Мой запретный форвард

ГЛАВА 1.

Яр

— Я же говорил, что сделаю это! — я кидаю клюшку в раздевалке, чуть ли не разрываясь от радости. — Да, да, да, мать твою!

Команда ревет, как будто мы выиграли чемпионат мира, а не всего лишь прошли в полуфинал.

Решающий гол – мой. Уже четвертый за месяц.

Камеры ловят каждый мой вздох, а девчонки в фан-клубе готовы сожрать друг друга за автограф. За фотку со мной они вообще готовы встать передо мной на колени.

Давайте знакомиться, милые дамы: Яр Анисимов, центральный форвард хоккейной команды и просто красавчик.

— Яр, ты че вообще за машина?! — Димон вваливается в раздевалку, бросая свой шлем на скамейку. — Ты сегодня просто рвешь, я думал, у вратаря Барсов инфаркт случится.

— Потому что он слишком долго думал, — усмехаюсь я, цепляя пальцами свой хоккейный свитер и показывая всем свой счастливый номер «39». — А я не думаю, я беру и делаю!

Парни подбегают ко мне и начинают подбрасывать меня в воздух.

Раз! Два! Три!

Мы все громко ржем, пока в раздевалку не входит тренер. Все замирают, так и держа меня на своих руках.

Василич быстро подходит к нашей могучей кучке, парни медленно опускают меня на пол.

— Везучий, засранец, — Андрей Васильевич расплывается в улыбке, теребит меня по влажным волосам и в итоге по-отцовски прижимает к себе.

Раздевалка «Сибирских орлов» снова взрывается от радости.

— Так, охламоны, — строгий голос тренера пронзает пацанячий гогот. — Сегодня отмечаете в рамках закона, завтра день на приведение формы и своих лиц в божеский вид, а в пятницу снова на тренировку. И не дай бог кто-нибудь из вас вляпается в какие-нибудь неприятности. Пашка, ты ответственный.

— А че сразу я??? — разводит руками крайний нападающий нашей команды.

— Я все сказал!

Я люблю победы.

Особенно, когда они пахнут потом, пивом и легальным безумием.

Через час мы штурмуем наше общежитие, как пираты. Эта территория уже давно нами освоенная.

Врубаем колонки на максимум прямо в коридоре, двери комнат нараспашку. Кто-то кидает в воздух свои потные майки. Я уже в одних спортивках с бутылкой пива в руке, на спине чужие следы ногтей. Тренер, конечно, будет беситься. Но не сегодня, сегодня я – герой.

Коридор и комната напротив уже заполнена криками, музыкой, девчонки из соседнего универа пьют из пластиковых стаканчиков, кто-то целуется на кухне, кто-то орет: «За Анисимова!»

За меня. Как всегда. Номер 39, если вы еще не запомнили!

Я стою у окна, делаю глоток прямо из бутылки и смотрю вниз на пустой стадион.

Интересно, это чувство когда-нибудь притупляется? Невъебенная радость, что ты забил решающий гол и стал богом хотя бы на одну ночь.

— Яр, твой подарок прибыл! — Димон хлопает меня по плечу.

— Че за подарок? — рядом материализуется Пашка. — Эй, Яр, только не говори, что ты заказал ту крутую клюшку!

Мы с Димоном ржем.

— Да какая нахер клюшка, Паша?! — отвечает за меня Димон. — Та цаца конечно шикарная, но сегодня у Яра будет очень жаркая ночка.

— Кто сказал жаркая ночка? — в комнату вплывает Демьян, еще один форвард нашей команды.

Нас всего трое нападающих, если че. Я – центральный.

— Яр поспорил с капитаном Барсов. Чья команда выиграет, тот и распакует упругую попку блонди из группы поддержки.

— Нихуя себе, — глаза Паши ползут на лоб. — А задница у нее зачетная.

— Как ее зовут? Алина? Алиса? — хмурится Демьян.

— Да какая, блядь, разница, — довольно скалюсь я, как зверь на добычу. — Главное, что сегодня она будет стонать и просить еще, когда мой хер будет штурмовать ее узкую дырочку.

Парни одобрительно хлопают меня по плечу, мы стукаемся бутылками пива.

И тут в комнату вплывает виновница нашего разговора.

Сиськи – уверенная троечка, ноги от ушей. Я видел, как она может их раздвигать на выступлениях. Шпагаты-шмагаты и все в этом духе. Губки пухлые, глаза горящие. Самое то, чтобы провести время с удовольствием.

Друзья быстро ретируются, а я с ухмылкой осматриваю приближающуюся девчонку с головы до ног. Надеюсь, под ее короткой джинсовой юбкой нет трусиков? Не люблю долго возиться с одеждой.

— Привет, Яр, — сладко тянет своим голоском.

Я опираюсь поясницей о подоконник, расставляю ноги. Девчонка встает ко мне впритык.

— Я так рада, что твоя команда выиграла.

— А че так? — делаю глоток пива.

— Капитан Барсов – стремный тип, — улыбается девчонка. — А ты красивый. Ты мне нравишься.

Блонда забирает бутылку из моих рук, обхватывает пухлыми губами горлышко из темного стекла, чуть опускается ниже.

Бляяяя, у меня в паху каменеет.

А потом ее губки скользят выше. Она в прямом смысле делает бутылке минет, скользит кончиком языка по гладкому краю.

Да, детка, сегодня ты с таким же усердием будешь сосать у меня.

— Слушай, я сразу обозначу границы. Только секс и ничего большего.

— А мне большего и не надо, — подмигивает она, наклоняется ко мне, параллельно оставляя бутылку на подоконнике.

Я резко хватаю ее сзади за шею, тяну к своим губам. Но тут музыка резко стихает, из коридора доносятся недовольные крики:

— Эй, ты че творишь?! Вруби обратно!

Да че за херня там происходит?!

Я обхожу блонду и семеню к выходу. Пробираюсь сквозь толпу и сразу замечаю девчонку, которая стоит возле колонок со скрещенными руками на груди.

— Вы с ума сошли? — спрашивает она строго, осматривая каждого.

Рядом со мной встает блонда.

— У вас новенькая что ли? — чуть склоняюсь к ней.

— Нет! Эта серая мышь не из наших.

Я делаю шаг вперед, вырываясь из толпы.

— Прости, а ты кто, блядь, такая? — я прищуриваюсь.

— Та, кто хочет спать, — она кидает хмурый взгляд на колонку. — Вы не в клубе. Это общежитие и уже почти полночь.

Кто-то прыскает со смеху. Кто-то уходит в другую комнату.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Девочка, ты ошиблась общежитием. Здесь живут те, кто забивает и кто выигрывает. Кто живет настоящей жизнью.

Она смотрит на меня в упор, глаза горят.

— Ага. И кто громко дохнет до тридцати, — ядовито ухмыляется она.

Ух ты.

Впервые кто-то не тает от моего взгляда, не краснеет, не мнется.

Она дерзит. И это будоражит меня больше, чем победа.

— У тебя имя есть? Или сразу записывать как «ледяная стерва»? — ухмыляюсь я, ожидая взрыва.

Но она даже не моргает.

— Запиши как «Полина Терехова». И привыкай. Мы теперь соседи.

Че она только что сказала? Терехова? Да быть такого не может.

— Терехова? Подожди… Это как… ты из Тереховых-Тереховых? — переспрашивает Димон, мгновенно трезвея и убирая тлеющую сигарету за спину.

— Та, чья фамилия значится в графе «тренер», — отвечает она, чуть склонив голову. — Моя комната 309. И если вы еще раз врубите эту дичь, я выключу ее по-другому. Ваши колонки вылетят в окно.

Она разворачивается и уходит. Даже не оглядывается.

Моя челюсть почти касается пола. Секунд двадцать я просто стою в ступоре, а потом начинаю смеяться.

— Ты видел?! — хлопаю Димона по плечу. — Вот это характер!

— Не ржать надо, брат. Это – дочь тренера. А ты сейчас стоял перед ней бухой и с голым торсом, как самый главный дебил.

Я выдыхаю, раздражение царапает кожу.

Вот черт, это проблема. И при этом – интереснейшая задача.

Полина Терехова, дочь главного тренера. Ледяная стерва в обтягивающих джинсах и со стоячей двоечкой.

И она каким-то образом поселилась через стену от меня.

Отлично. Игру можно начинать.

*****

ВНИМАНИЕ!

1 декабря книга станет платной!

ГЛАВА 2.

Полина

Я ненавижу хоккеистов.

Громкие, самодовольные, вечно с наглыми прикосновениями и глупыми подмигиваниями.

Этот – особенно. Ярослав Анисимов, центральный нападающий «Сибирских орлов», всеобщий любимчик.

Слишком красивый. Слишком наглый. Слишком уверенный, что весь мир обязан ему аплодировать.

Я видела его в спортивных новостях, в VK клипах, в спортивных подборках. Но вживую он раздражает в сто раз сильнее.

Я скидываю кроссовки, захлопываю дверь и падаю на кровать лицом в подушку.

Честное слово, я терпела их выходки. Крики, музыка, визг каких-то левых девок, которых тут не должно быть. В принципе, как и меня. В голове шумит от злости, от усталости и от того, что все опять идет не по плану.

И тут раздается стук в дверь. Я вскакиваю с кровати и открываю.

На пороге стоит Анисимов собственной персоной. Голый торс, улыбка, от которой нормальные девочки с ума сходят.

Че приперся? Задело, что девчонка щелкнула по носу?! Так я тебе сейчас еще преподам урок.

— Спокойной ночи, Терехова, — язвительно произносит он, опираясь на косяк. — Я решил, что тебе нужно кое-что знать.

— И что же? — выдыхаю я и скрещиваю руки на груди, голову держу гордо.

Он наклоняется чуть ближе, ощущаю запах мужского дезодоранта.

— Если ты думаешь, что сможешь здесь диктовать правила, — низким голосом говорит он, — ты не знаешь, с кем связалась.

А потом он уходит.

Ну-ну, это мы еще посмотрим!

Наутро в коридоре царит разруха: пустые бутылки, смятые стаканчики, пачки от чипсов и сухариков. Это что, бляха муха, презервативы? Ну, вообще с катушек слетели. Я, конечно, не ханжа. Но если папа узнает, что они тут устроили, то оторвет им всем головы. В этом я не сомневаюсь.

Все еще спят, комнаты раскрыты нараспашку, раздаются храпы.

Добро пожаловать в мою новую жизнь!

Нет, правда. Спасибо, пап.

Всю юность я провела на льду в Торонто, учась молчать, терпеть и гнуть спину за оценки, баллы, балет у станка. А теперь я в спортивном общежитии, где по полу катаются энергетики, а парни спорят, кто быстрее отожмется со штангой на груди.

И сосед через стенку не кто-нибудь, а Яр Анисимов.

Звезда. Проблема. Форвард с лицензией на хамство.

Слово «запрет» для него звучит как вызов. Я это поняла еще вчера, когда он стоял у моей двери с видом «ну что, Терехова, сдашься первая?».

Ага. Щас. Уже бегу, волосы назад!

— Все в порядке? — папа с интересом смотрит на меня за завтраком в спорткомплексе.

Он всегда такой: прямой, собранный и уверенный. В его мире нет места эмоциям, только графики, победы и дисциплина.

И я всегда была правильной. Но почему-то после разговора с Ярославом я начинаю хотеть делать неправильное.

— Все супер, — киваю я, ковыряясь вилкой в омлете. — Спасибо за комнату, шикарные соседи.

Он улыбается, не улавливая моего сарказма.

— Если бы ты предупредила заранее, что прилетишь, я бы снял тебе квартиру. Сейчас свободного времени мало, веду своих олухов к финалу.

Я понимающе киваю. Мое возвращение в Россию для всех стало неожиданностью.

— Ты ведь не собираешься снова тренироваться, Поля?

— Пап, только ты не начинай, а? — нервно бурчу я.

— Хорошо. Только держись подальше от хоккеистов. Они...

— Поверхностные, шумные и вечно травмируются?

— Именно, — он кивает. — У тебя другой путь.

Да, теперь у меня путь сидеть в аудитории ненавистного мне университета, глотать экономику и делать вид, что я не скучаю по льду.

И уж точно не тянуться к парню, от которого пахнет скоростью, потом и адреналином.

Позже я сижу в общей зоне общаги с ноутбуком. Пытаюсь разобраться в расписании, когда из лестничной площадки вываливается Анисимов.

Как всегда громкий, наглый, будто вся база – его личный каток.

— О, соседка, че такая хмурая? Не понравилась наша вечеринка? — Яр падает на диван рядом без приглашения.

— Извини, здесь место только для людей с интеллектом выше комнатной температуры.

Он смеется, откидывается назад.

— Я знал, что ты скучала. Просто не признаешься.

Я щелкаю по клавиатуре, не смотрю, не реагирую. А он не уходит.

— А вообще, ты не думала, что тебе пиздец как повезло? — продолжает он, рассуждая сам с собой. — Жить рядом со мной – это как бонус. Мотивация. Ты видела мой гол вчера?

— Да. Жаль, что с таким эго он поместился в ворота.

— Ууу, — он присвистывает. — Знаешь, ты, как гадюка. Скользкая, холодная и опасная, но мне такие нравятся.

Я перевожу на него хмурый взгляд.

— А ты, как банан. Надоедливый, быстро портящийся и везде лезешь.

Губы Анисимова растягиваются в довольной улыбке.

— Че, любишь баловаться с бананом? Так у меня есть кое-что получше. Природа дала мне джойстик для управления телочками, так почему им не воспользоваться? — он выгибает одну бровь.

Мой взгляд на секунду опускается на его пах.

— Прикидываешь сколько сантиметров?

— Я тебя читаю. Как предупреждение на сигаретной пачке.

— А может, ты просто боишься, что я тебе понравлюсь?

Я начинаю заливисто хохотать.

— Не льсти себе, Ярослав.

— Яр.

— Что?

— Зови меня Яр, крошка.

— Хорошо, Я-рос-лав!

Он недовольно цокает.

— Видимо, уже нравлюсь. Скоро будешь умолять меня: да, да, Яр, глубже! Еще глубже!

Я приоткрываю рот от шока, а этот самодовольный придурок встает и уходит, даже не посмотрев на меня.

И если он думает, что я одна из тех глупых фанаток, что ждут его за пределами катка, то он глубоко ошибается.

Я – не его игра.

Но если он настаивает, я сыграю.

Жестко. Холодно. И до последнего периода.

*******************

Мои драгоценные, приветствую!

Далее идет визуализация наших героев ---->>>>>>

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Визуализация - 1

Ярослав (Яр) Анисимов, 19 лет

Звезда молодежной хоккейной команды. Форвард. Первый в списке на драфт.

Наглый, харизматичный, остроумный.

Плохой парень на льду и вне его. Девочки, вечеринки, скандалы – стандарт.

Далее у нас Полина ------>>>>

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Визуализация - 2

Полина Терехова, 18 лет

Бывшая фигуристка, с 10 лет жила и тренировалась в Канаде.

Умная и воспитанная, но с характером. Ледяная принцесса с огнем внутри.

Ненавидит хамство, особенно в спортивной среде.

Мне очень важна ваша поддержка, поэтому не забудьте добавить книгу в библиотеку и поставить лайк.

Ниже памятка для моих новых читателей

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 3.

Яр

Пятница, пять утра. Темень, как в заднице у носорога. На льду – мы.

Добро пожаловать в молодежку!

Если хочешь в ВХЛ, то забудь о сне, о еде и о позвоночнике.

(Прим. автора: ВХЛ – Высшая хоккейная лига).

Тренер сегодня в ударе, а когда он в ударе нам всем звездец.

— АНИСИМОВ! — орет Василич через лед, перевалившись через бортик. — Ты зачем в офсайд влетел, как дурак? Глаза еще не разлепил?

— Хотел удивить соперника нестандартным ходом, — отвечаю я, едва дыша.

— Я тебя сейчас удивлю, если еще раз забудешь, где синяя линия!

Поправляю шлем. Потею, хриплю, но молчу.

Сейчас на льду я не герой. Сейчас на льду я – раб.

Хоккей, он как улица. Если слабо стоишь на ногах, тебя снесут, поэтому я всегда стою твердо.

Мы катаем «двухсторонку»: красные против синих. Я сегодня за красных. Пашем так, что у меня икры сводит. Парни стонут, как старики. У кого-то кровь из губы, у кого-то уже из носа. Нормально. Обычное утро.

На скамейке сажусь рядом с Димоном. Тот с трудом держится на ногах.

— Убей меня, брат, — бурчит наш бессменный вратарь. — Это не тренировка, это геноцид.

— Если не сдох, значит, жив, — делаю резкий глоток прохладной воды — Все по плану.

Он выплевывает капу себе на ладонь.

— Не видел больше нашу новую соседку?

Я дергаю плечом.

— Не-а, а что?

— Переживаю, как бы тебя раньше финала из команды не выперли, — издевается друг.

— Не выпрут, — усмехаюсь я, стирая полотенцем пот со лба. — Такая стерва – это прям мое. Глаза у нее, конечно… черт. А ноги... вырезать бы и в рамку. А еще лучше закинуть бы их себе на плечи, пока буду засаживать ей по самые яйца.

— Ты долбанулся? — цокает Димон. — Это же дочь тренера. Нам бы ее обходить десятой дорогой.

— Вот именно. Запретный фрукт, брат. Самый вкусный.

— Это не фрукт. Это кактус. Колется везде.

— Не колется, а соблазняет, — я мечтательно закатываю глаза. — Я бы такой орешек расколол. Причем с наслаждением.

Друг постукивает пальцами по шлему.

— Орех у нее, конечно ого-го. Прям просится, чтобы…

— Эй, угомони свои таланты. А то будешь неделю чистить мой шмот, понял?

— Яр, без обид, — Димон вскидывает руки, сдаваясь. — Просто констатация факта. Я про характер девчонки.

— Ага, характер. Такой, что убить может взглядом.

Но я злюсь не на друга, а на то, что уже второй раз за утро думаю о ней. О том, как она стояла в дверях. Такая вся холодная, ровная, будто генерал в юбке. О том, как не повелась на мою фирменную ухмылку.

Не срабатывает. Не прогибается. И это бесит.

После катания – кросс, потом зал, потом еще лед.

Василич сегодня реально психует. Кричит так, что голос сорвал.

Я падаю на скамью в раздевалке, когда все заканчивается. Руки трясутся, спина горит.

— Ты живой? — спрашивает Демьян, похлопывая меня по плечу.

— Я вообще существую? — протяжно стонет Пашка.

— Нас как будто не к финалу готовят, а к полету в космос, — смеется Димон.

И тут дверь резко распахивается, а на пороге появляется тренер. В раздевалке повисает молчание, все парни мгновенно напрягаются.

Василич заходит медленно, руки сложены за спиной, чеканит шаг. Он осматривает каждого игрока хмурым взглядом, а потом останавливается на мне.

— Ну что, охламоны, — с нажимом произносит он, — у меня для вас одно очень важное объявление.

Мы молчим, переглядываемся. Неужели он уже знает с кем нам предстоит играть в полуфинале?

— Моя дочь, Полина, временно будет жить на базе. Здесь, в общежитии.

Он делает паузу, еще раз прожигая каждого строгим взглядом. И снова он зависает на мне.

Да я че, самый белый из всей команды?

— Если хоть один из вас, озабоченных, попробует подкатить к ней, вылетит из команды быстрее, чем пробка из бутылки.

Никто даже не шевелится, а Василич добавляет:

— Это не шутка и не просьба. Это приказ.

Я почти слышу, как у Димона внутри что-то лопается. И замечаю, как несколько голов поворачиваются…

На меня.

И вот сидим мы, молчим, а у меня внутри два Яра сцепились.

Один – тот самый дерзкий ублюдок, которому похрен на все запреты. Хочет ее. Хочет, чтобы она посмотрела не как на очередного клоуна в форме, а чтобы… да сам не знаю что.

Второй – тот, кто пашет с одиннадцати лет ради этого шанса, ради этой команды. Ради того, чтобы однажды оказаться в ВХЛ, а потом, если повезет, и выше. Для меня хоккей – не игра. Это воздух. Это жизнь. Это все.

И если я вляпаюсь в историю с дочкой тренера, Василич меня не просто выкинет. Он похоронит все мои мечты, и билет в большую лигу сгорит прямо у меня в руках.

Я стискиваю зубы так, что слышу их скрежет. Надо держаться. Надо помнить, ради чего я здесь. Ради чего я просыпаюсь в пять утра, дохну на льду и в зале, глотаю боль и кровь.

Но, блядь!

Мне ведь хватит и одного раза. Только одного!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 4.

Яр

У пацанского вайба есть три обязательных условия:

1. Жрать вредную фигню.

2. Орать на весь этаж.

3. Не закрывать рот про девчонок.

Мы соблюдаем все три.

В комнате валяется пустая коробка из-под пиццы, на столе стоит бутылка газировки, мокрые после душа бошки и потные носки под кроватью, которые Демьян гордо называет «счастливыми».

Димон лежит поперек своей кровати, обняв подушку. Я сижу у окна, рассматривая свои фотки и думая, не сбрить ли нафиг все волосы?!

Из-под шлема течет, как из ведра. И челка на лоб часто прилипает.

— Яр, я возьму твой планшет?

— Ага.

Пашка прыгает на свое место, снимает блокировку с моего планшета.

— Анисимов, ты серьезно? — усмехается друг. — Опять у тебя на заставке твоя клюшка?

— Это мой личный бог, — отвечаю я с широкой улыбкой. — Она дает мне все: деньги, славу, любовь фанаток.

— А ты ей что?

— Свои волшебные руки.

— Ты лечиться пробовал? — подкалывает меня Димон.

— Я пробовал побеждать, Дим. Тебе не понять.

И тут, как гром, только не с неба, а из коридора, в дверь вваливается Федя. Точнее, Фред. Так его прозвали за странную любовь к американским сериалам и тупым шуткам. Но заходит он так, как будто сорвал джекпот.

— Парни! Вы слышали?!

Все пялимся на него в ожидании сенсации.

— Что, в столовке по утрам вместо каши будут давать красную икру? — ржет Димон.

— Лучше, — Фред сияет от счастья. — Терехова. Она теперь...

Он делает драматическую паузу.

— Медсестричка!!!

— Что? — выпрямляюсь я.

— Кто? — переспрашивает Демьян.

— Ну, типа помощник врача. Вся такая в белом халате. Бинтики, лед, все дела. Только не в сериале, а прямо тут, у нас на базе. И, сука, парни, она в этом халате, как шоколадка в фольге: хочется медленно разворачивать и разворачивать.

— Откуда инфа? — я встаю со стула так резко, что тот отшатывается назад.

— Я видел собственными глазами! Сегодня, когда выходил из зала, а она шла по коридору с подносом и с ледяным компрессом. У меня сразу возникло желание коленом об стенку шарахнуть, чтобы она меня полечила, — улыбка у Фреда до ушей, а у меня возникло желание пересчитать ему зубы. — И Терехова специально, как будто знает, что ее нельзя трогать, рассекает по базе как вызов.

Я стою и тихо наблюдаю, как друзья оживляются. Смешки, шутки, перестрелки глазами, для них это просто развлечение. Для меня – сигнал.

— О, я понял, — цокает Пашка. — Она как красная кнопка. Не нажимай, убьет.

— Да нафиг надо, проблем потом не оберешься, — подытоживает Димон.

— Согласен, — кивает Демьян, — никто к ней и не сунется. Зачем портить себе карьеру из-за стервочки с лицом ледяной статуи?

— Вот именно, — подтверждает Димон. — Она красивая, не спорю, но с ней не заиграешься. Она сожжет тебя взглядом, пока ты только подумаешь подкатить.

Все кивают. Все, кроме меня.

— Вы, конечно, можете и дальше лапать свои клюшки по ночам и дрочить на фотки голых телок, — медленно тяну я, скрещивая руки на груди. — Но лично мне жизненно необходимо уложить эту куколку в постель.

— Че ты сказал? — Фред ржет, принимая мои слова за шутку, но я серьезен как никогда.

— Что слышал.

— Яр, это ж дочка Терехова! — с ошарашенными глазами пялится на меня Димон.

— И она, как девчонка с огнеметом. А я – бензин, — усмехаюсь. — Зато красиво сгорим.

— Да ты сдохнешь, даже не взлетев! — Фред хлопает меня по плечу. — Анисимов, ты реально на это решишься?

— Не решусь. Я уже решился.

— А если тренер узнает?

Я смотрю на каждого поочередно.

— Не узнает, если вы ему не проболтаетесь.

Все молчат, смотрят на меня, как на идиота. А потом раздается синхронный ржач.

— Анисимов сошел с ума!

— Кажется, ему сегодня шайба в голову прилетела…

— И каким же образом ты собираешься уложить ее в постель? — ехидно спрашивает Демьян. — На вечеринке она сразу показала себя, та еще штучка.

— Слушай, Дём, я пока не знаю, — задумчиво тру подбородок. — Но узнаю. Такие, как она, всегда думают, что выше всех. А потом...

— А потом? — интересуется Пашка.

— А потом начинают ждать, когда ты посмотришь в их сторону, — уверенным тоном произношу я. — Но чую, что с ней надо по-другому. Типа там ухаживать, знаки внимания там всякие делать… Короче, Яр Анисимов ненадолго станет джентльменом.

Делаю театральный поклон, парни подхватывают мое настроение и аплодируют мне, присвистывая.

— Слышь, джентльмен! Мы держать свечку, конечно же, не будем, но комната 317 до сих пор пустует и у меня есть запасной ключ, — Фред подмигивает мне.

А я улыбаюсь, потому что я не блефую.

Мне не просто хочется.

Мне надо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 5.

Полина

Есть вещи, которые не обсуждаются.

Например, что понедельник – зло, что спорт – это боль. И что Ярослав Анисимов – ходячее недоразумение с прессом.

Да, я видела этот пресс уже несколько раз. Увы, я живу с ним на одном этаже.

Сидеть без дела в общежитии не мой формат. Я не из тех, кто бесцельно гоняет сериалы и жалуется, что «жизнь – не сахар».

Я с шести лет жила на жестком графике. Подъем, лед, тренировка, сбалансированное питание, учеба, сон, все по кругу. Поэтому спустя три дня без расписания я начала нервно грызть ногти.

Папа это заметил и предложил «немного поработать».

Ключевое слово – немного.

— Помощник врача? — переспросила я с холодной вежливостью, глядя на отца через стол.

— Помощник спортивного врача, — поправил он, делая глоток кофе. — Нам не хватает рук, ты в теме. У тебя медицинская база, плюс ты знаешь, как работать с травмами. И тебя уважают.

— «Уважают» и «боятся» - разные вещи, — буркнула я.

— Но обе формулировки работают, — подытожил он. — А это важно.

И вот я иду по коридору к медкабинету, с бейджем «Полина Терехова» и с комом раздражения где-то под ребрами.

Потому что я знаю, что это не просто кабинет, это новый эпицентр унижения. Где все эти лоси с клюшками будут мельтешить перед глазами, пыхтеть, травмироваться, и (о, да!), приходить за льдом и бинтами именно ко мне.

Открываю белую дверь и вхожу в кабинет. Тут светло, места много, пахнет спиртом, резиной и чем-то мятным.

На стуле у окна сидит врач. Как только я переступаю порог, он отрывает взгляд от бумаг.

— Ты Полина Терехова? — с улыбкой спрашивает он и встает.

Парень молодой, лет двадцать шесть, не больше. Хмурый, худой, но с добрым лицом.

— Да.

Я протягиваю руку, он едва-едва сжимает ее, как человек, который не привык ломать.

— А я – Илья и ко мне на «ты». Не волнуйся, я вполне адекватный и не строгий. Хотя, если зайдет Анисимов, то я могу быть резким.

Я хмыкаю.

— Тебе он тоже успел насолить?

— Раз в неделю кто-то да принесет мне от него травму. Так что этот вспыльчивый форвард обеспечивает меня работой.

Мы мило улыбаемся друг другу.

— Ладно, — Илья кивает на дверь, — раз уж ты теперь моя помощница, проведу экскурсию по этажу.

Мы выходим в коридор. Он широкий, с серыми стенами и бесконечными дверями. Где-то вдалеке слышен смех, хлопки, кто-то орет: «Пашка, тащи шайбу!».

— Вот это, — Илья показывает на дверь с табличкой «Зал ЛФК», — место, куда ты будешь бегать чаще всего. Растяжка, упражнения, восстановление. Если вдруг увидишь там полкоманды валяются на полу, не пугайся. Это они так «работают».

Я усмехаюсь.

— Работают или спят?

— И то, и другое, — отвечает он сухо, но глаза улыбаются.

Мы идем дальше. Он открывает следующую дверь.

— Комната для массажа и прогрева. Тут лежит куча ламп, подушек, всяких приблуд, которые иногда кажутся средневековыми орудиями пыток. Но нет, это все для блага игроков.

— Угу, — я скептически поднимаю бровь. — Уверен?

— Абсолютно, — он чуть наклоняет голову. — Хотя если тебе попадется Димка – основной вратарь команды, будь осторожна. Он любит симулировать: будет орать, что умирает, пока ему просто фиксируют тейп.

Мы минуем еще одну дверь. Из-за нее доносится грохот музыки и хохот.

— А это – раздевалка. Туда без меня лучше не соваться, даже если позовут. — Илья на секунду задумывается. —

Особенно

если позовут.

Я прикусываю губу и киваю.

— Запомню.

— Обязательно запомни, — голос Ильи серьезен. — Эти парни хорошие, но у них свои правила. И у тебя тоже должны быть.

Мы снова идем по коридору. Он останавливается у узкой двери с матовой табличкой «Физиотерапия».

— Твое второе место работы. Аппараты, токи, компрессы.

— Поняла, — я чувствую, как внутри все сжимается от ответственности.

Илья замечает это.

— Не пугайся, Полина. Ты быстро вольешься. Они громкие, наглые, иногда бешеные. Но когда они выходят на лед, сама понимаешь: ради этого и стоит терпеть их идиотские шутки.

Мы останавливаемся у окна. Внизу двор, асфальтовая площадка, на которой пара ребят гоняют мяч.

— И последнее, — тихо говорит Илья. — На Анисимова не ведись. Он заводила. Всегда проверяет, где границы. Если дать ему палец, откусит руку.

Я закатываю глаза.

— Илья, признайся честно, мой папа велел тебе провести со мной беседу по поводу хоккеистов?

Он улыбается и кивает.

— Тогда ты мне еще и инструкции по выживанию выдай.

— Если нужно – выдам. Полина, ты справишься. Главное – не дай им почувствовать, что ты их боишься.

Кажется, это девиз Ильи. Именно так он выживает среди всех этих тестостероновых ходячих проблем.

Первый визит наполовину трагикомичный. Заходит защитник, колено в бинтах, настроение ниже плинтуса.

— Поскользнулся, — недовольно бурчит он.

Я помогаю Илье с компрессами, протираю кожу антисептиком.

Все спокойно до тех пор, пока в дверь не заходит Он.

Как по часам. Как будто вселенная говорит: ну-ну, расслабилась, девочка? Щас я напомню, кто тут главный источник проблем.

— Здорóва, доктор, — голос ленивый, как будто он только что проснулся после вечеринки.

В проеме стоит Ярослав в шортах, с растрепанными волосами, с синяком на щеке, который выглядит почти как аксессуар. Руки в карманы, тело расслабленное, взгляд дерзкий.

— Ну, здравствуй, мой пациент года, — говорит Илья без улыбки. — Что на этот раз?

— Да ничего особенного.

— Если ничего особенного, зачем тогда приперся? — фыркаю я.

Анисимов поворачивает голову в мою сторону и ехидно усмехается.

— Привет, Терехова.

— О, а вы уже познакомились? — выгибает одну бровь Илья.

— Не мы, — говорю я. — А он – с моим терпением.

— А ты теперь санитарка? — Ярослав плюхается на кушетку, раскинув руки, как хозяин жизни. Мышцы под тонкой футболкой перекатываются, и он этим намеренно хвастается. — Или это очередной эксперимент: «наставь ледяную стерву на путь служения»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сжимаю пальцы. Раз-два. Чтобы не зарядить ему чем-нибудь в лицо. Подхожу ближе и, прежде чем передумать, резко прикладываю ледяной компресс к его щеке.

— Вот и лед, Анисимов. Все, как ты любишь. Холодно, больно и без лишних слов.

Он даже не морщится, только улыбается шире и пожирает меня взглядом.

— Ты мне нравишься, Терехова. Я всегда любил девушек, у которых сильный характер.

— А я – парней, у которых есть извилины в мозгах, — парирую я.

— Ну, вот и совпали.

Я отворачиваюсь и шумно вздыхаю.

— Свободен.

Анисимов встает медленно, лениво потягиваясь, будто это его кабинет, а мы тут гости. А потом он уходит, оставляя после себя запах чертовой самоуверенности.

И я клянусь, что если он будет приходить сюда, чтобы доставать меня, я сама отправлю его в травмпункт. Только уже в серьезном состоянии.

ГЛАВА 6.

Полина

Бумаги, бумаги, бумаги. Кажется, я в них сегодня закопалась. Черт бы побрал все эти бумаги.

Я думала, что «помощник врача» – это работа с хоккеистами, а оказалось, что бóльшая часть дня – это таблицы, карточки, подписи и отчеты.

Сидеть за компом и печатать фамилии с бесконечными цифрами – вот где настоящий ад. После четырех часов беспрерывного клацанья по клавиатуре у меня болит не только пятая точка, а еще и спина, и шея, и даже ноги.

К вечеру я плетусь в сторону душевой, как герой после апокалипсиса. Хочу побыстрее смыть с себя сегодняшний день.

На базе женского душа нет. Логично. Тут живут только парни. Но по волшебному приказу папы уже на второй день на двери появился шпингалет. Я обычно хожу в душ поздно вечером, когда весь этаж утопает в храпе, либо утром, когда все парни уже на тренировке.

Сейчас ждать, пока хоккеисты все разбредутся по комнатам, нет сил.

Захожу. Плитка, пар, запах шампуня и мужского геля для душа. Кабинки, правда, без дверей, только шторки. И каждая шторка выглядит так, будто ей лет сто.

Скидываю одежду, забираюсь под воду.

Боже, какое счастье!

Горячая вода бежит по коже, и я готова рыдать от благодарности.

Минуты через три понимаю, что счастье быстро закончилось, потому что в душевой кто-то явно есть.

Слышу шаги, а потом раздается хриплый голос, который ни с кем нельзя перепутать.

— Эй, парни, че за фигня? Кто закрыл дверь изнутри?

Нет. Нет. Только не это.

Я застываю, как в дешевом фильме ужасов, внимательно наблюдаю за шторкой и готовлюсь бить кулаком прямо в нос.

Тень от руки тянется к шторке, и вот теперь я точно готова умереть.

— Анисимов, свали отсюда!!! — кричу громко и хватаю шторку, не позволяя ему ее открыть.

— Блядь, Терехова? — слышится ошарашенный голос. — А ты че тут делаешь? Это ж мужской душ!

— Ага, Шерлок! А где мне мыться, по-твоему? В фонтане на площади?

Он громко и нагло смеется. И я прям чувствую его присутствие по ту сторону. А еще я смотрю вверх, вдруг этот наглый придурок захочет заглянуть через высокие перегородки.

— Да расслабься ты, я не подсматриваю, — лениво тянет Анисимов.

Конечно. Уже представила, как он стоит там и ухмыляется, прижимаясь к стене.

— Как ты вообще вошел? Я закрылась изнутри.

— Дернул дверь сильнее.

— Сила есть, ума не надо, — бурчу я. — То есть закрытая дверь тебя не остановила?

— Да я вообще забыл, что ты тут у нас живешь.

— Хватит зубы мне заговаривать. Выйди!

— Ага. И потом объясняй всей команде, почему ты орала в душе? Не-е-ет, Терехова, они же сразу поймут, что между нами что-то было.

— Ниче между нами не было! — я закатываю глаза и шумно выдыхаю.

Шум воды глушит его шаги, но я знаю: он все еще тут. И я знаю еще кое-что. Если я сейчас выйду, точно врежусь с ним нос к носу. Мокрая и уязвимая.

И Анисимов будет ухмыляться так, как будто выиграл финал Кубка Гагарина.

Я еще пребываю в шоке, но делаю глубокий вдох. Решаю действовать так, будто я полностью контролирую ситуацию.

— Ладно, — говорю сквозь зубы, — давай ты уйдешь, и я останусь при своем достоинстве?

— Не переживай, Терехова, — лениво тянет он, — я просто подам тебе полотенце. Настоящая услуга от Яра Анисимова.

— Я сказала, уйди! — ору я, пытаясь перекричать поток воды.

Но Ярослав, конечно, действует как чемпион по тестостерону и наглости. Он просовывает руку в душевую и протягивает мне полотенце. Но его пальцы тут же размыкаются, и полотенце прилетает прямо к моим ногам.

Я поднимаю его и слышу ядовитые смешки за шторкой. Он получает удовольствие от собственной дерзости.

— Че, Терехова, похоже, твоя ледяная гордость немного тает.

— Держись на расстоянии, Ярослав! — грозно объявляю я, выжимая полотенце.

— Ладно-ладно, — тянет он, — даю тебе десять минут. А потом я приду, и буду купаться в соседней душевой. И даже шторку не задвину.

Я злюсь, но уже не на него, а на себя. Не могла подождать пару часов? Будет мне уроком.

Все еще осматриваясь по сторонам, я быстро обмываюсь, оборачиваюсь в мокрое полотенце и осторожно выглядываю из-за шторки. Никого нет.

И тут я вижу, что на вешалке нет ни футболки, ни спортивок, ни белья. Только одна вещь висит, нарочито аккуратно, как в витрине магазина.

Мужская футболка. Черная, широкая, с огромным номером «39» на спине. А выше красуется фамилия: Анисимов.

Я зажмуриваюсь и считаю до трех. Может, это розыгрыш Вселенной? Может, мои вещи просто уползли сами?

Но нет, это его работа.

— Серьезно? — шиплю я в пустоту, сжимая край полотенца. — Он решил, что я буду щеголять в его футболке?!

Футболка, конечно, просторная. Настолько, что на мне она будет как платье. Только вот платье с яркой надписью, которая орет на весь этаж: «Эй, ребята, смотрите! Терехова в вещах Анисимова!».

Я беру ее двумя пальцами, как что-то радиоактивное. Она пахнет им. Точнее, мужским парфюмом, который упрямо держится на ткани.

— Охренеть, — шепчу я, чувствуя, как щеки предательски горят.

Выбор у меня, конечно, так себе: либо выйти в одном коротком полотенце (и словить по пути весь этаж свидетелей!), либо натянуть на себя трофей с номером 39.

Я закатываю глаза, бормоча:

— Терехова, добро пожаловать в ад.

И натягиваю футболку. Ткань мягко ложится на плечи, закрывает мои ноги до середины бедра. В зеркало я выгляжу так, будто пришла поддерживать любимого хоккеиста с плакатом «Я ♥ Анисимова».

— Если меня сейчас кто-нибудь увидит, — я прикусываю губу, — я его убью.

Но, конечно же, именно в этот момент за дверью раздается знакомый гогот. Громкий, наглый, с тем самым оттенком победителя. Кажется, он уже ждет шоу.

Что ж, я ему сейчас его устрою!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 7.

Полина

Осторожно приоткрываю дверь и делаю первый шаг, прижимая края футболки к бедрам.

Медленно поднимаю голову и вижу, что у стены, неподалеку от моей комнаты, растянулись трое: Ярослав, Пашка и Димон. Все в спортивках, расслабленные и довольные жизнью. Как будто специально собрались здесь, чтобы добить меня.

Анисимов замечает меня первой, его взгляд скользит по мне. Начиная с волос, где капли стекают по шее, потом до подола футболки, опускается к голым коленкам и в конце зависает на моих щиколотках.

— О-о-о, — протягивает он с самой самодовольной ухмылкой. — Вот такая реклама моей фамилии мне нравится.

Я чувствую, как земля уходит из-под ног.

— Ну, ни хрена себе, — присвистывает Пашка, которого Ярослав сто пудов специально притащил сюда. — Полин, а ты че, фанатка Анисимова?

— Тогда надо встать в очередь, — вставляет Димон, и парни начинают ржать.

Я ощущаю, как краснею, нервно покусываю нижнюю губу, пальцы вцепились в край футболки. Хочется провалиться сквозь землю. Но я же Терехова. Я не дам себя в обиду.

Делаю вдох и расправляю плечи.

— Смешно, парни. Очень смешно, — бросаю я равнодушным тоном и приближаюсь к ним. — Зал аплодирует стоя.

— Не-не, — Ярослав подается чуть вперед, локтем облокотившись о стену. Голос ленивый, но глаза блестят. — Зал пока просто любуется.

Он смотрит так, будто специально смакует каждую секунду моего позора. И я чувствую – ему этого мало. Ему нужно, чтобы я взорвалась, показала свои эмоции.

Не дождется.

— Ты украл мои вещи! — шиплю я.

— Я? — он делает вид, что удивлен. — Да ты что, Терехова. Наверное, они сами сбежали. А я оставил тебе лучшее, что у меня есть.

Он кивает на футболку.

И я понимаю, что у меня нет ни малейшего шанса выглядеть убедительно, когда я стою перед ним босиком, с мокрыми волосами и в его именной форме.

