Дом, который мы построили

Глава 1

Воздух в нашей столовой всегда пахнет дорогим парфюмом матери и несбывшимися надеждами отца. Я сидел, ковырял вилкой свой тирамису и думал о том, что буриданов осел, выбирающий между двумя стогами сена, — просто счастливчик. Мне же предлагали на выбор стог сена и мешок с ржавыми гвоздями.

— Сынок, ну ты только посмотри, — мамин голос, сладкий, как сироп, разрезал тишину. Она с триумфом вытянула передо мной свой айфон, сияющий, как путеводная звезда прямиком в ад. — Алина! Дочь Аркадия Петровича. Помнишь, он нам помог с тем тендером?

Я лениво потянулся к телефону. На экране сияла девушка. Идеальная. Настолько, что, казалось, ее только что распаковали из целлофана. В обнимку с ней — маленькая собачка, которую я с трудом отличил бы от декоративной подушки. У обоих — одно и то же, слегка отстраненное выражение лица.

— У нее, сынок, даже у собачки есть личный психолог! — воскликнула мама с таким придыханием, будто объявляла о открытии новой планеты. — Представляешь? Какая глубина души!

О да, мама, представляю. Представляю, как этот психолог за двести баксов в час выслушивает, как песик переживает из-за того, что его шапочка немодного цвета. Глубина души прямо-таки океанская.

— А у моего Зефира, кажется, никаких психотравм нет, — пробормотал я, глядя на свой десерт, который внезапно стал на вкус как предательство. — Разве что травма от осознания, что его хозяина пытаются продать за пару выгодных контрактов.

— Максим, не будь циником, — строго сказала мать. — Смотри, какая ухоженная! Какая стильная! В ее блоге двести тысяч подписчиков! Это же готовый пиар-отдел для нашей компании!

Ага, а ее пес, наверное, ведет вкладку «Ментальное здоровье». «Пять шагов к осознанному лаю» или «Как пережить кризис среднего возраста, когда тебе два года по собачьим».

И тут в дело вступил отец. Он отложил газету и снял очки. Плохой знак. Очень плохой.

— Бизнес надо умножать, Макс, а не собачьи паспорта, — произнес он своим густым, начальственным баритоном, глядя куда-то мимо меня. — Аркадий Петрович — человек с серьезными связями. Его дочь — выгодная партия. Ты не мальчик, чтобы строить воздушные замки. Пора спуститься на землю. Подумать о фундаменте. О семье.

Воздушные замки?

Меня передернуло.

Я всю жизнь строю только то, что ты считаешь «фундаментом». Бетонные коробки, которые ты называешь шедеврами. А о своем собственном «замке» — о своей архитектурной мастерской — я мечтаю только по ночам, как последний мальчишка.

— Я понимаю, папа, — я изо всех сил старался, чтобы мой голос звучал ровно. — Но брак — это не слияние активов. Хотя, глядя на вас, я начинаю в этом сомневаться. Может, сразу спросим, какой у нее кредитный рейтинг?

— Максим! — всплеснула руками мать. — Мы хотим тебе счастья!

— Счастья в лице дочери Аркадия Петровича и ее невротического шпица? — не удержался я. — Простите, но мое представление о счастье включает в себя хотя бы возможность отличить живую женщину от ее инстаграм-аватара.

Отец хмуро нахмурил свои густые брови.

— Чувства — это нечто эфемерное. А общее дело и укрепление позиций на рынке — это реальность. Ты живешь в мире иллюзий, сын.

Иллюзий...

Я смотрел, как мать листает фотографии: Алина на яхте, Алина в Париже, Алина с собакой на сеансе у психолога. Идеальная, нарисованная жизнь. И мне стало невыносимо душно. Стены сдвигались.

— Знаете, я вспомнил... У меня срочное дело. Неотложное, — я отодвинул стул, встал. Мои ноги сами понесли меня к выходу.

— Максим, куда ты? Мы еще не обсудили! — донесся сзади голос матери.

— Подышать. Проверить, не развалились ли мои воздушные замки, — бросил я, не оборачиваясь, и захлопнул дверь.

Прохладный вечерний воздух ударил в лицо, как спасение. Я прислонился лбом к холодному стеклу своего автомобиля и несколько секунд просто стоял, закрыв глаза, пытаясь вытереть из памяти образ этой куклы Алины.

Потом достал телефон. Единственный человек, который не говорит со мной на языке бизнес-планов.

Ян ответил на первом гудке.

— Если ты звонишь, чтобы похвастаться, какую новую партию арматуры закупил, я вешаю трубку.

— Ян... — мой голос срывался. Я сделал глубокий вдох. — Спасай. Мне нужна идея. Любая. Идиотская, безумная, бредовая. Я готов жениться даже на привидении, лишь бы не на этой инста-принцессе с ее психастеническим шпицем.

В трубке повисла пауза.

— Настолько плохо?

— Ты не представляешь. У ее собаки личный психолог, Ян! ЛИЧНЫЙ! — я почти кричал. — Я, может, и живу в мире иллюзий, как говорит отец, но я хотя бы понимаю, что у пса не может быть экзистенциального кризиса! Его мир прост: есть, спать, гавкать. Вся его «глубина души» умещается в миске с кормом!

Ян рассмеялся.

— Ну, если критерий — отсутствие у будущей жены питомца с психическими расстройствами, то это сильно сужает круг поиска.

— Шутки шутками, но я не шучу. Они меня прижмут к стене. Отец уже завел шарманку про «династию». Еще пара таких ужинов, и я либо сойду с ума и женюсь, либо уеду в Тибет монахом.

— Жениться на привидении, говоришь? — задумчиво протянул Ян. — Слушай, а у меня есть одна безумная идея... Но о ней позже. Сначала езжай ко мне. У меня как раз есть бутылка того шотландского, который ты называешь «тормозной жидкостью». Выпьем, и я расскажу тебе одну историю... про девочку, которая в десять лет мыла с тобой отцовский мерседес шампунем для волос.

Я замер. В памяти всплыл образ: солнечный день, мыльная пена повсюду, и девочка с двумя хвостиками, которая хохочет, обливая меня из шланга... Злата. Злата Кожаева.

— Черт... — выдохнул я. И в этом слове был не просто ужас, а первая, едва заметная искра безумной надежды. — Это... Это либо гениально, либо мы оба сошли с ума.

— Как и все лучшее в этой жизни, — философски заметил Ян. — Едешь?

— Еду, — твердо сказал я, открывая дверь автомобиля. Позади оставался ужин с родителями, а впереди... впереди была авантюра. И впервые за долгое время я почувствовал не тяжесть долга, а щекочущий нервы азарт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2

Если бы мне заплатили рубль за каждый раз, когда моя гостиная превращалась в сцену для комедии положений под названием «Смотрины для нашей Златочки», я бы уже купила себе частный остров и сбежала туда вместе с Тайсоном. Увы, моя валюта здесь — мамины вздохи и папины многозначительные взгляды.

Сегодняшний «экспонат» — Артем. Со стороны мамы — Маргариты Львовны — он преподносился как венец мужской эволюции. Сидел он напротив меня, старательно разглаживая салфеткой невидимую пылинку на своем галстуке с блестящими узорами. От него пахло дорогим парфюмом и нескрываемым самодовольством.

— Дочка, ну ты только посмотри, — мама пустила в ход свою коронную уловку — сладкий, сиропный голос, от которого у меня сводило скулы. — Артем в свои годы уже имеет три автомойки! Три! Представляешь? Настоящий предприниматель!

Я представила. Представила три помещения, залитые пеной, с унылыми работниками в резиновых сапогах. Романтика.

«Поздравляю, мама, — подумала я. — Ты нашла мне жениха, который профессионально занимается мойкой. Может, он и меня отмоет от всех проблем?»

— И в карты играет отлично! — вставил свой весомый довод папа, Александр Борисович, с видом человека, открывающего главный козырь. Он хлопнул Артема по плечу так, что тот чуть не поперхнулся глотком воды. — Чутье у парня!

Великолепно. Мое сердце должно было дрогнуть при виде перспективы связать жизнь с профессиональным мойщиком машин и полупрофессиональным картежником. Я почувствовала, как Тайсон, лежащий у моих ног, издает тихий, понимающий вздох. Я наклонилась к нему, делая вид, что поправляю ему ошейник.

— Если он назовет тебя «собакеном», — прошептала я ему в ухо, — мы с тобой сбежим даже на Северный полюс. Или, на худой конец, в ближайший парк, чтобы ты мог с чистой совестью порыть там все клумбы.

Тайсон махнул хвостом, словно полностью одобрял этот план бегства.

— Злата такая рукодельница, — тем временем продолжала мама, словно зачитывала мою брачную анкету для какого-то средневекового турнира. — И дизайном занимается, это у нее такое… хобби. Для души.

Слово «хобби» было произнесено с такой снисходительной ноткой, будто я не профессиональный дизайнер с дипломом и амбициями, а ребенок, увлекающийся вышиванием крестиком.

— О, дизайн! — оживился Артем, наконец-то найдя тему для разговора. — Это когда подушки на диване красиво складывают? У меня на одной из моек как-то дизайнер интерьера машину мыл, так он все про какие-то акценты и цветовые палитры говорил. Скукота, конечно. Я ему сказал: «Брось ты это, мужик, лучше в покер сыграй — вот где настоящие эмоции!»

Я улыбнулась так широко, что у меня заныли щеки.

— Подушки — это лишь верхушка айсберга, Артем. Иногда мы идем на смелый шаг и… переставляем диван. Вот где начинается настоящий экшен.

Он не понял сарказма. Он кивнул с видом знатока.

— Ну да, перестановка — это серьезно. У меня на мойках тоже каждый месяц перестановку моющих пылесосов делаю. Для эффективности.

Мама сияла, глядя на наш «диалог». Папа согласно хмыкал. Я почувствовала, как по мне ползет мурашек отчаяния.

— А у тебя есть собака? — внезапно спросил Артем, указывая подбородком на Тайсона. — Красивый пёс. Прямо как… собакин!

Всё. Прозвучало. Роковое слово. Тайсон поднял голову и посмотрел на меня с таким укором, будто я лично разрешила это кощунство. Я почувствовала, как во мне просыпается дух противоречия и остроумия, рожденный отчаянием.

— Спасибо, — сказала я сладчайшим голосом. — А ты очень похож на человека. Прямо как… человекин!

В гостиной на секунду повисла тишина. Артем моргнул, переваривая. Папа покашлял в кулак. Мама застыла с застывшей улыбкой, а в глазах у нее читалась паника: «Дочка, что ты несешь?!»

— Шутница, — нашелся, наконец, Артем и неуверенно хихикнул. — Люблю таких… с юморком.

Очередные пятнадцать минут я провела в аду, который пахнет лоснящимся галстуком и пафосом. Артем рассказывал о том, как он «строит империю чистых автомобилей» и как однажды «обыграл в очко самого Виктора Петровича». Я кивала и улыбалась, а сама в уме уже паковала чемоданы для полярной экспедиции. Я мысленно перебирала, хватит ли у Тайсона шерсти, чтобы согреть меня в иглу.

Когда этот вечер, наконец, подошел к концу и Артем с чувством выполненного долга удалился, я осталась стоять в центре гостиной, ощущая себя как выжатый лимон.

— Ну как тебе он? — с надеждой спросила мама, подходя ко мне. — Перспективный молодой человек, не правда ли?

— О да, мама, — выдохнула я. — Очень. Когда я закрою глаза и представлю наше будущее, я вижу бесконечные ряды чистых машин и вечера при свете лампы за раскладыванием пасьянса. Что может быть романтичнее?

— Злата, не надо язвить, — вздохнул папа, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на понимание. — Парень — дело свое знает. Рукастый.

— У него и вправду руки заняты, — согласилась я. — Одной он моет машины, а другой сдает карты. Для моей руки места, я смотрю, не осталось.

Не дожидаясь ответа, я свистнула Тайсона и пошла к себе в комнату, чувствуя, как тяжесть очередного провального свидания давит на плечи. Я присела на кровать, и Тайсон тут же положил свою тяжелую голову мне на колени, глядя преданными глазами.

— Что, дружок? — прошептала я, почесывая его за ухом. — Готов к путешествию? Или, может, есть способ поменять сценарий, не дожидаясь, пока мы превратимся в ледышки?

И в тот момент, когда отчаяние почти накрыло меня с головой, в голове вдруг всплыло детское лицо. Мальчишка с озорными глазами, весь в мыльной пене. Максим Большаков. С которым мы когда-то отмывали от шампуня папин «Мерседес». С которым смеялись до слез.

Идея, дикая и безумная, как побег на Северный полюс, вдруг показалась не такой уж и сумасшедшей. Может, есть другой способ перестать быть «невестой по расчету»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

Если бы кто-то лет десять назад сказал мне, что я буду спасаться от перспективы брака с инста-принцессой, запивая ее образ виски в квартире друга, которая пахнет старыми пиццами и безысходностью, я бы, наверное, гордо рассмеялся ему в лицо. А теперь вот сижу, развалившись на кожаном диване Яна, и чувствую себя героем дешевой мелодрамы. Той, где главный герой глуп и отчаянно ищет выход из ситуации, в которую его загнала собственная жизнь.

— Ну, что, с дочерью магната? — Ян с интересом разливал по бокалам нечто золотисто-бурого цвета, что он гордо называл «элитным односолодовым». На вкус это было похоже на смесь тормозной жидкости и тоски. Идеальный напиток для вечера, когда тебя пытаются продать с молотка.

— Представь себе куклу Барби, которую скрестили с калькулятором и instagram-блогом о здоровом образе жизни, — мрачно сказал я, залпом осушая свой бокал. Огонь медленно сполз вниз по пищеводу, согревая изнутри. — Ее собака, между прочим, посещает личного психолога. У меня, у живого человека, нет личного психолога, а у этого пушистого комка неврозов — есть! Мама в восторге.

Ян скривился.

— Бррр. Жутко. У моей кошки тоже нет психолога, если что. Только ветеринар, который выписывает ей успокоительное, когда я включаю пылесос.

— Повезло твоей кошке, — проворчал я. — А мне теперь всю жизнь слушать о том, как важно выбирать жену с хорошим пиар-потенциалом и правильной породой собаки. Отец считает, что я живу в мире иллюзий. А по-моему, это они все с ума посходили, решив, что брак — это бизнес-план на пятьдесят лет.

Мы выпили еще. Комната начала медленно плыть, краски сгустились. Ян, наливая третью порцию, вдруг полез в старую картонную коробку, которая у него служила архивом.

— Знаешь, о чем я тебя спрошу? — он хмыкнул, перебирая какие-то бумажки. — О твоих иллюзиях. Ты же когда-то хотел быть архитектором, а не начальником над грузчиками с цементом.

— Брось, Ян, — я поморщился. — Это было давно. Детские фантазии. Воздушные замки, как говорит отец.

— Замки, говоришь? — Ян усмехнулся и вдруг вытащил из коробки пожелтевшую фотографию. — А вот и нет. Смотри.

Он сунул мне в руки фото. Я присмотрелся. На снимке — два ребенка, облепленных белой пеной с ног до головы. Девочка с двумя смешными хвостиками, задорно улыбающаяся, и мальчик, который пытается сохранить серьезное выражение лица, но у него плохо получается. А на заднем плане — шикарный мерседес, весь в пене. Наш со Златой первый и последний совместный «проект» по мойке папиной машины шампунем для волос.

— Черт возьми, — рассмеялся я. — Это же Златка Кожаева. Мы же тогда чуть не угробили двигатель! Папа орал так, что стекла дрожали.

— А ты помнишь, что она тогда сказала? — Ян подмигнул. — Когда наши отцы стояли красные от ярости?

Я помнил. Я помнил очень хорошо. Злата, вся в пене, с гордо поднятым подбородком, заявила: «Мы не мыли! Мы проводили антистрессовую терапию для автомобиля! Вы же не хотите, чтобы у него появились психологические проблемы?». Я тогда чуть не лопнул от смеха, даже несмотря на то, что мне светила серьезная взбучка.

— Она сказала, что мы спасали машину от стресса, — ухмыльнулся я. — Бесплатно, между прочим. Без личного психолога.

— Вот видишь! — Ян ткнул пальцем в фотографию. — А ты сейчас сидишь и ноешь, что тебя женят на кукле с невротическим шпицем.

— И что? — я скептически посмотрел на него. — Ты хочешь сказать, что мне нужно найти женщину, которая будет «проводить антистрессовую терапию» для моей жизни? Таких не бывает.

— Бывают, — Ян отхлебнул из своего бокала. — Женись на Злате Кожаевой.

Я замер. Не то, чтобы я не расслышал. Я расслышал. Но мой мозг, поддавленный алкоголем и отчаянием, отказывался воспринимать эти слова вместе, в одной связке. «Женись». «На Злате».

— Ты… ты чего? — я потряс головой, пытаясь протрезветь. — Ты с ума сошел? Я только от одной такой перспективы сбежал! Теперь ты предлагаешь мне жениться на другой? Да еще и на Злате? Мы с ней лет десять не виделись!

— Именно! — Ян был явно доволен своей идеей. — А теперь подумай. Ее родители — твои родители. Одни и те же круги, одни и те же ожидания. Ее, я уверен, тоже давно выдают замуж за какого-нибудь «удачного» парня с тремя автомойками и золотыми зубами.

В голове тут же всплыл образ Златы, которую я видел пару месяцев назад на каком-то светском рауте. Она стояла в стороне, с бокалом коктейля в руке, и с таким скучающим видом наблюдала за происходящим, что мне стало ее жалко. Потом я увидел, как она незаметно корчит рожицу какому-то зазнавшемуся типу, который к ней подкатывал, и передумал. Ей не было жалко. Ей было так же тошно, как и мне.

— И что? — повторил я, но уже с меньшим скепсисом. — Мы создадим клуб несчастных женихов и невест по расчету?

— Нет, — Ян отложил фотографию и посмотрел на меня серьезно. — Вы заключите договор. Фиктивный брак. Вы же не дураки, чтобы влюбляться и все такое. Вы просто… сымитируете идеальную пару. Убьете двух зайцев одним выстрелом. Родители успокоятся, вы оба получите свободу от их давления. А через год-два — цивилизованный развод. Несчастливы вместе — не сошлись характерами.

Я сидел и смотрел на пенистые очертания нашего с Златой детского «подвига» на фотографии. Жениться на Злате Кожаевой… Та самая девочка, которая не боялась перечить отцам, которая могла найти выход из любой ситуации с улыбкой и шуткой. Та самая, что назвала наше вредительство «антистрессовой терапией».

Это было…

Я поставил бокал на пол. Звук отозвался в тишине комнаты.

— Черт… — выдохнул я. И в этом слове не было ни ужаса, ни отчаяния. Было… озарение. — Это… Это же гениально. И безумно.

— Все гениальное — безумно, — философски заметил Ян, снова наполняя бокалы. — Ну что, Макс? Готов на авантюру? Готов снова вылить шампунь в бачок омывателя, но на этот раз — в масштабах всей своей жизни?

Я взял свой бокал. Взглянул на свое пьяное отражение в темном окне. На свое лицо, искаженное гримасой то ли ужаса, то ли дикого, неконтролируемого азарта.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Готов, — сказал я и чокнулся с Яном. — Черт возьми, готов. Похоже, воздушные замки — это мой конек. Пора строить новый. Самый безумный и гениальный в моей жизни.

Глава 4

Кофе «У несчастного бариста» сегодня был особенно горьким. Или это просто настроение у меня было соответствующее после вчерашнего «смотрин» с Артемом-автомойщиком. Тайсон, мирно посапывавший у моих ног, внезапно дернул лапой во сне — наверное, ему тоже снился тот вечер.

Зоя, устроившись напротив, с тоской наблюдала за влюбленной парой у окна.

— Вот бы и нам таких принцев, — мечтательно вздохнула она, разминая свою рафаэллу. — Чтоб смотрел как на единственный десерт в меню.

Я фыркнула, отодвигая недоеденный маффин.

— Единственный принц в моей жизни — это Тайсон. Он преданный, всегда рад меня видеть, и у него отменный вкус на дорогие свитеры. Но он, увы, не в моем типе. Во-первых, упорно не желает мыть посуду, а во-вторых, все наши разговоры сводятся к «гулять» и «кушать».

— Злата! — подруга посмотрела на меня с укором. — Хватит уже твоих шуточек. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Настоящий мужчина. С работой, без хвоста и...

Она не успела договорить. Дверь в кофейню открылась с привычным звонком, и на пороге появились... Ян и Максим.

— Опа, — флегматично произнес Ян, заметив нас. — Какие люди в кофейне.

Зоя резко дернула меня за рукав:

— Смотри-ка, твой «антистрессовый терапевт» объявился. И с верным оруженосцем. Пока я тебя знаю, это самый адекватный вариант из твоих ухажеров.

— Молчи, — сквозь зубы прошипела я в ответ, чувствуя, как по щекам разливается предательский румянец.

Они уже подходили к нашему столику.

— Давно не виделись, — сказал Максим. В его глазах танцевали знакомые чертики. — Места свободные?

— Для вас всегда найдется, — с легкостью ответила я. — Тайсон, подвинься, дай людям пройти.

Пес неохотно переложил голову с моих ног на пол, смотря на Максима с немым укором.

— Не изменилась, — усмехнулся Ян, устраиваясь рядом с Зоей. — Все так же командуешь всеми вокруг.

— А ты все так же мастер по придумыванию сомнительных авантюр, — парировала я.

Максим сел напротив меня. Его колено случайно коснулось моего под столом. Мы оба отдернулись, как ошпаренные.

— Так что привело вас, ребята, в нашу скромную обитель? — вмешалась Зоя. — Не иначе, планируете новую диверсию?

— Нечто гораздо более серьезное, — Ян многозначительно поднял бровь. — Максу тут родители невесту подыскали. С собакой-невротиком.

— О, — фыркнула я. — Поздравляю. А мне, между прочим, вчера представляли жениха с тремя автомойками и золотыми коронками. Видимо, это новый тренд в мире брачных контрактов.

Максим встретился со мной взглядом.

— Знаешь, — тихо сказал он. — А ведь у меня родилась одна безумная идея. Насчет того, как разом решить все эти... проблемы с родителями.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Безумные идеи — это твой конек, Большаков. Но я вся во внимании.

Зоя и Ян переглянулись. Казалось, они уже все поняли без слов.

— Так какая же у тебя идея? — спросила я.

Максим наклонился ближе через стол:

— А что, если... мы поженимся?

В кофейне на секунду воцарилась тишина.

— Жениться? — прошептала я. — Ты серьезно?

— Абсолютно, — кивнул Максим. — Фиктивно, конечно. Просто чтобы отстали родители. Мы же знаем друг друга с детства, нам будет несложно изображать идеальную пару.

— И сколько продлится этот... брак? — наконец спросила я.

— Год, максимум два. Пока родители не успокоятся. А потом мы спокойно разведемся и каждый пойдет своей дорогой.

Я перевела взгляд на Зою, которая смотрела на нас с широко раскрытыми глазами. Потом на Яна, который подмигивал мне с другого конца стола. И наконец на Тайсона, который, казалось, одобрительно вилял хвостом.

— Ну что, Злата? — тихо спросил Максим. — Готова на еще одну нашу общую авантюру?

Я глубоко вздохнула, чувствуя, как по телу разливается странное спокойствие.

— Знаешь что, Максим Большаков? Я в деле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

Ровно через три дня я сидела за тем же столиком в «У несчастного бариста» и смотрела, как Максим пытается припарковаться прямо под окном. Это было зрелище почти медитативное: он сдавал задом, потом передом, потом снова задом, и все это с сосредоточенным выражением лица, будто совершал сложнейшую хирургическую операцию. Я уже собиралась выйти и предложить свою помощь — или хотя бы вызвать эвакуатор, — но он наконец-то заглушил двигатель и с победоносным видом вышел из машины.

— Вижу, навыки парковки у тебя не улучшились с тех пор, как ты припарковал папин мерседес в кустах, — заметила я, когда он подошел к столику.

— Я бы сказал, что они стали еще более... креативными, — парировал он, снимая куртку. — К тому же, это не кусты были, а очень высокая клумба. С художественными намерениями.

Мы замолчали, глядя друг на друга. Три дня назад все казалось такой безумной, но веселой авантюрой. Сейчас, под трезвым утренним светом, идея фиктивного брака внезапно предстала во всей своей... скажем так, сомнительной реалистичности.

— Ну что, — начал Максим, первым нарушив молчание. — Похоже, мы действительно это делаем.

— Похоже, что да, — кивнула я. — Если, конечно, ты не передумал.

— Я? Ни за что. После того как вчера мама прислала мне очередное фото Алины — на этот раз со своей собакой и ее личным диетологом — я готов на все. Ты не представляешь, у того пса теперь индивидуально разработанный рацион. Из лосося и киноа.

— Повезло псу, — фыркнула я. — А мне мама вчера звонила в слезах, потому что тот самый Артем с тремя автомойками нашел себе другую невесту. Как будто я потеряла джекпот.

— Соболезную, — с искренним сочувствием сказал Максим. — Хотя, если честно, я до сих пор не понимаю, что хуже: инста-принцесса с собакой-невротиком или автомойщик-картежник.

— Дай угадаю, — подняла я бровь. — Ты сейчас предложишь какой-нибудь рейтинг или систему баллов для оценки неудачных женихов и невест?

— Мы же бизнес-люди, — он улыбнулся. — Должны систематизировать процессы. Кстати, о бизнесе...

Он замолчал, вдруг покраснев. Странно было видеть Максима смущенным — в детстве он краснел только тогда, когда его ловили на чем-то действительно запрещенном.

— Слушай, а если... — начал он нерешительно.

— ...сыграем в счастливую пару? — закончила я за него. — Я давно думаю об этом. Собственно, после твоего предложения три дня назад только об этом и думала.

Он с облегчением выдохнул:

— То есть ты серьезно?

— Абсолютно. Но если уж делать, то делать качественно. Нам нужен план.

— План? — переспросил он. — Какой план?

— Ну, — я достала из сумки блокнот. — Во-первых, нужно сделать так, чтобы все выглядело натурально. Нельзя просто прийти к родителям и сказать: «Мы женимся». Они не поверят.

— А что предлагаешь? — поинтересовался Максим, с любопытством заглядывая в мой блокнот.

— Нужно создать историю. Несколько случайных встреч. Несколько свиданий. Парочка загадочных постов в соцсетях, намекающих, что у нас кто-то есть.

— О, — его глаза загорелись. — Типа, я еду за рулем и держу чью-то руку? Или ты получаешь красивый букет цветов?

— Именно! — обрадовалась я, что он сразу понял. — Только рука должна быть с маникюром. И цветы не ромашки из ближайшего ларька.

— Договорились, — кивнул он. — А что еще?

— Ну, например, мы могли бы «случайно» столкнуться в каком-нибудь ресторане. В тот же вечер, когда там ужинают наши родители с их друзьями.

— Гениально! — рассмеялся Максим. — Мама будет в восторге. А потом мы можем «нечаянно» попасть на глаза ее подруге, когда будем гулять в парке.

— Да! — воодушевилась я. — И обязательно с твоим Зефиром и моим Тайсоном. Чтобы создать образ идеальной молодой пары с питомцами.

— Только, пожалуйста, проследи, чтобы Тайсон не попытался снова съесть Зефира, — попросил Максим. — В прошлый раз он чуть не подавился кошачьей шерстью.

— Это был единичный случай! — возмутилась я. — И потом, Зефир сам спровоцировал, устроив засаду на полке с моими свитерами.

Мы уставились друг на друга, а потом одновременно рассмеялись. Ситуация была абсурдной: два взрослых человека серьезно планировали фиктивный брак, обсуждая при этом поведение своих питомцев.

— Ладно, — вздохнул Максим, когда смех утих. — Значит, так: несколько случайных встреч, пара свиданий, загадочные посты в соцсетях. А что потом?

— Потом, — сказала я, перелистывая страницу блокнота. — Мы объявляем о помолвке. Сделаем это красиво — может быть, во время ужина с родителями.

— А на самом деле просто подпишем бумаги в ЗАГСе, — кивнул он. — Без лишних церемоний.

— Именно, — подтвердила я. — И поселимся вместе. Чтобы все выглядело правдоподобно.

— Поселимся вместе? — Максим поднял бровь. — То есть мы будем делить одну квартиру?

— Ну, если мы «женаты», то логично, что мы живем вместе, — пожала я плечами. — Но мы же взрослые люди, мы сможем договориться о правилах.

— Правилах? — переспросил он с ухмылкой. — Например?

— Ну, — я снова заглянула в блокнот. — Например, кто моет посуду. Кто выносит мусор. Кто гуляет с Тайсоном, когда я занята.

— А кто кормит Зефира, когда я в командировке? — добавил он.

— И кто платит за коммунальные услуги, — продолжила я.

— И кто выбирает, что смотреть по телевизору вечером, — не отставал он.

— И кто забирает посылки от курьера, — добавила я.

— Стой, стой, стой! — Максим поднял руки. — Давай не будем торопиться. Мы же не настоящие муж и жена. Нам не нужно делить все обязанности.

— Но если мы хотим, чтобы все выглядело правдоподобно, нам нужно вести себя как настоящая пара, — возразила я. — А настоящие пары делят обязанности.

— Хорошо, — вздохнул он. — Тогда давай составим список. Что должен делать я и что должна делать ты.

— Отлично, — кивнула я, доставая ручку. — Начнем с простого. Я готовлю завтрак.

— А я обед, — быстро сказал он.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ужин? — спросила я.

— Давай по очереди, — предложил он. — Или закажем доставку.

— Договорились, — сделала я пометку в блокноте. — Посуду — кто не готовил, тот моет.

— Справедливо, — согласился Максим. — Мусор — по очереди.

— Гулять с Тайсоном — я, — сказала я. — Но если я не могу, то ты.

— Кормить Зефира — я, — сказал он. — Но если я не могу, то ты.

— Стирка — каждый свою одежду, — продолжила я.

— А постельное белье? — спросил он.

— По очереди, — решила я. — Раз в две недели.

— Уборка? — поинтересовался он.

— Нанять клининговую службу, — предложила я. — Пополам.

— Идеально, — улыбнулся он. — Коммунальные услуги — пополам.

— Продукты — пополам, — добавила я.

— А кто будет выбирать, что покупать? — спросил он.

— Составим список вместе, — предложила я. — Или будем ходить в магазин вместе.

— Звучит неплохо, — кивнул он. — А что насчет гостей?

— Гостей предупреждать заранее, — сказала я. — И если один из нас не в настроении для гостей, то другой принимает их у себя в комнате.

— Справедливо, — согласился он. — А что насчет... личного пространства?

— У каждого своя комната, — быстро сказала я. — И мы не входим без стука.

— И не задаем лишних вопросов, — добавил он.

— Именно, — кивнула я. — И последнее правило: если один из нас встречается с кем-то по-настоящему, мы немедленно сообщаем об этом другому.

— Чтобы избежать неловких ситуаций, — понял он.

— Да, — подтвердила я. — Мы же не хотим, чтобы наш фиктивный брак мешал нам найти настоящую любовь.

— Конечно, — согласился он. — Хотя, честно говоря, после всего этого у меня может пропасть желание искать кого-либо еще.

— У меня тоже, — рассмеялась я. — Но правила есть правила.

Мы замолчали, глядя на наш список. Это было смешно и грустно одновременно: мы планировали наш брак как бизнес-проект, с задачами, сроками и обязанностями.

— Ну что, — сказал Максим, прерывая молчание. — Кажется, у нас есть план.

— Да, — кивнула я, закрывая блокнот. — Осталось только воплотить его в жизнь.

— Начнем с загадочного поста в соцсетях? — предложил он, доставая телефон. — Например, с фото твоей руки на руле моей машины?

— Давай, — улыбнулась я. — Только проследи, чтобы маникюр был виден.

— Не сомневайся, — он подмигнул. — Я позабочусь о твоей репутации инста-принцессы.

— Я не инста-принцесса! — возмутилась я.

— А кто тогда требует идеального маникюра для фото в соцсетях? — поднял он бровь.

— Это другое! — сказала я, хотя и сама понимала, что он прав. — Это для правдоподобности!

— Конечно, конечно, — усмехнулся он. — Для правдоподобности.

Мы снова посмотрели друг на друга и рассмеялись. Возможно, эта авантюра была безумной. Возможно, она закончится катастрофой. Но в данный момент это казалось самым веселым, что происходило в моей жизни за последние годы. И по выражению лица Максима я понимала — он думал точно так же.

Глава 6

Если бы мне три недели назад сказали, что я буду тщательно планировать свое первое свидание как военную операцию, я бы рассмеялся. А теперь вот сидел в дорогом ресторане, проверял, насколько заметна в кармане коробка с кольцом для «случайного» падения, и репетировал нежные взгляды в отражении ложки. Злата, надо отдать ей должное, выглядела абсолютно естественно в своей роли таинственной незнакомки. Ее платье цвета темной вишни и улыбка, которую она демонстрировала ровно настолько, чтобы выглядеть заинтересованной, но не доступной, были настоящим произведением искусства.

— Не переигрывай с взглядами, — шепотом сказала она, потягивая мохито. — Сейчас ты смотришь на меня как голодный удав на кролика. Должна быть нежность, а не предвкушение ужина.

— Извини, — проворчал я, отводя взгляд. — В последний раз я делал «нежные взгляды» на школьной пьесе, играя принца. Кажется, тогда я тоже переиграл.

— Не сомневаюсь, — она усмехнулась. — Помнишь, как ты в том спектакле...

— Лучше не напоминай, — я почувствовал, как краснею. — Давай сосредоточимся на настоящем. Через два столика сидит мамина подруга Ольга. Она уже пятый раз на нас посмотрела.

— Идеально, — Злата сияла. — Значит, работает. Кстати, цветы доставили. Спасибо за розы, кстати. Мама уже звонила, спрашивала, кто прислал.

— Что сказала?

— Сделала загадочное лицо и сказала: «О, это длинная история». Думаю, она уже представляет себе роман с продолжением.

Мы обменялись улыбками. Наш план работал как часы. Неделю назад я выложил в сторис фото своей руки на руле, где была видна женская рука с идеальным маникюром. Злата, в свою очередь, опубликовала фото букета с подписью «Внезапная приятная неожиданность». Комментарии от матерей последовали незамедлительно.

— Ладно, — я глубоко вздохнул. — Переходим к фазе два. Случайное прикосновение.

Я протянул руку через стол, как будто чтобы поправить салфетку, и мои пальцы слегка коснулись ее запястья. Искра. Не метафорическая, а самая что ни на есть настоящая. Мы оба отдернули руки, как от огня.

— Статическое электричество, — пробормотал я, чувствуя, как горит лицо.

— Да, — быстро согласилась она. — В ресторане слишком сухой воздух.

Неловкая пауза затянулась. Мы оба уставились в свои меню, как будто там были написаны ответы на все вопросы вселенной.

— Знаешь, — сказала она наконец, откладывая меню. — Если мы хотим, чтобы это выглядело правдоподобно, нам нужно говорить о чем-то, кроме погоды и статического электричества.

— Согласен, — я с облегчением отложил свое меню. — О чем обычно говорят на свиданиях?

— Не имею ни малейшего понятия, — призналась она. — Последний раз я была на настоящем свидании... Боже, два года назад? С тем типом, который ревновал меня к Тайсону.

— Что? — я не сдержал смеха. — Серьезно? К собаке?

— Он утверждал, что я уделяю Тайсону больше внимания, чем ему. И знаешь, что самое смешное? Он был прав.

Мы рассмеялись. Напряжение немного спало.

— Ладно, — сказал я. — Давай сыграем в игру. Чья история провала в детстве смешнее.

— О, это интересно! — ее глаза загорелись. — Помнишь, как мы с тобой пытались приготовить торт на день рождения твоей маме?

— И испекли такое, что даже собака есть отказалась? — я снова рассмеялся. — Да, помню. Но это был не провал! Это был... кулинарный эксперимент.

— Эксперимент, после которого твоя мама три дня проветривала кухню, — парировала Злата. — Но это мелочи по сравнению с моей историей. Помнишь, как я решила сделать тату хной на спине у Тайсона?

Я чуть не поперхнулся водой.

— Нет! Ты не...

— Ага! — она сияла от гордости. — Я хотела нарисовать ему льва. Получилось нечто среднее между таксой и одуванчиком. Папа тогда чуть не поседел, когда увидел. Пришлось объяснять ветеринару, что это не кожная болезнь, а порыв художественного гения.

— Художественного гения? — я покатился со смеху. — Злата, это жестокое обращение с животными!

— Зато теперь у меня есть уникальная фотография! Тайсон с «татуировкой» и с самым оскорбленным выражением морды в истории собачества.

— Хорошо, хорошо, — я вытер слезу. — Но это все равно не сравнится с тем, как я пытался починить папины часы.

— О, Боже! — она всплеснула руками. — Ты же их разобрал и не мог собрать обратно!

— Не просто разобрал, — поправил я. — Я решил, что им не хватает... блеска. И покрасил несколько деталей лаком для ногтей.

— Нет! — Злата захохотала так громко, что несколько человек за соседними столиками обернулись. — И что сказал отец?

— Сначала он пытался их починить, — я с трудом сдерживал смех. — Потом просто поставил на полку как арт-объект. Говорил всем гостям, что это авангардный дизайн.

Мы хохотали так, что у меня заболел живот. Злата, рыдая от смеха, оперлась на стол и нечаянно толкнула его. Моя вилка с громким звоном упала на пол. В этот момент мимо проходил официант с подносом, полным бокалов. Услышав звон, он вздрогнул, поднос качнулся, и несколько бокалов с шипением разбились о пол.

На секунду в ресторане воцарилась тишина. Потом Злата, все еще смеясь, извиняющимся жестом подняла руку.

— Кажется, мы тут немного разошлись, — прошептала она мне.

— Всего лишь пара бокалов, — успокоил я ее, чувствуя, как смех снова подкатывает к горлу. — Главное, что наш смех заразителен.

Официант, красный как рак, уже убирал осколки, а мы с Златой пытались прийти в себя.

— Знаешь, — сказала она, когда смех наконец утих. — А ведь это было... весело.

— Да, — согласился я, все еще улыбаясь. — Даже слишком весело для фиктивного свидания.

— Может, в этом и есть секрет? — задумчиво сказала она. — Просто... получать удовольствие от процесса.

В этот момент мой телефон завибрировал. Сообщение от мамы: «Сынок! Ольга только что мне звонила! Говорит, ты в ресторане с какой-то очаровательной девушкой! Это та самая?»

Я показал сообщение Злате. Она улыбнулась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Фаза три: запуск слухов, — прошептала она. — Сработало.

— Отлично сработало, — согласился я, отправляя маме короткий ответ: «Да, мам. Расскажу позже.»

Мы допивали кофе, когда Злата неожиданно положила свою руку на мою. На этот раз никакой статики, только тепло.

— Спасибо, — тихо сказала она. — За розы. И за... все это.

— Всегда пожалуйста, — ответил я, и к моему удивлению, это прозвучало абсолютно искренне.

Когда мы вышли из ресторана, воздух был прохладным и свежим. Я помог Злате накинуть пальто, и мои пальцы на секунду задержались на ее плечах.

И в этот момент, глядя на ее улыбку в свете уличных фонарей, я поймал себя на мысли, что наша «фикция» начинает ощущаться подозрительно похоже на что-то настоящее. И самое странное, что это меня не пугало. Совсем нет.

Глава 7

Если бы мне платили за каждый раз, когда я непреднамеренно подслушиваю разговоры своих родителей, я бы уже купила виллу где-нибудь на Лазурном Берегу и наняла бы личного психолога для Тайсона — чтобы он наконец перестал смотреть на меня с укором, когда я ем колбасу, не делясь с ним.

В тот день я просто забежала к родителям. И вот, подкравшись к двери как настоящий ниндзя — или как Тайсон, крадущийся к незапертому холодильнику — я услышала голоса. И не просто голоса, а тот особый, заговорщицкий тон, который мама использует, когда обсуждает что-то «очень важное». А именно — мою личную жизнь.

— Аллочка, я ничего не понимаю! — это был голос моей дорогой мамочки. — Она стала какая-то... загадочная! Получает цветы, улыбается в телефон. И на все мои вопросы — отшучивается!

— А мой-то мой! — вторила ей Алла Евгеньевна, мама Максима. — Сидит, улыбается в экран телефона, как будто там не отчет по стройке, а дикобраз в балетной пачке!

Я прижалась к стене, стараясь дышать тише. Это было лучше, чем любой сериал!

— Может, это у них одни и те же люди? — предположила мама. — Может, они... встречаются?

Сердце у меня ушло в пятки. Ой, мамочки, какое прозорливое предположение!

— Нет, что ты! — отмахнулась Алла Евгеньевна. — Максим бы сказал! И потом, они же с детства не общаются! Хотя... помнишь, как они тот мерседес мыли?

Обе расхохотались. Я почувствовала, как по щекам разливается румянец. Надо было срочно менять дислокацию. Я громко кашлянула и вошла в гостиную с самой невинной улыбкой, какую только могла изобразить.

— Мам, Алла Евгеньевна! Я тут зарядочку свою забыла!

— Златочка! — мама сияла. — Как раз кстати! Мы тут с Аллой гадаем на кофейной гуще про наших детей.

Я почувствовала себя бабочкой, приколотой к стенке энтомологической булавкой.

— Ой, а что с ними? — сделала я круглые глаза, садясь в кресло напротив. — У Максима что, опять проблемы с поставкой бетона?

Алла Евгеньевна фыркнула.

— С бетоном как раз все в порядке. А вот с личной жизнью — загадка. Не знаешь, часом, кто эта таинственная незнакомка, что нашему Максиму розы отправляет?

Внутри у меня все екнуло. Это же я сама себе розы заказала, следуя нашему гениальному плану! Но лицо я сохранила каменным.

— А, так это ему розы присылают? — нарочито невинно спросила я. — Нет, не в курсе. Может, та самая Алина с психологом для собаки? Решила взять его штурмом?

Алла Евгеньевна поморщилась.

— Упаси Боже. Нет, он с ней порвал. Говорит, не вынес разговоров о метафизике в мире собак.

В кармане у меня завибрировал телефон. Спасение! Я извиняюще улыбнулась и достала его.

Сообщение от Максима:

Максим: Кодовый красный. Мама звонила, голос подозрительно сладкий. Спрашивала, не болен ли я, раз я в субботу согласился пойти с ними в театр. Кажется, заподозрила неладное.

Я с трудом сдержала улыбку.

Моя переписка:

Я: Ситуация контролируется. Нахожусь в эпицентре. Наши мамы объединились для расследования. Твоя только что спросила, не знаю ли я, кто тебе розы отправляет.

Максим: И что сказала?

Я: Предположила, что это Алина решила завоевать тебя через флору. Алла Евгеньевна чуть не поперхнулась печеньем.

Максим: БРАВО!

????

Надо было добавить, что она, возможно, консультировалась с психологом собаки по поводу цвета роз.

Я: Жаль, не догадалась. Держись там. Моя мама сейчас изобразит невинный интерес.

— Злата, дорогая, с кем это ты так оживленно? — с медовой улыбкой поинтересовалась мама. — Уж не таинственный ли поклонник?

Я подняла глаза от телефона, изобразив легкое смущение.

— Ой, мам, ты знаешь, это... подруга. Советы по дизайну проекта спрашивает. Очень срочно.

*

Максим: Подруга? Я теперь твоя подруга? Обидно. Я думал, я как минимум «коллега по несчастью».

Я: Могла бы сказать «анонимный благодетель», но постеснялась. Твоя мама смотрит на меня с подозрением.

Максим: Представь, что ты на переговорах с особо нервными клиентами. Только клиенты хотят не твои деньги, а твою личную жизнь.

Я фыркнула, стараясь превратить это в кашель.

— Златочка, а у тебя-то самой что за тайный воздыхатель? — не унималась Алла Евгеньевна, подливая себе чай. — Марго говорит, ты цветы получала. И в ресторане тебя видели... в весьма приподнятом настроении.

О, так они уже в курсе про ресторан! Информационная сеть матерей работает быстрее, чем интернет.

*

Я: Твоя мама в курсе про ресторан. Движемся к кульминации.

Максим: Отлично. Значит, слухи разносятся. Скоро они сами будут умолять нас быть вместе, лишь бы прекратить эти догадки.

— Цветы? — я сделала удивленные глаза. — А, те! Да это... старый однокурсник. Вспомнил, что у меня день рождения был на прошлой неделе. А в ресторане я была с Зоей, мы... обсуждали ее нового парня. Очень смешная история, он подарил ей... э... набор автомобильных ковриков.

Мама смотрела на меня с выражением, яснее которого не скажешь: «Дочка, я тебе не верю».

*

Максим: Набор ковриков? Блестяще! А почему не брызговики?

Я: Не додумалась. В следующий раз скажу, что он подарил ей антифриз со вкусом клубники.

В этот момент я не удержалась и рассмеялась, читая сообщение. Смех вырвался искренний, потому что наша переписка и вся эта ситуация были чертовски забавными.

— Вот видишь! — воскликнула мама, торжествующе указывая на меня пальцем. — Опять улыбаешься! Это явно не «подруга с ковриками»! Признавайся, Злата, кто он?

Я вздохнула, делая вид, что меня раскусили. Я подняла телефон и с пафосом набрала сообщение.

*

Я: Меня берут в плен. Требуют имя и фамилию. Может, сдаться и все рассказать? Шучу.

Максим: Держись, солдат! Скажи, что это мистер Икс. И что у него есть верный друг по имени... ну, скажем, Педро. Пусть поломают голову.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я опустила телефон и посмотрела на мам с самой загадочной улыбкой, на какую была способна.

— Ладно, ладно, сдаюсь. Его зовут... Мистер Икс. А его лучшего друга зовут Педро. Больше ничего не скажу!

Я встала, подбирая свой зарядник.

— Мне пора! Проект ждет не ждет.

— Злата! — взмолилась мама. — Это жестоко!

— В любви и войне все средства хороши, мамочка, — поцеловала я ее в щеку. — А это пока что больше похоже на войну.

Выйдя на улицу, я глубоко вдохнула свежий воздух. Мой телефон снова завибрировал.

*

Максим: И как? Вырвалась?

Я: Еле-еле. Твоя мама выглядела разочарованной, что я не Алина. Моя — что я не выйду замуж за парня с ковриками.

Максим: Идеально. Значит, наша легенда работает. Они сбиты с толку и крайне заинтригованы. Готовься к театру. Там будет решающая битва.

Я: Я всегда готова к битве. Особенно если в антракте будут круассаны.

Я улыбнулась, пряча телефон в карман. Эта авантюра, начавшаяся как отчаянная попытка спастись от родителей, превращалась в самое веселое и захватывающее приключение в моей жизни. И главным его плюсом был мой сообщник по преступлению. Сообщник, чьи сообщения заставляли меня смеяться громче, чем любые шутки «настоящих» поклонников.

Глава 8

Три месяца. Целых три месяца мы с Златой вели тотальную психологическую войну против наших родителей, и, черт возьми, мы в ней побеждали. Наш план «Маринование» сработал лучше, чем мы могли предположить. Родители уже не просто интересовались нашими «тайными вторыми половинками» — они сбились с ног, пытаясь их вычислить. Мама звонила каждый день с новыми теориями: то я встречаюсь с балериной (из-за одного абонемента в театр, который я «случайно» обронил), то с стюардессой (после того, как я в разговоре упомянул частные авиаперелеты). Отец хмурился и говорил, что «вся эта секретность подозрительна», но в его глазах читалось любопытство.

И вот настал час Х. Вернее, час Ф. Фотосессии. Идея была гениальной в своей простоте:поход в театр с родителями оборвался и, мы решили обрушить на них шоковую терапию. Не просто сообщить о браке, а предъявить им серию профессиональных фото, доказывающих, что наш роман — давний, страстный и серьезный.

Студия фотографа по имени Аркадий напоминала логово сумасшедшего художника из триллера. Повсюду висели черные драпировки, стояли какие-то античные колонны (из пенопласта, как я позже выяснил, задев одну плечом), и пахло ладаном и творческим кризисом.

— Меня зовут Аркадий, — провозгласил он, появляясь из-за драпировки, как призрак. Он был одет во все черное, с седыми волосами до плеч и взглядом, пронизывающим насквозь. — Я не просто фотограф. Я — проводник в мир ваших истинных эмоций. Забудьте все, что вы знали. Сегодня вы — не Максим и Злата. Вы — ВИХРЬ СТРАСТИ! Вы — БУРЯ ЧУВСТВ!

Я перевел взгляд на Злату. Она кусала губу, явно пытаясь не рассмеяться.

