"Перелезая заборы". Глава 2

Я проснулся от жары. Не от света, не от птиц — от того, что воздух стал плотным, как расплавленный свинец, и дышать им было всё равно что глотать огонь. Этим летом пламя находило тебя везде: в доме, на улице, даже в тени — оно просачивалось сквозь стены, сквозь кожу, сквозь мысли. Я вытащил себя из постели, плеснул водой в лицо и пошёл к забору, пока мать не начала пилить.

Валик в руке двигался сам по себе, краска ложилась неровно — я не видел досок. Я видел вчерашний вечер: предбанник, её глаза, её голос — "достаточно" — и это слово теперь звучало в ушах, как приговор и обещание одновременно.

Грохот мотора вырвал меня из транса. Я обернулся и увидел старую "Газель", притормозившую у калитки Кристины. Из кабины вылез дядька лет пятидесяти, в засаленной майке, с лицом, обветренным до красноты. Местный. Торгует мясом.

— Кристин Михална! Баранину привёз!

Она вышла из дома, и я забыл, как дышать.

Короткие шортики — настолько короткие, что я не понимал, как она вообще решилась их надеть. Сверху — обтягивающий спортивный топ, влажный от пота. Волосы собраны в высокий хвост, шея открыта, кожа блестит. Она явно только что закончила зарядку — я видел, как она каждое утро делает её на своём участке, и каждый раз старался не пялиться.

Сегодня я пялился.

Доставщик вытащил из кузова тушу барана, завёрнутую в полиэтилен, и поставил на землю у калитки.

— Занести, Кристин Михална?

Она улыбнулась — той улыбкой, которая ничего не обещала, но заставляла мужиков заикаться.

— Спасибо, Володь, сама справлюсь.

Он замялся, взгляд его скользнул по её ногам, задержался на бёдрах.

— Да вы чего... Такая туша... Вам же тяжело...

— Справлюсь, — повторила она, и в её голосе была такая спокойная уверенность, что стало ясно: разговор окончен.

Доставщик потоптался, потом выдавил, краснея:

— Ну... вы это... красивая больно сегодня.

Он сам смутился от своих слов, как школьник, признавшийся в любви. И я почувствовал, как что-то сжалось у меня в груди. Ревность? Я ревную к этому потному мужику? К его жалкому комплименту?

Идиот.

Кристина рассмеялась — легко, без издёвки.

— Спасибо, Володь. Езжай, клиенты ждут.

Он кивнул и укатил. Она осталась стоять у калитки, глядя на тушу. Потом наклонилась, обхватила её руками и попыталась поднять. Лицо напряглось, спина выгнулась, бёдра подались назад.

Но что-то в этой картине было неправильным. Слишком театральным. Она знала, что я смотрю.

Я бросил валик и побежал к ней, перемахнув через забор.

— Тётя Кристина, дайте я!

Она выпрямилась, обернулась — на лице играла усмешка.

— Ну ты и тормоз, — сказала она, и её рука легла мне на спину, как бы помогая взяться за тушу.

А потом пальцы сжались — больно, резко — на моей ягодице. Щипок. Я едва не вскрикнул.

Она отпустила так же быстро, как схватила, и отступила.

— Тащи на кухню. В морозилку положим.

Я поднял барана — тяжёлый, холодный, пахнущий мясом и льдом — и поволок в дом. Она шла рядом, чуть впереди, и я смотрел, как двигаются её бёдра, как напрягаются икры, как влажная ткань прилипла к спине.

На кухне я поставил тушу у морозилки и выдохнул, вытирая пот.

— Погоди, надо место освободить, — сказала она и наклонилась к морозилке, открывая крышку.

Она начала вытаскивать пакеты с мясом, перекладывать их, и я стоял позади, не зная, куда деть руки, куда смотреть. Шортики натянулись на её бёдрах, обтянули ягодицы, и я увидел — всё. Складку между ног, тень, намёк на то, что под тканью ничего нет. Она наклонилась ещё ниже, и её бедро, подавшись назад, коснулось моего.

Я замер. Сердце отбивало так, что, казалось, она слышит.

Она медленно выпрямилась, обернулась. Посмотрела на моё лицо — и усмехнулась.

— Ох, мальчик мой... — она провела рукой по моей щеке, нежно, почти ласково. — Ты правда думал, что сейчас будет продолжение?

Она рассмеялась — не зло, но с удивлением, как будто я сказал что-то наивное и трогательное.

