Запретная любовь. Отец жениха. Из сборника Истории про любовь

Глава 1

Любовь

Бриллиантовое кольцо на моем пальце весило тонну. Оно было прекрасным, идеально ограненным, холодным и абсолютно чужим. Я сидела напротив Жени в самом пафосном ресторане города, а он, улыбаясь своей ослепительной голливудской улыбкой, рассказывал о предстоящей поездке на Бали. Вернее, он говорил о том, какие фотографии мы там сделаем для его инстаграма.

- Люб, ты только представь: закат, ты в этом белом платье от Эли Сааб, я в диорском смокинге. Бомба просто! Подписи добавим - что-то вроде «С любимой на краю света». Гениально, да?

Я машинально улыбнулась и отхлебнула воды. Горло пересохло. «На краю света». До него, кажется, рукой подать. Мне было двадцать три, я только защитила диплом по искусствоведению, а моя жизнь уже была расписана как сценарий к плохому ромкому. Сценарий, написанный не мной.

- Да, Женя, гениально, - выдавила я.

Его телефон завибрировал, и он тут же уткнулся в экран, оставив меня наедине с моими мыслями и осетриной на тарелке. Я смотрела на него - красивого, успешного, легкомысленного Женю. Спасителя нашей семьи. Когда папа потерял работу, а долги росли как снежный ком, его предложение руки и сердца стало тем самым чеком, который закрывал все проблемы. Мама плакала от счастья, папа молча обнял меня, и в его глазах я прочитала немую просьбу и извинение. А как можно отказать тем, кто тебя вырастил? Кто любит? Я сказала «да». И теперь носила на пальце этот холодный, давящий камень.

- Все, извини, дела, - Женя отложил телефон и потянулся через стол, чтобы взять мою руку. Его пальцы были ухоженными, мягкими. Рука человека, который не знал тяжелого труда. - Скоро познакомишься с отцом. Он сейчас в отъезде, возвращается завтра.

Мое сердце дрогнуло. Анатолий Владимирович. Я видела его лишь пару раз мельком, на крупных благотворительных вечерах, куда меня водила мама в надежде на «нужные знакомства». Он всегда был в центре мужской стаи деловых людей, высокий брюнет, с проседью на висках, и тяжелым, будто просверливающим взглядом. Он не произнес в мою сторону ни слова, но его мимолетный, скользящий взгляд заставлял меня инстинктивно выпрямить спину и отвести глаза. Он пугал меня своей неукротимой, звериной силой, которая чувствовалась даже на расстоянии. Он был полной противоположностью своему легкомысленному сыну.

- Он согласен с нашим браком? - осторожно спросила я.

Женя фыркнул, доедая свой стейк.

- Конечно! Ну, сначала вскипел, мол, «женишься как все нормальные люди, в сорок лет». Но я ему объяснил, что ты не какая-то там… ну, в общем, что из хорошей семьи, умная, красивая. Имя у тебя правильное - Любовь. Для пиара то, что надо. Он у меня прагматик, все просчитал. Понял выгоду.

«Выгоду». От этого слова стало тошно. Я была выгодным активом. Аккуратной, тихой, с хорошей репутацией.

- А где мы будем жить? - спросила я, уже боясь ответа.

- В главном доме, конечно! У папаши там дворец. Я свое гнездо еще не свил, а он настаивает, чтобы мы пожили с ним. Говорит, «присмотрю за вами». Ну, ты не бойся, он целыми днями на работе, почти призрак.

Мысли о жизни под одной крышей с грозным Анатолием Владимировичем заставило меня внутренне сжаться.

После ужина Женя повез меня к себе. Квартира в самом центре, снятая им для наших встреч, была стерильно чиста и похожа на выставочный образец дорогого дизайнерского интерьера: холодный мрамор, хромированный металл, абстрактные картины на стенах, которые ничего не значили. Ни одной личной вещи, кроме пачки виниловых пластинок у огромного проигрывателя.

- Нравится? - обнял он меня сзади, прижав к себе. Его губы коснулись моей шеи, и я почувствовала, как по коже побежали мурашки - не от желания, а от смутной тревоги.

- Очень… стильно, - нашлась я.

- Я так и знал. А теперь самое интересное, - Женя развернул меня и повел в спальню.

Он целовал меня умело, его язык скользил по моим губам, зубам, небу, выучивая каждую деталь с деловым подходом. Его пальцы расстегнули платье, и ткань с шелестом упала на пол. Евгений отвел шаг, чтобы полюбоваться мной, и его взгляд был лишен страсти - скорее, это был взгляд коллекционера, оценивающего новый экспонат.

- Идеально, - прошептал он, и это прозвучало как вердикт.

Женя снял с меня белье, его прикосновения были уверенными, будто он следовал некоей инструкции. Уложил меня на идеально застеленную кровать, и холод шелкового белья заставил меня вздрогнуть. Его ладони скользили по моей коже, вырисовывая узоры на животе, бедрах, груди. Он знал все эрогенные зоны, нажимал на нужные кнопки, и мое тело послушно отзывалось легкой дрожью, тихими стонами. Физиология делала свое дело.

Но я была вне себя. Я наблюдала за происходящим со стороны, как будто это было кино. Я отмечала про себя, что свет от торшера отбрасывает интересные тени на его накачанный пресс, что его кожа пахнет дорогим мылом с ароматом сандала, что он дышит ровно и ритмично, как марафонец. В голове крутился бесконечный список дел: «Не забыть завтра забрать платье из химчистки… Передать маме чек за ужин… Написать Светке, что не смогу на ее выставку…»

Он вошел в меня плавно, без суеты. Его движения были отточенными, глубокими, идеально выверенными по ритму. Я обняла его за плечи, впилась пальцами в упругие мышцы, издавала правильные звуки, двигалась ему навстречу. Волны удовольствия накатывали, отдавались теплом внизу живота, но это было какое - то локальное, изолированное удовольствие, не затрагивающее душу. Он шептал мне на ухо комплименты, и они звучали как заученные фразы из романтического фильма.

В самый пик, когда его тело напряглось, а из груди вырвался низкий стон, он не зажмурился. Его глаза были открыты, и он смотрел куда - то мимо меня, на темный экран телевизора, отражавший нашу сцену. И в этот момент я поняла всю глубину нашей разобщенности. Мы занимались любовью, не видя друг друга.

После он легко откатился на бок, тяжело дыша, и через мгновение его дыхание стало ровным и глубоким. Он уснул, как будто выключили кнопку. Совершил положенный акт и перешел в режим ожидания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я лежала на спине, чувствуя, как по внутренней стороне бедра медленно стекает капля его пота. На мне не было ни клочка одежды, но я не чувствовала себя обнаженной. Я чувствовала себя пустой. Бриллиант на моем пальце отбрасывал на потолок крошечный, насмешливый блик. Тихо подобрав с пола шелковый халат, накинула его, вышла на балкон. Ночной воздух был прохладным и живым. Я вдохнула его полной грудью, пытаясь смыть с себя ощущение фальши и одиночества. Где-то внизу гудел город, жил своей жизнью. А я стояла в золотой клетке будущей госпожи Егоровой и понимала, что мое тело только что было использовано, а душа даже не заметила этого. Привыкну - попыталась убедить я себя - многие так живут. Но где-то в глубине, под грудой долга и вины, шевельнулось семя будущего бунта. Оно было крошечным, но живучим.

Глава 2

Машина Жени плавно зарулила за кованые ворота, и у меня перехватило дыхание. «Дворец» - это было не преувеличением. Перед нами высился трехэтажный особняк из темного кирпича и стекла, строгий, монументальный и подавляющий своей бездушной совершенностью. Ландшафтные дизайнеры, казалось, с линейкой выверяли каждый куст, каждую травинку. Ничего лишнего.

- Ну, как? - самодовольно спросил Женя, гася двигатель. - Гнездышко. Отец выстроил лет десять назад. Говорит, для семьи. Ирония судьбы, да? - он хохотнул.

Я молча кивнула, сжимая в руках сумку. В горле стоял ком. Это был форпост, крепость Анатолия Владимировича, и мне предстояло в ней поселиться.

Внутри было пустынно и гулко. Высокие потолки, пол из полированного темного дерева, стены цвета слоновой кости, украшенные безликой абстрактной живописью. Пахло дорогой полировкой, свежими цветами в напольных вазах и легким, едва уловимым ароматом сандалового дерева - мужским, властным. Пахло им.

Нас встретила суховатая женщина в строгом платье и переднике - экономка Лидия Михайловна.

- Евгений Анатольевич, Любовь Викторовна, добро пожаловать. Ваши вещи уже отнесены в ваши комнаты. Анатолий Владимирович вернулся утром, он в кабинете. Ждет вас к обеду.

У меня похолодели пальцы. Он уже здесь. Женя, не обращая внимания на мою бледность, потянул меня за собой по длинному коридору.

- Не тушуйся, он не кусается, - бросил он через плечо. - Главное - не спорь и кивай. Он это любит.

Мое сердце колотилось где - то в районе горла. Мы остановились у массивной дубовой двери. Женя, недолго думая, постучал и сразу вошел.

Кабинет был огромным, залитым светом от панорамного окна. Воздух был густым от запаха старой кожи, бумаги и того самого дымного аромата, что витал в холле. И он сидел за огромным столом из темного дерева, погруженный в изучение документов. Анатолий Владимирович.

Вот так, впервые вблизи, он показался мне еще более внушительным, чем издалека. Широкие плечи под идеально сидящей рубашкой, седина у висков, которая не старила, а лишь добавляла авторитетности. Он поднял голову, и его взгляд, тяжелый и оценивающий, упал сначала на сына, а затем на меня. И все. Просто взгляд. Но у меня перехватило дыхание, будто на грудь положили гирю. Это был не взгляд свекра на невесту сына. Это был взгляд хищника, мгновенно оценивающего добычу. Быстрый, сканирующий, проникающий под кожу. Он не улыбнулся. Лишь слегка кивнул.

- Женя. Любовь Викторовна. Проходите.

Его голос был низким, немного хрипловатым, как будто от долгого молчания или от хорошего коньяка. Он обвел нас обоих своим взором и отложил ручку.

- Ну, что, познакомились? - его вопрос повис в воздухе. Он не уточнял, что именно имел в виду - нас с Женей или с домом.

- Да, пап, все отлично! - бодро отрапортовал Женя, плюхаясь в кожаное кресло. - Люба в восторге от дома. Правда, Люб?

Я почувствовала, как на меня снова устремляется тот самый взгляд. Пристальный, не отпускающий. Мне стало жарко.

- Дом… очень впечатляющий, - тихо сказала я, глядя куда-то в район его галстука.

- Он не должен впечатлять, - парировал Анатолий Владимирович, не отводя от меня глаз. - Он должен быть удобным. Надеюсь, вам здесь будет удобно, Любовь Викторовна.

Он сказал мое имя медленно, как бы пробуя на вкус. От его произношения по спине пробежали мурашки.

- Спасибо, я постараюсь не мешать, - прошептала я.

Он хмыкнул, и в уголке его губ дрогнула тень улыбки.

- В этом доме сложно мешать. Он большой. Лидия Михайловна покажет вам ваши апартаменты. Женя, ко мне, нужно обсудить кое-какие документы по свадьбе.

Мне было приказано удалиться? Я почувствовала себя школьницей, вызванной к директору.

- Конечно, - кивнула я и, не глядя на него, поспешила к выходу.

Моя комната - нет, целые апартаменты - находились в противоположном крыле от Жениных. Об этом мне сразу сообщила домработница. Роскошные, с огромной кроватью, собственным будуаром и выходом на небольшой балкон с видом на парк. Мои скромные чемоданы жалко ютились посреди простора. Я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, пытаясь унять дрожь в коленях. Это было не просто напряжение. Это было что-то другое. Что-то острое, колющее, щекочущее нервы. Его взгляд… он видел меня. Не невесту сына, не красивую картинку, а именно меня. И в этом взгляде не было ни одобрения, ни осуждения. Был чистый, нефильтрованный интерес. И это пугало и смущало меня одновременно.

Вечером за ужином было не лучше. Мы сидели за длинным столом, способным вместить два десятка человек. Анатолий во главе. Я - напротив, рядом с Женей. Он расспрашивал сына о делах, о предстоящих планах, и Женя отвечал немного по - юношески, заискивающе. Я молча ковыряла вилкой салат, чувствуя себя невидимой.

- А вы, Любовь Викторовна, я слышал, искусствовед? - неожиданно обратился он ко мне.

Я вздрогнула, чуть не уронив вилку.

- Я… только закончила университет. Магистратуру.

- Что же вас привлекает? Ренессанс? Барокко? Или, может, что - то современное, непонятное? - в его голосе слышалась легкая насмешка, вызов.

Я заставила себя поднять на него глаза. Он глядел на меня, опершись подбородком на сцепленные пальцы. Женя с интересом смотрел то на него, то на меня.

- Меня привлекает… искренность, - выпалила я, сама удивившись своей смелости. - Вне зависимости от эпохи. Когда художник не врет. Даже если это некрасиво.

Наступила тишина. Женя замер с бокалом у губ. Анатолий Владимирович медленно отпил вина, его глаза не отпускали меня.

- Искренность, - повторил он задумчиво. - Редкий и опасный товар в наше время. Не находите?

- Отец, не пугай ты мою невесту своими философиями! - встрял Женя, пытаясь разрядить обстановку. - Она у меня впечатлительная!

Анатолий медленно перевел взгляд на сына, и тот сразу поник.

- Я не пугаю, - мягко произнес он. - Я интересуюсь. Пожалуйста, продолжайте, Любовь Викторовна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но я уже все сказала. Мужество покинуло меня. Я опустила глаза.

- Я, устала с дороги, - промямлила я. - Прошу прощения, можно я пойду?

- Конечно, - его голос снова стал формальным, холодным. - Отдыхайте.

Я вышла из-за стола, чувствуя его взгляд у себя на спине. Он прожигал ткань платья.

В своей комнате я снова прислонилась к двери, сердце бешено колотилось. Это была не неприязнь. Не страх. Это было нечто гораздо более сложное и тревожное. Он видел во мне человека. Интересовался моим мнением. И в этом простом факте было больше интимности, чем во всей предыдущей ночи с его сыном.

Я подошла к окну и посмотрела на темнеющий парк. Где-то в этом доме был он. Человек, чей один только взгляд заставлял мое тело трепетать от непонятной, запретной тревоги. И я с ужасом понимала, что жду следующей встречи. Жду того момента, когда наши глаза снова встретятся, и я снова почувствую этот обжигающий, стыдный, пьянящий интерес. Это было неправильно. Это было опасно. Но это было единственное, что за последние недели заставило меня чувствовать себя живой.

Глава 3

Анатолий

Документы от зарубежных партнеров расплывались перед глазами в однообразной серой пелене. Цифры, сводки, прогнозы - обычно это был единственный язык, на котором я был готов говорить, единственный мир, где я чувствовал себя полновластным хозяином. Но сегодня мозг отказывался концентрироваться. В ушах стоял тихий, сбивчивый голос: «Меня привлекает искренность».

Черт возьми. Я откинулся на спинку кресла, закурив сигару. Дым густыми кольцами уплывал в потолок, растворяясь в прохладном воздухе кабинета. Искренность. Какое наивное, глупое и до невозможности опасное слово для выпускницы художественного ВУЗа, которая всего через месяц станет женой моего сына. Жени. Мой мальчик. Мое разочарование.

Он привез ее вчера. Я наблюдал за ними из окна кабинета, как их машина зарулила за ворота. Сын выскочил первым, подбежал к ее двери с показной галантностью, которую видел в каком - то своем дурацком сериале. А она вышла медленно, оглядывая дом с таким выражением лица, будто ее привезли на плаху. Не восторг, не любопытство - тихий, животный ужас, приправленный долгом. Я узнаю эту смесь за версту. Сам слишком часто видел в зеркале.

Она была красива. Неброско, не по-Жениному. Не та красота, что кричит с обложек. Та, что заставляет присмотреться. Хрупкая, с большими глазами, в которых плавало море какой-то внутренней, непрожитой тоски. И имя - Любовь. Ирония судьбы или насмешка какой-то высшей силы.

Обед. Адская пытка. Сидеть напротив и видеть, как мой сын играет в счастливого жениха, жуя свою говядину и рассказывая банальности. Она сидела, сгорбившись, будто стараясь занять как можно меньше места. Ела крошечными кусочками, словно птичка. И время от времени бросала на меня быстрые, испуганные взгляды из-под длинных ресниц. Взгляды, от которых по спине бежали мурашки. Она не боялась меня как свекра. Она боялась меня как мужчину. И в этом страхе была порочная, запретная сладость.