— Э-э-э, хорошо, — сказал я. — С чего начнем, Аркадий?

— Начнем с того, что вы слишком... зажаты! — он взмахнул руками. — Я не вижу любви! Не вижу страсти! Я вижу двух людей, которые ждут автобус в час пик! РАССЛАБЬТЕСЬ!

«Расслабься», — говорит он в студии, где пахнет потусторонним и висят портреты плачущих клоунов.

— Ладно, — Злата взяла меня за руку. Ее ладонь была теплой. — Давай попробуем, Макс. Просто представь, что мы... ну, правда влюблены.

Я посмотрел в ее глаза. Карие, с золотистыми крапинками. Смеющиеся, даже когда она не улыбалась. Это было... не так уж и сложно.

Первый час был относительно терпимым. Аркадий заставлял нас смотреть друг на друга «со страстью», обниматься «как будто мы прощаемся навсегда» и шептать друг другу на ухо «что-то очень личное». Я шептал Злате список покупок, а она мне — названия пород собак в алфавитном порядке. Мы оба еле сдерживали хохот.

— НЕТ! — внезапно взревел Аркадий. — Это фарс! Это пародия! Мне нужна НАСТОЯЩАЯ любовь! НАСТОЯЩАЯ страсть! Злата! Максим! Вы должны забыть о себе! Вы — два одиночества, нашедшие друг друга в бушующем океане жизни! ПОКАЖИТЕ Мне ЭТО!

Он поставил нас в позу, которую назвал «Предчувствие бури». Я должен был стоять сзади, обнимая Злату, а она — откинув голову мне на плечо, с полузакрытыми глазами.

— Теперь, Злата, — скомандовал Аркадий, припав на одно колено с камерой. — Изобрази страсть! Отчаяние! Ты должна выгнуться так, будто сейчас умрешь от любви!

Злата, стараясь изо всех сил, резко откинулась назад... и ее колено с силой пришлось точно в мое паховое пространство.

Мир померк. Я издал звук, средний между шипением кота и стоном умирающего тюленя, и рухнул на колени, схватившись за пострадавшее место.

— А-а-а-а... — это было все, что я мог выдавить из себя. Боль была ослепительной, всепоглощающей и абсолютно реальной.

Злата в ужасе обернулась.

— Максим! Боже, прости! Я не хотела!

Аркадий, вместо того чтобы вызвать скорую, начал лихорадочно щелкать затвором.

— ДА! ДА! — кричал он в экстазе. — ВОТ ОНА! ПОДЛИННАЯ ЭМОЦИЯ! АГОНИЯ! МУКА СТРАСТИ! НЕ ДВИГАЙТЕСЬ!

Сквозь туман боли я увидел лицо Златы — перекошенное от ужаса и раскаяния. И что-то во мне щелкнуло. Да, это была агония. Но это была и самая искрения наша эмоция за весь этот день. Я, все еще корчась от боли, поднял на нее взгляд и прохрипел:

— Вот она... настоящая боль отношений... как ты думаешь, это... достаточно страстно?

Злата сначала замерла, а потом фыркнула. Потом рассмеялась. Сквозь смех она выдохнула:

— Д-думаю... для первого года брака... в самый раз...

Аркадий был на седьмом небе.

— ШЕДЕВР! АБСОЛЮТНЫЙ ШЕДЕВР! Эта боль! Эта ирония! Эта обреченность в ваших глазах! Это — история любви! Теперь, пока боль еще свежа, давайте следующие кадры! Максим, ползи к ней! Ползи, как раненый зверь к своей самке!

Я пополз. Честное слово, пополз. Злата, смеясь и извиняясь, опустилась на пол рядом со мной.

— Прости, прости, прости, — шептала она, гладя меня по голове, пока я лежал, свернувшись калачиком.

— Ничего... — я с трудом открыл глаза. — По крайней мере... он доволен. И у нас есть... фото с настоящими эмоциями.

Следующие полчаса были сюрреалистичными даже для нашего с Златой абсурда. Аркадий, вдохновленный нашим «прорывом», заставлял нас изображать «боль при расставании» (я сидел, сгорбившись, а Злата пыталась выглядеть виноватой), «страсть примирения» (неловкие объятия, во время которых я все еще хромал) и «нежность после ссоры» (Злата дула на мой лоб, а я корчил гримасы).

Когда мучения закончились, и Аркадий, рыдая от умиления, отпустил нас, обещая прислать «шедевры мировой фотографии» через день, мы выползли на улицу.

Я все еще прихрамывал. Злата шла рядом, сжимая мой локоть.

— Ну что, — выдохнула она, когда мы отошли от студии. — Думаешь, они поверят, что мы страстно любим друг друга после фото, где ты ползешь по полу, как подстреленный бандит, а я смотрю на тебя с выражением человека, который только что случайно совершил непредумышленное убийство?

Я остановился и посмотрел на нее. Ее волосы были растрепаны, тушь слегка размазалась, а на щеках играл румянец. Она была прекрасна.

— Знаешь, — сказал я. — Думаю, они поверят в что угодно, лишь бы этот кошмар с тайными возлюбленными закончился. А эти фото... они, по крайней мере, правдивые. В смысле, правдиво отражают наш... э-э-э... уникальный опыт совместной жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она рассмеялась.

— Уникальный — это мягко сказано. Я чуть не лишила тебя возможности продолжить род.

— Не беспокойся, — я хмыкнул. — Думаю, все на месте. Но на всякий случай, когда мы будем подписывать брачный контракт, я внесу туда пункт «никаких резких движений коленями в сторону паха».

— Внесем, — пообещала она, все еще смеясь. — И я добавлю пункт «никаких фотографов по имени Аркадий».

— Идет, — я взял ее за руку. Это получилось само собой. — Тогда следующий этап? Переезд?

Она кивнула, и ее пальцы слегка сжали мои.

— Переезд. А потом... ЗАГС. Готов к самому безумному акту в нашей жизни, Большаков?

Я посмотрел на нашу соединенные руки, потом на ее улыбку, и на мгновение забыл о боли в самых уязвимых частях тела.

— С тобой, Кожаева? — я улыбнулся в ответ. — Всегда готов.

Глава 9

Если бы мне год назад сказали, что я буду добровольно переезжать к Максиму Большакову, тому самому мальчишке, с которым мы в десять лет устроили хаос в гараже, я бы покрутила пальцем у виска. А теперь вот стою на пороге его квартиры с «десятью» чемоданами, коробками и Тайсоном на поводке и чувством, что я сошла с ума. Хорошее чувство, надо сказать.

Дверь открылась, и на пороге возник Максим с Зефиром на руках. Кот смотрел на меня с таким презрением, будто я была незваной гостьей в его королевстве.

— Ну, что... Добро пожаловать в наш сумасшедший дом, — улыбнулся Максим, отступая и жестом приглашая меня внутрь.

Тайсон, давно не видевший кота вживую, радостно рванулся вперед, приняв Зефира за новую пушистую игрушку. Что произошло дальше, сложно описать словами. Зефир издал звук, достойный разъяренной гадюки, выгнул спину и прыгнул на шкаф. Тайсон, не понимая, почему игрушка убегает, начал лаять и скакать вокруг шкафа, сметая все на своем пути.

— Так, — Максим поставил ладонь мне на грудь, когда я попыталась вмешаться. — Первое правило выживания с Зефиром — не лезь между ним и его врагом. Он должен сам понять, что Тайсон — это не еда.

— Но Тайсон может снести твой шкаф! — попыталась я возразить, пока мой пес в азарте гонок заворачивал за угол и с грохотом опрокидывал торшер.

— Шкафы купить можно, а вот мою жизнь — нет, — философски заметил Максим. — Дай им разобраться. Проходи, знакомься с владениями.

Пока наши питомцы выясняли отношения, Максим повел меня на экскурсию. Квартира была просторной, но до безобразия мужской. Минимализм, много стекла, хрома и ни намека на уют.

— Это гостиная, — показал он рукой на помещение с огромным диваном и телевизором с диагональю в полстены. — Здесь мы будем принимать гостей и смотреть фильмы. Кухня — там все понятно. Холодильник пуст, но мы это исправим.

Он подвел меня к двум дверям.

— Это моя спальня. А это — твоя. Рядом санузел. Можешь обустраивать как хочешь. Главное, чтобы Тайсон не принял мой дизайн за личного врага.

Я зашла в свою новую комнату. Пусто, бело, безлико. Идеальный холст.

— Спасибо, — сказала я. — Думаю, мы справимся. Если, конечно, Тайсон и Зефир не передерутся насмерть.

— Держу пари, что через неделю они будут спать в обнимку, — ухмыльнулся Максим.

— Какая ставка?

— Если выиграю я — ты месяц моешь посуду. Если ты — я месяц выгуливаю Тайсона в шесть утра.

— Идет!

Процесс обустройства занял всю неделю. Это было похоже на смешной квест. Мы ходили по магазинам, спорили о цветах и текстурах, и постепенно квартира начала преображаться. Я добавила цвета, пару ковриков, картины, растения. Максим ворчал, но таскал мои коробки и даже согласился на оранжевые подушки в гостиной.

— Только чтобы Тайсон на них не спал, — предупредил он. — Зефир их уже принял за своих личных врагов.

К концу недели квартира стала напоминать нормальное жилое пространство. Даже Зефир и Тайсон достигли хрупкого перемирия. Кот все так же шипел при виде пса, но уже не прятался на шкафу, а гордо восседал на подоконнике. Тайсон же смотрел на него с обожанием и вилял хвостом каждый раз, когда Зефир удостаивал его вниманием.

Вечером накануне нашего визита в ЗАГС пришли Ян и Зоя.

— Ну что, как вам жизнь в греховном фиктивном браке? — поинтересовался Ян, разваливаясь на диване.

— Пока что все по-настоящему, — засмеялась я, разнося напитки. — Мы уже успели и посуду разбить, и интерьер поменять, и питомцев подружить.

— О, да вы уже как старые супруги, — подмигнула Зоя. — Осталось только начать ссориться из-за того, кто забыл купить молоко.

— Мы уже ссорились, — признался Максим. — Злата купила какое-то овсяное, я сказал, что на вкус как жидкий картон. В итоге компромисс — теперь покупаем и обычное, и овсяное.

— Это начало конца, — с пафосом произнес Ян. — Скоро будете спать в разных комнатах и делить телевизор.

— Мы уже поделили, — сказала я. — Утром я смотрю новости дизайна, вечером Максим — матчи.

— Идеальный брак, — вздохнула Зоя. — Жаль, что он ненастоящий.

В этот момент Тайсон, решивший, что Зефир слишком долго игнорирует его, подбежал к подоконнику и ткнулся носом в кота. Зефир, оскорбленный до глубины души, ударил его лапой по носу и гордо удалился в спальню Максима. Тайсон, не понимая, что сделал не так, улегся у двери с таким несчастным видом, что мы все рассмеялись.

— Ладно, хватит о наших бытовых проблемах, — сказал Максим, включая телевизор. — Что смотрим?

— Ужастик! — сразу предложила Зоя.

— Комедию! — сказал Ян.

— Документалку! — предложила я.

— Боевик! — сказал Максим.

В итоге, после десятиминутного спора, остановились на комедийном ужастике — худшем из возможных вариантов.

Фильм оказался на удивление смешным и не очень страшным. Мы сидели вчетвером на диване, смеялись, шутили и комментировали происходящее на экране. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что мне очень комфортно. Как будто, так и должно было быть. Как будто мы не играем роли, а просто живем.

— Знаешь, — сказала я Максиму, когда Ян и Зоя ушли, а мы остались убирать посуду. — Это была хорошая неделя.

— Да, — согласился он, ставя тарелки в посудомойку. — Даже не смотря на то, что Тайсон съел мой носки.

— Он думал, это игрушка!

— Дорогая игрушка, между прочим. — он повернулся ко мне, облокотившись на столешницу. — Готовп к завтрашнему дню?

— К ЗАГСу? — я фыркнула. — Максим, мы пережили фотосессию у Аркадия и неделю в одной квартире с войной питомцев. ЗАГС после этого — как курорт.

— Ну, если только регистратор не окажется еще одним творческим типом, который захочет, чтобы мы изобразили «экзистенциальный ужас перед браком».

— Тогда я просто повторю свой коронный номер с коленом, — пообещала я.

Он засмеялся.

— Пожалуйста, не надо. Я еще планирую иметь детей. Когда-нибудь. В далеком будущем.

Мы стояли в тишине, слушая, как Тайсон посапывает у двери в спальню Максима, ожидая, когда Зефир соблаговолит выйти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Слушай, — сказала я. — А ведь это и правда похоже на настоящий брак. Только без... ну, ты знаешь.

— Без любви? — он поднял бровь.

— Ну... да.

Он помолчал, глядя куда-то мимо меня.

— А кто сказал, что в браке обязательно должна быть любовь? Может, достаточно... ну, дружбы. И умения не убить друг друга, когда один ест последнюю шоколадку.

— Это глубокомысленно, — улыбнулась я. — Может, напишем книгу? «Фиктивный брак для чайников: как выжить и не потерять чувство юмора».

— Отличная идея, — он улыбнулся в ответ. — Но сначала — ЗАГС. А потом... посмотрим.

Когда я легла спать в своей новой комнате, я думала о том, как странно устроена жизнь. Полгода назад Максим был для меня лишь воспоминанием из детства. А теперь он мой «муж», с которым я делю квартиру, шутки и абсурдные ситуации. И знаете, что? Мне это нравилось. Даже больше, чем я готова была, признаться.

Глава 10

Утро дня, когда я должна была выйти замуж, началось с того, что Тайсон устроил охоту на Зефира, приняв его за пушистого зайца в нашем новом доме. Кот, в свою очередь, в отместку стащил мой шелковый халат и утащил его под кровать, шипя, как крошечный дракон, охраняющий свое золото. Максим, услышав шум, появился на пороге моей спальни в одних боксерах, с заспанными глазами и взъерошенными волосами.

— Что, уже началось? — спросил он, зевая. — Наш медовый месяц начался с междоусобной войны питомцев?

— Кажется, Зефир решил, что мой халат — это дань уважения ему, новому владельцу квартиры, — ответила я, пытаясь вытащить ткань из-под кровати, в то время как Тайсон радостно лаял и пытался залезть туда же.

— Эй, Зефир, это не твоя добыча! — Максим наклонился и достал халат, который тут же получил лапой по руке за свое вмешательство. — Ауч! Ну все, дружок, сегодня останешься без вкусняшек.

Зефир ответил презрительным фырканьем и гордо удалился, как король, которого лишили короны, но не сломили дух.

Спустя три часа я стояла перед зеркалом в своей спальне и не могла поверить своим глазам. На мне было белое платье. Не пышное, как торт, а именно то, о котором я всегда мечтала, но никогда не признавалась в этом даже себе. Шелк, кружево, идеально по фигуре, с открытой спиной и едва заметным шлейфом. Я крутилась перед зеркалом, чувствуя себя одновременно невероятно красивой и абсолютно сумасшедшей. Сегодня я выхожу замуж. По расчету. Но почему-то сердце бешено колотилось, а ладони были влажными.

Раздался стук в дверь.

— Можно? — послышался голос Максима.

— Входи!

Он зашел и замер на пороге. На нем были темные брюки и белая рубашка, расстегнутая на пару пуговиц. Без пиджака и галстука, как мы и договаривались. Но в этой небрежности он выглядел... чертовски привлекательно. Он смотрел на меня, и его взгляд был таким пристальным, что у меня по спине пробежали мурашки.

— Вау, — выдохнул он. — Злата... Ты выглядишь...

— Невероятно притворно? — подсказала я, стараясь сохранить легкий тон.

— Нет, — он покачал головой и улыбнулся. — Просто невероятно.

В его глазах не было иронии. Только искреннее восхищение. И мое сердце снова предательски екнуло.

— Спасибо, — прошептала я. — Ты... тоже ничего так.

— «Ничего так»? — он рассмеялся. — Это лучший комплимент, который я когда-либо получал.

В этот момент в квартире раздался звонок — это были Ян и Зоя. Наши свидетели. Наши партнеры по преступлению.

В ЗАГСе все прошло на удивление быстро и без эксцессов. Регистраторша, милая женщина лет пятидесяти, зачитала стандартные слова о браке, мы обменялись кольцами (простые золотые обручалки, купленные накануне в первом попавшемся ювелирном). Моя рука дрожала, когда Максим надевал кольцо на мой палец. Его пальцы были такими теплыми.

— Объявляю вас мужем и женой, — провозгласила регистраторша. — Можете поцеловаться.

Мы замерли, глядя друг на друга. Это была часть плана. Деловой поцелуй для фото. Но в тот момент, когда наши губы встретились, что-то пошло не так. Это был не быстрый, формальный поцелуй. Он был... мягким. Нежным. Затянувшимся на секунду дольше, чем было необходимо. Я почувствовала, как по телу разливается тепло, и отстранилась, смущенно опустив глаза.

— Поздравляю, жена, — тихо сказал Максим, и в его голосе прозвучала какая-то новая, незнакомая нота.

— Поздравляю, муж, — выдохнула я.

Ян, недолго думая, выхватил телефон и начал снимать.

— А теперь для истории! Смотрите сюда, молодожены! Изобразите страсть!

Мы с Максимом снова посмотрели друг на друга и расхохотались, снимая напряжение. Страсть? После трех месяцев репетиций, фотосессии с Аркадием и войны питомцев? Мы обнялись, и он снова поцеловал меня — на этот раз быстро, по-дружески, но в уголках его глаз прятались все те же смешинки.

— Ну что, поехали праздновать? — предложила Зоя, когда мы вышли на улицу. — Я забронировала столик в том самом ресторане, где вы «случайно» встретились.

Ресторан был прекрасен. Мы сидели за столиком у окна, ели изысканные блюда, пили шампанское и смеялись. Ян и Зоя поднимали тосты.

— За то, чтобы ваша фикция была счастливее, чем многие настоящие браки! — провозгласил Ян.

— За то, чтобы вы никогда не убили друг друга из-за разбросанных носков! — добавила Зоя.

— А я предлагаю тост, — неожиданно сказал Максим, поднимая бокал. Его взгляд был серьезным. — За мою жену. Самую креативную, самую терпеливую (особенно с моим котом) и самую красивую сообщницу, о которой я только мог мечтать. Спасибо, что согласилась на это безумие.

Он смотрел прямо на меня. И в его глазах не было ни капли шутки. Я почувствовала, как по щекам разливается румянец.

— За моего мужа, — ответила я, и мой голос дрогнул. — Который... который не боится самых дурацких моих идей и который... умеет делать даже фиктивный брак веселым.

Мы чокнулись. Наши взгляды встретились над бокалами, и в воздухе снова повисло то самое невысказанное напряжение, которое появилось в ЗАГСе во время поцелуя.

Позже, когда мы вернулись домой (нашей общей квартире), немного выпившие и уставшие, мы стояли в прихожей, сняв обувь. Тайсон и Зефир, на удивление, мирно спали в разных углах гостиной.

— Ну, вот мы и женаты, — сказал Максим, опираясь на косяк двери.

— Да, — кивнула я. — Официально. Что чувствуешь?

— Странно, — признался он. — Как будто мы только что сыграли главные роли в очень реалистичном спектакле. И теперь не знаем, как себя вести, когда занавес опустился.

— А может, занавес только поднялся? — тихо сказала я.

Он посмотрел на меня. Долгим, изучающим взглядом.

— Может быть, — согласился он. — Спокойной ночи, Злата.

— Спокойной ночи, Максим.

Он повернулся и пошел в свою спальню. Я осталась стоять в прихожей, все еще в своем белом платье, с золотым кольцом на пальце, которое вдруг стало казаться не таким уж и легким. Фикция сегодня ощущалась подозрительно похоже на что-то настоящее. И самое страшное было то, что мне это начинало нравиться. Очень.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11

Проснулся я от того, что по моему лицу кто-то бьет мягкой лапой. Открыл один глаз. На груди у меня восседал Зефир с выражением глубочайшего презрения. Видимо, завтрак опаздывал.

— Ладно, ладно, иду, — проскрипел я, сгоняя кота.

Выбравшись из спальни, я потянулся и потер глаза. Из кухни доносились странные звуки — нечто среднее между жужжанием дрели и взрывом блендера. Следом донесся довольный визг Тайсона. Похоже, моя новая «жена» уже вовсю хозяйничала.

На кухне царил хаос. Злата, в моей старой футболке и с растрепанными волосами, стояла у столешницы и сражалась с блендером, из которого исходило нечто ярко-зеленого цвета. Тайсон крутился под ногами, надеясь, что что-нибудь упадет.

— Доброе утро, — хрипло сказал я, направляясь к кофемашине. — Что это за субстанция? Ты готовишь завтрак для Халка?

Она обернулась, и на ее лице расцвела улыбка. Утренняя, без макияжа, немного сонная. Выглядела... мило.

— Это смузи, невежда, — парировала она. — Шпинат, банан, авокадо. Заряд бодрости на весь день. А ты что делаешь?

Я достал сковороду и яйца.

— Готовлю классику. Яичницу-болтунью. Настоящую еду для настоящих мужчин.

— Настоящую резину для настоящих мужчин, ты хотел сказать? — она фыркнула. — Я видела, как ты ее готовишь. Ты ее чуть ли не в подошву для ботинок превращаешь.

— Зато сытно! — я разбил яйца в миску. — А твое зеленое пюре... Я не уверен, что это вообще съедобно. Похоже на то, что остается на дне аквариума после чистки.

— О, хочешь пари? — она уперла руки в боки, и в ее глазах загорелся азартный огонек. — Чей завтрак будет вкуснее?

— Идет! — я энергично взболтал яйца. — Ставка? Если выиграю я — ты весь месяц моешь посуду после моих ужинов.

— А если я — ты весь месяц пьешь мой смузи на завтрак и не морщишься.

Мы обменялись взглядами двух полководцев перед битвой. В воздухе запахло жареным маслом и... зеленью.

Пока моя яичница подрумянивалась, а ее блендер выл, словно душа грешника, я включил на кухонном телевизоре утренние новости для фона. Диктор что-то бубнил о курсе валют и новых дорожных пробках.

И вдруг... я замер с лопаткой в руке. На экране мелькнуло наше с Златой фото. То самое, из ЗАГСа, где мы целуемся. Ян, черт возьми, конечно же, выложил его в сторис, а какой-то предприимчивый репортер подхватил.

«...а в мире светской хроники настоящая сенсация!» — вещал диктор. «Дети двух строительных империй, Максим Большаков и Злата Кожаева, тайно поженились! Родители, как выяснилось, ничего не знали о романе, который, по слухам, длился несколько месяцев...»

Лопатка с грохотом упала на пол. Я выронил ее из рук. Злата выключила блендер, и в наступившей тишине голос диктора звучал оглушительно громко.

— О, боже, — прошептала она, глядя на экран широко раскрытыми глазами. — Ян...

— Я убью его, — бесстрастно констатировал я. — Медленно и болезненно.

В этот момент мой телефон на столе затрясся и заиграл мамин звонок — «Танец маленьких лебедей». Я посмотрел на Злату. Она посмотрела на меня. В ее кармане тоже заиграла мелодия — «Ария» ее матери.

— Началось, — хором прошептали мы.

Я сделал глубокий вдох и взял трубку.

— Мам, доброе...

— МАКСИМ СЕРГЕЕВИЧ! — в трубке ревела мама. Я на ходу понизил громкость. — СЫНОК! ЭТО ПРАВДА?! ТЫ ЖЕНИЛСЯ?! НА ЗЛАТОЧКЕ?! ТАЙНО?! ПОЧЕМУ Я УЗНАЛА ИЗ НОВОСТЕЙ?!

Я прикрыл микрофон ладонью и посмотрел на Злату. Она тоже взяла трубку и, бледная как полотно, пыталась успокоить свою мать.

— Мамочка, дыши... Нет, не шутка... Да, вышла... Ну, мы хотели сделать сюрприз! — она говорила сладким, виноватым голоском, а сама делала мне круглые глаза, полные паники.

— Мам, мам, успокойся, — говорил я в трубку. — Мы... мы просто не хотели лишней суеты. Да, на Злате. Нет, она не беременна! — эта фраза вырвалась сама собой, и я тут же пожалел.

В трубке наступила мертвая тишина, а потом новый визг:

— ТЫ ЧТО, СОБИРАЛСЯ СКРЫВАТЬ ОТ НАС И ВНУКОВ?!

Рядом Злата, все так же разговаривая со своей матерью, жестами показывала, что у нее тоже истерика, но со слезами счастья.

— Доченька! Как романтично! Тайная любовь! Свадьба без лишних глаз! Я всегда знала, что вы с Максимом созданы друг для друга! Помнишь, как вы в детстве мерседес мыли?!

Мы положили трубки почти одновременно и несколько секунд молча смотрели друг на друга. Запах горелой яичницы начинал наполнять кухню.

— Ну... — я первым нарушил молчание. — Поздравляю нас. Мы официально самые обсуждаемые молодожены города.

— И самые мертвые, когда наши матери до нас доберутся, — добавила она, безвольно опускаясь на стул. — Ян мертвее. Он будет первым в списке.

— Идея с «сюрпризом» сработала слишком хорошо, — констатировал я, сгребая сковороду с горелой яичницей в мусорку. — Кажется, наш кулинарный спор остался без победителя.

— Зато появился план на день, — Злата вздохнула и подняла на меня взгляд. — Выжить. И придумать, что сказать родителям, когда они ворвутся сюда с криками «почему не мы?!».

— Надо их опередить, — я вдруг сообразил. — Пригласить их на ужин. Сегодня же. Здесь. Показать, что мы — счастливая, образцовая пара, которая просто хотела скромной церемонии.

— Ты гений, — она посмотрела на меня с новым уважением. — Гениальный безумец. Они сожрут нас живьем.

— Не сожрут, если мы будем выглядеть чертовски счастливыми и влюбленными, — я ухмыльнулся, хотя внутри все сжалось в комок. — Вспомним наши актерские навыки. Ну, как на фотосессии у Аркадия. Только без ударов в пах.

— Обещаю постараться, — она улыбнулась, и в ее улыбке появилось что-то от того самого азарта, что был в детстве. — Ладно. Звоню маме, приглашаю. Ты — своей. Готовься к самому важному представлению в нашей жизни.

Пока она набирала номер, я смотрел на нее и думал, что наша «фикция» с каждым днем становится все больше похожа на самый настоящий, безумный, хаотичный и... невероятно увлекательный квест. И против всех ожиданий, мне это нравилось. Даже предстоящий ужин с разъяренными и одновременно счастливыми родителями казался не такой уж и страшной ценой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Правда, когда через час пришло сообщение от Яна: «Ребята, вы видели новости? Вы знамениты! ????», я все же добавил в свой ежедневник пункт «Убить Яна». Медленно и с особой жестокостью.

Глава 12

Если бы мне сказали, что самый волнительный вечер в моей жизни будет связан не с первым свиданием, а с ужином под пристальными взглядами четырех родителей, жаждущих доказательств нашего «великого тайного романа», я бы ни за что не поверила. А теперь вот стою на кухне и пытаюсь приготовить хоть что-то съедобное, пока Максим расставляет по квартире наши «совместные» фото, сделанные за неделю до этого с помощью таймера и штатива. Мы изображали на них счастливую пару: кормили друг друга ягодами, смеялись над книгой, строили рожицы. Выглядело... мило. И абсолютно фальшиво для того, кто знает правду.

— Смотри, это твое любимое, — Максим поставил рамку на тумбочку в гостиной. На фото он целовал меня в щеку, а я смеялась. На самом деле, он только что рассказал анекдот про архитектора и бетономешалку. — Мамы должны это оценить.

— Они оценят все, — вздохнула я, помешивая соус. — Вплоть до того, в каких носках ты сегодня. Приготовься к допросу с пристрастием.

— Я уже готов. Сделал в спальне «декорации».

Я подняла бровь.

— Какие еще декорации?

— Ну, — он смущенно потер затылок. — Разбросал твои вещи по своей половине шкафа. Помаду на тумбочке положил. И... э-э-э... спрятал свои боксеры под кроватью. Для правдоподобия.

Мы переглянулись и одновременно покраснели. Мысли о том, что наши родители сейчас будут изучать нашу «супружескую» спальню, вызывали легкую панику.

Ровно в семь раздался звонок. Мы обменялись взглядами, полными решимости, как солдаты перед атакой. «Поехали», — беззвучно сказал Максим и пошел открывать.

На пороге стояли наши родители. Моя мама, Маргарита Львовна, с сияющими глазами и готовыми хлынуть слезами. Рядом — папа, Александр Борисович, с одобрительной ухмылкой. А сзади — Алла Евгеньевна, мама Максима, с пронзительным взглядом сыщика, и Сергей Владимирович, его отец, с привычной строгой маской на лице.

— Доченька! — мама бросилась обнимать меня, пахнущая дорогими духами и счастьем. — Поздравляю! Наконец-то! Я всегда знала!

— Златочка, молодец, — папа похлопал меня по плечу. — Хитро провернула. Молодцы, дети.

Алла Евгеньевна, тем временем, обняла Максима, но ее глаза сканировали квартиру, выискивая улики.

— Ну, показывайте свое гнездышко! — скомандовала мама, и процессия двинулась вглубь квартиры.

Это было похоже на экскурсию по музею странной любви. Родители комментировали каждую деталь.

— О, смотри, Аллочка, их фото! — воскликнула мама, указывая на нашу поддельную фотогалерею. — Какие нежные!

— М-м-да, — протянула Алла Евгеньевна, приглядываясь к снимку, где мы «нежно» смотрим друг на друга. — А почему на этом у Максима такие красные глаза? Будто он не спал всю ночь.

— Это от счастья, мама, — не моргнув глазом, соврал Максим. — Я так счастлив, что даже спать не мог.

Я чуть не поперхнулась собственным слюной.

Когда дошли до спальни, мне стало не по себе. Алла Евгеньевна первым делом заглянула в приоткрытую дверь.

— Ах, как уютно! — сказала мама, но Алла Евгеньевна молча указала на две зубные щетки в стакане. Одна — моя, фиолетовая. Другая — Максима, синяя. Она удовлетворенно кивнула.

За ужином начался настоящий допрос.

— Ну, рассказывайте, как все началось? — устроившись поудобнее, начала Алла Евгеньевна. — Вы же годами не общались.

Максим ловко подхватил, обвивая мою руку своей.

— Случайная встреча в кофейне, мам. Разговорились. И... понеслось.

— Да, — поддержала я, сладко улыбаясь. — Оказалось, у нас так много общего.

— Например? — не отступала Алла Евгеньевна.

— Ну... — я замялась.

— Мы оба терпеть не можем, когда родители пытаются нас женить, — блестяще выручил Максим. Все за столом засмеялись, кроме Аллы Евгеньевны.

— А помнишь, Златочка, — включилась моя мама, желая помочь, но, как всегда, сделав только хуже, — как ты в пять лет хотела выйти замуж за соседского пуделя Арчи? Говорила, что он самый красивый мальчик на свете!

Наступила неловкая пауза. Алла Евгеньевна смотрела на Максима с немым вопросом: «И это твой выбор?»

Максим, не растерявшись, поднял мою руку к своим губам и нежно поцеловал ее. Его губы были теплыми и мягкими. По моей руке пробежали мурашки.

— Мне с пуделем повезло бы куда меньше, — сказал он, глядя мне в глаза. — У него бы не было такого безупречного вкуса и чувства юмора.

Все ахнули и умилились. Даже Алла Евгеньевна смягчилась. Мама вытерла слезу. Я же чувствовала, как горит щека, которую он только что коснулся губами. Это была игра, часть сценария. Но почему тогда сердце колотится так бешено?

— Ну, раз уж вы теперь одна семья, — Сергей Владимирович разрядил обстановку, — Злата, мы как раз думали над дизайном нового бизнес-центра. Твой взгляд был бы очень кстати. Теперь ты с нами.

— Да! — обрадовался папа. — Наконец-то твои таланты будут работать на семейное дело!

Я посмотрела на Максима. Он улыбался, но в его глазах я прочитала то же, что чувствовала сама: легкую панику. Теперь наша «семейная» жизнь будет еще теснее переплетена с работой.

— Конечно, папа, с радостью, — сказала я, надеясь, что голос не дрогнет.

Остаток вечера прошел в более спокойной атмосфере. Родители, наконец, расслабились, поверив в наш спектакль. Когда они ушли, мы с Максимом молча стояли в прихожей, прислушиваясь к затихающему шуму лифта.

— Ну... — выдохнул он первым. — Пронесло.

— Пронесло, — кивнула я, ощущая странную пустоту теперь, когда спектакль окончен. — Ты был великолепен. Особенно с этим пуделем.

— А ты — бесподобна, — он улыбнулся. — Настоящая актриса.

Мы смотрели друг на друга, и в тишине квартиры снова повисло то самое неловкое напряжение, которое стало нашим постоянным спутником.

— Так... — я сглотнула. — Спать?

— Да, — он кивнул. — У меня завтра рано. Переговоры.

— А у меня — эскизы, — сказала я. — Для нашего общего бизнеса.

Мы разошлись по своим спальням. Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной. Пахло его одеколоном и на кухне едой. И где-то глубоко внутри, под слоем притворства и страха, шевелилось крошечное, но упрямое чувство, что это безумие может быть самым правильным решением в моей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

Прошло уже несколько недель с того памятного ужина с родителями. Жизнь вошла в новую, хоть и слегка сюрреалистичную колею. Мы с Златой превратились в хорошо отлаженный механизм. Утром — завтрак (я все еще настаиваю на яичнице, она — на своем зеленом смузи, пари так и не выявило победителя). Потом — совместная поездка на работу. В машине мы обычно обсуждали предстоящий день, и я не мог не поражаться, насколько острый и нестандартный ум у моей «жены».

В офисе царила своя особая атмосфера. Отцы, конечно, не оставляли попыток уловить нас на фальши. Отец мог неожиданно зайти в мой кабинет, когда там была Злата, с вопросом «ни о чем», внимательно наблюдая за нашей реакцией. Александр Борисович частенько приглашал нас на совещания вместе, явно проверяя, насколько слаженно мы работаем.

Но самый забавный «контрольный выстрел» устроила моя мама.Как-то «случайно» заглянула к нам домой в обеденный перерыв — проверить, не забыли ли мы поесть. Застала нас за спорами о том, какой цвет лучше подойдет для акцентной стены в переговорной. Схватилась за сердце и сказала: «Боже, вы прямо как мы с твоим отцом в молодости! Только мы из-за обоев ругались!». Мы с Златой переглянулись и еле сдержали смех.

В тот день, который все изменил, я зашел к Злате в ее временный кабинет — бывшую кладовку, которую она за неделю превратила в нечто среднее между кабинетом и арт-студией. Повсюду были разбросаны эскизы, образцы материалов, а на огромном планшете она корпела над 3D-моделью будущего офиса.

— Ну как, великий дизайнер? — спросил я, прислонившись к косяку. — Уже придумала, как превратить нашу бетонную коробку в шедевр?

Она откинулась на спинку стула, с усталым видом проведя рукой по волосам.

— Твой отец хочет «солидно и респектабельно». Мой — «современно и дорого». А я пытаюсь сделать так, чтобы людям здесь не хотелось повеситься на собственном галстуке от тоски. Это несовместимые вещи, Макс.

Я подошел ближе, заглянул в планшет. На экране был типичный безликий офис: строгие линии, холодные цвета, скучная мебель.

— Ух, — я скривился. — Похоже на мавзолей для бухгалтерии. Ты уверена, что это не проект нового корпоративного кладбища?

— Очень смешно, — она фыркнула, но уголки ее губ дрогнули. — Попробуй лучше сам, критик.

— Думаешь, я не смогу? — я взял у нее стилус. — Смотри и учись.

Я выбрал портрет ее отца, Александра Борисовича, висевший на виртуальной стене (Злата сканировала фотографии для «атмосферы»), и с большим удовольствием начал рисовать ему густые усы, потом рога, а потом и вовсе дорисовал ему в руку бутылку коньяка.

— Максим! — она захихикала, пытаясь выхватить стилус. — Прекрати! Это же мой папа!

— А что? — я продолжал, уворачиваться. — Теперь он выглядит гораздо веселее! Смотри, настоящий джентльмен с чувством юмора!

Мы немного поборолись за планшет, смеясь, и в конце концов она отобрала стилус, но не стала стирать мой «шедевр».

— Ладно, оставлю на память. Теперь он будет меня вдохновлять на безумные идеи.

Она снова посмотрела на модель, потом на разукрашенный портрет отца, и вдруг ее лицо осветилось.

— Стой... А что если...

— Что, если? — я наклонился ближе.

— Что, если мы пойдем от противного? — ее глаза загорелись тем самым азартом, который я помнил с детства. — Твой отец хочет «солидно»? А что, по-твоему, действительно солидно в наше время?

Я задумался.

— Ну... Уверенность. Надежность. Но не через пафос, а через... качество и комфорт.

— Именно! — она щелкнула пальцами. — А что, если мы уберем всю эту показную помпезность? Никаких темных стен, давящих потолков, скучных картин! Давай сделаем пространство, в котором людям будет приятно и комфортно работать! Свет, воздух, натуральные материалы, открытые пространства, зоны для неформального общения...

— Офис без галстуков, — выдохнул я, дорисовывая в воображении ее слова. — Где идеи рождаются не за строгим столом переговоров, а за чашкой кофе на удобном диване. Где нет иерархии, выраженной в квадратных метрах кабинета.

— Да! — она вскочила со стула. — Мы можем разбить пространство на кластеры! Вот здесь — тихая зона для сосредоточенной работы, с звукопоглощающими панелями. Здесь — open space, но не каменный мешок, а с живыми растениями и перегородками, которые можно двигать. А здесь — lounge зона с диванами и кухней, где можно провести мозговой штурм или просто отдохнуть!

Мы смотрели друг на друга, и я чувствовал, как по мне пробегает знакомая дрожь азарта. Та самая, что бывает перед запуском гениального, но рискованного проекта.

— Родители убьют нас, — констатировал я, но уже улыбаясь.

— Только если мы плохо это преподнесем, — парировала она. — Но если мы представим это не как «блажь дизайнера», а как стратегическое решение для повышения эффективности и привлечения молодых талантов...

— ...то они могут купиться, — закончил я. — Ты гений, Кожаева.

— Большаков, не забывай, чей это план, — она подмигнула. — Хотя твои художества с усами тоже внесли свой вклад.

В этот момент дверь кабинета открылась, и на пороге появился мой отец. Мы инстинктивно отпрянули друг от друга, но было поздно. Он видел наши оживленные лица и общий порыв.

— Что это вы тут такое оживленное обсуждаете? — спросил он, и в его голосе сквозило легкое подозрение.

Я обнял Злату за плечи, чувствуя, как она на мгновение напряглась, а потом расслабилась.

— Злата как раз придумала, как нам обогнать всех конкурентов на рынке коммерческой недвижимости, папа. Мы готовим презентацию.

Отец скептически хмыкнул, но в его глазах мелькнул интерес.

— Посмотрим. Не забудьте, что завтра совещание по проекту.

Когда он ушел, я не сразу убрал руку. Мне нравилось, как она ощущается под моей ладонью — тепло и прочно.

— Видишь? — тихо сказала она. — А ты боялся.

— Я не боялся, я... проявлял разумную осторожность, — я наконец убрал руку, ощущая странную пустоту. — Ладно, гений. Давай работать. Нужно подготовить чертежи и расчеты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы просидели над этим до позднего вечера. Спорили, смеялись, придумывали и отвергали идеи. И в какой-то момент я поймал себя на мысли, что это не просто «работа над проектом». Это было сотворчество. То самое, о чем я мечтал в своем архитектурном бюро, но чего никогда не находил в бетонных коробках отца.

По дороге домой, в машине, она что-то оживленно рассказывала о системе мобильных перегородок, а я смотрел на нее и думал, что наша «фикция» порождает самые что ни на есть настоящие вещи. Настоящие идеи. Настоящее партнерство. И, что самое пугающее, настоящую, растущую с каждым днем симпатию к этой удивительной, талантливой и абсолютно сумасшедшей женщине, с которой меня связала судьба и безумная идея Яна.

Глава 14

Иногда мне кажется, что наша жизнь — это ситком, где сценаристом выступает кто-то с очень извращенным чувством юмора. Вот и сегодня, после долгого дня, проведенного за чертежами «офиса без галстуков» (который все больше напоминал «офис для побега от реальности»), я мечтала только о диване и тишине. Но Тайсон, тычась мокрым носом в мою руку и испуская душераздирающие вздохи, ясно дал понять: мир ждет его выхода.

— Ладно, ладно, идем, — сдалась я, надевая поводок на своего 40-килограммового «ребенка».

В этот момент из своей спальни вышел Максим с Зефиром на шлейке. Кот сидел у него на плече с таким видом, будто это не домашний питомец, а лорд, осматривающий свои владения.

— А вы куда? — удивилась я.

— Зефир тоже требует культурной программы, — вздохнул Максим, поправляя кота, который начал с интересом теребить его волосы лапой. — И, кажется, он решил, что моя голова — это его новая смотровая площадка.

Я не могла сдержать улыбку. Зрелище было комичное: деловой Максим в дорогом свитере и с котом-наполеоном на плече.

— Тогда пошли вместе, — предложила я. — Если, конечно, твой повелитель не против.

— Он всегда против, но ему придется смириться, — сказал Максим, открывая дверь.

Наш выход в свет напоминал цирковое шествие. Тайсон, завидев свободу, рванул так, что я едва удержала поводок, выкрикивая: «Тайсон, нет! Мы идем гулять, а не участвовать в гонках на выживание!». Зефир, напротив, гордо восседал на Максиме, бросая на проходящих мимо собак взгляды, полные холодного презрения.

— Смотри-ка, какая гармония! — умилилась пожилая пара, проходя мимо. — И собачка, и котик, и молодые такие красивые!

Максим поймал мой взгляд и едва заметно подмигнул. Да, уж, полная гармония. Тайсон в этот момент снова рванул, на этот раз к симпатичному лабрадору, и я чуть не вывихнула руку, пытаясь его удержать.

— Тайсон, я не якорь! — взмолилась я. — Давай договоримся: ты не тащишь меня ко всем псам подряд, а я не продаю твои игрушки.

— А мой, между прочим, ведет себя как истинный джентльмен, — похвастался Максим, пока Зефир впивался когтями ему в плечо, пытаясь поймать пролетающую мимо бабочку. — Ой! То есть... почти как джентльмен.

— Да, вижу, — рассмеялась я. — Он тебе уже новую прическу сделал. Очень... авангардную.

Мы нашли относительно тихую полянку и отпустили Тайсона побегать. Зефир, к моему удивлению, не стал убегать, а слез с Максима и устроился на его коленях, с интересом наблюдая за собакой, носящейся по траве.

— Ничего себе, — удивился Максим, гладя кота за ухом. — Кажется, он начинает привыкать.

— Или просто выжидает момент для контратаки, — предположила я, садясь рядом на одеяло, которое Максим, к моему удивлению, прихватил с собой.

Мы сидели в комфортном молчании, наблюдая, как Тайсон пытается подружиться с белкой (белка была категорически против). Солнце садилось, окрашивая небо в золотые и розовые тона. Было... мирно.

— Знаешь, — нарушил тишину Максим, — а ведь это неплохо.

— Что именно? — спросила я, с наслаждением потягиваясь. — То, что твой кот царапает тебе шею, а моя собака пытается словить белок?

— Нет, — он улыбнулся. — Все. Вот так. После работы. Без необходимости что-то изображать.

Я посмотрела на него. Закат подсвечивал его профиль, делая взгляд мягче. В этот момент он не был «Максимом Большаковым, наследником империи». Он был просто... Максимом.

— Да, — согласилась я. — Неплохо. Хотя, если честно, я на сто процентов уверена, что за тем кустом прячется твоя мама с биноклем. Просто не может быть, чтобы в нашей жизни был хоть один момент без надзора.

Он рассмеялся.

— Держу пари, что нет. Сегодня у нее встречи клуба. Она обсуждает, как правильно воспитывать взрослых детей, которые тайно женятся.

— О, Боже, — застонала я. — Надеюсь, она не будет делиться нашим примером.

— А что? Наш пример — идеален, — с пафосом заявил он. — Тайная любовь, блестящая свадьба, гармония в семье и на работе...

В этот момент Тайсон, наконец-то уставший, подбежал к нам и, тяжело дыша, плюхнулся мне на ноги, перекрывая кровообращение. Зефир, почувствовав угрозу своему пространству, фыркнул и спрятался за спину Максима.

— ...и полное взаимопонимание между питомцами, — закончила я, почесывая Тайсона за ухом.

— Ну, никто не идеален, — философски заметил Максим, доставая из кармана пакетик с кошачьим лакомством и подозвав Зефира. — Главное — стараться.

Мы посидели еще немного, пока совсем не стемнело. По дороге домой Тайсон шел спокойно, уставший после прогулки, а Зефир снова устроился на плече у Максима, мурлыча ему прямо в ухо.

— Спасибо, что пошел с нами, — сказала я, когда мы зашли в квартиру. — Было весело.

— Всегда пожалуйста, — он улыбнулся, отпуская Зефира, который тут же гордо удалился в сторону своей миски. — Может, сделаем это традицией? Вечерняя прогулка с цирковой труппой?

— Только если ты будешь отвечать за кота, а я — за эту пушистую торпеду, — кивнула я на Тайсона, который уже валялся в прихожей, высунув язык.

— Договорились, — он протянул руку, и мы по-деловому пожали друг другу руки, скрепив сделку.

Позже, лежа в своей кровати, я прислушивалась к тихим звукам квартиры: Тайсон посапывал в ногах, а из комнаты Максима доносилось равномерное дыхание. И я подумала, что наша «семейная идиллия понарошку» начинает ощущаться на удивление... настоящей. И, что самое странное, мне это начало нравиться. Даже эти хаотичные прогулки, царапины от кота и вечная борьба с Тайсоном-торпедой. Потому что все это происходило с ним. И от этого даже самый обычный вечер становился маленьким приключением.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15

Проект «офис без галстуков» поглотил нас с головой. Дни сливались в череду встреч, чертежей и споров с отцами, которые смотрели на наши смелые идеи как на блажь сумасшедших. Но черт возьми, это было захватывающе. Работать с Златой оказалось... легко. Она схватывала на лету, ее мозг генерировал идеи с пугающей скоростью, а ее упрямство в отстаивании своих взглядов заставляло меня уважать ее еще больше.

Но вечерами, когда мы возвращались в нашу квартиру, начиналось самое сложное. Потому что помимо блестящего дизайнера и партнера, Злата была еще и чертовски привлекательной женщиной. Я ловил себя на том, что за ужином смотрю не на ее умные глаза, обсуждающие цветовую палитру, а на ее губы, когда она откусывает кусочек хлеба. Или как мое внимание приковывает изгиб ее шеи, когда она откидывает голову, смеясь над какой-то моей шуткой.

«Это просто потому, что ты давно не был с женщиной, Большаков, — сурово говорил я себе. — Сходил бы куда-нибудь, сбросил бы напряжение, и все эти глупости прошли бы». Но мысль о том, чтобы провести вечер с кем-то другим, вызывала у меня странное раздражение. Гораздо приятнее было сидеть с ней на диване, споря о ерунде.

Вот и сегодня вечером это случилось снова.

— «Терминатор», — объявил я, усаживаясь на диван с пультом. — Классика. Ничего лишнего. Роботы, экшн, Арни. Идеально, чтобы разгрузить мозг после рабочего дня.

Злата, устроившись в другом конце дивана с ноутбуком, фыркнула.

— После целого дня, который я провела, доказывая твоему отцу, что оранжевый — это не «кричащий цвет клоуна», а «цвет энергии и креатива», мне нужно нечто более... умиротворяющее. «Дневник Бриджит Джонс».

— «Умиротворяющее»? — я поднял бровь. — Там же сплошные переживания из-за мужчин и калорий. Это тебе не напомнит наши дебаты с папой?

— А твои роботы-убийцы напомнят мне о его взгляде, когда я предложила убрать стену в его будущем кабинете, — парировала она, не отрываясь от экрана.

Мы уставились друг на друга как два упрямых ребенка. Тайсон, лежавший у ее ног, зевнул. Зефир, свернувшийся клубком на моих коленях, мурлыкал, словно говоря: «Люди, какие же вы глупые».

— Ладно, — сдался я. — Предлагаю третий вариант. То, что заставит нас забыть и о роботах, и о калориях.

— И что же это? — с подозрением спросила она.

— Ужасы. «Заклятие».

Она замерла.

— Ты знаешь, что я не переношу ужасы.

— Именно поэтому! — я ухмыльнулся. — Это будет настоящая встряска. Обещаю, после просмотра ты и думать забудешь о спорах с отцами.