— Убери свою нахальную улыбочку с лица и верни мои вещи.

— Тебе идет, — он меня игнорирует, продолжая пожирать взглядом. — Прям как будто уже моя. Еще и без трусиков.

Я останавливаюсь в шаге от него, приподнимаюсь на носочки.

Тянусь к его лицу так близко, что он чувствует тепло моего дыхания. Его улыбка застывает, еще секунда и он решит, что я…

— В следующий раз, — медленно шепчу я ему прямо в ухо, — постирай футболку, прежде чем подсовывать девушкам. Воняет.

Я резко отстраняюсь, сдерживая смех. У него на лице выражение полного офигевания. Пашка и Димон сначала зависают, а потом давятся хохотом.

Я прохожу мимо них, демонстративно поправляя «платье» с номером 39, и даже не оглядываюсь.

Но всей спиной чувствую, что Ярослав Анисимов остался в коридоре с видом человека, у которого только что слегка пошатнули корону на голове.

Захожу к себе и сразу же закрываюсь на два оборота. Стягиваю футболку, бросаю ее на кровать.

И что мне с ней теперь делать? Выкинуть в окно? Порезать на лоскуты? Помыть ею пол?

Нет, пожалуй, я приберегу ее. Пусть полежит в моем шкафу, пока не наступит ее время. И тогда Анисимов пожалеет, что подсунул мне ее.

Вечером я спокойно сижу на кровати, уплетаю зефир и параллельно стараюсь читать учебник по экономике.

Боже, это такая скука! Лучше бы я прогнала несколько номеров без отдыха, чем в десятый раз перечитывать одну и ту же страницу.

Но тут я слышу за стенкой девичий смех. Такой заливистый, как будто там выступает стендап комик. Не трудно догадаться, что у кого-то из хоккеистов будет горячая ночка.

Смех сменяется стонами, толчками кровати о стену и мне хочется свалить из комнаты куда подальше. Прыгаю в кеды, хватаю учебник и тихонько выхожу из своей комнаты.

В коридоре тишина. Что ж, может свежий воздух поможет мне сконцентрироваться на чтении?!

На следующее утро я как штык в восемь утра в медблоке.

— Полин, сегодня будешь помогать мне на восстановлении. А то твой отец конкретно так погонял мальчишек, — говорит физиотерапевт Ирина Петровна и вручает мне планшет с графиком игроков.

— Ты справишься?

А куда я денусь.

Я киваю, завязываю волосы в высокий хвост и надеваю медицинские перчатки.

Белые. Как символ моей личной войны за чистоту от гнилых комментариев, от грязных шуток и от одного конкретного лица, которое сегодня опять будет маячить на горизонте.

И проблема сегодняшнего рабочего дня в том, что я должна «помогать» восстанавливаться всей команде. То есть не просто мелькать в коридоре, а стоять рядом. Трогать. Массировать. Обрабатывать растяжения, ушибы и вывихи.

Сказать, что я в восторге – это как сказать, что лед обожает огонь.

Пацаны, конечно, стараются не перегибать. Кто-то стесняется, кто-то косит глаза. Но есть один, кто не играет по правилам. И он появляется последним, как будто выжидает.

— Здрасьте, Ирина Петровна, вы сегодня прекрасно выглядите, — тянет этот подхалим. — Новый цвет помады? Вам очень идет.

— Садись давай, звездочка ты наша, — улыбается женщина, млея от комплимента, а потом смотрит на меня. — Массаж голени, Полин. Он ногу дернул на тренировке.

И физиотерапевт спокойно уходит, оставляя меня наедине с Анисимовым.

Отлично, блин!

— Устал по девочкам бегать? — спрашиваю хладнокровно, не глядя на парня.

— С чего ты взяла? — усмехается Ярослав, растягиваясь на кушетке.

— Откуда бы еще растяжка на правой ноге? Не от чтения же книг.

— Терехова, ты следишь за мной или просто мечтаешь обо мне по ночам?

Я игнорирую его вопрос, опускаюсь на корточки. Начинаю разминать мышцу.

Молчу, но Анисимов же не может молчать.

— У тебя очень умелые руки.

— А у тебя очень воспаленное воображение.

— Я люблю, когда ты язвишь. Это делает процесс интимнее.

— Я люблю, когда ты молчишь. Это делает мир чище.

Он смеется, а я поднимаю голову и смотрю в его карие глаза. Веду себя спокойно и ровно, а его прям распирает. Чую, что он сейчас опять что-то ляпнет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Еще одно слово, и я намажу разогревающим гелем там, где у тебя точно нет растяжения.

Анисимов стискивает губы, давится смехом.

— Все, готово, — я резко отпускаю его ногу.

— Жаль. Я только начал получать удовольствие.

— Следующий, — говорю в коридор, игнорируя его пронзающий взгляд.

ГЛАВА 8.

Яр

Рано утром просыпаюсь от того, что Пашка храпит так, будто бензопилой деревья валит. Димон тоже орет во сне, опять шайбу не поймал, наверное. Красота.

Я переворачиваюсь на бок, пару минут пялюсь в потолок и понимаю: сна нет.

Встаю, чешу затылок, пробираюсь к окну. Штора перекошена, я отодвигаю ее, смотрю вниз и зависаю.

На стадионе кто-то нарезает круги, прищуриваюсь.

Конечно! Кто ж еще может так выпендриваться в пять утра?

Терехова.

Волосы собраны, движения резкие, лицо сосредоточенное. Она не просто бегает, она будто убегает от кого-то. От всего, наверное. От меня? Ха. Не выйдет.

Я подпираю подоконник рукой и ухмыляюсь. Девочка-ледышка решила показать характер. Да ладно, принцесса, я тебя уже читаю, как открытую книгу.

Смотрю еще пару минут. И вот что странно: она не тормозит. Ни на секунду. Ни телефон не проверяет, ни на музыку не отвлекается. Просто бежит, будто у нее жизнь стоит на кону.

Хм. Интересно.

Что она вообще тут делает?

Василич тупо поселил ее в общаге и сказал всем: «Моя дочь будет рядом, не бузите». Ну да, конечно. Я-то знаю, что такие истории просто так не появляются.

И как к ней подступиться?

Скольжу взглядом по ее фигуре, по упругой попке, что выступает даже сквозь черные шаровары, и чувствую, что губы сами растягиваются в наглой ухмылке. Подступиться – не вопрос. Вопрос, когда она сдастся?!

Разворачиваюсь, хватаю планшет со стола и вбиваю в поиск: «Полина Терехова».

Щелкаю по первому же результату.

Ого. Фото с соревнований. Лед, форма, медали. Значит, спортсменка. Ну, так и знал.

Еще пару страниц: интервью, пара новостей про отца. Все сходится.

Я откидываюсь на стуле, пальцами щелкаю по экрану.

Значит, ты у нас не просто «папина дочка», а сама знаешь, что такое тренировки до изнеможения, знаешь цену победам.

Я усмехаюсь.

Ну что, Терехова, добро пожаловать в мой список. Я ведь люблю тех, кто думает, что сможет мне сопротивляться.

Листаю дальше, и тут мне прилетает.

«Фигуристка Полина Терехова поймана на допинге».

Че-го???

Я чуть со стула не валюсь, перечитываю заголовок, потом еще раз.

Нихрена себе!

Щелкаю на статью, сразу всплывает фотка: она в платье на льду, сияет, в руках медаль.

Подписано: «Лучшая пара чемпионата Канады».

А ниже жирными буквами:

«Лишены всех регалий. Партнер отказался от комментариев».

Я присвистываю, не обращая внимания на дрыхнущих парней.

Вот это, блядь, поворот!

Читаю дальше.

Терехова клянется, что никакого допинга не принимала. Ага. Конечно. Все так говорят. Но анализы, видимо, орали обратное.

Значит, наша ледяная принцесса не такая уж и святая. Спортсменка, весь из себя эталон дисциплины и тут – бац!

Обосралась на весь мир.

И теперь сидит тут, на нашей базе, и делает вид, что выше всех нас. Ты посмотри какая, а?!

Я усмехаюсь.

Да ты просто подарок, Терехова. Ты нарезаешь круги на стадионе, будто пытаешься смыть с себя прошлое. Но, знаешь, оно всегда догоняет.

А я? Я как раз тот ублюдок, который умеет прошлое доставать, выворачивать наружу и делать больно.

Вопрос теперь звучит иначе: не «как подступиться», а с чего начать?!

И тут меня накрывает мысль. А ведь я могу быть первым, кто скажет ей: «я все знаю». Представляю, как в ее глазах загорается смесь злости и страха.

И сразу ясно: я задел там, где больно.

Ярко и вкусно.

Возвращаю свое внимание на планшет, щелкаю следующую статью. Та же история: «Терехова, скандал, дисквалификация».

Бесконечные одинаковые буквы, и только ее фотки цепляют. На них она королева льда, а сейчас бегает по стадиону, как будто отрабатывает срок.

Я наклоняюсь ближе к планшету, провожу пальцем по экрану.

— Ну что, Поля, — бормочу сам себе. — Накрутила ты из себя ледяную богиню, а на деле такая же грязная, как все.

Сижу, барабаню пальцами по столу. План встает в голове сам собой.

Первое. Мне надо проверить, как она реагирует на само слово «допинг». Если дернется – бинго.

Второе. У нее явно больная тема с доверием. Такую проще всего прижать в угол, когда она не ожидает.

Третье. В этой истории куча дыма. А значит, можно вытащить из нее огонь.

И я уже вижу, как это может выглядеть. Она вся такая правильная, с умным видом помощницы врача. А я тот, кто держит в руках ее маленький секрет. Или не такой уж маленький.

И главное: я не скажу сразу. Я придержу этот козырь у себя в рукаве, буду играть, как с шайбой. Сначала намеки. Потом – легкие подколы. Потом – жесткий заход.

И посмотрим, как быстро твоя ледяная маска треснет, Терехова.

Я откидываюсь на спинку, улыбаюсь в потолок.

Парни храпят так, что уши закладывает. На стадионе все еще бегает она. А я думаю о том, что ни хрена не собираюсь быть просто ее «очередным».

Нет.

Я стану тем, кто разобьет ее хрустальный фасад и покажет всем, что внутри.

Все.

Решено.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 9.

Яр

Тренировка начинается с криков Василича. Он выходит на лед вместе с нами, и у меня иногда возникает ощущение, что этот дед, если дать ему коньки и клюшку, все равно сделает круг быстрее любого из нас.

— Анисимов, быстрее жопой двигай, это не дискотека! — орет тренер так, что даже пустые трибуны вздрагивают.

— Есть, командир! — ухмыляюсь, подбрасывая шайбу клюшкой.

Мы гоняемся по льду, будто у нас не тренировка, а финал чемпионата мира. Демьян падает, встает и снова падает. Пашка лупит по воротам так, что даже сетка звенит. Фред, сука, опять орет песни из своего любимого сериала и мешает сосредоточиться.

Я разогнанный до предела. Лед стучит под лезвиями коньков, мышцы горят, а в голове только одно: сегодня я здесь царь.

На тренировке, в игре – это мой лед. Тут я хозяин.

— Ради победы не жалко и кровь на лед пролить! — ревет Василич, и у меня на секунду по телу скользит холодок.

Потому что он не просто зверствует, он верит в нас. И мы верим.

Я слышу его голос через адреналин, через собственное бешеное дыхание. Мозг фиксирует каждое слово.

Не жалко крови. Ну моей, может, чуть-чуть. Чужой – хоть ведро. Главное – победа.

Сгоняли серию бросков. Я уперся в вратаря так, что он уже сам психует:

— Да пошел ты, Яр!

— Рад стараться, Димон, — ухмыляюсь я.

В раздевалке потом все дышат, как марафонцы. Пот с нас течет, волосы мокрые, руки дрожат. Но это кайф. Настоящий кайф.

Василич заходит, закрывает за собой дверь, и мы сразу замолкаем. Не потому что боимся, а потому что он реально наш идол.

— Ну что, мужики, — он скользит взглядом по каждому, — готовьтесь. В полуфинале вас ждут «Стальные Зубры».

На секунду в раздевалке повисает тишина, даже подпевающий себе под нос Фред рот закрыл.

«Зубры» - это жесть. Они как танки, у них защита, как бетонная стена, а нападение – чистый ураган.

Я провожу рукой по лицу, зачесываю влажные пряди волос назад и усмехаюсь.

— Отлично, — говорю я повышенным тоном. — Хоть будет кого разъебать по-настоящему.

Парни оживляются, кто-то подкидывает бутылку вверх, кто-то хлопает ладонями по скамейке.

Эта новость как бензин в огонь.

Я уже чувствую: впереди будет мясо. Но мясо – это то, ради чего мы живем.

Василич щелкает пальцами, будто подытоживает все вышесказанное:

— Вечером всех жду в общем зале. Будем разбирать игру «Зубров».

Он специально делает паузу, дожидается, пока каждый кивнет. Даже те, кто обычно отмораживается.

— И чтоб никто, мать вашу, не слился, — рычит тренер. — Хотите в финал? Значит, головы включайте. На характере далеко не уедем, мозгами тоже нужно работать.

Парни переглядываются, я вижу: глаза горят, у всех внутри завелась та самая пружина.

Фред под нос бурчит:

— Будем жрать этих зубров.

— Тебя бы сначала отучить песни петь, — огрызаюсь я. — А то твои треки как пластинка потом в башке крутятся весь день.

Ржем, но внутри уже клокочет от предвкушения. Вечером, когда засядем смотреть их матчи, это будет совсем другое кино. Там все всерьез: схемы, тактика, кто как клюшку держит, кто на коньках летает, а кто черепаха.

Я завязываю шнурки на кроссах и поднимаю голову.

В полуфинале шуток не будет. И кровь на лед мы реально прольем, если надо будет.

В обед сижу в столовке, ковыряю вилкой макароны, слушаю, как Пашка рассказывает про новый сериал, а Федя спорит с Димоном, кто сильнее: Овечкин или какой-нибудь канадский мамонт.

И тут в зал заходит Терехова. В чистой футболке, волосы мокрые после душа, нос уткнула в поднос. Садится через два столика от нас.

Ну что, детка. Самое время.

— Василич сказал, чтоб без всякого…, — начинаю громко, так, чтобы слышали все, и кидаю пацанам многозначительный взгляд, — …допинга.

Слово специально вытягиваю, как наживку на крючке.

Демьян ржет:

— Да кому нужен твой допинг, Яр. Тебе и так крышу срывает.

— Ага, — поддерживает Димон, — ты и без химии шайбами стены пробиваешь.

— Ему и так хватает, — влезает Пашка. — Ты посмотри, у него эго в три раза больше, чем бицепс.

Все смеются, а я краем глаза ловлю реакцию Полины. Она замирает на долю секунды. Маленькая, почти незаметная пауза, но я ее вижу. Вилка зависла над тарелкой, потом девчонка резко продолжает есть, будто ничего и не случилось.

Бинго, Яр!

Я усмехаюсь и делаю вид, что вернулся в разговор парней, но внутри уже щелкнуло: попал в цель.

Девчонка резко встает, поднос громко шлепается об стол, раздается стук посуды. А Полина выходит из столовки, даже не оборачиваясь.

Ну куда ж ты, моя ледяная стерва? Думаешь, сбежишь?

Небрежно бросаю вилку в тарелку и срываюсь за ней.

Коридор пустой и длинный. Она идет быстро, почти бежит, влажные волосы подскакивают на плечах.

— Эй, Терехова, — догоняю ее и встаю рядом. — Привет.

— Чего тебе, Ярослав? — бросает она, даже не глядя на меня.

Я нагибаюсь ближе к ее уху, почти касаясь дыханием:

— Мне бы спину помассировать. Приходи сегодня вечером ко мне в комнату, никто нам не помешает.

Терехова резко тормозит, медленно поворачивает голову. Взгляд, как скальпель, острый и дико опасный.

И тут за нашими спинами раздаются гулкие шаги.

Я оборачиваюсь и вижу Василича. Он идет по коридору, руки за спиной, морда каменная. Но глаза… мать его, эти глаза прожигают насквозь.

Я чувствую себя пацаном, пойманным за сигаретой за углом спортшколы.

Полина вдруг ядовито улыбается. И тихо, едва двигая губами, шепчет:

— Сейчас у папы разрешения спрошу. Можно мне к тебе сегодня вечером в комнату или нет.

И кидает взгляд в сторону тренера.

Я сглатываю, спина покрывается холодным потом.

Вот же черт.

Я, Ярослав Анисимов, нападающий, которого боятся вратари и защитники всей лиги, впервые за долгое время реально очкую.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 10.

Полина

Папа идет по коридору спокойно, руки за спиной, но этот взгляд я видела тысячи раз. Он прожигает, ломает, заставляет любого чувствовать себя мелким и виноватым.

Я ядовито улыбаюсь. Мне даже становится внутри тепло от того, как Анисимов вдруг перестает быть царем и превращается в мальчишку с испуганными глазами.

— Сейчас у папы разрешения спрошу. Можно мне к тебе сегодня вечером в комнату или нет, — тихо говорю я, склонившись ближе, так что слышит только он.

Его губы дергаются, он с трудом сглатывает, как будто в горле камень.

М-м-м, вот это зрелище.

Ярослав знает: одно мое слово, и все. Он вылетит с базы, как пробка. Папа поверит мне.

Пока я наслаждаюсь реакцией Анисимова, папа останавливается рядом с нами. Продолжает сверлить парня строгим взглядом. И от этого взгляда у Анисимова плечи опускаются чуть ниже.

Я почти мурлычу от удовольствия внутри.

— Что тут у вас? — папа спрашивает хмуро, его глаза бегло оценивают нас обоих. — Что уже замыслили?

— Да вот, один из твоих лучших нападающих сделал мне заманчивое предложение, — произношу игривым голосом и стреляю глазками в сторону Ярослава.

Он бледнеет. Папа медленно скрещивает руки на груди, смотрит на него так, что даже у меня мороз по коже ползет.

— Предложение? — протягивает тренер. — Интересно…

Я поворачиваюсь к Ярославу, все так же с улыбкой, и добавляю чуть тише:

— Скажешь сам или мне его озвучить?

Его глаза метаются: то на меня, то на папу. И в этот момент я наслаждаюсь каждой секундой его неловкости.

— Да ниче оно не заманчивое, — он чешет затылок. — Сказал Полине, что у меня спина болит. Потянул поясницу на тренировке.

— Так иди к Ирине Петровне, — усмехается папа и кладет ладонь на плечо Ярославу, сжимает так, что на лице парня пролетает болезненная гримаса. — Она тебе клизму поставит, сразу все болеть перестанет.

Я довольно улыбаюсь, а Анисимов смотрит на меня недовольно, словно это я сейчас сказала «шутку века».

— Мазью помажу, за ночь пройдет, — бубнит парень.

— Вот это отличное решение. А то ноете, как кисельные барышни. Думаете, я не заметил, что ваши походы в медотсек участились?! Я с вас быстро всю спесь собью.

Анисимов просачивается между мной и папой и уходит по коридору.

— Пристает? — строгим тоном спрашивает папа.

— Ой, да тут каждый второй на меня смотрит, как на запретный десерт. Только мне их взгляды по барабану, — я лишь отмахиваюсь. — Так что не раздувай из мухи слона, прошу тебя.

— Ладно. Мать твоя звонила. Ты почему от нее трубки не берешь?

— Не слышала звонка.

— Поля…

— Папа!

Папа смотрит на меня так, будто я собираюсь вот-вот вляпаться в какую-нибудь неприятность. Его взгляд прожигает, но уже не такой ледяной, каким он был минуту назад.

— Ты совсем засиделась на базе, — хмуро бросает он. — Тут же не санаторий. Напиши сестре своей двоюродной, сходите куда-нибудь вместе.

— Люба? — уточняю я с удивлением. — Так она же вроде уезжала в Москву, на какие-то курсы…

— Так это когда было? — папа поднимает брови. — Ты когда с ней в последний раз общалась?

Я на секунду задумываюсь.

— Давно, — признаюсь я, пожимая плечами.

Кажется, последнее общение с Любашей было, когда я еще когда жила в Торонто. Там особо времени не было на трынделки.

— То-то же, — папа цокает языком. — Напиши ей, пусть вытащит тебя в город, развейся. А то ходишь тут, как тень среди этих оболтусов.

Я улыбаюсь.

— Хорошо, пап.

Мы расходимся в разные стороны, я топаю в свою комнату и по пути достаю мобильный из кармана.

Открываю мессенджер, листаю контакты, нахожу «Любаша ♥» и зависаю пару секунд.

Чего писать? «Привет, давно не виделись»? Звучит, как будто я прощалась с ней лет двадцать назад.

Ну да ладно.

Я:

Любаш, привет. Это Поля. И я в России.

Любаша ♥:

ПООООЛЬ, ПРИВЕТ! Ты живая??

Я:

Вроде да)

Любаша ♥:

И надолго ты на Родину?

Я:

Пока не знаю. Может, пересечемся где-нибудь в городе?

Любаша ♥:

Охренеть! Поль, как круто! Давай конечно встретимся! Я сегодня с друзьями иду в клуб. Давай с нами, я тебя познакомлю со всеми.

Я закатываю глаза.

Я:

Ой, нет, я такое не люблю.

Любаша ♥:

Поль, ну не будь бабкой!

Я:

Я реально не фанат таких мест. Там толком и не поболтаешь.

Любаша ♥:

Да ладно, тебе понравится. Там сегодня диджей топовый, плюс я знаю полгорода, ты познакомишься с новыми людьми.

Я:

Ага, а потом папа узнает и мне конец)))

Любаша ♥:

Полин, а напомни сколько тебе лет?)

Знает она прекрасно, только хочет мне в очередной раз сказать, что я уже могу не зависеть от мнения предков.

Я:

Восемнадцать.

Любаша ♥:

То-то же. Так что хватит прятаться за папиной спиной. Сегодня идем веселиться и точка!

Я прикусываю губу, пялясь на экран.

Я:

Я подумаю.

Любаша ♥:

Это «да», я поняла!

Телефон вибрирует очередным смайликом, а у меня на губах появляется невольная улыбка. Ну вот, теперь точно не отверчусь.

Войдя в свою комнату, первым делом я заглядываю в свой шкаф. Грустно смотрю на унылый набор спортивок, футболок и медицинских халатов, которые папа вечно требует носить «по уставу».

— В клуб, значит, ага, щас, — бурчу я себе под нос.

На полке лежат ровные стопки: черные лосины, серые худи, спортивные топы. Внизу в коробках покоятся кроссовки, кеды и еще одни кроссовки. Все. Это даже не гардероб, это военный склад «не выделяйся».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я роюсь глубже и нахожу единственное платье. Маленькое черное. Я его когда-то брала на показ в Канаду, думала, что буду носить «для выхода». Ага. В итоге оно одиноко провисело в шкафу, и я уже даже забыла, что оно у меня есть.

Достаю его, рассматриваю. Оно слишком открытое, слишком взрослое, слишком не в моем стиле. Но вдруг внутри что-то дрожит.

А что если именно так я и должна появиться?

Не как девчонка в спортивном костюме, а как человек, у которого за плечами не только лед и падения, но и жизнь.

Сажусь на кровать и начинаю репетировать варианты.

— Нет, Люб, я приболела.

— Сорян, у меня сегодня отчет.

— Папа убьет.

И вдруг понимаю: ни один не работает.

ГЛАВА 11.

Полина

Я иду по коридору, каблуками уверенно стучу по плитке. Платье обтягивает, волосы распущены и уложены, стрелки на глазах наконец-то получились одинаковыми (ура, чудо произошло с миллионного раза!).

Я впервые за долгое время чувствую себя не «фигуристкой Полиной Тереховой» и не «помощницей врача или дочкой тренера Андрея Васильевича Терехова», а просто девушкой. И именно в этот момент, по закону подлости, за поворотом в фойе стоит Анисимов.

Он расхаживает из стороны в сторону, держит телефон в руке, его голос резкий:

— Я сказал, что не смогу приехать! Да мне насрать, что она там опять сделала.

Я цепляюсь за его слова. Она? Кто «она»? Что сделала? Но времени на разбор нет: Ярослав оборачивается, и тут же его взгляд падает на меня.

Его брови медленно поднимаются, а губы растягиваются в наглую ухмылку. Он отключается и кладет мобильный в карман своих серых треников.

— Вау, девушка, я не узнаю вас в гриме, — протягивает он с показной медлительностью, будто пробует каждое слово на вкус.

Я закатываю глаза, прохожу мимо и цокаю каблуками громче, чем надо.

— А, это ты, ледяная стерва, — смеется он мне в спину.

— А, это ты, идиот с завышенной самооценкой, — бросаю через плечо, не останавливаясь.

— Подожди, — он делает шаг ближе, — ты так нарядилась не ради меня, случайно?

Я оборачиваюсь, щурюсь и выдаю ледяным тоном:

— Даже если бы последним мужчиной на Земле был ты, я бы все равно выбрала…, — я делаю паузу, глядя ему прямо в глаза, — книгу.

Анисимов прыскает со смеху.

— Господи, Терехова, ты прям ходячая цитата паблика «мудрые мысли великих женщин».

— А ты ходячая катастрофа для женской психики. И, кстати, в отличие от тебя, я умею держать язык за зубами.

— Иногда язык может сделать очень приятно, — он склоняет голову набок, ухмылка становится еще шире. — Но судя по твоей зажатости, твой максимум, это миссионерская поза и под одеялом.

— А ты прям бог в сексе?!

— Никто еще не жаловался, — уверенно произносит парень.

— Может, ты просто об этом не знаешь.

— Хочешь проверить?

— Слушай, Ярослав, да у тебя кишка тонка. Я ведь в курсе предупреждения папы. И если он узнает, что ты ко мне подкатываешь, то у тебя будут проблемы.

— Это угроза? — он скрещивает руки на груди, мышцы напрягаются под футболкой.

— Это предупреждение, — я тянусь к ручке двери. — Одно неверное движение, и ты лишишься любимого дела.

Он, кажется, хотел что-то ответить, но я уже толкаю дверь и выхожу на улицу.

На секунду останавливаюсь, чтобы вдохнуть прохладный воздух. И вдруг слышу его голос за спиной, уже тише, почти вполголоса:

— Посмотрим, Терехова. Посмотрим.

До клуба я доезжаю быстро, вечерний город почти пустой. Возле входа меня встречает Любаша. Какая она стала красотка, вытянулась, каштановые волосы стали длиннее. И все равно я узнаю задорный огонек в ее глазах.

— Полька! — летит ко мне сестра, как только я вылезаю из такси.

Мы крепко обнимаемся и чуть качаемся из стороны в сторону.

— Я так рада, что ты вернулась!

Простые слова, но для меня очень важные. Потому что возвращение в Россию я для себя воспринимаю как крах своей карьеры.

— Ты классно выглядишь, Люб, — я осматриваю ее с головы до ног.

Короткое платье изумрудного цвета, туфли на шпильках.

— Кто бы говорил, — усмехается сестренка. — Все, пойдем веселиться.

В клубе музыка бьет прямо в грудь, огни бегают по стенам, пахнет чем-то сладким и приторным. За соседним столиком курят кальян. Я едва успеваю моргнуть, как Люба хватает меня за руку и тянет сквозь толпу.

— Скажи спасибо, что я тебя вытащила! — кричит она мне прямо в ухо, перекрикивая басы.

Я закатываю глаза, но внутри все равно приятно: Люба сияет, и ее энергия заразительна.

Мы протискиваемся к столику, где уже сидят ее друзья. Парни и девчонки, все такие уверенные, раскованные, в модных кроссах и куртках с какими-то нашивками. Они машут руками, кто-то встает, чтобы обнять Любу.

— Ребята, это моя сестра! — Люба с гордостью представляет меня, указывая на меня ладошкой. — Полина!

Я неловко киваю и присаживаюсь на край кожаного диванчика. Сначала кажется, что все смотрят на меня слишком пристально. Но потом один из парней, высокий, в белой футболке, вдруг прищуривается:

— Подожди, — говорит он, осматривая меня. — Ты же Терехова? Серьезно? Моя мать обожает фигурное катание! Она все ваши чемпионаты смотрела!

Я застываю, а Люба слегка похлопывает меня по спине.

— Вот видишь, Поль, ты тут не чужая!

Я натянуто улыбаюсь и отшучиваюсь:

— Ну, приятно, что я хотя бы мамам нравлюсь.

Компания смеется, и напряжение с меня постепенно сходит. Девчонки пододвигают коктейли, один ярко-оранжевый и какой-то светящийся.

— Ты должна его попробовать! — Люба протягивает мне бокал.

— Я вообще-то не пью, — машу рукой.

— Поль, ну расслабься хоть раз! — сестра подмигивает мне.

Я осторожно делаю глоток. Сладко, с легкой горечью, но совсем не противно. Музыка гремит, свет мигает, и мне становится хорошо.

Люба и ее подружки подскакивают, тянут меня на танцпол. Я сопротивляюсь ровно три секунды. Потом уже сама смеюсь, волосы разлетаются, каблуки стучат по полу в такт музыке.

Сестра кружится рядом, смеется, кто-то машет ей с другого конца зала. Я отпиваю еще глоток оранжевого коктейля и снова двигаюсь в такт биту.

И тут меня кто-то стукает по плечу, я оборачиваюсь. Передо мной стоит тот самый парень в белой футболке, у которого мама фанатка фигурного катания.

— Может, познакомимся поближе? — склонившись к моему уху, прикрикивает он. — Хочу с тобой пообщаться на улице, чтобы нам никто не мешал.

Я вскидываю бровь. Раньше я бы, может, растерялась, но сейчас я слишком устала, чтобы вестись на такой дешевый развод.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, но мне отношения не нужны.

— Да? — он не теряется. — Ты красивая, я – свободный. Тогда давай сделаем проще. Перепихнуться не желаешь?

Я начинаю звонко смеяться, неожиданно для самой себя.

— Нет, — качаю головой. — Не интересует.

Он выглядит слегка обескураженным, но я уже разворачиваюсь к танцующим девчонкам. В толпе, под неоном и ревом музыки, его слова рассыпаются в пыль.

И тут я отпускаю себя. Двигаюсь так, будто это мой последний танец. Музыка проходит по венам, каблуки отбивают ритм, волосы прилипают к лицу, но мне плевать. Все проблемы: бумаги, база, Анисимов, растворяются.

Остается только мерцающий свет, жар и эйфория.

В четыре часа утра такси подъезжает к спортивной базе. Я вылезаю и иду к общагам, спотыкаюсь, смеюсь сама с собой, держу туфли в руках, потому что ноги сказали: «все, Поля, хватит нас мучить».

Воздух еще ночной и прохладный. Голова кружится от коктейлей, в ушах еще гремит музыка, а губы сами тянутся в глупую пьяную улыбку. Я иду босиком по дорожке к общежитию, как будто это подиум.

И тут я замираю.

О, нет. Только этого мне еще не хватало! Осрамить такую прекрасную ночь может только он.

На ступеньках общежития сидит Анисимов. Толстовка, спортивки, волосы растрепанные. Локти на коленях, сигарета болтается в пальцах. Он поднимает голову, и его глаза встречаются с моими.

ГЛАВА 12.

Полина

— Красота какая, — ухмыляется Анисимов, выпуская дым, и тут же тушит сигарету о ступеньку. — Принцесса вернулась с бала?

Я закатываю глаза и продолжаю идти вперед.

— Свали с горизонта, Ярослав, — бурчу я. — У меня нет сил на твои шуточки.

— И как же отреагирует твой папочка, — лениво тянет он, осматривая мои босые ноги, — что его любимая доченька так поздно шляется непонятно где?

Я фыркаю, специально натягиваю обтягивающее платье чуть ниже на бедрах и опускаюсь рядом. Пусть думает, что он меня не цепляет.

— А тебе ли не все равно? — отвечаю тихо, глядя прямо перед собой. — Ну, сошлет он меня куда-нибудь. Тебе же легче будет. Не буду тебя дразнить своим присутствием.

Ярослав ухмыляется так, что хочется двинуть ему локтем в бок.

— Думаешь, ты меня дразнишь? Терехова, ты со своей наигранной правильностью меня скорее утомляешь.

— Ну так не смотри, — обрываю его, откидывая волосы за спину. — Или вон, глаза закрой.

— Хах, не поможет. Я все равно буду слышать твой голос, а он у тебя еще хуже.

— Зато ты его навсегда запомнишь, — я скрещиваю руки на груди и бросаю на него прищуренный взгляд. — Прямо мучаешься со мной, да?

— Мучаюсь, — соглашается он неожиданно быстро. — Вот сижу и думаю: как же тебя отсюда выпереть, чтоб без крови.

— Бедненький, даже не спится. Но не переживай, я сама уйду, — ядовито улыбаюсь я. — Не ради тебя, а ради своих нервов.

— Уйдешь? — он ухмыляется шире, немного сужает глаза. — Смешно. Тебе тут нравится, я же вижу.

— Ты ничего не видишь, Анисимов. Ты вообще видишь только свое эго, — отрезаю я.

Он замолкает, прикуривает новую сигарету.

— А мне вот интересно другое, — загадочно тяну я. — А что же мой папочка сделает с тобой, когда увидит, что ты пыхтишь как паровоз.

Я резко вырываю сигарету из его рта и выбрасываю ее в сторону.

— Блядь, Полина, последняя была! — возмущается Ярослав, прожигая меня хмурым взглядом. — Твой папочка уже десятый сон видит, ниче он не увидит.

— Не сомневаюсь, — грустно усмехаюсь я.

У папы все по режиму.

— Знаешь, — Ярослав вдруг наклоняется чуть ближе, — ты бы могла не строить из себя ледяную королеву. Все равно все понимают, что маска треснет. Вопрос только – когда.

— А знаешь, — я тоже поворачиваюсь к нему, улыбаюсь так сладко, что аж самой тошно, — когда треснет твоя маска, из тебя полезет то, что и так все знают. Надменный, самовлюбленный и пустой.

Его глаза на секунду темнеют, но ухмылка остается. Я его задела, но он будет делать вид, что ему плевать. А мне от этого становится теплее что ли.

Я встаю и расслабленно хлопаю его по плечу. Но резко, чтобы это нельзя было принять за ласку.

— Сиди, герой. И не подавись собственной крутизной.

И, пошатываясь, иду к двери. Я уже почти дотянулась до ручки, как за спиной раздается его голос:

— Надеюсь, ты не переборщила сегодня с коктейлями, Терехова?! А то опять тест не пройдешь.

Меня словно молнией прошибает. Я останавливаюсь, а потом медленно разворачиваюсь.

— Что? — мой голос дрожит, но не от страха.

Ярослав продолжает сидеть на ступеньке, только уже вполоборота ко мне.

— Ну че ты сразу затряслась? — ухмылка расползается по его лицу, он поднимает руки в притворной обороне. — Я же просто шучу. Все же знают твою славу.

— А ты, значит, уже справки навел?

— Да мне стоило только вбить твое имя… И я ТАКОЕ узнал!

И тут меня накрывает. Как будто он ткнул пальцем в открытую рану. А еще и покрутил им там. Все внутри бурлит: алкоголь, злость, обида, унижение.

— Ах ты! — одну туфлю, что держала в руках, я со всего размаху запускаю в него.

Каблук с глухим стуком попадает ему прямо между лопаток.

— Ты охренела?! — Анисимов вскакивает, разворачивается, поднимает и сжимает мою туфлю в кулаке.

Глаза выпученные, челюсть сжата.

— Да! — кричу я так, что эхо проносится по всей территории. — Охренела! Зато я не вру и не притворяюсь!

Он делает шаг ближе, но я не отступаю. Пусть хоть в землю закопает своим взглядом.

— Никакого допинга я не принимала, понял?! — слова вылетают из меня, как пули из автомата. — Ни-ка-ко-го! Я пахала всю жизнь. С утра до ночи. С синяками, с кровью, с разодранными ногами, пока другие тусовались, пока жили!

Анисимов молчит, а у меня руки трясутся, и я уже не могу остановиться.

— Ты хоть понимаешь, каково это – кататься годами, мечтать, рвать себя ради каждой победы, а потом остаться ни с чем? Потому что анализы говорят: «она виновата». Потому что всем плевать на твои слова! Потому что проще поверить в грязь, чем в правду!

Глаза щиплет, и я вытираю слезы ладонью, резко и зло.

— А ты?! — я тычу оставшейся туфлей в его сторону. — Ты никогда этого не поймешь. Тебя тут боготворят, на руках носят, даже если ты облажаешься. Для тебя хоккей – это команда, пацаны, раздевалка, Василич. У тебя всегда был кто-то рядом. А у меня… у меня был только лед.

Я сжимаю пальцы до боли, ногти впиваются в ладони. Голос дрожит, но я не останавливаюсь.

— Лед был моей семьей, он был моим домом. Каждый день зал, тренировка, потом еще тренировка. Я жила этим. Я не знала других ролей. Я не была «дочкой», не была «подругой». Я была фигуристкой. Только фигуристкой, — я запинаюсь, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Тренеры заменили мне родителей. Лед заменил мне детство. И теперь ты понимаешь? Когда все это рухнуло, я осталась никем. Пустотой. Я не знаю, кто я без фигурного катания. Я не умею быть кем-то другим. И ты, Анисимов, ты даже не представляешь, каково это – всю жизнь строить один путь, верить в него до конца и потерять его за один долбанный день.

Я тяжело дышу, сердце бешено бьется, как после забега. Анисимов стоит напротив, с моей туфлей в руке, и впервые за все время его ухмылка исчезла с лица.

— Верни, — тихо бросаю я, протягивая ладонь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И он молча опускает туфлю мне в руку. Я разворачиваюсь к двери.

Внутри все еще бурлит злость, обида, горечь, но вместе с этим рождается странное облегчение. Словно я наконец-то выкинула из себя то, что душило меня месяцами.

ГЛАВА 13.

Полина

Звук будильника прорывается сквозь темноту сна.

Голова раскалывается так, будто кто-то целую ночь долбил в барабан прямо у меня над ухом. Я зажмуриваюсь, утыкаюсь в подушку и протяжно стону.

Блин, Поля, когда ты в последний раз позволяла себе столько пить? Ах да: никогда.

И тут на меня обрушиваются воспоминания ночи. Слова Анисимова, моя истерика. Туфля, смачно прилетевшая в широкую спину парня.

Господи, я реально открылась этому придурку? Кричала, показывала ему, как мне больно? Анисимову! Тому самому, который ржет над чужой слабостью и подпитывается от нее, как от энергетика.

Мне становится мерзко. Я хочу стереть вчерашнюю ночь из памяти, как неудачный черновик. Но внутри все крутится хороводом: стыд, злость на себя и тихое предательское облегчение от того, что я хотя бы выговорилась. Хоть кому-то.

Сегодня выходной, я собиралась спуститься на завтрак с папой, хоть пообщаться нормально и без спешки. Но едва я беру в руки телефон, экран вспыхивает.

Входящий видеозвонок: мама.

Не хочу. Совсем. Но совесть подсказывает: если опять проигнорирую, она будет названивать еще неделю. Вздыхаю и нажимаю «ответить».

На экране появляется ее четкое лицо. Темные волосы собраны кое-как в хвост, губы ярко накрашены, а глаза усталые, но улыбающиеся.

— Полечка, доченька, как твои дела? Почему не перезваниваешь? — нараспев произносит мама, словно мне все еще десять лет.

— Много дел, мам, — говорю сухо.

Она там, в Канаде, в своей квартире, где на стенах висят хоккейные афиши, а за окном уже вечер. Я здесь, в России, и между нами не только километры, но и годы недопонимания.

Отношения у нас, как вы уже догадались, не айс.

Мама бросила отца, когда мне было десять лет. Просто однажды она собрала чемоданы и укатила в Канаду с хоккеистом. Меня забрала с собой, потому что «дочке нужна мать».

Только вот тому хоккеисту я была поперек горла. Он вечно орал: «Нахрен ты ее сюда притащила?», хлопал дверьми, и я чувствовала себя лишней в его доме. Продержался он лет пять, потом бросил маму.

А до этого он успел сделать так, что я возненавидела хоккей. Нет, не сам спорт, лед я обожала. Я ненавидела хоккеистов. Потому что рядом с ним я поняла: они либо эгоисты, либо подонки. Иногда и то, и другое.

Потом мама закрутила роман с другим. Тоже хоккеист. Я уже тогда успешно каталась, знала цену труду и боли, а он изменял маме направо и налево. А она? Заглядывала ему в рот, улыбалась, будто ничего не происходит. Тогда во мне утвердилось мнение, что я ненавижу хоккеистов.

— У меня все нормально, мам, — произношу с каменной интонацией.

Она кивает и улыбается, пытается казаться заботливой. Но между нами пропасть. И я знаю: ее не задело бы, если бы я отключилась прямо сейчас.

Я слушаю маму, как она что-то говорит про «Полечку-доченьку», и у меня внутри начинает закипать.

Знаете, чего у меня не было все это время? Материнской поддержки.

Когда я только начинала кататься, мама чаще красилась перед зеркалом, чем стояла со мной на катке. «Ты у меня сильная, справишься сама», — ее любимая фраза. Вот я и справлялась. Поэтому мои тренеры стали для меня родителями. Они учили меня держать спину ровно, вставать после падений, держать лицо даже когда колени разбиты в кровь.

А потом случилась история с допингом.