А потом она осмелилась. Заговорила. Голос тихий, но без дрожи. «Искренность. Когда художник не врет. Даже если это некрасиво».

Я чуть не поперхнулся вином. В этом доме, за этим столом, где десятилетиями царили только прагматизм и выгода, прозвучало такое чистое, такое неуместное слово. Оно повисло в воздухе, как щебет чужой птицы, залетевшей в открытое окно. Женя, мой дурак, даже не понял, что произошло. А я понял. Она бросила вызов. Не мне. Всей этой бутафории, в которую мы все играем.

И в тот момент, когда она опустила глаза, покраснев, я увидел не невесту сына. Я увидел ее. Девушку с тонкой шеей, на которой пульсировала жилка. Девушку, чьи пальцы сжимали салфетку. Девушку, в чьих глазах прятался настоящий, невысказанный бунт.

Черт возьми, повторил я про себя, затушив сигару. Это осложняло все.

Я встал и подошел к бару, налил себе виски. Алкоголь обжег горло, но не смог прогнать навязчивый образ. Ее испуганные глаза. Дрожь в голосе. Хрупкость, за которой скрывалась сталь.

Что она делает с моим сыном? Соглашается на этот брак, конечно. Он для нее - спасение. Я уже заказал проверку ее семьи. Думаю, найду там долги, отчаянное положение. Она продается. Но продается не с восторгом, а с отвращением. Это меня… заводит. Черт бы побрал.

Я представил ее вчерашний вечер. Они в его стерильной квартире, которую я снял. Женя, наверняка, демонстрировал ей свою «любовь» с тем же искусством, с каким дрессируют породистых собак. Технично, бездушно, для галочки. Представил, как ее гладкая кожа покрывается мурашками не от страсти, а от холода и тоски. Представил, как она лежит потом и смотрит в потолок, чувствуя себя использованной вещью.

Гнев, горячий и беспощадный, клокотал у меня внутри. Гнев на сына за его слепоту. На себя - за эти порочные мысли. На нее - за то, что явилась сюда и всколыхнула во мне то, что я много лет назад похоронил под тоннами отчетностей. Я не влюбился. Это абсурд. Это просто атакованное одиночество. Я слишком долго был один. Слишком долго меня окружали либо подчиненные, либо купленные женщины. А тут появилась она. Молодая, пахнущая не парфюмом, а жизнью. Испуганная, но не сломленная.

Мой долг - выгнать ее. Оторвать от Жени щепку, пока она не вонзилась ему в сердце. Объяснить ему, что он женится на призраке, который никогда не будет его любить. Но я не сделаю этого. Потому что я хочу смотреть, как она краснеет под моим взглядом. Хочу снова услышать, как ее голос дрожит, когда я задаю ей неудобный вопрос. Хочу украдкой наблюдать, как она ходит по моему дому, по моей территории, вся такая чужая и такая невероятно притягательная. Это игра. Опасная, глупая, недостойная меня игра. Но я ввязался в нее.

Я подошел к окну. В ее окне, в противоположном крыле, горел свет. Я видел ее силуэт. Любовь стояла, прислонившись к стеклу, и смотрела в темноту моего парка. Что она там ищет? Спасение? Или себя прежнюю?

Она подняла голову, и мне показалось, что ее взгляд скользнул прямо по моему окну. Я не отпрянул. Я стоял в темноте своего кабинета, зная, что она не видит меня. Чувствовал себя подлецом, воришкой, который крадет то, что ему никогда не принадлежало и не будет принадлежать.

Завтра я придумаю повод снова с ней столкнуться. Спрошу о ее мнении по поводу какой - нибудь картины в библиотеке. Напугаю ее еще раз. Заставлю ее глаза снова блеснуть тем самым испуганным, живым огнем. Это грех. Это ниже моего достоинства. Но я сделаю это. Потому что впервые за долгие годы я почувствовал нечто, кроме скуки и усталости. И это «нечто» было острым, как лезвие, и пьянящим, как самый крепкий виски.

Ее зовут Любовь. И это жестоко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4

Любовь

Солнце будило меня нарочито яркими лучами, высвечивая пылинки, танцующие в воздухе над огромной, чужой кроватью. Первое мгновение было прекрасным - я не понимала, где я. А потом память накрыла волной: дубовый кабинет, тяжелый взгляд, тихий голос, произносящий мое имя. Анатолий. Я сжалась под одеялом, словно пытаясь спрятаться. В ушах стучало: «Искренность. Редкий и опасный товар». Он не просто произнес это. Он бросил эти слова мне в лицо, как перчатку. И в его глазах читалось не презрение, а интерес. Любопытство охотника, нашедшего диковинного зверька.

Стыд обжег мне щеки. Я вела себя как дура. Надо было просто улыбнуться и промолчать. Кивать, как советовал Женя. Вписаться. А я начала рассуждать об искренности с человеком, который, скорее всего, последний раз был искренен на смертном одре своей жены.

Мысль о Жене заставила меня вздрогнуть. Где он? Я на цыпочках вышла в коридор и прошла в другое крыло. Дверь его спальни была распахнута, кровать заправлена. На тумбочке лежала записка, нацарапанная его размашистым почерком: «Люб, улетаю в Москву на пару дней, срочные переговоры по свадьбе (оркестр там, фотосессия)! Скучай! Целую! Твой Женя».

От этих слов не стало теплее. Стало пусто. Он уехал. Оставил меня одну. В этом ледяном дворце. С его отцом. Паника, острая и липкая, сдавила горло. Несколько дней наедине с Анатолием Владимировичем. С этим человеком, чье молчаливое присутствие давило сильнее, чем чьи - либо крики.

Я металась по своим апартаментам, как мышь в стеклянной ловушке. Мне нужно было увидеть его. Или не видеть? Избегать? Как вести себя? Что делать? Я представила, как мы случайно сталкиваемся в бесконечном коридоре, и он смотрит на меня своим пронизывающим взглядом, и я… а что я? Я должна что-то сказать. А если я опять ляпну какую-нибудь глупость?

Завтрак был настоящей пыткой. Я сидела одна за тем самым длинным столом, и звук моей ложки о фарфор казался оглушительно громким. Лидия Михайловна двигалась бесшумно, как тень, подливала кофе, ее лицо было невозмутимым маской.

- Анатолий Владимирович уже завтракал? - выдавила я наконец, просто чтобы разорвать гнетущую тишину.

- Анатолий Владимирович уехал в офис к семи утра, Любовь Викторовна, - ответила домработница без единой эмоции. - Он сказал, что вы должны чувствовать себя как дома.

Как дома. Ирония заставила меня поперхнуться. Я чувствовала себя как в музее, где до каждого экспоната нельзя дотрагиваться.

После завтрака я решила исследовать свою тюрьму. Бродила по бесконечным коридорам, заглядывая в полуоткрытые двери. Библиотека с книгами в одинаковых кожаных переплетах, которые, казалось, никогда не открывались. Зимний сад с идеально подстриженными орхидеями, которые не пахли. Кинотеатр с рядами пустых мягких кресел. Все было безупречно, дорого и мертво. В этом доме не было души. Как и в его хозяине? Нет, в нем была душа. Темная, израненная, спрятанная под семью замками, но она была. Я почувствовала это. И это пугало больше всего.

К обеду я уже готова была лезть на стену от одиночества и тишины. Я сидела в зимнем саду и смотрела на орхидеи. Мне захотелось сорвать одну, просто чтобы увидеть что - то неидеальное, живое. И тут я услышала шаги. Твердые, уверенные, мужские. Не легкая походка Жени. Это были его шаги. Сердце заколотилось, сжимаясь в комок то ли страха, то ли предвкушения.

Анатолий появился в дверях не сразу. Сначала я услышала его голос, отдающий распоряжения Лидии Михайловне низким, спокойным тембром. Потом он вошел. Он был в другом костюме, но также безупречен. Его взгляд скользнул по мне, задержался на секунду дольше необходимого, и я почувствовала, как по спине побежали мурашки.

- Любовь Викторовна. Я надеюсь, Лидия Михайловна позаботилась о вас? - его голос прозвучал формально, но в глубине глаз читалась тень насмешки. Он знал, что я здесь сходила с ума.

- Да, спасибо, все прекрасно, - мой собственный голос прозвучал пискляво и неестественно.

Анатолий подошел к орхидее, которую я только что хотела сорвать, и провел пальцем по идеальному лепестку.

- Скучаете? - спросил он неожиданно, не глядя на меня.

Вопрос застал меня врасплох.

- Я… не совсем понимаю…

- По Жене, - уточнил он, и теперь его взгляд был прикован ко мне. Тяжелый, изучающий. – Вам, должно быть, его недостаточно. Сын импульсивен. Легко загорается и быстро остывает. Не самый надежный спутник для такой… вдумчивой натуры.

Анатолий говорил о своем сыне с убийственной, холодной точностью. Без злобы, просто констатируя факт. Мне стало не по себе.

- Я люблю Женю, - автоматически выпалила я, чувствуя, как горит лицо. Ложь прозвучала настолько фальшиво, что мне самой стало противно.

Анатолий Владимирович усмехнулся. Тихо, почти про себя.

- Конечно, - сказал он мягко. - Как же иначе.

Он сделал шаг ко мне. От него пахло морозным воздухом, дорогим одеколоном и властью. Мое сердце бешено колотилось где - то в горле. Я не могла пошевелиться, прикованная его взглядом.

- Вам не нужно лгать мне, Любовь Викторовна, - произнес он тихо, так, чтобы не услышала экономка. - Мы оба понимаем, какая сделка здесь заключена. Я уважаю прагматизм. Ненавижу лицемерие.

Он видел меня насквозь. Видел всю мою нищету, мой страх, мою сделка с совестью. И не осуждал меня. Он принимал это. Как данность. И в этом было что - то унизительное и невероятно освобождающее одновременно.

- Я… - я не нашлась, что сказать. Я просто смотрела на него, широко раскрыв глаза, как кролик перед удавом.

Анатолий Владимирович внимательно посмотрел на меня, потом его взгляд смягчился, стал почти жалостливым.

- Дом большой. Не сидите в четырех стенах. Библиотека вон там, - он кивнул в сторону коридора. - Там есть книги, которые могут вас заинтересовать. Не только про искренность, - в его голосе снова прозвучала легкая насмешка.

Анатолий развернулся и ушел, оставив меня в одиночестве с бешено стучащим сердцем и вихрем противоречивых чувств. Он не был груб. Он не был неприятен. Он был опасен. Опасен тем, что видел меня настоящую. И говорил со мной не как с ребенком или с невестой сына, а как с равной. Как со взрослой женщиной, которая сама сделала свой выбор. И это было самым страшным и самым пьянящим ощущением за все время моего пребывания здесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я почти побежала в библиотеку. Не потому, что хотела читать. А потому, что он разрешил. Потому, что это было место, где он бывал. Где, может быть, осталась частичка его присутствия. Я стояла среди высоких стеллажей, дыша воздухом, пахнущим старым переплетом и его сигарами, и понимала, что жду. Жду следующей встречи. Жду следующего взгляда. Жду следующей фразы, которая обожжет и унизит. Я была пленницей. Но не этого дома. А того взгляда, что видел меня насквозь.

Глава 5

Анатолий

Виски не брали. Сигара не брала. Деловые отчеты плыли перед глазами, превращаясь в хаотичный узор. Во рту стоял привкус медной проволоки - вкус собственного напряжения. Все из - за нее. Из-за этой девочки с глазами испуганной лани, которая посмела заговорить со мной об искренности. Я знал, что она одна. Женя звонил из Москвы, что - то лопотал о фотографах, его голос был полон пустого возбуждения. А я видел ее в своем воображении: она бродит по дому, как призрак, касается пальцами корешков книг в библиотеке, смотрит в окно на мой парк. Мой. Все здесь было мое. И она теперь тоже была здесь. Под моей крышей. Невеста моего сына. Чертова искра любопытства, острая и нестерпимая, жгла изнутри. Чем она занимается? О чем думает? Спит? Читает?

Я вышел из кабинета, не отдавая себе отчета, куда иду. Ноги сами понесли меня по длинному, погруженному в полумрак коридору в ее крыло. Я оправдывал себя: я хозяин, я проверяю, все ли в порядке, комфортно ли гостье. Из - под двери в ее апартаменты пробивалась полоска света. И доносился тихий, едва слышный плеск воды. Кровь ударила в виски. Она в ванной. Разум кричал, что нужно развернуться и уйти. Немедленно. Но ноги приросли к полу. Рука сама потянулась к ручке. Дверь в будуар была не заперта.

Я вошел бесшумно, как вор. Воздух был влажным, густым, пахнущим чем - то цветочным и сладким - ее гелем для душа, ее шампунем. Ее запахом. Дверь в ванную комнату была приоткрыта. Я замер не в силах сделать ни шаг вперед, ни шаг назад. Люба сидела в огромной джакузи, откинув голову на мраморный край. Глаза были закрыты, на ресницах блестели капли воды. Длинные, влажные пряди волос темными змеями обвивали ее шею и плечи. Пар поднимался над водой, окутывая ее словно дымкой, скрывая и открывая самые сокровенные детали. Я видел изгиб ее ключицы, верхнюю часть груди с упругой, нежной кожей, на которую падали тени от свечей, расставленных по краю ванны. Хрупкий, почти девичий силуэт, и в то же время ослепительно женственный. Одна рука бессознательно скользила по поверхности воды. Она была погружена в свои мысли, абсолютно беззащитная и не подозревающая, что за ней наблюдают.

Жар прокатился по мне волной, сжимая низ живота стальными тисками желания. Таким примитивным, животным, всесокрушающим. Я хотел прикоснуться к этой коже. Провести пальцем по той капле, что скатилась с ее виска на щеку. Услышать, какой звук она издаст, если я внезапно явлюсь перед ней. Я сделал непроизвольный шаг вперед. Пол скрипнул. Ее глаза мгновенно открылись. Испуганные, огромные, как у ребенка, застигнутого на месте преступления. Она метнулась, пытаясь прикрыться, вода хлынула через край.

- Кто здесь? - ее голос дрожал.

Я вышел из тени в полосы света. Увидел, как ее лицо побелело, как зрачки расширились от чистого, неконтролируемого ужаса.

- Анатолий Владимирович! - Любовь ахнула, судорожно натягивая на себя воздушную пену, пытаясь стать как можно меньше. - Что вы… что вы здесь делаете?

- Я… - мой собственный голос прозвучал хрипло, чужим. Я не находил оправданий. Не хотел их находить. Я смотрел на нее, и все во мне горело. - Я услышал шум. Решил проверить.

- Выйдите! - ее шепот был резким, обрывающимся. - Немедленно! Женя ваш сын!

Именно это упоминание о сыне - стало тем крючком, который зацепил во мне не совесть, а ярость. Ярость на нее, на него, на всю эту дурацкую ситуацию. Сделал еще шаг, теперь я стоял прямо у ванной. Я видел каждую пору на ее испуганном лице, каждую каплю на ее ресницах.

- Женя, - прорычал я, и имя сына на моих губах звучало как ругательство, - Сейчас в Москве. Он выбирает оркестр для своей идеальной свадьбы. А его невеста принимает ванну в моем доме.

Я протянул руку, не касаясь ее, просто провел ладонью над поверхностью воды, над ее обнаженным плечом. Девушка замерла, не дыша, вся превратившись в один сплошной напряженный нерв.

- Вы боитесь меня, Любовь? - спросил я тихо, почти ласково. - Или боитесь себя? Того, что можете почувствовать?

- Это неправильно… - выдохнула она, но не отводила взгляд. Она смотрела на меня, загипнотизированная, как кролик.

- А что в этой бутафории правильно? - моя рука все же опустилась, и я коснулся мокрой пряди ее волос, откинув ее с плеча. Она вздрогнула, как от удара током. Ее кожа была обжигающе горячей. - Твой брак с моим сыном? Это правильно?

Люба не ответила. Ее губы дрожали. Я наклонился ниже, чувствуя, как теряю контроль. Пар от воды смешивался с моим дыханием.

- Я мог бы до тебя дотронуться сейчас, - прошептал я ей прямо в губы, не касаясь их. - И твое тело ответило бы мне. Оно уже отвечает. Я вижу.

Она вскрикнула - коротко, беззвучно - и резко выпрямилась, выплеснув на меня воду. На секунду наша кожа соприкоснулась - капли с ее плеча попали на мою руку, обжигая ее.

- Нет! - крикнула она уже громко, с истеричной ноткой. - Уйдите! Уйдите!

Девушка выбралась из ванны одним неловким движением, хватая с вешалки большое банное полотенце и кутаясь в него, спотыкаясь, падая. Вода с нее лилась ручьями на мой идеальный пол. Она была жалкой, испуганной, униженной. И невероятно прекрасной в этом своем животном ужасе. Я не стал ее останавливать. Я стоял и смотрел, как она убегает из ванной, как хлопает дверь в спальню, как щелкает замок.