Она скептически посмотрела на меня, но любопытство, как я и надеялся, пересилило.

— Ладно. Но если мне будет страшно, я использую твою руку вместо стресс-мяча.

— Считай, что я предупрежден, — я включил фильм.

Первые полчаса прошли относительно спокойно. Злата лишь слегка вздрагивала и вскрикивала: «Я же говорила!». Я сидел, стараясь сохранять невозмутимый вид, хотя атмосфера в фильме была действительно жуткой.

А потом началось. Один за другим пошли те самые моменты, от которых кровь стынет в жилах. Злата сначала просто вжималась в диван. Потом перебралась поближе ко мне. А когда на экране произошел особенно резкий и громкий момент, она с визгом вцепилась в меня так, что у меня перехватило дыхание.

Ее пальцы впились в мою руку, а все тело прижалось к моему боку. Я почувствовал запах ее шампуня — что-то фруктовое, и тепло, исходящее от нее. Мое сердце, которое и так колотилось от страха на экране, теперь застучало с новой силой, но уже по совершенно другой причине.

— Все, все, уже кончилось, — пробормотал я, и мой голос прозвучал хрипло.

Она оторвалась от меня, тяжело дыша, ее глаза были широко раскрыты.

— Боже, я ненавижу тебя за это, — выдохнула она, но не отодвинулась.

На экране напряжение немного спало. В комнате стояла тишина, нарушаемая только завываниями ветра в фильме и нашим учащенным дыханием. Я не удержался. Наклонился к ее уху и прошептал, все еще чувствуя, как бьется сердце:

— Можно мы будем смотреть ужасы каждый вечер?

Она отшатнулась, посмотрела на меня, и по ее лицу разлился румянец. Но в глазах не было гнева. Было смущение. И, возможно, что-то еще.

— Ты... ты пользуешься моментом, Большаков.

— А кто не пользуется? — я улыбнулся, чувствуя, как натянута эта улыбка.

Она покачала головой, но улыбнулась в ответ, и наконец отодвинулась на свое место. Оставшуюся часть фильма мы досматривали, сидя на почтительном расстоянии, но напряжение между нами было гуще, чем в самом фильме.

Когда фильм закончился, она встала, потянулась.

— Ну, я пойду. Спать. И надеюсь, мне не приснится эта семья с их куклами.

— Спокойной ночи, жена, — сказал я, все еще сидя на диване и чувствуя, как горит место на руке, где впились ее пальцы.

— Спокойной, муж.

Она ушла в свою комнату, а я еще долго сидел в темноте, слушая, как Тайсон посапывает у дивана, а Зефир мурлычет у меня на коленях. И снова вел внутренний диалог.

«Она просто испугалась. Это была естественная реакция».

Но она не отодвинулась сразу. И она покраснела.

«Она твой деловой партнер. И твоя «жена» по контракту. Не усложняй».

Но когда она смотрит на меня своими карими глазами, я забываю обо всех контрактах.

«Это опасно, Большаков. Очень опасно».

Но черт возьми, я не помню, когда в последний раз мне было так... интересно с кем-то.

Я потушил свет и пошел в свою спальню. Дверь в комнату Златы была закрыта. Но даже через стену я, казалось, чувствовал ее присутствие. И понимал, что мой главный кошмар — это не призраки из фильмов, а то, что наша тщательно выстроенная фикция может в любой момент рухнуть под тяжестью самых настоящих чувств. А я, кажется, был уже не готов к этому сопротивляться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16

Суббота. День, когда можно выспаться, забыть о чертежах и офисах без галстуков, и просто бездельничать. Но не в нашем с Максимом безумном мире. Сегодня к нам пожаловали гости — Ян и Зоя. Наши сообщники, наши зрители, наши единственные люди в этой авантюре.

Я стояла на кухне, нарезая сыр для тарелки, а Максим пытался открыть бутылку вина каким-то сложным штопором, который, кажется, требовал для использования диплома инженера.

— Дай сюда, — в конце концов не выдержала я, выхватывая у него бутылку и открывая ее обычным штопором за три секунды. — Мужчина...

— Эй, я просто хотел сделать это элегантно! — возмутился он, но в его глазах танцевали смешинки.

— Элегантность хороша на совещаниях, а на кухне нужна эффективность, — парировала я, наливая вино в бокалы.

В дверь позвонили. На пороге стояли Ян и Зоя с пакетами чипсов, попкорна и какими-то подозрительно яркими коктейлями в банках.

— Привет, молодожены! — весело крикнул Ян, входя и оглядывая квартиру. — Ничего, уютно у вас. Уже не похоже на стерильный шоу-рум холостяка.

— Это все Злата, — Максим пожал плечами, принимая пакеты. — Она добавила сюда... цвета. И растений. И какого-то вязаного пледа, о который постоянно цепляется Зефир.

— Плед — это уют, — возразила я. — А твой кот — просто вандал с пушистой мордой.

Мы устроились в гостиной. Тайсон немедленно улегся головой на колени Зое, выбрав ее, видимо, как самого мягкосердечного члена компании. Зефир, после недолгого изучения гостей, устроился на самой верхней полке стеллажа, откуда мог с высоты наблюдать за этими странными двуногими.

Первые пару часов мы просто болтали, смеялись, вспоминали старые истории. Ян, как обычно, был душой компании, развлекая нас историями о своих клиентах. Зоя подначивала Максима.

— А помнишь, Макс, как ты на той вечеринке у Тани... — начал Ян, но Максим резко его перебил:

— Лучше не надо. Некоторые истории должны остаться в прошлом.

Я посмотрела на него с интересом. Интригующе.

— О, а теперь я точно хочу знать! — воскликнула я.

— Ни за что, — Максим покачал головой, но покраснел. — Следующая тема.

— Ладно, ладно, — Зоя подняла руки в притворной защите. — Тогда давайте в «Правду или действие»! Старая добрая классика.

Мы согласились. Первые несколько кругов были безобидными. Ян должен был станцевать ламбаду (что он и сделал с удивительной грацией), Зоя — рассказать самый неловкий момент из своей жизни (история про то, как она перепутала дверь в туалет на важном собеседовании). Я должна была изобразить Максима за работой (я встала, нахмурила брови и начала расхаживать по комнате, бормоча: «Бетон... смета... эффективность...», чем всех насмешила).

Потом очередь дошла до Максима. Он выбрал правду. Ян, с хитрой ухмылкой, задал вопрос. Тот самый вопрос.

— Так, Большаков, — Ян выдержал драматическую паузу. — Какая часть твоего... «фиктивного» брака... — он сделал воздушные кавычки, — тебе нравится больше всего?

Комната затихла. Даже Тайсон поднял голову, почуяв изменение в атмосфере. Зоя смотрела на Максима с интересом. Я замерла, ожидая очередной шутки, какой-нибудь отговорки вроде «тот момент, когда Зефир и Тайсон не дерутся».

Максим посмотрел на меня. Не мимоходом, не с усмешкой. А прямо в глаза. Глубоким, задумчивым взглядом, от которого у меня перехватило дыхание. В его глазах не было ни капли шутки.

— Завтраки, — тихо, но очень четко сказал он.

В гостиной повисла гробовая тишина. Слышно было только, как Зефир переворачивается на своей полке. Ян перестал ухмыляться. Зоя застыла с поднесенным ко рту бокалом.

Я не могла оторвать от него взгляд. «Завтраки». Наши дурацкие споры о яичнице и смузи. Наши утренние разговоры о планах на день. Эти моменты, когда мы были просто Максимом и Златой, без масок, без родителей, без работы. Моменты, которые я, сама того не осознавая, начала ценить больше всего.

— Завтраки? — наконец выдавил Ян, ломая тишину. — Серьезно? Ты имеешь в виду ее зеленое пюре, которое ты вчера назвал «едой для динозавров»?

— Именно они, — Максим не отводил от меня взгляда, и уголки его губ дрогнули в легкой улыбке. — Это... самое настоящее начало дня.

Я почувствовала, как по моим щекам разливается жар. Это было так неожиданно... и так искренне. Наша фикция вдруг дала трещину, и сквозь нее проглянуло что-то теплое и очень настоящее.

— О-о-о, — протянула Зоя, и на ее лице расцвела понимающая улыбка. — Понятно. Ну, что ж... Мило. Очень мило.

— Да уж, — фыркнул Ян, но в его голосе уже не было насмешки, а скорее одобрение. — «Завтраки». Круто. Ладно, твоя очередь, Зоя. Правда или действие?

Игра продолжилась, но атмосфера в комнате изменилась. Теперь, когда Максим смотрел на меня, а я на него, в воздухе витало невысказанное понимание. Ян и Зоя перешептывались и переглядывались с такими лицами, будто только что разгадали величайшую тайну вселенной.

Когда гости ушли, мы с Максимом остались одни в тихой квартире. Мы молча убирали со стола, и это молчание было громче любых слов.

— Спасибо, что не сказал «тот момент, когда Тайсон не ест твои носки», — наконец нарушила тишину я, ставя тарелки в посудомойку.

Он облокотился о кухонный остров и посмотрел на меня.

— А что? Это тоже неплохой момент. Но завтраки... они другие.

— Чем? — спросила я, оборачиваясь к нему.

— Они... только наши, — он пожал плечами, словно не находя нужных слов. — Никаких родителей, никакой работы. Только мы, кофе и твое зеленое пюре.

Я подошла к нему ближе.

— А твоя яичница-резина.

— Да, — он улыбнулся. — И моя яичница-резина.

Мы стояли друг напротив друга, и расстояние между нами вдруг показалось ничтожно малым. Я видела каждую ресницу, каждую морщинку у его глаз. Чувствовала исходящее от него тепло.

— Максим... — начала я, сама не зная, что хочу сказать.

— Знаю, — он прервал меня, и в его голосе прозвучала легкая грусть. — Это не по плану.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нет, — прошептала я. — Не по плану.

Глава 17

Вино кружилось в голове приятной дымкой, смывая остатки дневного напряжения. Вечер с Яном и Зоей получился на удивление душевным. Слишком душевным. После того моего признания про завтраки в воздухе повисло что-то новое, невысказанное и от того еще более мощное. Ян и Зоя ушли с такими многозначительными взглядами, будто только что присутствовали при историческом событии.

Мы с Златой молча убрали со стола. Каждое прикосновение, каждый случайный взгляд казались заряженными электричеством. Когда я проходил мимо, чтобы вытереть стол, а она в тот же момент наклонялась за упавшей салфеткой, и наши плечи едва коснулись, по моей спине пробежали мурашки. Она резко выпрямилась, и я увидел, как вздрогнули ее ресницы.

— Кажется, перебрали с вином, — сдавленно произнесла она, отводя взгляд.

— Кажется, — согласился я, хотя прекрасно понимал, что дело не в вине.

Вино было лишь предлогом, разрешением, которое давало нам право чувствовать то, что мы чувствовали уже давно, но тщательно скрывали.

Наконец, мы закончили. Квартира погрузилась в тишину, нарушаемую лишь мерным посапыванием Тайсона из гостиной. Мы оказались в узком коридоре между нашими спальнями. Лампа была выключена, и нас освещал только мягкий свет из гостиной, очерчивая ее силуэт.

— Ну... — она переступила с ноги на ногу, обняв себя за плечи. — Спокойной ночи, Макс.

Ее голос прозвучал тихо, немного дрожа. Она подняла на меня глаза, и в их темной глубине я увидел то же смятение, что бушевало во мне. Воздух стал густым, как мед, и каждое движение в нем давалось с трудом.

— Спокойной, Злата, — мой собственный голос показался мне чужим, низким и хриплым.

Я не помнил, кто из нас сделал этот шаг. Возможно, мы оба. Внезапно расстояние между нами сократилось до сантиметров. Я чувствовал исходящее от нее тепло, вдыхал легкий аромат ее духов, смешанный с запахом вина. Ее губы были так близко, что я почти ощущал их форму, их обещание.

Мое сердце колотилось где-то в горле, заглушая все другие звуки. Я видел, как ее взгляд скользнул по моему лицу, задержался на моих губах, и ее собственные губы приоткрылись в беззвучном вздохе. Все мое существо кричало, требовало закрыть эту ничтожную дистанцию.

Ее рука дрогнула, и кончики ее пальцев едва коснулись моего предплечья. Это легкое прикосновение обожгло меня, как раскаленный металл. Инстинкт, древний и неумолимый, тянул меня к ней.

Но где-то в глубине сознания, за стенами винного тумана и нахлынувшего желания, зазвучал трезвый, предательский голос.

«Фикция. Контракт. Опасность. Ты можешь все разрушить».

Я видел, как в ее глазах плескалась та же борьба — желание и страх. Она не отступала, но и не делала следующего шага. Она ждала. Ждала моего решения.

И я... я отступил.

Сделал шаг назад, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. Воздух, который секунду назад был густым и сладким, снова стал просто воздухом. На ее лице промелькнула тень — то ли разочарования, то ли облегчения. Слишком быстро, чтобы я мог понять.

— Доброй ночи, — снова сказал я, и на этот раз в моем голосе прозвучала решимость, которой я не чувствовал.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, резко развернулась и скрылась за дверью своей спальни. Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине коридора.

Я остался стоять один, прислонившись лбом к прохладной стене. Сердце все еще бешено колотилось, а по телу разливалась дрожь. Я чуть не поцеловал ее. Чуть не переступил ту невидимую черту, которую мы сами провели.

«Это правильно, — пытался убедить себя я. — Это было правильно».

Но почему тогда все внутри кричало, что я совершил ошибку? Почему воспоминание о ее губах в сантиметре от моих жгло сильнее, чем любое вино?

Я толкнул дверь своей спальни и вошел внутрь, чувствуя себя невероятно уставшим и опустошенным. Эта ночь показала мне одну простую и пугающую истину: наша фикция стала для меня самой настоящей реальностью. И я не знал, что с этим делать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18

Ночь была долгой и абсолютно бессонной. Я ворочалась с боку на бок, а в ушах как на повторе звучал один и тот же вопрос: «Что было бы, если бы он не отступил?» Мои губы все еще помнили призрачное тепло его дыхания, а щеки пылали от стыда и какого-то дикого, запретного желания. Тайсон, чувствуя мое беспокойство, несколько раз подходил и тыкался влажным носом в руку, словно спрашивая, в порядке ли я. Нет, Тайсон, я не в порядке. Я на грани того, чтобы влюбиться в своего фиктивного мужа. Это классифицируется как «полный развал программы».

К пяти утра я сдалась. Сон был безнадежен. Единственное, что могло прочистить мозги, — это физическая нагрузка. Я натянула спортивный костюм, тихо выскользнула из комнаты и направилась к входной двери, как вдруг она сама открылась прямо на меня.

На пороге стоял Максим. В спортивном костюме. С такими же темными кругами под глазами и таким же потерянным выражением лица. Мы замерли, уставившись друг на друга, как два вора, застигнутые на месте преступления.

Он оправился первым.

— Не можешь уснуть? — его голос был хриплым от бессонницы.

Мой мозг лихорадочно искал оправдание. Признаться, что я вся извелась из-за нашего незавершенного поцелуя? Ни за что!

— Это Тайсон... — выдавила я. — Опять храпит. Как трактор. Не уснешь.

Я посмотрела на него, ожидая ответной лжи. Он не подвел.

— А у меня Зефир устроил ночной забег с воображаемым призраком. Носился по квартире с таким видом, будто за ним гонится армия демонов. В четыре утра. Я думал, потолок обвалится.

Мы снова замолчали, оценивающе глядя друг на друга. В его глазах читалась та же усталость и то же смутное напряжение, что висело между нами с прошлого вечера.

— И куда ты собралась в такую рань? — спросил он, наконец, разрывая неловкую паузу.

— На пробежку, — пожала я плечами. — Раз уж не сплю. А ты?

— Подумывал о том же, — он ухмыльнулся. — Раз уж кот устроил мне кардио-тренировку в четыре утра.

— Ну что ж, — сделала я шаг вперед. — Тогда, может, вместе? Если, конечно, ты не боишься, что я оставлю тебя позади.

Его глаза блеснули знакомым азартом.

— О, это звучит как вызов, Кожаева.

— Это констатация факта, Большаков.

Парк в утренней дымке был пустынен и прекрасен. Воздух был свеж и прохладен. Первые несколько минут мы бежали молча, подстраиваясь под ритм друг друга. Но тишина была слишком громкой, она была наполнена всем несказанным.

— Так... о чем думаешь? — наконец спросил Максим, его дыхание было ровным, в отличие от моего.

— О том, что твой кот — псих, — отрезала я, стараясь не сбиться с ритма. — А ты?

— О том, что твоя собака храпит, как заблудившийся медведь.

Мы переглянулись и рассмеялись. Напряжение немного спало. Азарт взял верх.

— Что, устала? — поддел он, когда я немного сбавила темп на подъеме.

— Я? — фыркнула я, заставляя ноги работать быстрее. — Я только разминаюсь. Боюсь, тебе скоро придется вызывать подмогу твоему коту.

— Посмотрим, — он ускорился, обгоняя меня.

Мы неслись по аллеям, как два сумасшедших, смеясь и подначивая друг друга. Он легонько подтолкнул меня плечом, когда мы бежали рядом. Я ответила тем же. В этот момент я почувствовала себя снова той девочкой, которая могла соревноваться с ним на равных, не думая о последствиях. Это было освобождением.

В какой-то момент, на очередном повороте, я споткнулась о корень дерева. Не сильно, просто достаточно, чтобы потерять равновесие. И тут в мою голову пришла гениальная, хоть и абсолютно безумная идея.

— Ай! — вскрикнула я, хватаясь за щиколотку и притворяясь, что мне больно. — Кажется, я подвернула ногу!

Максим тут же остановился, его лицо выразило беспокойство.

— Что? Серьезно? Покажи.

— Нет, нет, ничего страшного, — я сделала вид, что пытаюсь наступить на ногу, и снова скривилась. — Просто... немного больно. Я, наверное, медленно пойду назад.

Он посмотрел на меня, потом на дорогу до дома, которая внезапно показалась очень длинной. Потом снова на меня. В его глазах читалась борьба. И тут он неожиданно вздохнул, повернулся ко мне спиной и присел.

— Ладно, залезай.

Я замерла.

— Что?

— Я сказал, залезай. Я не оставлю тебя здесь ковылять. Давай, пока я не передумал.

Сердце у меня заколотилось уже не от бега. Это был мой собственный, глупый план, но я не ожидала, что он сработает так быстро. С легкой дрожью в коленях (теперь уже не притворной) я осторожно обвила его шею руками. Он подхватил меня под колени, легко поднял и понес.

Первые несколько шагов мы молчали. Я чувствовала напряжение его мышц под моими руками, тепло его спины через тонкую ткань спортивной куртки. Мое лицо было в сантиметрах от его шеи, и я дышала его запахом — чистым, с нотками пота и чего-то неуловимо мужского.

— Ты... ты не тяжелая, — пробормотал он, видимо, чтобы разрядить обстановку.

— Спасибо, что не сказал «легкая как перышко», — выдавила я, чувствуя, как горят мои щеки. — Ненавижу эти клише.

Он тихо засмеялся, и его смех отозвался вибрацией в его теле, которое было так близко к моему.

— Тогда скажу так: ты весишь ровно столько, сколько должна весить женщина, укравшая все мои мысли о сне.

От этих слов у меня перехватило дыхание. Мы снова оказались на опасной территории. На той самой, откуда он отступил прошлой ночью.

— Максим... — прошептала я ему в ухо.

— Да?

Я хотела сказать что-то. Спросить, почему он отступил. Спросить, чувствует ли он то же, что и я. Но слова застряли в горле. Вместо этого я просто прижалась щекой к его плечу, закрыла глаза и позволила себе эту минуту слабости. Минуту, когда я была просто женщиной, которую несет мужчина, и все было просто и ясно.

Он нес меня всю дорогу до дома, не проронив ни слова. Когда мы подошли к подъезду, он осторожно опустил меня на землю.

— Ну как? — спросил он, его взгляд был серьезным. — Нога лучше?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сделала вид, что наступаю на нее.

— Да, кажется, прошло. Спасибо... что донес.

— Не за что, — он улыбнулся, но в его улыбке была тень грусти. — В конце концов, что мужья, если не для того, чтобы носить своих жен, когда те... подворачивают ногу.

— Именно, — я улыбнулась в ответ, чувствуя, как что-то сжимается в груди.

Мы поднялись в квартиру. Тайсон и Зефир встретили нас сонным видом, явно не понимая, что мы делаем на ногах в такую рань.

— Ладно, — сказал Максим, останавливаясь у двери в свою спальню. — Попробую поспать еще час.

— Я тоже, — кивнула я.

Мы снова разошлись по своим комнатам. Но на этот раз, лежа в кровати, я улыбалась. Да, это было глупо. Да, я солгала о ноге. Но эти несколько минут, когда он нес меня, когда я чувствовала его силу и заботу, стоили всей ночи бессонницы и сомнений. Наша «фикция» все больше походила на самую настоящую, запутанную и прекрасную историю. И я, кажется, была готова перевернуть следующую страницу.

Глава 19

Сердце колотилось где-то в горле, отчаянно пытаясь вырваться наружу. Кончики пальцев леденели, сжимая папку с распечатанной презентацией. Сегодняшний день должен был стать моим триумфом. Первый самостоятельный проект для совета директоров. «Офис без галстуков» — наше с Максимом детище, выстраданное в бессонных ночах, бесконечных спорах и совместных прорывах.

Но, глядя на суровые лица отцов и других членов совета, выстроившихся вдоль полированного стола длиной в километр, я чувствовала себя не дизайнером, а школьницей, пойманной на рисовании усов на портрете директора.

Максим сидел рядом, его поза была спокойной, но я знала его достаточно хорошо, чтобы заметить легкое напряжение в линии плеч. Он поймал мой взгляд и едва заметно кивнул. «Ты справишься», — словно говорил этот кивок.

Я сделала глубокий вдох и начала. Сначала все шло хорошо. Я говорила о современных трендах в организации, о повышении продуктивности через комфорт, о важности неформальных зон для генерации идей. Но когда я перешла к визуализации и показала 3D-модели с яркими цветами, открытыми пространствами, зонами lounge с диванами и пуфами вместо строгих кресел, в зале повисло гробовое молчание.

Первым не выдержал Сергей Владимирович, отец Максима.

— Злата, дорогая, — начал он, и его бархатный голос скрипел, как нож по стеклу. — Это... очень креативно. Но наши клиенты — серьезные люди. Они привыкли к определенной... среде. Классике. А это... — он мотнул головой в сторону экрана, где весело красовалась оранжевая акцентная стена, — это похоже на детский сад для переутомленных миллионеров.

Мое сердце упало куда-то в ботинки. Я попыталась парировать:

— Сергей Владимирович, именно такую реакцию мы и хотим вызвать — ощущение легкости, свободы от стереотипов...

— Стереотипы, милая, — перебил мой собственный отец, — это проверенные временем решения. А то, что вы предлагаете... — он скептически осмотрел модель, — смахивает на дорогую причуду. Где, позвольте спросить, здесь солидность? Где респектабельность?

Один за другим другие члены совета начали высказывать свои сомнения. «Слишком смело», «не в нашем стиле», «клиенты не поймут». Слова сливались в сплошной гул неодобрения. Каждая фраза была как удар хлыста. Я чувствовала, как краснею, как голос начинает предательски дрожать. Я теряла почву под ногами. Весь мой энтузиазм, вся вера в этот проект таяли на глазах, как айсберг в горячей воде. Это был провал. Полный и оглушительный.

Я посмотрела на Максима, ища поддержки, но не надеясь уже ни на что. И увидела, как он медленно поднимается со своего места. Его лицо было невозмутимым, но в глазах горел тот самый огонь, который я видела, когда мы вместе придумывали эту концепцию.

— Уважаемые коллеги, позвольте мне, — его голос, спокойный и уверенный, разрезал гул, как нож.

Все замолчали, удивленно уставившись на него. Отцы смотрели с явным непониманием.

— Я понимаю ваши сомнения, — начал Максим, обводя взглядом зал. — Они естественны, когда сталкиваешься с чем-то, что ломает привычные шаблоны. Мы с Златой ожидали их. — Он сделал паузу, давая словам улечься. — Но я прошу вас взглянуть глубже. За цветами и диванами.

Он подошел к экрану и указал на модель.

— Вы видите яркие стены. А я вижу инструмент, который повышает креативность на 15%, согласно исследованиям. Вы видите открытое пространство. А я вижу среду, которая уничтожает барьеры между отделами и ускоряет принятие решений. Вы видите диваны. А я вижу зоны, где рождаются самые прорывные идеи, потому что люди чувствуют себя расслабленно и безопасно.

Он повернулся к залу, и его голос зазвучал с новой силой, страстно и убедительно.

— Мы с вами строим не просто стены. Мы строим будущее нашей компании. И это будущее зависит от людей, которые здесь работают. Мы хотим, чтобы к нам приходили лучшие из лучших. А лучшие, прошу прощения, не хотят работать в каменных мешках с позолотой. Они хотят дышать. Они хотят творить. Они хотят чувствовать себя живыми!

Я смотрела на него, затаив дыхание. Вся комната замерла, завороженная его речью. Это был не тот Максим, который ворчал по утрам над моим смузи. Это был лидер. Стратег. Человек, который видел суть.

— Дизайн, который предлагает Злата, — продолжал он, и его взгляд на секунду встретился с моим, — это не про стены. Это про воздух. Воздух, которым дышит компания. Он может быть спертым, пыльным, пропитанным формальностями и страхом. А может быть свежим, наполненным энергией, вдохновением и свободой. Мы выбираем второй вариант. Потому что только так мы останемся не просто на плаву, а будем задавать тренды. Потому что именно так рождается великое.

Он закончил. В зале стояла абсолютная тишина. Даже отцы смотрели на него, широко раскрыв глаза. Я видела, как Сергей Владимирович медленно откидывался на спинку кресла, на его лице боролись скепсис и... уважение. Папа смотрел на Максима, словно видя его впервые.

А я... Во мне что-то перевернулось. Окончательно и бесповоротно. Это было больше, чем благодарность. Больше, чем профессиональное восхищение. Стена, которую я так тщательно выстраивала между нами, между «фикцией» и реальностью, рухнула в одно мгновение под напором его искренних слов. Он не просто защитил мой проект. Он защитил меня. Он верил в него так же сильно, как и я. Он видел то же самое будущее.

В этот момент я поняла. Поняла, что все эти месяцы — наши споры, смех, совместные завтраки, незавершенные поцелуи, утренние пробежки — это не было игрой. Это была жизнь. Наша жизнь. И я смотрю на мужчину, в которого влюблена. По-настоящему. Безнадежно.

Максим сел на свое место, и его колено под столом слегка коснулось моего. Это простое прикосновение обожгло меня, как электрический разряд. Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела не просто поддержку коллеги. Я увидела гордость. И что-то еще... что-то теплое и глубокое, от чего перехватило дыхание.

Проект, конечно же, утвердили. С поправками, но утвердили. Но для меня это уже не имело значения. Главное событие дня произошло не на экране с 3D-моделями, а в моем собственном сердце. И когда мы вышли из зала заседаний, и он тихо сказал: «Я же говорил, что ты справишься», — я могла только молча кивнуть, боясь, что мой голос выдаст все, что творилось у меня внутри.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Битва за проект была выиграна. Но настоящая война за мое сердце только что была проиграна. С полным капитулянтством. И я не хотела ничего другого.

Глава 20

Адреналин от заседания совета директоров еще бушевал в крови, но теперь он смешался с чем-то другим — с теплым, щемящим чувством, которое заставляло сердце биться чаще и глубже. Слова Максима звучали у меня в голове на повторе:

«Дизайн — это не про стены, а про воздух, которым дышит компания»

. Он не просто поддержал меня. Он вложил в защиту нашего проекта частицу себя, своей веры, своего видения. И в этот момент я перестала быть просто «Златой Кожаевой, дизайнером». Для него я стала партнером. Равной. И это значило больше, чем любое одобрение отца.

Я не могла просто сказать «спасибо». Слова казались слишком бледными и невыразительными для того, что я чувствовала. Мне нужно было сделать что-то настоящее. Осязаемое.

Пока Максим разбирал бумаги в своем кабинете, я позвонила Алле Евгеньевне. Под предлогом обсуждения «секретного ингредиента» для нашего следующего семейного ужина я с хитрой небрежностью выведала у нее рецепт его любимых сырников.

— Ой, Златочка, он их с детства обожает! — восторженно щебетала Алла Евгеньевна. — Главное — чтобы творог был сухой, и жарить на сливочном масле, он не переносит растительное. И сметанку погуще!

Зная о наших «особых отношениях» с кухней, я приложила невероятные усилия. Тайсон, привлеченный запахом творога, сидел под ногами с таким умоляющим взглядом, что пришлось отдать ему целый сырник «на пробу». Зефир, презрительно фыркнув, удалился вглубь квартиры, словно говоря: «Я не опущусь до такой простой еды».

Когда на кухонном столе выросла гора румяных, идеальных сырников, я зажгла свечи, достала бутылку хорошего красного и с замиранием сердца стала ждать.

Ключ повернулся в замке около восьми. Максим вошел, скинул пиджак и замер на пороге кухни, ошеломленно глядя на свечи, вино и дымящиеся сырники.

— Что это? — спросил он, сбитый с толку. — Я что, проспал свой день рождения?

— Нет, — улыбнулась я, чувствуя, как нервно подрагивают уголки губ. — Это... благодарность. За сегодня. Ты был... великолепен.

Он подошел ближе, его взгляд скользнул по сырникам, и на его лице появилось что-то мягкое, почти уязвимое.

— Ты... ты их сама готовила?

— А кто еще? Твой кот? — парировала я, стараясь сохранить легкий тон. — Да, сама. Твоей мамы рецепт. Надеюсь, не подвела.

Он сел, взял один сырник, отломил кусочек и попробовал. Закрыл глаза.

— Боже... — выдохнул он. — Это... точь-в-точь как в детстве.

От его тона по моей коже побежали мурашки. Это прозвучало так, как будто я подарила ему кусочек потерянного рая.

Мы ужинали при свечах. Сначала разговор был легким, полным шуток о лицах наших отцов во время презентации. Мы смеялись, вспоминая, как мой папа пытался найти «солидность» в оранжевой стене, а Сергей Владимирович ворочал во рту слово «детский сад», как косточку.

Но по мере того, как опустошалась бутылка вина, а свечи догорали, разговор становился глубже, честнее. Исчезла необходимость в масках, в ролях. Мы были просто Максимом и Златой — двумя людьми, которые прошли через огонь и воду (или, по крайней мере, через фотосессию у Аркадия и войну питомцев) и вышли на другую сторону.

— Знаешь, — сказал Максим, глядя на пламя свечи, — иногда мне кажется, что я всю жизнь играю роль. Роль сына Сергея Большакова. Роль наследника. И все ждут, что я буду таким же железным, непоколебимым, как он. А внутри... — он сделал глоток вина, — внутри я иногда чувствую себя тем самым мальчишкой, который боится, что его рисунки недостаточно хороши.

Его признание повисло в воздухе, такое тихое и уязвимое, что у меня сжалось сердце. Он боялся. Так же, как и я.

— Я понимаю, — тихо сказала я. — Понимаю так, как никто другой. Я всю жизнь слышу: «дочка Александра Кожаева». Как будто я просто приложение к его успеху. Как будто все, чего я добиваюсь, — это не моя заслуга, а его отражение. Я боюсь... боюсь так и остаться навсегда просто «дочкой успешного папы». Никем больше.

Он поднял на меня взгляд, и в его глазах горело понимание.

— Но сегодня... сегодня на совете ты была не «дочкой». Ты была Златой Кожаевой. Гениальным дизайнером, который видит то, чего не видят другие. Которая не боится ломать стереотипы. И которая заставила двух упрямых староверов если не полюбить, то хотя бы принять ее идеи.

— А ты, — ответила я, чувствуя, как по щекам текут предательские слезы, которые я даже не заметила, — ты сегодня был не «сыном». Ты был лидером. Настоящим. Ты видел суть. И ты... ты вдохновил меня.

Мы смотрели друг на друга через стол, залитый мягким светом догорающих свечей. Воздух снова стал густым и сладким, как в ту ночь у моей спальни. Но на этот раз не было страха. Была только тихая, трепетная надежда.

Я потянулась за своим бокалом, и в этот момент мои пальцы коснулись его руки, лежавшей на столе.

Это была не просто случайность. Это была молния. Яркая, ослепительная, пронзившая меня с головы до ног. Теплая волна покатилась от точки соприкосновения, заставляя все внутри сжаться и замереть одновременно.

Мы оба резко отдернули руки, как ошпаренные.

— Статическое электричество, — быстро, почти бормоча, произнес он, отводя взгляд. Но я видела, как дрогнули его ресницы, и как мышцы на его скулах напряглись.

— Да... — мой голос прозвучал сипло. — Надо бы... купить увлажнитель. Воздух слишком сухой.

Глупейшие, самые банальные фразы, которые только можно было придумать. Но они повисли в тишине, полные невысказанного смысла. Мы оба знали, что это была не статика. Это была искра. Та самая, от которой возгорается пламя.

Щеки мои горели так, будто я только что вышла из сауны. Я не могла смотреть на него, но и не могла отвести взгляд.

— Злата... — он произнес мое имя тихо, словно пробуя его на вкус.

— Да, Максим?

Он смотрел на меня, и в его глазах бушевала буря — желание, неуверенность, надежда.

— Спасибо. За сырники. И... за все.

— Всегда пожалуйста, — прошептала я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы допили вино в почти полном молчании, но это молчание было самым откровенным разговором в нашей жизни. Когда свечи догорели и погасли, мы встали, чтобы убрать со стола. Наши руки снова случайно коснулись у раковины, и на этот момент мы не отдернули их. Просто замерли, чувствуя, как бьются наши сердца в унисон.

Он первый нарушил момент.

— Я... я пойду. Принять душ.

— Хорошо, — кивнула я. — Я тут еще приберу.

Он ушел, а я осталась стоять у раковины, глядя на его пустой бокал и чувствуя на своих пальцах призрачное тепло его кожи. «Статическое электричество». Да, конечно. Самое сильное статическое электричество в моей жизни.

В ту ночь я долго не могла уснуть. Лежала и прислушивалась к звукам из его ванной, к шагам в коридоре. И думала о том, что наши фиктивные отношения перешли какую-то невидимую черту. Мы перестали быть союзниками по необходимости. Мы стали опорой друг для друга. Мы видели самые уязвимые места друг в друге и не отвернулись. Мы стали настоящими партнерами. И в этом партнерстве зрело что-то новое, хрупкое и невероятно прекрасное. Что-то, что уже не могло быть объяснено никаким контрактом.

Глава 21

Если бы кто-то сказал мне, что самый ожесточенный бой в моей жизни произойдет не в кабинете отца, а в отделе полуфабрикатов супермаркета «Глобус», я бы, наверное, рассмеялся. Но сейчас я был готов сражаться до последней капли крови. Вернее, до последней упаковки пельменей «Равиоли от бабушки».

— Максим, нет! — голос Златы прозвучал сзади с таким ужасом, будто я пытался засунуть в корзину не пельмени, а живого крокодила. — Мы же договорились питаться правильно!

Я с вызовом положил в корзину две пачки пельменей, пачку чипсов с беконом и двухлитровую бутылку колы. Это был акт неповиновения. Символ свободы. Протест против тофу и смузи, которые постепенно захватывали мою жизнь.

— Это экстренный запас, — парировал я, двигаясь дальше вдоль полок. — На случай зомби-апокалипсиса или когда ты решишь приготовить еще одно свое «зеленое пюре с сюрпризом».

— Сюрпризом был шпинат, Максим! Просто шпинат! — она поравнялась со мной и с решительным видом начала выкладывать мои приобретения обратно на полку. — И мы не будем запасаться на случай апокалипсиса. Мы будем запасаться на случай долгой и здоровой жизни.

— Скучной и здоровой, ты хотела сказать, — проворчал я, но позволил ей разгрузить корзину. Сражаться с ней в открытую было бесполезно — она использовала какие-то приемы дзюдо взглядом. — Ладно, а что тогда по-твоему «правильно»?

— А вот это! — она с триумфом указала на отдел с овощами и фруктами. — И это! — палец переместился на полки с бобовыми и тофу.

Я посмотрел на все это зеленое, оранжевое и белое великолепие с глубоким скепсисом.

— Ты что, меня убить решила здоровой пищей? У меня после твоего смузи на прошлой неделе три дня... э-э-э... происходила перезагрузка операционной системы.

— Я решила продлить твою жизнь, чтобы ты был полон сил, — она сладко улыбнулась и бросила в корзину пакет с чем-то зеленым и листовым. — И чтобы у тебя хватило сил таскать меня на спине, когда я буду «подворачивать ногу».

Я фыркнул, но сдался. Отчасти потому, что ее улыбка действовала на меня лучше любого транквилизатора, а отчасти потому, что вспомнил те несколько минут, когда она лежала у меня на спине, и ее дыхание щекотало мне шею.

— Ладно, — вздохнул я. — Но я требую компенсацию. Мороженое.

— Без сахара, на кокосовом молоке.

— ЗЛАТА!

Начался торг. Мы бродили по залу, и наша корзина постепенно наполнялась странным гибридом наших вкусов. Рядом с тофу приземлилась куриная грудка (моя победа). Рядом с киноа — паста (ничья). Вместо колы она разрешила взять минералку (ее победа, но я тайком кинул в корзину маленькую банку энергетика).

Мы спорили до хрипоты над каждым продуктом. Она доказывала пользу авокадо, я — незаменимость соуса чили. Она говорила о вреде глютена, я — о вреде скучной жизни.

— Смотри, — я показал на упаковку веганских сосисок. — Это же вообще не еда. Это какая-то пищевая абстракция!

— А это, — она ткнула пальцем в мои любимые копченые колбаски, — канцерогенная бомба замедленного действия!

— Зато вкусная!

— Здоровье важнее!

— Счастливое здоровье важнее!

В какой-то момент, отстаивая свое право на сыр с плесенью, я так разошелся, что не заметил, как она, смеясь, положила в корзину тот самый сыр. А она, споря о необходимости семян чиа, сама того не замечая, пропустила, как я подбросил туда пачку моих любимых вафель.

Мы дошли до кассы, все еще увлеченно дискутируя о пользе и вреде лактозы. Я начал выгружать наши трофеи на ленту, и тут мы оба замерли.

Корзина была не просто полной. Она была... нашей. Настоящей. Без разделения на «его» и «ее». Пельмени лежали вперемешку с брокколи, вафли — с тофу, куриная грудка — с авокадо. Даже тот самый энергетик скромно притаился среди пакетов с нутом и чечевицей.

Мы переглянулись. На ее лице отразилось то же недоумение, смешанное с удивлением. Мы спорили, кричали, доказывали свою правоту, а в итоге наш общий быт, наша общая жизнь сама собой перемешала все в одну кучу. В нашу кучу.

— Кажется, — тихо сказала она, — мы заключили перемирие, сами того не заметив.

— Капитуляция, — мрачно поправил я, указывая на тофу, который нахально выглядывал из-под упаковки пельменей. — Моя капитуляция.

— Не капитуляция, — она улыбнулась, и в ее глазах плясали веселые чертики. — Стратегический союз. Ты получаешь свои пельмени...

— ...а ты продлеваешь мне жизнь, чтобы я их ел, — закончил я и не смог сдержать улыбку.

Кассирша, пробивая наши разномастные покупки, смотрела на нас с умилением.

— Молодые, сразу видно. Всегда сначала поругаются, а потом договорятся.

Мы снова переглянулись. И рассмеялись. Возможно, она была права. Мы ругались. Мы спорили. Но мы всегда в итоге находили общий язык. Потому что наша «фиктивная» жизнь становилась настолько реальной, что даже поход за продуктами превращался в приключение. И, черт возьми, мне начинало нравиться это приключение. Даже с тофу в придачу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 22

Если бы мне сказали, что вечер пятницы я проведу, яростно руля виртуальным автомобилем в стене виртуального тоннеля, пока мой фиктивный муж хохочет надо мной до слез, я бы, наверное, не поверила. Но после недели стресса на работе и бесконечных споров с поставщиками, это оказалось идеальной разрядкой.

Максим установил на большой телевизор какой-то невероятно реалистичный гоночный симулятор. С рулем, педалями, коробкой передач — полный комплект.

— Ну, гонщица, готовься к унижению, — он протянул мне второй игровой прибор, сам усаживаясь в свое кресло-качалку с видом профессионала.

— Унижению? — фыркнула я, с недоверием разглядывая устройство. — Я тебя еще в детстве на велосипеде обгоняла!

— Это было давно, Кожаева. С тех пор я прокачал навыки. А ты, я смотрю, все еще путаешь газ с тормозом в реальной жизни.

Это была низость. Я действительно однажды в панике нажала не на ту педаль, когда он учил меня парковаться на своей машине. К счастью, мы стояли на пустыре.

— Молчи и бойся, — бросила я вызов, усаживаясь поудобнее на диване.

Первый заезд стал для меня катастрофой. Машина виляла по трассе, как пьяный жук, и благополучно врезалась в первое же препятствие.

— Тормози перед поворотом! Плавно! — кричал Максим со своего кресла, его машина тем временем лихо проходила вираж.

— Я торможу! — рычала я, безуспешно пытаясь вывести свой автомобиль из заноса. — Он не слушается!

— Потому что ты дергаешь руль как штурвал в шторм! Плавно! Плавно, Злата!

Второй заезд закончился тем, что я вылетела с трассы и увязла в виртуальном болоте. Третий — тем, что я протаранила его машину сзади, когда он замедлился перед поворотом.

— Ты что, сзади не видишь, что я торможу? — он обернулся ко мне с притворным возмущением.

— Я пыталась тебя обогнать! — оправдывалась я, скрывая улыбку.

— Обогнать через меня? Это новая тактика?

К пятому заезду я уже немного освоилась, но все равно была далека от его уровня. А он, негодник, только подначивал.

— Ой, смотри-ка, Злата впервые проехала целых десять секунд, не врезавшись в отбойник! Это прогресс!

Мое терпение лопнуло. Когда он снова начал смеяться над моей очередной неудачей, я отложила игру, подкралась к нему сзади и без предупреждения впилась пальцами в его бок.

Он взвыл. Все полетел на пол.

— Эй! Это нечестно! Отвлекать пилота во время гонки!

— А смеяться над новичком — честно? — я снова его щекотала, а он извивался на кресле, пытаясь поймать мои руки.

— Сдаюсь! Сдаюсь! Бери все мои виртуальные тачки!

Но я не останавливалась. Мы скатились с кресла на диван, смеясь и борясь. Он пытался щекотать меня в ответ, я отбивалась. Подушки полетели на пол. Тайсон, сначала насторожившийся, теперь вилял хвостом и лаял, принимая все за веселую игру.

— Бу-у-ду мстить! — сквозь смех выкрикивал Максим, переворачивая меня на спину и пытаясь дотянуться до моих самых щекотных мест.

— Не смей! Ай! Максим! — я хохотала так, что живот болел, отбиваясь и сама пытаясь его пощекотать.

В конце концов, мы, запыхавшиеся и растрепанные, с грохотом свалились с дивана на ковер. Я оказалась внизу, он навис надо мной, все еще держа меня за запястья. Смех постепенно стих, сменившись тяжелым, прерывистым дыханием.

Я смотрела на него снизу вверх. Его лицо было так близко. Волосы спадали на лоб, глаза блестели от смеха и азарта, губы были растянуты в улыбке. Воздух снова стал густым и сладким, как мед. Все звуки исчезли — и лай Тайсона, и гул игровой приставки с меню.

Его улыбка медленно сползла с его лица, сменилась чем-то более серьезным, более сосредоточенным. Он смотрел на мои губы. Я чувствовала, как бьется его сердце — или мое? — их стук сливался в один бешеный ритм. Он медленно наклонился ближе. Я закрыла глаза, ожидая...

И в этот самый момент сорок килограммов мышечной радости и собачьего счастья с разбегу прыгнули на нас.

— УФ! — из нас обоих вырвался одновременный стон, когда Тайсон, решив, что игра продолжается, плюхнулся сверху, старательно вылизывая наши лица.

Момент был безвозвратно испорчен. Мы снова рассмеялись, уже по-другому — с облегчением и легкой досадой. Максим откатился от меня, отталкивая восторженного пса.

— Тайсон, нет! Не вовремя, друг!

— Идиот, — прошептала я, все еще лежа на полу и глядя в потолок, чувствуя, как безумно бьется сердце. — Ты большой идиот.

Тайсон вилял хвостом, счастливый, что участвует в веселье.

Максим поднялся, отряхиваясь, и протянул мне руку, чтобы помочь встать. Его ладонь была теплой и твердой.

— Ну что, — сказал он, все еще немного запыхавшись. — Продолжаем гонки? На этот раз обещаю не смеяться.

— Только если ты обещаешь не щекотать пилота, — парировала я, пытаясь привести в порядок волосы.

— Обещаю, — он улыбнулся, и в его глазах промелькнула та самая искра, что была минуту назад. Искра, которую прервал наш пушистый охранник.

Мы снова уселись за игру, но магия вечера была уже другой. Между нами витало осознание того, что случилось. Вернее, того, что

почти

случилось. И каждый наш взгляд, каждая случайная улыбка были наполнены этим знанием. Наша «игра» вышла на новый, куда более опасный и захватывающий уровень. И, кажется, на этот раз отступать было уже некуда. Да я, честно говоря, уже и не хотела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 23

Воздух на балконе был прохладным и свежим после душного вечера. Город внизу сиял тысячами огней, словно рассыпанное по бархату ночное небо. Мы с Златой стояли плечом к плечу, опершись на перила, и это молчаливое соседство было удивительно комфортным.

После того вечера с играми и... тем самым

почти

-поцелуем, что-то между нами сдвинулось. Стало больше легкости, но и больше невысказанного. Сегодняшний вечер прошел тихо — мы смотрели какой-то старый фильм, почти не разговаривая, но это не было неловко. Скорее, это было похоже на передышку перед чем-то важным.

— Красиво, — тихо сказала Злата, глядя на огни города.

— Да, — согласился я, глядя на нее.

Она повернула голову и поймала мой взгляд. В свете, падающем из гостиной, ее лицо казалось особенно хрупким.

— О чем думаешь? — спросила она.

Вопрос висел в воздухе. О чем я думал? О том, как странно и правильно было видеть ее здесь, на моем балконе, в моем пространстве, которое стало нашим. О том, как ее смех во время нашей глупой возни на диване отозвался во мне чем-то теплым и давно забытым. О том, как я чуть не поцеловал ее, и как до сих пор сожалею и одновременно радуюсь, что этого не произошло, потому что это было бы неправильно. Или слишком правильно?

— Думаю о том, что мы оба здесь стоим, притворяясь идеальной парой, а на самом деле... — я запнулся, подбирая слова.

— А на самом деле мы два одиноких человека, которых загнали в угол их же родители? — она закончила за меня с горьковатой улыбкой.

— Не только, — возразил я. — Нас загнали в угол, но мы... мы построили здесь неплохое убежище.

Она снова посмотрела на город.

— Да. Неплохое.

Помолчали. Внизу просигналила машина, и звук донесся до нас приглушенным, как из другого мира.

— У тебя... — я начал нерешительно. — У тебя было что-то... серьезное? До всего этого.

Она фыркнула.

— Если серьезное — это отношения, которые длятся дольше, чем срок годности молока в моем холодильнике, то нет. Были попытки. Однажды я встречалась с парнем три месяца. Потом он заявил, что я уделяю Тайсону больше внимания, чем ему. И знаешь что? Он был прав. — Она рассмеялась, но в смехе слышалась грусть. — Я выбрала собаку. Кажется, это о многом говорит.

Меня ее слова почему-то обрадовали. Словно я нашел недостающий пазл в картине, которую давно собирал.

— А у меня самое долгое было полгода, — признался я. — Аня. Она хотела, чтобы я был... другим. Более романтичным. Более внимательным. Менее погруженным в работу. В итоге она ушла к моему конкуренту. Сказала, что он «больше ценит личное пространство». Ирония.

Злата повернулась ко мне, прислонившись спиной к перилам.

— Ничего себе. Жестко.

— Да, — я усмехнулся. — После этого я решил, что проще сосредоточиться на бизнесе. По крайней мере, бетон не предает.

— А родители не давили? Не пытались женить?

— О, еще как! — я закатил глаза. — Постоянные «случайные» встречи с дочерями партнеров. Одна, помню, все пыталась обсудить со мной поэзию серебряного века. Я в тот день три раза проверял, не перепутал ли я кабинет с литературным клубом.

Она рассмеялась, и этот звук был таким же освежающим, как ночной воздух.

— А мне мама как-то устроила свидание с сыном своего массажиста. Он весь вечер рассказывал мне о пользе аюрведы и пытался поставить мне диагноз по языку. Я сбежала, сославшись на то, что у Тайсона внезапная аллергия на духовные практики.

Мы снова замолчали, но на этот раз молчание было другим. Оно было наполнено пониманием. Мы были двумя разными людьми из одного теста — испеченными в печах родительских ожиданий, сломанными в первых же серьезных отношениях и нашедшими утешение в работе и независимости.

— Знаешь, — тихо сказала Злата, — а ведь это... облегчает.

— Что именно? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— То, что у тебя не было великой любви всей жизни. Той, что оставляет шрамы на всю жизнь. Которая заставляет сравнивать всех остальных с ней.

Я посмотрел на ее профиль, на темные ресницы, оттеняющие щеки.

— Да, — согласился я. — И у тебя нет. Мы... чистые листы. В каком-то смысле.

Она встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я увидел то же облегчение, что чувствовал сам. Не было призраков прошлого, которые встали бы между нами. Не было незаживших ран, которые могли бы отравить наше странное, хрупкое, но настоящее.

— Интересно, — прошептала она, — а что будет, если мы... — она не закончила, но я понял.

— Не знаю, — честно ответил я. — Но мне кажется, что играть в эту игру становится все опаснее.

— Потому что мы уже не играем? — ее вопрос повис в воздухе, смелый и пугающий.

Я не ответил. Просто смотрел на нее. На женщину, которая вошла в мою жизнь как шторм, как необходимость, как партнер по преступлению, и осталась как... как что-то гораздо большее. Как человек, с которым я могу молчать на балконе и чувствовать, что это самое важное, что происходит в моей жизни прямо сейчас.

— Нам пора внутрь, — наконец сказал я, чувствуя, как холод проникает под одежду. — Замерзнешь.

— Да, — кивнула она. — Пойдем.

Мы вернулись в квартиру, где нас встретили Тайсон, зевающий на своем лежаке, и Зефир, с презрением взиравший на нас с верхней полки стеллажа. Но в тишине нашей общей квартиры теперь жило новое знание. Знание того, что у нас нет груза прошлого. И это делало наше непонятное настоящее одновременно страшным и бесконечно многообещающим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24

Тихий вечер. Дождь за окном, редкие капли стучат по стеклу, словно отбивая такт нашему странному, но уютному существованию. Мы с Златой смотрим какой-то старый черно-белый фильм. Я уже забыл, о чем он, потому что все мое внимание было приковано к ней.

Она сидела, поджав под себя ноги, закутавшись в тот самый пресловутый плед, за который постоянно цеплялся Зефир. Ее голова медленно клонилась, пока наконец не опустилась мне на плечо. Сначала я замер, боясь пошевелиться. Потом расслабился, позволив себе этот миг тихой, простой близости.

Я выключил звук телевизора. В комнате остались только мерцание экрана, стук дождя и ее ровное, спокойное дыхание. Я сидел неподвижно, боясь нарушить этот хрупкий покой.

И тогда я позволил себе то, чего не позволял так долго — просто смотреть на нее.

При свете экрана ее лицо казалось высеченным из мрамора — мягкие тени подчеркивали линию скул, изгиб бровей. Темные ресницы лежали веером на щеках, отбрасывая едва заметные тени. А ее губы... Они были полуоткрыты, безмятежные и беззащитные в своем неведении.

Что-то щелкнуло внутри. Все те месяцы притворства, все эти невысказанные слова, все украденные взгляды и незавершенные жесты — все это сгустилось в один-единственный, непреодолимый порыв.

Я больше не думал. Не анализировал. Не взвешивал риски. Я просто наклонился.

Первый поцелуй был лишь прикосновением. Легким, как дуновение, нежным, как лепесток. Я всего лишь коснулся ее губ своими, боясь распугать ту магию, что витала в воздухе. Она пахла сном, теплом и чем-то неуловимо своим — ванилью, может быть, или просто уютом.

Она шевельнулась во сне, и я замер, готовый отступить. Но вместо того чтобы отодвинуться, ее губы ответили. Сначала сонно, неосознанно. Потом — осознанно.

Это было похоже на пробуждение. Не только ее, но и мое собственное. Поцелуй из нежного прикосновения превратился в нечто большее. Глубокое, влажное, полное всего того, что мы так долго хранили в себе. Ее рука поднялась и запуталась в моих волосах, притягивая меня ближе. Моя рука сама нашла изгиб ее талии под пледом, прижимая ее ко мне.

Время потеряло смысл. Мы существовали вне его. В пространстве, где были только мы, стук дождя за окном и это немое, оглушительное признание, которое, наконец, нашло свой выход. Я пил ее, как утопающий — жадно, отчаянно, боясь, что это мираж, который вот-вот исчезнет.

Она была первая, кто прервал поцелуй, но не отстранилась. Ее глаза открылись — темные, огромные, полные того же изумления, что бушевало во мне. Мы тяжело дышали, лоб в лоб.

— Это было... — ее голос был хриплым шепотом, — ...не по сценарию.

Я не смог сдержать улыбку. Широкой, настоящей, которую не приходилось репетировать.

— Я импровизирую, — прошептал я в ответ, касаясь ее щеки, ощущая под пальцами шелк ее кожи.

Она проснулась. Не от сна, а от той иллюзии, в которой мы существовали все эти месяцы. И в ее глазах не было гнева, не было страха. Было лишь понимание. И отражение моего собственного потрясения.

— Долго собирался? — спросила она, и в уголках ее губ заплясали смешинки.

— Целую вечность, — признался я, не отрывая от нее взгляда. — С того самого дня, когда ты в кофейне назвала моего отца «человекиным».

Она рассмеялась тихо, счастливо, и этот звук был лучше любой музыки.

— А я... с того дня, когда ты сказал, что с пуделем тебе повезло бы меньше.

Мы снова замолчали, просто глядя друг на друга. Поцелуй висел между нами — не как вопрос, а как ответ. Ответ на все те «почему» и «как», которые мы боялись задавать сами себе.

— И что теперь? — тихо спросила она, и в ее голосе прозвучала неуверенность, которую я никогда раньше не слышал.

— Теперь, — я снова поцеловал ее, коротко и твердо, — мы пишем сценарий заново. С чистого листа.

И в тот момент, когда ее губы снова ответили на мои, я понял — никакого чистого листа не существует. Наша история уже была написана. Спорами о пельменях, совместными проектами, незаконченными поцелуями в коридоре и утренними пробежками. Мы просто наконец-то дочитали ее до самой важной главы. До начала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25

Блеск хрустальных люстр, гул приглушенных голосов, запах дорогих духов и фальшивых улыбок — вот из чего состоял этот вечер. Светский раут в честь открытия нового гольф-клуба, одно из тех мероприятий, где я чувствовала себя рыбкой, выброшенной на берег в вечернем платье. Но Максим — мой муж, хоть и фиктивный, а теперь, кажется, и не очень — был здесь как в своей стихии. Он легко парил между группами людей, его улыбка была безупречной, рукопожатия — уверенными.

А я стояла рядом, сжимая в руке бокал с теплеющим шампанским, и пыталась не думать о том, как сильно мне хочется снять эти дурацкие каблуки и пойти домой, к Тайсону и его честному, простодушному вилянию хвостом.

И вот я увидела

ее

. Алина. Та самая «выгодная партия» с собакой-невротиком. Она плыла через зал, как яхта под парусами, в платье такого оттенка розового, который в природе встречается разве что у фламинго на диете. Ее взгляд сразу же нашел Максима. И в этом взгляде не было ни капли ностальгии или нежности. Была холодная, расчетливая оценка. Как будто он был не человеком, а лотом на аукционе, который у нее по глупости упустили.

Я почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки. Инстинкт, древний и неприятный, зашептал: «Враг».

Она подошла к Максиму, совершенно игнорируя мое присутствие, и положила руку ему на предплечье с таким видом, будто это ее законная собственность.

— Максим, дорогой! — ее голос был сладким, как испорченный мед. — Как я рада тебя видеть! Мы так давно не пересекались.

Я видела, как он напрягся. Его улыбка стала немного более натянутой.

— Алина. Привет. Знакомься моя жена, Злата.

Алина наконец-то удостоила меня взглядом. Быстрый, оценивающий, сверху вниз. В ее глазах я прочитала не просто безразличие, а легкое презрение. «А, та самая, что вышла замуж по расчету», — словно говорил этот взгляд.

— О, да, конечно, — она кивнула мне с фальшивой вежливостью и тут же снова повернулась к Максиму. — Знаешь, я как раз думала о том проекте, который мы обсуждали с твоим отцом... — ее пальцы слегка сжали его рукав.

И тут во мне что-то щелкнуло. Не ревность. Нет, это было что-то более первобытное. Чувство собственности? Защиты своей территории? Своего... человека. Да, своего человека. Потому что, черт возьми, после того поцелуя, после всех этих месяцев, проведенных вместе, он был

моим

. Фиктивно, реально, как угодно. Но моим.

Я сделала шаг вперед. Моя улыбка была холодной и отточенной, как лезвие. Я положила свою руку поверх руки Алины, которая все еще лежала на руке Максима, и мягко, но неумолимо сняла ее.

— Милая, — сказала я голосом, в котором звенели осколки льда, — его рука уже занята. Моею рукой.

Я не отпускала ее пальцы, глядя ей прямо в глаза. В них вспыхнуло удивление, затем злость, но под моим холодным, не моргающим взглядом она отвела глаза. Еще секунда — и она с силой дернула руку.

— Как... мило, — выдавила она и, бросив на нас последний ядовитый взгляд, ретировалась, как потрепанная яхта после шторма.

Я отпустила руку Максима и отступила на шаг, внезапно ощущая дрожь в коленях. Адреналин отступал, оставляя после себя пустоту и легкую тошноту. Боже, что я сделала? Это было так... по-звериному.

Максим смотрел на меня с невыразимым лицом. Потом его губы дрогнули, и он рассмеялся. Тихим, счастливым смехом.

— Пойдем, — сказал он, беря меня за руку. — Я думаю, мы здесь уже все сделали.

Мы не стали дожидаться окончания вечера. В такси царила тишина. Я смотрела в окно на мелькающие огни, все еще чувствуя жжение на коже от того, как я посмотрела на Алину.

И тут он наклонился ко мне. Его губы почти коснулись моего уха, и от этого по телу побежали мурашки.

— Ты была великолепна, — прошептал он, и его голос был низким и бархатным. — Я чуть не превратился в сосульку от твоего взгляда. Я никогда не видел, чтобы кто-то так быстро сдувался.

Я обернулась к нему. В полумраке такси его глаза блестели.

— Она трогала тебя, — сказала я, и мой голос прозвучал хрипло. — И я... я не смогла это стерпеть.

Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то новое — одобрение, гордость и та самая искра, которая заставляла мое сердце биться чаще.

— Знаешь, что самое ироничное? — он провел пальцем по моей ладони, заставляя меня вздрогнуть. — Ее собака до сих пор ходит к тому психологу. Кажется, теперь ей есть о чем поговорить.

Я рассмеялась, напряжение покидая мое тело. Я прислонилась головой к его плечу, и он обнял меня.

— Ты мой, Большаков, — прошептала я ему в грудь, уже не сомневаясь в своих словах.

— А ты — моя, Кожаева, — он поцеловал меня в макушку. — И, кажется, это самая выгодная партия в моей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 26

Адреналин все еще пенился в крови, как только что открытая газировка. Слова Максима — «ты была великолепна» — горели на моей коже жарче, чем прикосновение его губ к уху. Голова кружилась от смеси шампанского, ревности и этого нового, дикого чувства собственности, которое заставило меня вот так публично заявить свои права на него.

Я все еще чувствовала под пальцами холодную кожу Алины, когда сняла ее руку с его руки. И его взгляд... его взгляд, полный гордости и одобрения, был лучше любого признания.

Такси мягко покачивалось в потоке машин, но внутри машины мир сузился до нас двоих. Его рука все еще лежала на моей, большой палец медленно водил по внутренней стороне запястья, и каждый его штрих отзывался электрическим разрядом где-то глубоко внизу живота.

Я повернула голову и встретилась с его взглядом. В полумраке салона его глаза были почти черными, и в них плясали отражения уличных фонарей и что-то еще... что-то голодное и нетерпеливое. То, что я видела в них в ту ночь на диване, но в сто раз сильнее.

— Максим... — прошептала я,

Больше слов не было нужно.

Его губы нашли мои с такой стремительностью, что у меня перехватило дыхание. Это был не тот нежный, исследующий поцелуй, что был у нас дома. Это было нападение. Капитуляция. Взрыв.

Горячий, влажный, безрассудный. В нем был вкус дорогого виски, который он пил на вечеринке, и чего-то неуловимо своего, того, что я теперь узнавала как его. Его руки впились в мои волосы, опрокидывая мою голову назад, а мои пальцы срывали с его плеч пиджак, жаждала ощутить тепло его тела через тонкую ткань рубашки.

Мы не могли оторваться. Это было похоже на падение в пропасть — стремительное, головокружительное и бесконечно желанное. Я кусала его губу, а он отвечал тем же, его язык властно исследовал мой рот, и я отвечала ему с той же яростью. Все накопленное напряжение месяцев притворства, все невысказанные слова, вся ревность к этой дуре Алине — все выплеснулось в этом поцелуе.

Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала, как бьется его сердце в унисон с моим. Его рука скользнула под мою спину, прижимая меня так близко, что я чувствовала каждый мускул его тела. Платье вдруг стало невыносимо тесным, а пространство такси — адски маленьким.

Он оторвался от моих губ, чтобы пройтись горячими поцелуями по моей шее, и я издала стон, который был скорее рычанием, запрокинув голову на кожаную спинку сиденья.

— Водитель, — его голос прозвучал хрипло и приказно, губы все еще скользили по моей коже, — везите быстрее.

Из перегородки, отделяющей нас от водителя, донеслось нечто среднее между кашлем и сдержанным смешком. Меня бы должно было смутить это, сжечь стыдом, но нет. Наоборот. Его нетерпение, эта животная потребность поскорее остаться наедине, заставила меня гореть еще сильнее.

— Да, — прошептала я ему в ухо, сама не узнавая свой голос, — быстрее.

Мои пальцы вцепились в его волосы, притягивая его губы обратно к своим. Мир за пределами запотевших окон перестал существовать. Не было ни светского раута, ни Алины, ни наших родителей, ни фиктивного брака. Были только он, я и эта всепоглощающая, дикая страсть, которая, наконец, вырвалась на свободу.

Он прижимал меня к сиденью, его бедра вдавливались в мои, и через слои ткани я чувствовала его возбуждение. Это было пугающе и возбуждающе одновременно. Я отвечала ему тем же, двигаясь ему навстречу в такт качению машины, в такт нашему бешеному сердцебиению.

Когда такси наконец резко затормозило у нашего дома, мы с трудом оторвались друг от друга, запыхавшиеся, с разгоряченными лицами и распухшими губами. Максим сунул водителю пачку купюр, даже не считая, и вытащил меня из машины так быстро, что я едва успела схватить свою сумочку.

Он не отпускал мою руку, пока мы почти бежали к подъезду, его шаги были такими же нетерпеливыми, как мое дыхание. И когда дверь лифта закрылась за нами, он снова прижал меня к стене, и его поцелуй был обещанием. Обещанием того, что ночь только начинается. И что наша «фикция» осталась где-то там, далеко позади, в залитом светом бальном зале, уступив место чему-то бесконечно более реальному и огненному.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27

Дверь квартиры захлопнулась, и мы остались в полной темноте прихожей, едва освещенные лишь тусклым светом с улицы. Но мне не нужен был свет. Я видел ее глаза — темные, огромные, полные того же животного голода, что пожирал и меня изнутри. Воздух был густым от нашего тяжелого дыхания, смешанного с ароматом ее духов и дорогого виски.

Я прижал ее к стене, и мой поцелуй был уже не вопросом, а требованием. Она ответила с той же яростью, ее пальцы впились в мои волосы, срываясь, запутываясь. Мы были как два шторма, столкнувшиеся после долгого ожидания.

— Максим... — мое имя на ее губах было стоном, мольбой и приказом одновременно.

Мои пальцы нашли молнию на ее платье — том самом, в котором она выглядела так невыносимо соблазнительно и так же невыносимо недоступно для всех в том зале. Резкий звук расстегиваемой молнии прозвучал громче любого взрыва. Ткань соскользнула с ее плеч, упала на пол бесформенной шелковой лужей. Потом полетел мой пиджак, ее руки торопливо расстегивали мою рубашку, пуговицы отлетели с тихим щелчком.

И вот она стояла передо мной в одном только кружевном лифчике и трусиках, ее кожа мерцала в полумраке, как перламутр. Я смотрел на нее, и дыхание перехватило. Она была... совершенством. Не вылизанной куклой, как Алина, а живой, настоящей, с легкой дрожью в коленях и тем огнем в глазах, что сводил меня с ума.

Я снял с нее лифчик. И моему взору открылась грудь. Аккуратная, не большая, но до невозможности соблазнительная. Идеальной формы, с упругими, темно-розовыми сосками, которые уже набухли от желания, манящие, словно спелые ягоды, просящиеся в рот.

Я не сдержался. Наклонился и захватил один сосок губами. Она вскрикнула, ее тело выгнулось, впиваясь в меня. Я сосал, покусывал, ласкал его языком, и каждый ее стон, каждый вздох сносил мне голову. Она была так отзывчива, так пылка. Ее пальцы сжались на моих плечах, оставляя следы, и это лишь подстегивало меня. Я перешел ко второй груди, отдавая ей ту же неистовую ласку, чувствуя, как она тает у меня в руках.

— Я... я не дойду до спальни... — прошептала она, и в ее голосе была та же отчаянная нужда.

— И не надо, — прорычал я в ответ.

Я поднял ее — такую легкую и такую податливую — и посадил на высокий комод в прихожей. Дерево холодно коснулось ее кожи, и она вздрогнула. Мои пальцы зацепились за резинку ее трусиков и стащили их. Она была готова для меня. Вся. Прекрасная, влажная и вся моя.

Я быстро сбросил с себя оставшуюся одежду, не сводя с нее глаз. Ее взгляд скользнул по мне, и в ее глазах не было страха, только нетерпение и темный, всепоглощающий восторг.

Я подошел ближе, раздвинул ее ноги и вошел в нее. Медленно, давая ей привыкнуть, но не в силах сдерживаться долго. Она вскрикнула, ее ногти впились мне в спину, но не чтобы оттолкнуть, а чтобы притянуть ближе.

И началось. Это было не просто секс. Это было землетрясение. Стремительное, яростное, неистовое. Комод скрипел в такт нашим движениям, ее стоны смешивались с моим хриплым дыханием. Она встречала каждый мой толчок, ее бедра двигались в унисон со мной, ее тело было идеальным продолжением моего.

Я смотрел в ее глаза, и видел в них не только страсть, но и то самое понимание, ту самую связь, что родилась между нами за эти месяцы. Это было не просто утоление желания. Это было... соединение. Внезапное, неизбежное и абсолютно правильное.

В углу прихожей что-то зашевелилось. Из-за угла показалась сонная морда Тайсона. Пес с недоумением посмотрел на нас, силясь понять, что это за странная борьба происходит посреди ночи. Рядом, на вешалке, появился Зефир. Кот с обычным своим презрением облизнулся, зевнул и, видимо, решив, что люди окончательно сошли с ума, гордо удалился в сторону кухни. Тайсон, пожав плечами (насколько это может сделать собака), последовал за ним.

А мы... мы продолжали. Ее стоны стали громче, ее тело напряглось. Я чувствовал, как она приближается к краю, и это подстегнуло меня. Я ускорился, углубляя движения, и она крикнула мое имя, ее ноги сомкнулись на моей спине, ее тело затряслось в мощном, долгом оргазме. Ее конвульсии стали последней каплей для меня. С рыком я достиг пика, заполняя ее, чувствуя, как вселенная сузилась до точки нашего соединения.

Мы замерли, тяжело дыша, все еще соединенные. Лоб в лоб. Пот стекал по моей спине. Ее руки дрожали на моих плечах.

Она первой нарушила тишину, тихим, разбитым смешком.

— Кажется... мы разбудили зверей.

Я рассмеялся, чувствуя невероятную легкость и пустоту.

— Пусть привыкают, — прошептал я, целуя ее в потный висок. — Кажется, это будет происходить часто.

Очень часто. Потому что то, что только что произошло, было не концом. Это было самым настоящим началом. И я уже не мог представить свою жизнь без этого. Без нее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 28

Он не отпустил меня, даже когда дыхание немного выровнялось. Просто подхватил на руки — легко, как будто я ничего не весила, — и понес через темную квартиру. Я прижалась лицом к его шее, вдыхая знакомый запах его кожи, смешанный теперь с запахом нас обоих, нашего пота, нашей страсти. Он отнес меня не в мою комнату, а в свою. Это был простой, немой жест, но он значил все. Дверь закрылась, и мы остались в его мире, в его пространстве, пропитанном его ароматом — древесиной, дорогим мылом и теперь... мной.

Он положил меня на простыни, которые пахли им, и в свете луны, пробивавшемся сквозь жалюзи, я видела его лицо. Оно было другим — нежным. Адреналин и ярость первого раза уступили место чему-то более глубокому, более осознанному.

— Ты так прекрасна, — прошептал он, и его пальцы, теплые и твердые, медленно провели по моей щеке, по шее, скользнули вниз, к еще чувствительной, влажной коже между моих ног.

Я вздрогнула, но не от страха, а от нового витка желания, которое разгоралось медленным, тлеющим огнем. Он наклонился и начал целовать меня. Не так, как в прихожей — жадно и требовательно. А медленно, исследуя каждый сантиметр. Его губы скользили по моим векам, по вискам, спускались к ключицам. Он снова взял мою грудь в рот, но теперь не кусал, а ласкал языком, заставляя меня извиваться и стонать от наслаждения, которое было сладким, почти болезненным.

Его рука скользила по моему животу, бедрам, снова возвращалась к тому самому чувствительному центру. Его пальцы были удивительно нежны и точны. Он не торопился, изучая мои реакции, находя те места, от которых мир расплывался в глазах. Я была расплавленным воском в его руках, и мне это нравилось. Я была его.

— Садись на меня, — его голос был низким и хриплым от желания.

Я послушалась, дрожа от предвкушения. Он лежал на спине, а я оседлала его, опускаясь на него медленно, чувствуя, как он снова заполняет меня. Но на этот раз все было иначе. Не было спешки, только медленное, сладостное погружение. Я закрыла глаза, откинув голову, позволяя ощущениям затопить меня. Я начала двигаться. Медленно, лениво, растягивая каждое мгновение, каждый толчок. Он лежал и смотрел на меня горящим взглядом, его руки лежали на моих бедрах, не направляя, а просто чувствуя.

Это был танец. Совершенно новый для нас обоих. Я контролировала ритм, то ускоряясь, заставляя его стонать и впиваться пальцами в мою кожу, то снова замедляясь, доводя до исступления и его, и себя. Кайф был бесконечным, нарастающей волной, которая не обрушивалась, а поднималась все выше и выше. Я смотрела на него, на его перекошенное от наслаждения лицо, и чувствовала невероятную власть и нежность одновременно.

Мы почти не спали всю ночь. Комната густо пахла сексом, нашими телами, нашей страстью. Простыни стали мокрыми и мятыми, но нам было все равно. Мы не могли насытиться друг другом. Казалось, мы наверстывали все те месяцы, когда были рядом, но не могли прикоснуться.

После второго, третьего раза, когда мы лежали, запыхавшиеся и покрытые легкой испариной, я перевернулась на бок и закинула ногу на его бедро, прижимаясь к нему всем телом. Его рука легла на мою спину, и он начал медленно водить по ней ладонью. Большой палец скользил вдоль позвоночника, заставляя меня вздрагивать от приятных мурашек.

Никто не говорил ни слова. Не было нужды. Его прикосновения говорили за него. Они говорили: «Ты моя». «Я твой». «Это навсегда».

Я прижалась губами к его плечу, ощущая под ними биение его сердца. Оно стучало ровно и сильно. В такт моему. И в этой тишине, в этом полном единении, я поняла, что наша «фикция» не просто умерла. Она переродилась во что-то настолько реальное, мощное и огненное, что дух захватывало. И я, закрыв глаза под его ласкающей рукой, уже не могла представить, как жила до этого. До него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 29

Проснулся я от того, что в нос ударил непривычный запах. Не только мой одеколон, но и что-то легкое, сладковатое — ее шампунь, ее кожа. Открыл глаза. Первый луч солнца пробивался сквозь щель в шторах и падал на спящую Злату.

Она лежала на боку, повернувшись ко мне, одна рука под щекой, другая — на подушке между нами. Ее волосы растрепались и разметались по белой наволочке, словно рамка для картины. Ресницы, такие длинные, что казалось, они должны были щекотать щеки, лежали неподвижно. Она дышала ровно и глубоко.

И я просто смотрел. Не мог оторвать взгляд. Мое сердце сжималось от какого-то нового, непривычного чувства — острого, почти болезненного счастья. Это не был сон. Она была здесь. Со мной. В моей постели. И воспоминания о прошлой ночи — сначала яростной, потом нежной, потом снова страстной — были настолько яркими и реальными, что не оставляли места для сомнений.

Я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть этот момент. Боялся, что она проснется, и все окажется ошибкой, что в ее глазах я увижу сожаление или неловкость. Но больше всего я боялся, что это действительно сон, и я вот-вот проснусь один в своей холодной, идеально убранной спальне.

Она пошевелилась, ее брови слегка сдвинулись, и она медленно открыла глаза. Карие, с золотистыми крапинками, еще мутные ото сна. Они встретились с моими. На секунду в них мелькнуло недоумение, затем — осознание. И затем... затем она улыбнулась. Неловко, смущенно, пряча лицо в подушку.

— Так... — ее голос был хриплым от сна. — Это что, нарушение пункта номер два?

Пункт два нашего старого, дурацкого, фиктивного устава: «У каждого своя комната, и мы не входим без стука». Смешок вырвался у меня сам собой, снимая последние остатки напряжения.

Я перевернулся на бок, обнял ее за талию и притянул к себе, чувствуя, как все ее тело мягко прильнуло ко мне.

— Давайте вычеркнем этот пункт навсегда, — прошептал я ей в губы, прежде чем поцеловать ее.

Этот поцелуй был не таким, как прошлой ночью. Он был утренним, ленивым, полным спокойной уверенности и обещания. Когда мы наконец разъединились, она смотрела на меня, и в ее глазах не было ни капли сомнения. Была только та же радость, что переполняла меня.

— Ладно, — вздохнула она с преувеличенной серьезностью. — Но тогда нам нужен новый устав.

— О, — я поднял бровь. — И какие будут предложения?

Мы лежали в постели, сплетясь ногами, и составляли новые правила. Нашей настоящей жизни.

— Пункт первый, — начала она, водя пальцем по моей груди. — Утренние поцелуи обязательны.

— Поддерживаю, — я поцеловал ее в макушку. — Пункт второй: завтрак готовит тот, кто проснулся позже.

— Нечестно! Ты всегда просыпаешься раньше!

— Именно поэтому это гениально. Пункт третий: секс на кухне разрешен...

Она захихикала.

— ...но только если вымыта посуда.

— Жестко, но справедливо, — согласился я. — Пункт четвертый: Тайсон и Зефир имеют право входить без стука, но не имеют права воровать носки во время... э-э-э... переговоров.

— Принимается! Пункт пятый: ревновать можно...

Она посмотрела на меня, и в ее глазах блеснула озорная искорка.

— ...но только в игровой форме. Без ледяных взглядов и публичных разборок. Только сарказм и язвительные комментарии на повышенных тонах.

— О, это мне нравится, — я засмеялся. — Пункт шестой: все споры решаются не криком, а...

— ...сексом? — предположила она с невинным видом.

— Я хотел сказать «взвешенными аргументами», но твой вариант... несомненно, продуктивнее.

Мы лежали и смеялись, а солнце поднималось все выше, заливая светом нашу комнату, нашу постель, наше новое, только что рожденное общее пространство. Старый устав, вся та фикция, что связывала нас в начале, теперь была лишь смешным воспоминанием. Как и тот Максим, который боялся подпустить кого-то слишком близко. Он остался в прошлом. А на его месте был я — человек, который смотрел на спящую женщину в своей кровати и знал, что это — самое большое и самое страшное счастье в его жизни. И он не намерен был его отпускать. Никогда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30

Утро после нашей первой ночи было... идеальным. Проснуться в его объятиях, чувствовать его тепло вдоль всей спины, слышать его ровное дыхание у своего уха. Это было настолько лучше любого «фиктивного» сценария, что дух захватывало.

Естественным продолжением этой идиллии стала идея принять душ вместе. В теории это звучало романтично и чувственно. На практике же это оказалось похоже на съемки комедийного скетча.

Максим вошел первым, чтобы «настроить воду». Я слышала его возню и проклятья.

— Здесь какой-то космический корабль, а не смеситель! — донеслось из-за двери. — То кипяток, то ледяная струя!

Когда я, наконец, зашла, он стоял под почти холодными струями, пытаясь поймать нужную температуру.

— Дай я попробую, — предложила я, протискиваясь к кранам.

В тесном пространстве душевой кабины наши тела соприкасались, и каждое прикосновение, даже случайное, вызывало новую волну желания. Но обстановка упрямо не желала настраиваться на романтический лад. Я крутила кран, вода то обжигающе горячая, то леденящая, брызгала на нас обоих. Максим, пытаясь уступить мне место, поскользнулся и уронил мыло. Оно выпорхнуло у него из рук и под смех проехало по всему полу кабины.

— Ловлю! — заявил он с комичной серьезностью и бросился за ним, превратившись в скользкого, мокрого охотника за ускользающей добычей.

Я хохотала, прислонившись к стене, когда он, наконец, поймал мыло и с триумфом поднял его. В этот момент он посмотрел на меня — мокрую, смеющуюся, с волосами, прилипшими к щекам, — и его взгляд изменился. Из веселого он стал горящим, полным того самого огня, что я видела прошлой ночью.

— Думаю, с водой мы не справимся, — сказал он, и его голос стал низким и бархатным, заглушая шум воды. — Но кое-что мы можем сделать.

Он поймал меня под струи воды, прижимая к себе. Его губы нашли мои, солоноватые от капель воды, горячие и влажные. Смех затих, сменившись нарастающим гулом в крови. Вода лилась на нас, а его руки скользили по моему мокрому телу, смывая пену, оставляя за собой лишь огненные следы.

Он медленно опустился на колени передо мной, его руки легли на мои бедра. И пока вода омывала его плечи и спину, он склонился ко мне... туда. Его язык был точным, настойчивым, безжалостным. Я вскрикнула, ухватившись за его мокрые волосы, мои колени подкосились. Ощущения были сокрушительными — горячая вода на коже и его горячий рот, доводящий меня до исступления. Я кончила быстро, с громким стоном, почти рыдая, держась за него, чтобы не упасть.

Он не дал мне опомниться. Легко, как перышко развернул спиной к себе. Одна его рука плотно обхватила меня за талию, прижимая к себе, а другой он раздвинул мои ноги. Я чувствовала его мощное возбуждение у себя внизу спины.

— Держись, — прошептал он мне на ухо, и его голос был полон темной, животной страсти.

Он вошел в меня одним резким, уверенным движением. Я вскрикнула от неожиданности и наслаждения, выгибаясь дугой, упираясь руками в мокрую стенку. И тогда он начал. Не медленно и не нежно. С бешеной, яростной скоростью, словно хотел вколотить себя в меня до самого сердца. Его бедра с силой бились о мои, шлепки кожи смешивались с шумом воды. Это было грубо, примитивно и невероятно возбуждающе.

Пар запотевал зеркала, скрывая наши отражения, оставляя только ощущения. Запах его кожи, смешанный с ароматом геля для душа. Жар его тела и прохлада кафеля, к которому я прижималась ладонями. Его хриплое дыхание у моего уха и мои собственные стоны, которые вода уносила в слив.

Он отпустил мою талию, и его руки поднялись, чтобы сжать мою грудь, его пальцы щипали и ласкали соски, добавляя новые волны удовольствия к тому вихрю, что бушевал внутри. Я была полностью в его власти, и мне это безумно нравилось. Это была полная отдача, дикая и безрассудная.

— Злата... — рычал он, и его движения стали еще более резкими, безудержными.

Я чувствовала, как он приближается к краю, и это подстегнуло мое собственное тело. Вторая волна оргазма накатила на меня, еще более мощная, заставляя кричать и судорожно сжиматься вокруг него. Его собственный стон был глухим и продолжительным, он впился зубами мне в плечо, замирая в последних, глубоких толчках, заполняя меня.

Мы стояли так несколько минут, тяжело дыша, прислонившись к стене, пока вода омывала нас. Он не отпускал меня, его руки все еще обнимали меня, его голова лежала у меня на плече.

— Кажется, — выдохнула я наконец, — мы залили весь пол.

Он тихо засмеялся, его грудь вибрировала у моей спины.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31

Утро было на редкость идеальным. После нашего... водного безумия в душе, я чувствовал себя заново рожденным. Каждая клетка пела от счастья. Мы с Златой оделись — я в простые джинсы и футболку, она — в свои дизайнерские штаны и мой свитер, который был на ней непозволительно сексуален.

— Я схожу с Тайсоном, разомнем кости, — предложил я, натягивая кроссовки. — А ты, если не против, возьмешься за завтрак? Тот самый, с яичницей-резиной?

Она улыбнулась, и в ее глазах вспыхнули те самые смешинки, что сводили меня с ума.

— Только если ты обещаешь не ворчать.

— Обещаю, — я поцеловал ее быстро, но крепко. — Обещаю все на свете.

Прогулка с Тайсоном была блаженной. Пес, чувствуя мое приподнятое настроение, радостно скакал вокруг, а я вдыхал свежий воздух и думал о том, как чертовски мне повезло. Все это было настоящим. Она была настоящей.

Вернувшись к подъезду, я, переполненный чувствами, даже не подумал проверить, нет ли чужих машин. Влетев в квартиру, я громко крикнул, снимая обувь:

— Девочка моя, мы пришли! Иди помой лапы этому грязнули, а то весь пол перепачкает!

Я повесил поводок и повернулся, ожидая увидеть Злату с полотенцем в руках и улыбкой на лице.

Но в дверном проеме в гостиную застыла она. С широко раскрытыми глазами, с мукой на лице. А за ее спиной, с довольными, сияющими лицами, стояли наши мамы. Алла Евгеньевна и Маргарита Львовна. С инспекцией.

Секунда оцепенения показалась вечностью. Потом Злата, собрав остатки самообладания, слабо улыбнулась.

— Мамы... неожиданно заглянули.

Маргарита Львовна, моя теща, всплеснула руками.

— Максимчик, дорогой! Как мило! «Девочка моя»! Алла, ты слышала?

Алла Евгеньевна, моя родная мать, смотрела на меня с выражением, в котором боролись умиление и торжество.

— Слышала, Марго, слышала. Кажется, наши дети действительно скрывали от нас нечто большее, чем просто дружбу.

Я почувствовал, как по шее разливается жар. Проклятье. Но отступать было некуда. Я перевел взгляд на Злату, поймал ее растерянный взгляд и... расслабился. Зачем притворяться? Это же и есть правда. Я подошел к ней, обнял за талию и притянул к себе.

— Мамы, вы нас извините, — сказал я, глядя на Злату, а не на них. — Мы не ждали гостей. Злата как раз завтрак готовила.

— Я вижу, я вижу, — затараторила Маргарита Львовна, заглядывая на кухню. — И кофеек стоит, и все так... по-домашнему.

Последующие полчаса были самым естественным и самым напряженным представлением в нашей жизни. Нам не нужно было играть. Нужно было просто быть собой. А быть собой рядом с Златой, как выяснилось, означало постоянно касаться ее. Я не убирал руку с ее талии, когда мы стояли на кухне. Она, подавая мне кофе, на секунду задерживала взгляд, и в ее глазах было столько тепла и нежности, что никакой актерской игры не хватило бы, чтобы это изобразить.

Мы не старались. Мы просто были. Смеялись над какими-то мелочами, спорили о том, сколько соли положить в яичницу (она утверждала, что я пересаливаю, а я — что она недосаливает), и все это — под пристальными, счастливыми взглядами наших матерей.

Когда они наконец собрались уходить, мама взяла меня за руку.

— Сынок, я так счастлива. По-настоящему. — И понизив голос, добавила: — И не смей обижать мою Златочку.

Маргарита Львовна в это время шептала Злате:

— Доченька, он на тебя смотрит как... как на чудо. Береги это.

Дверь закрылась. Мы остались в прихожей, прислонившись спиной к стене, и через секунду оба медленно сползли на пол. Тайсон, недоуменно виляя хвостом, тыкался носом то в меня, то в нее.

Я закрыл глаза.

— Я как после марафона, — простонал я. — Хуже. После марафона хотя бы медаль дают.

Злата рассмеялась, беззвучно, положив голову мне на плечо.

— А мне кажется, мы только что получили свою медаль. Самую главную. Они поверили. По-настоящему.

Я открыл глаза и посмотрел на нее. Уставшую, растрепанную, самую прекрасную.

— Они поверили, потому что это правда, — сказал я тихо. — Я и правда смотрю на тебя как на чудо.

Она улыбнулась, и в ее улыбке было столько любви, что у меня перехватило дыхание.

— Знаешь что? — прошептала она. — А давай все-таки помоем Тайсону лапы. А потом... продолжим то, что они так некстати прервали.

Я посмотрел на ее губы, потом на ее глаза, и все усталость как рукой сняло.

— Да, — согласился я, поднимаясь и протягивая ей руку. — Это гораздо важнее марафона.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32

Иногда кажется, что наша жизнь превратилась в какой-то волшебный калейдоскоп, где все кусочки стеклышек, бывшие когда-то разрозненными и острыми, вдруг сложились в ослепительно красивую картину. После визита мам, оставившего нас выжатыми, но невероятно счастливыми, настала очередь следующего «испытания» — встречи с Яном и Зоей. Нашими сообщниками, нашими зрителями, нашими самыми проницательными критиками.

Мы договорились встретиться в уютном ресторанчике с открытой верандой. Летний вечер был теплым, воздух наполнен ароматами цветущих лип и жаровни. Максим сидел рядом, его рука лежала на моем колене под столом, и его большой палец время от времени проводил медленные круги по внутренней стороне бедра, заставляя меня терять нить разговора.

Ян и Зоя прибыли вместе, что уже было достижением. Они все еще подкалывали друг друга, но в их перепалках появилась какая-то... привычность. Как у старых супругов, которые уже смирились с причудами друг друга.

Ужин проходил весело. Мы смеялись, вспоминали наше «свадебное» фотосессию у Аркадия, наши первые неловкие свидания «для отвода глаз». Ян, как обычно, сыпал шутками.

— А помнишь, Макс, как ты боялся, что Злата тебя прибьет дипломом, если ты кому-то проболтаешься? — хохотнул он.

— Она до сих пор может это сделать, — парировал Максим, сжимая мое колено. — Так что я все еще в зоне риска.

Все смеялись. Было легко и непринужденно. Слишком непринужденно. В какой-то момент, отшучиваясь на какую-то реплику Яна, Максим наклонился и поцеловал меня. Это был не быстрый, формальный поцелуй. Он был нежным, затянувшимся, полным того самого чувства, что переполняло меня с самого утра. Я ответила ему, забыв на секунду о том, что за столом есть еще кто-то.

Когда мы разъединились, в наступившей тишине прозвучал голос Зои:

— Ребята, вы знаете... вы слишком правдоподобно целуетесь.

Я встретилась с ее взглядом. Она смотрела на нас с легкой улыбкой, но в ее глазах читался не сарказм, а что-то вроде... понимания. Ян тоже перестал ухмыляться и смотрел на нас внимательно, оценивающе.

Тишина за столом стала звенящей. Максим молчал, и я чувствовала, как его рука на моем колене слегка напряглась. Я сделала глубокий вдох. Врать им? Продолжать этот фарс? Они же наши друзья. Они все равно уже все поняли.

Я наклонилась к Зое так, будто делилась страшной тайной, и прошептала, но так, чтобы слышали все:

— Это потому что это уже не игра.

Слова повисли в воздухе. Ян и Зоя переглянулись. И в этом взгляде не было удивления. Было что-то похожее на облегчение. На «ну наконец-то».

— Я так и знал! — воскликнул Ян, разбивая напряжение. — Я же говорил, что нельзя так правдоподобно изображать любовь, чтобы в нее не влюбиться по-настоящему! Это против законов драматургии!

— Законы драматургии тут ни при чем, — с улыбкой сказал Максим, его рука снова расслабилась. — Это против законов физики. Нельзя быть рядом с Златой и не сойти с ума.

От его слов у меня по спине побежали мурашки. Он говорил это так просто, так естественно, как констатацию факта.

Остаток вечера прошел в какой-то новой, удивительно теплой атмосфере. Мы больше не притворялись. Мы были просто двумя парами, наслаждающимися вечером. И наблюдая за Яном и Зоей, я ловила себя на мысли, что между ними тоже что-то изменилось. Их стычки стали менее язвительными, а взгляды — более заинтересованными.

Позже, вернувшись домой, мы с Максимом молча готовились ко сну. Он зашел в ванную чистить зубы, а я осталась в спальне. Я подошла к кровати и села на край, глядя на его сторону. На смятую подушку, на книгу на тумбочке, на его домашнюю футболку, брошенную на стуле.

Он вышел из ванной, в одних боксерах, вытирая лицо полотенцем.

— Что-то не так? — спросил он, увидев мое выражение.

— Все так, — улыбнулась я. — Абсолютно все.

Он лег, я пристроилась рядом, прижавшись к его боку. Через некоторое время его дыхание стало ровным и глубоким. Я лежала без сна и смотрела на него. На его расслабленное лицо, на темные ресницы, на губы, которые всего пару часов назад целовали меня так, что подкашивались ноги.

И тут меня накрыло. Не внезапно, а как медленный, теплый и всепоглощающий прилив. Волна осознания, от которого перехватило дыхание.

Я влюблена.

Не понарошку. Не для родителей. Не для красивого сюжета. А по-настоящему. Безумно, безрассудно и навсегда.

Страх зашевелился где-то глубоко внутри. Страх потерять это. Страх, что он не чувствует того же. Страх, что наша сказка вдруг закончится. Но поверх страха поднималось другое чувство — огромное, светлое, всепоглощающее счастье. Счастье от того, что он здесь. Счастье от его дыхания на моей коже. Счастье от того, что завтра утром я проснусь и снова увижу его.

Я боялась и была счастлива одновременно. И в этом странном, противоречивом чувстве была какая-то совершенная, хрупкая и бесконечно дорогая правда. Наша правда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 33

Ирония судьбы иногда бывает удивительно буквальной. После всей нашей страсти, хаоса и признаний, судьба решила проверить нас на прочность самым банальным способом — простудой.

Виновником торжества стал аквапарк. Наши мамы, окрыленные нашим «идиллическим» браком, организовали семейный выезд. Мы с Максимом, как дети, резвились на горках, смеялись до слез, когда он пытался удержать меня на надувном ватрушке, а я в итоге с громким всплеском летела в воду. Было весело и беззаботно.

Роковой ошибкой стало то, что Максим, весь мокрый и разгоряченный, сел за руль, а я, не думая, включила кондиционер на полную мощность. Его продуло так, что к вечеру он похвастался лишь сиплым «привет» и стеклянным взглядом.

На следующее утро я проснулась от странного жара рядом. Максим лежал, раскаленный, с мокрыми от пота волосами, прилипшими ко лбу. Я дотронулась до его щеки — кожа горела.

Паника, острая и холодная, сжала мне горло. Но уже через секунду ее сменила странная, хищная решимость.

Мои микробы. Мой больной. Разбираться буду я.

— Максим, — тряхнула я его за плечо. — Дорогой, ты меня слышишь?

Он приоткрыл глаза, мутные от температуры.

— Злата? — его голос был хриплым шепотом. — Что-то я не очень...

— Лежи, — скомандовала я тоном, не терпящим возражений. — Никуда не двигайся.

Я, которая в обычной жизни обходила больных за три версты, потому что терпеть не могла сопли, кашель и общее ощущение беспомощности, превратилась в образцовую сиделку. Я нашла градусник, затолкала его под мышку протестующему Максиму, пока он бормотал что-то невнятное про «ненужную предосторожность».

— Тридцать восемь и семь, — констатировала я, глядя на цифры. — Поздравляю, ты официально болен.

Пока он стонал и пытался укрыться с головой, я позвонила в аптеку, заказала кучу всякой дряни — капли, спреи, порошки. Потом встала к плите. Куриный бульон. Бабушкин рецепт. Никогда его раньше не готовила, но сейчас инстинкты взяли верх. Тайсон, чувствуя мое напряжение, ходил за мной по пятам, тыкаясь носом в ноги.

Я вернулась в спальню с подносом. Бульон в большой чашке, таблетки, стакан воды. Максим лежал на спине, смотря в потолок, как приговоренный.

— Держи, — я поднесла чашку к его губам. — Пей. Маленькими глотками.

Он послушно сделал несколько глотков, потом откинулся на подушки.

— Ты даже красивее, когда злишься на микробы, — прохрипел он, и в его лихорадочном взгляде промелькнула знакомая искорка.

Мое сердце сжалось. Даже больной, он находит силы для шуток.

— Молчи, больной. Ты бредишь, — я приложила ко лбу холодный компресс, который сделала из полотенца и пакета со льдом.

Он закрыл глаза с облегчением.

— Нет. Я просто... ясно вижу. Ты тут хозяйничаешь, как... как сержант в казарме. Страшно и... чертовски привлекательно.

Я не выдержала и рассмеялась.

— Если хочешь, чтобы я была привлекательна, выздоравливай быстрее. А то я тут рядом, а ты не в форме.

Он снова открыл глаза и посмотрел на меня. Взгляд был уже более осознанным.

— Ты же терпеть не можешь больных, — сказал он тихо. — Ян рассказывал, как ты сбежала от него, когда он чихнул в твоей машине.

Я пожала плечами, поправляя одеяло.

— Ты — другое дело.

Эти три слова повисли в воздухе, наполненные таким смыслом, что у меня самой загорелись щеки. Он улыбнулся — слабой, но самой настоящей улыбкой.

— Спасибо, — прошептал он. — За бульон. И за... все.

Я наклонилась и поцеловала его в лоб. Кожа была все еще горячей, но уже не такой пылающей.

— Выздоравливай, — сказала я, и в голосе прозвучала мольба, которую я не могла скрыть. — Мне нужен ты... здоровый.

Я просидела с ним весь день. Меняла компрессы, поила чаем с лимоном, заставляла глотать таблетки. Вечером температура спала. Он уснул, наконец, нормальным, глубоким сном. Я сидела рядом на кровати, гладила его по руке и думала о том, что паника, которую я испытала утром, была не просто испугом. Это был страх потерять его. И этот страх был куда сильнее, чем любое мое отвращение к болезням.

Любовь, как выяснилось, — это не только страсть и смех. Это еще и куриный бульон в три часа ночи, и холодный компресс, и это странное, щемящее чувство, когда ты готов отдать все, лишь бы ему стало лучше. И понимание, что ты тоже стала другим человеком. Человеком, который может заботиться. Который хочет заботиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34

Воздух в ресторане был густым от запаха дорогой еды, сигарного дыма и шипящего шампанского. Успех нашего с Златой проекта «офис без галстуков» был очевиден. Даже наши отцы, скептически хмурившиеся пару месяцев назад, теперь с гордыми улыбками принимали поздравления. Но для меня весь вечер существовал только один человек.

Злата.

В своем темно-бордовом платье, которое облегало ее формы так, что у меня перехватывало дыхание, она была центром вселенной. Каждый ее смех, каждый взгляд, брошенный через зал, заставлял мое сердце биться чаще. Мы выпили. Не много, но достаточно, чтобы стены приличия стали чуть более прозрачными, а желание — чуть менее управляемым.

Я подошел к ней, когда она стояла у бара, поправляя прядь волос, и положил руку на ее талию. Она вздрогнула от прикосновения и обернулась. Ее глаза блестели в полумраке, губы были влажными от вина.

— Уводи меня отсюда, — прошептал я ей на ухо, чувствуя, как она снова вздрагивает. — Или я начну снимать с тебя это платье прямо здесь, при всех.

Она залилась румянцем, но в ее глазах вспыхнул не гнев, а тот самый огонь, что сводил меня с ума.

— Максим, — она попыталась сделать строгий вид, но это не вышло. — Здесь все смотрят.

— Пусть смотрят, — я притянул ее ближе, так что наши тела почти соприкоснулись. — Пусть все видят, как я хочу свою жену.

Я чувствовал, как горит ее щека. Она пыталась отстраниться, но ее руки сами легли мне на грудь.

— Ты пьян, — прошептала она, но ее пальцы сжали ткань моего пиджака.

— Я трезв настолько, насколько нужно, чтобы понимать, что ты самое красивое, самое желанное существо в этой комнате, — мой голос был низким, предназначенным только для нее. — Я смотрю на тебя и думаю только о том, как буду снимать с тебя это платье. Медленно. Сначала я расстегную эту молнию... — я провел пальцем по ее спине, и она вздохнула. — Потом я буду целовать каждую полоску кожи, которая откроется...

— Максим, замолчи, — она прошептала, но ее тело выгнулось навстречу моему.

— Нет, — я улыбнулся, чувствуя, как закружилась голова не от вина, а от ее близости. — Потом я уложу тебя на бархатную скатерть этого стола и буду пробовать тебя на вкус, пока ты не станешь кричать мое имя так громко, что забудешь, где мы.

Она закрыла глаза, губы ее приоткрылись. Я знал, что мои слова были пошлыми, откровенными, но я не мог остановиться. Видеть, как она реагирует, как заводится от моих слов, было самым сильным афродизиаком.

Включили музыку. Медленный, чувственный трек. Я не отпустил ее, а повел в центр зала. Мы не танцевали. Мы просто стояли, обнявшись, раскачиваясь в такт музыке. Не было границ между нами. Я чувствовал каждый изгиб ее тела, каждое движение ее бедер. Она прижалась ко мне, спрятав лицо у меня на шее, ее горячее дыхание обжигало кожу.

— Все смотрят на нас, — прошептала она.

— И пусть, — я провел рукой по ее спине вниз, к изгибу поясницы. — Пусть все видят, что ты моя. Только моя.

Мы танцевали так несколько песен. Мир сузился до точки нашего соприкосновения. До шепота, до биения наших сердец, до обещания, витавшего в воздухе. Я знал, что мы не дотянем до конца вечера. Что еще час, даже меньше, и я сорвусь. Уведу ее отсюда, прижму к стене в лифте, и не будет никаких правил, никаких приличий. Будет только она, я и эта всепоглощающая, пьянящая страсть.

Я наклонился и впился губами в ее шею, в то нежное место за ухом, которое сводило ее с ума. Она вскрикнула, ее пальцы впились мне в плечи.

— Пойдем домой, — выдохнула она, и в ее голосе была та же отчаянная нужда, что горела во мне. — Сейчас же.

Я не стал ничего говорить. Просто взял ее за руку и повел через зал, не обращая внимания на удивленные и понимающие взгляды. Нам было все равно. Абсолютно. Потому что в нашем мире, в эту ночь, существовали только мы двое. И все, что было за пределами этого пузыря, не имело никакого значения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 35

Адреналин все еще пенился в крови, смешиваясь с шампанским и темной, жгучей страстью, которую разжег в Максиме этот проклятый корпоратив. Его слова, его пошлые, восхитительные шепотки в ухо, его руки на мне — все это создавало коктейль, от которого кружилась голова и подкашивались ноги.

Он не отпускал мою руку, пока мы шли к лифту. Его пальцы были сжаты так крепко, что почти больно. Дверь лифта закрылась с тихим шипением, отсекая нас от остального мира. И в этой внезапной тишине, нарушаемой лишь нашим тяжелым дыханием, что-то щелкнуло.

Зеркальные стены отражали нас бесчисленное количество раз — его темный, голодный взгляд, мое раскрасневшееся лицо, мое платье, которое вдруг стало невыносимо тесным. Риск быть замеченными, будь то камеры или кто-то, кто может вызвать лифт на следующем этаже, лишь подливал масла в огонь.

Он прижал меня к прохладной зеркальной стене, и его тело вдавилось в мое, лишая остатков воздуха.

— Я не дотерплю до квартиры, — прохрипел он, и его губы обжигающе прошлись по моей шее. — Сейчас. Мне нужно, я хочу тебя. Здесь.

Это не было просьбой. Это было заявлением. И мое собственное тело кричало ему в ответ. Я не сказала ни слова. Просто впилась пальцами в его волосы, притягивая его губы к своим. Поцелуй был яростным, влажным, полным неподдельной животной нужды.

Его руки скользнули под мое платье, срывая с меня трусики. Ткань порвалась с тихим шелестом, и этот звук показался невероятно громким в тишине кабины. Я помогала ему, торопливо расстегивая его ремень, ширинку. Его возбуждение было твердым и горячим в моей руке.

Он поднял меня, и я обвила его бедра ногами, чувствуя, как холодное зеркало давит на спину. Он вошел в меня одним резким, уверенным движением, заполняя меня, заставляя вскрикнуть от внезапности и наслаждения. И началось.

Это не было нежным любовным актом. Это было быстро, горячо и дико. Его бедра с силой бились о мои, ритм был яростным, неистовым. Зеркала вокруг нас дребезжали, отражая наше соединение в бесконечность — его напряженное лицо, мою запрокинутую голову, мои ноги, сжатые вокруг его талии.

Каждый толчок был словно ударом тока. Адреналин зашкаливал. Мысли смешались в единый вихрь ощущений — его запах, его стоны у моего уха, его руки, впившиеся в мои бедра, холодок зеркала на моей оголенной спине.

— Злата... — рычал он, и его движения стали еще более отчаянными, безудержными. — Ты... так туго...

Я не могла ответить. Я могла только стонать, кусая его плечо, чтобы заглушить собственные крики. Я чувствовала, как нарастает волна внутри меня, стремительная и неотвратимая. Оргазм накатил сокрушительной лавиной, заставив мое тело содрогнуться в немом крике, судорожно сжаться вокруг него.

Его собственный стон был глухим, продолжительным. Он вогнал себя в меня в последнем, глубоком толчке, замирая, и я почувствовала внутри себя пульсацию и волны его наслаждения.

Мы замерли, тяжело дыша, все еще соединенные. Лоб в лоб. Пот стекал по его вискам. Лифт продолжал свой неторопливый подъем.

Он медленно опустил меня на ноги. Мои колени подкосились, и я прислонилась к нему, чтобы не упасть. Он поправил свою одежду, его руки дрожали. Я смотрела на наше отражение в зеркале — растрепанные, с разгоряченными лицами, с размазанной помадой, с безумными глазами.

Дверь лифта открылась на нашем этаже. Мы вышли, стараясь идти ровно, как ни в чем не бывало. Только когда дверь нашей квартиры закрылась за нами, мы оба, как по команде, прислонились к ней и рассмеялись. Сначала тихо, потом все громче, почти истерически.

— Боже, — выдохнула я, все еще не в силах прийти в себя. — Это было... безумно.

— Гениально, — поправил он, притягивая меня к себе и целуя в макушку. — Абсолютно гениально.

Утро. Солнечные лучи будили меня ласково. Я потянулась и наткнулась на теплое, твердое тело рядом. Открыла глаза. Максим уже не спал, смотрел на меня с той самой нежностью, что появлялась у него только по утрам.

Воспоминания о вчерашнем вечере хлынули волной, и я почувствовала, как по щекам разливается румянец.

— Надеюсь, камеры в лифте не работали? — прошептала я, пряча лицо в его плече.

Он тихо засмеялся, и его грудь вибрировала под моей щекой.

— Работали. Я уже договорился с охраной. Стоило мне годового запаса кофе.

Я оторвалась от него, уставившись в его безмятежное лицо.

— Ты что, серьезно?

— Абсолютно, — он улыбнулся, и в его глазах заплясали чертики. — Но не волнуйся, запись уже уничтожена. Хотя, должен признаться, охрана смотрела на меня с большим... уважением.

Мы снова рассмеялись, и в этот раз смех был легким, счастливым. Он наклонился и поцеловал меня. Уже нежно. Медленно. Так, как будто у нас впереди целая вечность.

И я понимала, что наша любовь — это не только нежность и забота. Это еще и вот это — дикий, безумный секс в лифте, смех наутро и уверенность в том, что с этим человеком можно все. Даже самое сумасшедшее. Особенно самое сумасшедшее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 36

Если бы мне кто-то сказал, что я буду добровольно проводить субботу, покрытый слоем пыли и краски, с лобзиком в руках и с диким восторгом в душе, я бы рассмеялся. Но сейчас, стоя посреди хаоса, который когда-то был гардеробной, я чувствовал себя... живым. По-настоящему.

Все началось с того, что Злата окончательно и бесповоротно оккупировала нашу — мою — квартиру. Ее вещи, когда-то скромно ютившиеся в углах, теперь лежали, стояли и висели повсюду. И я не просто не возражал. Я был счастлив. Каждый ее свитер, каждая безделушка на полке делали это бетонное пространство домом.

Нашим

домом.

Но места для одежды действительно стало катастрофически не хватать. И тогда она, с блеском в глазах, напомнила мне о моих чертежах.

Неделя, что последовала за этим, стала временем безумного, хаотичного, прекрасного творчества. Мы превратили гардеробную в нашу личную мастерскую. Стены были исчерчены набросками, на полу громоздились доски, инструменты и образцы материалов.

Мы спорили до хрипоты. Она отстаивала открытые стеллажи и стеклянные фасады.

— Это визуально расширит пространство!

— Это визуально расширит хаос, Злата! Мне нужен порядок! Где я буду хранить свои коллекционные кроссовки?

Она фыркала.

— В специально спроектированных тобой же нишах, гений! Ты же архитектор, или как?

И я проектировал. Сначала нерешительно, потом с растущим азартом. Мои пальцы, привыкшие к клавиатуре и отчетам, снова вспомнили, как держать карандаш. Я чертил, вычислял, придумывал хитрые системы хранения. А она стояла рядом, подпирала меня плечом и вносила свои коррективы — по цвету, по фактуре, по той самой «энергии», о которой я когда-то смеялся.

Было много смеха. Я пытался покрасить одну из стен и уронил банку с краской. Зеленая лужа растекалась по полу, а мы, вместо того чтобы паниковать, хохотали до слез, пока Тайсон с важным видом пытался «помочь» и размазал краску лапами по всей прихожей. У Златы в волосах засохли брызги бежевой краски, и она выглядела как безумная, но прекрасная фея-ремонтник.

Была и усталость. Мы работали до поздней ночи, падая с ног, но не в силах остановиться. Сидели на полу среди опилок, пили пиво из одной бутылки и спорили о том, под каким углом лучше сделать подсветку.

И вот, спустя семь дней, все было готово. Мы стояли на пороге и смотрели.

Там, где раньше был тесный, безликий чулан, теперь стояло произведение искусства.

Наше

произведение. Строгие, геометрические стеллажи из темного дерева, спроектированные мной, идеально вмещали всю нашу одежду. Стеклянные фасады, на которых она настояла, делали пространство воздушным и светлым. Хитрые выдвижные ящики, потайные ниши для обуви, аргономичная система вешалок — все это было продумано до мелочей и работало как швейцарские часы. И все это было подсвечено теплым светом, падающим именно так, как мы и задумывали.

Я не мог оторвать взгляд. Это было больше, чем просто гардеробная. Это был символ. Символ того, что мы можем творить вместе. Что наши, казалось бы, такие разные миры — мой прагматичный расчет и ее безумный креатив — могут слиться во что-то совершенное.

Злата стояла рядом, ее плечо касалось моего. Она смотрела на наше творение, и на ее лице была такая же гордость, что переполняла меня.

— Неплохо, Большаков, — тихо сказала она.

Я обнял ее за талию и притянул к себе.

— Недурно, Кожаева. Особенно для пары дилетантов.

— Мы не дилетанты, — она посмотрела на меня, и в ее глазах горели звезды. — Мы — команда.

И тогда, стоя среди новых стеллажей, пахнущих деревом и свежей краской, я поцеловал ее. Это был не страстный, нежный или благодарный поцелуй. Он был всем сразу. В нем была гордость за нас, счастье от общего дела, и та самая, всепоглощающая любовь, которая заставляла мое сердце биться в унисон с ее.

Когда мы разъединились, она улыбнулась и, глядя на нашу гардеробную, сказала:

— Знаешь, а ведь места опять стало маловато. Может, возьмемся за гостиную?

Я рассмеялся, чувствуя, как по мне разливается теплое, спокойное счастье.

— Только если ты обещаешь не красить потолок в розовый цвет.

— Ни за что! — она подмигнула. — Я думаю, оранжевый будет смотреться лучше.

И в тот момент, глядя на ее сияющее лицо, я понял, что готов перестраивать с ней хоть всю квартиру, хоть всю жизнь. Лишь бы она продолжала вносить в мой упорядоченный мир этот прекрасный, непредсказуемый хаос. Потому что именно он делал мою жизнь по-настоящему полноценной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 37

Кабинет отца пахнет старым деревом, дорогим кофе и властью. Мы вчетвером — я, Злата и наши отцы — устроились в кожаных креслах, подводя неформальные итоги квартала. Дела шли более чем хорошо. Новые проекты, запущенные под нашим с Златой руководством, приносили прибыль и отличные отзывы. Даже мой отец, скептик до мозга костей, не мог скрыть удовлетворения.

— Ну что, дети, — разливая по чашкам свежесваренный эспрессо, начал отец, — похоже, ваш... творческий тандем, — он многозначительно посмотрел на нас, — идет компании только на пользу.

— Без сомнений, — подхватил Александр Борисович, отец Златы. — Офис без галстуков, как вы его назвали, стал настоящим хитом. Клиенты в восторге. Молодцы.

Я почувствовал, как Злата слегка напряглась рядом. Она всегда нервничала, когда отцы начинали нас хвалить — словно ждала подвоха. И, как оказалось, не зря.

— Да, работа кипит, — кивнул я, стараясь сохранить деловой тон. — Следующий этап — редизайн лобби главного офиса. У Златы уже есть несколько блестящих идей.

— Это прекрасно, — отец отпил кофе и поставил чашку с тихим стуком. — Цените это время, пока можете полностью посвящать себя работе. — Он перевел взгляд на Злату, и в его глазах заплясали знакомые мне с детства чертики. — Скоро наверное ведь, Златочка, тебе придется уйти в декрет. И где мы тогда найдем такого специалиста?

Воздух в кабинете застыл. Злата резко покраснела, опустив глаза в свою чашку. Ее пальцы сжали ручку так, что костяшки побелели. Мое собственное сердце громко стукнуло где-то в горле. Эта «шарманка» о внуках звучала все чаще, но здесь, на деловой встрече, это прозвучало особенно бестактно.

Александр Борисович, словно дождавшись своей очереди, с притворным вздохом добавил:

— Да, и офис тогда затоскует. А то сейчас, я слышал, весь коллектив гудит о том, как вы... творчески проводите время в вашем общем кабинете. Дверь-то, говорят, частенько на замке.

Это было уже слишком. Злата выглядела так, будто готова провалиться сквозь землю. Адреналин резко ударил в голову. Я видел, как она старается, как выкладывается на работе, и эти намеки, сводящие все ее профессиональные заслуги к «творчеству» за закрытой дверью, вызывали во мне ярость.

Я не стал кричать. Я положил свою руку поверх ее сжатых пальцев, заставив ее вздрогнуть и поднять на меня глаза. Я улыбнулся ей, а потом медленно перевел взгляд на отцов.

— Папы, — начал я, и мой голос прозвучал спокойно, но с отчетливой сталью. — Я ценю вашу... заботу о кадровом резерве и микроклимате в офисе. Но давайте расставим точки над i.

Я посмотрел на своего отца.

— Папа, Злата — блестящий дизайнер и стратег. Ее вклад в последние проекты измерим в конкретных цифрах прибыли. И пока она сама не решит, что хочет посвятить себя чему-то иному, ее место здесь, за рабочим столом, а не в декрете. И обсуждать это в таком ключе — непрофессионально.

Затем я повернулся к Александру Борисовичу.

— Александр Борисович, что касается нашего с Златой общения в кабинете... — я позволил себе легкую, снисходительную улыбку. — Мы действительно часто закрываем дверь. Чтобы сосредоточенно работать над чертежами, не отвлекаясь на посторонний шум. И, должен сказать, результаты говорят сами за себя. Если же слухам в курилке вы предпочитаете реальные цифры, я могу предоставить отчет.

В кабинете повисла гробовая тишина. Отцы смотрели на меня с широко раскрытыми глазами. Они явно не ожидали такого резкого и прямого отпора. Злата же, наоборот, постепенно расслаблялась. Ее пальцы разжались под моей рукой, и она ответила на мое пожатие.

Отец первым опомнился. Он откашлялся.

— Ну, Максим, не нужно делать из шутки трагедию... Мы же просто...

— Мы понимаем, папа, — мягко, но твердо прервал я его. — Но некоторые шутки могут быть обидными. Давайте лучше обсудим смету по лобби. У Златы, как я уже сказал, гениальные идеи.

Я посмотрел на нее, давая слово. Она глубоко вздохнула, выпрямила плечи и начала говорить — четко, профессионально, с блеском в глазах. А я сидел и смотрел на нее, чувствуя гордость, ярость и безумную любовь. И понимая, что буду защищать ее всегда. От конкурентов, от глупых шуток, от всего мира. Потому что она — моя. И ее талант, и ее достоинство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38

У меня было прекрасное утро. Мы с Максимом вдвоем позавтракали, он поцеловал меня так, что все внутри перевернулось, и мы разъехались по делам — он в офис, я на встречу с поставщиком тканей для нового проекта. Настроение было на все сто, пока я не заскочила в офис, чтобы забросить ему забытые на тумбочке ключи от архива.

Подойдя к его кабинету, я замерла у приоткрытой двери. Изнутри доносился не только его голос, но и звонкий, слишком уж оживленный женский смех. Я осторожно заглянула.

Максим сидел за своим столом, а напротив него, в самой что ни на есть непринужденной позе, расположилась блондинка. И не просто блондинка, а ходячая иллюстрация к статье «Как соблазнить начальника». Длинные ноги, шикарные формы, обтянутые платьем, которое оставляло мало для воображения, и томный взгляд, который она буквально впивала в моего мужа.

Я знала ее. Лиза. Бывшая коллега, которая когда-то метила в невесты Большакова-старшего, а теперь, видимо, переключилась на младшего. Они о чем-то оживленно беседовали, и Максим, черт возьми, улыбался. Не своей обычной деловой улыбкой, а настоящей.

Что-то холодное и тяжелое сжалось у меня в груди. Ревность. Глупая, иррациональная, но невероятно мощная. Она ударила в виски, заставив кровь гудеть. Отступать? Показать, что я застигнута врасплох? О, нет. Это не в моих правилах.

Я отступила на шаг, глубоко вдохнула и пошла на кухню. С минуту я стояла у кофе машины, глядя на свое отражение в блестящем корпусе. А потом во мне что-то щелкнуло. Если она хочет спектакль, она его получит.

Я налила два кофе, поставила их на поднос и с самым невинным и сладким выражением лица направилась обратно к кабинету. Я вошла без стука.

— Максим, дорогой, я принесла тебе... — я нарочно запнулась, сделав большие глаза при виде Лизы. — Ой, извините, я не знала, что у тебя совещание.

Лиза обернулась, и на ее лице промелькнуло раздражение, быстро смененное вежливой улыбкой. Максим смотрел на меня с недоумением.

Я проигнорировала ее и подошла к столу, поставив поднос прямо перед Максимом. Затем я обошла стол, встала рядом с ним, положила руку ему на плечо и наклонилась так, что мои губы оказались в сантиметре от его уха.

— Вот твой кофе, зайка, — прошептала я голосом, густым, как мед, и полным недвусмысленных обещаний. — Как раз как ты любишь. — Я провела рукой по его плечу, а потом медленно, очень медленно, обеими руками поправила узел его галстука. Я делала это с таким видом, словно только что сняла этот галстук своими руками час назад, а сейчас просто привела его в порядок после бурного перерыва.

Я чувствовала, как Максим замер под моими пальцами. Видела, как глотает. Видела, как по шее у него разливается краска. Я не смотрела на Лизу, но краем глаза видела, как она побелела.

— Спасибо, солнышко, — нашелся наконец Максим, и его голос прозвучал хрипло.

— Не за что, любимый, — я наконец подняла глаза на Лизу и улыбнулась ей самой ледяной и вежливой улыбкой. — Я вам не помешала?

Лиза вскочила, как ужаленная.

— Нет-нет! Я как раз... я уже ухожу. Максим, мы потом обсудим детали.

И она почти бегом ретировалась, не глядя на меня.

Дверь закрылась. Я убрала руку с плеча Максима и отступила на шаг, скрестив руки на груди. Адреналин еще бушевал во мне.

Он медленно повернулся в кресле и уставился на меня. Его лицо было потрясенным. А потом в его глазах вспыхнул восторг. Чистейший, неподдельный восторг.

— Ты что, — он начал медленно, поднимаясь с кресла, — ревнуешь?

— Не смей так говорить, — выпалила я, чувствуя, как горят щеки. — Я просто... защищала свою территорию.

Он подошел ко мне, загораживая собой весь мир.

— О, да? — он склонился ко мне, его губы почти коснулись моих. — А по-моему, это была самая настоящая, самая дикая ревность, какую я когда-либо видел. И, черт возьми, Злата, это было самое сексуальное, что ты когда-либо делала.

И прежде чем я успела что-то ответить, он поцеловал меня. Не нежно. А властно, страстно, так, что у меня подкосились ноги. Это был поцелуй-заявление. Поцелуй-победа.

Когда мы наконец разъединились, он смотрел на меня с таким обожанием, что у меня перехватило дыхание.

— Знаешь что, — прошептал он, — в следующий раз, когда какая-нибудь Лиза посмотрит на меня косо, делай так всегда. Пожалуйста.

И я поняла, что моя маленькая сцена была не просто защитой. Это было мое заявление. Мое право. Потому что он был мой. И никакая блондинка с умопомрачительными формами не могла этого оспорить. Особенно после такого спектакля.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 39

Весь день я ходил как на иголках. Каждые пять минут я ловил себя на том, что пересматриваю в голове ту сцену в кабинете. Как она вошла. Как посмотрела на Лизу. Этот ледяной, смертоносный тон. «Зайка». Боже, это слово, сказанное ее голосом, с такой сладкой яростью, сводило меня с ума. Я не мог сосредоточиться на работе. Все мысли были только о ней. О том, как она заявила свои права на меня. Это было дико, и невероятно возбуждающе.

Когда я вернулся домой, в прихожей пахло ее духами и чем-то вкусным с кухни. Она вышла из гостиной, вытирая руки о полотенце, с вопросом на лице: «Как день?»

Я не стал отвечать. Я прижал ее к стене, прямо у входа, вонзив пальцы в ее волосы и притягивая ее губы к своим. Это был не поцелуй приветствия. Это был поцелуй-захват. Поцелуй-наказание и поцелуй-награда одновременно.

— Еще раз назовешь меня «зайкой» при посторонних, — прорычал я, отрываясь от ее губ и прижимаясь лбом к ее лбу, — и я тебя съем.

Ее глаза вспыхнули огнем. Не страхом, а вызовом. Тем самым, что сводил меня с ума с самого начала.

— Попробуй, — выдохнула она, и ее губы растянулись в дерзкой ухмылке.

Этого было достаточно. Я подхватил ее на руки и понес в спальню, не обращая внимания на ее сдавленный смешок. Я сбросил ее на кровать и навис над ней, срывая с нее одежду, а она помогала мне, ее руки торопливо расстегивали мою рубашку.

Но потом что-то изменилось. Ярость и желание переплавились во что-то более глубокое. Я замедлился. Я смотрел на нее — растрепанную, дышащую, всю мою — и сердце сжималось от невыносимой нежности.

Я опустился перед ней на колени у края кровати. Она смотрела на меня с удивлением, но без страха. Я провел руками по ее бедрам и медленно, почти благоговейно, склонился к ней. Ее вздох, когда мой язык коснулся ее, был похож на молитву. Я ласкал ее медленно, тщательно, наслаждаясь каждым ее стоном, каждым вздохом, каждым содроганием ее тела. Я пил ее, как нектар, доводя до исступления, пока она не закричала, впиваясь пальцами в простыни.

Она лежала, тяжело дыша, когда я поднялся и лег рядом. Она перевернулась ко мне, ее глаза были темными, полными любви и благодарности. Без слов она притянула меня к себе и начала целовать, а потом медленно поползла вниз. Ее губы, ее язык... это было так нежно, так преданно, что у меня перехватило дыхание. Она делала это не для того, чтобы возбудить, а как дар. Как подтверждение. Я закрыл глаза, позволив ощущениям затопить себя, и через несколько минут с рычанием оторвал ее от себя — я не хотел, чтобы все закончилось так быстро.

Я перевернул ее на четвереньки. Поза сзади была дикой, животной, но в ней была и какая-то особая близость. Я вошел в нее, и она прогнула спину, издав глубокий стон. Я двигался, держа ее за бедра, глядя, как ее спина выгибается в такт нашим движениям. Но мне было мало просто обладать ею. Мне нужно было видеть ее лицо.

Я перевернул ее на спину, снова вошел в нее и наклонился, опершись на локти. Теперь я видел каждую эмоцию на ее лице. Каждый вздох, каждую тень наслаждения. Мы двигались вместе в идеальном ритме, медленном и глубоком. Это уже не была просто страсть. Это было слияние.

Я смотрел в ее глаза, тону в их карей глубине, и слова вырвались сами, без моего ведома, тихие, но абсолютно четкие:

— Я безумно люблю тебя, девочка моя.

Ее глаза расширились, наполнились слезами, но она не отвела взгляд.

— Я тоже тебя люблю, Максим, — прошептала она, и ее голос дрожал. — Очень.

И в этот момент, когда наши тела и души слились воедино, я почувствовал, как все внутри меня достигает пика. Я кончил с тихим стоном, глядя в ее глаза, чувствуя, как ее тело содрогается в ответ. Мы замерли, тяжело дыша, все еще соединенные, и в тишине комнаты звучало лишь биение наших сердец — одно на двоих.

Я рухнул рядом, притянув ее к себе. Она прижалась щекой к моей груди, и я чувствовал, как бьется ее сердце.

— Это было... — начала она, но я перебил ее поцелуем в макушку.

— Это было все, — прошептал я. — Просто все.

И это была правда. Гнев, ревность, страсть, нежность и эта всепоглощающая любовь — все смешалось в одном ярком моменте. И я знал, что ничто в мире не может быть лучше этого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 40

Суббота. День, который по всем законам жанра должен был быть посвящен лени, Злате и, возможно, повторному освоению нашей гениальной гардеробной. Мы с ней как раз заканчивали завтрак — она доедала свой йогурт, а я допивал кофе, любуясь тем, как солнечные лучи играют в ее волосах, — когда в дверь позвонили.

Не просто позвонили. Это был настоящий перезвон — настойчивый, требовательный, знакомый до боли. Мы переглянулись. У Златы в глазах читалась та же самая мысль: «Неужели?»

Я вздохнул и пошел открывать. На пороге стояли все четверо. Наши родители. В полном боевом снаряжении — с тортами в руках, сияющими глазами и видом полнейшей невинности.

— Сюрприз! — хором объявили наши мамы, входя без приглашения.

— Решили проведать, как вы тут поживаете, — добавил мой отец, с деловым видом осматривая прихожую.

Александр Борисович, тесть, просто хмыкнул и потрепал меня по плечу. — Небось, еще в кровати валяетесь?

Злата, услышав голоса, вышла из кухни, вытирая руки. Ее взгляд метнулся от меня к родителям, и я увидел, как по ее лицу пробежала легкая паника, быстро смененная вежливой улыбкой.

Мы устроили их в гостиной, подали чай. Мамы сразу же начали сканировать пространство, выискивая улики нашей «настоящей» семейной жизни. И они их нашли.

— Ой, а это что у вас? — теща, первая заметила открытую дверь в гардеробную. Ее глаза загорелись. — Новый ремонт?

— Да, немного переделали, — стараясь сохранить безразличный тон, ответил я.

Но остановить матерей было невозможно. Они влетели в гардеробную, как ураган.

— О-о-о! — воскликнула Маргарита Львовна, обводя взглядом стеллажи, которые я спроектировал, и продуманную организацию пространства, которую придумала Злата. — Уже и гнездышко вместе вьете! Какая красота! Все так продуманно!

Моя мама, молча осматривалась, и на ее лице играла многозначительная улыбка. Ее взгляд упал на наши с Златой руки — я инстинктивно взял ее ладонь в свою, чувствуя, как она слегка дрожит.

— Да, — сказала мама, и ее голос был медовым. — Очень... семейно. Скоро, глядишь, и до детской дело дойдет. Место в квартире много.

Воздух в комнате, казалось, загустел. Я почувствовал, как пальцы Златы судорожно сжали мои. Я сам едва не поперхнулся слюной. Детская? Мысль об этом казалась такой далекой, такой чужой... и в то же время...

Я быстро овладел собой.

— Мам, не забегай вперед, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Мы только гардеробную закончили.

— Конечно, конечно, — закивала мама, но ее взгляд говорил: «Я тебя насквозь вижу, сынок».

Отец тем временем перевел разговор на бизнес, и следующие полчаса мы обсуждали текущие проекты. Но напряжение не спадало. Фраза о «детской» висела в воздухе, как неразорвавшаяся бомба.

Наконец, они ушли, оставив после себя запах духов, полторта и чувство полнейшего опустошения. Дверь закрылась. Мы с Златой остались стоять посреди гостиной, как два столба.

Она первая нарушила молчание, повторив то самое слово, которое выбило почву у нас из-под ног:

— Детская?

Я обернулся к ней. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых читался не столько ужас, сколько глубочайшее изумление.

— Это... — я провел рукой по волосам, пытаясь собраться с мыслями. — Это пока что слишком даже для нашей... развивающейся реальности.

Я ожидал, что она с облегчением согласится. Но она не согласилась. Она просто смотрела на меня, и по ее лицу пробегали тени каких-то сложных, невысказанных эмоций.

— Да, — наконец сказала она, но в ее голосе не было уверенности. — Слишком.

Мы снова замолчали. И в этой тишине я поймал себя на странной мысли. Мысль о детской... о ребенке... нашем ребенке... она не вызвала у меня приступа паники. Не показалась абсурдной или пугающей. Она была... просто мыслью. Далекой, смутной, но не ужасающей.

Я посмотрел на Злату. На женщину, которая из сообщницы по авантюре превратилась в центр моей вселенной. И представил ее не в деловом костюме, не в кружевном белье, а с маленьким свертком на руках. С нашим ребенком.

И черт возьми, эта картина... она не была пугающей. Она была... теплой.

— Ладно, — я сделал шаг к ней и обнял ее за плечи, притягивая к себе. — Давай сначала просто привыкнем к тому, что мы... мы.

Она прижалась ко мне, спрятав лицо у меня на груди.

— Мы, — тихо повторила она.

И в этом коротком слове был целый мир. Мир, в котором наша фикция умерла, а реальность только начиналась. И кто знает, что было написано на следующих ее страницах. Может быть, даже что-то с детской комнатой. И, к моему собственному удивлению, эта мысль больше не казалась мне такой уж невозможной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 41

Бальный зал сиял хрустальными люстрами, а воздух был густ от запаха дорогих духов и еще более дорогого лицемерия. Ежегодный прием строителей — событие, которое я обычно терпеть не могла, но сегодня было иначе. Сегодня у меня был Максим. Мой муж. Не по документам, а по той лихорадочной, пьянящей реальности, в которой мы жили последние месяцы.

Я стояла в своем темно-изумрудном платье с открытой спиной, которое Максим назвал «смертельным оружием», и чувствовала его руку на своей талии. Твердую, уверенную. Мы болтали с группой коллег, и я ловила на себе восхищенные и завистливые взгляды. Мы были той самой парой — красивой, успешной, неотразимой.

И тут я увидела ее. Алина. Та самая «инста-принцесса» с собакой-невротиком, которую когда-то прочили в невесты Максиму. Она плыла через зал, как ядовитая орхидея, в платье такого кислотно-розового цвета, что глаза слезились. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по мне, и на ее губах расплылась сладкая, ядовитая улыбка.

Она подошла вплотную, игнорируя Максима и остальных, как будто мы были одни.

— Злата, милая, — начала она сиропным голоском, — какое... смелое платье. Прямо как твой брак, да? — Она сделала паузу, давая словам просочиться, как яду. — Все так громко, так ярко... А ведь шепчутся, знаешь ли, что вся эта ваша сказка — просто фикция. Не верю я, что у вас прям любовь. Красивая картинка для родителей и прессы, не более.

Воздух вокруг нас застыл. Коллеги замерли, стараясь не показывать, что подслушивают. Я чувствовала, как рука Максима на моей талии сжалась. Он собирался что-то сказать, вмешаться, но я легонько коснулась его руки, давая понять: «Я сама».

Я медленно повернулась к Алине, позволив себе лениво, с ноткой скуки окинуть ее взглядом с головы до ног. Я улыбнулась. Не сладкой улыбкой, как у нее, а холодной, острой, как лезвие бритвы.

— Алина, дорогая, — начала я таким же сиропным, но ледяным тоном, — какие у тебя... живые сплетни. Прямо, как и твой ботокс, — я сделала маленькую паузу, наслаждаясь тем, как ее глаза округлились от ярости и неверия. — Жаль, что и то, и другое не работает. Ни сплетни не делают тебя интереснее, ни уколы — моложе.

Тишина, повисшая вокруг, была оглушительной. Кто-то из коллег подавился канапе. Алина стояла с открытым ртом, ее лицо исказила гримаса бешенства. Она была обезоружена. Унижена. Публично.

— Ты... как ты смеешь! — выдохнула она, и ее голос срывался на визг.

Но я уже повернулась к Максиму. Я видела его лицо. Он сиял. Не просто улыбался, а сиял от гордости, от восхищения, от безумной, дикой любви. Он не сказал ни слова. Просто подал мне руку.

— Пойдем, дорогая, — сказал он громко и четко, чтобы слышали все. — Здесь стало душно.

И он увел меня, оставив за спиной Алину, багровеющую от злости, и шепотки восхищенных гостей. Мы шли через зал, и я чувствовала на себе десятки взглядов — шокированных, одобрительных, завистливых.

Как только мы вышли в полутемный коридор, он прижал меня к стене, его глаза пылали.

— Боже мой, Злата, — он прошептал, и его голос дрожал от смеха и чего-то еще. — Это было... это было гениально. Я никогда... Я чуть не аплодировал тебе там.

— Она сама напросилась, — пожала я плечами, чувствуя, как адреналин еще бушует в крови. — Никто не имеет права говорить о нашем браке в таком тоне. Никто.

Он наклонился и поцеловал меня. Коротко, но со страстью, которая обещала гораздо большее позже.

— Ты была бесподобна, — сказал он, касаясь лбом моего. — Моя жена. Моя грозная, прекрасная жена.

И в тот момент, стоя с ним в полумраке коридора, под звуки доносящейся из зала музыки, я поняла, что наш брак был чем угодно, но только не фикцией. Он был самым настоящим. Со скандалами, с защитой друг друга, с этой безумной гордостью за человека рядом. И ни одна Алина в мире не могла этого оспорить. Особенно после того, как осталась с носом, полным неработающего ботокса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 42

Дверь нашей квартиры захлопнулась, отсекая остатки того показного, хрустального мира. Но внутри меня все еще бушевал шторм. Адреналин, гордость, ярость за ту ядовитую атаку на Злату и дикое, животное возбуждение от того, как она ее отразила — все это смешалось в один коктейль, который пьянил сильнее любого алкоголя.

Она прошла в прихожую, скинула туфли и собиралась, видимо, что-то сказать, но я не дал ей шанса. Я прижал ее к стене, прямо у вешалки, вонзил пальцы в ее волосы и притянул ее губы к своим. Это не был нежный поцелуй. Это было заявление. Подтверждение прав..

— Ты была великолепна, — прорычал я, отрываясь от ее губ и срывая с нее платье. Дорогая ткань поддалась с тихим шелестом, обнажая ее плечи, грудь, всю ее, такую же огненную и прекрасную, как и ее слова.

Она запрокинула голову, ее дыхание было прерывистым, грудь вздымалась.

— Я просто защищала нашу честь, — выдохнула она, но в ее глазах горел тот же огонь, что и во мне.

Я склонился к ее шее, кусая и целуя нежную кожу, чувствуя, как она вздрагивает.

— Защищай меня всегда, — прошептал я губами у ее уха, прежде чем мой рот нашел ее упругую, возбужденную грудь.

Она вскрикнула, ее пальцы впились в мои волосы, прижимая меня ближе. Ее тело выгнулось навстречу моему языку, моим губам. Это была не просто страсть. Это была разрядка. Выплеск всей той энергии, что копилась в зале. Каждый ее стон, каждый вздох были музыкой.

Я не стал дожидаться, пока мы дойдем до спальни. Одежда падала на пол в прихожей. Я поднял ее, и она обвила меня ногами, прижавшись всем телом. Мы рухнули на диван в гостиной, и мир сузился до нас двоих, до запаха ее кожи, смешанного с ароматом ее духов, до звуков наших тел.

Это была смесь нежности и животной ярости. Я мог целовать ее губы с бесконечной нежностью, а через секунду с силой входить в нее, слыша ее сдавленный крик и чувствуя, как ее ногти впиваются мне в спину. Она отвечала мне с той же силой, встречая каждый мой толчок, ее тело было и моим утешением, и моим наказанием.

Мы не говорили. Нам не нужны были слова. Все было сказано там, в зале, ее ледяной отповедью и моей гордостью. А здесь, в полумраке гостиной, мы доказывали это друг другу на языке, который был древнее любых слов. На языке тел, душ и этой всепоглощающей, безумной связи, что родилась из фикции и стала самой настоящей вещью в нашей жизни.

Когда мы оба, изможденные, затихли в объятиях друг друга, я прижимал ее к себе и чувствовал, как бьется ее сердце — часто-часто, успокаиваясь. Я целовал ее влажные волосы и знал, что ничто не могло быть более правильным, чем этот момент. Чем эта женщина. И эта мысль была страшнее и прекраснее любого скандала на светском рауте.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 43

Я сидел в зрительном зале и сжимал руки в кулаки так, что ногти впивались в ладони. Со сцены называли имена номинантов на премию «Золотой проект» в категории «Лучший коммерческий интерьер». Когда произнесли: «Злата Кожаева-Большакова, проект «Оазис» — офис компании «Большаков и Кожаев»», — у меня перехватило дыхание.

Она сидела рядом, прямая как струна, ее лицо было бледным маской. Я знал, как много для нее это значило. Это был не просто проект. Это была ее битва за профессиональное признание, отдельное от наших отцов, от нашего брака, от всего. Ее личная победа.

— И победителем становится... — ведущий мучительно тянул паузу. — Злата Кожаева-Большакова! Поздравляем!

Она замерла на секунду, не веря своим ушам. Потом ее лицо озарила такая яркая, такая чистая радость, что мое сердце сжалось. Она повернулась ко мне, глаза сияли слезами. Я просто обнял ее, крепко-крепко, шепча на ухо: «Я знал. Я всегда в тебя верил».

Она поднялась на сцену, и я, как завороженный, смотрел на нее — уверенную, прекрасную, сияющую. Ее речь была короткой и благодарной, но в ней звучала та самая искренность, что я так любил. В этот момент она была не моей женой, а гениальным дизайнером, получившим заслуженную награду. И я гордился ею так, как никогда ничем в своей жизни.

После официальной части я увел ее от толпы поздравляющих под предлогом срочного дела. Она смотрела на меня с удивлением, но доверчиво шла за мной.

— Макс, куда мы? Там же прием...

— У меня для тебя кое-что важнее, — таинственно сказал я, открывая дверь машины.

Я привез ее на пустырь на окраине города. Она смотрела вокруг в полном недоумении.

— Максим, что здесь...

И тут она увидела его. Старый, но ярко выкрашенный фургон, из которого доносился вкусный запах свежесваренного кофе. На боку была нарисована стилизованная чашка с ее фирменным вензелем — тем самым, что она придумала для нашего первого совместного проекта, гардеробной.

Она замерла, глядя на фургон, потом на меня. Глаза ее снова наполнились слезами, но теперь это были слезы потрясения и удивления.

— Это... это же наш первый кофейный киоск, — прошептала она. — Тот, что мы придумали для корпоратива...

— Да, — улыбнулся я. — Я выкупил его и переделал. Твой первый фирменный дизайн, воплощенный в жизнь. Не офис, не гостиную, а нечто более... душевное.

Она не сдержалась. Слезы потекли по ее щекам, но она смеялась, обнимая меня.

— Ты сумасшедший. Я не верю... Спасибо. Это... это самый лучший подарок.

Мы вернулись домой на крыльях успеха. Я заранее подготовил все — шампанское в серебряном ведерке, ее любимые канапе, музыку. Мы не пошли на официальный прием. Наш праздник был здесь.

Мы пили шампанское прямо из бутылки, смеялись, танцевали посреди гостиной, как два сумасшедших. Тайсон, заряженный нашей энергией, скакал вокруг, а Зефир, с обычным своим презрением, наблюдал за нами с верхушки стеллажа.

Я смотрел на нее — сияющую, счастливую, самую красивую женщину во вселенной — и чувствовал, как переполняюсь любовью и гордостью. Я опустился перед ней на колени прямо на ковер. Она смотрела на меня с удивлением, все еще улыбаясь.

Я взял ее за бедро и мягко раздвинул ноги. Затем наклонился и поцеловал внутреннюю сторону ее бедра, чуть ниже края короткого шелкового халата. Она вздрогнула, смех замер на ее губах.

— Я так тобой горжусь, — прошептал я, целуя ее кожу все выше и выше, чувствуя, как она трепещет под моими губами. — Не только сегодня. Всегда.

Я не просто хотел ее. Я хотел поклоняться ей. Отдать ей всю ту нежность, всю страсть, все восхищение, что копились во мне.

Я доказал это на практике. Медленно. Сладостно. Я снимал с нее одежду, целуя каждый освобожденный сантиметр кожи. Я ласкал ее языком, доводя до исступления, заставляя ее стонать и впиваться пальцами в мои волосы. Я не торопился. Этот вечер был ее праздником, и я намеревался растянуть его как можно дольше.

Когда она уже была на грани, я вошел в нее. Медленно, глядя в ее глаза, полные слез, страсти и безумной любви. Мы двигались в унисон, и в этот раз это был не просто секс. Это было таинство. Праздник ее победы, нашей любви, нашего единства.

И когда она, крича мое имя, достигла пика, а я последовал за ней, я знал — это был не конец праздника. Это было только начало. Начало всей нашей счастливой жизни, где ее успехи будут нашими успехами, а наша любовь — самым прочным фундаментом, что только можно было придумать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 44

Некоторые люди из прошлого похожи на надоедливую музыку — ты давно ее не слышал, кажется, забыл, но стоит ей прозвучать, как внутри всё сжимается. Таким для меня был Игорь. Тот самый, что ревновал меня к Тайсону и в итоге предъявил ультиматум: «Или я, или собака». Выбор был настолько очевиден, что даже не требовал обсуждения.

Прошло три года. И вот он объявился. Написал в соцсетях — длинное, напыщенное сообщение о том, как он «переосмыслил жизнь», стал «успешным арт-критиком» и «горячо желает возобновить общение». Я вежливо, но твердо ответила, что я замужем и не заинтересована в общении. На этом, думала, всё и закончится.

Но Игорь, видимо, возомнил себя героем романтической драмы. Он начал писать снова, настойчиво предлагая «просто встретиться на нейтральной территории, как старые друзья». Я игнорировала его, но нервы уже начали сдавать. Вся эта ситуация вызывала тошнотворное чувство дежавю.

Я пожаловалась Максиму. Рассказала про надоедливые сообщения и свое раздражение. Он выслушал спокойно, поцеловал в макушку и сказал: «Не переживай, я всё решу». Я не придала его словам особого значения, решив, что он просто успокаивает меня.

На следующий день Игорь, не получив ответа, написал: «Я буду ждать тебя завтра в три в твоей любимой кофейне «У несчастного бариста». Надеюсь, ты передумаешь».

Я уже собиралась в ярости блокировать его везде, как Максим, выглянув из своей комнаты, спросил:

— А в котором часу эта ваша встреча?

— В три, — автоматически ответила я. — Но я же не пойду!

— Отлично, — он улыбнулся своей самой загадочной улыбкой. — Значит, план в силе.

Я так и не поняла, что это за план, но в назначенный день, ровно в три, я с тревогой и любопытством сидела дома и ждала. Ровно в 3:15 мой телефон разрывался от сообщений от Зои: «ЗЛАААТА! ТЫ ЧТО, В КОНЦЕРТЕ УЧАСТВУЕШЬ? ЭТО ЖЕ ШЕДЕВР!»

Примчавшись к кофейне, я застыла в двух шагах от входа. Картина, открывшаяся мне, была достойна пера самого абсурдного драматурга.

В центре зала, за столиком у окна, сидел Игорь. Напротив него, положив морду на стол и скуля, сидел Тайсон. А рядом, с самым несчастным видом, который я когда-либо видела, стоял Максим. В одной руке он держал поводок, в другой — самый потрепанный и слюнявый мячик, какой только можно было найти.

— Прости, что опоздали, дорогая, — громко и жалобно сказал Максим, заметив меня в дверях. — Но наш сын так скучал без мамы, что просто не мог усидеть дома. Устроил истерику, бедняжка.

Игорь сидел с каменным лицом, глядя то на Тайсона, то на Максима, то на меня. Похоже, его мозг отказывался обрабатывать происходящее.

Я, стараясь не прыскать со смеху, подошла к «семейству» и почесала Тайсона за ухом.

— Ничего страшного, любимый. Я понимаю. Наш мальчик очень чувствительный.

— Да, — вздохнул Максим, с любовью глядя на Тайсона. — Прямо как его мама. До сих пор не может смотреть грустные фильмы про собак. Ревёт в три ручья.

Тайсон, почувствовав всеобщее внимание, проникновенно вздохнул и положил голову на колени ошеломленному Игорю, оставив на его дорогих брюках слюнявое пятно.

Игорюша вскочил, как ошпаренный.

— Я... я, кажется, пойду.

— Уже? — с искренним огорчением спросил Максим. — А мы хотели предложить вам погулять вместе. Наш сын так редко общается с... новыми людьми.

Но Игорь уже не слушал. Он, бормоча что-то невнятное, почти бегом направился к выходу, стараясь стереть с брюк собачью слюну.

Когда дверь за ним закрылась, мы с Максимом переглянулись и одновременно расхохотались. Тайсон, довольный, вилял хвостом и тыкался носом в мой карман в поисках лакомства.

— Ну что, — вытер я слезу, — кажется, «наш сын» успешно справился с миссией по защите мамы от назойливого внимания.

— Ты был великолепен, — рассмеялась я, целуя его. — Оба были великолепны.

В тот вечер, дома, мы с Максимом и Тайсоном устроились на диване, ели пиццу и смотрели комедию. И я думала о том, что мое прошлое с его глупыми драмами осталось далеко позади. А мое настоящее было здесь — с мужем, который был готов на любую авантюру ради меня, и с собакой, которая была самым верным и «чувствительным» существом на свете. И это было идеально.

— Ну, что скажешь? Твой план сработал на все сто. Выглядел он, конечно, жалко...

— Жалко? — он резко обернулся ко мне, и в его глазах горели зеленые чертики. Его голос был низким и рычащим. — Он на тебя смотрел, Злата. Этот... арт-критик. Он смотрел на тебя так, будто все еще считает тебя своей.

Я отшатнулась, будто он ударил меня. Вся радость от комедийного спектакля с Тайсоном улетучилась, сменившись обидой и гневом.

— И что с того? Ты же сам все видел! Я с ним даже разговаривать не хотела! Ты сам устроил этот цирк!

— Цирк? — он сделал шаг ко мне, и я инстинктивно отступила к стене. — Это не цирк. Это было предупреждение. А он... он до сих пор тебя хочет. Я это вижу. Чувствую.

Его слова обожгли меня. Это была уже не игра, не шутливая ревность. Это было что-то дикое, первобытное, пугающее своей интенсивностью.

— А ты? — выпалила я, поднимая на него взгляд, полный вызова. Мои собственные нервы были натянуты до предела. — Ты что, не хочешь? Или твоя ревность — это все, на что ты способен?

Я не знала, чего ожидала. Оправданий? Споров? Но он не стал ничего говорить. Его лицо стало каменной маской. Он молча, одним движением, подхватил меня на руки, как перышко. Я вскрикнула от неожиданности, но не стала сопротивляться. Во мне самом закипело что-то горячее и запретное — смесь гнева, обиды и дикого возбуждения от этой демонстрации силы.

Он пронес меня через всю квартиру и вошел в спальню. Не бросил на кровать, а опустил, прижав к себе, и только потом отпустил. Он стоял надомной, его грудь тяжело вздымалась, а взгляд прожигал меня насквозь.

— Хочу ли я тебя? — наконец прорычал он, и его голос был хриплым от сдерживаемых эмоций. — Ты действительно задаешь этот вопрос?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не стал ждать ответа. Его губы нашли мои в поцелуе, который не имел ничего общего с нежностью. Это было нападение. Поглощение. Его руки срывали с меня одежду, его прикосновения были грубыми, властными, не оставляющими места для сомнений.

Это не был просто секс. Это было заявление, выжженное на коже. Каждым прикосновением, каждым укусом, каждым глубоким толчком он словно говорил: «Ты моя. Только моя. Навсегда».

И я... я отвечала ему с той же яростью. Вцеплялась ногтями в его спину, кусала его губы, встречала его яростные движения с такой же силой. Это была битва, в которой не было победителей и побежденных. Было только всепоглощающее пламя, в котором сгорали и ревность, и обиды, и все глупые тени прошлого.

Когда буря утихла, мы лежали в кромешной тишине, тяжело дыша, покрытые потом. Гнев испарился, оставив после себя странное, щемящее чувство пустоты и... близости. Он лежал на спине, глядя в потолок, а я прижалась к его боку, чувствуя бешеный стук его сердца.

Он первым нарушил тишину, его голос был тихим и хриплым:

— Прости. Я... я не должен был...

— Замолчи, — перебила я его, прижимаясь губами к его плечу. — Просто... не отпускай.

И он не отпустил. Его рука обвила меня крепче, и в этом молчаливом жесте было больше правды, чем во всех его гневных словах. Мы были двумя половинками одного целого — со своими демонами, своей ревностью, своей безумной, всепоглощающей любовью. И какой-то арт-критик из прошлого был просто пылью на ветру.

Глава 45

Кабинет отца. Он смотрел то на меня, то на Злату, стоящую рядом.

— «Зеленые холмы», — произнес он, отчеканивая каждое слово. — Новый элитный поселок. Полная концепция — от генерального плана до дизайна интерьеров типовых вилл. Я доверяю это вам. Вместе. Посмотрим, на что действительно способен ваш... союз.

В его голосе я услышал не только вызов, но и едва уловимую надежду. Этот проект был больше, чем просто работой. Это была проверка. Нашей прочности. Нашей способности быть не только любовниками, но и партнерами.

Первые дни были похожи на поле боя. Только вместо оружия — чертежи, образцы материалов и бесконечные споры.

— Максим, это скучно! — Злата тыкала пальцем в мой прагматичный, экономичный план застройки. — Ровные ряды одинаковых домов? Это же казармы для миллионеров! Им нужна индивидуальность!

— Индивидуальность стоит денег, — парировал я, сдерживая раздражение. — Мы должны уложиться в бюджет. Твои «арт-объекты» на каждом углу и уникальные фасады для каждого дома взвинтят стоимость до небес.

— А мой «арт-объект» — это то, что будет выделять этот поселок из тысячи других! — ее глаза сверкали. — Люди платят не за квадратные метры, а за эмоции! За ощущение места!

Мы спорили до хрипоты. Она рисовала мне смелые, почти безумные эскизы — изогнутые улицы, повторяющие ландшафт, общие зоны с амфитеатрами под открытым небом, виллы с зелеными крышами и панорамным остеклением. Я снова и снова все просчитывал, ломая голову, как воплотить ее фантазии в жизнь, не разорив компанию.

Однажды вечером, после очередного восьмичасового марафона споров, мы сидели в тишине нашего домашнего офиса, окруженные горами бумаг. Было уже за полночь.

— Ладно, — я сдался первым, потирая переносицу. — Твои изогнутые улицы... Они увеличивают протяженность коммуникаций на 15%. Но... они действительно выглядят в тысячу раз лучше.

Она подняла на меня усталые, но сияющие глаза.

— А если мы используем более современные и дешевые материалы для дорожного покрытия на второстепенных аллеях? Сэкономим там и пустим на твои пресловутые 15%.

Я посмотрел на ее эскиз, потом на свои расчеты. И что-то щелкнуло.

— А общественные зоны... — начал я. — Мы можем сделать их не такими масштабными, как ты хочешь, но... более продуманными. Не просто площадку для барбекю, а многофункциональное пространство. Как тот самый «офис без галстуков», только для жизни.

— Да! — она оживилась, ее усталость как рукой сняло. — И тогда мы сможем сократить площадь частных участков, ведь у людей будет потрясающее общественное пространство прямо под носом! И бюджет выровняется!

Мы смотрели друг на друга через стол, заваленный бумагами, и оба улыбались. Это был не компромисс. Это было озарение. Рождение чего-то нового. Нашего общего.

В ту ночь мы не спали. Мы работали. Но это не было изматывающей работой. Это было творчество. Ее креативность, ее умение видеть красоту и комфорт, и мой прагматизм, мое умение считать и находить эффективные решения, вдруг переплелись в идеальный тандем.

— Знаешь, — сказал я под утро, глядя на почти готовую, сбалансированную концепцию, — мы чертовски хорошая команда.

Она усмехнулась, поправляя растрепанные волосы.

— Только сейчас дошло? Я поняла это еще тогда, когда мы мыли папин мерседес. Я придумала, как весело будет его помыть, а ты — где взять шланг под давлением.

Я рассмеялся. Она была права. Мы всегда дополняли друг друга. Просто сейчас это проявилось в самом серьезном и важном деле нашей жизни.

Когда мы представили готовую концепцию отцу, он долго молча изучал чертежи и финансовую модель. Потом поднял на нас взгляд. И впервые за долгое время я увидел в его глазах не оценку, не проверку, а чистое, неподдельное уважение.

— Одобрено, — сказал он просто. — Отличная работа. Оба.

И в тот момент, выходя из его кабинета с Златой за руку, я понял, что наш союз прошел самое серьезное испытание. И вышел из него не просто невредимым, а окрепшим, закаленным и по-настоящему несокрушимым.

Адреналин все еще гудел в крови, как мощный трансформатор. Мы только что закончили презентацию для отца, и его сдержанное, но безоговорочное «одобрено» звенело в ушах громче оваций. Мы вернулись домой на крыльях успеха, но вместо того чтобы праздновать, нас обоих потянуло не в спальню, а к большому столу в гостиной, заваленному чертежами, образцами и нереализованными идеями.

Мы были слишком возбуждены, чтобы спать. Слишком заряжены этой совместной энергией творчества.

— Смотри, — Злата, сидя на полу, поджав под себя ноги, тыкала карандашом в один из отложенных эскизов. — Вот здесь, на повороте аллеи, можно сделать не просто фонарь, а... арт-объект. Светящуюся скульптуру. Чтобы люди шли не просто по дороге, а через маленькое чудо.

Я смотрел на нее, а не на эскиз. На ее растрепанные волосы, на блеск в глазах, на губы, которые улыбались самой счастливой улыбкой, какую я только видел. Она была в своей стихии. И в этот момент она была прекраснее любого арт-объекта.

— Это добавит к смете, — автоматически заметил я, но уже без прежнего скепсиса. Просто констатируя факт.

— Но добавит к стоимости восприятия втройне, — парировала она, не отрываясь от наброска. — Люди будут фотографироваться и выкладывать в соцсети. Бесплатный пиар.

Я рассмеялся. Она была права. Всегда права, когда дело касалось чувств, эмоций, того неуловимого «воздуха», о котором она говорила.

Мы просидели так несколько часов. Говорили не только о «Зеленых холмах». Мы говорили о домах вообще. О том, каким он должен быть — идеальный дом.

— Это должно быть место, где каждая деталь рассказывает историю живущих в нем людей, — мечтательно говорила она, рисуя на салфетке что-то фантастическое. — Где свет падает именно так, как ты любишь, где запах на кухне будит самые теплые воспоминания, где есть укромный уголок, чтобы спрятаться от всего мира, и большое пространство, чтобы собирать всех друзей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я слушал ее и понимал, что она описывала не абстрактный идеал. Она описывала нашу квартиру. Ту самую, что когда-то была моей стерильной бетонной коробкой, а теперь была полна ее вещей, ее смеха, ее духа.

— Дом, — сказала она, откладывая карандаш и глядя куда-то вдаль, — это место, где есть все, что нужно для счастья.

Она смотрела на разбросанные вокруг чертежи, на наши совместные творения, а я смотрел на нее. На женщину, которая превратила мою жизнь из черно-белого графика в яркую, хаотичную, безумно красивую картину.

Я взял ее руку в свою. Она обернулась, и ее взгляд был немного отсутствующим, все еще витавшим в мире грядущих проектов.

— Он уже есть, — тихо сказал я.

Она нахмурилась.

— Что уже есть?

— Дом, где есть все для счастья, — я улыбнулся и потянул ее к себе. — Ты в нем.

Ее глаза медленно прояснились. В них отразилось понимание, затем — та самая нежность, что способна была растопить любое мое прагматичное сердце. Она не сказала ничего. Просто прижалась ко мне, обняв за талию, и спрятала лицо у меня на груди.

Мы так и просидели, обнявшись, среди хаоса наших планов и мечтаний. Музыка давно умолкла, в квартире стояла тишина, нарушаемая лишь нашим ровным дыханием. Глаза сами собой начали слипаться. Мы не пошли в спальню. Просто повалились на большой диван, сгребли в охапку все салфетки с эскизами, чтобы не помять, и заснули, сплетясь в один большой, уставший, но бесконечно счастливый клубок.

И засыпая, я думал, что самый главный наш проект — это не «Зеленые холмы» и не «офис без галстуков». Самый главный проект — это наша общая жизнь. И он получался у нас лучше всего. Потому что фундаментом в нем была любовь. А дизайнерами — мы сами.

Глава 46

Конференц-зал. Бетон, стекло, холодный блеск хромированных деталей. Воздух гудел от важности и самодовольства. Я стоял у экрана, отбиваясь от скучных вопросов совета директоров о рентабельности нового жилого комплекса. Взгляд мой, как всегда, находил Злату. Она сидела чуть поодаль, ее поза была спокойной, но в глазах я читал привычную готовность к бою. Наш проект был ее детищем, ее прорывом, и она готова была зубами вгрызаться за каждую деталь.

— Коллеги, если посмотреть на экологический аспект, — ее голос, чистый и уверенный, разрезал нудный гул, — мы предлагаем не просто «озеленить» территорию. Мы создаем единую экосистему...

Она говорила, а я смотрел на нее и снова, как впервые, поражался, какая она сильная. Какая красивая. Ее руки плавно жестикулировали, выстраивая в воздухе образы парков, велодорожек, детских площадок, вписанных в ландшафт, а не наоборот.

И вдруг... что-то изменилось. Ее голос дрогнул на полуслове. Не сильно, почти незаметно. Но я заметил. Я всегда замечал все, что касалось ее.

Она сделала едва заметную паузу, будто пытаясь собраться с мыслями, и продолжила, но ее пальцы сжали край стола. Белые костяшки выступили на смуглой коже.

«Просто волнуется», — пронеслось у меня в голове. «Сейчас пройдет».

Но не прошло. Она говорила дальше, но ее лицо постепенно теряло краски. Из уверенного и яркого оно становилось бледным, восковым. Капли пота выступили на ее лбу.

— ...что создаст уникальное чувство общности... — ее слова стали замедленными, губы чуть побелели.

В зале воцарилась настороженная тишина. Члены совета переглядывались. Кто-то кашлянул.

И тогда я увидел, как ее глаза теряют фокус. Они стали стеклянными, смотрящими куда-то внутрь или сквозь всех нас. Мир для нее поплыл. Я видел это.

— Злата? — тихо, но четко произнес я, уже поднимаясь с места.

Она не услышала. Ее рука отпустила стол и беспомощно повисла в воздухе. Она медленно, как в дурном сне, начала оседать. Не падать, а именно оседать, цепляясь взглядом за пустоту.

Время замедлилось до невыносимости. Гул в ушах заглушил все звуки. Я не думал. Я действовал на чистом инстинкте. Стул с грохотом отлетел назад, когда я рванулся вперед. Мои руки подхватили ее, когда ее колени уже почти коснулись холодного пола.

Она была ужасно легкой и безжизненной в моих объятиях. Голова ее беспомощно откинулась на мое плечо.

— ЗЛАТА! — мой голос прозвучал оглушительно громко в гробовой тишине зала. — Что с тобой? Отвечай!

Я тряс ее за плечо, гладил по щеке, искал признаки жизни. Мое сердце колотилось где-то в горле, сжимая его стальным обручем. Паника, холодная и липкая, поднималась по позвоночнику.

Она застонала, ее веки дрогнули. Она с трудом сфокусировала на мне взгляд, полый от слабости и непонимания.

— Не знаю... — прошептала она, и ее голос был тонким, как паутинка. — Просто... закружилась голова... все поплыло...

В этот момент в зал ворвались другие звуки — крики, суета, кто-то звонил в скорую. Но для меня ничего этого не существовало. Был только ее бледный, испуганный лик в моих руках. Была только одна мысль, дикая и неистовая: «Нет. Только не это. Только не с ней».

Я прижал ее к себе, чувствуя, как мелко дрожит ее тело.

— Все хорошо, — бормотал я, не узнавая свой собственный голос. — Все хорошо, я здесь. Скорая уже едет. Держись, солнышко, держись.

И пока я сидел с ней на полу посреди разгромленного совещания, не в силах сдержать дрожь в собственных руках, я понял одну простую вещь. Все эти проекты, сделки, одобрения отцов — все это была пыль. Настоящее, единственно важное, лежало сейчас у меня на руках. И я был готов сжечь весь этот мир дотла, лишь бы с ней было все в порядке.

Казалось, этот кошмар длится вечность. Я метался по стерильному больничному коридору, не в силах найти себе места. Каждый нерв был оголен, каждый мускул напряжен до боли. В висках стучало одно и то же: «С ней что-то не так. Что-то серьезное». Перед глазами стояло ее бледное, беспомощное лицо. Я сжимал кулаки, чувствуя, как бессильная ярость на самого себя смешивается с животным страхом.

В кармане жужжал и вибрировал телефон. Я вытащил его и увидел на экране вереницу пропущенных вызовов: «Мама», «Отец», «Мама Златы». Телефон снова завибрировал. «Отец». Я с силой провел пальцем по экрану.

— Максим, может, все не так страшно? — робко предположил Ян, который примчался одним из первых.

— Они ничего не говорят! — прошипел я, с трудом сдерживаясь. — Просто забрали ее и все! Как можно ничего не говорить?!

Дверь в палату наконец открылась, и вышел врач. Мое сердце замерло. Я шагнул к ней.

— Доктор?

Она посмотрела на меня.

— Ну что, молодые люди, — она распахнула дверь шире, — можно вас поздравить.

Я вошел в палату. Злата сидела на кушетке, все еще бледная, и смотрела на меня растерянно.

— Поздравляю, вы беременны, — врач произнесла это просто и ясно. — Срок еще совсем маленький, около 5 недель. Слабость, головокружение — в вашем состоянии, к сожалению, в пределах нормы. Гормоны, перестройка организма. Главное — теперь беречь себя.

Слова «вы беременны» долетели до меня с опозданием. Я посмотрел на Злату. Ее глаза были широко раскрыты, в них бушевал ураган из шока, счастья и страха.

Внутри у меня все оборвалось. Холодная волна накатила от макушки до пят. «Не сейчас. Я не готов». И в этот самый момент телефон в моем кармане снова заходил ходуном. «Мама». Их назойливое внимание душило меня в самый неподходящий момент.

Я видел, как взгляд Златы стал неуверенным, испуганным моей реакцией. И это протрезвило. Я сделал над собой нечеловеческое усилие. Шагнул к ней, моя рука нашла ее маленькую, холодную ладонь и сжала ее так крепко, как только мог.

— Все будет хорошо, — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло, но твердо. Я смотрел ей прямо в глаза, заставляя себя улыбнуться. — Все будет просто замечательно.

И в тот момент, держа ее руку в своей, я почти в это поверил. Почти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 47

Я лежала на диване, укутанная в плед, и гладила Зефира, когда в гостиную ворвался настоящий ураган радости.

— Девочка моя! Родная! — зарыдала Алла Евгеньевна, бросаясь ко мне с клубком пряжи в руках. — Я уже начала вязать пинетки! Шерсть гипоаллергенная, самая лучшая!

— Алла Евгеньевна, дыши, — попыталась я ее успокоить, смеясь. — Со мной все в порядке!

— Какой уж тут порядок! Это настоящее чудо! — всхлипывала она, обнимая меня так, что Зефир немедленно ретировался под диван.

Вслед за ней вошла моя мама с каталогами детских товаров.

— Алла, отойди, дай дочери воздухом дышать, — мягко сказала она, усаживаясь рядом и беря мою руку. — Златочка, поздравляю. Никаких волнений, только покой. А вот посмотри...

Она открыла каталог на странице с роскошными колясками.

— Эта модель — бествей. Амортизация отличная. Как думаешь, классический черный или бежевый?

— Спасибо, мамы, — прошептала я, чувствуя, как наворачиваются слезы. — Я... я даже не знаю. Черный, наверное, практичнее. А пинетки... они такие крошечные, просто прелесть.

В это время в комнату вошли отцы. Папа подошел к Максиму и хлопнул его по плечу:

— Ну, сынок, поздравляю! Наконец-то! Продолжатель династии на подходе!

Александр Борисович добавил более сдержанно, но не менее весомо:

— Да, Максим, это большая ответственность. И огромная радость. Гордимся тобой.

Я поймала взгляд Максима и улыбнулась ему:

— Ничего, мы со всем справимся.

Он молча кивнул, но в его глазах читалась растерянность.

Алла Евгеньевна уже вовсю обсуждала с моей мамой:

— А я еще свяжу конверт на выписку! И шапочку!

— Прекрасно, — отвечала мама, листая каталог. — А вот эту коляску можно будет использовать до трех лет...

Я тихо положила руку на живот, мысленно обращаясь к малышу:

— Ничего, малыш, они все просто очень нас любят.

И в этот момент, глядя на сияющие лица наших родителей, я почти верила, что так оно и будет. Почти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 48

Решила сделать ему сюрприз. Сказала, что у меня планы с Зоей, а сама заказала его любимые суши и поехала в офис. Так глупо... Так по-дурацки счастливо. Я представляла, как он удивится, как мы поужинаем прямо в его кабинете, как я расскажу, что сегодня чувствую себя очень хорошо.

Поднимаясь на его этаж, я даже напевала что-то под нос. Секретарь Анна, увидев меня, широко улыбнулась и жестом показала, что он в кабинете. Я кралась по коридору на цыпочках, как ворующая кошка, сжимая в руках пакет с едой, и уже готовилась распахнуть дверь с криком: «Сюрприз!»

Но дверь была приоткрыта. И из щели доносились голоса. Максим. И Ян.

Я замерла. Может, он не один? Решила подождать секунду. И эта секунда перевернула все.

— Ну что, будущий папаша? — услышала я насмешливый голос Яна. — Как ощущения? До сих пор не верится, что ваша «фикция» дошла до такого!

Слово «фикция» прозвучало как пощечина. Воздух перестал поступать в легкие. Я инстинктивно прижалась к стене, чувствуя, как холодеют пальцы.

И тогда заговорил он. Голос Максима, но какой-то чужой. С горькой, усталой усмешкой, которую я никогда раньше не слышала.

— Да уж... Не думал, что так обернется.

В груди что-то оборвалось и с треском полетело вниз.

— Честно? — продолжил он, и его голос дрогнул от неподдельного, животного напряжения. — Я в панике, Ян. Я не готов к этому. Не готов к детям, к этой ответственности...

Мир вокруг поплыл. Ковровый коридор, строгие светильники, табличка с его именем на двери — все это закружилось в вихре, залитое черной краской. Я судорожно вдохнула, но вдохнуть не получалось.

— Иногда мне кажется, — прозвучал его голос, тихий и разбитый, — что мы совершили ошибку, так заигравшись.

«Ошибка».

«Заигравшись».

«Не готов».

«Фикция».

Каждое слово впивалось в сердце, как раскаленный гвоздь. Я стояла, не в силах пошевелиться, сжимая в окоченевших пальцах пакет. Его любимые суши. Наш ребенок, бабочка под сердцем... все это было частью «ошибки». Частью игры, в которую он «заигрался».

Отшатнувшись от двери, я пошла прочь. Не побежала, нет. Ноги были ватными, но несли меня сами. Мимо улыбающейся Анны, к лифту. Я нажала кнопку, зашла внутрь и только когда двери закрылись, позволила телу съехать по зеркальной стене на пол.

Пакет с суши с глухим стуком упал рядом. Я обхватила живот руками, пытаясь защитить его. Защитить от правды, которая только что убила меня.

«Фикция».

Он так и считал. Все это время. И мое счастье, и нашу беременность, и наше будущее.

Из горла вырвался тихий, безумный смешок, который тут же перешел в рыдание. Но слез не было. Была только пустота. Ледяная, черная пустота, на месте которой еще минуту назад билось любящее сердце.

Лифт плавно поехал вниз, а я все сидела на холодном полу, обхватив колени. В ушах стоял оглушительный звон, сквозь который пробивались лишь обрывки тех страшных фраз.

"Фикция... ошибка... заигравшись..."

Я зажмурилась, пытаясь стереть эти слова из памяти, но они врезались в мозг, как клеймо. Как он мог? Как он смел?! Ведь всего несколько часов назад он нежно гладил мой живот, целовал на ночь и шептал, как сильно ждет нашего малыша. Это была ложь? Все это время — одна сплошная ложь?

Лифт дернулся, открывая двери на парковке. Я поднялась, ноги подкашивались, но я заставила себя идти. Села в машину, руки сами повернули ключ зажигания. И только выехав на оживленную улицу, я позволила себе крикнуть.

— АААААРХ! — мой крик оглушил меня саму. Я била рулем, слезы наконец хлынули ручьем, заливая лицо. — Как он мог! Как он мог!

Я говорила сама с собой, рыдая и всхлипывая.

— Мы же... мы же все наладили... Я поверила ему... — всхлипнула я, сворачивая в свой двор.

Запарковавшись, я вытерла лицо и глубоко вдохнула. Нет. Никаких слез. Только действие.

Дома на меня радостно бросился Тайсон, виляя хвостом.

— Хороший мальчик, — механически потрепала я его за ухом. — Все хорошо.

Но Тайсон был умным псом. Он уловил неладное в моем голосе и тихо заскулил, следуя за мной по пятам.

Я прошла в спальню и остановилась на пороге. Наша спальня. Наша большая кровать. Его халат висел на дверце шкафа. Все здесь дышало им. Нашей якобы любовью. Нашей "фикцией".

— Фикция... — прошептала я, и это слово обожгло мне губы.

Я решительно подошла к шкафу и достала с верхней полки дорожную сумку.

— Так, Злата, соберись, — приказала я себе вслух, начиная складывать свои вещи. — Никаких истерик. Просто собери вещи и уезжай.

Я открыла ящик с бельем и стала наугад бросать в сумку трусики, лифчики. Руки дрожали.

— Мамочки... — сдавленно прошептала я, вдруг положив ладонь на живот. — Прости меня, малыш. Прости, что твой папа... — голос сорвался. Я не могла договорить.

Тайсон скулил еще громче, тыкаясь мордой мне в ноги.

— Не сейчас, Тайсон, — резко сказала я ему. — Отойди.

Пес не послушался. Он сел рядом и смотрел на меня преданными, полными тревоги глазами.

Я продолжила собираться, двигаясь как автомат. Косметика, средства для ухода... Все, что было моим. Все, что не напоминало о нем. Но как собрать вещи, чтобы они не напоминали о человеке, с которым ты прожила бок о бок столько месяцев? Каждая мелочь, каждая деталь в этом доме была пропитана его присутствием.

Дойдя до ванной, я увидела наши зубные щетки, стоящие рядом в одном стакане. Его и мою. Я взяла свою щетку и с силой швырнула в мусорное ведро.

— Лжец! — выдохнула я, глядя на щетку, лежащую среди обрывков бумаги. — Никогда больше. Никогда.

Вернувшись в спальню, я заметила на тумбочке его книгу, которую он читал перед сном. Рядом лежала моя закладка. Я взяла книгу и отшвырнула ее в угол.

— Все кончено, — тихо сказала я пустой комнате. — Все.

Тайсон снова заскулил.

— Я сказала, все! — крикнула я на пса, и тут же ужаснулась своей резкости. — Ой, прости, малыш, прости... — я присела перед ним, обняла его шею и разрыдалась. — Он нас не хочет, Тайсон... Он не хочет нашего малыша...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пес лизал мне лицо, скуля и пытаясь утешить. Но его было недостаточно. Ничего не было достаточно, чтобы залатать ту дыру, что образовалась у меня в груди.

Я встала, застегнула переполненную сумку и вытащила из шкафа небольшой чемодан. В него я сложила самые важные документы, ноутбук и несколько фотографий родителей. Фотографий нас с Максимом у меня с собой не было. Их время закончилось.

— Поехали, Тайсон, — сказала я, застегивая чемодан.

Пес радостно завилял хвостом, думая, что мы идем на прогулку. Он не понимал, что мы уходим навсегда.

Я окинула взглядом квартиру — наш уютный, красивый дом, который мы с таким трудом обустраивали. Который должен был стать домом для нашего ребенка.

— Прощай, — прошептала я. — Прощай, моя наивная любовь.

И, взяв сумку и поводок Тайсона, я вышла за дверь, не оглядываясь. Оставляя за спиной руины своего счастья. Руины, которые оказались фикцией.

Глава 49

Я вернулся домой поздно, уставший после долгого разговора с Яном. В кармане лежали конфеты кислинки, которое я купил для Златы — она в последнее время полюбила эти кислые штуки. Я уже представлял, как она скривится, а потом улыбнется.

Открывая дверь, я ожидал услышать голос или шаги, но в квартире была тишина. Странная, гулкая тишина.

— Злата? — окликнул я, вешая пальто. — Ты дома?

В ответ — молчание. Я прошел в гостиную. Пусто. На кухне — чисто. Слишком чисто.

— Злата? — голос дрогнул. — Тайсон?

И тут я заметил. На полке в прихожей не хватало ее любимой сумочки. А на крючке не висело легкой кофты, которую она носит по дому.

Сердце заколотилось с неприятной, тяжелой частотой. Я бросился в спальню.

Шкаф. Ее половина шкафа была пуста. Остались только вешалки. На тумбочке не было ее кремов, книжки, которую она читала. Как вымерло.

— Нет... — вырвалось у меня. — Нет, не может быть...

Я достал телефон дрожащими пальцами. Набрал ее номер.

«Абонент временно недоступен...»

— Что за черт? — прошептал я, набирая снова. Тот же голос.

Паника, холодная и липкая, поползла по спине. Мозг отказывался верить.

«Может, у родителей?»

Я набрал номер Александра Борисовича.

— Здравствуйте, это Максим, — голос звучал чужим. — Скажите, пожалуйста, Злата у вас?

— Максим? — удивился тесть. — Нет, ее нет. А что случилось?

— Она... она не дома. И телефон не отвечает.

— Что значит, не дома? — голос Александра Борисовича сразу стал напряженным. — Вы поссорились?

— Нет! То есть... я не знаю... — я провел рукой по лицу. — Она просто исчезла.

— Подожди, я спрошу у Маргариты.

Через секунду в трубке послышались взволнованные голоса обоих родителей Златы.

— Максим, что происходит? — тревожно спросила Маргарита Львовна. — Где наша дочь?

— Я не знаю! — вырвалось у меня, я уже не мог скрыть панику. — Я вернулся домой, а ее нет! Вещей нет! Собаки нет!

— Как вещей нет? — возмутился Александр Борисович. — Вы что, поругались?

— Нет! — почти крикнул я. — Все было хорошо! Утром все было нормально!

— Сейчас же все выясни! — приказал тесть. — И немедленно нам перезвони!

Они бросили трубку. А через минуту зазвонил мой собственный телефон. Мама.

— Максим, что там происходит? — ее голос был испуганным. — Злата ушла от тебя?

— Откуда вы знаете? — ошарашено спросил я.

— Маргарита только что звонила! Говорит, ты довел дочку до того, что она сбежала из дома! Это правда?

— Мама, я ничего не делал! — я зашагал по опустевшей спальне. — Честное слово! Мы не ссорились! Я не понимаю, что случилось!

— А просто так она не могла взять и уехать! — в голосе матери послышались слезы. — Может, ты что-то сказал? Сделал?

— Нет! — я сел на кровать и сжал голову руками. — Я... я даже не знаю...

Телефон завибрировал снова. Отец.

— Сын, что за безобразие? — его голос гремел. — Твоя жена пропала, а ты сидишь и не знаешь что делать? Немедленно найди ее!

— Пап, я пытаюсь! — огрызнулся я. — Она не отвечает!

— Так найди! — прогремел он. — Ты мужчина или кто? Исправляй ситуацию!

Он бросил трубку. Я сидел на краю кровати и смотрел на пустую половину шкафа. На пустую тумбочку. На пустую квартиру.

Что я сделал? Что случилось? Всего несколько часов назад все было прекрасно. А теперь...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 50

Я сидела на полу в гостиной своего старого дома, обняв колени, и тупо смотрела в стену. Тайсон положил голову мне на ноги и тихо поскуливал. Время потеряло смысл. Может, прошёл час, может, целая вечность. Я не плакала. Всё уже выгорело внутри, оставив после себя лишь горстку пепла и ледяное оцепенение.

Внезапно резкий звонок в дверь пронзил тишину. Тайсон зарычал. Сердце дико заколотилось. Максим? Нет, он не посмеет. Я не двигалась.

Звонок повторился, более настойчивый. Затем послышался голос моей мамы, испуганный и дрожащий:

— Злата! Доченька! Открой! Мы знаем, что ты там!

И голос Аллы Евгеньевны:

— Златочка, родная, открой, пожалуйста! Мы все волнуемся!

Все.

Значит, они там вчетвером. Идеально. Сейчас будет самый настоящий цирк.

Я медленно поднялась, пошла к двери и открыла её. На пороге стояли все четверо. Лица моих родителей были бледными от страха, Алла Евгеньевна плакала, а Сергей Владимирович выглядел суровым и недоумевающим.

— Доченька, что случилось? — первым нарушил молчание отец, переступая порог. — Почему ты здесь? Мы звонили Максиму, он сам не свой, ничего не понимает.

— Вы с Максимом поссорились? — осторожно спросила мама, пытаясь обнять меня.

Я отшатнулась от её прикосновения, как от огня. Это простое движение заставило всех замолчать и смотреть на меня с растущим ужасом.

— Поссорились? — тихо повторила я, и в горле встал ком. Всё, что копилось все эти часы — боль, предательство, ярость — начало подниматься наружу, сметая остатки самоконтроля. — Нет. Мы не ссорились.

— Тогда что? — взмолилась Алла Евгеньевна. — Скажи нам, мы поможем!

— Поможете? — я издала короткий, надломленный смешок. Мои глаза наполнялись слезами гнева. — Вы... вы сами во всём этом виноваты! Все!

— Злата, что ты несешь? — строго сказал Сергей Владимирович.

— ВИНОВАТЫ! — выкрикнула я, и мои ноги подкосились. Я снова рухнула на пол посередине гостиной. Рыдания, долго сдерживаемые, вырвались на свободу. — Мы... мы устали... устали от вашего давления! От ваших вечных намёков, кого нам любить и с кем строить жизнь!

Я подняла на них заплаканное, искажённое болью лицо.

— ФИКТИВНЫЙ! — проревела я так, что, казалось, стены задрожали. — Весь наш брак — ФИКЦИЯ! Мы его придумали! С самого начала! Чтобы вы ОТСТАЛИ от нас со своими женихами и невестами! Чтобы вы перестали лезть в нашу жизнь!

В комнате повисла гробовая тишина. Мама медленно, как в замедленной съёмке, опустилась на диван, схватившись за сердце. Лицо отца стало каменным. Алла Евгеньевна ахнула и закрыла рот рукой. Сергей Владимирович побледнел.

— Что... что ты говоришь? — прошептала мама.

— Правду! — истерически крикнула я. — Мы разыгрывали вас всех! Ходили на свидания, делали вид, что влюблены! А потом так «заигрались»... так ЗАИГРАЛИСЬ...

Я с силой ткнула себя в живот.

— Да, я беременна! Вот он, ваш желанный наследник! А знаете, что сегодня сказал ваш безупречный сын?! — я перевела взгляд на бледных, как полотно, родителей Максима. — Что он в ПАНИКЕ! Что он НЕ ГОТОВ к ребёнку! Что мы совершили ОШИБКУ, так ЗАИГРАВШИСЬ!

Последние слова я выкрикнула, почти теряя сознание от нахлынувших эмоций. Всё тело тряслось. Я обхватила живот руками, пытаясь успокоить и себя, и малыша.

— Он считает нашего ребёнка... ошибкой... — уже просто рыдая, прошептала я. — Всё, что было между нами... всё это была ложь. Игра. А я... я так поверила... так хотела, чтобы это стало правдой...

Я больше не могла говорить. Я просто сидела на полу и рыдала, чувствуя, как рушится последнее, что оставалось от моего мира. А вокруг стояли четверо ошеломлённых, разбитых людей, для которых только что обрушилась реальность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 51

Я мчался к ее дому, не помня себя. Телефон раскалился от звонков, но я уже не отвечал. Ян коротко бросил: «Она у себя дома. Кажется, всё знает». Этой фразы было достаточно, чтобы сердце упало куда-то в пятки и осталось там колотиться в истерическом ритме.

Дверь в ее квартиру была приоткрыта. Я замер на пороге, услышав оттуда ее голос. Сначала сдавленный, полный слез, а потом... ледяной и разбитый.

«ФИКТИВНЫЙ! Весь наш брак — ФИКЦИЯ! Мы его придумали!»

Ноги стали ватными. Я прислонился к косяку, не в силах сделать шаг. Она выкладывала всё. Всю правду, которую мы так тщательно скрывали. И самый страшный удар был еще впереди.

«Да, я беременна! А знаете, что сегодня сказал ваш безупречный сын?! Что он в ПАНИКЕ! Что он НЕ ГОТОВ к ребёнку! Что мы совершили ОШИБКУ, так ЗАИГРАВШИСЬ!»

Каждое слово било под дых, точнее любого ножа. Я слышал, как рыдает ее мать. Слышал шокированный вздох отца. А потом наступила та самая гробовая тишина, в которой мое сердцебиение казалось пушечными выстрелами.

Именно в этой тишине я переступил порог. Четверо пар глаз, полных боли, гнева и полного непонимания, уставились на меня. А она... она сидела на полу, вся разбитая, и не смотрела в мою сторону.

Первым опомнился мой отец. Сделал шаг ко мне, его лицо было бледным от ярости.

— Это... правда? — его голос был тихим и страшным.

Я чувствовал на себе взгляд Златы. Она наконец подняла на меня глаза. В них не было ничего. Ни любви, ни ненависти. Пустота. Та самая пустота, которую я и боялся увидеть больше всего на свете. Врать было бесполезно. Да я и не мог. Я был слишком раздавлен.

Я опустил голову и молча кивнул.

В комнате повисло тягостное молчание, которое нарушила моя мать.

— Как вы могли? — прошептала она, глядя на меня, будто впервые видела. — Как вы могли так... обмануть нас всех?

Но я не слышал ее. Я смотрел на Злату. Она медленно поднялась с пола, вытерла слезы тыльной стороной ладони, и ее лицо стало гладким и холодным, как лед.

— Ребенок ни в чем не виноват, — произнесла она ровным, безжизненным тоном, который резанул слух. — Я не запрещаю вам с ним видеться.

Она перевела на меня тот же ледяной взгляд.

— Но мы с Максимом вместе не будем. Всё.

Она развернулась и вышла из гостиной, оставив меня одного под тяжестью четырех пар глаз, полных презрения и боли. Я стоял, не в силах пошевелиться, и понимал только одно: это тот самый приговор, которого я боялся. И он намного страшнее, чем я мог себе представить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 52

Тишина.

Она оглушала. Не та, уютная тишина, что бывала, когда Злата читала, а я работал за ноутбуком. А гулкая, мертвая, как в склепе. Я захлопнул за собой дверь и прислонился к ней, пытаясь отдышаться. Воздух в квартире был спертым и холодным, будто жизнь ушла отсюда вместе с ней.

Мое тело действовало на автомате. Я скинул пальто, не вешая его, и пошел в спальню. На кровати лежала ее подушка. На ней осталась вмятина от ее головы. Я сел на край и провел ладонью по наволочке. Она все еще пахла ее шампунем. Легким, цветочным ароматом, который всегда был частью нашего дома. Частью

моего

мира.

И тут это случилось.

Волна. Немая, тяжелая, состоящая из одного сплошного осознания. Осознания того, что я натворил. Она накатила с такой силой, что я согнулся пополам, схватившись за голову.

«Фикция».

Я сказал это слово. Бросил его вполушутку, в сердечной беседе с другом. А оно, как бумеранг, вернулось и разрубило пополам все, что было для меня дорого.

«Ошибка».

Я имел в виду свою панику, свой страх. А она услышала, что наш ребенок, наша жизнь — ошибка.

Я вытащил телефон. Палец дрожал, когда я тыкал в ее номер.

«Абонент временно недоступен...»

— Злата, — прошептал я в тишину. — Пожалуйста.

Я написал сообщение. «Позвони мне. Мы должны поговорить. Я все объясню».

Отправлено. Две серых галочки. Ни ответа, ни даже «сообщение прочитано».

Я поднялся и начал метаться по квартире, как зверь в клетке. Вот ее любимая кружка стоит на сушилке. Чайная, с дурацким котом. Вот книга, которую она читала, с закладкой-ленточкой на середине. Она ее так и не дочитает. Здесь. В этом доме.

Я зашел в гардеробную. Платья, блузки, джинсы... Все висело на своих местах. Но самое главное — ее присутствие — исчезло. Остались только вещи-призраки, напоминающие о том, что было.

— Я был идиотом, — сказал я вслух, и голос мой прозвучал хрипло и одиноко. — Я испугался. Я просто испугался!

Но тишина не отвечала. Она лишь подчеркивала всю глубину моего одиночества.

Я снова уставился на телефон. Ничего. Она отрезала меня. Начисто. И я прекрасно понимал — заслужил это.

Я подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. Город жил своей жизнью, мигал огнями, куда-то спешил. А я стоял в пустой, темной квартире, единственным свидетельством моей глупости был запах ее шампуня на подушке и давящая тишина, в которой эхом отзывались мои собственные, непроизнесенные вовремя слова. Слова любви, поддержки, уверенности. Все, что я должен был сказать, но не сказал. И теперь было поздно.

Прошло три дня. Три дня, которые слились в одно сплошное серое пятно. Я почти не выходил из квартиры, существовал на автомате: кофе, который горчил, бессмысленный просмотр новостей, бесконечные звонки, которые упирались в холодное «абонент недоступен». Я снова и снова прокручивал в голове тот роковой разговор с Яном, пытаясь найти слова, которые могли бы все исправить. Их не было. Были только мои собственные, полные трусости, фразы.

В дверь резко позвонили. Я проигнорировал. Позвонили снова, настойчивее, потом в дверь забарабанили. Раздраженно, я побрел открывать.

На пороге стоял Ян. Он был без пальто, волосы растрепаны на ветру, а на лице застыла смесь ярости и вины.

— Дай пройду, — буркнул он, не дожидаясь приглашения, и втолкнулся в прихожую. Он окинул взглядом захламленную прихожую, немытую кружку на полу в гостиной, меня — небритого и в помятой футболке.

— Ну и вид у тебя, — скривился он.

— Что тебе, Ян? — мой голос прозвучал хрипло и устало. — Пришел добить?

— Да, хер ли тебя добивать! — он резко развернулся ко мне, и его глаза полыхали. — Ты идиот! Полнейший, беспросветный кретин!

Я только беспомощно развел руками.

— Я знаю.

— Нет, ты не знаешь! — Ян подошел ко мне вплотную. — Ты сказал это не потому, что думал! Ты сказал это потому, что испугался! Как последний трус! Испугался ответственности, испугался, что твоя идеальная жизнь закончится!

— Она и не была идеальной! — взорвался я. — Без нее она вообще не имеет смысла!

— Так иди и скажи это ЕЙ! А не мне здесь, в четырех стенах! — закричал он в ответ. — Иди и исправляй!

— КАК?! — выдохнул я, и в голосе моем снова зазвучали нотки той самой паники. — Она меня даже слушать не хочет! Телефон отключен, у родителей я персоной нон грата! Что я могу сделать? Послать дымовые сигналы?!

— А ты найди способ! — Ян ткнул меня пальцем в грудь. — Ты что, думал, она тебе с распростертыми объятиями бросится после такого? Докажи, что ты не просто испугался, как мальчишка! Докажи, что ты готов бороться! За нее! За вашего ребенка! Что ты не словами, а делом готов стать тем, кем должен быть — мужем и отцом!

— Я не знаю как... — прошептал я, и снова почувствовал себя тем самым потерянным мальчишкой, каким был в кабинете отца.

— Подумай! — Ян отступил на шаг, его гнев пошел на убыль, сменившись суровой решимостью. — Цветы и подарки — это для мелких провинностей. Ты предал ее доверие в самом сокровенном. Твоя «фикция» для нее стала реальностью, Макс! Самой настоящей. А ты ее растоптал. Теперь стань реальным мужчиной, а не тем, кто ноет в пустой квартире. Иди и сражайся. Или ты уже проиграл, даже не начав.

Он повернулся и вышел, хлопнув дверью. Его слова повисли в воздухе, жгучей и неоспоримые.

«Докажи, что готов бороться».

Я стоял один, и сквозь онемение и отчаяние медленно, робко пробивалась первая искра. Искра гнева. Не на нее. На себя. На свою слабость. Ян был прав. Стонать и жалеть себя — это путь в никуда.

Я посмотрел на свой телефон. На экране все так же не было ее сообщений. Но теперь это не вызывало приступа паники. Теперь это стало вызовом.

«Хорошо, — подумал я, сжимая кулаки. — Не хочешь слушать? Заставлю увидеть».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 53

Дни тянулись, серые и беззвучные. Я просыпалась, и первое, что я чувствовала — это пустота. Острый, режущий край отсутствия. Потом приходила память, и онемение сменялось тупой, ноющей болью. Я выполняла ритуалы: завтрак, который не лез в горло, прогулка с Тайсоном, попытка читать. Но все было будто через толстое стекло — я видела, слышала, но не чувствовала.

Чтобы не сойти с ума, я работала. Не так, как раньше — с азартом, с огнем. А с отчаяньем. Я вгрызалась в проекты, как утопающий хватается за соломинку. Чертежи, подбор материалов, переговоры с подрядчиками — все это заполняло время, не оставляя щелей для мыслей о нем.

И вот пришел этот проект. Благотворительный. Дизайн центра поддержки для матерей-одиночек. Меня пригласили как консультанта, но я попросила возглавить все.

Первый выезд на место — старое, обшарпанное здание бывшего детского сада. Пахло сыростью и одиночеством. Ко мне подошла женщина, директор фонда, сама когда-то оказавшаяся в такой ситуации. Ее звали Ирина.

— Спасибо, что согласились, — сказала она, пожимая мою руку. Ее ладонь была шершавой и сильной. — Здесь будет не просто место, где можно переночевать. Здесь должен появиться дом. Место, где они почувствуют себя не «одиночками», а просто мамами. Сильными.

Ее слова попали прямо в цель. Я смотрела на облупленные стены, на огромные, пыльные окна, и впервые за долгие недели внутри что-то шевельнулось. Не боль. Не горечь. А вызов.

Я достала блокнот.

— Расскажите подробнее. Каким вы его видите?

Мы говорили часами. О игровых комнатах, где дети будут под присмотром, пока матери учатся,работают или отдыхают. О кухнях-столовых, где можно будет не просто поесть, а пообщаться. О кабинетах психологов, юристов. О свете. Очень много о свете.

— Им нельзя быть в темноте, — сказала я Ирине, рисуя в блокноте огромные панорамные окна. — Ни в буквальной, ни в переносной.

Я погрузилась в работу с головой. Это был не побег. Это стало миссией. Я искала материалы — прочные, но теплые, натуральные, но практичные. Я продумывала каждую мелочь, от цвета стен в спальнях до формы ручек на шкафах. Здесь все должно было быть продумано, чтобы дарить покой, уверенность, надежду.

Как-то вечером ко мне заглянула Зоя. Она застала меня за столом, заваленным эскизами.

— Злата... Ты не слишком ли много на себя взяла? — осторожно спросила она. — Тебе бы отдыхать надо.

Я подняла на нее глаза.

— Нет. Это как раз то, что мне нужно. Посмотри.

Я показала ей план. Пространство, полное света и воздуха. Место, где жизнь, пусть и сломавшаяся, сможет собраться заново.

— Я проектирую это и для себя, — тихо призналась я. — Каждую комнату. Каждый уголок. Я строю себе убежище. И всем нам.

Зоя обняла меня.

— Я понимаю. Просто... береги себя. И его.

Я положила ладонь на свой уже округлившийся живот. Малыш толкнулся, будто в знак согласия. Да, я берегла нас. Работа над этим центром придавала мне сил. С каждым наброском, с каждым подобранным оттенком я чувствовала, как внутри прорастает стержень. Тот самый, что не сломали ни боль, ни предательство.

Я больше не была Златой, обманутой женой. Я была Златой, которая создает дом. Для других женщин. Для своего ребенка. И для той части себя, что все еще верила, что можно все начать заново. С нуля. Без него.

После ухода Зои в квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг и мерцающим светом настольной лампы. Я перебирала образцы тканей для мягкой зоны в будущем центре, пытаясь сосредоточиться на фактуре, на цвете, на чем угодно, только не на собственных мыслях. Но они, предатели, возвращались к одному и тому же. К его словам. К его страху.

В дверь постучали. Тихо, почти несмело. Я нахмурилась. Зоя обычно входила, крича «Это я!» на весь дом. Сердце на мгновение екнуло — безумная, мгновенная надежда, которую я тут же затоптала. Не его. Никогда больше.

Подойдя к двери, я заглянула в глазок и замерла. За порогом, кутаясь в элегантное пальто, стояла Алла Евгеньевна. Лицо ее было бледным, без привычного макияжа, а в глазах читалась такая глубокая растерянность и боль, что моя собственная обида на мгновение отступила, уступив место изумлению.

Я медленно открыла дверь. Мы молча смотрели друг на друга несколько секунд.

— Златочка, — наконец прошептала она, и ее голос дрогнул. — Можно?

Я молча отступила, пропуская ее внутрь. Она вошла, неловко сняла пальто и огляделась. Ее взгляд задержался на разложенных на столе эскизах, на моем компьютере, на чашке с недопитым чаем.

— Ты работаешь, — констатировала она, не зная, с чего начать. — Не помешала?

— Нет, — коротко ответила я, оставаясь стоять посреди гостиной. — Что случилось?

Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами, и подняла на меня полные слез глаза.

— Я пришла... чтобы попросить прощения.

Я не ожидала этого. Я ждала упреков, обвинений, мольбы вернуться. Но не этого.

— Прощения? — переспросила я, не веря своим ушам.

— Да, — она кивнула, и две крупные слезы покатились по ее щекам. Она даже не пыталась их смахнуть. — Прости нас, Златочка. Прости меня. Мы... мы сами загнали вас в угол. Нашими советами, нашим давлением, нашей вечной уверенностью, что мы знаем, как вам лучше жить. Мы не оставили вам выбора. Мы не дали вам... просто полюбить друг друга, без всяких условий.

Я молчала, ошеломленная. В ее словах была горькая правда, которую я сама давно осознала, но не решалась произнести вслух.

— Я... я поговорила с Максимом, — тихо продолжила она. — Он... он сломлен, Злата. Он не человек, а тень. Он не ест, не спит. Он только и делает, что смотрит в стену и повторяет твое имя.

Во мне что-то болезненно сжалось при этих словах, но я тут же возвела внутреннюю стену.

— Ему виднее, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Нет! — она вдруг всплеснула руками. — Он идиот! Глупый, испуганный мальчик! Он любит тебя, я в этом уверена, как никогда ни в чем не была уверена! Он просто... он боится стать отцом больше, чем потерять тебя. Потому что потерять тебя для него было чем-то немыслимым! А стать отцом... он видел пример своего отца. Холодного, вечно занятого. Он боится стать таким же. Боится не справиться. Боится, что не сможет дать вашему ребенку того, что должен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она подошла ко мне ближе, и ее глаза умоляли.

— Он сказал ту чудовищную глупость не потому, что не любит тебя или не хочет ребенка. Он сказал это от страха. От своего дурацкого, мужского, необъяснимого страха! Он сейчас в аду, Злата. В абсолютном аду от осознания того, что натворил.

Я отвернулась и подошла к окну, чтобы скрыть дрожь в руках. Улицы были залиты вечерним светом. Таким же холодным, как и у меня внутри.

— Его страх стоил мне веры, Алла Евгеньевна, — тихо сказала я. — Он стоил мне нашего дома. Он сломал то, что мы строили. Словами не починить.

— Я знаю, — прошептала она сзади. — Я не прошу тебя забыть или сразу простить. Я только прошу... помни, что он не монстр. Он — мой глупый, запутавшийся мальчик, который совершил страшную ошибку. И он платит за нее сполна. Каждую секунду.

Она помолчала, а потом добавила уже совсем тихо:

— И... пожалуйста, береги себя. И моего внука или внучку. Для меня ты всегда будешь дочерью. Независимо ни от чего.

Я слышала, как она подобрала свое пальто, как медленно пошла к выходу. Дверь тихо закрылась.

Я осталась стоять у окна, чувствуя, как лед вокруг моего сердца дал первую, крошечную трещину. Это не было прощением. Нет. Это было пониманием. Пониманием того, что трагедия, которая со мной случилась, была не чьим-то злым умыслом, а чудовищным нагромождением страхов, ошибок и неправильно сказанных слов. И от этого, как ни странно, становилось не легче, а еще больнее. Потому что злиться на монстра — просто. А как злиться на «глупого, испуганного мальчика»?

Глава 54

Три месяца. Девяносто два дня. Целая вечность, прожитая в каком-то призрачном измерении. Я не ломался к ней в дверь. Не осаждал ее телефон бесконечными звонками. Каждое клеточка моего существа кричало, чтобы я мчался к ней, но страх причинить вред — ей, малышу — был сильнее. Я боялся, что мое внезапное появление, мои попытки объясниться заставят ее нервничать. А врачи говорили — никаких стрессов. Так что я сглотнул свое отчаяние и остался в своей пустой квартире, в аду собственного изготовления.

Единственным источником информации была мама. Она пришла ко мне пару недель назад, села напротив и тихо сказала:

— Я была у Златы.

Я весь превратился в слух, жадно ловя каждое слово.

— Она... как она?

— Держится, — вздохнула мама. — Сильная. Работает без отдыха. И... — она немного помолчала. — У неё уже видно маленький животик. Аккуратненький такой. Она уже вся... светится изнутри.

«Маленький животик». Эти слова стали для меня и благословением, и проклятием. Мой ребёнок. Наш ребёнок. Он растет, а я ничего не вижу. Не чувствую. Эта мысль сводила с ума. Именно она и привела меня сегодня в кабинет Александра Борисовича.

Я шел туда с последней надеждой. Может, время смягчило его?

Он сидел за своим массивным столом. Его лицо не смягчилось.

— Садись, Максим, — его голос был ледяным.

Я сел, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— Александр Борисович, я…

— Если ты пришёл с теми же просьбами, можешь не тратить время, — прервал он.

— Нет! Я… я не беспокоил ее все эти месяцы. Я боялся побеспокоить, чтобы не навредить... — мои слова прозвучали жалко и неубедительно.

— И правильно делал, — холодно парировал он. — Она прекрасно справляется без тебя. Выглядит замечательно. Что тебя не должно касаться.

— Но это мой ребёнок! — голос снова предательски дрогнул.

— Ты отказался от этого права, когда назвал его «ошибкой», — его слова резанули больнее ножа. — Вы обманули нас. Но ты обманул её. Ты разрушил всё словами, сказанными за закрытой дверью.

Я молчал, сжимая кулаки. Он был прав.

— Я осознал всё. Каждый день я думаю только о них.

— Думать — мало, — безжалостно сказал он. — Ты хочешь что-то изменить? Докажи сначала ей, что ты можешь быть мужчиной. А не испуганным юнцом. Докажи, что способен нести ответственность. Стать опорой. Сначала ей. Потом, возможно, мы поговорим.

— Но как?! — вырвалось у меня. — Я не могу даже приблизиться, не рискуя причинить вред!

— Это твоя проблема, Максим, — он откинулся на спинку кресла, беря папку. — Не её. Разрушать — легко. Строить — трудно. А теперь извини.

Я вышел, чувствуя полное поражение. Три месяца тоски — и всё, чего я добился, это подтверждение, что я чужой. Я стоял на улице, представлял ее "маленький животик" и понимал — стена между нами стала только выше. И самое ужасное, что я сам ее построил.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 55

Тишина. Та самая, гулкая и безжалостная, что поселилась в моей жизни три месяца назад. Она прервалась звонком Яна.

«Завтра открытие ее центра. Тот самый проект для матерей-одиночек. Зоя сказала, будет много прессы, спонсоров. Если хочешь что-то сделать... это твой последний шанс. Публично. Чтобы все услышали».

Последний шанс. Полумеры не помогли. Цветы, письма, тихие мольбы — все это было шепотом, который тонул в стенах ее нежелания меня слышать. Оставался только крик. Отчаянный, публичный, без права на отступление.

Я стоял в задних рядах просторного, светлого зала, который когда-то был унылым старым зданием. Теперь это был дом. Тот самый, который она строила. Воздух гудел от голосов, вспышки фотокамер выхватывали улыбающихся лиц. И посреди всего этого — она.

Злата. Еще прекраснее, чем я представлял. В темном элегантном платье, которое мягко обрисовывало тот самый, маленький животик, о котором говорила мама. Она говорила что-то в микрофон, ее голос был ровным и уверенным, но я видел напряжение в ее плечах. Она сияла, и это сияние резало мне сердце. Я был чужим на ее празднике.

И вот она закончила, зал взорвался аплодисментами. Она улыбалась, сходя с небольшой сцены. И в этот момент я понял — сейчас или никогда.

Я не помню, как прошел сквозь толпу. Кто-то пытался меня остановить, окликнуть. Я ничего не слышал. Я видел только ее. Видел, как ее улыбка замерла, как глаза расширились от шока, а затем наполнились ледяной яростью, когда она узнала меня.

Я шагнул на сцену и взял микрофон. В зале нарастающий гул сменился настороженной тишиной.

— Злата, — произнес я, и мой голос, усиленный динамиками, прозвучал хрипло, но четко. Она замерла, как вкопанная, в нескольких шагах от сцены. Ее взгляд был острым, как лезвие.

— Я знаю, что не имею права здесь находиться. Но у меня не осталось другого выхода.

Я видел, как Ян и Зоя смотрят на меня с ужасом и надеждой одновременно. Видел, как сбоку поднимается охрана.

— Подождите, — резко сказал я в микрофон, глядя на охранников. — Одну минуту. Пожалуйста.

Они замедлились, смотря на Злату. Она, бледная, едва заметно мотнула головой, разрешая мне продолжать. Ее взгляд говорил: «Говори. Удиви меня. Посмотрим, на что ты способен».

Я глубоко вдохнул, глядя прямо на нее, пытаясь пробиться через стену ее гнева и боли.

— Я был слепым и трусливым идиотом. — слова эхом разнеслись по залу. — Я сказал то, что нельзя простить. Я позволил своему страху говорить за меня.

Я видел, как она сжала губы, как ее руки инстинктивно потянулись к животу, защищая ребенка даже от моих слов.

— Наш брак... — я сделал паузу, чувствуя, как сжимается горло, — ...начался как фикция. Это правда. Мы придумали его, чтобы от нас отстали.

В зале прошелся шепоток. Я видел, как она напряглась еще сильнее.

— Но то, что я чувствую к тебе... — мой голос сорвался, и я с силой выдохнул, заставляя себя говорить дальше, — ...моя любовь к тебе — это самая настоящая, единственно настоящая вещь в моей жизни. Она не была частью сделки. Она случилась. Со мной. И я был слишком глуп, чтобы понять это вовремя.

Слезы подступили к глазам, но я сглотнул их. Сейчас нельзя было быть слабым.

— Я боюсь, — признался я, и в этот раз в моем голосе не было паники, только горькое, выстраданное признание. — Я до сих пор боюсь. Боюсь быть отцом. Боюсь не справиться, не оправдать доверия, сделать что-то не так. Эта мысль сводит меня с ума.

Я видел, как что-то дрогнуло в ее каменном лице. Микрофон ловил мое прерывистое дыхание.

— Но я понял одну вещь за эти три месяца ада без тебя. Я больше боюсь жизни без тебя. Пусть это эгоистично. Пусть это глупо. Но это правда. Я не могу дышать без тебя. И я готов бороться со всеми своими страхами. Со всеми демонами. Ради тебя. Ради нашего ребенка.

Я шагнул к краю сцены, по-прежнему не отрывая от нее взгляда.

— Я не прошу прощения сейчас. Я не заслужил его. Я прошу только одного. Дай мне шанс. Дай мне шанс доказать, что я могу быть тем, кто тебе нужен. Мужем. Отцом. Просто дай мне шанс доказать это.

Я замолчал. В зале стояла абсолютная, оглушительная тишина. Все замерли, глядя на нее. На Злату. Она стояла, белая как полотно, дрожащими пальцами сжимая край стола. Ее грудь тяжело вздымалась. Слезы, которые она, казалось, сдерживала из последних сил, наконец покатились по ее щекам. Но это были не слезы радости. Это были слезы ярости, боли и... чего-то еще. Чего-то, что дало мне крошечную, слабую надежду.

Она не сказала ни слова. Она резко развернулась и, не глядя на меня, быстро вышла из зала.

Тишина в зале длилась недолго. Как только она скрылась за дверью, гул голосов взметнулся с новой силой. Но для меня ничего этого не существовало. Я спрыгнул со сцены, не обращая внимания на обращенные ко мне взгляды — шокированные, сочувствующие, осуждающие — и рванул за ней.

Я нашел ее в пустом служебном коридоре. Она стояла, прислонившись лбом к холодной бетонной стене, ее плечи напряженно вздымались.

— Злата... — тихо позвал я, подходя.

Она резко обернулась. Лицо ее пылало от ярости и смущения, слезы гнева стояли в глазах.

— Доволен? — ее голос был низким и дребезжащим от напряжения. — Устроил настоящее шоу! При всех! Ты думаешь, этот публичный спектакль что-то изменит?

— Мне нечего было терять! — отрезал я, чувствуя, как и моя собственная боль прорывается наружу. — Ты не оставила мне другого выхода! Ты не пускала меня, не отвечала, не хотела слушать!

— А что я должна была слушать? — она шагнула ко мне, и ее глаза метали молнии. — Твои оправдания? Твои жалкие попытки выкрутиться? Ты не готов, Максим! Ты сам это сказал! Своими устами! И я поверила! Я поверила тебе тогда, в тот день, и я верю тебе сейчас! Ты НЕ ГОТОВ!

Ее слова жгли, как раскаленное железо. Но в этот раз я не отступил. Я выдержал ее взгляд.

— Я не готов был тогда! — крикнул я в ответ, вкладывая в слова всю свою боль и раскаяние. — Да, я был трусом! Я испугался будущего, ответственности, того, что не смогу быть таким отцом, как мой! Но я не готов был тогда, а не сейчас!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И что изменилось? — язвительно бросила она, скрестив руки на груди, на своем маленьком, хрупком животике, защищая его от меня. — Прошло три месяца, и ты внезапно стал мужчиной?

— НЕТ! — прорычал я, теряя остатки самообладания. — Я не стал! Но я научусь! Слышишь?! Я научусь! Ради тебя! Ради нашего ребенка!

Я сделал шаг к ней, умоляя, требуя, чтобы она наконец услышала меня не через призму своей боли, а такой, какая есть сейчас.

— Я буду учиться, Злата! Каждый день! Каждую секунду! Я буду учиться менять подгузники и не спать ночами! Я буду учиться быть терпеливым и сильным! Я буду учиться быть отцом! Я буду читать книги, ходить на курсы, слушать врачей! Я сделаю все! Все, что только можно! Я буду совершать ошибки, и я буду учиться на них! Но я БУДУ учиться! Потому что я больше не могу без тебя! И я скорее умру, чем снова тебя потеряю!

Я стоял перед ней, тяжело дыша, сжимая кулаки. Вся моя душа была вывернута наизнанку, все мои страхи и обещания выложены к ее ногам.

Она смотрела на меня. Дрожала вся, от кончиков пальцев, сжатых в белых кулаках, до чуть подрагивающих губ. В ее глазах бушевала война — между тем, что она слышала сейчас, и тем, что врезалось в память навсегда — моими словами о «фикции» и «ошибке». Я видел эту борьбу. Видел, как почти физически больно ей было слушать меня, но и как что-то внутри нее откликалось на мои слова.

Тишина в коридоре стала плотной, живой. Я боялся пошевелиться, боялся снова спугнуть этот хрупкий, невозможный шанс. Сердце колотилось где-то в горле, выстукивая один-единственный вопрос: «И что?»

И вот ее губы дрогнули. Не для улыбки. Нет. Они просто разомкнулись, чтобы выпустить тихий, ровный приговор. Или спасение. Я еще не понял.

— Хорошо.

Это слово прозвучало так тихо, что я почти не расслышал. Но оно прозвучало. Воздух с шипом вырвался из моих легких.

Она подняла на меня взгляд, и он снова стал острым, как скальпель, выжигающим всю мою ложную надежду дотла.

— Ты хочешь шанс? — повторила она, и в ее голосе не было ни капли снисхождения. Только холодная, стальная решимость. — Докажи.

Я замер, не дыша.

— Исчезни из моего поля зрения. Полностью. — она делала ударение на каждом слове, вбивая его мне в сознание. — Не звони. Не пиши. Не пытайся передать весточку через Зою или свою мать. Никаких писем, никаких подарков, никаких случайных «совпадений» у моего дома. Ты для меня не существуешь. Понял?

Я молча кивнул, чувствуя, как внутри все сжимается в тугой, болезненный ком. Это было даже хуже, чем прежде. Раньше была хоть какая-то иллюзия действия. Теперь — только пассивное ожидание. Адское.

— Я сама, — продолжила она, все тем же ледяным тоном, — сообщу тебе, когда буду готова тебя увидеть. Если вообще буду. Это не обещание. Это условие.

Она сделала паузу, давая мне осознать всю тяжесть ее слов.

— И если ты появишься раньше... если нарушишь это правило даже на секунду... — ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки, и ее финальные слова прозвучали как приговор, высеченный в граните, — ...все кончено. Навсегда. Ребенка ты, возможно, и будешь видеть по решению суда, но между нами все будет закончено. Окончательно и бесповоротно.

Она больше не смотрела на меня. Она развернулась и пошла прочь по коридору, ее каблуки отстукивали ровный, безжалостный ритм. Я стоял, как парализованный, впитывая в себя ее ультиматум.

«Исчезни». Самое простое и самое сложное, что она могла потребовать. Исчезнуть, когда все твое существо рвется к ней. Исчезнуть, когда знаешь, что она носит твоего ребенка. Исчезнуть и просто... ждать. Без гарантий. Без права на ошибку.

Я медленно повернулся и побрел в противоположную сторону, к выходу. В ушах звенело. Во рту пересохло. Но сквозь онемение и боль пробивался странный, слабый росток. Надежда. Суровая, безрадостная, выстраданная. Но надежда.

У меня был шанс. Ценой полного самоуничтожения, ценой мучительного ожидания. Но он был. И я знал, что сделаю все, чего она потребует. Я исчезну. Я буду ждать. Я буду учиться. И я докажу ей, что могу быть тем, кем должен быть.

Даже если это последнее, что я сделаю в этой жизни.

Глава 56

Дверь закрылась за мной с глухим щелчком, отсекая шумный, душный мир вместе с его взглядами, шепотами и... им. Я прислонилась спиной к дереву, чувствуя, как дрожь, сдерживаемая все это время, наконец вырывается наружу. Все тело предательски тряслось, колени подкашивались. Я съехала на пол в прихожей, не в силах сделать ни шага.

Тайсон тут же подбежал, тычась мокрым носом в мои щеки, в руки, скуля от беспокойства.

— Тихо, мальчик, тихо, — прошептала я, обнимая его шею и зарываясь лицом в его густую шерсть. Он пах домом. Настоящим, безопасным. Не тем, что осталось там, в том коридоре, с его вывернутой наизнанку душой и моим ледяным ультиматумом.

— Он пришел, Тайс, — голос мой сорвался, прорываясь сквозь ком в горле. — Пришел и устроил цирк. При всех.

Пес лизнул мне щеку, словно пытаясь смыть следы высохших слез. Я закрыла глаза, и передо мной снова встал он. Бледный, с горящими глазами, сжимающий микрофон так, будто это был его последний якорь в бушующем море.

«Наш брак начался как фикция, но моя любовь к тебе — самая настоящая вещь в моей жизни».

— А я ему поверила, — выдохнула я, глядя в преданные глаза собаки. — Стояла там, как идиотка, и слушала. И часть меня... часть так отчаянно хотела снова поверить.

Я поднялась с пола и медленно побрела в гостиную, Тайсон следом. Руки все еще дрожали. Я налила себе воды, но пить не смогла — просто смотрела на кружку, чувствуя, как внутри все переворачивается.

— Он сказал, что научится, — прошептала я в тишину комнаты. — Что будет учиться быть отцом. Каждый день.

Тайсон положил голову ко мне на колени, как будто понимая каждое слово. Его тяжелая, теплая голова была таким простым и безоговорочным утешением.

— А что, если это снова слова? — спросила я у пса, у самой себя, у пустоты. — Красивые, правильные, выстраданные... но всего лишь слова? Как тогда? Я не переживу этого снова, Тайс. Не переживу.

Я положила ладонь на живот, на наш маленький, растущий животик. И в тот самый момент, как будто в ответ, внутри что-то легко и нежно шевельнулось. Не толчок, еще нет. Просто едва уловимое, бархатистое движение, напоминание о жизни, о будущем.

Я замерла, затаив дыхание. И впервые за весь этот безумный день по-настоящему заплакала. Не от ярости. Не от обиды. А от этой хрупкой, необъяснимой нежности и дикого, всепоглощающего страха.

— Что же мне делать? — прошептала я, гладя Тайсона и чувствуя под ладонью тихое эхо того шевеления. — Дал ли я ему этот шанс, потому что поверила? Или потому, что сама слишком испугалась окончательно захлопнуть дверь?

Пес вздохнул и прикрыл глаза. Ответа, конечно, не было. Была только тишина, нарушаемая его ровным дыханием, и тяжелое, нерешенное будущее, висевшее между мной и обещанием, которое я только что дала. Обещанием, которое могло стать как спасением, так и новой, еще более болезненной ловушкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 57

Шли дни. Медленные, как патока. Я приходила в себя, как после тяжелой болезни. Каждое утро просыпалась с одним и тем же вопросом: «Что я наделала?», а засыпала с тем же. Конечно, я думала о Максиме. Его образ, его слова в том проклятом коридоре преследовали меня. То я злилась до дрожи, вспоминая его наглость — явиться на мое торжество! То сердце сжималось от его голоса, сорвавшегося на крик: «Я научусь!».

Мои дни были похожи один на другой. Работа, неспешные прогулки с Тайсоном, чтение книг по воспитанию детей. И постоянные визиты.

Чаще всех приходила мама. Она являлась с кастрюльками супа и пирогами, с новыми журналами и бесконечной заботой.

— Доченька, поела? — она ставила на стол тарелку с дымящимся борщом. — Тебе теперь нужно за двоих.

— Я ем, мам, спасибо, — улыбалась я, заставляя себя проглотить еще одну ложку.

— А я тут в магазине видела такие распашонки, просто прелесть! — она начинала листать каталог, и я молча кивала, глядя, как ее пальцы бережно проводят по изображению крошечной одежды. Мы говорили о ребенке, о будущем, но имя Максима никогда не звучало. Оно висело в воздухе невысказанным вопросом.

Как-то раз нагрянули оба моих родителя. Папа принес мое любимое мороженое, хотя на улице было холодно.

— Вот, держи, — он протянул стаканчик, стараясь казаться суровым, но его глаза выдавали беспокойство. — Только не простудись.

— Спасибо, папа.

Мы сидели в гостиной, и папа рассказывал о новых проектах в фирме, а мама дополняла его. Они создавали вокруг меня кокон нормальности, и я была им безмерно благодарна.

Самым неожиданным было визит Аллы Евгеньевны. Она звонила в дверь тихо, почти несмело, и в руках у нее была не еда, а маленький, нежный кактус в горшочке.

— Это... для воздуха полезно, — сказала она, передавая его мне. Ее глаза были полны такой боли и надежды, что у меня защемило сердце. — И... не требует много внимания. Как я.

— Спасибо, Алла Евгеньевна, — я приняла горшок. Мы посидели в натянутом молчании, попивая чай. Она расспрашивала о моем самочувствии, о ребенке, и я чувствовала, как ей тяжело дается каждое слово, не связанное с ее сыном. Уходя, она обняла меня и прошептала: «Береги себя, дочка». И снова ни слова о нем.

Однажды вечером я сидела на полу, обняв Тайсона, и гладила его по голове.

— Понимаешь, Тайс, — тихо сказала я ему, — все они здесь. Они кормят меня, развлекают, заботятся. Но они словно договорились. Никто не произносит его имени. Как будто его и не было.

Пес вздохнул и положил морду ко мне на колени.

— А он... он исчез. Как я и велела. Ни звонка, ни сообщения. Даже Зоя, которая обычно все про него знает, молчит. И от этого... еще страшнее. Я не знаю, что с ним. Не знаю, о чем он думает. Живет ли он в том аду, в который сам попал, или уже смирился?

Я закрыла глаза, чувствуя, как малыш толкается внутри, напоминая о себе.

— А ведь он прав, — прошептала я в тишину комнаты. — Я тоже боюсь. Боюсь, что, дав ему этот шанс, снова окажусь в той ловушке. И боюсь, что, не дав его, мы оба — я, он, наш ребенок — потеряем что-то важное навсегда.

Тайсон лизнул мне руку, и я прижалась к его теплому боку. Они все окутывали меня заботой, пытаясь залатать дыры в моей душе. Но самая большая дыра была в форме человека, который исчез по моему приказу. И только время могло показать, что вырастет на этом выжженном месте — новая жизнь или вечные руины.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 58

Для меня начались самые тяжелые недели в жизни. Ад — это не огонь и скрежет зубовный. Ад — это тишина. Гробовая, намеренная, нарушаемая только гулом собственных мыслей. Я соблюдал ее условие. Я не звонил. Не писал. Не пытался передать ничего через Зою или маму. Я стал призраком в ее жизни, как она и велела.

Но я не мог молчать совсем. Каждый вечер, когда город за окном затихал, я садился за стол, брал блокнот и писал. Длинные, бессвязные, отчаянные письма, которые никогда не увидят конверта.

«Сегодня видел в парке женщину с коляской. Остановился как вкопанный. Представлял, что это ты. Что это наш малыш. Мне стало так физически больно, что пришлось сесть на скамейку и минут десять просто дышать...»

«Купил сегодня книгу. «Эмоциональное воспитание ребенка от 0 до 3 лет». Читаю и понимаю, какого черта я ничего этого не знал раньше. Как я мог быть таким слепым? Я учусь, Злата. Честное слово, учусь...»

«Зефир по вам тоже скучает, по тебе и Тайсону, кажется, все еще на меня в обиде. Спит на твоей стороне кровати и утром отворачивается, когда я пытаюсь его погладить. Он прав. Я всех вас подвел...»

Эти письма были моими бутылками в океан ее молчания. В них я выливал весь свой страх, всю тоску, все крошечные открытия, которые делал на пути к отцовству, которого так боялся.

Единственной отмычкой в мир, где она существовала, были звонки родителей. В основном мамы.

— Максим, сынок, как ты? — ее голос в трубке всегда звучал встревоженно.

— Нормально, мама. Работаю. — я старался, чтобы голос звучал ровно.

— Я... я сегодня была у нее, — она говорила тише, как заговорщик. — Приносила куриный бульон.

Мое сердце замирало. — И... как она?

— Держится. Выглядит... уставшей, но красивой. Очень красивой. Говорит, что малыш пинается. Уже сильно.

Эти простые слова — «малыш пинается» — заставляли меня закрывать глаза и сжимать телефон так, что трещал пластик. Мой ребенок. Он уже пинался, а я ничего об этом не знал. Не чувствовал.

— Она не спрашивала... про меня? — не удерживался я, ненавидя себя за эту слабость.

В трубке повисало тяжелое молчание.

— Нет, Максим. Не спрашивает. Но... я ей показывала фотографию, где ты в детстве. Она долго смотрела. Ничего не сказала, но... смотрела.

Это была та самая кроха, которой я жил. «Смотрела на мою детскую фотографию». Я лепил из этого целые замки надежды. Может, представляла нашего ребенка? Может, думала обо мне?

Отец звонил реже. Его звонки были краткими и деловыми.

— Сын. Как дела в офисе?

— Все в порядке, отец. По графику.

— Так. — он делал паузу. — Маргарита Львовна звонила твоей матери. Говорит, Злата взяла новый проект. Небольшой, но важный для нее. Чтобы не скучать.

«Чтобы не скучать». Значит, ей тоже было тяжело в этой тишине. Значит, она тоже искала спасения от мыслей. Возможно, от мыслей обо мне.

— Она сильная, — неожиданно добавил отец, и в его голосе впервые за все время прозвучало не одобрение, а что-то похожее на уважение. — Держится молодцом.

— Я знаю, — прошептал я. — Я всегда это знал.

После таких звонков я мог часами ходить по квартире. Эти крупицы информации были одновременно и ядом, и лекарством. Они напоминали, что она есть, что она жива, что наш ребенок растет. Но они же и жгли, потому что подчеркивали мое полное отсутствие в их жизни.

Я продолжал писать свои письма. День за днем.

Я складывал исписанные листы в картонную коробку из-под обуви. Она медленно наполнялась. Моими страхами, моими обещаниями, моим раскаянием. Возможно, когда-нибудь я смогу ей это показать. А может, однажды просто сожгу, как последнюю попытку избавиться от прошлого.

Но пока что это было все, что у меня было. Письма, которые я не отправлял, и тишина, которая с каждым днем становилась все громче.

Тишина продолжалась. Но теперь она была наполнена смыслом. Не пустотой, а ожиданием. И я использовал каждую секунду. Ее ультиматум «исчезни» я превратил в мантру: «Готовься. Учись. Будь достоин».

Первым делом я нашел в интернете курсы для будущих отцов. Записался на ближайшие. Помню свой первый визит. Я сидел в кругу таких же, как я, будущих пап. Все пришли с женами, которые с нежностью смотрели на них. Я был один. Тренер, жизнерадостная женщина лет сорока, раздавала муляжи младенцев.

— Ну что, папочки, давайте учиться пеленать! Кто первый?

Все смотрели на меня, как на странного, одинокого волка, пришедшего на курсы вышивания. Но мне было все равно.

— Я, — сказал я твердо и вышел вперед.

Я заворачивал этот тряпичный муляж с таким усердием, будто от этого зависела судьба вселенной. Получалось криво. Тренер поправила мои руки.

— Не так сильно, вы же не бревно веревкой перетягиваете. Ребенок — не сверток.

Я краснел, вспотел, но добился своего. Мой «сын» был аккуратно завернут.

— Молодец! — похвалила тренер. — Вижу, стараетесь.

— У меня нет права на ошибку, — тихо ответил я.

Дома меня ждали книги. Горы книг. «Ваш ребенок от нуля до года», «Детская психология: первые три года», «Как понять, чего хочет ваш малыш». Я конспектировал, выделял маркером важные моменты. Стопка исписанных блокнотов росла рядом с коробкой непосланных писем.

Но теорией я не ограничился. Я позвонил маме.

— Мам, мне нужна помощь.

— Сынок? Что случилось? — ее голос сразу стал тревожным.

— Ничего страшного. Я... я хочу сделать детскую. В гостевой. Но я не знаю, с чего начать. Ты же помнишь, как обустраивала мою?

Воцарилась тишина.

— Максим... ты уверен? — голос мамы дрогнул.

— Да. Абсолютно. Он или она должны знать, что здесь для них есть место. Всегда.

Мама примчалась через час. С глазами, полными слез, но с решимостью настоящего полководца. Мы перемерили комнату, она давала советы по выбору мебели, цвета стен.

— Никаких темных тонов! Только светлые, пастельные. И экологичные материалы, слышишь?

— Слышу, мам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом я позвонил Зое. Это был тяжелый разговор.

— Зоя, привет. Это Максим.

— Макс... — ее голос был холодным. — Что нужно?

— Мне нужен твой вкус. Как лучшего дизайнера, которого я знаю. Я делаю детскую. Хочу, чтобы все было... как у Златы. Элегантно, уютно, со смыслом.

Она долго молчала.

— Ты серьезно?

— Никогда в жизни не был так серьезен. Пожалуйста.

Зоя пришла. С неохотой, с поджатыми губами. Но когда она увидела, что комната уже очищена, а я стою с рулеткой и блокнотом в руках, ее взгляд смягчился.

— Ладно, — вздохнула она. — Угол здесь будет игровой. Здесь — кроватка, чтобы не на сквозняке. А здесь — пеленальный столик, и чтобы все под рукой было. Никаких лишних движений.

Мы провели вместе несколько часов. Она скинула мне ссылки на мебель, на обои, на текстиль.

— Зоя, — остановил я ее у двери. — Как она?

— Жива, здорова, — сухо ответила она. — Работает. И... — она замолчала, будто решая, можно ли мне это говорить. — На прошлом УЗИ сказали, что, скорее всего, девочка.

Девочка. У меня перехватило дыхание. Дочка.

— Спасибо, — прошептал я.

— Не благодари. Просто не облажайся на этот раз.

И я старался. Каждый вечер после работы я что-то делал в будущей детской. Собирал мебель, красил стены в нежный персиковый цвет, который одобрили мама и Зоя. Руки были в царапинах, в волосах — краска, но я чувствовал себя... на своем месте.

Как-то раз, заканчивая вешать полочку, я услышал сзади:

— Неплохо.

Я обернулся. В дверях стоял отец. Он смотрел на преображающуюся комнату.

— Отец! Я не знал, что ты...

— Мать сказала, — коротко бросил он. Осмотрел мою работу, потрогал стену. — Красишь? Не думал, что умеешь.

— Учусь, — пожал я плечами.

— Книги эти... — он кивнул на стопку на полу. — Это все читаешь?

— Да.

Он медленно кивнул.

— Хорошо. — И ушел.

Это «хорошо» от человека, который последние месяца смотрел на меня как на провалившийся проект, стоило для меня больше любой похвалы.

Я стоял посреди комнаты, пахнущей свежей краской и древесиной, и смотрел на кроватку, которую только что собрал. Я представлял, как здесь будет стоять Злата, качая нашу дочь. Как она улыбнется. Как Тайсон будет лежать рядом на ковре. Как я буду подходить и брать малышку на руки. Не с дрожью страха, а с трепетом любви.

Я не терял времени. Я учился быть отцом в теории. Но с каждым днем, с каждой собранной полкой и каждой прочитанной страницей, эта теория все больше становилась частью меня. Мечтой, которую я был готов превратить в реальность. Ценой любого труда. Лишь бы дождаться того дня, когда она скажет: «Я готова тебя увидеть».

Глава 59

Решимость — странная штука. Она похожа на панцирь: твердый, надежный, способный выдержать любой удар извне. Но он не спасает от того, что происходит внутри. А внутри я... скучала.

Это признание приходило ко мне по ночам, когда Тайсон сладко посапывал в ногах, а в квартире стояла такая тишина, что можно было услышать биение собственного сердца. Я скучала по его смеху. По его руке на моей талии, когда мы засыпали. По тому, как он мог одним взглядом понять, что у меня тяжелый день. По его глупым шуткам за завтраком.

Эта тоска была предательством по отношению к самой себе. Ведь я была права! Он совершил непростительное. Но почему же тогда его отсутствие ощущалось как ампутация?

Как-то раз ко мне зашла Зоя, неся очередную порцию новостей. Она стала моим невольным связным с тем миром, из которого я себя изгнала.

— Он, представляешь, курсы эти свои не бросил, — начала она, разглядывая свои идеально покрытые лаком ногти. Мы сидели на кухне, я пила ромашковый чай, она — эспрессо. — Ходит каждую неделю, как на работу. Учительница им, кажется, даже грамоту за прилежание выдала.

Я сделала глоток чая, стараясь, чтобы лицо оставалось невозмутимым.

— И что с того? Многие мужчины ходят на такие курсы.

— Но не многие, дорогая, ходят туда в одиночестве, с таким видом, будто от итогового экзамена зависит их жизнь, — парировала Зоя. — И книги он какие-то умные читает. По психологии детской. Увидела у него в стопке. Думала, для вида, так нет — закладки, пометки.

Во мне что-то екнуло. Я представила его, сидящего в одиночестве в нашей — в его — квартире, с книгой в руках, в свете настольной лампы. Таким... серьезным. Таким непохожим на того испуганного мальчика из офиса.

— Пусть читает, — пожала я плечами, делая вид, что меня это не волнует. — Может, станет умнее.

— А детскую он делает, — Зоя бросила эту фразу как бы невзначай, следя за моей реакцией.

Я не смогла сдержать легкий вздох. Детскую. Ту самую, о которой мы когда-то мечтали, но все не доходили руки.

— Ну и хорошо. Ребенку где-то надо жить, когда он будет у него в гостях.

— Злата, — Зоя положила свою руку на мою. — Он не для гостей это делает. Он... он делает это для тебя. Чтобы ты увидела. Чтобы ты поняла.

— Что я должна понять? — голос мой дрогнул, и я его возненавидела за эту слабость. — Что он может собрать мебель и прочитать пару книг? Это не отменяет того, что он сказал!

— Я знаю, — тихо сказала Зоя. — И он это знает. Но разве это не лучше, чем если бы он пил горькую в баре или с головой ушел в работу, забыв обо всем? Он борется, Злата. Борется со своими демонами. Ради тебя.

Она ушла, оставив меня наедине с моими мыслями. Я подошла к окну и смотрела на огни города. Лед вокруг моего сердца действительно начинал таять. От ее слов, от рассказов мамы о его «странной» серьезности, от этого упрямого, молчаливого старания, которое доносилось до меня через третьи руки.

Но обида и страх были еще слишком сильны. Они были старыми, верными псами, которые рычали на каждый проблеск надежды.

«Он может все это делать сейчас, а потом... а потом снова испугается», — шептал страх.

«А слова? Слова «фикция» и «ошибка»? Они что, просто исчезли?» — вторила ему обида.

Я положила руку на живот. Малышка толкнулась, будто желая напомнить о себе. О том, что все это — не просто история двух взрослых людей. Это и ее история тоже.

— Что же нам делать, крошка? — прошептала я. — Довериться снова? Или так и остаться в этой холодной, но безопасной крепости?

Ответа не было. Было только тихое, настойчивое таяние льда и щемящее чувство одиночества, которое становилось все невыносимее с каждой новостью о его попытках стать другим. Лучшим. Нашим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 60

Все было так... нормально. Рутинно. Плановый осмотр на 20-й неделе. Я лежала на кушетке в кабинете УЗИ, чувствуя холодный гель на коже. Врач водила датчиком по моему округлившемуся животу, на экране мелькали размытые черно-белые тени. Я уже привыкла к этим визитам, даже любила их — ведь я могла видеть нашу малышку, слышать стук ее сердца.

— Ну что, мамочка, сейчас посмотрим на нашу принцессу... — бормотала врач, ее голос был спокоен и деловит.

Но вдруг ее брови поползли вниз. Легкая улыбка сползла с ее лица. Она прижала датчик сильнее, водила им дольше обычного. Мое сердце, только что спокойное, начало настороженно сжиматься.

— Что-то не так? — тихо спросила я.

Врач не ответила сразу. Она измерила что-то, щелкая мышкой, ее лицо стало сосредоточенным и серьезным.

— Злата, у вас есть ощущение тяжести, дискомфорта? Может, какие-то необычные выделения?

— Н-нет, — прошептала я, и страх, холодный и липкий, начал подползать к горлу. — Вроде бы все как всегда.

Она снова поводила датчиком, и ее лицо стало совсем каменным.

— Шейка матки укорочена значительно больше нормы. И есть гипертонус. Это угроза прерывания беременности.

Мир сузился до размера ультразвукового монитора и до леденящего душу слова «угроза». Воздух перестал поступать в легкие.

— Что? — выдохнула я, не веря своим ушам. — Нет... нет, не может быть...

— Срочно ложитесь в стационар. На сохранение, — врач уже снимала перчатки, ее голос стал резким и быстрым. — Сейчас выпишу направление. Медсестра поможет вам.

Меня подхватили, куда-то повели. Голова кружилась, в ушах звенело. «Угроза прерывания». Эти слова бились в висках, как молоток. Мой ребенок... наша девочка... Я машинально положила руку на живот, словно могла защитить ее своим прикосновением.

В палате, когда меня уложили в кровать и начали ставить капельницу, паника накрыла с головой. Мне было до ужаса страшно. Одна. Такой я еще не была никогда. Мне нужна была рука, которую можно сжать. Нужно было плечо, чтобы уткнуться в него и выплакать этот животный ужас.

Медсестра, закончив с капельницей, спросила:

— Муж предупрежден? Позвонить ему?

«Максим». Имя пронеслось в мозгу раскаленной молнией. Инстинктивно, всем существом, я потянулась к телефону, чтобы набрать его номер. Он бы примчался. Он бы был здесь. Он бы... Он бы...

Но тут же, как удар хлыста, вспомнилось его лицо в том коридоре. Его усталые, полные отчаяния глаза. И его же собственные слова: «Я в панике, Ян. Я не готов к этому».

НЕТ. Он не готов. А я не могу позволить его страху, его панике, его неуверенности снова ворваться в мою жизнь в такой момент. Не сейчас. Не когда на кону жизнь нашего ребенка.

Я отдернула руку от телефона, как от огня. Сердце разрывалось на части. Мне нужна была его сила, но я боялась его слабости больше всего на свете.

Дрожащими пальцами я нашла в контактах другой номер. Нажала кнопку вызова, прижав телефон к уху, и закрыла глаза, пытаясь сдержать рыдания.

— Алло? Злата? — бодрый голос Зои прозвучал в трубке.

— Зоя... — мой голос сорвался в жалкий, детский всхлип. — Зоя, я в больнице...

— Что?! Что случилось? — ее тон мгновенно сменился на испуганный.

— Угроза... — с трудом выговорила я, и слезы, наконец, хлынули ручьем. — Положили на сохранение. Мне так страшно...

— Держись, я уже выезжаю! Сейчас же! — в трубке послышались звуки, будто она уже хватает ключи и сумку. — Все будет хорошо, слышишь? Я уже еду.

Она бросила трубку. Я опустила телефон на одеяло и, наконец, разрешила себе заплакать. Тихо, безнадежно. Зоя ехала. Но та пустота, то одиночество, что разверзлось внутри, были куда страшнее любого диагноза. Я справилась. Я позвала того, кто не подведет. Но почему же тогда мне так отчаянно хотелось, чтобы за дверью палаты стоял он? И почему мысль об этом причиняла такую боль?

Время в больничной палате текло иначе. Каждая минута казалась вечностью, наполненной страхом и навязчивыми мыслями. Я лежала, уставившись в потолок, и прислушивалась к каждому ощущению в теле. Любой, малейший дискомфорт заставлял сердце бешено колотиться. Я неотрывно смотрела на капельницу, словно каждая капля лекарства была нитью, держащей моего ребенка.

«Держись, малышка, пожалуйста, держись»,

— беззвучно шептала я, положив ладонь на живот. Шевелений не было, и это пугало еще сильнее.

Казалось, прошла целая вечность, когда дверь палаты резко распахнулась. На пороге, запыхавшаяся, с растрепанными ветром волосами и огромными глазами, полными ужаса, стояла Зоя. В ее руках был смятый пакет из ближайшего магазина — видимо, она сломя голову мчалась сюда, хватая по дороге все, что попадалось под руку.

— Златка! — она бросилась ко мне, роняя сумку на пол, и схватила мою холодную руку в свои теплые ладони. — Господи, как ты? Что случилось? Говори!

Ее появление стало тем якорем, за которое можно было ухватиться в этом шторме паники. Мое горло сжалось, и я снова расплакалась, беспомощно, как ребенок.

— Угроза... — рыдая, выдохнула я. — Сказали... шейка матки... и тонус... — Я не могла связать и двух слов, меня просто трясло от страха и беспомощности.

— Тихо, тихо, все, не говори, — Зоя села на край кровати, не отпуская мою руку, и стала гладить меня по волосам, как маленькую. — Дыши, родная. Дыши глубоко. Смотри на меня.

Я пыталась, но дыхание срывалось на всхлипах.

— Мне так страшно, Зоя... наша девочка... я не могу...

— Ничего не случится! — ее голос прозвучал твердо и властно, не оставляя места для возражений. — Слышишь? Ничего! Ты сильная. Она у тебя сильная. Вы обе справитесь. Врачи хорошие? Что говорят?

— Полный покой... капельницы... — я сглотнула слезы, пытаясь взять себя в руки под действием ее уверенности. — Говорят, вовремя положили... есть все шансы...

— Вот видишь! — Зоя энергично кивнула, и ее глаза тоже блестели от слез, но она их смахивала. — Все будет хорошо. Я здесь. Я никуда не уйду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она встала, достала из пакета бутылку воды и открутила крышку.

— Пей. Маленькими глотками.

Я послушно сделала несколько глотков. Вода была прохладной и немного успокоила разгоряченное горло.

— Я... я ему не позвонила, — тихо призналась я, глядя на ее руки, поправляющие мое одеяло.

Зоя замолчала на секунду, потом вздохнула.

— Я знаю.

— Я не могла, — голос мой снова задрожал. — Я испугалась, что он... что его паника... что это все только усугубит. А я не могу рисковать. Я не могу!

— Ты все сделала правильно, — твердо сказала Зоя, снова беря мою руку. — Ты сделала так, как почувствовала нужным. Сейчас главное — ты и малышка. Все остальное не важно.

Она помолчала, глядя на мою капельницу.

— Но знаешь... — она говорила осторожно, подбирая слова. — Когда я мчалась сюда, я подумала... он бы сейчас, наверное, сошел с ума. Но не от страха бросить все, а от страха потерять вас. По-настоящему.

Я закрыла глаза, и по щекам снова потекли слезы. Но на этот раз это были не только слезы страха. В них была и боль, и тоска, и эта дурацкая, непобедимая надежда.

— Я знаю, — прошептала я. — Но я все равно не могу его позвать. Еще не могу.

— И не надо, — Зоя мягко сжала мои пальцы. — Никаких «надо». Просто лежи. Дыши. И слушай, как твоя дочка растет и крепнет. Я здесь. Я с тобой.

Она осталась сидеть рядом, не отпуская мою руку. Ее присутствие было живым щитом против всепоглощающего ужаса. И пока она была здесь, я верила, что мы сможем пройти через это. Мы — я, наша девочка и Зоя. А он... он оставался там, в мире за стенами больницы, частью проблемы и частью моего разрывающегося на части сердца.

Глава 61

Что-то было не так. Я чувствовал это кожей. Последние несколько дней стояла какая-то гнетущая тишина. Да, я и раньше жил в информационном вакууме, но сейчас он был иным — тяжелым, зловещим. Мама звонила, но говорила как-то общими фразами: «Все хорошо, не волнуйся». Слишком гладко. Слишком осторожно. Я метался по квартире, не в силах сосредоточиться ни на работе, ни на книгах. Сердце сжималось от смутного, необъяснимого предчувствия беды.

И вот телефон зазвонил. Я посмотрел на экран — Зоя. Странно. Она не звонила мне с самого начала всего этого кошмара. Рука дрогнула, когда я принимал вызов.

— Алло? — голос мой прозвучал хрипло.

В трубке послышался ее взволнованный, срывающийся голос. Она говорила быстро, почти неразборчиво:

— Максим, слушай... Она в больнице. «Свято-Владимирская», палата 314.

Мир сузился до размеров телефонного экрана. Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело.

— Что?.. Что случилось? — выдавил я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Угроза... выкидыша... — ее голос дрогнул. — Положили на сохранение. Максим, делай что-нибудь!

Щелчок в трубке. Она бросила. А я стоял, застыв, с телефоном в оцепеневшей руке. Слова «больница», «угроза выкидыша» жгли мозг, как раскаленные иглы.

Больница. Угроза. Злата. Ребенок.

Паника, та самая, дикая, животная, которую я всегда так боялся, накрыла меня с головой. Но сейчас это был не страх ответственности. Это был страх потери. Страх, что я могу потерять их. Навсегда.

Я не помню, как выбежал из квартиры. Не помню, как оказался в машине. Руки сами вставили ключ в замок зажигания, сами переключили передачу. Я выехал на улицу, и город превратился в размытое пятно.

«Только бы живы... Только бы с ними все было хорошо...»

Эта мысль стучала в висках в такт бешеному ритму сердца. Я давил на газ, обгоняя все машины, не обращая внимания на светофоры и сигналы других водителей. В голове не было ничего, кроме ее лица — бледного, испуганного. И кроме слов Зои: «Делай что-нибудь!»

«Я делаю! Я еду! Держитесь, ради всего святого, держитесь!»

Я мчался, нарушая все возможные правила, мысленно взывая к Богу, к вселенной, ко всем силам, которые только могли быть.

— Просто пусть с ними все будет хорошо, — хрипло бормотал я, вжимаясь в руль. — Просто пусть будут живы и здоровы. Я все сделаю. Все, что угодно. Отдам все. Только пусть с ними все будет хорошо.

Больница. Мне нужно было добраться до больницы. До палаты 314. До нее. Все остальное не имело значения. Никакие правила, никакие последствия. Только она. Только они. И эта безумная, всепоглощающая надежда, что я не опоздаю.

Больница. «Свято-Владимирская». Я влетел в здание, едва притормозив у входа. Дежурная медсестра что-то кричала мне вслед, но я не слышал. Мне было плевать на правила, на распорядок, на все. Только бы успеть. Только бы застать ее... какой?

Я ворвался в палату 314, запыхавшийся, с диким сердцебиением. И замер.

Она лежала на больничной кровати, такая маленькая и хрупкая на белых простынях. Бледная, почти прозрачная. Глаза были закрыты, но по влажным ресницам я понял — она плакала. Рядом, в кресле, сидела Зоя. Она увидела меня, ее глаза широко распахнулись, но она не сказала ни слова, лишь молча встала и вышла из палаты, притворив за собой дверь.

Злата услышала шаги и медленно открыла глаза. Увидев меня, она не вздрогнула, не закричала, не приказала уйти. Ее взгляд был пустым и бездонным, полным такой усталой, безграничной боли, что у меня сердце оборвалось. И из этих глаз снова потекли слезы. Молча. Безнадежно.

В тот миг все мои страхи, вся моя паника куда-то ушли. Осталась только ясная, холодная решимость. Я подошел к кровати и опустился перед ней на колени. Осторожно, как бы боясь спугнуть, взял ее холодную, безжизненную руку в свои. Она не сопротивлялась. Я поднес ее ладонь к своим губам и крепко, с мольбой и обещанием, поцеловал.

— Я здесь, — прозвучал мой голос, тихий, но твердый, как сталь. — Я никуда не уйду.

Она смотрела на меня, и слезы текли по ее щекам ручьями. Она сжала мои пальцы, слабо, почти без сил.

Я не знал, что еще сказать. Все слова казались пустыми и ненужными. Мой взгляд упал на ее живот, на небольшую, но уже явную выпуклость под одеялом. Сердце снова заколотилось, но теперь не от страха, а от чего-то другого. От трепета. От благоговения.

Я медленно, почти с религиозным трепетом, протянул руку и коснулся ладонью ее живота. Через тонкую ткань больничной рубашки я чувствовал тепло ее кожи. Тепло нашего ребенка.

И в тот самый момент под моей ладонью что-то случилось. Легкое, едва уловимое движение. Скольжение. Толчок.

Я замер, глаза округлились. Я почувствовал это.

Злата тоже это почувствовала. Ее пальцы снова сжали мои. Она сквозь слезы, сдавленно, прошептала:

— Шевелится... — голос ее был хриплым от слез, но в нем пробивалась первая, слабая ниточка облегчения. — Наконец-то... Я так испугалась, что она затихла...

Она. Наша девочка. Она была здесь. Она была жива. И она давала о себе знать.

Я не мог говорить. Комок в горле перекрывал дыхание. Я просто сидел на коленях, держа ее руку и чувствуя под своей ладонью тихую, чудесную жизнь. Ту самую, которую я когда-то назвал ошибкой. Ту самую, что сейчас была для меня единственным смыслом и самым большим чудом.

Я прижался лбом к ее руке, закрыв глаза. Испытание тишиной закончилось. Начиналось испытание верой. И я был готов пройти его. Ради этого тихого шевеления. Ради ее слез. Ради нас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 62

Ночь опустилась на больничную палату, мягкая и тихая. Капельница давно закончилась, болезненные спазмы отступили, оставив после себя лишь глухую усталость и щемящее чувство облегчения. Я лежала, глядя в потолок, и чувствовала его присутствие. Он сидел в кресле рядом с кроватью, не отпуская мою руку. Его пальцы были теплыми и твердыми. И за все эти часы он не разжал их ни разу.

Тишина между нами была густой, насыщенной всем несказанным. Но теперь она была другой. Не враждебной. А тяжелой, как намокшая шерсть, которую пора было развесить и просушить.

— Я все слышала, — тихо начала я, ломая молчание. Голос мой звучал хрипло и непривычно. — В тот день. В офисе. Каждое слово.

Он вздрогнул, его пальцы непроизвольно сжали мои сильнее.

— Я знаю, — так же тихо ответил он. — Злата, я...

— Ты сказал «фикция», — перебила я, и старая боль, острая и ядовитая, снова кольнула под сердце. Я смотрела в потолок, не в силах повернуться к нему. — Наш брак. Все, что было между нами. Ты назвал это фикцией. А потом... «ошибка». Нашего ребенка ты назвал ошибкой.

Он не пытался оправдаться. Он просто слушал, и его молчание было красноречивее любых слов.

— Ты не представляешь, что это со мной сделало, — голос мой дрогнул, и я с ненавистью сглотнула ком в горле. — Это было... как смерть. Хуже. Потому что умирало все, во что я верила. Во что позволила себе поверить. Я чувствовала себя такой дурой, Максим. Последней дурой.

— Ты не дура, — его голос прозвучал приглушенно. — Дурак — это я. Слепой, трусливый...

— Почему? — наконец я повернула голову и посмотрела на него. В полумраке его лицо было изможденным и серьезным. — Почему ты это сказал? Если думал так... зачем было все это начинать? Зачем было делать вид?

Он глубоко вздохнул, его плечи опустились под тяжестью вины.

— Я не думал так. Не думал никогда. Я... я просто испугался. По-настоящему. До тошноты. — Он замолчал, подбирая слова. — Все это... брак... он был игрой. А потом ты... ты стала для меня самым настоящим. А ребенок... это была уже не игра. Это была ответственность. На всю жизнь. И я посмотрел на своего отца и понял, что не хочу быть таким. И не знаю, как быть другим. И мне стало так страшно, что я просто... лопнул. Как воздушный шарик. И все самое грязное и гадкое, что было внутри, вырвалось наружу. Я говорил не о тебе. Не о нашем ребенке. Я говорил о своем страхе. О своем ничтожестве. Но... — он сжал мою руку так, что кости затрещали, — ...но ударил тебя. И я буду всю жизнь ненавидеть себя за это.

Я слушала его, и лед вокруг моего сердца давал новые трещины. В его словах не было оправданий. Была только голая, неприкрытая правда. Правда о его слабости. И в каком-то извращенном смысле это было честнее, чем все его прошлые идеальные образы.

— А сегодня... — я перевела взгляд на свой живот. — Когда Зоя позвонила... твоя первая мысль? Испугался, что придется быть отцом? Или...

— Что я потеряю вас, — он закончил фразу, и его голос сорвался. — Что приду сюда, а тебя... или ее... не будет. И это будет навсегда. И по моей вине. Это был самый страшный момент в моей жизни.

Мы снова замолчали. Его признание висело в воздухе между нами. Это не было примирением. Слишком много боли, слишком глубоки раны. Но это был первый, неуверенный шаг через пропасть непонимания.

— Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть эти слова, — прошептала я.

— Я не прошу забыть. Я прошу... дать мне возможность заставить тебя поверить в другие.

Он поднял на меня глаза, и в них горела та самая решимость, которую я видела на сцене во время его публичного признания.

— Я все еще боюсь, — признался он. — Но теперь я боюсь не отцовства. Я боюсь не стать для нее тем, кем должен. И я сделаю все, чтобы победить этот страх.

Я медленно кивнула, чувствуя, как смертельная усталость накатывает с новой силой. Разговор истощил меня.

— Я устала, — прошептала я, закрывая глаза.

— Спи, — он наклонился и мягко поцеловал меня в лоб. — Я здесь.

И впервые за долгие месяцы эти слова не вызвали у меня ни гнева, ни отторжения. Они прозвучали как обещание. Как начало долгого и трудного пути, на который мы, возможно, только что сделали первый, самый тяжелый шаг.

Больничные дни слились в череду тихих, монотонных ритуалов. И центром каждого из них был он. Максим. Он не спрашивал разрешения остаться. Он просто остался. И начал действовать.

Он не произносил громких слов. Не клялся в любви. Он просто был. Все время.

Когда я просыпалась утром, он уже был тут. Сидел в том же кресле, с книгой или с телефоном, но взгляд его постоянно возвращался ко мне.

— Ты как? — его первый утренний вопрос всегда был тихим и лишенным паники. Просто заботливым.

— Нормально, — отвечала я, и это постепенно становилось правдой.

Он узнал у врачей мой режим, график процедур и приема лекарств. И он следил за всем с дотошностью управляющего крупным проектом.

— Через полчаса тебе капельница, — говорил он, сверяясь с часами. — Может, до этого поешь немного?

Он принес из дома мою любимую кружку и те чаи, что я пила. И когда приносил завтрак, он не просто ставил поднос передо мной. Он садился рядом.

— Дай, — он брал из моих рук тарелку с овсянкой. — Ты еще слабая.

И он начинал кормить меня. С ложки. Осторожно, стараясь не пролить. Сначала мне было дико неловко, унизительно. Я взрослая женщина, сама могу.

— Я сама, — пробормотала я в первый раз, пытаясь отнять ложку.

— Злата, пожалуйста, — его взгляд был не умоляющим, а твердым. — Позволь мне позаботиться о тебе. Хотя бы так.

И я сдалась. И с каждым разом это становилось... проще. Теряло оттенок унижения и наполнялось чем-то другим. Спокойствием. Безопасностью.

Он ходил к врачам. Сам. Без моих просьб. Возвращался и четко, по делу, пересказывал:

— Доктор Ковалева сказала, что динамика положительная. Тонус снизился. Но еще рано расслабляться. Нужно еще несколько дней капельниц.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он читал мне вслух. Не детские книжки о воспитании, а тот самый роман, что лежал у меня на тумбочке дома. Его голос, ровный и спокойный, заполнял палату, отгоняя тревожные мысли.

Как-то раз, после очередной капельницы, меня сильно тошнило. Я лежала, побелевшая, стараясь дышать глубже, а он сидел рядом и просто держал мою руку, молча проводя большим пальцем по моим костяшкам.

— Проходит? — тихо спросил он, когда я наконец расслабилась.

— Да, — выдохнула я. — Спасибо.

Он не ответил. Он просто наклонился и положил свою щеку на нашу сцепленные руки. И в этом молчаливом жесте было больше любви и поддержки, чем в тысяче громких фраз.

Вечером, когда я уже засыпала, он поправил мое одеяло.

— Спи. Я побуду еще.

— Ты же устал, — прошептала я, сквозь дремоту глядя на его тени под глазами.

— Я там посплю, — он кивнул на свое жесткое кресло.

Он не говорил о любви. Он доказывал ее. Каждым своим действием. Каждой минутой своего присутствия. Каждой взятой на себя обязанностью.

И лед в моей душе таял. Не из-за слов. А из-за этой упрямой, молчаливой заботы, которая просачивалась сквозь все трещины в моей броне и согревала изнутри. Это все еще не было прощением. Но это было начало чего-то нового. Возможно, более крепкого и настоящего, чем все, что было между нами до этого. Потому что строилось оно не на игре, а на правде. Даже если правда эта была горькой.

Глава 63

Врач, щелкая ручкой, просматривала последние записи в моей карте и бодро улыбалась.

— Ну вот и отлично! Показатели в норме, тонус сняли. Можете ехать домой. Но, молодой человек, — она строго посмотрела на Максима, — помните о условиях. Полный покой. Никаких стрессов. Минимум физической активности.

Я кивнула, уже собирая свои нехитрые пожитки на тумбочке. Домой. Слово звучало одновременно желанно и пугающе. Мой дом — это пустая, тихая квартира, где меня ждал только Тайсон. И то пока я была в больнице Максим забрал его к себе. И бесконечные мысли.

Максим, стоявший все это время у окна, молча принял у меня из рук пакет с вещами. Его лицо было напряженным. Он провел здесь, в больнице, несколько дней, почти не отходя от меня, и это было заметно — тени под глазами, чуть более резкие черты. Но в его взгляде появилась какая-то новая, зрелая твердость.

Мы молча вышли из палаты и прошли по длинному больничному коридору к выходу. Он нес мою сумку, я шла медленно, прислушиваясь к каждому ощущению в теле, к нашей девочке, которая, казалось, спокойно спала внутри.

На улице нас ждала его машина, припаркованная у самого входа. Он открыл мне дверь, помог сесть, пристегнул ремень с той же осторожностью, что и в больнице. Потом сел за руль, завел мотор, но не тронулся с места. Руки его сжимали руль так, что белели костяшки.

Повисло неловкое молчание. Вопрос, который мы оба избегали, наконец витал в воздухе, густой и нерешенный.

— Злата... — его голос прозвучал тихо, прерывисто. Он смотрел прямо перед собой, на больничный подъезд. — Я... я не знаю, имею ли я право это просить. И ты можешь сказать «нет». Я пойму.

Он глубоко вздохнул и повернулся ко мне. В его глазах была та самая уязвимость, которую я видела в ночь нашего долгого разговора, но теперь она была смешана с решимостью.

— Поехали Домой. — он произнес это быстро, словно боялся, что не хватит смелости. — Пожалуйста.

Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

— Там... — он немного запнулся, — ...там уже почти готова детская. Я... мы с мамой и Зоей... мы все подготовили. Как ты любишь. Светло, уютно... — Он умолк, словно понимая, что перечисление достоинств интерьера сейчас не главное. Его голос стал тише, почти без звука. — И... я там.

Эти три слова — «и я там» — повисли в воздухе, вмещая в себя все: его обещание заботиться, его страх потерять нас снова, его надежду и его отчаянную, несломленную любовь.

Он не требовал. Он не давил. Он просил. И в этой просьбе не было ничего от того самоуверенного мальчика, каким он был раньше. Это был голос мужчины, который осознал свою цену и готов был заплатить ее сполна.

Я посмотрела на его руки, все еще сжимающие руль. На его усталое, но преданное лицо. Я вспомнила эти дни в больнице. Его молчаливую заботу. Его терпение. Его тепло.

И я поняла, что мой дом — это не стены. Это там, где меня ждут. Где о нас обеих будут заботиться. Где есть тот, кто, несмотря на все свои страхи, готов был ради нас сражаться.

Я медленно, почти невероятно для себя самой, кивнула.

— Хорошо, — тихо сказала я. — Поехали... домой.

Его лицо озарилось таким облегчением и такой безмерной благодарностью, что у меня к горлу подкатил комок. Он не сказал больше ни слова, просто кивнул, резко вытер тыльной стороной ладони глаза и плавно тронул с места. Мы ехали молча, но тишина между нами теперь была наполнена не болью, а хрупкой, новой надеждой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 64

Она сказала «да». Простое, тихое «хорошо», которое прозвучало для меня громче любого оркестра. Я вел машину, стараясь не превышать скорость, боясь любого резкого движения, которое могло бы потревожить ее или малышку. Краем глаза я видел, как она сидит, положив руку на живот, и смотрит в окно. Она была здесь. Со мной. Мы ехали домой.

Сердце колотилось где-то в горле, смесь дикого, невероятного счастья и щемящего страха — а вдруг она передумает? А вдруг, переступив порог, она снова увидит ту боль, что случилась здесь? Я сжал руль так, что пальцы занемели.

Мы подъехали к дому. Я выключил двигатель и, прежде чем она успела что-то сказать, выскочил из машины, чтобы открыть ей дверь. Она медленно вышла, поправив пальто. Я взял ее сумку, и наша с ней тень слилась в одну на асфальте.

Подъем на лифте показался вечностью. Я стоял и смотрел на цифры над дверью, боясь встретиться с ней взглядом. А что, если ей здесь все ненавистно? А что, если запахи, звуки — все напомнит о разрыве?

Лифт дернулся. Мы вышли. Я достал ключи. Рука дрожала, и я не мог с первого раза попасть в замочную скважину. Наконец, щелчок. Я толкнул дверь.

И тут же на нас, виляя хвостом так, что казалось, он вот-оторвется от тела, налетел Тайсон. Он скулил, подпрыгивал, тыкался мокрым носом в ее руки, в живот, лизал ее ладони, сходя с ума от радости. И это был не просто восторг собаки. Это было возвращение его мира на круги своя.

Злата наклонилась, насколько позволял живот, обняла его за шею и прижалась лицом к его шерсти. Я слышал, как она что-то шептала ему, и ее голос дрожал.

— Тихо, хороший мальчик, я дома, все хорошо...

И тогда, словно являясь завершением картины, из гостиной вышел Зефир. Он невозмутимо потянулся, зевнул и, подойдя к Злате, начал тереться о ее ноги, громко мурлыча. Полный пофигизм и принятие как данность. Мол, наконец-то вернулась, а то тут без тебя скучно.

И в этот момент что-то щелкнуло. Квартира, которая все эти месяцы была для меня просто склепом, наполненным призраками нашего счастья, вдруг обрела душу. Она снова стала живой. Воздух наполнился не тишиной одиночества, а звуками — ее дыханием, счастливым поскуливанием Тайсона, мурлыканьем кота, шелестом ее одежды.

Она выпрямилась и медленно прошла в гостиную. Ее взгляд скользнул по знакомым вещам — по дивану, по книгам на полке, по нашему совместному фото, которое я так и не убрал.

— Ничего не изменилось, — тихо сказала она.

— Я не мог, — честно признался я. — Не мог ничего тронуть.

Она кивнула, и в ее глазах я не увидел ни боли, ни раздражения. Только какую-то глубокую, умиротворенную грусть.

— Хочешь... посмотреть детскую? — осторожно предложил я, замирая от страха и надежды.

Она снова кивнула. Я повел ее по коридору. Рука сама потянулась к ручке двери. Я распахнул ее.

Комната была залита вечерним солнцем. Нежно-персиковые стены, белая мебель, собранная моими руками, крошечная кроватка, пеленальный столик, на котором уже лежала пара мягких пинеток, связанных моей мамой. Все было готово. Ждало.

Злата замерла на пороге. Она провела ладонью по косяку, потом медленно вошла внутрь. Она смотрела на кроватку, на полки, на мягкий ковер. Потом обернулась ко мне. И впервые за долгие-долгие месяцы я увидел в ее глазах не лед, не боль, не гнев. А тихую, бездонную нежность. И слезы. Но на этот раз — слезы исцеления.

— Ты все это сделал? — прошептала она.

— Мы, — поправил я. — Мама, Зоя... и я. Для нее. Для тебя.

Она подошла к кроватке и легонько толкнула ее рукой. Кроватка плавно покачалась.

— Дом, — сказала она просто, положив руку на живот. И до меня дошло, что она говорит не о квартире. Она говорит о чем-то большем. О нас.

Тайсон устроился на ковре, Зефир прыгнул на подоконник, греясь в последних лучах. А я стоял и понимал, что самое страшное позади. Дом снова обрел свою душу. Потому что его душа вернулась. И теперь мне предстояло сделать все, чтобы она никогда больше не ушла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 65

Мы не вернулись к прежней жизни. Это было бы невозможно. Слишком много осколков осталось на полу нашей общей истории, и мы оба знали, что наступить на один из них можно в любой момент. Мы не спали в одной постели — я оставался в гостиной, на диване, давая ей пространство. Мы разговаривали, но иногда между фразами повисало молчание, густое, как смола, и мы оба понимали, о чем думаем, но не решались сказать.

Но мы начинали заново. Медленно. Осторожно, как два выздоравливающих пациента, учась заново двигать атрофированными мышцами доверия.

Самым большим чудом стали УЗИ. Я сопровождал ее на каждое. В тот раз, когда мы вдвоем смотрели на экран, и врач водила датчиком по ее животу, я затаил дыхание. И вот он — силуэт. Наш ребенок. Не абстрактная идея, не причина для паники, а реальный, маленький человечек. Я видел, как бьется его крошечное сердечко, видел, как он шевелит ручками.

— Вот видите? — улыбалась врач. — Совсем большой уже. А вот смотрите, папа, это ручка, а это ножка.

Я не мог оторвать взгляда. Меня переполняло что-то огромное, теплое и всепоглощающее. Это была не просто радость. Это было чувство такого масштаба, что все мои старые страхи — быть плохим отцом, не справиться, не оправдать доверия — вдруг сморщились, стали мелкими и незначительными, как пыль на солнце. Рядом с этим чудом им не было места.

— Наша девочка, — прошептал я, и голос мой сорвался. Злата смотрела на меня, и в ее глазах я увидел отражение своих чувств — благоговение, нежность и ту самую, новую, хрупкую надежду.

В тот вечер, вернувшись домой, в воздухе между нами что-то изменилось. Напряжение, всегда присутствовавшее с момента ее возвращения, смягчилось, уступив место чему-то теплому и тягучему, как мед.

Мы сидели на диване, и я читал ей вслух, как делал это в больнице. Но сейчас она сидела ближе, ее плечо почти касалось моего. Я почувствовал, как ее пальцы коснулись моей руки, лежавшей на диване. Легкое, почти невесомое прикосновение. Я замер.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде не было ни вызова, ни сомнения. Была лишь тихая, испытующая нежность. Я медленно наклонился, давая ей время отстраниться, но она не стала. Наши губы встретились. Сначала несмело, осторожно, как в первый раз. Это был не страстный поцелуй примирения, а что-то гораздо более важное — поцелуй прощения. Поцелуй начала.

Одного поцелуя оказалось мало. Жажда близости, так долго подавляемая обидой и болью, прорвалась наружу. Мы целовались снова и снова, сильнее, отчаяннее, руками и губами пытаясь залечить старые раны и напомнить друг другу о том, что когда-то связывало нас так крепко.

— Я хочу тебя, — прошептал я, задыхаясь, прижимаясь лбом к ее лбу. — Но мы не можем... врач запретил...

— Я знаю, — ее дыхание тоже было прерывистым. — Но мы можем... по-другому.

Ее руки потянулись к пуговицам моей рубашки. Она стянула ее с меня, а потом и футболку. Ее ладони скользнули по моей груди, по животу, и каждый прикосновение был и мукой, и блаженством. Она медленно опустилась передо мной на колени, и когда ее губы коснулись меня, я закинул голову и простонал, схватившись за ее волосы. Это было не просто физическое удовлетворение. Это был акт безграничного доверия и дарования прощения, выраженный на языке, понятном нам обоим без слов.

Позже, когда мы лежали в постели, уже не как муж и жена, а как два человека, пытающиеся собрать осколки, я нежно ласкал ее грудь, целовал увеличившиеся, ставшие такими чувствительными соски. Она вздрагивала и прижималась ко мне ближе, тихо стоная.

— Я так по тебе скучал, — вырвалось у меня, и в этих словах была вся горечь прошедших месяцев одиночества. — Я так боялся, что никогда больше не смогу прикоснуться к тебе.

Она не ответила словами. Она просто взяла мою руку и прижала ее к своему животу, где наша дочка тихо шевелилась. И в этом жесте было все: и боль, и прощение, и надежда на то, что наше новое начало будет крепче и правдивее всего, что было между нами до этого. Мы не вернулись к прежней жизни. Мы начали новую. И впервые за долгое время я верил, что у нас все получится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 66

Если бы мне полгода назад сказали, что моя жена-дизайнер, обычно такая собранная и рациональная, сойдет с ума из-за торшера, стоящего на три сантиметра не там, я бы рассмеялся. Но сейчас я стоял посреди гостиной с кружкой чая, боясь пошевелиться, и наблюдал, как эффект «гнездования» опустился на наш дом с силой торнадо.

— Не двигайся! — ее голос, ставший на октаву выше от праведного гнева, донесся из-за дивана. Она сидела на корточках, вооружившись рулеткой, и с серьёзным выражением лица вымеряла расстояние от ножки торшера до края ковра. — Здесь нарушена геометрия пространства! Весь фэн-шуй пошел прахом!

Я осторожно, чтобы не спровоцировать новый приступ, сделал глоток чая.

— Дорогая, но этот торшер стоит здесь уже давным давно... — робко заметил я.

Она подняла на меня взгляд, полный возмущения и жажды справедливости.

— И все это время мы жили в дисгармонии! — парировала она, вставая с легким стоном (живот уже был солидным) и переставляя хрустальную вазу с цветами ровно на три сантиметра влево. Она отступила на шаг, оценила результат, и на ее лице расцвела блаженная улыбка. — Теперь все. Идеально.

Наша квартира превратилась в стерильный, идеально организованный музей. Каждая книга на полке, каждая подушка на диване, каждая ручка на кухонном шкафу знала свое место и не смела с него сдвинуться. Даже воздух, казалось, замер в почтительном молчании.

Тайсон, наивный пес, попытался улечься на новом персидском ковре в гостиной. Он только начал устраиваться, как Злата, с глазами, полными ужаса, воскликнула:

— Тайсон! Нет! Ты же шерсть на него оставишь!

Пес посмотрел на нее преданными, непонимающими глазами, тяжело вздохнул, как будто его обвинили в государственной измене, и, поджав хвост, удалился спать в прихожую. Зефир, существо более прозорливое, и вовсе перестал появляться в основных помещениях, предпочитая проводить время на антресолях, в единственном месте, куда безумие хозяйки еще не добралось.

И знаешь что? Я смотрел на все это и... улыбался. Да, возможно, я жил теперь в музее современного искусства под названием «Гнездо Беременной Златы». Но этот музей был наполнен таким светом, такой любовью и таким безумным, трогательным желанием создать для нашей дочки идеальный мир, что мое сердце сжималось от нежности.

Как-то вечером, когда она в пятый раз за час переставляла салфетницы на кухонном столе, я подошел сзади, осторожно обнял ее за плечи и прижался губами к ее шее.

— Ты не слишком ли устаешь, солнышко? — тихо спросил я. — Может, отдохнешь? Я сделаю тебе чай.

Она обернулась, и в ее глазах я увидел не раздражение, а легкое смущение.

— Просто... все должно быть идеально. Для нее.

— Все и так идеально, — честно сказал я, гладя ее огромный, прекрасный живот. — Потому что ты здесь.

Она улыбнулась, и ее лицо смягчилось. Она положила свою руку поверх моей.

— Ладно. Но этот угол все равно требует доработки.

Я рассмеялся и поцеловал ее в макушку.

— Конечно, требует. Какой же я был слепой, что не заметил этого раньше.

Мы не вернулись к прежней жизни. Мы построили новую. Где я научился не только ходить по струнке, но и находить бесконечное обаяние в ее внезапной одержимости порядком. Где ее безумие стало нашей общей шуткой, а не поводом для ссоры. И где каждый переставленный на три сантиметра предмет напоминал мне, что я — самый счастливый человек на свете. Потому что за всем этим стояла она. И наша любовь. И наша маленькая девочка, ради которой все это затевалось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 67

Я уже привык к новому режиму жизни. Если раньше наш дом был уютным гнездышком, то теперь это было что-то среднее между операционной и лабораторией по изучению микробов. И главным санитарным инспектором была моя любимая жена.

Только я переступал порог, как сразу слышал ее голос:

— Максим! Ты мыл руки, когда заходил? С улицы?

Я покорно поворачивался к ней, зная, что проверки не избежать.

— Конечно, мыл, — протягивал ей ладони для инспекции.

Она брала мои руки в свои и внимательно изучала, словно хирург перед операцией.

— С мылом? С антибактериальным? — прищуривалась она. — Покажи ногти!

Я терпеливо показывал. Иногда мне казалось, что сейчас она достанет лупу. Но я понимал — это не каприз. Это инстинкт. Дикий, первобытный страх за нашего ребенка, который проявлялся в такой забавной, а иногда и exhausting форме.

Она везде видела микробы. Могла разбудить меня среди ночи, тряся за плечо:

— Макс, проснись! Я вспомнила! Мы не протерли пакет с молоком из супермаркета! Там же микробы!

И я, спросонья, шел на кухню и тер тот злополучный пакет, пока она не успокаивалась.

Но самый запоминающийся случай произошел на прошлой неделе. Я вернулся домой пораньше и застал ее на кухне в слезах. Она сидела на полу, прислонившись к холодильнику, и рыдала так, словно случилось непоправимое.

— Златочка, что случилось? — я бросился к ней, испуганно опускаясь на колени. — С тобой все в порядке? С малышкой?

— Я... я не могу... — всхлипывала она, — ...не могу дотянуться, чтобы вымыть верх холодильника! — она показала пальцем наверх. — Там пыль! А у нас скоро ребенок! Он будет ползать, дышать этой пылью! А я не могу убрать!

Я посмотрел на нее — мою сильную, независимую Злату, рыдающую из-за пыли на холодильнике. И вместо того, чтобы смеяться или уговаривать ее не волноваться, я просто понял. Это была ее борьба. Ее способ защитить нашу дочь от всех опасностей мира, даже от невидимой пыли.

Я молча встал, поцеловал ее в макушку и пошел за стремянкой. Принес ведро с теплой водой, моющее средство, тряпки. Я забрался на стремянку и начал мыть. Сначала верх холодильника. Потом все шкафы. Потом люстру. Я мыл тщательно, с усердием, которого у меня не было даже при сдаче самых важных проектов.

Злата сидела на полу и смотрела, как я работаю. Ее рыдания постепенно стихли. Когда я спустился с лестницы после чистки люстры, весь мокрый и перепачканный, она смотрела на меня с таким обожанием и благодарностью, что у меня перехватило дыхание.

— Спасибо, — прошептала она, утирая последние слезы. — Ты лучший.

Я подошел, опустился перед ней и взял ее руки в свои.

— Все чисто. Ни одна пылинка не посмеет потревожить нашу принцессу. Обещаю.

Она улыбнулась, и это была та самая, настоящая улыбка, ради которой я был готов перемыть всю квартиру от пола до потолка.

— Я знаю, что иногда веду себя... странно, — сказала она, глядя на наши соединенные руки.

— Странно? — я сделал вид, что задумался. — Нет. Ты просто создаешь самый безопасный дом в мире для нашей дочки. А я твой верный помощник.

Она рассмеялась, и этот звук был лучше любой музыки. Да, возможно, наша жизнь сейчас напоминала комедийное шоу про борьбу с невидимыми врагами. Но это было наше шоу. И я не променял бы его ни на что другое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 68

День подходил к концу, и вместе с вечерними сумерками в наш дом приходило спокойствие. Все дневные заботы — переставленная мебель, вымытые до блеска полки, борьба с невидимыми микробами — отступали, уступая место самому священному ритуалу. В девять вечера Максим неизменно подходил ко мне с той особой, мягкой улыбкой, которая появлялась у него только в эти минуты.

— Ну что, пора? — он протягивал мне руку, помогая подняться с кресла.

— Пора, — кивала я, уже чувствуя, как все мышцы тела с надеждой ожидают предстоящего облегчения.

Он укладывал меня на диван, окружая подушками — под спину, под колени, под мою огромную, тяжелую ношу. Его движения были выверенными и бережными, словно он собирал хрупкую драгоценность.

— Удобно? — он поправлял последнюю подушку под моими ступнями, которые к вечеру всегда немного отекали.

— Идеально, — закрывала я глаза, погружаясь в ощущение безопасности.

Слышала, как он открывает флакон. В воздухе расстилался нежный, сладковатый аромат миндального масла.

— Готов? — спрашивала я, уже предвкушая первое прикосновение.

— Всегда готов, — его голос звучал прямо над ухом, тихо и уверенно.

И начиналось таинство. Его ладони, обычно такие сильные и решительные — будь то работа за компьютером или сборка мебели в детской, — теперь становились невесомыми. Теплое масло, его тепло... Он начинал с плеч, разминая зажатые за день узлы. Потом спускался к пояснице, к тому месту, что ныло особенно сильно, и осторожными, круговыми движениями снимал напряжение.

— Здесь совсем камень, — бормотал он с легким укором, но в его прикосновениях была лишь забота.

— Там вся тяжесть мира, — шутливо парировала я, но на самом деле это была правда. Его руки снимали с меня не только физическую усталость, но и груз тревог.

Потом он переходил к ногам, осторожно разминая отекшие лодыжки, икры. И наконец... его ладони ложились на мой живот. Это был самый волшебный момент. Его большие, теплые руки почти полностью охватывали его. И словно в ответ на его прикосновение, изнутри приходил тихий, но уверенный толчок.

— Ой! — он замирал, а его лицо озарялось такой безграничной нежностью и изумлением, будто он чувствовал это впервые. — Она сегодня активная. Прямо боксирует.

— Она слушает твой голос, — тихо говорила я, не открывая глаз. — Когда ты начинаешь говорить, она затихает и слушает. А потом отвечает.

— Правда? — его голос становился еще тише, почти благоговейным. Он наклонялся ближе к животу. — Привет, малышка. Это папа. Ты там не очень маму беспокой, ладно? Мы тут снаружи все для тебя готовим.

В ответ приходила очередная волна шевелений, и мы оба смеялись — тихо, счастливо. В эти минуты не существовало ни страхов прошлого, ни мании чистоты, ни усталости. Была только эта тихая комната, наполненная ароматом миндаля, тепло его рук на моей коже и невероятное, щемящее чувство ожидания чуда. Мы были не просто мужем и женой. Мы были целым миром для нашего еще не рожденного ребенка. И в этой тишине, под его нежными руками, я понимала — что бы ни случилось, мы справимся. Вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 69

Кажется, наши матери развили сверх способность — они чувствовали малейшие проявления «гнездования» Златы на расстоянии. Их визиты участились до такой степени, что я начал подумывать о том, чтобы поставить для них две дополнительные пары тапочек. Они являлись с пирогами, горой полезных (и не очень) советов и с одной единственной миссией — укротить ураган под названием «беременная Злата».

Сегодняшний визит не стал исключением. Я открыл дверь и увидел их обеих на пороге: мама с еще теплым яблочным пирогом, а Маргарита Львовна — с очередной стопкой журналов о материнстве.

— Сынок! — мама тут же прошмыгнула мимо меня, устремляясь в гостиную. — Где Златочка?

— В спальне, — вздохнул я. — Перебирает содержимое моего ящика с носками. Уверяет, что неправильная сортировка носков нарушает энергетический баланс во всей квартире.

Маргарита Львовна покачала головой, смотря на меня с укором.

— Максим, ну ты же мужчина! Должен бы уже образумить ее! Она же с ума сходит! Вчера мне Зоя звонила, говорила, что Злата до двух ночей вытирала пыль с тыльной стороны радиаторов!

— Мама, — я провел рукой по лицу, чувствуя себя как между молотом и наковальней. — Вы попробуйте ее остановить. Я сейчас в собственной квартире боюсь дышать не в такт. Вчера нечаянно передвинул на полсантиметра её любимую вазу — она смотрела на меня так, будто я осквернил алтарь. Поверьте, мыть для нее холодильник — это гораздо безопаснее.

В это время из спальни донесся голос моей мамы:

— Златочка, дорогая, может, все-таки отдохнешь? — мама говорила робко, словно подбираясь к дикому зверю. — Ты же должна силы беречь!

Послышался решительный голос Златы:

— Отдохну, мама, когда все будет идеально! Смотри, тут у Максима носки разных оттенков черного лежат вперемешку! Это же хаос!

Я переглянулся с Маргаритой Львовной. Она закатила глаза, но в уголках ее губ дрогнула улыбка.

— Ладно, — сдалась она. — Иди, позови ее.

Я зашел в спальню. Злата сидела на полу в ореоле разбросанных носков, но на ее лице был такой трогательный, сосредоточенный энтузиазм, что сердце мое наполнилось нежностью. Мама стояла над ней с видом полного поражения.

— Солнышко, — окликнул я ее. — мама пирог принесла. Твой любимый, яблочный. Прервемся на перекур?

Она подняла на меня глаза, и я увидел в них не раздражение, а легкую усталость.

— Ладно, — она с облегчением протянула мне руку. — Помоги встать. А то я тут засиделась.

За чаем с пирогом матери на время оставили свои попытки перевоспитать ее. Они просто смотрели, как она ест, как я незаметно подкладываю ей на тарелку еще кусочек, как ее рука лежит на огромном животе. И в их глазах я видел уже не тревогу, а ту же самую умиротворенную нежность, что была и у меня.

Когда они уходили, мама на прощание прошептала мне на ухо:

— Ладно уж. Пусть строит свое гнездышко. Главное, что вы оба счастливы.

— Мы счастливы, мама, — уверенно сказал я, закрывая дверь. — А что до ее чудачеств... Ну, знаешь, я уже и представить не могу нашу жизнь без этого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 70

Мой внутренний компас был сбит. Всё утро я ходила по квартире, и меня всё раздражало. Подушки на диване лежали не под тем углом, книги на полке стояли с неравномерными зазорами, а тени от растений падали на стену совершенно неподобающим образом. Я чувствовала, как тревога накатывает новой волной. Всё должно быть идеально! Всё!

Вдруг я услышала, как Максим что-то втаскивает в прихожую. Тяжелое, судя по звуку. Я насторожилась. Что он опять принес? Новую мебель без моего одобрения? Я вышла в коридор и увидела большую картонную коробку.

— Что это? — спросила я, чувствуя, как в голосе проскальзывает подозрительность. — Мы ничего не заказывали.

Максим повернулся ко мне. На его лице играла загадочная, чуть виноватая улыбка, но в глазах я увидела не привычную осторожность, а азарт.

— Это проект, — таинственно произнес он, постучав по картону. — Самый главный. Для тебя. И для неё.

Мое любопытство перевесило раздражение.

— Проект? Какой ещё проект? У меня уже есть проект — привести этот дом в порядок!

— Этот — поважнее, — он взял коробку и понес в гостиную. — Иди, смотри.

С недоверием я последовала за ним. Он поставил коробку на пол и с торжествующим видом снял крышку. Я заглянула внутрь и ахнула.

Там лежал… целый мир. Миниатюрная мебель: крошечные столики, стулья, кроватка, комод. Рулончики обоев с разными узорами, не больше ладони. Обрезки тканей для крошечных занавесок и покрывал. Маленькие баночки с краской, кисточки-малютки.

— Я… я не понимаю, — прошептала я, опускаясь на колени перед этим сокровищем.

Максим присел рядом.

— Мы знаем, кто у нас будет,девочка, — тихо сказал он. — Так что давай спроектируем идеальную детскую… в миниатюре. Без пыли, без тяжестей. Только твое воображение. Ты сможешь переделывать хоть сто раз, пока не получится именно так, как ты захочешь.

Это было… гениально. Абсолютно гениально. Вся моя одержимость, вся моя потребность в контроле и создании идеального пространства наконец-то получала безопасный, творческий выход. Я потянулась к маленькому креслицу, вращая его в пальцах.

— Здесь нужно… светлые обои, — задумчиво проговорила я. — Пастельные. И этот комод… его можно покрасить в кремовый цвет.

— Вот видишь! — Максим сиял. — А я буду твоим помощником. Подавать инструменты, советовать, какой цвет лучше.

Я подняла на него глаза, и впервые за долгое время моя улыбка была по-настоящему беззаботной и счастливой.

— Да, — сказала я. — Давай.

С этого момента наш кукольный домик стал центром вселенной. Я часами сидела за большим столом, расставляя мебель, примеривая обои к стенам из легкого картона, выкраивая занавески. Я бормотала себе под нос: «Нет, этот цвет не подходит к коврику… А здесь нужно больше света… Максим, смотри, если поставить кроватку вот так, утром на неё будет падать солнце!»

Он сидел рядом, подпиливал что-то или просто смотрел на меня с тем выражением безграничной любви и облегчения, от которого у меня теплело внутри. Квартира была спасена. Моя энергия нашла свой мирный путь. И самое главное — мы делали это вместе. Мы строили наш первый общий дом. Пусть и в миниатюре. Но с бесконечной любовью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 71

Что-то изменилось. Ровно за неделю до заветной даты, которую я пометила в календаре жирным красным кружком, во мне что-то переключилось. Как будто кто-то повернул невидимый регулятор громкости мира, и оглушительный гул тревоги, одержимости и суеты вдруг стих. Сменился тишиной. Глубокой и... мирной.

Я проснулась утром и не бросилась сразу проверять, не сместилась ли за ночь ваза на комоде. Я просто лежала и слушала, как за окном просыпается город, и чувствовала, как под сердцем медленно и лениво переворачивается наша дочка. Не было больше этого щемящего, истеричного желания всё перемыть и переставить. Вместо него пришло спокойное, непреложное знание: всё готово.

Встав с кровати, я прошла в комнату нашей дочери. Наш кукольный домик, законченный накануне, красовался на специальной полке, которую Максим прибил для него. Он был идеален. Каждая крошечная деталь, каждый кусочек обоев, каждая миниатюрная подушечка — всё было на своём месте. Я провела пальцем по крыше, и на душе стало тихо-тихо. Гнездо было свито. Безупречно.

В этот момент в дверях появился Максим. Он выглядел немного встревоженным, привыкший к моей утренней гиперактивности.

— Ты как? — осторожно спросил он, подходя ко мне. — Всё в порядке? Ничего не болит?

Я обернулась к нему и улыбнулась. Широкая, спокойная улыбка.

— Всё в порядке. Всё совершенно правильно.

Я взяла его за руку и подвела к окну. Мы стояли, обнявшись, и молча смотрели на просыпающийся город. Его рука лежала на моём животе, и он чувствовал каждое движение нашей малышки.

— Просто жду, — тихо сказала я, отвечая на его невысказанный вопрос. — Всю себя. Всю свою жизнь... я привела в полную готовность. И теперь... просто жду. — Я помолчала, глотая внезапный комок в горле. — И немного боюсь.

Он крепче обнял меня, прижав к своей груди, и поцеловал в макушку. Его губы были тёплыми, а сердцебиение — ровным и успокаивающим.

— Я с тобой, — прошептал он. И в этих простых словах была вся вселенная. Вся поддержка, вся сила и вся любовь, которые мне были нужны. — Всегда.

Я закрыла глаза и прислушалась. Не к городскому шуму, а к тишине внутри себя. К этому новому, странному и прекрасному чувству завершённости. Буря утихла. Осталась только лодка нашего счастья, готовая к новому плаванию. И я, стоя на её берегу, была готова его начать. Вместе с ним.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 72

Я спал тем глухим, безмятежным сном, который возможен только когда знаешь, что самое дорогое в мире — твоя жена — спит рядом, спокойная и умиротворенная. И вдруг сквозь сон я почувствовал легкое прикосновение к губам. Теплое, нежное. Я промурлыкал что-то неразборчивое, не открывая глаз, кутаясь в тепло одеяла.

— Макс...

Ее голос был тихим, но таким ясным, что он прорезал мою дремоту как луч света. Я медленно приоткрыл один глаз. Она лежала на боку, лицом ко мне, и смотрела на меня. И в ее глазах... не было ни тени паники, ни страха. Только глубокая, лучистая уверенность и какое-то неземное спокойствие.

— М-м? — снова пробормотал я, уже насторожившись.

— Кажется, пора.

Эти два слова обрушились на меня, как ведро ледяной воды. Я мгновенно сел на кровати, сердце заколотилось где-то в горле, сжимая его.

— Схватки? — выдохнул я, уже полностью проснувшийся и собранный, как перед самым важным совещанием в жизни.

Она кивнула, и на ее лице появилась та самая, мягкая, понимающая улыбка.

— Пока слабые. Но ритмичные. — Она протянула руку и положила свою ладонь на мою, успокаивающе сжав пальцы. — Как мы и договаривались — спокойно, без паники. Завтракаем и едем.

«Завтракаем». Это прозвучало так буднично и в то же время так по-домашнему, что мое бешеное сердцебиение начало понемногу утихать. Она была права. Паника нам не нужна. Только собранность и поддержка.

— Хорошо, — сказал я, и голос мой прозвучал удивительно твердо. — Спокойно. Завтракаем.

Мы позвонили родителям. Я говорил с отцом, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Отец, у нас началось. Да, все в порядке. Врача предупредили. Сейчас выезжаем.

Я слышал, как на том конце провода он сглотнул, и его обычно твердый голос смягчился.

— Так, сынок. Действуйте по плану. Мы с мамой будем на связи. Держитесь.

Пока Злата неторопливо доедала омлет, который я ей приготовил, я, стараясь, чтобы руки не тряслись, вынес и погрузил в машину заранее собранную сумку. Я перепроверил все три раза: документы, сменная одежда, зарядные устройства. Все было на своих местах. Идеально.

Перед самым выходом Злата остановилась в прихожей. Она наклонилась (насколько это было возможно) и погладила Тайсона, который, почуяв неладное, беспокойно вилял хвостом.

— Мы скоро, хороший мальчик, — прошептала она ему. Потом подняла голову и крикнула в сторону антресолей: — Пока, Зефир! Скоро вернемся втроем!

Эта простая, бытовая фраза, брошенная коту, вдруг до слез растрогала меня. В ней была вся наша жизнь. Все наше прошлое, настоящее и то будущее, которое ждало нас за дверью. Неизвестное, пугающее, но наше.

Я открыл дверь, пропустил ее вперед и вышел следом, крепко сжимая в руке ключи от машины и от нашего старого дома, в который мы должны были вернуться совсем другими людьми. Втроем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 73

Я вел машину по еще пустынным утренним улицам, одной рукой сжимая руль, другой — ее руку. Ее ладонь была удивительно спокойной и теплой. Она смотрела в окно на просыпающийся город и улыбалась какой-то своей, тайной улыбкой. В салоне царила тишина, но она была не напряженной, а наполненной ожиданием.

Внутри у меня все сжималось в тугой, трепещущий комок. Я боялся. Боялся так, как никогда в жизни. Я прочитал горы книг, отсидел все курсы, знал теорию от и до. Но сейчас, когда теория должна была стать практикой, меня охватывал животный ужас. Я боялся боли, которую ей предстояло пережить. Боялся, что что-то пойдет не так. Боялся не справиться, не поддержать, подвести в самый важный момент.

— Страшно? — тихо спросил я, больше чтобы услышать ее голос и успокоить свой.

Она повернула ко мне лицо, и ее глаза были чистыми и ясными.

— Нет, — ответила она просто, и я понял, что это правда. — У нас все получится. Мы же лучшая команда.

Ее слова подействовали на меня лучше любого успокоительного. Я поднес ее руку к губам и поцеловал в тыльную сторону ладони, чувствуя под губами биение ее пульса.

— Да, команда. Самая лучшая.

Все, что было дальше, слилось в калейдоскоп ярких, болезненных и самых прекрасных образов. Я был с ней все это время. Дышал вместе с ней, подавал воду, вытирал пот со лба, держал за руку, которую она сжимала так, что, казалось, кости хрустят. Я видел, как ее прекрасное лицо искажается от боли, и чувствовал свое полное бессилие, потому что не мог разделить ее с ней. Вся моя теория, все знания оказались бесполезны перед лицом этого первобытного, могущественного акта творения.

И потом... потом раздался крик. Не ее. Другой. Пронзительный, требовательный, полный жизни. Я застыл, не в силах пошевелиться.

Врач что-то сказал мне, протягивая ножницы. Мои руки дрожали, но я сделал это. Перерезал пуповину. Этот тонкий жгут, что связывал ее с нашей девочкой. И в этот миг я понял, что значит быть отцом. Не в теории. На практике.

Дочку положили ей на грудь. Крошечное, сморщенное, алое существо, покрытое белой смазкой. Оно кричало, цепляясь крохотными пальчиками за ее кожу. А она смотрела на него, вся измотанная, потная, с растрепанными волосами — и была самой красивой женщиной во Вселенной. В ее глазах стояли слезы, а на губах расцветала усталая, бесконечно счастливая улыбка.

Я подошел, обнял их обеих — свою жену и свою дочь — и прижался лбом к ее мокрому виску. Комок в горле мешал дышать.

— Спасибо, — прошептал я, и голос мой сорвался. — Спасибо за этот мир. Без вас... его бы не было.

Она повернула ко мне лицо, и в ее глазах я увидел отражение всего, что чувствовал сам — боль, усталость, безумный восторг и бездонную, всепоглощающую любовь.

— Наша команда, — тихо сказала она, — теперь стала больше.

Я смотрел на нашу дочь, которая уже перестала плакать и с любопытством взирала на новый для нее мир, и понимал — все мои старые страхи были просто пылью. Они испарились в один миг, уступив место новому, самому главному чуду. И я знал — каким бы трудным ни было будущее, мы справимся. Вместе. Втроем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

Три года. Невероятно, как быстро пролетело время. В нашей гостиной пахнет мандаринами и хвоей. Я заканчиваю накрывать на стол, расставляя тарелки с традиционным оливье, и не могу оторвать взгляд от них двоих.

На теплом ковре, залитом мягким светом гирлянд, мой муж — мой Максим — ползает на четвереньках, изображая грозного дракона. А наша дочка, наша Машенька, хохочет до слез. На ней надето бальное платье принцессы и чуть сдвинутая набок корона.

— Но драконы не едят принцесс! — заливается она, когда Максим издает рык и щекочет ее бок. — Они их охраняют!

— Ах вот как? — он подхватывает ее на руки и подбрасывает вверх, отчего смех становится еще громче. — Значит, я твой верный рыцарь-дракон?

— Да! Самый лучший!

Я смотрю на них и чувствую, как сердце наполняется до краев таким теплым, ярким счастьем, что, кажется, вот-вот перельется через край. Все, что мы пережили — наша «фикция», его страхи, мои обиды, боль разлуки и трудное возвращение — все это стоило того, чтобы оказаться здесь и сейчас. Иногда мне кажется, что он лучший отец на свете. Более терпеливый, более изобретательный, чем я. И уж точно Маша его обожает. В его глазах она — солнце, вокруг которого вращается вся вселенная.

Тайсон, наш верный страж, лежит рядом, положил свою мохнатую голову Маше на колени, а Зефир, вопреки своему обычному равнодушию, умостился на спинке дивана прямо над ними, как суровый, но добрый дух-хранитель. Оба, как и мы, давно смирились с тем, что в центре нашего маленького мира теперь вечно вертится этот трехлетний ураган в короне. И, кажется, даже встают на ее защиту, если мы решаем ее поругать.

Чуть позже, когда за окном прогремели салюты и Маша, не выдержав, уснула прямо на плече у Максима, мы уложили ее в кроватку. И как по команде, Тайсон улегся у ее ног, а Зефир занял свой пост на комоде. Стража при исполнении.

Вернувшись в гостиную, я подошла к Максиму, который смотрел на огни гирлянд с той самой, спокойной улыбкой, что появилась у него с рождением дочери.

— Ну что, — тихо сказала я, подходя к нему вплотную и обнимая его за талию. — Готов к новому проекту? Самому главному.

Он повернулся ко мне, брови удивленно поползли вверх.

— К какому еще проекту? Дом вроде обустроили, детскую расширили...

Я ничего не ответила, просто достала из кармана халата небольшой снимок и протянула ему. Он взял его, и я увидела, как его глаза бегло пробегают по знакомым черно-белым контурам, задерживаются на надписи с указанием срока... и расширяются от изумления. Он смотрел на меня, не в силах вымолвить ни слова.

— Да, — кивнула я, и по моим щекам сами потекли слезы счастья. — Мы снова.. вчетвером. Скоро.

Он не сказал ничего. Он просто притянул меня к себе и начал целовать. Сначала губы, потом щеки, смывая слезы, потом лоб. Его объятия были крепкими, надежными, как скала.

— Я всегда готов, — наконец прошептал он, прижимаясь губами к моему виску. — Всегда. Я люблю тебя. Люблю вас всех.

Его рука легла на мой еще плоский живот, а другой он крепче прижал меня к себе. И мы стояли так, в обнимку, в свете новогодней елки, в нашем теплом, наполненном любовью доме. За спиной у нас тихо посапывала наша дочь, охраняемая верными зверями. А впереди ждало новое чудо. И я знала — с этим человеком, с этой командой, мы справимся со всем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец