ЦЕНА ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ

От синих гор до голубых морей, раскинулось большое процветающее королевство короля Генриха. Слава о его мудрости и справедливости гремела по всему свету. Но была у короля Генриха еще одна черта, редкая для властителей – изысканная галантность. Он считал силу последним аргументом, а первым – слово, уважение и честь. Однако соседнее государство, которым правила гордая и воинственная Королева Изабелла, много лет оспаривало плодородные долины у его границ. Конфликт длился годами, истощая оба королевства.

И тогда Генрих, вопреки советам своих маршалов, решил положить конец распре миром. «Меч завоюет землю, но не сердца, – говорил он. – А мир, скрепленный доверием, прочнее гранита».

Когда его золоченая карета въехала в столицу Изабеллы, город встретил его настороженной тишиной. В тронном зале, холодном и строгом, Королева сидела на высоком троне, словно высеченная из льда. Ее взгляд был тверд, а губы сжаты в тонкую ниточку.

Генрих склонился в изящном поклоне. «Ваше Величество, – начал он, и голос его звучал как теплый бархат. – Мы оба устали от войны. Я предлагаю вам не просто перемирие, а союз. Давайте вместе возделывать наши долины, а урожай делить пополам. Наши народы заслуживают мира».

Но Изабелла лишь усмехнулась. «Мир? Ты говоришь о мире, когда твои солдаты топчут мои земли? Ты предлагаешь мне крохи с собственного стола? Я не приму мира из жалости, король Генрих».

Она была непреклонна. Лесть и доводы разбивались о ее гордыню, как волны о скалу. С тяжелым сердцем Генрих вернулся домой. Он исчерпал все галантные аргументы, и ему, к его величайшей печали, оставался лишь один – сила.

Война была короткой и жестокой. Войско Генриха, лучше обученное и вооруженное, прорвало оборону соседей. В решающей битве пала столица Изабеллы. А саму Королеву, сражавшуюся рядом со своими воинами, захватили в плен и в цепях доставили к победителю.

Когда Изабеллу привели в шатер Генриха, у него перехватило дыхание от ужаса. Это была не гордая повелительница, а изможденная женщина. Ее руки были скручены за спиной, мантия порвана, а на лице и руках виднелись синяки и ссадины. Солдаты, ослепленные яростью боя, перестарались.

Генрих, обычно такой сдержанный, побледнел. Его галантность, его рыцарские идеалы были попраны этим зрелищем. Он видел не пленницу, а вопиющую несправедливость, творцом которой стал он сам.

«Немедленно освободите Королеву! » – приказал он, и голос его дрогнул. Когда с Изабеллы сняли оковы, она едва стояла на ногах, но ее взгляд пылал ненавистью.

Генрих не стал сидеть на своем троне. Он подошел к ней и, не говоря ни слова, опустился перед ней на колени. Знатные лорды и генералы ахнули.

«Ваше Величество... Изабелла... – прошептал он, и в его глазах стояла неподдельная мука. – Я просил у вас мира словами, а принес его на острие меча. И то, что я вижу... это не победа, это величайшее преступление. Я умоляю вас о прощении. Не как король – как человек, совершивший ужасную ошибку».

Изабелла смотрела на него, склонившегося у ее ног. Гнев в ее глазах постепенно сменялся холодным изумлением.

«Прощение? – ее голос был хриплым, но твердым. – Ты думаешь, его можно вымолить, как милостыню? Нет, Генрих. За преступление должно последовать наказание».

«Я готов принять любое наказание, которое вы мне назначите», – без колебаний ответил король.

Она медленно обвела взглядом собравшихся, видя их шок и недоумение. Затем ее взгляд упал на Генриха.

«Хорошо, – сказала Изабелла. – Пусть тебя высекут при всех твоих воинах. А потом ты будешь целовать мои ноги, запачканные прахом этой земли, пока я не решу, что твое унижение искупило твою вину».

В шатре повисла гробовая тишина. Маршалы возмутились, но Генрих поднял руку. «Я согласен. Такова будет цена моего прозрения».