Я остался один. В наполненной паром комнате, пахнущей ее телом. Мои руки дрожали. Внизу живота стояла тупая, нереализованная боль. На рукаве моего безупречного костюма расплылось мокрое пятно от попавшей на меня воды. От ее воды. Я поднес руку к лицу, вдохнул. Слабый, сладкий запах ее геля для душа смешался с запахом моего одеколона. Запах ее страха и моего греха. Я не испытывал ни стыда, ни раскаяния. Только всепоглощающую, дикую жажду. Я напугал ее. Унизил. И я знал, что теперь она будет бояться меня еще больше. Но в этом страхе теперь будет щекочущий, порочный интерес. И я, и она - мы это знали.

Я вышел из ее апартаментов, притворив за собой дверь. Дом был тих и пуст. Но теперь в его стерильном, холодном воздухе навсегда повисло эхо ее испуганного дыхания и моего невысказанного желания. Я проиграл сегодняшний раунд. Но война только начиналась. И я уже не мог, не хотел отступать. Она была моей. По праву того, кто сильнее. По праву того, кто первый увидел в ней не невесту, а женщину. И я заставлю ее признать это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6

Любовь

Я заперлась. Щелчок замка прозвучал как выстрел, отгораживая меня от него, от того, что только что произошло. Я прислонилась спиной к холодной деревянной поверхности, вся дрожа, как в лихорадке. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот - вот выпрыгнет из груди и упадет на пол, залитый водой и стыдом. Вода. Полотенце промокло насквозь, прилипнув к коже ледяной саваном. По ногам струйками стекала вода, образуя на паркете лужу. Я смотрела на нее, не в силах пошевелиться, и в ушах стоял его голос. Низкий, хриплый, проникновенный.

- Я мог бы тебя коснуться сейчас. И твое тело ответило бы мне. Оно уже отвечает. Я вижу.

О, Боже! О, Боже! Я съежилась, обхватив себя руками. Мне было холодно, но внутри пылал пожар. Стыд. Дикий, всепоглощающий стыд. Он видел меня голой. Видел мой испуг, мое унижение. И… и что - то еще. Он видел то, в чем я сама боялась себе признаться. То предательское возбуждение, которое пронзило меня, когда его пальцы коснулись моих волос. Мимолетное, случайное прикосновение, которое обожгло сильнее, чем все целенаправленные ласки Жени.

Я бросилась в душ, сдирая с себя мокрое полотенце. Я включила воду почти кипяток, стараясь смыть с кожи его взгляд, его запах - тот густой, дымный аромат, что теперь, казалось, въелся в меня. Я терла кожу мочалкой до красноты, пока не стало больно, но ощущение его присутствия не уходило. Оно было внутри.

Он говорил о Жене с таким презрением. Таким холодным, безжалостным анализом. И он был прав. Он был абсолютно прав! И в этом была вся глубина моего падения. Меня чуть не изнасиловал отец моего жениха, а я лежу в ванной и думаю о том, что он прав в оценке собственного сына.

Слезы, наконец, хлынули из меня - тихие, горькие, безнадежные. Я рыдала, захлебываясь горячей водой из душа, пытаясь заглушить ими свой внутренний вой. Что со мной происходит? Я должна ненавидеть его. Бояться его. Бежать отсюда без оглядки. Но вместо этого я прислушивалась. Прислушивалась к шагам за дверью. Ждала, что он постучит. Что скажет что - то еще. Что потребует войти. Но было тихо. Абсолютно, зловеще тихо. Он ушел. Оставил меня одну с этим хаосом внутри.

Я не вышла к ужину. Сказала Лидии Михайловне, что плохо себя чувствую. Она принесла поднос с едой в комнату, ее лицо было, как всегда, невозмутимым. Она что - то знала? Слышала? Видела его выходящим из моего крыла? Эта мысль заставляла меня сжиматься от нового витка стыда.

Ночь была адом. Я ворочалась в огромной кровати, и каждый шорох заставлял меня вздрагивать. Мне чудились его шаги в коридоре, скрип ручки моей двери. Я представляла, как дверь открывается, и он стоит на пороге, темный и неумолимый. И в этом воображаемом сценарии я не кричала. Я смотрела на него. И ждала. Я ненавидела себя за эти мысли. Они были грязными, порочными, опасными. Я была обручена с одним мужчиной, а мое тело, мое предательское тело, жаждало другого. Его отца.

Под утро я, изможденная, наконец, провалилась в короткий, тревожный сон. И мне приснился он. Не Женя. Анатолий. Единственный раз во сне он не пугал меня. Он стоял ко мне спиной в своей библиотеке, а я подошла и обняла его сзади, прижавшись щекой к его спине. Он положил свою большую руку на мои пальцы и сказал: «Я знал». И это было так спокойно. Так по-семейному. Как будто так и должно быть.

Я проснулась с этим ощущением тепла и чудовищной вины. Солнце снова светило в окно. Дом был тих. Я боялась выходить из комнаты. Боялась встретить его. Боялась не встретить. Голод и жажда заставили меня набраться смелости. Я надела самый простой, самый закрытый халат и, крадучись, как преступник, вышла в коридор.

Он был пуст. Я почти пробежала на кухню, схватила бутылку воды и яблоко и уже хотела сбежать обратно, как услышала его голос. Он доносился из кабинета. Говорил по телефону, деловым, жестким тоном. Мое сердце заколотилось. Я замерла, прижавшись спиной к стене, и слушала. Просто слушала его голос. Этот низкий, властный тембр, который вчера шептал мне такие ужасные, такие пьянящие слова.

Я поняла, что жду, когда он закончит разговор и выйдет. Жду этой встречи. Жду его взгляда. Что он скажет? Как будет себя вести? Сделает вид, что ничего не было? Или одним взглядом напомнит мне о моем позоре? Телефонный разговор закончился. Я затаила дыхание. Послышались шаги. Он выходил из кабинета. Я не убежала. Я осталась стоять там, прижав к груди бутылку с водой, как щит. Он вышел в коридор и увидел меня. Его взгляд скользнул по мне, быстрый, оценивающий. Ни тени смущения, ни намека на вчерашнее. Только легкая, почти невидимая улыбка тронула уголки его губ.

- Любовь Викторовна. Я рад, что вы поправились, - произнес он своим обычным, ровным голосом. - Заходите ко мне в кабинет, когда освободитесь. Нужно обсудить кое-какие детали по поводу свадьбы. Женя прислал варианты меню.

И он прошел мимо, даже не остановившись. Как будто вчера не стоял надо мной в ванной. Как будто не касался меня. Как будто не говорил тех слов. И это… это было хуже всего. Хуже, чем если бы он стал меня преследовать. Он просто… вычеркнул это. Сделал вид, что ничего не было. Для него это было настолько незначительно, что даже не требовало обсуждения.

Остаток дня я провела в оцепенении. Я пыталась читать, смотреть телевизор, но ничего не доходило до сознания. Его равнодушие жгло сильнее, чем его настойчивость. Это значило только одно - для него это была просто прихоть, минутная слабость. Он поиграл с невестой сына, напугал ее и забыл.

К вечеру мой страх сменился обидой, а обида - странной, иррациональной злостью. Как он смеет? Как он смеет вот так вот взять и перевернуть мою жизнь с ног на голову, а потом сделать вид, что ничего не произошло? Я для него что, игрушка? Эта злость и дала мне смелости. Когда Лидия Михайловна передала, что Анатолий Владимирович ждет меня в кабинете, я не стала переодеваться. Я пошла в том же самом халате, с мокрыми после душа волосами, без макияжа. Пусть видит меня такой - испуганной, несчастной, неидеальной. Не «выгодным активом», а просто женщиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я постучала и вошла без разрешения. Он сидел за своим столом, снова вглядываясь в бумаги. Он поднял на меня глаза, и я увидела в них мгновенную вспышку чего-то… удивления? Одобрения? Но оно тут же погасло, сменившись привычной холодной вежливостью.

- Садитесь, - он указал на кресло напротив. - Женя прислал…

- Мне все равно, что прислал Женя, - перебила я его, и сама удивилась своей резкости. Голос не дрожал.

Он медленно отложил ручку и сложил руки на столе. Его взгляд стал тяжелее, пристальнее.

- И что же вас интересует, Любовь Викторовна? - спросил он мягко, с опасной учтивостью.

Я вдохнула полной грудью, чувствуя, как трепещет все внутри.

- Вы. Ваше поведение. Вчера. Вы считаете, что после… после этого мы можем просто обсуждать меню для свадьбы?

Он помолчал, изучая мое лицо. Затем медленно поднялся и обошел стол, чтобы стоять рядом со мной. Он не прикасался ко мне, но его близость снова парализовала меня.

- А что вы предлагаете? - спросил он тихо. - Чтобы я извинился? Или чтобы я продолжил?

От его прямолинейности у меня перехватило дыхание. Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

- Вы хотите, чтобы я сделал первый шаг, Любовь? - он наклонился чуть ближе, и его дымный запах снова ударил мне в голову. - Или второй? После вчерашнего?

- Я… я не знаю, - прошептала я, и это была чистая правда. Все мои принципы, вся моя злость рассыпались в прах от его близости.

- Вот когда решите, - он выпрямился, и его лицо снова стало непроницаемым, - тогда и поговорим. А пока - давайте обсуждать меню. Ради Жени.

Он произнес имя сына с ледяной утонченностью, и это прозвучало как самая жестокая насмешка. И я поняла. Он играл со мной. И правила устанавливал тоже он. Всегда.

Глава 7

Анатолий

Она вошла в мой кабинет с вызовом во взгляде. В том самом простом халате, с мокрыми волосами, без притворства. Вся дрожащая от неоформленной ярости, как разъяренный котенок. И это было в тысячу раз сексуальнее, чем вся ее вчерашняя невинность в ванной. Она пыталась нападать. Спрашивала о моем поведении. И в ее глазах читался не только страх, но и жгучее, невысказанное любопытство. Она пришла не за извинениями. Она пришла за продолжением. Она сама этого не понимала, но я - то видел. Видел, как ее зрачки расширяются, когда я приближаюсь. Как учащается ее дыхание.

- Вы считаете, что после этого мы можем просто обсуждать меню для свадьбы? – спросила она.

Я чуть не рассмеялся ей в лицо. О, моя наивная, моя прекрасная глупышка. Меню? Я готов был сжечь весь этот мир ради того, чтобы снова провести пальцами по ее мокрой коже. Но я сдержался. Нужно было дать ей понять, кто здесь задает правила.

Я подошел близко. Напугал ее. Дал ей почувствовать всю силу моего желания, всю тяжесть выбора, который она теперь должна была сделать. И отступил. Отправил обратно в ее комнату, к ее мыслям, к ее метаниям. Пусть варится в этом котле стыда и желания. Это закалит ее. Сделает готовой к тому, что должно произойти. Потому что это произойдет. Я уже не сомневался.

После ухода Любы я долго стоял у окна, сжав кулаки. Во рту стоял привкус - тот сладковатый, цветочный аромат, что остался в воздухе после. Я ненавидел себя за эту слабость. За эту неконтролируемую тягу к женщине, которая по всем законам логики и морали должна была быть для меня табу.

Женя. Мысль о сыне вызывала не раскаяние, а раздражение. Он был слеп. Глуп. Он получил такую женщину в свои руки и даже не понял, какое сокровище ему досталось. Он видел в ней красивую картинку, выгодную партию. Он не видел того огня, той глубины, что таились в ее глазах. Он не смог бы разжечь в ней тот пожар, что готов был вспыхнуть по моему одному слову. Он не заслуживал ее.

Да, я сказал это сам себе. Вслух. В тишине своего кабинета. Мой сын не заслуживал ее. Это была точка невозврата. Осознание этого разделило мою жизнь на «до» и «после». До - была холодная, упорядоченная жизнь, где все было под контролем. После - был хаос. Хаос, пахнущий ее кожей. Мне нужно было увидеть ее снова. Не для разговоров. Не для игр. Мне нужно было подтвердить свою власть над ней. Убедиться, что семя, которое я посеял, проросло.

Я подождал до вечера. До того времени, когда дом затихал, и только мое безумие гуляло по его коридорам. Я не пошел к ней. Приказал ей прийти ко мне. Через Лидию Михайловну я передал, что мне требуется помощь Любы в библиотеке с выбором книг для оформления свадебной зоны. Идиотский, прозрачный предлог. Она это поймет. И она придет. Потому что не сможет не прийти.

Я ждал в библиотеке. Не за своим столом, а в кресле у камина. Не зажигал большой свет, только торшер и огонь в камине, бросающий тревожные тени. Сидел, откинув голову, и притворялся, что читаю, хотя буквы плыли перед глазами.

Любовь вошла бесшумно. Я услышал скрип двери, ее сдержанный вздох. Я не сразу поднял на нее глаза, давая ей время осмотреться, почувствовать атмосферу ловушки. Она стояла у входа, замершая, как олененок перед вспышкой фар.

- Вы звали меня, Анатолий Владимирович? - ее голос был тихим, но без дрожи. Уже лучше.

Я медленно опустил книгу и посмотрел на нее. Огонь играл на ее лице, делая его еще более прекрасными.

- Да, - я кивнул на полки. - Мне сказали, вы разбираетесь в искусстве. Хочу добавить в интерьер для свадьбы несколько достойных изданий. Выберите что-нибудь… подходящее.

Она поняла, что это ловушка. По едва заметному напряжению в ее позе я видел, что поняла. Но она не сбежала. Она кивнула и медленно подошла к стеллажам, стараясь держаться от меня на почтительном расстоянии. Я наблюдал, как она проводит пальцами по корешкам, как ее профиль склоняется в задумчивости. Каждое ее движение было поэзией. Интимной, недоступной, желанной.

- Эта, пожалуй, - она встала на цыпочки, чтобы достать тяжелый фолиант по импрессионистам.

В этот момент я поднялся и оказался возле. Она не слышала моих шагов на толстом ковре. Я видел, как напряглась ее спина, когда моя тень упала на нее.

- Позвольте, - я протянул руку поверх ее головы, чтобы взять книгу. Моя грудь почти касалась ее спины. Я чувствовал исходящее от нее тепло. Взял книгу, но не отошел. Остался стоять так, заключив ее в клетку из моего тела и стеллажа. Она не двигалась. Застыла, затаив дыхание.

- Импрессионисты, - я пролистал страницы, мои пальцы были в сантиметрах от ее плеча. - Это про мимолетность, да? Про ощущения. Про то, что ускользает.

- Да, - ее ответ был всего лишь выдохом.

- А что ускользает от тебя прямо сейчас, Любовь? - я наклонился и прошептал ей прямо в ухо. - Что ты чувствуешь?

Она резко обернулась. Мы оказались лицом к лицу. Так близко, что я видел, как бьется жилка на ее шее. В ее глазах бушевала буря - страх, гнев, и то самое, ради чего я все это затеял - неукротимое, дикое влечение.

- Я чувствую, что вы играете со мной, - прошипела она. - Как кошка с мышкой.

- А ты кто в этой игре? - я не отступал, мои губы почти касались ее лба. - Мышка? Или… кошка?

Я медленно, давая ей время оттолкнуть меня, приблизил лицо к ее шее. Вдохнул ее запах. Цветы и что - то неуловимо сладкое, только ее. Она вздрогнула, но не отпрянула. Ее глаза были закрыты.

- Мы не должны… - ее протест был слабым, безжизненным.

- Мы должны только то, что хотим, - я провел пальцем по ее щеке. Кожа была как горячий шелк. - А я тебя хочу. С первой секунды, как ты переступила порог моего дома.

Она открыла глаза.

- А Женя? Ваш сын?

- Забудь о Жене, - мои слова прозвучали жестко, окончательно. - Здесь и сейчас есть только ты и я. И то, что происходит между нами.

И я, наконец, прикоснулся своими губами к ее губам. Это не был поцелуй вчерашнего испуга и ярости. Это было медленное, властное, исследующее завоевание. Я пил ее, чувствуя, как она тает в моих руках. Ее губы были мягкими, податливыми, и они ответили мне. Сначала несмело, потом с той самой искренностью, о которой она говорила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она сдалась. Ее руки поднялись и вцепились в ворот моего пиджака, не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержать. Чтобы притянуть ближе. Книга с грохотом упала на пол, но никто не обратил на это внимания. Я прижимал ее к стеллажу, чувствуя каждым нервом ее хрупкое тело под тонкой тканью халата. Ее грудь прижималась к моей груди, ее бедра к моим бедрам. И сквозь ткань я чувствовал ее жар, ее готовность. Это был момент чистой, животной правды. Без лжи, без условностей, без имен и статусов. Была только она. И только я. И всепоглощающее пламя, в котором должно было сгореть все.

