Власть Лилии. Глава 1

Я пришла раньше. Заняла столик у окна — это моя привычка, наблюдать, как за окном течет жизнь. С мужем мы часто ходим в рестораны, но он не обращает на меня внимания, вечно в своей работе. Иногда мне кажется, что он делает это специально, лишь бы избежать разговоров по душам. А так все просто: я работаю, а ты, детка, не выноси мозги. Я раньше выносила, пыталась достучаться, высказывала свои мнения о фильмах или книгах, а он смотрел на то, как шевелятся мои губы, и не слушал меня. Так что я научилась молчать. И смотреть в окна ресторанов, наблюдая жизнь снаружи. Или разглядывать парочки на свиданиях. Как они смотрят друг на друга. Романтика, а у меня ее никогда не было. Я как безногий инвалид жадно разглядываю марафонцев.

И фантазирую. В прошлый раз за столиком напротив сидела молодая пара. И он — просто вылитый Тимоти Шаламе. Мальчик. С нежной кожей и румянцем. Она — модная девушка из тех, кто снимает тик-токи. Он смотрел на нее с восторгом. Как семилетки смотрят на набор вожделенного Лего. Он смотрел на нее, не отрываясь. Она смотрела в свой телефон. Мой муж смотрел в свой. Он так изучает свои графики, как будто смотрит порно. Он напряжен, и его губы шевелятся. Наверное, считает. Мой муж постоянно считает. Деньги. Количество моих парфюмов. Его бесит не то, сколько я на них трачу, а то, что они занимают место и яркостью своих флаконов портят ему настроение. Мой муж — любитель строгих форм и минимализма. Даже странно, что он когда-то выбрал меня. Пришел к моим родителям с бизнес-планом. Никакой романтики, никаких безумств. Сказал, что готов жениться и заводить детей, и выбрал меня. Взамен я получала доступ к его деньгам и возможность делать что хочу. Мои родители были счастливы. Они не знали, что со мной делать, и считали, что я со своей мечтательностью и книгами буду никому не нужна. А тут такой жених. С гарантиями.

И меня выдали замуж.

Так вот. Тимоти Шаламе. Он смотрел на нее. Она смотрела в телефон. Я смотрела на него и его тонкие пальцы. И представляла, что подхожу, беру эту девушку за руку и сажаю на свое место напротив моего мужа.

А сама сажусь к Шаламе, и мы смотрим друг на друга и молчим. А потом я беру его палец и начинаю водить по своим губам. И, не отрываясь, смотрю ему в глаза. И вижу в них, как зарождается возбуждение. Как у него загораются глаза. И я встаю, беру его за руку и увожу за собой. Пока мой муж и его девица в своих телефонах.

Довожу до туалета и там целую его первая. И он хватает меня за волосы и прижимает к стене, и раздвигает мне ноги. И я опускаю его лицо ниже, так что язык скользит по моему телу до самой чувствительной точки. И сначала в меня входит его язык. А потом и он сам.

А потом мы возвращаемся опустошенные, кончившие, и наши партнеры ни о чем не догадаются.

Форум «Разговоры о сексе и не только» стал для меня отдушиной. Попыткой побыть не тем, кто я есть. Той, кем я мечтала бы быть. Раскованной. Любимой женой. Желанной. Там я и познакомилась со Стасом. И врала ему, что меня любит муж. Потому что он говорил о своей жене, часто и много, она была в каждом его предложении. И мне просто стало завидно. Я завидовала ей, что ее хотят и про нее говорят. О ней шутят. Не зло. Не думаю, что мой муж рассказывал обо мне хоть кому-то и хоть что-то. Я в его вселенной примерно как шкаф. Или холодильник. Есть. Функционирует. И замечают его только когда он сломается. Иногда мне хочется залезть в голову своему мужу, чтобы понять, думает ли он обо мне вообще. Или нет. Или я просто его завершенный проект. Высота, которую он достиг и поставил точку. Учеба, степень, работа, карьера, молодая жена, дети — и дальше сплошной карьерный рост. Работа давно заменила мужу секс. Уверена, что он кончает, закрывая сделки или обставляя конкурентов. Множественные оргазмы.

Стас был умным. И это сразу меня привлекло. Не озабоченным, как большинство участников, что хотели только фото и виртуального секса. Как бы я не была обделена этим в реале, виртуальный секс с незнакомцами — не мое. Не думаю, что могла бы всерьез писать или говорить «вот я снимаю свои трусики». Потешить собеседника — о да, я бы справилась. Но себя — вряд ли. Стас был умным, с юмором. Не присылал дикпиков. Не говорил, что хочет переспать с двумя девчонками сразу. И главное — он был совершенно безопасен. Он был давно и глубоко женат. И никогда не изменял своей жене.

Я никогда ни с кем с форума не встречалась. И была уверена, что он прислал не свою фотографию, ну или окажется извращенцем. Или дураком. Или начнет пошлить. Или от него будет неприятно пахнуть, а я очень чувствительна к запахам. Хотя, постойте, я чувствительна ко всему. К запахам, к манерам, к привычкам, к тому, как человек ест. К мату. Я не люблю мат. И вот эти словечки. Мне как-то знакомая сказала: «Я пойду сгоняю в тубзик». Тубзик в сорок лет? Серьезно. Я была сражена наповал. А незнакомцы могут выдать все что угодно. Даже похуже тубзика. Или что реальный Стас окажется хуже виртуального. Что между нами повиснет пелена гробового молчания, как на похоронах. Или наоборот, что он скажет после ужина: «А поехали в отель, там покажешь, как ты хорошо умеешь делать минет. Ты же обожаешь минеты, правда? А фантазия с незнакомцем? » Или скажет: «Счет пополам». Мне не жалко заплатить за себя. Просто думаю, меня это расстроит.

Я почти уверена, что уйду быстро, на этот случай есть и отмазка: маман прислала с утра, что заболела. В очередной раз. Так что уважительная причина есть. Покажу ему смс, и смогу уехать, и потом больше никогда никуда не пойду.

Когда он вошел, я сразу поняла: это он. По фото, по тому, как он нес свой костюм — как панцирь. Как оглядывал зал — быстрым, аналитическим взглядом человека, привыкшего все контролировать.

И вот он идет ко мне. Шаг за шагом. И мне страшно. Мне вдруг становится так страшно. Я и чужой женатый мужчина в ресторане. О чем мы будем говорить. Не о клиторе же. Я умру от стыда на месте. Я начинаю паниковать, и у меня учащается пульс. Я как бегун в ожидании старта. Если бы это было удобно, я бы сорвалась с места и понеслась бы бегом. Но я взрослая. Взрослые не проносятся в панике. Тем более это просто ужин. Я пытаюсь выровнять дыхание и тяжело дышу.

Он сел. Молчание. Он просто пожирает меня глазами, и я гадаю, не разочарован ли. Что он ожидал увидеть. Но комплимент мог бы сделать, мне бы это понравилось.

Я переодевалась трижды и все равно осталась недовольна собой. Эта бледность как у покойника, и глаза горят блеском решившегося повеситься. И в глазах написано: я несчастная женщина. И никакой крем, и никакой консилер, и никакая тушь это не исправят. Я несчастная женщина. Навсегда. Я пожизненно заключенный. Без права переписки. И без права освобождения досрочно. Меня приковали к мужу и детям. И я мать и жена. Яжжена. Ненавижу это слово. В моем случае это статья, по которой я обвинена. Вот та — убийца, а я — жена. И срок одинаковый. И она может даже раньше выйдет по УДО. А я нет. В планы моего мужа развод не входит.

Его взгляд скользит по моей шее, губам, груди — тяжелый, физический, почти осязаемый. Мне не по себе. Я чувствую себя голой под его пристальным взглядом. Мне хочется спрятаться. И он молчит. И почему он молчит? Я лихорадочно думаю, что делать. Бежать прямо сейчас? Я так привыкла к молчанию мужа. Но молчание Стаса меня обескураживает.

