Аметист прощания...

Алексей был всё же известным и успешным архитектором...

Его имя было связано со многими  смелыми, футуристичными проектами, его фирму наперебой приглашали на тендеры. У него была квартира с видом на пол-Москвы, дорогой автомобиль, костюмы от портных с именем. И было еще  одиночество, которое въелось в стены этого безупречного интерьера, в каждый угол этого  холодного минимализма...

Он сейчас  стоял у панорамного окна своей квартиры на двадцать втором этаже и смотрел, как капли дождя  расплющиваются о стекло, оставляя длинные, кривые следы, словно чьи-то невидимые слезы. В руке он держал бокал с виски. Лед уже почти растаял, делая напиток мутным и каким то  водянистым. Он ненавидел эти вечера,   вечера после сдачи любого крупного проекта. Все адреналиновые всплески, бессонные ночи, гонка, и вот, почти оглушительная  тишина. Пустота, которую нечем было даже  заполнить!

Сигнал смартфона разорвал эту тишину. Он даже вздрогнул...

Сообщение от старого университетского друга, Антона:

— «Лёш, ты жив еще? Пропал совсем!

Завтра в «Гараже» моя выставка. Будет много болтовни  искусствоведов, но и нормальные люди тоже найдутся. Приходи. Вытащи себя из своей раковины! ».

Алексей усмехнулся...

Антон всегда был таким — настойчивым, но очень солнечным, немного безалаберным гением. Его инсталляции были знамениты на всю страну...

— «Вытащи из раковины! ».

Легко сказать!

Но мысль провести еще один вечер в обществе только своего отражения в темном окне была ему уже  невыносима...

Он отпил последний глоток виски и коротко ответил:

— «Буду»...

На следующий день Алексей стоял перед входом в выставочное пространство «Гараж»...

Дождь кончился, но небо всё ещё было цвета мокрого асфальта. Он чувствовал себя не в своей тарелке в своем идеальном темно-синем костюме среди толпы людей в нарочито небрежных, разнопёро  творческих нарядах. Повсюду слышался звон бокалов, смех, обрывки разговоров о «постмодернистском дискурсе» и «деконструкции визуальных шаблонов».

Он нашел Антона в центре зала, окруженного восторженными поклонниками. Тот, увидев его, широко улыбнулся и пробился сквозь толпу.

— Лёха! Пришел! Я уж думал, ты окаменел в своем стеклянном небоскребе!

— Обещание надо было выполнить, — улыбнулся Алексей. — Инсталляции твои  потрясающие. Поздравляю!

Они обнялись. Антон похлопал его по плечу.

— Слушай, тут есть один человек, которого ты просто обязан встретить. Уникальная женщина. Нина. Она… особенная. Не твой тип, конечно, — он подмигнул, — твой тип,   это манекенщицы с пустыми глазами. А у нее… в глазах целые вселенные!

Алексей скептически поднял бровь...

«Особенная женщина» от Антона могла означать что угодно,   от шаманки до перформансистки, разрисовывающей себя голубой глиной!

— Не надо этого мне, Антон. Я просто поболтаю, выпью вина и уеду!

— Никуда ты не уедешь, — проворчал Антон и, взяв его под локоть, потащил через зал.

Она стояла в стороне от основной толпы, рассматривая небольшую кинетическую скульптуру. Невысокого роста, в простом платье цвета темного шоколада, которое облегало ее округлые, мягкие формы. Никаких острых углов, только плавные линии  бедер, плеч, шеи. Темные, густые волосы...

Она не была красавицей в классическом понимании, но в ней была какая-то поразительная, земная гармония.

— Нина, познакомься, это Алексей, мой друг-затворник. Архитектор. Строит коробки из стекла и бетона, в которых никто не хочет жить. Алексей, это Нина. Реставратор. Оживляет всё самое  мертвое!

Нина обернулась...

И Алексей только тогда увидел ее глаза. Карие, почти черные...

И в них действительно были вселенные, теплые, глубокие, немного даже насмешливые...

— Не слушайте его, — ее голос был низким, бархатным, словно старый шелк. — Я всего лишь пытаюсь договориться с красками трехсотлетней давности, чтобы они не осыпались. Ваша работа куда более  масштабнее!

— Масштаб,   не синоним смысла, — неожиданно для себя сказал Алексей.

Ее губы тронула улыбка.

— Глубокомысленно, очень! Антон предупреждал, что Вы очень сложный!

— Антон много чего говорит!

Они стояли и смотрели друг на друга, а шум вернисажа вокруг превратился в отдаленный гул. Антон, довольный, незаметно ретировался...

— Покажете, что тут понастроили, Вы всё же в этом специалист?? — спросила Нина. — Антон всё как то быстро  рассказывал, но хочется увидеть глазами профессионала!

Они начали бродить по залу. Алексей, обычно скупой на слова, ловил себя на том, что говорит о пространстве, свете, динамике. Она слушала внимательно, задавала неожиданные вопросы, не о технике, а об ощущениях.

— А вот эта инсталляция, — она указала на хаотичное нагромождение зеркал и ржавых металлических пластин, — она ведь о том, как мы дробимся в восприятии других, да? Но мне кажется, здесь не хватает чего-то цельного, что собирало бы эти осколки. Какого-то стержня...

Алексей смотрел на нее и думал, что этот «стержень» здесь,   она сама. В ее присутствии его внутренние осколки, его тревоги и пустота, казалось, начинали притираться друг к другу, становясь менее острыми.

Они проговорили весь вечер. Оказалось, что она живет в старом районе, в квартире с высоченными потолками и лепниной, которую она сама по крупицам реставрировала. Что она обожает старые, потрепанные книги и запах масляной краски. Что по утрам бегает в парке, а потом пьет кофе с кардамоном, стоя у открытого окна. Простые, жизненные вещи, но в ее изложении они звучали,   как поэзия.

Когда вернисаж стал стихать, Алексей, нарушив все свои правила, предложил ей:

— Может, поедем куда-нибудь? Выпьем кофе. Или вина. Здесь уже душно!

Нина посмотрела на него с той же легкой усмешкой.

— Только если вы обещаете не рассказывать о коэффициентах прочности бетона.

— Обещаю, — он улыбнулся, и это была первая за долгое время искренняя улыбка.

Они поехали в маленькое кафе в ее районе, с бархатными диванами и запахом старого дерева. Говорили обо всем и ни о чем. И Алексей ловил себя на мысли, что хочет касаться ее. Не со страстью, пока нет, а с каким-то благоговейным любопытством. Коснуться ее руки, лежащей на столе, смахнуть с ее щеки непослушную прядь волос.

Даже удивился этому...

Под утро он проводил ее до дома. Они стояли под аркой старого двора, и первые лучи солнца золотили края облаков.

— Спасибо, — сказала Нина. — Я давно так не разговаривала… ни с кем...

— Я тоже, если честно — признался он.

Она неожиданно поднялась на цыпочки и легонько, почти невесомо, поцеловала его в щеку. Ее губы были теплыми, а запах  смесью дождевого воздуха, духов с нотками сандала и чего-то еще, неуловимого, просто ее особенным запахом...

— До свидания, Алексей.

Он смотрел, как она скрывается в подъезде, и понимал, что его стерильный, выверенный мир дал сейчас трещину. И сквозь эту трещину хлынул какой то свет...

Следующие несколько недель были похожи на медленный, чувственный танец. Они встречались почти каждый день.

Алексей открывал для себя город заново, ее глазами. Она водила его по блошиным рынкам, где они рассматривали старые фотографии и какие то  ржавые ключи. Они сидели в тихих дворах-колодцах, пили теплое пиво и слушали, как кто-то музицирует на расстроенном пианино.

Он впервые за долгие годы почувствовал вкус к простой жизни. Ему нравилось готовить для нее завтрак на своей ультрасовременной кухне, наблюдая, как она, закутавшись в его слишком большой халат, расставляет тарелки. Нравилось, как она смеялась, закинув голову, настоящим, грудным смехом. Нравилось, как она могла молчать, и это молчание было не пустым, а насыщенным, наполненным общением на уровне тактильных ощущений и из взглядов.

Однажды вечером они были у нее.

Нина готовила грибной суп, и вся квартира была наполнена густым, земляным ароматом. Алексей сидел на широком подоконнике и смотрел, как она двигается по кухне,   плавно, уверенно, словно совершая некий древний ритуал...

— Знаешь, — сказала она, помешивая суп, — я сегодня работала над одной иконой. XVII век. Лик Спаса. И там в краске, я нашла отпечаток пальца мастера. Крошечный, почти невидимый. Но он был там. И я представила его, усталого, может,   даже голодного, но вкладывающего душу в эту работу. И этот отпечаток для меня был ценнее, чем вся икона. В нем вся  правда жизни...

Алексей слушал и думал о своих зданиях. О безупречных чертежах, о стерильных материалах. В них не было никаких  отпечатков пальцев. Не было как раз вот этой  души!

— Я завидую тебе, — тихо сказал он.

Она обернулась, удивленная:

— Правда? Мне всегда казалось, что твой мир такой… грандиозный! Недосягаемый!

— Он грандиозный и пустой. Как какой то  мавзолей...

Она подошла к нему, вытерла руки о фартук. Ее пальцы, покрытые мелкими царапинами и следами краски, коснулись его щеки:

— Ты зато никакой не пустой, Алексей. Просто ты давно не слушал самого себя!

Он взял ее руку и прижал к своим губам. Закрыл глаза, вдыхая запах ее кожи,   краски, грибов, мыла...

— Оставайся сегодня, — прошептала она.

Он кивнул, не в силах вымолвить слово...

Их первая близость была не стремительным пожаром, а медленным, многочасовым занятием.

Они раздевались не торопясь, при свете одной настольной лампы, отбрасывающей теплые, танцующие тени на стены с осыпающейся лепниной.

Алексей смотрел, как свет ложится на ее тело,   не натренированное, как у некоторых  моделей из его недавнего  прошлого, а живое, обычное. Мягкая грудь, округлый животик, очень полные бедра. Он касался всего этого губами, кончиками пальцев, как какой то древний картограф, наносящий на карту неизведанные, прекрасные и далёкие  земли...

— Ты такая… мягкая, — прошептал он.

— А ты слишком идеальный, — улыбнулась она в ответ, расстегивая пуговицы на его рубашке. — Давай это исправим срочно!

Она вела его во всём, и он ей это  позволял.

Ее прикосновения были нежными, но уверенными. Она не боялась молчать, не боялась движений, которые давало ему  ее тело, не стеснялась своих желаний. Она учила его быть в этом  откровенным. Чувствовать всё душой, а не только  анализировать...

Ее тело приняло его тепло без тени стеснения. Она смотрела ему в глаза, и в ее темных зрачках плясали золотые искорки.

Он чувствовал, как внутри него что-то тает, ломается, перестраивается. Все его защитные барьеры, все ледяные глыбы одиночества рушились под теплом ее кожи, под ее тихими стонами, под шепотом его имени на ее губах.

Позже они лежали вперемешку, их ноги сплетались, и он слушал, как бьется ее сердце.

— Я не знал, что так бывает, — сказал он, и голос его был немного  чужим, даже разбитым.

— Так и должно быть, — ответила она, проводя пальцами по его груди. — Просто люди про это  забывают.

Он уснул, прижавшись к ней, как к единственному якорю в бушующем море новых, незнакомых ему чувств. И ему снилось, что он не в своей стеклянной коробке почти в небе, а здесь, на земле, в старом доме, где пахнет краской и супом, и где его теперь очень ждут...

Утром он проснулся от того, что солнечный луч упал ему прямо на лицо. Нина уже не спала, сидела, поджав под себя ноги, и внимательно  смотрела на него.

— Ты храпишь, — сообщила она ему  весело.

— Врёшь, — заворчал он, потягиваясь.

— Немного. Но это милый храп. Как у большого мопса!

Он засмеялся и потянул ее к себе. Они снова занялись любовью, на этот раз  легко, игриво, но уже по-утреннему.

Потом она приготовила кофе с кардамоном, и они пили его, сидя на подоконнике и глядя на просыпающийся двор.

Жизнь с Ниной не была похожа на жизнь с кем-либо еще. Она была хаотичной, и какой то  непредсказуемой...

В ее квартире всегда царил творческий беспорядок — стопки книг, тюбики с краской, разобранные рамы. Она могла среди ночи разбудить его и потащить смотреть на редкое лунное затмение. Могла, проходя мимо строительного рынка, купить мешок гипса и заявить, что будет лепить каминную полку сама уже этим вечером...

Алексей тоже  менялся...

Он стал меньше работать, начал отказываться от тех проектов, которые казались ему бездушными. Он сбрил свою идеальную, голливудскую бородку и позволил щетине расти больше обычного. Он накупил себе простые джинсы и футболки и обнаружил, что чувствует себя в них комфортнее, чем в дорогих костюмах.

Однажды он привел ее на строительную площадку своего нового проекта,   культурного центра на Набережной. Раньше он видел здесь только линии, углы, материалы. Теперь, глядя на ее лицо, озаренное интересом, он начал видеть нечто большее.

— А здесь что будет? — спросила она, указывая на огромное пустое пространство в центре.

— По проекту  атриум со стеклянной крышей.

— Скучно, — заявила Нина. — Стекло и металл. Холодно. А что, если сделать здесь внутренний сад? С настоящими деревьями, кустами, чтобы был запах земли и зелени. Чтобы люди приходили сюда не только за культурой, но и за глотком жизни, воздуха и тишины?

