Как растопить ее ледяное сердце

Глава 1

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

1.

Третье марта

В депо пахнет смесью кофе, металла и свежей краски — странно уютное сочетание для места, где каждый день начинается с ожидания тревоги. За панорамными окнами — серое утро Сильвер-Крика, воздух холодный, с примесью снега и дыма, как будто город сам дышит воспоминаниями о зиме. В шесть утра, сквозь щели в воротах, просачивается бледный свет, ложится полосами на бетонный пол и блестит на хроме пожарной машины, которую наш инженер-водитель Дуглас Райдер с любовью полирует, бормоча себе под нос что-то вроде «эта малышка должна сиять».

Где-то дальше, в углу спортзала, Райан Броуди на спор отжимается с кем-то из другой бригады, толпа наблюдает и упрямо раззадоривает их — обычное утро, та же рутина, то же тихое предвкушение смены. Наш капитан — Артур Лин сидит в своем кабинете с открытой дверью, погруженный в бумаги, но все равно держит руку на пульсе, как будто чувствует, когда кто-то из нас начинает дышать не так. Все спокойно, размеренно — до тех пор, пока не раздается хлопок двери.

— Угадай что? — Рейчел влетает в общую комнату, сияющая как лампочка, с привычной кружкой кофе, которую я уже видела трижды за последний час.

Я даже не поднимаю взгляд от планшета.

— Даже боюсь предположить.

— До меня дошли слухи, что сегодня это чертово место сгорит дотла.

— Так ты решила сообщить о запланированном поджоге? — хмыкаю я, и уголки ее губ поднимаются еще выше.

— Имя Хэйз Брайар тебе о чем-нибудь говорит?

— Нет. А должно?

— Господь, Элоди, — закатывает она глаза, плюхаясь в кресло напротив. — Его перевели к нам неделю назад, и сегодня его первая смена. Я же говорила тебе!

— Извини, я не запоминаю сплетни.

— Это не сплетни! Я просто… делюсь информацией.

— Не начинай, Рейч, — стону я, откидываясь на спинку дивана.

Но она лишь вздыхает с преувеличенной драматичностью:

— Говорят, он настолько хорош собой, что на выездах из-за него вспыхивает огонь даже там, где это невозможно.

— Тогда ему стоит сменить работу, — усмехаюсь я, но внутри уже чувствую, как растет раздражение.

— Где еще в нашем захолустье ты такого найдешь? — продолжает она, и я понимаю, что этот разговор мне не выиграть.

— Роман на работе — последнее, что мне нужно.

— Никто не говорит о романе, — протягивает она, закатывая глаза. — Иногда приятно просто… смотреть.

Я собираюсь ей ответить и привести, как минимум пять аргументов почему и “просто смотреть” плохая идея, но Кэп появляется в дверях, пересекаясь с ее сиянием и превращая его в уважительное молчание.

— Рид.

— Кэп.

— Полагаю, ты уже в курсе, — он бросает на Рейч короткий, теплый взгляд. — У нас пополнение. Хэйз Брайар из Монтаны. Будет здесь через пару минут. Хочу, чтобы ты провела ему экскурсию.

Я уже открываю рот, пока Рейчел успевает шепнуть одними губами: это судьба.

— У него медицинская подготовка, — добавляет Лин. — Так что покажи ему свой отдел, где что лежит и как работает.

— Да, сэр, — выдыхаю я и поднимаюсь.

Коридор встречает меня прохладой и тихим гулом разговоров. Спускаясь со второго этажа, я слышу, как где-то внизу хохочет Броуди, как шумит кофемашина, как за стеной кто-то настраивает аппаратуру. Все это будто фон — привычный, заземляющий, пока мои шаги гулко отдаются в бетонном пространстве. Я поворачиваю за угол — и в следующую секунду врезаюсь во что-то твердое и абсолютно неподвижное. Воздух вырывается из легких, мир идет под откос, и я уже готова встретиться с полом, но не успеваю.

Чьи-то сильные руки — горячие, уверенные — хватают меня за талию и притягивают к себе. Мгновение — и я слышу, как сердце стучит в ушах громче, чем все звуки депо вместе взятые. Запах — теплый, с нотами дыма, кожи и свежего мыла. Тело будто узнает его раньше, чем разум: мышцы напрягаются, дыхание сбивается, в пальцы дрожат от близости.

Я поднимаю взгляд. Он выше меня почти на голову, плечи широкие, как будто созданные держать на себе весь мир. На лице легкая небритость, от которой его черты становятся еще резче, а челюсть — опасно притягательной. Свет падает на него так, что каждое движение кажется выверенным, будто замедленным. Волосы темные, чуть растрепаны, глаза — стальные, холодные на первый взгляд, но в них есть глубина, от которой внутри все сжимается.

Он держит меня крепко, но аккуратно, как будто боится причинить боль. И в эту секунду я забываю, как дышать.

— Ох, вау, — первым отзывается незнакомец, и я наконец от него отступаю, — женщины, конечно, и прежде оказывались в моих объятиях, но… ты явно оказалась быстрее их всех.

Его тон мягкий, словно он специально смазывает остроту слов, превращая их в флирт, от которого у меня предательски полыхают щеки, будто я только что вбежала в огонь без защитной экипировки. Я мгновенно беру себя в руки, глубоко вдыхаю и заставляю сердце биться ровнее. Нельзя дать ему то, что он явно пытается из меня вытянуть, потому что я понимаю, кто он, и… Рейчел не соврала ни на йоту.

— Элоди Рид, — представляюсь я, нарочито спокойно, игнорируя его замечание, — парамедик сто одиннадцатой бригады.

— Хэйз Брайар, — он лениво улыбается, будто само его имя должно меня развлечь, и пожимает мою руку. — Новый пожарный из сто одиннадцатой бригады.

Его ладонь горячая, сильная, пальцы обхватывают мои дольше, чем позволяет приличие. Взгляд намеренно цепляется за мое лицо, как будто он ждет, когда я дрогну. Приходится вырывать руку — резким, неловким движением, и только тогда он отпускает, снова растягивая губы в самодовольной усмешке.

— Ты, — я бросаю взгляд на часы, — раньше времени. Но это даже к лучшему. Я покажу тебе станцию, познакомлю с командой и…

— У тебя всегда такое радушное приветствие для новичков? Или я просто особенный? — хмыкает он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не приветствую тех, кто потом будет разносить по отделу идиотские шутки.

— Оо, — протягивает он, явно наслаждаясь, — тебе понравится моя харизма.

— Можешь рискнуть, — отзываюсь я, уже поворачиваясь и двигаясь по коридору, не оглядываясь, — если хочешь, чтобы я вылила тебе кофе в ботинки.

— Тогда буду держать язык за зубами, — почти обещает он, легко догоняя меня, — хотя, признаюсь, с тобой хочется его использовать иначе.

— Ты мерзкий.

— Ты еще не знаешь, насколько.

Я резко останавливаюсь, разворачиваюсь и прищуриваюсь на него, уже готовая ответить, но он снова успевает раньше меня.

— Ты ведешь себя так, будто я заразен.

— Просто не хочу подхватить твой самодовольный вирус.

— Поздно, — фыркает он, — судя по тону, симптомы уже начались.

— Уверен, что это не аллергия на твое эго?

— Если бы я знал, что тебе так интересно мое эго, пришел бы без формы.

— Тогда экскурсия закончилась бы быстрее, — закатываю я глаза, потому что ее бы вовсе не было.

— Значит, ты признаешь, что увидь ты меня без формы — мы оказались бы в первой попавшейся подсобке?

Я начинаю закипать. Его слова звучат слишком легко, слишком самоуверенно, а запах — смесь свежего мыла, дыма и чего-то чертовски мужского — лезет под кожу, мешая мне ясно мыслить. Я разворачиваюсь на пятках и иду вперед, не оборачиваясь, не проверяя, следует ли он за мной — но он, к сожалению, делает это.

Первый этаж мы проходим быстро: короткое знакомство с другой бригадой, быстрые рукопожатия, несколько шуток. Дальше — склад с медикаментами: металлические стеллажи, коробки, подписанные банки, порядок, который держу одна я. Все объясняю сухо и четко. Затем мы поднимаемся на второй этаж — в общую зону, и, как назло, там ни одной живой души.

— Это общая зона, или, как ее называет кэп — гостиная.

— Здесь мило, — почти серьезно говорит Хэйз, взяв в руки одну из фотографий в рамке на комоде.

— Это наш второй дом, — пожимаю плечами я. — Нам всем нужно иметь здесь что-то хорошее в конце смены.

— Но мы же в одной бригаде, верно?

— И?

— Ты будешь

иметь

меня

до, после и во время смены, Элоди.

Он переходит черту так легко, будто ее и нет. Его надменность ударяет по нервам, и злость во мне вспыхивает новым пламенем. Я уже открываю рот, чтобы высказать все, но дверь распахивается.

— Смотрите-ка, кто здесь! — Райан взрывается восторгом, будто встречает старого друга. — Новое мясо!

— Очень вдохновляюще, приятель, — смеется Хэйз в ответ. — Хэйз Брайар.

— Райан Броуди. А это, — он указывает за спину как раз в тот момент, когда в дверях появляется моя рыжая бестия, — Рейчел Майколсон.

— Слава бежит впереди тебя, Брайар, — смеется подруга, протягивая руку.

И тут же, оборачивается так, чтобы видела только я, она беззвучно произносит губами: «вау». А потом, будто ничего не было, вливается в разговор — со смехом, подколками и планами на сегодняшний вечер. Они уже вовсю обсуждают, как отпразднуют его перевод, будто готовы закрыть глаза на его заносчивость и петь ему хвалебные оды.

Я отворачиваюсь, стараясь унять злость. Занимаю руки делом — готовлю себе сэндвич. Поджаренный хлеб, плавленный сыр, помидоры, ветчина. Разрезаю его по диагонали, но куски выходят кривыми, и злость только крепче цепляется за меня.

— Тогда сегодня все в силе? — уточняет Райан.

— Да, я уже целую вечность никуда не выбиралась, — признается Рейчел, бросая на меня обвиняющий взгляд.

— Вы с нами?

— Я хочу пойти, — кивает Хэйз, и оказывается рядом со мной.

Этого достаточно, чтобы внимание переключилось с меня на него. Но он не отходит, а наваливается спиной на столешницу — всего в полуметре. Его голос едва слышен, как будто только для меня:

— Но я действительно пойду, если увижу там тебя.

Это становится точкой кипения. Горло сжимает, дыхание тяжелое, в груди — огонь. Злость поднимается от самого живота, и я больше не могу держать ее внутри.

— Слушай, — мой голос звучит грубо и резко, но мне все равно, — не знаю, что за игру ты затеял, но тебе нужно остановиться. Мы на службе. Здесь все серьезно и нет места для твоих выходок. Если у тебя нет разделения между работой и личной жизнью — прекрасно. Но не нужно ждать подобного и от меня.

Его улыбка медленно гаснет, и впервые в его глазах мелькает что-то большее, чем пустое развлечение. Будто мои слова задели его глубже, чем он рассчитывал. Словно за его ребячеством действительно скрывалось желание узнать меня ближе. Но это не моя проблема. Я здесь не за этим.

Он уже открывает рот, будто собирается ответить — может даже извиниться. Но в этот момент громко срабатывает система оповещения. Красный свет вспыхивает над дверьми, сигнал бьет по ушам. И мы все вместе, оставив все свои дела и разговоры, выдвигаемся на службу, потому что в итоге — она всегда является для нас чем-то личным.

Глава 2

2.

Семнадцатое марта

Ночной Колорадо всегда казался мне странным, слишком суровым и непредсказуемым. Март здесь — это не весна, а грязный компромисс между дождем и снегом, который превращает асфальт в скользкую кашу. Сегодняшняя ночь именно такая. Фары пожарной машины выхватывают из темноты обрывки мокрого снега, что падает вперемешку с дождем, и каждый порыв ветра стучит по металлу кабины, будто хочет сорвать нас с дороги. Я сижу, вцепившись в ремень, и чувствую, как двигатель под нами ревет, натужно работая на трассе, которая будто дышит смертью.

Рейчел в наушниках звучит четко и ровно, но я знаю, как ей тяжело сохранять такой тон, когда каждое ее слово может значить для нас жизнь или смерть. Через рацию она передает Кэпу детали: три автомобиля, один из них слетел в кювет, возможные заблокированные пострадавшие, возгорания пока нет, но есть утечка топлива. Она говорит быстро, но спокойно. Райан, сидя рядом со мной, проверяет снаряжение: перебирает карабины, поправляет тросы, проверяет гидравлику. У него свои собственные ритуалы перед боем, но они успокаивают даже меня.

А напротив — Хэйз. Но он не тот Брайар, которого рисуют сплетни. Не веселый клоун, не балагур, который сыплет шутками и обаянием направо и налево. Он сидит слишком серьезный, уставившись в боковое окно. Челюсть сжата, пальцы барабанят по колену — будто отмеряют ритм, который слышен только ему. Его лицо в этот момент невозможно спутать с обычным. В такие минуты он будто перевоплощается в кого-то другого: собранного, выверенного, четко знающего, что делать. И это сбивает меня с толку сильнее, чем любые его ухмылки.

За последние две недели я заметила: стоит прозвенеть тревоге, он будто сбрасывает с себя всю легкость. Ни грамма страха в глазах, ни капли лишней бравады. Только концентрация и желание добраться до очага, вытащить людей и помочь своей бригаде. Это подтачивает мое мнение о нем — слишком быстро и слишком сильно.

Но потом смена кончается, и он возвращается в свою роль: беззастенчиво флиртует, подсовывает мне кофе, хотя я не просила, подает руку, когда я забираюсь в машину, как будто я какая-то чертова принцесса, и перехватывает мои самые тяжелые сумки, будто делает это мимоходом. Но я знаю — это вовсе не мимоход. Это демонстрация, вызов, давление — чтобы я дрогнула и сдалась, чтобы открылась ему так же легко, как большинство девушек до меня. Чтобы, в конце концов, раздвинула перед ним ноги.

И самое мерзкое — я завидую этим чертовым счастливицам!

Хотя… нет. Зависть стала моей горькой правдой ровно после той случайной встречи в продуктовой лавке. Потому что там — я видела его не на показ, не в компании, где он мог бы нарисовать на себе маску героя. Он даже не заметил меня — потому что помогал незнакомому мужчине, чья мать с болезнью Альцгеймера вдруг не узнала ни себя, ни его. Женщина дрожала, терялась, захлебывалась паникой, и Хэйз — тот самый Хэйз, которого я пыталась списать в категорию “смешливый ловелас” — оказался рядом, чтобы удержать ее руки, успокоить своим голосом, объяснить сыну, как говорить с ней мягче.

Он был спокоен, внимателен, тих. Никакой публики и никакой выгоды. Просто он. И я ненавижу себя за то, что эти тихие поступки врезаются в меня сильнее, чем его ухмылки, которые я могу игнорировать.

Но сейчас мы тормозим на трассе, и реальность рвет мои мысли. Мокрая дорога блестит от света аварийных мигалок, слепые зоны в этой метели — словно черные дыры. Картина перед глазами ужасает: одна машина перевернулась и съехала в кювет, перед этим сбив другую, а та протаранила следующую. Металл смят, побитые стекла рассыпаны по земле, как ледяные крошки. Другая бригада уже работает с машинами на дороге, когда мы направляемся к перевернутой машине в самом кювете.

— Рид, осмотрись там. — Голос Кэпа режет воздух. — Броуди спустит тебя. Брайар, ты займись вторым пострадавшим в той же машине. Сначала займемся ими, потом вытащим машину. Вперед!

Райан закрепляет трос, проверяет мою страховку, и я чувствую, как холод металла карабина бьется о мою броню. Он кивает, и меня плавно спускают вниз. Снег колет лицо, а ветер свистит в ушах. Машина лежит на крыше, и в ее окне — женское лицо, бледное, перепуганное, но, по крайней мере, она в сознании.

— Мэм, сохраняйте спокойствие! — я почти кричу, чтобы перекрыть завывание ветра. — Мы поможем вам. Как ваше имя?

— К… Кейтлин, — губы у нее дрожат, а голос срывается.

— Хорошо, Кейтлин, вы отлично справляетесь, — уверяю я, проверяя пульс.

Тот быстрый, но ритмичный. Еще и явное сотрясение — зрачки реагируют медленно, сознание спутанное. Плечо вывихнуто неестественно, а колено распухло, и по положению ноги я догадываюсь о возможном переломе. Она в ловушке — ее тело сковано металлом. Я фиксирую ее шею воротником, насколько позволяет пространство, поддерживаю руку, чтобы уменьшить боль.

— Брайар! — кричу я, когда вижу, как он вместе с Броуди поднимает водителя вверх на носилках. — Ты нужен мне!

— Приятно слышать, Элоди, — его голос звучит так легко, будто мы не стоим посреди ледяного ада.

Он перебирается к моей стороне, цепко двигается по корпусу машины, и в его руках появляется гидравлический резак. Искры летят, металл кричит, пока он спиливает дверь. Я чувствую, как Кейтлин начинает дрожать сильнее, дыхание сбивается, глаза бегают.

Кейтлин вжимается в кресло, ее глаза расширяются, дыхание срывается. Паника накрывает ее мгновенно.

— Нет, нет! Не трогайте! — она дергается, плечо хрустит от движения.

— Кейтлин, — мягко, но твердо говорит Хейз. — Смотрите на меня. Только на меня. Все в порядке. Это шумно, но не больно. Вы справитесь с этим.

— Я… я не могу… — ее голос срывается.

— Можете. Вы уже делаете это, Кейтлин, — он кивает, глядя ей прямо в глаза. — Дышите со мной. Раз. Два. Медленно. Вот так.

— Это… это страшно, — она всхлипывает.

— Я знаю. Но вы не одна, — отвечает он. — Видите? Элоди рядом. И я. Мы оба здесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я успеваю сбить ее учащенный пульс, фиксирую дыхание, накладываю кислородную маску. Хейз все еще говорит с ней, его голос низкий и спокойный, будто скала посреди бури. И это работает — ее дыхание выравнивается, руки перестают судорожно сжимать ремень безопасности.

Дверь наконец поддается, и мы осторожно вытаскиваем Кейтлин. Ее поднимают на тросе вверх, к дороге, и я бегу следом, чтобы передать ее скорой.

В тот самый момент, когда мы передаем девушку медикам, из ее машины вырывается огонь. Горячее пламя поднимается вверх, ветер гонит его в сторону дороги. Райан оказывается ближе всех — он срывает огнетушитель и, не думая, бросается вперед. Его движения резкие, но точные: струя пены накрывает пламя прежде, чем оно успевает добраться до нас.

Кэп — металлическим тоном, без колебаний — отдает короткий приказ парням заняться машиной. Я слышу, как Райан и еще двое тут же кидаются закреплять тросы, вытаскивать инструменты, готовить гидравлику, но я остаюсь в стороне. Это не моя зона ответственности, не моя работа. Я не могу им помочь с техникой, поэтому поворачиваюсь к трассе — может, сто шестая бригада, та, что возится с машинами наверху, нуждается в паре лишних рук. Уже делаю шаг в их сторону, когда…

Резкий, почти режущий запах бензина бьет меня прямо в нос. Я замираю, и в тот же миг дальняя машина — та, что стояла последней в цепочке — вспыхивает, словно сухая спичка. Огонь поднимается жадным языком в ночное небо, освещая мокрый снег красным и оранжевым, превращая его в искры ада. Суета поднимается мгновенно, словно рой ос.

— Все назад! Отходим! — Кэп орет так, что перекрикивает ветер. — Возможен взрыв, всем отойти как можно дальше!

Люди пятятся, тянутся за шлангами, но пламя только разгорается сильнее. В воздухе стоит гул паники, и я уже готова бежать вместе со всеми, как вдруг слышу другой крик. Тот, который невозможно перепутать с чем-то еще.

— Алекс! Где Алекс?! — женский голос режет сердце.

Я поворачиваюсь, и в скорой, которая уже готова тронуться, чтобы увезти пострадавших, женщина вырывается из рук медсестры. Лицо ее искажено ужасом, пока глаза блуждают в поиске.

— Все в порядке, мэм, — медсестра старается удержать ее. — Мы отвезем вас в больницу.

— Мой сын! Где он?! Где мой сын?!

И прежде чем кто-то успевает среагировать, она пытается броситься к машинам. К тем самым, что уже объяты пламенем и вот-вот рванут. Две бригады пытаются сбить огонь, но безуспешно, и приказ Кэпа остается один: отступить.

Все выполняют его. Все, кроме чертова Хэйза Брайара.

Он стоит на границе огня — высокий, закопченный, с обугленной каской в руке. Плечи черные от копоти, на лице тени, в глазах — пламя. Он будто сам соткан из огня: безумный, упрямый, до дрожи живой. Его взгляд цепляется за крик женщины, и я вижу, как в нем что-то щелкает. В нем не страх — а решимость, грубая и слепая.

— Брайар! — рявкает Лин, подбегая ближе и хватая его за руку. — Отставить! Машина вот-вот рванет, я сказал отойти!

— Там кто-то есть! — выкрикивает Хэйз, вырываясь.

Его голос — как удар, надломленный, срывающийся от ярости.

— Черт тебя подери, парень, назад! Это приказ!

Он бросает короткий взгляд на кэпа, и я успеваю увидеть, как в его глазах — огонь против огня.

— Тогда увольте меня после этого, Кэп, — бросает он коротко.

И без секунды колебания — просто шагает вперед. В само пламя!

Огонь проглатывает его, как зверь, алчно и безжалостно. Мгновение — и его нет. Только искры, дым и треск горящего металла. Я замираю, не дыша. Все во мне сжимается — грудь, горло, пальцы, что дрожат так, что аптечка едва не выскальзывает. Сердце колотится в висках, как сирена, неумолимо, громко, почти болезненно.

Я хочу бежать за ним. Но жар такой, что кожа обжигается даже на расстоянии. Пламя растет, будто злится на всех нас, живых, что стоим здесь и просто смотрим. Оно ревет, как чудовище, требуя новых жертв.

Проходит секунда. Потом еще одна. Время растягивается, ломается, и я уже почти теряю надежду, когда сквозь дым начинает проступать силуэт. Сначала размытый, дрожащий, потом все отчетливее.

Хэйз весь в копоти, на руках обгоревшая форма, а в руках — сверток. Он держит его осторожно, почти благоговейно, будто боится выронить. Это… это младенец — маленький, кричащий, живой.

Мир будто делает вдох и я вместе с ним, но…

Слишком рано.

Рев пронзает все вокруг — оглушительный, низкий, как будто само небо рушится. Взрыв разрывает воздух. Ударная волна подхватывает меня, как тряпичную куклу, и швыряет на землю. Воздух становится сплошным жаром. Уши закладывает, в них звенит так, будто кто-то разбил внутри стекло. Земля буквально дрожит. Искры летят в лицо, и я чувствую запах горелой резины и железа.

Я пытаюсь подняться — руки скользят по гравию, колени содраны. Все плывет. Дым густой, черный, вязкий, будто туман из ада. Я щурюсь, ищу глазами хоть что-то.

Но Хэйза не видно.

— Брайар! — кричу я, не слыша даже собственного голоса. — Хэйз!

Паника взрывается во мне, как вторая волна. Она захлестывает до слез, до комка в горле, до тумана перед глазами. Он где-то там. Он был так близко. Черт, он был так близко.

Я делаю шаг к огню — бездумно, на инстинктах. Но из пелены дыма выходит он.

Хромает, пошатывается. Лицо его — обожженное, грязное, губы в трещинах, волосы прилипли к вискам. Дыхание сбивчивое, но живое. Ребенка уже перехватывает другая парамедик, заворачивая того в плед, унося скорее к матери.

И в следующую секунду он просто падает на меня. Не теряя сознания, но слабея так резко, что я едва удерживаю его вес. Он тяжелый, горячий, дрожащий всем телом. Я подхватываю его под руку, становлюсь опорой, чувствую, как сквозь промокшую форму бьется его сердце — быстро, отчаянно, будто доказывает, что он все еще здесь.

— Осторожно, — шепчу я, ведя его к машине, чувствуя, как колени подгибаются не только у него, но и у меня.

Он не сопротивляется. Только сильнее сжимает мое плечо, словно боится снова потерять землю под ногами.

Мы добираемся до борта нашей машины. Я усаживаю его на ступеньку, хватаю кислородный баллон, открываю вентиль. Мои руки все еще дрожат, движения резкие, нервные, злые от страха, который не отпускает. Надеваю на него маску — чуть сильнее, чем нужно, будто злость легче спрятать за механикой действий.

Он поднимает на меня глаза — усталые, красные, с обожженными ресницами. И даже сейчас, едва дыша, ухмыляется уголком губ.

А я понимаю, что хочу одновременно ударить его и прижать к себе.

— Ты странно выглядишь, — шипит он через маску, голос у него хриплый.

— Это как?

— Так, будто действительно переживаешь обо мне, Элоди.

Я достаю аптечку и начинаю обрабатывать его лицо — ожоги, царапины, кровь, пот и копоть смешались в черный хаос.

— Я просто делаю свою работу, — цежу я, слишком резко прикасаясь к его щеке.

— Да брось, Рид, — он хмыкает, стягивая с себя куртку, — я буквально вышел из взрыва и…

— Вот именно! — перебиваю я, толкая его в грудь. — Какого черта, Брайар?! Ты мог погибнуть. Из-за твоего геройства мне теперь зашивать тебя.

— Если честно, твои руки на мне — не худший исход.

— Замолчи, пока я не засунула тебе шприц глубже, чем это необходимо.

— Грубовато. — Хэйз растягивается в ленивой улыбке, — Но мне даже нравится твоя забота в стиле «я тебя убью, но сначала дай мне тебя подлатать».

— Еще одно слово — и я действительно сделаю это. И без анестезии, — прикрываю я свое волнение сарказмом.

— Ну вот опять — боль и удовольствие — идеально про нас, правда?

Все вокруг будто замедляется — шум сирен глохнет, запах гари и мокрого асфальта отходит на второй план. Я буквально замираю, пока руки соскальзывают с его груди — его дыхание выровнялось, кровь остановлена, и только теперь я понимаю: он уже не в опасности. Для него вызов закончился.

Но для меня — нет.

Он снова играет роль, надевая свою привычную маску — легкая улыбка, шутка на кончике языка. Такой смешной и раскованный Брайар… и сейчас это бесит меня сильнее, чем страх за него.

— Ты действительно ничего не понимаешь, да? — слова срываются с губ резче, чем я планировала.

Его улыбка медленно ослабевает, угасает, будто он наконец перестает прятаться за ней. Взгляд становится серьезным и слишком честным.

— Ты нарушил протокол! — я почти кричу, глотая воздух. — Нарушил приказ капитана! Подверг жизнь необоснованной опасности! Ты даже не знал, что там есть ребенок, потому что бригада проверяла машину и не нашла никого! Ты…

— Хватит! — он резко поднимается, нависая надо мной, и теперь это не тот беззаботный душа-компании Брайар.

Его глаза темнеют, в них полыхает злость, и я чувствую, как мое дыхание сбивается. Он слишком близко.

— Если ты действительно думаешь, что я брошу ни в чем не повинного ребенка в огне, — он сглатывает тяжело, будто слова жгут его изнутри, — то, кажется, ты и правда не самого лучшего обо мне мнения, Элоди.

— Хэйз… — его имя застревает в горле, губы сами собой приоткрываются, и низ живота сводит от этого неприятного напряжения, от его силы, от этой дикой и злостной искры, что бьется между нами.

— Видимо, мне действительно стоит прекратить свои попытки доказать тебе обратное.

Он произносит это тихо, но так, что каждое слово падает в меня камнем.

Все вокруг становится вязким, время тянется слишком медленно. Его взгляд больше не злой, только, как будто, с тяжелым разочарованием. Хэйз отводит глаза, разворачивается и уходит, оставляя меня с гулом в ушах и пустотой в груди, которая кажется глубже любой пропасти.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 3

3.

Восемнадцатое марта

Я хватаю стопку бумаг со стола в общей комнате и несусь по лестнице вниз, едва не спотыкаясь на каждом пролете. Сердце бьется так, будто готово выскочить наружу, пока в висках стучит злость. Я держусь из последних сил, чтобы не разорвать эти листы прямо в клочья, пока бегу.

К утру во мне уже нет усталости — ее полностью вытесняет гнев. Он горит в груди, расползается по телу, и чем ближе я к раздевалке, тем сильнее становится желание закричать. Я влетаю внутрь, и меня обдает тишиной — глухой, вязкой, как вода. После пересменки здесь всегда тихо: вы отработали ночь, убрались, написали отчеты — и все стихло. Эта тишина почти действует успокаивающе, почти сбивает с ног мягкостью, но только почти… пока я не замечаю его.

— Какого черта, Брайар? — я хмурюсь и со злостью впечатываю его чертов отчет ему прямо в грудь. — Решил поиграть в героя? Я не нуждаюсь в твоей помощи.

Он выглядит слегка растерянным, отшатывается назад, сжимая у себя на груди листы. На мгновение он теряется, и в его глазах мелькает непонимание.

— Что я опять сделал не так, Элоди?

Он тут же приходит в себя, коротко, раздраженно хмыкает и пробегается глазами по листам.

— Где ты взяла это? — его брови поднимаются, он переворачивает бумаги, будто не верит своим глазам. — Это же мой отчет.

— Вот именно, Хэйз, — я не отступаю и голос становится резче. — Это твой отчет. Поэтому какого черта он не совпадает с действительностью?

Злость врывается в каждую клеточку моего тела. Я ощущаю, как пальцы сжимаются в кулаки до боли, как плечи напрягаются, а челюсти сводит так сильно, что кажется, зубы треснут. Мне хочется вырвать эти слова прямо из его рта и заставить проглотить их обратно.

— И чем ты недовольна в этот раз? — он бросает на меня быстрый взгляд, в котором больше насмешки, чем участия. — Три предложения о тебе — слишком мало? — он хмыкает, небрежно засовывает бумаги к себе в шкафчик. — Я не думал, что ты любишь внимание, Элоди, но если это и так — я бы мог написать о тебе что-нибудь. Может быть триллер? Или тебе больше нравятся детективы?

Гнев захлестывает изнутри, разъедает, как кислота. Я чувствую, как слова застревают в горле, а дыхание становится прерывистым. Я не могу поверить, что он смеется надо мной.

— По-твоему, поэтому я здесь? — я в упор смотрю на него, пытаясь удержаться, чтобы не сорваться на крик.

— Ты права, — уголки его губ поднимаются, и он кивает сам себе. — Это определенно должна быть эротика.

Он уже тянется к дверце своего шкафчика, но я с силой захлопываю ее, едва не придавив его пальцы. Железный удар отзывается в раздевалке эхом, но мне все равно.

— Понял, — он закатывает глаза и отстраняется. — Ты не фанатка удовольствий.

Я смотрю на него и не понимаю, как это вообще может его смешить. На смене он нарушает приказ капитана, не придерживается протокола, рискует жизнями, а потом — просто врет в своем отчете, будто это не имеет значения.

— Ты написал неправду, Хэйз, — мой голос становится выше, чем я хочу. — Неправду о моей работе и обо мне.

И в этот момент его лицо меняется. Маска игрока, дурачка, который всегда прячется за шуткой, срывается с него. В глазах появляется что-то другое — тяжелое, серьезное. Он будто забывает, что секунду назад пытался меня дразнить.

— Я не просила тебя об этом, — напоминаю я, и в голосе дрожит злость, сдержанная ярость, которая больше похожа на боль. — Не просила врать и выгораживать меня, так что засунь свое геройство…

— Геройство? — хмуро хмыкает он, и в его голосе сквозит раздраженный смех. — По-твоему, поэтому я так написал?

Он делает шаг на меня, но я не двигаюсь. Стою, вцепившись пальцами в рукава своей униформы, будто в оружие. Здесь я задаю тон, и он это знает.

— Мне, конечно, приятна твоя лесть, но дело ни черта не в тебе, Элоди.

— Оо, правда? — я прищуриваюсь, не думая, дергаю дверцу его шкафчика, чтобы самой огласить ему то, что по его мнению ни черта не обо мне или моей работе. Листы дрожат в моих пальцах, когда я начинаю читать.

«…Парамедик Элоди Рид пыталась удержать меня от загоревшегося автомобиля. Повторила приказ капитана отступить, но я нарушил его. После взрыва парамедик Элоди Рид оказала мне первую медицинскую помощь. Она проверила дыхательные пути, обработала ожоги на руках, наложила повязку на рассеченную бровь и остановила кровотечение. При ее повторном осмотре — я добровольно отказался от госпитализации».

На этом месте я останавливаюсь. Слова будто перестают иметь вес, и я резко поднимаю глаза на Хэйза.

Он стоит передо мной, усталый до предела после ночной смены. Его волосы все еще влажные после душа, тень щетины делает скулы еще резче, а темные круги под глазами не убавляют привлекательности, только добавляют какой-то грубой мужской силы. Он выглядит слишком красивым даже сейчас, когда я злюсь на него так, что готова сжечь этот отчет прямо у него на глазах.

— Ты права, — выдыхает он тихо, без насмешки, но с тем самым налетом флирта, от которого внутри меня все сжимается. — Это пять предложений о тебе. Вдруг после такого кто-то подумает, что ты мне нравишься.

— Господь, — я зажмуриваюсь и стону, пытаясь проглотить реакцию, но он, конечно же, это замечает.

Он всегда замечает. Всегда делает именно так: нарушает правила, потом ведет себя как клоун и прячется за флиртом, будто этим можно заставить меня смягчиться.

— Я хочу, чтобы ты переписал это, — я заставляю себя дышать ровнее. — Все было не так, и ты знаешь это. Я не делала ни промывание ран, ни замера давления — я вообще не успела довести процедуру до конца.

Он лениво наваливается плечом на шкафчики, скрещивает руки на груди. Этот жест будто говорит: «Ты меня утомила». Его глаза скользят по моему лицу с таким спокойствием, что у меня мурашки бегут по коже.

— И что ты хочешь, чтобы я написал, Рид? — протягивает он с усмешкой. — Как перед осмотром я заставил тебя покраснеть? Или как после того, как ты накричала на меня за нарушение протокола, мы поссорились, потому что ты считаешь меня ужасным человеком?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это не так, — резко отвечаю я, но слова звучат слишком мягко.

— Что именно — не так, Элоди? — он отрывается от шкафчика и чуть наклоняется вперед. Его голос становится тише, глубже, и как будто опаснее. — Потому что сейчас я говорю тебе правду. Ту правду, которую ты сама хочешь видеть в моем отчете. В том отчете, где я не прикрываю ни тебя, ни себя самого.

Я чувствую, как во мне что-то ломается. Его слова слишком точны. Я понимаю: он не хотел, чтобы нам попало, потому что даже если он совершил больше нарушений, чем кто-то другой, я все равно не выполнила часть своей работы. Я могла его остановить. Могла заставить себя слушаться. Но я была напугана, зла, позволила эмоциям взять надо мной верх и он ушел. А ведь его могли на время отстранить от работы, если бы я нашла что-то не то в его самочувствии.

— Я был в полном порядке, Элоди, и ты знаешь это, — он говорит уже серьезнее, без намека на усмешку. — Ты должна была провести полный осмотр, но не сделала этого, потому что я ушел. А ушел я, потому что мы поссорились. Поссорились мы, потому что…

— Прекрати это, — перебиваю я, слишком резко, будто иначе просто не выдержу.

Хэйз выдыхает, и этот выдох звучит так, словно он вытряхивает из себя все накопившееся за ночь раздражение.

— Не все из действительности должно быть в отчете, мисс-идеальность, — его взгляд становится темным, тягучим. — Но не вини меня в том, что я скрываю секреты, которые ты сама не хочешь, чтобы были раскрыты.

Я тяжело дышу, гневно, прерывисто, будто каждое слово дается мне с боем. А Брайар уже отстраняется, словно все в порядке, достает из шкафчика свои вещи и начинает одеваться так спокойно, будто наш спор для него — обычная часть утреннего ритуала.

— Мы закончили? — уточняет он, бросая на меня взгляд через плечо.

Я неуверенно киваю, хотя на душе нет ничего похожего на завершенность.

— Хорошо, — он забирает вещи и уже отступает к выходу из раздевалки, задержавшись на секунду.

Его улыбка появляется как вспышка — быстрая и теплая, пока он осматривает меня с ног до головы:

— Потому что у меня была чертовски длинная смена, а мне еще предстоит писать о тебе эротический роман.

— Ты не посмеешь, Брайар! — я не успеваю сдержать возмущенный крик.

Но он лишь громко смеется, и этот смех гулко отскакивает от металлических шкафчиков, заполняя все пространство вокруг. И даже когда он уходит, а звук затихает в коридоре, во мне остается его эхо и мысль, от которой никуда не деться — теперь у нас с ним есть общий секрет, который, так или иначе, связывает нас.

От автора

Дорогие читательницы,

спешу сообщить вам, что в моем профиле доступна новая книга "Ты будешь моей местью" —

Оливия Осборн — невеста влиятельного бизнесмена, привыкшая прятать боль под безупречной улыбкой.

Но всё меняется, когда она встречает Ашера Артикала — миллиардера, с которой её жених связан многолетней враждой.

Он холоден, безжалостен и слишком хорошо знает, как использовать слабости других.⠀

Для него Оливия — орудие, способ ударить по врагу. Для неё он — мужчина, от которого невозможно отвести взгляд, даже когда нужно бежать.

Он не предлагает ей любовь — лишь власть и опасную игру, где ставки слишком высоки. Но чем ближе она к нему, тем труднее понять, кто кем играет.

Он хочет мести. Она — свободы. Но в его тьме она находит то, чего не ждала — саму себя.

Тропы:

× Враги → любовники

× Запретная любовь (она — невеста другого)

× Токсичный жених / абьюзивные отношения

× Мрачный, холодный, контролирующий герой

× Месть, которая оборачивается любовью

× Служебный роман / вынужденная работа вместе / тайный роман (скрытые встречи, скрытая страсть)

× Предательство героя, которое всё рушит

× Измены

× Упоминание алкогольных напитков.

Книга предназначена СТРОГО для взрослой аудитории (18+)

Книга полностью закончена, главы быстрее публикуются благодаря вашим ⭐️, комментариям и подпискам????????

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4

4.

Тридцать первое марта

— Не могу поверить, что ты сам сделал это, — смеется Рейчел, благодарно обнимая Брайара за приготовленный им торт.

— Должен признаться, выпечка моя страсть.

— А как же геройство? — хмыкает Райан.

— Нет, нет, нет, — в шутку хмурится Хэйз, — это призвание, чувак. Но думаю, после выхода на пенсию я бы не отказался от собственной пекарни или кофейни, где мог бы продавать свою выпечку.

Кухня-гостиная наполняется смехом и разговорами, легкая теснота только подогревает атмосферу. Все вокруг смотрят на Хэйза, словно он сам праздник, а не просто один из нас. Я же чувствую, как скулы тянет от раздражения, и тихо выскальзываю через заднюю дверь, не желая быть частью этого хора восхвалений.

На заднем дворе пахнет дымом и мясом. Я устраиваюсь на утепленный шезлонг у костра, вытягиваю ноги и прикрываю глаза, позволяя солнцу приглушить шум из дома. В паре метров от меня Кэп вместе со своей женой Риной жарят стейки, спорят о специях, смеются, и это выглядит почти слишком домашне для нас — людей, которые проводят половину жизни среди огня и металла. В этом году день рождения Рейчел выпал на наш выходной, и поэтому вся наша «пожарная семья» собралась вместе, прихватив заодно еще и свои настоящие семьи. Дети бегают по двору, дерутся за шарики и мыльные пузыри, мужья и жены переговариваются с нашими ребятами, кто-то запускает музыку и домашнее караоке. Повсюду украшения, смех и крики — буквально самый настоящий праздничный хаос.

Я делаю глоток прохладного безалкогольного пива, и горечь напитка греет меня сильнее костра. Может, он и остудит мое раздражение. Только я не знаю, отчего оно именно — оттого, что все снова крутятся вокруг Хэйза, или оттого, что сам он будто перестал замечать меня. Я выросла среди мужчин — отец, трое братьев, и последнее, чему они меня научили — это врать самой себе. Поэтому я признаюсь: после того ДТП, младенца, которого он вынес из огня, и нашей стычки из-за его отчета в раздевалке, он, скорее всего, меня ненавидит. Мы почти не разговариваем вне работы. На вызовах он работает так, будто между нами ничего и не было. И я уж точно больше не встречаю его случайно в продуктовом магазине. Мне не нужно его внимание — правда не нужно. Но здесь, в этой толпе, есть что-то еще, что колет меня изнутри.

Дверь распахивается, и вся компания вываливается на улицу. Рейчел, Райан и… чертов Хэйз. Они идут прямо ко мне, словно нарочно. Рейч падает на соседний шезлонг, вытягивает ноги и тут же удобно устраивает их на Райане. Тот лишь закатывает глаза, но больше для издевки, чем от какого-то реального раздражения, они ведь все таки лучшие друзья, и… тут Хэйз делает то же самое со мной.

Его сильные руки касаются моих лодыжек, поправляя мои ноги, и даже через тонкие колготки я чувствую это прикосновение слишком отчетливо. Он усаживается у моих ног, кладет их себе на колени — так естественно, как будто мы делали это тысячу раз. И при этом продолжает болтать с Райаном о хоккее, словно ничего особенного не происходит.

— …Нью-Йорк однозначно заберет себе кубок в этом году, — самодовольно заявляет он, отчего я невольно хмыкаю.

— Ни за что, чувак, — Райан морщится, — Сиэтл сделает это за них.

— Ага, — смеюсь я, — если только Чикаго перестанет играть вообще.

Хэйз оборачивается ко мне. Его улыбка едва заметная, почти удивленная, глаза прищурены от теплого, уже почти апрельского солнца. Он явно не ожидал услышать подобного от меня.

— Что? — бросаю я в ответ на его взгляд. — У Нью-Йорка хреновая защита. Они доигрывают этот сезон только за счет атаки. Но как только их соперник сильнее в ней — у них все рушится еще до второго периода.

Рейчел смеется и сияет так, будто это ее личная победа. Я же поворачиваюсь на Райана, решив, что он тоже не прав.

— Сиэтл? Серьезно? — мои слова заставляют его хмыкнуть и откинуться ладоням на шезлонг позади него. — Трое их ключевых игроков вне игры до конца сезона. Эти ребята умеют играть только в полном составе, а плей-офф почти всегда идет в меньшинстве. У них нет ни малейшего шанса.

— Поэтому Чикаго? — вмешивается Хэйз.

— Поэтому Чикаго, — подтверждаю я. — Их вратарь работает без опоры на защиту. Коэффициент его остановленных бросков зашкаливает за девяносто три процента. Они умеют держать меньшинство и реализуют почти каждое второе большинство.

Наступает короткая тишина. Никто не спорит. И только смех Рейчел разрывает ее, снимая напряжение между нами.

— Да девочка, — она салютует мне своей кружкой травяного чая, — ты уделала их обоих.

— Как и всегда, — соглашается Райан. — Не моя вина, что я рос среди девушек.

— Это определенно твой плюс, — отмечаю я, стараясь игнорировать слишком пристальный и внимательный взгляд Хэйза.

Разговор постепенно снова становится легким. Народ собирается кучнее, кто-то разносит тарелки со стейками и хот-догами, дети кружат вокруг костра с зефиром, музыка чуть громче смешивается со смехом. Атмосфера простая, почти семейная, и я чувствую, как ее тепло заполняет даже те уголки во мне, что я упрямо продолжаю держать холодными.

Все кажется почти привычным. Те же голоса, смешки, запахи еды, дети, которые визжат, гоняясь друг за другом по двору. Я уже пять лет работаю и отдыхаю с этими людьми рука об руку — я знаю каждую их привычку, каждое движение. Здесь нет ничего нового. Но все меняется, когда я чувствую тепло там, где не должна.

На моей лодыжке вдруг оказывается чужая ладонь. Шершавое, сухое тепло. Хэйз касается меня и делает это так буднично, будто случайно, и продолжает болтать о чем-то с Рейчел и Кэпом. Его голос уверенный, раскатистый, а смех искренний — и никто, кроме меня, не замечает, что его пальцы сейчас едва заметно вычерчивают круги на моей косточке. Все слишком просто. Слишком обыденно. Но я чувствую каждое движение и даже больше. Я чувствую его так, будто эти круги чертятся прямо по моим нервам, и мое тело реагирует мгновенно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Низ живота сводит, дыхание перехватывает, и я едва подавляю дрожь во всем теле. К щекам приливает кровь, и я почти заливаюсь краской, потому что это прикосновение… оно слишком интимное. Слишком неправильное и одновременно чертовски приятное. Я убеждаю себя, что это ничего не значит, что это просто случайность. Я слегка дергаюсь, пытаясь не привлекать к себе внимание, но давая ему понять, чтобы он прекратил это. Не потому что мне это не нравится. Наоборот — от этого становится слишком приятно, слишком опасно приятно.

Но он не останавливается и будто действительно не замечает этого. Его рука становится увереннее, пальцы сильнее сжимают мою ногу, притягивая ее ближе к себе. И теперь он касается меня так, что это невозможно не заметить. Продолжая обсуждать с Райаном что-то о строительстве, смеясь, словно ни в чем не бывало, он держится за меня. И это сводит меня с ума.

Пока я повторяю себе одно и то же, чтобы убедить себя в этом и искренне поверить — у меня просто давно никого не было. Это только потребность, тоска по близости и ничего больше. После Чейза из отделения скорой помощи я дала себе клятву, что больше никогда не ввяжусь в роман там, где работа и адреналин переплетаются с личным. С ним, конечно, все было иначе — мы просто спали вместе. Ни совместных компаний, ни реальной, какой-то душевной близости. Но при пересечениях на работе — она страдала больше, чем должна была и это было полностью моей виной.

Поэтому я не выдерживаю. Подрываюсь с места, будто мне срочно нужно уйти. Безалкогольное пиво оставляю на подлокотнике, даже не заботясь о том, чтобы его случайно не пролили или никто из детей не поранился о возможные осколки, если бутылка разобьется. Мне нужно убраться отсюда и выдохнуть — поэтому дом Рейч становится моим укрытием, когда внутри, к счастью, никого не осталось — все переместились во двор.

Я иду в гостевую ванную, закрываю дверь и включаю кран. Ледяная вода бьет в ладони, я умываюсь, втираю влагу в кожу, словно могу стереть ею все свое напряжение. Но из зеркала на меня смотрит ядовито-красное лицо. Я злюсь на себя. Злюсь на то, что позволяю этому человеку влиять на меня. Хэйз Брайар — добряк, клоун, герой. И почему-то тот, о ком я думаю чаще, чем должна. Он слишком хорош собой — и я ненавижу это в нем. Эти глаза, яркие и темнеющие в одно мгновение, широкие плечи, татуированные предплечья и его руки… черт возьми. В моих самых прекрасных и самых ужасных снах эта рука оказывается на моем горле и я не знаю, что пугает меня сильнее: сам сон или то, что мне в нем нравится.

Я выхожу из ванной, вытирая лицо, и, конечно же, застаю его в кухне. Хэйз стоит у холодильника, лениво достает всем напитки — два графина с домашним лимонадом — Рейчел привезла нам этот рецепт из самой Трансильвании. И даже здесь Брайар выглядит чересчур самоуверенным, будто весь этот дом принадлежит ему.

— Хэй, — бросает он, оборачиваясь. — Будешь еще свое пиво?

— Нет, я… — запинаюсь, — мне нужна пауза.

— Хорошо.

Он захлопывает дверцу, облокачивается на холодильник и смотрит прямо на меня. Его глаза сканируют каждую мелочь на моем лице, и я ненавижу, что от этого каждый раз чувствую себя разоблаченной.

— Ты в норме? — хмурится он, будто пытается заглянуть глубже, чем я готова ему позволить.

— Более чем.

Напряжение между нами густеет. Оно в воздухе, как электричество перед грозой — стоит протянуть руку, и можно обжечься.

— Я сделал что-то не то? — он прищуривается, а его голос звучит лениво, но в глазах сквозит беспокойство.

— Почему ты так решил? — я не отвожу взгляда, делаю вид, что могу выдержать его допрос, когда единственное, чего я хочу — это чтобы он сдался первым.

— Ты ушла, — он чуть приподнимает бровь, будто это очевидно. — Обычно, когда женщина уходит посреди разговора, она либо злится, либо хочет, чтобы я пошел за ней.

— Не обольщайся, Брайар, — сухо бросаю я. — Я просто не видела смысла продолжать разговор. Хотела… привести себя в порядок.

Он хмыкает, подходит ближе, и я чувствую, как от него пахнет огнем и чем-то острым, почти пряным.

— Ага. Райан предупреждал об этом, но ты и правда вечно серьезная даже на вечеринках, — его губы тронуты усмешкой, но голос мягкий. — Остальные хотя бы делают вид, что расслабились.

— Я не умею делать вид, — отвечаю я, наконец приходя в себя. — В жизни я точно такая же, как и на работе.

— Вот именно, — Хэйз усмехается чуть шире. — Всегда собранная, в броне, без права на ошибку. Даже когда в руках не аптечка, а безалкогольное пиво.

— А ты вот наоборот, — я складываю руки на груди. — На работе ведешь себя так, будто вся твоя жизнь сплошная вечеринка. Повсюду шутки, флирт и смех. Будто все это — просто игра.

— Может, потому что иногда людям нужно немного игры, — отвечает он спокойно. — Но если у тебя есть какие-то вопросы о моей некомпетентности на рабочем месте — ты всегда можешь обратиться к Кэпу, верно? У него, по-моему, нет ко мне вопросов о качестве выполнения моих должностных обязанностей.

— Ага. Все надежно скрыто под множественными слоями твоих масок, — парирую я. — Ты, кажется, не можешь без них жить.

— Не могу? — он делает шаг ближе, а его взгляд становится темнее. — Или ты сама ничего другого не хочешь во мне увидеть, Элоди?

— Ты слишком любишь подливать масла в огонь, — шепчу я, чувствуя, как сердце ускоряется.

— А ты слишком боишься загореться, — отвечает он тем же тоном. — Но, знаешь, Рид… не обязательно тушить все, что начинает гореть.

На мгновение между нами тянется тишина. Смех с улицы даже в открытые двери звучит будто издалека, кто-то открывает бутылку шампанского, всеобщие разговоры звучат еще ярче. Но я не слышу ничего — только его дыхание и глухой стук своего сердца.

— Ты чертовски самоуверен, — наконец выдыхаю я.

— Может быть, — он наклоняется ближе, почти касаясь губами моего уха. — А может быть, просто вижу то, чего ты сама стараешься не замечать.

Хэйз лениво отстраняется, забирает кувшины с лимонадом и уходит во двор, оставляя меня посреди кухни, с бешено колотящимся сердцем и чувством — что я только что сама открыла ту дверь, которую больше всего хотела держать закрытой.

Глава 5

5.

Второе апреля

Я в третий раз проверяю список из сорока девяти пунктов и снова нахожу несоответствие. Секунду назад казалось, что все совпадает, но теперь — будто что-то сместилось, будто кто-то тайком убрал один из пунктов, только чтобы вывести меня из себя. Я нахмуренно вчитываюсь в строки, провожу пальцем по бумаге, по чекбоксу, который уже сто раз отмечала в прошлом. Все на месте и все равно что-то не сходится.

Передо мной разложены аптечки — ровные, аккуратные, стерильные. Все, как я привыкла: бинты, антисептики, шприцы, перевязочные материалы, индивидуальные наборы, дыхательные маски. Все, что нужно, лежит перед глазами. Но где-то, глубоко под кожей, ощущение пустоты, как будто я упустила не пункт — а что-то гораздо большее.

Я вздыхаю и начинаю все сначала — в четвертый раз. Пересобираю аптечки одну за другой, выверяю каждое движение. Привычная рутина должна бы действовать на меня успокаивающе, но сегодня все иначе. Руки двигаются автоматически, но мысли блуждают. Я чувствую напряжение в воздухе — то самое, что возникает, когда кто-то рядом с тобой слишком живой.

Большие ворота пожарной части распахнуты настежь — для проветривания, как происходит всегда в ночную смену. Апрель в Колорадо — время непостоянное, и небо, кажется, сходит с ума. Дождь барабанит по асфальту, гроза режет темноту белыми вспышками. Воздух пахнет прохладой, металлом и мокрой землей. Каждый раз, когда гремит гром, вибрация уходит в пол и будто отзывается в груди.

На мне только обтягивающий лонгслив, длинные рукава которого приспущены до запястий, но я не чувствую холода — воздух хоть и кажется мне морозным, но в этом нет никакого дискомфорта. Может, уже привыкла, а может, просто слишком сосредоточена… или же слишком отвлечена. Потому что все это время я чувствую

его

присутствие. Все верно — Хэйз Брайар — мой напарник на сегодняшнее ночное дежурство.

Он возится с пожарной машиной, что-то проверяет, двигается с уверенностью человека, который знает, что делает. Вода блестит на его руках, когда он поднимает тяжелые шланги. Я стараюсь не смотреть, но, кажется, каждый его шаг резонирует во мне, будто он перестраивает частоту воздуха.

— Будешь долго смотреть в бездну, — рвано бросает он, таская дополнительные баллоны, когда я возвращаю свое внимание аптечкам, — бездна начнет смотреть в тебя.

Я закатываю глаза, возвращая себе профессиональную собранность. Больше никаких глупостей. Я парамедик, и это моя работа. Я могу делать ее хорошо — без оглядки на мужчину, который, кажется, родился, чтобы раздражать меня.

Я выравниваю ряды ампул, аккуратно фиксирую ремешки на аптечках. Все точно, четко, по протоколу. Движения размеренные, но под кожей все дрожит. Я чувствую его взгляд даже спиной — будто он не просто смотрит, а скользит по моей коже.

— Перестань пялиться, — бросаю я, не оборачиваясь.

— Я всего лишь дышу в твоем присутствии.

— Значит, перестань дышать.

— Опасное предложение от парамедика, — усмехается он, заставляя меня все-таки повернуться. — Но звучит чертовски горячо.

Я фыркаю, но уголок губ все-таки предательски дергается.

— Ты неисправим.

— А ты улыбаешься, — он мгновенно подмечает.

— Нет.

— Да. Я все видел.

— А я видела твою медкарту, — произношу я, приподнимая подбородок, — у тебя зрение минус полтора. Так что ничего ты не видел.

Он медленно расплывается в улыбке — той, от которой кажется, что свет становится теплее. Смотрит на меня, будто застал за чем-то постыдным.

— Интересовалась моим здоровьем, Элоди? — хмыкает он.

— Думаешь, меня это волнует? Как это мило с твоей стороны.

— Тебе правда нравится быть настолько честной?

— А тебе правда нравится со всеми флиртовать? — парирую я, но он только смеется.

— Нет, — Хэйз пожимает плечами, — только с тобой, Элоди.

— Я думала, мы это уже обсудили.

— Что-то я не припомню.

— Я это заметила.

— Что еще ты заметила?

Он сокращает расстояние между нами так быстро, будто это ему действительно позволено. Воздух между нами густеет. Я чувствую запах дождя, дыма и чего-то, что принадлежит только ему. Сердце делает неровный рывок, будто пропускает удар.

— Ты... — начинаю я, но слова застревают в горле.

— Стою слишком близко?

— Вот именно.

— Ну, — он делает еще полшага вперед, смотря точно глаза в глаза, — ты ведь всегда можешь отойти от меня, верно, Элоди?

Я невольно бросаю взгляд на его губы. Они влажные, мягкие на первый взгляд, и почему-то все внутри меня сокращается, будто мышцы помнят то, чего никогда не было. Воздух становится плотным, дыхание — коротким, а мои собственные губы мгновенно пересыхают. Я ненавижу то, что он раздражает меня и притягивает одновременно.

Это всего лишь биология. Химия. Тело посылает сигналы мозгу, что кто-то — угроза и притяжение в одном лице. Адреналин, дофамин, кортизол — все перемешивается, пока разум пытается не дать им победить.

— Ты можешь сколько угодно меня ненавидеть, — его голос становится ниже, тише, — но, черт возьми, ты выглядишь чертовски красиво, когда злишься на меня.

Мое тело реагирует мгновенно — сердце стучит в висках, кожа будто нагревается изнутри. И он, словно чувствуя это, делает шаг назад: не давит, не наседает. Просто смотрит, давая мне пространство и время.

— Принесу нам кофе, — спокойно говорит он и уходит, оставляя за собой запах дождя и чего-то горячего, от чего я не могу отдышаться.

Хэйз уходит наверх, будто ничего не произошло — спокойно, уверенно, с пустой кружкой кофе в руке и тем самым ленивым шагом, от которого у меня внутри что-то непрошено дрожит. Я смотрю ему вслед, пока его силуэт не исчезает на лестнице, и будто только тогда позволяю себе вдохнуть. Воздух кажется слишком плотным, жарким, тяжелым от запаха дыма, дождя и кофе.

Мне нужно на воздух и срочно!

Это все гормоны, повторяю я мысленно, почти шепотом, будто убеждаю в этом не себя саму, а кого-то другого. Только гормоны! Да, он красивый, уверенный в себе, добрый и чертовски обаятельный. Тот, кто улыбается, и кажется, будто солнце выходит из-за туч. Но я уже встречала таких. Они приходят, разбивают твое сердце и уходят. Для них это — просто игра, проверка личных границ, способ развлечься, пока кто-то другой собирает после них осколки. А у меня в жизни и без того достаточно всего, что разбивает мое сердце. Я не собираюсь позволить еще одному мужчине сделать все то же самое со мной снова.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я выдыхаю и направляюсь к воротам пожарных боксов. Ночь влажная, воздух холодный, пахнет грозой и мокрым металлом. Я сажусь на спуск под крышей — вроде бы в помещении, но все равно будто на улице. Дождь бьет по асфальту, мелкие капли долетают до моего лица, ветер пробирается под лонгслив, заставляя кожу покрываться мурашками. Я подбираю ноги к груди, обхватываю их руками, и позволяю себе просто быть. Без необходимости все контролировать хотя бы некоторое время.

Но гроза набирает силу. Небо над Сильвер-Крик будто взбесилось — молнии вспыхивают над лесом, вырезая силуэты деревьев, и каждая вспышка режет тьму пополам. Я смотрю на это и неожиданно чувствую... покой. Этот шум, эта стихия — будто забирают все, что я не могу сказать.

— Ненавижу гром и молнии, — раздается рядом ухмылка Хэйза.

Я вздрагиваю, не сразу оборачиваясь. Он протягивает мне кружку кофе — горячую, с тонкой струйкой пара — и усаживается рядом, но на допустимое расстояние. Его плечо достаточно близко, чтобы чувствовать тепло, но не настолько, чтобы можно было назвать это прикосновением. Он вытягивает вперед свои длинные, сильные ноги и делает глоток из своей кружки, тихо вздыхая.

— Меня это удивляет, — признаюсь я, глядя на горизонт.

— Что именно? Что они пугают меня?

— Я думала, ты ничего не боишься.

Он усмехается, едва заметно, и его голос становится ниже, мягче:

— Я этого не говорил.

На некоторое время мы замолкаем. Сидим рядом, не касаясь друг друга, просто слушаем, как дождь барабанит по крыше, как небо рвется молниями. Перед нами — горы, где вспышки света отражаются от склонов, будто само небо горит.

— Моя мама умерла в такую погоду, — тихо произносит он. Голос ровный, но в нем есть что-то, от чего у меня замирает сердце. — Мы ехали по шоссе от бабушки поздно ночью, пока пьяный водитель не выехал на встречку.

— Мы? — выдыхаю я.

— Да, — он смотрит вдаль, но его взгляд стеклянный, — мне было семь. Я сидел на пассажирском сидении точно за ней.

Я сглатываю, не зная, что ответить. Тишина между нами становится почти физической — плотной, режущей.

— Поэтому ты решил стать спасателем? — спрашиваю я наконец.

Он коротко усмехается, будто пытается сбросить с себя тяжесть слов. Поворачивается ко мне, и в его глазах что-то беспокойное, неуверенное, как будто он сам не знает, можно ли об этом говорить.

— Думаешь, это глупо?

— Нет, — качаю головой, чувствуя, как в груди сжимается что-то теплое и болезненное. — Ты... ты пережил самое страшное, что может пережить ребенок.

Я уж точно знаю, о чем говорю. Моя мама умерла, когда мне было три. Я не помню ее голоса, не помню, как пахли ее волосы, но боль от этого пустого места живет во мне, как шрам. И никакие годы не стирают его.

— Поэтому сейчас ты хочешь защитить тех, кто действительно нуждается в этом, — тихо продолжаю я. — Чтобы никто не пережил то, что пережил ты.

Он долго смотрит на меня, будто что-то ищет в моем лице. Но так ничего и не говорит. Только коротко кивает и снова возвращает взгляд к небу.

— Мне очень жаль, Хэйз, — шепчу я, и голос предательски дрожит.

Каждый справляется со своей болью по-разному. Кто-то, как он, учится говорить об этом спокойно, даже с долей иронии, будто превратил боль в часть своей истории. А кто-то, как я, хранит ее глубоко внутри, не позволяя прикоснуться ни к одному воспоминанию. Потому что если не говорить об этом — значит, этого не было. Тогда этого будто не существует, но это ложь. Эта боль живет во мне. Я не могу от нее избавиться. Все, что мне остается — проживать настоящее здесь и сейчас.

— Слушай, — начинаю я, собираясь с силами, — то, что я говорила там, у машины…

Я делаю глубокий вдох. Мне почти двадцать семь лет, я молодая женщина и я должна уметь говорить прямо о своих чувствах.

— …я действительно это имела в виду.

— Я тоже, — отвечает он тихо, и его губы снова трогает едва заметная усмешка.

— Я серьезно, Хэйз, — почти прошу я, чувствуя, как сердце сжимается. — Тебе нужно прекратить все это. Я правда не понимаю, зачем ты говоришь мне все эти вещи, чего пытаешься этим добиться, но… — я оборачиваюсь на него, и Хейз уже отвечает мне тем же, — этого не будет.

Он молчит, просто смотрит. И в его взгляде — не вызов, не насмешка, а что-то глубокое. Тепло и понимание, но все равно… опасно близко к тому, чего я боюсь больше всего.

Он кажется абсолютно спокойным. Сидит напротив, опираясь локтем о колено, и вглядывается в меня так, будто хочет вытащить наружу каждую мысль, каждую трещинку, которую я прячу за ровным тоном и сдержанным лицом. Его взгляд тяжелый, но не давящий — скорее настойчивый, как у человека, который привык добираться до сути, а не довольствоваться фасадом.

— Я тебе не нравлюсь? — его голос мягкий, но я слышу в нем что-то опасное — слишком честное.

— Что? — хмыкаю я, хмурясь, — Нет…

— Ты считаешь меня плохим человеком?

— При чем здесь вообще это, Брайар? — я поднимаю на него глаза. — Я сказала, что не считаю так.

— Тогда почему?

Слова застревают у меня в горле. Я замолкаю, потому что не могу вывалить на него свой список причин. Я не могу сказать, что не хочу быть чем-то мимолетным, но и не могу быть чем-то постоянным. Не могу признаться, что каждый раз, когда он смотрит на меня вот так, мне кажется, будто я слишком обычная, слишком неправильная, чтобы нравиться такому, как он. Что если он узнает меня настоящую — не парамедика Элоди Рид, которая держит все под контролем, а женщину, которая иногда едва держится — эта картинка рухнет прямо у него на глазах.

— Должна быть причина, — продолжает он спокойно, — помимо отговорки о том, что романы на работе запрещены. Потому что у всего есть лазейка и…

— Хэйз, — перебиваю я его, голос звучит тверже, чем я чувствую себя внутри.

Он тяжело выдыхает, наваливается вперед, опираясь на свои вытянутые ноги, и просто смотрит на меня, будто я — человек, который все еще чего-то не понимает. В его взгляде нет раздражения. Там только честность и какая-то тихая боль.

— Ты правда мне нравишься, Элоди, — серьезно говорит он. — Жаль, что это не очевидно для тебя, но это так.

Эти слова бьют по мне сильнее, чем гром снаружи. Я застываю, будто если двинусь, он не перестанет говорить все это, и я просто… останусь здесь. Он не может говорить такие вещи так, будто это правда. Это звучит как признание, а не как способ затащить меня в постель. Но Брайар может заполучить буквально любую девушку в городе — я это знаю наверняка, потому что видела, как на него смотрят. И от этого ощущение только сильнее: что со мной он просто играет, просто хочет понять, чем я отличаюсь от остальных и действительно ли я делаю это.

— Извини, Хэйз, — возвращаю я себе контроль, даже если внутри все дрожит, — но я предпочту поцеловать змею, вместо тебя.

— Тебе повезло, что я кусаюсь, — усмехается он, и мои губы сами предательски трогает легкая ухмылка. — Я не хотел смущать тебя, — признается он после короткой паузы. — Вернее, хотел, но не так, чтобы ты чувствовала себя некомфортно.

Эти слова слишком важны для меня. Они ложатся во мне где-то глубоко — как напоминание, что он не просто игрок. Но это ничего не меняет, хотя именно этим он и заставляет меня думать о нем так, как я не должна.

— Все в порядке, — отмахиваюсь я, надеясь, что мы все прояснили.

— Я сбавлю обороты, — обещает Брайар со слишком честной ухмылкой, — Но только немного.

— Ох, — притворно закатываю глаза я, — а я уже понадеялась.

— Ты полюбишь меня, Элоди — смеется он, — Обещаю тебе.

И я смеюсь в ответ. Смеюсь так, будто это действительно шутка. Смеюсь, чтобы скрыть, что это — первое, и, возможно, единственное чего я боюсь сильнее всего.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 6

6.

Восьмое апреля

Я влетаю в дом, где стены уже хрипят под давлением огня. Воздух густой, горячий, дым режет глаза даже сквозь маску. Внутри темнота словно живая, она дергается отблесками пламени и рвет нервы обрывками криков и треском падающих досок. Где-то наверху раздается детский плач — пронзительный, отчаянный. Этот звук разрывает меня изнутри, сжимает сердце и ускоряет наши шаги.

Райан идет впереди, разливая воду из ствола, прокладывая нам путь к лестнице. Вспышки пламени гаснут, только чтобы тут же загореться вновь. Я карабкаюсь за ним на второй этаж, каждый шаг отдается гулом в костях — слишком поздний вызов и слишком быстрое распространение огня. Но у нас нет выбора. Там — люди.

На лестничном пролете мы находим мужчину. Он лежит на боку, без сознания, обугленные балки придавили ему руку. Шея выгнута под странным углом — явное падение с лестницы. Я быстро присаживаюсь рядом, проверяю пульс и дыхание. Они есть, но слабые. Шея нестабильна, значит — минимум движений.

— Мне нужна помощь! — кричу я сквозь маску. — Прижми здесь, держи голову, не давай ей сместиться!

Райан мгновенно выполняет приказ, удерживая голову и шею в зафиксированном положении. Я накладываю жгут выше локтя, чтобы остановить кровотечение из руки, проверяю зрачки, прикладываю кислородную маску, фиксирую поврежденную конечность как могу. Но конструкция все еще держит его.

Рядом появляется Хэйз. Он поднимает взгляд на балку, в его глазах — тот самый стальной фокус, который включается у него только на вызовах.

— Его нужно вывести отсюда, и быстро, — отзывается Райан.

— Мне нужно двадцать секунд, — отвечаю я, продолжая стабилизировать.

Я подменяю Райана, удерживая шею пострадавшего, пока он вместе с Хейзом поддевает балку ломом. Мышцы на его руках напрягаются так, что ткань костюма едва не трещит. Балка сдвигается, мужчина дергается — я сдерживаю его движение, не позволяя травмировать шею сильнее.

— Давай! — рычит Хейз, и вместе с Райаном они наконец освобождают его руку.

— Броуди, выноси его! — кричу я, когда мужчина оказывается свободен. — Брайар, ты со мной!

Мы двигаемся дальше, по коридору, где огонь рвется к нам с обеих сторон. С каждой секундой жара все больше, кожа под формой липнет от пота. Но впереди слышен женский голос, сорванный и полный ужаса:

— Помогите! Пожалуйста!

Мы прорываемся в самую дальнюю комнату. Она захлопнута пламенем, но Хэйз лупит струей воды, создавая проход. Внутри — ад. В углу, в детской кроватке, стоит малыш, держась за люльку и кричит до хрипоты. Женщина на полу, кашляет и не может подняться, надышавшись дыма.

— Спасите моего малыша!

— Мэм, — кричу я, пробираясь к ней, — мы вам поможем!

Хэйз не теряет ни секунды — он уже тянется к ребенку, подхватывает его и прикрывает собой, выводя из огня. Я же остаюсь с женщиной. Ее пульс слабый, дыхание сбивчивое. Я натягиваю на нее кислородную маску.

— Он уже в порядке, — обещаю я, глядя ей в глаза. — Его несут к отцу. Он в безопасности. Как вас зовут?

— Ханна, — едва шепчет она.

— Хорошо, Ханна. Теперь мы позаботимся о вас и вернем к детям, слышите?

Она кивает, но силы ее покидают. Веки опускаются, тело обмякает. Я хлопаю ее по щеке, контролирую дыхание, удерживаю ее здесь, потому что знаю: если вынести ее без стабилизации, она может не дожить до скорой. Внутренние повреждения слишком опасны — резкое движение способно убить.

Проверяю живот — и нахожу колотую рану внизу, кровотечение сильное. Я давлю, накладываю повязку, стараюсь замедлить поток. Сердце грохочет в груди, а огонь снова захлопывает выход, превращая его в оранжево-черный водоворот.

— Нужны носилки и скорая, — говорю я в рацию, задыхаясь. — Женщина с колотой раной в животе, сильная кровопотеря. Немедленно!

Но в ответ лишь тишина и временами едва уловимый треск помех.

— Кэп? — снова зову я.

Рация молчит. Из нижних этажей не слышно ни криков, ни стука сапог. Просто пустота.

— Рейч? Броуди? — мой голос срывается, но в ответ только шипение.

Я снова проверяю пульс Ханны, давлю сильнее на ее повязку. Кровь просачивается сквозь перчатки, и это ощущение слишком реальное и слишком липкое.

— Брайар? — зову я, почти крича.

Но и он не отвечает. Рядом со мной только гул пламени вокруг.

— Черт, — выдыхаю я, понимая, что мы словно отрезаны от всего мира.

Ханна вздрагивает, глаза распахиваются. Она пытается подняться, но ее руки дрожат.

— Вам нельзя двигаться, Ханна! — умоляю я, прижимая ее обратно. — Любое движение — и крови станет больше.

Но она хватает меня за руку, ее пальцы холодные и цепкие.

— Пожалуйста… скажите им…

— Нет, — перебиваю я ее, чувствуя, как сжимается горло. — За нами вернутся. И вы сами им все скажете.

Я знаю — мне запрещено врать. Я не должна обещать того, в чем не уверена. Но сейчас, в этом аду, где рация молчит, а огонь дышит в затылок, я впервые нарушаю это правило. Потому что единственное, что я могу дать ей здесь и сейчас — это надежду.

Женщина снова отключается. Ее веки дрожат, дыхание становится неровным, и я чувствую, как паника пытается пронзить меня изнутри, но я заставляю себя дышать ровно. Огня вокруг становится больше, он подбирается ближе, глотая комнату с каждой секундой. Я оглядываюсь, судорожно и быстро, и понимаю: если мы не сможем выиграть хотя бы немного времени, этот ад сожрет нас раньше, чем сюда доберется хоть кто-нибудь из бригады.

— Ханна, — я склоняюсь ближе, почти касаясь ее лба своим шлемом.

— Да? — шепчет она, беззвучно рыдая, губы едва шевелятся под маской.

— Расскажите мне о ваших детях.

Ее глаза распахиваются, в них на миг мелькает недоумение.

— Что? — не понимает она, задыхаясь.

— О детях, — я продолжаю мягко, но настойчиво, удерживая ее сознание. — Два мальчика и дочка, правильно? Сколько им лет?

Моя рука сильнее прижимает повязку к ее животу, я фиксирую рану, чтобы хоть ненадолго остановить кровотечение. Мне нужно, чтобы она говорила, чтобы цеплялась за мысли, а я могла отвлечься и оценить, чем затормозить наступление огня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Калебу семь, — едва слышно хмыкает она, и в этом хриплом звуке есть тепло. — Он обожает естественные науки. Постоянно таскает домой какие-то камни, листья… говорит, что это для его коллекции.

— Замечательно, — я улыбаюсь, даже если улыбку под маской никто не видит. — Он наверняка вырастет ученым.

Мой взгляд скользит по комнате. В углу я замечаю детский коврик с синтетическим покрытием и несколько мягких игрушек. Это может сработать: коврик, если бросить его, даст временный заслон для огня — не остановит его, но замедлит. Я тянусь, перехватываю его одной рукой и накрываю пол там, где пламя уже подбирается к нам.

— А еще Маркус, — продолжает Ханна, голос ее дрожит, но слова цепляются за жизнь, как и она сама, — ему всего полтора года. Он обожает свою сестру, никогда не отходит от нее.

— Это чудесно, — поддакиваю я, крепче сжимая ее ладонь.

— И Анна… — слезы катятся по ее щекам, но она говорит, — ей пять, и она папина принцесса.

— Какая счастливица, — отвечаю я, и чувствую, как в горле встает ком. — Я тоже всегда мечтала о дочке и двух сыновьях.

Слова срываются с губ сами, и я осознаю их только тогда, когда рядом с нами трещит пол. Деревянные доски позади воспламеняются, сыплются искрами, словно предупреждают: время кончилось. Я должна сдвинуть Ханну, иначе пламя поглотит нас. По протоколу я не имею на это права — при ее ране любое перемещение смертельно опасно. Но у нас нет другого выхода. Я осторожно, насколько позволяет обстановка, подхватываю Ханну и тяну ближе к центру комнаты, туда, где еще несколько секунд будет безопаснее.

— Кэп! — я хватаю рацию, нажимая кнопку. — Ответьте!

Но там все еще тишина.

Ни голоса, ни шума.

Ханна кашляет, кровь проступает в маску, и я понимаю: началось внутреннее кровотечение. Ее тело дергается, пальцы вцепляются в мою руку.

— Вам нужно уходить, — хрипит она.

— Нет, — отвечаю я, тверже, чем себя чувствую. — Все в порядке. Они скоро придут за нами. Мы дождемся их вместе.

Но огонь уже совсем близко. Горячие языки пламени пляшут в нескольких сантиметрах от нас, и каждый вдох становится тяжелее предыдущего.

— Просто… просто скажите им, что мама любит их, — ее голос ломается, словно тонкая нить.

— Я… — слова застревают в горле.

— Элоди! — грохочет сквозь гул огня голос, и я поднимаю голову.

Хэйз. Его крик пробивает этот ад, и в груди что-то переворачивается. Я вижу, как он, весь в огне и воде, пробивается к нам, заливая пламя перед собой. Никогда еще я не была так рада видеть его, и эта мысль бьет в самое сердце.

Я уже поднимаюсь на ноги, когда все мгновенно меняется. Потолок над нами с гулом разламывается, как бумага, балки, одна за другой, с треском падают вниз. Одна, вторая, еще и еще, словно дом сам решил похоронить нас здесь заживо. Время замедляется — я слышу только собственный стук сердца и чувствую, как земля уходит из-под ног. Пол проваливается, и мы вместе с Ханной летим вниз, в клубы дыма и пламени, в огненный хаос, где каждое мгновение может стать для нас последним. И единственное, что я слышу перед кромешной, бесконечной тьмой — это то, как Хэйз Брайар слишком болезненно кричит мое имя.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 7

7.

Двенадцатое апреля

Слишком много кислорода поступает через нос — поток такой сильный, что легкие будто отказываются принимать его. Голова раскалывается от пронзительного писка, каждая клетка реагирует на этот звук, словно он пробирается прямо под кожу. Плечо ноет так, будто трое моих старших братьев одновременно облокотились на него и простояли так целую вечность. Я моргаю несколько раз подряд, пока яркий свет перестает беспощадно резать глаза, и наконец-то картинка складывается во что-то более цельное. Я… в больнице.

Палата утопает в вечерних тенях, мягкий свет лампы возле двери делает ее будто нереальной. Стены белые, чуть стерильные, но на них играют отблески уходящего дня. Напротив кровати — стеллаж с несколькими пестрыми букетами, надутыми шариками и парой плюшевых игрушек, нелепо ярких в подобном месте. Их краски кажутся чужими, как будто все это принесено не для меня, а в какой-то другой, счастливый мир. Взгляд блуждает дальше и цепляется за фигуру. На стуле, откинувшись головой назад, спит Хэйз. Его локоть свисает с подлокотника, пальцы расслабленно сжаты, но… что он здесь делает?

— Ты очнулась, — обеспокоенный шепот Рейчел в дверях прерывает мои мысли.

Я поворачиваю голову, и сердце сжимается. У Рейчел опухшие глаза, будто она плакала не один день подряд. Ее ресницы слиплись, щеки все еще покрасневшие, а в руках она держит бумажный стаканчик, от которого тянет запахом крепкого кофе. На ней рабочая форма диспетчера, и она выглядит так, словно мир держится только на ее плечах.

— Что… — я пытаюсь приподняться, но тело не слушается. — Что произошло?

— Ты была на вызове, — Рейч садится на край моей постели, осторожно берет меня за руку, словно боится причинить боль. — Дом на окраине. Семья из пяти человек. Ты помнишь?

Обрывки вспыхивают в моей голове — огонь, жар, крики. Но они не складываются в картинку, и я все равно киваю, словно это хоть немного поможет ей меньше обо мне беспокоиться.

— Огонь повредил не только дом, — голос ее дрожит, но она продолжает, — но и всю территорию вокруг. Из-за жара, плотного дыма и упавших линий электропередач связь трещала. Рации ловили только помехи, сигналы рвались. Поэтому… никто не слышал друг друга.

Я моргаю, пытаясь удержать обрывки мыслей, но никакой конкретики нет.

— Вы вывели почти всех, — Рейч судорожно сглатывает, — и в этот момент все начало рушиться. Потребовалось время, чтобы добраться до вас.

И тогда я вдруг вспоминаю не головой, а телом. Как было слишком жарко. Как у меня текли слезы под маской. И как на секунду — всего на одну — я почти позавидовала женщине, у которой было трое детей.

— Но потом Хэйз нашел тебя, — Рейчел улыбается сквозь всхлипы, глаза вновь наполняются влагой. — Он был здесь каждый день. В свой выходной, до смены и после… он не отходил от тебя ни на шаг.

— Каждый день? — сердце бьется слишком быстро. — Сколько дней я здесь?

— Сегодня четвертый.

Четыре дня. Я не могу в это поверить, слова не укладываются в голове. Я теряюсь, будто проваливаюсь в собственные мысли. Память как разбитое зеркало, и я тщетно пытаюсь собрать его осколки.

— Та женщина… — я пытаюсь вытащить ее имя, но оно ускользает. — Она… она выжила?

Рейчел опускает глаза и выглядит так, будто сама ненавидит свой же ответ.

— То, что Хэйз нашел тебя, не означало, что это было вовремя, — признается она. — Потолок уже рушился, пол под вами горел и…

Она не договаривает, но ей и не нужно. Я слишком часто видела подобное, чтобы знать, чем это всегда заканчивается.

— Все обрушилось, — шепчу я, и ком встает в горле.

— Да, — кивает Рейчел. — Твой костюм сдержал огонь. Дал тебе кислород. Райан успел потушить обломки и вынес тебя.

— А Ханна?

Все внутри меня обрывается с воспоминанием ее имени.

— Она умерла от внутреннего кровотечения. Потом — получила ожоги второй степени… — Рейч закрывает лицо рукой, но я уже слышу достаточно.

Глаза сами наполняются слезами, и я изо всех сил стараюсь их сдержать. Вина пронизывает тело, сжимает грудь, учащает дыхание. Я потеряла человека. На этот раз женщину, мать.

— Мне очень жаль, Эл, — шепчет Рейч.

— Когда меня выпишут? — мой голос звучит жестче, чем я планировала.

Я не хочу показывать свою слабости. Не хочу, чтобы кто-то видел, как внутри меня все рушится. Я должна держаться. Должна сделать вид, что могу справиться с этим, даже если это самое трудное — терять людей и оставаться после них живой.

— Думаю, — Рейч понимает меня без слов и переводит тему, — через пару дней. Врач осмотрит тебя и решит, когда ты сможешь вернуться.

— Хорошо. Я…

— Ты выжила, — Хэйз резко подрывается со стула, голос еще сонный, но глаза полны чего-то невыразимого.

— Я выжила, — повторяю я.

Но впервые в жизни эти слова звучат не как спасение, а как приговор. Ведь это не мои трое детей остались без матери.

— Я найду доктора, — отзывается Рейч, целует меня в макушку и уходит, оставляя нас наедине.

Хэйз выглядит так же, как я себя чувствую. Уставший до боли. Под глазами тяжелые тени, волосы растрепаны, а взгляд… слишком живой для человека, который явно не спал здесь ночь за ночью.

— Как ты себя чувствуешь? — его голос тихий, почти робкий.

— Непривычно, — честно отвечаю я. — Я всего дважды была в больнице.

— Мне жаль, Элоди.

— В этом нет твоей вины, — уверяю я, глядя прямо ему в глаза.

Но он смотрит так, будто я совсем не понимаю, о чем он говорит. И, может быть, правда не понимаю. Но я знаю одно — я не виню

его

. Ни в чем.

— Я… — Хэйз тяжело сглатывает, плечи будто опадают под грузом вины. Его голос срывается, и я вижу, как ему тяжело говорить каждое слово. — Я должен был остаться с тобой.

— Ты должен был делать свою работу, — отвечаю я мягче, чем планировала. Голос дрожит, но я стараюсь держать его ровным. — Ты должен был спасать ребенка. Именно это ты и сделал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я должен был занять твое место, — упрямо качает он головой. — Должен был отдать его тебе, а сам…

— Брайар, — я прошу его остановиться, почти умоляю, потому что не могу слушать, как он разрывает себя на части.

Воздух между нами густеет, становится вязким. Кажется, что даже кислород в этой палате не справляется со своей задачей. Мне больно слушать его, а ему — говорить. Но мы оба не можем отвести взгляда.

— Мы не могли попасть в дом, — он резко выдыхает, пальцы нервно сжимаются в кулак. — Рации не работали. Ты не отвечала нам больше пяти минут.

Ком подступает к моему горлу. Я чувствую, как глаза жжет, как сердце бешено колотится, будто тело само помнит то, чего сознание вытесняет. Хэйз подается вперед, наваливается локтями на колени, будто сокращая расстояние, пытается быть ближе ко мне, вцепиться в каждое мое дыхание.

— Все было почти хорошо, — голос его ломается, становится почти шепотом. — Почти спокойно, когда я добрался до тебя. Клянусь, мне даже на секунду показалось, что ты рада меня видеть.

Я прыскаю от смеха, но это не смех — это судорожный звук, больше похожий на рыдание. И он тоже усмехается, но в этом нет радости. Лишь истерика, когда проще смеяться, чем рухнуть.

— А потом ты упала и… — он резко замолкает.

Морщится, будто пытается выкинуть картинку из памяти и мотает головой.

Тишина гудит громче медицинских датчиков вокруг.

— Я уже терял своих людей, Рид, — произносит он после паузы, и это звучит так, будто он разрывает себе кожу изнутри. — Это всегда тяжело, страшно и больно.

— Но я выжила, Хэйз, — шепчу я, стараясь удержать его.

Он поднимает глаза на меня, и я застываю. Влага блестит в его взгляде, он с трудом сдерживает ее. Это не образ «души компании», не вечный шутник — это человек, которому по-настоящему больно.

— У тебя остановилось сердце в скорой, Элоди, — выдыхает он, — У

тебя

!

Его пальцы дергаются, будто он хочет взять мою руку, но в последний момент сам себя останавливает.

Я чувствую, как по щеке скатывается слеза. Я даже не замечаю, когда начинаю плакать. Хэйз подрывается так быстро, словно это рефлекс, и смахивает влагу с моего лица. Его прикосновение обжигает, но это… правильный огонь. Сердце болезненно сжимается, но внутри появляется странное тепло.

— И это было самое страшное, что я когда-либо испытывал, — шепчет он.

Напряжение становится невыносимым. Я вижу боль в его глазах, и все мои баррикады ломаются — я сдаюсь.

— Я соврала ей, — всхлипываю я, слова прорываются сквозь судорожное дыхание.

Он меняется в лице. Его выражение становится серьезным, даже жестким, но в этом нет осуждения — только понимание, что для меня это признание значит слишком многое.

— Я сказала ей, что она будет в порядке. Что она сама скажет своим детям, что любит их. А сама знала… знала, что это неправда, что…

Слезы катятся одна за другой, дыхание рвется. Я больше не могу остановиться.

И он не дает мне развалиться на куски в одиночестве. Хэйз притягивает меня к себе так, будто это самое естественное движение. Я утыкаюсь лицом в его грудь, вдыхаю запах дыма и чего-то почти родного, такого живого. Он обнимает меня крепко, надежно, прижимает к себе и гладит по голове. Его ладонь сильная, теплая, и она будто держит меня на плаву, не позволяя утонуть в собственной боли.

Я рыдаю, наконец позволяя всем эмоциям вырваться наружу. Все, что я так долго держала под контролем, рушится разом. Это больно, это разрывает изнутри, но он остается рядом.

— Хэйз, нам… — голос Рейчел заставляет меня вздрогнуть. Она стоит в дверях, неловко переминаясь. — Лин вызывает нас в отдел.

Ему приходится отпустить меня. Я сразу чувствую пустоту там, где секунду назад было его тепло.

— Да, конечно, — он берет свои вещи, пока Рейч подходит ближе.

— Я зайду после смены, ладно? — мягко сжимает она мою руку.

— Сможешь принести мне мятного чая с пончиками? — спрашиваю я, стараясь выровнять голос и наконец успокоиться.

— Только потому что мы друзья, — хмыкает она, целует меня в висок и уходит.

Хэйз уже собирается сделать то же самое. Но неуверенно замирает в дверях.

— Элоди?

— Мм?

— Мы не друзья, — он запинается, будто сам пугается того, что собирается сказать. — Но могу я тоже прийти после смены?

Я не знаю, что ответить сразу. Его забота, его внимание, то, как он переживал за меня все эти дни… это сбивает с толку. Мне трудно принять, что ему не все равно, даже несмотря на то, что я сама не раз была резкой и грубой с ним.

— Да, — наконец киваю я, стараясь не выдать дрожь в голосе. — Ты тоже можешь прийти после смены.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 8

8.

Двадцать седьмое апреля

Последние дни апреля в Колорадо обманчиво теплые — днем солнце ласково греет кожу, будто лето уже здесь, а вот утро все еще держит свой капризный холод. Я выдыхаю облачка пара, когда разогреваю мышцы, наклон за наклоном, растяжка за растяжкой. Лосины тянутся в такт движениям, плотные, как вторая кожа, и я почти чувствую, как кровь пробуждается в теле после больничной дремоты последних двух недель. Пятнадцать минут до встречи с Райаном — и я использую их, чтобы встряхнуть себя, напомнить, что я не только парамедик, но и женщина, умеющая держать темп.

Недалеко от меня будущие пожарные проходят свою собственную пытку. Одни в панике засовывают руки и ноги в тяжелую форму, торопясь уложиться в норматив, другие уже проходят тесты в симуляторе горящего здания, где все утро слышится металлический лязг и команды инструкторов. Третья группа гоняет круги по стадиону, хрипло втягивая ледяной воздух, и я ловлю себя на том, что вполне довольна происходящим вокруг меня. Мускулы, напряженные лица, азарт. Честно говоря, зрелище довольно приятное. Но моя радость заканчивается в тот момент, когда у начала стадиона появляется он. Не Райан Броуди. Хейз Брайар. Его улыбка — слишком яркая, слишком солнечная для этого утреннего холода. Я закатываю глаза, потому что жизнь снова решила надо мной посмеяться.

— Доброе утро, — лениво тянет он, протягивая мне бумажный стаканчик с кофе и крафтовый пакет, — я принес тебе завтрак.

Мой взгляд сразу падает на содержимое его рук, которое я не спешу принять сразу.

— Боишься, что отравлю? — хмыкает он, и в этом слишком самодовольном звуке есть то, что заставляет меня сдаться.

— Ты слишком воодушевленный для шести утра, — сообщаю я и все же забираю стакан, делая первый глоток. — Подожди… ты принес мне пончики?! Я действительно умерла тогда и попала в рай?

Я опускаюсь на длинную деревянную скамейку, рядом уже сложены мои вещи. Пакет шуршит, и внутри действительно — пончики. Первый укус заставляет меня застонать — тихо, но достаточно громко, чтобы Хейз это услышал. И судя по его лицу, ему не нравится, что этот стон вызвала выпечка, а не он.

— По тому, как ты вымаливала их у Рейчел, — меняет он тему, усаживаясь рядом, — я решил, что эти тебе тоже понравятся.

Но это даже не про понравятся. Это лучший пончик в моей жизни. С мягким тестом, чуть хрустящей корочкой и моей любимой сгущенкой внутри — редкость для Колорадо. Я едва не зажмуриваюсь от удовольствия.

— Погоди, — говорю с набитым ртом, — ты сам их сделал?

Он лениво пожимает плечами, будто это не имеет значения, и переводит разговор:

— Третий в пятом ряду, — указывает он на бегущих парней. — Видишь? Замедляется перед прыжком через препятствие, из-за этого все время вынужден начинать заново.

Я щурюсь, пытаясь рассмотреть, но вижу лишь толпу одинаково бегущих фигур.

— Тебе нужно не тормозить перед барьером, — поясняет Хейз. — Сохраняешь темп, подаешь корпус чуть вперед и прыгаешь, не сбрасывая скорость.

— Я уже сдавала этот тест, — отмахиваюсь я, продолжая жевать. — У меня нет проблем с бегом.

— Возможно, — соглашается он, и только теперь поворачивается ко мне, задерживая взгляд, — но ты не сдавала этот тест мне.

— Я еще могу поменять тренера? — хмыкаю я. — Где Райан?

— У Линды начались схватки, — отвечает Хейз слишком спокойно, будто роды чьей-то младшей сестры для него норма, — Он повез ее в больницу и попросил помочь тебе. Но, если честно? Я удивлен, что я не оказался первым в твоем списке по оказанию помощи.

— Это не помощь, — хмурюсь я. — Райан бегает здесь каждое утро. Я просто… захотела присоединиться.

— Верно, — он усмехается так, будто не верит мне, но тему дальше не развивает. — Ты готова?

Я откусываю последний кусочек пончика, оставляя два других на потом, и спешу залить сладость тремя большими глотками кофе — только бы не смотреть на Хейза и его переодевания. Но взгляд все равно срывается, когда он снимает толстовку. Край футболки задирается, и я получаю слишком хороший обзор: рельеф пресса, V-образные линии, ведущие ниже, к поясу спортивных шорт. На предплечьях — татуировки, черные линии и точки, словно звездная карта, вплетенная в силуэт пиратских символов. Низ живота предательски тянет, горло пересыхает, и я вынуждена сглотнуть.

— Элоди?

Я вздрагиваю. Его голос возвращает меня в реальность, а он сам смотрит так, будто поймал меня с поличным.

— Аа, да, — я резко поднимаюсь со скамейки. — Я готова.

Собираю остатки самообладания и натягиваю на лицо привычную маску.

— Спасибо за пончики, Хейз, — киваю я и разворачиваюсь. — Это было очень вкусно.

Шаг за шагом набираю темп, срываюсь на бег, будто он не стоит за моей спиной с той самой улыбкой, от которой холодное утро кажется слишком горячим.

Три круга по стадиону даются тяжело — даже для меня. Работа парамедиком требует постоянной выносливости, но после двух недель в больнице тело отвыкло. Легкие горят, мышцы ноют, но я держу ритм, стиснув зубы.

После разминки Хейз расставляет для меня обязательные преграды: барьеры, тоннели для ползания, макет окна для прыжка. Я бегу, ползу, прыгаю, чувствую, как пульс взрывается в висках. Его голос звучит рядом, чуть насмешливый, но при этом ободряющий: он считает время, комментирует мои движения, словно все это не просто тренировка, а игра между нами. И я ненавижу признавать, что именно его присутствие заставляет меня идти дальше, быстрее и выше.

После бега с препятствиями остается последняя часть испытания — симулятор горящего дома. Это самый сложный этап теста, но я знаю его буквально наизусть. Я изучала чертежи, видела, как строили это трехэтажное здание, знаю, с какой периодичностью загораются комнаты и где обычно оставляют манекен, изображающий пострадавшего. Я проходила этот тест десятки раз и думала, что теперь ничто не сможет меня удивить. Но сегодня у пульта стоит Хэйз Брайар, и это меняет все.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он вызвался сам выставить параметры симуляции, пока я переодеваюсь в форму. Я слышу, как он тихо разговаривает с техникой, как что-то меняет, задает свои настройки. С ним все всегда немного иначе — чуть рискованнее, горячее, как будто он ищет не идеальный результат, а предельную грань. Когда я выхожу из раздевалки, он уже стоит, облокотившись на стену, и его взгляд скользит по мне так, будто он и сам этого не замечает, но делает намеренно.

— Я и забыл, как тебе идет форма, — хмыкает он, скользя глазами от ботинок вверх, до моего лица. — Я определенно скучал по этому.

— Напомни, зачем ты здесь? — спрашиваю я, подтягивая ремень на спасательном жилете.

— Пришел помочь. И принес тебе завтрак.

— Забавно. Не припомню тебя таким. Тот Хэйз с пончиками на завтрак был… милым, а не таким вот самоуверенным.

— Оу, — он приподнимает бровь и едва заметно улыбается. — Значит, все-таки считаешь меня милым? Не думал, что тебе нравятся хорошие мальчики, Элоди.

— Тебе вообще не стоит об этом думать, — отвечаю я и надеваю каску, стараясь не показывать, что от его тона внутри все странно сжимается.

Он усмехается коротко, так, что по спине пробегает дрожь. Я стараюсь не смотреть в его сторону, когда система запускает симуляцию, но ощущаю на себе его взгляд, будто пламя еще не вспыхнуло, а воздух уже пропитан жаром.

Пламя разгорается мгновенно. Входная дверь трещит, огонь облизывает стены, и дым густым слоем ползет вверх по лестнице. Я вдыхаю через фильтр маски, чувствую запах гари, смешанный с металлом, и адреналин в моей крови мгновенно взлетает. Толкаю дверь вперед, и мы входим внутрь.

Все будто слишком реально — каждая искра, каждое потрескивание досок. Хэйз идет впереди, двигаясь с той же легкостью, с какой шутит. Я прикрываю сзади, освещая путь фонарем. Мы проходим первый этаж, второй, третий — проверяем каждую комнату. Пострадавшего нет ни на кровати, ни в ванной, ни даже под лестницей, где обычно любят прятать манекен. Все чисто.

— Нам нужно вернуться и осмотреть все с самого начала, — кричу я сквозь маску.

— Пойдем от обратного, — отвечает Хэйз, поворачивая к лестнице на третьем этаже. Его голос глушит рев огня, но в нем по-прежнему есть та уверенность, от которой внутри все становится чуть спокойнее, хотя не должно.

Мы спускаемся на пролет ниже. Огонь уже захватывает потолок, стены потрескивают, пепел падает нам на плечи, но я двигаюсь вперед, сканируя помещение за помещением. Ничего. Я присаживаюсь, заглядываю под мебель, открываю шкафы, проверяю душевую кабину. Никаких следов манекена. Воздух становится тяжелее, горячее, и я начинаю сомневаться — а вдруг его просто напросто забыли установить? Но это невозможно. Не здесь. И уж тем более не при Брайаре.

— Его нет, — выдыхаю я, чувствуя, как пот стекает по виску под маской.

Хэйз ничего не отвечает. Лишь коротко кивает, осматривая потолок. Он движется уверенно, но я вижу, как под натиском жара начинает провисать одна из балок. Секунду спустя слышен треск. Все происходит слишком быстро. Балка рушится прямо над ним.

— Осторожно! — кричу я, бросаясь вперед.

Я успеваю схватить его за куртку, сбиваю с ног, и в ту же секунду горячее дерево с грохотом падает рядом. Удар глушит звук в ушах, а спину пронзает жар.

Брайар лежит подо мной, его ладони на моей талии, дыхание тяжелое, горячее, будто сам воздух между нами вот-вот вспыхнет.

— Ты в порядке? — хмурюсь я, глядя на него сквозь запотевшее стекло маски.

— Уже да, — отвечает он коротко, но голос у него хриплый, низкий, почти вибрирующий. — Нам нужно идти дальше.

Я отстраняюсь, встаю, и он следует за мной. Мы заново осматриваем второй этаж — пусто. Проверяем все комнаты, каждый угол. На спуске вниз ноги будто налиты свинцом, но я заставляю себя идти. Времени остается все меньше. Дышать становится трудно, фильтр гудит от жара. Когда мы входим в гостиную на первом этаже, все внутри будто выгорает до основания.

Пламя обрушивается на стены, кухня окутана дымом, но взгляд цепляется за деталь — чуть приоткрытая дверца холодильника. Слишком очевидно, но в этот момент я уже не думаю. Интуиция ведет сама. Я подхожу, тянусь и открываю дверцу — и почти смеюсь сквозь дыхание.

— Джекпот, — выдыхаю я.

Внутри, среди пластиковых бутылок и муляжей еды, лежит манекен.

Я подхватываю его, наваливаю на себя, фиксируя подмышками. Тяжелый, как настоящий человек, он давит на плечо, но я держу его крепко. Каждый шаг отдается в теле болью, но я иду, не останавливаясь. Позади грохочет пламя, падают балки, огонь вырывается из окон.

Когда мы выходим за черту, обозначающую конец симуляции, я почти падаю. Срываю маску, делаю глубокий вдох. Воздух холодный, но легкие горят, будто внутри до сих пор бушует огонь.

— Какого черта он делал в холодильнике? — фыркаю я, глядя на Хэйза.

Он снимает свою маску, проводит рукой по волосам, на лице черные разводы от копоти, но глаза сверкают от смеха.

— Это долгая история с моего прошлого места работы, — отвечает он, и от того, как звучит его голос, по коже пробегает новый ток.

— Не уверена, что хочу знать это, — бурчу я, расстегивая куртку.

Пот струится по телу, ткань прилипает к коже.

Я скидываю каску, убираю волосы с лица. Горячий воздух все еще будто окружает меня, когда я наконец поднимаюсь с колен. Иду сдавать костюм, чувствуя, как тело постепенно остывает, но внутреннее напряжение никуда не уходит.

— Элоди, — окликает он.

Я оборачиваюсь. Хэйз стоит посреди тренировочной площадки, сажей испачкан до скул, дыхание неровное, глаза все еще полны жара. И в этот момент он выглядит не просто уставшим, а настоящим — сильным, живым, опасно привлекательным.

— Спасибо, — произносит он, и в его голосе нет флирта, только теплая, тихая искренность.

Мне не нужно уточнять, за что. Он и так знает, что я понимаю. Я просто киваю, чувствуя, как в груди поднимается странное, теплое ощущение.

— Тебе тоже, Хэйз, — говорю я.

Я не собиралась делать этого, не планировала. Но слова сами срываются с моих губ. Он потратил на меня свое утро, рисковал, хотя не должен был, вошел в этот огонь, когда мог просто наблюдать. И пусть я не хочу в этом признаваться, но где-то глубоко внутри — это действительно приятно.

Глава 9

9.

Двадцать девятое апреля

Я вхожу в общую зону и машинально прижимаю к себе кружку, чтобы не уронить ее, когда едва ли не сталкиваюсь с Рейчел. Она стоит у широкого внутреннего окна на втором этаже, пристально всматриваясь вниз, туда, где раскинулась главная часть депо.

— Чертова счастливица, — сквозь зубы бросает рыжеволосая, и я непроизвольно хмыкаю.

— И я рада тебя видеть, подруга, — отвечаю я, проходя мимо к кофемашине.

Движения получаются механическими: достать фильтр, насыпать зерна, нажать кнопку. Руки помнят, хотя голова занята другим. Я чувствую, как напряжение витает в воздухе, и лишь краем уха улавливаю ее тихие слова.

— Он сделал ей предложение.

— Ох, черт, — вырывается у меня.

Только сейчас до меня доходит, о чем она говорит. Я бросаю все и подхожу к ней, встаю рядом, чтобы самой увидеть, что там, черт возьми, происходит.

И вижу как Райан стоит возле пожарных машин, и его лицо выглядит почти счастливым. Он приобнимает за плечи Маю — брюнетку с чересчур пышным, выставленным напоказ бюстом, которая так же демонстративно выставляет вперед руку с обручальным кольцом. Камень переливается в свете ламп и даже отсюда кажется слишком большим и неприлично нарочитым. Мая — местный адвокат, а ее отец — капитан сто шестидесятой бригады в нашем депо. В Сильвер-Крик все знают друг друга с детства, так что неудивительно, что спустя годы они с Райаном все таки оказались рядом.

— Ты как? — тихо спрашиваю я, положив ладони на плечи подруги.

— Ну… — она пожимает плечами, будто пытается спрятаться за привычной невозмутимостью. — Когда-то же это должно было случиться.

Мне больно смотреть на нее, а сердце неприятно сжимается.

— Просто не думала, что это произойдет сейчас, — добавляет она едва слышно.

Я знаю эту историю. Рейчел уже давно влюблена в Райана — буквально с того самого момента, как ее перевели сюда из Трансильвании четыре года назад. Они с Броуди стали близкими друзьями, а она — частью команды. Но Райан никогда не пересекал черту. А Рейч боялась разрушить их дружбу своим признанием и пока она молчала — время шло. Он начал встречаться с Майей и вот теперь… кольцо, улыбки, счастье. А Рейчел остается рядом, молча и сдержанно.

— Мне очень жаль, милая, — признаюсь я, собираясь обнять ее.

— Да брось, — она оборачивается на меня, глаза ее чуть покраснели, но губы складываются в вымученную улыбку. — Роман на работе — это последнее, что мне нужно, верно?

Я замираю, потому что слышу в ее словах эхо своих собственных. То, что я сама повторяю раз за разом себе и ей.

— Нет, я… — начинаю было возразить.

— Вот вы где, — раздается громкий голос Хейза, и он вваливается в комнату так, будто специально разрушает нашу уязвимость.

— Мне нужно к себе, — кивает мне Рейч, сразу возвращая себе маску спокойствия. — Я оставила рацию и… сделаешь мне тоже кофе?

Я неуверенно киваю. Она сжимает предплечье Брайара в знак приветствия и уходит.

— Она в норме? — спрашивает он, кивая в сторону, куда скрылась Рейч.

— Да, — вру я слишком быстро. — Переживает из-за моего возвращения.

— Ну ее можно понять.

— Это еще что значит?! — я притворно хмурюсь, едва сдерживая улыбку. — Врач дал мне добро, я прошла все тесты и физическую переподготовку. У меня высший бал за…

Передо мной внезапно оказывается маленький букетик полевых цветов. Настолько хрупкий и неловкий в его руках, что у меня перехватывает дыхание. На дворе еще только конец апреля, в Колорадо рано для полевых цветов, и он явно достал их не просто на улице по пути на работу, а может быть в какой-нибудь оранжерее или цветочном магазине. И все же — они настоящие, пахнут свежестью и свободой.

— Я даже не сомневаюсь, что ты была лучшей, — Хейз смотрит прямо в меня, его глаза неотрывны, слишком честные и неподдельно искренние.

Сердце предательски сбивается с ритма. Я не могу выбрать, на что смотреть: на крошечный букетик, затерянный в его огромной ладони, или на его лицо. Кажется, что все вокруг размывается.

— Рад снова видеть тебя здесь, Элоди.

— Спасибо, — выдыхаю я, принимая цветы. Голос дрожит, и я надеюсь, что он этого не замечает. — Рада снова быть здесь.

Время будто останавливается. Шум депо глохнет. Мы остаемся только вдвоем в этой кухне, с этим нелепым маленьким букетом, переглядываясь так, будто ни один из нас не знает что делать теперь.

После моего долгого пребывания в больнице и тренировки перед моими тестами мы, вроде как, сблизились — больше не было ссор, перепалок, только легкое подтрунивание, словно оба не могли отказаться от этой привычки. Но настоящих разговоров, тех, что случаются тет-а-тет, не было. Мы по-прежнему держались в рамках дежурств, общих выходов в бар или посиделок у кого-то из ребят дома. Наедине — то, что по сути не касалось работы — никогда. Но я ведь не вру себе, верно? Поэтому я действительно хотела этого так же сильно, как и боялась. Поэтому каждый раз, когда чувствовала, как меня тянет к нему, отступала, держалась чуть в стороне. Он понимал, чувствовал это, и, наверное, ждал момента, когда я перестану сопротивляться. Но я не могла — особенно, когда он снова и снова прикрывался флиртом.

Резкий вой сирены режет воздух. Я дергаюсь так, будто меня ударило током, сердце мгновенно уходит куда-то в горло. Хэйз, стоящий рядом, в улыбке сжимает губы в тонкую линию, и, словно пытаясь скрыть собственное волнение, неловко чешет затылок.

— Долг зовет, — морщится он.

— Сирена стала громче или мне кажется? — напряженно хмыкаю я и первая выскакиваю в коридор, покидая общую зону.

Он что-то отвечает мне в спину, но вокруг уже царит привычная суета сборов: шаги, грохот шкафчиков, звон металлических застежек, торопливые голоса. Слова тонут в этом шуме, и я улавливаю только интонацию, но не смысл. Бегу в раздевалку за курткой, привычно резким движением стягиваю ее с вешалки и, тратя драгоценные секунды, аккуратно кладу в свой шкафчик небольшой букетик, оставленный мне Брайаром. Он там будет в безопасности, а я — смогу сосредоточиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Рейч! — кричу я уже на ходу, забираясь в пожарную машину. — Твой кофе готов!

— Спасибо, — раздается ее голос из диспетчерской. — Удачи вам!

Двигатель грохочет, колеса срываются с места, и мы выезжаем из депо. Сильвер-Крик остается позади квартал за кварталом. В весенних лучах маленький городок выглядит мирно: улицы, где дети носятся на велосипедах, лавочки у магазинов, старушки с корзинами фруктов. Солнечные блики цепляются за крыши домов, а зелень деревьев ярко выгорает под небом. Но этот покой мнимый: мы знаем, что за городом, на лесопилке, где рабочий пострадал от пилы, уже идет борьба за жизнь. Машина ревет, и мы мчимся сквозь улицы, уносясь за пределы города, в сторону гор, где лес пахнет смолой и прохладой. Я ловлю себя на том, что почти наслаждаюсь видом из окна — золотистым светом, просторными дорогами, оттенками весны. Но тут же одергиваю себя: я на работе. Здесь не место для мечтательности.

Спустя двенадцать минут мы оказываемся на месте. Для пожарных — это долго. Здесь каждая минута на счету, но быстрее на таком тяжелом автомобиле просто невозможно. Дверь хлопает, и я выпрыгиваю на землю вслед за Хэйзом. Он привычно протягивает руку, помогает мне спуститься, и даже в этой торопливости в его движениях есть забота. Но я не задерживаюсь, бегу к толпе, где уже слышны крики и стоны.

Картина обрушивается на меня сразу. Один мужчина сидит, навалившись грудью на бревно, и прямо из его груди, пробивая ткань, торчит круглая пила, застрявшая в грудине. Второй, чуть дальше, прижимает обожженные руки к животу — на нем ожоги от пламени, вспыхнувшего из-за загоревшегося оборудования, когда пила вылетела в грудь его коллеге. А третий лежит под несколькими бревнами: он пытался помочь, но те рухнули на него, и одно придавило голову. Он в сознании, глаза его бегают из стороны в сторону, он хрипит, но держится.

— Как вас зовут? — подбегаю к мужчине с пилой.

— Джони… — хрипит он, едва не теряя сознание.

— Хорошо, Джони. Вы молодец. — Я опускаюсь рядом, оцениваю рану. — Мне нужно, чтобы вы оставались в сознании, слышите? Сможете сделать это для меня?

— Если вы пообещаете выйти за меня замуж, — сипло усмехается он, глаза мутные, но все же живые.

— Извините, сэр, — раздается рядом голос Хэйза. Он уже у другого пострадавшего, но ухмыляется краем губ. — Она уже занята.

— Я… — собираюсь возразить, но не успеваю.

— Черт, парень, — хрипло смеется Джони, — я тут на грани смерти, а ты даже не уступишь?

— Только не с ней, сэр, — спокойно отвечает Брайар.

Я хочу оборвать их обоих, но Джони вдруг кашляет, и это кашель смешивается с его кровью. Я мгновенно сосредотачиваюсь: прикладываю кислородную маску к его лицу, фиксирую пилу так, чтобы она не смещалась ни на миллиметр. Любое движение — и сердце может быть повреждено сильнее. Подкладываю вокруг валики, закрепляю, контролирую пульс. Давление падает, и я сразу подключаю капельницу с физраствором. Главное — стабилизировать его, чтобы он дожил до больницы.

Но скорая появляется рядом только спустя дополнительные пять минут. Двое фельдшеров бегут с носилками. Я перехватываю их на бегу:

— Мужчина, Джони, пятьдесят пять лет, проникающее ранение грудной клетки. Пила зафиксирована, вытаскивать нельзя. Кислород подан, давление падает, пульс нестабильный, подключена инфузия. Везите его максимально аккуратно, мониторьте сердце и дыхание, любые колебания сообщайте сразу хирургу.

— Я буду ждать приглашения на свадьбу, — хмыкает Джони, когда его грузят в машину.

Я закатываю глаза, но только мысленно — он держится, и это главное.

Остаток нашей бригады тушит пожар. Огонь рычит, но уже поддается, пока я бегу к Хэйзу и Райану.

— Позвоночники у Эдди в норме, — бросает Брайар, стоя у мужчины под бревнами. — Возможна черепно-мозговая.

Я присаживаюсь к пострадавшему. Быстро проверяю зрачки, реакции, дыхание. Он в сознании, но говорить ему тяжело. Фиксирую шею воротником, чтобы исключить повреждение позвоночника, ставлю доступ для инфузии. Осматриваю конечности — возможен перелом правой кисти, но он не открытый, что уже хорошо.

— Теперь можно, — киваю я.

Райан и Хэйз раскладывают надувную подушку, запускают компрессор, и тяжелое бревно медленно поднимается. Я вытягиваю носилки и осторожно подсовываю их под Эдди, фиксирую его ремнями.

— Хорошо, — киваю я медикам скорой. — Эдди, двадцать восемь лет. Давление нестабильно, черепно-мозговая под вопросом, наложена иммобилизация, доступ есть, инфузия запущена.

Пожар тем временем догорает. Команда справляется. Джони и Эдди уже в пути в больницу. Третий мужчина с ожогами получил помощь прямо на месте, его состояние контролируемое. Сегодняшний день завершается на удивление благополучно — никто не умер, и это уже победа. Но даже солнце, сияющее над горами, и теплый воздух, наполненный запахом смолы, не прогоняют холод, который застрял внутри меня.

— Довольно неплохо для первого дела после больничного, — появляется рядом Хэйз, его голос мягкий, но я слышу усталость.

— Ага, — коротко отвечаю я.

И только теперь понимаю, почему мне так трудно радоваться этому исходу.

— Все хорошо? — спрашивает он.

— Нет, — признаюсь я честно. — Я злюсь на тебя.

— Ты так флиртуешь или пытаешься начать ссору? — он щурится, пряча улыбку. — Что я сделал не так, Элоди?

— Ты не должен был говорить ему то, что сказал там. Это непрофессионально и…

— Но я сказал, — легко отмахивается он, словно речь идет о пустяке. — Я…

Он пытается оправдаться, ищет ответы в моих глазах, в моем сжатом подбородке, в напряженных плечах. Но понимает: бесполезно. Никакие слова не сотрут то, что и как именно это прозвучало. Он сникает, опускает плечи, и во взгляде его — усталое смирение.

— Знаешь что? — выдыхает он. — Ты права. Не бери в голову.

Глава 10

10.

Восьмое мая

Я первая вбегаю в дом, когда Райан взламывает замок. Узкий коридор встречает нас запахом сырости и гнили, в котором странным образом смешан аромат давно засохших трав. Сквозь кружевные, выцветшие занавески льется майское солнце, отливая золотом обои в крошечных цветочках — когда-то они, наверное, радовали глаз, но теперь выцвели и осыпались кусками у плинтусов. Все это напоминает уютный ретро-домик, в котором будто застыла чужая жизнь, но стоит лишь оглядеться внимательнее — и уют растворяется под весом мусора, завалов и хаоса.

Сваленные в углах коробки, старые газеты и мебель, на которую наложилось время, создают ощущение запустения. Это не полный мрак накопительства, но и не порядок — семь из десяти, как если бы хозяин еще цеплялся за видимость «дома», но силы давно закончились. Пол устлан дорожками из хлама, и приходится выбирать куда ступить, чтобы не зацепиться.

— Брайар, проверь второй этаж, — уверенно бросает Кэп. — Броуди, на тебе подвал и задний двор. Рид, мы с тобой осмотрим первый этаж.

— Принято, — отзываемся мы разом и расходимся.

Я сворачиваю влево. Когда-то эта комната была гостиной. Здесь царит странный музей забытых вещей: горшки с цветами, давно погибшими и засохшими, куклы с пустыми глазами, башни из книг, сложенные в хаотичном порядке, и гора свежей, но неубранной одежды, наваленной прямо на кресло. Я вынуждена осторожно лавировать, чтобы не снести плечом этот шаткий мир, иначе он рухнет, похоронив меня под собой.

— Мистер Диггори? — зову я, прислушиваясь к пустоте.

Но ответа нет. Лишь скрип половиц и далекий звук наших шагов. Я иду дальше и оказываюсь в столовой. На массивном столе вперемешку — грязная посуда, словно ее собирали неделями, и пожелтевшие от времени газеты, датированные семью годами назад. Запах усиливается: сверху, на натянутой веревке, сушится рыба, и ее тяжелый аромат впитывается в обои.

— Рид, — окликает меня Лин.

Рация, очевидно, не нужна, голос звучит близко, и я осторожно пробираюсь сквозь завалы на его зов.

В кухне вижу его рядом с пожилым мужчиной — тот лежит на кафеле, в темно-синем махровом халате, слишком неподвижный. Лин измеряет его пульс, а я сразу же оказываюсь рядом, скользя на коленях к телу. Судя по всему, он споткнулся о кучу хлама и потерял сознание, пока готовил еду. На плите подгоревший ужин, сработал датчик дыма, и это привело нас сюда. Кэп выключает конфорки и распахивает окно, впуская свежий воздух, а я полностью сосредотачиваюсь на мужчине.

Вдохи поверхностные, кожа влажная. Я проверяю дыхательные пути, фиксирую голову, чтобы исключить возможное повреждение шейного отдела, затем подаю кислород через маску, контролирую его реакцию. Чуть позже проверяю зрачки, ощупываю затылок и висок — ни перелома, ни сотрясения, но он надышался гарью, и это опасно.

— А я думал, у меня было неприбрано, пока не съехался с Майей, — хмыкает Броуди, появляясь в дверях.

— Теперь понятно, почему он никого не звал к себе на чай, — добавляет Лин, оглядываясь.

Конрад Диггори — имя, которое знали все в Сильвер-Крике. В прошлом — учитель химии, человек, через руки которого прошли поколения школьников. Он вел кружки, заменял заболевших коллег, подменял в других школах, был тем, на кого всегда можно было положиться. И оттого еще больнее видеть его сейчас — одинокого, забывшего о себе, окруженного хаосом, в котором он тонет. Он посвятил жизнь работе, но не успел обзавестись ни семьей, ни настоящими друзьями. Ученики выросли и разъехались, а он остался один, с этим домом, который больше похож на склад чужих жизней.

— Ну, — тянет Хейз, мельком бросив взгляд на меня, и стягивает с себя каску.

Его волосы сразу спутываются, будто сами тянутся к свету. Затем он снимает ремень с инструментами — тяжелый, кожаный, с закрепленным карабином, топориком и спасательным ножом:

— Пока у нас есть время…

Он не договаривает, просто берется за кучу старых коробок и начинает оттаскивать их к стене.

— Ему это может не понравиться, — сомневаюсь я, оставаясь над мистером Диггори.

В груди поднимается тупое чувство вины. Он тоже был моим учителем. Именно он когда-то показал мне, что химия — это не скучные формулы, а мир экспериментов и открытий. Из-за него я вообще решилась идти в медицину. Если бы не он, я не была бы здесь — в этой форме, с этим чемоданчиком и тягой быть полезной для общества.

— Я пожарный, — Хейз бросает на меня взгляд, такой теплый и опасно мягкий, что у меня в животе вспыхивает искра. — У меня есть капелька власти. Все, что угрожает жизни — подлежит устранению.

Я почти закатываю глаза, но не успеваю — Конрад моргает. Медленно, тяжело возвращаясь в реальность. Его пульс скачет от испуга, и вдруг он писается. Неловкий момент, но я даже не вздрагиваю. Это естественно для пожилого человека после потери сознания. Я лишь наклоняюсь ближе, прикрываю его пледом со стула рядом, и тихо, ровно говорю:

— Мистер Диггори… Это Элоди Рид. Я… я была вашей ученицей.

Он смотрит на меня рассеянно, с трудом узнавая. Я сжимаю его руку, стараясь удержать контакт, внушить спокойствие.

— Мы из службы спасения, сэр. Вы запнулись и упали, но теперь все в порядке. Ни перелома, ни сотрясения нет, только легкое отравление гарью и, возможно, падение дало нагрузку на спину, но вы…

— Хэй, парень, — хрипло кричит мужчина, пальцем указывая на Хэйза.

Его голос дрожит, словно из груди вырывается не столько возмущение, сколько страх. Он видит, как Хэйз, небрежно засучив рукава, засовывает в огромный мусорный мешок коробки и бумажные обрывки, и глаза его мгновенно округляются:

— Это мои вещи! Ты не можешь грабить меня среди белого дня!

Я вижу, как его лицо краснеет, словно кто-то резко подкрутил давление. Вены на висках вздуваются, дыхание становится рваным, а пальцы, дрожащие от тревоги, цепляются за халат. Паника накрывает его, и это похоже на цунами, которое обрушивается слишком резко и бесповоротно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я пожарный, сэр, — спокойно, почти обволакивающе отвечает Брайар. Его голос низкий, уверенный, будто укутывает мужчину своим теплом. — Я не граблю вас. Ваши вещи… — он тщательно подбирает слова, делая паузы, чтобы не вызвать еще большего сопротивления, — представляют опасность для вас самого.

— Он грабит меня! Он грабит меня! — мужчина словно застревает в этих словах, повторяет их снова и снова, и от этого у меня внутри неприятно сжимается все.

Я смотрю на него и понимаю — он действительно не в себе. Может, дело в возрасте, может, в том, что одиночество день за днем превращает человека в тень самого себя. Но вина подступает к горлу так быстро и остро, что мне хочется отвернуться.

— Он в норме, Элоди? — доносится голос Кэпа.

— Да, немного паникует, — отвечаю я, стараясь ровно держать голос, — но в целом показатели в норме.

— Хорошо, — кивает Хэйз и осторожно присаживается рядом с мужчиной, тянется, чтобы помочь ему приподняться. Его движения не резкие, а мягкие, будто он имеет дело с чем-то хрупким. — Давайте начнем сначала. Мое имя — Хэйз Брайар. Я пожарный из сто одиннадцатой бригады Сильвер-Крика. А это моя подруга, Элоди Рид. Она парамедик. Вы ее знаете. Она была вашей ученицей.

В его голосе нет фальши. Только искренняя забота, терпение и нежность, которые он вкладывает даже в самые простые слова. И когда он кивает в мою сторону, добавляет почти с улыбкой:

— Присмотритесь. Возможно, вспомните ее маленькой. Наверняка с веснушками и широкой улыбкой.

Я не решаюсь поднять глаза на него, потому что боюсь утонуть в этом тепле, которое он щедро раздает даже тем, кто ему сопротивляется.

— Я не хочу, чтобы вы трогали мои вещи! — только так отбивается мистер Диггори, сжимая кулаки и упираясь пятками в кафель.

Хэйз тяжело выдыхает, но не сдается. Наоборот, в его плечах появляется еще больше твердости, как будто его подстегивает сопротивление.

— Давайте мы приведем вас в порядок, — предлагает он спокойно, но с уверенностью в голосе. — А там все обсудим.

И уже через минуту он вместе с Райаном осторожно поднимает мужчину на ноги. Поддерживая его с двух сторон, они помогают ему подняться наверх — в ванную. Я остаюсь внизу, и решение приходит само собой: пока они наверху, я займусь этим хаосом.

— Ты в порядке? — Кэп скидывает каску и расстегивает куртку, устало разминая плечи.

— Не знаю, — тихо признаюсь я. — Все это так… странно.

Я хватаю из завала какую-то тряпку, явно ненужную, и иду к раковине. Смачиваю ее под водой и начинаю яростно вытирать лужу на полу, как будто могу стереть этим движением собственный стыд.

— Знаешь, — мягко отзывается Лин, — если Брайар его уговорит, мы сможем задержаться здесь ненадолго. Помочь со всем этим.

Я тру пол так, что суставы белеют от напряжения даже сквозь латексные одноразовые перчатки. Слезы подступают, наворачиваются на глаза, но я отчаянно их сдерживаю. Ненавижу это чувство — быть такой… слабой.

— До следующего вызова, конечно, — добавляет Лин.

— Да, — выдыхаю я, выпрямляясь, чувствуя, как голос дрожит. — Это был бы хороший исход.

Через пару минут Райан спускается первым. Он сбрасывает с себя часть формы, распахивает настежь окна и стеклянные двери на задний двор. Комната оживает — в кухню врывается свежий воздух, прогоняя затхлость и гарь, и становится чуть легче дышать.

Почти следом за ним появляется Хэйз. Он спускается медленно, под руку ведя мистера Диггори, теперь уже переодетого в чистые льняные штаны и рубашку. Смотрится он совсем иначе — живее, собраннее.

— Вы можете мне помочь, — твердо произносит он, но тут же добавляет строгости, — Но только я буду говорить, что можно выбросить, а что нет.

Я выдыхаю почти с облегчением. На губах появляется слабая, но настоящая улыбка, а взгляд сам цепляется за самодовольное лицо Хэйза. Он провожает мужчину в гостиную, обещая, что мы начнем именно с нее, а потом возвращается в кухню и принимается за чайник.

— Вы его слышали, — ухмыляется он, — на ближайшее время у нас новый капитан.

Лин тяжело выдыхает и направляется в гостиную, бормоча почти неслышно:

— Все что угодно, лишь бы не чувствовать себя так отвратительно.

Я понимаю его. Он тоже был учеником мистера Диггори, поэтому это чувство вины грызет не только меня. И каким бы чистым ни стал этот дом — нас все равно не было рядом все эти годы.

— Хочешь поговорить об этом? — серьезно спрашивает Хэйз, когда из гостиной уже доносятся приглушенные споры Лин и Райана.

— Нет.

— Хорошо, — кивает он.

Его взгляд цепкий, внимательный, будто он пытается считать с моего лица, справляюсь ли я. И от этой заботы, такой неподдельной, внутри все только сильнее сжимается:

— Но это не твоя вина, Элоди. Ты ведь знаешь… не все готовы попросить о помощи.

Брайар смотрит так серьезно и так глубоко, что я едва дышу.

— Но сейчас он сделал это, верно?

— Да, — почти шепотом выдыхаю я.

— Вот это и главное. — Его улыбка мягкая, и в ней есть что-то, что разламывает мой собственный панцирь из колкостей и угрюмости. — Идем.

Он несет чашку с горячим чаем осторожно, будто это не простая кружка, а нечто бесконечно ценное. Садится рядом с мистером Диггори, протягивает ее ему, и я замечаю, как дрожащие пальцы старика едва держат фарфор. Тепло пара поднимается вверх и смешивается с запахом старого дома, и в этот миг мне трудно выдохнуть. Хэйз смотрит на него спокойно, уверенно, и я чувствую, как грудь сжимает тяжелый вдох.

И все же мы наконец начинаем уборку. Сначала осторожно, задавая вопросы: «Мистер Диггори, можно это убрать?» — и киваем на стопку коробок, в которых гнездятся тараканы. Или на банку с давно высохшей краской. Или на безголового плюшевого медведя, чей вечно перекошенный рот смотрит в пустоту. Он упрямо отвечает «оставьте», и мы делаем вид, что подчиняемся. Но когда он отворачивается, все это оказывается в мешках. Не из принципа или злости, просто… мы все трое понимаем, что яичная скорлупа, разорванная упаковочная бумага и прочий реальный мусор не понадобятся ему ни в настоящем, ни в будущем.

Вызова не поступает еще полдня. Время тянется вязко, но продуктивно: мы разбираем весь первый этаж и почти заканчиваем со вторым. Пыль цепляется к волосам, руки пахнут резиной перчаток и моющими средствами, плечи ломит от усталости, но никто не останавливается. На обед или ужин никто не отвлекается, кроме мистера Диггори — только ему мы позволяем присесть и поесть. Мая не смогла выручить нас и привезти продукты, поэтому Рейчел появляется ближе к концу смены — на машине Райана. С пакетами, из которых пахнет свежим хлебом, овощами и чем-то сладким, помимо других необходимых для мистера Диггори продуктов, как минимум еще на пару недель. Лин, как лучший кэп и одновременно шеф-повар всего депо, готовит для него еду на несколько дней вперед. И в тот момент, когда я вижу аккуратно разложенные контейнеры на кухонной полке, во мне что-то почти отпускает. Я впервые за день чувствую себя немного лучше.

— Хэй, я тебя знаю, — раздается позади меня, когда я в последний раз протираю поверхность камина. — Ты училась у меня. Офелия Сотта.

Я замираю. В груди будто взрывается что-то острое, жгучее. Он ошибся. Просто обознался. Мы с ней похожи и это не удивительно. Но он назвал имя… моей мамы.

Я чувствую, как меня выворачивает изнутри. Как кожа натягивается до боли, и в глазах начинает темнеть. Потому что этот милый человек — мой старый учитель — знал ее. Он видел ее в молодости, видел, как она взрослеет, улыбается, спорит, держит в руках пробирки и объясняет одноклассникам уравнения. Он знал ее лучше, чем я. У него была возможность слушать ее, разговаривать и смеяться вместе с ней. А у меня… нет. У меня не было даже шанса. Мне было всего три, когда ее не стало. И весь мой мир тогда разделился на «до» и «после».

Я — ее дочь. Ее плоть и кровь. Но он помнит ее ярче, чем я. И эта мысль так больно пронзает меня, что дыхание сбивается, а сердце грохочет так, будто пытается выбить дверь наружу.

— Мистер Диггори, — вмешивается Лин, заглушая мою тишину и накрывая ее своей, — у меня все готово.

— Самое время для позднего перекуса, — кивает мужчина, принимая помощь и полностью забывая о сказанном.

Я стою, уткнувшись взглядом в неровные пятна на каминной решетке, и чувствую, как все внутри меня пульсирует от боли.

— Думаешь, — раздается тихо за спиной.

Я оборачиваюсь, и вижу Рейчел. Она улыбается, но глаза выдают ее — в них грусть и влажный блеск:

— Нас ждет та же участь?

Я молчу, пока она садится рядом.

— Будем всю жизнь работать в депо, отказываться от личной жизни и… — она осекается, оглядывается по сторонам, будто сама боится услышать собственные слова вслух.

Я тяжело выдыхаю и опускаюсь на диван рядом с ней. Мы обе смотрим на огонь в камине, который развел Хэйз. Пламя лижет воздух, расправляется с затхлой влагой в доме, а из кухни слышны разговоры и смех мужчин. В этот момент я понимаю, что у меня нет ответа на вопрос лучшей подруги.

— Я не знаю, Рейч, — признаюсь я.

Она кладет голову мне на плечо, ее пальцы переплетаются с моими, и я чуть сильнее сжимаю ее руку.

— У тебя хотя бы будет кошка, — хмыкаю я, и это заставляет ее рассмеяться.

Ее смех легкий, но внутри меня что-то болезненно дергается. Эта шутка слишком близко к правде. Рейчел — открытая, красивая, добрая. Она светится и притягивает к себе людей. Даже если сейчас ее сердце отдано Райану — не значит, что так будет всегда. Она встретит кого-то еще, потому что она умеет любить и позволяет любить себя в ответ. А я… у меня все иначе. Я слишком закрытая, слишком колючая, даже угрюмая. Моя отстраненность редко кого-то привлекает, чаще отталкивает. Я не думаю, что найду кого-то, кто примет это — кто примет меня. Потому что такие отношения не про доверие и семью. Такие отношения чаще всего — мимолетные, телесные, без настоящей близости.

Такие, как я, не становятся центром чьей-то жизни. Мы остаемся рядом, но не внутри — не в сердце. И от этого, где-то в собственной груди, гулко пусто, словно я уже давно знаю свой финал. Финал, который чертовски сильно похож на старость мистера Диггори.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 11

11.

Пятнадцатое мая

Я залпом допиваю шампанское, слишком сладкое и терпкое одновременно, и морщусь так, будто это яд, а не праздничный напиток. Стекло бокала едва не стукается о поднос проходящего мимо официанта, и я, сделав вид, что это было намеренно, выхожу из узкого коридора в холл депо. Здесь слишком ярко и намеренно празднично. Красные и синие ленты переплетаются под потолком, тонкая проволока с крошечными огоньками свисает сеткой, наполняя помещение мягким золотистым сиянием. Смешанные голоса, смех, гул десятков разговоров сливаются в один общий фон — все до безумия нарядное и счастливое. Сто пятьдесят лет пожарной части — для Сильвер-Крика это почти вечность, и горожане решили праздновать так, словно завтра для нас всех наступит конец света.

— Умаляю, — злится Рейч, ловко подтягивая край изумрудного платья на груди вверх, — скажи, что ты тоже пришла без пары.

— Я рассчитывала, что ты будешь моей плюс один, — хмыкаю я, в ответ наблюдая, как у нее на лице вспыхивает довольная улыбка.

— Отлично, потому что я сделала то же самое с тобой.

Рыжая бестия, чьи волосы, обычно собранные в хвост, теперь аккуратно заколоты в строгий, но красивый пучок, выхватывает у официанта с подноса два бокала и протягивает один мне.

— Предлагаешь накидаться? Это уже мой третий бокал.

— Ох, — театрально вздыхает она, — ты даже в этом уделала меня. Я только на первом.

— Это связано с тем, кого теперь мы не зовем по имени? — приподнимаю бровь я.

И мы обе почти синхронно косимся на Райана и его невесту. Прошел месяц с помолвки, а она до сих пор не устает демонстрировать всем бриллиант на своем безымянном пальце, размахивая рукой так, будто боится, что ее не заметят. Его, похоже, это начинает смущать — Броуди все чаще отворачивается, словно хочет спрятаться.

— Хочешь знать мое честное мнение? — хмурюсь я, крутя бокал в руке.

— Честное мнение? Или мнение подруги?

— Честное.

Мы обе явно слишком очевидно пялимся на них, и, наверное, любому несложно догадаться, что именно мы обсуждаем.

— Она ему не подходит.

Ну а что? Я правда так думаю!

— Он спокойный и уравновешенный мужчина. Ему нужна та, кто будет заставлять его гореть, понимаешь? — я подбираю слова осторожно, боясь прозвучать слишком жестко. — Мая наверняка хорошая девушка, — тяну я, вспоминая наши поверхностные приветствия и ничем не обязывающие взаимные улыбки. — Но она перекрывает ему кислород. Иногда видно, как ему неловко, некомфортно рядом, и при этом он сам будто… хочет быть частью чего-то большего, свободного.

— Знаешь, что я думаю? — Рейч прищуривается, продолжая разглядывать пару. — У тебя слишком пожарная терминология в лексиконе, подруга.

Я смеюсь — почти слишком звонко, почти пьяно, и решаю, что пока хватит с меня алкоголя. Но в этот момент мэр города стучит по бокалу, и шум зала постепенно сходит на нет. Гул разговоров умирает, словно его кто-то выключил, и вдруг становится слишком тихо.

— Сто пятьдесят лет, — начинает мэр, ее голос уверенный, сильный. — Сто пятьдесят лет назад наши предки построили этот город на краю гор и леса. И с того самого дня они берегли его и берегли друг друга. Они знали: огонь может отнять все, но если держаться вместе — мы выстоим. Именно поэтому Сильвер-Крик пережил столько испытаний. Потому что были те, кто стоял между бедой и людьми.

Я чувствую на себе чей-то взгляд, он слишком настойчивый, слишком обжигающий. Не желая привлекать внимания, я медленно оглядываюсь, выискивая виновного, будто боюсь, что встречусь глазами с тем, кого не готова видеть.

— Сегодня мы отмечаем не только юбилей, — продолжает мэр. — Сегодня мы чествуем тех, кто делает этот город таким, каким он является сейчас. Наших пожарных, наших парамедиков, всех, кто каждый день рискует собой ради чужих жизней. Мы гордимся вами. Вы — сердце Сильвер-Крика.

И тогда мои глаза встречаются с его. Хэйз Брайар стоит чуть поодаль, в строгом черном смокинге, сидящем на нем так, словно его шили по меркам. Широкие плечи, прямой стан, линия челюсти — все слишком правильное, слишком выверенное, и это выбивает воздух из моих легких так резко, что я хватаю его ртом, словно после бега. Моя грудь сжимается, пульс срывается, и ниже живота расползается предательское тепло, которое я стараюсь не замечать, но тело не слушается.

— И мы смотрим в будущее, — мэр делает паузу, улыбаясь, словно обращается к каждому лично. — Мы верим: это депо будет стоять еще сто пятьдесят лет. И в нем всегда будут те, кто готов защищать. За наше прошлое, за наше настоящее и за наше будущее. Ура!

В зале вспыхивает смех и возгласы, все начинают чокаться бокалами, поздравлять друг друга. Но мой взгляд упрямо возвращается туда, где стоит Хэйз. И тогда я замечаю ее. Элли Саммерс. В темно-бордовом платье, идеально подчеркивающем ее фигуру. Волосы светлым водопадом спадают на плечи, кожа сияет, как у моделей с обложек. Она смеется слишком громко, касается его слишком легко, как будто у нее на это есть право. А он… он ведет себя как джентльмен, сдержанный и внимательный, в то время как она держится так, словно только что вытащила его из огня и теперь уверена, что он принадлежит ей.

Что-то сжимается внутри. Как будто горячая рука тянет из груди весь кислород, оставляя меня в пустоте. Дышать становится тяжелее, и все вокруг — смех, блеск огней, крики «ура» — превращается в фон, который только усиливает мое ощущение, что я здесь лишняя.

— Ненавижу блондинок, — бормочет Рейч, уловив мой взгляд и даже не пытаясь смягчить свои слова.

— Я тоже блондинка, — хмыкаю я и прячу взгляд в бокал, делая слишком долгий глоток.

— Неправда, — расплывается она в улыбке. — Ты буквально светло-русая.

— Разве это не одно и то же?

— Нет, — обещает она с самым серьезным видом. — Иначе мне пришлось бы ненавидеть и тебя.

Я смеюсь, наконец позволяя себе выдохнуть. Рейч всегда умеет вовремя сбить с меня напряжение. Подруга подсовывает мне новый бокал шампанского, и я принимаю его почти с благодарностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты права, — сдаюсь я. — Завтра выходной, мы можем напиться.

— Ура! — почти визжит она, стукаясь со мной бокалом и запрокидывая голову назад, — Обещаю, ты не пожалеешь об этом!

Но я жалею об этом в тот же момент, когда мы, спустя часы обязательного веселья, оказавшись в кладовке и хихикая от собственной глупости, становимся застигнутыми врасплох Райаном.

— Я вас повсюду ищу, — хмыкает он и щелкает выключателем.

Я щурюсь, морщась от резкого света, который разрезает уютную темноту. Подруга сидит на маленьком столике, закинув ногу на ногу, с размазанной помадой и шальной улыбкой. Ее изумрудное платье предательски съехало на плечо, а волосы, некогда идеально уложенные, теперь растрепаны. Я же сама устроилась на каком-то ящике, щеки мои раскраснелись от алкоголя и тепла, а босые ноги отдыхают от убийственных каблуков, которые я скинула еще час назад.

— Вас, — Райан окидывает нас взглядом, чуть хмурясь, — кто-то здесь запер?

— Две бутылки шампанского? — подмигивает Рейч и поднимает руку, показывая пустое горлышко.

Я не выдерживаю и прыскаю смехом, зажимая рот ладонью. Райан меняется в лице — тревога уходит, и на ее месте появляется теплая улыбка. Он задерживает взгляд на моей подруге, и я почти вижу, как она не улавливает этого, будто ничего такого между ними не происходит.

— Все уже ушли и…

— Райан! — голос Майи тянется из коридора, и я едва не закатываю глаза.

Ну, конечно.

— У меня полная машина людей, но…

— Я не нашел их, — в дверях появляется Хэйз, и на этот раз мои глаза закатываются по-настоящему. — Какого черта вы тут делаете? — его взгляд цепляется за меня, и он хмурится.

— Нас заперли! — восторженно выкрикивает Рейч.

— Шампанское, — напоминает ей же Райан, и угол его губ дрожит.

— Какая разница? — отмахивается она.

— Ты на машине? — Райан переводит взгляд на Брайара.

— Да, я довезу их.

— В этом нет необходимости, — уверяю я, — я останусь у нее, и…

— Отлично, — перебивает Хэйз, слишком резко и самоуверенно. — Мне как раз по пути. Идем.

Райан первым двигается, будто считывает мой немой сигнал. Его ладонь уверенно ложится на мое плечо — теплая, крепкая — и я позволяю себе опереться, чувствуя, как дрожь в коленях постепенно стихает. Он помогает мне подняться с коробки, и я тут же опускаю взгляд, стараясь не встречаться с ним глазами — не потому что стыдно, а потому что рядом с ним все еще стоит Хэйз, и его взгляд будто прожигает кожу.

Я сгибаюсь, подхватываю свои туфли и пару Рейч, ремешки холодят пальцы. Райан уже тащит мою подругу к выходу, а я спешу за ними, босиком, ощущая, как бетонный пол отдает прохладой через ступни. Воздух тяжелый, пропитан алкоголем и потом, в динамиках еще гудят остатки музыки, но весь этот шум будто растворяется — я слышу только хриплое дыхание Рейч и собственное сердце, которое бьется где-то под горлом.

Почти у дверей Рейчел внезапно оживает, вытягивает руку и ловко выхватывает из ведерка новую бутылку шампанского. Я только закатываю глаза — привычно, без злости — она королева подобных трюков и мне нравится это.

Когда мы выходим в прохладный ночной воздух, взгляд сам собой возвращается внутрь. Сквозь панорамные двери я вижу, как Хэйз прощается с Майей и Элли — они смеются, тянут руки к нему, что-то говорят на ухо. Он же даже не улыбается. Его внимание направлено не на них, а на нас. На меня. На Рейч, которую Райан усаживает на заднее сиденье его машины.

От этого внутри все неприятно сжимается. Отлично. Теперь мне остается только чувствовать вину — будто я сорвала ему вечер, обломала секс с супермоделью и разрушила идеальную ночь, где он должен был быть тем самым героем, а не нянькой для пьяных молодых женщин.

Только вот, если честно, в его взгляде нет ни раздражения, ни разочарования. Только тихая тревога. Та, от которой мне становится еще тяжелее дышать.

В темно-сером пикапе Брайара мы оказываемся почти сразу же. Рейч, едва плюхнувшись на заднее сиденье, наощупь подключается к колонкам и, довольно фыркнув, включает музыку. Из динамиков с первых аккордов раздается Cruel Summer от Тейлор Свифт, и, дождавшись Хэйза, он увозит нас из депо.

В Сильвер-Крике ночь ясная и теплая. Лето всего в паре недель отсюда, и это чувствуется: запахи травы и пыли в воздухе, тяжелое дыхание гор за городом, легкий ветер в кронах. Колорадо всегда умеет напоминать о смене сезонов — даже ночью видно, что природа готовится к жарким дням.

В салоне, однако, жар другой. Между мной и Хэйзом натянута тонкая, почти звенящая тишина. Он ведет машину сосредоточенно, но я чувствую, как он борется с раздражением, пытаясь спрятать его за ровным дыханием. Я тоже сжимаюсь в сиденье, руки нервно сжимают подол черного платья, слова застревают в горле. А вот у Рейч все под контролем — или ей так кажется.

— Я пьяная на заднем сиденье машины! — орет она строчку из песни, обнимая бутылку шампанского так крепко, словно это ее младенец. — Плачу, как ребенок, возвращаясь домой из бара. Говорю, что все в порядке, но это неправда!

Я не выдерживаю, и уголок губ дергается. Хэйз тихо хмыкает, но руки его все еще крепко сжаты на руле.

— Я не хочу что-то скрывать, чтобы быть с тобой! — продолжает она, почти вырываясь из собственного тела.

Я чувствую, как мое упрямое сердце сдается и цепляется за подругу.

— Я пробираюсь через садовые ворота! — кричу я вместе с ней, — каждую ночь, чтобы поставить крест на себе, и кричу: «Во что бы то ни стало — я люблю тебя, разве это не самое худшее, что ты слышал?!».

Хэйз бросает на меня быстрый взгляд, и в нем что-то опасное, слишком острое. Этого достаточно, чтобы кровь прилила к щекам. Но прежде чем я успеваю придумать, как отвести взгляд, Рейч стихает. Она буквально вырубается от переизбытка эмоций, голова ее падает набок, и бутылка едва не выскальзывает из ее рук.

У дома я открываю дверь, пока Хэйз легко подхватывает ее на руки. Его силуэт в свете фар кажется нереальным: широкие плечи, спокойная сила в каждом движении. Он несет ее в спальню на первом этаже, пока я наполняю стакан водой и ставлю его на тумбочку. Тазик из-под раковины в кухне — на пол рядом. Он накидывает на нее покрывало, проверяет дыхание, и только убедившись, что с ней все в порядке, мы выходим из комнаты.

— Она будет в порядке? — хмурится он, ладонью опираясь на кухонный островок.

— Да, — киваю я. — Мы выпили не так много, просто… для нее норма — полтора бокала.

— Хорошо.

— Спасибо, что подвез нас, — зачем-то вырывается у меня. — Мы… не хотели мешать твоим планам.

— Планам? — он поднимает бровь.

— Элли, — поясняю я.

— И что не так с Элли? — он хмыкает и скрещивает руки на груди, слишком уж надменно, будто готов к бою.

— Вам, кажется, было весело сегодня.

— И?

— Продолжение вечера наверняка планировалось не хуже.

Он замолкает. Несколько секунд он просто смотрит на меня, будто пытается понять, откуда во мне столько злости. И вдруг — заливается смехом. Чистым, простым, искренним. Настолько неожиданным, что я теряюсь и чувствую, как под ребрами предательски сжимается сердце. Смех его слишком живой, и именно поэтому мне становится не по себе.

— Теперь я понял, о чем ты, — все так же с легкой улыбкой тянет он, — Она просто подруга невесты моего друга.

— Как много тавтологий, — хмурюсь я, пряча раздражение за сарказмом.

— Правда? — он хмыкает, и в его голосе слишком явное веселье, будто он специально провоцирует меня. — Почему тебя это так волнует, Элоди? — Хэйз делает шаг ближе, и воздух будто сгущается между нами. — Ревнуешь?

— Вот еще, — мгновенно морщусь я, но голос выдает слишком поспешное отрицание.

Он делает еще один шаг ко мне, и расстояние тает.

Его взгляд меняется. Глаза мечутся между моими и моими губами, задерживаются на них так откровенно, что у меня внутри все сжимается. Я неосознанно облизываю свои губы, и в ту же секунду он становится серьезным. Больше никакой насмешки. Его глаза темнеют, как штормовое небо, и от этого по коже пробегает горячая дрожь.

— Хорошо, — коротко кивает он, голос низкий, хриплый. — Потому что ты не можешь всячески отталкивать меня, а потом ревновать к другой девушке.

— Я не отталкиваю тебя, — вру я, и мне становится стыдно за собственное слабое оправдание.

— Тогда как это называется, Рид? — он хмурится, губы сжаты в линию.

Я чувствую, как напряжение растет. Между нами искры, и каждая вторая грозит вспыхнуть самым настоящим пламенем. Его злость слишком явная, но я упрямо держу удар.

— Собственничество? — его голос становится резче. — Жадность? Лицемерие?

— Замолчи, — злость накрывает меня так, будто он ломает что-то внутри меня.

Сердце колотится в груди, в висках пульсирует кровь. Я сама не замечаю, как повышаю на него голос.

— Ты сама не даешь нам шанса, — он отвечает тем же, в его тоне слишком много гнева, — но и не даешь возможности мне быть с кем-то другим.

— Это все равно не сработает! — уверяю я, и слова звучат так, будто я пытаюсь убедить не его, а себя.

— Ты даже не попробовала! — в его голосе надрыв, он будто держится на грани.

— Потому что это того не стоит! — мои руки дрожат, я сама не верю в то, что произношу.

— Ты не вправе решать за меня, стоишь ты того или нет, Элоди, — рычит он, — Все не…

Я не даю ему договорить. Внутри все рвется, мысли обжигают, и я резко бросаюсь вперед, прижимаясь своими губами к его — горячо, почти агрессивно.

Хэйз сначала замирает, и я успеваю обхватить его за ворот пиджака обеими руками, тяну к себе сильнее, не давая отступить. Скольжу языком по его губам, осторожно, но настойчиво — и тут же слышу из его груди низкий, напряженный стон. Он слегка приоткрывает рот, впуская меня глубже, и наши языки встречаются, переплетаются, будто ведут собственную борьбу.

Я уже готова отстраниться, сердце срывается с места от собственной дерзости, но его рука находит мой затылок, пальцы вплетаются в мои волосы, и он тянет меня к себе с такой силой, которой я не ожидала. Другая его ладонь ложится на мою талию, сжимает так, что я ощущаю каждый его мускул через ткань пиджака.

Я отвечаю тем же: поднимаюсь на носки, обхватываю его шею, прижимаюсь всем телом. Его поцелуй становится требовательным, жадным, слегка грубым, и я понимаю, что он хочет контролировать каждое наше движение, каждое мое дыхание. Мои руки скользят по его спине, пытаясь удержать его так же сильно, как и он держит меня.

Мир исчезает. Остаются только его руки, мой пылкий ответ, наши тела, сливающиеся в этом мгновении, где нет ни страха, ни сомнений — только неотвратимая, опасная реальность.

Глава 12

12.

Двадцать первое мая

Я определенно не жалею, что потратила сегодня лишние пять минут, стоя перед зеркалом в раздевалке. Не жалею, что пригладила каждую выбившуюся прядь, собрала волосы в безупречно гладкий пучок, будто заранее знала, что это может спасти меня от ветра, который у подножия Колорадских гор не просто дует — он рвет. Почти летний, но ледяной в своей ярости, он срывает каски, поднимает пыль и вытесняет даже мысли из головы, словно проверяет на прочность все, что ты о себе думаешь.

Воздух пахнет смолой и гарью, и под этим запахом — металлическая нота страха. Та самая, что щемит под ребрами, когда понимаешь: сейчас придется лезть туда, где земля превращается в отдаленную точку.

— Брайар, доставь Рид наверх, — спокойно, почти буднично, командует Лин, и в его голосе нет сомнений, будто небо — наше естественное место работы. — Броуди, достань дополнительную страховку. Рид, — он поворачивается ко мне, — заставь его заткнуться, пожалуйста.

— Принято, кэп, — хором отзываемся мы с Хэйзом, и все расходятся по своим задачам.

Капитан прав. Этому ненормальному наверху и правда стоило бы замолчать. Его крики носятся над деревьями, срываются эхом в ущелье и впиваются прямо под кожу. Молодой, глупый экстремал застрял на шершавоплодной пихте — метрах в двадцати от земли, потому что решил спуститься с горы на дельтаплане. Отличная идея для человека, не знакомого с понятием инстинкта самосохранения. Порыв ветра сорвал его траекторию, и теперь он висит в ветках, к счастью для всех нас, живой. Это чудо, что в такой глуши и на подобной высоте его телефон поймал сигнал, чтобы позвать на помощь.

— Готова? — Хэйз появляется рядом, в его руках — страховка и трос.

Солнце цепляется за металл, блестит, будто издевается.

— Ненавижу высоту, — признаюсь я, и мой голос звучит тише, чем шорох ветра в сухой траве.

— Я буду рядом, Элоди, — спокойно обещает он.

Брайар присаживается передо мной на колени, и воздух будто густеет. Его пальцы ловко двигаются, проверяя ремни, подтягивая застежки, фиксируя трос. Все без лишних слов, без фраз, которые сейчас я не вынесла бы. Но в каждом движении — тихое внимание, забота, к которой я не привыкла, но которую, за последние три месяца, слишком часто получаю от Хэйза.

Прошла пара недель с того самого вечера — и, на удивление, все шло хорошо. Между нами не было неловкости, напряжения или какой-то тени того, что случилось. Все было... обычно. Мы работали слаженно, как будто ничего не произошло. После смены — каждый растворялся в своей усталости, не пытаясь продлить разговор и это было правильно.

И все же…

Иногда я ловила себя на том, что вспоминаю тот поцелуй. Не потому, что он был значительным, а потому что был — слишком настоящим, чтобы забыть его. Я поцеловала его — не по плану и не ради игры. Просто потому, что в тот миг он стоял слишком близко, смотрел слишком прямо, и от него пахло дымом, мятой и чем-то опасно спокойным.

Я решила, что это ничего не меняет. И вроде бы действительно не поменяло. Но иногда, когда он произносит мое имя вот так — спокойно, чуть ниже обычного — мне хочется закрыть глаза и снова почувствовать, как все вокруг замирает, как тогда.

Но в реальности, в настоящем моменте, Хэйз помогает мне забраться на пожарную машину, а я упрямо стараюсь не смотреть вниз. Лестница поднимается, выдвигаясь со скрипом, и от каждого металлического звука у меня закладывает уши. В груди нарастает дрожь, такая, что с ней невозможно спорить. Я ненавижу высоту. Она лишает меня воздуха, заставляет сердце биться не ради жизни, а ради выживания.

Лестница резко дергается. Мгновенно все тело откликается — сердце срывается вниз быстрее, чем я сама. Я хватаюсь за перила, и тут же чувствую его руку на своем бедре — теплую и уверенную. Она удерживает меня ровно, как якорь. И мне приходится сделать вид, что это — просто инстинкт напарника. Хотя в груди — ток, знакомый уже до боли.

Я бросаю взгляд вниз, проверяя, не видит ли кто-то. Мне не нужны сплетни, чужие догадки и косые взгляды. Особенно когда Хэйз и Райан стали лучшими друзьями, и теперь о каждом шаге в бригаде узнают быстрее, чем пожар распространяется по сухой хвое.

— Сэр, — кричу я, когда лестница подается ближе к мужчине, а его крики становятся отчаяннее. — Мы здесь, чтобы помочь. Но мне нужно, чтобы вы успокоились и ответили на пару вопросов.

— Хорошо! — сипит он, — Просто быстрее!

— Как вас зовут?

— Найджал.

— Отлично, Найджал. Я Элоди, а это Хэйз. Мы вас вытащим.

— Я не чувствую руку! — визжит он, и голос срывается на хрип.

Я бегло осматриваю его — кожа в царапинах, лицо белое как пепел. Одна рука зажата между ветвями под странным углом, будто дерево пытается всеми силами удержать его и сделать своей частью. Нога болтается, и по тому, как она неестественно двигается, я предполагаю перелом.

Выше по тросу появляется Райан. Его движения точные, быстрые. Он осматривает дельтаплан — треснувшие балки, порванное крыло. Металл дрожит на ветру, как живой.

— Есть проблема, — говорит он, не отрываясь от работы.

— Что там?! — орет Найджал, — Не молчите! Снимите меня отсюда! Я умру, вы это скрываете?!

— Найджал, — спокойно, почти мягко говорит Хэйз, — вы можете усугубить свою травму, если продолжите в том же духе. Мы здесь, чтобы помочь и мы сделаем это, только если вы нам позволите.

Тот неуверенно кивает, а его губы дрожат. Райан бросает взгляд вниз.

— Одна из балок прошла сквозь дерево и, похоже, пронзила кость, — произносит он. — Ее можно спилить, но...

Он не договаривает. И не нужно. Мы все понимаем, что это «но» значит боль, очередной крик и кровь.

— Но?! — кричит Найджал. — Что это значит?! Вы должны мне помочь, клянусь, я подам на вас в суд! Вы и…

— Хэй, — голос Хэйза звучит ниже и грубее обычного, срывается сквозь шум ветра, — все, что угодно, ладно? Но мы тут пытаемся помочь, потому что ваша жизнь — наш приоритет. Так что сделайте одолжение — заткнитесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он произносит это слишком резко, слишком уверенно, и слова будто прожигают воздух. Я стараюсь не выдать, как горячо это прозвучало, как легко его голос прорывается сквозь тревогу внутри меня и сосредотачиваюсь на деле.

Мы действуем втроем: Райан фиксирует дельтаплан и готовит пилу, чтобы убрать балки. Хэйз поддерживает тело Найджала, удерживая его от резких движений и помогая распределять вес. Я фиксирую поврежденную руку, накладываю временную шину и жгут, чтобы остановить кровотечение и не дать кости сдвинуться, пока Райан пилит древесину.

Каждый шаг — под крики ветра, под панические всхлипы Найджала, под напряженные взгляды друг друга. Но мы работаем слаженно, будто одно целое, и я ощущаю, как капля за каплей уходит страх, уступая место холодной сосредоточенности.

Я держу повязку на его руке, пальцы скользкие от крови, но давление не ослабевает. Найджал тяжело дышит, глаза закрываются, и я щелкаю пальцами у его лица, заставляя его вернуться ко мне.

— Эй. Нет, не смей отключаться, — мой голос резкий, но в нем больше заботы, чем строгости. — Держи глаза открытыми.

Он выдыхает сипло и слегка кривится, будто силы остались только на это.

— А я думал, будет искусственное дыхание, — хрипит он.

— С таким юмором ты явно не умираешь, — отзываюсь я, наклоняясь ближе, чтобы зафиксировать его голову. — Держись, Найджал. Внизу уже ждут.

— Если выживу, подам на вас в суд, — пробует он еще раз, и в голосе слышится больше жизни, чем минуту назад.

— Отлично, значит, я сделала свою работу, — бурчу я, скользя взглядом по его лицу и проверяя реакцию зрачков. — Суды — это всегда лучше, чем похороны.

Мы начинаем спускаться. Лестница скрипит, тросы натягиваются под весом. Райан дает команды сверху, Хэйз страхует снизу, и вся эта четкая, отточенная механика будто держит меня в равновесии. Найджал стонет, но больше не кричит, и это уже победа.

Я чувствую, как сильная ладонь Хэйза ложится чуть выше моего бедра, когда лестница дергается. Он придерживает меня, не давая потерять баланс. Я не поворачиваюсь — просто киваю, будто это обыденность, хотя внутри все уже пошло вразнос.

Внизу нас встречает скорая. Мы укладываем Найджала на носилки, и я проговариваю врачам состояние пациента, фиксируя в голове каждую деталь, чтобы ничего не упустить. Сирена взрывает ясный день и растворяется вдалеке вместе с машиной.

Я снимаю перчатки, пальцы дрожат, но я стараюсь это скрыть. Хэйз оказывается рядом, как будто специально ждет, когда я хоть на секунду останусь одна.

— Хорошая работа, Рид, — произносит он тихо.

Я поворачиваюсь к нему, и в этот момент нет привычной ухмылки, только усталое тепло.

— Спасибо, — отвечаю я сдержанно, хотя внутри все расползается.

— Ты держалась так, будто делала это сотни раз. — Он чуть склоняет голову, его взгляд цепляется за мой. — Если когда-нибудь мне самому понадобится искусственное дыхание, я хочу, чтобы именно ты его сделала.

— Ты издеваешься? — я приподнимаю бровь, пряча то, что улыбка все равно рвется наружу.

— Нет, — он качает головой и усмехается уголком губ. — Я серьезно. Ты заставляешь людей возвращаться. Даже таких упрямцев, как я.

— Прекрати, — я хмыкаю, и это звучит громче, чем я планировала. — Ты невозможен.

— Возможно, — спокойно соглашается он, и уголок его рта тянется чуть выше. — Но это работает, раз ты улыбаешься.

Его голос низкий, обволакивающий, и я ловлю себя на том, что слишком долго смотрю на него. Я отворачиваюсь, давая ветру разметать волосы из пучка, лишь бы скрыть, как горячо в груди. Но даже не глядя, я чувствую — он все еще смотрит. И это опаснее, чем любой дельтаплан.

От автора: если тебе понравилась глава — оставь пожалуйста свой комментарий! Я сейчас в поисках своей аудитории и твой комментарий безумно сильно поможет мне в продвижении книги! Нам нужно набрать 7-10 комментариев, чтобы главы выходили чаще и больше чем 1 в день! Бесконечно благодарю тебя!

Глава 13

13.

Тридцатое мая

Я коленом подпираю коробку, чтобы не выронить баллоны краски, и делаю шаг внутрь. Запах старого дерева, пепла и чего-то давно забытого накрывает меня с головой. Бар выглядит так, будто здесь время остановилось на моменте пожара: обугленные балки, обвисшие остатки декора, местами обгоревшие кресла с выцветшей обивкой, пыльные бутылки на полках, давно пустые, но все еще пахнущие алкоголем. Сквозь этот хаос уже проступают изменения — на месте старой стойки возвышается новый деревянный прилавок, гладкий и добротный, настолько красивый, что кажется, будто его сделали для другой жизни.

— В этом заведении подают самые вкусные торты в городе? — орет Броуди так, что стены едва не дрожат, и я невольно хмыкаю.

Я бы не призналась даже под пытками, но у Хэйза Брайара действительно есть талант к выпечке. То, что я ела на дне рождения Рейч и позже — было чертовски вкусно. Настолько, что даже я, сладкоежка до мозга костей, осталась без слов.

Брайар появляется из глубины бара, на ходу вытирая руки о ткань потрепанной белой футболки. Та без стеснения подчеркивает его руки и татуировки, а свободные джинсы предательски обтягивают бедра. Я прикусываю нижний край губы, прежде чем заставляю себя отвести взгляд.

— Что вы здесь делаете? — его голос звучит удивленно, но улыбка теплеет с каждой секундой.

— До нас дошла информация, — тянет Рейч, хитро косясь на Райана, — что ты купил это место. Так что, если ты не был в курсе, у тебя теперь есть целая бригада помощников.

Он моргает, оглядывая нас по очереди, и только после этого кидается ко мне, забирая тяжелую коробку, а у Монтгомери отнимает стремянку.

— Это было не обязательно, — почти бормочет он, и в его голосе слышно что-то вроде смущения.

— Обязательно, — поправляет Райан. — Как еще нам тогда выбить себе скидку на твою выпечку?

Хэйз качает головой, но все же достает чертежи. Показывает, как он видит новый зал: чистые линии, открытое пространство, светлое дерево. Прячет неловкость в деловитости, быстро распределяет работу между нами.

Я и Рейч выносим остатки мебели, таскаем мелкий мусор и зачищаем стены. Парни возятся с проводкой, снимают старые балки, шлифуют поверхности.

С каждым часом помещение меняется. Без копоти стены становятся светлее, без старой мебели — просторнее. Когда Райан подключает электричество, кондиционер наконец оживает, прогоняя майскую жару, и помещение впервые кажется настоящим местом, где можно дышать.

К вечеру мы валимся прямо посреди зала. Рейч занимает раскладную стремянку, Райан усаживается у ее ног, Хэйз падает на пол, вытянув длинные ноги, а мне достается рыбацкое кресло с подлокотниками. Мы открываем виски, бутылка уходит по кругу, и в воздухе витает усталое, но счастливое тепло.

— И мне пришлось тащить одновременно, — смеется Райан, — пожилую женщину, ее кота и мини-свинью.

— Это еще не самое смешное, — киваю я, едва не подавившись глотком.

— В этот раз обойдемся без деталей, — отмахивается он.

— Да ладно! — возражаю я, чувствуя, как щеки сводит от смеха. — Детали — это же самое интересное!

— Это самое противное, — фыркает Броуди. — Потому что тогда я был весь в блевоте своего напарника. А старушка, решив, что умирает, впилась мне в губы в «самом невероятном поцелуе» в ее жизни.

У меня уже болит живот от смеха, Рейч едва держится на стремянке, а Хэйз согнулся пополам, утирая слезы.

— И это был мой первый рабочий день, — вспоминаю я сквозь смех. — Я так перепугалась, что решила, будто мне это привиделось. Лин в конце смены заставил меня выпить кофе с ликером, чтобы я перестала дрожать.

Бутылка снова идет по кругу. Музыка тихо играет с телефона Брайара, и я вдруг осознаю: все это — тепло, смех, жара, даже запах пыли и краски — чувствуется чертовски правильно.

— Ну а ты, Рейч? — спрашивает Хэйз, улыбаясь так, что у нее глаза сверкают. — Как тебя занесло в депо?

— Меня не взяли радиоведущей, — хмыкает она. — Я пришла на пробы, там, в Трансильвании, сделала пробную запись и меня попросили больше никогда не говорить в микрофоны. Но напротив той станции — стояло пожарное депо с объявлением о поиске диспетчера и… вот я здесь.

Смех снова заполняет бар, и на секунду кажется, что эти стены — уже не руины.

Но бар постепенно пустеет — Райана забирает его невеста, что мгновенно портит настроение Рейч, пока ее саму не забирает сестра для семейных посиделок. Я же остаюсь с Хэйзом, чтобы закончить последние моменты приборки — это поможет ему в следующий раз сразу приступить к покраске этого места.

— Это выглядит слишком красиво и дорого, — признаюсь я, ладонью скользя по новой поверхности прилавка, ощущая гладкое дерево, словно оно хранит тепло рук его мастера.

— Спасибо, — хмыкает Хэйз, загружая последние бутылки в коробку. — Самое сложное было вырезать схожие колоски, повторяющие рельеф печеного хлеба, но…

— Погоди, — я резко поднимаю голову, недоверчиво качая ею. — Ты сам это сделал?

Он застывает на мгновение, будто пойман с поличным. На лице появляется тень смущения — редкая, почти непривычная для него. Словно это было очевидно, и он не собирался говорить об этом вслух.

— Вроде того, — отвечает он нехотя.

— Вау! — торжественно выдыхаю я, не скрывая восторга. — Я понимала, что это ручная работа, но чтобы она была сделана твоими руками… это впечатляет. Чего еще я о тебе не знаю?

Я смеюсь слишком звонко, слишком легко — алкоголь пульсирует в крови, делая меня свободнее, чем обычно. Но он становится серьезнее. Его голос и взгляд будто тянут меня в его глубь.

— Таких вещей достаточно, — произносит Хэйз, — не потому что я их скрываю, Элоди, а потому что ты о них не спрашиваешь.

— Хорошо, — соглашаюсь я, играючи, — давай это исправим. Твой любимый цвет?

— Как банально, — хмыкает он.

— Ну же, отвечай.

— Не знаю, — он пожимает плечами, — зеленый. А твой?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Неа, — качаю головой с улыбкой, — это не так работает. Это я узнаю о тебе, а не наоборот.

Он наклоняется вперед, наваливается локтями на прилавок, пристально вглядывается в меня так, что мне приходится удерживать его взгляд. Сердце бьется где-то в горле. Но он лишь тяжело выдыхает, отталкивается и обходит стойку, его шаги отдают в пустом помещении.

— Хорошо, — сдается он, — спрашивай все, что хочешь.

— Но? — выдыхаю я, чувствуя подвох еще до того, как он его произносит.

— Но ты потанцуешь со мной, Элоди.

Я замираю. Я ожидала чего угодно — шутки, очередного легкого смеха, привычной манеры увести разговор. Но нет. Он просто протягивает мне руку. По-серьезному, без игры или насмешки.

Я хочу оправдаться, сказать, что дело в алкоголе, что это виски толкает меня вперед, заставляет вложить ладонь в его. Но это ложь. Я хочу этого сама и не могу сопротивляться.

Он ведет меня в центр комнаты. Свет приглушенный, музыка тихо льется из колонок, буквально для нас двоих. Наши переплетенные пальцы он кладет себе на плечо, выпуская мою, чтобы я обвила его шею, а сам опускает руки на мою талию. Его ладони — большие, теплые — легко скользят по коже под приподнятой майкой. Между нами почти не остается пространства. Я слышу его дыхание, чувствую запах — смесь дыма и чего-то сладкого, как свежая выпечка. Мы начинаем покачиваться в такт музыке, будто это наш собственный ритм.

— Итак, — напоминает он.

— Да, — я кашляю, возвращаясь к реальности. — Вопросы. Эм… ты хочешь уйти из пожарных?

— Почему ты так решила? — хмыкает он, но в его голосе больше усталости, чем легкости.

— Ну, — я пожимаю плечами, стараясь скрыть неловкость, — ты ведь купил это место. Ремонтируешь его, планируешь открыть пекарню. Свою, а не для перепродажи.

Он молчит дольше, чем я ожидала. Его взгляд скользит мимо меня, будто Хэйз ищет ответ где-то в тенях пустого бара. Наконец он выдыхает и говорит:

— Это мой третий перевод за всю карьеру пожарного. И ни один из них не был вынужденным. Я просто… — он слегка пожимает плечами, — не знаю, искал место, где бы смог пустить корни.

Слова цепляют глубже, чем мне бы хотелось.

— И Сильвер-Крик тебе подошел? — спрашиваю я, но это звучит тише, чем должно было.

— Мне здесь нравится, — кивает он. — Сам город, люди, работа. Просто хотелось чего-то для себя, понимаешь?

Я киваю автоматически, но на самом деле не понимаю. Для меня нет «своего». Есть работа. Есть дежурства, звонки среди ночи, чужая кровь на руках, лица, которые я пытаюсь удержать в этом мире, пока не станет слишком поздно. Иногда, раз в неделю, чаще всего по воскресеньям, я вижусь с семьей за завтраком. Иногда выбираюсь куда-то с коллегами, когда кто-то слишком настойчиво тянет меня за руку. Но все остальное время я на работе и она пожирает меня целиком.

— Значит, ты не перестанешь быть пожарным? — спрашиваю я, будто от этого зависит больше, чем я готова признать.

— Боишься потерять меня, Элоди? — он усмехается, и мне приходится закатить глаза, хотя внутри что-то болезненно дергается. — Думаю, перед открытием я возьму небольшой отпуск. А потом… буду здесь в выходные.

— Хорошо, — и это слово будто растворяет ком в горле. Меня действительно успокаивает его ответ, хотя я не должна была позволять себе этого. — Твоя семья тоже планирует переехать сюда?

Он опускает глаза.

— Нет. Ну… про мою маму ты знаешь, а отец снова женился, когда мне было шестнадцать. Так что они с Меган крепко обосновались в Бостоне и думаю, они не планируют уезжать.

— Мне очень жаль твою маму, — вырывается у меня, и это не вежливая формальность, а почти крик моей собственной души.

Я знаю, что Хэйз может без проблем говорить о ней, но мой чертов пьяный мозг… мне нужно научиться вовремя останавливаться.

— Да, — кивает он, глядя куда-то сквозь меня. — Мне тоже. Ты бы ей понравилась, Рид.

У меня перехватывает дыхание. Мне не следовало начинать этот разговор, тем более, когда я знаю каково ему. Я потеряла свою мать, когда мне было всего три. Я не помню ее голоса, почти не помню лица. Но я помню пустоту. Холодное детство без мягкой руки, без женской поддержки, без тихих слов, которые должны были направлять — и это стало моей вечной раной.

Поэтому мысль о семье пугает меня. Если у меня будут дети, что, если со мной что-то случится? Что, если они тоже потеряют мать и будут расти в том же одиночестве, которое я знаю наизусть? Я слишком хорошо понимаю, как легко смерть приходит на нашу работу — и как быстро она может забрать все. И особенно страшно думать о том, что если я рискну завести роман здесь, где любовь запрещена — судьба может забрать у моих детей сразу обоих родителей.

Эта мысль болезненно пронзает, но я смотрю на него и впервые хочу не бежать от чужой боли, а забрать ее себе. Снять груз с его плеч, впитать его воспоминания, сделать так, чтобы он больше никогда не чувствовал себя ребенком, потерявшим мать.

— У меня последний вопрос, — говорю я, и голос дрожит.

Меня трясет, будто внутри меня натянута слишком тонкая струна, и еще мгновение — она лопнет. Хэйз поднимает глаза, и они полны усталости и боли. Я не выдерживаю.

— Ты можешь поцеловать меня, Хэйз?

В этот раз он не думает. Не делает пауз, не оставляет места для сомнений. Его губы накрывают мои резко, будто он слишком долго ждал этого. Сначала нежно, почти робко, но внутри этой нежности спрятан голод. Его губы двигаются медленно, настойчиво, и я отвечаю, открываясь шире. Язык касается моего, легкое скольжение, пробирающее до дрожи, и я теряюсь в этом, забывая, кто я и что должна.

Моя рука сама тянется к его шее, пальцы зарываются в волосы. Его ладонь на моей талии крепнет, вторая скользит к затылку, фиксирует, прижимает ближе, как будто он боится, что я исчезну. И я стону — тихо, почти в него, и это выводит его из равновесия. Поцелуй углубляется, становится более жадным, резким. Его язык входит глубже, губы прикусывают мои, и звук, вырвавшийся из горла, уже не подавить.

Хэйз целует меня так, будто это единственное, что ему нужно. Его дыхание горячее, руки сжимают мое тело, стирая пространство между нами. Я растворяюсь в этом поцелуе, в его силе, в этой внезапной, хищной нежности, и думаю только об одном — я готова отказаться от всего. От семьи, от детей, от правил и запретов. Если это даст мне право на этот тайный роман. На этого мужчину. На Хэйза Брайара, от которого я хочу защитить себя так же сильно, как и хочу сдаться ему.

Глава 14

14.

Пятнадцатое июня

Рейчел заливисто смеется, передавая брошюру с сегодняшними демонстрациями в депо двум молодым мужчинам, один из которых последние сорок пять секунд дважды заставил ее рассмеяться, явно флиртуя с ней.

— Я еще увижу тебя здесь в конце дня? — неуверенно тянет ее фаворит.

— Конечно, — с улыбкой кивает она, а я закусываю край нижней губы, чтобы не рассмеяться от напряжения в воздухе.

— Может, — он оглядывается на друга, — мы тогда могли бы вчетвером после этого встретиться? И поужинать где-нибудь?

Я почти закатываю глаза. Серьезно? Коллективное двойное свидание? Кто вообще делает это для своего первого свидания? Это же не дружеская посиделка в пиццерии после учебы. Хотя, возможно, для него все именно так. Неужели он считает, что я с радостью стану фоном для его попыток произвести впечатление на Рейчел?

И все же… раздражение во мне вспыхивает не из-за этого.

Я просто… не хочу, чтобы кто-то другой пытался со мной флиртовать. Проблема не в парнях. Проблема в том, что в моей голове слишком отчетливо застряло лицо другого мужчины.

Того, с кем у нас точно не может быть будущего. Того, кто способен одним взглядом заставить меня забыть, как дышать.

И даже сейчас, когда я просто думаю о том, чтобы пойти куда-то с кем-то другим, внутри будто что-то сжимается. Странное, неприятное чувство.

— Конечно, — улыбается Рейчел, приглаживая пару прядей на своем идеально гладком хвосте. — Увидимся позже.

Я поджимаю губы, киваю им и уже собираюсь высказать Майколсон все, что думаю о ее сомнительных планах на вечер, когда за меня это делает Хэйз, появившийся буквально из ниоткуда.

— Никакого двойного свидания, — хмурится он, наваливаясь своими ладонями на спинки наших стульев, его грудь почти касается моего плеча. — По крайней мере с этими типами.

— Это еще почему? — хмыкает рыжеволосая.

— Потому что левый парень, — Хэйз кивает в сторону парня Рейчел, — явно курит. Ничего не имею против, но однажды он закурит в вашей постели и сожжет ваш с ним дом. И это я еще не говорю о проблемах с членом и...

— Господь, — закатываю глаза я.

— А правый, — он наваливается на мою спинку чуть сильнее, его дыхание едва касается моего уха, голос становится ниже, — уже трижды раздел тебя глазами и представил во всех возможных позах.

Кровь приливает к моему лицу, но я стараюсь не подать виду.

— Никто не собирается за них замуж, — смеется подруга. — Пара свиданий, пара коктейлей и… секс.

— Вы оба мерзкие, — сообщаю им я, скрещивая руки на груди.

— Видишь, — Рейч кивает ему на меня, — она один сплошной комок нервов. Ей нужно… сбросить это напряжение.

Я почти захлебываюсь смехом — хотя, скорее, это истеричный смешок, чем настоящий.

Она права. Но чертову Хэйзу Брайару совсем не нужно об этом знать.

— Ну, — он дергает плечами, и его губы растягиваются в ленивой, раздражающе самоуверенной улыбке, — у Элоди есть мой номер. Понятия не имею, почему она все еще мне не звонит.

Рейчел и он смеются. Я же смущенно закатываю глаза и буквально отталкиваю Хэйза от нашего маленького островка спокойствия.

— Какой он ревнивец, — шепчет Рейч, пока я стараюсь отвлечься от красочных картинок в своей голове.

— Не начинай, — предупреждаю я.

— У вас были бы такие красивые дети.

— Рейч… — тяну я.

— Что?! Я просто говорю, что вижу.

Я украдкой оборачиваюсь назад. Сегодня депо выглядит слишком людно — толпы людей, родители с детьми, смех, запах свежесваренного кофе и резины. Середина июня в Колорадо — воздух густой, теплый, пахнет солнцем и дымом от демонстрационного костра за углом. Но день открытых дверей в депо — один из моих самых любимых в году.

Мы подготовили все: демонстрации по оказанию первой помощи, мастер-классы по использованию огнетушителя, тренировки для детей и многое другое. Это день, когда жители видят нас не в разгар хаоса и пламени, а просто как людей.

Мой взгляд цепляется за Хэйза. Он сидит на корточках у пожарной машины, окруженный толпой детей, которые слушают его с открытыми ртами.

Он улыбается, шутит, показывает, как сворачивать пожарный шланг — и выглядит при этом до неприличия привлекательно.

Мускулистые руки в черной футболке, рукава которой обтягивают его бицепсы, кожаные перчатки, что болтаются в заднем кармане брюк, а татуировки на предплечьях блестят под солнцем. Он словно создан для этого места.

И я определенно не должна представлять, каково это — оказаться под ним, чувствуя, как эти руки держат меня. Но, черт возьми, мозг не слушается меня.

Пожарная сирена дает гудок, сообщая о начале мероприятия. Люди аплодируют, дети визжат от восторга. Мы с Рейч покидаем входную зону и направляемся к своим демонстрационным пунктам.

— Мое имя Элоди Рид, — уверенно произношу я, оглядывая небольшую группу из двенадцати человек. — Я парамедик из сто одиннадцатой пожарной бригады Сильвер-Крика. Моя работа — быть первой на месте, когда кто-то борется за свою жизнь. Мы приезжаем раньше, чем пожар утихает, и раньше, чем страх сумеет отступить. Иногда у нас есть всего несколько секунд, чтобы принять решение, от которого зависит чье-то «потом».

Я делаю паузу, чтобы убедиться, что меня слушают и по лицам этих людей я понимаю, что все их внимание — действительно на мне.

— Сегодня я покажу вам самое важное — как остановить кровотечение, как наложить шину, как вернуть дыхание, если сердце перестало биться. Все, это вы можете сделать для других, прежде чем помощь приедет. Все, это — может спасти их жизнь.

Где-то за их спинами, в нескольких метрах от меня, Хэйз все еще разговаривает с детьми, но я чувствую его взгляд на себе. Горячий, как пламя, от которого я должна спасать других.

Поэтому именно это я и делаю. Доступно объясняю и показываю, как правильно наложить шину, потом раздаю бинты и палки-заготовки, чтобы моя группа могла попробовать повторить технику друг на друге. Люди смеются, переглядываются, но стараются — и это важно. Потом мы переходим к манекену. Я показываю ручную реанимацию, ритмичные нажатия на грудную клетку, объясняю, что в такие секунды главное — не паниковать, даже если внутри тебя все кричит. Даю каждому попробовать, а после мы переходим к кровотечению: рассказываю, что делать при сильных порезах, как пережать артерию и как остановить кровь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне нравится, что они слушают. Вопросы правильные, внимательные. Даже детки заинтересованно смотрят и хлопают, когда взрослые подбадривают их за попытки.

— Ты большая молодец, Кара, — улыбаюсь я девочке, которая все еще ковыряется в манекене, пытаясь повторить мои движения. — Ты прирожденный спасатель.

— Хэй, хэй, хэй, — раздается басистое, строгое, слишком громкое, чтобы его можно было проигнорировать.

Голос Хэйза привлекает всеобщее внимание, и я слышу первые ахи и тревожный шепот.

Я резко оборачиваюсь. Он уже несется мимо меня с противоположной стороны депо, и мой взгляд инстинктивно следует за ним.

У стенда второй бригады Мэтью Уолш как раз рассказывает о том, как самые неожиданные вещи могут воспламеняться. И да — маленький мальчик, лет семи, держит в руках какой-то демонстрационный прибор… который внезапно загорается. Он паникует, пытаясь скинуть его с ладоней, огонь рассыпается искрами на другие предметы. Начинается крик, родители хватают детей, толпа пятится назад. Мэтью стоит как вкопанный, будто это все вовсе происходит не с ним.

Хэйз уже тянется за огнетушителем, но… с соседнего стенда, где наш кэп рассказывает о способах тушения огня, какой-то мужчина в панике дергает за рычаг. Пена вырывается и обрушивается не на очаг, а прямо на Брайара. Вся его левая сторона — от плеча до ботинка — оказывается залита белой массой. Волосы, щека, футболка.

Паника превращается в нервные смешки, почти в хихиканье. Кто-то даже аплодирует.

Но мне не до смеха и Хэйзу — тоже.

Я хватаю свою аптечку и бегу к мальчику. Его руки целы, без ожогов, но глаза блестят от слез. Он дрожит, а я чувствую, как внутри меня закипает злость. Злость на чертова Мэтью Уолша.

Мы несколько раз пересекались на вызовах. Для него все это — всегда было игрой, шоу, поводом попозировать. Но сегодня из-за него мог пострадать ребенок. Он не имел права давать огонь в руки семилетке.

— Какого черта, Уолш?! — рычу я, пока кэп и Райан разводят зевак. — По-твоему, это смешно?!

Он смотрит на меня с раздражающим безразличием, губы искривлены самодовольной улыбкой.

— Все было под контролем, — отбрасывается он.

— Действительно? — я хмурюсь сильнее, вытирая ладонью мокрое лицо мальчика. — По-твоему, так выглядит контроль?

— Тебе-то откуда знать, — морщится он. — Ты не пожарный.

Гнев внутри меня поднимается стремительной волной. Сердце бьет быстрее, руки дрожат от того, что я хочу ударить его. Я поднимаюсь с колен, встаю ближе к нему, оставляя Хэйза позади. Их лучше не сталкивать лицом к лицу — это закончится дракой. Но единственный, кому сейчас стоит бояться Уолшу — это мне.

— Хочешь знать, откуда я знаю? — мой голос становится холодным, стальным. — Потому что я та, кто держит на руках людей, когда вы облажались. Я та, кто считает минуты, пока ты играешь в героя. Потому что для тебя это способ блеснуть, а для меня — вопрос жизни и смерти. Так что не смей мне рассказывать про «контроль».

Я делаю шаг ближе, и он впервые отводит взгляд.

— И еще кое-что. Если ты думаешь, что можешь выкрутиться самоуверенной ухмылкой — то ошибаешься. Сегодня ты облажался. Громко и на глазах у всех. Так что да, контроль у тебя был. Контроль над собственным позором.

Мэтью молчит, нахмуренно кидая на меня обиженные взгляды, то и дело косясь на Хэйза за моей спиной. Он открывает рот, будто собирается что-то ответить, но в этот момент Брайар делает шаг — останавливается буквально позади меня. Он не вмешивается, потому что знает — мне это не нужно. Но он рядом. И это чувствуется, как негласная поддержка, как тихая, но ощутимая точка в нашем споре. Уолш облажался. Снова. И теперь все это знают.

— Да пошли вы, — сердито бросает он и уходит вглубь депо, скрываясь среди коридоров.

— Можно я вмажу ему? — почти просит Хэйз, и я оборачиваюсь на него.

Он до сих пор в пене. Лицо и шея уже почти чистые — он стер их ладонью. Но футболка и брюки все еще заляпаны белыми пятнами, как будто он только что вылез из стиральной машины. Только это ни капли не делает его менее мужественным. Наоборот — он выглядит опасно красивым, как будто пена только подчеркивает силу и ярость под его кожей.

— Если позволишь мне сделать это первой, — соглашаюсь с ним я. — Ладно, мне нужно вернуться к своему столику. Ему все равно достанется от Лин.

— Верно, — кэп подходит к нам с теплой улыбкой. — И это будет самое худшее наказание в его жизни. Хорошая реакция, Брайар.

— Спасибо, кэп.

— У тебя есть десять минут, чтобы привести себя в порядок, — Лин кивает ему, а потом поворачивается ко мне. — Рид.

Я жду, что он отчитает меня за то, что я устроила сцену при людях, но выражение его лица остается теплым, почти отцовским.

— Если бы ты ему вмазала, — хмыкает он, — поверь, никто бы тебя не осудил. Но я рад, что ты не сделала этого.

Я беззвучно смеюсь, едва сдерживая ухмылку, и возвращаюсь к своему стенду. Остаток дня проходит без происшествий. Пять раз подряд я провожу демонстрацию по оказанию первой медицинской помощи, с улыбкой отвечаю на вопросы, хвалю детей, слушаю взрослых. Люди постепенно расходятся, а я все еще здесь — среди бинтов, перчаток и пластиковых манекенов. Когда солнце садится, я остаюсь почти одна в депо, заменяя все, что мы сегодня использовали, и собирая заново аптечки для вызовов.

Мэтью Уолш получает свое первое наказание от капитана — и теперь, под раздраженные звуки швабры, он в одиночку убирает столы, моет полы и таскает стулья по всему депо — и это дополнение к тому, что его отстранили от работы на три недели.

Я же, залпом допив холодный кофе в общей комнате, наконец направляюсь в раздевалку.

— Вот и ты, — раздается низкий голос из тени у шкафчиков, и я едва не подпрыгиваю на месте.

— Господь, — выдыхаю я, — я думала, ты давно ушел.

— Значит, все-таки думала обо мне?

Я чувствую, как уголок моих губ дергается вверх. Стараюсь удержать невозмутимость и прохожу мимо него к своему шкафчику.

— Все еще пытаешься меня подловить, Брайар?

Он наваливается плечом на свой шкафчик и смотрит прямо на меня. Не с привычной ухмылкой, не с игривостью, а… серьезно. Глаза внимательные, сосредоточенные. Но под этой сосредоточенностью есть что-то еще — неуверенность, почти уязвимость.

— Не ходи с ним на свидание, Элоди.

Я замираю. Мне кажется, что я ослышалась. Он действительно это сказал?

Воздух будто становится плотнее, когда он отрывается от шкафчика и делает три медленных шага. Всего три — и он уже совсем близко.

— Я знаю, что он тебе не нравится, — говорит он тихо, — и один ужин на четверых бы ничего не изменил. Но… — он пожимает плечами, будто сам не знает, зачем говорит все это, — не ходи с ним.

В его взгляде есть что-то, что выбивает почву из-под ног. Почти мольба. Не навязчивая, не требовательная — а та, от которой внутри все сводит. Потому что вдруг кажется, что ему действительно не все равно.

— Я и не собиралась, — признаюсь я, не думая.

Слова слетают с губ сами. И пусть он услышал их слишком ясно, я не жалею. Сейчас я не хочу прятаться за безразличием, даже если оно — мой единственный щит.

— Хорошо, — кивает он медленно. — Я просто хотел, чтобы ты знала, как я к этому отношусь.

— Почему? — спрашиваю я, чувствуя, как сердце будто подскакивает к горлу.

— Потому что ты должна пойти на свидание со мной. — он говорит это слишком быстро, будто не успел подумать, но заранее знал ответ.

— Хэйз…

— Как коллеги, — торопливо добавляет он, хмурясь, — вы же тусовались с Райаном… или были в гостях у Кэпа.

Он говорит с таким серьезным видом, что я не выдерживаю — хмыкаю. Все, что он говорит, не имеет никакого смысла, но именно это заставляет мое сердце биться чуть быстрее.

— Не думаю, что это хорошая идея, — признаюсь я. — Может, если бы мы случайно столкнулись где-нибудь в городе…

Легкая улыбка трогает его губы, а в глазах вспыхивает то самое — надежда. Маленькая, тихая, но от этого только опаснее.

— Это не призыв к действию, Хэйз, — предупреждаю я.

— Конечно, нет, — врет он так нагло и уверенно, что я невольно снова улыбаюсь. — Чисто случайно.

Он отталкивается от шкафчика, берет куртку и, уже почти уходя, выглядит чересчур довольным.

— Я серьезно, Хэйз! — бросаю я.

— Я тоже, Элоди! — отзывается он весело, но в его голосе слышится больше, чем шутка.

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он снова подходит — быстро, решительно, с той дерзкой уверенностью, от которой у меня всегда сбивается дыхание. Его ладонь едва касается моего подбородка, и он оставляет легкий, почти мимолетный поцелуй на моих губах. Просто — как будто ничего особенного. Как будто это не целый пожар, вспыхнувший в груди.

Он отстраняется и, глядя мне в глаза, ухмыляется.

— До случайной встречи в городе, Рид.

Глава 15

15.

Двадцать седьмое июня

— Они слишком красивые, — почти стону я, задирая штанину расклешенных к низу джинс еще выше, — просто… как из сказки.

Холодный металл пряжки чуть касается кожи, отчего по телу пробегают мурашки. Свет отражается от мелких камней, и кажется, будто на ногах хрусталь. Я никогда не была одной из тех, кто сходит с ума по обуви или коллекционирует сумочки. Я не скупаю трендовые платья, не слежу за скидками, не живу ради витрин. Но эти… они будто не из этого мира и за них я действительно готова умереть.

— Ты права, — раздается голос позади, и мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, кому он принадлежит, — ты делаешь их только лучше.

Я закатываю глаза и медленно оборачиваюсь, упираясь кулаками в бедра. И, конечно, там он — Хэйз Брайар собственной персоной. Стоит посреди женского бутика, такой уверенный, будто находится на своем месте. В джинсах, серой футболке, с растрепанными волосами и тем самым взглядом, от которого хочется одновременно спрятаться и… насладиться. Особенно когда он смотрит на мои ноги так, словно это самое интересное зрелище в его жизни.

— Что ты здесь делаешь?

— Вышел на шопинг.

— В женский магазин?

— Присматриваюсь к новинкам для будущей девушки.

Я тяжело выдыхаю, будто из меня выбивают остатки терпения, и возвращаюсь на диван посреди магазина, чтобы снять туфли. Пальцы дрожат, когда я расстегиваю ремешок, и я стараюсь не смотреть на него — он не дает мне ни секунды покоя.

Последние две недели я только и делаю, что «случайно» сталкиваюсь с Хэйзом в городе. Кофейня, прачечная, супермаркет. Позавчера я была там с женой своего брата, и угадайте кто появился ровно через пять минут после меня? Он. С корзиной и наглой ухмылкой, будто это совершенно нормальная ситуация. Я даже не удивлюсь, если однажды он появится у стоматолога просто потому, что я записалась туда на прием.

И все ради чего? Ради свидания!

Он не наседает. Просто появляется. Молча, но с улыбкой кивает или бросает свое будничное «о, ты тоже здесь?!» — и это почти раздражает.

Но больше всего — смущает.

— Мне успокаивать их для вас? — спрашивает консультант, и я поднимаю взгляд.

Она обращается ко мне, но смотрит явно не на меня. Ее глаза прикованы к Хэйзу, который все еще стоит рядом и явно не собирается уходить.

— Нет, спасибо, — отвечаю я.

Они мне не по карману. Я знала это еще у витрины, но все равно зашла. Просто… эти туфли. Они заставили меня остановиться, а потом — примерить. И я не смогла отказаться от этой маленькой слабости.

— Вообще-то да, — вмешивается Хэйз, делая шаг ближе, — мы их возьмем.

— Что? Нет! — я подскакиваю с дивана, чувствуя, как приливает жар к лицу.

— Да, — он кивает, доставая бумажник из заднего кармана своих джинсов, — оплата по карте.

— Ты с ума сошел? Они стоят две трети нашей месячной зарплаты.

—

Твоей

месячной зарплаты, — хмыкает он, — это просто туфли, Элоди.

— Вот именно, неоправданно дорогие туфли, которые я никогда в жизни никуда не надену.

— Это уже мелочи.

Он уже собирается следовать за консультантом к кассе, и я, не раздумывая, хватаю его за руку. Его кожа горячая, под пальцами чувствуются мышцы и татуировки, словно вырезанные из пламени.

— Хэйз.

Тот оборачивается, и когда его взгляд встречается с моим, я почти забываю, что хотела сказать. В его глазах слишком много всего — легкость, азарт, и какая-то нежность, которой я от него совсем не ждала.

— Элоди, — произносит он тихо, — считай это подарком, ладно?

— Подарком на что?

— На день рождения? — усмехается он.

— Ты даже не знаешь, когда он.

— Ну когда-то же он точно будет, верно?

Это беспокоит меня. По-настоящему. Я не хочу принимать от него такие подарки. Не хочу, чтобы он тратился на меня, будто я… кто-то, кто принимает это, кто позволяет подобное или… кто нуждается.

— Не думай об этом, ладно? — голос у него становится тише, мягче, почти нежным, — я просто… хочу сделать что-то для тебя.

Что-то для меня… Да, что-то да точно можно. Но не так. Не с деньгами и не с чужой карточкой. Что-то для меня можно сделать и бесплатно!

— Ты можешь… сделать мне кофе? — вырывается у меня.

— Зовешь меня на свидание, Элоди? — хмыкает он.

Черт. Мне просто… нужно срочно остановить это. Прямо сейчас. Пока он снова не перевернул все в свою пользу.

— А если я золотоискательница? — почти кричу я, — что если я захочу… еще ту сумочку?

— Упаковать и ее тоже? — вмешивается консультант, голосом, полным обожания.

— Да, — отвечает Хэйз.

— Нет! — выпаливаю я одновременно с ним, — пожалуйста… просто…

— Уже согласна на одни туфли? — тянет он, и его улыбка такая дерзкая, что меня будто бросает в жар.

— Да, — сдаюсь я и возвращаюсь на диван, чтобы наконец обуть свои балетки.

Туфли соскальзывают с ног легко, будто сами понимают, что не должны быть моими.

Хэйз и его новая фанатка-консультант идут к кассе, и я не могу на это смотреть. Не могу видеть, как он расплачивается за что-то настолько… не мое.

Поэтому просто встаю и выхожу на улицу.

Воздух режет кожу свежестью, в ушах звенит легкий шум вечернего города. Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

Это… слишком дорого. Если я просто верну их — он не примет деньги обратно. Что-то купить на них для него? Боюсь, он сразу раскусит, что здесь что-то не то. Я просто… не понимаю. Как человек, с которым мы зарабатываем примерно одинаково, может позволить себе все это? Бар, который он перестраивает под кофейню. Новый пикап, от которого Кэп визжал как ребенок, когда узнал, что модель выпустили всего полгода назад. И теперь — почти вся моя зарплата, спущенная на туфли. Туфли. Для меня.

Хэйз выходит из бутика с той самой довольной, до безобразия самоуверенной улыбкой. Солнце цепляется за его волосы, делает их светлее, будто он сам светится изнутри. В руке — бумажный пакет, который он протягивает мне с таким видом, будто внутри не чертовски дорогая вещь, а пончики из местной пекарни.

— Готова? — его голос звучит лениво, с привычной насмешкой, но глаза слишком внимательны.

— К чему? — хмурюсь я, скрещивая руки на груди. — Купишь мне чертов магазин, потому что я провела там полчаса?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он тихо смеется. Этот смех вибрирует где-то под кожей — мягкий, заразительный, будто от него становится теплее.

Я не хочу показаться неблагодарной, просто… никто и никогда не делал ничего подобного для меня. Никогда. Я не ходила на свидания, чтобы кто-то платил за меня. Не получала даже дешевые открытки, не говоря уже о туфлях, цена которых заставляет сердце подскакивать к горлу. Никто и никогда не хотел заполучить мое внимание так настойчиво, так яростно и в то же время так нежно, как это делает Хэйз Брайар.

— Слушай, — выдыхает он, и в голосе больше нет хриплой насмешки. — Ты преувеличиваешь, ладно? Это просто подарок, Рид. Не попытка заставить тебя чувствовать себя должной, несостоятельной или какой-то другой, кроме как… счастливой.

Он выглядит обеспокоенным. В смысле, по-настоящему. Как будто только сейчас до него доходит, что я не умею — не знаю, как принимать подобное. Как будто он впервые видит меня не парамедиком, не женщиной, которая вечно держит все под контролем, а кем-то, кто не привык, что о ней заботятся.

— Так уж и быть, — сдается он, и в его глазах снова появляются знакомые мне чертики, — можешь купить мне кофе. Тогда мы квиты.

Его траты никогда не сравнятся с моими тратами на кофе. Никогда. Но я вижу, что что-то большее он не примет — не потому, что не хочет, а потому, что ему действительно важно, чтобы я чувствовала себя спокойно рядом с ним.

— Лучше обед, — предлагаю я после паузы, пытаясь удержать голос ровным. — Но это не свидание.

— Конечно нет, — победно улыбается Хэйз. — Мы просто случайно столкнулись в магазине. Как раз подошло время для ланча. Коллеги же обедают вместе, верно?

— А «подарок»?

— На день рождения! — напоминает он, делая вид, что все логично.

Я тяжело выдыхаю и неуверенно киваю. Мы можем сделать это, верно? Даже если это пугает. Даже если в груди что-то странно дрожит, как будто от одной его улыбки рушатся все мои привычные стены.

Сильвер-Крик перед закатом — город, который будто специально создан для теплых вечеров. Воздух густой от запаха пыльных дорог, мяты и жареного хлеба из пекарни за углом. Солнце садится медленно, растягивая тени по асфальту, и все вокруг кажется мягким, почти золотым. Мы спускаемся к центру, где улицы тихо гудят разговорами и музыкой, и находим столик на террасе небольшого кафе. Деревянные стулья, висящие над головами гирлянды, и легкий запах кофе и дыма, который прилипает к коже.

Я ожидаю от Хэйза дорогого заказа — чего-то изысканного, как в фильмах, где мужчины вроде него пьют вино и едят устриц. Но он с самым спокойным видом заказывает себе гору куриных крылышек в местном фирменном соусе и картофельное пюре. Настойчиво, почти дерзко предлагает мне попробовать их пиццу — и я соглашаюсь, просто чтобы не спорить.

— Ну, — хмыкает он, когда официант уходит, — чем занималась на выходных?

— А то ты не знаешь, — отвечаю я, чуть прищурившись.

— Понятия не имею, — пожимает он плечами, небрежно откидываясь на спинку стула. — Был чертовски занят… стирка, продуктовый, ничего особенного.

И тут наступает пауза. И в этой паузе — все, чего я боюсь. Потому что это похоже на свидание. На то самое, которых у меня никогда не было. И я не знаю, что делать с этой новой, тихой неловкостью, что разливается между нами. Я не привыкла к этому — к легкости, к вниманию, к тому, что разговор может оборваться не потому, что кто-то умер или горит дом, а просто потому, что… нечего сказать.

Но это же Хэйз. С ним я всегда могла говорить. Даже когда мне хотелось заткнуть его.

— Ты в порядке? — его голос мягкий, но в нем есть осторожность.

— Да, просто… — я пожимаю плечами, не зная, куда деть взгляд. — Это так странно. Если так действительно проходят свидания, я…

— Так значит, у нас свидание, Элоди? — подлавливает он, и улыбка не сходит с его лица.

— Это обед двух коллег, — поправляю я, чувствуя, как щеки начинают гореть. — Но если бы это было свиданием, оно бы точно было первым и последним.

— Что тебя смущает? — тихо спрашивает он, и в голосе больше нет флирта, только интерес.

— Не знаю, — признаюсь я, морщась. — Это просто… неловко. Я не умею флиртовать, не знаю, как себя вести, чтобы понравиться кому-то. И это, если честно, давит.

Хэйз наклоняется чуть ближе, его локти ложатся на стол, а глаза — будто в упор видят все, что я прячу за словами.

— Тебе не нужно пытаться понравиться мне, Элоди, — говорит он тихо, почти шепотом. — Ты уже мне нравишься. Я просто хочу провести с тобой время.

И в этом мгновении все становится тише, мягче. Как будто весь город растворяется где-то за нашими спинами, оставляя нас одних — с этим странным теплом, что пугает и манит одновременно.

От его слов будто что-то мягко смещается внутри меня — как если бы весь мой тщательно выстроенный контроль чуть дрогнул, уступая место теплу, которое я не могу назвать иначе, кроме как… облегчением. Я привыкла быть собранной, рациональной, держащей удар, особенно рядом с ним, когда мы оба в форме, среди криков, сирен и крови. Там я сильная и непоколебимая. Но сейчас, сидя напротив него, без бронежилета из сухих шуток и самоиронии, я чувствую себя уязвимой — и почему-то именно это, кажется, его не отталкивает. Он смотрит на меня не как на женщину, потерявшую равновесие, а как на ту, кому он с радостью позволит не держать все под контролем. Как будто говорит без слов: можешь выдохнуть, Рид, я рядом.

— Я просто… хочу, чтобы мы говорили, чтобы ты смеялась и закатывала на меня свои прекрасные, голубые глаза, — говорит он, и голос у него становится ниже, мягче, почти интимным.

И от этих слов я действительно закатываю глаза, потому что это — слишком, слишком много для сердца, которое привыкло жить в броне:

— Я хочу, чтобы ты чувствовала себя хорошо и комфортно, пока просто остаешься самой собой.

Это выбивает воздух из груди. Его желания — не о нем. Не о том, чтобы произвести впечатление, быть нужным или выиграть какую-то свою игру. Оно — обо мне. О том, как я себя чувствую, как смеюсь, как перестаю напряженно сжимать руки в кулаки. Никто и никогда не хотел от меня таких вещей. Никто не говорил, что ему достаточно просто того, что я есть. И это делает с моим сердцем что-то странное, дикое и теплое. Оно начинает биться быстрее, как будто хочет вырваться наружу, прямо к нему.

Но это работает. Как бы я ни старалась удержаться в рамках, его слова, улыбки, случайные взгляды делают свое дело. Остаток нашего не-свидания проходит так, будто мы и правда не просто коллеги. Мы много говорим — смеемся, перебиваем друг друга, спорим, едим, забывая о времени. Он рассказывает истории с прошлых мест работы, какие-то смешные мелочи, и я ловлю себя на том, что хочу знать о нем больше. Хочу понять, что скрывается под его легкостью, под этой вечно искрящейся добротой.

Но я держусь в рамках приличия. Не позволяю себе задавать вопросы, которые могли бы звучать слишком лично. Рассказываю о работе, о вызовах, о ребятах из бригады — все безопасное и привычное. Потому что как бы легко и уютно мне сейчас ни было, я знаю — это может закончиться. И если позволю себе поверить в обратное, боль отрезвления будет слишком острой.

Но черта между работой и личным вдруг становится почти невидимой. Я переступаю ее снова и снова, едва осознавая, как быстро сама же стираю эту границу. И не могу — не хочу — остановиться. Потому что Хэйз Брайар заставляет меня раскрываться, шаг за шагом снимает с меня мои же доспехи, будто знает, где искать нужные ему застежки. Каждое его слово, каждый взгляд и почти неуловимый жест — заставляют меня чувствовать, будто он медленно, но неотвратимо влюбляется в меня.

Глава 16

16.

Второе июля

Брызги воды ударяют мне в лицо, стекают по щекам и смешиваются с потом, но я даже не моргаю. Сердце колотится так сильно, что я слышу его сквозь грохот воды. Но оно такое не от холода и не от усталости — оно от страха. Страха воды, которая рвется вниз с силой, способной смести все на своем пути. Страха за жизни детей, застрявших на этих чертовых байдарках посреди спуска.

Погода в горах Колорадо меняется быстрее, чем успеваешь моргнуть: еще час назад солнце жгло кожу, потом небо затянуло серыми тучами, потом снова выглянул свет, а теперь над нами висит тяжелое облако, и я знаю — через пару минут пойдет дождь…

Но лагерь, решивший устроить детям развлечения на воде, очевидно, не удосужился предупредить вожатых о том, что здесь природа не играет по правилам.

Броуди и Брайар вытаскивают детей из воды. Два метра до водопада — и ребята цепляются за мокрые камни, держатся из последних сил, лишь бы не сорваться. Парни успевают подхватывать их и передавать Лин, который помогает им выбраться по лестнице пожарной машины. Я же остаюсь с мальчиком лет семи, нога которого застряла под водой между камнями. Она явно сломана — я буквально вижу это по углу, под которым она выгнута, и по его побелевшему лицу.

— Мне нужна помощь, — кричу я, стараясь звучать ровно, хотя голос все равно дрожит. Но я не могу позволить мальчику услышать мой страх. — Ты хорошо справляешься, Сэм.

Он тихо плачет, прижимает кулачки к своей груди. Его сердце колотится так же быстро, как мое, я чувствую это даже сквозь ледяную воду. Я пытаюсь нащупать ногу под камнем, осторожно надавливая, чтобы понять, как ее можно высвободить, но течение мешает сосредоточиться.

Хэйз передает последнего ребенка Лин, и я вижу, как он, не раздумывая, карабкается по скользким камням ко мне.

— Я рядом, Рид, — его голос пробивается сквозь шум воды, и я впервые за этот день позволяю себе вдохнуть чуть глубже.

— Хорошо. Мне нужно, чтобы ты приподнял камень вот здесь, — показываю я, — а я поднырну и аккуратно выведу ногу Сэма. Тогда мы сможем двинуться дальше.

— Принял.

Мы делаем это вместе. Он упирается плечом в скользкий валун, напрягается так, что у него проступают жилы на руках. Я подныриваю, провожу ладонью вдоль голени Сэма и осторожно вывожу застрявшую ногу. Мальчик вскрикивает, я удерживаю его, шепчу, что все в порядке. Но в этот момент небо срывается, и дождь обрушивается на нас стеной. Вода моментально поднимается, усиливая течение, и даже дополнительные бригады не успевают разгрести все вокруг.

— Все, — говорю я Сэму, стараясь перекричать ревущий поток, — ты справился. Ты почти в безопасности. Кэп, забирайте его!

Хэйз берет мальчика на руки, крепко прижимает к себе, и я вижу, как его передают на носилки. Я хватаю свою аптечку, отталкиваюсь от камней, цепляюсь за трос и вместе с водой спускаюсь ниже. У нас остается еще трое детей на границе водопада.

Дальше — воды уже по живот. Я едва держу равновесие, когда замечаю мальчика, прижатого к камню перевернутой байдаркой. Райан уже здесь, он помогает мне осмотреть его, наши руки синхронно проверяют дыхание и пульс.

— Он в норме! — кричу я сквозь шум, чтобы услышал Райан. — Можешь убирать!

Броуди напрягается, упираясь в течение, и кое-как сдвигает байдарку в сторону. Я подхватываю мальчика, прижимаю к себе и сразу передаю Райану. Его руки надежно обхватывают ребенка, и они по тросу выбираются наверх. Я же делаю обратное — двигаюсь дальше вниз, ведь остались еще двое.

Воды теперь уже по грудь. Поток бьет в ребра, сносит, но я упираюсь ногами, пока не оказываюсь рядом с девочкой. Она рыдает, прижимает ладошку к голове — кровь струится сквозь пальцы.

— Как тебя зовут? — кричу я, приближаясь.

— Аврора, — всхлипывает она.

— Как принцессу? — я стараюсь улыбнуться, хотя зубы стучат от холода.

— Да, — она кивает и снова всхлипывает.

— Хорошо, принцесса, — я наклоняюсь к ней, осторожно ощупываю голову, проверяя рану, — где-то что-то еще болит?

— Нога застряла между камнями, — признается Аврора и цепляется за мой рукав. — Я не могу пошевелить ею. Я хочу к маме.

— Мы вернем тебя к маме, Аврора, — я обещаю это так, будто сама лично собираюсь воссоединить их. — Я только осмотрю твою ногу, и мы сразу пойдем на берег. Хорошо?

Девочка неуверенно кивает, ее губы дрожат, а ресницы склеены каплями дождя. Я опускаю руки в ледяной поток, пытаясь рассмотреть повреждения, но вода мутная, бьется о камни, сбивает зрение. Нога цела — просто зажата, втиснутая в узкую щель между двумя скользкими валунами, а течение будто специально толкает ее обратно, не позволяя высвободить.

— Хорошая новость в том, что твоя нога в порядке, — произношу я ровным голосом, заставляя себя звучать спокойно, — плохая новость в том, что нам придется с тобой нырнуть, чтобы достать ее.

— Я не могу, — сквозь всхлипы вырывается у нее, а плечи подрагивают, — я боюсь. Я не умею плавать. Я хочу к маме, пожалуйста.

Ее голос режет меня изнутри, словно кто-то сжал сердце и не собирается отпускать. Я вижу, как она цепляется за камень, как белеют костяшки ее пальцев, и понимаю — это не просто страх. Это тот самый парализующий ужас, который я слишком хорошо знаю сама и от этого больнее всего. Я достаю бинт из своей аптечки и быстро прикладываю его к рассеченной голове девочки, фиксируя рану, чтобы кровь хотя бы не смывалась потоком.

— Я знаю, милая, — хмурюсь я, сдерживая собственное дрожание, — но нам нужно это сделать, я…

— Осторожно!

Крик Лин разрезает воздух. Я успеваю только обернуться и тут же накрываю девочку своим телом. Из ниоткуда вылетает огромное бревно, которое подхватило течение. Оно с глухим ударом врезается мне в спину, сбивает дыхание, выбивает стон, который я мгновенно глушу, чтобы Аврора не услышала моей боли.

— Ты в порядке? — Хэйз оказывается рядом так быстро, будто вынырнул прямо из воды, его глаза сверкают тревогой, а голос ломается даже сквозь гул дождя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да, — вру сквозь сжатые зубы, — нам нужно достать ее отсюда. Нужно нырнуть вместе с девочкой, чтобы высвободить ногу.

— Нет, пожалуйста! — рыдает Аврора, цепляясь за камень, — не нужно, я не хочу!

— Хэй, посмотри на меня, ладно? — отзывается Брайар, его голос меняется, становится мягким, низким, почти шепотом, несмотря на рев стихии. — Я знаю, тебе страшно. Но я буду рядом, хорошо? Я буду очень крепко держать тебя, клянусь. Что бы ни случилось — я ни за что не отпущу тебя. Слышишь меня? Мы всего на секунду уйдем в воду, а потом сразу назад, и ты окажешься с друзьями в безопасности на берегу.

Сердце у меня сжимается так сильно, что я почти забываю, что мы посреди реки, что дождь хлещет стеной, что каждое движение может стать последним. Если бы не эта чертова ситуация, я бы поцеловала его прямо сейчас, так сильно, что не осталось бы воздуха. Но я не могу — и это разрывает меня на части.

Аврора всхлипывает, но все же поворачивается к нему. Крошечными руками обхватывает его шею, будто верит каждому его слову. И позволяет ему утащить себя под воду.

— Вот так, — выныривает он почти сразу, прижимая девочку к себе, — мы сделали это. Ты справилась, милая. Все закончилось. Мы поднимаемся на берег.

Я выдыхаю, наконец-то позволяя себе вдохнуть глубже, и наблюдаю, как они двигаются вверх по течению, к лестнице. А сама разворачиваюсь — впереди еще одна. Последняя. Девочка сидит на самом дальнем камне, почти над самым обрывом, ее тело дрожит от холода, но она не двигается, как я и просила ее.

— Я иду к тебе! — кричу я, когда дождь усиливается, сбивая слова с губ, — не шевелись, ладно? Как тебя зовут?

— Маркела! — выкрикивает она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

— Хорошо, Маркела. Я уже здесь.

Вода становится глубже — до такой степени, что я больше не могу идти. Приходится плыть, удерживая себя на тросе, который натянут через бурный поток. Вода бьет в лицо, в уши, кажется, что сама река пытается вырвать меня обратно, хотя я плыву точно по течению.

— Что-нибудь болит? — кричу я, цепляясь за камень рядом с ней.

— Мне страшно! — выкрикивает она в ответ.

— Я помогу тебе, ладно? — быстро осматриваю ее сквозь поток и дождь, она кивает, всхлипывая.

Я тянусь к ее спасательному жилету, пытаюсь ухватиться и стянуть с камня к себе, но она слишком высоко. Я жду, когда Райан окажется рядом, чтобы помочь, но вместо него на камень, сквозь воду и дождь, взбирается Хэйз.

— Где Райан? — хмурюсь я, голос дрожит не от страха, а от злости, — сейчас не твоя очередь.

— Думаешь, я буду соблюдать чертов протокол, пока ты находишься в полуметре от пропасти?!

Я хочу рассердиться, хочу вцепиться в него словами, но не могу. Это не важно — уж точно не сейчас. На это будет время потом. Сейчас важна только девочка. Хэйз одним резким рывком допрыгивает, хватается за жилет Маркелы и та визжит, когда оказывается в воде, но уже в его руках.

— Все! — перекрикивает он шум, — уходим!

Тросы начинают тянуть нас вверх, против течения, каждый рывок дается с усилием, будто сама река пытается удержать нас. Я не спускаю глаз с Хэйза, который прижимает к себе Маркелу, его губы движутся — он что-то шепчет ей, чтобы успокоить, и вдруг они оба резко дергаются.

— Черт! — выдыхает он, — трос застрял. Забери ее и поднимайтесь.

— Нет, Хэйз…

— Давай же, Рид! — кричит он, передавая мне девочку, его руки твердые, несмотря на рев воды. — Я только вытащу трос и буду сразу за тобой.

Страх пронзает меня, холоднее любой воды вокруг. Я хватаюсь за Маркелу так крепко, будто это она сейчас держит меня, будто если я отпущу ее — утону сама. И все же позволяю ему уйти обратно.

Нас вытаскивают из воды, чьи-то руки помогают мне удержаться, но я не свожу глаз с Брайара. Он возвращается к месту, где зацепился трос, злой, сосредоточенный. Его тело напряжено, каждое движение резкое, я вижу, как сквозь ливень с его губ срываются ругательства.

— Я иду за ним! — срываюсь я, как только девочку забирают из моих рук.

— Отставить! — кричит Лин, перекрывая гром, — Броуди, вперед!

Но уже слишком поздно. Трос не выдерживает. Сухой треск заглушает даже ревущую реку, и на секунду все останавливается. В груди что-то сжимается до боли, сердце будто рвут изнутри, и в тот же миг Хэйз срывается вниз. Его тело соскальзывает с мокрых камней, вода подхватывает его, затягивает в себя, а я остаюсь замерзшей на месте, будто сама потеряла почву под ногами. Веки дрожат, перед глазами все плывет, мир растворяется в белом шуме, и я не чувствую воздуха в легких, как будто сама утонула вместе с ним.

— Хэйз! — мой крик рвет горло, но тонет в грохоте воды.

Райан делает три быстрых, почти звериных шага вдоль берега и прыгает в реку. Все это происходит так стремительно, что я не успеваю осознать, но глаза не находят ни его, ни Хэйза. Только пена, брызги, дождь, стены воды, и мое отчаяние, которое становится невыносимым. Я хватаюсь руками за собственную форму, будто пытаясь удержать себя от падения, и чувствую, как сильная рука Кэпа вцепляется в мое плечо, тянет назад.

— Рид! — его голос строгий, приказной, но до меня не доходит ничего.

— Нет! Отпустите! — я срываюсь, сопротивляюсь, ногти впиваются в его рукав, я бьюсь, словно зверь в клетке.

Мне нужно туда. К нему. Я должна его вытащить, я не могу просто стоять и ждать. Боль и страх раздирают меня так сильно, что дыхание сбивается на рыдания, а все тело бьется в руках Кэпа, как будто в них заключено мое собственное наказание.

— Он утонет, он… — слова ломаются, глотаются вместе с дождем, — отпустите меня!

Но меня сдерживают, и от этого еще страшнее, будто мое сердце вырывают с мясом и не позволяют вернуть обратно. Я не вижу внизу ничего, только серую стену воды, и мир рушится, пока я беспомощно кричу, пока отчаянно рвусь к нему — туда, где его больше нет.

И вдруг — всплеск. Сильный, рваный.

Я вскидываю голову и замираю. Из пены и тьмы воды появляется силуэт. Райан. Его рука вцепившись в плечо Хэйза, тянет его к берегу. Их обоих бьет о камни, но они держатся. Они живы. Они… живы.

Хватка Кэпа слабеет, и я срываюсь с места, ноги сами несут меня вперед. Я спотыкаюсь, падаю в грязь, встаю снова, пока не падаю на колени прямо перед ним. Хэйз лежит на спине, хватая ртом воздух, его грудь рвется, и я слышу его хриплое, жадное дыхание, будто каждое движение стоит ему мучений. Рядом Райан, тоже кашляет, выталкивая из легких остатки воды, но я вижу только его. Только Брайара.

Я бросаюсь к нему, не раздумывая. Обнимаю, прижимаюсь к его груди, и он глухо стонет от боли, но не отталкивает. Я цепляюсь в него так, будто смогу соединить его сердце со своим, пока слезы хлещут из глаз, смешиваясь с дождем.

— Ты выжил… — слова срываются с моих губ шепотом, захлебывающимся от рыданий.

Я сильнее цепляюсь за его шею, не в силах отпустить.

— Я выжил, — подтверждает он, одной рукой облокачиваясь на землю, другой осторожно прижимая мою голову к себе.

Его ладонь скользит по моим мокрым волосам, теплая, крепкая, и от этого я захлебываюсь еще больше.

— Если бы с тобой что-то случилось… — рыдания душат меня, голос ломается, и я не могу остановиться. — Я даже не отругала тебя за нарушение протокола, я…

— Я знаю, Элоди, — шепчет он так близко к моему уху, что его дыхание вплетается в мои слезы. — Я знаю.

Его слова прорывают меня окончательно. Я плачу в его плечо, слышу его сбивчивое дыхание, чувствую, как сердце колотится в его груди. И все, что я могу — только держать его. Потому что, если отпущу хоть на секунду, боюсь, он снова исчезнет.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 17

17.

Третье июля

Мокрые волосы липнут к шее, тянут вниз ледяными прядями, и меня знобит, но это неважно. Уж точно не сейчас. Я стою на чужой кухне, в чужом доме, и единственное, что имеет значение — это желание убедиться, что с Хэйзом все в порядке. Что он в безопасности, что он дышит, что он рядом. Тогда можно будет уйти к себе и продолжать жить, как будто сердце не раскалывалось на части от ужаса несколько часов назад. Я держусь за эту мысль, пока ставлю чайник, наблюдая, как красная лампочка загорается на панели.

В доме пахнет мятой и чем-то сладким — будто свежей выпечкой, хотя я знаю, что он едва ли прикасался к плите последние пару дней. Но этот аромат цепляется за меня, обволакивает, и я неожиданно ловлю себя на том, что в этом запахе слишком много домашнего тепла. Тепла, которого я избегала долгие годы. Дом сам по себе выглядит слишком дорогим для нашей зарплаты, слишком правильным и основательным, будто вырванным из чужой жизни. Двухэтажный каменный коттедж, просторная кухня, светлые стены и темная мебель — все простое, но безукоризненно выверенное. Дом не выглядит показным, и все же дорогие детали бросаются в глаза: барная стойка из гранита, стальные бытовые приборы, кресла, обтянутые добротной тканью. Но все это — уютное. Его дом не отталкивает холодом роскоши, а странным образом заставляет почувствовать себя в безопасности. Как будто здесь всегда есть место еще для кого-то.

— Ты не обязана это делать, — хмыкает Хэйз, появляясь из ванной.

Мои руки тут же замирают. Внизу живота что-то болезненно сводит, когда я поворачиваюсь к нему. Он без футболки, капли воды еще блестят на его коже, стекая с ключиц вниз. Черт. Стальной пресс, татуированные предплечья, спортивные штаны, низко сидящие на бедрах, и эти V-образные мышцы, ведущие в никуда, из-за которых я едва не давлюсь собственным дыханием. Я тяжело сглатываю, ощущая, как язык предательски прилипает к небу.

— Знаю, — киваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — просто хочу убедиться, что ты в порядке.

Он усмехается, подходит ближе и ставит передо мной две чашки для будущего чая.

— Ты заставила трех врачей подтвердить это тебе в больнице и погнала меня на такие анализы, о которых я даже не слышал, — его плечо почти касается моего. — Я в порядке. Мне даже не назначили обязательный отгул.

Я знаю, что он прав. Я это понимаю и сама знаю, что перегнула, но…

— Что тебя беспокоит, Элоди? — его голос становится ниже, мягче, и я чувствую, как внутри все сжимается.

Я не хочу говорить это вслух. Бог знает, насколько я не умею открываться. Особенно когда дело касается его самого. Но в груди стоит такой давящий ком, что я уже не могу молчать.

— Когда я была в прошлый раз в больнице, — начинаю я неуверенно, взгляд тут же скользит в сторону, — ты был там все время, пока я была без сознания. А потом… — я глотаю тяжелый ком, — когда я очнулась, ты сказал, что тебе было страшно за меня.

Хэйз тяжело выдыхает и делает шаг ближе. Его ладони ложатся мне на поясницу, горячие, уверенные, и он притягивает меня к себе так, что я упираюсь лбом в его голый торс. Но я все равно не поднимаю взгляда.

— Я не знала, какое это чувство, — признаюсь я тихо. — Я никого не теряла людей на работе. Никогда не чувствовала, что это может быть моей виной, и…

— Нет, — перебивает он меня твердо, его шепот будто вырезан в воздухе. — Это не твоя вина, Рид. Это чертов трос, река, камни, все что угодно, но точно не ты.

— Я знаю, — только теперь я осмеливаюсь поднять на него глаза полные слез. — Просто… я действительно испугалась. Не на секунду. Не так, чтобы отмахнуться и забыть.

Слеза катится по моей щеке, горячая, соленая. Хэйз осторожно касается моего лица, большим пальцем стирает ее, будто боится сломать меня прикосновением.

— Я думала… — голос срывается на всхлип, — я думала, что потеряла тебя, потому что…

— Элоди, — его голос звучит умоляюще, слишком искренне, — нет. Ты не потеряла меня. Ты никогда не сделаешь этого. Я здесь. Видишь?

Брайар полон волнения. Его взгляд тревожный, беспокойный, и он держит меня так, будто боится отпустить, словно я могу исчезнуть прямо сейчас. Я пытаюсь вдохнуть глубже, пытаюсь поверить, что все это позади, что он жив, что мы оба стоим здесь, в его кухне, и все еще дышим.

— Я с тобой. Ты и я, — хмыкает он, и уголки его губ чуть поднимаются. — Оба воняем рекой и тиной, стоим посреди моей чертовой кухни и никак не можем согреться.

Из меня вырывается смешок. Нервный, дрожащий, но все же настоящий. Я утыкаюсь лбом в его грудь, пряча лицо, и чувствую, как он сильнее обнимает меня, гладит по голове, его пальцы осторожно скользят по моим мокрым волосам. Он держит меня крепко, так, будто этого достаточно, чтобы разогнать остатки страха.

Но я знаю: мне мало этого. Я хочу большего. Я хочу, чтобы он действительно был со мной.

Я отстраняюсь от его объятий всего на секунду — ровно настолько, чтобы успеть поймать его губы своими. Поцелуй выходит резким, голодным, словно я держала его в себе слишком долго и наконец-то позволила вырваться наружу. Хэйз отвечает мгновенно, будто только и ждал этого, срывая с моих губ стон, когда его ладони жестко обхватывают мою талию, впечатывая в себя. Его язык прорывается в мой рот, горячий, требовательный, и я тону в этом вкусе, цепляясь холодными пальцами за его грудь. Он вздрагивает от моих ледяных рук, но не отстраняется, наоборот, притягивает ближе, сильнее, позволяя мне скользнуть ладонями вверх — по его крепким плечам, по широкой спине, к шее и выше, в спутанные мокрые волосы. Я тяну их от себя, и он издает низкий, срывающийся стон, который я жадно ловлю своим ртом, впуская его глубже.

Хэйз подхватывает меня за бедра так резко, что я не успеваю даже ахнуть — мои ноги сами обвиваются вокруг его талии, впиваясь в него пятками. Он разворачивает меня к барной стойке, усаживает на нее, и теперь мы почти одного роста. Его руки блуждают по моей спине — то поднимаются вверх, к затылку, то снова скользят вниз, к пояснице, к бедрам, и все это сквозь непрерывные поцелуи, которые становятся все отчаяннее, жестче, будто мы оба понимаем, что сейчас нам нужно именно это — то, что мы слишком долго держали в себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Элоди, — стон с моим именем срывается с его губ, когда я целую его подбородок, медленно скольжу в сторону уха, а потом ниже — к шее и к ключицам.

Его голос почти дрожит:

— Ты должна остановиться.

— Почему? — выдыхаю я, но напряжение мгновенно пробирает до костей.

Сердце обрывается вниз, потому что я действительно думала — что мы

оба

хотим этого.

— Потому что это все изменит, — шепчет он прямо мне в губы, лбом опираясь на мой. Его дыхание смешивается с моим, руки все так же держат меня крепко. — Я не смогу отпустить тебя после этого. Я не захочу отпускать тебя, Рид.

— Хорошо, — вырывается из меня слишком быстро и слишком искренне. Сердце бьется так сильно, что кажется — его слышит весь его район. — Я не хочу, чтобы ты отпускал меня, Брайар.

И он срывается. Его губы снова накрывают мои, поцелуй становится еще яростнее, жестче, он притягивает меня к себе за бедра так, что я чувствую всем своим телом его эрекцию между моих ног — даже сквозь ткань его спортивных штанов и тонкий слой моих повседневных брюк. Я не сдерживаю стон, он прорывается сам, и это только раззадоривает его.

Хэйз подхватывает меня на руки, не прерывая поцелуя. Его губы спускаются ниже — к моей шее, к яремной впадине, оставляя там горячие, жадные следы, пока он несет меня по лестнице наверх. Каждый его шаг отдается во мне дрожью, я цепляюсь за его плечи, ногти вонзаются в его кожу, но он будто не замечает боли, только дышит в меня, целует меня снова и снова.

Он ставит меня босыми ногами на мягкий, теплый ковер в спальне, но тут же прижимает спиной к стене. Его губы вновь усыпают мою шею поцелуями, зубами, языком, и я уже не могу различать, где кончается удовольствие и начинается жгучая мука. Его руки стягивают с меня футболку одним движением, и я чувствую, как воздух холодит обнаженную кожу. Дальше — рывок, и брюки падают вниз к моим ногам, оставляя меня в одном лишь кружевном белье.

— Ты… — он запинается, осматривая меня, его ладонь скользит по моей талии к бедру. Взгляд горячий, обжигающий. — Ты идеальна, Рид.

Его губы снова накрывают мои, но ненадолго. Он целует меня так, что ноги предательски подкашиваются, а затем спускается все ниже и ниже. Его рот — на моей шее, потом ниже, по груди, по животу, и вот он уже опускается на колени передо мной. Его пальцы легко задевают мои бедра, губы целуют внутреннюю сторону, заставляя меня дрожать.

— Мне нужно попробовать тебя на вкус, — его голос низкий, хриплый, почти сорванный. Он оставляет горячий поцелуй на бедре и медленно, мучительно медленно стягивает с меня кружевные трусики. — Поэтому давай заставим тебя кончить.

Я не успеваю выдохнуть ответ — как его язык касается моего клитора, и я теряю воздух. Лед и огонь мгновенно сталкиваются внутри меня, заставляя выгнуться навстречу, вжаться спиной в стену. Все тело сотрясается от этого касания, от того, как он проводит языком — то мягко и нежно, то резко и требовательно, словно играет на грани моего разума. Я хватаюсь пальцами за его волосы, тяну их, но он только сильнее прижимается ко мне, глубже скользит языком, находя каждую мою чувствительную точку.

Мои колени дрожат, дыхание срывается хрипами, и каждый его новый толчок языком по мне выбивает стон, все громче и отчаяннее. Он чередует быстрые движения с медленными, томительными, втягивает меня губами, а потом снова дарит острый удар кончиком языка. Я захлебываюсь ощущениями, конвульсивно вжимаюсь бедрами в его лицо, и он только крепче держит меня за них, не позволяя отстраниться, не позволяя сбежать от этого всепоглощающего наслаждения.

Я вся — в его руках, в его губах, в его языке. В каждом движении, которое обрывает мне дыхание и рушит остатки контроля. Я уже не думаю — только чувствую, как нарастающая волна поднимается внутри меня, как она готова разорвать меня изнутри и обрушиться на него.

Его ладони скользят по моим бедрам вверх — теплые, сильные, уверенные, затем проходят по животу и возвращаются обратно, словно изучают каждый миллиметр моего тела. От этого движения у меня перехватывает дыхание, и я не удерживаюсь от стона:

— Хэйз…

Я дергаюсь на его языке, и он, будто угадав, чего я хочу, погружает в меня один из своих пальцев. Я выгибаюсь, громко выдыхаю, ощущая, как он медленно входит, продолжая ласкать меня ртом. Его палец двигается осторожно, томительно, а язык все так же неумолимо сводит меня с ума.

Но мне мало. Я дергаюсь бедрами, словно толкаю его глубже, и он понимает меня без слов, добавляя ритму силы и скорости. Его движения становятся быстрее, решительнее, и мне уже невозможно сдерживать крики — я сжимаюсь вокруг его пальцев и теряю себя, разрываясь в оргазме от его языка.

Он едва ли выпрямляется, хрипло выдыхает, облизывает мои бедра и смотрит на меня снизу вверх глазами, в которых опасный огонь и жгучая нежность одновременно. Аккуратно вытаскивает из меня палец и облизывает его медленно, с жадным удовольствием.

— Теперь ты определенно мой самый любимый вкус, Элоди, — хрипит он, и в его голосе больше, чем просто похоть.

— Докажи это, — прошу я, хватая его за волосы и подтягивая вверх.

Его губы снова накрывают мои, и я тону в этом поцелуе, пока он разворачивает нас к кровати.

Мы целуемся жадно, прерывисто, и в два шага он укладывает меня в свою постель. Я ощущаю под собой прохладные простыни, но его тело тут же накрывает меня, и холод исчезает. Его губы скользят по моему подбородку, затем ниже — к шее, к ключицам, и я задыхаюсь, пока он помогает мне избавиться от лифчика. Его ладони сразу находят мою грудь. Одна рука мнет ее, играется с соском, вынуждая меня стонать все громче, другая — вместе с языком и его губами — ласкают вторую, и я буквально извиняюсь под ним, стыдясь того, как сильно трусь о его напряженный, твердый член, чувствуя его размеры даже сквозь ткань.

— Пожалуйста, Хэйз, — стону я, выгибаясь под ним, — ты нужен мне.

— Я только твой, — отвечает он, низко и серьезно, позволяя мне стянуть с него спортивные штаны, все еще нависая надо мной.

Но мне нужно мгновение, чтобы осмотреть его — его идеальный торс, крепкие бедра, татуировки, и то, что между его ног — большое, красивое, ровное. Я издаю довольный, почти дикий стон, чувствуя, как пульсация в клиторе заставляет меня дрожать в предвкушении.

— Мне кажется, — признаюсь я, кусая край нижней губы, пока он достает из тумбочки презерватив, — я могла бы кончить только от одного взгляда на тебя.

— Ты мне льстишь, — хмыкает он, вскрывая упаковку и натягивая презерватив по всей длине. Его движения такие уверенные, что от них внутри меня все сжимается. — А вот я говорю правду. Ты уже делала это со мной пару раз.

Его слова заставляют меня выгнуться, горячо вздохнуть, сильнее сжать простыни.

— Когда это было?

Хэйз снова накрывает мои губы поцелуем, его член скользит по моему клитору, вызывая во мне пронзительный стон.

— Пару раз, — выдыхает он.

— Я хочу знать, — прошу я буквально в его губы.

— Когда я увидел тебя на вечеринке в депо, на юбилее, — признается он, прижимая меня крепче, — мне пришлось выйти в уборную, чтобы… снять напряжение.

Я хмыкаю, касаюсь его лица ладонями, призываю продолжить.

— Потом тем же вечером, когда ты поцеловала меня, — хрипит он, не сводя с меня глаз. — Было неловко покидать дом Рейчел в мокрых штанах, но у меня чертовски долго не было секса, так что…

— Сегодня ты исправишь это, — напоминаю я, и глаза его темнеют. — Со мной.

— Я хочу, чтобы это всегда было с тобой, Элоди, — его голос низкий, густой, проникает в каждую клетку моего тела, и я сама тянусь к нему, чтобы убрать все расстояние между нами.

Я целую его так жадно, словно не могу насытиться. Его губы отвечают с той же силой, и поцелуй превращается в бесконечный вихрь — дыхание сбивается, зубы слегка задевают друг друга, языки переплетаются. Его руки крепко держат мои бедра, и я чувствую, как он наваливается на меня сильнее, прижимая к матрасу так, что я становлюсь его — полностью и без остатка. Его член скользит ниже, теплый, твердый, и наконец упирается в мой вход. Я задерживаю дыхание, когда он слишком осторожно начинает входить, будто боится сломать меня.

— Хэйз… — мой стон прорывается, дрожащий, полный.

— Да, Эл, — его дыхание горячо касается моего уха, и он звучит так, будто сам едва сдерживается. — Ты идеальна. Так идеальна.

Он входит медленно, осторожно, давая мне время привыкнуть к его размеру, к этой полноте внутри, от которой я теряю связь с реальностью. Каждый его миллиметр ощущается остро, будто впервые. Я цепляюсь в его плечи, ногтями оставляю следы, а он двигается неторопливо, словно намеренно растягивает этот момент. Каждое движение обжигает, заставляет дрожать, и я задыхаюсь, вжимаясь в простыню.

— Так идеальна, — снова шепчет он, и его губы скользят по моей щеке. — Ты так идеально принимаешь меня, Элоди.

Эти слова толкают меня в бездну, и я не выдерживаю. Мое тело само ищет большего, я двигаюсь навстречу ему, подаюсь бедрами, требуя глубины и силы. Он понимает это мгновенно — его толчки становятся увереннее, резче, быстрее, и теперь каждый удар отзывается во мне эхом, пробирая до самой сути. Я не просто ощущаю его, я растворяюсь в нем, слышу, как он стонет, как его дыхание срывается. Он словно высекает во мне свое имя каждым новым движением и каждым толчком.

— Скажи, что ты не уйдешь, — вырывается из меня мольба, отчаянная, будто от этого зависит все.

Он смотрит на меня так, что мне становится трудно дышать, его губы едва касаются моих.

— Я никуда не уйду, Эл, — хмуро и твердо обещает он, двигаясь в меня глубже и сильнее. — Только не от тебя.

Его движения меняются, становятся требовательнее, быстрее, и между нами больше нет осторожности. Все превращается в нужду, в безумную жажду, от которой мы оба горим. Каждый его толчок заставляет меня терять контроль, забывать, где я нахожусь, и видеть только его. Я выгибаюсь под ним, тянусь руками, снова и снова целую его губы, плечи, шею, не в силах насытиться.

Его ладонь вдруг оказывается на моей шее — крепкая, уверенная, именно так, как я когда-то себе представляла, втайне желая этого. Он сжимает ее чуть сильнее, и я теряю голову, ощущая, что принадлежу ему полностью. Его взгляд в этот момент прожигает меня насквозь — темный, тяжелый, словно он говорит без слов: я с тобой навсегда. И это ломает меня изнутри, заставляя сжиматься на его члене так сильно, что оргазм накрывает меня волной, лишая сил и воздуха.

Я кричу его имя, утопая в этой буре, и он будто следует за мной. Его движения становятся неравномерными, резкими, он наваливается сильнее, и спустя несколько секунд он тоже теряет контроль. Его стон срывается, губы прижимаются к моим, и он кончает вместе со мной, целуя так, будто я — все, что у него есть… будто то, что я чувствую к нему, взаимно.

От автора: если тебе понравилась глава — оставь пожалуйста свой комментарий! Я сейчас в поисках своей аудитории и твой комментарий безумно сильно поможет мне в продвижении книги! Нам нужно набрать 7-10 комментариев, чтобы главы выходили чаще и больше чем 1 в день! Бесконечно благодарю тебя!

Глава 18

18.

Третье июля

Сквозь сон я чувствую солнечное тепло — мягкое, настойчивое, будто пальцы света проникают под одеяло, медленно скользят по спине, нагревая кожу. Воздух теплый, ленивый, пахнет чем-то домашним — Хэйзом, его одеколоном и чистыми простынями. Попробовать вдохнуть глубже — невозможно. Что-то тяжелое сжимает меня, притягивает к себе и удерживает. И только потом я осознаю: это не «что-то». Это он.

Между моих лопаток — его дыхание. На шее — поцелуи, слишком нежные, чтобы их можно было спутать с чем-то еще. Медленные, будто он целует не кожу, а само утро. Воспоминания о прошлой ночи всплывают одно за другим — вспышки, прикосновения, громкие стоны, его голос в темноте. И непроизвольная улыбка растягивает мои губы, прежде чем я успеваю хоть как-то это скрыть.

— Доброе утро, — звучит у моего уха низко, хрипло, будто сами слова еще не проснулись.

— Доброе, — отвечаю я, не открывая глаз, потому что если открою — все может исчезнуть.

— Не могу поверить, что ты действительно в моей постели, — он лениво хмыкает, сдвигая голову ближе, позволяя мне обернуться. — Рад видеть тебя здесь, Рид.

Он выглядит сонным и опасно красивым: растрепанные волосы, тень щетины, усталые, но мягкие глаза. На скулах еще отпечатки подушки, на губах — ленивое удовлетворение. Тот вид мужчин, которых хочется целовать снова, просто чтобы убедиться, что прошлая ночь действительно случилась.

— Рада быть здесь, — выдыхаю я, и голос звучит тише, чем хотелось бы.

— Хочешь обсудить это? — спрашивает он, и в его тоне есть осторожность.

Я смеюсь тихо, почти беззвучно. Хэйз Брайар — чертов джентльмен даже после того, как получил желаемое. Хотя нет — мы оба его получили.

— Не знаю, что тебе сказать.

— Ты сожалеешь об этом? — его голос глухой, и я чувствую, как его ладонь медленно исчезает с моего бедра.

— Что? — мгновенно хмурюсь я. — Нет! И ты это знаешь, Хэйз.

Он смотрит внимательно, будто проверяет, говорю ли я правду, и, наконец, неуверенно кивает и медленно возвращает ладонь обратно. Его пальцы ложатся мне на бедро, горячие даже через ткань одеяла. От одного этого прикосновения у меня перехватывает дыхание — тело помнит его, узнает. Реагирует быстрее, чем разум успевает среагировать.

— Хорошо, — выдыхает он, — потому что я не хочу, чтобы ты об этом жалела. Это была… лучшая ночь в моей жизни.

Я цепляюсь за его формулировку — лучшая ночь, а не просто лучший секс. Это не просто эгоистичный восторг мужчины, который знает, что был хорош. Это — признание. О том, что дело не в теле, не в страсти, а в том, с кем все это случилось. И я понимаю, что чувствую то же самое. Только не могу сказать это вслух.

Поэтому я просто тянусь к нему и целую. Медленно, будто благодарю за то, что он все понимает без слов. Его губы мягкие, чуть солоноватые от сна. Он отвечает сразу, не торопясь, скользя языком по моим губам, пока не находит вход. Глубже и нежнее. Его рука перемещается выше, скользит вдоль моего бедра к талии, затем к пояснице, притягивая ближе. Я прикусываю его нижнюю губу, а он выдыхает прямо мне в рот, и этот выдох горячее любого признания.

— Как ты смотришь на то, — говорит он, едва отрываясь, его губы все еще касаются моих, — чтобы надеть одну из моих футболок, спуститься вниз и позволить мне накормить тебя? Обещаю, на десерт будут пончики.

Я смеюсь, пряча лицо у него на груди. Этот смех вырывается легко, свободно, и он, кажется, доволен — растягивается в ленивой, почти мальчишеской улыбке и только сильнее прижимает меня к себе, утыкаясь носом в шею.

— Звучит чертовски хорошо, Хэйз.

— Отлично, — он выдыхает, потом запинается, будто что-то внутри него трогает слишком сильно. — Просто дай мне минуту, ладно? Хочу запомнить этот момент.

Я закрываю глаза, тяжело выдыхаю… И делаю то же самое. Стараюсь впитать все — как его грудь прижимается к моей руке, как его волосы щекочут мою кожу, как мои пальцы блуждают по его плечу, выводя ленивые круги. Комната залита солнцем, пахнет утренним теплом и им. Все кажется правильным. Неправильно правильным. Но я не хочу думать об этом. Только не сегодня. Сегодня я просто хочу притвориться, будто все возможно.

Хэйз тяжело выдыхает, оставляет поцелуй на моей ключице — короткий, рассеянный, как будто боится разрушить этим утро. Потом поднимается, позволяя мне лицезреть идеальный, чертовски наглый вид — его голый зад. Он натягивает чистые боксеры, потом домашние штаны, и из комода достает одну из своих футболок для меня.

— В ванной в шкафчике есть новая зубная щетка, — бросает он, склоняясь, чтобы поцеловать меня в макушку. Я все еще держу одеяло на груди. — Спускайся, когда будешь готова.

Я киваю и смотрю, как он выходит из комнаты, исчезая в коридоре, оставляя после себя запах одеколона и легкий след тепла. И не могу перестать улыбаться.

Я натягиваю его футболку — она огромная, мягкая, пахнет им: стиральным порошком, солнцем и чем-то древесным, терпким. Нахожу на полу свои кружевные трусики, хмыкаю, поднимаю их и иду чистить зубы.

Когда я спускаюсь вниз, дом уже наполнен запахом свежего кофе, поджаренного бекона и чего-то сладкого — вероятно, тех самых обещанных пончиков. Воздух будто вибрирует от уюта. И вот он — посреди кухни, босиком, с идеально очерченным торсом, на котором играют тени. На его коже — татуировки, каждая из которых притягивает взгляд. Он стоит у плиты, помешивая что-то на сковороде, и выглядит настолько чертовски органично, что у меня внутри все снова сжимается.

Низ живота предательски тянет, и я заставляю себя смотреть куда угодно, только не на его плечи, не на то, как мышцы двигаются под кожей. Потому что если не отвлекусь, он не успеет подать завтрак — я заставлю его повторить прошлую ночь прямо здесь, на кухонном острове.

— Могу я показаться бестактной? — хватаюсь я за любую мысль, лишь бы не выдать себя.

— Тебе можно все, Элоди, — хмыкает он, не отрываясь от плиты, и это “все” звучит так, будто действительно значит все.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он ставит готовую чашку кофе напротив меня, и пар поднимается между нами, словно последнее напоминание о той ночи, где все было проще — тела, дыхание, импульс. А теперь — утро. Воздух другой, будто трезвый. Я цепляюсь пальцами за кружку, но держусь на расстоянии, как будто это может спасти меня от собственных мыслей.

Но… я хочу поцеловать его.

Просто взять и стереть эту новую неловкость, вернуть ту химию, где не нужно было думать.

Но не знаю — можно ли.

Мы уже не в постели, нет запаха кожи и соли, только кофе и солнечный свет, который ложится на его плечи, делая их еще шире, и будто невозможнее.

Я отворачиваюсь, ухожу к панорамному окну, во всю стену кухни-гостиной, и смотрю вниз на Сильвер-Крик — город, застывший под золотым светом. Его дом стоит на холме, а я стою в нем, не до конца понимая, кто я здесь — случайность, утро после, или что-то большее.

— У тебя есть что-то типа трастового фонда? — наконец спрашиваю я, не оборачиваясь, — Или ты продал, ну не знаю, почку на черном рынке и поэтому так шикуешь?

Он смеется — заливисто, с хрипотцой, с тем самым звуком, который будто проникает под кожу. Смех, в котором нет ни грамма смущения, только уверенность мужчины, знающего, что на него смотрят.

— Считаешь меня богачом? — спрашивает он, все еще усмехаясь, и я слышу, как он двигается, доставая тарелки.

— А не должна? — хмыкаю я, поворачиваясь на него. — Я такой вид даже на открытках в туристических лавках не видела. И это даже без упоминания покупки бара или нового авто.

— Я просто… совершил пару удачных сделок, — говорит он, небрежно, будто речь идет о чем-то простом.

— Продал душу дьяволу?

— Не в этот раз, — улыбается Хэйз, уголки его губ дерзко приподнимаются. — Сначала это было что-то вроде хобби. Я купил пару сгоревших домов практически за бесценок. В выходные ремонтировал их сам. Чему-то пришлось учиться с нуля, иногда — нанимать рабочих. Когда дома были готовы — продавал их, чтобы купить новый, не для продажи, а ради самого процесса. Со временем это превратилось в бесконечный круговорот и… неплохие накопления.

Хэйз говорит спокойно, но в его голосе сквозит та уверенность, которой нельзя притвориться. Та, которая идет изнутри, от человека, привыкшего добиваться своего.

— Сейчас ты продолжаешь этим заниматься?

— Иногда, — кивает он, наклоняясь за столовыми приборами. — Несколько моих объектов не проданы, они сдаются в аренду — людям, бизнесам, не важно. Но самим строительством или ремонтом теперь занимаются другие.

Я провожу ладонью по прохладной столешнице и медленно сажусь напротив него, ближе, чем нужно. Просто чтобы лучше видеть выражение его лица, чтобы чувствовать его дыхание.

— Поэтому ты купил бар? Чтобы он стал твоим новым хобби? — спрашиваю я, глядя, как он раскладывает завтрак по тарелкам.

— Вроде того, — отвечает Хейз, чуть склоняя голову, и угол его губ поднимается. — Было интересно восстанавливать первые дома — все они были разные, с неожиданными планировками. Но после двадцатого все стало повторяться. Это превратилось в рутину, которую пришлось делегировать.

Брайар ставит тарелку передо мной, и я слышу, как шипит бекон:

— С одной стороны, это помогло. Домов стало больше, но… — он замолкает, глядя прямо на меня, — чего-то не хватало.

— Интереса? — тихо спрашиваю я.

— Возможно, — усмехается он. — Или кого-то, кто будет рядом, когда этот интерес вернется.

Я почти давлюсь глотком кофе, который едва успеваю пригубить. Он это замечает — конечно замечает — и смеется, а этот его смех… звонкий, легкий, солнечный. Как будто в нем нет ни грамма смущения, зато есть все, чтобы заставить меня покраснеть.

— Так ты еще и чертовски умный выходит, — бурчу я, стараясь сохранить невозмутимость, хотя внутри все пульсирует.

Хэйз снова смеется — громко, заразительно. Обходит стол, ставит свою тарелку рядом с моей, и в тот момент, когда я собираюсь поблагодарить, его колено мягко разводит мои бедра. Внутри все будто гудит.

Он склоняется ближе — запах кофе и теплого мыла, шершавые ладони на моих щеках. И тогда его губы накрывают мои. Его поцелуй — медленный, но настойчивый, слишком нежный, чтобы быть безопасным. Он целует так, будто знает, как я дышу. Потом садится рядом, как будто все в порядке — как будто он не оставил меня без воздуха.

— Рад, что ты наконец-то признала это, — произносит он, лениво, с довольной улыбкой.

— Но бар ты решил восстановить сам?

— Там много новых тонкостей, — пожимает он плечами, — куча разрешений, инспекций, вся эта бюрократия. Но это мой проект. Хочу, чтобы он был моим с самого его основания.

— И когда открытие? — хмыкаю я, хватаясь за вилку.

Желудок напоминает, что, кроме кофе и смущения, в меня сегодня ничего не попало.

— В начале сентября, думаю, — отвечает он. — Нужно дождаться пару лицензий. Это всегда адски долго, но… оно того стоит. — он бросает на меня взгляд, от которого у меня перехватывает дыхание.

Такой, будто он говорит уже совсем не о документах.

Я неуверенно киваю. Хэйз хмыкает и принимается за еду, будто мы не балансируем между притяжением и здравым смыслом.

Омлет — идеальный. Сыр тянется, бекон хрустит, пахнет перцем и чем-то, что можно назвать домашним спокойствием. Даже тост — идеален, ни крошки подгорелости. И это я еще не добралась до пончиков, о которых он говорил с такой гордостью.

— Это чертовски вкусно, — выдыхаю я, прикрывая глаза. — Тебе нужно будет проводить мастер-классы в своем кафе. Я бы точно посетила парочку.

— Ты же умеешь готовить, — усмехается он.

— Да, — киваю я. — Но чтобы поесть, а не чтобы насладиться. Это разные вещи.

Брайар чуть наклоняет голову набок, будто рассматривает меня под другим углом, и этот взгляд — будто прожектор: выжигает до нервов.

— Я бы мог провести для тебя частный урок, Элоди, — произносит он низко, хрипло, с той самой интонацией, от которой кровь будто медленно закипает. — Так бы мы смогли потренироваться в… твоих любимых блюдах, а не классических.

— Правда? — спрашиваю я, не удержав легкой усмешки.

— Конечно, — отвечает он, легко пожимая плечами. — Что ты любишь больше всего? Помимо пончиков со сгущенкой, разумеется.

Я смеюсь — коротко, будто пытаюсь спрятать то, что рвется наружу. Его слова звучат слишком тепло, слишком заботливо, будто это самое естественное в мире — помнить, что я люблю. Хэйз просто… запоминает. Делает что-то для меня, словно это имеет смысл и для него.

И в этот момент я почти чувствую его заботу физически — как тепло, что просачивается под кожу, тихо и неотвратимо. И все же внутри меня поднимается страх: когда он поймет, что я не умею отвечать тем же, что вся моя нежность заканчивается на границе сдержанности, он уйдет. Потому что я сама не позволю ему остаться — даже если единственное, чего я хочу — это чтобы он все-таки сделал это.

Глава 19

19.

Четвертое июля

Дети визжат, как чайки над озером, бегают между пледами, кидаются песком, будто мир — это только солнце, сладкая кукуруза и липкие руки от лимонада. Воздух пахнет дымом от гриля, солнце палит нещадно, а легкий бриз с воды будто дразнит прохладой, которая до меня не долетает. Я щурюсь, когда Рейчел заплетает мне колоски, ее пальцы тянут волосы так, что хочется морщиться, но я молчу — пусть подруга развлекается. Вокруг все дышит праздником, смех, гул голосов, музыка где-то вдали. Четвертое июля — День независимости США — в Колорадо всегда чувствуется, как глоток жизни.

— Артур наконец-то разрешил мне выкинуть эту дурацкую кресло-качалку, — хмыкает Рина, жена нашего капитана, и я слышу, как кэп что-то бурчит себе под нос, защищая свою реликвию.

— Это был шантаж!

— Неправда, — морщится Саммер, — тебя просто избавили от трех следующих визитов к собственной матери.

— Вы быстро сдались, кэп, — усмехаюсь я.

— Если бы, — закатывает глаза Рина, — это был обмен. Хэйз согласился сделать нам новую. У этого мужчины золотые руки!

Я едва не усмехаюсь — уж я-то точно это знаю. И все же даже мысль об этом заставляет щеки вспыхнуть, будто солнце опустилось прямо на мою кожу. Или, может, просто я слишком хорошо помню, как ощущаются его руки на моем теле — крепкие, уверенные, обжигающие.

— Вот и мы, — голос Хэйза раздается за спиной, но я не оборачиваюсь.

Рейчел заканчивает очередную косу, а он с Райаном раздают лимонады, смеются, рассказывают что-то про очередь в кафе — вроде кто-то пролил сироп, кто-то подскользнулся, но я не слышу ни слова.

Потому что весь мой слух — на нем.

Он в бейсболке нашего депо, надетой козырьком назад, белая футболка натягивается на плечах, будто ткань не выдерживает его тела, на предплечьях — татуировки, и я не могу отвести взгляд. Даже не пытаюсь. А эти серые тканевые шорты… Господи, мне реально нужно охладиться. Может, прямо лицом в лимонад.

— Держи, — Хэйз садится рядом, слишком близко, чтобы это было случайно.

Протягивает мне лимонад — мой красный, арбузный, в отличии от всех остальных желтого цвета… только вот я не просила об этом. Но ведь и не нужно было — он просто запомнил. Однажды, в начале июня, я вскользь сказала, что люблю арбуз, когда Райан притащил их на смену. Это было мимолетное замечание, но он… запомнил.

— Это… больно? — спрашивает он, глядя на мои косы.

— Что именно? — хмыкаю я.

— Они выглядят красивыми.

— Спасибо, — сияет Рейчел, сжимая прядь чуть сильнее.

— Иногда да, — морщусь я, — когда подруга слишком увлекается.

— Извини!

— Ты хорошо постаралась, Рейч, — мягко говорит Хэйз, и от этого тона по спине пробегает дрожь.

Хэйз подбирает ноги в позу лотоса, и наши колени соприкасаются.

Намеренно. Конечно намеренно. Он будто не может не дотрагиваться до меня — хотя бы краешком, хотя бы на секунду. Я должна бы отодвинуться. Должна. Но не двигаюсь. Потому что он уже делал вещи и похуже в присутствии наших коллег, и я не жаловалась. Да и кто заметит? Мы же коллеги. Просто коллеги. Коллеги, у которых пять часов назад был секс на его кухне!

— Готово, — объявляет Рейчел, и все поворачиваются.

Мгновенно сыплются комплименты, смех, шутки — я улыбаюсь, хотя все внутри будто сворачивается в узел. Рина просит заплести ее так же, и разговоры возвращаются в привычное русло.

— У нас тут кукуруза, крылышки, картошка фри, — перечисляет Кэп, вытаскивая из сумки еду.

— А я принес овощи на гриле, пончики и мороженое, — добавляет Хэйз, пробираясь мимо меня к термосумке.

Мне приходится прикусить язык, когда хочется спросить, когда он вообще все это успел приготовить, если я ушла из его дома только утром. Слова застревают где-то в горле — острые, неудобные, слишком откровенные. Меня смущает то, как часто мне сейчас приходится быть осторожной. С ним — особенно. Каждое движение, каждая фраза — под микроскопом. Потому что стоит сказать лишнее, и все сразу все поймут. А я не готова к этому, вообще.

Контроль раньше был моим хобби. Моим спасательным кругом.

Но рядом с Хэйзом — он будто забирает его у меня, не спрашивая. Просто врывается и вытесняет привычную холодную дисциплину своим смехом, голосом, взглядом. И я позволяю ему это, будто... бессознательно. Потому что с ним можно дышать легче. Потому что он умеет выдернуть меня из собственной головы и оставить в настоящем — теплом, простом, живом.

Но это же и самое опасное, верно? Он рядом со мной на работе, рядом вне ее, и вокруг нас — одни и те же люди. Те, кому я доверяю, как семье. Те, кто знает, когда я лгу. Мы вместе проживаем все — вызовы, праздники, провалы, бессонные ночи. И я не умею лгать им.

А сейчас я на грани — слишком воодушевлена, слишком счастлива, чтобы это не заметили. Влюбленность во мне пульсирует, как кровь в висках после пробежки — горячо и беспорядочно.

И да, я не из тех, кто делится личным — никогда не была. Но это…

другое

. Это то, что хочется рассказать всем вокруг, показать, просто потому что впервые за долгое время мне по-настоящему хорошо. Настолько, что страшно — ведь стоит кому-то взглянуть внимательнее, и все станет очевидным.

А я не могу позволить себе, чтобы они увидели, как сильно он влияет на меня. Как сильно я уже завишу от того, что Хэйз Брайар просто рядом.

Я изо всех сил стараюсь не думать об этом весь день и отвлечься в свой собственный выходной. Воздух вокруг меня густой от смеха и солнца, а я ловлю себя на том, что улыбаюсь чаще обычного.

Рейчел сует мне в руки ракетку для бадминтона, и мы обе мгновенно становимся детьми. Воланчик все время летит не туда: то в кусты, то в чье-то плечо. Мы хохочем до слез, не в силах даже отбить подачу. Хейз с Райаном сидят у гриля и наблюдают, как мы пинаем траву в попытке вернуть волан, и Хейз комментирует каждое наше движение с тем самым полунасмешливым выражением, от которого у меня пересыхает в горле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда солнце клонится к закату, мы с Рейч идем на деревянный пирс — вода мерцает золотом, пахнет рекой и жареным мясом. Мы болтаем ногами над водой, и на мгновение все кажется таким спокойным. Пока сзади не раздается топот — и Хейз с Райаном уже бегут по доскам, а через секунду не утягивают нас в холодную воду. Я визжу, Рейч кричит, но смеется, и, если бы раньше я взбесилась — то сейчас просто не могу перестать смеяться.

Мы плескаемся, ныряем, хватаем друг друга за руки, устраиваем соревнования, кто дальше прыгнет с пирса. Хейз подставляет мне плечо, я залезаю, и он шутливо грозит уронить, когда я дергаю его за ухо. Вода бьет в лицо, волосы липнут к вискам, но мне все равно. Все кажется таким легким, как будто этот день вырезан из времени.

Пока не появляется Мая.

Ее голос — как хлесткая волна холода. Она стоит на берегу, скрестив руки, и смотрит на нас с таким недовольным выражением лица, будто мы дети. Райан тут же спешит к ней, извиняясь, а она, закатив глаза, уводит его греться на солнце. Я с Рейч переглядываюсь — в ее взгляде разочарование вперемешку с болью, в моем усталость. Все правильно, напоминаю я себе. Я ведь тоже такая — строгая, рассудительная, привыкшая контролировать все. Так что выбираюсь из воды и следую за ними, оставляя подругу и Хейза добирать остатки веселья.

Райан, проходя мимо, шепчет одними губами «извини», но я отмахиваюсь. Ему не за что извиняться. Он просто любит свою невесту и делает все возможное, чтобы она была счастлива. И я, наверное, даже завидую — не ей, а тому, как сам Броуди умеет быть мягким.

К вечеру одежда высыхает прямо на мне — солнце жарит нещадно, а легкий ветер шевелит влажные волосы. Они вьются после косичек, липнут к шее, но ощущение приятное. Мы сидим у костра, слушаем истории кэпа, и у всех болит живот от смеха. Вокруг пахнет дымом, сосной и жареными маршмеллоу. Это тот редкий момент, когда все на своих местах.

Пока не раздается мой будильник — сигнал для поручения Лин. Нужно забрать фейерверки из кафе — он спрятал их туда, чтобы те не перегрелись в машине.

Мы вчетвером идем по лужайке: я, Рейч, Райан и Хейз. Ноги утопают в траве, воздух звенит цикадами.

— Мая не хочет нам помочь? — спрашиваю я у Райана.

Не то чтобы нам действительно нужна помощь. И уж точно не потому, что я хочу видеть Маю здесь — просто, может быть, ей было бы легче, если бы она не стояла в стороне, как чужая среди своих. Она ведь часто так делает: отстраняется, будто все происходящее здесь ее не касается.

— Нет, — Райан чуть морщится, подбирая слова. — Она не в настроении. Хотела, чтобы мы праздновали с ее семьей, но…

— У тебя есть своя, — заканчиваю я за него и бросаю на него короткий взгляд. — Почему они не пришли? Мы же звали всех. И… ее отец с нами работает, так что…

Райан усмехается, но в этой усмешке больше усталости, чем веселья.

— Элоди, все нормально. Для всех остальных — да, но для нее… все это ново.

Чушь, думаю я. Абсолютная чушь!

Ее отец — капитан соседней от нас бригады, Райан работает с ним рука об руку уже много лет. Она выросла в этом мире, среди сирен, пожаров и разговоров о спасении чужих жизней. Она знает эту сферу не меньше, чем любой из нас. Просто ей не нравится быть здесь и не нравится делить Райана с его «второй семьей».

Я не говорю этого вслух — не мое дело.

Но внутри что-то неприятно скребет. Райан мой друг. Один из немногих, кому я доверяю, и я хочу, чтобы он был счастлив. Даже если его невеста смотрит на нас, как на помеху — даже если мне ее холодность кажется острой, как стекло.

Но мы продолжаем сами таскать коробки туда-сюда, уже в третий раз возвращаясь к кафе. Подсобка, где Кэп их оставил, крошечная, заставленная до потолка. Воздух здесь теплый, пахнет деревом и кофе.

— Остались две последние, — говорит Рейч, когда они с Райаном выходят с коробками. — Агастус еще хочет всем заварить чай.

— Я заберу, — предлагаю я, протискиваясь между рук Хейза, когда он придерживает для меня дверь вовнутрь.

— Дашь мне минуту? — его голос мягкий, но в нем есть что-то хищное.

— Конечно. Что такое?

Он проходит за мной в кладовку, и я уже тянусь к коробке, когда его рука скользит к моей талии. Одним движением он разворачивает меня к себе. Сердце мгновенно бьется где-то в горле. Свет тусклый, пахнет пылью и кофе, и я чувствую, как его дыхание касается моей щеки.

И он, наконец-то, целует меня.

Сначала осторожно, будто проверяя, позволю ли я. Потом глубже и чуть грубее. Все остальное растворяется — запахи, шум снаружи, даже пульс. Только его ладонь у моего затылка, теплая и уверенная. Его большой палец скользит по щеке, и этот невинный жест пробивает насквозь. Я отвечаю, чувствуя, как ноги подкашиваются, а мир сужается до точки, где есть только он и этот миг.

— Я мечтал об этом весь день, — шепчет он, и эти слова будто обжигают.

— Надеюсь, ожидания того стоили, — отвечаю я, не узнавая свой голос.

— Всегда, с тобой только так и…

Голос Агастуса снаружи возвращает нас в реальность:

— Элоди, чай готов!

Мы оба едва хмыкаем.

— Тебе нужна помощь? — выдыхаю я.

— Нет, — усмехается он, поднимая две последнии коробки, — я уже получил прилив мотивации, спасибо.

Я смеюсь, открывая дверь и подхватывая три подстаканника с чаем. Мы возвращаемся к остальным, как будто ничего не произошло, хотя внутри все горит.

Кэп запускает фейерверки одновременно с городскими, и небо вспыхивает россыпью огней. Каждый взрыв отражается в лицах, в глазах людей вокруг. Красные, синие, золотые искры разлетаются над озером, и на мгновение мир кажется бесконечно красивым.

Я стою, глядя вверх, не в силах отвести взгляд. И вдруг чувствую легкое прикосновение — едва заметное, к своей ладони. Опускаю глаза. Хейз рядом, его пальцы осторожно касаются моих. Он не смотрит на меня, его взгляд все еще устремлен к небу, но когда он переплетает наши пальцы, сердце будто останавливается. Этот простой жест — тише любого признания, но громче всех фейерверков.

От автора 2.0

Дорогие читательницы,

спешу сообщить вам, что в моем профиле доступна новая книга "Ты будешь моей местью" —

Оливия Осборн — невеста влиятельного бизнесмена, привыкшая прятать боль под безупречной улыбкой.

Но всё меняется, когда она встречает Ашера Артикала — миллиардера, с которой её жених связан многолетней враждой.

Он холоден, безжалостен и слишком хорошо знает, как использовать слабости других.⠀

Для него Оливия — орудие, способ ударить по врагу. Для неё он — мужчина, от которого невозможно отвести взгляд, даже когда нужно бежать.

Он не предлагает ей любовь — лишь власть и опасную игру, где ставки слишком высоки. Но чем ближе она к нему, тем труднее понять, кто кем играет.

Он хочет мести. Она — свободы. Но в его тьме она находит то, чего не ждала — саму себя.

Тропы:

× Враги → любовники

× Запретная любовь (она — невеста другого)

× Токсичный жених / абьюзивные отношения

× Мрачный, холодный, контролирующий герой

× Месть, которая оборачивается любовью

× Служебный роман / вынужденная работа вместе / тайный роман (скрытые встречи, скрытая страсть)

× Предательство героя, которое всё рушит

× Измены

× Упоминание алкогольных напитков.

Книга предназначена СТРОГО для взрослой аудитории (18+)

Книга полностью закончена, главы быстрее публикуются благодаря вашим ⭐️, комментариям и подпискам????????

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20

20.

Третье августа

Я уворачиваюсь от летящей в меня картошки фри так легко, будто заранее знаю, что это случится. Оно и правда так — происходит каждый раз, когда я прихожу на воскресные завтраки всей нашей огромной семьи. Каждое воскресенье дом моего отца заполняется криком моих семерых племянников, хлопаньем дверей и шорохом маленьких ног, которые носятся по коридорам, будто это стадион. Взрослые переговариваются через стол, кто-то громко смеется, запах еды вплетается в шум, и от этого хаоса странным образом становится уютно.

— Ну наконец-то, — Тина, жена старшего брата, проходит мимо и оставляет горячий поцелуй на моей щеке, пахнущей духами и кухней одновременно, — мы тебя заждались.

— Я только после смены, — бурчу я, но сажусь за стол, прекрасно понимая, что никуда не деться от этого маленького суда присяжных.

— Со своим горячим бойфрендом пожарным-предпринимателем? — младший из братьев, Роудс, даже не поворачиваясь, изображает руками объятия, будто обжимается с кем-то.

— Хэйз не мой парень, — возмущаюсь я и пихаю его в бок, заставляя хмыкнуть.

— Но ты поняла, о ком я, а я даже не назвал его имени.

— Потому что это очевидно, — нахмурившись, я кладу на свою тарелку горку пюре с соусом и с вызовом смотрю на братьев, — вы самые любопытные люди на свете. Даже Рейчел от вас отстает.

— Как она, кстати? — папа появляется в дверях вместе с Карли и Стеф, женами других моих братьев, и его голос, низкий и спокойный, как всегда требующий ответа.

— Все хорошо, — отвечаю я, и он целует меня в макушку, проходя мимо.

Все рассаживаются за стол, кроме детей, которые визжат где-то на заднем дворе, словно соревнуются, кто перекричит друг друга.

— Как твой парень? — продолжает папа.

— Ох, — я закатываю глаза, — он не мой парень. Мы можем сменить тему и просто позавтракать?

— Да, конечно, — кивает папа, — как только обсудим твоего парня.

— Господь… — стону я, утыкаясь в тарелку.

Вся компания за столом смеется, кроме меня. Смех гулкий, тянущийся, накрывающий с головой, и ясно, что стихать он не планирует.

— Мы просто хотим знать, что он не обижает тебя, — мягко отзывается Карли, наклоняясь ко мне через стол.

— Обижает? — фыркаю я, ножом указывая на всех по кругу, — уверена, он уже наслышан о вас всех и обладает чувством самосохранения, чтобы держаться подальше и не нарваться на неприятности.

— Не все так плохо, — делает вид, что обижается Леон, старший брат.

— О, правда? — я приподнимаю брови, — А не вы ли в моем седьмом классе выловили на физре Аарона Бейла, который пригласил меня на танцы, и очень доходчиво объяснили ему, почему тому стоит отозвать свое предложение?

— Это же было в твоем седьмом классе, — подтрунивает Зак, средний брат.

— А он до сих пор косо смотрит на меня и обходит стороной, если видит в городе.

Братья прыскают от смеха, даже не пытаясь прикрыться. Стеф под столом сжимает мою ладонь, словно давая понять, что я не одна в этой семейной травле. А я выдыхаю, стараясь вернуть себе хоть каплю самообладания.

— Я просто хочу позавтракать со своей семьей, — говорю я устало, — без обсуждения меня, моей личной жизни или моего «бойфренда пожарного-предпринимателя».

На мгновение в столовой воцаряется тишина, настолько резкая, что я даже успеваю выдохнуть и поднять вилку ко рту. Но ровно до тех пор, пока Роудс не открывает свой собственный:

— Так он все-таки твой бойфренд, верно?

— Охх, — стону я и решаю, что разговаривать с ними я сегодня больше не буду.

Я просто закончу свой завтрак, поцелую семерых визжащих племянников и вернусь домой отсыпаться после смены. Или… вернусь домой к Хэйзу.

Прошел месяц с той ночи, когда все между нами изменилось. Нет, он не стал моим парнем и вообще кем-то с определенным статусом. Мы не обсуждали «что это» и «куда идет». Оно просто было. Мы вместе работали, пересекались на сменах, проводили время вместе и порознь: я — с Рейчел и семьей, он — с Райаном и Майей. Мы помогали ему с ремонтом пекарни, отмечали праздники в депо, украдкой целовались в подсобках. А потом, каким бы ни был день — ночь почти всегда заканчивалась вместе.

Мы разговаривали часами обо всем. Он учил меня печь, а я его — играть в карты на желания. Я росла с тремя братьями, поэтому жульничать и выигрывать научилась давно. Поэтому мое желание с ним всегда оставалось неизменным — одежда с Хэйза спадала быстрее, чем за час, и тогда снова и снова у меня случался лучший секс в моей жизни. Иногда он был слишком грубым, иногда — слишком нежным, но каждый раз он был невероятным. Потому что он был с ним. С Хэйзом, мать его, Брайаром.

Я изо всех сил стараюсь не винить себя и не осуждать за то, что нарушаю собственные правила — никакого романа на работе. Даже если то, что у нас с Хейзом, официально нельзя назвать романом. В депо это табу, и не просто из-за устаревших правил или чьих-то предрассудков — слишком часто такие отношения превращаются в конфликт интересов. Если нас раскроют — одному из нас придется уйти. И я знаю кому — не Брайару. И тем не менее, у Хейза хотя бы есть пути отступления: через пару месяцев он сможет открыть свою пекарню, которую, кажется, уже ждет весь город. А у меня их нет. Меня заменят быстрее, чем я успею собрать свои вещи из шкафчика. Я уже проверяла — на мою должность есть три претендентки только из одного выпускного класса. Поэтому мне нужно заранее готовить себе запасной вариант, чтобы хоть как-то вернуть себе контроль. Я всегда должна знать, как решить проблему, прежде чем она ударит меня в лоб.

Но если честно? Я не хочу решать проблему, связанную с Хейзом. Не хочу прекращать то, что между нами происходит, пусть оно и лишено статуса. Мы провели рука об руку пять месяцев, почти по сорок восемь часов в неделю — ведь у нас всего четыре бригады на одно депо, и график безжалостно сближает. Считая и то время, что мы проводили вне работы, вместе. Мы боролись с огнем, вдыхали едкий дым, карабкались на высоту и стояли плечом к плечу под водой, где любое неверное движение могло стоить жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он — всегда рядом. И то, что я ощущаю при этом, и то, чего хотела бы для него… это слишком важно, чтобы сбросить со счетов. Но… я ведь и правда холодная, если даже в эти минуты, когда он рядом, я уже выстраиваю свой план отступления? Но эта защита — не от него, а от того, что станет с моей жизнью, когда он уйдет. Когда! А не если…

— Хочешь поговорить об этом? — голос Тины режет мои мысли, возвращая меня в отцовскую столовую.

Я моргаю и осознаю, что осталась с девчонками одна.

— Где все?

— Бейсбол, — вздыхают в унисон жены моих братьев.

Я хмыкаю: мне это очень уж хорошо знакомо. Сезон бейсбола плавно сменится НХЛ, потом НБА и НФЛ. От этого бесконечного марафона спортивных трансляций спасения нет, даже если вы все больше не живете под одной крышей.

— Тоже хотите знать о моем бойфренде? — вырывается у меня с какой-то усталой иронией, и я скрещиваю руки на груди.

— У тебя же его нет, — смеется Карли.

— Да, — подхватывает Стеф, — но мы хотим знать все про твоего НЕ-бойфренда.

Я смеюсь, запрокидывая голову назад, и чувствую, как напряжение внутри хоть немного спадает. Девчонки тут же подкупают меня мятным чаем и пончиками, поэтому я сдаюсь.

— Мы правда не встречаемся, — признаюсь я. — Просто не обсуждали это, и все.

— Но все к этому ведет? — Тина наклоняется ближе, явно требуя подробностей.

— Думаю, нет, — я пожимаю плечами. — Нам запрещены романы на работе, и никто из нас двоих не собирается уходить ради того, чтобы сделать это официальным.

— Ну ты любишь его? — глаза Карли мгновенно вспыхивают светом, а я давлюсь чаем.

Это… слово слишком громкое, слишком прямое, слишком страшное. Но я… чувствую. Когда он входит в комнату, воздух будто кто-то меняет, и я наконец могу дышать. Когда он смеется, у меня внутри будто что-то разжимается, и я хочу слышать этот звук снова и снова. Я ловлю себя на том, что запоминаю, как он пьет кофе, и утром подсовываю ему чашку именно той крепкости, какую он любит. Я хочу облегчить ему день так же, как он облегчает мой — даже самыми незамеченными мелочами. Мне нравится быть рядом и знать, что он положится на меня в любую секунду, а я — на него.

И когда в голове складывается вся эта цепочка — мне становится страшно. Черт. Похоже, я действительно люблю Хейза Брайара. И это пугает сильнее всего. Потому что теперь все слишком серьезно. Все мои страхи, что однажды мы попадемся и меня уволят, перестают быть туманными догадками — это становится лишь вопросом времени. И вопросом — останется ли он со мной, когда у нас не будет общей формы, не будет депо, не будет этого странного, опасного «мы».

— Мне… — слова застревают в горле, — мне пора домой. Я устала.

Я резко поднимаюсь с места, даже не пытаясь придумать оправдание. Все, что я планировала сделать этим утром, я уже сделала: съела завтрак, поцеловала всех семерых племянников, улыбнулась на их крики и радость. Но когда приходит время ехать к Хейзу — я поворачиваю в другую сторону — к себе. Чтобы наконец выспаться и подумать. Подумать о том, как лучше отступить. Как сделать так, чтобы никто из нас не пострадал, даже, если в итоге — придется пострадать мне.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 21

21.

Одиннадцатое августа

Мы входим в темный офис, и будто попадаем в чужой кошмар. Стекла под ногами хрустят, бумаги разбросаны по полу, пыль стоит в воздухе, перемешиваясь с запахом гари и расплавленного пластика. Пара ламп на потолке мигают с перебоями, будто сами не уверены, сколько им осталось. В нескольких местах обвалился потолок, из щелей торчат металлические конструкции, и каждый их скрежет под собственным весом пробирает до костей. Слышатся стоны, где-то плач, но большая часть людей, к счастью, уже эвакуирована. Мы пробегаем между рядами офисных кабинок «Сильвер-Крик Фармацевтикалс», в поисках тех, кто все еще остался внутри, прежде чем займемся пожаром, разгорающимся на верхних этажах лаборатории.

— Помогите, пожалуйста, — женский голос срывается на всхлип, и я бегу на звук, сердце сразу уходит вниз.

Между двумя перегородками на коленях сидит женщина, лицо в слезах, руки дрожат, но она упорно давит ладонями на живот мужчины, прислоненного к стене.

— Мэм, мы вам поможем, — я опускаюсь рядом, стараясь говорить ровно, — вы ранены?

— Нет, я… — она снова всхлипывает, взгляд ее прикован к мужчине, — я была в другом крыле, когда все взорвалось.

Я уже сосредотачиваю внимание на мужчине. Проверяю пульс — слабый, но есть. Без сознания, и неудивительно: из его живота торчит балка, пробившая тело и пригвоздившая его к полу. Вид крови на металле привычен, но сам факт того, что он еще жив, почти чудо.

— Пожалуйста, — ее голос ломается, и она срывается на рыдания, — помогите ему, я умоляю вас, я…

— Давите, не отпускайте, — инструктирую ее, пока сама быстро достаю из набора все необходимое.

Сначала проверяю дыхание — стабильное, хоть и тяжелое. Ставлю шейный воротник для фиксации, чтобы исключить повреждения позвоночника. Подключаю катетер к вене, начинаю готовить капельницу с физраствором, чтобы удержать давление. Сверху накладываю стерильные салфетки и закрепляю повязкой вокруг балки, чтобы минимизировать кровотечение и стабилизировать место ранения. Все это — временно, до извлечения, но именно сейчас это его единственный шанс.

— Как вас зовут, мэм? — вмешивается Хэйз, отвлекая ее от паники.

— Конни, — задыхается она, — а это Гарри… — ее голос срывается, — мы собирались пожениться.

У нее начинается истерика: дыхание рваное, слезы текут ручьем, слова сбиваются в поток жалоб и мольбы. Но ее руки все так же давят на повязку, будто от этого зависит ее собственная жизнь.

А я продолжаю второй этап — подключаю портативный монитор, проверяю пульс, давление, сатурацию. Ставлю кислород через маску, стараюсь успокоить женщину хотя бы своим примером — мои движения быстрые, отточенные, без колебаний.

— Расскажите мне о свадьбе, Конни, — просит Хэйз, присаживаясь рядом с ней.

Его голос теплый, ровный, будто вокруг не рушится здание.

— Нам нельзя было встречаться, — она почти хохочет сквозь слезы, — я не его начальник, но выше по званию. Мы скрывались пять лет… — слова едва ли выходят из ее горла. — Но потом все наладилось. Гарри предложили должность в другом месте, и мы… — она захлебывается плачем, — пожалуйста, спасите его.

Мне мгновенно щемит в груди, будто кто-то вонзает в меня нож. И вместе с этим вспыхивает злость — черт возьми, у них должна была быть жизнь, свадьба, будущее. Мои движения становятся еще четче, быстрее. Я ввожу обезболивающее, добавляю вторую капельницу, контролирую, чтобы показатели хоть немного стабилизировались. Укрепляю фиксатор вокруг балки, чтобы при срезе ткани не разошлись сильнее.

— Давление поднялось, — бросаю Райану, который только присоединился.

— Отлично, — кивает он.

Теперь очередь за парнями. Я делаю шаг назад, освобождая им место. Райан аккуратно закрепляет пилу, чтобы срезать балку ближе к полу, не задев тело. Хэйз держит плечо мужчины, контролируя малейшие движения. Металл скрежещет, запах гари смешивается с раскаленной сталью инструмента. Наконец балка поддается, и мужчина остается лежать без нее, и стабильно.

Мы осторожно перекладываем его на жесткие носилки. Я слежу за капельницами, фиксирую все на ремни. Гарри без сознания, но показатели держатся. Конни не отходит от него ни на шаг, ее пальцы сжимают его ладонь, пока мы выводим их на улицу, где уже ждет скорая.

Я передаю его врачам и мы возвращаемся в здание. Дым здесь теперь гуще, чем был минуту назад, потолочные балки потрескивают. Бегло проверяем первый этаж — все чисто, как и должно быть. Здесь размещались офисы, охрана, оборудование — люди работали в основном выше, и по системе безопасности эвакуация должна была сработать автоматически. Но по отчету поступившего от Рейч — один сигнал на семнадцатом этаже не сработал. И если там кто-то есть — у них почти не осталось времени.

Бег вверх по лестнице сбивает дыхание, мышцы в ногах будто наливаются свинцом, но времени на усталость нет. Пламя встречает нас уже в коридоре. Жар обжигает кожу даже сквозь одежду, и я едва прикрываю лицо рукой. Ручка ближайшей двери раскалена добела — до нее невозможно дотронуться.

— В сторону, — рявкает Райан, и его топор с грохотом врезается в металл.

Петли сдаются, и дверь валится внутрь. В лицо ударяет еще более горячий воздух, и мы врываемся в ад.

Огонь ревет вокруг, словно живое чудовище, пожирающее все на своем пути. Воздух плотный, горячий, наполнен едким дымом, отчего каждый вдох даже через маску становится испытанием. Потолок потрескивает, сыплется штукатурка, и кажется, еще немного — и все здание сложится на нас, как карточный домик. На полу, прямо среди языков пламени, лежат трое раненных людей в белых лабораторных халатах — почти все в сознании, но их тела не двигаются. Рядом двое держатся из последних сил, пытаясь помочь, но беспомощность читается в каждом их движении.

— Помощь прибыла, — первым откликается Броуди, его голос хриплый сквозь маску, но в нем есть твердость.

— Все, кто может идти самостоятельно, должны немедленно покинуть здание, — продолжает Брайар, и его слова звучат как приказ, которому невозможно не подчиниться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

По лестнице поднимается еще одна бригада пожарных. Я слышу стук их сапог, крики, команды — они сразу бросаются на борьбу с огнем, разрывая шланги, нацеливая струи воды на бушующие коридоры. Райан отходит к ним, присоединяется к тушению, освобождая меня и Хэйза, чтобы мы могли сосредоточиться на пострадавших.

Хэйз уже рядом с мужчиной, чью ногу придавило тяжелыми баллонами с химикатами. Он в сознании, стонет, лицо его бледное и покрыто потом. Брайар приседает, проверяет его дыхание и сознание, успокаивает уверенным голосом. Я же бегу к женщине. Ее рука в крови, открытый перелом, кость пробила кожу. Но она держится изо всех сил — пальцы другой руки цепляются за плечо молодой девушки, что лежит рядом без сознания.

— Как вас зовут, мэм? — спрашиваю я, стараясь говорить мягко, несмотря на крики и жар вокруг.

— Оливия, — выдыхает она, едва удерживая слезы. — А это… Моника. Она должна быть в порядке? Она в порядке?! Скажите, что она в порядке!

Я быстро проверяю пульс на шее девушки.

— Пульс есть, — подтверждаю я. — Просто потеряла сознание. Ей нужен кислород.

Сначала я тянусь к Монике, достаю из сумки кислородную маску и закрепляю ее на лице девушки. Смотрю на показатели — дыхание слабое, но ровное. Это дает мне чуть больше времени для Оливии. Женщина уже задыхается от боли, но не отпускает руку своей коллеги.

Я фиксирую ее перелом: аккуратно обеззараживаю, накладываю стерильные салфетки, шину, закрепляю бинтом. Стараюсь действовать быстро, но осторожно — любое лишнее движение причиняет ей адскую боль, и она сжимает зубы так, что белеют губы. Вокруг нас снуют пожарные: кто-то тянет шланги, кто-то кричит о новых очагах возгорания, кто-то ищет путь для дополнительной эвакуации. Все будто происходит одновременно, в гуле огня и команд.

— Рид, — отзывается Хэйз, и его голос режет сквозь шум.

— Да? — не отвожу я взгляд от работы.

— У нас проблема. У тебя меньше двух минут.

Сердце проваливается в пятки, но руки продолжают двигаться без колебаний.

— Принято, — отвечаю я.

Я заканчиваю с рукой Оливии, накладываю окончательную фиксацию, проверяю пульс и дыхание — стабильные, но ей срочно нужно в больницу. В этот момент подбегают пожарные из другой бригады с носилками. Мы аккуратно перекладываем Оливию, и ее тут же уносят. Следом идет Моника — ее поднимают, удерживая маску на лице. Я провожаю их взглядом, на секунду позволяя себе вздохнуть… и возвращаюсь обратно к Хэйзу.

Но я не успеваю подойти — здание сотрясает второй взрыв. Толчок такой силы, что нас всех швыряет на пол. Горячий воздух обжигает лицо, маска противогаза трещит и лопается, и я в панике срываю ее с себя, задыхаясь в дыму.

— Мы уходим, — голос Хэйза звучит резко, почти срывается на хрип, но он тоже снимает свою маску.

Он уже на полпути ко мне, когда пламя за его спиной превращает воздух в дрожащую стену.

— Что? Нет. — я отступаю, обхожу его, едва удерживая равновесие на разбросанных обломках. — Тут еще один…

— Это приказ, Рид, — он хватает меня за руку, сильнее, чем нужно и тянет к выходу.

Но совсем рядом орет мужчина, наблюдая, как мы уходим. Не просто зовет на помощь — молится, захлебываясь криками. Его голос ломается, превращается в сиплый вой, и у меня внутри все обрывается.

— Помогите! — он бьет чем-то по баллону придавившего его, и я вижу — часть потолка рухнула, зажав его еще сильнее.

— Кэп не… — я вырываюсь, хватаю рацию, но в руках только искрящийся, оплавленный провод.

Должно быть, зацепило огнем, когда мы поднимались на семнадцатый этаж.

— Сейчас будет взрыв, Элоди. У нас утечка химикатов. — Хэйз говорит тихо, но в его голосе есть что-то… обреченное.

Я слышу, как мужчина снова кричит. Тише, слабее. Я не думаю — просто рвусь вперед, пока Брайар хватает меня в свои руки. Но мои ногти цепляются в перчатки Хэйза, в его форму, я бьюсь, цепляюсь за каждую деталь, за шкаф, за край стены, будто сама могу удержать здание от разрушения, если только смогу помочь этому мужчине. Мои пальцы дрожат, сердце гремит в ушах, и в какой-то миг я чувствую, что не дышу.

— Отпусти, Рид! — голос Хейза срывается, он рычит, тянет меня к себе рывками, стараясь увести прочь.

— Он там! Он живой! Пожалуйста, Хэйз! — я не чувствую боли, только отчаянную пустоту внутри, будто часть меня уже осталась в том огне, вместе с его криками.

Но Брайар лишь увереннее хватает меня под руки и тащит к лестнице. Металл под ногами гудит, стены дрожат, и я понимаю, что все рушится. Он спускает меня вниз на пару пролетов, но там уже пекло — огонь лижет перила, дым режет горло, я кашляю, теряю ориентацию.

Я ничего не понимаю. В ушах гул, в груди — паника, как дикий зверь. Мир распадается на вспышки света и крики. Хэйз почти несет меня, толкает в сторону, пока мы не оказываемся в узком помещении — в архиве, судя по всему. Горящая бумага кружится в воздухе, оседает на шлем, липнет к щекам и обжигает.

Брайар бросает взгляд на окно — узкое, покрытое копотью, но его хватит, чтобы оказаться на улице. Несколько ударов топором — стекло трещит, а потом с треском осыпается наружу.

— Они не смогут растянуть страховку, — Хэйз показывает вниз. Внизу — деревья, черные тени в дыму, густые кроны, через которые не пробиться. — Машина сюда не подойдет, на лестницу нужно время. Я прыгну туда, — он указывает на выступ между этажами, узкий, сантиметров пятьдесят. — Зафиксирую себя, и ты прыгнешь следом, хорошо?

— Нет… нет, нет, нет! — я отступаю, сердце рвется в горле. — Я не смогу! Это слишком высоко. Я… я боюсь высоты, Хэйз. Я не смогу!

— Я поймаю тебя, слышишь? — он хватает меня за плечи, встряхивает, чтобы я вышла из ступора. — Доверься мне. Ладно? Я поймаю тебя, Элоди.

Мой мозг отказывается верить в это. Но сейчас мир — только огонь, треск и его глаза. Он тянется ко мне, и, прежде чем я успеваю вдохнуть, его губы касаются моих. Сначала неловко — наши каски сталкиваются, но потом… потом все становится тише. Его губы горячие, кожа пахнет дымом и потом, но я будто впервые за все это время начинаю дышать.

— У нас получится, — шепчет он мне в губы и залезает на подоконник.

Я замираю, наблюдая, как он прыгает. Время растягивается. Он едва достает до выступа — пальцы срываются, тело раскачивается, и я закусываю губу до крови, слыша собственный вскрик. Хэйз повисает на несколько секунд, потом рывком подтягивается и встает на выступ, закрепляя трос вокруг пояса.

Огонь позади меня ревет, пол под ногами дрожит, потолок трещит. Все рушится, и я понимаю — это момент между жизнью и смертью. Между тем, чтобы сгореть, и тем, чтобы шагнуть. И единственное, что удерживает меня от падения — его голос, его взгляд и… его обещание, что он поймает меня.

— Я готов, Элоди! Ты можешь сделать это, правда?

Я подхожу ближе. Колени дрожат, пальцы цепляются за стену, дыхание рвется. Мир кружится, земля внизу тянет к себе, и страх выжигает все изнутри.

— Я поймаю тебя, Рид, клянусь, — Хэйз тянет руку вперед, его глаза в огне. — Я ни за что не отпущу тебя.

Но я не могу. Мое тело не слушается. Страх сжимает горло, парализует мышцы. Сердце рвется наружу, но ноги будто приросли к полу.

— Пожалуйста, Эл, — он умоляет, его голос срывается, — у нас нет времени, просто доверься мне, прошу!

Я вижу боль в его глазах, его страх. Но он боится не за себя, а за то, что я не решусь. Он умоляет меня шагнуть, но я… я не могу. Клянусь, не могу. Страх сильнее меня.

Я пятюсь назад, как будто весь мир заходит в тупик, но его глаза — они просто разрывают меня изнутри. Он стоит там, напряженный, готовый поймать меня, если я сделаю хоть один шаг в его сторону. Я знаю, что он бы поймал, я знаю, что он не отпустит, но я не могу. Я не могу прыгнуть. Не могу довериться высоте, не могу довериться себе, не могу довериться даже ему. Страх сковывает каждую клеточку тела, заставляет сердце биться так быстро, что я не чувствую ног. Его взгляд — полон боли, но еще больше в нем отчаяния, будто он понимает, что я не смогу.

Мое тело начинает медленно отступать, как если бы шаги назад были единственным вариантом, который я могу осилить. В голове шумит, боль от страха сжимает голову. Я должна что-то сделать. Я не могу просто стоять здесь, не могу остаться в этом месте с его глазами, в которых я читаю: я потеряю тебя.

Но я не могу прыгнуть.

Я поворачиваюсь и бегу. Без маски, без противогаза, без средств защиты, без всего, что должно было бы продлить мне жизнь хотя бы на минуту. В груди пусто, сердце бешено колотится, и я слышу, как огонь рвет за мной воздух. Вдыхая дым, я не думаю о последствиях. Я просто бегу. В коридоре, где все горит, где стены покрыты черным, где все трещит и свистит, я прыгаю на лестничный пролет, охваченный огнем. Я оказываюсь в самой гуще, в клубах дыма и жара, и лишь на секунду понимаю, что полыхающий воздух опаляет кожу.

Я обжигаю руку. Кожа горит, будто ее ободрали до живого, но именно эта боль поднимает меня с пола и... я задираю глаза вверх и вижу ее. Лестницу. Чертову эвакуационную лестницу, о которой я даже не подумала, пока дрожала от страха на том проклятом окне.

Я рвусь вперед, едва различая указатели сквозь дым. Красные стрелки — единственное, что держит меня в сознании. Но каждая секунда дорога. Время утекает сквозь пальцы, а коридор будто ведет не к спасению, а глубже, ближе к месту следующего возможного взрыва. Все во мне кричит, что я бегу прямо в объятия смерти, но там лестница. Лестница, которая может вывести меня наружу.

Я не пожарный. Я парамедик. Моя работа — спасать жизни на земле, а не прыгать с высоты и рисковать так безрассудно. Это не моя стихия, не мои правила и тем более не моя глупость — оказаться там, где любое неверное движение грозит падением. Но страх во мне постепенно сливается со злостью. На себя. На него. На весь этот гребаный огонь, что лишает меня выбора.

Грудь сдавливает, каждый вдох дается с трудом. Дыма слишком много, легкие будто обожжены изнутри. Я кашляю, сгибаюсь, но продолжаю идти, хватаясь за стену, пока пальцы не покрываются пеплом и сажей. И наконец нахожу выход.

Металлическая дверь поддается, и я вырываюсь наружу, к пожарной лестнице. Выхожу на воздух, который хоть и горяч, но все же чище. Металл под ногами вибрирует от грохота внутри здания. Я спускаюсь вниз, шаг за шагом, пальцы соскальзывают с перил от пота и крови. На середине пути взрыв гремит там, где мы оставили того мужчину. Семнадцатый этаж рвется, будто сама земля содрогается.

Лестница дрожит, качается. Я теряю равновесие и падаю на пролет. В ушах гул, мир тонет в звоне, и только удары кирпичей, обломков и горящих досок о перила и мое тело возвращают меня в реальность. Каждый удар выбивает дыхание, каждая искра врезается в кожу, обжигает и оставляет следы. Я хватаюсь за перекладины, царапаю ладони до крови, но удерживаюсь. Лежу, не в силах подняться. Все крутится. Все болит. Мне нужно время. Еще мгновение, чтобы вспомнить, кто я и что делаю.

Я поднимаюсь, хромая, чувствуя, как каждая ступень отзывается болью в теле. Спускаюсь ниже, и ноги подкашиваются, но я все же добираюсь до земли.

Я обхожу пылающее здание, и перед глазами открывается картина, от которой все внутри меня обрывается. Вторая бригада сбивает пламя снаружи, а мои… мои выглядят так, словно их мир только что рухнул.

Кэп сидит на ступеньке пожарной машины, ладонью прикрывает рот, будто пытается не задохнуться. Но не от дыма — а от того, что чувствует внутри себя. Райан стоит чуть дальше, его рука крепко лежит на плече Хэйза, и в этом жесте больше отчаянного утешения, чем силы. А сам Хэйз… он сидит на коленях на асфальте, голова опущена, спина сгорблена, руки бессильно свисают, будто у него вырвали сердце, и он не знает, как дышать без него.

Я застываю. Воздух режет горло, и на секунду я не могу сделать ни шага. Не понимаю, что именно они видят или в чем уверены, но от этой картины в груди что-то хрустит, ломается и разрывается. Я все-таки двигаюсь вперед, ноги ватные, но я заставляю себя идти.

— Что случилось? — хмурюсь я, пытаясь заглянуть им за плечо, а сердце пропускает лишний удар и тут же падает куда-то в бездну.

Они вскидывают на меня глаза одновременно, словно единый организм. Мгновение — и Хэйз срывается с земли так стремительно, будто его поднимает нечто большее, чем сила. Я даже не успеваю вдохнуть, как оказываюсь в его руках. Его грудь обрушивается на меня, руки обхватывают так крепко, будто он боится, что я растворюсь в дыму.

— Элоди, — выдыхает он с таким облегчением, что оно бьет в меня, как удар. — Ты выжила.

— Я выжила, — шепчу, и сама не верю, что говорю эти слова.

— Я… я думал, что потерял тебя, — он дрожит в моих руках, каждое слово будто рваное. — Ты ушла, а я не мог за тобой вернуться, я…

Я поднимаю ладонь к его щеке, сжимаю зубы, проглатывая ком в горле.

— Я в порядке, Хэйз. Все хорошо, я…

— Нет. — Он отстраняется так резко, что холод этого жеста обжигает меня сильнее огня.

Его лицо меняется прямо у меня на глазах. Сначала неверие, потом облегчение, и вот теперь — боль, пропитанная до костей. Его глаза красные, пара слез срывается по щекам, и я теряюсь между желанием стереть их и страхом, что не имею права. Я мельком ловлю взгляд Райана: он тоже дрожит, его глаза мокрые, как будто этот огонь внутри сожрал часть и его. Кэп, все еще сидящий на ступеньке, смотрит на меня так, будто не может решить — я перед ним или лишь призрак.

Но взгляд Хэйза режет меня сильнее всего. Его голос дрожит, но звучит отчетливо, каждое слово — приговор:

— Не все хорошо, Элоди. Только не после того, как я решил, что ты умерла, потому что не доверяешь мне.

Глава 22

22.

Двенадцатое августа

Холод внутри меня не имеет ничего общего с ночью или ветром за окнами. Этот холод растекается по венам, тянет к земле, будто мешок песка, и я задыхаюсь от его тяжести. Я сижу на деревянной скамейке в раздевалке, бинтую обожженную руку и впервые за все время понимаю: тишина здесь не лечит, а убивает. Полумрак давит. Пустота вокруг — не утешает, а разрывает изнутри. Мне нужно домой, нужно просто подняться и уйти, но силы иссякли. Ни тело, ни сердце не подчиняются. Я вымотана до предела, и эта опустошенность не отпускает уже который час. Ни горячий душ, обжигающий кожу сильнее ожогов, ни горький ликер в кофе от Кэпа, который доставался только в самые безнадежные дни, ни разговоры с Райаном и Рейчел — ничего из этого меня не спасало. Потому что единственный человек, к которому я хотела протянуть руку, закрылся от меня так, как я сама закрывалась от всего мира.

Звук открывающейся двери возвращает меня в реальность. Щелк замка, скрип петель, глухое эхо шагов в коридоре. Я вскидываю взгляд, будто очнувшись, и вижу, как между шкафчиками появляется Хэйз. Его глаза скользят по мне почти равнодушно, пусто, и тут же отворачиваются. Он проходит мимо, поднимает руку, отворяет свой верхний шкафчик и начинает копаться там, шумя металлом, словно меня нет в этой комнате.

Я поднимаюсь с деревянной скамейки. Сердце колотится так, будто тело пытается вырвать из меня остатки смелости. Я делаю шаг к нему — и замираю.

— Мы можем поговорить? — мой голос выходит хриплым, ломким, будто я не говорила неделями.

Он не отвечает. Шумит чем-то в шкафчике, перекладывает вещи, будто ищет несуществующее. Его плечи напряжены, движения резкие. Он делает вид, что не слышит меня, и это «не слышит» ранит сильнее, чем если бы он наорал.

— Пожалуйста, Хэйз, — я делаю шаг ближе, стараюсь поймать хоть намек на взгляд, — мне… мне это нужно.

Но он упорно не отвечает мне. Слышится только глухой стук металла, и как каждая секунда его молчания разрывает меня изнутри. Ему будто все равно. Его лицо — камень, без эмоций. Его плечи даже не дрожат от сдержанности. А мое сердце… оно сжимается, будто кто-то выдавливает из него воздух. Я чувствую, как в груди становится тесно, больно, до слез. Он будто стирает меня из своей жизни прямо на глазах — и делает это молча.

— Хорошо, — я сжимаю губы в тонкую линию, чувствуя, как злость закипает где-то под кожей, перемешиваясь с отчаянием. — Ты не хочешь говорить. Тогда слушай.

Я чувствую, как напряжение пульсирует в теле. Сердце бьется слишком быстро, ладони потеют. Все во мне горит — от обиды и от бессилия. Голос дрожит, но я говорю, потому что если сейчас замолчу — никогда не смогу.

— Мне жаль, ясно? — выдыхаю я, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Я не хотела, чтобы вы переживали обо мне, винили себя или вообще сочли меня мертвой.

Он замирает. Вся эта суета с вещами вдруг прекращается. Его спина напрягается, и я вижу, как мышцы под формой словно застывают в ожидании. Я не вижу его лица, но чувствую, что он слышит. И от этого сердце бьется сильнее, будто боится его реакции больше, чем огня.

— Я испугалась, — я говорю тише, почти шепотом. — Чертовски сильно испугалась высоты. Я знаю, что это часть моей работы. Знаю, что я уже бывала на высоте, но это не то же самое, что стоять на широкой лестнице, когда тебя держат три троса и…

Громкий металлический грохот заставляет меня вздрогнуть. Хэйз с силой захлопывает дверцу шкафчика, и звук отдается у меня внутри. Я отшатываюсь, дыхание сбивается. Он стоит, тяжело дышит, челюсть сжата, взгляд — острый, как лезвие.

— Дело не в высоте, Элоди, — его голос низкий, глухой, хриплый от сдерживаемых эмоций. — Дело в тебе.

Мое сердце падает вниз, будто проваливается куда-то под ноги. Мне больно дышать. Он смотрит на меня так, будто я разбила ему сердце, и, может быть, это действительно так. В его глазах боль, обида, усталость — и все это из-за меня.

— В твоем недоверии мне и…

— Это был пятнадцатый этаж, Брайар! — я перебиваю его, чувствую, как горло сжимается. — Ты здесь вообще ни при чем!

— Правда? — он делает шаг ко мне, и от его движения воздух становится теснее. — Потому что дело не только в высоте.

Я не понимаю. Просто стою и смотрю на него, пытаясь уловить смысл его слов, но мозг отказывается работать.

— Дело в том, что ты действительно не доверяешь людям, Элоди, — выплевывает он, голос сорванный, злой. — Ты сказала кому-нибудь, что завтра у тебя день рождения? Потому что никто из депо не в курсе. Рейч замялась, когда я спросил ее об этом. А потом призналась, что ты держишь это в тайне даже от нее.

Он сжимает кулаки, будто физически борется с собой. Я вижу, как дрожат его руки, как тяжело он дышит, как сдерживается, чтобы не вывалить все, что у него внутри. Вены выступают на шее, мышцы напрягаются. Он не злится — он страдает.

— Может быть, — хмыкает он с больной усмешкой, — кто-то знает, что между нами происходит? Ты сказала об этом семье? Может, Рейчел?

Меня пронзает страх — вдруг кто-то услышит. Сердце сжимается, дыхание замирает. Здесь тонкие стены, а его слова звучат слишком громко, будто он выкрикивает их всему депо.

— Потому что я сказал об этом Райану, — признается он, делая шаг ближе. Его голос дрожит. — Не потому что я, черт возьми, хвастался, а потому что я хотел, чтобы мой лучший друг знал, что я люблю тебя.

Мир замирает. Сердце выскакивает из груди, дыхание перехватывает. Он не может… не может любить меня. Не после всего. Не такую. Я ничего для этого не сделала. Ничего, чтобы заслужить, я…

— Ответь же мне, Элоди, — он почти шепчет, но в его словах — столько боли, что я едва держусь. — Может быть, хоть кто-то здесь знает хотя бы твой любимый цвет?

Он делает шаг назад, но в его глазах боль уже физическая, настоящая. Он будто держится за что-то внутри, чтобы не сломаться прямо здесь. Его грудь тяжело поднимается и опускается, губы дрожат, а взгляд — такой, будто он смотрит на обломки того, что было для него важнее всего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Потому что я — не знаю даже этого, — говорит он, и голос ломается.

Сердце разрывается. Все во мне ноет, пульсирует, горит. Я чувствую, как в груди становится тесно, и хочется просто исчезнуть. Мне больно — не от его слов, а от осознания, что он прав.

— Я вообще ничего о тебе не знаю, — он хрипло усмехается, почти истерично. — Потому что ты ничего о себе не рассказываешь. Я спрашиваю, пытаюсь узнать тебя, делюсь с тобой самым сокровенным, а ты…

Я хочу ответить. Хочу объяснить, оправдаться, но губы не слушаются. Потому что он прав. Потому что я не даю никому узнать себя. Я отталкиваю всех, кто хоть немного приближается. И теперь — я отталкиваю и его.

Он делает последний вдох, будто собирает все силы.

— Ты не доверяешь мне, — произносит он, и в этот момент кажется, будто все стены вокруг рушатся.

Хэйз выдыхает так тяжело, будто этим выдохом выпускает из себя всю ярость, все напряжение, которое только что держало его в тисках. Его плечи опускаются, взгляд смягчается, и все тело ослабевает, словно он сдается в бою, который вел не только со мной, но и с самим собой.

— Я знаю, что я нравлюсь тебе, — произносит Брайар, и голос его низкий, усталый. — Знаю, что, может быть, ты даже влюблена в меня, но…

Я хочу закричать, что это правда. Даже больше, чем правда. Что я люблю его — так сильно, что это пугает меня до тошноты. Люблю так, что в груди становится тесно, будто сердце пытается вырваться наружу, чтобы он наконец понял, чтобы услышал. Но страх душит меня. Страх того, что моя привычка никому не доверять, даже ему, может лишить меня его.

— Я хочу знать тебя, — продолжает он, и в голосе нет ни капли улыбки, только горечь. — Не только как Элоди Рид, знойную красотку-парамедика. Я хочу знать твои мысли. Чувства. Страхи. Чтобы ты могла доверить их мне.

Эти слова обрушиваются на меня, и я едва удерживаюсь на ногах. Это звучит невозможным. Слишком личным. Я никогда не позволяла себе этого ни с кем. И от этого осознания боль простреливает грудь так резко, что я хватаюсь за воздух, как будто внутри меня что-то рвется.

— Потому что я знаю, что оно того стоит. Ты того стоишь, Элоди.

Хэйз делает шаг ко мне, и весь мир останавливается. Я перестаю дышать, боюсь даже пошевелиться, потому что все во мне сосредоточено только на нем, на его словах, на его близости.

— Стоишь того, чтобы тебя любили открыто, честно и предано. — Он запинается, а глаза предательски блестят, наполняясь влагой. — И клянусь, я делаю это. Даже если ты не можешь этого принять.

Слезы катятся по моим щекам так внезапно, что я даже не успеваю поднять руки, чтобы их стереть. Они горячие, соленые, и вместе с ними из меня выходит все, что я так долго сдерживала. Я вижу, как это ломает его сердце — каждый мой всхлип будто удар по его собственной груди. И все же он тянется ко мне, берет мое лицо в свои ладони, и его пальцы такие теплые, что я едва не падаю в них. Большим пальцем он нежно стирает слезу с моей кожи, как будто может забрать мою боль вместе с ней.

— И я хочу остаться с тобой, — шепчет он, и голос его хриплый от усталости и боли. — И я сделаю это. Но я должен знать, что тебе не все равно.

Он наклоняется и оставляет слишком нежный поцелуй на моей макушке. Такой бережный, что я разрываюсь изнутри от того, сколько в нем любви, и от того, что я не могу ответить ему так, как он этого заслуживает. А потом он отстраняется и исчезает из раздевалки: быстро, решительно и мое сердце разбивается в тот же миг — громко, болезненно, до крика.

Глава 23

23.

Двадцать первое августа

С меня сходит десятый пот. Каждый рывок вперед прожигает мышцы огнем, словно я рву их изнутри. Легкие ноют, сжимаются, и кажется, еще шаг — и я начну выплевывать их прямо на мокрый асфальт. В ушах гулко стучит кровь, сбивая дыхание, но я не сбавляю темп. Я бегу, загоняю себя, будто хочу наказать собственное тело за то, что оно до сих пор держится.

— Эл! — голос Райана доносится сзади, но я не позволяю себе обернуться. Если хоть на секунду собью ритм — все рухнет. — Элоди!

Теперь его голос звучит жестче, настойчивей, и я вынуждена остановиться. Разворачиваюсь — и вижу, как он тяжело сгибается пополам, хватая ртом воздух, будто тот внезапно стал редким. Светлые волосы прилипли к его вспотевшему лбу, щеки раскраснелись, и он выглядит так, словно прошел через пожар, а не пробежку.

— Кажется, — выдыхает он хрипло, почти задыхаясь, — у меня остановка сердца.

Я фыркаю и валюсь на влажную, залитую дождем траву в центре стадиона. Холодные стебли прилипают к спине, но мне все равно — сил нет даже приподняться.

— Как парамедик заявляю тебе — это не так, — едва шевелю губами я. — Черепахи — долгожители, так что ты выживешь.

— По-твоему, я черепаха? — он приподнимает голову и косится на меня с таким видом, будто не может решить, смеяться ему или всерьез обидеться.

— Ты бегаешь тут с шестнадцати лет, приятель, — выдыхаю я сквозь усталость. — А я обогнала тебя на четвертом круге.

Он усмехается, садясь рядом. Грудь вздымается, дыхание сбивчивое, но в глазах все тот же свет — легкость, которую он не теряет даже в моменты, когда организм отказывается подчиняться.

— Извини, что хотел просто побегать, а не участвовать в гонке "кто первым ляжет в реанимацию". Хотя спойлер, — он подмигивает, — это будешь ты.

— Я знаю.

Но в пять утра в Сильвер-Крике воздух густой, напитанный влагой после ночного ливня, и пахнет мокрой землей и хвоей. С крыши полигона еще стекают тяжелые капли, а на асфальте местами виднеются лужи, в которых отражается серое, затянутое облаками небо. Когда я выходила из дома, дождь еще моросил, но я не позволила этому остановить себя. Ничто не должно влиять на мою решимость.

Я бегаю уже больше недели. Сначала Райан был искренне рад моей компании — шутил, подбадривал. Но день за днем мои пробежки превращались в изнуряющую привычку, в способ заглушить ту боль, которая выжигала меня изнутри. Не мышечную, хотя она тоже была почти невыносимой. А ту, другую — в груди — от разбитого сердца. И я бежала, снова и снова, пока ритм шагов не перекрывал мысли, пока каждая клеточка тела не кричала громче, чем моя душа.

— Хочешь поговорить об этом? — вдруг нарушает тишину Райан.

Я удивляюсь, что он держался так долго. Неделя — это рекорд для него. Я помню то первое утро, когда он увидел меня на полигоне: взгляд его был настороженным, будто он хотел спросить, что я тут делаю, но сдержался. Он просто объяснил механику дыхания, показал разминку — и мы побежали. Ни одного лишнего слова. Но я знала: он видел, как я закрываюсь. Он понимал, что здесь что-то большее, чем просто желание заняться спортом.

Я не знаю, говорил ли с ним Хэйз. Хотя, если честно, мне кажется, что да. Но в Райане никогда не было осуждения. Ни раздражения, ни намека на то, что я виновата. Даже сейчас, когда Хэйз — один из его лучших друзей. Он будто разделяет нас, оставляя для меня то же спокойное, почти братское тепло, что и всегда. И где-то глубоко я ощущаю: он чувствует, что теперь должен присматривать за мной за них двоих. Ведь Хэйз… он в отпуске.

Он ушел туда сразу после того пожара. Официально — чтобы заняться открытием своей кофейни, как давно планировал. Но чем больше времени проходило, тем сильнее я чувствовала: он не вернется. Да, я знаю, что Рейчел и Райан ездили к нему. Слышала, как в гостиной обсуждали, что даже Кэп с женой заходили помочь. Все были рядом. Все, кроме меня. Я держалась на расстоянии, словно боялась прикоснуться, словно это было бы последним, что мне разрешено.

— Нет, — почти не вру я, глядя в затянутое облаками небо, — здесь не о чем говорить.

Я чувствую взгляд Райана на себе, прожигающий меня сбоку. Он слишком внимательный, слишком заботливый, но я не поворачиваюсь. Просто стараюсь дышать ровно, будто от этого зависит все, и вглядываюсь в небо так, словно именно там спрятаны все ответы, которых мне так не хватает.

— Сколько мы вместе работаем? — спустя паузу спрашивает он. — Лет пять?

— Вроде того.

— И вот за эти пять лет я ни разу не видел тебя на полигоне. Тем более по собственной воле.

Он прав. Я никогда не была спортивной. Мои мышцы и редкие намеки на рельеф — только результат работы, а не занятий вне депо. Если я и могла себя заставить чем-то заняться, то лишь потому что это напрямую было связано с профессией. Но бег по утрам? Добровольно? Нет. Это не обо мне.

— Я думаю, причина, по которой ты здесь — важнее, чем ты хочешь признать. — Его голос становится мягче, но в нем есть настойчивость. — И, может быть, тебе стоит об этом поговорить. Да, возможно, не со мной. Но с кем-то. Кто-то должен позаботиться о тебе, Элоди.

От этих слов ком мгновенно застревает в горле. Я глотаю воздух, но дышать становится тяжелее, чем после десятого круга. Сердце болезненно сжимается, и я впервые за долгое время чувствую — боль не утихает, а наоборот, прорывается наружу.

— Хэйз делал это, — мой голос предательски ломается. — Он заботился обо мне. А я…

Мне стыдно произносить это вслух. Стыдно быть мной — человеком, который теряет все, что любит. Потому что я — сама по себе такая. И, как бы я ни старалась бежать, от себя не убежать.

— Я не знаю, какого это, понимаешь? — наконец вырывается у меня, и я поворачиваюсь к нему, стараясь удержать голос ровным, но в каждом слове чувствуется дрожь. — Быть с кем-то и не ждать… что он уйдет. Когда все твое существование, все, что ты есть, рано или поздно отпугнет его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мои слова звенят в утренней тишине громче, чем я хотела. Райан смотрит на меня слишком прямо, и от этого хочется спрятаться, но я продолжаю:

— Это все было… так страшно, — признаюсь я, чувствуя, как поднимается волна воспоминаний. — Нужно было держать под контролем все. Абсолютно все. Чтобы он не пробрался в мою голову или сердце. Чтобы когда он все-таки сделал это, он не узнал, какая я настоящая. Чтобы о нас никто не догадался, потому что нам запрещены романы на работе, и… — я сглатываю, не находя воздуха. — И мне все время приходилось быть в маске, будто я играю кого-то другого.

— Что значит "не узнал, какая ты настоящая"? — его голос низкий, но твердый. — Разве не в этом суть?

Я резко поднимаюсь на локтях, ладони упираются в мокрую землю, и мышцы рук напрягаются так сильно, что они начинают дрожать. Сердце в груди бьется слишком быстро, а гнев и бессилие сливаются в одно.

— Что ты знаешь обо мне, Райан Броуди? — бросаю я ему вызов, и взгляд мой цепляется за него так, будто я пытаюсь его ранить.

Он хмыкает и, будто нарочно, скрещивает руки на груди. Его поза слишком спокойная для этого разговора.

— Ты Элоди Рид, парамедик из сто одиннадцатой бригады Сильвер-Крика. Самая младшая в семье с тремя братьями. Ты ненавидишь спорт, обожаешь пончики и скорее умрешь, чем полезешь на высоту.

— Вот именно, — мой голос звучит слишком резко, почти обиженно. — Это все, что ты знаешь обо мне после пяти лет работы вместе. Но ты не знаешь, что у меня мания контроля. Что даже дома, там, где я должна отдыхать, у меня почти стерильная чистота. Я не умею быть эмоциональной, не знаю, как подпускать людей ближе, чем просто на расстояние коллег или знакомых. И…

— И ты думаешь, что это минусы? — перебивает он, и его брови сдвигаются, будто он искренне не понимает, как я могу так к себе относиться. — Все, о чем ты говоришь, — это выбор. Выбор открыться кому-то. Выбор научиться быть рядом. Выбор принять саму себя.

Его слова врезаются в меня, будто физический удар. Я чувствую их кожей, словно холодный воздух внезапно пронзает легкие изнутри. Тепло крови будто уходит из пальцев, оставляя их ледяными, и я невольно прижимаю руки ближе к телу, как будто так можно защититься.

— Ты такая, какая есть, Элоди, — продолжает он, глядя прямо, не отводя взгляда. — И ты — единственный человек, с которым тебе предстоит прожить всю свою жизнь. Если ты сама не примешь это… как это сможет сделать кто-то другой?

Эти слова слишком логичны. В них слишком много смысла, чтобы спорить. Но от этого легче не становится. Наоборот, они будто разрезают меня, открывают ту самую часть, которую я всеми силами стараюсь спрятать. В голове шумят мысли: может ли кто-то принять меня такой, если я сама отворачиваюсь от себя? Если я сама не нахожу во мне ничего достойного?

— Хэйз любит это в тебе, — голос Райана становится мягче, но от этого только больнее. — Твою строгость. Твой контроль. Твою сдержанность. Все то, что ты считаешь своими недостатками. Это уравновешивает его, когда он сам превращается в хаос. Он ценит в тебе то, что ты называешь холодом. Ты понимаешь это?

Впервые в жизни боль от разбитого сердца ощущается не абстрактно, а телом. Словно кто-то сжал мои ребра тисками, не давая дышать. Словно внутри груди пульсирует открытая рана, и каждое его слово нажимает прямо на нее. Горло перехватывает, и я глотаю воздух рывками, будто пытаюсь не расплакаться прямо сейчас.

— Он принимает это, потому что для него это не проблема, — добавляет Райан твердо. — Но ты продолжаешь решать за него, Элоди.

И именно в этом есть что-то ужасающе верное. Я не позволяю людям видеть меня настоящую. Потому что так безопаснее. Безопаснее казаться кому-то просто коллегой, просто знакомой. Безопаснее держать дистанцию, чтобы они никогда не разочаровались во мне. Потому что если они не узнают, какая я внутри, то у них не будет повода отвернуться. И хотя бы на поверхности — я останусь для них кем-то, кто им нравится. Хоть чуть-чуть. Хотя бы минимально.

— Но что если он не сможет любить меня, когда я покажу ему все? — слова рвутся наружу, и я чувствую, как горло сжимается так сильно, что становится трудно дышать.

Эта мысль давит на меня изнутри, как груз, который невозможно поднять. Ведь когда Хэйз не знал обо мне всего — я нравилась ему. Я была для него кем-то важным, кем-то, кто имел значение. Но что если потом… когда правда окажется на ладони… все исчезнет? Что если я перестану быть для него той, кого можно любить?

— Тогда пошел он к черту, — фыркает Райан, но тут же смягчается. — А если серьезно… он уже делает это. Он любит тебя. И ты это знаешь. Ему просто… нужно, чтобы ты доверилась ему. Чтобы хоть что-то, что сейчас только твое, стало и его тоже. Чтобы он мог так же бережно хранить это, как ты хранишь в себе его.

Слезы сами находят дорогу. Горячие, тяжелые, они катятся по щекам, сливаясь с сыростью утреннего воздуха. Я утираю их ладонью, будто так можно стереть не только влагу, но и то, что рвется изнутри. Мне больно, так больно, что я пытаюсь отмахнуться от этого, будто все это не более чем слабость, которая пройдет.

— Черт, — выдыхаю я, пытаясь придать голосу насмешливость, хотя он все равно дрожит. — Теперь понятно, почему Мая так долго ждала от тебя кольца.

Но от моих слов Броуди сразу меняется. В его лице появляется неуверенность, он прячет взгляд, словно боится, что я увижу в его глазах то, чего он не готов признавать даже самому себе.

— Ты любишь ее? — спрашиваю я тихо.

— Полагаю, что да, — он хмурится, будто эти слова даются с трудом.

— Обычно, — усмехаюсь я сквозь слезы, — правильный ответ звучит не так.

— Просто… — он пожимает плечами, словно пытается сбросить с себя лишний вес. — Это правильно. Мы давно вместе, и теперь пришло время жениться, верно? Так нужно и…

Он выглядит потерянным, и это отражение того, что я чувствую сама. Его глаза — будто зеркало: я вижу в них не любовь, не радость, а давление. Давление, которое ломает его. Точно так же, как ломает и меня.

— Женитьба пугает меня, — признаюсь я, и слова вылетают слишком легко, будто я больше не в силах держать их внутри. — Она предполагает, что ты проведешь с одним и тем же человеком всю свою жизнь. Что твоя жизнь с ним

всегда

будет такой же, как и сейчас… и если это не то, чего ты хочешь — зачем оно все?

Я уже не могу остановиться. Слова срываются один за другим — слишком личные, слишком настоящие, но это же Райан. Мой

друг

, которому я могу позволить услышать их.

— С Хэйзом это не было чем-то страшным. Я просто… была с ним обычной девушкой. Даже тогда, когда мы официально не встречались. Мне было хорошо. И я хотела, чтобы он чувствовал то же. — Мой голос срывается, и новая слеза стекает по щеке. — Наверное, это единственное, чего я когда-либо хотела. Чтобы Хэйз принял меня такой, какая я есть. Чтобы ему нравилось это. Чтобы я могла заботиться о нем так же, как он заботится обо мне.

Мне требуется время, чтобы проглотить всю эту боль застрявшую в горле, прежде чем продолжить.

— Надеюсь, — выдыхаю я, — ты хочешь того же с Майей. Чтобы твоя жизнь с ней сейчас была именно такой, какой ты хочешь ее видеть до конца своей жизни.

Я тяжело выдыхаю, будто вместе с воздухом уходят последние силы. У меня больше нет ни физических, ни моральных ресурсов. Я пуста. Опустошена до самой глубины.

— Иначе все это… не имеет смысла, верно? — шмыгаю я.

А Райан долго смотрит на меня, а потом склоняет голову вбок, как будто надеется, что я не замечу, сколько боли в его глазах.

— Черт, — усмехается он, но слишком натянуто. — Теперь ты хочешь заставить меня, обгонять тебя после четвертого круга?

Я смеюсь. Впервые за последние десять дней. И это не истеричный, рваный смех, а такой тихий и настоящий. Такой, что прогревает грудь изнутри, на секунду вытесняя всю боль. Это то, что я слишком часто испытываю рядом с Хэйзом Брайаром. И то, что я смогу испытывать всю свою жизнь — если он только позволит.

Но смех быстро уходит, оставляя пустоту. Мысли возвращаются к реальности, и они режут сильнее, чем раньше.

Почему мне так тяжело доверить кому-то себя настоящую, когда ты сама себя не принимаешь? Когда смотришь на себя в зеркало и видишь неправильного человека, того, кого нельзя любить. Кто не умеет показывать эмоции, кто слишком строг, слишком закрыт. Кто всегда выбирает контроль, а не свободу.

И все равно… как же хочется — хоть ненадолго, всего на мгновение — иметь рядом кого-то, кого ты любишь просто так. Даже если не должен. Даже если не умеешь. Даже если ты все время боишься, что однажды он увидит тебя настоящую и уйдет.

А ты все равно хочешь сдаться ему. Потому что любовь… это то, что сильнее страха… и слабее его одновременно.

От автора: если тебе понравилась глава — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Глава 24

24.

Двадцать шестое августа

Мне щемит в груди так, будто кто-то изнутри сжимает сердце пальцами, не давая ему сделать ни единого полного удара. Воздух вязнет в горле, и я не уверена, дышу ли вообще. Я просто стою перед дверью его кофейни, где когда-то был обугленный бар, и заставляю себя сделать шаг вперед. Без приглашения, без права на возвращение — без уверенности, что он вообще захочет меня здесь видеть.

Дверь открывается с тихим звоном колокольчика, и запах свежемолотого кофе тут же наполняет легкие — теплый, уютный, немного горький. Он режет изнутри не меньше, чем воспоминания.

Теперь здесь все изменилось. На месте, где раньше висели обугленные балки и чернели стены — теперь светло, словно кто-то стер мрак прошлого и вычертил новую жизнь. Беленые доски, мягкий свет, цветы повсюду — на подоконниках, полках, даже в пустых банках из-под кофе. Пестрые подушки на длинной скамье, кружки, стоящие в ряд на стойке. На месте старого бара — новая касса из светлого дерева, а над ней пустые доски для меню, словно они ждут, когда Хэйз решит, что именно вписать в свое будущее.

Я останавливаюсь, чувствуя, как пульс бьется где-то в горле, мешая говорить, думать или просто стоять. И вдруг замечаю у дальней стены большую вывеску, накрытую тканью. Название места пока скрыто, и мне почему-то кажется, что я не готова знать, как теперь зовется его мир — тот, где меня больше нет.

— Мы еще закрыты, но… — раздается знакомый голос, и я поворачиваюсь.

Он появляется из задней комнаты, вытирая руки о полотенце, и весь воздух в груди мгновенно превращается в пепел.

Хэйз выглядит именно так, как я себя чувствую: усталый, расстроенный, разбитый, но все равно — чертовски красивый. Его рубашка закатана до локтей, на запястьях — следы работы, чуть припорошенные мукой или гипсом, волосы растрепаны. Но самое болезненное — его глаза. Они больше не сияют. В них теперь тишина, усталость и… боль. И я знаю, что виновата в этом я.

— Элоди? — его голос чуть хрипнет, будто мое имя застряло у него где-то между памятью и сердцем.

— Привет, — тихо говорю я.

Слова будто рвут кожу на губах, а каждый звук дается с усилием.

Он медленно вытирает руки, не сводя с меня взгляда, но и не делает ни шага ближе. И я понимаю его. Я ведь сама когда-то не могла смотреть в глаза тому, кто причинил мне боль. Хотела, чтобы человек просто исчез, чтобы его больше не существовало в мире, где я должна учиться дышать заново без него. Наверное, он сейчас чувствует то же. Может быть, даже впервые в жизни.

— Как ты? — спрашивает Хэйз, и этот простой вопрос пронзает меня глубже любого признания.

Потому что даже сейчас, когда я — злодей в нашей истории, когда мои руки по локоть в пепле того, что между нами сгорело — он все равно беспокоится обо мне. В его взгляде все та же забота, которую я когда-то принимала за должное. Все то же тепло, в котором я грелась, пока не испугалась.

— Плохо, — признаюсь я. — Даже начала бегать.

На его губах появляется тень улыбки, но больше от горечи, чем от иронии.

— Я наслышан, — отвечает он, чуть отводя взгляд, будто боится, что я увижу, как ему больно.

Между нами всего пара метров, но кажется — целая жизнь. Он откидывается спиной на деревянную кассу, и дерево тихо поскрипывает под его весом. Свет ложится на его лицо, подчеркивая усталые тени под глазами.

— Райан сказал? — спрашиваю я, потому что хочу хоть как-то продолжать разговор, а не дать ему исчезнуть в тишине.

— Я спросил о тебе, — отвечает он просто.

Его честность — как удар прямо в грудь. Он мог бы соврать. Сделать вид, что ему все равно, что я для него — прошлое. Но Хэйз никогда не притворялся. Он слишком настоящий и открытый даже сейчас, когда я разбила ему сердце — он не прячется за холодом, не играет в безразличие.

И от этого мне хочется закричать. Сказать, что я не стою его доброты, что он должен злиться, ненавидеть меня, вычеркнуть из своей хорошей жизни. Но он просто стоит, глядя на меня, будто пытается понять, что осталось от той Элодии, с которой он когда-то смеялся под дождем у станции.

— Я… я хотела поговорить, — говорю наконец я, и мой голос дрожит, будто я снова учусь произносить слова. — Если ты не против.

Он молча смотрит на меня, изучает, словно ищет в моем лице что-то, что может оправдать все, что между нами произошло. Его взгляд беглый, хмурый, и в нем — больше усталости, чем гнева. Поэтому он едва заметно кивает.

Я ставлю коробку, которую до сих пор держала в руках, на ближайший стол. Пальцы немеют, и только теперь я понимаю, как долго держала ее, как сильно она тянула вниз. Внутри — то, что осталось от моего прошлого. Фотографии, письма, значки, кусочки жизни, к которой я возвращаюсь, хотя должна была давно ее отпустить. Там все, что удерживает меня и не дает мне идти вперед.

Хэйз смотрит на коробку, потом снова на меня. Его глаза мягко темнеют, будто он понимает, что в ней не просто вещи. В ней — причина, из-за которой я ушла. И, возможно, причина, по которой он никогда не сможет вернуться ко мне.

Воздух между нами густеет, и я чувствую, как сердце снова начинает биться — громко, беспорядочно, будто пытается вырваться. Но в груди все равно щемит, там все равно больно. Потому что, кажется, я пришла слишком поздно.

Но я впервые решаю быть полностью честной. Это пугает так, будто я стою на краю пропасти и сама толкаю себя вниз. Я не помню, когда в последний раз действительно говорила с кем-то о себе — не о работе, не о дежурствах, не о мелочах, которыми можно прикрыться, как броней — а о том, что внутри меня. О чувствах, которые гниют, если их не выпускать наружу. О боли, что притупилась, но не ушла. Я слишком долго жила в режиме контроля: улыбнись, сдержись, не показывай слабости. И обычно это спасает — от вопросов, от жалости, от чужого любопытства. Но сейчас это разрушает меня и мою жизнь. Ведь не Хэйз отдаляется от меня — я сама, шаг за шагом, отталкиваю от себя человека, которого люблю, потому что не умею быть уязвимой. И если он все равно уходит, если я все равно теряю его — зачем мне тогда дальше прятаться?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне было три, когда моя мама умерла, — начинаю я, голос дрожит, будто не мой и я произношу чужую историю. — Рак поджелудочной железы.

Эти слова, хоть и выучены памятью, все еще отдаются болью в теле, словно свежая рана. Эта потеря не просто болит — она живет в тебе, прорастает в кости. Иногда я чувствую ее, как физическую тяжесть — будто внутри меня живет пустота, которая не наполняется ничем, сколько бы я ни смеялась, ни работала, ни спасала чужие жизни. Потеря — это не момент, когда кто-то уходит, а то, что происходит после: каждый день, когда ты просыпаешься и снова учишься дышать без этого человека. Я привыкла к этому чувству, как к фоновому шуму, но стоит о нем заговорить — и весь мой тщательно выстроенный мир трещит по швам.

— Это случилось так быстро, что я не сразу поняла, что происходит, — продолжаю я, глядя куда-то мимо него. — Мамы просто не стало. Отец начал много работать, чтобы прокормить четверых детей, а братья…

Воспоминания приходят волнами — светлыми и болезненными одновременно. Мы были шумными, вечно голодными, всегда ссорились, но держались вместе, потому что кроме друг друга у нас никого не было. Иногда я вспоминаю, как мы устраивали себе праздники из ничего: горячий шоколад на разводном молоке, старые рождественские гирлянды, что горели даже летом. Это были самые счастливые мгновения моего детства, но за ними всегда стояла тень — мамино отсутствие, которое ощущалось даже в смехе. Это двойное чувство — радость и боль в одном дыхании — до сих пор живет во мне.

— Они тоже были детьми и заслуживали полноценного детства, но… — в горле становится тесно, я делаю вдох, но воздух будто не проходит, — им приходилось заботиться обо мне, особенно Леону, самому старшему и…

Вина режет остро, как лезвие. Она не отпускает, даже спустя годы. Я ощущаю ее, как холод под кожей, который не прогреешь никакими оправданиями. Иногда мне кажется, что я родилась с этим чувством — с осознанием, что отняла у них беззаботность, украла у них ту легкость, которая должна быть у детей. Леон слишком рано стал взрослым, слишком быстро научился считать деньги, следить за нами, брать на себя отцовские обязанности. А я… просто росла под его крылом, не осознавая, какой груз он несет. И теперь, когда понимаю, ничего не могу уже изменить.

— Я чувствую вину за это, — выдыхаю я. — За то, что лишила их детства и…

— Это не твоя вина, Элоди, — хмурится Хэйз, будто его собственное сердце сжимается от моих слов.

Он делает шаг, собираясь подойти, но сам себя останавливает, словно боится разрушить хрупкое равновесие между нами.

— Я знаю, — киваю я. — Они меня тоже никогда не винили. Ну… или, по крайней мере, не говорили этого вслух. Мы вообще мало разговаривали о чувствах. Это неудивительно, когда твой отец работает по сто часов в неделю, а у братьев подростковый период.

Папа действительно старался как мог. Он был уставший, но сильный, всегда пах краской и деревом. Он вытянул нас, отдал всего себя, чтобы мы жили нормально. Каждого из нас отправил в колледж, как будто хотел доказать — жизнь после потерь возможна. Позже он открыл свой маленький строительный бизнес, и я помню, как впервые увидела гордость в его глазах, когда он показал нам офис — три метра на четыре, с облупившимися стенами и мечтой, висящей в воздухе. Он делал все ради нас, а я… я просто старалась не мешать.

— Мне нужно было держать все в себе, — говорю я тихо. — Чтобы не расстраивать их, не становиться проблемой. А потом это стало привычкой. И… она еще ни разу не обернулось в мою пользу.

В воздухе между нами что-то дрожит, почти ощутимо. Тишина не давит — она мягкая, внимательная, как будто само пространство дает нам передышку. Я слышу его дыхание, почти ровное, едва сбившееся. Чувствую, как запах кофе и дерева перемешивается с чем-то его — с теплом, спокойствием, которое он носит в себе даже тогда, когда внутри у него шторм.

— Когда ты рассказал мне о своей маме, — первая слеза срывается и катится по щеке, оставляя за собой горячую дорожку, — я знала, что ты чувствуешь. Потому что сама пережила подобное. Но ты мог поделиться этим. А я — нет. Я не умею делать этого. Потому что стоит произнести это вслух — и люди начинают иначе на тебя смотреть, если сами не переживали подобное. Они начинают судить, жалеть и… я не хочу, чтобы это меняло их мнение обо мне.

Брайар молчит. Но в этом молчании — больше, чем в любых словах. Хэйз выглядит так, будто каждая моя фраза попадает ему прямо под кожу. Его взгляд — не просто внимательный, он прожигающий. В нем столько боли, что мне хочется шагнуть к нему, закрыть ладонями его лицо и попросить прощения за все, что я когда-либо сделала, чтобы разрушить то, что между нами было. Он выглядит уставшим, не от меня — а от того, что ему приходится сдерживаться. Его плечи чуть опущены, руки все еще лежат на кассе, как будто это единственное, что удерживает его на месте.

— Но когда они ничего не знают о тебе, — говорю я тише, почти шепотом, — ты можешь контролировать то, что они о тебе думают. И как близко они к тебе подходят.

Слова выходят медленно, осторожно, будто каждое может обжечь. Я чувствую, как по телу проходит дрожь, будто холод изнутри наконец находит выход. Грудь сжимает, дыхание сбивается. Я боюсь поднять глаза — боюсь увидеть в его лице равнодушие, усталость, то самое «все кончено». Но я уже не могу остановиться. Впервые за долгое время я действительно чувствую себя живой — разбитой, уязвимой, но живой.

— Но я никогда не хотела, чтобы кто-то был рядом со мной. Никогда не хотела, чтобы кто-то оставался, — признаюсь я, и каждое слово дается тяжело, будто вырывается вместе с воздухом. — Пока не встретила тебя, Хэйз.

Эта правда ломает меня изнутри. Потому что в ней слишком много любви, страха, надежды и боли. Я чувствую, как сердце дрожит, будто не справляется с ее весом. Оно бьется беспорядочно, отчаянно, как будто хочет вырваться из груди и добраться до него, чтобы он наконец понял — я люблю его. Я любила с самого начала, когда еще злилась на каждую его шутку, на каждый взгляд, что заставлял меня что-то чувствовать. И теперь эта любовь во мне растет, несмотря на боль, на страх, на все, что между нами разрушено. Но я не знаю, позволит ли он ей остаться. Не знаю, сможет ли Хэйз когда-нибудь простить меня за то, что я закрывалась, пока он стучал в двери моего сердца, снова и снова.

И, может быть, я заслужила, чтобы они так и остались закрытыми.

— Ты был… слишком опасным для меня, — признаюсь я, голос дрожит так, будто каждое слово срывает с меня кожу, — ты видел и чувствовал так много боли, но она… не сломала тебя.

Я плачу уже не стесняясь. Слезы катятся по лицу солеными дорожками, падают на ворот футболки и впитываются в ткань, оставляя мокрые пятна. Внутри меня поднимается что-то слишком большое, чтобы его удержать — будто все чувства, которые я так долго прятала глубоко, наконец вырвались наружу, и теперь распирают меня изнутри, заставляя грудь сжиматься. Это не тихая печаль — это боль, которая не дает дышать, боль, от которой дрожат пальцы и ноет горло. Каждая капля на щеках — будто признание в собственной слабости, и это так невыносимо, что я едва держусь на ногах.

— Она стала частью тебя, но не тобой, — выдыхаю я, задыхаясь от рыданий. — В тебе так много всего хорошего, доброго и светлого, что иногда… — я запинаюсь, глотаю слезы, — я думала, что может быть, я тоже когда-нибудь смогу быть такой.

Мое тело не слушается. Колени дрожат так, будто в любой момент я могу упасть прямо на пол, пальцы цепляются за край стола рядом, чтобы удержаться. В груди тесно, словно меня сдавливают со всех сторон, в висках стучит, дыхание сбивается и рвется наружу короткими судорожными вдохами. Каждая клеточка ощущает хрупкость момента, будто я стою на грани между падением и спасением.

— И я ей стала, — едва слышно произношу я, пожимая плечами, будто хочу скрыть собственную уязвимость, — стала благодаря тебе, Хэйз. И все, о чем я потом могла думать — что если моя собственная тьма затянет тебя?

Эти слова выходят слишком тяжело, словно я признаюсь в преступлении. Даже произнести вслух страшно, потому что я вижу перед глазами картину: его улыбка, его свет — и как все это исчезает под тяжестью моей боли, как его яркость гаснет от моей тьмы. Я чувствую, как по коже бегут мурашки от этого образа, как сердце болезненно сжимается от ужаса, что я могла бы лишить его того, что во мне всегда вызывало зависть. Это страшнее, чем жить со своей болью — жить с мыслью, что я могу разрушить его.

— А я знаю, каково это, когда тьма побеждает, — шепчу я, и голос срывается, словно признается в слабости, которую невозможно простить. — И я не могла допустить того, чтобы человек… — я запинаюсь, слова рвут горло, — которого я люблю, испытал это так же, как это испытываю я.

Хэйз меняется на глазах. Его лицо, до этого сосредоточенное и сдержанное, будто трескается изнутри. Челюсть напрягается, он прикусывает губу, глаза темнеют, и в них появляется то, что я раньше не видела — смесь боли и чего-то, похожего на отчаянную надежду. Будто мои слова ударили по самому больному, но при этом стали тем, чего он ждал. Он сжимает полотенце в руке так сильно, что костяшки белеют, а потом медленно разжимает пальцы, будто боится сделать лишнее движение.

— Но мой день рождения действительно четырнадцатого августа, — выдыхаю я, и слезы уже текут бесконтрольно. — В пятом классе я побила хулигана, который обижал девочку младше нас, а спустя пятнадцать лет они поженились. — Я хмыкаю сквозь слезы, но это больше похоже на судорожный вдох.

Я больше не могу сдерживаться. Все стены, которые я строила годами, рушатся разом, и я говорю все подряд, не думая, как это звучит. Я рассказываю правду, потому что не осталось сил ее скрывать, и теперь каждое слово будто вырывается вместе с воздухом, облегчая и убивая одновременно.

— Все свое детство я была одержима козами, — всхлипываю я, едва сдерживая нервный смешок, — уговаривала папу купить нам парочку и завести ферму. Я ненавидела колготки, молочный суп и рыбалку в пять утра. У меня были заколки с бабочками, в колледже я была отличницей. Я стала парамедиком, потому что однажды увидела, как мужчине стало плохо прямо на улице, и незнакомая женщина спасла его.

Слова летят слишком быстро по мере того, как Брайар приближается ко мне. Я тараторю, потому что боюсь, что он прервет меня. Боюсь, что Хэйз решит, что с него хватит, и остановит этот поток, но я еще не все сказала, и если сейчас замолчу, то уже никогда не смогу.

— Я боюсь высоты, — продолжаю я, глотая рыдания. — Потому что Роудс, мой брат, однажды забрался на дерево, и мне пришлось лезть за ним. Он смог слезть с моей помощью, но я упала и сломала ногу.

И вдруг его рука — теплая, большая, дрожащая — касается моей щеки. Он смахивает слезу, будто стирает ее вместе с моей болью. Его прикосновение мягкое, осторожное, будто я хрупкая, и если он надавит хоть чуть сильнее, я разобьюсь окончательно. Я закрываю глаза, чувствуя, как от этого простого жеста все внутри меня крошится, потому что я не привыкла, чтобы обо мне заботились. Мне не хватает воздуха, но именно в этом прикосновении я чувствую спасение.

— И мой любимый цвет теперь хэйзл, — выдыхаю я сквозь дрожь, почти без сил. — Теплый, природный, ближе к ореховому, и…

Он напрягается, но все же позволяет себе слабую, чуть кривую улыбку. Его губы дрожат, и он медленно заправляет прядь моих волос за ухо, едва касаясь пальцами моей кожи. Это движение такое простое, но оно рвет меня изнутри, потому что в нем — все: нежность, сомнение, желание и страх.

— Я сказала всем, что люблю тебя, — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю подумать. — Рейчел, Райану, всей своей семье… и мне жаль, что они узнали это раньше тебя, но…

Я не успеваю договорить. Хэйз резко сокращает расстояние, его ладонь ложится мне на затылок, пальцы проскальзывают в волосы. Его губы накрывают мои в поцелуе, жадном, болезненном, будто он столько времени держал себя в руках и наконец сорвался. Я стону сквозь слезы, и этот звук рвется наружу сам, как облегчение. Его язык находит мой, горячий, требовательный, и я цепляюсь за его плечи так сильно, что ногти впиваются в ткань его футболки. Мое тело дрожит, но впервые за долгое время дрожь не от боли — а от чувства, что меня держат, что я больше не одна.

— Я люблю тебя, Элоди, — выдыхает Брайар мне в губы, снова стирая слезы с моего лица, — и я чертовски рад, что ты тоже любишь меня.

— Я люблю тебя, Хэйз, — подтверждаю я, — и мне жаль, что я не смогла сразу сказать тебе это и…

— Не надо, — останавливает он меня, — теперь это все в прошлом. Ты здесь, и это главное.

Он притягивает меня ближе, будто боится, что я снова исчезну. Его ладони ложатся на мою спину — теплые, надежные, будто обещают, что теперь ничто больше не причинит мне боли. Его дыхание касается моей шеи, пальцы медленно скользят по моим волосам, запутываются в них, потом мягко массируют затылок — успокаивая, возвращая к жизни. Его сердце бьется ровно, уверенно, и я постепенно начинаю дышать в том же ритме. Мой плач стихает, дыхание выравнивается, а внутри меня будто кто-то гасит пожар — тот, что полыхал все эти месяцы, сжигая изнутри.

Теперь все мгновенно становится тихим. Внутри — ровное, почти болезненно теплое спокойствие, будто кто-то наконец закрыл открытую рану. Вокруг — только шорох его дыхания и приглушенное урчание кофемашины. Я стою посреди его новой, большой кофейни, окруженная ароматом жареных зерен и ванильного теста, и впервые за долгое время чувствую, что больше не хочу бежать. Все, чего я хочу — быть здесь, среди этой тишины, в его объятьях, где мир перестает быть угрожающим.

— Я сделаю тебе кофе, — обещает он, оставляя легкий поцелуй на моих губах, — у меня есть несколько пончиков для тебя.

— Правда?

— Конечно, — почти смущенно улыбается он, отходя к зоне кухни, — я готовил их дома каждый день в надежде, что вдруг пончики со сгущенкой заставят тебя показаться мне на глаза.

— Я своровала несколько у Рейчел на прошлой смене, — признаюсь я.

— Таков был наш план, — хмыкает он, поворачиваясь к кофемашине.

Он двигается с уверенностью человека, который здесь — хозяин, но не из тщеславия, а потому что любит это место, как часть себя. Каждое движение точное, спокойное: он нажимает кнопку, наклоняет кувшин, создает завитки молочной пены, словно рисует. Его плечи расслаблены, руки ловко двигаются между кружками и кофемолкой, и в какой-то момент я ловлю себя на том, что просто стою и смотрю, как он живет. Через несколько минут на столике рядом с моей коробкой оказываются две чашки — ароматные, обжигающе теплые, определенно вкуснее, чем в депо.

— Что это? — кивает он на коробку, снова заключая меня в объятия.

Он обнимает меня со спины — осторожно, будто боится потревожить. Его подбородок ложится на мое плечо, и я чувствую, как его дыхание касается моей кожи. Его руки обвивают меня, теплые, надежные, и я на мгновение закрываю глаза, вдыхая запах кофе, дыма и чего-то домашнего — запах Хэйза. Мои пальцы дрожат, когда я вскрываю коробку — старую, потертую, с наклеенными на крышке выцветшими сердцами и подписями, сделанными еще детской рукой.

— Моя коробка воспоминаний, — признаюсь я, — мама начала сохранять наши вещи в коробках, чтобы вручить каждому из детей на их совершеннолетие, но… я начала делать это вместо нее.

Я достаю старый флакон духов — запах давно выветрился, но я помню его, как будто он все еще где-то рядом. Потом фенечки, засохший цветок, мятый билет на концерт, вырезки из журналов, плакаты — все, что когда-то казалось смыслом жизни. Хэйз отступает, давая мне пространство, но не уходит далеко. Он смотрит внимательно, с каким-то трепетом, будто боится потревожить мои воспоминания. Его взгляд мягкий, теплый, почти почтительный — как будто он смотрит не на старые вещи, а на часть меня.

— И там мои личные дневники, — тихо добавляю я, — глупые и девчачьи, но чего можно ожидать от одиннадцатилетней девочки, верно?

— Ты и сейчас их ведешь?

— Вела, — киваю я, — до недавнего времени вообще-то, но перестала.

— Почему?

Я немного тушуюсь, пальцы нервно перебирают уголок коробки. В груди что-то щемит — то ли страх, то ли смущение. Я не привыкла говорить о таких вещах, но сейчас не хочу ничего от него скрывать. Все, что между нами, должно быть настоящим. Я поднимаю на него глаза, чувствую, как щеки слегка горят.

— Потому что начала говорить с тобой, Хэйз.

Он замирает. Его взгляд — чистый, открытый, и в нем столько благодарности, что у меня перехватывает дыхание. Словно мои слова для него — больше, чем признание. Словно именно их он ждал все это время.

— Я хочу кое-что показать тебе, — наконец произносит он.

Хэйз кивает в сторону противоположной стены и начинает разматывать объемную вывеску, укрытую брезентом. Я наблюдаю, как его пальцы уверенно двигаются по краям ткани, как он осторожно тянет за канат, словно открывает что-то святое.

— Для документов и лицензий мне нужно было название для кафе и, соответственно, новая вывеска, — объясняет он, — но у меня здесь оставалось так много работы, еще смены в депо и… мне нужна была помощь человека со стороны.

Он продолжает распаковывать вывеску, уголки его губ подрагивают от сдержанного волнения.

— Полагаю, я обратился к лучшему человеку в городе, чтобы он сделал это для меня.

Он сдергивает брезент, и я замираю. Передо мной — красивая, объемная деревянная вывеска, отполированная до блеска, аккуратно покрашенная, с золотистыми буквами. На ней написано: «Утро Элоди».

— Твой отец сделал ее для меня, Элоди.

В груди будто что-то ломается и одновременно становится легче. Мир замирает, и я чувствую, как по щекам снова бегут слезы — не от боли, а от какой-то безмерной, глубокой любви. Он создал ее. Я подхожу ближе и касаюсь букв своими дрожащими пальцами — касаюсь по сути холодного дерева, в котором теперь навсегда останется что-то теплое и живое.

— Мне кажется, я понравился ему, — хмыкает Хэйз, наблюдая за моей реакцией, — по крайней мере, он назвал меня твоим парнем.

Я наконец смеюсь — тихо, с надрывом, сквозь слезы. Это действительно похоже на моего отца. Он, конечно, узнал его, но ничего не сказал мне, когда я приходила на семейный завтрак на прошлой неделе.

— Меня даже пригласили на воскресный завтрак, — упоминает Хэйз, небрежно, будто это не имеет значения, но я замечаю, как он чуть напрягает плечи.

— Ты хочешь пойти? — тихо спрашиваю я, наблюдая за ним.

— Если ты не против, — неуверенно кивает он, и на мгновение его голос звучит так, будто от моего ответа зависит больше, чем просто ужин с моей семьей.

Я делаю шаг к нему — нерешительный, но будто весь воздух между нами подталкивает меня вперед. В груди что-то щелкает, и я понимаю: впервые за долгое время я не сомневаюсь, не колеблюсь, не думаю о последствиях. Я просто знаю, чего хочу — его. Хочу, чтобы он был рядом, чтобы этот запах кофе и дыма стал моим утренним воздухом, чтобы эти руки — стали тем местом, куда я возвращаюсь. В его взгляде нет привычной легкости, только тихое ожидание, будто он боится, что я передумаю, и именно это заставляет меня приблизиться еще сильнее, стереть между нами все расстояния.

— Я хочу, чтобы ты пошел, Хэйз, — киваю я, глядя прямо ему в глаза, — я хочу, чтобы ты был там, с моей семьей, каждое воскресенье в моей жизни.

Он хмурит брови, но уголки его губ все же дрожат в знакомой, мягкой улыбке.

— Потому что мы коллеги? — подтрунивает он, и в его голосе появляется то самое тепло, от которого внутри все тает.

Я обнимаю его, прячась лицом в его грудь. Слышу, как бьется его сердце — быстро, сбивчиво, будто откликается на мой ритм. Я вдыхаю глубоко, чувствуя, как через каждую клетку проходит спокойствие, будто я наконец пришла туда, где должна быть.

— Нет, — шепчу я, — потому что ты мой парень.

Он замирает, и я слышу, как он тихо втягивает воздух, будто боится выдать, как много это для него значит.

— И я люблю тебя, Брайар, — добавляю я, чувствуя, как эти слова ломаются внутри, но становятся реальнее всего, что я когда-либо произносила, — Очень сильно люблю.

Его руки сжимаются сильнее, прижимая меня ближе, будто он хочет запомнить этот момент, запечатать его в себе. И в этот миг я понимаю: это не просто признание. Это обещание. Быть, оставаться, любить — несмотря ни на что.

Эпилог

Эпилог

Первое декабря

Я смеюсь, когда Хэйз, обнимая меня со спины, целует в шею, и его легкая щетина щекочет мне кожу. От этого по телу пробегает волна тепла, будто изнутри кто-то зажигает огонь, и я не могу удержаться — смеюсь громче, почти прячась от его дыхания. Мы заходим в дом, и его руки все еще держат меня, теплые, надежные, будто он боится отпустить. Снег тает на его куртке, капли падают на пол, и весь этот момент — запах морозного воздуха, его смех, наши шаги по паркету — кажется чем-то невозможным, как будто я случайно вошла в чужую мечту, но не хочу из нее выходить.

— Ну и буря, — хмыкает он, включая свет в прихожей.

— А мне нравится, — оборачиваюсь я и наваливаюсь на его грудь, чувствуя, как изнутри все сжимается от нежности, — ты выглядишь очень мило, когда тебя заваливает снегом.

Он улыбается, и эта улыбка, чуть усталая, с ямочкой на щеке, заставляет сердце пропустить удар. Его губы находят мои, и он целует меня сквозь улыбку — мягко, спокойно, будто ему нужно просто убедиться, что я здесь. Даже спустя полгода от нашего первого поцелуя я не привыкаю к этому чувству. Каждый раз — как первый, как прыжок в неизвестность, как обещание, которое живет между нами и делает дыхание неровным. Вкус его губ — сладкий, с привкусом снега, и этот поцелуй ощущается как дом, как все, что я когда-либо искала.

— Пока осмотрись здесь, ладно? — выдыхает он мне в губы, — мне нужна любая деталь, которая попадется тебе на глаза и не понравится тебе.

— Думаешь, будущие владельцы не захотят сами что-то исправить? — спрашиваю, проходя в просторную гостиную.

— Да, но все равно, хочу, чтобы для их семьи все было идеально, — доносится приглушенный голос Хэйза из прихожей.

— Ты по-другому не умеешь, — улыбаюсь я, качая головой.

И это правда. Я успела побывать на некоторых его объектах — каждый раз удивляясь, как много в его руках жизни, как он буквально возвращает зданиям их дыхание. Рестораны, магазинчики, приюты для животных — все, к чему он прикасался, будто начинало светиться. Только недавно он снова вернулся к домам, и каждый новый проект был теплее, уютнее, чем предыдущий, будто в каждом он оставлял часть своего сердца. Но этот — другой. В нем есть что-то особенное.

Дом просторный и дорогой, но не в холодном, показном смысле — он живой, теплый, как будто впитал в себя свет даже в этот снежный вечер Сильвер-Крика. Сквозь панорамные окна тянутся длинные снежные полосы, отражаясь в светлых стенах и деревянных балках. Здесь еще нет мебели, только самое необходимое: камин с высоким дымоходом, светлая кухня с островом, пара мягких ковров, свернутых у стены. Ванная сияет мрамором, а лестница на второй этаж скрипит под ногами — не раздражающе, а уютно, по-домашнему. И хотя дом еще пуст, он будто дышит — так, как будто ждет кого-то.

— Здесь мастер-спальня со своей гардеробной и ванной, — Хэйз проводит меня по второму этажу, его шаги звучат уверенно, — пара детских комнат для мальчика и девочки. Внизу, слева от гостиной, есть гостевая, мастерская и гараж на две машины.

Я слушаю его, но мысленно уже не здесь. Мне нравится этот дом. Безумно. Я вижу, как могла бы жить здесь — мы с Хэйзом, наши дети, каждое наше утро с запахом кофе и выпечки. Он готовит завтрак — пончики со сгущенкой, конечно — а я, все еще в его рубашке, стою у окна и смотрю, как снег ложится на двор. В мастерской я переделываю старую мебель, крашу, шлифую, оживляю вещи, как он оживляет дома. Это стало моим новым хобби — чем-то, что принадлежит только мне, помимо работы. Этот дом будто создан для таких мелочей — для дыхания, смеха, звука шагов на лестнице. Я представляю, как вечером мы собираемся у камина, а смех детей разносится по комнатам — и от этой мысли в груди становится больно и сладко одновременно.

— Здесь, — он снова ведет меня в гостиную, где все открыто, свободно, — семья могла бы собираться по вечерам у камина или принимать гостей. Наверняка, — усмехается он, — у них чертовски много родственников в городе.

— Вряд ли кто-то сможет в этом переплюнуть меня, — смеюсь я.

— А там, — с улыбкой кивает он на панорамное окно, — мы могли бы устроить зону барбекю, чтобы смотреть, как дети играют с каким-нибудь золотистым ретривером, и…

— Мы?

Я моргаю, думая, что ослышалась. Но, судя по его лицу — нет. Он действительно это сказал. Мой смех застревает где-то в горле. Мы не говорили о переезде из его дома, не строили таких планов. И все же в его глазах нет ни тени шутки.

— Мы, — спокойно подтверждает он, делая шаг ко мне ближе, — я построил этот дом для нас, Элоди.

Мир на мгновение перестает существовать. Воздух густеет, становится тяжелым, но теплым, как в момент перед поцелуем. Мне становится жарко, и не из-за пальто. Его взгляд прожигает, будто в нем вся любовь, которой я не знала, что заслуживаю. Он берет меня за руки — крепко, но мягко — и в этом прикосновении есть все: дом, будущее, обещание, тишина после шторма. Его пальцы теплые, надежные, и я чувствую, как мои дрожат в ответ.

— Я хочу, чтобы он был нашим, — его голос становится мягче, тише, почти не слышен за звуками ветра за окнами. — Не только моим или твоим, а нашим общим.

Воздух между нами будто дрожит. Я чувствую, как его пальцы слегка касаются моей ладони, как будто он проверяет — не исчезну ли я, если он сделает шаг ближе. Все в этом моменте наполнено какой-то странной тишиной, в которой слышно только, как бьется мое сердце. Он смотрит на меня так, словно весь мир вдруг перестал существовать, и остались только мы — двое посреди пустого, еще пахнущего деревом дома, который он, как теперь понимаю, построил не просто ради кого-то — а ради нас.

— Хочу, чтобы здесь жила наша семья. Пока только ты и я, но потом… — он говорит это с такой легкостью, будто рисует словами будущее, в которое уже давно верит. — Потом мы могли бы завести собаку, детей… если ты, конечно, этого захочешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я замираю. Его голос будто проникает под кожу, растекается теплом по груди. Сердце бьется в горле. От этих слов мне становится жарко, и я почти не дышу — будто каждое дыхание может разрушить эту хрупкую магию, в которую я не смела верить. Я чувствую, как щеки горят, как будто он коснулся их своими пальцами, хотя стоит в нескольких шагах. В животе что-то сладко сжимается, и я не знаю, как спрятать дрожь в коленях. Его слова впиваются в меня, оставляя отпечаток, от которого не хочется избавляться никогда.

— Хочу, чтобы наши общие друзья были здесь на праздники, — он усмехается, и уголки его губ приподнимаются, — чтобы мы устраивали барбекю, чтобы вся твоя огромная семья собиралась здесь на каждом воскресном завтраке. Чтобы наш дом превращался в настоящий балаган.

Хэйз выглядит так, будто это его самое сокровенное желание. Свет падает на его лицо, подчеркивая резкие черты, и я ловлю себя на мысли, что никогда не видела его таким… спокойным, уверенным, настоящим. Его глаза горят, но не от огня, а от любви. Волосы немного растрепались, щетина отбрасывает мягкую тень, а на губах — та самая улыбка, из-за которой мне когда-то хотелось придушить его и поцеловать одновременно. Сейчас она не раздражает, а заставляет сердце трепетать.

— Я просто… — он запинается, и я вижу, как сжимается его челюсть, — хочу, чтобы ты была моей женой, Элоди.

Мир будто останавливается. Хэйз делает шаг вперед, и вдруг — опускается на одно колено прямо посреди комнаты. Деревянный пол скрипит, эхом отдаваясь у меня в груди. У меня перехватывает дыхание, пальцы автоматически прикрывают рот, будто это поможет сдержать слезы. Он вытаскивает из кармана бархатную коробочку, руки немного дрожат, и я понимаю — он нервничает не меньше меня.

— Элоди Мария Рид, — говорит он, открывая коробочку, — ты выйдешь за меня?

Но замужество... Это слово всегда пугало меня. Мне казалось, что это — потерять себя, стать кем-то для кого-то. Я слишком часто видела, как любовь ломает людей, как она становится тяжестью, а не домом. И особенно с моей работой — с постоянными вызовами, адреналином, болью — мне всегда казалось, что у меня нет права на семью. Но сейчас… сейчас я стою перед ним, и весь мой страх растворяется. Потому что с ним все по-другому. С ним это не о потере, а о нахождении. С ним я не исчезаю — я становлюсь собой.

— Да, — слова вырываются почти шепотом, но он слышит. Первая слеза катится по моей щеке, и я не могу перестать улыбаться. — Да, да, да, Хэйз.

Он подрывается с места так быстро, будто боится, что я передумаю, и обнимает меня, поднимая на руки. Наши губы встречаются — горячие, отчаянные, будто мы оба только что выжили после пожара. Его рука ложится на мою талию, другая скользит вверх по шее, пальцы запутываются в моих волосах. Его поцелуй глубокий, с дыханием, с едва слышным стоном, с тем самым вкусом, который я знаю лучше, чем свой собственный. Я прижимаюсь к нему сильнее, чувствуя, как он улыбается сквозь поцелуй, и сама начинаю смеяться, не отрываясь.

— Я люблю тебя, — произносим мы одновременно и оба смеемся, лбами касаясь друг друга.

Он достает кольцо из коробочки — тонкое, элегантное, с овальным бриллиантом, который мерцает в тусклом свете лампы. Его пальцы чуть дрожат, когда он надевает его мне на безымянный палец, и я почти не верю, что все это происходит со мной.

В этот момент позади нас раздается взрыв хлопушки, и я вздрагиваю, оборачиваясь. В панорамных дверях — наши родные и друзья. Рейчел рыдает, не успевая вытирать слезы, Райан держит ее за плечи и улыбается. Лин стоит рядом с моим отцом, и оба едва держатся, чтобы не расплакаться. Мои старшие братья взрывают хлопушки, их жены поднимают бенгальские огни, а отец Хэйза с его женой хлопают в ладоши. Вся эта теплая, родная толпа заполняет дом, и у меня снова текут слезы счастья.

Все вокруг наполняется жизнью. Кто-то включает музыку, кто-то достает шампанское, и вот уже все смеются, обнимаются, делятся радостью. Райан с Роудсом вытаскивают из грузовика столики для барбекю, Рейчел и Рина раскладывают еду, Хэйз разжигает огонь в камине, и дом наполняется запахом дыма и праздника. Все выглядит именно так, как он описывал мне полчаса назад — будто мы уже живем в этом будущем, где всегда уютно, шумно и бесконечно светло.

Я оглядываюсь вокруг — и понимаю, что это оно. Все мои самые любимые люди сейчас здесь. В этом доме, который еще недавно был просто строительным проектом, а теперь стал нашим

домом

— с запахом хвои, смехом, светом гирлянд и звоном бокалов. Я вижу, как Рейчел танцует босиком с бокалом шампанского, как Райан смеется над чем-то, что сказал Лин, и как отец Хэйза сжимает его в объятиях, хлопая по спине. Все это — как будто сон, слишком идеальный, чтобы быть настоящим. Но я чувствую тепло от камина, слышу, как потрескивает огонь, как где-то на кухне гремят тарелки, и понимаю: это происходит по-настоящему. Это — моя жизнь.

Я стою посреди комнаты, в которой еще месяц назад были только голые стены и запах свежей краски, а теперь — люди, которых я люблю. Мой дом, мой Хэйз, моя семья. Я ловлю его взгляд сквозь толпу — тот самый, в котором всегда смешаны нежность и уверенность, и сердце пропускает удар. Он улыбается — по-детски, широко, искренне, и мне хочется плакать от того, насколько это правильно. От того, что он здесь — что

мы

здесь — что, черт возьми, я наконец позволила себе быть счастливой.

Никогда не думала, что смогу дойти до этого момента. Я слишком долго жила в броне — сдержанная, холодная, уверенная, что никто не сможет пробиться через стены, которые я сама же выстроила. Мне казалось, что любовь — это слабость, особенно в мире, где каждый вызов может стать последним. Но Хэйз оказался тем, кто не боится ни моих острых углов, ни тишины между нами. Он просто остался. Раз за разом доказывал, что любовь не рушит, а лечит. Что дом — это не стены, а человек, который в них ждет тебя после каждого пожара.

И вот теперь я стою рядом с ним. В нашем доме. С мужчиной, который когда-то спасал людей из огня, а теперь каждый день спасает меня — от моих собственных страхов, сомнений, от желания снова спрятаться за холодностью. Он делает это своим смехом, прикосновениями, своим упрямым «все будет хорошо». И, глядя на него, я понимаю, что он — мой самый большой пожар и мое самое безопасное место одновременно.

Я прижимаюсь к нему, кладу голову ему на грудь и слышу его ровное дыхание. За окном все так же падает снег, а внутри — светло и тепло, будто мир наконец нашел баланс. Все, что было раньше — боль, страх, работа, где смерть дышала в спину — вдруг перестает иметь значение. Потому что теперь у меня есть он — Хэйз Брайар — любовь всей моей жизни. И даже если он больше не пожарный, а полноценный предприниматель, он все еще делает то, что умеет лучше всего — спасает. Только теперь не других, а меня.

Спасает своей любовью — каждый день и теперь навсегда.

Конец

От автора: вот и пришел конец этой прекрасной истории, но мы не покидаем Сильвер-крик! уже завтра тебе будет доступен эксклюзивный отрывок из второй книги в этой серии о других героях, ну а если тебе понравилась книга "Как растопить ее ледяное сердце" — не забудь поставить ⭐️, оставить свой комментарий и подписаться на обновления автора — я каждый месяц выпускаю для тебя новые и уникальные истории любви!

Конец