Цена За Жизнь – Смерть. Серия: Жизнь проституток

Пролог

"Кровь — это не только сила, но и расплата. В её алом потоке тонет всё, что ты любил."

— Из хроник Старейших

.

Пещера дышала тьмой, её сырые стены сжимались вокруг меня, словно хотели поглотить. Камни под ногами были скользкими от крови, и запах её — металлический, густой — кружил голову. Но я не поддавалась голоду. Не сегодня. Сегодня я была не хищником, а судьёй. Мои золотые глаза горели в полумраке, отражая пламя единственного факела, что дрожал в моей руке.

Она лежала передо мной, её тело — некогда сильное, почти неуязвимое — теперь было сломано, как хрупкая кукла. Её руки, вывернутые в неестественных углах, бессильно цеплялись за камни, а ноги… их уже не было. Я оторвала их с лёгкостью, с какой ветер срывает листья, и каждый хруст её костей был музыкой, что заглушала мои собственные крики, всё ещё звенящие в памяти. Её кровь, чёрная в тусклом свете, растекалась лужей, но она всё ещё жила. Вампиры умирают медленно. И я хотела, чтобы это длилось.

— Пожалуйста… — Её голос был хриплым, рваным, но в нём ещё тлела та ядовитая гордость, что я так ненавидела. — Ты не знаешь… что делаешь…

Я наклонилась, мои пальцы поймали её подбородок, заставляя её посмотреть мне в глаза. Она вздрогнула, её серебристые зрачки сузились от страха. Она знала, что я не остановлюсь. Знала, что этот момент был вырезан в вечности, как клеймо.

— Не знаю? — Мой голос был мягким, почти ласковым, но в нём звенела сталь. — А ты знала, когда ломала меня? Когда смотрела, как я умираю?

Я отпустила её лицо, и она попыталась отползти, её сломанные руки скребли по камню, оставляя кровавые полосы. Но я не дала ей уйти. Одним движением я схватила её за запястье, и она закричала, когда я сжала его, чувствуя, как кости крошатся под моими пальцами. Ещё один рывок — и её рука осталась в моей руке, оторванная, как ветка от гнилого дерева. Её вопль эхом отразился от стен, но я лишь улыбнулась, холодно, безжалостно.

— Ты помнишь, как это было? — Я бросила её руку в сторону, и она шлёпнулась в лужу крови. — Как ты смеялась, думая, что я останусь в той тьме навсегда?

Она задыхалась, её грудь вздымалась, но каждый вдох был борьбой. Её вампирская сила, та, что делала её такой уверенной, такой надменной, теперь была бесполезной. Я была сильнее. Моя новая сущность — дар и проклятье — текла через меня, как буря, готовая разнести всё на своём пути. Я могла бы раздавить её одним ударом. Но нет. Она заслужила каждую секунду этой агонии.

— Ты… ничтожество, — прошипела она, её голос дрожал, но в нём всё ещё была злоба. — Думаешь, это вернёт его? Думаешь, он…

Я не дала ей договорить. Моя рука метнулась к её груди, и я сжала её рёбра, чувствуя, как они ломаются, как её бессмертное тело сдаётся под моим натиском. Она захрипела, кровь хлынула из её рта, но я не отпускала. Я наклонилась ближе, мои губы почти касались её уха.

— Это не про него, — прошептала я, и мой голос был холодным, как камень вокруг нас. — Это про нас. Про то, что ты отняла у меня.

Я выпрямилась, отступив на шаг, чтобы полюбоваться её мучениями. Её тело дёргалось, кровь текла рекой, но она всё ещё цеплялась за жизнь, как вампир, как тварь, что не умеет умирать легко. Я подняла факел выше, его пламя отразилось в моих глазах, и я шагнула ближе. Её взгляд метался, ища спасения, но спасения не было. Только я. Только месть.

Я наклонилась и схватила её за горло, мои пальцы сжались, чувствуя, как её трахея трещит под давлением.

— Пора заканчивать, — сказала я, и мой голос был почти нежным, но в нём звучала смерть. — У меня еще так много дел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава первая.

"Когда теряешь того, кто был твоим светом, тьма становится не врагом, а единственным домом."

— Из личных записок, наследного главы клана.

Год назад...

Серое небо нависало над кладбищем, словно тяжёлый саван, готовый удушить всякую надежду. Холодный ветер трепал голые ветви деревьев, а в воздухе витал запах сырой земли и увядающих цветов. Я стоял в стороне, укрытый тенью старого дуба, чьи корявые ветви казались такими же изломанными, как моя душа. Мои золотые глаза, обычно горящие силой, теперь тускло мерцали, словно угли, затухающие под пеплом.

Похороны Софьи собрали немногих. Её жизнь, такая яркая и полная, оборвалась, оставив лишь горстку людей, которые пришли проститься. Я видел их лица, искажённые горем, слышал их приглушённые всхлипы, но всё это казалось далёким, чужим, как будто я смотрел на картину, написанную чужой рукой.

Василина стояла ближе всех к гробу, её плечи дрожали от рыданий. Она обнимала себя руками, словно пытаясь удержать то, что осталось от её мира. Рядом с ней — Александр, мой брат, его лицо было каменным, но глаза выдавали боль. Он не смотрел на гроб, его взгляд был устремлён куда-то в пустоту, словно он искал там ответы, которых не существовало. Я знал, что он винит себя. Он винил меня. И он был прав.

Мать Софьи, Мария Геннадьевна, сидела на складном стуле у могилы, её лицо было серым, как это осеннее небо. Она не плакала — слёзы, должно быть, иссякли, когда она узнала, что её дочь не вернётся. Её руки сжимали платок, который она теребила, будто это могло вернуть время назад. Рядом с ней стояла пожилая женщина, вероятно, родственница, державшая её за локоть, чтобы та не упала.

Несколько коллег Софьи, лица которых я смутно помнил, стояли чуть поодаль. Их голоса, шептавшие слова утешения, звучали пусто, как эхо в заброшенной пещере. Они говорили о том, какой Софья была доброй, каким замечательным врачом она была, как её улыбка могла осветить любую комнату. Я сжимал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, но боль не приносила облегчения. Они говорили о ней так, будто знали её. Будто могли понять, кем она была для меня.

Гроб был закрытым. Я знал почему. Я видел её в той пещере — её бледное лицо, посиневшие губы, безжизненные глаза, которые смотрели на меня с немым укором. Я сделал это. Я отнял её жизнь. И теперь этот деревянный ящик скрывал от всех правду о том, что я натворил.

До сих пор не могу поверить, что Старейшие обставили это, как автомобильную аварию. Хотя, я настаивал на правде, настаивал о приговоре, который прервет мою ничтожную жизнь.

Священник, немолодой мужчина с усталым взглядом, читал молитвы, его голос сливался с воем ветра. Он говорил о вечном покое, о душе, которая найдёт утешение. Я едва сдержал горький смешок. Покой? Для Софьи, может быть. Но не для меня. Моя душа, если она у меня ещё была, горела в агонии, и никакие молитвы не могли её спасти.

Я не подходил ближе. Не мог. Я не заслуживал права стоять рядом с теми, кто её любил по-человечески, чисто, без крови на руках. Моя тень, отбрасываемая тусклым светом пасмурного дня, казалась слишком длинной, слишком тёмной, чтобы смешаться с их скорбью. Я был чужим здесь, хищником, наблюдающим за жертвами, которых он уже не мог ранить.

Василина вдруг подняла голову, её взгляд скользнул по толпе и остановился на мне. Её глаза, полные слёз, вспыхнули ненавистью. Она знала. Знала, что это я. Александр положил руку ей на плечо, что-то шепнул, и она отвернулась, уткнувшись лицом в его грудь. Я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось, будто сердце, которого у меня больше не было, разорвалось ещё раз.

Какая то девушка с короткими тёмными волосами, бросила горсть земли на гроб, когда его начали опускать в могилу. Звук земли, падающей на дерево, был как удар молота по моему черепу. Каждый комок, каждая лопата земли, засыпавшая её, словно хоронила и меня. Я хотел закричать, броситься к могиле, вырвать её из этой тьмы, но мои ноги словно приросли к земле. Я был парализован своей виной.

Когда церемония закончилась, люди начали расходиться. Василина и Александр ушли последними, поддерживая друг друга, словно два сломанных дерева, цепляющихся за жизнь. Мария Геннадьевна осталась у могилы, её фигура казалась маленькой и хрупкой на фоне надгробного камня. Я ждал, пока кладбище опустеет, пока ветер унесёт последние отголоски их шагов.

Только тогда я вышел из тени. Медленно, словно боясь нарушить тишину, я подошёл к могиле. Надгробие было простым, с её именем и датами, которые резали глаза своей окончательностью. Слишком короткая жизнь. Слишком много боли.

Я опустился на колени, не заботясь о том, что сырая земля пачкает одежду. Мои пальцы коснулись холодного камня, и я закрыл глаза, пытаясь представить её лицо — не то, что я видел в пещере, а то, каким оно было, когда она улыбалась. Когда она смотрела на меня с теплом, а не со страхом.

— Прости, — прошептал я, и мой голос сорвался. — Прости, что не смог тебя спасти. Прости, что стал твоей смертью.

Ветер унёс мои слова, но ответа не было. Только тишина, тяжёлая, как могильная плита. Я знал, что она не услышит. Знал, что нет прощения для таких, как я. Но я всё равно шептал, словно эти слова могли дойти до неё, куда бы она ни ушла.

Я встал, чувствуя, как голод снова поднимается внутри, но он был ничем по сравнению с пустотой, которая поселилась в моей груди.

— Почему не подошёл? — услышал я за спиной голос брата, низкий, с едва уловимой хрипотцой, словно он сам сдерживал бурю внутри.

Я замер, не оборачиваясь. Ветер холодил кожу, но его холод был ничем по сравнению с ледяной тяжестью, что сковала моё тело. Александр стоял позади, я чувствовал его взгляд — тяжёлый, но в то же время полный боли, которую он не смел показать.

— Ты думаешь, они все поверили... — мой голос был хриплым, будто горло раздирали ржавые лезвия. — Поверили, что она разбилась?

Он молчал. Тишина была громче любых слов. Не поверили. Никто из них не поверил в эту нелепую ложь, которую мы скормили людям. Автокатастрофа, несчастный случай — удобная сказка, чтобы скрыть правду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Марк, это пройдёт... — начал он, но я резко поднял руку, обрывая его.

— Пройдёт что? — Мой голос сорвался на рык, и я наконец повернулся к нему. — Я буду меньше себя ненавидеть? Или пройдёт то, что я чувствовал к этому человеку?

Александр смотрел на меня, и в его тёмных глазах, обычно таких непроницаемых, мелькнула тень сочувствия. Но она тут же растворилась, сменившись чем-то более суровым, почти холодным.

— Ты не можешь вечно себя казнить, — произнёс он, шагнув ближе. Его голос был твёрдым, но я слышал, как он дрожит на грани. — Ты сделал это не по своей воле. Элис… она…

— Не смей! — Я шагнул к нему, сжав кулаки так, что кости захрустели. — Не смей перекладывать вину на неё. Это я вонзил клыки в её шею. Я сломал её. Я, Александр, не Элис.

Он отступил на полшага, но не отвёл взгляда. Его лицо, обычно такое сдержанное, исказилось, словно он пытался проглотить слова, которые рвались наружу.

— Ты был под велариусом, — тихо сказал он. — Ты не контролировал себя.

— Это не оправдание, — отрезал я, чувствуя, как внутри всё сжимается от ярости и боли. — Я должен был быть сильнее. Должен был остановиться. Но я… — Мой голос дрогнул, и я отвернулся, не в силах смотреть ему в глаза. — Я наслаждался этим, брат. Каждым глотком её крови.

Тишина, что последовала, была оглушительной. Даже ветер, казалось, затих, оставив нас наедине с этой невыносимой правдой. Я чувствовал, как голод снова вгрызается в мои внутренности, но он был лишь слабым эхом той пустоты, что пожирала меня изнутри.

Александр шагнул ко мне, его рука легла на моё плечо, но я сбросил её, словно его прикосновение обжигало.

— Не надо, — прорычал я. — Ты даже не представляешь, как я сейчас сдерживаюсь, что бы не вырвать тебе сердце.

— Марк, — его голос стал тише, почти умоляющим. — У меня не было выбора.

— Разве? — Я усмехнулся, и эта усмешка была горькой, как яд. — Ага, конечно. Ты просто выбрал лёгкий путь. Доверять ей, а не мне. Если бы ты сказал, если бы дал одну дозу, я бы выстоял.

— Я думал, это спасёт клан, — пробормотал он, глядя в землю. — Она сказала, велариус тебя… притормозит. Что ты не полезешь на Вельхеора.

— Я, сука, и не собирался! — рявкнул, но голос тут же упал до шёпота, дрожа от боли. — Я не какой-то вековой мальчишка. Я знал, на что иду. Думаешь, я бы обрёк клан на погибель из-за человека, который и полвека не проживёт? — горло сдавило. — Я просто хотел быть рядом. Дать ей нормальную, человеческую жизнь. Я бы связал себя с кем угодно, но только не с Элис. Всё, что я делал, всё, что говорил — ради вас. Чтобы спасти вас от неё.

Александр смотрел на меня, и его лицо было, как маска, готовая треснуть. Его глаза, блестели, будто он сдерживал слёзы. Он открыл рот, но слова застряли, и он только покачал головой.

— Я не знал… — выдавил он наконец, голос хрипел. — Я думал… думал, ты потерял голову. Что ты готов был всё спалить ради неё.

— А ты решил за меня, да? — Я шагнул ближе, почти шипя. — Решил, что я слабак, что меня надо «притормозить»? Ты хоть раз спросил? Хоть кто нибудь спросил?

Он молчал, и это молчание было хуже любого ответа. Я видел, как его кулаки сжались, как он борется с собой, но мне было плевать. Я хотел, чтобы он почувствовал ту же боль, что разрывала меня.

— Ты предал меня, — сказал я, и каждое слово было как нож. – Предал ее, а ведь благодаря ей, твоя пара жива. – подошел почти в плотную – Я собирался убить твою беременную жену. И знаешь что? Тогда бы я ни капли не жалел, тогда бы ты поплатился за свое предательство.

Глава вторая.

Сейчас...

Париж встретил нас дождём и запахом мокрого камня. Я стою на балконе нашей квартиры в Марэ, глядя на огни города, что мерцают сквозь пелену дождя. Год назад я бы назвала этот вид романтичным. Теперь он кажется мне просто… живым. Пульс города, его дыхание, его кровь — я чувствую всё это, как будто Париж — это зверь, а я — часть его. Архаон выбрал этот город не случайно. Он сказал, что Париж — это место, где тьма и свет сливаются, где вампиры могут жить, не скрываясь, но и не теряя контроля. Здесь, среди узких улочек и старых соборов, я училась быть тем, кем стала.

Год с Архаоном изменил меня. Он учил меня не просто выживать, а жить. Жить, как вампир. Я научилась двигаться быстрее ветра, слышать шепот на другом конце города, чувствовать кровь, текущую в венах прохожих. Но каждый урок был борьбой. Борьбой с жаждой, с воспоминаниями, с собой. Я не хотела возвращаться в Москву. Там осталась моя прошлая жизнь — могила, которую я не могла навестить, и люди, которых я не могла защитить. Василина, мама, Марк… Их лица преследуют меня, но возвращение означало бы столкнуться с правдой, к которой я ещё не готова.

Архаон стоит за моей спиной, его присутствие — как тёплый ток, пробегающий по коже. Я не слышу его шагов, но знаю, что он там. Он всегда рядом, когда мне нужно. И когда не нужно тоже.

— Думаешь о нём? — его голос мягкий, но в нём есть что-то острое, как лезвие.

Я не оборачиваюсь. Мои пальцы сжимают перила балкона, металл гнётся под моим натиском.

— Всегда, — отвечаю я, и мой голос звучит тише, чем я ожидала. — Но не так, как раньше.

Это правда. Марк всё ещё в моём сердце, но его образ стал размытым, как фотография, выцветшая от времени. Я не знаю, жива ли моя любовь к нему или это просто эхо того, что было. Архаон молчит, но я чувствую, как его взгляд скользит по мне, словно пытается разгадать, что я скрываю даже от себя.

Я помню как впервые открыла глаза, как почувствовала себя инае, как в квартиру вошел Архи и... Вопросов было много и тогда он обещал все рассказать и рассказывал, ведь год, что то да рассказывал. Оказывается у древнейшего вампира много интересных историй скопилось, на века хватит.

Тогда то я и узнала, что обратил меня не он, а просто забрал, что бы я не испугалась, очнувшись в гробу. Месяц он сидел у постели, наблюдая за тем как мои кости срастаются, медленно, мучительно.

Он говорил, что знал о Марке с его рождения, чувствовал, что он его потомок, но никто не хотел этого видеть. «Наследный глава клана, — фыркал он, закатывая глаза, — так они его назвали, только потому что оба его родителя были чистокровными, и он родился с золотыми глазами. Никто не задумался, кем он был». Я спросила, знает ли Марк. «Конечно нет», — ответил Архаон с гримасой, будто само предположение было смешно. Он рассказал, как его бесило, что Элис назвали его потомком. «Она была случайностью, — сказал он, — такое бывает». А когда я, дрожа, спросила про свои золотые глаза, он посмотрел на меня иначе. «Марк наделил тебя огромной силой, — сказал он. — Ты его неповторимое творение». Эти слова до сих пор жгут, как клеймо.

— Опять копаешься в прошлом? — говорит Архаон, и его голос возвращает меня в реальность.

Я поворачиваюсь. Он стоит, прислонившись к косяку, тёмные волосы падают на глаза, а взгляд — золотой, как расплавленное солнце — буравит меня. Он выглядит молодо, будто ему лет тридцать, но в его осанке, в том, как он смотрит, есть что-то древнее, пугающее и одновременно завораживающее.

— Слушай, не лезь мне в голову, — говорю я, скрещивая руки и стараясь звучать дерзко. — Там и без тебя каша.

Он ухмыляется, и его улыбка — живая, почти мальчишеская,

— Париж не место для тоски, Софья, — говорит он, и его голос тёплый, но с лёгким отзвуком старины. — Ты забываешь жить.

— Я забывала жить еще до смерти, ни чего не изменилось. Париж для влюблённых, а мы разве влюблены?

Он делает шаг ко мне, и я замираю. Его присутствие — как гроза, которую чувствуешь кожей. Страх, гнев, любопытство… и что-то ещё, чему я не даю имени.

— Не строй ни каких планов на вечер. мы пойдем развлекаться.

— Серьезно?

Он улыбнулся слегка приподняв бровь и вышел.

Сена блестит под луной, её воды ловят свет Парижа, как разбитое зеркало. Яхта покачивается на волнах, её полированная палуба отражает огни города. Музыка — тяжёлая, пульсирующая — бьёт в грудь, как второе сердце. Вокруг толпа: вампиры, скрывающиеся под масками людей, и смертные, не подозревающие, с кем танцуют. Это мир теней, но сегодня я не охочусь. Сегодня я жива.

Архаон тянет меня к барной стойке, его пальцы задерживаются на моих чуть дольше, чем нужно, и по коже пробегает тепло. Барная стойка — изящная, из тёмного дерева, уставлена хрустальными бокалами и бутылками, что блестят в тусклом свете. Он кивает бармену — вампиру, чьи глаза на миг вспыхивают красным, — и тот ставит перед нами два бокала с тёмной, почти чёрной жидкостью. Запах бьёт в нос — густой, металлический, с ноткой спелой смородины. Мои клыки ноют, но я сдерживаюсь.

— Что это? — спрашиваю я, глядя на бокал, который он мне протягивает. Жидкость переливается, как жидкий обсидиан.

— Кровь, смешанная с вином, — говорит он, и его голос низкий, почти дразнящий, — Успокаивает жажду, но сохраняет ясность.

Я делаю глоток, и это как огонь и шёлк на языке: кровь утоляет голод, а вино добавляет тепло, растекающееся по груди. Я смотрю на него, и он наблюдает за мной, его губы изгибаются в полуулыбке, от которой моё сердце сжимается.

— Неплохо, — говорю, стараясь звучать небрежно, но голос выдаёт — слишком мягкий, слишком заинтересованный.

Он облокачивается на стойку, его плечо почти касается моего, и я чувствую тепло, которого не должно быть. Его глаза не отрываются от моих, и в них что-то, что заставляет задержать дыхание.

— В нашей жизни есть место удовольствиям, — говорит он, крутя бокал в пальцах, и его голос тёмный, как напиток в его руке. — Не всё про кровь и жажду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я фыркаю, но не могу отвести взгляд.

— Ну да. Пить кровавое вино на яхте — это прям верх веселья.

Он смеётся, и этот звук — глубокий, живой.

— Ты ещё не видела настоящего веселья, Софья, — говорит он, и его глаза блестят, как будто он знает секрет, который мне предстоит узнать. — Пойдём.

Он тянет меня к танцполу, его пальцы сжимают мои, и я не сопротивляюсь. Музыка взрывается, и он притягивает меня ближе, его движения точные, с грацией, будто он танцевал в залах давно забытых королей, но в них есть что-то живое, дерзкое. Яхта покачивается, огни Парижа мелькают за бортом, а толпа вокруг растворяется в ритме. Его руки находят мою талию, и я не отстраняюсь. Я откидываю голову, волосы разлетаются, и я смеюсь — как будто я всё ещё человек.

Мы отходим к перилам яхты, подальше от толпы, и я допиваю свой бокал, чувствуя, как кровь и вино смешиваются во мне, даря лёгкое головокружение. Архаон стоит рядом, его бокал пуст, но он не спешит за новым. Он смотрит на Сену, но я знаю, что он чувствует меня — так же, как я его. Мы молчим, слушая плеск воды и далёкую музыку, но тишина между нами живая, полная невысказанного.

— Зачем ты это делаешь? — спрашиваю я, и мой голос тише, чем я хотела. — Париж, уроки, эта яхта. Зачем тебе я?

Он поворачивается ко мне, и его взгляд — мягкий, но тяжёлый, как будто он хочет, чтобы я поняла что-то важное. Его рука касается перил рядом с моей, пальцы так близко, что я чувствую их тепло.

— Потому что ты — огонь, Софья, — говорит он, и его голос почти обычный — Ты борешься, когда другие бы сдались. Я не смог оставить тебя. Ты бы либо глупостей натворила и тебя бы казнили, либо... в любом случае врятли бы ты выжила.

— Огонь, говоришь? — я ухмыляюсь, но голос дрожит. — А если я всё сожгу, включая тебя?

Он наклоняется ближе, и между нами почти нет пространства. Его глаза ловят мои, и в них — не учитель, а мужчина, который видел меня в худшие моменты и не отвернулся.

— Пусть, — шепчет он, и его голос — как тёмный бархат, — Я переживал и худшие пожары.

Смеюсь, но смех выходит нервным, и я отворачиваюсь, глядя на Сену, чтобы скрыть, как моё лицо горит. Мы стоим молча, и его близость — как магнит, который я не хочу, но не могу игнорировать.

— Ты когда-нибудь скучаешь по человеческой жизни? — спрашиваю я, и мой голос звучит тише, чем я хотела.

Он смотрит на меня, и его улыбка — мягкая, почти грустная.

— Я уже ее и не помню — говорит он, без привычной насмешки. — Хотя вампиры ни чего не забывают. Я помню все о той жизни, но не помню какого это. Софья, мы ведь не так сильно отличаемся от людей, и я не устану тебе это повторять. Ты привыкнешь со временем к своему телу, к своим эмоциям, ощущениям. И тебя перестанет накрывать.

— Да, у людей это называется не устойчивое психическое состояние – перебиваю, усмехаясь.

— Дай себе время. Прошел всего год, этого мало что бы молодой вампир адаптировался. Ты была эмоциональна при жизни, а сейчас это усилилось.

Я не знаю, что ответить, просто стою и молчу, смотря вперед.

Мы возвращаемся в квартиру на рассвете, и музыка с яхты всё ещё пульсирует в моей крови, смешиваясь с теплом от того странного напитка — крови, смешанной с вином, что мы пили на Сене. Архаон идёт рядом, его рука случайно касается моей, и я не отстраняюсь. Воздух между нами тяжёлый, как перед грозой, и я чувствую его присутствие — как ток, пробегающий по коже, манящий и опасный.

Он открывает дверь, и мы заходим внутрь. Тусклый свет Парижа, пробивающийся через окна, рисует его силуэт — высокий, стройный, с тёмными волосами, падающими на глаза. Я ловлю себя на том, что смотрю на него слишком долго, и отворачиваюсь к окну, стараясь собраться. Но моё тело не слушается — оно помнит его прикосновения на яхте, его руки на моей талии, ритм музыки, который сплёл нас вместе.

— Когда вернёшься домой? — спрашивает он, заходя внутрь. Его голос твёрдый, но в нём есть мягкость, как будто он боится ответа.

Я замираю, глядя на город, где первые лучи солнца режут тучи.

— Не знаю, а стоит? — говорю, и мой голос тише, чем я ожидала. — Все продолжают жить дальше. Василина родила, Марк… — я запинаюсь, его имя жжёт горло, — Марк продолжает быть главой. Мама нашла себе достойного мужчину. Все хорошо.

Он молчит, но его взгляд — золотой, как расплавленное солнце — жжёт затылок, будто он видит меня насквозь.

— Не думай о других, — говорит он наконец. — Думай о том, чего хочешь ты.

Я поворачиваюсь, и мои глаза находят его. Высокий, стройный, красивый — слишком красивый, чтобы быть просто учителем, просто тенью, как он себя называет. Я много раз ловила себя на мысли, что хочу его. Ещё пару месяцев после обращения я сказала ему об этом, сбивчиво, сгорая от стыда, но он только усмехнулся и сказал, что это не так. Что это усиленные чувства, эмоции, которые приходят с новой жизнью. Он часто повторяет это — про истерику, страх, гнев, радость, которые бьют через край, пока не научишься их держать. За год я научилась справляться с многим. С паникой, с яростью, даже с эйфорией. Но похоть… она не уходит. Она дикая, умопомрачительная, и каждый раз, когда он рядом, она становится невыносимой. Я бы и рада с кем-нибудь другим, лишь бы дать телу расслабиться, но Архаон усложняет всё. Каждый раз, когда я пытаюсь флиртовать или кто-то подходит ко мне, он появляется, как будто чувствует. Его взгляд, его присутствие — как невидимая стена.

— Чего хочу я? — повторяю я, и мой голос дрожит, когда я смотрю на него.

Он делает шаг ко мне, и моё тело мгновенно реагирует — кожа горит, клыки ноют, сердце стучит быстрее. Он близко, слишком близко, и я вижу как темные вены начали змеиться по его шеи, как глаза начали наливаться кровью.

— Чего?

Я сглатываю, слова застревают в горле. Он тоже хочет, хочет меня.

— Ты знаешь, — шепчу, и мой голос ломается, выдавая всё.

Он замирает, и на миг время останавливается. Его глаза исследуют моё лицо, и я не могу отвести взгляд. Я жду, что он усмехнётся, скажет, что это просто эмоции, что я ошибаюсь. Но он не смеётся. Он делает ещё шаг, и между нами нет пространства. Его рука касается моего запястья, лёгкое прикосновение, но оно обжигает, как раскалённое железо. Мои клыки удлиняются, инстинкт просыпается, и я чувствую, как кровь в моих венах — закипает.,

Его губы находят мои — не мягко, а с дикой, почти звериной страстью, которая принадлежит только вампирам. Его поцелуй — как буря, как кровь, смешанная с вином, что мы пили на яхте. Я отвечаю с той же силой, мои руки впиваются в его плечи, пальцы сжимают ткань рубашки, почти разрывая её. Мои клыки задевают его губу, и вкус его крови — древней, мощной — бьёт в голову, как молния. Его руки на моей талии притягивают меня ближе, и его нечеловеческая сила сталкивается с моей, создавая гул в воздухе.

Вампирская страсть — не человеческая. Она дикая, как пожар, пожирающий всё. Мои чувства обострены: я слышу его рваное дыхание, ощущаю каждый изгиб его тела, каждый удар его мёртвого сердца, синхронизированный с моим. Его пальцы в моих волосах оттягивают голову назад, углубляя поцелуй, и его губы движутся с жадностью, как будто он борется с собой.

Моя спина врезается в стену — его движения быстрые, точные, и холод камня только усиливает жар в моих венах. Я скольжу руками под его рубашку, царапаю его кожу, следы исчезают мгновенно, но я хочу, чтобы он чувствовал меня. Его рык — низкий, с лёгким эхом старины — вибрирует в моей груди. Его язык проводит по моей шее, клыки дразнят кожу, и это ощущение — как разряд, бьющий в позвоночник. Я тяну его ближе, требуя больше.

Он подхватывает меня, и мы оказываемся на полу — холодном, деревянном, потому что вампирам не нужны удобства, только этот момент. Его руки срывают ткань с моего плеча, шёлк рвётся с резким звуком, который я слышу, как гром. Моя кожа горит под его пальцами, и я выгибаюсь навстречу, мои ногти впиваются в его спину. Его золотые глаза пылают, и в них — мужчина, который хочет меня так же сильно, как я его. Его руки сжимают мои бёдра с силой, которая могла бы сломать смертного, но я отвечаю тем же — я не хрупкая, я такая же дикая.

Когда он входит в меня, это как взрыв, сотрясающий всё моё существо. Каждый его толчок — ритмичный, яростный, как удар, синхронизированный с моим сердцем. Я ощущаю его силу, жар его тела, контраст холодного пола. Мои чувства — хаос: я слышу скрип дерева, стук наших тел, чувствую каждый мускул. Его клыки находят моё плечо, прокусывают кожу, но он не пьёт — укус дразнящий, посылающий волны наслаждения, острые, почти мучительные. Это не то, что было с Марком — сейчас это больше, сильнее. Архаон знает, как играть на вампирской сущности, доводя её до предела. Я кричу, не от боли, а от того, как это захлёстывает меня.

Я кусаю его в ответ — в шею, чуть ниже уха, мои клыки прокалывают кожу, и вкус его крови — как раскалённый мёд, бьющий в голову. Он рычит громче, его движения становятся быстрее, яростнее. Мои бёдра поднимаются навстречу, наши тела сталкиваются с нечеловеческой силой, как два урагана. Его рука в моих волосах оттягивает голову назад, и он кусает снова — в шею, чуть глубже, но не выпивая кровь. Каждый укус — как молния, усиливающая пожар во мне. Я чувствую всё: текстуру его кожи, его дыхание, рваное и почти человеческое, каждый его толчок, который доводит меня до края.

Когда пик накрывает, моё тело взрывается, как будто весь этот пожар вырывается наружу. Я слышу его рык, чувствую его последний укус, последний толчок, и моё тело дрожит от наслаждения, которое почти разрывает меня. Мы замираем, сплетённые, его рука всё ещё на моей талии, дыхание тяжёлое, замедляется.

Мы лежим на холодном деревянном полу, и моё тело всё ещё дрожит от бури, что только что нас захлестнула. Его рука на моей талии, дыхание — тяжёлое, почти человеческое — замедляется. Моя кожа горит от его прикосновений, клыки ноют, но жажда отступает, утолённая не кровью, а чем-то большим. Я смотрю на него, его золотые глаза находят мои. В них — что-то глубокое, без насмешки, как будто он видит меня впервые.

— Это… — начинаю я, но голос срывается, слабый, дрожащий.

— Не совсем как у людей, — заканчивает, словно прочитав мои мысли.

— Точно, — шепчу я, и уголки моих губ невольно поднимаются.

— А знаешь, что самое потрясающее?

Улыбаюсь, приподнимая бровь, всё ещё чувствуя жар его тела рядом.

— Нам не нужна передышка, — продолжает, и его голос становится ниже, почти дразнящим. — И нам всегда мало.

После этих слов он подхватывает меня на руки с лёгкостью, будто я ничего не вешу, хотя моя сила могла бы соперничать с его. Кровать скрипит под нашим весом, и я смеюсь — коротко, почти нервно, потому что его близость всё ещё бьёт по моим нервам, как ток. Он опускается надо мной, его тёмные волосы падают на лицо, а глаза — золотые, с тёмными нитями — держат мой взгляд, не отпуская. Его пальцы скользят по моей щеке, и это прикосновение — не дикое, как раньше, а медленное, почти мучительное, как будто он хочет запомнить каждый миллиметр моей кожи.

— Ты — огонь, Софья, — шепчет он, — И не знаю, хочу ли я тебя укротить или сгореть.

Глава третья.

— Мне нужно удалиться, — произнёс Марк ровным голосом, в котором проскальзывала сталь. — Выход найдёте сами.

Его слова повисли в воздухе тяжёлым грузом. Перед тем как покинуть зал, он с лёгкостью сломал руку Вельхеору, но это было не всё. Три волка-оборотня, верные стражи Старейшин, лежали мёртвыми у его ног, их тела ещё дымились от силы, которую Марк обрушил на них. Старейшины переглянулись, их лица выражали смесь ужаса и неверия. Даже Вельхеор, несмотря на своё положение правителя, не проронил ни слова, его рука висела под неестественным углом, а глаза были полны шока.

Марк направился к выходу, его шаги были уверенными и размеренными. Он не торопился, давая всем понять, что полностью контролирует ситуацию. Когда дверь за ним закрылась с тяжёлым щелчком, в комнате воцарилась тишина, почти осязаемая, тяжёлая, как воздух перед грозой. Лишь дыхание Вельхеора нарушало её, пока он медленно опускался кресло, пытаясь скрыть дрожь в теле. Его лицо было искажено смесью боли и гнева. В углу, почти незаметный среди более влиятельных фигур, стоял Вайлишер с усталыми глазами и сгорбленной спиной. Его присутствие едва ли замечали, но он был здесь, как всегда, молчаливо наблюдая. Друг отца Марка, он когда-то пользовался уважением, но среди Старейших его положение давно стало почти ничтожным. Его голос редко учитывали, а мнение и вовсе игнорировали.

— Кто он такой? — наконец выдавил Вельхеор, его голос дрожал, выдавая внутреннюю борьбу. Он повернулся к остальным, ожидая ответа, но никто не осмелился заговорить первым.

Старейшина Лариса, сделала шаг вперёд. Её лицо, обычно непроницаемое, теперь выражало тревогу. Она сложила руки перед собой, словно пытаясь собраться с мыслями.

— Он угроза, — начала она, её голос был низким, но твёрдым. — Марк не просто наследный глава клана. Он убил трёх волков-оборотней, наших стражей, которые служат нам веками. Никто не мог одолеть их, тем более в одиночку. Его сила… она выходит за рамки всего, что мы видели. Он нарушил закон, и теперь показал, что способен уничтожить даже тебя, Правитель.

Вельхеор стиснул зубы, его клыки слегка удлинились от сдерживаемой ярости. Он ненавидел, когда его ставили в положение слабого, но слова Ларисы лишь усиливали его гнев. Вайлишер кашлянул, пытаясь привлечь внимание, но его жест остался незамеченным. Он сжал кулаки, но промолчал, привыкнув к тому, что его слова редко имеют вес.

— Ты собирался убить его... — пробормотал Старейшина Кай, стоявший у дальней стены, его взгляд был прикован к телам волков. Его тёмные глаза сверкнули в полумраке. — Но он… он даже не дрогнул. Убил наших стражей, сломал тебе руку, будто это ничего не стоило. Никто не может убить волка-оборотня в одиночку, а он уничтожил троих!

— Я это видел, — резко оборвал его Вельхеор, его глаза полыхнули гневом. — Я тут был. Этот паршивец нарушил закон! Он убил наших волков, бросил вызов Совету, сломал мне руку, отбросил меня, как щенка! Его клан должен ответить за это, и он сам должен быть уничтожен.

Вайлишер опустил голову, его лицо исказилось от боли. — Вы ошибаетесь, правитель, — тихо произнёс он. — Марк — не угроза. Его сила могла бы служить Совету. Не стоит его бояться.

— Бояться? — Вельхеор рассмеялся, но смех был горьким, почти истеричным. — Он сломал мне руку, плюнул на наши законы! И ты говоришь, что мы не должны бояться?

— Это не просто сила, — вмешалась Лариса, её взгляд стал холодным и расчётливым. — Его кровь, глаза… он несут в себе нечто, о чём мы не знаем. Это не просто нарушение закона, это вызов всему нашему порядку. Он слишком опасен, чтобы жить.

— Глаза, — фыркнул Вельхеор, пытаясь вернуть себе привычную уверенность. — Символ власти и чистокровия, ничего более. Но его действия — это бунт. Он убил наших стражей, и за это должен заплатить жизнью.

— Мы не можем позволить ему жить, — сказал Кай, его глаза сузились. — Если он способен убить волков-оборотней, наших стражей, его сила неподконтрольна. Он уже показал, что не боится Совета. Если мы не уничтожим его сейчас, он уничтожит нас.

— А что, если его отец скрыл правду? — предположила Лариса, её голос стал холоднее. — Что, если он знал, насколько Марк силён, и умышленно утаил это? Вайлишер, ты был его другом. Ты правда ничего не знал?

— Я… ничего, — ответил Вайлишер, его голос был полон горечи. — Его отец никогда не говорил о такой силе. Я думал, что знаю его, но, видимо, ошибался. Но Марк не враг. Он мог бы стать тем, кто изменит всё к лучшему.

— Довольно! — Вельхеор ударил кулаком по подлокотнику кресла, его клыки полностью обнажились. — Твоё место здесь — стоять и молчать, Вайлишер. Ты никто, чтобы указывать нам. Марк должен умереть. Его клан будет наказан за его бунт и убийство наших стражей.

Вайлишер опустил голову, его кулаки всё ещё были сжаты. Он чувствовал себя беспомощным, но не мог молчать, даже если его слова не имели веса.

— Как мы это сделаем? — спросил Кай, его голос был полон усталости. — Он очевидно сильнее нас. Как мы сможем его уничтожить?

— Мы найдём способ, — отрезала Лариса, её взгляд стал ещё более решительным. — Он нарушил закон, убил наших стражей. Это даёт нам право. Мы соберём кланы, используем их силы. Даже если он силён, он не сможет противостоять всем нам.

— А что с Элис? — внезапно спросил Кай, его голос стал тише. — Александр показал нам запись. Она нарушила кодекс, похитив человека. Если Марк прав…

— Элис — другая проблема, — отмахнулся Вельхеор, но его голос дрогнул. — Она ответит за свои действия. Но сейчас главное — Марк. Его нужно уничтожить, пока он не разрушил наш порядок.

Старейшины замолчали, осознавая, что их мир, который они так долго контролировали, оказался под угрозой. Марк был не просто вампиром с золотыми глазами — он был силой, способной сокрушить всё, что они строили веками, и убийство волков-оборотней, их верных стражей, только подтверждало это. Теперь они были полны решимости устранить его любой ценой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Созови Совет, — наконец произнёс Вельхеор, его голос стал твёрже. — Все кланы должны знать, что Марк — угроза. Мы объявим его вне закона и призовём к его уничтожению.

Лариса кивнула, её глаза сверкнули в полумраке.

— И ещё одно, — добавила она, прежде чем покинуть зал. — Мы должны действовать быстро. Марк не должен об этом узнать.

Вайлишер остался стоять в углу, его взгляд был прикован к двери, за которой скрылся Марк. Он не знал о его силе, о волках, о том, что Марк способен на такое, но в глубине души чувствовал, что обязан был попытаться защитить его. Ради друга, ради его сына, ради того, во что он всё ещё верил. Зал, который ещё недавно был свидетелем их власти, теперь казался ловушкой, где тень Марка всё ещё витала в воздухе, напоминая о его силе и непредсказуемости.

Глава четвертая

"Новообращённый — это душа, разорванная надвое: человек кричит внутри, а зверь пожирает его. Рождённый же знает лишь тьму, и она — его дом. Новообращённый борется, пока не сломается или не станет сильнее нас."

— Из записей Архаона

Девять месяцев назад. Париж.

Парижская ночь дышит, как хищник. Узкие улочки Марэ, мокрые от дождя, блестят, отражая тусклый свет фонарей, что мигают, как угасающие звёзды. Сена плещет неподалёку, её воды звучат, как пульс города, сливаясь с далёкими голосами, скрипом шин и шагами прохожих. Я стою на крыше старого дома, черепица скользкая под ботинками, а ветер треплет волосы, бросая их в лицо. Мои глаза ловят отблески света — от фонарей до далёкой Эйфелевой башни, мерцающей в темноте. Воздух тяжёлый, пахнет сыростью, мокрым камнем и чем-то сладким — то ли гниющими цветами, то ли кровью, что манит меня, как вино.