И знаете, что самое гадкое? Мама даже не попыталась меня выслушать. Даже не задала вопрос: «Правда ли это?» Она просто поверила всем остальным.

Пресса давила, коллеги шептались за спиной, соцсети поливались грязью. Я открывала комментарии и видела: «позор», «фальшивка», «с детства подсаживали, вот и результат». А мама вместо того, чтобы встать рядом, просто сказала: «Ты опозорила нас обеих».

Я ждала защиты хотя бы от одного человека. От него. От своего партнера – Тони.

Мы вместе катались шесть лет. Мы вместе падали на тренировках, вместе поддерживали друг друга, когда тряслись ноги от усталости. Я думала, что если все отвернутся, то он хотя бы скажет пару слов в мою защиту.

Но не тут-то было!

Он абстрагировался, как будто мы вообще никогда не стояли на одном льду. Не дал ни одного комментария. Ни одной публикации. Ни одной попытки сказать: «Ребята, она не такая».

Тони просто тихо слился. В тот момент у меня внутри что-то сломалось окончательно.

Вечером, когда возле квартиры в Торонто меня в очередной раз подкараулили дотошные журналисты с камерами и вспышками, я пробралась сквозь них с опущенным взглядом, закрыла дверь и поняла: все, я не могу больше.

Я позвонила папе, он сказал: «Возвращайся домой».

Я, конечно, сначала отказалась. Гордая. Упрямая. Думала, что выдержу. Но утром собрала чемодан, купила билет на первый рейс и улетела.

Я проиграла не соревнование. Я проиграла войну.

Потому что тонну хейта в одиночку не удержишь.

— Полечка, ты знаешь, я познакомилась с таким потрясающим мужчиной! Он добрый, заботливый, милый. Представляешь, он сам предложил мне помочь с машиной, а потом еще в магазин свозил. И все это без намеков! Какой редкий человек. Его зовут Ной.

Я стою у шкафа, вытаскиваю из него джинсы и футболку, пока мама тараторит с экрана.

— Кстати, ты уже подала документы в университет? Я же тебе говорила, надо не откладывать. Но я тебя прекрасно понимаю, у меня тоже столько дел! Между работой и встречами… ой, расскажу тебе!

Я закатываю глаза, влезаю в джинсы и ищу резинку для волос.

— Мам, — пробую вставить слово.

— Ой, слушай, а еще у него есть дочка, ровесница твоя! Такая милая девочка, мы уже нашли общий язык. Представляешь? — она продолжает, будто я хожу по комнате просто фоном.

Я грустно вздыхаю.

— Все, мам. Пока. Мне пора.

— А ты куда? — она вскидывает брови.

— С папой завтракать.

Улыбка слетает с ее губ.

— Как поживает твой отец? Снова пропадает на льду? Снова всю любовь отдает своим игрокам?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я усмехаюсь, натягиваю футболку и поправляю волосы.

— У папы все отлично. Пока, мам.

И отключаюсь, даже не дождавшись ее «пока».

Она всю жизнь винила отца за то, что он уделял ей мало внимания. Но сама не заметила, как все ее хоккеисты об нее ноги вытирали.

Я завязываю кроссовки и выхожу в коридор. Завтрак с отцом – это хотя бы стабильность. Пусть он и «жрет лед на завтрак», как она говорит, но он всегда старался участвовать в моей жизни.

ГЛАВА 14.

Полина

Я спускаюсь вниз, в холл, и еще на лестнице слышу девичий хохот. Такой противный, звонкий, будто кто-то специально старается всем доказать, как ей весело.

Выруливаю из-за угла, и картина маслом: на диване развалился Анисимов, а сверху на нем сидит стройная блондиночка в обтягивающем топике и в коротких джинсовых шортах, из которых вываливается половина задницы.

Она щебечет ему что-то на ухо, а он откровенно мацает ее за зад.

Я невольно фыркаю:

— Ну, вы еще тут трахнитесь для полного счастья.

Блондиночка дергается, хмуро косится на меня, губы сразу кривятся. А вот Ярослав, наоборот, лыбится во все свои тридцать два, явно кайфует от ситуации.

— Не завидуй, Терехова! — поддевает он.

— Было бы чему, — отрезаю я с ехидной улыбкой.

И тут он, с самым наглым видом, добавляет:

— А хочешь, присоединяйся? Меня на всех хватит.

— Яр! — возмущенно взвизгивает блонда, слетает с его колен, поправляя топ. — Ты вообще офигел?!

Он даже не пытается оправдаться, только усмехается. А она, фыркнув, разворачивается и уходит. Специально виляя задницей, чтобы хоть кто-то оценил.

Ярослав с удовольствием провожает ее взглядом, смакует каждое ее движение. Я прям слышу его похабные мысли.

— Да уж, Ярослав, — вздыхаю я, — умеешь ты себе девушек выбирать.

Он встает с дивана, без стеснения поправляет спортивки, в которых заметно торчит бугор.

— Она мне не девушка.

— Избавь меня от подробностей, — шиплю я и резко отворачиваюсь.

Я только делаю шаг к выходу, как за спиной раздается его ленивый голос:

— Фигово выглядишь, Терехова. Похмелье?

Я медленно поворачиваюсь, прожигаю недовольным взглядом его нахальную физиономию.

— Язык у тебя, Анисимов, как помело. Удивительно, как у тебя лицо до сих пор целое при таком характере.

Он тихо смеется, качая головой.

— Вот же, актриса, — Ярослав щурится и подходит ближе ко мне. — Вчерашняя сцена – это, конечно, было мощно. Даже туфлей в меня кинула. Эмоции, слезы, душераздирающая исповедь… я почти поверил.

У меня внутри все обрывается. Все то, что я пыталась спрятать, все то, что вырвалось ночью на ступеньках, он перевел в смешок. Мое горькое признание стало для него очередным развлечением.

— «Почти»?!

Он разводит руками.

— Ну да. Ты красиво сыграла, но я же не дурак. Слишком уж пафосно все звучало. Сразу видно – тренировалась перед зеркалом.

Мои губы предательски дрожат, но я стискиваю зубы и выдыхаю сквозь них:

— Знаешь, Ярослав, у тебя в голове пусто, зато самомнения на троих.

— Зато честно, — усмехается он, не сводя с меня глаз.

Я делаю шаг, а внутри все кипит: стыд, обида, бессилие. И вдруг это кипение переходит в что-то горячее и острое.

Без слов я подлетаю к нему и резко бью коленом в пах. Это происходит инстинктивно, как будто тело само захотело проучить наглеца. Колено попадает прямо туда, куда и должно попасть

Анисимов дергается, воздух вырывается из его груди. Ухмылка с лица соскальзывает, он сгибается, руками сжимая то самое место.

— Сучка, — шипит он, бледнея.

— Это тебе за твой грязный язык, — хриплю ему в ухо.

Он резко хватает меня за грудки, потрясывает и буравит гневным взглядом.

— Больно же!

— Мне тоже больно! — кричу ему в лицо.

Анисимов делает глубокий вдох, снова кривится и отпускает меня. Я мгновенно срываюсь с места.

— Все равно не убежишь, — летит мне в спину, когда я уже открываю дверь.

Сердце бешено стучит в груди. В голове раздрай: правильно ли я поступила, ударив его? Но эмоции нахлынули, словами ему так больно сделать я бы не смогла. Он в этом профи. Залезет в самый потаенный уголок души, нагадит там, потопчется и свалит со своей фирменной узмылкой.

Ненавижу!

Спускаюсь со ступеней и вдалеке вижу знакомый силуэт. Бегу ему навстречу, а сама оборачиваюсь. Замечаю Анисимова, стоящего у окна и рукой опирающегося о косяк.

— Пап, доброе утро! — падаю в объятия папы.

— Ух ты ж, — довольно улыбается он, крепко обнимая меня. — Доброе, доброе. Настроение у тебя сегодня хорошее.

Мы направляемся в сторону столовки. А я незаметно для папы стреляю глазками на общагу. Ярослав продолжает следить за мной.

— Да. Я вчера с Любашей встречалась.

— Замечательно. Общение с ней идет тебе на пользу.

Мы выходим из поля зрения Анисимова, я возвращаю себе спокойствие.

— Мама звонила, — тихо произношу я, глядя себе под ноги. — В этот раз я ответила ей.

— Поля, ты не перестаешь меня радовать, — усмехается папа, держа руки за спиной.

На завтраке я получаю сообщение от Любы. Она интересуется моим самочувствием, пишет, что вчера классно повеселились. И сегодня она ждет меня к себе в гости.

Я посвящаю папу в свои планы, он ничуть не против. Он рассказывает мне о том, что уже через неделю у них состоится игра со «Стальными Зубрами». В сотый раз он просит меня быть осторожной, и мы расходимся из столовой в разные стороны.

Но стоит мне свернуть на аллею, как меня кто-то окликает:

— Полина!

Я оборачиваюсь, ко мне уверенным шагом идет один из нападающих команды – Демьян.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 15.

Полина

Демьян быстро сокращает расстояние.

— Яр на тебе залип, — тихо произносит он и скрещивает руки на груди. — Но я не хочу, чтобы Василич его выгнал из команды. Нам игра важнее девок.

Я удивленно приподнимаю бровь, а парень продолжает:

— У него к тебе ничего серьезного, — он чуть усмехается. — Так что просто не реагируй на него. Пусть само все рассосется.

Да вы только послушайте эту снисходительную интонацию.

— Ты издеваешься? — резко отвечаю я, глядя на него в упор. — Я его футболю почти каждый божий день! Но это, видимо, его только разжигает. Может, вместо того, чтобы прессовать тут меня, ты поговоришь со своим озабоченным другом?

Демьян фыркает, на лице появляется самодовольная ухмылка.

— Слушай, Поля, ты сама себе льстишь. Яр просто развлекается. Ты для него как вызов, понимаешь? Упрямая девчонка, дочка тренера, все такое. А что касается меня, то я отвечаю за результат, а не за то, кто кому глазки строит.

Я делаю шаг ближе, смотрю прямо ему в глаза.

— Знаешь, что бесит сильнее всего? — медленно проговариваю я. — Что вы все такие. Мудаки, уверенные, что мир крутится вокруг ваших шайб и баб, которых можно перетасовывать как карты.

Демьян слегка наклоняется, его дыхание пахнет мятной жвачкой.

— Да не драматизируй ты так. Ты сама не понимаешь: для нас сейчас важнее выйти в финал. Если ради этого придется потерпеть «обиды», то терпи.

— Офигенно, — я нервно усмехаюсь, взмахнув руками. — То есть ты сейчас прямо сказал, что я мешаю вашей гребаной игре?

— Я сказал, что ты можешь не мешать, если перестанешь подливать масло в огонь, — его голос становится жестче. — Ты умная девчонка, сама должна понять.

Я пару секунд просто смотрю на него и сдерживаю порыв залепить ему смачную пощечину. В итоге просто ядовито улыбаюсь и произношу:

— Спасибо, Демьян. Ты только что доказал, что среди вас мудаков Ярослав не один.

Разворачиваюсь и ухожу, чувствуя его прожигающий взгляд в спину.

Я приезжаю к Любаше в квартиру. Не так давно она взяла однушку в ипотеку, тянет сама, старается. Сестра вызывает во мне восхищение. Мы тепло обнимаемся и идем на кухню. На столе стоит тарелка с пряниками и дымящийся прозрачный чайник.

Мы садимся за круглый столик. У нее уютно, все полочки заставлены кружками, вазочками, какими-то ее бесконечными баночками. Но такое нагромождение не выглядит, как беспорядок.

— Смотри, что я себе сегодня купила! — Люба вытаскивает из косметички тушь. — Ресницы такие пушистые становятся.

Я хмыкаю, беру тюбик в руки, кручу.

— Я красилась только на выступления. И то визажист все делал.

Сестра замирает, смотрит на меня. А я грустно вздыхаю, выпуская все то, что я старалась задвинуть подальше.

— Поль, — тихо говорит Любаша и гладит меня по руке. — Не переживай. А, может, это было к лучшему?

— Что именно? Вернуться в Россию и поступить на экономический факультет?

Она прикусывает губу.

— А тут кататься ты не можешь?

— Нет, — отвечаю коротко, тем самым ставлю точку в разговоре.

И на миг в комнате воцаряется тишина. Но Люба не из тех, кто долго выдерживает паузы. Она резко меняет тему и пододвигается ближе ко мне:

— Ладно, давай о приятном. Ну как там твои хоккеисты? Есть горячие?

Я прыскаю со смеху.

— Люба, ты вообще знаешь, что я о хоккеистах думаю?

— Да знаю я! — она закатывает глаза и тянется за пряником. — Но признайся, хоть один симпатичный есть?

Я делаю глоток фруктового чая и криво улыбаюсь.

— Может, и есть. Но у меня иммунитет.

Мы сидим, болтаем, смеемся над какой-то ерундой, чай постепенно остывает, а пряники тают один за другим.

— Поль, — вдруг начинает Любаша, глядя на меня чуть серьезнее, чем обычно. — Слушай, а можно я как-нибудь на игру «Орлов» приду?

Я моргаю, чуть приподнимаю брови.

— На игру? Ты ж хоккеем не интересуешься.

— Ну и что, — сестра пожимает плечами. — Мне интересно. Вот ты живешь на базе с кучей спортсменов, у вас там все кипит, адреналин, крики, тренировки. Хочу сама увидеть, что у вас там за движ.

Я улыбаюсь.

— Это не концерт любимой группы, там скучно. Брутальные парни катаются, падают, толкаются, орут на льду.

— Полин, ну не будь такой занудой! — Люба смеется. — Мне это для работы полезно, между прочим. Все равно я собираюсь развиваться в журналистике. Может, напишу что-то.

Я закатываю глаза.

— Ладно, спрошу у папы. У них как раз скоро игра. Но предупреждаю: хоккеисты – это не парни с плакатов. Там грязь, мат, и пахнет потом, а не романтикой.

Любаша только машет рукой:

— А мне тем интереснее. И нюхать я их не собираюсь.

Я качаю головой: ну вот, теперь и Люба окажется в этой хоккейной каше.

Возвращаюсь на базу поздно. В коридорах уже тишина, свет тусклый, двери закрыты. Тишина настолько плотная, что мои шаги гремят на весь этаж.

Открываю дверь в свою комнату, включаю свет, тихо разуваюсь, переодеваюсь в футболку и шорты, собираю вещи для душа.

Расстилаю кровать, зеваю, представляя, как провалюсь в сон…

— Ааааа! — я взвизгиваю и со скоростью света отлетаю от кровати, врезаясь плечом в стену.

Сердце бешено стучит в груди, дыхание сбивается.

Рядом с подушкой прямо на белоснежной простыне сидит жирная, мерзко-блестящая зеленая лягушка. Она смотрит на меня своими выпуклыми глазами. Вся такая…

Бр-р-р-р-р! Какая мерзость!

Лягушка прыгает. Я в ужасе шарахаюсь назад, спотыкаюсь о собственные кроссовки и чуть не падаю.

— Аааааа! — я снова ору, будто меня режут.

И тут за стенкой раздается громкий и протяжный гогот.

— Вот же зараза, — выдыхаю я сквозь зубы, дрожа от злости и ужаса вперемешку. — Ну ты еще у меня получишь!

Анисимов, твою мать! Вечно с ним то цирк, то ад!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 16.

Полина

На работе сегодня тихо. Только кондиционер гудит и Илья рядом крутится, как всегда с бесконечными комментариями.

— Через неделю полуфинал, — напоминает он, листая какие-то бумаги. — Если выйдем, считай, сезон удался.

— «Если»? — приподнимаю бровь, сидя за столом напротив него. — Ты что, не веришь в «Сибирских орлов»?

— В команду верю, а вот в их дисциплину – не очень, — Илья криво усмехается, потом смотрит на меня. — А ты?

— Я всегда верю, — пожимаю плечами. — Иначе какой смысл тут торчать?

И как назло, именно в этот момент дверь открывается и в кабинет вплывает Анисимов. Как он еще короной своей не бьется о проем.

Волосы влажные после душа, футболка обтянула плечи, треники сидят так, будто их на заказ шили. Даже идти он умудряется с видом хозяина жизни.

— О, какие люди. Что тебе нужно, Ярослав? — сразу напрягается Илья.

— Здорова, док. Поговорить с Полиной хочу, — спокойно отвечает Ярослав, даже не обращая внимания на врача.

Я демонстративно продолжаю записывать данные в журнал, не глядя в его сторону.

— Все нормально? — тихо спрашивает у меня Илья.

— Ага, — киваю.

— Можешь оставить нас наедине? — Анисимов присаживается на край стола, сминая своей задницей несколько бумаг.

Илья сразу же стреляет в меня озадаченным взглядом. Я киваю и снова возвращаюсь к своим записям.

Врач нехотя выходит, и дверь за ним плотно закрывается.

— Ты вообще соображаешь, что ты вчера сделала? — шипит Анисимов, слезая со стола.

Я медленно откладываю ручку и поворачиваюсь к нему с самым невинным выражением лица:

— А что я вчера сделала?

— Ты меня чуть не лишила самого ценного, — рычит он, склонившись ближе. — Теперь давай, лечи.

Я неторопливо опускаю взгляд вниз, на его пах, и так же медленно поднимаю глаза обратно.

— Компресс приложить?

Он ехидно улыбается:

— Можешь сделать массаж своими волшебными ручками. А лучше – губками.

— Анисимов, — выдыхаю я, — ты кроме секса о чем-нибудь еще думаешь?

— Еще о хоккее, — не моргнув, отвечает он.

— Всего две извилины? Понятно, — я наклоняюсь чуть вперед, прищурившись. — Это не лечится.

И вот он стоит надо мной, довольный и наглый, а внутри все скручивается в ком. Но я держусь.

— Ой, хватит строить из себя недотрогу, — тянет Анисимов и наклоняется ко мне максимально близко.

Я чувствую его теплое дыхание, и это злит еще больше.

— А тебе пора вырасти, — отрезаю холодно. — Что за детский сад ты устроил с лягушкой?

Его губы растягиваются в усмешке.

— Чтоб ты не расслаблялась.

Я резко толкаю его в грудь и вскакиваю со стула. Мы стоим нос к носу. Я не отступаю, прожигаю его недовольным взглядом, а сердце бешено колотится.

— Как ты пробрался в мою комнату?

Он не спешит отвечать, только его глаза блестят карими искрами.

— Ловкость рук и никакой магии, — наконец бросает он, явно дразня меня.

— Ты ненормальный, — шиплю я, ни на секунду не отводя взгляда.

— Че ты сделала с лягушкой? Надеюсь, ты ее поцеловала? Вдруг это был твой принц?

У меня срывает крышу. Я хватаю со стола ножницы и взмахиваю ими. Яр резко отступает назад, глаза округляются.

— Я сейчас препарирую тебя. Как ту лягушку.

— Че??? — он смотрит на меня, будто я окончательно поехала кукухой.

— А то, — подтверждаю я, сжимая ножницы в руке так, что у него явно пропадает желание шутить.

— Ты больная?! — фыркает Анисимов, пятясь к двери.

— Держись от меня и от моей комнаты подальше.

— Да больно надо, — бросает он, засовывает руки в карманы треников и, не оглядываясь, уходит.

Я остаюсь одна, тяжело вздыхаю и улыбаюсь. Потому что я поймала ту несчастную лягушку и отпустила ее. Пусть себе прыгает на воле.

Илья возвращается в кабинет с непринужденным видом. Я сразу же кладу ножницы на место.

— Что хотел Анисимов? — спрашивает он, усаживаясь обратно за стол.

— Спросил название геля, которым мы растираем ушибы, — вру я и делаю вид, что сосредоточена на бумагах.

На самом деле у меня внутри крутится только одно слово: отомстить.

— Илья, — я смотрю на него как можно невиннее и кручу ручку в руках, — а у тебя вообще много историй про игроков? Ну, типа, смешных.

Парень ухмыляется:

— Ты чего вдруг заинтересовалась?

— Да просто любопытно. Ты ведь с ними каждый день работаешь, наверняка знаешь все их слабости.

Илья щелкает ручкой, задумывается, а потом начинает перечислять:

— Ну, Димка у нас до сих пор зубного боится. Пашка в обморок падает от вида крови, прикинь, хоккеист! Демьян нервничает, если кто-то ногтями по стеклу скребет.

Я киваю, стараясь не выдать улыбку. Интересно. Очень интересно.

— А Анисимов? — бросаю как бы мимоходом.

Илья смеется и расслабленно откидывается на спинку стула.

— Да он же железный. Хотя, — он делает паузу, и я тут же навостряю уши, — паучков терпеть не может. Вот серьезно. Даже крошечного если увидит – бледнеет, как девчонка.

Я прикрываю рот рукой, чтобы скрыть ухмылку.

— Правда?

— Угу. Но ты ж ему не расскажешь, что я проболтался? — Илья хмурится.

— Конечно нет, — говорю я самым честным голосом.

И уже представляю, как именно я воспользуюсь этой маленькой слабостью. Внутри меня разгорается приятное предвкушение.

Ну что, Анисимов, держись. Ты первый начал эту войну!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 17.

Яр

Швыряю щитки в сумку, футболка насквозь мокрая, хоть выжимай. В раздевалке пусто, все уже разошлись, а я все еще копаюсь, не могу собраться. Мыслями я уже на игре. «Зубры» - серьезные кабаны, вырвать победу будет ох как непросто. Но я не сомневаюсь, мы их порвем.

Телефон резко вибрирует, елозит на скамейке. Устало цокаю: кого еще там нелегкая принесла? Смотрю на экран: дядя Миша. Отлично, блин.

— Че? — отвечаю коротко, даже «алло» не говорю.

— Ярослав, ты почему не приехал? — голос дяди спокойный, но я его прекрасно знаю, сейчас он начнет промывать мне мозги.

— Дядь, я ж сказал уже! Я не приеду, — стискиваю зубы, застегиваю молнию на сумке.

— Она хочет тебя видеть.

Меня будто током прошибает. Кулаки сжимаются сами.

— Нахрена? — рявкаю в трубку. — Я не хочу ее видеть.

Пинаю сумку ногой, она глухо ударяется о шкафчик.

— Ярослав, — дядя давит, — засунь свою гордость в одно место и приезжай. Нам надо серьезно поговорить. Это уже не шутки.

Закатываю глаза, провожу рукой по лицу. Дышать становится тяжело. Чувствую, как злость копится внутри, будто сейчас кулаком стену прошибу.

— Я сказал: Я. Не. Приеду! — рычу в трубку. — Все, дядь, у меня тренировка, мне некогда этим бредом заниматься.

— Не делай ошибок, Ярослав, — слышу его последний козырь.

Ненавижу, когда меня пытаются прогнуть. Особенно через родственные связи. А дядя Миша, как заноза в заднице, упрямый и всегда знает, когда надо влезть.

— Ярослав, ты понимаешь, что ее могут посадить?

Нет шуток. Нет смеха.

— Она сама виновата. Ты ж знаешь, — выдавливаю я из себя.

— Виновата или нет – сейчас уже неважно, — дядя не сдается. — Протокол передан в суд, заседание назначено на сегодня.

Я нервно расхаживаю по раздевалке. Мать, которая могла размахиваться эмоциями, как флагом, и плевать на последствия. Мать, которая умела красиво исчезать, когда надо было нести ответственность.

В памяти всплывает картинка: мне почти одиннадцать, мой первый турнир. Она обещала прийти. Обещала сидеть на трибунах и поддерживать меня. Я тогда летал по льду, будто за жизнь боролся. Но когда обернулся, на ее месте была пустота. Ни поддержки матери, ни теплой улыбки. Просто пустые ряды. Не пришла. Я тогда понял: все, что она говорит, пустой звук.

Потом были обещания. «Больше не сорвусь. Ради тебя. Мы семья». А через неделю все повторялось.

Да много всякой хрени я повидал в детстве. Только теперь я не наивный пацан, больше я ей не верю.

— Ты хочешь, чтобы я приехал и в очередной раз поверил ей? — усмехаюсь я.

— Я не прошу тебя верить ей, — строго произносит дядя. — Просто покажись, я и сам тебя давно не видел. Ты со своим хоккеем вообще забыл о семье.

Меня бесят все эти «человеческие» моменты, где нужно быть кем-то другим. Мне удобнее жить под шлемом: там простые правила.

Я представляю себе, как пацаны в раздевалке будут шептаться, как за спиной про меня снимут очередной ролик. Мне противно уже от одной мысли, что мои личные проблемы могут стать хайпом.

— А что если я скажу нет? — пробую сыграть ва-банк.

«Зубры» через неделю, Василич не примет «торможение» от своего центрального форварда.

— Я не перестану тебе звонить. Ты меня знаешь, я не отступлю.

Рассудок подсказывает одно: хуже быть не может.

— Хорошо, — выдавливаю я. — Я приеду.

Я отключаюсь и кидаю телефон на скамью, беру свою воду и делаю жадные глотки. Но внутри что-то грызет. Не жалость, нет. Скорее раздражение от того, что меня заставляют играть в семейные драмы, как будто я не взрослый парень, а марионетка.

Схватив сумку, вешаю ее на плечо и выхожу из раздевалки, чуть ли не пнув дверь ногой.

Перед кабинетом тренера останавливаюсь и шумно выдыхаю, пялюсь на табличку. А потом стучу. Не дождавшись ответа, захожу в кабинет. Василич стоит у доски, маркером рисует какие-то закорючки, сам с собой спорит, то брови сводит, то губами дергает. Вечно он так: живет в этих схемах, будто это не тактика, а его собственный язык.

— Василич, можно? — говорю, облокачиваясь на дверной косяк.

Он даже не оборачивается:

— Заходи, Ярослав.

— Мне нужно на пару дней с базы выехать.

Рука тренера зависает в воздухе, а затем он медленно оборачивается. Взгляд, как рентген, видит меня насквозь.

— Мать?

— Она самая.

— Проблемы?

— Пока не понял весь масштаб бедствия, — честно отвечаю я. — Дядька звонил, нагнал жути.

Василич кладет маркер на стол, подходит ближе. Встает напротив, руки скрещивает на груди. Мы почти одного роста, но он весит тяжелее – не килограммами, а авторитетом. Я всегда это чувствовал.

— Ты ведь понимаешь, матч скоро. Мы к «Зубрам» готовимся.

— Понимаю, — киваю. — Я не собираюсь сливаться. Всего на пару дней. Решу вопрос и вернусь.

— Ты взрослый мужик, Ярослав. Семья – это не то, что можно отложить «на потом». Я тебя отпускаю, но обещай: вернешься в форме. Головой и телом здесь будешь, а не там.

— Слово даю, — произношу сразу, даже не думая.

Он еще секунду смотрит на меня, как будто проверяет, не вру ли. Потом тяжело хлопает меня по плечу, но это его фирменное «я верю тебе».

— Хорошо, решай свои проблемы, а потом возвращайся и докажи, что я не ошибся в тебе.

Василич никогда лишнего не говорит, но когда говорит, то это эффективнее любого ора.

— Спасибо, тренер, — коротко бросаю я и покидаю кабинет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 18.

Полина

Я стою недалеко от общаги, сегодня довольно ветрено. Застегиваю олимпийку под самое горло, волосы треплет ветер.

Взглядом гипнотизирую дорожку, ведущую к главным воротам. Тут дверь общаги распахивается и из здания выходит Анисимов. Рюкзак закинут на одно плечо, руки в карманах, шаги уверенные. Он не замечает меня, и это к лучшему. Провожаю его высокую фигуру хмурым взглядом, кажется, он собирается покинуть территорию базы.

Что ж, спасибо тебе Господи за спокойный внеплановый день.

— Кого ждешь? — рядом появляется папа.

— Люба должна приехать в гости, — отвечаю я, а самой чуть смешно, будто я оправдываюсь.

Папа кивает, а потом он заводит руки за спину, и я понимаю, что сейчас будет прямой выстрел в лоб. Что, в принципе, и происходит:

— Ты подала документы в университет?

Я недовольно поджимаю губы так, чтобы он не заметил, а затем скрещиваю руки на груди.

— Нет.

— А чего ждешь?

— Времени нет.

— Да ты посмотри какая ты занятая, — строгим тоном произносит папа.

И в эту секунду я чувствую рядом тренера, а не отца.

— Скоро подам.

— Поля, ты дождешься, что все сроки пройдут, — он хмурится, морщинка между бровями становится глубже.

Я разворачиваюсь к нему, смело смотрю ему в глаза.

— А я тут подумала…, — медленно проговариваю я, — а я не хочу там учиться.

Брови папы ползут вверх.

— Что значит «не хочешь»?

— То и значит. Я буду поступать в институт культуры и спорта. Хочу тренером быть.

Папа будто на секунду перестает дышать. Он не ожидал, совсем не ожидал. Не сценарий мамы, не его план для меня.

— Твоя мать меня убьет, — папа наконец-то находит, что сказать.

— Не убьет, — я улыбаюсь, глядя на его замешательство. — Я приму весь ее гнев на себя.

Он тяжело вздыхает, потом кладет руку мне на плечо и притягивает к себе, я приобнимаю его.

— Иногда я забываю, как ты выросла. Кажется, что впереди вся жизнь, а потом я смотрюсь в зеркало и понимаю, что я уже старик.

— Никакой ты не старик, — возмущаюсь я.

Мы стоим так пару минут, и я наслаждаюсь таким редким моментом близости.

— А куда это твой лучший нападающий почесал? — спрашиваю будто невзначай, хотя внутри интерес давно свербит.

— По семейным делам отпросился, — спокойно отвечает папа.

— И надолго?

— Вечером должен вернуться, а что?

Я пожимаю плечами.

— Да ничего, просто спросила. А то у вас игра на носу.

— Кстати, об игре, — папа чуть щурится, глядя на меня сверху вниз. — Ты придешь поболеть за нашу команду? Придешь поддержать своего нестарого отца?

— Конечно, — сразу киваю я. — Я и Любашу пригласила.

— Прекрасно. О, а вот и она.

Я всматриваюсь вперед. Действительно, приехала. Идет вся такая улыбающаяся по дорожке, порхает как бабочка. Мой взгляд опускается на что-то квадратное, что она несет в непрозрачном пакете. Так-так-так, эта коробочка волнует меня больше всего.

— Здравствуйте, дядя Андрей, — сестра обнимает папу, потом тянется ко мне.

— Привет-привет.

И Люба сразу же берет моего отца в оборот:

— А можно я у вашего игрока интервью возьму? Я же работаю журналистом в городской газете, мы должны гордиться нашими земляками.

Папа расцветает. Его и медом не корми, а хвали его работу.

— Отличная идея, Люб. Вот есть у меня очень перспективный нападающий, будущая звезда КХЛ.

— Ему бы в вышку пробиться, — бурчу с усмешкой.

— Пробьется. Я тебе так скажу, дочь, у меня уже не раз спрашивали про него. Так что если Ярослав не сойдет с правильного пути, то у него есть все шансы показать миру себя.

Да уж, показывать он ой как умеет. Только пока свое эго, которое раздулось как дирижабль.

Мы с Любой поднимаемся по лестнице, и я уже думаю, как бы быстрее дойти до комнаты, как прямо в коридоре нам на пути попадаются Пашка и Демьян.

— О, Полина, — Пашка ухмыляется, — гостей водишь? Познакомишь нас со своей подружкой?

Демьян оценивающе скользит взглядом по Любе сверху вниз и обратно. А у Любы щеки моментально розовеют, хотя она делает вид, что это не от внимания хоккеистов.

— Нет, — резко отрезаю я и сразу тяну сестру дальше.

Парни переговариваются вполголоса за нашими спинами, а я уже открываю свою дверь. И как только мы входим, первым делом я отбираю у Любы пакет с коробкой.

— Вау! — хихикает сестра. — Вот это горячие парни!

Я закатываю глаза.

— Да ладно, нормальные.

— Нормальные? — она хватает меня за руку и заглядывает в лицо. — Ты серьезно? У тебя в коридоре кастинг для обложки журнала.

— Лучше держись от них подальше, — ворчу я, доставая заветную коробочку. — Эти красавчики не для твоего «вау».

Любаша смеется, но глаза у нее горят.

Ставлю прозрачную коробку на стол и наклоняюсь вперед, упираясь руками в колени. Сестра повторяет мою позу, и вот мы обе пялимся на…

Толстые и черные лапки с рыжеватыми волосками. Он огромный, лохматый, медленно двигает лапами.

— О, какой он волосатенький, — довольно произношу я. — Красавец!

— Поль, зачем тебе паук? — брезгливо морщится Любаша. — Решила завести домашнего питомца?

— Не-а. Просто у каждого свои методы воспитания, — ухмыляюсь я. — А этот джентльмен мне еще ой как пригодится.

Я беру заколку со стола и слегка толкаю коробку. Паук шевелится, лениво переставляет лапы. У Любы глаза становятся круглыми.

— Поль, ты меня пугаешь. Куда ты его денешь?

— Туда, где ему будет особенно комфортно…

Мы продолжаем таращиться на коробку, будто там бомба замедленного действия.

— Я только одно хочу понять: ты что, собираешься его на кого-то натравить?

Я усмехаюсь и, положив локти на стол, подперев подбородок, гляжу на сестру:

— Ну, скажем так, на одного самоуверенного придурка.

— На Анисимова? — шепчет она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Угадала, — я довольно прикусываю губу.

Сестра хватается за голову и начинает ходить по комнате туда-сюда.

— Поль, это ненормально! Это же паук! Огромный паук! А если у него инфаркт случится? Или он тебя потом… я не знаю… придушит?

— Ну, во-первых, я буду осторожной. А во-вторых, — я прищуриваюсь, — ты сама знаешь, какой он засранец. Пора немного поиграть по его правилам.

Люба останавливается, смотрит на меня серьезно.

— Ты понимаешь, что это детский сад, да? — но уголки ее губ уже приподнимаются. — Но, черт возьми, я ЗА! Это будет эпично.

Мы обе прыскаем со смеху, хотя Люба все равно держится подальше от коробки.

— Только обещай, что я не буду держать этого монстра в руках.

Я поднимаю руку, будто клянусь.

— Обещаю. Все сделаю сама.

Она садится на кровать, закатывает глаза, но улыбается:

— Господи, Поль, вот бы твой папа знал, чем его доченька занимается в свободное время.

Я хитро улыбаюсь и убираю коробку в шкаф, аккуратно прикрывая дверцу.

— Папе это знать необязательно.

ГЛАВА 19.

Яр

Мое такси подъезжает к отделению полиции, я смотрю в окно на длинное серое здание, и еще до конца не верю, что реально сюда приперся.

Сижу пару секунд, уставившись в окна с решетками, не могу пересилить себя и выйти из машины.

Может, ну его нафиг?! Обратно на базу, чтобы вновь грызть лед и пахать до изнеможения? Чтобы сил хватило только до кровати доползти. Чтобы не было всяких мыслей перед сном. А еще хуже, если в башку лезут фантазии типа «а что, если бы…».

— Вы выходите? — вежливо интересуется водила, глядя на меня с переднего сидения.

— Да.

Выбираюсь из тачки, захлопываю дверь, и сразу вижу дядю Мишу. Он стоит у входа, руки в карманы засунул, вечно с этим своим видом «я всегда знаю, как лучше». Я не удивлен, что мать привезли именно в тот участок, где он работает. Обычный ППС-ник, а строит из себя генерала.

— Ярослав, наконец-то, — он сразу тянется обниматься.

Я нехотя позволяю, хлопаю его по спине, чтоб отлип быстрее.

— Ты куришь? — спрашивает он, обнюхивая меня, как собака.

Я дергаю плечом.

— Балуюсь.

— Балуется он, — бурчит дядя. — А как же тренировки?

— Не мешает, — отвечаю коротко.

— Смотри, Терехов тебя поймает, три шкуры сдерет, — строго бросает он.

— Ага, — ухмыляюсь.

Тренер и так мозг выносит за каждую мелочь, будто я мальчик из дворовой команды, а не центр нападения.

Мы вместе заходим внутрь. В нос сразу бьет запах сгоревшего кофе, сигарет и еще чего-то тухлого. Лампочки гудят, мент за стойкой зевает так, что аж челюсть хрустит.

Я хмурюсь и пихаю руки в карманы ветровки.

— Ну? — с укором смотрю на дядю. — Че она натворила на этот раз?

Внутри все бурлит. Вроде привычно, мать вечно влипает в какие-то истории. Но каждый раз меня цепляет одно и то же: зачем я вообще снова тут?

Дядя Миша ведет меня по коридору.

— Она украла у своего же собутыльника три тысячи, — говорит он тихо. — Он это быстро просек и вызвал участкового.

Три тысячи. Реально три тысячи?

— И из-за этой херни ты меня позвал? — выплевываю недовольно.

В груди появляется огромный ком раздражения.

— Я позвал тебя, потому что она хочет тебя видеть.

Я смотрю на него и думаю: как долго он еще вот так протянет? Сколько еще раз он будет ее спасать? Моя мать – его родная сестра. Понятное дело, что он переживает, родственные связи и все дела. Но, блядь, терпение же нерезиновое. Тем более она сама неоднократно посылала его «в далекое пешее».

— Ярослав, нельзя отворачиваться от семьи.

— Конечно, она протрезвела и вспомнила о сыне, — говорю я тихо. Никакой жалости, только цинизм. — Вспомнила о брате, о семье в общем.

Дядя тяжело вздыхает, и мы останавливаемся возле неприметной двери.

— Ей назначили пятнадцать суток, — сообщает он и смотрит мне в глаза.

И меня пробивает странная теплая волна. Пятнадцать суток тишины. Может, впервые за долгое время она будет трезва. Может, у нее хоть чуточку мозг прояснится. И я говорю, что думаю:

— Ей полезно. Самое долгое время, что она будет трезвой.

Дядя врезает мне по плечу. Так резко, что я аж отшатываюсь к стене. Затем он хватает меня за шкирку, как брал в детстве за воротник, чтобы некуда было улизнуть.

— Не смей так говорить о своей матери, щенок! — шипит он мне в лицо.

— И что? — цежу я сквозь стиснутые зубы, дергаю плечом и вырываюсь из его хвата. — Повесить ей медаль на шею за то, что родила меня? Или ты считаешь, что можно родить и не воспитывать? Где она была, когда она была мне так нужна?! Где, дядя?

Его рот сжимается. Ему нечего ответить, потому что он знает ответ лучше меня. Знает, что пустые трибуны – это не просто отсутствие тела в толпе. Это предательство, которое въедается под кожу и живет там ровно столько, сколько ты помнишь его лицо.

— И все же ты ее сын, — шепчет дядя. — Кроме нас с тобой у нее никого не осталось.

— Я знаю, — отвечаю я равнодушно, хотя внутри все кипит от несправедливости. — Но я не обязан терпеть ее выходки. Сегодня три тыщи, а завтра что? Ножом кого-то пырнет?

Он вздыхает и чешет свой идеально выбритый подбородок.

— Зайди к ней, скажи: здравствуй мам и можешь быть свободен.

— Да без «б».

Открываю дверь и вхожу в комнату, где ее держат. Здесь тусклый свет, стол и два жестких пластмассовых стула. Она сидит ссутулившись, куртка в комках, волосы растрепаны.

— Ярошка! — она сразу же бросается ко мне, а я впечатываюсь спиной в стену. — Я так рада, что ты пришел.

Мать останавливается напротив, гася в себе порыв обнять меня. Я этого не желаю, она сразу понимает мой настрой.

Я обхожу ее и встаю за столом, теперь он разделяет нас. Все, что могло бы быть сказано, уже сказано в сотнях тренеровок, в тысячах промахов, в пустых обещаниях. Мое лицо жесткое, голос холодный.

— Ты снова попала.

Она осматривает меня с головы до ног.

Да, мам, смотри! Смотри, как твой сын чисто одет и обут в хорошую обувь. А еще я накромлен и живу в тепле. Не в тишине, но зато с друзьями, а не с вереницей твоих мужиков.

На лице матери появляется привычная маска: «А что? Жизнь такова».

— Пришел меня отчитывать? — она подходит к столу с другой стороны.

Я сдерживаюсь. Хочется сорваться, хочется выкрикнуть все, что накопилось за годы. Хочется ударить, но не ее, а прошлое, в котором она мне оставила. Но я делаю шаг назад и говорю холодно:

— Нет. Ты сама выбрала свой путь.

Она смотрит на меня так, словно видит рядом чужого ребенка. Возможно, она впервые сожалеет. Возможно, уже завтра она забудет.

— У меня все хорошо, честно. Я обожаю хоккей, готовлюсь к финальной игре. Скоро я подпишу контракт и свалю из города. Я уверен.

Мать улыбается, ее губы дрожат.

— Анисимовы всегда добивались своего.

— Не все. Ты же тоже Анисимова. Сомневаюсь, что именно такой жизни ты и хотела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ярош…

— Ничего не говори. Я че-то сейчас решил: я больше не приду. Не хочу. Если тебе будет интересно как у меня дела, можешь спросить у дяди.

Я разворачиваюсь и ухожу. На выходе слышу, как мать всхлипывает, а ножки стула скрипят по полу.

**************************

Мои сапфировые! Спасибо за ваши комментарии, все вижу, все читаю!

И за лайки - отдельная благодарность. Я рада, что история вызывает у вас разные эмоции.

С любовью, ваша фантазерка Кейт!

ГЛАВА 20.