Я оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание. Она смотрела на меня затуманенным, потерянным взглядом. Губы ее были распухшими от поцелуя.

- Теперь ты понимаешь? - прошептал я, все еще прижимая ее к себе.

Она не ответила. Она просто кивнула, и по ее щеке скатилась слеза. Не слеза горя. Слеза облегчения. Признания. И я понял, что выиграл.

Глава 8

Любовь

Его губы были не такими, как я представляла. Не жесткими и требовательными, а властными, и умелыми. Они не брали силой, они уговаривали, завоевывали, растворяли мою волю. И моя воля сдавалась с позорным трепетом. Я тонула в этом поцелуе, в его вкусе - дорогой виски, сигары и что - то неуловимо мужское, только его. Мир сузился до треска поленьев в камине, до шелеста страниц упавшей книги и до жаркого твердого тела, прижимавшего меня к стеллажу. Я забыла обо всем. О Жене. О долге. О стыде. Было только это - огонь, разливающийся по жилам, и дикая, незнакомая потребность прижаться к нему еще ближе. Мои пальцы вцепились в его пиджак, не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержаться в этом безумии, которое уносило меня прочь от самой себя.

Он оторвался, и я чуть не вскрикнула от протеста. Его глаза, темные и бесконечно глубокие, смотрели на меня без тени насмешки. В них было торжество, да. Но было и нечто большее - голод, равный моему собственному.

- Теперь ты понимаешь? - его голос был низким, обжигающим шепотом.

Я не могла говорить. Я могла только кивать, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза облегчения. Да. Я понимала, что обратного пути нет. Что все, что было до этого момента, -незначительно.

Его рука скользнула под халат, коснулась оголенной кожи на моей талии. Его пальцы были теплыми, немного шершавыми. От их прикосновения все внутри сжалось в тугой, сладкий узел. Он наклонился, чтобы снова поцеловать меня, и я уже ждала этого, жаждала, приподнявшись на цыпочках…

И тут в тишине дома прозвучал резкий, пронзительный звук. Визг тормозов на гравии подъездной дорожки. Мы замерли, как два преступника, застигнутых на месте преступления. В его глазах мелькнуло мгновенное, дикое раздражение. Мое сердце, только что певшее от восторга, упало в пятки, застучав набатом тревоги. Захлопнулась дверь машины. Послышались нетерпеливые, быстрые шаги по камню - шаги, которые я узнала бы из тысячи.

- Люб! Пап! Я дома! - прокричал веселый, развязный голос Жени. - Где вы? Срочные новости!

Мы отпрянули друг от друга, как ошпаренные. Я судорожно натянула халат, пытаясь прикрыть дрожащие руки, поправить волосы. Я чувствовала себя такой виноватой, такой опозоренной, что готова была провалиться сквозь землю. Анатолий… Анатолий лишь с минуту выглядел сбитым с толку, а затем его лицо снова застыло в привычной маске холодного спокойствия. Он поднял книгу с пола, аккуратно положил ее на полку, его движения были выверенными, почти механическими. Только легкая взъерошенность его идеальной прически выдавала то, что произошло.

- Здесь, - крикнул он в ответ, и его голос прозвучал абсолютно нормально, ровно. Лишь мне, стоящей так близко, показалось, что в нем слышится легкая хрипота. - В библиотеке.

Шаги приблизились, и в дверь влетел Женя, весь сияющий от возбуждения, с телефоном в руке.

- Вот вы где! Люб, смотри, я нашел того самого фотографа, о котором говорил! Того, кто снимает свадьбы всех знаменитостей! - он тыкал в экран телефона, не замечая моего перекошенного лица, моего запыхавшегося вида. Он потянулся, чтобы обнять меня, и я инстинктивно отшатнулась.

- Ты вся какая-то горячая, - заметил он, нахмурившись. - Не заболела?

- Нет… Я просто… у камина грелась, - я с трудом выдавила из себя оправдание, не в силах поднять глаза ни на него, ни на его отца.

- А, понятно, - Женя махнул рукой, его внимание уже переключилось на отца. - Пап, ты только послушай, какой кейс они предлагают…

Он начал что-то рассказывать, тыча пальцем в экран. Я стояла, как истукан, и чувствовала, как по моей спине ползут мурашки. Я чувствовала на себе взгляд Анатолия. Тяжелый, всевидящий. Я рискнула поднять глаза. Он смотрел не на сына, а на меня. И в его взгляде не было ни стыда, ни сожаления. Был лишь вопрос. И обещание. «Это не конец», - говорил его взгляд. - «Это только начало». И самое ужасное было то, что мое тело, все еще трепещущее от его прикосновений, отзывалось на этот взгляд лихорадочной дрожью согласия.

- Люб, ты вообще меня слушаешь? - Женя, наконец, заметил мою отрешенность.

- Да… да, конечно, - я заставила себя улыбнуться.

Его объятия были привычными, легкими. В них не было той всепоглощающей, сокрушительной силы, что была в объятиях его отца. Они были… пустыми.

- Кейс… это прекрасно, Женя.

Я чувствовала себя самой большой обманщицей на свете. Я обнимала одного мужчину, а все мое существо еще горело от прикосновений другого.

- Ну вот и отлично! - Женя доверчиво прижал меня к себе и снова затараторил о фотографиях.

Анатолий молча наблюдал за этой сценой, и на его лице играла та самая легкая, почти невидимая улыбка, что сводила меня с ума. Он наслаждался этим. Наслаждался тем, что стоит в двух шагах и знает тайну, которой не знает его собственный сын. Знает, что женщина в его объятиях только что страстно целовала другого.

Вдруг он прервал Женю.

- Раз уж ты вернулся, обсудим детали по контракту с этим… фотографом, - сказал Анатолий деловым тоном. - Пойдем в кабинет. Любовь Викторовна, вы, наверное, устали. Идите отдыхать.

Это было не предложение. Это был приказ. Окончательный и беспрекословный. Он снова отправлял меня в мою комнату. Он вроде бы спасал меня от неловкости. Но на самом деле, посылал меня на растерзание своими мыслями и своим телом, которое все еще горело.

- Конечно, - прошептала я, выскользнув из объятий Жени. - Я… я и правда устала.

Я не смотрела больше ни на кого из них. Я просто повернулась и почти побежала к выходу, чувствуя на спине два абсолютно разных взгляда: растерянный и легкомысленный – Жени, и тяжелый, обжигающий – его отца.

Запершись в комнате, я снова прислонилась к двери. Но теперь это было не спасение. Это была камера пыток. В ушах стояло эхо его слов: «Забудь о Жене. Здесь и сейчас есть только ты и я». И я понимала, что он прав. Для меня больше не существовало никого, кроме него. А значит, я была на краю пропасти. И следующий шаг был неизбежен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Анатолий

Она выбежала из библиотеки, вся разбитая, растерянная, прекрасная в своем смятении. А я остался с моим мальчиком. С моим сыном, который с энтузиазмом недотепы тыкал мне в лицо экран телефона, показывая работы какого-то модного пижона с фотоаппаратом. Каждая клетка моего тела кричала. Кричала от неудовлетворенной ярости и желания. Я едва не сорвался, едва не схватил его за грудки и не вышвырнул из комнаты, чтобы вернуть ее, чтобы продолжить то, что он так грубо прервал. Ее губы еще пылали на моих, ее тело еще отпечаталось в моей памяти – податливое, трепещущее, готовое.

- Пап, ты смотри! Вот этот ракурс! И этот! - Женя тыкал в экран, сияя, как дурак. Он не видел ничего. Не видел моего лица. Не видел испарины на висках, ее распухших от моих поцелуев губ. Он жил в своем розовом, поверхностном мирке, где свадьба - это красивые картинки, а невеста - очередной аксессуар.

«Забудь о Жене», - сказал я ей. И это была не просто фраза в пылу страсти. Это была квинтэссенция всего моего к нему отношения. Он был слаб. Глуп. Недостоин. Недостоин ни компании, ни моего дела, ни такой женщины.

- Пап? Ты как будто не в себе, - Женя наконец замолчал, уловив что-то в моей тишине.

Я медленно перевел на него взгляд. Мне потребовалось невероятное усилие воли, чтобы не выдать все, что творилось у меня внутри.

- Устал, - буркнул я, отодвигая его телефон. - И у тебя дела поважнее, чем ракурсы, должны быть. Контракт с немцами на столе лежит не подписанный.

Его лицо вытянулось. Дела, бизнес, ответственность - все, что он ненавидел и от чего бежал.

- Да я потом, пап… Свадьба же…

- Свадьба никуда не денется, - я перебил его, и в моем голосе прозвучала сталь, заставившая его поморщиться. - А немцы - денутся. Или ты хочешь объяснить совету директоров, что мы провалили сделку на двадцать миллионов из-за того, что ты выбирал фотографа?

Он заерзал, поняв, что игра в жениха закончилась и настало время быть мужчиной. Чем он, конечно, не был.

- Ладно… я понял. Разберем контракт, - он нехотя сунул телефон в карман.

Я повел его в кабинет, чувствуя, как адреналин медленно уступает место холодной, расчетливой ярости. Каждый его вопрос, каждое его нелепое предложение по контракту резали слух. Он ничего не смыслил. Он был пустышкой. И именно ему должна была принадлежать она? Та, что пахла ветром и искренностью, та, в чьих глазах горел настоящий, а не наигранный огонь?

Мы закончили. Он, довольный, что отделался малой кровью, поспешил ретироваться – наверняка звонить своим дружкам, хвастаться «успешно проведенными переговорами». Я остался один.

Тишина кабинета давила. Но теперь она была наполнена ей. Призрак ее тела, эхо ее стона – все еще витало в воздухе, смешиваясь с запахом кожи и сигар. Я подошел к креслу, где она стояла, и прикоснулся к дереву стеллажа. Мне показалось, что оно еще хранит тепло ее спины. Я должен был получить ее. Полностью. Окончательно. Не просто поцелуй в полумраке библиотеки. Я должен был заставить ее забыть свое имя, его имя, все на свете. Должен был стать для нее единственной реальностью. Но для этого нужно было убрать главное препятствие. Не Женю. Нет. Его я не считал препятствием. Его можно было обойти, купить, запугать. Главным препятствием была она сама. Ее мораль. Ее чувство долга. Та самая пресловутая «искренность», которая мешала ей принять правду - что мы созданы друг для друга, а все остальное - лишь дымовая завеса.

Нужно было сломать ее. Не злобно, не жестоко. Искусно. Так, чтобы она сама захотела упасть в мои объятия, сметая все на своем пути. План начал формироваться в моей голове, холодный и безошибочный, как всегда. Я подошел к бару, налил виски, но не стал пить. Поставил бокал на стол. Мне не нужен был допинг. Мне нужна была ясность ума.

Я позвонил Лидии Михайловне.

- Завтра вечером я буду ужинать дома. Наедине с Любовью Викторовной. Евгений Анатольевич, вероятно, будет занят. Приготовьте что-то… особенное. И достаньте то бордо, восемьдесят пятого года.

- Слушаюсь, Анатолий Владимирович, - она не задала ни одного вопроса. Она никогда их не задавала.

Затем я набрал номер своего секретаря.

- Перенеси все мои встречи на завтра на утро. После двух я недоступен.

- А если спросят причину? - осведомился секретарь.

-Личные, - бросил я и положил трубку.

Все было готово. Оставалось только дождаться. Я прошелся по кабинету, останавливаясь у окна. В ее окне горел свет. Что она делала там сейчас? Рыдала в подушку? Молилась? Прикасалась к своим губам, вспоминая мой поцелуй? Последняя мысль заставила меня улыбнуться. Да. Скорее всего, так оно и было.

Я не чувствовал вины. Я чувствовал азарт. Охотника, который загнал дичь в угол и теперь готовится к решающему броску. И легкую, щемящую жалость к ней. К той боли, через которую ей предстояло пройти. Но я знал – это было необходимо. Чтобы родилось что-то новое, старое должно умереть. Чтобы она стала моей, невеста моего сына должна была умереть в ней. Завтра. Завтра все решится.

Я взял со стола бокал и все же сделал глоток. Виски обжег горло, но не смог прогнать вкус ее губ. Она была моим самым большим грехом. И моим самым желанным искуплением. И ничто - ни сын, ни приличия, ни ее собственная дрожащая мораль - не могло меня остановить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10

Любовь

Прошлой ночью я не сомкнула глаз. Я металась по постели, и каждую секунду меня пронзало острое, двойное лезвие воспоминаний. Жгучий стыд от того, что я позволила ему себя поцеловать. И… порочное, сладкое сожаление, что Женя прервал нас. Мое тело, мое предательское тело, вспоминало каждую деталь: тяжесть его взгляда, тепло его руки на моей талии, властную нежность его губ. Оно скучало по этому. Требовало продолжения.

А потом приходил ужас. Я представляла лицо Жени, его доверчивые глаза. Я представляла своих родителей, их облегчение, их гордость за меня. И мне становилось физически плохо. Я была последней дрянью. Обманщицей.

В дверь постучали. Легко, беззаботно.

- Люб? Ты не спишь? - это был Женя. Я вся сжалась в комок под одеялом.

- Я… я уже в постели, - прокричала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Дверь скрипнула. Он заглянул в комнату, сияющий, пахнущий ночным клубом и дорогим парфюмом.

- Скучал по тебе! - он направился к кровати, снимая пиджак.

Паника, острая и тошнотворная, ударила в голову. Я не могла. Не сейчас!

- Не подходи! - вырвалось у меня резче, чем я хотела. - Я… я кажется, заболела. Голова раскалывается, и горло першит.

Он замер, разочарованно надув губы.

- Опять? Ну ты даешь. Ладно, не буду заражаться, - он развернулся, не скрывая досады. - Я тогда в гостиницу в городе поеду. Утром все равно рано на встречу с поставщиками. Отец гоняет, как прислугу. Выздоравливай, ладно?

Он махнул рукой и вышел, даже не попытавшись пощупать мой лоб или проявить хоть каплю настоящей заботы. Щелчок замка прозвучал как приговор. Он уехал. Оставил меня одну. С моим стыдом и моим предательством. Мне стало еще хуже.

Утром я выглядела, как призрак. Лидия Михайловна, подавая завтрак, бросила на меня бесстрастный, но всевидящий взгляд.

- Анатолий Владимирович просил передать, что будет ужинать дома сегодня. Наедине с вами. Евгений Анатольевич уехал по делам.

Мое сердце провалилось куда-то в пятки, а затем забилось с бешеной силой. Наедине. Это была не просьба. Это был приказ. Вызов. И мое вчерашнее оправдание неожиданно стало прологом к сегодняшнему свиданию.

- Я… я не очень хорошо себя чувствую, - попыталась я запротестовать, услышав слабость в собственном голосе.

- Анатолий Владимирович настаивает, - парировала экономка, и в ее тоне не было никаких сомнений в том, чья воля в этом доме - закон. - Он выбрал особое вино.

Весь день прошел в лихорадочном ожидании. Я пыталась читать, смотреть фильм, но все было тщетно. Я только и делала, что прислушивалась к звукам дома. К его шагам. К его голосу. Но он не появлялся. Как будто давая мне время на раскачку. На мучительные раздумья.

К семи вечера я была на грани нервного срыва. Что надеть? Надеть ли что-то закрытое, строгое, подчеркивающее дистанцию? Или… Нет. Нет. Я не должна даже думать об этом.

В итоге я надела простое черное платье без каких-либо украшений. Доспехи. Как на собственную казнь. Когда я спустилась в столовую, Анатолий уже ждал. Он стоял у буфета, разливая в бокалы густое, рубиновое вино. На нем был темный костюм, но без пиджака, только жилетка. Он выглядел расслабленным. Хозяином положения. Таким, каким и должен был быть.

- Любовь Викторовна, - он обернулся и протянул мне бокал. Его пальцы слегка коснулись моих, когда я взяла его. Искра пробежала по моей коже. - Вы прекрасно выглядите. Рад, что вы поправились.

Его слова прозвучали как тихий намек, как признание в том, что он знал о моей лжи. Я покраснела.

- Спасибо, - я прошептала, опуская глаза.

Я не могла смотреть на него. Казалось, он видит все мои постыдные мысли. Он пододвинул мне стул, и его рука на секунду коснулась моей спины. Я вся сжалась. Ужин был изысканным. Что-то с трюфелями, какое-то нежное мясо. Я ела автоматически, почти не чувствуя вкуса. Вино было густым и терпким. Оно согревало изнутри, притупляя острые углы страха.