Моё тело дрожит — не от холода, вампиры его не чувствуют. Это буря внутри: гнев, страх, ненависть, тоска. Они сплетаются в узел, который я не могу разорвать. Марк. Его имя режет, как лезвие. Его руки, его клыки, отнявшие мою жизнь. Он сделал меня зверем. Я ненавижу его. И люблю. Хочу вырвать его из сердца, но оно, мёртвое, стучит его именем. Мои клыки ноют, ногти впиваются в ладони, оставляя следы, что тут же заживают.

— Софья, — голос Архаона за спиной, низкий, с хрипотцой. — Ты опять сбежала.

Я не оборачиваюсь. Пальцы сжимают черепицу, и она крошится, падая вниз. Он всегда меня находит, как охотник добычу. Его присутствие — как ток по коже, и я ненавижу, что моё тело реагирует на него.

— Я не твоя кукла, Архаон, — шиплю я, голос дрожит от ярости. — Хватит за мной следить.

Он смеётся — глубокий звук с острым краем, как нож в шёлке. Его шаги гулко отдаются по крыше, лёгкие, но уверенные. Я чувствую его жар, хотя вампиры должны быть холодными.

— Кукла? — он останавливается в паре шагов. — Ты буря, Софья. Но без контроля спалишь всё вокруг. И себя.

Я разворачиваюсь, мои глаза впиваются в его — золотые, с тёмными нитями, полные вечности. Его тёмные волосы падают на лоб, рубашка расстёгнута, поза расслабленная, но я знаю, он готов к прыжку. Его полуулыбка бесит меня.

— Думаешь, я слабая? — мой голос срывается на рык, клыки царапают губы. — Что не справлюсь без тебя?

— Ты на грани, — его тон холодеет. — Твоя жажда, твой гнев — они сильнее тебя. Без контроля ты станешь тем, что ненавидишь.

— Как ты? Древний Архаон, который знает всё, но не может оставить меня в покое?

Он шагает ближе, воздух искрит, как перед грозой. Моя кожа горит, сердце стучит, и я ненавижу его близость, его правоту.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, — его голос рычит. — Я видел, как такие, как ты, ломались. Я не дам тебе сломаться.

— Мне плевать, чего ты хочешь! — кричу я, и голос эхом разносится по крышам. — Ты вытащил меня из гроба, но не спросил, хочу ли я быть тварью!

бросаюсь на него, мир сужается до его лица, запаха — древнего, как ночь. Когти рвут его грудь, ткань рубашки трещит, кровь брызжет, горячая, липкая, как расплавленный воск, заливая мои руки. Он хватает мои запястья, пальцы как сталь, впиваются в кожу, но я выворачиваюсь, бью коленом в живот. Его дыхание сбивается, он оседает, черепица ломается под его весом, осколки падают вниз с хрустом, как кости. Ярость — пожар, сжигающий всё. Я бью его в челюсть, кулак встречает кость с глухим ударом, кровь струится из его рта, смешиваясь с дождём. Он рычит, его когти цепляют моё горло, оставляя жгучие царапины, но боль только разжигает меня. Я впиваюсь в его грудь, когти рвут плоть, рёбра трещат, как лёд под молотом. Кровь хлещет, заливая черепицу, её металлический запах бьёт в голову. Он хватает меня за волосы, тянет назад, его сила — как буря, но я сильнее. Я бью его в грудь, кулак пробивает кожу, кости ломаются с влажным хрустом, и я чувствую, как его тело подаётся. Он пытается встать, но я прыгаю на него, колени вдавливают его в крышу, черепица крошится под нами, как песок. Мои когти вгрызаются глубже, рвут мышцы, кровь течёт, как чёрный дождь, горячая, обжигающая пальцы.

— Софья, хватит! — его голос — раскат грома, хриплый, надломленный, но я не слушаю. Пальцы находят его сердце, оно бьётся, холодное, но живое, скользкое от крови. Я сжимаю его, чувствуя, как оно сопротивляется, как вены рвутся под моими когтями.

— Ты не знаешь, каково терять всё! — кричу я, голос ломается. — Любить того, кто тебя убил!

Я рву его сердце, выдираю с силой, от которой мои руки дрожат. Оно в моей ладони — тёмное, блестящее, как обсидиан, всё ещё пульсирует, истекая кровью. Архаон задыхается, глаза гаснут, тело бьётся в конвульсиях и замирает. Кровь растекается по крыше, смешиваясь с дождём, её запах душит меня. Он мёртв. Я убила его.

Мои ноги подкашиваются, я падаю на колени, сердце в руке неподъёмно тяжёлое. Мир качается, слёзы жгут глаза.

Я убила его. Что я наделала?

Я не должна плакать, но пустота пожирает меня. Я роняю его сердце, оно падает с влажным шлепком. Не могу смотреть на его тело, на пустые глаза. Я прыгаю с крыши, приземляясь на мостовую, и бегу через улочки Марэ, мимо закрытых витрин, мимо спящих окон. Париж проглатывает меня, но я не могу убежать от себя.

Я монстр. Убила его. Он заслужил? Нет, он хотел помочь. Или манипулировал? Почему всё так больно?

Мысли — рой, режущий изнутри. Жажда грызёт, как зверь, клыки удлиняются, глаза застилает кровавая пелена. Голоса в голове гудят, кричат, смеются. Бегу, не разбирая дороги, тело напряжено, руки дрожат, сердце бьётся, готово вырваться. Останавливаюсь, пытаюсь дышать, чтобы успокоиться.

Шаги. Спокойные, ровные, в переулке. Человек. Секунда — и я за его спиной. Парень в кожаной куртке, с наушниками, напевает песню. Его сердце стучит, кровь пахнет сладко, невыносимо сладко.

— Привет, — он оборачивается, улыбаясь. — Ты заблудилась?

Я не хочу этого. Не хочу быть монстром. Но я голодна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А ты? — голос чужой, хриплый. — Ты вкусно пахнешь.

— Чего? — он хмурится, отступая.

Глубокий вдох, стон срывается с губ.

— Господи, как же вкусно ты пахнешь.

Жажда накрывает, как волна. Возбуждение разливается по телу, предвкушение крови. Я знаю, что сейчас мои глаза наливаются кровью, чёрные вены ползут по шее, клыки блестят. Он видит это. И совершает ошибку — бежит.

Я не могу остановиться. Не хочу. Или хочу?

— Раз… два… — шепчу, склонив голову, улыбаясь. — Десять.

Срываюсь с места, встаю перед ним. Он падает, споткнувшись о мусорный бак, глаза полны ужаса.

— Пожалуйста… не надо…

Его слова — удар. Его взгляд — человеческий, живой — напоминает ту Софью, что спасала людей.

Я не монстр. Не хочу им быть. Но я не могу остановиться.

Тело не слушает.

Я потеряла всё. Какая разница?

— Сладкий, больно не будет, — шепчу на ухо, оказавшись сзади, запрокидывая голову, предвкушая вкус крови.

Рука хватает меня за талию, рывком оттаскивает назад. Я рычу, оборачиваюсь, когти готовы рвать, но это Архаон. Его грудь зажила, рубашка в лохмотьях, глаза горят.

Я убила его. Вырвала сердце. Как он здесь?

Его запах — древний, как ночь — бьёт в голову. Он впечатывает меня в стену переулка, кирпич царапает спину, его тело прижимает моё, руки сковывают запястья, как железо.

— Отпусти! — кричу я, вырываясь, когти царапают его руки, но он сильнее. — Ты мёртв! Я убила тебя!

— Ты не можешь меня убить, Софья, — его голос — холодная сталь, но в нём нет гнева, только усталость. — И не хочешь.

Я бьюсь, рычу, клыки щёлкают, но его хватка не слабеет. Жажда кричит, требует крови, но его глаза — золотые, полные вечности — держат мои, и я чувствую, как разум возвращается, как пелена спадает.

Он жив. Я не убила его. Но я хотела. Или нет?

Стыд накрывает, как волна, слёзы текут по щекам. Я падаю в его руках, тело обмякает, колени подгибаются. Он не отпускает, держит, прижимая к стене, пока я не перестаю биться.

— Дыши, Софья, — шепчет он, его дыхание касается моего лица. — Ты сильнее этого.

Я задыхаюсь, слёзы жгут глаза.

Я чуть не убила человека. Я монстр.

Мысли — ножи, режут изнутри. Я прячу лицо в его плече, его кровь всё ещё на моих руках, липкая, тёплая.

— Я не хочу быть такой, — шепчу я, голос ломается. — Не хочу…

Его рука касается моих волос, и я ненавижу, что это успокаивает.

— Ты не монстр, — говорит он тихо. — Ты просто ещё не знаешь, кто ты.

Я отстраняюсь, глаза встречают его.

— Просто, убей меня— голос дрожит, но твёрдый. — Пожалуйста.

— Все будет хорошо, я обещаю.

Глава пятая.

Девять месяцев назад...

Клуб гудел, музыка долбила так, что стены дрожали. Стробоскопы мигали, выхватывая лица в толпе — кто-то смеялся, кто-то пил, кто-то танцевал, будто завтра не наступит. Запах пота, алкоголя и крови висел в воздухе, но мне было плевать. Я сидел в углу, в тёмной кабинке, где свет еле пробивался через шторы. На столе — стакан с донорской кровью, смешанной со скотчем. Я глотнул. Вкус — пустой, как вода из лужи. Никакого кайфа, никакого облегчения. Просто чтобы заткнуть голод, который всё равно не унимался.

Два месяца. Всего два месяца без Софьи, а будто вечность. Её имя жгло, стоило только подумать. Я сжал стакан, стекло хрустнуло, но держалось. Я больше не крушил всё подряд. Теперь я просто ломался сам.

— Марк, — голос Александра пробился сквозь шум, низкий, с хрипотцой, как будто он репетировал эту беседу.

Я не обернулся. Не хотел видеть его глаза, где всегда была эта чертова смесь вины и жалости. Он стоял у кабинки, тень от него падала на стол.

— Вали отсюда, — буркнул я, глядя в стакан. Голос хрипел, но в нём ещё была злость. — Не трынди, дай посидеть.

Он не свалил. Сел напротив, аккуратно, как будто я граната с выдернутой чекой. Я чувствовал, как он смотрит, но не поднимал глаз. Глотнул ещё раз. Скотч драл горло, кровь — холодная, мёртвая. Ничего.

— Я не хочу ругаться, — начал он, голос спокойный, но напряжённый. — Просто хочу поговорить.

— О чём? — я посмотрел на него, глаза сузились. Он сидел, чуть сгорбившись, тёмные волосы падали на лоб, а в глазах — та самая боль, которую он пытался спрятать. — Хочешь поддержать? Спасти меня? Опять решишь, что мне надо?

— Ты мой брат, Марк, — сказал он, глядя прямо. — Я не могу смотреть, как ты себя гробишь.

— Гроблю? — я фыркнул, наклоняясь ближе. — Это ты про то, что я пью эту дрянь? — я кивнул на стакан. — Или про то, что каждую ночь просыпаюсь от кошмаров и бегу к её квартире? Дохожу до двери, стою, как идиот, и понимаю, что её там нет?

Он замер, пальцы сжались в кулаки. Я видел, как он хочет что-то сказать, но молчит, потому что знает — слова бесполезны.

— Ты не понимаешь, — продолжил я, голос сорвался, стал тише. — Я вижу её каждую ночь. Её лицо, её глаза, как она смотрит на меня, будто я предатель. Мои клыки в её шее, её кровь на руках. Я просыпаюсь и думаю, что могу всё исправить. Бегу к ней, как будто она ждёт меня, улыбается, как раньше. А потом стою у её двери, и там пусто. Пусто, слышишь?

— Марк, — он подался вперёд, голос мягкий, но настойчивый. — Ты не можешь вечно себя винить. Это был не ты. Велариус…

— Заткнись про велариус! — я рявкнул так, что пара человек обернулась, но тут же отвернулись. Стакан треснул в руке, кровь со скотчем потекла по пальцам. — Это не оправдание. Я убил её, я! Чувствовал, как её кровь течёт, как она умирает. И знаешь что? — я наклонился, почти шипя. — Я не хотел останавливаться. Ни на секунду.

Он побледнел, глаза потемнели. Но не отвернулся, хоть я и ждал, что он сбежит.

— Если она была твоей парой, то...

— Хочешь спросить почему я до сих пор жив? – я усмехнулся – Понятия не имею. – откинулся на диван, вытирая кровь с руки о край стола. – Хотя жду кончины с нетерпением.

— Не говори так, Марк, — он покачал головой, голос твёрже. — Ты нужен клану.

Я хотел ответить, но музыка резко оборвалась. Тишина ударила, как молот. Все замерли, взгляды метались. На сцене появились они — псы Старейшин. Четверо в чёрных мантиях, лица под капюшонами, глаза горят красным, как угли. Один, самый высокий, шагнул вперёд, голос холодный, тяжёлый:

— Вечеринка окончена.

Никто не двинулся. Вампиры переглядывались, смертные застыли, не понимая. Я чувствовал, как воздух густеет, как запах страха смешивается с кровью. Псы скинули мантии, их тела задрожали, кости хрустели, кожа рвалась. Шерсть пробивалась, морды вытягивались, когти росли, как кинжалы. Волки-оборотни, стражи Старейшин, рычали, готовые рвать.

Я встал, спокойный, холодный, но внутри — огонь.

— Видимо, я уже не ваш глава клана, — сказал я, голос ровный, как лезвие. — Уходи, Александр.

— Ни за что, — ответил он, вставая рядом, голос твёрдый, без сомнений.

Толпа взорвалась паникой. Смертные закричали, бросились к выходам, падая, спотыкаясь. Мои вампиры сгрудились ближе, клыки обнажены, но страх был сильнее. Один волк прыгнул, его когти разорвали грудь молодого вампира из моего клана. Кровь брызнула, парень закричал, рухнул, затих. Остальные волки ринулись в толпу, рвали всех — вампиров, смертных, не разбирая.

— Александр, не лезь! — рявкнул я, оттолкнув его. — Мне не хватало ещё тебя потерять.

Я рванул вперёд, золотые глаза вспыхнули, клыки удлинились. Первый волк повернулся, пасть раскрылась, слюна капала. Я не дал ему шанса. Моя рука метнулась к его горлу, пальцы сжали, кости хрустнули, как хворост. Я рванул, выдирая трахею, кровь хлынула, горячая, чёрная в свете стробоскопов. Его рык оборвался, тело рухнуло. Я ухмыльнулся, чувствуя, как адреналин бьёт в кровь, как сила течёт по венам. Это было… живо. Впервые за два месяца я чувствовал себя не пустой оболочкой.

Второй волк прыгнул сзади, его когти вцепились в мою руку, боль прострелила, но я лишь рассмеялся. Кровь текла по коже, горячая, моя собственная, и это разожгло меня ещё сильнее. Я развернулся, но Александр был быстрее — он бросился на волка, оттащил его, впечатав в стену. Кирпич треснул, волк завыл, но я не дал ему шанса. Мой кулак пробил его грудь, рёбра хрустнули, кровь брызнула мне в лицо, горячая, липкая. Я вырвал его сердце, оно билось в моей руке, пока я не раздавил его. Волк рухнул, шерсть пропиталась кровью. Я посмотрел на Александра, кивнул — мол, спасибо, но держись подальше.

Третий волк рванул к девушке-вампиру из моего клана, она пыталась увести смертных. Её крик резанул воздух, когти волка впились в её плечо. Я прыгнул, впечатал его в пол, доски треснули. Мои когти вонзились в его бок, разрывая плоть, как ткань. Кровь хлынула, я рвал его, чувствуя, как его рёбра ломаются под моими руками, как его рык тонет в хрипе. Я наслаждался этим — каждый хруст, каждый брызг крови был как музыка, заглушающая пустоту внутри. Он затих, и я встал, облизнув кровь с пальцев, ухмыляясь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Четвёртый волк был хитрее. Он кружил, выжидая, глаза горели. Я стоял, не двигаясь, мои золотые глаза встретили его взгляд.

— Давай, — сказал я тихо, почти шепотом. — Попробуй.

Он прыгнул, но я был быстрее. Поймал его в воздухе, сжал шею, швырнул на пол. Доски лопнули, волк заскулил. Мой ботинок вдавил его морду, челюсть хрустнула. Я схватил его за загривок, рванул, шерсть и кожа разошлись, кровь текла, как река. Я бил его, пока его тело не перестало дёргаться, пока глаза не потухли. Кровь стекала с моих рук, и я чувствовал, как она будит меня, как возвращает жизнь, которой я лишился два месяца назад.

Я выпрямился, кровь капала на пол. Клуб опустел, мои вампиры смотрели на меня — кто с ужасом, кто с восхищением. Александр стоял рядом, его рубашка была в крови, но он не отступил.

— Марк… — начал он, но я поднял руку.

— Я сказал, не лезь, — голос был холодным, но внутри я пылал. — Это моя война, не твоя.

— Если волки тут... Значит...

Я улыбнулся и направился к выходу.

— Значит закон нарушен.

Глава шестая.

1125 год, два месяца спустя

Деревня превратилась в могильник. Зловоние разлагающихся тел пропитало воздух: сладковато-удушливый запах гниения смешивался с сыростью осеннего ветра. Трупы лежали повсюду — на улицах, в домах, у стен, где их оставил Марк. Кожа посерела, плоть вздулась, местами проступали кости, обглоданные воронами и бродячими собаками. Высохшие лужи крови образовали тёмную корку, хрустящую под ногами. Полуразрушенные пожаром дома стояли как обугленные скелеты, а ветер завывал между их стенами, разнося смрад смерти.

Мира открыла глаза. Тьма вокруг казалась живой, но не пугала. Она лежала на кровати рядом с телами матери, отца и маленького брата. Их застывшие в муке лица начали разлагаться. Мира смотрела на них, но не чувствовала ни страха, ни горя — только пустоту, словно её эмоции растворились, оставив холодное любопытство. Её сердце билось, медленно, но ровно. Её глаза, теперь золотые, отражали тусклый свет луны, пробивавшийся через щели в стенах.

Она поднялась. Движения были лёгкими, почти невесомыми. Платье, пропитанное засохшей кровью, липло к коже. Мира коснулась шеи — там, где были ранки, кожа была гладкой. Голод, который она ощущала, не был похож на прежний. Это была жгучая потребность, огонь в венах. Она не понимала, что с ней.

Мира вышла из дома. Улицы были пусты, только ветер шевелил обрывки ткани и пепел. Знакомые очертания деревни казались чужими. Звуки были слишком громкими: скрип веток, шорох листвы, далёкий лай собаки. Её глаза улавливали каждую деталь — трещины на стенах, капли росы на траве, движение насекомых в земле. Это сбивало с толку, но не пугало. Она просто смотрела.

— Что я должна делать? — прошептала она в пустоту. Голос звучал чище, глубже, но она не заметила этого. Ответа не было.

Ночью голод стал невыносимым. Она нашла мёртвую собаку у стены. Запах крови, хоть и холодной, был притягательным. Повинуясь инстинкту, Мира коснулась её. Кровь была горькой, но утолила жажду. Мира отшатнулась, её руки дрожали.

— Это неправильно, — сказала она, не зная, кому. — Это не я.

Она ушла из деревни той же ночью, движимая не только голодом, но и потребностью найти Марка. Его имя, его золотые глаза горели в её мыслях, как единственная нить, связывающая её с прошлым.

Мира стала одиночкой, предпочитая тишину людской суете. Она могла ходить под солнцем, и его лучи не обжигали её тёплую кожу, но она любила ночь — её глаза слишком привлекали внимание. Она пила кровь животных, но иногда ела человеческую еду — свежий хлеб, спелые яблоки, тёплый сыр. Вкус был ярким, приносил удовольствие, но не утолял настоящий голод. Она ела, чтобы вспомнить себя прежнюю, чтобы почувствовать себя живой.

Её доброта проявлялась в мелочах. Она оставляла еду у порогов бедняков, чинила заборы, уводила волков от деревень. Люди шептались о «тени, что приносит удачу». Мира не искала их общества, но её тянуло к Марку. Она спрашивала о нём в тавернах, у странников, у торговцев, но никто не знал, где он. Мира не знала, что она такая же, как он. Она думала, что проклята, что её жизнь — наказание за выживание.

Иногда она встречала других вампиров. Их глаза были либо золотыми, как у неё и Марка, либо чёрными, как бездонные колодцы, в которых не отражался свет. Чёрноглазые вампиры пугали её больше — их взгляды были пустыми, а движения — нечеловечески точными. Однажды, в тёмном лесу, один из них преградил ей путь, увидев как она питается животным.

— Ты одна из нас, — сказал он, его чёрные глаза казались провалами в пустоту. — Что ты делаешь?

Мира посмотрела на него, её глаза сияли в темноте.

— Я ищу Марка, — ответила она коротко.

Он рассмеялся, звук был резким, почти механическим.

— Марк? Удачи, девочка.

Мира кивнула и ушла, не сказав больше ни слова. Такие встречи укрепляли её решимость. Она не знала, зачем ищет Марка, но чувствовала, что должна.

Её разум работал иначе. Она не плакала, не кричала, не искала смысла. Её мысли были линейными, сосредоточенными на настоящем. Она могла часами смотреть на звёзды, считать их, запоминать узоры. Плела корзины, складывала камни, вырезала фигурки из дерева. Это успокаивало её, заглушало голод и мысли о Марке.

1325 год

Мира поселилась в небольшом городе на краю леса. Она научилась маскироваться: тёмный плащ, капюшон, ночные прогулки. Люди считали её травницей, живущей на отшибе. Она делала настои, оставляла их у дверей больных, никогда не показываясь.

У неё появились друзья — изгои, как она. Анна, старая вдова, которая замечала слишком много, но молчала. Якоб, кузнец, чьё любопытство не знало границ, но он никогда не спрашивал о её природе. Они знали, что она вампир, но это было их негласное правило — не говорить об этом.

Однажды ночью, у костра на окраине города, они сидели втроём. Анна грела руки над огнём, её морщинистое лицо светилось теплом.

— Твой настой опять спас меня от кашля, Мира, — сказала Анна, её голос был хриплым, но добрым. — Ты чудо.

Мира кивнула, глядя в огонь. Её лицо оставалось бесстрастным.

— Ты всё ищешь его, да? — спросил Якоб, подбрасывая ветку в костёр. — Того Марка с золотыми глазами?

Мира посмотрела на него.

— Да, — ответила она коротко. — Он где-то там.

Анна хмыкнула.

— Упрямая ты, Мира. Найдёшь его. Я знаю.

Мира не ответила, но уголки её губ дрогнули. Ей нравилось их тепло, их молчаливое принятие. Они знали её секрет, но никогда не упоминали его. Это было… правильно.

Анна умерла первой, тихо, во сне. Мира стояла у её могилы, сжимая букет полевых цветов. Её сердце билось ровно, но она чувствовала тяжесть. Она оставила цветы и ушла, продолжая искать Марка.

Якоб прожил дольше, но состарился. Его волосы поседели, руки ослабли. Однажды он позвал Миру в кузницу.

— Ты не меняешься, — сказал он, глядя на неё. — Но я рад, что ты здесь, Мира.

— Ты был добр ко мне, Якоб, — ответила она. — Спасибо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он улыбнулся.

— Найди своего Марка. И не исчезай.

Когда Якоб умер, Мира стояла у его могилы с букетом цветов. Её сердце билось, но она чувствовала пустоту.

Она находила новых друзей. Монах в XV веке, знавший её секрет, делился книгами. Торговка в XVII веке, учившая её шить, молчала о её природе. Художник в XVIII веке, рисовавший её портреты, знал, но не спрашивал. Каждый раз Мира оставалась с ними, пока они жили, а потом хоронила их и уходила, продолжая искать.

Встречи с вампирами случались реже. Некоторые были любопытны, другие — враждебны. Один, в XIX веке, с чёрными глазами, попытался напасть, но Мира была быстрее. Она отбросила его в сторону.

Наше время.

Мира жила в небольшом городе, в старом доме на окраине. Её знали как волонтёра, травницу, целительницу, «странную женщину». Она работала в ночную смену в больнице, помогая медсёстрам, раздавая еду бездомным, ухаживая за больными. Её движения были точными, голос — спокойным. Она ела с коллегами яблоки, шоколад, наслаждаясь вкусом, хотя её голод утоляла только кровь животных. Её сердце билось, кожа была тёплой, и солнце не пугало её, но она предпочитала тень.

В 2024 году вампиры жили среди людей, больше не скрываясь. После 2023 года, когда кланы объявили о своём существовании, они работали врачами, учителями, учёными, интегрировавшись в общество. Но их природа оставалась двойственной: спасители и хищники, живущие по строгим правилам. Вампиры-одиночки, как Мира, были изгоями. Кланы неоднократно звали её присоединиться, суля силу и защиту, но она отказывалась. Её одиночество было её выбором, её доброта — её сутью. По вампирскому кодексу одиночкам запрещалось кусать людей, даже тех, кто предлагал свою кровь добровольно — а таких было немало, привлечённых романтикой или жаждой силы. Мира и без того не хотела этого. Кровь животных утоляла её жажду, а человеческая кровь вызывала лишь воспоминания о той ночи в 1125 году, когда Марк изменил её жизнь.

Её друзья, Лия и Том, знали, кто она. Лия, медсестра, шутила о её «вечной молодости», но никогда не спрашивала. Том, охранник, приносил ей кофе, зная, что она не пьёт, но это был их ритуал. Они были её якорем, но мысли о Марке — вампире с золотыми глазами — не покидали её. Она искала его девять веков, следуя слухам, которые вели её через страны и эпохи.

Однажды ночью, после смены, Мира встретила Эрика — вампира с чёрными глазами, с которым её связывала странная дружба. Они познакомились в Париже в XVIII веке, когда он спас её от чёрноглазого вампира, пытавшегося навязать ей клан. С тех пор они изредка встречались, обмениваясь новостями, но никогда не касались её прошлого.

Они сидели в заброшенном сквере под старыми дубами. Эрик смотрел на звёзды, его голос был тихим.

— Ты всё ищешь его, — сказал он, не глядя на неё. — Марка.

Мира кивнула, её взгляд был прикован к земле.

— Да.

Эрик помолчал, затем повернулся к ней. Его чёрные глаза блестели в лунном свете.

— Я знаю, где он, Мира, — сказал он. — Марк — глава клана. Он часто зависает в своем клубе под названием «Этернус», в старом городе, за океаном. Он влиятельный и опасный.

Мира замерла. Её сердце билось ровно, но в груди что-то сжалось. Марк. Глава клана.

— Почему ты говоришь мне это теперь? — спросила она.

Эрик пожал плечами.

— Потому что ты не остановишься. Я знаю тебя, Мира. Но будь осторожна. Этернус — не место для одиночек.

Она кивнула, её мысли уже были далеко. Эрик коснулся её плеча, его голос стал мягче.

— Если решишь идти, я с тобой. Но подумай, стоит ли он того.

Мира не ответила. Она ушла в ту же ночь, купив билет на самолёт. Её поиски, длившиеся девять веков, наконец привели её к цели.

Клуб «Этернус» был ярким местом. Зашла внутрь. Запах дорогого парфюма смешивался с алкоголем и едва уловимым металлическим привкусом крови. Люди и вампиры сливались в толпе: одни танцевали, другие наблюдали, их глаза — золотые или чёрные — сверкали в полумраке. Музыка пульсировала, низкие басы отдавались в груди, а воздух был пропитан напряжением — смесью любопытства, страха и желания.

Она чувствовала взгляды, но её лицо оставалось бесстрастным. Её сердце билось, но она не показывала страха. Она прошла через толпу, игнорируя шепотки и любопытные взгляды.

— Мне нужен Марк, — сказала она, её голос был спокойным, но твёрдым.

Бармен приподнял брови, его чёрные глаза изучали её с лёгким удивлением.

— Зачем это? Ты кто? — спросил он, его тон был настороженным.

— Он меня знает. Мне нужен Марк, — повторила она.

Бармен покачал головой, опуская взгляд.

— Нет его. Ушёл.

— Зачем тебе Марк? — раздался низкий мужской голос за её спиной.

Мира обернулась. Перед ней стоял высокий вампир, его фигура была словно высечена из мрамора. Длинные чёрные волосы, собранные в низкий хвост, обрамляли лицо с резкими, но утончёнными чертами. Его золотые глаза, смотрели на неё с холодным любопытством. На нём был тёмно-серый костюм, идеально сидящий, с кроваво-красным платком в нагрудном кармане — единственным ярким акцентом. Его осанка излучала власть, а в движениях была кошачья грация, выдающая хищника.

Краем глаза Мира заметила, как бармен опустил голову, словно в знак уважения.

— Он просто мне нужен, — спокойно ответила она, встретив его взгляд.

— Откуда ты? Из какого клана? — спросил другой вампир, стоявший позади него, также с золотыми глазами и короткими светлыми волосами.

— Ни из какого. Я одиночка. Мира зовут, — ответила она, её голос не дрогнул.

— Мира, — протянул первый вампир, его губы изогнулись в лёгкой, почти насмешливой улыбке. — Я Вельхеор. Старейший. Ты смелая, раз пришла сюда, одиночка. Или безрассудная.

Мира молчала, выдерживая его взгляд. Она слышала о Старейшинах — теневых правителях вампирского мира, чьи имена шептались с благоговением и страхом. Но она никогда не сталкивалась с ними, предпочитая держаться в стороне от кланов и их интриг. Теперь она стояла перед одним из их, и её сердце билось ровно, несмотря на напряжение.

— Можете сказать, где Марк? — спросила она, её тон оставался спокойным.

Вельхеор прищурился, его глаза блеснули, словно он оценивал её.

— У Марка появились кое какие дела — сказал он. — Пошли. Узнаем кто ты такая.

Он повернулся, жестом указав ей следовать. Мира пошла за ним, её шаги были бесшумными, а мысли сосредоточены. Они прошли через толпу и вышли из клуба, а после сели в черный внедорожник. Она не знала куда ее везут, но чувствовала. Марк рядом.

Глава седьмая.

Сейчас. Париж.

Я стою у окна нашей квартиры в Марэ, глядя на город, который оживает с первыми тенями ночи. Огни Парижа мерцают, как звёзды, упавшие на землю, но их свет не согревает. Мои пальцы сжимают подоконник, дерево трещит под напором, но я не замечаю. Голод — он вгрызается в меня, как зверь, рвущий плоть. Клыки ноют, горло жжёт, будто туда залили раскалённый металл. Я слышу, как кровь течёт в венах прохожих внизу — ритмичный, манящий пульс, от которого мои глаза застилает красная пелена. Но я держусь. Я всегда держусь.

Архаон стоит у двери, его присутствие — как тень, которая всегда рядом. Я не оборачиваюсь, но чувствую его взгляд — золотой, тяжёлый, будто он видит меня насквозь. Его шаги бесшумны, но воздух дрожит, когда он подходит ближе. Запах его крови — древней, мощной — смешивается с запахом города, и это почти невыносимо. Я стискиваю зубы, клыки царапают губы, и я чувствую вкус собственной крови.

— Софья, — его голос мягкий, но с острым краем, как лезвие, завёрнутое в шёлк. — Ты опять себя истязаешь.

— Я в порядке, — отрезаю я, не поворачиваясь. Мой голос дрожит, выдавая ложь. Я не в порядке. Голод — это пожар, который я тушу силой воли, но он всё равно тлеет, готовый вспыхнуть.

Он подходит ближе, его тепло касается моей кожи, даже через расстояние. Я ненавижу, как моё тело реагирует на него — как оно хочет податься ближе, несмотря на всё.

— Ты не в порядке, — говорит он, и в его голосе нет насмешки, только холодная правда. — Ты голодна. И это не тот голод, который утолит пакет с донорской кровью.

Я резко оборачиваюсь, мои глаза пылают, клыки удлиняются, и я знаю, что чёрные вены уже ползут по моей шее.

— Я сказала, я в порядке! — рычу я, сжимая кулаки. — Я пью из пакета, и этого достаточно.

Он не отступает, его золотые глаза встречают мои, и в них — спокойствие, которое бесит меня ещё больше. Он облокачивается на стену, скрестив руки, его тёмные волосы падают на лоб, а полуулыбка, как всегда, дразнит.

— Пакет? — он качает головой, будто я сказала что-то смешное. — Это как питаться воздухом, Софья. Ты не человек, и твоё тело знает это. Тебе нужна живая кровь. Не мёртвая, холодная, из пластика. Живая.

— Я не буду пить человека! — мой голос срывается на крик, эхо разносится по комнате. Я шагаю к нему, почти шипя. — Я умею себя контролировать, Архаон. Я не какая-то дикая тварь, которая не может остановиться. Я не пью людей не потому, что не могу себя сдержать, а потому, что не хочу этого делать. Никогда.

Он смотрит на меня, и его улыбка гаснет. Его взгляд становится серьёзнее, глубже, как будто он видит ту часть меня, которую я прячу даже от себя.

— Контроль — это не про то, чтобы голодать, — говорит он тихо, но каждое слово режет, как нож. — Контроль — это умение взять то, что тебе нужно, и не потерять себя. Ты боишься не жажды, Софья. Ты боишься себя.

Я замираю, его слова бьют, как молот. Он прав, и я ненавижу его за это. Я боюсь. Боюсь, что если позволю себе вкусить живую кровь, то стану тем, кем был Марк в ту ночь — зверем, который наслаждается смертью. Я помню его клыки в моей шее, его глаза, полные дикой жажды. Я не хочу стать такой.

— Ты не понимаешь, — шепчу я, и мой голос ломается. — Я не хочу быть… как он, как Элис. Или...

— Как я? – спрашивает, но это это будто совсем не трогает.

Архаон делает шаг ко мне, его рука касается моего плеча, и я не отстраняюсь, хотя всё внутри кричит, чтобы сбежать. Его прикосновение — как якорь, удерживающий меня от падения в пропасть.

— Ты не он, и не я.— его голос мягче, но всё ещё твёрдый. — Ты — Софья. Ты спасала людей, когда была смертной. Ты боролась за них. Эта часть тебя никуда не делась. Но ты теперь другая, и тебе нужно научиться жить с этим. Живая кровь не сделает тебя монстром. Отказ от неё — сделает.

Я отшатываюсь, сбрасывая его руку. Голод вспыхивает сильнее, клыки ноют так, что я едва сдерживаю стон. Я слышу, как кровь течёт в его венах — древняя, мощная, зовущая. Я хочу её. Хочу его. И это пугает меня больше, чем любой человек на улице.

— Я не буду пить, — говорю я, и каждое слово даётся с трудом. — Я лучше умру, чем стану… — я запинаюсь, не в силах договорить.

— Ты не умрёшь, — отрезает он, и в его голосе появляется сталь. — Но ты можешь стать угрозой. Для себя. Для других. Если ты не научишься контролировать жажду, она будет контролировать тебя.

Я смотрю на него, и мои глаза жгут слёзы, которые я не могу пролить. Я хочу кричать, бить его, умолять, чтобы он перестал быть правым. Но вместо этого я просто стою, сжимая кулаки, пока ногти не впиваются в ладони, оставляя кровавые следы, которые тут же заживают.

— Я справлюсь, — шепчу, но мой голос звучит слабо, как будто я пытаюсь убедить себя, а не его.

Архаон смотрит на меня долго, слишком долго. Его глаза — золотые, с тёмными нитями — будто читают мои мысли, мои страхи. Наконец, он кивает, но в его взгляде нет облегчения, только усталость.

— Хорошо, — говорит он тихо, а после отходит к двери и останавливается.

— Что то еще?

— Да. Думаю тебе будет интересно что происходит... – он запнулся.

— Говори.

— Марка лишили статуса главы и... теперь он предатель, на которого ведется охота Старейшими.

Я замираю, его слова бьют, как молот по наковальне, отзываясь эхом в груди. Марк — предатель? Охота? Мои пальцы сильнее сжимают подоконник, дерево трещит громче, и я чувствую, как щепки впиваются в кожу, но боль не регистрируется. Голод, который минуту назад разрывал меня, отступает, вытесненный новым чувством — смесью ярости и страха.

— Что значит… предатель? — мой голос хрипит, клыки царапают губы, видимо я никогда не научусь говорить с ними, что не пускать свою кровь. — Что он сделал?

Архаон смотрит на меня, его золотые глаза сужаются, будто он взвешивает, сколько правды я смогу вынести. Он прислоняется к дверному косяку, скрестив руки, и его поза кажется расслабленной, но я знаю его слишком хорошо — он напряжён, как хищник перед прыжком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Этого я не знаю, но могу догадаться. Он угроза для Старейших, для их власти. Марк долго скрывал свою истинную силу, видимо, больше нет.

— Почему ты мне это говоришь? — рычу я, едва сдерживаясь, что бы не рвануть к нему, к Марку.

Он не шевелится, не отводит взгляд. Его лицо остаётся спокойным, но в глазах мелькает что-то — боль, сожаление, может быть, гнев.

— Потому что знаю – наконец говорит он – И если бы не рассказал, а ты бы все равно узнала... Думаю ты оторвала бы мне голову. Ты всё ещё связана с ним, Софья. Хочешь ты этого или нет. Ты его творение. И если он умрёт… — он замолкает, будто слова слишком тяжёлые, чтобы их произнести.

— Что? Я тоже умру?

— Нет – протягивает и на его лице появляется улыбка – Ты просто с ума сойдешь и все тут. Я до сих пор не могу понять, как ты до сих пор не побежала к нему. Ведь создатель зовет, пусть даже не осознает этого.

— Не без труда – цежу сквозь зубы.

— Ты ведь чувствуешь это да?

Я молчу.

— Я ни когда тебя не спрашивал Софья, думал сама расскажешь...

— Не чего было рассказывать – перебиваю и снова отворачиваюсь, он вздыхает – Я только недавно поняла, что все что я чувствую... не мое. Вся злость, все презрение к себе... Это не я. Это он.

— А что ты чувствуешь ко мне?

Мои брови взлетают и я усмехаюсь.

— Хочешь поговорить о

нас

? — мой голос сочится сарказмом, но под ним — дрожь, которую я не могу скрыть. — Сейчас? Ты серьёзно, Архаон?

Он не отводит взгляд, его глаза смотрят прямо в меня, и в них нет ни тени шутки. Он стоит, прислонившись к дверному косяку, руки скрещены, но его поза — не расслабленная, а напряжённая, как у хищника, готового к прыжку.

— Да, — говорит он, и его голос низкий, спокойный, но с острым краем, который режет глубже, чем я ожидала. — Серьёзно. Ты бежишь за Марком, за его болью, за его призраком, но что насчёт

тебя

, Софья? Что насчёт того, что здесь и сейчас? Что ты чувствуешь ко мне?

Я открываю рот, чтобы огрызнуться, чтобы бросить что-то резкое, что заставит его замолчать, но слова застревают в горле. Что я чувствую? Он был рядом весь этот год, учил меня, удерживал меня, когда я была на грани, и его прикосновения — его проклятые прикосновения — каждый раз пробивали трещины в моей броне. Я ненавижу его за это. Или не ненавижу. Я не знаю.

— Ты невыносим, — наконец выдавливаю я, и мой голос дрожит, выдавая меня. — Ты лезешь мне в голову, в душу, в то, что я сама не могу разобрать. Что ты хочешь услышать, Архаон? Что я благодарна? Что ты мне важен? Или что я… — я запинаюсь, слова жгут, как раскалённый металл, и я отворачиваюсь, сжимая кулаки. — Это не время для таких разговоров.

Он делает шаг ко мне, его шаги бесшумны, но я чувствую, как воздух дрожит от его присутствия. Его рука касается моего плеча, и я замираю, не в силах отстраниться, хотя всё внутри кричит, чтобы сбежать. Его пальцы тёплые, и это тепло растекается по моей коже, как яд, который я не могу остановить.

— Я не прошу тебя любить меня, Софья, — говорит он, и его голос мягкий, но в нём есть сталь, которая не даёт мне отмахнуться. — Я прошу тебя быть честной. С собой. Ты бежишь за Марком, потому что он часть тебя, но ты не можешь бежать вечно. Ты должна понять, кто ты есть без него. И… да, я хочу знать, есть ли я в этой картине.

Я резко сбрасываю его руку, поворачиваюсь к нему, мои глаза пылают, чёрные вены ползут по шее, и я знаю, что выгляжу как зверь, готовый сорваться.

— Ты хочешь знать? — рычу, шагая к нему, почти шипя. — Хорошо. Ты — моя тень, Архаон. Ты всегда рядом, всегда знаешь, что сказать, чтобы выбить меня из колеи. Ты заставляешь меня чувствовать… что-то, чего я не хочу чувствовать. Ты раздражаешь меня, пугаешь, заставляешь сомневаться в себе. И да, ты важен. Слишком важен. И это бесит меня больше всего, потому что я не знаю, что с этим делать! Потому что я... я люблю его. И как бы не хотела перестать, не могу.

Мои слова повисают в воздухе, тяжёлые, как свинец. Я дышу тяжело, клыки царапают губы, и вкус собственной крови только подстёгивает хаос внутри. Архаон смотрит на меня, и его лицо — маска спокойствия, но в его глазах что-то вспыхивает, что-то живое, почти человеческое. Он не улыбается, не смеётся, как обычно. Он просто смотрит, и этот взгляд режет глубже, чем любой клинок.

— Хорошо, — говорит он наконец, и его голос тише, чем обычно, почти шепот. — Это уже что-то.

Я хочу закричать, ударить его, сбежать от этого разговора, от него, от себя. Но вместо этого я просто стою, мои кулаки сжаты, ногти впиваются в ладони, и кровь капает на пол, тут же заживая. Голод вгрызается в меня, но теперь он смешан с чем-то другим — с этим непонятным, жгучим чувством, которое я не хочу называть.

— Я пойду за ним — говорю, и мой голос твёрдый, несмотря на дрожь внутри. — Но это не значит, что я разобралась с тобой. Или с собой.

Он кивает, и его губы изгибаются в лёгкой, почти печальной улыбке.

— Я не тороплю тебя, Софья, но я буду рядом. Хочешь ты этого или нет.

— Почему? – вырывается прежде, чем я успеваю подумать.

— Потому что ты моя пара, я не могу иначе.

Глава восьмая.

Обращённый вампир неразрывно связан с тем, кто даровал ему вечность. Сила создателя течёт в его венах, как нить судьбы, что сковывает их души. Когда боль терзает прародителя, она эхом отзывается в сердце новообращённого, жгучая, неумолимая, словно пламя, пожирающее изнутри. Всё, чего жаждет вампир, — быть рядом со своим создателем, утолить его страдания, подарить ему счастье, даже если это потребует собственной жизни. Эта связь — не выбор, а проклятье и дар, что пылает ярче любой звезды в их бесконечной жизни.

(из записей Архаона)

Самолёт гудит, низкий рокот двигателей смешивается с приглушённым шумом голосов. Я сижу у иллюминатора, глядя на облака, что плывут внизу, как рваный саван, скрывающий землю.

Я лечу к Марку. К человеку, который отнял у меня жизнь и подарил эту вечность. К тому, чья кровь течёт в моих венах, чья тень не отпускает меня, даже спустя год. И к тому, кто, по словам Архаона, теперь предатель, за которым охотятся Старейшины. Мои мысли — хаос, как буря, что разрывает небо за иллюминатором. Что может быть хуже, чем быть связанной с двумя вампирами, чья сила и власть могут сокрушить всё вокруг? Только осознание, что один из них — Архаон, первый вампир, древнее самой ночи, а другой — Марк, его потомок, чьё сердце я всё ещё не могу вырвать из своего. Супер. Просто идеально.

Год назад я не могла представить, что окажусь здесь. Я была врачом, спасала жизни, любила Марка, несмотря на его природу, мечтала о будущем, где мы могли бы быть вместе. Могла ли я тогда подумать, что буду сидеть в самолёте, мчаться через океан к нему, разрываясь между любовью, ненавистью и… чем-то ещё, чему я не хочу давать имя? Конечно, нет. Я не знала, что такое возможно — быть парой двух вампиров, чувствовать их обоих, как два огня, что сжигают меня изнутри.

Марк. Его имя режет, как лезвие. Я ненавижу его за то, что он сделал — за его клыки в моей шее, за кровь, что текла из меня, за его глаза, полные дикой жажды, когда он убивал меня. Но я люблю его. Люблю того Марка, который смотрел на меня с теплом, который держал мою руку, когда я была человеком. Я чувствую его даже сейчас — его боль, его ярость, его отчаяние. Это как зов, как нить, что тянет меня к нему, через континенты, через время. Он мой создатель, и эта связь сильнее меня. Но хочу ли я её? Хочу ли я его? Или это просто его сила, что говорит во мне, заставляя бежать к нему, как к магниту?

А потом Архаон. Его слова — «Ты моя пара» — всё ещё звенят в голове, как эхо, от которого нет спасения. Он был рядом весь этот год, учил меня быть вампиром, держать жажду, жить с этой новой сущностью. Его золотые глаза, его прикосновения, его голос — всё это пробивает мою броню, как молния. Я хочу его. Не просто как учителя, не просто как тень, что всегда рядом. Я хочу его так, как вампир хочет крови — дико, до дрожи в костях. И это пугает меня. Потому что, если я позволю себе чувствовать это, если я отдамся этому, что останется от меня? Кто я без Марка? Или, хуже, кто я с ними обоими?

Я откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза. Что я скажу Марку, когда увижу его? Прокляну его? Спрошу, почему он не нашёл меня, не спас? Или просто упаду в его объятия, как будто ничего не изменилось? А что, если он уже не тот? Если он стал тем, кем боялся стать — зверем, которого я видела в ту ночь? И что, если я сама уже не та? Я не человек, не врач, не та Софья, что любила его. Я вампир, с жаждой, которую я ненавижу. Но я всё ещё чувствую его.

Я сжимаю подлокотник сильнее, металл скрипит, как кости под моими пальцами, и я представляю, как это будет — вонзить клыки в шею какого-нибудь Старейшего, почувствовать, как его древняя кровь хлещет в мой рот, горячая, густая, как расплавленный металл. Чёрт, да я высосу их досуха, оставлю высохшие мумии, корчащиеся в агонии, пока их глаза не потухнут, как угли в аду. Эти ублюдки думают, что могут охотиться на Марка? Они не знают, с кем связались. Я — его творение, его сила во мне, и если они хоть пальцем его тронули, я разорву их на куски, медленно, наслаждаясь каждым треском сухожилий, каждым воплем, эхом отдающимся в их пустых черепах.

Господи, как же меня тошнит от этой связи. Марк — сукин сын, который убил меня, сломал, как игрушку, а я лечу к нему, как идиотка, ведомая этим проклятым зовом. Ненавижу его. Ненавижу себя за то, что всё ещё люблю. А если я опоздаю? Если эти Старейшие уже вцепились в него, раздирая его плоть, как волки? Я вижу это в голове — кровь на стенах, его золотые глаза, тускнеющие от боли, его крик, который эхом отзовётся во мне, разрывая изнутри. Нет, нет, чёрт возьми, я не дам. Я прилечу, найду их логова, вломлюсь в их гнилые дворцы и устрою резню. Вырву сердца, ещё бьющиеся, и заставлю их жрать свои собственные органы, пока они не захлебнутся в своей же крови. Я стану монстром, хуже, чем они могли представить, — тенью смерти, которая не остановится, пока не утопит весь их мир в алом потоке.

— Софья? — голос Архаона, низкий, как раскат грома, вырывает меня из кровавого омута мыслей. Я поворачиваюсь резко, так, что шея хрустит, будто кости готовы треснуть. Его золотые глаза буравят меня, спокойные, но с острым краем, как лезвие, готовое резать. — Ты на взводе и пугаешь людей.

Я поднимаю голову, и только тогда замечаю её — стюардессу, молодую, с бледным, как мел, лицом. Её глаза расширены, руки дрожат, сжимая поднос с пустыми стаканами. Она стоит в проходе, застыв, как олень перед хищником. Мои клыки, я знаю, удлинены, чёрные вены наверняка ползут по шее, а глаза... глаза налиты кровью. Я чувствую её страх, слышу, как её сердце колотится, как кровь пульсирует в её венах, маня, зовя. Голод вспыхивает, как пожар, но я стискиваю зубы.

— Простите, — бормочу, отворачиваясь к иллюминатору, чтобы не видеть её. Мой голос хриплый, почти звериный. Я сжимаю подлокотник так, что металл гнётся, издавая жалобный скрип. — Я в порядке.

— Вам… что-нибудь нужно? — её голос дрожит, но она пытается держать себя в руках, профессионализм борется со страхом. Бедная девочка. Она не знает, что я могу разорвать её одним движением, выпить до последней капли, и она даже не успеет закричать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет, — отрезаю я, не глядя. — Уйдите.

Она медлит секунду, потом шаги её удаляются, быстрые, почти бегом. Я слышу, как она шепчет другой стюардессе, быть осторожнее. Чёрт. Я должна держать себя в руках. Но как, когда внутри всё горит, когда мысли о Марке, о его боли, о Старейшинах, что охотятся за ним, рвут меня на части?

Архаон сидит рядом, его присутствие — как тень, что обволакивает, но не даёт тепла. Он не смотрит на меня, его взгляд устремлён куда-то вперёд, но я знаю, он видит всё — каждый мой тик, каждую чёрную вену, что проступает под кожей. Его спокойствие бесит. Хочу вцепиться в него, встряхнуть, заставить почувствовать ту же ярость, что сжигает меня. Но он — как скала, неподвижный, древний, и его сила давит, даже когда он молчит.

— Перестань пялиться, — рычу, не поворачиваясь. Мои пальцы сжимают подлокотник сильнее, металл трещит, и я слышу, как кто-то из пассажиров в соседнем ряду вздрагивает.

— Я не пялюсь, — его голос спокойный, но с лёгкой насмешкой, которая только подстёгивает мою злость. — Я слежу, чтобы ты не разнесла этот самолёт. Ты выглядишь так, будто готова вырвать кому-то горло.

— Может, и вырву, — шиплю, поворачиваясь к нему. Мои глаза пылают, я знаю, потому что вижу своё отражение в его зрачках — зверь, не человек. — Если ты не заткнёшься, начну с тебя.

Он приподнимает бровь, уголок его губ дёргается в той проклятой полуулыбке, от которой хочется то ли ударить его, то ли… чёрт, я не хочу думать об этом. Он наклоняется ближе, его тепло касается моей кожи, и я невольно задерживаю дыхание.

— Попробуй, Софья, — говорит он тихо, почти шепотом, но в его голосе — сталь, вызов, что-то, что будит во мне ещё большую бурю. — Но ты знаешь, что не сделаешь этого. Не потому, что не хочешь. А потому, что не можешь.

Я стискиваю зубы так, что челюсть ноет.

— Зачем ты вообще здесь? Я не просила тебя лететь со мной.

— Потому что ты идёшь к нему, — его голос теряет насмешку, становится твёрдым, как камень. — И потому, что я не оставлю тебя одну. Не с ним. Не со Старейшинами. Ты можешь ненавидеть меня, Софья, но я не позволю тебе пройти одной через это.

Я молчу, потому что слова застревают в горле. Он знает. Знает, что я боюсь — не только Старейшин, не только того, что могу найти Марка мёртвым, но и себя. Боюсь, что, увидев его, я либо упаду в его объятия, либо вонжу клыки в его шею, чтобы отомстить за всё. Боюсь, что голод, что тлеет во мне, вспыхнет, и я стану зверем, как он тогда, в той пещере. И Архаон знает это. Он всегда знает.

— Если они убили его, — говорю я тихо, почти шепотом, но каждое слово — как удар молота, — я разорву их. Всех. Я найду их, их дворцы, их грёбаные троны, и я утоплю их в их же крови. Я заставлю их кричать, пока их голоса не превратятся в хрип. И ты не остановишь меня.

Он смотрит на меня долго, слишком долго. Его золотые глаза — как расплавленное солнце, но в них нет тепла, только что-то древнее, тяжёлое, как сама вечность. Наконец, он кивает, и его губы изгибаются в лёгкой, почти хищной улыбке.

— Я не буду тебя останавливать, — говорит он, и его голос — как тёмный бархат, обволакивающий, но острый. — Но я буду рядом, когда ты начнёшь резню и возможно помогу.

— Возможно? – усмехаюсь.

— Ага, но думаю в этом не будет необходимости.

Мы выходим из самолёта, и холодный ночной воздух впивается в кожу, но он не охлаждает. Мои глаза пылают в темноте, выхватывая каждый силуэт, каждую трещину в асфальте, каждый испуганный взгляд, что скользит по мне. Люди шарахаются, и я их понимаю. Я зла на столько, что не могу контролировать свое обращение. Архаон идёт рядом, его шаги бесшумны, но его сила — как тёмная волна, что давит на всё вокруг. Он молчит, но я знаю, он готов. Кровь, смерть, хаос — для него это не ново. Меня это пугает. Но я не отступлю.

Мы направляемся к клубу — тому самому, где всё началось. Улицы, пропитанные сыростью и запахом дешёвого алкоголя, ведут нас к нему, как к чёрной дыре. Неоновая вывеска мигает в ночи, красные и синие огни отражаются в лужах на тротуаре, и надпись «Этернус», кажется насмешкой над моим прошлым. Клуб не изменился: модный фасад, тяжёлые басы, что сотрясают воздух, запах пота и дорогого парфюма, вытекающий из открытых дверей. Всё, как год назад, когда я была человеком. Желудок сжимается, но я шагаю вперёд, не останавливаясь.

Внутри клуб — как ад, полный жизни. Свет пульсирует в такт музыке, тела извиваются на танцполе, и запах крови — живой, горячей — бьёт в ноздри, как молот. Голод вспыхивает, горло жжёт, но я стискиваю зубы, подавляя его. Мы пробираемся к бару, и я замечаю его — бармена. Его глаза встречаются с моими, и они расширяются от шока, как будто увидел призрака. Он узнаёт меня. Его руки замирают над стойкой, бутылка дрожит в пальцах, но он молчит, его губы сжаты в тонкую линию. Он знает, что я не та, кем была. И, кажется, боится даже дышать.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но замираю, услышав голос — низкий, хриплый, знакомый до боли.

— Софья? — Александр. Его голос дрожит, как будто он увидел мертвеца, восставшего из могилы. — Ты… как… ты жива?

Я резко оборачиваюсь, мои клыки обнажены, глаза пылают. Он стоит в нескольких шагах, у стены, в тени, но его золотые глаза горят, как факелы в темноте. Его лицо — как маска, но она трескается от шока, от неверия. Его кулаки сжаты, плечи напряжены, и я вижу, как он борется с собой, чтобы не шагнуть ближе. Или не сбежать. Я не знаю, что он здесь делает, но его вид бьёт, как удар, потому что он — ещё одна нить, что тянет меня к Марку.

— Где он? — мой голос — как рычание, грубое, почти звериное. Клыки царапают губы, кровь капает на подбородок, но я не вытираю её. — Где Марк?

Александр смотрит на меня, его глаза расширяются ещё сильнее, и я вижу в них бурю — страх, боль, гнев. Он делает шаг вперёд, но замирает, как будто боится подойти ближе. Его взгляд скользит по мне, по чёрным венам на моей шее, по моим глазам, что горят, как адское пламя.

— Ты… ты не должна быть здесь, — его голос срывается, и в нём — смесь ужаса и чего-то ещё, чего я не могу разобрать. — Ты… ты умерла. Я видел твой гроб.

Я рычу, шагая к нему, и воздух между нами трещит, как перед грозой.

— Где. Он. — каждое слово — как удар хлыста, и я вижу, как он вздрагивает. Бармен отступает ещё дальше, почти сливаясь со стойкой, а толпа вокруг нас начинает редеть, люди инстинктивно чувствуют опасность. Архаон кладёт руку мне на плечо, его пальцы тёплые, но твёрдые, как сталь, удерживающие меня от того, чтобы вцепиться в Александра.

— Софья, — голос Архаона низкий, почти шепот, но он режет, как клинок. — Спокойно.

Я сбрасываю его руку, мои глаза не отрываются от Александра.

— Говори, — шиплю я, мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. — Что с Марком? Где он? Или, клянусь, я вырву тебе сердце прямо здесь.

Александр смотрит на меня, и его маска рушится. Его глаза — полные боли, той же, что я видела у Марка в ту ночь, когда он убил меня. Он открывает рот, но слова застревают, и я вижу, как его руки дрожат.

— Он… он в бегах — наконец выдавливает, его голос хрипит, как будто каждое слово рвёт его изнутри. — Никто не знает где он. Я... я как его брат теперь глава, временный. Как ты...? Я не понимаю.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, мои шаги тяжёлые, решительные. Я хочу выбраться из этого клуба, из этого удушающего запаха крови и пота, из этого места, где всё началось и где, похоже, всё продолжается.

— Софья! — голос Александра режет воздух, полный отчаяния, и я замираю, не оборачиваясь. — Василина. Твоя мама? Ты… ты расскажешь им?

Его слова — как удар в грудь. Василина. Мама. Их имена врываются в мою голову, как раскалённые иглы, и я чувствую, как моё сердце разрывается, будто его раздирают когтями. Я не думала о них. Не позволяла себе. Потому что, если я начну, если я вспомню их любовь, их боль, я сломаюсь. Я не человек больше. Я не могу вернуться к ним, не могу обнять их, не могу быть той Софьей, которую они оплакивали. Я — монстр, и моё место теперь в этом мире теней и крови.

Не оборачиваюсь, но чувствую взгляд Александра, его отчаяние, его надежду, что я всё ещё та, кем была. Но я не та. И никогда не буду.

— Нет, — говорю, и мой голос — как лёд, твёрдый, но хрупкий, готовый расколоться. — И тебе не советую.

Делаю шаг к выходу, чувствуя, как клуб пульсирует за моей спиной, как басы сотрясают воздух, как запах крови манит, но я не поддаюсь. Архаон идёт рядом, его тепло — единственное, что удерживает меня от того, чтобы развернуться и вцепиться в Александра, вытрясти из него всё, что он знает, или просто разорвать его за то, что он напомнил мне о них. О Василине. О маме. О жизни, которую я потеряла.

— Что дальше? – вдруг спрашивает Архаон, когда мы выходим на улицу.

— Найди мне Элис – шепчу и на губах появляется улыбка – А я пойду домой, пока не оторвала ни кому голову. – Он усмехается, но кивает – Нужно подумать.

Глава девятая.

Закованный в цепи, он спит, но его голод не мёртв. Разбуди его — и кровь зальёт мир.

«Из хроник Старейшин»

Подвал под крепостью Старейшин был сырым и холодным, как заброшенная шахта. Каменные стены, покрытые потёками воды и тёмными пятнами застарелой крови, поглощали свет факелов, оставляя лишь тусклые отблески на скользком полу. Капли воды срывались с потолка, их монотонный стук отдавался эхом в гробовой тишине, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием и редким звяканьем цепей. Воздух был густым, пропитанным запахом плесени, ржавчины и звериной ярости, что витала в темноте.

Вельхеор шёл первым, его шаги гулко отдавались от камня. Его серый плащ волочился по полу, а золотые глаза, обычно холодные, теперь мерцали тревогой. За ним следовала Лариса, её лицо оставалось непроницаемым, но пальцы, сжимавшие кожаный мешочек с порошком велариуса, слегка дрожали. Кай шагал позади, его тёмные глаза нервно обшаривали стены, будто он ждал, что тени оживут. Вайлишер, сгорбленный и молчаливый, плёлся последним, его взгляд был прикован к полу, но в нём читалась тень сомнения.

Они остановились перед массивной железной дверью, толстой, как бункерная плита, с ржавыми болтами и тяжёлым засовом. Никаких украшений — только холодный, грубо сваренный металл, созданный, чтобы удерживать то, что находилось внутри. Вельхеор положил ладонь на засов, его пальцы замерли, будто он сомневался. Он обернулся к остальным, его клыки слегка обнажились, выдавая напряжение.

— Все уверены? — его голос был хриплым, но твёрдым. — Если мы откроем эту дверь, пути назад не будет.

Лариса шагнула ближе, её глаза сузились, а голос был холодным, как сталь.

— У нас нет выбора, Вельхеор. Марк уничтожил наших стражей, убил волков, бросил вызов Совету. Он — угроза, которую мы не можем терпеть. А этот… — она кивнула на дверь, — он создан для убийства. Он сделает то, что мы не смогли.

Кай кашлянул, его пальцы теребили край рукава, выдавая нервозность.

— Он неуправляем, Лариса. Ты забыла, что он натворил? Города в крови, кланы, разорванные в клочья. Мы заточили его, чтобы мир не рухнул. А теперь ты хочешь выпустить его?

— Мы не выпускаем, — отрезала Лариса, её голос был резким, как удар хлыста. — Мы натравливаем его. Он хочет свободы, а мы дадим ему цель — Марка. Пусть зверь пожрёт зверя.

Вайлишер поднял голову, его хриплый голос прорезал тишину.

— Это ошибка, — сказал он тихо, но твёрдо. — Эйдан… он не просто зверь. Он — первый, потомок. Его сила… она безгранична. Если он вырвется, мы все заплатим.

Вельхеор резко повернулся к нему, его золотые глаза полыхнули гневом.

— Твоё мнение не спрашивали, Вайлишер, — рявкнул он. — Заткнись или я вырву твой язык.

Вайлишер сжал кулаки, но опустил взгляд, привыкнув к угрозам. Его глаза, скрытые тенью, горели тревогой. Он знал, о чём говорил. Эйдан, первый потомок Архаона, был катастрофой. В двенадцатом веке он вырезал три клана, убил тысячи людей, оставив после себя реки крови. Только велариус, — смог его остановить, при этом потребовалось много сил и жертв. Столетия он провёл в цепях, одурманенный, но не сломленный. Его имя — Эйдан Кровавый — до сих пор шептали с ужасом.

— Велариус на исходе, — сказала она, её голос был ровным, но в нём чувствовалась угроза. — Мы выпустим его, а после... после уничтожим.

Кай покачал головой, его лицо исказилось.

— Ты думаешь, он подчинится? Эйдан не пёс, которого можно натравить. Он ненавидит нас. Как только он вдохнёт воздух свободы, он начнёт с нас.

— Тогда мы будем готовы, — отрезал Вельхеор, его голос дрожал от решимости. — Мы дадим ему выбор: свобода за голову Марка или вечность в цепях. Он выберет первое.

Вельхеор схватился за засов и с усилием потянул. Металл заскрежетал, дверь дрогнула, и тяжёлый лязг разнёсся по подвалу. Каменные стены, казалось, задрожали, а тени сгустились, будто сам воздух боялся того, что находилось за дверью. Из темноты донёсся низкий, хриплый смешок, от которого факелы мигнули.

— Кто смеет тревожить мой сон? — голос был глубоким, с хрипотцой, но в нём была сила, от которой кровь в жилах Старейшие застыли. — Вельхеор, ты всё ещё прячешься за своими псами?

Вельхеор стиснул зубы, но шагнул вперёд, стараясь сохранить властность.

— Эйдан, — произнёс он, его голос был твёрдым, но в нём чувствовалась дрожь. — У нас есть предложение.

Из тьмы выступила фигура — высокая, худая, но излучающая звериную силу. Эйдан был бледен, как смерть, его длинные чёрные волосы свисали до плеч, слипшиеся от грязи и времени. Золотые глаза горели ненавистью и безумием. Его одежда — рваные лохмотья, некогда бывшие плащом, — едва держалась на теле, но даже в цепях он выглядел, как хищник, готовый к прыжку. Тяжёлые железные кандалы сковывали его запястья и лодыжки, но цепи звенели, будто он мог разорвать их в любой момент. Его улыбка, кривая и острая, обнажала клыки, длиннее, чем у любого из присутствующих.

— Предложение? — Эйдан рассмеялся, и этот звук был, как скрежет ржавого металла. — Вы держали меня здесь, в цепях и под вашим проклятым зельем, семь веков, а теперь хотите что-то предложить?

Лариса шагнула вперёд, её взгляд был холодным, но пальцы заметно дрожали.

— Марк, — сказала она, её голос был ровным, но в нём чувствовалась сталь. — Наследный глава клана. Он стал предателем, убил наших стражей, бросил вызов Совету. Ты найдёшь его. Убьёшь. И получишь свободу.

Эйдан прищурился, его золотые глаза блеснули, как расплавленное золото. Он медленно наклонил голову, будто принюхиваясь к словам Ларисы.

— Марк, — протянул он, и его улыбка стала шире, почти звериной. — Мятежник, да? Я слышал о нём, даже в этой дыре. Говорят, он рвёт ваши законы в клочья. И вы хотите, чтобы я сделал за вас грязную работу? — Он дёрнул цепями, и металл звякнул, натянувшись. — А что помешает мне убить вас всех, как только я вырвусь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вельхеор напрягся, его рука сжалась в кулак. Кай отступил на шаг, его глаза метались между Эйданом и дверью. Лариса осталась неподвижной, её взгляд был прикован к Эйдану.

— Мы тебя заточили раз, что нам помешает сделать это снова? Сделай то, что от тебя требуется и уходи. Хоть на край света, тебя ни кто искать не будет. – произнесла Лариса, с легкой улыбкой на лице.

Эйдан рассмеялся снова, но в его смехе не было веселья — только холодная, дикая ярость.

Вайлишер сделал шаг вперёд, его голос дрожал, но был полон решимости.

— Эйдан, послушай, — сказал он, игнорируя гневный взгляд Вельхеора. — Марк — угроза. Его сила растёт, и если его не остановить, он уничтожит всё, что мы построили. Не ради них, — он кивнул на Старейшин, — ради мира. Останови его.

Эйдан повернулся к Вайлишеру, его глаза сузились, и на миг показалось, что он сейчас бросится на него, разорвав цепи. Но вместо этого он улыбнулся, медленно, почти ласково.

— Мир? — переспросил он, и его голос был, как шёпот смерти. — Мир — это клетка, в которой вы держите таких, как я. Но хорошо. Я найду вашего Марка. Я убью его. И когда закончу... — его взгляд скользнул по Старейшинам, и в нём была обещанная смерть, — я приду за вами.

Глава десятая.

Я стою перед дверью своей квартиры, и воздух вокруг кажется тяжёлым, пропитанным запахом дорогой кожи и лака, что исходит от полированных стен подъезда. Это не тот обшарпанный коридор из моего прошлого — эта квартира в элитном районе, подарок Марка, его попытка привязать меня к себе, окружить роскошью, которой я никогда не просила. Ключи в моей руке холодные, их зазубренные края впиваются в ладонь, но я не чувствую боли — только пустоту, что разъедает изнутри, как кислота. Тёмные очки скрывают мои золотые глаза, но я знаю, что чёрные вены уже проступают на шее, выдавая мою новую сущность. Сердце, давно мёртвое, стучит, словно насмехаясь над тем, что я всё ещё цепляюсь за человеческое.

Охранник внизу узнал меня сразу. Тот же мужчина, что и год назад, в строгом костюме, с лёгкой сединой в висках и взглядом, который видит больше, чем говорит. Он улыбнулся, но в его глазах мелькнула тень беспокойства, как будто он почувствовал мою нечеловеческую природу, хотя и не понял, что именно его напрягло.

— Вас так давно не было, — сказал он, протягивая запасные ключи. Его голос был вежливым, но в нём сквозила настороженность. — Отдыхали?

Я посмотрела на него через тёмные стёкла очков, скрывающие мой пылающий взгляд. Мои губы искривились в слабой, почти механической улыбке.

— Можно сказать и так, — ответила я, и мой голос прозвучал хрипло, как будто горло обожгло раскалённым металлом.

Он замер на миг, его пальцы дрогнули, прежде чем отпустить ключи. Я видела, как он невольно отступил, как его плечи напряглись, будто инстинкт кричал ему бежать. Он не видел моих глаз, но что-то в моём присутствии — слишком неподвижном, слишком хищном — заставило его замереть. Он не спросил ничего больше, только кивнул и отвернулся, делая вид, что занят своим планшетом. Я сжала ключи, чувствуя, как металл гнётся под моими пальцами, и поднялась на лифте в гнетущей тишине.

Теперь я здесь, перед дверью. Массивная, из тёмного дерева, с выгравированным узором и золотистой ручкой, она выглядит как вход в другой мир — мир, который Марк создал для меня. Квартира внутри — совершенство: высокие потолки, панорамные окна с видом на ночной город, дизайнерская мебель, мягкий свет, что подчёркивает каждый изгиб мраморных столешниц.

Я поднимаю руку, чтобы вставить ключ в замок, но пальцы замирают, будто воздух стал вязким, удерживая меня. Эта квартира — его подарок, его клетка, обитая роскошью. Здесь мы были счастливы, или мне так казалось. Здесь я была человеком, любила его, несмотря на его тьму. Теперь я сама — тьма, и эта дверь словно насмехается надо мной, напоминая, кем я была. Кем я уже никогда не буду.

Я слышу, как кровь пульсирует в моих венах, как голод вгрызается в горло, заставляя клыки ныть. Я могла бы войти, вдохнуть запах прошлого, увидеть всё, что осталось от той Софьи — фотографии на полке, её любимую чашку, одежду. От этой мысли грудь сжимает, будто кто-то вонзил в неё раскалённый кол. Что, если я войду, а там пусто? Или, хуже, всё на месте, как будто время остановилось, но я уже не вписываюсь в этот мир? Я не готова увидеть, как моя жизнь осталась за этой дверью, а я — снаружи, чужая, мёртвая.

Шаги внизу — кто-то идёт по лестнице, и я напрягаюсь, инстинкты вампира обостряются. Я слышу, как кровь течёт в его венах, как сердце бьётся, ровно, но быстро, будто человек торопится. Голод вспыхивает, клыки удлиняются, царапая губы, и я чувствую вкус собственной крови — холодной, металлической. Я стискиваю зубы, подавляя жажду. Я не зверь. Я не стану им. Но стоя здесь, перед этой дверью, я чувствую себя не вампиром и не человеком — я ничто, тень, застрявшая между двумя мирами.

Я прислоняюсь лбом к двери, тёмное дерево холодит кожу, но не приносит облегчения. Я представляю, как открываю её, как вижу свет, льющийся из панорамных окон, как слышу эхо наших разговоров, его смеха, моего. Но я не могу. Не могу переступить этот порог, потому что за ним — правда. Правда о том, что я потеряла. Правда о том, что я — его творение, его ошибка, его проклятье. И, может быть, его спасение.

Но всё же вхожу. Дверь открывается с лёгким скрипом, и я замираю, вдыхая знакомый аромат — смесь дорогих свечей и лёгкой пыли, что оседает на мебели. Свет из панорамных окон заливает гостиную, отражаясь от мраморных столешниц и бархатных штор. Всё так, как я помнила, но теперь это кажется чужим, как декорации к фильму о чьей-то другой жизни. Я делаю шаг вперёд, и дверь за мной закрывается с мягким щелчком. И тут же — стук. Торопливый, почти отчаянный. И… сердце. Бешено колотящееся сердце, его ритм отдаётся в моих ушах, как барабанная дробь. Мои клыки ноют, голод вспыхивает, но я стискиваю зубы, заставляя себя дышать ровно.

Я открываю дверь, и передо мной — Василина. Её тёмные волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь растрепались. Она отрезала их. Я помнила её с длинными волосами, а теперь они едва касались плеч. Её большие карие глаза, полные жизни и тепла, сейчас расширены от шока и слёз, которые уже оставили влажные дорожки на щеках. На ней дорогое платье, чёрное, облегающее, с глубоким вырезом, подчёркивающим её изящную фигуру, но оно кажется неуместным, как будто она надела его по привычке, не задумываясь. Она выглядит одновременно знакомой и чужой, как отражение в треснувшем зеркале.

— Это правда, — говорит она еле слышно, не моргая, глядя на меня.

— А Александр не умеет держать язык за зубами, — процедила я сквозь зубы и прошла дальше, сев на диван. Который тут же пробудил во мне воспоминания о первом укусе Марка. Я тут же прогнала их.

— Так он тоже знает? — громко спрашивает она, и её лицо искривляет гневная гримаса. — Я прибью его.

— Не он рассказал? — я приподнимаю бровь, чувствуя, как напряжение в груди нарастает.

— Какая разница, кто сказал, Сосо, главное, не ты! — кричит она, и её голос срывается, когда она громко захлопывает дверь за собой.

Это она зря. Теперь шансов от неё убежать ещё меньше. Хотя… их и так не было. Так. Стоп. Не о том ты думаешь, ты не будешь охотиться на подругу. Нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вася, тебе лучше уйти, — произношу уверенно, добавляя в свои слова как можно больше угрозы.

— Ну уж нет, — она шагает ближе, и я чувствую, как моё тело реагирует на это. Становится физически больно, от того, как я пытаюсь себя уговорить не кинуться на неё прямо здесь и сейчас. — Ты хоть понимаешь, что мы пережили? Что пережила твоя мать?

Её слова бьют, как хлыст, и я невольно вздрагиваю. Мама. Её имя вспыхивает в моей голове, как раскалённая игла, и голод, что тлеет внутри, отступает под натиском боли. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони, и холодная кровь сочится между пальцами, тут же заживая. Я не могу думать о маме. Не могу позволить себе вспомнить её лицо, её голос, её слёзы. Это разорвёт меня.

— Не смей, — рычу я, и мой голос дрожит, балансируя на грани ярости и отчаяния. — Не смей говорить о ней. Ты не знаешь… ты не понимаешь, что я…

— Что ты? — перебивает она, её голос срывается на крик, но в нём больше боли, чем гнева. Она делает ещё шаг, её глаза пылают, слёзы катятся по щекам, но она не отступает. — Что ты умерла? Что ты теперь… это? — Она машет рукой в мою сторону, её взгляд скользит по моим рукам, по шее, где проступают чёрные вены. — Я была на твоих похоронах, Софья! Я держала твою мать, когда она рыдала над твоим гробом! А ты… ты была жива? Всё это время?

Я вскакиваю с дивана, мои клыки удлиняются, и я чувствую, как глаза начинают гореть ярче, отражая свет ламп. Голод вспыхивает с новой силой, её пульс стучит в моих ушах, как барабан, и я стискиваю зубы, чтобы не сорваться. Она не понимает. Она не может понять.

— Я не жива, Вась, — шиплю, и мой голос звучит, как лезвие, скользящее по камню. — Посмотри на меня. Я монстр. Я пью кровь, я ломаю кости, я… — Мой голос срывается, и я отворачиваюсь, не в силах смотреть в её глаза. — Я не та, кем была. И я не могу быть рядом с тобой. Не могу быть рядом с ней.

Василина замирает, её дыхание становится рваным, и я слышу, как её сердце колотится ещё быстрее. Её запах — тёплый, живой, с лёгкой ноткой её парфюма — бьёт в ноздри, и я чувствую, как клыки царапают губы, как кровь капает на подбородок.

— Не подходи, — рычу, и в моём голосе больше мольбы, чем угрозы. — Пожалуйста, Вась. Я не хочу… не хочу сделать тебе больно.

— Ты не сделаешь мне больно, — говорит она тихо, но твёрдо. — Я знаю тебя, Сосо. Ты моя подруга. Моя сестра. Ты спасла меня. Ты не монстр. Ты… ты всё ещё ты.

Я качаю головой, чувствуя, как холодные слёзы жгут щёки. Она не понимает. Она видит во мне ту Софью, которая смеялась с ней над шутками, которая обнимала её, когда ей было плохо. Но той Софьи больше нет. Есть только я — тварь, чья душа разодрана в клочья.

— Ты ошибаешься, — шепчу, и мой голос ломается, а после я снимаю очки, медленно, неуверенно. — Раньше я думала о том, что хочу спасать людей, а теперь думаю, как не убить их.

Вася смотрит на меня с широко раскрытыми глазами, точнее, на мои золотые глаза, пылающие в полумраке, как два раскалённых угля. Её дыхание замирает, и я слышу, как её сердце пропускает удар, а затем ускоряется, словно загнанный зверь.

— Как? Почему золотые? — вдруг спрашивает она, её голос дрожит, почти срывается. — Вампиром рождаются, я же… я знала твоего отца, он… он не…

— Он не вампир. Нет, — отвечаю я, и мой голос звучит глухо, как эхо в пустой пещере.

— Со, как? — её голос дрожит сильнее, и я чувствую страх, исходящий от неё, такой же, что я ощутила от того парня в переулке — резкий, животный, пропитанный инстинктом выживания.

— Ты боишься меня, — произношу еле слышно и отворачиваюсь, подходя к панорамному окну. Ночной город раскинулся внизу, его огни режут глаза, но я смотрю на них, чтобы не видеть её. Чтобы не чувствовать, как её страх смешивается с её теплом, её любовью. — Потомок Архаона обратил меня.

Василина замирает, я слышу, как её дыхание становится рваным, как она пытается осмыслить мои слова. Я чувствую её взгляд, буравящий мою спину, но не оборачиваюсь. Не могу.

— Элис? — её голос дрожит, но в нём появляется что-то новое — не только страх, но и любопытство, смешанное с ужасом.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как клыки впиваются в губы, и вкус моей собственной крови — холодной, металлической — заполняет рот. Голод вспыхивает, но я давлю его, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

— Элис не потомок – тихо произношу я – Марк. Марк потомок и похоже он сам этого не знает.

— Марк? — её голос ломается, и я слышу, как она борется с собой, чтобы не сорваться на крик. — Твой Марк?

Я медленно поворачиваюсь, и её глаза расширяются, когда она снова видит мои золотые зрачки, пылающие в полумраке. Её лицо бледнеет, но она не отступает, хотя я вижу, как её пальцы дрожат, сжимая край её платья. Она хочет понять, хочет знать правду, но я не уверена, готова ли она к ней.

— Да, — отвечаю я, и каждое слово режет, как лезвие. — Марк обратил меня. Но он не знал, что делает. Он был… не в себе. Велариус, жажда, Элис — всё это смешалось, и я стала… этим. — Я делаю паузу, чувствуя, как боль сжимает грудь. — Он не знал, что он потомок. Я узнала это от самого Архаона.

— Архаон? Это миф, никто никогда его не видел, — шепчет Василина, её голос дрожит от неверия, и я вижу, как её глаза расширяются, пытаясь осмыслить мои слова.

— Не миф, — прогремел голос мужчины, и мы одновременно обернулись на него. Архаон стоял в кухонной зоне, вальяжно облокотившись на стену и сложив руки на груди. Его высокая фигура, казалась почти нереальной в мягком свете квартиры. Золотые глаза, такие же, как мои, но с оттенком древней, нечеловеческой силы, смотрели на нас с лёгкой насмешкой. Его идеальное красивое лицо, обрамлённое длинными чёрными волосами, излучало холодную властность, от которой воздух в комнате стал тяжелее.

— Оставил тебя на пару часов, а ты уже растрындела секрет подруге, — его голос был низким, с хрипотцой, но в нём звучала сталь, от которой у меня по спине пробежал холод. Он шагнул вперёд, и его движения были плавными, почти текучими, как у хищника, который знает, что добыча никуда не денется.

Василина ахнула, отступив назад, её сердце заколотилось так громко, что я услышала его даже без обострённого слуха. Её глаза метались между мной и Архаоном, и я видела, как страх сковывает её, но она не убегала. Её упрямство, её отчаянная храбрость держали её на месте, несмотря на инстинкт, кричащий об опасности.

— Ты… ты же... — её голос дрожал, но она выпрямилась, пытаясь сохранить остатки самообладания. — Майклс... Также тебя звали.

— Одно из моих имен, да.

— Твою ж... – начала она, но запнулась – Да какого черта происходит?

— О... – протянул он – много чего. Кстати, – он повернулся ко мне – я нашел ее. Малышка очень напугана.

Не понимая почему, но я улыбнулась. Хищно. Злорадно.

— Почему?

— Я не говорил с ней, ты просила просто найти. Я нашел. – он усмехнулся, а после продолжил – Ждет тебя там, где все началось.

Какое то необъяснимое чувство разлилось по всему телу. Приятное, предвкушающее, от чего слюна выделилась и выступила из моего рта. Я сглотнула, как будто мне сказали что где то, что то очень вкусное, а я очень голодна.

— О ком вы? – осторожно встряла в наш разговор Василина.

— О том, кто испортил нашу жизнь.

Глава одиннадцатая.

Ночь окутывала мир холодной дымкой, а неоновые огни отражались в лужах, оставшихся после недавнего дождя. Мира шагала вместе со Старейшинами через мраморный вестибюль одного из самых престижных отелей, чей стеклянный фасад возвышался над улицами, сияя, как клинок в темноте. Лакеи в чёрных костюмах, с гарнитурами в ушах, провожали их взглядами, но не смели приблизиться. Лифт, отделанный тёмным деревом и матовым металлом, бесшумно поднял их на верхний этаж — в президентский люкс, где должен был состояться разговор, от которого у Миры холодело в груди.

Президентский люкс был воплощением холодной роскоши. Просторная гостиная простиралась на десятки метров, её панорамные окна открывали вид на ночной город: огни небоскрёбов, красные фонари машин, далёкие золотые купола. Стены, обитые тёмно-серым бархатом с серебряными нитями, поглощали свет, создавая ощущение, что комната парит в пустоте. Пол устилал антрацитовый ковёр, мягкий, но холодный, как мокрый асфальт. В центре стоял стол из чёрного стекла, окружённый кожаными креслами, чьи строгие линии напоминали троны. У окна — барная стойка из оникса, уставленная хрустальными бокалами и бутылками с тёмной жидкостью, от которой исходил слабый запах крови, смешанной с чем-то терпким, вроде бурбона. Над камином, где тлели искусственные угли, висел огромный экран, сейчас выключенный, но готовый ожить. Всё здесь дышало властью, но с привкусом угрозы, как будто каждый предмет знал тайны, которые лучше не раскрывать.

