Поместье пленниц

Глава 1

Дождь отбивал по крыше «Соляриса» настойчивый, почти живой ритм. Алиса глушила этот стук тяжёлым биением собственного сердца. Её пальцы, привыкшие к невесомости кисти, впивались в шершавую кожу руля так, что сквозь тонкую кожу проступали белые островки костяшек. Каждый поворот дороги, терявшейся в серой пелене, уносил её не просто от города — от самой себя, от той Алисы, что шесть месяцев медленно растворялась в ядовитых испарениях любви Эрика.

Сначала был свет.

Тот самый весенний день в парке, когда воздух дрожал от хрупкого тепла, а она пыталась уловить акварельную нежность первых почек. Тень, упавшая на холст, заставила её обернуться. Высокий мужчина со спокойными, внимательными глазами изучал работу с профессиональной отстранённостью.

— У вас получается нечто большее, чем просто пейзаж, — его голос был низким и ровным. — Вы словно ловите душу природы.

Она смутилась.

— Вы мне льстите!

— Вы просто не умеете принимать комплименты, — мягко заметил он. — Я был бы польщен, если бы вы позволили мне купить эту работу. Талант заслуживает вознаграждения.

— Талант — слишком громко сказано про меня.

— Ничуть — заверил Алису незнакомец.

Они разговорились. Эрик, так звали мужчину, оказался юристом, работающим в небольшой фирме неподалеку. Он был идеальным собеседником — умным, начитанным, умеющим слушать. Он не допрашивал, а словно собирал Алису по крупинкам: детство за городом, учеба в университете, тихая страсть к картинам минувших эпох. Чашка горячего чая в ближайшей кофейне стала началом. Тогда она ещё не знала, что это был не чай, а первая доза медленного яда.

Переезд в его светлую квартиру с панорамными окнами казался логичным шагом, после трех месяцев романтических отношений. Первые трещины проступили едва заметно: лёгкая тень неодобрения, когда она задерживалась с коллегами; настойчивые вопросы о том, с кем и о чём она говорила по телефону. Она списывала это на его «особенность», на глубокую, невысказанную заботу. Его ревность сначала казалась игрой, пикантной специей в отношениях, пока не превратилась в удушающий смог, наполнявший каждый уголок их общего пространства.

Потом последовала попытка бунта — её твёрдое «я уйду» — на несколько дней вернула ей глоток воздуха. Эрик стал внимательным, предупредительным, почти прежним. Обманутая этой иллюзией, она расслабилась, решив, что всё было лишь игрой воображения. Но ошиблась. Истинное лицо Эрика явилось ей на корпоративе в честь Восьмого марта.

Его появление в ресторане было бесшумным. Алиса вздрогнула, когда его руки твёрдо легли на её плечи и сжали их — достаточно сильно, чтобы она почувствовала: это не ласка, а утверждение власти. Он не кричал. Сначала он смотрел — ледяным, измеряющим взглядом, заставляя смех застывать на губах её коллег. Потом его пальцы сомкнулись на её запястье стальным обручем, и в ухо вполз шёпот: «Мы уходим».

Ночь, последовавшая за этим, стёрла последние границы. Это не был скандал — это был методичный разбор её «ошибок» под прицелом спокойного, безупречно логичного голоса. Он не повышал тон, он объяснял. Объяснял, почему её улыбка незнакомому официанту — провокация. Почему её платье — приглашение. Почему её желание провести время с друзьями — предательство. Она сидела, закутавшись в плед, и смотрела на красивого, рационального мужчину, который неумолимыми аргументами доказывал ей, что она не имеет права на собственную жизнь.

А потом случилась его командировка. Проснувшись одним утром, Алиса обнаружила, что Эрика нет, но, вместе с тем, и выхода на свободу тоже. В панике она метнулась к окну — и увидела их. Кованые решётки, ажурные и прочные, вписанные в архитектуру так естественно, будто всегда были её частью. Возможно, так оно и было. Возможно, она просто не хотела их замечать.

Два дня заточения в роскошной клетке с видом на город стали временем медленного угасания. Она стучала по стенам, но соседи, обласканные его рассказами о её «нестабильном состоянии», оставались глухи. Мобильный исчез. Голод притупился, оставив лишь чистый, обжигающий страх.

Его возвращение было тихим. Он вошёл, как хозяин, вернувшийся в свой дом.

— Видишь, к чему приводит твоё непослушание? — спросил он, поправляя галстук. — Мир опасен. Я просто защищаю тебя. Потому что люблю.

В тот миг Алиса поняла: её любовь к нему умерла, растворившись в липком ужасе. Оставался только инстинкт — выжить.

Побег рождался медленно, под личиной покорности. Она позволила ему водить себя за руку, как ребёнка, в магазин, в парикмахерскую. Училась дышать ровно, улыбаться в нужных местах, гасить в глазах всякий проблеск воли. Когда он впервые отпустил её одну под предлогом визита к стоматологу, её тело сжалось в один сплошной мускул, готовый к бегству.

На улице она ловила на себе взгляды прохожих — или ей просто казалось? Каждый мужской силуэт в толпе на секунду становился им. И тогда случилось неизбежное — её нервная система, измождённая неделями страха, дала сбой. Паника, острая и слепая, сжала горло. Беззвучный крик, которого никто не услышал, кроме неё самой. И в этом немом вопле родилось окончательное решение. Бежать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она бежала не просто от Эрика. Она бежала от самой возможности быть марионеткой в чужих руках.

Спасение пришло неожиданно — на её почту, которую чудом не знал Эрик, пришло письмо с приглашением. Реставрация фамильной галереи в поместье «Чёрные Ключи». Глушь. Уединение. Работа, требовавшая безраздельной концентрации. И гонорар, который был не просто оплатой — билетом в другую жизнь.

Алиса согласилась мгновенно. Пока Эрик был на работе, она собрала немногие пожитки, села в свою старенькую машину и поехала по указанному адресу. В адвокатской конторе молодой энергичный юрист предложил подписать договор подряда. Она согласилась, почти не вчитываясь — выбирать не приходилось. Единственным желанием было оказаться подальше от Эрика.

Прямо из конторы она прыгнула в машину и тронулась в путь. Прочь. Навстречу неизвестности, которая пугала меньше, чем знакомый ужас.

Глава 2

Дорога извивалась чёрной лентой, вплетаясь в увядающую плоть осеннего пейзажа. Последние призраки цивилизации — покосившиеся сараи, редкие огоньки одиноких ферм — остались позади. Лес по сторонам сгущался, превращаясь из робкой рощицы в непроглядную чащу, а затем и в сплошную стену из вековых елей. Их ветви, отяжелевшие от дождевой влаги, тянулись к машине, словно пытаясь удержать, не пустить дальше — в свое лоно. Воздух за стеклом сгущался, наполняясь терпким ароматом прелой листвы, влажной коры и чего-то древнего, затхлого — словно само дыхание земли, никогда не знавшей по-настоящему ласкового солнца.

Последний поворот вывел Алису на пустынную дорогу, упиравшуюся в чёрные, кованые ворота. Они стояли распахнутые настежь, словно ждали именно её, и их ржавые петли впивались в каменные столбы. За воротами тянулась аллея, обрамлённая скрюченными, обнажёнными силуэтами стриженых тисов. Под колёсами хрустел белый гравий.

Мгновение и пред Алисой предстало Оно. Поместье «Чёрные Ключи».

Оно не вырастало из пейзажа — оно было его порождением, его окаменевшей, чёрной душой. Не творение зодчих, а нагромождение тёмного, почти чёрного камня, вмурованное в склон холма. Казалось, не люди возводили эти стены, а сама земля извергла эту глыбу в незапамятные времена. Шпили, острые как отточенные клинки, не стремились к небу — они рвали низко нависшие, свинцовые тучи, впивались в них с немой яростью. Башни разной высоты стояли асимметрично, криво, будто застывшие слепые исполины. Бесчисленные окна-провалы, лишённые занавесок, словно чёрные глазницы, прожигали пространство. Глубокие ниши в толще стен поглощали лунный свет, не отражая ничего, кроме всепоглощающей тьмы. Они взирали на приезжую не со враждебностью, а с холодным, безразличным любопытством дряхлого, уставшего от вечности существа, наблюдающего за суетой букашки.

Алиса заглушила двигатель, и тишина обрушилась на неё — физически осязаемая, тяжёлая, как саван. Лишь неумолимый стук дождя по крыше машины отсчитывал секунды, оставшиеся до того момента как она переступит порог поместья. Сквозь усталость и хрупкое облегчение пробилось другое чувство — тревожное, почти болезненное влечение к этой гнетущей тишине, к этой поглощающей тьме. Грань между иллюзией и реальностью в таких местах становится призрачной, и старина, обременённая тайнами, легко поглощает незадачливых путников.

«Он всего лишь писатель, — с силой выдохнула она, пытаясь отогнать наваждение, вцепиться в якорь здравого смысла. — Со своими тараканами. А у меня свои, и они куда реальнее. Адвокат уверял, что Виктор Морт, потомок владельцев, хоть и фигура загадочная, но никакой опасности не представляет.».

Собрав волю в кулак, Алисы вышла из машины. Ноги подкосились — не столько от слабости, сколько от давящей, почти осязаемой мощи места. Она медленно огляделась; вековые вязы смыкали свои кроны, словно пытаясь скрыть поместье от небес. Алиса подошла к массивной дубовой двери, почерневшей от времени и непогоды. Древесина была испещрена глубокими трещинами, словно морщинами на лице древнего стража. Ручка — тяжёлое кольцо с изображением кричащего ворона — ледяным холодом пронзила её ладонь.

Затаив дыхание, Алиса постучала. Глухой, утробный звук поглотила толща дерева и камня, не дав ему эха. Ответа не последовало. Наступила тишина, растянувшаяся, казалось, в целую вечность, — безмолвная и гнетущая, нарушаемая лишь завыванием ветра в кронах деревьев.

И когда казалось дверь так и останется неподвижной, тяжёлая дубовая створка с глухим скрипом, словно нехотя, отворилась ровно настолько, чтобы в узком проёме возникла высокая фигура.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

Это был не мужчина — скорее, тень, сотканная из мрака холла. Высокий, крепкий, в тёмном свитере, сливавшемся с полутьмой. Его лицо с резкими, аристократичными чертами и бледной кожей могло бы считаться красивым, если бы не глаза. Глаза цвета спокойной ночи, холодные и бездонные, обездвижили Алису. В них не читалось ни любопытства, ни приветствия — лишь всепоглощающая, леденящая душу скука.

— Вы кто? — его голос был низким, без единой нотки гостеприимства.

— Алиса, — она сглотнула комок в горле, заставляя себя говорить чётко. — Реставратор.

Медленно, не скрывая оценки, он окинул её взглядом с ног до головы. Его взгляд скользнул по намокшей куртке, потрёпанной сумке и намертво прилип к лицу. Алиса почувствовала себя картиной, которую подвергают беспощадной экспертизе и находят полной скрытых дефектов.

— Морт, — отрезал он, не предлагая войти. — Виктор Морт. Я ожидал… вас раньше.

Его тон был намеренно оскорбительным. И что-то внутри Алисы, долго зажатое и затравленное, вдруг дрогнуло и ответило. Не страхом, а знакомым, едким жжением на дне души.

— Ожидания не всегда совпадают с возможностью, — сказала она. — Как и манера встречать наёмного специалиста на пороге под дождём.

На его бесстрастном лице что-то мелькнуло. Не удивление. Скорее… проблеск интереса хищника, учуявшего, что добыча не так уж и беззащитна.

Уголок его рта дрогнул в подобии улыбки, лишённой всякой теплоты.

— Полагаю, вам стоит войти, — он отступил вглубь холла, пропуская её в объятия сырого мрака. — Если, конечно, вы не боитесь теней. В этом доме их предостаточно.

Алиса переступила порог. Тяжёлая дверь захлопнулась за её спиной с глухим стуком. Воздух внутри был холодным, спёртым и пах старыми камнями и пылью.

Он повёл её дальше, и они оказались в просторном зале, который, казалось, был вырезан из самой ночи. Стены, обитые тёмным дубом, поглощали свет, а высокие колонны с резными капителями упирались в тёмные своды потолка. На их шпилях замерли в вечном молчании оскаленные морды диких зверей — безмолвные стражи этого места. Сквозь огромные, почти церковные окна струился едва заметный лунный свет, ложась на паркет призрачными бликами. В центре зала с потолка свисала массивная люстра-канделябр, и сначала Алисе почудилось, будто в ней горят настоящие свечи — их неровное, мерцающее пламя отбрасывало на стены трепетные, живые тени. Но, присмотревшись, она поняла: это были лишь стилизованные под свечи лампочки. Забавно, подумала она, цивилизация всё-таки добралась и до этого забытого поместья. Алиса уже почти было поверила, что провалилась в совсем уж далёкие времена.

Виктор Морт остановился возле высокого деревянного кресла, обитого потёртой багровой кожей. Он положил руку на его резной подголовник, и его длинные пальцы легли туда, где дерево заканчивалось острым шипом.

— Вам отведена комната на втором этаже. Галерея — в западном крыле. Завтра в семь утра я покажу вам, что предстоит сделать. Не опаздывайте. Я терпеть не могу небрежность, — сдержанно проговорил он, и Алиса невольно почувствовала, как по спине пробежал холодок. — Все остальные тонкости вашего пребывания в «Чёрных Ключах»… мы обсудим завтра.

Не дав ей и секунды на ответ, он резко развернулся и бесшумным шагом растворился в тёмном пролёте арочной двери, оставив Алису одну наедине с тяжёлым молчанием дома. Она прислонилась к холодной стене, пытаясь унять дрожь в теле. Это было ошибкой. Ужасной ошибкой. Это место, этот человек… они были пропитаны тем же ядом, от которого она бежала. Она чувствовала это. Только здесь яд был не горячим и взрывным, как у Эрика, а холодным, медленным и бездонным.

Инстинкт самосохранения кричал внутри, и она рванула с места. Не бег — слепое бегство по бесконечному коридору, где тени сплетались в узоры, цепляясь за подол брюк холодными пальцами. Гулко отдавались её шаги по старому паркету, словно эхо вскрывало тишину, а за спиной чудилось дыхание — ровное, неспешное, уже настигающее.

Рука нервно рванула массивную ручку входной двери — безуспешно. Еще рывок, отчаяннее — с характерным глухим щелчком щеколда замка поддалась.

Скрипнув, тяжелая дверь отворилась, вытолкнув ее обратно, в объятия промозглого вечера. Алиса быстрым шагом подошла к машине, вставила ключ в замок зажигания. Двигатель на мгновение ожил, хрипло рыкнув, будто предупреждая, и тут же испустил дух. Еще несколько попыток — таких же тщетных. Старый аккумулятор, предатель, решил умереть именно здесь и сейчас, в самый неподходящий момент.

Алиса опустила голову на прохладный руль, ощущая, как волны отчаяния накатывают на нее. Что же делать? Ответ был один, горький и неизбежный. Придется вернуться. Переночевать в этом проклятом поместье, а с первыми лучами солнца вызвать эвакуатор и уехать. Уехать подальше от этих «Черных Ключей» и от его хозяина, чье молчаливое присутствие уже ощущалось за спиной незримой угрозой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Снова переступив порог, она услышала, как тяжёлая дверь с глухим стуком, полным окончательности, захлопнулась за её спиной. Внутри царила гробовая тишина, нарушаемая лишь трепетным биением её собственного сердца. Алиса медленно вернулась в тот самый зал, где состоялся их разговор. И именно тогда она ощутила на себе взгляд. Не тот, холодный и оценивающий, что принадлежал Виктору Морту, а иной — вневременной и всевидящий. Медленно, почти против воли, её глаза поднялись вверх по широкой лестнице, тонувшей в бархатных сумерках второго этажа.

И увидела.

На стене, в зыбком полусвете, висел портрет огромных размеров, будто сама тьма обрела в нём форму. На нём была изображена женщина ослепительной, почти неестественной красоты. Её кожа была белее погребального мрамора, а длинные волосы казались вобравшими в себя всю черноту вороньих крыльев. Но самое пронзительное — её глаза. Тёмные, бездонные, словно вобравшие в себя всю вековую тоску этих стен. Они смотрели прямо на Алису, и в их глубине таилось безмолвное, неотвратимое обещание.

Глава 4

Ночь в «Чёрных Ключах» не наступала — она спускалась, как тяжёлый бархатный саван, медленно погребая под собой последние отсветы заката. Тишина здесь была не отсутствием звука, а отдельной, дышащей субстанцией. Комната была небольшой и почти полностью утопала во тьме. Призрачный лунный свет, бледный и холодный, пробивался сквозь высокое окно, рассекая комнату полосами тусклого серебра. Он ложился на серый паркет призрачными прямоугольниками, выхватывая из мрака угол массивной кровати из тёмного, почти чёрного дерева. Её изголовье венчал высокий резной подголовник, который терялся в потолке, перетекая в огромное, узкое зеркало. Его потускневшая поверхность сужалась кверху, где деревянные узоры сплетались в подобие паутины, готовой поймать любое движение.

С одной стороны ложа притаилась деревянная тумбочка с бронзовым ночником, отбрасывавшим дрожащий ореол, с другой — массивный письменный стол. У кровати, на холодном полу, лежал серый ковёр, ворс которого поглощал шаги. Воздух был неподвижным и спёртым, тяжёлым от запаха пыли и увядающих роз, чей сладковатый, аромат смешивался с паром от остывающего ужина на столе.

Алиса замерла перед столом, её взгляд притягивала тарелка с гипнотическим, почти демоническим магнетизмом. Она видела в ней не еду, а клубок ядовитых змей, готовых в любой момент выпустить свой яд. С одной стороны, голод сводил желудок болезненными спазмами — она не ела с самого утра, и измученное тело требовало подкрепления. С другой — леденящий душу страх, холодный и безжалостный, нашептывал, что в этой еде может таиться нечто куда более страшное, чем просто калории.

Сжав зубы, она решительно, почти яростно отвернулась от стола, разрывая незримые нити искушения. Из рюкзака она достала свою бутылку с водой. Отпив несколько глотков, она подошла к окну, прижалась горячим лбом к ледяному стеклу и выглянула в ночь. Ветка старого вяза, гонимая порывами осеннего ветра, отчаянно царапалась по стеклу, словно пытаясь прорваться внутрь, к теплу и свету, или, наоборот, предупредить её об опасности, таящейся в этом каменном склепе.

И в этот миг одиночество накрыло Алису с такой сокрушительной силой, что перехватило дыхание. Оно было густым и тяжёлым, как смола, заполняя каждый уголок огромной комнаты, каждый закоулок её израненной души. А следом, неразрывно, пришёл страх — древний, животный, скребущийся под кожу ледяными пальцами. Тот самый страх, который ей, детдомовской девчонке, был знаком куда лучше, чем кому-либо.

Память, коварная и неумолимая, вытащила на свет обрывки прошлого: полуголодное детство рядом с нерадивой матерью, чье тело и душу пожирала наркотическая зависимость; казенные стены приюта, где не было места любви и теплу, а одиночество становилось твоим вечным спутником, преследуя каждое мгновение. Алиса всегда была нелюдимой — замкнутой, задумчивой девочкой, плохо сходившейся с людьми. Её считали странной, не такой, как все. И хоть её не обижали открыто, рядом не оказалось ни друга, ни хотя бы одного человека, готового понять её, принять её молчаливый, полный фантазий мир.

Единственным спасением стал карандаш в детских пальцах и лист бумаги. Еще в детском доме она поняла: только рисуя, она чувствует себя живой. Именно там она узнала о колледже, где готовили реставраторов и, когда ей исполнилось пятнадцать, поступила туда. Маленькая комната общежития стала её первой, пусть и убогой, крепостью.

После колледжа судьба на мгновение смягчилась: место в музее-заповеднике и крохотная квартирка, дарованная городом, стали ее первым настоящим пристанищем. Параллельно она поступила на заочное отделение реставрации станковой живописи, научившись совмещать размеренный труд с учебой. Казалось, жизнь понемногу обретает четкие контуры... пока в ней не появился Эрик. Его любовь оказалась ядовитым испарением, которое медленно отравляло ее хрупкий мир, пока не вынудило в отчаянии бежать из Владимира сюда, в гнетущее поместье «Черные Ключи».

С силой отмахнувшись от воспоминаний, будто сбрасывая с себя невидимые оковы, Алиса с глухим щелчком закрыла бутылку и медленно подошла к кровати. Раздевшись, она с головой укрылась одеялом, как будто эта тонкая тканевая прослойка могла защитить её от мрака, который медленно, но верно начинал снова поглощать её изнутри.

Сон бежал от неё, как испуганный зверёк, затравленный охотником. Едва сознание начинало уплывать, старый дом приходил в движение, будто пробуждаясь для неё одной. Сперва — приглушённый скрип за дверью, едва уловимый, будто кто-то, затаив дыхание, прислонился к дереву плечом, прислушиваясь к биению её сердца. Потом — отдалённые, размеренные шаги в коридоре. Твёрдые, мужские, отчётливые. Они приближались неспешно, с убийственной невозмутимостью, заставляя её сердце выбивать сумасшедшую дробь в груди, замирали у самой двери, и Алиса почти физически ощущала чужое присутствие по ту сторону дерева, слышала в воображении ровное, чуть слышное дыхание. А затем шаги так же медленно отдалялись, растворяясь в глубине дома, оставляя после себя звенящую, гнетущую тишину, куда более пугающую, чем любой звук.