Приговор был приведен в исполнение тут же. Генрих стоически перенес порку, не издав ни звука. Когда все закончилось, он, превозмогая боль, снова подполз к ногам Изабеллы. И начал целовать её босые ноги, покрытые пылью ее королевства. Он целовал их смиренно, без тени притворства, словно молясь. Сначала взгляд Изабеллы был полон холодного удовлетворения, но постепенно лед в ее сердце начал таять. Она видела не короля-завоевателя, а человека, который добровольно принял позор, чтобы искупить свою вину.

Наконец, когда тень от шатра значительно удлинилась, она тихо сказала: «Довольно».

Генрих поднял на нее глаза. «Вы прощаете меня? »

«Я вижу, что твое раскаяние искренне, – ответила Изабелла. – А перед искренностью отступает даже ненависть».

— Будьте моей женой и Госпожой – промолвил король.

Свадьба, которая состоялась вскоре, означала слияние двух королевств под одной короной, склонённой к ногам королевы Изабеллы. Потерпевшая поражение в войне королева стала победительницей в браке со своим супругом. Теперь не она была пленницей, а он стал её рабом.

Изабелла не стала менять ни дворец, ни порядки. Она просто взяла бразды правления в свои руки, и Генрих добровольно передал ей всю полноту власти. Их жизнь стала странным и прекрасным ритуалом, где роли Победительницы и Побежденного были закреплены навеки.

Каждое утро начиналось одинаково. Король Генрих, могущественный властитель, на коленях подползал к ложу своей супруги. Он брал в руки ее изящную ступню и с благоговением прикасался к ней губами. Это был не жест унижения, а акт преклонения, подтверждение его клятвы. «Моя королева, моя повелительница», — шептал он, и в его голосе звучала не рабская покорность, а глубокая, всепоглощающая любовь.

Изабелла взирала на него с безмолвной лаской. Тот лед, что растаял в ее сердце в день его позора, превратился в чистую, холодную власть. Она любила его — странной, властной любовью, в которой милость всегда соседствовала со строгостью. Она правила королевством мудро и справедливо, а он был ее первым и самым верным советником. Но в стенах их личных покоев он был лишь ее вассалом, чье тело и душа принадлежали ей безраздельно.

Раз в неделю, по субботам, наступал час расплаты. В их опочивальне, куда не ступала нога даже самой доверенной служанки, проводился особый обряд. Генрих сам приносил орудие своего наказания — гибкую, отполированную розгу. Он почтительно вручал ее Изабелле и без приказания склонялся перед ней, обнажая ягодицы, испещренные прежними полосами — немыми свидетельствами их прошлых недель.

Изабелла поднималась с места. Ее движения были точны и грациозны. Она не била его в гневе — это было бы слишком просто и недостойно ее. Каждый удар был размерен, осознан и полон символического смысла. Это было напоминание о цене власти, о боли, которую он когда-то причинил ей и ее народу, и о долге, который он добровольно взял на себя.

Свист розги и резкий щелчок по коже. Генрих замирал, впиваясь пальцами в ковер. Он не кричал, лишь глухо вздыхал, принимая боль как дар, как очищение. Десять ударов. Ровно десять. После последнего он оставался лежать у ее ног, дрожащий и просветленный.

Тогда Изабелла отбрасывала розгу в сторону и опускалась перед ним на колени. Она проводила ладонью по его горячей коже, ее прикосновение было нежным, как шепот. «Искуплено, мой король, — тихо говорила она. — До следующего раза».

Она помогала ему подняться, и в ее глазах он читал не только власть, но и ту самую страсть, что родилась в унижении и выросла в этой странной, совершенной гармонии. Он целовал уже не ее ноги, а губы — жадно, с благодарностью раба, получившего прощение своей богини.

И так они жили — Король и Королева, Раб и Госпожа. Он нашел в своем порабощении свободу от бремени абсолютной власти. Она обрела в своей власти над ним ту самую безопасность и признание, которых не смогли дать ей ни меч, ни трон. Их любовь была выкована в горниле стыда и выстрадана в еженедельной боли, и потому она была прочнее любой короны и любого завоевания.