Вельхеор стоял у окна, его тёмный силуэт чётко вырисовывался на фоне огней. Лариса сидела в кресле, её тонкие пальцы перебирали чёрный жемчуг на запястье, а взгляд, холодный и расчётливый, буравил Миру. Кай стоял у бара, нервно теребя край рукава своего дорогого пиджака, его тёмные глаза метались между Мирой и Вельхеором, выдавая тревогу.

Мира стояла посреди комнаты, её хрупкая фигура казалась неуместной в этом царстве холодной роскоши. Её длинные волосы, цвета спелого пшеничного поля под солнцем, струились по плечам, отражая свет камина, а золотые глаза, сияющие, как расплавленное золото, смотрели на Старейшин с настороженной смесью страха и упрямства. На ней был простой чёрный свитер и джинсы, потёртые, но чистые — одежда, резко контрастировавшая с окружающей её роскошью. Её руки, сжатые в кулаки, слегка дрожали, но она держала голову высоко, как будто бросая вызов.

— Зачем тебе Марк? — голос Вельхеора был низким, с хрипотцой, но в нём чувствовалась сталь. Он повернулся от окна, его золотые глаза впились в Миру, как будто пытаясь разглядеть её мысли. — Зачем ты его ищешь?

Мира пожала плечами, её движение было лёгким, почти небрежным, но в её глазах мелькнула тень боли.

— Я чувствую, что должна его найти, — ответила она тихо, её голос был мягким, но с твёрдой нотой, как будто она повторяла слова, которые давно стали её мантрой. — Я ищу его… много сотен лет.

Вельхеор прищурился, его клыки слегка обнажились, выдавая напряжение. Лариса наклонилась вперёд, её пальцы замерли на жемчуге, а Кай невольно сделал шаг ближе, будто слова Миры притянули его.

— Откуда ты знаешь Марка? — спросил Вельхеор, его голос стал резче, с ноткой подозрения. — Где ты с ним пересеклась?

Мира сглотнула, её взгляд на миг опустился к полу, но тут же вернулся к Вельхеору, полный решимости.

— Однажды он вырезал всю мою деревню, — сказала она, и её голос дрогнул, но не сломался. — Всех. Мужчин, женщин, детей. Никого не осталось.

Вельхеор нахмурился, его золотые глаза сузились, а Лариса обменялась быстрым взглядом с Каем.

— Твою деревню? — переспросил Вельхеор, его голос был полон удивления, но в нём сквозило что-то ещё — недоверие. — В каком году это было?

Мира на миг замялась, её губы сжались, как будто она пыталась вспомнить точную дату, но её глаза оставались ясными.

— В 1125 году, — ответила она тихо, но твёрдо. — Он пришёл ночью… и всё закончилось.

Старейшины переглянулись, их лица выражали смесь шока и недоверия. Лариса наклонилась ещё ближе, её голос стал холоднее.

— Ты жила среди людей? — спросила она, её тон был острым, как будто она искала подвох.

Мира кивнула, её золотые глаза потемнели, отражая старую боль.

— Да, когда я была человеком, — сказала, и её голос стал тише, почти шепотом. — Мои родители, мой брат… Марк убил их всех. Я видела, как он… — Она замолчала, её пальцы сжались сильнее, ногти впились в ладони.

Вельхеор шагнул ближе, его взгляд стал жёстче, но в нём мелькнула тень растерянности.

— Твой отец или мать были вампирами? — спросил он, его голос был полон подозрения. — Кто-то из твоей семьи?

Мира отрицательно покачала головой, её пшеничные волосы качнулись, как занавес.

— Нет, — ответила она твёрдо. — Никто. Мои родители были крестьянами. Мой брат… он был ещё ребёнком. Они все были людьми. Как и я. До того, как… — Она замолчала, её взгляд стал пустым, как будто она снова оказалась в той ночи.

Старейшины переглянулись снова, их молчание было тяжёлым, как воздух перед грозой. Кай кашлянул, его пальцы нервно теребили край пиджака.

— Тебя удочерили? — спросил он, его голос был тише, чем у Вельхеора, но в нём чувствовалась та же настороженность.

Мира нахмурилась, её золотые глаза метнулись между Старейшинами. Она чувствовала, что в их вопросах есть что-то странное, что-то, чего она не понимала.

— Извините, — сказала она, её голос стал резче, с ноткой раздражения. — А что происходит? Почему вы спрашиваете об этом? Где Марк? Вы сказали, он придёт!

Вельхеор стиснул зубы, его золотые глаза полыхнули гневом, но он сдержался. Лариса поднялась с кресла, её движения были плавными, но хищными, как у пантеры.

— Это невозможно – процедила она сквозь зубы. – Даже если бы она была удочерена, от куда у нее эти глаза? Только чистокровки золотоглазые. Она врет.

— У меня глаза такие же, как у Марка, — сказала она, её голос дрожал от эмоций, но был твёрд, как сталь. — Он обратил меня. Я думала, это от него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Комната словно замерла. Глаза Старейшин распахнулись, их взгляды, полные шока и неверия, впились в Миру.

— Что сделал Марк? — Вельхеор шагнул к Мире, его голос был хриплым шёпотом, полным ужаса и неверия. Он остановился в шаге от неё, его золотые глаза буравили её, как будто пытались вырвать правду из её души. — Обратил?

Мира кивнула, её золотые глаза не отрывались от Вельхеора, несмотря на его гнев. Она чувствовала, как воздух в комнате сгустился, как будто сама ночь сжалась вокруг них.

— Он оставил меня в живых, — сказала она, её голос был тихим, но в нём звучала непреклонная решимость. — После того, как вырезал всех. Я была последней. Он… он укусил меня. Я думала, я умру, но очнулась другой. С этими глазами. С этой силой.

— Это невозможно, — прошептала Лариса, её голос дрожал, но в нём уже не было гнева, только страх. — Вампиром нельзя стать. Только родиться. — Она замолчала, её взгляд метнулся к Вельхеору, как будто ища подтверждения.

Вельхеор медленно повернулся к Ларисе, его лицо было маской шока. Он сжал кулаки, его клыки обнажились, но не в угрозе, а в растерянности.

— Архаон, — выдохнул он, его голос был едва слышен, но это слово упало в тишину, как камень в воду, вызвав волны ужаса. — Только потомок Архаона мог… — Он не договорил, его взгляд вернулся к Мире, и в нём теперь было что-то новое — смесь страха и благоговения.

— Марк… он потомок Архаона? — Кай, наконец, обрёл голос, но он звучал так, будто он задыхался. — Это объясняет его силу. Его скорость. Его… безумие.

Вайлишер, всё ещё стоя в полумраке, медленно кивнул, его глаза не отрывались от Миры.

— Если он обратил её, — сказал он хрипло, — если он действительно сделал это… то он не просто предатель. Он — ключ. Ключ к тому, что мы потеряли тысячелетия назад.

Мира смотрела на Старейшин, её золотые глаза горели, но в них теперь была не только боль, но и что-то новое — осознание. Она не понимала всего, что они говорили, но чувствовала, как её судьба переплетается с чем-то большим, с чем-то древним и пугающим.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, её голос был тихим, но в нём звучала сталь. — Кто такой Архаон? И почему вы так боитесь Марка?

Вельхеор медленно выдохнул, его золотые глаза потемнели, как будто он смотрел в бездну.

— Архаон, — сказал он, его голос был тяжёлым, как приговор. — Первый из нас. Тот, кто создал нашу кровь. Если Марк — его потомок, если он может обращать… — Он замолчал, его взгляд снова впился в Миру. — Тогда ты, девочка, не просто свидетель. Ты — доказательство. И угроза.

Лариса шагнула вперёд, её хищная грация вернулась, но теперь в ней чувствовалась не угроза, а отчаяние.

— Где Марк? — спросила она, её голос был резким, почти умоляющим. — Где он сейчас? Ты должна знать!

Мира покачала головой.

— Я не знаю, — сказала она, и её голос был полон горечи. — Я искала его веками.

Старейшины молчали, их взгляды были прикованы к Мире, как будто она была одновременно спасением и проклятием. Комната, казалось, сжалась вокруг них, и ночь за окнами стала ещё темнее.

Глава двенадцатая.

"Ты был моим братом, но я предал тебя ради клана. Твоя боль — мой вечный долг."

"Я выбрал их страх, а не твою силу. Прости, но я сломал нас обоих."

"Твои глаза жгут меня до сих пор. Предательство — мой крест, а ты — моя тень."

«Из записок потомка Архаона»

Ночь обволакивала город холодной дымкой, но для Эйдана Кровавого она пылала жаром, живым, пульсирующим, как вены, которых он не чувствовал семь веков. Круглосуточное кафе на окраине, затерянное среди серых многоэтажек и тусклых неоновых вывесок, воняло прогорклым маслом, дешёвым кофе и страхом. Выцветшие обои с ромашками цеплялись за стены, словно насмехаясь над его природой — слишком живые, слишком хрупкие. Липкие столы скрипели под его локтями, но он не замечал. Его золотые глаза, горящие, как расплавленное золото, впились в девушку напротив, и её страх был слаще любого аромата.

Ей было едва за двадцать, каштановые волосы спутались в небрежном хвосте, а лицо, бледное от усталости ночной смены, теперь покрылось мертвенной белизной ужаса. Она дрожала, прижавшись спиной к стойке, её руки сжимали край прилавка так, что костяшки побелели. Её карие глаза, полные паники, метались по его лицу, избегая золотого пламени его взгляда. Эйдан наклонился ближе, его длинные чёрные волосы, всё ещё слипшиеся от грязи подземелья, упали на лицо, скрывая кривую, безумную улыбку. Его пальцы, тонкие, но с нечеловеческой силой, впились в край стола, и дерево затрещало, как ломающиеся кости.

— Пожалуйста… — её голос был тонким, рваным, как нить, готовая оборваться. — Не надо… я… я не… пожалуйста, отпустите меня… — Она задыхалась, слёзы катились по её щекам, оставляя мокрые дорожки, а её сердце колотилось так громко, что Эйдан слышал его даже без обострённого слуха.

Он рассмеялся — резкий, хриплый звук, как скрежет ржавого металла, пропитанный безумием, что копилось веками в цепях. Его клыки, длиннее, чем у любого вампира, блеснули в тусклом свете лампы, и она вздрогнула, её колени подогнулись, но она не упала, цепляясь за стойку, как за последнюю надежду.

— Отпустить? — протянул он, его голос был низким, почти ласковым, но в нём звенела дикая, необузданная ярость. — Семь веков, девочка. Семь веков в темноте, в цепях, с их проклятым зельем, жгущим мои вены. А ты просишь пощады?

Она всхлипнула, её губы дрожали, пытаясь сложить слова, но страх душил её. — Я… я не сделала ничего… пожалуйста… у меня семья… — Её голос сорвался в отчаянный шёпот, и она упала на колени, её руки потянулись к нему, как будто мольба могла остановить зверя.

Эйдан наклонился ещё ближе, его лицо теперь в нескольких сантиметрах от её, и она задохнулась от ужаса, чувствуя, как воздух сгущается, пропитанный его присутствием. Его золотые глаза горели, как адское пламя, а улыбка была острой, как лезвие.

— Семья, — повторил он, будто пробуя слово на вкус, и его губы изогнулись шире, обнажая клыки. — У меня тоже была семья. Когда-то. Они отняли её. А теперь… — Он замолчал, его рука метнулась к её горлу, пальцы сжали её кожу, не давая ей вдохнуть. — Теперь я беру всё.

Её крик оборвался, когда его клыки вонзились в её шею. Кровь хлынула в его рот, горячая, сладкая, пропитанная её страхом, её мольбами, её жизнью. Эйдан пил жадно, его тело дрожало от экстаза, как будто каждая капля возвращала его из мрака заточения. Семь веков. Семь веков в вони сырости, ржавчины и велариуса, что держал его разум в клетке. Семь веков без вкуса крови, без биения чужого сердца, без этой дикой, звериной свободы. А теперь — это. Её кровь была его возрождением, его триумфом, его местью миру, что осмелился его сковать.

Она обмякла в его руках, её глаза потухли, а тело стало лёгким, как тряпичная кукла. Эйдан отстранился, его губы были алыми, кровь стекала по подбородку, капая на его рваный плащ, пропитанный грязью подземелья. Он не торопился отпускать её, держа её лицо, будто любуясь своей работой. Её кожа была холодной, но его пальцы всё ещё чувствовали тепло, что уходило из неё. Он улыбнулся, и в его улыбке было безумие — дикое, необузданное, как буря, что не знает границ.

Его движения были текучими, но в них была звериная грация, как у хищника, наконец-то вырвавшегося на волю. Его золотые глаза обшаривали кафе, выхватывая каждый угол, каждый отблеск света на липких столах. Он вдохнул глубоко, и запах крови — не только её, но и других, всё ещё тёплый, пропитал воздух. Его смех, низкий и рваный, разнёсся по помещению, отражаясь от стен, как эхо кошмара.

Кафе не было больше убежищем для ночных бродяг и усталых рабочих. Столы были опрокинуты, стулья разломаны, а пол покрыт лужами крови, блестящими, как чёрное зеркало, в свете мигающей лампы. Тела лежали повсюду: мужчина у кассы, его горло разорвано, как будто зверь выгрыз кусок плоти; женщина в углу, её глаза застыли в немом крике, а шея была вывернута; парень у окна, его рука всё ещё сжимала телефон, экран которого мигал недописанным сообщением: «Помогите». Кровь текла по полу, смешиваясь с осколками стекла и пролитым кофе, создавая жуткую, липкую мозаику.

Эйдан стоял посреди этого хаоса, его лицо — маска безумия, но в его глазах было что-то ещё: наслаждение, смешанное с пустотой, что копилась веками. Он не просто пил их кровь — он пожирал их страх, их мольбы, их последний вздох, как будто хотел вырвать из мира всё, что у него отняли. Его пальцы дрожали, не от слабости, а от переполняющей его силы, от дикой, необузданной свободы, что текла по его венам вместе с их кровью.

Он наклонился к последнему телу — парню в кожаной куртке, чьи пальцы всё ещё цеплялись за телефон, — и вырвал устройство из его руки. Экран светился, показывая недописанное сообщение. Эйдан фыркнул, бросив телефон на пол, где тот хрустнул под его ботинком, как сухая кость.

— Марк, — прошептал он, и его голос был, как рычание зверя, почуявшего добычу. — Где же ты, мой мальчик?

Дверь кафе скрипнула, и в проёме появился Марк. Его фигура была обманчиво расслабленной: кожаная куртка расстёгнута, тёмные волосы растрёпаны, в руке тлеет сигарета, которую он явно не собирался докуривать. Его золотые глаза сверкали насмешкой, а губы изогнулись в кривой, наглой ухмылке. Он остановился у входа, окинув взглядом кровавую бойню, и присвистнул, будто увидел не десяток мёртвых тел, а испорченный ужин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— "Мой мальчик"? — протянул Марк, его голос был лёгким, но острым, как бритва, пропитанный ядовитым сарказмом. — Серьёзно, Эйдан? Семь веков в яме, а ты всё трындишь, как третьесортный злодей из оперы. Может, тебе ещё монолог зачитать? "О, тьма, о, кровь!" — Он театрально прижал руку к груди, закатив глаза, и фыркнул. — Стыдно, старик. Я думал, ты научишься чему-то новому.

Эйдан оскалился, его клыки, длиннее и острее, чем у любого вампира, блеснули в тусклом свете лампы. Его рваный плащ, пропитанный кровью, шуршал, как крылья ворона, когда он шагнул вперёд, наступая на осколки стекла, хрустевшие под его ботинками.

— Язык у тебя всё такой же острый, щенок, — прорычал он, его голос дрожал от ярости и безумия. — Но я вырву его вместе с твоим сердцем.

Марк небрежно затушил сигарету о косяк двери, искры посыпались, как крохотные звёзды.

— Сердце? — Он поднял бровь, его ухмылка стала шире, наглее. — Бери выше, дедуля. Я тебе ещё и лёгкие отдам, если догонишь. Но, судя по этому, — он кивнул на лужи крови и перевёрнутые столы, — ты теперь на диете из забегаловок. Фастфуд для вампиров? Эйдан, это низко даже для тебя. Я думал, ты хотя бы на мишленовскую звезду тянешь.

Эйдан взревел, его терпение лопнуло, как перетянутая струна. Он рванулся вперёд, быстрее молнии, его когти рассекли воздух, целясь в горло Марка. Но Марк был готов — он метнулся в сторону, его тело изогнулось с нечеловеческой ловкостью, и его кулак врезался в челюсть Эйдана с такой силой, что тот пролетел через кафе, снёс стойку с кофейником и врезался в стену, пробив её насквозь. Осколки кирпича и штукатурка взметнулись в воздух, а Эйдан, не теряя ни секунды, вырвался из обломков, его глаза пылали, как два адских костра. Он бросился на Марка, его когти вонзились в плечо, разрывая кожу и куртку, кровь брызнула на пол, смешиваясь с той, что уже там была.

Марк зашипел, но не от боли — от раздражения. Он перехватил руку Эйдана, крутанул её с хрустом, который эхом разнёсся по кафе, и швырнул его через окно на улицу. Стекло разлетелось вдребезги, осколки дождём посыпались на асфальт, а Эйдан приземлился на спину, пробороздив дорогу, как метеор. Марк выпрыгнул следом, его ботинки хрустнули по битому стеклу, а золотые глаза горели яростью и насмешкой. — Ну что, старик? — крикнул он, его голос был пропитан ядом. — Это всё, что ты можешь? Я думал, семь веков в цепях сделали тебя круче, а ты всё ещё бьёшь, как пьяный крестьянин!

Эйдан вскочил, его плащ был разорван, лицо покрыто пылью и кровью. Он рванулся к Марку, его когти вспороли воздух, но Марк уклонился, его движения были текучими, почти танцующими. Он поймал Эйдана за запястье, рванул его вниз и впечатал коленом в грудь, отчего тот отлетел к мусорным бакам. Металл загрохотал, баки опрокинулись, и вонь мусора смешалась с запахом крови. Эйдан поднялся, его дыхание было тяжёлым, но в его глазах горело что-то новое — не только ярость, но и искра удовольствия, как будто эта драка будила в нём давно забытые чувства.

— Ты всё ещё слаб, — прорычал Эйдан, выпрямляясь, его клыки сверкнули, когда он облизнул кровь с губ. — Зачем ты цепляешься за их жалкие правила?

Марк рассмеялся, его смех был громким, дерзким, почти безумным.

— Правила? — Он сплюнул кровь на асфальт, его ухмылка была острой, как лезвие. — Единственное правило, которое я знаю, — не тратить время на психопатов, которые устраивают бойню в забегаловках. Серьёзно, Эйдан, это твой новый стиль? "Кровавая бургерная"? — Он театрально покачал головой. — Я разочарован.

Эйдан замер, его лицо было неподвижным, но вдруг его губы дрогнули, а затем растянулись в широкой, почти дикой улыбке. Он рассмеялся — громко, искренне, как будто вспомнил что-то, что связывало их через века. Марк остановился, его кулаки всё ещё были сжаты, но его собственные губы невольно дёрнулись в ответной ухмылке.

— Чёрт возьми, — выдохнул Марк, его голос смягчился, но в нём всё ещё звенела насмешка. — Ты всё ещё бьёшь, как телега с кирпичами, но, похоже, я скучал по этому дерьму.

Эйдан хохотнул, его смех эхом разнёсся по пустынной улице, и он шагнул вперёд, раскинув руки.

— А ты всё ещё дерёшься, как сопливый мальчишка, который думает, что он круче всех! — Он схватил Марка в медвежьи объятия, и тот, к удивлению, ответил, хлопнув Эйдана по спине. Они стояли так секунду, два старых зверя, чья кровь и прошлое связали их сильнее, чем любая ненависть.

Но момент прошёл, и Марк отстранился, его лицо стало серьёзным. Он посмотрел назад, на кафе, где кровь сочилась через порог, и его глаза потемнели. — Это было лишним, Эйдан, — сказал он, его голос был твёрдым, с ноткой горечи. — Ты не должен был.

Эйдан фыркнул, его улыбка стала ядовитой, а голос понизился до рычания.

— Ты не удосужился вытащить меня, друг. Семь веков я гнил в их яме, пока ты бегал по миру, играя в их игры. Так вот, получай. Это мой ответ.

Марк стиснул зубы, его золотые глаза вспыхнули.

— Законы изменились, Эйдан. Мы не убиваем. Ты не просто взял кровь — ты устроил резню, как чёртов маньяк.

Эйдан рассмеялся, но в его смехе не было веселья — только холод и безумие.

— Эти законы ваши, не мои. И не тебе говорить о законах, когда сам стал предателем. — Он наклонился ближе, его голос стал почти шёпотом, но в нём звенела угроза. — Ты в курсе, зачем меня вообще выпустили?

Марк сузил глаза, его лицо было неподвижным, но в нём чувствовалось напряжение.

— Чтобы остановить меня?

Эйдан улыбнулся, его клыки блеснули в свете фонаря, и в этой улыбке было что-то одновременно хищное и весёлое.

— Так давай, — сказал Марк, раскинув руки, как будто приглашая к новой драке. — Останавливай.

— О, я остановлю. Но не сегодня. Сегодня ты мне должен пиво за эту дерьмовую встречу и за то, что порвал мой плащ.

Марк расхохотался, его смех разнёсся по улице, как эхо старых времён, когда они были не врагами, а братьями. Но тени вокруг них сгущались, и ночь знала: их встреча была лишь началом. Кафе за их спиной молчало, мёртвое, как его жертвы, а город не подозревал, что два зверя, связанных кровью и прошлым, снова столкнулись, и мир дрожал от их шагов.

Глава тринадцатая.

"Сила — это не дар, а приговор. Она течёт в твоих венах, но ты не знаешь, сколько её, пока не столкнёшься с тьмой."

Пещера дышит сыростью и холодом, её стены, покрытые мхом и слизью, сжимаются вокруг, словно хотят задушить всё живое. Камни под моими ногами хрустят, пропитанные влагой и чем-то ещё — запахом крови, металлическим и пьянящим, который бьёт в ноздри, будит во мне зверя. Но я не поддаюсь. Не сегодня. Сегодня я не жертва, не хищник — я возмездие. Мои золотые глаза пылают в темноте, выхватывая каждый изгиб пещеры, каждый отблеск света от факела, что освещает ее. Я чувствую — Элис. Её страх, её панику, её кровь, что зовёт меня, как древняя песня. Она здесь, в этой пещере, где всё началось. Где она отняла у меня жизнь.

Её шаги — быстрые, нечеловеческие — отдаются эхом, но я слышу, как она спотыкается, как её дыхание срывается. Она сильная, быстрая, но её движения хаотичны, пропитаны ужасом. Она не знает, кто за ней гонится, но чувствует меня — мою силу, моё присутствие, что давит на неё, как невидимая сеть. Я могла бы догнать её в один прыжок, но я не тороплюсь. Пусть бежит. Пусть думает, что её скорость спасёт её. Я хочу, чтобы она поняла, каково это — быть добычей.

Двигаюсь за ней, мои шаги бесшумны, как тень, скользящая по воде. Мои глаза ловят силуэт — тонкий, грациозный, но дрожащий от паники. Её тёмные волосы развеваются, платье рвётся о камни, и я вижу, как кровь сочится из царапин на её руках, оставляя следы на мокром полу. Запах её крови — острый, почти сладкий — бьёт в голову, но я стискиваю зубы, подавляя голод. Голод, оказывается кровь вампира так же влечет как и человека, хотя нет... даже сильнее.

— Кто ты?! — её голос, резкий и хриплый, разрывает тишину. Она останавливается, прижимаясь к стене, её глаза мечутся в темноте, ища меня. — Покажись.

Я не отвечаю. Мой смех — низкий, холодный, почти звериный — эхом разносится по пещере, и она вздрагивает, её клыки обнажаются, но в них нет угрозы, только страх. Её сила — ничто по сравнению с моей. Я не знала, насколько я сильна, пока не оказалась здесь, пока не почувствовала, как моя новая сущность бурлит во мне, как буря, готовая разнести всё на своём пути. Архаон говорил, что Марк наделил меня огромной силой, но я не понимала, что это значит. Не до этой ночи. Не до неё.

Я даю ей бежать дальше. Её шаги ускоряются, она использует всю свою вампирскую скорость, её тело мелькает в темноте, как тень, но я чувствую её, как зверь чувствует добычу. Она быстра, но я быстрее. Я несусь за ней, мои движения плавные, почти танцующие, и каждый мой шаг — как удар, сотрясающий воздух. Пещера сужается, стены смыкаются, но я не теряю её из виду. Она находит выход — узкую трещину в скале, через которую пробивается слабый свет луны. Я слышу, как её дыхание становится легче, как надежда вспыхивает в её груди. Она думает, что спаслась.

Я позволяю ей добраться до выхода. Она протискивается через трещину, её руки цепляются за края. Она вырывается наружу, в ночь, и я слышу её судорожный вдох, полный облегчения. Глупая. Я уже там. Я обогнала её, скользнув через тьму быстрее, чем она могла представить. Когда она вываливается из пещеры, её глаза расширяются от ужаса — я стою перед ней, мои золотые глаза пылают, как два раскалённых солнца, а тень капюшона скрывает моё лицо. Она не узнаёт меня, но знает, что выхода нет.

— Нет… — шепчет она, её голос ломается, и она отступает, но за ней только каменная стена. — Пожалуйста… кто ты?

Я шагаю к ней, медленно, наслаждаясь её страхом. Моя рука хватает её за горло, и я швыряю её обратно в пещеру, с такой силой, что она врезается в стену, и камень трескается, осыпаясь пылью. Она кричит, её тело падает на колени, но я не даю ей подняться. Я наклоняюсь, мои пальцы ловят её подбородок, заставляя её посмотреть на меня. Она вздрагивает, её зрачки сужаются, и тут она меня узнает.

— Нет – голос дрожит – Этого не может быть. Ты... ты мертва.

— И да, и нет – усмехаюсь ей в лицо. - Сюрприз.

Отпускаю её, и она пытается отползти. Вскакивает, бросается к другой стене, её когти впиваются в камень, пытаясь найти опору, но я нагоняю в один прыжок. Моя рука хватает её за запястье, и я сжимаю его, чувствуя, как кости крошатся, как её сила ломается под моим натиском. Она кричит, её вопль эхом разносится по пещере, но я лишь улыбаюсь, холодно, безжалостно. Ещё один рывок — и её рука отрывается, как сухая ветка. Я бросаю её в сторону, и она шлёпнется в лужу крови, чёрную в тусклом свете факела.

— Помнишь, как ты смеялась, когда я умирала?

Она задыхается, её грудь вздымается, но каждый вдох — борьба. Я не знала, что могу быть такой. Не знала, что могу раздавить её, как насекомое. Но теперь я знаю. И это знание — как огонь, пылающий в моих венах.

— Ты… ты умерла… — шепчет она, её голос дрожит, и в нём нет больше гордости, только страх. — Это невозможно…

— Знаешь, я тоже так думала, но оказалось Марк – потомок Архаона, и он обратил меня, – говорю раскрывая ей тайну, но она не успеет ее ни кому рассказать, она не выйдет от сюда.

— Я потомок, это невозможно, — хрипит она, её голос ломается, и в её глазах вспыхивает отчаянное неверие.

Я рассмеялась — резко, громко, и мой смех отразился от стен, как раскаты грома. — Ты? — Мой голос пропитан ядом, и я наклоняюсь ещё ближе, мои клыки обнажаются, почти касаясь её шеи. — Ты — случайность, Элис. Ошибка. А я — его творение.

Я наклоняюсь ближе, мои клыки скользят по её шее, чувствуя, как её кожа дрожит под моим дыханием. Элис пытается вырваться, её сломанные руки беспомощно царапают воздух, но я держу её крепко, мои пальцы сжимают её плечи, как стальные тиски. Её страх — острый, почти осязаемый — бьёт в мои ноздри, смешиваясь с запахом её крови, такой манящей, такой сильной. Это не человеческая кровь, нет. Это кровь вампира, древняя, насыщенная, с привкусом вечности, который кружит голову. Я чувствую, как мой голод оживает, как он пожирает остатки моей человечности, и я не сопротивляюсь. Не хочу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Пожалуйста… — шепчет она, её голос ломается, но в нём всё ещё тлеет искра той надменной Элис, которую я ненавидела. — Ты не должна… ты не…

Я не даю ей договорить. Мои клыки вонзаются в её шею, пробивая кожу с лёгким хрустом, и её кровь хлынула мне в рот, как тёмный, густой мёд, пропитанный силой и страхом. Вкус… о, этот вкус. Он не похож ни на что, что я пробовала раньше. Это не просто кровь — это буря, это огонь, это сама её сущность, вытекающая из неё в мои вены. Она сладкая, но с горьким послевкусием, как вино, выдержанное веками, с ноткой железа и чего-то дикого, почти звериного. Я пью жадно, каждый глоток наполняет меня силой, как будто её жизнь становится моей. Мои мысли кружатся в безумном вихре: «Боже, это невероятно. Её кровь… она как жизнь, как месть, как всё, что я потеряла. Я хочу больше. Хочу всё.»

Элис кричит, её вопль разрывает тишину пещеры, отражаясь от сырых стен, как звон разбитого стекла. Её голос — смесь боли, ужаса и отчаяния, но он только подстёгивает меня. Её крик — это музыка, это доказательство, что я сильнее, что я больше не жертва. Я отстраняюсь на миг, чтобы взглянуть в её глаза, и вижу, как они тускнеют, как серебристые зрачки сужаются до крохотных точек. Она всё ещё жива, но её сила уходит, стекая в меня с каждым глотком.

— Ты… — хрипит она, её голос едва слышен, но в нём всё ещё есть злоба. — Ты… чудовище…

Я смеюсь, и мой смех — холодный, острый, как лезвие.

— Чудовище? — шепчу, наклоняясь к её уху. — Это ты сделала меня такой, Элис. Помнишь?

Я обнимаю её, как это делал Марк, когда его руки сжимали меня в той же пещере, когда он пил мою жизнь, не осознавая, что творит. Мои руки обвивают её талию, но это не нежность — это сила, это власть. Я сжимаю её сильнее, чувствуя, как её рёбра трещат под моими пальцами, как кости ломаются с сухим хрустом. Она вскрикивает снова, её тело дёргается в моих объятиях, но я не отпускаю. Её боль — как эхо моей собственной, той, что она мне подарила, когда я умирала здесь, на этом же холодном камне. «Как же сладко, — думаю я, — ломать её, как она ломала меня. Её кости, её гордость, её жизнь — всё это моё теперь.»

Элис слабеет, её крики переходят в слабые стоны, её тело обмякает в моих руках, но я не останавливаюсь. Мои пальцы сжимают её сильнее, и ещё один хруст — её позвоночник ломается, как сухая ветка, и она замолкает, её дыхание становится рваным, почти неслышным. Я отстраняюсь, чтобы взглянуть на неё. Её лицо — бледное, как мрамор, глаза полузакрыты, но в них ещё тлеет искра жизни, слабая, угасающая. Я улыбаюсь, и моя улыбка — холодная, безжалостная, как сама ночь.

— Это за меня, — шепчу, и мои слова звучат, как приговор. — За всё, что ты отняла.

А после медленно, наслаждаясь, вырываю ей сердце.

— Мерзость – слышу голос Архаона и встаю, бросая орган в сторону.

— Что именно? – усмехаюсь, вытираю руку об джинсы и направляюсь к выходу – То что я убила ее? Ты такой впечатлительный?

— Я о том, что ты пила ее кровь – уточняет он и я поворачиваюсь, театрально изогнув бровь в удивлении.

— Серьезно? Пить кровь человека это норма, а вампира мерзость?

— Кровь человека приятная, вкусная – он облизывает губы – а вот кровь вампира, она... отвратная, гнилая, мертвая.

Я смотрела на него и не могла понять, серьезно ли он. Потому что то что я чувствовала это совсем не отврат, это блаженство.

— Я бы так не сказала, человеческая конечно не плоха, но эта – Я застонала – Лучшее что я пробовала в своей жизни.

Архаон скривился.

— Ты серьёзно? — его голос низкий, с хрипотцой, но в нём нет привычной игривости. Он делает шаг ко мне, его золотые глаза сужаются, будто он пытается разглядеть что-то в моём лице, чего не понимает. — Кровь вампира… и тебе

понравилось

? — Он произносит это так, словно само предположение абсурдно, словно я только что заявила, что солнце светит ночью.

Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть небрежно, хотя внутри всё ещё бурлит от переполняющей меня энергии.

— А что такого? — говорю я, и мой голос звучит чуть резче, чем я хотела. — Ты сам сказал, что я — огонь. Может, мне просто нравится всё, что горит? — Я ухмыляюсь, но моя улыбка выходит скорее хищной, чем игривой. — Её кровь… она была как вино, выдержанное веками. Не знаю, как ты можешь называть это мерзостью.

— Софья, — его голос становится тише, но в нём появляется что-то новое, почти тревожное. — Это не нормально. Кровь вампира… она мёртвая. Гнилая, как я сказал. Она не должна быть… — Он замолкает, подбирая слова, и я вижу, как его пальцы сжимаются в кулаки, будто он борется с самим собой. — Она не должна быть

приятной

.

Я наклоняю голову, чувствуя, как клыки слегка царапают губы. Его слова цепляют, но я не хочу показывать, что они меня задевают. Вместо этого я скрещиваю руки и смотрю на него с вызовом.

— Ну, может, ты просто не пробовал

правильную

кровь вампира? — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал легко, но в нём всё равно проскальзывает нотка напряжения. — Или, может, дело в том, что я — не совсем обычный вампир?

Архаон замирает, его взгляд становится острым, как лезвие. Он делает ещё шаг, теперь между нами почти нет пространства, и я чувствую тепло его тела. Его присутствие — как магнит, который одновременно притягивает и заставляет напрячься. Он наклоняется чуть ближе, и я вижу, как тёмные вены проступают на его шее, как его глаза на миг вспыхивают ярче, будто он пытается сдержать что-то внутри.

— Это не просто «особенность», Софья, — говорит он, и его голос становится ниже, почти шепотом, но в нём чувствуется вес веков. — Я видел многое. Я пил кровь людей, зверей. Но кровь вампира… она всегда была ядом. Даже для меня. — Он замолкает, его глаза скользят по моему лицу, будто ищут ответ, который я сама не знаю. — А ты… ты пьёшь её, как будто это нектар. Это… невозможно.

Я чувствую, как моё сердце ускоряет ритм. Его слова будят во мне тревогу, но я не хочу, чтобы он это видел. Я отступаю на шаг, прислоняясь к холодной стене пещеры, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. Камень холодит спину, но это ощущение лишь усиливает жар, что всё ещё пылает во мне от крови Элис.

— Последнее время, слишком много невозможного. – ухмыляюсь я и иду на выход – Идем, надо найти Марка.

Глава четырнадцатая

"Кровь врёт, цепи молчат, но предательство говорит громче всего."

— Из записей Эйдана Кровавого

Тьма. Густая, как смола, она давит на глаза, заползает в лёгкие, пропитывает каждую клетку. Я открываю глаза — или мне кажется, что открываю, потому что ничего не меняется. Всё тот же мрак, тяжёлый, как могильная плита. Голова гудит, словно в неё вбили железный кол, а горло жжёт, будто туда залили раскалённое железо. Велариус. Его мерзкий, горький привкус — как ржавчина, смешанная с ядом — въелся в язык, в вены, в саму мою сущность. Я пытаюсь пошевелиться, но тело не слушается, оно тяжёлое, как будто кости заменили свинцом. Цепи. Холодные, тугие, они впиваются в запястья и лодыжки, скрипят при каждом движении, напоминая, что я — добыча, а не охотник.

— Вот сукин сын, — хриплю я, и мой голос звучит, как скрежет гравия под ботинками.

Из мрака доносится смех — низкий, хриплый, с ноткой безумия, которое я слишком хорошо знаю. Эйдан. Его шаги — лёгкие, но уверенные, как у зверя, который знает, что добыча никуда не денется, — приближаются. Свет факела, который он держит, режет глаза, и я щурюсь, пытаясь разглядеть его лицо. Он всё тот же: длинные чёрные волосы, слипшиеся от грязи и крови, золотые глаза, горящие, как угли, и эта его кривая, наглая ухмылка, от которой хочется вырвать ему клыки.

— Ну же, Марк, не будь таким, — говорит он, и в его голосе насмешка смешивается с чем-то тёплым, почти ностальгическим. — Мы же прекрасно провели время.

— Да пошёл ты, — рычу я, дёргая руками. Цепи звенят, но держат крепко, впиваясь в кожу, как голодные пиявки. Я слаб. Слабее, чем когда-либо. Велариус высосал мою силу, как паразит, оставив лишь тень того, кем я был. — Ты подлил мне эту дрянь.

Эйдан наклоняется ближе, его лицо теперь в нескольких сантиметрах от моего, и я вижу, как его глаза блестят — не только от света факела, но и от какого-то дикого веселья.

— О, не злись, — говорит он, ухмыляясь шире. — Ты же сам согласился на пиво. Я просто… добавил немного специй.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как ярость кипит в груди, но она бессильна, как и я сам. Воспоминания всплывают, рваные, как разодранная ткань.

Мы сидели в баре, где-то на окраине города. Дымный полумрак, запах дешёвого виски и пота, скрип старых стульев под нами. Эйдан был в своём репертуаре — болтал, шутил, рассказывал байки про старые времена, когда мы с ним ещё не были врагами, когда кровь и драки были нашей общей игрой. Его смех гремел, как гром, а я, чёрт возьми, расслабился. Впервые за долгое время. Пиво текло рекой, холодное, горькое, смывающее тяжесть с плеч. Мы вспоминали, как дрались спина к спине против стаи оборотней, как делили добычу, как смеялись над Старейшинами, сидящими в своих мраморных залах.

— Помнишь ту ночь в Праге? — сказал он, крутя бокал в пальцах, и его глаза блестели, как у мальчишки, задумавшего шалость. — Когда ты утащил тот меч у охотников и чуть не спалил весь их лагерь?

Я рассмеялся, откидываясь на спинку стула. — А ты ещё подлил масла в огонь. Буквально.

Мы чокнулись бокалами, и я сделал глоток. Холодное пиво скользнуло по горлу, но за ним пришёл огонь — резкий, жгучий, как будто кто-то влил мне в вены кислоту. Я замер, бокал выпал из рук, звякнув о стол, и я понял. Велариус. Его вкус, его яд — я знал его слишком хорошо. Я поднял глаза на Эйдана, но его ухмылка уже не была дружеской. Она была хищной, как у волка, загнавшего добычу.

— Ты… — начал я, но не успел. Его рука метнулась ко мне, быстрее, чем я мог среагировать, и с хрустом свернула мне шею. Тьма накрыла, как волна, и последним, что я увидел, была его улыбка — холодная, торжествующая.

Теперь я здесь. В каком-то подвале, воняющем сыростью и кровью. Цепи холодят кожу, а тело кажется чужим, слабым, как у смертного. Велариус всё ещё жжёт вены, подавляя мою силу, мою сущность. Я смотрю на Эйдана, и ярость смешивается с чем-то горьким, почти болью.

— И что дальше? — рычу я, мой голос хрипит, как ржавый механизм. — Убьёшь меня? Или просто оставишь гнить, как ты гнил?

Эйдан смеётся, его смех — как скрежет металла, пропитанный безумием. Он наклоняется ближе, его золотые глаза пылают, и в них я вижу не только ярость, но и что-то ещё — старую рану, что не заживает.

— Теперь я буду наверстывать то, что упустил за столько лет, — говорит он, и его голос низкий, почти ласковый, но в нём звенит угроза. — А ты сиди тут, как я когда-то. — Он наклоняется ещё ближе, его взгляд меняется, становится холоднее, острее, как лезвие. — Вот тебе квиты, друг.

Он выпрямляется, разворачивается, чтобы уйти, и его плащ шуршит, как крылья ворона. Я стискиваю зубы, цепи звенят от моего рывка, но они не поддаются.

— Почему не убил меня? — кричу я, и мой голос эхом разносится по подвалу, отражаясь от сырых стен.

Эйдан замирает, его плечи напрягаются. Он медленно поворачивается, и его улыбка — ядовитая, как змеиный укус.

