На грани нас. Глава Секс без границ смотреть онлайн

Глава 1. Иванна

”О, сломан кубок золотой! Душа ушла навек!

Скорби о той, чей дух святой — среди Стигийских рек.

Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой тёмный взор:

Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор!”

Брр… однако Эдгар По был мрачным типом. Поражает, как его полёт фантазии напоминает нашего Гоголя. Мда… жаль, что они не были знакомы — фляга у обоих свистела одинаково. Сработались бы. Что они там курили, нюхали?

Если память не изменяет — морфий или опиум. Неудивительно, что одному вороньё мерещилось, а другому — стрёмное чудище, которое само веки поднять не могло.

Хотя… нынче, в эпоху передовых технологий, где страшилки — всего лишь сказки, в которые даже дети перестают верить ещё в детстве, самый страшный монстр — человек. Дурь стала поизощрённее. Что тогда придумали бы эти парни? Ахаха…

Так… секундочку. Гоголь — без греха, максимум привидения по ночам видел.

Это Булгаков был морфиновым поклонником.

Короче, перепутала классиков — ничего нового.

Мозг у меня, видимо, тоже осенью намок.

О чём это я?

Ах да. Смерть, ужасы и угнетение начала XIX века. Угораздило же меня схватить именно эту книгу из домашней библиотеки. Ладно, пора завязывать с этой мрачной мутью: стихи — не моё, да и погода сама по себе грусть нагоняет. Не май месяц — на дворе уже осень. С моего переезда в столицу прошло уже четыре месяца, а я всё никак не привыкну.

Отец… Вот уж кто умеет перевернуть чужую жизнь вверх дном, при этом выглядя невозмутимо. Его девиз: «Жизнь — это импровизация». Только вот импровизирует он не на сцене, а на судьбах. Бросить всё, сорваться с юга в Москву ради новой любви — да пожалуйста. Заявить, что теперь мы «большая семья» и «всё начнём с чистого листа»? Ему это сказать — как чай налить.

А я, как всегда, крайняя. Старшая. Ответственная. Та, кто должна присматривать за сёстрами, пока папочка строит новую жизнь с очередной «мисс идеальной».

Что это я разворчалась — во всём есть позитив. Учёба в престижном вузе, например. Пока это действительно все плюсы.

Алена — та ещё сучка. Внешне безупречная: ухоженные руки, шелковистые локоны, голос — будто из рекламы шампуня. Только в глазах что-то хищное, как у гиены. Забавный факт: гиены являются падальщиками. Они чувствуют падаль по запаху с расстояния до четырёх километров по ветру.

И вот с этой красоткой, у которой «всё пучком, пизда торчком», два бывших в гробу, я теперь должна жить под одной крышей.

Пейзаж за запотевшими окнами автобуса навевает уныние: люди бегут кто куда, кутаясь в шарфы и куртки, а «не резиновый» муравейник под названием Москва утопает в ливне и слякоти.

Эх… сейчас бы щеголять в лодочках на каблуке, атласном платье чуть ниже колен и лёгком тренче. Чем я, спрашивается, руководствовалась, надевая всё это?

Ооо, моя остановка! Что там по времени? Твою мать, опаздываю на лекцию! Чудесненько. И, главное, по погоде одета! Зато красивая! Идиотка. Нужно было наступить на глотку своим принципам и попросить подвести меня у новых «родственничков». Ладно, что уж кулаками махать после драки.

Так, а вот и будущая альма-матер — от входа на территорию меня отделяет только пешеходный переход.

Погода — мразь. Зонтик почти не спасает, капрон, намокая, липнет к ногам, ветер задувает под тренч, который теперь греет разве что светлой памятью о маме. Мир ей пухом.

Зелёный! Наконец-то! Почти вся промокла. Шагаю по «зебре», как каравелла по зелёным волнам, и боковым зрением замечаю «Шумахера» на крутой тачке, явно не собирающегося тормозить. Приходится ускориться, чтобы не снесли к едрене-фене, как кеглю в боулинге.

И вот, когда я уже ступаю на тротуар, думая, что все неприятности за утро закончились, в спину прилетает волна грязной воды из-под колёс.

— Пиздеееец…

Ну как, скажите, быть нежной фиалкой, а не циничной злючкой, если жизнь — унылое дерьмо, а судьба бьёт с оттяжкой?

Я вздыхаю, закрываю зонт, который всё равно превратился в декорацию, и решаю всё же дойти до корпуса.

В отражении витрины критически оцениваю себя — то ещё зрелище.

Ну и видок: собака сутулая, не иначе. Рыжие волосы до лопаток, слегка волнистые от дождя, прилипли сосульками к лицу и плечам. Макияж, конечно, поплыл: тушь оставила аккуратные тени под глазами, будто я не спала неделю. Губы бледные, глаза — зеленее обычного. Холодная жижа медленно стекает по ногам. Я стою, как Голгофинянин из «Догмы». Если бы кто-то снял и залил видео, я бы точно попала в топчик: собрала бы тонну комментариев в духе: «Болото изрыгнуло фашистский танк, и он выстрелил в девочку».

— Да чтоб тебя, — шепчу я сквозь зубы, спотыкаясь на мокром асфальте.

Сумка срывается с плеча, учебники летят на землю. Краска с обложек тут же расползается, и я понимаю, что ненавижу этот день. Может, и весь год заодно.

Из-за забора доносится гул голосов — университет просыпается. Смешки, музыка из наушников, кто-то спешит со стаканчиками навынос, кто-то с новомодным вейпом в руке. Все куда-то бегут. У всех дела, заботы, планы. А у меня — только лужи и желание утопиться в них же.

Ну ладно, Иви, хватит ныть. Соберись.

Ты — не кикимора с испорченным макияжем, а «Студентка, комсомолка, спортсменка. Наконец, просто красавица!». Пора войти, поднять голову и сделать вид, что ты знаешь, куда идёшь. Даже если не знаешь.

Секунду.

Он только что… подмигнул?

— Охренеть, — выдыхаю я.

Салон — с приглушённым светом, отделкой из кожи убиенных телят, силуэты — трое. Из приоткрытого окна, уже препарированной машины раздаются знакомые голоса. Один — девушки с идеальными кудрями цвета шампанского, второй — ещё одной, будто под копирку, только взгляд холоднее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И обе… улыбаются. Так, будто не случайно окатили меня волной грязи, а сделали это нарочно.

Злата и Марго. Близняшки. Дочери Алены — той самой «Гиены» моего отца.

Две сучки — сестрички Твивел.

Вечно слащавые, пока их видит папа, и ядовитый террариум, когда остаёмся наедине.

Вчера вымораживали кудахтаньем за ужином, когда Алена демонстративно предлагала мне переехать в «чулан под лестницей». Они шептались, когда я проходила мимо, закатывали глаза, изображая рвотный рефлекс. И вот теперь — мокрый «привет» от новой семьи.

Я перевожу взгляд на ещё одного персонажа, который бесит меня со дня появления тут. Влад Морозов. Лучший друг одного из числа Аленкиного помёта — Даниила Страхова, двадцатидвухлетнего баловня судьбы, который считает себя слишком важным, чтобы интересоваться семейными спорами, и слишком умным, чтобы вмешиваться. Сегодня слышала, как он просил «братика-Владика подбросить сестричек».

От взгляда Морозова — мороз по коже. Красивый сученыш, прекрасно знает об этом и пользуется. Высокомерный. С тем самым взглядом, который обычно сводит дурочек с ума. Волосы чуть взъерошены, губы изогнуты в полуухмылке. Дорогие тачки, брендовые шмотки, потребительское отношение. Мудила — одним словом.

Проходя парковку, замедляюсь и на секунду ловлю его взгляд. Холодный, насмешливый, чуть прищуренный. Он действительно подмигивает. Никаких «извини, не заметили». Только лёгкое движение губ — издевательское, давно ставшее клише: «упс, нужно быть внимательнее».

Кровь приливает к лицу. Сердце бьётся где-то в горле, и мне хочется кинуть зонт прямо в эту сверкающую морду «Альфы».

— Придурок, — шепчу сквозь зубы, глядя, как мудень вываливается из салона.

Сзади хохот, хруст гравия под ногами и шёпотки. Я смотрю только вперёд: промокшая, в платье, не скрывающем ни один изгиб, чувствую себя голой, с гордостью, размазанной по коленям.

Отличное начало дня, Иви. Просто чудненькое.

— Прости, Ваня, не заметили, салфеток дать? — угорает «сестричка».

Хорошо. Пусть будет война. Я задолбалась щёки подставлять. Если они думают, что я снова стану девочкой, которая терпит ради мира в семье — они чертовски ошибаются.

Примечания:

Стихотворение Э. А. По «Линор».

Голгофинянин — монстр из фильма «Догма», «монстр фекалоид».

«Студентка, комсомолка…» — цитата из фильма «Кавказская пленница».

Сёстры Твивелс — персонажи из франшизы «Bratz».

Глава 2. Иванна

Ввалившись в здание университета, с трудом удерживая сумку, улавливаю — запах кофе, мокрых курток и новых канцелярских принадлежностей. Гул голосов, эхо шагов по мраморному полу, и холод, будто влетела не в учебный корпус, а в здание ледового дворца. Сердце всё ещё неровно гремит — от холода, злости и… от унижения.

«Просто иди, не смотри на людей. Никто не замечает, что ты в данный момент — жена бомжа. Всем друг на друга насрать». Так я себе твердила, пока поднималась по лестнице.

— Осторожнее.

Голос. Низкий. Спокойный. С легким оттенком насмешки. Мурашки сходят лавиной по моему телу. И нет. Это не из-за Влада-козла-Морозова.

Поднимаю глаза — и бешусь, пуще прежнего. Сухой, аккуратный, с сумкой через плечо. Смотрит — серыми, почти стальными глазами на меня так, будто встреча с ним — просто совпадение. Держу пари, поджидал, чтоб оценить дело рук своих и подкинуть говнеца на вентилятор. Да, сучек столичный, я всё ещё стою с грязными подолами и спутанными волосами.

— Что, дорогу перебежала неудачно? — губы у него едва шевелятся, но голос тянет, спокойно и вкрадчиво.

— Что, права купил, а водить не научился?

Он усмехается. Мудила. Ну-ну…

— Я-то умею. Но не я был за рулем. Или так засмотрелась на мою новую тачку, что Злату на водительском не заметила? Хочешь прокачу?

— Пожалуй от покатушек на твоей … хм… шмаровозке откажусь.

— А ты злючка, фу как грубо! — говорит он, делая шаг ближе. — Мне даже интересно, как ты будешь звать мою «ласточку», когда она будет греть и возить твою задницу в зиму.

— С чего бы она грела и возила? Ездить с тобой не собираюсь, не люблю придурков с завышенным ЧСВ и на твое хорошее настроение, у меня аллергия. Дай пройти!

— Я куплю тебе антигистаминное*. Давай дружить, Белка. Мы часто видимся, а будем ещё чаще. Так почему бы не зарыть топор войны?

Подаётся ближе. Пуская в действие свои чары, которые, слава богу, не действуют на меня. Не действуют же? Между нами — меньше метра. От него пахнет свежим воздухом, чем-то терпким, вроде кожи, дерева и кофе. И это раздражает. Потому что мне не должно нравиться.

— Ты, кажется, промокла, — произносит он тихо, и смотрит не в глаза, а прилично так ниже. — Тебя нужно согреть.

— А ты у нас обогреватель, фен или термопушка?

— Скорее уж полотенце или плед. Могу предложить помощь с переодеванием.

— Можешь предложить извинения и отправиться… в жопу… Это туда. — указываю в противоположном от меня направлении.

— То есть, ты оказалась не там где нужно, а я в этом виновен и должен просить прощения? А насчёт жопы — это я люблю и одобряю. Пойдём за ручки, раз предложила.

Сжимаю губы. И отпихиваю тянущуюся ко мне клешню, в попытке взять за руку. Надо просто уйти. Но тело будто не слушается — злость не отпускает, и какая-то странная дрожь, где-то под кожей.

Он смотрит прямо — нагло, пристально.

Как будто читает. Или ждёт, что я дрогну. А вот фигушки.

Скручиваю в кармане дулю — как учил дедушка.

— Иви, — произносит он вдруг, будто пробует имя на вкус.

— Для тебя — Иванна. Сокращения только для родных и близких. К которым ты не относишься. И хватит так улыбаться.

— Ага. Будем официальны, Злючка.

Эта его улыбочка… зараза такая.

Я поворачиваюсь к лестнице, делаю шаг в сторону, но он чуть касается моего локтя — лёгкое движение, едва ощутимое. Как раз достаточно, чтобы сердце дернулось.

— Осторожнее, — снова тот же тон. — Пол скользкий.

— От твоего эго?

— От слюней, которые я на тебя пускаю.

Он отходит, пропуская.

А я иду дальше — но каждый шаг будто отзывается его голосом в спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3. Иванна

В аудитории пахнет мелом, кофе и чужими духами. Тот тип запаха, который сразу навеивает на меня скуку с тягой опорожнить желудок. Срочно.

Плюхаюсь на место у окна — холодно, зато подальше от всех. Рядом свободно, и я молюсь, чтобы никто не сел.

— Давно не виделись, Белка. Занято?

Падает рядом. Конечно. Мой ответ ему не нужен.

Ставит ноут, кофе.

— Серьёзно?! Латте на кокосовом? Ооочень брутально. А чего не молочный коктейль со взбитыми сливками и посыпушкой?

— Ты всегда такая радушная?

— А чего ты ожидал? Чай, кофе? Завернуть с собой минет?

— Ахах. — веселится утырок. — Ты хоть понимаешь, какую реакцию у мужчины вызывают такие предложения?

Я изображаю тишину. Но запах его перебивает всё — и раздражает, и… бесит, что мне нравится.

Препод начинает лекцию. Я слышу только шум движений рядом: он дышит, двигается, наклоняется. Почти касается плечом. И меня трясёт.

— Ты дрожишь, — замечает.

— Наблюдательный какой, — шепчу. — говорила же — аллергия на тебя.

— Или на холод.

Он стягивает свитер.

— Возьми, вредина.

— Что это?

— Тёплый свитер. Возьми. Заболеешь.

— Думаешь, я приму от тебя хоть что-то?

— Думаю, что цистит тебе не нужен.

Я хватаю. Натягиваю. Он чертовски тёплый. И пахнет… им.

— Теперь хоть не дрожишь, — спокойно. — От клацания твоих зубов у меня чуть не случился нервный тик.

— Не обольщайся. Я всё равно тебя ненавижу.

— Не стоит благодарности. Ненавидь ради Бога.

Лекция заканчивается. Я собираю вещи. Свитер возвращать не собираюсь. Потом.

Не успеваю уйти — догоняет.

— Иви.

— Не зови меня так.

— Я подвезу.

— Нет.

— Ты в моём свитере. Все кому надо — уже решили, что мы пара. Так что садись, Белка.

Бесит, но он прав. Уже обсудили.

— Ок. Но только потому что я промокла. И не вздумай думать, что есть какие-то «мы».

— Когда девушки мокнут по моей вине — они не мерзнут. И привыкай — буду звать так, как хочу.

Козёл.

У входа его Alfa Romeo. Я молча сажусь.

Мы едем в тишине.

Смотрю в окно.

Но чувствую его взгляд. Улыбку.

И свитер пахнет им.

Слишком тепло.

Слишком близко.

Слишком опасно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Иванна

— Заедем на минуту? — бросает он, когда мы выезжаем на широкую магистраль, кивнув в сторону придорожного супермаркета.

— Собрался усыпить меня, бросить на трассе и, пока я выйду, уехать, оставив без связи?

— Купить кое-что нужно. Не боись, Белка.

— Да почему, блин, Белка?

— Потому что мелкая, рыжая и дикая. А ещё глаза — бешеные.

Машина сворачивает к круглосуточному магазину. Я остаюсь в салоне, наблюдая, как он выходит: уверенный, чуть ленивый шаг, руки в карманах. Через стекло видно, как говорит что-то кассирше и, конечно, улыбается так, что дамочка бальзаковского возраста готова лужицей растечься.

Клоун.

Возвращается с пакетом, садится, молча протягивает стакан с кремовой крышкой и плитку шоколада. Я принюхиваюсь, делаю глоток… и едва удерживаю стон удовольствия. Стоп. Стоп!

— Ты меня сталкеришь? Flat white. И белый шоколад. Подозрительно точный выбор.

— Ты ведь не из тех, кто пьёт «латте на кокосовом»… Расслабься, просто внимательный. — заявляет с тем самым фирменным чувством собственного достоинства. — Умение подмечать мелочи — полезный навык.

Я смотрю на кофе — мой любимый. На шоколад — тот самый, который прячу дома в тумбочке. Сердце делает предательский рывок. Мне не нравится, что мне нравится этот его жест.

— Полезно, чтобы пускать пыль в глаза дурам, которых хочешь поиметь? — огрызаюсь, напоминая себе: где и с кем я нахожусь.

— Получается? — спрашивает спокойно, но в голосе — лёгкое, мерзко-удовлетворённое «я победил».

Попиваю кофе, стараясь не показать… даже самой себе… что да, чёрт бы его побрал, — приятно.

Краснею — то ли от злости, то ли от смущения. И мысленно ругаю себя за то, что вообще согласилась ехать с ним.

— Ты неисправим. Удивляюсь, как твоё эго умещается в пределах вселенной.

После смерти мамы в особо нервные моменты грешу «поцелуями» с Капитаном Блэком. Красивый портсигар, дорогая бензиновая зажигалка — мой маленький ритуал. Я не зависима — в любой момент могу бросить. Но сейчас мне нужна сладость на губах от фильтра. До тремора в пальцах. И виноват — конкретно он, цирковой персонаж.

— Ты не из тех, кто благодарит, да?

Как назло, он достаёт сигарету и подкуривает. Раз уж «можно», вытаскиваю и свои приблуды. Делаю всё манерно, женственно — не для него. Я всегда так. Настроение чуть улучшится, а значит — можно быть великодушной.

— Спасибо. За кофе. За шоколад. За самоуверенность — отдельно.

— Всегда пожалуйста. Ты знаешь, что курение убивает?

— А ты?

Машина трогается. Мотор тихо гудит.

Я делаю ещё глоток кофе, затяжку. Замечаю, как он едва заметно улыбается.

Закатываю глаза, но уголки губ всё равно дрогнули. И он это видит. Конечно.

— Не радуйся, — бурчу. — Это не улыбка, а спазм.

— Главное, что вызван мной.

Самоуверенный гад.

И всё-таки…

Кофе тёплый.

Дым мягкий.

Шоколад сладкий.

И внутри — спокойно.

Даже если я никогда в жизни в этом не признаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5. Иванна

Спешно прощаюсь, отказываюсь от неслыханно щедрого предложения подвезти меня завтра и буквально вылетаю из «Альфы».

С порога в нос бьёт запах жасмина и натёртого воском пола. Всё как всегда: слишком чисто, будто вошла не в дом, а в холл пятизвёздочного отеля. Свечи, живые цветочные композиции, журналы, разложенные по линейке.

Стоит мне снять тренч, как тишина ломается.

— Ну надо же, — голос Алены течёт сладко, но за ним — колючая проволока. — Наша звезда уже дома. Я уж думала, егерей с собаками вызывать.

Сжимаю ремешок сумки. Не сорваться. Нельзя ссориться. Папа только-только перестал злиться после прошлой сцены.

— У нас пары должны были быть до вечера. Три часа. Причём тут собаки?

— Конечно, конечно, — протягивает она, глядя оценивающе, слишком долго. — Я так и поняла, если судить по твоему виду утром. Слышала о твоей утренней драме — вот и переживаю, чтоб наша девочка не простыла. Хотя, вижу, ты раздела какого-то юношу. Знал бы Владимир, чем занимается его умница-красавица вместо учёбы.

С кухни — смех. Злата и Марго появляются синхронно, как две тени.

У Златы в руках телефон, экран мигает.

— Мам, покажи ей, — Злата подсовывает мне видео. Конечно, я узнаю — парковка, я, лужа грязи, зрители. — Ты так эффектно выглядела, что грех было не залить в TikTok!

Марго прыскает:

— Я и не знала, что грязь — новый модный аксессуар. Жди предложений рекламы навоза.

— Девочки, хватит. Вы же знаете, Иванне непросто вписаться. Её нужно поддерживать, а не высмеивать. И не будем говорить вашему папе.

Алена прижимает пальцы к губам — будто сдерживает улыбку.

— Поддерживаем, — фальшиво-жизнерадостно отвечает Злата. — Вон, повысили тебе узнаваемость за день.

У меня стучит кровь в висках.

— Удалите видео. Я не хочу ссориться. Просто удалите.

— Ой, ну не начинай, — отмахивается Марго. — Все уже увидели. Поздно париться и марку держать.

Алена делает шаг ближе. Воздуха становится меньше.

— Иванна, я не понимаю, почему у тебя всегда всё «против тебя». Может, дело не в обстоятельствах, а… в тебе?

Не поддавайся. Не поддавайся.

— Ты ведь умная девочка. Но ум не спасает, если человек не умеет себя правильно подать. Обязательно сядет в лужу.

Глоток — колючий, горячий. Глаза жжёт.

— Я ничего не сделала. Это они—

— Хватит оправданий, — тихо, жестко. — Ты взрослая. Учись отвечать за свои действия.

Смех. Тихий. Злой.

Я разворачиваюсь и ухожу — пока не сорвалась.

На лестнице шаги звучат слишком громко.

Дверь закрывается — и всё рвётся наружу.

Слёзы — как сорванная нить.

Падаю лицом в подушку, реву до пустоты.

Как от «Хатико».

Только хуже.

Потому что это — моя жизнь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6. Иванна

Не знаю, сколько сижу, разглядывая пустоту. Комната гудит тишиной, и только часы щёлкают на стене.

Свитер, пахнущий кофе и его парфюмом, лежит рядом. Ком в горле не уходит.

Дверь тихо скрипит.

— Ив? — голос Дани низкий, осторожный.

Поднимаю глаза. Он стоит в дверях: босиком, в тёмной футболке и пижамных клетчатых штанах. В руках — кружка.

— Можно войти? Я с белым флагом.

— Войди. Если честно.

Он садится на стул возле двери — будто боится нарушить моё пространство.

— Я слышал, как мама с девчонками… ну… — он замолкает. — Они были несправедливы.

Удивительно. Ему — не всё равно?

Сегодня прям парад «добрых самаритян».

— Они делают то, что умеют: кудахчут и клюют.

— А ты? — тихо. — Что умеешь ты? Почему не клюёшь в ответ? Зачем позволяешь?

— Потому что иногда дерьмо лучше не трогать. Чтобы не воняло.

Молчание.

— Прости, что не вмешался, — наконец говорит он. — Слышал, как ты… плакала. Не знал, как подойти.

— Я не хотела, чтобы кто-то слышал. Не люблю, когда меня жалеют.

— Иногда лучше, чтобы кто-то слышал. Тогда не так одиноко.

В его взгляде — нет жалости. Нет давления. Просто… спокойствие.

— Знаешь, — говорит он, — ты не похожа на них.

— Что тебе нужно, Даня?

— Наверное… просто дружить. Ты достойный собеседник, а я — неплохо слушаю.

Я усмехаюсь уголком губ. Сегодня, похоже, всемирный день дружбы.

— Сомневаюсь, что им это понравится.

— А я — что тебе вообще стоит о них думать.

Он ставит кружку на тумбочку.

— Ты сильная. Но иногда всем нужен тот, кто подстрахует. Если будет плохо — приходи ко мне. Не геройствуй.

Горло снова сжимает, и я быстро киваю.

— Спасибо, Даня. Правда.

Он встаёт, колеблется.

— Ив?

— Да?

— Я рад, что ты здесь. И… выпей чай.

Он выходит, оставляя дверь приоткрытой.

Полоса света из коридора падает на пол — тонкая, хрупкая.

И впервые за долгое время мне не хочется, чтобы она исчезла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7. Иванна

Дорога до университета сегодня кажется короче.

Наверное, потому что за рулём Даня. Он молчит, но это молчание — не неловкость, а спокойствие. Тёплое, редкое, — то, которое позволяет не держать оборону.

— Ты уверена, что хочешь идти сегодня? Можем прогулять, — спрашивает он, когда подъезжаем к парковке.

— Уверена, — киваю, будто для себя. — Не хочу прогуливать. Даже ради блинчиков с маком и высоких материй.

Он едва заметно улыбается.

— Тогда пойдём. Мне всё равно нужно переговорить с другом. Заодно тебя провожу.

Голос у него тёплый, чуть хрипловатый от недосыпа. И я ловлю себя на мысли, что не спешу выходить из машины. Но, вдыхая свежий воздух, всё-таки открываю дверь. Улица пахнет осенью, мокрой листвой, холодной прозрачностью. Солнце уже не греет, но день будто обещает быть спокойным.

По пути к корпусу я чувствую на себе взгляды. Любопытные, иногда презрительные, чаще просто оценивающие.

То чёртово видео видели почти все. Теперь я — «та самая девчонка с парковки», садящаяся в блестящую морозовскую машину. Плевать. Рядом со мной идёт Даня — и почему-то шаг становится легче.

Он симпатичный. Светлые волосы, уложенные гелем, лёгкая щетина, спортивный костюм цвета горького шоколада. С ним всё… просто. Кажется, будто он — плюшевый медвежонок: тёплый, надёжный, свой.

И именно в этот момент появляется он.

Влад Морозов. Сонный, как всегда, с термокружкой в руке и тем выражением лица, будто мир — это шутка, придуманная для его развлечения. Клетчатая утеплёнка поверх белой футболки, джинсы, заправленные в ботинки. Финский дровосек, мать его.

Он замечает нас сразу.

— Доброе утро, семейная идиллия, — протягивает с колкостью, кивая другу. — Не знал, что ты подрабатываешь шофёром у мисс «я люблю ездить на общественном транспорте».

— Просто подвёз, — спокойно отвечает Даня.

— Конечно. И чисто случайно только её. А где королевишна и Золотая? Почему без сопровождения?

Поворачиваюсь, сверля его взглядом. Сегодня он раздражён, ирония без улыбки — плохой знак.

— А тебе какое дело, кто меня везёт? Ты кто, мой надзиратель? — не сдерживаю возмущения.

Если раньше казалось, что он подходит слишком близко, то теперь я понимаю — заблуждалась. Он склоняется к моему уху так близко, что по коже идёт жар.

— Признайся, Белка… когда обнимала мой свитер ночью, вдыхала мой запах… представляла, что я лежу рядом? Что трогаю тебя… мм?

Я вздрагиваю, мотая головой, выгоняя непрошеные образы.

— Врушка, — шепчет он и, прикусив мочку уха, отстраняется.

Даня взрывается:

— Блядь, Владос! Что ты ей сказал? Она побелела! Не трогай её.

— Всё в порядке, — выдыхаю. — Влад просто торгует самоуверенностью.

— Торговля — не моё, — лениво протягивает он. — Я предпочитаю тратить. На кофе и шоколад для обиженных. Хочешь повторим?

Сцепляемся глазами. Никакой игры — короткий, странно тихий контакт, от которого сбивается дыхание.

— Ладно, не буду мешать вашему братско-сестринскому утру, — бросает он и уходит.

Но, конечно, оборачивается, успевая улыбнуться кому-то по пути, заставив девицу рядом залиться смехом.

Вот он — привычный Влад. Раздражитель. Катализатор.

Чёрт бы его побрал.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Даня. — Он иногда такой урод, что кулаки чешутся.

— Всё нормально, — вру. — Ты иди, поговори с другом. Я пойду.

И, не глядя больше ни на кого, захожу в здание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8. Иванна

Лекция тянется бесконечно.

Слова преподавателя сливаются в ровный белый шум, от которого веки тяжелые, мысли спутанные. Я старательно делаю вид, что пишу конспект, но мозг занят другим — утренним разговором с Даней, ступенями, Владом, его близостью, которая выбила землю из-под ног.

Почему он всегда появляется тогда, когда меньше всего нужен?

Я не вижу его, но ощущаю. Где-то позади, чуть по диагонали — знакомое присутствие, взгляд на коже, как тёплое дыхание. Пальцы сильнее сжимают ручку.

Не смотреть. Не реагировать.

Но за спиной шепот:

— Это она, с того видео…

Воздух будто густеет.

— Ага, видел. Морозов рядом стоял. А сегодня со Страхом приехала. Кто она вообще? Может, подкатить? Вдруг чё перепадёт…

Тихий, гадкий смешок. Нестерпимый.

Я не поднимаю головы. Если посмотреть — они победят. Но внутри вскипает злость, горячая, как масло под ледяной водой.

И вдруг — щелчок. Не звук, а ощущение.

Тишина вокруг становится плотной, как будто кто-то оборвал общий фон.

Ровно, спокойно — слишком спокойно — звучит голос Влада:

— «Есть варик» в ебасос отхватить. Хотите — организую?

Ряды вспыхивают неловкостью, кто-то кашляет.

Преподаватель отрывается от доски:

— Господин Морозов, что там у вас?

Влад облокачивается на спинку стула.

В голосе его — ленивое равнодушие:

— Уточнял вопрос, который возник у Синицына и Харатьяна. Думаю, они всё поняли.

Преподаватель возвращается к материалу.

А я просто сижу, ошарашенная.

Он не обязан был вмешиваться.

Совсем.

После пары я выбегаю из аудитории почти бегом.

На улице холодно, воздух колет кожу. И это хорошо — позволяет дышать.

— Ты могла бы хотя бы чуть-чуть проявить благодарность, — звучит сзади.

Я оборачиваюсь. Влад идёт медленно, руки в карманах, солнечный свет падает ему на лицо.

— За что? — спрашиваю. — За твою новую роль спасителя? Я не просила.

— Не всё, что стоит делать, делается по просьбе, — лениво усмехается.

— В таком случае, не жди благодарности за свои инициативы.

Он подходит ближе.

Слишком близко.

Табак, кофе и что-то острое, лишающее воли.

— Я не хочу, чтобы кто-то думал, будто между нами что-то есть, — выдыхаю.

— А если есть? — наклоняет голову. — Тогда что, Белка?

— Тогда я — дура, поверившая в исключение. А ты просто добавишь ещё одно имя в свой список.

Его глаза темнеют, а мне становится трудно дышать.

Я слишком отчётливо помню ночь под его свитером — запах, тепло, фантазии.

И сейчас понимать, что я бы не смогла оттолкнуть его… страшно. И честно.

— Ты так уверена, что я не могу быть серьёзным?

— Думаю, ты просто не умеешь по-другому. Ты привык брать то, что хочешь. А я интересна тебе — пока не сдаюсь.

Он притесняет меня к перилам.

Не грубо. Не давя.

Просто приближается — и этим ломает защиту. Дышит у виска, задевает волосы.

Меня трясёт.

— Влад…

— Что?

— Перестань.

— А если не хочу?

Вот же дьявол. Он не давит — он исследует. Проверяет границы. И чем ближе подходит, тем больше хочется шагнуть навстречу.

Я собираю остатки воли:

— У тебя лекция через десять минут.

Он криво улыбается.

— Прогуляем?

— Не стоит.

— До следующего раза, Ив. Я умею ждать.

Уходит, не оглядываясь.

А я стою, смотрю ему вслед и понимаю — что-то внутри сдвинулось.

Не падение. Не подъём.

Просто шаг — в неизвестность.

Это бесит сильнее всего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9. Иванна

У каждого свои ритуалы. Маленькие, на первый взгляд незначительные привычки, которые держат нас в сборе. Кто-то не может проснуться без кофе, кто-то — без утренней пробежки. Кто-то по возвращении домой первым делом включает музыку.

А я…

Я последние две недели живу, как заевшая пластинка: душ → комната → свитер Влада.

Стоит запаху шерсти коснуться кожи — и внутри что-то щёлкает. Как будто тело помнит то, чего никогда не было. Глупо. Стыдно. Но именно этот ритуал держит меня на плаву. Я сама себе противна — и всё равно делаю.

Телефон вибрирует. Сообщение от Мадины.

«Ты где пропала? Я чувствую, что у тебя меланхолия. Позвони.»

Не успеваю набрать номер — она сама запускает видеочат.

— Привет… — хрипло выдыхаю.

— Привет, прекрасная ты моя, — Мадина смотрит строго. — Ты хоть иногда улыбаешься?

— Улыбаюсь. Иногда.

— Ужас. Тебе нужен повод, чтобы улыбнуться? Значит, создадим его.

Она сидит в своей студии: зеркала, мягкий свет, в углу колонка. Мадина — сама энергия в теле. И всегда держит меня на линии жизни.

— Давай, покажи свою берлогу, — требует она.

Я переключаю камеру: комната полутёмная, за окном мокрая Москва, два умирающих растения, один заваленный стол.

— Потрясающе, — вздыхает она. — Даже депрессия бы тут сдохла от тоски. Купи гирлянду, хотя бы одну, а?

Мы обе смеёмся. На секунду мне легче.

Но Мадина резко серьезеет:

— Ив… ты всё ещё не выбралась из той черной дыры, которую вырыла сама себе. Ты ходишь по кругу. Тебя засосало. Нужно вылезать.

Я отводя глаза:

— Я просто… устала. Сначала мамина болезнь. Потом её смерть. Экзамены. Переезд. Новый вуз. Я думала, наконец смогу дышать… а тут он. Со своим присутствием, которое… — я выдыхаю. — Я не знаю, чего хочу, понимаешь?

— Ну ты и дурашка, — мягко говорит она. — А кофту его ты обнимаешь просто так, да? Чисто от ненависти?

— Пошла ты, — бурчу, натягивая свитер повыше.

Мадина щёлкает пальцами:

— Вставай.

— Что?

— Вставай. Мы танцуем.

— Мадь…

— ВСТАВАЙ. Пока я не прилетела и сама тебя не подняла.

Я смеюсь, ставлю телефон так, чтобы она видела комнату, и поднимаюсь.

Музыка начинает тихо, мягким ритмом, как дыхание.

Мадина двигается легко, как вода, — тело помнит всё.

Моё — пытается вспомнить.

И мы танцуем.

Я не вижу, как дверь приоткрывается.

Не замечаю силуэта.

Слышу только его голос:

— Эм… извини. Кажется, не вовремя.

Я оборачиваюсь. Даня стоит в дверях, растерянный, улыбающийся, такой… домашний.

Мадина тут же оживает:

— О! Здравствуйте! А вы, я вижу, сегодня — наша третья позиция. Присоединяйтесь!

— МАДЬ! — я чуть не взрываюсь.

— Что? Он всё равно уже здесь. Пусть танцует.

Даня смущённо подходит ближе.

— Ну… давай. Если ты не против.

Он берёт меня за руки осторожно, почти несмело, но от прикосновения становится тепло. Мы движемся неспешно, будто ищем ритм друг в друге. Мадина на экране улыбается так широко, что кажется — треснет экран.

— Ммм, у вас химия, — подмечает она довольным голосом. — Это видно даже отсюда.

— Мадина, выключайся, — умоляю я, видя, как краснеет Даня.

— Нет. Я наслаждаюсь моментом. И Ваня, между прочим, смотрит на тебя, как на персональную вселенную. Детка, дыши! Ты впервые за день дышишь!

Мы едва не падаем от смеха.

Звонок заканчивается. Комната погружается в тихий полумрак.

Даня останавливается у двери:

— Спасибо… за танец.

— Это всё Мадя.

— Нет, — мягко говорит он. — Это ты.

Он уходит.

А я вдруг понимаю: да, я действительно дышу.

Без усилий.

Без борьбы.

Просто потому что хочется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10. Иванна

— Ну что, готова? — Даня открывает дверь машины.

— Нууу… не уверена, — признаюсь, поправляя шарф.

— Тогда проверим. — Он подмигивает. — Хуже точно не станет.

С тех пор, как он услышал мой срыв, Даня стал ближе. Не лезет в душу, не давит, не учит жить — просто рядом. Спокойно, по-взрослому. Иногда это дороже всего.

Сегодня — квартирник.

Я согласилась… сама.

Не от скуки — от желания отвлечься.

Квартира утопает в огнях.

Музыка льётся рекой.

Смех, запах дешевого вина, блёстки, гирлянды.

— Пойдём, познакомлю с ребятами, — говорит Даня, мягко переплетая наши пальцы.

Я успеваю сделать всего три шага, прежде чем голос за спиной режет воздух:

— А я думал, правильные девочки не ходят на такие мероприятия. Тем более в таком виде.

Холодок проходит по позвоночнику.

Мы оба оборачиваемся.

Влад.

Рубашка нараспашку.

Рука в кармане.

Девушки рядом — как приклеенные.

И взгляд — тот самый, который не спутать ни с чем.

— Привет, Влад, — спокойно говорю я. — Не многовато на себя берёшь?

Он не отвечает.

Просто подходит.

Плотно.

Нагло.

И кладёт ладонь мне под грудь, вторую — на голую кожу между топом и джинсами.

Притягивает так близко, что чувствую каждую линию его тела.

— Я, — выдыхает у уха, — веду себя очень прилично.

Я всеми силами держу выражение лица.

Хоть сердце колотится, как в клетке.

Хоть колени превращаются в сахарную вату.

Где-то сбоку хихикает Злата:

— Владюююш, аккуратнее. Ваня теперь под надёжным присмотром брата.

И Влад, мерзавец, выбирает тон, который слышит только Даня:

— Ты всегда хотел защищать всех. Но не всех нужно спасать. Правда?

Он прикусывает мою кожу за ухом.

Мир дергается.

Тело предаёт.

Даня сорвается:

— Влад. Хватит. Отвали от неё.

— Спокойно, питбуль, — лениво отзывается Морозов. — Мы просто разговариваем. Правда, Белка?

Я делаю резкий вдох, поднимаю подбородок и, едва повернувшись, касаюсь щекой его губ.

— Влад. Убери. Свои. Руки.

Вырываюсь — будто из капкана.

И впервые вижу, как Даня превращается из хорошего мальчика в мужчину.

Он берёт меня за руку и уводит прочь.

— Хватит этого цирка. Пошли.

На террасе прохладно.

Воздух пахнет озоном и далёкими огнями.

— Прости. Не думал, что он будет, — вздыхает Даня.

— Это не твоя вина.

Мы стоим несколько секунд.

Он — сбоку.

Тёплый, близкий, безопасный.

— Расскажешь, что между вами случилось? — спрашиваю.

— Да чёрт его знает. Последнее время он ведёт себя как… гондон. — Он смущённо кашляет. — Прости.

— Всё нормально.

Секунда тишины — и он добавляет:

— Думаю, он просто не привык, что самая классная девчонка динамит его.

— Это комплимент?

— А то нет.

Он смотрит на меня дольше, чем нужно — и это замечает Влад.

Дверь распахивается.

Морозов выходит, чиркает зажигалкой, огонь высвечивает его лицо — мрачное, слишком реальное.

— Обязательно курить рядом с нами? — спрашиваю, напрягаясь.

— Ты же бросила своё «баловство». Или перед Даней строишь примерную? — усмехается он.

Ох, как же меня тянет к нему.

Больно, тупо, необъяснимо.

Хочется остаться.

Зажечь сигарету.

Коснуться его ладони.

Поддаться.

Но я не могу.

Не имею права.

Даня берёт меня за руку — спокойно, но твёрдо:

— Пойдём, Ив.

И мы уходим в дом.

Я оборачиваюсь — один раз, коротко, как рефлекс.

Влад смотрит вслед.

Взгляд — хищный, спокойный и… собственнический.

— Почему ему нужно цеплять именно тебя? — Даня чуть срывается.

Я молчу.

Потому что сама не знаю — почему.

Он выдыхает, будто готовился:

— Через неделю мы едем в горы. Пейнтбол, костёр, тишина. Хочешь — поехали с нами? Выдохнешь. Сменишь воздух.

— А… Влад там будет?

Дура.

Слабовольная дура.

Он хмурится, но улыбается:

— Если будет — пейнтбол идеальное место, чтобы стрелять без последствий.

— Звучит как аргумент.

— Так что — согласна?

— Посмотрим.

Он наклоняется и чуть касается моего лба губами — лёгко, почти несмело.

Позже, в тишине комнаты, я лежу под потолком взглядом, перебирая в памяти каждое прикосновение Влада.

Каждый взгляд.

Каждую секунду между нами.

И признаюсь себе, наконец:

Да.

Я хочу его.

И от этого — хуже всего.

Чёрт бы тебя побрал, Морозов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11. Иванна

Торговый центр пустеет. Оно и понятно. Четверг, вечер, для многих это последний рывок — еще денек, и выходные. Люди спешат домой, двери лифтов закрываются с коротким звоном, а звуки клаксонов и музыка из динамиков эхом гуляет между стеклянных витрин.

Я бреду по проходу — «на минутку». Купить термобельё, спортивный костюм. Перед поездкой. Но минутка растягивается. Всё не то: слишком яркое, слишком холодное, слишком… не мое.

Стою у зеркала, держу в руках кофту цвета дымчатого неба, которая превращает меня в невзрачную мышь — и вдруг слышу знакомый голос, кажущийся галлюцинацией, потому что какова вероятность оказаться в одном ТЦ, у черта на куличиках.

— Ив?

Сканирую взглядом стоящего в черной ветровке Влада. Вроде всё как всегда, но нет его дебильно-бесячей ухмылки, которую хочется стереть. Взгляд усталый, но удивленный. Тоже не ожидал увидеть меня здесь. Коробка в руках тяжелая, это заметно по напряжению в его кистях, судя по звуку — там алкоголь, сверху на ней несколько пачек батареек.

— Ты чего здесь? — спрашиваю, стараясь звучать спокойно.

— Покупаю «необходимое» для гор: фонарики, еду, пару штук для костра, по типу маршмело.

— Зефирки? Хотя чему я удивляюсь, ты же у нас любитель какого-нибудь фрапучино с обезжиренными сливками и кокосово-карамельной стружкой.

Он усмехается — слабо, без огня. И такой он в этот момент нормальный, даже милый в своей потерянности. Я смотрю на него — и впервые вижу не уверенного Влада, а человека, которому тяжело.

— Что-то случилось?

— Нет, — тихо. — Просто день длинный. Всё навалилось. Бывает же у всех, да? А насчет сладостей, я припомню тебе и фрапучино, и кокосовую стружку, когда будешь тырить мои вкусняхи.

Стоим молча какое-то время. Разговор вроде как исчерпал себя. Но мне не хочется прощаться, оттого толком не обдумав, предлагаю первое, что приходит в голову:

— Пойдём в кино. Там дурацкая комедия. Два часа глупостей — скоротаем твой длинный день.

Он приподнимает бровь.

— Это свидание? — узнаю привычного Влада. — Билеты на задний ряд?

— Ага. Если будешь стебать — передумаю.

Он хмыкает. И — почти улыбается.

— Ладно. Веди.

Маршрут до кинотеатра прокладываем через паркинг, где скидываем ненужный балласт. Долго спорим у касс, кто будет оплачивать билеты и снеки. Как итог — сдаюсь, ведь несмотря на то, что пригласила я, душить в нем мужчину не захотелось.

VIP-зал — всего четыре ряда по пять мягких диванов в каждом — оказался полупустым. Помимо нас еще пара человек. На экране мельтешат яркие краски, актёры орут, публика смеётся. Пахнет попкорном с карамелью и чем-то уютным, обволакивающим.

Морозов таки затащил меня на задний ряд, довольный собой и тем, что в очередной раз удалось вызвать мою бурную реакцию, развеселился. Он не исправим… Ну хоть улыбаться стал, пусть не так как обычно, но все же.

Тишина между нами гуще воздуха. Сколько ни пытаюсь, не могу сбросить напряжение. Вся как на иголках. Влад тоже не выглядит расслабленным, однако старательно делает вид. Украдкой смотрю на него. Смотрит на экран как-то сквозь. Опять серьезный, сосредоточенный. Проводит рукой по волосам и будто тонет в своих мыслях. Да что-то не так-то по?

Не выдерживаю и наклоняюсь ближе:

— Влад… ты уверен, что всё нормально? На тебя лица нет.

Он поворачивает голову, скрещивая наши взгляды.

— Нет, — шепчет простуженно. — Не уверен.

Мгновение. Пауза — как натянутая струна. И потом — щелчок.

Поцелуй — боже, он меня целует! Когда шок отступает, прикрываю глаза и размыкаю губы, позволяя его языку проскользнуть внутрь. Тело мне не принадлежит, Влад полностью берет над ним контроль. Не сопротивляюсь, когда заводит мои руки себе за шею, подчиняюсь, когда рывком пересаживает меня себе на колени, не отталкиваю, когда скользит ладонями по внешней стороне бедер, задирая и без того неприлично поднявшийся подол. Стонем, оба в момент соприкосновения моего насквозь промокшего белья и его вздернутой от возбуждения ширинки.

Отстраняется, смотрит своим затянутым чернотой и похотью взглядом. Выключая во мне способность перекачивать кислород. Медленно, осторожно, почти мучительно, скользит левой рукой по оголенной коже вверх, поднимаясь к груди, оттягивает чашечку и принимается потирать большим пальцем ноющий сосок.

Замираю. Тяну воздух на пределе возможности. Сердце колотится где-то в горле. Но прежде чем я успеваю понять, что происходит — он отсаживает меня на место, поправляет одежду и поднимается.

— Прости, — выдыхает. — Это ошибка. Я не должен был. Мне лучше уйти.

Хочет что-то добавить. Передумывает. И действительно уходит. Просто так. Быстро. Решительно. Оставляет меня одну, посреди ряда, с горящими губами и болезненными спазмами внизу живота. С сердцем, которое никак не может успокоиться. Фильм заканчивается. Свет включается. Люди встают. А я сижу. Всё ещё чувствую его вкус на губах.

Подняться заставляю себя только, когда милая, пожилая женщина интересуется, всё ли в порядке и может ли она забрать мусор.

Телефон вибрирует. Сообщение от Дани:

«Выезжаем завтра в семь утра. Не проспи, ладно?»

Усмехаюсь — как будто всё так просто. «Не проспи»… смогу ли я вообще уснуть? А завтра… Завтра мы окажемся рядом. Наедине. В горах. Где будет слишком тихо, слишком близко и — слишком поздно притворяться, что мне плевать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12. Иванна

Дорога тянется лениво, петляя между деревьями и сонными деревушками.

Даня ведёт спокойно, почти молча. Остальные болтают, смеются, ставят музыку. А я с частой периодичностью, снова и снова смотрю в зеркало заднего вида.

Где-то там, позади, в чёрном Romeo, едет он.

И я чувствую это почти физически — его взгляд, напряжение, ту самую тишину между нами, что гудит под кожей. Губы начинают щипать, по коже бегут мурашки. Ну вот и приехали — тело снова меня предаёт. Сознание подбрасывает образы того, чего не было, но чего отчаянно хочется.

Через пару часов мы останавливаемся у заправки. Кто-то идёт за кофе, кто-то — по нужде. Я остаюсь у машины, тянусь, разминаю ноги, пытаюсь собрать мысли в кучу. Готовлюсь. Знаю, что он не упустит возможность подойти — не ошибаюсь, топает без куртки, с бутылкой воды — будто просто идет мимо. Но не проходит. Останавливается.

— Доброе утро, Белка, в компании Дани так скучно, что спать охота? Или спала плохо? — приподнимает уголок губ, искривляя их.

Ага, выспишься… когда всю ночь ТЫ ласкал и доводил до пика, своими пальцами. Пусть даже если руки на самом деле были мои, перед глазами то был ты. Мудак мой ненаглядный.

— Доброе, а ты? — спрашиваю.

— Тоже, — отвечает он.

Пауза.

Воздух между нами густеет, становится тяжёлым, как перед грозой.

— Влад…

— Шшшш… Не надо, — перебивает он тихо. — Я еблан, знаю.

— С чего такая самокритика?

— Потому что вчера нужно было остановиться раньше. Я увлекся нашей игрой и перегнул палку.

Игрой? Вот чем это было для тебя? Не верю! Слова вонзаются в грудь как дротики.

— Всё в порядке? Я взял тебе капучино на миндальном и «Твикс». — Голос Дани гремит, от чего вздрагиваю, будто меня поймали на чём-то запретном.

— Спасибо, да, всё нормально, — быстро отвечаю, натягивая улыбку. — Просто разговариваем.

Лукавлю, для меня все это ой, как не просто. А Морозову весело. Делает глоток воды и, не глядя на Даню, забрасывает…

— По всем пунктам мимо, чувак.

— Что? — не понимает Даня.

— Она не любит альтернативное молоко. И «Твикс» — не её история. Подсказка на будущее: белый шоколад, да кофе с горчинкой, без сахара. А вообще, я удивлен. Столько времени трешься около неё и не знаешь таких простых вещей.

В этих словах красной нитью вшито — я знаю её лучше. Щёки мгновенно вспыхивают жаром. Даня бледнеет, а потом сдвигает брови к переносице так, что образуются заломы. Стаканчик в руках того гляди сомнется, проливая содержимое.

— Влад… — качаю головой, намекая, что он перегибает палку.

— Ну, видимо, вкусы меняются. Особенно когда рядом другие люди.

— Даня… — они издеваются что ли. Это прозвучало мелко. Тем более, что я то так не считаю.

— Возможно. Но есть вещи, которые не меняются. Например, то, как она морщит нос, когда пьёт всякую бурду.

Не вижу смысла участвовать в этой перепалке дальше. Даня ставит стакан на столик. Влад самодовольно скалится. А я тру виски. Кажется, у меня мигрень разыгралась.

— Тогда, может, пусть сама выберет, что хочет.

— Может, и пусть.

Оставив последнее слово за собой, бросает короткий взгляд — словно ставит точку:

— Не замёрзни, Ив.

И уходит. Просто. Спокойно.

Забирая с собой весь воздух.

— Что он от тебя хотел? — через чур по-собственнически, с налётом ревности даже. Да, блин…

— Ничего такого, просто поздоровался.

Брешу, смотря сквозь Даню, в спину Влада, размышляя о том, что пора записаться к психоаналитику. Может, хоть он подскажет, как быть с двумя баранами, решившими делить территорию и овцу, пока лбы не расшибут. Впереди — три дня. Три дня в горах. С ними обоими. Господи, пожалуйста, если ты меня слышишь, помоги!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13. Иванна

Горы встречают нас запахом хвои и холодом, который лезет под куртку — будто проверяет на прочность.

Снег хрустит под ногами. Воздух прозрачный, звенящий, до боли живой.

Домик на склоне стоит будто на краю мира: деревянная терраса, окна в долину, небо, где солнце уже тонет в алом.

Ребята, которые совсем помешаны на активном отдыхе, раскладывают палатки. Не представляю, как можно спать в такой дубак на улице. И пусть сейчас существуют всякие обогреватели там и теплые спальники. Но я бы так не смогла. Кто-то ругается, кто-то смеётся.

Я стою чуть в стороне, с телефоном в руках. Мне срочно нужна группа поддержки.

— Мадина ❤️ — вызов идёт…

— Алло! Ведьма-искусительница на линии? — в динамике звенит её голос, как бокал шампанского.

— Ага. Ведьма сейчас в горах и мёрзнет. Однако вечером обещали костер. Надеюсь, не инквизиторский. Мадьяр они меня с ума сводят. Даня ревнует — это чувствуется. А Влада это веселит, вот и доводит бедолагу. Надо как-то переговорить с Даней, точки над “i” расставить. Но это уже после поездки. Кто знает, какая реакция будет. Так не хочется его терять.

— Уф! Ты это держись там. Знаешь, что бывает, когда рядом огонь и порох? Так вот, я бы на твоем месте не тянула. Поговори с Даниилом. Вся эта поездка располагает к романтике, мало ли что он успеет себе надумать. И с «Мудилой столичным» пора решать. А то всех Зайцев упустишь и новых не найдешь, так и будешь у разбитого корыта сидеть, чахнуть.

— Хаха, умудрилась же намешать компот из пословиц и получить что-то толковое.

— Во благо, Золотце… Просто я слишком хорошо тебя знаю. Ты уже всё для себя решила, даже если пока боишься признаться даже себе.

— А если я обожгусь?

— Тогда это будет по-настоящему.

Костёр разгорается к вечеру.

Искры летят в небо, кто-то поёт, кто-то смеётся.

Влад сидит чуть в стороне, на бревне, с гитарой. Свет от огня выхватывает линии его лица, делая их мягче. И опаснее.

Он проводит пальцами по струнам.

— Ооо… Владюша, а ты умеешь? — пищит рядом какая-то девица. — Сыграй что-то особенное.

Это слащавое «Владюша» бесит неистово, так и хочется схватить за волосы, да вмазать в обколотую косметологом свистульку, чтоб не свистела по чем зря. Напряжение спадает вместе с первыми аккордами, а когда начинает петь, я и вовсе чувствую себя коброй, которой играют на флейте. Голос — тихий, почти шёпот, — но будто тянет жилы изнутри. С каждой строчкой он смотрит не в огонь, а куда-то сквозь — в меня. Я не могу отвести взгляд. Песня мне не знакома, но очень понятна.

…Что нельзя украсть, можно одолжить

Gitanes и Gauloises, над пропастью во лжи

Спаси и сохрани, тебе Netfliх и вино

Мне — армагеддон, но что тебе с того?

Что тебе с того?

Что тебе с того?

Что тебе с того?

Смерть не разлучит нас

Пока смерть не разлучит...

Прозвучали финальные аккорды. Песня закончилась, и девчонки, те, что приехали без парней, смеются. Одна липнет к нему как банный лист, а Влад — сучек-Морозов — даже бровью не ведёт, продолжает смотреть на меня, позволяя второй водить своими наманикюренными пальчиками по шее, плечам, шептать что-то на ухо. Она придвигается ещё ближе… Останови её, Влад! Куда ещё ближе-то?! Давай сразу на лицо!

— Влад, а ты можешь сыграть что-нибудь повеселее? — спрашивает «банный лист», глядя снизу вверх.

Даня тихо шепчет сбоку:

— Ммм… овцы вышли на охоту, возомнив себя волками. Они просто не знают, с кем играют.

— А он знает? — вырывается у меня. В порыве злости.

Минут через десять кто-то кричит:

— Ив, давай ты! Ты же умеешь! Я у тебя на страничке в «Лайфграмме» видел!

— Даже не знаю… — усмехаюсь я, хотя внутри всё уже пульсирует. — Ладно.

Влад передаёт мне гитару. Пальцы чуть касаются — мгновенно током.

Он не отводит взгляда, будто проверяет: осмелюсь ли.

Ещё как осмелюсь, челюсть не урони, придурок.

Набираю полную грудь воздуха. И выдыхаю. Со свистом. Слог за слогом. Куплет за куплетом.

…Нету дыма без огня

Говорили люди

От неё не жди добра

Да то-ли еще будет

Заплела ей в косы медь

Бог весть, что за сила

Неспроста её всю ночь

Да невесть, где носило…

С каждым словом я будто сбрасываю кожу.

Пою — не для них. Для него.

Чтобы он понял: я не фон.

А будет выёбываться — уведут его белку прямо из-под носа.

Вон, Макс, ещё один друг Дани, пялится. Да и Страхов не отводит взгляд.

Хороший он, как золотистый ретривер. Не будь мы друг другу почти родней в глазах общества, а главное, не свались на мою бедовую головушку Влад — кто знает, может, что-то и вышло бы. Но имеем, что имеем.…

…Рыжая — значит, ведьма

Ведьма, так значит, злая

Значит, душа сгорела дотла

Да лишь угольки пылают

Так ты убегай, убегай, убегай

А ты убегай, убегай, убегай…

Кратковременное затишье разбивают бурные аплодисменты. Ветер проходит по волосам, костёр вспыхивает ярче.

Я поднимаю взгляд — прямо в него. Во взгляде намешано столько эмоций, аж не по себе. Там ревность, восхищение, гордость, мне даже кажется легкий испуг. Что же тебя пугает… Есть в этой серости глаз уже хорошо знакомая мне жажда. Точно так он смотрел, когда сажал меня верхом, трогал мою грудь и стонал вместе со мной. А потом оказалось — «Заигрался». Козлина…

За всеми отжившими перед глазами «играми», замечаю едва заметное шевеление губ:

— Ведьма…

Когда все начинают расходиться, я встаю, обхожу костёр, направляясь к крыльцу. У костра тепло, конечно, но очень хочется к благам цивилизации, налить чего-нибудь, что прогреет изнутри. Где-то тут был джин… Видела как раз у камина, который в паре с жгучим, можжевеловым напитком приведут в норму. Позади слышатся шаги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ив.

— Что?

Затормаживаю, но не оборачиваюсь. Выходить из себя в его присутствии становится привычкой. Слова вырываются резче, чем следует. Сам виноват. Нечего разводить вокруг себя блядство.

— Ты знала, что пела про себя?

Да неужели, кэп?!

— А ты знал, что пел про меня?

Вот ты и попался, братец кролик!

Дергается, как несчастная мошка, влетевшая в электромухоловку.

Подходит ближе — настолько, что я чувствую тепло его дыхания.

— Я-то знал, не ожидала такого пассажа?

Ежусь от прокатившегося по телу озноба. Он слишком близко.

Глаза — тёмные, в отблесках огня. Его пальцы едва касаются моих. Не встретив сопротивления, переплетаются.

Язык прилипает к небу. Пропихиваю ком поглубже в глотку, едва шевеля потрескавшиеся на ветру губы:

— Чего ты хочешь, Влад?

Проводит рукой по лицу, продолжая сжимать мою ладонь. Наклоняется, вот-вот готовый поцеловать.

— Чёрт… Ты даже не представляешь, как сильно я тебя хочу.

Кто-то кричит издалека, упрашивая Влада еще поиграть. Руша этот момент. Клянусь, еще секунда — и оба не выдержали бы. Сорвались. И не ясно, чем бы всё закончилось. Напоследок, в несвойственной ему манере, галантно целует мою руку, прощаясь:

— Спокойной ночи, ведьма.

— Не тебе меня так называть.

— А кому?

Улыбается уголком губ, разворачивается и уходит к костру. Оставляя меня стоять, пока его тень не растворяется в свете пламени.

В груди стучит на разрыв — не ритм, а крик.

И где-то в темноте, кажется, снова звучит голос Мадины:

«Ты уже всё для себя решила, даже если пока боишься признаться даже себе».

Примечания:

Песни:

• REHAB

— Mujuice;

• Ведьма

— Marytale

Глава 14. Иванна

Солнце ещё не успевает подняться, а лагерь уже кипит: кто-то натягивает жилеты, кто-то подгоняет маски, кто-то спорит, кто с кем в команде.

Иду к Владу, сказать, что хочу играть на его стороне, после вчерашнего разговора мне кажется это вполне логичным. Но заметив моё приближение, он громко и четко задаёт парализующий меня вопрос.

— Девочки, кто со мной? — ах ты, мудака кусок, какого чёрта ты творишь?

И, конечно, две — те самые шаболды с костра — тут же подпрыгивают.

Смеются, тянутся к нему, поправляют жилет, нарочно касаясь плеча. Сучки. А ему всё весело — даже не думает отстраняться. Что это блин за «самбо белого мотылька»? Я дезориентирована, потеряна, раздавлена его нелогичными действиями.

Какую игру ты затеваешь? Раз правил нет — значит, и ограничений тоже. Береги свои крылышки, Морозов. Толи ещё будет.

— Ты же прикроешь меня от выстрелов, да, Влад? — пропевает одна.

А мне уже второй раз охота намотать её хвост на кулак и припечатать, правда, в этот раз — «фейсом об тейбл».

— Конечно — грудью под пули, — отвечает Защитничек, в мою сторону не смотрит.

— Ив, идёшь ко мне в команду?

— Конечно, Данечка, — улыбаюсь, придвигаясь вплотную, стряхивая несуществующие крошки с его груди, ругая себя за то, что пользуюсь его расположением. — Настроение сегодня — огонёк. Ты только не отходи от меня далеко, Данечка.

Акцентирую внимание на уменьшительно-ласкательном обращении. Да бы альфа-козёл команды противников точно расслышал. Чтоб ему пусто было.

Первые выстрелы разрывают пространство. Воздух пахнет краской и хвоей. Мы идём по линии, прикрывая друг друга. Сердце бьётся, адреналин шипит под кожей.

Слева уже около десяти минут мелькает тень — знакомое движение, уверенное, плавное. Влад. Он ведет нас словно охотник, добычу. Но почему-то не стреляет, я тоже не предпринимаю попыток. Хочется проследить, как далеко зайдёт. Надо отдать ему должное — держится так, будто родился с этим оружием в руках.

Выстрел. Один из наших выбывает, а Влад открывает счёт. Девки визжат, когда он стреляет, смеются громче, я бы сказала, через чур наигранно. Жмутся ближе и ближе. Все их поведение отзывается во мне глухим раздражением.

Ревности моей хочешь? Чёрта с два получишь. Хоть в кустах их выеби. Буду ревновать, но тебе не покажу!

Специально обхожу по дуге и оказываюсь напротив. Жму на спуск, всаживаю шарик в маску одной, затем выпускаю очередь в другую. Визг как в свинарнике. В это время «Защитничек» встаёт за ствол дерева, бросая свою паству. Где ж твоё «грудью под пулю»? Верь после этого мужикам. Поднимает маску, усмехается, чуть выглядывая весело, заводит:

— Не заблудилась? Может, взять тебя в заложники?

— А тебе всё мало? — киваю на его ковыляющий в лагерь «гарем». — Предпочту умереть в бою, чем занять место твоих подстилок.

— Ревнуешь?

— Не дождёшься.

Поднимаю маркер и стреляю в удачно торчащую ногу. Два выпущенных заряда достигают цели, гортанный рык, стекающая по штанине краска — яркое пятно на чёрном.

Он отступает, смотрит вниз, потом на меня. Медленно, как в фильме ужасов, растягивает злостную улыбку. Опасно.

— А теперь беги, Белка. Подобное ранение не является дисквалификационным.

Через десять минут всё превращается в хаос — шум, смех, выстрелы. Я прячусь за бревно, дыхание сбивается. Он меня найдёт, поймает, и что тогда? Даже пискнуть не успеваю — сильная рука хватает за запястье. Рывок — и я оказываюсь прижатой тяжелым телом к земле, в ворохе прелой листвы.

— Что, нравится играть в героиню? — шипит, едва не касаясь губами. — Думаешь, я не вижу, как ты пытаешься меня вывести?

Он склоняет голову ближе, ведёт кончиком носа от подбородка к виску. Обводит ухо языком. Маньяк. Но как же приятно, о всемогущий… покрываюсь гусиной кожей, готова молить о большем, пока словно ковш ледяной воды Влад не приводит меня в чувства своей мать его наблюдательностью.

— Нужен ты мне, придурок! Иди ищи своих овец.

— Нахрен их. Объясни мне одно: если не нужен, почему твои руки под моей экипировкой?

Запах краски, кожи и адреналин кружат голову.

Я пытаюсь оттолкнуть ржущего с меня засранца, но он ловит мои запястья, вытягивая их над головой. Разводит коленом мои бедра, устраиваясь удобнее. А в следующую секунду я чувствую толчок и давление чего-то твёрдого между ног.

«Господи, дай мне грешнице терпения, не согрешить прямо здесь!»

— Отпусти.

— Или что? Позовёшь своего “надёжного”? Так он ничего не сделает, — усмехается Влад. — Потому что ты сама этого не хочешь. — ещё толчок.

— Ах, Влад. — чуть шире развожу ноги, подаваясь на встречу.

Оба стонем. Губы сталкиваются — резко, обжигающе, с той силой, от которой земля будто качается. Я чувствую вкус краски и соли, слышу собственное мычание. Поцелуй получается несдержанным. Треск липучки бронежилета, холод рук на талии. Пугаюсь. Бьюсь, что есть силы, в его руках. Его глаза — тёмные, почти чёрные.

— Что, не нравится? Мерзко? Так вот, нехуй меня злить. Лучше держись от меня подальше, поняла, Ведьма?

Пока киваю, как собака для приборной панели. Влад поднимается, но взгляд не отпускает, ведёт пальцами по моей скуле.

— Твой друг называет тебя принцессой, я скажу скрывая страх. Таких принцесс в старинных пьесах в конце сжигают на кострах. Хватит подбрасывать дрова в собственный костёр.

Он отряхивается и уходит. Просто растворяется в тумане, оставляя после себя аритмию и дыхание на разрыв.

Примечание:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Использованная в тексте цитата —

«Твой друг назвал меня принцессой,

А ты сказал, скрывая страх:

“Таких принцесс в старинных пьесах

В конце сжигали на кострах”…»

— давно разошлась по интернету и массовой культуре.

Она многократно переиспользовалась и приписывалась разным авторам, однако установить достоверного первоисточника сегодня невозможно. Поэтому указание конкретного автора отсутствует.

Глава 15. Влад

Я не помню, в какой момент всё сорвалось с тормозов. Когда её смех стал звучать громче всех. Возможно, когда в каждом её «нет» я начал слышать вызов. Или, может быть, когда она появилась в гостиной — в этом блядском топе без бретелек и серых джоггеров. Будто не специально, но именно так, чтобы свести меня с ума.

Стою у окна, делаю вид, что проверяю телефон, а на самом деле просто слежу. Как она смеётся с Даней, что-то обсуждает, он наклоняется ближе, а она — не отстраняется. Губы, волосы, открытые плечи — всё в ней будто нарочно кричит: «Смотреть можно, трогать нельзя». И я смотрю — на эту стерву. Борюсь с желанием утащить, заклеймить и вытрахать из неё всю эту дурь, чтобы кричала моё имя, принимая капитуляцию.

Не замечаю, как сжимаю рокс так, что стекло начинает хрустеть. Заебись!

— Ив, ты идёшь? — кто-то зовёт из кухни.

— Да, сейчас!

Вот это «сейчас» становится для меня пыткой. Потому что я знаю — стоит ей повернуться, и Даня снова что-то скажет.

Игры начинаются безобидно: настольная викторина, пара бутылок виски, карты.

Но «дальше — больше», — как говорится. Пространство между нами трещит, нарастает напряжение. Я сажусь напротив. Специально. Хочу просто наблюдать — и с каждой минутой понимаю, что зря, ебло утиное, я это делаю.

Она смотрит на всех — только не на меня. А когда смотрит, улыбается так спокойно, что тянет встряхнуть. Заставить вспомнить, как недавно пыхтела подо мной, как дрожали её пальцы на моём животе, как нам обоим не хватало воздуха.

— Вик, твоя очередь. — Смех. Ожидание.

Деваха пожирает меня взглядом и произносит с таким жирным намеком, который только дрочеру не разобрать. А потом переворачивает в отрицание стопку.

— Я никогда не целовалась с Морозовым.

Пацаны ржут, опрокидывая в себя вискарь, пара девок воздерживаются, давая понять — было дело, а я и не помню. Удивляет и вымораживает тот факт, что среди них нет Белки. Брови взлетают так высоко, что лоб начинает болеть. Пилю вопросительным взглядом наглую лгунью, на губах которой моя слюна ещё не обсохла. Или перед Данечкой боится спалиться?

Комната замирает на пару секунд.

Ива опускает взгляд, потом фыркает, будто ей всё равно. Даня усмехается.

Я вижу, как она специально кладёт руку ему на плечо — задерживает дольше, чем нужно.

И тогда что-то внутри просто срывается.

Часа через два все расходятся — кто на кухню, кто в палатки — я нахожу её у камина, в пустой гостиной. Она стоит к нему лицом, волосы рассыпаются по плечам. От огня свет падает неровно, выхватывая каждую линию — тёплую, живую, слишком открытую и безумно красивую.

Последняя моя внятная мысль перед тем, как срывает крышу — перехватываю под грудь, прикипая пятернёй к слишком открытому участку кожи одной рукой. В то время как вторая собирает и оттягивает волосы. Перекидываю рыжую копну через плечо, открывая шею. Кусаю пульсирующую венку, совершенно не заботясь о том, что может остаться след. Мне так похуй. Допрыгалась. Пусть теперь все видят, что была со мной.

— Хорошо сыграла, брехушка — она дёргается, покрываясь мурашами.

— А ты что, не играл?

— Я уже давно в игре. Просто правила не мои, — выдыхаю ей в затылок, чтоб по новой набрать выжигающий изнутри запах ванили и мёда.

— Что такое, не привык проигрывать Владюш?

— В точку, — утробно рычу, потираясь стояком об упругую задницу, чтоб хоть немного ослабить давление.

— Что ты творишь… а если нас кто-то увидит?

Я притягиваю её ещё ближе. Хотя куда уже — и так припаянные.

— Кто же? Твой ненаглядный? Ты правда думаешь, что можешь вот так — ходить, смеяться, касаться его, и я просто буду смотреть?

Она откидывает голову мне на грудь — медленно, нарочно.

— А что ты сделаешь, Влад?

— Блядь

Вижу, как поднимаются её сиськи, с апупенно похожими на шоколадную крошку веснушками. Как она прикусывает губу — то ли от злости, то ли от страха. Да пох, выглядит просто секс.

Моя Белка. Моя — она играет со мной так же, как я с ней. Рука сама собой ползёт выше — к проступившим через тонкую ткань вершинам. Маленькие, твёрдые бусинки, такие чувствительные. Знаю — трогал. Теперь попробовать хочу, на вкус.

— Ты не посмеешь. Не здесь, — шепчет, но не предпринимает попыток отдернуть.

— Останови меня, Ив. Или очень даже посмею. Хочешь проверить?

Веду пальцами по её шее, перехватывая за горло, притормаживаю, оценивая ситуацию. Она не отстраняется.

Вздыхает, прикрывая такие же мутные от похоти глаза, как и мои. Это финешь, и я хочу свою награду.

Поцелуи получаются резкими, почти грубыми. Мня кроет, хочу, чтобы все знали правду, особенно Страхов. Чтоб сука никто, вообще никто, даже не дышал в её сторону. Ревную её пиздец.

Ива задыхается, стонет, но отвечает — глубоко, горячо, с вызовом. Мы оба знаем: это неправильно. Но никто не собирается тормозить. Уже нет.

Дышу, как загнанная псина, переключаюсь на исследование ничем не прикрытой шеи, плеч, груди. Старательно пытаюсь слизать «шоколадную посыпку». Пока её руки, ухватившись за ткань моих спортивок, сжимают её в кулачки и тянут в разные стороны. Нехотя прерываю трапезу, чтоб обозначить:

— Если вдруг в лесу ты не поняла, я повторяю: «Вот что бывает, когда ты меня злишь». — Стягиваю с себя мастерку, накидывая ей на плечи. — На твоём месте я бы застегнулся, ты вроде переживаешь за свою репутацию.

Ив, послушно запахивает края кофты, обхватывая себя руками.

— Не трогай его, — добавляю с нажимом. — Ни Даню, ни кого-то ещё.

— А ты кто, чтобы мне запрещать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тот, кто всё равно не позволит. Ты поняла меня, Белка?

Она резко отстраняется, хватает бокал со стола, делает жадный глоток.

— Ты сумасшедший.

— Возможно. Так что не усугубляй.

Я разворачиваюсь и иду в сторону ванной комнаты. Забираясь под струи — спускаю пар, иначе наделаю глупостей. Стоя под струями ледяной воды, прокручиваю события последних дней. Вдыхаю — резко, глубоко. Отказываюсь принимать то, что разворачивается за грудиной и растаскивает, как никогда раньше.

Я не просто хочу её.

Я становлюсь зависимым.

И, похоже, дрочка тут не поможет.

На дворе ночь. Все уже спят. Я брожу по коридору, как тень.

Не могу уснуть — слишком много внутри. Страх, что будет ночевать не одна. Ревность ебучая. Запах её волос. Её голос. Моё имя, срывающееся с губ. Да что за хуйня? Когда со мной такое было вообще? Никогда?

Останавливаюсь у двери её комнаты. Свет выключен. За дверью — тишина, которая добавляет причин загреметь в рехаб.

Хочется постучать. Но что сказать?

Прислоняюсь лбом к дереву, закрываю глаза. Так и стою. «Стату’я — два метра с хуем». Снаружи воет ветер, трещат стены из сруба. Представляю, что между нами — не дверь и не воздух, а всего лишь дыхание.

Дергаю ручку — поддается. Не знаю, слышит ли она, как я подхожу к изголовью кровати, как нависаю, невесомо целую её аккуратный носик, покрытый веснушками. А потом забив на всё, ложусь рядом, притягивая ближе.

Вот и конец пьесы. Занавес. Только на костре горю я. И единственное, чего хочу — чтобы она горела со мной.

Глава 16. Влад

Просыпаюсь от тишины.

Только дыхание — ровное, спокойное. Её.

Она спит, уткнувшись мне в ключицу; волосы щекочут кожу. И я, как последний маньяк, ловлю каждое движение её губ, каждый выдох. Хочу остаться. Но черти в моей башке уже накидывают список всего, от чего придётся отказаться, стоит только ступить на скользкую дорожку под названием «отношения».

Я слишком хорошо знаю, чем всё это обычно заканчивается.

Весь вчерашний вечер держался на рукоблудстве, холодном душе и честном слове. Со мной такое впервые — чтобы хотелось не просто переспать и забить. Но я не смогу дать то, что ей нужно. Не заточен под все эти розовые сопли.

А по-другому с ней — нельзя.

Осторожно высвобождаюсь, чтоб не разбудить. Отвлекаюсь на одеяло, которое сползло, открывая плечо. На коже — следы, мои метки. От вида оголённых плеч и груди, едва скрываемой тонкой полоской топа, член стоит колом.

В башке просыпаются воспоминания минувшей ночи. Как, сквозь сон, потянулась ко мне и начала тереться губами о мою шею. Замялся, не зная, как реагировать. Может, подумала, что это Даня. Вряд ли меня ждала.

Ахуел от сводящего низ живота спазма, когда она запустила ладонь под футболку, прощупывая каждый сантиметр вдоль резинки боксёров, шепча сонно:

— Поцелуй меня, раз пришёл.

Начал вставать, потому что лежать дальше и притворяться кем-то другим не собирался. Не олень, бля. Но стоило отодвинуться, Ведьма дёрнулась и начала копошиться в ворохе одеял, цепляясь за мой локоть:

— Пожалуйста, Влад. Не уходи.

То её слово перевернуло. Да что там — меня до сих пор потряхивает. Но в тот момент крутило, как на каруселях: закладывало уши, перед глазами мелькали огни, что, в принципе, невозможно в глухой темноте.

Повернулся к ней, дёрнул, подминая под себя. Все рецепторы забились медово-ванильной ширкой. Такая сладкая, маленькая девочка. И такой нежностью начало топить… ахренеть просто.

Сместив вес на левый локоть, приподнялся, пытаясь выцепить из мрака хоть какие-то черты. Мне просто не верилось, что обнимаю свою Белку, а она не вырывается. Сколько ни напрягал зрение — ZERO. Решил на ощупь. Провёл несколько раз по пухлым губам, пока Ив не включилась, прикусывая мой палец. Чуть не кончил прямо в штаны, как прыщавый сопляк.

Я не был готов к такому повороту событий. В тот момент сорвало чеку — набросился, как оголодавший, на её рот. А она, мать твою, отвечала. Так ласково и нежно: посасывала мою нижнюю губу, водила своими крошечными пальчиками по скулам и шее, когда я прокладывал маршрут от ключиц к сиськам.

Идеальные на ощупь, упругие, чётко под мою ладонь. На вкус оказались ахрененно сладкими. До сих пор не понимаю, как нашёл в себе силы не довести дело до конца. Хорошая девочка. Не отказала бы — чувствовал, как горела со мной. Но понимал, что не останусь. Всё равно уйду. А она возненавидит и меня, и себя.

С любой другой просто потрахались бы все выходные и разъехались. Всегда так делал.

Нахуя я к ней пришёл?

Всю ночь, как евнух, тискал, слушая её дыхание и тихие стоны.

А хотелось больше. Громче. На разрыв.

Прохожу по полутёмному, прохладному коридору. Воздух пахнет дымом и чем-то сладким — будто всё ещё хранит вчерашний вечер.

Спускаюсь вниз, накидываю первый попавшийся худи — и почти врезаюсь в Даню.

— О, — он удивлённо вскидывает брови. — Ты рано.

— Не спится, — пожимаю плечами.

— Да уж, вид у тебя такой, будто и не спал вовсе.

Он усмехается — спокойно, без колкости. Просто констатирует факт. Видно, что он всё понял. Даня никогда не был дураком.

— Слушай, Влад, — говорит он, отводя взгляд. — Я, наверное, не должен это говорить, но… я влюблён в неё.

Слова падают просто, без пафоса. И от этого ударяют сильнее. В груди что-то сжимается, будто тисками.

— Серьёзно? — выдыхаю хрипло, пытаясь спрятать всё за привычным равнодушием.

— Серьёзнее не бывает. Я хочу быть рядом. По-настоящему. Не на ночь, не ради игры. Просто быть.

— И ты пришёл за благословением? — усмехаюсь, но выходит глухо.

— Нет. Пришёл попросить тебя не мешать.

Фыркаю, стараясь спрятать раздражение. Он не отступает. Смотрит прямо в глаза:

— Ты ведь не из тех, кто строит. Ты ломаешь. А я не хочу, чтобы ты сломал её.

Слова режут, но я не спорю. Потому что знаю — он прав.

— Даня… ты не понимаешь.

— Понимаю. Ты не привык к ответственности. Ты можешь быть обаятельным, Влад, девчонки тянутся к тебе. Но у тебя всё — игра. А у неё — по-настоящему. Если ты хоть немного её уважаешь — отойди.

Я не двигаюсь.

В ушах звенит: «Отойди», «Не мешай», «Ты всё только ломаешь».

Так-то он прав. Но ведь я не хочу ломать. Не её.

А себя? Себя готов переломить?

Поднимаю взгляд к лестнице — туда, где она спит, ничего не зная.

И впервые не знаю, что делать.

Не могу уйти.

И не могу остаться.

Не на таких условиях.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17. Иванна

Проснулась от холода. Рука тянется к подушке — пусто. Только тепло осталось, будто он ещё лежал рядом секунду назад.

Пахнет им — кофе, древесиной и чем-то терпким, слишком мужским. Вдыхаю глубже, уткнувшись в его подушку. Глупо, конечно, но как будто выходит втянуть остатки его тепла. Как мы вообще дошли до этого? Вчера ещё спорили до крика, а теперь…

— Дура, — шепчу себе. Голос хриплый, чужой.

Откидываю одеяло и иду в ванную. У зеркала подвисаю, глядя на незнакомку, так похожую на меня. У неё мои волосы, одежда, мои глаза. Но взгляд чужой. Губы покраснели и припухли, засосы на груди и шее ноют. Не больно. Просто… почему-то приятно. Приятно помнить, как они были получены.

Мастерка Влада так и висит на стуле, где я её вчера оставила. Прячу за ней меченые участки кожи — не потому что стыдно или страшно, что кто-то увидит. Просто это только наше. Сокровенное, что ли.

Бреду к кухне, откуда пахнет топлёным сливочным маслом и тостами. Вот куда он делся. Просто проголодался. Натягиваю дурацкую улыбку и делаю шаг — замираю. Даня.

Он усталый, глаза красные. Видимо, не спал. Поворачивается, видит меня — улыбается мягко и как-то не весело.

— Доброе утро, принцесса, — покручивая, ставит передо мной кружку с горячим шоколадом.

Такая вот ненавязчивая забота. Правда, не от того мужчины.

— Доброе, — стыдливо прячу взгляд за кружкой. Знаю, что ему будет неприятно, но ничего не могу с собой поделать. — Влад не спустился?

— На улице. Готовится уезжать.

Сердце сжимается. Как уезжать? Куда? Сижу и не понимаю, что должна делать. Но точно не хочу, чтобы меня жалели, поэтому молчу.

— Ива, можно скажу? — киваю. — Без обид?

— Говори.

Он садится напротив. И, о чёрт, смотрит с жалостью. Ну блин.

— Я не хочу, чтобы ты страдала.

«Думаешь, я хочу, Дань?» — бьётся в голове, пока делаю вид, что не понимаю, о чём речь.

— Я серьёзно. Можешь не притворяться. Я знаю, что у тебя с ним что-то есть. Может, ты сама не до конца это осознаёшь, но я вижу, как ты на него смотришь. И как потом смотришь в пустоту.

Всё ещё молчу, потому что… да фиг знает почему. Он продолжает:

— Я знаю Влада давно. Он не из тех, кто умеет беречь. Всё у него — через край.

А ты — не игра. Ив, он забудет и пойдёт дальше, а ты останешься поломанная.

Его слова бьют точно. Хочется возмутиться, но не могу — потому что он прав.

— Я просто хочу, чтобы ты сделала правильный для себя выбор. Если ты позволишь, я буду рядом. Не как запасной вариант. По-настоящему.

Похоже, я влюбился в тебя.

Отвожу взгляд. «Здравствуй, жопа, Новый год…» Ох, Данечка, если бы ты знал, как я боялась этих слов и как долго оттягивала разговор.

— Даня… — выдыхаю я, глядя куда-то в сторону. — Не знаю, с чего начать.

— С начала, — спокойно отвечает он. — Без фильтров. Чистую правду.

Я вздыхаю.

Слова застревают в горле.

Хочется сказать: «Я сука, которая всё понимала, видела твоё отношение и, как паразит, пользовалась им в своих “мышиных бегах”, играя в салочки с Морозовым. Прости меня, Даня, я люблю тебя как брата», — но на деле выдаю другое…

— Я… я тоже тебя люблю, — произношу наконец. — Но не так, как ты. Понимаешь?

Он чуть нахмуривается, но молчит, стойко выдерживая мою правду. Пока я заставляю себя продолжить:

— Наши родители скоро женятся. И мы станем семьёй. Пусть и не по крови, но всё равно. И с того самого дня, как я переехала в ваш дом, я никогда не смотрела на тебя как на мужчину. Просто не смогла бы. Ты потрясающий, и не будь этих обстоятельств, возможно… — делаю паузу, сглатывая вязкость. — Возможно, что-то бы вышло.

Слова выходят медленно, каждое будто режет изнутри. Я вижу, как у него дрогнули губы — не от злости, а от того, что он понимает раньше, чем я договариваю.

— Прости, — голос предательски дрожит. — Я не хотела… я не хотела тебя ранить.

— Всё нормально, — тихо говорит он.

— Нет, не нормально! — срываюсь я. — Я не должна была позволять тебе надеяться. Я так боялась тебя потерять… я смалодушничала. Ты — самый близкий человек в столице. Просто… я всё это время пыталась понять, что чувствую, но, кажется… моё сердце уже где-то там. Не здесь.

Я не уточняю — где и с кем оно.

Он понимает и без слов.

Глаза щиплет, слёзы скатываются по щекам — горячие, противные.

— Даня… я правда не хотела.

Он улыбается — по-настоящему. Улыбка выходит грустной, но тёплой. Он подходит ближе, обнимает.

— Я знаю, Ив, — тихо говорит он. — Всё в порядке. У каждого своя боль. Просто не теряй себя, ладно? А я… я очень постараюсь быть рядом и поддержать.

— Я такая дура, Дань. Такая дура…

Всхлипываю, подлетаю, утыкаясь носом в его футболку. Чувствую запах свежескошенной травы и дождя — его запах. Но больше он почему-то не успокаивает, скорее действует на нервы. Ощущаю лёгкие поглаживания по спине.

И именно в этот момент — звук. Резкий, глухой. От которого всё внутри леденеет. Газ, гравий, колёса. Отрываюсь от Дани, поворачиваюсь к окну.

Во дворе — пыль.

И красные задние фонари машины, уезжающей вдоль просёлка.

— Влад… — выдыхаю одними губами.

Хочется сорваться следом, но машина уже скрывается за поворотом, оставляя после себя только запах бензина и ощущение чего-то необратимого.

Даня стоит рядом, но не говорит ни слова. А я смотрю в окно, не моргая, чувствуя, как внутри медленно опускается пустота.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Словно вместе с этой чёрной «Альфой» уезжает часть меня самой.

Глава 18. Влад

Копаюсь у машины уже минут сорок.

Всё никак не решаюсь сесть за руль и уехать.

Сигарета догорает до фильтра, пальцы дрожат, в груди тяжесть.

Даня — мой друг. Мы знакомы со школы.

Он — правильный, честный, добрый. Мой полный антипод.

А я… вечный игрок. Вечно на полшага от пропасти, готовый вот-вот свалиться.

Ива.

Она будто соткана из лета — лёгкая, искренняя, с глазами цвета зелёного чая.

И я — сахар, который в нём растворяется.

Понимаю, что сорвался, падаю. Так и какая разница?

У всего есть начало и конец. Может, она станет для меня и тем, и другим.

Поможет стать лучше, нацепит хомут, и типа я завяжу с блядками.

И буду счастлив рядом с ней.

Собираю остатки воли, поворачиваюсь к дому.

И тут — вижу. В окне напротив движение. Она стоит спиной ко мне.

На ней — моя толстовка. Та самая, что я накинул прошлой ночью.

И рядом — Даня.

Он что-то говорит, улыбается. Касается плеча.

А она резко дёргается и виснет на нём.

Хватает мгновения, чтобы мир внутри меня пошёл трещинами.

Грудь сжимается. Воздуха нет.

Словно кто-то вырвал кусок из меня и оставил пустоту.

Падаю…

Не жду продолжения. Завожу двигатель.

Гравий срывается из-под колёс, и дом исчезает в зеркале заднего вида.

Наверное, так лучше для всех.

Выбор сделан. Она — с тем, кто умеет быть рядом.

А я — с самим собой. Один на один.

Я всегда думал, что умею держать дистанцию. Что чувства — не про меня.

Так какого чёрта всё изменилось?

Дорога звенит тишиной.

Фонари редкие, как мысли.

Бошка пустая. Руль скользит в ладонях, сигарета снова горит — не чувствую вкуса.

Хочется вернуться, вытащить её из этого дома, запихать в тачку и спрятать там, где нас не найдут.

Сделать своей, закрепить права на её тело.

Чтобы ноги свести не могла.

Всё-таки я олень. Какой нахрен вернуться?

Мотор рычит, как зверь, и внутри меня откликается то же рычание.

Боль, злость, страх — всё сразу.

Хотел защитить её от себя. И, кажется, сделал это.

Только почему тогда кажется, что проиграл всё?

Рука на руле, взгляд в темноту.

Трасса плавно уходит вниз. И я — вместе с ней.

В голове крутится одно:

Лишь бы дальше. Лишь бы не обратно.

Не к запаху ванили. Не к её смеху.

Не к тому, чего я так боялся, а теперь потерял.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19. Иванна

С тех пор, как он уехал тем утром, я не могу понять — почему.

Почему просто взял и исчез, не сказав ни слова.

Не попытался, как обычно, превратить всё в шутку, в игру, где он — главный режиссёр, а я — его актриса.

Просто оставил всё в подвешенном состоянии.

Я снова и снова вспоминаю события той ночи: каждое движение, каждый взгляд, каждое слово.

Не было ни ссоры, ни недомолвок. Только тепло.

И вдруг — пустота.

Может, я просто дура, которая всё-таки поверила.

А он пожалел, не стал вписывать в списки трофеев.

Может, всё это было игрой, очередным “приколом”.

Телефон молчит. Ни звонков, ни сообщений — ни от него, ни от Дани.

С тех пор, как мы вернулись домой, он словно растворяется: уезжает рано утром, возвращается поздно ночью…

А иногда не возвращается вовсе.

Дома всё кипит: примерки костюмов, обсуждение меню, запах духов и игристого.

Папа счастлив, мачеха светится, вокруг смех и суета.

А я стою посреди этого праздничного хаоса — и не чувствую ничего.

В один из вечеров становится особенно тоскливо.

Не выдерживаю — пишу Марго.

Слушать чей-то живой голос сейчас просто не хватает сил.

— Марго, привет. Ты Влада не видела?

Ответ прилетает мгновенно:

— О, Ивочка. Решила узнать, с кем теперь спит твой герой?

Я делаю вдох, считаю до трёх.

Пишу снова:

— Где он?

— Видели пару раз. Тусуется по вечеринкам, как всегда. Сегодня у Тимура, на Невском. Много людей, музыка, алкоголь. Он жив, весел и явно не скучает.

— Спасибо.

— Не за что. Только если собралась вживую всё увидеть — надень что-нибудь траурное. Всё-таки едешь хоронить свои иллюзии.

Закрываю переписку. Пальцы дрожат.

Не знаю, что делать — продолжить депрессию или поехать туда.

Может, всё не так? Может, есть объяснение?

Влад, конечно, может быть тем ещё мудаком.

Но верить, что он всё это время с кем-то спит, не хочется.

Не после того, что было, и того, что ещё может быть.

Нет смысла гадать.

Хочу увидеть всё своими глазами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20. Иванна

Глаза щиплет от недосыпа.

Наверное, уже второй день, как я почти не сплю.

Опухшие от слёз веки, растрёпанные волосы, губы искусаны.

Если честно — выгляжу, как Квазимодо.

Нужно срочно вытаскивать себя из этого пиздеца.

Открываю ноутбук, жму “видеозвонок”.

Мадина появляется почти сразу. Смотрит пару секунд, потом закатывает глаза:

— Кто ты и где моя Иви? Что за траур по живому?

— Мадь… — голос срывается. — Он… просто исчез.

— Морозов?

— Да.

— И? Планируешь сидеть так до старости?

— Он тусуется по вечеринкам, будто ничего не было. А я тут… не могу дышать, про сон вообще молчу.

— Таааак, слушай меня внимательно, — говорит она спокойно, но твёрдо. — Вставай. Умойся. Приведи себя в порядок. Сегодня ты едешь на вечеринку.

— Ты шутишь? Посмотри на меня. И я не уверена, что хочу его видеть… точнее, чтобы он видел меня такой.

— Ты едешь не ради него. Ради себя. Ради той Ивы, которая умела держать голову высоко.

И кто сказал, что он увидит тебя такой?

Она прищуривается, прикидывая что-то.

Потом голосом персонального коуча раздаёт указания:

— Надень то оливковое платье. Без бретелей. Волосы — волнами. Каблуки. Лёгкий макияж.

И ту самую улыбку, которой ты убиваешь наповал.

— Ты уверена, что это поможет?

— Даже если нет — хотя бы повеселишься.

Молчу, анализируя её предложение, потом киваю и начинаю суетиться по комнате.

— Спасибо, Мадь.

— Не благодари. Что бы ты там ни увидела — главное не плачь. Ни при ком.

Если больно — улыбайся. Если хочется кричать — пей что-нибудь покрепче, смейся погромче. Поняла?

— Более чем. Мне пора, жду от тебя подробностей.

— Хорошо, — произношу уверенно, с улыбкой, и отключаюсь.

Через сорок минут волосы лежат мягкими волнами.

На губах — лёгкий блеск, в глазах — решимость.

На мне — короткое платье, пиджак, аромат ванильного миста.

Сердце всё ещё сжимается, но теперь не от боли — от волнения и предвкушения.

Беру телефон, вызываю такси. Вбиваю адрес пентхауса на Невском.

Перед тем как выйти, придирчиво разглядываю себя, настраиваясь на хороший лад.

— Ну что, Влад Морозов, — шепчу. — Пришло время для ответов.

Дверь за спиной захлопывается.

А вечер только начинается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21. Иванна

Пентхаус гудит. Музыка, смех, вспышки света. Воздух густой от алкоголя, парфюма и чужих прикосновений.

Протискиваюсь сквозь толпу, оглядываюсь — ищу его.

Нет. Ни у бара, ни на балконе, ни в гостиной. Вокруг — лица, знакомые и чужие, только не его.

«Ну конечно, Иви. Он не сидит, как ты, в ожидании чудес. Он живёт. Возможно, уже сменил локацию».

И надо бы выпить чего-то, попробовать расслабиться. Да домой ехать. В груди зудит дурное предчувствие. Прохожу вдоль коридора, мимо закрытых дверей. Открываю одну — пустая спальня. Вторую — ванная. Третью…

Кабинет.

Тяжёлый запах виски, дерева и моей погибели бьёт в нос. Огромный стол, книжные полки, забитые до отказа, чёрный кожаный диван. Он.

Влад стоит у окна, немного запрокинув голову, пьёт что-то янтарное прямо из горла. А на коленях перед ним полуголая девушка.

Она касается его бёдер, смачно причмокивает. И каждое их движение навстречу друг другу отдаётся во мне невыносимой болью. Я застываю, хочу закричать, но отчего-то не могу. Надо бы развернуться и уйти, но продолжаю смотреть.

Он зарывается рукой в чёрную, как его блядская душа, копну волос, ритмично вколачиваясь в рот «очередной».

Не на эмоциях, не по пьяни — осознанно.

Воздух вылетает из лёгких слишком шумно. Мир словно замирает, теряя краски, пока внутри меня что-то больно рвётся. И кажется — хуже быть не может. Но…

Он смотрит перед собой, взгляд невзначай скользит по отражению в окне — и замирает на мне.

На долю секунды — пауза, а потом на лице появляется знакомая усмешка: холодная, колкая, безжалостная.

— О, какие люди — и без охраны, — тянет он, выдёргивая член из брюнетки. — Нравится шоу?

Разворачивается, даже не пытаясь прикрыться. Смотрит так, будто это не я, а он меня поймал на горячем. Не верю, смотрю и НЕ ВЕРЮ! Это всё дурной сон.

— Хочешь присоединиться? — постукивает ладонью по столу в приглашении. — Падай сюда…

Щёки жжёт. Не успеваю ничего сказать — слёзы предательски выступают. Беззвучно, горячо, будто кислота разъедает кожу. Усилием заставляю себя сдвинуться с места. Каблуки стучат гулким эхом по коридору. В груди бьётся паника. Лифт — слишком медленно едет. Не могу ждать. Срываюсь по лестнице, спотыкаюсь, встаю, продолжаю бежать.

— Ива! — позади голос. Гремит. Громко, резко. — Подожди.

«Нихрена, иди ты в жопу! Можешь воспользоваться той, что осталась в кабинете».

— Стой, чёрт тебя…

Нагоняет. Кто бы сомневался, что догонит.

Он ловит меня поперёк талии, прижимает к себе, резко разворачивает, впечатывая в стену. Смотрит — будто впервые видит.

— Что ты здесь делаешь?

В неверии зарывается лицом в мои волосы. Тянет воздух около моей шеи, вызывая протест. Дёргаюсь, но он только сильнее сжимает. Перехватывает мои запястья, вытягивая их над головой.

— Пусти! — выкрикиваю, извиваясь змеёй. — Ненавижу, — шиплю, презирая свою сучью натуру, которая отзывается на все его прикосновения тяжестью внизу живота.

— Да стой ты! — вклинивает колено между моих ног. — Хочешь убиться?

Молчу. Потому что не его это собачье дело. Теперь-то точно.

— Спрашиваю ещё раз. Какого чёрта ты тут забыла?

— Тебя искала, но это уже не важно.

— А этот кусок тряпки, ни хуя не прикрывающий, тоже для меня нацепила? А Данечка в курсе, где его принцесса?

— Отпусти, Влад! — захлёбываюсь рыданиями. — Он тут вообще при чём? И какая теперь разница, для кого эта «тряпка»?

Он молчит, держит крепко, будто пытается что-то прочитать по моему лицу. А потом накрывает мои губы своими.

— Я похож… на… идиота… который откажется… от такого подарка?! — шепчет между жадными поцелуями. — С хрена ли я должен тебя отпускать? Хватит вырываться. Ты сама пришла, так что раздвинь ножки, сейчас полетаем.

— Пожалуй… — начинаю стонать, сама не понимая, чего прошу. — Пожалуйста, Влад.

Его передёргивает. Рука отпускает мои запястья, сдёргивает лиф платья, оголяя потяжелевшую грудь. Пальцы болезненно впиваются мне в бёдра, приподнимая и сажая на себя.

— Ах… Как я тебя ненавижу.

— Охуенная… такая сладкая девочка… Моя, ты слышишь? Моя.

Это его «МОЯ» отрезвляет в момент.

Дура безвольная!!! Какая же ты дура, Ива! Да ему без разницы, кому и куда вставить — рот, пизда, замочная скважина.

— Ну же, Белка… скажи, что хочешь меня, — сдавленно выдыхает. — Попроси, маленькая.

Все эмоции внутри меня дохнут. Нет больше истерики, пропадает желание. Влад в моих глазах падает ниже плинтуса, первого этажа. Мы, так-то, стоим на двадцать восьмом. И так противно, что голова идёт кругом.

— Отпусти меня. От тебя несёт ей…

Влад замирает. Дышит тяжело, будто только сейчас начинает понимать, что произошло за последние пятнадцать минут. Не отводя взгляда, позволяет мне соскользнуть.

Бежать больше нет смысла. Да и зачем насиловать ноги пробежкой на каблуках? Неспешно двигаюсь в сторону лифта. Жму кнопку. Жду.

— Ив, давай поговорим. То, что произо…

— Ошибка? Ты прав, глупо было думать, что я для тебя могу что-то значить. Надо было послушать Даню. — Захожу в распахнувшиеся двери и, смеряя его испепеляющим взглядом, добиваю: — Провожать не нужно. Иди лучше обратно, тебя там наверняка заждались.

На прощание улыбаюсь самой лучезарной улыбкой, на которую только способна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пусть остаётся там — в своём мире, где чувства не живут дольше одной ночи.

Такси, дорога, шум города — всё будто в замедленной съёмке.

Дома — тишина.

Сбрасываю туфли прямо в коридоре, прохожу в комнату и падаю на кровать. Несколько минут просто лежу, глядя в потолок.

Руки дрожат, сердце бьётся в висках, а перед глазами всё ещё стоит его лицо.

Смех. Улыбка. Отражение в окне.

«Хватит».

Резко сажусь, врубаю ноутбук и открываю сайт авиакомпании. Покупаю билет на первый же рейс. К Мадине. Главное — подальше отсюда.

Клик. Подтверждение.

Телефон дрожит в руке. Я набираю Даню. Не до конца уверена, что ответит — после нашего последнего разговора. Однако хоть в чём-то удача на моей стороне.

— Ива? Ты где? Что случилось?

— Даня… — голос хрипит. — Отвези меня в аэропорт.

— Что? Куда ты собралась?

— К Мадине. Просто… пожалуйста, не спрашивай.

— Иви… блядь… что он сделал?

— Дань, прошу. Без вопросов.

На том конце — пауза. Потом тихий выдох.

— Хорошо. Я приеду. Когда вылет?

— Через три часа.

— Ок.

Отложив телефон, сворачиваюсь калачиком и даю себе ещё немного времени, пока жду Даню. Слёзы всё подступают, но теперь — тихие, выжженные. Обещаю, что всё произошедшее я оставляю там.

В том пентхаусе, среди огней, чужих голосов и запаха виски.

Меня прежней больше нет…

Глава 22. Иванна

Самолёт садится мягко.

Шум двигателей стихает, и наступает тишина — густая, вязкая, будто между прошлым и будущим. Я смотрю в иллюминатор на мокрый от дождя асфальт и пытаюсь убедить себя, что всё делаю правильно.

Но внутри не отпускает.

Там, где раньше билось сердце, теперь просто… эхо.

Мадина встречает меня у выхода из терминала. Без слов, без расспросов. Просто подходит и обнимает — крепко, по-настоящему, так, будто пытается удержать моё рассыпавшееся «я».

— Всё, — шепчет она мне в волосы. — Ты дома.

Я лишь киваю, утыкаясь носом в её плечо. На большее не хватает сил.

Запах ромашкового чая и парфюма ZADIG&VOLTAIRE становится якорем — возвращает туда, где я когда-то была счастливой, беспечной, наивной.

Долгий душ помогает прийти в себя.

Горячая вода течёт по коже, смывая усталость, но сколько ни трусь — всё равно чувствую себя грязной.

Мою руки, шею, грудь — будто смогу стереть чужие прикосновения.

И чем усерднее, тем отчётливее понимаю: они всё ещё на мне.

Влад.

Его дыхание. Его голос. Его запах — впитавшийся под кожу, выбитый на рёбрах.

Закрываю глаза, медленно оседаю вниз, пока холод пола не касается спины. Обнимаю колени, вцепляюсь в себя, будто в единственную опору. Волной накатывает боль — не резкая, а глухая, вязкая, как густая смола, тянущая душу на дно.

Сердце будто в кулаке. Ругаю себя за слабость, за каждую мысль о нём, но всё равно хочу — касания, голоса, привычного хаоса его дыхания рядом.

Хочу, хотя прекрасно понимаю — нельзя.

Не могу простить то дерьмо, через которое он нас протащил.

— Почему, Влад?.. — шёпот вырывается сам собой. — За что ты так?.. Ведь я… я же влюбилась в тебя.

Не знаю, сколько воды утекло, прежде чем я выбралась.

Мадина оставила кружку чая и ушла в гостиную, давая мне пространство.

Сижу на кровати, завернувшись в полотенце, и смотрю в окно.

Город — родной и чужой одновременно. Солнце режет глаза, но, наверное, именно это и нужно: быть там, где жизнь кипит, пусть и без меня.

На тумбочке мигает экран телефона.

Сообщений — ноль.

Но я всё равно проверяю.

Как будто надеюсь на чудо.

В голове вспыхивают кадры:

его глаза — холодные, чужие;

её руки, скользящие по нему;

его приоткрытые губы и отрывистое дыхание.

Не-на-ви-жу.

Боль возвращается волной, давит на грудь.

Может, я сама виновата. Может, хотела слишком многого.

Но когда он шептал: «Ты — моя», — я так хотела поверить.

Теперь эта фраза звенит, как насмешка.

Дни тянутся один за другим.

Жизнь кипит — но не моя.

Я будто застряла между «тогда» и «потом».

В один из вечеров Мадина заходит в комнату, садится рядом.

— Ну ты как? — спрашивает.

Пожимаю плечами.

— Не проходит, — шепчу. — Я вроде уехала, но он так глубоко засел… клещами не вырвать. Почему так больно, Мадь?

— Потому что взаправду, — отвечает она мягко. — Всё пройдёт. Просто нужно время.

— А если не пройдёт?

— Тогда ты научишься жить с этим. Каждый новый день — ты уже не та, что вчера.

Я смотрю на неё и чуть улыбаюсь.

Слабо, но искренне.

Позже, когда Мадина засыпает, я долго сижу у окна.

Ночной город светится неоном, отражается в стекле чужими жизнями.

Кто-то спешит, кто-то смеётся, кто-то признаётся в любви на всю округу.

А кто-то просто плывёт, задумчиво, словно во сне — как я когда-то плыла к нему.

К предателю.

Теперь понимаю — всё началось так давно.

Наверное, с первого взгляда.

Что-то зацепило, и дальше — всё само:

шутки, шпильки, этот бесконечный «кто кого»…

Как он тогда сказал?

«Просто правила не мои».

Ха.

Как же иронично, что именно он и нарушил свои.

Уму непостижимо.

Где ты сейчас?.. Думаешь ли обо мне хоть иногда?.. Боже, какая глупость, — поднимаю взгляд к небу, шепчу:

— Пусть отпустит. Пусть поскорее отпустит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 23. Влад

Бухаю, как последняя мразь, — в гордом одиночестве.

Не ради удовольствия, как раньше, а чтобы заглушить гул в башке. Каждый глоток — попытка выжечь из памяти её лицо, перекошенное от отвращения. Голос, срывающийся на плач. Глаза, полные слёз.

Бесполезно.

Ива не уходит.

Сидит где-то под рёбрами — как гнойник, который не заживает. Только расползается. Ещё немного — и дотянется до жизненно важных органов.

Реакция у неё, кстати, странная. Ну увидела с какой-то бабой — и что? Хули ныть?

Сама же выбрала Даню. А значит, наши игры закончились. Точка.

И всё же…

Каждый раз, закрывая глаза, вижу, как она стоит в дверях кабинета.

С таким видом, будто это я растоптал её чувства, а не она — мои.

Хрупкая. В этом своём чёртовом платье. Подумал — нет. Не она.

Опять мерещится. Страхов бы на метр в таком виде от себя не отпустил.

Злоба подступает.

Моя, родная. Из тех, что выжигают изнутри.

Плачет, а мои губы сами гнутся в усмешке — мерзко, но приятно.

Хоть так увидел, что ей не всё равно. Хоть что-то живое среди руин.

Осознание пришло поздно.

Когда, как последний идиот, сорвался догонять.

А может — ещё позже, когда она билась в моих руках, захлёбывая воздухом и стонами.

Дни текут — вязко, бессмысленно.

Бухло, сигареты, телек.

Живых людей видеть не хочу. Телефон вырубаю. От любого касания триггерит.

После неё — чужие руки будто ледяные.

Ни одна женщина не откликается телом.

После той лестницы, после того безумия в полумраке, я понимаю — никто, кроме неё, не цепляет нутро.

Тошно. От себя, от неё, от всего.

От того, что она увидела.

От агонии в её глазах.

Но больше всего — от проёбанного шанса.

Если вдруг — пусть на секунду — она действительно что-то ко мне чувствовала?..

Как теперь это проверить?

Как вернуть?

Как склеить то, что я сам разнёс в хлам?

Неделя идёт по кругу, как заезженная пластинка.

Семь долбанных дней.

Жаль, что за мной не явится Самара Морган и не утянет в колодец через экран.

Было бы очень кстати.

Пустой мини-бар. Осушенная бутылка. Горечь во рту.

В груди — кратер.

И вдруг понимаю: нужно ехать.

К ней.

Сейчас.

А лучше вчера.

Вскакиваю.

Вертолёты в голове.

Холодный душ. Кофе на ходу.

Ключи. Куртка. Дорога.

Город ещё спит.

Туман стелется по асфальту.

Возле её дома — тихо. Слишком тихо.

Так тихо, что звенит в ушах.

На крыльце появляется — Даня.

Стоит, руки в карманах, смотрит прямо на меня.

Подхожу. Не успеваю рта открыть — ловлю в челюсть.

Не сопротивляюсь только потому, что знаю — заслуженно.

Когда звон в ушах утихает, слышу его голос:

— Я же просил тебя по-хорошему, Влад. Не лезь к ней. Не ломай.

Хмыкаю.

— А что, по-твоему, я сделал? Ты просил — я отошёл!

— Серьёзно? — усмехается, не без агрессии. — Ты себя слышишь?

Тру челюсть.

— Объясни одно, Даня. Почему, когда я уезжал, она висла на шее у тебя? А сломал её — я?

Он проводит ладонью по лицу, будто стирает мысли.

Потом глухо:

— Потому что я признался ей.

Молчу. Делаю вид, мол, не понимаю, о чём речь. Челюсть сводит, но уже не от удара.

— А она сказала, что любит тебя, Влад, — усмехается коротко, с едва уловимой болью во взгляде. На моей памяти, Страхов влюбился впервые, как, впрочем, и я. И дружба дружбой, конечно, однако почему я должен уступать ему? — Представляешь? После всего, что ты с ней сотворил. Сказала — и заплакала.

Тишина звенит между нами.

Он добавляет:

— Обнимала, потому что я ей как брат. Не хотела ранить. Не потому что между нами что-то было.

— Где она?

Даня отводит взгляд.

— Даже если бы тебя это касалось… она теперь далеко.

— Далеко — это где? — шагаю ближе, хватаю за грудки, чуть дёргаю. — Ты отпустил её одну?!

— Она не одна, Влад. Просто… не со мной.

Голос у него ровный, но в нём — сталь.

Дальше не слушаю.

Толкаю, вхожу в дом.

Пол скрипит.

Комнат — чертовски много.

Проверяю одну за другой.

Первая — пусто.

Вторая — тоже.

Третья…

Комната.

Тишина.

На смятой кровати — мой свитер.

Рядом — та самая толстовка, в которую завернул её в ночь игр.

Беру вещи.

Они всё ещё пахнут ею и чуть-чуть мной.

Нами.

Сжимаю ткань, утыкаюсь лицом.

И в груди всё рушится, как карточные домики.

— Видишь? — голос Дани за спиной отрезвляет. — Её здесь нет. Уходи, Влад. Поздно что-то чинить.

— Помоги, — выдыхаю. — Я должен с ней поговорить. Найти её.

Он долго молчит.

Потом разворачивается и, уходя, тихо говорит:

— Если ты не совсем говно — не ищи. Дай ей дышать.

Рассвет.

Небо окрашивается в розовый.

Город просыпается.

Сажусь в тачку.

Завожу мотор.

Смотрю на своё отражение в зеркале заднего вида.

— Какой же ты долбоёб, — шепчу отражению. — Феерический.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24. Влад

На обратном пути принимаю входящий от Дани.

Он долго молчит, потом будто плюёт в трубку:

— Она у Мадины.

Я сбрасываю скорость.

— Что?

— Ты слышал, — бурчит, как старый дед. После паузы добавляет: — Знаю, что бесполезно просить, но постарайся меньше вытворять свою херню. Там Ива хоть дышать начала.

— Не волнуйся, — хрипло выдыхаю. — Дышать не запрещено.

Отчётливо представляю, как он закатывает глаза, но больше ничего не жду.

Сбрасываю звонок, лезу в приложение, покупаю билеты.

Собираюсь за пятнадцать минут.

Дорога, терминал, запах жжёного керосина и кофе. Всё в тумане.

Внутри — только одно: я лечу к ней.

Не с цветами, не с извинениями, не с пафосом. Просто — как ляжет карта.

Если даст шанс — ухвачусь.

Если нет — хотя бы увижу.

С этими мыслями проваливаюсь в короткий сон.

Просыпаюсь, когда самолёт садится жёстче, чем хотелось бы.

Солнце ослепляет через стекло.

Воздух дрожит от жары. Пахнет пылью, травой, раскалённым асфальтом.

Я прилетел в её мир — где даже воздух другой.

План вырисовывается быстро.

Когда-то она рассказывала между делом:

«Мадина — мастер спорта по бальным танцам. Преподаёт. У неё своя студия, дети, конкурсы, блестящая суета».

Вот оно. Нить.

Открываю браузер, вбиваю имя.

На фото — Мадина: латина, блестящее платье, хищный взгляд.

Адрес под фото: DanceLab Studio.

Добираюсь быстро.

Холл встречает зеркалами и запахом лака, пудры, дешёвой бальной драмы.

На ресепшене — девушка с идеальной спиной и туго скрученным пучком.

Разглядывает меня внимательно, потом натягивает чрезмерно вежливую улыбку.

— Записаться на пробное занятие, — говорю довольно холодно.

— Латина или стандарт? — осведомляется игривым тоном, не замечая моей отстранённости.

— Всё равно. Главное — к Мадине.

Улыбка моментально гаснет. Вот и славно.

— Через пятнадцать минут. Зал номер три.

Пятнадцать минут я стою у стены, слушаю, как за зеркалом щёлкают каблуки и отмеряет ритм хлопок.

Сердце бьётся не в такт. Но мне, чёрт возьми, спокойно.

Дверь открывается.

Мадина — как воплощение ночи.

Вся в чёрном: строгая ткань, хищный силуэт, тонкие запястья, будто вырезанные из тьмы.

Волосы убраны в гладкий узел, шея — напряжённая, как струна.

Взгляд — нож, холодный и точный.

Она замирает, увидев меня.

Глаза расширяются. Ресницы дрожат.

Моргает несколько раз — будто пытается стереть моё присутствие.

— Ты что, с ума сошёл? — голос ровный, но от него мороз по коже.

— Привет, — выдыхаю с самой обаятельной улыбкой, на которую способен. — Рад познакомиться вживую.

— А я — нет! Привет? Серьёзно?

— А как ещё?

— А вот так! — она бросает полотенце на пол, разворачивается к выходу. — Сгори. Сгинь. Желательно в гиене огненной.

— Урок оплачен, Мадь, — спокойно и слегка фамильярно отвечаю. — Ты преподаватель, значит, должна со мной потанцевать.

— Влад, тебе даже бесы в аду аплодировать не станут. Зачем тебе это?

— Возможно, — пожимаю плечами, всё так же скаляcь. — Но музыку ты всё равно поставь.

Первый такт — медленный.

Потом быстрее.

Я сбиваюсь, но не отвожу взгляд.

Она ведёт жёстко: специально наступает на ноги, разворачивает с хлёстом.

Каждый её шаг — как удар.

Терплю.

Я не за танцем сюда пришёл.

— Я всё осознаю, — выдыхаю, когда она толкает меня в повороте.

— Поздравляю, — холодно, с налётом пренебрежения. — Только поздно.

— Не поздно.

— Для неё — поздно.

— Нет. Я не сдамся. С твоей помощью или без — найду.

Она дёргается, будто я ударил.

— Ты даже не представляешь, через что она прошла до тебя. И через что вынуждена проходить теперь.

— Представляю, — хрипло отвечаю. — И если бы мог — прожил бы это вместо неё.

Музыка меняется.

Мадина тяжело дышит, опускает голову.

Тишина между аккордами.

— Ты упрямое дерьмо, Влад, — говорит тихо.

— Второй раз за сутки слышу это.

— Ладно. Сегодня вечером клуб «Октава». Я затащу её туда под предлогом «развеяться».

— Спасибо.

— Не благодари. Если после этого ей станет хуже — я тебя найду.

И поверь, танцевать тебе уже ничто не помешает.

— Договорились, — киваю со смешком. Не часто встретишь такую женщину. Чтобы быть рядом с такой, нужно иметь стальные яйца.

На улице воздух кажется другим — плотным, жарким, живым.

Над дорогой дрожит марево, пахнет сосной и прибитой пылью.

Останавливаюсь на ступеньках, закуриваю.

Сигарета плавится быстро, будто подгоняет.

Впереди — вечер.

Встреча.

И, может быть, новый шанс.

Потому что если она сказала Дане, что любит…

Значит, ещё не отпустила.

А я — тем более.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25. Влад

Нужно отдать Мадине должное — не подводит.

Сижу у бара, и в какой-то момент замечаю её.