Алиса вжималась в подушки, зажмуривалась, пытаясь убедить себя, что это лишь игра воображения, отголосок пережитого стресса. Она куталась в одеяло, но холод пробирался изнутри — это был страх, острый и живой, и леденящее душу одиночество в каменном чреве поместья, которое, казалось, дышало в такт её панике. Каждый скрип балки, каждый шорох за стеной заставлял её вздрагивать, а воображение рисовало жуткие картины, от которых стыла кровь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уснула она лишь на рассвете, когда серые, безутешные полосы начали размывать кромешную тьму за окном. Сон был беспокойным, тяжёлым, населённым тенями с бледными, неразличимыми лицами и парой холодных, всевидящих глаз, которые преследовали её в лабиринтах собственного подсознания.

Её вырвало из забытья ощущение стремительного падения в бездну. Алиса вздрогнула, метнулась на кровати, сердце колотилось как птица, бьющаяся о стекло. Солнечный свет, тусклый и водянистый, печально пробивался сквозь пыльные стёкла, не в силах рассеять мрак в углах. Взгляд упал на массивные часы на стене, которые вчера она не заметила — и сердце на мгновение замерло, а потом упало в пропасть. Без четверти восемь.

«Не опаздывайте. Я терпеть не могу небрежность».

Слова Морта прозвучали в ушах с идеальной, мучительной чёткостью, обжигая сознание, как пощёчина. Ужас, холодный и липкий, подкатил к горлу, сжимая его стальным обручем. Она проспала.

Сорвавшись с кровати, Алиса наскоро натянула одежду, даже не взглянув на себя в зеркало — ей чудилось, что в его глубине может отразиться не её испуганное лицо, а чьё-то другое. Пальцы дрожали, плохо слушались, сплетая растрёпанные волосы в неуклюжий, небрежный пучок. Выскочив в коридор, она замерла в нерешительности, охваченная новой волной паники. Бесконечная анфилада одинаковых тёмных дверей и мрачных ответвлений казалась лабиринтом Минотавра, созданным, чтобы сбить её с толку и навсегда запереть в своих объятиях.

Она побежала наугад, поддавшись слепому, животному порыву. Глухие шаги эхом отдавались в гулкой, безжалостной тишине, предательски выдавая её спешку. Портреты предков Морта, строгие и неодобрительные, провожали её с высоты своих позолоченных рам. Казалось, их нарисованные глаза, тёмные и пронзительные, с немым укором следят за каждым её неверным движением, осуждая её суету. «Беги, Алиса, беги», — нашептывал внутренний голос, намеренно похожий на низкий, насмешливый баритон Виктора, и этот шёпот звучал громче, чем её собственные мысли.

«Западное крыло», — лихорадочно вспоминала она, чувствуя, как паника сдавливает виски. Но где здесь запад? В этом доме стороны света потеряли всякий смысл, подчиняясь лишь своей, извращённой логике. Свернув за очередной угол, она уперлась в глухую стену с ещё одним мрачным гобеленом, изображавшим сцену охоты — окровавленного оленя, терзаемого собаками. Развернулась, побежала обратно, сердце колотилось где-то в горле, перехватывая дыхание.

Она уже почти начала задыхаться, чувствуя, как силы покидают её, когда впереди, в конце очередного безымянного коридора, показалась высокая, знакомая фигура. Она стояла неподвижно, словно ждала её всё это время. Тень в тёмном свитере, и его взгляд, холодный и бездонный, уже был устремлён на неё, впитывая её отчаянную, беспомощную суету.

Глава 5

Виктор Морт.

Он стоял, прислонившись к резному косяку двери, заложив руки в карманы брюк, и наблюдал за ее паническими метаниями с тем же выражением ледяной, всепоглощающей скуки.

Алиса, запыхавшаяся, с пылающими щеками и блестящими от напряжения глазами, заставила себя остановиться и выпрямиться.

— Я… я проспала. Прошу прощения, — выдохнула она, ненавидя предательскую дрожь в собственном голосе.

Взгляд Виктора Морта медленно, с унизительной неспешностью, скользнул по её растрёпанному виду, задержался на непослушной пряди волос, выбившейся из пучка, на мятом свитере.

— Проспали, — повторил он без интонации. Его голос был гладким, как обточенный лёд. — Я, конечно, не ожидал от вас армейской дисциплины. Но пунктуальность — базовое требование даже для прислуги. А вы, как я начинаю понимать, едва ли тянете и на этот уровень.

Он оттолкнулся от косяка и сделал шаг к ней. Алиса инстинктивно отступила, наткнувшись спиной на холодную стену.

— Беготня по моему дому в попытках найти работу, за которую вам уже заплатили аванс, — это не демонстрация профессионализма, Алиса. Это жалкое зрелище.

Он остановился так близко, что она почувствовала исходящий от него холодный аромат кожи и осеннего воздуха. Его красота вблизи была пугающей, как у идеально высеченной изо льда статуи.

— Галерея там, — он кивнул на массивную дубовую дверь за его спиной, даже не удостоив её взглядом. — Вам повезло, что я решил пройтись этим путём. Или не повезло. — он сделал почти незаметную паузу. — Пойдемте. Внутри вас ждёт тридцать семь картин, которые десятилетиями копили забвение. И ваша задача — вернуть им жизнь. Если, конечно, у вас хватит на это таланта. Сомнения уже закрадываются.

Он толкнул тяжелую дверь, и они вошли в галерею. Алиса замерла на пороге, пораженная. Это был огромный зал-святилище, чьи высокие своды терялись в полумраке. Стены от пола до потолка были сплошь увешаны картинами в золоченых рамах, но главным чудом были окна — бесчисленные арочные окна, занимавшие почти все пространство внешних стен. Через них лился рассеянный серебристый свет, словно сама атмосфера здесь была соткана из тумана и воспоминаний.

И повсюду — глаза. С десятков холстов на нее смотрели потомки Виктора Морта: суровые мужчины с тронутыми сединой висками, женщины с ледяной, скульптурной красотой, мальчики и девочки с не по-детски серьезными лицами. У всех были его глаза — темные, бездонные, полные немого укора. Казалось, сама галерея дышала, а эти взгляды прожигали ее насквозь, видя всю ее неуместность, всю ее малость.

— Род Мортов всегда был немногословен, — раздался рядом голос Виктора, заставив ее вздрогнуть. Он стоял, глядя на один из портретов — сурового мужчину в черном камзоле. — Мы предпочитаем, чтобы за нас говорили наши дела. И наши долги. — Он медленно повел рукой, указывая на все полотна. — Каждый из них оставил свой след в истории этого дома. Теперь их молчание — ваша забота. Приступайте к работе.

Он повернулся, чтобы уйти, но будто вспомнив что-то, остановился и снова обратился к Алисе.

— С этого дня завтрак, обед и ужин вам будут приносить в галерею. Помощница по хозяйству — женщина опытная, но не отвлекайте её от работы своими пустыми вопросами. Она немая и ничего вам не скажет. В доме, кроме меня, вас и помощницы по хозяйству, больше никого нет. Есть ещё несколько человек, но они приходящие работники. Я не приемлю чужих людей в поместье.

Виктор Морт, сказав это, снова отвернулся от Алисы и решительным шагом пошел в сторону выхода из галереи.

— Подождите! — крикнула ему вслед Алиса, и ее голос гулко отозвался под сводами.

Морт замер в дверном проёме, но не обернулся. Тень, готовая поглотить его, затаила дыхание.

— Я... передумала... я не хочу здесь работать. Я хочу уехать, — прошептала она, и слова повисли в воздухе хрупкой надеждой.

Морт медленно повернулся. Его глаза, казалось, впитали весь свет из комнаты, став глубже и темнее.

— Это невозможно, — произнёс он.

— Что значит «невозможно»? Я не хочу здесь работать! Аванс я верну...

— И это тоже невозможно, — отрезал он так резко, что Алиса инстинктивно отпрянула, ощутив холодок страха на коже. — Вы помните, какие бумаги подписывали?

Память услужливо подкинула смутный образ: роскошный кабинет, бормочущий молодой юрист, бесконечные страницы, мелькавшие перед глазами. Она подписывала их торопливо, почти не вникая, всё ещё оглядываясь через плечо в страхе увидеть Эрика, ошеломлённая и подавленная щедростью предложения. Теперь же её пронзила ледяная догадка: а что, если в тех документах было нечто большее?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Согласно условиям контракта, — его слова падали, как тяжёлые капли, отмеряющие её свободу, — вы не имеете права покидать поместье ровно один год. В противном случае вас ждут судебные тяжбы и выплата огромной неустойки. Я бы вам не советовал...

И прежде чем она смогла найти слова, он снова повернулся к выходу, бросив на прощание через плечо:

— И приведите себя в порядок. Вид у вас, будто вас ночью гоняли призраки. Хотя, кто знает... — его губы тронула та ускользающая, опасная улыбка, — в «Чёрных Ключах» всё возможно.

Глава 6

Дни Алисы в «Чёрных Ключах» превратились в извращенный танец, где каждый жест был выверенным уколом, а каждое слово — отточенным клинком. Виктор Морт, холодный и невыносимо прекрасный, видел в ней не реставратора, а новую игрушку для своей изощренной скуки.

«Ваша кисть дрожит, Алиса, — бросал он, проходя так близко, что воздух вздымался шелком его рубашки. — Страх испортить наследие моего рода? Или просто недостаток... таланта?»

Его дыхание касалось ее шеи, и Алиса, чья душа еще не затянула синяки, оставленные извращенной любовью Эрика, чувствовала, как по спине бегут мурашки. «Дрожь — признак жизни, мистер Морт. В отличие от вечной ледяной стабильности», — парировала она, обнаруживая в себе забытую способность сопротивляться.

Его это забавляло, ее это бесило, разжигая внутри незнакомый огонь. Он являлся в галерею ежедневно, ведомый странным влечением, и подолгу стоял за ее спиной, наблюдая, как ее пальцы скользят по холсту.

— Интересно, — его голос обволакивал, словно бархатный дым, наполняя пространство между ними напряженной интимностью. Он сделал шаг ближе. — Способны ли ваши руки, такие неуверенные в жизни, на нечто по-настоящему прекрасное?

Алиса почувствовала, как по ее спине пробежала волна жара. Его слова висели в воздухе, словно вызов, и она подняла подбородок, встречая его пронзительный взгляд.

— Мои руки способны на многое, если им не мешать, — ее голос прозвучал тише, но тверже, чем она ожидала. Пальцы, испачканные краской, непроизвольно сжались.

Виктор Морт медленно, почти гипнотически, проследил взглядом за этим движением, его глаза, темные и бездонные, задерживались на каждой линии ее ладони, на каждом суставе.

— Заманчиво, — прошептал он, и в его голосе зазвучала новая, опасная нота. Уголки его губ дрогнули в едва уловимой улыбке. — Очень заманчиво. Я всегда ценил... скрытый потенциал. Особенно когда он прячется за такой хрупкой оболочкой. Надеюсь, однажды вы решитесь его продемонстрировать.

Алиса замерла, ощущая, как его слова повисли в воздухе ядовитыми испарениями. Она не знала, как их понять — как насмешку, угрозу или нечто более опасное, замаскированное под двусмысленный комплимент. Ее пальцы инстинктивно сжали край фартука, и она почувствовала, как краска горячей волной приливает к щекам. Виктор Морт, казалось, с наслаждением впитывал ее замешательство; в его глазах вспыхнула искра холодного торжества, прежде чем он, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел из галереи. Словно тень, он растворился в полумраке коридора.

Но если дни в «Чёрных Ключах» были пыткой отточенными фразами и тяжелыми взглядами, то ночи превращались в настоящий ад. Тихие, крадущиеся шаги за дверью, от которых сжималось сердце; шепот, пробирающийся сквозь щели в стенах — бестелесный и леденящий душу. А однажды ночью ее разбудило нечто новое — жалобное, протяжное пение. Голос девушки, чистый и пронзительный, словно нож, резал толщу ночной тишины, наполняя ее неземной тоской.

Сердце Алисы замерло, а затем забилось с такой силой, что отдалось болью в висках. Она вскочила с кровати, холодный пот покрыл ее кожу. Легкая шелковая сорочка, единственное прикрытие, беспомощно скользила по обнаженным плечам и бедрам, цепляясь за изгибы тела. Звук, зловещий и манящий, казалось, доносился прямо из коридора. Дрожащей, почти не слушающейся рукой она повернула ключ в замке и приоткрыла дверь.

Коридор тонул в гробовом полумраке, слабо освещенный бледными лучами луны, пробивавшимися сквозь пыльное окно в конце зала. Повинуясь необъяснимому импульсу, Алиса вышла из комнаты и медленно побрела на звук, ее босые ноги медленно переступали по холодному паркету. Полутемные коридоры сменяли друг друга, приводя ее к знакомой массивной лестнице. И тут ее взгляд упал на него — на тот самый портрет, который она впервые увидела в ночь своего прибытия.

Он пугал ее больше всего в этом поместье, даже больше, чем его хозяин. Женщина с портрета, с кожей белее мрамора и волосами цвета воронова крыла, смотрела на Алису своими бездонными глазами. И в этот раз ее взгляд казался еще более живым, более осмысленным. Алисе почудилось, что сжатые губы красавицы вот-вот разомкнутся, а в самих глазах, полных немой скорби, читается отчаянное предупреждение: «Не ходи... не ходи...».

Но ноги будто сами несли ее вперед, подчиняясь некой гипнотической силе. Ступенька за ступенькой, ледяной холод мраморных плит обжигал голые ступни, заставляя ее содрогаться. Она спускалась все ниже, а пение становилось все громче, все пронзительнее, наполняясь невыразимой мукой.

И вдруг... оно оборвалось. Резко, на самой высокой ноте, словно кому-то перекрыли горло. Тишина, наступившая вслед, была оглушительной. И тут же ее сменил шепот. Неясный, ползучий, будто полный песка и ржавчины. «Шшшшш... шшшшшш...» — раздавалось отовсюду сразу, из каждой щели, из-за каждой двери, с потолка и из-под ног. Волосы на руках Алисы встали дыбом. И сквозь этот шепот прорвался новый звук — тяжелый, металлический лязг цепей, волочащихся по каменному полу. И снова этот душераздирающий, леденящий кровь шепот: «Шшшшшш... шшшшш...»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Паника, острая, всепоглощающая и слепая, сдавила ее горло стальным обручем. Из груди вырвался сдавленный крик. Алиса развернулась и бросилась бежать, не разбирая пути, не думая ни о чем, кроме животного желания спастись. Кружевной подол сорочки развевался вокруг ее бедер. Она снова потерялась в лабиринте темных коридоров и лестниц, ее собственное прерывистое, хриплое дыхание оглушало ее, смешиваясь с бешеным стуком сердца, готового выпрыгнуть из груди. Тени сплетались в причудливые фигуры, тянулись к ней цепкими руками, а шепот и лязг, казалось, преследовали ее по пятам, настигая с каждым шагом.

И вдруг — в том самом месте, где тени сгущались до непроглядной черноты, из мрака возникли твердые, цепкие руки. Они схватили ее за плечи с такой силой, что у Алисы перехватило дыхание. Ее инерция бега сменилась полной неподвижностью, и она оказалась в опасной близости от Виктора Морта. Его тело, горячее и неумолимое, прижалось к ней, и сквозь тонкую шелковую ткань сорочки она ощутила исходящее от него тепло, которое странным образом сочеталось с ледяной прохладой его кожи.

Он смотрел на нее без тени стеснения, его темные глаза медленно рассматривали ее фигуру, будто оценивая каждую деталь. Его взгляд скользнул с округлых, обнаженных плеч на вздымающуюся в быстром дыхании грудь, едва прикрытую шелком, затем опустился к бедрам, очертания которых угадывались под тканью, и наконец — к босым ногам.

Не говоря ни слова, он притянул ее еще ближе, и Алиса с болезненной остротой почувствовала, как ее грудь прижимается к его обнаженной коже. Его рубашка была расстегнута настежь, и в лунном свете, пробивавшемся из высокого окна, обнажался мощный торс с рельефом напряженных мышц. На бледной коже его груди, прямо над сердцем, темнел старинный серебряный медальон с изображением черного ворона с распростертыми крыльями. Тот самый зловещий символ, точная копия которого была вырезана на массивной ручке дубовой входной двери.

— Решили поиграть в призрака в столь... откровенном наряде? — его голос прозвучал прямо у ее уха, низкий, с бархатистой хрипотцой, полный насмешки. Его пальцы все сильнее впивались в ее плечи, оставляя на коже следы. — Или это новая тактика отвлечь меня от оценки вашей работы? Должен признать, куда более креативная, чем ваши попытки реставрации.

— Вы все не так поняли!

— А мне, кажется, все именно так, — усмехнулся он, и в его глазах заплясали опасные искорки.

— Я слышала пение...

— Интересно. Продолжайте, — мягко произнес он, его губы почти касались ее щеки.

— Я вышла и пошла на звук, и... пение прекратилось. Потом это шипение, будто змея ползет по полу, и лязг цепей.

— У вас удивительная фантазия, Алиса. Змеи, цепи... — он покачал головой, делая вид, что разочарован. — Настоящая готическая сказка.

— Я говорю правду! — в ее голосе зазвучали слезы отчаяния и ярости.

— И я бы поверил, не окажись вы в таком виде рядом с моей комнатой. Не правда ли удобно?

— На что вы намекаете?

— На то, что, если молодая женщина бродит ночью в полупрозрачном шелке у комнаты мужчины... это кое-что означает, — его голос стал тише, но от этого еще более пронзительным.

— Это ничего не означает! Отпустите меня! — Алиса начала вырываться.

Он разжал пальцы, но его взгляд продолжал держать ее в плену, тяжелый и пронизывающий.

— Идите, Алиса, — произнес он. — И запомните — в подобном виде не стоит гулять по коридорам. Особенно ночью... В «Черных Ключах» тени иногда оживают, и не все из них безобидны.

Глава 7

После той ночи Алиса больше не решалась выходить в коридор после заката. Массивная дубовая дверь её комнаты всегда была заперта на ключ, который она прятала под подушку, словно этот кусок металла мог защитить от призраков, бродящих по поместью. Дни превратились в монотонный ритуал: подъем на рассвете, дорога через лабиринт коридоров в галерею и долгие часы кропотливой работы.

Один портрет — пожилого мужчины с бакенбардами — был полностью закончен. Теперь Алиса стояла перед новым вызовом: портретом мальчика лет десяти с бледным лицом и слишком взрослыми глазами. Она внимательно изучала холст, пытаясь понять структуру повреждений, когда ощутила присутствие за спиной.

Его тень упала на холст прежде, чем она услышала шаги. Алиса не обернулась, продолжая водить пальцем в сантиметре от потрескавшегося лака, будто ощупывая невидимую рану.

— Каждая картина здесь — это не история. Это призрак, — его голос был тихим, но в гробовой тишине галереи звучал оглушительно. — А искусство, как и смерть, не терпит суеты.

Холодок пробежал по её спине. Виктор Морт стоял так близко, что его дыхание касалось её затылка. Воздух между ними сгустился, стал тягучим и сладким, как испорченный мёд.

— Вы будете реставрировать этот портрет, — произнёс он, и в его голосе звучала не просто команда, а нечто более глубокое.

Сердце Алисы пропустило удар. Она медленно подняла глаза и последовала за его взглядом. Там, в самом сердце галереи, висел тот самый портрет — женщины, что встречала её с холста у лестницы в первый день. Но здесь она была иной: застывшей в пол-оборота, будто застигнутой в момент опасного признания. Алые розы вплетались в её волосы цвета воронова крыла, а взгляд был холоден и таил в себе тайну, которую невозможно было разгадать.

— Кто это? — тихо спросила Алиса.

— Элис Морт, моя прабабка, — его голос приобрёл странную, почти интимную ноту.

Алиса сделала шаг ближе, внимательно разглядывая девушку. Её красота была не от мира сего — хрупкая осиная талия, готовая переломиться, волосы, впитывавшие весь свет, и глаза... Глаза, в которых читалась бездонная, опасная глубина. Они словно тянули на дно, суля сладкую погибель.

— Элис Морт, — повторил он и его голос понизился до сокровенного, исповедального шепота, в котором смешались фамильная гордость и нечто глубоко темное, унаследованное от предков. — Ее история — это причудливая смесь яркой страсти и черной, всепоглощающей одержимости. Мой прадед, Эдгар Морт, впервые увидел ее, когда судьба занесла его в Россию. Его всегда манила эта загадочная, противоречивая страна, о чем я узнал из его дневников. Он решил обзавестись здесь поместьем, отрезанным от всего мира. Так и появились «Черные Ключи».

Он сделал паузу, давая Алисе возможность впитать эту информацию. Его взгляд был прикован к лицу на портрете.

— Однажды он отправился в Петербург на торжественную церемонию — спуск на воду нового крейсера с тем самым звучным и древним именем «Аврора». И именно там, в суматохе празднества, его взгляд упал на нее. Элис Фокс. Юная англичанка, приехавшая в Россию с семьей. Ей было восемнадцать. Всего восемнадцать, а она уже сияла, как первый снег, не тронутый грязью мира, холодной и недоступной красотой. Ее благородное происхождение и эта ледяная, хрупкая прелесть вскружили Эдгару голову. Он влюбился до безумия. С первого взгляда, с первого вздоха.

Виктор замолчал, его взгляд задержался на алых, почти кровавых розах, вплетенных в волосы Элис.

— Но ее семья... Они были из тех, кого называют «новыми деньгами», буржуа, презирающие старую аристократию. Они считали род Мортов вырождающимся, отмеченным печатью проклятия. Ему отказали. Прямо заявили, что их дочь никогда не выйдет замуж за «проклятую кровь». Но Эдгар Морт не был мужчиной, который привык принимать отказы, — продолжал Виктор, и в его голосе звучал мрачное удовлетворение. — Он не стал унижаться и добиваться разрешения. Он просто... взял то, что хотел. Однажды ночью он проник через окно в ее спальню, пока все спали, и с помощью верных наемников, молчаливых и беспринципных, увез ее, словно драгоценность. Скрыл здесь, в «Черных Ключах». Через три дня они тайно обвенчались в нашей фамильной часовне. В своем дневнике Эдгард писал, что ее семья искала ее. Но Россия велика, а «Черные Ключи» были надежно спрятаны от посторонних глаз. Она же... она и сама не могла отсюда выбраться. Незнание языка, чужие обычаи, непреодолимые просторы незнакомой страны... Эдгард укрыл ее от всего мира, оставив себе одну лишь радость осознания, что она принадлежит только ему.

Его губы искривились в подобии улыбки, совершенно лишенной тепла.

— Он держал ее здесь, в этом поместье, как самую ценную и хрупкую жемчужину в своей коллекции. Боялся, что она ускользнет, как редкая бабочка, если ослабит хватку. Первые годы она практически не выходила из своих покоев. Ее окна выходили на аллею, где росли старые вязы, но Эдгар приказал поставить на них витые кованые решетки... на случай, если ей в голову придут романтические и безрассудные мысли о свободе. Эти розы... — он кивает на портрет, — их приносили ей из оранжереи каждый день. Это была ее единственная, тщательно дозированная связь с внешним миром. Ее личная, роскошная тюрьма, сотканная из красоты, тишины и одиночества.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Виктор повернулся к Алисе, и его глаза горели странным, почти одержимым огнем.

— И теперь вы, Алиса, будете возвращать к жизни ее образ. Кисть за кистью. Слой за слоем. Вы вдохнете в нее дыхание, которого ее лишили.

— И все же я не понимаю... Почему именно этот портрет? Почему сейчас? — голос Алисы дрогнул, выдавая смятение.

Виктор склонил голову, его губы тронула холодная, высокомерная усмешка.

— Потому что я так хочу. Или вы уже позволяете себе оспаривать мои распоряжения?

— Я позволяю себе понимать логику реставрации, — парировала она, пытаясь сохранить профессиональную дистанцию. — Этот портрет — один из самых сложных во всей коллекции. Состояние лака, микротрещины... Мои навыки еще...

— Ваши навыки, — резко перебил он, медленно обводя ее фигуру уничижительным взглядом, который заставил кожу гореть от стыда и чего-то еще, тревожного и запретного, — это то, что я купил. А ваша неуверенность... — он сделал паузу, давая словам проникнуть глубже, в самое нутро, — лишь подтверждает, что вы боитесь ее. Так же, как боитесь темноты в коридорах... и собственного любопытства, что заставляет вас прислушиваться к ночным шёпотам, будто надеясь услышать в них ответ.

— О чём вы?.. — её голос дрогнул, сбитый с толку этим странным поворотом. — Я не понимаю вас.

— Ничего, Элис, — прошептал он, и это имя прозвучало как ласковый, но ядовитый укол. — Скоро поймёте.

— Я... Алиса, — поправила она его, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Конечно, Алиса, — его губы тронула та самая холодная, всеведущая улыбка, полная скрытого смысла и намёка на какую-то ужасную истину, известную лишь ему одному. — Как же иначе.

И, развернувшись, он бесшумно вышел из галереи, оставив её одну в компании безмолвных портретов.

Глава 8

Кошмар начался с едва уловимого шороха.

Алисе снилось, будто сквозь сон она слышит тихие, крадущиеся шаги у самой кровати. Кто-то невидимый бродил по комнате, его дыхание смешивалось с шелестом ткани. Во сне она пыталась крикнуть, но голос застревал в горле, а тело отказывалось повиноваться. Сквозь вуаль сна ей почудилось пение — тонкое, словно звон хрусталя, и от этого еще более жуткое. А потом знакомое: "шшшшшшшшш шшшшшшшшшш"...

Она проснулась с внезапным, болезненным вздохом, сердце колотилось как птица в клетке. Первые лучи утра едва пробивались сквозь тяжелые шторы, окрашивая комнату в серые, призрачные тона. И тогда она их увидела.

На сером полу четко выделялась цепочка грязных следов — маленьких, словно оставленных босыми ногами подростка. Они вели от самой двери к ее кровати, замирали у самого изголовья, а затем так же таинственно возвращались обратно.

Ледяной ужас сковал ее. Без мысли, без крика, Алиса сорвалась с постели и подбежала к двери. Она дернула ее — та оказалась заперта. Тогда она подбежала к своей подушке, где лежал ключ, и, дрожащими руками открыла дверь. Не помня себя, Алиса выбежала в коридор. Она бежала в сторону комнаты Виктора Морта, забыв о том, что практически раздета, что на дворе ранний час. Повернув за угол, она врезалась прямо в объятия твердой, неожиданной преграды.

Виктор Морт стоял в полумраке коридора, словно поджидал ее — темная, могущественная сила, пронизывающая саму ткань раннего утра. Его руки, сильные и уверенные, крепко обхватили ее плечи, не давая упасть, но в этом жесте читалось нечто большее, чем просто поддержка — это было заявление, притязание. На нем были лишь домашние штаны, и свет от первых лучей осеннего солнца, пробивавшийся из высокого окна, выхватывал из полумрака каждый рельеф его голого торса, каждый изгиб напряженных мышц.

Его взгляд, тяжелый, томный и безраздельно оценивающий, медленно, с мучительной неспешностью скользнул по ее растрепанным темным волосам, спустился к пухлым губам, к тонкой шелковой сорочке, которая отчаянно мало скрывала, предательски облегая каждый изгиб. Он задержался на округлостях груди, где сквозь ткань проступали твердые очертания сосков, на тонкой талии, на соблазнительном изгибе бедер, и лишь затем, наконец, встретился с ее перепуганными, широко раскрытыми глазами. В его взгляде плясали черные демоны — голод, обладание и опасная усмешка.

— Вы обманули меня... — выдохнула она, и голос ее дрожал, смесь ярости и страха рождала в горле горький ком.

— Обманул? — он сделал стремительный шаг вперед, впечатывая ее в себя так, что тонкий шелк ее сорочки оказался ничем перед жаром его голой кожи. От этого внезапного, властного прикосновения у нее перехватило дыхание. Его ладони, горячие и шершавые, скользнули с ее плеч вниз, к ее талии, прижимая еще ближе, заставляя ее почувствовать каждый мускул его живота, каждую линию его тела, вдавливающиеся в ее мягкость. Его пальцы впились в ее бока, и она ощутила исходящий от него жар, дикий и животный, который опалял ее кожу сквозь ткань и заставлял кровь бежать быстрее, вопреки страху. Он наклонился так близко, что его губы почти коснулись ее виска, а дыхание, горячее и влажное, обожгло ее кожу, когда он прошептал: «В чем же?».

— Вы сказали, что в поместье кроме вас, меня и помощницы по хозяйству никого нет. Но сегодня ночью... ко мне в комнату кто-то приходил.

Виктор тихо рассмеялся, и этот низкий, бархатный звук, казалось, вибрировал в самом воздухе, заставляя её кожу покрыться мурашками. Его грудь, прижатая к ней, передавала эту легкую вибрацию, смутную и тревожащую.

— Забавно, — прошептал он, и его губы оказались так близко к её уху, что горячее дыхание спутало её мысли. — Может, это призрак моей прабабки наведался? Вполне в её духе — являться по ночам к прекрасным незнакомкам.

— Призраки не оставляют следы на полу, — выдохнула она, чувствуя, как учащается пульс и предательское тепло разливается по низу живота. Его руки лежали на её талии, большие пальцы медленно проводили по ткани сорочки, едва касаясь кожи. — Маленькие... грязные следы...

— Интересно, — его голос стал томным, игривым. Он отклонился назад, всего на сантиметр, чтобы встретиться с её взглядом, и его глаза были темными безднами, полными обещаний и опасности. Одна его рука скользнула с её талии вниз, ладонь легла на её бедро, тёплая и тяжёлая, заявляя права. — Мне бы хотелось взглянуть на эти следы. Но сначала... — его пальцы слегка сжали её плоть сквозь шелк, — ...кажется, нам нужно разобраться с другими следами. С теми, что ты оставляешь на мне.

— Отпустите меня! — попыталась Алиса оттолкнуть Виктора, но её ладони, упёршиеся в его обнажённую грудь, скорее напоминали трепетное прикосновение, чем отпор.

Он нехотя отступил на шаг, его руки медленно соскользнули с её бедер, будто не желая отпускать пойманную добычу.

— Ну что ж, — его голос прозвучал томно, с лёгкой насмешкой, — раз вы сегодня такая серьёзная... Пойдёмте, покажите мне эти загадочные следы. — Он сделал изящный жест рукой, приглашая её пройти вперёд, но его взгляд по-прежнему пожирал её, скользя по изгибам тела, подчёркнутым тонкой тканью сорочки. — Надеюсь, это зрелище окажется столь же... захватывающим, как ваш ночной наряд.

Когда они подошли к комнате Алисы, из нее выскользнула помощница по хозяйству. Алиса так и не узнала ее имени. Безмолвная женщина средних лет, которая как призрак двигалась по поместью. Она редко попадалась на глаза, но вот результаты ее работы всегда были видны — чистым бельем, вкусными обедами и, как сейчас, вымытыми начисто полами. Пол сиял идеальной чистотой, натертый до зеркального блеска. Никаких следов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Они были здесь! — вскрикнула Алиса, с отчаянием указывая на пространство у кровати. — Прямо здесь! Я не выдумываю!

— Охотно верю, что вы что-то видели, — его голос стал опасным и тихим, словно шипение змеи. — Но меня начинают терзать сомнения...

— Какие сомнения? — Алиса почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— А были ли следы вообще?.. — Он сделал шаг вперед, заставляя ее инстинктивно отступить. — Может, это лишь плод вашего воображения? Или, что еще интереснее... может, вы просто решили заманить меня в свою комнату, Алиса? Создать повод для... приватной беседы на рассвете?

Он сделал еще один решительный шаг вперед, и теперь они оказались так близко, что она могла разглядеть каждую ресницу в его темных глазах. Алиса дернулась инстинктивно назад, пока ее ноги не споткнулись об край кровати, и она не упала на простыни. Сорочка задралась, открыв взору кружевное белье и голый живот. Алиса видела, как его темные глаза снова заволокла та беспробудная чернота желания.

Он кинулся на нее, придавив своим весом. Алиса почувствовала, как у нее между ног впился его налившийся член, даже сквозь слои ткани его твердость была огненной и неумолимой. Ее собственное тело отозвалось на эту близость предательским трепетом, влажным пульсированием в самых сокровенных местах, противостоя ужасу.

— Отпустите, — вырвалось у нее, но звучало это слабо и неубедительно. В его глазах уже полыхал тот самый огонь, который одновременно пугал и притягивал, а на губах появилась та самая самодовольная, все знающая ухмылка.

Она почувствовала, как он потерся об ее промежность, и между ног стало влажно и горячо. Алиса попыталась отодвинуться, но Виктор не дал, его бедра прижали ее к матрасу.

— Отпустите, — пискнула Алиса.

— Разве не этого ты хочешь? — его голос был низким, хриплым от страсти. — Ты ведь чувствуешь меня, чувствуешь, что я хочу тебя. Отвечай.

Он вдавился в нее сильнее, и Алиса не сдержала стона.

— Чувствую...

— Хочешь меня? — он напирал, его дыхание обжигало ее ключицу.

— Отпустите... отпустите...

Алиса затрепетала, словно бабочка в паутине, ее тело выгибалось, бедра непроизвольно двигались навстречу его толчкам. Влажность между ее ног становилась все более явной, а низ живота сковывало жгучее желание.

— На этот раз... отпущу, — прошептал он, и его дыхание обожгло ее кожу. Его пальцы разжались, и он соскочил с кровати на пол, продолжая держать ее в плену своего взгляда. — Но запомни... Я не люблю, когда со мной играют. А теперь — за работу, Алиса. У тебя есть портрет, который ждет твоего прикосновения. И, пожалуйста, оденься как следует. Твой нынешний вид... отвлекает. Сильно отвлекает.

Его взгляд скользнул вниз, к явному, неприличному бугру, искажавшему ткань его штанов. Натянутый материал лишь подчеркивал размер и напряженность его члена, яростно пульсирующего в тесных штанах. Алиса, повинуясь какому-то гипнотическому притяжению, проследила за его взглядом. Волна жгучего стыда и чего-то острого, щекочущего, залила ее лицо алым румянцем.

Виктор усмехнулся — низко, глубоко, с торжествующим пониманием. Эта ухмылка говорила громче любых слов: он видел ее замешательство, видел вспыхнувший в ней отклик и знал, какая власть у него над ней в этот миг.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и вышел из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. Алиса закрыла глаза. Все ее тело пылало. Между ног невыносимо пекло, и низ живота сковывала тугая, ноющая пустота, требующая наполнения. С ужасом, перемешанным со странным, запретным волнением, она осознала, что их опасный, двусмысленный танец только начинается. И следующая встреча, чувствовала она, закончится не отступлением, а поглощением.

Глава 9

Работа над портретом Элис Морт превратилась для Алисы не просто в профессиональную задачу — это было погружение в бездну, сродни спиритическому сеансу, где каждое движение кисти вызывало из небытия призраков прошлого. С каждым слоем старого лака, который она бережно скальпелем снимала с холста, проступали не только угасшие краски, но и тени давно ушедшей жизни. Воздух в галерее становился гуще, наполняясь шепотами минувших эпох.

В архивах библиотеки поместья, куда Виктор, скрепя сердце, разрешил ей заходить, она нашла дневники — пыльные и истлевшие, будто сама смерть прикоснулась к их страницам. Листая хрупкую, пожелтевшую бумагу, Алиса больше не читала — она падала сквозь время, оказываясь в той самой опоясанной туманом эпохе, где жила и страдала Элис Морт.

«Он запирает меня в комнате, когда в поместье приходит садовник», — выцветшими чернилами было выведено на одной из страниц. «Говорит, что я принадлежу только ему. Что любовь — это боль, и я должна научиться ее выносить...»

Слова впивались в Алису острее лезвия скальпеля, пробуждая в душе старые, не зажившие раны. Она узнавала в них Эрика, его слепую ревность, его собственнический взгляд, выжигающий душу. Но здесь, в «Черных Ключах», жестокость витала в воздухе иной — не жаркой и яростной, а леденящей, как камень в сыром подвале, и неумолимой, как само время. И ее живым воплощением, ее холодным сердцем был Виктор Морт.

Он приходил в галерею каждый день, становясь неотъемлемой частью мрачной атмосферы. Его молчаливое присутствие было тяжелее любого упрека, а взгляд, будто прожигающий холст, заставлял ее руки предательски вздрагивать.

— Она не улыбалась, — вырвалось как-то у Алисы. Ее голос прозвучал сдавленно в гулкой тишине зала. Она не отрывала взгляда от проступающих из-под вековой грязи черт лица Элис. — Ни на одном эскизе, ни на одной фотографии. Как будто счастье было для нее запретной, недосягаемой нотой.

Виктор стоял в нескольких шагах, его профиль был обращен к портрету.

— Счастье — это роскошь, которую не каждый род может себе позволить, — его голос был низким и плоским. — Некоторые рождаются, чтобы нести свой крест. А не чтобы петь на солнечных полянах.

— Это не крест, — тихо, но с внезапной твердостью возразила Алиса, поворачиваясь к нему. Ее пальцы сжимали кисть. — Это тюрьма. Ее заточил в ней муж.

Он медленно, почти церемониально, перевел взгляд с портрета на нее. В его темных, бездонных глазах не было и капли сочувствия, лишь ледяная, всевидящая насмешка.

— Я вижу, вы ищете в чужих историях оправдание собственным страхам.

— Мои страхи были порождены таким же человеком, как и ваш предок. И я бежала от него, чтобы спасти себя. А вот Элис не могла сбежать.

— А может, ей и не нужно было этого, — парировал он, его губы изогнулись в холодной усмешке. — Может, ей нравилось это заточение, нравилось находиться во власти своего мужа.

— Неправда! Ваш предок был жестоким сумасшедшим, его интересовали только похоть и желание обладать ею. Он был злодеем своей эпохи, разве вы не видите этого?

Виктор сухо рассмеялся, а потом подошел ближе к Алисе, его движения были плавными и угрожающими.

— А ты хочешь, чтобы я стал твоим злодеем? Чтобы укутаться в плащ жертвы?

Он сделал еще шаг вперед, затем еще один, сокращая дистанцию с хищной грацией. Виктор оказался так близко, что Алиса почувствовала исходящий от него холод и терпкий, дурманящий запах кожи и парфюма. Его взгляд скользнул по ее губам, заставив учащенно забиться сердце, а затем снова впился в ее глаза.

— Жестокость многолика, Алиса, — прошептал он, и его голос потерял сталь, превратившись в опасный, бархатный шепот, обволакивающий и парализующий. — Иногда это не кулак, разбивающий губы. Иногда это просто взгляд, который видит насквозь все твои слабости и… наслаждается их безмолвным созерцанием. И есть люди, которые жаждут эту жестокость. Элис этого хотела, иначе бы нашла способ уйти.

— Он не дал ей уйти! Я читала ее дневник. Она хотела бежать, но не могла. Она также, как и я застряла в этих чертовых «Черных Ключах»! — повысила она голос, дрожа от ярости и отчаяния.

Его пальцы, длинные и утонченные, медленно протянулись к ее лицу. Алиса замерла, сердце колотилось в груди — не только от страха, но и от запретного, порочного возбуждения, сжимающего низ живота. Он не коснулся ее, лишь провел рукой по воздуху в сантиметре от ее щеки, словно ощупывая ауру ее трепета.

— Ты думаешь, я жесток с тобой? — он наклонился чуть ближе, и его дыхание, теплое и влажное, коснулось ее губ.

— Да, вы жестокий человек! — решительно заявила она.

Виктор резко отпрянул от нее, и его голос наполнился стальной резкостью.

— Вы не знаете, что такое настоящая жестокость. Настоящая жестокость — это когда ты просыпаешься утром и понимаешь, что единственный свет в твоей жизни исчез. И ты не смог его защитить. Не смог найти. И теперь его призрак преследует тебя в каждом уголке этого проклятого места.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Маска холодного безразличия снова сковала его черты. Но Алиса успела уловить — на мгновение, короткую, как вспышка, — настоящую, сырую, невыносимую боль в его глазах. Ту самую боль, что была ей так знакома. И в этот миг она поняла, что за ледяным фасадом Виктора Морта скрывается рана, возможно, еще более глубокая, чем ее собственная.

Глава 10

Дни в поместье «Черные Ключи» текли медленно и тягуче, словно густой сироп, каждый из них был похож на предыдущий — наполненный шепотом пыли на старинных портретах и гнетущей тишиной, нарушаемой лишь скрипом половиц. Алиса почти физически ощущала, как эта тишина давит на виски, становясь все более плотной и осязаемой.

Случайно найденные следы, непонятное пение, прозвучавшее ночью в темноте, — все это витало в воздухе неразрешенными вопросами. Виктор, ее загадочный и холодный хозяин, отмахнулся от ее опасений, но Алиса знала точно — она не обманулась. Тайна была здесь, в этих стенах, и она дышала ей в спину.

Именно это чувство вновь привело ее в библиотеку, это сердце поместья, где за стопками кожаных томов скрывались не только знания, но и тени прошлого. Перебирая фолианты, ее пальцы, скользившие по корешкам, наткнулись на нечто спрятанное в узкой щели между шкафом и стеной. Это была фотография, пожелтевшая от времени, будто вобравшая в себя весь свет ушедших лет. На ней были запечатлены двое детей: угрюмый мальчик-подросток со знакомыми, резкими чертами лица и маленькая девочка с волосами цвета спелой пшеницы и огромными, бездонно-доверчивыми глазами. На обороте детским почерком было выведено: «Виктор и Лила. Навсегда вместе».

Это открытие стало новой, живой нитью в призрачной паутине, опутывавшей поместье. Кто она? Сестра? Пропавшая подруга детства? Тайна сгустилась, стала почти осязаемой. Алиса до боли в горле хотела спросить Виктора, но он, как назло, несколько дней не появлялся в галерее, словно испарившись в сырых, пропитанных историей стенах. Бродить по бесконечным лабиринтам коридоров в поисках его комнаты она не решалась — одни тайны были опасны, другие же, судя по ночным шепотам, могли быть смертельны.

И вот, спускаясь в библиотеку снова в надежде найти новые ответы, она увидела его.

Виктор стоял у огромного арочного окна, вглядываясь в бушующий за стеклом ливень, перемешанный с мокрым снегом. В его вытянутой, изящной руке застыл бокал с темно-рубиновой жидкостью, но он, казалось, забыл о его существовании. В его позе, в опущенных плечах и склоненной голове, читалось такое всепоглощающее, вековое отчаяние, такая пропасть одиночества, что у Алисы внезапно остро защемило сердце, сжавшись от нежданной, щемящей жалости.