Полина

Я крадусь по коридору вместе с Любой.

Девчонки, конечно, обычно в такие авантюры не лезут, но моей сестре явно по душе эта движуха. Ее глаза горят, как у кота, который вот-вот стянет сосиску со стола.

Дверь в комнату парней приоткрыта. В принципе, это и неудивительно, они все равно думают, что база их личный замок. Закрывать? Да кому это надо, все свои.

— Поль, а если нас спалят? — шепчет Люба, вцепившись мне в рукав.

— Расслабься, — усмехаюсь я. — Они сейчас на ужин пошли, у нас точно есть пять минут.

Мы заходим в комнату и мои брови взлетают на лоб. Бардак полнейший: кроссовки валяются у порога, форма свалена кучей, с тумбочки свисает грязное полотенце. Я морщусь. Ну и свинарник.

— Господи, как они тут живут? — Люба брезгливо обходит чей-то мешок с формой.

— Молча, — отвечаю я и оглядываюсь.

Нужно вычислить кровать Анисимова. Метод простой: ищем признаки самовлюбленного придурка. И они, конечно, тут же находятся: на тумбочке стоит бутылка с наклейкой «39», на стене висит плакат с разноцветными надписями: «Анисимов, мы тебя любим!», «Анисимов, нужна шайба!». Божечки, на этом плакате даже есть отпечатки чьих-то губ. Ну, точно его кровать.

— Это его, — киваю.

— И что дальше? — шепчет Любаша.

Я достаю из пакета коробку, аккуратно ставлю коробку прямо на подушку и чуть приоткрываю крышку. Паук лениво ползет наружу, будто и сам понимает, что у него впереди очень ответственная миссия.

— Господи, — Люба отходит к двери, не спуская с него глаз, — а если он вылезет из-под одеяла раньше времени?

— Надеюсь, что не вылезет, — шепчу я.

Накрываю волосатого паука покрывалом, разглаживаю его. Сердце бьется быстрее, чем перед выступлением. А внутри уже появляется сладкое предвкушение: вот посмотрим, как крутой Анисимов запоет, когда наткнется на этого красавца.

Мы уже собираемся уходить, как дверь неожиданно скрипит.

Я замираю, Люба тоже, а на пороге стоит Дима. Он смотрит на нас с таким лицом, будто застукал воров в собственном доме.

— Вы че тут делаете? — тянет он, прищурившись.

У меня мгновенно холодеет в животе. Вот попали. Но паниковать нельзя, главное, держать лицо.

— Да вот, показываю Любе, как вы живете, — я сходу начинаю тараторить и даже делаю шаг к парню. — Как живут самые лучшие игроки Молодежки.

Люба кусает губу, еле сдерживает смех, а я перехожу в нападение, не давая Димке и рта раскрыть:

— Ну и срач у вас тут, конечно. Кроссовки воняют, форма валяется, полотенце… это вообще что такое? Оно само на стену заползло? Фу! Вы ж не пацаны, а поросята какие-то.

Дима открывает рот, но я не даю ему вставить ни слова.

— Представь себе, девчонка первый раз приходит в вашу святыню, а тут такое! Где спортивная дисциплина? Где порядок? Не позорились бы хотя бы перед гостьей.

Люба уже давится от смеха, а я смотрю на Диму с самым серьезным видом.

— А Люба, между прочим, журналист из городской газеты. Хотела у вас интервью взять. И вот какое теперь у нее о вас впечатление?!

Димка поднимает руки, будто сдается:

— Ладно-ладно, я понял.

Я гордо киваю, будто моя миссия по воспитанию охламонов выполнена.

— Вот и молодец, — говорю я и тяну Любу к выходу. — Пошли отсюда, пока эта обстановка нас окончательно не добила.

И мы выскальзываем в коридор, оставив паука под покрывалом, а Диму в полном недоумении.

— Думаешь, он поверил в твою байку? — усмехается сестра, когда мы оказываемся в моей комнате.

— Да пофиг. Главное, что он не спалил нас с пауком.

Мы с Любой сидим у меня в комнате, болтаем ни о чем и подхихикиваем. И вдруг из коридора раздается громкий гогот. Пацаны возвращаются.

— О, шоу начинается, — шепчу я, вскакиваю и прокручиваю замок.

Щелк. Все, никто к нам не ввалится.

Мы синхронно подходим к стене, прислоняемся ушами. Сначала слышится мужской бас, кто-то спорит, потом голоса накаляются, а потом…

Визг! Самый настоящий визг, как у девчонки!

Мы с Любой отпрыгиваем от стены, а потом валимся на кровать, давимся от смеха.

— Сука! Сука! Сука! Уберите его! — доносится из соседней комнаты.

Я держусь за живот, Люба уже всхлипывает от смеха. И тут бац! Соседняя дверь грохает так, будто ее выбили. А потом в мою прилетает мощный удар, который чуть не вынес замок.

— Терехова! — орет Ярослав так, что вся общага слышит. — Открывай, ледяная стерва!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 21.

Полина

Мы с Любой захлебываемся от хохота, у меня слезы текут по щекам. Я даже не могу вдохнуть нормально.

Ну и визжал же он! Настоящая девчонка, ей богу!

— Он нас сейчас убьет! — всхлипывает Люба, закрывая лицо ладонями.

А я только вытираю слезы:

— Пусть только попробует.

Встаю с кровати, поправляю одежду и стараюсь принять серьезный вид. Я открываю дверь, и в комнату мгновенно, как вихрь, влетает Анисимов. Злой, глаза огненные, челюсть сжата. Не теряя ни секунды, он хватает меня за шею и вдавливает в шкаф так резко, что у меня из легких весь воздух вылетает.

— Я тебя щас придушу! — рычит он прямо мне в лицо, дыхание горячее, глаза безумные.

Я замираю, внутри ощущаю странный коктейль: испуг, возбуждение и дикая, дикая радость от того, что он здесь и что его мерзкий поступок с лягушкой все же отомщен. А потом я улыбаюсь. Широко, лицемерно, та самая улыбка, что умеет выводить из равновесия.

— Не придушишь, — произношу медленно. — У меня свидетель есть.

Ярослав кривится от того, что мое лицо не стало белым и трясущимся, от того, что я смеюсь вместо того, чтобы просить о пощаде. Он оборачивается на звук и видит Любу в углу. Она стоит с натянутой улыбкой и робко машет рукой, здороваясь с разгневанным форвардом.

Я читаю на его лице поражение: он рассчитывал на другое. На страх и на покорность. А получает «свидетеля», который мило машет ему из угла, и от этого его злость переливается в недоумение. Но ненадолго. Гнев возвращается, как прилив.

— Слушай, — шипит он мне в лицо, — это нихрена не смешно, ясно? Я чуть Богу душу не отдал!

— 1:1. Это тебе за лягушку.

Его глаза сужаются, и вдруг между нами вспыхивает электричество. Он отпускает мою шею, но не отходит. Нагло берет меня за талию, вжимает в себя. Его пальцы впиваются в кожу, удерживают меня, не давая слинять. Мы стоим так близко, что чувствуем дыхание друг друга, слышим как у нас обоих чуть учащается пульс.

Анисимов смотрит в меня, и в его взгляде проскальзывает любопытство, там вызов, там хищное «я хочу понять, что это за сука передо мной».

В груди у меня все натягивается как струна. Я готова то плакать, то ржать. Я понимаю, что он в этом самом мгновении опасен не потому, что может сделать больно, а он опасен потому, что может сделать что-то совсем иное: сломать все мои барьеры, пробить ледяную стену. И это так нелепо и жестоко возбуждает, что я хочу стукнуть его без пощады и тут же прижаться к груди, чтобы спрятаться.

— Думаешь, что твой свидетель меня остановит? — цедит он сквозь стиснутые зубы. — Да я сейчас позову парней, они насильно выведут ее отсюда. И мы останемся наедине. И я сделаю с тобой все, что захочу.

— Ты неадекват, — шиплю я.

Уголки его рта дрогнули то ли от злости, то ли от того, что я попала во что-то тонкое и неудобное. Он наклоняется чуть ниже, губы почти на уровне моего уха.

Я четко ощущаю каждую деталь: тепло его ладони на талии, запах шампуня в волосах, вибрацию в его груди. Такое маленькое, но острое чувство, которое всегда возникает, когда близость неожиданна и запрещена: голова светлеет, ноги подкашиваются, и хочется одновременно оттолкнуть и держаться.

— А ты разве не такая? — ехидно усмехается он. — И нашла же где-то эту тварь. Притащила сюда, задалась целью мне отомстить.

Я смотрю на него и понимаю, что мы оба играем не на одной доске. У нас разные правила и единицы измерения боли. Но искра уже полыхнула, и даже если в итоге она разгорится в огонь или погаснет, это уже будет наша общая история.

— Так скажи мне, Терехова, чем ты лучше меня?

Я сжимаю губы, упираюсь ладонями в его рельефную грудь.

— Нечего ответить? Тогда я отвечу за тебя: ничем. И нефиг строить из себя королеву. У меня есть все шансы вырваться отсюда, стать знаменитым, сделать крутую карьеру. А ты уже упала, вернулась в Россию никому не нужная.

— Да пошел ты.

— Сейчас пойду, не переживай. Да, я эгоистичный мудак. Но я признаюсь себе в этом. А тебе стоит разобраться в себе и понять, чего ты вообще хочешь от жизни?!

Он отталкивается от меня и уходит, даже не обернувшись.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 22.

Яр

Мы стоим у огромного окна в холле административной базы и смотрим, как к воротам подкатывает автобус «Зубров». Белый, здоровый, с логотипом хоккейной команды.

Дверь открывается, и начинается парад чужих рож.

— Ну, понеслась, — бурчит Демьян, кидая семечку в рядом стоящую урну.

— Смотри, блин, какие довольные, — цедит Пашка, скрестив руки на груди. — Будто уже выиграли.

— Пф-ф, пусть улыбаются, пока зубы целы, — я щурюсь, наблюдая, как первым выходит капитан.

Здоровяк с квадратной челюстью, уверенный и спокойный. Такие не суетятся, они просто знают, что придут и сделают свое дело на отлично.

За ним один за другим тянутся остальные игроки: плечи, клюшки, рюкзаки. Даже по походке видно, они не просто команда, они стая.

И все внутри меня начинает зудеть, кровь закипает в венах. Хочется уже сейчас выйти на лед и показать им кто тут хозяин.

Пашка толкает меня локтем в бок:

— О, а вот этот, глянь, в кепке. Он нам три шайбы в прошлом сезоне зарядил.

— Запомнил? — ухмыляюсь я, внимательно осматривая каждого противника. — Ну, вот и верни должок.

Он кивает, губы сжимаются в тонкую линию. Мы молчим, смотрим, как «Зубры» выходят, растягиваются по стоянке, кто-то смеется, кто-то убирает наушники. Все обыденно, и именно это бесит. Они слишком спокойные, как будто точно знают, что мы им не конкуренты.

— Ненавижу, когда эти козлы ведут себя так, будто лед их, — шипит Димон.

— Сделай так, чтобы не был, — отрезаю я. — Чтобы завтра они боялись тебе в глаза смотреть.

— Угу, философ, блин, — усмехается Демьян. — А сам нервничаешь, я же вижу.

— Не нервничаю, — вру.

Я знаю: этот матч решает все. Или мы в финале, или мы просто еще одна команда, про которую забудут через неделю. А я не могу быть «просто».

Автобус «Зубров» закрывается, двигатель стихает. Один из их тренеров идет к ресепшену, а мимо нас проходят двое игроков. Один косится на меня с вызовом, я не отвожу взгляд.

— Че? Фото хочешь? — усмехаюсь я. — Или автограф?

Он криво ухмыляется, и задевает меня плечом. И в этот момент я чувствую, как по телу пробегает ток.

Не страх. Нет. Чистый азарт.

— Вот и началось, — говорю вполголоса.

— Завтра, — напоминает Демьян.

— Нет, — улыбаюсь я. — Уже сегодня.

Солнце садится, свет из окон падает прямо на холл, и мне кажется, что мы уже стоим на арене. Где решается, кто из нас хищник, а кто – добыча.

У многих спортсменов есть свои традиционные фишки. У меня – это посидеть пару минут в раздевалке, побыть наедине со своим внутренним «я», морально подготовиться к завтрашней зарубе.

Я захожу в раздевалку, тут никого. На скамейках разложены наши шлемы, перчатки, клюшки, все как по линейке. На вешалках развешана свежая форма.

Моя с тридцать девятым номером.

Подхожу ближе, провожу пальцами по цифрам. Ткань холодная, краска гладкая.

Мой номер. Моя территория. Все, кем я стал и кем еще хочу быть, висит прямо перед глазами.

Сажусь на лавку, ставлю локти на колени, дышу глубже.

Мысли шумят, но я стараюсь поймать нужную.

Это не просто матч. Не просто «выйти и забить». Это момент, где я или докажу, что не зря выбрал этот путь или останусь тем пацаном, которого мать всегда называла «несостоявшимся».

Хоккей – это единственное место, где я умею держать себя в руках. Здесь я все контролирую: скорость, угол, момент. Я хозяин каждой секунды, каждого миллиметра льда.

Смотрю на клюшку, на которой маркером написано «Яр». Кто-то из пацанов прикололся, я не стал стирать. Пусть так. Пусть видят, что я здесь не для того, чтобы быть фоном.

Дверь приоткрывается, в проеме мелькает Демьян.

— Ритуал на победу?

— Он самый, — бурчу я.

Он хмыкает:

— Не перегори раньше времени.

— Не дождешься.

Когда он уходит, я снова смотрю на свою форму, и тихо говорю сам себе:

— Завтра я не имею права на ошибку.

Ни одного неправильного шага, ни одной слабости.

Где-то внутри уже звучит резкий ритм. Такой, когда выходишь на площадку. Да, пусть я мудак, пусть не умею любить, пусть грызу себя изнутри. Но на льду я живой.

Там я – Ярослав Анисимов, тридцать девятый номер, центральный форвард, и я чертовски хорошо знаю, как звучит вкус победы.

Выхожу из раздевалки, гул голосов, шаги, смех. Я иду вперед, сосредоточенный, в голове уже рисую поле, тактику, каждое движение.

И тут передо мной кто-то вырастает, как стена.

Капитан «Стальных Зубров» Владислав Козырев. Здоровый, наглый, с ухмылкой, которую хочется стереть кулаком.

Мы почти одного роста, но он чуть шире в плечах, типичный «танк», который любит давить физикой.

— Анисимов, — произносит он, словно пробует вкус моей фамилии.

— Козырев, — отвечаю тем же тоном, чуть дернув уголком губ.

На секунду между нами повисает тишина. Воздух будто звенит. Если бы кто-то сейчас кинул монету на пол, звук был бы, как выстрел.

Он делает шаг ближе.

— Слышал, ты у нас звезда, — говорит он тихо. — Посмотрим, как твоя «звездность» себя поведет, когда я тебя в борт вмажу.

Я усмехаюсь.

— Ты сначала догони.

В его глазах мелькает раздражение. Он привык, что на его слова реагируют: боятся, злятся, защищаются. А я – нет. Я уже давно не ведусь на чужие понты.

— Смотрю, ты стал болтать больше, чем играть, — хмыкаю я и делаю шаг вперед.

— А ты опять будешь пыжиться, пытаться что-то доказать?

Мы стоим нос к носу, глаза в глаза. Как боксеры перед поединком.

— А я и докажу. На льду.

Это не просто соперник, это вызов. А я слишком люблю вызовы, чтобы от них отступать.

Но момент ломается, дверь соседнего кабинета открывается и в коридор выходит Терехова.

— Так, — строго произносит она, вставая сбоку от нас, — надеюсь, вы тут не драться собрались?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 23.

Яр

Полина встает прямо сбоку от нас, настроена воинственно. Будто готова вот-вот сорваться вперед и разнимать нас. Да уж, не ожидал.

Козырев смотрит на нее жадно, и в его похотливом взгляде я отчетливо вижу: «о, еще одна добыча». Он улыбается так, будто уже имеет Терехову в своих мыслях.

— Красивая у вас медсестричка, — лениво бросает он, продолжая осматривать ее с головы до ног.

Полина спокойно кивает головой, не пряча свой бейдж. На нем черным по белому: «Полина Терехова». На секунду лицо Козырева кривится, интерес меняется на маленькую хитрость.

— Терехова? — он удивленно приподнимает бровь. — А твой отец тренер «Орлов»?

— Да, — четко и уверенно отвечает девчонка.

Козырев наклоняется чуть вперед, разглядывает ее, как товар на витрине.

— А ты кто такой? — прищурившись, спрашивает Полина. — Тебя я на нашей базе не видела.

— Я тот, кто отправит завтра ваших «Орлов» в свободный полет, — с гордо поднятой головой отвечает Козырев. — Подаришь поцелуй на удачу, красавица?

Я чувствую, как внутри будто кто-то дергает за рычаг, все мгновенно сжимается. По телу ползет горячая и колючая злость.

Он что вообще себе позволяет?

Да, Терехову я не перевариваю, слишком громкая, самоуверенная, постоянно лезет туда, куда не просят. Но вот это… вот это уже перебор.

Она стоит, руки скрещены на груди, подбородок чуть приподнят, готова ответить этому огромному шкафу, и, черт, в ней столько уверенности, что даже я на секунду забываю, как раздражает ее вечное «я все сама».

— Остынь, Козырев, — говорю я, глядя ему в глаза. — Иди ищи поцелуи в другом месте.

Козырев начинает тихо посмеиваться, словно я ему анекдоты тут травлю.

— А ты че, ее телохранитель? — тянет он недовольно. — Или просто боишься, что я окажусь для девчонки поинтереснее? Так ты ж вроде, Анисимов, на серьезные отношения не подкидываешься, девок меняешь как перчатки.

— Зависть – плохое чувство.

— Это не зависть, это жалось.

— Я сказал, заткнись, — повторяю уже жестче.

Он делает шаг ко мне, и между нами остается сантиметров двадцать.

— Расслабься, форвард, — ухмыляется он. — Завтра на льду поговорим, а девочка пускай сама решает кому улыбаться.

Мои пальцы непроизвольно сжимаются в кулак. Он специально это делает. Проверяет. И, самое поганое, что почти выбивает меня из равновесия. Стою и держусь лишь на морально-волевых. Этого у меня не отнять.

Полина вдруг делает шаг вперед, оказывается почти между нами.

— Все, парни, успокойтесь, — говорит она строго и упирается ладонями нам в грудь. — Никому из вас я улыбаться не собираюсь. Вы не в моем вкусе.

От ее заявления Козырева аж перекашивает. Он бросает на девчонку хмурый взгляд, мне становится смешно. Да, вот такая она, Полина Терехова.

— Это ты еще меня не рассмотрела, — он подмигивает ей и уходит.

Только когда он сворачивает за угол, я понимаю, что челюсть у меня сведена, а дыхание рваное, как после катки.

— Блядь, еще этого не хватало, — выдыхаю сквозь зубы и провожу рукой по лицу.

Полина поворачивается ко мне.

— Ты чего так завелся? — спрашивает спокойно, а я едва не врезал ее новому другу.

— Он вел себя, как последний…, — запинаюсь, подбираю слово, но в голове крутится только нецензурщина.

— Как прекрасно, Анисимов, ты наконец-то посмотрел на себя со стороны, — довольно улыбается девчонка.

— Я не такой!

— Этот тип просто любит произвести впечатление. И ты такой же.

Я смотрю на нее, и внутри снова что-то неприятно скручивается.

— Терехова, — говорю тихо, — если он тебя хоть пальцем тронет, я ему этот палец сломаю и засуну… сама знаешь куда.

Она хмыкает.

— Смешной ты, Анисимов.

Терехова собирается свалить, но я ловлю ее за руку и притягиваю к себе. Смотрю в ее карие бездонные глаза.

— Я не шучу.

— Я знаю. Но ты сначала над своим поведением поработай. А то мне даешь советы разораться в себе, а сам-то не лучше.

Она вырывает руку из моего хвата и уходит. Легкий запах ее духов остается рядом, будто специально.

Провожаю ее хмурым взглядом. Ненавижу, когда кто-то вот так спокойно уходит после того, как выбивает почву из-под ног. И ненавижу, что ее взгляд за секунду выбил из равновесия сильнее, чем все слова Козырева.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 24.

Яр

Воздух в раздевалке густой, как кисель. Дезики, аммиак, резина – мой любимый коктейль. Раздаются звуки щелчков по шлемам, стук клюшек о лавку, свист вдохов. Все заряжены, будто перед полетом. «Сибирские Орлы» молчат, но напряжение гудит так, что если включить лампу, она перегорит.

Я сижу, шнурую коньки. Пальцы дрожат от волнения, адреналин кипит. Внутри будто разгоняется турбина. Сердце долбит в ребра, хочет вырваться на лед. Мне бы сейчас уже выскочить из этой раздевалки, сделать первый вброс, почувствовать, как лезвие режет лед, как клюшка ловит шайбу.

— Яр, ты опять выпил две кружки кофе вместо завтрака? — усмехается Демьян, застегивая шлем.

— Я просто готов, — бросаю я и хлопаю его по плечу. — А ты, как обычно, на тормозах.

— А ты, как обычно, на понтах, — он толкает меня локтем в бок.

В раздевалку влетает Пашка с выпученными глазами:

— Мужики, десять минут! Василич идет!

Мгновенно все выпрямляются, и в раздевалку заходит тренер. Резко наступает гробовая тишина, словно кто-то рубильник щелкнул.

— Так, парни, все просто, — начинает Василич, проходя вдоль скамеек. — Сегодня не про красивый хоккей. Сегодня про характер.

Он останавливается у доски, на которой уже чертит маркером схемы.

— «Зубры» лезут грубо, давят корпусом, провоцируют. Не ведемся. Дышим ровно, играем по позициям.

Я киваю, пальцы сжимают клюшку.

«Не ведемся»! Ага, легко сказать, когда эти уроды дышат тебе в затылок.

— Центральная линия – Анисимов, на тебе открытие, — продолжает Василич, оборачиваясь к нам. — Не геройствуй. Главное – вбрасывание, а дальше играем от обороны.

— Принято, — отвечаю я и чуть ухмыляюсь. — Но если увижу шанс, обязательно добью.

— Добей, но с головой, — хмурится тренер и стучит указательным пальцем по своему виску. — Нам не нужен герой, нам нужна победа.

Пять минут до выхода. Кто-то бьет ладонями по шлему – суеверие. Кто-то целует крестик. Кто-то просто закрывает глаза. А я просто дышу. Глубокий вдох и медленный выдох. С каждым вдохом чувствую, как внутри расправляются крылья.

Василич хлопает в ладони:

— Все, пошли работать!

Мы все поднимаемся почти синхронно. Металл коньков звенит по полу. Я беру клюшку, стучу ею об пол два раза – еще один мой ритуал.

— Поехали, родная, — шепчу себе под нос.

Когда дверь открывается, и нас заливает белым светом коридора, я чувствую только одно: это мой лед, мой матч, мой шанс.

Сегодня «Зубры» узнают, что значит столкнуться с закаленными «Сибирскими Орлами».

Ко льду идем вереницей, Василич гордо шагает во главе.

Холод, свет, гул трибун, все бьет по ушам, по глазам. Лед залит ровный, свежий, как чистый лист, на котором мы сейчас напишем свою победу.

Я выезжаю первым, публика ревет. Посадка полная, нет ни одного свободного места. Прожекторы лупят по шлемам, в воздухе чувствуется прохлада. Команда выстраивается, я качусь к центру, проверяю хват клюшки. Сердце бешено колотится, все тело дрожит от готовности.

И тут из соседнего бортика выкатывается Козырев. Он выезжает на лед со своей самодовольной ухмылкой. Останавливается ровно напротив меня. Лед между нами уже искрится.

— Ну что, Анисимов, — тянет он, скользя взглядом по мне. — Я тут слышал, ты любишь на девчонок ставить.

— И что?

— Предлагаю пари, — продолжает он, чуть наклоняя голову. — Кто выигрывает, тому и достается ваша симпатичная медсестричка.

Я замираю. Внутри будто кто-то врубает огонь на максимум. Пальцы сами сжимаются в кулак, клюшка скрипит в хвате.

— Повтори, — говорю тихо, чтобы даже шум трибун не сбил мой тон.

Козырев усмехается, забрало чуть приподнято, глаза наглые, светятся азартом.

— Слышал, ты не делишься. Вот и проверим, насколько твоя собственность тебе дорога.

— Есть один нюанс, Козырев, — цежу я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внутри меня злость растет с каждой секундой. — Девчонка должна быть в курсе. Мы ставим только по ее добровольному согласию.

— А она согласна, — бросает он и лыбится еще шире.

Я аж выпрямляюсь:

— Че?

— И Поля даже пожелала мне удачи перед выходом на лед. Сразу видно, на чей хер она сегодня запрыгнет.

ВСЕ!

Мир будто глохнет, только мой пульс ебашит в ушах.

— Повтори, — шиплю я, делаю шаг вперед, почти касаясь его визора.

— Не напрягайся, форвард, — ухмыляется он. — Просто играем по-взрослому.

Скулы сводит, чуть зубами не скриплю.

— Ты не понял, — рычу я, — если еще раз скажешь хоть слово про нее, я тебя в лед вдавлю. Прямо тут, до свистка.

— Посмотрим, кто кого вдавит.

Судья пролетает между нами, раздвигает нас руками:

— Парни, спокойно! До матча две минуты, держите себя в руках.

Я делаю шаг назад, но взгляд от этого гандона не отвожу. Козырев улыбается, бросает последнюю фразу:

— Передай Поле, что я играю ради нее.

«Поле», мать твою!

Свисток.

Мы расходимся по своим линиям, но внутри я уже все решил. Сегодня не просто матч, сегодня самая настоящая война.

И на этом льду кто-то точно проиграет.

Я ничего не слышу, только лязг коньков, свисток и собственное сердце, которое бьется в груди. Центр льда, как пятый элемент, все решается здесь и сейчас.

Судья кидает шайбу, и мир рушится в одну секунду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 25.

Яр

Мир рушится, потому что теперь на льду только я и шайба, летящая вниз.

Вбрасывание – мое!

Мы били по разминке, знаем, как брать позицию. Я вхожу в дуэль, плечи развернуты, колено чуть согнуто, взгляд как у орла. Шайба падает на лед, и я быстро загребаю ее клюшкой. Первый рывок, первый контакт, и Козырев трется рядом, этот огромный «Зубр».

Он раскачивается для удара, думает, что будет первым. Мои инстинкты, как удар молнии. Не думать, а действовать. Подбиваю шайбу клюшкой, смещаю центр тяжести, и… удар. Плечом врезаюсь в корпус Козырева, бедро в борт, и урод летит назад.

Четкий хип-хит, идеальный по технике, но с отдачей. Козырев падает, бьется затылком о борт, и трибуна взрывается.

— ХИТ! — кто-то кричит с нашей лавки.

— Фол? — слышу голос Василича, как будто из-под воды.

Рефери поднимает руку. Для меня это все как в замедленной съемке: образ Козырева, который дергается на льду, судья, поднятая рука, и потом протяжный свист.

Штраф летит в мою сторону. Я не успеваю понять, какой именно, покажут на табло, но я вижу, как капитан «Зубров» встает, отряхивается, делает театральный жест в адрес судьи, и его подхватывает толпа.

Крики. Хлопки. Тут, в этой полосе света, все решается моментально. Демьян вылетает ко мне в зону, глаза выпучил.

— Яр, ты с ума сошел? — рычит друг, не глядя на судью.

— Я дал ему то, что он заслуживал, — отвечаю сухо.

Они ведут меня к штрафной лавке. Я слышу, как трибуны разделяются: наша половина кричит «Анисимов!», другая: «фол!».

Я сажусь на лавку штрафников, бью кулаком по бортику. Шлем давит, дыхание сбивается, ладони в перчатках мокрые.

На табло две минуты. Две блядские минуты, когда я не на льду, когда команда без меня.

Слышу за спиной Василича, он орет так, что аж слюни летят.

— Какого хрена ты на него полез, Анисимов?! Ты – нападающий, а не гребаный защитник!

Я сжимаю зубы и не оборачиваюсь. Если сейчас посмотрю, сорвусь. Так что мой затылок выдерживает гнев тренера. Он прав, блядь, но от этого только хуже.

Секунда.

Другая.

Третья.

Димон ловит бросок, шайба отскакивает, и тут же перехват противников.

— Держи его! — кто-то орет.

Не держат. Козырев уже несется по центру, широкие шаги, мощные толчки. Настоящий танк. Он будто специально ждет, чтобы я видел все из своей чертовой клетки.

Бросок. Щелчок. Гул.

Шайба в воротах. На табло вспыхивает: ГОЛ!

Фанаты «Зубров» ревут, музыка орет на полную, кто-то бьет по бортикам так, что дрожит стекло.

Козырев, урод, катается вдоль борта, поднимает клюшку, хлопает себя по груди, ловит овации. Проезжает мимо меня, взгляд в взгляд. Скалится. Медленно и до безумия бесяче. Даже через стекло я чувствую, как он меня провоцирует.

Ну, клоун. Сейчас, я выйду и раскатаю твою команду.

Я почти встаю с лавки, хотя толку, минуты штрафа еще не вышли. И тут я замечаю движение на противоположной стороне льда. Там, возле врачей, стоит Полина. В форме, с повязкой на рукаве, волосы собраны, лицо серьезное. Она внимательно наблюдает за игрой.

И вот Козырев, не отрывая от нее взгляда, берет и посылает ей поцелуй.

Нагло.

Специально.

Я замираю, Полина отводит взгляд в сторону, будто не заметила финт этого показушника.

Но я вижу. Я вижу все. И внутри все срывается с цепи. Глухой удар сердца, я уже не слышу сирены, не вижу табло.

Секунды ползут, как черепаха по дороге.

Я сижу, впившись взглядом в лед. Мои ребята бьются, рвутся, пашут, но без меня.

Без меня!

Демьян в зоне – зверь, лед под ним плавится. Он катит вдоль борта, уходит от двоих, делает резкий разворот, и из-под клюшки вылетает выстрел, пас на Пашку.

Пашка ловит, не моргая, и сразу бросок в створ.

Гул!

Шайба отлетает от щитков вратаря. Падла железная, ловит все, что летит.

Я подаюсь вперед, будто могу силой взгляда впихнуть шайбу в ворота.

— Дави! — ору в пустоту, хотя меня никто не слышит.

Димон ловит отскок, тут же выбрасывает шайбу в центр, Демьян уже на скорости.

И тут происходит столкновение!

Он жмет к бортику защитника «Зубров», тот аж гнется пополам, судья поднимает руку, но свисток не звучит, игра идет.

Болельщики ревут, кто-то топает ногами, трибуны гудят.

На табло отсчитываются последние секунды моего штрафа.

3… 2… 1…

Я вылетаю из штрафного бокса, как из катапульты. Лед под коньками трещит, я разгоняюсь, чувствую ветер, шум арены где-то за спиной.

Шайба у Пашки, он видит меня, наши глаза встречаются.

Он дает мне точный пас. Я ловлю шайбу на клюшку, выхожу вперед. Парни жмут защитников, теперь только я и вратарь.

Он чуть подается вправо, и этого хватает. Я дергаю корпусом, финт влево, кистевой!

Сердце замирает, и я улавливаю чистый и звонкий щелчок.

Шайба в сетке.

ГОООЛ!

Трибуна взрывается.

Скамейка скачет, Василич хлопает ладонью по борту.

— Да! Вот так!

Я довольно улыбаюсь, бросая взгляд на Козырева. Он мрачный, губы сжаты, злость читается даже сквозь визор.

Вот теперь 1:1, ублюдок. Сейчас я еще вам напихаю в ворота.

А потом мой взгляд цепляется за Полину. Она стоит у бортика, прожигает меня взглядом, и не скрывает настоящую улыбку.

И почему-то именно от нее, а не от гола, кровь в висках стучит громче, чем рев арены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 26.

Яр

Первый период тянется, как жвачка, прилипшая к подошве.

На табло все еще 1:1, и это чертово равновесие давит на мозги хуже штрафного бокса.

В перерыве между периодами скамейка гудит. В раздевалке с парней валит пар, кто-то хлещет воду прямо из бутылки, что аж по подбородку течет, кто-то матерится себе под нос.

Василич молчит, только смотрит на нас своим тяжелым взглядом. Этим взглядом можно лопатой снег чистить, до костей пробирает.

— Спокойно, мужики, спокойно, — бросает он глухо. — Второй период решит все.

И добавляет, уже глядя прямо на меня:

— Без геройств, Анисимов. Мне нужен форвард, а не гладиатор. Понял?

— Понял, — бурчу я.

Понял я, да не принял.

— Демьян, отличная работа, продолжай в том же духе, — тренер стирает схему нападения на доске, рисует новую.

— Защита просела! Держать оборону синей линии, стоять насмерть, — рычит Василич, активно размахивая маркером. — Не бойтесь их нападающих, пусть фолят. Нам это только на руку.

Когда мы выходим на лед, трибуны взрываются. Козырев снова напротив.

— Ну что, звезда, — шепчет он, наклоняясь ближе, — медсестричка в перерыве ко мне прибегала, улыбалась. Сказала, что ставит на нас.

Я знаю, что он пиздит. Но тело уже на взводе.

— Зрение свое проверь, — отвечаю я спокойно, но кулаки под перчатками уже чешутся. — А лучше всю голову сразу, у тебя походу галлюцинации.

Судья бросает шайбу, я рвусь вперед, мгновенно позабыв все к чертям собачьим.

Пас, силовой, борт. Шайба уходит в сторону. Козырев рядом, бьет по ногам, поддевает клюшкой.

— Остынь, герой, — усмехается он и делает движения, похожие на трах.

В этот момент я понимаю, он специально ищет мою трещину. И, блядь, находит.

Мы сцепляемся у борта. Секунда, и все превращается в белый шум. Я хватаю его за свитер, он толкает меня в грудь, лед под ногами трещит.

Судья свистит, а мне уже пофиг. Мой кулак взлетает вверх. Но не успеваю я ударить первым, получаю по башке, звон в ушах такой, что черепушка раскалывается. Толпа взрывается.

Я тут же отвечаю, прямо в его нахальную морду. Удар. Второй. Мы валимся в кучу, судьи нас оттаскивают, ребята с обеих сторон лезут в замес.

На льду творится полный хаос.

Козырев орет что-то про «проигравшего», я даже не слышу, только вижу, как кровь течет по его губе, и понимаю: поздно тормозить.

Свисток оглушает, судья машет обеими руками.

Меня за руки держат Пашка и Фред. Демьян перекрывает меня от ебучего Козырева.

Удаление до конца игры. Обоих.

Сплюнув на лед, я срываю с себя шлем. Пот течет, смешивается с кровью. Сука, он чуть нос мне не сломал, даже визор не помог.

Качусь к бортику, дышу как зверь. Василич не смотрит на меня, просто молча закрывает глаза, будто ему больно.

Разочаровал? Да, признаю, сорвался. Дал волю эмоциям, кретин. Сам сейчас злюсь на себя. Но тут мой взгляд цепляется за Терехову. Она стоит, руки прижаты к груди, и не отводит хмурого взгляда.

Нет, нихрена я не сожалею. Если бы отмотать время назад, я бы поступил так же – начистил бы морду этому гаду.

После игры я последним остаюсь в раздевалке, тут уже тихо, парни улетели, как рой пчел.

Василич ходит туда-сюда, как хищник в клетке. Игра окончена, он чуть успокоился, теперь готов на диалог. Если бы я оказался рядом с ним сразу после удаления, то мне бы прилетело сильнее, чем от Козырева.

— Анисимов, — цедит тренер сквозь стиснутые зубы, — вот объясни мне, какого черта ты полез в драку? Я же тебе несколько раз сказал!

Я молчу, опустив голову.

— Я тебя спрашиваю, нападающий ты мой хренов?! — рявкает он, и эхо расходится по стенам. — Ты не защитник! Твоя зона – атака! Твоя работа – забивать шайбы, а не драки!

Я сжимаю зубы, кулаки дрожат. Василич мотает головой.

— Все, иди отсюда. Не хочу тебя видеть.

Я хватаю полотенце и вылетаю в коридор. В висках стучит отбойным молотком. Вытираю шею, лицо. На ткани остается кровавое пятно.

И тут из-за угла появляется Терехова. Она сразу замечает меня, тормозит. Скрещивает руки на груди, взгляд острый, как лезвие.

— Отлично сыграл, капитан самоуверенность, — говорит она, подходя ближе. — Как можно было так просрать игру?

— Мы выиграли, если ты не заметила, — я делаю шаг к ней.

— Да, но не из-за тебя! — резко перебивает она. — А из-за Демьяна, Пашки и остальных! Они грызли лед, потому что тебе захотелось помериться эго с каким-то дебилом!

Я чувствую, как внутри снова все закипает.

— Остынь, Терехова.

— Очнись, Ярослав! — она делает шаг ко мне, между нами остается несколько сантиметров. — Ты губишь свою карьеру, понимаешь? Своими же руками! «Орлы» выиграли, но с тобой они могли бы раскатать этих самоуверенных «Зубров», как детей в яслях. А им пришлось вытягивать без тебя! Вы – команда. А ты ведешь себя, будто мир вертится вокруг твоего чертова номера 39!

Я хмыкаю, но девчонка не останавливается.

— Засунь свои амбиции в задницу. И пусть тебе хоть сто капитанов что-то скажут, ты не обязан лезть в драку!

Внутри меня обрывается трос, сдерживающий от поступков, о которых я потом буду сожалеть. И я быстро сокращаю между нами расстояние. Терехова мгновенно реагирует, отступает назад и упирается спиной в стенку.

Я смотрю прямо в ее огромные глаза и прижимаю ее.

— Думаешь, я полез на него из-за хоккея? — шепчу тихо, мой взгляд опускается на ее пухлые губы. — Думаешь, я просто хотел показать, кто круче?

Она молчит.

— Я заступился за тебя, Полина.

Ее глаза расширяются еще больше.

— Что?

— А то. Он грязно трепался про тебя, и я не собирался это слушать.

— Это не повод…, — пытается сказать она.

— Повод, — перебиваю я. — Когда кто-то задевает тебя даже словом – это повод.

Между нами повисает тишина. Ее дыхание сбивается. Мой пульс бешено стучит в висках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ярослав, ты не из тех, кто заступается за девушек. Ты из тех, кто ими пользуется без зазрения совести.

Я шумно выдыхаю, упираюсь ладонями в стену возле ее головы.

— Одно дело трахать девок, которые сами раздвигают перед тобой ноги. Но другое, когда хорошую девчонку поливают грязью.

Она смотрит на меня, и впервые в этом взгляде нет ни злости, ни язвительности.

Я отступаю и шиплю сквозь зубы.

— Больше не говори, что я гублю свою карьеру, Терехова. Я знаю, ради чего я дерусь.

И я ухожу, не оглядываясь. Но ее глаза, близость, запах духов, застревают в голове сильнее любого свистка судьи.

ГЛАВА 27.

Полина

Почти полночь.

Арена пустая.

Только лед живой, тихо постукивает под наточенным лезвием моих коньков.

Я выезжаю на середину катка, делаю пару перекатов, и скользкий холод сразу впивается в кожу. Воздух чистый, будто хрустальный. Даже дышать хочется по-другому: глубже и свободнее.

Прожектора включены лишь надо льдом, остальное тонет в темноте. Пятно света на белом поле, и я в нем, как в аквариуме.

Делаю первый толчок, потом второй. Корпус сам вспоминает все движения. Скольжение, поворот, прыжок, почти тулуп. Почти.

Не дотягиваю, соскальзываю, острый кончик лезвия втыкается в лед, и я чуть не падаю.

— Молодец, чемпионка, — фыркаю сама себе и выпрямляюсь.

Тело все помнит, даже если мозг делает вид, что забыл.

Раз, два, три, и снова прыжок. На этот раз получается ровнее. Приземляюсь мягко, качусь по дуге, ветер касается лица, и на пару секунд мне кажется, что я снова там.

Мне снова шестнадцать, рядом со мной Тони. Снова музыка, прожекторы, судьи и тот самый момент, когда мы с моим партнером одно целое.

Мы стоим на пьедестале, и мир кажется бесконечным. Мы оба смеемся, беззаботно и громко. Верим, что все только начинается.

А теперь в груди пусто.

Я торможу у бортика, опираюсь руками в перилла. И вот оно, предательское ощущение, когда щекочет нос и першит в горле.

Слеза срывается, стекает по щеке и растворяется на льду.

— Нет, — шепчу я и быстро вытираю лицо рукавом. — Не сегодня.

Но внутри уже все плачет от воспоминаний, от сожалений, от того, что даже лед теперь не спасает.

Катаюсь еще круг, потом еще один. Просто, чтобы не думать, чтобы не вспоминать, как все рухнуло. Как ушел спорт, ушли медали, ушел и Тони.

Как я осталась одна с багажом из амбиций, которые больше некуда деть.

Останавливаюсь в центре катка, дышу тяжело. И тут свет полностью гаснет. Вся арена превращается в темную пещеру. На секунду я застываю, потому что пустота вокруг глотает звук, и только собственное дыхание кажется слишком громким. Сердце бьется в груди, а в голове сразу всплывают кадры из какого-нибудь ужастика.