— Знаешь, я хотел, — говорит он, и в его голосе нет больше веселья, только холодная правда. — Мне сказали убить тебя. Приказ был чётким: найти, уничтожить. Но в последний момент… — Он ухмыляется, но в этой ухмылке нет радости, только тень чего-то старого, горького. — Пришёл четвероногий. Сказал, что планы изменились. Ты им нужен живой. Поэтому ты тут.

— Четвероногий? — Я хмурюсь, пытаясь понять, о чём он. Оборотень? Кто-то из Совета? Мой разум мутный от велариуса, но я цепляюсь за его слова, как за спасательный круг. — Кто?

Эйдан пожимает плечами, его ухмылка становится шире, но глаза остаются холодными.

— Не знаю, да и плевать, — говорит он, отмахиваясь, как от назойливой мухи. — Какой-то пёс. Сказал, что ты — часть какого-то плана. А я… — Он наклоняется ближе, и его голос становится шёпотом, пропитанным ядом. — Я просто делаю, что мне говорят. Пока.

Он отстраняется, его шаги гулко отдаются в подвале, и я слышу, как скрипит дверь, как она захлопывается за ним. Тьма снова сгущается, цепи холодят кожу, а велариус жжёт вены, как раскалённая проволока. Я стискиваю зубы, пытаясь собрать остатки сил, но их почти нет. Мой разум кружится, мысли рвутся, как паутина. Кто-то хочет меня живым. Но зачем? Совет? Старейшины? Или кто-то другой, кто играет в игру, о которой я даже не подозреваю?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тишина подвала разрывается новым звуком — тяжёлые шаги, не такие лёгкие, как у Эйдана, но уверенные, властные. Дверь снова скрипит, и свет факела заливает помещение, ослепляя меня. Я щурюсь, пытаясь разглядеть фигуру, но тень слишком густая. Смех — низкий, хриплый, пропитанный торжеством — эхом отскакивает от стен.

— Ну вот и попался, — говорит голос, резкий, как удар хлыста.

Я не успеваю ответить. Удар ботинка врезается мне в лицо, и голова откидывается назад, врезаясь в стену. Боль вспыхивает, как молния, но велариус заглушает её, оставляя лишь тупое эхо. Я сплёвываю кровь, вкус которой смешивается с горьким послевкусием яда, и поднимаю глаза. Передо мной стоит Старейшина — Вельхеор, его золотые глаза пылают, как адский огонь, а лицо искажено смесью гнева и удовлетворения. Его тёмный плащ колышется, как тень, а клыки слегка обнажены, выдавая его ярость.

— Думал, можешь бегать вечно, щенок? — рычит он, наклоняясь ближе. Его дыхание пахнет кровью и чем-то древним, как сама смерть. — Ты нарушил всё, что мы строили веками. И теперь ты здесь, в цепях, как зверь, которым ты и являешься.

Я пытаюсь усмехнуться, но лицо болит, а губы едва слушаются.

— Красиво говоришь, Вельхеор, — хриплю я. — Но если я зверь, то что ты? Пёс на поводке у Совета?

Его глаза вспыхивают, и он замахивается для нового удара, но за его спиной мелькает тень. Девушка. Её фигура тонкая, хрупкая, но в ней есть что-то знакомое, что заставляет моё мёртвое сердце сжаться. Длинные волосы, цвета спелой пшеницы, струятся по плечам, а её глаза — золотые, как мои, — расширяются, когда она меня видит. В них смесь шока, боли и чего-то ещё, чего я не могу разобрать. Она делает шаг вперёд, будто хочет броситься ко мне, её руки тянутся, как будто она собирается помочь, но тут же замирает. Вайлишер, стоящий в тени за её спиной, хватает её за запястье, его пальцы сжимают её кожу, и она вздрагивает, но не вырывается.

— Не надо, Мира, — говорит он тихо, но твёрдо, его голос дрожит от усталости и чего-то ещё — вины? Его глаза, тусклые, почти человеческие, избегают моего взгляда.

Мира. Её имя режет, как нож, но я не могу понять почему. Её лицо… оно знакомо. Слишком знакомо. Эти золотые глаза, этот изгиб губ, эта боль, что тлеет в её взгляде. Я видел её раньше. Но где? Воспоминания — рваные, как ткань, разодранная когтями, — ускользают, растворяясь в тумане велариуса.

— Кто ты? — хриплю я, мой голос едва слышен, но в нём звенит отчаяние. — Почему… я знаю тебя?

Она открывает рот, но Вельхеор обрывает её, шагнув между нами. Его тень падает на меня, как могильная плита.

— Хватит, — рычит он, его голос пропитан ядом. — Ты не задаёшь вопросы, Марк. Ты отвечаешь.

Я стискиваю зубы, чувствуя, как ярость вспыхивает, несмотря на слабость.

— Скольких ты обратил? Как?

— Чего я сделал? — спрашиваю, уставившись на него. — Ты чего, фильмов пересмотрел?

Мой смех, хриплый и рваный, эхом отскакивает от сырых стен подвала, но в нём нет веселья — только яд и усталость. Вельхеор стоит надо мной, его золотые глаза пылают, как раскалённые угли, а лицо искажено яростью.

— Ты смеешь насмехаться? — рычит он, его голос дрожит от ярости, и, не дав мне ответить, он замахивается. Его кулак врезается в моё лицо. Боль вспыхивает, как молния, смешиваясь с жжением велариуса в венах, но я стискиваю зубы. Кровь стекает по подбородку, горькая, смешанная с ядом, и я сплёвываю её на пол, не отводя взгляда от Вельхеора.

— Хватит! — резкий, пронзительный крик разрывает тишину. Мира, та девушка с пшеничными волосами, бросается вперёд, её золотые глаза горят смесью ужаса и решимости. Она отталкивает Вайлишера, который пытается удержать её, его пальцы соскальзывают с её запястья. — Хватит! Зачем такая жестокость?! — Её голос дрожит, но в нём сталь, и она бросается ко мне, загораживая меня своим телом, как щитом. Её тонкая фигура кажется хрупкой, но в её движении есть сила, нечеловеческая, почти дикая.

Она опускается на колени рядом со мной, её руки, холодные, но мягкие, касаются моих щёк. Её пальцы дрожат, но прикосновение тёплое, почти человеческое, и оно режет глубже, чем удары Вельхеора. Её золотые глаза, такие же, как мои, смотрят на меня с болью, с чем-то, что я не могу разобрать, но чувствую, как оно сжимает моё мёртвое сердце.

— Я так долго тебя искала, — шепчет она, её голос ломается, и в нём столько эмоций — тоска, надежда, отчаяние, — что я замираю. Её пальцы скользят по моему лицу, стирая кровь с разбитой губы, и её взгляд, полный слёз, не отпускает мой.

Я вглядываюсь в её лицо, и что-то внутри меня ломается. Воспоминания, рваные, как клочья тумана, вспыхивают в моём разуме, пробиваясь сквозь пелену велариуса. Деревня. Ночь, пропитанная кровью и криками. Пепел в воздухе, запах горелого мяса, тела, разбросанные по земле, как сломанные куклы. Я вижу её — девушку с пшеничными волосами, стоящую среди хаоса. Её глаза, тогда ещё человеческие, смотрели на меня без страха, даже когда я был зверем, пропитанным кровью и яростью. Она не бежала, не кричала, как другие. Она просто смотрела, и в её взгляде было что-то, что остановило меня. Мы разговаривали, а потом... Я думал, что убил её. Думал, что она осталась в той ночи, в той деревне.

Сотни лет я пытался забыть её лицо. Её взгляд, который жёг меня, как клеймо. Я пил, дрался, убивал, чтобы заглушить ту ночь, но она возвращалась — в кошмарах, в тенях, в каждом глотке крови, который не приносил покоя. Я думал, что она мёртва. Но она здесь, передо мной, её золотые глаза — зеркало моих, её руки на моём лице, её голос, который режет глубже, чем любой клинок.

— Мира… — шепчу я, и моё горло сжимается, как будто само слово причиняет боль. — Это ты… как… ты же…

Она качает головой, её пальцы сильнее сжимают моё лицо, как будто она боится, что я исчезну.

— Ты обратил меня, — говорит она, её голос дрожит, но в нём есть сила. — Ты оставил меня жить. Я не знала, почему. Не знала, кто ты. Но я искала тебя. Все эти годы… я искала.

— Это не возможно, – говорю тихо, не отрывая от нее взгляда. – Не возможно.

Вельхеор замирает, его плечи напряжены, как у зверя, готового к прыжку. Он медленно поворачивается, его золотые глаза прищурены, и в них горит что-то новое — не просто гнев, а холодный, расчётливый интерес. Он делает шаг ко мне, его ботинки хрустят по битому камню, и его взгляд буравит меня, словно он пытается вырвать из меня правду, которую я сам не до конца понимаю.

— Так ты на самом деле не знал? — его голос низкий, с хрипотцой, но в нём сквозит насмешка, смешанная с недоверием. Он наклоняется ближе, его тень падает на меня, как могильная плита, и я чувствую, как воздух становится тяжелее.

— Чего не знал? — рычу, поднимая взгляд на него.

— Что ты его потомок, — говорит Вельхеор, и его губы кривятся в усмешке, но в ней нет веселья, только яд. — Единственный. Истинный. Долгожданный.

Я фыркаю, и мой смех — хриплый, рваный, как лезвие, царапающее стекло.

— Ты бредишь, — отрезаю я, качая головой. — Элис — потомок Архаона. Это всем известно.

Вельхеор прищуривается, его глаза сужаются до тонких щелей, и в них вспыхивает что-то опасное, как искры перед пожаром.

— Тогда как ты её убил? — спрашивает он, его голос становится тише, но в нём чувствуется вес, как будто каждое слово — это удар молота. — Ещё и таким… омерзительным способом.

— Элис мертва? — Мой голос дрожит, не от страха, а от шока. Я смотрю на него, пытаясь понять, не врёт ли он, но его лицо — как маска, вырезанная из камня, не выдаёт ничего, кроме холодной уверенности. Я качаю головой, медленно, словно пытаясь собрать осколки мыслей, которые рассыпаются под действием яда.

— Это не я. Я оставил её жить. Думал, она сама сдохнет после того, как я… — Я запинаюсь, слова застревают в горле, как кости.

— Что? — Вельхеор делает шаг ближе, его голос режет, как клинок.

Я сглатываю, горло жжёт, как будто я проглотил раскалённые угли.

— Она… — начинаю я, но слова ломаются, и я опускаю взгляд, не в силах выдержать его. — Софья была моей парой. Когда она умерла, я должен был погибнуть вместе с ней. Элис… она сказала, что я её пара, так что… — Мой голос затихает, и я чувствую, как что-то внутри меня сжимается. Софья.

Вельхеор замирает, его глаза расширяются на миг, но затем он усмехается, и этот звук — холодный, резкий, как треск льда.

— Интересно, — говорит он, выпрямляясь. Его взгляд скользит по мне, будто он видит меня впервые. — Но ты жив. Почему?

Я пожимаю плечами.

— Видимо, из-за того, что ты сказал. Что я потомок, — говорю, но в моём голосе нет уверенности. Я не верю в его слова, но они цепляют, как крюк, впивающийся в плоть. Архаон. Его имя звучит в моей голове, как эхо, и я не могу избавиться от чувства, что правда где-то рядом, но я не вижу её.

Вельхеор качает головой, его усмешка становится шире, но в ней нет тепла, только холодная расчетливость.

— Не думаю, — говорит он, и его голос становится еле слышным, как шёпот ветра перед бурей. Он разворачивается и направляется к выходу. — Значит, ждём гостей.

Глава пятнадцатая.

"Тени прошлого — это цепи, которые мы куём сами. Но иногда их рвёт тот, кого мы меньше всего ждём."

— Из записей Архаона

Я ввалилась в свою квартиру, всё ещё чувствуя, как кровь Элис бурлит в венах, словно раскалённый мёд. Архаон молча шагал за мной, его присутствие — как тень, холодная и тяжёлая. Дверь хлопнула, и Василина вскочила с дивана, будто её током ударило.

— Ты ещё тут, Вась? К ребёнку не надо? — бросила я, скидывая пальто.

— Она с отцом, — отмахнулась Василина, но её глаза расширились, когда она уставилась на меня. — Господи, Со, что с тобой?

— В смысле?

— Это что, кровь? — она кивнула на мои руки и лицо, её голос дрожал.

Я провела пальцем по щеке, посмотрела на алые пятна и мысленно выругалась.

Как вампиры вообще пьют и не обляпываются?

Когда-нибудь научусь?

— Ты что, человека пила? Со, ты вообще понимаешь, что будет, если Старейшие узнают, что ты пила человека без соглашения?

Упоминание Старейшин вспыхнуло во мне яростью.

— Мне плевать, что думают Старейшие, — рявкнула я. — Плевать на их законы, я их не боюсь! И я не пила человека. Я вообще не пью кровь людей. И скорее всего ни когда не буду. Даже из пакетов.

Василина моргнула, её глаза округлились, как у совы. Архаон, плюхнувшись на диван, скривился, будто проглотил лимон.

Вася проводила его настороженным взглядом.

— А чья тогда кровь? — тихо спросила она.

— Элис, — выплюнул Архаон, его голос был холодным, как лезвие. — Она пила Элис.

— Вампира? — Васька ахнула, её лицо побледнело. — Кошмар какой.

Я закатила глаза.

— Ну хоть ты объясни, в чём проблема? А то он толком ничего не сказал. – я махнула рукой в сторону мужчины - Точнее, я ничего не поняла.

Василина наклонилась ко мне, её голос стал шёпотом:

— Господи, Со, мне до сих пор не по себе, когда ты так разговариваешь с… — она покосилась на Архаона, — с древним вампиром. Ты вообще его не боишься?

— Вась, ты же понимаешь, что он тебя слышит? — я кивнула на вампира, который теперь откровенно забавлялся. — И чего его бояться? Посмотри на него, да он мухи не обидит.

Василина побелела ещё больше.

— Так что? — я шагнула к нему, сев рядом. — Расскажешь?

— Ну… — начала она, теребя край свитера и осторожно села рядом в кресло. — Александр как-то говорил, что кровь вампиров отвратительна. Я спросила его в начале наших отношений, почему они не пьют кровь друг друга, раз она у них есть. Он сказал, что это мерзость, как если бы человек ел тухлое мясо. Вампирам нужна кровь людей, чтобы их сердце продолжало биться...

— Это я знаю, — перебила, нетерпеливо махнув рукой.

— Да, — продолжила — Она смешивается с их кровью и становится непригодной для питания. Это всё, что я знаю.

— Понятно, — я наклонилась вперёд, упёршись локтями в колени, и задумалась. — Но тогда почему она нравится мне?

Повисла тишина.

Я медленно повернулась к Архаону. Его глаза сузились и он напрягся, как зверь перед прыжком.

— Даже не думай, — прошипел, но в его голосе была не только угроза, но и что-то ещё. Страх?

Я улыбнулась, и в ту же секунду кинулась на него. Мои клыки вонзились в его шею.

Василина взвизгнула, Архаон зарычал, но я не слышала ничего. Только биение сердца Архаона и безграничное блаженство.

***

Ох эта кровь — как мёд, жгучая, сладкая. Она заполняет меня, заставляя сердце биться быстрее. И вот я уже лечу через комнату, врезаясь в стену напротив. Полка с грохотом рушится, керамическая ваза разлетается в осколки, звеня по полу.

Я смеюсь, громко, дико, облизывая губы, где всё ещё горит его вкус.

— А ты вкусный, — говорю и мой голос дрожит от восторга.

— Никогда так больше не делай, — шипит он, его глаза сужаются, тёмные вены проступают на шее, где мои клыки оставили следы. Он стоит, напряжённый, как хищник, готовый к броску.

— А то что? — спрашиваю, склонив голову. — Убьешь меня?

Он молчит.

— Нет... Ты этого не сделаешь. – усмехаюсь. - Сколько бы я ни просила, ты не можешь.

Я поворачиваюсь к Василине — она сидит в кресле, бледнее мрамора, глаза полны ужаса, пальцы вцепились в подлокотники.

— Иди домой, Вась. Отдохни, — стараясь смягчить голос, но выходит плохо.

Я так перевозбуждена, что едва сдерживаюсь, что бы не рухнуть на пол, не свернуться калачиком и не замурлыкать.

Она кивает, но не двигается, будто замороженная. Я повышаю голос:

— Иди, Вась!

Девушка вскакивает, почти бегом бросается к двери. У порога я добавляю:

— И Вась, никому не говори, что видела. Даже Александру. Поняла?

Она оборачивается, кивает, её губы дрожат.

— Я серьёзно. Никому.

Дверь хлопает за ней. Я поворачиваюсь к Архаону.

— Проследи, чтобы она молчала.

— Не доверяешь подруге?

Я молчу, глядя ему в глаза.

— Просто сделай, что говорю.

— Я не твой пёс, чтобы ты мне приказывала.

Я оказываюсь рядом с ним за долю секунды, мои губы почти касаются его.

— Тогда уходи, — шепчу я, слова пропитаны ядом. — Оставь меня в покое, если не хочешь помогать. А если остаёшься, делай, о чём прошу. И найди мне уже Марка.

Отстраняюсь и ухожу в ванную.

Дверь квартиры хлопает. Ушел. Наконец то они все ушли.

Сползаю по стене на кафель, руки дрожат, эмоции, что я так долго держала в узде, вырываются наружу. Слёзы жгут глаза, и я даю им волю, позволяя себе развалиться, хотя бы на миг, под тяжестью всего, что я натворила.

Господи, что я натворила?

***

Я сидела на холодном кафеле ванной, обхватив колени руками, и слёзы катились по щекам, смешиваясь с остатками крови Элис на моей коже. Вкус её всё ещё пульсировал на языке — густой, опьяняющий, как запретный эликсир, который я не могла выкинуть из головы.

"Что со мной не так?"

Василина... Бедная Васька. Я видела ужас в её глазах, когда я впилась в шею Архаона. Она думает я монстр. Может, и права. Год назад я была человеком — врачом, сестрой, подругой. Теперь? Теперь я пила кровь вампиров и наслаждалась этим, как наркоман дозой. Элис мертва. Принисло ли мне это облегчение? О да, определенно да.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И Марка... Где черт возьми Марк? И что когда найдет? Что я буду делать? Убью его? Или брошусь в объятия, забыв, как он сломал меня?

Уснуть конечно не получилось.

Всю ночь простояла у окна, всматриваясь в

живой

город. Интересно, я когда нибудь перестану ненавидеть себя и просто жить? Наверное нет.

Половица за спиной скрипнула. Архаон.

Мне даже не нужно было поворачиваться, что бы понять что это он. Легкие почти бесшумные шаги приближались.

Его руки коснулись моих плеч, и аккуратно убрали волосы, обнажив шею. Тёплое дыхание коснулось кожи, и я невольно прижалась к нему спиной.

— Ты опять не спала, — прошептал он и коснулся губами мочки уха.

Закрыла глаза и запрокинула голову, положив ему на плечо.

— Скажи, что ты нашёл его?

Архаон тяжело вздохнул и медленно отстранился.

Наверное, я должна себя сейчас чувствовать последней сукой, но внутри была только пустота. Такая тихая, почти уютная пустота, в которой не было места ни вине, ни надежде.

Я опустила взгляд, разглядывая узор на полу — бессмысленные линии, как и мои попытки собрать воедино осколки собственной жизни.

— Понятно, — прошептала я, не узнавая свой голос. — Значит, опять ничего.

Он протянул руку, словно хотел коснуться, но замер на полпути.

— Софья, скажи мне вот что, – его голос был тихим – Я понимаю зачем ты его ищешь... – он запнулся – или нет, но меня интересует другое. Что между нами?

Я повернулась и уставилась на него, склонив голову.

— А что между нами Архаон? Ты сказал что я твоя пара, но черт возьми, я не понимаю что это такое. То есть мне рассказывали, но... Вот как я должна относится к этой информации?

— Я сказал тебе потому что посчитал ты должна знать, — ответил он спокойно, но в его голосе сквозила нотка, которую я не могла расшифровать. Усталость? Или что-то глубже, как трещина в древнем камне, скрытая под слоем мха.

Я усмехнулась, но смех вышел сухим.

— Должна знать? — переспросила я, отворачиваясь обратно к окну. Мои пальцы сжали подоконник, дерево скрипнуло под натиском. — Круто. Спасибо за просветление. А теперь объясни, что это значит на практике. Потому что для меня "пара" звучит как цепь. Ещё одна, которую я не просила.

Архаон молчал. Я чувствовала его взгляд на своей спине — тяжёлый, пронизывающий, как его древняя сила. Он не двигался, но воздух между нами накалялся, словно перед грозой. Наконец, он шагнул ближе. Его руки легли на мои плечи — не грубо, но твердо, заставляя повернуться. Я поддалась, хотя могла бы сопротивляться. Его золотые глаза встретили мои, и в них было что-то новое: не насмешка, не страсть, а... уязвимость? Древний вампир, переживший века, выглядел почти человеком в этот момент.

— Пара — это не цепь, Софья, — сказал он тихо, его голос низкий, с той хрипотцой, которая всегда пробирала меня до костей. — Это связь. Глубже крови, глубже смерти. Когда вампир находит пару, это как... эхо в вечности. Ты чувствуешь её боль, её силу, её желания. Даже если она далеко. Даже если ненавидит тебя.

Я фыркнула, отводя взгляд. Его слова жгли, как соль на ране.

— Звучит романтично. А на деле? Ты чувствуешь, когда я хочу тебя придушить? Или когда я пью кровь вампира и кайфую от этого?

Его пальцы сжались на моих плечах — не больно, но достаточно, чтобы напомнить о его силе.

— Я чувствую всё, — прошептал он. — Твою ярость. Твою пустоту. Твою... нужду во мне. Даже когда ты отрицаешь это. Я сказал тебе правду не для того, чтобы связать. А чтобы ты поняла: ты не одна в этой тьме. Я — твой якорь. Твоя буря. Что угодно, но не враг.

Я подняла глаза, и на миг мир сузился до нас двоих. Его лицо было так близко — идеальные черты, тёмные волосы, падающие на лоб, губы, которые я помнила слишком хорошо. После той ночи на яхте, после пола в квартире... всё изменилось. Или нет? Я хотела оттолкнуть его, сказать, что мне плевать, что я ищу Марка, чтобы закончить всё. Но слова застряли. Потому что в глубине души я знала: Архаон не лжёт.

— А если я не хочу якоря? — спросила я, мой голос дрожал. — Если я хочу просто... сгореть? Убить Марка, отомстить, а потом исчезнуть?

Его глаза потемнели, тёмные вены проступили на шее — признак того, что он борется с собой.

— Тогда я сгорю с тобой, — сказал он просто.

Я кивнула, отстраняясь. Холод пробежал по коже там, где были его руки. Пустота внутри шевельнулась, но теперь в ней было что-то ещё — искра. Не надежда, нет. Решимость.

— Ты нашел его да? Не просто же так задаешь все эти вопросы.

— Ты правда его хочешь убить?

Убить? Боже, да я хотела его убить, выпить его кровь, причинить боль. Я бы разорвала его, как он разорвал мою жизнь. За каждый глоток моей крови, за каждый крик в той тьме, Я бы вырвала его сердце, чувствуя, как оно бьётся в моей руке, угасая.

Но... если я убью, что останется? Пустота? Ещё больше? Я вспомнила его руки — не те, что рвали меня в пещере, а те, что гладили по волосам в человеческой жизни, те что касались меня так, как ни кто не касался. Его губы, его голос...

— Софья?

Я подняла глаза.

— Не знаю. Чёрт, Архаон, я не знаю.

Он замер, не настаивая. Его глаза смотрели на меня без осуждения. Он ждал. Всегда ждал, когда я была готова развалиться.

Я прижалась лбом к холодному стеклу окна.

— Я ненавижу его.

— Марк у Старейшин – вдруг произнес он и мое сердце пропустило удар. Я резко обернулась – В тюрьме.

Я улыбнулась.

— Знаешь где это?

Он кивнул.

— Ну что ж, тогда навестим их.

.

Глава шестнадцатая.

"Месть — это зеркало: я смотрю в него, чтобы увидеть

его

лицо, но отражаюсь только я сама, и в моих глазах — уже не жертва, а палач."

«Софья»

Тьма в подвале стала гуще, чем кровь в моих венах, — она обволакивала, как паутина, пропитанная велариусом. Цепи впивались в запястья и лодыжки, холодные, неумолимые, и каждый рывок отзывался тупой болью, смешанной с жжением яда.

Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как Вельхеор ушёл, оставив меня с его словами, что жгли сильнее цепей: "Ты — его потомок. Единственный." Архаон. Это имя крутилось в голове, как эхо в пустом черепе, но я не мог ухватить смысл. Софья... Элис мертва... Мира... Всё смешивалось в кашу, и велариус только усиливал хаос, делая мысли вязкими, как смола.

Глаза жгло от усталости, нельзя спать, но это проклятое зелье заставляло тело отключаться.

Я боролся, стискивал зубы, но веки тяжелели, и тьма подвала начала расплываться, сливаться с другой тьмой — той, что ждала внутри.

Шаги. Тяжёлые, уверенные, эхом от стены к стене. Дверь скрипнула? Или это в голове? Я моргнул, пытаясь сфокусироваться, но подвал вдруг изменился — стены стали сырыми, неровными, как в той пещере, где всё началось.

Цепи всё так же держали меня, прикованного к холодному камню, но воздух теперь пах металлом и кровью, густым, знакомым.

Это не подвал.

Это пещера.

Та самая.

Я узнал её по запаху, Но цепи... они были настоящими, впивающимися в кожу, и я не мог пошевелиться.

"Проснись, идиот,"

Тень мелькнула в пару метрах от меня и я тут же почувствовал запах. Софья.

Её шаги были лёгкими, почти бесшумными, но я услышал их, как гром.

И вот она передо мной.

Изменилась. Волосы — тёмные, глаза — золотые. Господи... Она прекрасна.

Сефья шла медленно, грациозно, как хищник, и её улыбка... боже, эта улыбка. Я так по ней скучаю.

Если это сон, пусть он не заканчивается.

— Софья... — хриплю, голос срывается.

Цепи звенят, когда я дёргаюсь вперёд, но они держат крепко.

— Ты... жива? Как? Я думал... Я... прости. Пожалуйста, это я во всём виноват. Я не контролировал себя. Велариус, Элис — всё это... Я любил тебя. Люблю.

Слова вырываются потоком, отчаянным. Я смотрю на неё, и сердце и сжимается. Она жива. Моя Софья.

Она подходит ближе, её глаза не отрываются от моих, и в них...

Не любовь. Не прощение. Только голод.

Глаза заливаются кровью, по шеи ползут темные вены, она на грани... и готова кинуться.

— Софья, пожалуйста...

Её рука касается моей груди, пальцы скользят по рубашке. Она улыбается шире, и эта улыбка — как нож в горло.

Она давит сильнее. Хруст.

Боль взрывается, как молния, заглушая всё.

Я рычу, Дёргаюсь в цепях, но они не поддаются.

Её рука проникает глубже, рвёт плоть, мышцы.

Мир сужается до этой агонии.

— Нет... Софья... — хриплю, кровь хлещет из раны, горячая, чёрная в свете факелов.

Её глаза горят триумфом, и она вырывает сердце — одним рывком, с хрустом ребёр.

Тьма накрывает, и я кричу — беззвучно, в пустоту.

Проснулся дернувшись, цепи звенели. Велариус всё ещё жёг в венах, но боль в груди... она была эхом, фантомной.

— Что тебе снилось?

Поднял голову. Из тьмы вышла Мира. Медленно, словно плыла.

— Ничего, — буркнул я, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но вышел хрип. — Просто... бред.

Она не настаивала. Просто шагнула ближе.

— Зачем ты тут? — выдохнул я, задыхаясь от боли в запястьях, где цепи врезались в кожу, оставляя кровавые борозды.

— Я искала тебя, — ответила она просто, как будто это было очевидно. Её голос был ровным, без дрожи, без эмоций — какая то она странная.

— Зачем?

— Потому что ты мой создатель. Ты нужен мне.

Я мотнул головой, резко, насколько позволяли цепи. Боль прострелила шею, но я проигнорировал её.

— Я тебя не создавал. Это невозможно.

Она усмехнулась — коротко, без тепла, и этот звук резанул по нервам. Подошла ближе, грациозно опустилась на колени рядом.

Её лицо оказалось на одном уровне с моим. Близко. Слишком близко. Я почувствовал её дыхание.

— А вот Старейшие думают иначе, Марк, — прошептала она, и её голос стал ещё тише, почти интимным. — Ты создал меня, а потом бросил. Я не понимала почему. Сотни лет представляла нашу встречу. Представляла, как задам тебе этот вопрос.

Она замолчала, просто глядя, её зрачки слегка сузились.

— Ну и как? Я оправдал твои ожидания? Всё так, как ты представляла?

— Нет, — ответила она спокойно, слишком спокойно.

Никакого гнева, никакой радости — просто констатация. И это меня напрягало. Она смотрела на меня всё это время как на диковинку, редкий артефакт, вытащенный из-под земли. Не как на врага, не как на спасителя. Да что с тобой не так?

Её рука поднялась — медленно, без угрозы — и коснулась моей щеки.

— Ты не помнишь ту ночь, правда? — спросила она, не отводя взгляда. — Деревня. Пепел. Кровь. Я была там. Человеком. Ты пришёл, как буря. Убивал всех кто попадался тебе. Ты вырезал всю деревню, а со мной поговорил.

— Я помню.

Конечно же я помнил. Все. Ведь именно она, что то во мне изменила в тот момент, будто пробудила, ту человеческую сущность, которая много веков дремала.

Смутно помнил — ярость, жажду, резню. Лица сливались в одно пятно крови. Но она... Ее я запомнил на всю жизнь.

И тогда она мне показалась слишком спокойной, а сейчас...

— Как ты выжила?

На лице не другнул ни единый мускул.

— Скрывалась. Охотилась на животных. Избегала... таких как мы.

— Ты не убивала?

Она отрицательно покачала головой.

— Ты молодец, Мира, — прошептал, стараясь, чтобы голос звучал тепло, почти отечески.

Мои губы едва шевелились, но я заставил их растянуться в улыбку — слабую, но искреннюю, насколько позволяла боль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты выжила в этом аду. Сотни лет одна, без клана, без крови... Я горжусь тобой. Правда. Ты сильнее, чем кто-либо из нас.

Её глаза на миг потеплели, или мне показалось? Она не отстранилась, её пальцы всё ещё лежали на моей щеке.

— Ты... правда гордишься? — спросила она тихо, её голос дрогнул, как у девчонки, а не древней вампирши. В нём мелькнула тень уязвимости, которую я могу использовать.

— Конечно. Ты — доказательство моей силы. Но послушай, Мира... Помоги мне. Эти цепи — дрянь, велариус жжёт вены, как кислота. Я не могу так. Мы уйдём вместе. Я научу тебя всему что знаю и умею. Ты не будешь одна. Я буду рядом. Как отец. Как... создатель. Просто разомкни замки.

Она замерла, её пальцы соскользнули с моей щеки, но не полностью — задержались на воротнике рубашки, теребя ткань. Её взгляд скользнул к цепям, потом обратно ко мне. В глазах мелькнуло сомнение, но оно быстро угасло, сменившись той же странной пустотой.

— Мне нельзя, — прошептала, качая головой. — Вельхеор не разрешил. Он сказал: "Не подходи близко. Не говори с ним. Он опасен."

Мои кулаки сжались в цепях, металл заскрипел, но я сдержал рык — пока. "Чёртова сука," — пронеслось в голове, но вслух я смягчил тон, добавив нотку отчаяния.

— Мира, милая... Ты же не его рабыня, ты вольна делать что хочешь.

Она отступила на шаг, её лицо снова стало маской — спокойной, безэмоциональной. Руки опустились вдоль тела, пальцы сжались в кулаки.

— Нет, — сказала она твёрдо, но в голосе не было злобы, только факт. — Я не могу.

Ярость вспыхнула, как факел.

Я дёрнулся вперёд, цепи зазвенели, как погребальный колокол, и мой голос сорвался на рык — низкий, звериный, эхом отразившийся от сырых стен.

— Тогда зачем ты пришла?! Поиздеваться? Посмотреть, как я гнию в этой дыре? Ты хотела поговорить. – усмехнулся - Так вот скажи мне, что Вельхеору от меня нужно?

Она не дрогнула. Ни тени страха, ни гнева. Только шагнула ближе, её глаза встретили мои — спокойно, почти с жалостью.

— Он хочет таких же как я.

Глава семнадцатая.

Машина мчалась по ночной трассе, фары выхватывали из тьмы куски асфальта, мокрого от недавнего дождя. Я сидела, вцепившись в подлокотник, и смотрела, как огни городов мелькают за окном, как размытые пятна. Архаон вел уверенно, одной рукой на руле, другой — переключая передачи, будто это была не машина, а продолжение его тела. Древний вампир за рулем "Ауди" — абсурд

— Зачем, черт возьми, эта жестянка? — выпалила я, не отрывая взгляда от дороги. — Мы могли бы добраться пешком за полчаса. Или прыгнуть по крышам, как нормальные вампиры. Быстрее, тише, без этой дурацкой вибрации под задницей.

Архаон усмехнулся — той своей фирменной усмешкой, где губы едва изгибаются, а глаза блестят, как у кота, поймавшего мышь.

— Ах, Софья. Человечность, милая моя, — это не слабость, а искусство. Мы мчимся на четырех колесах, чувствуем ветер в лицо через приоткрытое окно, слышим гул мотора, как биение сердца. Это напоминает, кем мы были. И кем могли бы остаться. Пешком? Это для зверей. А мы... мы не звери.

Я фыркнула, откидываясь на спинку сиденья. Его слова всегда звучали как из старинной книги — поэтично, но с подтекстом, который заставлял задуматься. Или беситься.

— Ладно, мистер Философ. Пока мы тут в людей играем, ну рассказывай. Кто такие эти Старейшие? Откуда они вообще взялись, чем занимаются? Я слышала обрывки от Василины, от Александра, но все как-то туманно.

Архаон на миг замолчал, его пальцы сильнее сжали руль. Машина слегка вильнула, но он выровнял курс.

— Старейшие... — начал он, голос низкий, с ноткой усталости, которую я редко слышала. — Это я их придумал. Давно. Когда вампиров стало слишком много. Мы плодились, как крысы в канализации, — без правил, без узды. Кланы дрались за территории, новообращенные сходили с ума от жажды, убивали направо и налево. Мир мог рухнуть. Люди начали охотиться, жечь деревни, создавать свои ордены. Нужны были правила. Чтобы выжить.

Он запнулся, бросив на меня быстрый взгляд.

— Я отобрал самых умных. Верных. - он запнулся... - человечных. Тех, кто помнил, что значит быть не только хищником. Они должны были следить за законом: не убивать без нужды, делить кровь справедливо. Старейшие — как стражи. В каждой стране свой совет. Чтобы держать нас в узде.

Я кивнула, но внутри все кипело. Его слова звучали идеально, но реальность...

— Но с тех пор много изменилось, — продолжил он, голос стал жестче. — Старейшины менялись. Старые умирали — от скуки, от предательства, от рук своих же. Новые приходили. И теперь... в каждой стране уже не осталось тех, кто за справедливость и честность. Теперь Старейшие — это власть. Ни чем не отличающаяся от людей. Они не за наш вид, а за деньги, за влияние, за страх. Они хотят, чтобы их боялись — кланы, новички, даже люди в своих правительствах. Думают только о себе: о своих особняках, о запасах крови из элитных банков, о союзах с оборотнями ради личной выгоды. Они манипулируют рынками, шантажируют политиков, устраняют любого, кто угрожает их трону. Справедливость? Ха. Это слово для них — пустой звук. Они — короли в своем маленьком аду, и весь мир должен склоняться.

Машина замедлилась на повороте, и я почувствовала, как напряжение в воздухе сгустилось.

— Почему ты тогда ушел в тень? Оставил все это на самотек? Ты же создатель. Мог бы разогнать эту гниль, вернуть все к твоим "человечным" идеалам.

Архаон вздохнул — тяжело, как будто выдохнул века усталости. Его плечи слегка поникли, и на миг он показался не древним монстром, а просто... мужчиной.

— Потому что устал, Софья. Я не бог. Я много сотен веков пытался что-то изменить, но все шло так, как шло. Я правил, карал, создавал новые советы — и каждый раз они гнили изнутри. Предательство, жадность, страх... Это в нашей природе. Я устал быть вечным стражем. Ушел в тень, чтобы просто... жить. Или хотя бы наблюдать.

— Ну раз мы туда едем, расскажи мне о Старейших. Что мне нужно о них знать. Чтобы не влететь туда, как слепой котёнок в клетку с тиграми.

— Мы едем в логово московского Совета. Это, так сказать дом Вельхеора. Он — Правитель. Родился в те времена, когда вампиры ещё жрали друг друга за глоток крови в римских катакомбах. Амбициозный ублюдок. Поднялся по трупам — буквально. Убил своего отца, чтобы занять трон. Сильный, хитрый, любит контроль. Вельхеор правит страхом. Союзы с оборотнями — его фишка. Те волки-стражи, которых Марк порвал в клочьях, его личная гвардия. Он использует их, чтобы держать кланы в узде, а взамен даёт им территории для охоты. Жаден до власти. Если Марк — его пленник, то только потому, что видит в нём угрозу или... инструмент. Вельхеор не держит просто так. Он коллекционирует.

— Прекрасно – протянула я и скривилась.

Архаон фыркнул — коротко, без веселья.

— Еще Вайлишер. Старый лис, но без клыков. Был когда-то воином — дрался в крестовых походах, жрал рыцарей на завтрак. Друг отца Марка. Они вместе строили клан, пока тот не умер и не передал ему свой трон. Хотя как по мне, не заслуженно. Вайлишер стал советчиком, тенью. В кругу он никто. Голоса не имеет, мнения игнорируют. Но он знает все тайны. Слаб физически — века подточили, — но умён. Лоялен клану Марка. Если Марк в цепях, Вайлишер, наверное, рвётся помочь, но не может. Он трус в душе. Не предаст, но и не встанет стеной. Используй его, если доберёшься. Он может открыть дверь или шепнуть слово. Но не доверяй полностью — страх сильнее лояльности.

Машина вильнула на повороте, и я вцепилась в сиденье. Дорога темнела, огни города остались позади.

— Лариса, — продолжил Архаон, не дожидаясь вопроса. — Старейшина. Хитрая сука. Моложе Вельхеора — родилась в эпоху Возрождения, в Италии. Была куртизанкой, потом — отравительницей. Убила половину флорентийского двора, чтобы подняться. В Совете — мозг. Планирует, манипулирует. Она за порядок, но только если он выгоден ей. Ненавидит хаос, как Марк. Если Совет объявил его вне закона, это её идея. Она видит в нём бомбу. Убьёт без колебаний, но сначала выжмет информацию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сглотнула.

— Кай. Самый молодой в Совете — всего пара веков. Родился в Японии, самурай или что-то в этом роде. Мастер меча, стал фанатиком закона. Жёсткий, как сталь. Убил больше нарушителей, чем все остальные вместе. В кругу — палач. Если Вельхеор приказывает, Кай исполняет. Без вопросов.

Архаон замолчал, машина замедлилась — мы въезжали в лесистую окраину, кде впереди возвышался огромные особняк.

— Зачем им нужен Марк? — спросила уставившись на каменное здание.

— Он нарушил правила, но как по мне, причина его сила. Так что...

Машина остановилась у обочины, двигатель затих. Тьма леса обволакивала, как плащ. Архаон повернулся ко мне, его рука легла на мою — тёплая, сильная.

— Готова, огонь мой?

Я улыбнулась.

— Более чем.

***

Я шагнула через порог, и особняк вдохнул мне в лицо тёплым, пряным воздухом.

Атмосфера здесь была роскошной, но мрачной — как будто красота и тьма заключили союз. Высокие своды, но не пустые: алые драпировки спускались с потолка, как кровь, застывшая в полёте. Свет — тысячи свечей в хрустальных люстрах. Сколько же времени понадобиться что бы их зажечь? Электричесвом пользоваться не пробовали?

Стены — чёрное дерево, резное, с золотыми прожилками, как вены под кожей. Пол — чёрный мрамор, но в нём отражались огни и тени, и казалось, что я иду по зеркалу ночи. Запах — сандал, старая кожа, выдержанное вино и... кровь. Много крови. Здесь явно недавно кто то умер.

Архаон шёл рядом. И я спиной чувствовала как он напряжен.

У входа в длинный коридор — стражи. Два оборотня, я это поняла сразу как только сделала вдох. Запах псины. Сильный. Я едва сдерживала рвотный позыв.

