Шепот шелка и соли (Часть 2)

Артем не заметил, как ритуал перерос в зависимость. Салон "Шелковый шаг" стал его алтарём, где каждый день приносил новые жертвы — не в смысле боли, а в смысле капитуляции перед этим странным, пульсирующим голодом. Он начал замечать детали: как утренний свет из окна падает на полки с лаками, окрашивая их в оттенки запретных плодов, как аромат эфирных масел смешивался с потом усталых ног, создавая опьяняющий коктейль. Ночи в квартире теперь были полны теней — он лежал без сна, перебирая в памяти вкусы: солоноватый персик Ирины, мятный озноб Лизы, пряный мускус Анны. Рука его скользила по себе ритмично, но облегчение приходило только на миг, оставляя послевкусие пустоты. "Это не я, — шептал он зеркалу по утрам, глядя на круги под глазами. — Это... работа. Искусство". Но в глубине души знал: ложь.

Всё изменилось в тот дождливый октябрьский вечер, когда в салон вошла она — Виктория. Высокая, с волосами цвета осенних листьев, собранными в небрежный пучок, и взглядом, который сразу приковал Артема, как магнит. Ей было около сорока, но тело её дышало зрелой грацией: длинные ноги в чёрных колготках, облегающих, как вторая кожа, и туфли на низком каблуке, испачканные уличной грязью. Она работала в театре — костюмершей, судя по рассказу, — и пришла после репетиции, где весь день бегала по сцене, поправляя платья актрис. "Ноги гудят, как после марафона", — сказала она с лёгкой улыбкой, садясь в кресло и скидывая туфли. Запах — земля после дождя, смешанный с кожей и лёгким потом — ударил Артема в ноздри, и он почувствовал, как внутри что-то сжалось.

Он начал стандартно: ванна с горячей водой, где пена шипела, обволакивая её ступни. Виктория не закрывала глаза, как другие; она смотрела на него сверху вниз, с интересом, будто изучая. "Вы новенький? — спросила она, когда он обтёр её ноги полотенцем. — Руки у вас... уверенные. Не как у тех, кто боится прикоснуться". Артем кивнул, бормоча что-то о стаже, но сердце колотилось. Её ноги были не идеальными: пальцы чуть неровные, от частой ходьбы, пятки с лёгкими трещинками, но в этом была правда — живая, притягательная. Он взял правую ступню, начал пилкой, скребя мозоли, и она вздохнула: "М-м, больно-сладко. Продолжайте, не жалейте". В её голосе скользнула нотка вызова, и Артем поднял взгляд — глаза её горели, губы изогнулись в полуулыбке.

Массаж пальцев вышел дольше обычного: он втирал масло — сандаловое, густое, — круговыми движениями, чувствуя, как кожа теплеет под пальцами. Большой палец Виктории был крепким, с коротким ноготком, без лака, и когда он сжал его, она поёрзала. "Знаете, — прошептала она вдруг, — я слышала о вас. От Лизы. Она... расхваливала ваши 'дополнительные услуги'". Артем замер, кровь отхлынула от лица. Стыд обжёг, как кипяток: "Что? Как...?" Но Виктория не дала договорить — её ступня скользнула вперёд, прижавшись к его щеке, ткань колготок — тонкая, шелковистая — коснулась кожи. "Не бойся, мальчик. Я не сдам. Хочу то же самое. Только... глубже".

Мир сузился до этой ноги в его руках. Артем, дрожа, поднёс её к губам — сначала через колготку, чувствуя текстуру: нити, пропитанные влагой, вкус соли и нейлона. Поцелуй вышел робким, но она нажала сильнее, и он сдался: зубами прихватил край колготки, стянул её медленно, сантиметр за сантиметром, обнажая бледную кожу. Пальцы Виктории — розовые, с венами, проступающими под кожей — предстали перед ним, и он вдохнул: запах усилен, интимный, с ноткой мускуса от долгого дня. Язык коснулся большого пальца — влажный, горячий — и она застонала, откинув голову: "Да... обопрись на меня". Он взял палец в рот целиком, посасывая жадно, кружа языком вокруг подушечки, чувствуя, как она пульсирует. Вкус — солёный, с привкусом земли и пота, — взорвался в нём, как вино, и возбуждение накрыло волной: член встал колом, трущийся о ткань штанов, но он не смел прикоснуться.

Виктория была иной — не пассивной, как другие. Её вторая нога скользнула по его бедру, ступня прижалась к промежности, массируя через одежду, и Артем ахнул, выпуская палец изо рта. "Ты твёрдый, — прошептала она хрипло. — От этого? От моих ног? Покажи, как ты их хочешь". Он повиновался, слюна капала с губ: перешёл к указательному и среднему пальцам, беря их вместе, облизывая промежуток — чувствительный, влажный от его слюны. Она извивалась в кресле, бедра раздвинулись, и под юбкой мелькнуло — тень, намокшая ткань. "Глубже, Артем. Соси, как будто это... всё". Его язык нырнул между пальцами, вылизывая каждый миллиметр, а ступня её давила сильнее, ритмично, заставляя его стонать в кожу. Стыд смешался с безумием: "Она знает. И использует. Но... боже, как хорошо". Он кончил первым — внезапно, судорожно, — ткань намокла, тело содрогнулось, но не остановился: перешёл к мизинцу, крошечному, нежному, целуя его, как реликвию, пока она не выгнулась, шепча: "Я... сейчас...".

Когда всё кончилось, Виктория встала, поправляя колготку — рваную теперь у пальцев, — и бросила на него взгляд, полный обещания. "Приходи ко мне. После смены. У меня дома — коллекция туфель, которые ждут твоего языка". Она оставила адрес на визитке, и Артем спрятал её в карман, чувствуя, как сердце разрывается между страхом и жаждой. В ту ночь он не спал — представлял её ноги, обнажённые, в разных туфлях: чёрных лодочках, красных шпильках, босиком на ковре. "Это конец, — подумал он, рука снова потянулась вниз. — Или... свобода?" На следующий день салон ждал новых клиенток, но теперь он знал: ритуал вышел за стены. И назад пути нет.