Он говорил. Говорил об искусстве. О книгах. О путешествиях. Он был блестящим собеседником – эрудированным, ироничным. Он не касался запретных тем. Не вспоминал о вчерашнем. Он завораживал меня. Словно гипнотизер, готовящий свою жертву.

Постепенно я начала расслабляться. Наш разговор оживился. Я спорила с ним о каком-то современном художнике, и его глаза загорались азартом. В какой-то момент я даже рассмеялась. И поймала себя на мысли, что мне хорошо. Неловко, страшно, но и безумно интересно.

- Вы совсем другая, когда забываете о своей роли, - заметил он вдруг, отпивая вина. Его взгляд стал пристальным, пронзительным. - Когда не пытаетесь быть идеальной невестой.

Моя улыбка мгновенно сникла. Стены снова сомкнулись вокруг.

- Я… я не знаю, о чем вы.

- Знаете, - Анатолий мягко положил свою руку поверх моей на столе. Я попыталась отдернуть свою, но он удержал ее. Не силой. Просто тяжестью, теплом. - Вы знаете. Так же, как и я. Эта свадьба… этот брак… это не для вас.

- Не говорите так, - голос мой дрогнул. - Я люблю Женю.

Это прозвучало настолько фальшиво, что мне самой стало противно.

Он усмехнулся. Беззвучно. Грустно.

- Вы любите идею спасения. Любите покой своих родителей. Но его? Легкомысленного мальчика, который видит в вас еще один красивый аксессуар? Вы бы не дрожали сейчас от моего прикосновения, если бы любили его.

Его слова били точно в цель. Я снова попыталась убрать руку, но он сжал ее чуть сильнее.

- Я не прошу вас ни о чем, Любовь, - сказал он тихо, и мое имя на его устах снова звучало как заклинание. - Я просто хочу, чтобы вы были честны. Хотя бы с собой. Вы не хотите этого брака.

Слезы выступили у меня на глазах. Горькие, облегчающие слезы правды.

- Но что мне делать? - вырвалось у меня - отчаянный, детский шепот. - Я всем обещала… Все уже решено…

- Ничего не решено, пока вы не сказали «да» у алтаря, - его большой палец медленно провел по моим костяшкам. Это было до неприличия интимно. - А до тех пор… вы свободная женщина. Вправе чувствовать то, что чувствуете. Хотеть того, чего хотите.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он смотрел на меня, и в его глазах не было осуждения. Было понимание. И та самая искренность, о которой я так высокопарно рассуждала при нашей первой встрече.

- А чего хочу я? - прошептала я, уже почти не сознавая, что говорю.

- Того же, чего и я, - его ответ был безжалостно прям. - Себя. Настоящую. Без масок.

Он поднялся из-за стола, все еще не отпуская мою руку, и потянул меня за собой. Я не сопротивлялась. Я была парализована правдой его слов и вином, и страхом, и этим всепоглощающим, запретным влечением.

Он привел меня в гостиную, к тому самому камину, где все началось. Остановился и повернулся ко мне.

- Скажи мне уйти, - потребовал он тихо, но властно. - Скажи, что я не прав. Скажи, что ты любишь моего сына и никогда не захочешь меня. И я отпущу тебя. И больше никогда не трону.

Он смотрел на меня в упор, давя всей силой своей воли. Я знала, что он не врет. Это был мой последний шанс. Последний выход. Я открыла рот, чтобы сказать нужные слова. Чтобы солгать. Но губы мои дрожали, а в горле стоял ком. Я не могла. После всей его честности моя ложь казалась бы мне самой ужасным предательством.

И я молчала. Просто смотрела на него, и слезы текли по моим щекам, и все мое тело кричало о том, чего оно хочет на самом деле. Этого было достаточно.

Он издал низкий, похожий на стон звук и потянул меня к себе. Его поцелуй в этот раз был не таким, как в библиотеке. Он был нежным, бесконечно терпеливым, исследующим. Он стирал все сомнения, всю боль, весь страх. Он пил мои слезы и шептал что-то на своем языке - хриплое, гортанное, безумно сексуальное.

Я обвила его шею руками и ответила. Без стыда. Без оглядки. Отдаваясь потоку, что уносил меня прочь от берега долга и приличий. Он был прав. Я не хотела этой свадьбы. Я хотела его.

Глава 11

Анатолий

Она молчала. Просто стояла и смотрела на меня, и по ее лицу текли слезы – тихие, горькие, очищающие. И в этой тишине прозвучал ответ. Самый честный, самый страшный и самый желанный ответ из всех возможных. Триумф ударил в кровь горячим, пьянящим вином. Я сделал это. Сломал ее сопротивление. Добился того, чего хотел. Но это был не тот грубый, животный триумф, что был в библиотеке. Это было нечто большее. Глубокое. Почти благоговейное.

Я притянул ее к себе и поцеловал. И этот поцелуй был иным. Не взятием, не завоеванием. Он был признанием. Признанием ее смелости. Ее выбора. Ее капитуляции, которая для такой гордой натуры была куда большим подвигом, чем сопротивление. Ее губы отозвались с той самой искренностью, что сводила меня с ума. Она не просто позволяла. Она отдавалась. Ее руки обвили мою шею, пальцы вцепились в волосы на затылке с отчаянной силой, словно она боялась, что я исчезну, что это мираж.

Я вел ее к дивану, не отрывая своих губ от ее, чувствуя, как дрожит все ее тело. Дрожит не от страха. От напряжения. От ожидания. Я уложил ее на мягкую кожу, приглушив в себе рычащего зверя, рвавшегося наружу. Сейчас все должно было быть идеально. Люба заслуживала этого.

Я смотрел на нее при свете огня. Ее распущенные волосы, заплаканное лицо, огромные глаза, в которых читался и ужас, и доверие, и та самая ненавистная ей искренность. Она была прекрасна. Абсолютно, беззащитно прекрасна.

- Я боюсь, - прошептала она, и ее голос сорвался.

- Я знаю, - я провел пальцем по ее щеке. - Но я не причиню тебе боли. Я никогда не причиню тебе боли.

И это была правда. В этот момент я бы убил любого, кто посмел бы ее обидеть. Включая самого себя.

Я снимал с нее платье медленно, давая ей время осознать каждый момент, привыкнуть к моему взгляду, к моим прикосновениям. Она закрывала глаза, затем снова открывала, словно проверяя, все ли еще это происходит. Когда она осталась лишь в тонком шелке нижнего белья, я услышал сдавленный вздох. Ее кожа покрылась мурашками.

- Толя… - она прошептала мое имя, и это было словно признание, и просьба о пощаде одновременно.

- Я здесь, - ответил я, накрывая ее своим телом, но опираясь на руки, чтобы не раздавить. - Я с тобой.

Я целовал ее шею, ключицы, плечи. Касался губами каждой родинки, каждой веснушки, составляя карту ее тела. Я пил ее запах - цветы, слезы и что-то неуловимо сладкое, только ее. Она зажмурилась, ее губы приоткрылись, дыхание стало прерывистым. Ее руки скользнули по моей спине, и я почувствовал, как напряглись мышцы под ее ладонями.

Она была неопытна. Стыдлива. Но в этом не было фальши. Каждый ее вздох, каждый стон, каждое непроизвольное движение бедер были чистыми, настоящими. Она училась. Училась у меня. И я учился у нее - заново открывал для себя, что может значить близость, когда она не с купленной женщиной, а с той, что отдает тебе свою душу вместе с телом.

Когда я вошел в нее, она вскрикнула - тихо, пронзительно. Не от боли - от переполняющих чувств. Ее влагалище было настолько узким и так обхватило мой член, что я задохнулся от пронзившего удовольствия. Она обвила меня ногами, притягивая к себе глубже, словно боялась потерять эту новую, пугающую и прекрасную реальность. Я двигался медленно, почти невыносимо медленно, следя за каждым изменением, за каждым вздохом. Я хотел запомнить все. Каждый звук, каждое движение, каждую секунду этого падения. Ее ногти впились мне в плечи, ее тело изогнулось навстречу мне, и она застонала - глубоко, по-женски, сдавленно. И в этот миг я понял, что проиграл. Не ей. Самому себе.

Я думал, что это игра. Что я охотник, а она - дичь. Что я обладаю ею. Но в тот миг, когда ее тело содрогнулось от подступающего оргазма, когда ее глаза наполнились слезами абсолютного, безоговорочного потрясения, я осознал, что это не так. Это была не победа. Это было взаимное уничтожение и возрождение. Она сожгла дотла мой цинизм, мою холодность, мою уверенность в собственной непогрешимости. И на пепелище всего, чем я был, рождалось что-то новое. Что-то хрупкое, безумное и пугающее.

Я не сдержался. Я позволил себе потерять контроль, сжимая ее в объятиях так, что, казалось, сломаю. Ее имя сорвалось с моих губ хриплым, незнакомым мне самому шепотом. И общий сладкий крик от пика, растворили в общем взрыве, унесшим в глубины мироздания.

Потом было молчание. Прерывистое дыхание. Треск огня в камине. Я лежал, чувствуя, как бьется ее сердце. Она не отталкивала меня. Ее рука лежала на моей спине, пальцы слегка перебирали ткань рубашки.

Я поднялся на локти, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела в потолок, и по ее лицу снова текли слезы. Но теперь это были другие слезы. Не от страха или стыда. От переполненности. От осознания того, что только что произошло.

- Что же мы натворили? - прошептала она, и в ее голосе не было упрека. Был лишь ужас перед масштабом случившегося.

- Мы были честны, - ответил я, отводя прядь волос с ее влажного лба. - Впервые за очень долгое время.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах я прочитал то, чего боялся больше всего. Доверие. Абсолютное, слепое доверие. Она не просто отдала мне свое тело. Она отдала себя. Полностью. И я понял, что игра окончена. Теперь это было нечто совершенно иное. Нечто настоящее. И от этого становилось по-настоящему страшно.

Я поднялся, нашел ее платье, накинул на нее. Она сидела, подтянув колени к груди, и смотрела на огонь, словно в трансе.

- Иди в свою комнату, - сказал я тихо. - Тебе нужно отдохнуть.

Она послушно кивнула, не глядя на меня, и вышла, пошатываясь. Дверь за ней тихо закрылась.

Я остался один. В тишине, пахнущей ее телом, ее страстью, ее слезами. Я подошел к бару, налил виски. Рука дрожала. Я выиграл ее. Получил то, чего хотел. Но вместо триумфа я чувствовал тяжесть. Тяжесть ответственности. Тяжесть вины перед сыном, которая, наконец, прорвалась сквозь плотину моего эгоизма. И самое главное - тяжесть осознания, что эта хрупкая девушка с доверчивыми глазами стала для меня не просто желанной женщиной. Она стала мне необходима. А это было опаснее всего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

Любовь

Я не помнила, как добралась до своей комнаты. Ноги были ватными, в ушах стоял звон, а все тело гудело, как раскаленная струна после прикосновения смычка. Я заперлась, прислонилась к двери и медленно сползла на пол, не в силах удержать дрожь. Произошло. Случилось то, чего я боялась и о чем тайно, постыдно мечтала. И это было не похоже ни на что. Ни на робкие ласки Жени, ни на мои собственные смутные фантазии. Это было землетрясение. Извержение вулкана. Стихия, которая смела все на своем пути - стыд, страх, долг, приличия.

Я подняла руки - они дрожали. Я прикоснулась к своим губам – они были слегка припухшими, и я снова почувствовала на них давление его губ. Жестких, требовательных, но в то же время бесконечно нежных. Я провела ладонью по шее, по плечу, туда, где его губы оставили невидимые следы. Кожа горела. Внутри все перевернулось, переплавилось. Я больше не была той Любой, что приехала в этот дом несколько дней назад. Та девушка умерла. На ее месте осталось это трепещущее, раскрытое навстречу боли и наслаждению существо. Я вспомнила его слова: «Мы были честны». Да. В этом был ужас и освобождение. Никакой лжи. Никаких масок. Только он. И только я. И та правда, что выжгла из меня всю трусость.

Стыд пришел позже. Мучительный, едкий. Он приполз вместе с первыми лучами солнца, пробивавшимися сквозь щели жалюзи. Я представила лицо Жени. Его беспечную улыбку. Его доверчивые глаза. «Ты вся какая-то горячая. Не заболела?» Он беспокоился. А я… Я сжалась в комок на полу, пытаясь заглушить рыдание. Я стала той, кого всегда презирала в мелодрамах и романах. Обманщицей. Предательницей. Женщиной, спящей с отцом своего жениха.

Но даже сквозь этот удушающий стыд пробивалось другое чувство. Дикое, животное, торжествующее. Он хотел меня. Анатолий Владимирович Егоров, человек из стали и льда, потерял из-за меня контроль. Он видел меня. Настоящую. И он предпочел меня. Не идеальную невесту для своего сына, а живую, грешную, чувственную женщину. Это было пьяняще. Это было опасно. Это давало силу, о которой я и не подозревала.

Я дождалась, когда в доме окончательно стихнет ночная тишина, и прокралась в душ. Я стояла под почти кипятком, пытаясь смыть с себя его запах, следы его прикосновений. Но они въелись в кожу, в память тела. Каждое движение мочалки отзывалось эхом его ласк. Я закрыла глаза и снова почувствовала вес его тела, грубость его щетины на своей нежной коже, низкий стон, сорвавшийся с его губ в последний миг. Меня опять бросило в жар. Я прислонилась лбом к прохладному кафелю, пытаясь взять себя в руки. Так нельзя. Я должна собраться. Думать. Но мысли не шли. В голове был только он.

Утро принесло новое испытание - нужно было выйти из комнаты. Столкнуться с ним. С Лидией Михайловной, чей проницательный взгляд, казалось, видел меня насквозь. С миром, который не знал, что я переступила через все, что делало меня хорошей девушкой, дочерью, невестой. Я надела самый высокий воротник, что нашла, и спустилась вниз. Сердце колотилось где-то в горле.

В столовой пахло кофе и свежей выпечкой. И им. Его аромат - дорогой парфюм, сигары, мужская уверенность - ударил в ноздри, заставив похолодеть пальцы. Он сидел на своем месте во главе стола, погруженный в утреннюю газету. На нем был идеально отглаженный костюм, лицо - маска полного спокойствия и контроля. Ни тени вчерашней страсти, ни намека на смятение. Как будто ничего не произошло.

Мое сердце сжалось от боли и… обиды. Неужели для него это было всего лишь мимолетной связью? Очередным эпизодом? А я здесь разваливаюсь на части. Я робко подошла к столу.

- Доброе утро, - прошептала я, не зная, как себя вести.

Он опустил газету. Его взгляд скользнул по мне, быстрый, деловой, безразличный. Совсем не тот взгляд, что прожигал меня насквозь несколько часов назад.

- Любовь Викторовна. Садитесь. Лидия Михайловна, подайте, пожалуйста, кофе.

Он снова углубился в чтение. Я опустилась на стул, чувствуя себя полной дурой. Что я хотела? Чтобы он при всех бросился меня целовать? Объявил о своей любви?

Лидия Михайловна поставила передо мной чашку. Ее взгляд был как всегда непроницаемым, но мне показалось, что в нем мелькнуло что-то… знающее. Я покраснела.

Мы завтракали в гробовой тишине, нарушаемой лишь шелестом газеты и звоном ложек. Каждый глоток давался мне с трудом. Я умирала от желания посмотреть на него, поймать его взгляд, найти в нем хоть какой-то знак. Но он был недосягаем. И вдруг, когда я уже почти сдалась, его нога под столом коснулась моей. Легко, почти случайно. Но это был не случайность. Это был намеренный, точный жест. Я вздрогнула, чуть не пролив кофе. Он не поднял глаз от газеты, не изменился в лице. Но его ботинок мягко нажал на мою туфлю, задержался на секунду, а затем отошел. И этого было достаточно. Весь лед внутри меня растаял, уступив место потоку безумного, пьянящего облегчения. Он помнил. Он играл. Это была наша тайна. Наша опасная, восхитительная игра.

Я рискнула посмотреть на него. Он как раз перелистывал страницу, и в этот миг его глаза встретились с моими. Всего на долю секунды. Но в них было все. И память о вчерашнем, и предупреждение о необходимости молчать, и… обещание. Тихое, сокровенное обещание того, что это не конец. Я опустила глаза, чувствуя, как по щекам разливается краска. Я поднесла чашку к губам, и руки мои больше не дрожали.

Он дочитал газету, отложил ее, допил кофе.

- Мне в офис, - сказал он, поднимаясь.

Его голос был ровным, но когда он проходил мимо меня, его рука легла на мое плечо. На мгновение. Легкое, почти отеческое прикосновение, которое никто, кроме меня, не мог счесть за что-то большее.

- Не скучайте.

И он ушел. Оставив меня наедине с бушующим внутри ураганом.