— Забудь про вчера, — сказала она тихо, и в её голосе не было жёсткости — только спокойная констатация факта. — Это было... исключением. Ты же понимаешь?

Я не знал, что ответить. Горло сдавило.

— Иди, Дим, — она отвернулась, снова наклонилась к морозилке. — Забор ждёт.

Я вышел из дома, чувствуя, как ноги подкашиваются. Унижение смешалось с чем-то другим — острым, жгучим. Я был возбуждён ещё сильнее, чем вчера.

И это было самое страшное.

Я красил забор, стараясь не думать об утре, но каждое движение валика возвращало меня к её словам — "забудь про вчера" — и я чувствовал, как закипает внутри смесь стыда, обиды и желания.

Мимо прошла девчонка — лет восемнадцати, незнакомая, симпатичная, в лёгком сарафане. Она остановилась, посмотрела на меня, улыбнулась.

— Привет. Ты не подскажешь, где тут Лесная, дом двенадцать?

Я отложил валик, вытер руки о джинсы.

— Это вон туда, за поворот, третий дом слева.

Она кивнула, потом рассмеялась, указывая на моё лицо:

— У тебя краска на носу.

Протянула руку, стерла пальцем. Я почувствовал, как заливает краской щёки.

— Спасибо, — пробормотал я.

— Не за что, — она улыбнулась ещё раз и пошла дальше.

Я проводил её взглядом, потом обернулся — и замер.

Кристина стояла в своём саду, у клумбы, с лейкой в руках. Она не поливала цветы. Она смотрела на меня. Прямо. Долго. Её лицо было спокойным, почти безучастным, но взгляд... Взгляд был таким, что у меня похолодело внутри.

"Ты что щенок? С кем хихикаешь без спроса?" - я прочёл это взгляд так, возможно ошибся.

Она ничего не сказала. Просто отвернулась и продолжила поливать цветы, как ни в чём не бывало. Но я почувствовал этот взгляд как удар. Холодный. Собственнический.

Я вернулся к работе, но валик дрожал в руках.

— Дима!

Мать вышла на крыльцо, вытирая руки о фартук.

— Чего встал? Забор-то не сам покрасится.

— Крашу, мам.

Она подошла ближе, прищурилась, глядя на меня.

— Ты чего такой бледный? Не заболел?

— Жарко просто.

— Ага, жарко, — она хмыкнула. — Всем жарко. А ты... как на Кристину пялишься — совсем стыд потерял.

У меня ёкнуло сердце.

— Я не...

— Не ври, — она махнула рукой. — Я видела. Утром, когда барана таскал, глаз оторвать не мог.

Я почувствовал, как заливает краской лицо.

— Мам, ну она же... красивая. Это же нормально заметить?

Мать нахмурилась, посмотрела на меня долго, потом отмахнулась.

— Красивая, красивая... Ты лучше на девочек своего возраста смотри. А то Гена узнает, что ты на его жену пялишься — башку оторвёт.

Она вернулась в дом, а я остался стоять с валиком, чувствуя, как колотится сердце.

Она заметила.

Ближе к вечеру со стороны участка Кристины послышался шум — громкий, радостный. Я обернулся и увидел внедорожник, въезжающий во двор. Дядя Гена, Витя, Вадим — вернулись с рыбалки.

Гена вылез из машины первым, распахнул дверь багажника:

— Крис! Иди глянь, какого карпа Вадька вытащил!

Кристина вышла на крыльцо — в лёгком платье, волосы распущены, босиком. Я смотрел, как она движется: открывает калитку, идёт к машине. Каждое её движение было завершённым, осмысленным — не так, как двигаются девчонки моего возраста, суетливо, угловато. Она не просто старше их. Она просто другая. Из другого мира, где каждый жест — законченное произведение. Как будто она не просто закидывает волосы за ухо — она завершает какое-то невидимое действие, понятное только ей.

Космическая.

Вадим вытащил из багажника карпа — огромного, килограмм на десять.

— Мам, гляди! Красавец!

Кристина улыбнулась, но улыбка не коснулась глаз.

— Молодцы, мальчики. Ужин будет шикарный.

Гена обнял её за талию, притянул к себе. Она не отстранилась, но и не прижалась. Стояла, как статуя.

— Соскучилась? — спросил он.

— Конечно, — ответила она ровно.

Её сын, Витя, прошёл мимо меня с сумкой, усталый, кивнул:

— Дим, как дела?

