Ад и Настя. Часть 1

Мужчина, разгоряченный, запыхавшийся, устало сел на табуретку. В его руке была длинная розга, покрытая капельками чего-то, напоминающего кровь. Перед ним, на деревянной конструкции, сделанной из почерневших от старости тяжелых брусков, лежала распятая обнаженная девушка. Ее тело, покрытое потом, пересекали наливающиеся чернотой следы от порки. Казалось, она не дышала, но тело вздрагивало, и когда оно вздрагивало, девушка испускала тихий, трудно различимый стон, говорящий о том, что она жива, хотя, судя по всему, находилась без сознания.

Мужчина взял стоявшую на полу бутылку воды и торопливо, долгими глотками почти полностью ее осушил. Он тяжело дышал, лицо покраснело от физических усилий. Он ядовито ухмыльнулся.

— Забавно будет: сука придет в себя, а я сижу, весь дохлый.

Он хохотнул, как над хорошей шуткой.

Прошло несколько неторопливых минут. Он, к своему удивлению, не умер, что его немного обрадовало. Еще больше порадовал тот факт, что тело на деревянной конструкции стало подавать признаки жизни. Стриженая голова задергалась, застонала и невероятным усилием воли приподнялась. Белое от нестерпимой боли лицо, налитые кровью глаза, из которых потоком текли слезы, губы дрожали. Она что-то хотела сказать, но не было ни сил, ни слов; она тихо, по-собачьи, выла с какой-то обреченной надеждой, смотря на мужчину. Это было дико.

Взгляд мужчины, равнодушный, уставился в ее лицо.

— Очнулась, — проговорил он едва слышно.

Девушка с безумным выражением что-то зашептала, но из рта пошла липкая, похожая на жидкий мед слюна. Он не торопился. Не отрывая взгляда, он бросил розгу на пол. Девушка заплакала. Ее словно прорвало. Чувства, точнее то, что от них осталось, волнами накатывали на ее тело, переполненное болью. Она застонала.

— Умоляю, — едва слышно прошептали ее губы, — умоляю.

Сил на большее не было, но она, собрав все, что осталось, все-таки не опустила голову. Мужчина с любопытством наблюдал за этой борьбой.

Потянулись бесконечно тягучие минуты. Мужчина продолжал молча смотреть, как изломанное тело девушки дергалось от волн боли, как ее ослабленная воля все же пыталась прорваться сквозь них.

— Умоляю, — наконец ей удалось сказать что-то, что мог разобрать мужчина.

— Я не слышу, что ты говоришь. Это, знаешь, даже как-то невежливо. — Он откровенно издевался.

Но она этого не понимала. Она могла думать лишь о том, чтобы чудовищная, непереносимая боль прекратилась и чтобы этот человек больше не причинял ее.

— Умоляю вас, простите меня. — Сказав такую длинную фразу, силы покинули ее, и голова снова повисла на отчего ставшей такой тонкой, почти птичьей шее.

Мужчина встал, подошел к телу, захватил ее левое ухо и бесцеремонно, как мусорный пакет, задрал голову вверх. Внимательно посмотрел на бледное, совершенно бесчувственное лицо.

— А казалась такой сильной, — пробормотал он, выходя из маленькой комнаты без окон, в которой стояла жуткая деревянная конструкция с телом.

Он вернулся примерно через тридцать минут. Девушка уже окончательно пришла в себя и навзрыд громко плакала. Когда она поняла, что в комнате она не одна — она не слышала, как он вошел, она просто почувствовала присутствие, — ее стало тошнить. Она совершенно забыла, что он говорил ей, и что она должна была сделать, когда он входит в комнату. Все это вылетело у нее из головы. Нет, не вылетело. Просто сейчас в ее голове не было ничего, кроме ужаса и непереносимой боли, туманящей, дурманящей ее сознание. Она только помнила, что если она не будет следовать его приказам, он снова погрузит ее в этот пугающий океан боли. И эта мысль ввергла ее в такую панику, что она чуть снова не потеряла сознание.

Мужчина молча стоял у ее головы и ждал. Потом он не сильно, но больно шлепнул ее по голове ладонью. Голова мгновенно взорвалась адской болью, и она закричала — дико, надрывно, словно криком хотела выпустить всю накопившуюся боль и ужас. Хотела, чтобы кто-то там услышал ее.

Но никого, кроме мужчины, не было ни там, ни здесь. Мужчина снова шлепнул ее по голове.

— Заткнись, тварь. Я предупреждал тебя: я не люблю, когда скот орет.

— Да, — выдохнула она, — умоляю. — Почему-то именно это слово постоянно крутилось у нее в голове, и ей почему-то казалось, что именно оно сможет как-то все исправить. — Хозяин, — вспомнила она еще слово. Возможно, более важное, чем «умоляю».

— Какая ты жалкая, — с презрением, буквально выплюнул он.

Потом ловко расстегнул защелку, освобождающую верхний брус, фиксирующий руки и голову девушки. Потом обошел, освободил от металлических ножных кандалов и, покончив с этим, рывком сбросил тело девушки на пол. Раздался тот самый глухой и мокрый стук, с каким падает на землю тушка забитого животного. От удара она взвизгнула от невыносимой боли и даже потеряла на несколько секунд сознание.