Я делаю шаг назад, выпрямляю руки, готовлюсь катиться к бортику, но тут по бокам зажигаются тусклые прожекторы. Они бросают длинные тени, и в одной из них вырисовывается силуэт. Высокий. Широкий. И очень мне знакомый.

Анисимов расслабленно спускается к бортику, руки в карманах спортивок. Толстовка, волосы растрепаны, на лице та самая ухмылка, которая может раздражать до тошноты и в то же время… что-то еще. Он опирается руками о бортик и смотрит на меня.

— Не видел тебя тут раньше, — говорит он ровно.

Я чуть прищуриваюсь, выдавливаю улыбку, потому что в моих привычках – не выглядеть слабой перед ним.

— Ты обычно в это время уже спишь или в душе дрочишь, — бросаю я, потому что по-другому не умею.

Сарказм – моя броня.

Он начинает смеяться.

— Как ты угадала? Или подглядываешь за мной, Терехова?

Я закатываю глаза.

— А ты что тут забыл? У вас же вечеринка по поводу победы наверху.

Анисимов тяжело вздыхает, осматривает меня с головы до ног.

— Скучно там. Тебя нет, вот и побесить некого.

— Не поверю, что ты променял длинноногих девчонок на тишину и полумрак арены.

— Ну и не верь.

Минуту мы оба молчим, только взглядами впиваемся друг в друга. Я никак не могу распознать его замысел.

— Давно хотел у тебя спросить: а у тебя только ко мне такая ненависть, или ко всем хоккеистам?

И тут в его взгляде появляется не просто любопытство, там плещется целое предположение, что я зла на всю стаю, а не на конкретного раздражителя. И это бьет по старым шрамам, которые я тщательно прятала.

Я не хочу отвечать. Не хочу разматывать ту вереницу воспоминаний. Я чувствую, как в груди спокойно, но больно тянется веревка, которая держит меня ровной, и я боюсь, что если ее распустить, то расползется вообще все.

Поэтому я молчу, скрестив руки на груди.

— Давай так, — произносит он тихо. — Прямо тут, глаза в глаза вывалим друг на друга всю ту грязь, что внутри крутится. Без понтов и без попыток выглядеть лучше, чем мы есть. Хочешь?

Его слова не звучат как вызов, не звучат как издевка. Его слова звучат, как просьба. И в этой просьбе есть тонна риска: он предлагает снять маски, и я понимаю, что если соглашусь, то уже не верну прежнюю защитную стену. Если откажусь, то останусь в своей броне, и мы оба уйдем отсюда с пустыми руками.

— Ты в психологи что ли заделался?

— Слышал, что это помогает.

— Ярослав, тебе реально сегодня по голове жестко врезали? Мозги набекрень теперь.

— А, может, они как раз таки встали на нужное место? — улыбается он.

— Скажи, где ты поставил скрытую камеру? Куда улыбаться?

Я направляюсь к бортику, чтобы выйти отсюда поскорее. Внутри сидит червячок и точит, не может такой придурок как Анисимов в одно мгновение стать доблестным рыцарем, которому не все равно на мои переживания.

Он ловит меня у выхода со льда, хватает за руку.

— Я не прикалываюсь, Полина.

— Ты в курсе про допинг. Ты знаешь, что я уже не смогу вернуться на лед, как фигуристка. Что ты еще от меня хочешь услышать?

Анисимов наклоняется к моему лицу, его горячее дыхание стелется по моим губам.

— То, почему ты так ненавидишь хоккеистов?

— Да потому что вы самоуверенные и наглые, эгоистичные и жестокие.

— Не все такие.

— Других еще не встречала.

Я резко дергаю рукой, освобождаюсь от его захвата и быстро сваливаю отсюда прочь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 28.

Полина

Сегодня воскресенье, поэтому можно спокойно заниматься своими личными делами и не бояться, что дверь в мою комнату внезапно вылетит, и появится Ярослав.

Все хоккеисты уже откатали утренние тренировки и свалили с базы. Официально им разрешено половину выходного потратить на свои личные хотелки.

Я наслаждаюсь тишиной и складываю постиранные вещи в шкаф. Но мое спокойствие нарушает звонок мобильного.

На экране появляется мама с новым оттенком помады и идеально уложенными волосами. У нее за спиной мерцает мягкий свет, видно бокал вина и мужчину в тени, мелькающего где-то рядом. Кажется, тот самый, про которого она мне уже рассказывала.

— Поля! — голос у нее звонкий, с тем самым «глянь, как у меня все чудесно». — Ну, наконец-то ты мне ответила! Я уже думала, ты снова обиделась.

— С чего бы, мам, — опираю мобильный о бутылку воды и раскладываю по стопкам выстиранные вещи. — Просто дел много.

— Ну да, конечно, — мама усмехается и делает глоток вина. — У нас тут все прекрасно. Ты помнишь Ноя, я тебе про него рассказывала?

В камеру заглядывает мужчина лет пятидесяти, черные волосы, но виски слегка в седине.

— Привет, Полина. Я – Ной, рад познакомиться.

— Привет, — машу я в трубку. — Взаимно.

Ной уходит, а мама продолжает счастливо стрекотать.

— Вчера мы ездили в Ванкувер, вино, океан, потрясающий вид с террасы. Он, кстати, сказал, что я выгляжу на двадцать восемь. Представляешь?

Я киваю, уже не глядя в экран. Слушаю ее вполуха, складываю футболки, лосины, носки, все в идеальные стопки, как приучена еще с детства.

— Рада за вас, — бросаю автоматически.

— О, ну конечно, ты не представляешь, как это важно найти человека, который тебя слышит. Не просто мужчина, а партнер, понимаешь? — она замолкает, делает паузу. — Кстати, как твоя учеба? Ты подала уже документы в университет?

Я выворачиваю очередную футболку, делаю вид, что ничего особенного не происходит, но внутри начинается какое-то странное волнение.

— Подала, — отвечаю я.

— Прекрасно! — радостно восклицает мама. — Я уж думала, что придется звонить твоему отцу, чтобы он тебя подтолкнул. Куда? На экономический? Или на международные отношения, как мы договаривались?

Вот тут и приходит время правды.

Я поднимаю голову, встречаю ее взгляд на экране.

— В институт культуры и спорта, — говорю четко и без пауз. — На тренерский факультет.

— Что-о-о-о? — переспрашивает мама, будто ослышалась. — В какой институт?

— Культуры и спорта. Я хочу стать тренером.

Она откидывается на спинку дивана, пальцами сжимает переносицу и тяжело вздыхает. Я знаю эту позу, она означает: «ты сошла с ума».

— Полина, это… это какой-то бред, — холодно произносит мама. — Ты все детство занималась фигурным катанием, я не спорю, ты молодец. Но тренер? Серьезно? Это не профессия, это хобби. Ты просто не до конца понимаешь, что делаешь.

— Я как раз таки понимаю, — перебиваю я, чувствуя, как внутри поднимается обида. — Я хочу этим заниматься. Не офис, не цифры, не отчеты. Я хочу видеть результат своей работы, помогать людям, быть в движении, а не сидеть за столом с папками.

— Полина! — резко повышает голос мама. — Это твой отец тебя надоумил, да? Конечно. Ему же выгодно, чтобы ты осталась рядом, чтобы помогала ему на базе, чтобы вся твоя жизнь крутилась вокруг его хоккея!

— При чем он тут вообще?! — срываюсь я. — Это мое решение. Мое, понимаешь? Я сама выбрала.

Мама замолкает, и я вижу, как ее лицо становится каменным, как глаза наполняются тем самым знакомым разочарованием.

— Знаешь, Полина, — произносит она холодно, — ты можешь думать, что делаешь, что хочешь. Но потом не удивляйся, если окажешься у разбитого корыта. Ты же не из тех, кто способен жить без стабильности.

— А может, я просто устала жить твоими мечтами, мам, — тихо говорю я.

Повисает пауза. Губы мамы изгибаются вниз, она недовольна. Но потом она легко встряхивает головой и придвигается ближе к экрану.

— Ладно, мы еще вернемся к этому разговору. Все же я позвонила тебе по другому поводу, — вдруг произносит она, глядя мимо камеры, — я тут недавно видела Тони.

— И?

— Он, — мама вздыхает. — Он изменился, доченька. Осунулся, под глазами тени, будто не спит совсем. И знаешь, у него в глазах какая-то пустота. Мне даже страшно стало. Я боюсь, что он может встать не на ту дорожку.

— Класс, — горько усмехаюсь я. — Ты за дочь так не переживаешь, как за моего бывшего партнера по льду.

— Полина, не начинай…

— Между прочим, на меня тогда вылилось все дерьмо по допингу, если ты забыла! — срываюсь я. — Он остался в стороне, ни слова не сказал. Просто промолчал, как будто меня не существовало.

Мама чуть отводит взгляд.

— Он спросил, где ты сейчас.

— И что ты ему ответила?

— Что ты вернулась в Россию, — говорит мама почти спокойно. — И он попросил твой новый номер и адрес.

У меня перехватывает дыхание.

— Что?

— Думаю, он прилетит, — добавляет она. — Он говорил так, будто не может больше без тебя.

Я иронично хмыкаю.

— Мама, это полный бред.

— Ничего не бред, — упрямо отвечает она. — Этот мальчик любит тебя, я вижу.

— Любовь? — почти смеюсь. — Какая нафиг любовь? Он не заступился за меня, мам! Когда нужно было, он просто струсил!

— У каждого есть свои слабости, Поля. Ты ведь тоже не без греха. Но если он выйдет на связь, — мама смотрит прямо в экран, — дай ему шанс. Не будь такой упрямой.

Я сжимаю губы, чувствуя, как все мышцы лица напрягаются.

— Ты сама слышишь, что говоришь? Ты хочешь, чтобы я снова полезла в ту же яму?

— Я хочу, чтобы ты не озлоблялась! — повышает голос мама. — Ты все время защищаешься, нападаешь, отталкиваешь всех! Может, пора уже перестать?

— Может, пора тебе перестать думать, что ты все знаешь лучше всех! Твоя идеальная жизнь, твои мужчины, твои советы – оставь их себе!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мама поджимает губы, а я закипаю.

— Знаешь, Полина, ты иногда бываешь невыносима, — произносит она, и пальцы сжимаются на телефоне. — Вся в отца.

— Отлично, — выдыхаю я. — Хоть что-то хорошее во мне нашла.

— Господи, да что с тобой не так?! Я пыталась быть рядом, а ты…

— Ты всегда была рядом только с собой, — бросаю я тихо.

И в следующую секунду экран гаснет, мама отключается.

В груди щемит, но я не плачу. Просто сажусь на кровать и смотрю в окно.

Если Тони действительно прилетит, пусть. Но тогда он столкнется не с той Полиной, что раньше танцевала за медали.

Сейчас Полина больше не верит ни партнерам, ни в чудеса.

На мобильный падает сообщение. Наверное, мама уже накатала целую лекцию о том, что я неблагодарная дочь.

Тяжело вздохнув, я открываю мессенджер. Номер отправителя не знаком. Ссылка на видео и подпись: «Ты считаешь, что я ему так врезал чисто из-за своего эго?».

ГЛАВА 29.

Яр

В городе даже дышится иначе. База порядком надоедает, все одно и тоже, все одни и те же лица. А тут свобода.

Асфальт вибрирует под кедами от баса уличной колонки. Мы с пацанами идем по площади и смеемся, долгожданный выходной для хоккеистов. Все легко, ровно и без напряга. После игры всегда долгоиграющий кайф: адреналин еще не спал, но уже не колотит.

Пашка болтает без остановки, Димон жрет шаурму, Демьян зависает в телефоне, а я просто иду вперед.

Мобильный вибрирует в кармане джинсов, достаю его.

Уведомление из соц.сетей:

«@hockeymood загрузил новое видео: «Легендарная драка – Анисимов vs Козырев».

Ну, здравствуй, слава.

Жму на плей, видео короткое, всего двадцать секунд чистого кайфа. Я на льду, шлем в сторону, кулак врезается в Козырева. Камера трясется, но видно, как тот летит назад. Толпа орет, судьи бегут, а я стою над ним, дышу, как разъяренный бык.

Смотрю и ухмыляюсь.

— О, пошло, — бормочу под нос.

Парни тут же прилипают ко мне.

— Покажи еще раз, — просит Пашка.

Комментарии уже ползут снизу.

«Анисимов – огонь!»

«Козыреву прилетело по заслугам».

«Анисимов, ты псих, но в хорошем смысле ❤»

Лайки сыплются, цифры растут. Уведомления мелькают без остановки.

Демьян заглядывает через плечо.

— Опа, уже в трендах? — ржет. — Ну, теперь ты точно легенда, капитан мордобой.

— Пусть знают, — ухмыляюсь я.

Димон добавляет:

— Девки там в комментах с ума сходят.

Я листаю вниз. И да, там половина сплошные сердечки, аватарки с пухлыми губами и с откровенными декольте.

И, черт возьми, я чувствую, как по телу пробегает знакомое удовлетворение.

Да, вот она, власть. Адреналиновая, липкая и простая. Тебя ненавидят, обожают, обсуждают, а значит, ты живешь.

Мы идем дальше по площади, проходим мимо фонтанов. А мой телефон снова вибрирует.

Смотрю мельком, новое сообщение.

Терехова:

«Ты гордишься этим?»

Пальцы замирают на экране.

Город шумит, друзья смеются, лайки летят, а я как заговоренный открываю чат и рассматриваю ее аватарку.

Ну почему именно она?

Не самая красивая, не самая милая. Не такая, как те, кто сами кидаются в личку после каждой игры. Терехова не лезет. Она, наоборот, будто нарочно строит стены.

Каждое ее «отойди, Анисимов» звучит так, будто я для нее не человек, а раздражающий комар.

И все равно тянет. Не в том смысле, как обычно, я не «хочу ее затащить». Нет. Это глубже, и от этого стремнее.

Когда она злится, глаза становятся темными, словно там глубина, и если шагнешь ближе, точно утонешь.

Когда улыбается (редко, но бывает!), мир становится светлее.

Я пытался вычеркнуть ее из мыслей. Игры, тренировки, девчонки, тусовки, все для того, чтобы не думать. Но стоит случайно увидеть ее в коридоре базы и все, крышу сносит.

Это бесит.

Я не привык, что кто-то изнутри дергает за нервы. Она умеет смотреть прямо без страха и без флирта. И от этого хочется сделать хоть что-то, чтобы этот взгляд дрогнул. Чтобы она перестала быть такой чертовой крепостью.

И я не понимаю что это? Злость или влечение?

Хочется и обнять, и послать. Хочется, чтобы она хоть раз сказала не «Анисимов, ты идиот», а что-то нормальное.

Но, наверное, я уже влип.

Терехова:

Откуда у тебя мой номер?

Я:

Угадай.

Терехова:

Угадывать я не собираюсь. Откуда?

Я:

Да какая разница?!

Терехова:

Разница в том, что я тебе его не давала.

Я:

Ой, Терехова, не начинай. Я просто показал тебе видео. Классное же, да?

Полина:

Ниче оно не классное. И вообще, я не хочу с тобой разговаривать.

Я:

Ну, раз пишешь, значит, хочешь (подмигивающий смайлик).

Полина:

Я пишу, потому что хочу понять, как ты вообще достал мой номер.

Я:

Скажем так… были задействованы лучшие силы разведки.

Полина:

В смысле?

Я:

Демьян отвлек врача, я немного покопался в его телефоне.

Полина:

Ты больной.

Я:

Может быть. Зато теперь у меня есть твой номер.

Полина:

Удали!

Я:

Уже не получится. У меня к нему теперь эмоциональная привязка.

Полина:

Анисимов, ты невозможный.

Я:

Зато настоящий.

Полина:

И наглый.

Я:

Ты забыла добавить: обаятельный.

Полина печатает... печатает… печатает, но так ничего и не отвечает.

Я:

Что, хотела что-то сказать?

Полина:

Хотела, но решила, что ты не заслужил.

Я:

Эх, а я уже приготовился ловить комплимент.

Полина:

Не дождешься.

Я:

Ничего, я терпеливый. Увижу тебя вечером, может, заслужу.

Полина:

Не уверена.

Я:

Зато я уверен.

— Яр, хватит в телефоне залипать, — толкает меня плечом Пашка. — Уже до дыр видео затер.

— Да у него тут переписка в разгаре, — присвистывает Демьян.

— С кем?

— С Тереховой.

Парни снова обступают меня.

— Яр, ты чокнулся? — недовольно произносит Димка.

— Потерпи до финала, — подключается Пашка.

— Да че вы на меня налетели? Это просто переписка, — возмущаюсь я и прячу мобильный в карман.

— Ага, просто переписка. Вот так все и начинается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 30.

Яр

В кабинете Василича всегда пахнет крепким кофе и настоящей кожей старого темно-коричневого кресла, в котором часто сидит тренер.

На стене висят старые фотографии и пожелтевшие газетные вырезки в рамках под стеклом. На полках стоят кубки, висят медали.

Встречаю тяжелый, словно отцовский, взгляд. И вот когда он так смотрит на меня, я уже понимаю, что сейчас будет разговор не про тактику.

Сажусь напротив тренера, не знаю, куда руки деть. Что-то как-то волнительно.

— Ну что, — Василич делает глоток кофе, — поздравляю тебя, Ярослав.

— С чем? — стараюсь держать спокойный тон, но внутри уже все скручивается.

Он протягивает планшет, экран светится списком фамилий.

Драфт ВХЛ. Перспективные игроки сезона.

И я в этом списке первый. Первый, мать твою!

На секунду я вообще не дышу. Смотрю на буквы, очкую, что это может быть ошибкой или моя фамилия сейчас вообще испарится.

— Охренеть, — выдыхаю я и не скрываю довольной улыбки.

Василич усмехается уголком губ.

— Не охренеть, а поздравляю, — говорит он спокойно. — Хотя рано радоваться.

Я вскидываю голову.

— В смысле?

Он ставит чашку, пальцами постукивает по столу.

— В смысле, что ты на волоске, Ярослав. Один шаг вправо, один влево, и все. Можешь забыть о карьере хоккеиста.

— Да я же…

— Я знаю, какой ты, — перебивает он строго, я засовываю свой язык куда подальше. Тут надо слушать. — Талант, амбиции, лидерство. Когда ты на льду, то команда горит. Но, — он делает паузу, и это «но» звучит, как приговор. — Ты слишком вспыльчивый и непредсказуемый. Тебя цепануть дело одной секунды.

Я сжимаю кулаки, но молчу.

— Скажу честно, Ярослав, — продолжает Василич. — Я рад, что когда-то нашел тебя. Тогда, на том любительском турнире, я увидел пацана, у которого в глазах был огонь. Понимаешь? Настоящий огонь, а не амбиции и не дешевые понты. Огонь. Но сейчас я иногда вижу не парня, который хочет играть, а человека, который хочет доказать всему миру, что он лучше.

— А что, это плохо? — бурчу я.

Тренер подается вперед, сцепляет руки на столе.

— Это разрушительно. В первую очередь для тебя, потом для команды. Для всего, что ты строишь.

На секунду в тренерской становится тихо. Я слышу, как где-то в коридоре щелкает выключатель.

— Пересмотри свои приоритеты, Ярослав, — Василич смотрит прямо мне в глаза. — Что ты хочешь в этой жизни? Побеждать? Или просто быть первым в списках?

Я отвожу взгляд, делаю глубокий вдох.

— Я хочу, чтобы меня запомнили.

Он чуть качает головой.

— Тогда сделай так, чтобы тебя запомнили не за драки и штрафы, а за игру. За то, как ты двигаешься, как видишь поле. За то, каким ты можешь быть, если перестанешь тратить энергию на глупости.

— Я работаю над этим, — тихо говорю я.

— Начни не работать, а меняться. Это разные вещи.

Тренер встает, обходит стол и кладет руку мне на плечо. Она тяжелая и уверенная.

— Я верю в тебя, Яр. Но если ты еще раз позволишь эмоциям управлять тобой, то драфт можешь распечатать и повесить в рамку на память.

— Я больше не буду драться, — смотрю на тренера снизу вверх.

— Серьезно? — спрашивает он с недоверием. — Я просил тебя на полуфинале вести себя хорошо.

Я киваю, да, было такое.

— Если тебе захочется в следующий раз полезть в драку, то вспомни, что за тобой уже следят.

Мобильный тренера разрывается, перебивая наш разговор. Василич подходит к столу и хмурится.

— Не уходи, — бросает он коротко. — Я еще не закончил с тобой.

Я послушно сижу, но нога начинает непроизвольно дергаться. Первый в списке, кайф! Я так этого хотел.

Мои пальцы сжимают край кресла. Василич отвечает на звонок, и уже по первому «Да?» я понимаю, что разговор будет не из приятных.

— Да, я в курсе, — говорит он резко. Потом делает паузу, слушает. — Не тараторь ты, господи. Полина сама захотела туда поступать.

Я мгновенно напрягаюсь.

Полина.

Все мысли про драфт, про игру, про себя мигом улетают к черту. Я наблюдаю за Василичем внимательно, читаю каждое его движение. Он ходит по кабинету, хмурится, сжимает телефон в руке так, будто сейчас сломает его.

— Она уже взрослая, — устало вздыхает он. — Тебе не кажется, что пора от нее отстать? Пускай сама строит свою жизнь.

Опять пауза, а потом короткое:

— Я все сказал, — и тренер резко бросает трубку на стол.

Телефон глухо ударяется о дерево, Василич выдыхает. Я осторожно спрашиваю:

— Проблемы, тренер?

Он поднимает строгий взгляд.

— Ничего, прорвемся, — он берет чашку и отпивает глоток уже остывшего кофе.

Разговор закрыт, но внутри зудит.

Полина поступила куда-то? Сама захотела? Почему он злится? Кто там ее доставал?

Вопросы роятся в голове, как осиный рой, и я выхожу из кабинета с чувством, что что-то важное сейчас происходит, а я стою в стороне.

Коридор общаги пуст, свет гудит под потолком. И вдруг я замечаю фигуру вдалеке. Какой-то парень идет по траектории от туалетов к жилым комнатам. И на нем… какого хрена? На нем моя футболка? Та, самая, которую я подсунул Тереховой в душе.

Мой счастливый номер 39 и фамилия сверху словно насмехаются надо мной.

Я останавливаюсь.

— Не понял, — шепчу себе под нос.

Он даже походкой своей меня раздражает, идет расслабленно, как будто он тут хозяин. И вот тут я окончательно охреневаю, потому что он заходит в комнату, где живет Терехова.

Это че еще за баклан? И какого хрена на нем моя футболка?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 31.

Полина

Я выхожу из автобуса и зябко кутаюсь в джинсовку, сегодня как-то прохладно. Документы в универ официально приняты, теперь остается только ждать. И это паршивее всего.

Телефон вибрирует в кармане, смотрю на экран.

— Алло?

— Поля, а ты где? — спрашивает папа.

— Иду на базу с остановки.

— Иди-ка ты сразу к проходной.

— Зачем? — перекидываю рюкзачок на другое плечо.

— Там пришел какой-то парень. Ни бэ ни мэ ни кукареку по-русски. Нашего охранника он уже достал. Я подумал, может, это твой дружок из Канады?

— Тони? — я даже останавливаюсь. — Да нет, пап, бред какой-то.

— Ну, сходи и посмотри. Тем более ты язык знаешь, — говорит он устало. — А то охранник уже готов вызвать полицию.

Я вздыхаю и быстро направляюсь к воротам.

С каждым шагом растет раздражение: ну кто там мог припереться? Очередной журналист? Неужели они меня и тут уже нашли?

Но чем ближе я подхожу, тем сильнее холодеет внутри.

Возле проходной стоит высокий парень в темной куртке, руки в карманах, плечи чуть сутулые. Охранник, бедняга, машет руками, что-то пытается объяснить, а тот лишь неловко кивает и улыбается.

И когда он оборачивается, у меня будто выбивают землю из-под ног.

— Тони? — ошарашено выдыхаю я.

Парень улыбается своей фирменной белоснежной улыбкой.

— Хей, Полли!

Мир схлопывается до одной точки. До обворожительной улыбки, до голоса, до всех тех лет, что мы провели на льду. Пара, которую ставили в пример, пара, которой восхищались, пока один глупый анализ не уничтожил все.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, не веря собственным глазам.

Он делает шаг ко мне, хочет обнять, но не решается.

— Я приехал поговорить.

— Из Канады? — недовольно усмехаюсь я.

— Да, — Тони кивает. — Я искал тебя.

— Замечательно, — выдыхаю я. — А теперь поищи себе обратный билет.

Я разворачиваюсь и хочу уйти, но он хватает меня за руку. Легко и без силы, но этого хватает, чтобы по телу пробежала волна старых воспоминаний: лед, музыка, синхронные прыжки, смех после побед… объятия и поцелуи…

— Полли, пожалуйста, — тихо просит он. — Я должен все объяснить.

— Нечего объяснять, Тони, — говорю я, не глядя на него. — Поздно что-либо объяснять. Все, что нужно, ты уже сказал тогда, своим молчанием.

Тони отпускает меня, и я сразу же делаю шаг назад.

— Уезжай, — шепчу я, и мой голос начинает дрожать. — Пока я сама не попросила охранников тебя отсюда выпроводить.

Но Тони не двигается, он только стоит и жалобно смотрит на меня. В его глазах – боль. Та, которую я старалась вычеркнуть из памяти.

— Я постоянно думаю о тебе, — говорит он тихо. — И без тебя моя жизнь не та. Пожалуйста, давай поговорим. Дай мне шанс все сказать, а потом можешь прогонять.

Я тяжело вздыхаю.

— Окей.

Беру Тони за руку и тяну к общаге. По коридору он плетется за мной, озираясь, будто попал в музей. Здесь тихо, лампа под потолком мигает, где-то глухо гремит стиральная машинка.

Я не верю, что все это происходит на самом деле. Тони. Здесь. В России.

— Ты бы сначала написал мне, прежде чем прилетать, — шиплю я, пока мы сворачиваем в жилой блок.

— Я просто хотел поговорить, — упрямо повторяет он. — Не кричи, ладно?

— Я не кричу. Просто не понимаю, на что ты надеялся.

Мы входим в мою комнату. Я бросаю рюкзак на кровать и достаю бутылку газировки.

У меня аж во рту пересохло от волнения.

— Будешь?

— Конечно, — кивает Тони. — Все как раньше.

— Как раньше уже не будет, — бурчу я.

Пальцы скользят, крышка не поддается.

— Блин, — ворчу.

Тони тихо смеется:

— Дай сюда, железная леди.

Он берет бутылку, легко поворачивает крышку, и сразу раздается «пшшшшш»!

Газировка фонтаном выстреливает наружу, попадая ему на лицо и грудь.

— Фак! — Тони морщится, отступая назад, встряхивает рукой.

Я давлюсь смешком, но быстро хватаю полотенце с полки.

— Держи.

— Рубашка промокла насквозь, — он хмыкает, пытаясь вытереть рубашку.

— Подожди, — говорю я и роюсь в шкафу.

Из стопки выпадает скомканная футболка с номером 39 и фамилией Анисимов на спине.

Вот ты мне и пригодилась!

— На, переоденься, — протягиваю ему футболку.

Тони берет ее и рассматривает.

— Это не твоя, да?

— Неважно, — скрещиваю руки на груди.

Он начинает расстегивать рубашку, и я мгновенно отворачиваюсь.

— Эй! Нет! — резко говорю я. — Здесь ты переодеваться не будешь.

— Я же не собирался…

— Тони! — прикрикиваю я и хмурюсь.

Он моргает, а потом усмехается:

— Хорошо, а где?

Я буквально выталкиваю его в коридор и толкаю в спину в сторону душевой. Возвращаюсь в комнату, газировка еще пузырится в бутылке, в комнате пахнет сладким.

Беру полотенце и вытираю стол. Дверь тихо щелкает, и я вздрагиваю, как будто поймана на месте преступления.

Тони возвращается из душевой в футболке Анисимова. Она ему чуть великовата, но сидит на нем неприлично хорошо, и от этого внутри у меня все сжимается.

— Спасибо, — говорит он, усмехаясь. — Не так я представлял себе нашу первую встречу.

И в этот момент ручка двери снова дергается. Дверь распахивается без стука, и в комнату нагло врывается Анисимов.

Он стоит на пороге, плечи напряжены, брови нахмурены, а на щеках выступают желваки.

Взгляд мгновенно скользит к Тони, потом он осматривает свою же футболку.

Ну, все, сейчас начнется! Как же я устала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 32.

Полина

— Это че за перец? — Анисимов кивает на Тони, смотрит на него, как на клопа.

Тони переводит растерянный взгляд с него на меня, а потом обратно. Стоит и притих, словно его нет в комнате.

Я закатываю глаза.

— Какая тебе разница, Анисимов?

Но Яр уже уверенно шагает ко мне. Он готов испепелить меня грозным взглядом, мне даже становится как-то не по себе.

— Большая, — он почти рычит. — Посторонние на базе. У нас финал на носу. Может, ты сливаешь инфу нашим соперникам?

— Яр, ты дурак? — нервно усмехаюсь я.

Он кипит. Прям видно, в глазах искры, мышцы на шее напряжены.

— И какого хрена он ходит в моей футболке?

Ага. А вот и настоящий повод для визита Его Высочества Драматического Форварда.

Отлично. Значит, будем играть дальше.

Я довольно улыбаюсь, внутри все сжимается от этого момента. Не могу упустить возможность поиграть на нервишках Анисимова.

— А что такое? Не нравится? — медленно произношу я. — Я вот думаю подарить ему эту футболку в качестве сувенира.

Я вижу, как у Ярослава выступают желваки на щеках. Еще чуть и я услышу скрежет его зубов.

О да, задело.

Ура мне, чемпионке по раздражению Анисимова.

— В драку полезешь? — добавляю невинно.

Яр не отвечает, а смотрит так, будто пытается прожечь во мне дыру.

Тони хмурится и наконец-то подает голос:

— Полли, кто это такой?

Перед тем как я успеваю выдохнуть, Яр хищно приподнимает бровь, оглядывает Тони с головы до ног, как товар на витрине, и щелкает пальцами, будто вспомнил.

— Ааа, я его рожу где-то видел, — он усмехается. — Точно. Это твой партнер?

Я не даю ни подтверждения, ни отрицания. Партнер – да, но так же нас связывают с Тони более глубокие отношения.

Тони делает шаг ко мне.

— Полли, это твой парень?

И вот тут происходит то, что выбивает меня из колеи.

— Да, — уверенно бросает Ярослав на английском языке, даже не посмотрев на меня. — Я ее парень.

У меня переворачивается мир. Я бы никогда не подумала, что Яр настолько хорошо владеет разговорным английским.

— А ты что тут забыл? — он продолжает недружелюбным тоном. — Вы больше не катаетесь вместе.

Это был риторический вопрос, это была граница. Владение территорией.

Тони ошарашенно моргает, а я злюсь и пугаюсь. А внутри как-то странно теплеет.

— С какого…, — начинаю я возмущаться.

Я поднимаю подбородок, не собираясь выглядеть слабой.

— Не смей решать за меня, — шиплю тихо. — Ты не мой…

Но слова тонут, и я ненавижу, как это действует на меня.

Я делаю шаг назад, пытаясь вырваться из его орбиты, но Анисимов не собирается меня отпускать.

— Если хочешь от него избавиться, просто подыграй мне, — шепчет он уже по-русски.

Взгляд Тони скользит к широкой ладони Ярослава, которая держит меня за талию. Он стискивает кулаки, пытается собраться с силами.

— Ты же ненавидишь хоккеистов, Полли, — с презрением бросает Тони. — Как ты могла связаться с одним из них?

Я даже не успеваю ответить. Ярослав дергается, срабатывает как удар током. Один большой шаг, и он уже схватил Тони за грудки, подняв почти на носки и впечатав его в стену.

— Ты что вообще приперся сюда? — цедит он сквозь стиснутые зубы.

— Я хочу вернуть Полли, — отвечает Тони дрожащим голосом.

— Вернуть? — недовольно переспрашивает Яр, сжимает кулаки еще сильнее, впиваясь в свою же футболку на груди Тони. — А не поздно ли ты спохватился? Где ты был, когда на нее лилось все дерьмо? Ты засунул язык в задницу и ушел в тень, когда ей нужна была поддержка.

Слова Ярослава бьют в самое сердце, задевают самые болезненные струны души.

— Ты струсил!

Мне хочется, чтобы Яр вдолбил в голову Тони, что он поступил неправильно. Но, видя, как закипает Анисимов, я уже начинаю волноваться за здоровье Тони.

Я бросаюсь вперед, хватаю Анисимова за плечи, пальцы впиваются в ткань толстовки. Пытаюсь оттащить его от Тони.

— Яр! Отпусти его!

Он не слышит. Или слышит, но ему плевать.

— Уматывай в свою Канаду, — рычит он прямо в лицо Тони. — И если еще раз появишься здесь, я тебе все ноги переломаю. На лед будешь только своими испуганными глазенками пялиться.

— Ярослав! — я почти кричу.

Он резко отпускает Тони и показательно отряхивает ладони, словно держал что-то грязное в руках. Тони ловит ртом воздух, смотрит на меня.

Ждет, что я сейчас встану на его защиту?

— В коридор, — шиплю я, схватив Яра за запястье.

Вытаскиваю его, захлопываю за нами дверь.

— Не командуй тут, — шепчу я. — На льду будешь командовать.

— Ты его любишь? — глухо и совсем неожиданно спрашивает Ярослав.

— Это не твое дело, — отвечаю недовольно. — Хватит лезть в мою жизнь.

Его глаза темнеют, он делает шаг ближе, и его дыхание касается моей кожи.

— Я пообещал твоему отцу не лезть в драки, — шепчет он. — Я едва сдерживаюсь, чтобы не начистить морду твоему канадскому дружку.

— Вот и держи себя в руках и дальше, — бросаю я, держа оборону.

И тогда Анисимов меняется. Лицо, голос, взгляд, все становится каким-то настоящим.

Он медленно опирается ладонью в стену рядом с моей головой, наклоняется ко мне слишком близко.

— Не могу, — хрипло отвечает он. — Мне рвет башню, когда рядом с тобой кто-то крутится.

Я замираю и жмусь спиной к стене.

— Как хочешь, — продолжает он, взглядом проникает в самую глубь. — Воспринимай мои слова как хочешь, Полина. Но это уже не просто перепихнуться. Мне хочется защитить тебя от всего мира и мне, блядь, как-то не по себе. Я сам от себя в шоке. Веришь?

Смотр в его горящие глаза, и это последняя искра.

Взрыв.

Он жадно, резко и горячо впивается в мои губы.

Никаких подготовок, никаких «могу ли я?». Просто двое, которые слишком долго ходили по лезвию. Его рука ложится на мою талию, другая отрывает меня от стены и остается на затылке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Анисимов не просто целует, он забирает воздух, пространство, здравый смысл. Его язык касается моего, и меня пронзает ток.

Я цепляюсь пальцами за его толстовку, чтобы удержаться.

Потому что земля под ногами где? Правильно! Ее больше нет.

Он прижимает меня к стене чуть сильнее, но не больно. Ровно настолько, чтобы укрыть меня от всего мира.

Я ненавижу этот поцелуй и утопаю в нем.

ГЛАВА 33.

Полина

Я резко упираюсь ладонями в грудь Ярослава и отталкиваю его от себя.

— Не смей так больше делать, — шиплю я. — Никогда.

Если я сейчас не уйду, то так и останусь стоять прижатой к стене, растворенной в его запахе и в собственном идиотизме.

Разворачиваюсь и быстро залетаю к себе в комнату. Закрываю за собой дверь, словно ставлю баррикаду между собой и Анисимовым.

Тони подскакивает с кровати, подходит ко мне.

— Все хорошо?

— Тебе лучше улететь, — говорю сразу же.

Он моргает, губы кривятся в недовольстве.

— У вас все серьезно? — расстроено спрашивает Тони.

— Он не мой парень, — бросаю резко и отхожу к окну.

— Ну конечно, — он коротко усмехается, словно мы оба знаем, что это ложь, только кто-то из нас слишком упрям, чтобы признаться в этом.

Я открываю рот, чтобы еще что-то сказать, объяснить или наоборот, вообще ничего не объяснять и выгнать его. Но Тони на удивление настойчив:

— Я видел, как он на тебя смотрел, Полли. У него к тебе… чувства.

Ха-ха! Смешно.

— Как же, чувства, — хмыкаю я.

Тони медленно подходит, осторожно берет меня за руки.

— Полли…

Я резко отступаю назад, прячу свои руки за спиной.

— Не надо, — говорю я.

Тони понимающе кивает, и в этот момент соседняя дверь хлопает так, что стены дрожат.

Видимо, это Анисимов влетел в свою комнату. Он даже своим существованием буянит.

Я ощущаю, как Тони смотрит на меня, но я не могу поднять на него взгляд. Слишком много хаоса на несколько квадратных метро, становится мало воздуха.

Тони делает шаг ближе, но уже без попытки дотронуться, просто серьезный и сосредоточенный.

— Полли, я не просто так прилетел, — тихо произносит он.

Я ловлю его взгляд, каким он бывает только когда он на что-то окончательно решился.

— Комиссия готова еще раз рассмотреть твое дело.

— Что? — переспрашиваю с недоумением.

— Тебя могут оправдать, — продолжает он бодрым голосом. — И тебе могут вернуть право выступать.

Я почти чувствую запах арены, рев трибун, партнерскую руку, его уверенную руку на своей талии.

Тони ждет, что я сейчас расплачусь или подпрыгну, или обниму его так, как раньше. Ноя стою, как вкопанная, даже писка из себя не могу выдавить.

— Полли, мы сможем вернуться на лед, кататься дальше. Вместе, — он говорит быстро и взволнованно. — Да, прошло время, но мы быстро наверстаем! Мы же лучшая пара Канады. Лучшие. Мы сможем тренироваться каждый день, по десять часов, снова выйти на чемпионат. Полли, мы ведь этого всегда хотели.

Я глотаю воздух, голова кружится. Так резко надежда не приходит – это слишком недостоверно.

— Почему комиссия решила пересмотреть дело? — спрашиваю я дрожащим голосом.

На лице Тони мелькает тень гордости.

— Мы подали апелляцию. Я и тренер. Не сразу получилось, но нам дали зеленый свет.

Он говорит «мы» так, будто я все еще часть той старой команды. Будто я не стояла одна, когда меня все обвиняли. Будто я не держала удар, пока он молчал.

Но эта надежда, она такая зараза. Даже если сотни раз обожглась, все равно тяну руку к огню.

— Полли, — он делает шаг ближе, я поднимаю голову, чтобы смотреть ему в глаза. — У тебя снова есть шанс. Наш шанс. Понимаешь?

Я закрываю глаза на секунду, и вижу мерцающий лед. Тройной тулуп, который я могла прыгнуть с закрытыми глазами. Победы. Улыбки. Объятие после проката. Трепет накрывает с бешеной силой.

Но с радостью приходит и боль. Та самая, когда весь мир смотрит на тебя, как на предательницу.

Я открываю глаза, потираю ладонью лоб.

— Мне надо подумать, — говорю тихо.

— Я забронировал гостиницу до пятницы. Подумай над моим предложением.

Тони снимает футболку Анисимова, а я сразу же отворачиваюсь, будто на меня кто-то в упор светит прожектором. Глупо. Но его идеальное рельефное тело сейчас вот совсем некстати.

Он натягивает свою мокрую рубашку, застегивает ее, а потом подходит к тумбочке. Берет мой блокнот и ручку, пишет номер. Каждую цифру выводит медленно.

— Прошу тебя, подумай хорошо, Полли. Такой шанс дается раз в жизни. Ты сможешь вернуться в фигурное катание.

И почти шепчет последнее:

— Это ведь твоя жизнь, малышка.

«Малышка». Это слово принадлежит другому времени, другому миру, где я жила на льду, дышала холодом и знала, кто я такая.

Сейчас оно режет слух.

Тони поворачивается и молча уходит, и вот я остаюсь одна.

Комната вдруг кажется тесной, воздух густым. Футболка Анисимова лежит на кровати, как вызов. Номер Тони в блокноте на столе.

Я чувствую, как меня разрывает пополам. И я стою посреди комнаты и впервые не знаю, куда хочу идти.

Вперед: туда, где любимый лед и свет прожекторов?

Или назад: туда, где наглый хоккеист дышал мне в губы, и мир проваливался под ногами?

Да, такой шанс дается раз в жизни, но выбор разрывает жизнь пополам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 34.

Яр

Тренировка в разгаре, лед сегодня чище обычного: не раздолбанный под весом парней, а новенький, недавно только залитый.

Я заряжен. Вся команда заряжена, катаем друг против друга. Я сегодня за красных.

— Анисимов, не залипай! — орет Василич от борта, и я встряхиваюсь.

Демьян ржет, проезжает мимо и толкает меня плечом.

— Ты где там летаешь? В НХЛ уже?

— Правая! — рычу в ответ и ухожу в обводку.

Противники не успевают, какие-то они медленный сегодня.

Стартуем с Пашкой в нападение, клюшки стучат об лед, шайба «шух, шух» и врезается в сетку, как пуля.

Тренер свистит и жестко кидает:

— Меньше понтов! Больше дела!

Но хмурые глаза его выдают, он очень доволен нашей работой. Я чувствую это, и кровь кипит еще сильнее.

Финал близко. Драфт близко. Передо мной сейчас огромная и тяжелая дверь в будущее, и ключ у меня в руках. Только бы не просрать, не вспылить и не слететь с катушек.

Я обещал.

Мы добиваем серию, еще один круг, подстраховка, силовая. Тело гудит, мышцы ноют, в голове только хоккей.

Это мой лед, мой воздух, моя игра.

После тренировки иду в душ. Горячая вода бьет в плечи, смывает ледяной жар. Я закрываю глаза, вижу трибуны, вспышки камер, слышу комментаторов, которые называют мою фамилию.

Знаю, зачем все это. Знаю, зачем пашу как проклятый. Если твои ноги не трясутся после тренировки, значит, ты хреново тренировался. В хоккее не любят слабых, лед не терпит нытья.

Выхожу в коридор, капли с волос стекают на разгоряченное тело, на мне только полотенце на бедрах. В общаге как всегда шум, хохот, драка полотенцами, скрученными в «морковку», кто-то орет про протеин, кто-то матерится, что забыл тапки.

Мои плечи расслаблены, мысли тянутся к вечеру и к нужному режиму восстановления.

Вхожу в комнату, подхожу к кровати и торможу. На ней лежит моя футболка. Аккуратно сложенная и походу даже несколько раз руками приглаженная, как будто кто-то делал это медленно и с упрямством, через злость и, мать его, нежность.

Я беру ее, ловлю запах порошка.

Пальцы сжимаются, челюсть тоже.

Быстро одеваюсь и иду в медблок, футболку с номером сжимаю в руке.

Без стука вхожу в кабинет врача. Полина сидит за столом, перебирает какие-то ампулы, записывает что-то в журнал. Свет настольной лампы падает ей на волосы, отчего они кажутся светлее, чем обычно.

Она поднимает на меня усталый взгляд.

— Зачем ты ее вернула? — бросаю я, даже не здороваюсь.

Полина смотрит на футболку в моей руке.

— Она же твоя, — спокойно отвечает она.

— Я после твоего канадского додика носить ее не буду, — цежу сквозь зубы.

Она пожимает плечами, а потом тихо и без эмоций говорит:

— Тогда выбрось.

Окей.

Хочешь так? Будет так!

Я кидаю футболку в мусорку, стоящую у нее под столом. Полина даже не дергается, когда я близко наклоняюсь к ней, еще чуть и моя рука тронет ее колено.

Но девчонка никак не реагирует на мою близость. Она что, поломалась? Обычно к ней на пушечный выстрел нельзя подойти, сразу колется и кричит. А тут полный игнор.

Бесит.

— Ты поедешь с нами на финал? — нависаю над Полиной, одной рукой упираюсь в стол, другой – в спинку ее стула.

Она поднимает на меня свои бездонные глаза.

— Нет, — тихо произносит она.

— Почему?

— Я останусь на базе.

— Но нам нужен врач.

— Илья поедет с вами, — вздыхает она. — Мне там делать нечего.

Что-то внутри дергается, мне не нравится ее настрой.

— Что с настроением? — вылетает рык, хотя хотел спросить мягче.

— Ничего, — с непоколебимым выражением лица говорит Полина.

Тишина расползается между нами. Хочу наклониться ближе и одновременно рвануть отсюда к черту, пока опять не наломал дров.

— Полина…

Она опускает голову, раскладывает бумажки, будто я для нее звук, который можно игнорировать.

Меня это ломает так, как не ломал ни один силовик на льду.

— Если ты думаешь, что опять сможешь просто закрыться и исчезнуть, то не выйдет, — шепчу я.

Она вздыхает, как будто устала от меня, от себя, от всего.

— Просто уйди, Ярослав.

Я не знаю, почему мне не фиолетово на нее. Но ее грусть мгновенно передается и мне. Сжав зубы, я с трудом отлипаю от стола и делаю шаг назад. Пячусь к двери в надежде поймать ее взгляд, но она сидит смирно и тупо пялится в бумажки.

С размаха захлопываю за собой дверь, но мне хочется вернуться. Перевернуть ее стул, заставить смотреть на меня, объяснить, что меня рвет изнутри, когда она поступает вот так.

Но я обещал сдерживать себя. Только проблема в том, что с ней это почти невозможно.

На ужине все как обычно. Столовая гудит, как улей. Все едят, шутят, обсуждают тактику, финал, кто на каком месте будет спать в автобусе.

Я сижу и бесцельно ковыряю макароны по-флотски.

Демьян сидит напротив, болтает с парнями, я слушаю их, но будто сквозь стекло.

Я должен думать о финале, о драфте, о том, что скоро моя жизнь поменяется. Но перед глазами стоит ее холодное лицо и эта чертова футболка в мусорке.

— Кстати, — произносит Пашка, сидящий справа от меня, — а где наша медсестричка? Она на диете?

У меня под ложечкой неприятно сводит.

Демьян хмыкает:

— Не знаю. Может, с тем… как его… канадцем тусит?

Смех за столом.

— О, так у нее появился ухажер? — тянет Димка.

Вот сплетницы, а?!

— Видимо, бывший. Или нынешний. Кто его знает.

Гул, подколки, кто-то изображает поцелуи, стол ржет, а меня внутри бомбит.

Я отталкиваю от себя тарелку, так громко подпрыгивает по столу. Руки сами сжимаются в кулаки.

— Вам больше не о чем попиздеть? — недовольно спрашиваю я.

Все сразу умолкают.

В голове вспышка: он в моей футболке в ее комнате, ее голос: я останусь на базе.

Кто-то шутит:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Яр, ты че, ревнуешь?

Стол снова ржёт и я взрываюсь.

— Заткнитесь!

Смех мгновенно глохнет.

Демьян пытается сгладить напряжение:

— Да ладно, Яр, мы так, в прикол.

Я поднимаю на него яростный взгляд.

— Если еще раз кто-то упомянет его при мне, то я не посмотрю, что мы друзья. Будете позвоночник из трусов вытряхивать. Ясно?

Димка смотрит на меня, как на взведенную гранату и шепчет:

— Яр, остынь.

Остынь?

Смешно.

Я резко встаю, стул с неприятным скрежетом уходит назад.

— Жрать расхотелось, — бросаю я.

Выходя из столовки, слышу перешептывания, но мне плевать. Коридор встречает пустотой. Стенки узкие, хочется ударить что-то.

Разломать. Выбить. Выбросить это чувство из груди.

Херово, что сердце сильнее контракта.

Вытаскиваю телефон и пишу ей сообщение.

Яр:

Ты поедешь на финал.

Не вопрос, утверждение.

Три точки печатаются, исчезают, снова появляются.

Полина:

Не командуй.

Я закрываю глаза.

Эта девушка самая настоящая катастрофа. И я, видимо, тот идиот, который в нее попал без тормозов.

ГЛАВА 35.

Полина

В общежитии сегодня как-то странно тихо. Наверное, папа с хоккеистов три шкуры содрал на вечерней тренировке. У них скоро финал, он спит и видит, как приведет своих охламонов к победе.

Лежу на кровати на животе, болтаю ногами, книжка раскрыта, но сколько бы раз я не прочла главу, буквы и слова вылетают из головы в ту же секунду. Не могу собрать мысли в кучу. Они постоянно ускользают то к Тони, который сейчас один в незнакомом городе да и в чужой стране в целом, то к комиссии, которая готова пересмотреть мое дело. А еще я думаю о поцелуе Анисимова…

Нет, все они такие! Сначала целуют страстно и смотрят так, словно ты единственная и неповторимая на всем белом свете, а потом ты их застаешь с другой. С такой же, которая развесила уши для очередной лапши.

Листаю страницу, до конца главы еще три листа. Нет, смысла в чтении уже не будет. Резким хлопком закрываю книгу и падаю на мягкую подушку.

Но тут раздается четкий стук в дверь, а следом – какой-то шорох. Будто кто-то за дверью возится.

Я натягиваю худи поверх пижамы и открываю дверь. Передо мной колышется ворох воздушных шаров. Они выплывают прямо мне в лицо, все такие разноцветные и яркие.

Я невольно улыбаюсь и дергаюсь назад, чтобы меня не задавило этим облаком, которое мгновенно пытается проникнуть через дверной проем.

— Что за цирк, — шепчу я, но с лица не слетает веселая улыбка.

Среди шаров я замечаю белый сверток, который привязан к ленточке. Снимаю его аккуратно и разворачиваю.

Появляется четкий почерк и простой текст:

«Ровно в полночь на льду».

Я сразу же выглядываю в коридор, но двери везде закрыты. Ни одной живой души.

Ну, естественно. Кто еще мог так театрально вломиться в мое пространство?

Скажите, как его зовут?! А-ни-си-мов!

Странный он какой-то в последнее время, но все же на его «стрелу» я решаю пойти.

Без четырех минут двенадцатого я выхожу в коридор в черной толстовке. На голове капюшон, на ногах легкие кеды, с которыми можно бесшумно прошмыгнуть в закрытый спорткомплекс.

Все шары забрала в свою комнату, которая резко стала маленькой. Какая участь их ждет решит встреча с Анисимовым. Выбесит – проколю все нафиг. Будет хорошо себя вести, то и шарики еще поживут.

Осматриваясь по сторонам и пытаясь не попасться на камеры, я подбегаю к спортивному комплексу. Приоткрываю дверь, которая уже чудесным образом открыта.

Да, кажется, Ярославу действительно открыты все двери.

Внутри темновато, но дорогу к арене я уже знаю наизусть. Горит несколько прожекторов, лед блестит и только одна крупная фигура на нем нарезает круги.

Ярослав лениво толкает шайбу клюшкой, смотрит себе под ноги.

Что ж, сейчас узнаем, почему ему не спится?

Я не спеша спускаюсь в проходе мимо пластиковых сидений. Он поднимает взгляд на звук моих шагов.

На его лице мелькает усмешка в стиле «я знал, что ты придешь».

Останавливаюсь у бортика.

— Ты? — произношу наигранно.

— Я, — соглашается он, закатывая шайбу к своей ноге. — А ты думала кто? Твой канадский дружок?

Я игнорирую его провокации.

— Зачем позвал? — спрашиваю равнодушно.

Он делает неторопливый круг, будто собирается с мыслью, и останавливается напротив.

— Хотел поговорить, — произносит он спокойным тоном и без своих вечных подъебок.

— И ради этого нужны были шарики? Мог бы просто постучать. Или, не знаю, написать.

— Тогда бы ты не пришла. Понравились шарики? Только честно.

Я делаю шаг к бортику.

— Что тебе нужно, Ярослав?

Он тяжело вздыхает и подкатывает ближе.

— Поиграем на желание?

Его слова меня вводят в ступор. Анисимов кивает на свою клюшку и на ворота, установленные на льду.

— Э-э-э, нет, я не поведусь. Ты же меня раскатаешь тут, как первоклашку.

Уголок его губ дергается.

— Я буду нежным.

— Не верю, — хмыкаю я. — И вообще, это не честно. Это то же самое, если я тебе скажу: кто из нас сделает тройной тулуп, тот и выиграл.

— Да легко, — уверенно отвечает Ярослав и откатывается от меня назад.

И начинает изображать фигуриста. Размашисто, нелепо, будто медведь, который случайно проснулся не в берлоге, а на льду и решил стать чемпионом мира.

Он поднимает руки, парадируя движения поддержки, его лицо невозмутимо.

Ну, артист!

Я прикрываю рот ладонью, чтобы не заржать в голос.

— Господи, остановись, — я опираюсь о бортик и смотрю, как он делает то ли прыжок, то ли попытку завоевать мою симпатию.

Анисимов показательно катается еще пару секунд, и только потом подруливает ко мне. Тормозит боком и из-под коньков вылетают стружки льда.

— Ну как?

— Ты бы проиграл в нашем соревновании, — улыбаюсь я.

— Ты слишком строга ко мне. Вот я бы тебе точно поддался.

— А что ты вдруг стал таким милым? — прищурившись, спрашиваю я. — В чем подвох, Анисимов?

Он недовольно цокает и раскидывает руки в стороны.

— Да почему ты постоянно и во всем ищешь подвохи? Их нет. Мне просто захотелось с кем-то поговорить.

— А чем тебя твои друзья не устраивают?

— Они не поймут.

Ярослав опускает взгляд, ковыряет кончиком лезвия лед.

— Пришел список на драфт, я в нем первый.

— Я и не сомневалась, — отвечаю честно и без иронии.

— У меня был серьезный разговор с твоим отцом, — произносит он дальше. — Все, шутки кончились, Полин.

И теперь он смотрит на меня не как на объект приколов, не как на игрушку своего настроения.

— Знаешь, это все круто, — тихо говорит он. — Только иногда я думаю, а вдруг я правда просру все к чертям.

Я озадаченно смотрю на него. Он психолога во мне нашел что ли?

— Слишком много на меня ставят. И я не могу позволить себе ошибку. Ни одну. Если оступлюсь, то все. Никто второй шанс мне не даст.

Я впервые за весь вечер не знаю, что сказать. Потому что он настоящий сейчас. Не тот бешеный хищник, не пафосный герой, а парень, который боится, но идет вперед.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И иногда, — он смотрит прямо мне в глаза, — я просто хочу, чтобы хоть кто-то видел меня, а не мой рейтинг. Не номер в списке, не проект, а меня.

Я сглатываю, в груди что-то сдавливает.

Он делает полоборота, собирается отъехать, но замирает.

— Так, а ты почему такая недоверчивая? — спрашивает тихо. — У тебя проблемы с доверием?

Анисимов попал в самую суть, куда никто не добирался. Давно.

ГЛАВА 36.

Полина

— Я знаю, что у меня проблемы с доверием, — тихо признаюсь я.

Я отвожу взгляд и поглаживаю пальцами бортик, лед отражает прожектора, и все кажется слишком ярким, аж глаза начинают слезиться.

— Но я не вижу смысла обсуждать это с тобой.

Ярослав оказывается очень настырным.

— Да ладно тебе. Покажи мне кто такая настоящая Полина Терехова? Та, что выгрызла себе титул чемпионки Канады, а потом почему-то сдалась, когда ее обвинили в допинге.

Упоминание об этом режет меня на живую.

— Я ненавижу хоккеистов, — слова выходят резко, будто я выплевываю яд. — Всех до единого.

Анисимов смотрит прямо мне в глаза, а у меня вдруг прорывает, как дамбу.

И все, понесло.

— Мама ушла от отца к хоккеисту. Она просто собрала чемоданы и сказала, что так будет лучше, а я хотела остаться с папой.

Замечаю, как Ярослав сжимает клюшку, но молчит.

— Мы уехали в Канаду. К этому, — сглатываю я, — к ее новому мужу. Тогда он был знаменитым хоккеистом. Громкий, красивый, весь из себя звезда. Все на него смотрели, как на героя. И мама тоже. А потом я узнала, что он ей изменял.

Я скрещиваю руки на груди, становится неприятно, но я погружаюсь в прошлое.

— Потом были другие. Все одного поля ягоды. Кто-то бил, кто-то орал, кто-то делал вид, что она – никто. И каждый раз я не понимала, почему она все равно смотрит на них снизу вверх, как на богов. За что? Что в них такого?

Мой голос предательски дрожит. Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как мне больно.

— Я не могу это понять, — шепчу я. — Не могу и, наверное, не хочу.

Ярослав тихо подкатывает ко мне и останавливается прямо возле бортика. Смотрит на меня не как обычно, с усмешкой, а по-другому.

— Я помню, как мама плакала ночами и думала, что я не слышу, — слова срываются сами, я даже не успеваю их остановить. — А я лежала под одеялом и слушала, как она рыдает в ванной.

Перед глазами всплывает картинка, я на пару секунд зависаю. Но все же продолжаю.

— Но у меня были тренировки, я почти жила на льду. Каталась до потери сознания, до синяков, до того, что не чувствовала ног. И как будто это было лекарством. Чем больше каталась, тем меньше чувствовала.

Горько усмехаюсь.

— В итоге я закрылась в себе. С мамой мы постепенно отдалялись. Она искала новую любовь, в которую почему-то всегда верила, а я пропадала на льду, чтобы не видеть и не слышать, как она страдает в очередной раз.

Я смотрю на лед, который блестит под прожекторами.

— Только Тони знал, какая я на самом деле, — выдыхаю я. — Не идеальная и не правильная. Знал, когда я бываю слабой, когда злой, а когда и ранимой. Он все знал и он меня предал.

Я обнимаю себя, внезапно откуда-то веет холодом.

— В самый сложный период жизни он меня просто оставил. Когда все вокруг считали, что я виновата. Когда все вились вокруг, как стая гиен, готовая растерзать в любой момент. Когда все заголовки кричали, что я употребляла этот…, — мой голос срывается. — Этот блядский допинг! А я его не употребляла!

Меня начинает трясти. Слезы жгут глаза, но я не хочу, чтобы Анисимов видел их. Отворачиваюсь, делаю шаг в сторону, но слышу, как открывается дверца бортика.

Ярослав выходит с площадки, гулкий стук коньков нарушает паузу. И вдруг он уверенно берет меня за плечи и притягивает к себе. Я падаю в его объятия.

Он обнимает без слов, не давит, не тянет ближе, а просто держит. Я зажмуриваюсь и не хочу отталкивать его. Поэтому обнимаю его в ответ, прижимаясь щекой к его груди.

Его поддержка именно то, что мне сейчас нужно.

Анисимов шепчет почти неслышно мне в макушку:

— Я верю тебе, Поля.

Мы стоим в обнимку долго. Я даже не слежу за временем.

— Можешь поплакать. Я никому не расскажу, что ледяная стерва, оказывается, умеет плакать.

Вот зараза, а?! Я тычу кулаком ему в бок, он тихо смеется и отклоняется в сторону.

Дрожь покидает тело, и согреваюсь от тепла Анисимова.

А потом Ярослав тихо говорит у меня над ухом:

— Твой отец подобрал меня, когда я мелкий был.

Я чуть отстраняюсь, чтобы увидеть его лицо, но он смотрит куда-то в сторону.

— Мы тогда с пацанами катались во дворе. Каток сами заливали. Помню, как руки отваливались, когда эти дурацкие ведра таскал. Лед кривой, весь в буграх, а мы носимся, падаем, ржем, — он усмехается. — У меня даже коньков своих не было, у соседа отобрал. И клюшку тоже.

Я невольно улыбаюсь.

— В духе Анисимова.

— Ага, — кивает. — я тогда подумал, что если хочешь чего-то, то бери. Никто просто так не даст.

Он тяжело вздыхает.

— И вот после одной такой игры ко мне подходит мужик в пуховике, в шапке, с тем взглядом, знаешь, когда тебя насквозь видят. Говорит: «Малец, приходи на просмотр». Это был твой отец.

Он на секунду улыбается самому воспоминанию.

— Я, честно, подумал, что он маньяк какой-то.

Я усмехаюсь, и Ярослав кидает на меня короткий взгляд. Довольный, что вызвал у меня улыбку.

— Но я все-таки пришел, — продолжает он. — И не пожалел. Василич тогда сказал, что я бешеный, но у меня есть инстинкт игрока. Что если направить эту злость в нужное русло, толк будет.

Его пальцы машинально сжимаются у меня на спине чуть сильнее.

— Он мне реально жизнь поменял. Если бы не он, я бы сейчас, может, в подворотне где-то болтался. Или еще хуже.

Анисимов опускает взгляд на мое лицо. А я даже не моргаю, боюсь, что он сейчас снова наденет свою маску плохого парня и закроется от меня.

— Так что я его уважаю. И, может, поэтому иногда срываюсь на тебе. Потому что ты его дочь, а он запретил нам к тебе приближаться.

— Но сейчас ты нарушаешь его запрет.

— К черту запреты! Хотя бы на эту ночь, — он проводит костяшками пальцев по моей щеке. — Так, мы в души друг другу заглянули, теперь хватит хандрить. Натягивай коньки, покатаемся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 37.

Полина

Лед под коньками стучит. Я делаю круг, разгоняюсь, ветер развивает мои волосы, сердце ускоряется.

Я обожаю это чувство. Чистая и прохладная свобода. Та, что всегда жила во мне, даже когда я пыталась ее задушить.

Ярослав стоит у бортика, держит клюшку и наблюдает за мной.

— Ну и стоило ломаться? — ухмыляется он.

Я подъезжаю к нему, и резко забираю клюшку прямо из его рук.

— Эй, — возмущается он, но без злости, — ты чего?

— Вставай на ворота.

Он подозрительно прищуривается.

— Что, решила доказать, что умеешь забивать?

— Решила доказать, что ты не такой уж непобедимый, — парирую я.

Ярослав откровенно хохочет. Смех низкий и заразительный. Но все же он катит к воротам, все еще посмеиваясь.

— Только чур не по голове. И в лицо не целиться.

— Хорошо, — я поднимаю взгляд, как будто прицеливаюсь, и киваю. — Буду целиться между ног.

Анисимов тут же машинально прикрывает пах рукой.

— Только попробуй, Терехова, — говорит он с серьезным видом. — Ты вообще, знаешь, что у хоккеистов преобладающая нижняя часть тела?!

Он играет бровями.

— Не ной, герой, — усмехаюсь я и перекатываю шайбу клюшкой, пробую удар.

Но я бью слишком слабо, шайба едва катится.

— Хм, ну да, у меня не твой силовой бросок.

— Можешь потренироваться, — кидает он со своим фирменным самодовольством. — Дам тебе еще шанс.

— А ты стой смирно, — отвечаю я и делаю шаг назад. — Проверим твою реакцию.

— Только без финтов, Терехова.

— Без обещаний, Анисимов.

Я разгоняюсь, рука сама находит нужное движение, словно я возвращаюсь в прошлое, когда каждое скольжение было как дыхание.

Делаю бросок, и шайба вылетает, как пуля.

Ярослав в последний момент отбивает ее коньком, а потом падает на лед, притворяясь, что сражен наповал.

— Все, мне конец, — стонет он театрально.

Я заливаюсь настоящим смехом. Настроение какое-то игривое.

— Вставай, симулянт, — качусь мимо него.

— Признай, я был хорош, — медленно произносит он, все еще лежа на льду, и подмигивает.

— Ну, может быть, на троечку.

— На твердую четверку, — поправляет он и встает.

Мы стоим друг напротив друга. Я с клюшкой, он со своей наглой улыбкой, от которой внутри становится щекотно.

Повисает тишина, но она теплая и непривычная. Как будто все напряжение последних дней растаяло в полумраке арены.

Анисимов подходит ближе, осторожно забирает у меня клюшку, пальцы на миг касаются моих.

— Знаешь, Терехова, ты опасная.

— Почему? — шепчу я.

— Потому что заставляешь меня улыбаться, когда я обещал себе этого не делать.

Я отвожу взгляд, делаю шаг назад, чтобы не утонуть в его карих глазах.

— Иди уже отсюда и дай мне покататься, пока я тебе действительно не забила.

Он смеется.

— Договорились, но реванш будет.

Ярослав сидит на трибуне у бортика. Он с серьезным видом снимает коньки, тянет шнурки, швыряет перчатки рядом, потом натягивает кроссы. Волосы чуть влажные, щеки горят.

— Терехова, — протягивает он с усмешкой, — а какой у вас там самый крутой элемент?

— В фигурке?

— Ага.

— Ну, один из крутых – это четверной аксель.

Он поднимает брови.

— И ты такой умеешь?

— Умела, — отвечаю спокойно, хотя внутри кольнуло.

— А сейчас?

Я делаю вид, что не замечаю вызова в его голосе.

— Не уверена, что смогу докрутить. Давно не пробовала.

— То есть боишься? — невинно тянет он, но его глаза блестят.

Я сразу понимаю, Яр берет меня «на слабо».

— Я ничего не боюсь.

— Докажи, — он улыбается чуть шире. — Или ты теперь только на словах храбрая?

Блин, он специально это делает! И самое ужасное, что это работает.

— Ладно, — отбрасываю волосы назад, скольжу на середину льда. — Только не моргай.

— Даже дышать не буду, — отвечает он с трибуны, устроившись поудобнее.

Я делаю несколько быстрых кругов, разгоняюсь, чувствую, как мышцы вспоминают движения. Щелчок лезвия, толчок, воздух. Время словно замедляется.

Кручу: один, два… и вдруг, мимо. Ноги не успевают провернуться, конек цепляет лед.

Я теряю ориентацию и ощущаю резкий удар. Холод мгновенно прожигает спину. Шум стоит в ушах. Перед глазами все темнеет и появляется вспышка боли, будто по башке кто-то ударил кувалдой.

Тело по инерции скользит по льду и останавливается у бортика. Пытаюсь вдохнуть, но воздух не идет.

— Полина! — крик рвет тишину.

Я едва различаю шаги, скрип резины по льду. Анисимов прямо в кроссовках несется ко мне. Даже не думая, он скользит и падает на колени рядом.

— Полина! Поля, ты слышишь меня?! — в панике произносит он.

Я моргаю, вижу его побледневшее лицо над собой, а в глазах плещется дикая тревога. Он осторожно касается моей щеки, его пальцы ледяные и дрожат.

— Головой ударилась, да? Где еще болит? Блядь, ну скажи хоть что-то!

— Голова, — выдыхаю я тихо и морщусь. — А так все нормально.

— Ни хрена не нормально! — он почти срывается. — Ты чуть не свернула себе шею!

— Прекрати, — шепчу я. — Я просто не докрутила...

Он тяжело дышит, смотрит на меня так, будто в жизни не видел ничего страшнее. Сердце бешено колотится, его и мое в одном ритме, я уверена.

Его ладонь все еще на моей щеке.

— Больше ты этого не делаешь, ясно? — говорит он глухо и сглатывает.

Я не успеваю ответить, ловлю его взгляд. И вижу в нем не вызов, не наглость, а только страх за меня.

Ярослав аккуратно берет меня за плечи, пытается приподнять.

— Осторожнее, — выдыхаю я, когда в боку простреливает боль.

— Полина, ты точно ничего себе не сломала?

— Все нормально, — вру я сквозь стиснутые зубы.

— Да ты еле дышишь! — он рявкает, всматривается в мое лицо. — Голова кружится?

— Немного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Все, хватит геройствовать. Я вызываю скорую.

— Не смей! — я резко хватаю его за запястье.

— Полина!

— Я сказала не надо.

Он смотрит на меня грозно, а потом проводит ладонью по моему затылку, осторожно раздвигает волосы.

— О, — хмыкает он, — шишка будет знатная. Из космоса будет видно.

Я хихикаю, но сразу морщусь, больно смеяться.

— Не смеши меня, — бурчу я.

Ярослав не дожидаясь моих протестов, медленно подхватывает меня на руки.

— Я сама могу идти, — возмущаюсь сразу же.

— Да я вижу, — язвит он. — С твоей координацией тебе максимум до бортика доползти.

Он несет меня через каток, шаги гулко отдаются в пустом пространстве. Я утыкаюсь в его грудь, слышу, как громко бьется сердце.

Парень сильно волнуется.

— Куда ты меня тащишь? — спрашиваю я, когда он выходит из арены.

— В твою комнату.

— А если кто-то увидит?

— Пусть завидуют, — бросает он хрипло.

Я закатываю глаза, но молчу.

На улице холодно, воздух обжигает кожу. Анисимов держит меня крепко и старается лишний раз не трясти.

Когда мы добираемся до корпуса, он ногой открывает дверь.

— Ключ, — требует.

— В левом кармане сзади.

— Не шевелись.

Его пальцы скользят в задний карман моих джинсов, прощупывают мою ягодицу, и я чувствую, как по спине пробегает ток.

Даже сейчас, когда мне больно, я реагирую на него вот так.

Анисимов распахивает дверь, осторожно кладет меня на кровать.

— Все, Терехова, лежи и не вздумай вставать.

— Я нормально.

— Нормально – это когда ты не падаешь как мешок картошки.

Он садится рядом, тяжело дышит.

— Испугалась? — спрашивает тихо.

Я отвожу взгляд.

— Немного.

Ярослав смотрит на меня внимательно.

— Не делай так больше, ладно? Я чуть инфаркт не схватил.

Я усмехаюсь.

— Забавно слышать это от парня, который бьется на льду каждые выходные.

— Я привык к своим падениям. А к твоим – нет.

ГЛАВА 38.

Полина

Ярослав выходит из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь.

И правильно. Пусть идет к себе, герой, спасший дуру фигуристку.

Я стягиваю коньки, закрываю глаза и пытаюсь расслабиться, но вместо покоя приходит легкое разочарование. Он ушел как-то слишком быстро, даже не попрощался.

Щелчок замка заставляет меня вздрогнуть, и дверь снова открывается.

— Ты чего вернулся? — шепчу я, приподнимаясь на локтях.

Ярослав стоит в проеме и в руках держит белую аптечку с огромным красным крестом.

— Я еще не закончил, — бурчит он. — Где у тебя полотенце?

— В шкафу на верхней полке.

Он быстро находит небольшое полотенце, рвет упаковку с холодным компрессом и оборачивает его тканью.

— Дай сюда свою голову.

— Моя голова и так пострадала, — ворчу я, но послушно наклоняюсь.

Анисимов садится рядом и бережно прикладывает лед к моему затылку. От холода по коже пробегают мурашки.

— Потерпи, — шепчет он, придерживая компресс.

Его горячие пальцы едва касаются моей шеи. Сердце глухо бьется где-то под ребрами, будто хочет вырваться наружу.

— Нога болит? — спрашивает он спустя минуту.

Спустя очень-очень долгую минуту…

— Немного.

— Покажи.

Я хмурюсь, но он уже спускается с кровати на колени, берет мою ногу осторожно, боится сделать больно.

— Где?

— Здесь, — показываю на голень.

Он открывает баночку с мазью, ловко выковыривает немного на ладонь и начинает втирать ее легкими круговыми движениями. Его уверенные пальцы двигаются медленно и ласково.

Я не выдерживаю и тихо стону от удовольствия. Анисимов тут же расплывается в широчайшей улыбке.

— Вот теперь и я тебя лечу. Не только ты всех вокруг.

— Угу, универсальный парень. И спасатель, и врач, и клоун на льду.

Он поднимает на меня взгляд, и мне хочется прикусить свой язык.

— Прости меня, Полин, — говорит он тихо, но серьезно. — Это я дебил. Подбил тебя, а теперь вот, лед прикладываю. Я пиздец как виноват, что ты упала.

— Я тоже хороша, — выдыхаю я. — Вечно на твои вызовы соглашаюсь.

— Потому что хочешь, — шепчет он.

От его слов по коже пробегает маленький заряд тока. Он все еще держит мою ногу, его пальцы чуть сжимаются, и мне становится жарко.

И Ярослав будто специально еще сильнее поддается вперед. Я чувствую его дыхание на своей коже. Между нами остается буквально несколько сантиметров.

— Ярослав.

Он долго и пристально смотрит на меня, как будто пытается запомнить каждую черту.

И мне становится страшно, потому что если он сейчас прикоснется ко мне, я не отстранюсь.

Его темные и серьезные глаза ищут что-то внутри меня. Я почти чувствую, как что-то тонкое и хрупкое внутри меня трескается. Словно за все это время я только делала вид, что могу не верить, не чувствовать и не подпускать.

Он неторопливо тянется чуть ближе.

Его взгляд падает на мои губы, я сглатываю, и волнение пульсирует в груди. А потом Анисимов слегка прикасается к моим губам своими. Все вокруг замирает, даже мы.

Я едва шепчу:

— Подожди.

Он сразу же кивает и шумно выдыхает:

— Хорошо.

И неловко, почти случайно, задевает ногой охапку воздушных шаров. Те взмывают вверх, несколько шлепаются о потолок, один лопается с громким «пух!».

Мы оба смеемся.

Ярослав садится на край кровати, притягивает меня ближе к себе. Тепло его плеча успокаивает сильнее любых слов.

— Завтра обязательно пройдешь обследование, — строго говорит он. — Проверишь голову и ребра свои.

Я улыбаюсь, все еще чувствуя его дыхание рядом.

— Впервые не стану с тобой спорить.

Мы сидим среди разноцветных шаров, и впервые между нами не борьба, не колкости, не игра. А просто тишина. Такая, в которой можно остаться.

— Слушай, — тихо говорю я, — если мой папа тебя нашел на уличном катке, то откуда у тебя тогда была дорогая форма? Ну, коньки, клюшка, все остальное?

Ярослав усмехается и закидывает руку за голову.

— У меня и не было ничего. Первое время я катался в том, что удалось найти. А потом познакомился с Демьяном, и понеслось. Его отец помог деньгами, а потом стал спонсором нашей команды.

Он говорит это без хвастовства, спокойно рассказывает факт из своей жизни.

— Сейчас я сам уже зарабатываю, — добавляет Ярослав, и я ощущаю, как он улыбается. — Мордашка-то симпатичная, сама видишь.

Я не выдерживаю и смеюсь:

— В порно снимаешься? — я поднимаю голову и смотрю на него.

— Ха-ха-ха! — кривляется он. — Ну, если только хоумвидео. Но исключительно в ограниченном доступе: для тебя и меня.

— Анисимов! — я закатываю глаза, но губы все равно предательски дрожат от улыбки. — Ты неисправим.

— Что поделать, — он разводит руками. — Но вообще все еще проще. Я просто вставляю рекламу в свои ролики.

— И что же ты рекламируешь? Средство от геморроя?

Ярослав чуть не давится смешком.

— Да ты сегодня в ударе!

Я довольно посмеиваюсь, но он вдруг вспоминает что-то, морщится и признается:

— Самое стыдное было рекламировать презервативы.

Я удивленно приподнимаю брови.

— И что тут стыдного?

— Ну, не знаю. Представь: ты выкладываешь ролик про быт и питание спортсменов, а тебе подсовывают интеграцию «защити себя и партнера».

— По-моему, наоборот, это самая полезная от тебя реклама. Тебя смотрят миллионы людей. Так что у тебя была просветительская миссия, так сказать.

— О-о-о, — Ярослав довольно цокает языком, — вот поэтому ты и умная, а я просто красивый. Отличная команда.

Он тихо смеется и вдруг крепче прижимает меня к себе.

Я чувствую, как его грудь поднимается и опускается под моей щекой, как тепло его рук расползается по мне, как медленно растворяется напряжение и даже боль постепенно стихает.

— Ты слишком самоуверен в себе, — шепчу я уже полусонно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаю, — тихо отвечает он в мои волосы.

Анисимов не двигается, просто сидит и обнимает меня, иногда проводит ладонью по моим волосам.

Где-то в углу под потолком мерцает слабый свет от фонаря, за окном шуршит ветер.

И в этой приятной обстановке я быстро и спокойно засыпаю.

ГЛАВА 39.

Полина

Просыпаюсь от того, что что-то теплое и тяжелое прижато к моему боку. А потом я понимаю: это не «что-то», это кто-то.

Открываю глаза, в комнате уже светло.

Ярослав спит рядом, уткнувшись лицом в подушку, волосы взлохмачены, дыхание ровное. На нем только футболка и спортивные штаны.

А на мне его рука. Его рука спокойно лежит на моей талии!

Вот блин!

Я аккуратно пытаюсь высвободиться, но не получается. Его ладонь только сильнее прижимает меня.

— Яр, просыпайся, — шепчу я и слегка толкаю его в плечо.

Он что-то мычит, затем морщится от света и наконец-то открывает глаза. У него сначала мутный и непонимающий взгляд, но он быстро ловит фокус.

— Полина?! Тебе плохо? Что-то болит?

— Нет, — шепчу я, привставая на локте. — Уже семь часов.

Он замирает на пару секунд, а потом, будто его током ударило:

— Твою мать! Семь?! Я на тренировку опаздываю!

— Доброе утро, — бормочу я, с трудом сдерживая смех.

Анисимов мгновенно катапультируется с кровати, растерянно оглядывается и не может сообразить, где он вообще находится.

— Бляяя, — тянет он, — мне же влетит от Василича.

На автопилоте он натягивает кроссовки, ищет телефон или еще что-то, и в этом хаосе вдруг останавливается напротив меня.

Несколько секунд он зависает на мне, а потом он так естественно, как будто так и должно быть, наклоняется и чмокает меня в губы.

— Все, я помчал, — бросает он уже на ходу.

Дверь хлопает, а я как статуя сижу на кровати. Мозг медленно догоняет, что вообще произошло, и я улыбаюсь, касаясь своих губ.

И почему-то внутри все переворачивается.

После завтрака я долго хожу вокруг спорткомплекса, ищу повод не заходить. Не знаю, зачем вообще пришла. Наверное, чтобы убедиться, что все происходящее не сон.

Но стоит мне только переступить порог арены, как я слышу строгий голос отца. Он, как обычно, орет на весь каток.

Тренировка в самом разгаре: ребята раскатываются, клюшки стучат, лед крошится.

Я встаю у стены в тени, прямо рядом с техническим входом. Не хочу, чтобы отец меня заметил. Не хочу, чтобы вообще меня кто-то заметил.

Но Ярослав как будто чувствует мое присутствие. Он оборачивается и стреляет прищуренным взглядом именно в мою сторону.

Я невольно задерживаю дыхание и вижу, как уголок его губ медленно тянется вверх.

Анисимов делает круг, еще один, просто тренируется. Но каждый раз, когда он проносится мимо меня, он смотрит так, что внутри все трепещет.

Отец кричит:

— Анисимов! В ноги, мать твою, в ноги!

Я вздрагиваю, а Яр только усмехается и кивает, не сводя с меня глаз. Потом еще круг, почти незаметно его губы шевелятся:

«Доброе утро».

Я понимаю по движению губ, что он сказал, и не могу сдержать улыбку. Ту самую, от которой в груди щекотно и тревожно одновременно.

Папа снова орет что-то про дисциплину и финал, но я уже ничего не слышу. Мне хочется остаться здесь хоть на минуту дольше. Просто наблюдать, как он катается.

Но мне нужно возвращаться к своей работе. После часа заполнения ненавистных мне бумаг, я выхожу из кабинета и направляюсь к залу ЛФК.

Тренировка только закончилась, и ребята один за другим вываливаются из катка, смеются, толкаются и матерятся.

И самым последним появляется Анисимов. Весь насквозь мокрый, шлем и клюшка в руках, волосы липнут ко лбу, щеки раскраснелись.

И, конечно, этот самодовольный взгляд.

— Прячешься от меня, Терехова? — усмехается он и подлетает ко мне.

Я мгновенно отступаю и чувствую спиной стену. Он упирается свободной рукой в стену в сантиметре от моего лица.

— Ярослав, ты весь мокрый, — морщусь я. — Фу!

Он низко посмеивается.

— Так пахнет настоящий мужчина. Привыкай.

— Получил от отца за опоздание?

— Да. Но я свой косяк честно отработал.

Ярослав не двигается, смотрит на меня сверху вниз, глаза чуть прищурены.

— Ты на обследовании была?

Я закатываю глаза.

— Была, все нормально.

— Не врешь?

— Нет. Все, мне пора.

Он еще секунду изучает меня, будто пытается поймать ложь в моих глазах. А потом все-таки отступает, но, уходя, скользит пальцами по моему запястью.

— Тогда иди, — тихо говорит он. — Но, Полин…

Я поворачиваюсь.

— Что?

— Если что-то заболит, сразу ко мне.

— Ты теперь у нас врач?

— Угу. Хоккейный шаман.

Я обхожу его и быстро направляюсь по коридору. Сердце все еще бьется как после бега.

У кабинета ЛФК слышен гул: мужские голоса, смех, что-то гремит. Я уже хочу войти, но вдруг слышу имя Анисимова и замираю.

— А где это Яр всю ночь пропадал? — спрашивает Димон, я уже различаю их по голосам. — У блонды из группы поддержки?

Раздается громкий смех.

— Нет, — отвечает Демьян. — Он у Тереховой был.

Я слышу, как кто-то присвистывает.

— Они че, мутят? — это Пашка. — Василич его точно за яйца подвесит.

— Да не мутят они, — спокойно кидает Демьян.

Раздается какой-то шорох, я прислушиваюсь.

— Василич сам подошел к Яру и попросил, чтобы он с Полинкой подружился. Чтобы та не улетела в Канаду со своим бальником.

Снова слышится смех, а у меня внутри все разлетается на осколки.

Вот и все. Вот зачем было все это. Ночные разговоры, провокационные взгляды, лед посреди ночи, шарики, поцелуй…

Показуха. Спектакль. Постановка.

Чтобы я осталась, чтобы послушная девочка не сорвалась обратно в Канаду.

Внутри все обрывается. Я медленно достаю телефон из кармана, экран вспыхивает. Пальцы дрожат, но я все равно продолжаю искать нужное имя.

И, нажав на вызов, жду, когда пойдут гудки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 40.

Яр

Раздевалка гудит, как улей, а я сижу в углу в наушниках и настраиваюсь на игру.

Вот и долгожданный финал. Самый важный матч в сезоне.

Нам предстоит выйти против «Металлистов». Там все огроменные шкафы, удары такие, что нашего Димона снесет вместе с воротами.

Но мы заряжены, Василич постарался.

Все уже завязали шнурки, кто-то орет про удачу, кто-то лупит клюшкой по лавке, а я стараюсь ровно дышать: вдох и выдох.

В голове план простой: рвать и забивать.

Телефон лежит рядом, на сумке. Я периодически на него смотрю, мои сообщения Полине до сих пор не доставлены.

«Ты где?».

«Поцелуешь на удачу?».

«Вот ты упертая, все же не поехала с нами».

Сжимаю кулак.

Ну и ладно. Может, просто сеть глючит, или она выключила телефон. Или ей, блядь, все равно.

Наклоняюсь и затягиваю коньки потуже.

Плевать. Сейчас я должен думать только об игре, но мысли все равно ускользают к ней. К ее красивым глазам, к тому, как она заснула на моем плече. К тому, как смеялась, когда я шарики задел ногой. Как спокойно дышала, будто мне доверяла.

А теперь от нее ни ответа, ни привета.

Вчера вечером ее комната была закрыта, я стучал. Подумал, что уже спит. Сам рухнул без сил после раскатки и после собрания.

А ранним утром как все навалилось: сборы, автобус, сумки, тренер всю дорогу бубнил: «Сосредоточься, Анисимов! Сосредоточься только на игре!».

Да я и стараюсь, черт возьми!

Только вот хреново выходит. Терехова все равно в башке сидит.

Что делает сейчас? Почему не ответила?

Раздается звук сирены, через пару минут будем выходить на лед. Ребята собираются кучно, Пашка хлопает меня по плечу:

— Ну что, Яр, покажем класс?

— Ага, — выдыхаю я, — покажем.

Я кидаю взгляд на телефон в последний раз. Серая галочка, не доставлено.

Ладно, Терехова. После игры разберемся, а сейчас я выйду и забью.

Для себя. Для команды. И для тебя!

На арене все сверкает. Сибирские Орлы против Металлистов. Финал.

Трибуны ревут, прожектора бьют по глазам. Играть на чужом льду непривычно, но возможно. И мы сегодня это докажем.

Первый период похож на самую настоящую мясорубку.

Лед скользкий, нервы на пределе. Соперники цепляют, бьют по клюшке, а я только сильнее заряжаюсь. Каждый контакт для меня, как искра.

— Двигаем! — орет Демьян, вылетая на фланг.

Я подхватываю шайбу, веду по борту, клюшка дрожит в руках, но контроль держу. Передо мной встает защитник. Он пытается прижать меня к борту, но не успевает.

Я делаю финт, разворачиваюсь, и теперь катим вдвоем с Пашкой.

Пас, бросок и шайба с противным звоном влетает в штангу.

Сука! Почти!

Слышен гул трибун, кто-то орет с нашей стороны:

— ДАВИ ИХ!

Никто так и не открывает счет.

Второй период – огонь.

Металлисты забивают первыми. 1:0 – мигает на всех табло.

Василич орет у борта, сам красный, как помидор.

— Анисимов, соберись, мать твою! — кричит он.

Я отвечаю кивком головы и снова вхожу в атаку. Пашка подкидывает мне шайбу на вбрасывании, она скользит по льду. Я поднимаю голову, ищу момент.

И вдруг вижу – окно.

Мне хватает доли секунды. Шайба летит к Демьяну, тот ловит, обходит защитника и возвращает ее обратно. Собираю всю силу в руки и с размаху бью.

ЩЕЛК!

Шайба в сетке.

ГОЛ!

Наш сектор взрывается!

Сжимаю кулак и трясу им в воздухе, качусь мимо бортика, бью по рукам Пашке, Демьяну, всем, кто рядом.

— ВОТ ТАК, ДА! — ору, едва дыша.

Пульс колотит в висках, пот заливает глаза.

Теперь держать оборону и накидать им еще пару шайб за воротник.

Мы кружим по льду, катимся мимо трибун, которые гремят, как землетрясение. Люди орут, машут флагами. Адреналин бешено стучит в крови.

Я поднимаю взгляд на трибуны, на тысячи лиц, но ищу одно.

Точнее, одну. Ту, которая не приехала.

Где ты сейчас, Поля? Видишь ли ты, как я рву этот лед ради победы? Ради нас, если «мы» вообще существуем.

Второй период заканчивается ничьей. Теперь уж точно никакой жалости, только атака и только бой.

Третий период. Счет – 1:1.

Время тает, как лед под прожекторами. Важна каждая секунда.

Мы встаем на вбрасывание. Вижу, как соперники шепчутся, переглядываются. Они злые и голодные.

И я тоже.

Щелк!

Шайба падает между коньков. Чувствую резкий толчок в бок, чья-то клюшка ударяет по моей ноге.

Я вырываю шайбу из этого месива и мчусь вперед. Слева катит Демьян, Пашка не отстает справа.

И в следующую секунду я ощущаю жесткий удар. Меня выбивают плечом в борт. Воздух вылетает из легких, как пробка из бутылки. Даже щитки не помогают.

Все плывет перед глазами, лед холодит щеку.

— Яр! — слышу крик Демьяна, будто сквозь воду.

Зрение возвращается рывками. Я моргаю, приподнимаюсь на локоть.

— Все нормально, — тараторю я, встряхивая тяжелой головой. — Все. Нормально.

Дёма с Пашкой помогают мне встать. Я осматриваюсь и замечаю, что клюшке моей пришел кабздец. Она валяется у бортика, сломанная пополам.

Ну что за урод на меня налетел?

— Замена! — орет Василич, но я машу ему рукой.

— Нет. Я доиграю.

Федя подвозит мне запасную клюшку. Не моя счастливая, но придется выигрывать с ней.

Плечо пиздец как ноет, но я в игре.

Мы снова идем в атаку. Остается последняя минута.

Счет все тот же – 1:1. Не хочется выходить на буллиты.

Трибуны ревут, болельщики бьют в барабан.

— Яр, твой! — орет Пашка и пасует.

Я ловлю шайбу на крюк, вижу перед собой только вратаря. Тот опускается в стойку, раскидывает руки.

Я делаю вид, что сейчас брошу, и он попадает на мою уловку. А я резко ухожу влево, обвожу и… бросок из-под клюшки.

Время будто замирает. Шайба летит.

Мгновение… и вжух!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сетка дергается.

ГОООООЛ!

Трибуны взрываются, как вулкан. Пашка бросается ко мне, потом Демьян, а потом и вся команда.

Мы падаем в кучу на лед, орем, бьемся шлемами.

— ФИНАЛ НАШ! — кто-то срывает голос.

А я лежу на льду и дышу рвано. Голова гудит, но внутри только одно ощущение, что жив.

Что не зря.

Раздается финальный свисток. Трибуны ревут, лед дрожит, кто-то орет «ДАААА!».

Шлемы, клюшки, перчатки, все летит в воздух. Крики, визг, кто-то ржет, кто-то орет от счастья.

Мы сделали это! Выиграли!

Я стою на коленях, подо мной лед, по щекам течет пот, и от смеха я не могу дышать.

Пашка орет мне прямо в ухо:

— МЫ ЧЕМПИОНЫ, ЯР!

— Мы, мать твою, чемпионы! — подхватывает Демьян, и снова все валятся на лед.

Василич сияет. Он хлопает парней по плечам, жмет руки, и я впервые вижу, как у него реально блестят глаза.

Я уверен, он гордится своими охламонами.

Мы выстраиваемся в линию, пожимаем руки соперникам, традицию нарушать не будем. А потом в раздевалке все кричат, снимают сторис, а кто-то уже звонит родителям.

Я сижу на скамье, грею плечо, оно адски болит после того борта.

Дверь открывается, заходит Василич, а за ним какой-то мужик в строгом темно-синем костюме. Он выглядит серьезно, дорогие часы, галстук, уверенная походка.

Раздевалка сразу стихает.

— Анисимов, — говорит тренер, — иди сюда.

Я поднимаюсь, и мы втроем выходим в коридор. Мужик протягивает мне руку:

— Поздравляю, Ярослав. Достойная игра.

— Спасибо, — отвечаю я.

— Меня зовут Даниил Романович и я представляю ВХЛ, — представляется он. — Мы наблюдали за тобой и готовы заключить с тобой контракт.

— Серьезно?

— Абсолютно. Как только мы подготовим документы, я с тобой свяжусь.

— Хорошо, — облегченно выдыхаю я, и на лице расползается улыбка, которую я не могу сдержать.

Мужик кивает Василичу, они жмут друг другу руки и Даниил Романович уходит.

Тренер поворачивается ко мне.

— Ну что, — говорит он тихо, — я же говорил, не подведешь.

*****

Мои золотые!

На мою книгу "Хулиган по соседству" открыт прокат.

Успейте прочесть историю

со скидкой 50%

Кристина — примерная студентка, привыкшая жить по строгим правилам.

Егор — дерзкий хулиган, который катит свою жизнь на скорости мотоцикла, не признавая ни границ, ни авторитетов.

Их миры сталкиваются, когда Егор становится соседом Кристины.

Она пытается сохранить порядок, а он устраивает хаос.

Он раскрывает ее страхи, а она учит его верить.

Она считает его нахалом, а он называет ее «командиршей».

Но что, если за его наглостью скрывается глубокая рана?

И что, если именно ее упорядоченный мир окажется под угрозой?

ГЛАВА 41.

Яр

Пишу Полине первым делом, как только выходим из раздевалки.

«Мы выиграли. Как будешь встречать своего чемпиона?».

Сижу в автобусе, пролистываю пальцем по экрану наш старый диалог, обрывки фраз, дурацкие подколы, смайлики.

Смотрю на «не доставлено».

Окей. Может, связь хромает.

Через полчаса уже не окей.

Беру телефон и звоню ей. Абонент вне зоны действия сети.

Блядь, Поля, ты решила испытать меня на прочность?!

Сжимаю телефон в руке. Пашка орет что-то про тусу, Демьян включает музыку, парни носятся по автобусу, а я не могу отвлечься от мобильного.

Дорога домой кажется бесконечной, и как только автобус останавливается у базы, я вылетаю первым. Сумку с формой бросаю в коридоре, торможу у комнаты 309.

Стучу, как приличный, хотя хочется быть наглым мудаком.

Еще. Сильнее.

— Полина, это я, открой.

Ноль реакции. Ладонь скользит по дверной ручке, закрыто.

Я сжимаю зубы и отхожу назад на пару шагов. Замок тут дерьмовый, я знаю. В нашей двери стоит такой же. И сколько раз мы его выносили, когда теряли ключи. По пальцам даже не перечесть.

Так что, если захотеть…

И я захотел.

С разбега врезаюсь плечом в дверь. Полотно жалобно скрипит, я отскакиваю, но потом снова влетаю в него здоровым плечом, и дверь распахивается, с грохотом ударяясь о стену.

Стою и охреневаю от увиденного.

Пусто. Совсем. На кровати нет ни худи, ни книжек. Тумбочка открыта и пустая. В шкафу тоже пусто.

Как будто здесь никто и не жил. Как будто она просто стерла себя из этого места. И воздух тут какой-то мертвый.

Нет, Терехова, мы так не договаривались!

Выбегаю из комнаты и пулей лечу к лестнице. По пути плечом грубо задеваю Федю, он орет что-то вслед, но я даже не оборачиваюсь.

В крови бурлит целый коктейль: адреналин, злость, паника. Дверь тренерской распахиваю без стука.

— Василич!

И я замираю. Из телефона, который лежит на столе, доносится голос Полины. Она говорит спокойно, но устало, как будто она читает выученный текст:

— Поэтому я улетела, пап. Не волнуйся. Я тебе позвоню позже.

И в кабинете повисает гробовая тишина.

Василич стоит, упираясь ладонями в стол. На виске пульсирует огромная вена, сейчас лопнет.

Он медленно поднимает взгляд.

— Я же просил тебя, Ярослав, — тихо произносит он, но у меня от его интонации холод ползет по спине. — Просил просто быть рядом. Беречь ее.

— Куда она улетела? — я закрываю за собой дверь.

— Ты сам все слышал.

— В Канаду?

В голове вертится одно и то же: когда я успел все просрать? Мы ведь нормально общались, смеялись, даже…

Даже это был не просто флирт. Далеко не флирт!

Я злюсь на себя так, что кулаки сжимаются до боли.

— Все же шло отлично, — выдыхаю я в растерянности. — Я не знаю, что случилось. С чего она вдруг решила улететь?

Василич тяжело опускается в кресло, нервно трет ладонью лицо.

— Второй раз, — бормочет он. — Второй раз не смог дочь удержать.

Я подхожу ближе.

— Василич…

Он не отвечает, буравит тяжелым взглядом стол.

— Помоги мне с визой, а? — произношу решительно. — Я полечу за ней.

Его взгляд поднимается на меня.

— Что ты несешь, Анисимов? У тебя на носу подписание контракта! ВХЛ, мать твою! Какая виза? Какая Канада?

Я делаю шаг ближе, нависаю над столом.

— Я успею, тренер.

— Ты с ума сошел! — взрывается он и резко встает со своего кресла. — Это твой шанс, о котором ты мечтал! Твой билет в большую игру, а ты хочешь все бросить ради девчонки, которая даже не сказала тебе «прощай»?

— Да, — тихо отвечаю я. — Ради нее.

Он подозрительно щурится и скрещивает руки на груди.

— Так, мне это не нравится, — протягивает он медленно. — Ты что, влюбился в Полю?

Я даже не думаю, рублю правду матку.

— А если и так? Мне все равно на ваш запрет.

— Да ты ж ее поматросишь и бросишь! Как все вы, молодые и зеленые пацаны!

— Нифига, Василич, — перебиваю я уверенным тоном, — не брошу.

Он смотрит на меня и ждет, проверяет, не моргну ли. А я не моргаю.

— Я не знаю, как это вообще работает, — продолжаю я, чувствуя, как внутри все сжимается. — Но впервые... впервые со мной так, Василич. И речь не про постель, не про тело. Просто когда ее рядом нет, будто воздух закончился.

— Вот ведь, — цокает тренер, — попал ты, парень.

— Да, я в курсе.

Он какое-то время еще щурится, а потом произносит:

— Ладно, я помогу тебе с визой. Есть у меня знакомые, они ускорят одобрение. Но слушай меня внимательно, герой-любовник: к вышке ты все равно готовишься. Контракт – это не шутка. И если ты не успеешь вернуться к подписанию, я лично оторву тебе голову.

Я не могу сдержать улыбку.

— Спасибо, Василич.

Он отмахивается:

— Иди, отдыхай, чемпион.

Я разворачиваюсь, но торможу у двери и оборачиваюсь:

— Так что, можно уже называть вас папой?

— Че?! — его глаза округляются. — Я тебе сейчас как дам!

Я вылетаю из кабинета с широченной улыбкой. В груди появляется легкость, как будто снова выиграл финал.

Полина улетела, но я ее догоню.

****

Мои сапфировые!

Открываю марафон новых глав, проды будут выходить каждый день (возможен плавающий выходной).

А если вы еще не поставили истории лайк, то самое время это сделать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 42.

Полина

Канада встречает меня ледяным ветром и ослепительно чистым небом.

Все вроде бы так, как я помню: серый дом с красной дверью, мамины каблуки, стучащие по паркету. Но у меня такое ощущение, что я уже не та.

Захожу в дом и вкатываю за собой чемодан.

— Доченька! — мама буквально влетает в прихожую, хватает меня за плечи и осыпает поцелуями. — Какая ты стала взрослая! Боже, я все время забываю, что у меня уже взрослая дочь!

— Привет, мам, — выдыхаю я, даже не сопротивляясь.

От нее пахнет сладкими духами, чувствую от нее легкую нервозность. Все, как раньше.

— Пойдем скорее, я хочу познакомить тебя с Ноем, — и мама тянет меня за руку в гостиную.

На диване сидит высокий мужчина лет сорока с чем-то, с добрым лицом и аккуратной бородкой. В свитере и с мягким взглядом, который сразу же располагает к себе.

— Полина, это Ной.

— Здравствуйте, — киваю.

— Очень рад познакомиться вживую, Полина, — улыбается мужчина.

И, кажется, он действительно рад. Без наигранности, без вот этого фальшивого «дочь моей женщины – мой шанс понравиться».

Вроде норм мужик. И главное, что не хоккеист. Уже плюс.

Они болтают, мама смеется и жестикулирует, перескакивает с темы на тему. Я сижу и слушаю вполуха про новую клинику, про йогу, про то, как «надо начинать все сначала».

Она не спрашивает, как у меня дела, как я жила в России. Да я уже и не жду. Я просто сижу и киваю, держу кружку с чаем, и чувствую, как усталость медленно накрывает меня.

— Вечером будет ужин, — мама наконец вспоминает, что я все еще здесь. — Я пригласила Тони. Ты же не против, милая?

— Нет, не против, — равнодушно произношу я.

— Я так обрадовалась, когда узнала, что ты возвращаешься с Тони! Вы же столько пережили вместе. Надо все обсудить, все уладить.

Я делаю глоток чая, чтобы скрыть, как губы дрожат.

Обсудить. Уладить. А я до сих пор помню, как руки тряслись от ярости. Он предал меня в самый сложный момент.

— Я пойду, мам, — встаю с дивана и ставлю кружку с недопитым чаем на стол. — Устала с дороги, хочу немного отдохнуть.

— Хорошо, милая. Можешь расположиться в гостевой спальне.

Вечером мы сидим за большим деревянным столом, на котором все выглядит слишком идеально: свечи, бокалы, тарелки, даже салфетки сложены в какие-то лебединые фигуры.

Мама сияет. У нее новое платье, легкие локоны и та самая улыбка, которую она включает, когда хочет произвести впечатление.

Ной сидит рядом с ней, он спокоен и внимателен. Он кладет руку ей на запястье, и мама будто становится мягче.

— Ну что, когда комиссия? — спрашивает мама обычным тоном.

Я открываю рот, но Тони меня опережает:

— Назначили через две недели.

Он говорит уверенно и смотрит на меня, но я отвожу взгляд. Не хочу видеть в его глазах жалость. Или то, что он считает себя моим спасителем.

— Хорошо, — мама кивает и делает глоток вина. — Главное, что не затягивают. Все решится.

Я ковыряюсь вилкой в тарелке. Еда вкусная, пахнет специями, но кусок не лезет в горло. Мама это сразу замечает.

— Что, невкусно?

— Вкусно, — отвечаю быстро.

Она усмехается.

— Я же сама не готовлю. Мы заказываем еду из ресторана, — она кивает на Ноя. — Он не против.

— Конечно не против, — мягко говорит Ной и целует мамину руку.

Я наблюдаю за ними и впервые за долгое время вижу, что мама счастлива по-настоящему.

— Они тебя обязательно оправдают, доченька, — мама смотрит на меня с улыбкой.

— Угу, — слегка киваю я.

Тишина растягивается за столом. Тони делает вид, что увлечен салатом. Мама поправляет локон. А я считаю в голове секунды до конца ужина, чтобы наконец остаться одной.

И вот после ужина я сбегаю почти сразу, сославшись на усталость.

Мама, конечно, недовольно вздыхает, но отпускает. Ной вежливо улыбается. Тони, разумеется, увязывается за мной.

Гостевая комната маленькая, но уютная: белые стены, мягкий плед, аромат свежего белья. Я сажусь на кровать и вытягиваю ноги. Хочу обычной тишины без разговоров, без лиц и без прошлого.

Но Тони не унимается. Он закрывает за собой дверь и, опираясь на косяк, начинает своим привычным бодрым голосом:

— Полли, я тут подумал… ну, что, может, все это к лучшему. Представь, когда тебя оправдают, мы можем снова выйти на лед. Все по-новому, без давления и без шума. Только ты и я.

Он говорит, а я смотрю на него и вижу старую запись, которая крутится уже в сотый раз. Те же слова, тот же блеск в глазах, те же «мы». Только теперь они не греют, а давят.

— Мы будем тренироваться вместе, — продолжает он. — Я знаю, ты в форме. Немного восстановишь прыжки, и все вернется. Ты ведь все еще любишь лед, Полли?

Он садится рядом, его рука ложится на мою, и я чувствую, как внутри поднимается раздражение.

Люблю ли я лед? Да.

Но не этот разговор, не эту искусственную уверенность. Тони не понимает, что я больше не та девчонка, которая ловила его каждое слово, как приказ.

Я киваю, потому что не знаю, что сказать. А в сердце сидит Ярослав с его живыми глазами, вечно растрепанными волосами и тем персональным смехом, когда он притворяется, что ему пофиг.

Его ледяные пальцы на моей коже. Его низкий, но настоящий голос.

«Да почему ты постоянно во всем ищешь подвохи?».

Сейчас бы услышать это снова. Просто, чтобы убедиться, что он правда был, а не приснился.

— Ты меня слушаешь? — Тони наклоняется и ловит мой взгляд.

— Да, — выдыхаю я, хотя не уверена, что хоть одно слово из его речи дошло до моего сознания.

Он улыбается и ничего не замечает.

— Знаешь, все будет круто. Главное, снова выйти на лед. Мы справимся.

Я улыбаюсь в ответ, чтобы не обидеть его. Но где-то глубоко, под этим вежливым выражением, все уже решено.

Я больше не хочу «мы». Хочу себя.

И, возможно…

его

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 43.

Яр

Сижу в кабинете Василича, на стуле, который скрипит, как будто ему тяжело меня держать. А я, между прочим, похудел на два килограмма со всей этой нервотрепкой.

Нога дергается сама по себе от нетерпения, от злости, от того чертового чувства, когда ты хочешь быть в двух местах сразу.

С одной стороны – жизнь мечты, до которой уже рукой подать.

С другой – Полина. И та пустая комната, которая до сих пор у меня перед глазами стоит.

Виза еще не готова. Я уже десять раз спрашивал у Василича, он уже десять раз рявкнул, что ускоряют как могут.

И вот сейчас я жду.

Кого? Большую рыбу. Ту самую, с которой я познакомился после финала, которая жала мне руку и поздравляла с достойным финалом.

Дверь открывается за спиной, и я тут же выпрямляюсь.

В кабинет входит Даниил Романович. Ровная осанка, идеальный костюм, кожаный портфель в руке. За ним появляется тренер.

— Добрый день, Ярослав, — говорит Даниил Романович, усаживаясь в кресло напротив.

— Добрый.

Василич по-хозяйски садится в свое кресло. Он молчит, вид у него какой-то строго напряженный, а значит, разговор будет серьезным.

— Слухи о тебе разошлись быстро, — продолжает Даниил Романович. — И я приехал с новостями.

Я замираю. Вот этот момент, когда у меня от волнения начинают поджилки трястись.

— Две команды ВХЛ хотят заключить с тобой контракт, — он достает из портфеля папку. — Оба клуба заинтересованы сделать это как можно скорее.

У меня реально пару секунд ничего не работает в голове. Просто пустое белое поле. А потом меня прошибает.

— Два? — переспрашиваю я, сомневаясь в собственном слухе.

— Два, — спокойно подтверждает он. — И оба клуба готовы предоставить хорошие условия. Очень хорошие.

Василич пытается сохранить невозмутимое лицо, но я вижу, как у него дернулся уголок губ. Гордится, старик. И немного переживает, потому что знает, что после этого мой путь уже не будет прежним.

— Я… эээ…, — я нервно усмехаюсь и чешу затылок. — Я думал, что… ну, что это будет не так быстро.

— Быстро? — Даниил Романович приподнимает бровь. — Ты забил два гола в финале. Против «Металлистов», между прочим. Такое не остается незамеченным.

Я чувствую, как у меня расправляются крылья.

Ну и кто там говорил, что я просру все?

Ха.

— Мы обсудим детали, — серьезным тоном продолжает Даниил Романович. — Но сейчас главное, чтобы ты был готов. Физически и психологически. Переезд, новая среда, новый уровень. Там не будут тебе давать поблажки.

— Мне и не надо, — отвечаю слишком быстро и очень уверенно.

Потому что да, я готов. Я всегда был готов. Хоккей – это мое. Это то, где я живу, дышу, дерусь и расту.

Но где-то в груди ощущается пустота. Если бы Полина сейчас была здесь, я бы первым делом ей все рассказал.

Полин, я справился. Видишь? Я не подвел.

Но ее нет.

— Ярослав? — Даниил Романович смотрит на меня напряженно. — Ты со мной?

Я моргаю, возвращаясь в реальность.

— Да, да. Просто… много всего.

— Понимаю, — он кивает. — Кстати, Андрей Васильевич сказал мне о твоей визе.

Василич тут же вспыхивает взглядом: «ты только рот открой, убью».

Но Даниил Романович лишь спокойно продолжает:

— Не переживай. Законные основания для ускорения есть. Поможем.

Ловлю вторую волну шока. Мне помогают. Они реально помогут мне улететь.

Значит, я успею. Успею добраться. Успею сказать ей то, что должен был сказать еще тогда, на льду, когда нес ее на руках.

— Спасибо, — довольно выдыхаю я. — Реально, спасибо.

— Не за что. Ты талант, Ярослав.

Даниил Романович открывает папку, перелистывает пару страниц, находит нужные и пододвигает их ближе ко мне.

— А теперь детали. Как я уже сказал, клубов два. Первый – московский, «Столичная Звезда». Второй – питерский, «Северный Форт».

Оба названия звучат так, будто там играют мужики, которые с утра сталь пережевывают и соль без запивки едят.

— Столичная Звезда, — бормочу я. — Это же топовая команда.

— Не топовая, — поправляет Даниил Романович, — а стабильная. И Сильная. У них упор на скорость, силовой хоккей и агрессию на льду. Твой стиль подходящий. Плюс, они готовы дать тебе место во втором звене сразу же, не придется ждать годами.

У меня перехватывает дыхание.

Второе звено.

Сразу!!!

— Финансовые условия хорошие, — продолжает он. — И самое главное, тренер там любит молодых, если они пашут. А ты пашешь.

Я киваю. Ну да, пашу. И буду пахать, пока ноги не откажут.

— А «Северный Форт»? — спрашиваю я и прокашливаюсь, в горле что-то пересыхает.

Даниил Романович чуть улыбается.

— Питер. Красивая организация, сильная школа. У них более комбинированная игра. Больше тактики, больше системности. Холодный расчет. Играют умно.

Звучит по-своему круто. Но и жестко.

— Они готовы принять тебя как игрока перспективного, — продолжает он. — Ты начнешь в третьем звене, но с возможностью быстро подняться, если докажешь свой профессионализм. Там тренер требует дисциплины. Ошибка – сядешь в запасные, заработал – полетишь вверх.

Я в полном раздрае. Два клуба. Оба мощные, но оба разные.

— Преимущества есть у каждого, — подытоживает Даниил Романович. — Тебе надо выбрать, какой хоккей тебе ближе и где ты будешь расти.

О-хре-неть! Я реально могу выбрать?

Не проситься, не ждать подачек, а меня выбирают.

Меня,

черт возьми. Это капец как приятно.

— У меня есть время подумать?

Он смотрит на меня спокойно, но в глазах читается: парень, ты даже не представляешь, какой шанс тебе упал.

— Есть, — говорит он с улыбкой. — Неделя. А ровно через семь дней я жду твой ответ.

— Хорошо, — киваю я. — Я все обдумаю.

Он поднимается, поправляет лацкан пиджака.

— Надеюсь, ты примешь для себя верное решение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Играть я буду в любом случае, — отвечаю четко. — Головой, ногами, руками, всем.

Даниил Романович слегка наклоняет голову.

— Вот этого я и жду.

Мы пожимаем руки. Василич сияет, как новая монета, и уходит провожать Даниила Романовича.

В кабинете становится тихо.

А мне кажется, что стены вокруг меня пляшут от возможностей, которые прямо сейчас на меня свалились.

И от того, что если я не успею в Канаду, то я могу потерять единственное, что в этой жизни хочу не меньше, чем хоккей.

ГЛАВА 44.

Полина

Комиссия сидит полукругом, лица такие серьезные, будто они решают не мою судьбу, а вопрос мирового масштаба. Папки, бумаги, ноутбуки, усталые глаза.

Я стараюсь сидеть ровно, ладони все равно дрожат. Пальцы холодные, внутри все сжалось в тугой узел.

Тони сидит рядом и кладет ладонь мне на колено. Его поддержка, которую я обычно принимала легко, но сейчас она только напоминает, как быстро у меня пересохло в горле.

Комиссия задает вопросы: учет тренировок, график нагрузок, питание, список препаратов. Я отвечаю. Снова и снова. Я пытаюсь говорить четко, стараюсь все понятно объяснить.

Одна из женщин кивает и делает пометки. Мужчина смотрит на меня слишком уж внимательно, будто пытается прочитать ложь по мимике.

Мне хочется заорать:

я не вру!!!

Но я держусь.

Тони пару раз вмешивается, корректирует формулировки, дополняет ответы за меня. Комиссия объявляет небольшой перерыв на десять минут.

Я выдыхаю и выбираюсь из-за стола, Тони тоже встает и говорит:

— Держишься отлично. Осталось чуть-чуть.

Я киваю и выхожу в коридор. Здесь так тихо, что я слышу собственные шаги. Подхожу к автомату с кофе, пальцы все еще дрожат, и я едва попадаю по нужной кнопке. Хочу горячего, сладкого, любого напитка, который хоть чуть-чуть снимет мое напряжение.

Стакан начинает наполняться, и тут я чувствую…

Не вижу, а чувствую, как воздух рядом становится тяжелее. Кто-то останавливается недалеко от меня. Я поворачиваю голову и застываю.

— Ярослав?

Анисимов стоит у стены в черном бомбере, волосы растрепаны, взгляд такой, будто он прошел полмира пешком. Руки держит в карманах, плечи напряжены.

И его глаза прожигают меня насквозь.

— Что ты тут делаешь? — я быстро моргаю, но он не глюк.

Он делает уверенный шаг вперед. И все, что я успеваю заметить, как у него вздымается грудь от тяжелого вдоха.

— Полина, — хрипло произносит он, — я прилетел за тобой.

Мир вокруг перестает существовать.

Тони, комиссия, допинг…

Остается только Анисимов и этот коридор. И ощущение, что меня снова куда-то тянет. Туда, где больно, но так по-настоящему хорошо.

Я смотрю на этого наглого и самоуверенного Анисимова и вспоминаю слова ребят.

— Улетай, — строго произношу я, — я все знаю.

Он делает шаг ближе.

— Что именно ты «знаешь»?

— Папа тебя попросил, — выпаливаю я обиженно. — Попросил присматривать за мной. Подружиться, отвлечь, чтоб я не улетела. И ты согласился. Поэтому улетай, Анисимов. Мне не нужны подачки.

Ярослав на секунду замирает, а потом его глаза темнеют. Он подходит так близко, что мне приходится отступить вплотную к стене. Воздух между нами исчезает.

Я чувствую его дыхание на своей щеке, затем на губах. У меня сердце начинает биться так громко, будто его слышно на весь коридор.

— Да, — говорит он спокойно, — попросил.

Я поднимаю руку, чтобы оттолкнуть его, но он ловит мое запястье мягко и аккуратно.

— Но ты, кажется, не поняла главного.

Он наклоняется так близко, что я вижу маленькую родинку у него под правым глазом. И у меня внутри все срывается в свободное падение.

— Я согласился не потому, что получил приказ от тренера, — медленно произносит он. — А потому что хотел быть рядом с тобой.

Мои губы дрожат. Я ненавижу, как сильно эти слова меня задевают.

Он обхватывает мое лицо своими теплыми ладонями.

— Полина, — он смотрит мне в глаза, — прошу, поверь мне.

Я делаю вдох, но воздуха не хватает.

— Ты мне безумно нравишься, — он говорит это честно. — Возможно, я люблю тебя.

Мое сердце делает кульбит.

— Это чувство мне не знакомо, — продолжает он, и на секунду в его глазах мелькает что-то искренне растерянное. — Но я постоянно хочу быть рядом с тобой. Каждый день. С утра до ночи. И когда ты исчезла, мне было так херово, что я готов был разнести весь чертов каток.

Он соединяет наши лбы, я не двигаюсь, только прикрываю глаза.

— А ты взяла и сбежала от меня, как…, — он слегка усмехается и его выдох касается моих губ, — как зайчишка-трусишка.

Губы дрожат от того, чтобы не улыбнуться.

Я хочу оттолкнуть его за ложь.

Хочу ударить за то, что явился именно сейчас.

Хочу прижаться за то, что он явился вообще.

В груди все пульсирует и горит. Его руки на моем лице чувствуются так правильно, будто там им и место. И я понимаю, что все, что он сейчас говорит, опасно отзывается во мне.

Между нами снова появляется дурманящая химия. Дикая, взрывная, такая, от которой хочется и бежать, и притянуть его за ворот куртки.

Ярослав чуть отстраняется, я открываю глаза и попадаю в его бездонный омут. Он смотрит на меня и словно решает: целовать или ждать.

И он ждет.

А я…

Я не знаю, что сказать. Но мне хочется позволить себе расслабиться, уткнуться в него, поверить каждому слову. И я давлю в себе эти чувства.

— Я не сбежала, — шепчу я. Держусь за свое решение, за то, что вдалбливала в свою голову всю ночь в самолете. — Я решила вернуться в спорт, у меня есть все шансы. Комиссия может меня оправдать, и я должна быть здесь.

Его большой палец нежно скользит по моей скуле. Это почти ломает меня, но я заглушаю желание тянуться к нему.

— Это важно для меня, Яр, — говорю еще тише. — Это моя жизнь.

Он собирается ответить, я замечаю, как напрягается линия его плеч, как темнеют его глаза, как он подается ближе, будто хочет спорить или снова в чем-то признаться.

Но в этот момент коридор разрывает знакомый голос:

— Эй, отойди от нее.

Я вздрагиваю, а Ярослав медленно выпрямляется, но руки с моего лица не убирает.

Тони стоит у двери, кулаки сжаты, лицо напряжено.

— Тони, — начинаю я, но он уже стремительно направляется к нам.

— Я сказал: отойди, — повторяет он сквозь стиснутые зубы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ярослав спокойно смотрит на него, но я чувствую, как он напрягается. Он не отступает. Вообще. Ни на малейший миллиметр не сдвигается с места.

— Не собираюсь я отходить, — уверенно произносит Яр. — Мы разговариваем, ты не видишь?

Тони становится передо мной, чуть смещаясь и пытаясь заслонить. Его рука собственнически ложится мне на плечо.

— Она не обязана слушать твои сопливые признания, — грубо бросает Тони. — У нее сегодня судьбоносный день, так что убери от нее руки.

Ярослав ухмыляется одним краешком губ.

— Судьбоносный день – это прекрасно. Но Полина сама решит, с кем ей разговаривать. Она все-таки не вещь.

Напряжение между ними сгущается, я стою между двумя мирами: прошлым и настоящим. Безопасным и опасным. Правильным и тем, что сводит меня с ума.

Тони сжимает мое плечо, Ярослав не сводит с меня глаз. И я понимаю, что еще секунда, и кто-то из них реально кинется на другого.

Но дверь в коридор вдруг распахивается.

— Перерыв окончен, — строго говорит женщина из комиссии, держа папку у груди. — Возвращайтесь в зал, мы продолжаем заседание.

Оба парня резко оборачиваются к ней. Тони делает шаг назад. Ярослав стоит, как стена. Но потом он все же подходит ближе и наклоняется к моему уху.

— Я остановился в отеле «Maple Ridge Downtown», номер 505.

Я моргаю и пытаюсь запомнить его слова. Отель. Номер. Что?

А Анисимов продолжает, не давая мне прийти в себя:

— Я буду ждать тебя там.

Тони дергается, но молчит.

Ярослав смотрит на меня так, будто ставит жирную точку.

— Если не придешь, — его губы едва касаются моей щеки, — я приеду в дом к твоей матери. И ты все равно со мной поговоришь.

Он выпрямляется, его взгляд темнеет:

— И, Полина, не вздумай убегать.

И только после этих слов он спокойно уходит.

ГЛАВА 45.

Полина

Стою перед «Maple Ridge Downtown» и не могу пересечь гребанный бордюр.

Смешно. Я прошла через допинговый скандал, через допросы комиссии, через падения, которые могли меня покалечить, но зайти в этот отель мне страшнее всего.

Потому что там Ярослав Анисимов. Катастрофа под номером 39, от которой я все время убегаю и все время почему-то бегу к ней же.

Прохладный воздух жжет легкие. Тело дрожит, словно я стою перед выступлением на крупном турнире.

Внутри меня борются две Поли: одна шепчет «иди, этот человек впервые выбил тебя из замкнутой скорлупы», вторая шипит «он хоккеист, Поля, ты знаешь их хорошо, слишком хорошо».

Я делаю шаг, потом второй. Кажется, что ноги сами несут меня внутрь, даже если в голове внутренний голос орет: «Не доверяй!».

Лобби в отеле теплое, здесь пахнет кофе и чистящим средством. Поднимаюсь в лифте, ловя свое отражение в зеркале. Я какая-то бледная, губы пересохли, но глаза блестят.

Кабина останавливается на пятом этаже, тут тихо. На ватных ногах подхожу к двери 505. Сердце бешено стучит в груди, а волнение накрывает меня с головой.

Я только поднимаю руку, чтобы постучать, но не успеваю, дверь распахивается сама.

На пороге стоит Ярослав. В черной футболке, в синих спортивках, босиком, волосы растрепаны, будто он раз сто проводил по ним рукой, нервничая.

— Я наблюдал за тобой в окно, — тихо произносит он и улыбается. — Думал, что ты развернешься.

Я сглатываю, колени дрожат.

— Я не смогла, — честно признаюсь я потому, что уже нет смысла это скрывать. — Не знаю почему.

Ярослав делает шаг навстречу. Его ладонь ложится на косяк двери в нескольких сантиметрах от моей головы.

— Потому что тебе тоже плевать на запреты. Так же, как и мне.

И от этих слов меня будто подхватывает порыв ветра изнутри. Страх еще жив, но он уже не главный.

Я смотрю на Яра и впервые за очень долгое время позволяю себе быть честной перед самой собой.

— Можно войти? — я спрашиваю тихо.

— Не нужно спрашивать, Полин, — он отступает назад, открывая вход. — Я ждал тебя.

Я делаю шаг внутрь, и дверь мягко закрывается за моей спиной.

В номере тепло, слышится тихий гул городского вентилятора за окном, запах свежего белья и Анисимова.

Я настороженно осматриваюсь: кровать идеально заправлена, на столе бутылка воды и какие-то бумаги, его спортивная сумка лежит в углу. Даже непривычно видеть такой порядок. В их комнате было все совершенно иначе.

Я разворачиваюсь к Ярославу и робко улыбаюсь. Он стоит чуть напряженно, руки в карманах, голова чуть опущена, но глаза смотрят так, как будто прожигают дырку прямо в моей груди.

— Полина, — хрипло произносит он, — нам надо нормально поговорить. Без игр, без бега и без всех недомолвок.

Я киваю. Я больше не могу бежать.

Он подходит ближе, но останавливается на расстоянии вытянутой руки.

— Если ты решишь остаться здесь, в Канаде, я тоже останусь.

Я даже не понимаю сразу, что он сказал. Мозг выдает ступор.

— Че-го? — моргаю и смотрю на него, как на психа.

— Останусь. Здесь. С тобой.

У меня сердце сжимается в комок.

— Ярослав, у тебя же контракт, — растерянно произношу я.

— Откуда ты знаешь? — усмехается он.

По его лицу вижу, что ему приятна мысль, что я интересуюсь его делами.

— Я с папой разговаривала, — тихо признаюсь я. — Знаешь, с какой гордостью он говорил о тебе?

Яр проводит рукой по затылку.

— Представляю, — бурчит он.

Я ловлю его взгляд и сама подхожу к нему.

— Но ты говоришь серьезно? Ты реально готов тут остаться?

Он окончательно сокращает расстояние между нами.

— Полина, если быть с тобой означает остаться тут, то я останусь.

— Ты больной??? — вырывается у меня с негодованием.

— Возможно, — спокойно отвечает он. — Но я впервые в жизни знаю, чего хочу. И кого.

В груди все сжимается, не могу сделать вдох.

— Так нельзя! Ты должен улететь! Ты должен играть! Ты шел к этому всю свою жизнь. Ты мечтал об этом, Яр.

— А еще я мечтал дожить до того момента, когда ты перестанешь думать, что я тебя использую, — он смотрит мне в глаза. — Я буду рядом.

— Зачем?

Его пальцы едва касаются моей щеки.

— Затем, что я с тобой до конца.

— Я…, — у меня перехватывает горло. — Ярослав, так нельзя.

— Можно, — твердо парирует он. — Я знаю, каково это, когда рядом никто не стоит. И я не позволю, чтобы ты проходила через весь этот ад одна. Слышишь меня?

Я делаю вдох и на секунду прикрываю глаза. Чувствую легкий аромат его дезодоранта.

Он рядом. Он действительно рядом.

И я понимаю, что все это время боялась не его, а себя.

— Яр, — мой голос дрожит, — я не хочу, чтобы ты жертвовал собой из-за меня.

— Полин, я не жертвую. Я выбираю.

И это самая страшная и самая правильная фраза, которую я когда-либо слышала.

— Ты откажешься от своей мечты ради нас? — слова срываются с мои губ.

Ярослав даже не моргает.

— Да. И я не шучу, — спокойно произносит он. — Я долго думал и все решил. Я останусь здесь, попробую пробиться тут. Подумаешь, еще пару лет покатаю в лягушатнике.

Он произносит это так легко, будто говорит не о своей будущей карьере, а о том, какой соус взять к наггетсам.

Меня трясет.