— Да вот, кончаю уже, — я кивнул на забор.

Он заржал:

— Не обкончайся, братишка! Ахаха!

Хлопнул меня по плечу и скрылся в доме.

Я вернулся к работе, краска уже мутила моё сознание, валик гулял. Я видел их краешком глаза: Гена что-то рассказывал, жестикулировал, смеялся. Кристина стояла рядом, кивала, но в её лице было что-то холодное, закрытое.

Вечером, когда уже стемнело, я вышел выносить мусор. Проходя мимо участка Кристины, услышал голоса — тихие, но напряжённые. Я замер у забора.

— Я же сказал, что это ничего не значило, — голос Гены, глухой, виноватый.

— Ничего не значило, — повторила Кристина, и в её голосе был яд. — Ей было сколько? Двадцать пять? Тридцать?

— Крис, прошу...

— Ты думал, я не узнаю? — она говорила тихо, но каждое слово било, как пощёчина. — Ты думал, я дура?

Пауза. Потом звук — приглушённый, влажный. Я понял: он пытается её поцеловать, коснуться. Она не отталкивает, но и не отвечает.

— Дай мне... дай мне всё исправить, — прошептал он. Грузное тело опускалось.

Тишина. Потом шорох ткани. Я понял, что происходит, и замер, не в силах уйти. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно за километр.

Прошло минуты две — может, три. Тяжёлое дыхание Гены, её молчание. Потом её голос — холодный, почти равнодушный:

— Хватит. Не умеешь — не мучайся.

— Крис...

— Иди в дом, — сказала она твёрдо. — Я посижу ещё.

Шаги. Дверь хлопнула. Я отпрянул от забора, чувствуя, как колотится сердце. Я услышал то, чего не должен был слышать. Но теперь я знал.

Гена изменил ей. С кем-то моложе. Пытается загладить вину. Но она не простила. И он не может дать ей то, что она хочет.

А я могу?

Через полчаса в дверь постучали. Мать открыла — на пороге стояла Кристина, в том же лёгком платье, босиком, с пустыми руками.

— Люда, привет. Не разбудила?

— Да нет, что ты. Заходи.

— Я на минутку. Ты обещала дать пару банок той закуски острой — мы вчера с вином пробовали, мне так понравилось.

— Ой, точно! Дима, сбегай в погреб, принеси трёхлитровую и двухлитровую с полки слева.

Я встал, пошёл в погреб, взял банки. Руки дрожали. Я вернулся, протянул их Кристине. Она взяла, наши пальцы на секунду соприкоснулись.

— Спасибо, Димочка, — сказала она, и в её голосе было что-то тёплое, почти благодарное.

— Не за что, тётя Кристина.

Она повернулась к двери, потом обернулась:

— Люд, а можно Дима донесёт? А то банки тяжёлые, руки устали за день.

— Конечно, — мать кивнула. — Дим, сходи, помоги тёте.

Я взял банки и пошёл за ней. Мы вышли во двор, прошли через калитку. В её саду было темно — только одинокий фонарь у крыльца бросал тусклый свет.

— Поставь вот тут, на стол, — сказала она, указывая на садовый столик под яблоней.

Я поставил банки. Обернулся.

Она стояла в шаге от меня, смотрела прямо в глаза.

— Ты там за забором притих, как мышка, — сказала она тихо, и в её голосе была насмешка. — Всё слышал?

Я замер.

— Я... случайно...

— Не ври, — она шагнула ближе. — Ты подслушивал. И теперь знаешь.

Я молчал.

— Он изменил мне, — сказала она ровно, как будто говорила о погоде. — С какой-то молодой дурой. Думал, я не узнаю.

Пауза. Она отвернулась, посмотрела на свой дом, где горел свет в окне.

— А теперь пытается загладить вину. Жалко.

Я не знал, что сказать. Слова застряли в горле.

— Я не понимаю, — выдохнул я наконец. — Как можно вам изменить? Вы же... вы самая красивая женщина, которую я знаю. Я... я не понимаю, как можно на вас не смотреть. Как можно думать о ком-то другом.

Она обернулась. Посмотрела на меня долго, изучающе. Потом медленно улыбнулась.

— И ты правда в это веришь, малыш? — прошептала она. Донёсся аромат алкоголя — Или просто говоришь то, что я хочу услышать?

— Правда, — я сглотнул. — Я... клянусь.

Она шагнула ко мне, подняла руку, провела пальцами по моей щеке.

— Такой честный, — прошептала она. — Такой наивный. Такой... мой.

Её рука скользнула по шее, к затылку, притянула меня к себе. Губы коснулись моих — не жадно, не грубо. Нежно. Медленно. Как будто она пробовала меня на вкус.

Потом она отстранилась, посмотрела на дом — свет всё ещё горел.

— Здесь, — прошептала она. — Сейчас.

— Но... они же...

— Не бойся Дима, — она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то тёмное, решительное. — Он там, а я здесь и я хочу... Потому что ты мой, мальчик. Только мой.

Тётя Кристина взяла меня за руку и повела в глубь сада, под купол старой вишни, что стояла за уличным душем. И прежде чем я успел что-то понять, её ладонь грубо упёрлась мне в грудь, отбрасывая к чёрному стволу.

— Тихо, — её шёпот обжёг ухо. Ни ласки, ни игры — только холодный, яростный азарт.

Её губы впились в шею, оставляя влажные следы. Язык скользнул по сонной артерии, и пульс забился в унисон.

— Ммм.. уже лучше, — проворковала она, и её пальцы расстегнули пуговицу моих шёрт. — Совсем смирный.

Она почти откусила мочку уха, заставив вздрогнуть, и её рука потянула вниз мои джинсовые шорты. Оскал, а не улыбка, мелькнул на её лице.

Она ведь просто.. Использует и выбросит. И я... я хочу, чтобы это случилось. Господи, я действительно этого хочу. Какой же я ублюдок. Пусть я.. просто орудие. Она делает это, чтобы сделать больно дяде Гене. Месть. Я должен бояться, должен бежать. Но её запах сводит с ума. Я не могу думать.

Её рука скользнула под ткань трусов, обожгла кожу. Больно. Унизительно. Стыд пылал на щеках, но тело выгибалось навстречу, предательски послушное.

— Ну что, мальчик? — она дышала мне в губы. — Готов? Готов на всё ради тёти Кристины?

Потом она отстранилась. Резко надавила на плечи, и я, не удержав равновесия, грузно опустился на колени. Земля была холодной.

— Хватит стоять. Докажи, что ты не просто щенок.

Она медленно, с вызовом, задрала подол платья. В полумраке алела узкая полоска кружев.

— Сними. Ртом.

Я, повинуясь, протянул дрожащие руки, но она грубо шлёпнула по пальцам.

— Я сказала — ротиком. Или ты уже всё?

Я закрыл глаза, чувствуя, как горит лицо, и склонился к ней, к этому раю для демонов, к солоноватой коже...

И в этот миг с крыльца, пронзая тишину, рванулся оглушительный рёв:

— ДИМА! СЫНОК! ДОМОЙ СЕЙЧАС ЖЕ!

Ледяная волна страха смыла всё. Я отпрянул, с диким ужасом в глазах, глядя на освещённую дверь.

Конец. Она знает? Всё видела?

Я судорожно пытался подняться, застегнуть пуговицу.

Кристина не шелохнулась. Она медленно опустила подол. Провела большим пальцем по моим губам, стирая свой след, взгляд — полный презрительной нежности.

— Беги, Димочка, — выдохнула она с лёгкой усмешкой. — Мама зовёт. Беги пока не пришла за тобой сама.

Я пошатнулся и побежал, не оглядываясь, чувствуя, как за спиной её тихий, игривый смех преследует меня, над кем она смеялась?

Я вернулся домой, тихо прошёл в прихожую.

— Ну что, помог тёте? — крикнула мать из кухни, и в её голосе слышалась ехидная нотка.

— Да, — выдохнул я.

— Что, рассказывал ей, какая она красивая? — она вышла, скрестив руки на груди, с лёгкой усмешкой.

Я покраснел, не зная, что ответить.

— Иди спать, — она махнула рукой. — И перестань пялиться на соседку. Неприлично это.

Я поднялся к себе, лёг на кровать, уставился в потолок. В голове крутилось только одно: как я теперь буду смотреть им в глаза?

Внизу хлопнула дверь. Тяжёлые шаги, звук падающей сумки.

— Люда! Я приехал!

Голос отца. Громкий, уставший, довольный.

— Сашенька! — мать радостно побежала к нему.

Я лежал, слушая их голоса, смех, шум. Отец вернулся с вахты. Три месяца работы. Деньги, подарки, рассказы. Притворюсь спящим... хоть и соскучился по бате.

Я лежал и думал о ней.

Только о ней.