Алексей посмотрел на нее, и в его голове что то щелкнуло. Это же  было гениально!

Просто и гениально...

— Ты… — он покачал головой. — Ты разрушаешь все мои представления о мире!

— И правильно делаю, — она встала на цыпочки и поцеловала его. — Твой мир был каким то  скучным! До меня!

Он переработал проект.

Вместо стерильного атриума появился «зимний сад» с системой климат-контроля, где должны были расти дубы, клены и даже несколько яблонь. Заказчики были, конечно,   в шоке, но, увидев новые эскизы, сразу же  согласились. Это было дерзко, ново и по-настоящему человечно...

Но ничто не бывает вечным...

Однажды вечером, почти через год их отношений, они сидели у нее на кухне.

Нина реставрировала небольшую картину,   пейзаж с рекой и лодкой. Алексей помогал ей, растирая пигменты. Было тихо, уютно, по-домашнему...

— Лекс, — тихо сказала она, не отрываясь от работы. — Мне предложили стажировку. В Италии. Во Флоренции. Шесть месяцев...

Лезвие этого сообщения, как нож, холодное и острое, вошло ему прямо  в грудь. Он опустил пестик в ступке...

— Это… конечно, прекрасно, — с трудом  выдавил он. — Ты же давно об этом мечтала!

— Да, — она, наконец,   посмотрела на него. Ее глаза были очень серьезными. — Но это же надолго! И очень  далеко...

Он понял, о чем она хотела ему сказать...

Их идеальный мирок, их аметистовый пузырь, в котором они существовали последний год, вот-вот должен был лопнуть  от этой  суровой реальности!

— Ты должна поехать, — сказал он, и его собственный голос прозвучал немного чуждо, как не свой. — Это твой шанс!

— А мы? — спросила она его  прямо.

Он промолчал...

Что он мог предложить? Бросить всё и поехать с ней?

Его фирма, его обязательства были здесь.

Просить ее отказаться? Он не имел на это никакого права. Он знал, чем пахнут нереализованные мечты. Он видел это в глазах многих своих коллег,   пустота, залитая алкоголем или работой...

— Я не знаю, — честно признался он. — Я не знаю, что с нами будет!

Она кивнула, и в ее глазах мелькнула тень боли, которую он раньше никогда не видел:

— Я тоже...

Они не говорили об этом еще несколько недель. Но тень предстоящей разлуки висела над ними, отравляя самые счастливые моменты.

Их объятия стали крепче, поцелуи, всё отчаяннее, любовь  острее, словно они пытались впитать друг друга про запас...

Он провожал ее в аэропорту вечером...

Было душно, пахло бензином и какой то  тянущей тревогой. Нина выглядела хрупкой в своем простом платье, с огромным рюкзаком за спиной.

— Буду скучать, очень...— сказала она, и голос ее немного  дрогнул.

— Я тоже, — он обнял ее, прижал к себе, вдыхая ее запах в последний раз. — Пиши. Звони...

— Обещаю!

Они целовались долго, не обращая внимания на толпу, словно пытаясь запечатать в этом поцелуе всё, что было между ними. Потом она ушла за стеклянную дверь, обернулась, помахала ему рукой...

И исчезла...

Он стоял еще долго, пока голос из динамика не объявил о последнем выходе на рейс до Флоренции...

Возвращение в свою пустую квартиру было самым тяжелым путешествием в его жизни. Тишина просто оглушала...

Безупречный порядок, которого он когда-то так добивался, теперь казался ему каким то  кладбищенским.

Он подошел к окну. Город сиял миллионами огней, но для него он снова стал сразу  серым и безжизненным...

Первые недели были кромешным адом...

Он погрузился в работу с маниакальным упорством, пытаясь заглушить эту нескончаем боль.

Они разговаривали почти каждый день по видеосвязи. Ее лицо на экране было солнечным, уже немного загорелым.

Она рассказывала ему о галереях, о мастерах, у которых сейчас  училась, о тосканских холмах. Он видел, как она расцветает. И был счастлив за нее. А сам просто  умирал от тоски...

Расстояние, однако,   делало свое тёмное дело...

Сначала разговоры были долгими, полными всяких  подробностей.

Потом стали короче...

Она была занята, он тоже  уставал. Разница во времени, новые впечатления, которые он не мог разделить с ней… Пропасть между ними всё больше и больше  расширялась...

Однажды ночью, после особенно тяжелого дня, он набрал ее номер. Было три часа утра в Москве, два  во Флоренции...

Она ответила не сразу...

Лицо ее на экране было сонным, но он увидел в ее глазах что-то новое. Отблеск далекого, итальянского солнца, которое он не мог ей дать здесь...

— Лекс, всё хорошо? Случилось что то? — спросила она с тревогой.

— Нет, — честно сказал он. — Мне тебя просто не хватает. Ужасно!

Она помолчала...

— Мне тоже. Но… — она вздохнула. — Я здесь совсем  другая. Я чувствую, как расту. Как будто я всю жизнь была бутоном, а здесь начала распускаться!

— Я понимаю, — сказал он, и это была правда. Он видел это. Она реально  улетела от него не только в пространстве, но и в каком-то духовном измерении вперёд намного...

— Алексей, — ее голос стал тихим, серьезным. — Я не знаю, вернусь ли я. Во всяком случае, скоро. Мне предложили здесь работу. Постоянную...

И вот это оно! Лежало между ними, как смертельный приговор...

Он закрыл глаза. Внутри всё сразу  оборвалось...

— Поздравляю, — прошептал он.

— Это не значит, что всё кончено, — быстро сказала она, но в ее голосе не было уже былой  уверенности.

— Значит, — он открыл глаза и посмотрел на нее.

На эту удивительную женщину, которая ворвалась в его жизнь, как весенний ливень, и смыла всю пыль с его души. — Мы с тобой из разных миров, Нина. Ты всегда это говорила мне!

Ты, это  жизнь, земля, краски...

А я… я все еще то же самое стекло и бетон. Просто ты заставила меня увидеть в них отражение голубого, а не серого неба!

Она тихо заплакала. Молча, слезы текли по ее щекам, а он не мог их стереть...

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Ты это  знаешь?

— Я знаю. И я тебя люблю. Но иногда любви бывает недостаточно. Нужно еще и пространство. Чтобы расти...

Они помолчали. Слов больше не было. Всё было уже  сказано...

— До свидания, Алексей.

— До свидания, Нина.

Он отключил связь...

Экран погас.

Он остался один в тишине своей квартиры. Он подошел к барной стойке, налил виски. Но пить почему то не стал. Просто поставил бокал и пошел в спальню...

На его тумбочке лежал маленький аметист,   камень, который она когда-то нашла на блошином рынке и подарила ему со словами:

— «Он похож на закат в дымке. Не идеальный, но настоящий и таинственный».

Он взял камень в руку. Он был холодным и гладким. Алексей сжал его в ладони, пытаясь согреть своим теплом. Потом поднес к губам...

И в полной тишине его стерильной, безупречной квартиры, мужчина, у которого, казалось, было всё, чего не было у большинства людей, тихо плакал, держа в руке единственную настоящую вещь в своей жизни,   холодный, похожий на закат в дымке, аметист...

Прошло еще полгода...

Культурный центр на Набережной был почти достроен. Внутри, под стеклянным куполом, шумели настоящие деревья, посаженные в огромные кадки с землей. Пахло влажной почвой и листьями. Это было его лучшее творение!

И он знал, кому он этим  обязан!

Он стоял в  саду и смотрел, как сквозь стекло падает снег,   первый снег зимы.

Его телефон завибрировал. Уведомление из социальной сети...

Это Нина выложила новую свою фотографию...

Она стояла на флорентийской улице, залитой солнцем, и смеялась, обнявшись с двумя коллегами  итальянцами. На ее пальце было серебряное кольцо с каким-то камнем. Она выглядела счастливой. Укорененной. Цветущей...

Алексей улыбнулся...

Горькой, но уже светлой улыбкой.

Он ни о чём не жалел...

Он благодарил судьбу за эти полтора года. За ту боль, которая заставила его все это прочувствовать. За ту любовь, которая показала ему, что он был любим тоже...

Он вышел из здания и пошел по Набережной. Снежинки таяли на его лице, словно слезы, которые он больше не боялся уже  проливать...

Он был один...

Но его одиночество больше не было какой то пустотой. Оно было наполнено памятью о тепле Нины, о запахе кофе с кардамоном, о золотых искорках в её карих глазах, о прикосновении мягких  рук, пахнущих красками...

Он так и  не нашел свою вечную любовь...

Но он нашел себя...

Иногда такое бывает...

Он посмотрел на серую воду реки, на падающий снег, на город, который был уже ему  не чужим, а просто каким то другим. И почувствовал, как где-то глубоко внутри, в самой сердцевине его существа, теплится тот самый аметистовый отблеск,   отблеск жизни, к которой  он однажды коснулся и теперь уже никогда не сможет забыть...

И Нину...

Москва — Флоренция...