Один шагнул вперёд.

— Куда? Кто такие?

Я остановилась. Улыбнулась — как хозяйка, вернувшаяся в свой дом.

— Сообщите Вельхеору, что пришла Обращённая Марком. Софья.

Стражи переглянулись. Один кивнул, исчез в тени.

Я ждала. Архаон молчал, но его пальцы скользнули по моим — лёгко, почти случайно.

И тогда — шаги.

Лёгкие. Музыкальные.

Дверь в конце коридора распахнулась.

А вот и он. Вельхеор.

В чёрном бархате, с золотой цепью. Глаза — расплавленное золото. Волосы — тёмные.

Он шёл ко мне, улыбаясь с распростёртыми объятьями, будто мы давние друзья.

— Софья, — его голос — вино, мёд и яд. — Наконец-то ты пришла. Мы тебя ждали.

— В самом деле? – наигранно улыбнулась.

Потом его взгляд упал на Архаона.

Улыбка застыла.

Глаза расширились.

Он отступил на шаг.

— Маклс? — выдохнул он, голос дрогнул. — Мне сказали, ты мёртв.

— Слухи Верховный, но каюсь, пришлось сбежать, Элис не оставила мне другого выбора. – он опустил голову и этот жест едва не заставил меня рассмеяться в голос.

— Поднимись сын мой, – наконец произнес Старейший и вернул себе прежний высокомерный вид – Элис всех нас заставила понервничать. Проходите дети мои, вы голодны?

***

Я опустилась на тяжёлый стул из чёрного дерева, но не расслабилась — спина прямой, пальцы на подлокотниках, как когти. Вельхеор устроился на троне — высоком, резном. Серьёзно, трон? Кем он себя возомнил — королём ночи или просто клоуном с комплексом бога?

Архаон остался стоять позади меня, чуть сбоку.

Я повернула голову — в углу фигура. Тень. Потом ещё одна — левее. И справа. Три. Может, больше. Не дышали. Не моргали.

— Не переживай, — Вельхеор улыбнулся, но в глазах — лед. — Это для безопасности.

Ни единому слову не поверила.

— Вы сказали, ждали меня. Зачем?

Он рассмеялся — тихо, но зал отозвался эхом, будто смеялись стены.

— Ты же ищешь Марка. Все вы его ищете.

— Все?

И тогда из-за трона вышла она.

Девушка. Невозмутимое лицо, золотые глаза, светлые волосы. Она смотрела на меня не моргая и я невольно сжалась под её пристальным взглядом.

В глазах девушки не было ни теплоты, ни сочувствия — лишь холодная, почти ледяная сосредоточенность, от которой по спине пробежал неприятный холодок.

Вельхеор, словно не замечая нарастающего напряжения, неторопливо провёл рукой по резному подлокотнику трона.

— Это Мира. Ее Марк тоже обратил, но упорно отказывается рассказывать как это сделал.

Сердце пропустило удар, ладонь Архаона слегка сжало мое плечо, напоминая что он рядом.

— Приятно познакомится Мира – спокойно сказала, слегка улыбнувшись.

Ни единой эмоции.

Что с ней?

— Раз вы меня ждали и вот она я. Тогда слушаю, что вы хотите?

— А чего хочешь ты.

— Марка – не думая ответила – Мне нужен Марк, живой.

Вельхеор рассмеялся.

— Милая моя, мне тоже он нужен, не меньше чем тебе. Но я знаю чего хочу, а вот чего хочешь от него ты?

Фигура сзади двинулась и внутри зашевелился азарт. Именно тот, который я чувствовала в пещере, когда игралась с Элис.

В горле появилось знакомое ощущение. Голод.

Облизав губы, я поднялась и твёрдо оперлась руками о стол.

— Убить. Я хочу его убить.

Снова раздался смех — низкий, раскатистый, от которого по спине пробежали ледяные мурашки.

— Убить? — повторил Вельхеор, не переставая смеяться. — Убивать его нельзя. Он мне нужен.

— Зачем? — вырвалось у меня, голос звучал резче, чем я ожидала.

Старейший медленно поднялся с трона. Каждый его шаг отдавался в тишине зала глухим эхом. Он приближался, не отрывая от меня пристального взгляда — жадного, изучающего, словно он пытался прочесть каждую мысль, каждую тень в моей душе.

Я почувствовала, как внутри разрастается неукротимая жажда. Не голод — нечто гораздо более первобытное. Мне хотелось вцепиться в его шею, ощутить под пальцами биение пульса, попробовать на вкус солёную теплоту его крови. Клыки непроизвольно выдвинулись, слегка царапнув нижнюю губу.

Вельхеор замер в шаге от меня. Его губы дрогнули в улыбке — холодной, почти восхищённой.

— Как он тебя обратил? — спросил он, и в его голосе прозвучало нечто, напоминающее благоговейный трепет.

Я сжала пальцы на краю стола, пытаясь удержать себя в руках. Слова давались с трудом, будто сквозь пелену наваждения:

— Не ваше дело.

Он наклонил голову, словно оценивая мою реакцию.

— О, ещё какое дело. Ты — аномалия. Марк создал нечто, чего не должно было существовать. И теперь мне нужно понять… как.

Его взгляд скользнул по моему лицу, задержавшись на клыках, на дрожащих пальцах, на венах, уже, вероятно, проступающих на шее.

— Уверена, Мира вам всё уже рассказала, — процедила я, сдерживая дрожь в голосе.

— Да, — протянул он, громко сглатывая, — но я хочу услышать и твою версию.

Он поднял руку и медленно потянулся к моему лицу.

В тот же миг я резко схватила его за запястье железной хваткой.

Вельхеор вздрогнул — его глаза расширились от изумления, а затем и от боли. Послышался сухой треск: под моим прикосновением хрустнула кость.

— Только попробуй меня тронуть, — прошипела, чувствуя, как клыки царапают губы.

— Софья... – крикнул Архаон и я резко обернулась.

На меня несся огромный волк.

Глава восемнадцатая.

Волк бросился первым — стремительный, как тень, с оскаленной пастью, из которой капала слюна. Я едва успела отклониться: его когти вспороли рукав, оставив на предплечье пять жгучих борозд. Кровь тут же просочилась сквозь ткань, запах ударил в ноздри — мой собственный, сладкий, дразнящий.

Но вместо паники — волна дикого азарта. Сердце застучало чаще, по венам разлился раскалённый адреналин.

Вот оно.

За первым последовали ещё четверо — они окружили меня плотным кольцом, отрезая пути к отступлению. Я прижалась спиной к столу, чувствуя, как под пальцами дрожит дерево. В голове — ни страха, ни сомнений. Только чистый, первобытный восторг от схватки.

Первый бросок — я отбиваюсь, ломаю волчью челюсть ударом локтя. Хруст, вой, но тут же второй вцепляется в плечо. Клыки рвут кожу, боль вспыхивает огненной волной — и тут же растворяется в пьянящем возбуждении. Я вскрикиваю, но не теряю контроль: рывком отшвыриваю зверя, чувствуя, как мышцы напрягаются до предела.

Третий прыгает на спину. Его когти впиваются в лопатки, я падаю на колени, но тут же разворачиваюсь и вцепляюсь зубами в его лапу. Хрящи хрустят, волк визжит, пытается вырваться, но я держу, сжимаю челюсти до хруста. Вкус крови — солёный, густой — наполняет рот.

Прекрасно.

Четвёртый и пятый атакуют одновременно: один целит в горло, другой бьёт в бок. Я едва успеваю увернуться, но когти второго вспарывают рёбра. Боль ослепляет, перед глазами плывут красные пятна. Но вместо слабости — новый прилив сил.

Ещё!

— Софья! — голос Архаона звучит где‑то на грани сознания.

Я падаю на пол, чувствуя, как тёплая кровь растекается под телом. Волки окружают, скалятся, готовятся к решающему броску. В голове шумит, но внутри — ни капли страха. Только восторг, дикий, необузданный.

И тут — вспышка.

Архаон срывается с места, но не ко мне. Он рванул вперёд, к Вельхеору, который уже сделал шаг к выходу.

Собирался сбежать.

Архаон хватает его за плечо, разворачивает — между ними вспыхивает короткая, яростная схватка.

Последний зверь, самый крупный, прыгает на меня. Я встречаю его с улыбкой. Клыки встречаются с клыками, когти рвут кожу, но я не чувствую боли — только восторг от борьбы. Мы валимся на пол, я оказываюсь сверху, вцепляюсь в его глотку. Мои пальцы впиваются в шерсть, клыки пробивают кожу, рвут мышцы. Я чувствую, как жизнь уходит из зверя, как его тело обмякает в моих руках.

Тишина.

Только моё тяжёлое дыхание, смешанное с хрипом поверженного врага.

Я поднимаюсь, пошатываясь. Тело ломит, раны горят, кровь стекает по рукам, по лицу. Но внутри — ликование.

Я победила.

Архаон тем временем прижал Вельхеора к стене. Тот вырывается, но хватка Архаона железная.

— Ты думал, сможешь просто уйти? — рычит Архаон, сжимая пальцы на горле Вельхеора.

Я медленно подхожу, оставляя за собой кровавые следы. Каждый шаг отдаётся болью, но я не обращаю на неё внимания. Мир пульсирует в ритме моего сердца — громко, яростно,

жизнеутверждающе.

Вельхеор перевёл взгляд на меня. Его лицо было мертвенно‑бледным, но в глубине зрачков наконец проступил страх — настоящий, неподдельный.

О да, именно то, что мне нужно.

Мира выступила из тени. Её золотые глаза бесстрастно скользили по окровавленной сцене, оценивая положение.

— Дёрнешься, — прорычала я, и в моём голосе зазвенела сталь, — и я разорву тебе глотку.

Она молча кивнула и отступила на шаг, опустив голову. Покорность? Или выжидание?

— Это… всё? — прошептала я Вельхеору. Слова давались с трудом, но в интонации не было и тени усталости — только вызов, только холодная решимость.

— Ты об этом пожалеешь, — прошипел он.

Архаон усилил хватку, пальцы сжались на его горле крепче.

— Каждый день жалею, — ответила с горькой усмешкой. — С тех пор как проснулась с этой жаждой, с этой чудовищной силой. Хватит пустых угроз. Архаон, отпусти его.

Вельхеор резко вскинул голову. Взгляд метнулся от меня к Архаону — и в его глазах мелькнуло нечто, похожее на прозрение.

— Это невозможно… — прошептал он едва слышно. — Архаон… это… это…

— Миф? Легенда? — перебил Архаон, и в его тоне прозвучала усталая ирония. — Нет. Вот он я, во плоти. Хотел, конечно, сохранить этот факт в тайне. — Он бросил короткий взгляд в мою сторону. Я лишь пожала плечами.

Тишина повисла в зале, густая, как кровь на полу. Даже дыхание казалось громким в этой мёртвой тишине.

Вельхеор обвёл нас взглядом — сначала на меня, потом на Архаона, затем снова на меня. В его глазах читалась борьба: страх, недоверие, расчёт.

— Вы не понимаете, с чем играете, — наконец произнёс он, голос дрогнул. — Марк… он не просто вампир. Он — ключ.

— Ключ к чему? — я наклонилась ближе, чувствуя, как клыки непроизвольно выдвигаются вперёд.

Он сглотнул, взгляд метнулся к Мире. Та стояла неподвижно, словно статуя, но в золотых глазах мелькнуло что‑то неуловимое.

— К тому, что было забыто, — прошептал Вельхеор. — К силе, которая… должна была остаться погребённой.

— Бла‑бла‑бла, — фыркнул Архаон и отошёл к столу, небрежно опершись на него. — И кто придумал эти сказки?

— Ты, — дрожащим голосом ответил Вельхеор. — Это ты всё начал, Архаон.

Архаон замер. Пальцы, небрежно облокотившиеся на край стола, сжались в кулак. В зале повисла такая тишина, что отчётливо слышалось, как капли крови с моих рук падают на пол — раз, другой, третий.

— Что ты несёшь? — голос Архаона прозвучал обманчиво спокойно, но я почувствовала, как в воздухе сгущается напряжение.

Вельхеор облизнул пересохшие губы, но взгляд его стал твёрже.

— Все эти истории о тебе, о силе, о истинном бессмертие, о том, что только ты можешь обращать людей. Они же не из воздуха взяты.

Архи пожал плечами.

— И что из этого правда? – я повернулась к нему.

— Все, — ответил Архаон, и в его голосе прозвучала тяжёлая, выстраданная правда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я замерла. Даже дыхание будто остановилось.

— Но ты никогда… никогда не говорил об этом.

Он усмехнулся — горько, без тени веселья.

— А ты спрашивала?

Вельхеор издал короткий смешок, но тут же подавился им под ледяным взглядом Архаона.

— Обращать могу, но делал это лишь дважды, о чем сильно пожалел. Обращенные, не такие как рожденные, они теряют голову, становятся не управляемыми, жадными и... сильными. Очень сильными.

Я замерла, слова Архаона эхом отдавались в голове.

«Обращённые… теряют голову… становятся неуправляемыми…»

— То есть… я тоже? — голос дрогнул, но я заставила себя посмотреть ему в глаза. — Ты говоришь обо мне?

Архаон не отвёл взгляда. В его зрачках плясали тени, будто внутри него шла незримая борьба.

— Да, — наконец произнёс он тихо, но твёрдо. — Ты — обращённая. И это значит, что твоя сила растёт не так, как у рождённых. Она… нестабильна.

Внутри что‑то оборвалось. Я сжала кулаки, чувствуя, как клыки снова непроизвольно выдвигаются вперёд — реакция на вспыхнувшую панику.

— Значит, я… со временем потеряю контроль? Стану монстром?

— Не обязательно, — быстро ответил Архаон, шагнув ближе. — Это зависит от тебя. От того, насколько ты сможешь… принять эту силу, а не дать ей поглотить себя.

Он замолчал, а потом тихо добавил:

— Большинство не справляется. Они поддаются жажде, поддаются мощи. И тогда уже неважно, кем они были раньше. Остаётся только голод.

— Прекрасно – прорычала я – И ты говоришь мне только сейчас об этом?

— Это не важно Софья, с тобой такого не случится.

Я усмехнулась.

— Не случится? Да я уже теряю голову. Я уже схожу с ума.

Архаон молча замотал головой, а до меня дошло.

— Так ты знал, – сказала еле слышно, а потом громче, почти крича – Ты прекрасно понимал, почему мне нравится кровь вампира.

Я резко перевела взгляд на Вельхеора. Его лицо исказилось — словно он боролся с приступом тошноты, кожа посерела, на лбу проступила испарина.

— Ты сказал, что впервые с таким сталкиваешься, — мой голос прозвучал ледяным шёпотом. — Значит, врал.

— Я действительно…

— Ох, всё, хватит! — Я рванулась вперёд с нечеловеческой скоростью.

В следующее мгновение моя рука пробила защиту и погрузилась в грудь. Вельхеор захрипел, глаза расширились от шока. Я чувствовала под пальцами биение его сердца — неровное, паническое.

— Марк, — процедила сквозь стиснутые зубы. — Веди меня к Марку. Сейчас же.

Глава девятнадцатая.

"Когда цепи держат не только тело, но и разум, единственное, что остаётся, — это вспоминать вкус её крови на своих клыках и ненавидеть себя за то, что до сих пор хочу ещё."

«Марк»

Тьма подвала стала моим вторым дыханием. Я вдыхал её, выдыхал — и она пропитывала каждую клеточку тела, оседала в костях, словно тяжёлый туман. Велариус больше не жёг — он укоренился внутри, превратившись в мрачного спутника, который знал все мои слабости и нашептывал их мне в моменты слабости, пока я изо всех сил старался сохранить рассудок.

Цепи. Серебро с примесью древнего яда. Металл врос в кожу, оставив чёрные борозды — раны, которые не желали затягиваться. Я перестал рваться: это лишь истощало силы. Теперь я просто висел, опустив голову, и считал капли крови, падающие на каменный пол.

Кап. Кап. Кап.

Словно тиканье часов, отсчитывающих бесконечность.

Сна не было. Не получалось. Каждый раз, когда веки тяжелели, передо мной возникали её образы. Сначала — живая Софья: смеющаяся, с запахом ванили и больничного кофе в волосах. Затем — мёртвая, с глазами, полными ужаса. А после — та, что приходила в кошмарах: с золотыми глазами, с рукой, погружённой в мою грудь. Я просыпался с рыком, цепи звенели, а велариус издевательски смеялся где‑то в глубине вен.

Шаги за дверью приближались. Я поднял голову, уставившись на серую бетонную поверхность.

Что им опять нужно?

Опустил взгляд. Дверь со скрипом отворилась.

— С добром ли пожаловал? — усмехнулся я, не поднимая глаз от пола.

Тишина.

И вдруг — свет. Резкий, ослепляющий. Я инстинктивно зажмурился, а когда снова открыл глаза, то замер.

В проёме стояла Софья.

Её одежда была изорвана, пропитана кровью. Лицо — бледное, почти прозрачное, но глаза… глаза горели нечеловеческим светом, расширенные, будто она видела что‑то, недоступное мне. Одна рука прижималась к груди, пальцы дрожали, но в позе читалась странная, пугающая решимость.

Я рассмеялся. Нервно, почти истерично.

— Опять сон, — прошептал я, качая головой. — Опять ты.

Но она шагнула вперёд. Звук её шагов был реальным — слишком реальным.

— Софья… — я попытался потянуться к ней, но цепи удержали.

Она не ответила. Только смотрела — так, будто пыталась проникнуть в самую глубину моей души.

А потом дверь распахнулась шире, и в помещение вошли двое.

Вельхеор — бледный, с напряжённым, почти испуганным взглядом. И…

— Маклс? — я резко выпрямился, цепи зазвенели. — Ты тут зачем? Видимо, я совсем умом тронулся.

Вельхеор заговорил первым, голос звучал натянуто:

— Вот он, жив‑здоров. Теперь забирай его и уходи.

Я вскинул голову.

Что

происходит?

Софья усмехнулась и кивнула Майклсу. Тот молниеносно оказался за спиной Старейшего, схватил его за волосы и ударил по ногам сзади. Вельхеор рухнул на колени, глаза его широко распахнулись в диком ужасе.

Софья медленно подошла к нему.

— Здоров, говоришь? — её голос звучал странно — будто несколько интонаций сливались воедино, создавая жуткую полифонию.

Вельхеор попытался отползти, но Майклс держал его крепко, не давая сдвинуться ни на сантиметр. В глазах Старейшего читалась паника, граничащая с безумием.

— Что вы… что вы делаете?! — прохрипел он, дёргаясь в тщетной попытке вырваться. — Ты не посмеешь! Я — власть! Я — закон!

Софья шагнула ближе. Её лицо оставалось бесстрастным, лишь в глазах мерцало то самое нечеловеческое сияние, от которого по спине пробегал ледяной озноб. Она схватила Вельхеора за нижнюю челюсть, резко запрокинула его голову и одним молниеносным движением вырвала язык.

Кровь хлынула потоком, заливая его грудь, капая на каменный пол. Вельхеор издал нечеловеческий звук — нечто среднее между хрипом и бульканьем. Его глаза выкатились из орбит, пальцы царапали пол, пытаясь найти опору.

Майклс отпустил его, и Старейший рухнул лицом вниз, корчась в луже собственной крови.

— Закон? — Софья вытерла окровавленную руку о разорванную одежду. Голос её звучал холодно, почти равнодушно. — К чёрту ваши законы.

А потом она повернулась ко мне.

И мир остановился.

Я не сплю. Она реальна.

***

Она здесь. Она жива.

Я молчал. Не мог вымолвить ни слова — горло сдавило спазмом, в груди бушевала буря чувств. Любовь. Боль. Надежда. Страх. Всё смешалось в один ослепительный вихрь.

Она не отводила взгляда. В её глазах я видел отражение собственной души — той, что давно считала потерянной. Той, что знала: она — моя пара. Единственная. Навсегда.

Тишина между нами была гуще крови, гуще тьмы подвала. Мы просто смотрели друг на друга — два осколка разбитого мира, вдруг нашедшие друг друга среди хаоса.

Но тут Майклс шагнул к ней, положил руку на её талию — по‑свойски, почти собственнически.

— Надо уходить, — произнёс он, оглядываясь на дверь. — Скоро тут соберётся весь Совет.

Софья даже не повернула головы в его сторону. Её взгляд оставался прикованным к моему.

— Тогда я перебью их всех, — ответила она спокойно, без тени сомнения.

Эти слова, произнесённые так буднично, прорезали тишину, как лезвие. Я наконец смог вдохнуть.

— Софья… — мой голос прозвучал хрипло, едва слышно.

— Освободи его, — бросила она, проигнорировав меня.

Майклс шагнул ко мне. В его руках вспыхнул тусклый свет — и цепи, впивавшиеся в кожу, с шипением рассыпались на раскалённые осколки. Я пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Свобода. Но какая‑то неправильная.

— Софья… — я сделал шаг к ней, пытаясь поймать её взгляд. — Я... господи я так счастлив...

Она развернулась ко мне молниеносно — так быстро, что я не успел даже моргнуть. Её пальцы сомкнулись на моём горле, и в следующий миг я уже впечатался в каменную стену с такой силой, что затрещали позвонки.

— Не смей мне ничего говорить! — её голос звучал низко, почти нечеловечески. — Слышишь?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не сопротивлялся. Даже не пытался. Только смотрел в её глаза — те самые, знакомые до боли, — только теперь золотые. Боже она прекрасна.

— Ты убил меня, Марк, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Но злит меня не это. Знаешь, что?

Я молчал.

— Ты превратил меня в монстра. В чудовище.

Я попытался улыбнуться — криво, почти отчаянно.

— Так вот что ты обо мне думаешь? Я — монстр, Софья?

Она хмыкнула, ослабила хватку — и в тот же миг отпустила меня. Я рухнул на пол, кашляя, но она уже отвернулась.

В два шага она оказалась возле Вельхеора, который только‑только начал приходить в себя. Его глаза расширились, когда она схватила его за волосы, резко запрокинув голову, обнажая беззащитную шею.

Майклс зажмурился и отвернулся.

Софья улыбнулась — холодно, без тени сочувствия. Её клыки удлинились, заблестели в тусклом свете.

И вонзились в шею Старейшего.

Глава двадцатая.

Эмоции — это цепи, которые мы сами на себя надеваем. Они могут возвысить или уничтожить, но в нашей вечности они — единственное, что напоминает о человечности.

— Из записей Архаона.

Что это было? Почему увидев его, я почувствовала... что то странное. Будто сердце ухнуло куда-то вниз. Дыхание перехватило. Как выброс адреналина или... как объяснить то, что только что было? Я не понимаю. Секундное помутнение, потом ясность. И сердце будто вот-вот выпрыгнет. Я пила кровь Вельхеора и прокручивала в голове этот момент снова и снова. Даже не в этот раз толком не наслаждаясь вкусом. А он был потрясающий. Вывод: чем старше вампир, тем вкуснее его кровь. Тут мне все понятно. Пока кровь Архаона самая вкусная. Поднимаю глаза и вижу снова его, и снова сердце странно себя ведет. Я знаю то чувство, когда кого-то любишь. Ведь любила, влюблялась. Но это другое. Господи, почему смотря на него мне... больно? Марк стоит и я вижу не отвращение, которое до этого высказывал Архаон или Вельхеор, нет. Тут... боль. Ему больно. Не физически, нет. Ему больно за меня. Отстраняюсь и Вельхеор падает у моих ног. Сердце еще бьется. А если выпить все, он умрет? Тут же выбросила мысль из головы, уж слишком она манящая.

— Теперь видишь? — говорю, голос дрожит.

Марк смотрит на меня, не мигая. Его глаза полны той самой боли, которая режет меня изнутри. Он не двигается, просто стоит, опираясь на стену, которую я только что впечатала его спиной. Кровь Вельхеора ещё теплится на моих губах, металлическая, густая. Я облизываю их инстинктивно, и Марк вздрагивает, словно это прикосновение к его собственной коже.

— Софья... — его голос хриплый, надломленный, как будто он проглотил осколки стекла. — Как ты? Зачем?

Я смеюсь — коротко, резко, и звук эхом отскакивает от сырых стен подвала. Как? Зачем? Это новая я, которую ты создал. Я чувствую, как жажда отступает, но на её место приходит что-то иное — смесь ярости и... тоски? Почему тоска? Почему, глядя на него, я хочу одновременно вонзить клыки в его шею и... просто обнять? Это безумие.

Архаон стоит в углу, скрестив руки на груди. Его взгляд скользит по мне, оценивающий, почти заботливый. О чем он сейчас думает? Почему молчит? Ну помоги же мне.

Вельхеор корчится на полу, хрипит, пытается ползти. Его рука тянется ко мне, пальцы скребут по камню, оставляя кровавые следы. Я смотрю на него сверху вниз, и во мне вспыхивает отвращение. Этот ублюдок думал, что может меня использовать. Думал, что я — просто аномалия, ключ к какой-то силе. А теперь лежит у моих ног, как сломанная кукла.

— Ты... не... — булькает он, но без языка слова выходят кашей.

Я наклоняюсь, хватаю его за воротник и поднимаю одним рывком. Его тело болтается в моей хватке, как тряпичная игрушка.

— Ты хотел знать, как он меня обратил? — шепчу я ему в лицо. — Хотел силу? Вот она. Наслаждайся.

И вонзаю в его грудь руку, одним рывком вырываю сердце. Оно ещё бьётся в моей ладони — горячее, скользкое, пульсирующее в агонии. Вельхеор смотрит на меня расширенными глазами, его рот открывается в беззвучном крике. Стою и смотрю, как жизнь уходит из его глаз — медленно, как угасающий огонь. Нет жалости. Нет триумфа. Только пустота, смешанная с тем странным облегчением, что на одного ублюдок меньше в этом мире. Сердце в моей руке делает последний удар и замирает. Я разжимаю пальцы, и оно падает на пол с влажным шлепком.

Сверху, из коридора, доносятся голоса — торопливые шаги, крики, рычание. Кто-то зовёт подкрепление. Архаон резко поворачивается, его глаза вспыхивают.

— Уходим, — говорит он тихо, но твёрдо, хватая меня за руку. — Сейчас.

Я вырываю ладонь из его хватки, не двигаюсь с места. Сердце стучит как бешеное, жажда ещё не утихла, а внутри разгорается огонь — тот самый, который толкает меня за край.

— Нет, — отвечаю резко, голос эхом отдаётся в подвале. — Всё закончится здесь и сейчас. Пусть приходят. Я их всех порву. Это мой шанс — разобраться со всем раз и навсегда.

Архаон делает шаг ближе, его взгляд смягчается, и в нём нет гнева, только забота — глубокая, искренняя, как будто я для него единственный свет в этой тьме. Он осторожно берёт меня за плечи, его пальцы тёплые, успокаивающие, и говорит тихо, почти шепотом, с той нежностью, что проникает прямо в душу:

— Огонь мой, послушай. Сейчас не время. Мы не можем просто броситься в бой без плана — это безумие, а ты слишком ценна для меня, чтобы рисковать так глупо. Давай уйдём, обдумаем всё, придумаем, как ударить наверняка. Так дела не делаются, милая. Я люблю тебя, и не хочу потерять. Не здесь, не так.

Его слова обволакивают, и я чувствую, как ярость тает. Он говорит с такой любовью. Я смотрю на Марка и мне снова становится очень больно... на глаза наворачиваются слезы. Он отводит глаза. Я киваю, соглашаясь, и Архаон прижимает меня к себе, целует в лоб — мягко, долго, как будто вкладывая в этот поцелуй всю свою вечность.

— Хорошо, — шепчу. — Уходим.

Мы поворачиваемся к выходу, но перед тем как шагнуть в коридор, я останавливаюсь.

— Помоги ему. Он еле на ногах стоит.

Архаон кивает, без слов подходит к Марку, перекидывает его руку через своё плечо и помогает идти. Мы выходим из подвала — трое в этой странной процессии, — и тьма коридора поглощает нас, пока голоса сверху нарастают, но мы уже в движении, ускользая в ночь.

***

Клуб теперь не то место, где вампиры, люди веселились и были донорами. Теперь это место пустовало. Ни музыки, ни стонов, не меха. Тишина. Видимо с исчезновением Марка исчезло все и остальное.

Я сидела в углу, опираясь спиной о холодную стену, и наблюдала за ними. Марк, всё ещё слабый, но уже с той знакомой упрямой искрой в глазах, жадно пил из пакета — четвёртого за последние минуты.

Он пил жадно, как будто хотел утопить в ней всю боль и усталость. Александр же метался из угла в угол, как загнанный зверь. Его лицо было искажено — смесь гнева, страха и отчаяния.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это конец, — наконец вырвалось у него, голос дрожал от напряжения. — Нам всем конец.

Марк допил четвёртый пакет, смял его в кулаке и отшвырнул в сторону.

— Прекрати маячить, — буркнул он, вытирая рот тыльной стороной ладони. — В конце концов, всё к этому и шло.

Александр замер посреди комнаты, повернулся и уставился на него — долго, пристально, как будто видел брата впервые. Его глаза сузились, кулаки сжались.

— К этому шло? — взорвался он. — Да мы жили прекрасно, пока не появилась она! — И он ткнул пальцем прямо в меня, как в преступницу.

Архаон рванул с места — молниеносно, как тень, — и в следующую секунду уже стоял перед Александром, нос к носу. Они оба напряглись, клыки обнажились в оскале, воздух между ними искрил от ярости.

— Ещё раз ткнёшь в неё пальцем, — прорычал Архаон, голос низкий, опасный, — я тебе его оторву и заставлю сожрать.

— А ты попробуй, — прошипел Александр, не отступая ни на шаг, его глаза налились кровью.

Я вскочила, шагнула между ними, чувствуя, как внутри закипает.

— Хватит! — рявкнула, голос вышел резче, чем хотела. — Архи, успокойся.

Он отступил на шаг, но взгляд всё ещё буравил Александра — предупреждающий, как нож у горла.

— Архи? — почти хором сказали Александр и Марк, уставившись на нас. Их лица — смесь шока и недоверия, как будто мы только что раскрыли древний секрет.

Архаон усмехнулся — той своей фирменной ухмылкой, где губы едва изгибаются, а глаза блестят хитро. Он повернулся ко мне, положил руку на мою талию — мягко, но собственнически.

— Софья, милая, ты так всю конспирацию мне погубишь.

Я фыркнула.

— А к чему вообще теперь скрываться? Всё равно всё летит к чертям. Мы только что грохнули Вельхеора, Совет на ушах, а вы тут устраиваете разборки, как подростки в баре.

Марк смотрел на нас, не моргая. Он медленно опустился на стул, но взгляд не отводил — от Архаона, от меня, от той руки на моей талии. Александр же отступил к стене, всё ещё кипя, но теперь с примесью растерянности.

— Архи? — повторил Марк тихо, как будто пробуя слово на вкус. — Разве тебя не Майклс зовут?

Архаон пожал плечами, не убирая руки.

— Долгая история. Но да, Софья права. Скрываться больше нет смысла. Совет в ярости, но мы не прятаться пришли. Мы пришли менять правила.

Я села обратно, чувствуя, как внутри всё ещё бурлит — от адреналина, от воспоминаний о подвале, от того странного чувства, что нахлынуло при виде Марка. Он выглядел... сломленным, но в нём всё ещё была та сила, что когда-то притягивала меня. А теперь? Теперь я не знала, что чувствую. Жажда? Ненависть? Или что-то, чему нет имени?

Александр наконец сел, но его пальцы барабанили по столу — нервно, ритмично.

— Ладно, — выдохнул он. — Объясните. Кто ты такой, "Архи"? И что, чёрт возьми, мы теперь делаем?

Архаон улыбнулся шире, но в этой улыбке была тень древней боли.

— Зови меня Архаон. И давайте поговорим о том, как перевернуть этот мир вверх дном.

Глава двадцать первая.

"Видеть, как твоя пара с другим, — это боль. Она режет глубже, чем любые клыки, и оставляет шрамы, которые не заживают даже в вечности."

— Из личных записок наследного главы клана.

Я чувствовал, как силы медленно возвращаются — пакет за пакетом, глоток за глотком. Кровь из пакетов была безвкусной, искусственной, но она делала своё дело: затягивала раны от цепей, прогоняла туман в голове. А туман был густым. Всё, что произошло в подвале, всё ещё крутилось в мыслях, как вихрь: Софья, живая, сильная, с этим диким блеском в глазах. Её рука в груди Вельхеора, её губы в его крови. И эта боль — не от слабости, не от голода. От того, что она смотрела на меня, как на чужого. Как на монстра.

Я — монстр.

А теперь этот... Архаон. Его рука на её талии, его поцелуй в лоб в подвале, его "огонь мой". Каждый раз, когда он касался её, внутри меня что-то рвалось. Пара. Она — моя пара. Я знал это с первой встречи, с первого взгляда в те человеческие глаза. А теперь она с ним. С этим древним ублюдком, который смотрит на неё, как на свою.

Боль? Это не боль. Это агония, которая жрёт изнутри, оставляя пустоту.

— Архаон? — Александр замер посреди комнаты, его лицо побелело, как у мертвеца. Он уставился на него, глаза расширились, будто увидел призрака. — Ар... тот... самый?

Софья вмешалась, повернувшись к Архаону с лёгкой усмешкой, но в её голосе сквозила усталость.

— Почему они всегда так на тебя реагируют?

Он пожал плечами, как будто это было обыденностью — древний вампир, привыкший к таким реакциям.

— Потому что он первый, — тихо сказал я, не в силах отвести взгляд от Софьи. - Создатель.

— Да, я уже это слышала, — она закатила глаза.

Как же красива. Даже в этой разорванной одежде, с пятнами крови на коже, с этим золотым блеском в глазах — она была совершенством. Моим совершенством. Но теперь... её глаза скользнули по мне, и в них не было тепла. Только тень чего-то, что я не мог разобрать. Боль кольнула снова, острее.

— Я вот только одного понять не могу, — продолжила она, обращаясь к Архаону, но её голос был ровным, как будто мы обсуждали погоду, а не происхождение всего нашего рода. — Если ты первый и говоришь, что обращал всего дважды, но они с ума посходили... откуда тогда другие вампиры взялись?

Архаон усмехнулся, но улыбка быстро угасла, сменившись грустью — той, что делает древних такими... человечными. Он опустился на стул напротив меня, опёрся локтями о колени, и его взгляд ушёл куда-то в прошлое.

— Мне было тогда сотню лет, может больше. Когда я встретил девушку. Она была красива, нежна, воспитана. И я влюбился. Тогда я ещё не знал о парах, но...

— Она была твоей парной?

Это что ревность?

— Нет, — ответил Архаон, качая головой. — Просто та, кого я полюбил. И в момент близости, я потерял контроль и убил её.

Эти слова ударили меня, как эхо моей собственной боли. Я вспомнил Софью в той пещере — её шею под моими клыками, вкус её крови, сладкий и запретный. Контроль... потерять его в момент, когда должен был оберегать. Я сжал челюсти, чтобы не зарычать. Это было слишком близко. Слишком похоже. Архаон пережил то же самое? Сколько боли в этих веках? Сколько сожалений? Я смотрел на него, и впервые почувствовал не ненависть, а... понимание. Мы оба — убийцы тех, кого любили. Но он продолжил жить с этим. А я? Я едва не сломался.

Архаон продолжал, голос его стал тише, как будто воспоминания жгли изнутри:

— А потом она пришла ко мне. И я понял, что сделал. Мы были вместе долгое время — охотились, убивали... А потом она забеременела. Я вообще не представлял, что такое возможно. У нас родилась дочь. Весь мой мир, свет. Дочь была человеком, пока не проснулась жажда в девятнадцать лет. И она обратилась. Сотни лет я пытался любить их, но её мать сошла с ума, а я понял, что так нельзя. Мы не звери. Пытался поговорить с ней, но всё без толку. Я убил её, а потом и дочь. Но к тому времени она успела родить мне внуков, которые потом родили ещё и ещё... В итоге...

— Понятно, — сказала Софья, и в её голосе не было осуждения, только тихое принятие. Она села рядом с Архаоном, положила руку на его плечо — жест, полный нежности. И эта боль снова резанула меня. Она — с ним. Моя пара. С другим. Я отвернулся, чтобы не видеть, как она смотрит на него. Если она выбрала его, то что осталось мне? Вечная тьма, которую я сам создал?

— Ну все, по предавались воспоминаниям и хватит, пора решать что делать дальше. – Софья вскочила с места.

— Можно мне с вами? – прозвучал голос и все разом на него обернулись. Мира.

— Ты следила за нами?

Девушка замялась.

— Я просто шла за вами, это слежка?

— Вообще то да – усмехнулась Софья. –

Мира опустила глаза. Да что с этой девушкой не так? И кажется это заметил не только я.

— Мира правильно? – спросила Софья и шагнула к ней, та кивнула. – Ты всегда была такой... без эмоциональной? Или после обращения стала?

— Что значит... без эмоциональной?

— Ну, это когда, смеешься когда тебе весело, плачешь когда грустно и...

— Мне ни когда не весело и не грустно, так было всегда. В деревне меня называли странной.

— О как – протянула Софья и замолчала.

Я смотрел то на нее то на Миру. которая стояла как вкопанная и даже не шевелилась.

— И что это значит? – вмешался Александр.

— Либо РАС (расстройство

аутического спектра)

, либо Алекситимия (

неспособность распознавать, описывать и выражать собственные эмоции и понимать эмоции других людей

.),

а может и то и другое.

Я смотрел на Софью, и в груди снова шевельнулась та знакомая, острая боль. Она стояла напротив Миры, склонив голову набок, как будто пыталась разгадать загадку, а не просто диагностировать очередную вампирскую странность. Её медицинский ум — тот, что когда-то спасал жизни в больнице, — никуда не делся. Даже после всего этого хаоса, после превращения, она всё ещё была тем самым врачом, который видит в людях — или в нас — не монстров, а пациентов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Александр фыркнул, прерывая мои мысли.

— РАС? Алекситимия? — он произнёс эти слова, как будто они были на иностранном языке, и помотал головой. — А какая разница? Она вампир, как и все мы. И если она здесь, значит, может пригодиться. Или нет?

Мира не шелохнулась. Её глаза просто смотрели в пространство, без эмоций, без реакции. Как статуя. Ещё один «монстр», созданный мной.

Софья повернулась ко мне, и наши взгляды встретились. На миг в её глазах мелькнуло что-то — то ли воспоминание, то ли жалость. Сердце сжалось. Она быстро отвела взгляд, как будто обожглась.

— Разница есть, — сказала она тихо, но уверенно. — Если это РАС или алекситимия, то она не "странная", а просто видит мир иначе. Не понимает эмоций, не выражает их. Но это не значит, что она бесполезна. Наоборот. В нашей... ситуации это может быть преимуществом. Нет паники, нет импульсов. Только логика.

Архаон кивнул, его рука снова скользнула на её талию — привычно, как будто это было его правом. Я сжал кулаки под столом, чтобы не зарычать.

— Ее бы на правление, – усмехнулся он. – Нет эмоций, а значит жажды власти не будет.

Софья резко к нему повернулась, а в глазах будто... План?

— Ладно, док, — усмехнулся Александр, пытаясь разрядить атмосферу, но его голос всё ещё дрожал от напряжения. — Диагноз поставлен. А теперь по делу. Совет не простит убийство Вельхеора. Они соберут всех — кланы, оборотней, кого угодно. Они пойдет за ними, все. Нам нужно план. Бежать? Сражаться? Или сдаться и молить о пощаде?

Я фыркнул. Сдаться? После всего? Я чувствовал, как силы возвращаются — кровь из пакетов разливалась по венам, как огонь. Велариус всё ещё сидел где-то в глубине, но теперь он был слабее. Я мог думать ясно. И ясно было одно: это конец старого мира. Моего мира.

— Нет — сказал я, голос вышел твёрже, чем ожидал. — Мы не бежим. Мы берём власть.

Все замолчали, уставившись на меня. Софья приподняла бровь, её губы изогнулись в той улыбке, которую я помнил. Боль кольнула снова.

— Власть? — переспросил Александр, садясь напротив. — Ты серьёзно? После того, как ты... после всего?

Я кивнул, не отводя глаз от Софьи. Хотел, чтобы она увидела: я не сломался. Не монстр. Или, если и монстр, то тот, кто может изменить всё.

— Вельхеор мёртв. Совет в хаосе. Лариса, Кай, остальные — они сильны, но разобщены. Если мы ударим сейчас, соберём союзников... Вайлишер поможет. Он всегда был лоялен отцу, а значит, и нам.