— Тебя в детстве Стасик звали? — спрашиваю я. Нужно было разрядить напряжение. Дать мне возможность выдохнуть. Господи, что я несу. Стасик? Имя Стасик не подходит этому мужчине, оно звучит как издевка. Я идиотка. Что пытается плавать в океане романтики, не умея плавать. У меня нет опыта насчет свиданий. Я вышла замуж девственницей. И на свидания у моего мужа времени никогда не было.

И это сняло все напряжение. Он расхохотался, его смех был смехом того, кто часто смеется. Смехом победителя. Мы с мужем никогда не смеемся. Иногда я смеюсь, а муж смотрит на меня печально. «Ты не ребенок, Лилия», — говорит он мне.

— Да, — ответил он, все также пялясь на меня. Сканируя меня. Изучая меня. Я думаю, не размазалась ли помада и не потекла ли тушь. Со мной вечно это случается. — А тебя — Лиличка-киса?

Лиличка-киса все знает об оральном сексе. Она предпочитает быть сверху. И муж целует ее щиколотки. Он трахает Лиличку-Кису, и она улетает в небеса. Лиля ничего про это не знает.

— Лучше просто Лиля, — говорю я, позволяя языку коснуться губы. От переживаний я чувствую, как губы становятся сухими, будто я не пила неделю.

Он заказывает красное вино и стейки, не спросив меня. Так делают победители, они решают, что всем остальным хотеть. Я мечтаю скорее напиться. Еда все равно в меня не полезет под его изучающим взглядом.

Хорошо, что в ресторане полумрак. Ему не будет так очевидно мое смущение. Я мучительно думаю, чем бы заполнить паузу. Он не любитель говорить, этот Стас. А ему идет это странное имя. Хлестко, жестко, коротко. У него очень серые и очень серьезные глаза. Он красивый. Он уверенный в себе. Он точно не переодевался трижды и не изучал себя в зеркало перед тем, как сюда пойти.

Мне приходилось придумывать темы для разговора. Я рассказывала ему о прочитанных книгах и просмотренных фильмах, но так и не могла понять его реакцию. Он кивал, но неясно — из вежливости или думал, что я дурочка. Я не могла вспомнить, как назло, ни одной умной книги за последнее время. Постоянно читаю мотивирующие книги, как улучшить свою жизнь. Типа «начни с понедельника». Не говорить же об этом этому великолепному мужику. Который пахнет дорого. И выглядит дорого. Как породистый жеребец. Дорогой. Недоступный. А у него вполне типаж для съемок в порно, думаю я. Здоровенный, но не перекачанный. И красивый. Таких любит камера. Таких как я — нет.

Я сижу и думаю о его жене. Он присылал мне их фотографию. Она ему подходит. Ухоженная, спокойная, уверенная. Я знаю, что он ездит на большом черном внедорожнике. Что у него дочь-подросток и сын. Что он успешен. Победитель по жизни.

Лиличка-киса тоже молодец. Все успевает. Ее все любят. У нее миллион друзей. Муж ее обожает. А Лиля не состоялась и никому не нужна после своего филфака.

Под столом его колено случайно коснулось моего. Он отдернул его, как обжегшись. Боится, с удивлением отметила я про себя. Женатый, конечно. Боится, что жена узнает. Боится последствий. Боится, что я окажусь тем, кто будет приставать, написывать. Приставать. Я точно не такая. Я знаю, что второй встречи не будет.

Я спрашиваю его о нем. Так проще. Мужчины любят говорить о себе. Ну и проще, можно помолчать о моем пожизненном в браке. Я задаю вопросы. У матери двоих детей с задаванием вопросов все в порядке. Я могу быть последовательна и терпелива. Я умею слушать.

Он говорит. О детстве. О мертвом воробье, которого он хоронил. О строгом отце, у которого любовь нужно было заслуживать. Как я его понимаю. Я заслуживаю внимание мужа уже много лет. И бесполезно. Когда он говорит о себе маленьком, я думаю о своем сыне. И о том, какой он меня видит. Замороженной треской. А я бы хотела кататься на роликах и кричать. Только роликов нет, и кричать на улице стыдно.

— Ты всегда так все остро переживаешь? — спрашиваю я, и мне хотелось бы, чтобы в этом мы были с ним похожи. В остроте переживаний.

Когда он рассказывает о своем самом счастливом дне — о рыбалке с отцом, о том единственном похлопывании по плечу, — его глаза светятся, как у того мальчика. И я понимаю, как повезло его жене. Он выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Кажется.

— А я бы с тобой поехала, — говорю я, когда он говорит о желании сбежать. — Смотреть в окно.

И это правда. Я бы просто поехала. И без него. Но мне страшно. Дети приковали меня к мужу на веки вечные. А я мать.

Танцы — моя идея. Это единственное, что я люблю. Это помогает мне снять свою броню и забыть о том, кто я. Я закрываю глаза и двигаюсь в такт. Каждый раз, когда муж улетает в командировку и это приходится на выходные, он отвозит детей к своей матери, как будто я их потеряю.

И я иду в клуб одна и напиваюсь. Танцую и плачу. В темноте и грохоте не видно слез. Это удобно.

Это практично. Ко мне никто не пристает, так что безопасно.

Со Стасом мы выпили бутылку вина на двоих, я напилась кофе, и мне хочется пойти в клуб. Одной. Просто снять стресс сегодняшнего вечера.

Спрашиваю, пойдет ли он со мной. Из вежливости, я уверена, что он откажет. Он из вежливости соглашается. Говорит, что последний раз танцевал на свадьбе. Напоминает, что женат. Да я и так помню. Как и то, что жена у него Настя. Анастасия. Стас и Анастасия. Карма. Пугающая магия их имен. Стас и Лиля не звучит. Они живут на разных планетах.

В клубе я веду себя так, будто он не существует. Танцую для себя, с закрытыми глазами, отдаваясь музыке. Он мне мешает. И я жду, что он поедет домой. Ему тут не нравится, и я слышу, как он дышит. Но и приказать ему не могу. Не скажешь же «не дыши недовольно, а просто поезжай к Анастасии и займитесь любовью. И забудь обо мне».

Я беру его руки, кладу их себе на бедра. Он напряжен, неуклюж. Но его пальцы впиваются в мои бока почти с болью. Я хочу напугать его. Пусть думает, что я озабоченная. Он женат 20 лет и никогда не изменял своей жене. Я его напугаю, и он сбежит. А я выпью еще и буду танцевать в океане своих слез до утра.

Мы движемся в такт, и его тело постепенно расслабляется. Он начинает слышать ритм. Слышать меня. Его руки скользят ниже, прижимают меня к себе. Мой план не работает. Он не видит во мне охотницу на женатых. Сейчас я еще подыграю. Напугаю его до смерти.

— Видишь? — шепчу я ему на ухо. — Ты умеешь. Просто боялся себе позволить.

Он издает тихий стон и вжимает меня в себя так, что у меня перехватывает дыхание. В этот момент я понимаю: он боится за свою честь и невинность. О да. Лиля-киса тебя совратит, а жена поругает. Мне становится смешно.

И я вдруг воображаю себя на экзамене по актерскому мастерству. Курс «Соблазнение». И я превращаюсь в Лилю-кису.

— Вот так, — прошептала Лиля-Киса, и ее голос был едва слышен под музыку, но губы намеренно коснулись его уха, Стас вздрогнул. Да, спасайся бегством, дорогой мистер совершенство и агент 007. — А теперь просто... двигайся со мной. Хочу чувствовать тебя.

Надо было добавить «тебя в себе». Тогда бы точно сбежал к Насте под бочок.

Но как я не стараюсь, экзамен провален. Лиля-киса не напугала его. И Лиле не танцевать сегодня до утра.

Выходим на улицу. Молчим. Что сказать. «Дяденька, я хотела вас напугать, чтобы вы ушли. А вы не догадались».

Идем, и я поражаюсь, насколько он больше меня. Массивнее меня. Хоть одно радует: рядом с таким можно иметь лишний вес. Хотя нет. С таким мужем надо качать попу и не есть после шести и пить смузи. Интересно, Настя пьет смузи?

Мы шли к моему дому бесконечно. Дорога была бесконечной. Я молчала и думала о том, как он придет домой. Как его встретит собака, я знаю, что у него собака. Как он пойдет, выведет ее, и она ошалелой радостью будет скакать рядом. В ночи. Как он вернется домой и снимет с себя всю одежду и пойдет в душ, где вода будет поливать его красивое, в чем я не сомневаюсь, тело. И он будет стоять под этими струями как греческий бог. Потом пойдет голый в постель к своей жене и будет ее обнимать. И забудет обо мне. А я пойду к себе и буду обнимать медведя Бубу и думать о нем до утра. Хорошо, муж снова в командировке.

Я чувствовала исходящее от него тепло — мощное, животное, почти пугающее в своей интенсивности. Когда наши руки случайно соприкасались, по моей коже пробегала мелкая дрожь, которую я тщетно пыталась скрыть.

Вот и мой дом. Я почувствовала, как сжимается желудок. Интересно, что будет, если меня увидят соседи ночью рядом с чужим мужчиной. Вот радости им будет.

И я стояла здесь, с этим чужим мужем, вся дрожа от его близости.

— Ну, вот мы и дошли, — проговорила я, и мой голос прозвучал хрипло, с заметной дрожью. Я боялась обернуться, но все же повернулась к нему.

В свете уличного фонаря его лицо казалось высеченным из мрамора — красивое, сильное. Он стоял так близко, что я чувствовала тепло его тела и видела, как быстро бьется пульс на его шее.

— Спасибо, — прошептала я. — За... за все.

Я не стала ждать ответа. Поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. Мои губы были прохладными. Я сделала это на автомате, как целовала знакомых.

Потом я обернулась и скрылась в темном проеме подъезда. Дверь щелкнула, отсекая меня от него.

Я не пошла сразу наверх. Прислонилась к холодной стене в подъезде, закрыла глаза и попыталась унять дрожь в коленях. Достала сигареты и прикурила трясущимися руками. Хорошо, муж в командировке. И мне можно не бояться того, что он будет морщиться от запаха табака.

Стоя здесь, в темном подъезде, я проводила рукой по своему запястью, туда, где он случайно коснулся меня. Прикрывала глаза, вспоминая, как его тело двигалось в танце рядом со мной.

Я вернулась домой, разделась и долго стояла под душем. Вышла в полотенце, забралась в кровать голая и стала думать о том, что бы я сделала с таким мужчиной, как он.

Я закрыла глаза и погрузилась в фантазии. О том, как он приходит ко мне, залезает под одеяло. Большой, сильный. Интересно, есть у Стаса волосы на груди? Ну или много ли их. И я поворачиваю его на бок, прижимаюсь к его спине и ласкаю его шею губами. И мои руки скользят по его груди, трогая соски. И потом одна рука скользит все ниже по его животу. И там начинает его ласкать. И чувствует его возбуждение. И он постанывает и переворачивает меня на спину, и его язык играет с моим пупком и ниже и ниже. И я хватаю его за волосы и направляю в самые сокровенные зоны. И кончаю.

В реальности я тоже кончаю от своих пальцев и фантазий. Прости, Настя, я одолжила твоего мужа в свои мечты. И ты подарила мне оргазм.

Меня накрыло нереальной тоской среди белого дня, пока я разбирала детские вещи. Муж на работе, дети в школе. Тишина. Та самая, что давит на уши. И я написала ему сама:

«Скучаю. Хочешь кино? Как в старые добрые времена. С колой, попкорном и слезами от мелодрам. Только тсс... »

Я думала, он откажется, рабочий день. Но это одно из заданий по выходу из зоны комфорта. Я вычитала его в книге. «Как вырваться из клетки и зажить! » Деньги на ветер, а не книга. Не вырвалась и не зажила. Еще и мучаю себя этими выходами из зоны комфорта. Как будто я туда входила.

Но он, к моему ужасу и панике, соглашается. И я начинаю судорожно искать, во что одеться. Чтобы он воспринимал меня как девочку друга.

Мы встретились в маленьком кинотеатре. Он ждал у входа, засунув руки в карманы пальто. Сильный. Реальный. Слишком реальный для моей призрачной жизни. Божественно красив и пахнет Oud Wood от Том Форд. Ну конечно.

— Вот, — я протянула ему стакан колы, специально коснувшись его пальцев. Маленькая шалость. — А это — попкорн. Соленый. Я помню, ты не любишь сладкий.

Его взгляд скользнул по моим губам. Я взяла свой стакан, чувствуя, как воздух между нами становится плотным. Не было прежней неловкости — только тихая, тревожная уверенность.

Мы сели в задних рядах. Темнота поглотила нас, пахло его парфюмом. Дорогим. Чужим. Пахло им. Опасно. Пахло самцом. Тестостероном. Я знаю, что он успешен в работе.

На экране — скандинавская драма. Медленная, как моя жизнь. История о двух людях, которые живут вместе, но в разных измерениях. Как мы с мужем.

Я старалась смотреть на экран, но краем глаза видела его сильные руки. Руки, которые могли бы разрушить мой мир одним движением. Он сидел неподвижно, но от него исходило напряжение. Готовая к удару пружина.

А потом на экране героиня сказала: «Мы стали двумя параллельными линиями. Мы рядом, но мы никогда не пересечемся». И ее муж в ответ молча включил телевизор.

И меня накрыло. Не из-за фильма. Из-за правды, которая резанула по живому. Потому что вчера я пыталась рассказать мужу о своем одиночестве, а он, не отрываясь от новостей, пробормотал: «Не сейчас, Лиля». Это было задание на вчера — поговорить с мужем.

Слезы потекли сами. Тихие, предательские. Я даже не заметила, когда они начались. Просто сидела и плакала. За все «не сейчас», которые длились годами. За все ночи рядом с человеком, который меня не слышал.

И тогда он коснулся моей руки.

Легко. Осторожно. Как боятся потревожить что-то хрупкое. Его ладонь была теплой. Настоящей.

Я вздрогнула, но не убрала руку. Наоборот, развернула ладонь и вцепилась в его пальцы. Как тонущий в соломинку. Его рука сомкнулась вокруг моей — крепко, надежно. Без слов говоря: «Я здесь. Я вижу тебя».

Я плакала, а он молча сидел и держал мою руку. Не пытался утешать пустыми словами. Просто был рядом. И в этом молчании было больше понимания, чем за все годы моего брака.

Когда фильм кончился и зажегся свет, я быстро вытерла лицо, сгорая от стыда.

— Извини. Я всегда такая. Дура.

— Не дура, — тихо сказал он, все еще не отпуская мою руку. — Настоящая.

Мы вышли на улицу. Было сыро и ветрено.

— Ну что, — он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела то, чего боялась больше всего — не страсть, не желание, а понимание. — Проводить тебя?

— Проводи. Только... давай пешком. Подольше.

Мне хотелось просто представить, что это мой мужчина. Просто немного представить. Прости меня, Настя.

Сообщение застало меня за утренним кофе, которое я пыталась влить в себя, чтобы пережить еще один одинаковый день.

«Хочешь увидеть настоящее море? Без билетов в Сочи? »

Мое сердце провалилось куда-то в пятки. «Да. Очень», — ответила я, и пальцы дрожали, будто я совершала преступление. А может, так оно и было.

Мы встретились у океанариума. Я надела платье цвета морской волны — трижды переодевалась, выбирая между «слишком откровенно» и «слишком скучно». Он стоял, засунув руки в карманы, и от него веяло такой уверенной силой, что мне захотелось тут же развернуться и бежать. Он был таким... реальным. А я — куклой, разыгрывающей чужую жизнь.