Я сидела, прикасаясь пальцами к тому месту на плече, где еще сохранилось тепло его ладони. Стыд никуда не делся. Страх – тоже. Но теперь к ним примешалось что-то новое. Что-то сильное и властное. Он был моим. По крайней мере, здесь, в стенах этого дома. А все остальное – Женя, свадьба, будущее – отодвинулось куда-то на задний план, стало размытым и нереальным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я поднялась из-за стола и пошла к выходу в парк. Мне нужен был воздух. Нужно было осознать то, что со мной произошло. Я была любовницей своего свекра. Это звучало как приговор. И как самая сладкая, самая запретная тайна на свете. И я знала, что готова пойти до конца. Куда бы он меня ни повел.

Глава 13

Анатолий

Она сидела за столом, вся такая хрупкая и перепуганная, пряча глаза за чашкой кофе. Она пыталась казаться невидимкой, слиться со стулом, но ее трепет был виден невооруженным глазом. От нее исходило такое напряжение, такое смятение, что воздух вокруг нее буквально вибрировал. И это сводило меня с ума. Я уткнулся в газету, делая вид, что поглощен мировыми новостями, а на самом деле каждым нервом чувствовал ее присутствие. Ее запах - теперь смесь ее шампуня и чего-то нового, глубокого, женственного - бил в нос, перекрывая аромат кофе и свежей выпечки. Мое тело, всегда идеально подконтрольное, отзывалось на эту близость глухим, настойчивым гулом. Оно помнило все. Помнило ее под собой, ее вздохи, ее тихие стоны.

Нужно было держать себя в руках. Лидия Михайловна, несмотря на всю свою вышколенность, не должна была ничего заподозрить. Да и она сама… Ей нужны были четкие границы. Нужно было показать, что несмотря на вчерашнее, мир не перевернулся. Что контроль все еще в моих руках. И в ее тоже. Я чувствовал ее растерянность, ее обиду на мое холодное поведение. Глупышка. Она думала, я могу отнестись к тому, что произошло, как к простой интрижке? Как к способу утолить пошлую страсть? Последствия того, что случилось между нами, были куда серьезнее. Они грозили уничтожить нас обоих.

Мысли о Жене, наконец-то, прорвались сквозь плотную завесу моего эгоизма. Мой мальчик. Легкомысленный, глупый, но мой. Что я натворил? Я переступил через все мыслимые и немыслимые границы. Я стал тем, кого всегда презирал - подлецом, пользующимся доверием и слабостью. Но когда я посмотрел на нее, на ее дрожащие ресницы, на ее пальцы, бессильно лежащие на столе, вся моя мораль обратилась в прах. Оно того стоило. Каждая секунда ее смятения, каждый мой мучительный укор совести - все это стоило того, чтобы снова прикоснуться к ней.

Я не выдержал. Мне нужно было дать ей знак. Убедить ее, и себя - что вчерашнее не было ошибкой. Что эта связь, этот безумный риск - наша новая, единственно верная реальность. Под столом я нашел ее ногу. Легко коснулся ее туфли. Она вздрогнула, и по ее лицу пробежала судорога. Я убрал ногу, снова углубившись в газету, но каждый мускул моего тела был напряжен, ловя ее реакцию. Затем - наш взгляд. Короткий, как вспышка. Но в ее глазах я прочел все - и страх, и стыд, и облегчение, и ту самую порочную радость, что пульсировала и во мне. Она поняла. Игра продолжалась.

Уходя, я позволил себе коснуться ее плеча. Мимолетно, под видом обычной вежливости. Ладонь запомнила тепло ее кожи через тонкую ткань блузки. Это было как глоток воды после долгой жажды. «Не скучайте», - сказал я. И это был не просто набор слов. Это был приказ. Приказ ждать меня. Сохранять нашу тайну. Быть готовой.

В машине, по дороге в офис, я впервые за долгие годы чувствовал себя не хозяином положения, а заложником. Заложником собственной страсти. Мысли путались. Нужно было думать о защите. О том, как оградить ее от последствий. От Жени. От сплетен. От самой себя.

Мой телефон завибрировал. Женя. На экране светилось его улыбающееся лицо. Я сглотнул ком в горле и ответил.

- Пап! Привет! Как дела? Люба лучше себя чувствует?

Его голос был беззаботным, полным глупого энтузиазма. Укол вины пронзил меня острее любого ножа.

- Да, поправилась, - выдавил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. - Ты как на переговорах?

-Да легко! Всех построил! - он засмеялся. - Кстати, насчет свадьбы… Я тут подумал, может, сделать сюрприз Любе? Устроить фейерверк в конце? Говорят, круто бывает!

Он говорил о фейерверках. В то время как я только что оставил его невесту в слезах и экстазе после ночи, проведенной в моих объятиях. Цинизм ситуации был настолько чудовищным, что меня чуть не вырвало.

- Решай сам, - прервал я его резче, чем планировал. - У меня совещание. Перезвонишь позже.

- Ага, ясно. Целую, пап! - он положил трубку, даже не заметив моего тона.

Всегда поглощенный собой. Всегда легкомысленный. И впервые в жизни я возненавидел его за это. Возненавидел за то, что его легкомыслие сделало его слепым. За то, что оно позволило мне стать тем, кто я есть.

Весь день в офисе прошел впустую. Я подписывал бумаги, кивал на совещаниях, но мысли были там, в своем доме. С ней. Что она делает? О чем думает? Пришла ли в себя? Или рыдает в подушку, проклиная меня? Я должен был увидеть ее. Не для страсти. Нет. Для чего-то более важного. Мне нужно было убедиться, что она не сломана. Что наша ночь не уничтожила ту самую искру, что привлекла меня в ней с самого начала.

Я отменил все вечерние встречи и уехал раньше обычного. Дом встретил меня тишиной. Лидия Михайловна доложила, что Любовь Викторовна гуляет в парке. Я нашел ее у озера. Она сидела на скамейке, поджав ноги, и смотрела на воду. Ее поза была такой одинокой, такой потерянной, что мое сердце сжалось. Она услышала мои шаги и обернулась. В ее глазах не было страха. Была усталость. И вопрос.

Я сел рядом, не касаясь ее. Долгая пауза повисла между нами, наполненная шепотом листьев и плеском воды.

- Я не жалею, - сказал она тихо, не глядя на меня. Вот что самое ужасное. Я должна сгореть со стыда. Должна ненавидеть себя. А я… я не жалею.

Ее слова были выдохом, исповедью. Они сняли камень с моей души.

- Я тоже, - признался я. Это было все, что я мог сказать.

Мы сидели молча, и этого было достаточно. Мы были соучастниками. Сообщниками в самом сладком и самом страшном преступлении нашей жизни.

- Что будем делать? - наконец спросила она, и в ее голосе послышалась тень той силы, что была в ней за ужином.

- Жить, - ответил я. - Очень осторожно. И помнить, что это - наша тайна. Цена ее раскрытия будет слишком высока для обоих.

Она кивнула, понимая. Понимая все.

- Я боюсь, что не смогу… перед Женей… - ее голос дрогнул.

- Сможешь, - я сказал это с уверенностью, которой не чувствовал. - Потому что должна. Ради нас.

Я встал. Нельзя было задерживаться. Нельзя было искушать судьбу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- До завтра, Любовь, - сказал я, прежде чем уйти.

Она не ответила. Она просто смотрела на воду, но я видел, как выпрямились ее плечи.

Возвращаясь в дом, я понял, что ошибался. Я не обладал ею. Мы обладали друг другом. И это взаимное владение было и благословением, и проклятием. Оно давало силу и отнимало покой.

Теперь мне предстояло самое сложное - жить с этим. И защищать нашу тайну ото всех. И прежде всего - от самого себя. От той части меня, что с ужасом и тоской смотрела на доверчивое лицо сына на экране телефона.

Глава 14

Любовь

Тишина в доме после его ухода стала гулкой и звенящей. Я осталась одна с его словами, с его прикосновением, с его взглядом, который обещал и предупреждал одновременно. «До завтра, Любовь». Это звучало как клятва. Как приговор.

Я сидела на скамейке, пока солнце не начало клониться к вершинам елей, окрашивая озеро в свинцовые, холодные тона. Во мне боролись два человека. Один - тот, что всего сутки назад дрожал от стыда и ужаса. Другой - новый, рожденный в его объятиях, уверенный, почти дерзкий. Тот, что сказал: «Я не жалею». И это была правда. Я перебирала в памяти каждую секунду той ночи, и стыд отступал, уступая место чудовищному, порочному восторгу. Он хотел меня. Он, Анатолий, видел во мне женщину, а не куклу для выставления напоказ. Он снял с меня маску хорошей девочки и показал мне ту, что пряталась глубоко внутри – страстную, грешную, жаждущую.

Но потом я представляла Женю. Его звонок. Его беспечный смех. Его планы на фейерверк на нашей свадьбе. И ледяная глыба обрушивалась мне на грудь, сковывая дыхание. Как я смогу смотреть ему в глаза? Как я смогу целовать его, зная, что несколько часов назад отзывалась на поцелуи его отца? Я чувствовала себя актрисой, готовящейся к роли, которая ей ненавистна.

Я вернулась в дом, когда уже смеркалось. Лидия Михайловна встретила меня в холле.

- Вам звонил Евгений Анатольевич, - сообщила она своим бесстрастным голосом. - Просил перезвонить.

Сердце упало. Испытание началось так скоро.

- Спасибо, - кивнула я и почти побежала к себе, чувствуя, как подкашиваются ноги.

В своей комнате я упала в кресло, сжав телефон в потных ладонях. Я должна была позвонить. Не позвонить – значит, вызвать подозрения. Но что я скажу? Как буду скрывать дрожь в голосе? Я набрала его номер, закрыв глаза. Он ответил сразу.

- Люб! Наконец-то! Я уже думал, ты меня забыла! - его голос был громким, веселым. Таким знакомым. Таким чужим.

- Привет, - я с силой сжала телефон, стараясь, чтобы голос звучал ровно. - Прости, я была в парке. Не слышала.

- Ничего! Как самочувствие? Отошла от своей хвори?

«Хвори». Да, именно так он это воспринял. Удобное, простое объяснение.

- Да, уже лучше, спасибо, - я почувствовала, как краснею. Лгала ему прямо в лицо.

- Отлично! Слушай, я тут столько всего порешал! Фотограф - просто бомба! И площадку ту самую, о которой ты говорила, забронировал! Все для тебя, любимая!

Он сыпал планами, деталями, восторгался тем, что казалось мне теперь жалкой, ненужной бутафорией. Каждое его слово било по мне, как молоток. Он строил наш общий дом на песке, даже не подозревая, что фундамент уже дал трещину. Нет, не трещину. Провалился в тартарары.

- Здорово, Женя, - вставляла я через силу, когда он делал паузу, чтобы перевести дух. - Это все… замечательно.

-Ты как-то странно звучишь, - он наконец заметил. - Точно хорошо себя чувствуешь? Может, врача вызвать?

- Нет-нет! - я чуть не вскрикнула. - Все хорошо. Просто… устала немного.

Наступила пауза. Неловкая.

- Ладно… - в его голосе послышалось сомнение. - Тогда отдыхай. Скоро вернусь. Скучаю по тебе.

- Я тоже, - выдохнула я самую чудовищную ложь в своей жизни и бросила трубку, как раскаленный уголь.

Меня затрясло. Я ненавидела себя. Ненавидела его за то, что он заставил меня лгать. Ненавидела Женю за его доверчивость. Ненавидела весь этот мир, который поставил меня перед таким выбором. Обессиленная, прислонилась к холодной стене, я снова почувствовала его. Его запах на своей коже. Его руки на своем теле. И стыдливый, предательский трепет пробежал по спине. Я была разорвана надвое. Любовь Викторовна, невеста Жени, рыдала от ужаса и раскаяния. А просто Люба - таила в глубине души горячий, темный уголок, где хранила каждую секунду, подаренную ей Анатолием, и жаждала еще.

На следующий день я старалась не выходить из комнаты. Боялась встречи с ним. Боялась, что один его взгляд снова собьет все мои хрупкие защиты в труху. Но к вечеру голод заставил меня спуститься. Он был в столовой. Один. Читал какую-то папку с документами, рядом стояла почти полная тарелка. Он поднял на меня глаза, когда я замерла в дверях. Его взгляд был спокоен, деловит.

- Любовь Викторовна. Садитесь, пожалуйста. Вы почти ничего не ели сегодня.

Я робко подошла и села напротив. Лидия Михайловна тут же появилась с подносом. Мы ели молча. Я чувствовала на себе тяжесть его взгляда, но когда поднимала глаза, он был погружен в бумаги. И снова, под столом, легкое, почти невесомое прикосновение его ботинка к моей туфле. На этот раз я не вздрогнула. Просто замерла, чувствуя, как по жилам разливается тепло. Это был наш секретный язык. Наш способ говорить, не произнося ни слова. Он отложил папку.

- Завтра, - сказал он четко, ни к кому конкретно не обращаясь, - Мне нужно в городскую галерею. Переговоры по поводу спонсорства новой выставки. Любовь Викторовна, поскольку вы разбираетесь в искусстве, полагаю, ваше присутствие и мнение будут нелишними.

Я подняла на него глаза. Он смотрел на меня с абсолютно серьезным, деловым выражением лица. Но в глубине его глаз танцевали чертики.

- Я… я не уверена, что смогу быть полезной, - пробормотала я.

- Я уверен, - парировал он. - Машина будет в десять утра.

Это был не вопрос. Это был приказ. Свидание. У всех на виду, но в то же время - тайное, наше.

Вернувшись в комнату, я не знала, что чувствовать. Ужас от того, что нас увидят вместе? Или ликующий восторг от того, что я снова буду рядом с ним, буду дышать с ним одним воздухом, буду ловить его взгляды? Я подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Измученное лицо, синяки под глазами. Но в самих глазах горел какой-то новый, странный огонь. Огонь страсти, вины, страха и предвкушения. Я была между молотом и наковальней. Между долгом и страстью. Между светом и тьмой. И самая ужасная правда заключалась в том, что тьма манила меня сильнее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Любовь

Я лежала на полу в его кабинете, и мир распадался на атомы. Не было прошлого, не было будущего. Было только жаркое, влажное, пульсирующее настоящее. Его вес на мне был тяжелым, реальным, единственной точкой опоры в рушащейся вселенной. Запах его кожи, его пота, нас обоих - густой, животный, опьяняющий - заполнял легкие, вытесняя воздух.

Он вошел в меня не как любовник. Как завоеватель. Как кара. И я приняла его не как невеста. Как грешница. Как соучастница. В его движениях была ярость - против меня, против себя, против сложившегося порядка вещей. И в моем ответе ему –-такая же отчаянная, безумная страсть. Я впивалась ногтями в его спину, пытаясь удержать то, что нельзя было удержать. Я ловила его губы, его язык, дыхание, пытаясь вобрать в себя часть его силы.

Когда волна накатила, сметая все на своем пути, я не кричала. Я завыла. Глухо, по-звериному, зарывшись лицом в его плечо. Мое тело выгнулось, не слушаясь меня, разрываясь на части в череде бесконечных, мучительных, восхитительных спазмов. Я чувствовала, как он кончает внутри меня - тихий, сдавленный стон, последнее напряжение мышц, а затем - полное, абсолютное расслабление.

Мы лежали. Треск дров в камине казался оглушительным. Я не могла пошевелиться. Не хотела. Его грудь под моей щекой поднималась и опускалась ровно, медленно. Стыд приполз первым. Тихий, ядовитый, неизбежный. Он заползал в каждую пору, заставляя сжиматься обмякшее, удовлетворенное тело. Что я наделала? На полу. В кабинете. С отцом своего жениха. Я - Люба, которая всегда была хорошей девочкой, которая боялась сказать лишнее слово. Я превратилась в существо, которое рычало от наслаждения под мужчиной, который мог быть моим отцом.

Я ждала, что он оттолкнет меня. Встанет, отряхнется, холодно скажет что-то о «минутной слабости». Но он не двигался. Его рука лежала на моей спине, большая, тяжелая, и его пальцы медленно, почти невзначай, водили по моему позвоночнику. Этот простой, нежный жест растрогал меня до слез больше, чем все его страстные ласки.

- Что же мы делаем? - прошептала я, и голос мой был чужим.

- Горим, - ответил он, и его грудь под моей щекой вибрировала. - И будем гореть, пока не останется пепла.

В его словах не было ни сожаления, ни страха. Была лишь усталая, обреченная констатация факта. И это было страшнее любой брани. Мы были обречены. И он это принимал.

Анатолий поднялся первым. Его движения были медленными, усталыми. Он не смотрел на меня. Поднял с пола мое платье, протянул мне. Я судорожно натянула его на себя, чувствуя, как ткань прилипает к липкой коже. Я чувствовала себя грязной. Развратной. И в то же время - никогда прежде не чувствовала себя такой живой.

Он подошел к бару, налил в два бокала виски. Протянул один мне. Я взяла, руки мои дрожали. Я сделала большой глоток. Алкоголь обжег горло, заставил кашлять, но прогнал ледяную дрожь.

- Завтра, - сказал он, глядя в темное окно. - Все будет по-прежнему. Ты невеста моего сына. Я - твой будущий свекор. Мы едва знаем друг друга.

Я поняла. Это был не просто совет. Это был приказ. Устав нашей новой, двойной жизни.

- Я не знаю, смогу ли я… - голос мой сорвался. - Перед Женей…

Он резко обернулся. Его глаза в полумраке горели холодным огнем.

- Сможешь. Потому что должна. И потому что захочешь. Ради того, чтобы это повторилось.

Его слова были ударом ниже пояса. Грязными. Бесчестными. И самыми правдивыми из всех, что я слышала. Да. Я захочу этого снова. Я уже хотела. Мое тело, еще не остывшее от него, уже скучало по нему. Я допила виски и поставила бокал.

- Мне нужно идти, - прошептала я.

Он кивнул, не препятствуя. Я вышла из кабинета, как вор, крадучись, прислушиваясь к каждому шороху. В своей комнате я заперлась на ключ, прислонилась к двери и медленно сползла на пол.

Тело болело приятной, сладкой болью. На внутренней стороне бедер засохли следы нашей связи. На губах – привкус его кожи, его пота. Я закрыла глаза, и передо мной снова встала картина – его напряженное лицо над моим, его глаза, полные тьмы и страсти. А потом я представила Женю. Его звонок. Его голос: «Скучаю по тебе».

Я залезла в душ, включила воду почти кипяток и терла кожу мочалкой до красноты, до боли. Но его запах не выветривался. Он был во мне.

Выбравшись из душа, я увидела свое отражение в зеркале. Распухшие губы. Синяк на плече. Глаза - огромные, испуганные, но с каким-то новым, темным блеском на дне. Глаза женщины, познавшей запретную страсть. Я дотронулась до синяка. Больно. Приятно. Я была разорвана. Любовь Викторовна, невеста, рыдала в подушку и молилась о прощении. А другая я - Люба, его Люба - прижала ладонь к тому месту, где он вошел в меня, и снова чувствовала тот же трепет, ту же влажность.

Я не знала, кто я теперь. Знала только одно - он был прав. Я смогу. Я буду лгать, притворяться, носить маску примерной невесты. Ради того, чтобы снова оказаться на том ковре. В его объятиях. В том аду, что был слаще любого рая. Я была его сообщницей. Его пленницей. Его любовницей. И самое ужасное было то, что я не хотела свободы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Анатолий

Она избегала меня весь день. Я слышал ее осторожные шаги за дверью, чувствовал ее напряжение, даже не видя ее. Это было забавно. И раздражало. После вчерашней близости, после той абсолютной, животной откровенности, она пыталась построить стену. Жалкая, хрупкая попытка. Мое предложение поехать в галерею было спонтанным. Я увидел ее в дверях столовой - испуганную, бледную, готовую в любой момент броситься наутёк. И мне захотелось снова взять контроль. Напомнить ей, кто здесь задает правила. Показать, что от себя не убежишь.

Ее растерянность, ее попытка отказаться были предсказуемы. Милые возможности сохранить видимость приличий. Но я видел и другое - вспышку интереса в ее глазах, легкий румянец на щеках. Ей хотелось этого. Хотелось адреналина, игры, опасной близости. Она была как мотылек, летящий на огонь, и я был тем самым пламенем, что манил ее и грозился испепелить.

Утром я наблюдал за ней из окна кабинета, как она садилась в машину. Подобрала какое-то строгое, темное платье, словно пытаясь замаскироваться под деловую женщину. Не вышло. Она все равно выглядела как перепуганная школьница, попавшая в большой мир. И это сводило с ума.

В галерее я держал дистанцию. Деловой тон, беседы с директором, обсуждение контрактов. Я представлял ее как молодого специалиста, чье мнение мне интересно. Она робко что-то говорила о экспозиции, о свете, о работах молодых художников. Ее знания были поверхностными, но в словах была та самая искра, тот искренний интерес, которого не хватало всем этим прогнанным через университеты искусствоведам.

Я ловил взгляд на себе, когда она думала, что я не вижу. В нем читался не просто страх или влечение. Читалось обожание. Та самая опасная штука, которую я не планировал допускать. Я хотел страсти. Желания. Даже одержимости. Но не этого почти религиозного поклонения. Это усложняло все.

Во время осмотра одной из инсталляций мы ненадолго остались в полутемном зале. Я подошел к ней вплотную, делая вид, что изучаю этикетку.

- Нравится? - спросил я тихо, не глядя на нее.

- Вы… вы знаете, что это провокация, - ее голос дрожал. Она смотрела на груду металлолома, которую автор гордо называл «Кризис личности».

- Все в этом мире - провокация, Любовь, - я позволил себе провести пальцем по ее оголенной руке от локтя до запястья. Она замерла, не дыша. - Вопрос лишь в том, готов ли ты на нее ответить.

Я отошел, как только услышал шаги директора. Она осталась стоять там, алая, как мак, вся дрожащая от моего прикосновения.

По дороге назад в машине царило молчание. Она смотрела в окно, сжимая сумочку на коленях.

- Спасибо, что взяли меня с собой, - наконец выдавила она, не поворачивая головы. - Это было интересно.

- Не за что, - я откинулся на сиденье, чувствуя усталость. Не физическую. Моральную. Эта двойная игра, необходимость постоянно контролировать себя, каждое слово, каждый жест - она истощала. - Твои замечания были вполне здравыми.

Она рискнула посмотреть на меня.

- Правда? - в ее голосе прозвучала такая детская надежда, такое желание одобрения, что мне снова захотелось ее. Не как женщину. Как что-то хрупкое, что нужно взять в руки и защитить от всего мира. Включая меня самого.

- Правда, - я кивнул и посмотрел в окно. Больше не было сил поддерживать этот разговор.

Дома я отпустил ее, кивнув в сторону ее крыла. Она ушла, не оглядываясь. Я остался в холле, чувствуя себя абсолютно опустошенным. Поднялся в кабинет, налил виски, но не пил. Просто смотрел на золотистую жидкость в бокале. Что я делал? Зачем мне все это было нужно? Одна ночь страсти – и моя жизнь, выстроенная годами, рушилась, как карточный домик. Я рисковал репутацией. Делом. Отношениями с сыном. Ради чего? Ради смущенной улыбки и восторженного взгляда девочки, которая была моложе меня на двадцать с лишним лет?

Дверь кабинета тихо открылась. Я обернулся. Она стояла на пороге. Без приглашения. Без стука. В ее глазах горел тот самый огонь, что я видел в галерее. Но теперь в нем не было страха. Была решимость.

- Я не хочу лгать, - сказала она тихо, но четко. - Я не хочу прятаться. Я понимаю, чем это грозит. Но… я не могу остановиться.

Она сделала шаг вперед. Потом еще один. Она подошла ко мне вплотную, запрокинула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Ее дыхание касалось моих губ.

- Скажите мне уйти, - прошептала она, повторяя мои же слова. - Скажи, что это ошибка. И я уйду. И мы забудем обо всем. Навсегда.

Она блефовала. Играла ва-банк. И я мог бы остановить это. Должен был. Проявить силу воли. Быть взрослым. Но я не смог. Ее смелость, ее отчаяние, ее готовая на все любовь были сильнее меня. Я не сказал ни слова. Я просто наклонился и прижал свои губы к ее. И этот поцелуй был не про страсть. Он был про капитуляцию. Мою капитуляцию. Она отозвалась с такой жадностью, с таким облегчением, что у меня перехватило дыхание. Ее руки вцепились в меня, прижимая к себе, не позволяя отступить. В этот миг рухнули последние преграды. Не было ни свекра, ни невесты. Были только мужчина и женщина, объятые одним пламенем.

Я сорвал с нее платье, и тонкая ткань поддалась с тихим шелестом, обнажая ту самую кожу, что снилась мне с прошлой ночи. Она была бледной, почти фарфоровой в сумраке кабинета, и только на щеках горели два алых пятна стыда и желания. Я прижал ее к себе, чувствуя, как ее упругие груди вдавливаются в мою грудную клетку, как бьется ее сердце - бешено, безрассудно.

- Толя… - она прошептала мое имя, и оно прозвучало как заклинание, молитва и проклятие в одном выдохе.

Я не ответил. Мне надоели слова. Я поднял ее на руки - она была удивительно легкой - и опустил на толстый персидский ковер перед камином. Огонь отбрасывал на ее тело трепетные, живые тени, делая его еще более соблазнительным, еще более реальным. Мои пальцы скользнули по ее бедрам, срывая с нее последние лоскуты стыдливой ткани. Она зажмурилась, но не сопротивлялась, лишь ее живот судорожно вздымался под моей ладонью. Я пил ее взглядом – каждый изгиб, каждую родинку, каждую трепетную венку. Она была совершенна в своей откровенности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Открой глаза, - приказал я. - Смотри на меня.

Она послушалась. И в ее взгляде я увидел не страх, не покорность, а вызов. Тот самый, что зажег меня впервые. Она поднялась на локтях, ее губы приоткрылись, и сама потянулась ко мне, чтобы сорвать с меня рубашку. Ее пальцы обожгли мою кожу, и я зарычал от нетерпения. Любина смелость взбесила и возбудила меня до потери сознания. Я прижал ее к ковру, чувствуя под ладонями шелк кожи и напряженные мышцы. Мои губы нашли ее грудь, и я услышал сдавленный стон, когда я взял упругий сосок в рот, лаская его языком, слегка покусывая. Ее руки впились в мои волосы, прижимая к себе, и ее бедра инстинктивно двинулись навстречу моей ладони, которой я скользнул между ее ног.

Она была горячей и влажной, готовой принять меня. Ее тело изгибалось в немом приглашении, и каждый тихий, прерывистый стон подливал масла в огонь. Я не стал медлить. Не стал мучить ласками. В тот момент нам обоим было нужно только одно - слияние. Жесткое, безжалостное, стирающее границы.

Я вошел в нее одним резким, уверенным движением. Она вскрикнула - не от боли, а от шока, от переполняющих ощущений, и ее ноги обвили мою талию, притягивая меня глубже, еще глубже. Ее глаза были широко открыты, и в них читалось то же потрясение, что и в первую ночь. Но теперь - смешанное с дерзкой, отчаянной радостью. Я начал двигаться. Не с нежностью, а с яростью. С яростью против себя, против обстоятельств, против всего мира, что пытался нас разлучить. Каждый толчок был попыткой доказать - себе и ей - что это правильно. Что мы принадлежим друг другу.

Она встретила мой ритм. Ее тело, такое хрупкое, стало гибким и сильным. Она отвечала на каждое движение, ее ногти впивались мне в спину, оставляя следы, ее губы ловили мои в жарких, беззвучных поцелуях. Она не молила о пощаде. Она требовала больше. Шептала мне на ухо какие-то безумные, пьянящие слова, которые сводили с ума.

Я чувствовал, как нарастает напряжение в ее теле, как оно сжимается вокруг меня, готовое взорваться. Я видел, как закатываются ее глаза, как губы шепчут мое имя. И в этот миг я потерял последние остатки контроля. Я забыл, кто я, кто она, где мы. Осталось только это - темное, всепоглощающее, животное наслаждение.

Наш крик вырвался одновременно. Глухой, сдавленный, полный такого неистового экстаза, что у меня потемнело в глазах. Ее тело затрепетало в моих руках, а затем обмякло, полностью отдавшись волнам оргазма. Я рухнул на нее, чувствуя, как последние спазмы выжимают из меня все силы, все мысли.

Мы лежали на полу, тяжело дыша. Тела были влажными, изможденными, пахли сексом, потом и дорогим ковром. Люба прижалась щекой к моей груди, и я чувствовал, как бьется ее сердце - часто-часто, как у пойманной птицы. По ее щеке скатилась слеза и упала на мою кожу.

- Что же мы делаем? - прошептала она.

- Горим, - ответил я, глядя в темноту потолка. - И будем гореть, пока не останется пепла.

Она не ответила. Просто обняла меня крепче. Я знал, что это неправильно. Что это закончится плохо. Но в тот момент мне было все равно. Я был готов сгореть. Лишь бы она горела рядом со мной.

Глава 17

Анатолий

Она ушла, оставив за собой шлейф тепла, запаха ее кожи и секса, и оглушительную, звенящую тишину. Я остался один в своем кабинете - цитадели контроля, где всего несколько минут назад творилось неподконтрольное мне безумие. Воздух был густым и сладким, как после грозы. Я подошел к бару, налил виски, но не пил. Просто смотрел на свое отражение в темном стекле окна. Измученное лицо, растрепанные волосы, расстегнутая рубашка. Я выглядел как… как любовник. Не как хозяин империи. Не как отец семейства. Как мужчина, только что трахнувший молоденькую девчонку на полу своего кабинета.

Именно так это и было. Я не мог приукрасить это благородными словами о страсти или судьбе. Это был животный, грубый, беспощадный секс. И я, Анатолий Егоров, поддался ему, как последний подмастерье, уставший от воздержания. Я опустился в кресло, чувствуя тяжесть в костях и странную пустоту в душе. Триумф, что пьянил меня несколько минут назад, испарился, оставив после себя горький, едкий осадок. Она впивалась в меня. В агонии наслаждения. В знак того, что я принадлежу ей в этот миг так же, как она - мне.

Мой телефон пропищал. Деловое оповещение. О чем-то неотложном. Я сгреб его со стола, готовый швырнуть в камин. Но вовремя остановился. Рука дрожала. Я глубоко вдохнул, пытаясь вернуть себе привычный ритм дыхания, привычную маску. Это было невозможно. Запах ее был повсюду. На моей коже. На моей одежде. Он въелся в ковер, в кожу дивана. Он был внутри меня.

Я поднялся и с силой распахнул окно. Ледяной ночной воздух ворвался в комнату, смешиваясь с душным, греховным теплом. Я стоял, вдыхая его полной грудью, пытаясь заморозить тот пожар, что она разожгла во мне.

- Что же мы делаем? - ее голос, тихий, разбитый, эхом отдавался в моей голове.

- Горим, - мой собственный ответ прозвучал как приговор. Самому себе.

Я думал, что смогу управлять этим. Считать это просто интрижкой, опасным, но управляемым риском. Я не учел ее. Не учел той абсолютной, безрассудной самоотдачи, с которой она бросилась в это пламя. Она не играла. Она отдавалась. Без остатка. И ее доверие, ее обожание, ее слезы на моей груди - все это било точно в цель, раня гораздо сильнее, чем любая страсть. И теперь я был обязан. Не перед ней. Перед собой. Я стал тем, кто несет ответственность за ее падение. За ее слом. Я должен был либо поднять ее, либо быть готовым наблюдать, как она разбивается о камни последствий.

Мысль о Жене снова подкралась, коварная и неумолимая. Он звонил сегодня. Говорил о фейерверках. А я в это время… Я сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Да, он был легкомысленным глупцом. Но он был моей кровью. Моим отражением в прошлом. И я предал его. Не как отец. Как соперник. Как вор, крадущийся в ночи.

Я захлопнул окно. Тишина снова обрушилась на меня, но теперь она была иной – тяжелой, обвиняющей. Я должен был положить этому конец. Сегодня. Сейчас. Пойти к ней, сказать, что это была ошибка. Что так нельзя. Что мы уничтожим друг друга.

Я вышел из кабинета и направился в ее крыло. Сердце билось глухо и тяжело, как молот об наковальню. Я не знал, что скажу. Но я знал, что должен это сделать. Ее дверь была закрыта. Я замер перед ней, прислушиваясь. Из-за двери доносился приглушенный звук. Тихие, сдавленные рыдания. Моя рука сама потянулась к ручке, но я заставил себя опустить ее. Что я мог предложить ей? Утешения? Оправдания? Новую порцию лжи?

Я стоял там, как дурак, прижав ладонь к холодному дереву, слушая, как плачет женщина, которой я только что обладал с такой животной силой. И понял, что любое мое слово сейчас будет жестокостью. Любое прикосновение - осквернением. Я не имел права утешать. Я был причиной этих слез.

Я развернулся и ушел. Прочь по длинному, темному коридору. В своей спальне я снова подошел к окну. В ее окне, напротив, горел свет. Я видел ее силуэт. Она сидела на кровати, поджав колени, и ее плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Я чувствовал себя подлецом. Последним подлецом. Я воспользовался ее слабостью, ее отчаянием, ее влюбленностью. Я взял то, что хотел, и теперь наблюдал со стороны за последствиями.

Но даже сквозь это гнетущее раскаяние пробивался тот самый стыдный, животный интерес. Я вспоминал, как она трепетала подо мной. Как стонала. Как ее глаза темнели от наслаждения. И мое тело, предательское тело, отзывалось на эти воспоминания глухим, настойчивым гулом. Я был разорван надвое. Человек во мне требовал прекратить это безумие. Мужчина - жаждал повторения.

Я не спал всю ночь. Просто стоял у окна и курил одну сигару за другой, пытаясь принять решение. Найти выход. К утру я понял только одно: выхода не было. Точка возврата была пройдена в тот момент, когда я впервые коснулся ее губ в библиотеке. Теперь нам оставалось только падать. И надеяться, что падение не убьет нас обоих.

Когда рассвело, я побрился, надел чистый, идеально отглаженный костюм. Я снова стал Анатолием Владимировичем Егоровым. Холодным, собранным, неуязвимым. Спускаясь к завтраку, я видел в зеркале свое отражение – ничего, кроме уверенности и силы. Никто не мог бы предположить, что всего несколько часов назад этот человек терял голову на полу собственного кабинета.

Она уже сидела за столом. Бледная, с синяками под глазами, но невероятно красивая в своей надломленности. Она не смотрела на меня. Ее пальцы сжимали ложку так, что казалось, она вот-вот сломается. Я сел напротив, развернул газету.

-Доброе утро, Любовь Викторовна, - сказал я своим обычным, ровным голосом.

Она вздрогнула, словно от удара током, и подняла на меня глаза. В них был ужас, стыд, вопрос. И в тот миг я принял решение. Мы будем падать. Но мы будем делать это вместе. И если нам суждено разбиться, то так тому и быть.

Я посмотрел на нее поверх газеты. Всего секунду. Но в моем взгляде не было ни холодности, ни отстраненности. Там было обещание. Темное, опасное, порочное обещание того, что все только начинается. Она поняла. Она опустила глаза, и по ее щекам пробежал легкий румянец. Игра продолжалась. И я был готов играть до конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18

Любовь

Я сидела за завтраком, и каждый звук – звон ложки, шелест его газеты – отдавался в висках раскаленной болью. Я почти не спала. Стоило закрыть глаза, как передо мной вставали картины вчерашнего. Его тяжелое тело на мне. Его губы на моей коже. Его низкий стон в момент кульминации. А потом - тихие рыдания, что душили меня уже в одиночестве, в холодной постели, когда ужас и стыд накрыли с новой силой.

Я чувствовала себя грязной. Использованной. Разбитой. И в то же время… живой до самого нутра. Каждый нерв, каждая клетка пела и болела, напоминая о нем. О его властных руках, о его страсти, что сжигала дотла все мои страхи и сомнения. Я боялась встречи с ним. Боялась увидеть в его глазах отвращение, холодность, разочарование. Боялась, что он пожалеет о случившемся.

И вот он вошел. Безупречный, холодный, пахнущий свежестью и дорогим одеколоном. Ни тени усталости, ни намека на вчерашнее безумие. Он был Анатолием Владимировичем. Моим свекром.

- Доброе утро, Любовь Викторовна, - его голос был ровным, привычным, ледяным.

Мое сердце упало и разбилось где-то в районе пяток. Вот и все. Конец. Он стер это. Вычеркнул, как досадную оплошность. Я прошептала что-то в ответ, уставившись в тарелку, чувствуя, как слезы подступают к горлу. Я была для него никем. Очередной глупой девицей, которую он…

И тогда я подняла глаза. И встретила его взгляд.

Он смотрел на меня поверх газеты. Всего долю секунды. Но этого было достаточно. В его глазах не было ни сожаления, ни отстраненности. Там было нечто другое. Темное, интенсивное, обещающее. Обещание того, что ничего не кончено. Что все только начинается. Что наша тайная связь - не ошибка, а новая, пугающая реальность.

Кровь ударила в лицо. Я опустила глаза, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он не отвергал меня. Он принимал правила игры. Нашей игры. Это осознание было таким мощным, таким пьянящим, что у меня перехватило дыхание. Стыд и восторг смешались в коктейль, от которого кружилась голова. Я была его сообщницей. Его любовницей. И он не собирался отказываться от меня.

Мы доели завтрак в гробовой тишине, нарушаемой лишь шелестом страниц. Но теперь эта тишина была наполнена иным смыслом. Она была густой, напряженной, как натянутая струна. Каждое его движение, каждый вздох я ловила и анализировала, пытаясь найти в них скрытый смысл, тайный знак. После завтрака он отложил газету.

- Мне в офис, - произнес он, поднимаясь. Он прошел мимо моего стула. Его рука легла на мое плечо. Легко, почти невесомо. Мимолетное прикосновение, которое никто, кроме меня, не мог счесть за нечто большее. - Не скучайте.

И он ушел. Оставив меня сидеть с горящими щеками и бешено колотящимся сердцем. Его прикосновение обожгло меня сквозь ткань блузки, как раскаленное железо. Это было напоминание. Залог. Обещание будущего.

Весь день я ходила по дому как во сне. Я пыталась читать, но буквы расплывались перед глазами. Я включила телевизор, но не слышала ни слова. Внутри меня бушевала буря. С одной стороны - жгучий стыд, укоры совести, страх перед будущим. С другой - ликующий, темный восторг. Он хочет меня. Он признает нашу связь. Мы - союзники в этом безумии.

Я ловила себя на том, что прикасаюсь к тем местам, которых касался он. Провожу пальцами по губам. По шее. Чувствуя призрачное эхо его ласк. Мое тело, еще не остывшее от него, вспоминало все. И скучало.

К вечеру я была на грани. Мне нужно было увидеть его. Услышать его голос. Убедиться, что это не сон. Я спустилась вниз, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Он вернулся. Он был в кабинете. Стоял у карты города, изучая какие-то пометки. На нем был тот же костюм, но галстук ослаблен. Он выглядел уставшим, но собранным. Как полководец после тяжелой битвы. Я замерла в дверях, не решаясь войти.

- Войдите, Любовь Викторовна, - сказал он, не оборачиваясь. Он почувствовал мое присутствие. Как всегда.

Я сделала несколько шагов внутрь, сжимая руки в замок.

- Я… я не помешаю?

- Нет. - он обернулся. Его взгляд был усталым, но внимательным. - Что случилось?

Что я могла сказать? Что я сошла с ума? Что я не могу думать ни о чем, кроме него? Что мое тело жаждет его прикосновений?

- Ничего, - прошептала я. - Просто… хотела спросить, как прошел день.

Он усмехнулся. Легко, беззвучно.

- День прошел как день. Сделки. Контракты. Споры с идиотами. - он подошел к бару, налил два бокала виски. Протянул один мне. - А у вас?

Я взяла бокал, чувствуя, как дрожат пальцы.

- Я… читала. Гуляла. - сделала глоток. Алкоголь обжег горло, придав смелости. - Думала.

- О чем? - он пристально смотрел на меня, прихлебывая свой виски.

- Обо всем. О тебе. О нас. О том, что я стала той, кого всегда презирала. О том, что я не знаю, что делать дальше, - выдохнула я правду.

Он помолчал, изучая мое лицо.

- А что вы хотите делать? - его вопрос прозвучал тихо, но в нем чувствовалась сталь.

Я хочу тебя. Сейчас. Здесь. На этом же полу.

- Я не знаю, - солгала я, опуская глаза.

Он подошел ко мне. Медленно. Неотвратимо. Он взял мой подбородок пальцами и заставил поднять голову.

- Перестаньте лгать, Любовь. Хотя бы мне. Хотя бы здесь. - его пальцы обжигали мою кожу. - Вы знаете, чего хотите. Так же, как и я.

Его глаза были такими близкими. Такими пронзительными. В них не было страсти. Была лишь холодная, неумолимая правда.

- Это неправильно, - прошептала я, но уже тянулась к нему всем существом.

- С точки зрения кого? - его губы тронула саркастическая улыбка. - Общества? Церкви? Ваших родителей? - он наклонился ближе, его дыхание смешалось с моим. - А что правильно для вас? Быть несчастной с моим сыном? Или быть счастливой со мной, даже если это ад?

Он говорил кошмарные, чудовищные вещи. И каждая из них была правдой.

- Я боюсь, - призналась я, и голос мой сорвался.

- И я, - неожиданно сказал он. - Но это не повод останавливаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он отпустил мой подбородок и отошел, как будто ничего не произошло. Как будто не произнес слова, которые перевернули мой мир с ног на голову.

- Идите ужинать, Любовь Викторовна, - сказал он своим обычным, деловым тоном. - И перестаньте терзаться. Решение уже принято. Осталось лишь смириться с ним.

Он повернулся ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

Я вышла из кабинета, шатаясь. Мои колени подкашивались. Он был прав. Решение было принято. Не мной. Им. Им и той темной, жаждущей части меня, что уже никогда не сможет отказаться от него. Я была на острие ножа. Один неверный шаг - и я могла уничтожить все. Но я уже не могла остановиться. Я выбрала падение. И теперь мне оставалось только молиться, чтобы он упал вместе со мной.

Глава 19

Анатолий

Она вышла, оставив за собой запах страха, виски и чего-то безвозвратно сломанного. Я стоял, опершись ладонями о карту, вдавливая пальцы в глянцевую бумагу. Ее исповедь, ее дрожь, ее глаза – полные такого отчаяния и такой надежды - добили меня окончательно. Я думал, что смогу контролировать это. Держать ее на расстоянии, дирижировать ее эмоциями, как дирижировал всем в своей жизни. Но она вломилась в мой кабинет не для того, чтобы получить указания. Она пришла за подтверждением. За знаком, что наше безумие имеет право на существование.

И я дал его ей. Я, Анатолий Егоров, всегда ставивший логику выше чувств, холодный расчет выше сиюминутных порывов, сказал ей: «Решение уже принято». Чье решение? Мое? Ее? Рока? Неважно. Теперь это было нерушимо. Мы стояли по разные стороны пропасти, соединенные шатким мостиком из лжи и желания. И следующий шаг мог быть последним.

Я резко развернулся и с силой швырнул тяжелый хрустальный бокал в камин. Стекло разбилось о кирпич с оглушительным, удовлетворяющим треском, рассыпавшись тысячей осколков. Хорошая метафора. Так должна была разбиться наша жизнь. Моя. Ее. Жени. Женя. Его образ встал перед глазами - не сегодняшний, самодовольный и легкомысленный, а маленький, семилетний, с разбитой коленкой, плачущий у меня на руках после падения с велосипеда. «Пап, больно». И я, тогда еще способный на что-то человеческое, держал его, шептал утешения, чувствуя, как его маленькое тельце трепещет от доверия ко мне.

Что я делал теперь? Я готовился разбить его жизнь вдребезги. Ради чего? Ради сомнительного счастья с девчонкой, которая смотрела на меня как на бога? Ради того, чтобы вновь почувствовать себя живым, а не хорошо отлаженной машиной по зарабатыванию денег? Я был эгоистом. Последним подлецом. И самое ужасное - я принимал это. Я смирился со своей ролью соблазнителя и разрушителя. Потому что альтернатива - отпустить ее, вернуться в прежнюю, размеренную, мертвую жизнь - казалась теперь невозможной.

Она стала моим необходимым лекарством. Всего несколько доз - ее испуганный взгляд, ее доверчивый поцелуй, ее страстные объятия - и я уже не мог без этого. Мне нужно было все больше. Больше ее страха. Больше ее доверия. Больше ее боли. Я хотел пить ее слезы и вдыхать ее стоны. Я хотел владеть не только ее телом, но и ее душой, ее страданиями, ее гибелью. Это было больно. Это было отвратительно. Это было прекрасно.

Я подошел к телефону, мои пальцы сами набрали номер отеля, где остановился Женя.

- Пап? - он ответил с натужной бодростью. - Что случилось?

- Ничего, - мой голос звучал спокойно, ровно. - Просто звоню узнать, как дела. Как переговоры?

- Да все отлично! - он оживился. - Всех построил, условия диктую! Скоро вернусь, соскучился по Любе.

Каждое его слово вонзалось в меня, как отточенный нож.

- Не торопись, - сказал я, и голос не дрогнул. - Закрепляй успех. Домой всегда успеешь.

- Точно! - он легко клюнул на отвод. - Тогда я еще пару дней задержусь. Решим тут кое-какие вопросы.

- Хорошо. Звони, если что.

- Обязательно! Целую, пап!

Я положил трубку и несколько минут просто стоял, глядя на аппарат. Я только что оттянул время его возвращения. Сознательно. Холодно. Чтобы продлить свои тайные свидания с его невестой. Чтобы иметь возможность снова прикоснуться к ней, зная, что он в это время думает о ней, скучает по ней.

Меня стошнило. Резко, неудержимо. Я едва успел дотянуться до урны у стола. Коньяк, желчь, самоотвращение - все вырвалось наружу одним спазмом.

Я ополоснул рот водой из графина, руки мои дрожали. Посмотрел на свое отражение в темном окне. Бледное, искаженное гримасой лицо незнакомца с пустыми глазами. Кто этот человек? Где тот, кто выстроил все это? Кто всегда держал все под контролем? Он умер. Его убил один единственный взгляд испуганной девушки с честными глазами.

Я спустился в винный погреб. Не для того, чтобы пить. Для того, чтобы ощутить холод камня, запах старого дерева и пыли. Здесь было тихо, спокойно и безлюдно. Здесь не было ее призрака. Прошелся между стеллажами, проводя пальцами по бутылкам, читая знакомые этикетки. Бордо. Бургундия. Тоскана. Каждый сорт был связан с какой-то сделкой, победой, поражением. Моя жизнь, законсервированная в стекле.

Мое внимание привлекла одна бутылка. Старое, очень редкое бургундское. Я купил его много лет назад, в другой жизни, после подписания одного из самых крупных своих контрактов. Хотел оставить на особый случай. На что? На свадьбу сына? Горькая усмешка вырвалась у меня. Ирония судьбы была изощренной. Я взял бутылку и два бокала. Не для того, чтобы напиться. Для ритуала.

Нашел ее в зимнем саду. Люба сидела на каменной скамье, поджав ноги, и смотрела на цветущую орхидею. При моем появлении вздрогнула и подняла на меня глаза - испуганные, вопрошающие. Я молча поставил бокалы на столик, открыл бутылку с тихим, уверенным хлопком. Разлил вино - густое, рубиновое, пахнущее временем и тайной.

- За что? - тихо спросила она, глядя на бокал, как на отраву.

Я поднял свой.

- За принятые решения. За точку невозврата. - сделал глоток. Вино было сложным, терпким, с долгим послевкусием. - Пей. Это стоит того.

Любовь послушно поднесла бокал к губам, сделала маленький глоток.

- Кислое, - поморщилась она.

- Подожди, - я не сводил с нее глаз. - Сейчас почувствуешь.

Она сделала еще один глоток, задержала вино во рту. И вдруг ее глаза расширились. Она почувствовала. Букет. Глубину. Все те оттенки, что прятались за первой кислотой.

- Да, - выдохнула она. - Теперь я понимаю.

- Так же и с нами, - сказал я тихо, подходя к ней. - Первое ощущение - шок, боль, кислота. Но если принять это… - я коснулся ее щеки, и она прикрыла глаза. - Можно почувствовать всю глубину. Весь вкус.

Она не ответила. Просто прижалась щекой к моей ладони. Ее кожа была прохладной от вина. Мы стояли так молча, пока вино в бокалах не согрелось от тепла наших рук. Никаких страстных объятий. Никаких поцелуев. Просто признание неизбежности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Я задержал Женю в городе, - сказал я наконец, убирая руку. - У нас есть еще несколько дней.

Она кивнула, не выражая ни удивления, ни радости. Просто приняла это как данность. Как часть наших новых правил.

- Я боюсь, - повторила она свое утреннее признание.

- И я, - повторил я. - Но мы уже сделали выбор. Теперь нам остается только ждать, чем это закончится.

Я оставил ее одну с недопитым вином и призраками наших решений. Поднимаясь в кабинет, я понял, что мы перешли еще одну грань. Теперь мы не просто любовники. Мы – партнеры по преступлению. И я боялся не разоблачения. Я боялся того дня, когда ей придется выбирать между мной и своей совестью.

И еще больше я боялся того, что она выберет не меня. Что ее хрупкая, но несгибаемая мораль окажется сильнее нашей страсти. Что однажды она посмотрит на меня тем ясным, испуганным взглядом и скажет: «Это кончено. Я не могу». И это будет правильным решением. Единственно верным. Но это знание не делало страх меньше. Оно делало его невыносимым.

Конец