Архаон откинулся на стуле, его глаза заблестели интересом. Он не вмешивался, но я видел: он оценивает. Древний. Первый. Если он с нами, шансы растут. Но он с ней. А она... что она выберет?

— А ты? — спросил я у него прямо, не в силах сдержаться. — Ты в деле? Или просто присматриваешь за своим "огнём"?

Софья напряглась, её рука соскользнула с его плеча. Архаон улыбнулся — медленно, хищно.

— Я в деле, — ответил он. — Но не ради тебя, Марк. Ради неё. И ради того, чтобы этот бардак, который я начал веками назад, наконец закончился.

Я кивнул, игнорируя укол ревности. Пока. Главное — план. Главное — выжить. И, может, в этом хаосе я смогу вернуть её.

— Тогда начинаем, — сказал я, вставая. Сил хватало. — Сначала Вайлишер. Потом — Совет.

**Дорогие читатели!**

Глава закончилась, но история только набирает обороты.

Вельхеор мёртв. Совет в панике. А впереди — (небольшой спойлер) ВОЙНА.

Кланы соберутся. Оборотни выйдут из тени.

Кто выживет? Кто предаст? Кто заплатит "цену за жизнь — смерть"?

Сейчас самое время сказать своё слово.

Пока я пишу главу 22, "расшевелите комментарии" — это топливо для битвы!

???? **Кто ваш фаворит в грядущей войне?**

- Софья — огонь, который не укротить?

- Марк — сломленный, но непобедимый?

- Архаон — древний, знающий цену вечности?

- Александр — последний оплот старого мира?

- Или... Мира? ????

❤️ **Софья + Архаон — это навсегда?**

Или сердце всё ещё стучит за Марка?

(Без спойлеров, но с теориями — я читаю "каждый" комментарий!)

⚔️ **Как закончится битва?**

Победа нового порядка? Кровавый хаос? Или всё рухнет?

"Ваш прогноз может стать частью сюжета."

**Пишите в комментариях прямо сейчас:**

**Самые активные получат имя в благодарностях. ????

Спасибо, что вы со мной.

**Глава 22 — уже завтра.**

Готовьтесь.

**Битва начинается.**

Глава двадцать вторая.

Я вышла на улицу, потому что в клубе стало невыносимо. Слишком много вампиров — их запах крови, их дыхание, их присутствие давили на меня, как тиски. Вайлишер за нас. И он привел тех, кому доверяет, но этого всеравно не достаточно что бы победить.

Жажда снова жгла горло, острая, как раскалённый прут, проникающий в самую глубину. Я прислонилась к холодной кирпичной стене, вдохнула ночной воздух — сырой, с примесью дождя и выхлопных газов Москвы, — пытаясь унять этот огонь внутри. Руки дрожали, клыки ныли, а в голове крутилась одна мысль: ещё один пакет крови, или лучше — свежая, тёплая, прямо из вены вампира. Нет. Контроль. Архаон учил: дыши, фокусируйся, не поддавайся.

Дверь клуба скрипнула за спиной. Я не обернулась — почувствовала его по запаху, по тому, как воздух сгустился, стал тяжелее. Марк. Его шаги были тихими, но я слышала каждый — как удар сердца.

— Значит, ты с Архаоном, — сказал он горько, голос низкий, с хрипотцой, как будто слова жгли ему горло.

Я обернулась, и сердце пропустило удар.

— Я ни с кем, — ответила, стараясь звучать твёрдо, но голос вышел хриплым.

Марк усмехнулся — криво, без радости.

— А вот он, кажется, думает по-другому.

— Он мне помог, — парировала я, скрещивая руки, чтобы скрыть дрожь.

— Если бы я только знал...

— Я была слишком зла, чтобы сообщать об этом, — перебила его резко. — И если бы... у меня с тобой какая-то необъяснимая связь из-за того, что ты меня обратил. И мне пришлось вернуться.

Он снова усмехнулся, но в этой усмешке была горечь, не насмешка.

— Прости.

— Почему ты оставил её в живых?Почему после того, как Элис... ты всё равно оставил её в живых.

Он тяжело выдохнул, опустив взгляд на асфальт, где лужи отражали неоновые огни.

— Потому что она сказала, что я её пара.

Я застонала, закатывая глаза, и ударила кулаком по стене — кирпич треснул.

— Да как же меня это бесит! — прошипела я. — Пара, пара. Все друг другу пары. Вы издеваетесь?

— Такое бывает, — грустно ответил он, поднимая глаза. — Я её, ты моя. Я уверен был, что после твоей смерти я перестану существовать, но...

— Я жива, — закончила я за него, голос дрогнул.

— Да. Ты жива.

Я наконец повернулась к нему полностью, глядя прямо в эти золотые глаза, которые когда-то были моим миром.

— Вот скажи мне, Марк. Наша история, пока я была человеком. Я не могу понять. Сколько бы ни думала — понять не могу. Если я твоя пара, почему же тогда ты не был со мной? Почему всегда держал на расстоянии? Ты же знал о моих чувствах.

Он помолчал, шагнув ближе — так близко, что я почувствовала тепло его тела, контраст с холодной ночью.

— Я не мог подвергнуть клан опасности. Если бы... если бы остался с тобой, Старейшие бы не простили. И меня, всех, кто мне доверял, их бы казнили.

— Но Александр может быть с Василиной, — возразила я, голос поднялся.

— Потому что он не глава клана. Главе клана позволяют быть только с тем, кого они выберут сами. Закон, Софья.

— И ты выбрал закон, а не меня.

Он не ответил сразу. Вместо этого сделал ещё шаг — теперь между нами было всего ничего. Его рука поднялась медленно, пальцы коснулись моей щеки — лёгко, как перо, но это прикосновение ударило молнией. Кожа загорелась, по телу пробежала волна жара, смешанная с чем-то... электрическим, неконтролируемым. Сердце заколотилось бешено, жажда отступила, сменившись вихрем ощущений: тепло разлилось в груди, ноги подкосились, а в голове зашумело, как от глотка древней крови.

Я вдохнула резко, глаза расширились — это было не просто желание, не похоть, как с Архаоном. Это было глубже: как будто его прикосновение разбудило что-то спящее внутри, связь, которая тянула меня к нему магнитом, заставляла тело дрожать, а душу — кричать о близости.

Но почему? Это из-за обращения? Или... пара? Нет, не может быть. Я не понимала, отстраниться или прижаться ближе. Боль смешалась с эйфорией, и я замерла, глядя в его глаза, пытаясь разгадать этот хаос внутри себя.

— Софья – протянул он и его лицо озарила улыбка.

— Я надеялся, что мне показалось – прозвучал голос и мы обернулись. Архаон.

— Что?

Он молчал, а я подошла к нему.

— Что?

— Я твоя пара – сказал Марк, все еще улыбаясь.

Я открыла рот, чтобы ответить — не знаю, что именно, может, отмахнуться, может, закричать, — но в этот момент мы все услышали движение.

Шаги. Тихие, но уверенные, эхом отдающиеся в узком переулке за клубом. Мы трое разом повернулись, напрягшись, как звери, почуявшие угрозу. Архаон шагнул вперёд, загораживая меня, а Марк... Марк просто изменился. Его глаза полыхнули золотым огнём, тело напряглось, мышцы проступили под рубашкой, как у хищника, готового к прыжку. Я не могла отвести взгляд — он был прекрасен в этот момент, воплощение силы и ярости, мощи, которая текла в его венах. Сердце сжалось от восхищения, смешанного с чем-то тёплым, опасным: это был не просто вампир, это был мой вампир. Мой Марк. Проклятье, почему это так завораживает?

Из тени вышла фигура в чёрном плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Неизвестный двигался медленно, но в воздухе повисло напряжение — мы все чувствовали: это не случайный прохожий.

Марк сорвался с места мгновенно, как молния, разрывая ночь. Он был великолепен: скорость, сила, грация — всё слилось в один вихрь. Я восхитилась им в тот миг, не в силах отрицать: его тело, его движение, его власть над моментом были как искусство, как буря, которую нельзя остановить.

Он схватил незнакомца за горло, пальцы сомкнулись железной хваткой, и со всей силы бросил его на землю. Асфальт треснул под ударом, паутина трещин разошлась, как от землетрясения, и в воздухе запахло пылью и разбитым камнем. Незнакомец даже не успел пикнуть — Марк уже тащил его к нам, и вот он, мужчина лет двадцати пяти, на коленях у моих ног, капюшон слетел, обнажив бледное лицо с перекошенными от страха чертами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Запах псины ударил в ноздри — резкий, мускусный, как мокрый мех в лесу. Оборотень.

— Меня просто послали вам передать сообщение, — дрожащим голосом проговорил он, его глаза метались между нами, руки подняты в сдающемся жесте. Голос был высоким от страха, но в нём сквозила покорность — явно не воин, а посланник.

Я кивнула Марку, и он неохотно отпустил его, но остался рядом, нависая, как тень смерти.

— Так передавай, — сказала я холодно.

Мужчина кивнул, всё ещё дрожа, и заговорил быстро, как будто боялся, что мы передумаем:

— Старейшие... они приняли ваш вызов. Убийство Вельхеора — это объявление войны, и теперь её не избежать. Они говорят: сдавайтесь. Приходите сами на казнь, и вас убьют быстро, без мучений — милосердная смерть для предателей. Если нет... через два дня, в полночь, на старом кладбище у реки, за городом — там, где древние руины, — они будут ждать. Все кланы, все союзники. Они уничтожат вас, всех, кто встанет на вашу сторону. Это не угроза — это приговор.

Я рассмеялась.

— Сдаться? — выдохнула, всё ещё посмеиваясь, и мой голос вышел низким, с ноткой безумия, которое пугало даже меня саму. — Ну насмешил. Нет, передай им: завтра...

— Софья? — перебил Архаон, его голос прозвучал предупреждающе, с лёгким оттенком тревоги. Он шагнул ближе, его рука коснулась моего плеча.

— Завтра, в полдень, на открытом поле в Лосином острове, у старой дубовой рощи, — продолжила я, глядя оборотню прямо в глаза, чтобы он запомнил каждое слово. — Либо так, либо мы явимся к их семьям, детям, тогда когда они не ожидают. И поверь, милый, мы не будем милосердны. Передай: если они хотят войны, пусть приходят днём, под солнцем, где никто не спрячется в тенях.

Мужчина кивнул судорожно, его лицо побелело ещё сильнее, глаза забегали, как у загнанного зверя.

Марк стоял молча, но я видела, как его губы изогнулись в лёгкой улыбке — не той горькой, а настоящей, с искрой восхищения в глазах. Он кивнул мне, и в этот миг между нами снова пробежала та странная искра, как будто нить, связывающая нас, натянулась.

— Я... передам, — пробормотал он, голос дрожал. — Всё, как вы сказали.

— Беги, — прошипела я, и он не заставил себя ждать — сорвался с места, как подстреленный, исчезая в тени переулка.

Мы остались втроём, и тишина повисла тяжёлая, как перед бурей. Архаон повернулся ко мне, его глаза сузились.

— Завтра? Это безумие.

— Будем дольше тянуть у них будет время подготовится. – сказал Марк.

Я усмехнулась, чувствуя, как адреналин всё ещё пульсирует в венах.

— Именно.

Архаон вздохнул, но кивнул, его рука снова нашла мою талию — привычно, успокаивающе.

— Ладно.

— Руку убери, — прорычал Марк, и его голос ударил в тишину, как клыки в глотку. Он стоял в двух шагах, но я почувствовала, как воздух между нами сгустился, стал тяжёлым, почти осязаемым. Его глаза вспыхнули алым, и в них я увидела не просто ревность — это была буря, готовая разорвать всё на части.

Архаон не спешил. Его пальцы на моей талии лишь слегка сжались. Он медленно повернул голову к Марку, и в его взгляде мелькнула насмешка.

— А если не уберу? — спросил он тихо, почти ласково. — Что тогда, мальчик?

Марк шагнул вперёд. Один шаг — и между ними осталось меньше метра.

— Тогда я оторву её,

Я не двигалась. Не могла. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди и встать между ними. Пара. Это слово снова всплыло в голове, как яд. Я чувствовала его — Марка — каждой клеткой. Его гнев, его боль, его желание. Сопротивляться бесполезно. Невозможно.

— Хватит, — сказала я, и голос вышел резче, чем хотела. Я вывернулась из-под руки Архаона, шагнула вперёд, встав ровно посередине. — Вы оба. Архи, не провоцируй. Марк не заводись.

— Он трогает тебя, — прорычал Марк. — Ты. Моя.

— Я не твоя, — сказала, глядя ему в глаза, и слова эхом отозвались в моей груди, как удар. Ложь. Чёртова ложь. Потому что в глубине души я чувствовала эту связь — как невидимую нить, что тянула меня к нему, делала каждый взгляд, каждое прикосновение пыткой. Но признать это значило сдаться, потерять себя в этом вихре.

Марк замер, его лицо исказилось — смесь ярости и боли, такой острой, что мне захотелось отвернуться. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого просто кивнул — резко, как будто рубил воздух.

— Ладно, — выдохнул он, голос хриплый, надломленный. — Я... пойду внутрь. Нужно... подготовиться.

Он развернулся и ушёл, не оглядываясь, его шаги эхом отдавались по асфальту, пока дверь клуба не захлопнулась за ним с глухим стуком. Я стояла, глядя на эту дверь, и внутри всё сжималось. Почему так больно? Почему его уход ощущался как потеря части себя? Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, но боль не помогла — только усилила хаос в голове.

Архаон шагнул ближе, его рука коснулась моей щеки — нежно, как ветер, но это прикосновение обожгло, как напоминание о том, что мы имели.

— Софья, я люблю тебя. Ты знаешь это. С того момента, как впервые увидел тебя в квартире с твоим мужем, с тех пор как я забрал тебя из той могилы, как сидел у твоей постели, наблюдая, как ты оживаешь... Ты — мой огонь, моя жизнь в этой вечной тьме. Я не могу потерять тебя.

Его слова вонзились в сердце, как клинок — медленно, болезненно. Я любила его. Правда любила. Его истории, его силу, его нежность в те моменты, когда мы были вдвоём, когда Париж сиял за окном, а мы забывали о мире. Он научил меня жить заново, быть вампиром, не теряя себя. Но теперь... теперь это казалось таким далёким, когда снова появился Марк.

Я подошла ближе, взяла его лицо в свои руки.

— Архи... — начала я, голос дрожал, и я ненавидела себя за это. — Ты можешь сопротивляться влечению к своей паре? Ты сильный, древний. Ты пережил века, потери, войны. Ты можешь выбрать... кого-то другого. Не меня.

Он покачал головой — медленно, отрицательно, его тёмные волосы упали на глаза, но я видела в них боль. Его губы изогнулись в горькой улыбке, но глаза... глаза кричали.

— Нет. Не могу. Эта связь... она не ломается. Она вечна.

Я прижалась к его лбу и почти шепотом сказала.

— Если не можешь ты... Как у меня это получится?

Глава двадцать третья.

"В преддверии битвы мысли — это враг опаснее любого клинка. Они шепчут сомнения, рисуют потери, но в моей вечности я научилась заглушать их. Завтра — не конец, а начало. И я не сдамся, даже если тьма поглотит всё."

— Из записей Софьи.

Я вернулась в свою квартиру уже за полночь, когда Москва утонула в тишине, прерываемой только редкими машинами и далёким гулом города. Дверь за мной закрылась с тихим щелчком, и я прислонилась к ней спиной, чувствуя, как усталость наваливается на плечи. Но это была не физическая усталость — вампиры не знают такой. Это была тяжесть мыслей, что кружили в голове, как стая ворон.

Завтра всё решится. Кто-то умрёт — Старейшие, их приспешники, может, даже кто-то из нас. А кто-то победит. И я не собираюсь сдаваться. Ни за что. Я пережила смерть, обращение, год в Париже, где училась быть хищником. Я не для того выжила, чтобы теперь склонить голову перед этими древними ублюдками, цепляющимися за свою власть.

Квартира встретила меня знакомым запахом — пылью, старыми книгами и лёгким ароматом ванили от моих старых свечей. Ничего не изменилось с тех пор, как я "умерла". Василина, наверное, сохранила всё как было, в память обо мне. Или это Марк?

Я прошла в спальню, скинула изорванную одежду — пропитанную кровью, пылью и потом от той безумной ночи. Раны от волков, укусы, царапины — всё уже зажило, не оставив и следа. Кожа гладкая, как у новорождённой. Преимущество вампирской сущности.

Я направилась в ванную, включила душ, и горячая вода хлынула, смывая с тела всю грязь этой ночи.

Но в этот момент я почувствовала... присутствие. Тихое, почти неуловимое — дыхание, лёгкий шорох ткани, запах, знакомый до боли. Марк. Он здесь. В моей квартире.

Я замерла на миг, вода стекала по лицу, но внутри вспыхнуло что-то — не гнев, не страх, а эта проклятая связь, что тянула меня к нему, как магнит.

Я выключила воду, накинула халат — белый, шёлковый, что висел на крючке, — и вышла, не утруждаясь высушить волосы. Капли падали на пол, оставляя мокрые следы.

Он стоял в гостиной, у окна, спиной ко мне, глядя на ночной город. Его силуэт — высокий, мускулистый, с той грацией, что завораживала меня когда-то. Золотые глаза отражались в стекле, и я увидела в них тень усталости, но и решимости.

— Зачем ты здесь? — спросила я, стараясь звучать холодно, но голос вышел мягче, чем хотела.

Марк повернулся медленно, его взгляд скользнул по мне — по мокрым волосам, по халату, что прилипал к коже, — и в его глазах мелькнуло что-то голодное, но он быстро взял себя в руки.

Он усмехнулся — горько, как всегда в последнее время, — и шагнул ближе, но остановился в паре метров.

— Если это моя последняя ночь, — сказал он тихо, голос низкий, вибрирующий, — то я хочу провести её с тобой.

Я замерла, сердце сжалось — не от страха, а от той боли, что он вызывал во мне каждый раз. Последняя ночь? Нет. Не с ним. Не с нами.

— Не последняя. Ты не умрёшь завтра.

Он усмехнулся снова. Его глаза встретились с моими, и я увидела в них отражение своей собственной боли — той, что мы делили, даже не признаваясь.

— Ты не можешь это знать, Софья. Никто не может. Завтра... это война. И если я паду, то хочу, чтобы последним, что я увижу, была ты. Не тени, не кровь, не Старейшие. Ты.

Он сделал шаг ближе, и воздух между нами задрожал, как струна, натянутая до предела.

— Подари мне эту ночь, Софья. Будь моей. А если мы завтра выживем... я приму любой твой выбор. Любое твоё решение. Клянусь.

Сердце бешено заколотилось. Оно стучало в ушах, в висках, в венах, отдаваясь эхом по всему телу. Связь. Пара. Это жгло, разрывало изнутри, и я не могла больше сопротивляться. Не сегодня. Не в эту ночь, когда завтра всё могло кончиться.

— Я голодна, — выдохнула, и слова вырвались сами, полные жажды — не только крови, но и его.

Марк улыбнулся — медленно, хищно, но в этой улыбке была нежность, которой я не видела давно. Он раскинул руки в стороны, открываясь полностью, без защиты, без страха.

— Я весь твой, Софья, — сказал он, и его голос был как приглашение в бездну.

Я сорвалась с места. Молниеносно, как ветер, как буря. Мои ноги оттолкнулись от пола, и я прыгнула на него — прямо в его объятия. Он подхватил меня мгновенно, его сильные руки сомкнулись на моих ягодицах, прижимая меня к себе. Халат задрался, обнажив кожу. Мои ноги обвили его талию, и в этот миг наши тела столкнулись — нечеловеческие, полные мощи, голода, связи, что пульсировала между нами, как электрический разряд.

Мои клыки удлинились инстинктивно, и я вгрызлась в его шею — глубоко, жадно, без предупреждения. Кровь хлынула на язык: густая, древняя, с привкусом силы, которая была моей с самого обращения.

Она была вкуснее всего, что я пробовала — Архаона, Вельхеора, кого угодно. Это была его кровь. Моя пара.

Марк застонал — низко, рычаще, вибрация прошла по его телу в моё, усиливая каждое ощущение. Его руки сжали меня сильнее, пальцы впились в кожу, но я не чувствовала боли — только жар, только желание, что разгоралось внутри, как пожар.

Я пила, глоток за глотком, чувствуя, как его кровь разливается по венам, утоляя жажду, но разжигая другую — дикую, вампирскую. Мои бёдра прижались к нему плотнее, я почувствовала его возбуждение, твёрдое, настойчивое, и это свело меня с ума. Я хотела его. Всего. Его кровь, его тело, его душу. Мои руки вцепились в его волосы, оттягивая голову назад, чтобы глубже вонзить клыки, и он застонал громче, его тело задрожало.

— Софья... — прорычал он, и в его голосе была мольба, смешанная с экстазом.

Я отстранилась на миг — губы в его крови, глаза пылающие, — и впилась в его губы. Поцелуй был яростным, звериным: наши клыки задевали друг друга, кровь смешалась — его и моя, — и это было как взрыв. Его язык скользнул в мой рот, жадный, требующий, и я ответила тем же, царапая его спину под рубашкой, разрывая ткань. Халат слетел с моих плеч, обнажив грудь, и его руки мгновенно нашли её — сжимая, лаская с силой, которая могла бы сломать смертного, но для меня была идеальной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он развернулся, прижал меня к стене — холодный гипсокартон треснул под ударом. Мои ноги всё ещё обвивали его, и он сорвал с себя рубашку одним рывком, обнажив торс — мускулистый, идеальный. Он мой, только мой.

Я провела пальцами по его груди, оставляя красные полосы, которые исчезали на глазах, и он зарычал, впиваясь в мою шею в ответ. Его клыки прокололи кожу — не глубоко, дразняще, — и волна наслаждения прокатилась по телу, заставив меня выгнуться, прижаться ближе.

Вампирский секс — это не нежность. Это буря, хаос, где тела сталкиваются с нечеловеческой силой, где каждый укус усиливает желание, где кровь и похоть сплетаются в одно. Марк подхватил меня выше, мои ягодицы в его ладонях, и вошёл в меня одним мощным толчком — без подготовки, без промедления. Я вскрикнула — от боли, что мгновенно сменилась экстазом, от полноты, что заполнила меня. Он был огромным, твёрдым, и каждый его движение было как удар молнии: ритмичное, яростное, синхронизированное с биением наших сердец.

Он трахал меня у стены — жёстко, безжалостно, но с такой страстью, что мир сузился до нас двоих. Его руки сжимали мои бёдра, поднимая и опуская меня в такт, и каждый толчок посылал вспышки удовольствия по всему телу — от кончиков пальцев до позвоночника. Мои ногти впивались в его спину, оставляя борозды, он рычал от этого, двигаясь быстрее, глубже.

— Ты моя... — прорычал он, отрываясь от моей шеи, его губы в моей крови, глаза пылающие золотом с алыми нитями.

Я укусила его в ответ — в губу, прокалывая, и вкус его крови смешался с поцелуем, доводя до безумия.

Мы рухнули на пол — он подо мной, я сверху, — и теперь я задавала ритм: бёдра двигались вверх-вниз, сжимая его, требуя больше. Его руки на моей груди, пальцы теребили соски с силой, что граничила с болью, но это только усиливало пожар. Я наклонилась, впиваясь в его шею снова, пила, пока он не зарычал, перекатывая нас — теперь он сверху, вбиваясь в меня с такой скоростью, что пол под нами скрипел, трещал.

Его клыки нашли моё плечо, прокусывая глубже, и я закричала — не от боли, а от оргазма, что накрыл волной, разрывая на части. Моё тело сжалось вокруг него, пульсируя, и он последовал за мной: рык, последний толчок, и жар его семени внутри. Но вампирам не нужна передышка. Мы не остановились. Он перевернул меня на живот, прижал к полу, вошёл сзади — жёстко, доминантно, — и я выгнулась, встречая каждый удар.

Мы катались по полу, меняя позы — как два хищника в схватке, где секс был битвой и капитуляцией одновременно. Укусы повсюду: шея, грудь, бёдра. Кровь текла, заживала, текла снова. Каждый оргазм был взрывом — сильнее предыдущего, вампирская сущность усиливала всё: звуки, запахи, ощущения. Его рык в моё ухо, мои стоны, эхо в квартире. Когда пик накрыл нас в последний раз — я сверху, он внутри, — мир взорвался белым светом, и мы замерли, сплетённые, дрожащие, утолённые.

Я рухнула на него, дыхание тяжёлое, тело всё ещё пульсирующее. Его руки обвили меня, прижимая ближе.

— Не понимаю как ты мог раньше так сдерживаться, когда я была человеком.

Марс рассмеялся, а я поднялась и нежно поцеловала его в губы.

— Будь ты человеком, а я вампиром...

Брови Марка взлетели, а лицо озарила улыбка.

— И что бы ты сделала?

— Убила бы.

Он снова рассмеялся.

— Верю.

Глава двадцать четвёртая.

"В миг перед битвой, когда солнце слепит глаза, а ветер шепчет о смерти, истинная сила — не в клыках, а в тех, кто стоит плечом к плечу. Но даже в единстве таятся тени сомнений, и только огонь воли может их развеять."

— Из личных записок наследного главы клана.

Солнце стояло в зените, безжалостно паля над открытым полем в Лосином острове, у старой дубовой рощи. Трава колыхалась под лёгким ветром, а воздух был густым от напряжения — как перед грозой, когда небо ещё синее, но молнии уже зреют в тучах.

Мы стояли втроём впереди: Софья слева от меня, Архаон справа, с той древней спокойной уверенностью, что раздражала и одновременно внушала уважение.

За нами — наша маленькая армия: Вайлишер с его усталым, но верным взглядом, Александр, сжимающий кулаки, Мира с её бесстрастным лицом и ещё пятнадцать вампиров, что пошли за нами.

Они были на взводе — я чувствовал их нервозность, как электрический ток в воздухе. Никто не говорил, все просто стояли, уставившись на горизонт, где вот-вот должны были появиться Старейшие и их приспешники. Ждали. Ждали войны.

Я повернулся к ним, спиной к полю, и оглядел каждого. Их лица — смесь страха, ярости и надежды — отражали то, что бурлило внутри меня самого. Мы были малочисленны, но это не имело значения. Это был наш выбор. Наша битва.

— Братья и сестры, — начал я, голос вышел твёрдым, как сталь, несмотря на то, что внутри всё кипело. — Сегодня мы стоим здесь не потому, что вынуждены, а потому, что выбрали. Старейшие цепляются за свою власть веками, душат нас законами, что служат только им. Они называют нас предателями, но это они предали наш род — превратили нас в рабов страха и крови. Мы убили Вельхеора, потому что он был символом их тирании. И сегодня мы либо сломаем их, либо падём, пытаясь. Но знайте: это не конец, а начало. Начало мира, где вампиры живут свободно, без цепей Совета. Где мы — не монстры, а те, кто выбирает свой путь.

Я сделал паузу, глядя в глаза каждому. Вайлишер кивнул, его взгляд был полон тихой поддержки.

— Но если среди вас есть тот, кто хочет уйти сейчас, — продолжил я, голос стал тише, но твёрже, — мы не осудим. Это не трусость — это выбор. Уходите, и живите, как можете. Никто не скажет слова против.

Тишина повисла, как тяжёлый занавес. Никто не шевельнулся. А потом Мира заговорила — её голос был ровным, без эмоций, как всегда.

— Как по мне, это полное безумие.

Все повернулись к ней — резко, как по команде. Её лицо оставалось бесстрастным, глаза смотрели в пустоту, будто она просто констатировала факт, а не бросала вызов.

— Нужно было уйти в тень, собрать армию, — продолжила она, не моргнув. — У нас двое из тех, кто может обращать, так вот обратили бы армию да и пришли, разгромили их.

Она пожала плечами, как будто это было очевидно, как дважды два. Приспешники — те пятнадцать — закивали, переглядываясь. Я видел, как идея зацепила их: простая, жестокая логика. Обращать людей, создавать армию из новообращённых — это могло бы перевернуть всё. Но...

Архаон шагнул вперёд, его голос прозвучал спокойно, без гнева, как у учителя, объясняющего урок.

— Это бесчеловечно, — сказал он, глядя на Миру. — Нельзя отнимать жизнь человеческую для собственной выгоды, Мира. Это сделает нас хуже, чем Старейшие. Мы боремся за свободу, а не за новую тиранию.

Она кивнула — медленно, будто осмыслила его слова и приняла их. Её лицо не изменилось, но в глазах мелькнуло что-то вроде понимания. Тишина вернулась, но теперь она была другой — более сплочённой.

И тут из деревьев начала появляться фигура. Тень сперва, потом силуэт — высокий, стройный, с лёгкой усмешкой на лице. Он вышел на свет, одетый в чёрное, волосы растрепаны ветром. Эйдан.

— Тут такое веселье, а меня не позвали, — сказал он, смеясь — легко, заразительно, как будто пришёл на праздник, а не на войну.

Все замерли, а он подошёл ближе, его взгляд скользнул по нам, задержавшись на Архаоне.

— Привет, отец. Давно не виделись.

***

***

Я стоял, уставившись на Эйдана, и мир вокруг на миг сузился до его лица — знакомого, с этой вечной ухмылкой, что всегда скрывала больше, чем показывала. "Отец"? Слово эхом отозвалось в голове, и я перевёл взгляд на Архаона, который выглядел... невозмутимым, как всегда. Но в его золотых глазах мелькнула тень — что-то древнее, болезненное.

— Отец? — спросил я, глядя то на Архаона, то на Эйдана, пытаясь осмыслить. — Ты не говорил, что твой отец — Архаон.

Эйдан лишь пожал плечами, как будто это была мелочь, не стоящая внимания, и скрестил руки на груди. Его улыбка стала шире, но в ней сквозила горечь.

— Ну, о таком не распространяются, — ответил он небрежно. — Он всегда убивал своих жён, и я не мог ему простить убийство своей матери. Перед тем, как уйти, он сказал не распространяться о нём, и ушёл в тень. Меня это устраивало.

Я моргнул, переваривая. Архаон — отец Эйдана? Это объясняло многое: его силу, его независимость, то, как он всегда ускользал от Совета. Но почему молчать веками? Я открыл рот, чтобы спросить, но Софья опередила меня, шагнув ближе к Архаону. Её глаза сузились, голос вышел тихим, но настойчивым.

— Зачем? — вдруг спросила она, глядя прямо на него.

Архаон опустил глаза, его плечи слегка поникли — редкий момент слабости для первого вампира. Он вздохнул.

— Так было нужно.

Тишина повисла, но она была недолгой. Ветер усилился, принеся с собой запах — мускусный, звериный, смешанный с металлическим привкусом вампирской крови. Они пришли. Из-за линии деревьев хлынула волна: волки-оборотни, десять огромных теней с горящими глазами, рычащие и оскалившиеся; за ними — Старейшие, их лица искажённые яростью, и сотни приспешников, вампиров из разных кланов, вооружённых и готовых. Они заполнили поле, как тёмная река, числом превосходя нас в разы.

— Вот сейчас повеселимся, — сказал Эйдан, его голос зазвенел от предвкушения, и он встал рядом со мной, плечом к плечу, как в старые времена.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я повернулся к нему, чувствуя, как напряжение в воздухе сгущается. Его глаза встретились с моими.

— Ты с нами?

Эйдан улыбнулся — тепло, почти братски, и хлопнул меня по плечу.

— А то, — ответил он. — Мы предавали друг друга, брат, но нас вынуждали обстоятельства. Я никогда не злился на тебя по-настоящему, потому что ты был единственным... — он запнулся, голос дрогнул, — моей семьёй.

Враг приближался, но не атаковал сразу. Старейшие вышли вперёд — Лариса во главе, её лицо холодное, как мрамор, глаза пылающие гневом. Она стала верховной теперь, после смерти Вельхеора, — это было видно по тому, как остальные следовали за ней, по ауре власти, что окружала её. Кай и остальные Старейшие стояли позади, их взгляды метали молнии.

— Марк, — произнесла Лариса, её голос разнёсся по полю, низкий и властный, как приговор. — Ты и твои предатели стоите на краю. Убийство Вельхеора — это не просто бунт, это конец вашего рода. Сдайтесь сейчас, и мы будем милосердны: быстрая смерть для вас, пощады для тех, кто одумается.

Софья шагнула вперёд.

— Милосердие? — ответила она, голос полный сарказма. — Вы веками милосердны: казните за любовь, скрываете правду, держите нас в страхе. Нет, Лариса. Сегодня мы заканчиваем вашу тиранию.

Лариса сузила глаза, её губы искривились в презрении.

— Ты, обращённая, думаешь, что знаешь нашу историю? Архаон, — она кивнула на него, — ты стоишь с ними? Ты, кто создал нас всех?

Архаон молчал, но его взгляд был твёрдым, как камень. Откуда она его знает?

Я вмешался, шагнув рядом с Софьей.

— Довольно слов, — сказал я, голос рычащий. — Вы пришли за войной — получите её.

Лариса кивнула, и это был сигнал. Волки зарычали, вампиры двинулись вперёд.

— Волки — наши, — сказал я быстро, оглядывая нашу группу. — Только мы четверо можем справиться с ними: я, Софья, Архаон, Эйдан. Разделимся — по двое на троих, остальных добьём по одному. Остальные — держите вампиров, не подпускайте их близко.

Мы кивнули друг другу, и битва началась — как вихрь, как буря из теней и клыков. Поле взорвалось движением: вампиры неслись друг на друга с нечеловеческой скоростью, тела сталкивались с треском костей, кровь брызгала на траву. Размытые силуэты, прыжки через головы, разрывание на части руками и зубами. Наши приспешники схлестнулись с их армией — Александр рвал горло одному, Вайлишер отбивался от двоих, его сила вспыхивала вспышками.

Волки бросились первыми — десять огромных зверей, мех дыбом, пасти оскалены. Я и Софья взяли на себя троих: они налетели, как таран, но мы были быстрее. Я прыгнул на первого, хватая за шею, круша хребет одним рывком — тело волка разорвалось, как тряпка, голова отлетела в сторону. Софья была молнией: она вонзила клыки в глаз второму, вырвала его, затем разорвала пасть пополам. Третий прыгнул на неё, но я перехватил его в воздухе, ломая лапы, разрывая брюхо — внутренности вывалились на землю.

Архаон и Эйдан работали в паре: Архаон хватал волка за морду, вырывая челюсть, Эйдан прыгал сзади, ломая позвоночник. Их движения были синхронизированы — отец и сын, древняя сила в тандеме. Один волк разлетелся на куски под их руками, другой завыл, когда Эйдан вырвал ему сердце.

Но вот Мира... Она стояла в стороне, но когда волк — один из оставшихся — бросился на неё, все замерли на миг. Она не дрогнула. Её лицо осталось бесстрастным, как маска. Волк налетел, но Мира просто шагнула в сторону — быстро, точно — и схватила его за загривок. Одним движением она разорвала его пополам, как бумагу, кровь хлестнула фонтаном. Мы все уставились: её сила была не меньше нашей.

— Мира? — выдохнул я, отбрасывая остатки волка.

Она пожала плечами, вытирая руки о штаны.

— Я сильнее, чем кажусь, — сказала она ровно.

Битва бушевала: вампиры рвали друг друга — головы отлетали, тела разрывались, кровь окрашивала поле в алый.

Лариса бросилась на Софью — их схватка была вихрем: укусы, царапины, но Софья была быстрее, вырвала ей руку, затем вонзила клыки в шею, выпивая досуха. Кай пал под рукой Архаона — раздавленный одним ударом. Эйдан и я добивали приспешников: прыжки, разрывы, рык. Наши потери были — несколько вампиров пали, но мы держались, наша сила переламывала численное превосходство.

Но вдруг всё изменилось. Враг усилил натиск, их приспешники хлынули волной, окружая нас. Наши ряды дрогнули: Вайлишер упал, раненый, Александр еле отбивался от троих, наши приспешники падали один за другим. Мы проигрывали — числом они давили, их волки уже мертвы, но вампиры не кончались, накатывая, как прилив. Я разрывал одного, но на его место приходили двое, и силы таяли. Это конец, подумал я, чувствуя, как отчаяние вгрызается в душу.

И вот из деревьев начали выбегать ещё волки — их было больше десятка, огромные, рычащие тени, несущиеся через поле. Сердце замерло: это конец. Я посмотрел на Софью. Она смотрела на меня, и в её взгляде была вся наша история — любовь, боль, связь. Её губы шевельнулись беззвучно: "Я люблю тебя". Эти слова ударили в грудь, как удар, давая силы для последнего броска.

Я кивнул ей, готовясь прыгнуть на стаю, но... волки не атаковали нас. Вместо этого они бросились на приспешников Старейших — пасти сомкнулись на горлах, лапы рвали тела, рык смешался с криками умирающих. Они врезались в ряды врагов, сея хаос, разрывая их на части.

Что происходит? Я оглядывался на то что творилось вокруг и не мог поверить своим глазам. Волки за нас?

Движение сзади. Я почувствовал его раньше, чем увидел: резкий порыв ветра, запах чужой крови и злобы. Вампир — один из последних приспешников, высокий, с искажённым от ненависти лицом, — нёсся на Софью сзади, как тень, выскользнувшая из умирающего хаоса. Она стояла, отряхивая руки от крови Ларисы, её золотые глаза ещё горели от адреналина битвы. Она повернулась — резко, инстинктивно, — но не успела. Его рука, как молния, вонзилась в её грудь, прорывая кожу, мышцы, ребра. Кровь хлынула — чёрная в ярком свете солнца, — и Софья упала на колени, хрипя, её глаза расширились от шока и боли.

— Софья! — заорал я, и мой крик смешался с рыком Архаона. Мы оба рванули с места одновременно, как два урагана, земля под ногами треснула от нашего рывка. Мир сузился до неё — до её лица, искажённого агонией, до её рук, прижатых к ране, где торчала рука этого ублюдка. Я чувствовал связь — нашу пару, — она жгла внутри, как раскалённый клинок, крича: спаси её, спаси её, спаси её!

Вампир не спешил вырывать ей сердце. Он стоял, держа её на коленях, его пальцы внутри её груди, и улыбался — медленно, садистски, наслаждаясь моментом. Его глаза горели триумфом, как будто он знал, что это конец.

— Ты умрёшь, — прошипел он, и его голос был полон яда.

Но в этот миг — вспышка. Из-за деревьев выскочил волк — огромный, серый, с горящими глазами, — и бросился на вампира. Зверь налетел, как таран, пасть сомкнулась на его глотке, зубы разорвали плоть с хрустом. Голова вампира отлетела в сторону, кувыркаясь в воздухе, тело осело, рука выскользнула из груди Софьи с чавкающим звуком. Кровь брызнула фонтаном, и волк зарычал, отбрасывая остатки в траву.

Я оказался возле Софьи первым — подхватил её, когда она начала падать вперёд, её хрип стал тише, но она была жива. Жива. Её золотые глаза встретились с моими, полные боли, но и силы — она уже регенерировала, рана затягивалась, но медленно.

— Марк... — прошептала она, и я прижал ее к себе сильнее.

Архаон был рядом, его рука легла на её плечо, глаза полные ярости и страха — редкий момент, когда древний выглядел уязвимым. Мы оба уставились на волка, который спас её. Зверь стоял неподалёку, морда в крови, глаза умные, не звериные. Он начал меняться — мех втянулся, тело скрутилось, кости хрустнули, и через секунду перед нами стоял мужчина. Тот самый — посланник, что приходил в переулок у клуба, с дрожащим голосом передавал сообщение Старейших. Теперь он выглядел иначе: уверенный, с лёгкой улыбкой на губах, голый, но взгляд твёрдый.

— Вы... — выдохнул я, всё ещё держа Софью, помогая ей встать. Её рана закрывалась, она опиралась на меня, но уже дышала ровнее.

Мужчина кивнул, вытирая кровь с лица.

— Я не с ними, — сказал он спокойно, — Никогда не был. Старейшие думают, что все оборотни — их рабы, но не все. Некоторые из нас ждали момента, чтобы ударить. Я видел, что вы делаете — бунт против тирании. И решил помочь. Когда увидел, что этот ублюдок нападает... не смог стоять в стороне.

Софья выпрямилась, её рука сжала мою, но взгляд был на нём — оценивающий, благодарный.

— Спасибо, — прошептала она, голос всё ещё хриплый, но сильный. — Ты спас мне жизнь.

Архаон кивнул ему, его глаза сузились — древний всегда подозревал всех, но в этот раз в его взгляде мелькнуло уважение.

— Ты оборотень, но не с их стаей, — сказал он. — Почему?

Мужчина усмехнулся, оглядывая поле — битва закончилась, последние приспешники Старейших лежали мертвы, наши стояли, тяжело дыша, но живые.

— Потому что я устал быть цепным псом, — ответил он. — Мои зовут меня Рейн. И если вы строите новый мир... мы с вами.

Глава двадцать пятая.

И пусть алая луна станет свидетелем клятвы,

Пусть кровь ночи скрепит приговор.

Два сердца бьются в последний раз,

Один путь — во тьму, другой — в вечный позор!

Архаон — имя твоё отныне,

Предательство — твой вечный знак.

В изгнании будешь скитаться ты,

Пока длится ночей мрак!

И пусть в мире будет тот,

Кто сможет печать разрушить.

Кто сам познал утраты боль,

И кого не сможет тьма спутать.

(Проклятье Архаона)

Солнце всё ещё жгло глаза, но поле теперь было тихим, как после бури. Тела лежали повсюду — разорванные, окровавленные, — а воздух пропитался запахом смерти и земли.

Мы победили.

Мы сделали это.

И мы живы.

Я стояла, тяжело дыша, кровь стекала по рукам, но раны уже затягивались, оставляя только воспоминания о боли. Марк рядом, его глаза горели триумфом, а Архаон... он смотрел в даль, как будто видел дальше, чем мы все.

Я повернулась к Марку, и мир сузился до него одного. Шагнула ближе, обняла его крепко, чувствуя тепло его тела, его силу, что отзывалась во мне эхом. Затем прижалась губами к его губам — страстно и нежно одновременно, как будто в этом поцелуе была вся наша история: боль, любовь, смерть и возрождение. Его руки сомкнулись на моей талии, и я прошептала, отрываясь на миг:

— Я люблю тебя. Всегда любила только тебя.

— Софья, — выдохнул он, и его голос был полон той же нежности, что и мой. Он снова поцеловал меня, глубже, как будто хотел запечатать эти слова навсегда.

Когда мы отстранились, я посмотрела на Архаона. Он стоял чуть поодаль, и в его глазах была боль — глубокая, древняя, как вся его вечность. Сердце сжалось. Я не могла игнорировать это. Подошла к нему медленно, чувствуя, как Марк напрягся за спиной, но он не вмешался.

— Прости, — сказала я тихо, глядя ему в глаза. — Всегда был только он. Я всегда выбирала его.

Архаон кивнул, его губы изогнулись в горькой улыбке.

— Я знаю. И понимаю, Софья.

Он посмотрел мне в глаза, и в его взгляде мелькнуло что-то уязвимое, чего я никогда не видела в этом древнем вампире. Он глубоко вздохнул, как будто собирался с силами.

— Прости меня, — сказал он, голос дрогнул. — Я никогда не рассказывал тебе, как я стал таким. Меня прокляла моя возлюбленная, которую я предал. Я возлёг с её сестрой.

Он опустил глаза, и из них потекли слёзы — редкие, как дождь в пустыне.

— Я любил её как никогда никого не любил, столько веков, столько бесконечной и бессмысленной жизни. Я не могу умереть, меня не могут убить. Ты единственная, с кем я обрёл пару, жаль что твоя пара не я. Прости меня за всё, любимая, прости.

— Тебе не за что просить прощения Архи — прошептала, чувствуя ком в горле.

Я посмотрела на Марка. К нему подошёл Эйдан и положил руку на плечо.

— Никто же не знает, как это происходит, и как мы сами того не зная выбираем себе пару.

Архаон кивнул, а после обнял меня — крепко, как будто в последний раз. Я обняла его в ответ.

А потом жгучая боль пронзила тело, словно по венам пустили огонь.

Он укусил меня.

Я крикнула, пыталась отстраниться, оттолкнуть его, но архаон держал крепко и пил... он пил меня.

Огонь разливался внутри, жгучий, невыносимый. Я кричала.

Слышала, как Марк выкрикнул моё имя, его голос полный ужаса.

Архаон отстранился, и я, схватившись за шею, посмотрела на него. Он плакал, слёзы текли по щекам. А потом его стошнило. Вся кровь, которую он выпил выливалась позывами на землю.

— Что ты сделал? — спросила, чувствуя, что огонь внутри усиливается.

Больно. Очень больно.

Я посмотрела на Марка — Эйдан держал его, навалившись сверху, Марк лежал на земле и не мог пошевелиться. Что происходит? Почему кровь от его укуса внутри кипит?

А потом снова посмотрела на Архаона, и тут его рука пронзила мою грудь — резко, как молния.

Боль взорвалась, затмив всё. Я не могла дышать.

— Только так... – сказал он плача, - я обрету покой.

И вырвал моё сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава двадцать шестая.

Когда мир рушится, остаётся только эхо — крик души, что теряет всё. Тьма, что всегда была моим домом, вдруг стала могилой.

— Из личных записок наследного главы клана.

Время замерло. Я не чувствовал ничего, кроме этой пустоты, что разрасталась внутри, как рана, которую не затянуть. Эйдан отпустил меня — его руки соскользнули с моих плеч, и он отступил, его лицо искажённое, глаза полные чего-то, что я не мог разобрать. Горе? Сожаление? Он прошептал, голос хриплый, как ветер в сухих листьях:

— Прости, брат. Так было нужно.

Я не ответил. Не смог. Сорвался с места, как зверь, рванул к ней — к Софье, что лежала на земле, неподвижная, с пустой дырой в груди, где должно было биться сердце. Её золотые глаза, всегда такие яркие, теперь стеклянные, уставившиеся в небо. Она была мертва. Моя пара. Моя жизнь. Моя Софья. В этот раз навсегда.

Я упал на колени рядом, мои руки дрожали, когда я коснулся её лица. Кровь пропитала землю вокруг, её запах — металлический, сладкий — кружил голову, но не вызывал жажды. Только боль. Разрывающую, невыносимую. Я прижал её к себе, её голова запрокинулась, волосы разметались по траве, и я зарычал — низко, гортанно, как раненый волк. Это не могло быть правдой. Не после всего. Не после победы.

Мои глаза метнулись к Архаону. Он стоял там, с её сердцем в руках — маленьким, окровавленным комком плоти, что ещё подрагивало, как будто не верило в свою смерть.

Я посмотрел на него, и ярость взорвалась внутри, как буря. Хотел рвануть на него, разорвать, вырвать его собственное сердце, заставить почувствовать ту же пустоту. Мои мышцы напряглись, клыки удлинились, но... он пошатнулся. Его ноги подкосились, и он сел на землю — медленно, тяжело, как древнее дерево, что наконец сдаётся времени. Его лицо стало серым, как пепел, но на нём расцвела улыбка — странная, спокойная, почти блаженная.

— Зачем? — спросил я, и мой голос дрожал, срывался, как у мальчишки, — Зачем ты это сделал?

Архаон поднял глаза — теперь тусклые, как угасающие угли. Слёзы всё ещё блестели на его щеках, но в них не было раскаяния.

— Я устал, Марк, — прошептал он, голос слабый, но ясный. — И хочу наконец покой.

Я услышал его сердце. Оно билось еле-еле — тук... тук... — как далёкий барабан, что вот-вот смолкнет. Он держал сердце Софьи в руках, и оно... оно отзывалось эхом его собственного. Как будто они были связаны.

— Получилось, — сказал он, и в его голосе мелькнула нотка триумфа, смешанная с облегчением.

Тук... тук... тук...

Тишина.

Архаон сидел ещё миг, его глаза уставились в небо, улыбка застыла на губах. А потом он упал — просто осел на бок, как сломанная кукла, и замер. Мёртв. Первый вампир, создатель всего нашего рода, лежал на земле, бездыханный, с серым лицом и пустыми глазами. Его сердце остановилось.

Я смотрел на него, и мир вокруг расплывался — слёзы жгли глаза, но я не моргал. Эйдан подошёл ближе, его шаги тихие, но я чувствовал его присутствие. Он опустился на колени рядом, его рука легла на моё плечо, но я сбросил её — резко, как ожог.

— Он... он ждал этого веками, — прошептал Эйдан, голос полный боли. — Его проклятье... только так он мог умереть. Убить свою пару. Это был его единственный выход.

Я не ответил. Не смог. Только прижал Софью ближе, её тело всё ещё тёплое, но жизнь ушла. Ушла навсегда. Поле вокруг нас было тихим — наши выжившие стояли молча, волки Рейна замерли, как статуи, даже ветер затих, будто уважая эту утрату. Я зарычал снова, но это был не рык ярости — это был вой души, что теряла всё.

***

Месяц. Целый месяц прошёл с той битвы, но для меня время остановилось в тот миг, когда её сердце вырвали из груди. Я не уходил. Не ел, не спал — вампирам это и не нужно, но даже жажда отступила, заглушённая горем. Я сидел в той комнате — старой, пыльной, в подвале клуба, где мы спрятали её тело. На столе, под простыней, пропитанной её кровью, лежала Софья. Моя Софья. Её лицо было бледным, как мрамор, глаза закрыты, но я всё равно говорил с ней. Шептал ночами, держал её холодную руку, гладил волосы, что всё ещё пахли ею — дождём, жизнью, которую я отнял когда-то и вернул, чтобы потерять снова.

Дверь скрипнула, и я не поднял глаз. Знал, кто это. Василина и Александр — они приходили каждый день, пытаясь вытащить меня из этой могилы, которую я сам себе вырыл.

— Нам нужно её похоронить, — сказала Василина тихо, но твёрдо. Её голос дрожал — она потеряла подругу, сестру по духу, но держалась ради ребёнка, ради клана. Её шаги приближались, и я почувствовал запах её слёз, смешанный с молоком — она кормила малыша, но всё равно приходила.

— Нет, — отрезал я, не отрываясь от Софьи. Мой голос был хриплым, как ржавчина, — месяцами не использованный для чего-то, кроме шепота к мёртвой.

Александр шагнул ближе, его присутствие — тяжёлое, как всегда. Он был братом, но сейчас казался чужим. Видел во мне слабость, которую ненавидел.

— Марк, ты уже месяц сидишь у её тела. Вампирам нужен лидер. Кланы в смятении — Старейшие мертвы, но хаос не ушёл. Нужно их успокоить, собрать, показать, что мы сильны. Ты — глава. Встань.

Я сжал её руку сильнее, ногти впились в кожу, но она не почувствовала. Не могла.

— Я сказал нет, — прорычал, наконец поднимая глаза. — Я ещё жив. А значит, она...

Слова застряли в горле. Жива? Нет, это была ложь, которую я твердил себе, как мантру. Связь пары — она угасла в тот миг, когда Архаон вырвал её сердце. Я чувствовал эту пустоту каждую секунду, как дыру в груди.

— Марк, — Александр коснулся моего плеча — осторожно, как к раненому зверю. Его пальцы были тёплыми, живыми. — Может, ты ошибся. И не она твоя пара.

Я резко повернулся, злоба вспыхнула, как огонь. Мои клыки удлинились инстинктивно, глаза полыхнули алым.

— Ты думаешь, в этом возможно ошибиться? — прошипел я, голос дрожал от ярости. — Ты чувствуешь свою пару каждую секунду, Александр. Каждое биение, каждую мысль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он отступил на шаг, подняв руки — сдаваясь, но не соглашаясь. Василина стояла позади, её глаза полные слёз, но она молчала. Знала, что слова бесполезны.

И тут... что-то изменилось. Лёгкое, почти неуловимое. Я почувствовал это сначала в воздухе — запах крови, свежей, пульсирующей. Мои глаза метнулись к Софье. Я рывком откинул покрывало. Рана. Та ужасная дыра в её груди, что месяц зияла чёрной пустотой, начала... затягиваться. Медленно, как в замедленной съёмке: края плоти сближались, кожа стягивалась, образуя тонкий шрам, что розовел на глазах. Кровь, засохшая коркой, отшелушивалась, обнажая новую, гладкую кожу.

Сердце — моё сердце — ухнуло, как будто ожило.

Её грудь вздымалась. Едва заметно, но вздымалась. Дыхание. Жизнь.

И тут она открыла глаза.

Серые, нет серебристые, яркие... Они моргнули — раз, другой, — фокусируясь на мне. Её губы шевельнулись, но звук не вышел — только хрип, слабый...

— Софья... — выдохнул я, и мир взорвался. Я схватил её, прижал к себе — осторожно, боясь сломать это чудо. Её тело было тёплым. Живым. Пульсирующим. Связь — она вспыхнула снова, как молния, заливая пустоту светом, болью, любовью. Я зарычал — не от ярости, а от переизбытка всего: слёзы жгли глаза, руки дрожали.

— Как... — прошептал Александр.

Софья моргнула снова, её рука поднялась — слабо, дрожа — и коснулась моей щеки. Её глаза нашли мои, и в них было всё: любовь, боль и... узнавание.

— Марк... — прохрипела она, голос слабый, но её. Моя Софья.

Я поцеловал её — жадно, отчаянно, как будто мог вдохнуть в неё жизнь заново. Её губы ответили — слабо, но ответили. Она жива. Господи, не знаю как, но жива.

Глава двадцать седьмая.

"Возрождение — это не просто возвращение к жизни, а новый огонь в венах, что жжёт старые цепи. Но даже в свете новой эры тени прошлого шепчут: власть — это не корона, а бремя, что может сломать или закалить."

— Из записок Софьи.

Месяц после моего... возвращения прошёл как в тумане. Я проснулась в той комнате, где Марк держал моё тело, и первое, что увидела, — его глаза, полные слёз и неверия. Он прижимал меня к себе так крепко, что я чувствовала каждый удар его сердца, синхронизированный с моим. Но моё сердце... оно было новым? Или тем же? Я не знала. Рана в груди исчезла, как будто её никогда не было, но внутри что-то изменилось. Мои глаза — теперь серебристые, а не золотые, — отражали свет по-новому, и сила во мне пульсировала иначе: не дикая, вампирская, а спокойная, древняя, как у Архаона. Может, его кровь, его укус, его... жертва передала мне что-то. Но об этом я думала позже. Сначала была только радость — быть живой, быть с Марком.

Мы вернулись в Москву, но не в старую квартиру. Клан нуждался в лидере, и Марк, наконец, встал во главе. Старейшие мертвы, их приспешники рассеяны или примкнули к нам. Волки Рейна стали союзниками, а Эйдан... он остался, как брат, которого Марк когда-то потерял. Но власть — это не просто победа. Это ответственность. И вот мы здесь, в замке Старейших — огромном, древнем особняке на окраине города, с высокими сводами, каменными стенами и залами, пропитанными историей. Мы сделали его своим — очистили от теней прошлого, но сохранили, чтобы помнить.

Сегодня мы сидим в главном зале — просторном, с камином, где потрескивает огонь, и длинным столом из тёмного дерева. Я, Марк, Эйдан и... Мира. Она сама захотела быть здесь. После битвы, когда мы увидели её силу — ту, что позволила разорвать волка голыми руками, — она подошла к нам и сказала просто: "Я хочу учиться. Править. Не быть в тени". Её лицо, как всегда, бесстрастное, но в глазах мелькнуло что-то новое — амбиция? Решимость? Мы не стали спрашивать, почему. Может, она видела в нас то, чего не хватало ей самой. Теперь она сидит напротив, её тёмные волосы собраны в хвост, взгляд сосредоточенный, как у ученицы, ждущей урока.

Эйдан развалился в кресле, его ноги на столе, как всегда небрежный, но глаза острые. Он не участвует в "уроке" — просто наблюдает, иногда вставляя шутки, чтобы разрядить воздух. Марк рядом со мной, его рука на моей талии — лёгкое, но постоянное напоминание о нашей связи. Мы переглядываемся, и я киваю: пора начинать.

— Мира, — говорю я мягко, но твёрдо, откидываясь в кресле. Огонь камина отражается в моих серебристых глазах, и я чувствую, как сила внутри меня откликается на слова. — Ты хочешь править. Но правление — это не сила, не клыки, не страх. Это баланс. Ты видела, как Старейшие правили: цепями законов, что душат свободу. Мы не будем такими. Мы строим новый мир, где вампиры — не монстры, а сообщество. Но чтобы вести, нужно понимать: власть — это служба, не корона.

Мира кивает — медленно, её лицо не меняется, но я вижу, как она впитывает каждое слово. Она всегда такая: спокойная, как озеро, но под поверхностью — глубина.

Марк наклоняется вперёд, его золотые глаза встречаются с её взглядом. Его голос низкий, уверенный, с той сталью, что делает его лидером.

— Сначала — доверие, Мира. Без него всё рухнет. Старейшие потеряли его, потому что скрывали правду: о происхождении, о силе, о таких, как Архаон. Мы не будем лгать. Собирай кланы, говори с ними открыто. Расскажи о битве, о жертвах, о том, почему мы победили. Пусть видят, что ты — не тиран, а та, кто стоит с ними плечом к плечу. Но помни: доверие завоёвывается делами. Если обещаешь защиту — защищай. Если обещаешь справедливость — суди честно. Один ложный шаг — и они отвернутся.

Я добавляю, видя, как она хмурится — едва заметно, но для Миры это эмоция.

— И справедливость — ключ. Не как у Старейших, где законы служили элите. Наши законы будут для всех: рождённые, обращённые, даже союзники вроде волков. Запрети бессмысленные убийства — кровь не для развлечения, а для выживания. Поощряй контроль: учи новообращённых, как я училась в Париже. Создай советы — не один, как раньше, а региональные, где голоса всех кланов услышаны. Ты сильная, Мира, мы видели. Но сила — не для подавления, а для защиты слабых. Если кто-то нарушает — суди, но давай шанс на исправление. Не казни за любовь, как они казнили за связь с людьми. Любовь — это сила, не слабость.

Эйдан фыркает, вмешиваясь с ухмылкой.

— Ага, и не забывай про веселье. Править — это не только речи и суды. Устраивай собрания, фестивали крови или что там. Пусть вампиры чувствуют себя живыми, а не тенями.

Мира поворачивается к нему, но её взгляд возвращается к нам. Она молчит миг, переваривая.

— Как избежать предательства? — спрашивает она наконец, голос ровный, но в нём нотка любопытства. — Старейшие пали из-за него.

Марк кивает, его рука сжимает мою — воспоминание о Архаоне всё ещё болит.

— Предательство рождается из страха и обиды. Будь открытой: слушай жалобы, решай споры быстро. Создай стражу — не волков-рабов, а добровольцев, лояльных. Но главное — будь примером. Если ты честна, они последуют. И помни о балансе с людьми: мы не охотимся без причины. Мир сосуществования, не войны. Если кланы увидят, что под твоим правлением они процветают — без голода, без преследований, — предательство станет редкостью.

Я улыбаюсь ей — тепло, ободряюще.

— И не бойся ошибок, Мира. Я ошибалась: в Париже, в битве, в чувствах. Но ошибки учат. Правь с сердцем — не холодным, как у Старейших, а живым. Ты не одна: мы здесь, Эйдан, Рейн, другие. Клан — семья, не армия. Если будешь помнить это, ты станешь великой правительницей. Лучше, чем мы могли мечтать.

Мира кивает снова — на этот раз увереннее. Её глаза вспыхивают — не золотом, как у нас, но своей силой. Она встаёт, кланяется слегка.

— Я поняла, что дальше?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Пять лет спустя...

Я стою в послеоперационной палате, где воздух пропитан запахом антисептика и свежих повязок. Мои руки всё ещё в перчатках, хотя операция закончилась час назад — сложная, с разрывом селезёнки у молодого парня после аварии. Он лежит на койке, бледный, но уже приходит в себя, моргает под ярким светом ламп. Я проверяю мониторы: пульс стабильный, давление в норме. Пять лет назад я бы не поверила, что вернусь к этому. К медицине. К человеческой жизни, где я спасаю, а не отнимаю.

— Доктор — хрипит пациент, поворачивая голову. Его глаза мутные от анестезии, но в них благодарность. — Вы... спасли меня. Спасибо.

Я улыбаюсь.

— Всё будет хорошо, — говорю, поправляя капельницу. — Отдыхайте. Завтра снимем дренаж.

Он кивает, веки тяжелеют, и он засыпает. Я снимаю перчатки, бросаю в контейнер и выхожу в коридор. Больница гудит: звонкие голоса медсестёр, писк аппаратов, шаги по линолеуму. Дежурство только начинается — ночь впереди, полная экстренных случаев.

Телефон в кармане халата вибрирует. Я достаю его — мама. Улыбка невольно трогает губы. Она звонит чаще, с тех пор как я пришла и все рассказала. Я не хотела проживать жизнь без нее. Не хотела что бы она доживала свою жизнь, думая что меня нет.

— Привет, мам, — отвечаю, прижимая телефон к уху и шагая к ординаторской.

— Софи, солнышко! — Её голос тёплый, как всегда, с той ноткой упрямства, что не даёт мне отказать. — Ужин сегодня. У меня. С Марком. Я всё приготовила: твои любимые блины с икрой, салат, тот пирог с вишней. И... сюрприз.

Я закатываю глаза, но сердце сжимается от нежности. Пять лет — и она всё ещё пытается собрать семью, как будто ничего не изменилось.

— Василина с ребёнком придёт, Александр, может, даже Эйдан заглянет.

— Мам, я на дежурстве, — вздыхаю, заходя в ординаторскую и падая в кресло. — Ночь впереди. Операции, приёмное... Не получится.

— София! — Её тон становится стальным. — Сегодня мой день рождения! Пятьдесят пять, между прочим. Хоть раз в жизни сделай, как я прошу. Поменяйся с кем-нибудь. У тебя коллеги — нормальные люди, поймут. Марк уже согласился. Не подводи маму.

— Ладно, мам, — сдаюсь, улыбаясь в трубку. — Поменяюсь.

— Вот и умница! — Она сияет, я слышу это в голосе. — Жду. Целую!

***

Зал был полон жизни — той, что мы так долго отвоёвывали. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая золотистые блики на лица собравшихся: Марк слева от меня, его рука небрежно лежит на спинке моего кресла, пальцы иногда касаются моего плеча, посылая искры по коже; Эйдан напротив, с его вечной ухмылкой, развалился, как король на пиру; Мира рядом с ним, её бесстрастное лицо иногда смягчается лёгкой улыбкой — редкость, но настоящая. А дальше — мама с её бойфрендом, Алексеем, тем самым "достойным мужчиной".

Василина с Александром, их малыш уже подрос и носится где-то в соседней комнате под присмотром; Рейн с парой своих волков, которые теперь не стесняются человеческого облика за столом; и ещё куча знакомых из клана — те, кто пережил битву и строил новый мир с нами.

Вино лилось рекой с нотками вишни и специй. Смех перекатывался по залу, как волны. Эйдан только что рассказал анекдот про то, как в битве один из его "бывших предателей" пытался укусить волка Рейна за хвост и остался без клыков. Все заржали — даже Мира фыркнула, прикрыв рот рукой.

— Эйдан, ты бы лучше рассказал, как сам в тени прятался веками, — подколол Марк, его глаза блестели от веселья. — А то хвастаешься чужими неудачами.

— Эй, брат, — Эйдан поднял бокал, — я прятался, чтобы выжить. А ты? Сидел у тела Софьи месяц, как романтик из старых фильмов. "О, моя бессмертная любовь!" — он театрально закатил глаза, и зал взорвался хохотом.

Я толкнула Марка локтем, но сама хихикала — не могла удержаться. Эти подколки были нашим способом справляться с прошлым. Боль не ушла, но смех делал её терпимой.

Вдруг Алексей встал — высокий, с седеющими висками, в простом свитере, который мама ему связала. Он кашлянул, привлекая внимание, и поднял бокал. Зал затих, все повернулись к нему с любопытством.

— Друзья, — начал он, голос тёплый, с лёгкой дрожью волнения. — Я не из вашего... мира. Но за эти годы я увидел, что вы — семья. Настоящая. Мария Геннадьевна, — он повернулся к маме, её глаза уже блестели от слёз, — ты сделала мою жизнь полной. Мы собрали вас здесь не только что бы справиль день рождение, но и также сообщить... Мы расписались. На прошлой неделе.

Мама кивнула, сжимая его руку, и улыбнулась.

Зал взорвался аплодисментами, поздравлениями, обнимашками. Василина вскочила первой, обняла маму:

— Наконец-то! Ты заслужила счастье! Александр хлопнул Алексея по плечу, Рейн поднял бокал с рыком одобрения. Даже Мира встала, кивнула — её версия поздравления.

Я обняла маму крепко, шепнув:

— Я рада за тебя. Правда.

Когда шум утих, Марк наклонился ко мне, его дыхание коснулось уха, посылая мурашки.

— А когда ты станешь моей женой?

Я повернулась и улыбнулась.

— Может, когда ты позовёшь меня выйти за тебя?

— Так я зову. Выходи за меня.

Я рассмеялась — звонко, от души, и покачала головой.

— Нет.

— Ну же, Софья, сколько можно? — он притворно вздохнул, но в глазах была нежность, та, что связывала нас крепче любых клятв.

Я откинулась в кресле, глядя на него, и внутри всё теплело. Пять лет. Целых пять лет прошло с той битвы, с моего "возрождения". Мир изменился — радикально, но не в хаосе, а в гармонии, которую мы выстраивали по кирпичику. Жизнь с вампирами стала... нормальной? Нет, лучше — свободной. Контракты остались, куда без них. Люди всё так же продавали свою кровь. Но теперь это строго контролировал только Марк. Он не отдал это никому — ни Мире, ни советам. "Кровь — основа всего, — говорил он. — Один сбой, и мы скатимся в старые времена".

Он продолжал управлять клубом, и теперь только там под присмотром, могли питаться вампиры. В других городах, странах сделали тоже самое. Все под контролем, что бы не было соблазна убить.

А Мира... она стала правителем. Старейшей — новой, но не как те, старые тираны. Она отобрала себе помощников: Эйдана для разведки и шуток, Рейна для альянса с волками, пару умных рождённых для законов. И справлялась прекрасно. Её все уважали — не боялись, а именно уважали. Потому что она слушала. Создавала региональные советы, где обращённые имели голос наравне с чистокровными. Запретила бессмысленные убийства, ввела уроки контроля для новичков — как Архаон учил меня в Париже. Фестивали крови? Эйдан настоял, и они стали хитом: музыка, танцы, безопасная охота, но только для тех кто сам на нее согласен. Люди тоже не прочь поиграть со смертью и таких оказалось много. Мира правила с балансом — жёстко, но справедливо. "Сила без сердца — пустота", — говорила она, и мы знали, что это эхо наших уроков.

Я смотрела на стол — на смеющихся, на маму с Алексеем, на Марка, который всё ещё ждал моего "да" с притворной обидой, — и думала: это наш мир. Не идеальный, но наш. Связь с Марком пульсировала, как всегда, напоминая: мы пара. Вечная. Но свадьба? Пусть подождёт. У нас впереди вечность для "да". А пока — смех, вино и эта семья, что выдержала всё.

Эпилог

Архаон.

«Любовь требует крови — не как расплату, а как доказательство:

капля за каплю, рана за рану, сердце за сердце.

Жизнь же продаёт себя за смерть — не из жадности, а по закону:

всякий дар имеет обратную сторону, и эта сторона — тишина».

Сложно понять что такое любовь, пока ты не начинаешь любить.

Сегодня вновь вернулся к этому вопросу — что есть любовь? Сколько веков я наблюдаю за людьми, изучаю их порывы, их слёзы и смех, их преданность и предательство — а всё равно не могу уложить это чувство в чёткие категории. Возможно, в этом и суть: любовь не поддаётся систематизации. Она — как лунный свет на воде: кажется осязаемой, но стоит протянуть руку — и остаётся лишь дрожь на поверхности.

Я помню, как в первой своей человеческой жизни считал любовь слабостью. Юный, самонадеянный, я думал: «Разве можно потерять разум из‑за взгляда, слова, прикосновения?» Теперь, прожив века, понимаю: именно в этом безумии — вся суть. Любовь — это момент, когда ты перестаёшь быть только собой. Ты становишься отражением другого, его дыханием, его болью, его радостью. И в этом отражении видишь то, чего не видел прежде: истинную глубину собственного существа.

Странно, но лишь став не‑живым, я научился любить по‑настоящему. В бессмертии есть парадокс: чем дольше живёшь, тем острее чувствуешь мимолетность каждого мгновения. И потому любовь, которая и так длится лишь миг, становится для меня драгоценнее всего. Я знаю, что её хватит на год, на десять лет, может быть, на век — но не на вечность. И именно эта конечность делает её такой невыносимо прекрасной.

Иногда я спрашиваю себя: не обманываю ли я себя? Не придумываю ли смысл там, где его нет? Но потом вижу, как человек смотрит на любимого — и понимаю: нет обмана. Есть только свет, который рождается между двумя душами и на мгновение освещает всю тьму мироздания.

Может быть, в этом и есть моё проклятие: знать, что любовь конечна, и всё равно отдаваться ей без остатка. Но, возможно, в этом же — и моё спасение. Ведь только любя, я чувствую, что ещё существую. Что я — не просто тень, блуждающая между мирами, а нечто большее.

***

— Не смей мне врать! — услышал мужской голос, совсем рядом, когда я проходил мимо какой то многоэтажки. Не знаю почему, но женский голос заставил меня остановится.

— Отпусти…

Ей больно.

Секунда и я уже стою возле той самой двери. Грохот. Он ударил ее. Я толкнул дверь — она с грохотом распахнулась, ударившись о стену. В полумраке комнаты я увидел её.

Время словно остановилось.

Она сидела, прижавшись к стене, дрожащая, с раскрасневшимся лицом и слезами, стекающими по щекам. Её волосы в беспорядке обрамляли лицо, а глаза — огромные, полные страха и боли.

И в этот миг мир взорвался.

Меня накрыло волной ощущений, от которых задрожали все фибры души. Запах — тонкий, едва уловимый, но пронзительный, как молния. Аромат свежей крови, слёз, тёплой кожи и чего‑то неуловимого, что могло быть только её сутью. Он проник в лёгкие, обжёг изнутри, заполнив каждую клетку моего бессмертного тела.

Сердце вдруг забилось — глухо, мощно, отчаянно. Я почувствовал, как кровь вспыхнула огнём, заструилась по венам, пробуждая то, что казалось навсегда утраченным.

В голове зазвучала мелодия — не из этого мира, не из этой реальности. Это была её песня, её сущность, её душа, говорящая со мной на языке, который я не слышал веками. Каждый звук отзывался в моём теле, заставляя кожу гореть, а клыки — непроизвольно удлиняться.

Её глаза… В них я увидел всё: страх, боль, отчаяние — и что‑то ещё. Что‑то, что пробудило во мне древнее, первобытное чувство. Защиты. Собственности. Любви.

Я понял.

Это она.

Та, кого я искал сквозь века. Та, чья кровь зовёт меня, как магнит. Та, чьё сердце бьётся в унисон с моим, даже если она ещё не осознаёт этого.

Каждый нерв в моём теле кричал: «Моя. Только моя». Я почувствовал, как внутри просыпается зверь — не тот, что жаждет крови, а тот, что готов разорвать любого, кто посмеет к ней приблизиться.

— Марк, я надеюсь, ты его не убьёшь? — произнесла девушка.

— Какой ещё Марк? — голос мужчины дрожал, пока он судорожно оглядывался по сторонам, пытаясь меня найти. Я двигался бесшумно, игрался, наслаждался.

— Прошу прощения, госпожа, — сказал, остановившись напротив них. - Я оказался случайным свидетелем насилия и не мог пройти мимо.

— Кто ты такой? Что тебе нужно? — прошипел ублюдок, всё ещё сжимая в руке пистолет.

Я сделал шаг вперёд и он напрягся. Я слышал как стучало его сердце. Страх, я знаю этот запах и я в восторге.

— Мне нужно лишь одно — чтобы ты больше не причинял вреда этой женщине.

Я двинулся, и вот уже удерживаю одной рукой это животное.

— С вами я разберусь позже, — бросил ему и повернулся к девушке. — Вы в порядке, госпожа?

— Д-да.

— Прошу, не бойтесь, я не причиню вам вреда.

— Вас послал Марк?

— Уж точно нет, — услышал голос Главы и повернулся. Марк. Мой потомок. Он что тут делает?

Марк не мешкал, сорвался с места и прижал меня к стене. Сильный гаденыш, но не сильнее меня. Я поддался. Не сейчас. Нельзя что бы меня расскрыли.

— Ты кто такой? – прорычал он мне в лицо.

— Я хочу жить при вашем дворе, хочу служить вам, господин.

— Откуда ты? — снова прорычал Марк.

— Я служил Элис Моррнет много сотен лет, был её правой рукой, но я устал от её безумия и сбежал.

— Имя!

— Майклс Файербрайт.

***

Мог ли я ее спасти от Элис? Мог.

Почему не стал? Потому что думал, только так смогу освободиться.

Подумал, что так даже лучше, что не мне придется ее убивать. И сколько же мне пришлось потратить усилий, что бы не ворваться туда и не вырвать ее из рук Марка.

Но... когда понял, что он делает остановил себя. Он ее обращает.

Как я понял? Да очень просто. Когда я обращаю, мое сердце останавливается. Не на долго, лишь на тот момент пока я пью и с ядом передаю свою силу. В тот момент я услышал лишь одно сердцебиение и это сердце Элис. Он не убил ее. Обратил. Понял ли Марк что сделал?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нет.

Он ее похоронил. и сразу после того как все разошлись я забрал Софью. Забрал и увез в Париж. Она моя. Моя надолго.

***

О, Софья… Душа моя, проклятие моё.

Каждый миг с тобой — как хождение по лезвию клинка. Я вижу, как ты борешься, как рвёшься из оков, что он невольно на тебя возложил. В твоих глазах — огонь, который не погасить ни вечностью, ни кровью. Ты ненавидишь то, во что превратилась, и ненависть эта жжёт тебя изнутри.

Я любил тебя ещё тогда, когда ты была смертной. Любил твою непокорность, твой смех, твой взгляд, в котором всегда таилась искра неповиновения. И теперь, когда ты стала подобной мне, эта искра разгорелась в бушующее пламя.

Ты не пьешь кровь — назло мне, назло себе, назло самой природе, что теперь владеет тобой. Ты думаешь, что этим ты побеждаешь? Что этим ты сохраняешь себя?

О, как же ты ошибаешься, мой огонь.

Ты всё ещё тянешься к нему — даже сквозь ненависть, даже сквозь отвращение к тому, что мы теперь есть.

Эта связь, рождённая в миг его рокового обращения, крепче любых цепей. Она пронизывает вас, как корни древнего дерева, сплетаясь в незримом танце судьбы.

Я смотрю на тебя и вижу: ты разрываешься между двумя мирами. Между тем, кем ты была, и тем, кем ты стала. Между человеческой гордостью и вампирской сущностью. Ты отказываешься принять новую природу — и в этом твоя погибель. Но в этом же — твоя невероятная, безумная красота.

Иногда мне кажется, что я должен отпустить тебя. Дать тебе уйти, позволить искать свой путь. Но как я могу? Ведь без меня ты погибнешь — либо от голода, либо от рук тех, кто не знает пощады. А я… я не могу потерять тебя. Даже если ты ненавидишь меня, ненавидишь всех нас.

***

Мы вошли туда, где находился Марк. Он был слаб в цепях. и кажется даже не понял, что реальны.

Софья замерла на миг, увидев его. Её дыхание сбилось — еле заметно, но для меня, с моим чутьём, это было как гром. Я почувствовал это мгновенно — как удар в грудь. Связь. Та, что рождается не от слов, не от прикосновений, а от крови, от сути. Пара. Настоящая, не иллюзия.

Сердце моё — то, что осталось от него после веков — сжалось. Я знал это ощущение: когда две души сплетаются, как корни под землёй, невидимые, но неразрывные. Я чувствовал эхо их биений — синхронное, как один пульс. Марк поднял голову, его глаза встретили её, и в них вспыхнул свет — не просто узнавание, а огонь, который разгорается только для пары. Софья не сказала ни слова, но её тело отреагировало, а в воздухе запахло её жаждой — не к крови, а к нему.

Я понял в тот миг. Окончательно, без сомнений. Она образовала пару с ним. С Марком, моим потомком, тем, кого я наблюдал из тени с его рождения. Ирония судьбы жгла, как яд. Я спас её, учил, любил — да, любил, хоть и не смел признать это вслух. А она... её сердце выбрало его. Не меня, древнего, вечного, а его — молодого, сломленного, но настоящего. Боль пронзила меня, острая, как клинок, но я спрятал её за маской спокойствия. Не время для ревности. Не здесь, где Старейшие ждали нашей ошибки.

***

Я знал, что этот миг неизбежен. Смотрел на неё — на Софью, мою пару, мою надежду на конец, — и сердце, это проклятое сердце, сжималось от боли, острой, как клинок, вонзающийся в плоть.

— Прости, всегда был только он. Я всегда выбирала его.

Я почувствовал, как внутри что-то рвётся: не тело, а душа, что веками ждала освобождения. Но я кивнул, заставил губы изогнуться в горькой улыбке, маскируя агонию.

— Я знаю. И понимаю, Софья, — сказал я, голос ровный, но внутри бушевала буря. Как же больно было признавать: она любит его, а не меня. Вечность научила меня скрывать чувства, но эта правда жгла, как огонь в венах.

Я смотрел ей в глаза, и в них отражалась вся моя уязвимость — та, что я прятал от мира веками. Глубоко вздохнул, собирая силы, чтобы выговорить правду, которую держал в себе слишком долго.

— Прости меня, — сказал и голос дрогнул, выдавая трещину в броне. — Я никогда не рассказывал тебе, как я стал таким. Меня прокляла моя возлюбленная, которую я предал. Я возлёг с её сестрой.

Слёзы — редкие, как капли дождя в пустыне — покатились по щекам.

— Я любил её как никогда никого не любил, столько веков, столько бесконечной и бессмысленной жизни. Я не могу умереть, меня не могут убить. Ты единственная, с кем я обрёл пару, жаль что твоя пара не я. Прости меня за всё, любимая, прости.

Каждое слово вырывалось с болью, как будто я выдирал куски из собственной души. Она — моя пара, но её сердце принадлежит другому. Эта ирония разрывала меня, заставляя чувствовать себя ещё более проклятым, чем раньше.

— Тебе не за что просить прощения, Архи, — и ком в горле встал, мешая дышать. Я увидел, как она смотрит на Марка — там, где Эйдан положил руку ему на плечо. Сын знает что я хочу сделать, и сделает все, что бы мне ни кто не мог помешать.

— Никто же не знает, как это происходит, и как мы сами того не зная выбираем себе пару.

Я кивнул, скрывая агонию, и обнял её — крепко, в последний раз. Её тепло проникло в меня, и я вдохнул её запах, зная, что это прощание. Она обняла в ответ, и в этот миг решимость окрепла: пора.

А потом я укусил её. Клыки вонзились в шею — резко, инстинктивно, — и мир сузился до вкуса её крови. Моё сердце — то, что веками билось ровно, без эмоций, — на миг остановилось, замерло в тишине, как в момент обращения. Я пил её, чувствуя, как жидкость течёт по горлу, обжигая, отравляя. Кровь вампира — отвратительна, как гнилой яд, густая, с привкусом смерти и чужой силы. Рвотные позывы подкатили сразу — желудок взбунтовался, горло сжалось, тело кричало: "Выбрось это!" Я сдерживал их изо всех сил, стискивая зубы, заставляя себя глотать.

"Пусть поможет, пусть сработает

.

Никогда ещё не пробовал обращать вампира — это было безумием, экспериментом на краю. Может, моя древняя кровь, смешанная с её, сломает проклятье? Может, это изменит её, сделает сильнее. Возродит? Надежда и боль сплетались, пока я пил, игнорируя тошноту, что накатывала волнами.

Она крикнула, пыталась отстраниться, оттолкнуть меня, но я держал крепко, не отпуская. Огонь разливался и во мне — жгучий, невыносимый, как эхо её боли. Слышал, как Марк выкрикнул её имя, голос полный ужаса, и это только усилило мою агонию.

Наконец я отстранился, слёзы текли по щекам, смешиваясь с её кровью на губах. А потом меня стошнило — вся кровь, которую я выпил, выливалась позывами на землю, тело извергало яд, как будто отвергало саму идею. Я плакал, не в силах остановиться, чувствуя, как силы уходят.

— Что ты сделал?

Она посмотрела на Марка — Эйдана, который держал его, навалившись сверху, не давая пошевелиться.

Я посмотрел на неё, и решимость вернулась. Рука пронзила её грудь — резко, как молния, пальцы сомкнулись вокруг сердца. Боль взорвалась и во мне — не физическая, а душевная, разрывающая на части. Я чувствовал её агонию через связь пары, как свою собственную.

— Только так... Я обрету покой.

И вырвал её сердце, а затем сразу почувствовал... легкость. Получилось. Я... я свободен.

Не было боли, уже не было ни чего. Вот он... покой и долгожданная темнота.

Конец