Тень Луны

Глава 1. Первая встреча

Меня зовут Леся и я оборотень. Хех, звучит как начало исповеди. Но нет, я не исповедуюсь, а лишь рассказываю вам свою историю.

В нашем мире все давно знают и об оборотнях, и о вампирах и даже о наследниках драконов. Кого только нет в нашем мире. Законы стаи просты и стары, как мир - на совершеннолетие в полнолуние волчица непременно находит своего волка, а волк - волчицу и под луной скрепляется брак и бла бла бла. Меня от одной этой перспективы – стать чьей-то «самкой» в восемнадцать – тошнило. В семнадцать я сбежала в мегаполис. Здесь можно затеряться. Голод полнолуния здесь гасят в специальных заведениях. Я ими не пользовалась. Три года я справлялась сама, благо человеческая изобретательность подарила миру кучу увесилительных приспособвлений. Я брала отгул и сутки напролет предавалась забвению в одиночку. Лучше так, чем быть привязанной к кому то на веки вечные.

Но не в этот раз.

Накануне луны, выпавшей на мое двадцатилетие, зов был таким сильным, что разум затуманивало. Тело выкручивало, будто в тисках. Мысли спутались, осталась только животная, всепоглощающая нужда.

«Сдаюсь, – прошипела я сама себе. – Пора. Иначе сойду с ума».

Открыла ноутбук, вбила в поиск: «бары для полнолуния». Список был скромным, но он был. Клуб «Зов Луны». Боже, какое банальное название. Вычурно и пафосно. Но отзывы ничего, а главное – дресс-код: маски. Анонимность. Чистый животный сброс, секс без обязательств. То, что доктор прописал.

Набрав номер, я услышала молодой мужской голос. Парень. Неловкость сдавила горло.

— Здравствуйте, — мой голос прозвучал неестественно высоко.

— Добрый день, — ответил он на том конце провода. — Чем могу помочь?

— Я хотела бы записаться… на эту Луну, — прочистила я горло, стараясь звучать увереннее.

— Прекрасно. Вы придете одна или в паре?

— Одна.

— Хорошо. Ваше имя и возраст? — спросил он деловито.

— Олеся. В полнолуние будет двадцать.

— Леся… Прекрасный возраст, — его голос смягчился, стал нарочито бархатным. — Я вас записал. Правила просты: никаких настоящих имен, маски не снимаем. У нас клуб, а не сватовство. Придумайте ник для бейджика.

Я на секунду задумалась. — Пусть будет «Белая Волчица».

На том конце повисла короткая, но красноречивая пауза.

— О! — в его голосе вспыхнул неподдельный, почти жадный интерес. — Вы из белых? Редкость в наши дни. Мы очень рады, что вы выбрали наш клуб. Белых, на моей памяти, у нас еще не было. Что ж, я вас записал. Завтра в 19:00. Двери открываются за пару часов до полнолуния.

«Спасибо», — сдавленно бросила я и быстро положила трубку. Ладони были влажными. Ну вот, Лесь, договорилась. Точка невозврата пройдена. Меня охватила странная смесь страха, стыда и обреченной решимости.

Перед походом в клуб нужно было подобрать наряд. Магазин «Волчица и приятности» встретил меня знакомым ароматом лаванды и кожи. И вот удача — прямо у входа я столкнулась с Риной, подругой из старой жизни.

— Лесь! Какая встреча! — она порывисто обняла меня, сияя. — Ты в магазин? Неужели нашла своего волка и готовишься к Луне? Ну наконец-то! А то сколько можно в девках ходить!

Ее слова упали, как камень на сердце. Я натянула улыбку.

— Рина, боже, нет! Я просто собралась в бар и решила купить что-то… на эту ночь.

— В бар? — ее глаза округлились от изумления. — Ты серьезно?

— Да! — я попыталась звучать легко. — Ты же знаешь, я заядлая холостячка. Не хочу становиться чьей-то самкой. Мне всего двадцать! Рано. А так… побаловаться, сбросить напряжение.

Рина нахмурилась, отвела меня в сторону и понизила голос до тревожного шепота.

— Лесь… а ты… того… с кем-нибудь хоть делала это?

— Нет, — так же шепотом призналась я, чувствуя, как горит лицо. — А что?

— Лесь, в бары девственницы не ходят! — выдохнула она, глядя на меня с ужасом. — Их не пускают! Это же негласное правило! На тебя набросятся, могут порвать… Ты не понимаешь инстинктов!

— Ой, перестань! — я отмахнулась, хотя внутри все сжалось. — Найду кого-нибудь поспокойнее и симпатичного. Договорюсь.

— Лесь, смотри… — она взяла меня за руку. — Если обман вскроется, волк может не просто тебя взять. Он может… пометить, как свою. По-настоящему. А тогда пиши пропало. Свободе конец.

— Да не пометит! — попыталась я убедить ее и себя. — Мне нужен только секс!

— А ему? — одним этим вопросом она обезоружила меня.

— Да там, по любому, такие же заядлые холостяки, — пожала я плечами, делая вид, что уверена. — Все будет нормально.

— Ну, смотри… — Рина не сдавалась. — Может, тебя свести с моим братом? Он как раз приезжает. Парень хороший, заботливый…

— Ой, нет, Рин! — я поморщилась. — Мне сватовства в клане хватило на всю оставшуюся жизнь.

— Ну, как знаешь… — вздохнула она. — Вдруг бы твой волк пару в нем нашел. И мы бы родственниками стали.

— Не-не, это как-нибудь без меня, — я выскользнула из ее объятий. — Я пойду, Рин, мне еще платье выбирать.

На вешалках висели откровенные наряды из кожи и кружева. Я с тоской посмотрела на них и выбрала самое скромное — короткое белое платье из блестящей ткани, с глубоким декольте. Оно было до неприличия коротким, но хоть не делало меня похожей на жрицу порока. Один раз надеть и всё.

Придя домой тут же села на диван и набрал начальник Артур Львович,

— Добрый день, это Леся

—Да, Леся, говори , - сказал он как-то сдавленно ..

—Кхм, завтра я не смогу быть на связи. В больницу иду на обследование.. Прошу у вас отгул.

—Да, без проблем, я завтра сам в разъездах буду.. И, кстати, я еще с тобой не знаком лично, хотя пол года ты работаешь в нашей компании. Через два дня я жду тебя в нашем головном офисе.

—Да, хорошо! Обязательно приду!

—Захвати еще с собой папку с наработками по твоей манге. Мы повысили рейтинг до 21+ , нужно будет изменить стилистику. Фанаты требуют 21+. Справишься? Если нет, отдам проект другому, а ты возьмешь снова 15+.

—Справлюсь конечно, не беда!

— Вот и хорошо, завтра отдыхай, после завтра у меня.

—Спасибо, Артур Львович!

Повесив трубку я выдохнула, день свободный, а после - знакомство с главой издательства « АиЛ». Заодно и поинтересуюсь , что значит АиЛ. На счет А догадываюсь - Артур, а дальше. Очень уж интересно.

Вечер прошел в доработках и переработках эскизов для персонажей манги. 21+ рейтинг - это голый секс, члены и более чувственные тексты.. Хех, как раз на натуре завтра и посмотрю, раз в клуб иду. Смущал ли меня рейтинг 21+?

Вот нисколечко, а чего смущаться, я ж просто рисую персонажей. Нужны члены, будут члены, да хоть тентакли. Не себя ж рисую. Вообще за два года работы в издательстве и пол года под руководством Артура я чего только не рисовала и не писала. Правда да, лично с начальником не знакома была, ну и он, в конце концов, не святой мальчик явно, поэтому смущения быть не должно…

С этой мыслью я отложила ноутбук и проспала до утра, а с утра начала сборы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вечером, стоя перед клубом «Зов Луны», я чувствовала, как воздух буквально вибрирует от сдерживаемого возбуждения. Десятки взглядов скользили по мне. Я поправила белую маску, скрывавшую половину лица, и сделала шаг вперед.

Ко мне подошел молодой администратор, тот самый, с которым я говорила по телефону.

— Ваш ник? — спросил он, и его взгляд, полный нескрываемого любопытства, пробежался по мне с ног до головы.

— Белая Волчица, — ответила я, и тут же почувствовала, как окружающее шептание стихло, а на меня обернулись почти все присутствующие. Мурашки побежали по спине.

— Это вы… — в его глазах вспыхнула та самая тревожная, оценивающая искорка. — Приятно познакомиться лично. Держите ваш бейджик. И проходите быстрее, — он наклонился чуть ближе и добавил с усмешкой, — а то вас тут съедят, не дождавшись Луны.

Внутри пахло дорогими духами, кожей, деревом и животными инстинктами. В полумраке, под приглушенный стук сердца, на бархатных диванах тела сплетались в немых, откровенных объятиях. Боже, какие сюжеты для манги… Хоть сейчас садись и рисуй. Я попыталась отогнать профессиональные мысли и осмотрелась.

И тогда мой взгляд упал на него. На втором этаже, на перила, оперся высокий, широкоплечий мужчина. В руке он держал бокал с темно-янтарной жидкостью. Его черная маска скрывала лицо, но не могла скрыть позу — позу хищника, спокойного и уверенного в своей силе.

И в этот момент он повернул голову и посмотрел прямо на меня.

Время замерло. Его глаза, ярко-желтые, приковали меня к месту. Они не просто смотрели — они пронзали, сканировали, видели насквозь. Я услышала собственный писк, похожий на звук, который издает загнанный заяц. Он медленно, будто пробуя воздух на вкус, втянул ноздрями воздух. Его грудная клетка расширилась. И тогда из его груди вырвался низкий, гортанный, абсолютно звериный рык. Рык альфы. Рык, оповещающий всех о том, что он нашел свою добычу. Свою пару.

Бежать! — просигналил мозг, отключив все остальные чувства. Ноги сами понесли меня. Я ринулась к первой же двери, ворвалась в темную комнату и захлопнула ее за собой, прислонившись спиной к прохладному дереву. Сердце колотилось так бешено, что я почти не слышала ничего вокруг. Он здесь. Тот самый. И он меня узнал. Это конец. Всему конец. За дверью послышались твердые, размеренные, неумолимые шаги. Они приближались. Я зажмурилась, пытаясь стать невидимой.

Дверь открылась без стука. Он вошел, и его крупная фигура заполнила собой все пространство комнаты. От него исходил тот же дикий, древесный аромат, что и тогда, только теперь он был густым, как туман.

— Не подходи, — выдохнула я, прижимаясь к стене, как к последнему оплоту безопасности.

Он усмехнулся, и в этом звуке слышалось изумление, насмешка и что-то еще… одобрительное?

— Вот те раз, — произнес он, и его низкий, бархатный голос, казалось, вибрировал в самом воздухе. — Я в кой-то веке учуял нечто по-настоящему интересное, а меня встречают вот таким приемом. — Он сделал маленькую паузу, давая словам просочиться в сознание. — Милая волчица, напомни, зачем ты пришла в это место?

— Я… я пришла за тем, зачем все, — попыталась я выпрямиться, вложив в голос как можно больше твердости. — Но только не с тобой.

— И что же тебе не нравится? — он сделал шаг вперед, и я инстинктивно отступила. — Мой рык? Он ведь был всего лишь констатацией факта. Зовом природы, если угодно.

— Я знаю, что он означает! — голос дрогнул, выдав мой страх. — И мне это не нужно! Слышишь? Не сейчас и не с тобой!

— Тогда ты должна знать и другое, — его голос потерял игривые нотки, став твердым и холодным, как сталь. — Если волк нашел свою пару, его уже не остановить. Никакими правилами. Ты сама пришла сюда. Будь готова к последствиям.

— Я тебе не пара! — отчаяние придало мне сил. — Здесь свои правила! Анонимность! В этом городе ты меня больше никогда не найдешь! Давай просто разойдемся, как цивилизованные люди, и ты найдешь себе другую! Настоящую!

Он стремительно сократил расстояние между нами. Теперь он был так близко, что я чувствовала исходящее от него тепло. Его пальцы коснулись моей щеки, и по телу пробежали мурашки. Прикосновение было обжигающим.

— Найти свою пару — все равно что выиграть джекпот, — прошептал он, склонившись так близко, что его дыхание коснулось моей кожи. — И ты всерьез думаешь, что я просто так, по-твоему, «цивилизованно», откажусь от своего выигрыша и даже не попробую?

Дипломатия провалилась, — пронеслось в голове.

Оставалось одно — грубая сила.

— Не просто так! — рывком я послала колено вверх, целясь в пах.

Удар пришелся точно в цель. Он ахнул, сгибаясь пополам, лицо исказила гримаса боли и шока.

— Дикарка! — просипел он, с трудом переводя дыхание. — Ты из каких же волков будешь, раз манеры тебе неведомы! Одичала что ли, давно не была с самцом?!

— Из тех, что тебе и не снились! — крикнула я, выскальзывая за дверь. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. — Аривидерчи! Надеюсь, я тебя больше никогда не увижу!

Я бежала через зал, не разбирая дороги, чувствуя, как его взгляд, полный ярости и изумления, жжет меня в спину. Я мчалась к выходу, к свободе, к своему одинокому, но безопасному будущему.

Глава 2. Артур

Три месяца.

Ровно столько я держал своего зверя в ежовых рукавицах, заглушая его рык работой, виски и снотворным. Но эта Луна была сильнее. После разговора со своей подчиненной я понял — пора сдаваться. Волк рвался на свободу, и я уже не мог ему противостоять.

Набрал номер своего старого друга.

— Дим. Это Артур. Записывай меня. Буду завтра.

— Арч! Наконец-то! — в трубке послышался радостный, немного хриплый возглас. — А то ты совсем затворником стал, я уж думал, ты в монахи подался. Инстинкты ведь не обманешь, дружище. Как записать?

— Тень, — коротко бросил я.

— Мрачновато, — рассмеялся Дим. — Прямо Граф Волкакула. Под стать твоей стае.

— Перестань, Дим, — буркнул я беззлобно. Усталость брала верх, голова гудела. — Не до шуток. Пиши «Тень».

— Ладно, ладно, не кипятись. Кстати, к нам сегодня эксклюзивный гость заглянет — Белая Волчица. Представляешь? Такой редкий окрас. Когда ты последний раз белых вживую видел?

Белые… Да, редкость. Гордые, независимые, дикие до мозга костей. Последний раз, наверное, года три назад, на севере.

— Не припоминаю, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и безучастно. — Ладно, Дим, до завтра.

На следующий день, вечером я подъехал к «Зову Луны» на своем «Мерседеса», когда у входа только начинали собираться первые гости. Я любил приходить раньше — наблюдать, оценивать, чувствовать атмосферу. Мой друг Дмитрий, он же владелец и главный администратор этого заведения, встретил меня у входа.

— Вид у тебя, Арч, затраханный, — без церемоний заключил он, вручая мне черную маску и бейджик с ником «Тень». — Работой ты себя совсем извел. Смотри, самок сегодня не порви, а то потом претензии будут.

— Ты зануда, Дим, — я снял пиджак, чувствуя, как под кожей уже шевелится нетерпение, знакомое напряжение в мышцах.

— Это я по-дружески. Твой виски, шотландский, как ты любишь, уже в твоей ложе ждет. И помни, правила для всех. Даже для тебя, мой Альфа.

Я кивнул и прошел внутрь, поднимаясь на свой привычный наблюдательный пост на втором этаже. Отсюда открывался идеальный вид на весь зал. Клуб потихоньку погружался в свою привычную атмосферу ритуальной похоти. Воздух становился густым, сладким и тяжелым от феромонов, звуки приглушенных стонов и смеха сливались в один навязчивый гул. Мой зверь отвечал на все это глухим, недовольным рычанием где-то в глубине груди. Ему было мало просто наблюдать.

И вдруг… я учуял его. Сквозь эту плотную, удушливую завесу всеобщего желания пробился чистый, холодный, как первый зимний ветер, аромат снега, хвои и чего то нового. Свободы. Я инстинктивно выпрямился, всматриваясь в толпу, опустил взгляд и увидел ее.

Она стояла посреди зала, словно белое пятно на грязном холсте. Вся в белом — платье, волосы, маска. Она невероятно выделялась и озиралась с таким наивным, почти детским любопытством, что это резануло по нервам. Не место тебе здесь, маленькая волчица. Тебя сожрут с потрохами.

И в этот момент ее взгляд, ясный и голубой поднялся и встретился с моим.

Это был удар. Не метафорический. Физический толчок под дых, от которого кровь ударила в виски, а сердце на мгновение замерло, чтобы потом забиться с удвоенной силой. Зверь внутри взревел, оповещая весь мир о своей находке. Громко, не скрывая, не сдерживаясь. Пара. Моя. Рык вырвался сам собой, низкий, гортанный, полный абсолютной, животной власти.

А она… Она не потянулась навстречу. Не замерла в благоговейном ужасе. В ее огромных глазах, которые я видел даже отсюда, вспыхнула чистейшая, неконтролируемая паника дикого зверька, попавшего в капкан и в следующую секунду она бросилась прочь, как ошпаренная.

Бежит? Это было настолько неожиданно, так противоречило всем инстинктам и законам нашего мира, что на мгновение я просто онемел, наблюдая, как ее белое платье мелькает в толпе. Она убегает от меня?

— Стоять! — мысль была обжигающей, полной ярости и невероятного, возбуждающего азарта.

Я легко, почти небрежно, перекинулся через перила второго этажа и бесшумно приземлился на мягкий ковер внизу. Она, как испуганная мышь, юркнула в первую же дверь. В мою вип-ложу.

Сама в ловушку. Глупая, отчаянная волчица. Ну что ж, поиграем.

Я вошел в вип-комнату, и она тут же отпрянула, как ошпаренная, прижавшись спиной к дальней стене. В полумраке ее хрупкая фигура казалась почти призрачной. Белые волосы, белое платье… И этот злосчастный бейджик на груди: «Белая Волчица».

Да ладно, неужели? Серьезно?

– пронеслось в голове с оттенком едкой иронии.

Моя судьба, моя «пара» – дикарка-северянка, пахнущая снегом и свободой. Какой извращенный поворот судьбы.

Я не смог сдержать усмешки, уголок губ дрогнул в полуулыбке.

— Не подходи, – ее голос прозвучал тонко, но в нем слышалась сталь, заставившая моего внутреннего зверя насторожиться.

— Вот те раз, – я рассмеялся, низко и бархатисто, наслаждаясь ее испугом. – Я, можно сказать, впервые за долгие годы учуял нечто по-настоящему интересное, а меня встречают таким вот дурацким запретом. – Я сделал небольшой паузу, давая словам просочиться в ее сознание.

– Милая, напомни, с какой целью ты вообще переступила порог этого заведения?

— За… надом. За тем самым, – она смущенно потупила взгляд, и это бесило.

Чего ты смущаешься, глупая девочка? Ты в храме похоти, а не на первом свидании.

— Но… но с вами не буду, – она вдруг подняла на меня взгляд, и в ее голубых глазах вспыхнул настоящий вызов. Это было неожиданно… и чертовски привлекательно.

— И почему это? – я притворно нахмурился, делая вид, что озадачен. – Мой невинный рык напугал тебя?

– Я знаю, что он означает! И мне это не нужно! Совсем! Вот не сейчас!

Странная какая, – подумал я с раздражением. – Другие самки мечтали бы оказаться на ее месте, лечь под альфу в ночь Луны, а эта… совсем одичала.

— Тогда ты должна знать и то, что если волк учуял в ком-то свою пару, его уже ничто не остановит, – парировал я, чувствуя, как азарт начинает закипать в крови. – Маленькая волчица, поздно возмущаться. Сама пришла в логово – будь готова к последствиям.

Бросает мне вызов… Ну что ж, посмотрим, кто кого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я тебе не пара! — с отчаяньем бросила она. — Здесь свои правила! Анонимность! В этом городе ты меня больше никогда не найдешь! Давай просто разойдемся, как цивилизованные люди, и ты найдешь себе другую! Настоящую!

Мне вдруг, к своему удивлению, стало немного не по себе, словно я и вправду занимаюсь чем-то грязным, домогаюсь ее, но зверь внутри уже проснулся и не собирался отступать.

Я медленно, неотрывно глядя ей в глаза, сократил расстояние между нами до неприличия. Теперь я чувствовал исходящее от нее тепло и слышал учащенное биение ее сердца.

— Ты же знаешь, что это сильнее нас. Меня. Тебя, – прошептал я, почти касаясь ее губ своими. – Найти свою пару – все равно что сорвать джекпот в лотерее, которую устраивает сама судьба. И ты правда думаешь, что я просто так отпущу свой выигрыш и даже не попробую?

— Не… просто так! – выкрикнула она, и в следующее мгновение ее нога с неожиданной силой и точностью врезалась мне прямо в пах.

Острая, сковывающая, унизительная боль пронзила все мое существо. Я согнулся пополам, с трудом переводя дыхание.

— Совсем озверела! – просипел я сквозь стиснутые зубы, глотая воздух. – Ты из каких же волков будешь, раз ведешь себя как последняя дикарка! Давно не была с самцом что ли?!

— Из тех, что тебе и не снились! – ее голос, полный торжества и ненависти, донесся до меня уже из-за двери. – Аривидерчи! Надеюсь, больше тебя никогда не встретить!

Она умчалась, оставив меня одного в комнате, полной ее пьянящего аромата. Я так и остался стоять, скрючившись, в полном недоумении. Вскоре в комнату вошла другая волчица – опытная, готовая, от нее так и тянуло похотью и сексом. Луна бушевала в крови. Что ж, раз уж пришел… Я не стал сопротивляться. Я сделал то, что требовал зверь, взял ту, что была под рукой, но мысли, проклятые мысли, были только о ней. О строптивой блондинке с нравом цепного пса. И о ее ледяных, бездонных глазах.

Так и прошла ночь. Наутро, едва занялся рассвет, я подошел к Диме, который деловито подводил итоги в баре.

— Дима, контакты Белой Волчицы. Быстро.

— Эй, полегче, Арч, – он поднял руки в защитном жесте. – Правила заведения, ты же сам…

Я не сдержался, схватил его за воротник рубашки и притянул к себе, так что наши лица оказались в сантиметрах друг от друга.

— Я учуял в ней пару, – процедил я, глядя ему прямо в глаза, чтобы он понял всю серьезность. – А знаешь, чем пахнет для тебя отказ Альфе выдать информацию?

— Понял, не дурак, – буркнул Дим, и я отпустил его. Он рывком рванул к компьютеру. – Номера, с которых звонят, мы не сохраняем, отследить сейчас нереально. Но есть имя: Олеся. Возраст – двадцать лет, вчера исполнилось.

— Этого достаточно, – я выдохнул, чувствуя, как напряжение немного спало. – Я найду ее. Спасибо.

— Арч, ты уверен? – Дим посмотрел на меня с неподдельным беспокойством.

— Более чем. Если вдруг она снова здесь объявится – немедленно дай мне знать.

— Без проблем.

Глава 3. Встреча с начальником

Утро. Я лежала с открытыми глазами, чувствуя себя так, будто меня переехал паровоз, развернулся и проехался еще раз для верности. Каждая мышца ныла, в висках стучало, а внутри царила выжженная, пустынная тишина после вчерашней бури инстинктов. Но отступать было некуда. Встреча с Артуром Львовичем, моим всемогущим начальником, висела над моей карьерой дамокловым мечом.

Соберись, Лесь,

— сурово приказала я себе, глядя на свое бледное отражение в зеркале. *Ты профессионал. Рейтинг 21+? Ерунда. Будешь с невозмутимым видом обсуждать члены, клиторы и тентакли, как будто это параметры дизайна интерьера. Ты же не себя рисуешь. Держись.*

Я нацепила свой «боевой» костюм — строгую юбку-карандаш, белую рубашку и галстук, пытаясь создать образ серьезной, деловой женщины. «Ну какая красотка, — с горькой иронией подумала я, поворачиваясь перед зеркалом. — Прямо героиня аниме про офисный планктон. Идеальный камуфляж для мангаки, собирающейся обсуждать секс.»

Здание издательства «АиЛ» возвышалось над городом стеклянным монолитом. Войдя внутрь, я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Все здесь кричало о деньгах и власти — дорогой мрамор, тихое гудение систем, безупречно одетые сотрудники.

Подойдя к стойке ресепшена я спросила:

— Простите, у меня назначена встреча с Артуром Львовичем. Он уже подошел? — мой голос прозвучал чуть выше, чем я хотела.

Секретарь за стойкой ресепшена, миловидная девушка, улыбнулась беззаботной улыбкой человека, не ведающего о моих терзаниях.

— Нет, но он скоро будет. Поднимайтесь на десятый этаж, подождете у его кабинета.

— Спасибо, — я бросилась к лифтам, чувствуя, как десятки глаз впиваются в мою спину.

Успокойся. Они просто смотрят на новенькую.

И тут… я почувствовала

это

. Тяжелый, пристальный, прожигающий взгляд. Он был таким физическим, что я вынуждена была аккуратно повернуть голову.

Не может быть. Паранойя. Просто нервы.

Медленно, преодолевая сопротивление каждого позвонка, глазами я стала искать источник взгляда. Секунда. Две. Мое сердце замерло, а потом рванулось в бешеной скачке. У стойки ресепшена стоял

ОН

. Высокий, широкоплечий, с знакомыми черными волосами. Даже из далека видя его лицо, я узнала его по осанке, по той ауре власти, что исходила от него и черт, по запаху

ЧЕРТ! НЕТ! ЭТО ОН! Тот самый из клуба! Как?!

Паника, острая и слепая, ударила в голову.

БЕЖАТЬ!

«Дзынь» — звук открывающихся лифтовых дверей прозвучал для меня райской музыкой. Я влетела внутрь и, дрожащими пальцами, начала судорожно тыкать в кнопку десятого этажа, мысленно взывая ко всем богам, чтобы он не видел, не заметил, не последовал за мной. Двери, будто издеваясь, закрывались мучительно медленно. Когда они наконец сошлись, я прислонилась к стене, пытаясь заглушить оглушительный стук сердца в ушах.

Как он меня нашел? Что за чертовщина? Он что, волшебник?Обращался к нагам? Учуял сквозь бетон и сталь? Я же все следы запутала!

В голове металась куча вопросов, но не было ни одного внятного ответа, только леденящий душу страх.

Лифт плавно поднялся. Двери открылись в другой мир — просторный, залитый светом холл, утопающий в зелени.

Как же здесь красиво… и как же страшно.

— Здравствуйте, у меня встреча, где мне подождать Артура Львовича? — мой голос прозвучал подозрительно хрипло.

Секретарь на этаже, улыбчивая женщина, выглянула из-за монитора.

— Здравствуйте! Вы Олеся?

— Да, я ваша мангака, — я попыталась выжать из себя подобие улыбки.

— О, как хорошо! Проходите прямо в его кабинет, он через минут десять поднимется.

— Спасибо! — я чуть не побежала в указанную дверь, чувствуя облегчение.

Кабинет. Замкнутое пространство. Здесь я в безопасности.

Кабинет поразил меня. Это была не просто комната, это был зал для аудиенций у короля. Огромный стол из темного дерева, массивное кожаное кресло, за которым, казалось, мог бы поместиться небольшой автомобиль. В углу мерцал огромный аквариум с золотыми рыбками.

Я нервно прошлась по комнате, пытаясь унять дрожь в коленях.

И тут дверь бесшумно открылась.

Я обернулась. И сердце мое просто остановилось.

В дверном проеме стоял он. Артур Львович. И его пронзительные, хищные зеленые глаза были прикованы ко мне. В них не было ни капли удивления. Только холодное, всепонимающее знание.

— Ой… — единственный звук, который я смогла издать, был похож на писк пойманной мыши и я плюхнулась прямо в его кресло. Удобное, смею заметить. Мой мир сузился до этих двух глаз, смотрящих на меня с безмолвным приговором.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Ирония судьбы.

Я видел, как она метнулась в лифт, словно испуганная серна. И, черт возьми, я не смог сдержать широкой, довольной улыбки.

Беги, беги, маленькая дикарка. Все равно теперь ты в моей клетке.

Она, ничего не подозревая, ждала меня в самом сердце моих владений. Ирония судьбы была настолько сладка, что я чуть не рассмеялся вслух. Она сама, добровольно, пришла к своему альфе. Прямо в пасть.

Я дал ей время. Минут десять. Пусть посидит в моем кресле, привыкнет к моему запаху, проникнется атмосферой моего пространства. Охота требовала терпения.

Поднявшись на свой этаж, я почувствовал ее запах еще в лифте — тот самый, чистый, холодный аромат, который врезался в память. Он вел меня, как нить Ариадны.

— Артур Львович, вас Олеся Викторовна ждет в кабинете, — доложила секретарь Люда.

— Спасибо, — кивнул я и подошел к двери. Рука сама потянулась к ручке.

Ну что ж, начнем.

Я открыл дверь и замер на пороге, наблюдая. Она стояла у аквариума и только оглянулась, нервно села в мое кресло, а из ее груди вырвался тот самый, до боли знакомый, мышиный писк. Мурашки пробежали по коже.

Вот она. Моя добыча.

— Олеся, какой сюрприз, — начал я, и мой голос прозвучал нарочито спокойно, почти ласково. Я наслаждался каждой секундой этого спектакля. — Или, быть может, правильнее сказать… «Белая Волчица»?

Ее лицо залилось густым, алым румянцем. Глаза расширились, в них читался животный ужас зверька, загнанного в самый угол. Я намеренно не стал приближаться, давая ей пространство для страха. Прикрыл дверь и облокотился о косяк, демонстрируя полный контроль над ситуацией.

— Знаешь ли, между прочим, — продолжал я с легкой, почти дружеской улыбкой, — получить по яицам - не самое приятное. Надолго запоминается.

— Вы… вы не оставили мне выбора! — выпалила она, и ее взгляд снова, как и тогда, метнулся к двери, ища спасения. — И вообще, я пришла по работе! Обсуждать проект!

Я медленно, не сводя с нее глаз, словно хищник, играющий с жертвой, повернулся и с громким, отчетливым щелчком повернул ключ в замке.

Нет уж, милая. На этот раз твой побег не предусмотрен.

— Да-да, я помню о проекте, — кивнул я, все так же улыбаясь. — Но вот что интересно… ты сидишь в

моем

кресле. — Я сделал многозначительную паузу, давая ей прочувствовать символичность этого жеста. — Или ты уже начала метить мою территорию? Заранее, так сказать?

Она вспыхнула так, что, казалось, вот-вот загорится. Судорожно, как ошпаренная, она подпрыгнула и отскочила от кресла, прижимаясь спиной к стене, словно пытаясь стать ее частью.

— Нет, простите, я случайно!

Я не спеша, с наслаждением растягивая момент, обошел стол с одной стороны. Она, зеркально отражая мои движения, засеменила в другую, сохраняя между нами максимальную дистанцию.

Как в танце. Прелестно.

Я резко развернулся и, не сдерживая своего зверя, тихо, но очень отчетливо рыкнул. Низкий, гортанный звук, полный власти и обещания.

Она снова подпрыгнула и пискнула.

Боже, это просто восхитительно. До чего же она смешная, когда напугана.

— Итак, Олеся, — сказал я, наконец возвращаясь за свой стол и принимая деловой вид, — теперь, когда все на своих местах, давайте приступим к обсуждению нашей манги.

— Д-да, Артур Львович. Вот… вот наработки по новым главам для рейтинга 21+, — она протянула папку дрожащими руками.

— Дай-ка их мне, пожалуйста, — я сказал мягко. — А то вдруг ты снова почувствуешь, что я нарушаю твое личное пространство, и решишь повторить свой коронный прием. А я, знаешь ли, не большой любитель, когда по моим репродуктивным органам наносят точечные удары.

Она снова залилась краской. Медленно, словно приближаясь к краю пропасти, она стала подходить, держа папку перед собой, как щит. Когда она протянула ее, чтобы положить на край стола, я мягко, но неотвратимо схватил ее за запястье. Она замерла, ее глаза впились в мою руку с немым ужасом. Я взял папку из ее ослабевших, холодных пальцев.

— И что это вы так дрожите, Олеся? — спросил я, глядя прямо в ее расширенные зрачки. В них читалась паника. — Я же вас не съем. По крайней мере, не прямо сейчас и не в сыром виде.

— Я… я не дрожу! — попыталась она парировать, но ее предательское тело выдавало ее с головой.

— А вот врать нехорошо, — покачал я головой . — От вас так и разит страхом. Успокойтесь. Садитесь. — Я указал на стул — И давайте разберем ваши рисунки.

Она послушно, как автомат, опустилась в кресло и уставилась в свои же работы, словно надеясь, что они поглотят ее целиком.

— Итак, герои переходят в рейтинг 21+. Они оборотни, с этим все ясно. Что меняем? — я начал деловым тоном.

— М-меняем рисовку… делаем больший акцент на взаимоотношения в сложившихся парах, показываем их… их первый секс, — она выдавила это, смотря в стол.

— Олеся, а что за смущение? — я притворился искренне удивленным. — Тебе, как волчице, с детства должно быть известно и про секс, и про член, и прочие физиологические подробности. Я же спрашивал, справишься или отдать проект другому?

— Я справлюсь! — она выпрямилась, и в ее голосе прозвучали нотки профессиональной гордости, пересилившие на мгновение страх.

— Точно? — я прищурился. — Волки и твоей стаи, и моей, придерживаются древних традиций совершеннолетия в восемнадцать. Давай отразим этот момент в манге. — Я склонился над столом. — Ты помнишь свой первый секс?

— Н-нет…

— Ну, что ж, неудивительно, первый раз мало кто помнит ярко. Восемнадцать лет — эмоции через край. Этот опыт нужно передать для персонажей-девочек.

— Е-его… у меня не было, — она прошептала так тихо, но я расслышал. Она снова спрятала лицо.

Я уставился на нее в настоящем, абсолютном шоке. Двадцать лет. Совершеннолетняя волчица. И девственница. Мозг отказывался воспринимать эту информацию.

— Так ты значит не только от меня сбежала, что ли? — вырвалось у меня, прежде чем я успел подумать.

— М-мне не нужны были отношения… я не хотела в восемнадцать быть заклейменной… поэтому и уехала в город…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я отложил карандаш, который вертел в пальцах. Внутри все перевернулось. Девственница. Дикая, неопытная, своенравная. Самая ценная и желанная добыча для любого альфы. Желание, острое и почти болезненное, с новой силой ударило меня.

— Так, ладно, без опыта. Примем к сведению, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал максимально равнодушно. — А от меня-то что сбежала? Ты же почувствовала зов. Сильнее, чем когда-либо, наверное.

— П-почувствовала... поэтому и сбежала.

Ее голос был таким тихим, таким сдавленным, что слова почти потерялись в густом воздухе кабинета.

Могу поспорить, в этот момент она готова была провалиться сквозь землю вместе со своим стулом,

— с едкой усмешкой подумал я.

Ее смущение было осязаемым, как будто в комнате включили отопление. Она сидела, сгорбившись, стараясь казаться меньше, и все ее существо кричало о желании исчезнуть.

Я медленно поднялся с кресла. Это было плавное, контролируемое движение, но для нее оно стало сигналом к бегству. Она буквально подпрыгнула на месте, как кузнечик, готовая со всех ног ринуться к заветной двери, забыв обо всем на свете. Инстинкт самосохранения у нее был развит превосходно.

— Олеся, — мой голос прозвучал резко, как удар хлыста, останавливая ее на месте. — Ну ты же понимаешь, что работаешь в нашей компании. И у тебя контракт на пять лет. — Я сделал паузу, давая ей осознать вес моих слов. — Разрыв контракта равен многомиллиардной неустойке. Ты представляешь себе эти нули?

Ее лицо побелело. Страх перед финансовой катастрофой, казалось, на мгновение пересилил даже животный ужас передо мной.

— П-представляю, — прошептала она, и в ее глазах читалась полная капитуляция.

— Глупостей не твори. Договорились? — спросил я, смягчая тон, но не теряя твердости.

— Д-договорились... — она проглотила комок в горле. — А вы... пожалуйста... не клеймите меня и не прикасайтесь...

В ее голосе звучала такая искренняя, детская мольба, что во мне на мгновение шевельнулось что-то похожее на жалость. Но лишь на мгновение.

— Это почему же? — я мягко, почти насмешливо парировал. — Законы природы, Олеся, сильнее нас. И сильнее твоих страхов. Рано или поздно не я, так твоя же собственная природа заставит тебя прибежать ко мне. Зов волчицы не спрашивает разрешения и не признает слова «нет».

— Я-я что-нибудь придумаю! — выпалила она, и в этой фразе снова прорвался тот самый дух сопротивления, который и сводил меня с ума. Хрупкая, но несгибаемая.

— Олеся, посмотри на меня.

Она не шевельнулась, уставившись в узор на ковре. Ее неподчинение было молчаливым, но упрямым. Тогда я, не спеша, протянул руку. Мои пальцы коснулись ее подбородка. Она вздрогнула, как от удара током. Я приподнял ее лицо, заставив встретиться со мной взглядом.

И вот они, ее глаза. Бездонные голубые озера, в которых сейчас бушевала настоящая буря. В них плескался жгучий стыд, смущение, доводящее до слез, первобытный страх и... горькое, безрадостное понимание неизбежности. Она видела в моем взгляде свою судьбу и это пугало ее до потери пульса.

— Я не насильник. Поняла? — сказал я четко, отчеканивая каждое слово, вкладывая в них всю свою волю, чтобы она поверила.

— Д-да... — ее губы едва шевельнулись, и она кивнула, почти незаметно.

— Если ты сама не захочешь, я не трону тебя. Усвоила?

— Д-да... — в ее глазах мелькнула слабая, робкая надежда.

— Но тебе не убежать. Даже не пытайся. Поняла? — мой голос снова стал твердым, как гранит.

— Д-да...

— Пусть все идет своим чередом. Услышала? — я наклонился чуть ближе, и тень от моего тела упала на нее. — Попробуешь скрыться, убежать — пощады не будет. Найду. И посажу на цепь. — Я выдержал драматическую паузу. — А ты уж думай, в прямом смысле или переносном я имею ввиду. Уяснила?

Она замерла, ее глаза стали еще шире. Казалось, она перестала дышать.

— Д-да, Артур Львович...

— Просто Артур. Повтори, — потребовал я, желая стереть эту формальность, эту дистанцию, которую она так отчаянно пыталась сохранить.

— А-артур... — мое имя на ее устах прозвучало как выдох, как клятва, вырванная под давлением. Но для моего волка и этого было достаточно.

— Вот так-то лучше, — я отпустил ее подбородок, и она тут же опустила голову, словно пружина. — А теперь вернемся к обсуждению. — Я сел обратно, принимая деловой вид, давая ей и себе передышку. — Олеся, в первой главе нужно добавить секс. Откровенный, максимально выдержанный в рейтинге 21+, но при этом нужна подводка, ситуация, которая бы естественно к нему подвела. Понимаешь? — я чуть улыбнулся. — Как вот, например, та история в клубе с нами...

Она снова вспыхнула, словно маяк, и кивнула, уставившись в свои колени. Ее уши были ярко-красными.

— Какие есть идеи? — спросил я, разглядывая ее.

— М-можно придумать... так же, как у нас в кланах... ритуал, сватовство... — она выдавила из себя.

— Можно, — согласился я. — Но тогда этому нужно уделить перед основной сценой главы две, а то будет как с места в карьер. Это не подходит. Что еще?

— Добавить магии... — она предложила робко. — Пусть кого-то околдуют чарами... Тогда все произойдет естественно...

— Можно, — кивнул я. — Только тогда это не будет по взаимному согласию, что тоже не есть хорошо. Нам нужны здоровые отношения, а не изнасилование под действием зелий.

— Можно ввести праздник... как у людей... 14 февраля... Романтика... — она произнесла это с такой надеждой, что мне стало почти жаль ее разочаровывать.

— Уже лучше, — смягчился я. — Давай это и оставим. — Я сделал пометку. — Когда будут готовы новые рисунки... мне понадобятся эскизы, в том числе и поз, в которых самец будет брать свою самку.

И тут с ней произошла разительная перемена. Ее взгляд, только что полный страха и стыда, внезапно затуманился. Зрачки расширились, дыхание стало сбивчивым, губы приоткрылись. А в воздух, густой и сладкой волной, ударил знакомый, дразнящий аромат ее возбуждения. Он был настолько явственным, что мой собственный зверь тут же отозвался глухим рычанием где-то внутри.

Ой, Леся, Леся... — с внутренним торжеством подумал я. — А ты, оказывается, такая пошлая девочка. Тебя заводит сама эта тема.

— Кхе-кхе, Леся, — я прервал ее грезы, стараясь скрыть, как мое собственное тело откликнулось на ее запах. — Не пускай тут своих феромонов. Мне еще работать целый день, а тут твое возбуждение в воздухе летает, сбивая с толку.

Эффект был мгновенным и потрясающим. Она залилась таким густым румянцем, что, казалось, вот-вот задымится. Она инстинктивно сжала бедра, пытаясь скрыть свою физиологическую реакцию, и выглядела при этом до смешного растерянной.

— П-простите... Я не специально... — она прошептала, и это было так невинно и так откровенно одновременно.

Я не смог сдержать усмешку.

— Возбуждают такие темы? — спросил я прямо, наслаждаясь ее смущением.

В ответ она просто закрыла лицо руками, издав тихий стон. Ее уши горели.

— Это мы еще не начали обсуждать вены на членах, которые тебе предстоит нарисовать, — не удержался я от колкости.

Ее смущение достигло своего апогея. Она вся сжалась в комок, пытаясь стать невидимой.

— Леся, — сказал я, делая вид, что задумался. — Ты уверена, что не хочешь свернуть с этой дорожки и взять проект более... детский? Может, что-то про маленьких пони?

— Н-нет! — прозвучало из-за ее ладоней, глухо, но с неожиданной твердостью. Профессионализм взял верх над стыдом.

— Ну, хорошо, — я сдался с показным вздохом. — Тогда завтра жду от тебя эскизы поз для секса и примерные параметры героев. Будем утверждать член, грудь и прочие анатомические подробности. — Я откинулся на спинку кресла. — Можешь идти.

Она медленно опустила руки. На ее лице застыло недоверчивое выражение.

— П-правда? Вы... отпускаете меня?

— Конечно, — я развел руками, изображая легкое недоумение. — Я что, похож на зверя? Ты мой работник. Ну, так и иди, работай. Завтра в девять жду.

Она не заставила себя ждать. Сорвавшись с места, она бросилась к двери, нащупала замок и выскользнула из кабинета так быстро, что казалось, ее и не было.

Дверь закрылась. И я остался один. Тишина кабинета оглушила после ее бурного присутствия. Я откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. В ушах бешено колотился пульс, кровь гудела в висках, а все тело было напряжено, как струна.

Хорошо, что я сидел за столом... Хорошо, что она не увидела, насколько я на пределе.

Да, сила пары не знала границ. Тот сладкий, пьянящий аромат ее возбуждения, что витал в воздухе, был для моего волка не просто сигналом. Это был оглушительный призыв, боевой клич, от которого тряслось все мое существо. Сдерживать инстинкт было все равно что пытаться удержать плотину, которая вот-вот рухнет.

Но за долгие годы я научился владеть собой. Я вбил в своего зверя железную дисциплину. И сейчас, в этот момент, эта выдержка была моим главным козырем. Я не просто альфа, жаждущий свою самку. Я стратег. И охота, самая увлекательная охота в моей жизни, только началась. И я намеревался насладиться ею сполна.

Глава 5. Начало войны

Дверь захлопнулась за мной с таким глухим стуком, будто навсегда отсекла меня от ада. Я прислонилась к холодной стене коридора, дрожащей ладонью прижавшись к груди, где сердце колотилось, словно загнанная птица о клетку.

Жива. Я жива. Он меня отпустил.

Но это знание не принесло облегчения. Тело отказывалось слушаться, колени подкашивались, а в висках отдавался оглушительный стук собственной крови. Я сделала несколько судорожных глотков воздуха, но он не наполнял легкие, оставаясь тяжелым и густым, все еще пропитанным

его

запахом — дорогим парфюмом, древесиной и чем-то диким, звериным, что навсегда врезалось в мою память.

Вся эта встреча, весь разговор о манге — лишь ширма, изощренная игра кошки с мышкой. А я, глупая, наивная мышка, пыталась обсуждать с ним сюжетные перипетии, пока он смотрел на меня своими пронзительными зелеными глазами, видя насквозь, читая каждый мой страх, каждую дрожь.

Я сжала кулаки, чувствуя, как по щекам разливается жар от воспоминаний. Его прикосновение к моему подбородку. Твердые, уверенные пальцы, заставившие меня подчиниться, поднять взгляд. Типичный Альфа, будь ты не ладен. А потом его слова... Такие спокойные и такие безжалостные.

«Посажу на цепь. В прямом или переносном смысле».

Угроза висела в воздухе, осязаемая, как стальное лезвие. Я провела рукой по горлу уже ощущая, как ошейник давит.

И самое ужасное, самое постыдное — моя собственная предательская реакция. Когда он заговорил о позах, о том, как самец берет свою самку... Я на секунду потеряла бдительность и начала представлять. Волна жара, неконтролируемая, постыдная, охватила все мое тело. А этот проклятый запах возбуждения, который он так легко учуял!

«Не пускай феромоны»,

— сказал он с той же легкостью, с какой сделал бы замечание о неправильно подобранном оттенке. Унижение сдавило горло горьким комом. Я чувствовала себя абсолютно обнаженной, раздетой догола не только физически, но и эмоционально.

Он смеялся надо мной. Подтрунивал над моим смущением, задавая этот дурацкий вопрос:

«Возбуждают такие темы?»

Боже, да я готова была провалиться сквозь все этажи этого роскошного здания прямо в преисподнюю. А потом... «вены на члене». От одной этой фразы, произнесенной его низким, насмешливым голосом, по телу снова пробежали противные, предательские мурашки. Я ненавидела себя за эту слабость. Ненавидела его — за власть, за уверенность, за то, что он смотрел на меня, как на свою законную добычу, которую просто пока оставил в живых. Что б веселее было ему загонять меня..

И этот контракт. Многомиллиардная неустойка. Он намертво приковал меня к нему. Бежать означало разориться и, скорее всего, быть найденной все равно. Остаться... остаться означало добровольно зайти в клетку к голодному хищнику.

Собрав остатки воли, я оттолкнулась от стены и, почти не помня себя, побрела к лифту. Мне нужно было выбраться отсюда. Нужно было добраться до дома, до своей квартиры, где пахло моими красками, кофе и одиночеством, которое еще вчера казалось таким горьким, а сегодня представлялось единственным спасением.

В такси я уткнулась лбом в холодное стекло, пытаясь заглушить какофонию мыслей.

«Просто Артур. Повтори».

И я повторила. Проклятое имя вырвалось у меня из горла, словно у раба, признающего своего господина. Эта маленькая победа, которую он с таким удовольствием у меня вырвал, горела во мне чувством стыда. И предательская волчица во мне уже прыгала на задних лапках! Боже! Ни стыда, ни совести у второго моего Я.

Дома я захлопнула дверь на все замки, прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Тишина квартиры оглушала после того ада, что творился в моей голове. Но даже здесь, в безопасности, я не могла избавиться от него. Его образ стоял перед глазами: насмешливый взгляд зеленых глаз, уверенная улыбка, широкие плечи и его запах.

А потом мой взгляд упал на графический планшет и разбросанные эскизы. Новые главы. Рейтинг 21+. Эскизы поз. Параметры... члена. Боже, ну вот на кой ему параметры члена! Что б меня вывести из равновесия или сравнить со своим хочет?!

«Завтра в девять жду».

Рывком я поднялась с пола, сжав голову руками. Нет. НЕТ. Я не позволю ему сломать меня. Я не какая-то безвольная самка, которую можно запугать и приручить. Я — Леся. Я сбежала от своей семьи, чтобы быть свободной. Я построила свою жизнь сама. И я не позволю какому-то «Альфе» ее разрушить.

Да, он мой начальник. Да, у нас контракт. Но это — работа. А все остальное... Все, что происходит между нами как между волками, — это война. И я не намерена сдаваться.

Я подошла к планшету, с силой нажала кнопку включения. Экран загорелся, освещая мое решительное, еще заплаканное лицо.

Хорошо, Артур Львович. Хорошо,

Артур

. Вы хотите эскизы поз? Вы хотите, чтобы я рисовала страсть? Вы думаете, что моя неопытность и смущение дают вам преимущество?

Что ж, посмотрим. Я — художница. Я могу создать любую страсть на свете, любую позу, любое тело. Я могу нарисовать такой огонь, от которого вы сами сгорите. Вы хотите играть в кошки-мышки? Что ж, я научусь быть не мышкой, а ежом. Колючим, неуловимым и опасным.

Я провела пальцем по холодному экрану. Завтра в девять. Я приду. Я буду говорить о членах и клиторах, о позах и страсти. Я буду профессиональна и холодна, как лед.

И если уж судьба и природа решили свести наши пути, то я сделаю все, чтобы это была не охота, а война равных. А лучше..Лучше я сделаю так ,что вы, Артур, будете сами не рады, что встретили меня!

И посмотрим еще, кто кого в этой войне приручит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6. Упс

Она вошла. Вся — один сплошной сжатый нерв. От нее так и веяло страхом, перебивающим даже ее естественный, пьянящий аромат. Она держала синюю папку, как щит.

— Доброе утро, Артур Львович, — ее голосок прозвучал тонко и неестественно.

— Просто Арстур, Леся, — кивнул я, с наслаждением растягивая паузу. Мне нравилось наблюдать, как она напрягается. — Пунктуальность — это прекрасно. Присаживайся.

Она, как марионетка, опустилась на край стула, положила папку на колени и уставилась на меня широко раскрытыми глазами, полными немого ужаса.

Интересно, чего она так боится? Неужели думает, что я наброшусь прямо здесь?

— Ну что, принесла то, о чем договаривались? — спросил я, протягивая руку.

Она молча, почти рывком, протянула мне папку. Щелчок замка прозвучал в тишине кабинета, как выстрел.

Я открыл папку. Первый же лист заставил меня замереть. Это был... я. Нет, конечно, не я в буквальном смысле. Персонаж манги. Но черты... черты я уловил. Те же глаза, тот же наклон головы, та же прическа. А волчица, которую он прижимал к стене... Белые волосы. Хрупкое телосложение.

Она.

Внутри что-то ёкнуло — мощно и примитивно. Мой зверь зарычал от одобрения. Она рисовала

нас

. Ее волчье подсознание выдало ее с головой.

Я медленно перелистывал страницу за страницей. Каждый эскиз был шедевром страсти и скрытого напряжения. Но мое внимание приковал один — самый откровенный, самый мощный. И на нем, в углу, ее аккуратным почерком было выведено всего одно слово:

«Артур».

Не «альфа», не «персонаж». Просто «Артур». Словно она подписывала личную фотографию. Словно это было ее сокровенной фантазией, которую она зачем-то материализовала на бумаге и... принесла мне. Я улыбнулся.

Поднял на нее взгляд. Она сидела, вжавшись в спинку стула, и смотрела на меня с выражением человека, которого вот-вот казнят. Ее щеки пылали таким румянцем, что он был виден даже в полумраке кабинета. Она дышала часто и поверхностно.

Я откинулся в кресле, положив папку на стол, и уставился на нее с нескрываемым интересом.

— Леся... — начал я мягко, и она вздрогнула. — Эскизы... более чем убедительны. Видно, что работала с душой.

Она молча проглотила комок в горле.

— Но вот что меня заинтересовало... — я медленно провел пальцем по злополучной подписи. — Ты подписываешь всех своих персонажей именами сотрудников издательства? Или это... эксклюзив только для меня?

Она издала странный звук, нечто среднее между писком и стоном, и закрыла лицо руками.

— Я... я не... это случайно... — ее голос был глухим и отчаянным.

— Случайно? — я поднял бровь, наслаждаясь ее смущением. — Случайно наделил его моими чертами? И случайно подписал моим именем? — Я покачал головой с напускным сожалением.

— Леся, Леся... А я-то думал, ты просто талантливая художница. А ты, оказывается, еще и пошлая фантазерка.

— Перестаньте... — прошептала она из-за ладоней.

— Я? Я ничего не делаю, — я развел руками. — Это ты принесла мне свои... фантазии. Довольно откровенные, должен заметить. — Я снова посмотрел на эскиз. — Особенно эта поза... «Покорение», да? Очень выразительно. Видно, что продумано до мелочей. Чувствуется... личная заинтересованность.

Она не отвечала, просто сидела, сжавшись в комок, и, казалось, вот-вот расплачется от унижения. Ее запах страха и стыда был густым и сладким, как мед. Мой зверь требовал действий, но я сдерживал его. Это было слишком ценно.

— Знаешь, что я думаю? — сказал я, понизив голос до интимного, доверительного шепота. — Я думаю, ты всю ночь просидела над этими рисунками не только потому, что ты профессионал. Я думаю, ты пыталась... проиграть эту ситуацию. На бумаге. Понять, что ты чувствуешь. И твое подсознание выдало тебя с головой.

Я встал и медленно обошел стол. Она замерла, как кролик перед удавом.

— Ты боишься меня, — констатировал я, останавливаясь перед ней. — Но тебя ко мне тянет. И это сводит тебя с ума. Правильно?

Она молчала, но ее учащенное дыхание и дрожь в плечах были красноречивее любых слов.

Я развернул ее стул, наклонился, оперся руками на подлокотники, запер ее в пространстве между собой и стулом.

— Так чего же ты хочешь на самом деле, маленькая волчица? — прошептал я прямо у ее уха, чувствуя, как она вздрагивает от моего дыхания. — Нарисовать это... или испытать?

Я медленно выпрямился, давая ей передышку. Ее грудь вздымалась от частого дыхания, а глаза сияли влажным блеском. Она была прекрасна в своем смущении.

— Эскизы... одобрены, — произнес я, возвращаясь за стол и снова принимая деловой вид. — Анатомия проработана превосходно. Чувствуется... глубокое понимание темы.

Она медленно опустила руки. На ее лице застыла смесь облегчения и растерянности.

— Т-так что, все? — прошептала она. — Я могу идти?

— Идти? — я сделал удивленное лицо. — Леся, мы же только начали. Ты принесла мне голые эскизы. Теперь нужно обсудить... детали.

Я взял тот самый злополучный лист с подписью.

— Вот эта поза, например. — Я повернул лист к ней. — Ты считаешь, это физиологически точно? Достаточно ли... устойчиво положение самца? Не соскользнет ли девушка в самый интересный момент?

Она снова залилась румянцем. Ее пальцы вцепились в край стула.

— Я... я изучала анатомию... — выдавила она.

— Вижу, — кивнул я, сдерживая улыбку. — Изучала очень внимательно. — Я перевел взгляд на другой эскиз. — А здесь. Выражение лица у волчицы. Это боль? Или удовольствие? По-моему, не хватает однозначности. Как думаешь?

— Э-это... смешанные чувства... — прошептала она.

— Смешанные? — я притворно задумался. — Интересно. А по-моему, здесь читается вполне отчетливое наслаждение. Может, тебе стоит добавить больше... энтузиазма? Взгляд, может быть, менее испуганный, и более... томный и заинтересованным.

Она ничего не ответила, просто смотрела на меня, как загипнотизированная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И еще момент, — я отложил эскизы и сложил руки на столе. — Сюжет. Ты предлагала День Святого Валентина. Но мне кажется, это слишком... банально. — Я посмотрел ей прямо в глаза. — А что, если за основу взять более... личную историю? Например, историю начальника и его подчиненной. Которая сначала его боится, бегает от него, а потом... — я обвел рукой ее эскизы, — начинает рисовать о нем такие вот интересные картинки.

Она ахнула, и ее рука сама потянулась ко рту.

— Это же... непрофессионально... — еле выдохнула она.

— Непрофессионально? — я рассмеялся. — Милая, это было бы гениально! Основано на реальных событиях! Такой личный, такой... пронзительный сюжет. Фанаты с ума сойдут.

— Нет! — наконец вырвалось у нее. Она встала, ее глаза блестели уже не от смущения, а от гнева. — Я не буду этого делать!

— А почему? — я поднялся ей навстречу. — Боишься, что твои настоящие чувства станут достоянием общественности? Или боишься признаться в них самой себе?

Мы стояли друг напротив друга, разделенные лишь шириной стола. Воздух снова сгустился, но теперь в нем витал не только страх, но и ярость. Ее ярость. И это было чертовски привлекательно.

— Вы не имеете права... — начала она, но я перебил.

— Я имею право на все, что происходит в моем издательстве, — мягко, но не оставляя пространства для возражений, парировал я. — И на проекты, и на сюжеты. И на своих сотрудников.

Я обошел стол, и на этот раз она не отступила. Она стояла на своем, сжав кулаки, ее хрупкая фигура вся излучала вызов.

— Ты нарисовала это, — я указал на папку. — Ты подписала это моим именем. Ты принесла это мне. Ты сама начала эту игру, Леся. А теперь хочешь остановиться, когда правила стали тебе неудобны?

— Это не игра! — выкрикнула она.

— О, еще какая игра, — прошептал я, подходя так близко, что наши тела почти соприкоснулись. — И самая интересная часть только начинается.

Я сделал последний шаг, и между нами не осталось ни сантиметра. Она отпрянула, но стол оказался прямо за ее спиной. Ее глаза, широкие и испуганные, впились в меня.

— А теперь самая интересная часть, — прошептал я и усадил ее на стол

— Нет! — вырвалось у нее, но в ее голосе слышалась неуверенность.

— Нет? — я усмехнулся, медленно скользя взглядом от ее дрожащих губ вниз, по шее, к груди, которая вздымалась слишком часто, и ниже, к бедрам, которые она инстинктивно сжала. — А твои рисунки кричат «да». И твое тело... о, Леся, оно кричит «да» так громко, что, кажется, его слышно во всем здании.

Я наклонился чуть ближе, и ее дыхание перехватило. Она ждала прикосновения, ждала, что я возьму то, что, как она считала, принадлежит мне по праву. Но я лишь провел ладонью по воздуху в сантиметре от ее щеки, чувствуя исходящее от нее тепло.

— Ты представляешь, что было бы, если бы я сейчас действительно тебя тронул? — прошептал я, и мой взгляд упал на ее губы. — Если бы я поцеловал тебя так, как твой нарисованный двойник целует твоего рисованного близнеца? Если бы мои руки скользнули под эту строгую юбку и сняли бы с тебя всю эту фальшивую деловую броню?

Она ахнула, и ее пальцы вцепились в край стола. По ее лицу было видно, что она буквально видит эту картину. Ее собственная фантазия, рожденная ночью за рисунками, оживала и терзала ее изнутри.

— Но я не сделаю этого, — я вдруг выпрямился и отошел на шаг назад, разрывая напряженное поле между нами.

Она замерла в полной растерянности, словно ее лишили опоры. Ее тело, готовое либо к борьбе, либо к сдаче, не знало, как реагировать на отступление.

— Почему? — сорвалось у нее, и она тут же смутилась от собственного вопроса.

Я улыбнулся, поднял с пола ее папку с эскизами и аккуратно положил на стол.

— Потому что я не насильник, Леся. — Я вернулся за свой стол и сел в кресло, снова становясь начальником, а не соблазнителем. — Когда это случится — а это случится — ты будешь готова. Ты сама придешь ко мне.

Она сидела на краю стола, все еще дрожа.

— А теперь можешь идти, — сказал я деловым тоном, открывая ноутбук. — И в следующий раз, когда будешь подписывать эскизы, будь добра, ставь нейтральные названия. А то, знаешь ли, редакторы могут неправильно понять.

Она молча, как во сне, сползла со стола, поправила юбку и, не поднимая на меня глаз, почти выбежала из кабинета.

Я остался один. И впервые за долгое время позволил себе широкую, настоящую улыбку. Охота продолжалась, и добыча была восхитительна. Оставалось лишь немного подождать, пока ее собственное желание не заставит ее упасть в мои объятия саму.

Я смотрел на захлопнувшуюся дверь, все еще чувствуя вкус ее страха и возбуждения в воздухе. Мой зверь бушевал внутри, требуя преследования, но разум ликовал – каждый ее смущенный взгляд, каждая дрожь были доказательством моей власти над ней.

И в этот момент зазвонил мой личный телефон. На экране светилось имя:

Ольга

.

— Сестренка, — взял я трубку, стараясь, чтобы в голосе звучала обычная легкость. — Что случилось?

— Привет, Арч, — ее голос звучал тепло, но с легкой ноткой беспокойства. — Только что говорила с Димой. Он... немного взволнован.

Мое настроение мгновенно испортилось.

Опять этот болтун.

— И о чем же он так взволнован? — спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

— Он рассказал мне о твоей Белой Волчице, — Ольга говорила мягко, без упреков. - Артур, я знаю, что это твоя пара. Но... — она сделала паузу, — Ты же не тронешь ее без ее согласия?

— Разумеется, — ответил я. — Я ничего ей не буду навязывать.

— Я верю в тебя, Альфа, — мягко сказала Ольга. — И я рада за тебя. Найти свою пару... это дар. Обращайся с этим даром бережно. И, Артур...

— Что?

— Пригласи ее на ужин. Как джентльмен. А не как альфа, преследующий свою добычу. Дай ей почувствовать себя желанной, а не загнанной.

Она попрощалась и положила трубку. Я остался один в кабинете, обдумывая ее слова. Ольга, как всегда, была права. Грубая сила здесь не сработает. С Лесей нужен был другой подход.

Более тонкий. Более изощренный.

Я посмотрел на синюю папку с ее эскизами, которую она в панике забыла на столе. Улыбка медленно вернулась на мое лицо.

У меня было ее оружие. Ее тайное признание.

Игра менялась. Из охоты она превращалась в нечто более сложное. И, возможно, более интересное.

Я тут же набрал Диму. Трубка была поднята почти мгновенно.

— Арч, слушай, я знаю... — начал он виноватым тоном, но я его перебил, едва сдерживая ярость. Зверь внутри рвался наружу, требуя расправы над предателем.

— Ты вообще в своем уме, Дим?! — прошипел я, сжимая телефон так, что треснул корпус. — Я тебе одну-единственную вещь сказал! Никому! И тем более Ольге! Ты что, совсем берега перестал видеть?!

На той стороне повисла тяжелая пауза.

— Арч... — Дим вздохнул. — Понимаешь... я не мог. Она же... моя пара. Я пришел домой, а она посмотрела на меня, и... и учуяла сплетню. Ты же сам знаешь, как это бывает. От своей пары ничего не скроешь, особенно если она чем-то взволнована.

Его слова остудили мой гнев, как ведро ледяной воды. Да. Черт возьми. Он был прав. Ольга и Дим... их связь была невероятно сильной. Она всегда чувствовала, когда он что-то скрывает. Особенно что-то, связанное с семьей.

— Она просто подошла, посмотрела на меня своими зелёными глазами и спросила: «Что за сплетню ты скрвваешь» — продолжал Дим с тоской в голосе. — И я... я сдался, Арч. Словно язык развязался. Она вытянула из меня все, как будто я был открытой книгой.

Я закрыл глаза, с силой потерев переносицу. Я не мог его винить. Не по-настоящему. Сила пары... она сильнее любых обещаний, данных другу. Я сам сейчас испытывал нечто подобное, только моя «книга» убегала от меня

— Черт, — выдохнул я, и вся злость из меня ушла, сменившись пониманием и досадой. — Ладно. Понимаю.

— Прости, Альфа, — искренне сказал Дим. — Она пообещала быть деликатной. Сказала, что просто хочет убедиться, что ты не натворишь глупостей.

— Она уже убедилась, — пробормотал я, глядя на дверь. — И дала свои мудрые советы.

— И... как твоя белая волчица? — осмелился спросить Дим, и в его голосе послышалось неподдельное любопытство.

На мгновение я снова увидел ее — испуганную, дрожащую, сидящую на моем столе, с папкой на коленях и глазами, полными хаоса.

— Непокорная, — ответил я, и в моем голосе прозвучала не злость, а нечто вроде уважения. — И чертовски талантливая.

Я повесил трубку и снова остался один в тишине кабинета. Ситуация осложнилась. Теперь Ольга, с ее мудростью и деликатностью, была в курсе. И ее совет висел в воздухе: «Пригласи ее на ужин. Как джентльмен».

Я посмотрел на папку с эскизами. Ее скрытое признание. Ее страх и ее желание, запечатленные на бумаге.

Охота была окончена. Пора было начинать следующий этап. Ухаживание.

Вечер. Я сидел в кресле с бокалом виски, глядя на закат за окном пентхауса. Образ Леси — испуганной, смущенной, но не сломленной — не выходил у меня из головы. Совет Ольги вертелся в мозгах.

"Пригласи ее на ужин. Как джентльмен."

Но пригласить ее на ужин один на один... она бы убежала, как ошпаренная. Нужен был предлог. Идеальный, рабочий, не вызывающий подозрений предлог. Я набрал ее номер. Сердце, черт побери, билось чуть быстрее. Как будто я мальчишка, а не альфа, ворочающий миллионами.

Трубку подняли после третьего гудка.

— Алло? — ее голос прозвучал настороженно.

— Леся, добрый вечер, это Артур, — сказал я максимально нейтрально, деловым тоном.

На той стороне повисла короткая, но красноречивая пауза. Я почти физически ощутил, как она напряглась.

— Д-добрый вечер, Артур.

— Прости, что беспокою вечером. Есть один рабочий момент, который нужно обсудить. — Я сделал небольшую паузу, давая ей настроиться на деловой лад. — В следующую пятницу у нас запланирован корпоратив. Для ведущих специалистов медиа холдинга "АиЛ". Твоя явка, — я сделал еще одну паузу для весомости, — обязательна.

— Я... корпоратив? — в ее голосе послышалась легкая растерянность. Видимо, она ожидала чего угодно, но не этого.

— Именно так, — подтвердил я. — Это важно для командного духа. Да и тебе, как одному из наших самых перспективных авторов, нужно пообщаться с коллегами в неформальной обстановке. Обменяться опытом.

Я почти слышал, как в ее голове крутятся мысли.

"Это ловушка? Или правда просто работа?"

— Я... поняла, — наконец сказала она, все еще с ноткой неуверенности. — А где он будет проходить?

— В "Гранд Отеле". Банкетный зал "Империал". Начало в семь. Дресс-код — вечерний. — Я произнес это легко, как нечто само собой разумеющееся. "Гранд Отель" был одним из самых роскошных мест в городе. Это был мой следующий ход — показать ей мир, к которому она очень скоро будет принадлежать, хоть и не осознавала этого сейчас .

— "Гранд Отель"? — она прошептала, и в ее голосе послышался неподдельный трепет. Девушка из провинции, боровшаяся за выживание в большом городе, явно не часто бывала в таких местах.

— Да, — я позволил себе легкую, ободряющую улыбку, хотя она и не могла ее видеть. — Не опаздывай. И, Леся... — я снова понизил голос, добавляя каплю личного. — Ты там никого не знаешь. Будешь чувствовать себя неловко. Так что считай, что твоя обязанность как сотрудника — составить компанию своему начальнику. Чтобы мне тоже не было скучно.

Я отхлебнул виски, предвкушая пятницу. Она придет. Страх и профессиональный долг заставят ее прийти. Но этого было мало. Мне нужно было уже сейчас начать стирать границы, сделать наше «совместное посещение» корпоратива чем-то само собой разумеющимся.

— И, Леся, — сказал я, прежде чем она успела повесить трубку, снова возвращая ее из недолгой паузы. — Учитывая, что ты новичок в таких мероприятиях и не знаешь расположения... я заеду за тобой в пятницу в 18:30. Будь готова.

На той стороне повисла абсолютная, оглушительная тишина. Я представил, как у нее широко раскрылись глаза, а пальцы сжали телефон так, что побелели костяшки. Она пыталась найти возражение, отмазку, любой предлог.

— Э-это не обязательно... — наконец прошептала она. — Я могу... сама на такси...

— Это обязательно, — мягко, но не оставляя пространства для возражений, парировал я. — Я твой начальник. И я не могу допустить, чтобы моя ведущая мангака плутала в незнакомом месте или опаздывала. К тому же, — я позволил голосу стать чуть теплее, почти заговорщицким, — у нас будет время по дороге обсудить тот самый проект и эскизы

Я намеренно сделал паузу, дав ей вспомнить все «прелести» нашего последнего рабочего обсуждения.

— В 18:30, Леся.

На этот раз я положил трубку окончательно. Звонок был окончен. Теперь у нее не было выбора. Никаких такси, никаких побегов. В пятницу в 18:30 я буду у ее двери. Она будет ждать. Одетая в вечернее платье, нервная, напуганная и... черт возьми, невероятно желанная.

Я допил виски, поставив бокал на стол. Обычный рабочий звонок? Нет. Это была первая нота в симфонии ухаживания, и я только что сыграл вступление, взяв над ней полный контроль уже на старте. Пусть попробует не открыть мне дверь.

Глава 7. За день до корпоратива

Я снова сидела перед своим планшетом. Но на этот раз это была не бессонная ночь, наполненная яростью и смущением, а холодное, расчетливое рабочее утро. После того унизительного звонка, после его властного «заеду за тобой», я чувствовала себя загнанной в угол. И у загнанного зверя два выхода: сдаться или напасть.

Я выбрала нападение.

Мои эскизы обрели текст. Диалоги. И это было мое оружие. Если он думал, что может смутить меня разговорами о позах и анатомии, то он жестоко ошибался. Я была художницей и писательницей. Я могла создать любой диалог, любую эмоцию. И сейчас я вкладывала в уста волчицы-героини все, что сама боялась сказать ему в лицо.

На первом эскизе, том самом «Покорении», я вписала реплики:

ОНА (с вызовом, глядя ему прямо в глаза):

«Ты думаешь, это делает тебя сильным? Взять то, что не предлагали?»

ОН (с усмешкой, прижимая ее к стене):

«А ты разве не для этого здесь? Ждешь, когда сильный возьмет то, что слабый только рисует в своих фантазиях?»

ОНА (резко, отталкивая его):

«Мои фантазии сильнее твоей грубой силы. В них я всегда на вершине.»

Я выписывала каждую букву с холодной яростью. Пусть читает. Пусть знает, что я не та испуганная девчонка, которой можно диктовать условия.

На втором эскизе, «На волчьей шкуре», диалог был иным — более тонким, психологическим.

ОН (проводя пальцем по ее щеке):

«Ты дрожишь. От страха? Или от желания?»

ОНА (не отводя взгляда):

«От предвкушения. Предвкушения того, как ты будешь ползать у моих ног, когда поймешь, что не можешь меня сломать.»

Третий эскиз, «Танец волчицы», был самым откровенным вызовом. Здесь она диктовала условия.

ОНА (сидя на нем, наклонясь к его уху):

«Ты говорил о цепях. Но посмотри, кто сейчас на привязи. Твое тело мое. Твое дыхание мое. Твоя воля... тоже скоро будет моей.»

Я не просто рисовала мангу. Я создавала манифест. Историю о том, как внешне покорная самка на самом деле ведет свою тонкую игру, подчиняя себе того, кто считает себя хозяином положения. Он же хотел реальной истории! Так вот она!

Работая, я почти физически чувствовала его реакцию. Он откроет папку, увидит эти диалоги, и его нагловатая ухмылка медленно сползет с лица. Он поймет, что имеет дело не с испуганной добычей, а с равным соперником. Соперником, который бьет его его же оружием — словами, образами, психологией.

Я закончила, распечатала новые версии и положила их в папку. Теперь это была не папка с эскизами. Это была декларация войны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8. Когда добыча обнажает клыки

Она вошла в кабинет в тот же день после обеда. Тот же строгий деловой костюм, тот же опущенный взгляд, но в ее позе читалась уже не паника, а собранность. Она молча положила папку на мой стол.

— Доработанные эскизы, — произнесла она ровным голосом, в котором не было и тени вчерашней дрожи. — С текстом.

Я кивнул и она развернулась, чтобы уйти. Но я остановил ее.

— Подожди, Леся. Я просмотрю сейчас.

Она замерла у двери, не поворачиваясь, всем видом показывая, что хочет сбежать. Но это было уже не то животное бегство. Это было стратегическое отступление.

Я открыл папку. Первый же лист ударил меня, как пощечина. Тот самый эскиз, подписанный моим именем. Но теперь он был дополнен диалогами. И ее слова... ее слова были лезвиями.

«Ты думаешь, это делает тебя сильным? Взять то, что не предлагали?»

Мои пальцы непроизвольно сжали бумагу. Я поднял на нее взгляд. Она стояла, глядя в стену, но я видел напряженную линию ее спины.

— Смелый диалог, — прокомментировал я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.

— Это соответствует характеру героини, — парировала она, не глядя на меня. — Она гордая.

Я перелистнул страницу. Следующий диалог заставил моего внутреннего зверя зарычать от изумления и ярости.

«От предвкушения. Предвкушения того, как ты будешь ползать у моих ног, когда поймешь, что не можешь меня сломать.»

Воздух в кабинете сгустился. Я откинулся в кресле, изучая ее. Так вот как она решила вести войну. Не через побег, а через искусство. Через слова, вложенные в уста нарисованной ею самой волчицы.

— Любопытное развитие сюжета, — сказал я, перелистывая на последний, самый откровенный эскиз. И прочитал вслух, медленно, внятно, вгрызаясь в каждое слово: —

«Ты говорил о цепях. Но посмотри, кто сейчас на привязи. Твое тело мое. Твое дыхание мое. Твоя воля... тоже скоро будет моей.»

Я замолчал, давая словам повиснуть в тишине. Она наконец повернулась. Ее щеки горели румянцем, но взгляд был твердым. Она смотрела на меня, бросая вызов. В ее глазах я видел не только страх, но и огонь. Тот самый огонь, что горел в ее героине.

— Это... твое видение развития отношений между персонажами? — спросил я, откладывая папку.

— Это видение того, как сила воли может перевернуть любые условности, — ответила она, и ее голос впервые не дрогнул. — Даже те, что диктуются инстинктами.

Мы смотрели друг на друга через весь кабинет. Охота была окончена. Началась дуэль. И моя дикарка, моя белая волчица, только что выхватила шпагу и сделала первый выпад. Искусный и опасный.

И тут я не выдержал.

Резко поднявшись с кресла, я с силой швырнул папку на стол. Бумаги разлетелись веером по полированной поверхности.

— Дерзко! — мой голос громыхнул, заставив ее вздрогнуть и отпрянуть к двери. — Чертовски дерзко, Леся!

Я быстрыми шагами обошел стол, и на этот раз я не остановился в двух шагах. Я приблизился вплотную, заставляя ее запрокинуть голову, чтобы встретиться с моим взглядом. От нее пахло страхом, чернилами и ее диким, пьянящим ароматом.

— Ты думала, что шутки про вены на члене были провокацией? — прошипел я, наклоняясь так близко, что наши губы почти соприкасались. Она замерла, не в силах пошевелиться. — Это было ничто. А это... — я указал на разбросанные эскизы, — это объявление войны. Ты это понимаешь?

— Я... — ее голос сорвался. Она пыталась найти опору в двери за своей спиной. — Я просто... писала диалоги...

— Не ври мне! — я ударил ладонью по двери рядом с ее головой, и она ахнула. — Ты вложила в уста этой нарисованной девчонки все, что боишься сказать мне! Ты пытаешься отыграться на бумаге, потому что в жизни у тебя не хватает духу!

Ее глаза наполнились слезами унижения и ярости. Она пыталась оттолкнуть меня, но я схватил ее за запястье — не больно, но достаточно твердо, чтобы она почувствовала мою силу.

— Отпустите! — выкрикнула она, пытаясь вырваться.

— А почему? — я не отпускал, чувствуя, как бьется ее пульс. — Ты же хочешь, чтобы я был тем альфой из твоих фантазий? Так вот он я. Не нарисованный, а настоящий. И мне не нужны бумажные угрозы. Я слышу твой настоящий вызов. И я его принимаю.

Я видел, как в ее глазах бушевала буря. Она ненавидела меня в этот момент, но я также видел и другое — то самое возбуждение, которое она пыталась скрыть. Ее тело реагировало на близость, на конфликт, на сырую, животную энергию, что висела между нами.

— Вы... вы все переворачиваете! — сдавленно прошептала она. — Я... я не это имела в виду...

— А что ты имела в виду, Леся? — я наклонился и прошептал ей прямо в губы, чувствуя, как она замирает. — Что твой герой должен сделать? Сломать тебя? Или... — я отпустил ее запястье и медленно провел пальцем по ее раскаленной щеке, заставляя ее содрогнуться, — или он должен сорвать с тебя всю эту броню и показать, что под ней скрывается не воин, а женщина, которая хочет, чтобы ее взяли так же властно, как на этих картинках?

Она отшатнулась от меня, как от ожога, ее грудь вздымалась. Она была в полном смятении. Ее гениальный план обернулся против нее. Вместо того чтобы поставить меня на место, она лишь сильнее приковала к себе мое внимание и разожгла во мне не просто желание, а нечто большее — охотничий азарт, смешанный с неуемным любопытством.

— Хватит... — выдохнула она, но в ее голосе не было сил.

— Хорошо, — я отступил на шаг, давая ей передохнуть. — В пятницу, Леся. В 18:30. Будь готова. Потому что на этот раз мы будем обсуждать твои дерзкие диалоги не здесь. Мы будем обсуждать их в свете хрустальных люстр, под звуки музыки. И посмотрим, хватит ли у тебя духу смотреть на меня так же смело, как твоя нарисованная волчица смотрит на своего альфу.

Я повернулся спиной, давая ей возможность уйти. Она выскользнула за дверь, и я услышал ее торопливые шаги в коридоре. Обернувшись к пустому кабинету, я провел рукой по лицу. Черт возьми.

Дверь захлопнулась, оставив меня в гробовой тишине кабинета. Эхо нашего противостояния все еще висело в воздухе. Я провел рукой по лицу, пытаясь унять дрожь в пальцах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что, черт возьми, я наделал?

Я привык к страху. Привык к подобострастию. Привык, что мое слово — закон. Но эта... эта девчонка с глазами цвета зимнего неба вывела меня из себя за считанные секунды. Ее дерзкие рисунки, ее вызов, брошенный мне прямо в лицо через эти проклятые диалоги... Это всколыхнуло во мне не просто гнев. Это разбудило что-то дикое, примитивное, что я давно и тщательно скрывал под маской цивилизованного бизнесмена.

Я с раздражением сгреб с пола разлетевшиеся эскизы. Ее героиня смотрела на меня с вызовом, ее слова жгли бумагу.

«Твоя воля... тоже скоро будет моей.»

И самое ужасное, что в пылу я чуть не сорвался. Чуть не стал тем самым монстром, которым она, вероятно, меня и считает. Я кричал на нее. Прижал к двери. Напугал до полусмерти.

Именно так и поступает настоящий альфа, не так ли?

— ехидный внутренний голос напомнил мне о законах стаи. Но я не просто волк. Я — Артур Львович Теневой, глава империи.

Я швырнул эскизы обратно на стол и с силой опустился в кресло. Черт возьми, она задела меня за живое. Вытащила наружу того самого зверя, которого я так усердно пытался приручить. И теперь мне было стыдно. Стыдно за свою несдержанность. Стыдно за тот животный ужас, что я увидел в ее глазах в последние секунды. Ольга была права. Грубая сила здесь не сработает. С Лесей это приведет лишь к тому, что она сломается или возненавидит меня навсегда. А я... я не хотел ни того, ни другого.

Я смотрел на дверь, за которой она скрылась. Ее смятение было зеркалом моего собственного. Она не понимала, как так вышло, что ее план обернулся против нее. А я не понимал, как так вышло, что я, всегда державший все под контролем, позволил ей вывести себя из равновесия.

Она была не просто добычей. Она была... загадкой. Опасной и невероятно притягательной.

Я глубоко вздохнул, пытаясь унять бурю внутри. Пятница. Ужин. Мне нужно было все обдумать. Переиграть стратегию. Если я хочу завоевать ее, а не сломать, мне придется снова надеть маску джентльмена. Самого обаятельного, самого терпеливого и самого опасного хищника из всех, потому что на этот раз он будет знать слабость своей добычи.

И ее слабостью, как ни парадоксально, была ее сила. Ее гордость. Ее дерзость. И мне предстояло найти способ обратить это все себе на пользу не растеряв при этом последние крупицы ее доверия.

Глава 9. Принятие

Я бежала по коридору, не разбирая пути, пока не врезалась в стену у лифта. Прижавшись лбом к прохладному бетону, я пыталась отдышаться, но воздух словно застрял где-то в горле, обжигая грудь.

Что я наделала?

Я хотела его задеть. Хотела, чтобы он понял, что я не безмолвная овечка. Но я не ожидала... не ожидала такого взрыва. Такой ярости. Он не просто рассердился. Он...

взорвался

. Искры в его глазах, громовой голос, удар ладони о дверь... От одного воспоминания по спине побежали мурашки.

И самое ужасное — я чувствовала себя виноватой.

Да, виноватой! Как будто я спровоцировала дикого зверя, тыча в него палкой, а потом испугалась, когда он оскалился. Но разве он не сам начал эту игру? Разве не он дразнил меня, шутил про вены и феромоны?

Когда он схватил меня за запястье... это было не больно. Это было... властно.

Я зажмурилась, пытаясь выкинуть из головы его лицо, склонившееся так близко. Его дыхание на моих губах. Его слова:

«...женщина, которая хочет, чтобы ее взяли так же властно, как на этих картинках»

.

От этих слов по телу разлился жар, и я снова почувствовала то самое предательское возбуждение, которое выдавало меня с головой. Я ненавидела себя за эту слабость. Ненавидела его — за то, что он видел ее. Лифт приехал. Я влетела внутрь и, наконец, прислонившись к стене, позволила себе дрожать. Он испугал меня. Но не как начальник — как мужчина. Как альфа.

Теперь пятница... корпоратив... его машина в 18:30... Все это казалось уже не просто неприятной обязанностью, а чем-то вроде ловушки, в которую он меня загнал. Он принял мой вызов. И теперь я должна была либо сдаться, либо идти до конца. А идти до конца... я боялась. Потому что в глубине души я понимала — в этой игре на выживание я уже проигрываю.

Я влетела в квартиру, захлопнула дверь и рухнула на диван, как подкошенная. Сердце колотилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди. В ушах стоял оглушительный грохот — отзвук его голоса, удара ладони о дверь, бешеного стука собственной крови.

Он теперь зол на меня.

Эта мысль висела в воздухе, тяжелая и удушающая. До этого, несмотря на все его угрозы и насмешки, сквозь них проглядывала какая-то... странная снисходительность. Он давал мне пространство, играл со мной, как кот с мышкой, но не сжимал когти до конца. А сейчас... сейчас я сама сорвала с него эту маску. Мои дерзкие рисунки, мои слова, брошенные ему в лицо через бумагу, вывели из себя того самого спрятанного зверя.

И я сама была виновата. Я, как дура, тыкала в спящего льва палкой и теперь ужасалась его рыку.

Я зарылась лицом в подушку, пытаясь заглушить подступающие слезы. Что теперь будет? Он сказал, что примет мой вызов. Что это — объявление войны. И если раньше он хоть как-то сдерживался, притворялся джентльменом, то теперь... теперь он может быть безжалостен.

Я представила его лицо — искаженное холодной яростью, а не игривой усмешкой. Представила, как он подъезжает в пятницу. Не как начальник, везущий сотрудницу на корпоратив, а как тюремщик, забирающий свою заключенную. И самое страшное — я не смогу отказаться. Контракт, долг, его воля... да и мое собственное глупое, предательское тело, которое реагировало на его гнев той же дрожью возбуждения, что и на его насмешки.

«...женщина, которая хочет, чтобы ее взяли так же властно, как на этих картинках».

Его слова жгли изнутри. Он видел меня насквозь. Видел ту часть меня, которую я сама боялась признать. И теперь, когда он зол, он может использовать это против меня. Может сломать меня, не просто как волчицу, а как личность. Унизить, растоптать мою гордость, которую я так яростно выставляла напоказ. Я сжалась в комок на диване, чувствуя себя маленькой, глупой и невероятно одинокой. Я хотела доказать свою силу, а только сильнее приковала себя к нему. Я бросила вызов альфе, и теперь мне предстояло пожинать плоды.

Мысли в голове неслись вихрем, каждая — острее и страшнее предыдущей. Я представила пятницу. Его машину. Молчаливую, напряженную поездку. А потом... корпоратив. Он же мой начальник. Все будут видеть, как он ко мне относится. А он... он ведь не станет больше церемониться.

При первой же возможности...

Слова сами складывались в ужасающую картину. Какой-нибудь темный угол, пустая комната для переговоров. Его руки, уже не играющие, а властные, жесткие. Он прижмет меня к стене, как на том самом эскизе, но уже без всяких диалогов и борьбы взглядов. Без уважения. Только ярость и желание доказать свою власть.

Оттрахает по полной. Как на тех картинках.

Только на картинках это выглядело страстно и... желанно. А в реальности, без моего согласия, без той искры, что была между персонажами... это будет просто насилие. Унижение. Он использует мое же тело против меня, чтобы доказать, кто здесь хозяин.

А потом...

Заклеймит.

Холодный ужас, более пронзительный, чем все предыдущие страхи, сковал меня. Метка альфы. Не просто синяк или царапина. Навсегда. На моей шее, на моей жизни. Я стану его собственностью. Официально. Окончательно. Никаких больше побегов. Никакой свободы. Никакой

себя

.

И все. Прощай, Леся.

Прощай, моя независимость. Моя карьера. Мои мечты о жизни, где я сама себе хозяйка. Все это растворится в его воле, в его желаниях. Я стану просто... его. Еще одной вещью в его коллекции. Самкой при альфе.

Я сжалась так сильно, что заныли мышцы. Слезы, наконец, вырвались наружу — тихие, горькие, безнадежные. Я сама подписала себе приговор. Своим дерзким характером. Своими глупыми рисунками. Своим неумением промолчать и подчиниться.

Он не просто мой начальник и не просто навязчивый поклонник. Он — моя судьба. И судьба эта, похоже, будет жестокой. И неумолимой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Вечер и ответственность

Пятница. Я стоял перед зеркалом в своей гардеробной, завязывая галстук. Руки, к моему раздражению, чуть заметно дрожали. Не от волнения. От сдерживаемой энергии, что кипела во мне с того самого дня в кабинете.

Образ Леси — испуганной, но не сломленной, с глазами, полными слез и ярости — преследовал меня все эти дни. Ее слова, ее вызов... они задели меня за живое. Не как альфу. Как мужчину. Я привык к покорности, к страху, к подобострастию. А она... она посмотрела на меня как равная. Или, по крайней мере, попыталась.

И я отреагировал как примитивное животное.

«Сдерживайся»,

— сурово приказал я своему отражению. Зверь внутри бушевал, требуя возмездия, требовал доказать ей, кто здесь главный. Требовал взять то, что, как он чувствовал, принадлежало ему по праву.

Но я не животное. Я — Артур. И Ольга была права. Если я сорвусь сейчас, если позволю гневу и обиде руководить собой, я потеряю ее навсегда. Я могу сломать ее, подчинить, но то, что я почувствовал в том кабинете — эту искру, этот огонь... это будет уничтожено. И я получу лишь послушную, пустую оболочку.

Я глубоко вздохнул, заканчивая с галстуком. Сегодня вечером — не охота. Сегодня — дипломатическая миссия. Самая сложная в моей жизни.

«Ты испугал ее, —

безжалостно напомнил я себе.

«Теперь тебе придется заново завоевывать ее доверие. Шаг за шагом.»

Я выбрал темно-синий костюм, который, как я знал, выгодно оттенял мои глаза. Оружие должно быть безупречным. Я не буду давить. Не буду дразнить. Я буду... обаятелен. Уверен. Внимателен. Я покажу ей мир, к которому она могла бы принадлежать. Не как добыча, а как партнер. Как королева, а не пленница.

Это будет нелегко. Каждый ее взгляд, полный страха, будет жечь меня. Каждая ее попытка отстраниться будет вызывать у меня желание прижать ее к стене и заставить посмотреть правде в глаза. Но я должен сдержаться.

Я посмотрел на часы. 18:15.

«Никакой злости, —

дал я себе последнюю установку, поправляя манжеты.

«Никакого давления. Только контроль. Только терпение.»

Я вышел из пентхауса, чувствуя, как мой внутренний волк рычит в протесте. Но я был его хозяином. И сегодня вечером я докажу это не только Лесе, но и самому себе. Я завоюю ее. Не силой, а умом. И это будет моей величайшей победой.

Я подъехал к ее дому ровно в 18:30. Не раньше, не позже. Пунктуальность — это демонстрация уважения и контроля. Я заглушил двигатель и смотрел на подъезд, чувствуя, как в салоне сгущается тишина, нарушаемая лишь тихим шипением климат-контроля.

И вот дверь открылась.

Она вышла. И у меня на мгновение перехватило дыхание.

Она была в белом. Снова. Длинное, струящееся платье, которое обволакивало ее хрупкую фигуру, словно сотканное из лунного света и инея.

Как невеста,

— пронеслось в голове.

Белая волчица.

Ткань искрилась при каждом ее движении, словно свежевыпавший снег под звездами. И этот разрез... аккуратный, но дерзкий, открывающий стройную линию ноги до середины бедра. Она была одновременно невинна и невероятно соблазнительна.

Она подошла к машине, ее походка была собранной, спокойной, но я видел — в глубине ее огромных голубых глаз таилась та самая, знакомая мне теперь, тень страха. Она была готова к бою. И была прекрасна в этой готовности.

Я вышел из машины, чтобы открыть ей дверь. Мои движения были плавными, лишенными резкости, которые могли бы ее спугнуть.

— Леся, — произнес я, и мой голос прозвучал ровно, тепло, без прежней насмешки или давления. — Ты выглядишь... потрясающе.

Она смутилась, молча кивнула и скользнув в салон. Ее плечи были напряжены. Я закрыл за ней дверь, чувствуя, как мой внутренний зверь бьется в клетке, оглушенный ее видом и ее близостью. Запах ее духов — холодный, цветочный заполнил салон.

Прежде чем завести двигатель, я повернулся к ней.

— Спасибо, что согласилась составить мне компанию, — сказал я искренне. — Думаю, нам будет проще вдвоем.

Она снова кивнула, глядя прямо перед собой. Но я видел, как сжались ее пальцы на сумочке. Она ждала подвоха. Ждала, что я вернусь к нашему последнему разговору. Ждала насмешки или давления. Но она их не дождется. Сегодня вечером я буду другим. И мне предстояло доказать это ей. И, что самое сложное, — самому себе.

Машина тронулась, плавно выезжая на вечерние улицы города. Напряжение в салоне было осязаемым. Она сидела, прижавшись к своему окну, словно стараясь занять как можно меньше места. Я видел ее отражение в стекле — застывшее, настороженное.

Мне нужно было сломать этот лёд. И начинать приходилось с себя. С того, что далось невероятно трудно — с признания своей неправоты.

— Леся, — начал я, глядя на дорогу. Голос мой прозвучал тише, лишенный привычной власти. — Мне нужно кое-что сказать.

Она медленно повернула голову, ее взгляд был полон недоверия.

— Я... хочу извиниться, — выдохнул я, и слова эти обжигали, как признание в слабости. Но это была правда. — За тот день в кабинете. Я переступил грань. Моя реакция была... недостойной.

Она не ответила, просто смотрела на меня, и в ее глазах читалось смятение.

— Твои рисунки... твои слова... — я сжал руль, вспоминая ту ярость, что поднялась во мне тогда. — Они задели меня. Сильнее, чем я готов был признать. Ты бросила мне вызов, а я... я повел себя как вспыльчивый щенок, а не как взрослый мужчина. Прости.

В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь шумом двигателя. Я видел, как она переваривает мои слова. Видел, как ее плечи чуть расслабились, а взгляд смягчился от недоумения.

— Я... — ее голос был тихим. — Я тоже не должна была... играть на чувствах. С помощью этих рисунков. Это было... нечестно. Я хотела задеть и я достигла цели. Но я не хотела... не хотела такого взрыва.

В ее словах прозвучала горечь. И вина. Та самая, что грызла и меня.

Я рискнул на мгновение отвести взгляд от дороги и встретиться с ее глазами.

— Кажется, мы оба оказались не готовы к силе того, что происходит между нами, — сказал я мягко. — Давай начнем этот вечер заново. Без прошлых обид. Просто как... Артур и Леся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она медленно кивнула, и тень улыбки тронула уголки ее губ. Это было крошечное, робкое движение, но для меня оно значило больше, чем любая победа в бизнесе.

— Хорошо, — прошептала она. — Как Артур и Леся.

Лед тронулся.

Мы подъехали к "Гранд Отелю". Огни ротонды и шикарные лимузины у подъезда говорили сами за себя — мероприятие было более чем статусное. Когда я открыл ей дверь и предложил руку, Леся на мгновение заколебалась, но затем все же легонько коснулась моей руки кончиками пальцев. Ее прикосновение было прохладным и неуверенным, но это был шаг. Маленький, но важный.

Войдя в банкетный зал "Империал", я почувствовал, как она невольно прижалась ко мне чуть ближе. Зал сиял хрустальными люстрами, повсюду сновали нарядные гости, гул голосов заполнял пространство. Для нее, девушки, привыкшей к уединению и работе за планшетом, это зрелище должно было быть ошеломляющим.

И тут я увидел их. Дима и Ольга стояли у бара, оживленно о чем-то беседуя. Дима, как всегда, выглядел слегка беспечным, а Ольга — элегантной и собранной. Они оба работали в холдинге, хоть и в других департаментах: Дима курировал сеть развлекательных заведений, а Ольга — благотворительный фонд.

Их взгляды мгновенно нашли нас. Ольга мягко улыбнулась, а на лице Димы промелькнуло знакомое озорство. Они направились к нам.

— Братец! — Ольга обняла меня, но ее взгляд был прикован к Лесе, полный теплого, ненавязчивого любопытства. — И это, должно быть, та самая Леся? Очень приятно. Я Ольга, сестра этого несносного человека.

Леся робко улыбнулась в ответ, пробормотав что-то вежливое.

— Да, мы уже как бы знакомы, — Дима подмигнул Лесе, и я почувствовал, как она напряглась. Я не выпустил ее руку, а лишь слегка притянул ее ближе к себе, создавая защитный барьер.

— Леся сопровождает меня сегодня, — сказал я ровным тоном, отвечая на немой вопрос в глазах сестры. — Как ведущий специалист, она должна привыкать к таким мероприятиям. И изучать, так сказать, «вражескую территорию» изнутри.

Я сделал легкий акцент на «сопровождает» и «привыкать», давая им понять, что это не просто рядовой сотрудник. Ольга поняла все с полуслова, ее взгляд стал еще более одобрительным. Дима же просто усмехнулся, поднимая бокал в нашу сторону.

— Ну что ж, отличный повод для знакомства! — весело сказал он. — Леся, не отпускай его далеко, а то он тут со всеми этими инвесторами заскучает смертельно.

Я чувствовал, как Леся постепенно расслабляется в нашем маленьком кругу. Моя рука, лежавшая на ее талии, уже не воспринималась как посягательство, а скорее как опора в этом новом, блестящем мире. Я не отпускал ее не только из-за ревности или желания владеть. Мне... нравилось чувствовать ее рядом. Нравилось быть ее щитом. И, наблюдая, как она понемногу оттаивает, отвечая на доброжелательные вопросы Ольги, я понимал — возможно, это и есть тот самый правильный путь. Не ломать, а защищать. Не владеть, а оберегать.

И впервые за долгое время я почувствовал не просто желание, а нечто большее. Нежность. И готовность ждать столько, сколько потребуется.

Мы постояли вчетвером еще несколько минут, но я чувствовал на себе десятки взглядов. Как глава империи, я не мог весь вечер простоять в углу с семьей. Мне нужно было открыть мероприятие, произнести речь, пообщаться с ключевыми партнерами.

— Мне нужно на пару минут, — тихо сказал я, наклоняясь к Лесе так, чтобы слышали только она и Ольга. — Дела не ждут.

Я почувствовал, как ее пальцы снова судорожно сжались. Она посмотрела на меня с нескрываемой паникой. Оставить ее одну в этом море незнакомых, шикарно одетых людей — это было для нее настоящим кошмаром.

Я перевел взгляд на сестру.

— Оль, — мои глаза прямо просили ее о помощи. — Не отпускай Лесю далеко, хорошо? А то, боюсь, она от нас сбежит, не попрощавшись.

Ольга понимающе улыбнулась и легонько взяла Лесю под руку.

— Конечно, не беспокойся. Мы с Лесей как-нибудь тут без тебя справимся. Правда, милая?

Леся кивнула, выглядев немного потерянной, но уже не такой испуганной. Доверить ее Ольге было единственным верным решением. Моя сестра обладала даром располагать к себе людей, ее теплота и искренность были лучшей защитой для Леси в этот вечер.

Я на мгновение задержал взгляд на Лесе, пытаясь передать ей без слов:

«Все будет хорошо. Я вернусь»

. Затем кивнул Диме и мы направились к микрофону.

Проходя через зал, я обернулся. Ольга что-то говорила Лесе, указывая на роспись на потолке, и та, хоть и все еще напряженная, уже слушала с некоторым интересом. Камень с души упал. Я оставил ее в надежных руках. Взяв микрофон, я начал свою речь, полную стандартных благодарностей и радужных прогнозов. Но часть моего внимания была прикована к ним двоим. Я видел, как Ольга что-то рассказывает, жестикулируя, и как на лице Леси наконец-то появляется неуверенная, но настоящая улыбка.

Я закончил речь под аплодисменты и, кивнув партнерам, направился обратно в их сторону. Музыка сменилась — теперь играли медленные чувственные ритмы. Пары начали выходить на паркет.

Ольга, заметив мое приближение, мягко освободила руку Леси и сделала шаг назад, давая мне пространство. Леся стояла, глядя на танцующих, с выражением легкой тревоги...

— Ну что, — сказал я, останавливаясь перед ней. — Исполняю обещание. Не даю тебе сбежать. — Я протянул ей руку. — Позволь пригласить тебя на танец. В качестве твоего официального сопровождающего на этот вечер.

Она посмотрела на мою руку, потом на мое лицо. В ее глазах боролись страх и желание. Она боялась близости, боялась снова оказаться в моих объятиях после всего, что произошло. Но атмосфера вечера, музыка, общая эйфория — все это тянуло ее на паркет.

— Я... я не очень хорошо танцую, — прошептала она в оправдание.

— Ничего страшного, — я улыбнулся, стараясь выглядеть как можно более безобидным. — Я поведу. Доверься мне.

Она медленно, будто делая самый важный выбор в жизни, положила свою прохладную ладонь на мою. Электрическая искра пробежала по моей руке. Я мягко сомкнул пальцы и повел ее к танцполу. Оказавшись в центре внимания она вся застыла. Я осторожно обнял ее за талию, чувствуя, как напряглись все ее мышцы. Она едва касалась моей ладони своей второй рукой.

— Расслабься, — тихо сказал я, начав медленно двигаться в такт музыке. — Никто на нас не смотрит.

Это была ложь. На нас смотрели все. Альфа-оборотень и загадочная белая волчица в ослепительном белом платье. Сначала ее движения были скованными, робкими. Но постепенно, подчиняясь ритму и моему уверенному руководству, она начала расслабляться. Ее тело стало мягче следовать за моими импульсами. Она перестала смотреть под ноги и подняла на меня глаза.

И в этот момент что-то щелкнуло. Страх в ее взгляде растаял, уступив место чему-то глубокому, изучающему. Она видела не злого начальника или разгневанного альфу. Она видела мужчину, который осторожно держит ее в своих объятиях, стараясь не спугнуть. Мы кружились под нежные звуки саксофона, и весь мир сузился до пространства между нами. Я чувствовал тепло ее тела сквозь тонкую ткань платья, слышал ее ровное дыхание. Никаких слов. Никаких угроз. Только музыка, только танец, только мы.

Шепоток пронесся по залу, словно ветерок по полю.

«Артур Львович танцует? Где это видано?»

Обычно я ограничивался парой формальных танцев с сестрой или женой важного партнера, оставаясь в тени, наблюдая. Но сейчас я не замечал никого, кроме нее. Тихого звука ее дыхания, легкой дрожи в ее пальцах, которые теперь чуть увереннее лежали в моей руке. Я вел ее по паркету, и каждый мой шаг, каждый поворот был посланием всему залу:

Она — со мной. Она — под моей защитой. Она — важна.

Я видел краем глаза удивленные, а где-то и завистливые взгляды своих менеджеров. Видел одобрительную, чуть лукавую улыбку Ольги и Дима, наблюдавших за нами с края танцпола. Видел, как замерли некоторые деловые партнеры, в недоумении рассматривая незнакомую девушку в объятиях обычно нелюдимого Теневого.

И знаете что? Мне было плевать.

Впервые за долгие годы я позволил себе отбросить маску расчетливого руководителя. Позволил себе сделать что-то просто потому, что

я этого хочу

. Потому что держать ее в объятиях, чувствовать, как ее страх постепенно сменяется робким доверием, было важнее любых деловых переговоров и репутации.

Она, казалось, начала осознавать внимание, которое мы привлекаем. Ее пальцы снова сжались, а взгляд метнулся по сторонам.

— Не обращай внимания, — тихо прошептал я, притягивая ее чуть ближе, создавая своим телом укрытие от любопытных глаз. — Пусть смотрят. Пусть видят, с кем я танцую.

Она снова посмотрела на меня, и в ее глазах я прочел не страх, а изумление.

Музыка затихала. Мы медленно остановились. Она все еще была в моих объятиях, ее грудь вздымалась в такт замедляющемуся дыханию. Аплодисменты, вначале редкие, а затем все более громкие, наполнили зал. Они аплодировали не моей речи. Они аплодировали

нам

.

Я не отпускал ее руку, глядя в ее широко раскрытые, потрясенные глаза.

— Видишь? — тихо сказал я. — Ничего страшного не случилось. Ты выжила.

И впервые за весь вечер она улыбнулась по-настоящему. Не робко, не из вежливости. А широко, по-настоящему, заставляя свои голубые глаза сиять, как два озера на утреннем солнце.

— Да, — прошептала она. — Кажется, выжила.

И в этот момент я понял, что проиграл. Сдался без боя. Потому что эта ее улыбка стоила больше, чем любая победа.

Мы подошли к Оле и Диме, все еще находясь под впечатлением от танца. На моей ладони будто бы до сих пор горел след от ее талии, а в ушах стоял звук ее сбивчивого дыхания. Оля смотрела на нас с теплой, понимающей улыбкой. В ее глазах читалось одобрение и легкая, сестринская насмешка. Дима, как всегда, не мог удержаться от комментария.

— Ну что, Арч, — он хитро подмигнул, — а мы и не знали, что ты такой искусный кавалер. Прямо затмил всех местных ловеласов.

Я лишь покачал головой, но не стал его одергивать. Пусть шутит. Сейчас мне было все нипочем.

Леся, казалось, все еще приходила в себя. Ее щеки пылали румянцем, но в глазах уже не было прежней паники. Вместо этого в них читалась какая-то новая, обретенная уверенность.

— Вы прекрасно танцевали, — мягко сказала Оля, обращаясь к Лесе. — Никогда не видела, чтобы мой брат так... оживлялся.

Леся смущенно опустила взгляд, но улыбка не сходила с ее губ.

— Спасибо, — прошептала она. — Это... это было неожиданно.

— В хорошем смысле, надеюсь? — встрял Дима, подливая себе шампанского.

Леся посмотрела на меня и в ее взгляде я прочел целую гамму чувств — смятение, благодарность, и ту самую искру, которую я надеялся когда-нибудь увидеть.

— В очень хорошем, — тихо ответила она.

В этот момент я понял, что вечер прошел не зря. Все мои сомнения, моя борьба с самим собой — все это окупилось ее улыбкой и этим тихим «спасибо».

Оля что-то шепнула Диме и они тактично отошли под предлогом поговорить с кем-то из гостей, оставив нас наедине в самом центре шумного зала.

Вечер плавно перетек в банкетную часть. Мы с Лесей сидели рядом за главным столом. Она уже заметно расслабилась, пробуя десерт и украдкой наблюдая за гостями. Я чувствовал ее спокойствие, и это успокаивало меня самого. Именно в этот момент к нашему столу подошел Григорий. Матерый, седеющий в висках оборотень из клана Серых Волков, один из наших ключевых инвесторов. Человек с острым умом и еще более острым нюхом на все необычное.

— Артур, — кивнул он мне, его взгляд тут же скользнул по Лесе с профессиональным интересом. — Вечер удался. Поздравляю с успешным кварталом.

— Григорий, рад тебя видеть, — я жестом пригласил его присоединиться. — Это во многом и твоя заслуга.

Он сел напротив, но его внимание было приковано не ко мне. Он втянул носом воздух, и в его глазах мелькнуло удивление, а затем понимание.

— А это что за прекрасная незнакомка, с которой ты сегодня затмил всех на паркете? — спросил он, прямо глядя на Лесю. — Не представляешь?

Леся застыла с вилкой в руке, ее щеки залились густым румянцем. Она опустила глаза, явно чувствуя себя не в своей тарелке под пристальным взглядом такого влиятельного человека.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Григорий был не просто любопытным. Он учуял в ней что-то. Редкий окрас? Силу пары? И то, и другое?

Я положил руку на спинку стула Леси, легкий, но отчетливый жест собственности и защиты.

— Григорий, познакомься. Это Олеся Снежинская, наша ведущая художница. Очень талантливая. — Я сделал акцент на ее профессии, отводя разговор от личного. — Леся, это Григорий Игнатьевич, наш партнер и инвестор.

— Очень приятно, — прошептала Леся, все еще не поднимая глаз.

Григорий изучающе смотрел на нее, а затем медленно улыбнулся. Это была не простая улыбка, а ухмылка человека, который все понял.

— Снежинская... Белая волчица, — произнес он задумчиво. — Редкость. Большая редкость в наших краях. — Его взгляд скользнул с нее на меня, и в нем читалось неподдельный интерес, смешанный с долей зависти. — Поздравляю, Артур. Нашел не просто талант, а настоящий алмаз.

Он поднял свой бокал в нашу сторону, выпил.

Леся наконец подняла на меня глаза. В них читался и страх, и вопрос. Она поняла, что Григорий узнал в ней не просто сотрудницу.

— Ничего страшного, — тихо сказал я ей. — Он просто проницательный старый волк. Но он на нашей стороне.

Она кивнула, но было видно, что осознание того, насколько публичной стала наша связь, снова напугало ее. Однако на этот раз она не отстранилась. Ее плечо по-прежнему слегка касалось моего. И в этом был огромный прогресс. Григорий, казалось, не собирался уходить. Его взгляд, полный волчьего любопытства и скрытого восхищения, не отрывался от Леси. Он оценивающе посмотрел на нее, а затем снова повернулся ко мне, но на этот раз его предложение было адресовано ей.

— Олеся, не хотите составить компанию и старому волку? — он обнажил зубы в ухмылке, в его голосе прозвучала двусмысленная нотка. — Уверен, мы бы составили пару на паркете не хуже.

Леся замерла. Ее глаза стали огромными от смущения и паники. Она инстинктивно рванулась ко мне, ее пальцы вцепились в мой рукав. Она была белой волчицей, но перед матерым серым волком, чувствующим ее уникальность, она снова почувствовала себя беззащитной дичью.

И я не выдержал.

Низкий, гортанный рык вырвался из моей груди прежде, чем я успел подумать. Он был негромким, но настолько насыщенным угрозой, что воздух вокруг нас словно сгустился. Музыка и гул голосов на секунду стихли в моем сознании, осталось только это — мое предупреждение.

— Григорий, — мой голос прозвучал тихо, но с ледяной сталью, — Олеся — моя гостья. И она ни с кем танцевать не будет. Кроме меня.

Я не сводил с него взгляда, и мой зверь светился в моих глазах, давая понять, что это не просьба, а ультиматум. Я сильнее его. Моложе. И в этот момент я был готов разорвать его за один только намек.

Григорий замер. Его ухмылка медленно сползла с лица, уступив место уважительной осторожности. Он поднял руки в умиротворяющем жесте.

— Понял, принял, — сказал он спокойно. — Не стоило совать нос в чужую стаю. Извини, Артур. Не хотел смущать даму. — Он кивнул Лесе. — Олеся, прости. Заигрался.

Он развернулся и ушел, растворившись в толпе.

Я обернулся к Лесе. Она смотрела на меня с широко раскрытыми глазами, все еще дрожа. Но в ее взгляде не было страха передо мной. Была... благодарность. И изумление.

— Прости, — выдохнул я, чувствуя, как адреналин медленно отступает. — Я не должен был... но я не мог...

— Ничего, — перебила она тихо, ее пальцы все еще сжимали мой рукав. — Спасибо.

Она не отпускала меня. И в этом простом жесте — в ее доверии, в ее потребности в моей защите — я почувствовал что-то, что было сильнее любого рыка. Что-то, ради чего стоило сражаться. И стоило меняться. Ее пальцы все еще сжимали мой рукав, тонкая ткань смялась в ее кулачке. Дыхание ее было частым, поверхностным. Я видел, как бьется пульс на ее шее.

— Ты испугалась? — спросил я тише, наклоняясь к ней так, чтобы никто другой не услышал. Мой голос был уже не тем рычащим предупреждением, каким звучал секунду назад, а скорее... обеспокоенным.

Она не ответила сразу, просто смотрела на меня своими огромными голубыми глазами, в которых плескалась целая буря. Потом медленно кивнула, почти незаметно.

— Да, — выдохнула она, и это слово прозвучало как признание. Признание не только в страхе, но и в слабости, в которой она не хотела признаваться даже самой себе. — Он... он смотрел на меня, как...

— Как на диковинку, — закончил я за нее, и по ее лицу я понял, что угадал. — Как на редкий трофей. Я знаю этот взгляд.

Она снова кивнула, и ее пальцы наконец разжали мою одежду, но она не отстранилась. Наоборот, она, казалось, искала опору в моей близости.

— Но ты... — она запнулась, подбирая слова. — Ты... зарычал.

В ее голосе не было упрека. Было изумление. Как будто она увидела что-то настоящее, что я обычно тщательно скрывал под маской джентльмена и бизнесмена.

— Да, — просто сказал я. — Зарычал. Потому что никто не имеет права смотреть на тебя таким взглядом. И уж тем более — предлагать тебе танцевать с всякими намерениями.

Я видел, как она переваривает мои слова. Видел, как страх перед Григорием постепенно растворяется, сменяясь новым, более сложным чувством. Она была смущена, потрясена, но также... тронута. Потому что мой рык был не угрозой

ей

. Он был щитом

для нее

.

— Спасибо, — снова прошептала она, и на этот раз в ее голосе прозвучала настоящая теплота.

В этот момент я понял, что, возможно, моя звериная, неконтролируемая реакция сделала для нашего сближения больше, чем все мои тщательно спланированные уловки и джентльменские манеры. Она увидела не только Артура Львовича, начальника. Она увидела Артура, волка. И, кажется, это ее не отпугнуло.

К нашему столу, словно чувствуя, что буря миновала, вернулись Дима и Ольга. Они уселись напротив, и напряжение окончательно растаяло, сменившись теплой, почти семейной атмосферой.

Разговор плавно тек от обсуждения мероприятия к более личным темам. Ольга рассказывала о новых проектах фонда, Дима в свойственной ему манере отпускал шутки, а Леся, к моему удивлению, начала понемногу втягиваться в беседу, робко отвечая на вопросы Ольги о своей работе. Я наблюдал за ними. За тем, как Ольга, моя всегда собранная и серьезная сестра, смягчалась, глядя на Лесю. За тем, как Дима, этот беспечный волчище, старался не отпускать своих слишком уж двусмысленных шуток в ее присутствии. Они принимали ее. Не как сотрудницу, а как... часть моего мира. И, похоже, она начинала это чувствовать.

Поймав на себе теплый, немного смущенный взгляд Леси, я почувствовал странное ощущение в груди. Что-то теплое и щемящее. И это подтолкнуло меня на небольшую провокацию.

Переведя взгляд на Дима и Ольгу, я позволил себе легкую, почти беззаботную улыбку.

— Кстати, говоря о семейных делах, — начал я, и Ольга тут же насторожилась, почуяв недоброе. — Когда мне, наконец, ждать племянников? А то я уже начинаю забывать, как выглядят маленькие волчата.

На столе воцарилась краткая, оглушительная тишина. Дима поперхнулся своим шампанским и закашлялся. Ольга замерла с бокалом у губ, а ее щеки залились ярким румянцем. А Леся... Леся смотрела на них с широко раскрытыми глазами, в которых читалось неподдельное любопытство.

— Артур! — выдохнула Ольга, бросив на меня убийственный взгляд. Но в ее глазах плескалось не столько раздражение, сколько смущение.

— Что? — я развел руками, изображая невинность. — Вопрос резонный. Я же как старший брат должен беспокоиться о продолжении рода. Тем более, — я многозначительно посмотрел на Диму, который все еще откашливался, — некоторые уже давно нашли свою пару.

Дима, наконец прийдя в себя, фыркнул.

— Не торопи события, Арч. Мы еще... наслаждаемся процессом.

Ольга закатила глаза, но улыбка выдавала ее. А Леся... она тихо рассмеялась. Это был легкий звук, который прозвучал для меня, как самая прекрасная музыка.

В этот момент, глядя на смущенную сестру, на хитро ухмыляющегося друга и на улыбающуюся Лесю, я почувствовал что-то, чего не испытывал очень давно. Покой. И чувство, что все на своих местах. И что, возможно, в этом кругу скоро появится еще одно важное звено.

—Так ,а как вы познакомились, ну ка колитесь! А то Дима мне какие то обрывки отрывков рассказал, когда я его допрашивала. Сказал, что в клубе.

Фраза Ольги повисла в воздухе, острая и неотвратимая. Всё то теплое, спокойное чувство, что согревало меня мгновением ранее, испарилось, уступив место леденящему душу провалу. Леся застыла, будто ее окатили ледяной водой. Ее взгляд, только что теплый и расслабленный, стал стеклянным от ужаса. Она смотрела на меня, и в ее глазах читался безмолвный крик.

Дима громко хмыкнул и уставился в свой бокал.

Я чувствовал, как по моей спине пробежали мурашки. Пришло время платить по счетам. Я не мог позволить ей одной нести этот груз.

— Да, Оль, — сказал я, и мой голос прозвучал ровно, хотя внутри все сжалось. — Это правда. Мы встретились в «Зове Луны».

Я чувствовал, как Леся замерла рядом, превратившись в статую.

— Леся пришла туда, потому что не хотела быть чьей-то парой по указке стаи, — продолжил я, глядя на сестру, давая ей понять мотивы Леси. — А я... я пришел, потому что, почему приходят все. И там я ее учуял.

Я сделал паузу, позволяя им осознать.

— И да, — я хмыкнул, но в этом звуке не было веселья. — Она сбежала от меня.

Ольга смотрела на нас с широко раскрытыми глазами. Ее взгляд перебегал с моей уставшей ухмылки на бледное, испуганное лицо Леси. И тогда на ее лице расцвело выражение чистого, неподдельного изумления.

— Серьезно? — выдохнула она, обращаясь к Лесе. — Ты смогла сбежать? От

него

? — Она покачала головой, и в ее глазах вспыхнуло что-то вроде уважения. — Ничего себе! Я... я даже представить не могу, какая для этого нужна сила воли!

В ответ на восхищенное восклицание Ольги я не смог сдержать горьковатой усмешки. Вся эта ситуация была настолько абсурдной и по-своему унизительной, что оставалось только либо злиться, либо смеяться. Я выбрал второе.

— Сила воли? — я фыркнул и покачал головой, глядя на Лесю, которая, казалось, снова готова была провалиться сквозь землю. — Оль, она не силой воли воспользовалась. Она просто дала мне между ног. С поразительной, надо сказать, точностью.

На столе воцарилась гробовая тишина. Даже Дима, обычно такой словоохотливый, замер с открытым ртом. Ольга застыла с выражением лица, на котором смешались шок, недоумение и медленно проступающее понимание всей комичности ситуации.

А потом Ольга фыркнула. Сначала тихо, сдержанно, а затем, глядя на мое лицо, она разразилась таким искренним, громким хохотом, что на нас обернулись с соседних столов. Она схватилась за живот, слезы выступили у нее на глазах.

— Ох, боже мой! — выдохнула она, пытаясь отдышаться. — Артур... Мне... мне почти жаль тебя! Почти! — Она снова залилась смехом. — Никто и никогда! Никто не осмеливался!

Дима наконец пришедший в себя, присоединился к ее хохоту, давясь и хлопая себя по колену.

— Вот это да, Лесь! — выдохнул он, смотря на нее с новым, почтительным удивлением. — Респект! Я теперь понимаю, почему Арч ходит вокруг тебя, а близко не подходит! Боится повторения!

Леся сидела, пылая таким ярким румянцем, что, казалось, вот-вот задымится.

Я смотрел на хохотавших сестру и лучшего друга, на смущенную, но улыбающуюся Лесю, и чувствовал, как последние остатки напряжения покидают меня. Да, это было унизительно. Но это было также и смешно. И самое главное — это было

настоящее

. Наша странная, нелепая, болезненная история стала частью нашего общего семейного фольклора. И в этом не было ничего плохого. Наоборот.

Я покачал головой и, наконец, позволил себе улыбнуться в ответ.

— Да уж, — сказал я, глядя на Лесю. — Первый раз, когда со мной знакомятся именно так. Запоминается, ничего не скажешь.

И впервые за весь вечер она посмотрела на меня без тени страха. Только со смущением. И, возможно, с крошечной долей гордости.

Олин смех постепенно стих, сменившись нарочито серьезным выражением лица. Она повернулась к Лесе, все еще сияющей от смущения, и подняла указательный палец, как строгая школьная учительница.

— Лесь, — начала она с подчеркнутой серьезностью, хотя в уголках ее губ все еще играли смешинки. — Так больше не делай. Это, конечно, эффективно, но... — она многозначительно перевела взгляд на меня, а затем обратно на Лесю, — ...ты же не хочешь оставить нашу стаю без наследников от альфы? Сама же потом жалеть будешь.

Воздух, только что наполненный смехом, снова сгустился, но на этот раз от смущения, переходящего в панику. Леся, казалось, готова была просто испариться на месте. Ее лицо залилось густым багрянцем. Она издала тихий, беспомощный звук и опустила голову, словно пытаясь спрятаться за своей тарелкой с десертом.

А я... я не сдержался. Громкий, раскатистый смех вырвался из моей груди. Это была не та сдержанная усмешка, что была раньше, а настоящий, громовой хохот, который я не мог контролировать. Абсурдность ситуации, шокированное лицо Леси и убийственно серьезное выражение Оли — все это смешалось в один комичный коктейль.

— Ольга, ради всего святого! — выдохнул я, давясь от смеха. — Ты ее сейчас в гроб вгонишь!

Дим, наблюдавший за всей сценой, снова начал хрипло хохотать, постукивая кулаком по столу.

Леся подняла на меня взгляд, полный немого укора, но, увидев мое искреннее веселье, ее собственные губы дрогнули в ответ. Стыд начал понемногу отступать, уступая место неловкому, но уже не такому болезненному смущению.

— Я... я не думала... — начала она, но снова запнулась.

— Никто и не сомневается, — успокоила ее Ольга, наконец снова улыбнувшись по-настоящему. Ее шутка, хоть и рискованная, достигла цели — она окончательно стерла последние следы неловкости, превратив нашу тайну в общую, хоть и пикантную, семейную шутку. — Просто береги... ценности нашей стаи. Они пока в единственном экземпляре.

На этот раз засмеялась даже Леся. Тихо, смущенно, прикрывая рот рукой, но это был смех.

Вечер постепенно подошел к концу. Огни в зале стали приглушеннее, гул голосов стих, и гости начали расходиться. Я наблюдал за Лесей и видел, как за вечер ее собранность и напряжение медленно сменились тихой усталостью. Непривычны ей такие светские рауты, этот постоянный яркий свет, музыка и необходимость поддерживать беседу — все это истощило ее.

Когда мы попрощались с Олей и Димом, я почувствовал, как она почти физически радуется предстоящему уединению. Я помог ей накинуть легкое пальто и проводил до машины. Она шла рядом, слегка покачиваясь, ее плечи были опущены.

— Спасибо за вечер, — тихо сказала она, когда я открыл перед ней дверь.

— Это тебе спасибо, — так же тихо ответил я, помогая ей сесть.

Я обошел машину, сел за руль и хотел завести двигатель, но решил сначала сказать ей что-то. Обернулся, чтобы спросить, не холодно ли ей, не хочет ли она, чтобы я включил музыку...

И замер.

Леся сидела, прислонившись головой к прохладному стеклу, ее плечи поднимались и опускались в ровном, медленном ритме. Длинные ресницы лежали на ее щеках, губы были слегка приоткрыты. Весь остаток гордой собранности исчез с ее лица, оставив лишь хрупкое, беззащитное и до боли прекрасное выражение полного покоя. Она уснула.

Я просто смотрел на нее, не в силах отвести взгляд. Вся ярость, все желание, все игры и борьба — все это ушло на второй план, уступив место чему-то теплому и щемяще нежному. Она доверилась мне настолько, что позволила себе уснуть в моем присутствии. В машине человека, которого еще недавно боялась до дрожи. Я не стал ее будить. Я тихо завел машину, выставил комфортную температуру и плавно тронулся с места, стараясь вести автомобиль как можно осторожнее, чтобы не нарушить ее сон.

Огни ночного города мелькали за окном, окрашивая ее лицо в синие и золотые отблески. Она спала, а я вез ее домой, чувствуя странную, непривычную ответственность и желание защитить этот хрупкий покой любой ценой.

Мысли неслись вихрем. Отвезти ее домой? Но я не знал, проснется ли она, чтобы открыть дверь. Оставить одну в машине? Немыслимо. Будить? Выглядеть она сейчас такой беззащитной и умиротворенной, что рука не поднималась нарушить ее сон.

Решение пришло само собой, твердое и безапелляционное.

Я беру на себя ответственность.

Я не повернул к ее дому, а направился к своему пентхаусу. По дороге я лишь раз рискнул позвать ее по имени, но в ответ услышал лишь ровное дыхание. Она спала глухим сном.

В гараже я заглушил двигатель и несколько минут просто сидел в тишине, глядя на нее. Потом осторожно вышел, открыл ее дверь и наклонился. Она не шелохнулась, когда я просунул одну руку ей под колени, а другую — под спину. Она была удивительно легкой. Я вынул ее из машины и понес к лифту, прижимая к себе так, чтобы ее голова лежала у меня на плече.

Она так и не проснулась. Лишь глубже уткнулась лицом в мой пиджак, издав тихий, сонный вздох. Этот доверчивый жест заставил мое сердце сжаться. В квартире я пронес ее прямо в спальню и бережно уложил на свою большую кровать. Она перевернулась на бок, свернувшись калачиком, словно ища защиты. Я снял с нее туфли на высоких каблуках, потом, после секунды колебаний, расстегнул пряжку на ее тонком ремешке, чтобы ей не было тесно. Каждое прикосновение было осторожным, почти благоговейным.

Я натянул на нее тяжелое шелковое одеяло, укутав ее с головой, как ребенка. На прощание позволил себе провести рукой по ее растрепавшимся белым волосам.

Затем я вышел из спальни, прикрыв дверь, и рухнул на диван в гостиной. Тело гудело от усталости и переизбытка эмоций. Но в голове была лишь одна мысль, ясная и четкая: она здесь. Под моей крышей. В моей кровати.

Я лег, уставившись в темный потолок, прислушиваясь к тишине, которая теперь была наполнена звуком ее дыхания за стеной. И впервые за много лет я почувствовал не пустоту своего роскошного убежища, а нечто совершенно иное. Присутствие. И странное, непонятное чувство дома.

Я проснулся мгновенно, как всегда — отточенный инстинкт хищника, никогда не отключающийся до конца. В квартире стояла полная, гробовая тишина, нарушаемая лишь мерным гулом климатической системы. Но что-то было не так.

И тогда я услышал это. Еле уловимый скрип половицы в коридоре. Не громкий, случайный, а тихий, осторожный, будто кто-то крался. Все мое тело напряглось. Адреналин ударил в кровь.

Она.

Кто еще мог быть здесь? Мой внутренний волк насторожился, готовый к защите своей территории и... той, кто спал в соседней комнате.

Я бесшумно поднялся с дивана и так же бесшумно двинулся на звук. В полумраке, освещенном лишь городскими огнями из панорамных окон, я увидел ее силуэт. Она стояла посреди гостиной, повернувшись спиной ко мне, и смотрела на ночной город. Ее хрупкая фигура в одном только моем просторной футболке, которую я, видимо, оставил на стуле, казалась призрачной и беззащитной.

Она не кралась с целью напасть. Она... блуждала. Как лунатик. Или просто не могла уснуть в незнакомом месте.

Я сделал шаг, намеренно позволив половице слегка скрипнуть под ногой, чтобы не напугать ее внезапным появлением.

— Леся? — тихо позвал я.

Она резко обернулась. В свете окон я увидел ее широко раскрытые глаза, полные ночной темноты и смятения.

— Я... я не знала, где я, — прошептала она, и ее голос дрожал. — Я проснулась, а вокруг все чужое... Я испугалась.

Сердце мое сжалось. Она не пыталась сбежать. Она была дезориентирована и напугана.

— Ты в безопасности, — сказал я, останавливаясь в паре шагов от нее. — Это моя квартира. Ты так крепко уснула в машине, что я не решился тебя будить.

Она обвела взглядом огромную, затемненную гостиную, и ее плечи слегка опустились, будто от облегчения.

— Прости, что разбудила тебя.

— Ничего, — я подошел ближе, но не прикасаясь к ней. — Не можешь уснуть?

Она молча покачала головой, снова глядя в окно. Ее руки обнимали себя за плечи.

— Город такой... большой. И тихий сверху.

Мы стояли рядом в тишине, глядя на усыпанное огнями полотно мегаполиса. И в этой ночной тишине, в ее беззащитности и в моем желании эту беззащитность оберегать, было что-то более интимное, чем любая страсть. Что-то настоящее.

Я встал с дивана, и в тусклом свете, падающем из окна, она наконец разглядела меня получше. Вернее, разглядела, в чем я был. Вернее, в чем я

не

был.

— При этом ты переоделась в футболку, — я кивнул в ее сторону, пытаясь разрядить обстановку легкой шуткой. — Мне нравится. На тебе сидит... уютно.

Мои слова повисли в воздухе, но эффект оказался прямо противоположным желаемому. Ее взгляд, скользнув по моему лицу, тут же устремился куда-то в район моего плеча, а затем, будто обжегшись, отскочил в сторону. Ее щеки, и без того бледные при лунном свете, залились таким ярким румянцем, что его было видно даже в полумраке. Она резко отвернулась к окну, скрестив руки на груди еще плотнее.

— Я... я просто... я не помню как это произошло, наверно, на автомате... — пробормотала она в стекло.

Я понял свою ошибку. Шутка про футболку прозвучала как намек на что-то личное, в то время как она была абсолютно дезориентирована и уязвима. А мой вид — голый торс, испещренный шрамами и мышцами, спортивные штаны, низко сидящие на бедрах — только усилил ее смущение. Для нее я был не просто Артуром. Я был альфой, чье тело говорило о силе и агрессии, и сейчас мы стояли посреди ночи в моем логове.

Я не стал подходить ближе.

— Прости, — сказал я тише, уже без тени иронии. — Я не хотел смущать тебя. Хочешь, я принесу тебе воды? Или... можешь вернуться в кровать. Я не буду тебе мешать.

Она медленно покачала головой, все еще глядя в окно.

— Нет. Я... я просто постою тут немного. Если ты не против.

— Конечно, — я отступил назад, к дивану, давая ей пространство. — Стой, сколько захочешь.

Я сел на край дивана, наблюдая, как ее силуэт вырисовывается на фоне ночного города. Она была похожа на испуганную птицу, заблудившуюся в слишком большой клетке. И все, что я сейчас мог сделать — это не спугнуть ее, дав ей время привыкнуть к тому, что эта клетка... может стать и убежищем. Тишина затягивалась, становясь все более тягостной. Она стояла, отвернувшись, и я чувствовал исходящее от нее смятение, как физический вибрацию в воздухе. Молчание было хуже любой неловкости.

— Может... поговорим? — тихо предложил я, нарушая тишину. Мой голос прозвучал глубже обычного в ночной темноте.

Она медленно обернулась. В ее глазах все еще читалась настороженность, но также и доля любопытства. Она кивнула, почти незаметно.

— О чем? — ее голос был тихим, хрипловатым от сна.

— Не знаю. О чем угодно, — я откинулся на спинку дивана, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. — О том, как ты стала мангакой. О том, что тебе нравится в этом городе. О чем ты думала, когда рисовала те самые... дерзкие эскизы.

При последних словах она снова смутилась, но на этот раз в уголках ее губ дрогнула тень улыбки.

— Это... долгая история, — сказала она, глядя куда-то в пространство между нами.

— У нас вся ночь, — мягко парировал я. — И мне... мне правда интересно.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде было сомнение. Она проверяла, искренен ли я.

— Ладно, — она глубоко вздохнула и сделала маленький шаг ближе, но не садилась. — Я начала рисовать, чтобы сбежать. От скуки в семье. От правил. От... ожиданий. Бумага была миром, где я могла быть кем угодно.

Я слушал, завороженный. Она говорила тихо, но в ее словах была такая искренность, которую я никогда от нее не слышал.

— А город... — она пожала плечами. — Он большой. В нем можно затеряться. Быть никем. Или стать кем угодно. Это одновременно и страшно, и... свободно.

Мы говорили. Сначала робко, обрывками фраз. Потом все свободнее. Она рассказывала о своих первых неуклюжих рисунках, о том, как училась, о своих любимых авторах. Я говорил о том, как взял на себя бизнес отца, о давлении, о том, каково это — нести ответственность за столько людей.

Мы не касались главного — того, что висело между нами невысказанным грузом. Но мы говорили о себе. По-настоящему. И в этом ночном разговоре двух неспящих людей, в полумраке гостиной, я начал узнавать ее. Не белую волчицу, не строптивую сотрудницу, а Лесю. Девушку со своими страхами, мечтами и силой, чтобы за них бороться.

И чем больше она говорила, тем больше я понимал, что эта ночь, этот неловкий, незапланированный разговор, был важнее любого корпоратива или страстного поцелуя. Мы строили мост.

Глава 11. Ночной разговор. Леся

Я рассказала ему о своем побеге, о своих страхах, о своей любви к рисованию. И когда я закончила, в воздухе повисла новая тишина — уже не неловкая, а заинтересованная.

И тогда во мне проснулась дерзкая волчица, та самая, что нарисовала те эскизы. Если уж я открылась, то теперь моя очередь.

— Ладно, — сказала я, поднимая на него взгляд. — Я ответила на твои вопросы. Теперь моя очередь.

Он слегка приподнял бровь, но кивнул, давая добро.

— Сколько тебе на самом деле лет? — выпалила я первый вопрос, который всегда крутился у меня в голове. В сети ходили противоречивые слухи. — И как давно ты управляешь компанией? Говорят, ты взял бразды в невероятно молодом возрасте.

Он тихо рассмеялся, и звук этот был теплым и приятным.

— Мне двадцать семь. И да, взял руководство в двадцать пять, после того как отец отошел от дел. Но я был вовлечен в бизнес с самого детства. Так что формально — два года, а по факту — почти всю сознательную жизнь.

Двадцать семь. Всего на семь лет старше меня. Почти ровесник. Эта мысль почему-то смутила и в то же время обрадовала меня.

— А... — я запнулась, подбирая слова для следующего, более личного вопроса. — А дети у тебя есть? Или... клеймил кого нибудь?

Его лицо стало серьезнее.

— Детей нет. — Он помолчал, его взгляд стал отрешенным. — А метка... — он покачал головой, и в его глазах мелькнула тень той же боли одиночества, что знакома и мне. — Нет. До тебя не было никого, кого бы мой волк признал.

Его слова «до тебя» прозвучали так естественно, что у меня перехватило дыхание.

— А скелеты в шкафу? — не унималась я, чувствуя, как набираюсь смелости. — У такого человека, как ты, наверняка должно быть парочку.

Он снова рассмеялся, на этот раз с оттенком горечи.

— Целое кладбище, Леся. Но большинство из них — скучные бизнес-решения, о которых потом пришлось жалеть— он подмигнул, и мое сердце глупо екнуло. Хотяя..Я ж Альфа стаи. Вне кресла руководителя я делал то, что должен, для своих людей.

Мы снова замолчали, но на этот раз тишина была комфортной. Я смотрела на него — этого могущественного, сложного мужчину, который сейчас сидел передо мной в простых спортивных штанах, с голым торсом, испещренным шрамами, которые рассказывали свои собственные истории, и делился со мной кусочками своей жизни. Он перестал быть мифическим «Артуром Львовичем». Он стал просто... Артуром. И этот Артур был в тысячу раз опаснее и притягательнее, потому что теперь я начинала видеть за маской Альфы — человека.

— А у тебя? — неожиданно спросил он, перехватывая инициативу. — Кроме побега из стаи и невероятного таланта рисовать... интимные сцены? Какие твои скелеты? Как справлялась с зовом Луны?

Я задумалась.

Его вопрос обжег меня, как раскаленный уголь. «Как ты справлялась с зовом луны?» — прозвучало так невинно, но за этим скрывалась бездна такого постыдного для меня откровения.

Я вся вспыхнула, почувствовав, как жар разливается от щек до самых кончиков пальцев. Я отчаянно отвела взгляд, уставившись на какой-то абстрактный рисунок на ковре.

Ну не про вибратор же ему говорить!

Мысли метались в панике, выискивая хоть какое-то приличное объяснение.

— Я... — мой голос сорвался на хриплый шепот. — Я просто... терпела. — Это была наглая ложь, и мы оба это знали. Терпеть зов Луны в одиночку на протяжении трех лет было невозможно.

Я рискнула взглянуть на него украдкой. Он сидел, слегка склонив голову набок, и смотрел на меня с таким понимающим, почти жалостливым выражением, что стыд стал еще сильнее. В его взгляде не было насмешки, лишь тихое любопытство..

— Леся, — он произнес мое имя мягко, словно убаюкивая. — Ты же не должна была справляться в одиночку. Никто не должен. В этом нет ничего постыдного. Мы волки и это наша суть.

Его слова были похожи на бальзам, но они же и обнажали рану. Он предлагал мне снять эту маску, эту тяжелую броню самостоятельности, за которой я пряталась все эти годы.

— Просто... приспособления, — выдохнула я, закрывая лицо руками, не в силах смотреть на него. Это было максимально близко к правде, на что я была способна.

Я услышала, как он тихо вздохнул, а затем — как поднялся с дивана. Я ждала насмешки, колкости, но вместо этого его голос прозвучал прямо надо мной, тихий и твердый.

— Ты больше не одна, — сказал он. — И тебе больше не придется справляться с этим в одиночку. Никогда.

Я не видела его лица, но слышала в его голосе обещание. И самое ужасное, самое постыдное — где-то в глубине души, под всеми слоями стыда и смущения, я почувствовала... облегчение.

Я аккуратно провел ее к дивану и усадил.

Воздух в гостиной сгустился, стал тяжелым и сладким, как мед. Мое заявление повисло между нами, и я видел, как по ее телу пробежала дрожь. Она все еще прятала лицо, но уже не отстранялась.

Она сидела на краю дивана, сгорбившись, а я стоял перед ней. Осторожно, давая ей время отпрянуть, я взял ее руку. Ее пальцы были холодными и чуть дрожали. Я мягко разжал ее кулак и поднес ладонь к своим губам, не целуя, просто чувствуя ее кожу.

— Леся, — тихо позвал я, и она медленно, будто против воли, подняла на меня глаза. В них бушевала буря — стыд, страх, но и пожирающее любопытство. — Посмотри на меня.

Она смотрела, завороженная, ее дыхание сбилось.

— Давай поговорим о физиологии, — начал я, и мой голос был низким и ровным, словно мы обсуждали рабочий проект, а не нечто, от чего у нас обоих пылала кровь. — Ты мне нравишься. Визуально. Твоя хрупкость, эти глаза, в которых плещется целое озеро... твои волосы, похожие на лунный свет.

Я видел, как ее зрачки расширились. Она пыталась отвести взгляд, но не могла.

— Но это еще не все, — я провел большим пальцем по ее костяшкам, чувствуя, как она вздрагивает. — Мне нравится твой огонь. Твой дерзкий характер. Твоя сила, с которой ты, хрупкая девочка, посмела дать отпор альфе. Мне нравится твой ум и талант, мне нравится как ты рисуешь такие... провокационные сцены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я наклонился чуть ближе, и наши лбы почти соприкоснулись.

— И да, — прошептал я, глядя прямо в ее широко раскрытые глаза, — мой волк в восторге от тебя. Он признал в тебе свою пару с первого взгляда. Но знаешь что?

Я

тоже. Не только он.

Я

в восторге. От тебя. От всей тебя целиком.

Я сказал это. Просто и прямо. Без уловок, без игр. Выложил все на стол. И теперь ждал ее ответа, чувствуя, как бешено бьется ее пульс под моими пальцами и как мое собственное сердце готово вырваться из груди.

Глава 12. Его слова

Его слова обрушились на меня, как лавина. Такие прямые, такие обнажающие. Он говорил не о инстинктах, не о долге стаи. Он говорил обо

мне

. О том, что я нравлюсь ему. Как женщина.

Вся моя бравада, все мои дерзкие рисунки и колкие ответы испарились, оставив лишь оголенный нерв. Я почувствовала себя той самой мышкой, которую он загнал в угол — маленькой, дрожащей и невероятно уязвимой. Его взгляд был прикован ко мне, тяжелый и неумолимый. Его пальцы, обхватившие мою руку, были нежными, но в их прикосновении читалась такая уверенность, такая сила, что мне захотелось сжаться в комок.

— Я... — мой голос прозвучал тихо, сдавленно, словно кто-то сжимал мне горло. Я опустила глаза, не в силах выдержать интенсивность его взгляда. — Я не знаю, что сказать...

Это была правда. Мой разум, обычно такой быстрый и острый, превратился в кашу. Все, что я могла сделать — это сидеть и чувствовать: жар его кожи, бьющуюся в его запястье кровь, его дыхание на своем лице.

— Тебе не обязательно ничего говорить, — его голос прозвучал прямо у моего уха, низкий и успокаивающий. — Просто... не убегай. Дай мне шанс. Дай

нам

шанс.

Он не давил. Не требовал. Он

просил

. И в этой просьбе было что-то, что растопило последние остатки моего страха. Я медленно, почти незаметно, кивнула, все еще не в силах поднять на него глаза.

И тогда его рука отпустила мою, но лишь для того, чтобы мягко коснуться моего подбородка. Он легонько приподнял мое лицо, заставляя меня снова встретиться с его взглядом.

— Хорошо, — прошептал он, и в его глазах вспыхнула та самая искра, что была на его нарисованном двойнике — хищная, властная, но теперь еще и с оттенком нежности. — Это уже начало.

Охота превратилась в нечто иное. И я, загнанная в угол мышка, уже не хотела убегать. Мне было страшно, неловко и невероятно стыдно, но где-то глубоко внутри, под всеми этими чувствами, теплилась крошечная, робкая надежда. И любопытство. Жгучее, неукротимое любопытство — а что же будет дальше?

И прежде чем страх успел снова сковать меня, я заставила себя сказать то, что крутилось у меня в голове с того момента, как я увидела его без рубашки в полумраке гостиной. Глупость. Безумная, откровенная глупость, но я не могла сдержаться.

— Ты... ты тоже мне симпатичен, — прошептала я, глядя куда-то в район его плеча, чувствуя, как жар заливает мои уши и шею. — С... физиологической точки зрения.

Я тут же сгорела со стыда и отвернулась, уставившись в стену, словно на ней была написана величайшая тайна мироздания.

Боже, что я несу?! «С физиологической точки зрения»!

Звучало как отчет лабораторной крысы!

Я ждала его смеха. Ожидала, что он воспользуется моей неловкостью, чтобы снова перейти в наступление.

Но вместо этого я услышала его тихий, сдержанный смех. Не насмешливый, а... теплый. Довольный.

— Спасибо, что проинформировала, — произнес он, и в его голосе слышалась та же улыбка. — Я ценю твою... профессиональную оценку.

Я рискнула взглянуть на него. Он все так же стоял передо мной и его глаза сияли в полумраке — не хищным блеском, а каким-то мягким, счастливым светом. Он не делал резких движений. Просто смотрел на меня, и в его взгляде было столько тепла и одобрения, что мой собственный страх начал таять, как снег под весенним солнцем.

Это было крошечное, нелепое признание. Но оно было моим. И он принял его именно таким — неловким и искренним. Возможно, с ним действительно можно быть собой. Даже такой неуклюжей и краснеющей. Особенно такой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13. После

Воздух трещал от напряжения, как натянутая струна. Я видел ее взгляд, видел, как она замерла, почувствовав моего зверя. Каждая клетка моего тела кричала, требуя взять то, что было так близко, что так явно пахло страхом и... согласием. Ее робкое признание «ты мне симпатичен» стало спичкой, брошенной в бочку с порохом.

Но я видел и ее широкие глаза, полные не только страха, но и доверия, которое она только что мне подарила. Я дал слово. И я, черт возьми, сдержу его, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

Собрав всю свою волю в железный кулак, я заставил себя отойти на шаг. Мое движение было резким. Я отошел на несколько шагов, к центру комнаты, будто создавая между нами безопасную дистанцию.

— Пора спать, — прозвучал мой голос, хриплый и неестественно резкий. В нем не было ни капли прежней мягкости, только сталь и усилие.

Я не посмотрел на нее. Не мог. Если бы я увидел ее сейчас — испуганную, смущенную, такую желанную — я бы не выдержал.

Я развернулся и быстрыми шагами направился в сторону ванной комнаты, не оборачиваясь. Дверь душевой захлопнулась за мной с оглушительным грохотом, эхом отозвавшимся в тишине квартиры.

Я не стал ждать, пока нагреется вода. Рванул кран с холодной водой и встал под ледяные струи, надеясь, что они потупят огонь, пылавший в крови. Я уперся ладонями в кафельную стену, склонив голову, и слушал, как мое сердце колотится в такт падающей воде. Это была не победа. Это было отступление. Но это было единственное, что я мог сделать, чтобы не сломать то хрупкое доверие, что она мне подарила. Даже если это доверие сейчас рвало меня на части.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14. Все еще с ним

Воздух в гостиной все еще вибрировал от его ухода. Я сидела на диване, обняв себя за плечи, и пыталась осмыслить то, что только что произошло. Я

чуяла

его. Не просто запах возбуждения, а целую бурю — ярость, желание, борьбу. Густой, пряный, пьянящий аромат, от которого кружилась голова.

И нет, мне не было неприятно. Это пугало. Это будоражило до дрожи в коленях. Потому что я понимала — он

хотел

. Его волк рвался к моей волчице. А моя волчица... моя волчица отвечала ему тем же. Глухим, нарастающим воем где-то глубоко внутри, готовностью подставить шею, принять его.

Из нас четверых — он и его волк, я и моя волчица — боялась только

я

. Разумная, человеческая часть меня, которая помнила о страхе, о боли, о потере контроля. А эти трое... эти трое уже были готовы нестись на крыльях похоти и разврата. К истреблению границ, к слиянию, к тому, чтобы наконец-то утолить эту мучительную, животную жажду.

Я видела, как он сломался и ушел. Не потому что не хотел. А потому что дал слово.

Я не стала доводить его распросами. Не пошла за ним. Я поднялась с дивана и на слабых ногах побрела обратно в спальню. Легла в его огромную кровать, все еще пропитанную его запахом, и укрылась одеялом.

Но сна не было.

Я лежала и прислушивалась. К гудению водопровода за стеной. К скрипу половиц, когда он вышел из душа. К его тихим, размеренным шагам по гостиной. К его дыханию, которое я почти физически ощущала сквозь закрытую дверь.

Мы были разделены всего лишь стеной. Но между нами бушевала целая вселенная невысказанных слов, непрожитых прикосновений и обещаний, данных и принятых. И я, затаив дыхание, слушала эту вселенную, понимая, что засну лишь тогда, когда услышу, как затихнет и его дыхание. Когда буду знать, что он там, спит. И что завтра наступит новый день. И наша странная, пугающая и пьянящая война продолжится.

Я уснула под утро, когда за окном уже светлело и проснулась от божественного аромата. Кофе. И еще что-то... Сладкое? Ваниль? Мой желудок предательски заурчал, и я, не открывая глаз, потянулась, чувствуя непривычную мягкость под собой и чужой, но уже знакомый запах на подушке.

Потом меня осенило.

Глаза распахнулись. Я лежала не в своей постели. Я была в его квартире. В его кровати. И на мне была его футболка, просторная и пахнущая им.

Память нахлынула волной. Вечер. Танцы. Разговор. Его желтые глаза в полумраке. Мое дурацкое признание... «С физиологической точки зрения»... Боже, да убейте меня сейчас. Я вроде не пила много! Стыд заставил меня зарыться лицом в подушку с тихим стоном. Но запах кофе был неумолим. Я, все еще в полусне, на автомате поднялась и поплелась на кухню, протирая глаза.

И вот тут я окончательно проснулась.

Он стоял у плиты спиной ко мне. С голым торсом. Капли воды от недавнего душа еще блестели на его коже, подчеркивая рельеф мышц спины и плеч. А те самые спортивные штаны... они так предательски низко висели на его бедрах, обрисовывая каждую линию, что у меня перехватило дыхание.

Вся вчерашняя ночь, все его сдержанность и моя глупая откровенность — все это рухнуло на меня под тяжестью этого вида. Я вспомнила свои слова. И подумала:

«Ууу, Леся... ну ты даешь. Все. Похоронила свою свободу одним дурацким признанием».

Он услышал мое дыхание или просто почувствовал мой взгляд, потому что обернулся. Его взгляд скользнул по мне — растрепанной, в его футболке, с горящими ушами — и в его глазах вспыхнула та самая, знакомая теперь искорка тепла и понимания.

— Доброе утро, — сказал он, и его голос был хриплым от сна, но таким спокойным, будто вчера ничего необычного не произошло. — Кофе? Или сначала блинчики?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15. Утро с ней

— Доброе утро, — сказал он, и его голос был хриплым от сна, но таким спокойным, будто вчера ничего необычного не произошло. — Кофе? Или сначала блинчики?

— К-кофе, — выдавила я, чувствуя, как жар поднимается от шеи к щекам. Я пыталась не смотреть на его торс, но он будто магнитом притягивал взгляд.

Он повернулся к кофемашине, и я невольно проследила за игрой мышц на его спине. Он налил две чашки и протянул одну мне. Наши пальцы едва коснулись, и по руке пробежали мурашки.

— Выспалась? — спросил он, отхлебывая из своей чашки и изучая меня поверх края. — На моей стороне кровати, кстати, спала.

Я поперхнулась кофе.

На его стороне...

— Я... я не заметила, — пробормотала я, глядя в свою чашку.

— Ничего, привыкнешь, — он ухмыльнулся и повернулся к плите переворачивать блинчик. — Кстати, насчет вчерашнего... твоего «физиологического» заявления.

Я застыла, чувствуя, как краснею еще сильнее.

Вот оно, начало. Сейчас начнет подтрунивать.

— Я, конечно, не эксперт, как ты, — продолжил он задумчиво, — но с моей, чисто субъективной точки зрения, ты в моей футболке выглядишь... чертовски привлекательно. Особенно сейчас, вся сонная и растрепанная.

От этих слов у меня перехватило дыхание. Это была не насмешка. Это был... комплимент. На грани фола, но комплимент.

— А-артур... — я попыталась сделать строгое лицо, но вышло только еще более смущенное.

— Что? — он поднял бровь, изображая невинность. — Я просто делюсь наблюдениями. Как коллега. Ты же началa. — Он снял блинчик со сковороды и повернулся ко мне, облокотившись о столешницу. Его взгляд скользнул по моим ногам. — Кстати, насчет анатомии... у тебя очень... изящные лодыжки. Для манги бы пригодились. Для какой-нибудь сцены, где героиня...

— Довольно! — выдохнула я, закрывая лицо ладонью, но не в силах сдержать улыбку. Он сводил меня с ума. Но это было приятное, пьянящее безумие.

— Как скажешь, — он снова ухмыльнулся и положил передо мной тарелку с идеальным золотистым блинчиком. — Подкрепись. Пригодится... для восстановления сил. Вдруг сегодня опять придется от кого-нибудь убегать. Или, наоборот, догонять.

Я смотрела на него, на этого невозможного, самоуверенного, невыносимо привлекательного мужчину, и понимала — моя свобода была похоронена под железобетонной самодовольной ухмылкой Артура.

Он повернулся, чтобы поставить сковороду в раковину, и я не смогла отвести взгляд. Широкая спина, узкая талия, эти проклятые штаны... Мой взгляд самовольно путешествовал по его силуэту, и я чувствовала, как снова краснею.

— Что, — раздался его голос, спокойный и полный скрытой усмешки, хотя он все еще стоял ко мне спиной. — Изучаешь? Любуешься?

Я аж подпрыгнула на месте, словно меня поймали на месте преступления. Он что, видел меня затылком?

— Я... нет! — попыталась я солгать, но мой голос выдал меня дрожью.

Он медленно обернулся, облокотившись о столешницу, и скрестил руки на груди. Эта поза еще больше подчеркнула рельеф его мышц. В его глазах плескалось веселое, хищное торжество.

— Нравится? — задал он прямой вопрос, его взгляд скользнул по моему лицу, отмечая мой румянец.

Я открыла рот, чтобы снова что-то пробормотать в оправдание, но слова застряли в горле. Вранье было бы просто смешным. Да и... зачем? После вчерашнего?

Я глубоко вздохнула, собираясь с духом, и подняла на него взгляд, уже не отводя его.

— А если и нравится? — выпалила я, пытаясь вложить в голос вызов, но получалось скорее смущенно-дерзко.

Его ухмылка стала шире. Он оттолкнулся от столешницы и сделал шаг в мою сторону.

— Тогда я очень рад, — произнес он тихо, останавливаясь так близко, что я снова почувствовала его тепло. — Потому что мне, например, очень нравится, как ты сейчас выглядишь. Вся розовая и пытающаяся казаться храброй, маленькая волчица.

Он протянул руку и легонько, всего на секунду, коснулся кончиками пальцев моей раскаленной щеки.

— Это моя новая любимая палитра, — прошептал он.

И затем, прежде чем я успела что-то сказать или снова сгореть дотла, он отошел назад, к столу, снова становясь просто человеком, который готовит завтрак.

— Ешь блинчик, пока не остыл, — сказал он уже обычным тоном, как будто только что не сводил меня с ума. — У меня на тебя планы на сегодня. Без побегов, надеюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15. Планы

Я наблюдал, как она пытается прийти в себя, пряча лицо в чашке с кофе. Ее уши все еще были ярко-красными. Хорошо. Пусть привыкает. Привыкает к тому, что ее смущение не отталкивает меня, а наоборот, заводит. И что ее «физиологическая» оценка была взаимной.

— Кстати, о планах, — сказал я, возвращаясь к своему кофе. — Сегодня днем приезжает делегация из Японии. Мы их встречаем.

Она подняла на меня удивленные глаза.

— Мы?

— Да. Я и ты.

— А почему я? — в ее голосе послышалась знакомая нотка паники. Она снова чувствовала себя не в своей тарелке.

Я улыбнулся. Мне нравилось немного ее подразнивать.

— Потому что ты наша главная мангака, Леся. И проект, который мы с ними будем обсуждать, — это твоя манга. Адаптация для японского рынка. Им будет интересно познакомиться с автором. Увидеть... тот самый огонь, что горит в ее работах.

Я видел, как она переваривает эту информацию. Страх в ее глазах начал сменяться профессиональным интересом. Да, она стеснялась, но она была горда своим делом. И это было моим козырем.

— Но я... я не знаю японского! И этикет... я ничего не знаю про встречи с делегациями!

— Всему научишься, — я отхлебнул кофе. — Ты умная. А я буду рядом. Просто будь собой. Такая, какая ты есть — талантливая, дерзкая и... — я позволил взгляду скользнуть по ее губам, — ...невероятно милая, когда смущается.

Она снова покраснела, но на этот раз в ее глазах не было желания сбежать. Был вызов.

— Ладно, — вздохнула она, поднимая подбородок. — Но если я опозорюсь, виноват будешь ты.

— С удовольствием возьму на себя всю вину, — я ухмыльнулся. — Но ты не опозоришься. Я в тебя верю.

И это была чистая правда. В профессиональном плане — безоговорочно. А в личном... что ж, посмотрим, как она справится с ролью не только ведущего автора, но и спутницы своего альфы на важной деловой встрече. Это было новое испытание. И я с нетерпением ждал, как она его пройдет.

******************************************

Буду рада, если поставите "мне нравится" на странице книги)

Для меня это будет мотивацией развивать дальше отношения Артура и Леси

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16. Проверка на прочность

Она сидела, размышляя о предстоящей встрече, и я видел, как ее взгляд снова становится сосредоточенным, профессиональным. Пора было добавить новую деталь в план.

— Кстати, о подготовке, — сказал я, откладывая чашку. — Я подготовил для тебя одежду. Для встречи.

Она снова удивленно подняла на меня глаза.

— Одежду?

— Да. Деловой костюм. Должен подойти. — Я сделал небольшую паузу, чтобы усилить эффект. — Размер я... подсмотрел на твоем платье.

На ее лице расцвела такая палитра эмоций, что я едва сдержал смех. Сначала шок, затем смущение, потом вспышка возмущения и, наконец, то самое острое, пьянящее осознание близости и того, что я обращал на нее внимание.

— Ты... ты что, рассматривал мое платье? — выдохнула она, и в ее голосе прозвучал и упрек, и странное любопытство.

— Леся, — я посмотрел на нее прямо, позволив своему взгляду стать тяжелым и намеренным. — Я рассматривал

тебя

. Всегда.

Я встал и подошел к шкафу в прихожей, доставая заранее подготовленный пакет с вещами

— Вот, — я протянул ей пакет. — Примеришь. Если что-то не сядет... ну, значит, я плохо смотрел. Придется пересмотреть.

Я произнес это с легкой, почти невинной улыбкой, но мы оба понимали подтекст. Это была не просто забота. Это была демонстрация. Напоминание о том, что мое внимание к ней — тотально. Потому что она — моя. И ее комфорт, и ее внешний вид — теперь и моя забота. По-волчьи. Без спроса, но с безошибочной точностью.

Она взяла пакет, ее пальцы слегка дрожали. В ее глазах все еще читалась буря — смущение, возмущение и та самая искра, что зажигалась каждый раз, когда я переходил невидимую черту.

— Можешь идти в спальню, переодеться, — кивнул я в сторону двери, сохраняя невозмутимое выражение лица. — Только не слишком долго.

Она уже было развернулась, чтобы уйти, но мои следующие слова заставили ее застыть на месте.

— Терпение у меня, — сказал я, и мой голос стал на полтона ниже, обретая ту самую, опасную бархатистость, — не резиновое.

Я видел, как напряглась ее спина. Она поняла. Это был не просто упрек за медлительность. Это было напоминание. О вчерашней ночи. О той борьбе, что кипела во мне. О том, что мое джентльменское поведение имело свой предел, и он был куда ближе, чем ей могло казаться.

Она медленно обернулась. Ее щеки горели, но во взгляде читался уже не страх, а вызов.

— И что будет, когда оно лопнет? — тихо спросила она, и в ее голосе послышалась та самая дерзкая волчица, что нарисовала провокационные эскизы.

Мой внутренний зверь удовлетворенно рыкнул. Она не убегала. Она вступала в игру.

— Узнаешь, — так же тихо ответил я, позволив ей увидеть в своих глазах обещание той самой, животной ярости и желания, что я сдерживал.

— Но сначала - деловая встреча. Не отвлекай меня, Леся. Иди.

Она задержалась еще на секунду, как бы проверяя мою решимость, а затем, не сказав больше ни слова, повернулась и ушла в спальню, намеренно, как мне показалось, слегка покачивая бедрами.

Я остался один на кухне, сжимая в руке остывшую чашку кофе. Черт возьми. Она проверяла меня на прочность. И мне это нравилось. Нравилось до безумия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17. Подготовка

Дверь спальни закрылась за мной, и я прислонилась к ней спиной, пытаясь перевести дух. В ушах звенело от его последних слов.

«Терпение у меня не резиновое»

. И этот взгляд... этот взгляд, полный обещания бури, которую он с таким трудом сдерживал.

Я сжала в руках пакет с одеждой. Он

подсмотрел мой размер

. От одной этой мысли по коже побежали мурашки. Это было нагло, властно и... чертовски заботливо. Он думал обо всем. Даже о таких мелочах. И его ответ... «Узнаешь». Просто, тихо и смертельно опасно. Но вместо страха я почувствовала прилив адреналина. Дерзость, которую я в себе и не подозревала, подняла голову. Мне

захотелось

узнать. Было страшно, да. Но было и дико интересно.

Я быстро переоделась. Костюм сидел идеально. Как влитой. Он не ошибся. Ни на сантиметр. От этой мысли снова стало жарко. Он действительно

рассматривал

меня. И сейчас, в этой одежде я чувствовала себя одновременно и защищенной, и... отмеченной. Как будто на мне была не просто блузка и юбка, а невидимая печать его внимания.

Я вышла из спальни, стараясь выглядеть собранной и деловой. Он стоял у окна, глядя на город. Он обернулся, и его взгляд медленно, оценивающе скользнул по мне.

— Идеально, — произнес он, и в его глазах читалось не только профессиональное одобрение. — Готова покорять японских партнеров?

— Готова, — ответила я, и в моем голосе прозвучала уверенность. Не потому, что я перестала бояться. А потому, что теперь у меня был он. Мой начальник. Мой альфа. Мой... пока не знаю кто. Но тот, кто выбрал мне идеальный размер и чье «нерезиновое» терпение я теперь с таким азартом собиралась проверять.

— Ну теперь моя очередь переодеваться, — сказал он, и в его глазах вспыхнула опасная усмешка. Он понял, о чем я только что думала. — Моя одежда, как бы, тоже в спальне.

Его слова застали меня врасплох. Я так увлеклась собственными мыслями, что забыла очевидное — он все еще стоял передо мной с голым торсом, в тех самых спортивных штанах, что так низко сидели на его бедрах. Он сделал шаг вперед, и теперь я оказалась в ловушке между его телом и дверью. От него исходило тепло, а запах его кожи — чистый, мужской, с легкой ноткой мыла после душа — кружил голову.

— Так что... — он наклонился так близко, что его дыхание коснулось моего лба, — ...придется или ненадолго выйти из комнаты, или... смириться.

Он не двигался, давая мне прочувствовать всю остроту ситуации. Он был практически обнажен, а я — в его одежде, в его спальне. И он предлагал мне

смириться

с его присутствием.

Кровь ударила в лицо. Выйти? Это было бы разумно. Но разве разумная Леся осталась бы ночевать у начальника? Разве разумная Леся призналась бы ему, что он ей «симпатичен»? Я сделала глубокий вдох, собираясь с духом, и подняла на него взгляд. Прямо в его насмешливые, пылающие золотом глаза.

— Я никуда не тороплюсь, — выдохнула я, и мой голос прозвучал чуть хрипло. — Можешь... переодеваться. Я не смотрю.

Это была наглая ложь, и мы оба это знали. Я уже смотрела. И он это видел.

Его ухмылка стала еще шире. Он медленно, будто давая мне время передумать, развернулся и пошел к шкафу. Его спина — широкая, мускулистая, с тонкими белыми шрамами — была теперь прямо передо мной. Я закусила губу, сжимая руки в замок, пытаясь не смотреть. Но это было невозможно. Как невозможно было отвести взгляд от произведения искусства.

Я слышала, как он достает вещи, как шуршит ткань рубашки. Я стояла, как вкопанная, чувствуя, как сгораю заживо от стыда и дикого, запретного возбуждения. Он проверял меня. И я с треском проваливала это испытание, не в силах оторвать от него глаз. Через несколько минут он повернулся. Идеально одетый в строгий костюм, он был воплощением власти и контроля. Но в его глазах все еще плескалось то самое, дикое золото, что выдавало зверя, притворяющегося джентльменом.

— Ну что? — спросил он, его взгляд скользнул по мне с ног до головы, задерживаясь на моих губах. — Выдержала испытание?

— Легко! — призналась я, чувствуя, как дрожит голос.

Он тихо рассмеялся.

— Пойдем. Нас ждут дела. А это... — он многозначительно посмотрел на кровать, — ...мы продолжим позже.

Я тут же покраснела, почувствовав, как жар заливает все мое тело. Его слова «мы продолжим позже» прозвучали как приговор и... обещание. Обещание чего-то такого, от чего у меня подкашивались ноги и сбивалось дыхание.

— Мы... это... не будем продолжать, — выпалила я, отчаянно пытаясь вернуть себе хоть каплю контроля над ситуацией. Голос мой предательски дрожал, выдавая всю мою неуверенность. — Не-не...

Он не рассердился. Не нахмурился. Наоборот, его улыбка стала еще шире, еще более хищной и понимающей. Он сделал шаг ко мне, и теперь мы стояли так близко, что я чувствовала тепло его тела сквозь тонкую ткань своего — его — костюма.

— А что именно «мы» не будем продолжать, Леся? — спросил он тихо, наклоняясь так, что его губы оказались в сантиметре от моего уха. — Ты же даже не знаешь, о чем я. Может, я имел в виду обсуждение контракта? Или... — его голос стал еще тише, обволакивающим, — ...продолжение нашего вчерашнего разговора о физиологии?

Я издала тихий, беспомощный звук. Он играл со мной, как кошка с мышкой, и я была абсолютно беспомощна. Все мои попытки сопротивляться разбивались о скалу его уверенности и... той части меня, которая на самом деле

хотела

продолжения.

— Я... — я попыталась отступить, но за спиной была дверь.

— Ты краснеешь, — констатировал он, и его палец легонько, почти невесомо, провел по моей пылающей щеке. — И твое сердце бьется так, словно ты пробежала марафон.

Он отступил на шаг, давая мне передохнуть, но его взгляд по-прежнему держал меня в плену.

— Не зарекайся, маленькая волчица, — мягко сказал он. — Никогда не знаешь, что преподнесет тебе судьба. А теперь пойдем. У нас деловая встреча.

Он повернулся и направился к выходу, оставив меня одну в центре комнаты — сбитую с толку, испуганную и до невозможности возбужденную. Мое тело кричало «да». Требовало продолжения представления..И я боялась, что очень скоро мой разум последует его примеру.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18. Чайная

Я сделала глубокий вдох, пытаясь вдохнуть в себя хоть каплю уверенности, и последовала за ним. Каждый шаг по его квартире отдавался эхом в моей голове. Его запах, его вещи, его пространство... Все здесь кричало о нем. И теперь я была частью этого пространства, вся в его одежде.

Мы вышли в лифт. Он стоял рядом, молчаливый и собранный, но его присутствие заполняло собой все кислород. Я чувствовала его взгляд на себе, тяжелый и оценивающий. Он был повсюду. В воздухе, который я вдыхала. В ткани костюма, что касалась моей кожи. В памяти, что настойчиво прокручивала его голый торс и низко сидящие штаны.

Боже... Его слишком много стало в моей жизни.

Всего за сутки он ворвался в нее, как ураган, сметая все границы. Мой начальник. Мой... преследователь. Человек, который видел меня насквозь — и испуганную, и дерзкую, и талантливую, и невероятно смущенную.

Мы сели в его машину. Салон пах им — кожей, дорогим парфюмом и его собственным ароматом. Я прижалась к окну, стараясь занять как можно меньше места, но это не помогало. Он был везде.

Он завел двигатель, и машина плавно тронулась. Я смотрела на его руки на руле — сильные, с тонкими шрамами, — и вспоминала, как эти же руки держали меня за талию во время танца. Как они сжимались в кулаки, когда он сдерживал своего зверя.

— Ты молчишь, — его голос нарушил тишину, заставив меня вздрогнуть. — О чем думаешь?

Я не могла сказать ему правду. Не могла признаться, что думаю о том, как он заполонил собой все мое существо. Что я боюсь не его, а того, как сильно я начинаю к нему привыкать.

— О встрече, — солгала я, глядя в окно на мелькающие улицы.

Он тихо хмыкнул, словно зная, что я вру.

— Не бойся. Я буду рядом.

В этом не было вопроса. Это была констатация факта. И самое ужасное, что эти слова не пугали меня. Они... успокаивали. И это пугало еще больше.

Тишина в салоне становилась все более тягостной. Мне нужно было что-то сказать, что-то спросить, просто чтобы разрядить напряжение, которое висело между нами плотной пеленой.

— А где будет встреча? — наконец выдохнула я, ломая молчание.

Он на секунду отвел взгляд от дороги, и в его глазах мелькнула та самая хитрая искорка, что всегда предвещала что-то интересное.

— В чайной, — ответил он, возвращая внимание к улице. — В японской чайной. «Тихая сосна».

Я замерла. Чайная? Я представляла себе строгий конференц-зал с длинным столом, стопками бумаг и гулким эхом. А не... уютное, тихое место, полное тонких ароматов и неспешных ритуалов.

— В чайной? — не удержалась я. — Это... необычно.

— Японцы ценят атмосферу, — пояснил он, и в его голосе послышались нотки профессионального интереса. — Особенно когда речь идет о творческих проектах. Им важно почувствовать душу автора, а не просто послушать сухие отчеты. А где, как не в чайной, можно по-настоящему расслабиться и проникнуться духом?

Он снова посмотрел на меня, и его взгляд стал пристальным, изучающим.

— И кстати, о душе автора... Твои работы, та страсть и глубина, что в них есть... они идеально впишутся в эту атмосферу. Просто будь собой. Такой, какая ты есть.

Его слова снова задели ту самую, сокровенную струну. Он не просто видел во мне сотрудника. Он видел

художника

. И верил в меня.

Мы подъехали к невзрачному, традиционному японскому зданию, скрытому от шумных улиц за высоким забором. Воздух здесь был другим — наполненным запахом древесины и влажного мха. Выходя из машины, я почувствовала, как меня охватывает странное спокойствие. Может быть, он был прав. Может, здесь, в этой тихой чайной, вдали от его подавляющего присутствия и блеска офиса, я смогу наконец взять себя в руки и показать себя с лучшей стороны. Он подошел ко мне и, как тогда вечером, предложил руку. На этот раз я взяла ее без колебаний. Возможно, чайная церемония была нужна не только японцам. Возможно, она была нужна и нам.

На входе в чайную нас встретила молчаливая женщина в кимоно. Она низко поклонилась, и жестом пригласила следовать за собой. Мы прошли по тихому коридору с соломенными матами на полу, и она остановилась у двух отдельных сёдзи — раздвижных дверей.

— Для господина и для госпожи, — тихо произнесла она, указывая на две разные комнаты. — Мы предложим вам переодеться в традиционную одежду для полного погружения в атмосферу церемонии.

Мое сердце екнуло. Переодеться? Снова? И опять в одиночестве, за тонкой бумажной дверью, зная, что он находится в нескольких метрах от меня и делает то же самое? Эта мысль была одновременно смущающей и волнующей.

Я вошла в свою комнату. Небольшое, аскетичное пространство. На татами аккуратно сложено было кимоно нежного серо-голубого цвета, как пепел после дождя, и широкий пояс-оби. Ткань была шелковистой и прохладной на ощупь. Сложность облачения заставила меня на время забыть о смущении. Я с трудом справлялась с завязыванием оби, представляя, как Артур, наверное, уже давно готов и ждет, усмехаясь моей неловкости.

Наконец, я закончила. Я не узнавала себя в отражении в темном лакированном дереве шкафа. Строгая, вытянутая линия кимоно, собранные волосы... Я выглядела... иначе. Спокойнее. Как будто часть моего хаоса осталась в той одежде, что лежала сложенной в углу. Я раздвинула дверь и вышла в коридор. И в тот же момент раздвинулась и его сёдзи.

Он стоял в темно-синем мужском кимоно и широких штанах-хакама. Одежда скрывала его мощную фигуру, придавая ему вид самурая — сдержанного, опасного и невероятно притягательного. Его взгляд скользнул по мне, и в его глазах вспыхнуло неподдельное восхищение.

— Потрясающе, — тихо произнес он. — Ты выглядишь... как гейша с одной из тех гравюр, что ты, наверное, изучала.

Мое сердце забилось чаще. В его устах это прозвучало не как сравнение с украшением, а как высокая оценка искусства.

— Ты тоже... — я запнулась, — ...выглядишь соответствующе.

Он коротко кивнул, и его губы тронула легкая улыбка.

— Готовься, Леся. Сейчас начнется не просто встреча. Сейчас начнется настоящее таинство. И я хочу, чтобы ты сияла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он протянул руку, и на этот раз я взяла ее без тени сомнения. В этих одеждах, в этой атмосфере, мы были уже не начальником и подчиненной. Мы были партнерами.

Нас провели в главный зал чайной — просторное помещение с низким потолком, где в центре на татами был расположен очаг для приготовления чая. Воздух был напоен тонким ароматом древесного угля и свежего чайного листа. Японские партнеры, уже ожидавшие нас, были облачены в такие же традиционные одеяния. Их приветственные поклоны были безмолвными и полными достоинства.

Мы ответили поклонами, и я поймала себя на мысли, что движения Артура были удивительно точными и уважительными. Он явно был не новичком в подобных церемониях. Нас усадили на подушки вокруг очага. Тишина, царившая в зале, была не пустой, а наполненной — шелестом кимоно, тихим шипением углей, мерным дыханием присутствующих. Говорить без необходимости здесь считалось дурным тоном.

Мастер чайной церемонии, пожилой японец с мудрым и спокойным лицом, начал свои действия. Каждое его движение — насыпание чайного порошка, подогревание воды, взбивание бамбуковым венчиком — было выверенным ритуалом, медитацией в движении. Я наблюдала, завороженная. И чувствовала, как под эту неспешную, гипнотическую атмосферу мои собственные нервы понемногу утихали. Здесь не было места панике или смущению. Здесь царила гармония.

Артур сидел рядом, его поза была расслабленной, но собранной. Он не смотрел на меня, но я чувствовала его присутствие как некую опору. Когда мастер подал ему чашу с чаем, Артур принял ее с тем же глубоким почтением, повернул ее в руках и сделал небольшой глоток. Его движения были безупречны.

Затем чашу передали мне. Мои пальцы слегка дрожали, но я повторила его действия, стараясь ни в чем не ошибиться. Горьковатый, терпкий вкус разлился по рту, странным образом проясняя сознание.

Глава японской делегации, седовласый господин с пронзительным взглядом, наконец нарушил тишину. Он говорил тихо, на японском, а переводчик шепотом переводил его слова.

— Ваши работы, госпожа Олеся, — сказал он, глядя прямо на меня, — обладают редким качеством. В них есть... тишина. И страсть, рожденная из этой тишины. Как этот чай.

Я застыла, пораженная. Это была самая глубокая и неожиданная оценка моего творчества, которую я когда-либо слышала.

Артур, не поворачивая головы, тихо сказал мне по-русски:

— Видишь? Я же говорил. Просто будь собой.

Глава 19. Я сама перешла черту

После того как последняя чаша чая была осушена, а мастер церемонии завершил ритуал, атмосфера в зале постепенно сменилась с созерцательной на деловую, но не менее уважительную.

Глава делегации, господин Танака, сложил руки на коленях. Его взгляд, скользнув по мне с одобрением, остановился на Артуре.

— Господин Теневой, мы впечатлены не только глубиной работ госпожи Олеси, но и ее... гармонией с духом нашего подхода. Мы готовы обсудить контракт на адаптацию ее манги для японского рынка.

Артур кивнул, его выражение лица стало собранным и профессиональным.

— Мы ценим вашу оценку, господин Танака. Наше издательство готово предоставить все необходимые ресурсы для успешного старта проекта.

Они обменялись несколькими фразами о сроках, распределении прав и маркетинговой стратегии. Я слушала, затаив дыхание. Речь шла о

моей

манге. О моих персонажах, которые должны были заговорить на японском и покорить страну, где это искусство родилось.

— Что касается творческого контроля, — Артур повернулся ко мне, привлекая мое внимание. — Олеся останется ведущим автором. Все ключевые решения по сюжету и визуальному ряду будут согласовываться с ней. Мы не хотим терять ту самую «тишину и страсть», что вы в ее работах отметили.

Господин Танака одобрительно кивнул.

— Это мудрое решение. Голос автора должен оставаться чистым.

Меня переполняла смесь восторга и ответственности. Артур не просто продавал проект. Он защищал мое авторское видение.

Обсуждение длилось еще около часа. Были оговорены все детали, от гонораров до сроков сдачи первых глав. Когда все формальности были улажены и японская делегация с поклонами удалилась, в чайной воцарилась тишина.

Я сидела, все еще переваривая произошедшее, и смотрела на Артура. Он откинулся на подушку, сняв маску строгого переговорщика, и в его глазах снова появилось то самое, теплое и хищное выражение.

— Ну что, госпожа ведущий автор, — произнес он, и в его голосе зазвучала знакомая усмешка. — Довольна результатом?

— Я... не знаю, что сказать, — честно призналась я. — Это невероятно.

— Это только начало, — он потянулся к остывшей чаше с чаем и медленно повертел ее в руках. — И кстати, о начале... помнишь наш утренний разговор о... продолжении?

Мое сердце пропустило удар. Деловая атмосфера мгновенно испарилась, сменившись напряженным, интимным ожиданием.

— Кажется, — продолжал он, ставя чашу на место и пристально глядя на меня, — теперь у нас есть что отпраздновать. И мое терпение, должен тебя предупредить, на исходе.

Его предложение повисло в воздухе, густое и сладкое, как аромат цветущей сакуры.

«Хочешь попробовать сакэ?»

И тут же в голове вспыхнула тревожная мысль, ясная и циничная:

Ну все. Он хочет меня напоить и воспользоваться ситуацией.

Я посмотрела на него — он сидел напротив, его поза была расслабленной, но в глазах плескалось то самое золото, что предупреждало о бушующем внутри звере. После всей этой утонченной церемонии, после деловых переговоров, мы вернулись к нашей личной, нерешенной битве.

— Сакэ? — переспросила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Это... часть культурного погружения?

Он улыбнулся, и в этой улыбке не было ни капли притворства. Была лишь уверенность и та самая, сводящая с ума откровенность.

— Это часть празднования, — поправил он мягко. — Твоего успеха.

Нашего

успеха. — Он сделал паузу, давая мне прочувствовать вес последних слов. — И нет, Леся. Я не собираюсь тебя опаивать или что ты там себе напридумывала.

Он произнес это так просто и прямо, что мое подозрительное ожидание столкнулось с искренностью и разбилось вдребезги.

— Тогда зачем? — не удержалась я.

— Потому что, — он наклонился чуть вперед, и его голос стал тише, интимнее, — я хочу разделить с тобой этот момент. Не как начальник с подчиненной. Не как партнеры по бизнесу. А как мужчина и женщина, которые только что совершили нечто важное. И я хочу посмотреть в твои глаза над чашкой сакэ, а не над контрактом.

Его слова обезоружили меня сильнее любой уловки. В них не было скрытого умысла, только чистое, пугающее своим накалом желание быть со мной

здесь и сейчас

.

Я колебалась всего секунду. Страх боролся с любопытством, а где-то глубоко внутри та самая волчица, уже признавшая его, тихо выла в предвкушении.

— Хорошо, — выдохнула я. — Давай попробуем сакэ.

Его улыбка стала еще шире, еще более ослепительной. Он жестом подозвал служительницу и заказал сакэ. Когда перед нами поставили маленькие глиняные чашки и сосуд с теплым напитком, он сам налил мне, а затем себе.

— За тебя, — сказал он, поднимая свою чашу. Его взгляд был прикован ко мне, полный такого откровенного восхищения и голода, что у меня перехватило дыхание. — За твой талант. И за наше... интересное будущее.

Я выпила. Напиток был теплым, сладковатым и обжигающе крепким.

Он не воспользовался мной. Он... соблазнял. Честно, открыто и с таким мастерством, что у меня не оставалось ни сил, ни желания сопротивляться.

Третья стопка сакэ мягко обожгла горло, и по телу разлилась приятная, пьянящая волна. Голова закружилась, мир стал немного размытым и очень дружелюбным. Я смотрела на Артура через стол, и он казался мне таким... красивым. И безопасным. И...

И трезвым.

Это осознание пронзило алкогольный туман, как ледяная игла. Он сидел напротив, его поза была все такой же собранной, взгляд — ясным и сосредоточенным. В его чашечке сакэ не убавилось. Он лишь слегка пригубил ее в начале, делая вид.

— Постой... — я покачала головой, пытаясь прояснить мысли. — Ты... а ты почему не пьешь?

Он улыбнулся, и в его улыбке не было ни капли смущения. Только та самая, хитрая уверенность кота, играющего с мышкой.

— Я за рулем, — ответил он просто, как будто это было самое очевидное в мире. — Вспомнил, когда уже принесли.

В его глазах читалась неподдельная усмешка. Он

вспомнил

. В самый последний момент. И позволил мне напиться, пока сам оставался в полном сознании и контроле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Меня охватила волна жгучего стыда и... дикого возбуждения. Он снова все просчитал. Он не стал меня опаивать, он просто создал ситуацию, где мои защитные барьеры ослабли сами собой, а его — остались неприступными. Это была стратегия. И она была чертовски эффективной.

— Ты... — я попыталась сделать строгое лицо, но вышло только обиженно-пьяное. — Ты опять все подстроил.

— Я? — он притворно удивился, поднимая бровь. — Я просто предложил выпить за твой успех. Ты могла отказаться. Или пить медленнее.

Он был прав. И от этого становилось еще досаднее. Я сама позволила этому случиться. Потому что расслабилась. Потому что он был прав — этот момент был прекрасен, и мне захотелось его разделить.

— Не злись, — он протянул руку через стол и легонько коснулся моей пальцев, обжигая кожу даже через шелк кимоно. — Я же обещал — ничего против твоей воли. Просто... теперь, когда ты стала чуть более свободной и раскрепощенной, — его взгляд стал томным, — может, продолжим наш разговор? Без деловых тем.

Я смотрела на его пальцы на своей руке, на его ясные, трезвые глаза, и понимала, что проиграла этот раунд. С треском.

Сознание замутнилось, мир поплыл в сладковатой дымке сакэ, но сквозь этот хмельной туман пробивалась одна ясная, острая мысль: он всегда на шаг впереди. Все контролирует. Все просчитывает. Даже мою слабость.

Ну уж нет.

С мрачной, пьяной решимостью я потянулась к графину, налила четвертую стопку и, не отрываясь от его хитрого взгляда, опрокинула ее в себя залпом. Огонь ударил в голову, но внутри загорелся свой, яростный и безрассудный огонь.

— Хочешь играть? — мой голос прозвучал хрипло и срывался. Я встала, пошатнувшись, и шагнула к нему. — Ладно. Тогда

я

буду нападать первой.

Я не дала ему опомниться. Вся моя накопленная ярость, смущение, возмущение и то дикое влечение, что он всколыхнул, вырвались наружу. Я схватила его за отворот кимоно, с силой дернула на себя и прижалась губами к его губам.

Это был не нежный поцелуй. Это была атака. Жесткая, отчаянная, пьяная. Я кусала его губы, впивалась пальцами в шелк его одежды, пытаясь через эту грубость выразить все, что кипело внутри.

Он замер на мгновение, и я почувствовала, как все его тело напряглось от шока. А потом... потом его руки схватили меня за талию, прижимая так сильно, что у меня перехватило дыхание. Его ответный поцелуй был не мягче моего. В нем было все — и ярость за мою дерзость, и торжество, и та самая, неукротимая страсть, что он сдерживал все это время.

Мы стояли, сцепившись посреди чайной, как два враждующих духа, а не влюбленные. Это был поцелуй-битва, поцелуй-наказание и поцелуй-освобождение. И когда мы наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести дух, в его глазах пылало чистое, ничем не прикрытое золото его зверя.

— Вот черт, Леся, — просипел он, его дыхание было таким же сбивчивым, как и мое.

Я смотрела на него, вся пылающая, пьяная и победившая, и понимала только одно: я стерла все его планы, все расчеты одним единственным, безрассудным поступком.

Хмельной туман, секунду назад такой густой, рассеялся в один миг, сметенный шквалом адреналина и осознания. Осознания того, что я натворила.

Губы горели. Все тело дрожало. А его руки... его руки все еще держали меня за талию. Я была в его объятиях. Добровольно впрыгнула в них сама, ведомая пьяной дерзостью.

Паника, острая и леденящая, сдавила горло.

Что я сделала?

Я сорвала все его планы, все его джентльменские обещания одним дурацким, агрессивным поцелуем.

— Ну что, — его голос прозвучал низко и глухо, он все еще не отпускал меня. — Напала. Достигла цели?

Я не могла ответить. Я могла только смотреть на него широко раскрытыми глазами, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, пытаясь вырваться. Я хотела отступить, вырваться, но его взгляд парализовал меня сильнее любых рук.

— Теперь ты моя, — прошептал он, и в этих словах не было вопроса. Это был факт. Приговор, который я сама себе подписала. — Не пытайся убежать. Поздно.

Он был прав. Поздно. Граница была перейдена. Не им — мной. И теперь мне оставалось только пожинать последствия.

Глава 20. Мы пара

Она отстранилась, и в ее глазах, секунду назад пьяных и дерзких, вспыхнула паника чистой воды. Прозрение. Она поняла, что перешла черту, за которой нет пути назад.

И это было прекрасно.

Все мое терпение, вся борьба с самим собой — все это испарилось в один миг, сожженное ее пьяным, отчаянным поцелуем. Она сама бросила вызов. Сама объявила войну. И теперь пришло время капитуляции.

— Ну что, — просипел я, чувствуя, как мой зверь рвется на свободу. — Напала. Достигла цели?

Она не ответила. Она просто смотрела на меня, вся дрожа, как осиновый лист. И в этом страхе была та самая сладость, которую я жаждал.

— Теперь ты моя, — заявил я, и это был не голос Артура Львовича, а голос альфы, нашедшего свою самку. — Не пытайся убежать. Поздно.

Я видел, как по ее телу пробежала дрожь. Но она не вырывалась. Она замерла, завороженная, как кролик перед удавом.

И тогда я наступил.

Резким, точным движением я повалил ее на мягкие татами. Она ахнула, но звук был тут же поглощен моим ртом. Мой поцелуй теперь был не ответом на ее вызов, а заявлением прав. Властным, безжалостным, диким. Я впивался в ее губы, в ее дыхание, в саму ее суть, забирая то, что она так опрометчиво предложила.

Ее тело на мгновение напряглось, а затем обмякло подо мной. Не в знак покорности, нет. В знак признания. Признания силы. Признания правоты. Признания того, что игра окончена.

Я с трудом оторвался от ее губ, чувствуя, как все существо рвется вперед, требует продолжить, взять, покорить окончательно. Воздух свистел в легких, сердце колотилось, вдавливаясь в ребра. Ее тело подо мной было податливым и горячим, ее глаза — огромными, темными и полными осознания неминуемого.

Но это было не то место. Не здесь, на полу чайной, где нас в любой момент могли увидеть. Не в порыве животной ярости, на которую она спровоцировала.

Я поднялся на руки, все еще нависая над ней, и прорычал прямо в ее лицо, вкладывая в хриплый шепот всю мощь своего альфа-статуса:

— Не здесь.

В этих двух словах было все. И обещание, и предупреждение, и отсрочка приговора. Я видел, как она вздрогнула, как ее зрачки расширились еще больше, вбирая в себя и страх, и предвкушение.

Я поднялся, отрывая свое тело от ее, и встал на ноги. Каждая мышца была напряжена до предела, зверь внутри ревел от ярости и нетерпения. Я протянул ей руку, не прося, а требуя.

— Встаем. Едем.

Она медленно, будто в трансе, вложила свою холодную, дрожащую руку в мою. Я поднял ее и, не отпуская, повел к выходу, не оглядываясь на разметанные подушки и опрокинутую стопку сакэ.

Мы шли по коридору, и я чувствовал, как она вся дрожит. Но она не сопротивлялась. Она шла за мной, как за гипнотизером, уведомленная в неизвестность, которую сама же и выбрала своим поцелуем.

Дорога домой прошла в оглушительной тишине. Я вел машину, сжимая руль так, что трещал пластик, чувствуя ее запах, смешанный с ароматом сакэ, и ее взгляд, прикованный к моему профилю. Она боялась. Но она не просила остановиться. Она знала, что отсрочка окончена. И что теперь ей предстоит столкнуться с последствиями на моей территории. На моих условиях.

Я привез ее к себе, ведя за руку, как сомнамбулу. В прихожей я остановился, все еще чувствуя на губах вкус ее дерзкого поцелуя и сакэ. Она стояла, опустив голову, вся дрожа, ожидая продолжения, которого так испугалась и... к которому, возможно, тайно стремилась.

Вместо этого я развернул ее и мягко, но настойчиво повел в сторону ванной комнаты.

— Заходи, — сказал я, открывая дверь.

Она уставилась на меня в полном шоке. Ее широкие глаза выражали недоумение, смешанное со страхом. Она явно ожидала другого развития событий:

— Ты... — она не нашла слов.

— Ты идешь в душ, — отрезал я, переходя на начальственный тон, который не оставлял места для возражений. — И вообще, — я посмотрел на нее прямо, вкладывая в слова всю свою волю, — с пьяными я сексом не занимаюсь. Это мое правило. Так что уясни, волчица.

Я видел, как по ее лицу прокатилась волна самых разных эмоций — растерянность, стыд, и странное облегчение. Она боролась с алкоголем и собственными демонами, и последнее, что ей было нужно сейчас, — это я, теряющий контроль.

— Сейчас ты идешь мыться, — продолжил я, смягчая голос. — Я принесу тебе халат. А дальше... мы просто мило побеседуем. Как цивилизованные люди.

Я повернулся, чтобы уйти, но на пороге обернулся.

— И Леся... — добавил я, глядя на ее потрясенное лицо. — Твой поцелуй... я его не забуду. Мы к нему вернемся. Когда ты будешь в полном сознании и сможешь нести за него ответственность.

Я вышел, оставив ее одну в ванной, и пошел искать для нее халат. Мой зверь бушевал внутри, требуя вернуться и взять то, что было так близко, но я был сильнее его, потому что играл в долгую игру. И в этой игре я хотел получить все — не только ее тело, но и ее ясный, трезвый, добровольный ответ. А пока... пока что «милая беседа» была моим следующим ходом и я был уверен, что он окажется не менее эффективным.

Я услышал, как в ванной включилась вода, и позволил себе выдохнуть. Адреналин понемногу отступал, оставляя после себя странную, непривычную нежность. Она была там, за дверью, уязвимая и сбитая с толку, а я стоял здесь, в своей прихожей, и пытался придумать, что делать дальше. Я прошел в спальню и открыл шкаф. Мой взгляд упал на темный банный махровый халат.

Великоват, конечно,

— мелькнула мысль. Она утонет в нем. Но кто ж знал, что в моей жизни так внезапно появится хрупкая белая волчица, которой понадобится домашняя одежда?

Я взял халат, и вдруг до меня дошла простая, но ошеломляющая мысль.

Мне нужно уже купить ей домашнюю одежду. Для моего дома.

Эта мысль не была навязчивой или тревожной. Она была... логичной. Естественной. Потому что в последнее время мы и правда проводили вместе сутки напролет. Работа, ужины, а теперь вот и ночевки. Она постепенно вплеталась в ткань моей жизни и моя квартира все чаще становилась нашим общим пространством.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вернулся к ванной и постучал.

— Одежду оставляю у двери, — сказал я, положив сложенный халат на табурет.

Из-за двери донесся тихий, смущенный звук, похожий на «спасибо».

Я отошел в гостиную, оставив ее наедине с собой и струями воды. Мысль о том, чтобы купить ей ее собственные вещи, уже не казалась странной. Она казалась... правильной. Следующим логичным шагом в этой сумасшедшей, стремительной игре, которую мы вели. Игра, где ставкой была уже не просто страсть, а нечто гораздо более серьезное — общее будущее.

Я переоделся в мягкие спортивные штаны, но футболку надевать не стал. Кожа горела, воздух в квартире казался спертым. Нервы были натянуты струной и я рухнул на диван, включил телевизор, бессмысленно уставившись в мелькающие кадры, пытаясь заглушить гул в голове и низкое рычание зверя под кожей.

Все мое существо было настороже, прислушиваясь. И вот, наконец, вода выключилась.

Я не удержался и повернулся, бросив взгляд в сторону коридора. Табурет у двери в ванную был пуст. Халата не было. Сердце пропустило удар, а затем забилось с новой силой. Она там. За дверью. В

моем

халате. Облаченная в мой запах, в мою ткань. Я сглотнул, чувствуя, как по телу разливается жар. Телевизор был забыт. Все мое внимание было приковано к той двери, за которой сейчас происходило таинство перевоплощения моей дерзкой волчицы в нечто... домашнее. Принадлежащее моему пространству.

Я сидел, сжимая кулаки, и ждал. Ждал, когда дверь откроется и я увижу ее — с мокрыми волосами, закутанную в мой слишком большой для нее халат, уязвимую и невероятно желанную. И в этот момент я понял, что «милая беседа», которую я планировал, будет самым тяжелым испытанием в моей жизни. Потому что единственное, о чем я сейчас мог думать, — это о том, как халат скользит по ее коже.

Дверь ванной открылась, и она вышла. Вся — закутанная в мой темный халат, который и правда был на ней велик. Рукава закрывали кисти рук, а полы волочились по полу. Ее мокрые белые волосы были собраны в небрежный хвост, а лицо, очищенное от косметики, казалось еще более хрупким и юным.

— Артур... немного великовато, — смущенно пролепетала она, покраснев и пытаясь удержать непослушные полы.

Что-то в ее виде — эта смесь уязвимости и стыдливой неловкости — снесло все мои защитные барьеры. Я тут же подошел и, не говоря ни слова, подхватил ее на руки.

Она легонько ахнула, ее глаза стали огромными.

— Что ты?..

— Не хватало еще, чтобы запнулась и упала, — буркнул я, неся ее к дивану как драгоценную, хрупкую ношу. Она была такой легкой.

Я усадил ее на мягкую ткань дивана, как будто она могла разбиться от одного неловкого движения. Она сидела, закутавшись в халат, и смотрела на меня с таким смешанным выражением — остатки паники, смущение и какая-то новая, робкая теплота. Я отступил на шаг, давая ей пространство, но не сводя с нее глаз. Вид ее в моей одежде, в моем пространстве, после всего, что произошло... это было сильнее любой страсти. Она устроилась в углу дивана, закутавшись в мой халат, словно в защитный кокон. Подобрав под себя ноги, она выглядела настолько маленькой и беззащитной, что во мне снова зашевелилось что-то теплое и властное одновременно.

Я посмотрел на нее — на эту девушку, которая только что устроила в чайной переполох, а теперь сидела тут, словно ни в чем не бывало. И мысль промелькнула дерзкая:

Ну а что? Ей можно меня целовать, а я просто сяду поближе?

С едва заметной усмешкой я придвинулся. Не просто ближе. Максимально близко. Так, что наше бедра почти соприкасались, а ее запах ударил мне в голову.

Она вздрогнула, но не отпрянула. Просто смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых плескалось море противоречивых эмоций.

— Я, — сказал я тихо, глядя прямо на нее, — по сравнению с тобой, еще чертовски сдерживаюсь.

В этих словах не было упрека. Была констатация факта. Напоминание. О том, что ее пьяная выходка не прошла незамеченной. И о том, что моя ответная реакция пока что ограничивается лишь тем, что я сижу рядом, а не забираю то, что она так опрометчиво предложила.

Я видел, как она поняла этот скрытый смысл. Как ее пальцы сжали край халата. Как по ее шее пробежал румянец.

— Так что сиди смирно, — добавил я, и в моем голосе прозвучала легкая, почти неосязаемая угроза, смешанная с обещанием. — И давай побеседуем. Пока я еще могу это делать.

Фраза повисла в воздухе, густая и многозначительная. Она сидела, замершая, вцепившись в мой халат, и ее взгляд выражал целую гамму чувств — от страха до пьянящего любопытства. Я выдержал паузу, давая ей прочувствовать вес этих слов. Потом медленно, не сводя с нее глаз, я поднял руку и легонько, всего на мгновение, провел тыльной стороной пальцев по ее щеке. Ее кожа была прохладной и невероятно мягкой.

— Завтра, — повторил я, и мой голос стал тише, но приобрел стальную твердость, — когда в твоих глазах не будет ни грамма сакэ, а в голове — ни капли сомнений... мы с тобой все обсудим. Каждую деталь. Начиная с того поцелуя. Я видел, как она сглотнула, как участился пульс на ее шее. Она пыталась казаться стойкой, но ее выдавала предательская дрожь.

— А пока... — я отодвинулся, разрывая порочный круг близости, и откинулся на спинку дивана, — ...ты можешь рассказать мне, о чем была та манга, что ты рисовала в семнадцать лет. До того, как научилась рисовать... все остальное.

Это был ультиматум. И милость. Одновременно. Я давал ей передышку, но напоминал, что завтра наступит новый день. И в этом дне для нее уже не будет места ни для побегов, ни для пьяных оправданий. Только ясность. И ответ.

Тишина затянулась, нарушаемая лишь мерцанием телевизора. Мое последнее заявление — обещание «завтра» — висело между нами, и я видел, как она его переваривает, как прячет лицо в складках моего халата.

Я резко повернулся к ней, и не смог сдержать вспышку гнева и... горечи. Мои глаза, должно быть, вспыхнули тем самым хищным золотом, потому что она вся съежилась.

— И как ты могла подумать, — мой голос прозвучал тихо, но с ледяной сталью, — что я хочу тебя

напоить

? — Я сверкнул на нее взглядом, в котором бушевала буря из ярости и неподдельной обиды. — Откуда у тебя столь плохое мнение обо мне? После всего... После того как я сдерживался, когда любой другой на моем месте уже давно бы... — я не договорил, сжав кулаки. — Я дал тебе слово. И я его сдержал. Даже когда ты сама бросилась на меня с поцелуями, я привез тебя сюда и отправил в душ, а не в свою постель!

Я видел, как она побледнела. В ее глазах читался не просто страх, а осознание. Осознание того, что она несправедлива. Что ее подозрения ранили меня куда глубже, чем я показывал.

— Я... — ее голос дрогнул. — Прости... Я...

— Не надо, — я резко поднялся с дивана, не в силах больше сидеть рядом. Мне нужно было пространство. — Просто... подумай об этом. Прежде чем бросаться обвинениями.

Моя вспышка гнева постепенно утихла, сменившись холодным, обдуманным раздражением. Она сидела, вся перекошенная от вины, и это зрелище доставляло мне странное, едкое удовольствие. Я медленно повернулся к ней, позволив на лице расцвести не укоризненной строгости, а скорее усмешке.

— Я, вообще-то, — начал я, нарочито растягивая слова и вкладывая в голос ложную, преувеличенную ранимость, — может быть с тонкой душевной натурой. Чувствительный, понимаешь ли.

Она смотрела на меня с опаской, не понимая, в какую сторону повернется настроение.

— Могу и обидеться, — продолжал я, с наслаждением наблюдая, как она напрягается. — И знаешь, что самое ужасное?

Я сделал паузу для драматического эффекта.

— Извиняться потом придется доооолго, — я прошептал это с такой сладкой, ядовитой интонацией, что она вздрогнула. — И ка-че-ствен-но.

В этих словах не было настоящей обиды. Была игра. Продолжение нашей битвы, но на новом, более изощренном уровне. Я давал ей понять, что ее несправедливое предположение не прошло даром, но не собирался закатывать скандал. Вместо этого я предлагал ей новую головоломку — как же именно ей предстоит «качественно» заглаживать свою вину перед человеком с такой «тонкой душевной натурой».

Я видел, как в ее глазах мелькнул страх, а затем — вызов. Ее губы дрогнули, пытаясь сдержать улыбку. Она поняла правила новой игры.

— Поняла, — тихо сказала она, и в ее голосе послышались нотки той самой дерзости, что сводила меня с ума. — Буду иметь в виду.

Моя угроза о «качественных извинениях» повисла в воздухе, и я увидел, как по ее лицу разливается такая краска, что даже кончики ушей стали малиновыми. Словно «искупление» в моем контексте было чем-то настолько однозначным и постыдным, что она не выдержала. С громким вздохом она вся сжалась и буквально нырнула с головой в складки моего халата, пытаясь скрыться от моего пронзительного взгляда.

Я не стал ее доставать. Вместо этого я усмехнулся — тихо, с внутренним торжеством — и взял пульт.

— Ладно, ладно, — сказал я, делая вид, что сдаюсь. — Отбой. Теперь будем смотреть телевизор. Как обычная пара.

Эффект был мгновенным. Она резко высунула голову из своего укрытия. Ее глаза, еще секунду назад полные смущения, теперь округлились от шока.

— Па-ра? — переспросила она, и в ее голосе прозвучал такой неподдельный, чистый испуг, что мне стало одновременно смешно и... трогательно.

— Ну да, — я пожал плечами, переключая каналы с невозмутимым видом, будто объявил о прогнозе погоды. — Сидим рядышком на диване, смотрим телек. По-моему, это классика. Или у тебя есть другое определение?

Она не ответила. Она просто сидела и смотрела на меня, словно я только что объявил о запуске ракеты на Марс. Слово «пара», небрежно брошенное мной, перевернуло все ее представления о нашей игре. Оно стирало границы между «начальник и подчиненная», «альфа и самка». Оно приземляло наши сложные, запутанные отношения на бытовой уровень и, судя по ее лицу, этот уровень пугал ее больше, чем все мои угрозы, взятые вместе.

Я сдержал улыбку и уставился в телевизор, давая ей время переварить эту новую, сокрушительную информацию. Пусть подумает. Пусть привыкает. Ведь это было лишь начало. Ее испуганный писк, когда она попыталась возразить, был просто восхитителен. Такая невинность, когда она сама перешла все мыслимые границы.

Я медленно повернул к ней голову, позволив взгляду стать тяжелым, неумолимым. Тот самый взгляд, от которого у нее подкашивались ноги. Я видел, как она замерла, словно кролик перед удавом. Ее глаза были полны осознания собственной оплошности.

— В мире волков, — продолжил я, наклоняясь чуть ближе, но не прикасаясь к ней, — такие вещи не проходят просто так. Ты бросила вызов. Ты заявила права. Теперь пожинай последствия.

Я откинулся на спинку дивана, снова глядя на телевизор, но все мое существо приковало внимание к ней.

— Так что да, — заключил я с легкой усмешкой. — Теперь мы пара. Привыкай. И можешь не пищать. Все равно ничего не изменишь.

Глава 21. Осознание

Пара.

Слово повисло в воздухе, тяжелое и безвозвратное, как приговор. Оно звенело у меня в ушах, заглушая даже звук телевизора.

Мы пара.

Я сидела, закутавшись в его халат, и пробовала это слово на вкус. Оно было странным. Пугающим.

А моя волчица... моя волчица ликовала. Глухой, торжествующий вой поднимался из самой глубины, сметая все мои человеческие страхи.

Да! Наконец-то! Он признал! Мы его!

Она не видела никакой проблемы. Для нее все было просто и ясно — нашлась пара, сильный альфа, наша вторая половина. Все сомнения были для нее глупостью.

А я... я сидела посередине этого внутреннего шторма. Разумом я понимала весь ужас ситуации. Он — мой начальник. Властный, непредсказуемый, привыкший получать все, что захочет. А я... я та, кто вляпалась по уши, позволив втянуть себя в эту опасную игру.

Но вместе со страхом в груди клубилось что-то еще. Что-то теплое и трепетное. Воспоминание о его руке на моей талии во время танца. О его голосе, тихо говорившем: «Я буду рядом». О том, как он не стал пользоваться моей слабостью, а привез меня сюда, дал прийти в себя.

Он сказал «пара». Не «любовница». Не «временная забава».

Пара.

Слово, полное ответственности и... принадлежности.

Я украдкой взглянула на него. Он сидел, уставившись в телевизор, но я чувствовала, что все его внимание сосредоточено на мне. Он ждал моей реакции. И я поняла, что боюсь не его. Я боюсь себя. Боюсь той части себя, которая уже сказала «да».

Тишина затянулась, нарушаемая лишь бессмысленным бормотанием телевизора. Я сидела, зарывшись лицом в мягкий махровый халат, и слушала вой своей волчицы и трепет собственного страха. Они спорили во мне, и не было победителя. Он ждал. Я чувствовала его взгляд, тяжелый и терпеливый. Он не давил, не требовал. Он просто ждал, зная, что рано или поздно я сломаюсь.

И я сломалась.

Не из-за страха. Не из-за давления. А потому что где-то в глубине души, под всеми этими слоями сомнений и тревог, это слово — «пара» — отзывалось тихим, настойчивым эхом. Оно пугало, но оно же и манило.

Я глубоко вздохнула, все еще пряча лицо в махровой ткани, и прошептала так тихо, что это было почти неслышно:

— Хорошо.

В воздухе что-то щелкнуло. Напряжение, висевшее между нами, не исчезло, но изменило свой характер. Я почувствовала, как он слегка повернул голову, хотя не видела его. Его молчание было красноречивее любых слов.

Мы сидели так еще несколько минут, слушая фоновый гул телевизора. Я медленно подняла взгляд.

На его лице играла та самая, привычная хитрая улыбка. Но на этот раз в ней не было насмешки или злорадства. В ней было... удовлетворение.

— Ну наконец-то, — произнес он, и его голос прозвучал низко и бархатисто. — Белоснежка, растаяла.

От этих слов по моей спине пробежали мурашки. «Белоснежка». Я не нашлась, что ответить. Я просто смотрела на него, на эту его улыбку, которая сейчас казалась мне не опасной, а... обещающей. Он не стал развивать тему. Не стал торжествовать. Он просто улыбался, глядя на меня, и в его взгляде читалось молчаливое «добро пожаловать». Добро пожаловать в нашу странную, только что родившуюся общность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22. Первая ночь

Ее молчаливое согласие, этот робкий кивок в махровом капюшоне, развязало мне руки. Напряжение спало, сменившись странным, непривычным чувством... покоя? Нет, не покоя. Скорее, уверенности. Уверенности в том, что битва за нее выиграна не силой, но капитуляцией, и теперь начинается нечто иное.

Я смотрел на нее - на мою «Белоснежку», которая наконец-то перестала отгораживаться от меня ледяной стеной и чувствовал, как что-то внутри меня смягчается.

— Хорошо, — сказал я, и мой голос прозвучал непривычно просто, без привычной хитринки или властных ноток. — Раз ты наконец-то растаяла, тогда... — я сделал небольшую паузу, глядя, как она насторожилась, ожидая новой провокации. Но я был серьезен. — ...я предлагаю... ммм, пойти спать.

Она подняла на меня удивленные глаза. — А то уже поздно, — добавил я, кивая в сторону окна, за которым давно стемнело. — А завтра на работу. Обычный рабочий день. С дедлайнами, встречами... — я чуть улыбнулся, — ...и парой, которая теперь будет появляться в офисе вместе.

Я встал с дивана и протянул ей руку, уже не как охотник добыче, а скорее... как партнер.

— Идем. Твоя сторона кровати ждет. И на этот раз, — я посмотрел на нее с легким укором, — постарайся остаться на своей половине. Подхватил на руки и понес в спальню.

Ее возмущенный визг был для меня самой сладкой музыкой. Это был не крик ужаса, а тот самый дерзкий, полный огня протест, который сводил меня с ума с первой встречи.

— Спать вместе??? Артууур, я только на мысль о паре согласилась! — ее голос звучал так, будто я предложил ей отправиться на Луну, а не лечь в кровать.

Я лишь усмехнулся, крепче придерживая ее за ноги. Она была такой легкой, почти невесомой в моем махровом халате, который безнадежно съехал, обнажив ее стройные ноги.

— Да-да, именно так, — парировал я, уверенной поступью пересекая гостиную. — Слово «пара» подразумевает, среди прочего, и совместный сон. Не волнуйся, свои грязные намерения я приберегу на потом. Напомнил же — с пьяными не занимаюсь, но спишь ты в моей кровати. Это аксиома.

— Это тирания! — попыталась она вырваться, но ее удары по моей спине были скорее символическими.

— Это забота, Белоснежка, — беззлобно огрызнулся я, распахивая дверь в спальню. — Чтобы ты опять ночью по квартире не шастала, как призрак. Я потом спать не смогу, буду переживать, что моя пара где-то споткнется и свернет себе шею.

Я аккуратно уложил на простыни, прежде чем она успела опомниться. Она спрыгнула с другой стороны кровати, сгребая в охапку одеяло и строя из себя максимально возможную крепость. Ее глаза в полумраке горели, а губы были сложены в обиженный бантик. Выглядело это до невозможности смешно и... мило.

Я тяжело вздохнул, делая вид, что крайне измучен ее строптивостью.

— Леся, мы взрослые люди. Две трети этой кровати могут спокойно вместить батальон. Даю тебе слово, что я буду хранить тебя для себя в полной неприкосновенности, пока ты не дашь добровольное и трезвое согласие. Доверяешь?

Она смотрела на меня с нескрываемым подозрением, но я видел, как в ее взгляде борются страх и усталость. Эта ночь и правда выдалась для нее непростой.

— Доверяешь? — повторил я мягче.

Она медленно, почти незаметно кивнула.

— Хорошо, — я развернулся и направился к своей стороне. — Тогда спокойной ночи, моя строптивая пара.

Я погасил свет и устроился на своем привычном месте, повернувшись к ней спиной, давая ей пространство и время привыкнуть. В тишине комнаты я слышал ее учащенное дыхание, которое постепенно выравнивалось и становилось глубже. Спустя долгие минуты я почувствовал, как одеяло с ее стороны шевельнулось, а затем на край моей половины легла осторожная, почти невесомая тяжесть. Я улыбнулся в темноту. Это было перемирие. И для начала этого было более чем достаточно.

Я не спал. Всю ночь. Лежал и слушал ее дыхание, ровное и спокойное, в полной темноте моей спальни. Какой-то идиотский, первобытный страх сковал меня — боязнь, что все это сон. Что стоит мне закрыть глаза, и я проснусь в привычной, оглушительной тишине своего пентхауса, а ее хрупкое тепло исчезнет, как мираж.

А она... она уснула. Без зазрения совести. Сначала забившись в самый угол, а потом, видимо, почувствовав себя в безопасности, начала медленно захватывать территорию. Сначала повернулась на бок, лицом ко мне. Потом ее рука, та самая, что только что отбивалась от меня, бессильно соскользнула с ее груди и упала мне на бок.

Я замер, боясь пошевелиться. Ее ладонь была прохладной, а прикосновение — беззащитным и доверчивым. А потом... потом из-под махрового халата вывалилась ее нога. Стройная, бледная в полумраке. И с той же неосознанной наглостью забросила ее поверх моих ног.

Я тихо, почти беззвучно хмыкнул, глядя в потолок. Ирония судьбы была восхитительна.

Ну конечно,

— пронеслось в голове.

Моя маленькая строптивая волчица. Даже во сне ты не сдаешь позиций. Не просто согласилась на мою кровать. Ты ее захватила. И меня в придачу.

Я лежал, парализованный этим двойным грузом — ее руки и ноги, — и чувствовал, как какой-то древний, дикий инстинкт внутри меня наконец-то успокаивался. Зверь, бушевавший во мне все эти дни, укладывался рядом, удовлетворенно облизываясь. Его добыча была здесь. В его логове. Под его защитой. И, что самое главное, она

оставалась

. Я медленно, чтобы не разбудить, повернул голову и в свете луны, пробивавшемся сквозь жалюзи, разглядывал ее черты. Расслабленные, без тени привычной настороженности или страха. Осторожно, кончиками пальцев, я накрыл ее руку, лежавшую на мне. Ее пальцы шевельнулись во сне, слегка сжав мои.

Я пролежал так до самого рассвета, завороженный ее близостью, слушая, как ее дыхание смешивается с тиканьем часов. В какой-то момент, незадолго до утраусталось взяла верх и я провалился в тяжелый, беспробудный сон.

Проснулся от отчаянных попыток меня столкнуть.

Сознание вернулось ко мне не сразу. Сначала я почувствовал теплое, мягкое тело, прижатое ко мне всей длиной. Запах ее волос — чистых, с ноткой моих же шампуня и кондиционера. И свое собственное тело, которое, видимо, за время сна совершенно самостоятельно и, разумеется, «само того не ведая», обвилось вокруг нее как удав.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моя рука была тяжело перекинута через ее талию, прижимая ее к моей груди. Нога лежала поверх ее ног, надежно запирая ее в объятиях.

А она... моя строптивая волчица... пыталась вырваться.

— Артур... — ее голос был сдавленным, полным сна и возмущения. — Дай дышать! Отпусти!

Она уперлась локтями мне в грудь и изо всех сил попыталась отодвинуться, но мои конечности, казалось, превратились в стальные капканы.

— Ммм... — пробормотал я, притворяясь более сонным, чем был на самом деле, и зарываясь лицом в ее волосы. — Тихо, Белоснежка... рано еще.

— Тебе рано, а мне в туалет! — прошипела она, наконец вырвав одну руку и принявшись колотить меня ею по плечу. — Немедленно отпусти, дикарь!

Дикарь. Мне понравилось. Особенно учитывая, что это она пришла в мое логово и захватила меня во сне. Я с театральным стоном, изображая тяжелое пробуждение, наконец ослабил хватку. Она тут же, словно ошпаренная, откатилась на другой край кровати и вскочила на ноги, запахивая сбившийся халат. Ее лицо пылало румянцем, а глаза метали молнии.

Я приподнялся на локте, с наслаждением наблюдая за этой картиной.

— Ну что, пара? — спросил я, сиплым от сна голосом. — Как тебе наши первые совместные утренние объятия?

— Это не объятия! — фыркнула она, поправляя волосы. — Это... несанкционированное лишение свободы! Я чуть не задохнулась!

— Ага, — я зевнул, с удовольствием наблюдая, как она пытается сохранить серьезность. — А еще ночью ты сама на меня напала. Руку и ногу положила. Я, можно сказать, был вынужден обороняться.

Она открыла рот, чтобы возразить, но ничего не нашлась, только покраснела еще сильнее. Потом резко развернулась и, бормоча что-то невнятное про «нахального волка» и «больше никогда», выбежала из спальни в направлении ванной.

Я рухнул на спину, закинув руки за голову, и глупо ухмыльнулся в потолок. Утро задалось отличное. Ее возмущенное, пылающее лицо было лучшим началом дня. И тот факт, что она не сбежала сразу, а побежала именно в ванную... это значило, что она все еще здесь. В моем пространстве.

Война продолжалась. Но теперь она шла за территорию на моей же кровати.

Глава 23. Слишком бурное начало дня

Я дал ей пару минут, чтобы прийти в себя. Стоя в спальне, я слышал, как включилась вода, и представил ее, разглядывающую свое раскрасневшееся отражение в зеркале, все еще бормочущую под нос о «дикарях» и «несанкционированном лишении свободы». Улыбка не сходила с моего лица.

Потом я пошел следом.

Дверь в ванную была приоткрыта. Она стояла, уперевшись руками в раковину, и смотрела на себя с выражением легкого недоумения, как будто пыталась понять, как она здесь оказалась. В моей ванной. В моем халате. С моим запахом на коже.

Я постучал костяшками пальцев по косяку, привлекая внимание. Она вздрогнула и резко обернулась, снова насторожившись, как дикий зверек.

— Что тебе? — выпалила она, инстинктивно потянув полы халата.

Я не стал подходить ближе, зная, что сейчас любое мое движение будет воспринято как угроза. Вместо этого я протянул руку. На моей ладони лежала новая, нераспакованная зубная щетка. Нежная, розового цвета, с мягкой щетиной.

Она уставилась на щетку, потом на меня, потом снова на щетку. На ее щеках, и без того розовых, выступил тот самый, предательский, восхитительный румянец, который сводил меня с ума.

— Купил для тебя, — сказал я просто, держа взгляд. — Розовую. Как твой румянец, когда ты пытаешься изображать гнев.

Она замерла и я увидел, как по ее лицу проходит целая буря эмоций. Смущение, борьба, и та самая, крошечная, теплая искорка, которую она все еще пыталась скрыть. Ее пальцы слегка дрогнули.

— Ты... — она запнулась, не зная, что сказать. Обвинить его в наглости? Поблагодарить? — Ты думаешь обо всем, да?

— О тебе — да, — парировал я, наконец делая шаг вперед и кладя щетку на край раковины рядом с ее рукой.

— Домашняя одежда, зубная щетка... что дальше?, - я задумался.. — Может, запасной планшет для рисования? — я наклонился чуть ближе, улавливая ее взгляд в зеркале. — Привыкай, Белоснежка. Я не просто так сказал «пара». Это значит, что твое место здесь теперь не только в моей кровати, но и в моей ванной. Со своей собственной, розовой щеткой.

Я не ушел. Вместо этого я встал рядом с ней у двойной раковины, достал свою, черную щетку и принялся за утренний ритуал. Воздух в ванной стал густым и напряженным. Она украдкой, с недоверием поглядывала на меня боком, словно ожидая подвоха, как будто я мог в процессе чистки зубов выкинуть какой-то фокус. Я видел ее отражение в зеркале. Она старалась смотреть строго перед собой, но ее взгляд раз за разом скользил в мою сторону. На мои руки, на мое лицо. На то, как наши движения, хоть и не синхронные, складывались в странную, бытовую симфонию. Это было неловко. И... до глупости интимно. Гораздо интимнее, чем ее пьяный поцелуй вчера. Это была приземленная, рутинная близость, которая значила в тысячу раз больше.

Я сплюнул, прополоскал рот и поймал ее взгляд в зеркале. Она тут же отвела глаза, сосредоточившись на своей розовой щетке с преувеличенным вниманием.

— Что? — спросил я, вытирая губы. — Никогда раньше не чистил зубы рядом с мужчиной?

Она что-то пробормотала в ответ, но звук потонул в белой пене. Ее уши снова стали малиновыми.

— Привыкай, — сказал я, и мой голос прозвучал мягче, чем я планировал. Я положил руку ей на спину, между лопаток, почувствовав, как она вздрогнула от прикосновения сквозь толстый махровый халат.

— Это теперь наша утренняя традиция.

Я вышел, оставив ее одну, но на пороге обернулся. Она стояла, не двигаясь, с щеткой в руке, глядя на наше отражение в зеркале — его пустое место рядом с ее фигурой. И на ее лице было не только смущение. Было... понимание. Медленное, неотвратимое осознание того, что слово «пара» — это не просто красивая метафора. Это зубные щетки. Это общее зеркало. Это его рука на ее спине по утрам. И в этот раз, когда она встретилась с моим взглядом в отражении, она не отвела глаза. Она просто смотрела. И в ее взгляде читалось не только недоверие, но и начало чего-то нового. Что-то вроде привыкания.

Пока я готовил завтрак — омлет с трюфелем и свежей зеленью, краем уха я услышал ее шаги. Не уверенная поступь, а тихое, почти неслышное «шлеп-шлеп-шлеп» ее босых ног по прохладному полу. Махровый халат, в котором она буквально утопала, волочился за ней, как шлейф, а рукава скрывали кисти рук. Она неслышно подошла к кухонному острову и забралась на высокий стул. Выглядела она как ребенок, примеряющий одежду взрослых. Или как самая очаровательная, сонная пленница в мире.

Я поставил перед ней тарелку с идеальным, золотистым омлетом и бокал свежевыжатого апельсинового сока.

— Ну что, моя пара, — начал я, опершись о столешницу напротив нее и глядя прямо в ее все еще сонные, но настороженные глаза. — Сегодня у тебя выходной. Я сделал его для тебя.

Она медленно моргнула, переваривая информацию.

— Выходной? Но у меня работа... дедлайны по...

— Все подождет, — мягко, но не оставляя возражений, прервал я. — Вчера мы подписали негласный договор. Сегодня — день его ратификации. — Я позволил углам губ приподняться в легкой улыбке. — Познакомимся поближе. Как и полагается... партнерам.

Я сделал ударение на последнем слове, давая ему новый, более глубокий смысл. Не только деловых партнеров. Не только пары по принуждению обстоятельств. А двух людей, которые должны узнать друг друга без спешки, без давления офиса и инстинктов. Она посмотрела на свой омлет, потом на меня. В ее взгляде читалась борьба между профессиональной ответственностью и... любопытством. Тем самым любопытством, что заставило ее когда-то прийти в «Зов Луны».

— И что... что мы будем делать? — осторожно спросила она, поддевая вилкой кусочек омлета.

— Все, что захочешь, — я пожал плечами, делая вид, что это самая обычная вещь в мире, объявить внезапный выходной, чтобы ухаживать за строптивой волчицей. — Можешь весь день рисовать. Можешь смотреть фильмы. Можешь изучить каждый квадратный сантиметр этой квартиры. А можешь... — я наклонился чуть ближе, — ...задавать вопросы. Любые. И я на них отвечу. Честно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я видел, как в ее глазах вспыхивает интерес. Вопросы. Это была ее территория. Территория художницы, наблюдающей за жизнью. Она медленно откусила кусочек омлета, не сводя с меня взгляда, и я понял — любопытство победило. Охота продолжится. Но сегодня оружием будут не угрозы и не поцелуи, а правда и время. И по мне, это был куда более опасный и многообещающий вид охоты.

Она медленно пережевывала кусочек омлета, ее взгляд блуждал по кухне, избегая меня. Я видел, как в ее голове крутятся мысли, вопросы, сомнения. Надо было задать направление. Первую тему для нашего «знакомства».

Я отпил глоток кофе, поставил чашку и мягко, но четко нарушил тишину.

— А можем для начала обсудить наш первый поцелуй.

Она подавилась соком и закашлялась, хватаясь за грудь. Ее глаза стали круглыми, полными чистейшего ужаса и паники. Прекрасная реакция.

— Я... мы... это не... — она пыталась что-то выдать, но слова отказывались служить ей.

— Нет, нет, все было, — я покачал головой, наслаждаясь ее смущением. — И если уж мы познакомимся поближе, то давай начнем с самого яркого момента. Точнее, с твоего самого яркого момента нападения на меня.

Я облокотился на столешницу, сократив дистанцию.

— Так вот. Моя версия: ты, вся пьяная и дерзкая, набросилась на меня, как дикая кошка, с явным намерением откусить мне губы. Моя версия тебя устраивает?

Она покраснела так, что ее уши стали цвета спелого граната. Она сглотнула и попыталась выпрямиться, натягивая на себя тогу достоинства.

— Я не набрасывалась! Я... я выражала протест!

— Протест? — я поднял бровь. — Интересный метод. Очень... прямолинейный. Надо запомнить. В следующий раз, когда мой финансовый директор будет докладывать о квартальных убытках, я тоже выражу ему протест подобным образом.

— Артур! — она аж подпрыгнула на стуле.

— Ладно, ладно, — я сдался, поднимая руки в умиротворяющем жесте, хотя улыбка не сходила с моего лица. — Допустим, это был «протест». Но теперь, когда ты трезвая, скажи честно... — я посмотрел на нее прямо, уже без шуток в голосе. — Ты хоть что-то помнишь? Или это было чистое инстинктивное безумие?

Она отвела взгляд, ее пальцы нервно теребили край халата. И тихо, так тихо, что я почти не расслышал, прошептала:

— Помню... что было... мокро...

Я замер. От ее слов по моей коже пробежали мурашки. «Мокро». Это было не «отвратительно». Не «я сожалею». Это было... констатация факта. Физиологического воспоминания.

— Мокро? — я переспросил, и мой голос стал на полтона ниже. — От сакэ? Или от чего-то еще?

Она не ответила. Просто сидела, опустив голову, но я видел, как вздымается ее грудь под толстой тканью. Она помнила. И это воспоминание явно не было для нее неприятным.

— Что ж, — сказал я, отходя от столешницы и давая ей передохнуть. — «Мокро» — это хорошее начало для разбора нашего первого... «протеста». Продолжим после завтрака. У меня еще куча вопросов. Например, о технике. Ты явно прилагала усилия.

Я подошел к ней ближе, пока она сидела на высоком стуле, закутанная в мой халат. Ее глаза, широко раскрытые, следили за моим приближением. Воздух на кухне снова сгустился, сладкий и тяжелый.

— Знаешь, — начал я, останавливаясь так близко, что мои колени почти касались ее закутанных ног. — А вот я немножко не понял тот... «протест».

Она замерла, словно олененок в свете фар. Вилка в ее руке застыла на полпути к тарелке.

— Все было как-то... стремительно, — продолжал я, делая вид, что в глубокой задумчивости. — И, если честно, под воздействием твоих четырех стопок сакэ. А я, как ты помнишь, был трезв. И внимателен. Я наклонился, опершись руками о столешницу по обе стороны от нее, замыкая ее в пространстве между моими руками. Ее дыхание участилось.

— Так что, — мой голос стал тихим, интимным, предназначенным только для нее. — Мне бы еще раз... повторить его. Чтобы понять суть. Так сказать, для протокола нашего знакомства.

Я видел, как бьется пульс на ее шее. Как ее губы приоткрылись, чтобы сделать вдох. В ее глазах не было страха. Был шок. Было смятение. И то самое пьянящее любопытство, что заставляло ее бросать вызов снова и снова.

— Я... — ее голос сорвался на шепот. — Я не буду... протестовать... трезвой.

— А кто сказал, что протест должен быть трезвым? — я парировал, слегка приближая лицо к ее лицу. — Я просто хочу понять методику. Без посторонних веществ. Чтобы оценить твою технику по достоинству.

Она не отодвигалась. Она сидела, пригвожденная к месту моим взглядом и близостью. И это было ее молчаливым согласием. Ее вызовом. Ее ответом.

Мой взгляд скользнул с ее глаз на ее губы.

— Так что, Белоснежка? — прошептал я. — Готова повторить свой протест? На холодную голову? Или ты смелая только когда пьяная?

Мои слова повисли в воздухе, острые и безжалостные, как лезвие бритвы.

Это был не просто вопрос. Это был вызов. Прямой и недвусмысленный удар по ее гордости, по тому самому строптивому духу, что сводил меня с ума. Я видел, как по ее лицу проходит волна возмущения. Смущение и нерешительность были мгновенно сметены чистой, несдержанной яростью. Ее глаза, только что растерянные, вспыхнули знакомым синим огнем.

— Я... — она начала, и ее голос дрожал уже не от страха, а от гнева. Она оттолкнула тарелку, которая с грохотом заскользила по столешнице. — Я тебе сейчас докажу!

Она резко спрыгнула со стула, и, не задумываясь о последствиях, с силой схватила меня за плечи. Ее пальцы впились в обнаженную кожу. Ее движение было порывистым, лишенным всякой грации, но в нем была та самая, дикая энергия, что и тогда, в чайной. Разница была в том, что сейчас ее взгляд был абсолютно ясен. В нем не было алкогольного тумана, только чистое, обжигающее желание доказать свою правоту. Наши губы столкнулись. Это был не поцелуй, а продолжение спора, битва за последнее слово. Он был жестким, требовательным, полным невысказанных обид, гнева и неукротимого влечения, что висело между нами с первой встречи. Я отвечал. Так же жестко, так же властно. Мои руки обхватили ее талию сквозь толстый махровый халат, прижимая ее к моему голому торсу.

Она доказала. Она была смелой и трезвой. И это осознание делало ее поцелуй в тысячу раз опаснее и слаще. В ярости и азарте нашего поединка, в этом столкновении губ и воли, она не заметила, как широкий узел на поясе махрового халата ослаб. А может, заметила, но ей было уже все равно.

Халат соскользнул с ее плеч.

Не упал, нет. Он просто развернулся и сполз вниз, обнажив тонкую белую майку — мою майку, которую я оставил на стуле в спальне и в которую она, видимо, переоделась, пока я готовил завтрак. Ткань была тонкой, и я видел очертания ее хрупких ключиц, изгиб плеч...И самое главное — я почувствовал, как ее тело на мгновение замерло, а затем вздрогнуло от прикосновения моей кожи к ее коже через тонкий хлопок. Ее руки на моих плечах ослабили хватку, ее яростный поцелуй на секунду замедлился, потерял уверенность.

Она оторвалась, ее глаза снова стали огромными, но теперь в них читался не гнев, а шок и стремительно нарастающая паника. Она пыталась отступить, поправить халат, но мои руки на ее талии держали ее, не давая убежать.

— Тише, — прошептал я, мой голос был хриплым от желания и той борьбы, что только что кипела между нами. — Тише, Белоснежка. Поздно отступать. Ты доказала свою смелость. А теперь... пожинай плоды.

Я не стал целовать ее снова. Вместо этого я притянул ее ближе, чувствуя, как все ее тело напряглось, а затем медленно, предательски расслабилось, прижимаясь ко мне. Ее голова упала мне на грудь, и я почувствовал жар ее щеки на своей коже.

Халат упал на пол у наших ног бесформенной махровой лужей, а мы стояли посреди кухни — я полуголый, она в моей тонкой майке. Война была окончена. По крайней мере, на сегодня. Наступило время другого, более опасного и нежного перемирия. Она подняла на меня глаза, и в них была уже не ярость, а чистая, животная паника. Та самая, что я видел в «Зове Луны», когда она металась в поисках выхода. Только сейчас выхода не было. Были только я, она и тонкий слой хлопка между нами.

Моя майка на ней была огромной, но сейчас это не имело значения. Широкие проймы сползли, обнажая хрупкие плечи и верхнюю часть груди. Ткань, мягкая, безнадежно тонкая, обтягивала ее упругую грудь, отчаянно пытаясь скрыть очертания, но лишь подчеркивая их. Я видел, как под тканью проступают темные круги ее сосков, и от этого зрелища у меня перехватило дыхание. Мое тело отреагировало мгновенно и безоговорочно. Кровь ударила в пах и мой член, и без того напряженный от нашей схватки, резко и болезненно встал, упираясь в ее бедро через тонкую ткань моих штанов.

Она почувствовала это. Ее глаза, и без того широкие, стали просто огромными. Она застыла, парализованная этим двойным ударом — своей собственной наготы и моей очевидной, физиологической реакции на нее.

— Артур... — ее голос был тонким, надтреснутым шепотом, больше похожим на стон.

Я не сказал ни слова. Что можно было сказать? Я просто смотрел на нее, чувствуя, как по мне пробегает дрожь от сдерживаемого желания. Мои пальцы на ее талии сжались чуть сильнее, не причиняя боли, но и не отпуская. Она была поймана. Не только моими руками, но и последствиями своего же дерзкого поступка. И самым страшным для нее, я видел, было не мое возбуждение, а ее собственная реакция. То, как ее тело не отпрянуло, а, кажется, наоборот, прильнуло к моему. Как ее дыхание сбилось, а на щеках выступил не только стыдливый румянец, но и жар.

Мы стояли в оглушительной тишине кухни, и единственным звуком было наше учащенное дыхание. И этот жесткий, недвусмысленный упор моего члена в ее бедро был самым красноречивым вопросом из всех возможных. И ей предстояло на него ответить. Я рукой приподнял ее подбородок, заставляя ее встретиться со мной взглядом. Ее губы были приоткрыты от прерывистого дыхания, глаза — огромные, темные озера, в которых тонули последние остатки протеста.

И я поцеловал ее.

Но это был уже не тот яростный, воинственный поцелуй, что был минуту назад. И не властное требование. Это было нечто совсем иное. Медленное, глубокое, исследующее. Поцелуй, в котором была вся та нежность, что копилась во мне все эти дни отчаянной борьбы за нее. Я чувствовал, как ее тело сначала застыло от шока, а затем начало таять. Напряжение медленно уходило из ее плеч, ее губы под моими стали мягче, отзывчивее. Ее руки, все еще лежавшие на моих плечах, не оттолкнули меня, а скорее уцепились. Не было ни злости, ни вызова. Была только оголенная нервная близость и щемящая, почти болезненная нежность.

Когда я наконец оторвался, мы оба дышали так, словно пробежали марафон. Она не отпрянула. Просто стояла, прижавшись ко мне лбом, ее глаза были закрыты. Я опустился до пола, поднял с кафеля теплый, мягкий халат и накинул его на ее плечи. Мои пальцы, чуть дрожа, завязали полы на поясе, восстанавливая ту хлипкую преграду, что была между нами минуту назад. Я сделал это быстро, почти грубо, не глядя ей в лицо. Потом я резко отвернулся и уперся руками в столешницу, сжимая холодный камень так, что мои кости хрустнули. Все мое существо было одним сплошным напряженным нервом. Адреналин и ярость схлынули, оставив после себя лишь одно — неумолимую, пульсирующую боль в паху. Мой член, обманутый в своих самых прямолинейных ожиданиях, стоял колом, откровенно выпирая под тканью штанов, налитый кровью и требовавший завершения. Каждый удар сердца отдавался в нем глухой, ноющей волной. Сдерживать себя сейчас было в тысячу раз больнее, чем вчера в чайной. Потому что сейчас она была трезвой. Потому что она ответила на поцелуй. Потому что она не убежала.

Я слышал ее сбивчивое дыхание за спиной. Чувствовал ее растерянный взгляд на своей спине. Она ничего не понимала. Не понимала, почему я остановился. Почему отвернулся. Почему скриплю зубами от напряжения, а не срываю с нее эту проклятую майку.

«Потому что я дал слово, — безжалостно напоминал я себе, чувствуя, как пот стекает по виску. — Потому что я не животное. Потому что... потому что после того поцелуя я хочу от нее не просто тела. Я хочу всего. И я не возьму это силой».

— Иди... оденься, — прорычал я в столешницу, голос был хриплым от сдерживаемой страсти. — Надень что-нибудь... менее провокационное.

Я не оборачивался. Не мог. Потому что знал — если увижу ее сейчас, с разметанными волосами, с распухшими от поцелуя губами, закутанную в мой халат... мое терпение лопнет. И все мои благородные обещания разобьются о простую, животную правду моего желания. Мои слова прозвучали резко, почти сердито, но сквозь хриплый от страсти голос пробивалась отчаянная, истерическая нотка. Это была не злость на нее. Это была ярость на самого себя, на свою похоть, на эту невыносимую ситуацию.

— А лучше... — я выдохнул, сжимая веки, чтобы не видеть ее даже в своем воображении. — Лучше укутайся в одеяло. С ног до головы. На диване.

Я сделал паузу, пытаясь перевести дух, чувствуя, как пульсация в паху становится все нестерпимее.

— И чтоб мизинца твоего не было видно! — почти выкрикнул я, вкладывая в этот абсурдный приказ всю свою боль, все свое отчаяние и ту самую, извращенную заботу, что заставляла меня сейчас сдерживать зверя.

Вот так. Превратить ее в бесформенный сверток. Скрыть от глаз любое напоминание о том, что под всеми этими слоями ткани скрывается хрупкое, теплое, невероятно желанное тело. Чтобы я мог прийти в себя. Чтобы мой внутренний волк успокоился, не видя добычи.

Я услышал за спиной ее тихий, неуверенный вздох. Не возмущенный, а скорее... ошарашенный. Потом — шаги. Она не спорила. Не огрызалась. Она просто послушалась, уходя из кухни, унося с собой свое опасное присутствие. Я остался один с телом, напряженным как струна, и с одной-единственной мыслью, что крутилась в раскаленной голове: «Черт возьми, быть джентльменом — это самая мучительная пытка на свете».

Когда пульсация наконец утихла, а дыхание выровнялось, я собрал на поднос тосты с апельсиновым джемом и две чашки свежего кофе. Вид у меня, наверное, был весьма потрепанный, но сейчас это волновало меня меньше всего.

Я прошел в гостиную. И замер.

На диване лежал тот самый «сверток». Большое, пухлое одеяло было намотано на нее с истинно профессиональной тщательностью, как будто она собиралась пережидать в укрытии ядерную зиму. Не было видно ни волоса, ни руки, ни кончика носа.

Но из самой верхней части этого махрового кокона, в небольшой щели между складками, выглядывали два огромных голубых глаза. Они смотрели на меня с таким смешанным выражением — затаенная обида, дикий стыд, смущение и капелька детского любопытства, — что у меня дрогнуло сердце.

Я поставил поднос на журнальный столик и тяжело опустился в кресло напротив.

— Могу я быть уверен, что под этим сооружением не ведутся подкопы? — спросил я, делая глоток кофе и стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Глаза в щели между одеялами сузились. Послышался неразборчивый, приглушенный тканью звук, похожий на «ты дикарь».

Я вздохнул.

— Леся. Вылезай. Перемирие объявлено. Я принес дары. — Я пододвинул поднос ближе к дивану. — И даю слово... вести себя прилично.

Одеяло пошевелилось. Медленно, недоверчиво, из его глубин показалась сначала прядь белых волос, потом все лицо. Она смотрела на тосты, потом на меня.

— Ты же... не станешь набрасываться? — ее голос был тихим и хриплым.

— Я уже сделал это 15 минут назад, — парировал я. — Моя агрессия исчерпана. Остался только голод. И, — я кивнул на еду, — желание накормить тебя.

Она медленно, как улитка, высунула из-под одеяла руку и потянулась к тосту. Ее глаза не отрывались от меня, словно она ожидала, что я в любой момент могу ринуться в атаку.

И тут у нее что-то екнуло. Не в голове, а глубже. На уровне инстинктов. Ее глаза, только что смущенные и растерянные, на секунду остекленели, а зрачки сузились до вертикальных щелочек. Она резко вдохнула, и по ее телу пробежала мелкая дрожь. И в следующий миг на моем диване сидела уже не смущенная девушка, а белая волчица, пойманная в ловушку и запаниковавшая.

С громким, отчаянным визгом она сорвалась с места, сбросив с себя одеяло, и помчалась по квартире. Не как человек, а как загнанный зверь — от стены к стене, от дивана к креслу, не видя выхода, движимая лишь слепым, животным страхом.

— Леся! Блин, ты что! — крикнул я, вскакивая. — Угомони волка!

Но она не слышала. Ее человеческая часть была полностью отключена паникой, управляла лишь ее звериная сущность, кричавшая «БЕГИ!».

Ничего не оставалось. Уговоры не работали. Приказы были бесполезны. Оставался лишь один язык, который она поймет сейчас.

Я не стал бороться с этим. Я отпустил. Это было стремительно. Звук рвущейся ткани — мои штаны не выдержали. Тепло, волна за волной, кости, меняющие форму, кожа, покрывающаяся густой черной шерстью. Это заняло несколько секунд. Где только что стоял человек, теперь стоял огромный черный волк. Мои уши улавливали каждый ее отчаянный вздох, каждый стук ее когтей по паркету.

Я не рычал. Я издал низкий, гулкий звук, который заставил вибрировать воздух в квартире. Предупреждение. И обещание.

И бросился за ней.

Погоня была короткой. Она металась, пытаясь найти щель, выход, но мое логово было непроницаемо. Я шел за ней не спеша, мощно отталкиваясь от пола, не давая ей ни секунды передышки, загоняя ее из гостиной в коридор, а оттуда — обратно в гостиную, пока она не оказалась прижатой в угол, между диваном и стеной.

Она прижалась к стене, ее белая шерсть вздыбилась, обнажая зубы в испуганном оскале. Но в ее глазах, таких же синих, даже в этой форме, я видел не только страх. Я видел признание. Признание силы. Признание власти. Я подошел вплотную, мое массивное тело почти касалось ее. Я наклонил голову и, не касаясь ее, обдул ее морду своим дыханием — густым, горячим, полным моего запаха. Затем я издал тихий, гортанный звук. Не угрозу. А... утверждение. Констатацию факта.

Бегство окончено. Ты моя.

И затем, так же стремительно, как и обратился, я отпустил форму. Шерсть отступила, тело сжалось, приняв человеческие очертания. Я стоял перед ней на коленях, голый, дыша тяжело, глядя в ее все еще дикие, но уже проясняющиеся глаза.

— Успокоилась? — выдохнул я, и мой голос был хриплым.

Одеяло. Оно все еще лежало на полу. Я потянулся за ним, поднял его и, все еще стоя на коленях, накинул на ее дрожащие плечи. Белая шерсть медленно уступала место коже, форма ее тела становилась более хрупкой, человеческой. Она сидела, прижавшись к стене, и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых бушевала буря из отступившего зверя и нахлынувшего стыда.

Я не стал ничего объяснять. Не стал утешать. Инстинкты требовали ясности и простоты. Она медленно, словно во сне, потянулась к краям одеяла и закуталась в него, как в кокон. Потом, не поднимая глаз, пошла обратно к дивану, волоча одеяло за собой, как раненый зверек, возвращающийся в свою нору. Я наблюдал, как она забирается на диван и снова сворачивается в тот самый плотный сверток, только на этот раз из него не выглядывали даже глаза. Она была просто комком ткани, пытающимся стать невидимым.

Я поднялся, чувствуя усталость во всех мышцах, и направился в спальню, чтобы одеться. Штаны и трусы были порваны в клочья при превращении. Тело гудело от адреналина и последствий превращения, но в голове была лишь одна ясная мысль: сегодняшняя битва была выиграна на самом глубоком, первобытном уровне. Ее волчица признала моег волка.

Я подошел к дивану и сел на край, не слишком близко, давая ей пространство. Сверток из одеяла замер, словно затаив дыхание.

— Леся, — начал я, и мой голос прозвучал спокойнее, чем я ожидал. — Что это было?

Наступила пауза. Затем одеяло слегка пошевелилось, и из его глубин донесся тихий, приглушенный тканью голос, полный стыда и смущения:

— Я... я просто смутилась...

Я кивнул, хотя она не видела этого. Смущение. Да, это он, Артур, довел ее до состояния, когда защитой стала не человеческая речь, а звериная сущность.

— Настолько, что выпустила волчицу? — уточнил я мягко.

Из-под одеяла послышался едва уловимый вздох, больше похожий на сдавленный стон.

— Да...

В этом коротком слове был весь ее сегодняшний ужас, растерянность и отчаяние. Она не смогла справиться с нахлынувшими на нее чувствами — с его настойчивостью, с собственной ответной реакцией, с этой новой, пугающей близостью, — и ее природа взяла верх, предложив единственный известный ей способ справиться с паникой — бегство. Я потянулся и положил ладонь на тот участок одеяла, где, как я предположил, было ее плечо. Она вздрогнула, но не отпрянула.

— Ничего, — сказал я. — С тобой такого больше не случится, потому что я не дам тебе смущаться до такой степени. — Я сделал паузу, позволяя словам просочиться сквозь ткань. — Ну, или по крайней мере, в следующий раз мы выпустим наших зверей одновременно. Чтобы твоей белой было не так одиноко гоняться по квартире. Из-под одеяла донесся слабый, сдавленный смешок. Затем — шорох, и из кокона медленно показалась ее голова. Волосы были растрепаны, лицо заплакано и раскраснено, но в глазах уже не было паники. Была усталость. И, возможно, крошечное, робкое понимание.

— Я... я плохо ее контролирую, — прошептала она, и в ее голосе слышались стыд и отчаяние. Она опустила глаза, не в силах выдержать мой взгляд. — Я обращалась последний раз в детстве.

С детства она держала свою волчицу на цепи, подавляла ее, игнорировала ее зов, ее потребности. Она не просто сбежала от законов семьи и стаи. Она сбежала от самой себя. От своей природы. И сегодня... сегодня он вырвался. Не потому что Леся была слаба. А потому что чаша переполнилась. Мои прикосновения, моя близость, мое признание ее «парой» — все это стало той последней каплей, которая сломала плотину. Ее волчица, дикая, необученная и напуганная, вырвалась на свободу, движимая не агрессией, а паникой.

Я медленно выдохнул. Вся моя досада, все раздражение испарились, уступив место чему-то тяжелому и щемящему. Пониманию. И ответственности.

— Значит, так, — сказал я тихо, но очень четко. Я сдвинулся ближе, все еще держа руку на ее плече. — Значит, мы будем учиться. Вместе.

Она подняла на меня удивленные глаза.

— Ты думаешь, я с первого раза мог управлять своим? — я усмехнулся, но беззлобно. — Мой первый раз был... катастрофическим. Я чуть не разнес половину отцовского дома. — Я посмотрел на нее прямо. — Контроль — это не значит запирать ее в самой дальней комнате и притворяться, что ее нет. Контроль — это значит договариваться. Слышать ее. Быть с ней в мире. И иногда... — я кивнул в сторону комнаты, где только что закончилась погоня, — ...давать ей побегать, но под присмотром.

Она смотрела на меня, и в ее глазах появилась капля надежды, смешанная с недоверием.

— Ты... научишь меня?

— Я попытаюсь, — ответил я честно. — Это твой путь. Но я буду рядом. Чтобы твоя белая не натворила дел. И чтобы... — я ухмыльнулся, — ...чтобы она привыкла к моему черному. Им тоже предстоит познакомиться поближе.

Она замерла, вглядываясь в меня, и я видел, как в глубине ее синих глаз что-то шевелится. Не страх, а то самое древнее любопытство, что живет в каждой волчице, учуявшей своего самца.

— К твоему черному волку... — она медленно повторила, как бы пробуя на вкус саму идею.

— Да, — кивнул я, и на этот раз моя улыбка была лишена насмешки, в ней была лишь твердая уверенность. — Они уже почуяли друг друга. Уже померились силами в самой настоящей погоне. Теперь им предстоит научиться... соседствовать. Чувствовать друг друга не как угрозу, а как часть одной стаи. Я видел, как она представляет это. Ее белую, дикую и пугливую, и моего черного, могучего и властного. Не в борьбе, а в молчаливом ритуале признания. В обнюхивании. В совместном патрулировании территории. В мирном сне у одного очага.

— Это... страшно, — прошептала она, но в ее голосе не было паники. Был трепет.

— Это необходимо, — поправил я мягко. — Ты не сможешь вечно держать ее в клетке. Рано или поздно она снова вырвется. Лучше, если это произойдет там, где ей не причинят вреда. Где ее примут. И где есть тот, кто сильнее ее и может успокоить. Я не говорил «я». Но мы оба понимали, о ком речь.

Она глубоко вздохнула, и ее плечи под одеялом наконец расслабились. Она кивнула, почти незаметно.

— Хорошо, — выдохнула она. — Попробуем.

Я поднялся с дивана, чувствуя, как напрягаются мышцы после недавнего превращения.

— А сейчас... — начал я, глядя на ее все еще испуганное лицо, — ...сейчас я принесу тебе футболку.

Она удивленно моргнула, не понимая.

— Майку ты разодрала, когда превращалась, — пояснил я, кивая в сторону коридора, где на полу лежали клочья тонкого хлопка. — А в одном только халате по квартире расхаживать не комильфо. Холодно.

Я вернулся с мягкой хлопковой футболкой серого цвета и протянул ей.

— Держи. — Я отвернулся, давая ей возможность переодеться, и принялся собирать осколки чашки, разбитой во время ее панического бегства.

Слышно было, как за спиной шуршит одеяло, как она натягивает футболку. Потом — тихий вздох. Футболка, конечно, на ней сидела мешком, как и все мои вещи, но это было уже не так вызывающе, как одна майка.

— Спасибо, — донесся до меня ее тихий голос.

Я обернулся. Она сидела, закутанная в одеяло поверх футболки, и смотрела на меня. И в ее взгляде уже не было ни паники, ни стыда. Была усталость.

— Не за что, — я пожал плечами, выбрасывая осколки в мусорное ведро.

Я сел рядом и на этот раз она не отпрянула. Мы сидели молча, слушая, как тикают часы.

Я посмотрел на нее — закутанную в одеяло и мою футболку, такую маленькую и беззащитную, — и почувствовал, как что-то сжимается в груди. Не желание, а нечто более острое и щемящее. Потребность в подтверждении. В том, что все, что произошло, не отбросило нас назад.

Я аккуратно, почти неуверенно, повернулся к ней.

— Можно... тебя обнять? — спросил я, и мой голос прозвучал тише и мягче, чем обычно. — А то я пока что ощущаю себя на минном поле, знаешь ли.

Она подняла на меня удивленные глаза. Она привыкла к моей уверенности, к моим приказам и провокациям. Эта робость была для нее в новинку.

Я позволил себе слабую, почти извиняющуюся улыбку.

— Мой волк... он тоже волнуется. После всей этой... беготни. Ему нужно убедиться, что все в порядке. Что его белая... не пострадала и не злится на него.

Это была чистая правда. Глубоко внутри черный зверь беспокойно переступал с лапы на лапу, чувствуя запах ее стресса и свою собственную грубую силу, проявленную по отношению к ней. Ему нужен был контакт. Знак примирения. Не как альфе, а как... партнеру.

Она смотрела на меня несколько секунд, и я видел, как в ее глазах происходит борьба. Потом, медленно, она кивнула. Почти незаметно.

— Можно, — прошептала она.

Я осторожно, давая ей время передумать, двинулся ближе и обнял ее. Не страстно, не властно, а так, как обнимают что-то хрупкое и драгоценное. Она замерла на секунду, а затем ее тело медленно расслабилось, доверчиво прильнув ко мне. Ее рука, все еще закутанная в одеяло, легла мне на бок.

Мы сидели так, и мой внутренний волк наконец успокоился, издав глухой, удовлетворенный звук. Мина была обезврежена. Не силой, а этой простой, тихой просьбой и таким же тихим согласием.

Я вдыхал ее аромат — шампунь, ее собственную, чистую, дикую сущность и едва уловимый отголосок страха. И не удержался.

Моя рука, лежавшая на ее спине, начала двигаться. Не требовательно, а медленно, почти гипнотически, гладя ее через толщу одеяла и футболки. Широкие, успокаивающие круги, которые должны были сказать то, чего я не мог выразить словами: «Все хорошо. Ты в безопасности. Я здесь».

А мои губы... мои губы, прижатые к ее макушке, начали свой собственный, плавный путь. Легкие, едва ощутимые поцелуи скользили вниз, к ее виску, ощущая тонкую, горячую кожу. Затем — к скуле, к той изящной косточке, что так трогательно вырисовывалась под кожей. Она не сопротивлялась. Не отстранялась. Она замерла, прислушиваясь к каждому прикосновению. Ее дыхание стало глубже, но ровным, а не прерывистым, как раньше.

И наконец, мои губы нашли ее губы.

Это не было похоже ни на один из наших предыдущих поцелуев. Это было медленное, исследующее, бесконечно нежное прикосновение. Вопрос, на который не нужен был словесный ответ. Обещание, данное без единого звука. Я чувствовал, как ее губы под моими постепенно смягчаются, начинают отвечать — робко, неуверенно, но отвечать. Ее рука на моем боку сжала ткань моей футболки.

В этом поцелуе не было спешки. Была только тихая, нарастающая волна тепла, доверия и того самого желания, которое уже не пугало, а манило. Я мягко, но уверенно подхватил ее и усадил к себе на колени, развернув лицом к себе. Она легонько «ойкнула» от неожиданности, ее руки инстинктивно уперлись в мои плечи, а глаза снова на мгновение расширились от испуга, но я не дал этой искре страха разгореться в новое пламя паники. Прежде чем она успела что-либо сказать или вырваться, я снова приник к ее губам. Тот же нежный, безмятежный ритм. Ее тело, сначала напряженное, постепенно обмякло, полностью расслабившись в моих объятиях. Ее руки медленно обвили мою шею, а ее ответный поцелуй стал смелее, увереннее, но все таким же мягким, исследующим.

Мои руки продолжали свое медное, гипнотическое движение по ее спине. Но теперь их цель изменилась. Они скользили уже не по махровому барьеру, а разглаживая складки моего же серого хлопка. Пальцы ощущали каждый позвонок, каждую напряженную мышцу, которая постепенно сдавалась под натиском ласки. Одеяло, этот защитный кокон, медленно сползло с ее плеч на мои колени, а затем и на пол, с тихим шуршащим вздохом. И вот она осталась. В одной только моей футболке, сидя на моих коленях. Футболка была настолько велика, что открывала ее стройные, бледные плечи и скрывала руки дальше локтей, делая ее похожей на трогательного, испуганного ребенка. Но в то же время, этот образ был невероятно, до дрожи эротичным. Ее хрупкость, доверчивость и эта моя вещь на ней — все это сводило с ума. Я оторвался от ее губ, чтобы перевести дух, и прижался лбом к ее лбу. Наши дыхания смешались, горячие и прерывистые.

— Вот так... лучше, — прошептал я, и мой голос был хриплым от сдерживаемых эмоций. Мои руки лежали на ее талии, большие пальцы совершали медленные круги чуть выше линии бедер, ощущая тонкую ткань и тепло под ней.

Она не ответила. Просто смотрела на меня своими огромными голубыми глазами, в которых теперь плескалось не смущение, а какое-то завороженное, глубокое понимание происходящего. Я снова поцеловал ее. Уже не для утешения. А потому что не мог иначе. Потому что она, в моей футболке, на моих коленях, была самым желанным и самым правильным зрелищем в моей жизни.

Я прижал ее ближе, ощущая, как ее легкое тело полностью приникает к моему. И я знал. Я знал, что сейчас, в этот самый миг, она почувствует его. Твердый, неумолимый упор моего члена сквозь тонкую ткань моих штанов и моей же футболки на ней. И именно в этот момент, когда осознание этой физиологической правды должно было ударить по ней, я углубил поцелуй.

Это был уже не просто нежный намек. В нем появилась власть. Требование. Но не грубое, а... приглашающее. Я чувствовал, как она замирает, как ее тело на секунду напрягается, осознавая жесткую реальность моего желания. Но отпрянуть она уже не могла. Да и не хотела. Ее ответный поцелуй стал глубже, отчаяннее. В нем было принятие. Признание не только ее собственного желания, но и моей мужской природы. Ее руки сжались на моей шее, пальцы впились в кожу. Не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержаться. Ее бедра, сидящие на моих коленях, инстинктивно подались вперед, едва заметно, но этого было достаточно, чтобы усилить тот самый, мучительный и сладкий контакт.

Воздух вокруг нас снова загустел, но на этот раз не от страха, а от предвкушения. Все игры, все битвы, все «протесты» привели нас сюда — к этому моменту полной, обоюдной капитуляции. И на этот раз отступать было некуда. Да и незачем.

Их губы едва разомкнулись, чтобы выдохнуть слова, смешанные с дыханием.

— Ты чувствуешь? — его голос был низким и хриплым, вибрация проходила прямо сквозь нее. — Это не просто желание. Это всё, что было между нами с самого начала. Вся ярость. Весь голод.

Она едва могла говорить, её собственное дыхание сбилось.

— Я… знаю. Это страшно.

Я провел большим пальцем по её ключице, ощущая под тонкой тканью бешеный стук её сердца.

— Страшно? Или… правильно? Скажи честно, Леся. Для нас уже нет пути назад. Только вперед.

Она закрыла глаза, прижавшись лбом к моей щеке, ища опоры.

— Я не знаю, что правильно… Я только знаю, что не хочу, чтобы ты останавливался

Её тихое признание стало для меня главным разрешением. В её словах не было прежней бравады, только голая, уязвимая правда.

— Тогда не буду, — прошептал он, и в его голосе снова зазвучали твёрдые, властные нотки, но на этот раз лишённые угрозы. Они звучали как обещание. — Никогда больше.

Глава 24. Новый уровень. Артур

Не разрывая поцелуя, я подхватил ее на руки. Она легонько ахнула от неожиданности, ее руки инстинктивно обвили мою шею, а ноги обхватили мои бедра. Я понес ее в спальню, и наши губы так и не расставались, поцелуй становился все более жадным, влажным, полным отчаяния и предвкушения.

Мы рухнули на мягкий матрас моей кровати. Падение было стремительным и мягким. И по иронии судьбы, или по воле ее собственного инстинкта, она оказалась сверху, оседлав мои бедра, все в той же моей футболке, которая съехала, обнажив одно плечо. Она замерла на мгновение, опершись ладонями о мою грудь, ее глаза были темными, распахнутыми от шока и стремительно нарастающего возбуждения. Ее дыхание сбилось, грудь вздымалась под серой тканью.

Я лежал под ней, позволяя ей быть наверху, давая ей эту иллюзию контроля, зная, что это последний рубеж перед полной капитуляцией. Мои руки легли на ее бедра, пальцы впились в мягкую плоть через футболку.

— Ну что, Белоснежка, — выдохнул я, глядя прямо в ее горящие глаза. — Ты сверху. Что будешь делать?

Я почувствовал, как все ее тело резко дернулось, как у дикой лошади, впервые почувствовавшей узду. Ее глаза метнулись к двери, и по ним пробежала знакомая тень паники. Инстинкт кричал «БЕГИ!», но на этот раз я не дал ей и шанса. В одно мгновение я перевернул ее, подмял под себя, сменив наши позиции с молниеносной, отработанной силой. Теперь она лежала подо мной, прижатая к матрасу весом моего тела, а я нависал над ней, опершись на локти. Мои ноги зажали ее бедра, не оставляя пространства для бегства.

Она ахнула от неожиданности, ее глаза снова стали огромными, но в них уже не было чистого ужаса.

Я склонился к ее уху, и мой голос прозвучал низко и насмешливо:

— Понял. Бразды правления давать тебе нельзя. Ты ими распоряжаешься слишком... опрометчиво.

Она попыталась вырваться, слабо уперевшись ладонями в мою грудь.

— Дикарь! — выдохнула она, но в ее голосе не было прежней ярости.

— Твоей стаи, — парировал я, проводя губами по ее шее, чувствуя, как бьется под кожей ее пульс. — И судя по всему, ты об этом не жалеешь.

Мои губы замерли у ее шеи. Я почувствовал, как все ее тело подо мной вновь напряглось, но на этот раз не для бегства, а от шока и дикого смущения. Ее пальцы впились в мои плечи.

Я медленно приподнялся, чтобы видеть ее лицо, и повторил вопрос, вкладывая в него всю свою наглую, хищную уверенность:

— Леся? А я ведь правильно помню, что ты без трусиков?

Ее лицо залилось таким густым румянцем, что, казалось, могло обжечь. Она попыталась прикрыться руками, сжать бедра, но я надежно удерживал ее своим весом.

— Я... — ее голос сорвался на шепот. Она отчаянно пыталась найти оправдание, но слова застревали в горле. В конце концов, она просто закрыла глаза, словно желая провалиться сквозь землю, и едва кивнула. Тихий, сдавленный звук вырвался из ее груди. Я усмехнулся, низко и удовлетворенно. Мой палец провел по линии ее бедра под краем футболки, ощущая гладкость кожи.

— Память у меня, значит, отменная, — прошептал я, склоняясь к ее губам снова. — Или просто... я слишком хорошо тебя чувствую.

Я усмехнулся, широко и беззаботно, впервые за этот долгий, напряженный день.

— Скажу тебе по секрету, — продолжил я, мой голос стал игривым, почти заговорщицким, хотя наши тела были все так же тесно переплетены. — Я под домашними штанами тоже не ношу трусов. Считай это... профессиональной деформацией. Слишком много всего давит в течение дня, чтобы дома еще и этим себя ограничивать.

Я видел, как по ее лицу проходит борьба между шоком и желанием рассмеяться. Ее губы дрогнули, пытаясь сдержать улыбку.

— Ты... невозможный, — прошептала она, но в ее голосе не было упрека. Было облегчение. Моя нелепая откровенность сравняла нас, сняла с нее груз стыда и превратила пикантную деталь в общую, почти бытовую шалость.

— Зато честный, — парировал я, снова приближая лицо к ее лицу, но теперь уже с легкой, игривой ухмылкой. — Так что, как видишь, мы с тобой... во многом похожи. В главном.

И прежде чем она успела что-то ответить, я поцеловал ее. Моя рука, лежавшая на ее бедре, медленно, почти невесомо, скользнула под край футболки. Кожа под моими пальцами была гладкой, прохладной и невероятно нежной. Она резко дернулась, как от удара током. Ее тело, только что начавшее расслабляться, снова стало напряженным, но на этот раз не для бегства. Это был инстинктивный, животный испуг перед неизбежным, перед тем, что вот-вот должно было случиться.

Я замер, не убирая руки, но и не продвигаясь дальше. Мои пальцы лежали на ее коже, просто ощущая ее, давая ей привыкнуть к этому новому, еще более интимному уровню близости.

— Тише, — прошептал я прямо у ее губ. Мое дыхание было горячим и частым. — Просто дыши. Я не сделаю ничего, чего ты не захочешь.

Она сглотнула, и я почувствовал, как двигаются мышцы ее горла. Ее глаза были закрыты, ресницы трепетали на щеках.

— Я... не знаю, чего я хочу, — призналась она, и в ее голосе слышалась настоящая, детская растерянность.

— Это нормально, — я мягко провел большим пальцем по нежной коже у нее на бедре, чувствуя, как по ней бегут мурашки. — Мы можем просто... оставаться здесь. Пока ты не решишь.

Я не двигался, давая ей время. Давая ей власть. Потому что самая большая победа сейчас была не в том, чтобы взять ее силой, а в том, чтобы она отдалась добровольно, преодолев свой последний и самый главный страх. И я продолжил. Медленно, давая ей время осознать каждый миллиметр, каждое новое ощущение. Моя рука скользнула от ее бедра вверх, по ее боку, чувствуя под пальцами ребра, тонкую талию. Футболка задралась, обнажая ее кожу, и я чувствовал, как по ней бегут мурашки.

Она замерла, ее дыхание стало поверхностным, прерывистым. Ее глаза были прикованы к моему лицу, полные смеси страха и того самого, пожирающего любопытства. Моя рука обвела ее упругую грудь, ладонь скользнула по нежной коже. И тогда... тогда кончики моих пальцев, наконец, коснулись ее соска. Она ахнула, резко выгнувшись всем телом. Ее сосок был твердым, набухшим от возбуждения. Она зажмурилась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я замер, не двигаясь, просто чувствуя эту точку контакта, эту пульсацию, что шла от нее ко мне.

— Боже... — выдохнула она, и в этом слове был и стон, и мольба, и капитуляция.

Это было все, что мне было нужно. Ее тело говорило за нее громче любых слов. И на этот раз язык его был мне абсолютно понятен.

— Ну, Леся, — произнес я, и мой голос, хоть и хриплый от страсти, прозвучал с привычной долей насмешки. — Я не бог.

Эффект был мгновенным. Ее глаза распахнулись от изумления. На ее губах, только что подрагивавших от переживаний, дрогнула неуверенная улыбка. Она фыркнула.

— Нахал... — прошептала она, но в ее голосе не было и тени злости. Было облегчение. Та самая, хрупкая ниточка нормальности, брошенная ей в водоворот новых, пугающих ощущений.

— Зато честный, — парировал я, мой палец все так же лежал на ее соске, но теперь его прикосновение было не исследующим, а утверждающим, ласковым. — И, как видишь, вполне себе приземленный. Со всеми вытекающими... желаниями. Я видел, как напряжение понемногу уходит из ее тела. Страх отступал, уступая место чему-то более простому и понятному — влечению, смешанному с этой новой, странной легкостью между нами.

— Так что, — я наклонился и коснулся ее губ в легком, быстром поцелуе. — Давай оставим богов за дверью. Здесь и сейчас есть только ты и я. И это... — я снова коснулся ее соска, заставляя ее вздрогнуть, но на этот раз от чистого удовольствия, — ... более чем достаточно.

Моя рука, лежавшая на ее груди, медленно поползла вниз. Она скользила по ее животу, ощущая под пальцами каждый вздрагивающий мускул, каждое прерывистое движение диафрагмы. Каждый сантиметр был завоеванием, каждое прикосновение — вопросом. Она замерла, ее дыхание остановилось. Все ее существо, казалось, сосредоточилось на точке, куда двигалась моя ладонь.

И вот моя рука преодолела ее живот и остановилась. Не на том месте, куда так стремилась плоть, а чуть выше. Мои пальцы легли на ее лобок. Это была не точка желания, а ворота к нему. Последний рубеж, который я не смел перейти без ее прямого согласия. Я не двигался. Просто лежал моя ладонь на этом интимном, уязвимом месте, чувствуя, как бьется ее сердце где-то глубоко внутри. Воздух в комнате застыл. Гул города за окном исчез. Существовали только ее доверчивый, испуганный взгляд и моя рука, замершая на пороге.

— Леся... — мое имя было не вопросом, а подтверждением. Напоминанием ей, кто я. И где мы.

Она медленно, почти незаметно, кивнула. Ее веки дрогнули, и она закрыла глаза, сдаваясь на милость победителя, доверяя ему свою самую сокровенную территорию.

— Не закрывай глаза, — мой голос прозвучал тихо, но с такой железной интонацией, что ее веки тут же распахнулись.

В ее взгляде читалась паника. Быть настолько обнаженной — не только телом, но и душой, видеть в глазах другого человека свое собственное отражение в момент полной уязвимости — это было страшнее, чем просто отдаться ощущениям в темноте.

— Я хочу видеть тебя, — продолжил я, и мой палец мягко, но настойчиво провел по линии ее лобка, все еще не переходя ту самую черту. — Все твои эмоции. Каждый твой вздох. Каждую тень удовольствия или страха на твоем лице. Ты не должна прятаться от меня. Не сейчас.

— Вот так, — прошептал я, и моя рука наконец-то сдвинулась с места, плавно скользнув ниже, к тому месту, где начиналась ее самая жаркая, самая влажная тайна. — Смотри на меня. И помни, кто тебя сейчас касается.

Я провел пальцем по ее влажным губам сверху вниз. Кожа там была невероятно нежной, горячей и скользкой от ее возбуждения. Затем я повторил его в обратную сторону, чуть сильнее, чуть увереннее. И в самом верху мои пальцы нашли его — клитор. В тот миг, когда я прикоснулся к нему, все ее тело вздрогнуло и выгнулось в немом крике. Из ее груди вырвался резкий, короткий вздох, больше похожий на стон. Я замер, не двигаясь.

— Вот ты где, — прошептал я. — Вот где прячется вся твоя строптивость.

И тогда я начал двигаться. Медленно. Круговыми, нежными движениями, наблюдая, как ее лицо искажается от нарастающих ощущений, как ее губы приоткрываются в беззвучном стоне, а пальцы впиваются в простыни. Она не отводила взгляд, как я и просил, и в ее глазах я видел, как рушится последняя стена. Ее ноги были сжаты, бедра инстинктивно сомкнуты, пытаясь сохранить последние остатки стыдливой скромности даже в этом море наслаждения. Я своей ногой, мягко, но неумолимо раздвинул ее ноги, открывая ее для меня еще больше. Она издала тихий, протестующий звук, но сопротивление было чисто символическим. Ее тело уже принадлежало мне, и оно это знало.

Теперь она лежала передо мной полностью открытая и невероятно прекрасная. Мое движение обнажило все, что было скрыто, и мои пальцы снова нашли ее клитор, на этот раз с большей уверенностью.

— Вот так, — прорычал я низко, мой взгляд приковывал ее, не позволяя отвести глаза. — Никаких укрытий. Ты вся моя. И я хочу видеть все. Каждую твою реакцию.

И я продолжил ласкать ее, наблюдая, как ее тело бьется в конвульсиях под моими пальцами, как ее грудь вздымается, а на губах застывает немой крик экстаза. Я впился в ее губы, заглушая любой звук. В тот же миг я ввел в нее палец. Она вся свела мышцы, внутри — адская жара и теснота. Сжалась, как будто пыталась вытолкнуть меня. Я замер, давая ей привыкнуть. Через пару секунд ее тело подалось навстречу. Отстранился, чтобы видеть ее лицо. Глаза вытаращенные, в шоке. Но боли нет. Осознала, что пустила меня внутрь.

Ввел второй. Внутри — тесно, но ее тело уже не дралось, а принимало. Обжигающая влага, каждый сантиметр — живой, пульсирующий. Чувствовал, как она постепенно поддается, открывается.

— Вот так, — выдохнул я, двигая пальцами, растягивая ее для себя. Смотрел, как дыханье у нее сбивается, глаза темнеют.

Скинул штаны. Видел, как она смотрит на меня — не с испугом, а с тем самым огнем, что свел меня с ума с первой встречи. Ее тело, такое хрупкое и прекрасное, ждало меня.Лег между ее ног, притянул к себе. Кожа к коже, сердце к сердцу. Чувствовал каждый ее вздох, каждый стук ее сердца. Кончиком члена коснулся ее, скользнул по влажному теплу.

Ввел лишь головку. Замер. Она ахнула, ее внутренние мышцы судорожно сжались, пытаясь обхватить даже эту малую часть меня.

— Тише, — прошептал я, сжимая пальцами ее бедра. — Привыкай.

Она кивнула, запрокинув голову, глаза закрыты. Дышала глубоко и прерывисто. Я видел, как по ее лицу проходит волна осознания — она чувствует меня внутри. По-настоящему. Вошел еще на сантиметр. Снова пауза. Ее тело постепенно открывалось, принимало. Я не торопился. Я наслаждался каждой секундой этого медленного погружения в нее. Как же я мечтал об этом. Не просто о сексе, а вот об этом — о том, чтобы вгонять в нее свой член, чувствуя, как ее тело обнимает меня изнутри, как она вся отдается, и с ее губ срывается только мое имя.

И вот он, этот миг. Я вошел в нее глубже, уже не только головкой, а наполовину. Ее ноги обвились вокруг моих бедер, притягивая меня ближе. Я двинулся, сначала медленно, выверяя каждый толчок, наблюдая, как ее глаза темнеют от накатывающей волны.

— Артур... — мое имя на ее губах было стоном, мольбой и благодарностью.

Этот звук ударил по мне сильнее любого прикосновения. Я ускорил ритм, уже не сдерживаясь, вгоняя себя в ее горячую, влажную плоть до самого упора. Ее тело встретило мои толчки, отзываясь судорожными объятиями изнутри. Каждый раз, когда я достигал дна, она всхлипывала, и ее пальцы впивались мне в спину. Я смотрел на нее — растрепанную, потерянную в наслаждении, прекрасную — и знал, что нигде больше мне не быть. Только здесь. В ней. Слыша, как она задыхается, шепча мое имя, как заклинание, которое свело нас вместе и навсегда связало в этом безумном, идеальном ритме.

Терпение лопнуло. Я не мог больше ждать. Схватил ворот ее футболки — моей футболки — и рванул. Ткань с треском разошлась, обнажив ее грудь. Она ахнула, но не от испуга — в ее глазах вспыхнул тот же дикий огонь. Я не мог оторваться от нее, не мог прекратить движение. Руки скользнули по обнаженной коже, ощущая каждый изгиб, каждое вздрагивание. Она была вся передо мной — хрупкая, совершенная, и вся моя.

— Я хотел видеть тебя всю, — прорычал я, вгоняя в нее себя еще глубже, чувствуя, как ее ногти впиваются мне в плечи. — Ты не представляешь, как я этого хотел.

Ее тело выгнулось навстречу, грудь тесно прижалась к моей. Ее стоны стали громче, отчаяннее.

Я не мог остановиться. Пока бедра продолжали свой неистовый ритм, я склонился к ее груди. Языком провел по одному соску, чувствуя, как он затвердевает еще сильнее под моим прикосновением. Она вскрикнула, ее пальцы впились в мои волосы, прижимая меня ближе.

Я ласкал ее сосок — то нежно, то жадно, чувствуя, как отзывается все ее тело, сжимаясь вокруг меня внутри. Каждый мой толчок, каждое движение языка — все было частью одного целого, одной симфонии, что мы создавали вместе. Она металась подо мной, ее дыхание было горячим шепотом в моем ухе, в котором я слышал только свое имя, снова и снова. Я перешел ко второму соску, отдавая ей всю ярость своего желания, всю нежность, на которую был способен.

И она кончила. Впервые в жизни от члена, и это был мой член.

Ее тело затряслось подо мной, как в лихорадке. Из горла вырвался сдавленный, надрывный крик, и она вся сжалась вокруг меня, ее внутренние мышцы судорожно обхватили мой член, выжимая каждую каплю наслаждения. Глаза закатились. Я замер, чувствуя, как она бьется в конвульсиях, и это было самым сокрушительным и самым прекрасным зрелищем в моей жизни. Все ее стены рухнули. Все страхи сгорели в этом огне. Я прижал ее к себе, она вся обвисла на мне, дыша прерывисто, ее пальцы слабо перебирали мои волосы.

Ее оргазм все еще пульсировал вокруг меня, выжимая последние капли моей воли. Я не сдержался. Рыча, я вогнал себя в нее до предела и кончил, чувствуя, как горячая волна накрывает с головой.

Боже. Какая же она узкая. Ее тело, даже в изнеможении, сжимало меня с такой силой, будто не хотело отпускать. Я лежал, тяжело дыша, чувствуя, как бьется ее сердце подо мной. Ничего не говорил. Просто лежал, прижимая ее к себе, чувствуя, как наша общая влага медленно вытекает на простыню. В голове не было ни мыслей, ни триумфа. Только оглушительная, блаженная пустота и одно знание — она моя, и я ее. И все остальное было не важно. Адреналин отхлынул, и на его место пришло нечто древнее. Глубокое, звериное. Мой волк поднял голову и смотрел на ее шею — бледную, уязвимую, с бешено стучащей жилкой. Он требовал своего права. Сделать ее своей по-настоящему. Навсегда.

Я потянулся к ее шее, рука сама двинулась, повинуясь инстинкту, древнему, как сам мир. Пальцы коснулись горячей кожи. Она замерла, поняв все без слов. В ее глазах не было страха. Было... ожидание, но я заставил руку остановиться. Сжал пальцы в кулак, костяшки побелели. Нет. Не сейчас. Не так. Она отдалась мне, а не моему зверю. Ее доверие было дороже любой метки.

Я опустил голову, прижался лбом к ее плечу, сдерживая рык.

— Позже, — прохрипел я, не знаю, ей или ему. — Не сейчас.

Это была самая тяжелая победа — победа над самим собой. Но она того стоила.

Я поднял взгляд и встретился с ее глазами. И увидел в них не страх, не испуг. Я увидел благодарность и удивление — словно она не могла поверить, что я способен на такую власть над собой, ради нее.

Она медленно подняла руку и коснулась моей щеки. Легкое, почти невесомое прикосновение, которое значило больше, чем тысяча слов.

Ничего не сказав, я притянул ее к себе, просто держа, чувствуя, как ее дыхание выравнивается в такт моему. Никакой спешки. Никаких требований. Только тишина, наше общее тепло и это новое, хрупкое и несокрушимое доверие, которое мы только что построили. В ее взгляде было будущее, и я был готов ждать. Я поцеловал ее — коротко, но глубоко, печать на всем, что произошло. Потом поднялся с кровати, чувствуя приятную тяжесть в мышцах. Она лежала, разметавшись, глаза смотрели на меня устало, но спокойно.

— Нужно в душ, — сказал я просто и, не дожидаясь ответа, наклонился и подхватил ее на руки.

Она слабо вскрикнула от неожиданности, но тут же обвила мою шею, прижавшись. Я поставил Лесю в душ, и она прислонилась к кафельной стене, все еще слабая и умиротворенная. Включил воду, чтобы дать ей согреться. Она стояла с закрытыми глазами, позволяя мне мыть ее, ее лицо было спокойным, уставшим. Никаких слез. Только тихое, глубокое дыхание и понимание, витавшее в воздухе между нами.

Она стояла под струями воды, все еще опираясь о стену, когда тихо произнесла мое имя.

— Артур…

Я выключил воду, чтобы лучше слышать. В ее голосе не было боли, только легкая неуверенность.

— …почему ты меня не отметил? — она не смотрела на меня, ее взгляд был устремлен куда-то в сторону. — Тебе было плохо? Тебе не понравилось?

Ее вопросы пронзили меня острее любого когтя. Она думала, что причина моей сдержанности — в ней. Что она разочаровала меня.

Я повернул ее лицо к себе, заставив встретиться взглядом.

— Понравилось? — мой голос прозвучал резко от нахлынувших чувств. — Леся, я только что пережил лучшее, что было в моей жизни.

Я провел большим пальцем по ее мокрой щеке.

— Я не отметил тебя, потому что то, что было между нами, было больше, чем просто инстинкт. Это было твое решение. Твое доверие. — Я посмотрел ей прямо в глаза. — И я не хотел испортить это каким-то древним ритуалом, на который ты, возможно, не была готова. Когда я сделаю это, ты будешь просить меня об этом сама. Поняла?

Она смотрела на меня, и в ее глазах медленно рассеивалась тень сомнения, сменяясь тем самым, глубоким пониманием, что начинало становиться для нас общим языком. Она кивнула.

— А если… если я не хочу уговаривать? — повторила она, поднимая подбородок.

Я не смог сдержать ухмылку. Вот она, моя волчица.

Я шагнул к ней, загоняя ее в угол душевой кабины, и поставил руки по обе стороны от ее головы. Вода стекала по нам обоим.

— Тогда, — сказал я, и мой голос стал низким и обещающим, — я просто возьму свое. Но не сегодня. — Я наклонился ближе, чувствуя, как учащается ее дыхание. — Сегодня ты слишком уязвима. А я не настолько подлец, чтобы пользоваться этим. Но запомни, — мой взгляд упал на ее шею, — твой день настанет. И ты не просто попросишь. Ты будешь умолять.

Она моментально вспыхнула таким румянцем, что, казалось, пар поднимется от ее кожи. И, вспомнив, что стоит передо мной полностью голая, так же, как и я перед ней, резко отвернулась, пытаясь прикрыться руками.

Я рассмеялся, низко и с наслаждением. Ее смущение было восхитительным.

— Ой, Леся, — протянул я, и мой голос прозвучал нарочито томно, пока я с явным удовольствием разглядывал ее со спины. — А твоя попка... очень аппетитная.

Она вся сжалась, ее плечи напряглись.

— Заткнись! — ее голос был приглушенным, полным смущенной ярости.

— Что? — я сделал шаг ближе, мои пальцы легли на ее талию, чуть выше тех самых соблазнительных изгибов. — Правду же говорят. Очень милая. Прямо просится, чтобы ее...

— Артур! — она обернулась, чтобы оттолкнуть меня, но это только подставило под мой взгляд ее грудь. Она ахнула и снова попыталась отвернуться, попадая в порочный круг смущения.

Я смеялся, держа ее за талию, наслаждаясь ее беспомощностью и этой новой, легкой стороной нашей близости. Я прижался к ее спине, ощущая каждый изгиб ее тела. Мой член снова твердый и требовательный, уперся в упругую гладь ее попки. Она замерла, ее дыхание сбилось, но она не отстранилась.

— Чувствуешь? — прошептал я ей в ухо, проводя руками по ее животу, прижимая ее еще ближе. — Мой организм от тебя без ума. Даже после всего... он снова хочет тебя.

Она слабо выдохнула, ее голова откинулась мне на плечо. Ее собственная спина выгнулась, бедра непроизвольно подались назад, навстречу моему давлению. Никаких слов. Только тихий, согласный стон и язык тела, который говорил громче любых оправданий.

Мои руки скользнули с ее живота ниже, к бедрам, мягко направляя ее, намекая на новую возможность. Она была вся мокрая от воды и, я чувствовал, от возбуждения. Я плавно, но уверенно наклонил ее вперед, заставляя опереться руками о влажную кафельную стену. Она ахнула от неожиданности, но не сопротивлялась, ее тело было податливым и послушным в моих руках.

Затем я развел ее ноги своими, открывая ее для меня еще больше. Теперь она стояла передо мной в самой уязвимой и соблазнительной позе, вся отдаваясь на мою милость. Мой член уперся в ее вход, но на этот раз не спереди, а сзади, скользя между ее ног, обещая нечто новое, более дикое.

— Расслабься, — прошептал я, проводя руками по ее бедрам, чувствуя, как она вздрагивает.

Ее тихий, сдавленный стон был всем ответом, который мне был нужен. Она была готова. И на этот раз не было места сомнениям или страху — только обоюдное, пожирающее желание и полное доверие, с которым она отдавала себя мне.

Я протолкнул свой член в ее влажный вход, но теперь — сзади. Тот же знакомый, пьянящий теснота, но под новым углом, открывающим невероятную глубину. Она вскрикнула, ее спину выгнула новая волна ощущений, более интенсивных.

— Боже... — ее голос сорвался на стон, когда я вошел до конца.

Ее руки уперлись в стену, тело полностью отдалось на волю моих толчков.

Я взял ее за бедра, задавая ритм — не медленный и нежный, а властный, глубокий, дикий. Ее стоны стали громче, отчаяннее, ее внутренние мышцы сжимали меня с новой силой. В этом было что-то первобытное, откровенное, стирающее последние остатки стыда и преград между нами. Я притянул ее спину к своей груди, и моя рука скользнула вперед, охватывая ее маленькую, упругую грудь. Ладонь сжала ее, большой палец провел по соску, чувствуя, как он затвердевает. Она вскрикнула, ее голова откинулась мне на плечо.

Вторая моя рука скользнула вниз, между ее ног, и пальцы нашли ее клитор, горячий и напряженный. Я начал тереть его в такт своим толчкам — настойчиво, уверенно.

Ее тело взорвалось. Оно забилось в тройном объятии — мой член глубоко внутри, моя рука на груди и мои пальцы на клиторе. Ее крик был оглушительным, ее внутренние мышцы сжали меня в судорожном оргазме, выжимая наслаждение из каждого моего движения. Я не останавливался. Я чувствовал, как она кончает, и это подстегивало мою собственную ярость. Я держал ее, контролировал каждую ее дрожь, каждый стон, доводя до пика и удерживая на нем, пока ее сознание не поплыло в море чистого, беспомощного экстаза.

Ее тело все еще билось в финальных судорогах оргазма, когда мои собственные пределы были достигнуты. Ее внутренние спазмы, дикие и неконтролируемые, стали последней каплей.

Я вогнал себя в нее до упора с глухим рыком. Я чувствовал, как ее тело выжимает из меня все, до последней капли, и в ответ наполнял ее собой.

Мы застыли — я, прижимающий ее к стене, она, полностью обмякшая в моих объятиях.

Я выключил воду, и в наступившей тишине мои слова прозвучали особенно отчетливо.

— Теперь мне нужно снова тебя вымыть.

Она слабо хмыкнула, все еще опираясь о стену, но ее плечи уже расслабились.

Я взял мочалку, намылил ее и начал водить ей по ее спине, затем перешел на плечи. Движения были медленными, почти ленивыми.

— Признавайся, — продолжил я, мой голос стал тише, с легкой, подковыривающей ноткой. — Тебе просто нравится, как я натираю мочалкой твою спину... грудь...

Моя рука с мочалкой плавно скользнула вперед, обходя ее бок и скользя по груди. Она вздохнула, но не отстранилась. Наоборот, ее тело слегка подалось навстречу прикосновению.

— Может быть, — ее ответ был тихим, смущенным.

Я помог ей выйти из душа, ее тело было расслабленным и податливым. Укутал в мягкий, теплый халат, впитывающий капли воды, и на руках отнес обратно в спальню. Она не сопротивлялась, просто положила голову мне на плечо, ее веки уже смыкались от приятной усталости. Уложив ее в кровать, я поправил одеяло. Она что-то пробормотала неразборчивое и почти сразу погрузилась в сон, ее дыхание стало ровным и глубоким. Я постоял над ней минуту, глядя на ее спокойное лицо, на белую прядь волос, выбившуюся из-под полы халата. Затем развернулся и пошел обратно в душ.

Стоя под струями воды, я чувствовал не только физическую удовлетворенность, но и странное, новое чувство ответственности и покоя. Она была здесь. В моем доме. В моей кровати. Я вышел из душа, обернувшись полотенцем. Она проснулась и увидев меня, вся залилась румянцем и закуталась в одеяло с головой, как виноватый котенок.

Я ухмыльнулся, подходя к кровати.

— Что что ты говоришь, — начал я, нарочито задумчиво. — Ты говоришь... «какой я великолепный»?

Из-под одеяла тут же высунулись ее сверкающие глаза.

— Ты невыносим! — выпалила она, но в ее голосе слышалось скорее смущение, чем настоящий гнев.

Я рассмеялся, садясь на край кровати.

— Знаю, — легко согласился я. — Но ты уже не можешь от этого отказаться.

Она снова спряталась, но на этот раз я услышал ее сдавленный смешок. И этого было достаточно, чтобы понять — несмотря на всю ее застенчивость, ей здесь хорошо. И это было главное.

Я подошел к закутанному в одеяло комочку и наклонился.

— Лесяяя… — протянул я с преувеличенным любопытством. — А ты там голенькая?

Из-под одеяла тут же донесся возмущенный писк. Я рассмеялся, довольный ее реакцией. Это было лучше любой драмы — ее мгновенное, искреннее смущение.

Одеяло дернулось, и в прорехе между складками снова появились ее глаза, полные немого укора.

— Уйди, — прошипела она, но беззлобно.

— Ни за что, — я устроился поудобнее рядом, положив руку на ее «крышу». — Теперь это моя любимая игрушка. Закутанная и пищащая.

Она что-то пробормотала про «назойливого волка», но не стала вылезать.

Я наблюдал за бесформенным свертком на кровати, и уголок моих губ пополз вверх.

— Ты знаешь, — начал я, томным, заговорщицким тоном, — что сейчас ты меня интригуешь в этом своем коконе, даже больше, чем без него.

Одеяло слегка пошевелилось, выдавая ее внимание.

— Такая загадочная, — продолжал я, проводя рукой по махровому холму, где, как я предположил, была ее спина. — Непонятно, что там внутри. Может, ты уже снова уснула? А может, вся красная, как рак, и кусаешь губы? Или... ждешь, что я тебя раскупорю?

Из-под одеяла донесся сдавленный смех, тут же подавленный. Она пыталась сохранять обиду, но это плохо получалось.

— Вот видишь, — я ухмыльнулся. — Мне даже не нужно тебя видеть. Достаточно просто знать, что ты там. И это сводит с ума.

Я аккуратно, почти неслышно, просунул руку под одеяло. Теплый, сонный воздух встретил мои пальцы. Я наощупь нашел ее ногу — гладкую, прохладную кожу — и схватил ее.

Она взвизгнула от неожиданности и попыталась дернуть ногу, но я крепко держал, легко массируя ее свод большим пальцем.

— Нашел! — торжествующе объявил я, чувствуя, как она бьется в своем махровом плену. — Первую добычу!

— Артур! Отпусти! — ее голос был полон смеха и возмущения, а ее нога слабо вырывалась, но без настоящего усилия.

— Ни за что, — я продолжил массировать ее ступню, зная, что она это ненавидит и обожает одновременно. — Это возмездие за то, что прячешься. Пока не вылезешь, не отпущу.

Ее смех под одеялом стал громче. Это была глупая, утренняя война, и оба мы знали, кто в ней победит, но сам процесс был слишком веселым, чтобы его прекращать.

Война была объявлена. Я просунул под одеяло вторую руку и без предупреждения схватил ее за тонкий бок, запустив пальцы в безжалостную атаку.

Она взвизгнула уже по-настоящему, и ее тело забилось в одеяле, как рыба в сети. Глухие взрывы смеха, перемешанные с мольбами, сотрясали ее кокон.

— Ар-ртур! Пе-реста-а-нь! — она пыталась вырваться, но я был неумолим, перемещаясь с бока на ребра, зная все ее самые уязвимые места.

Одеяло сползло с ее головы, обнажив растрепанные волосы и лицо, пылающее от смеха и попыток сопротивляться. Ее глаза слезились.

— Сдаюсь! Сдаюсь! — закричала она, уже почти не в силах дышать.

Я прекратил щекотку, но не отпустил ее, просто притянув к себе этот теплый, смеющийся комок. Она обмякла у меня на груди, все еще вздрагивая от смеха и отдышиваясь.

— Ну что, сдалась, генерал Одеяло? — спросил я, целуя ее в макушку.

— Ты... нечестный... — выдохнула она, но ее рука обняла меня за шею.

Победа была за мной. И это было сладчайшее из всех возможных завоеваний.

Я посадил ее к себе на колени, она была такой легкой и податливой. Потом натянул одеяло на нас обоих, создав наш собственный, маленький мирок, где не было ничего, кроме тепла и ее запаха.

Ее чистое, голое тело прижалось ко мне, кожа к коже, и она не сопротивлялась, а лишь глубже устроилась у меня на груди, спрятав лицо у меня на шее. Ее дыхание было ровным, горячим, и я чувствовал, как бьется ее сердце — уже спокойно, в унисон с моим.

Тишину нашего общего кокона нарушил громкий, настойчивый звук. Ее живот заурчал. Не тихо и стыдливо, а с полным осознанием своего права, громко и требовательно.

Она вздрогнула, а затем засмеялась, прижимаясь лбом к моему плечу, чтобы скрыть смущение.

— Кажется, мой внутренний зверь тоже требует внимания, — пробормотала она в мою кожу.

Я рассмеялся, крепче прижимая ее к себе.

— Слышу, — сказал я. — Приказы твоего желудка для меня — закон. Значит, пора на кухню. Надо подкрепиться после... — я сделал паузу, целуя ее в висок, — ...бодрого утра.

Она фыркнула, толкнув меня локтем, но ее улыбка стала только шире.

Мне не хотелось выпускать ее из нашего теплого гнезда, но урчание ее живота было неумолимым. Я нехотя выбрался из-под одеяла, но перед этим ласково ущипнул ее за сосок. Она тут же ахнула, вся вспыхнула и свернулась в клубок, как разозленная кошка, пряча грудь и бросая на меня возмущенный взгляд из-под одеяла.

— Эй, это нечестно! — ее голос прозвучал притворно-сердито, но в глазах прыгали смешинки.

— Это плата за нарушение спокойствия, — парировал я, уже направляясь к двери. — И аванс за предстоящий завтрак. Лежи, я все приготовлю.

Она что-то пробормотала про «нахального волка», но я видел, как она улыбается, устраиваясь поудобнее.

Глава 25. Ненасытный. Леся

Он вышел, а я лежала, прислушиваясь к звукам с кухни, и пыталась осмыслить, что же только произошло. У нас был секс. Не та пьяная, отчаянная схватка в чайной, а настоящий, осознанный секс. Утром. При свете дня. Дважды

И самое главное — я его подпустила. Более того, я не оттолкнула. Когда он вошел в меня, не было ни страха, ни желания сбежать. Было лишь оглушительное чувство... правильности. Словно на место, которое всю жизнь но́ло, наконец-то встала недостающая деталь. Я провела рукой по своему животу, по бедрам. Кожа все еще помнила его прикосновения, губы — его поцелуи. Но дело было не только в физических ощущениях.

Впервые за долгие годы — нет, за всю сознательную жизнь — я чувствовала себя... целой. Не беглянкой, не чужой, не одинокой волчицей, прячущейся от своего же рода. Я была просто женщиной. Женщиной, которая нашла своего мужчину. И в этом не было ни тени стыда или сомнения. Только странное, умиротворяющее спокойствие и тихая, глубокая радость, разливавшаяся по всему телу теплой волной.

С кухни так приятно пахло тостами и кофе, что я не удержалась. Я расслабилась, нашла на стуле его чистую футболку, натянула ее и вышла на кухню.

Футболка была на мне предательски короткой. Она еле-еле прикрывала самое необходимое, обнажая бедра и оставляя догадываться о том, что надето под ней.

Он стоял у плиты, спиной ко мне. Но стоило мне сделать шаг, как он замер. Плечи напряглись. Он медленно обернулся, его взгляд скользнул с моих ног до лица, и он глубоко, с наслаждением, втянул воздух в легкие, словно пробуя мой запах, смешанный с запахом его одежды.

— Леся, — его голос был низким и нарочито строгим, но в глазах плясали чертики. — Я не понял. Ты что, продолжаешь меня изводить?

Я пожала плечами, делая вид, что не понимаю.

— Я просто хочу есть. А ты тут пахнешь так... аппетитно.

Он отложил лопатку и сделал шаг ко мне.

— Двух раз тебе не хватило, Белоснежка? — прошептал он, уже в двух шагах. — Теперь еда может немного задержаться.

Он подошел ко мне и, прежде чем я успела сделать шаг к столу, его руки схватили меня за попу, крепко, почти по-хозяйски, и притянули к себе. Я вскрикнула от неожиданности, упершись ладонями в его грудь, но он только сильнее сжал свои пальцы, прижимая мое тело к своему.

— Ты думала, это будет так просто? — его голос был густым, как мед, и таким же сладким и опасным. — Пришла, вся такая в моей футболке, и решила, что мы просто поедим?

Я чувствовала каждую мышцу его торса, каждое биение его сердца. И его возбуждение, твердое и требовательное, упиралось мне в живот.

— Я... — попыталась я что-то сказать, но слова застряли в горле.

— Молчи, — сказал он, и его губы нашли мои в поцелуе, который не оставлял сомнений — еда подождет. Сейчас его главной едой была я.

— Но мы только-только... — попыталась я отнекиваться, слабо упираясь ему в грудь, но мой протест был жалким и совсем не убедительным. — ...давжды....

Слова потерялись где-то между его губами и моими. Он оторвался на секунду, его глаза сияли торжеством и нежностью.

— .И ? — переспросил он, его руки все так же держали меня за попу, прижимая к себе. — Что, ты не хочешь меня так же сильно, как я тебя?

Он был прав. Все мои попытки были просто игрой, последними зацепками за старую жизнь, которая уже не существовала.

Мой слабый протест потонул в его поцелуе. Он не стал его обсуждать. Вместо этого он действовал.

Он подхватил меня на руки так легко, словно я не весила ничего, и усадил на холодную столешницу кухонного острова. Его движения были быстрыми, уверенными, не оставляющими места для возражений. Затем его руки легли на мои колени и по-хозяйски развел мои ноги, встав между ними.

Его взгляд, темный и полный обещания, скользнул вниз, а затем он наклонился. Не к губам. Его губы коснулись внутренней поверхности моего бедра, в дюйме от того места.

Я вздрогнула, вцепившись пальцами в край столешницы. Его поцелуй был горячим, влажным и намеренно медленным. Он не торопился, исследуя кожу, заставляя меня чувствовать каждый миллиметр этого пылающего пути.

— Артур... — его имя сорвалось с моих губ шепотом, в котором было больше мольбы, чем протеста.

Он поднял на меня взгляд, и в его глазах читалось все то же хищное удовлетворение.

— Ты что-то хотела сказать, пара? — его голос был низким и бархатным, а губы снова коснулись моего бедра, на сеймум чуть ближе к цели.

Я могла только покачать головой, потеряв дар речи.

Его губы замерли в сантиметре от того самого места. Я чувствовала его дыхание и от этого вся сжималась внутри.

— Артур, я… я стесняюсь, — выдохнула я, и голос мой дрожал.

Он медленно поднял голову, его взгляд был серьезным и внимательным.

— Стесняешься? — переспросил он тихо, без единой нотки насмешки. — Потому что я так близко?

Я могла только кивнуть, чувствуя, как горят мои щеки.

— Хорошо, — он не отошел. Вместо этого его руки мягко легли на мои бедра. — Тогда давай просто посидим так. Пока ты не привыкнешь. Пока не поймешь, что бояться здесь нечего.

Он не двигался, не давил. Он просто дышал, и его теплое дыхание касалось меня, медленно и неотвратимо стирая границы стыда. Он заставлял меня привыкать к его близости, к его праву быть там, и делал это с такой терпеливой властью, что сопротивляться было невозможно. Он не стал отступать. Вместо этого он продолжил свои поцелуи. Медленные, влажные касания губами перемещались все выше по внутренней стороне моего бедра, с каждым разом приближаясь к цели. Каждый поцелуй был и обещанием, и вопросом, на который мое тело отвечало предательской дрожью.

Затем его пальцы подхватили край моей — его — футболки. Он не рвал ее, а медленно, почти церемонно, отодвинул ткань вверх, открывая взгляду то, что было скрыто. Прохладный воздух коснулся обнаженной кожи, и я вздрогнула.

— Тише, — прошептал он, и его руки мягко, но неумолимо развели мои ноги еще шире, открывая меня ему полностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я зажмурилась, чувствуя, как пылает все мое лицо, но бежать было некуда. Да и не хотелось. Его власть была странным утешением. В этом полном подчинении, в этой вынужденной откровенности была своя, извращенная свобода. Он брал на себя всю ответственность, оставляя мне только возможность чувствовать.

Его губы коснулись моего лобка — быстрый, почти невесомый поцелуй, который заставил все мое тело сжаться в ожидании. А затем... затем его язык нашел клитор. Точный, влажный, неумолимый. Не предварительные ласки, а сразу — целенаправленное, уверенное давление. Я вскрикнула, мои пальцы впились в его волосы, не в силах решить — оттолкнуть или прижать сильнее.

Он не экспериментировал. Он знал, что делал. Его язык двигался с хирургической точностью — быстрые, вибрирующие круги, сменяющиеся легкими посасываниями. Он читал мое тело как открытую книгу, и каждая моя судорожная реакция, каждый прерывистый стон лишь направляли его.

Стыд испарился, сожженный этим шквалом чистого, животного ощущения. Не осталось ничего, кроме белого шума в голове и нарастающего вихря внизу живота.

Пока его язык продолжал свою безжалостную, божественную работу, заставляя клитор пульсировать и гореть, я почувствовала новый толчок — уже знакомый, но от этого не менее шокирующий. Он ввел в меня палец. Один, потом почти сразу второй. Внутри было тесно, влажно, и его пальцы заполняли меня, растягивая, находя те глубинные точки, о которых я сама не подозревала. А его язык в это же время...

О, Боже, его язык...

Он не останавливался. Ритм его языка совпадал с движениями пальцев внутри, создавая двойной, сокрушительный натиск. Мое тело перестало мне подчиняться. Оно выгибалось, билось в его руках, повинуясь только ему. Воздух свистел в легких, вырываясь прерывистыми, хриплыми стонами. Я вцепилась в столешницу, пытаясь удержаться в реальности, но его рот и его пальцы уносили меня прочь, в какой-то ослепительный водоворот, где не было ничего, кроме нарастающего, невыносимого давления и его властного присутствия, доводившего меня до края.

И тут он сделал это. Он высунул пальцы. Резко. Оставив внутри пустоту, зияющую и невыносимую. Я издала сдавленный, жалобный звук, мое тело бессознательно потянулось за ними, пытаясь вернуть эту заполненность. Но он не дал. Лишь на мгновение. И затем, с той же властной уверенностью, снова вошел ими. Глубже. Быстрее. Будто вбивая. Этот короткий перерыв, эта секунда лишения, а затем новое, более интенсивное вторжение свели меня с ума. Это была не просто ласка. Это была демонстрация. Он показывал мне, что контролирует не только мое тело, но и само мое удовольствие. Он мог давать его и отнимать, и от этого его возвращение было в тысячу раз острее.

Я кончила с такой силой, что мир на мгновение померк. Судороги выворачивали меня изнутри, крик застрял в горле, и я бы рухнула со столешницы, если бы он не держал меня.

Он не торопился. Когда последние спазмы отступили, он аккуратно, почти благоговейно, слизал с моей кожи все следы, и его низкий, довольный голос прозвучал прямо у самого чувствительного места:

— Какая же ты вкусная.

Прежде чем я успела прийти в себя, он снял меня со столешницы — мои ноги подкосились, — бережно подхватил на руки и отнес на диван. Он устроился сам, а затем посадил меня сверху, спиной к его груди, его руки обхватили мои бедра, прижимая к себе.

Я была полностью разряжена, беспомощна и податлива, как тряпичная кукла. Его член, твердый и требовательный, уперся мне между ног. Я чувствовала каждое его пульсирующее биение.

Наши взгляды встретились. В его глазах не было прежней насмешки или дикой ярости. Была только темная, сосредоточенная интенсивность. Он смотрел на меня, словно видел насквозь, видя всю мою истощенную, покорную сущность. Он не сказал ни слова. Его руки крепко обхватили мои бедра, и он приподнял меня с легкостью, которая все еще заставляла меня чувствовать себя хрупкой. Затем, не сводя с меня глаз, он медленно, неумолимо опустил меня на себя.

Я села на него, чувствуя, как он заполняет меня, растягивает, занимает каждый сантиметр. В этот раз не было боли, только оглушительное чувство полноты и завершенности. И все это время он не отрывал от меня взгляда, заставляя меня видеть, как в его зрачках отражается мое собственное лицо — потерянное, покоренное и безоговорочно принадлежащее ему.

Я была на пике возбуждения, каждый нерв звенел, тело трепетало от каждого микроскопического движения. Ритм, который я задавала, стал сбивчивым, беспомощным.

— Я... больше не могу... — сдавленно прошептала я, мои руки беспомощно повисли на его плечах.

Этого было достаточно.

В тот же миг его спокойствие испарилось. Зверь снова поднял голову. Его руки, до этого нежно лежавшие на моих бедрах, превратились в стальные тиски. Он резко приподнял меня и с силой опустил вниз, вогнав себя в меня до самого упора, заставив меня вскрикнуть. Затем — снова. И снова.

Он перехватил инициативу, но на этот раз его движения были не просто властными — они были яростными, почти отчаянными. Он смотрел на меня горящими глазами, и в них я читала то же самое, что чувствовала сама — что мы оба на краю, что эта близость уже не просто страсть, а нечто, что поглощает нас целиком, без остатка. Он не просто брал меня. Он сливался со мной, и в этом слиянии не было ни победителя, ни побежденного. Было только всепоглощающее пламя.

Тишину комнаты нарушил только наш тяжелый, сбитый ритм дыхания. И снова, глубоко внутри, я почувствовала знакомую пульсацию и тепло, разливающееся по самым сокровенным уголкам. Он кончил в меня. Снова. И тут леденящая мысль пронзила меня, как удар током. Все наслаждение мгновенно испарилось, уступив место чистейшему, животному страху.

— Артур… — мой голос был слабым, испуганным шепотом. Я отстранилась, чтобы видеть его лицо. — Я же так… забеременею…

В этих словах была не просьба, не упрек. Это было осознание необратимости. Осознание того, что наша игра перешла в новую, абсолютно реальную и пугающую плоскость. Мы перестали быть просто любовниками. Теперь между нами могла быть вечность, воплощенная в ребенке. И это пугало больше, чем любая его власть или моя собственная уязвимость.

— Не переживай, — сказал он тихо, его голос был спокоен и обволакивающ. — Я, если что, готов к такому повороту.

От этих слов у меня на мгновение перехватило дыхание.

Готов.

Это слово значило так много.

— Но, вообще, — продолжил он, и в его глазах мелькнула тень той самой, древней волчьей мудрости, — первенца зачать можно лишь в полнолуние. Так что не переживай. Вряд ли природа решит по-другому.

Он сказал это так просто, как о погоде. Это был не просто факт из учебника биологии. Это был закон мира волков.

Напряжение начало медленно покидать мое тело. Я опустила голову ему на плечо, чувствуя, как он выходит из меня. Страх отступил, оставив после себя сложную смесь облегчения и чего-то еще... разочарования? Нет, не совсем. Скорее, понимания, что даже в этом мы были связаны древними, незыблемыми узами, которые были сильнее любых сиюминутных страстей. Его слова повисли в воздухе, и наступила короткая пауза. Я все еще лежала на его плече, чувствуя биение его сердца, медленно успокаивающееся.

Потом он заговорил снова, и его голос стал низким, интимным, полным той самой хитрой усмешки, что сводила меня с ума, но на этот раз в ней была и нежность.

— А до этого момента, — прошептал он, его губы коснулись моего виска, — я буду очень, очень стараться.

В этих словах было обещание. Обещание бесчисленных таких же ночей и дней, обещание доводить меня до исступления снова и снова, не думая о последствиях, просто потому что он может. И потому что я этого хочу.

Мы наконец-то поели. Я, довольная и умиротворенная, устроилась на диване с планшетом, погружаясь в привычный мир линий и сюжетов. Он стоял у окна, глядя на город, с телефоном в руке.

— Леся, ты рисуй, а я позвоню Григорию, — сказал он, не оборачиваясь. — Он просил о встрече.

Я кивнула, хотя он этого не видел, и попыталась сосредоточиться на работе. Но краем уха ловила его разговор.

— Григорий, — его голос стал собранным, деловым. — Да, я помню... Инвестиции в новый проект... Конечно. — Пауза. — Да, хорошо, Олесю тоже возьму с собой, — тут его взгляд скользнул по мне, и уголок его губ дрогнул.

Они быстро обсудили детали. Деловой обед. Сегодня, в 18:00, в нейтральном месте — кафе «Бьянка».

Он положил трубку и подошел ко мне.

— Ну что, Белоснежка, — сказал он, садясь рядом. — Готовься к выходу в свет. Сегодня тебе предстоит покорить не только меня, но и кошелек старого серого волка. И, — он многозначительно посмотрел на мой планшет, — захвати свои самые дерзкие эскизы. Григорию нравится... смелость.

Глава 26. Похищение

Встреча в кафе текла как по маслу. Григорий был, как всегда, вежлив и проницателен. Его молчаливый помощник — молодой парень с пустым взглядом — сидел рядом.

Леся уверенно показывала им эскизы, ее глаза горели. Я позволил себе немного расслабиться. Завибрировал телефон. Я отошел к окну, чтобы ответить на срочный звонок от Димы. Закончив разговор, я вернулся к столу и замер. Стул Григория был пуст. Не было и Леси.

— Где Григорий? — мой голос прозвучал резче, чем я планировал. Молодой человек безразлично пожал плечами.

— Его вызвали по срочным делам. Он просил передать извинения.

— А Леся? — во мне что-то похолодело. — Девушка вышла, кажется, подышать воздухом. Незадолго до того, как уехал Григорий Владимирович.

Незадолго до. Эти слова прозвучали как приговор. Я рывком рванулся к выходу, сканируя улицу. Ничего. Тишина. В этот момент телефон снова завибрировал. Анонимный номер. Сообщение. Я открыл его. И мир перевернулся. На фото Леся сидела в пассажирском кресле чужой машины. Ее глаза были закрыты, голова беспомощно запрокинута. Белое платье, в котором она сияла минуту назад, теперь выглядело саваном. Т

екст горел на экране: *«Сейчас я вколол ей снотворное и противообращательное. А дальше вколю ВВ-301 и возьму твою самку. Не хочешь, чтобы это произошло, приезжай по адресу. Один. Обсудим акции компании.»* Адрес. Заброшенный завод.

Я поднял глаза на молодого человека. Он смотрел на меня с тупым спокойствием. Внутри меня все обратилось в лед. Не страх. Холодная, безжалостная ярость. Григорий не просто хотел бизнес. Он посягнул на мое. На мою пару. Я шагнул к нему, и мой голос стал тихим и опасным, каким не был никогда.

— Передай своему хозяину, — прошипел я, глядя ему прямо в пустые глаза. — Если он посмеет тронуть ее, никакие акции ему не помогут. Я сотру его стаю с лица земли. Он умрет последним, слушая, как воют его дети.

Я развернулся и пошел к своей машине, не оглядываясь. Деловой ужин окончен. Начиналась война. И на этот раз ставкой была не компания. На кону была она.

Я влетел в машину, дверь захлопнулась с оглушительным стуком. Первой мыслью был вызов всей стаи, всей мощи, что была у меня в распоряжении. Но я подавил этот инстинкт. Григорий не дурак. Он ждал штурма. Я набрал Диму. Он поднял трубку после первого гудка.

— Арч, как встреча?..

— Лесю похитили, — выдохнул я, и слова повисли в воздухе тяжелым свинцом. На той стороне на секунду воцарилась мертвая тишина.

— Понял, — голос Дима стал собранным, стальным. — Альфа, созываю наших. Это война.

— Не нужно, — резко оборвал я его. — Ты поедешь со мной. Больше никого.

— Артур, это... он же не один! Там ловушка!

— Именно поэтому, — мой голос был ледяным. Я уже заводил двигатель. — И возьми блокатор запаха волка. Пригодится. Пауза. Дима оценивал мой план. Блокатор... это был выход. Он скроет наш запах, позволит подобраться незаметно. Не сила, а хитрость.

— Понял, — наконец сказал Дима, и в его голосе я услышал одобрение.

— Встречаемся у тебя через десять. Будь готово.

Я бросил телефон на пассажирское сиденье и рванул с места. Война? Нет. Это была не война. Это была хирургическая операция по спасению того, что принадлежало мне. И я не собирался оставлять свидетелей. Только бы успеть , волк во мне метался, похитили пару и не просто похитили, а хотели изнасиловать , мою Лесю. Принудить. Осквернить то, что было моим по праву и по согласию. Я представлял ее — испуганную, беспомощную, под действием этой дряни... и мое зрение заволакивалось красной пеленой.

Григорий подписал себе смертный приговор. Медленный и мучительный. Он думал, что играет в бизнес.. Мои пальцы сжали руль так, что пластик затрещал. Скорость росла. Заброшенный завод был единственной точкой в мире. Все остальное не имело значения. Только она. Только месть. Я доехал до дома Дмитрия и он быстро сел ко мне.

— Арч, все взял, я уже вколол, меня не заметит

Я кивнул, снова нажимая на газ. Машина рванула с места. Блокатор запаха был гениальным ходом. Даже самый острый нюх волка не учует нас, пока мы не окажемся вплотную. Мы были призраками, тенями, несущимися навстречу буре.

— Он умрет, — прорычал я сквозь стиснутые зубы, не спуская глаз с дороги. — Медленно.

— Знаю, — коротко бросил Дим, проверяя обойму в своем пистолете. — Я буду прикрывать тебе спину. А за Лесю... он ответит сполна.

Мы не говорили больше. Не нужно было. Мы понимали друг друга без слов. Предстоящая битва была не просто спасением. Это была кара. И мы были ее орудием. Мой автомобиль притормозил у заброшенного завода. Здание стояло как гниющая рана на теле города — выбитые окна, облупившаяся краска, мрачная тишина. Но тишина была обманчива. Я чувствовал их. Чувствовал ее.

— Они там, — я выключил зажигание.

Воздух в салоне стал густым от невысказанной ярости. Мы двигались бесшумно, как тени, используя груды ржавого металла и кирпичей как укрытие. Мой волк был настороже, каждый нерв звенел. Я не видел их, но знал — они здесь. И где-то в глубине этого каменного чрева была она. Моя Леся. Напуганная, возможно, связанная... Мы подобрались к пролому в стене, который служил входом. Я замер, прислушиваясь. И тогда до меня донесся приглушенный звук. Не крик. Сдавленный, прерывистый стон. Ее стон. Вся моя кровь ударила в голову.

Я рывком вошел в здание, и картина, открывшаяся мне, вогнала в сердце ледяной клинок. Она сидела на полу, прислонившись к ржавой балке. Ее руки были связаны за спиной, платье порвано на плече. Глаза, огромные от ужаса, были полны слез, но в них уже не было дурмана снотворного — только чистый, животный страх. Рядом стоял Григорий. Он небрежно гладил ее по голове, как домашнее животное, а его слова повисли в пыльном воздухе, отвратительные и гадкие:

— Ну что ты, девочка, приняла его... примешь и меня. Не строй недотрогу.

В тот миг во мне что-то щелкнуло. Не ярость. Не гнев. Нечто более древнее и страшное. Холодная, беззвучная пустота, в которой остался лишь один инстинкт — уничтожить. Я сделал шаг из тени. Скрип гравия под ботинком заставил Григория резко обернуться. Его ухмылка сползла с лица, уступив место удивлению, а затем — расчетливой осторожности. Он не ожидал, что я приду так быстро и так тихо.

— Руку убери, — мой голос прозвучал негромко, но эхом раскатился по пустому цеху, — от моей пары.

Я видел, как Леся вздрогнула, услышав меня. Григорий уже был мертвецом. Оставалось лишь привести приговор в исполнение.

— Не так быстро, Арч, — Григорий усмехнулся, и по его сигналу из-за ржавых колонн вышли его люди. Десять человек. Все — оборотни, с тяжелыми взглядами и готовые к драке. Они окружили нас полукругом, отрезая путь к отступлению. Я почувствовал, как Дима напрягся за моей спиной, но его дыхание оставалось ровным.

— Григорий, ты перегибаешь, — прорычал я, не сводя с него глаз. Мои собственные когти уже вышли наружу, царапая ладони.

— Действительно? — старый волк сделал вид, что задумался. — А мне кажется, все складывается как нельзя кстати. Ты отдаешь часть акций, делая меня главным в холдинге, и получаешь свою девчонку целой и невредимой. — Он многозначительно посмотрел на Лесю. — А отказываешься... — его взгляд стал плотоядным, — ...я получаю ее. И акции тоже, но уже другим, более... долгим путем. Выбор за тобой, Теневой.

Воздух затрещал от напряжения. Он поставил меня перед выбором: бизнес или она. Но для меня это не было выбором. Не было ничего дороже нее.

Сигнал Григория был простым — кивок. И его люди рванули к нам. Мир сузился до инстинктов. Первый, матерый серый волк, уже был в прыжке. Я не стал уворачиваться. Встретил его грудью, вцепился в его горло, чувствуя, как под пальцами рвется шерсть и плоть, и с ревом швырнул его в двух других, надвигавшихся справа. Рядом Дима работал тихо и эффективно.

Прогремел глухой выстрел — не огнестрел, а пневматика с транквилизатором. Один из нападавших рухнул на бетон, прежде чем успел обратиться. Воздух наполнился рыками, скрежетом когтей по металлу, хрустом костей. Ко мне бросились сразу трое. Левый успел вцепиться мне в плечо — тупой удар, жаркая боль. Я развернулся, ударил локтем в челюсть, чувствуя, как она хрустит. Правой рукой, уже с когтями, рванул в живот второму. Третий получил ногой в колено — громкий, сочный щелчок, и его вопль слился с общим гулом бойни.

Я не видел ничего, кроме целей. Каждый удар, каждый бросок — шаг к ней. К Лесе. Их было десять. Нас — двое. Но мы были ядром. Мы были стаей. И мы шли выручать нашу леди стаи. Тут Дима крикнул:

— Арч! Я при заходе вызвал Женька со Степой!

Эти слова сработали лучше любого оружия. У Григория, наблюдающего за схваткой с самодовольной ухмылкой, глаза на мгновение округлились. Его расчет на быстрое подавление рушился. И тут же, как в подтверждение слов Дима, снаружи донесся рев мотора, треск ломающейся двери и два новых, яростных рыка, знакомых до боли. Женька и Степа. Два наших самых верных и безбашенных бойца.

Новые волки ворвались в цех, сметая на своем пути двух прихвостней Григория, пытавшихся их остановить. Теперь силы сравнялись, а моральный дух его стаи дал трещину. Я воспользовался замешательством. Отшвырнув от себя очередного нападающего и рванулся вперед, к Григорию. Он уже не ухмылялся. Он отступал к дальней стене, к Лесе, и в его глазах читалась паника хищника, попавшего в капкан.

— Кончай с этим, Артур! — крикнул Дима, прикрывая мой фланг. — Мы справимся здесь!

Григорий, отступая, резко схватил Лесю за руку и дернул ее к себе. Лезвие, которое он достал из-за пазухи, блеснуло у ее горла.

— Не приближайся! — его голос сорвался на визгливый крик. — Или она прямо на твоих глазах отсосет мне!

Он был в отчаянии. Последняя, грязная карта в его колоде. Унизить ее. Унизить меня. Сделать ее орудием в этой схватке. Я замер как вкопанный. Вся ярость, весь адреналин мгновенно ушли, сменившись леденящим ужасом. Один неверный шаг — и лезвие войдет в ее шею. Я видел, как она зажмурилась, как по ее щеке скатилась слеза, но она не кричала. Она смотрела на меня, и в ее взгляде было не только отчаяние, но и... доверие. Доверие к тому, что я ее спасу.

— Отпусти ее, Григорий, — мой голос был тихим, но каждое слово было отточенным, как сталь. — И я дам тебе уйти. Только отпусти.

— Думаешь, я тебе поверю? — он дико засмеялся, прижимая лезвие еще сильнее. На ее шее выступила капля крови. — Нет, Теневой. Ты отступишь к выходу. И твои псы тоже. А мы с девочкой... мы уедем. И ты будешь знать, что твоя самка...

Я замер, кровь стыла в жилах. Но Леся не замерла. Пока он угрожал мне, она, воспользовавшись его невнимательностью, сделала резкое, выверенное движение — не просто вырвалась, а вывернула руку, как ее, должно быть, учили в дикой стае. Затем, прежде чем он опомнился, ее нога со всей силы врезалась ему в пах. Григорий издал нечеловеческий, захлебывающийся звук и выпустил ее, схватившись за промежность.

Леся отпрыгнула назад, сдирая с рта кляп, и ее голос, хриплый от ярости и боли, прозвучал на весь цех:

— Ты охренел, ублюдок?! Пусть тебе твои псы сосут!

В наступившей тишине ее слова прозвучали громче любого выстрела. Даже мои ребята на секунду застыли. А затем по цеху прокатился короткий, сдавленный смешок Димы.

Григорий, багровый от боли и унижения, попытался подняться, но я был уже рядом. Моя рука впилась в его горло и приподняла его, прижимая к стене.

— Слышал, что сказала моя пара? — мой голос был тихим шепотом прямо в его ухо. — Кажется, она не в восторге от твоих услуг. А я... я всегда прислушиваюсь к ее мнению.

— Леся, это твой коронный, насколько я понимаю — сказал Дима

От этих слов даже у меня вырвался короткий, хриплый смех.

Леся, вся перепуганная и разгневанная, невольно улыбнулась, а по цеху пронесся одобрительный гул наших ребят. В этот момент она была не жертвой. Она была своей. Настоящей волчицей, принятой стаей. И Дима своим замечанием поставил в этом жирную точку.

Я посмотрел на Григория, который бессильно бился в моей хватке. Его план провалился по всем фронтам. Он потерял не только свое преимущество, но и лицо. И теперь ему предстояло иметь дело с альфой, чья пара только что унизила его перед всеми, наглядно продемонстрировав, что она не добыча, а равный боец.

— Дима, — мой голос прозвучал ровно, без единой нотки вопроса. — Увези Лесю.

Я не сводил глаз с Григория, который, все еще согнувшись от боли, пытался отползти. Дима мгновенно понял. Он кивнул, коротко и четко, подошел к Лесе и, мягко, но настойчиво, взял ее под локоть.

— Пойдем, героиня, — тихо сказал он ей. — Здесь сейчас будет не для женских глаз. Она на мгновение заколебалась, ее взгляд метнулся ко мне, полный смеси облегчения и тревоги.

— Артур…

— Все в порядке, — я посмотрел на нее, и в моем взгляде, надеюсь, она прочла обещание, что все будет хорошо. И что я сейчас сделаю все, чтобы это так и оставалось.

— Иди с Димом. Я скоро.

Она позволила увести себя, обернувшись на прощание лишь раз. Шум их шагов затих, и в цеху воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Григория и моим собственным. Я медленно повернулся к нему. Все мои ребята, Женька и Степа, отошли, образовав вокруг нас пустое пространство. Они понимали. Это был личный разговор. Я присел на корточки перед Григорием, глядя в его полные страха глаза.

— Ну что, Григорий, — тихо начал я. — Давай поболтаем. О твоих планах на мою пару. И о том, почему это была твоя последняя ошибка.Я врезал ему кулаком. Не со всей силы, но достаточно, чтобы его голова откинулась назад, и он рухнул на спину. Не для того, чтобы вырубить. А чтобы он понял — началось. Он хрипло закашлялся, выплевывая кровь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я встал над ним, глядя сверху вниз.

— Это за то, что посмел на нее поднять руку, — сказал я спокойно.

Затем я наклонился, схватил его за волосы и приподнял.

— А это... за то, что подумал, что можешь ее сломать.

Второй удар был точнее, в солнечное сплетение. Он захрипел, пытаясь вдохнуть. Я отпустил его, и он грузно упал. Я не был садистом. Я был палачом, приводящим в исполнение приговор и каждый мой удар был не проявлением ярости, а холодным, методичным напоминанием о цене, которую он заплатит за свою наглость. Следующим шагом будет разговор об акциях. И он будет куда болезненнее.

— Акции, — произнес я, и слово прозвучало как выстрел в тишине. — Твои. Все. Переписаны на меня. Сегодня.

— Не... не отдам... — просипел он, пытаясь отползти.

Я наступил ногой на его запястье, услышав хруст костей. Его крик оглушительно прозвучал под сводами цеха.

— Это был не вопрос, — мой голос оставался ровным. — Это — условие твоего выживания. Ты отдаешь акции, а я... я позволяю тебе уйти. Без глаз. Без языка. Но живым. Отказываешься... — я наклонился ближе, — ...и я позволю своей стае решить, что с тобой делать.Они очень... изобретательны, когда их альфу трогают.

Я видел, как в его глазах происходит борьба. Гордость, жадность против инстинкта самосохранения. Инстинкт победил. Он слабо кивнул.

— Умно, — я убрал ногу с его руки. — Женька, Степа, приготовьте документы. И найдите кого-нибудь, кто умеет держать иглу. Нам нужно кое-что... выжечь.

Женька и Степа действовали быстро. Они подняли Григория, приковали его наручниками к ржавой трубе и достали планшет с электронной подписью. Все было подготовлено – оставалось лишь вписать имя нового владельца.

Григорий, бледный, с окровавленным лицом и разбитой рукой, смотрел на экран с немым отчаянием. Он боролся с собой до последнего.

— Ты… не посмеешь… — сипел он. — Совет директоров…

— Совет директоров получит письмо о твоем добровольном уходе по состоянию здоровья, — парировал я, не глядя на него, проверяя документы на планшете. — Очень, очень тяжелого состояния. Подписывай.

Он замер. Я медленно повернул голову и встретился с ним взглядом.

Его воля сломалась. Дрожащим, окровавленным пальцем он тыкнул в экран, подтвердив передачу всех своих акций и долей в холдинге на мое имя. Звук электронного сигнала прозвучал как щелчок затвора.

— Готово, — коротко бросил Женька.

— Отлично, — я кивнул. — Теперь о твоем «здоровье».

Я жестом подозвал Степу, который держал в руках небольшой паяльник, раскаленный докрасна от портативного аккумулятора.

— В нашем мире, Григорий, есть свои законы, — тихо сказал я, подходя к нему. — Ты нарушил главный. Тронул то, что принадлежит Альфе. И за это положено клеймо. Клеймо изгоя.

Он забился, увидев раскаленный металл. Степа и Женька жестко зафиксировали его голову.

— Нет! Артур! Прости! Я… — его слова превратились в бессвязный лепет.

Я взял паяльник. Воздух затрещал, запахло горелой плотью. Его сдавленный вопль был коротким и тут же оборвался. На его левой щеке, прямо под скулой, теперь навсегда остался шрам – мой знак. Знак того, что он больше никто. Никто в нашем мире.

— Отпустите его, — приказал я, отдавая паяльник.

Он рухнул на пол, рыдая и держась за свое опаленное лицо.

— Запомни, — я встал над ним в последний раз. — Если я когда-нибудь снова увижу твое лицо, или услышу твой голос, или просто почую твой запах на горизонте, в следующий раз я выжгу его не на щеке, а на твоих глазах. Тебя больше не существует. Понял?

Он лишь беспомощно кивнул, содрогаясь от рыданий.

— Выбросьте его, — бросил я своим ребятам и направился к выходу, не оглядываясь.

Дело было сделано. Угроза уничтожена. Власть упрочена. Но самое главное – я должен был вернуться к ней. К Лесе. Моей волчице. Моей паре.

Я выехал с территории завода, оставив позади дымящиеся развалины и одного сломленного волка. В салоне пахло пылью, кровью и адреналином. Я опустил стекло, впуская внутрь холодный ночной воздух, но он не мог смыть напряжение последних часов.

Набрал Диму. Трубка была поднята мгновенно.

— Вы где? — спросил я, без предисловий.

— Отвез ее к Оле, — так же коротко и по-деловому ответил Дим. В его голосе сквозь привычную собранность пробивалась усталость.

— Там спокойно, никто не найдет. С ней все в порядке, Арч, отходит.

К Оле. Хорошо. Надежно. У нее была крепкая дверь и, что важнее, она умела держать язык за зубами и знала, как обращаться с человеком в шоковом состоянии.

— Ждите, я еду, — сказал я и положил трубку.

Я прибавил скорость. Городские огни сливались в длинные сверкающие полосы. Вся ярость, все холодное бешенство, что питало меня последние часы, постепенно отступали, оставляя после себя лишь одну, оголенную и острую, как лезвие, потребность — видеть ее. Убедиться своими глазами, что она цела. Дотронуться до нее и понять, что кошмар позади.

Мне было все равно на все. Сейчас мир снова сузился до одной точки — до места, где она была. И я мчался к этой точке, оставляя позади дым и пепел проигранной кем-то войны.

Глава 27. После. Леся

Я сидела на мягком диване, укутанная в огромный, потертый плед, и дрожала. Дрожала мелкой, предательской дрожью, которую не могла остановить.

Руки все еще помнили веревки, горло – привкус кляпа, а в ушах стоял тот мерзкий, сладкий голос:

«примешь и меня»

. Я сглотнула комок в горле и сильнее закуталась в плед. Он пах лесом, дымом и чем-то домашним – Олей.

Оля. Сестра Артура. Она хлопотала на крохотной кухне-нише, грея что-то в кастрюльке. Ее движения были резкими, точными. Она бросила на меня быстрый взгляд – не жалостливый, а оценивающий. Взгляд сородича, который понимает цену испуганному блеску в глазах и дрожи в руках.

– На, пей, – она поставила передо мной кружку с парящим бульоном. Его запах ударил в нос, пробиваясь сквозь остатки адреналина.

– Тебя трясет не от страха. Это откат после шока. Телу нужно топливо.

Я кивнула, не в силах вымолвить слова, и обхватила кружку ладонями. Жар обжег кожу, но это было приятно. Это означало, что я жива, что я здесь, а не там.

Дима стоял у окна. Он смотрел в ночь, его поза была напряженной, уши практически подрагивали, ловя каждый звук с улицы. Он был здесь телом, но его дух был там, с Артуром, прикрывая ему спину даже на расстоянии.

– Он… – я начала, и мой голос прозвучал хрипло и неуверенно.

Дима обернулся. Его взгляд был спокоен.

– Арч скоро будет. Все кончено.

В его словах не было ни капли сомнения. Простая констатация факта. Альфа разберется. Альфа уже разобрался.

Я отпила глоток бульона. Горячая жидкость обожгла пищевод, но странным образом успокоила ту внутреннюю дрожь, что исходила из самого сердца. Я закрыла глаза, пытаясь вытереть из памяти картинку лезвия у горла. Вместо этого я представила его. Его лицо, когда он ворвался в цех. Не ярость. Не гнев. Холодную, абсолютную уверенность.

И его голос:

«Руку убери от моей пары»

.

И тогда я поняла, что дрожу не только от страха. Во мне бушевала дикая, первобытная гордость. Он пришел за мной. Он сражался за меня. И я… я сама дала отпор. Я не просто ждала спасения. Я врезала тому ублюдку по яицам, как когда-то Артуру в клубе.

Уголки моих губ дрогнули в подобии улыбки.

– Спасибо, – прошептала я, глядя то на Олю, то на Диму.

Оля фыркнула, вытирая руки.

– Не за что. Семья – она на то и семья. А тот подонок… – в ее глазах вспыхнул желтый огонек, – …надеюсь, братец не стал слишком церемониться.

За окном послышался знакомый рык мотора. Дима тут же отступил от окна, его поза наконец расслабилась.

– Едет.

Мое сердце пропустило удар, а затем заколотилось с новой силой. Страх ушел. Осталось лишь одно – жгучее, всепоглощающее нетерпение. Я сбросила плед с плеч, готовая встретить его. Мою пару. Моего Альфу. Я помчалась к нему. Не думая, не видя ничего вокруг. Вылетела на улицу, навстречу прохладному ночному воздуху, и тут же увидела его. Он стоял, прислонившись к байку, только что заглушив мотор. Шлем снят, волосы были в беспорядке от быстрой езды.

Я бросилась к нему, врезалась в него, обвила руками шею и прижалась изо всех сил, вдыхая его запах — дым, ветер, бензин и под всем этим — его, Артур, единственный и родной. Он поймал меня, его руки обхватили мою спину, крепко, почти до боли, и на мгновение весь мир исчез.

Но потом я почувствовала под пальцами что-то влажное и липкое на его плече. Я отстранилась, всего на сантиметр, и увидела.

Его кожаная куртка на левом плече была разодрана. Из-под темной ткани сочилась алая кровь. Его руки, те самые, что только что держали меня, были в ссадинах и запекшейся крови. На костяшках пальцев кожа была содрана.

— Артур... — вырвалось у меня, и голос дрогнул от нахлынувшей боли за него.

Он не дал мне договорить. Его рука коснулась моей щеки, заставив взглянуть ему в глаза. В них не было ни боли, ни усталости. Только тихое, бездонное удовлетворение и та самая первобытная интенсивность, что всегда сводила меня с ума.

— Пустяки, — прохрипел он, и его губы тронула та самая усмешка, что обещала и наказание, и блаженство. — Главное, что ты цела. А с теми, кто посмел тебя тронуть... мы уже разобрались.

Он снова притянул меня к себе, и на этот раз я не сопротивлялась, прижимаясь к его груди, не в силах вынести вида его ран. Он приехал ко мне на байке, истекая кровью, но победителем. Чтобы забрать свою пару.

— Артур, боже! — с порога раздался резкий голос Оли. Она выбежала следом за мной, ее взгляд сразу же выхватил в темноте темное пятно на его куртке. — Быстро в дом, иди же! Посмотрю, как там тебя порезали.

Она подбежала к нам, ее движения были быстрыми и решительными. Хватала Артура за локоть, пытаясь оттащить от байка, но он даже не шелохнулся, словно врос в землю.

— Оля, успокойся, — его голос прозвучал у меня над головой устало, но твердо. — Живой.

— Молчи! — отрезала она, уже доставая телефон. — Я звоню Борису! Он подлатает. Только он и может с твоими «пустяками» разобраться, чтобы шрамов не осталось.

Она отступила на шаг, набирая номер, прижимая трубку к уху и не сводя с брата взгляда, полного смеси злости и беспокойства.

Я почувствовала, как Артур тяжело вздохнул. Его рука легла мне на затылок, прижимая к себе еще крепче.

— Ладно, — сдался он, наконец сделав шаг к дому, ведя меня за собой. — Звони Борису. Но только чтобы без лишней суеты. И без своих укольчиков. Он и так каждый раз норовит вколоть что-нибудь «для настроения».

Оля, уже разговаривая по телефону, бросила на него сердитый взгляд, но в ее глазах читалось облегчение. Она что-то быстро говорила в трубку: «Да, Борь, приезжай, Альфу ранили. Нет, жив, черт бы его побрал, упрямый как осел…»

Дима, стоявший в дверях, молча посторонился, пропуская нас внутрь. На его лице была та же усталая ухмылка. Он видел, что буря миновала. Теперь главное было залатать раны. И не только те, что были на плече у Артура.

Артур медленно, с легкой суровой грацией, стянул с себя куртку и бросил ее на стул. Материя на спине прилипла к ране, и он с коротким, глухим рыком сорвал с себя испорченную рубашку. Воздух застрял у меня в горле. Его плечо и верхняя часть руки были исполосованы глубокими рассечениями — следами волчьих когтей. Четыре параллельные раны, темные и воспаленные, из которых сочилась сукровица. Они не выглядели смертельными, но были зловещими, дикими, печатью только что отгремевшей битвы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вот же тварь, — сквозь зубы выдохнула Оля, подходя ближе с марлей и антисептиком. — Драться как последний шакал, по-свински, из-за угла.

Артур не ответил. Он сидел на табурете, упершись локтями в колени, его спина была напряжена, мышцы играли под кожей. Он смотрел прямо перед собой, но взгляд его был обращен внутрь, туда, где еще бушевала ярость. Я не могла отвести глаз от этих ран. Это были не просто царапины. Это была цена. Цена за меня.

Оля, хмурясь, начала обрабатывать раны. Жидкость шипела, вступая в реакцию с кровью. Артур даже не дрогнул, лишь его челюсти сжались чуть сильнее. Я сделала шаг вперед. Моя рука сама потянулась к нему, но замерла в воздухе. Я боялась причинить боль.

Он почувствовал мое движение. Его взгляд наконец сфокусировался на мне. И в этих глазах не было ни упрека, ни сожаления.

— Ничего, — тихо сказал он, и его голос был грубым, как наждак. — Заживет.

Моя губа задрожала. Предательски, против моей воли. А потом из глаз, горячие и соленые, покатились слезы. Сначала одна, потом другая. Я не пыталась их сдержать. Вся дрожь, весь страх и это пронзительное чувство вины — за то, что он сейчас сидит здесь, истерзанный, из-за меня — вырвались наружу.

Я видела, как изменилось выражение его лица. Суровая маска Альфы, только что смотревшая в пространство, дрогнула. В его глазах мелькнула — нежность? растерянность? — прежде чем они вновь стали серьезными.

— Лесь... — его голос прозвучал тише, уставше.

Оля, закончив с антисептиком, метнула на нас обоих понимающий взгляд и, взяв пустую миску, молча удалилась на кухню, давая нам минутку. Я подошла ближе, все еще плача, и осторожно, кончиками пальцев, коснулась неповрежденной кожи рядом с самой страшной раной. Он был таким горячим.

— Не плачь, — он поднял здоровую руку и большим пальцем грубо, но бережно смахнул слезу с моей щеки.

— Это из-за меня, — прошептала я, голос срываясь. — Все это... из-за меня.

Он покачал головой, его пальцы опустились на мой подбородок, заставляя меня смотреть ему в глаза.

— Нет. Это из-за него. Из-за его жадности и глупости. А я... — его губы тронула та самая, знакомая усмешка, — ...я просто защищал свое. И ни о чем не жалею. Ни на секунду.

Он потянул меня к себе, и я уткнулась лицом в его здоровое плечо, вдыхая его запах, смешанный теперь с резким духом антисептика. Его рука лежала у меня на затылке. И в этот момент я поняла, что эти слезы — не слабость. Это была расплата за обретенную силу. Силу быть той, ради кого воюет Альфа.

На пороге возникла высокая, широкая в плечах фигура с увесистой сумкой в руке. Борис. Его лицо, обычно спокойное и насмешливое, сейчас было хмурым. Врач неотложки и, по совместительству, старший брат Артура. Он одним взглядом окинул комнату, задержался на моих заплаканных глазах, на Оле, стоявшей в дверях кухни со скрещенными руками, и наконец на Артуре, сидящем с обнаженным и окровавленным плечом.

— Ну что, герой? — голос Бориса прозвучал низко и без особой теплоты. — Опять ввязался в драку?

Артур лишь усмехнулся, но в его глазах читалось уважение. С Борисом шутки были плохи, особенно когда он был в роли врача.

— Борь, не читай нотации, просто посмотри, — буркнул он.

— Молчи, — отрезал Борис, надевая перчатки. Он подошел, отодвинул мою руку — ласково, но твердо — и принялся изучать раны. Его движения были быстрыми и точными. — Когти. Глубоко. Могли и до кости добраться, повезло, что кость цела. Зашивать надо.

Он достал шприц с местным анестетиком. Артур поморщился.

— Только без твоего «коктейля», Борь. Я в сознании остаться хочу.

— Терпи, альфа, — Борис ввел иглу, даже не дрогнув, пока Артур стискивал зубы. — Заслужил.Леся, — он повернулся ко мне, и его взгляд смягчился. — Иди, умойся. Чай себе сделай покрепче. С ним все будет в порядке. Я уже не первый раз его латаю.

Я кивнула, понимая, что сейчас я ему только мешаю, но отойти не могла. Я наблюдала, как его сильные, ловкие пальцы очищают рану, как ложится ровная строчка швов, превращая дикие полосы в аккуратные, но все равно зловещие линии. Это было больно видеть, но в то же время успокаивающе. Борис знал свое дело.

Борис ловко завязал хирургический узел, его пальцы работали быстро и уверенно. В воздухе пахло антисептиком и напряженным молчанием.

— А теперь, — начал Борис, не поднимая глаз от работы, но его голос приобрел металлический оттенок, — пока я тебя латаю, расскажи-ка, во что ты ввязался. И кто такая Леся, — он кивнул в мою сторону, — о которой мне в трубку Оля чуть не визжала.

Артур тяжело вздохнул. Он сидел, подчиняясь манипуляциям брата, но его взгляд был устремлен на меня, стоящую в дверном проеме.

— Григорий, — коротко бросил Артур, и имя прозвучало как приговор.

Игла Бориса на мгновение замерла.

— Серый?

— Похитил Лесю. Шантажировал, требовал акции.

Борис резко дернул нить, затягивая шов, и Артур стиснул зубы, но не издал ни звука.

— Где он сейчас? — голос Бориса стал тихим и опасным.

— Уполз. С клеймом. И без своей доли в холдинге, — ответил Артур, и в его глазах вспыхнуло удовлетворение. — Больше он не угроза.

Борис кивнул, удовлетворенный. Потом его взгляд снова скользнул по мне, изучающий, оценивающий.

— А ее история? Откуда она? Почему Григорий на нее вышел?

Артур наконец оторвал от меня взгляд и посмотрел прямо на брата.

— Она моя пара, Борь. Белая волчица.

В комнате повисла тишина. Борис прекратил работу, его глаза расширились. Он смотрел то на Артура, то на меня, переваривая информацию. «Белая волчица» — это было больше, чем просто слова. Это был статус. Легенда.

— Понятно, — наконец выдохнул Борис, и его тон смягчился, в нем появилось уважение. Он снова взялся за иглу. — Рад тебя видеть, Леся. Жаль, только при таких обстоятельствах.

Он доделал последний шов, отрезал нить и наложил повязку.

— Готово. Не напрягай руку три дня. И если загноится — сразу звони.

Артур хмыкнул, вставая и пробуя подвигать плечом.

— Спасибо, брат.

— Не за что, — Борис снял перчатки. — В следующий раз, прежде чем ввязываться в войны из-за своей пары, предупреждай. Я бы с собой больше обезболивающего прихватил. И для тебя, и для его врагов. Почему мне не позвонил?

Артур, уже стоя на ногах и осторожно разминая зашитое плечо, встретил его взгляд. В его глазах не было раскаяния, лишь холодная логика.

— Он ждал, что я приду с армией. Ждал засады. Мне нужна была не грубая сила, а тишина и скорость. Мы с Димой вошли с блокатором.

— Блокатор? — Борис фыркнул, но в его взгляде мелькнуло одобрение. Хитрый ход. Но это не снимало главного. — Я не о тактике. Ты же знаешь, я бы с тобой пошел. Не как врач. Как брат.

Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и значимые. Это был не упрек подчиненного альфе. Это был упрек старшего брата, которого оставили за бортом, когда семье грозила опасность.

Артур вздохнул, и впервые за весь вечер в его осанке появилась тень усталости.

— Знаю, Борь. Знаю. Но... — он бросил быстрый взгляд на меня. — В следующий раз, — Артур снова посмотрел на Бориса, и в его взгляде было что-то не понятное, смятение? Вина? . — Позвоню.

Борис держал паузу, изучая его, а потом коротко кивнул.

— Смотри. А то в следующий раз оставлю тебя истекать кровью для воспитания. — Он взял свою сумку и направился к выходу, бросив на прощание: — И позаботься о своей паре. Она выглядит почти так же хреново, как ты. Только по-другому.

Дверь закрылась за ним. Артур повернулся ко мне. В его глазах читалась та же усталость, что и во мне. Я подошла к нему. Он стоял, опершись здоровым плечом о косяк двери, и смотрел на меня. В его глазах не осталось ни ярости, ни расчетливости альфы. Моя рука сама потянулась к нему. Я осторожно, кончиками пальцев, коснулась свежей повязки на его плече, чувствуя под бинтом жесткие линии швов. Потом мои пальцы скользнули ниже, легли на его грудь, прямо над сердцем. Оно билось ровно и сильно. Напоминая о жизни. О том, что он здесь. Со мной.

Я прижалась лбом к его здоровому плечу, закрыла глаза и просто дышала с ним в одном ритме. Никаких слов не было нужно.

— Дима, — Артур не отпускал мою руку, но его взгляд был уже собранным и деловым. — Я у Женьки байк одолжил. Отгонишь ему?

Дим вышел из кухни, поймав брошенный ему ключ. На его лице блуждала ухмылка.

— Отгоню.

— И… — Артур сделал небольшую паузу, его пальцы слегка сжали мои, — можешь нас отвезти на машине ко мне домой. Моя машина у завода осталась. Передай Женьке, что б отогнал к моему пентхаусу.

Эта просьба, произнесенная тихо, но четко, повисла в воздухе. Это было больше, чем просто предложение подвезти. Это было заявление. Он не просто увозил меня от места пережитого кошмара. Он вез меня

домой

.

Дима кивнул, без лишних слов. Он все понял.

— Конечно, Арч. Сейчас.

— Только позвоните, если что, — Сказала Оля, и в этих словах был весь ее характер — резкий, но преданный.

Артур кивнул ей, беззвучное «спасибо» витало в воздухе. Потом он посмотрел на меня.

— Поедем?

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Да. Поедем. Домой.

Глава 28. Пометь меня. Артур

Машина Дима мягко покачивалась на ночных улицах. Я сидел сзади, пристегнутый, чувствуя, как адреналин окончательно покидает тело, оставляя после себя тяжелую, свинцовую усталость. Каждый мускул ныл, а зашитое плечо горело огнем. Но это была хорошая боль. Боль за свое дело.

Лесю я усадил рядом, пристегнул и не отпускал ее руку. Она сидела, притихшая, глядя в темное окно, в котором отражались огни города. Ее пальцы были холодными в моей ладони.

Я закрыл глаза, пытаясь выкинуть из головы последние образы бойни, сосредоточиться на биении ее пульса под тонкой кожей запястья. И вдруг... услышал его. Тихий, сдавленный всхлип.

Я тут же открыл глаза и повернулся к ней. Она сидела, отвернувшись, но ее плечи слегка вздрагивали. Еще одна слеза, словно предатель, скатилась по ее щеке и упала на нашу сцепленные руки.

Внутри все сжалось. Не от раздражения. От чего-то острого и колющего, чего я не мог назвать. От беспомощности.

— Лесь... — мой голос прозвучал хрипло. Я отпустил ее руку, но только для того, чтобы обнять ее за плечи и легонько притянуть к себе. — Все кончено. Ты в безопасности.

Она не сопротивлялась, позволила прижать себя к моему здоровому боку, и тут ее сдержанность рухнула. Она разрыдалась. Не истерично, а тихо, глубоко, всем своим измученным телом. Ее слезы текли по моей шее, горячие и соленые.

Я не говорил больше ничего. Просто держал ее. Позволял ей плакать, зная, что эти слезы — не слабость. Это была буря, которая наконец-то вырвалась наружу после всего пережитого ужаса. И моя задача сейчас была не остановить ее, а просто быть тем берегом, о который разобьются ее страх и боль.

Я поймал взгляд Димы в зеркале заднего вида. Он молча смотрел на дорогу, давая нам эту минутку. Он все понимал.

Я прижал губы к ее волосам и просто ждал, пока буря утихнет. Ее слезы были последней данью тому кошмару. А после них должно было наступить затишье. Я обещал себе это.

Её слова, прошептанные сквозь рыдания в мою кожу, пронзили меня острее любого когтя.

Я не за себя испугалась... за тебя.

И тогда она разразилась с новой силой, но теперь в её плаче слышалась не просто боль, а отчаянная, яростная тревога. Та, что копилась все эти часы, пока её увозили, пока с ней случилось это... пока она видела, как я врываюсь в цех один против десяти. Всё внутри меня перевернулось. Я думал, её слёзы — это отзвук её собственного страха, её унижения. А оказалось... она плакала за меня. Боялась за меня. Сидя связанная, с лезвием у горла, она думала не о себе, а о том, что со мной может случиться.

Это было... ново. Незнакомо. За меня боялись, когда я был молод и слаб. Но не с тех пор, как я стал Альфой. За Альфу не боятся. Альфа — это стена, о которую разбиваются волны. Альфа — это угроза, а не тот, кому угрожают. А она... она видела за Альфой меня. И боялась меня потерять.

Я застыл, не в силах найти слов. Моя рука сама сжалась на её спине, прижимая её ещё крепче. Я чувствовал, как бьётся её сердце — часто-часто, переполненное ужасом, который был обо мне.

— Глупенькая, — прошептал я, и это слово вышло непривычно ласковым, обнажая что-то глубоко спрятанное. — Со мной всё в порядке. Видишь? Целый. Немного поцарапанный, но жив. И ни один ублюдок не сможет меня забрать у тебя. Никто.

Она всхлипнула, и её пальцы впились в мою футболку, словно она всё ещё боялась, что меня унесут.

— Ты истекал кровью... — выдохнула она.

— Это пустяки. Заживёт. Главное, что ты здесь. Со мной.

Я закрыл глаза, прижавшись щекой к её макушке. Я был важен. Как человек.

Мы поднялись в пентхаус. Тишина здесь была иной — плотной, безопасной, нарушаемой лишь гулом города далеко внизу. Я открыл дверь, и мы вошли. Леся, все еще с заплаканными глазами и размазанной тушью, тут же взяла ситуацию в свои руки.

— Дай-ка, — ее голос прозвучал влажно, но уже без дрожи. Она осторожно помогла мне снять куртку, ее пальцы ловко расстегнули молнию, избегая прикосновений к повязке. Было непривычно и даже немного досадно — ощущать себя беспомощным, позволять ей это делать, но в ее действиях не было жалости. Была решимость.

Она повесила куртку, повернулась ко мне, выпрямив плечи. Слезы на ее щеках уже подсыхали, сменяясь странной, озабоченной строгостью.

— Так, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, словно давая установку. — С завтраками теперь я. Могут быть чуть подгорелыми, но… — она ткнула пальцем в мою здоровую грудь, — …зато так ты восстановишься быстрее. Не смей напрягать руку. Понял?

Я смотрел на нее, на эту хрупкую, но несгибаемую волчицу, которая только что пережила плен и унижение, а теперь пыталась выстроить вокруг нас новый порядок. Ее собственная паника, ее страх были загнаны так глубоко, что на поверхности осталась лишь эта гиперопека, эта потребность контролировать хоть что-то в новой реальности.

И это было прекрасно.

Уголки моих губ дрогнули в почти неуловимой улыбке.

— Понял, — кивнул я с показной серьезностью. — Буду есть только подгорелые завтраки и беречь руку.

Она кивнула, удовлетворенная, и вдруг вся ее напускная строгость исчезла, сменившись огромной, животной усталостью. Она подошла и просто прижалась ко мне, спрятав лицо на моей груди.

— Хорошо, — прошептала она. — Тогда все будет хорошо.

Я обнял ее, чувствуя, как ее тело наконец полностью расслабляется. Она нашла свой способ справиться — заботясь обо мне. И я позволял ей это.

— И еще, — добавила она, ее голос снова стал тихим и уязвимым, словно признание давалось ей с огромным трудом. Она не смотрела на меня, уткнувшись лицом в мою майку. — Ты пометишь меня. Сейчас же.

Она сглотнула, и я почувствовал, как напряглось ее тело.

— Он мне сказал… — ее голос сорвался, — …если я не помечена, значит, я ничья…

И снова, тихо и безнадежно, по ее щекам покатились слезы. Не от ярости, а от горечи и этого впитанного, отравляющего унижения. Мое сердце сжалось от боли за нее. Этот подонок не просто запугал ее — он посеял в ней сомнение в самой основе нашего союза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лесь, — прошептал я, ладонью проводя по ее волосам, пытаясь успокоить эту дрожь. — Это не так. Ты никогда не была «ничьей». Ты — моя. С самой первой секунды.

Она потрясла головой, все еще не в силах принять это.

— Но пометь меня. Пожалуйста. Чтобы все знали. Чтобы я… чтобы я сама знала.

В ее голосе звенело отчаяние. И это отчаяние резало меня острее любого клинка. Я не хотел, чтобы наш знак, наша вечная связь, рождалась из страха, из желания защититься. Это должно было быть не клеймо, а дар. Не щит, а венец.

Я крепче прижал ее к себе, не давая ей возможности отстраниться.

— Нет, — сказал я тихо, но твердо. — Не сейчас. Не с отчаянием в твоем голосе.

Она попыталась возразить, но я не дал ей говорить.

— Давай завтра, — продолжал я, мои губы касались ее виска. — Завтра мы обсудим это. Я хочу, чтобы ты приняла мое клеймо не потому, что боишься, а потому что... — я сделал паузу, подбирая слова, которые давались мне так трудно, — ...потому что я тебе нужен. Так же, как ты нужна мне. Чтобы это был наш выбор. На двоих.

Она замерла в моих объятиях, ее дыхание выровнялось. Слезы все еще текли по ее щекам, но теперь в них была не только горечь, но и капля надежды.

— Правда? — прошептала она.

— Правда, — я пообещал, целуя ее в макушку. — А сейчас нам обоим нужен сон. Просто знай, что ты уже под моей защитой. Со знаком или без.

Я аккуратно лег на кровать, стараясь не тревожить зашитое плечо. Пружины тихо просели. Леся устроилась рядом, прижимаясь ко мне всем телом, как будто боялась, что я испарюсь. Ее рука легла мне на грудь, ладонь — прямо над сердцем, словно проверяя его ритм. Ее дыхание скоре стало ровным и глубоким, унося ее в царство снов, где, я надеялся, не было ни Григория, ни лезвий у горла.

А я... я остался лежать в темноте с открытыми глазами.

И прокручивал в голове различные сценарии. Что было бы, если бы я не успел? Если бы застрял в пробке? Если бы Дима опоздал с блокатором? Если бы я приехал на пять, на десять минут позже?

Мозг, отвыкший от страха, с лихвой наверстывал упущенное, рисуя картины одна ужаснее другой. Я видел, как этот ублюдок... прикасается к ней. Видел ее глаза, полные не страха, а сломленной пустоты. Слышал ее тихий, надломленный голос. Я чувствовал ярость, такую всепоглощающую, что она грозила сжечь меня изнутри еще до того, как я успел бы до нее добраться. Каждая рана на моем плече горела упреком:

«Мог бы быть быстрее. Мог бы быть умнее»

. Я сжимал кулаки, чувствуя, как под повязкой напрягаются мышцы. Я чуть не потерял ее. Не свою «пару» как статус. А ее. Лесю. Ее дерзкую улыбку, ее смех, ее «коронный удар», ее слезы, которые она проливала за

меня

.

Она пошевелилась во сне, что-то прошептала и крепче прижалась ко мне. Ее тепло, ее живое, дышащее тело, притушило адские картинки в моей голове.

Она была здесь. Целая. Непобежденная.

Я медленно выдохнул, заставив мышцы расслабиться. Прошлое нельзя было изменить. Но будущее...

Я не спал ночь. Отголоски ярости и леденящие душу «а что если» не отпускали до самого рассвета. Как только первые лучи солнца пробились сквозь панорамные окна пентхауса, я осторожно выбрался из кровати. Леся, утомленная пережитым, спала глубоко, ее лицо наконец-то было спокойным. Я поправил одеяло, укутав ее плотнее, и на цыпочках вышел в гостиную. Тишина была оглушительной. Кровью вчерашнего дня пахло даже здесь. Плечо ныло тупой, настойчивой болью, напоминая о цене победы.

Достал телефон. Первый звонок был Жеке. Тот поднял трубку после первого гудка, его голос был хриплым от сна, но собранным.

— Босс.

— Жек, — мой голос прозвучал низко и без эмоций. — Отчет. Как там Григорий?

— С ним все просто, — коротко доложил Жека. — Погрузили его в машину, отвезли к границе области. Сказали, что если сунет нос обратно, следующая поездка будет в одну сторону. С ним его пацаны, те, что выжили. В основном, переломы и ушибы. Выглядел… сломленным.

«Сломленным». Хорошее слово. Именно таким он и должен был быть.

— Следов за собой не оставили? — уточнил я.

— Никаких. Убрались чисто.

— Хорошо. Спасибо, Жек. Скажи ребятам — я все помню.

— Понял, босс.

Я положил трубку. Одна проблема была решена. Григорий больше не угроза. Но пустота внутри не исчезла. Она просто сменила форму. Теперь ее заполнял образ спящей в соседней комнате девушки и ее вчерашняя просьба, произнесенная сквозь слезы:

«Пометь меня»

.

Я подошел к окну, глядя на просыпающийся город. Сегодня предстоял другой, куда более важный разговор. Я понимал её отчаяние. Понимал логику, которую вбил в её голову тот ублюдок: «не помечена — значит ничья». Но я хотел не так. Совсем не так. Я мечтал пометить её в порыве страсти, когда мы оба будем на грани, когда желание и потребность стать единым целым переполнит нас. Или, на худой конец, окружить это всё романтикой — какой-то особенный вечер, место, где она почувствует себя не просто защищённой, а желанной, избранной.

А сейчас… Сейчас она просила метку из страха. Как щит. Как оберег от других. В её просьбе не было «я хочу быть твоей навсегда», а было «сделай так, чтобы меня больше не трогали». Вся эта прекрасная, дикая магия нашего союза перевернулась с ног на голову, превратившись в акт отчаяния.

Надо было как-то всё перевернуть обратно, в нужное русло. Вернуть ей чувство власти над ситуацией. Не дать страху украсть у нас этот момент. Я вздохнул, глядя на солнце. Идея начала медленно формироваться в голове. Не романтика со свечами. Нечто другое. Нечто… наше. То, что будет понятно только нам двоим. То, что напомнит ей, кто она — не жертва, а Белая Волчица, которая дала отпор Альфе в клубе и не сломалась в пасти у шакала.

Метка должна была стать не итогом её страданий, а началом нашей новой, общей силы. И я знал, как этого добиться.

Поэтому план был таким: как только снимут швы, я веду ее в ресторан. Не для романтики в ее привычном понимании. А для чего-то большего. Чтобы показать ей, что она может снова выйти в свет — не как жертва, а как моя пара. Гордая, красивая, неприкосновенная. Чтобы весь город, вся наша стая и все, кто посмеет бросить взгляд, увидели ее рядом со мной и поняли: она под защитой, но не потому, что слаба, а потому, что сильна моей силой. Но прежде... прежде надо было обсудить саму суть метки. Стало ясно, что она совсем не понимала, как это работает. Для нее это был лишь символ, ярлык, который отпугнет хищников. Она не понимала глубины, силы и боли, что стоят за этим ритуалом. Не понимала, что это навсегда. Что это не просто «защита», а слияние. Что мой запах станет частью ее, а ее — частью меня. Что это клятва, выжженная на самой сути нашего естества. Что это волчий брак.

Я усажу ее рядом, и я объясню ей все. Не как Альфа своей паре, а как человек, который хочет, чтобы она шла на этот шаг с открытыми глазами. С пониманием и желанием, а не со страхом. Я посмотрел на дверь в спальню, за которой она все еще спала. Да, сегодня мы все расставим по местам. Она должна понять, что просит не просто защитный амулет. Она просит мою душу и сердце. И я с радостью их отдам.

Я услышал ее. Негромкий вздох, шелест простыни. Она проснулась. Я отложил телефон и вошел в спальню. Она сидела на кровати, пригнув колени к груди. На ее лице не было видимой тревоги — лишь утренняя размягченность и легкая отрешенность. Но ее взгляд, скользнув по мне, на мгновение задержался на моем плече, на том месте, где под футболкой угадывался контур повязки. Потом она посмотрела на мою руку, на ссадины на костяшках, уже покрытые темными корочками.

Видимого ужаса не было. Но ее пальцы слегка сжали край одеяла. Этого было достаточно. Моя рука и плечо были немыми напоминаниями о вчерашнем дне. Ярлыками, которые кричали о боли, ярости и том, через что нам пришлось пройти.

— Доброе утро, — тихо сказала она.

— Доброе, — я подошел и сел на край кровати, стараясь не вызывать у нее ассоциаций с угрозой. — Как спалось?

— Хорошо, — она попыталась улыбнуться, но получилось неуверенно. Ее взгляд снова метнулся к моей руке. — Твое плечо… как?

— Чешется, — я брякнул, чтобы снять напряжение. — Значит, заживает. Борис — волшебник.

Она кивнула, но было видно, что мысли ее далеко. Она не спрашивала о Григории. Не спрашивала, что было дальше. Она просто смотрела на мои раны, словно читала в них ту историю, которую не решалась услышать. Я понимал. Ей нужно было время. Чтобы образы вчерашнего кошмара перестали быть такими яркими. Чтобы мои раны стали для нее просто шрамами, а не символами ее страха.

Я протянул к ней здоровую руку, ладонью вверх. Приглашение. Не требование.

— Голодна? Я закажу завтрак. Или… — я сделал паузу, — можем просто посидеть.

Она медленно опустила свою руку в мою. Ее пальцы были холодными.

— Просто посидим, — прошептала она. — Немного.

— Лесь, — начал я, все еще держа ее руку в своей. Мне нужно было смотреть ей в глаза, чтобы видеть каждую реакцию. — Что ты знаешь про метку? Про клеймо? Тебе родители рассказывали?

Она отвела взгляд, задумавшись, ее пальцы слегка пошевелились в моей ладони.

— В общих чертах, — наконец сказала она. — Что это знак. Что его оставляет пара. Что так все понимают, что волчица… занята. Защищена.

Она произнесла это слово — «защищена» — с таким облегчением, что мне снова стало больно. Она видела в этом только внешнюю функцию. Социальный статус. Щит.

— Это не просто знак, Леся, — я сказал тихо, но твердо, заставляя ее снова посмотреть на меня. — Это не татуировка и не браслет. Это не «занято» в смысле «не беспокоить».

Я сделал паузу, подбирая слова.

— Это… соединение. Навсегда. Когда я оставлю на тебе свою метку, мой запах станет частью твоего. Любой волк, любой оборотень, почуяв тебя, будет знать не просто то, что ты «под защитой». Он узнает

меня

. Он почувствует мою силу, мой дух, вплетенный в твой. Это будет как… как если бы я всегда стоял за твоим плечом. Невидимый, но неотъемлемый.

Она слушала, широко раскрыв глаза. В них читалось непонимание, смешанное с робким интересом и еще больший азарт заполучить ее..

— И это… больно? — тихо спросила она.

— Да, — не стал я смягчать. — Больно. Это не царапина. Это рана. Шрам, который останется навсегда. Потому что это — обещание. Обещание, выжженное на плоти. Мое обещание защищать тебя до последнего вздоха. И твое… — я посмотрел на нее прямо, — …твое обещание принять эту защиту. Быть моей парой не только сейчас, но и всегда. Это связь, которую не разорвать.

Я видел, как она переваривает эту информацию.

— Ты сказала, что хочешь этого, — напомнил я ей. — Но я хочу, чтобы ты понимала, что просишь. Это не просто «чтобы не бояться». Это чтобы стать частью меня. И позволить мне стать частью тебя. Навсегда.

— Проще говоря, — продолжил я, глядя, как в ее глазах сменяются непонятливые тени, — это и есть наша свадьба. В мире волков. Самая главная.

Она замерла. Потом ее глаза округлились, в них мелькнуло недоумение, а затем — чистейший, неподдельный шок. Она не знала. Она действительно не понимала масштабов. В ее взгляде читалась целая буря: растерянность, неловкость, и что-то похожее на ужас.

— Боже… — выдохнула она, и щеки ее залил яркий румянец. — Я… я просила тебя жениться на мне…

Она произнесла это шепотом, полным отчаяния, словно призналась в чем-то постыдном.

— Кошмар… жесть… позор… — забормотала она и, не в силах вынести моего взгляда, резко нырнула под одеяло.

Из-под груды одеяла донесся ее приглушенный, полный стыда голос:

— Забудь! Забудь, что я это говорила! Я не знала!

Я не мог сдержать улыбку. Ее реакция была такой искренней, такой неловкой и такой… живой. После вчерашнего онемения и страха это было как глоток свежего воздуха.

Я подошел к кровати и сел на край рядом с ее закутанной фигурой.

— Лесь, — сказал я, пытаясь говорить серьезно, но усмешка пробивалась в голос. — Вылезай.

— Нет!

— Вылезай, — настаивал я, слегка дергая за одеяло. — Здесь нечего стыдиться.

Она медленно, с неохотой, высунула из-под одеяла только глаза, полные смущения.

— Я же выглядела полной дурой…

— Ты выглядела как человек, который не знал правил игры, — поправил я ее. — А теперь знаешь. И вопрос остается в силе. Ты все еще хочешь… выйти за меня замуж? — я намеренно использовал человеческое выражение, чтобы ей было понятнее.

Она смотрела на меня и паника в глазах становилась все ярче:

— Артур, а… эм… — она заморгала, ее взгляд метнулся по сторонам, словно ища выход. — Боже, мне нужно в душ! Потом… потом работать! Боже…

Она выскочила из кровати, как ошпаренная, и, не глядя на меня, пулей помчалась в ванную. Дверь захлопнулась с оглушительным стуком.

Я не сдержался и рассмеялся. Ее паника была настолько искренней, настолько человечной и далекой от всей нашей волчьей серьезности, что это было… исцеляюще.

Боже, неужели есть волки, которые не знают, что метка — это волчья свадьба? Метка обладания, верности и крови? Похоже, ее семья действительно ограничилась лишь «общими чертами», не вдаваясь в суть древнего ритуала. Я услышал, как в ванной включилась вода. Она пряталась. Переваривала. Приводила в порядок мысли и, наверное, ругала себя на чем свет стоит.

Хорошо. Пусть бежит. Пусть прячется. Это было лучше, чем застывший от страха взгляд. Ее паника была живой, настоящей реакцией на неожиданный поворот. И в этой панике была надежда. Значит, она уже не просто думала о метке как о щите. Она думала о ней как о замужестве. Со мной. Я перестал смеяться, но улыбка не сходила с лица. План менялся. Теперь нужно было дать ей время. Но я знал, что разговор не окончен. Он только начался. И следующий раунд будет куда интереснее.

Через какое-то время дверь в ванную приоткрылась, и она вышла, закутанная в банный халат. Ее волосы были мокрыми, а щеки — ярко-красными, но уже не от стыда, а, похоже, от горячей воды и решимости. Она подошла ко мне, подняла подбородок и, стараясь говорить максимально уверенно, заявила:

— Артур, я, вообще-то, заядлая холостячка. И вообще, я сильная и независимая.

Этого я уже не выдержал. Я засмеялся в голос. Громко, искренне, от всей души. Этот контраст — ее испуганное ныряние под одеяло и вот эта внезапная, наигранная бравада — был прекрасен.

Она смутилась от моего смеха, нахмурилась и ткнула меня пальцем в грудь.

— Чего ржешь? — пробормотала она, но в ее глазах мелькнула обида.

Я перестал смеяться, поймал ее руку и притянул к себе.

— Что, опять выстраиваешь границы? — спросил я тихо, глядя ей прямо в глаза. — После всего, что было между нами? После того, как ты стала моей парой? Ты ведь знаешь, чья ты.

Она замерла в моих объятиях, её дыхание смешалось с моим. В её глазах бушевала внутренняя буря — остатки паники, попытка сохранить независимость и та самая, глубокая, неоспоримая правда, которую она не могла отрицать.

— Знаю, — наконец выдохнула она, и это было не просто слово. Это была капитуляция. Капитуляция не передо мной, а перед фактом. Перед реальностью, которая стала очевидной с той самой первой ночи. — Я твоя.

Эти два слова сняли всё напряжение. Всю её напускную браваду, весь мой смех. Воздух в комнате снова стал нашим — общим, спокойным.

— Но это не отменяет того, что я сильная, — добавила она уже тише, с вызовом в голосе, словно защищая последний бастион своего «я».

— Я и не спорю, — я провёл рукой по её мокрым волосам, откидывая прядь с лица. — Ты самая сильная волчица, которую я знаю. Именно поэтому ты — моя пара. А не какая-нибудь послушная кукла.

Она прикрыла глаза, прижимаясь щекой к моей ладони. Её тело наконец полностью расслабилось, приняв моё прикосновение, моё присутствие, нашу связь.

— И насчёт этой… метки, — прошептала она, не открывая глаз. — Дай мне немного времени. Не потому что я не хочу. А потому что… хочу понять всё правильно. И принять это. Не из-за страха.

Я почувствовал, как что-то тёплое и огромное расправляется у меня в груди. Это было именно то, чего я ждал. Её осознанный выбор.

— Сколько угодно, — ответил я, целуя её в лоб. — У нас впереди вся жизнь.

Она открыла глаза и посмотрела на меня. И в её взгляде я увидел не сомнение, а твёрдую решимость. Решимость идти вперёд. Со мной.

— А ты, ты хочешь? , — Смутившись спросила она, — Ты хочешь меня отметить?

Она спросила это так тихо, с таким смущением и надеждой, что мое сердце пропустило удар. Ее глаза, большие и ясные, смотрели на меня, выискивая правду в самой глубине моего взгляда. Я взял ее руку, положил ее себе на грудь, прямо на сердце, чтобы она чувствовала каждый его удар.

— Леся, — сказал я, и мой голос прозвучал низко и без единой нотки сомнения. — Я хочу этого с той самой ночи, когда ты врезала мне по члену и яицам в клубе. Когда я увидел в тебе не жертву, не испуганную девчонку, а огонь. Я хочу этого больше, чем чего-либо еще в этой жизни.

Я видел, как ее глаза наполняются слезами, но на этот раз это были слезы не боли или страха.

— Я хочу видеть мой знак на твоей коже не как предупреждение для других, — продолжал я, проводя пальцем по линии ее шеи, туда, где должен был остаться шрам. — А как напоминание тебе. Напоминание о том, что я выбрал тебя. Что ты любима. Что ты — самая важная часть моего мира. Я хочу, чтобы каждый раз, глядя на него, ты вспоминала не тот ужас, а ту любовь, что связывает нас.

Я наклонился ближе, так что наши лбы соприкоснулись.

— Так что да. Я хочу. Желаю этого каждой клеткой своего тела. Но я буду ждать. Пока это не станет твоим самым большим желанием. Не необходимостью. А даром. Для нас обоих.

—

Любима?

Боже. Она вырвала из всех моих слов одно. Не «выбрана». Не «пара». Не «метка». А именно это.

Любима.

Она отстранилась, её глаза, всё ещё влажные от слёз, стали огромными от потрясения. В них не было радости. Пока ещё нет. Было неверие. Ошеломление. Словно я сказал что-то на неизвестном языке, и её мозг отчаянно пытался перевести и осмыслить.

— Ты… — она попыталась что-то сказать, но голос сорвался. — Ты сказал… «любима».

Это был не вопрос. Это была констатация. Проверка реальности.

И я понял. Я, который привык действовать, владеть, защищать, в своей попытке объяснить всю глубину метки, обнажил самое главное. То, что скрывалось за всем этим — за яростью, за защитой, за обладанием. То, о чём мы оба молчали, потому что в нашем мире, полном когтей и инстинктов, это слово казалось слишком хрупким, почти запретным.

Я смотрел на неё, на её растерянное лицо, и понял, что отступать некуда. Да я и не хотел.

— Да, — подтвердил я, и на этот раз моё сердце колотилось не от ярости, а от чего-то более сильного и более страшного. — Любима. Именно так.

Вот он, самый главный разговор. И он начался не с обсуждения ритуалов или шрамов. Он начался с одного-единственного слова, которое перевернуло всё с ног на голову. Снова.

Она смутилась так, что казалось, вот-вот задымится. Яркая краска залила её щёки, шею, уши. Если бы она умела падать в обморок, я уверен, в тот миг она бы рухнула без чувств. Но её тело отреагировало иначе, более древним и непосредственным способом.

Воздух вокруг неё дрогнул, зарядившись внезапной статикой. Прозвучал тихий, костяной хруст, и передо мной на кровати вместо смущённой девушки сидела белоснежная волчица с огромными, растерянными голубыми глазами. Её пушистый хвост нервно подрагивал, а уши были прижаты к голове. Она сама казалась шокированной этим превращением. Она посмотрела на свои лапы, потом на меня, и тихо, почти по-собачьи, скулила. Её волчья суть, оглушённая мощью обрушившихся на неё чувств, взяла верх над человеческим сознанием, найдя спасение в своей базовой форме.

Я замер, а затем рассмеялся. Но на этот раз мой смех был тихим, полным нежности и понимания. Я медленно протянул руку, давая ей учуять мой запах, и осторожно коснулся её морды под самыми глазами — места, которое у волков является жестом доверия и привязанности.

— Вот видишь, — прошептал я, глядя в её бездонные зрачки. — Твоё сердце и твоя суть понимают всё правильно, даже если голова ещё не успела. Тебе не нужно слов, да?

Белая волчица коротко ткнулась мокрым носом в мою ладонь, а затем легла, положив свою голову мне на колени, с тихим, глубоким вздохом. Её тело расслабилось, напряжение ушло. Я сидел, гладя её по шелковистой шерсти за ухом, и чувствовал, как наша связь, наконец, обретает ту самую, первозданную глубину, которую не выразить человеческим языком. Она была моей парой. Во всех смыслах. Постепенно форма под моей рукой начала меняться. Костяной хруст был на этот раз почти неслышным, плавным, как перетекание воды. Шерсть уступила место гладкой коже, мощные лапы — стройным ногам, и вот на коленях у меня снова лежала она, Леся, прижавшись разгорячённой щекой к моим коленям.

Она не сразу открыла глаза, словно не решаясь смотреть на меня. Длинные ресницы подрагивали на её щеках.

Я не стал торопить её, продолжая водить ладонью по её спине.

— Ну что, — наконец тихо сказал я, и в моём голосе не было упрёка, лишь лёгкая, смущённая самим собой улыбка. — Ты так и будешь прятаться от меня за обликом волчицы? Когда слова становятся слишком сложными?

— Ой!

Она вдруг подпрыгнула, словно её током ударило, и вся вспыхнула новым, ещё более ярким румянцем. Её глаза расширились в панике, и она с визгом ринулась прочь от меня, накрываясь одеялом с головой, как будто это могло спасти её от реальности.

— Артууур! — её голос прозвучал приглушённо из-под горы текстиля, полный mortified ужаса. — Отвернись!

Я фыркнул, не в силах сдержать новую волну смеха. Её внезапное осознание собственной наготы под халатом было таким непосредственным и таким… человеческим. После всей глубины нашего разговора и волчьей откровенности это было до смешного мило.

— Честное слово, — сказал я, поднимаясь с кровати и демонстративно поворачиваясь к окну. — Я ничего не видел. Ты превращалась обратно слишком быстро.

Из-под одеяла донёсся неразборчивый, возмущённый возглас. Затем послышалось шуршание — она с головокружительной скоростью натягивала на себя всё, что могла найти.

— Не смей смеяться! — её голос стал чётче, значит, она высунула голову.

— Я не смеюсь, — солгал я, глядя на своё отражение в тёмном стекле и видя собственную глупую ухмылку.

— Врёшь! Я слышу!

— Это у тебя в ушах звенит от смущения, — парировал я. — Готово там?

В ответ последовала пауза, а затем нерешительное:

— Почти…

Я ждал, слушая, как она возится. И понимал, что эта нелепая сцена — часть чего-то большего. Её смущение, её попытки спрятаться — не от меня, а от обрушившейся на неё правды. Но она больше не бежала в облике волчицы. Она справлялась по-человечески. И в этом был её прогресс.

— Ладно, пошли уже завтракать и поедем в офис. Работу не отменить. Но, — я сделал паузу, давая ей повернуться, — ты наденешь это.

Она обернулась, и её взгляд упал на мою руку. В пальцах я держал кольцо. Не вычурное, не кричащее. Широкий ободок из темного, почти чёрного матового металла, с выгравированным внутри тонким, едва заметным узором — стилизованным знаком нашей стаи.

Она тут же покраснела. Не только щёки. Краска залила её шею, уши, она, казалось, пылала с головы до кончиков пальцев. Глаза стали размером с блюдца.

— А- Артур… я… я… я… — она заикалась, не в силах вымолвить ни слова, её взгляд метался от кольца к моему лицу и обратно.

Я не дал ей потерять дар речи окончательно.

— Спокойно, волчица, спокойно, — сказал я тихо, но твёрдо, удерживая её взгляд. — Это всего лишь человеческое кольцо. Моё кольцо. Моей семьи. — Я показал ей свою правую руку, на безымянном пальце которой было такое же. — И теперь, когда ты знаешь о моих чувствах… ты примешь его? Как символ. Символ моих чувств к тебе и моей защиты. Пока ты не будешь готова к чему-то… более постоянному.

Я не говорил «пока не будешь готова к метке». Но мы оба поняли. Это было ступенькой. Осязаемым знаком в мире людей, который говорил то же, что и волчий ритуал, но на ином, менее пугающем языке.

Она смотрела на кольцо, её дыхание было частым и поверхностным. Паника в её глазах понемногу уступала место чему-то другому — робкому, трепетному пониманию. Она медленно, почти невероятно медленно, протянула ко мне дрожащую руку.

— Да, — выдохнула она, и это было даже не слово, а просто согласный шёпот.

Я взял её руку. Пальцы были ледяными. Я надел кольцо на её безымянный палец. Оно пришлось впору, будто было создано для неё.

Она подняла руку, разглядывая тёмный металл на своей коже. Слёзы снова навернулись ей на глаза, но на этот раз они были тихими, светлыми.

— Красивое, — прошептала она.

— Как и ты, — я поднял её руку к своим губам и поцеловал над кольцом. — Теперь иди одевайся. И не снимай его. Никогда.

Она всё ещё смотрела на кольцо, как заворожённая, поворачивая руку, чтобы тёмный металл ловил свет. Мои слова заставили её вздрогнуть и поднять на меня глаза.

— Теперь каждый в офисе, — сказал я, и в моём голосе прозвучала твёрдая, неоспоримая уверенность, — каждый, кто посмотрит на твою руку, будет знать. Ты — часть моей семьи. Ты — моя пара.

В её глазах мелькнула тень старой неуверенности, быстрая, как вспышка. Привычка прятаться, быть незаметной. Но потом её взгляд упал на кольцо, и она сжала пальцы в кулак, словно ощупывая его твёрдую, прохладную поверхность. И эта тень отступила, сменяясь чем-то новым — не бравадой, а тихой, внутренней силой.

— Они… будут смотреть, — тихо сказала она, не вопросом, а констатацией.

— Пусть смотрят, — я пожал плечами, и зашитая рана отозвалась тупым напоминанием. — Пусть шепчутся. Ты носишь мой знак. Это делает тебя неприкосновенной. Но что важнее… — я сделал шаг к ней, — …это напоминает тебе самой, кто ты. Даже когда меня нет рядом.

Она глубоко вздохнула и кивнула, всё ещё сжимая кольцо. Не как обузу, а как якорь. Как доказательство.

— Хорошо, — сказала она, и в её голосе появилась решимость. — Тогда… пошли завтракать. А то опоздаем.

— Лесь, — остановил я её у двери спальни. — В шкафу одежда. Я заказал много. Выбирай что хочешь.

Она обернулась, удивлённо подняв бровь.

— Ты… заказал мне одежду?

— Да, — я кивнул, отходя к кофемашине. — Та, что была на тебе вчера, вряд ли подлежит восстановлению. Да и вообще, пора бы тебе перестать ходить в том, в чём пришла.

Последнюю фразу я произнёс без упрёка, скорее как констатацию факта. Её старый гардероб, её прошлая жизнь — всё это должно было остаться там, за порогом.

Она молча скрылась в спальне. Я слышал, как скрипнула дверца шкафа, а затем наступила тишина. Затянувшаяся. Я представлял, как она стоит перед рядами вещей, развешанных и аккуратно сложенных моим ассистентом. От строгих костюмов до мягких свитеров и, возможно, даже пары платьев. Всё — её размер, её стиль, вернее, тот стиль, который, как я думал, ей подойдёт.

Это был не просто жест обеспечение. Это была ещё одна попытка стереть следы вчерашнего дня, дать ей новое начало. И возможность выбрать. Всегда важно иметь выбор.

Через несколько минут она вышла. На ней были тёмные, облегающие джинсы и просторный свитер из мягкой кашемировой пряжи цвета слоновой кости. Вещи сидели на ней идеально, подчёркивая хрупкость стана и в то же время даря ощущение защищённости. Она поймала мой взгляд и немного смутилась.

— Нормально? — спросила она, проводя ладонью по мягкой ткани.

— Отлично, — я ответил, и это была чистая правда.

— Тогда я готова, — она взяла свою сумку

— Отлично. Тогда пошли. Завтрак закажем в офис— Я протянул ей руку, и она, после секундного колебания, вложила в неё свою. Её пальцы были тёплыми, а кольцо — прохладным и твёрдым. Маленький, но неоспоримый знак того, что всё изменилось. Навсегда.

Руль крутить одной левой, да еще с таким напряжением в плече, было бы верхом глупости. Адреналин окончательно отступил, и тело начинало требовать свою цену за вчерашнюю битву. Мысль садиться за руль самому вызывала лишь раздраженную усталость. Я достал телефон и одним быстрым сообщением вызвал водителя.

— Пришлось вызвать водителя, — пояснил я, отвечая на ее немой вопрос. — Вести машину я не могу.

Я произнес это ровно, без тени сожаления. Констатация факта. Но ее лицо сразу же омрачилось беспокойством. Ее взгляд прилип к моему плечу, словно она снова увидела скрытую повязку и вспомнила всю цену, которую заплатили.

— Ты же в порядке? — тихо спросила она, подходя ближе. — Может, не ехать? Остаться?

— Все в порядке, — я уловил ее руку и легонько сжал, чувствуя под пальцами металл кольца. — Просто заживает. А работу не отменить. И тебе, — я посмотрел ей прямо в глаза, — нужно выйти в свет. В качестве моей пары. Официально.

В ее взгляде читалась внутренняя борьба — инстинкт затворничества против понимания необходимости этого шага. Но она кивнула.

Машина плавно подкатила к стеклянным дверям нашего офиса. Холл первого этажа, отделанный полированным гранитом и тёмным деревом, был полным людей. Менеджеры, курьеры, секретари — утренняя суета, знакомая до боли.

Когда мы с Лесей вошли внутрь, эта суета замерла на секунду. Не полностью, не с хлопком, но возникла та самая, звенящая пауза, когда десятки глаз одновременно скользнули по нам, зацепились и тут же отвели взгляд, делая вид, что ничего не произошло.

Но они всё увидели.

Они увидели, что я вошёл не один. Они увидели Лесю рядом. Увидели её расправленные плечи и высоко поднятую голову, несмотря на лёгкую бледность. И, конечно же, они не могли не заметить, как её левая рука, сжатая в легком нервном кулаке, покоилась на сгибе моей правой руки. И как на безымянном пальце той самой руки лежало тёмное, матовое кольцо. То самое, что было и у меня.

Шёпот, тихий, как шелест листьев, пронёсся по холлу. Для всех, кто был в курсе вчерашних событий — а слухи в стае расползаются мгновенно — эта картина была громче любого заявления.

Я не смотрел ни на кого, ведя Лесю к лифту. Но я чувствовал на себе — на нас — их взгляды. Удивление, любопытство, а у некоторых — быстрое, почтительное опускание глаз. Альфа явился со своей парой. Леся шла, глядя прямо перед собой, но её пальцы слегка сжали мой локоть. Не со страхом, а с сосредоточенностью. Она понимала. Это был её первый экзамен. И она сдавала его с достоинством.

Лифт плавно поднялся на десятый этаж. Двери раздвинулись, открывая вид на просторный open-space издательства «АиЛ» и тут же на нас обрушилась стена из взглядов. Десятки пар глаз — секретарей, дизайнеров, редакторов — уставились с нескрываемым любопытством. Тишина повисла густая, звенящая. Леся замерла на секунду, и я почувствовал, как её пальцы судорожно сжали мои. Её щёки залились ярким румянцем, взгляд опустился в пол. Ей было непривычно, неловко, она буквально горела от смущения под пристальным вниманием стольких людей.

Я не стал ждать, пока она соберётся с духом. Я просто продолжил идти, уверенно ведя её за руку через весь зал. Моя хватка была твёрдой, но нежной — якорь в море её смущения.

— Смотри на меня, — тихо сказал я, не поворачивая головы.

Она подняла на меня испуганные глаза.

— Только на меня, — повторил я.

Она кивнула, сделала глубокий вдох и попыталась выпрямить плечи. Румянец не сходил с её щёк, но она заставила себя идти, не спотыкаясь, держась за мою руку как за спасательный круг. Мы шли сквозь немой хор изумлённых взглядов и тёмное кольцо на её пальце говорило само за себя, даже если её глаза искали опоры только во мне.

Дверь моего кабинета захлопнулась, отсекая давящую тишину опен-спейса. Здесь, в привычном пространстве из темного дерева и стали, с панорамным видом на город, можно было, наконец, выдохнуть.

Леся буквально рухнула на ближайший стул, сгорбилась и выдохнула с таким облегчением, словно пробежала марафон. Все ее напускное спокойствие испарилось, оставив лишь усталость и следы смущения на щеках.

— Выжила? — спросил я, подходя к своему столу.

— Еле-еле, — она провела рукой по лицу. — Они все так пялились…

— Привыкнут, — я пожал плечами, нажимая на кнопку встроенного телефона. — Люда, что у меня сегодня по встречам?

Голос моей секретарши, ровный и профессиональный, послышался через спикерфон:

— Доброе утро, Артур Львович. У вас в 11:00 совещание с отделом маркетинга по новому проекту. В 13:30 обед с инвесторами из «Вектора». И в 15:00 еженедельная планерка с руководителями отделов.

Я взглянул на Лесю. Она сидела, прислушиваясь, и по ее лицу было видно, что мысль о новом выходе «в свет» ее не радует.

— Хорошо, — сказал я в трубку. — Перенеси обед с «Вектором» на завтра. И подготовь, пожалуйста, для Леси материаы по новому проекту манги. Пусть ознакомится, пока я на совещании.

— Сделаю, Артур Львович.

Я положил трубку. Леся смотрела на меня с удивлением.

— Ты… перенес встречу?

— У тебя и так сегодня был непростой выход, — отозвался я, садясь за компьютер. — Не стоит сходу бросать тебя на акул бизнеса.

Она молча кивнула, и в ее глазах я увидел благодарность. Маленькая передышка. Шанс прийти в себя, прежде чем снова оказаться в центре внимания. Но кольцо на ее пальце по-прежнему блестело, напоминая, что пути назад уже нет.

Глава 28. Офис

Дверь закрылась, и я наконец позволила себе обмякнуть. Адреналин, заставлявший меня держаться, ушел, оставив после себя дрожь в коленях и оглушительную тишину в ушах. Они все смотрели. Каждый. От секретарши с идеальным макияжем до парня с разноцветными волосами за макетным столом. Их взгляды были тяжелыми, колючими, полными вопросов.

«Кто она? Что она здесь делает? Почему он держит ее за руку?»

И это кольцо. Оно будто жгло кожу. Каждый раз, когда я ловила на нем взгляд, сердце колотилось чаще. Оно было таким… настоящим. Тяжелым. И окончательным.

Артур говорил с секретарем, его голос был ровным и деловым, будто только что мы не прошли сквозь строй испытующих взглядов. Он перенес какую-то важную встречу. Из-за меня? Нет, скорее, чтобы дать мне время не опозориться перед инвесторами.

Пока он говорил, я осмотрела кабинет. Огромный, строгий, с панорамным видом на город. Все здесь дышало его властью, его контролем. И теперь я сидела в самом центре этого логова. С его кольцом на пальце.

Он положил трубку и посмотрел на меня. Его взгляд был спокоен, но я видела в нем тень той самой хищной внимательности, что сводила меня с ума с первой встречи.

— Осваивайся, — сказал он просто. — Пока я на совещании, почитай редактуру. Реши, что стоит оставить.

Мне… решать? Я хотела спросить, не шутит ли он, но слова застряли в горле. Я просто кивнула, сжимая пальцы.

Люда, секретарша, вошла без стука и молча поставила на край стола стопку папок. Она бросила на меня быстрый, оценивающий взгляд, и я почувствовала, как снова краснею.

Дверь снова закрылась. Я осталась одна. В тишине его кабинета. С его кольцом на руке и стопкой дел, которые могли определить чью-то карьеру. Я глубоко вздохнула, потянулась к первой папке и открыла ее. Пока он ведет свою войну в переговорной, у меня появилась своя маленькая битва. Битва со страхом и сомнением. И я не собиралась ее проигрывать. Я открыла папку со своими наработками. Не те, что мне дали, а свою. Сразу же на меня посмотрели смелые, порой дерзкие рисунки в стиле манги с рейтингом 21+. Мои детища. Моя отдушина и моя гордость. Рядом лежали листы с пометками редактора — деловыми, сухими, подчас безжалостными.

Я взяла свой блокнот, испещренный хаотичными заметками, и принялась за работу. Сначала было странно. Я сидела в этом огромном, стерильном кабинете, где каждый предмет кричал о власти и деньгах, а передо мной лежали рисунки, где герои сражались не за акции, а за любовь, где были кровь, страсть и откровенность.

Шум города за окном, гулкий тик-так напольных часов — все это отступило. Остались только линии, сюжет, персонажи. Я углубилась в пометки редактора, выискивая рациональное зерно в его критике. Одни замечания я тут же отметала — нет, этот момент должен остаться дерзким, это — суть истории. Другие — принимала, делая пометки на полях своим быстрым, размашистым почерком.

Я писала новые идеи, рождавшиеся прямо на ходу. Острые диалоги, неожиданные повороты. Моя рука с темным кольцом скользила по бумаге, и я ловила себя на мысли, что металл не мешает. Он стал частью меня. Как и это место. Я работала. Я делала то, что умею лучше всего. И в этом была своя, особенная сила. Сила творить в самом сердце империи Артура. Возможно, это и был мой способ пометить его территорию. Не кольцом, а своим талантом.

Я не заметила, как вернулся Артур. Погружение в работу было настолько глубоким, что я отключилась от внешнего мира. Я сидела, склонившись над эскизами, вгрызаясь в сложный поворот сюжета, и вдруг почувствовала… присутствие. Подняла голову. Он стоял у своего стола, сняв пиджак и расстегнув верхние пуговицы рубашки. Он не смотрел на меня, просматривая какие-то бумаги, но в его позе, в расслабленности плеч читалась странная… удовлетворенность. Или одобрение.

Я замерла, чувствуя, как по щекам разливается тепло. Сколько он здесь стоит? Что видел? Видел, как я водила карандашом, хмурилась, бормотала что-то себе под нос?

— Нашла что-то стоящее? — его голос прозвучал спокойно, без прежней деловой резкости.

Я откашлялась, пытаясь вернуть голос.

— Да… То есть, не совсем. Редактор предлагает сгладить все острые углы. Сделать историю…более цензурной.

Он поднял на меня взгляд, и в уголках его глаз собрались лучики морщинок.

— А ты что думаешь?

— Я думаю, что это убьет ее, — выпалила я, забыв о смущении. — Она должна быть дерзкой. Рискованной. Иначе это будет не моя история.

Он медленно подошел ко мне, взглянул на разбросанные листы, на мой блокнот, испещренный заметками. Его палец лег на один из самых смелых эскизов.

— И это то, что ты хочешь видеть напечатанным?

— Да, — ответила я без тени сомнения.

— Тогда так тому и быть, — он отодвинул папку с пометками редактора. — Скажи Люде, чтобы подключила тебя к переписке с редактором напрямую. Обсуди детали. Твое слово — последнее.

Я смотрела на него, не веря своим ушам. Он дал мне власть. Доверил часть своего дела.

— Спасибо, — прошептала я.

— Не за что, — он повернулся к своему столу. — Просто не дай им себя растерзать. Ты - лицо проекта. Мое лицо.

— Артур, я вижу, тебе больно…

Он замер, его спина на мгновение стала неестественно прямой. Он стоял ко мне лицом и я видела стиснутые челюсти, тень напряжения вокруг глаз. Он пытался скрыть это, но я чувствовала. Слишком много часов провела, наблюдая за ним, изучая каждый мускул, каждую тень на его лице.

Он медленно повернулся. Попытка безразличия не удалась — в глубине его взгляда читалась усталость и та самая, знакомая мне теперь, тупая боль.

— Пустяки, — отмахнулся он. — Просто засиделось.

— Не ври, — я встала и подошла к нему. Его левое плечо было чуть приподнято, мышцы неестественно напряжены. — Плечо? Оно болит, я вижу.

Я протянула руку, собираясь коснуться его спины, но остановилась в сантиметре, не решаясь нарушить его границы.

— Борис говорил, нельзя напрягать, — тихо сказала я. — А ты весь день ведешь встречи, сидишь за столом…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он тяжело вздохнул, и его защита наконец рухнула.

— Да, черт возьми, болит, — проворчал он, наконец позволяя усталости проступить в голосе. — Горит как в аду.

— Сядь, — приказала я мягче, указывая на его кресло.

К моему удивлению, он послушался. Осторожно опустился в кресло, и я увидела, как он на мгновение зажмурился, пропуская через себя волну боли.

Я подошла сзади. Мои пальцы сами вспомнили движения — не профессиональный массаж, а простое, инстинктивное желание облегчить его страдания. Я легонько прикоснулась к его плечам. Мышцы под рубашкой были твердыми, как камень.

— Расслабься, — прошептала я.

Он издал тихий, сдавленный звук, но через несколько секунд его тело начало понемногу поддаваться. Он откинул голову на подголовник, глаза закрыты.

— Ты не должна… — начал он, но я прервала его.

— Должна. Потому что это из-за меня. И потому что я твоя пара.

В тишине кабинета было слышно только его дыхание и тихий скрип кожаного кресла. Я чувствовала, как под моими пальцами медленно, с боем, но отступает напряжение.

Мои пальцы всё ещё лежали на его напряжённых плечах, когда я сказала:

— Артур, — настаивала я тише, но твёрже. — Позвони Борису. Пожалуйста.

Он медленно открыл глаза и повернул голову, чтобы посмотреть на меня через плечо. В его взгляде читалась не боль, а скорее раздражение — на себя, на ситуацию, на мою настойчивость.

— Леся, не надо из этого раздувать…

— Я не раздуваю, — перебила я его, убирая руки. — Я вижу, что тебе больно. Ты даже сидеть ровно не можешь. Борис сказал, чтобы ты берег руку. А ты её не бережешь. Позвони ему. Сейчас.

Мы смотрели друг на друга в тишине кабинета. Я видела, как в его глазах борются привычка к абсолютному контролю и понимание, что я права. Он ненавидел проявлять слабость, даже перед братом. Но боль, должно быть, была действительно сильной.

С глухим проклятием он потянулся к телефону на столе. Он нажал на быстрый набор, не сводя с меня взгляда, словно бросая вызов.

Трубку подняли почти мгновенно.

— Борь, — голос Артура был низким и хриплым, без предисловий. — Да, беспокою. Плечо… разболелось. Нет, не гноится. Просто… чертовски болит. — Он помолчал, слушая, и его взгляд наконец оторвался от меня, уставившись в стол. — Да, понимаю. Ладно. Жду.

Он положил трубку.

— Довольна? — его тон был резким, но в нём не было злости на меня. Скорее, досада на самого себя. — Он будет через полчаса. Сказал, что вколет мне что-то, от чего я буду спать как сурок до завтра.

— Хорошо, — просто сказала я. — Значит, будешь спать.

Я подошла к дивану, взяла подушку и плед.

— Что ты делаешь? — спросил он, наблюдая за мной.

— Готовлю тебе место, пока ты не начал засыпать прямо здесь, — ответила я, устраивая подушку на его массивном кожаном диване. — Борис будет недоволен, если ты рухнешь без сил на пол.

Он не стал спорить. Подошел и схватил меня за руку. Резко, без предупреждения, и с силой, от которой у меня перехватило дыхание, притянул к себе, к той стороне, где плечо было целым. Я вскрикнула от неожиданности, но он не дал мне вырваться, прижав так, что я почувствовала каждый мускул его груди, каждый удар его сердца.

Его лицо было в сантиметрах от моего. Глаза, темные и бездонные, пылали. Он вдохнул, глубоко, будто вбирая мой воздух, мой запах, и прошептал прямо в губы, его голос был низким, хриплым от сдерживаемой боли и чего-то еще:

— Моя Леся… Заботливая… Когда не колючка.

Эти слова обожгли сильнее любого прикосновения. В них была не только благодарность. В них было удивление. Почти недоумение. Он, привыкший к острым когтям, к борьбе, к тому, что его мир состоит из угроз и силы, не знал, что делать с этой тихой, упрямой заботой.

Я не стала отвечать. Не стала отстраняться. Я позволила ему держать себя, чувствуя, как его тело постепенно расслабляется, прижимаясь ко мне. Его дыхание стало ровнее, горячий выдох обжигал мою шею.

— Ты не должен все терпеть молча, — прошептала я ему в грудь. — Не со мной.

Он издал какой-то горловой, почти звериный звук и прижал меня еще крепче.

— Привычка, — пробормотал он. — Слишком долго…

Я знала, о чем он. Слишком долго он был один. Слишком долго носил маску непробиваемого Альфы, за которой нельзя было показать ни слабости, ни боли.

Мы стояли так, пока стук его сердца не замедлился, а хватка не ослабла. Он не отпустил меня, но его голова опустилась, лбом упершись в мое плечо. И в этом жесте была такая уязвимость, что у меня защемило сердце.

— Борис скоро будет, — тихо напомнила я.

— Знаю, — он выдохнул. — Леся, как бы тебе сказать… не смущая, — начал он, и в его тоне уже сквозила знакомая хитрая усмешка. — Я чувствую голод. Сутки с тобой и ни разу не попробовал за это время.

Мой мозг на секунду отключился, а затем я вспыхнула так, будто меня подожгли. Жар разлился по щекам, шее, груди. Я отшатнулась, насколько это было возможно в его железной хватке.

— Ааааартур! — взвизгнула я, пытаясь вырваться, но тщетно. — Ты только и думаешь, что об этом!

Он рассмеялся

— Нет, не только, — парировал он, его глаза блестели веселым, хищным огоньком. — Я думаю о том, как ты краснеешь. Как смотришь на меня испуганными глазами кролика, когда я подшучиваю. Как заботишься о моем покалеченном плече… — он снова притянул меня ближе, и его голос стал тише, интимнее. — Но да. Думаю и об этом. Постоянно. Ты ведь помнишь, что я волк? А у волков, — он провел носом по моей шее, вдыхая запах, — аппетит всегда отменный.

Я вся горела. Его слова, его откровенность, его смех — все это смывало остатки напряжения и боли, заменяя их чем-то другим. Чем-то теплым, стыдливым, но до чертиков возбуждающим.

— Сейчас приедет Борис, — попыталась я вернуть нас к реальности, мой голос дрожал.

— Значит, у меня есть полчаса, чтобы просто… насладиться видом, — он откинулся на спинку кресла, все еще не отпуская моей руки, и его взгляд скользнул по мне с таким откровенным голодом, что у меня перехватило дыхание. — И помечтать о десерте.

Я спрятала пылающее лицо в его здоровом плече, не в силах смотреть на него.

Глава 29. Борис

Стук в дверь прозвучал как выстрел, разрывая плотную, наполненную обещаниями атмосферу.

Артур не двигался несколько секунд, его пальцы всё ещё сжимали моё запястье. По его лицу пробежала тень раздражения, а затем — привычная маска контроля.

— Войди, — его голос прозвучал ровно.

Дверь открылась, и на пороге возник Борис с своей сумкой. Его взгляд скользнул по нам, и на его суровом лице появилась тёплая, почти отеческая улыбка.

— Ну что, герои, — сказал он, входя и ставя сумку на стол. — Помешаю? Леся, дорогая, не хочешь дать нам пару минут? Или будешь ассистировать? — Его тон был не грубым, а скорее заботливым, дающим мне выбор.

Я метнула взгляд на Артура. Он кивнул.

— Я подожду снаружи, — улыбнулась я Борису и вышла в коридор.

Дверь закрылась, и я услышала их приглушённые голоса.

— Ну как, брат, — говорил Борис, и в его голосе не было и тени насмешки, только профессиональная собранность и братская забота. — Рассказывай, что там у тебя. Довёл себя до того, что даже Леся забеспокоилась. Умная девочка, кстати. Чувствует тебя.

— Пустяки, — буркнул Артур, но уже без прежней резкости.

— Пустяки мы дома лечим таблеточками, а не в кабинете швы проверяем, — мягко, но настойчиво парировал Борис. — Дай-ка посмотрю. И не ворчи. Твоя пара уже проявила о тебе больше заботы, чем ты сам. Бери с неё пример.

Я прислонилась к стене, слушая их голоса. Исчезло всякое смущение. Осталось только тёплое, уверенное чувство. Я была не чужой. Я была частью этой семьи. Парой Альфы. И Борис, этот суровый великан, принимал меня как свою. Это значило больше, чем любые кольца или формальные признания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30. Борис и Артур

Дверь закрылась за Лесей, и кабинет снова погрузился в тишину, на этот раз нарушаемую лишь тяжёлым дыханием Бориса и моим собственным.

— Ну, показывай, страдалец, — Борис подошёл ко мне, его движения были быстрыми и точными.

Я снял рубашку, стараясь не морщиться от боли. Повязка прилипла к ране. Борис, не церемонясь, сорвал её. Резкая боль заставила меня стиснуть зубы.

— Ага, — пробурчал он, внимательно изучая швы. — Я так и думал. Чуть загноилось. Надо же, Альфа, который не может себя поберечь. Кто бы мог подумать.

— Хватит читать лекции, Борь, — проворчал я. — Делай что должен.

Он достал из сумки антисептик и вату. Жидкость жгла как раскалённое железо, когда он обрабатывал воспалённые края раны.

— Ты знаешь, — сказал он, не отрываясь от работы, его голос потерял насмешливый оттенок, став серьёзным. — Ты сейчас не один. Раньше ты мог разваливаться на части, и это касалось только тебя и стаи. Теперь есть она. И она, я смотрю, не из тех, кто будет спокойно смотреть, как ты игнорируешь свои раны.

Я молчал. Он был прав. Раньше боль была моим личным делом. Теперь её видели её глаза, полные беспокойства.

— Держись, — предупредил он, и я почувствовал знакомый укол иглы. Антибиотик. — Это тебе не за рану. Это за глупость.

Я выдавил из себя короткий смешок.

— Понял.

— И чтобы я больше не слышал от Леси, что ты геройствуешь, — закончил он, накладывая свежую повязку. Его тон снова стал мягче. — Она тебе не даст пропасть. Дай ей заботиться о тебе. Это того стоит.

Он упаковал свои инструменты.

— Всё. Отходишь тут пару часов, потом домой. И руку не напрягать. Это приказ врача.

Я кивнул, чувствуя, как холодок лекарства разливается по вене. Он был прав. Всё изменилось. И, возможно, это было к лучшему. Даже если это означало слушать нотации старшего брата и видеть страх в глазах своей пары. Особенно — видеть страх в её глазах. Потому что это означало, что ей не всё равно.

— Кстати, — произнёс он, и в его голосе появились редкие для него нотки одобрения, — видел кольцо. На её руке.

Я не ответил, просто поднял взгляд, давая ему продолжить.

— Кольцо принадлежности к клану, — он покачал головой, но на его губах играла лёгкая улыбка. — Не думал, что доживу до дня, когда увижу его на пальце у твоей пары, у Белой Волчицы. Мать бы порадовалась.

Эти слова, тихие и лишённые его обычной едкой иронии, повисли в воздухе. Он был прав. Наша мать, настоящая волчица из старой гвардии, всегда мечтала о сильной паре для своего сына. Для неё это было бы знаком — род продолжен, стая укреплена.

— Она этого не понимает до конца, — тихо сказал я, глядя на своё собственное кольцо. — Что значит носить этот знак.

— Поймёт, — Борис махнул рукой. — Она не глупая. И сильная. Сегодня в холле, я слышал, держалась как заправский боец под сотнями взглядов. А сейчас вот для тебя, упрямого осла, врача вызвала. — Он хмыкнул. — Идеальная пара для тебя. Не какая-нибудь подобострастная дура.

Он взял свою сумку и направился к выходу, но на пороге обернулся.

— Береги её, Арч. И дай ей время. Она привыкнет не только к кольцу, но и ко всему, что за ним стоит. К клану. К стае. К нам.

Я смотрел на дверь, за которой ждала Леся. Боря был прав. Кольцо было лишь началом. За ним следовало бремя имени, ожидания стаи, внимание врагов.

Дверь открылась, и Леся буквально влетела в кабинет, едва Борис переступил порог. Её глаза, полные тревоги, мгновенно переключились с него на меня, выискивая любые признаки ухудшения.

— Боря, говори, что у него? — потребовала она, подходя ко мне так близко, что её плечо коснулось моего здорового предплечья. Её взгляд стал твёрдым, почти вызовом, брошенным моему брату. — У него фиг выпытаешь, всё будет «нормально» и «пустяки».

Борис остановился, глядя на неё с нескрываемым одобрением. Уголки его губ дрогнули.

— Вижу, наш Альфа нашёл себе не только пару, но и личного надзирателя, — заметил он, но в его тоне не было насмешки. — Не волнуйся, Лесь. Всё под контролем. Небольшое воспаление, я всё обработал и вколол антибиотик. Теперь главное — чтобы этот детсад, — он кивнул в мою сторону, — слушался врача и берег руку.

Леся повернулась ко мне, её брови были грозно сведены.

— Ты слышал? Врач сказал — беречь руку. Значит, никаких бумаг, никаких встреч. Домой. Сейчас же.

Я смотрел на неё — на эту хрупкую, но несгибаемую волчицу, которая всего за сутки научилась не только принимать мою защиту, но и выстраивать свою. Она стояла между мной и моим братом-врачом, как живой щит, требуя отчёта и следования предписаниям. И мне это нравилось.

— Слышал, — ответил я, и мои губы сами потянулись в улыбку. — Значит, домой.

Борис фыркнул.

— Наконец-то появился голос разума. Ладно, я пошёл. Леся, следи за ним. Если что — сразу звони. Он меня не боится, но твой взгляд, я смотрю, на него действует.

Он вышел, оставив нас одних. Леся выдохнула, и всё напряжение разом покинуло её плечи.

— Ну вот, — прошептала она, глядя на меня. — Теперь ты мой пациент.

— Кажется, так, — я протянул к ней здоровую руку. — Так что, ведёшь меня домой, доктор?

Она кивнула, её пальцы переплелись с моими. Она стала моим самым надёжным тылом. И, возможно, единственным человеком, кто мог заставить Альфу слушаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31. Голод

Обратно мы ехали на машине с водителем. Артур сидел, откинув голову на подголовник, глаза были закрыты. Антибиотик и, наверное, обезболивающее делали своё дело — он выглядел усталым, почти беззащитным. Я сидела рядом, не отпуская его руку, и чувствовала, как постепенно отпускает и моё собственное напряжение.

Машина мягко катила по улицам, и в тишине салона его голос прозвучал негромко, но заставил меня вздрогнуть:

— Кстати, заказал тебе домашнюю одежду. На мой вкус.

Я повернулась к нему. Его глаза были всё ещё закрыты, но на губах играла та самая, знакомая хитрая ухмылка.

— На… твой вкус? — скептически переспросила я. — Артур, я представляю, что это значит. Скорее всего прозрачное.

Он тихо рассмеялся, не открывая глаз.

— Нет. Хотя идею возьму на заметку. Просто… что-то удобное. Чтобы ты могла расслабиться. И чтобы мне нравилось на тебя смотреть.

От этих слов по моей коже снова побежали мурашки. В его словах не было пошлости. Была… обладательская нежность. Желание окружить меня не только своей защитой, но и своими вещами, своим выбором. Стереть последние следы моего старого, одинокого быта.

— А если мне не понравится твой вкус? — поддразнила я его, хотя внутри всё ёкало от любопытства.

Он наконец открыл глаза и посмотрел на меня. Взгляд был тёплым, уставшим, но с тем самым хищным огоньком глубоко внутри.

— Тогда скажешь. И закажем что-то на твой, но дай шанс моей фантазии, — он поднял нашу сцепленные руки и поцеловал мои пальцы прямо над кольцом. — Я ведь не только в бизнесе и драках разбираюсь.

Он не спрашивал, хочу ли я. Он просто брал и устраивал мою жизнь, втискивая её в рамки своих желаний и своего представления о комфорте.

— Ладно, — сдалась я, пряча улыбку. — Посмотрим на твой вкус. Но если это будут костюмы из сексшопа, я на тебя их напялю

Он снова засмеялся, и на этот раз смех был глубже, искреннее. Он притянул меня к себе, к своему здоровому плечу, и я прижалась, слушая, как бьётся его сердце. Оно билось ровно и сильно. И для меня сейчас это был самый главный звук на свете. Машина остановилась у знакомого подъезда. Артур вышел первым, всё ещё немного скованный, но уже без той бледной напряжённости, что была в офисе. Он снова был хозяином своей территории.

— Одежда в гардеробной, — Артур кивнул в сторону спальни, снимая пиджак и осторожно перекидывая его через спинку стула. — Иди, примеряй. Я закажу ужин.

Я пошла в спальню, чувствуя себя немного Золушкой на очередном сказочном повороте сюжета. Гардеробная была огромной, светлой, и большая часть полок и штанг, которые раньше пустовали, теперь были заполнены.

Я провела рукой по вешалкам. Никаких кожаных комбинезонов. Мягкие кашемировые брюсы, шёлковые блузки, просторные футболки нежных, приглушённых тонов — тёплые бежевые, цвет пыльной розы, оливковые. Всё было дорогим, тактильно приятным и… удивительно «моим». Как будто он действительно видел меня насквозь и знал, в чём мне будет по-настоящему комфортно.

Я выбрала комплект из серых мягких шорт и такой же мягкой кофты большого размера. Ткань обняла кожу, как ласковая кошка. Это было идеально.

Когда я вышла в гостиную, Артур стоял у окна, разговаривая по телефону. Он обернулся, и его взгляд скользнул по мне — медленный, оценивающий, заставивший кровь прилить к щекам.

— Да, так и передай, — сказал он в трубку и положил её. Он подошёл ближе. — Нравится?

— Да, — призналась я, глядя на него. — Очень. Спасибо.

— Не за что, — он протянул руку и провёл ладонью по рукаву футболки, как бы проверяя качество ткани. — Теперь ты дома.

Эти слова повисли в воздухе, наполненные новым смыслом. Это было не просто «ты здесь». Это было «это твоё место». И в этих простых, удобных вещах, которые он для меня выбрал, было больше обещания и принятия, чем в любом кольце.

— Артур, а… эм… — я замялась, перебирая складки своей новой, невероятно мягкой кофты. — Я дома у себя не была уже неделю… Мне нужно съездить, оплатить аренду.

Он стоял, глядя на меня, и на его лице не было ни тени сомнения или вопроса. Только спокойная, непоколебимая уверность.

— Я уже оплатил, — сказал он просто. — И ты там больше не живёшь.

Воздух застрял у меня в лёгких. Я уставилась на него, не веря своим ушам.

— Что?

— Твои вещи мои люди собрали, упаковали и отвезли в гараж, — продолжил он тем же ровным тоном, словно сообщал о погоде. — Всё аккуратно. Ничего не повредили.

Я продолжала смотреть на него, и шок медленно начал сменяться чем-то другим. Не гневом. Не обидой. Скорее, ошеломлённым осознанием масштабов его действий.

— Ого… — наконец выдохнула я. — А ты время зря не теряешь.

Уголки его губ дрогнули.

— Нет. Не теряю. Зачем тебе возвращаться в эту коробку? Теперь твой дом здесь.

В его словах не было просьбы. Это был факт. Свершившийся и не подлежащий обсуждению. Он просто… взял и переписал мою жизнь, вырвав из неё целую главу, даже не спросив разрешения.

И самое странное? Где-то глубоко внутри, под слоем шока, я почувствовала… облегчение. Ту квартиру с её одинокими стенами и запахом чужих жизней я и правда не хотела видеть. Аренда, счета, одиночество — всё это осталось в прошлом. Он разрубил этот гордиев узел одним махом.

— А если бы я хотела вернуться? — спросила я скорее из принципа, чтобы не сдаваться так легко.

Он сделал шаг вперёд, и его взгляд стал интенсивнее.

— Но ты же не хочешь. Правда?

Он был прав. Я не хотела. Я хотела быть здесь. С ним. В этом пентхаусе, который уже начинал пахнуть мной — моим новым шампунем, моей одеждой, моим присутствием.

— Нет, — тихо призналась я. — Не хочу.

— Вот и хорошо, — он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. — Значит, всё идёт по плану.

Его план. Его правила. И я, кажется, готова была их принять. Со всеми вытекающими. Даже с такими радикальными, но почему-то очень желанными, проявлениями заботы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он вдохнул мой аромат, глубоко, как будто пытаясь впитать его в себя. И когда он снова поднял на меня взгляд, его глаза изменились. Зрачки расширились, поглотив радужку, и стали цветом жидкого янтаря, дикими и горящими. В них плясали отблески того самого зверя, что жил под кожей.

Я непроизвольно пискнула от неожиданности, сделав шаг назад. Но он не дал мне отступить. Его рука, которая только что нежно касалась моей щеки, теперь мягко, но неуклонно обвила мою талию, притягивая обратно.

— Не бойся, — его голос стал ниже, с лёгким рычащим подтоном. — Это всё ещё я.

Я замерла, не в силах оторвать взгляд от его глаз. Это было одновременно пугающе и завораживающе. Видеть эту частичку его истинной сути, обращённую на меня без злобы, без ярости, а с… голодом? Нет, не только. С бесконечным, животным любопытством и желанием.

— Просто… не привыкла, — прошептала я, и моё собственное сердце колотилось где-то в горле.

— Привыкнешь, — он прошептал в ответ, и его губы, уже человеческие, но несущие в себе отголоски звериной природы, коснулись моего виска. — Ты моя пара. Ты должна видеть меня всего. И человеческое, и… вот это.

— Ладно, — выдохнула я, позволяя себе расслабиться в его объятиях. Мои пальцы вцепились в ткань его рубашки.

— Я хочу тебя, — сказал он.

Не шепотом, не с намёком. А прямо, низким, густым от желания голосом, который вибрировал в тишине гостиной и отзывался эхом в самой глубине моего существа. Его волчьи глаза, всё ещё горящие янтарным огнём, не отрывались от меня, приковывая к месту.

В этих трёх словах не было просьбы. Не было вопроса. Это было заявление. Констатация факта, столь же неоспоримого, как то, что солнце встаёт на востоке. И в этом не было ничего от изящных ухаживаний или романтических намёков. Это была голая, животная правда, высказанная тем, кто не привык скрывать свои желания. Воздух перестал поступать в лёгкие. Вся кровь отхлынула от головы, чтобы горячим приливом ударить вниз, оставив тело слабым и тяжёлым одновременно. Я чувствовала каждый его палец на своей талии, каждый вздох, который поднимал его грудь.

Он ждал. Не двигаясь. Позволяя этим словам висеть между нами, позволяя мне прочувствовать их вес и значение.

И я… я не испугалась. Не захотела убежать. Это признание, такое прямое и лишённое покровов, было… освобождающим. Оно не требовало ответных игр, не требовало расшифровки. Оно было чистым и ясным, как удар когтя. Я подняла руку и коснулась его щеки. Кожа под пальцами была горячей, почти обжигающей. Я видела своё отражение в его зрачках — маленькое, сбитое с толку, но с твёрдым огнём в глубине глаз.

— Я знаю, — прошептала я.

Я взяла его за руку. Не он, с его стальной хваткой, повёл меня, а я повела его. Мои пальцы сомкнулись вокруг его запястья, и я потянула. В сторону спальни.

После всего, что случилось — после страха, после лезвия у горла, после его боли, после осознания, как хрупко всё может оборваться — во мне что-то щёлкнуло. Прозвучало как приговор: нет времени. Нет времени ломаться, стесняться, строить из себя недотрогу. Жизнь — хрупкая вещь. И пока она есть, пока мы дышим, пока его руки могут держать меня, а моё тело может чувствовать, нужно брать от неё всё. Наслаждаться. Глубоко, до дрожи, до слёз. Он не сопротивлялся. Шёл за мной, его волчьи глаза смотрели на меня с новым, жгучим интересом. В его молчании читалось одобрение.

В спальне я отпустила его руку. Он лёг на кровать, опираясь на здоровое плечо, его взгляд не отрывался от меня, пылающий и всепоглощающий.

И тогда я, не отводя глаз, стянула с себя шорты. Те самые, мягкие, дорогие, которые он для меня выбрал. Они упали на пол бесшумно. Потом — футболка. Я стояла перед ним в одном лишь тёмном кольце на пальце и в собственном решении, твёрдом, как сталь.

Воздух коснулся обнажённой кожи, но я не почувствовала холода. От его взгляда тело вспыхнуло жаром. В его глазах не было удивления. Было торжество. И голод. Тот самый, о котором он говорил.

— Леся — произнёс он моё имя, и оно прозвучало как клятва и приказ в одном флаконе.

— Молчи, — перебила я его, подходя к кровати. — Сегодня правила диктую я.

И впервые за всё время я увидела на его лице не просто одобрение, а чистое, неподдельное удивление. И вслед за ним — волну такой всепоглощающей страсти, что от неё перехватило дыхание уже у меня. Он судорожно снял с себя штаны. Движения его были резкими, почти отчаянными, лишёнными привычной хищной грации. Он будто боялся, что я передумаю, что этот хрупкий миг решимости разобьётся о реальность. Ткань сползла, и его член, твёрдый и требовательный, освободился. Он лежал между нами, как окончательный аргумент, как воплощение всего того голода и желания, что копились все эти долгие часы.

Воздух в спальне стал густым, тяжёлым от запаха его кожи, его возбуждения и моего собственного. Я стояла, всё ещё чувствуя ковёр под босыми ногами, и смотрела на него. На Альфу, который отбросил последние намёки на контроль и теперь просто ждал. Ждал моего следующего шага.

Его грудь тяжело вздымалась, мышцы на животе были напряжены. В его глазах не было нетерпения. Было ожидание. Готовность принять всё, что я ему дам. И это давало мне силу. Ту самую, о которой он говорил — силу быть его парой. Не подчинённой, а равной в этой странной, дикой пляске.

Я сделала шаг вперёд. Кровать прогнулась под моим весом, когда я опустилась на колени рядом с ним. Моя рука сама потянулась к нему, но не для того, чтобы прикоснуться, а чтобы… ощутить. Провести ладонью по его напряжённому бедру, почувствовать, как он вздрагивает от этого простого прикосновения.

— Тише, — прошептала я, глядя ему в глаза. — Сегодня всё будет… медленно.

Он закрыл глаза, и по его лицу пробежала гримаса то ли боли, то ли наслаждения от этого обещания. Его пальцы впились в простыню.

— Как скажешь, — выдохнул он.

Я села на него.

Не резко, не в порыве необузданной страсти, а медленно, неотвратимо, как прилив, заливающий берег. Он вошёл в меня, заполняя, растягивая, занимая всё пространство, и на миг мир сузился до этого ощущения — оглушительной полноты.

Воздух вырвался из его лёгких сдавленным стоном. Его руки, лежавшие на простыне, сжались в кулаки. Глаза были закрыты, лицо искажено гримасой чистого, концентрированного ощущения.

Я сама замерла, давая своему телу привыкнуть к этому чувству, к этому размеру, к этой новой, невероятной близости. Это было не просто проникновение. Это было… вселение. Я принимала его в самое сердце своей сути.

Потом я открыла глаза и посмотрела на него.

— Леся, — прошептал он, и моё имя на его устах звучало как молитва.

Я не ответила. Я начала двигаться. Медленно, как и обещала. Каждое движение было осознанным, каждое смещение бёдер — исследованием новых граней наслаждения. Я видела, как его глаза закатываются, как его челюсти сжимаются, как он пытается сдержать рёв, что рвётся из его груди. Мои руки легли на его грудь, я чувствовала под ладонями бешеный стук его сердца. Оно билось в такт моим движениям. В такт нашему общему ритму.

Его член полностью заполнял меня. Каждый сантиметр внутри отзывалась пульсирующим эхом на его размер, на его форму. Я чувствовала его так остро, так ярко, будто он был продолжением моего собственного тела, его самой жаждущей, самой ненасытной частью. И я текла на нём. Влажность была не просто физиологической реакцией. А потом это началось. Сначала как далёкий гром, как лёгкая дрожь в самых кончиках пальцев. Потом волна накатила, сметая всё на своём пути. Спазмы, один за другим, выворачивающие изнутри, заставляющие моё тело выгибаться, а горло — издавать хриплый, беззвучный крик.

Я кончала. Не просто достигала пика. Я разбивалась о него, как волна о скалу. Сознание помутнело, мир расплылся в калейдоскопе ощущений — его хриплое дыхание у моего уха, его руки, впившиеся в мои бёдра, его имя, которое я, сама не зная как, выкрикивала снова и снова.

Это был не просто оргазм. Это было стихийное бедствие. Это было уничтожение и возрождение в одном мгновении. И когда последние судороги отступили, я рухнула на него, вся мокрая, дрожащая, совершенно разряженная, чувствуя, как он, всё ещё твёрдый и пульсирующий внутри меня, становится моим якорем в этом море абсолютного, блаженного опустошения.

И он кончил.

Это был не стон, не вздох. Это был рык. Низкий, грудной, идущий из самой глубины его существа. Звук, в котором смешались боль от раны, ярость прошедших суток, триумф и та всепоглощающая, животная страсть, что он так долго сдерживал.

— Леся... — моё имя на его губах прозвучало как окончание той же клятвы, что начал его рык.

Я почувствовала это глубоко внутри — горячий, мощный выброс, пульсацию, которая совпала с последними отголосками моих собственных спазмов. Он заполнил меня собой, его сущность смешалась с моей в самом сокровенном месте. Его тело на мгновение окаменело, напряглось в пике наслаждения, а затем обмякло, тяжело и полностью. Его руки, до этого сжимавшие мои бёдра, ослабли, скользнули по моей спине, прижимая к себе.

Мы лежали, сплетённые, оба покрытые потом, оба дышащие так, будто пробежали марафон. Запах нас обоих — его дикий, пряный, и мой, сладковатый от страсти — витал в воздухе, отмечая пространство как наше. Я прижалась ухом к его груди, слушая, как его бешеное сердцебиение постепенно замедляется, выравнивается. Его пальцы медленно водили по моей спине.

Ничего не нужно было говорить. Этот рык сказал всё. Он был концом одной битвы и началом чего-то нового. Чего-то, что принадлежало только нам.

— Ты играешь со мной, Леся, — рыкнул он мне на ухо, его голос был густым, хриплым от недавнего наслаждения, но в нём слышалась тень настоящего, хоть и игривого, недовольства.

И я захихикала. Звонко, беззаботно, зарывшись лицом в его шею. Не могла сдержаться. Его тон, эта смесь рыка и упрёка, была такой контрастной после той животной серьёзности, что царила секунду назад.

— Может быть, — прошептала я ему в кожу, чувствуя, как смех сотрясает моё тело, прижатое к его неподвижному. — А что, Альфе не нравится, когда с ним играют?

Его руки легли на мои бока, большие ладони почти полностью обхватывали талию.

— Нравится, — он перевернул нас так, что я оказалась под ним, и его тень накрыла меня. Его глаза, всё ещё с золотистым отблеском, прищурились. — Но в любой игре есть правила. И главное правило — один начинает, другой заканчивает.

От его веса, от его взгляда, от обещания в его голосе у меня снова перехватило дыхание, но на этот раз не от страха. От предвкушения.

— И кто же начал? — подразнила я его, проводя пальцами по его груди.

— Ты, — он не оставил пространства для споров. — Когда повела меня в спальню. Когда села на меня. — Он наклонился ниже, его губы коснулись моего плеча, чуть выше того места, где могла бы быть его метка. — Так что теперь я заканчиваю. По-своему.

Дрожь пробежала по моей коже. Его «по-своему» звучало и как угроза, и как самое сладкое обещание на свете.

— Ну что ж, — выдохнула я, сдаваясь и принимая правила его игры. — Покажи мне.

Его «по-своему» началось с медленного, почти невыносимого исследования. Его губы и язык прошлись по моей шее, ключицам, груди. Но когда он попытался перевернуть меня на живот, я почувствовала, как он на мгновение замер, и тихое проклятие вырвалось у него из груди. Его левое плечо, перевязанное и воспалённое, не позволяло ему принять привычную доминирующую позу сверху.

Он откинулся назад, его взгляд, полный желания и досады, скользнул по моему телу. Я видела борьбу в его глазах — инстинкт альфы, требующий контроля, и физическое ограничение.

— Ладно, — прошептал он, и в его голосе появилась новая, тёмная нота. — Значит, по-другому.

Он сел на край кровати, прислонившись здоровым плечом к изголовью.

— Иди сюда, — его голос был низким и не терпящим возражений. — Теперь встань, — прошептал он хрипло. — И наклонись.

Сердце ёкнуло. Я поняла. Сзади. Он мог войти в меня сзади, не нагружая больное плечо. Я послушно встала на колени на кровати, опершись на локти. Он оказался позади меня, его здоровое предплечье обхватило мою талию, и он вошёл глубоко и резко, заставив меня вскрикнуть.

Теперь контроль снова был у него. Его движения были мощными, безжалостными, лишёнными прежней нежности. Это было утверждение власти, завоевание, напоминание о том, кто он, даже будучи раненым. Мы кончили почти одновременно — он с глухим рыком, впиваясь зубами в мое плечо, не оставляя метки, но давая понять, что мог бы, а я — с беззвучным криком, теряя границы между болью, властью и абсолютным, всепоглощающим наслаждением.

Он сжал мои бёдра, его пальцы на мгновение впились в кожу, оставляя белые отпечатки, а затем сила ушла из них. Он медленно, осторожно лёг рядом, тяжело дыша. Его здоровое плечо коснулось моего, кожа к коже, горячая и влажная. Тишину нарушало лишь наше выравнивающееся дыхание. Он перевернулся на бок, и его рука — та самая, что только что сжимала меня с такой силой, — легла на мой живот. Ладонь была огромной, тёплой, и её прикосновение было уже не властным, а… обладающим. Спокойным.

Он водил рукой по моей коже, медленно, лениво, будто проверяя, что я настоящая, что я здесь. Его взгляд был прикован к моему лицу, но в нём не было прежней хищной интенсивности. Была какая-то новая, глубокая умиротворённость.

— Моя Леся, — прошептал он. И в этих двух словах не было ни права собственности, ни требования. Было просто… признание. Констатация самого важного факта в его вселенной.

Я повернула голову и уткнулась носом в его шею, в место, где пульс отстукивал медленный, усталый ритм. Пахло им — потом, кожей, чем-то диким и бесконечно родным.

— Твоя, — прошептала я в ответ, потому что другого слова не находилось. Это была не сдача позиций. Это была правда, простая и неоспоримая, как восход солнца.

Глава 32. Скоро

Прошло ещё четыре дня. Плечо почти перестало ныть, швы затянулись, оставив под повязкой лишь розовые полосы. Но Леся не отступала. Она устроила надо мной настоящее шествие.

«Шествие» — это когда она отбирала у меня чашку с кофе, если я поднимал её левой рукой. Когда ставила передо мной тарелку с едой и смотрела, как я ем, словно боясь, что я попытаюсь порезать себе мясо одной правой. Когда по вечерам усаживала меня на диван и садилась рядом, её пальцы сами находили напряжение в моей шее и спине и разминали его с упрямой нежностью.

Волчица заботилась о своём волке. И, чёрт возьми, мне это нравилось. В этой её заботе не было слабости. Была сила. Сила, которая позволяла ей видеть мою уязвимость и не отворачиваться, а встречать её лицом к лицу.

Сегодня вечером она, как обычно, устроилась рядом, принеся с собой лосьон. Её пальцы втирали его в кожу моего здорового плеча, и я закрыл глаза, позволяя себе это.

— Лесь, — сказал я, не открывая глаз, наслаждаясь её прикосновениями. — Через неделю полнолуние. Ты в курсе?

Её пальцы замерли на секунду, а затем продолжили движение, но я почувствовал, как изменилось её дыхание.

— В курсе, — тихо ответила она. — Я чувствую. Становится… теснее внутри. Звеняще.

Я открыл глаза и повернулся к ней. Её лицо было серьёзным, в глазах читалась не тревога, а сосредоточенность. Она прислушивалась к себе, к пробуждающейся в ней силе.

— В этот раз всё будет иначе, — сказал я, глядя прямо на нее. — В прошлый раз ты была одна. Теперь ты не одна. Ты со мной. И ты — моя пара. Полнолуние… оно будет другим. Сильнее. Ярче.

Она медленно кивнула, её пальцы снова легли на мою кожу, но теперь это прикосновение было другим — не просто заботливым, а… утверждающим. Как будто она черпала силу в этом контакте.

— Я знаю, — прошептала она. — Я не боюсь.

И я поверил ей. Потому что в её голосе не было бравады. Была та же уверенность, с которой она вела меня в спальню. Она принимала всё — и мою заботу, и свою силу, и нашу связь.

— Леся, наше первое полнолуние. Ты знаешь, что происходит в полнолуние? — спросил я, наблюдая, как она обрабатывает кожу вокруг моих старых шрамов.

— В общих вещах… — она немного покраснела, её пальцы замедлили движение. — Секс.

Я усмехнулся, но не потому, что она была неправа. А потому, что её ответ был таким… человеческим. Таким упрощённым.

— Безудержный, — поправил я её, мой голос стал тише, но приобрёл тот самый, волчий оттенок, что всегда появлялся при разговоре о нашей природе. — Похоть застилает глаза. Инстинкт становится законом. Разум отступает, уступая место зову крови. Это не просто «секс», Леся. Это буря. Вихрь, который сметает все преграды.

Она слушала, заворожённая, её глаза были прикованы к моим губам, будто она ловила каждое слово.

— Для одинокого волка это пытка, — продолжал я. — Голод, который не утолить в одиночку. Но для пары… — я провёл рукой по её щеке, и она непроизвольно прижалась к моей ладони. — Для пары это слияние. Абсолютное. Мы будем не просто заниматься любовью. Мы будем… охотиться друг на друга. Преследовать, ловить, покорять снова и снова. И каждый раз это будет как в первый. И как в последний.

Её дыхание участилось. Я видел, как по её коже побежали мурашки. Но в её глазах не было страха. Был интерес. Проснувшееся любопытство волчицы, которая слышит зов .

— И… это будет больно? — тихо спросила она.

— Может быть, — не стал я врать. — Там, где нет контроля, всегда есть место грубости. Но это будет та боль, которую хочется чувствовать. Та, что граничит с наслаждением. И я буду с тобой. Вся моя суть. Весь мой зверь. И ты примешь его. Так же, как принимаешь меня сейчас.

Я наклонился и прикоснулся лбом к её лбу, заставляя её закрыть глаза.

— Ты готова к этому, моя волчица? Готова бежать со мной под луной?

Она сделала глубокий вдох, и когда выдохнула, её тело расслабилось, приняв моё.

— Да, — прошептала она. — Я готова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 33. Напряжение нарастает

Близилось полнолуние. Мой волк, обычно сдержанный и контролируемый, теперь постоянно ворчал у меня под кожей. Он хотёл её. Не приступами, а постоянно. Волной, которая накатывала с утра и не отступала даже во сне. Я чувствовал её запах — густой, сладкий, пьянящий — и знал, что мой — действует на неё так же.

Я чувствовал, как она течёт. Не всегда явно, но я улавливал этот влажный, манящий аромат, стоило ей только приблизиться. Её тело уже готовилось к буре, даже если разум ещё пытался сохранить видимость контроля.

Мы держались. Из последних сил. Объятия стали жёстче, поцелуи — продолжительнее, но мы оба знали черту, которую нельзя было переходить. Мы не позволяли себе срываться в отчаянные, животные соития, которые так и просились наружу.

Мы пытались оттянуть неизбежное. Чтобы первое наше полнолуние не превратилось в один сплошной, бесконечный медовый месяц. Чтобы это было не просто утоление голода, а нечто большее. Ритуал. Посвящение Но с каждым днём становилось всё труднее. Её случайные прикосновения обжигали. Мой взгляд заставлял её вздрагивать. Воздух между нами трещал, как перед грозой.

Мы сидели вечером в гостиной, и я читал отчёт, а она — мангу. Но я не видел цифр. Я видел, как пульсирует жилка на её шее. А она, я знал, чувствовала, как моё сердце колотится в груди, призывая её.

Она подняла на меня глаза, и в её взгляде я прочёл то же, что бушевало во мне — нетерпение, голод и твёрдое, дикое решение.

— Скоро, — просто сказала она, и это было не вопросом, а обещанием.

— Скоро, — согласился я, откладывая планшет.

И мы снова принялись ждать. Но теперь это ожидание было сладкой пыткой, предвкушением той ночи, когда луна заставит нас сбросить последние оковы и отдаться друг другу без остатка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34. Полнолуние

Оно пришло не с закатом, а раньше. Я проснулся от того, что когти изнутри царапают моё нутро. Каждый нерв был оголён, каждый звук, каждый запах бил в мозг с утроенной силой. Но главным был её запах. Он висел в воздухе пентхауса, густой, как сироп, сладкий и дурманящий. Похоть. Не желание, не страсть — похоть. Первобытная, всепоглощающая, требующая немедленного удовлетворения.

Рука зажила. Я чувствовал это. Не просто отсутствие боли, а прилив новой, дикой силы. Мои движения, ещё с утра, стали другими — более плавными, но в каждом жесте читалась готовность к прыжку. Она чувствовала это. Видела это. Я ловил её взгляд, полный того же осознания, того же животного страха и предвкушения. Мы почти не разговаривали. Слова были лишними. Всё было сказано напряжёнными позами, расширенными зрачками, частым дыханием.

Когда солнце наконец скрылось, а луна поднялась над городом, заливая комнату холодным, безумным светом, я понял — время пришло.

Я нашёл её стоящей у панорамного окна, залитой лунным светом. Она была в одном из тех моих халатов, и ткань скрывала очертания её тела, но не могла скрыть дрожь, что пробегала по ней, и запах её возбуждения, который сводил меня с ума.

— Леся, — произнёс я, и мой голос прозвучал как рык.

Она обернулась. Её глаза сверкнули в полумраке. В них не было вопроса. Был вызов.

Это было наше полнолуние. Наша ночь. Ночь, когда мы перестанем быть Артуром и Лесей и станем просто волком и волчицей. Ночь, где не будет правил, запретов, стыда. Только секс. Только плоть. Только лунный огонь, пожирающий нас целиком.

Я сделал шаг вперёд. Она не отступила. И тогда последние нити контроля лопнули.

Я схватил её. Не рукой, а всей своей сущностью. Мои руки обхватили её бёдра, и я прижал её к себе так, что кости затрещали. Воздух вырвался из её лёгких сдавленным стоном.

И её глаза… Они изменились. Не просто расширились. Они вспыхнули сапфировым огнём, холодным и бездонным, как ночное небо в полнолуние. Глаза её волчицы. Настоящей, дикой, пробуждённой зовом луны. Мой член, твёрдый как сталь и пульсирующий от голода, упёрся ей в живот сквозь тонкую ткань халата. Она вздрогнула, но не отпрянула. Её пальцы впились в мои предплечья, не чтобы оттолкнуть, а чтобы держаться. Её тело выгнулось навстречу, инстинктивно ищущее точку соприкосновения, трения, облегчения.

— Артур… — прошептала она, и её голос был хриплым, чужим. В нём слышалось рычание.

Я не ответил. Слова умерли. Остались только инстинкты. Я впился губами в её шею, целуя, чувствуя, как бьётся её кровь под тонкой кожей. Она издала звук, нечто среднее между стоном и рыком, и её ногти впились мне в спину. Это был не просто поцелуй. Это было заявление прав. На неё. На эту ночь. На всё, что будет дальше. Я оторвался, чтобы перевести дыхание, и наши взгляды встретились снова. В её сапфировых глазах я увидел не страх, а ответный вызов. Такой же дикий, такой же ненасытный.

Луна звала, и мы оба были готовы ответить.

— Моя! — рыкнул волк во мне, и это был не голос, а вибрация, исходящая из самой глубины груди.

Я схватил её и потащил в спальню. Она не сопротивлялась, её тело было напряжено как тетива, её сапфировые глаза горели.

Я впился ей в губы. Это не был поцелуй. Это было поглощение. Я пил её дыхание, её стон, её сущность. Мои руки, грубые и нетерпеливые, рвали с неё одежду. Тонкая ткань халата поддалась с треском, затем нижнее бельё. И вот она — обнажённая, сияющая под лунным светом, вся дрожащая от ожидания и возбуждения. Я не стал ждать. Не было времени на прелюдии, на нежности. Луна диктовала свой ритм — яростный, неумолимый.

Мой член тут же нашёл её вход. Влажный, горячий, пульсирующий. И я ворвался в неё. Одним мощным, разрывающим движением. Она вскрикнула — резко, коротко, и её ногти впились мне в плечи. Но её тело, её тело приняло меня. Оно обхватило меня изнутри такой огненной теснотой, что у меня потемнело в глазах. Не было боли, не было сопротивления — только абсолютное, дикое соответствие.

Я замер на мгновение, чувствуя, как она трепещет вокруг меня, как её внутренности сжимаются в шоковом, но желанном спазме. Потом её ноги обвились вокруг моих бёдер, притягивая меня глубже.

И тогда я начал двигаться. Не любовь. Не страсть. Это было землетрясение. Это был ураган. Это было полнолуние, воплощённое в двух телах, слившихся в яростном, безумном танце под холодным взглядом луны. Я кончил. Моё семя горячим потоком вырвалось в неё, но член мой не думал сдаваться. Он оставался каменным, полным той же дикой силы, что требовала продолжения. Волчья эрекция. Дар и проклятие нашей природы в ночь полнолуния. Леся уже не стонала. Она издавала сдавленные, хриплые звуки, почти беззвучные, её тело было мокрым от пота и моей спермы, её пальцы бессильно скользили по моей спине. Разум был отключён. Все те разумные договорённости, все «нельзя кончать внутрь» и «опасно» — всё это было сметено ураганом инстинкта.

Я не просто кончил. Я залил её. Сколько раз? Я потерял счёт. Её внутренности были переполнены мной, сперма вытекала на простыни, но я не останавливался. Не мог. Её горящие сапфировые глаза, полные той же животной одержимости, без слов кричали: «Дай ещё! Ещё!»

И я отдавал. Снова и снова. Каждый раз, когда я достигал пика, новая волна накатывала почти сразу, заставляя меня двигаться с новой силой. Это был не секс. Это было жертвоприношение. Мы приносили друг друга в жертву луне, и луна требовала больше. В конце, когда её тело уже просто бессильно трепетало под моими толчками, а моё собственное начало изнемогать, я почувствовал это. Древний, неумолимый позыв. Тот, что мы пытались обуздать.

Я не сдержался.

С низким, победным рыком я впился зубами в её шею. Не в ярости. С упоением. Чувствуя, как её кожа поддаётся, как её тело вздрагивает в последнем, шоковом спазме. Я не отпускал, вливая в неё свою боль, свою страсть, свою сущность. Оставляя метку. Не спрашивая. Просто потому, что должен был. Потому что она была моей, и луна была свидетелем. Когда я разжал челюсти и оторвался, на её шее алел свежий, идеальный след моих клыков. Знак. Навсегда. Она лежала без движений, её глаза были закрыты, но на её губах застыла усталая, победоносная улыбка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы оба были разбиты. Испита досуха. И абсолютно, безоговорочно принадлежали друг другу.

Глава 35. Утро после

Я проснулся первым. Лунный огонь в крови утих, оставив после себя приглушённый гул и тяжёлую, свинцовую усталость в каждой мышце. Первым делом я осмотрел её.

Последствия нашей ночи были налицо. На её бледной коже, на руках и бёдрах, проступали тёмные отпечатки моих пальцев — я держал её, натягивал, впивался. Вся постель была перепачкана засохшей спермой, свидетельством тех бесчисленных разов, когда я заполнял её. Воздух в комнате был густым и сладким, пахло нами — сексом, потом и кровью.

Боже. Ни разу за всю мою жизнь влияние луны не было таким… всепоглощающим. Обычно это была управляемая ярость, направляемый голод. Вчера… вчера не было управления. Был чистый инстинкт.

И тогда мой взгляд упал на её шею. На боковой поверхности, чуть ниже линии челюсти, алел свежий, отчётливый след моих клыков. Метка. Я сделал это. В упоении, в пылу, но сделал. И, глядя на неё сейчас, я не чувствовал ни капли сожаления. Только глубочайшее, первобытное удовлетворение.

Она пошевелилась во сне, её лицо сморщилось, и она тихо простонала. Я протянул руку и коснулся её щеки. Её кожа была горячей. Она приоткрыла глаза, и в них на секунду мелькнуло сапфировое сияние, прежде чем смениться привычным голубым. Она смотрела на меня, и в её взгляде не было ужаса. Была усталость, растерянность и… понимание.

— Доброе утро, — прошептала она хрипло.

— Доброе, — я провёл большим пальцем по её губам. — Как ты?

— Чувствую, будто меня переехал грузовик, — она попыталась улыбнуться, но получилось слабо. — А потом его развернули и проехались ещё раз. — Её рука потянулась к шее, пальцы осторожно коснулись метки. Она замерла, глядя на меня. — Ты… пометил меня.

— Да, — признался я, не отводя взгляда. — Я не смог сдержаться.

Она долго смотрела на меня, а потом кивнула, как будто что-то для себя решив.

— Хорошо.

Всего одно слово. Но в нём было принятие. Не прощение, а нечто большее — согласие. Она принимала мою метку. Принимала последствия нашей безумной ночи. Принимала всё, что значило быть моей парой в полнолуние.

Я притянул её к себе, и она прижалась ко мне, не обращая внимания на липкие простыни. Мы лежали в разгромленной постели, в лучах утреннего солнца, и были единым целым — со всеми нашими шрамами, следами и обещаниями, выжженными на коже.

— Артур, ты кончил в меня, — её голос был тихим, но твёрдым. Она констатировала факт, глядя на меня своими огромными, уставшими глазами.

Я почувствовал, как уголки моих губ поползли вверх в усмешке. Не смущённой, а скорее… гордой. Да, чёрт возьми.

— Да, — рыкнул я, и мой голос прозвучал низко и довольно. — Много раз. Мноооого.

Она фыркнула, и в её глазах вспыхнули знакомые искорки, которые я успел полюбить даже больше, чем её сапфировый блеск.

— Извращенец, — выдохнула она, но это не было оскорблением. Это было… ласковым поддразниванием. Признанием моей «испорченности» и, возможно, тайным одобрением.

Я перевернулся, навис над ней, опираясь на локти, чтобы не давить на неё всем весом.

— А тебе разве не понравилось? — я прикоснулся носом к её шее, прямо рядом со свежей меткой, вдыхая её смешанный с моим запах. — Быть полностью… заполненной мной? Знать, что ты вся в моей сперме, что мой запах пропитал тебя до костей?

Она вздрогнула, и её дыхание снова участилось. Её тело, несмотря на усталость, откликалось на мои слова, на моё присутствие.

— Это… нечестно, — прошептала она, но её бёдра непроизвольно дёрнулись, ища контакта с моим всё ещё полувозбуждённым членом.

— В любви и на войне все средства хороши, — процитировал я, целуя её в основание горла. — А прошлая ночь была и тем, и другим.

Она сдалась, её руки обвили мою шею.

— Ладно, извращенец, — она потянула меня к себе для поцелуя. — Но теперь ты убираешь этот бардак. Всю постель. И ведёшь меня в душ. А потом готовишь завтрак.

Я рассмеялся прямо в её губы. Моя волчица не только приняла меня, но и быстро училась пользоваться своей властью над Альфой.

— Как скажешь, моя госпожа, — прошептал я, снова чувствуя прилив той странной, тёплой нежности, что была куда опаснее любой ярости. — Всё будет исполнено.

Накинув на себя и на неё халаты, мы босиком отправились по прохладному полу в ванную. В свете дня следы нашей безумной ночи выглядели ещё более откровенно. На её бледной коже, там, где халат расходился, проступали синеватые и багровые отпечатки — от моих пальцев на бёдрах, от хватки на запястьях.

Я остановился, проводя ладонью по её руке, чувствуя под пальцами неровности гематом.

— Леся, я тебя, похоже, сильно держал, — тихо сказал я. — Ты вся в моих синяках.

Она посмотрела на свои руки, потом на меня. В её глазах не было упрёка.

— Ничего, — пожала она плечами, и лёгкая улыбка тронула её губы. — Зато теперь я вся в тебе. И снаружи, и внутри.

Её слова, такие простые и такие всеобъемлющие, ударили меня сильнее, чем любая физическая сила. Она не видела в этих синяках боли или насилия. Она видела в них… знаки принадлежности. Доказательство той бури, что мы пережили вместе.

Я притянул её к себе, осторожно, стараясь не задеть свежую метку на её шее, и прижал лоб к её виску.

— Прости, — прошептал я, и это было не за саму ночь, а за ту боль, что она, возможно, чувствовала.

— Не извиняйся, — она обняла меня за талию, её пальцы вцепились в ткань моего халата. — Я не жалуюсь. Я… — она запнулась, подбирая слова. — Я чувствую себя живой. Очень. И я знаю, чья я.

Я закрыл глаза, вдыхая запах её волос, смешанный с запахом нас обоих. Да, она была вся во мне. И я — весь в ней. Эти синяки были не шрамами, а клятвами, выведенными на самой плоти. И я знал, что до следующего полнолуния они сойдут. Но метка на её шее останется. Навсегда.

Я намылил мочалку, и густой, пряный аромат геля для душа смешался с нашим общим запахом. Поднёс её к её спине, и она вздрогнула от прикосновения прохладной пены.

— Расслабься, — тихо сказал я, начиная водить мочалкой по её коже. Сначала широкие, медленные круги, затем тщательно, сантиметр за сантиметром, смывая с неё следы нашей ночи — пот, засохшую сперму, запах страсти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мои пальцы скользили по её позвоночнику, ощущая под тонкой кожей каждую косточку. Я мыл её плечи, лопатки, поясницу. Видел, как напряжение понемногу покидает её тело, плечи опускаются, а голова слегка откидывается назад. Это было не просто гигиеническое действо. Это был ритуал. Омовение после бури. Смывая с неё физические следы безумия, я как бы закреплял то, что произошло. Признавал это, принимал и отпускал, давая место чему-то новому.

Моя рука с мочалкой скользнула ниже, по её бёдрам, осторожно касаясь синяков. Она не протестовала. Наоборот, тихий, почти кошачий вздох удовлетворения вырвался из её груди.

— Теперь твоя очередь, — прошептала она, не оборачиваясь.

Я промыль мочалку, выдавил на неё ещё геля и протянул ей. Она взяла её, её пальцы коснулись моих, и она развернулась ко мне. Её глаза были спокойными, тёплыми. Она подняла руку и так же медленно, так же тщательно начала мыть мою грудь, смывая ту же историю, что была написана и на мне.

Я прижал её к себе, мокрую и скользкую, чувствуя, как её тело идеально вписывается в изгибы моего. Струи воды омывали нас, но я уже не чувствовал их. Весь мир сузился до точки соприкосновения наших губ.

Я поцеловал её. Нежно, но глубоко. Без той животной ярости, что владела нами ночью, но с той же, если не большей, интенсивностью. Я хотел целовать её всегда. Везде. Утром, когда она только проснётся, сонная и размякшая. Днём, забирая у неё очередную чашку с кофе. Вечером, когда она будет засыпать у меня на груди. В гневе и в радости. В спокойные дни и в бурные ночи.

Я оторвался, чтобы перевести дыхание, и прижал лоб к её мокрому лбу. Наши дыхание смешались с паром.

— Что? — прошептала она, её глаза были закрыты, на губах блуждала улыбка.

— Ничего, — ответил я, снова целуя её, на этот раз в уголок рта. — Просто понял кое-что.

— Что именно? — она приоткрыла глаза, и в них играли озорные искорки.

— Что я, наверное, помешан на тебе, — признался я, и это была чистая правда, лишённая намёка на шутку.

Она рассмеялась, коротко и счастливо, и обняла меня за шею.

— Ну и хорошо. А то я начала волноваться, что ты только из-за полнолуния.

— Нет, — я покачал головой, серьёзнея. — Это… гораздо глубже.

И это было так. Гораздо глубже инстинктов, глубже лунного зова. Это было что-то, что пустило корни в самой моей сути. И эти корни с каждым днем становились только крепче.

— Ну всё, выходи давай из душа, — с улыбкой сказала она, её голос прозвучал звонко и влажно в маленьком пространстве.

Я выключил воду. Наступила тишина, нарушаемая лишь каплями, падающими с наших тел. Она потянулась за полотенцами, большими и пушистыми, и протянула одно мне.

— Держи, — сказала она, уже вытирая свои волосы. — А потом завтрак. Я голодна как волк. В прямом смысле.

Я смотрел, как она вытирается, как вода стекает по её спине, огибая свежие синяки и ту самую, мою метку на её шее. И снова это странное чувство — обладание, смешанное с нежностью, — накрыло меня.

— Согласен, — сказал я, накидывая полотенце на плечи. — Но сначала .

Она подняла на меня удивлённый взгляд.

— Что?

— Ты расскажешь, что хочешь на завтрак. А я приготовлю.

— Ммм, тогда… омлет. С сыром. И побольше зелени.

— Будет исполнено, — я с преувеличенной почтительностью склонил голову.

Мы вышли из ванной, и она, всё ещё улыбаясь, направилась в спальню, чтобы одеться. Я же пошёл на кухню. Это было странно. Непривычно. Но почему-то… правильно. Гораздо правильнее, чем любая деловая встреча или проявление власти. Готовить завтрак для своей пары. Для своей волчицы. После ночи безумия и перед новым днём, который обещал быть спокойным. Или не очень. Но какая разница? Мы были вместе.

Пока я нарезал зелень для омлета, стараясь делать это аккуратно (чего уж греха таить, нож в моей руке чувствовал себя куда уместнее в другом качестве), с моего телефона, лежавшего на столешнице, раздалась вибрация. Я бросил взгляд на экран — «Оля».

— Лесь, можешь взять? — крикнул я в сторону спальни. — Руки в зелени.

Через мгновение она вышла, уже одетая в те самые мягкие шорты и футболку, с мокрыми волосами. Она взяла трубку.

— Алло? Да, Оль, привет… — её голос был оживлённым, но я заметил, как она на секунду замялась, слушая сестру. Смутилась. — Да, жива-здорова. Нет, всё в порядке… Ага. Да, он тут, завтрак готовит.

Она бросила на меня быстрый взгляд, полный смеси смущения и гордости.

— Нет, не надо! — вдруг почти взвизгнула она в трубку. — Оль, нет, не приезжай! Всё нормально! Мы… мы справляемся.

Я фыркнул, переворачивая омлет на сковороде. Оля, конечно, была тем ещё «заботливым» снарядом.

— Ладно, расскажу, расскажу! — Леся закатила глаза, но улыбалась. — Только позже. Да. И тебе привет. Пока.

Она положила трубку и прислонилась к кухонному острову, глядя на меня.

— Ну? — спросил я, выкладывая омлет на тарелку. — Сестра-волчица требует подробностей?

— Ты не представляешь, — вздохнула она театрально. — Она уже собиралась сюда мчаться с полным боевым арсеналом — супом, одеялами и допросом с пристрастием. Говорит, чувствовала, что вчера «здесь пахло адреналином, тестостероном и дикой еблей».

Я рассмеялся, ставя перед ней тарелку. Оля, как всегда, попадала в самую точку своим фирменным, немного грубоватым, но точным слогом.

— Ну, что сказать, — развёл я руками. — Она не ошиблась.

Леся покраснела, но взяла вилку.

— Ага. Так и сказала: «Рада, что братец наконец-то нашёл ту, с кей можно выплеснуть… всё». — Она процитировала с такой точной пародией на интонацию Оли, что я снова засмеялся.

— Она у нас прямолинейная, — согласился я, садясь рядом. — Но своя. И она права.

Леся смотрела на свой омлет, а потом на меня. Её улыбка стала мягче.

— Да. Своя. И… она права.

Мы принялись за завтрак. Простой омлет, приготовленный моими руками, в моей кухне, для моей пары. А где-то там, за стенами пентхауса, наша стая, наша семья уже знала, что что-то изменилось. И принимала это. И это, чёрт возьми, было прекрасно.

— А у них там как с Дмитрием? — поинтересовался я, отпивая кофе. Мне вдруг стало любопытно, как пережили полнолуние Оля с Димой. Их связь была старше нашей, отлаженной, но от этого не менее страстной.

Леся прожевала кусок омлета, и на её лице появилась хитрая улыбка.

— О! Это отдельная история. Оля сказала, что они… «переставили мебель в гостиной».

Я поднял бровь.

— Переставили мебель? Это на их с Димыном языке значит то, о чём я подумал?

— Ага, — она кивнула, сияя от удовольствия, что может поделиться такой деталью. — В смысле, буквально. Дима, по её словам, был «не в себе» и решил, что диван стоит не там. Пока они его двигали, всё и началось. Оля говорит, теперь у них половина комнаты пустая, а диван приставлен к стене под странным углом, и она даже не хочет его трогать. Как память.

Я представил эту картину — своего всегда собранного и слегка ироничного брата по оружию, впавшего в лунное безумие и переставляющего мебель, и Олю, которая наверняка сначала ругалась, а потом смирилась и приняла участие в этом безумии — и не смог сдержать громкого смеха.

— Боже, — выдохнул я, вытирая слезу. — Жаль, я это пропустил. Надо будет спросить у Димы, каков на вкус их ковёр.

— Оля сказала, что ковёр они потом отнесли в химчистку, — с серьёзным видом сообщила Леся, и от этого стало ещё смешнее.

— Что ж, — сказал я, доедая свой завтрак. — Рад за них. Выглядит так, будто они тоже неплохо провели время.

— Да уж, — согласилась Леся. — Похоже, у всех была своя… интересная ночь.

Мы переглянулись, и в её глазах я увидел то же понимание, то же чувство принадлежности к этому странному, дикому, но такому родному миру. Миру, где полнолуние может заставить переставлять мебель или покрывать друг друга синяками, но который всегда заканчивается утренним кофе и общими шутками. И это был самый лучший из возможных миров.

— Лесь, а мы ведь так и не позвонили твоим родителям, — произнёс я, и слова эти повисли в воздухе, нарушив лёгкую, беззаботную атмосферу завтрака.

Она замерла с вилкой на полпути ко рту. Её взгляд стал отсутствующим, ушёл куда-то вглубь себя. Всё её тело, только что расслабленное и улыбчивое, напряглось.

— Да… — выдохнула она, медленно опуская вилку. — Не позвонили.

Я смотрел на неё, видя, как по её лицу пробегают тени. Не страх, не паника, как раньше, а что-то более сложное — вина, ответственность, может, даже грусть.

— Они же волки, — мягко сказал я. — Они, наверное, уже чувствуют, что что-то изменилось. Особенно после вчерашнего. Полнолуние… оно разносит вести.

Она кивнула, не глядя на меня.

— Знаю. Мама… мама всегда чувствовала, когда со мной что-то происходило. Даже на расстоянии. — Она подняла на меня глаза, и в них читалась незащищённость. — Они будут в ярости. Или в шоке. Я исчезла. А теперь… — её пальцы сами потянулись к метке на шее, — …теперь вот это.

— Они твои родители, — напомнил я ей. — Они любят тебя. А что до меня… — я сделал паузу, выбирая слова, — …я готов встретить любой их гнев. Ты моя пара. Это факт. И они должны это принять.

Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами.

— Они… они не из стаи Черных Волков. Они всегда держались особняком. Боялись всей этой… политики, силы. А ты… ты Альфа. Для них это как… как я связалась с королём мафии.

От этого сравнения мне стало одновременно и смешно, и горько. В её словах была доля правды.

— Значит, придётся им доказать, что их дочь связалась не с мафиози, а с мужчиной, который любит её и готов защищать её до конца, — сказал я твёрдо. — Давай позвоним. Сейчас. Вместе.

Она смотрела на меня несколько секунд, а потом медленно кивнула. Её рука дрожала, когда она потянулась за телефоном. Это был ещё один рубеж. Возможно, один из самых сложных. Но мы должны были пройти его. Вместе.

Она набрала номер и потянулась к кнопке громкой связи. Её палец дрожал. Резкий, двойной гудок прозвучал оглушительно громко в тишине кухни.

Трубку сняли почти мгновенно.

— Леся? — голос матери был резким, напряжённым, полным сдержанной паники. — Дочка, ты где?! Что случилось? Мы чувствовали… мы чувствовали всё! Волнение, страх, а потом вчера… эта буря!

— Мам, я… — начала Леся, но её голос дрогнул.

Я положил свою руку поверх её сжатых на столешнице пальцев. Она сделала глубокий вдох.

— Мама, я в порядке. Всё хорошо. Я… я не одна.

На том конце провода наступила мёртвая тишина.

— Что ты имеешь в виду, «не одна»? — наконец прозвучал новый голос. Низкий, суровый. Отец.

Леся сглотнула.

— Папа… Я… я нашла свою пару.

И снова тишина. Но на этот раз она была оглушительной.

— Кто? — одно слово отца прозвучало как выдох, полный неверия.

Леся посмотрела на меня. В её глазах был страх, но и решимость.

— Артур. Артур Теневой.

— Теневой? — голос отца дрогнул. — ТЕНЕВОЙ!? Альфа стаи Чёрных Волков? Леся… дочка… ты уверена?

— Да, папа, — твёрдо сказала Леся. — Я его пара. Это уже случилось.

— О, Господи… — прошептала мать. В её голосе не было злобы, лишь глубокий, испуганный шок. — Дочка… это же… Теневой. Их клан… их мир…

— Я знаю, мама, — голос Леси стал мягче, но не сломался. — Но он… Он хороший. Для меня.

— Он там с тобой? — тихо спросил отец, и в его тоне уже не было гнева, а лишь отеческая тревога.

Я наклонился к телефону, давая им знать о своём присутствии.

— Я здесь, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее и уважительнее. — С ней всё в порядке. Я даю вам своё слово.

— Слово Теневого, — медленно проговорил отец, не как угрозу, а как констатацию тяжести этого обещания. — Лесенька… мы должны увидеться. Поговорить.

— Конечно, папа, — быстро согласилась Леся. — Конечно.

— Хорошо, — выдохнула мать, и в её голосе послышались сдерживаемые слёзы. — Береги её, Артур.

— Обязательно, — пообещал я.

Разговор закончился. Леся положила трубку и обернулась ко мне. Она была бледной, но в её глазах светилось облегчение.

— Они не отвергли, — прошептала она. — Испугались, но не отвергли.

Я обнял её и притянул к себе.

— Я же говорил. Они твои родители. А всё остальное… мы преодолеем.

— Артур, — тихо начала она, её пальцы бессознательно перебирали складки на моей футболке. — А почему к стае Чёрных Волков относятся настороженно? Мои родители… да, они не злились, но испугались. И не только за меня. Будто само твоё имя что-то значит.

Я глубоко вздохнул, глядя в потолок. Этот вопрос витал в воздухе с самого начала, но мы обходили его стороной. Теперь пришло время.

— Это не просто имя, Лесь. Это история. Долгая и… тёмная, — я повернулся к ней на бок, чтобы видеть её глаза. — Стая Чёрных Волков всегда была одной из самых сильных. Мы не самые многочисленные, но мы брали силой и мощью. Мы держали территории, которые другие боялись пересекать. Наши предки не были дипломатами. Они были завоевателями. Они брали то, что хотели, и платили за это кровью. Часто — чужой.

Я видел, как она слушает, впитывая каждое слово.

— Со временем сила превратилась во влияние, — продолжил я. — Мы ушли из теней в бизнес, в политику. Но методы… методы не всегда менялись. Жестокость — это клеймо, которое прилипает надолго. «Чёрные Волки» для многих — это синоним безжалостности, мафии, правил, установленных силой. Твой отец прав, опасаясь этого мира. Он полон интриг, предательств и врагов, которые ждут слабости.

— А ты? — тихо спросила она, кладя ладонь мне на грудь. — Ты тоже… такой?

Я накрыл её руку своей.

— Я — Альфа этой стаи. Я делаю то, что должен, чтобы она выживала и оставалась сильной. Иногда это требует жёстких решений. Иногда — крови. — Я посмотрел ей прямо в глаза. — Но я не тиран и не садист. Вся эта мощь… она для защиты. Моей стаи. Теперь — и тебя. Но отголоски прошлого, страх перед нашим именем… это никуда не делось. Для таких, как твои родители, которые предпочитают тихую жизнь вдали от бурь, мы — сама буря.

Она молчала, обдумывая мои слова.

— Значит, они боятся не тебя лично, а того, что ты представляешь.

— Да. Они боятся, что их дочь будет втянута в этот водоворот. Что она станет мишенью для моих врагов. Что наша жизнь будет состоять из опасностей и интриг. И их страх… он не безоснователен, Леся.

Она прижалась ко мне сильнее.

— Но это твоя жизнь. И теперь наша. И я не боюсь.

В её голосе снова зазвучала та самая сталь, что покорила меня с самого начала. Она видела тени прошлого и принимала их как часть того, кем я был. И в этом принятии была сила, способная затмить любой страх.

— Лесь, а твои, Белые Волки... — я начал, перебирая в памяти всё, что знал об этом почти мифическом клане. — Как вы оказались в центре материка? Вы же жили на Севере, в суровом арктическом климате. Ты... ты родилась уже здесь или ещё помнишь Север?

Она замерла, и её взгляд стал отстранённым, будто устремился куда-то далеко, сквозь стены пентхауса, в иное время и место.

— Я помню, — прошептала она, и её голос притих, наполнившись эхом воспоминаний. — Я родилась там. Помню бескрайние белые просторы, где небо сливается с землёй. Помню холод, который не был врагом, а был частью тебя. Он обжигал лёгкие, но внутри всегда горел свой огонь. Помню полярное сияние... оно было таким ярким, что казалось, можно дотронуться до него лапой.

Она говорила, и я видел, как в её глазах вспыхивали те самые зелёно-розовые сполохи.

— Мы жили небольшими семьями. Кочевали. Охотились на северного оленя, ловили рыбу в ледяных реках. Жизнь была жёсткой, но... простой. Чистой. — Она помолчала, а потом взгляд её помутнел. — Но потом, потом мы с мамой и папой уехали..Я не помню причин..Мне было 3 года

— Но Север... — она выдохнула, и в этом выдохе была вся тоска по дому. — Он всегда здесь. — Она прижала руку к груди. — Иногда мне снится ветер, поющий в снежных долинах. И запах морошки на болотах.

— Белые Волки... для меня, для меня это была легендой, — признался я, глядя на неё, на её светлые волосы и кожу, что даже в полумраке комнаты казалась излучающей собственный свет. — Я видел года три назад белую волчицу, уже в возрасте. Она проходила через мои территории. Мы не пересекались, просто наблюдали друг за другом с противоположных концов пустыря. Она была... величественной. Как призрак из другого времени.

Я замолчал, собираясь с мыслями, с этим новым осознанием, которое делало её присутствие в моей жизни ещё более невероятным.

— Ты... — мой голос стал тише, почти благоговейным, — ты единственная молодая волчица из Белых, кого я видел. Вообще.

Она встретила мой взгляд, и в её глазах я прочёл грустное понимание.

— Потому что нас почти не осталось, — прошептала она. — Дети... рождаются редко. А многие и вовсе предпочли не иметь их в этом мире. Я, наверное, одна из последних. Или... — она потупила взгляд, — ...последняя в своём роду.

Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и безрадостные. Она была не просто моей парой. Она была живым наследием, последним отголоском целой линии, уходящей корнями в ледяные пустоши. И это наследие медленно угасало.

Я притянул её к себе, чувствуя, как хрупки её кости под моими ладонями.

— Ты не исчезнешь, — рыкнул я ей в волосы, и в моём голосе была не только страсть, но и какая-то новая, свирепая решимость. — Пока я дышу, твоя кровь не угаснет. Наши дети... — я запнулся, осознавая вес этих слов, — ...они будут нести в себе и твой свет, и мою силу. Легенда не умрёт. Она переродится.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал, как по её щеке скатывается слеза.

— Ты не боишься? Что наша связь... что из-за меня твоя чистая линия...

— Моя «чистая линия» была полна крови и предательства, — резко перебил я её. — Твоя кровь — это дар. Это честь. И я сделаю всё, чтобы она продолжалась.

Глава 36. Встреча с родителями

Кафе было тихим, пафосным и до смерти пугающим. Я сидела, сжимая в коленях руки, и чувствовала, как Артур мощным, невидимым полем спокойствия пытается оградить меня от нарастающей паники. Его нога слегка касалась моей под столом — твёрдое, обнадёживающее присутствие.

Дверь открылась, и я вздрогнула. На пороге стояли они. Мама, в своём неизменном практичном пальто, и папа, чьё лицо напоминало высеченное из северного гранита изваяние. Их взгляды мгновенно нашли нас.

Они подошли. Всё застыло. Артур медленно поднялся.

— Папа, Мама, — я проронила, поднимаясь, и мой голос прозвучал пискляво.

Артур кивнул.

— Виктор, Ирина. Благодарю, что пришли.

Папа промолчал. Его взгляд, холодный и острый как ледяной осколок, медленно скользнул по Артуру, а затем остановился на мне. В его глазах не было ни капли тепла, лишь суровая, беспристрастная оценка и… разочарование.

— Садись, Леся, — сказал он. Его голос был тихим, но он прозвучал как удар хлыста. Он не смотрел на Артура, он смотрел на меня. И от этого холодного, обезличенного тона я почувствовала, как мельчайшей дрожью пробирает всё тело. Я молча опустилась на стул, вжавшись в него.

Мама нервно улыбнулась Артуру.

— Приятно познакомиться, — прошептала она, но её взгляд тут же вернулся ко мне, полный немого вопроса и тревоги.

Мы сели. Папа откинулся на спинку стула, его пальцы сложились перед ним на столе.

— Итак, Теневой, — начал он, и его голос по-прежнему был ровным и холодным, без единой эмоции. — Вы удостоили нашу дочь своим вниманием.

Артур встретил его взгляд, не моргнув.

— Леся — моя пара. Это честь для меня.

— Честь? — папа едва заметно поднял бровь. — Или расчёт? Молодая волчица из почти вымершего рода. Чистая кровь. Для амбиций Альфы, стремящегося укрепить свою линию, это… удачная находка.

Воздух вырвался у меня из груди. Я почувствовала, как кровь отливает от лица. Артур не дрогнул.

— Мои намерения в отношении Леси не имеют ничего общего с политикой или кровными линиями, — его голос приобрёл лёгкий, предупреждающий рычащий оттенок. — Она ценна сама по себе.

— Конечно, — папа сделал небольшой, скептический жест рукой. — И метка на её шее… это просто знак нежных чувств? Или это ваше клеймо, которое вы поставили на то, что считаете своей собственностью?

— Папа! — вырвалось у меня, но он медленно перевёл на меня свой ледяной взгляд, и слова застряли в горле. Я снова вжалась в спинку стула, словно пытаясь стать меньше.

— Ты что-то хотела сказать, дочь? — спросил он, и в его тоне была та самая, знакомая с детства непреклонность, против которой я всегда была бессильна.

Я опустила глаза, сжимая салфетку на коленях так, что костяшки побелели. В этот момент я снова почувствовала себя маленькой девочкой, а не волчицей, принявшей свою пару. Артур наблюдал за этой сценой, и его лицо было каменной маской. Но я чувствовала, как напряжение исходит от него волнами.

Холодный голос отца снова нарушил тишину, обращаясь к Артуру:

— Вы вторглись в нашу семью, Теневой. Принесли с собой свои правила, свои опасности. И теперь ожидаете, что мы просто примем это? С распростёртыми объятиями?

Это был не вопрос. Это был приговор. И он висел в воздухе, заставляя меня сжиматься внутри от стыда и беспомощности.

— Мы не просим вас ничего принимать с распростёртыми объятиями, — голос Артура был твёрдым, но без вызова. — Мы просим вас дать нам шанс. Дать

мне

шанс.

— Шанс? — отец холодно усмехнулся. — На что? На то, чтобы мы спокойно наблюдали, как нашу дочь поглощает ваш мир? Ваши враги станут её врагами. Ваши тени станут её тенями. Вы предлагаете ей жизнь в осаде, Теневой. И называете это честью.

— Я предлагаю ей силу, чтобы никто и никогда не посмел причинить ей вред, — парировал Артур. — Ту силу, которую вы, простите, не смогли дать ей, прячась от мира.

Мама ахнула. Пальцы отца сжались в кулак.

— Мы дали ей безопасность! — его голос впервые сорвался на низкий, опасный рык. — Мы дали ей тишину!

— Безопасность, основанную на бегстве, — не отступал Артур, — это иллюзия. Рано или поздно мир находит тебя. Я предлагаю не бегство. Я предлагаю возможность жить, не скрываясь. Быть той, кем она является. Гордой волчицей, а не… — он коротко взглянул на меня, — …испуганной тенью.

— Ты считаешь нас трусами? — голос отца стал тише, но от этого лишь опаснее.

— Я считаю вас родителями, которые хотели для своей дочери лучшего, — Артур сменил тактику, его тон стал почти что дипломатичным. — Но её время — другое. Оно требует иной силы. Я могу дать её ей.

— И какова цена этой «силы», Теневой? — вклинилась мама, её голос дрожал. — Цена её души? Её свободы? Мы воспитали её свободной!

— Я свободна в своём выборе! — наконец не выдержала я, поднимая глаза. Они были влажными от слёз обиды и гнева. — Я здесь по собственному желанию! Я люблю его!

Отец посмотрел на меня, и в его глазах что-то надломилось. Не принятие, а горькое осознание.

— Ты так думаешь сейчас, дочка, — прошептал он. — Пока не столкнёшься с настоящей ценой его мира. Пока не увидишь, во имя чего приходится идти на компромиссы.

— Я уже видела! — выпалила я, вспомнив Григория, лезвие у горла, ярость Артура. — И я знаю, что он будет рядом! Он защитит меня!

— А кто защитит тебя от него самого? — тихо спросил отец.

Повисла тяжёлая пауза. Даже Артур не нашёлся, что ответить.

— Я… я не нуждаюсь в защите от него, — снова прошептала я.

Отец медленно покачал головой, его взгляд снова стал отстранённым и холодным.

— Время, Теневой. Вы просите времени? Хорошо. Вы его получите. Но не ожидайте нашего благословения. Ожидайте нашего неусыпного внимания. И помните, — его глаза встретились с глазами Артура, — если ей будет причинён вред… даже по неосторожности… даже не по вашей вине… никакая сила вашей стаи не спасёт вас от нас.

Он встал. Мама, бледная и расстроенная, последовала его примеру.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Леся, — сказал отец, глядя на меня. — Ты всегда знаешь, где нас найти.

И они ушли, оставив за собой гробовую тишину и нерешённые вопросы, витавшие в воздухе, как тяжёлый дух.

Глава 37. После встречи

— Мы что-нибудь придумаем, — сказал он, и его голос, ещё недавно такой уверенный и громкий, теперь звучал тихо, почти задумчиво. Он смотрел не на меня, а в пространство перед собой, будто уже просчитывая ходы в этой новой, незнакомой ему игре. — Я что-нибудь придумаю.

Эти слова, такие простые, прозвучали для меня громче любых клятв и рыков. Потому что в них не было его обычной, почти божественной уверенности в своей силе. Было признание сложности и… обязательство. Обещание не отступить, даже столкнувшись с тем, что нельзя сломать силой.

Я смотрела на его профиль, на напряжённую линию челюсти, и чувствовала, как что-то тяжёлое и холодное внутри начинает понемногу оттаивать. Он не обещал мгновенного решения. Не говорил, что завтра мои родители полюбят его. Он просто сказал «придумаю». И я знала, что он будет ломать над этим голову. Что он, Артур Теневой, для которого мир всегда делился на «можно» и «нельзя», будет искать обходной путь там, где прямая атака провалилась.

Я медленно выпрямилась, снова чувствуя под собой почву. Да, было больно. Да, было обидно. Но я была не одна.

— Хорошо, — прошептала я, кладя свою руку поверх его. — Придумаем вместе.

Он повернул голову и посмотрел на меня. И в его глазах я увидела не только решимость, но и что-то новое — уважение. К моей боли. К моей связи с семьёй. К сложности всего этого.

— Они любят тебя, — сказал он неожиданно. — Именно поэтому так себя ведут. Их холод… это просто другая форма страха.

Я кивнула, сглатывая комок в горле. Он понимал. Он действительно пытался понять.

— Знаю, — выдохнула я. — Просто… давай не будем торопиться. Дай им время. И… дай время мне.

Он наклонился и мягко, без страсти, поцеловал меня в лоб.

— Сколько угодно. У нас вся жизнь впереди.

Он расплатился, и мы вышли из кафе. Солнце светило так же ярко, машины шумели так же громко. Мир не перевернулся. Но что-то внутри нас обоих изменилось.

Я взяла телефон. Экран светился уведомлением о новом сообщении. От мамы.

Сердце ёкнуло, предвкушая новую порцию боли. Я медленно открыла его.

—

Он успокоится.

Всего три слова. Ничего больше. Ни извинений, ни объяснений, ни одобрения. Но в них была целая вселенная.

Я замерла, смотря на экран, чувствуя, как по телу разливается странное, смешанное чувство — облегчение и новая, щемящая грусть. Это было перемирие. Хрупкое, молчаливое, выстраданное.

— От мамы? — тихо спросил Артур, наблюдая за моим лицом.

Я кивнула и показала ему телефон. Он прочёл сообщение, и его лицо тоже стало задумчивым.

— Это… хорошо? — осторожно спросил он, не до конца понимая значения этих слов в контексте наших отношений.

— Это… не плохо, — ответила я, пытаясь сама для себя это осознать. — Это значит, что он не будет активно мешать. Не будет пытаться разлучить нас. Он просто… отступит. Будет наблюдать. Ждать.

— Ждать моей ошибки, — без обиды констатировал Артур.

— Ждать доказательств, — поправила я его. — Что ты не ошибка. Что всё, что ты сказал… правда.

Он глубоко вздохнул, глядя на оживлённую улицу.

— Значит, игра ещё не окончена. Она просто перешла в другую фазу.

— Да, — согласилась я.

Я снова посмотрела на сообщение.

«Он успокоится»

. Это была не любовь. Не принятие. Это была усталость. И, возможно, крошечная, исчезающе малая толика надежды, которую мама, вопреки всему, решила в нас вложить.

Я взяла Артура за руку.

— Пошли домой.

Он посмотрел на нашу сцепленные пальцы, потом на меня, и в его глазах снова вспыхнула та самая, знакомая решимость.

— Пошли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38. Покой нам только снится

Мысли не отпускали. Холодный, отстранённый взгляд отца Леси, её слёзы, её сгорбленные плечи — всё это крутилось в голове, вызывая непривычное чувство… беспомощности. Я был Альфой. Я решал проблемы силой, стратегией, давлением. Но здесь это не работало. Здесь я столкнулся со стеной, которую нельзя было сломать. Её можно было только попытаться обойти. Или медленно, камень за камнем, разобрать.

Фраза «он успокоится» не успокоила меня. Она означала паузу, а не конец войны. И я ненавидел паузы. Они давали противнику время на перегруппировку.

Леся ушла к Оле. Она думала, что я остаюсь работать. Отчасти так и было. Моей работой сейчас было завоевать доверие её отца.

Я взял телефон. Набрал номер, который накануне сохранил из её записной книжки. Трубку подняли после третьего гудка.

— Виктор, — произнёс я, не представляясь. Он и так знал, кто звонит.

На том конце короткая пауза.

— Теневой, — его голос был ровным, без эмоций. — Что вам нужно?

— Разговор. Без посредников. Без Леси.

— Я всё сказал вчера.

— А я — нет, — парировал я. — Встреча. Сегодня. Нейтральная территория. У кромки леса, на старом охотничьем тракте. Вы знаете это место.

Он снова помолчал, обдумывая. Я слышал его ровное дыхание.

— Зачем?

— Чтобы вы посмотрели на меня не как на угрозу для своей дочери, а как на мужчину, который её любит. Вы обязаны ей этим. И себе.

Я позволил в свой голос прокрасться лёгкому вызову. Альфа к Альфе. Он это почувствовал.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Час дня. Я буду один.

— Я тоже. — Я положил трубку.

Час дня. Старый тракт был пустынен. Воздух пах хвоей и влажной землёй. Я стоял, прислонившись к своему внедорожнику, когда из-за поворота показалась старая, но ухоженная «Тойота» Виктора. Он вышел из машины. Один. Его поза была собранной, готовой к бою. Он был в простой рабочей одежде, но держался с достоинством волка, не нуждающегося в демонстрации силы.

Мы несколько секунд молча измеряли друг друга взглядами.

— Ну, Теневой? — он нарушил тишину первым. — Говорите. Убедите меня.

Я оттолкнулся от машины и сделал несколько шагов в его сторону, но не слишком близко, уважая его пространство.

— Я не буду убеждать, Виктор. Я не торгуюсь. Я просто скажу факты. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Я люблю вашу дочь. Не её кровь, не её происхождение. Её. Её упрямство, её талант, её смех, её страх и её храбрость. Я видел её слабой и видел сильной. И я хочу видеть её такой всегда.

Он не ответил, лишь скрестил руки на груди.

— Я знаю, что вы видите во мне, — продолжил я. — Угрозу. Власть. Грязь моего мира. И вы правы. Мой мир грязен. Но я не принесу эту грязь в ваш дом. Я построу для неё свой. Тот, в котором она будет в безопасности. Все угрозы будут остановлены мной, прежде чем они достигнут её.

— Слова, — холодно бросил он.

— Не только. — Я достал из кармана ключ и протянул ему. — Это от моего пентхауса. И от загородного дома. У Леси есть свои копии. Вы можете прийти в любое время. Без предупреждения. Убедиться, что с ней всё в порядке. Что она не в заточении. Что она счастлива.

Он смотрел на ключ в моей руке с нескрываемым изумлением. Этот жест был вне его понимания мира. Альфа, добровольно отдающий ключи от своих логовищ?

— Это… неожиданно, — наконец произнёс он, не беря ключ.

— Это доверие, — поправил я. — Которое я прошу у вас взамен. Я не прошу принять меня в семью. Я прошу дать мне шанс доказать, что я её достоин.

Он медленно выдохнул, и его плечи слегка опустились. Камень за камнем.

— Вы не похожи на того, о ком говорят, Теневой, — тихо сказал он.

— Потому что с ней я — не тот, о ком говорят, — ответил я. — С ней я просто Артур.

Он наконец взял ключ. Его пальцы сжали металл.

— Ладно, — он кивнул, коротко и резко. — Вы получили свой шанс. Не заставляйте меня жалеть об этом.

Он развернулся и пошёл к своей машине, не оглядываясь. Я не стал его останавливать. Первый, самый важный шаг был сделан. Я не сломал стену. Но я пробил в ней брешь. А с брешью уже можно было работать.

— Виктор, — окликнул я его, прежде чем он сел в машину.

Он обернулся, его лицо снова стало настороженным.

— Леся — последняя из Белых этого поколения? — спросил я. Вопрос вырвался сам собой, рождённый нашими вчерашними разговорами и её грустью.

Лицо Виктора исказилось. В его глазах вспыхнула мгновенная, яростная вспышка чего-то — не просто гнева, а… страха? Защиты?

— Тебе не зачем это знать, — отрезал он, и его голос снова стал ледяным и резким, как в кафе.

Но я уже успел заметить. Ту долю секунды, прежде чем его защита сработала. Я не отступил, стоял неподвижно, ожидая. Иногда молчание — лучший допрос. Он выдержал паузу, его челюсти работали. Он смотрел куда-то мимо меня, вглубь леса, будто ища ответа среди деревьев. Потом его взгляд вернулся ко мне, полный тяжёлого нежелания что-либо говорить.

— …Но нет, — сквозь зубы прорычал он. — Не последняя.

Интересно,

пронеслось у меня в голове, пока я следил за исчезающим вдали автомобилем.

Значит, семьяя Леси прячется.

Не просто ушли в тень. Не просто ассимилировались среди людей. А именно

прячутся

. С таким ожесточением, что даже собственная дочь, та, что должна была продолжить род, не знает о существовании других.

Почему?

Страх перед другими кланами? Но Белые Волки всегда были нейтралами, призраками, они ни с кем не воевали. Их боялись, но не нападали на них. Если бы они просто хотели исчезнуть, они бы не заводили детей. Леся — доказательство этого. Они хотели продолжить род. Но… избирательно. Тайно.

Ключ в моей руке внезапно показался не таким уж и большим козырем. Я предлагал Виктору прозрачность, доступ в свою жизнь. А он, в ответ, лишь приоткрыл крошечную щель в железном занавесе своих секретов, да и то нехотя. Это была не просто семейная драма. Это было что-то большее. Что-то, что заставляло старого волка защищаться с такой яростью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сел в машину, но не завёл мотор. Мне нужно было думать. Сообщить ли об этом Лесе? Нет. Пока нет. Сначала — информация. Мне нужны были факты. Моя сеть была обширна, но Белые Волки всегда были призраками. Никто не знал об их численности, их убежищах. Их легенды были старше, чем у моей стаи.

Я набрал номер Димы.

— Дим, мне нужна информация. По Белым Волкам. Всё, что есть. Особенно любые слухи о других выживших, кроме семьи Виктора.

— Понял, босс, — без лишних вопросов ответил Дим. — Это будет непросто. Они как вода.

— И всё же. И, Дим… тихо. Очень тихо.

Я положил трубку. Охота начиналась. Но на этот раз моей добычей была не вражеская стая, а правда. Правда, которая могла либо окончательно разрушить мои отношения с семьёй Леси, либо… стать ключом к их сердцу. И я должен был найти её первым. Леся не была обманута. В её понимании не было никакой «тайны». Она выросла в изоляции, зная только своих родителей и лишь обрывочно помня свое детство. Для неё их маленькая семья

и была

всем, что осталось от Белых Волков.

Она была последней Белой Волчицей

в её мире

. В том маленьком, хрупком мире, что для неё построили родители. Они не лгали ей. Они просто… не говорили всей правды. Оградили её от неё, как ограждали от всего остального «опасного» мира. И эта мысль заставила меня взглянуть на всё под другим углом. Виктор защищал не просто тайну. Он защищал

её

реальность. Её спокойствие. Её чувство «я». Если бы она узнала, что где-то есть другие, это перевернуло бы всю её жизнь. Она начала бы задавать вопросы.

Почему мы одни? Почему мы не с ними? Почему вы скрывали?

Её хрупкий внутренний мир, уже пошатнувшийся из-за меня, мог бы рассыпаться окончательно.

Я сжал руль. Ситуация была тоньше и опаснее, чем я предполагал. Раскрыть эту тайну значило не «спасти» её, а нанести ей новую, возможно, более глубокую рану — рану недоверия к самым близким людям, но и оставлять всё как есть я тоже не мог. Незнание не защищало её. Оно делало её уязвимой. Если другие Белые Волки существовали, они могли быть кем угодно — союзниками, врагами, нейтралами. Игнорировать их существование было бы верхом легкомыслия.

Мне приходилось идти по лезвию бритвы. Узнать правду, но не раскрывать её Лесе, пока я не буду понимать все последствия. Защитить её от потенциальной угрозы, не разрушив при этом её веру в родителей. Я завёл двигатель. План оставался прежним — найти информацию. Но теперь моей целью было не доказать что-то Виктору, а понять. Понять мотивы Белых Волков. Понять, что они прячут. И только тогда, держа все карты в руках, решать, что делать дальше.

Телефон завибрировал в моей руке, прерывая ход мыслей. На экране горело имя: «Виктор». Странно. Он уехал всего несколько минут назад.

Я поднёс трубку к уху, но не успел ничего сказать.

— Не смей говорить Лесе, что есть другие Белые Волки, — его голос был низким, сдавленным, будто проходил сквозь стиснутые зубы. В нём не было прежней холодной отстранённости. Была голая, животная ярость. — Не копай в эту сторону.

Я замер. Он почуял направление моих мыслей, как старый волк чует смену ветра.

— Виктор, я…

— Молчи! — он рыкнул в трубку, и звук был таким диким, что я непроизвольно стиснул телефон. — Узнаю, что ты сунул туда свой нос… — он сделал паузу, и в тишине я почти физически ощутил его оскал, — …не посмотрю, что ты жених моей дочери. Выгрызу тебе сердце и скормлю его воронам. Понял, Теневой?

Это не была фигура речи. Это было обещание, выжженное в эфире всей яростью загнанного в угол зверя, защищающего своё последнее тайное логово.

Внутри всё похолодело, но не от страха. От осознания. Осознания того, насколько глубоко кроличья нора, в которую я чуть не сунулся.

— Понял, — ответил я, и мой голос прозвучал ровно, без вызова.

Я не собирался сдаваться. Но сейчас нужно было отступить.

Он тяжело дышал в трубку.

— Чтобы она была счастлива, Теневой. Чтобы она была в безопасности. Это всё, что тебе нужно знать. Всё.

Он положил трубку.

Я сидел в машине, глядя в лобовое стекло, но не видя ничего. Угроза была реальной. Но что важнее — она подтверждала мою догадку. Там что-то было. Что-то такое, из-за чего старый волк был готов разорвать Альфу могущественной стаи, зная, что это верная смерть. Чтобы защитить Лесю, мне нужно было быть готовым ко всему. Даже к тому, чтобы выгрызть сердце её отцу, если его тайна окажется для неё смертельной угрозой.

Я набрал Диму. Он поднял трубку почти мгновенно, как всегда.

— Дим, — мой голос был тихим, но в нём не осталось и тени сомнений или раздумий. Это был голос Альфы, отдающего приказ. — Задачу корректирую. Достань мне всю инфу по Белым. Всё, что есть в архивах, все слухи, все намёки. Но есть условие.

Я сделал микропаузу, чтобы он прочувствовал вес следующей фразы.

— Работай так, чтобы не привлечь ни малейшего внимания. Ни их, ни чьё-либо ещё. Тени не должно быть. — Я знал, что прошу почти невозможного. Белые Волки были призраками. Любой запрос, любое движение в их сторону могло быть замечено. — Дай взятку. Столько, чтобы молчали. Выжги всё, если нужно, но мы не должны всплыть. Понял?

На той стороне провода наступила тишина. Дим оценивал масштаб и риск.

— Понял, босс, — наконец ответил он. Его голос был собранным. — Будет сделано. Без следов.

— Используй канал «Призрак». Только его.

«Призрак» — это была наша самая закрытая сеть информаторов, которую мы использовали для операций, где провал означал бы катастрофу. Деньги текли рекой, но анонимность была абсолютной.

— Уже работаю, — сказал Дим, и я услышал щелчок его ноутбука.

Я положил трубку. Приказ был отдан. Теперь начиналось самое сложное — ожидание. И надежда, что тайна Белых Волков не окажется той миной, на которой взорвётся всё, что я начинал строить с Лесей.

Я ехал к сестре, чтобы забрать Лесю. Рука сама сжимала руль, вспоминая ледяную ярость в голосе Виктора.

«Выгрызу сердце»

. Угроза была не пустой. И ещё одна мысль, более тяжёлая:

«Есть другие Белые Волки»

. Леся не знала. Для неё мир был прост: она, её родители, которые уехали с севера и медленное угасание её рода.

Я припарковался у дома Оли и на секунду закрыл глаза, выстраивая стену. Стена между Артуром-Альфой, ведущим тихую войну в тенях, и Артуром — парнем, который пришёл забрать свою девушку.

Когда я вошел, они сидели на кухне. Леся обернулась, и её лицо озарила улыбка, немного уставшая, но искренняя.

— Ну как, перемирие? — с набитым ртом спросила Оля, оценивающе глядя на меня.

— Перемирие, — подтвердил я, подходя к Лесе и кладя руку ей на плечо. Её кожа была тёплой через тонкую ткань футболки. Я почувствовал, как она непроизвольно прижалась к моей ладони. — Дали нам шанс.

— Ура! — Оля иронично подняла ложку вверх. — Значит, могу отменить план «Б» по её эвакуации в горы?

Леся фыркнула.

— Никаких планов не нужно, — я посмотрел на неё. — Всё будет хорошо.

Она улыбнулась мне, полная доверия, которого я, возможно, был недостоин в этот момент. Я врал ей. Пусть и молча. Пусть и ради её же спокойствия. Но врал.

— Поехали домой? — спросил я её.

— Да, — она кивнула и встала, чтобы попрощаться с Олей.

Я смотрел на неё и давал себе слово. Я разберусь с этой тайной. Я узнаю, кто эти другие Белые Волки и почему Виктор готов убить, чтобы скрыть ее от них. И если они — угроза для неё, я уничтожу их, не моргнув глазом. Но не сегодня. Сегодня её мир должен был оставаться целым. Даже если для этого мне приходилось стоять на его страже, скрывая бури, бушевавшие у его границ.

— Лесь, как тебе сестра? — спросил я, когда мы вышли на улицу и сели в машину. — Не слишком донимала расспросами?

Она пристегнулась и повернулась ко мне, на её лице играла лёгкая, счастливая улыбка.

— Нет, что ты! — она покачала головой. — Она… она замечательная. Сначала, конечно, был допрос с пристрастием. «Не бьёт? Не кричит? Не запирает в чулане?» — она с пародией на суровость скопировала интонацию Оли. — Но когда я сказала, что всё в порядке, что ты… что ты заботишься, она успокоилась. Мы просто болтали. Она показывала мне свои старые фотографии, рассказывала про тебя в детстве.

Меня на секунду передёрнуло. Оля и её фотоархив были моей вечной головной болью.

— Надеюсь, ничего слишком компрометирующего, — пробормотал я, завёзжая двигатель.

— О, нет! — глаза Леси блеснули озорно. — Было очень мило. Ты такой серьёзный на всех фото. Маленький, но уже с таким… властным взглядом.

Я фыркнул, отъезжая от подъезда.

— Потом мы пили чай, и она дала мне свой номер, — продолжила Леся, и её голос стал теплее. — Сказала, чтобы я звонила в любое время. Если ты вдруг станешь непереносимым. Или просто так. Она сказала… — Леся замолчала, глядя в окно. — Она сказала, что рада, что у тебя наконец-то появилась я. Что ты стал… спокойнее.

Эти слова, такие простые, тронули что-то глубоко внутри. Оля, всегда такая резкая и прямолинейная, увидела то, что, возможно, было скрыто даже от меня. Леся действительно принесла в мою жизнь не только страсть и хаос, но и странное, непривычное умиротворение.

— Она права, — тихо сказал я, глядя на дорогу.

Леся повернулась ко мне, удивлённая.

— Я стал спокойнее, — подтвердил я, всё ещё не глядя на неё. — С тобой.

Она взглянула на меня хитро, уголки её губ поползли вверх в плутовской улыбке.

— Уж прям спокойнее, — протянула она с притворным скепсисом. — А если я проведу пальчиком по руке… вот так?

Её палец, лёгкий и тёплый, скользнул по моему запястью, от кисти к предплечью. Простой, почти невинный жест. Всё моё существо, только что настроенное на философский лад, мгновенно переключилось. Волк под кожей насторожился, почуял игру.

Я не сводил глаз с дороги, но всё моё внимание было приковано к этому крошечному участку кожи, где её палец оставлял невидимый, пылающий след.

— Это нечестно, — прорычал я, чувствуя, как голос становится ниже.

— А кто говорил, что я играю честно? — она прошептала, и её палец совершил обратный путь, теперь уже медленнее, с лёгким нажимом.

Мурашки побежали по всей руке. Я сжал руль так, что кожаный чехл затрещал. Спокойствие? Оно испарилось, как капля воды на раскалённой плите. Его место мгновенно занял знакомый, острый голод.

— Ты понимаешь, что я за рулём? — спросил я, бросая на неё быстрый взгляд. В её глазах плясали те самые демоны, что сводили меня с ума с первой встречи.

— А то я не знаю, — она не убирала палец, теперь рисуя им маленькие круги на внутренней стороне моего запястья, прямо над пульсирующей веной. — Просто проверяю твою… концентрацию.

Я глотнул воздух. Концентрация была на нуле. В голове была только она. Её палец. Её дыхание. Её хитрая улыбка.

— Если мы сейчас свернём в ближайший переулок, — сказал я, и мой голос звучал хрипло от сдерживаемого желания, — это будет исключительно твоя вина.

Она наконец убрала руку, удовлетворённо хихикнув.

— Ладно, ладно, сдаюсь. Вези меня домой. А там… посмотрим, насколько ты всё ещё «спокоен».

Я снова посмотрел на неё, и в этот раз в моём взгляде не было ничего, кроме обещания ответной мести. Спокойный вечер был официально отменён. И чёрт с ним. Некоторые вещи были куда приятнее.

— Нет уж, домой мы не поедем, — я свернул с главной дороги на грунтовку, ведущую в лес.

— Артур? — в её голосе прозвучало удивление, но не испуг. — Куда это мы?

Я не ответил, пока машина не скрылась в густой тени деревьев. Я заглушил двигатель. Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев и нашим дыханием.

Я повернулся к ней. В полумраке салона её глаза сияли, как два сапфира.

— Ты хотела проверить моё спокойствие? — мой голос был низким и густым. — Здесь. Без свидетелей. Без города за окном. Только ты, я и лес. Посмотрим, как долго ты продержишься.

Она замерла, глядя на меня. Её грудь вздымалась чуть быстрее. Она облизнула губы.

— Это… нечестное преимущество. Ты в своей стихии.

— Вся жизнь — нечестная игра, волчица, — я потянулся и провёл большим пальцем по её нижней губе. — Ты сама это знаешь. Ты начала. Я заканчиваю.

Я вышел из машины, обошёл капот и открыл её дверь. Протянул руку.

— Выходи.

Она колебалась всего секунду, затем положила свою ладонь в мою. Я помог ей выйти и прижал её спиной к холодному металлу машины. Лесной воздух, пьянящий и свежий, смешался с её запахом.

— Ну что, — я прошептал, наклонившись так, что наши губы почти соприкоснулись. — Всё ещё хочешь играть?

В её глазах читался вызов, но и желание. Огромное, пульсирующее.

— Да, — выдохнула она.

Этого было достаточно. Я накрыл её губы своими, и на этот раз это не было нежным обещанием. Это было завоевание. Её руки вцепились в мою куртку, притягивая ближе. Лес вокруг нас исчез. Остались только мы — Альфа и его волчица, слившиеся в поединке страсти под сенью древних деревьев. И это было именно тем, что нам было нужно после дня, полного напряжения и невысказанных тайн.

Я открыл заднюю дверь внедорожника, и мы, почти не разрывая поцелуя, ввалились внутрь. Пространство было тесным, наши движения — срочными, неуклюжими. Локоть задел стекло, коленка больно упёрлась в дверцу. Нам было плевать.

Воздух в салоне мгновенно стал густым и горячим, наполнился звуками нашего тяжёлого дыхания, скрипом кожи по коже, шелестом срываемой одежды. Это было далеко от королевского ложа с шёлковыми простынями. Это было примитивно, тесно, по-звериному.

И это было идеально.

В полумраке, под потолком автомобиля, не было места церемониям. Только голод. Только необходимость. Мои пальцы рывком стянули с неё джинсы, её руки рвали пуговицы на моей рубашке. Мы были двумя животными в клетке, отчаянно пытающимися слиться в одно целое, чтобы заглушить боль, страх и неуверенность прошедшего дня.

Когда я вошёл в неё, она вскрикнула — не от боли, а от этого внезапного, оглушительного чувства заполненности. Её ноги обвились вокруг моих бёдер, впиваясь пятками в спину, притягивая меня глубже. Каждый толчок отзывался эхом в тесном пространстве салона. Это был не секс утончённых любовников. Это было утверждение. Напоминание. Мой способ сказать ей, что, несмотря на все внешние бури, здесь, в этой металлической коробке, мы — всё, что имеет значение. Её ответные стоны, её ногти, впивающиеся мне в плечи, были её клятвой в том же.

Мы двигались в яростном, неистовом ритме, пока мир за тонированными стеклами не перестал существовать. Пока не осталось только наше всепоглощающее, дикое единство в тесноте заднего сиденья, под безмолвным взглядом леса.

— Будешь еще меня дразнить, Лееесяяя… — протянул я, и мои слова слились с тяжёлым, прерывистым дыханием. Голос сорвался на низкий, хриплый рык, потеряв всякую членораздельность.

Она лишь глубже впустила меня в себя, её тело выгнулось в немом ответе. Пальцы впились в волосы на моём затылке, прижимая моё лицо к своей шее, к той самой, только что оставленной метке.

— А ты… будешь… сворачивать в лес… при каждом удобном случае? — её слова были обрывистыми, едва слышными между поцелуями и вздохами.

— Только… если ты… продолжишь… так трогать меня… за рулем… — я прорычал прямо в её кожу, чувствуя, как её смех превращается в новый, глубокий стон.

Больше не было слов. Были только звуки. Наши тела, вспотевшие и слипшиеся в тесноте салона, говорили на языке куда более древнем. Каждое движение, каждый вздох, каждый судорожный вздох были и вопросом, и ответом, и клятвой.

И когда волна накрыла нас, это было не просто наслаждение. Это было падение в бездну, где не было ни тревог завтрашнего дня, ни теней прошлого. Только мы. Разбитые, запыхавшиеся, целые. В пьянящей тишине леса, в нашем тесном, тёплом убежище на колёсах.

Я кончил внутрь. Глубоко, с тихим, сдавленным рыком, который вырвался из самой груди. Она приняла это. Всё. Её тело сжалось вокруг меня в последнем, продолжительном спазме, её тихий, срывающийся крик затерялся в складках моей куртки. Не было страха, не было вопроса. Было полное, безоговорочное принятие. Я рухнул на неё, чувствуя, как её сердце колотится в унисон с моим. Наши лёгкие ловили воздух в унисон. Запах нас двоих — секса, пота, леса — был густым и сладким.

Она провела рукой по моей спине, её пальцы дрожали.

— Домой? — прошептала она, и в её голосе была усталость, но и покой.

— Нет, Лесь. Здесь ни души. Может, побегаем? Заодно приручим твою волчицу?

Она повернулась ко мне, и в её глазах мелькнула тень старой неуверенности.

— А если я убегу? — её вопрос прозвучал скорее проверкой, чем страхом.

Я улыбнулся, чувствуя, как мой собственный зверь откликается на вызов.

— Я не дам тебе убежать далеко. — Я провёл пальцем по свежей метке на её шее. — Ты с клеймом. Волчица знает, что это. Далеко она не уйдёт.

Она потупила взгляд, её пальцы сами потянулись к шраму.

— Она… она дикая. Я не всегда могу её контролировать.

— Леся, — я заставил её посмотреть на меня. — Почему ты отделяешь себя от неё? Ты

и есть

она. Это не демон в твоей голове. Это твоя суть. Твоя сила. Ты не «приручаешь» её. Ты учишься

быть

ей. Принимаешь её.

Я вышел из машины и распахнул её дверь. Ночной воздух ударил в лицо, свежий и живой.

— Беги. Не от меня.

Со

мной. Позови её. Или просто перестань её сдерживать.

Она стянула с себя остатки одежды, медленно вышла, её тело было напряжено. Она смотрела на тёмный лес, и в её глазах шла борьба. Страх перед дикостью против зова крови.

И тогда она закрыла глаза. Сделала глубокий, дрожащий вдох. И на выдохе раздался тихий, костяной хруст.

На месте, где только что стояла девушка, теперь стояла великолепная белая волчица. Её шерсть светилась в лунном свете, а сапфировые глаза смотрели на меня с робким любопытством и пробуждающейся силой.

— Вот и ты, — прошептал я. — Приветствую свою вторую половину.

Я отступил на шаг назад, давая ей пространство, и медленно начал снимать с себя одежду. Она наблюдала, не двигаясь. Когда я обратился, чёрный волк был готов. Мы стояли друг напротив друга — тень и свет, два проявления одной и той же дикой природы.

— Ну что, — рыкнул я, и мой голос был теперь голосом зверя. — Покажешь, на что способна?

Белая волчица ответила тихим, гордым взвизгом, развернулась и рванула в чащу. Я бросился за ней. Это была не погоня. Это был танец. Танец, в котором мы наконец-то были целыми.

Она неслась сквозь подлесок, её белая шкура мелькала между стволами, как призрачный огонёк. Я бежал следом, не пытаясь догнать, просто любуясь. Она была прекрасна в этой первозданной свободе — грациозная, сильная, наконец-то слившаяся со своей сутью.

Именно это ощущение гармонии и было грубо разорвано.

Ветер донёс до меня чужие запахи — пот, грязь, немытые шкуры и агрессия. Я резко замер, издав низкое предупреждающее ворчание. Впереди, на небольшой поляне, застыли три волка. Два серых, костлявых и замызганных, и один более крупный, пёстрый, со шрамом через морду. Бродяги. Оборотни без стаи, чаще всего — бандиты или наёмники.

Белая волчица тоже остановилась, почуяв угрозу. Она вышла из тени деревьев, и в свете луны её безупречная шерсть вспыхнула ослепительным светом. На поляне воцарилась тишина. Три пары глаз, полных алчности и удивления, уставились на неё. Белая волчица. Живая легенда. Добыча, о которой можно только мечтать. Шерсть на моей спине встала дыбом. Тихий рык, обещающий смерть, вырвался из моей груди. Я шагнул вперёд, выходя из тени и становясь между ними и Лесей.

Пёстрый волк, их вожак, фыркнул, узнав меня. Его взгляд скользнул с моей чёрной шкуры на белую позади и обратно. Он понял. Понял, чья это пара. И в его глазах загорелась не только жадность, но и расчёт. Пленение Белой Волчицы и победа над Альфой Чёрных? Это была слава.

Он издал короткий, хриплый лай — приказ. Два серых волка начали расходиться, пытаясь окружить нас. Я оскалился, обнажая клыки. Леся застыла позади, её поза выражала готовность к бою, но в её глазах читался страх. Она не была бойцом. Не в этом мире. Но я был. И этой ночью они узнают, почему Чёрные Волки правят этими землями. И почему их Альфа никогда, никому не отдаст свою пару.

Я завыл. Долгий, зовущий звук, пронёсся по ночному лесу. Это был не рык угрозы, а чёткий, несущийся на километры сигнал — призыв своей стаи. Координаты. Приказ.

Пока эхо ещё не раскатилось по холмам, вожак бандитов, пёстрый волк, ответил коротким, хриплым рыком. В его звуке не было былой уверенности, теперь он был полон торопливой злобы. Он понял. У него было считанные минуты, чтобы успеть, пока не подоспела мощь Чёрных Волков.

«Не успеют прийти!»

— говорил его рык.

Он бросился на меня, отчаянный, видящий единственный шанс в скорости. Его два прихвостня, подхваченные его яростью, ринулись следом.

Я отбил атаку главаря, отшвырнул его в сторону и вцепился в горло ближайшему серому волку, нейтрализуя его одним точным укусом. Второй серый замер в нерешительности, глядя на своего умирающего товарища и на пёстрого вожака, который с трудом поднимался. И в этот миг с разных сторон леса донеслись ответный вой. Близко. Очень. Не один, а несколько.

Глаза бандитов округлились от ужаса. Их расчёт провалился.

Пёстрый волк, хрипло взвыв от бессилия, подал сигнал к отступлению. Он и уцелевший серый метнулись прочь, растворяясь в темноте, бросая своего умирающего собрата.

Я не стал преследовать. Я стоял, охраняя Лесю, и ждал. Через несколько секунд из чащи вышли Женька и Степа, их могучие волчьи формы дышали готовностью к бою. Они обнюхали воздух, увидели поверженного волка и мое подраненное плечо, и их позы выразили понимание. Я кивнул им, давая знать, что угроза миновала. Они встали по флангам, охраняя периметр.

Только тогда я повернулся к Лесе. Она смотрела на эту организованную мощь, на братьев по оружию, пришедших на мой зов, и в её глазах читалось новое, глубокое понимание. Это был не просто союз двух существ. Это была стая. И она была её частью.

" Артур, твоя рука "… — её мысли донеслись до меня . — " Снова…"

Я уже обратился и стоял, прислонившись к дереву. Из свежей рваной раны на плече, чуть ниже старого шрама, сочилась тёмная кровь. Адреналин отступал, и боль накрывала с новой силой. Чёрт. Тот ублюдок вцепился точно в то же место.

— Пустяки, — буркнул я, стараясь не морщиться. — Заживёт.

—" Это из-за меня ", — снова услышал ее. —" Они напали из-за меня."

— Они напали, потому что они идиоты, — поправил я её, сдерживаясь, чтобы не зашипеть от боли. — А я защищал то, что моё. Это моя работа. И моя честь.

Женька и Степа, подошли ближе, обратившись и попутно натягивая одежду.

— Босс, нужно к Борису? — спросил Женька, глядя на рану.

— Позже, — отмахнулся я. — Сначала домой.

Я посмотрел на Лесю. Она всё ещё смотрела на мою кровь.

— Лесь, — сказал я тише. — Это часть нашей жизни. Риск. Но я предпочту тысячу таких ран, чем одну секунду, когда ты в опасности.

— " Я знаю" , — пронеслось у меня в мыслях . — " Просто… я не хочу, чтобы ты страдал."

— Это не страдание, — я погладил ее по мягкой белой шерсти — Это напоминание. О том, что я жив. Что я могу защитить тебя. И что ты того стоишь.

Мы дошли до машины. Леся, всё ещё в облике белой волчицы, ловко запрыгнула на заднее сиденье. Я услышал знакомый тихий хруст — она обращалась, чтобы переодеться и проделал то же самое, с трудом натягивая брюки одной рукой. Адреналин отступал, и рана на плече начинала ныть по-настоящему.

Когда я, уже в одежде, вышел из-за двери, Леся стояла снаружи. Она тоже была одета, её волосы были всклокочены, а лицо — бледным. Её взгляд упал на моё плечо, на тёмное, растущее пятно на светлой футболке.

— Артур, твоё плечо… — её голос сорвался на полуслове, в нём снова зазвучал тот самый, леденящий страх, что был после истории с Григорием. — Снова…

— Леся, посмотри на меня, — я взял её за подбородок здоровой рукой. — Это царапина. По сравнению с тем, что я сделал с ними, это ничто. Я жив. Ты жива. Всё остальное — мелочи.

— Но это же больно! — вырвалось у неё, и слёзы наконец потекли по её щекам.

— Да, — согласился я, не пытаясь больше ничего преуменьшать. — Больно. Но это та боль, которую я выбираю. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я знаю, что она того стоит.

Я притянул её к себе, игнорируя протестующую боль в плече, и прижал к груди. Она спрятала лицо у меня на шее, и её плечи вздрагивали.

— Всё в порядке, волчица, — прошептал я ей в волосы. — Всё в порядке.

Она не ответила, просто крепче вцепилась в мою куртку. И в этом жесте была вся её боль, её страх и её доверие. Доверие, которое я должен был оправдать. Несмотря на раны, несмотря на угрозы, несмотря на тайны, что витали вокруг нас.

— Альфа, — раздался спокойный голос Женьки. Он и Степа подошли к машине, их позы были расслабленными, но глаза бдительно сканировали лес. — Я вызвал Бориса. Сказал, что ты снова «поиграл». Он выехал.

Я кивнул, чувствуя, как усталость накатывает волной. Хорошо. Борис уже знал дорогу и, что важнее, контекст. Не нужно будет ничего объяснять.

Леся отстранилась, быстро вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

— Борис? Сейчас? Но ведь уже ночь…

— Для Бориса не бывает «уже ночь», когда речь идёт о его брате-идиоте, — послышался знакомый ворчливый басок из темноты.

Из-за деревьев вышел Борис с той же своей неизменной сумкой. Он был в растянутой домашней толстовке и спортивных штанах, словно поднялся с дивана. Его взгляд сразу же нашёл моё окровавленное плечо.

— Ну что, герой? — он фыркнул, подходя. — Опять ввязался в драку и испортил мою предыдущую работу? Показывай.

Он отодвинул мою руку и принялся изучать рану при свете фонарика, который достал из кармана. Леся стояла рядом, затаив дыхание.

— Глубоко, — пробормотал Борис. — И грязно. Придётся чистить. И зашивать. Снова. — Он поднял взгляд на Лесю. — А ты, я смотрю, цела. Хорошо. Значит, этот болван свою работу знает.

Его слова, такие грубые и прямолинейные, почему-то подействовали на Лесю успокаивающе. В них не было осуждения, лишь констатация факта и странная, братская забота.

— Садись в машину, — приказал Борис мне. — Будем тебя латать. Лесь, — кивнул он Лесе, — подержи фонарь.

Мы устроились в салоне. Я на заднем сиденье, Борис рядом со мной, а Леся на переднем, протянув руку с фонарём назад. И снова, под холодным светом фонаря в тесном пространстве автомобиля, Борис начал свою работу — сшивать мою плоть.

— И как вы двое притягиваете дебилов? — проворчал Борис, вводя иглу с анестетиком в край раны. — Серьёзно. Один похититель-маньяк, теперь вот стая обдолбанных бродяг. Вы что, ходите с табличкой «пожалуйста, нападите на нас»?

Я стиснул зубы, чувствуя знакомый холодок лекарства, растекающийся по вене.

— Просто везёт, — пробормотал я.

— Ага, — фыркнул Борис, принимаясь за промывание. — Тебе всегда везло на неприятности. Но теперь ты, я смотрю, и её заразил.

Леся, сидевшая впереди, тихо хихикнула, но тут же прикусила губу, увидев, как Борис вытаскивает из раны мелкий камешек.

— Артур, — Борис перешёл на серьёзный тон, его движения оставались точными и быстрыми. — Надо бы тебе выступить перед кланом. Распоясались совсем. Забыли, где чьи границы, и что они должны свою территорию охранять. Если бы сегодня здесь пробегал молодняк из нашей стаи, они бы этих бродяг на завтрак съели. А так… — он многозначительно посмотрел на моё плечо.

Он был прав. Последнее время я слишком погрузился в свои дела — в Лесю, в бизнес, в выяснение отношений с её семьёй. А клан начал расслабляться. Дисциплина ослабла, если такие, как эти трое, могли безнаказанно рыскать так близко к городу.

— Соберу совет, — коротко кивнул я, чувствуя, как закипает знакомая, холодная ярость. Не на бандитов. На свою же стаю. — Напомню им, кто здесь Альфа. И какая цена у беспечности.

— Вот и хорошо, — Борис наложил последний шов и отрезал нить. — А то я устал тебя латать после драк с всяким сбродом. Уважай труд брата-хирурга. Держи.

Он протянул Лесе пузырёк с антибиотиками.

— Ты. Четыре раза в день, с едой. И следи, чтобы эту ветряную мельницу, — он кивнул на меня, — не протянуло на новые подвиги раньше, чем швы сниму.

Леся серьёзно взяла пузырёк и кивнула.

— Я прослежу.

Борис упаковал свои инструменты.

— Ладно, задание выполнил. Теперь можете продолжать притягивать приключения. Только в следующий раз зовите меня заранее, я возьму с собой попкорн.

Он хлопнул дверью и ушёл в ночь, оставив нас в салоне пахнущем антисептиком и тишиной.

Я посмотрел на Лесю. Она сжимала в руке пузырёк, её лицо было сосредоточенным.

— Выступление перед кланом… это что-то вроде собрания?

— Что-то вроде, — подтвердил я, заводя двигатель. — Только с более… весомыми аргументами. Пора напомнить всем, кто мы такие. И почему нашу пару трогать не стоит.

Борис сел на свой байк и с ревом умчался в ночь

Я сидел за рулём, глядя в темноту. Слова брата засели в мозгу, как заноза.

«Распоясались. Забыли границы»

. Он был прав. Последние недели я был слишком поглощён Лесей, её миром, её болью. А свой собственный мир начал трещать по швам. Бродяги, осмелившиеся напасть на Альфу на его земле — это был не случайность. Это был симптом. Симптом слабости.

Мой отец… он никогда бы не допустил такого. При нём границы были прочерчены кровью, и каждый волк в стае, от старшего воина до щенка, знал свою роль и свою территорию. Он был Железным Альфой. Легендой, чьё имя вселяло страх даже после смерти.

А я? Я пытался быть другим. Современным. Включить бизнес, технологии, дипломатию. И где это меня привело? К тому, что какие-то отбросы посмели тронуть мою пару.

Леся положила руку мне на колено, прерывая мой мрачный поток мыслей.

— Всё в порядке?

Я повернулся к ней. В полумраке её лицо было бледным, но спокойным.

— Нет, — ответил я честно. — Но будет. Пора вспомнить, кто я.

— Ты Артур, — тихо сказала она.

— Нет, — я покачал головой, заводя двигатель. — Сейчас мне нужно быть не Артуром. Сейчас мне нужно быть Теневым. Альфой, каким меня воспитал отец. Жестоким, если потребуется. Неумолимым. Чтобы никто и никогда больше не посмел поднять на тебя глаз.

Она не испугалась. Она просто смотрела на меня, и в её взгляде я видел понимание.

— Тогда будь им, — прошептала она. — Но не теряй себя.

Я тронулся с места, направляясь домой. К дому, который теперь нужно было превратить в крепость. К стае, которой нужно было напомнить о её клыках и когтях. Наследие отца, от которого я так старался уйти, настигло меня. И теперь мне предстояло принять его, чтобы защитить то, что было важнее любой моей философии — её.

Зайдя в пентхаус, я сбросил куртку на стул, игнорируя протестующую боль в плече. Воздух ещё пах лосьоном Бориса, но в голове уже строились другие планы. Я набрал Диму.

— Говори, — его голос был собранным, он ждал этого звонка.

— Нашёл что по делу? — спросил я без предисловий.

— Пока только шепот, босс. Ничего конкретного. Белые — призраки. Но я в процессе.

— Хорошо. Слушай дальше. В доме у озера. Завтра, в полночь. Собираем Совет Первых.

На том конце провода наступила короткая, но красноречивая пауза. Совет Первых — двенадцать лидеров основных подразделений внутри клана Чёрных Волков. Силовики, финансисты, информационщики, «тени». Мы собирались редко, только по самым важным вопросам. Сам факт созыва Совета был сигналом — грядёт буря.

— Понял, — голос Дима стал ещё более собранным, если это было возможно. — Оповещу всех.

Я положил трубку и подошёл к панорамному окну, глядя на огни города. Леся молча наблюдала за мной, завернувшись в плед на диване.

Завтра. Завтра я снова сяду на своё место. Не как Артур Львович, глава медиа-холдинга «АиЛ». А как Теневой. Альфа стаи Чёрных Волков. Тот, чьё слово — закон, а взгляд — приговор. Тот, кем меня воспитал отец. Тот, кем я должен был быть, чтобы выжить и чтобы выжила моя стая.

И моя пара.

Я повернулся к Лесе.

— Завтра вечером меня не будет. Будут важные дела клана.

Она кивнула, понимающе. Она видела перемену во мне, ощущала исходящую от меня холодную стальную волю.

— Всё в порядке? — спросила она тихо.

— Нет, — снова ответил я честно. — Но я это исправлю. Любой ценой.

Я подошёл к ней, и моя тень накрыла её. Я наклонился и поцеловал её в лоб.

— Спи. Завтра начинается новая жизнь.

Для нас обоих. Для всей стаи.

Глава 39. Тайна и порядок

Загородный дом у озера был погружён в темноту, нарушаемую лишь светом из одного окна — большого кабинета на втором этаже. Внутри, за массивным дубовым столом, собрались двенадцать человек — Совет Первых. Воздух был густым от напряжения и дорогого табака.

Я сидел во главе стола, откинувшись на спинку кресла. Моя поза была расслабленной, но каждый мускул был готов к действию. Рука в повязке лежала на столе, немым свидетельством недавнего инцидента.

Первым нарушил тишину Глеб, один из старейших, отвечавший за силовые операции. Его лицо, испещрённое шрамами, было невозмутимым.

— Артур, — начал он, и его голос был низким и уважительным, но в нём прозвучала нота, заставившая всех насторожиться. — Ходит молва. Говорят, Альфа Чёрных… отвлёкся. Ослаб. Что его когти притупились, а взгляд больше ищет не врагов, а… утешения.

Он не смотрел на меня, говоря это, его взгляд блуждал по лицам остальных. Он бросал камень, проверяя воду.

Наступила тяжёлая пауза. Все ждали моей реакции.

Тогда подал голос Сергей, мой главный финансист, человек с умными, проницательными глазами.

— Артур, — сказал он, и в его тоне не было вызова, лишь констатация. — Так и есть. Ты знаешь, мы знаем, каков ты. И мы за тебя. Всегда были. Но… — он сделал небольшую паузу, выбирая слова, — …последние недели ты не здесь. Твой ум в другом месте. А когда Альфа отвлекается, стая становится уязвимой. Нас начинают проверять на прочность. Как эти бродяги в лесу.

Он посмотрел прямо на меня. Его слова были не обвинением, а диагнозом. Точным и безжалостным.

Я медленно перевёл взгляд с Сергея на Глеба, а затем обвёл им всех собравшихся.

— Закончили? — мой голос прозвучал тихо, но он резанул тишину, как лезвие.

Все замерли.

— Хорошо, — я отодвинул кресло и встал, опираясь здоровой рукой о стол. — Вы правы. Я отвлёкся. — Я позволил этим словам повисеть в воздухе. — Я нашёл свою пару. И да, это изменило меня. Но, — я повысил голос, и в нём зазвучал знакомый всем стальной отзвук, — это не сделало меня слабее. Это дало мне больше причин быть жёстче. Сильнее. Безжалостнее.

Я прошёлся вдоль стола, глядя в глаза каждому из лидеров.

— Эти «бродяги» — не случайность. Это тест. И мы его провалили. Потому что вы, — я ткнул пальцем в сторону Глеба, — расслабились. А вы, — мой взгляд упал на Сергея, — слишком увязли в цифрах, забыв, что наши проценты держатся на силе и страхе.

Я вернулся на своё место.

— Молва о моей слабости… — я усмехнулся, и звук был холодным и опасным, — …я сам её и распустил. Чтобы увидеть, кто первым поднимет голову. Чтобы узнать, кому из вас не хватает дисциплины. Спасибо, что не разочаровали.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Мои слова были ложью, но они были тем шоком, который был нужен.

— С сегодняшнего дня, — объявил я, и мой голос снова приобрёл вес абсолютной власти, — все правила ужесточаются. Границы патрулируются тройными нарядами. Любое нарушение, любое проявление слабости карается по всей строгости наших законов. По-старому. Как при моём отце.

Я посмотрел на Глеба.

— Ты хотел увидеть мои когти, Глеб? Поздравляю. Ты их увидишь. На горле следующего, кто посмеет усомниться в моей силе.

Следующей поднялась Алиса, «Тень». Её взгляд был холодным и ясным.

— Альфа, усиление патрулей — необходимая мера, но недостаточная. Это защита. Нам нужна демонстрация. Предлагаю операцию «Ледяной Взгляд». Точечное устранение лидеров самых агрессивных шаек на периферии. Без шума, без следов. Чтобы все поняли — Чёрные Волки не спят. Они видят всё.

Её предложение было жестоким, эффективным и абсолютно верным. Это был язык, который понимали все в нашем мире.

Я кивнул, одобряя не только план, но и её готовность действовать.

— Делай. Пусть их смерть будет громким молчанием, которое услышат все.

Затем поднялся Михаил, наш «дипломат». Его лицо было серьёзным, но не испуганным.

— Артур Львович, такие действия вызовут волну. Наши контакты в структурах зададут вопросы. Я могу направить этот интерес в нужное русло, распустив слух, что это была внутренняя разборка среди отбросов. Но для этого нужны… «улики», которые я смогу им подбросить.

Он не предлагал слабость. Он предлагал хитрость. Инструмент для сокрытия нашей силы, чтобы мы могли применять её снова и снова.

— Хорошо, — согласился я. — Согласуй с Алисой. Сделай это чисто.

Я обвёл взглядом стол, встречаясь с каждым.

— Вы все здесь, потому что вы — лучшие. Сильнейшие. Умнейшие. — Мой голос был ровным, но каждый чувствовал его вес. — Но я вижу, что стоило мне на мгновение отвернуться, чтобы решить личные вопросы, как дисциплина дала трещину. Как некоторые забыли, кто их Альфа. И что бывает с теми, кто забывает.

Я не извинялся. Я констатировал. И в моих словах не было угрозы. Было обещание. Обещание того, что порядок будет восстановлен. Любой ценой.

— С сегодняшнего дня любое послабление, любая ошибка, любое проявление слабости будет караться по законам наших предков. Не по человеческим. По волчьим. — Я встал, и моя тень легла на стол. — Я дал вам свободу, доверие. Вы решили, что это — слабость. Ошибка. Моя? Нет. Ваша. И вы её исправите. Кровью, если потребуется. Всё.

Они вышли молча. Не в страхе, а с холодной решимостью. Они снова увидели своего Альфу. Того, кто вёл их к власти, а не к комфорту.

Я остался один. В тишине кабинета не было места сомнениям. Была только железная воля и холодная ярость. И пламя, которое должно было очистить стаю и напомнить всем — Чёрные Волки снова видят всё. И их Вожак не прощает ошибок.

Когда кабинет опустел, ко мне подошёл Дмитрий. Он был одним из Первых, отвечал за самые деликатные силовые операции — те, о которых не знали даже свои. Человек, чья преданность была проверена кровью и временем. Его лицо, обычно невозмутимое, было серьёзным.

— Арч, — он опустил формальности, оставаясь наедине. — Операция «Ледяной Взгляд»… она нужна. Но ударять наугад — тратить ресурсы. У меня есть имя. Главарь той шайки, что посмела напасть на тебя. Зовут Клык. Он не просто бродяга. Раньше был мелким исполнителем у Серых, пока те не выгнали его за излишнюю жестокость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он положил передо мной на стол листок с несколькими строчками — адрес, привычки, слабости.

— Он и его два прихвостня — те самые. Остальные — мусор, который разбежится без лидера.

Я посмотрел на информацию, а затем на Диму.

— Ты уверен?

— На сто процентов. Мои люди отследили их до логова. Они даже не скрываются, чувствуют себя безнаказанными.

Холодная ярость, что тлела внутри, вспыхнула ярким, чистым пламенем. Идеальная цель. Не случайные жертвы, а прямое возмездие. Сильный, понятный сигнал.

— Хорошо, — я отодвинул от себя листок. — Меняем план. «Ледяной Взгляд» начинается с них. Лично. Я возглавлю операцию.

Дим кивнул, без тени удивления. Он понимал. Иногда Альфа должен был не только отдавать приказы, но и пачкать когти, чтобы напомнить и своей стае, и врагам, на что он способен.

— Соберу группу, — коротко сказал он.

— Нет, — я покачал головой. — Только мы двое. И Алиса на связи, чтобы стереть все следы. Это будет не военная операция. Это будет казнь.

В глазах Дима вспыхнуло жёсткое, одобряющее пламя. Он был волком, который понимал язык силы лучше любого.

— Понял. Когда?

— Сейчас, — я поднялся с кресла, чувствуя, как боль в плече отступает перед адреналином. — Они думают, что могут безнаказанно охотиться на моей земле? Покажем им, на чьей земле они умрут.

— Артур, твоя рука, — Дим кивнул на мою перевязанную руку, и в его голосе впервые за вечер прозвучала не служебная озабоченность, а братская. — Мне Оля с Лесей голову открутят, если ты в таком состоянии пойдёшь на вылазку. Да и Борис, наверное, скальпелем пригрозит.

Я фыркнул, проверяя хватку здоровой руки. Боль была терпимой. Фоном.

— Оля твоя пара, с ней разбирайся сам. А Леся… — я замолчал, представив её лицо, полное беспокойства. Но затем представил её же, испуганную и беспомощную в лесу. Холод снова сжал сердце. — Леся поймёт. Или позже поймёт. Иногда защита требует не только слов за закрытыми дверями, но и действий в грязи.

— Может, я один схожу? — предложил Дим. — Принесу тебе его голову в коробке. Как сувенир.

Я покачал головой. В его предложении не было трусости. Была та же забота, что и у Бориса, просто выраженная на нашем, волчьем языке.

— Нет. Он поднял руку на мою пару. Его смерть должна быть моей личной работой. Чтобы все, включая тебя, — я посмотрел ему прямо в глаза, — видели и запомнили. Тронешь то, что принадлежит Альфе, — умрёшь от его когтей. Лично.

Дим вздохнул, понимая, что спорить бесполезно.

— Ладно. Тогда хоть дай я обработаю рану перед выходом. А то порвёшь швы, и Борис будет правда злой.

Я кивнул, снимая куртку. Дима достал из своего неизменного рюкзака аптечку — компактную, но укомплектованную не хуже, чем у Бориса. Он молча и эффективно сменил повязку, обработал края раны свежим антисептиком.

— Готово, — он шлёпнул меня по здоровому плечу. — Теперь можешь идти искать приключения. Но если тебя там прибьют, я тебя сам добью, чтобы не мучился. И скажу Лесе, что ты умер героически, спасая котёнка.

Я коротко усмехнулся.

— Договорились.

Мы вышли из кабинета. Холодный ночной воздух обжёг лёгкие. Боль в плече была чётким, ясным напоминанием. Напоминанием о том, что я защищал. И о том, что сейчас я шёл делать, чтобы защитить это снова. Навсегда.

Перед тем как двинуться к машине, я остановился и повернулся к Диме.

— По Белым. Что нашёл?

Он молча кивнул и направился к своему внедорожнику. Я последовал за ним. Он достал из-под сиденья тонкую, но плотную картонную папку и протянул мне.

— Это всё, что есть. И это… немного, Арч. Очень немного.

Я открыл папку. Внутри лежало несколько размытых фотографий, сделанных с большого расстояния, и распечатанная карта с парой пометок. На одной из фотографий был запечатлен высокий мужчина с седыми волосами, выходящий из глухой таёжной избушки. Его поза, даже на снимке плохого качества, выдавала в нём воина. На другой — силуэт, похожий на женский, у костра где-то в горах.

— Кто они? — спросил я, водя пальцем по изображению седовласого волка.

— Не знаю, — честно признался Дим. — Ни имён, ни точного местонахождения. Это кадры с наших самых дальних камер наблюдения в заповедных зонах. Они появляются редко и ненадолго. Как призраки. Но факт в том, что они есть. И их… больше, чем один или два.

Я изучал карту. Пометки были в глухих, труднодоступных районах — Сибирь, Урал, север Карелии, Архангельская глушь. Места, куда цивилизация почти не добралась.

— Они не просто прячутся, — тихо проговорил я. — Они охраняют что-то. Или бегут от чего-то. Но что?

— Не знаю, — повторил Дим. — Но копнуть глубже… это значит рискнуть быть обнаруженными. Они параноидально осторожны. Любое неаккуратное движение, и они просто растворятся, как туман. И мы больше никогда не услышим о них. Я закрыл папку. Информации было мало, но она подтверждала слова Виктора. Белые Волки не вымерли. Они ушли в тень. Глубоко. И причина тому должна была быть очень веской.

— Пока отложи это, — сказал я Диме. — Сначала разберёмся с нашими домашними проблемами. Но держи это в уме. И продолжай слушать. Тише воды, ниже травы.

— Понял, — Дим взял папку и спрятал её обратно.

Мы сели в машину. В голове у меня теперь гудело не только от ярости к бандитам, но и от новой загадки. Загадки, которая могла быть куда опаснее любой уличной шайки. Но сейчас мой долг был перед стаей. А тайны Белых Волков могли подождать. Машина мчалась по ночной дороге, но мысли мои были далеко от предстоящей расправы. Я снова и снова возвращался к папке Димы. К этим размытым силуэтам в глухих лесах.

Почему?

Если Белые Волки выжили, если они организованы и скрываются, почему Виктор и его семья отдельно? Они не просто уехали. Они

спрятались

. И не только от людей, не только от других кланов. Они прятались

от своих же

. Это был не уход. Это был раскол. Бегство.

Что могло заставить волка, да ещё из такой древней и гордой линии, бежать от своей же стаи? Не просто сменить место жительства, а оборвать все связи, жить в постоянном страхе быть обнаруженным, скрывать правду даже от собственной дочери?

Варианты приходили один мрачнее другого.

Изгнание?

Но за что? Виктор не производил впечатления предателя или преступника.

Внутренний конфликт?

Может, он был на проигравшей стороне в какой-то борьбе за власть среди Белых? И был вынужден бежать, чтобы спасти семью, Лесю..

Я сжал руль. Если последнее было правдой, то Леся была в опасности не только от внешних угроз, но и от своей же крови. И её отец, пытаясь защитить её, мог непреднамеренно подвести её под удар, скрывая правду. Мне нужно было выяснить это. Не ради любопытства. Ради её безопасности. Но подходить к этому нужно было с ювелирной точностью. Один неверный шаг — и я мог спровоцировать тех, от кого они бежали, напасть на них. Или ещё хуже — напугать Виктора до такой степени, что он снова сорвётся с места и исчезнет, забрав её с собой.

Сначала — навести порядок в своём доме. Устранить непосредственную угрозу. А потом… потом мне предстояла куда более тонкая и опасная охота. Охота на правду, которая могла стоить жизни моей волчице.

Я снова мысленно перебрал снимки из папки Дима. Чёрно-белые, зернистые, но от этого не менее красноречивые. Седовласый воин у избушки. Другой, более молодой, с грубыми чертами лица, на фоне гор. Ещё один силуэт у реки.

И тут до меня дошло.

Странно. Одни мужчины. В основном.

Женщин-оборотней среди Белых на фото практически не было. Тот единственный размытый силуэт у костра — и то, пол не был очевиден. Это было ненормально. В любой здоровой стае, даже самой маленькой и скрытной, должен быть баланс. Самцы и самки. Особенно для такой древней линии, где чистота крови, судя по всему, имела значение.

Куда делись волчицы?

Возможности были пугающими.

Вымерли?

От болезни? Но тогда почему выжили самцы?

Их забрали?

Продали? Но кому и зачем? Белые Волки не были товаром.

Они прячут их ещё тщательнее?

Возможно. Если женщины — ключ к продолжению рода, то логично укрывать их в самых надёжных убежищах. Но тогда почему Виктор рискнул вывезти свою жену, а затем и дочь, в город, под самым носом у других кланов? Это противоречило логике тотальной конспирации.

Если только… если только их бегство не было связано именно с этим. С женщинами.

Может, Виктор и Ирина сбежали, чтобы спасти Лесю от той же участи, что постигла других волчиц? Чтобы она не стала разменной монетой в какой-то внутренней войне или не была принесена в жертву ради сомнительных целей? Леденящая догадка сковала мне кровь. Что, если Белые Волки вырождаются? И их лидеры, отчаявшись, прибегают к чудовищным мерам, чтобы сохранить линию? А Виктор, не желая участвовать в этом, забрал свою семью и сбежал.

Это объясняло бы его панический страх. Его ярость при моём вопросе. Он защищал не просто тайну. Он защищал дочь от её же рода.

Я посмотрел в тёмное окно, где отражалось моё собственное искажённое лицо. Если это было правдой, то угроза была куда страшнее, чем я предполагал. И единственный способ защитить Лесю — это не просто оградить её от правды, а быть готовым к войне с её же кровью. Я вдарил в педаль газа, и мой внедорожник рванул вперёд, оставляя за собой воющую резину. Городские огни сливались в сплошные полосы. Мысли о бандитах и предстоящей казни отошли на второй план, вытесненные новой, куда более жуткой догадкой. Я заехал в подземный гараж пентхауса, заглушил двигатель и, прежде чем выйти, запер папку с фотографиями в сейфе, встроенном в пол багажника. Леся не должна была этого видеть. Не сейчас. Может, никогда.

Поднявшись наверх, я застал её спящей на диване, укутанной в плед. Лицо её было спокойным, безмятежным. Я постоял, глядя на неё, и та леденящая гипотеза, что родилась в машине, снова сжала мне горло.

Я прошёл в кабинет, закрыл дверь и набрал Диму.

— Дима, — сказал я, как только он поднял трубку. — Отложи всё по бандитам. Алисой справятся.

— Понял. Что случилось?

— У меня есть догадка насчёт Белых, — мой голос был низким и ровным. — Мне нужна проверка. Тайная. Без единого шороха.

— Говори.

— Пробить все архивы, слухи, любые упоминания. Ищи не просто Белых Волков. Ищи конкретно — что случилось с их самками. Почему их почти не видно. Были ли среди них вспышки болезней, странные ритуалы, внутренние конфликты из-за женщин. Особенно… — я сделал паузу, подбирая слова, — …особенно в период, скажем, за 5-10 лет до рождения Леси.

На том конце провода повисло молчание. Дим обдумывал.

— Это… очень специфический запрос, Арч. И очень опасный. Копнешь в такое — рискуешь потревожить не тех духов.

— Я знаю, — ответил я. — Но я должен знать. Ради неё. Используй только «Призрак». Максимальная изоляция. Если почуешь, что кто-то проявляет интерес к твоим запросам — немедленно свёртывайся. Уходи в тень.

— Понял, — Дима выдохнул. — Будет сделано. Но, Арч… будь готов к тому, что мы можем найти.

— Я всегда готов, — я положил трубку и вышел из кабинета.

Я подошёл к спящей Лесе, сел рядом на пол и положил голову на край дивана рядом с её рукой. Она пошевелилась во сне, и её пальцы коснулись моих волос.

Через 10 минут вибрация телефона. Я отошел и поднял трубку:

— Арч, — голос Дима в трубке был сдавленным, но уже не от страха, а от шока. — Я… я кое-что выяснил. Не через «Призрак», через старые медицинские архивы, которые мы скупали у людей. Случайно наткнулся на сводки.

Я сидел в темноте салона, слушая, как сердце колотится где-то в горле.

— Говори.

— Белые Волки… у них не просто мало женщин. У них катастрофа. Согласно отрывочным данным, которые удалось собрать, соотношение рождаемости у них последние пятьдесят лет — одна самка на десять самцов или того меньше.

Пятьдесят лет.

Целая эпоха вырождения.

— И это не случайность, — продолжал Дим, и в его голосе прозвучала уверенность исследователя, нашедшего ключ. — Это началось резко, примерно в одно и то же время у всех ветвей клана. Как будто сработал какой-то генетический часовой механизм. И с каждым поколением ситуация усугубляется. В голове всё встало на свои места с леденящей ясностью. Проклятие крови. Не метафора, а медицинский факт. Их род медленно, но верно угасал, теряя способность производить на свет дочерей.

И это объясняло всё. Их затворничество. Их паранойю. Их ярость. Они не просто прятались. Они боролись за выживание как вид. Каждая рождённая волчица была на вес золота. Бесценным сокровищем, последней надеждой на продолжение линии. И Виктор… он не просто сбежал от внутренних распрей. Он украл у них их величайшую ценность. Свою дочь. Последнюю надежду, рождённую, судя по всему, против всех правил.

Теперь его панический страх обрёл смысл.

Я закрыл глаза, чувствуя, как тяжесть этого знания придавливает меня к креслу. Леся была не просто моей парой. Она была ключом к выживанию целого клана. И они придут за ней. Рано или поздно. Все эти годы Виктор не просто скрывался. Он вёл свою тихую войну, зная, что однажды эта война станет явной.

— Дим, — сказал я тихо. — Всё понятно. Сворачивайся. И… приготовь всё. Всё, что у нас есть. Война не закончилась. Она только начинается. И на этот раз враг будет не извне и что на счет тех, Клыка и остальных? — спросил я, переключая фокус с глобальной угрозы на локальную, но оттого не менее важную. Нужно было поддерживать порядок в своём доме, особенно теперь.

— Сидят в своём логове, как крысы, — немедленно ответил Дим, его голос снова стал собранным и деловым. — На окраине, в заброшенном авторемонтном цеху. Пьют, шумят.

Идеально. Самоуверенность — лучший союзник карающей руки.

— Короче, вечером их навестим, — сказал я, и в моём голосе не было вопроса. Это было решение.

— Уже собираю группу, — откликнулся Дим.

— Нет, — я покачал головой, хотя он этого не видел. — Никакой группы. Только мы вдвоём. Это не рейд. Это… визит вежливости. С очень конкретным посланием.

На том конце провода повисла короткая пауза, затем Дима коротко рассмеялся.

— Понял. Будем «вежливы».

— Абсолютно. Подготовь кое-что из арсенала «тихих» инструментов. И машину без опознавательных знаков.

— Будет сделано.

Вечером мы стояли в тени напротив грязного, обшарпанного здания бывшего цеха. Из-за забитых окон доносился приглушённый грохот музыки и пьяные крики. Пахло бензином, мусором и немытыми телами.

Я посмотрел на Диму. Он кивнул, его лицо в полумраке было спокойным. В руках он держал компактный гидравлический домкрат.

— Начинаем? — тихо спросил он.

— Начинаем, — я толкнул боковую дверь, которая, как и предполагала разведка, не была заперта.

Мы вошли внутрь. Трое мужчин сидели на ящиках вокруг костра, сваренного из старой бочки. В воздухе висел густой дым дешёвой сигареты. Это были они. Клык — крупный, с перебитым носом, и двое его прихвостней.

Они обернулись на наш вход. Увидев нас, Клык медленно поднялся, его лицо исказила ухмылка.

— Ну кто это к нам пожаловал? Заблудились, мажоры?

Мы не ответили. Дима молча шагнул вперёд и с оглушительным лязгом опустил домкрат на единственный выход.

Звук заставил троицу вздрогнуть. Ухмылка сползла с лица Клыка.

— Вечер в хату, — наконец сказал я, и мой голос прозвучал в наступившей тишине громче любого крика. — Пришли побеседовать. О границах. И о том, что бывает с теми, кто на них покушается.

Клык выпрямился во весь свой немалый рост, его ухмылка стала шире, но в глазах загорелся азарт опасности. Он видел мою перевязанную руку.

— О-о-о, — протянул он с притворным почтением. — Я смотрю, я тебя хорошо ранил, «Альфа» Чёрных. — Он презрительно выплюнул это слово. — Какой же ты Альфа, если тебя какой-то бродяга может так легко потрепать?

Его прихвостни нервно засмеялись, подбадривая себя и своего лидера. Они видели нас двоих против троих и, видимо, считали, что у них есть шанс. Они не понимали, что численность здесь не имела значения. Я не стал ничего отвечать. Я просто посмотрел на него. Не с гневом, не с яростью. С холодным, безразличным взглядом хищника, который уже решил судьбу своей добычи.

И я сделал шаг вперёд.

Один из прихвостней, тот, что поменьше, инстинктивно рванулся в сторону, пытаясь обойти меня. Он даже не успел сделать двух шагов. Дима, двигавшийся как тень, появился сбоку. Раздался короткий, костлявый хруст — Дима просто и эффективно сломал ему руку в локте. Тот с визгом рухнул на колени.

Второй прихвостень замер, его бравада испарилась, уступив место животному страху.

Клык понял, что ошибся. Грубо ошибся. Его глаза метнулись к запертому домкратом выходу, потом ко мне. Он был в ловушке.

— Послушай, мы… — начал он, но я был уже рядом.

Моя здоровая рука молниеносно впилась ему в горло, приподняла и с силой пригвоздила к ржавой стене. Он захрипел, пытаясь вырваться, но моя хватка была стальной.

— Ты прав, — тихо прошипел я ему в лицо, так, чтобы слышал только он. — Настоящий Альфа не позволяет себя ранить. Но если уж это случилось… — я придвинулся ближе, и мои глаза, наверное, в полумраке светились тем самым волчьим огнём, — …то он делает так, чтобы тот, кто это сделал, пожалел, что вообще родился на свет.

Я отпустил его, и он грузно осел на пол, давясь кашлем.

— Дим, — сказал я, не глядя на него. — Наш «визит вежливости» подошёл к концу. Оставь им на память о нашей беседе подарочек

Дима кивнул, подошёл к костру и вылил в него содержимое маленькой канистры с бензином. Пламя взметнулось к потолку с громким звуком.

— Эвакуируйтесь, господа, — сказал Дим ледяным тоном. — Рекомендую побыстрее.

Мы вышли, оставив их в заполняющемся дымом цеху. Сзади послышались панические крики и звуки борьбы с огнём.

Мы сели в машину. Я смотрел на зарево, начинавшее полыхать в окнах цеха. Это был не конец. Это было лишь первое напоминание. Мир должен был снова понять — Чёрные Волки видят всё. И их Альфа не прощает ошибок. Особенно тех, что касаются его пары.

_______________________________________________________________________________

Первый том книги завершен)

Спасибо всем, кто прочитал. Скоро начну выкладывать главы второго тома. Он уже дописан и ждет своего часа, ну и обложки)

Приключения Артура и Леси только начинаются.

Что ждет впереди?

- Разгадка тайны, страх, любовь, страсть, хеппи енд, а в конце второго тома сладкий спойлер о третьей книге, которая тоже уже готова.

Буду рада звездочкам, подпискам и вашим комментариям)

Конец