Она подошла к нему ближе, нарушая его уединение, и остановилась в шаге.

— Кто такая Лила? — тихо выдохнула она.

Он вздрогнул, и его плечи напряглись, как у хищника, застигнутого врасплох. Медленно, словно против своей воли, преодолевая невидимое сопротивление, он повернулся. И в его глазах, обычно таких холодных и нечитаемых, бушевала настоящая буря — дикая, первобытная ярость, голая, незаживающая боль и беззащитность смертельно раненого зверя.

— Не произноси ее имя, — его голос был низким, хриплым, почти звериным рыком, полным такой неподдельной агонии, что Алису передернуло от волны чужого страдания.

— Я могу его не произносить, — сказала Алиса, не отводя взгляда, чувствуя, как ее собственный страх отступает, сменяясь странной смелостью. — Но расскажите мне о ней.

Он смотрел на нее, и впервые за все время в его взгляде не было ни привычной насмешки, ни холодной, оценивающей отстраненности. Лишь чистое, безмолвное изумление. И нечто еще… темное, первобытное, голодное. Пугающе притягательное, как бездна, что манит и сулит забвение.

— Ты играешь с огнем, Алиса, — прошептал он, делая шаг к ней. На этот раз в его движении была не угроза, а гипнотическая, неотвратимая сила, влекущая мотылька на пламя. Воздух между ними сгустился, наполнился электрическим напряжением.

— А вы, — она не отступила, поднимая подбородок в немом вызове, — похоже, единственное пламя, что осталось в этом ледяном склепе.

Расстояние между ними испарилось, растворилось в густом, наполненном желанием воздухе. Виктор наклонился к ней, и Алиса замерла, всем существом ощущая предвкушение возможного поцелуя, жар которого она уже почти чувствовала на своих губах. Но он не поцеловал ее.

Вместо этого его рука поднялась с пугающей, почти ритуальной медлительностью. Он прижал ладонь к ее шее, обхватив горло, не сжимая, а лишь ощущая бешеную, отчаянную пульсацию крови под ее тонкой, горячей кожей. Его большой палец провел по линии ее челюсти, и этот едва ощутимый, почти невесомый жест был пронзительнее и интимнее любого поцелуя. Его взгляд пил ее, поглощал, обещая не боль и не унижение, а нечто гораздо более страшное и желанное — взаимное уничтожение и возрождение в одном огне.

— Зачем ты провоцируешь меня? — его голос был густым шепотом, который обжигал ее больше, чем прикосновение.

— Я просто хочу получить ответы на свои вопросы.

— Зачем тебе это? Может, лучше оставить некоторые двери закрытыми?

— И все же, — она вдохнула, чувствуя, как ее тело выгибается навстречу ему само по себе, — я хочу знать.

— Возможно, я сожгу тебя дотла, — его дыхание, с ароматом дорогого коньяка и темной, неизведанной тайны, смешалось с ее дыханием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А возможно, — выдохнула она, заглядывая в самую бездну его глаз, чувствуя, как предательское сладкое тепло разливается по всему телу, — я научу вас гореть не пеплом прошлого, а светом будущего.

— Не слишком ли ты много на себя берешь? — Крылья его носа затрепетали, выдав сдерживаемое напряжение. — Неужели думаешь, тебе под силу погасить во мне то, что стало частью плоти и крови? Этот огонь прошлого... он со мной с рождения.

Он сделал шаг вперед, и его тень накрыла ее целиком.

— Я не просто живу в этом пламени. Я рожден в нем. Я — его дитя. Ты предлагаешь заменить мою суть на мираж?

Глава 11

Виктор сделал шаг, и этого оказалось достаточно. Расстояние между ними не просто сократилось — оно было сметено яростным порывом, словно бумажная преграда перед шквальным ветром. Это не было сближением; это был молниеносный захват территории, где границей стало ее тело, а законом — его воля.

Его ладонь впилась в ее волосы, резко запрокидывая голову, обнажая уязвимую линию горла для его пристального, горячего взгляда.

— Смелый, но глупый лисенок, — прошипел он, и его губы обрушились на ее рот. Это был не поцелуй, а акт агрессивного поглощения, попытка стереть грань между ними. Зубы столкнулись в немом противостоянии, а язык захватил ее со властной силой, оставляя послевкусие, терпкое, как дым и дорогой коньяк, с едва уловимой горчинкой их совместного дыхания.

Он оторвался на мгновение, и в его глазах, темных и бездонных, она увидела не просто ярость, а бурю — дикую, необузданную, направленную и на нее, и на самого себя. Его пальцы, сильные и ловкие, вцепились в ворот ее блузки. Ткань сдалась с резким, разрывающим тишину треском, открыв взгляду плечи, а затем и грудь. Его руки, горячие и требовательные, впились в обнаженную плоть, грубо сжимая нежные полушария, заставляя ее выгибаться в немой, предательской судороге. Острая, почти болезненная волна пронзила ее, и где-то в глубине, в самых потаенных уголках сознания, ей ответило жгучее, стыдное возбуждение, пульсирующее в такт бешено стучащему сердцу.

Он развернул ее с силой, не оставляющей места для сопротивления, пригнув к спинке низкого дивана. Ее лицо уткнулось в прохладный, пахнущий пылью и временем бархат. Массивный дубовый каркас застонал под его весом, протестуя против этой ярости.

— Ты этого хотела? Добивалась? — его голос был хриплым шепотом, обжигающим мочку уха. Губы скользнули по шее, оставляя влажный, горячий след. — Так получи. Получи все до конца.

Одним резким, отработанным движением он расстегнул свои штаны. Другой рукой, как стальным обручем, зажал ее запястья в одном замке, придавив к спинке дивана, лишая малейшей возможности отстраниться. Подготовки не было — ни ласк, ни поцелуев. Он вошел в нее с одним глухим, влажным звуком, разрывая сопротивление упругой плоти. Боль, острая и режущая, сменилась целой бурей ощущений — острыми, как лезвие, спазмами, которые заставляли мускулы ее бедер и живота судорожно сжиматься, впиваясь в него. Алиса издала сдавленный, оборванный стон, ее ногти бессильно впились в бархатную обивку.

Его ритм был безжалостным метрономом наказания — неумолимым, выверенным, лишенным какой-либо мягкости. Каждое движение было глубоким, до самого упора, с хирургической, почти отстраненной точностью, будто он проводил эксперимент над плотью и духом.

Мощные толчки вбивались в ее таз, и с каждым новым вторжением его член, упругий и обжигающе горячий, проникал все глубже, сильнее растягивая ее влажные, сопротивляющиеся внутренние мускулы. Граница между болью и наслаждением растворялась, превращаясь в одно сплошное, темное и извращенное чувство. Острая, почти невыносимая полнота сменялась щемящими спазмами глубоко внутри, которые отзывались теплом, разливающимся по низу живота.

Дыхание свистело в ее пересохшем горле, срываясь на прерывистые, задыхающиеся всхлипы в такт его яростным движениям. Он не смотрел на нее. Его взгляд, тяжелый и пристальный, был прикован к их отражению в огромном темном зеркале на стене. Он наблюдал с мрачным, почти клиническим интересом, как ее обнаженное тело подергивается и выгибается под его натиском. Как ее грудь колышется в такт его толчкам, а пальцы судорожно впиваются в обивку. Он изучал ее не как живую женщину, а как сложный, отчаянно сопротивляющийся и в то же время подчиняющийся механизм, стремясь докопаться до самой сути ее реакции, до последнего предела, где рождается настоящая, неприкрытая правда плоти.

— Вот она. Твоя реальность, — он наклонился ниже, и его зубы сомкнулись на тонкой коже ее плеча, не лаская, а метя. Кожа сдалась, проявляя отпечатки его зубов. — Ничего, кроме этого. Ничего, кроме боли и того, что ты из нее рождаешь.

Его свободная рука скользнула между ее ног, к месту, где они были соединены, где влажность выдавала ее предательское тело. Палец нашел напряженный, пульсирующий узел плоти и с безжалостным, точным давлением начал стимулировать его, дозируя боль и насильственное удовольствие. Два противоположных чувства смешались в один сплошной, невыносимый электрический разряд, от которого мускулы ее живота судорожно затвердели, а в глазах потемнело.

Он почувствовал это приближение, эту волну, которую он сам и поднял. Его движения стали резче, хаотичнее, животный инстинкт прорвался сквозь ледяной контроль. Ритм сломался. Его пальцы впились в ее бедра, притягивая к себе, глубже, до самой шейки матки, стремясь заполнить собой все. Он издал короткий, прерывистый звук — не стон, а хриплый, победный выдох, когда его тело напряглось в финальном, исступленном спазме. Горячая жидкость заполнила ее, пульсируя в такт его судорогам, словно ставя печать.

За ним волна удовольствия накатила и на Алису. Резкий, сдавленный крик сорвался с ее губ, и все ее тело напряглось в финальном, исступленном экстазе. Ее внутренние мускулы, до этого отчаянно сопротивлявшиеся, вдруг судорожно сжались вокруг его члена, пульсируя серией частых спазмов, выжимая последние капли сопротивления и вытесняя их волной ослепляющего, всепоглощающего наслаждения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда последняя пульсация отступила, оставив после себя лишь легкое, сладкое покалывание, ее тело обмякло, лишенное какой-либо воли и сил. Она безвольно сползла по спинке дивана, превратившись в расслабленную, тяжелую и влажную плоть. Дыхание вырывалось прерывисто и глухо.

Виктор не задержался в ней ни на секунду дольше, чем того требовала физиология. Не обнял ее затуманенное блаженством тело, не прижал к себе в миг общей уязвимости. Не последовало и поцелуя — ни нежного, ни страстного, ни даже прощального. Он вышел из нее, застегнул штаны и, не говоря ни слова, быстрым и твердым шагом, не оглядываясь, вышел из гостиной, оставив за собой звенящую тишину.

Алиса лежала, не двигаясь, пригвожденная к месту. Боль пульсировала в такт отступающему адреналину, смешиваясь с странным, глубинным удовлетворением. Запах его кожи, пота и спермы висел в воздухе тяжелым, приторным афродизиаком, которым она дышала, как наркотиком. Она медленно перевернулась на спину, глядя в потолок пустыми глазами. Никаких мыслей, ни стыда, ни раскаяния. Только физиология: отголоски дикого, вырванного силой оргазма, дрожь в перегруженных мышцах, липкая влажность между ног.

Это не было соединением душ. Это был акт тотального присвоения, разрушения и перерождения в одном пламени. И где-то в самой темной глубине, под слоем шока и физической разбитости, шевельнулось и укоренилось темное, безмолвное, безоговорочное удовлетворение. Она получила свою долю пламени. И она обожглась. Но и он, в своем гневе, дал ей ту самую, запретную близость, которой, возможно, жаждал и он сам.

Глава 17

Их новая жизнь в «Черных Ключах» напоминала хрупкое венецианское стекло — изысканное в своей сложности, но готовое разбиться от одного неосторожного движения, одного резкого слова. Первые дни этой обретенной свободы Алиса проживала с постоянным ощущением, будто ходит по тонкому весеннему льду, под которым скрываются темные, ледяные воды. Она дышала медленно и осторожно, почти боясь сделать лишний вдох, чтобы не спугнуть это хрупкое, едва зародившееся перемирие.

Виктор действительно пытался. Это проявлялось не в громких жестах или клятвах, а в тех мелочах, которые в их мире значили больше любых слов. Сначала он перестал запирать дверь комнаты на ключ, и Алиса, затаив дыхание, снова смогла свободно перемещаться по дому. Потом, через несколько дней, ей позволили выходить во внутренний двор — сначала только в его сопровождении, позже — одной. Она интуитивно понимала негласные правила этой игры: не удаляться далеко от поместья, всегда оставаться в поле его зрения. Она физически чувствовала его взгляд — тяжелый и внимательный — из темного окна библиотеки на первом этаже, но теперь в этом наблюдении было меньше прежней одержимости и больше тревожной, почти болезненной заботы.

Он стал говорить тише, тщательно обдумывая слова, а в его прикосновениях, особенно в ночные часы, появилась не только знакомая, всепоглощающая страсть, но и неумелая, почти робкая попытка нежности. Тень в его глазах иногда возвращалась, затуманивая их привычной мукой, и в такие моменты Алиса старалась мягко отвлечь его, завести разговор о чем-то постороннем, увести от мрачных мыслей, словно от края пропасти.

Теперь они неизменно вместе завтракали и ужинали в гостиной, за массивным дубовым столом. Алиса, чувствуя, как между ними медленно, но верно растет хрупкий мостик доверия, много рассказывала ему о своем прошлом — о детстве в провинциальном городке, о попытке построить самостоятельную жизнь за пределами детского дома, о бегстве от Эрика.

Виктор слушал очень внимательно, задавая уточняющие вопросы, и постепенно, словно выдавая драгоценные крохи, начал приоткрывать завесу над своим собственным прошлым. Оказалось, он и вправду был писателем, работавшим под известным псевдонимом «Дикий». Алиса раньше замечала ряд его книг с мрачными обложками в библиотеке, но никогда не решалась взять их в руки.

Желая глубже понять мир, в котором он существовал, она выбрала один из томов — «Предок». Читая его, она с внутренним содроганием узнавала историю предка Виктора, Эдгара Морта, его мучительную, разрушительную одержимость молодой женой и те страдания, что он причинял и ей, и себе. В финале книги героиня, доведенная до отчаяния, бросалась с крыши замка. Закрыв последнюю страницу, Алиса, больше не в силах терпеть неизвестность, прямо спросила Виктора, как на самом деле закончилась жизнь Элис.

Он ответил не сразу, его взгляд ушел вглубь себя, в те темные уголки памяти, куда теперь он реже заглядывал.

— Она умерла, — тихо, почти беззвучно произнес он. — Сразу после родов. Эдгар… он до безумия боялся, что ее найдут, что ее отнимут. Когда начались схватки, он не пустил к ней ни врача, ни повитуху. Пытался принять роды сам. А когда осознал, что теряет ее… было уже слишком поздно.

Он остался один с новорожденным сыном — моим дедом — на руках. Эта трагедия стала его личным адом. Эдгар добровольно заточил себя в поместье, перенес портрет Элис в свою спальню и целыми днями разговаривал с ним. Сын рос, по сути, брошенным, на попечении наемной няни. Когда мальчику исполнилось шестнадцать, Эдгар умер во сне, так и не сумев оправиться от потери. Рядом с ним на кровати лежал тот самый портрет.

Дед Виктора, не вынеся гнета прошлого, продал «Черные Ключи» и уехал в Англию, надеясь начать жизнь с чистого листа. Но судьба, казалось, сама тянула род Мортов назад. Спустя годы его сын — отец Виктора — вернулся в Россию, выкупил фамильное гнездо, считая его главной родовой реликвией, и поселился здесь с молодой женой. Они жили спокойно и счастливо, не ведая в деталях о мрачной истории, что витала в стенах этого дома. У них родилось двое детей: сначала Виктор, а через десять лет — нежданная и горячо любимая Лила.

Когда Виктору исполнилось восемнадцать, его мир рухнул в одночасье — родители трагически погибли в автокатастрофе. Невыносимое горе подкосило юношу, мечтавшего о литературной славе. На его плечи легла тяжелая ноша: забота о младшей сестре и о самом поместье. Эта внезапная потеря оставила в его впечатлительной душе глубокую, незаживающую рану и поселила мучительную мысль о некоем родовом проклятии. Позже, когда Лила нашла в библиотеке пожелтевшие дневники Элис и Эдгара Мортов, его худшие подозрения нашли жуткое подтверждение. Он узнал всю правду о своем роде и поверил в то, что над ними тяготеет проклятие когда-то загубленной души.

Однажды вечером, когда за окнами бушевала февральская метель, застилая мир белой пеленой, Виктор принес в гостиную массивный кожаный альбом, потрепанный временем и невероятно тяжелый от памяти, в нем заключенной.

— Думаю, тебе стоит узнать их, — произнес он, и в его обычно уверенном голосе прозвучала несвойственная ему неуверенность. — Если ты… если ты действительно собираешься остаться здесь. Со мной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они устроились на широком диване перед потрескивающим камином, отбрасывающим причудливые тени на стены, и он начал медленно, почти с благоговением, перелистывать страницы. Он показывал ей пожелтевшие фотографии суровых мужчин с высокомерными, надменными лицами и женщин с печальными, уставшими от жизни глазами, по крупицам собирая для нее многовековую историю своего рода. Алиса молча слушала, всем существом чувствуя, как тяжесть этого наследия, эта многовековая ноша, ложится и на ее плечи.

Его пальцы вдруг замерли на фотографии девочки-подростка со светлыми, цвета спелого льна, волосами, заплетенными в две аккуратные косы, и огромными, бездонно-доверчивыми глазами, в которых читалась вся чистота и незащищенность юности.

— Лила, — он произнес это имя так, словно оно обжигало ему губы, наполняя рот горьким вкусом пепла и щемящей тоски. — Она… просто исчезла. Но иногда, особенно в полной тишине, мне кажется, я все еще слышу отголоски ее смеха, ее легкие, быстрые шаги в дальних коридорах…

— Ты слышишь ее, потому что она навсегда осталась здесь, — тихо, но очень четко сказала Алиса, мягко касаясь ладонью его груди, прямо над сердцем, чувствуя его трепетное биение. — Потому что она продолжает жить в тебе. В твоей памяти.

— Я отдал столько сил, вложил столько средств в ее поиски, — его голос неожиданно сорвался, выдавая годами сдерживаемую, накопленную боль. — Но все оказалось тщетно. Все расследования зашли в тупик. Она словно сквозь землю провалилась. Я не знаю, жива ли она… И эта неизвестность, эта зияющая пустота… она ежедневно сводит меня с ума.

— Тебе поможет только время, Виктор. И я глубоко уверена, что Лила ни за что не хотела бы видеть тебя таким — измученным и потерянным. Ты должен найти в себе силы отпустить ее. Если она… если ее больше нет, дай ей, наконец, вечный покой. А если чудесным образом жива, — Алиса посмотрела на него с безграничной верой и теплотой, — то я уверена, вы обязательно встретитесь вновь. Когда для этого придет правильный час.

Виктор поднял на нее взгляд — долгий, пристальный, изучающий, в котором причудливо смешались боль, слабая, но живущая надежда и какая-то новая, незнакомая ему самому душевная мягкость. Он не произнес в ответ ни слова, лишь молча накрыл своей большой ладонью ее руку, все еще лежавшую у него на груди. В уютном треске камина и завывании вьюги за оконным стеклом этот простой, безмолвный жест значил для них обоих неизмеримо больше, чем любые, даже самые красноречивые слова.

Глава 12

Следующий день пробивался сквозь тяжелые шторы унылым, серым светом. Алиса провела его в гулкой тишине галереи, за работой над портретом Элис Морт. Каждое прикосновение кисти к холсту отзывалось в теле смутным эхом — воспоминанием о грубых руках, оставленных ими синяках на бедрах, о глубокой, тупой боли и странном, темном удовлетворении.

Виктор не появился. Его отсутствие было ощутимее любого присутствия. Оно витало в пыльном воздухе, шепталось из-за темных портьер. Она ловила себя на том, что замирает, прислушиваясь к шагам в коридоре, но слышала лишь биение собственного сердца — тревожное и учащенное.

К вечеру тревога сгустилась до физической тяжести в груди. Она укрылась в своей комнате, но и здесь не находила покоя. Она ворочалась, а в голове проносились обрывки вчерашнего: хриплый шепот, боль укуса на плече, животный трепет в момент кульминации. Ее пальцы сами потянулись между ног, к тому месту, что все еще пульсировало смутным воспоминанием, но она с силой отдернула руку — никакие фантомные прикосновения не могли сравниться с реальностью его владения.

Сон, когда он наконец накатил, был тревожным и прерывистым. Ей снились бесконечные коридоры, чьи-то шаги и отражение в зеркале — его глаза, полные ненависти и желания.

Алиса проснулась от ощущения, что в комнате не одна. Сердце тут же сорвалось в бешеный галоп. В кромешной тьме, не двигаясь, она чувствовала это — тяжелый, пристальный взгляд. Затем — едва уловимый шелест одежды, шаг.

— Не бойся, — прозвучал в темноте его голос. Низкий, без единой нотки раскаяния или нежности.

Прежде чем она успела что-то сказать, матрац прогнулся под его весом. Холодные пальцы коснулись ее щеки, скользнули по шее, под подбородок, заставляя ее поднять голову.

На этот раз в его прикосновениях не было вчерашней разрушительной ярости. Была иная, более страшная сила — неумолимая, хищная точность. Он не рвал одежду, а медленно, с методичным спокойствием, освобождал ее тело от тонких тканей ночной сорочки. Его губы выжидающе задерживались на каждом новом участке обнажаемой кожи: обжигали нежную линию ключицы, скользили по изгибу груди, заставляя сосок затвердеть в предвкушении, опускались на трепещущий живот. Каждое его прикосновение было тщательно выверенным актом растления, заставляющим ее тело выгибаться в немом приглашении.

Когда она осталась полностью обнаженной, он приподнялся над ней, и в лунном свете она увидела его лицо — бледное, с темными впадинами глаз, прекрасное и пугающее в своем абсолютном самообладании. Его руки плавно раздвинули ее бедра, обнажая самую сокровенную часть ее существа перед его тяжелым, оценивающим взглядом.

— Ты думала, что все кончено? — прошептал он, и его пальцы скользнули вниз, к ее влажному жару, растягивая нежные складки, готовя ее к принятию. — Это только начало.

Он вошел в нее не резко, а с медленной, неотвратимой силой, заполняя ее целиком. Глухой, сдавленный стон вырвался из ее груди, когда он погрузился до самого упора. Он не спешил. Каждое движение было выверенным, глубоким, посылающим по ее жилам разряды темного наслаждения. Его руки держали ее за бедра, пальцы впивались в плоть, направляя каждый ее содрогающийся вздох. Другая его рука скользнула между их тел, и большой палец нашел тот напряженный, пульсирующий бугорок, начиная ритмично, безжалостно тереть его, умножая ощущения до невыносимого предела.

Ее тело, предательски отзывчивое, отвечало ему встречными толчками бедер, глухими стонами, когда волны удовольствия накатывали все выше и выше. Она чувствовала, как сжимается вокруг него, ее внутренние мускулы судорожно сокращались, пытаясь удержать его в себе. В этом не было борьбы — было слияние двух темных пламень, сжигающих друг друга дотла.

Когда пик наступил, ее сознание помутнело в спазме, вырывающем из горла беззвучный крик. Он же, почувствовав ее судороги, издал тихий, сдавленный стон, и, сделав несколько последних, резких толчков, излился в нее, его тело на мгновение обмякло на ней, тяжелое и потное.

Он не ушел сразу. Они лежали в тишине, и только их дыхание постепенно выравнивалось. Его рука все так же лежала на ее бедре, пальцы лениво чертили круги на ее коже.

И тогда, глядя в потолок, он заговорил. Его голос был глухим и лишенным всякой эмоции.

— Лила. Моя младшая сестра. Она не была похожа на Элис внешне — светловолосая, голубоглазая. Но такая же тихая. Слишком тихая. — Он замолчал, и в тишине повисло невысказанное сравнение с той, чей портрет висел в галерее. — Потом она нашла в библиотеке тот дневник... Дневник Элис Морт. И с тех словно стала ее тенью. Читала и перечитывала. Я забрал у нее его... Вырвал прямо из рук. Она даже не заплакала, просто смотрела на меня пустыми глазами. А на следующее утро... она исчезла.

Он повернул голову и посмотрел на Алису.

— Она любила здесь читать. Прямо в этой комнате. Пряталась за этими шторами. Иногда мне кажется, что я до сих пор слышу, ее легкие шаги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Алиса лежала неподвижно, ощущая, как его слова проникают в нее глубже, чем его тело, отзываясь эхом в самых потаенных уголках ее души. Ее собственная боль, ее бегство от Эрика — все это вдруг померкло, стало ничтожной пылью перед вечной, леденящей пустотой, что зияла в нем.

Она не сказала ничего — слова были бессильны. Лишь повернулась и прижалась лбом к его крепкому плечу, ища опоры в этом падении. И он… позволил. Впервые за всю эту вечность одиночества он позволил кому-то разделить с ним гнетущую тишину его личного ада.

— Я хочу, чтобы ты была рядом со мной, — его голос был низким шепотом, что обжигал кожу.

— Я и так рядом, — ее собственный звучал сдавленно, почти шепотом.

Его пальцы легли на ее щеку, заставляя встретиться с его взглядом. В темноте его глаза были как две угольные ямы, поглощающие любой свет.

— Я хочу, чтобы не только твое тело, но и душа принадлежали мне. Только тогда я буду счастлив. Ты ведь хочешь этого?

Его рука скользнула вниз, ладонь легла на ее лоно, и сквозь тонкую ткань ночной рубашки она почувствовала жар его кожи. Пальцы нашли влажную теплоту ее складок, и Алиса невольно застонала, ее тело выгнулось навстречу прикосновению.

— Хочешь? — в его голосе уже слышалась стальная власть, а пальцы принялись выводить на ее плоти нетерпеливый узор, от которого по жилам разливался жидкий огонь. Алиса горела, ее бедра сами собой двигались в такт этим циничным ласкам.

— Отвечай.

И в этом огне не осталось места для лжи. Ее душа, которую он требовал, уже была у него в плену.

— Да… хочу…

Его движение было одним резким, властным импульсом. Он перевернул ее на живот, вогнал в нее себя, и Алиса вскрикнула. И начался их танец — древний, как само мироздание, танец страсти и черного огня, в котором плавились их боли, их яды и их спасение.

Глава 13

Следующим утром Алиса проснулась одна. Виктора в комнате не было. За окном в безмолвном танце кружились тяжелые хлопья снега, застилая землю девственным белым саваном. Зима, казалось, сжалилась над унылым пейзажем «Черных ключей», даровав ему это мимолетное очищение. Алиса сбросила одеяло и ее кожи коснулся холодный воздух. Накинув на тонкую сорочку длинную плотную кофту, она натянула на ноги шерстяные носки с наивными снегирями и подошла к окну. Снег превратил мрачные окрестности в зачарованное королевство, тихое и прекрасное в своей ледяной чистоте.

Дверь бесшумно отворилась, впуская Виктора. Алиса обернулась на скрип пола и замерла. Он стоял на пороге, и в его обычно непроницаемом взгляде читалось нечто новое — нечто, что при иных обстоятельствах она могла бы счесть за удовлетворение.

— У тебя сегодня выходной, — произнес он, отвечая на ее безмолвный вопрос. — Предлагаю прогулку по окрестностям. Одевайся и спускайся в гостиную. Позавтракаем вместе.

Аромат свежесваренного кофе витал в воздухе. На столе стояла каша с фруктами, несколько видов хлеба, сыры и масло. Они ели молча, но тишина между ними была не колючей, а задумчивой. Виктор изредка бросал на нее задумчивые взгляды. Алиса наслаждалась моментом — и едой, и неожиданной возможностью провести день вне стен поместья.

Одевшись в свою старую, но теплую куртку и шапку, она вслед за Виктором вышла на улицу. Алиса глубоко вдохнула морозный воздух. Легкий холод щипал щеки, а под ногами приятно хрустел свежий снег. Виктор неожиданно подал ей руку. Алиса удивленно посмотрела на него, но приняла ее. Он менялся на глазах, и она не поспевала за этими перевоплощениями.

Они дошли до ближайшей деревни и зашли в небольшой продуктовый магазин. Виктор брезгливо поморщился, но последовал за ней. Алиса с детской радостью обнаружила свои любимые мятные пряники и набрала целый пакет сладостей.

— Ты любишь сладкое? — в его голосе прозвучало неподдельное удивление.

— Да, я сластена, — призналась она, смущенно отламывая кусочек пряника.

— Почему раньше не сказала? Я бы организовал доставку.

— У тебя не то, что попросить, с тобой заговорить страшновато, — прошептала она, глядя в окно на заснеженную улицу.

Уже на обратной дороге, почти у самого поместья, им навстречу выехала машина. Она остановилась, и из нее вышел тот самый молодой юрист. Высокий, светловолосый, с живыми глазами и открытой улыбкой — Александр. Он легко поздоровался с Виктором, а затем его взгляд упал на Алису.

— А вот и наша беглянка! — его голос, звонкий и уверенный, разнесся в морозном воздухе. — Рад видеть вас в добром здравии. Мороз и снег вам к лицу, Алиса.

Алиса, смутившись коснулась руками своих румяных щек. За время проведенное в «Черный ключах» она уже отвыкла от простой человеческой теплоты.

— Александр, — сухо поздоровался Виктор.

— Как хорошо, что я вас встретил. У меня к вам пара документов, — юрист достал папку и протянул Виктору, но его взгляд, полный нескрываемого мужского интереса, скользил по Алисе. — Надеюсь, наш суровый хозяин не слишком вас запугивает? Если что, знайте — у вас всегда есть адвокат. И я отстаиваю интересы своих клиентов с особым рвением.

Его подмигивание было дерзким и обжигающе откровенным. Алиса потупила взгляд, чувствуя, как тяжелый взгляд Виктора прожигает ее кожу. Пока мужчины обсуждали бумаги, Александр еще пару раз поймал ее взгляд, и каждый раз она чувствовала себя пойманной на чем-то запретном.

Последние формальности были улажены, и машина юриста скрылась за поворотом, оставив после себя лишь тишину заснеженной дороги. Эту тишину Виктор не нарушил ни словом, лишь молча взял Алису под руку и повел обратно к дому. Его молчание нарастало с каждым шагом, становясь густым и тягучим, как смола, и Алиса инстинктивно понимала, что за этим спокойствием скрывается буря.

Остаток дня прошел в напряженном ожидании. Алиса пыталась занять себя чтением, но слова расплывались перед глазами, а мысли снова и снова возвращались к встрече и к тому, как изменилось настроение Виктора. Вечером, готовясь ко сну, она прислушивалась к каждому звуку в старом доме, с трепетом ожидая, когда в комнату придет Виктор.

Ночь уже полностью вступила в свои права, когда дверь в спальню бесшумно отворилась, впуская полоску света из коридора. На пороге, как тень, возник Виктор. Он вошел, закрыл за собой дверь и остановился в нескольких шагах от кровати. Его высокая фигура казалась еще более массивной в полумраке.

— Ты так на него смотрела. Почему?

Алиса замерла, сердце бешено заколотилось в груди. «Причем тут юрист?» — пронеслось в голове.

— Я не понимаю, о чем ты, — выдавила она.

— Не понимаешь? — он сел на кровати и его пальцы обхватили шею Алисы — не душащие, но утверждающие власть. Его губы почти коснулись ее уха, и шепот обжег, как раскаленное железо. — Вы неплохо смотритесь вместе. Он явно считает так же. Я видел, как он на тебя смотрит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он просто был вежлив, — прошептала она.

— Вежлив? — горькая усмешка сорвалась с его губ. Его губы прикоснулись к ее шее, к тому месту, где под тонкой кожей бешено стучала жизнь. Кончик языка провел по пульсирующей вене, заставив ее содрогнуться всем телом. — Он смотрел на тебя так, будто хотел раздеть взглядом. А ты… ты отвечала ему. Ты улыбалась ему.

Его руки скользнули с ее шеи на плечи, и тонкие лямки сорочки бесшумно соскользнули вниз.

— Я сейчас объясню тебе, в чем разница, — прошептал он, и в его голосе зазвучала знакомая, хищная власть, от которой ноги подкашивались и сладостно сжималось внизу живота. — Между вежливым интересом и тем, что есть у нас. Между взглядом и правом трогать.

Сорочка соскользнула вниз, обнажая плечи и грудь. Холодный воздух едва успел коснуться кожи, как его сменило тепло ладоней Виктора. Он обхватил ее грудь, и большие пальцы провели по соскам, уже затвердевшим от предвкушения. Алиса непроизвольно выгнулась, издавая тихий стон. Он не торопился, его движения были намеренно медленными, как будто он снова подтверждал свое право прикасаться к ней.

— Он может смотреть, — его губы скользнули по ключице, оставляя влажный, горячий след, и опустились к другой груди. — Но касаться тебя вот так… — он взял ее сосок в рот, заставляя ее вскрикнуть от шквала ослепляющего наслаждения, — …иметь право заставлять тебя трястись и просить… это только мое.

Его движения были резкими, полными сдерживаемой ярости. Руки Виктора грубо раздвинули ее бедра, обнажая ее самое сокровенное.

— Он думает, что может смотреть на тебя, разговаривать с тобой? — прошептал он, и его дыхание обожгло ее лоно. — Но он не знает и не узнает, как ты пахнешь, когда хочешь. Не узнает вкуса твоей кожи. Не услышит, как ты кричишь мое имя.

Его язык коснулся ее, и Алиса закатила глаза, впиваясь пальцами в его волосы. Его горячий, требовательный язык исследовал каждую складку, губы высасывали из нее саму душу, заставляя тело выгибаться в немом экстазе. Каждое движение было посланием, клеймом: «Ты — моя. Только моя». И ее тело, предательское и отзывчивое, отвечало ему бурной, стыдливой волной наслаждения, подтверждая каждое его слово. Она выгибалась, пыталась отползти, но Виктор крепко держал ее, наказывая своим языком, доводя до исступления. Ее стоны переходили в хрип, она рвалась, но огонь уже пожирал ее изнутри. Все внутри нее напряглось и забилось в учащенных, неконтролируемых сокращениях, вырывая из горча беззвучный крик.

Почувствовав ее оргазм, Виктор отпрянул и через мгновение вошел в нее, заполняя до предела. Алиса, не успев прийти в себя, почувствовала, как ее тело загорается с новой силой. Виктор больше не произносил ни слова. Он вколачивался в нее, яростно и неистово, наказывая за встречу с юристом, за ее смущение, за ту мимолетную улыбку. Его грудь терлась о ее чувствительные соски, все ее тело, наэлектризованное первым пиком, взрывалось снова и снова от каждого толчка. «Виктор... Виктор...» — стонала она, уже не в силах выносить это двойное наслаждение, пока мир не разлетелся на осколки во втором, еще более мощном спазме. Он настиг ее несколькими уверенными, глубокими толчками, и Алиса почувствовала, как теплая влажность разливается внутри, стекая по ее бедрам.

Виктор рухнул на нее, его тяжелое тело пригвоздило ее к матрасу, а слуха касалось его прерывистое, хриплое дыхание.

— Ты не должна ни с кем общаться, — прошептал он ей в волосы, и в его голосе не было просьбы, был приговор.

— Почему? — ее собственный голос звучал слабо и сипло.

— Потому что ты только моя...

— Я твоя, даже если буду общаться с другими людьми. Не делай из меня свою пленницу, Виктор.

Вместо ответа он молча поднялся и ушел в душ. А утром, когда первые лучи солнца упали на заснеженный подоконник, Алиса обнаружила, что дверь в комнату заперта с внешней стороны, и ключ торчит в замочной скважине, словно насмешливое напоминание о его последнем слове.

Глава 14

Алиса потеряла счет дням, проведенным в запертой комнате. Виктор перенес туда мольберт и портрет Элис Морт, чтобы Алиса продолжала работу. Теперь еду ей приносил только он — доступ в комнату для помощницы по хозяйству был строго запрещен. Несколько раз Алиса пыталась умолять его прекратить это заточение, но в ответ встречала лишь ледяное молчание и щелчок замка.

Каждую ночь Виктор приходил к ней, устанавливая свои правила. Он требовал, чтобы она спала обнаженной, позволяя носить тонкую сорочку лишь в дни менструации. Их связь превратилась в опасный наркотик — каждая порция мнимой близости замешивалась на боли, каждое прикосновение балансировало на грани саморазрушения. Это был танец двух искалеченных душ, где Виктор, теряя власть над собственными демонами, все туже затягивал петлю на ее шее, а она, задыхаясь в его объятиях, с ужасом понимала, что уже не может жить без этого яда.

Однажды ей удалось уговорить его выпустить ее в библиотеку под предлогом поиска новых книг. Виктор согласился, но не оставлял ее без присмотра ни на секунду. Пока Алиса перебирала пыльные фолианты, он стоял у окна, наблюдая за заснеженным поместьем. До конца года оставались считанные дни, но мысль о празднике казалась Алисе насмешкой — какое может быть торжество, когда ты пленник?

Именно тогда, среди старинных книг, ее пальцы наткнулись на ветхую метрическую книгу. Взгляд скользнул по пожелтевшим страницам, и вдруг... Осознание ударило, как обухом по голове. Кровь застыла в жилах.

Элис Морт.

Она снова провела пальцем по строке, словно пытаясь стереть зловещую надпись, но буквы не менялись. Элис. Алиса. Два имени, разделенные столетием, звучали как роковое эхо, как проклятие, начертанное на ее судьбе с самого начала.

Схватив фолиант, Алиса быстрыми шагами подошла к Виктору. Грудь вздымалась от гнева и страха.

— Элис Морт! — выкрикнула она. — Ты узнал ее имя в моем, не так ли?! Это не случайность! Ты искал меня! Нанял именно потому, что я — ее подобие!

Виктор медленно повернулся. В его темных глазах не было ни тени отрицания — лишь мрачное, почти торжествующее удовлетворение.

— Алиса... Элис... — произнес он, растягивая слова, смакуя их, словно дорогое вино. — Разве не прекрасно? Судьба, насмехаясь над моим родом, дала мне второй шанс. Исправить ошибку. Возвратить то, что было безвозвратно утрачено. Я не отпущу тебя, Алиса. Не позволю тебе исчезнуть, как когда-то исчезла она.

— Ты делаешь все, чтобы я исчезла!

— Я берегу тебя...

— Ты болен, Виктор!

Он сделал к ней шаг, схватил за шею и притянул так близко, что она почувствовала его дыхание на своих губах.

— Ты моя, — прошипел он. — Ты останешься здесь. Родишь мне наследника.

— Так я для тебя еще и инкубатор?

Но он, не говоря больше ни слова, грубо опрокинул ее на массивный стол. Бумаги разлетелись по полу. Его руки грубо раздвинули ее бедра.

— Нет! — вырвалось у нее, но тело уже отвечало ему, предательски ожидая этого насилия.

Он вошел в нее резко, без предупреждения, заполняя собой все пространство. Губы прижались к ее шее, зубы слегка сжали кожу. Алиса выгнулась, пытаясь вырваться, но его руки держали ее мертвой хваткой.

— Ты моя, — повторял он, и каждое слово сопровождалось новым толчком. — Всегда была. Всегда будешь.

Ее тело начало отвечать ему, против ее воли. Волны удовольствия смешивались с болью, создавая ту самую гремучую смесь, от которой она уже не могла отказаться. Пальцы скользили по столу пока он не зафиксировал их своими руками.

— Я не она! — крикнула она и ее голос потонул в стоне.

— Ты — лучше нее, — прошептал он в ее ухо. — Ты — живая. И ты будешь кричать мое имя. Всегда и только мое.

И она закричала. Не от боли, а от наслаждения, которое уже невозможно было сдержать. Ее ноги вздрагивали в такт его толчкам, тело полностью отдалось этому темному вихрю.

Когда пик наступил, она почувствовала, как сжимается вокруг него, а его низкое рычание подтвердило, что он тоже достиг предела.

Он не отпускал ее еще несколько мгновений, тяжело дыша ей в волосы.

— Ты ненавидишь меня? — прошептал он.

— Ненавижу, — выдохнула она. — Но я также ненавижу и то, что ты заставляешь меня быть ею.

Она стояла на краю пропасти, как когда-то ее несчастная тезка. Оставалось сделать последний шаг — сломаться и навсегда исчезнуть в тени его мании. Или... найти в себе силы для невозможного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Их отношения превратились в опасный симбиоз, где каждая ночь была игрой с тенью смерти, а каждое прикосновение оставляло на душе невидимые шрамы. Это был изматывающий танец двух искалеченных душ, где Виктор, все глубже погружаясь в пучину своей одержимости. А она, теряя последние силы, с ужасом осознавала страшную истину — ее душа уже не могла существовать без этого разрушительного яда.

По ночам, лежа в его объятиях, она ловила себя на мысли, что ждет его прикосновений, ненавидя себя за эту слабость. Ее душа металась в ловушке, разрываясь между отвращением к его жестокости и непреодолимой тягой к тому темному наслаждению, что он в ней пробуждал.

Однажды вечером, когда шторм снежная буря бушевала за окнами, Алиса нашла в себе силы для последнего отчаянного спора. Отодвинув мольберт с почти законченным портретом Элис, она встала между Виктором и холстом, преграждая путь к его наваждению.

— Я не она! — голос ее не сорвался в этот раз, в нем зазвучали новые, стальные нотки. — Я устала быть призраком в твоем спектакле, Виктор. Посмотри на меня — действительно посмотри! Я дышу, я чувствую, я борюсь! Элис давно нет, а я — здесь!

Виктор медленно поднял на нее взгляд. В его темных глазах плескалась знакомая буря одержимости.

— Ты ошибаешься, — его голос был обволакивающе-спокоен, но в глубине глаз плясали опасные огоньки. Он приблизился, и его пальцы впились в ее плечи, разворачивая к портрету. — Смотри, — прошептал он, прижимая ее к холодной стене рядом с холстом. Его взгляд гипнотически метался с ее лица на застывшие черты прабабки. — У вас даже отчаяние в глазах одинаковое. Та же боль. Тот же страх. Та же тень обреченности.

— Нет! — Алиса вырвалась, ее грудь тяжело вздымалась. — Это не мое отчаяние, Виктор! Это твое! Ты смотришь на меня и видишь ее, потому что не можешь смотреть в лицо собственной боли! Ты хоронишь себя заживо в этом доме вместе с ее призраком!

Он схватил ее за подбородок, заставляя смотреть на портрет.

— Ты — ее продолжение. Ее реинкарнация во плоти, ниспосланная мне для искупления, — его дыхание стало прерывистым. — Ты — мое второе дыхание, Алиса. Мой шанс все исправить.

— Исправить? — горько рассмеялась она. — Ты не исправляешь, ты уничтожаешь! Ты пытаешься превратить живую женщину в памятник вине, причем даже не своей! Проснись, Виктор! Элис нет, и ты не сможешь воскресить ее через меня!

— Молчи!

— Не буду молчать! — крикнула она. — Я — Алиса! Я люблю запах дождя и ненавижу темноту! Я обжигаю язык горячим кофе и смеюсь над глупыми шутками! Я — реальна! А ты... ты разговариваешь с тенью!

Прежде чем она успела что-то добавить, его губы обжигающе прижались к ее шее — точно в том месте, где у Элис на портрете была крошечная родинка. Алиса попыталась вырваться, оттолкнуть его, но ее крик растворился в сдавленном стоне, когда его руки грубо впились в ее бедра, а колено раздвинуло ее ноги. Он овладевал ею прямо у подножия портрета, под пристальным взглядом женщины с холста. Слезы катились по ее щекам, соленые капли стекали по ее шее, но тело, преданное и развращенное им за недели плена, предательски отвечало ему встречными толчками, стеная от знакомой, сладкой боли. В этом унизительном слиянии стирались границы между прошлым и настоящим, и Алиса с нарастающим ужасом чувствовала, как ее собственное «я» растворяется, уступая место призраку Элис, ее боли, ее судьбе.

Когда все закончилось, ее ноги подкосились, и она медленно сползла по стене на холодный пол. Дрожащие руки бессознательно обхватили плечи — тщетная попытка унять внутреннюю дрожь и вернуть себе хоть каплю тепла, которого так безжалостно лишили ее тело и душу. Лоб упал на колени, и на мгновение в тишине комнаты было слышно только прерывистое дыхание, смешанное с тихими всхлипами, которые она больше не могла сдерживать. Каждая клеточка тела ныла от боли и унижения, а в душе зияла пустота, которую не могли заполнить даже следы его прикосновений.

— Ты права в одном, — неожиданно тихо произнес Виктор, стоя у мольберта. — Она любила тишину. А ты... ты борешься до конца.

Алиса подняла на него глаза, все еще не в силах говорить.

— Но разве это плохо? — наконец выдохнула она. — Разве жизнь — это не борьба? Элис сдалась, Виктор. А я — нет. И пока я дышу, я буду напоминать тебе, что прошлое не вернуть. Что нужно жить настоящим.

Он не ответил, лишь провел рукой по поверхности портрета, словно гладя щеку давно умершей женщины.

С каждым днем, работая над портретом, Алиса все острее чувствовала зловещую связь с той, чье место она невольно заняла. Но теперь к страху примешалась новая эмоция — ясное, холодное понимание. Она не просто наносила краски на холст — она изучала лицо своей тюремщицы, искала в нем слабые места. Ее пальцы, дрожа, выводили тени под глазами Элис, а в уме рождался план.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Утомленные пальцы Алисы дрожали от усталости, когда она наконец отложила кисть. Долгие часы, проведенные за работой, давали о себе знать ноющей болью в спине. Она отступила на шаг, чтобы окинуть взглядом свою работу, и в этот момент что-то щелкнуло внутри.

Алиса подняла взгляд на почти законченный портрет, и ее охватило странное, двойственное чувство. Она смотрела на глаза Элис Морт, в которые она так тщательно, с почти маниакальной точностью, вкладывала все отчаяние и боль, найденные на пожелтевших страницах старого дневника. Все эти недели, месяцы — она уже и сама потеряла счет времени — она пыталась бороться. Сначала это был открытый гнев, потом — горькие слезы, затем — молчаливые попытки сопротивления, за которыми всегда следовало суровое наказание. Она билась о стены своей клетки, как пойманная птица, и с каждой такой попыткой силы покидали ее, а крылья ломались все сильнее.

Но теперь, когда силы были на исходе, а душа истерзана до предела, сквозь пелену собственного страха и отчаяния к ней пришло внезапное, ясное озарение: все это время она искала спасение не там. Она пыталась бороться с тюремщиком на его территории, по его правилам, используя его же оружие — силу, ярость, подавление. И всегда проигрывала.

У нее оставался последний козырь, последняя, отчаянная ставка в этой изматывающей игре. И это была не физическая сила, не слепая ярость и не отчаянная, заведомо обреченная попытка бегства. Это было нечто гораздо более мощное, фундаментальное и потому непреодолимое — понимание. Понимание его боли, его демонов, его плена, который был ничуть не меньше, а может, и больше ее собственного.

Собрав последние душевные силы, она снова взяла в руки палитру. Ее пальцы, еще минуту назад дрожащие от слабости, теперь обрели твердость. Она выбрала тончайшие кисти и самые светлые, почти прозрачные, воздушные оттенки — слоновую кость, разбеленную охру, легкую лазурь — и вновь принялась за работу. Она не меняла суровость черт, не смягчала властную, гордую линию губ, не трогала бледность кожи. Нет.

Она работала только над взглядом. Там, где раньше была лишь глухая, беспросветная безысходность, теперь, мазок за мазком, начинало проступать нечто иное — глубокое, всепонимающее, безмолвное принятие. Она писала поверх старой боли — тихое прощение, поверх застывшего страха — умиротворение, поверх клокочущей ненависти — великое освобождение. Это была не капитуляция, не сдача позиций. Это была величайшая сила, доступная лишь тем, кто познал глубину отчаяния, — сила отпустить то, что невозможно изменить, и обрести покой вопреки всему.

Именно в этот момент, когда она ставила последние, едва заметные мазки, в комнату вошел Виктор. Алиса инстинктивно отступила вглубь комнаты, в спасительную тень, сердце бешено колотилось в груди, угрожая выпрыгнуть. Он, как всегда, не глядя по сторонам, направился прямо к портрету, ожидая увидеть знакомое, привычное отражение собственной муки, тот самый взгляд, который десятилетиями жёг его душу. Он подошел, замер, и его словно подкосило.

Секунды растягивались в мучительные минуты, воздух в просторной комнате становился густым, тяжелым, им становилось трудно дышать. Алиса, затаив дыхание, видела, как под дорогой тканью его пиджака напряглись и застыли мускулы плеч, как медленно, почти ритуально, сжались его кулаки. Но в его застывшей позе было нечто новое, незнакомое — не готовый вырваться наружу гнев, а глубочайшее, всепоглощающее потрясение.

— Что... что ты сделала? — наконец прозвучал его голос. Он обернулся к ней, и в его широко раскрытых, помутневших глазах она увидела оголенный нерв, снесший одним ударом все его многолетние защитные барьеры, всю выстроенную с таким трудом крепость отчужденности.

— Я дала ей то, чего у нее никогда не было, — тихо, но удивительно четко и твердо сказала Алиса. Ее собственный голос почти не дрожал. — Не физическое освобождение от этих стен. Нет. Нечто большее. Освобождение от той боли, что держала в плену ее душу все эти долгие годы. Которая не отпускала ее даже после смерти.

— Она… простила, — прошептал он, снова глядя на портрет, и его рука, будто против воли, непроизвольно потянулась к холсту, жаждая прикоснуться, но так и не коснулась, застыв в сантиметре от слоя засохшей краски.

— Нет, — мягко поправила его Алиса, делая решительный шаг вперед, из холодной тени в полосу света. — Она не простила. Она поняла. Приняла все, что случилось. И, поняв и приняв — отпустила. Отпустила боль. Отпустила прошлое. Отпустила тебя. Только так и можно обрести настоящую свободу, Виктор. И ей… и нам.

Он смотрел на нее, и впервые за все время их мучительного знакомства его взгляд был полностью ясным, прозрачным, без привычной завесы льда, болезненной одержимости или мучительной, неутолимой тоски. В нем была лишь оголенная, испуганная, почти детская надежда — та самая, что он так тщательно и яростно скрывал и подавлял в себе все эти годы.

— Ты... ты действительно думаешь, что мы… что я способен на это? — в его голосе звучала неподдельная, ранимая уязвимость, так не вязавшаяся с его образом властного, неумолимого хозяина «Черных Ключей».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я думаю, что мы обязаны попробовать, — она подошла к нему вплотную, не опуская с его лица своего спокойного, полного решимости взгляда. — Но для этого ты должен открыть двери, Виктор. Не только этой комнаты. Все двери. В этом доме. И в себе. Не для того, чтобы я ушла. А для того, чтобы я могла остаться. Потому что сама захочу этого. Добровольно. Свободно.

Он молчал. В этой тишине решалась их общая судьба. Его взгляд, полный смятения, метался между ее живым, одухотворенным, полным внутренней силы лицом и умиротворенным, прекрасным в своем новом знании лицом на портрете — двумя женщинами, которые, вопреки всей причиненной им боли и страданиям, протягивали ему сейчас не новые, усовершенствованные цепи, а единственный возможный ключ. Ключ от его собственной, добровольной клетки.

В его глазах шла безмолвная, отчаянная борьба — старая, привычная рана, проросшая в самое нутро, боролась с новой, хрупкой, но такой желанной надеждой; страх перед прошлым, перед призраками, населявшими этот дом, — с пугающей возможностью будущего, чистого листа. И от этого выбора, который он делал здесь и сейчас, в тишине комнаты, зависело абсолютно все — останутся ли «Черные Ключи» их общей могилой, памятником боли и безумию, или же смогут стать тем местом, где их проклятая, испепеляющая, мучительная связь сможет, наконец, превратиться во что-то иное. Во что-то новое, хрупкое, но настоящее. Во что-то, что не будет отравлено ядовитыми испарениями прошлого.

Глава 18

«Черные Ключи» постепенно начинали оживать, сбрасывая с себя многовековую пелену забвения и тоски. С первыми весенними лучами, растопившими снег, на территории поместья зазвучали чужие голоса — сначала робкие, потом все более уверенные. Виктор, к удивлению самого себя, нанял рабочих, чтобы привести в порядок запущенные земли после зимы. Это решение далось ему нелегко — годами он охранял свое уединение как драгоценность, но теперь что-то внутри него медленно, но неуклонно менялось.

Он наблюдал, как Алиса, словно настоящая хозяйка, с горящими глазами обсуждала с рабочими план будущих клумб, размахивая руками и показывая, где именно должны распуститься пионы и где лучше посадить сирень. Виктор знал, что она любит цветы, и заказал целый набор саженцев — тюльпаны, пионы, гортензию и множество других растений, которые она с таким счастьем принимала из его рук, что на его лице впервые за долгие годы появилось что-то похожее на улыбку.

Вместо привычного чувства ревности и страха, что кто-то чужой может увести ее из его мира, Виктор с удивлением ловил себя на новом, незнакомом ощущении — теплой волне счастья, разливающейся по груди при виде ее сияющих глаз. Он все так же наблюдал за ней из окна библиотеки, но теперь его взгляд был лишен прежней мучительной одержимости. В нем появилось спокойное, почти отеческое удовлетворение, когда он видел, как она, смеясь, указывает рабочим куда нести ящики с рассадой или как задумчиво выбирает место для нового куста жимолости.

Эти внешние перемены в жизни поместья повлекли за собой глубокие внутренние метаморфозы в самом Викторе. Он по-прежнему проводил много часов в библиотеке, склонившись над клавиатурой компьютера, но теперь его творчество обрело новые краски. Тяжелый, гнетущий хоррор, которым он прославился как «Дикий», постепенно уступал место иным темам. Однажды вечером, отложив в сторону черновик новой мрачной повести, он неожиданно для себя открыл старую папку с юношескими набросками — фантастическими рассказами, полными света и надежды, которые он когда-то забросил, считая их слишком наивными.

Сначала он писал осторожно, с оглядкой, будто боясь спугнуть хрупкое вдохновение. Но скоро почувствовал, как давно забытая радость творчества наполняет его. Сюжеты, которые он когда-то считал навсегда утраченными, оживали под его пером, обогащенные жизненным опытом и новой, обретенной мудростью. Он снова стал тем юношей, который верил в будущее и в возможности человеческого разума, но теперь — без прежней юношеской идеализации, с пониманием всей сложности мира.

Его литературный агент, получив первые главы новой рукописи, сначала не поверил своим глазам, а затем, прочитав, загорелся энтузиазмом. Издательство, привыкшее к мрачным бестселлерам «Дикого», с изумлением обнаружило, что их звезда совершила неожиданный творческий поворот, и теперь уже потирало руки в предвкушении сенсационной новинки.

По вечерам, когда рабочие расходились по домам, а Алиса, уставшая, но довольная, засыпала с книгой в руках на диване в библиотеке, Виктор подолгу сидел в своем кресле у камина, глядя на нее и прислушиваясь к новым, странным ощущениям внутри себя. Он начинал понимать, что исцеление — это не мгновенное чудесное избавление от боли, а медленный, порой мучительный процесс, похожий на расчистку старого сада. Сначала убираешь сухие ветки и сорняки прошлого, затем взрыхляешь почву души, и только потом, терпеливо ухаживая, ждешь, когда прорастут первые ростки новой жизни. И эти ростки, хрупкие и беззащитные, уже пробивались сквозь толщу его многолетней тоски, обещая когда-нибудь расцвести пышным цветом.

Постепенно менялся не только территория перед домом, но и сам дом. Кроме немой Нины, много лет помогавшей по хозяйству, появились ее младшие сестры — Марина и Рита. Три сестры, словно три грации, следили за порядком в поместье, наполняя его не только чистотой, но и каким-то новым, живым дыханием. Из кухни теперь доносились не только соблазнительные запахи свежей выпечки, но и приглушенный, беззаботный смех, и оживленные перешептывания сестер. На окнах, десятилетиями остававшимися голыми, появились струящиеся занавески, нежно колышущиеся от сквозняка, словно ритмичное дыхание пробуждающегося дома. А в старинных фамильных вазах, извлеченных из кладовых глубин, красовались изящные букеты цветов — дары с клумб, в которые Алиса вложила столько любви и заботы. Эти непритязательные, но удивительно живые детали создавали неповторимую атмосферу уюта, превращая некогда мрачное поместье в по-настоящему обжитое пространство.

И все вроде бы было прекрасно, но какой-то необъяснимый червяк точил душу Виктора. То, на что раньше ему указывала Алиса, а он отмахивался, списывая на ее впечатлительность, теперь начал замечать и он сам. То в библиотеке книги оказывались переставлены, хотя никто не признавался, что прикасался к ним. То по ночам из дальних коридоров доносились приглушенные шаги, хотя все обитатели дома были в своих комнатах.

Странности продолжались, приобретая все более загадочный характер. То в гостиной на безупречно убранном с вечера столе обнаруживались следы недавней трапезы — одинокая чашка, крошки на скатерти. То по утрам на подоконнике в библиотеке Виктор находил свежие цветы сирени, чей тонкий аромат уже успевал наполнить комнату, хотя никто не признавался в их приношении.

Алиса все чаще ловила себя на нервной дрожи, вспоминая те первые дни в поместье: мокрые грязные следы у своей кровати, необъяснимые шорохи и то самое призрачное пение, что доносилось из пустых коридоров. Она пыталась отбросить эти мысли, убеждая себя, что все это было плодом ее расшатанного воображения. Но теперь, когда их с Виктором отношения обрели некую стабильность, странности, будто затаившиеся на время, вновь заявили о себе с удвоенной силой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что-то пробуждалось в «Черных Ключах» вместе с весенним обновлением природы, что-то древнее и необъяснимое, отказывающееся оставаться в тени прошлого. И эта настойчивость незримого присутствия одновременно тревожила душу и завораживала, будто страницы старого семейного предания оживали на глазах.

Глава 19

Странности в поместье, которые Алиса поначалу старалась игнорировать, постепенно стали проникать в самое сердце ее личного пространства — в комнату, которую она делила с Виктором. Все началось с маленькой, но значимой для нее потери. Речь шла о перламутровой расческе — скромной, но первой покупке, совершенной на ее собственные, честно заработанные деньги. Для Алисы она была не просто аксессуаром, а своеобразным талисманом, напоминанием о том, что она способна самостоятельно строить свою жизнь, что бы ни случилось.

Однажды утром, потянувшись к привычному местечку на туалетном столике, она не нашла свою драгоценную вещицу. Сначала Алиса предположила, что просто забыла, куда ее убрала — возможно, в один из ящиков комода. Она принялась за тщательные поиски, перебирая содержимое каждого ящика, заглядывая под стопки белья, проверяя карманы штанов и рюкзака. С каждым пустым ящиком надежда таяла, сменяясь растущим, липким беспокойством. В глубине души зарождалось холодное, щемящее чувство — ощущение того, что ее личные границы, ее маленький островок безопасности, были кем-то грубо нарушены. В голове, словно рой ос, снова начали жужжать мысли о всех тех необъяснимых происшествиях, что наполняли «Черные Ключи».

— Я не могу найти свою расческу, — поделилась она вечером с Виктором, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ту, перламутровую. Я везде искала.

Виктор нахмурился, отложив книгу.

— Наверняка просто закатилась куда-то. «Вещи имеют свойство теряться», — произнес он, но в его глазах мелькнула тень того же беспокойства, которое зародилось в Алисе.

Однако это тревожное чувство сжалось в тугой, болезненный узел под сердцем, когда спустя несколько дней из ее косметички бесследно исчезли духи. Не какие-нибудь, а те самые, что Виктор подарил ей на Восьмое марта. Она до сих пор помнила свое удивление — и трогательное, и горькое одновременно — от того, что он вообще знал о существовании этого праздника и решил его отметить. Флакон был изящным, блестящим, а аромат — волшебным, сложным, совсем не похожим на все, что у нее было раньше. Алиса абсолютно точно помнила, что после использования убрала флакон обратно в косметичку, аккуратно застегнула молнию и положила сумку в ящик комода.

Теперь сомнений не оставалось: происходящее не было чередой досадных случайностей или игрой ее памяти. Это была целенаправленная, почти издевательская кампания. Кто-то входил в их комнату, кто-то трогал ее вещи, кто-то, оставаясь невидимым, наблюдал за их жизнью и оставлял такие знаки своего присутствия. В поместье, за его, казалось бы, надежными стенами, существовал некто третий. Тот, чье нахождение никому не было известно, но чье незримое присутствие с каждым днем становилось все более навязчивым и угрожающим. Воздух в их спальне, еще недавно наполненный интимностью и доверием, теперь казался густым и тяжелым, заряженным скрытой опасностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20

После таинственного исчезновения духов Алиса и Виктор больше не могли списывать происходящее на череду случайностей. Каждый угол, каждая тень в поместье теперь казались Алисе потенциальной угрозой. Если Виктор внешне сохранял ледяное спокойствие и невозмутимость, то Алиса постоянно ловила себя на том, что инстинктивно оборачивается на малейший шорох, а по ее спине бежали мурашки страха, когда она оставалась в комнате одна.

Однажды ночью ей приснился жуткий кошмар. Она брела по бесконечным темным коридорам, слыша невесомое, призрачное пение, которое манило ее вперед. Сердце бешено колотилось, а ноги предательски несли навстречу опасности. «Нет, не ходи, не нужно!» — кричала она сама себе во сне, но не могла остановиться. Пение внезапно сменилось зловещим шипением: «Шшшшшш... шшшшшш...», затем звуком волочащихся цепей и скрипучим, безумным смехом, снова переходящим в настойчивое шипение.

Проснулась она от собственного крика, вся в слезах, вырываясь из объятий кошмара, пока не осознала, что уже не спит, а рядом с ней Виктор. Он крепко держал ее, пытаясь утешить, целовал мокрое от слез лицо, нежно гладил по волосам.

— Я больше не могу так, Виктор, — прошептала она, прижимаясь к его груди и чувствуя знакомый запах его кожи, который обычно успокаивал ее. — Кто-то здесь есть. Кто-то ходит, трогает мои вещи... Я снова чувствую себя пленницей, только теперь не знаю, кто мой тюремщик.

Он прижал ее к себе ближе, и сквозь тонкую ткань ночной сорочки она почувствовала напряжение в его мышцах.

— Я тоже это чувствую, — тихо признался он. — Раньше я думал, это дом так «дышит», скрипит, как все старые дома. Но ты права. Это не дом. Здесь кто-то есть.

С этого момента между ними возникло молчаливое соглашение. Они начали методично обследовать поместье. Каждый день они ходили по длинным запутанным коридорам, заглядывали в комнаты, которые много лет стояли запертыми. Виктор рассказывал, кто раньше жил в каждой из них, делясь воспоминаниями, которые, казалось, были наглухо заперты в глубине его сознания.

Одна из таких комнат оказалась спальней его родителей. Она много лет стояла нетронутой с той страшной ночи, когда родители Виктора разбились в автокатастрофе. Комната резко контрастировала с суровым готическим интерьером всего дома — светлая, просторная, выдержанная в теплых пастельных тонах. На прикроватном столике стояло несколько семейных фотографий в резных рамках. На них запечатлены счастливые, улыбающиеся люди — родители Виктора, он сам и его младшая сестра Лила. Они обнимали друг друга, их лица светились беззаботной радостью.

Виктор взял одну из фотографий и замер, внимательно рассматривая ее.

— Я помню тот день, — начал он тихо, не отрывая взгляда от снимка. — Это был день рождения мамы. Отец тогда подарил ей изящную шкатулку. Когда открывалась крышка, начинала литься красивая, нежная мелодия... Посмотри, — он протянул фотографию Алисе, — у нее она в руках.

Алиса внимательно рассмотрела изящное изделие, выполненное в романтическом стиле.

— Красивая, — ответила она. — А какая была музыка?

— Сейчас узнаешь... — Виктор подошел к тумбочке у кровати и открыл ящик. Его пальцы нащупали лишь пустое дно. — Мама всегда хранила ее здесь.

— Может, она убрала ее в другое место? — робко предположила Алиса.

— Может, — согласился Виктор, но их взгляды встретились, и в них читалась одна и та же тревожная догадка: исчезновение шкатулки вряд ли было случайностью.