Когда он посмотрел на меня, я почувствовала, как по щекам разливается краска. Его взгляд был физическим прикосновением. Он видел не просто женщину в платье — он видел меня. И это было одновременно пьяняще и ужасно.

В полумраке тоннелей я старалась быть остроумной, показывая на рыбок-клоунов. «Смотри, это же Немо! Наш Немо». Мой смех звучал фальшиво даже для меня самой. Внутри все сжималось от страха. Страха, что он увидит ту самую обыкновенную женщину, которой я была — не интересную собеседницу с форума, а просто Лилию, которую муж перестал замечать годы назад.

А потом над нами проплыла акула. Холодная, совершенная, равнодушная. И в этой ледяной красоте вся моя жизнь — брак, ставший ритуалом, бесконечные «ты приготовила ужин? » и «заберешь детей? » — показалась такой мелкой и никчемной.

Я стояла, чувствуя тепло его плеча в сантиметре от моего, и мне хотелось прижаться к нему, спрятаться. Но я боялась. Боялась, что одно прикосновение разрушит этот хрупкий мираж. Что он почувствует, как я дрожу, и поймет, что я не та уверенная женщина, которой пыталась казаться в наших чатах.

И тогда он взял меня за руку.

Нежно. Твердо. Его пальцы сомкнулись вокруг моих, и по всему телу пробежали мурашки. Это было не просто прикосновение. Это было спасение. И падение.

Я не посмела посмотреть на него. Просто стояла, глядя на проплывающих черепах, и пыталась дышать ровно, пока сердце колотилось где-то в горле. Его ладонь была такой теплой. Настоящей. Как я давно не чувствовала ничего настоящего.

Он чужой муж, — судорожно думала я. У него своя жизнь. Ты не имеешь права...

Но его пальцы сжимали мою руку, и это ощущение перевешивало все доводы рассудка.

Когда мы дошли до зала с мантами, я прислонилась лбом к прохладному стеклу, пытаясь остыть. Эти величественные создания парили в воде, такие прекрасные в своем одиночестве. Как я. Запертая в стеклянном аквариуме своего брака.

— Какая красота... И какое одиночество, — прошептала я, и это была правда, которую я давно в себе носила.

Я видела его отражение в стекле. Он смотрел на меня. Не на мант, а на меня. И в его взгляде было нечто, от чего перехватывало дыхание — желание, смешанное с нежностью. Та самая нежность, о существовании которой я уже забыла.

И тогда он сделал шаг.

«Лиля», — сказал он, и мое имя на его устах прозвучало как приговор и как обещание.

Я обернулась. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно в тишине зала. Он прикоснулся к моей щеке, и его пальцы были такими нежными, будто боялись причинить боль. Я зажмурилась, не в силах выдержать интенсивность его взгляда.

И тогда он поцеловал меня.

Это был не просто поцелуй. Это было падение. Медленное, неизбежное, сладкое падение в пропасть. Его губы были мягкими и уверенными. Они не требовали — они принимали. Принимали всю меня, со всеми моими страхами и неуверенностью.

Я ответила ему. Не могу сказать, чтобы это было сознательным решением. Мое тело ответило за меня, годы одиночества и тоски вырвались наружу в этом одном поцелуе. Моя рука сама легла на его грудь, и я чувствовала, как сильно бьется его сердце. Так же бешено, как мое.

Когда мы наконец разомкнулись, я не могла выдержать его взгляд. Стыд, восторг, ужас и надежда — все смешалось во мне.

— Вот и все, — прошептала я. Потому что понимала — пути назад нет. Я переступила черту. И самое страшное было в том, что я не хотела возвращаться.

Он молча кивнул, его пальцы все еще касались моего лица. В его глазах я видела то же смятение, что чувствовала сама. Мы были двумя заблудившимися людьми, нашедшими друг друга в океане одиночества.

И пока мы шли к выходу, я думала только об одном: я так боюсь. Боюсь этой силы, что тянет меня к нему. Боюсь той пустоты, что останется, когда это закончится. И больше всего я боюсь понять, что уже не могу без этого. Без него.

Потому что это было уже не приключение. Это становилось потребностью. А потребности — опасная вещь для замужней женщины, которая боится любить чужого мужа больше, чем собственное прошлое.

Муж уехал в командировку. Дети у бабушки. В доме воцарилась та самая тишина, о которой я так часто мечтала. И она оказалась невыносимой.

Тишина давила на уши, на виски, на грудную клетку. Каждый щелчок часов на кухне отдавался в пустом желудке. Я ходила по комнатам, прикасалась к вещам — к его аккуратно сложенным рубашкам, к детским игрушкам, разложенным по полкам. Все было чисто, правильно, мертво. Как в музее. В музее моей жизни.

Мне стало нечем дышать. Воздух в квартире казался спертым, отработанным, будто его не меняли годами. Я распахнула окно, но и с улицы потянуло лишь запахом выхлопных газов и чужой, безразличной жизни.

И тогда он ворвался в эту пустоту. Его образ, яркий и болезненный. Его губы. Его руки. То, как он смотрел на меня в океанариуме — будто видел насквозь, будто знал все мои самые постыдные тайны. И самое ужасное — в его взгляде не было осуждения. Было понимание. И это понимание было страшнее любой ненависти.

Я боялась его. Не как женщина боится незнакомца. Я боялась его как тонущий боится спасательного круга — потому что знала: если ухвачусь, он утащит меня на дно. Он был слишком сильным, слишком реальным, слишком... красивым.

В моих глазах он был не просто мужчиной. Он был воплощением всего, чего мне не хватало. Его улыка была слишком ослепительной. Его плечи — слишком широкими. Даже его молчание было каким-то насыщенным, плотным, в отличие от пустого молчания моего мужа. Когда он смотрел на меня, мне казалось, что я становлюсь другой — не Лилией, замужней женщиной с двумя детьми, а кем-то... живым. И это было самым страшным.

Мне нужно было увидеть его. Не завтра, не когда-нибудь. Сейчас. Прямо сейчас. Или я сойду с ума.

Я написала ему. Без приветствий, без объяснений. Только крик души:

«Мне нужен тот клуб. И тот танец. Сейчас. »

Отправила. И сердце упало. Это же безумие. Глупость. Сейчас ночь, он, наверное, спит. У него своя жизнь.

Но ответ пришел почти мгновенно. Как будто он ждал. Как будто сидел там, в темноте, и думал обо мне так же, как я о нем.

«Выходи сейчас. Буду ждать у входа. »

В его словах была та самая сила, что так пугала и притягивала меня. Он не спрашивал «зачем», не уговаривал «остынь». Он просто готов был быть там.

Я пошла в спальню, натянула первое, что нашлось под рукой — короткое черное платье, которое муж называл «неприличным». Накинула пальто. Не глядя в зеркало. Не думая.

Тело трясло мелкой дрожью, будто в лихорадке. От вина, от тех двух бокалов, что я выпила за вечер, от страха, от дикого, неконтролируемого желания увидеть его. Чтобы он разочаровал. Чтобы оказался обычным. Чтобы спас меня от этой надвигающейся любви. Мне хотелось, чтобы он оказался глупцом, пошляком, дураком, или начал бы говорить о жене, так чтобы я разочаровалась и не питала никаких надежд. Я дико боялась полюбить его и дико боялась признаться себе в этом.

Мы встретились у того же входа. Я приехала раньше и стояла, кутаясь в легкое пальто, и курила. Он опаздывал, и я думала, что вот он, мой реальный шанс, он не приедет, и я его не полюблю. Я успела себя убедить в том, что он не приедет, как вдруг увидела его, бросила окурок, раздавила его каблуком. Я дико нервничала, мне было страшно и стыдно, я боялась посмотреть ему в глаза. Боялась, что он решит, что я идиотка, что пишет среди ночи. Я не понимала, что со мной. Я чувствовала себя почти больной. Меня лихорадило. Щеки горели от вина или от возбуждения. «Что же я наделала», — крутилось у меня в голове, «зачем я ему написала сама». Я очень боялась боли. Мой муж был равнодушен, и его равнодушие ранило меня. Но он не мог причинить мне на самом деле сильную боль. А Стас мог. Стас мог уничтожить меня.

— Пошли, — сказала я ему, и голос мой прозвучал хрипло, чуждо. От смущения, от стыда. От того, что я навязываюсь чужому мужу. Эти два слова — «чужой муж» — крутились у меня в голове. Стас не твой, Стас — чужой муж.

Он молча распахнул передо мной дверь.

Внутри все было так же: грохот, темнота, мигающие огни. Но на этот раз было гораздо страшнее, чем первый раз. Тогда я флиртовала, играла. Сегодня я шла на риск, я боялась, что меня заметят знакомые и расскажут мужу. Я еле стояла на ногах от переживаний и жалела о своей глупости. Воздух между нами был густым, наэлектризованным. От Стаса пахло мужчиной. Сильным, энергичным, молодым, сексуальным. Его энергия сшибала с ног.

Мы пробились к тому же месту на танцполе. И прежде чем я успела что-то сказать, он развернул меня к себе и притянул так близко, что у меня перехватило дыхание. Его руки обвили мою талию, прижимая к себе с такой силой, что почти было больно. Его бедра врезались в мои. Между нами не осталось ни сантиметра пространства. Мне было больно дышать. Мне прекрасно дышалось рядом с ним. И я представила на миг, что он мой. Что он мой муж. Что мы пришли потанцевать, оставив детей с няней. Что этот красивый, высокий, холеный мужчина мой. По-настоящему мой. От этих мыслей у меня стали накатывать слезы. И я думала, как бы не впасть в истерику. Вот это будет номер. Я отворачивалась от него, пряча слезы. И даже если бы он спросил, что я могла бы ему сказать? «Я идиотка, что после двух бокалов вина решила снова сделать себе больно? Ведь такие, как ты, не любят таких, как я. Мамаш. И если ты будешь искать любовницу, ты явно не выберешь меня. Мать двух детей с растяжками на животе. У таких, как ты, любовницы — модели под два метра ростом. А я просто идиотка, что сует руку в клетку с диким зверем. Может, и не откусят, но покусают».

Мы не танцевали. Мы просто стояли, покачиваясь в такт музыке, прижавшись друг к другу. Его губы у моего уха.

— Дыши, — прошептал он. Всего одно слово. Но в нем было все: и понимание моей паники, и приказ успокоиться, и обещание, что он здесь, что он никуда не денется.

Или я просто придумала себе это. Что он может меня понять. Я плыла, моя кожа пылала, и мое лицо горело. Я была на грани обморока в его руках.

Я закрыла глаза и разрешила себе это. Разрешила его рукам держать меня. Разрешила его дыханию смешиваться с моим. Разрешила этой музыке, этому безумию, ему — заполнить ту пустоту, что разъедала меня изнутри все эти годы. Я разрешила, но так и не смогла.

Но я так и не смогла забыть о его жене. Я украла его. Я своровала его на эту ночь. Я воровка. Я ворую чужих мужей среди ночи. Я просто идиотка. Господи, сделай так, чтобы она ничего не узнала. Я не хотела причинять ей боль, она ведь тоже была матерью, как и я. Она гладила его рубашки и стирала ему трусы. Складывала в шкаф его носки. Она сделала его таким, как он есть. Стрижка, одежда. Даже этот парфюм, от которого у меня подкашиваются ноги, тоже выбирала она. Я стала думать, как он занимается с ней любовью, как он говорит ей нежные слова, и это меня просто раскололо. Внутри я обливалась слезами. Стыда, жалости к себе. К моему убогому браку. К моему нелюбимому мной мужу. Он тоже не заслуживал такого. К моим детям, которые видят одуряюще несчастную мать. Я стискивала зубы, чтобы не начать подвывать вслух. Я хотела оказаться под своим одеялом и выть в голос. Скатиться в истерику, орать в голос и стереть его телефон и поклясться своим глупым сердцем никого не писать ему ни слова. Даже «привет».

Мы не говорили ни слова. Нам не нужны были слова. Он молчал, и я тоже. Я хотела домой. Я хотела в душ и стереть с себя мочалкой наивную, глупую идиотку, которая могла решить, что этот шикарный мужик выберет ее. Стас. Чужой муж. Отец. Герой не моего романа. Меня колотило, и я просто надеялась, что он ничего не поймет. Я переминалась с ноги на ногу в его руках как манекен. Как сломанная, разбитая внутри кукла. Как Страшила, у которого не было сердца. Мое было разбито давным-давно.

— Я не могу так больше, — прошептала я, и мой голос был едва слышен под бит, и я знала, что он не услышит. Слова вырвались из меня как птицы из клетки, которую забыли закрыть. — Я схожу с ума.

Он просто притянул меня ближе, почти до боли, и прижал лицо к моим волосам. Мое тело было одним сплошным напряженным мускулом. Бедная, несчастная, глупая кукла. Никому не нужная.

В такси у меня началась истерика. Просто настоящая, как в кино. Таксист с ужасом смотрел на меня.

— У меня умерла подруга, — только что сказала я ему. И он охнул.

И я не врала. Той ночью я умерла. Воровка чужих мужей.

Его сообщение пришло как спасательный круг. «Хочу покататься на каруселях. С тобой». Я была уверена, что он не напишет. И уверена в том, что не отвечу. Но парк — это безопаснее танцев. Ну и в жизни у меня так мало радости, я что, готова. Готова стать маленькой девочкой. Обожаю это все. Рев музыки и хаос. После моей стерильной квартиры. Рев и музыка — мое все.

Три секунды на сборы, двадцать минут в такси — и я летела к нему, сметая все на своем пути: материнские обязанности, супружеский долг, призрак той пустоты, что ждала дома.

Парк оглушил меня, как удар грома после тишины. Музыка, визги, сладкая вата. И он. Стоял у входа, засунув руки в карманы пальто, и улыбался своей новой, опасной улыбкой. Улыбкой мужчины, который мне нравится.

— Ну что, Стас, готов снова стать ребенком? — выпалила я, и сама испугалась своей дерзости.

— С тобой хоть на край света, — ответил он, и в его взгляде было что-то такое, от чего по коже побежали мурашки, а в низу живота зажглось знакомое, тревожное тепло. Я сохранила это ощущение тепла. В моей вечной мерзлоте его можно будет пить с чаем как варенье зимой.

Мы побежали. Не пошли, а побежали, как воры, крадущие время у своей правильной жизни. «Американские горки» выворачивали душу наизнанку. Я впивалась в его руку, чувствуя под пальцами твердые мускулы, и кричала не от страха, а от освобождения. Нет, я не кричала, я орала до хрипоты. Ветер вырывал слезы из глаз, смывая всю накопившуюся усталость. А потом — бамперные машинки. Детская забава превратилась в наше личное сражение. Я гонялась за ним, пытаясь таранить его машинку, и он уворачивался с таким мастерством, что я хохотала до слез, до боли в животе. В этом смехе было что-то истеричное, очищающее.

— Сдавайся! — кричала я, и ветер уносил мои слова, но он слышал.

— Ни за что! — орал он в ответ, и в его глазах я видела не мужчину в дорогом пальто, а того самого мальчишку, который хоронил воробьев. Мальчишку, которого я безумно, отчаянно любила. Я любила мальчика в нем. Но боялась взрослого его. Мальчик был не опасен и говорил со мной на одном языке. Мы с мальчиком смотрели «Белый Бим Черное ухо» и плакали вдвоем. Хоронили хомяков и читали друг другу вслух. Взрослого Стаса я боялась. В нем была сила. Страшнее, чем у моего мужа. Жажда власти. Такой мужчина способен на все. Уничтожить тебя. Разбить тебе сердце. Вырвать его и положить в формалин как трофей и поставить на рабочий стол. И Настя будет с него смахивать пыль метелочкой.

Потом была сладкая вата. Липкая, приторная, прекрасная. Я засунула ему в рот огромный розовый клок, и он сделал вид, что давится, а потом мы оба были в этих дурацких нитях. Я старалась стряхнуть их с его плеча, и мои пальцы машинально оттирали ткань его пальто. Как я оттираю куртки своих детей.

Я боялась дотронуться до кожи. Боялась, что если дотронусь, то не смогу остановиться.

— Ты похож на огромного розового медведя! — сказала я, чтобы скрыть дрожь в голосе.

— А ты — на конфетку, которую я сейчас съем, — ответил он, и его голос стал тихим и густым, как мед. Воздух между нами натянулся, как струна. Я облизала губы, чувствуя на них сахар, и увидела, как его взгляд темнеет. В этот момент я поняла, что он действительно может меня съесть. И я хотела этого больше всего на свете. И я боялась этого больше всего на свете.

Колесо обозрения стало нашим ковчегом. Когда кабинка оторвалась от земли, шум парка остался внизу, а с ним — все «надо», «должна» и «нельзя». Мы сидели, прижавшись друг к другу, и его бедро было твердым и надежным. Его большой палец водил по моему запястью, и это простое прикосновение было более интимным, чем любой поцелуй. Оно говорило: «Я здесь. Я чувствую тебя. Я знаю». Я бы осталась навечно в этом чертовом колесе. Навсегда. Чтобы сидеть с ним бедро к бедру и чувствовать тепло его тела.

— Я не хочу, чтобы мы спускались, — прошептала я, и это была чистая правда. Там, внизу, меня ждала моя жизнь-будильник, жизнь по расписанию. А здесь, в этой кабинке, плывущей над огнями, была жизнь.

Он обнял меня, и я прижалась к его плечу, вдыхая его запах — дорогой парфюм, ветер и что-то неуловимо его. От него пахло мужчиной. От моего мужа постоянно пахло мятой. И я ненавидела этот запах. От Стаса пахло мужчиной, способным на многое.

Я чувствовала, как его тело отвечает на мое прикосновение, как напрягаются его мускулы. Мы молчали. Говорить было не нужно. Да и что я могла сказать? Мне хорошо с мальчиком Стасиком, а взрослый Стас пугает меня до безумия. Потому что любить мальчика можно. Любить взрослого страшно. Он чужое. Смотреть можно, трогать нельзя.

Когда кабинка тронулась вниз, у меня сжалось сердце. Возвращение было неминуемо, как приговор.

После парка, стоя на холодном тротуаре, мы не могли разойтись. Мы пахли ветром, смехом и детством. В моей голове бились два слова «не сейчас». Дикое желание оттянуть неизбежный конец этого вечера.

Слов не было. Он просто взял меня за руку. Его пальцы сомкнулись вокруг моих, твердые и решительные. И я поняла, что пойду за ним. Куда угодно. Потому что впервые за долгие годы я чувствовала себя не Лилией, женой и матерью, а просто женщиной. Живой, желанной и безумно счастливой.

Я же могу хотя бы один раз побыть не собой.

Он не повел меня, он поволок. Его рука сжимала мою с такой силой, что, казалось, сплющит кости. «Пошли», — выдохнул он, и в этом хрипе было столько животной власти, что у меня подкосились ноги. Я была трофеем, который он забрал с поля моей скучной жизни, и я позволила себя унести. Так закидывали женщин на лошадей и увозили их в степь. Просто брали и увозили. Стас был способен на это. И это выглядело как взрослый тащит маленькую девочку за собой. И я едва перебирала ногами.

Бар был не местом, а состоянием. Полумрак здесь был не отсутствием света, а отдельной субстанцией, густой и вязкой, как мед. Он втянул меня в кожаную будку, и тьма сомкнулась над нами, как крышка гроба для моей прежней жизни. Мы заказали вино, но это был лишь ритуал, оправдание для наших рук и взглядов. Мы были пьяны друг другом. Я чувствовала себя абсолютно пьяной. Счастливая, пьяная свобода.

Его ладонь лежала на моем бедре. Не просто лежала — она жгла. Сквозь тонкую ткань платья я чувствовала каждый палец, как раскаленную метку. Он водил ими по коже, и за каждым движением тянулся огненный шлейф. Мое тело откликалось ему тихой дрожью, предательским напряжением мышц. Я боялась пошевелиться, боялась, что он почувствует, как я вся превратилась в один сплошной, пульсирующий нерв.

Я вспомнила о своих фантазиях про мальчика, похожего на Тимоти Шаламе. И о том, как веду его в туалет. Вести Стаса в туалет было опасно. Такой способен придушить всерьез в пылу страсти. Он вообще выглядел как способный на все.

Я сделала глоток вина, чтобы смочить пересохшее горло, и увидела, как он смотрит на мой след на бокале. И облизывает нижнюю губу. От этого у меня свело живот. Он постоянно облизывал губы, и я постоянно хотела его поцеловать. Провести языком по его языку. И тогда мною овладела какая-то безумная, отчаянная смелость. Я наклонилась к его уху, и мое дыхание смешалось с джазом. Я ничего не ела с утра, кроме сладкой ваты, и выпила вина. Я была абсолютно не в себе. Раскованной. Лиличкой-кисой.

— Знаешь, о чем я думала, когда мы поднимались на том колесе? — прошептала я, и мой голос звучал чужим. Я коснулась кончиком языка его мочки, чувствуя, как он весь вздрагивает. Это была власть. Страшная и пьянящая. Такой огромный и сильный мужчина вздрагивает от моего языка. — Я думала о том, как бы хотела, чтобы эта кабинка вдруг остановилась. На самом верху. И чтобы погас свет во всем городе. И остались бы только мы.

Я чувствовала, как его дыхание перехватывает. Он был в моей власти, этот сильный, собранный мужчина. И я, вся дрожа от страха и возбуждения, пошла дальше, выворачивая наизнанку самые потаенные фантазии, которые годами прятала даже от самой себя.

— ... И чтобы ты снял с меня одежду. И мы бы занимались любовью. Я бы сидела на тебе сверху, а ты... а ты бы держал меня за бедра и смотрел, как я теряю над собой контроль. И направлял бы меня все быстрее. И мы бы кончили вместе. И я бы, не отрываясь, смотрела в твои глаза.

Его рука сжала мое бедро так, что я ахнула от боли и наслаждения. Боль была якорем, который не давал мне улететь в небеса от собственной наглости. Он был морем, в котором я тонула, и я хотела, чтобы это падение длилось вечно. Я подумала, что на бедре останется синяк от его руки. Меня никто еще так сильно не хватал. Хватка у Стаса была железной.

А потом он ответил. Его шепот врезался в меня, как лезвие. Грубый, откровенный, наполненный такими образами, от которых кровь стыла в жилах и тут же вскипала. Он говорил о том, как будет кусать мои плечи, оставлять следы. Говорил, что хочет слышать мои крики. И в этих словах не было ничего от мальчика. Это был голос хищника. И я была его добычей. И я жаждала быть ею.

— Я хочу, чтобы ты кусал меня, — выдохнула я, и мой голос сорвался в шепот. — Хочу, чтобы на моей коже оставались следы. Чтобы завтра я весь день думала только о тебе. Вспоминала, как ты раздвигаешь мои ноги, какое мне даришь наслаждение.

Это была точка невозврата. Мы уже не флиртовали. Мы заключали сделку. Договор о взаимном уничтожении. Мы открывались друг перед другом, показывая всю похоть, все темные уголки своих душ, приправляя их вином и жарким дыханием в полумраке. Его палец провел по внутренней стороне моего бедра, и мир сузился до этой линии огня. У меня горело лицо. Горела кожа на бедре. Я горела внутри. Часть меня. Реально часть мне говорила: «Отведи его в туалет прямо сейчас. И дай ему делать с тобой что угодно». А разумная часть кричала: «Беги, беги, беги от него. Он со своей яростью, со своей силой опасен. Он хищник, а ты невинная овечка».

Мы не пили вино. Мы пили яд. Яд этих слов, этих обещаний, этого будущего, которое уже наступало, тяжелое и необратимо прекрасное. Мы создавали свой собственный ад, и он был прекрасен. Когда мы вышли на улицу, между нами висела не просто страсть, а обетование. Молчаливая клятва, что все, о чем мы прошептали, сбудется. И следующее прикосновение будет началом конца. Нашего конца.

И я, запыхавшаяся, с трясущимися руками и горящей кожей, смотрела на него и понимала — я готова. Готова сгореть. Я хотела его как никогда не хотела мужчину. Не в фантазиях фантомных мужчин. Не при просмотре порно. А реального мужчину. Страшного. Пугающего. Яростного. Взрослого. Того, кто способен вырвать твое сердце и положить его в формалин.

Мы вышли из бара, и холодный воздух обжег мне легкие, как удар хлыста. Я была пьяна — не от вина, а от него. От той бездны, в которую мы только что смотрели, обмениваясь самыми темными своими тайнами. Я видела наше отражение в темной витрине — двое призраков с горящими глазами. И мне тоже было все равно.

Он достал телефон. Свет экрана выхватил его лицо — осунувшееся, одержимое. Я видела, как он читает сообщение. Не нужно было гадать, от кого. Я видела, как его пальцы выводят короткий ответ. Я видела, как он выключает телефон. Это был не просто жест. Это был акт ритуального убийства. Он убивал в себе того человека. И я стояла и смотрела, соучастница.

Он повернулся ко мне. Его взгляд был пустым и полным одновременно. В нем не было вопроса.

— Пошли, — сказал он.

И в этом слове прозвучал приговор всей моей прошлой жизни. Я положила свою руку в его протянутую ладонь. Она была сухой и горячей, как раскаленный уголь. Мы пошли.

Мы не шли, мы шествовали. По центральным улицам, под светом фонарей, не скрываясь. Он вел меня в дорогой отель, и это был вызов. Он как будто говорил всему миру: «Смотрите! Вот она, женщина, ради которой я все теряю». И я, сгорая от стыда и гордости, шла рядом, принимая этот вызов.

Портье кивнул ему с холодной учтивостью. Он видел таких, как мы, каждый день. Мы были просто еще одной парой грешников в его бесконечной летописи разврата. Мы вошли в лифт. Дверь закрылась с тихим, окончательным щелчком. Мы молча смотрели на цифры, и я чувствовала, как от его близости кружится голова. Не от желания даже, а от осознания необратимости происходящего.

Дверь в номер закрылась. И наступила тишина. Та самая, что была в моем доме, но теперь — другая. Насыщенная, густая, как парфюм. Он сбросил пальто. Сделал шаг ко мне. И в этот момент все изменилось.

Исчезла вся спешка, вся отчаянная ярость, что вела нас сюда. Он подвел меня к креслу у окна и усадил. А потом... он опустился передо мной на колени.

Он смотрел на меня снизу вверх. И я видела в его глазах не голод, а вопрос. И бесконечное, всепоглощающее внимание. Мы молчали. Он изучал мое лицо так, как будто читал самую важную в мире книгу. Он видел следы усталости, морщинки у глаз, всю мою земную, неидеальную сущность. И в его взгляде не было разочарования. Было принятие.

Я медленно подняла руку и коснулась его виска. Его кожа была горячей. Я вела пальцами по его лицу, как слепой, запоминая каждый изгиб, каждую неровность. Он позволил мне исследовать себя, вздрагивая под моими пальцами. Я касалась его бровей, век, скул.

— Вот ты какой, — прошептала я, и голос мой дрогнул. — Настоящий.

Я провела большим пальцем по его губам. Они были мягкими и упрямыми. И когда я это сделала, все его тело вздрогнуло. Это содрогание было честнее любых слов. В этом прикосновении не было страсти. Было что-то большее. Откровение.

Потом он коснулся меня. Он распустил мои волосы, и они упали на плечи. Он провел тыльной стороной ладони по моей щеке, по шее, и его прикосновение было таким бережным, что хотелось плакать. Но плакать я сегодня не собираюсь. Я все слезы выплакала в своей семейной жизни. И точно не буду плакать сегодня.

— Расскажи мне, — попросила я, и сама не знала, зачем. Мне нужно было услышать его голос. Услышать что-то обыденное, человеческое, чтобы не сойти с ума от накала происходящего. — Все. С чего все началось? Твой самый первый раз.

Он улыбнулся. И рассказал. О подростковой неловкости, о подвале, о страхе быть пойманным. И я рассмеялась, и этот смех разорвал паутину моего напряжения. Мы заговорили. Обо всем. О наших неудачах, о смешных моментах, о первых ранах. Мы выворачивали друг перед свою души, но не с болью, а с облегчением, как будто снимали тяжелые, мокрые плащи. Он больше. Я в основном молчала. Мне не хотелось пускать мужа в эту комнату даже виртуально. Он оставался в мире мяты и графиков.

Потом Стас поднял меня на руки и понес к кровати. И снова не было спешки. Он раздевал меня с мучительной медлительностью, и каждый новый сантиметр обнаженной кожи он встречал губами. Он исследовал мое тело, как первооткрыватель — незнакомую землю. Его губы, его язык, его легкие укусы — все это было вопросами, на которые мое тело отвечало дрожью, стонами, учащенным дыханием. Он был вторым мужчиной в моей жизни. А муж таким не увлекался. Ему было бы жалко времени на такое. Я хотела остановить время. И чтобы это продолжалось. Прости, Настя. Уже слишком поздно.

Я отвечала ему тем же. Расстегивала его рубашку, проводила пальцами по его животу, чувствуя, как вздрагивают его мускулы. Я оставляла на его коже легкие царапины, следы нашего обреченного союза. Он был как породистый конь — здоровенный и трепетный.

— А что тебе нравится больше всего? — спросила я, уже лежа рядом, касаясь его лишь кончиками пальцев. — Не то, что принято. А по-настоящему.

Он ответил. Шепотом, прямо в ухо. Грубые, откровенные слова, описывающие самые потаенные фантазии. То, что он, я знала, никогда никому не говорил.

И когда он это говорил, я чувствовала, как что-то во мне плавится и перестраивается. Я не испугалась. Я поняла. Он доверял мне самое темное, самое уязвимое, что в нем было. И я, в ответ, прикоснулась губами к его плечу. Я не целовала, а скорее... принимала эту исповедь кожей. Мой язык скользил по его коже, впитывая каждое слово, каждый содрогающийся звук его голоса. Во мне было столько демонов, что они радостно ухмылялись встретить демонов Стаса. Конференция демонов по обмену опытом.

Мы не занимались любовью. Мы сплетались. Две одинокие души, нашедшие, наконец, пристанище в аду собственного выбора. И в этом аду, в этой тихой комнате над ночным городом, мы были по-настоящему свободны. Всего на одну ночь.

И когда я кончила, мне стало абсолютно плевать на его жену. Почему она должна стать моей проблемой. У меня уже есть свой тюремщик. Прости, Настя.

Свет за окном менялся, пробиваясь сквозь щели жалюзи. От черного к темно-синему, потом к пепельно-серому. Ночь отступала, уступая место суровой реальности. Мы лежали, сплетенные, как корни деревьев, наши тела — уставшие, липкие от пота и общих секретов. В этой тишине не было ни стыда, ни сожалений, ну, по крайней мере, я не сожалела, и мне точно не было стыдно. Перед своим мужем, который годами игнорировал мое существование. Перед незнакомой мне женщиной, его женой.

Его пальцы медленно скользили по моему плечу, будто боялись, что я рассыплюсь.

— Лиль, — его голос прозвучал тихо, нарушая хрупкое затишье. — Скажи мне честно. Зачем тебе тот форум? «Разговоры о сексе и не только». Зачем тебе... все это?

Вопрос повис в воздухе, острый и неизбежный. Он думал, я искала приключений? Легкого флирта, чтобы скрасить скуку замужней жизни? Горькая улыбка застыла у меня внутри. Если бы все было так просто.

Я перевернулась на спину, прячась от его взгляда в потолке. Как объяснить тоску, которую не измерить килограммами и не оплатить счетами?

— Ты думаешь, я искала приключений? — голос мой звучал ровно, но где-то глубоко внутри все сжималось от старой, знакомой боли.

— Не знаю. Может.

Я выдохнула, выпуская наружу то, что годами давило на грудь.

— Я искала... слов. — это была правда, голая и неприглядная. — Дома... мы с мужем давно перестали разговаривать. Мы обмениваемся данными: «заберешь детей», «оплати квитанцию», «что на ужин». А о главном... о главном мы молчим. Словно живем в параллельных вселенных, которые иногда сталкиваются на кухне, чтобы обсудить, кто поедет за сыном на тренировку.

Я повернула к нему лицо, зная, что в полумраке он видит только блеск моих глаз.

— Мне было одиноко. Не физически... душевно. Мне казалось, я задыхаюсь в этой тишине. В тишине, где твой собственный голос становится чужим.

Я закрыла глаза, снова ощущая то щемящее чувство, что гнало меня в виртуальный мир.

— А на форуме... там были люди, которые не боялись говорить. О страхе, о желании, о глупостях, о высоком. Там были настоящие разговоры. Я шла туда, как в спасательную шлюпку. Не для того, чтобы изменять. А для того, чтобы снова почувствовать, что я живая. Что кто-то готов услышать не только «курица в духовке», но и «я боюсь старости» или «мне снятся сны, где я лечу». И даже когда эти люди говорили о самом низменном, это все равно лучше тишины.

Я замолчала, собираясь с духом, чтобы произнести то, что он хочет услышать. Подтверждение собственной важности. — А потом я нашла тебя. И ты спросил про моего дохлого хомяка в детстве. Никто, слышишь, никто за последние десять лет не спрашивал меня о таких пустяках. О чем-то, что было важно только мне. И я поняла, что нашла не просто слова. Я нашла человека.

Он не сказал ничего. Просто притянул меня к себе, и его губы коснулись моего виска. В этом прикосновении была вся боль и все понимание.

— Прости, — прошептал он.

И я знала, за что. За то, что его мотивы были проще. За то, что мое отчаяние было глубже. За всю несправедливость этого мира.

— Не за что, — я слабо улыбнулась, прижимаясь к нему. — Ты дал мне глоток воздуха. И... все это. — я обвела рукой комнату, нашу временную крепость. — Это было неизбежно. Потому что ты был единственным, кто видел не просто «жену и маму», а ту самую девочку, которая хоронила хомяков и мечтала летать.

В этих словах была вся правда нашей ночи. Я искала не приключений с женатым мужчиной, а утраченную часть самой себя. И в этой комнате, на заре нового дня, мы нашла ее. Внезапно мне стало абсолютно все равно, что он подумает обо мне. Решит ли, что я шлюха. Или больше не перезвонит. У меня была эта ночь. Мой трофей. Я позволила себе быть слабой и побыть сильной. Это значит, я могу и то и другое.

Я закурила. Резко, с вызовом, будто дым мог отогнать призраков, поднявшихся из пепла памяти. Пламя зажигалки на миг выхватило его лицо — оно было напряжённым. Он ждал.

— Ты спрашиваешь, зачем мне форум? — я горько усмехнулась, выпуская дым. — Мне было пятнадцать.

И я рассказала. Вывалила ему эту старую, вонючую историю, которую годами носила в себе, как занозу. Про стерильных родителей. Про «Спид-Инфо», купленные на вокзале и спрятанные под матрас. Для меня это была не похабщина. Это была энциклопедия зазеркалья, взрослой жизни, о которой все молчали.

— А потом они нашли.

Я говорила ровным, безжизненным голосом, глядя в окно, но видя ту самую, давнюю сцену. Мать, осквернённую. Отца, читающего вслух самые грязные места. Его слова: «Мы растили дочь, а ты оказалась грязной шлюхой».

— Они не били меня. Они меня... заклеймили.

Я потушила сигарету, раздавив её, как когда-то раздавили во мне что-то важное.

— После этого я лет десять не могла нормально относиться к своему телу. Любое желание, любой интерес — это была грязь. Это клеймо. Я вышла замуж, потому что это было «правильно». Потому что мой муж... он был моим приговором. Пожизненной тюрьмой за ту пачку газет.

Я посмотрела на него, позволив ему увидеть ту самую, незаживающую рану.

— А на форуме... там я могла говорить об этом. Без стыда. Там не было людей, которые бросались словами «шлюха». Там были просто слова. Которые помогали залечивать раны.

Я рассказала ему всё. Самую страшную часть. Про тот поцелуй на дискотеке. Про то, как моё тело отозвалось — горячо, влажно, живо. И про то, как меня тут же вырвало в школьном туалете от осознания: «ОНИ БЫЛИ ПРАВЫ».

— Я возненавидела себя не за газеты. Я возненавидела себя за тот поцелуй. За то, что мое тело захотело. С тех пор любое желание для меня... оно отравлено. В нем всегда есть этот привкус их слов. И с тобой... с тобой это впервые не больно. Это освобождение. Потому что ты не осуждаешь меня. Ты принимаешь. И ту девочку с газетами, и ту, которую вырвало от первого поцелуя. Ты принимаешь всю меня. Грязную. Испорченную. И... желающую.

Я разрыдалась. Впервые за долгие годы я плакала не от ненависти к себе, а от жалости к той девочке. И его объятия были не просто объятиями любовника. Они были убежищем, где та девчонка наконец-то могла чувствовать то, что чувствовала, не испытывая стыда. Мне стало плевать, что он подумает. Это была моя ночь, и мои слезы, и мое право на чувства.

Я рассказала ему про мой «брак-тюрьму». Про секс как «гигиеническую процедуру». Про пустоту, в которой я жила, думая, что так и должно быть. Что так — «правильно».

— А потом я просто умерла. Не физически. Внутри. Ходила на работу, растила детей, улыбалась. А внутри была тишина. Могильная тишина. И этот форум... ты... ты был первым, кто услышал не тишину, а крик. Крик той девчонки, которую они убили двадцать лет назад. И ты ответил.

Исповедь опустошила меня. Мы лежали в тишине, и я чувствовала, как что-то во мне заживает. И одновременно — рвётся на части. Но заживает однозначно больше.

Потом мы стояли у двери. И инстинкт, древний инстинкт, что ведет женщин, что учит их управлять мужчинами, сказал мне: уходи первая сейчас, быстро. Так он будет смотреть тебе вслед. Не ты ему. А он тебе.

Я поправила воротник его пиджака. Мои пальцы почти дрожали.

— Ну, все, — тихо сказала я, не глядя на него. — Я... я не буду звонить первой. Ты решай.

Я сделала шаг к выходу, в свою старую жизнь, в свою тюрьму. Но он поймал меня за руку. В его глазах была паника. И я поняла, что он хочет, чтобы я его остановила. Чтобы я взяла на себя ответственность. Чтобы я стала тем, кто разрушит его мир.

И в тот миг я поняла, что сильнее его. Потому что моя боль научила меня нести ответственность за разрушения. Моя боль научила меня быть очень сильной. Как камень.

Я обернулась, и моё лицо было спокойным маской, под которой бушевала буря.

— Слушай, — мой голос прозвучал ровно и холодно. — Пусть твоя жена будет спокойна. Я не буду разрушать вашу семью. И уводить тебя.

Это было не то, что он ожидал услышать. Он ждал моих признаний. Он ждал Лилю-размазню. Но я такая.

Я повернулась и пошла. Быстро. Не оглядываясь. Я слышала, как за моей спиной закрылась дверь. Я шла по коридору, и на моих губах играла улыбка. Я знала, что он проглотил крючок.

Я вышла из номера победительницей. Ты думаешь, ты меня переиграешь?

Не выйдет.