Мою Ведьму.

Она чертовски красива.

Платье — чуть длиннее того, в котором я видел её в последний раз, но всё то же: короткое, яркое, вызывающее, дерзкое. Из тех, от которых у любого мужика начинает плавиться мозг.

И если на Мадину мне плевать, то на то, как такие же идиоты, как прошлый я, раздевают её глазами — нет.

Бесит. До дрожи, до белого шума под кожей.

Я вижу, как эти самоуверенные тела скользят по ней взглядами, оценивают, примеряют — и внутри всё закипает, как в перегретом котле.

Музыка набирает обороты.

Мадина тащит её на танцпол, и толпа мгновенно расступается.

Я замираю.

До этого момента я не видел, как она танцует.

Она двигается в ритм, гибко, с той опасной уверенностью, которая сводит с ума.

Каждое движение — будто дыхание самой музыки.

Она не танцует — управляет.

Пространством, людьми, ритмом.

Моя малышка.

Моя.

И — не моя.

Парни один за другим начинают к ней подходить.

Улыбки, руки, дешёвые подкаты — на которые она не ведётся.

Стервятники, мать их.

Каждая попытка дотронуться до неё — словно удар под дых.

Кулаки сами сжимаются, ногти впиваются в ладони.

С меня хватит.

Спускаюсь.

Толпа, свет, гул басов — всё проносится мимо, расплываясь в цветных пятнах.

Пробираюсь сквозь тела, пока не оказываюсь прямо за ней.

Мои руки — будто действуют сами.

Находят её бёдра, прижимают ближе.

Она замирает на секунду.

Глубоко вдыхает. Её грудная клетка дрожит, приподнимая аппетитную грудь.

Потом делает вид, будто ничего не происходит.

Танцует дальше, мягко двигаясь в такт.

Я схожу с ума от одной мысли — кто-то другой может держать её так же. Так же близко, так же уверенно, дышать в то же место на шее, где всегда дышал я.

И она не оттолкнула.

Не вывернулась.

Чёрт, может, узнала меня сразу?

Или настолько влюблена, что готова позволить какому-то ушлёпку лапать себя только чтобы доказать, что ей плевать?

Где-то глубоко кольнуло — остро, мерзко, будто кто-то изнутри вонзил иглу прямо под рёбра.

Она спиной прижимается к моей груди, будто специально.

Её кожа — горячая, дыхание — сбивчивое.

Руки скользят вверх, по моей шее, как нож по горлу.

Мир сжимается в одну точку — такт, движение, вдох.

И я, как последний идиот, стою, пьяный от злости и желания, и думаю только об одном:

если кто-то ещё прикоснётся к ней — я разнесу всё к чёрту.

Я наклоняюсь, провожу носом вдоль изгиба плеча.

Клянусь, её запах сносит круче самого чистого кокоса, который я когда-либо встречал.

— Скучал, — шепчу, прикусывая мочку уха. — Безумно.

Она вздрагивает, будто от электричества; внезапно вырывается из объятия и делает шаг назад.

Я успеваю схватить её за запястье — пальцы вцепляются, как клин, холод кожи под ладонью.

— Подожди, — успеваю сказать.

— Отпусти, Влад! — голос срывается, и в нём не гнев — страх.

— Послушай…

— Не трогай меня! — тихо, но так, что под грудиной всё стягивает.

Она отступает — на шаг, на два.

И вдруг делает выпад вперёд — почти неосознанно, прямо в бездну упрямства. Как будто проверяет, кто кого.

Разворачивается, ловит из толпы какого-то лося — высокий, широкоплечий, в белой рубашке, с тупой ухмылкой. Типичный охотник на один вечер.

Она улыбается — хищно, зло и намеренно.

Смотрит мне прямо в глаза, берёт его за лицо и целует.

Меня словно током проводит.

Внутри всё выворачивает наизнанку — не от обиды только, а от того, что я не в силах контролировать то, что чувствую.

Ревность входит не мыслью — а болезнью: жжёт, колет, делает дыхание тяжёлым.

Хочется выть, ломать, учить этого лося доброму — показать, что такое настоящая боль.

В глазах рябит.

В груди — пустота, рваная и кровоточащая.

Сцена в дверях снова всплывает.

Карма, мать её, смеётся где-то в углу.

Она пытается отстраниться, но он не отпускает.

Хватается за талию, ухмыляется нагло.

— Куда собралась, крошка? — его голос влажный от самодовольства.

— Отпусти, — шепчет она; паника в голосе — и это как нож по горлу.

Он лишь прижимает сильнее.

Я не думаю долго.

Действую так, как умею: неловко, грубовато, бестактно.

Подхожу близко, хватаю её за руку — не чтобы наказать, а чтобы вытащить.

Тяну к себе, закрывая её плечо своим корпусом.

Движение корявое и точное одновременно, как гипсовая заплата на трещину — некрасиво, но держит.

— Она сказала: «Отпусти», — вырывается из меня ровно, низко.

В голосе нет угрозы — металл усталой злости и просьба, чтобы сегодня никто её не трогал.

Парень смотрит на меня с презрением.

— А ты кто, герой ночи? — провоцирует, выпятив мускулы.

Отвечаю коротко и хамовато — положив на его чувства:

— Или съёбываешь, или я сношу тебе ебало.

Он фыркает, ржёт, но я уже рядом.

Толчок — и ухмылка сползает.

Пара некрасивых ударов — у нас не балет, у нас драка у края танцпола.

Двое его дружков хватают меня, тащат вперёд через котёл людей.

Печень, бок, челюсть — по очереди напоминают, что я жив.

Вкус крови, гул в ушах — мир играет серой гаммой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сплёвываю алую слюну, встаю, усмехаюсь криво.

— Эй, Лось, — сиплю. — Трое на одного? Без поддержки — очконул?

И вдруг — её голос.

Тонкий, дрожащий, но такой нужный:

— Не трогайте его! Клуб принадлежит семье моей подруги. Если вам не нужны проблемы — проваливайте.

Троица переглядывается. Один бурчит что-то про «охуевшую лань».

И они расходятся.

Мы остаёмся в вихре света и тени.

Я стою, шатаясь, пытаясь выглядеть спокойным.

— Ну вот, — хриплю. — Раз испугалась — значит, не всё потеряно. Значит, не зря выхватил.

Она смотрит долго.

В её взгляде — смесь боли, усталости, ненависти… и, чёрт, любви.

Да. Любит.

Всё ещё любит меня, уёбка.

И это как удар ножом — и как спасение.

Она закатывает глаза, разворачивается и уходит — обида в каждом шаге, как след от ожога.

Вот-вот исчезнет в толпе под мигающими лампами.

Я стою, слушая, как клуб снова поглощает шум и музыку.

Будто ничего не было.

Только кровь на губе и пустота в груди.

Нет, так просто не уйдёт. Не в этот раз.

— Ив! — зову ей в спину, хрипло, почти сорвавшись. — Нам надо поговорить.

Она не оборачивается.

И всё равно знаю — услышала.

Глава 26. Иванна

— Ив! — оклик пронзает пространство так, будто кто-то дёрнул за нитку внутри меня. Каждый раз этот голос щиплет, как горячая струна.

Я не поворачиваюсь сразу. Держу пальцы сжатыми в кулак до лёгкой судороги — маленькая, знакомая боль, чтобы остаться в здравом рассудке.

— Нам нужно поговорить, — слышу его тише, чем обычно. И в тоне — не демонстрация силы, а какая‑то хрупкая надежда.

Сжимаю губы. Отвечаю холодно, ровно, чтобы не дрогнуть:

— Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, Влад. Ни слова. Понял?

Он делает шаг к перилам и вдруг — лезет наверх.

Ненормальный, думаю сначала, и хочется рассмеяться от того, как нелепо выглядит эта попытка. Детский садик, блин.

— Что ты творишь? — ругаюсь, хотя в слове слышится испуг. Чёрт, выдаю ведь себя с потрохами.

— Если уйдёшь, я спрыгну, — говорит он без тени шутки.

Я прищуриваюсь, оцениваю: может, это пьяная выходка или очередная цирковая постановка. Раньше за ним такой явной дурости не водилось.

— Допустим, — говорю. Складываю руки на груди. — О чём ты хотел поговорить?

Он сидит на перилах, будто это его новая ниша — так странно смотрится: семиэтажная мамба рваных джинсов и усталой ухмылки.

(Примечание автора: образное, ироничное сравнение.)

— Я прилетел за тобой, — простое признание, и в нём нет спектакля, только какое‑то голое отчаяние. — Ты мне нужна, Ив. Не на ночь, не ради игры. Целиком. Без тебя я просто оболочка. Живу, не чувствуя ничего. А с тобой — всё иначе. Хочешь — смейся. Я понимаю.

Внутри что‑то колет, но я улыбаюсь по привычке — не потому что хочу, а чтобы не показывать, что это больно. Тонко, по инерции — будто ничего не происходит.

— Влад, — говорю спокойно, — оставь эту лапшу для тех, кто в неё верит. Между нами ничего нет и не будет. Никто никому ничего не должен.

Он качает головой, и в этом движении он больше похож на ребёнка, чем на мужчину: упрямый, неловкий, уязвимый.

— Ошибаешься, маленькая, — тихо произносит. — Между нами слишком много.

— Не называй меня “маленькая”, — рык раздражения, который я не держу в себе. — Сними с себя эту драму: выпей, трахнись, успокойся — и дай мне жить.

Он предлагает другой план. Голос странно ровный:

— Есть вариант получше. Я забираю тебя. На несколько дней. Уедем. Постараемся разобраться.

Слова висят в воздухе, как мелкие камни. Я моргаю и сначала смеюсь — тихо, едко, потому что это паранойя на фоне приличного сумасшествия.

— Правда? — говорю, смех в голосе, но он не смеётся. — Похоже, те ребята ошиблись тебе мозги.

Разворачиваюсь, готова уйти, и слышу снова:

— Если уйдёшь, я спрыгну.

Я бросаю через плечо:

— Наиглупейший ультиматум, Морозов.

— Зато эффективный, — отвечает он без тени хвастовства.

Внезапно — глухой звук. Оглядевшись, понимаю: перила дрожат под его весом.

Сердце проваливается в пятки. Он повис — и это не шутка.

Я подбегаю, перегибаюсь через ограждение и вижу его — бледного, с кривой улыбкой, будто это лучшая шутка в мире.

— Ты больной! — кричу, поднимая голос, чтобы приглушить воронку в груди. — Вылезай и не позорься.

Он цепляется руками, смотрит вверх — и вдруг условие:

— Вылезу, — говорит спокойно, — но при одном. Проведи со мной четыре дня. Только четыре. Потом я отвезу тебя обратно. В Москву.

Я смотрю в его лицо: бледное, упрямое. Когда сцепился с теми амбалами — испугалась до чертиков, они неслабо ему вмазали.

Вижу, что держится сейчас на чистом упрямстве, через боль. Слова звучат как последнее требование — как попытка договориться с тем, что внутри него трещит.

— Ты ненормальный, — шепчу. Но не ухожу.

Он качает головой, и — тихая угроза‑просьба:

— Если уйдёшь — я отпущу руки.

Над городом гудит движение. Музыка снизу, смех, бессмысленные голоса.

А мы стоим на краю — и я понимаю, что это не та постановка, где побеждают оба. Это жизнь, где иногда ставится крест на гордости.

Выдох. Голос дрожит, но решение принимает тело быстрее ума:

— Ладно. Четыре дня. И потом — ты уезжаешь. Навсегда. Понял?

Он кивает без лишних слов. Мы оба знаем: “навсегда” звучит как рукав на ветру — трудно удержать.

Позже, когда помогаю ему перелезть обратно, его руки дрожат — не от спасения, а от боли, напряжения.

Мои тоже дрожат; злость и усталость текут по венам, и где‑то рядом прячется пульс того, что ещё не сказано.

Я думаю, что делаю огромную глупость.

Но четыре дня — это не столько. Это срок, который можно протянуть сквозь зубы. И я хочу знать: что за человек прячется за этой смешной демонстрацией. Может, в этих четырёх днях будет ответ. Может, он просто устал.

Или мы оба устали быть чужими друг для друга.

Правда?..

примечание :

Фраза

«семиэтажная мамба рваных джинсов и усталой ухмылки»

•

«Семиэтажная»

— потому что они стоят на крыше/балконе многоэтажки, и Влад стоит

на перилах

, на высоте семи этажей. Это подчёркивает и опасность, и абсурд происходящего.

•

«Мамба»

— отсылка к ядовитой змее. То есть он вроде бы и притягателен, и опасен одновременно — скользкий, гибкий, с нервной энергией.

•

«Рваных джинсов и усталой ухмылки»

— конкретика, визуальная деталь: его внешний вид (небрежный, привычно брутальный) и выражение лица, где усталость смешана с бравадой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27. Влад

Десять утра.

Телефон вибрирует. Мадя — с голосом и гонором прокурора — высаживает:

— Влад, хоть пальцем тронешь Иву — найду, вырву яйца и скормлю чайкам. Понял?

— И тебе доброго, Мадь, — отвечаю с ухмылкой. — Рад, что ты в настроении.

— Не испытывай судьбу. — И отключается.

Ива появляется на крыльце. Мелкая, колкая, ледяная. Пальто обвивает плечи, волосы цепляются за лицо. Я замечаю, как свет падает на её скулы. Красивая. Какая же она красивая. Под левым ребром начинает подвывать, вызывая лёгкий дискомфорт.

Впервые в жизни, возомнив себя джентльменом, мать его, придерживаю для женщины дверь. Убедившись, что уселась, захлопываю и, огибая капот, прыгаю за руль. С бешеным пульсом и позитивным настроем завожу мотор. Колёса шуршат по асфальту. Дорога складывается в петли между холмами, а ещё, пока совсем низкое солнце, режет глаза.

Почему я вообще еду?

Потому что никогда раньше мне не хотелось быть с кем-то, просыпаться в одной постели, делиться чем-то важным. Ну и что там ещё делают парочки в отношениях? Да бога ради. Я даже не представлял, что когда-то мне будет достаточно одной женщины. А с ней всего этого хочется. Как хочется и того, чтобы она об этом знала.

— Зачем продал свою блядовозку? — спрашивает сухим, как песок, голосом. — Она почти новая.

— Не продавал, — отвечаю, с лёгким оскалом постукивая по рулю указательным пальцем. — Эта прокатная. Но если тебя раздражает «Альфа», могу спихнуть после возвращения.

— И зачем?

— Чтобы купить другую. И пообещать, что единственная, с кем я буду разводить в ней блядство, — будешь ты.

Она резко поворачивается. Сверлит меня таким злобным взглядом, что одновременно хочется заржать и перекреститься.

— Ну ты же сама спросила.

— Влад… — голос дрожит, нижняя губа тряслась. — Я знала, ничего не изменилось. Ты всё такой же. Останови.

— Скучал по твоим вспышкам, — говорю наичистейшую правду. — Они меня заводят.

— Влад! — стиснув зубы, отворачивается с демонстрацией подергивания заблокированной ручки — я сказала — останови машину!

— А я сказал, что скучал. — Хмыкаю. — А ты?

— Мудак ты, Владик, — иронично, но крайне смазано пытается кольнуть. — Задолбали твои игры. Меня больше не задевает это.

— Ну, положим, не играю… А знаешь, что меня задевает? — чуть наклоняясь к ней. — Когда ты смотришь на меня, будто я средоточие зла, абсолютно не желая видеть, что на самом деле хочу быть твоей тихой гаванью.

— Тихая гавань? — она отворачивается от окна, моргает своими глазами цвета жасминового чая и криво усмехается. — Правда? А где тогда смерчи, цунами и стая полуголых русалок, которые обычно за тобой следом приплывают?

— Может, с тобой мне хочется созидать, — подмигиваю. — И зачем мне русалки полуголые, когда есть моя бешеная белка, единственная в своём роде?

— Охотно верю, Морозов, — фыркает, морща свой миниатюрный, усеянный веснушками носик. Пока я смотрю на её плечо, на волосы, на то, как лучи солнца лижут её кожу, перепрыгивая с шеи на грудь и обратно. — И хватит пялиться на меня. Следи за дорогой.

Остаток пути движемся в молчании, и эта тишина вязнет, как патока, на каждом вдохе. Музыка спасает меня от собственного безумия, держит в рамках. Потому что если прислушаться к тому, что происходит между нами… то давление наших невысказанных слов, недокасаний, недодыханий превращается в какой-то электрический кошмар. Мы — два заряда, которые либо взорвут машину, либо друг друга.

Дом стоит на склоне, утопая в зелени. Деревянный, с широким крыльцом, будто сошёл со старой открытки. Вокруг — виноградные лозы, озеро серебрится в остатках света. Красиво, хули.

Я останавливаю машину. Тишина такая, что слышно, как щёлкает металл под капотом. Спина ноет после дороги, каждая мышца напоминает о шести с половиной часах пути.

— Нравится? — спрашиваю, с усмешкой наблюдая, с каким интересом она озирается по сторонам. Глубоко вдыхает богатый ароматами воздух, щурясь от удовольствия.

То, что попал в точку, и ей тут нравится — сомнений нет. А мне нравится она. Такая естественная в этом ландшафте. Глаз не могу отвести.

— Красиво… — мечтательно произносит, поворачиваясь.

Сталкиваемся взглядами. Чёрт знает, что видит в моих глазах, но её на меня действуют как маятник для биолокации*. Поэтому ломаным голосом выталкиваю то, что крутится на языке.

— Безумно красивая.

— Зачем мы здесь? — её голос дрожит. Оплетая себя руками и закусив нижнюю губу, заменяет мечтательность на серьёзность. — Имею в виду… почему не отель, например? Почему безлюдная избушка?

— Боишься остаться со мной один на один? — не могу не улыбнуться смущению и попытке храбриться. Она нервничает, но упрямо мотает головой в отрицании. — Тогда вперёд.

Пока вытаскиваю чемоданы, прослеживаю взглядом, как направляется в дом. Сердце бьётся быстрее в предвкушении. В голове — шум, будто кто-то крутит старую плёнку: дорога, дорога, дорога… а потом она. И её движения, запахи, свет, ветер в огненно-рыжих волосах.

На этот домик наткнулся случайно, пока искал наше временное пристанище. Он как-то сразу привлёк моё внимание своей аутентичностью. Вживую он оказался даже лучше. Внутри пахнет деревом, вином, пылью и свежим хлебом. Свет мягкий, тёплый, пыль кружится в лучах, как снег.

— Ты всё предусмотрел, — говорит Ива, не без язвительности в тоне. — И что теперь? Ужин при свечах? Танцы под звёздами?

— Если моей женщине этого хочется — почему бы и нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уголок губ дёргается.

— Знаешь, как говорят? — очевидно, вопрос риторический, потому что я даже предположить не могу, что за мысли роятся в данный момент в её светлой головке. Даже интересно — кто, что, а самое главное — о чём говорит. — «Чтобы из себя что-то строить, нужно из себя что-то представлять», Влад. Так что хватит этих представлений. И я не твоя женщина!

— А это мы ещё посмотрим, моя прелесть, — пропуская мимо ушей явную попытку уколоть меня, давлю весь акцент на «моя». — Давай мириться, Ив. Хочу скорее наладить наши отношения.

Её брови летят вверх, на лбу вычерчиваются мимические морщинки.

— Хочу прояснить. Ты же понимаешь, что залог здоровых отношений — это не шантаж, не угрозы с перил и не гарем в постели?

Да сколько можно понукать этим… Выдыхаю, тру переносицу, стараясь не улыбаться слишком широко на её ревность:

— Если, чтобы ты выслушала, нужно было свеситься с террасы — значит, сделал я всё правильно. А гарем уже распущен.

— Мне нужен душ. — Не сказав больше ни слова, семенит вглубь дома.

Смотрю, как за ней закрывается дверь ванной, и понимаю, что мы на правильном пути. Время, проведённое здесь, действительно всё решит.

Или окончательно поставит точку.

Нихуя. Никаких, блядь, или и точек.

примечание :

Маятник для биолокации —в данном контексте — вспомогательное приспособление для ввода в транс.

Глава 28. Иванна

Я запираюсь в ванной, будто в бункере, и просто смотрю на своё отражение.

Пытаюсь дышать ровно. Вдох. Выдох. Спокойно, Ива. Спокойно.

Но спокойствия — как воды в пустыне.

Горло пересохло, сердце бьётся где-то в животе, там, где должны жить бабочки, а живут, кажется, только ножи.

Пальцы дрожат, как у первоклашки, у которой внезапно спросили: «А он тебе нравится?»

Вот он — эффект Влада Морозова.

Паразит. Вирус. Рецидив, который возвращается, даже когда курс лечения пройден.

Рядом с ним всё опять оживает — слишком ярко, слишком громко, слишком честно. Тело помнит, всё и предательски реагирует.

Я не хочу этого.

Ненавижу, всё что хочу — рядом с ним.

Он может просто пройти мимо — и у меня внутри всё сворачивается в плотный тугой ком, как будто я падаю в ту самую яму, где сидела когда-то после его исчезновения. Я скучала по нему. Боже. Как же до мерзкого много.

И как же токсично мало здравого смысла во мне осталось.

Горячая вода обжигает плечи, спину, шею — будто пытается вымыть из меня всю дурь. Но не получается. Ничего не помогает.

Кожа становится красной, а пальцы сморщенные, как изюм — пора выбираться. Выключаю воду, вытираюсь, заплетаю обычную косу, натягиваю старые штаны и растянутую майку. Всё как-то автоматически получается.

Не успеваю занести ногу над порожком, разделяющим комнаты — Влад появляется в дверях, врывается в дом с уличным холодом, с декабрьским воздухом, который пахнет солью и увядшим виноградником.

Он бросает в мою сторону взгляд — короткий, знающий и такой распаляющий, что ноги слабеют.

А эта его улыбочка уголком губ. Так и хочется стереть её.

— В холодильнике всё забито, — бросает невозмутимо. — Давай приготовим что-нибудь? Салат там, сыр, хамон… Потанцуем потом. Ты же хотела.

Я резко поворачиваюсь, чтобы не видел, как счастливо я улыбаюсь. Дура, блин.

— Я хотела? Ты что-то путаешь. Я ничего подобного не хотела.

— Значит, мне показалось, — пожимает плечами. — Но есть-то ты всё равно будешь.

— Буду, но только сама. Тебя кормить не собираюсь. Слишком много чести.

— О, началось… — тянет он с ленивой усмешкой. — Злючка-жаднючка.

Еле сдерживаюсь, чтобы не швырнуть в него полотенце.

Обогнув меня, не без «случайного касания», скрывается в ванной, а я брожу по дому, пытаясь выровнять дыхание и не думать о том, как близко мы сейчас, как мало простора между нами и как много невысказанного витает в воздухе.

Дом оказывается очень уютным — тёплым, мягким, таким, в котором хочется жить. Не «переждать». А именно жить.

Каждая комната будто нашёптывает:

останься… выдохни… перестань бежать…

Прованс. Лаванда. Дерево. Вино.

Всё слишком моё. Слишком совпадает с тем, что я люблю. Наблюдательный черт.

Всегда было интересно: подобный навык в запоминании мелких деталей — отработан с целью охмурения таких же идиоток, как я, или заводская настройка Морозова?

В спальне — огромная кровать. Одна. Ну конечно. Куда ж без его фирменных «ошибочек».

— Ага, щас, — бормочу себе под нос. — Ляжет он со мной — только через мой труп.

Готовлю поздний обед — лёгкий, красивый. Кусаю виноград. Ножом режу дыню. Салатик. Овощи пахнут чем-то южно-солнечным, как раз тем, чего мне так не хватает в столице.

Влад появляется тихо, как тень.

Брюки едва держатся на узких бедрах, на массивной шее полотенце, в руке бокал, на коже — капли воды. Нервный импульс проходит по мне, как ток. Рефлекторно облизываю вмиг пересохшие губы.

Он смотрит на экран — там Хепбёрн.

Правильная женщина на правильных шпильках.

— Обожаю этот фильм, — говорит он, удивляя меня снова.

— Да не уж то, — мне нельзя смотреть на него. Поскольку стоит дать слабину — быть беде. — Надень майку и люби себе на здоровье.

Он моргает медленно.

— А зачем? Здесь тепло. И ты же так смотришь…

В его взгляде — смешок, ленивый, наглый.

Он прекрасно видел, как я смотрела.

Как взгляд скользнул вниз, как поймал линию его живота, как зацепился за дорожку волос, которая уходит под резинку брюк.

Он видел всё.

Он всегда всё видит. Прям «Око Саурона», ни дать ни взять.

— Забыл взять домашнюю футболку, ты мне свою дашь?

— Тебе — только мешок на голову, — отрезаю. — Чтобы не раздражать меня.

От низкого смеха внизу живота всё сжимается. Вот же напасть-то.

— Боже, Иви… Ты великолепна, когда злишься. Такая колючая. Я уже говорил, что такое твоё поведение меня заводит?

— Иди к чёрту.

— Уже ходил. Там скучно. Вернулся к тебе.

Идиот. Боже, какой же идиот. И как же мне плохо от того, что он мой идиот.

Не собираюсь устраивать ему тёплый приём.

Шарахаюсь на диван, растягиваюсь так, будто он мне его наследством оставил.

Пусть катится в кресло — подальше и без доступа.

Не успеваю даже мысленно похлопать себя по плечу за стратегию, как этот гад абсолютно беспардонно поднимает мои ноги и укладывает себе на колени.

С привычной наглостью.

Как будто это его место.

Как будто я — его, а не самостоятельная единица, решившая держать дистанцию.

И, конечно же, ему мало просто держать.

Он ещё и пальцами проходит по ступням — мягко, уверенно, будто вообще не сомневается, что имеет на это полное право. На секунду позволяю себе прикрыть от удовольствия глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И бесит именно это — что от его прикосновений моментально тает весь мой показной лёд.

Смотрю в экран, но не вижу ничего.

Всё расплывается.

Он наклоняется ближе.

— Кстати… Ты еду мне дашь?

— Нет. Приготовь себе сам!

У меня перехватывает дыхание.

Я хватаюсь за плед, но он без труда выскальзывает из пальцев — он тянет его к себе легко, почти играючи, и от этого меня ещё больше трясёт. Не укладывается в голове, что выбрал меня, а не тех девиц, что вьются вокруг него и готовы ради него и в хвост, и в гриву.

— Ещё раз спрошу, — говорю наконец. — Зачем всё это? Дом. Поездка. Эти… милые сценки с паркуром. Зачем?

Он смотрит прямо — честно, как ребёнок на чупа-чупс, святая простота. Так и тянет обнять и простить.

Ага, конечно. Держи карман шире.

На меня твоё обаяние больше не действует — срок годности вышел.

— Потому что я всё просрал. И хочу исправить. Даже если скажешь, что поздно, я буду пытаться.

— Поздно, — повторяю тихо. — Влад, ты не умеешь брать ответственность. Ты даже тогда не смог просто остаться и поговорить. Ты сделал самое трусливое, что мог — ушёл.

— Да. — Он кивает, не пытаясь оправдываться. — Ушёл. Потому что тогда ты с Данькой…

— И что? — я сжимаю губы. Вот и оправдания подлетели. Меня достало, что у него все виноваты, лишь бы не он сам. Просто поразительно, как он умудряется всегда оправдать себя. — Ты же даже не пытался разобраться. Ты просто решил за всех. Как всегда.

— Я испугался, Ива.

— Мне тоже бывает страшно! — восклицаю с итальянской жестикуляцией. — Однако, я не веду себя как сука и никого не ломаю.

Он наклоняется ещё ближе, оставляя около десяти сантиметров между нашими лицами.

И этого достаточно, чтобы у меня в животе вспыхнул пожар, который я так отчаянно гашу с утра.

— Иви…

— НЕ смей, — резко бросаю. — Называть меня так. Не смей делать голос мягким, это ты всё разрушил. Не смей подходить, когда я прошу держаться подальше. Не смей думать, что слово «прости» — волшебная тряпка, стирающая твоё блядское поведение.

Слёзы подступают так внезапно, что я почти задыхаюсь. Меня накрывает чёрная, холодная обида — липкая, вязкая, как мазут. Моргаю быстро, насколько могу, но толку ноль: я уже на грани истерики.

Я вскакиваю и почти бегу прочь, лишь бы вырваться на воздух. Хлопаю дверью так, что удивительно — витраж не разлетелся к чертям. Мир вокруг плывёт, и я вместе с ним.

Упираюсь ладонями в перила, ища хоть что-то твёрдое, что удержит. Втягиваю воздух глубоко, жадно, но он проходит сквозь меня, как через сито. Даже холодный ветер не несёт облегчения.

Чёрт.

Чёрт.

Чёрт.

На скрип двери не оборачиваюсь. Убегая, ведь просила оставить меня в покое. Будь он не ладен.

— Я же сказала — не ходи!

— Почему ты плачешь? — меня бесы дерут на части от того, с каким спокойствием и теплом он это спрашивает.

— Не твоё дело.

— Всё, что касается тебя, — моё дело.

— Да ты совсем ахренел?! — ору, срывая связки. Меня трясёт — то ли от холодной злости, то ли от этого безумного, предательского желания шагнуть к нему, уткнуться в грудь, забить на всё, забыть обиды и повиснуть у него на шее.

Но нет. Стоп. Какое «забить и забыть»?

Он — последний, кто заслуживает этого.

Слёзы неумолимо текут, и я отпускаю всё, что держала, на волю.

Бегу в темноту вдоль ровных рядов сухих виноградных лоз.

Бегу, как будто от этого зависит моя жизнь. От него бегу. От себя.

От того, что внутри снова каша — там, в самом центре, там, где он однажды уже оставил дыру.

Мелкая морось впивается в кожу иголками. Земля скользит под вьетнамками, которые не спасают от острого гравия. Слышу окрик Влада, но продолжаю бежать, не оборачиваясь.

Пожалуйста, пусть он не догонит.

Пожалуйста, пусть догонит.

Спорит в голове моё диссоциальное расстройство.

Глава 29. Влад

В натуре белка. Два прыжка — и след простыл.

Соскочил с крыльца следом, и меня сразу окатило ледяной стеной дождя. Грёбаный декабрь, грёбаная стихия, грёбаная рыжая ведьма, которая снова решила сбежать.

— Ива! — ору в ночь.

Куда она побежала, спрашивается? Территории не знает, темень хоть глаз выколи, скользко, как на катке.

Вот найду. Найду эту заразу — притащу в дом, перекину через колено и… отхожу ремнём по её заднице. Потому что других методов для неё, похоже, не существует.

Свет фонаря режет дождь. Иду быстрым шагом на звук воды, вниз по тропе, к озеру. Виноградники остаются сзади, а впереди — только размытая земля и пирс, который выглядит так, будто стоит здесь исключительно по недоразумению.

И вдруг — визг.

У меня внутри всё обмерает.

— Ива?! — срываюсь на бег.

Фонарик выхватывает её силуэт — у края обрывистого склона, нет, уже почти висит. Земля под ней осыпалась, ноги болтаются в воздухе, руки цепляются за ветку, которая трещит так, будто ещё чуть-чуть — и всё, занавес.

— Не двигайся!

— Влад… земля… она…

Не даю ей договорить. Падаю на живот, тянусь к ней. Собирая таблом все встречные ветки, пытаюсь ухватиться, но все мимо, руки слишком скользкие. Дождь шпигует кожу, попадает в глаза, мешая видеть чётко.

— Хватайся за руку!

— Я не могу!

Мир рассыпается на атомы. Моя ведьма срывается. Не задумываясь, бросаюсь следом; ухватив, пытаюсь закрыть собой, насколько это возможно. Комья грязи вперемешку с камнями и прочей шелухой забиваются под майку, раздирая кожу — похую на это. Лишь бы Белку закрыть.

Дёргаю её так, чтобы не свернула себе шею о булыжник, что вырос прямо перед нами.

Едва успеваю вывернуться — и сам же впечатываюсь рёбрами.

В глазах бьёт белая вспышка. Первая мысль — не сломал ли.

Не успеваю даже выматериться: через пару метров нас встречают кусты.

Не самое мягкое торможение, скажем так.

— Чёрт… — выдыхаю, потому что вдохнуть больно. Рёбра орут матом вместо меня. Плечо жжёт — будто в него загнали раскалённый гвоздь.

На ощупь нахожу поскуливающую Иву.

— Цела? — хриплю, пытаясь подняться, хотя каждая мышца протестует. — Где болит?

— Н-не болит… ничего… — она поднимается на четвереньки. Её трясёт. Она кашляет, срывается в плач — и этим звуком будто ножом вспарывает меня изнутри. Я узнаю этот плач в любом искажении, в любой темени. — Влад… ты… кровь…

Косой взгляд вниз — ага, рукав порван, плечо выглядит как добротный кусок мяса, кровь течёт уверенно. Ничего смертельного, но картинка, надо признать, эффектная.

Бровь тоже горит. Провожу пальцами — отлично, рассекло. Как без этого.

— Пф. Забей. Шрамы украшают мужчин.

— Забить?! — она вскидывает голову, голос сорван, злой. — А если бы ты себе голову проломил, идиот?! Зачем ты вообще…

Она хватает меня за лицо, пальцами цепляет скулы, заставляя смотреть прямо на неё. И я смотрю — на мокрые ресницы, на дрожащие губы.

Что бы она там ни плела про равнодушие — она испугалась за меня. По-настоящему. И такая она сейчас… настоящая. Без масок, без своей привычной колючести.

И вот в этот момент я понимаю: я бы прыгнул снова. Не думая.

Слова сами вырываются наружу, прошибая нас обоих. Я прогонял их в голове сотни раз — и ни разу не сказал вслух.

— Я люблю тебя, Белка.

Она замирает, дыхание сбивается.

— Повтори, — шепчет. Почти неслышно.

Так, будто боится, что я передумаю или что ей послышалось.

— Я люблю тебя, Ив. И если ты сорвёшься — я полечу следом. Всегда.

Слёзы снова текут — ну сколько можно, рыжая, где этот кран? — притягиваю её, одной рукой, второй держусь за землю, чтобы не скатиться ещё ниже.

Её трясёт — выброс адреналина вперемешку с ледяным дождём.

Зубы клацают, перебивая раскаты грома, что рвут небо сразу за вспышками молний.

Ливень сбивает остатки листвы — а у меня в груди тишина.

Она тихо всхлипывает и прижимается к моей шее, будто ищет там опору.

И в этот момент я понимаю — всё.

Назад дороги уже нет.

Я сказал.

Она услышала.

И мир, наконец, стал правильного размера

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30. Влад

Назад идём, как два утопленника, которых выкинуло штормом на берег.

Дождь не просто льёт — хлещет, пытаясь смыть нас обратно вниз, в тот овраг, где мы только что чуть не остались.

Ива молчит. Просто идёт рядом, погружённая в собственные мысли.

Тихая. Сдержанная. Который раз чувствую, что хочется её беречь — от всего на свете и от себя в том числе. Малышка такая. Вцепилась в мою ладонь своей крошечной, будто боится, что я могу её бросить в этой темени одну.

Заплутав, мы всё же выходим к домику. Доски крыльца стонут под нашим весом.

Я замёрз до костей, но стоит взглянуть на неё — и бросает в жар. Магия, блядь.

Впрочем, её тоже нехило трясёт.

И я не уверен, что только от холода.

Зрачки расширены, движения дёрганые — она всё ещё держится на чистом адреналине.

— Нужно снять твою толстовку, — говорит, сглатывая. — Она мокрая и к ране прилипла.

— Вот ирония. Так долго просила надеть хоть что-то, а теперь сама раздеваешь.

Фирменно, со вздохом, закатывает глаза и, подцепляя край худака, тянет то, что от него осталось, вверх. От резкой боли в боку и плече взгляд плывёт.

— Больно? — перепуганно дёргается.

— Безумно, — давлю улыбку, пытаясь интонацией передать, что всё под контролем, чтобы её не откачивать. Потому что сейчас она похожа на стремительно коченеющий труп. — Поцелуешь?

— Дурак! — она толкает меня в здоровое плечо, и я моментально пользуюсь случаем, изображая агонию уровня «позовите батюшку».

Похоже, перегибаю — она бледнеет, распахивает глаза сильнее, чем я рассчитывал.

— Прости! — писк сдавленный, сбитый. — Я не хотела… мне так жаль…

— Да ладно. Видела бы ты тот камень — ему тоже досталось.

— Тебе нужно промыть рану. И отмыть грязь, — бросает, проходя мимо. Голос глухой, ровный, как будто всё, что было минуту назад, — ей приснилось.

— А ты? — хриплю. Глотка саднит, как старый мотор, который запускают ногой.

— Хоть раз в жизни посиди молча, — бурчит. — Пока я наберу эту… странную ванну. Тебя надо хоть немного отмыть. И обработать раны.

— «Странная ванна» называется «купель», ведьма, — выжатый как лимон, но в душе такой мир, что хочется рассмеяться. — Вот знал бы, что нужно просто ебнуться с высоты, чтобы ты стала такой заботливой… прыгнул бы ещё тогда с перил.

— Ага. И сломал бы ноги.

Давлюсь смешком и послушно сижу, молчу — жду свою прекрасную медсестру.

Наладив поток воды, она копается в шкафчике, выуживает аптечку. И идёт ко мне с таким серьёзным видом, будто собирается не рану промыть, а дух из тела выгнать.

Подходит настолько близко, что её дыхание перебивает резкий запах йода. Бубнит что-то про «другого антисептика нет» и «может щипать».

А мне в этот момент настолько похуй — я просто смотрю на неё снизу вверх.

Она колдует ватой — аккуратно, сосредоточенно, будто выполняет хирургическую манипуляцию. Не замечая, как мои руки скользят по её ногам выше, выше, задерживаясь в подколенной чашечке.

Она касается моего плеча.

Кончиками пальцев.

Легко.

Но меня прошивает так, что челюсть сводит.

— Больно? — шепчет.

— Терпимо. — лукавлю, афанореть как больно. — Ты такая суровая. Страшнее перекиси. Даже шевелиться боюсь.

Она срывается на тихий смех, будто пытается спрятать улыбку.