Они продолжали свои поиски, открывая покрытые паутиной двери, заглядывая в пыльные чуланы, но следов присутствия постороннего человека в доме не было. Казалось, незримый обитатель «Черных Ключей» был тенью, неосязаемой и неуловимой.

Они проверяли залы галереи, где призрачная Элис Морт все так же смотрела с холста. Но теперь ее взгляд казался Алисе не скорбным, а знающим — будто она была в курсе их бесплодных поисков и молчаливо наблюдала за ними.

— Мы ищем того, кого даже представить не можем, — как-то раз, остановившись у огромного окна, из которого было видно цветущие весенние деревья, горько заметила Алиса. — Это безумие. Мы бродим по бесконечным комнатам в надежде найти призрак.

— Безумие — это делать вид, что ничего не происходит, — возразил Виктор, всматриваясь в ветки, танцующие на ветру за окном. — Я прожил здесь всю жизнь и никогда раньше не чувствовал такого... целенаправленного, почти личного внимания. Это не просто «присутствие». Это чей-то интерес.

Их настойчивость в конце концов привела их в самое старое, заброшенное крыло поместья, куда, казалось, не ступала нога человека уже многие десятилетия. Дверь с трудом поддалась, проскрипев так громко, что Алиса невольно вздрогнула. За ней открылось пыльное помещение, заваленное старыми сундуками и призрачными фигурами мебели под холщовыми чехлами. И тут Алиса заметила нечто, от чего кровь застыла в ее жилах. На подоконнике, густо покрытом многолетней пылью, лежала ее перламутровая расческа. А рядом с ней стоял тот самый флакон духов, пробка которого была аккуратно вынута, и сладковатый аромат смешивался с запахом пыли и забвения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они стояли молча, не в силах оторвать взгляд от этих вещей. Это был уже не намек, не тайный знак. Это было послание. Явное, дерзкое и еще более пугающее.

— Он или она... или оно... ведет с нами игру, —выдавил Виктор. — И я намерен узнать, кто это.

В тот вечер они сидели в библиотеке с чашками горячего чая, который не мог прогнать внутренний холод. Призраки прошлого, которые Виктор так тщательно пытался похоронить, не просто вернулись. Они вышли из тени и начали активную, почти осязаемую охоту. И теперь им предстояло принять самое трудное решение в их жизни — бежать из «Черных Ключей», спасая себя, или остаться и сразиться с невидимым противником, природу и намерения которого они не могли понять.

Глава 21

Последние недели превратились для Алисы в непрерывный кошмар наяву. Граница между сном и реальностью стала такой зыбкой, что она уже перестала понимать, где заканчиваются ее ночные видения и начинается явь. Почти каждую ночь ее мучили одни и те же образы — бесконечные коридоры, шепоты из стен, чьи-то шаги за спиной. Она просыпалась с криком, в холодном поту, и Виктору приходилось подолгу ее успокаивать, убеждая, что это всего лишь сон. Но в глубине души они оба понимали — что-то в этом доме методично сводит ее с ума.

И вот снова ночь. Алиса проснулась от острого, физического ощущения чужого присутствия. Воздух в спальне стал густым и ледяным. Медленно, с трудом повернув голову, она застыла. В дверном проеме, освещенная призрачным светом луны, стояла фигура. Но это не был бестелесный призрак — перед ней был живой человек - женщина. Исхудавшая до прозрачности, с мертвенной бледностью кожи и спутанными светлыми волосами, падающими на изможденное лицо. Ее глаза горели лихорадочным блеском, а простое платье висело на ней как на вешалке. В ее позе, в пустом, отсутствующем взгляде было что-то одновременно детское и глубоко ужасающее.

Алиса замерла, парализованная ледяной волной ужаса, медленно поднимавшейся от кончиков пальцев к пересохшему горлу. Незнакомка в дверном проеме смотрела сквозь нее без тени осознания, словно лунатик, пойманный в ловушку собственного кошмара. Ее бледные, потрескавшиеся губы беззвучно шептали что-то, повторяя одну и ту же фразу, затерянную в ночной тишине. Затем ее остекленевший взгляд медленно пополз в сторону и упал на спящего Виктора. По ее исхудавшему лицу пробежала судорога — но это была не радость узнавания, не любовь, а чистейший, животный ужас и глубокая, бездонная отчужденность. Она сделала шаг назад, и тень поглотила ее, растворив в непроглядной темноте коридора.

Алиса закричала. Не просто вскрикнула — завизжала, и этот звук был полон такого первобытного ужаса, что Виктор подскочил на кровати, мгновенно проснувшись. Он метнул взгляд по комнате, пытаясь понять источник опасности.

— Алиса, что случилось? — его голос был хриплым от сна.

Но Алиса не могла вымолвить ни слова. Ее пальцы впились в виски, горло разрывал дикий крик, а все тело била мелкая дрожь, будто от холода. Виктор, одним движением сорвавшись с постели, подскочил к тумбочке и схватил хрустальный графин. Холодная вода плеснулась ей в лицо, резко обрывая истерику, словно удар хлыста. Капли скатились по ее щекам, смешиваясь со следами настоящих слез.

Алиса ошарашенно замолкла, уставившись на него широко раскрытыми глазами. Он прижал ее к себе.

— Прости, что пришлось прибегнуть к этому, — прошептал он.

— Я видела человека... — заикаясь, проговорила она. — Женщину...

— Тебе почудилось... тебе ведь давно снятся кошмары...

— Нет... нет! — она снова забилась в истерике.

— Успокойся, — Виктор стал покрывать ее лицо мелкими поцелуями, пытаясь отвлечь от пережитого ужаса.

Алиса слабо попыталась оттолкнуть его, но ее руки беспомощно дрожали, а тело ослабло и обмякло после пережитого шока. Виктор, понимая, что слова теперь бессильны, стал успокаивать ее единственным проверенным способом — языком тела, говорящим громче любых заверений.

Его губы, сначала едва касаясь, начали свое медленное путешествие по ее лицу. Они скользили по влажным от слез щекам, касались дрожащих век, заставляя ее непроизвольно вздрагивать. Каждое прикосновение было нежным, но настойчивым, словно он пытался стереть, впитать в себя следы кошмара с ее кожи, заменить память о страхе памятью о наслаждении. Его дыхание было горячим на ее коже, когда он спускался ниже, к чувствительной впадине ключицы, оставляя там влажный, горячий след.

— Я здесь, — шептал он между поцелуями, и его голос вибрировал у самой ее кожи. — Со мной ты в безопасности.

Алиса все еще слегка дрожала, но теперь ее дрожь изменила свою природу — это была уже не просто дрожь страха, а сложная, двойственная вибрация, где паника смешивалась с пробуждающимся, темным и сладким желанием. Он покрывал ее шею медленными, глубокими поцелуями, чувствуя под губами бешеный стук ее пульса, который постепенно начинал синхронизироваться с ритмом его собственного сердца.

— Виктор... — ее голос прозвучал хрипло, почти неслышно, больше, как стон, чем как имя.

Его большие, тёплые ладони медленно скользили по её нежной коже, и с каждым движением по телу Алисы пробегали мурашки, устремляясь навстречу его пальцам, словно пытаясь продлить это сладостное прикосновение. Ладони Виктора медленно скользили по её бокам, плавно очерчивая изгибы её талии. С каждым движением вверх, к рёбрам, её дыхание становилось всё более прерывистым. Когда его пальцы чуть коснулись груди, Алиса непроизвольно замерла, а затем выдохнула с лёгким стоном. Её тело выгнулось навстречу прикосновению, уже забыв об ужасе, помня лишь нарастающее, тёплое напряжение, разливающееся по жилам.

Алиса закрыла глаза, отдаваясь ощущениям, пытаясь ухватиться за эту физическую реальность — за жар его кожи, за твердость его мускулов, за влажность его поцелуев, — чтобы вытеснить ими призрачные видения, все еще маячившие на задворках сознания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22

Глубокое подавленное состояние Алисы после той кошмарной ночи не проходило. Тень пережитого ужаса плотно окутала ее сознание, сделав замкнутой и молчаливой. Она вздрагивала от каждого скрипа, от каждого шороха за дверью, проводя дни в своей комнате, словно раненая птица в клетке.

Виктор, наблюдая за ее немым страданием, понимал — оставаться в «Черных Ключах» больше невозможно. Атмосфера поместья, некогда бывшая для него привычной средой, теперь отравляла и его. К счастью, в Москве его ждала деловая встреча с издательством по поводу новой книги — идеальный предлог кардинально сменить обстановку.

— Мы уезжаем, — объявил он утром, решительно распахивая шторы в спальне. Золотистый солнечный свет хлынул в комнату, заставляя Алису щуриться. — В Москву. Собирай вещи.

Дорога в столицу прошла в почти полном молчании. Алиса прижалась лбом к прохладному стеклу автомобиля, наблюдая, как за окном мелькают пейзажи Подмосковья — бесконечные леса, редкие деревеньки, промзоны. Виктор не нарушал ее уединения, лишь изредка его пальцы мягко ложились на ее руку, словно безмолвно заявляли: «Все будет хорошо!»

Его московская квартира оказалась просторным лофтом в центре города, залитым светом через огромные панорамные окна. Отсюда открывался захватывающий вид на вечерний город, где зажигались тысячи огней. Интерьер был выдержан в строгих, минималистичных светлых тонах. Полная противоположность мрачному готическому поместью с его гобеленами и темным деревом.

Алисе квартира сразу понравилась. Она была светлой, воздушной, наполненной дыханием мегаполиса. После месяцев, проведенных в полутьме «Черных Ключей», где даже солнечные дни казались сумеречными, это было долгожданное облегчение. Да, поместье постепенно преображалось, но давящая атмосфера его стен никуда не девалась.

Первые дни в Москве прошли как в тумане. Алиса бесцельно бродила по огромной квартире, не зная, чем занять себя и свои мысли. Виктор был поглощен деловыми встречами, но каждый вечер возвращался не с пустыми руками. То с коробкой свежих пирожных от лучшего кондитера города, то с коллекцией ароматных чаев, то с новой книгой, которую, как он считал, ей стоит прочитать. Он словно пытался засыпать ее вниманием и заботой, вытесняя из ее памяти тени пережитого кошмара. И понемногу, капля за каплей, это начинало работать.

Когда все вопросы с издательством были улажены, у них наконец появилось время для себя. Виктор стал посвящать дни тому, чтобы показать Алисе Москву — не парадную, а свою, сокровенную. Они гуляли по тихим переулкам Арбата, где время, казалось, остановилось, заходили в уютные кофейни, прячущиеся во дворах. Они подолгу стояли на мостах, наблюдая, как темная вода Москвы-реки отражает огни небоскребов Москва-Сити. Алиса, вдыхая прохладный ветер с реки и слушая далекий гул города, впервые за долгое время почувствовала, как лед внутри нее начинает таять.

Однажды они отправились на Красную площадь. Был ясный, теплый майский день. Золотые купола соборов Василия Блаженного сияли на солнце, а зубчатые стены Кремля казались декорацией к историческому фильму. Алиса, завороженная величием места, не могла отвести взгляд от пестрой, многоликой толпы, заполнившей площадь. Ее глаза с любопытством скользили по группам туристов из самых разных стран — вот японцы с фотоаппаратами наперевес ловили ракурсы храма Василия Блаженного, вот европейские парочки неспешно изучали путеводители, а неподалеку веселая компания русских студентов смеялась, пытаясь снять селфи на фоне Спасской башни. Эта живая, дышащая разнообразием картина была таким ярким контрастом после уединенной, почти затворнической жизни в «Черных Ключах», что на ее губах невольно появилась легкая улыбка.

— Подожди здесь, — сказал Виктор. — Хочу купить билеты на концерт в Кремлевский дворец.

Он растворился в толпе туристов, а Алиса осталась стоять, любуясь Спасской башней. Именно в этот момент ее взгляд снова скользнул по лицам прохожих и столкнулся с парой глаз, от которых она бежала несколько месяцев назад. Эрик.

Он выглядел так же безупречно и дорого, как и прежде — идеально сидящий костюм, ухоженные руки, уверенная, почти надменная улыбка на губах. Увидев ее, он замер на мгновение, будто не веря своему счастью, а затем быстрыми, решительными шагами направился к ней.

— Алиса? Не может быть! — его голос звучал так же сладко и ядовито, как она помнила. Каждый слог был обволакивающим и опасным. — Я уже думал, ты сквозь землю провалилась. Искал тебя...

Она инстинктивно отступила назад, натыкаясь на холодное ограждение. Горло сжалось от знакомой паники, в ушах зазвенело. Она начала лихорадочно водить взглядом по толпе, пытаясь найти Виктора, который отошел буквально на пару минут.

— Я... мне нужно идти, — прошептала она, пытаясь проскочить мимо него.

— Подожди, — он схватил ее за руку выше локтя, и его пальцы сжались с привычной, болезненной силой, не оставляя шансов на сопротивление. — Мы должны поговорить. Ты так внезапно исчезла. Я волновался!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В этот момент сзади раздался спокойный, низкий голос, в котором не было ни капли волнения, лишь стальная уверенность:

— Я думаю, девушка сказала, что ей нужно идти.

Виктор подошел вплотную, и его высокая, мощная фигура легко заслонила собой Алису. Воздух вокруг словно сгустился, наполнившись напряжением. Эрик, привыкший к доминированию и подобострастию, на мгновение растерялся, но быстро взял себя в руки, оценивающе оглядев нового соперника.

— А это кто? — пренебрежительно спросил он, демонстративно разглядывая Виктора с ног до головы.

— Тот, кто вежливо просит тебя убрать руку, — ответил Виктор, и в его ровном тоне было нечто, заставившее Эрика инстинктивно разжать пальцы.

— Алиса, милая, — Эрик перевел взгляд на нее, пытаясь игнорировать Виктора и вернуть себе контроль над ситуацией. — Ты действительно променяла меня на этого... человека? Неужели твой вкус так испортился?

Виктор шагнул вперед, сократив и без того небольшую дистанцию до минимума. Он не повышал голос, но каждое его слово обретало физический вес.

— Сейчас ты развернешься и уйдешь, — произнес он тихо, глядя Эрику прямо в глаза. — И если ты когда-нибудь снова приблизишься к Алисе, ты пожалеешь об этом гораздо сильнее, чем можешь себе представить.

Эрика отступил. Маска светской учтивости мгновенно сошла с его лица, сменившись гримасой чистой злобы.

— Она мне и не нужна, — бросил он через плечо, уже отворачиваясь и стараясь сохранить остатки достоинства. — Я не пользуюсь чужим подержанным товаром.

Когда он растворился в толпе, Алиса почувствовала, как ее ноги подкашиваются, а земля уходит из-под ног. Но Виктор был рядом. Он тут же подхватил ее, не дав упасть, его сильные руки надежно обняли ее.

— Все хорошо, — прошептал он ей на ухо, прижимая к своей груди, и она чувствовала ровный, спокойный стук его сердца. — Он больше не причинит тебе вреда. Я не позволю.

Глава 23

Они провели в Москве еще несколько дней, наполненных удивительным для них обоих чувством покоя и обыденности. Эти дни текли плавно и размеренно, словно лекарство для израненных душ. Утро начиналось с совместного кофе на просторной кухне с панорамными окнами, за которыми просыпался гигантский город.

Дни они посвящали неспешным прогулкам: заходили в полупустые музеи в будние дни, часами бродили по лабиринтам букинистических лавок, где пахло старыми переплетами и тайнами, или просто сидели на скамейках в тихих скверах, наблюдая за прохожими. Вечера же проходили за ужином в маленьких, уютных ресторанчиках, где они могли наконец-то просто разговаривать — о книгах, об искусстве, о пустяках, — без гнетущего ощущения, что за спиной у них стоят призраки прошлого. В эти короткие, светлые моменты Алиса почти забывала о жутких ночных видениях, а черты Виктора теряли привычную суровость, делая его похожим на обычного человека, а не на затворника.

Но чем дольше длилась эта передышка, тем сильнее становилось необъяснимое, почти магнитное тяготение. «Черные Ключи», несмотря ни на что, звали их обратно. Оставлять поместье надолго без присмотра Виктор не решался — старый дом, со своими тайнами, призраками и скрытой жизнью, требовал присутствия хозяина. Однако мысль о возвращении в ту самую гнетущую атмосферу, что довела Алису до ночных истерик, была для него невыносима. Он видел, как она наконец-то начала оживать, и боялся снова потерять ее в тени тех стен.

Однажды утром, за завтраком, Виктор отложил в сторону телефон, в котором просматривал сводку новостей, и внимательно посмотрел на Алису.

— Сегодня возвращаемся, — сказал он. — Но кое-что изменится. Мы пробудем в «Черных Ключах» несколько дней, а потом уедем. Я нанял управляющего. Мне нужно познакомить его с домом, передать дела, чтобы быть спокойным за семейное гнездо.

— Управляющего? — Алиса не скрыла удивления, отложив ложку. Он так яро всегда охранял свое уединение.

— Да. Он будет заниматься всем хозяйством, контролировать ремонт, следить за порядком. Чтобы у нас... — он сделал паузу, подбирая слова, — чтобы я был спокоен за поместье, живя в Москве. Ты согласна со мной поселиться в Москве?

— Да, — тихо согласилась Алиса. — Так будет лучше.

Сборы были недолгими. Обратная дорога казалась менее напряженной, чем путь в столицу. Алиса уже не смотрела в окно пустым, отсутствующим взглядом, а с интересом следила за мелькающими за стеклом лесами и полями, иногда делясь с Виктором каким-нибудь внезапным воспоминанием из московских дней. Проезжая мимо города Владимир, Алиса, восхищенная открывшимся видом на белоснежные соборы и древние Золотые ворота, попросила Виктора ненадолго остановиться и прогуляться по центру города.

Погода стояла ясная, почти летняя. Взявшись за руки, они неспешно гуляли по Патриаршему саду, где цвели удивительные растения, а воздух был напоен сладкими ароматами. Неподалеку от Успенского собора они поднялись на смотровую площадку и долго стояли молча, наблюдая, как древний город раскинулся у их ног в золотистой дымке.

Потом пообедали в уютном ресторанчике с видом на Клязьму, и Алиса без умолку болтала, рассказывая Виктору забавные истории из своей жизни в этом городе. Она даже уговорила его заехать в ее однокомнатную квартиру, где она не была много месяцев. Виктор с молчаливым интересом рассматривал маленькое, но очень уютное жилье, впитывая атмосферу ее прошлой, до него, жизни. Затем они снова тронулись в путь, и остаток дороги до «Черных Ключей» прошел в задумчивом, но спокойном молчании.

Когда их автомобиль наконец свернул с асфальтированной трассы на знакомую, ухабистую грунтовку, ведущую к дому, начало уже смеркаться. Небо на западе пылало золотом, отчего знакомый пейзаж казался нереальным, театрально приукрашенным. И вот, наконец, из вечерней дымки проступил знакомый, веками не менявшийся силуэт.

«Черные Ключи». Острые, как кинжалы, шпили башен, массивные, поросшие плющом стены, темные, словно слепые, окна. Дом стоял, как гигантский каменный страж, возвышающийся над потемневшим, безмолвным парком. Алиса перевела взгляд на Виктора. Он сидел неподвижно, его взгляд был прикован к дому с тем сложным, неизменным выражением, в котором смешались давняя ненависть, глубокая тоска и какая-то древняя, кровная связь, разорвать которую было выше человеческих сил.

— Вот мы и дома, — тихо, почти про себя, произнес он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24

Последние метры гравийной дороги пробежали под колесами с тихим хрустом, и машина, наконец, замерла у подъезда старого поместья. Окна дома, залитые мягким золотистым светом, смотрели на путников приветливыми глазами, обещая покой и уют после долгой дороги.

Едва Виктор и Алиса ступили на прохладный гравий, из распахнутой двери навстречу им поспешили три сестры — Нина, Марина и Рита. В их умудренных жизнью лицах читалось радушие, а сдержанные улыбки смягчали черты, отмеченные заботами.

Работа закипела без лишних слов и суеты. Рита и Марина ловко подхватили дорожные сумки и скрылись в глубине дома, направляясь к спальне. Глухонемая Нина последовала за Алисой и Виктором в гостиную, где уже царил соблазнительный аромат ужина.

Просторный стол ломился от еды. Дымился ароматный жульен, в керамических бочонках запеклась нежная говядина с картошкой, которые соседствовали с мисками хрустящих солений. Эта традиция родилась недавно: когда Виктор стал постепенно оттаивать, Нина, тонко подметив, с каким удовольствием Алиса и Виктор уплетают ее домашние заготовки, стала чаще приносить из деревни маринованные огурчики и помидоры.

Дорога измотала их, и Алиса с Виктором, подчиняясь зову пустого желудка, с наслаждением принялись за еду. За ужином речь неспешно зашла о завтрашнем дне и предстоящей встрече с управляющим; их голоса звучали устало, но спокойно, растворяясь в уютной атмосфере дома. Дом за время их отсутствия словно замер в неторопливом ожидании, и женщины-помощницы заверили, что никаких происшествий не случилось. Поместье, стоящее особняком, хранило свое одиночество — никаких посторонних поблизости они не замечали. Да и внутри дома все было тихо и привычно, без каких-либо странностей или намеков на беспокойство.

