы никогда не были так близко друг к другу. Да, вот такой парадокс — даже когда он меня трахал, он будто находился в своей автоматизированной параллельной Вселенной и управлял этим телом, совершающим поступательные движения, из пункта управления. Сейчас рядом со мной был он, и этот взгляд глаза в глаза показался мне лишним. И этот жар наших тел, раскаленных солнцем, ощущающийся даже под водой. С меня хватило любви к мужчине, которому было на меня наплевать, хватило на всю жизнь. Повторять этот опыт я не собиралась, равно как и пробовать что-то новое в стиле стокгольмского синдрома.

Поэтому сейчас развернулась и скрылась под водой, уплывая еще дальше. Мне не грозило быть подхваченной течением и унесенной в океан по той простой причине, что от глубины побережье отделяли рифы. Я знала многое о технике безопасности в воде, а вот о технике безопасности в том, что касается чувств, я была нулем. Поэтому мне не стоило находиться рядом с ним, не стоило смотреть ему в глаза и совершенно точно не стоило на него пялиться.

Лукас Вайцграф — мужчина из параллельной Вселенной, и даже не из автоматизированной, о которой я говорила раньше. Просто мы из разных миров, которые пересеклись по чистой случайности, а вскоре снова разойдутся на полюса. Он вернется в свои морозы, во Франкфурт, а я…

А я сначала в Москву, потом в родной город, а потом переберусь туда, где тепло. Может быть, в Краснодар или в Сочи. Хватит с меня морозов. И мужчин, рядом с которыми я теряю себя.

Глава 17

Ники

Обед нам принесли прямо на виллу, и мы с Амирой, наевшись до отвала, пошли спать. Лукаса с нами не было: он то ли обедал в своем кабинете, где работал, то ли вообще питался от солнечных батарей. Амира сначала упрямилась и не хотела спать, потом сказала, что пойдет отдыхать только если пойду я, в итоге я забрала ее к себе в комнату. Благо, огромная кровать позволяла там разместиться с комфортом, и не только хрупкой девушке и маленькой девочке.

— Ты не спишь, — сказал этот невыносимый ребенок, открывая один глаз.

В этот момент я лежала и смотрела в потолок, поэтому пришлось оправдываться:

— Я пытаюсь…

— Так нечестно! Мы договорились! Спи, Ники!

— Я закрываю глаза. Уже закрываю, видишь? — Я и правда закрыла.

— Я буду за тобой следить!

— Ну уж нет. Так не пойдет! — Я подхватила Амиру и начала ее щекотать, и она завизжала, пихаясь руками и ногами и заливаясь смехом.

За приоткрытой дверью мелькнула тень, но тут же исчезла. Показалось? Или Лукас приходил на нас посмотреть?

Да какое мне до этого дело!

— Давай на счет три, — сказала я, когда Амира немного успокоилась.

Если бы она не болела недавно, я бы не стала настаивать и села смотреть с ней мультики, но, поскольку она только недавно поправилась, я решила не пренебрегать дневным сном. Не хватало еще, чтобы ее и акклиматизацией накрыло вдогонку.

— Раз! — сказала я.

— Два! — выкрикнула Амира.

— Три!

Я и правда закрыла глаза и не открывала их достаточно долго. Достаточно долго для того, чтобы Амира могла заснуть, и когда я повернулась на бок, девочка и правда сладко сопела, раскинув ноги и руки. Я улыбнулась и накрыла ее легким покрывалом, думая о том, что буду скучать по этому сладкому солнышку. И как мне хотелось бы, чтобы она не скучала по мне.

Рано или поздно мне придется с ней поговорить и сказать, что я уезжаю.

Как это на тебя похоже, Савицкая! Ты можешь изговнять любой даже самый классный момент, созданный для того, чтобы им наслаждаться.

«Заткнись», — мысленно посоветовала я тому, кто мне это транслировал, читай, внутренней злобной Ники, и закрыла глаза.

Все, до окончания отпуска я больше ни о чем не думаю и ничем не заморачиваюсь. Отдыхаю — и точка!

Поразительно, но, как только я себе это разрешила, меня вырубило. Я отключилась, позволив себе полностью расслабиться, а проснулась от того, что рядом сидит Амира, смеется и трясет меня за плечо:

— Вставай! Вставай! Вставай! Пойдем опять купаться!

Я с трудом разлепила веки:

— Сейчас. Еще минуточку…

— Нет, нет, нет! Пойдем сейчас! А еще ты слюней напускала!

Я и правда лежала на боку, запрокинув голову и чувствуя щекой мокрую подушку.

— Здорово, — сказала, потирая глаза и садясь на кровати.

— Идем! Я переодеваться! — Она соскользнула с моей кровати и убежала к себе, а я еще сильнее потерла глаза, пытаясь проснуться окончательно. Поразительно, как устроен наш организм: стоит ему сказать, что мы в отпуске, как он воспринимает это буквально и срывает предохранитель.

Мы и правда купались, загорали и снова купались. Аккурат до того момента, когда солнце зашло. После этого за нами пришел один из безопасников: в доме оставался Лукас и его… скажем так, команда. Я не была настолько наивна, чтобы думать, что мы здесь одни, включая персонал, который появлялся от случая к случаю.

— Вас ждут на ужин, — сказал мужчина на отличном английском.

— Да, мы уже идем.

Лукас и правда дожидался нас в просторной столовой, и Амира сразу же подбежала к нему и, как была, прямо в песке, забралась к отцу на колени.

— Пап, а пап, а ты чего так мало купаешься?

— Я занят, Амира.

Я устроилась на стуле, который мне отодвинул безопасник и тут же ретировался. Интересно, они следят за нами из кустов? Или все куда глобальнее?

Меня так и подмывало спросить, что здесь вообще происходит, но я не стала, потому что, во-первых — Амира, а во-вторых, у меня отпуск. В отпусках не задают вопросы, ответы на которые могут оказаться чуть более сложными, чем «Я люблю мохито, а ты?»

— Совсем-совсем занят?

— Да. Очень.

— А завтра?

— А завтра мы с вами катаемся на яхте. — Лукас посмотрел на меня, и, несмотря на то, что я была в тунике поверх купальника, мои соски мигом стянулись в тугие горошины. Потому что это прозвучало так, как будто он обращался ко мне, только ко мне и исключительно ко мне. Я старалась переключиться на то, что с нами Амира, но получилось плохо.

— На яхте! Ура! Ура! Ура! — Амира подпрыгнула и повисла у Лукаса на шее.

— Садись есть, — сказал он. Но вышло недостаточно строго, и я невольно улыбнулась.

— Пока вы там разговариваете, я съем все самое вкусное, — фыркнула я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это сработало лучше любого приглашения или строгого тона: Амира подскочила и тут же принялась рассматривать стол, на котором чего только не было. Я поймала взгляд Лукаса — и в нем снова не было этих арктических льдов и пустоты. Похоже, Мальдивы действительно его отогрели.

За ужином мы разговаривали, естественно, только о яхте. Амира рассказывала, что хочет нырнуть с маской, посмотреть на разноцветных рыбок, поплавать в океане, позагорать, порулить яхтой, пофотографироваться со мной и с Лукасом, и…

Этих пунктов оказалось настолько много, что я даже приблизительно не представляла, как все это уложить в один день на яхте. Лукас воспринимал это с философским спокойствием, и я подумала, что в принципе, не такой уж он и плохой отец, как мне показалось сначала.

После ужина Амира собиралась смотреть мультики, и это он тоже ей разрешил. Правда, сказал, что останется она с Максом. Я хотела возразить, но Лукас меня опередил:

— Мне надо с тобой поговорить, Ники, — сказал он и кивнул в сторону двери. — Пойдем.

​​— Ты меня заинтриговал, — сказала я, когда мы вышли в просторный светлый холл виллы. На остров уже опустилась ночь, но света здесь было столько, что если бы не плотно закрытые двери, нас бы сожрали мотыльки.

— Чем именно?

— Разговором. Ты — и поговорить?

Лукас хмыкнул.

— Вот, именно это я и имела в виду.

— У меня для тебя сюрприз.

— Господи, еще и сюрприз. Мне прямо сейчас бежать топиться в океане?

— Подожди до завтра. — Он распахнул ведущую в его кабинет дверь, я шагнула туда, и…

Во мне кончился воздух.

Во мне кончились мысли.

Во мне кончилось все, даже сердцебиение, кажется, потому что я не слышала его.

Потому что в кресле рядом со столом Лукаса сидела мама. Моя мама. И, заметив меня, она поднялась.

Я помнила ее совершенно другой, но тогда и время было другое. Она тоже была светловолосая, с глазами цвета неба. Но у нее были более кукольные черты лица (я вобрала некоторую резкость отца), больше свойственные современному бэби-фейс. Можно сказать, моя мама до сих пор была в тренде, хотя и после явных пластических операций. И не одной.

— Ч… — Я хотела спросить, что все это значит, какого хрена, но дверь за моей спиной уже с легким щелчком закрылась, и мы остались наедине.

— Никита, — произнесла она и шагнула ко мне, но я выставила вперед руки.

Какого хрена?! Лукас, нахрен, что о себе возомнил?!

— Нет, — сказала я, пытаясь удержаться на грани истерики и шока, — не надо. Не думай, что между нами все будет так, как будто не было всех этих лет.

— Я и не думаю… я… — мама замолчала, словно подбирая слова. Волосы у нее были в длинном хвосте, а еще она была в отличной форме. Ее подруги и ровесницы удавились бы от зависти, а незнакомые люди вполне могли бы принять нас за сестер. — Я очень давно думала, как к тебе подступиться. Через твоего отца не получалось, он наотрез отказался с тобой говорить на эту тему.

— Неудивительно.

— Но я очень хотела тебя увидеть, Никита. Очень хотела! Поэтому когда меня нашли люди Лукаса…

Мне захотелось догнать его и треснуть изо всех сил. Вот такое глупое детское желание, но ничего, могу себе позволить. В конце концов, он сам притащил сюда мою маму, а рядом с матерями мы все становимся детьми. Так или иначе.

— Я с радостью согласилась. Я правда очень скучала, Никита…

— Я Ники, — перебила я. — Могу тебе только посочувствовать, но не от чистого сердца.

Я сотню раз представляла эту встречу. Сотню раз думала о том, как все это будет, что я скажу, а в реальности… в реальности все оказалось остро и плоско. Остро — потому что я чувствовала, что меня сейчас словно на тысячи частей рвет, плоско — потому что «я правда скучала, Никита», «я очень хотела тебя увидеть, Никита» — все это было как из какой-то дешевой мелодрамы. Совершенно не к месту, не в тему, и я гораздо охотнее поверила бы в то, что мою маму запихнули в частный самолет добровольно-принудительно, как меня, чем в то, что она с радостью прилетела на Мальдивы.

После того, как я ее послала, я не смотрела ее страницы, я заблокировала любую возможность с ней пересечься, и вот, пожалуйста, Лукас Вайцграф просто взял — и вытащил все это на свет, как грязные трусы со дна корзины для белья.

Мама не выглядела страдающей, она выглядела наслаждающейся жизнью, преспокойненько оставившей меня в прошлом, и это… это было замечательно. Потому что сейчас я выйду из этого кабинета, и она снова останется в прошлом.

— Ники… мне так жаль…

— Нет, — перебила я. — Нет, мама, тебе не жаль. Я, нахрен, не знаю, понятия не имею, зачем ты согласилась приехать — чтобы тебе лучше спалось, еще легче жилось, чтобы у тебя в графе «хорошая мать» стояла галочка возле пункта «Мы с Никитой подружки», но этого не будет. Никогда, ты меня слышишь? Ты никогда не станешь мне матерью, так же, как ты никогда раньше ей не была. Окей? Все, счастливо оставаться.

Я развернулась, чтобы выйти, но мама побежала за мной, схватила меня за руку.

— Я не бросала тебя, клянусь. Твой отец заставил меня уйти.

— Ну да, конечно, — я фыркнула, сбрасывая ее руку.

Злость на эту женщину придавала мне сил, только поэтому я еще не билась в истерике.

— Это правда, Ники, — тихо сказала она. — Если хочешь, можешь спросить у него.

Он не мог.

Эта мысль вспорола мне сознание раскаленным железом.

Она лжет. В отличие от нее, отец никогда меня не предавал. Он всегда был со мной. Это он утешал меня, это он сидел со мной, когда я болела.

— Я не стану спрашивать у него такую чушь.

— Но ты же хотела знать, почему я ушла. Так спроси. — В глазах мамы впервые за все время нашей встречи наконец-то сверкнула ярость. — Он ревновал меня к каждому столбу. Он меня контролировал. Проверял мои телефоны. Он мне угрожал, Ники. Скажешь, такого никогда не было с тобой?

Никогда.

Или было? Потому что мой отец обещал разрушить все, что принадлежит Робу, и он разрушил. А еще, когда стало ясно, что я не отступлюсь, он выплюнул мне в лицо:

— Ты такая же, как твоя мать.

Это был первый и единственный раз, когда он использовал такой прием, но… это, блядь, было больно. Именно тогда я ушла окончательно, это был наш последний разговор, а он больше ни разу не попытался со мной связаться. Так же, как и я с ним.

— Он сказал, что отпустит меня с одним условием, Ники. С одним условием, что я никогда не скажу тебе правду. Иначе «тебе и твоему трахарю конец».

Я прикрыла глаза. Мой мир, и без того не сильно устойчивый, сейчас напоминал сошедшую с орбиты Землю. Она неслась сквозь космос в неизвестном направлении, и у этого направления не было даже никакой определенной траектории. Я думала, что когда Лукас меня отпустит, я вернусь в родной город, чтобы помириться с отцом. Но… было ли мне, с кем мириться?

Да и стоило ли?

Мать ушла, сдавшись под его напором, она ему изменила, и у меня не было сейчас ни сил, ни желания копаться в этом грязном белье — кто, кому, почему, зачем. Но он, мать его, лгал мне. Он мне лгал все эти годы. Все эти годы заставлял меня верить в то, что я, нахрен, реально ей не сдалась.

Да пошел он.

Я не могла проверить это прямо сейчас, не могла ничего у него спросить, но я каким-то блядским шестым чувством ощущала, что это правда. Что она наконец-то сказала мне правду.

— Ты можешь просто меня выслушать? — спросила мама. — Я не прошу твоей любви, прощения, ничего такого, я просто хочу сказать то, что должна была сказать очень давно. Для меня это важно сейчас. Понимаешь?

Понимаю ли я? О да, я еще как понимала. Я отлично ее понимала, но… на этом все. Эта женщина для меня теперь чужая, в точности так же, как для меня чужой мой отец. Иногда можно остаться сиротой, имея обоих родителей, поздравляю тебя, Ники, это твой случай.

— Мне все равно, — сказала я. — Я не хочу тебя слушать.

И раньше, чем она успела ответить, вышла из кабинета.

Глава 18

Лукас

Амира как-то сказала, что Ники не видится с матерью. В принципе, он это знал и так, изучить жизни Никиты Савицкой оказалось несложно. Но почему-то именно слова дочери зацепили, и в каком-то совершенно странном порыве он нашел бывшую Савицкую, а ныне Гордон, Анастасию Гордон в Остине, штат Техас. Это был ее третий брак, за состоятельного айтишника младше ее на десять лет Анастасия вышла после того, как поссорилась со своим музыкантом. Правда, до этого у нее родилась еще одна дочь, и, видимо потому что она родилась уже в Штатах, ее было решено назвать Мелиссой. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и, когда Лукас увидел ее фото, первое, что ему пришло в голову — она штампует дочерей на 3D принтере. Мелисса была очень похожа на Ники. Очень. Разве что носила длинные волосы. Еще у Анастасии было двое мальчиков-близнецов от третьего брака, и вот они как раз были абсолютно на нее не похожи. Все это он узнал достаточно быстро — стоило только пожелать, а вот со встречей Ники и ее матери было сложнее. Он не думал об этом до того самого дня, как решил ее отпустить, и даже сейчас толком не понимал, зачем вообще все это сделал.

Даже когда шел с ней по коридору к своему кабинету, и еще больше он не понимал, почему не желает ее отпускать. Ники с самого начала была временной переменной в уравнении его жизни. В его жизни и жизни Амиры, поэтому сейчас Лукас сидел на ступеньках виллы, сворачивая в трубочку упавший лист — наподобие сигары, слушая тропический стрекот и думал о том, что совсем скоро этой переменной в его жизни не станет.

— Ты охренел?! — переменная возникла за его спиной, и она была в ярости.

Чего-то подобного, признаться честно, Лукас как раз и ожидал.

— Тебе не понравился мой сюрприз?

— Твою мать, Лукас Вайцграф, у тебя есть хоть что-то святое? Я не просила тебя лезть в мою жизнь!

Ники слетела по лестнице и сейчас, стоя перед ним, сжимала и разжимала кулаки, поэтому ему пришлось подняться.

— Что? Снова будешь молчать? А как же поговорить?! Я думала, ты меня хотя бы подготовишь к этому дерьму!

— У твоей матери была не самая простая жизнь.

— О господи! — Она развернулась и побежала по берегу прямо к кромке ночного океана.

Раньше Лукас бы просто ушел в дом, но сейчас он пошел за ней. И вовсе не потому, что она спросила, когда ей топиться, конечно нет. Ники — не из тех, кто так просто сдается. Она боец, так же, как и он, и именно поэтому ей достаточно сложно понять женщину, которую он привез на остров для нее.

Ники бегала быстро, но ему не составило труда ее догнать. Догнать, перехватить за руку, развернуть лицом к себе.

— Пусти! — она рванулась. — Если ты настолько хотел поиграть в благородство, мог бы притащить ее под конец нашего отдыха, а не на первый же день, чтобы его полностью изговнять!

— Я не собирался портить тебе отпуск, — он отпустил ее только для того, чтобы тут же перехватить за запястья, — я хотел, чтобы ты это прожила и отпустила.

— Прожила и отпустила?! Что?! Ты, мать твою, вообще кто? Ты мне не гребаный психолог, ты мне вообще никто!

Ники снова рванулась, но Лукас не отпустил, дернул ее на себя. Она с силой влетела в него, ударилась о его грудь.

— Ненавижу тебя! — выдохнула она.

— На здоровье, — ответил он, и, перехватив ее за шею, ворвался поцелуем в красивые, приоткрытые губы.

В ответ она укусила его и яростно уперлась ладонями Лукасу в плечи.

— Серьезно? Ты думаешь, меня возбуждает узнать, что моя мать, которой не было до меня никакого дела, находится в двух шагах от меня? И что мой отец мне лгал?!

Ники забилась в его руках с такой силой, что удержать ее, ничего ей не сломав, было совершенно невыполнимой задачей. Поэтому и только поэтому Лукас ее отпустил, и она снова бросилась бежать по берегу с такой скоростью, словно за ней гнались все демоны ее разума. Логичнее было бы ее отпустить, логичнее, но… Лукас снова бросился за ней и догнал там, где остров изгибался дугой.

— Ники! — рявкнул он. — Стой! Да стой же ты! Или я перекину тебя через плечо и потащу назад.

Она остановилась, резко обернувшись к нему.

— Ты только и делаешь, что таскаешь меня туда, куда тебе вздумается!

— Сюда ты приехала по своей воле.

— Я приехала сюда из-за Амиры.

— Хорошо. А я привез твою мать из Штатов исключительно для того, чтобы вы все между собой выяснили. Ты собиралась начать новую жизнь, а новую жизнь невозможно начать, не оставив прошлое в прошлом!

В ее глазах заблестели злые слезы.

— Серьезно? Ты правда не думал сменить профессию, Лукас?

— Мне уже поздно что-то менять. А вот у тебя вся жизнь впереди.

— Поздно что-то менять моему отцу! — рявкнула она так, что эхо отразило ее голос от океана. — И то сомнительно, но, если уж так говорить, я бы гораздо спокойнее жила в своей новой жизни не зная того, что знаю теперь.

— Обманываться гораздо приятнее, это факт, — он посмотрел ей в глаза. — Но еще это совершенно бессмысленно. Те, кто нам лжет, никогда не будут с нами честны и откровенны, а если это так, какой смысл находиться рядом с ними?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты серьезно не понимаешь? — Она сжала кулаки и шагнула к нему. — Когда ушла мать, это меня уничтожило! Почти уничтожило. Если бы не отец… а теперь я узнаю, что это он заставил ее уйти так. Что это он не давал нам толком видеться. Ты правда считаешь, что это то, что мне нужно было узнать сейчас? Когда я собиралась зализывать раны в отцовском доме? Когда я собиралась прятаться там, пока не смогу снова начать нормальную жизнь? Одна.