Нутро переворачивает, когда её тёплая кожа чувствуется сквозь мокрую майку — она будто припечатывает меня этим теплом. Тугие горошины сосков сейчас ощущаются острее жала. Дерут на мне кожу, добавляя ещё ссадин. Будто мне за сегодня не хватило.

Веду ладонями от ложбин под коленями чуть выше, подтягиваю за бедра ближе. Вдрагивая, замирает, задерживает дыхание, будто боится спугнуть момент.

— Ты… — делает вдох, резкий, задушенный. — Ты взорвал мне мозг, Влад. Понимаешь? Просто взял и…

Поднимаю голову и с удивлением разглядываю её лицо, сжимаю ладони крепче, вызывая протяжное мычание, подогревающее и без того сильное возбуждение. Стараюсь не думать о разрывающем приступе тестостерона, как никак впервые мы дошли до серьёзного разговора.

— Взорвал? — ухмыляюсь. — А ты тогда чем занималась эти месяцы, а?

Скольжу лицом туда, где у неё под кожей бешено прыгает сердце, почти касаясь губами. Затягиваюсь воздухом, будто не могу насытиться. Будто нарик, который наконец получил дозу.

— Если честно, меня уже заебало это ваше достойное девичьего кружка мозгоёбство. Я знаю, что ты меня любишь. Хватит этих детских подколов и беготни. Мы уже давно не первоклассники.

— Я… — шепчет, быстро бегая по моему лицу взглядом. — Ты… тебя нельзя любить, Влад. Нельзя. Это… больно.

— Знаю, — ухмыляюсь, потому что по-другому не умею. Торкает нехило от её нерешительности. Давно же уже всем всё понятно. — Но ты всё равно любишь.

— Я ненавижу, как ты так говоришь… — дрожащим голосом.

— Как?

— Будто это… нормально. Будто ты заранее уверен, что я…

Она замолкает.

Потому что я поднимаюсь и нависаю над ней, тяну ближе.

Так, что наши губы различает только один её вдох.

— Что ты — моя? — заканчиваю за неё.

— Ива, ты всегда была моей. Просто ты — слишком упёртая, чтобы это признать.

Отворачивается, будто хочет сбежать хотя бы взглядом, и тянется выключить воду.

Затянутая — густым, тёплым, липнущим к коже паром комната с запотевшими зеркалами пахнет ею.

Критически я бы сказал.

Встаю позади неё, проверяю воду локтем — чисто по привычке, сам хрен знает, откуда она взялась — и киваю:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Готово. Отвернись!

Явно не ожидая подобной просьбы, она хлопает длинными ресницами, заливаясь краской. Я же быстро моргаю в ответ, копируя её, и со смехом ломаю голос, точь-в-точь как она.

— Отвернись, Ива, я целомудренная душа, мало ли что у тебя в голове. Я же «не такая». До брака — ни-ни.

Опомнившись, резко сворачивает голову в сторону. Хотя перед этим, конечно же, успевает задержаться взглядом там, где ей «совсем не интересно». Буквально миг. Но я вижу.

Хитрая девчонка… даже смешно становится.

Стаскиваю остатки мокрой одежды — не спеша, с лёгким вызовом, будто проверяю, насколько она выдержит зрелище.

Штаны и боксеры падают с глухим шлепком на плитку.

Медленно опускаюсь в купель, позволяя воде обхватить околевшие ноги, до боли горячим теплом.

Разбрызгиваю воду, играю ею, наблюдая.

Слышу, как Ива втягивает воздух — глубоко, жадно, будто на двоих его может не хватить.

— Можешь приступать к омовению, богиня, — бросаю, примастившись к бортику.

Шучу, пытаясь чуть сбавить накал, но голос дрожит от азарта.

— И не забудь опахало, — добавляю, глядя, как она реагирует, пытаясь спрятать смех за тёплым паром.

Глава 31. Иванна

Как, блин, у него выходит так ловко: одним словом довести меня до бешенства, а следующим — выбить почву из-под ног?

Заносчивый, наглый, упёртый мудак и предатель — руку бы не удержать, так и тянет врезать, чтобы почувствовал. Чтобы хоть немного отпустило.

Но потом… Вот он сидит передо мной: тёплый, покоцанный, уставший до прозрачности. Такой знакомый. Такой мой, каким бы не должен был быть.

Чёртов хамелеон.

И от этой смеси злости и нежности внутри всё трепещет так, что хочется только одного — притянуть и поцеловать, сбрасывая напряжение. Но я упрямо держусь.

— Дрожишь, — тихо произносит, обжигая расплавленным серебром глаз.

— Это от стресса, — вру, даже не пытаясь звучать убедительно.

— Конечно, — усмехается тем тоном, который лупит по моему эго с титанической силой. — Ледяной дождь, падение, вся эта хрень… А я на секунду подумал, что это из-за меня.

— Тебе бы только языком чесать, — продолжаю возмущаться.

— Я могу и без языка, — шепчет так близко, что я чувствую его дыхание у своих губ.

— Влад…

— Ммм? — не обращая внимания на мой зарождающийся протест, трётся кончиком носа о мой.

— Не надо… — теряя былую спесь, лепечу, прикрывая потяжелевшие веки.

А от чего я вообще отказываюсь, а?

Не понимаю.

Я уже давно ничего не понимаю и анализировать устала.

Живот сжимается в тугой узел. А Влад продолжает наматывать меня, как на кулак.

— Почему же? — голос у него низкий, шелковый — сносит как вино натощак. А я его так не кстати успела тяпнуть по дороге в ванную. Меня развезло не по-детски. Может, поэтому я сейчас такая смелая?

— Потому что я… — сглатываю, чувствуя, как ком теплеющей дерзости застревает в горле.

— Ты что? — шепчет в мои губы, купируя подачу кислорода.

Ненавижу себя за то, какой эффект он на меня оказывает. Но контроль отпускаю.

В конце концов, что меня так пугает? Я никогда не держалась за свою девственность как за святыню. Просто претендентов достойных не было.

А теперь… сейчас… я безумно хочу именно этого мужчину.

Так что же, чёрт возьми, меня тормозит?

— Скажи, Ив.

— Трахни меня уже наконец.

Он замирает.

Я слышу, как сбивается его сердечный ритм, вижу, как ходят желваки, а в глазах поднимается буря — опасная, завораживающая. Сквозь вату в ушах доносятся то ли его ругательства, то ли раскаты грома за окном.

— Чёрт, Ива… — рыча, берёт моё запястье. — Ты ледяная, ведьма.

— Со мной всё норма…

— Никакой «нормально», — мягко, но резко рявкает и дёргает на себя. — Иди сюда, малыш.

Сморгнув воду, попавшую в глаза, смеюсь, поднимаю взгляд на него — и всё внутри проваливается.

Потому что он смотрит так, будто я единственная женщина в мире.

Буквально.

Ядерный реактор, который он пытается держать на минимальной мощности — но трещины уже идут. Запускается обратный отсчёт перед взрывом.

Его пальцы мягко ложатся мне на шею — не сдавливают, просто держат.

Уверенно. Нежно. Слишком интимно.

— Ты сводишь меня с ума, — честно признаюсь.

— Отлично, — касается своим лбом моего. Замираем на одном дыхании. — Значит, мы квиты. Ты давно свела с ума меня.

Губы встречаются. Я чувствую его каждой клеткой.

Вот он — атомный взрыв. Он случится сейчас. И так как решила я: потому что неизвестно, решусь ли снова. Даже если потом он снова причинит мне боль — всё произойдёт на моих условиях. Это не он поимеет меня, а я его.

В конце концов, почему я должна отказывать себе в удовольствии?

— Больно? — кокетливо интересуюсь, осторожно касаясь его щеки.

— Нет… совсем нет.

Молчание повисает в воздухе. За окном снова начинается дождь — тихий, почти ласковый. Не разрывая зрительного контакта, позволяю Владу стянуть с меня то, что когда-то было любимой пижамой. Оставляя на мне лишь тонкую полоску стринг, он сбрасывает всё на пол к своим штанам.

Неосознанно пытаюсь прикрыться, обнимая себя руками крест-накрест.

— Ты даже не представляешь, какая ты сейчас красивая. Не закрывайся, — радужка темнеет, почти сливаясь со зрачком. Его мутный взгляд прожигает меня до кости.

Чувствую, как его член упирается в последнюю преграду — тонкое кружево — и теряю смелость.

— Влад… я… — не знаю, что хотела сказать, и замолкаю.

Послушно открываюсь перед ним. Перекладываю руки на его плечи и тянусь сама, но замираю в нерешительности, зачем-то зажмуриваюсь. И в следующий миг ощущаю его прерывистое дыхание у своего лица, мягкое прикосновение губ.

Он. Его вкус. Его запах.

Тело прошивают тысячи тонких иголочек от скольжения его слегка шероховатых пальцев.

Где-то всё же нахожу в себе роковую женщину: слегка откинув голову, подставляю грудь и шею под клеймящие поцелуи. С губ срываются стоны, внутри всё скручивается.

Руки, что покоились на моей талии, ползут в разных направлениях. Одна ложится между лопаток, удерживая, другая спускается вниз, оглаживает ягодицы, проходит по чувствительным складочкам. Непроизвольно начинаю ерзать на его коленях, чтобы хоть немного унять тянущие ощущения.

Я безумно его хочу, но с чего начать — не знаю, и момент портить признаниями не хочется.

Давай же, Морозов, помоги мне.

— Ещё чуть-чуть — и я не смогу остановиться, — сдавленно рычит, пряча лицо в ложбинку между грудями. — Ив, нам нужно завязывать. Прямо сейчас. Хочешь — верь, хочешь — нет… Я не рассчитывал на секс. У меня нет резины.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не останавливайся.

Он вздрагивает, дышит рвано.

А потом — рывок и треск рвущегося белья. Его губы едва ощутимо скользят от ключиц к ноющим соскам; он поочерёдно прикусывает и посасывает каждый.

— Ах… пожалуйста…

Я даже не пытаюсь сдерживать стоны.

Потому что чувствую — хочу именно так. Правильно. Нужно.

Влад аккуратно растягивает меня, погружая несколько пальцев. Есть лёгкий дискомфорт, но не боль.

Чего все так преувеличивают боль от первого раза?

Его ладони на моих бёдрах — сладкая смерть. Помогаю ему приподнять меня. Почувствовав легкое давление, сама опускаюсь на всю длину.

Блядь.

Искры летят во все стороны, глаза режет, как если бы я без очков смотрела на солнце. Мы оба замираем.

Пытаюсь вернуть контроль. Влад бледнеет, испуганно расширяет глаза.

— Твою мать, Ив! Посмотри на меня, малыш, — губами стирает слёзы, поднимая мой подбородок. — Как так-то? Почему не предупредила? Сильно болит?

Он пытается отстраниться — а меня охватывает паника.

— Нет! Пожалуйста…

— Так нельзя, белка… Блядь! — срывается, когда я начинаю двигаться. Боль уже ушла — всё внутри наполняется щекочуще-сладким теплом.

— Ты… сведёшь… меня… в могилу… — шепчет, теряя дыхание при каждом новом движении.

Меня накрывает.

Внутри сводит, руки дрожат, ноги подкашиваются. Воздуха мало. Всё ярко, до ломоты.

Я трусь о Влада, скребу его затылок. Щелчок — и я запрокидываю голову, крича от переполняющего меня ощущения.

Первая волна удовольствия медленно отступает. Я перестаю трепетать в его руках — и только тогда замечаю, как крепко он держит меня за бёдра, будто не хочет отпускать обратно в реальность.

Поднимаю глаза — и встречаю тот самый его взгляд: ртутный, глубокий.

Его движения становятся глубже, мощнее.

И вдруг — резкий вдох. Связь рвётся. Он выскальзывает из меня и, почти одним движением, перескакивает через борт купели. Опираясь больной рукой о раковину, содрогается. Спина выгибается дугой, дыхание сбивается. Он сжимает кулаком головку, качает головой, будто не верит.

Я не вижу его лица — только слышу его рваное, потрясённое дыхание. Но знаю: он улыбается.

— Теперь ты точно никуда от меня не денешься, — произносит он.

Разворачивается — улыбается шире, глаза блестят озорством. Убедившись, что со мной всё в порядке, добавляет со смешком и коронным подмигиванием:

— Ты — моя. И трахать тебя буду только я.

Мы хихикаем, как нашкодившие дети. Воздух будто теплеет. Он набрасывает полотенце на бёдра, накидывает халат и осторожно вынимает меня из уже остывшей воды. Чмокнув в нос и легко закинув на плечо, начинает кружить по комнате — будто весь мир стал легче.

Я смеюсь так громко, что стены отзываются эхом.

«Ты моя» — ложится в такт пульсу. И вдруг так остро хочется верить. В него.

Влад опускает меня у камина, обхватывает лицо ладонями — как будто зеркалит мою улыбку. И улыбается так широко, словно именно эта улыбка держит его на ногах лучше любого обезболивающего.

Глава 32. Влад

— Как ты? — спрашиваю, глядя ей прямо в глаза.

Она дёргает плечом, румянец проступает мгновенно.

— Что это вообще было?

— Я… решила: сейчас или никогда. Так что давай без морали, ладно? — бурчит и прячет взгляд в огне.

Я хмыкаю.

«Давай без морали…»

Да чтоб тебя.

Сказать, что я ахуел — ничего не сказать.

Всё начиналось спокойно. По-человечески. И кто бы подумал, что она выкинет такой финт.

«Решила она…»

Меня чуть удар не хватил, когда увидел её лицо — перекошенное, в слезах. Сердце реально пропустило пару ударов.

Про кровь — даже думать не хочу. Не потому что брезгую. Хрень это всё.

Но если бы знал… хотя бы намёк был…

Я бы всё сделал иначе. Совсем иначе.

Почему-то был уверен, что я у неё не первый.

Логично, рационально — удобно. Так и считал.

И как бы ни было — я рад, что ошибся.

Поднимаюсь, наливаю вина, подкидываю поленьев. Пламя взлетает выше.

Ива сидит рядом, подтянув колени к груди. Смотрит открыто, но в её взгляде есть тонкая трещина. Значит, сейчас будет что-то серьёзное.

Я молчу.

— Я долго думала, почему всё вышло именно так, — начинает она тихо.

— После той ночи… я проснулась, а тебя нет. Ни слова. Ни объяснений. Думала, что всё придумала. Что это бред.

Она почти залпом выпивает бокал.

— Потом появился Даня. Он… хотел быть рядом. Признался.

А я его сразу осадила. Знаешь почему?

Я знаю. Но мотаю головой — хочу услышать от неё.

— Потому что верила в нас, Влад. В тебя.

А ты в это время бухал, трахался и делал вид, что у тебя всё ок.

Челюсть сжимаю так, что трещит. Не спорю — факт есть факт.

— И когда я увидела тебя в кабинете… — её пальцы белеют на бокале.

Я аккуратно забираю стекло из рук.

— Хочешь знать, как было у меня? — спрашиваю.

Кивает.

— Я проснулся и понял: всё зашло слишком далеко. Серьёзно. А я — не про серьёзное.

Но с тобой всё пошло иначе, и мне это не понравилось. Ты под кожу залезла, а я не понимал, что с этим делать.

— Дистанция — моя территория. Ушёл — значит ушёл.

А с тобой… не смог. Понимаешь?

Она смотрит чуть шире.

— Когда ты села в тачку Дани — меня перекосило. Выворачивало.

Хотел, чтобы выбрала меня. Чтобы села в мою «блядовозку».

— Чего так смотришь? Сама её так назвала.

— Когда он сказал, что влюблён в тебя… что я тебе не подхожу… и я с ним согласился… — выдыхаю. — Решил свалить. Хотел, чтобы так было проще.

Хотя правда в том, что я просто струсил.

— Но когда пересилил себя и вернулся — увидел вас. Ты его обнимаешь…

И всё. Шифер снесло. Если бы не уехал — натворил бы херни.

— Влад, зачем ты это сделал? — губы у неё поджимаются.

Разумеется, разговор снова уходит к вечеринке Тимура.

Ив права: пока она страдала, я пил и трахался. Сколько их было — не помню. Не считал.

Но она видела один эпизод. И теперь возвращается только к нему. Будто другого не существовало.

— Потому что испугался. Не тебя — себя, — честно говорю.

— То, что ты делала со мной… мне не нравилось. Я не привык.

Но от тебя оторваться тоже не мог.

Она закрывает лицо ладонями.

— Ив… — наклоняюсь ближе. — Когда ты появилась сегодня… сердце у меня выскочить хотело. Хотел, чтобы ты орала, била — что угодно. Главное — чтобы была рядом.

— Мне хватило этого времени, чтобы понять: я тебя хочу. Тебя целиком. Руки, ноги, сердце, душу, — быстро целую её ладони, вызывая хоть тень улыбки.

— Я ненавидела тебя, — шепчет. — Но сильнее — себя.

Провожу пальцем по её щеке, стирая слёзы.

— Не могу смотреть, как ты плачешь. Ни тогда, ни сейчас, — признаю, касаясь её виска.

Её запах — вино, дым, «нота сердца».

Чёртовски давно меня от него ломало.

— Ива… я зависим от тебя. От веснушек, волос, твоего дерзкого взгляда. Ты меня подсадила, ведьма.

Она смеётся сквозь слёзы. Поворачивается. И во мне что-то встаёт на место.

— Ну вот, — улыбаюсь краем рта. — Опять колдуешь.

Она тянется — и я встречаю её губы.

Все слова уже сказаны.

Остаётся только это.

Как признание.

Как возвращение того, что всегда было моим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 33. Одна на двоих

ВЛАД .

Она пробует на вкус прощение — тихое, хриплое, как выдох после долгого молчания.

Только тепло.

И её пальцы, впивающиеся в мои плечи, будто боится потерять равновесие.

Пламя играет на стенах, бросая на нас рыжие блики. Я не понимаю, где кончается свет от огня, а где начинаются всполохи её волос.

Мир сжимается до её плеч, до линии шеи, до пульса под моей ладонью.

Ива дышит быстро, будто после бега. Будто каждое касание отнимает у неё воздух, но добавляет жизни.

— Влад… — выдыхает она, когда я провожу губами от сгиба её плеча к мочке уха.

Сколько раз она произносила моё имя, но именно сейчас в нём есть всё — страх, желание, память.

— Не говори, — прошу тихо. — Всё, что нужно, уже сказано.

Слова рушат хрупкое — а я не хочу снова что-то сломать.

Сам бросаюсь в огонь, горящий в её глазах.

Тот самый огонь, который когда-то до смерти меня пугал.

Мне кажется, если сложить всех женщин, с которыми я когда-то спал, — не наберётся столько поцелуев, сколько у нас с ней.

И вот сейчас — снова.

Мы целуемся жадно, почти с надрывом, будто каждый пытается доказать себе и друг другу, что ещё держится, ещё жив.

Её пальцы скользят в мои волосы, цепляются, будто ищут опору.

Тяжёлая ткань халата медленно сползает с её плеч, открывая тёплую кожу — и в этот момент всё лишнее уходит из мира.

Нет прошлого, нет былых слов, нет тех, кто был до.

Есть только она.

Мои губы на её.

Огонь, который знал правду раньше нас.

И то странное чувство, что рядом с ней я наконец перестаю быть пустым.

Я прижимаюсь лбом к её виску, ощущая дрожь её дыхания.

— Скажи, что не отпустишь, — требую, не узнавая свой голос. Я, чёрт возьми, не хочу пережить это снова.

— Только если ты сам не захочешь, — отвечает она глухо, сквозь быстрый пульс.

— Я больше не смогу, — признаю честно. — Даже если вдруг захочу.

Её ладонь ложится мне на щёку. Тихая. Твёрдая. Почти как обещание.

И в эту секунду я верю — может, в этот раз всё действительно иначе.

Что мы не снова рушим, а начинаем строить.

Из пепла.

Из себя.

ИВА — УТРО ПОСЛЕ .

Свет слишком яркий — будто утро намеренно приходит раньше, чем нужно, чтобы напомнить: ночь закончилась, и всё, что пряталось в её тишине, растворяется вместе с последним теплом камина.

Я стою у окна с чашкой — кофе давно остыл.

Пальцы дрожат не от холода, а от тихого, настойчивого страха: стоит только повернуться, и всё окажется хрупким, как тонкий лёд.

Влад спит на шкуре, среди раскиданных подушек — именно там, где мы и вырубились ночью, вымотанные до предела.

Он выглядит расслабленным. Почти домашним.

А я смотрю на него — и не могу понять себя.

Тепло расползается глубоко под рёбрами, но поверх него — тревога.

Та самая, горячая, обжигающая сильнее ночного огня.

Я слишком хорошо знаю его способность исчезать.

Тихо. Внезапно.

Оставляя после себя запах, пустое место и воспоминания о будущем.

Сердце бьётся неровно, будто пытается вспомнить правильный ритм рядом с ним — и всё время сбивается.

Делаю глоток — кофе горький, усиливает ту самую готовую прорваться горечь внутри.

— Рано встала, — слышу за спиной.

Голос хриплый, родной. И от него больно — так легко снова верить.

Я не поворачиваюсь.

Боюсь встретиться с его взглядом и потерять осторожность, которую восстанавливала почти восемь месяцев.

С ним я всегда теряю границы. Логику. Страх.

Он подходит ближе.

Его тепло — мягкое, упрямое — накрывает, будто тянет назад, в ночь, где было проще не думать.

На секунду хочется расслабить плечи.

Позволить себе плыть по течению.

Без мыслей о будущем, которое пугает сильнее прошлого.

— Жалеешь? — спрашивает он тихо.

— Нет, — отвечаю честно. — Но я не знаю, что теперь делать.

Он усмехается — тихо, по-взрослому.

Так улыбаются люди, которые устали, но всё ещё цепляются за надежду.

— Давай просто поживём этим моментом, — говорит он. — Без «потом».

Я приподнимаю подбородок, оглядываюсь.

Влад — человек «сейчас».

Я — человек «куда это ведёт».

Разворачиваюсь на девяносто градусов, позволяю ему взять моё лицо в ладони.

Он смотрит долго, внимательно, будто запоминает каждую черту.

И в этом есть что-то тревожное — словно он прощается заранее.

— А если потом снова всё сломается? — спрашиваю тихо.

— Значит, будем чинить, — отвечает он так просто, будто это не страшно.

И я почти верю.

На короткий, хрупкий миг.

Он чмокает меня в лоб, отворачивается и медленно скрывается за дверью ванной.

И только тогда я позволяю себе вдохнуть глубже.

Понимаю, что всё это время рядом с ним непроизвольно задерживала дыхание.

Вздрагиваю от резкого уведомления — короткое «пик», будто по стеклу ударили пальцем.

Экран мигает.

Имя — Даня.

Мир становится резким.

Собранным в одну болезненную точку.

И я понимаю: утро действительно наступило.

Примечание :

Воспоминание о будущем — это не оговорка.

Это то, что остаётся, когда человек исчезает раньше, чем успевает исполнить то, что вы вместе уже прожили в голове.

Это:

— несделанные шаги;

— несказанные слова;

— нереализованные ожидания;

— мечты, которые ещё не успели стать реальностью, но уже чувствовались почти настоящими.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34. Даня

Она исчезает.

Не навсегда, конечно — просто выключает телефон и перестаёт отвечать.

Типичное «мне нужно время».

От ребят из нашей тусовки я узнаю: Влад снимает дом под Новороссийском. Абрау-Дюрсо.

Романтика, вино, озеро — идеальное место для «нового начала».

Только такие начала у него всегда заканчиваются одинаково.

Я не ревную.

По крайней мере, стараюсь в это верить.

Ревность — это не про «хочу». Это про «почему снова он».

Вечером я пишу ей. Без давления, без эмоций. Осторожно подталкиваю:

«Красиво там. Только не забывай, что красота — не гарантия безопасности».

Удаляю. Печатаю заново:

«Как там у вас? Влад, надеюсь, не ведёт себя как козлина? ????»

Сначала пишу «долбоёб».

Стираю — не хочу материться в разговоре с ней.

Слишком грязно звучит рядом с её именем.

Вот и выходит «козлина»: мягче, но суть та же.

Отправляю.

Иногда достаточно одного полушутливого смайла, чтобы запустить лавину мыслей.

Я знаю: она ответит — не сразу, но ответит.

И когда сообщение прочитано, но молчание тянется дольше, чем нужно, — это уже маленькая победа.

Я наливаю себе вина, смотрю на этикетку — возможно, тот же сорт, что они пьют там, у озера.

И прокручиваю в голове всё, что сказал ей перед отъездом.

Спокойно, уверенно. Без крика.

«Просто помни, Ив, он всегда делает вид благородного спасителя. А на самом деле бежит сам».

Ничего не нужно доказывать, если человек сам начинает вспоминать.

Я поселяю в ней эти слова, как паразитов под кожей — невидимых, но ощутимых.

Позже, ночью, приходит ответ:

«Не начинай, Даня. У нас всё хорошо.»

У нас.

Мелочь. Но внутри что-то тихо щёлкает.

Это «у нас» звучит временно.

Как защита, сказанная больше себе, чем мне.

Я набираю откровенную ложь, слова про чувства, которых во мне нет:

«Я искренне рад, Ив. Просто не забывай — с Владом круто гореть. Но редко что-то остаётся, когда пламя гаснет».

Отправляю. Кладу телефон.

И позволяю себе короткую, тихую улыбку.

Не злорадство — удовлетворение.

Чтобы доказать правду, иногда не нужно рушить.

Достаточно чуть-чуть покачнуть фундамент.

Ночь не даёт покоя.

Некоторые люди не исчезают даже в темноте.

Ты можешь выключить свет, закрыть глаза — и всё равно видишь её.

Как она смеётся. Морщит нос. Спорит до хрипоты.

И как уходит.

Ива.

Самое смешное — я сам сказал Владу, где её искать.

Сказал почти по-дружески, с той уставшей улыбкой:

«Не лезь к ней, Влад. Она не хочет тебя видеть. Просто дай ей дышать».

Но ему же плевать. Всё равно нашёл бы. Всё равно сделал бы по-своему.

И я, не удержавшись, всё же называю адрес.

Не потому, что хочу помочь.

А потому что меня точит желание убедиться, что он проиграет.

Что она его не простит.

Что всё закончится.

И у меня появится шанс.

Но с того дня я не нахожу себе места.

Сон не приходит. Мысли бьются по кругу.

Я загоняю себя в ловушку — между совестью и тем, что странно греет, как яд.

Мы теперь одна семья.

Через пару месяцев мама выходит замуж за отца Ивы, и мы становимся «сводными».

Мерзкое слово — будто кто-то нарочно пытается стереть то, что было.

Как будто если назвать иначе — чувства исчезнут.

Влад — мой друг. С детства.

Он вспыльчивый, порывистый, из тех, кому нужно разрушать, чтобы чувствовать себя живым.

А я — тот, кто потом подметает за ним.

Так было всегда.

Пока речь не зашла о ней.

Очередной вечер — такой же пустой, без обещаний на что-то новое.

Те же мысли, те же круги по одному и тому же месту.

Поэтому резкое появление Марго заставляет меня встрепенуться.

Её глаза горят — смесь ревности, злобы и боли.

— Ну всё, можешь радоваться, — выплёвывает она. — Твоя святая Ивушка простила Влада. Он приехал — и она к нему. Как будто между ними ничего и не было! Уже вовсю выставляют свои чувства напоказ — вино, камин, фрукты. Идеальная картинка.

Она делает шаг, голос срывается:

— Если тебе так плевать на себя, то за что ты так со мной?

Если бы не эта дрянь, у нас с Владом всё бы сложилось. Ты нас обоих сделал несчастными, понимаешь? И себя, и меня опрокинул.

Марго трясёт головой, будто пытается стряхнуть собственную боль.

— Делай что хочешь… но мы должны это исправить.

Она смеётся — коротко, зло.

Но в этом смехе больше боли, чем насмешки.

Марго влюблена в Влада.

И ненавидит Иву за то, что у той получается быть любимой не за что-то, а просто потому что.

Я не отвечаю. Просто сажусь.

И чувствую, как внутри всё холодеет.

Я сам сделал этот шаг — и теперь расплачиваюсь.

Долго смотрю на экран телефона.

Пишу и стираю, пока не остаётся одна короткая фраза:

«Ты в порядке?»

Палец замирает над кнопкой «отправить».

Экран холодный, пустой.

А в голове уже зреет план.

У неё завтра день рождения.

И если выехать сейчас, гнать без остановок — к одиннадцати утра будем там.

Иногда самое жестокое — не потерять человека.

А увидеть, как он возвращается.

Не к тебе.

И я не могу этого допустить.

Марго права. Нужно действовать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Злата, Марго, у вас двадцать минут. Мы едем в Абрау.

Глава 35. Влад

Просыпаюсь на рассвете. За окном туман, влажный запах хвои, воздух чистый, колючий. Я уже привык к этому месту — камень, сосны, озеро внизу. Здесь впервые за долгое время не возникает желания бежать.

Ива спит рядом. Тихо дышит. Губы приоткрыты — так невинно и так опасно для моей выдержки.

Хочу так каждое утро.

Без мыслей о том, куда бежать.

Без привычного холода в груди.

Просто просыпаться рядом с этой упрямой, дерзкой, слишком настоящей девочкой.

Протягиваю руку. Касаюсь её плеча. Кожа горячая, нежная — сразу отзывается в ладони и пульсациями расходится по организму.

Пальцы медленно скользят ниже, к изгибу шеи. Она чуть вздрагивает во сне, и у меня перехватывает дыхание. Такая маленькая реакция — а меня накрывает волной животного голода.

Я наклоняюсь ближе. Вдыхаю её запах. Черт. Как же она умеет сводить меня с ума, даже не просыпаясь.

В груди распирает что-то слишком сильное, слишком собственническое, и я наконец понимаю, что именно рвётся наружу: я хочу её. Не только телом — всей жизнью. Каждое утро. Каждый чёртов день.

И в ту же секунду где-то под рёбрами дергает страх — а вдруг однажды она проснётся и поймёт, что может выбрать кого-то лучше. И тогда мне точно конец.

Ива спит, тёплая, доверчивая, моя. Пока что — моя. Я осторожно накрываю её плечо ладонью, будто ставлю невидимую метку: останься.

Завтра у неё день рождения. Информация от Мадины пришлась как нельзя вовремя, но я решил сделать вид, что ничего не знаю. Хочу, чтобы сюрприз был настоящим, чтобы этот день стал для неё особенным — от первого взгляда утром до последнего слова перед сном. Хочу видеть, как у неё меняется выражение лица, как вспыхивают глаза, когда она понимает: это всё — для неё.

Открываю ноутбук и начинаю выбирать подарки. Пусеты с бриллиантами — лаконичные, ровные, те самые, про которые говорят: «лучшие друзья девушек — это, как известно, бриллианты». Улыбаюсь краем губ — из песни слов не выбросишь.

Полистав дальше, останавливаюсь на разделе с кольцами. Хмыкаю, пытаясь сделать вид, что просто смотрю. Но взгляд всё равно цепляется за одно — спокойное, чистое, будто созданное под её пальцы. Добавляю в корзину.

И сразу внутри поднимается привычная возня: одна часть меня язвит: «Ты совсем охерел? Рано бля». А другая — та, что неизменно тянется к её свету, — отвечает тихо, но твёрдо: «Если знаешь, что она — твоё, зачем тянуть?»

Мысль долго не отпускает, но рука сама нажимает «оформить». Посмотрю вживую — решу. Пусть будет.

Остаётся продумать детали: цветы, завтрак, корзина для пикника, ужин. Наше шато далеко от города, поэтому пишу в ресторан, которому могу доверить даже самое важное. Ответ приходит почти сразу — ждут. Отлично. План простой: мы обедаем в центре, а я между делом тихо договариваюсь обо всём.

Когда Ива выходит из ванной, волосы ещё влажные, я смотрю на неё и стараюсь держаться ровно.

— В центр поедем? — предлагаю как можно спокойнее.

— Зачем?

— Просто пообедаем.

Она всматривается в меня внимательнее, чем обычно, будто пытается выцепить то, что я не произнёс. Я делаю вид, что ничего не понимаю, и подхожу ближе. Обнимаю за плечи, прижимая к себе.

Её тепло мгновенно проходит под кожу. Затягивает. Успокаивает. В этот короткий момент я думаю только об одном — чтобы она не подозревала ни о чём. Чтобы завтра всё сложилось так, как я запланировал.

И, чёрт, чтобы она улыбнулась именно так, как умеет только она.

Ресторан встречает мягким светом и запахом вина, где-то играет саксофон. Пока Ива увлеченно листает меню, я проверяю телефон: «Менеджер ждёт вас у стойки».

— Я на минуту, — целую её в щёку. — Не скучай.

Выскочив в холл, сразу распознаю её — уверенная, слишком яркая, хищная. Молодая девушка с липким, неприятно скользким взглядом. Менеджер.

— Вы Морозов?

— Влад.

— Очень приятно, Влад. Настя.

Её рука задерживается на моей дольше, чем нужно. Не случайно. Не по деловому. Скользящее «приятно» звучит фальшиво, как плохо сыгранная роль. А улыбка — та самая, которой верят только идиоты.

Коротко объясняю план: завтрак в шато, корзина для пикника, ужин здесь. Цветы — утром. Подарки — доставить тихо и быстро.

Она кивает, записывает, снова улыбается шире, чем нужно. Слишком услужливо, слишком охотно.

Обещает, что лично обо всём позаботится. И почему-то от этого обещания внутри неприятно подрагивает воздух.

— Могу писать вам с личного номера? Чисто для удобства, — её голос снова мягкий, чересчур тягучий.

— Ок, — бросаю коротко, уже чувствуя, как внутри поднимается раздражение.

Этот заискивающий взгляд, липкая вежливость — будто она проверяет, насколько можно подвинуть границы. И мне это не нравится ни на грамм.

Терпеть не могу этот особый подвид — девочки-охотницы, что ходят по жизни с калькулятором в глазах. У Насти, например, вся романтика измеряется исключительно толщиной котлеты в кошельке. Никаких «уйди из семьи», никаких драм — она вообще не про любовь. Ей ни отношения, ни обещания не нужны. Главное — баланс пополняется вовремя, как зарядка телефона.

Более прокачанные, опытные — те и вовсе играют на нескольких фронтах. Пара «папиков» тут, ещё один там… Всё это под соусом «я просто живу, как хочу и умею». В моём понимании это уже полу-тень, отношения по подписке, настоящая проституция.

— Влааад… — она растягивает моё имя так сладко, что ещё секунда — и у меня реально начнётся сахарный криз.

— Вы с девушкой? — голос медовый, слишком уверенный в своей привлекательности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ну конечно. Кто бы сомневался.

— С Ивой, — отвечаю спокойно.

Пауза — короткая, но ощутимая. И я добавляю, примеряя на неё новый статус и примеряясь к собственным ощущениям:

— Моей невестой.

Внутри не щёлкает ни протеста, ни сомнений. Только непривычная, почти тёплая тяжесть под рёбрами.

Улыбка у Насти не тускнеет — сахар по-прежнему через край.

— Ей повезло, — произносит она, будто проверяет мою реакцию.

— Это мне с ней повезло, — отрезаю, уже не скрывая раздражения.

Разворачиваюсь — и чувствую, как в затылок впивается тонкий, настойчивый укол. Тот, что появляется только тогда, когда на тебе задерживают взгляд.

Поворачиваю голову — пусто. Ива сидит ко мне спиной, погружённая в меню так сосредоточенно, будто изучает не список блюд, а научную статью.

Резкий вдох, медленный выдох. Отбрасываю странное ощущение, что где-то накосячил в её глазах. Но я ничего не сделал. Значит, просто надумываю. Всё это на напряжение завтрашнего дня сказывается — слишком много деталей, слишком много ожиданий.

Делаем заказ, едим, разговариваем. Ну, точнее, я разговариваю, а вокруг будто стекло — меня не слышат. Нет, мне не показалось: что-то явно не так.

По дороге к домику белка, как добрый цензор, отвешивает мне словесный подзатыльник и объявляет последние новости. Страховы с Марго, да и Золотая, прутся к нам. «Нахуя?» — спрашивается. Ради дегустации винчика? Да сейчас же. Чувствую: пахнет откровенным наебаловом. Но вслух свои подозрения озвучивать? Ни в коем случае.

— Им делать нечего? — срываюсь почти. — Переться сюда ради этого?

— С чего бы такая реакция? Как по мне, такое внимание и проявление заботы очень милое, — тихо отвечает она, и я слышу в её голосе тонкую, едкую обиду. — Жаль, не все на подобное способны.

Сжимаю руль. Четко понимаю: булыжник пущен в мой огород. Зашибись, чувствую себя наивным ослом. Полагал ведь, что у нас всё более чем хорошо.

— Ладно. Пусть приезжают, — соглашаюсь, потому что после её вброса ответить мне нечего.

Ива отворачивается к окну и следит за дорогой, как кошка за лазерной указкой, и замолкает. А я чувствую, как мой идеально собранный план начинает разваливаться по швам.

Вернувшись в шато, включаю встроенный эхолокатор, настроенный исключительно на неё. Она ждёт моей реакции, будто я должен тут же сорваться, устроить расследование и топать ножкой. Прежний я, без сомнений, именно так бы и сделал.

Внутри поднимается обида, злость копится, как тяжёлый свинец в груди — и направлена не на неё, а на то, что весь спектакль идёт не по сценарию. А Страхов? Пусть себе.

Ложимся спать рядом, но как-то по-соседски. Ива копошится, ворочается, и каждый её поворот кажется миниатюрным испытанием для моих нервов. Только когда я осторожно притягиваю её к себе и приобнимаю за плечи, она, наконец, смиряется и засыпает. Ну кто-то же должен быть умнее.

Притворяюсь глубоко спящим. Прижимаюсь ближе, вслушиваюсь в её размеренное дыхание, как будто это радио с медленным, подозрительно ровным сигналом. А под ложечкой что-то шевелится, и я понимаю: здесь начинается тихий внутренний театр — обида, тревога, щекотка, и всё это пытается перетянуть меня в неловкую комедию. Почему-то я уже догадываюсь, что завтра случится какой-нибудь кринж — и маленькая армия моих эмоций уже репетирует, как это будет выглядеть.

Глава 36. Иванна

Телефон загорается ещё до восхода солнца.

Даня пишет:

«Я рад за тебя

❤️

Ты достойна счастья.»

Читаю несколько раз. Слова простые, но «достойна» — будто мелкая заноза. Как будто он всё ещё держит меня в прошлом, надеется, ищет отклик. В груди поднимается странная тяжесть: смесь жалости, вины и чего-то сильно бесящего.

Через час — Марго:

«Смотри за ним не как влюблённая дура. Проглядишь — потом не жалуйся. Одним глазом он на тебя, а вторым юбки пересчитывает.»

Спасибо, сестрица. Ты, как всегда, «заботишься».

Только твоя забота — тонкий яд с привкусом горького миндаля.

Я знаю это и всё равно позволяю ему растекаться по мне, выжигая изнутри без шанса на восстановление.

Раз за разом ловлю себя на том, что ищу двойное дно там, где его, возможно, никогда и не было.

Но привычка — цепкая штука. Особенно если однажды уже научила видеть скрытый смысл во всём.

Влад сегодня будто другой.

Не отстранённый — собранный, настороженный, словно внутри него идёт тихий, но серьёзный разговор.

С чего вдруг?

Неужели снова сомнения? Понял, что не готов? Или… наш вчерашний секс оказался не тем, чего он ожидал?

Он то и дело бросает короткие взгляды на телефон, словно чего-то ждёт,

и внезапно предлагает пообедать вне дома, хотя холодильник забит под завязку.

На мой осторожный «зачем?» — слишком ровное, почти выученное:

«Просто так».

И тогда я понимаю: он точно что-то скрывает.

Внутри вместо спокойствия — едва заметная дрожь, тонкая, как трещина по стеклу.

Тревога поднимается всё выше, цепляется за дыхание, за мысли…

Но так же быстро опускается, будто растворяется в воздухе,

когда его тёплое дыхание касается моего виска,

а руки, сомкнутые поверх плеч, держат крепко, уверенно.

И в этом крепком удерживании — весь мой штиль.

В ресторане — камерная атмосфера: мягкие огни, тихий гул голосов, живые музыканты, от которых будто теплеет внутри.

Могло бы быть прекрасно.

Если бы Морозов не решил «на минуту» выйти.

Я наблюдала за ним украдкой — и увидела её.

Девушку с красной помадой, яркой, почти вызывающей улыбкой,

с той уверенной манерой наклонять голову, будто весь мир давно у неё в кармане.

Насвистывая что-то

моему

Морозову своей красной напомаженной «свистулькой», она молчит лицом, но показывает ему что-то в телефоне.

Он стоит слишком близко.

Убийственно бесит. Они оба.

Меня накрывает стремительно, почти физически.

Будто кто-то вонзает спицы прямо под рёбра.

Это не ревность.

Это страх.

Глухой, утробный, тот самый, от которого я так усердно бежала: страх быть заменённой, страх оказаться вариантом, а не выбором.

И в голове битыми осколками — голос Марго:

«Одним глазом он на тебя, а вторым юбки пересчитывает…»

Одиноко. Глупо. Больно.

И непонятно, почему эта мысль так легко во мне прорастает.

К его возвращению я уже выгляжу спокойной:

слёзы вытерты, дыхание ровное, руки больше не дрожат.

Собранность — как плохо пришитая маска, но держится.

В надежде хотя бы что-то услышать, понять, кто эта вычурная блондинка, я спрашиваю:

— Всё в порядке?

Он отвечает слишком быстро, слишком легко:

— Конечно. Уточнил по меню.

И это «конечно» падает между нами тяжело, как камень.

Так просто. Так уверенно.

Без единой тени сомнения.

А внутри у меня всё расходится рябью,

будто кто-то потревожил воду — и она никак не может успокоиться.

Наш обед будто вязнет.

Еда — пресная, вино — безвкусное, и ощущается в нём только этанол.

Влад старается — я вижу.

Он почти выкладывается: ещё немного — и он включит клоунаду, станет жонглировать апельсинами, лишь бы вернуть лёгкость.

Он внимателен, он рядом… но как будто через толщу воды.

И эта сцена вспыхивает в голове снова —

как бракованный кадр, который упрямо лезет на экран.

Широкая спина Влада.

Милое личико.

Красный свисток.

И липкий, слишком внимательный взгляд, изучающий моего мужчину как будто имеет на это право.

А я — имею?

На закате пишет Даня: они выезжают к нам.

И я никак не могу понять, что во мне сильнее — облегчение или грусть от того, что наш хрупкий дуэт превращается в квинтет… причём квинтет, который едва ли можно назвать слаженным.

Скорее — почти тот самый крыловский «квартет», только чуть расширенный.

И всё же это смешанное чувство живёт во мне упрямо.

Я бы с радостью его вытеснила, заменила чем-то ровным, простым…

Но оно цепляется, не отпускает.

И да, я говорю об этом Владу.

Показушно улыбаясь, намеренно проворачиваю это.

Маленький, почти детский удар — глупый, но слишком человеческий.

Я ведь прекрасно понимаю, как его будет выводить одно только появление Дани.

Влад напрягается предсказуемо: пальцы стискивают руль так сильно, что костяшки белеют.

По его ровному профилю пробегает тень.

— Ладно. Пусть приезжают…

Но я слышу в этом «пусть» целый список слов, которые он не сказал.

Список, звучащий громче его тишины.

В шато мы возвращаемся молча.

Дом встречает привычным спокойствием, и внутри будто становится чуть ровнее.

Но у Влада — совсем не так.

Он злится.

Не на меня — на обстоятельства, на то, что что-то пошло не так, сорвалось, сломалось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его раздражение чувствуется в каждом движении — в том, как он закрывает дверь, как проходит мимо.

А я злюсь на себя.

За то, что позволила чужой улыбке разломать во мне хрупкое спокойствие, которое я так берегла.

За то, что дала этому ощущению проникнуть под кожу.

Ночью я долго не могу уснуть.

Он рядом — тёплый, живой, дышит ровно, будто держит меня этим дыханием на поверхности.

Поглядываю на него из-под полуопущенных ресниц и не понимаю:

почему одна сцена с незнакомкой так легко рвёт мою броню?

Почему страх потери оказывается сильнее здравого смысла?

Почему кажется, что стоит мне расслабиться — и я его потеряю?

И вдруг он глубоко вздыхает, словно что-то решив внутри себя,

и бережно подтягивает меня ближе,

укладывает мою головушку на грудь — туда, где бьётся его сердце.

Стук гулкий, чуть ускоренный, будто он тоже волнуется, тоже ищет опору.

И этим молчанием он говорит больше, чем словами.

Я обнимаю его крепко, почти судорожно,

но он не отстраняется — наоборот, его рука ложится мне на спину,

проводит по коже медленно, успокаивающе,

словно гладит не меня, а все мои страхи разом.

Мы дышим в такт, будто подстраиваемся друг под друга,

и в этой тишине — всё.

И его «я здесь».

И моё «я верю».

И то самое чувство между нами, которое не нуждается в словах.

Я запечатываю этот момент в памяти — аккуратно, как драгоценность.

Пока он не рассыпался в пыль.

Глава 37. Даня

Курьер опаздывает на десять минут.

Показательно — будто и он участвует в этой маленькой войне.

Два букета: мой и тот, который заказал Влад.

Его, конечно, невозможно не спутать ни с чем.

Белые пионы, эвкалипт, дымные гортензии. Чистый, выверенный баланс цвета.

Он умеет делать красиво — всегда умел.

К букету приколот конверт.

Маленький, аккуратный. Почерк — каллиграфичный, безукоризненный.

«Схожу с ума от твоих веснушек»

Тепло.

Правильно.

Очень по-владовски: простая строчка, а внутри — привычная смесь самоуверенности и обаяния, которое он выдает за искренность.

Живой инстинкт соблазна во плоти.

Иногда я хочу ненавидеть его открыто — честно, в лицо.

Но каждый раз останавливает то, что было между нами годами: ночные разговоры, дурацкие поездки, моменты, когда мы держали друг друга на плаву.

Жаль только, что камнем преткновения стала именно Ива.

Жаль, что теперь приходится улыбаться так, будто мне действительно приятно держать в руках его слова.

Записку убираю в карман — потом выброшу. Не здесь.

Иве отдам оба букета.

Пусть делает выводы сама.

Мне достаточно будет посмотреть на реакцию Мороза.

Если за всё время нашей дружбы я понял Влада правильно — он промолчит.

Слишком эгоцентричен, слишком сам в себе, чтобы кому-то что-то доказывать или устраивать сцены.

Он переживёт всё внутри — как всегда —

и именно этим разрушит ещё сильнее.

⸻

Мы приехали к шато ровно в одиннадцать.

Как я и рассчитывал.

Дорога между соснами плавная, будто ведёт не к дому, а в пасть чего-то огромного и тихого.

Озеро — стеклянное, распластанное внизу, как зеркало, в котором можно утонуть.

Марго идёт впереди — уверенная, собранная, с холодком под ресницами.

Злата — за ней, лёгкая, как вентиляция в пустой комнате.

Я несу два букета — ровно, спокойно, будто это просто формальность, а не часть игры.

И когда на крыльце появляется Влад, всё внутри во мне становится удивительно ясным.

Он выглядит усталым.

Неряшливым.

Несобранным.

Плохой знак для него.

Хороший — для меня.

— Мы приехали, — говорю мягко, почти тепло.

Он не улыбается.

— Проходите.

В прихожей появляется Ива — в простом платье. Ни единой лишней детали. Чистая кожа. Тонкая шея.

У меня на секунду перехватывает горло — коротко, почти незаметно.

— С днём рождения, — протягиваю букет. — Принцесса.

Она улыбается — тихо, искренне.

Утыкается лицом в цветы. Потом бросает взгляд на Влада — острый, волчий.

И мне нравится, что я вижу эту разницу.

Марго подлетает с клетчатой, приторной радостью, и, перехватив у меня второй букет, почти впихивает его Иве:

— С др, сис! — и тут же обнимает Влада чуть крепче, чем нужно.

Он с трудом отцепляет её.

Но взгляд падает на чужие цветы в руках Ивы.

Теперь — точно узнал.

По глазам видно: подсечка попала в цель.

Я не тороплюсь пушить ситуацию.

Она сама течёт вниз, как вода, которой просто открутили кран.

⸻

Дальше всё начинает рушиться в мелочах —

именно так всегда рушится то, что построено на эмоциях.

Злата — мягкая, сияющая, будто не от мира сего — щедро посыпает раны солью:

— Влад, а ты неплохо устроился, как всегда… Марго на тебе виснет, и Ива рядом…

Я хмурюсь почти незаметно.

— Злат, не начинай, — тихо, даже доброжелательно. — Ты же знаешь, он исправился. С Ивой он другой.

И смотрю на Влада.

Ровно.

Спокойно.

Как на человека, которому сам предлагаешь шанс.

Марго тоньше.

Профессиональнее.

— Ив, а ты бы видела, как девочки бегали за Владом раньше… — она улыбается мягко. — В школе он был желанным трофеем.

У Ивы дёргается рука.

Бокал звенит.

Я делаю шаг ближе — будто просто хочу помочь.

— Не слушай, — шепчу ей. — Марго любит драму.

Это правда.

Но в правде можно утопить и ложь.

Весь день мы делаем планомерные вбросы битого стекла —

и ближе к вечеру начинаем наблюдать за созданием собственных рук.

Во Владе что-то ломается.

Я слышу это, как треск старого дерева — негромко, но необратимо.

Приношу Иве десерт — просто жест.

Вежливый. Без скрытого смысла.

Ну, наверное, без него.

Моя вежливая крошка не может не поблагодарить —

дарит ослепительную улыбку.

Влад это видит.

И ловит триггеры.

Дёргается.

Задевает бокал.

Вино проливается на скатерть красным пятном.

— Осторожнее, — тихо замечаю. — Ты сегодня на нервах.

Он смотрит на меня — остро.

Пытаться бить в грудь и доказывать правоту — не его стиль.

Он будет глушить в себе агрессию, а потом раздаст, как вай-фай.

Но я смотрю мягко, снисходительно, будто понимаю.

Уметь быть правильным в нужный момент — искусство, которое Влад никогда не освоит.

Ива тушит пожар.

Марго улыбается.

Злата делает вид, что ничего не замечает.

А я стою рядом.

И вижу, как трещина превращается в линию разлома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38. Даня

Закат стекает по стенам шато мягким огнём — не ярким, а обволакивающим, как будто вечер решил говорить шёпотом.

Сосны вокруг покачиваются медленно, и их шелест похож на перешёптывание: тихое, внимательное, слишком откровенное для чужих ушей.

Я выхожу на веранду.

Прислоняюсь к прохладным перилам.

Зажигаю сигарету и тянусь к привычной тишине.

Дым поднимается ровно, лениво, растворяясь в воздухе, тяжёлом, как янтарь.

И в этот янтарь впивается звук — голоса.

Я не подслушиваю.

Просто здесь всё слышно лучше, чем люди привыкли: стены старые, воздух плотный, а чужая боль всегда звучит громче собственной.

— Ты правда думаешь, что я всё придумала?! — голос Ивы ломается на выдохе, будто о край стекла.

— Я думаю, что Даня этим пользуется! — бросает Влад — резко, с тем надломом, который он всю жизнь прячет под бравадой.

Я замираю.

Не из интереса — из привычки.

Есть моменты, к которым лучше не подходить слишком близко, чтобы они не раскусили твоё дыхание.

Пауза.

Ива отвечает сразу, не оставляя себе пространства для сомнений:

— Даня честный. Он не такой, как ты.

Слова падают тяжело, будто на пол высыпали мокрый песок.

Комната, сад, воздух — всё становится вязким.

Такой тишины я давно не слышал.

Телефон Влада звонит.

Раз.

Потом второй раз — настойчивее, как будто кто-то ломится в чужую жизнь.

Ива смотрит на него — я почти вижу, как.

И говорит спокойно, слишком спокойно:

— Ну так ответь. Вдруг без тебя кто-то помирает.

Она разворачивается и уходит.

Тихо.

Без жестов, без демонстрации, без театра.

Такие уходы — самые острые.

От них воздух звенит.

Я придавливаю сигарету к краю пепельницы.

Слишком медленно для человека, которому это неважно.

Слишком спокойно для того, кто всё понимает.

И возвращаюсь в дом — как будто ношу в руках что-то хрупкое и могу уронить любое слово.

Влад стоит в центре комнаты.

Плечи опустились, взгляд пустой, обесточенный.

Он похож на человека, который потерял ключ от собственной жизни и только сейчас понял, что дверь захлопнулась.

А в моём кармане шуршит его открытка.

Тонкая бумага.

Неловкая нежность.

То, что должно было оказаться у неё.

«Схожу с ума от твоих веснушек».

Я чувствую, как уголки губ сами поднимаются.

Очень тихо.

Почти незаметно.

Иногда нужно всего лишь стоять рядом.

Не говорить.

Не доказывать.

Люди сами доделывают остальное: спотыкаются об собственные страхи, об привычки, об старые раны.

Я смотрю на Влада.

Тепло.

Почти по-дружески.

Мы оба знаем правду:

волки улыбаются тише всех.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 39. Даня

Иву я нахожу в саду.

Старые ели склоняются над лавкой, будто пытаются укрыть её от мира.

Трава шепчет под ветром, воздух пахнет холодной смолой и поздним вечером.

Красота неподвижная — как вода в глубоком озере.

Она сидит, сцепив пальцы на коленях,

смотрит в землю так, будто именно там открылась трещина, через которую уходит всё, что она держала в себе слишком долго.

Глаза красные.

Плечи едва заметно дрожат.

С её места видно, как Влад вошёл в дом — и не вышел за ней.

Иногда расстояние между людьми измеряют не шагами, а тем, кто первым отвернулся.

— Ты в порядке? — тихо спрашиваю.

— Конечно, — отвечает она.

Слово пустое — как чашка, в которой давно нет чая.

Усталость — удобное укрытие для того, что страшно признавать.

⸻

Марго появляется бесшумно — чёрная тень с алой помадой, аккуратная, как резкий взмах скальпеля.

Садится рядом, достаёт телефон — будто случайно.

— Он кому-то пишет, — бросает лениво. — Хочешь посмотреть?

Ива вздрагивает, словно ток прошёл по коже.

— Зачем?.. Я… не уверена…

— Иногда лучше знать заранее, — шепчет Марго. — Чтобы потом не было поздно.

Телефон оказывается в руках Ивы.

На экране — чёрный прямоугольник ожидания.

И вспышка.

Имя: Анжела ????.

Я знаю, кто это.

Знал давно.

Знал и то, что Влад избегает её столько лет, сколько вообще возможно избегать человека, давшего тебе жизнь.

Но сейчас — молчу.

Иногда тишина звучит громче слов.

Сообщения — свежие, быстрые, будто чужая история прорвалась в их день:

«Удалось купить вино? Встретимся вечером, сразу как вернёшься?»

«Лучше вечером. Как договаривались.»

И то, что ломает Иву окончательно:

«Влад, я люблю тебя. Спасибо, что даёшь нам шанс всё исправить ❤️????»

Лицо Ивы бледнеет.

Плечи будто складываются внутрь.

Она смотрит на экран так, как смотрят на что-то болезненно правдоподобное — слишком жёсткое, чтобы принять, и слишком чёткое, чтобы отвергнуть.

— Это… когда? — шепчет она.

Марго щурится:

— Вчера.

Я делаю полшага назад — не вмешиваюсь.

Её боль заполняет всё пространство.

— Странно, — произношу мягко. — Если он хотел показать, что изменился… способ, правда, странный.

Я не толкаю её.

Я лишь открываю дверь, которую она и так уже держит за ручку.

Она резко встаёт.

Пальцы сжимают телефон так, будто он виноват больше всех.

Я не останавливаю.

Иву сдувает ветер — она идёт к дому почти не касаясь земли.

Мы с Марго следуем не спеша, под руку.

У ступенек появляется Влад.

Бледный.

Выжженный изнутри.

Он смотрит на Иву так, будто между ними не слова — пропасть.

— Тебя не учили, — голос хриплый, рваный, — что нельзя копаться в чужих вещах без спроса?

— И… Белка… — болезненная усмешка. — Ты ударила. Сильно. Я не предполагал, что у тебя такая тяжёлая рука.

Она дрожит.

Не от холода — от предательства, которое не умещается в груди.

— Не называй меня так, — выдыхает. — Ты врёшь. Всегда. Я тебе верила. А ты… снова. Ты мне противен.

Он сглатывает.

Трудно оправдываться в том, чего не делал — особенно если виноват в другом.

— Ты хочешь объяснений? Настоящих?

— Я хочу, чтобы тебя не было рядом.

Проваливай отсюда. От моей семьи… — она обводит нас троих взглядом. — И желательно из моей жизни.

Пауза.

Длинная.

Тяжёлая.

Он кивает:

— Ладно.

Раз вы так решили…

Вы.

Он смотрит на меня.

Не с ненавистью — с пониманием, что бой проигран.

— Позаботься о ней, — тихо говорит. — И… будь аккуратен по дороге домой.

Странно слышать заботу от человека, которого только что разрушили.

Особенно от Влада — человека, который всегда казался слишком лёгким, чтобы по-настоящему болеть.

Жаль его немного.

Но на войне как на войне.

Уверен, уже завтра он найдёт, в ком утопить свои печали.

Дверь хлопает.

Фары режут сумерки.

Машина исчезает.

Уезжает не враг.

Уезжает человек, который любил — возможно, неправильно, неопытно, но честно.

⸻

Ива стоит на середине двора, покачиваясь, словно выпила слишком много.

Потом запрокидывает голову — и с тихим, рваным стоном опускается на колени.

Складывается, словно из позвоночника выдернули стержень, и всё её тело рассыпалось внутри, как детали конструктора.

Марго приседает рядом, гладит её по плечу:

— Надо уметь смотреть правде в глаза.

Я молчу.

Потому что это — не правда.

Это — тень, которую я позволил ей принять за истину.

Я смотрю на Иву:

на согнутую спину,

на дрожащие руки,

на то, как она пытается собрать воздух, будто он рассыпается.

И где-то глубоко внутри поднимается вопрос:

а стоило ли?

Если бы я сказал: «Анжела — его мать»,

если бы остановил Марго,

если бы просто не молчал…

они были бы вместе.

Но теперь — поздно.

Теперь передо мной — сломанная девочка

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

и тени, которые я сам впустил.

И в горле — металлический привкус.

Потому что волки редко жалеют овец.

Но иногда,

почему-то,

жалеют тех, кто верил слишком искренне.

Глава 40. Влад

Я не помню, как оказался на трассе.

Просто сел в машину и поехал.

Руль держал так, будто хотел его сломать.

Фары мелькали, дорога скользила, навигатор молчал — и слава богу.

Похуй куда. Главное — подальше.

Когда спохватился, уже въезжал на знакомую улицу.

Южный курорт.

Море где-то рядом.

Воздух пах солью и усталостью.

В багажнике — несколько ящиков с вином.

Выхватил одну бутыль.

Открыл, сделал пару глотков прямо из горлышка.

Кисло, терпко. Как всё сейчас.

Три часа ночи.

Я стою под окнами дома, где живёт Мадина.

Нажимаю звонок. Один раз. Второй.

Щёлк.

Дверь открывается — и на пороге появляется она: сонная, растрёпанная, в плюшевых тапках-кроликах.

— Влад?! — глаза квадратные. — Ты… какого чёрта? Где Ива?

Я молчу.

Долго смотрю не на неё — на тапки.

На этих двух белых кроликов, что глядят на меня пустыми глазами из синтетического меха.

И вдруг слышу свой собственный голос:

— Тебе не кажется, что это зверство?

— Что? — моргает она.

— Ну… топтать бедных пушистиков. Им же больно.

Мадина смотрит на меня как на психа.

Потом — на свои тапки.

Открывает рот, чтобы что-то сказать, но я уже протягиваю ей бутылку:

— Держи. Я зайду? — спрашиваю. Хотя, если честно, не спрашиваю вовсе.

Она не успевает ответить — я уже прохожу в коридор, рюкзак шлёпается на пол, куртка вешалку промахивает.

Квартира пахнет ромашкой, мелом, ванилью — чем-то таким же пахло в её студии.

Я нахожу кухню. Шарюсь по шкафам, открываю, хлопаю дверцами.

— Влад! — наконец выдаёт она, — ты вообще нормальный?

— Был когда-то, — бурчу. — Сейчас едва ли.

Нашёл бокалы. Достал два.

— Будешь?

— Да, но только вино, — отзывается Мадина, прищурившись. — А тебе, кажется, нужно что-то покрепче.

Она подходит к ящику, достаёт начатую бутылку Red Label, ставит на стол.

— Я, так и быть, выпью то, что ты притащил. А ты — вот это.

Поворачивается к морозилке:

— Кинь лёд в «рокс», пожалуйста.

Я делаю, что сказано. Механически.

Стакан, лёд, виски.

Садимся напротив.

Она смотрит на меня поверх бокала — уже без сна в глазах, только осторожность и тревога.

— Ну? — говорит наконец. — Давай по порядку. Какого дьявола ты приперся в три ночи, и где, чёрт возьми, моя Ива?

Я молчу.

Смотрю на жидкость в стакане, будто в ней ответы.

Потом хрипло выдыхаю:

— Потерял.

Мадина тихо фыркает, но не смеётся:

— Не смешно.

— Мне тоже, — говорю. — Мадь, я правда старался. Просто, знаешь… иногда всё рушится не потому, что кто-то плохой. А потому что кто-то слишком устал.

Она долго молчит.

Потом тихо, почти шёпотом:

— Мне нихрена яснее не стало.

Вино быстро закончилось. Виски — нет.

Мадина сидела напротив, босая, с ногами, поджатыми на стуле, и смотрела так, как умеют смотреть только старые друзья: не осуждая, но заставляя выговориться.

Как же повезло моей девочке с «мамой Мадей».

Я провёл ладонью по лицу, опрокинул остатки из стакана и поставил его слишком резко. Лёд зазвенел, разрывая нервы.

— Так, — сказала она, — хватит себя жалеть. Рассказывай всё. По порядку.

— По порядку? — усмехнулся я. — Ладно, попробую.

Я выдохнул, откинулся на спинку стула и уставился в потолок.

— Мы помирились. — Голос хриплый, будто чужой. — Сначала просто говорили. Потом… как-то всё случилось само. Упали с обрыва — буквально, — усмехнулся. — И когда лежали внизу, с этой идиотской травой в волосах, меня перекрыло. Я сказал ей, что люблю.

Мадина вскинула брови.

— Ты? Сказал?

— Да. Я. Первый раз в жизни. Никому до этого не говорил. И ни к кому ничего такого не чувствовал.

Я взял рокс, покрутил в руках.

— И понял, что не хочу отпускать её. Ни на день. Ни на час.

— А потом?

— Потом… началась дичь, как всегда со мной. — Горько усмехнулся. — Готовил сюрприз. Завтрак, пикник, ужин. Всё до мелочей. Круассаны с миндалём и белым шоколадом, вино, антипасти. Даже нашёл поставщика, который обещал всё доставить точно ко времени. Хотел, чтобы это был день, который она запомнит.

Я замолчал, потом потянулся к рюкзаку.

Поставил его на стол, открыл молнию и достал два бархатных футляра.

— Вот.

Мадина приподнялась, округлив глаза.

— Влад, ты что, серьёзно?..

Я кивнул.

— Долго думал, что подарить. Пусеты — показались идеальными. Просто, элегантно, по ней.

Она открыла первый футляр, в глазах мелькнуло одобрение.

— Очень красивые.

— А второй? — спросил я.

Она открыла второй и замерла.

— Это… кольцо?

— Ну… — усмехнулся я, — я же говорил, что в дребезги.

— Ты… собирался сделать ей предложение?

— Нет, — покачал головой. — Не так. Просто хотел подарить. Без коленопреклонностей, без цирка. Хотел посмотреть на её реакцию. Если бы засомневалась — сказал бы, что это комплект. А если бы приняла… — я пожал плечами, — был бы самым счастливым идиотом на планете.

Я налил себе ещё.

Мадина не перебивала.

— Я из кожи вон лез, Мадь. Реально.

С утра до вечера бегал, договаривался, собирал. А она…

Сначала светилась. Такая горячая, нежная, живая, будто вся комната дышала вместе с ней.

А потом — будто выключили.

Холодная. Отстранённая.

— Даня, — тихо вставила Мадина.

— Точно. — Я ударил кулаком по столу, лёд зазвенел снова. — Её ненаглядный братец. Появился с цветами, с этим своим улыбчивым лицом. Ива начала защищать его, как святого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я стою как вкопанный, молчу, смотрю. Он приносит два букета. Один — мой, белый, огромный, с рустиком. Второй — веник. И что делает их семейка? Этот веник Марго протягивает Иве «от себя».

А мой букет — оказывается от Данечки.

— Серьёзно? — Мадина тихо выдохнула.

— Ага. Я промолчал. Думал: «увидит открытку, поймёт». Ага, как же.

Я сделал большой глоток.

— Потом они весь день меня провоцировали. Марго специально липла. Даня шептал что-то Иве на ухо. Я держался. Но ближе к вечеру уже еле сдерживалась она.

Пытался поговорить, но Ив сорвалась.

Ревновала, знаешь? — усмехнулся я, глядя в пол. — И это было даже хорошо. Значит, не похуй на меня, мудака.

Пока не зазвонил телефон.

Я сбросил. А она ушла.

— А дальше?

— Дальше — пиздец. — выдохнул я. — Пока я готовил ужин, телефон, видимо, подрезали. Через полчаса она влетает с ним в руках, белая как стена. Кричит, швыряет мне телефон в грудь, орёт, что я подонок и чтобы я убирался.

Мадина молчала.

Я протянул ей телефон, открыв чат с «Анжелой ????».

Она прочитала и выругалась.

— Влад, ну очевидно же, что это…

— Моя мать, — перебил я. — После развода родителей мать ушла в клубы, тусовки, новые жизни.

Потом вспомнила, что у неё сын.

Начала писать, звать, мириться.

Я не могу даже назвать её «мама».

И вот теперь скажи мне, что я должен был делать? Объяснять при всех? Доказывать, что не сплю с женщиной, которая меня родила?

Я усмехнулся.

— И как мне это объяснить, Мадь? После пощёчины? Перед всеми?

Нет уж. Я ушёл. Гордость — последнее, что осталось.

Она долго молчала.

Потом тихо сказала:

— Дай ей время. Пусть всё остынет.

Я покачал головой.

— Не хочу ждать. Не хочу доказывать, что я не мудак.

Я просто хочу, чтобы она верила. Без причин.

Как дети верят в Санта-Клауса.

Глупо, слепо, но искренне.

Я потер ладонью лицо.

— А ей проще думать, что я — злостное зло. Что я всё испорчу.

Может, и так.

Но, чёрт, я впервые хотел, чтобы в меня верили. Просто потому, что я — это я.

Мадина повертела бокал, потом сказала:

— А может, дело не в ней, Влад?

— В смысле?

— Может, ты сам всё рушишь, пока тебе не больно. Прячешься за цинизм, за холод. Привык, что тебя бросают — и теперь сам бросаешь первым.

Когда тебя по-настоящему любят, ты не знаешь, что с этим делать.

Я хмыкнул.

— Может. Но я не умею по-другому.

— Научись, — сказала она тихо. — Иначе потеряешь её навсегда.

Она ушла к шкафу, достала плед, бросила на диван.

— Переспи с этим. Утром решишь, что дальше.

Я кивнул.

Потом посмотрел на футляры.

Взял кольцо. Долго крутил его между пальцев.

Металл был холодным. Тяжёлым.

Слишком.

Я подошёл к окну.

Открыл его. Ночной воздух пах солью и мокрым асфальтом.

— Знаешь, Мадь, — сказал я тихо, — я, наверное, не создан для счастья.

Она повернулась, но я уже сжал кольцо в кулаке и метнул его в темноту.

Звук — короткий, металлический.

Кольцо ударилось о камень и исчезло где-то внизу.

— Влад! — Мадина подскочила.

— Всё нормально. — Я посмотрел в окно. — Пусть будет там. Может, море принесёт тому, кто умеет не портить всё, к чему прикасается.

Я стоял так долго.

Пока пальцы не заныли.

Пока в груди не стало чуть тише.

— Вот и всё, — сказал я. — Ты поможешь мне справиться?

Мадина ничего не сказала.

Просто подошла и молча обняла.

Тихо. Без жалости.

И я не удержался.

Просто закрыл глаза и позволил себе быть живым.

Глава 41. Иванна

Дорога тянется бесконечной змеёй.

Асфальт под фарами блестит, будто его посыпали блёстками.

Сзади хихикают Злата и Марго — неубиваемые, как всегда.

Перескакивают с темы на тему: загар, море, чьи-то шуточки.

Их смех скребёт по моим нервам ржавыми гвоздями.

Даня время от времени бросает косые взгляды, будто ищет момент коснуться моей руки.

Я отдёргиваю ладонь, даже не поднимая глаз — словно от раскалённого металла.

— Может, остановимся на ночь? — мягко спрашивает он.

— Нет. Доедем. — мой голос ровный, плоский, безжизненный.

— Ты устала. Я устал… — он раздражает меня этим нытьём. Сейчас меня раздражает буквально всё.

— Устал — я поведу сама. Или доверю нашему асу сзади, который точно умеет ездить по лужам. — огрызаюсь, прожигая галёрку взглядом.

Страхов тяжело выдыхает, но спорить не пытается.

Мы всё же останавливаемся на заправке.

Я остаюсь в машине.

Ноги гудят, глаза режет от усталости, но сон не приходит.

Внутри всё полыхает синим пламенем.

Не замечаю, как возвращается Даня, протягивает кофе и белый шоколад.

Запах обрушивается сразу: сливочный, сладковатый… слишком знакомый.

Меня накрывает — будто кто-то резко отмотал плёнку назад.

Заправка. Раннее утро. Горы.

Я стояла у машины и пыталась не дрожать.

И вдруг — он. Без куртки, с бутылкой воды.

Подошёл спокойно, словно так и должно быть.

— Доброе утро, Белка.

Разговор был тихим, словно хрупкая вещь, которую можно уронить.

Даня — с неправильным капучино.

С неправильным шоколадом.

И Влад — спокойный, как лёд — произносит:

«Она терпеть не может альтернативное молоко. И “Твикс”. Ей — кофе с горчинкой и белый шоколад».

И ведь правда.

Обычный запах кофе вырывает мне сердце.

Глотаю побольше, обжигаю нёбо.

Жаль, память выжечь нельзя.

Даня суетится, матерится, шарит по карманам, вынимает маленькую упаковку салфеток.

На колени падает открытка.

«Схожу с ума от твоих веснушек».

Прошлое бьёт в грудь кувалдой.

Как это похоже на него — мысль успевает проскользнуть, прежде чем Марго выхватывает открытку:

— Это моё! Брала машину у Дани, от букета отцепилось! — тараторит скороговоркой.

Я киваю, будто мне всё равно.

Шоколад забрасываю в карман двери.

Кофе слишком мерзкий и горячий.

Но упорно продолжаю его пить.

Едем дальше.

Тринадцать часов дороги позади.

Мир за окном меняется — осень проваливается в зиму.

А между мной и домиком среди сухих лоз — тысяча с лишним километров.

Там остался вырванный с мясом кусок моего сердца.

Я не сплю.

Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу его.

Слышу его.

Почти чувствую кожей.

Аудитория. Запах мела, кофе, сладости.

Я дрожу.

Он снимает через голову свой свитер и протягивает мне.

Шутит что-то про «ненужный цистит».

Пока я ворчу — он усмехается.

Свитер пахнет кофе и мятой — его запахом.

Тогда он впервые согрел меня по-настоящему.

Грудную клетку ломит от сбившегося дыхания, по щекам струятся слёзы.

Мы сорвались с обрыва.

Я кричала.

Он смеялся.

А потом, валяясь в мокрой траве, сказал:

«Я люблю тебя, Ив. И если ты сорвёшься — я полечу следом. Всегда».

Я сорвалась, Морозов.

Почему ты не летишь следом?

Как только машина въезжает в гараж, я вылетаю из салона.

Здороваюсь сухо, мимоходом — и тут же запираюсь в комнате.

Сползаю по двери, оседаю на полу.

На кровати — его толстовка и свитер.

Ноги будто набиты паралоном — встать не могу.

Ползу к ним.

Вдыхаю запах.

И всё.

Везувий взрывается.

«Последний день Помпеи наступил».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 42. Иванна

Помните «Сумерки»? Ту сцену, где Белла сидит в кресле, а за окном меняются времена года.

Вот и я.

Только вместо кресла — кровать.

Вместо пустоты — его вещи.

Мир живёт, переливается огнями витрин, готовится к праздникам.

А я — нет.

Я застряла между «было» и «не будет».

Почти не разговариваю.

На учёбу хожу в спортивках, капюшон натянут до носа — лишь бы не ловить взгляды.

Вокруг кипит жизнь: подарки, поездки, влюблённые смайлики в чатах.

А я существую.

Пустая, как выжатая апельсиновая корка.

Скоро Новый год. Рождество. День всех влюблённых.

И — свадьба.

Которую опять переносят.

Переносят, потому что Алёне не успевают расшить платье стеклярусом вручную.

Блять.

Шок в квадрате.

Все ведь женятся ради платья, а не ради любви.

Но её праздник — её дело, не моё.

Я — бабочка в гербарии:

аккуратно приколотая булавками, идеально зафиксированная… и медленно умирающая.

Настроение — абсолютный ноль.

Ни ёлок, ни свечей, ни мандаринов.

Праздник — у людей.

Не у меня.

Пару раз после той поездки созваниваюсь с Мадиной.

Выплёскиваю всё: как ненавижу Влада, как хочу стереть его из памяти, как бесит сам факт его существования.

Она слушает спокойно.

Слишком спокойно.

Будто не на моей стороне — на стороне здравого смысла.

Это бесит.

И я перестаю ей звонить.

Даня пользуется любым шансом вытащить меня куда-то: кино, кафе, встречи.

А я — просто тело рядом.

Без души.

Без искры.

Внутри стоит гул.

Гул, от которого звенит в ушах.

Музыка не спасает. Люди не спасают. Время — тоже.

Вот и Рождество.

Все готовятся к празднику.

Я — к выживанию.

С сёстрами смотрим «Гарри Поттера», пеку печенье, варю гоголь-моголь, лью туда неприличные дозы рома, чтобы хоть иногда спать без него в голове.

Влад исчез.

Совсем.

Говорят — уехал.

Кто-то — за границу.

Кто-то — к новой девушке.

Этот слух ломает кости без единого касания.

Я ненавижу его.

Злюсь.

Кричу мысленно.

А потом снова скучаю.

Омерзительный круг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 43. Иванна

Прошло около четырёх месяцев ада.

День Х.

Свадьба отца.

04.04.2024 — слишком красивая дата для такой катастрофы.

На мне тёмно-зелёный бархат.

Волосы убраны.

Макияж идеальный.

Глаза — мёртвые.

Даня появляется рядом, в смокинге с галстуком тон-в-тон моему платью.

— Доброе утро, Иванна. Ты очень красивая, — говорит он.

Киваю.

— Идём, принцесса.

А внутри — всё всмятку.

В голове всплывает переиначенная строка:

«Твой друг назвал тебя принцессой… а я сказал, скрывая страх, таких принцесс в старинных пьесах в конце сжигали на кострах».

Я горю, Влад.

Четыре месяца горю.

И никак не могу догореть.

Ебучий ты инквизитор — сам же зашвырнул меня в это пламя.

Праздник идёт, как положено: светло, красиво, стерильно-счастливо.

Злата и Марго — в бархате, младшие — в фатине.

Все сияют.

Отец — особенно.

Я улыбаюсь. В его поддержку.

Это его жизнь. Пусть хоть кто-то будет счастлив.

И вдруг — она.

Высокая.

Статная.

Серебристое платье ложится на неё, как чешуя.

Тёмные волосы волнами спускаются к пояснице.

Глаза — сталь.

Она собирает взгляды, как магнит.

Мужчины сворачивают шеи.

Женщины шипят от зависти.

А ей — плевать.

Она идёт, будто зал — её личный подиум.

— Энж! — восклицает Алёна. — Как хорошо, что ты пришла!

«Энж» улыбается:

— Вы не встречали моих однофамильцев? Виктор, Влад? Они уже здесь?

Энж.

Анжела.

Мир сужается до атома.

Звук исчезает.

Только гул — как при взлёте самолёта.

Та самая Анжела?

Та переписка?

Слишком может быть.

Сквозь гул ловлю обрывки:

— мы начали общаться…

— купил партию вина…

— должен был приехать сам…

— пропал на несколько месяцев… извинился…

Пропал.

Потому что я его прогнала.

Остервенело хватаю Даню и тяну в коридор.

— Это она? Мать Влада?

Он колеблется. Потом кивает.

Пазлы складываются в жёсткий, холодный рисунок.

— Тогда… тогда в шато… переписка… — я запинаюсь. — Ты знал? Ты и Марго?

Молчание.

А молчание — согласие.

— Почему он не защищался?! Почему молчал?! — голос срывается. — Отвечай!!!

Даня тяжело выдыхает:

— Ив, ты сама всё решила. Сама ушла. Сама додумала. Марго дала переписку — и ты поверила. Цветы приняла. А Влад впервые за тысячу лет заткнулся. Нам ничего и делать не пришлось. Только смотреть.

— Смотреть?! — я почти теряю воздух. — Вы наблюдали, как я рушу всё настоящее?!

Он опускает глаза.

А я понимаю:

я сама разрушила свой мир.

И теперь собирать его — только мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 44. Иванна

Я проваливаюсь в депрессию — как Алиса в кроличью нору.

Но не в киношную, где слёзы красиво блестят.

В настоящую — где невозможно встать и вымыть голову.

Где сварить кофе — подвиг.

А «как дела?» — издёвка.

Я ищу Влада.

По знакомым.

По перепискам.

Пишу. Звоню.

Получаю молчание.

И посылаю всех к чёрту —

всех, кто бубнит: «нагуляется — вернётся».

Алёна вытягивает свой змеиный язык:

— Ты на себя посмотри. Похожа на дворнягу без кола и двора.

Я пропускаю мимо.

Катись лесом, жаба пупырчатая.

Нет сил на отпор — ни одной живой нервной клетки не осталось.

К концу недели я осыхаю.

Как Аральское море.

Уходит всё.

Даже злость.

Остаётся только сухое дно и растрескавшаяся тишина внутри.

И именно мысль о погибшем море толкает меня набрать Мадину.

Я почти месяц её игнорирую.

Веду себя как свинья.

А ведь только она намекала, что всё может быть не так.

Но я — упрямая.

Самолюбивая.

Глупая.

Набираю воздуха и жму «видео».

Мадина берёт сразу — взмыленная, с мокрыми волосами, явно после тренировки.

И у меня всё дрожит.

Её улыбка — настоящая — как спусковой крючок.

— Мадь… — выдыхаю, и губы складываются в болезненную гримасу.

И меня прорывает.

До икоты.

До срыва дыхания.

— Эй! — Мадина сразу подтягивается ближе. — Дыши. Я рядом. Вдох. Ещё. Умница.

Я всхлипываю:

— Мадь… я идиотка. Всё перепутала. Всех потеряла. Ты была права. Это всё они. А он… я люблю его так, что больно дышать. Я умираю…

— Эй! — она чуть повышает голос. — Никто не умирает. А ты просто устала. Дышим. Хорошо?

Она улыбается — по-матерински.

Мы дружим со школы, но она всегда была будто старше — мудрее, спокойнее.

— Теперь рассказывай всё по порядку.

Я рассказываю.

Свадьбу.

Анжелу.

Открытку.

Ложь.

Даню.

Слова путаются.

Слёзы капают.

Мадина слушает молча, только глаза темнеют.

И тут на фоне звучит мужской голос:

— Диша! Твой доисторический кавалер потерял тебя и всех старушек переполошил! Ты скоро?

Я замираю.

Сердце судорожно сжимается.

— Мадь… скажи, что это не Влад. Пожалуйста. Скажи, что мне кажется…

Она закатывает глаза и кричит через плечо:

— Пять минут, Влад! Удержи их ещё пять минут!

Воздух выбивает из лёгких.

— Что?! Это… он?!

Мадина снова смотрит в камеру — серьёзно.

— Ив. Слушай меня. Не думай. Не надумывай. Просто дыши.

Я дышу.

— Собирай вещи. Заказывай билет. Приезжай ко мне. Клянусь, всё не так, как ты думаешь.

— Ты… та девушка? Он у тебя жил?!

Мадина прикрывает глаза:

— Началось. Я сказала — НЕ накручивай. Просто приезжай. Я всё объясню вживую.

— Мадь, я ничего не понимаю…

— Понимание потом. Сейчас — билет. Всё.

Она машет мне рукой и отключается.

Я остаюсь сидеть, как выброшенная на берег «Дори».

Телефон в руке.

Лицо мокрое.

В голове — хаос.

Неверие.

Ревность.

Страх.

Счастье.

Злость.

Боль.

Радость.

Но одно я знаю точно:

если бы Мадина хотела предать — она бы не стучалась в мои окна все эти месяцы.

— Ну что ж… я ведь не совсем дура, — выдыхаю. — Наступить на грабли — один раз. Но возвращаться и прыгать снова — нет. Если Мадина говорит «не накручивать», значит, там правда что-то есть. Добить себя я всегда успею. А сейчас — идти до конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 45. Иванна

Сборы занимают меньше часа.

Тело действует без меня:

джинсы, мастерка Влада — как невидимая поддержка, паспорт, телефон, зарядка.

В чемодан — его свитер.

Запах давно выветрился, осталась лишь память. Иногда этого достаточно.

Даня что-то пытается сказать — то ли «подумай», то ли «куда».

Отвечаю коротко:

— Мне надо. И не твоё медвежье дело.

И ухожу.

Снег валит стеной.

Режет глаза.

Пока жду такси, успеваю трижды пожалеть и раз почти расплакаться.

Но вспоминаю:

«Клянусь, всё не так, как ты думаешь».

И становится легче.

Главное — дойти до конца этой истории.

Аэропорт.

Толпа, запах кофе, еды, дорог.

Я пью воду, чтобы не дрожали руки.

Сердце всё равно бьётся как пойманная птица.

Ночной перелёт.

Огни города внизу.

Я считаю минуты.

К рассвету, когда самолёт снижает высоту, сердце бьётся где-то в горле.

Город встречает влажным воздухом, мокрым асфальтом и солью.

Мадина стоит прямо у выхода — с двумя cups кофе.

Я делаю вдох — и в горле всё сжимается.

— Ну здравствуй, крошка. Живая?

— Вроде.

— Отлично. Поехали.

Мы едем молча.

Фоном — The Weeknd.

За окном — вывески.

Нужно просто ехать.

Дом Мадины пахнет земляникой, ромашкой и мятой.

Она щёлкает меня по носу, забирает чемодан:

— Садись. Отогревайся. Вид у тебя как будто тебя катком переехали.

Я чувствую себя точно так же — смятой, расплющенной.

И в детском порыве обиды и недоверия — почти в протест — опускаюсь в кресло.

Тепло бьёт в спину,

а внутри всё равно — гул, как после взрыва.

Через пару минут Мадина приносит чай:

— Рассказывай.

И я рассказываю. Всё.

Она слушает молча.

Когда я заканчиваю, она тихо говорит:

— Ивушка… вы оба тогда были не готовы. Два сердца, которые при каждом касании отталкиваются — их невозможно соединить.

Я офигеваю:

— Ты издеваешься?

— Зато сейчас ты готова. Осталось только подстроить Влада под нужную частоту.

— Он… любит?

— Ив, он тут собирал себя по кускам. Если это не любовь — я Винни-Пух.

— Он… здесь?

— Не совсем. Живёт в моей студии. Помогает вести группу пенсионеров.

— Влад?

— Ага. Бабули его боготворят. Танцует он ужасно, но харизма — бесстыжая.

Я то хочу смеяться, то плакать.

— Но как он здесь оказался?

— Пришёл в три ночи. Пьяный. С бутылкой вина. Сидел, пил мой виски и нёс что-то про шоколадную крошку на коже. Я еле не обстебала его порновкус.

Но потом сказал, что больше не может.

Что всё — too much.

И что после пощёчины не собирается унижаться и доказывать, что он не… ну… — она хрюкает. — Мамоеб.

— Мадь!

— Прости-прости.

Она тянется в ящик, достаёт коробочку и ставит передо мной.

Внутри — пара серёг.

Холодные.

Сверкающие.

Неприлично дорогие.

— Это?

— Твой подарок на день рождения. Он оставил его у меня. Попросил передать.

Было ещё кольцо… но он его выбросил. Я искала — не нашла.

Дышать становится трудно.

— Мадь…

— Не реви, — мягко. — Прошлого не вернуть.

Но он здесь. Сейчас он на рынке. Будет с минуты на минуту.

Иди. Умойся. Приведи себя в порядок.

Если что-то пойдёт не так — не страшно.

Китайскую стену тоже не за ночь строили.

Я киваю.

Смотрю на серьги — маленькие, холодные, будто хранящие чей-то пульс.

И понимаю: рушить, — не строить.

Нельзя исправить только смерть.

Если один из нас не опустит руки — у нас ещё есть шанс.

Он когда-то боролся за меня.

Теперь моя очередь — отвоевать нас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 46. Иванна

Меня трясёт, как болонку на сквозняке.

Сначала — просто шелест из кухни: смех, кто-то что-то шуршит, стул скребёт по полу, ложка звякает о керамику.

А потом — низкий, хрипловатый голос.

Голос, который я узнаю даже в шуме толпы, даже если будет произнесено всего одно слово.

Паркет уходит из-под ног.

Я стою босиком в дверях, пальцы цепляются за косяк, сердце проваливается куда-то в желудок.

Влад стоит ко мне спиной. Расслабленный. Беззаботный. Волосы, которые когда-то были короткими, отросли и торчат из небрежного пучка. Спортивный костюм плотно облегает его: рельефные мышцы заметны даже сквозь ткань. Мадина сказала, что все эти месяцы он таскал железо и танцевал.

Он выше, чем я помню. Широкие плечи стали еще шире. Ровная спина, каждое движение — рассчитанное, лёгкое, будто мир вокруг подстраивается под него. Я замечаю, как толстовка слегка натягивается на мышцах, как он опирается на одну ногу — и кажется, что готов двинуться в любую секунду.

Я вижу его впервые с нашей последней встречи — и всё в нём режет меня по-живому, без анестезии. Каждое движение, каждый изгиб ощущается физически, покалыванием в кончиках пальцев. Воздух будто наэлектризован, сердце бьётся чаще. Он слишком настоящий.

Слишком живой.

Слишком близкий.

Мадина смеётся, рассказывает ему что-то, и они общаются так свободно, будто знакомы всю жизнь. Укол ревности пробивает мгновенно — и я не понимаю, к кому он направлен: к нему или к ней. Они оба дороги мне, и это чувство давит сильнее всего.

Ди выглядывает из-за Владовского плеча и тем самым выдаёт меня.

Обернувшись наполовину, он с лёгкой улыбкой спрашивает:

— У нас гости?

Взгляд падает на меня — и улыбку будто срезает ножом.

Щелчок. Выключатель. Пустота.

— Доброе утро, Иванна, — холодно произносит он.

Вот же колкости судьбы.

Когда-то я сама просила так меня называть. «Иванна» — для тех, кто не близок.

Теперь я готова умолять его произнести любое из тех имён, что давал мне раньше.

— Это подстава, Дишь, — бросает он, отворачиваясь.

Мадина хлопает дверцей шкафа, будто ничего не происходит:

— Может, чайку? Будет тебе Владик-Оладик. Чёрный или зелёный?

Влад смотрит на неё так, будто прожигает взглядом дыру в воздухе.

— Ну нахер, — тихо, лениво, но так, что мурашки поднимаются до затылка.

И, крутанувшись на пятках, уходит к выходу.

— Влад, стой! — почти кричит Мадина. — Вам надо поговорить!

— Мне — нихуя — не надо. Меня ждёт моя Галочка. Мы завтракаем. Потом — приват.

— Ну и козёл ты, Морозов!

— Сама коза, Андреева! Обнял-поднял. Бывай! — отзывается, сбегая по лестнице.

А я стою и пытаюсь дышать — медленно, тяжело, будто воздух стал слишком густым.

Снаружи я неподвижна. Внутри — приступ удушья.

Больно. Даже не от слов — от интонации.

Равнодушной.

Холодной.

Незнакомой.

Так же ли ему болело, когда он приезжал за мной?

И смогу ли теперь пробиться к нему, не применяя шантажа жизнью и мордобоя, как это делал он?

За всё время, что я знаю Влада, он был любым — вспыльчивым, смешным, внимательным, язвительным.

Но никогда — пустым.

А сейчас — пустота.

Я прижимаю дрожащие ладони к лицу.

Галочка?

Кто такая, чёрт побери, Галочка?

Какой ещё «приват»?

Ты что, жигало, любимый?

Кухня сжимается до размера спичечного коробка.

Я оседаю на край стула.

— Я же сказала — с первого раза может быть провал! Забей, отойдёт, — произносит она, захлопывая дверь шкафа.

Мадина хватает меня за локоть:

— Рыжуха! Вставай. Завтракаем — и строим наполеоновский план!

— Мадя… у него кто-то есть? Кто такая Галочка?

Она замирает, морщит лоб.

Мне сразу не нравится это выражение.

— Слышала, значит, — вздыхает. — Ну… — трагическая пауза, — …готовься. Там любовь. Сильная. Она держится за Влада мёртвой хваткой. А он души в ней не чает.

Сердце делает сальто и падает в пустоту.

И тут эта ведьма прыскает:

— Галочка — ей восемьдесят два. Пережила трёх мужей и три инфаркта. Платит за танцы с Владом четыре раза в неделю. Покупает ему шоколадки. Зовёт «мой мальчик». Не уступит нам Морозова ни за какие коврижки.

Я моргаю.

Долго.

Очень долго.

Внутри — то тишина звенит, то буря крышу сносит.

— Ты… шутишь?

— Ага! — ржёт Мадина. — Очередь из желающих усыновить твоего красавчика стоит. Он — хит сезона среди пенсионерок.

Смех вырывается сам. Сквозь слёзы. Сквозь боль.

И приносит облегчение.

Подруга выдыхает, смотрит серьёзно:

— Если серьёзно… Ив. Он хороший. По-настоящему. Не тот козёл, каким ты его описывала, когда злилась. Когда пришёл тогда — разбитый, пьяный, с бутылкой вина — он просто искал помощи. А в итоге помог мне. И группе. И себе.

Я смотрю в окно на тёплую бурлящую весну.

И знаю точно:

по его губам, по его рукам, по его запаху — я скучаю до ломоты.

И никаким Галочкам его не отдам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 47. Иванна

Мадя — ещё та пройдоха. План созревает быстрее, чем вскипает чайник. Обожаю её умение генерировать идеи. Она — как майская гроза: долбанёт — и нет сарая.

— Так, подруга. Раз он упирается — действуем через нервную систему. Ахаха. «Вашим же салом — вам по мусалу». Вас сведём — и я должок отдам.

Через час сорок я стою перед зеркалом в танцевальном кабинете.

В отражении — девушка, которую я знала будто в другой жизни.

Спортивный топ плотно облегает грудь, чувствуешь каждое движение. Шорты подчёркивают ноги, поверх — полупрозрачная юбка, колышущаяся при шаге. Поправляю гетры, проверяю хлястики на туфлях для латины — весь образ будто кричит:

«Ты здесь. Он тебя увидит. И выслушает».

Собранные в низкий гладкий хвост волосы выбрасывают несколько непокорных прядей. Лёгкий макияж, блеск на губах… Я знаю: внешне я готова. Но взгляд — как у коровы на убой.

— Ой ля-ля! Ты прекрасна, моя девочка, — хлопает в ладоши Мадина. — Парню снесёт башку.

Студия почти пуста: полированный паркет, администратор за стойкой, запах кофе, лёгкий стук каблучков за дверями классов. Мадина носится с колонкой, делает вид, что проверяет звук.

Влад появляется в дверях — как грех в воскресенье.

Свят-свят.

Чёрные брюки, чёрная майка в обтяжку, жилы на руках, широкая грудь, рельеф сквозь ткань. Волосы чуть вьются, борода делает его опасно брутальным. Хмурый взгляд добавляет пару лет — и пару желаний.

Боже… какой же он красивый.

Красивый так, что внутри мебель двигается.

Теперь я понимаю всех, кто мечтал оказаться в его постели — понимаю до мурашек.

Я бы каждой их них руку пожала — честно.

И, если уж совсем честно… я бы и сама согрешила. Здесь. Сейчас. С ним.

Пока я без стыда пялюсь, Мадя подлетает к нему, хлопает по плечу — и испаряется:

— Морозов, полный танцевальный час. Танцуй.

— Что? — хмурится он.

— Оплачено, Владюша, — напевает, захлопывая замок.

— Ах ты… Ди!

— Отрабатывай. Время — деньги, Владюша! — кричит она из-за двери.

— Открой дверь, сученька… моя ненаглядная, — рычит он. — Или вынесу!

Но вместо двери он оборачивается ко мне.

Вздох. Шаг к стерео. Музыка.

— Влад… давай поговорим.

— Вы оплатили урок, — ледяно-вежливо. — Танцуем. Ча-ча-ча или вальс? Что выберете, Иванна Владимировна?

— Прекрати, Влад…

— Владислав Викторович. Влад — я только для друзей.

Он зеркалит меня прежнюю. Даже интонацию.

Как же больно от этой вежливости.

— Зачем ты так? Ты же видишь… мне тяжело. Я виновата. Давай поговорим…

— Я не ваш психолог и не обязан обсуждать ваши проблемы. Танцевать будем?

Я только киваю.

— Разминка. Вперёд.

Я тянусь к перекладине — с грацией гуся на льду. Щелчок бедра, ровное дыхание.

— Ничего себе, как мы умеем, — хрипло усмехается. — Жаль, раньше не знал про такую растяжку — гнул бы не жалея.

Я делаю вид, что мне всё равно.

Но мы — в одной чаше с кипятком, это очевидно.

— Мадина с детства тащила меня на танцы, — спокойно объясняю. — Просто я не пошла дальше. Не моё. Бросила перед соревнованиями.

— Бросать на пике — твой конёк.

Не будь мне насрать — сказал бы: зря.

Двигаешься зачётно, фигура — заебись. Особенно… жопа.

— Очень по-деловому, Владислав Викторович, — усмехаюсь, пытаясь разрядить воздух.

Скрип его зубов слышно даже сквозь музыку.

— Что мне делать, тренер?

— То, чего ты обычно не умеешь, — усмешка. — Довериться партнёру. Дать вести.

Он хватает меня за руку и резко притягивает.

Так быстро, что щёлкают зубы.

Вторая ладонь сама находит его грудь.

Разряд. Будто ток. Будто мы — дефибрилляторы друг для друга.

Мы двигаемся.

Слишком близко.

Слишком слаженно.

В каждом шаге — обида.

В повороте — злость.

В прикосновении — любовь, которую никто из нас не отпустил.

Любовь… правда?

— Я два месяца не мог спать, — вдруг говорит он. — Знаешь почему?

— Влад…

— Потому что даже во сне ты появлялась. Кошмарила меня. А потом — прошло.

Я проснулся и понял, что больше тебя не люблю.

Я замираю. Музыка идёт, а я — нет.

Он подхватывает за талию, крутит, притягивает.

Так близко, что его дыхание обжигает щёку.

Но я снова лечу в кроличью нору.

Он толкнул.

Пару рваных вдохов — и я не держу слёзы. Пусть видит.

— Так зачем пришла? Прощения просить? Время зря потратила.

— Нет. Я… — ищу слова — пусто. — Если это поможет, я на всё согласна.

— Плохая идея, ведьма, — эхо прошлого. — Мы уже сгорели. Примирять нечего.

И он отпускает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 48. Влад

Сближение для меня всегда было чем-то сложным — не с телесной стороны, там всё просто: вошёл, вышел, до свидания. Я не святой. У меня нет инструкции, как себя вести, что делать, когда душой прикипаешь.

Пока другие созидали — я ломал. И видит Бог, я хотел… как же я хотел, чтобы с ней всё было иначе.

Когда увидел её на кухне — такую маленькую, похудевшую, с огромными красными глазами — внутри всё всмятку.

В голове одна мысль: бежать со всех ног.

Трусливо капитулировать, потому что знобит от неё.

Чего душой кривить — я болею месяцами по ней.

Казалось бы, начал оправляться, но один взгляд — и теряю равновесие.

Нельзя. Табу. Она не моя. Всё.

Беда приходит, откуда не жду: не успеваю осознать блядский поступок Ди. Она толкает мне «в руки» ситуацию, замок щёлкает — и я слышу, как захлопывается ловушка.

В голове пустота — и только мысль, будоражащая нутро: обеих переиграю. Одну — фигурально, другую — очень даже физически.

Замкнутое пространство студии — мой новый барьер.

Мадина — хренова злопамятная стерва:

— Уплочено, Владюша.

Охуеть теперь. Она до старости припоминать будет, да?

Разглядываю «сокамерницу» — и мне ни хрена не нравится то, что вижу.

Меня взъёбывает сам факт её вида.

Мурахи бегут от затылка и ударяют в пах; зверь внутри поднимает голову.

У меня женщин не было почти полгода.

Мадина вообще даёт отчёт своим действиям?

Я же за час разнесу её подруженьку в пыль.

Глушу зверюгу, что грудь дерёт и на волю просится — к «самке» своей.

А она добирается до станка, закидывает ногу на перекладину — движение, точёный контур, покатые бёдра — и я, блядь, вновь попадаю в это залипалово.

Идеальная поза, чтобы сорваться.

«Держите меня семеро», — так и хочется вмазать себе, плывущему от похоти, ни хрена не учащемуся на ошибках дегенерату.

Суки. Все бабы — хитрые суки.

Аплодирую стоя этому спектаклю имени Погорелова — и понимаю, что я гвоздь программы.

Всё время думал: она другая. Не такая, как все.

Ага, хрена там.

Обычная самка, как те, что вечно вешаются мне на шею.

И ведь, сука, понимаю — желание обоюдное. Хочет меня ведьма.

Но эта игра «бабской вешалки» уже заебала.

Хочу всё или ничего.

Без неё хуёво — с ней вдвойне.

Я устал ходить по этому полю, надеясь, что, наступив на мину, пронесёт.

Хватит.

Глушит обида дикая.

Дёргаю её жёстче, чем планирую, и получаю ожог четвёртой степени от её касания.

Похуй. Пляшем дальше.

— Я два месяца не мог спать, — выплёвываю зло, раньше, чем успеваю запретить себе говорить.

— Влад… — тихо.

Слушай. Раз пришла.

Я сжимаю пальцы ещё крепче.

— Потому что даже во сне ты появлялась. Кошмарила меня.

А потом всё прошло, — стараюсь говорить ровно, хотя внутри шторм. — Я проснулся утром и понял, что я тебя не люблю.

Вру, конечно.

Пиздец как люблю эту дрянь.

Этой фразы хватает, чтобы запустить стихийное бедствие внутри меня.

Потому что Белка деревенеет — и начинает рыдать.

Никогда раньше я не видел её такой — и мне удавиться хочется.

Из шкуры выпрыгну, лишь бы не плакала.

Но ей я, конечно, этого не покажу.

— Влад, мне больно…

А мне, блядь, не больно?

С этим немым вопросом, допускаю стратегический промах: ловлю её взгляд — зелёный, как жасминовый чай.

Вдыхаю слишком глубоко — ванильная кислота любимого запаха прожигает новые дыры сердце.

Глотаю — и пропускаю удар её слов.

— Поцелуй меня, Влад, — шепчет, подтягиваясь ближе.

Никогда не была такой смелой.

Теперь будто знает, что делает.

С кем научилась?

Если не со мной — с кем?

Эта мысль рвёт сильнее, чем её слёзы.

— Хорошая попытка, — хриплю. — На ком тренкалась, мм?

— Я…

Сам спросил — сам же боюсь услышать.

Прибью, если скажет лишнее.

— Не говори. Не хочу знать.

Я сделал, как просила — убрался.

Чего припёрлась? Скучно?

Не понравилось, как другие трахают?

Её передёргивает — и мне сладко, как коту сметана.

Получаю смачную пощёчину. Совру если скажу что не заслужено. Но делаю вид глубоко оскорбленного.

— Правда глаза режет? — ржу. — Ещё раз ударишь — сломаю. Поняла?

— Я не буду реагировать на твою грубость.

Потому что всё это — из обиды. Но мне не нравится…

— Знаешь: нравится — не нравится, танцуй, красавица.

Пришла сама. Дверь там.

Не нравится — уходи, — играю власть.

Хотя сам готов улепетывать.

— Что мне сделать? На перилах повиснуть? Я дала тебе шанс. — ну, серьёзно, кто тебя этим манипуляциям учил?!

— Ага. И смотри, к чему привело, — резким движением возвращаю её в позицию, потому что не понимаю, какого хрена она такая спокойная, когда меня ломает на части.

В повороте её руки скользят на мою шею — и, зараза…

Она целует.

Смазано. Проверяя мое самообслуживание.

А его тю-тю, — нет.

Позволяю эту блажь, пока не ловлю передоз её вкуса и запаха.

Пока не сносит чердак.

Очухиваюсь, когда прижимаю полуголое тело своей малышки к зеркалу. Да с хера ли «своей»? Не моя она. Её ягодицы — на перекладине, ноги — оплетают мои бёдра. Мои руки врезаются в талию. И я — дурак — кусаю, потом зализываю ее шею, как бешеная псина.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как у неё это выходит? Магия. Сука.

Не секу как, но футболки уже нет.

Ещё секунда — и потеряю штаны.

— Влад мой, — стонет.

— Заткнись.

— Пожалуйста, любимый…

Этот ее запрещенный прием « ЛЮБИМЫЙ» — работает. Я почти сдаюсь.

Удушье от неё — желанная пытка.

И тогда — идиота кусок — спрашиваю то, чего знать боюсь:

— Сколько их было?

Со сколькими ты была?

Её глаза — огромные, испуганные:

— Я люблю тебя.

Только одного.

Мне и первого её признания за глаза было — а повтор… летальный исход.

Кровь несётся по венам, будто кто-то открыл кран.

Со всей дури бью кулаком — всего в десяти сантиметрах от ее лица

.

Эхо ударяет, как выстрел.

Белка вздрагивает.

Я прожигаю в ней дыру взглядом — сквозную, как пуля.

Чтобы она почувствовала всё, что поселила во мне сама: боль, честь, любовь, ненависть, голод.

Чтобы поняла, что словами «люблю» меня не пронять — не теперь, не после всего.

— Влад, у тебя кровь!

— Кого ебёт чужое горе, Ваня? — бросаю и иду к двери.

Привожу в порядок брюки, поднимаю майку.

Открывается дверь — и в неё вплывает Ди.

Картина маслом:

я — голый по пояс, кровь на руках, Белка в разодранном виде, зеркало расколото.

— Сюрприз, мазафака, — выдыхаю с низким реверансом.

— Чёрт, Влад, у тебя кровь! Пойдём обработаем…

— Заживёт, — усмехаюсь. — Насчёт зеркала — считай, компенсация.

Она что-то говорит, но я уже ухожу.

Оставляю их: одну в слезах, вторую в шоке.

А я — снаружи.

Нужен спирт. Душ. Пустая голова.

Хочу смыть кожу, запах, вкус, её «пожалуйста» из вен.

Сегодня буду пить.

До отключки.

Счёт — на Мадину.

Ибо нехер играть людьми в людей.

Я — не ее Кен, а Иванна — не ее Барби.

Я — пострадавшая блин сторона.

А вообще… зеркало и счёт в клубе её отца — ещё малой кровью она отделалась.

Глава 49. Влад

Бар гудит. Воздух дрожит от басов, свет бьёт по глазам.

Я сижу у стойки, третья порция джина в руке, лёд стукается о стекло.

Вокруг — женщины, смех, запах духов и алкоголя. Всё то, чем когда-то жил.

Теперь — от этого тошнит.

Внимание чувствую спиной — всё те же взгляды, движения, намёки.

Пара девчонок перешёптывается, третья специально задевает плечом.

А я просто пью и думаю, что ни одна из них не пахнет так, как она.

Ни одна не смеётся, не морщит нос, не смотрит снизу вверх так чисто.

Подделки. Дешёвый ширпотреб вместо оригинала.

Рядом появляется Мадина.

А значит — где-то неподалёку моя рыжая смерть.

Уперевшись подбородком в предплечье, тянет мизинец:

— Серьёзно думал, что мои же ребята не доложат, что ты на меня счёт открыл?

— Да я как-то и не думал, — усмехаюсь, цепляя мизинец. — Главное, что за твой.

— Сильно порезался?

— Не твоё дело.

— Тогда скажи, зачем весь этот цирк, Влад?

Я поворачиваюсь к ней — голос тихий, ровный:

— Мадь, зачем ты её снова втянула? Она не верила мне, и я — не тот, кто нужен ей в книжке про «жили долго и счастливо». Мы проходили это.

— Может, не до конца, — щурится. — Считай, закрываешь старый счёт.

— Или открываю новый, — фыркаю.

— Если завалите снова — значит, даже Боженька махнул на вас рукой, — улыбается. — Ну что, попробуешь? Зеркало не вычту, обещаю.

Я выдыхаю:

— Ладно. Я пьян и почти весел. Где она? Только учти — если пойдёт не так, не обижайся. Реветь потом в жилетку к тебе же прибежит.

— Договорились, — кивает, набирает что-то в телефоне.

Через пару минут вижу её.

Иву.

И с ходу хочется взвыть.

— Да вы издеваетесь, блядь, — шепчу. — Это платье или носовой платок?

Точнее — кусок блестящей ткани, который приличные люди носили бы как шарф.

Сверкает при каждом шаге, ловит свет, струится по коже.

Открытая спина, короткий подол, шпильки — и всё это на ней.

Я знаю: надевая такое, она надевает броню.

Против меня.

Потому что знает — это срабатывает.

Что бы ни было, как бы далеко мы ни разошлись — этим видом она напоминает: «я всё ещё держу остатки твоего сердца в кулаке».

Челюсти сводит, когда замечаю, как каждый второй мужик в зале липнет взглядом.

Знакомая картина. Дежавю.

И я бешусь. Хотя прав — ноль. Да и не хочу, вроде.

Но ярость всё равно прожигает грудь, как железо.

Собственник поднимает голову — кулаки сами сжимаются.

Какой-то в синей футболке поло говорит ей у танцпола, кладёт ладонь на спину.

И я встаю. Без мыслей.

Рву толпу, плечом отталкиваю первого, кто не успел.

Встаю перед ним.

— Есть проблемы? — тянет он, не убирая руки.

— Есть. Ты, — говорю спокойно и отталкиваю его.

Он шатается — в глазах вспышка «ну давай».

Отлично. Мне нужна драка.

Мадина вырастает сбоку — лицо деловое. Сует ключ-карту:

— Без финтов. Второй этаж, третья VIP-комната.

И буквально выпихивает нас к лестнице.

Иду первым — не джентльмен.

Не хочу видеть её задницу вместе с голой спиной.

Ещё не отошёл от студии — хватит самосаботажа.

ВИП-комната.

Окно в пол, нам видно весь зал, но нас — никому.

Низкий стол, диваны из новой кожи — сам их таскал позавчера.

На столе лёд, шампанское и Johnnie Walker.

Андреева умеет устраивать вечера.

Разваливаюсь на диване, закидываю руку на спинку — расползаюсь шире.

Ива входит несмело.

Не львица — котёнок.

Тот самый, которого когда-то кутал в свитер.

Тот, в которого влюбился.

— Так и будешь там стоять? — прямой взгляд.

Она подходит ближе, но не садится.

Стоит передо мной — полметра.

— Мадина сказала, ты дашь мне шанс…

— Хотела извиниться? — с издёвкой. — Ну давай. Я весь внимание.

— Влад… прости меня.

— Пфф. И всё? Несерьёзно.

Она молчит. Я — нет.

— Я прилетел за тобой, Ива. Планировал каждый шаг. Вёз туда, где тебе было бы хорошо. Терпел, пока воротила нос. Прыгнул в грязь. Признался. Делал всё, что мог. Пальцы загибай. Хотел сделать день рождения твоим, особенным. — слежу за каждым движением её лица. — Обручиться хотел, дебил.

Она вздрагивает — опускает глаза.

— А потом получил «пошёл вон», «ненавижу тебя». Без объяснений. Без попытки понять. Про показательную порку и вспоминать не хочется.

Её губы дрожат.

— Ты был с другой, — тихо. — Я видела. Ты предал — конечно, я поверила Дане.

— Нет, малышка, ты заблуждаешься. Мы не были вместе. Возможно, я вёл себя как сволочь, но… был готов разбиться в лепёшку, лишь бы ты улыбнулась. Ты обещала не отпускать, если сам не попрошу. Я не просил. Ты приручила.

Сделала доверчивым. А потом — выкинула. Так кто кого предал?

Молчит.

— И что теперь? — делаю глоток. — Как будешь извиняться?

Глаза — в пол. Слеза.

А я держу маску, хотя внутри — выворачивает.

— Хочешь козырь? — жду кивка. — Самое поганое — я всё ещё хочу тебя.

Мне не нужны сопли и «love is». Только годный трах. Ненавижу — но хочу. Вот такой парадокс.

Рассекаю воздух ладонями вверх.

— Что мне сделать, Влад? Помоги мне…

— Нет, Ив. Помоги себе сама. Спасатель сдох. По твоему приказу.

Плечи дрожат. Слёзы.

Она падает передо мной, как перед костром.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я смягчаюсь ровно на вдох, не хочу видеть такой формат унижения :

— Извинения приняты. Бог простит — и я. Иди с миром.

— Влад, я… хочу…

— Хочешь, чтобы я трахнул тебя на прощание. — добиваю собственной мелочностью обоих. — Хочешь?

Жду удара, крика, истерики.

Но — нет.

Она ползёт ближе. Медленно.

Глаза — на уровне подбородка.

Пальцы — по воротнику.

Пуговица. Ещё. Ниже.

Молчу.

Пусть действует — интересно, насколько духу хватит.

Полы расходятся — её ладони на моём торсе.

Кожа содрогается.

Пальцы отщелкивают пряжку на ремне.

— Хорошо, Влад, — почти шёпот. — Если тебе нужен секс — бери. Сколько хочешь. Я не уйду. Помнишь: если ты сорвёшься — я полечу следом.

— Не тащи сюда это дерьмо. — отбиваюсь от своих же обещаний.

Только и успеваю втянуть воздух, когда её рука скользит под резинку и обхватывает ствол.

Голова запрокидывается — сама собой.

И когда её губы касаются члена — резко смотрю вниз.

Мне нужно видеть.

Я слишком много раз представлял это.

— Ну же. Пососи, — опускаю ладонь и начинаю поглаживать её скулы. — Умница, продолжай. — хвалю ее неумелые попытки.

Минет — дилетантский.

Но — лучший. Потому что в её исполнении.

Тяну шнурок на шее — платье падает на талию.

Рывком тяну стройное тело вверх — иначе кончу ей в рот.

Сдираю блестящую тряпку с трусами.

Цугцванг*. — Член стоит колом от одного вида.

Грудь в ладони — идеальный размер для хватки.

Ползу выше, к плечам — вжимаю пальцы, ставлю границу.

Она всё равно тянется к губам, перешагивая мою грань.

Я резко отстраняюсь — и изменившаяся траектория заставляет её губы скользнуть по моему подбородку.

Выдыхаю с облегчением — за малым не влетел в этот капкан.

— Никакой ванильной хуйни, — припечатываю. — Только секс.

Примечание автора:

Цугцванг— ситуация, при которой любое действие только ухудшает положение дел

Глава 50. Одна на двоих

— Знаешь, как ты сейчас выглядишь?

— Нет, не знаю, — отвечаю в уме. Жалко? Как шлюха?

Не успеваю найтись с ответом — да он его и не ждёт.

— Я за всю жизнь не видел ничего более пиздатого.

Не успеваю оценить по достоинству столь «щедрый комплимент».

Морозов резко подаётся бёдрами вперёд, входит глубоко в горло — я закашливаюсь, из глаз потоком бегут слёзы. Упираюсь ладонями, пытаясь оттолкнуться.

— Расслабь горло, — ведёт пальцем по шее, почти невесомо, растирая сведённое спазмом место.

Не помогает. Отстраняюсь, чтобы вдохнуть поглубже.

— Всё. Зовём реаниматологов? Конец эксперимента?

Прикрываю глаза, потому что смотреть стыдно.

Влад же расценивает всё в свою пользу и, поднявшись на ноги, начинает толкаться — как к себе домой.

Первые движения запускают рвотные рефлексы — стараюсь заглушить их, цепляюсь за его реакции: неконтролируемые стоны, вкус, запах.

Через какое-то время понимаю — всё как надо. Ему нравится, и мне нравится.

Распахиваю глаза — и сразу встречаюсь с его взглядом.

Между ног всё пылает, требует разрядки.

Тянусь к клитору, растираю влажность.

Успеваю сделать всего пару движений, когда над головой звучит низкое, почти змеиное шипение:

— Су-у-ка… блядь.

Рывок — и грудь прижимается к холодному стеклу.

Соски простреливает контрастом температуры.

Пугаюсь, извиваюсь — за стеклом толпа, сотни людей, и кажется, что все уже видят меня.

— Не бойся, — шепчет хрипло у уха. — Мы их видим, а они нас — нет.

Колени подкашиваются.

Я схожу с ума, тараторю его имя как молитву, ногтями скребу гладкую поверхность стекла.

Растворяюсь в ощущении целостности, когда Влад смещает ладонь на внутреннюю сторону бедра, сдавливает — и одним толчком вышибает из меня душу.

ВЛАД

— Прогнись, Белка. Ещё. Ниже.

Я помню, как в ней хорошо.

Её дыхание оставляет запотевшие пятна на стекле — стон отзывается пульсом в моём теле.

Перспектива стремится сорвать контроль. Все ограничители трещат.

Соберись, Влад.

Просто трахни эту щёлку и разойдитесь.

Но нет — я, как долбанный фетишист, пялюсь на рассыпанные по её груди и плечам веснушки, упорно запрещая себе дать волю.

Нахер мне эта любовная бурда — уже наглотался.

Душу в себе того влюблённого дебила, что смотрит из зеркала и пытается поднять голову.

Не даю.

Упираюсь головкой — и, не тратя больше ни секунды, резко насаживаю её на всю длину.

Ива скулит, выгибается дугой, тянется ко мне, а когда не достаёт — сжимает кулаки до белизны костяшек.

— Пожалуйста… Влад… — всхлипывает.

Останавливаюсь.

— Мне больно. Ты плохо меня растянул.

Ах, еб вашу мать.

Ей больно. Растянул плохо.

С каких пор такая умная и осведомлённая?

Не хочу думать — кто, как и насколько её растягивал.

Сравнивала ли, было ли лучше, чем со мной.

Хотя то, что со мной было лучше — сомнений ноль.

Стоп. Не туда несёт.

Надо тормозить, пока не задушил, клянусь.

Хотя… может, и не было там никакой любви.

Может, нечему было болеть.

Помутнение одно.

Но всё равно лезу глубже — как будто мне нужны эти знания.

Потому что на дне черепа бьётся мысль: а вдруг выживем. Вдруг правда любит.

Тогда я всё — что было, есть и будет — брошу к её ногам.

Мляяя… ну и олень же ты, Морозов.

— Ты говорила — один. За эти месяцы. — вхожу резче. — Это Даня?

Ревную чёрно, оставляю борозды на её бёдрах. — Хорошо с ним было?

— Отвечай!

Она трясёт головой, рвано дышит — и убивает меня:

— Нет, Влад. Никого. Один — значит один. Ты. Один ты.

Хэдшот, сука.

Меня разносит. И я верю — даже если это ложь.

Верю.

Один — значит никого, кроме.

Значит — моя. Только моя.

— Повтори, — обхватываю шею, прижимаю к груди. Второй рукой ложусь на живот и вхожу глубже, растягивая — аккуратно теперь.

— Только ты, Влад… ах…

— Скажи, что любишь, — бью до упора. — Говори, Ведьма.

— Люблю тебя, Влад. — голос ломается. — Чёрт, я так люблю тебя, Морозов.

Вдыхаю её волосы, кожу, дурацкую ваниль, въевшуюся в меня навсегда.

Касаюсь губами плеча — считаю веснушки.

Дёрнув в сторону, опускаю нас на диван.

Она покрывается мурашками, обхватывает мои бёдра ногами, держится, будто боится, что исчезну.

Губы красные, разбитые.

Тянется — целует нежно, так нежно, что ломает.

Вздрагивает от каждого толчка, тянет мои волосы, выгибается грудью.

Оргазм бьёт в затылок — не успеваю выйти.

По херу.

Главное — снова моя.

Главное — удержать любой ценой.

Позже, лежа на моей груди, переборов себя, она спрашивает:

— Влад… у тебя здесь кто-то есть?

Замираю.

Вспоминаю, как дох без неё — строил себя заново.

— Будь у меня кто-то… — произношу медленно. — Как думаешь, я бы бухал один?

— Не знаю, Влад. Раньше ты так делал.

Стираю большим пальцем слёзы — не даю упасть.

Права.

Раньше я бухал и ебал всё, что движется.

— Не плачь, Белка. Нет никого.

— Ты… — шепчет, уткнувшись в грудь. — Ты правда хотел обручиться?

— Правда, — признаю.

С остановившимся сердцем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тишина между нами — не пустота, а пространство, куда страшно вступить.

Она дышит часто, горячо — будто всё ещё держит в себе остатки шторма.

— Влад… — она прижимается крепче. — А сейчас? Ты бы… всё ещё?

Я закрываю глаза. Глупый вопрос, на который есть ответ — но сказать его вслух значит изменить всё. Слишком многое.

— Не знаю, Белка, — выдыхаю наконец. — Я не уверен, что мы умеем иначе, чем через боль.

Она не отстраняется. Только пальцами чертит линию вдоль ключиц — будто метит, записывает, запоминает.

— Давай просто… пока будем честными. Без клятв. Без обещаний, — шепчет.

Она поднимает голову — и я не выдерживаю, снова тянусь к ней.

Ива больше не плачет. Не говорит.

Только целует — снимает санкции, заполняя собой. Не могу остановиться — ширяет, от вкуса, от ощущений. Только с ней так получается, не ясно почему, но факт.

— Нам… надо встать, — тихо, будто боится разрушить хрупкое равновесие. — Здесь мы не останемся надолго.

Я улыбаюсь краем губ — факт, от которого никуда не деться.

Клуб — не место для налаживания отношений.

Слишком много воспоминаний в стенах, в бутылках, в воздухе.

— Поедем ко мне, — произношу так, будто это давно решено. — Я снимаю апартаменты у студии Мадины. Там тихо. Никто не найдёт, не помешает.— Тогда… поехали, Влад, — шепчет. И в этих двух словах — больше согласия, чем в любой клятве.

Мы поднимаемся, медленно, почти неловко, собирая одежду с пола как память о прошлом, которую ещё предстоит разбирать.

Одеваемся молча — но между нами теперь не пустота.

А что-то пока еще эфемерное, но стремительно становящееся фундаментальным и не разрушим.

Покидаем здание клуба.

Ночь глотает нас, давая дорогу — туда, где всё придётся строить заново.

Глава 51. Влад

Просыпаюсь от того, что она дышит мне в шею.

Тихо. Мягко. Как будто всё это не вчера случилось — крики, стекло, пальцы на горле, признания, признания, признания.

А давно. Или вообще во сне.

Ива сворачивается под боком тёплым зверьком, цепляется ногой за мои голени.

Силком — чтоб точно не сбежал.

Я смотрю на её лицо — спокойное, почти детское.

На ресницы. На рыжие волосы, растрёпанные по подушке.

На след моих пальцев на бедре.

В груди тепло.

Опасное тепло.

Она распахивает глаза — как будто чувствует мой взгляд.

— Следишь за мной? — хрипло, сонно, без упрёка.

— Проверял, жива ли, — ворчу, пряча улыбку в подушку.

— А я думала, снится.

— Что?

— Ты.

Глупая фраза, от которой перехватывает диафрагму.

Я притягиваю её ближе, провожу пальцами по позвоночнику — от талии вверх, по косточкам.

Она выгибается, как кошка в луче солнца.

— Не хочу вставать, — шепчет.

— А кто сказал, что надо? —

И впервые за долгое-долгое время — это правда.

Мы завариваем, пьём кофе на одной кухне.

Она — в моей рубашке, на голое тело, но закрывающей всё, что я с удовольствием разглядывал бы часами.

Так непривычно видеть её рядом — что-то бубнящую и прибирающую со стола. Наводящую хаос в моём пространстве.

Теперь сахарница стоит не там.

Кофе пересыпан в баночку: «Ну так же удобнее…»

А тарелки расставлены по размеру.

И всё это вызывает у меня ноль раздражения и +100500 к позитиву.

Мы гуляем по набережной среди цветущих деревьев.

Сырой камень под кроссовками, ветер с моря — ещё хрупкий, весенний.

Она идёт чуть впереди и оборачивается через плечо — как в первый день, когда я увидел её.

Тот самый взгляд из-под ресниц.

Удар в солнечное сплетение — неизбежный.

Я догоняю, переплетаю пальцы.

А потом долго целую. И веду показывать любимые места — где думал о ней.

Вечером возвращаемся в квартиру.

Ни крика. Ни разрыва.

Только сплетённые тела и оголённые души.

Её смех в тёмной комнате.

Небольшой спор — стоит ли уезжать.

Уступаю ей в конечном итоге.

Первый день без войны.

Но завтра — столица.

Марго. Даня. Учёба. Хвосты. Тени прошлого.

Я касаюсь её лопаток, чтобы не проснулась, и думаю:

Если мы переживём это — мы справимся с любой бурей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 52. Влад

Юг остался за спиной — вместе с тёплым ветром и тишиной внутри.

Мы вернулись в столицу утром следующего дня.

— Уже скучаешь? — спрашиваю, помогая ей сойти с трапа.

— Просто немного переживаю. Там всё было… проще. Здесь слишком много тяжелых воспоминаний.

— Всё зависит от угла. Плохое было и там — просто мы переписали его хорошим.

Дома мы едва успели разобрать вещи, как в дверь позвонили — коротко, настойчиво.

Я не ждал никого.

И уж точно — не её.

Марго стояла на пороге без привычной маски уверенности.

Без косметики. Без игры.

Лицо — бледное, болезненное.

В глазах — что-то похожее на просьбу.

Так и тянет послать её к чёрту — за то, что с Данькой выжгли нам с Ивой почти полгода жизни.

Но я обещал себе другое — быть лучше, чем был.

Поэтому, когда она выдохнула:

— Влад… впусти.

Я просто шагнул в сторону.

Ива вышла из спальни тихая, собранная.

Марго бросила короткий взгляд — без фальши, без оскала.

Настоящая. Уязвимая.

Затем перевела глаза на меня — и голос сорвался:

— Мы можем поговорить… наедине?

Ива лишь кивнула и сделала шаг назад.

Не сцена. Не спор.

Только мудрое отступление.

Мы с Марго закрылись на кухне.

Она оперлась ладонями о стол, будто о край пропасти. Долго молчала — как будто училась говорить заново.

А потом — без подготовки:

— Я люблю тебя.

Без позы. Без игры.

Только голая правда — или то, что она считает правдой.

Я не двинулся.

Наверное, где-то глубоко я догадывался. Но вслух — впервые.

— Ты знала, Марго, — говорю ровно. — Ты — сестра моего лучшего друга. Или бывшего. Я не смотрел на тебя иначе. Никогда.

Её губы дрогнули — не истерика, не злость.

Понимание. Позднее, как всегда.

— Она тебе наскучит. Она же нестабильная, Влад. Боль. Она разрушает тебя, себя, всех вокруг. А мы… нам было хорошо, мы из одного круга. Я бы…

— Марго. Хватит.

Слова — как лезвие. И я не смягчаю.

— Ты поступила как дрянь. И сейчас мы вообще разговариваем только из-за моей любви к Иве.

На её лице — пепельно-зелёная тень.

Руки стискивают край стола, костяшки белеют.

— Влад… но если она бросит тебя снова? Ты всё равно выберешь её?

Смотрю прямо.

Не моргаю.

— Я выберу её каждый раз.

Даже если будет больно.

Она хрипло смеётся — тихо, сломано.

В глазах — ни надежды, ни злости.

Только усталость.

— Передай Иве…

— Не нужно. Она слышала всё.

Марго вздрагивает — но не взрывается.

Тихо поворачивается, уходит почти бесшумно.

Как будто с неё сняли кожу.

Ива стоит в дверях.

Ни торжества. Ни ревности.

Только тихая грусть по человеку, который сам построил себе тупик.

Я подхожу, касаюсь её затылка.

Лоб к лбу — теплый контакт, как точка опоры.

— Хочу верить, что на этом она остановится.

— Я тоже надеюсь.

Она говорит спокойно — без шипов.

А я, впервые за долгое время, чувствую уверенность.

— Я люблю тебя.

Воздух между нами всё ещё режет меж рёбер —

но уже без чужих претензий и ожиданий.

Только наш.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 53. Влад

Он приходит вечером — без предупреждения, без звонка.

Мы с Ивой только успеваем разложить ужин по тарелкам, когда в дверь ударяет тяжелый кулак.

Один раз. Второй. Третий — уже с яростью.

Я знаю этот ритм.

Это Даня.

Ива замирает.

Кладу ладонь ей на плечо — не удерживая, просто обозначая: я рядом, всё хорошо.

Дверь открываю я.

Даня не спрашивает, не здоровается. Проходит мимо — будто имеет на это право.

В глазах — шторм, от которого даже стены дрожат.

— Где она?

— На кухне.

— Одна?

— Со мной.

Он медленно поворачивается, и в его взгляде нет сомнений — там обвинение, вина, ярость, предательство.

— Ты забрал её у меня.

Я не моргаю, приподнимая брови в удивлении.

— Что-что, прости. Ива не игрушка, чтобы забирать её у кого-то, это первое. Второе — с каких это пряников ты вообще решил, что между вами что-то было? Данька, мы столько лет дружим. Очнись, пожалуйста. Пусть не сразу, но я надеюсь, мы наладим общение. Вы с Ивой — семья. Понимаешь?

— Нет, — отрезает безапелляционно. — Ты воспользовался моментом, когда она была слабой. У нас почти всё получилось.

Мда… усмехаюсь своим мыслям. Кровь и правда не водица. Марго, кажется, тоже самое втирала сегодня. У них что, генетически сбит прицел? Раз кажется то, чего и в помине нет. То Марго видела в нас пару. Теперь и Даня убеждает, что я разрушил отношения, которых не было.

Слова бьют — не по мне, по воздуху вокруг.

Пытаются дотянуться до Ивы.

Я делаю шаг вперёд, подрезая дистанцию. Пресекаю попытки друга приблизиться к моей женщине.

— Послушай, принцесса, — пытается пробиться к ныряющей мне за спину Иве.

— Я же почти год был рядом. Чинил и латал тебя, когда этот кайфовал, возложив на тебя болт. Ива… скажи. Если хоть часть тебя хочет, чтобы я остался — я останусь. Борись со мной, я не уйду. Только скажи.

— Не стоит, Даня, — подает голос из-за моего плеча. — Мы с тобой всё прояснили на свадьбе родителей. Не знаю, смогу ли вообще общаться с тобой после того, что ты устроил. Доверять тебе я точно больше не смогу.

— Ив… Принцесса… — совсем жалко тянет Страхов.

— Прощай, Даня, — ставит жирную точку в диалоге и, кажется, в общении в целом.

В комнате висит тишина, которая могла стать спасением.

Могла — но не стала.

— Понятно.

Он фиксирует взгляд на мне — последний раз.

Там нет прощения. Нет дружбы.

Только холодная пустота на месте того, что когда-то было братством.

— Мы больше не друзья, Влад.

— Я знаю.

Даня разворачивается и уходит так тихо, будто пришёл не человек, а тень.

Дверь закрывается — и звук этот как выстрел.

Ровный. Финальный.

Ива садится на диван, поджимает ноги, обнимает их руками.

Глаза блестят — не от сомнений, от цены, которую приходится платить за выбор.

Я сажусь рядом. Не трогаю — сначала просто присутствую.

Потом, когда она сама тянется, укрываю ладонью затылок и притягиваю к себе.

— Уверен, однажды он отойдет. Не знаю, как наша дружба. Но вы-то семья, какая никакая. Помиритесь ещё, — как бы ни было, знаю, что Белка дорожит их странной дружбой. Он поступил подло, я его не оправдываю, но очень хорошо понимаю.

Теперь мы вдвоём.

Без пятых углов в нашем уютном пространстве.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 54. Иванна

Полтора месяца — время странное.

Ещё недавно мы с Владом стояли на углях, боялись вдохнуть друг друга слишком глубоко,

а теперь просыпаемся как будто так было всегда.

Его рука лежит на моем животе, ладонь тёплая, крепкая, будто держит мир, чтобы тот не развалился.

Я провожу пальцами по его щеке — он хмурится даже во сне, привычка защищаться, которую трудно выбить.

— Ты опять смотришь, — шепчет, не открывая глаз.

— Ага. Проверяю, не приснилось ли.

Он тянет меня ближе, носом к виску, к шее — туда, где я моментально таю.

— Будь это сном, разве смог бы я сделать так? — его рука скользит ниже. Машинально чуть расставляю ноги, подставляясь под его ласки.

Наш утренний секс — это определённый ритуал, без которого мы не выбираемся из постели.

Я улыбаюсь, прячу смущение в его плечо.

Весна за окном пахнет свежим хлебом и влажной землёй.

Москва шумит птицами, окна приоткрыты, тонкие занавески подрагивают.

— Влад, — наконец решаюсь. — Расскажи… почему у тебя так сложно с матерью?

— Ты серьёзно хочешь обсудить это прямо сейчас? — посмеивается в ухо хриплым басом.

Киваю.

Он замирает. Не от отторжения — от выбора: говорить или оставить невысказанным.

А потом — медленно, как будто достаёт из себя многолетний камень:

— Она не была готова к материнству.

Ребёнок мешал ночным клубам, тусовкам, мужчинам.

Папа тащил меня один, пока она выбирала сцены, прожекторы, аплодисменты.

— Тебе было пять?

— Почти. — Он смотрит в потолок, не моргая. — Я стараюсь об этом не думать.

Я касаюсь его ладони, вплетаю пальцы.

— Вы сейчас в ссоре?

Он качает головой.

— Нет. Мы договорились быть друзьями.

Без претензий, без ожиданий.

И… я познакомлю вас. Скоро. Обещаю. С ней прикольно. Постарайся не относиться предосудительно.

Сердце почему-то сжимается — от нежности.

Нет трагедии, нет истерики — только светлая, честная боль, пережитая, но не забытая.

Мы долго целуемся — лениво, медленно, как в выходные, где нет спешки.

Я вдыхаю терпко солоноватый запах на его коже, он возобновляет движение пальцев, будто рисует карту привычных линий. Прокладывает дорожку влажных поцелуев и замерев чуть ниже пупка. Смотрит до безумия похотливым взглядом.

— Хочу, чтобы первый раз сегодня кончила так.

Не успеваю устаканить в голове его замысел, как раскалённый язык проходит между ноющих складочек. Хватаюсь за простыни, мну их в кулаках. Потому что мне кажется, что без них я просто улечу. Всё моё тело прошибает сильнейшими разрядами. Но мне мало. Хочу больше, хочу ощутить эту наполненность, поэтому тяну Влада к себе и, как голодавшая, облизываю его губы, запускаю пальчики в волосы, перебираю прядки.

Опираясь на локоть рядом с моей головой, Влад мучительно медленно входит, а я так не могу, мне нужно быстрее. Удивляюсь сама себе, что это за выбросы эстрогена…

В нетерпении поддаюсь бедрами вперёд.

— Куда спешишь, малыш? — с издевкой в голосе продолжает эту сладкую пытку.

— Пожалуйста, Влад, это невыносимо, — хнычу, сильнее сжимая его волосы.

— Дааа? И чего же моей ведьме хочется? — чувствую, как начинают гореть щеки, казалось бы, чего мы только не перепробовали, а я всё никак не привыкну к его раскрепощённости в данном вопросе. — Попроси, и я сделаю, как пожелаешь… — постанывает мне в ухо.

— Пожалуйста… я хочу… очень.

— Хочешь чего? — медленно выходит и делает резкий толчок — мммм…

— Я хочу кончить, пожалуйста… — стыдливо прикрываю глаза, ощущая, как Влад наращивает темп. А мне много оказывается не нужно, кончаю через пару-тройку движений. Да и он не сильно отстаёт от меня. Вылетает щедро, забрызгивая мой живот спермой.

— Ив, нужно что-то делать с этим. Так не пойдёт, — бурчит, заводя частую песню. — Запишись к гинекологу. Пусть выпишет таблетки.

— Ладно, ладно. Внесу в свой плотный график, — довольно потираюсь щекой о недельную щетину.

Нежусь ещё какое-то время в тёплых руках и только когда будильник взвизгивает, я подскакиваю, спотыкаясь о плед.

— Блядь, я опаздываю! Экзамен!

Влад смеётся, хрипло, тягуче, уткнувшись в подушку.

— Беги, ведьма.

Мчусь в душ — почти прыгаю туда, вода громко хлопает по плитке.

Он уже на кухне — слышу, как кофемолка гудит низко, как льётся эспрессо.

Выхожу окутанная паром, волосы в хаосе, рубашка застёгнута криво.

На столе — два бутерброда, кофе, яблоко.

Он смотрит, как я хватаю сумку.

— Позавтракай.

— Не могу.

Кусок не лезет — внутри всё сжалось в маленький горячий ком.

Последний экзамен. Последний.

— И всё? — усмехается. — Или мы сбежим в Турцию, откроем бар на пляже, будем нежиться в лучах солнышка и трахаться как кролики?

— Фу, как грубо, — улыбаюсь, застегивая босоножки. — Сначала диплом. Потом бар, и кроличьи дела. — Целую его быстро, почти на бегу. — Вечером Мадина прилетит, встретишь сам, если не успею вернуться?

Его взгляд темнеет едва заметно.

Телефонный разговор был коротким — тревожным.

“Надо поговорить. Не по телефону.”

— Да, — он выдыхает. — Что всё-таки случилось?

Я разворачиваюсь к двери — но задерживаюсь на секунду.

Он стоит, прислонившись к косяку, руки в карманах, волосы взъерошены моими пальцами.

— Влад…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Удачи, Ива.

Он улыбается уголком губ.

— Вернись ко мне скорее.

И я бегу — по ступенькам, по весне, по жизни, которую мы больше не откладываем.

Глава 55. Иванна

Айудитория дрожит, будто стены дышат.

Долго не могу выбрать билет, номера прыгают перед глазами, я вижу слова — но будто не читаю, а угадываю по контуру.

Пункт первый… второй… третий…

Слова — вязкие, как клубничный джем.

Блин, нужно было съесть хоть что-то. Теперь вместо зачёта о еде думаю. В голове шум, будто кто-то засунул в уши вату.

Сердце бьётся слишком быстро, пальцы холодеют. Не пойму, что со мной, неужели так расшатались нервы. А ещё кажется, поднялась температура. Болеть не хочется вообще.

Мне задают вопрос — я отвечаю механически, так, будто говорю не о предмете, а читаю чужую инструкцию по сборке шкафа.

— Молодец. Зачёт.

Голос преподавателя доходит как сквозь воду.

Быстро благодарю и пулей вылетаю из аудитории. Дверь даже не успевает закрыться за спиной, как мир кренится.

Фикус. Боже, фикус, прости.

Я хватаюсь за край подоконника и, согнувшись, опустошаю и без того пустой желудок прямо в горшок.

Горько, едко. Слюна тянется нитями.

Стыд накрывает горячей волной.

Вот тебе, Ива, так бывает, когда спишь меньше четырёх часов в сутки.

— Это всё нервы. Не ела. Перегорела, — шепчу сама себе, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Телефон жужжит в кармане.

Влад ❤️: «Как?»

Пальцы не слушаются, дрожат попадая мимо клавиатуры.

«Сдала????????»

Жму отправить.

И я почти бегом лечу к выходу — к нему, к дому, к тому, кто сам однажды сказал, что хочет быть моей тихой гаванью.

И сейчас я верю ему, наверное, как никогда.

По пути ныряю в аптеку — просто на минуту.

Минералка — чтобы восстановить водный баланс.

Гематоген — поднять железо.

Противовирусное — ну мало ли.

А ещё, может, что-то… успокаивающее.

В голове шумно от мыслей, как на оживлённой трассе — каждая перебивает другую.

Дверь звенит мягко.

За прилавком — добродушная пожилая женщина с седыми волосами, аккуратно заколотыми шпильками.

— Девочка, тебе бы присесть… Вид у тебя болезненный.

Вежливо улыбаюсь, но заверяю, что чувствую себя лучше, чем выгляжу, хотя пальцы снова ледяные.

— Немного перенервничала. Экзамен. Не ела с утра. Тошнит. Голова кружится.

Может, посоветуете что-то? Витамины, магний… не знаю.

Она слушает внимательно и кладёт на прилавок коробочку.

Я опускаю взгляд.

Комплекс витаминов для беременных.

Сердце останавливается.

Мир — тоже.

— Нет… — слова срываются тихо. — Нет, вы ошибаетесь. Не может быть.

— Задержка есть?

И всё.

Хлопок.

Глухой. Внутренний.

Я пролистываю календарь в голове — дни, недели, отметки.

Две.

Две недели.

Двести мыслей за секунду.

— …Есть, — шепчу, будто признаюсь в преступлении.

Старушка не давит, не лезет с советами. Просто заботливо, спокойно кладёт рядом тест.

— Возьмите. На всякий случай.

И минералку тоже. Может, хотите кому-то позвонить, мало ли что, не дай бог потеряете сознание на улице.

Я киваю. Расплачиваюсь. Выдыхаю так, будто дёрнули пробку внутри и все мое эмоциональное наполнение смыло в канализацию.

Дома пахнет кофе, запечённым мясом и Владом.

Он лишь бросает взгляд через плечо — тихая, настоящая улыбка, только для меня.

— Привет, моя гавань, — целую его коротко, почти автоматически, и, избавляясь от одежды, продвигаюсь внутрь теперь уже не холостятской берлоги.

— Душ? — мягко осведомляется.

— Угу.

Вода стекает по коже, смывает остатки утреннего ужаса.

Я сжимаю в ладони белую полоску пластика с двумя вертикальными полосками.

Под стук трепещущего в горле сердца

я сижу на холодной крышке унитаза, буравя взглядом результат, будто от этого одна полоска сама собой исчезает,

пока за дверью Влад что-то напевает себе под нос, гремя кастрюлями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 56. Иванна

Тёплый пар ещё висит на коже, когда я выхожу из душа.

Полотенце сбилось на груди, вода тихо стекает по ключицам и капает с мокрых волос на плитку.

Влад смотрит слишком пристально — внимательно, будто слышит мои мысли без слов и уже знает: что-то внутри меня сместилось.

— Всё нормально, — лукаво отмахиваюсь. — Просто нервы. Экзамен. Плюс пустой желудок.

Это правда.

Но не вся.

Я жую пару сухариков, проглатываю, даже не чувствуя вкуса, завариваю зелёный чай — только бы занять руки, не выдать дрожи, которая живёт под кожей, как натянутая леска в сильный ветер.

И тут — звонок. Резкий. Рубящий.

Мы переглядываемся и, как дети, наперегонки мчимся к двери.

За порогом — Мадина.

Наша Мадя.

Женщина-ураган, громовой смех, глаза-искры, голос, рвущий тишину.

Но сегодня — всё наоборот. Она стоит блеклая, выцветшая изнутри, как фотография, забытую под солнцем. Под глазами тёмные круги, губы жёсткой ниткой, нос красный, будто от ночных слёз.

Мы с Мадей дружим со школы.

Красная нить, узел на запястье — не развязать.

А для Влада она давно стала больше, чем «подруга его девушки» — связующим нервом, тем, кто помог нам вернуться друг к другу.

Почти сестра. Только взрослее, прямее, огненная.

И первая реакция Влада — хищная.

Плечи становятся острыми, взгляд стеклянным: защитить. Вычислить обидчика. Сломать.

Но он глотает злость.

Просто протягивает руку, аккуратно вводя её в квартиру — бережно, словно фарфор, который может треснуть от громкого слова.

На кухне Мадина складывается, словно сломанный журавлик, закрывает лицо ладонями — и плачет.

Не тихо — так, будто рвут жилы.

Через минуту всхлипы сменяет нервный смешок. Она вытирает нос тыльной стороной ладони, хмыкает:

— Что так пялитесь? Теперь моя очередь ныть. Ваша — слушать.

Мы слушаем.

— Дед приехал. Материнский. Сел — как судья на казни. И сказал: «Время. Колым принят. Жених ждёт.»

Мы с Владом хором:

— ЧТО?!

Я знала лишь обрывки её семейной истории — дед живёт в Чечне, отец русский, воспитание европейское.

И теперь — вот это.

Сватовство.

Как из мрака веков.

— Вот и я думаю! — Мадина вскидывает руки. — Где мешок зерна? Где два барана? Я хотя бы посмотреть хочу на свой «комплект»!

Мы молчим, даём ей выговориться — негласное правило.

— Отец был против, — она нервно ломает салфетку. — Но дед продавил. Маму упустил — за русского ушла. Со мной сказал не допустит. Ребят, я в шоке… Что мне делать?

Она снова плачет. И только сейчас — раскрывается всё.

Договор о браке заключён, когда Мадине было десять.

Она росла, училась танцевать, строила студию — не зная, что её жизнь уже кем-то расписана.

— Если сбегу — потеряю всё. Имя. Студию. Себя, — шепчет. — А если останусь… вдруг он запретит танцы? Посадит дома? Я не умею жить в клетке.

Это крик.

Не каприз — просьба о спасении.

Мы обнимаем её с двух сторон. Влад гладит по спине, я держу за руки.

— Оставайся у нас, сколько нужно, — спокойно говорит он.

И Мадя, будто оживает, фыркает:

— Ты где учился гостеприимству, медведь? Для начала предложи девушке выпить, чтобы перестать реветь!

Влад хмыкает, идёт к бару:

— Что кому?

— Виски. Чистый, — не раздумывая.

И мысль смешно пролетает: так-то лучше.

Но улыбка гаснет — оба смотрят на меня.

— Я… нет.

— Не прокатит! — Мадина резко выдыхает. — За упокой моей свободы — ПЬЁМ ВСЕ!

Я отступаю. Голос дрожит. Влад замечает:

— Ива… почему ты нервничаешь?

И я — ломаюсь с хрустом внутри.

— Потому что мне… нельзя алкоголь.

Тишина ударяет стеклом о пол.

Два взгляда — прямые, горячие, прожигающие.

Я достаю тест.

Протягиваю Владу.

— Гинеколог завтра.

Таблетки… не нужны.

Взрыв.

Не бомба — Мадина.

— ТЫ БЕРЕМЕННА?! Я БУДУ КРЁСТНОЙ!!!

Она вцепляется во Влада, потом в меня, кружит, смеётся, почти плачет.

А Влад — камень.

Стоит. Молчит.

Смотрит на две полоски, будто это оружие.

Сердце падает.

— Ты… не хочешь этого ребёнка? — ладони сами прикрывают живот, будто я уже могу защитить.

Мадина исчезает — и возвращается.

В его ладони — кольцо.

То самое.

Которое однажды улетело в окно — и всё равно вернулось.

Он смотрит на него долго. Секунда. Две.

Дышит.

Словно учится заново.

— Влад, — щёлкает Мадина, — перезагрузи его кто-нибудь.

Лёгкий подзатыльник.

Реанимация.

Он моргает — оживает.

Подходит ко мне.

Кладёт руку поверх моей — на живот.

На жизнь, ещё крошечную, тихую.

— Ива, — ровно, без эмоций. — По-моему, тебе пора менять фамилию на Морозову.

Мир замирает.

Кольцо скользит на палец — идеально. Там, где ему место.

И только теперь я вижу: он светится.

Внутри.

До самой кости.

— Да, — говорю. Не думая. Не взвешивая. Просто зная.

— Она сказала «да»! — торжественно орёт Мадина, словно объявляет финал чемпионата.

Мы целуемся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мадя с визгом обнимает нас обоих, как удав — счастливая, живая, шумная, уже позабыв о собственном горе.

Влад и Мадина пьют виски.

Я — чай.

Пальцем глажу кольцо.

Иногда — живот.

В груди тихо и уверенно растёт что-то новое.

Закрыта ещё одна глава.

Но наша история — только перелистывается дальше.

Эпилог

от лица Влада

Многие вечера я всё ещё возвращаюсь мыслями в то старое шато.

Сырая каменная кладка, насыщенное вино в пузатых бутылках, её волосы, спутанные после безумных поцелуев, — как тонкие нити вина на бокале.

Тогда было много всего — слишком много. Терпкое, как прощание. Тонинное и обжигающее, как обида. Сладкое, как возможность начать заново.

Там родилась моя первая взрослая мысль о будущем.

Не о победах, бабах, клубных ночах.

А о доме, где пахнет хлебом и спокойствием.

О месте, куда возвращаются.

Сейчас, спустя восемь лет, я смотрю на разложенные по столу отчёты, маркетинговые таблицы, схемы новых помещений — и понимаю, что мысль тогда проросла.

В тандеме с Анжелой — да, той самой Анжелой, биологической матерью, которую я когда-то ненавидел за то, что выбрала клубы вместо меня, — мы открыли третью винотеку.

Тихие залы, приглушённый свет, музыка, словно мурлыканье.

Не клубы.

Мягче, ближе к сердцу.

Иногда думаю — я всё-таки стал ей сыном. Без истерик, без претензий. Просто дорос.

⸻

Мы так и живём в столице. Но каждую зиму ездим в наше шато, которое я выкупил и подарил моей ведьме на прошлый день рождения.

А каждую среду — традиция. Мы с Ивой идём танцевать в новую студию Мадины на Тверской.

Там зеркала, как распахнутые окна в прошлое.

Где мы были слишком экспрессивны и глупы, безбашенные, раненые, швыряли словами как ножами, возвращались и снова терялись.

Теперь — нет.

Теперь мы держим друг друга за руку.

Просто держим.

И этого достаточно.

⸻

Неделю назад мне исполнился тридцать первый.

Смешной возраст — вроде уже не мальчик, а внутри всё ещё двадцать пять, только с примесью спокойствия и какого-то внутреннего равновесия, которое раньше постоянно ускользало.

Праздновали в загородном доме отца: шумно, вкусно, по-семейному.

Без пафоса, без показухи — просто те, кто по-настоящему рядом.

Анжела — с красной помадой, как в молодости, но с мягкостью в движениях.

Тимур Аркчеев — когда-то гуляка, картёжник и ночная гроза баров — теперь с дочкой на плечах.

Тонкой, хитрой, как лиса, — и, чёрт, влюблённой в жизнь.

Он держит её так, будто боится выронить будущее.

Ближе к вечеру подтянулись отец Ивы и Злата.

Ива с ней теперь ладит — удивительно спокойно, будто острые углы сами собой сточились временем.

Может, просто научились принимать её бесцеремонность.

У неё слова — без фильтра, как чистая вода из горного ключа: правда, иногда холодная.

Смотрю на них обеих — и понимаю: мир не обязан быть мягким, чтобы в нём было место добру.

Даня — далеко. Европа смыла следы прошлого, как прилив смывает песочные замки.

Я рад за него. Наверное.

Иногда вспоминаю, каким было наше «мы»: дружба, спаянная шутками, ошибками и странной верностью.

И, положа руку на сердце, — я скучаю.

По нему старому — не по тому, кем он стал.

Чёрт бы побрал этого хитрющего иезуита… но мне всё-таки тепло от мысли, что он живёт, дышит, смеётся где-то под другим небом.

Марго…

Паназия, поиски себя, ретриты, йога-сутры и кармические очищения.

Пусть ищет. Пусть найдёт, если сможет.

Главное — подальше от моей семьи и от тех линий судьбы, которые мы с Ивой так долго сводили обратно, нить к нити.

Мы сидим за большим столом, дети носятся вокруг, как разноцветные мячики.

И вдруг:

— Папа! — мой семилетний Руслан взмывает ко мне на руки, как запуск ракеты. — Пап, а Айша прилепила жвачку к волосам Юльки!

Тётя Мадина сказала звать тебя! Только маме нельзя!

Я моргаю.

— Почему нельзя маме? Думаю, она как девочка лучше справится с волосами. Я же только ножницы могу подать, — посмеиваюсь.

Он мнёт футболку, краснеет:

— Потому что она расстроится. А ей нельзя расстраиваться. Мадина сказала, что маму ещё долго нельзя огорчать.

— Это секрет. — Он прикрывает лицо ладошками. — Не выдавай меня Мадине! Она мне шею намылит!

Хохочу — громко, живо.

Но смех обрывается, как струна, когда догоняет смысл.

Ей нельзя расстраиваться.

Надолго.

Сердце делает сальто.

⸻

Я нахожу свою Белку на кухне.

Она склонилась над тортом, выкладывает последние ягоды. Руки двигаются точно, красиво — будто всё это танец.

Она поворачивается, ловит мой взгляд и хмурится слегка:

— Рано подглядываешь, Морозов.

Я подхожу сзади, прижимаю её к себе, ладонь скользит по животу — осторожно, будто спрашивая.

Она вздрагивает, но не отстраняется. Откидывает голову на мою грудь.

Та же точка соприкосновения, что восемь лет назад.

Тихая гавань — не я для неё.

Мы — друг для друга.

— Как скоро собиралась сказать? — голос выходит ниже, чем ожидал.

Она улыбается уголком губ — лукаво, женственно.

Все эти годы, а я всё ещё тону в этой улыбке.

— После свечей, — отвечает. — Хотела, чтобы было красиво.

Пауза — мягкая, как вздох.

— Но раз ты знаешь… — она кладёт ладонь поверх моей. — Знай и то, что коржи — розовые.

Смех, который хлещет из груди, — горячий, как вино из того самого шато.

Я прижимаю её, целую волосы, виски, пальцы.

— Я люблю тебя, Белка.

До неба. До остановки сердца.

До того дня, когда дети наших детей станут выше меня и уйдут в мир.

И внутри звучит мысль — спокойная и ясная:

Хорошо, что я выбрал стабильность, которой боялся.

Хорошо, что остался.

Хорошо, что мы дошли сюда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда-то я бежал от этого — от дома, от семьи, от себя.

А теперь стою на кухне, слышу визг детей, смех друзей, нож по разделочной доске, запах тёртого шоколада поверх воздушного ванильного крема — и знаю:

Я не потерял себя.

Я нашёл.

Это и есть счастье — взрослое, негромкое.

Не огонь, не буря, не бег по краю.

А чувство, что ты — на месте.

И рядом — тот, с кем это место имеет смысл.

Ива разворачивается, тянется за поцелуем, а я удерживаю её ещё ближе, ещё крепче.

Снаружи кто-то громко орёт, Мадина кого-то строит, Руслан снова бежит через дом, как ураган.

И я улыбаюсь.

Потому что мой дом — здесь.

Моя жизнь — здесь.

Моя любовь — здесь.

И она продолжает расти под моей рукой.

Конец