Когда она пришла в себя, мужчина сидел на табуретке, о чем-то размышляя. Она сглотнула, попробовала заговорить, но ничего не получалось: пересохшее горло ее не слушалось. Однако он услышал ее попытки и посмотрел на нее. Лицо его было так брезгливо, что ей захотелось снова провалиться в черноту небытия, лишь бы не чувствовать этот презрительный взгляд. Мужчина негромко и неожиданно свистнул. И так пребывающая в состоянии, близком к безумию, девушка пришла в совершенно дикое состояние. Она не понимала, что и почему происходит. Казалось, даже боль куда-то отошла, оставив ее наедине с безумием.

Внезапно дверь отворилась. На пороге, на коленях и с головой, упертой в пол, появилась Джесси. Ее коротко стриженные, пшенично-русые волосы скрывали лицо. А простое серое платьице совсем не скрывало великолепное тело.

— Она ждет ваших приказов, — проговорила она.

Девушка завороженно смотрела на нее.

— Займись этим животным, — голос мужчины, тихий, был полон презрения. — Посмотри, что эта тварь превратила мою собственность.

— Спасибо она благодарит своего доброго Хозяина, что он пользуется ею, — произнесла ритуальную фразу Джесси и, не поднимая головы, поползла по направлению к Насте. Казалось, она ползла на четвереньках, но стоило присмотреться, было видно — ее колени не касались пола, она опиралась на пальцы ног и рук. Настя даже попыталась отодвинуться, но Джесси оказалась у нее удивительно быстро. Она села на свои ноги, выгнув, как положено, спину, и посмотрела на Настю.

Бездонные серые глаза Джесси буквально поглотили все внимание Насти. Она смотрела словно в ее душу. Это были не привычно пустые глаза дрессированной суки. Это были — или так хотелось верить Насте — глаза, смотревшие на нее с каким-то материнским пониманием и... любовью.

— Добрый Хозяин желает, чтобы она привела тупое животное в должный вид? — спросила Джесси.

Мужчина коротко кивнул. Настя ясно видела, что Джесси сидит к нему спиной и не может видеть, что он делает. Но та тут же поклонилась:

— Она благодарит своего доброго Хозяина, что он позволяет ей служить ему.

Джесси наклонилась почти к самому лицу Насти, перепачканному слюнями, соплями и слезами. Ее руки, неожиданно мягкие и теплые, осторожно, чтобы не причинить ей никакой боли, придержали ее голову.

— Солнышко ясное, зачем ты это все устроила? — ее голос был мягким, учтивым и полным душевного сопереживания.

Настя, совершенно не ожидавшая такого, широко раскрыла глаза. Руки Джесси с максимальной осторожностью стали аккуратно, миллиметр за миллиметром, гладить ее лицо.

— Смотри, во что ты превратила его собственность.

— Он... он... — задыхаясь, пыталась говорить Настя.

Палец Джесси тут же осторожно перекрыл ее губы.

— Он любит тебя. Разве ты не видишь, сколько заботы и сил он прикладывает, чтобы ты стала достойна его любви. Такая красивая... — она не договорила.

Настя не выдержала и заплакала, громко, навзрыд, выпуская весь ужас, всю боль, через которую она прошла. Она всем своим лицом, как слепой котенок, прижалась к ладони Джесси, словно эта ладонь могла огородить ее от всего, что тут творилось. Джесси тихо, почти незаметно, обласкивала ее голову.

— Да, да, милая. Его любовь беспощадна в своей беспредельной милости. И она прекрасна. Ты это уже чувствуешь. Знаешь. Что только пройдя через его любовь, ты можешь стать достойной Его.

Джесси приподняла голову девушки, чтобы было видно ее лицо. Мило улыбнулась и неожиданно поцеловала Настю в правый глаз. Ее горячие, влажные губы едва коснулись век. Настю словно током ударило. А губы Джесси уже целовали ее левый глаз, лоб, нос и наконец коснулись ее губ. Это было что-то, чего Настя никогда в своей жизни не знала, что-то выходящее за ее понимание. Это не имело ничего общего с сексуальностью; она растворилась в этих мягких влажных губах, в этом непритворном акте участия и сопереживания. Может быть, так ее могла бы поцеловать мать, не будь последняя конченой наркоманкой, которой совершенно плевать на свою единственную дочь.

— Хорошая маленькая девочка, — прошептала Джесси и, едва касаясь кожи, стала слизывать с ее лица все, что вышло из Насти за время порки.

Настя закрыла глаза. Боль, еще секунду назад разрывавшая ее на части, вдруг отпустила. Она не пропала — но отступила, уступив место тихому, все заполняющему блаженству покорности. Она больше не чувствовала боли и отчаянья. Внезапно она почувствовала бесконечную признательность, но не Джесси, а Ему, тому, кто приказал этой удивительной женщине позаботиться о ней, действительно грязному, неблагодарному животному.