— Сейчас самое время.

Она покачала головой, а после сползла на песок и обхватила колени руками. Глядя на пену волн, мягко облизывающих берег, хмыкнула.

— Не понимаю, откуда в тебе такая жестокость. Ты же тоже терял…

Ники не договорила.

Лукас подошел ближе и опустился на песок рядом с ней.

— Возможно, в этом причина.

— Причина твоей жестокости?

— Причина того, что я предпочитаю видеть все как есть, а не как мне того хочется.

Ники вопросительно посмотрела на него, и он сказал то, что никогда и никому не говорил раньше.

— Моя мать родилась в Чили. В восьмидесятых они всей семьей бежали в Европу и обосновались в Германии, в Кельне. Через пару лет ее старшие братья примкнули к бандитской группировке. А еще через год она встретила отца. Они поженились, хотя его родители были против. Ее семья тоже не была в восторге, но потом родился я, и это как-то примирило и первых, и вторых. Мне было шесть, когда мои родители пропали, их похитили прямо из нашего дома. Отец успел затолкать меня в кухонный шкаф под раковиной, и меня просто не нашли. До восьми лет я надеялся, что они вернутся. Потом старший брат матери показал мне то, что с ними сделали. Враждующая группировка.

Она сглотнула, глядя на него широко расширенными глазами.

— Сейчас я ничего не чувствую по этому поводу, — произнес Лукас. — Но тогда мне потребовалось время, чтобы понять, что надежда может причинить гораздо большую боль, чем правда.

— Боль тебе причинила не надежда, а твой идиот дядя, — сказала Ники. — Он мог сделать все по-другому…

— Какая разница? Они все равно уже были мертвы.

Лукас поднялся и протянул ей руку.

— Возвращаемся?

Он рассказал ей это не для того, чтобы ее впечатлить, или тем более спровоцировать на жалость. Больше того, он не почувствовал ни облегчения, ни боли, когда говорил об этом. Так было всегда, вся боль осталась в прошлом. Даже когда умерла Мария, на мгновение пробудившая его к жизни, он чувствовал это на каком-то особом уровне. На такой глубине, с которой невозможно прорваться ни единой даже самой сильной эмоции или чувству. Потому что стоит им только добраться до сердца, как они убивают. Как выстрел в упор, только гораздо больнее и дольше.

Наверное, если бы сейчас она не приняла его руку, он бы просто развернулся и ушел, потому что добавить Лукасу больше было нечего. Но она приняла. Поднялась, отряхнула легкие пляжные брюки. И молча пошла рядом с ним вдоль берега.

Ники

Каждый раз, когда наши трагедии кажутся нам самыми страшными, обязательно находится тот, у кого они в разы страшнее. Это не делает нашу боль менее значимой, это просто возвращает из собственных страданий в реальность. Туда, где мир не кажется несправедливым ко всем, кроме тебя — в моменте. Туда, где ты начинаешь понимать, что завтра будет новый день, и, возможно, станет чуточку легче, а потом еще, еще и еще… И так день за днем ты соберешь себя по кусочкам и начнешь новую жизнь, в которой еще будешь смеяться. В которой у тебя будут новые радости и проблемы, а прошлое останется шрамом на твоем сердце, едва различимым, блекнущим, как и все болезненные воспоминания. Так устроена наша психика, она выбирает забывать, чтобы не сломаться.

Мы подходили к вилле, когда Лукас посмотрел на меня и сказал:

— Анастасия уедет завтра утром.

— Зачем мне эта информация?

— На случай, если тебе есть что еще ей сказать.

Мне нечего ей больше сказать.

Или есть?

По крайней мере, мои родители живы. Мой отец хоть и зажал мать в тиски своих невыполнимых условий, она осталась жива. И он сам, хоть и лгал мне, тоже жив и вполне себе успешен. И, наверное, пока мы все живы, нам всегда будет что друг другу сказать. Может быть, именно затем, чтобы двигаться дальше.

— Хорошо. Буду иметь в виду.

Я направилась к себе, но по дороге задержалась у кабинета Лукаса. Конечно, мамы там уже не было, я просто замерла, пытаясь понять, что мне делать дальше. Может ли разговор с матерью дать мне что-то еще, но… я не хотела ее видеть. Все мое существо не хотело ее видеть. Даже несмотря на то, что она мне сказала, несмотря на то, что отец поставил ей ультиматум, она могла сказать мне раньше. Могла все объяснить, когда уехала — хорошо, пусть даже не в Москву, но в Штаты. Что изменится от того, что я ей скажу, как страшно, больно и одиноко мне было ночами? Что изменится от того, что я брошу ей в лицо претензии о том, что она дерьмовая мать? Тем более что все это уже не имеет совершенно никакого значения.

Постояв немного у кабинета, я развернулась и направилась прямиком к себе. Приняла душ, упала на кровать, стараясь не думать о том, что мне рассказал Лукас. Стараясь вообще о нем не думать, потому что уже очень, очень скоро он станет моим прошлым. И об этом я тоже старалась не думать, равно как и о том, что больше не увижу Амиру. Как и о том, что вся наша с ним странная история знакомства только-только начала оживать: здесь, под мальдивским солнцем.

И пока я обо всем этом старалась не думать, я провалилась в сон, чтобы проснуться уже от яркого солнца и визга Амиры над ухом:

— Ники, вставай, надо завтракать! Скоро за нами придет яхта!

Ах, да. Яхта! Надо еще и Амиру собрать, взять все самое необходимое. Поэтому я мигом открыла глаза и быстро подхватила девочку на руки.

— С тобой будильники не нужны, ты в курсе?

Она залилась смехом, и я потащила ее прямо на руках в ее комнату, в таком виде мы и наткнулись на Лукаса: Амира, висящая на мне как обезьянка, и я, взъерошенная со сна. В его взгляде промелькнуло что-то такое, совершенно новое, человеческое, а потом…

— Амира, немедленно отпусти Ники. Ты уже взрослая.

Девочка перестала смеяться, а мне пришлось ее отпустить.

— Беги к себе в комнату.

— У тебя тут военный полигон, что ли? — не удержалась я, когда ребенок скрылся за дверью.

— Ей незачем к тебе привыкать.

Упс. Ауч. И снова упс.

— Ну да, как же я забыла.

Похоже, человеческое в его глазах мне просто показалось, потому что я еще не проснулась. А вчерашний разговор… ну, у всех бывают свои маленькие слабости.

— Я могу остаться, — сказала я, — чтобы она ко мне не привыкала.

— Эта яхта преимущественно для тебя, Ники.

Для меня?! Да что с ним не так?!

— У тебя пограничное расстройство?! — прошипела я ему в лицо. — Или как это называется?

— Может быть, — пожал плечами он.

Совершенно. Невыносимый. Тип.

— Жду не дождусь, когда избавлюсь от твоего общества! — выплюнула ему в лицо.

— Потерпи еще немного.

Жаль, в неравной борьбе у меня не получится скинуть его с яхты на корм акулам. С другой стороны, Амира без отца останется. В том, что она его любит, нет ни малейшего сомнения. Как у него вообще появилась такая девочка? Должно быть, там мать была святой. Просто святой.

Я обошла его и направилась к Амире, чтобы помочь ей собраться, и спустя полтора часа мы уже отошли от острова. Сказать, что яхта была роскошной — значит, ничего не сказать. Здесь была и зона отдыха, и каюты, и шезлонги. На борту был и бар, и детское питание, и места, где можно позагорать и навесы, чтобы не превратиться в горячие мальдивские угли. Для себя я уже однозначно решила, что не обращаю на Лукаса внимания. Провожу время с Амирой, наслаждаюсь, а потом — привет, Москва! Привет, обледеневшие дорожки, но такая привычная жизнь. Теперь я уже не была так уверена, что мне стоит возвращаться в город, где я родилась и выросла, но проблемы надо решать по мере их поступления.

Сейчас у меня одна очень важная: как не зажариться до хрустящей корочки и не превратиться в курочку гриль. А главное, надо следить, чтобы Амира не сгорела, детская кожа нежнее и вообще не создана для такого солнца.

И я следила, но, что самое удивительное, для меня это не было в тягость. Раньше, когда мы с Ди отдыхали на курортах, меня отчаянно раздражали дети. Разумеется, мы старались останавливаться в отелях восемнадцать плюс, но когда-то и нам самим восемнадцати не было, и вот это был просто лютый трэш. Меня бесило, что они визжат и брызгаются, прыгают с бортиков, носятся между шезлонгами, летят прямо на тебя на скользких камнях у бассейна, и что родителям — даже в самых дорогих отелях совершенно положить болт на то, что это происходит. Я не представляла, как можно вообще выносить это орущее нечто больше пяти часов подряд, с Амирой же…

Все это было в радость. Возможно, я просто повзрослела. Или Амира была для меня особенной, но мне не составляло труда по десять раз загнать ее тень. Сесть смотреть с ней мультики, когда она начинала капризничать. Следить, как она барахтается в воде в жилете, барахтаясь рядом с ней. Укладывать ее спать в каюте и смотреть, как смешно она сопит, перевернувшись на живот, гоняя дыханиемм легкую светлую прядку по подушке туда-сюда.

Раньше я не могла себя представить няней, но сейчас поняла, что рядом со мной просто были не те дети. И даже когда я представляла себе семью с Робом, в ней не было и сотой доли тех чувств, которые я испытывала сейчас.

— Спи, маленькая принцесса, — сказала я едва различимым шепотом и погладила ее по щеке. И пусть твой папа совершенно долбанутый король, я все равно буду рядом, пока у меня есть такая возможность.

Несмотря ни на что.

Глава 19

Ники

Вечером Лукас пришел ко мне в спальню впервые за долгое время. Несмотря на то, что сегодня на яхте он мне больше ничего не говорил про Амиру и про то, что она со мной ненадолго, видеть его совершенно не хотелось. Ни одна нормальная женщина не захочет видеть рядом с собой того, кто постоянно швыряет тебя то в ледяную пропасть, то в жерло вулкана. Иносказательно, но что-то мне подсказывало, что Лукас способен на такое и буквально.

— Мне раздеться? — поинтересовалась я, когда он вошел. — Какую позу принять?

— Я думал, мы с тобой перешагнули эту ступень.

— Я тоже так думала, но я больше не собираюсь разбираться в твоих причинах и мотивах, Лукас. Ты взрослый мужчина, знаешь, что существуют психологи и вполне способен понять, что проецировать свои травмы на хрупкую женщину — это кринж.

— Я никогда не проецировал на тебя свои травмы, — он закрыл за собой дверь и подошел ко мне.

— Ты просто меня трахал, ага.

Я сложила руки на груди, чтобы отгородиться от него. Между нами не было чувств, между нами было какое-то странное, безумное болезненное притяжение, у него — потому что я напоминала ему Марию, и это был совершеннейший изврат. У меня — потому что я привыкла к тому, что меня наказывают, к тому, что я должна постоянно доказывать всем, что я достойна любви, и постоянно за это получать. Но ничего здорового в этом не было, ни с его стороны, ни с моей.

— Я хочу, чтобы в оставшиеся несколько дней все было по-другому.

— И поэтому ты сегодня утром сказал, что Амире незачем ко мне привыкать.

— Одно другого не отменяет.

— Для меня отменяет. Для меня ненормально… — Вообще-то я не собиралась всего этого говорить, но раз уж такой разговор зашел, почему бы и нет. — Делать больно намеренно. Знаю, ты можешь сказать, что я жила в таких отношениях, но это мое прошлое. В настоящем я такого не хочу, и повторять этот опыт не хочу тоже. Ни в моральном плане, ни в физическом. Может быть, я и поломанная игрушка, но я хочу себя починить, и быть игрушкой я больше не готова.

Он кивнул.

— Поэтому если тебе не составит труда, просто не мешай мне быть рядом с твоей дочерью. Я тебе не соперница, и, как ты сам недавно сказал, нам осталось совсем немного времени вместе. Я действительно привязалась к ней, я…

Я хотела сказать, что полюбила ее, но поняла, что это всего лишь громкие слова. Ни одни слова не передадут моих чувств к этой девочке.

— Я хочу, чтобы она запомнила меня счастливой, я хочу подарить ей радость на этом отдыхе. И совершенно точно я не хочу, чтобы она видела, как я бью ее отца кокосом по голове. И как меня потом топят в океане.

Улыбка на его губах мелькнула и тут же пропала.

— Я не воспринимал тебя всерьез, Ники.

— Да, это мы уже проходили…

— Не из-за тебя, — перебил он. — Из-за себя. Мне сложно говорить о своих чувствах, и с ними тоже все сложно. Но наш разговор на берегу… это оказалось для меня слишком. Поэтому я сорвался на Амире и на тебе утром. Мне жаль.

Это сейчас воспринимать как извинение?

— Мне жаль, что я привез тебя во Франкфурт так, как привез. Мне жаль, что я говорил тебе все, что я тебе говорил.

— Иногда ты говорил что-то приятное.

Он хмыкнул.

— Но крайне редко, — я фыркнула. — Так что…

— Я пришел не трахать тебя. — Лукас посмотрел мне в глаза. — Я пришел пригласить тебя прогуляться по берегу. И да, по поводу твоей матери мне тоже очень жаль. Я не должен был ее сюда привозить, не поговорив с тобой.

Когда ты настроен защищаться или выставить кого-то за дверь, перекраивающаяся линия поведения рушит всю защиту и вообще все, что ты только что нарисовала у себя в голове. Я поклясться могла, что Лукас способен это сделать нарочно, даже Роб был манипулятором восьмидесятого уровня, а уж Лукас — с его прошлым и мировым уровнем наверняка уделал бы моего бывшего мужа в этом как пацана в песочнице. Но сейчас я кожей поняла, что дело не в этом, равно как и вчера, во время нашего разговора. Он действительно был искренен со мной.

Наверное, именно поэтому я кивнула.

— В принципе, я не очень хочу спать.

Он отступил в сторону.

— Тогда пойдем.

Мы оставили виллу за спиной и направились к кромке океана. Сейчас у меня каждый день был как год — по крайней мере, я так чувствовала. Ведь еще только вчера я бегала тут и кричала, что он притащил сюда мою мать, не спросив меня, и готова была кидаться в него песком, кроксами и прочими атрибутами отпуска, которые попадутся под руку. Мысль заставила меня усмехнуться, и Лукас неожиданно на это отреагировал.

— Вспомнила что-то смешное?

— Вчерашний день. Смешное не в нем, а в том, что я о нем думаю.

— И что же ты о нем думаешь?

— Что ты привез мою мать из гребаных Штатов, а я умудрилась сделать из этого драму. Хотя я сама просрала свою жизнь так, что могу взять первое место в номинации «Лохушка столетия».

В горле снова встал ком, и я сглотнула его, не позволив слезам выплеснуться вместе с обжигающей грудь болью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нам всегда кажется, что мы могли поступить иначе. В прошлом. Что-то сделать лучше. Но мы не могли.

— Да, это классно утешает, когда жизнь оказывается в глубочайшей жопе.

— Твоя жизнь только начинается, Ники. Ты молода, ты красива, у тебя есть здоровье, руки-ноги и голова на месте. Ты можешь делать что хочешь, ехать куда хочешь, заниматься чем хочешь, — Лукас сунул руки в карманы летних пляжных брюк.

Даже здесь он умудрялся выглядеть как гребаная звезда, в этой пляжной одежде.

— И лучше тебе не знать, как выглядит жопа на самом деле.

— Глубина чьей-то жопы не пропорциональна испытываемым человеком страданиям. Если тебе кажется, что твоя жопа глубже, тебе это просто кажется.

Лукас посмотрел на меня как-то странно:

— Это не отменяет того, что я только что сказал.

— И того, что я только что сказала — тоже. Не отнимай у меня святое право пострадать, — фыркнула я. — Кстати, знаешь что говорят? Что если женщина показывает плохое настроение при мужчине, она идиотка.

— Идиоты те, кто такое говорит.

— Роб говорил, — сказала я, обхватывая себя руками.

Да, жаловаться на бывших — это полный отстой, об этом говорят все, но я даже не жаловалась. Я констатировала факт, что я вляпалась в дерьмо. Для себя.

— А я с ним жила, — хмыкнула я. — И я его любила. Наверное. Хотя, если верить умным людям, я не любила, а пыталась натянуть сову на глобус в надежде получить любовь от того, кто мне ее дать не мог в принципе.

Лукас остановился.

— Посмотри.

Я остановилась тоже. Ночной океан был прекрасен: прозрачная днем вода сейчас была темной, и в ней отражалось усыпанное звездами небо. Такое небо не увидишь в городе, да даже здесь не увидишь, если оставаться поближе к вилле. Электричество сжирает всю естественную красоту, если дать ему волю.

Пока я так стояла, в оцепенении, в моменте красоты, от которой захватывало дух, Лукас подошел ко мне и положил руки мне на плечи. Я чуть шагнула назад и оказалась прижатой к его сильной груди. К моменту красоты добавился еще один, более чем странный — впервые в его объятиях я не чувствовала себя куклой. Впервые в его объятиях я чувствовала его.

— Ради таких мгновений стоит жить, Ники, — сказал он. — Ради того, чтобы иметь возможность видеть все это. Ради возможности однажды взять на руки своего ребенка и услышать ее первый смех.

— Давно ты это понял? — тихо спросила я.

— Не знаю. Возможно, когда встретил Марию. Возможно, когда родилась Амира.

Я попыталась отстраниться, но он не позволил.

— Но я вспомнил об этом только когда лучше узнал тебя.

— Не надо говорить мне это из жалости.

— Я думал, что ты достаточно меня изучила, чтобы понять, что я и жалость несовместимы. Я говорю это, потому что это действительно так.

— И что дальше? — Я развернулась в его руках.

— Дальше обязательно что-то должно быть?

— Конечно должно. Иначе какой в этом во всем смысл?

— Иногда смысл просто в отсутствии смысла, — он отвел прядку с моего лица. Отросшее каре стало уже достаточно длинным, чтобы челка постоянно наползала мне на глаза, при этом оставаясь слишком коротким, чтобы просто завязать волосы в хвост.

— Ты будешь по мне скучать? — со смешком спросила я. — Когда я уеду?

— Разумеется, нет.

Он поцеловал меня, и я замерла. В моей жизни давно не было поцелуев, от которых захватывает дух. Не основанных на животной страсти или привычке, не основанных на зависимости или подчинении. Были ли они вообще когда-то в моей жизни? Каким был мой поцелуй с Робом?

Ощущение такое, что у меня просто случилась чувственная амнезия: то ли все это путешествие, то ли этот последний поцелуй стер все воспоминания о том, что было до, заблокировал их, как вредоносный код.

Лукас положил ладонь мне на затылок, а я вцепилась ему в плечи, и мы целовались как ненормальные. Подул ветер, громыхнул гром — здесь, в тропиках, дожди набегали со скоростью урагана, а мы продолжали целоваться, и мир стянулся в ту самую точку, в которой существуем только мы.

Я положила ладони ему на лицо, чувствуя легкую щетину на его подбородке, и наше дыхание смешалось с порывами ветра, когда он от меня отстранился.

— Хочешь вернуться? — спросил он, когда первые крупные капли упали на пальмовые листья, на песок, вонзились стрелами в океан и в наши плечи.

— Не хочу, — я покачала головой. — Хочу, чтобы меня смыло нахрен.

И я не имела в виду дождь или океан. Я имела в виду нас, и Лукас прекрасно меня понял, потому что увлек за собой — туда, где мы оказались под хлипкой и весьма ненадежной защитой пальмовых листьев. Хлынувший тропический ливень промочил нас до нитки, расчертившая горизонт молния была такой яркой, что у меня на миг заболели глаза. Но я все равно не стала их закрывать, глядя на него. Впитывая его прикосновения, когда он стягивал с меня мокрую одежду, расстегивая его прилипшую к коже рубашку.

Мы сползли на мокрый песок, и, несмотря на отсутствие прелюдий, я приняла его в себя так легко, как будто секс у нас был буквально вчера. В этом не было ничего нежного… но это было потрясающе. Он смотрел мне в глаза, я смотрела в глаза ему, впиваясь ногтями в сильные плечи, чувствуя, как внутри меня от резких, сильных и мощных движений зарождается наслаждение,

которого я хочу.

Я не просто этого хотела, я впервые за долгое время хотела кончить так, чтобы звезды из глаз посыпались. Поэтому я обхватила его бедра ногами, позволяя входить в меня глубоко, на всю длину.

Поэтому я не сдерживала криков и стонов — глубоких, гортанных, а громыхающий прямо над нами гром поглощал их с той же легкостью, как и все остальные звуки вокруг, включая биение наших сердец. В какой-то момент я поняла, что мы остались одни в самом эпицентре шторма, нашего личного шторма, и осознание этого откликнулось в точке соединения наших тел нарастающей пульсацией.

Гром громыхнул снова, и в этот момент я действительно кончила, так остро и ярко, как, кажется, никогда в жизни. И пульсация его члена внутри меня отозвалась новой волной удовольствия, накатившей сразу следом за второй. Сжимаясь на нем, я запрокинула голову так, что рисковала просто свернуть шею.

Мой шаткий мир рассыпался осколками, чтобы потом собраться в калейдоскопе в совершенно новую картину. Особенно когда Лукас поднялся, увлекая меня за собой наверх, а после подхватил на руки.

Вспотевшие, мокрые и все в песке мы ввалились на виллу. Точнее, Лукас втащил меня на виллу, и со стороны мы могли бы наверное показаться укурившимися от счастья молодоженами. Потому что дальше, по-хорошему, он должен был бы поставить меня на ноги, попрощаться и уйти, как он обычно это делал. Или проводить меня в мою комнату и попрощаться. Или сказать что-нибудь в своем стиле, но…

Мы оказались в его комнате, в душе, и в этом душе я оказалась прижатой голой грудью к стеклу.

— У меня песок во всех местах, — хрипло выдохнула я, когда Лукас потянул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову.

— Это самое романтичное, что я когда-либо слышал.

— Никогда бы не подумала, что тебе нужна романтика.

— Хм.

Он открыл воду так неожиданно, что я дернулась.

— Ай! Лукас, ты точно биоробот! — Я попыталась высвободиться с визгом, но он не позволил.

— Ты же говорила, что у тебя песок во всех местах.

— Я не говорила, что я хочу в ледяной душ! У меня сейчас соски до лопаток втянутся!

— Я не позволю, — его ладони и впрямь легли на мою грудь, сдавив съежившиеся от холода горошины почти до боли.

Воду, он, правда, перед этим уже сделал теплее, и теперь мне не грозило превратиться в свежемороженую мумию. Тем более что от его ладоней, продолжающих играть с моей грудью, по телу растекался жар, а его каменный ствол, упирающийся мне в бедра, вызывал во всем теле дрожь предвкушения.

— Так что? — спросил он, почти касаясь губами моего уха. — Твои соски спасены?

Не сказала бы. Учитывая, что он с ними творил, сжимая, пощипывая и выкручивая, вызывая самые что ни на есть острые ощущения, наверное, им было бы безопаснее там, куда я их отправляла. Поэтому сейчас вместо ответа с моих губ сорвался стон, хриплый и низкий, совершенно порочный.

Для него это словно стало каким-то сигналом, потому что Лукас толкнул меня к стене душевой, а потом резко, одним движением, вошел. Не будь я уже растянутой во время предыдущего раунда, влажной и готовой к такому марафону, это наверняка было бы очень больно. А так оказалось просто острой сменой ощущений, от пустоты к наполненности.

К острым ощущениям от его мощных рывков, когда он входил в меня на всю длину, а после выскальзывал почти до самого предела головки, чтобы потом снова с силой толкнуться внутрь. Я задыхалась от этих ощущений, ладонями цепляясь за стену, подаваясь назад, раскрываясь для него. Позволяя ему трахать меня так, как ему удобно, так, как ему нравится, и мне это нравилось тоже. Не потому что я привыкла подстраиваться, как это было с Робом, потому что мне нравилось видеть его в отражении — его ставшие хищными, звериные черты, по которым читалось растущее внутри него наслаждение. Потому что мне нравилось чувствовать, как он меня трахает, и я получала от этого в точности такой же кайф, как и он. Сейчас мы с ним были на равных, поэтому я кончила настолько остро, насколько не кончала, кажется, никогда в жизни.

Он вышел из меня, и пульсация его члена, прижатого к моим ягодицам, заставила меня содрогнуться и податься назад. Горячая струя ударила мне прямо в пятую точку, и Лукас зарычал, притягивая меня к себе, зажимая свой член между нашими телами.

— Твою мать! — выдохнул он, вжимая пальцы в мой снова пульсирующий клитор.

И я не могла с ним не согласиться.

Глава 20

Лукас

Он не засыпал с женщинами ни до, ни после Марии. Но сегодня утром, глядя на спящую рядом Ники, не ощутил ни чувства вины, ни разочарования. До ее появления Лукас даже не мог представить, что такое когда-то случится. Что он сможет проснуться в одной постели с кем-то вроде нее. Проблема в том, что Ники перестала быть «кем-то вроде», вот только в какой момент? Она пробралась в его жизнь, в его сердце, в тело и в душу (если таковая, конечно, существовала), чтобы все изменить. Сопротивляться этому больше не было сил, а если бы даже и были, он все равно вряд ли остался бы победителем в этой битве. Не изо всех сражений надо выходить победителем, даже если ты привык всегда побеждать.

Ники не была ангелом, и Лукас отдавал себе отчет в этом, как никто другой. Она была самой обычной женщиной… до того, как стала

его

.

Его женщиной.

Этот статус стремились заполучить многие, и до его женитьбы, и во время, и после смерти Марии. Ники не стремилась, она сделала это как-то естественно и незаметно, возможно, именно поэтому сейчас это ощущалось как катастрофа.

Но катастрофа, из которой не хочется выбираться.

При всем своем гламурном прошлом Ники никогда не рисовалась, вот и сейчас она спала, как звезда. Раскинув ноги и руки в разные стороны, приоткрыв рот, хотя большинство женщин, оставшись рядом с ним, даже не позволили бы себе просто заснуть, не говоря уже о том, чтобы показаться в таком виде.

Она не злоупотребяла макияжем в принципе, но сейчас почему-то казалась особенно трогательно-беззащитной.

Что ему делать с этой женщиной-катастрофой?

Ответ напрашивался сам собой: отправить, как и собирался, обратно в Россию. Там ее жизнь, там ее друзья… или те, кто считает себя таковыми. Он знал, что Диана и Андрей Шмелёвы (Диана — Шмелёва в перспективе) сделали все, чтобы ее найти. Просто он умел хорошо заметать следы, и найти ее было практически невозможно, но они старались. Выходили на нужных людей. Делали все, чтобы понять, куда она исчезла.

Они должны обрадоваться, когда она вернется.

Так будет правильно. Правильно будет ее отпустить, пока это все не проросло в них еще глубже, пока это просто хороший трах без обязательств. Правильно будет никогда не сказать ей о том, о чем он сейчас думал, но если уж так говорить, правильнее было никогда не рассказывать Ники о своем детстве, не искать ее мать, не позволять ей приближаться к Амире.

К Амире, которая давно смирилась, что их только двое. Или только-только смирилась? Рядом с Ники дочь тоже становилась другой, как будто до нее она улыбалась для него, чтобы показать ему, что все хорошо. А после того, как в их жизни появилась она, Амира снова начала улыбаться искренне. Или он слишком много придумывает.

Амира — ребенок, она тянется своим внутренним солнцем к другому солнцу, которое греет, а Ники…

— Лукас, бога ради, скажи, что у тебя несварение, и никто не умер, — раздался голос совсем рядом.

Он вынырнул из собственных мыслей и взглянул на лежащую рядом женщину. Которая покачала головой и добавила:

— У тебя сейчас такое лицо!

— Какое?

— Был бы у меня телефон под рукой, я бы тебя сфотографировала, — она улыбнулась, и солнце, запутавшееся в пепельных прядях, словно перекочевало в глаза и в улыбку. В уголки губ.

— Поверю тебе на слово, — Лукас легко, одним движением поднялся. Желание перевернуть ее на живот и трахнуть, такую теплую, сонную, нежную было уже чем-то за гранью, поэтому он пошел в душ.

— Что там у тебя дальше по плану? — ударило ему в спину.

Холодный душ. Ледяной. Арктический.

— Пробежка.

— А у меня йога. Увидимся за завтраком?

— Да. Увидимся.

После душа и после ее ухода стало попроще. Но Лукас все равно позвонил на ресепшен и попросил, чтобы поменяли постельное белье. Потому что ее аромат до сих пор остался на наволочках. На легком покрывале, которое она сбила в комок ночью, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер. Он завернул ее в него снова, а она снова вывернулась из ткани и так и спала бы обнаженной, если бы Лукас не закинул на нее руку поверх очередной попытки не дать Ники простыть. Уже под утро, когда он сам отключился, она снова выпуталась из покрывала и превратила его в комок.

Как она провела столько времени рядом с таким ничтожеством, как этот Роберт? Она, не терпящая никакой несвободы.

Пробежка по берегу океана помогла окончательно вытряхнуть из головы все лишнее, а когда Лукас вернулся, горничная уже поменяла белье. В этом преимущество ВИП-сервиса, все делается по первому запросу, когда это нужно именно тебе.

Теперь постель больше не пахла Ники, она пахла дорогим бельем только что из прачечной, и это устраивало его гораздо больше, чем все предыдущее.

Правда, избавиться от наваждения в ее лице не удалось: когда он вышел в столовую, откуда уже доносились одуряющие запахи, он никого там не обнаружил.

— Где они? — спросил у безопасника, и тот кивнул в сторону двора с бассейном.

Лукас направился туда и увидел, что Амира сидит на краю, болтает ногами и жует круассан, а Ники придерживает плавучий столик.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Па-ап! — завопила дочь. — Пойдем к нам! У нас тут тропический завтрак!

Лукас вопросительно посмотрел на Ники, и та махнула рукой.

— Спускайся! Эта картинка преследовала меня несколько лет, теперь перестанет.

— С чего бы ей переставать?

Вообще-то он был одет к завтраку. А не для бассейна: в рубашке и брюках завтрак в воде представлялся сомнительным удовольствием.

— С того, что любое искушение теряет силу, когда ты ему поддаешься.

Он чуть не сказал «С тобой это не сработало», но вовремя себя остановил. Ушел в дом, чтобы переодеться, а когда вернулся, обнаружил, что Амира бултыхается в бассейне, а Ники стоит рядом и страхует ее.

— Вы решили устроить мне завтрак со вкусом воды из бассейна? — скептически хмыкнул он.

— Ты бы еще дольше ходил, — поддела она.

В этот момент Лукас поймал себя на мысли, что хочет провести с этой женщиной всю жизнь.

Ники

С утра я была совершенно затраханной. Настолько, насколько это вообще возможно. Затраханной в том самом смысле слова, которое мне всегда нравилось. Лукас Вайцграф ни по одному параметру не подходил на роль идеального мужчины для меня, но как-то так получилось, что именно с ним у меня случился тот самый мэтч.

Он не рисовался в постели, как Роб, но он точно знал, где меня гладить, где целовать, где можно добавить остринки боли, а где лучше не надо, чтобы мой оргазм получился таким, о каких сочиняют книги. Хотя сейчас я начинала подозревать, что не в книгах дело. Такие оргазмы — это не про книги и даже не про порно, такие оргазмы — это про то, когда ты встречаешь человека, с которым у тебя складывается пазл.

По тому, что нравится тебе. По тому, что нравится ему.

По тому, как он тебя видит, слышит и чувствует, как он тебя запоминает и что он делает для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Обратное тоже верно. Потому что удовольствия в одну сторону не бывает. Мне, например, нравилось чувствовать, что я заставляю его терять над собой контроль. Нравилось видеть, что у него крышу срывает от прикосновений ко мне и от моих прикосновений.

И да, я почти дозрела до того, чтобы встать перед ним на колени снова. Но уже по собственному желанию. И не в стиле наших с Робом игр. Просто я хотела кайфануть от его вида, когда его член будет у меня во рту.

Говорят, соблазнить мужчину достаточно просто — для этого и нужно всего-ничего: смотреть ему в глаза и думать о сексе, представлять, как вы будете друг друга иметь и в каких позах. Возможно, я просто перегрелась на солнце, если я захотела его соблазнять. Или перетрахалась. Или и первое, и второе вместе, но сама эта мысль мне понравилась неимоверно. Она меня возбуждала не меньше, чем все предстоящее.

Единственное, что меня останавливало от того, чтобы проделать все это прямо сейчас, а точнее — единственная — это Амира. Не представляю, как живут молодые пары с ребенком. Не с тем, который кушает по семь раз в день и не дает спать, а с такими вот озорными обезьянками, которым нужно внимание-внимание-внимание, и которые не дают лишний раз где-нибудь уединиться.

Не знаю, что произошло этой ночью, похоже, мы с Лукасом открыли портал в Секс. Потому что мое либидо, до этого мирно почивавшее после неудачного брака с Робом, взлетело до неба, врезалось в Солнце и, по ходу, от него зарядилось.

Иначе с чего мне так смотреть на его губы, когда он ест?

Фу, Ники, фу такой быть!

Дай человеку поесть спокойно. Или просто дай…

Я мысленно прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться на Амире, которая потребовала, чтобы я научила ее лежать на спине. Она видела, как я делаю это в океане, но Лукас строго-настрого запретил мне ее учить делать это там. Хотя на соленой воде гораздо проще научиться лежать, чем на пресной, я вот училась на пресной, в реке на пляже. Помню папины руки под спиной, высокое, какое бывает только в детстве, небо и яркое-яркое солнце.

— Расслабься, — сказала я Амире, которая, пытаясь удержаться на поверхности, медленно но верно погружалась в воду. — Просто расслабься и доверься воде.

Я выкинула отца из своей головы, чтобы не позволить ему спутать мне все планы. Сегодня будет самый лучший день в моей жизни, я так решила.

— Я тону! — пискнула она.

— Ты не утонешь, я тебя страхую. Но чтобы научиться держаться самой, тебе придется довериться мне и себе. Расслабься. Позволь воде тебя удержать.

«Расслабься, Ники. Вода тебя держит». — Голос отца зазвучал в ушах, и я напряглась. Но мне на плечи вдруг легли руки, а я сама оказалась прижата к сильной груди.

Меня окатило его близостью, жаром прогретого солнцем тела. А еще мыслью: он первый раз обнял меня при Амире.

Вот как тут учить маленькую девочку расслабляться, когда сама напряглась? И дело было не в том, что это произошло неожиданно, скорее, в том, что Лукас в моей системе координат оставался отмороженной недосягаемой сверхновой. Мы с ним могли трахаться, спонтанно, под дождем на пляже, в душевой, да где угодно, он мог мне даже рассказать о том, что произошло в его детстве, но в свою жизнь он меня не пускал. Поэтому сейчас во мне с хрустом раскололся его образ, потому что я знала, что между нами никогда ничего не будет. Ничего, кроме секса. Это было как курортный роман, только с началом из второсортного русского боевика. Но…

Я не была готова к новому витку близких отношений.

И уж тем более я не была готова к новому витку близких отношений с ним.

Я осознала это так же отчетливо, как то, что он меня держал, но может быть, мне просто показалось? Потому что почувствовав мое напряжение, Лукас мгновенно отступил.

Нет, серьезно, Ники. Какие отношения?

— Ники, Ники, я держусь! — Я поняла, что пока у меня в голове крутился калейдоскоп мыслей о том, что между нами было, что будет, и дальше по тексту, Амира действительно распласталась в бассейне в позе морской звезды.

Мои ладони почти не касались ее кожи, она отлично держалась на воде.

— Ты молодец! — воскликнула я, и меня окатило ее радостью. Такой же яркой и солнечной, как она сама. — Я же говорила, у тебя получится!

К счастью, Лукас занялся завтраком, а Амира продолжила практиковаться. Ей так понравилось лежать на воде, что просто плавать было уже не интересно, и я ее понимала. В детстве мне тоже нравилось именно это: лежать на воде, смотреть на небо, щурясь от яркого солнца, Смотреть, как по бесконечной высоте плывут густые кудрявые облака. Улыбаться этому миру.

— Ложись со мной! — сказала Амира, бултыхнулась и повисла на мне как маленькая обезьянка. Или как коала.

— Хочешь перестать быть единственной звездой?

— Ложись со мной! Ложись со мной, Ники! Ни-ки-ки-ки-ки-ки-ки!

Она хохотала, цепляясь за меня и бултыхаясь в воде, и я понимала, что рядом со мной абсолютно счастливый ребенок. Ребенок, который дурачится рядом со взрослыми, чувствует себя в абсолютной безопасности. Безгранично счастливым.

— Ладно, ладно, — сказала я. — Но сначала ты.

Она радостно распласталась на поверхности воды, и я к ней присоединилась. Амира коснулась меня пальчиками, и я легко погладила ее руку. Оказалось, что взрослой тоже достаточно прикольно лежать и смотреть на солнце. На плывущие густые белые облака, как пенные шапочки. И улыбаться.

Глава 21

Лукас

Амира и Ники прямо в бассейне занялись перечислением того, на кого похожи облака, а он все еще пытался справиться с чувством, которое не давало ему покоя. Он обнял ее в бассейне на каких-то инстинктах, он не должен был этого делать — но рефлексы сработали быстрее мыслей, мощнее всех «должен» и «не должен». Это было какое-то первобытное чувство: прикоснуться к женщине, которую считаешь своей.

Особенно когда она учит твою дочь, как держаться на воде. И делает это в точности так, как делала бы Мария.

Именно эта мысль была опасной, поэтому Лукас отстранился.

Ники не заслужила того, чтобы ее сравнивали с Марией, такой как Мария больше не будет. Впрочем, такой как Ники — тоже. Он осознал это в тот момент, когда отстранился.

Закончив с завтраком, Лукас вылез из воды, оделся и вернулся на шезлонг с ноутбуком. Ники с Амирой то прыгали в бассейн, то вылезали, чтобы погреться на солнце, но поразительно — раньше любой отвлекающий во время работы фактор вызывал в нем глухое раздражение, сейчас же ему абсолютно не мешал их смех. Их радость. Плеск воды.

«Сегодня ночью нас пытались взломать, — пришло сообщение от Йонаса. — Мы отбились, но атака была на уровне».

Лукас нахмурился:

«Чего они хотели?»

«Порушить систему. Украсть данные. Просто тебе нагадить».

Он прищурился:

«Удалось проследить атаку?»

«Если бы. Я же сказал, все сделали профессионалы».

«Профессионалы уровня Зеро или уровня Графа?»

По сути, большой разницы не было: Зеро и Граф были его основными конкурентами, но они никогда не вмешивались в дела друг друга. Граф специализировался на банковском сегменте, Зеро был ближе к нему по специфике и клиентуре, но не гнушался работать с такими, как Ростовский и заходить на территорию Даркнета».

«Графу с нами делить нечего».

«Я тоже так подумал».

Значит, Зеро.

«Я с ним свяжусь».

Лукас захлопнул ноутбук, как раз когда Ники в очередной раз выходила с Амирой из бассейна.

— Кому-то пора в душ и отдыхать, — сказала она. — Смотреть мультики, а потом обедать.

— Ну Ники-ки-ки-ки-ки!

— Ничего не знаю. Вечером еще сходим на пляж, — она завернула Амиру в полотенце, подхватила на руки и, оглянувшись на него, пошла к вилле.

Лукас поднялся и пошел за ней. Точнее, это выглядело именно так, что он пошел за ней, хотя раньше ему бы такое даже в голову не пришло. А теперь вот — пришло, хотя и не должно было. На английском «Ники-ки-ки-ки-ки» звучало очень забавно, Амира так вообще вела себя как будто знала ее всю сознательную жизнь. Наверное, это особенность детей — присваивать тех, кто им нравится, окончательно и бесповоротно. Основная проблема заключалась в том, что теперь ему тоже хотелось присвоить Ники, окончательно и бесповоротно. Хотя время было совершенно не подходящее. Время, ситуация, начало их знакомства, все это было вообще не в тему, совершенно не тем, из чего может вырасти что-то серьезное.

Разговор с Зеро ему не понравился. Тот не стал отрицать свою причастность, он никогда не отрицал. Тридцатипятилетний выходец из Аргентины, компьютерный гений, он строил свою империю на другом континенте, и раньше они друг друга не трогали. То, что произошло — на сто процентов очевидно, было заказом. Лукас прекрасно понимал, что их система защищена отлично, но не идеально. Будучи в этой сфере давно, он знал, что влезть можно куда угодно. Даже если напротив тебя такой же профессионал. Эта игра напоминала игру в шахматы, когда сходятся два чемпиона. И продолжаться она может достаточно долго.

— Мне нужно имя, — сказал Лукас, — того, кто тебе заплатил.

— Я не продаю данные о клиентах, — хмыкнул Зеро, — у меня тоже есть кодекс чести. Хотя ты считаешь иначе.

Лукас не стал комментировать.

— В следующий раз я отвечу, — сказал он.

— Я так и сказал. И сказал, что война с тобой мне не нужна. Поэтому второго раза не будет.

Разговор был донельзя короткий, но в целом все равно информативный. Зеро не назвал имя, но он не стал его поправлять, когда Лукас сказал «того». Это могло быть как обманкой, трюком, так и подсказкой-авансом за случившееся. Лукас поставил бы на второе. Да, в мире информационных войн и компьютерных технологий никогда не было особой определенности в том, с кем ты общаешься. Но Зеро не брал анонимные заказы, это было уже его правило, а еще в его правилах было общаться с заказчиками лично. Так же, как и у Лукаса. Он оценивал их тоже, но по своим, особым критериям.

Мог ли Ростовский на это пойти?

«Последи за Ростовским», — написал он Йонасу и вышел к обеду. Впервые за долгое время ему хотелось обедать не в одиночестве. Амира была не в счет, когда у него было свободное время, он старался посвятить его дочери. Не всегда удачно, потому что ему было достаточно сложно общаться с маленькой девочкой, с маленькой женщиной, которой еще только предстояло взросление. Вот Мария с ней ладила отлично, она как будто видела ее насквозь.

И Ники тоже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Амира спит, — сообщила она, когда Лукас опустился за стол. — Она наплавалась так, что сейчас ей не до еды. Я разрешила ей поесть, когда проснется.

Она сказала «я разрешила ей», и у Лукаса даже не возникло желания ее поправить.

— Что? — переспросила она, истолковав его взгляд по-своему. — Ты хочешь, чтобы я ее разбудила?

— Нет. Ты ее няня.

— Ну слава богам Мальдив, а то я уже подумала, что снова сделала что-то не так.

Ему показалось, или на слове «няня» в ее глазах мелькнуло облегчение? Или разочарование? Или все вместе?

Лукас всегда гордился своим умением читать людей, но Ники удавалось его запутать. Основательно. Только ей такое, кажется, и удавалось.

— Пройдемся? — сказал он, когда обед закончился.

— Ты хочешь от меня избавиться? Если да, то мог бы придумать более гуманный способ, чем превращение меня в горстку пепла. Хотя сначала я обгорю, с меня начнет слезать кожа…

— Есть такая штука, солнцезащитный крем, — кажется, она научила его говорить в своем стиле. — Попробуй, тебе понравится. Еще шляпа с широкими полями и лимонад от перегрева. Или манговый фреш со льдом.

— Господи, а ты умеешь соблазнять.

Лукас приподнял брови.

— Зачем тебе так нужно вытащить меня с виллы с кондиционерами?

— Чтобы ты почувствовала разницу.

Теперь уже брови приподняла она.

— Мне проще разговаривать, когда я иду. Если мы будем ходить туда-сюда по вилле, охрана решит, что у нас солнечный удар.

— Он у нас будет, если мы пойдем гулять, — буркнула она. — Ладно. Мне готовиться к чему-то страшному?

— Обсудим твой отъезд.

Или, точнее, не-отъезд.

Лукас даже этого не сказал. Просто подумал, а Ники уже изменилась в лице, как будто прочитала его мысли.

— Я переоденусь и вернусь, — сказала она и исчезла в дверях столовой.

Ее не было достаточно долго. Настолько долго, чтобы им действительно успели принести манговый фреш со льдом, и даже несмотря на плотные стенки сохраняющих температуру бокалов, они успели запотеть и покрыться капельками снаружи.

Но, когда она вышла, в легком платье, под которым угадывались контуры черно-белого купальника, с огромной широкополой шляпой в руках, Лукас ненадолго замер. До встречи с Марией и после ее смерти женщины были для него лишь способом снятия напряжения. Он пытался вписать Ники в это уравнение, когда она только-только появилась в его жизни. Пытался убедить себя в том, что она — тоже одна из, проходная. Что рано или поздно он просто уберет ее, как шахматную фигуру, сдвинет в сторону и забудет об этой партии. Но начиная с самого первого дня, с первого мгновения их встречи, он себе лгал.

Лукас зацепился за их схожесть с Марией — внешне, вот только они совершенно не были похожи. Мария была легким бризом, Ники — ураганом, его жена напоминала спокойную быструю реку, рядом с ней он ощущал себя в объятиях ангелов, в которых она верила, Ники же — это бурлящий океан, в глубинах которого можно обнаружить таких демонов, какие никому и не снились. Но сейчас он понимал, что в ней его привлекла не схожесть с Марией, а именно она сама.

Сумасшедшая, дерзкая, опасная. Практически как его жизнь.

Мария появилась в ней, чтобы он увидел, что может быть другим. Она сама была как ангел, коснувшийся его своим крылом.

Ники стала той, кто перевернул его жизнь с ног на голову. Она изменила все. Вытряхнула из панциря, в который он сам себя заковал, и помогла взглянуть на все по-другому. Даже на то, что он считал безвозвратно утраченным, неприкосновенным. На отношения с дочерью, на то, что когда-то казалось недостижимым.

Когда Лукас слышал о людях, которые идеально подходили друг другу, в лучшем случае этот сладкий бред вызывал у него желание поморщиться. Потому что даже несмотря на его чувства к Марии, он никогда не считал, что они подходят друг другу идеально. Мария была ангелом, он — дьяволом, и, оставаясь рядом с ней день за днем, он все равно продолжал думать, что он пачкает ее своим образом жизни. Тем, чем он занимается.

С Ники такого не было. С Ники было все то, о чем говорили те люди, которые вызывали желание поморщиться. Она подходила ему идеально, и Лукас, живущий на скоростях передачи информации через спутники, осознавал это слишком долго. По крайней мере, он так считал.

Или же понял сразу, но не хотел признать. Он пытался этому сопротивляться даже здесь, когда мальдивское солнце расплавило лед в груди, пытался ее оттолкнуть.

Ничего не получилось.

А что получится, если он попытается ей об этом сказать?

— Пойдем? — спросила она, и он поднялся.

Они вместе спустились по ступенькам виллы, но направились не в сторону раскаленного океаном солнца, а вдоль берега в тени пальм.

— Если меня укусит что-то ядовитое, — фыркнула она, — ты будешь в этом виноват.

— Здесь нет ничего ядовитого, это отельный остров.

Ники фыркнула.

— Здесь есть песчаные блохи, я это точно знаю.

— Точно?

— Сто процентов.

— И чем же они опасны?

— Они больно кусаются, пьют кровь, могут отложить яйца тебе под кожу… Тебе неинтересно это рассказывать, Лукас, ты даже не морщишься!

— В моей жизни есть и были вещи пострашнее песчаных блох.

Например, предстоящий разговор.

— Верю! Но мог бы хотя бы сделать большие глаза и впечатлиться.

— Я не умею делать большие глаза.

— Ну прости, я забыла, что ты у нас ходячий ледогенератор, — подтверждая свои слова, она смачно всосала через трубочку манговый фреш.

Лукас предпочел снять крышку и пить по-старинке.

— Вообще, знаешь, я думала, ты закажешь себе какой-нибудь ром или что-то такое крепко-крышесносяще алкогольное.

— Теперь у меня чувство, что ты хочешь от меня избавиться. К тому же, я должен был попробовать то, что нравится тебе.

— Зачем? — Она поправила шляпу, порывающуюся улететь на песок.

— Хочу знать о тебе все. Не из файлов. От тебя.

Ники споткнулась. Они ушли уже достаточно далеко, к тому же, напрямую, не по кромке берега было быстрее.

— О-о-о! — воскликнула она. — Смотри, Лукас, наше памятное место!

Прежде чем он успел хоть что-то добавить, она бросилась к одной из пальм, подхватила упавший высохший листок и черешком написала что-то на песке.

Когда он приблизился, увидел осыпающиеся в буквы песчинки, но прочитать все равно успел: «Здесь трахались Ники и Лукас». Она ехидно посмотрела на него, облизала губы и дописала: «Несколько раз».

Глава 22

Ники

Я не хотела ничего серьезного. Я к этому была не готова. Особенно сейчас, особенно с Лукасом, особенно после Роба, но это серьезное надвигалось на меня, как тропический шторм на острова, неотвратимо и стремительно, поэтому я сделала то, что умела лучше всего. Свела все к одному-единственному и самому древнему инстинкту.

И да, я действительно его безумно хотела. Это напоминало какое-то помешательство, но я хотела этого мужчину везде и во всех позах. То ли Мальдивы разогрели нас до какой-то конкретной точки, после которой остановиться было уже сложно, то ли Мальдивы здесь были ни при чем, и это произошло по какой-то другой причине, но получилось так, как получилось. Мою надпись мы стерли очень быстро, а потом я убежала купаться под палящие лучи дневного почти-экваториального солнца.

Лукас за мной не пошел, предпочел остаться в тени, но, когда я вернулась, притянул меня к себе, устраивая у себя на плече. Я даже не стала сопротивляться, потому что знала, что наше маленькое мальдивское приключение скоро закончится, и он вернется к себе, в свой Франкфурт-на-Майне, а я в Россию. И дальше по списку.

Так все и будет, если я не позволю ему сделать это чем-то большим. И я не позволю. Поэтому я сейчас завозилась в его руках:

— Пойду еще раз искупаюсь. Хочешь со мной?

Он насмешливо посмотрел на меня:

— Сказала женщина, которая боится сгореть.

— Не просто боюсь, я на самом деле постоянно сгораю.

— Ты ни разу за все время здесь не сгорела.

— Это просто потому что я знаю меру… ай!

Он ощутимо ущипнул меня за сосок через купальник, но мне понравилось. Мое тело привыкло к такому обращению и реагировало на него однозначно, и, я могла поклясться, Лукас прекрасно об этом знал. А это значит, что он передумал делать наши отношения чем-то большим. Или, может быть, и не собирался. Просто я чересчур нервно отреагировала на его «Хочу знать о тебе все. Не из файлов. От тебя». Может, это значило только то, что он сказал, и ничего кроме. Может быть, он имел в виду, что тоже хочет взять все по максимуму от наших последних дней здесь. От наших последних дней вместе. А я просто надумала себе всякого в лучших традициях «Она уже представила и свадебное платье, и как они вместе с детьми путешествуют».

Хотя, если уж говорить откровенно, мне понравилось путешествовать с ним. И с Амирой. Это было то, что я когда-то себе представляла, будучи с Робом. Только на месте Роба был мужчина, которого я в то время еще не знала, и девочка, которая перевернула все мои представления о материнстве — о том, что можно вот так в один момент полюбить чужого ребенка, как будто она твоя, все остальное сбылось с удивительной филигранной точностью.

И нет, я не должна была об этом думать. Но я подумала.

К счастью, все мысли вылетели у меня из головы, когда пальцы Лукаса скользнули под чашечку моего купальника, продолжая играть с моей грудью.

Какие-то поразительно короткие острые мгновения.

Лукас приподнял меня и поставил на колени так резко, так резко оказался внутри, что я задохнулась от смены ощущений. Никогда не представляла себя безостановочно трахающейся на песке в дикую жару, даже в тени, но настоящая жара сейчас творилась у меня внутри. По всей протяженности соединения наших тел. Как будто не было первого раунда от силы пятнадцать минут назад, как будто мы не распугали всех крабиков, птичек и прочих местных обитателей моими криками.

Впрочем, сейчас я не кричала, каждое его движение во мне срывало с губ какой-то протяжный стон. Такой же длинный, как скольжение во мне, и такой же чувственный. Песок рассыпался под моими пальцами, не позволяя даже толком за него зацепиться, а его ладонь продолжала терзать мою грудь. То одну, то, когда чувствительность становилась уже слишком острой, другую. В довершение всего его пальцы скользнули между моих влажных складок, сдавливая клитор, и я выдохнула какой-то совсем уже пошлый стон.

И наслаждение, взорвавшееся в моем теле мощным, яростным, сильным оргазмом, от которого потемнело в глазах. Я даже почувствовала, как Лукас вышел из меня, чтобы кончить, и сползла на песок, чтобы через мгновение снова оказаться в его объятиях.

Это было неправильно. Вот так чувствовать себя рядом с ним.

Удивительно, точно на своем месте. Здесь и сейчас. Невероятно, бесконечно измотанной наслаждением и кайфующей от этого. В его руках время словно останавливалось и превращало меня из Ники, которая осталась одна в полной заднице и понятия не имела, что делать со своей жизнью, в Ники, которая умела чувствовать ее так ярко, что даже мальдивское солнце удавилось бы от сознания собственной неполноценности.

«Ты был моим персональным Адом, Лукас Вайцграф, — мелькнула сумасшедшая мысль, а за ней пришла не менее сумасшедшая: — Но мне понравилось в этом Аду».

— О чем ты думаешь? — Его пальцы, пальцы, которые только что гладили меня снизу, еще хранящие мой запах и вкус, скользнули по моим губам.

О том, о чем я никогда тебе не скажу.

— Так, обо всякой ерунде.

— Например?

— Тебе недостаточно быть только внутри моего тела? Хочешь еще войти в мои мысли?

Лукас повернулся ко мне:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты поразительно проницательна, Ники. Я хочу тебя всю.

Я сдавленно фыркнула:

— Ну в таком случае, я думала о том, что идти по такой жаре назад без фруктовых коктейлей со льдом будет еще более изнурительно, а я уже затрахалась.

Он расхохотался. Надо признаться, смех у него тоже звучал крайне соблазнительно. Возможно потому, что смеющегося Лукаса Вайгцграфа можно было увидеть с той же вероятностью, что и шаровую молнию.

— Останемся здесь навсегда?

— Прозвучало страшно, знаешь ли. Но да, это выход.

Лукас хмыкнул, а потом поднялся и протянул мне руку.

— Есть еще один выход, Ники-ки-ки-ки-ки-ки-ки.

Я закатила глаза, но руку все-таки приняла. Следуя его примеру, оделась.

— Да, есть, идти и не думать о том, как это тяжело и бла-бла-бла… — договорить, впрочем, я не успела. Потому что Лукас подхватил меня на руки и пошел в сторону нашей виллы.

После совместного вечера на океане, в бассейне и за просмотром мультиков вместе с Амирой (клянусь, я никогда не видела у Лукаса такого лица, как когда он смотрел на экран, а там бегали смешные цветные чудики), мы устроили очередной марафон, из-за которого мне по ощущениям будет завтра проблематично даже ходить, мы бы, наверное, снова заснули вместе, если бы нас не разбудил крик Амиры. Не знаю, кто вскочил быстрее, я или Лукас, но в спальне у нее мы оказались одновременно, закутанные в халаты на голое тело, и я, застыв в дверях, наблюдала за тем, как он ощупывает ее взглядом.

— Мне приснилось чудовище-е-е-е… — ревела Амира, пока Лукас гладил ее по голове. — Оно вылезло из джунглей и меня съело-о-о-о!

Да, как ни крути, а дети во всех временах и странах одинаковы.

Я открыла шкаф и заглянула туда:

— Здесь нет, — сказала я.

И, прежде чем Лукас успел отреагировать, заглянула за шторы:

— Здесь тоже. И здесь, — я сдвинула двери панорамного балкона в стороны лишь на миг и вернула их на место.

Амира всхлипнула, а Лукас посмотрел на меня как-то странно. Хотя в случае Лукаса и странностей, по-моему, между нами в последнее время все было более чем странно. Дальше некуда.

— А если оно осталось в моем сне? — спросила девочка. — И вернется, чтобы меня сожрать?

— Ну… с одной стороны, оно, конечно, может так поступить, — я села рядом с ней на постель с другой стороны, чтобы не мешать Лукасу ее обнимать, — но и ты можешь его сожрать.

Амира моргнула:

— Это как это?

— Ну вот представь, приходит к тебе чудовище и собирается тебя сожрать, а ты ему говоришь: «Я уже большая, и сама могу тебя сожрать»! И становишься большой-большой, в разы больше чем это чудовище. Это твой сон, и в нем ты можешь делать все, что угодно, легко. Тебе даже не обязательно его есть, когда оно увидит, как ты можешь, оно испугается и убежит.

Амира улыбнулась сквозь слезы:

— Правда?

— Правда. Я проверяла. Но я останусь с тобой, чтобы быть рядом, когда чудовище появится. Чтобы напомнить, кто здесь большой и самый главный.

Амира пискнула и полезла ко мне обниматься, а Лукас хмыкнул:

— Похоже, я здесь уже не нужен.

— Если только не хочешь посмотреть, как улепетывает чудовище. Но думаю да, мы останемся здесь вдвоем, у нас свои женские секретики. Как укрощать чудовищ.

Мне показалось, или он посмотрел на меня гораздо более внимательно? А впрочем, показалось или нет я понять не успела, на Лукаса уже замахали руками:

— Пап, папа, ну уходи! У нас тут свои женские секретики.

По укрощению чудовищ, ага. Я не сдержала улыбки, когда он вышел. Амира же прижалась ко мне и, когда я снова приглушила свет ночника, выдала:

— Ты такая смелая, Ники!

— Я ужасная трусиха вообще-то, — призналась я. — И в детстве тоже боялась чудовищ.

— Ты?! Ни за что не поверю!

— Откуда бы я тогда знала способы борьбы с ними?

Амира задумалась.

— Да. Тогда я рада, что ты стала смелая и смогла научить этому меня!

А я-то как рада!

В ответ я притянула девочку к себе и поцеловала в макушку.

— Спи. Я никуда не уйду.

— Я знаю, — пробормотала она. У нее уже слипались глаза, поэтому Амира заснула раньше, чем я успела сходить к себе за одеялом: все-таки спать под кондиционером с мокрой головой — а я еще не успела высушить волосы после душа — не самый лучший вариант. Если я, конечно, не хочу потом проснуться с заложенным носом и больным горлом.

Я тоже заснула быстро, день с Лукасом меня вымотал. В хорошем смысле этого слова, потому что если и быть затраханной, то только так. Наверное, я бы проспала до обеда, если бы не проснулась в той же самой темноте, разрываемой только неярким светом ночного светильника. От автоматной очереди.

Это состояние, когда тебя резко выдергивает из сна на адреналине, не сравнимо ни с чем. Ты просто садишься на кровати и делаешь все, как спецназовец, которого обучали несколько лет, потому что понимаешь, что любое промедление может стоить тебе жизни.

— Амира! — Я подхватила девочку и встряхнула ее. — Амира!

И резко стянула ребенка на пол, следом за собой.

— Ники… Что происходит?

Автоматная очередь повторилась, одна, другая, третья. Следом зазвучали одиночные выстрелы.

Амира широко распахнула глаза: к счастью, мы с ней сидели за кроватью, и это позволяло мне надеяться, что ее не зацепит, и меня тоже. Да, состояние «Я попал в боевик» никто не отменял, потому что мозг все еще отказывался воспринимать это как реальность. Тело действовало на инстинктах, а разум тормозил, и он тормозил тем сильнее, чем больше я осознавала масштаб катастрофы. Потому что от моего решения зависело, что будет дальше.

Остаться в комнате?

Выбежать в коридор?

Сейчас от моего решения зависела не только моя жизнь, но и жизнь маленькой девочки.

— Ники… — Глаза ее начали наполняться слезами.

— Тс-с-с… — Я приложила палец к губам. Что бы там ни происходило, вряд ли стоит облегчать стреляющим жизнь и помогать нас найти. — Все будет хорошо. Сейчас мы найдем твоего папу, и все будет хорошо.

Она всхлипнула и кивнула.

— Посиди пока здесь, хорошо? Не вылезай из-за кровати и не вставай. А я выгляну в коридор.

Сложно сохранять спокойствие, когда отовсюду доносятся выстрелы, но я все-таки на коленях подползла к двери и приоткрыла ее. И тут же захлопнула дверь, потому что от грохота выстрелов заложило уши, а характерный стук упавшего тела (или тел?) заставил зажмуриться и задышать часто-часто.

Так, Ники, дыши. Дыши, пожалуйста, потому что если сейчас тебя накроет паникой, Амира останется без поддержки, а мы ведь этого не хотим, правильно?

Подозреваю, что именно присутствие Амиры не позволило мне упасть в эту бездну под названием «вопящая Ники»: я продышалась и повернулась к ней.

— Там небезопасно. Лучше всего, если мы останемся здесь.

— Они нас убьют? — пискнула девочка. Она тяжело дышала, и вот у нее уже точно начиналась истерика. — А папа? Что с папой? Они убью папу? Они пришли за папой?!

Последнее она почти выкрикнула, а потом с силой, которой я от нее не ожидала, оттолкнула меня и бросилась к двери.

— Амира!

Я вскочила, чудом не свалившись через оставленные на полу Амирины шлепанцы, и почти успела ее схватить. Почти. Но дети бегают быстро, а эта девочка бегала особенно быстро. Она вылетела за дверь, и я вылетела следом за ней, чувствуя, как внутри все сжимается от страха.

— Амира! — шепотом крикнула я. — Амира, вернись!

Но она уже бежала по коридору в сторону грохота, и я чуть ли не в два прыжка догнала ее, прижимая к себе.

— Пусти, пусти, пусти! — заорала она, вырываясь. — Они пришли за папой! Они его убьют!

Она брыкалась и царапалась, и шею обожгло болью, а следом меня обожгло диким первобытным ужасом, потому что прямо на нас вылетел мужик с пистолетом. Это не был один из безопасников Лукаса, их я уже всех знала в лицо, поэтому сейчас, развернувшись, инстинктивно закрыла Амиру собой. Как раз в тот момент, когда прозвучал выстрел.

Глава 23

Ники

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. У меня особо ничего не проносилось, кроме, почему-то, наших с Дианой посиделок в баре, когда мы напились, а домой возвращались на бровях, и отец потом орал, как потерпевший. Это было единственное, что промелькнуло перед глазами, а в остальном я просто ожидала почувствовать страшную боль и темноту, но боялась почему-то не за себя, а за девочку, которую сжимала в объятиях.

Правда, боли почему-то не было, как и темноты, а еще был стук упавшего тела. Я обернулась и увидела Лукаса с пистолетом. Он почти не изменился. Почти. У него было знакомое мне по Москве и Франкфурту выражение лица, разве что рубашка и лицо были забрызганы кровью. Не его.

— Уведи ее отсюда, — сказал он. — Возвращайтесь в комнату и сидите там, пока я не скажу.

— Па-ап!

— Амира, — он не повысил голос, но девочка притихла в моих объятиях. Позволила мне подняться, унести ее так, чтобы она не увидела мертвого мужчину. Я действовала на автопилоте, но, только оказавшись с Амирой в ее спальне, я поняла, что меня трясет.

Несмотря на мою бурную молодость и на Роба, который периодически устраивал мне адреналиновые встряски, моя жизнь была до ужаса банальной и предсказуемой. Это Диана вечно влипала во что-нибудь этакое, а я никогда не видела и не слышала перестрелок, не считая кино. И да, если вы думаете, что если перестрелки в кино и в реальной жизни — это одно и то же, вы ошибаетесь.

Меня трясло так, что зубы стучали друг о друга, не помогало даже присутствие Амиры рядом. Я усадила девочку за кровать, на то место, где мы сидели, когда началась стрельба до того как она выбежала в коридор. Сама села рядом и сунула руки между коленей, чтобы она не чувствовала, как сильно меня колотит. Что я сейчас трясусь как осиновый лист, пытаясь справиться с откатом от адреналина.

А перед глазами стояло лицо Лукаса. Убивал он с тем же самым выражением лица, с которым трахал меня. Не здесь, на Мальдивах — но в прошлом да, вполне. Мы с Амирой сидели бок о бок, прижавшись друг к другу.

— Папа же их всех прогонит? — тихо спросила Амира.

— Да. Да, он их всех прогонит.

— А он…

— С ним все будет хорошо.

Не может не быть. Просто я прочитала это в его глазах. Есть мужчины, за которых волнуешься и переживаешь, а есть — как Лукас. Рядом с такими надо переживать за всех остальных, кто оказался в пределах его досягаемости и встал на его пути. Если бы, конечно, я с какой-то радости переживала за тех, кто напал на нас с автоматами.

Очередей, к слову, больше не было слышно. Одиночные выстрелы еще доносились, но это уже было не так жутко. Хотя, скорее всего, у меня просто был шок, потому что когда после очередного выстрела воцарялась тишина, я не слышала ничего, кроме звона в ушах. Я и не чувствовала ничего.

Относительно очнулась я, только когда ладошка Амиры коснулась моего бедра. Я поняла, что просто должна ее успокоить. Ну или хоть как-то обеспечить ей это ощущение, что она в безопасности. Поэтому я вытянула ноги и посадила девочку на себя, обнимая ее.

Амира доверчиво обхватила меня руками и уткнулась в плечо. Она сидела так зажмурившись до тех пор, пока не вернулся Лукас. Мы одновременно вскинули головы, когда открылась дверь, и вошел он. В свежей одежде, с еще слегка мокрыми после душа волосами. Ни следа крови, ни следа того, что произошло.

Сколько вообще прошло времени?

И что там произошло на самом деле?

— Сейчас придет горничная, — будничным тоном сообщил он. Так, как будто говорил про плановую уборку. — Она поможет вам собраться, мы переезжаем на другую виллу.

И мы действительно переезжали — вот так, посреди ночи. Правда, когда мы заселились на новую виллу, уже вставало солнце. На предыдущей не осталось ни следа того, что там произошло, и я даже думать не хотела, куда исчезли тела, исчезли ли вообще, и сколько их было. Из знакомых мне безопасников Лукаса я не досчиталась двоих, и, хотя у них была своя вилла, сейчас они все полным составом сопровождали нас. Точнее, уже не полным. При этом я чувствовала себя как любовница дона мафии, или что-то вроде, потому что после случившегося воспринимать Лукаса простым смертным не получалось.

От слова совсем.

Амира уснула, как только я уложила ее спать в ее новой комнате на новую постель. Иногда, глядя на детей, мне хотелось так же. Просто заснуть после того, как оказалась героиней боевика и чуть не получила пулю в затылок. Увы, мне заснуть не грозило при всем желании. Я чувствовала себя так, будто выпила литр кофе и полирнула все энергетиком, от которого глаза лезут на лоб.

Наверное, я бы так и сидела на крыльце, глядя на океан и пытаясь собрать мысли и чувства в кучу, если бы меня не позвал Лукас.

— Ники. Тебе надо отдохнуть.

— Мне надо домой. — Я сама не ожидала, что это скажу, но сказала именно это.

— А где твой дом, Ники?

— Мне сейчас не до философии, Лукас. — Я поднялась, повернулась к нему. — Меня чуть не пристрелили сегодня ночью. Я чуть не поседела, когда… Амира…

Он шагнул ко мне и обнял меня, но сейчас вместо того, чтобы расслабиться в его объятиях, я еще больше напряглась. Да, теперь я знала, что если рядом Лукас, бояться надо не за него и не за себя, но от этого как-то легче не становилось. Однажды шальная пуля может зацепить Амиру, потому что меня не будет рядом, или я недостаточно быстро среагирую, или… неважно, что там еще можно вписать в этот список. Я этого не переживу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты всегда знала, что я — не обычный парень, Ники.

Я даже не представляла,

насколько

.

— Я это не выбирала, — сказала я, выворачиваясь из его объятий. — Я не выбирала тебя. Не выбирала жить с тобой. Я появилась в твоей жизни как игрушка, к которой ты каким-то загадочным образом привязался.

— Для Амиры ты совершенно точно не игрушка, — он посмотрел на меня в упор.

— Не приплетай сюда Амиру! — Впервые за все время после случившегося мой севший до хрипоты голос сорвался на крик. — Я люблю ее, и я не смогу жить, если с ней что-то случится. Я не смогу жить, если что-то случится с тобой. Прости, Лукас, такая жизнь точно не для меня.

— Это дело рук Ростовского. Он за все ответит, тебя это больше никак не коснется.

Он произнес это тем же самым тоном про горничную. С тем же самым лицом.

— Лукас, ты не понимаешь, — сказала я. — Ростовский ответит…

Он убьет его? Что он с ним сделает? Я не хотела об этом думать. Не хотела представлять. Как-то я подслушала разговор с отца с одним из его партнеров, и он говорил, что мужчина — хищник. Для него нормально убивать за территорию, за власть, за любой ресурс, который необходим. Может быть, это и было нормально, но я не хотела делать это нормой своей жизни.

Просто не хотела.

Не хотела ложиться спать с мыслью, что эта ночь может стать для меня последней. Для Амиры. Даже для Лукаса. Потому что при всей его «неуязвимости» — он человек из плоти и крови. Да, он умеет выживать, но…

Я знала, что есть женщины, которые так живут. Для них это стиль жизни, норма, но они либо родились в этой среде, либо обладают стальными яйцами, о которые можно даже алмаз раскрошить. Мой отец всегда ходил по краю, по серой зоне, как сейчас модно говорить, но он никогда не убивал. И уж точно не подвергал опасности меня и мою мать.

— А сколько их еще? Таких, как Ростовский? — спросила я. — Ты можешь дать гарантию, что это никогда больше не повторится?

— Нет. Не могу.

— И я не могу. Не смогу. Я так не хочу, я хочу уйти, пока еще потерять вас с Амирой будет не настолько больно, как через месяц или через год, или… — Я осеклась.

Лукас продолжал внимательно смотреть на меня, как будто искал то, чего во мне не было. Сил выдержать все это. Сил, чтобы остаться с ними, несмотря ни на что. Поразительно — еще недавно я думала о том, что хочу просто закрыть для себя отношения с ним на Мальдивах, сбежать, потому что я боюсь чего-то серьезного, и вот сейчас объясняю ему, что не могу остаться, потому что они слишком дороги мне.

Вот уж воистину, женщина-парадокс.

— Хорошо, — перебил мои мысли он. — Я вызову для тебя катер и забронирую частный рейс, куда попросишь.

— Мне достаточно самого обычного, — сказала я.

— Я забронирую частный, — отрезал он. — А пока иди отдыхай. Отсюда в Россию путь неблизкий.

Помимо всего прочего, я оказалась еще и трусихой. Потому что у меня не хватило сил попрощаться с Амирой и сказать ей, что я уезжаю. Сидя в самолете, который уносил меня обратно в точку, в которой все началось, я понимала, что поступила, как моя мама. И, наверное, я ее понимала… теперь. Чуточку больше. Потому что оторвать свое сердце от той, кто давно и прочно в нем поселился — и без того тяжело. Не говоря уже о том, чтобы сказать ей, что вы никогда больше не увидитесь.

Когда я поняла, какую совершила ошибку, я чуть не выскочила из самолета, но трап уже убрали, и мы выруливали на взлетную. Оставшуюся часть пути я уговаривала себя, что поступила правильно, что мой разговор с Амирой не закончился бы ничем хорошим, а самолет все летел, и летел, и летел…

— Ники.

От голоса Лукаса я проснулась и села на постели в холодном поту.

Оказывается, я заснула, и все это мне приснилось. Мне приснилось, что я убежала от Амиры, как моя собственная мать — от меня, и ужас сковал сердце, заставляя чувствовать себя маленькой и ничтожной.

— Через два часа придет катер, через пять у тебя вылет.

Я моргнула. Вот, получается, и все?

Я изо всех сил пыталась запихнуть себя в ту девушку, которую увезли насильно, которую посадили как Золушку в каморку дома во Франкфурте, но у меня не получалось. Я больше не была той девушкой, а Лукас больше не был тем Лукасом. Мы изменились и проросли друг в друга, хотя сами этого не хотели, в нашей истории не было глянца и турецких страстей, но мы каким-то образом нашли друг друга в этом безумном огромном мире, чтобы теперь… снова остаться одним.

— Да. Сейчас. — Я потерла глаза, пытаясь за этим жестом скрыть неуверенность и дать себе время, чтобы собраться с мыслями.

И с силами. Потому что на то, чтобы разорвать эти отношения, эту связь, мне требовалось не меньше сил, чем на то, чтобы попрощаться с Амирой.

— Амира…

— Она не спит. Ты можешь с ней поговорить.

— Правда? Спасибо.

Лукас посмотрел на меня как-то странно.

— Ты думала, что я не позволю тебе с ней поговорить перед отъездом?

— Я…

— Я чудовище, но не настолько. — Он поднялся так резко, что порыв воздуха принес мне его запах — запах опасности и дорогого парфюма.

Вышел он столь же стремительно, и я осталась одна. Как и хотела. Со своими мыслями и чувствами, которые собиралась оставить на Мальдивах, как и наш с ним короткий спонтанный роман, у которого никогда не было будущего.

С этой мыслью я умылась, привела себя в порядок, расчесалась и пошла к Амире. Сдаваться. Я все время думала, каково мне было бы, если бы мама со мной поговорила — перед тем, как исчезнуть из моей жизни навсегда. Но нет, она решила, что «долгие проводы — лишние слезы» в нашей истории как никогда актуальны, и просто слилась. Я проснулась однажды под Новый год, а ее нет, ее вещей нет, нет ни-че-го. Кроме моих воспоминаний и моего отчаяния.

Амира играла в какую-то игрушку на планшете, а, увидев меня, подскочила и радостно бросилась обниматься:

— Ни-ки-ки-ки-ки-ки! Папа запретил тебя будить, сказал, что ты отдыхаешь!

Запрокинув голову, она смотрела на меня — такая счастливая, со сверкающими глазами, и я вдруг еще лучше поняла свою мать. Лучше, чем в том сне в самолете, потому что если она хотя бы на десятую часть чувствовала ко мне то, что я чувствую к Амире, ее сердце в ту минуту истекало бы кровью.

— Да. Я действительно отдыхала, — я положила руки на маленькие хрупкие плечики.

— Ты испугалась? — Амира меня так и не отпустила. — Сегодня ночью?

Я замешкалась, и она продолжила:

— Я испугалась! Но ты была рядом, и теперь я знаю, что когда ты рядом, бояться не стоит. Так же, как рядом с папой.

Если бы я не знала Лукаса, решила бы, что он написал ей речь или хотя бы заранее сообщил о том, что я уезжаю, чтобы Амира говорила мне это все. Но нет. Лукас никогда бы так не поступил. Ни-ког-да.

Я вздохнула и все-таки отцепила ее от себя.

— Пойдем, присядем. Нам нужно поговорить.

Амира кивнула и радостно бросилась к дивану, а я про себя подумала, что детская психика гораздо более гибкая. К счастью. Потому что пережить то, что мы пережили сегодня — на такое не всякий взрослый способен. Не говоря уже о ребенке. Но она выглядела так, как будто мы не стали участниками перестрелки, а ведь даже я задумалась о психологе. Перед тем как заснуть. Надо будет сказать Лукасу…

На этом я себя одернула.

Потому что я больше не имела права говорить с Лукасом об Амире.

Потому что я их бросаю.

— Мне придется уехать.

Я так и не решилась сказать: «Я уезжаю». Хотя это было правдой. Именно это было правдой.

«Придется» — слишком громкое слово. Для моей трусости.

— Ты поедешь навестить друзей?

— Навсегда.

Амира перестала улыбаться. Я видела, как тает ее улыбка, и внутри меня самой что-то гасло. То самое маленькое солнышко, которое зажгла эта удивительная девочка.

Я сама его погасила.

— Понимаешь… мне…

Не по пути с твоим папой? У нас ничего не получится?

Я эгоистичная сволочь, и не хочу снова оказаться в перестрелке?

Да, во сне я была права, просто сбежать было легче.

— Мне сложно…

Амира вскочила и убежала раньше, чем я закончила бы свое жалкое оправдание. Тем более что я так и не придумала, чем оно должно закончиться. Я еще какое-то время посидела, закусив губу и глядя в одну точку, а потом поднялась и пошла к себе. Собираться.

Глава 24

Ники

Москва встречала меня снегом и серым, пасмурным небом, затянутым плотными тяжелыми тучами. Казалось, что за этими тучами нет голубого высокого неба, и, хотя я прекрасно знала, что оно есть, сейчас мне так не казалось. В моей жизни словно выключили все краски, оставив только эту тяжелую давящую серость. Все мои краски остались на Мальдивах с Лукасом и Амирой, а я… я чувствовала себя законсервированной в этом пространстве-времени. Без них.

Со стороны могло показаться, что я зажралась: если бы не Лукас, мой перелет был бы гораздо менее комфортным. Я с детства сталкивалась с тем, что за моей спиной говорили такое. Отец был богат, у меня было все, и многие фырчали — мол, что этой девице вообще надо, когда она родилась с золотой ложкой во рту.

В каком-то смысле я их понимала. В каком-то.

Но увы, лакшери атрибутика не отменяет простых человеческих чувств, и всего такого прочего. Я как будто сломалась и пыталась собрать себя заново, но у меня не получалось. Впервые за долгое время — не получалось, хотя получилось даже с Робом, с которым я была не месяц, а больше пяти лет. Около пяти лет. Плевать.

Образ Роба потускнел и расплывался, как дешевая детская переводная картинка из тех, что тоже остались в далеком прошлом. Я знала, что в Москве меня никто не ждет, но я ошибалась. Потому что, стоило мне спуститься по трапу в сопровождении стюарда, который нес мою сумку (весь мой нехитрый багаж, я не стала брать ничего лишнего), как у подъехавшего авто распахнулась дверь, и оттуда вылетела Диана. Диана Астахова.

Вот уж кто был моим прошлым во всех смыслах этого слова. Мы с ней рассорились из-за Роба, хотя раньше дружили как никто. Но она пыталась убедить меня в том, что я совершаю ошибку, а я была слишком глупой, чтобы ее слушать и слышать. Точнее, я слушала совершенно другую точку зрения, а еще была тупой влюбленной дурой, у которой было только два мнения. Мнение Роба и неправильное.

Прежде чем я успела прокрутить все это у себя в голове, Ди подлетела ко мне и обняла так порывисто, что чуть было не снесла прямо на стюарда, опешившего от такого проявления чувств.

— Мать твою, Савицкая! — прошипела она. — Мать твою! Мы думали, что мы тебя потеряли.

Я хотела сказать, что моя мать потеряла меня гораздо раньше, или что я потеряла мать гораздо раньше, но циничные слова застряли в горле, и я чуть было не подавилась ими, когда попыталась вдохнуть. Я не знала, Лукас это устроил, или Ди сама узнала о моем возвращении по своим каналам (зная и его, и ее, я могла только предполагать без точных версий). Но у меня не хватило сил отказаться от этих объятий, и, как только я себе их позволила, меня прорвало. Говорят, мы ведем себя рядом со старыми знакомыми так, как вели когда-то, но все это херь на палке. Потому что, следуя этому правилу, я наоборот должна была собраться: вместе с Ди мы составляли парочку циничных девиц, которым пофиг на все и вся, даже на собственные чувства.

Но сейчас я почувствовала, как по моим щекам текут слезы, и холодные жала снега кусали меня льдом прямо поверх них.

— Э… — сказала Ди, отстранившись и заглядывая мне в лицо. — Да ну нах. Так не пойдет. Поехали.

Она буквально затолкала меня в машину, помахала стюарду.

Через полтора часа, спустя все прилетные формальности, мы уже подъезжали к их дому. ЖК бизнес-класса впускал только своих, хоровод новостроек весело подмигивал огнями, в том числе новогодними — их еще не сняли, а в центре двора стояла огромная пушистая елка.

Такая же пушистая елка стояла у них в квартире. У них — это у Ди с Андреем, они познакомились еще в нашей провинции, вместе уехали в Москву. Там была какая-то история, достойная криминального сериала на СТС, или где там их у нас показывают. Но, в отличие от нас с Робом, у них все получилось. Возможно потому что Ди всегда лучше разбиралась в людях. А может быть, просто так получилось.

В машине Ди сунула мне в руки стаканчик с кофе и молчала. Вот что еще отличало Астахову — так это понимание, когда лучше промолчать. Иногда она могла использовать это против вас. А иногда — даже против себя. Такие дела.

