С бабушкой. Из сборника Бабушки в сауне

Высоко в небе плыли черные точки. Нет, на стаю ворон это не было похоже. Плыли они ровными рядами на равных расстояниях друг от друга и между рядами тоже было равное расстояние. Вот уже стал слышен размеренный рокочущий гул и видно было, что это вовсе не вороны или галки, и уж вовсе даже не журавли, а самолеты. Уже и можно даже различить на их крыльях черные кресты. Фашистские «Юнкерсы»!!!!!

На встречу им с земли, натужно завывая моторами, рванулись истребители с красными звездами на крыльях и хвосте. В размеренный гул моторов приближающихся бомбардировщиков влился треск пулеметных очередей наших краснозвездных истребителей. Вот один из «Юнкерсов», заваливаясь на бок, нарушил строй, опустил нос и, дымя, устремился к земле, за ним, так же разматывая длинный шлейф черного дыма, падал другой. Из- под брюха падающего самолета отделялись черные точки бомб, и с воем неслись к земле. Началась бомбежка. Пока бомбы падали где-то вдалеке, сюда доносились лишь приглушенные расстоянием звуки разрывов. Несмотря на яростные атаки наших истребителей, бомбардировщики наплывали волна за волной волна за волной, и грохот взрывов слышался теперь явственней, заставляя содрогаться землю и воздух, ударял по перепонкам ушей. Несколько «Юнкерсов» прорвались сквозь рой наших истребителей и высыпали свой смертоносный груз особенно близко к дому. Отбомбившись, «Юнкерсы» ушли. Повисла тишина. Но буквально через минуту наплыла новая волна, и бомбы с ужасным грохотом рвались совсем близко. Один из «Юнкерсов», нарушив строй, опустил свой клетчатый нос и устремился к земле. Впереди него несся пронзительный рев его моторов. Вот он стал выравниваться, из его раскрытого брюха посыпались черные точки бомб. Теперь они падали рядом, и все пространство заполнилось грохотом разрывов. Одна из бомб летела прямо на крышу дома. Раздался неимоверный грохот, в воздух взметнулось пламя и, поднимаясь вверх, заклубился дым, перемешанный с клубами рассыпавшихся в пыль саманных кирпичей, из которых был выстроен небольшой трехкомнатный домишко, купленный мамой в 1942 году, когда она надумала перебраться из Канта, где после смерти папы сначала мы обосновались. Одна комната – самая большая, с двумя подслеповатыми окнами была под земляной крышей, на которой весной сплошным ковром расцветали маки. В этой комнате была большая плита, стояло две кровати-полуторки. Здесь же стоял большой обеденный стол. В этой комнате проходила вся жизнь дома. Здесь готовили еду, здесь же по вечерам собирались все жители дома за едой, здесь же после ужина устраивали квартиранты «посиделки» с чтением книг. А иногда устраивали и концерты с песнями под гитару.

Но вот зимой 1952 года квартирантов не было, в доме оставались только мы с бабушкой. Дров для поддержания тепла в большой комнате с земляной крышей, земляным же полом, подбитым фанерой потолком, в которой мы с бабушкой обретались, не было, и по моему настоянию мы перебрались в маленькую комнатку под крышей из камыша. Тепло в этой комнатке поддерживалось от печки – плиты, на которой готовилась еда для всех жителей дома – в том числе и квартирантов, от дохода с которых мы с бабушкой и кормились. Стояла она в главной, большой комнате. Но теперь квартирантов не было, печь не топилась. В доме было холодно, и мы с бабушкой спали в маленькой комнатке вместе на одной кровати. Я ложился у стенки, а бабушка, повернувшись ко мне спиной, с краю. Чтобы хоть как- то согреться, я, обняв ее за живот, прижимался к ее спине. В первый день, когда мы легли в одну постель, я крепко прижался к ее спине, положил свои ладони ей на груди, но она, ничего не сказав, переместила руки мои себе на живот. Спала она на правом боку, поджав колени к животу. Так мы теперь и спали. Писюн мой по утрам крепко торчал и, конечно, искал себе место среди бабушкиных мягких и теплых ягодиц. Как-то утром я заворочался, просыпаясь, прижался к ее попе низом своего живота. стоящий колом писюн уперся ей между ляжек.

— Эй! Ты что это, варнак, затеял?! Да рази туда можно хуй пихать? Рази еще не знаш, куда его вставлять надо? – гневно обрушилась она на меня.

— Ну ка скидай трусишки, да залазь сверху. Учить тебя буду, чтобы потом с девками не позорился.

Пока я стаскивал с себя трусы, она повернулась на спину и задрала свою ночнушку аж до горла, оголив и низ живота, и свои не хилого размера сиськи.

— Снял? Ложись мне на живот.

Потянула на себя меня за руку.

Теперь она лежала на спине, широко раскинув ноги, представив на обозрение покрытые седеющими уже кудряшками свои «прелести».

Подчиняясь ей, я взгромоздился на ее объемистый мягкий и прохладный живот.

Одной рукой она обняла меня за шею, а другой рукой ухватила одну свою сиську и сунула ее мне ко рту.

— Ну ка, пососи, внучок, как было мамку сосал! – скомандовала она.

Не скажу, что с таким уж удовольствием я присосался к предложенному «лакомству». Уже через минуту она вынула ее из моего рта.

— Ну, вот. Теперь эту пососи.

Присосался к другой.

— Сиськи – то сосешь, но и про это не забывай!

Она взяла мою руку и потянула вниз себе между ног.

— «Кунку» – то потискай, потереби!- надавила на мою ладонь, накрыв ею свою «кунку».

Бабушкина ладонь накрыла мою и сжала ее.

— Потискай, потискай! И палец, палец туда воткни, а то и все три.

Но уже через минуту она, протиснув ладонь между животами, ухватила стоящий колом писун:

— Ну ка! Давай его сюда! А то што ить удумал: в жопу его совать! Его вот куда надо! А то в жопу!

Гневно ворча, она направила кол писуна себе в «кунку». Чувствительная головка, еще даже только, только начавшая открываться, торчащего колом писуна ощутила волосы, покрывающие «кунку», и куда – то провалилась. Бабушкины ладони легли на мои ягодицы и начали ритмично на них надавливать.

— Так! Так! Давай так, сильней, глыбже, глыбже! – с силой ее ладони ритмично надавливали на мои ягодицы.

Там, куда провалился мой писун, было тепло, даже горячо, но как-то немного суховато. После нескольких фрикций, я вдруг почувствовал, что писюн мой ритмично сжимают, как – будто хотят что- то из него высосать. Сколько времени это продолжалось, я не мог сказать. Сам я уже стал уставать: руки, упиравшиеся в постель, дрожали, на лбу и по всему телу выступила испарина.

Вдруг бабушка стиснула меня своими бедрами, глубоко вздохнула.

— Все! Слазь, давай. Устала ажно!

Рука ее толкнула меня в бок. Усталый, я лег рядом с бабушкой.

— Понял ужо, куда надоть? А то в жопу суешь!

— Ну, спать давай.

Она крепко обняла, прижала к своему животу.

Разбудил нас в шесть утра басовитый громогласный гудок военного «шестидесятого» завода.