Когда ужин подошел к концу, Алиса с Виктором поднялись по лестнице в свои покои. Сестры же, оставшись внизу, быстрыми и привычными движениями убрали со стола, после чего так же тихо, будто тени, удалились в свою комнату. Виктор, порой удивляясь самому себе, но с растущим пониманием принимая внутренние изменения, выделил для них просторное помещение прямо в поместье, чтобы избавить их от ночных переходов в деревню, что располагалась в пяти километрах отсюда.

Теперь у женщин был выбор: иногда они все же уходили в свои дома, но чаще предпочитали оставаться на ночь здесь, под защитой толстых стен усадьбы. Все то время, пока Виктор и Алиса были в Москве, женщины в дом не заходили, лишь изредка бегло осматривая территорию, предоставив дому погрузиться в глухое забвение и тишину. Лишь в день их возвращения они пришли с самого рассвета, чтобы вдохнуть в пустые комнаты жизнь.

Ночь, приходя на смену суете дня, мягко окутала дом глубоким безмолвием. Алиса, чувствуя умиротворяющее тепло, исходящее от Виктора, прижалась к его спине, и, убаюканная ритмом его дыхания, погрузилась в глубокий, безмятежный сон. Она не знала, сколько прошло времени — час или несколько, — но среди ночи ее сознание резко и безжалостно выдернули из объятий сна. Не звук, а острое, почти физическое ощущение чужого присутствия заставило ее вздрогнуть. Сердце на мгновение замерло в груди, а затем забилось частой, тревожной дробью, отдаваясь в висках оглушительным стуком. Преодолевая тяжесть неподвижности, она медленно, почти прерывисто повернула голову к двери. И застыла, леденящий ужас сковал ее тело.

В дверном проеме, под призрачным и холодным светом луны, стояла фигура. Это не был призрак. Это была живая женщина — исхудавшая до тени, мертвенно-бледная, со спутанными прядями светлых волос, которые спадали на изможденное, почти прозрачное лицо. Ее глаза, неестественно широко раскрытые, горели нездоровым, лихорадочным блеском, а простое платье безвольно висело на ней мешком, подчеркивая болезненную худобу. В ее застывшей, неестественной позе, в пустом, ушедшем в себя взгляде было что-то трогательно-детское, беззащитное и одновременно леденяще-ужасающее, не от мира сего.

Алиса замерла, полностью парализованная накатившим страхом, ощущая, как ледяная волна медленно поднимается от онемевших кончиков пальцев, сковывает живот и тяжелым, давящим комом подступает к самому горлу, мешая дышать. Незнакомка в дверном проеме смотрела сквозь нее, словно пустое пространство, без тени осознания происходящего, словно лунатик, навсегда пойманный в ловушку собственного невыносимого кошмара.

Ее бледные, потрескавшиеся губы беззвучно шептали что-то, с навязчивым, пугающим постоянством повторяя одну и ту же неразборчивую фразу, затерянную в гнетущей ночной тишине. Затем ее остекленевший, невидящий взгляд медленно, с нечеловеческим усилием, пополз в сторону и упал на спящего Виктора. По исхудавшему, изможденному лицу пробежала резкая судорога — но это была не радость узнавания, не проблеск любви, а чистейший, животный, первобытный страх и бездонная, отчуждающая пустота, от которой стыла кровь в жилах. Она сделала короткий, неуверенный шаг назад, и густая, непроглядная тень поглотила ее, без остатка растворив в непроглядном мраке коридора.

Движение в дверном проеме оборвалось, и в ту же секунду словно незримая нить, связывавшая Виктора с миром снов, лопнула. Он резко, с рывком поднялся на кровати, его тело мгновенно напряглось, как у хищника, учуявшего в темноте добычу. Древний, обостренный инстинкт сработал быстрее спящего сознания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Кто там был? — его голос был низким и хриплым.

— Я… не знаю, — выдохнула Алиса, и ее собственный голос показался ей чужим, слабым и беззащитным.

Он повернул к ней голову, и в его глазах, еще мутных от видений, пылала тревога.

— Останься. Здесь.

Сорвавшись с кровати, он стремительно ринулся в коридор, и его силуэт мгновенно растворился в аспидном-черном мраке. Алиса, накинув на дрожащие плечи шелковый халат, не раздумывая ни секунды, бросилась за ним, едва успевая за его стремительной, уверенной тенью.

Глава 25

Виктор стремительно двигался по лабиринту темных переходов и ответвлений, его шаги были твердыми и уверенными, будто план этого дома был выжжен в его памяти. Впереди, в темноте, мелькало и ускользало белое пятно — призрачный силуэт удаляющейся фигуры. Сердце его бешено колотилось, смесь тревоги и жгучего любопытства гнала его вперед. Но в какой-то момент, на повороте, ведущем в галерею, фигура растворилась бесследно, словно ее и не было. Виктор замер, оставаясь один на один с гнетущей, непроглядной тьмой, в которой не было ни звука.

Тишину позади нарушило учащенное, сбивчивое дыхание. Алиса. Она подбиралась к нему, ее шаги были неуверенными и робкими, а затем ее холодные пальцы вцепились в его руку с такой силой, будто это была единственная нить, связывающая ее с реальностью.

— Виктор, кто это был? — ее голос дрожал, переходя на шепот. — Я боюсь…

Он повернулся к ней, его лицо в полумраке было искажено напряжением. — Тебе надо было остаться в комнате, как я сказал! — его слова прозвучали резко, но в них слышалась и тревога за нее. — Вернись.

— Нет! — В ее широко раскрытых глазах читался неподдельный ужас. — Я одна не останусь. Ни за что.

Виктор сжал ее руку в ответ, чувствуя, как мелкая дрожь пробегает по ее пальцам. Он тяжело вздохнул, осознавая бесполезность дальнейших поисков в этой кромешной тьме.

— Ладно, пошли. В библиотеке должен быть большой фонарь. В этой темноте мы вряд ли продвинемся дальше.

— Может… может, уедем отсюда? — тихо, почти умоляюще, выдохнула Алиса, вглядываясь в его лицо. — Прямо сейчас. Уедем и забудем этот кошмар.

— Нет. Я должен докопаться до сути этой тайны.

Они вернулись в библиотеку. Могучий луч большого фонаря, который они действительно нашли на своем месте, выхватывал из мрака знакомые очертания коридоров, отбрасывая причудливые, пляшущие тени. Место, где Виктор потерял из виду «светлого призрака», оказалось рядом с галереей. Они тщательно, сантиметр за сантиметром, ощупали и осмотрели стены в поисках потаенных дверей, скрытых панелей, любых неровностей — но все было гладко и монолитно, каменная кладка не хранила никаких секретов.

Тогда они проследовали в саму галерею. Длинный зал встретил их торжественной и зловещей тишиной. Портреты суровых предков, озаренные резким светом фонаря, стояли на своих местах, их масляные глаза, казалось, с молчаливым укором следили за непрошеными гостями.

— Ничего не понимаю, — сдавленно проговорил Виктор, сжимая переносицу. Отчаяние начинало подтачивать его уверенность.

— Может, это все-таки было видение? — робко предположила Алиса, сама не веря в это объяснение, но отчаянно цепляясь за него. — Игра света, тени… наша усталость.

— Нет, Алиса, — Виктор покачал головой. — Это не галлюцинация. Это был реальный человек, который зачем-то бродит по поместью. Человек, которому каким-то непостижимым способом удалось проникнуть в дом. Сегодня мы ничего не найдем. Слишком темно. Пойдем в спальню, а с первыми лучами солнца продолжим поиски. Обещаю тебе, мы найдем, кто это, и узнаем причину того, что он делает.

Едва первые лучи утреннего солнца позолотили верхушки деревьев и осветили каждый закоулок поместья, Виктор вместе с Алисой и несколькими приглашенными из деревни мужчинами, чьи лица были серьезны и настороженны, принялись за активные поиски. Они облазили чердаки и подвалы, заглянули в каждую кладовку, простучали стены — но результат был нулевым. Ни следов, ни признаков постороннего присутствия.

— Я ничего не понимаю… — Виктор, с выражением глубочайшего изумления и разочарования на лице, стоял в центре галереи и смотрел в окно на просыпающееся летнее поместье. Казалось, дом насмехался над ними, скрывая свою тайну за непроницаемым фасадом.

— Может, есть какая-то потайная дверь, о которой ты не знаешь? — тихо произнесла Алиса, подходя к нему. — Сохранились ли чертежи дома?

Взгляд Виктора оживился.

— Скорее всего, да. Думаю, если чертежи и есть, то вероятнее всего, они должны быть там.

Они снова погрузились в пыльные своды библиотеки, перебирая каждую книгу, каждый свиток, каждый ветхий фолиант. Минуты складывались в часы, а заветных чертежей все не было. Отчаяние начинало снова сковывать их. И тут Алиса внезапно замерла, ее глаза расширились от внезапного озарения.

— Послушай! — воскликнула она, обращаясь к Виктору. — Когда я читала дневник Элис Морт, она упоминала про небольшую комнату, о которой никто не знал, кроме ее мужа. Иногда он запирал ее там, когда к нему приходили незваные гости.

Алиса, вспомнив нужную полку, порывисто потянулась и достала старый, потрепанный дневник. Быстро перелистывая пожелтевшие страницы, она нашла нужное место. Да, в записях Элис Морт ясно упоминалась эта комната. Она была спрятана за потайной дверью, которая вела прямо из галереи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Но мы же не видели там никакой потайной двери… — растерянно проговорил Виктор, вглядываясь в строки.

— Значит, нам нужно еще раз, еще внимательнее осмотреть каждую щель! — решительно заявила Алиса.

Они снова поднялись на второй этаж и зашли в галерею. На этот раз их осмотр был еще более тщательным, почти маниакальным. Они проверяли каждую панель, каждую резную деталь, каждый выступ. И снова — ничего. Казалось, стены насмехались над их усилиями.

В ярости и бессилии Виктор отошел к окну и со всей силы, с глухим стуком, ударил кулаком по массивному деревянному подоконнику. И в тот же миг за его спиной раздался негромкий, но отчетливый скрежет. Они обернулись и застыли в изумлении: один из больших портретов, изображавший сурового мужчину в напудренном парике, медленно и бесшумно отъехал в сторону, открывая за собой темный, низкий проем в стене. Это был вход.

Сердце Алисы заколотилось в груди, смесь страха и любопытства сжала горло. Они подошли ближе и заглянули в зияющую черноту. Даже не переступая порога, можно было ощутить, как оттуда тянет влажным, леденящим воздухом, пахнущим сыростью камней, вековой пылью и старой, затхлой плесенью.

Узкий коридор был длинным и извилистым, он петлял в толще стены, уходя вглубь дома. Дрожащий луч фонаря выхватывал из мрака грубую каменную кладку и завесы паутины. Алисе было невыносимо страшно, каждый шаг давался с огромным усилием, но неизвестность и необходимость найти ответы гнали ее вперед, за спиной Виктора. Еще один поворот, еще один — и они оказались в крошечной комнате. Воздух здесь был спертым и тяжелым. Луч света из фонаря выхватил из темноты простой деревянный стол и табуретку, а на полу — кучу старого тряпья, больше похожая на гнездо.

И тут луч фонаря выхватил среди этого старого тряпья то, что заставило их сердца остановиться. В углу сырого каменного подвала, на жалкой куче тряпья, свернувшись калачиком, лежала девушка. Исхудавшая, почти прозрачная, в грязном, старом платье, со спутанным клоком светлых волос, падавших на лицо.

Но самое жуткое открытие ждало их впереди: к стене была прикована тонкая, но прочная цепь. Ее второй конец болтался на исхудавшем, бледном запястье девушки. В другой руке, прижатой к груди, она сжимала маленький, тусклый ключ. Видимо, с его помощью она отстегивала и пристегивала себя снова, добровольно заключая себя в эту каменную ловушку.

Лицо Виктора побелело. Он, медленно, будто во сне, подошел ближе и опустился перед девушкой на корточки. Его рука, чуть дрогнув, коснулась ее костлявого плеча. Девушка вздрогнула и обернулась. Луч фонаря упал на ее лицо — изможденное, но с чертами, которые Виктор знал наизусть.

— Лила… — это имя сорвалось с его губ, прозвучав как стон, полный непереносимой боли, всесокрушающего ужаса и оглушительного шока.

Девушка медленно подняла на него взгляд. Но в ее огромных, запавших глазах не было ни капли осознания, ни искры узнавания — лишь странное, застывшее спокойствие глубокого безумия, от которого кровь стыла в жилах.

— Я дома, братец, — прошептала она тихим, монотонным голосом, прижимая ключ от собственных оков к груди, как самое дорогое сокровище. — Я дома. Элис научила меня. Здесь безопасно. Здесь нас никто не тронет.

И тогда Виктор рухнул на колени перед ней, его могучее, сильное тело содрогнулось от беззвучных, разрывающих душу рыданий. Он все это время искал ее по всему миру, а она была здесь, в нескольких метрах под ним, медленно сходя с ума в сырых подвалах их родового гнезда, заточенная по собственной воле, ставшая пленником не стен, а собственного рассудка. Его сестра, его Лила, которую он считал погибшей, оказалась самым страшным призраком «Черных Ключей» — призраком, который был жив, но навсегда потерян для него и для реального мира.

Алиса стояла, прислонившись к холодной, влажной стене, чувствуя, как ледяная волна понимания накатывает на нее. Проклятие рода Мортов было не просто метафорой, не старинной легендой. Оно было живым, дышащим, и смотрело на них пустыми, безумными глазами обезумевшей девушки, нашедшей свой дом в кромешной тьме.

Эпилог

«Черные Ключи» остались позади — огромные, молчаливые и наконец-то безобидные, словно уснувший на века хищник, чья мощь больше не таила угрозы. В тот миг, когда массивные, обитые кованым железом ворота с глухим, окончательным стуком захлопнулись за кормой их машины, Виктор вздрогнул, будто очнувшись от долгого, мучительного кошмарного сна.

Он замер на мгновение, всем существом ощущая оглушительную тишину, наступившую после грохота захлопнувшихся ворот. Он медленно повернул голову к Алисе, сидевшей рядом. В его глазах не было ни намёка на былую одержимость — лишь усталая, хрупкая ясность, обретённая такой дорогой ценой, что от этого она казалась ещё ценнее.

Короткий взгляд в зеркало заднего вида — и его сердце сжалось. Там, на заднем сиденье, прижавшись в углу и обхватив колени, сидела Лила. Его сестра. Пропавшая, почти умершая для всех и для него самого, и теперь найденная — худая, бледная, безмолвная тень прежней жизнерадостной девчонки. Она уставилась в одну точку, её взгляд был устремлён куда-то внутрь себя, в лабиринты памяти, из которой им ещё только предстояло её вывести.

Он перевёл дух и его обоняние уловило запах мира за стенами «Чёрных Ключей». Воздух был густым и сладким, он пах не сыростью камней, пылью столетий и застоявшимся горем, а свободой. Горьковатой полынью у обочины, влажной землёй после недавнего дождя и будущим — пусть совершенно неизвестным, туманным, но впервые за долгие годы не пугающим, а манящим.

Они не могли оставаться в этом доме, каждая щель в стенах которого была пропитана болью поколений. Родовое гнездо Мортов стало для них не убежищем, а гигантской, изощренной ловушкой для души. Каждый закоулок, каждый скрип половицы ядовитым эхом напоминал о Лиле, заживо погребенной в каменном мешке; о призраке Элис, навеки вплетенной в саму ткань этих стен; о тех ранах, что им были нанесены в пылу одержимости и страха, блуждая по лабиринтам собственных демонов.

Наблюдая за поведением Лилы в первые дни после ее обнаружения, Виктор постепенно начал понимать, как ей удалось выжить. Медленно, словно разгадывая сложный шифр, он складывал воедино разрозненные странности, происходившие в доме все эти годы. Теперь обретали жуткий смысл и грязная посуда, которую иногда находили по утрам, и крошки на полу, и ощущение чужого присутствия, витавшее в столовой по ночам.

Картина вырисовывалась ясная и одновременно разбивающая сердце. Оказалось, что Лила, пребывая в своем измененном, лунатическом состоянии, подсознательно слушала зов своего изможденного организма. Под покровом ночи, когда дом погружался в сон и переставал быть враждебным, она пробиралась в столовую. Ее измученное, отступившее вглубь себя тело, вопреки безумию, инстинктивно тянулось к источнику жизни.

Она понемногу брала еду из шкафов: делала глоток молока, отламывала горбушку хлеба, брала куски холодного мяса — все, что оставалось после ужина. Она была похожа на маленького, затравленного зверька, выходящего на водопой лишь в полной темноте, когда мир замирал и ненадолго переставал быть опасным. Эти ночные вылазки стали ее единственной нитью, связывающей с реальностью и поддерживающей в ней искру жизни в заточении, которое она сама для себя создала.

Приехав в Москву, Лилу тут же поместили в одну из лучших частных клиник — уединенное, строгое, но уютное пристанище, больше похожее на санаторий, с безупречными газонами, цветущей оранжереей и командой специалистов, которые не сулили быстрых чудес, но с профессиональным терпением и бережной настойчивостью культивировали в Викторе хрупкий росток надежды.

Пять долгих лет, проведенных в сыром, промозглом подвале, в цепях, кованых не из металла, а из ее собственного безумия, жестоко обошлись и с ее хрупким телом, и с рассудком. Она была похожа на тростинку, надломленную ураганом, — едва живую, но все же упрямо цепляющуюся за жизнь.

Она была хрупкой, как первый осенний лед, и такой же безмолвной. Дни превращались в недели, недели в месяцы, и лекарства, терапия, размеренный, предсказуемый ритм жизни делали свое дело. Физические шрамы на ее запястьях, оставленные самодельными оковами, постепенно бледнели, превращаясь в серебристые линии, и, казалось, тот же самый оттенок забвения, тусклый и размытый, потихоньку принимали и шрамы в ее памяти, затягиваясь слоями новой, менее болезненной реальности.

Она так и оставалась погруженной в свой внутренний мир, тихой и отстраненной, как остров, окутанный туманом. По ночам она по-прежнему бродила, как лунатик, подчиняясь неосознанным импульсам, но теперь ее маршрут пролегал по безопасным, залитым мягким ночным светом коридорам клиники, а позже — по просторной, светлой квартире с панорамными окнами, куда Виктор и Алиса забрали ее, как только врачи разрешили.

Она не пыталась сбежать, не искала потайных дверей. Казалось, какая-то глубинная, уцелевшая часть ее души инстинктивно тянулась к ним, особенно к Алисе, чувствуя в ней родственную душу, тоже познавшую вкус заточения, пусть и не такого глубинного, и нашедшую в себе силы не сломаться окончательно. Лила могла часами сидеть рядом с ней на диване, просто глядя в окно на меняющийся городской пейзаж, и ее молчаливое, безмолвное присутствие было не бременем, а тихим, живым напоминанием о хрупкости их общего, такого трудного исцеления.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А «Черные Ключи»…

«Черные Ключи» обрели, наконец, свое истинное, пусть и неожиданное, предназначение. Жить в этом месте, дышать его гнетущей, плотной историей было невозможно. Но как галерея, как музей — оно оказалось идеальным. Мрачная, величественная архитектура, вздымавшаяся к небу остроконечными шпилями, стала потрясающим, драматичным фоном для самых смелых произведений современного искусства. В просторных, высоких залах с резными потолками, где когда-то витали призраки несбывшихся надежд и невысказанных обид, теперь висели дерзкие, яркие полотна и стояли замысловатые инсталляции. Скрипучие дубовые паркеты, веками хранившие отпечатки шагов отчаяния, теперь слышали лишь восхищенный шепот ценителей и размеренный гул экскурсоводов. Дом-крепость, столетиями копивший в своих стенах боль и тайны, теперь отдавал их обратно миру, но преображенными — в искусство, в красоту, рожденную из самого центра страданий, ставшую его искуплением.

Иногда Алиса с Виктором и Лилой приезжали туда на вернисажи. Они стояли в небольшой толпе, держась за руки — Виктор крепко сжимал пальцы Алисы и Лилы, — и смотрели, как мощные лучи софитов выхватывают из полумрака не бледные лики призраков, а смелые мазки авангардистов, играющие бликами на скульптурах. И в эти моменты Алиса ловила на лице Виктора не привычную гримасу боли, а новое, непривычное спокойствие. Их любовь, рожденная в тени отчаяния и взращенная в атмосфере взаимных подозрений, наконец научилась жить при свете — не ослепительном и ярком, а мягком, рассеянном, как свет в пасмурный день. Она не была идеальной, лишенной шрамов и воспоминаний. Нет, она была исцеляющей — медленно, порой мучительно, но неотвратимо, как затягивающаяся глубокая рана, на месте которой остается рубец, напоминающий о пережитом, но уже не причиняющий боли. И именно в этом несовершенстве, в этой тихой, выстраданной надежде, и заключалось их настоящее, обретенное с таким трудом, счастье.

А портрет Элис Морт… Он по-прежнему царил в самом сердце галереи, ее безмолвный и вечный страж, хранительница всех тайн, которые дом теперь согласился отпустить. Но что-то в нем изменилось. Возможно, это была игра света, падавшего теперь иначе, или новое восприятие зрителей. А может, сама душа дома, наконец обретя покой, повлияла и на свое отражение в красках. Так или иначе, но теперь в ее глазах, черных и бездонных, словно застывшее озеро под звездным небом, наконец угадывался не проблеск безумия или тоски, а отблеск глубокого, безмятежного покоя, обретенного в конце долгого, долгого пути.

Конец