— Ты должен улететь, слышишь? Ты должен играть в России. Это же ВХЛ! Два клуба! Ты сам не понимаешь, что говоришь! Ты…

Но вдруг Ярослав прерывает мой словесный поток одним-единственным и резким шагом ко мне. Потом его уверенная ладонь ложится мне на затылок, и он тянет меня к себе.

И целует.

Не мягко и не осторожно. Он целует так, что наконец взял то, за чем прилетел сюда.

Целует меня жадно и с особым голодом, от которого внутри все скручивается в томный узелок.

Я даже не успеваю выдохнуть. Его сильное тело прижимается ко мне, и я таю в его руках, как снег под палящим солнцем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Заткнись, — шепчет он мне в губы, его дыхание сбивчивое и горячее. — Просто перестань говорить.

И он снова обрушивает всю страсть на мои губы.

Его пальцы медленно скользят вдоль моей спины, и каждая точка, куда он прикасается, вспыхивает словно искра.

У меня подгибаются колени. Желание накрывает так резко, что я хватаюсь за его футболку и сжимаю ее в руках.

Яр тихо рычит, едва слышно, но этот звук прокатывается по мне током.

— Я хочу тебя, — его слова сливаются с моим дыханием, с нашим поцелуем, с тем, что творится у меня в груди. — Больше, чем когда-либо хотел.

И я теряюсь в этой сумасшедшей реальности. Проваливаюсь, растворяюсь. Потому что никогда и ни с кем я не чувствовала такого влечения, такого трепета. Такого разрыва сердца, одновременно пугающего и притягивающего.

Он держит меня крепко и уже не отпустит. А я и не хочу, чтобы он меня отпускал.

ГЛАВА 46.

Полина

Яр смотрит на меня с такой нежностью, что у меня перехватывает дыхание. А ведь я – единственное, что держит его в этой стране, в этом городе, в этом номере.

И от его взгляда у меня поднимается жар по телу.

Он медленно поднимает руку и проводит пальцами по моему плечу. И этот жест обжигает больше любого поцелуя. Он касается края моей спортивной кофты, и я не сопротивляюсь.

Не могу.

Завораживая меня своим горящим взглядом, он снимает с меня кофту, затем берется за край футболки. Ткань мягко скользит вверх, и его теплые ладони идут вслед. Легкое движение, футболка летит в сторону, и воздух касается моей кожи. Но куда сильнее меня волнует его дыхание. Неровное, горячее и слишком честное.

Я тянусь к нему в ответ, пальцы сами находят край его футболки. Его темный взгляд обжигает, и я стягиваю с него футболку, ощущая под пальцами каждую линию его крепкого тела.

Он опасно улыбается уголком губ, и делает это так красиво, что у меня замирает сердце.

Яр наклоняется ближе.

Его губы медленно касаются кожи у ключицы, лениво проводит языком тонкую полоску, смакуя каждую секунду. Касание его губ превращается в поцелуй. Поцелуй – в легкий укус. Я тихо всхлипываю, но не от боли, а от того, насколько все это правильно.

Его рука ложится на мою талию и притягивает ближе, так что наши дыхания смешиваются.

Жар между нами такой мощный, что хочется сорвать с себя остальную одежду.

Ярослав проводит губами по моей шее, скользит вдоль линии плеча, и каждый его поцелуй, как легкий разряд тока. Каждая искра, как шаг в пустоту, в которую я падаю без страховки.

И тут он шепчет:

— Наконец-то ты моя.

И в этих словах я слышу все: его страх, его желание, его борьбу, его честность.

И мое собственное безумное и невозможное «да».

Я отвечаю на его поцелуй сначала робко, но потом на меня накатывает волна дикого желания. Провожу ладонью по его щеке, по линии шеи, ощущая, как под кожей бешено бьется пульс.

Он вжимает меня в себя, я чувствую как сильно он уже возбужден. Прислушиваюсь к своему телу, оно тоже уже готово. И наши губы встречаются снова, но уже глубже, жарче и настойчивее.

Я тону в нем, в этой комнате, в том, как он неторопливо прикасается ко мне. Как он ждет момента, когда можно перестать сдерживаться.

Не выпуская из своих объятий, Яр ведет меня куда-то. Я слепо следую за ним, доверяю ему.

Мы падаем на кровать почти одновременно, но с той неукротимой страстью, которая висела между нами с первой встречи.

Его поцелуи становятся жестче. Мои руки – увереннее.

Мы наконец-то перестаем бежать от себя, друг от друга. От того, что между нами растет с дикой скоростью.

Яр нависает надо мной, я ловлю его шальной взгляд. Другой рукой он приспускает бретельку моего лифчика, а затем и вовсе расстегивает его и отбрасывает в сторону.

Он наклоняется к моей груди, опаляет упругие соски горячим дыханием. Я закусываю губу и замираю в ожидании его нежных поцелуев.

И когда он вбирает ртом твердую бусинку, я тихо стону и слегка прогибаюсь в спине. Он так умело и так приятно ласкает сосок. Прикусывает, немного оттягивает, а потом проходится по нему всем языком.

Пальцами зарываюсь в его волосы, сжимаю их на затылке. Ощущаю, насколько сильно я уже намокла. Тело отзывается на любые его прикосновения. Оно никогда не испытывало такого возбуждения. Словно все нервные окончания превратились в оголенные провода. Еще пару прикосновений и тут так заискрит.

Яр накрывает меня своим горячим телом. Увлажненные его слюной соски трутся о его рельефную грудь. Он наблюдает за мной хитрым взглядом, наслаждается каждым моим стоном.

Его рука быстро расстегивает мои джинсы, юркая ладонь ныряет под резинку ажурных трусиков. И когда пальцы накрывают зудящий клитор, я уже не сдерживаю гортанный протяжный стон.

— А-а-а-а-ах!

Яр поглаживает подушечками пальцев половые губы, размазывает по нежной коже мою смазку.

— Ммм, — протяжно стонет он мне в губы. — Какая гладкая, даже на губках нет волосков.

Я смущенно улыбаюсь и чувствую, как пылают мои щеки.

— Меня это дико заводит, — рычит Яр и трется пахом с крепким стояком о мое бедро.

— Неужели среди твоих бесчисленных партнерш у тебя не было таких? — с издевкой спрашиваю я.

— Не было. Ты первая, — коварно улыбается он, но я ему верю.

Ярослав выпрямляется и быстро стягивает с меня джинсы. Затем его пальцы поддевают резинку трусиков, и он с наслаждением снимает их с меня. Его горящий взгляд устремлен между моих ног.

— Только у нас проблема, Полин, — он с трудом сглатывает и переводит взгляд на меня.

Я привстаю на локтях и с недоумением смотрю на него.

— У меня нет презиков. У тебя есть?

— Как так? Неужели у Яра Анисимова нет презервативов? — прыскаю со смеха.

— Сам в шоке. Но я вообще-то прилетел за тобой и даже не думал о сексе.

Он накрывает меня своим сильным телом, пальцы массируют клитор, я запрокидываю голову назад. Яр пользуется моим положением и покрывает поцелуями мою шею.

— Не верю, — стону я.

— Поверь. Так что придется нам баловаться руками, — хрипит он и вводит в меня сразу два пальца.

Я стону и падаю на мягкую кровать.

— Ух, какая ты мокрая, — шипит Яр мне в шею.

Я приспускаю его штаны, чувствую, как мне в бедро утыкается твердый член. Я обхватываю его рукой и начинаю медленно двигать кулаком.

— О, да, Полина, вот так, — шепчет на ухо мне Яр и посасывает мочку. — Блядь, как же я хочу в тебя.

Я тоже до безумия хочу ощутить его в себе. Но мы оба понимаем, что не сможем контролировать себя. Эмоции захлестывают до кончиков волос.

Мы ласкаем друг друга руками, целуемся припухшими губами, тремся друг о друга разгоряченными телами.

У Яра волшебные руки. Он быстро доводит меня до оргазма, мои ноги дрожат, пока он продолжает трахать меня пальцами. И я не в силах вынести этой сладкой муки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я пытаюсь вылезти из-под него. Но он только смеется и сильнее вжимает меня в матрас.

И я смазываю свою ладонь своей же смазкой и начинаю быстро дрочить его твердый член. Я ощущаю, как он становится больше. Слышу, как дыхание Яра учащается, как он стонет от каждого движения.

Он накрывает мой кулак своей ладонью, сжимает еще сильнее. Я ловлю его губы, прикусываю нижнюю, впиваюсь в него. Его свободная рука хватает мою грудь, пальцами он теребит сосок.

И он достигает своего пика наслаждения, сменяя стоны на громкое рычание. Его теплая сперма окропляет мое бедро, а сам Яр обессилено падает рядом со мной. Его грудная клетка ходит ходуном, он пытается сглотнуть, но я понимаю, что у него все пересохло во рту.

Открыв глаза, он сразу смотрит на меня и улыбается.

— Что ты со мной делаешь, Терехова?

Я ложусь ему на грудь, он обнимает меня, с благодарностью целует в макушку.

— Ничего такого, — довольно улыбаюсь я.

И мы нежимся в объятиях друг друга.

— Ага, ничего такого, — усмехается он, поглаживая кончикам пальцев мое предплечье. — У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло. Теперь я точно тебя никуда не отпущу.

Я приподнимаюсь на локте, смотрю на него.

— Яр, я все равно не могу смириться с твоим решением. Может, мы попробуем встречаться на расстоянии?

Он резко поднимается и одаривает меня хмурым взглядом.

— Все это чушь собачья, Полина. Я не верю в такие отношения.

Признаюсь, что я тоже. Но внутри меня растет беспокойство, что он идет ради меня на такие жертвы.

— Мое решение не подлежит обсуждению, — он хватает пальцами мой сосок и тянет меня к себе.

Я ложусь грудью на него, упираюсь подбородком в свою руку.

— Тебе говорили, что ты упертый баран?

— Да. И не однократно.

Он резко подхватывает меня и перекатывает на спину, сам нависает сверху.

— Хочу тебя.

— Яр, — удивленно произношу я, но он уже раздвигает мои ноги и устраивается между ними.

И я чуть ли не теряю сознание от следующего оргазма, когда Анисимов доказывает мне, что его язык может не только спорить и подкалывать, но и уносить за пределы галактики.

Боже! Боже! Боже!

Как же хорошо…

ГЛАВА 47.

Яр

Я всегда знал, что у Василича с меткостью все отлично. Но этот старик не перестает меня удивлять.

Я едва успеваю увернуться, когда перед моим лицом со свистом пролетает степлер. Железяка врезается в стену и падает на пол с четким шлепком.

— Ты совсем охренел?! — Василич орет так, что стекла дребезжат.

— А что? — невинно хлопаю глазами. — Я просто сказал, что пока останусь в Канаде.

— Я не для НИХ тебя растил! — он грохает ладонью по столу, подпрыгивает кружка. — Не для каких-то там заокеанских детишек! Не для их лиги, черт ее дери!

— Ну, вообще-то, — я пожимаю плечами, — там играют вполне не детишки, а нормальный уровень.

— Замолчи! — Василич взрывается снова. — Да чтоб у меня уши отсохли, если я такое услышу еще раз!

— Василич, спокойно, — я поднимаю ладони. — Еще давление поднимется.

Тренер мечется по кабинету как тигр в клетке: шаг, разворот, шаг, разворот. Ладони сжаты в кулаки, брови сведены на переносице, вена пульсирует.

Я стою спокойно и не чувствую вину. Я знаю, чего хочу, и знаю, ради кого я все это делаю.

— Комиссия вынесла решение, и Полину оправдали, — говорю уверенно. — Она может вернуться в спорт.

Василич резко останавливается. Я вижу, как дрогнула его челюсть. Как он на секунду зажмурил глаза, будто гасит внутри шторм.

— Я рад за нее, — бурчит он, отворачиваясь. — Но сейчас разговор не о Полине.

— А он всегда о ней, — отвечаю я.

Он медленно поворачивается.

— Ярослав, — сквозь стиснутые зубы цедит он, — ты обещал мне вернуться и подписать контракт. У тебя два клуба. ДВУХ, мать их, самых лучших команд! Кто из молодых такое предложение получает? Да никто!

Я невольно усмехаюсь.

Да, это дико. Это круто. Это моя мечта с детства.

Но…

Где наша не пропадала?

— Василич, — я делаю шаг к столу, — я вернулся именно для этого. Чтобы решить вопрос. Чтобы сказать им, что сейчас я не могу.

— Не можешь?! — он снова закипает. — Ты издеваешься?! Это же ВХЛ! Это твой выход на большую арену! Твой шанс! Ты пахал ради этого, кости свои лет восемь ломал, я тебя от кровавых мозолей лечил, а ты мне тут…

— Короче, Василич, без вариантов, — жестко отрезаю я.

— Ты не поедешь туда! — продолжает возмущаться тренер. — У тебя контракт на руках лежит, идиот!

— Василич, я и там смогу реализоваться. Это не задворки. Там нормальный уровень, нормальные команды.

Он хрипло втягивает воздух и…

Кидает в меня рулон скотча. Серьезно. Большой и широкий рулон скотча.

— Василич, хорош! — отскакиваю я в сторону. — Я тебе не мишень!

— А должен быть! — орет он. — Может, в голову тебе попадет, мозги на место станут!

— Да все у меня на месте! — вскипает у меня внутри. — Я знаю, чего хочу!

— ТЫ ХОЧЕШЬ БАБУ! — рявкает он. — А я тебя растил, чтобы ты в ХОККЕЙ ИГРАЛ! Чтоб я мог сказать: да, это мой воспитанник! А не чтобы ты по миру бегал за ней, как щенок!

— Я НЕ ЩЕНОК! — взрываюсь я. — Ты всегда говоришь мне думать головой, а сам-то когда последний раз головой думал, а? Не о схеме игры, не о статистике бросков. А о себе, о своей жизни.

Тренер хмурится, но молчит.

— Может, и тебе стоило так же поступить в свое время?! Выбрать быть счастливым, выбрать любовь и семью. Может, тогда бы ты не жил тут, на базе, как бобыль, который знает расписание тренировок лучше, чем дни рождения родственников. Может, Полина бы росла с тобой. Может, жена и не ушла бы.

Василич злится, я вижу это по его лицу. И замечаю, как бью по больному.

— Я люблю хоккей, — бросаю я. — Я люблю Полину, и я не собираюсь потом всю жизнь жалеть, что выбрал не то. Как ты это делаешь.

Тренер отталкивает от себя свое кресло, его спинка стукается о стену.

— ВОН!

— Не уйду, пока…

— Я СКАЗАЛ ВОН!!!

Он идет на меня как ураган, и я уже понимаю, что диалог окончен. Разворачиваюсь и вылетаю из кабинета, но за мной раздаются тяжелые быстрые шаги. Оборачиваюсь, а Василич идет за мной.

— Василич, да услышь ты меня, — я разворачиваюсь на ходу и иду спиной вперед.

В коридоре повсюду высовываются головы: пацаны, админы, массажист. Кажется, охреневает вся база.

— У тебя впереди дружеский матч, — рычит Василич и машет указательным пальцем в воздухе. — На лед ты выйдешь. Как миленький выйдешь. И ВХЛ не суешься! Слышишь меня?! Им ты ничего не говоришь!

— Ты не имеешь права мне запретить! — огрызаюсь я.

— Имею, — его голос становится леденящим. — Пока ты числишься в «Орлах», я твой тренер. Открываешь рот, и можешь забыть о своей карьере вообще.

— Да плевать мне! Я не передумаю!

— Перебесишься! — орет он снова, грубо закрывая дверь, которая оказалась открытой на его пути. — Спермотоксикоз закончится, локти кусать будешь!

— Не буду! — рявкаю я и торможу.

Мы стоим друг напротив друга, оба красные, оба кипящие.

И тогда он горько вздыхает:

— Если бы я знал, Ярослав, что ты такое выкинешь, я бы тебя на пушечный выстрел к своей дочери не подпустил.

— Поздно, Василич. Слишком поздно.

И я ухожу в свою комнату. Сажусь на кровать, еще весь на адреналине после взрыва Василича, и сразу звоню Полине.

Она отвечает сразу, на экране появляется ее красивое лицо.

— Как разговор с отцом? — тихо спрашивает она.

— Хреново, — честно отвечаю я. — Но я хотя бы живой ушел от него. Это уже достижение.

Полина хмурится, кусает губу, точно переживает.

— Яр, — она выдыхает, — я все еще не уверена, что ты поступаешь правильно.

— Ты не веришь в меня? — спрашиваю я, глядя прямо в камеру.

Она поднимает взгляд, ее глаза блестят.

— Верю. Очень верю. И… скучаю.

Черт. Сердце делает кульбит.

— Я тоже скучаю. А что насчет мудака Тони?

Полина морщится.

— Я не буду с ним кататься. В ближайшее время я сменю тренера и партнера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У меня внутри все дрожит от радости. Хотя что за хрен ей теперь попадется в партнеры?!

— Знаешь, что выяснилось? — грустно вздыхает она. — Допинг, который обнаружили у меня, его подсыпали не только мне. И не я одна была «под защитой» у нашего тренера. Он подмешивал его и Тони.

Меня пробивает холод.

— Что?! — рычу.

— И Тони знал об этом, — добавляет она. — Он все это время знал и молчал, чтобы не потерять шанс поехать на отбор, чтобы не потерять баллы. А когда я стала кататься лучше на его фоне, то он сам меня же и сдал. Представляешь? Все продумал. Сам перестал употреблять допинг, ждал, когда можно будет меня слить.

Меня накрывает такая лютая ярость, что я сжимаю телефон в руке до треска.

— Я ему голову оторву. Приеду, найду и…

— Яр, — мягко перебивает меня Полина, — мне не нужна драка. Мне нужно, чтобы ты был рядом.

Блядь.

Как же она умеет выбивать почву из-под ног.

— Я буду, — говорю с улыбкой. — Всегда.

Полина слегка улыбается. Так, что мне хочется рвануть в Канаду прямо сейчас, без виз, без самолетов, вплавь через океан.

— Ты, правда, все это делаешь из-за меня? — шепчет она.

— Нет, Поля, — смотрю ей прямо в глаза, — не из-за тебя, а ради тебя.

ГЛАВА 48.

Яр

Сижу в раздевалке, прикрыв глаза, локти на коленях, клюшка лежит у ног, как брошенная игрушка. Все уже разомлели, растягиваются и шутят. Пашка сидит рядом и жрет банан, а у меня внутри такое творится, что хоть волком вой.

Завтра я должен дать ответ с кем я буду подписывать контракт. Как и просил Василич, я с Даниилом Романовичем ничего не обсуждал, ушел в затишье. Завтра ему обо всем и скажу, за это время в моей башке ничего не поменялось.

Телефон вибрирует в руке, Полина звонит.

У меня сердце чуть ли не пробивает грудную клетку.

Встаю и выхожу из раздевалки, не хочу, чтобы слушали наш разговор. Прислоняюсь плечом к стене и отвечаю на входящий видеозвонок.

— Я звоню пожелать тебе удачи, — слышу ее немного взволнованный голос и все.

Меня стирает с лица земли.

— Спасибо, — выдыхаю я. — Ты мне сегодня снилась.

— Правда?

— Да. И это, блядь, мука, Полина.

— И что тебе снилось? — игриво спрашивает она.

Я смотрю на ее лицо, которое занимает весь экран, и вспоминаю сон, от которого потом чуть не сдох со стояком.

Поворачиваюсь в другую сторону, чтоб никто не видел мою рожу. Меня реально выворачивает изнутри. Так, что даже перед матчем такого мандража не было.

— Мне снилось, что мы очень страстно и очень грязно трахались.

— Ммм, — соблазнительно тянет она.

Этот ее стон… Этот мягкий голос, будто скользящий по коже…

Еще чуть-чуть, и я, наверное, все брошу и улечу к ней, чтобы воплотить в жизнь все сны, которые меня мучают.

— И это самая жестокая мука, — отвечаю я. — Я просыпаюсь, а тебя рядом нет.

Глотаю воздух, потому что реально тяжело.

— И я схожу с ума от того, что ты там, — продолжаю я, стиснув зубы, — а я тут. И что я не могу просто взять и прийти к тебе.

Скулы сводит.

Прямо физически.

— Я скучаю, — наконец признаюсь я. — Настолько, что… не знаю, как удержаться, чтобы не сорваться. Ты мне нужна. Гребаный ты зайчонок, как же ты мне нужна.

Она молчит, но я слышу, как тяжело она вздыхает. Знаю, как ее тоже разрывает. И от этого меня накрывает еще больше.

— Яр, — шепчет она.

— А?

— Я тоже очень скучаю. Потерпи еще немного, и скоро мы будем рядом.

У меня в груди что-то рвется.

Легкие? Сердце? Хрен его знает.

Хватает только силы выдохнуть:

— После матча я позвоню тебе еще. Договорились?

— Давай лучше я тебе наберу.

— Почему?

— Я буду на встрече с новым тренером. Не знаю, надолго ли это все затянется, — она поджимает губы.

— Хорошо, только потом сразу набери мне.

— Договорились, — она чмокает меня в камеру, а потом тихо-тихо смеется.

И это мой конец.

Отключаюсь, стою пару секунд и тупо пялюсь в темный телефон.

А потом улыбаюсь, как идиот. Точнее: как влюбленный идиот.

— Ты че такой красный? — усмехается Пашка, выходя из раздевалки. — Поля давление подняла?

— Да иди ты в задницу, — бурчу я.

Мы выходим на лед, и дальше все происходит как в замедленной съемке: скорость, шум, резкий запах льда, адреналин в крови. И соперники ничего не могут сделать. Вообще. Такое чувство, будто команда сегодня решила: «Анисимов бесится? Ну, так давайте врежем всем подряд».

Раскатываем этих бедолаг так, что им даже вздохнуть некогда. Пасы, как по учебнику. Броски хлесткие и точные. Голкипер у них орет на защиту, а они сами уже не знают, кого держать, мы слишком быстрые.

Счет остается неприличным. Для дружеского матча вообще грех так играть, но кому какое дело. Мне важно только одно: пока не думать о ней и о том, как она дышала в трубку.

Мы добиваем последний гол, и сирена звучит как выдох облегчения.

У борта меня ловит Люба. Она стоит с диктофоном и с хитрым взглядом.

— Ярослав, пару слов для городской газеты.

— Валяй.

— Правда, что это была твоя последняя игра в составе «Сибирских орлов»?

— Да, — отвечаю честно. — Было круто играть с таким мощным составом.

Люба чуть приподнимает бровь, смотрит на меня как кошка, учуявшая жареную рыбку.

— Говорят, что ты уже подписал контракт с одним из сильнейших клубов ВХЛ. Это так?

Вот тут уже включается мой защитный режим.

— Планов много, — говорю ровно и уверенно, стреляю взглядом на тренера, который поздравляет наших парней с победой, — но пока не раскрываю.

Люба по-деловому ухмыляется, типа, ладно-ладно, увидим.

— Значит, интрига?

— Можно и так сказать.

— Ну что ж, спасибо за игру, удачи в новой лиге! — она машет мне рукой и уже бежит к следующему игроку.

Вечер на базе проходит под девизом: гробовая тишина. Все свалили в город отмечать победу: шум, смех, пиво, девчонки – стандартный набор.

А я?

Я лежу на своей жесткой кровати, одна рука за головой, вторая листает фотки в телефоне. Экран светится в темноте, и каждая картинка, как удар под дых.

Мы в Канаде. Полина в кепке, смеется чему-то, что я сказал. Потом селфи на фоне набережной. Потом, где она держит кофе.

И сердце сжимается так, будто кто-то обмотал его колючей проволокой и тянет, тянет, тянет…

Тоска поселяется в груди, становится хреново. Но сладко-хреново. Потому что мои чувства про нее. И скоро мы будем вместе.

Скролю дальше.

Фото, где она спрячется за воротник куртки.

Фото, где она смеется так, что глаза блестят.

Фото, где она смотрит на меня.

Долго. Она видит меня настоящего.

Я закрываю глаза и шумно вдыхаю. Хватит, с ума уже схожу.

И тут раздается стук в дверь.

— Открыто! — бросаю я, не отрывая взгляда от мобильного.

Никто не входит, а потом снова стучат, но уже настойчивее.

Я недовольно цокаю и сползаю с кровати.

Кто приперся? И именно сейчас? Хрен ли им всем дома не сидится?

Иду к двери, рывком открываю ее, и застываю.

На пороге стоит Полина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 49.

Яр

Полина стоит прямо передо мной, и я действую раньше, чем успеваю что-то понять.

Просто хватаю ее и притягиваю к себе. Она шумно выдыхает у меня под подбородком, руки сами обвивают мою шею, а я утыкаюсь лицом в ее волосы и вдыхаю знакомый запах.

Родное все. Больное все.

Я отрываюсь от нее ровно настолько, чтобы увидеть ее лицо, обхватываю ладонями ее щеки и целую.

Жадно, потому что слишком долго ждал. Скучал так, что аж ребра болели.

— Мне это снова снится? — выдыхаю в ее губы.

Поля тихо смеется, а потом так неожиданно и больно щипает меня за бок.

— Ай! — вздрагиваю я. — Вообще-то больно. На что способны твои маленькие пальчики?!

Она хохочет.

— Это не сон, Яр. Я – настоящая.

И тут до меня начинает доходить.

— Что ты тут делаешь? — спрашиваю я, закрывая дверь.

— Я соскучилась, — спокойно отвечает она и улыбается так игриво, что я держусь из последних сил.

У меня сразу и без вариантов сжимается все тело. А в паху так начинает свербеть, что я готов на стену лезть.

— Почему не сказала, что прилетишь? Я бы встретил.

— Сюрприз! — Полина раскидывает руки в стороны.

А потом ее взгляд бегло проходится по комнате.

— Ты один? — спрашивает тихо.

— Ага. Все в город свалили.

Поля обходит меня и подходит к двери, я поворачиваюсь за ней. И эта соблазнительница, глядя мне в глаза, медленно поднимает руку и щелкает замком.

У меня дыхание перехватывает.

Даааа, моя девочка.

— Значит, ты мне звонила сегодня уже из России? — подхожу к ней ближе, но она отступает от меня.

— Ага, — кивает она и расстегивает свою олимпийку.

Я вижу знакомую ткань, знакомые цвета. И когда Полина стягивает кофту, она остается в моей футболке. В моей любимой футболке с фамилией и номером «39», которую я повесил для нее в душе.

Смотрю на нее с недоумением.

— Не понял, мы же ее выкинули?!

— Рука не поднялась вынести ее на мусор, — томно произносит Полина.

— Да ты что?!

— Да. Ткань оказалась такой приятной.

— Ага, — киваю я и чувствую, что мое возбуждение доходит до предела.

— И швы такие ровные, — Полина продолжает заводить меня не на шутку.

— Именно поэтому и оставила ее? — чуть ли не рычу я.

— Да. А еще в ней удобно спать.

— Спать?! — смакую это слово, ловя дрожь в теле.

Мне крышу сносит только от мысли, что она все это время спала в ней.

И я не выдерживаю. Подлетаю к девчонке, зарываюсь пальцами в ее длинные волосы, сжимаю их, припечатываю ее к двери. Целую так грубо, что внутри появляется беспокойство, что ей больно.

Но стоит мне только посмотреть в ее шальные и бездонные глаза, понимаю: кайфует. Очень даже кайфует.

И тогда все мои стопы окончательно сгорают. В башке перемыкает так, что я подхватываю ее под попу и валю на свою кровать. Чуть ли не срываю с нее джинсы, следом трусики. Покрываю поцелуями ее гладкие стройные ножки.

Но футболку оставляю.

— Хочу, чтобы ты была только в ней.

Полина какими-то своими магическими манипуляциями снимает лифчик, не снимая футболки. Я целую ее груди, задрав мягкую ткань. Ловлю ртом твердеющий сосок, прикусываю его.

Она стонет и тянется к моим спортивкам. Пальцами поддевает резинку и резко стягивает их с меня. Штаны зависают на коленках, дальше не выдержу.

Член упирается в ее бедро.

— Я привезла большую пачку презервативов, — усмехается Полина.

Ты смотри, подготовилась к сюрпризу. Но я и сам заряжен.

Тяну руку к тумбочке, нахожу в ящике шелестящий квадратик.

Внутренний голос шепчет: будь ласковее и романтичнее. Девчонкам это нравится. Но в груди уже бушует буря: сразу в нее.

— Не могу больше ждать, — шиплю ей в губы и ловко раскатываю латекс по твердому стволу.

— Я тоже. Хочу тебя, Яр, — выдыхает она мне в рот, а потом кончиком языка проходится по верхней губе. — Возьми меня.

И я врываюсь в ее горячую и мокрую киску, впечатываю ее в свою кровать. Мы стонем одновременно.

Блядь! Как же я этого хотел!

Двигаюсь быстро, сжимаю ладонью упругую грудь. Полина извивается подо мной, волосы разметались, ротик соблазнительно приоткрыт, стоны постепенно превращаются в крики.

Я и сам стону от бешеного удовольствия. По спине пролетает заряд тока, чувствую, что вот-вот и финиш. Ускоряюсь, кровать трясется под нами, жалобно скрипит. Возможно, развалится. Да и похрен.

Полина впивается ногтями в мою спину, утыкается в мое плечо и кончает. Ее упругие стеночки сжимают меня так сильно, что я кончаю следом.

По мышцам проносится такой дикий импульс, что я никак не могу совладать с ним. Кажется, что он затрагивает даже пальцы на ногах.

Утыкаюсь лбом в грудь Полины, сердце бухает где-то в горле, дыхание рваное.

Поля проводит ладошкой по моим волосам, и я осторожно ложусь рядом с ней. Щекой прислоняюсь к ее груди, загребаю ее в свои объятия.

И чувство от того, что я должен вновь отпустить ее в эту ебанную Канаду, разрывает меня на куски.

— Не хочу тебя отпускать.

— И не придется, — тихо произносит она, и я поднимаю голову.

Мы сцепляемся взглядами.

— Я же тебе говорила, что буду работать с другим тренером?!

— Ну.

— Я буду тренироваться в России.

Мне хочется вскочить и от радости пробить потолок башкой. Но ее слова с трудом оседают во мне, не верится.

— Я была в Москве, встречалась с ней. Она такая крутая, мы очень приятно пообщались. Так что я буду кататься тут, и ты сможешь подписать контракт.

Я привстаю на локте и хмурюсь.

— Так ты давно в России?

— Прилетела два дня назад.

Я начинаю закипать.

— И мне не сказала? Я тут с ума схожу…

— Прости, Яр, — она упирается ладошкой в мою грудь, перекатывает меня на спину, и садится сверху. — Я хотела решить все вопросы с тренером и только потом тебе все рассказать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я звонко шлепаю ее по аппетитной заднице.

— Накажу тебя!

— Да, накажи, — улыбается она и наклоняется ко мне.

И мы сливаемся в поцелуе.

ГЛАВА 50.

Яр

Я стою в переговорной, передо мной на столе лежат бумаги.

Контракт.

«Столичная Звезда» - название на шапке договора будто орет: ну что, Анисимов, готов?

Готов.

Блядь, как же я готов!

Неподалеку стоит Василич, который делает вид, что просто скучает, но у него вены на шее наливаются кровью, когда он волнуется.

И Полина, моя Поля, стоит справа в светлом свитере, сжав руки так, словно не «я» подписываю контракт, а именно «мы».

Я беру ручку, смотрю на Даниила Романовича. Он сияет, тренер «Звезды» стоит рядом с ним и прожигает меня взглядом.

Да, мужик серьезный, мы с ним точно сработаемся.

— Давай уже, — шепчет Полина, — пока я тут от волнения не умерла.

Улыбаюсь и наклоняюсь к столу.

Ставлю свою подпись.

Одним движением, быстро и четко. Как бросок в пустые ворота.

И все.

Я – игрок «Столичной Звезды».

Василич шумно выдыхает.

— Ну, — он усмехается, — хоть раз сделал что-то умное.

Я замечаю, как напряжение сходит с его плеч, и ржу.

— Спасибо, тренер. Регулярно жду вашей теплоты.

— Охламон, — бурчит он, но глаза блестят. — Горжусь я тобой, черт тебя побери.

— Вы воспитали достойного игрока, Андрей Васильевич, — мой нынешний тренер и бывший пожимают руки.

Даниил Романович убирает бумаги в папку, а Полина скользит ко мне.

— Поздравляю, Яр. Ты именно там, где должен быть.

Я ловлю ее пальцы и сжимаю.

Пресс-конференция, как всегда цирк. Вспышки камер, журналисты, микрофоны, логотипы клуба на стене.

Я сижу между генеральным менеджером и новым тренером.

Позади висит огромный баннер «СТОЛИЧНАЯ ЗВЕЗДА». Перед нами расставлены микрофоны, словно стволы пушек.

Генеральный говорит о том, какой я перспективный и как удачно прошел сезон. Тренер добавляет что-то про «характер» и «боевой дух», будто читает мой некролог.

Потом слово дают мне.

— Ярослав, скажите, почему «Столичная Звезда»? — спрашивает кто-то.

Улыбаюсь и чуть наклоняюсь к микрофону.

— Потому что это клуб, в котором чувствуешь себя частью чего-то большого. Сильного и амбициозного. И я хочу быть там, где можно расти до небес.

— То есть вы уверены, что сделали правильный выбор?

— Абсолютно, — отвечаю не раздумывая. — И намерен доказать это своей игрой.

Вспышки камер щелкают снова и снова. Я чувствую, как Полина где-то в первом ряду смотрит на меня. И это открывает во мне второе дыхание.

Когда все заканчивается, мы идем по коридору клуба. На стенах висят фотографии легенд, трофеи, старые свитера с номерами, которые навсегда останутся в истории.

Поля идет рядом, переплетаем пальцы.

— Ну что, звезда, — улыбается она, — как ощущения?

Я разворачиваюсь и тяну ее к себе.

— Правильные, — отвечаю я.

— Клуб выбрал верно?

Я наклоняюсь и шепчу ей в губы:

— И клуб. И страну. И тебя.

Она краснеет, но улыбается. И я утверждаюсь еще сильнее: да, я верно выбрал.

И лед впереди – тоже мой.

Полина

Я стою в коридоре, прислоняюсь плечом к прохладной стене и смотрю на Ярослава. Он смеется громко, искренне и по-своему.

Генеральный менеджер хлопает его по плечу, журналисты пытаются снова что-то спросить, а мой строгий и непробиваемый папа стоит рядом с ним и выглядит счастливым.

У них одинаково горящие глаза. Как будто они оба выиграли этот контракт.

А я приняла верное решение, когда вернулась в Россию. Сегодня я опять встречалась со своим новым тренером, с которой меня свел папа. Его связи мне помогли, не скрываю.

Ирина Григорьевна – серьезная и уверенная женщина, с цепким взглядом, и в отличие от моего прежнего тренера – честная. Она сказала то, что я боялась услышать, но хотела знать:

— Ты не сломана. Ты не испорчена. Ты просто устала. И ты можешь вернуться, если сама хочешь.

И я сказала «хочу» без дрожи в голосе, без сомнений. И без страха, что завтра мне опять подставят подножку.

Папа тогда тихо выдохнул за моей спиной. Я видела, как он сдерживал эмоции, и мне стало легче. Мы оба возвращаемся домой, в спорт, в нормальную жизнь.

Потому что теперь у меня есть то, чего раньше не было: я больше не одна.

Яр подходит ко мне, его шаги я узнаю из тысячи.

— Скучаешь? — он касается моей щеки костяшками пальцев.

Я смотрю на него, на силу и огонь в его глазах. Я смотрю на мужчину, который готов был отказаться от мечты ради меня, и который все равно до нее дотянулся.

— Горжусь тобой, — говорю тихо, чтобы слышал только он.

Яр улыбается так, что в животе кружится теплый вихрь.

— А ты, — он рассматривает меня, — готова вернуться на лед?

— Готова, — отвечаю я. — И на этот раз все будет правильно.

Его ладонь ложится мне на талию, я накрываю ее своей.

Я думала, что боюсь довериться ему. Что однажды он уйдет, передумает, исчезнет, как исчезали другие.

Но теперь…

Теперь я чувствую внутри теплое спокойствие.

Он – мой. И я его.

Без истерик, без паники, без страхов.

— Поля, — шепчет он у виска, — я люблю тебя.

Наверное, впервые в жизни я верю этим словам не потому, что хочу верить…

А потому что знаю: он не врет.

Мы стоим в шумном коридоре большого московского здания, но, кажется, будто весь мир вокруг нас замер.

— И я люблю тебя, Яр.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ЭПИЛОГ

Полина

Месяц спустя

Я просыпаюсь раньше будильника не из-за нервов, не от боли, не потому что снился суд или очередной скандал. А потому что меня обнимают теплые руки Ярослава. Они тяжелые, надежные и такие родные, что к горлу подкатывает ком.

Мой хоккеист еще спит.

Пол-лица спрятано в подушке, волосы взъерошены, губы чуть приоткрыты, и я знаю: если сейчас трону его плечо, он притянет меня ближе, не открывая глаз, пробормочет что-нибудь вроде «иди ко мне, маленькая», уткнется носом в шею, и все, мне снова не выбраться из его стальных объятий.

Уже прошел месяц, как мы вместе, а я все еще не могу привыкнуть к тому, что счастье может быть тихим.

На кухне до сих пор пахнет гренками. Яр вчера вечером решил, что «надо научиться готовить завтраки, чтобы кормить тебя нормально». Получилось… ну… немного горело. Но я сказала, что вкусно, и он ходил по квартире довольный, как будто выиграл еще один финал.

Сейчас он встает, чешет затылок, подходит ко мне и, не глядя, берет кружку. Одновременно целует меня в плечо.

И этот ритуал повторяется каждое утро. Без пропусков.

— Доброе утро, — хрипло бурчит Ярослав.

— Доброе, — улыбаюсь я.

— Ты сегодня вкусно пахнешь.

— Я пахну тобой, Анисимов.

Мы завтракаем, сидя на одном стуле, потому что ему нужно «чувствовать, что ты рядом». Я читаю сообщения от новой тренерши, планируем расписание, смеюсь над его комментариями, а он то и дело тянется ко мне, целует щеку, шею, ладонь, словно боится упустить момент, когда рядом есть я.

Хотя мы теперь всегда рядом, и это самое невероятное.

Иногда вечерами, когда он возвращается с тренировки, а я – с раскатки, мы валимся на диван. Включаем на телеке какие-то передачи, которые я все равно не смотрю.

Я кладу ноги ему на колени, а он массирует мне ступни, пока рассказывает, как кто-то из команды снова упал на ровном месте, а тренер по силовой, «тот дед-качок», заставил команду бегать кругами.

Иногда Яр поднимает на меня глаза, и в них горит такой свет, что я теряю дыхание.

— Ты знаешь, — он касается моего колена, — я ведь думал, что хоккей для меня – все. А оказалось, что для меня все – это ты.

И я прячу лицо у него на груди, потому что от таких слов все расплавляется внутри.

Я меняюсь. Он меняется. И мы все время меняемся в одном едином направлении.

В нашу съемную квартиру мы уже выбрали новый матрас, потому что старый скрипел так, что соседи точно знали, когда у нас страсть, а когда просто «обнимаемся и смотрим сериал».

Мы купили одинаковые кружки.

Мы развесили фотографии: наши канадские, московские, смешные и глупые, и среди них одна: где он держит меня на льду, а я счастливо смеюсь.

Иногда, по ночам, я просыпаюсь, смотрю на него, и у меня внутри все сжимается от любви к нему. Я чувствую, что рядом находится тот самый человек, в объятиях которого утихают все тревоги.

Сегодня Ярослав провожает меня до двери:

— Я заберу тебя вечером, — целует в висок. — И приготовлю настоящий ужин.

— Пиццу? — поднимаю бровь.

— Мне казалось, что мы договорились больше не обсуждать мою первую попытку готовить, — грозно говорит Яр, но улыбается.

— Ладно, мой самый любимый форвард. Пиццу так пиццу.

Он прижимает меня к себе и тихо шепчет:

— Я люблю тебя, Полина.

Больше никогда я не усомнюсь в этих словах. Месяц назад я боялась довериться мужчине, а сейчас я боюсь только одного: проснуться однажды и забыть, как это, быть любимой им.

— Я тоже люблю тебя, Яр, — говорю с улыбкой, и в его глазах мелькает вспышка.

Он отпускает меня, но не сразу, каждая секунда для нас на вес золота. И я все же ухожу только затем, чтобы вечером снова вернуться к нему.

В наш общий дом, который мы обустраиваем для себя.

В нашу новую жизнь, в которую я наконец-то верю.

*****

Мои драгоценные, история Яра и Поли подошла к счастливому концу. Я с большим удовольствием читала ваши комментарии, радовалась каждому вашему лайку.

И я приглашаю вас в историю Любы (сестры Полины) и Демьяна (еще одного дерзкого форварда "Сибирских Орлов").

P.S. там мы еще встретим многих героев.

— Я звонила тебе несколько раз, почему не отвечал?

— Занят был, — Демьян не поднимает глаз от телефона, словно я для него пустое место.

— Той девушкой из сторис? — я сглатываю. — Я видела, как ты ее обнимал.

Он молчит, даже бровью не ведет.

— Я думала, что у нас все серьезно.

Демьян медленно поднимает взгляд и усмехается.

— Серьезно? Люба, не смеши меня. Я никому не дарю вторую ночь. Ты всего лишь одна из…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец