Вынужденный выбор... ч. 3

Продолжение...

Три недели тишины...

Для Николая они растянулись в целую бесконечную  вечность. Его телефон, прежде бывший источником нервного, но всё де какого то  сладкого ожидания, теперь лежал мертвым грузом в кармане. Он не звонил...

А  она теперь  тем более...

Сначала им управляли обида и злость:

— Ну и пожалуйста!

Нашел, о ком переживать!

Сама виновата. Пусть поймет, что потеряла!

Но эти чувства быстро выгорели, оставив после себя горький пепел стыда и осознания собственной ущербности. Он пересматривал в памяти их последнюю встречу, и с каждым разом его собственный образ в ней виделся ему всё более жалким и даже  отталкивающим для самого себя.

Он был не львом, защищающим свою территорию, а шакалом, пугающим одинокую путницу просто так, по своему хотению...

Работа его уже не спасала.

Автосервис стал какой то  каторгой.

Запах бензина и масла, который он раньше почти не замечал, теперь вызывал почти что   тошноту.

Клиенты с их вечными претензиями казались теперь ему  назойливыми мухами.

Он огрызался на механиков, грубил всем по телефону.

Ольга смотрела на него с молчаливым укором и всё чаще заводила разговоры о том, что ему нужен отдых, может, даже и визит  к психологу...

Он пытался заглушить внутреннюю пустоту вином, но и это не помогало...

Коньяк лишь обострял чувство вины, делая его более ярким и ещё  мучительнее.

Он понимал, что болен.

Болен этой навязчивой идеей, этой своей несбыточной фантазией.

Марина стала для него не просто  реальной женщиной, а символом всего, что он упустил в своей жизни: символом свободы, какой то страсти, возможности начать всё с чистого листа...

Однажды вечером, сидя один в гараже с бутылкой дешевого виски, он не выдержал.

Его пальцы сами набрали ее номер. Он не знал, что ей сейчас  скажет. Возможно, просто услышит ее голос. Возможно, попросит прощения в сотый раз...

Она ответила не сразу.

И когда трубка наконец была поднята, в ответ не последовало привычного ее «алло».

Он услышал лишь ее ровное, и чуть  напряженное дыхание.

– Марина, это я, – хрипло произнес он. – Просто… послушай меня. Один раз. И всё! Больше я тебе не буду звонить. Клянусь!

Молчание. Потом тихий голос:

– Я слушаю.

– Я… я не знаю, как перед тобой извиниться. Я вел себя, как последний урод. Я всё понимаю. Ты была права на все сто. Я не имел права так себя вести. Я… я разрушил всё, что было между нами. И мне за это хуже всего! Ты стала для меня… самой нужной в моей жизни. Как глоток воздуха. И я, дурак, попытался этот воздух украсть, присвоить себе. Прости меня!

Он говорил ещё  долго, бессвязно, сбивчиво. Он не просил ничего, не пытался ее вернуть. Он просто изливал накопленное отчаяние. Говорил о своей тоске, о чувстве заточения в собственной жизни, о том, как ее появление всколыхнуло в нем что-то давно умершее...

Марина молчала. Но он чувствовал, что она слушает. Не перебивает, не бросает трубку.

– Я не оправдываюсь, – закончил он, и голос его сорвался. – Просто хотел, чтобы ты знала. Ты замечательная. И ты права, защищая свое пространство от меня. Я больше не буду. Прощай, Марина!

Он уже собирался положить трубку, как вдруг услышал ее голос. Тихий, безразличный, и как бы  обреченный...

– Хорошо.

– Что… хорошо? – не понял он.

– Приезжай.

Он даже остолбенел. Ему показалось, что он ослышался.

– Что?

– Приезжай. Сейчас. Только… – она сделала паузу, и в ее голосе впервые прозвучала небольшая  неуверенность, – Я согласна...

Всего на  один раз. И всё. Чтобы ты потом оставил меня в покое. Чтобы это… всё прекратилось. Чтобы ты после этого отстал от меня... Жду...

Он сидел, не в силах вымолвить ни слова.

Его мозг отказывался верить. Это была ловушка? Насмешка? Но в ее голосе не было ни злобы, ни кокетства. Только усталая, какая то ледяная решимость...

– Ты… это серьезно? – прошептал он.

– Да. Приезжай. И давай покончим с этим!

Она положила трубку...

Он мчался по ночной дороге в Приморский, не помня себя. В голове был жуткий хаос. Триумф победы смешивался с невероятным, животным страхом. Чего он боялся? Неудачи? Нет...

Он боялся именно того, что сейчас произойдет. Боялся того, что его фантазия станет реальностью, и он увидит в ее глазах не страсть, а ту самую ледяную покорность, что прозвучала в ее голосе... Как тогда ему быть?

Он почти не пил, но теперь его трясло, как в лихорадке. Он представлял, как будет дотрагиваться до нее, целовать ее, и каждый раз это представление заканчивалось образом ее неподвижного, и какого то  отстраненного лица...

Он подъехал к ее дому. Свет в окне уже горел. Он вышел из машины, и ноги его были совершенно  ватными.

Он постучал. Дверь открылась почти сразу, словно она стояла и ждала его...

Она была в простом темном халате. Волосы распущены. Без всякой  косметики. Лицо бледное, почти прозрачное. Она отступила, пропуская его внутрь, почти  не глядя на него...

– Закрой дверь, – коротко сказала она и прошла в комнату.

Он последовал за ней. В доме было чисто, но пахло уже не краской, а чем-то тяжелым и сладковатым,   возможно, по запаху  ладаном. На столе стояла одна-единственная чашка с недопитым чаем.

Она остановилась посреди комнаты, повернулась к нему и медленно, почти механически, развязала пояс халата.

Халат распахнулся, и он увидел ее тело. Стройное, гибкое, с тонкой талией и маленькой, упругой грудью. Оно было прекрасно, как мраморная статуя. И такое же безжизненное...

– Ну? – тихо спросила она, глядя куда-то в пространство за его спиной. – Чего ты ждешь?

Его желание, которое гнало его сюда сломя голову, мгновенно угасло, сменившись жгучим, унизительным стыдом. Он смотрел на нее, на эту жертву, принесенную на алтарь его навязчивости, и чувствовал себя не мужчиной, а каким то средневековым  палачом...

– Нет, – хрипло сказал он. – Нет, Марина. Не так.

– А как? – ее голос оставался ровным и пустым. – Ты же этого хотел. Ты этого добивался. Бери. Только потом уйди...

Он сделал шаг к ней, но не для того, чтобы прикоснуться, а чтобы закрыть ее халат.

Его пальцы дрожали. Он завязал пояс, и его руки случайно коснулись ее тела сквозь тонкую ткань. Она вздрогнула, но не отстранилась. Просто закрыла глаза...

– Я не могу, – прошептал он. – Я не могу так. Ты… ты,   как мертвая...

Она открыла глаза и наконец посмотрела на него. В ее серо-зеленых глазах не было ни страха, ни ненависти. Только бесконечная, какая то вселенская усталость...

– А что тебе нужно? – спросила она с искренним недоумением. – Страсти? Любви? Ты думаешь, это возможно после всего? Ты думаешь, я могу хотеть человека, который преследует меня, как какую то вещь? Я предлагаю тебе то, что ты хочешь. Тело. Бери его и оставь мне душу. Она мне еще пригодится!

Ее слова ударили его с такой силой, что он отшатнулся. Это было сейчас страшнее любой пощечины...

– Я не хочу твоего тела вот так, – сказал он, и голос его был полон отчаяния. – Я… я хотел тебя. Всю. А это… это твоё  самоубийство какое то...

Она горько усмехнулась:

– Поздно, Николай. Ты сам всё это превратил в самоубийство. Ты убил во мне ту, что могла бы тебя захотеть со временем сама. Осталось теперь  только это. Решай. Или бери, или  уходи. Навсегда!

Он стоял, не в силах ни уйти, ни сделать шаг вперед. Он понимал, что она права.

Он сам загнал и себя и ее  в этот тупик. И теперь у него был выбор: взять то, что она предлагала,   холодное, безжизненное тело, и получить на всю жизнь память об этом унижении. Или уйти, оставив все как есть, с этим неразрешенным, мучительным напряжением...

И тогда им обоими овладело странное, иррациональное чувство.

Не желание, не страсть, а нечто иное,   жажда завершения всего этого безумства.

Ритуала, который положит конец этой их мучительной связи. Возможно, она чувствовала то же самое? Возможно, для нее это было жертвоприношением, чтобы избавиться от него. А для него – чтобы убить в себе это наваждение...

Он потом не вспомнил, кто сделал  первый шаг...

Кажется, она. Она подошла к нему, все с тем же отсутствующим выражением лица, и прижалась губами к его губам. Поцелуй был холодным, совсем равнодушным и  безответным.

Потом она взяла его за руку и повела в спальню...

Все происходило,   как в тумане. Он касался ее кожи, и она тоже была холодной. Он целовал ее плечо, шею, и она лежала неподвижно, тупо  глядя в потолок. Она не сопротивлялась, но и не участвовала в этом действии.

Она отдалась ему с покорностью обреченной. Это был не акт любви, не акт страсти. Это был их акт отчаяния с обеих сторон...

Для него это было самым одиноким моментом в его жизни. Он был сейчас близок с женщиной, которую так всегда  страстно желал, и теперь чувствовал себя дальше от нее, чем когда-либо.

Он видел, как по ее щеке скатилась единственная слеза и исчезла на  подушке. Он не знал, что она означала. Облегчение ее? Или отвращение к нему?

Печаль по той части себя, которую она сейчас отдавала ему?

Всё  закончилось для него  очень  быстро, почти болезненно, с глухим стоном, в котором было больше боли, чем наслаждения от близости.

Он откинулся рядом с ней, чувствуя себя опустошенным и полностью опозоренным...

Они долго  лежали молча в темноте. Потом Марина поднялась, накинула халат и вышла из комнаты, не сказав ни слова. Он слышал, как на кухне включилась вода...

Он оделся и вышел в гостиную. Она стояла у раковины, пила воду прямо из кружки. Она даже не смотрела на него.

– Всё? – спросила она, поставив кружку.

– Да, – ответил он. – Всё.

Он ждал, что она скажет что-то еще. Обвинит, назовет уродом, потребует никогда не появляться. Но она сейчас просто молчала...

– Почему, Марина? – не удержался он. – Почему ты согласилась? Ты же могла просто послать меня куда подальше!

Она повернулась к нему. Ее лицо в свете луны, пробивавшемся в окно, было сейчас загадочным и даже неожиданно  прекрасным:

– Я уже сказала тебе об этом. Чтобы ты отстал!

– Но почему именно так? Ты могла вызвать полицию, или даже  сменить номер телефона…

– Потому что я устала, Николай! – в ее голосе впервые прорвалось давнее  напряжение. – Я устала от твоих звонков, от твоего преследования, от этой тяжести! Я подумала… может, это как вскрыть нарыв. Больно, гнойно, но потом быстрее заживет.

Я отдала тебе то, что ты так сильно  хотел, в надежде, что после этого ты насытишься и исчезнешь из моей жизни. Как клиент, который заплатил и получил свой товар. Деловая сделка. Ты получил свое? Получил. Теперь уходи...

Он смотрел на нее и не мог понять, говорит ли она правду или это лишь одна из версий, которую она сама себе внушила, чтобы пережить этот унизительный акт.

Было ли это актом милосердия к нему, сошедшему с ума мужчине? Или актом жестокости к самой себе, наказанием за то, что позволила ему войти в свою жизнь? А может, это была последняя, отчаянная попытка доказать ему, что он не мужчина, а какое то животное, и увидеть, способен ли он на что-то большее?

Он так и не понял. И никогда уже не поймет...

Он кивнул, повернулся и вышел. Дверь за ним закрылась беззвучно. Он сел в машину и уехал.

На этот раз уже  навсегда...

Эпилог...

Прошли месяцы...

Лето сменилось дождливой осенью. Николай больше не ездил на тот мыс. Это место было для него теперь навсегда  испорчено.

Он продал свой сервис. Неожиданно для всех. Сказал Ольге, что устал, что хочет открыть маленькую мастерскую по ремонту лодочных моторов где-нибудь в прибрежном поселке подальше от города.

К его удивлению, она согласилась. Возможно, почувствовала, что он балансирует на грани, и этот переезд, теперь  их последний шанс...

Он пытался начать всё заново. Строил новые планы, обустраивал свою мастерскую. Иногда, в редкие моменты затишья, он ловил себя на мысли о Марине. Но теперь эти мысли были лишены всякой страсти и боли. Они были… теперь просто  философскими...

Он так и не нашел ответа на вопрос, почему она это сделала.

В его памяти всплывали разные варианты, и ни один не казался окончательным.

Вариант первый:

Милосердие...

Возможно, она, видя его отчаяние, сжалилась просто  над ним. Как жалеют больное, обезумевшее от боли животное, которому нужно помочь умереть. Она дала ему то, что он хотел, из сострадания, чтобы положить конец его мучениям и своим собственным...

Вариант второй: Саморазрушение...

А может, в тот момент она и сама была на грани. Его преследование, ее борьба за выживание в новом городе, одиночество,   всё это сломило ее. И ее поступок был просто актом самоуничтожения. Отдав ему свое тело, она как бы убивала в себе ту наивную девушку, которая поверила в возможность новой жизни, и рождала новую, более жесткую, циничную и готовую к дальнейшей борьбе.

Вариант третий:

Расчет...

Это самый холодный вариант. Чистая бизнес-сделка, как она и сказала ему. Она заплатила его навязчивости своей плотью, чтобы купить себе покой.

Она оценила его одержимость,   как неизлечимую болезнь, для которой есть только одно лекарство,   позволить болезни пройти через себя и выработать какой то  иммунитет...

Вариант четвертый: Манипуляция...

Самим актом этой холодной, безжизненной близости она навсегда убила в нём любое желание. Она показала ему этим  самое страшное, что может быть между мужчиной и женщиной,   абсолютное и резкое  отчуждение.

И тем самым добилась своего,   он просто исчез. Возможно, это была ее месть, тонкая и изощренная?

Вариант пятый:

Прощание...

Может быть, это был ее способ попрощаться не только с ним, но и с той частью своей жизни, где она позволяла себе быть слабой, доверять, пускать кого-то в свою душу.

Эта ночь стала для нее ритуалом рождения, после которого она окончательно стала самостоятельной, самодостаточной и непробиваемой в жизни...

Он склонялся то к одному, то к другому объяснению.

Иногда ему казалось, что правда  в каком-то шестом, невыразимом словами варианте, который был доступен только ей!

Однажды, уже глубокой осенью, он как то по делам заехал в город.

Проезжая мимо центра, он увидел свежую, стильную вывеску: «Студия декора „Марина“. Венецианская штукатурка, лепнина, авторские решения».

Он остановил машину и смотрел на вывеску долго-долго.

Боли никакой совсем не было. Была лишь тихая, горькая уверенность в том, что у нее всё получилось.

Она нашла в себе  силы. Она состоялась, как мастер. И та ночь, тот странный, мучительный акт самопожертвования или самоуничтожения, стал для нее тем самым катализатором, который позволил ей оттолкнуться от какого то илистого дна и выплыть...

Он так и не узнал, был ли Сергей просто ее  клиентом или кем-то еще для нее.

Не узнал, вспоминает ли она его теперь вообще.

И был ли тот единственный раз близости для нее таким же больным  шрамом на памяти, как и для него?

Он завел двигатель и поехал дальше. К своей новой, уже тихой жизни, к Ольге, с которой он теперь учился заново выстраивать отношения, уже без всяких дурацких иллюзий и безумных порывов...

Он так и не понял, почему Марина поступила именно так. И эта неопределенность навсегда осталась в нем тихим, темным пятном, напоминанием о той грани, которую он однажды переступил, и о той цене, которую иногда приходится платить за мимолетную иллюзию счастья.

Он получил то, что хотел, но и потерял то, что имел. А она, потеряв в ту ночь что-то очень важное, возможно, как раз и обрела себя...