— Садись, — она кивнула на диван, — я сейчас еще чай нам сделаю. И найду что-нибудь покрепче.

— Я выгляжу так, как будто мне нужно что-то покрепче?

— Савицкая. Весь твой вид просто вопит о том, что тебе нужно что-то сорокоградусное. А лучше семидесяти. Но последнего у нас в доме не водится.

— Давай лучше сразу спирт, чего мелочиться.

— Не могу, — с непроницаемой мордой ответила Ди. — Выжрала весь, когда узнала, что ты исчезла.

Вот это было уже больше похоже на нас, и с губ сорвался смешок.

— Так, ладно, я ненадолго, — сказала Ди и исчезла, а я осталась.

Их дом был совершенно иным, чем у нас с Робом. И он ничем не напоминал холодный дом Лукаса во Франкфурте. Здесь все дышало не просто уютом, ухоженностью и достатком, но любовью. Никогда бы не подумала, что из нас двоих именно Ди первая позволит себе такие чувства. Если честно, я вообще думала, что она никогда никого к себе не подпустит, но…

Я старалась не сильно глазеть по сторонам, чувствуя себя донельзя неловко. Во-первых, потому что это был островок чужого уюта, в котором я тоже чувствовала себя чужой. Во-вторых… для меня это было слишком, потому что я тут же начинала думать о том, что могло бы быть у нас с Лукасом, если бы я не сбежала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вот только оно не могло.

Диана вернулась с подносом, на котором стоял чайник, чашки, а еще блюдо с японскими пирожными. Пока я разливала нам чай, она дошла до бара, принесла бутылку дорогущего коньяка и два бокала.

— Ну-с, приступим, — сказала она. — Сама все расскажешь, или придется тебя сначала напоить?

— Я столько не выпью.

— Да ну? Ты разучилась пить? Всего-то пять лет прошло, Савицкая! Что с тобой будет к старости?

В глазах ее плясали смешинки, и мне тоже стало смешно. Вот что она еще умела делать отлично — это меня веселить.

— У меня будет здоровая печень.

— Твоей печени уже не грозит быть здоровой, так же, как и моей, — она налила коньяк и подняла бокал вверх. — Погнали?

Я пригубила коньяк, и согревающее тепло потекло по телу. Я уже забыла, каково это: сначала была хорошей девочкой Роба, потом как-то не до того было. Но сейчас мне надо было расслабиться чисто физически, расслабиться и переключиться. И хотя я, как никто другой, знала, что алкоголь — отвратительное обезболивающее с перспективой сделать еще больнее на следующее утро, сейчас не стала отказываться. Тем более что чтобы рассказать все Диане, мне реально, как бы это пошло и банально ни звучало, надо было выпить.

— Все началось, когда я собиралась уйти от Роба, — сказала я, заедая крепкое обжигающее послевкусие апельсиновым моти. — Просто в один-прекрасный день в квартиру вломились амбалы, увезли меня в Питер…

— Я этому уебку вторую ногу сломаю, — процедила Диана. — А еще вырву хуй и затолкаю в его собственную жопу.

Если бы я не знала, что она может, я бы подумала, что это чтобы меня успокоить. Но у Дианы всегда были проблемы с тормозами, особенно когда речь заходила о ее близких. А я… получается, она все еще считает меня «своим кругом»?

Чтобы не пустить слезу в очередной раз, я снова пригубила коньяк и зацепилась за ее слова:

— В смысле, вторую ногу?

— Ну, первую ему уже сломали, — со мстительной злостью произнесла она. — Видимо, те же, кто продал тебя в сексуальное рабство.

​​Наверное, мне стоило испытать удовлетворение, то самое удовлетворение, которое именуют мстительным, но я не почувствовала ровным счетом ничего. Роб нарвался на то, чего добивался, он кидал всех подряд и однажды кинул тех, кого кидать не стоило. Для меня тема бывшего мужа была закрыта, и возвращаться к ней я не хотела.

Я рассказала Диане все о том, как попала сначала к Ростовскому, а потом к Лукасу. О том, с чего начались наши отношения, и как они закончились. Подвела итог я несостоявшимся прощанием с Амирой и запила все это обжигающе-крепким алкоголем.

— Еще? — спросила Диана, когда мой бокал опустел.

— Пожалуй… да.

— Мнение хочешь?

Я фыркнула.

— Что?

— По поводу Роба ты мнением делилась, не спрашивая.

— Этого козла я знала лично, а твоего Лукаса не знаю. Точнее, знаю заочно, но этого все равно недостаточно?

— То есть?! — Моя рука дернулась в тот самый момент, когда Ди наливала коньяк, и он плеснул мне на колени и на диван. — Твою мать! Прости…

— Ничего, норм, на этот случай есть салфетки и химчистка. — Она протянула мне салфетку, и я промокнула брюки. — Так вот, откуда я знаю про твоего Лукаса. Он позвонил Андрею и попросил тебя встретить. Иначе откуда бы я взялась в аэропорту?

Это, как говорится, имело смысл. В том самом ключе, когда на месте я просто об этом не задумалась, а сейчас…

— Мое мнение — и да, хрен с ним, даже если оно тебе не нужно — ему на тебя как минимум не насрать. Хотя я бы предположила, что ты ему дорога, иначе зачем ему звонить незнакомому мужику и просить забрать тебя из аэропорта?

Я вздохнула.

— Потому что так правильно?

— Слушай, Савицкая, если я правильно поняла из твоего рассказа, этому парню плевать на все «правильно» и «неправильно». У него просто есть своя стая, и ты теперь ее член. Хотя точнее будет — пизда, но это звучит грубо, поэтому…

Я поперхнулась коньяком, закашлялась и отставила бокал от греха подальше.

— Ну что, полегчало? — поинтересовалась Диана, когда я вытерла слезы второй салфеткой, до которой на этот раз дотянулась сама.

— Я уже успела отвыкнуть от твоей…

— Прямолинейности?

— Охуевшести, — я посмотрела на нее в упор.

— Ты хотела сказать — охуенности?

— Я сказала то, что хотела.

Мы переглянулись и расхохотались. Не представляю, сколько по времени длился этот приступ смеха, но как только он заканчивался, меня пробивало на него снова. В конце концов у меня даже живот заболел, и я несколько раз глубоко вздохнула, чтобы перестать изображать умалишенную.

— Ладно, — отсмеявшись, Ди подперла подбородок рукой, облокотилась о спинку дивана. — Давай начистоту. Не стал бы он заморачиваться по поводу джета и встречи, если бы ему было насрать. И нет, не подумай, что я его оправдываю, если бы он сейчас был здесь, я бы для начала врезала ему по яйцам. За то, что тебе пришлось пережить. Но в целом — как-то так.

Я хотела сказать, что Лукас еще и перевел на мой счет кругленькую сумму «В качестве компенсации», как он сказал, но не стала. Тем более что дело было вообще не в деньгах и не в его ко мне отношении.

— Я ушла не из-за нашего идиотского начала, — сказала я.

— А почему?

— Потому что он глава криминальной империи. А я не хочу спать с пистолетом под подушкой.

Ди потерла переносицу и вздохнула.

— Да. Криминал — это отстой.

Я усмехнулась.

— Принято считать, что мужчина — хищник, и вся эта хрень в его натуре.

— Это просто оправдание для тех, у кого не получается развиваться в рамках закона. — Ди вдруг стала серьезной. — Я жила с отцом и все это дерьмо знаю не понаслышке. Подобная хрень… она действительно меняет человека. Ему становится легко убивать. Калечить. И уже, по сути, неважно, кто перед тобой — враг, конкурент или твоя семья.

Я накрыла ее ладонь своей. Отец Ди, слава Богу, сидел в тюрьме, а я даже толком не знала, что там между ними произошло в итоге. Потому что мне было пофиг. Я была ей нужна, но я ее не поддержала. Просто слилась. Из-за мужика.

Дура, блядь.

— Может, и есть исключения, — закончила мысль она. — Для кого-то, может быть, семья не пустой звук, а святое. Как во всех этих кассовых фильмах про Корлеоне. Но у моего отца ничего святого не было, поэтому я согласна по поводу этого Лукаса. Ну его к херам.

Я кивнула. Не знаю, сказала Ди это чтобы меня поддержать или действительно так считала, но я все равно оказалась не готова к отношениям. Наверное. Потому что если бы была готова, мне бы было плевать, чем занимается Лукас. Потому что любовь не выбирает, не просчитывает, не пытается рассмотреть, что там за горизонтом. Может, я вообще больше на нее не способна.

— По лицу вижу, что в твоей голове идет сложный мыслительный процесс, — прокомментировала Диана. — А это значит, что…

— Что мне надо меньше думать?

— Что тебе надо больше пить!

Она кивнула на бокал.

— Давай. Не отлынивай.

— Ты хочешь, чтобы когда твой Андрей вернется, я тут ползала на бровях?

— Ничего, он еще и не такое видел, — хохотнула Диана. — Со мной не соскучишься.

Я махнула рукой и выпила. Потом еще и еще. И в конце концов мне стало все равно, увидит ли меня Андрей, что такое любовь, и как себя сейчас чувствует Амира в холодном Франкфурте. Кажется, я начала вырубаться еще на диване, потом Ди оттащила меня в душ, а после — в гостевую спальню. Где я свалилась мордой в подушку, как во времена безбашенной молодости.

Вроде бы казалось, я должна отрубиться, но, хотя мир вращался вокруг меня со всевозрастающей скоростью, я все равно не могла заснуть. Я плавала на кровати посреди комнаты и качалась в ней, как в колыбели. И лицо мамы, какой я ее запомнила из детства, а не какой увидела на Мальдивах, сменялось смеющейся мордашкой Амиры. Она тянула ко мне руки из темноты, которая все сгущалась, сгущалась и сгущалась, и, наконец, накрыла меня с головой.

Глава 25

Лукас

— Она нас бросила, потому что испугалась! — Дочь смотрела на него не по-детски серьезно. Кажется, никогда раньше Лукас не видел у Амиры такого взгляда, но… все мы рано или поздно взрослеем.

— Она ушла, потому что сделала свой выбор, — произнес он.

Возвращение в Германию, закрытие рабочих контрактов заняло у него три недели. Лукас «рассчитался с долгами», завершил работу, которую вел сам. Когда у него спрашивали, чем он занимается, он отвечал: информационными технологиями, и, в общем-то, не лгал. С той лишь поправкой, что он продавал информацию тем, кто может за нее хорошо заплатить. Он не сотрудничал только со спецслужбами (совершенно неважно, какой страны) и с крысами. В первом случае — потому что цена за такое сотрудничество всегда, в девяносто девяти процентах случаев из ста оказывалась выше гонорара, каким бы высоким он ни был. Во втором случае — потому что давать власть в руки существу без принципов — это все равно что повесить обезьяне на шею гранату и запустить ее в торговый центр.

На расследование произошедшего на острове у него ушло четыре дня, и в целом это был достаточно большой срок. Хотя цифровой след попытались подчистить, ключевое слово — попытались. Он вышел на исполнителей, и уже через них на заказчика. Которым совершенно предсказуемо оказался Ростовский, решивший отомстить ему за отказ.

Что еще было совершенно предсказуемо, так это то, что работа помогала ему не думать о Ники. До определенного момента: пока он не возвращался домой. Раньше эти стены хранили только память о Марии, но теперь добавились новые. Еще одна, такая похожая на нее внешне и такая непохожая по характеру женщина, которая сломала в нем принятое решение никогда больше не связывать свою жизнь ни с кем.

— Потому что она испугалась, — настаивала Амира.

— Нет. Потому что она не хочет жить так, как живу я. Это ее решение, и мы должны его уважать.

— Я не хочу его уважать! И ее тоже уважать не хочу! — мигом надулась дочь.

Сначала она злилась. Потом плакала. Потом снова злилась. Ей казалось, что Ники ее предала, и, наверное, со стороны ребенка все выглядит именно так, но…

— Я никогда не говорил тебе, принцесса, но моя работа действительно очень опасная. Я связан не с самыми лучшими людьми этого мира.

Твоя мама погибла из-за меня.

Этого он так и не сказал, потому что не решился. Но, в конце концов, Амира и так услышала многое.

— Не с самыми лучшими? — переспросила она. — С такими, какие пытались нас убить?

— Не с такими, но они тоже легко убивают. — Наверное, не стоило начинать этот разговор с ребенком, но он как-то сам начался. Их первый серьезный разговор за все время с того дня, как ушла Ники. Да, пожалуй, вообще за все время. — Давай не будем углубляться в эту тему, когда ты подрастешь, я, возможно, расскажу тебе больше.

— Почему не сейчас?

— Потому что сейчас ты еще слишком маленькая.

— Я не маленькая!

Кажется, ему не хватает Ники не только как женщины, близость с которой заново научила его чувствовать, но и как переводчика на девчачий. На детский девчачий.

— Хорошо, — согласился Лукас, усаживая ее к себе на колени. — Ты не маленькая, но мы сейчас говорили о Ники, давай не будем прыгать с темы на тему.

Амира шмыгнула носом.

— Я думала, она меня любит…

— Она тебя любит.

— От того, кого любишь, не уходишь!

Если бы все было так просто.

— Не совсем, принцесса, — произнес он. — В этом мире все гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

— Что тут сложного?

— Она боялась, что с тобой случится что-то — случится по моей вине — и это разобьет ей сердце. Что она меня возненавидит за это.

Да, возможно было бы лучше говорить о его работе.

— Ты же сказал, что она не боялась!

— Бояться за себя и за других — это два разных вида страха. Трястись за свою… — Лукас глубоко вздохнул, подбирая слово, которое оказалось гораздо более очевидным, чем он мог себе представить. — Жизнь, или переживать за тех, кто тебе близок, кто тебе дорог — это совершенно разное. В первом случае речь идет о человеке, который думает исключительно о себе, во втором — о человеке, которому действительно не все равно. Поэтому я решил сменить работу, принцесса.

Решение пришло еще в тот день, когда он посадил Ники на тот частный рейс на Мальдивах. Но до этой минуты Лукас никому его не озвучивал, даже Йонасу. Хотя тот наверняка догадывался: судя по тому, что он закрывал проект за проектом и не брал новых.

— Ты сменишь работу и вернешь Ники? — Амира широко распахнула глаза и прильнула к нему. — Папочка, ты лучший!

Лукас прижал дочь к себе, поглаживая светлый шелк волос и думая о том, что «вернуть Ники» — это не совсем точная формулировка. Потому что эта женщина может только вернуться сама.

Ники

Я уехала в Сочи, как и планировала. Решила дать себе пару месяцев подумать о том, что произошло, о том, чего я хочу. Диана уговаривала меня погостить у них с Андреем подольше, но я отказалась. Во-первых, для меня это был не вариант: я не привыкла мешаться, а в их с Андреем уютном семейном гнездышке я точно была третьей лишней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— На свадьбу-то хоть приедешь? — спросила Ди, когда мы с ней прощались в аэропорту.

— Если позовешь.

— Уже позвала, курица!

— Коза, — не осталась в долгу я, и мы обнялись.

Мы с ней окончательно помирились на следующий день, когда я попросила прощения за то, что вела себя как резиновое изделие номер один, Диана выдала шуточку в своем стиле на тему, кто старое помянет, тому очко порвут. В общем, все между нами стало почти как в старые добрые времена, когда мы были совершенно безбашенными малолетками и творили такое, что у всех волосы вставали дыбом на всех местах. Хотя справедливости ради, рядом с Ди я всегда была дилетанткой (на тему выходок).

Ну а во-вторых, очень сложно искать себя, когда вокруг тебя другие, вот я и решила пожить уединенно там, где меня никто не знает, где я смогу просто часами смотреть в одну точку и медитировать на тему: «Кем я хочу стать, когда вырасту».

Я сняла небольшую квартиру в Красной поляне, подальше от горнолыжек, крупных отелей и Розы Хутора. Туда я тоже выбиралась, когда мне становилось совсем тоскливо, но в основном бродила по тихим улочкам, наслаждаясь лаем собак и молчанием гор. Горы на меня подействовали исцеляюще: нет, они не сняли тоску по Амире и Лукасу полностью, не проходило и дня, чтобы я не думала о том, как могли бы сложиться наши отношения и наша жизнь, если бы я не сбежала тогда с Мальдив.

Не проходило ни дня, чтобы я не вспоминала, как желала самой чудесной девочке в мире спокойной ночи, и какие горячие ночи были у меня на Мальдивах (совершенно точно не связанные с местным климатом). Но, вместе с тем, я не чувствовала себя пустой. Я чувствовала себя благодарной за то, что в моей жизни было такое время, и пыталась понять: смогла бы я преодолеть то, о чем говорила Лукасу?

Смогла бы пересилить свое нежелание рисковать всем, что обрету: близостью, самыми родными людьми, каждый день просыпаясь со страхом, что могу потерять их сегодня? И как мне жить, если я никогда больше их не увижу?

В процессе познания себя я позвонила отцу и спросила его о матери, правда ли то, что она мне рассказала. Он, хотя и удивился — и моему звонку, и тому, что я с ней встречалась (я не стала вдаваться в детали, просто озвучила сам факт), все же подтвердил.

— Да, я посчитал, что так будет лучше для тебя, — сухо произнес отец. — Это все, что ты хотела мне сказать?

И в этом был он весь. Он настолько не принимал иную точку зрения, что странно, как у него вообще получалось вести бизнес и играть во все эти игры. Потому что в отношении семьи у отца всегда было только черное и белое, и никаких оттенков. Либо шлюха, либо святая, либо любимая дочь, либо с глаз долой.

— Я рассталась с Робом, — сказала я, — но тебя это вряд ли заинтересует. Ты ведь вычеркнул меня из своей жизни в точности так же, как в свое время маму.

Он долго молчал, и я ждала, что, возможно, он скажет что-то вроде: «Где ты? Давай увидимся», но все, что сказал отец, это:

— Давно пора было.

На этом мы с ним и попрощались, и я как никогда отчетливо поняла, что это был наш последний с ним разговор. Я действительно была для него важна, но еще я должна была быть для него удобной. Такой, какой меня хочет видеть он, непохожей на мать, в чем-то совершенной. Даже когда я косячила, он подгонял мои косяки под свой идеальный образ меня, а когда не смог подогнать — привет, Роб — на этом все и рассыпалось.

Мамин номер у меня тоже был — еще один подарок от Лукаса, но я им так и не воспользовалась. Хотела пару раз, когда лежала, рассматривая невысокий бревенчатый потолок: владелец квартиры, которую я снимала, был эко-френдли, и у него в квартире все было из экологически чистых материалов. Исключение — электрический чайник, стиральная машинка и прочие атрибуты современной жизни, но я не стала об этом упоминать, когда мне рассказывали, как важно выключать свет, если ты вышла из комнаты, и закрывать кран, пока ты намыливаешься.

Еще я купила себе планшет и рисовала. Начала с зарисовок гор и улицы, на которой жила, а потом перешла на одежду. Поразительно, но Диана открыла в себе таланты дизайнера, а я раздумывала над тем, чтобы открыть собственный бренд одежды. Мне нравилось собирать необычные конструкции из привычного, а потом делать их удобными. Например, комбинезоны для сноуборда. Или дутики. Которые обычно выглядят так, как будто ты нажрала с десяток килограмм на зиму, чтобы не сдохнуть от холода.

Туристический сезон в Красной поляне был в самом разгаре, поэтому я старалась по минимуму «выбираться в люди», но этим вечером мне откровенно захотелось погулять там, где не только я, мои мысли о том, как могло бы быть, и ветер.

Гуляя по набережной Мзымты в толпе туристов, я куталась в вышеупомянутый дутик, рассматривала огни сетевых отелей и канатных дорог и чувствовала себя невыносимо одинокой. Попытавшись сбежать от собственных чувств в толпу, я обманула сама себя. Снова.

Потому что оказавшись этим вечером здесь, все, о чем я могла думать — это о том, как здорово было бы пройтись по этой набережной с Лукасом и Амирой. А потом посидеть в одном из моих любимых ресторанов, за столиком у камина. Глядя на то, как за окнами идет густой снег, и чувствуя себя по-настоящему счастливой.

Глава 26

Лукас

— Ты точно решил?

— Точнее некуда, — Лукас глянул на особняк Ростовского, разбирая систему его безопасности по кирпичикам.

Дом стоял особняком, и это существенно упрощало задачу. Ростовский хотел расширяться, отгрохать здесь парк, а после превратить свою начинающуюся с роскошного дома крепость в загородный комплекс наподобие тех, что строили себе русские аристократы. Пруд, парк, мостики, беседки, конюшня… Когда нечем особо похвастаться, в душе — пустота, а в сердце — дыра размером с галактику, поневоле приходится компенсировать.

С того самого момента, как стало известно, кто стоит за нападением, участь Ростовского была решена. Лукас не стал говорить Амире, что ее отец — тоже из тех, кто легко убивает. Правда, в отличие от большинства не за деньги, а по причине. Когда ты ребенок, в таких деталях достаточно сложно разобраться, но когда она подрастет… когда она подрастет, возможно, он расскажет ей все. Что ее мать погибла не просто так, и что тот, кто ее убил, тоже мертв. И что тот, кто пытался убить их на острове — тоже.

— Но это же твой бизнес, твое детище, — Йонас проверил пистолет и посмотрел на него. — Стоит ли все менять из-за ба…

Под взглядом Лукаса он осекся.

— Все, молчу.

— Я вообще не могу понять, чем ты недоволен, — хмыкнул Лукас, запуская вирусную программу в систему Ростовского. — Тебе бизнес достается, можно сказать, по наследству. Бери и пользуйся.

— Ты был сердцем всего, — хмыкнул тот. — Я до тебя не дотягиваю.

— Научишься, если потребуется. — Лукас захлопнул ноутбук и швырнул его на заднее сиденье. — Пошли.

Следом за ними, как по сигналу, подтянулись еще четверо крепких парней. Лукас мог бы нанять профессионалов, легко. Но он хотел сделать это сам, потому что в этом мире ты либо зверь, либо добыча. А за свою семью стоит убивать самому. Только за нее, пожалуй, и стоит.

Они вошли в дом на удивление легко. Ростовский не доверял электронным системам на сто процентов (хотя по большому счету, все равно делал упор на них) и правильно делал. Но все в мире продается и покупается, особенно в той сфере, где на тебя работают из-за денег. Поэтому их впустили внутрь, всех десятерых, и спустя пару минут в доме уже грохотали выстрелы.

Йонас с парнями остались разбираться с охраной, а Лукас поднялся на второй этаж. Мысленно отсчитывая шаги до спальни Ростовского, потому что схему его дома он знал как свои пять пальцев. Она разворачивалась перед его глазами как на мониторе, и, когда он почти дошел, из-за двери громыхнул выстрел.

Он отпрянул назад на инстинктах, легко, потому что высовываться Ростовский побоялся, пальнул наугад.

— Ур-рою, с-сука! — донеслось из комнаты истеричное.

Почему-то когда речь заходит об их жизни, подобные Ростовскому превращаются в истеричку.

— Выходи, так будет проще, — хмыкнул Лукас, рассматривая роскошные стены особняка.

В ответ громыхнул еще один выстрел, и пуля срикошетила от пола, взметнув дорогой материал крошкой.

Через десять-пятнадцать минут эти стены и полы будет облизывать огонь, а в новостных сводках напишут о том, что «в элитном доме произошел пожар из-за неисправности газового оборудования». Здесь все выгорит до основания, не найдут даже гильзы.

Он не испытывал по этому поводу никаких чувств: ни злорадства, ни мстительного удовлетворения. Злорадство по поводу чужой смерти — признак конкретной поломки твоей психики, согласно которому изолировать от общества надо в первую очередь себя самого. Что же касается мести… нет, это была не месть. Это был закономерный итог того, кто осмелился покуситься на тех, кто ему дорог.

Лукас шагнул вперед и больше не останавливался. Он толкнул дверь и, прежде чем Ростовский успел разрядить в него обойму, выстрелил ему в запястье. Тот с воем выпустил пистолет и попятился, и пятился до тех пор, пока не уперся спиной прямо в стену.

— Вайцграф… слушай, мы еще можем договориться… у меня есть деньги…

— Мне не нужны твои деньги. — Лукас врезался в него взглядом. — Я просто хотел посмотреть тебе в глаза.

— Тварь! — взвыл Ростовский, понимая, что это его последние секунды. — Тварь ублюдочная… надеюсь, он пришьет твою шлюху…

— Кто — он? — холодно спросил Лукас.

Хотя впервые за все время он что-то почувствовал.

Страх.

И это было давно забытое чувство, страх — даже не за себя. За нее.

— Ее бывший. Он же на ней помешался. Сталкерит ее с того дня, как узнал, что она вернулась, — безумно выкатив глаза, хохотнул Ростовский. — Что?! Это ты из вида упустил…

Договорить он не успел: Лукас выстрелил ему в голову и, развернувшись, собирался уже уйти, когда услышал жалобный скулеж. Наклонившись, он обнаружил под кроватью чихуахуа, который жался к стене и смотрел на него глазами-бусинами. Лукас одним движением вытащил собачку, превратившуюся у него в руке в изваяние, и зашагал обратно, к лестнице. Характерный запах горючего, уже разлитого его командой по дому, бил по сознанию сигнализируя об опасности. Но не сильнее, чем слова Ростовского: этот ублюдок не врал. А он, сосредоточившись на том, чтобы закрыть его тему, совершенно упустил из вида тот момент, что муж-недоделок Ники решит за ней проследить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Собак увозите, — кивнул он на ходу Йонасу, который стоял рядом с храпящими в вольере псинами: им подмешали снотворное в еду. Это тоже был его приказ — не убивать животных.

— Да, заберем, — кивнул тот, принимая из его рук дрожащего зверя. — А вы…

— Мне срочно нужно в Сочи.

Машина сорвалась с места раньше, чем Йонас вытащил больших псов из вольера. Дом за спиной полыхнул как факел, Лукас увидел это в зеркале заднего вида, но не обернулся.

Единственное, что сейчас имело значение, единственная, кто был важен — Ники.

Он должен успеть.

Ники

Моя сказка не сбылась. Лукас с Амирой были во Франкфурте, а я — здесь. Даже столик у камина тоже был несбыточной мечтой, потому что в такие места (особенно на вечер) столы нужно бронировать заранее. Поэтому я купила себе горячий чай с ягодами, на вынос и пошла по набережной дальше, завидовать чужому счастью и думать о том, какая же я все-таки дура.

Впервые за всю мою жизнь эта самая жизнь подарила мне что-то стоящее, а я испугалась и сбежала так далеко, как только могла. Вокруг меня, как назло, было бесчисленное множество семей с детьми. Несмотря на время, я отовсюду слышала их смех, я видела, как родители подхватывают их на руки. Может быть, я излишне идеализировала, а может быть, мне попадались чудесные родители. Но никто не орал и не пытался одернуть своего ребенка, даже когда тот или та начинали капризничать или требовать сладости.

Несколько раз я доставала телефон, чтобы написать Лукасу.

«Ты можешь написать или позвонить мне в любой момент».

И столько же раз убирала его в карман дутика, застегивая молнию, как будто это могло помешать мне достать его в следующий раз. В конце концов я настолько достала себя саму, что все-таки прислонилась к ограждению одного из мостов и набрала его. Но мне сообщили, что «абонент недоступен, идите в жопу».

Про жопу, конечно, я сама добавила, ни один оператор еще не додумался до такой искренности, ни здесь, ни в Европе. Но мне предложили оставить голосовое сообщение, а я понятия не имела, что говорить в формате монолога о том, как я скучаю.

Может быть, оно и к лучшему.

Я еще немного побродила по набережной и пошла вызывать такси. По дороге рассматривала ставшие уже привычными пейзажи и думала о том, что ни одно место не подарит тебе настоящего успокоения, если рядом нет тех, кто тебе дорог. Так что моя мама наверняка сполна расплатилась за свое увлечение новым мужчиной — когда вынуждена была оставить меня без возможности видеться. И нет, я не собиралась ее оправдывать, но и винить ее так сильно больше уже не получалось. В частности, за то, что ей было больно со мной общаться. Потому что каждый такой разговор вскрывал старую рану и напоминал ей о том, как это было, когда мы были рядом.

Я даже открыла сайт, чтобы посмотреть билеты до Франкфурта, но тут же его закрыла. Может статься, я уже не нужна ни Лукасу, ни Амире. Как говорится, хороша ложка к обеду.

И в этом я, кажется, теперь тоже понимала маму чуточку больше.

Вернувшись домой, я решила, что сегодня будет вечер соплей и заказала себе столько вредной еды, сколько вообще могла. Потом пошла искать сериал, во время которого можно прорыдаться на двести процентов и не думать больше о том…

В общем, больше не думать. Сама не понимаю, с чего меня именно сегодня так накрыло, мне же было легко и хорошо, я сто раз ходила по этой набережной, а «Панорама» так вообще мое любимое место. Я даже глянула в календарь цикла, чтобы списать все свое настроение на излюбленное женское «у меня скоро месячные», но в этот раз не прокатило. Потому что до «у меня скоро месячные» оставалось еще неприлично много времени.

В домофон позвонил курьер, и я открыла ему дверь, а заодно и входную, и пошла заварить чай, потому что чайник пиликнул о нагреве до нужной температуры.

Скрипнула дверь, и я быстро вернулась в прихожую.

— Спа… — начала было я, собираясь принять доставку, но осеклась, потому что вместо курьера в моей квартире стоял Роб. Доставка, впрочем, тоже стояла, и у меня с губ сорвался рваный выдох.

— Смешно? — процедил бывший.

Точнее, технически все еще настоящий, потому что на мои звонки Роб не отвечал, равно как и на официальное письмо-уведомление о разводе.

— Охренеть как. Не знала, что ты работаешь курьером.

Выражение его лица стало просто зверским.

— Да у меня вся жизнь из-за тебя пошла под откос, сука! Я все потерял! А тебе смешно?!

— Из-за меня ты потерял только свое одиночество, Роб, — я сложила руки на груди. — Я была с тобой все это время, я верила тебе, я готова была на все, чтобы ты был доволен. Так что иди ты в пизду со своей абьюзерской песней о том, что я сломала тебе жизнь. Я даже ногу тебе не ломала, за меня справились твои деловые партнеры.

Поразительно, как быстро из холеного, самоуверенного нарцисса он превратился в отвратительного мерзкого урода, на которого ни одна женщина не посмотрит. Хотя, возможно, этот процесс шел годами, просто раньше одна хорошая девочка всего этого не замечала. Или старалась не замечать, обманывая себя тем, что однажды обязательно станет лучше.

— Ты, блядь, — процедил он, — только благодаря мне вообще…

— Что? Оказалась марионеткой Ростовского? — перебила я. — В другой стране без документов, в самом невыгодном положении, которое только можно себе представить? Ты об этом? Да, это благодаря тебе. В остальном тебя благодарить не за что.

— Ты мне как минимум денег должна, — заявил бывший. — В качестве моральной компенсации.

Сказать, что я охерела — значит, ничего не сказать.

— Вон, доставки себе заказываешь. Парень чуть спину не надорвал, который это тебе сюда нес. И так чуть ли не каждый день. Жрешь в модных ресторанах…

— Стой, — перебила я. — Стой-стой-стой, Роб, ты что, за мной следишь?

Вопрос был риторический, потому что… да, я поняла, что следит. Следил, и достаточно долгое время, а я, мать его, совершенно ничего не замечала, и это было пиздец как крипово.

— Вали отсюда, — сказала я. — Вали отсюда прямо сейчас, или я вызываю полицию.

— Серьезно?! — осклабился он, а потом бросился на меня.

Я нырнула в кухню-гостиную — благо, квартира была небольшая. Достаточно небольшая для того, чтобы успеть, но Роб догнал меня и схватил за волосы. Дернул с такой силой, что из глаз брызнули слезы.

— Шлюха! Думала, просто кинешь меня и будешь жить, припеваючи?

Он с силой толкнул меня на стол, я врезалась в него грудью так, что из меня выбило дыхание. Схватила заварку и плеснула за спину наугад. Параллельно окатив и себя, но боль от кипятка была не настолько сильной, как дикий, животный страх.

— Сука! Сука-а-а-а-а! А-а-а-а! — взревел он.

Я успела вывернуться из его рук, бросаясь за оставленным на диване телефоном, но в спину мне ударило что-то тяжелое, я рухнула на пол и распласталась по ковру, чувствуя, как все внутри разрывается от боли.

Господи, только бы не почка… и не позвоночник…

Это была последняя мысль перед тем, как Роб рывком перевернул меня на спину.

— Добегалась, мразь?! — брызгая слюной, прорычал он мне прямо в лицо. И с силой приложил головой об пол. Перед глазами потемнело, и я подумала, что умру, так и не сказав Лукасу и Амире, как я их люблю.

Даже сквозь эту темноту я увидела, как Роб замахнулся снова. Что-то хрустнуло, но неожиданно боли не было. Квартиру разорвал вой бывшего, который мгновением спустя оборвался следующим хрустом, а после — тяжелым глухим ударом совсем рядом. Я моргнула и сквозь пелену в глазах увидела Лукаса.

Ну все, мне точно конец.

Я попала на облачко, и теперь мне глючится, что он все-таки за мной пришел. Как мило…

Или нет?

— Ники, — голос Лукаса ворвался в скользящее на грани сознание. — Ники!

Да, это точно глюк, а я на облачке. Он никогда раньше не выглядел таким встревоженным, а еще в его голосе никогда не звучал страх. Ни-ког-да.

— Я… — я закашлялась, — так мило, что ты пришел.

Я правда это сказала? У меня не было сил говорить по-английски, но Лукас же знает русский. Или на облачках это неважно?

Он прощупывал меня зачем-то, осторожно, но профессионально. Как парамедик. Еще бы в глаза посветил фонариком.

— Где болит? — спросил он.

— Да нигде, — ответила я, расплываясь в улыбке. Лукас парамедик — это так мило! И, судя по концентрации слова «мило» в моем лексиконе, я временно попала в Рай.

Но боли правда больше не было, и это подтверждало мою теорию, что я на облачке. Потому что после того, как меня приложил Роб, боли просто не может не быть. Надеюсь, там на Земле ему кто-нибудь прищемит яйца. А еще очень надеюсь, что его все-таки посадят… если найдут. Какие-то совсем не облачные мысли…

Которые оборвались, когда Лукас по-прежнему осторожно взял меня на руки и поднялся.

— Куда мы идем? — уточнила я. — В Ад?

— На кровать, — почему-то зло произнес он. — Я вызову скорую.

— Скорую? Зачем скорую? Она отвезет меня к ангелам?

— Ники! — натурально зарычал он.

Вот это уже был настоящий Лукас, и я попыталась дотянуться до его носа, чтобы проверить, что все-таки происходит. Но раньше, чем мне это удалось, сознание вылетело, и я провалилась в темную холодную глубину, в которой не было ничего.

Когда я вынырнула из нее, Лукас с кем-то говорил по телефону, а мир вокруг был неощутимо-зыбким. Я хотела спросить об Амире, но снова упала в это расплывающееся пространство, а когда пришла в себя, поняла, что, наверное, в этом нет смысла. Амира не может сюда попасть, она маленькая, а еще — это хорошо, потому что, я надеюсь, у нее будет долгая счастливая жизнь.

Когда я пришла в себя в следующий раз, вокруг было много света и люди в белом. Но это были врачи, а не ангелы. Или ангелы переоделись врачами, чтобы меня не пугать? Я думала о том, что главный ангел из моей жизни, хоть и падший — когда-то я сравнила его с Люцифером — исчез. И аккурат в тот момент, когда я об этом вспомнила, он шагнул ко мне, он тоже был в белом, и его ладонь коснулась моей.

— Скажи Амире, что я ее люблю, — произнесла я.

Собственный голос казался далеким и глухим, но я все-таки продолжила.

— И что я не хотела уходить, просто я трусиха. Я очень боялась ее потерять. Вас.

Из глаз почему-то потекли слезы, разве так бывает на облаках?

— Она знает, что ты ее любишь, — сказал Лукас.

— Нет. Не знает.

— Я уже ей сказал.

— Так быстро?

— До того, как приехать к тебе.

Приехать?

До меня начало доходить, что «приехать» никак не сочетается с облаками, ангелами и всем, о чем я думала совсем недавно. А еще во мне вдруг заболело абсолютно все.

Я не умерла. По крайней мере, пока. И до Ада мне, как до Луны раком, по крайней мере, до того, каким его многие представляют. Но это значит, что Лукас… здесь? Он правда здесь? И я могу его коснуться снова?

Я потянулась к нему, но в этот момент один из врачей сказал:

— Нам пора забирать ее в операционную.

— Увидимся, Ники, — сказал он, и я полетела.

На этот раз весьма осязаемо, на каталке, и я чувствовала себя до того момента, пока ко мне не подошел анестезиолог со всеми своими прибамбасами. Но даже тогда, уплывая в пелену бессознательного, я держалась за мысль о том, что Лукас ко мне приехал. А я так и не успела сказать ему, что я… его…

Глава 27

Лукас

Монотонное пиликанье аппаратов убаюкивало. Тем не менее сна не было ни в одном глазу. Он смотрел на Ники, которая лежала в одиночной палате интенсивной терапии: сейчас она казалась еще более хрупкой, чем обычно. А он был в шаге от того, чтобы потерять ее. Снова.

В какой-то момент ему показалось, что так и будет, особенно когда она начала бормотать про ад. Путая слова, меняя их местами, мешая английский и русский. У нее были расширенные зрачки, этот пугающе-ровный пульс, и она не чувствовала боли.

Если бы она умерла…

На этой мысли он продолжить не мог. Даже после гибели Марии у него было будущее и продолжение, у него была месть. Сейчас на этой мысли обрывалось все. Просто терялось, расплывалось в сознании и переставало быть. Ублюдку, напавшему на нее, Лукас просто свернул шею. На месте. Это произошло слишком быстро, такие, как он, не заслуживают быструю смерть. Они заслуживают пережить все то, что пережили те, над кем они издевались. Но они совершенно точно не заслуживают того, чтобы о них думали, даже в таком ключе. Поэтому Лукас выкинул его из головы сразу, как только ему позвонили и сказали, что тела больше нет.

Возвращаясь в реальность, он поднялся и приблизился к женщине, которая за невыносимо короткое время стала для него всем. Раньше Лукас считал, что такое придумывают для сопливых мелодрам: иногда кассовых, иногда не очень. Раньше — до встречи с ней.

Ники не чувствовала боли из-за адреналина, к счастью, это помогло ей продержаться почти до самой операционной. Экстренная операция из-за черепно-мозговой травмы, хирург, которого выдернули из другого города и привезли сюда, один из лучших в своем деле. Временами все случившееся казалось сюрреалистичным, каким-то бредом, потому что в ее ситуации каждая секунда промедления, каждая задержка могла бы стоить ей жизни.

Но все обошлось.

Все. Обошлось.

Хотя операция была непростая, Ники выжила, и это так на нее похоже. Потому что она боец, боец по жизни, и она заслуживает раскрутить эту жизнь на полную, как никто.

— Она может прийти в себя на следующий день, а может через неделю, — так сказал врач.

Этот хирург спас ее, и поэтому Лукас ему верил, верил в то, что он говорит — операция прошла успешно, теперь все зависит от нее, от скорости ее восстановления.

Он сообщил ее отцу и матери, и мать уже летела через океан. Снова. Отец ничего не сказал, но Лукасу было плевать: он сделал все, что мог. Если этот идиот не понимает, какую драгоценность он мог потерять сутки назад, это его проблемы. Пусть идет на хер.

— Привет.

Ее голос, пока еще тихий и слабый, раздался так неожиданно, что Лукас на мгновение замер, а потом стремительно подался вперед и коснулся губами бледных губ.

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала она, когда Лукас отстранился.

— Я позову врача…

— Не надо. Дай мне пару минут, чтобы сказать то, что я должна была тебе сказать сразу… на Мальдивах.

— Ты еще успеешь сказать мне все, что ты хочешь, а врач…

— Для меня это важно.

Он остановился на этих словах. Потому что в конечном счете нет ничего важнее чем то, что важно для того, кто тебе дорог. Настолько.

— Я тогда испугалась, — Лукас опустился на край ее койки, чтобы ей не пришлось прилагать усилия и говорить громче. — Очень. И я боялась, что в моем сердце опять случится полная катастрофа, если я позволю себе любить Амиру… и тебя. Мне кажется, я испугалась именно этого, а не того, что может произойти. Или всего вместе. И я жила с этим, думала, что смогу с этим справиться…

— Тебе не нужно ничего объяснять, — попытался остановить ее он, но Ники упрямо сжала губы.

— Но я не смогла. Вы для меня целый мир, и целый мир мне не нужен без вас.

Если бы Лукас пытался подобрать определение тому, что чувствует, точнее он бы не сказал.

— Прости, что я дотянула до… ну, почти до Рая. Но я рада, что мне подарили второй шанс, чтобы я могла тебе это сказать.

— Главное, что ты жива, — он коснулся ее щеки. — Для меня это главное.

— Ну, тогда, полагаю… — Ники сделала паузу, улыбнулась и добавила. — Мы в порядке?

— В полном, — ответил он. — И чтобы в этом убедиться, я позову врача.

— Теперь можешь звать кого угодно.

Она прикрыла глаза, а Лукас нажал кнопку вызова. И снова, не удержавшись, провел пальцами по ее щеке.

— В полном, — повторил он.

Ники

Меня спас Лукас. Буквально. То есть если бы меня не привезли в больницу вовремя, меня бы уже не было. Иногда мысль об этом до сих пор проходила дрожью по моему позвоночнику: даже несмотря на то, что меня уже перевели из отделения реанимации в обычное.

Похоже, ему придется здорово разориться на психолога, чтобы я могла с этим справиться. И слава богу, что у меня есть такой шанс, потому что у многих девочек, которое в свое время доверились психопатам, нарциссам и абьюзерам, у них его больше нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не знаю, какие демоны заставляли меня читать статистику домашнего насилия, но я ее читала. А еще читала про маньяков, похищающих жертв и удерживающих их в подвалах. Психолог, которая уже ко мне приходила, говорит, что это мой способ справиться с травмой. Прожить ее.

И я справляюсь. Как умею. С помощью близких: мама решила остаться здесь, в Сочи, хотя бы до того, как меня выпишут из больницы. Ди тоже прилетела.

— Пожить в Красной поляне вместо Москвы? Шутишь что ли? Это ж мечта.

Она начала шутить когда меня выписали из реанимации и когда я начала говорить, что ей нужно вернуться к Андрею. Потому что я знаю, как сильно она его любит. В ответ она выдала мне это.

А до того, как меня перевели, я слышала, как она выдала Лукасу, что Роба нужно было оставить ей.

— Я бы засунула ему в задницу раскаленную кочергу.

Если честно, я до сих пор не поняла, была ли это шутка, знаменитый фирменный черный юмор от Дианы Астаховой, потому что Ди из тех людей, кто за своих близких загрызет любого. Мне просто повезло оказаться в ее стае, и меня оттуда не вышвырнули даже после всего, что я творила, когда запала на Роба.

Все это сейчас кажется таким далеким, что я даже не представляю, как вообще могла на него повестись. Наверное, мне нужно было себя наказать за то, что мама от нас ушла. Это если разбирать мою любовь-наваждение с точки зрения психологии, ну точнее, так сказала психолог. Потому что дети всегда переносят все на себя.

— Мне очень жаль, что все так получилось, Ники, — сказала мама в одном из наших разговоров. — Если бы я могла все исправить…

— Ты не можешь, — перебила ее я. — И я не могу тоже. Если бы могла, я бы не валялась тут после черепно-мозговой и никогда бы не встретила Лукаса.

Последняя мысль вызывает у меня тот же самый мороз по коже, как и мысль о том, что он мог не успеть. Не прийти. Или что тот доктор из Краснодара мог отказаться… в общем, когда я думаю о том, что наши с ним пути могли просто-напросто не пересечься, это вызывает во мне ужас, схожий со страхом стать жертвой безумия Роба.

Так что, наверное, все было не напрасно.

— Но ты сможешь простить меня когда-нибудь?

— Я уже тебя простила, мам. Потому что я сама сбежала от девочки, которую безумно люблю, потому что испугалась.

Мы с Амирой не говорили даже по видеосвязи, и я понимаю, почему. Сначала Лукас не хотел травмировать ее моим видом (а там было чего пугаться), потом… ну, возможно, я просто себя уговариваю, и Амира на самом деле не хочет со мной разговаривать. И вообще знать меня не хочет, хотя если бы моя мама вернулась тогда, сразу как ушла, я бы подулась на нее парочку дней, а потом не слезала бы у нее с рук. Как та кошка, которая изо всех мягких мест в доме выбирает тебя.

У нас с мамой уже совершенно нормальные разговоры, конечно, мы далеки от той близости, которой мне хотелось когда-то, но это уже что-то. Не все сразу, нам нужно время: и мне, и ей. Учитывая, сколько времени прошло…

Она показывала мне фото сестры, и я слегка удивилась. Если не сказать больше. Эта девчонка похожа на меня как две капли воды. Учитывая, что я была один-в-один Мария, вся эта псевдонаучная фигня про то что мы живем в Матрице уже не звучит как фантастика.

— У меня для тебя сюрприз, — сообщил Лукас за пару дней до выписки.

— Да? Какой?

— Тебе не говорили, что сюрприз — это когда тот, кому его делают, ни о чем не догадывается? — улыбается он.

Оказывается, его улыбка исключительно для меня. И для Амиры, я видела, как он общается с остальными, и его лицо — это просто эталонный покерфейс, даже если речь заходит о тех, кто ему импонирует. Но таких людей немного. Например, он совершенно не проникся моей матерью, зато проникся Дианой. Я поняла это, когда у них состоялся тот запоминающийся разговор про кочергу в заднице. Возможно, его как раз кочерга и впечатлила. Кстати, он ее взаимно впечатлил. Тем, что свернул Робу шею на месте, а потом… в общем, теперь никто не знает, куда он исчез.

Лукас и Ди думали, что я сплю, пока они обсуждали такие моменты, а я не спала. И поняла, что подруга отчаянно прониклась мужиком, которого я отхватила. В том смысле, что…

— Помнишь, что я тебе говорила про криминал и отца? — поинтересовалась она в нашем следующем разговоре. — Так вот, забей. Лукас зачетный. Рядом с ним я за тебя спокойна.

«Зачетный» — это ВИП-характеристика, особенно из уст Ди.

Надо будет как-нибудь ему об этом сказать.

Но с криминалом Лукас завязал, по крайней мере, он так говорит, а у меня нет причин ему не верить. Конечно, после того, какой информацией он ворочал в теневом мире, завязать окончательно сложно, но свой бизнес он передал Йонасу.

— И чем ты будешь заниматься теперь? — спрашиваю я.

— Моего состояния нам хватит примерно на сто пятьдесят лет нескромной жизни.

— Инвестиции и недвижимость спасут мир, — бормочу я. — Вообще-то я о том, что ты сам хочешь делать. Информационные технологии — твоя стихия, я хочу, чтобы ты был счастлив.

— Я счастлив, — говорит он, сжимая мою руку. — Ты даже не представляешь, насколько.

Его слова — обо мне. Его прикосновения обо мне. Все что он делает обо мне. Немногие бы отказались от информационно-криминальной империи ради женщины. В большинстве случаев для таких мужчин женщины — просто красивый аксессуар. Но это не про него. Не про нас.

И вот сюрприз. Лукас уже сказал, что снял для меня дом. Дом на побережье, потому что после случившегося мне лучше жить не на высоте, а еще мне нельзя летать минимум полгода. Можно конечно было воспользоваться старыми-добрыми поездами, но Лукас сказал, что это мы решим чуть позже.

— Мог бы и не завязывать мне глаза, — бурчу я, когда он помогает мне перешагнуть через порог. — Только не говори, что там огромный торт размером с меня и стриптизер.

— Единственный стриптиз, который ты увидишь, будет в моем исполнении.

— Ловлю на слове…

Я замираю, потому что Лукас снимает повязку, а в доме меня встречает вывеска: «С возвращением, Ники!», под которой с цветами собрались мама, Ди и Андрей, и… Амира.

— Сюрпри-и-и-и-з! — кричат все.

После чего Амира с визгом бросается ко мне и повисает на мне раньше, чем Лукас успевает ее перехватить.

— Амира! Я что тебе говорил…

— Не надо, — останавливаю я его, обнимая самая родную на свете девочку. Из глаз катятся слезы, но это слезы счастья, и главное, я не могу их остановить и не хочу.

Если бы кто-то спросил меня, как выглядит счастье, я бы ответила: так. А потом просто описала картинку, которую увидела, когда зашла в этот дом. И когда руки Лукаса ложатся на мои плечи, картинка становится полной. Мое счастье — такое.

Настоящее, родное, уютное.

Бесконечное. Как море, которое видно из окна.

Эпилог

Ники

— Ничего не забыла? — Я опустилась рядом с Амирой, которая застегивала рюкзачок.

— Не-а. — Она помотала головой.

Уезжать было грустно, все-таки этот дом стал нашим домом на целых восемь месяцев. Можно было уехать раньше, но Амире очень понравилась Имеретинка, а Лукас берег меня. Что, впрочем, не отменяло того, что ему тоже понравилось сочинское побережье. Мы вместе плавали в бассейне, вместе загорали в саду (дом, который он снял, больше напоминал замок, в котором даже был отдельный пристрой для персонала), вместе ездили на море, а ближе к осени, когда мне снова разрешили менять высоту, вместе покатались на канатных дорогах, от которых Амира пришла в восторг.

Даже когда он работал (а я училась на дизайнера), мы все равно были вместе. А еще наша семья внезапно вознамерилась стать больше. Ну не совсем внезапно, конечно, просто мы с Лукасом иногда забывали про предохранение, поэтому «внезапность» в данном случае называлась иначе.

— Тогда пойдем, — я сжала протянутую мне ладошку, и мы направились в холл.

В тот самый холл, где меня встречал сюрприз, когда я только-только вошла в этот дом. В холл, где было столько счастливых и смешных моментов. Например, когда Амира принесла найденного на улице котенка, и Лукас поскользнулся на… в общем, на продукте жизнедеятельности, который еще не заметили и не успели убрать. Котенка потом забрала одна из горничных, так что его судьба была гораздо более приятной. В отличие от судьбы вазы, стоявшей у стены, которую он разбил, когда прыгнул за длинными сухоцветами.

Мы успели и погулять на свадьбе Андрея и Ди, которую они перенесли в Красную поляну из Москвы (чтобы мне не пришлось ехать на поезде), и посмотреть каждый уголок Имеретинки и Сочи, но сегодня и эта глава моей жизни подошла к концу.

Наше пополнение в семействе ожидалось в мае, но Лукас настоял на том, чтобы мы были женаты. А нашу свадьбу мы хотели на Мальдивах и никак иначе, после чего нас ждал медовый месяц (действительно месяц!), Рождество во Франкфурте, путешествие по Европе, и уже после рождения нашего малыша (или малышки) мы планировали навестить маму в Штатах. Я собиралась получше познакомиться с сестрой и братьями, Лукас — с маминым мужем, с которым они планировали какой-то совместный бизнес. Они были приглашены на нашу свадьбу, но на свадьбе толком не познакомишься.

— Готовы?

Лукас улыбнулся, когда мы вдвоем спускались по лестнице. Надо отдать ему должное, он стал улыбаться гораздо чаще, когда мы стали семьей. Даже несмотря на то, что наша свадьба еще не состоялась, мы уже были семьей. Мне кажется, такие браки заключаются на уровне душ, или что-то вроде.

Раньше я бы покрутила пальцем у виска, если бы кто-то вздумал мне такое брякнуть, но сейчас все было по-другому. И глядя на него, на самого лучшего мужчину на свете, я чувствовала, как сердце снова начинает ускорять свой ритм. Казалось бы, столько времени прошло, но рядом со своим мужчиной никогда не получается оставаться равнодушной, никогда не получается смотреть на него и не воспламеняться.

— Готовее некуда, — фыркнула я.

Лукас протянул мне руку:

— Тогда пойдем. Нас уже ждут.

Он настоял на том, чтобы мы летели частным рейсом, и, хотя я уверяла, что вполне способна лететь регулярным, он категорически отказался от этой идеи.

— Для моей женщины все только самое лучшее.

Я вспомнила эту фразу, и она отозвалась в моем сердце теплом, а прикосновение к его ладони вспыхнуло огнем на коже и таким же пламенем заструилось по венам. Я была бы не против сейчас уединиться — почему-то беременность превратила меня просто в какую-то нимфоманку, но мы и правда должны были уже выдвигаться.

Если бы Амира с нами не летела, я бы предложила ему повторить сцену из нашего знакомства, а точнее, из нашего первого совместного рейса. Но сейчас пришлось довольствоваться только прикосновением руки к руке и многообещающим скольжением пальцев по его запястью рядом с часами.

Не без наслаждения отметив, как вспыхнул его взгляд, я закусила губу, и мы вместе направились к двери. Оставляя за спиной часть нашего прошлого, чтобы вместе начать новую главу нашей жизни.

Лукас

— Амира, бегом на виллу!

— Ну Ники-и-и-и-и…

— Бегом, я сказала! Сгоришь сегодня — завтра весь день насмарку.

Дочь надула губы, но послушалась. Поразительно, но с Ники она меньше капризничала и в целом вела себя замечательно. Как будто она обладала какой-то магией воздействия, превращающей маленьких вредных демонят в хороших девочек.

Сам же он исподтишка наблюдал за ней. За капельками воды, подсыхающими на светлой коже: как бы Ники ни старалась, загореть у нее не получится. А впрочем, она и не старалась, она просто наслаждалась отдыхом, стараясь выходить на мальдивское солнце исключительно тогда, когда не выходить было нельзя. Рядом с ней стоял запотевший бокал с фруктовым коктейлем, украшенный ломтиком ананаса, она выглядела расслабленной и счастливой.

И ему хотелось верить, что не только выглядела, потому что после того, что она пережила…

— Лукас, я чувствую, как ты на меня пялишься. И если я избежала солнечных ожогов, это вовсе не значит, что я хочу бороться с ожогами от твоих взглядов. В чем дело? — Она чуть приспустила солнцезащитные очки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты счастлива сейчас?

— Господи, что за вопросы? — Она вскинула брови.

— Я все время думаю о том, что не должен был тебя отпускать. Тогда бы тебе не пришлось проходить через это все.

— А я все время думаю, что не должна была рождаться. Тогда бы мне не пришлось проходить через это все.

Теперь уже он сдвинул очки пониже, а Ники расхохоталась.

— Видел бы ты себя сейчас! Лукас Вайцграф, конечно я счастлива! С тобой, с Амирой, вы мои самые любимые люди. И тот парень или девчонка, которые у нас появятся. — Она положила руки себе на живот. — Ты даже не представляешь, какое это счастье.

Лукас одним стремительным движением поднялся и оказался рядом с ней. Опустился рядом с шезлонгом, накрыл ее ладонь своей.

— Я тоже, — произнес он.

— Я знаю, — ответила она и добавила почти сердито, — поэтому пожалуйста, не вздумай больше говорить, что ты там не успел чего-то или не так сделал. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — эхом повторил он.

И слова, которые казались невыносимыми после смерти Марии, вдруг снова дались ему легко. В них не было ни капли наносного, просто желание поделиться тем, что билось в его груди. Что наполняло его кровь вместе с кислородом. Поэтому Лукас подался вперед и коснулся губами ее губ, и она обвила руками его плечи, отвечая на поцелуй и снова возвращая его в день их свадьбы, которая состоялась почти две недели назад.

Если бы кто-то сказал ему, что в его жизни будет совершенно «киношная» арка на побережье, он бы не поверил. Но все-таки она была, и были гости со стороны невесты — семья Ники из Штатов, Ди и Андрей, и девчонки со своими парнями, с которыми Ники вместе училась на дизайнера-модельера. Они раньше виделись исключительно на созвонах и общались в чатах, но, когда Ники спросила, не против ли он, чтобы они присутствовали, Лукас сразу же согласился. В ее новой жизни никогда больше не будет одиночества и ограничений. С его стороны были Йонас с парнями, и, признаться честно, он был этому рад. Но, конечно же, больше всего он был рад окончательно назвать своей женщину, которая стояла перед ним.

В платье цвета шампанского, легком, летнем, с букетом цветов и цветком в волосах она стояла перед ним и излучала свет. Радость, жизнь, счастье. Все это сочеталось в ней одной, сошлось, как звезды, о которых любят говорить астрологи. И ни обстоятельства, ни встретившийся ей на пути урод не смогли вытравить это из нее, потому что это была ее суть.

Знала ли Ники сама, насколько она светлая? Понимала ли?

Вполне вероятно, что нет. Но именно она стала тем светом, который озарил его жизнь, который вернул его к жизни. Она спасла ему жизнь, сама об этом не подозревая.

— … можете поцеловать невесту.

Легкий ветер и гул океана, шелест волн, крики и аплодисменты, и даже самый громкий голос, принадлежавший Диане Шмелевой:

— Ма-а-а-ая!

Слились в фоновый шум, потому что Лукас чувствовал только ее дыхание. Нежную кожу под пальцами. Сладость любимых губ. Слышал только биение ее сердца.

Совсем как сейчас.

— Мне кажется, если ты не остановишься, я уже не смогу остановиться, — прошептала она ему в губы. — А няня вряд ли уже уложила Амиру спать…

Лукас с трудом оторвался от ее губ, прижимаясь лбом к ее лбу.

— Амира хочет братика, — произнес он, стараясь переключиться с мужской темы на родительскую.

Помогало плохо.

— Ну тут уж как получится, — фыркнула Ники. — Хотя еще месяц-полтора, и вы сможете удовлетворить свое любопытство. Вы оба.

Солнечные блики скользили по коже, покусывая ее теплом.

— Пойду поплаваю, — Лукас протянул ей руку. — Идешь?

— Через минуточку. Мой нос может не пережить нового выхода на солнце без дополнительной порции крема.

Он снова улыбнулся и направился к лесенке, когда со стороны соседней виллы на воде донеслось на чистейшем русском:

— Руслан!

И какой-то подросток, вылетевший из дверей, сиганул в океан прямо в одежде по мотивам многочисленных видео от трэвел-блогеров. Темноволосая красивая женщина вышла следом за ним и остановилась на самом краю, качая головой. Буквально через пару секунд к ней присоединился мужчина, собственническим жестом притянувший ее к себе за талию и наградивший его пристальным взглядом.

Лукас усмехнулся, и, как раз в тот момент, когда к нему подошла Ники, кивнул в сторону:

— У нас появились соседи.

— Никакой приватности.

— А я предлагал арендовать остров.

— Нет, спасибо, давай привыкать к тому, что мы не единственные в этом мире и социализироваться.

Ники помахала паре рукой и с разбегу, почти как их сын, прыгнула в океан. Лукас усмехнулся и последовал ее примеру.

Дорогие мои девочки! Мы с вами прошли непростой, но очень интересный путь с Ники и Лукасом, и я счастлива, что на этом пути мы с вами были вместе.

Спасибо вам за ваши теплые слова и комментарии, спасибо за ваши награды и за яркие эмоции, которыми вы делились! Это бесценно!

Отдельно благодарю Алису, которая помогала мне с тонкостями немецкого языка и менталитета. Твоя помощь сделала эту книгу особенно колоритной!

Я очень-очень не хочу с вами расставаться, поэтому приглашаю узнать, кто же поселился по соседству с нашими героями:

НЕСБЫВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ 18+

Смотрю на женщину, которую не видел уже шестнадцать лет, стараясь не думать о том, что осталось в прошлом. В свои тридцать пять она выглядит как голливудская звезда. А еще она умудрилась приехать в домашней, мать ее, пижамке — и с порога наехала на меня из-за какого-то Руслана. Когда я услышал ее имя, сначала не поверил, думал, меня проглючило. Но нет, по дорожке ко мне бежала именно она, Романа Аверина. Будь на ее месте любая другая, я бы заподозрил, что это такой способ наладить отношения. Но в рамки ее образа это совершенно не вписывается.

«Потому что Руслан — и твой сын тоже. Его похитили из-за тебя!»

Ну и разумеется, подписывайтесь на меня, чтобы не пропускать новости об акциях, новинках и подарках!

В ноябре нас ждет еще одна просто мегакрутая история, которая особенно понравится поклонницам Ди))) Поэтому надолго не прощаюсь ;)

С любовью,

ваша Марина!

Конец