ГРЯЗНЫЕ НОГИ КОРОЛЕВЫ aka Он раздвинул ей ноги

В королевстве, где законы были мудры, а поля тучны, правил король, чей разум сравнивали с великой библиотекой, а справедливость — с весами самой Фемиды. Но у этого могущественного государя была тайна, которую он бережнее любой государственной печати. Каждый вечер, скинув тяжелую, расшитую золотом мантию, он облачался в простой плащ и под видом заезжего купца уходил из дворца, направляясь на самую окраину города, где воздух пах дымом очагов, мёдом и свежевспаханной землей.

Там, в хижине, утопающей в зелени, жила Элис. Она была дочерью земли, ее руки знали цену хлебу, а глаза видели красоту не в алмазах, а в утренней росе на паутинке. Король, изнуренный придворными интригами и сладкой ложью льстецов, находил в ее простых речах о смене времен года, о повадках полевых мышей и о песнях ветра больше истины, чем в фолиантах своих мудрецов.

Но однажды, переступив порог, он застал Элис не за прялкой и не у очага, а сидящей на грубой скамье, испуганной и непривычно молчаливой. В ее глазах, обычно ясных, как родниковая вода, плескалось смущение.

— Что стряслось, моя ясочка? — тихо спросил король, присаживаясь рядом.

Девушка густо покраснела и попыталась спрятать под подол простого платья свои босые ноги. А ноги эти были... покрыты темной пылью дальних дорог и комочками влажной, плодородной земли. Весь день она копала грядки, и теперь ее ступни казались скульптурой, вылепленной самой природой из глины и усталости.

— Прости меня, — прошептала она, и голос ее дрогнул. — Я не успела омыть их к твоему приходу. Они такие грязные... мне стыдно.

Король замер, и взгляд его упал на ее ноги. И вот тут-то его сердце, привыкшее к холодному блеску дворцового паркета, вдруг забилось как птица в клетке. Он смотрел не на грязь, а на саму суть. На изящный подъем, что был стройнее лебединой шеи, на тонкие, будто выточенные резцом талантливого ваятеля, пальцы, на крепкую, но удивительно грациозную пятку. Даже в пыли и земле они были прекрасны — не холодной красотой мраморной статуи, а живой, трепетной красотой дерева, земли, самого бытия. В каждой линии читалась сила, труд и удивительная нежность.

И в его сердце что-то перевернулось. Это была не жалость, а глубочайшее потрясение, уважение и любовь, что родилась в одно мгновение и затопила его всю.

Не говоря ни слова, он снял с себя сначала плащ, потом стеганую куртку, а затем — свою тончайшую льняную рубашку, белизной превосходящую утренний снег.

— Вот, возьми, — сказал он, и голос его звучал мягко, как шелест листвы. — Вытри ноги.

Она послушалась, смущенно проводя дорогой тканью по запыленным ступням. Но король на этом не остановился. Он опустился перед ней на одно колено, словно перед престолом высшей власти, и бережно взял в свои ладони ее стопу. Она была теплой, будто вобравшей в себя все солнечное тепло этого дня. Он склонил голову и нежно, с благоговением, прикоснулся губами сначала к пятке, чувствуя под ними шероховатость натруженной кожи и крупинки песка, затем к подошве, где бился скрытый, горячий пульс жизни, а после — к каждому пальчику, словно целуя драгоценные жемчужины.

— Я умоляю тебя, — произнес он, глядя ей в глаза, и в его взгляде горел огонь настоящего откровения. — Стань моей женой. Будь моей королевой. Твои ноги, что знают дорогу к хлебу и чувствуют биение земли, для меня прекраснее любого шелка и дороже всех сокровищ мира. Твоя чистота — не в отсутствии грязи, а в силе и честности твоего духа.

Слезы, чистые и светлые, покатились по щекам Элис. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

В тот же вечер король привел Элис во дворец. Придворные замерли в немом изумлении, увидев государя, ведущего под руку босую девушку в простом платье, с ногами, еще хранящими следы земли. Но король не видел никого, кроме нее. Он приказал принести серебряный таз с теплой водой, куда бросили лепестки роз и веточки душистого розмарина. И снова, как в той бедной хижине, он опустился перед своей избранницей на колени. Он сам, своими царскими руками, омыл каждую линию ее стопы, смывая с них пыль прошлой жизни, но оставляя ту природную силу, что пленила его. И вновь его губы находили ее кожу — теперь чистую, ароматную и такую же живую. Он целовал ее пятки, подошвы, лодыжки, и в этом для него было высшее счастье, величайшее служение и самое искреннее признание в любви.

Элис стала королевой, удивившей всех своей природной мудростью. Но одну свою привычку она сохранила: она обожала на рассвете скидывать золоченые туфельки и бродить по росистым травам дворцовых садов босиком. И когда она возвращалась, ее ступни были теплыми, упругими и чуть испачканными влажной садовой землей, будто принося с собой частичку той истинной свободы и жизни, что она знала и любила.

И король всегда ждал ее с серебряным тазом. Он с любовью и нежностью целовал ее «грязные» ноги, а потом омывал их, и каждый раз это был не просто ритуал, а новое, тихое и пронзительное таинство любви, рожденное у порога бедной хижины.

Придворные, видя такую самоотверженную галантность своего повелителя, сочли это новым веянием моды и, подражая ему, тоже стали с жаром целовать и омывать ноги своим дамам, но в их жестах не было и доли того священного трепета.

А любовь короля и королевы, рожденная у порога в лучах заката, росла и крепла с каждым днем, как вековой дуб, уходящий корнями в самую суть жизни. Они правили долго и счастливо, а главным их сокровищем был не трон из слоновой кости, а простое, но вечное знание: когда мужчина с сердцем короля и душой простолюдина целует и омывает ноги своей возлюбленной женщины, в этом мгновении заключена вся вселенная, и имя ей — счастье.