Огонь и кровь

Глава 1.

Лето пролетело с безумной скоростью — моргнуть не успела как всё уже закончилось. И вот, в первый учебный день этого года, стою у входа в самый престижный университет страны, в самом центре ее столицы. Огромные здания, дорогая, с блестящими окнами и строгими правилами — хотя мы, «золотые дети», вечно находили способ обходить их. Я скучала по учебному процессу, хотя школа уже позади. Скучала по шумным переменам, по запаху кофе в школьном буфете, по девчонкам. А теперь я уже взрослая, мы уже взрослые. Большинство наших одноклассников без труда поступили в этот институт, ведь каждый из нас отпрыск очень влиятельной семьи нашего государства. Однажды и мы, будем вносить свою лепту в жизни людей. А это очень большая ответственность, знаете ли, особенно когда родители ждут от тебя выдающихся результатов.

— Лиза! — звонкий голос взорвался из-за спины, откуда-то с крыльца. Олька, как всегда, летела ко мне сломя голову, будто мы не переписывались всё лето. — Ты не представляешь, что тут творилось!

Я только улыбнулась. Сердце кольнуло от радости — всё-таки я дома. В кругу друзей. Ну, почти.

— Дай угадаю, — сказала я. — Ты опять влюбилась?, — по лице разошлась улыбка.

Олька закатила глаза.

— Нет! Хотя… — Она покосилась куда-то в сторону. — Ладно, потом расскажу. Сначала — твой Темыч. Он с утра тут крутится, ждал тебя.

И стоило ей это произнести, как за спиной раздался знакомый голос:

— Лиз.

Я обернулась — и увидела Артёма. Уверенная походка, строгий костюм сидит на нём идеально, волосы чуть растрёпаны. Улыбка — та самая, от которой внутри всегда становится тепло. Приятно.

Набрав темп, с разбегу он подхватил меня на руки. Легко, будто я пушинка, и закружил прямо посреди университетского двора. Кое-как успев ухватиться за крепкую мужскую шею, откинула голову назад - рассмеялась. Глаза устремились в голубую высь.

— Скучал, скучал, скучал, — шептал он.

— Тёма, — сказала я, и голос дрогнул, улыбаясь смотрела в его глаза и поняла, как же я скучала по нему. Это первое лето, когда мы были в разлуке. — Отпусти меня, на нас же все смотрят!

— Пусть смотрят, — только шире улыбнулся он. — Пусть знают, что ты моя.

Мы с Темой, моим парнем, знакомы почти с пелёнок. Другими словами — нас свели наши же родители. Папа весь в политике, важная шишка в некоторых кругах, а отец Темы — банкир. Пять веков назад как-то они пересеклись, и с тех пор мы вместе дружим, история умалчивает о всех подробностях. Так мы и познакомились еще будучи детьми. А потом и сами не заметили, как начали встречаться. Первая любовь, первый неловкий поцелуй, неизведанное становится ведомым. Идём по этому пути вдвоём — иногда смешно, иногда страшно, но всё по настоящему. А теперь мы еще и совершеннолетние, и перед нами открываются безграничные возможности в этой жизни. Аж дышится свободнее, полной грудью.

Тёма всегда казался таким уверенным. Высокий, красивый, спортивного телосложения, звезда школьного футбола, а теперь он будет играть за университет. Все девчонки в школе на него заглядывались, проходу не давали, а теперь конкуренция стала куда по солиднее - все совершеннолетние, взрослые, красивые. Но я уверена, что он мой. И только мой.

Иногда я до сих пор не понимаю, чем же я его зацепила. Может, тем, что всегда рядом и не играю в эти вечные игры «богатых сучек».

Олька за моей спиной прыснула от смеха:

— Ну всё, голубки встретились. Я пошла искать себе кофе., — и тут же скрылась в неизвестном направлении.

Я закатила глаза, подруги они такие, ничего не утаишь, а язык за зубами не удержат. Мельком обратила внимание на Олега, личный водитель моего парня Темыча, как всегда, немногословного, с серьёзным выражением лица. Он махнул нам рукой и скрылся в чёрном BMW X7, сверкающем на солнце. Теперь вернется после окончания пар.

Темыч резко, но с такой нежностью коснулся своими твёрдыми губами моих. Голова закружилась, мягкий огонёк пробежал по всему телу — такой лёгкий и волнительный.

Опустив меня на землю, он всматривается в мои голубые глаза, удерживая за руки.

Внезапно кто-то дергает меня в сторону, и я с разворотом уже лечу в чужие объятия — Виталик Стрижев, лучший друг Темыча. Еще один красавец из нашей школы, так же поступил в этот универ следом за Темой. Всегда вместе как не разлей вода, настоящая крепкая мужская дружба. Я рада, что у него есть такие друзья как Виталик.

— Ну, малышка, поцелуй и меня! — игриво выпучил губы, слегка согнувшись в коленях, глаза были опущены, а лицо такое самодовольное, но без злобы разумеется. Как всегда, в своём репертуаре. Дурачится.

Не успев и пискнуть, меня сдвинули в другую сторону, и я увидела картину, от которой хотелось то ли упасть, то ли засмеяться: мой парень чмокает в губы своего лучшего друга. Даже я такого представить не могла.

Рот раскрылся от удивления. Да, конечно, он тот ещё шалунишка, но проделать такое на глазах у всего универа — дерзко. Дак, еще и в первый учебный день.

— Как скажешь, малышка! — с имитирующим возбуждение голосом проговорил Тёма.

Я со смеху чуть не упала, если бы не железная хватка парней, удерживающая меня с обеих сторон.

На заднем фоне девчонки уже пришли в восторг, послышался освистывание, и подзадоривания со стороны парней. Вот дурачье, что тут еще можно сказать?

Виталик — высокий, широкоплечий красавец, тоже в футбольной команде в команде Артема, нападающий. Он всегда был популярен среди девчонок всех возврастов, но я что-то не замечала, что бы у него была девушка. Или была, но скрывает отношения? Хм. Впрочем, 100% понимания и 0% осуждения.

Не лишенный юмора, Виталик время от времени заигрывал со мной, и я ему подыгрывала, а Тема дожимал наш спектакль переводя в юмористическое направление.

Виталя открывает глаза и понимает, что получил совсем не то на что рассчитывал.

— Лиз, прости, — выдавливает он с досадой, — но кажется я влюбился в твоего парня. Смеется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он хватает Темыча за плечо и буквально уводит его куда-то в сторону универа, к остальным ребятам. И нет, Виталик нормальной ориентации, ему нравятся девушки. Просто он любит много дурачиться. За это мне он и нравится.

Темыч обернулся, послал мне воздушный поцелуй, пару раз подмигнул, а свободной рукой показал, что обязательно наберёт. Кивнула понимающее, отправив назад воздушный поцелуй.

Это просто невероятно, большинство наших теперь учатся в одном универа, правда пары теперь не совсем совпадают, но мы часто видимся на перерывах или в буфете. Так сказать продолжаем дружить и поддерживать связь.

— Это что только что было?! — словно призрак, Олька материализуется за моей спиной, вся в недоумении.

— Опять дурку гоняют, — отмахиваюсь я, хватаю свободный стаканчик с кофе и делаю небольшой глоток.

К воротам подъезжает очередной автомобиль. Из него выходит Ленка — настоящая красавица, номер один во всех смыслах, ей можно смело набивать тату на лбу "Люблю тусовки - моя жизнь!" Прямо девиз по жизни. На данный момент проживает без родителей, те вечно пропадают где-то за границей, как сама Ленка отшучиваются "У них секретная миссия государственной важности". Это открывает нам возможности тусить в любое время суток у нее дома не волнуясь, что радоки нас застукают… но, к сожалению, "няньки" к этому прилагаются. По дому расхаживают высоченные дядьки в черных костюмах, охраняют нашу принцессу.

Как ни в чем не бывало, Ленка подошла, выхватила кофе из рук Ольги и сделала глоток.

— Какой гадкий, — скривилась, но тут же сделала второй.

Я пожала плечами и передала свой кофе Ольге, все равно не очень люблю его.

— В общем так, подружечки мои, — начала Ленка многообещающе, — я тут пронюхала: сегодня намечается туса века. Будут ночные гонки по городу. Адрес скину позже.

Мы переглянулись с Ольгой. Если Ленка прознала про тусовку и она привлекла ее внимание - значит оно того стоит.

— Ты ведь только вернулась в город, да? — уточнила она, — И когда это ты все успеваешь?!

Ленка внимательно глянула на нас, поражаясь нашей простоте.

— Девчонки, надо уметь крутиться в этом мире, — сказала она с лёгкой усмешкой, будто это очевидная истина. Потом закатила глаза, достала телефон и показала нам экран.

Мы пристально изучили сообщение: кто-то в группе перепостил новость от некоего Габриэля. Какое имя ммм… как у ангела.

— Я в теме, — тут же согласилась Ольга, словно с реактивной скоростью. И прежде чем я успела удивиться, она обратилась ко мне: — Лиз, погнали?

Я… начала копошиться в голове, вспоминая, что у меня сегодня занятие по фортепиано, а после ещё много дел. Да и соскучилась я по Темке сильно-сильно. Хотелось бы провести вечер вдвоём, так сказать потискаться.

— Конечно, она с нами, — тут же обрубила все мысли Ленка. Лёгкий толчок в плече и её белозубая улыбка убедили: сопротивляться бесполезно.

Вот умеют уламывать. Ладно, Темыч подождёт, уверена, ему будет чем заняться.

— Хорошо, я тоже иду, — наконец произнесла я, словно камень, брошенный в колодец. Назад пути нет.

— И куда это ты собралась?! — раздался недовольный голос за спиной.

Глава 2.

— Я запрещаю! — внезапно выпалил Темыч. И откуда он взялся? Ведь не было его только что.

— Запрещает? Что? — в голове пронеслось всё одновременно. Родители запрещают всё подряд с поводом и без, а тут ещё и Темыч… А что будет потом после свадьбы? Которую уже и так решили за нас, даже согласия не спросили. Разумеется спросить ради приличия, но всё же. И хотя я люблю его безумно, до потери пульса, чувство, что нас предали - присутствует. Для наших родителей это бизнес союз, но для нас все по настоящему. А если бы не вспыхнуло между нами ничего серьезного? Силком бы тащили к алтарю? Даже думать не хочу об этом.

Девчонки лишь успели округлить глаза, а взгляд Ленки улетел куда-то в стратосферу.

— Зануда… — пробурчала она еле слышно.

Тема повернулся к Ленке, ни слова не сказал, но взглядом ясно дал понять: тусить я сегодня с ними не буду. Ленка мастерски сменила выражение лица, подняла ладони, покачала головой и растворилась вместе с Ольгой в неизвестном направлении. Все кто меня интересовал уже стояли передо мной, с не самым приятным выражением лица.

Мы остались вдвоём.

— Но почему? — начала я с надеждой. — Там будет столько людей! А может, ты пойдёшь с нами? — В глазах мелькнула искорка радости.

Темыч тяжело выдохнул и отвёл взгляд в сторону, на толпу футболистов. Его команда.

— Лиз, сегодня никак, — короткая пауза. — Мы с пацанами уже забились на вечер.

Я опустила глаза. Чувство, будто пролетаю как фанера над Парижем, охватило меня со всех сторон. Тусовка под запретом, а единственный человек, в котором я нуждаюсь больше кислорода, уходит тусить чисто мужской компанией. И да, я ему полностью доверяю. Темыч ни разу не был замечен с другой, верен только мне. Эта мысль меня греет вечерами, когда думаю о нем. Но с другой стороны мне грустно, что я не могу пойти с ним. Уже заводила разговоры и ни раз. Видите ли они суеверные, считают, что отмечать надо перед игрой без девушек, иначе это плохая примета. И к слову, они не проиграли еще ни одного дружеского матча.

Не успела я погрузиться в размышления, как его крепкие руки прижали меня к горячему телу. Губы страстно нашли мои. Невозможно противостоять. Я готова сдаться прямо здесь и сейчас. Пообещать все сокровища мира.

— Обещаешь, что не пойдёшь на эту тусовку? — почти шепотом произнёс он, касаясь наших губ.

— Обещаю, — прошептала я, капитулируя полностью. Белый флаг поднят.

Обняв меня, как собственник, Темыч повёл ко входу в здание. Уже скоро начнётся первый пара. Распрощавшись — но лишь до следующей перемены — он успел ещё раз поцеловать меня. И да, на нас, как всегда, смотрят. Завистников в моей жизни явно больше, чем хотелось бы, но мне всё равно. Пока рядом этот парень — ни какие преграды не страшны.

Покинув Тему, я направилась в свою аудиторию. Олька и Ленка уже заняли мне место. Уловив их взгляд, я сразу уселась рядом.

— Я надеюсь, ты не сдала свои позиции, — сказала Ленка с таким взглядом, что мне захотелось одновременно и смеяться, и провалиться под землю.

Олька только косилась на нас по очереди, не произнося ни слова.

— Ну я… — начала я мямлить, не зная, что ответить.

— Ох, — вздохнула Ленка, — подруга подруга, бросай ты своего Тему! Тиран он у тебя, ни как иначе!

— Я… — начала было я, но в этот момент в аудиторию вошёл наш профессор по социологии и захлопнул за собой дверь.

— Так, ребята, минутку внимания, — начала она, перебивая все мои мысли.

В голове всё ещё гулял ветер. Уж очень хотелось пойти на ту тусовку, но ругаться с Темой ни за что в жизни. А если ещё и родители узнают… Моя «золотая карточка» в одно мгновение могла быть заблокирована.

По завершению пар, я сразу же направилась в актовый зал, где меня уже ждала учительница по фортепиано. Я решила продолжить обучение, тем более, что у меня очень хорошо получалось. Спускаюсь по ступенькам к сцене медленно, внимательно глядя под ноги — падать носом на пол совсем не хотелось. Оборачиваюсь в сторону зала — не покидает чувство, что кто-то наблюдает. Никого. Странно.

Сажусь за фортепиано, выставляю ноты, сумку бросаю на стул неподалёку. Пальцы сами находят клавиши, разыгрываясь по памяти, пока не появляется Мария Павловна. Лёгкая грусть летнего солнца переплетается с музыкой, и глаза сами закрываются. Руки виртуозно прыгают по клавишам туда-сюда — мышечная память берёт верх, а мозг отдыхает, погружаясь в гармонию.

— Елизаветта, — раздаётся голос в зале.

Отрываюсь, гляжу в сторону. Моя преподавательница, Мария Павловна, с лёгкой, неторопливой походкой идёт ко мне и поднимается на сцену. Мы с ней здорово ладили в гимназии, отец подергал за ниточки сверху и вот она получила должность при университете, чему была к слову очень довольна. Зарплату ей тоже повысили.

— Здравствуйте! — приветливо обращаюсь к ней.

— Рада тебя снова видеть! Как же за лето ты повзрослела, — улыбается, задабривая комплиментами. — Похорошела, настоящая леди!

Не сдерживает восхищения — я мгновенно краснею. Даже Темыч по сравнению с ней не такой элегантный. Она всегда держалась с шармом, который не покинул её даже в почти предпенсионном возрасте. Манеры на высоте, взгляд мягкий, но уверенный — представила, сколько мужчин за ней ухаживало.

Она присаживается рядом со мной.

— Вы как всегда обворожительна, — дарю комплимент в ответ, ловко играя словами, будто танец.

Она улыбается, мягко, как мама.

— Гляжу, ты не забыла ничего. Отлично. Немного порепетируем, и можно будет подавать на программу — будешь выступать в следующий четверг.

— А? — удивлённо поднимаю брови.

— Да, у нас в универсистете будет закрытый вечер посвящённый родителям. Ты выступишь среди прочих, — завершает она.

— Хорошо, — соглашаюсь я, — а во сколько?

— Время ближе к 18:00.

Кивнув, я снова погружаюсь в себя, забывая о ночной тусовке. Но странное ощущение, будто кто-то наблюдает за нами, всё еще не покидает меня. Я ещё раз оглядываюсь — в зале пусто.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ну что, приступим? — спрашивает Мария Павловна.

И мы начинаем играть.

Мелодия льётся из-под моих пальцев, как дыхание, как летний ветер. Внутри разливается тепло и легкая грусть одновременно. Каждая нота напоминает о лете, о свободе, о беззаботных днях с Темычем, смехе подруг и тихих вечерах. Сердце наполняется радостью, будто всё вокруг замедлилось, и небо мягко опустилось прямо на пол. Каждый звук оживает, резонирует в груди, а пальцы словно танцуют сами по себе.

Я забываю обо всём: о запретах, о планах, о тусовках. Лишь музыка и я. В этот момент я ощущаю себя живой.

Сразу после репетиции включаю телефон. На часах уже 19:15. Не единого сообщения от Тёмы, даже ничего не ответил — странно и немного тревожно. Пожимаю плечами, и тут же летит сообщение от Ленки в нашу группу с Ольгой:

"22:00, проспект Лазурный, 27А."

Ставлю знак вопроса. И тут же получаю гневный смайлик.

"Ну, ты что, уже забыла?" — уточняет Олька в сообщении.

Она тут же занимает сторону Ленки, умоляюще просит меня пойти с ними. Как же хочется, действительно хочется сходить, почувствовать свободу, смех и музыку ночного города. Но сначала хочется поговорить с Темой.

"Я не могу, Тема меня прибьет," — отвечаю коротко и добавляю жмурящийся смайлик.

Олька отсылает смайлик, закатывая глаза. Ленка делает ещё несколько несерьёзных попыток убедить меня, но всё тщетно. Сердце норовит выскочить из груди — желание веселья и чувство долга борются внутри меня.

Раздался стук хлопающей двери. Я поднимаю глаза — никого. Неужели кто-то заходил?

Собираю вещи и покидаю актовый зал. Шагаю по универу, ищу Темку, но его нет нигде. Телефон в руке уже нагревается от моих попыток дозвониться.

"Ты где?" — набираю сообщение. На звонки он не отвечает.

Встречаю Виталика.

— О, а где мой? — успеваю обратиться к нему, привлекая внимание.

— Лиз, он с пацанами уже ушёл, сегодня у нас тусовка, — оправдывается он. — Сама понимаешь, нужно выпустить пар, скоро игра с другим универом.

— Да, понимаю… — тихо, с легкой обидой, но всё же натягиваю маску нежной улыбки. — Увидимся.

Махаю ему рукой и ухожу. Сердце колотится, немного щемит внутри. За окном давно стемнело, улицы пустеют, а в голове крутятся мысли: “Он не сказал мне ничего, а я так хотела пообщаться…”

Ночь опустилась на город, холодно и тихо, но внутри меня всё ещё бурлит — тоска, тревога и лёгкое предвкушение того, чего, возможно, не будет.

Желание пойти с подругами накаляется, и одновременно чувство ослушания бьёт по нервам — как будто я балансирую на грани запретного.

На часах уже 21:15. Лежу в своей спальне, гляжу на сообщения, отправленные Темке — не прочитаны. Чем он там занят, что даже не может ответить? К черту! Пусть веселится с пацанами, а я что, должна сидеть взаперти, словно послушная девочка?

Сердце начинает бешено колотиться, пальцы дрожат от нетерпения. Быстро хватаю телефон и строчу девчонкам в группу:

"Я с вами!" — радостный смайлик.

Мгновенно летит гифка от Ленки: маленькая девчонка радостно танцует.

"Супер! Мы за тобой заедем!" — добавляет Олька.

На миг закрываю глаза, ловлю дыхание. Азарт, волнение и предвкушение — всё смешалось в одном пульсирующем клубке эмоций. Сегодняшняя ночь обещает быть другой, особенной, и я готова на это маленькое преступление ради свободы и смеха.

Автомобиль останавливается точно по адресу. Мы выходим — каждая в полной боевой раскраске, готовые к ночному приключению. Ленка впечатляет сразу: красная помада на губах, туго зачесанный высокий хвост, блондинка сверкает в свете фонарей. Высокие шпильки, джинсы в обтяжку, топ, а поверх — желтая кофта оверсайз, легко оголяющая плечи и обещающая, что самое интересное ещё впереди.

На мне джинсы, рубашка, поверх — легкая розовая толстовка и кроссовки. Светлые волосы собраны в длинную рыбью косу. Ольга, соблюдая наш «пати-имидж», выбрала свободные джинсы и оверсайз свитер, слегка подкрутила волосы и нанесла тонкий слой косметики, словно готовясь к фотосессии для глянца.

Музыка доносится уже с улицы — ритмичная, манящая. Мы стремительно движемся ей на встречу, смех и разговоры смешиваются с басами. Но чувство, что за нами кто-то следит, не отпускает меня. Я оглядываюсь назад — никого.

Когда это все началось? В актовом зале я уже дважды ощущала чьё-то присутствие. Сердце снова бьётся быстрее, ладони слегка потеют. Азарт и тревога переплелись, обещая, что эта ночь станет совсем не такой, как все предыдущие. И паранойя, которая все ни как не отлипает от меня...

Глава 3.

Не успев войти в толпу, как нас встречают смехом, приветствиями и шумом. Каждой в руки всучивают по стакану с горячительным напитком. Ленка тут же делает глоток и громко выкрикивает свою восторженность, звук её смеха сливается с музыкой, ударяющей по груди басами.

Ольга слегка хихикает, поглядывая на меня. А я всё ещё переживаю:

«Где там Темка, как проходит его вечер?»

Смотрю в мессенджер — ничего. Пишу Виталику — тоже игнор.

— Да забей! — резко врывается в мои мысли Ленка. — Расслабься, завтра твой кавалер объявится, и спросишь у него.

Действительно., чего я переживаю? Он вряд ли тут окажется, а девченки меня прикроют чуть что. Я киваю ей в ответ и прячу телефон в маленькую нагрудную сумочку. Чего я вообще переживаю за него? Такой бык, как Темыч, сам кого хочешь — как поезд, спихнет с рельсов и даже не обратит внимание. Да и не бабник он, верный, такой добрый, ни на одну девушку не посмотрит. Сколько раз пытались девушки — всё ни по чём. А порой некоторые имели наглость начать с ним флиртовать прямо при мне. Уф, как же жестко он их обрубывал. Но с другой стороны… на что они рассчитывали? Мой человек. Мысленно тепло.

Все знали, что Елизавета Архипова — первая любовь Артемия Высоцкого. Но это их никогда не останавливало. А порой, вечерами, Темка шептал такие вещи, что хотелось тонуть в его глазах, растворяться в его крепких руках. Сердце невольно сжималось от желания, ладони слегка потели, а музыка и смех вокруг превращались в мягкое эхо, от которого хотелось стать совсем маленькой и спрятаться в его объятиях.

И вот оно снова… Чувствую взгляд на себе. Но мы находимся в толпе молодых людей — здесь все друг на друга смотрят.

Лиз, успокойся, выдыхай.

Выдыхаю. Стою несколько минут с закрытыми глазами, ловлю звуки музыки со всех сторон, как будто пытаюсь раствориться в этом потоке.

— Ну ты где там пропала? — хватает меня за руку Олька, и тут же заливается смехом, уже на веселе. Всего-то дали маленький стаканчик чего-то крепленого.

Любила и Ленка такие тусовки — простые, где никто не знает, кто ты, где бесплатный алкоголь, понты, яркий свет, красивые парни, мотоциклы…

Просто секс,

— слышу голос Ленки в голове, вспоминая её восторг после прошлогодней вечеринки у озера, тёплое лето, ночное небо. С горячими полуобнаженными парнями.

И да, после того вечера Темыч стал относиться с осторожностью. И я понимаю почему. Я тоже молодец: забыла предупредить, где нахожусь, а потом Ольга к слову болтнула, что мы были в компании парней. Неудивительно, что Тема волнуется и боится, что я могу оказаться в объятиях очередного красавчика.

Но, блин, ну Тема… ну в самом деле. Я же не бесхребетное существо! У меня тоже есть самоконтроль, есть чувства, есть понятие о любви и свои принципы — я умею держать себя в руках и беречь себя для одного человека. И именно это даёт мне уверенность: пусть он волнуется, я знаю, что выбираю верность и верность выбираю сама.

Ленка уже в компании очередных красавчиков. Татуировки плетутся по шее и рукам, футболки обтягивают рельефные мышцы. Один краше другого. А она — как рыба в воде, улыбается, кокетничает, будто здесь и родилась. Тяжёлая, крепкая рука одного из парней прижимает её к себе. Уф… горячо. Надеюсь, на меня это правило распространяться не будет.

Ладно, Ленка и Олька — девчонки свободные, им можно. Но парни явно не против близости. Горячие, красивые, настоящие атлеты. Если так и дальше пойдёт, придётся снять толстовку. Хорошо хоть под ней рубашка. А лучше ничего не снимать, чувствую себя как в броне.

Ленка что-то кивает, хихикает. Черноволосый красавец наклоняется к ней. Волосы до ушей, челка падает на скулы, серёжка поблёскивает в ухе. Из-под футболки выглядывает цветная татуировка, струится по шее. Он что-то шепчет ей, и та довольно улыбается. А в следующую секунду его губы ложатся на её шею.

Я застываю. Ого. Красиво. Даже слишком. Ленка всегда знала, как произвести эффект.

Её взгляд скользит в нашу сторону — ищет поддержки. Рука тянется к нам, будто зовёт ближе.

— Девчонки! — с задоринкой в голосе, ухажёр тут же отрывается от её кожи. — Знакомьтесь, это Димитрий, — она кивает на него.

Дмитрий. Дима. Он поворачивается, и меня пронзает: небесно-голубые глаза, правильные черты лица. Ладонь отбрасывает челку назад — тщетно, волосы снова падают на лицо. Молодой, лет двадцать, слишком красивый, чтобы быть реальным.

— А это Косой, — добавляет она, кивая на другого. Тот не хуже: высокий, широкоплечий, меньше татуировок, но всё равно опасно привлекательный. Кажется, мои ладони вспотели, и стакан из рук вот-вот выскользнет.

— Ольга, — тут же встревает подруга и протягивает руку.

Костя — или Косой — сначала смотрит на меня. Ухмыляется, будто что-то понял. Но всё же не игнорирует Ольку: берёт её руку и целует. Целует! У меня чуть челюсть не отвисла. Вот это манеры…

— А это Эндрю, — влезает снова Ленка.

И перед нами третий. Такой же накачанный, как двое его друзей, но в нём меньше бравады. Он лишь поднимает руку, кивает. Спокойный, уверенный. Смотрит куда-то в сторону, будто ему и не нужно ничего доказывать. И от этого он становится ещё опаснее и чертовски привлекательнее. Сам себе на уме.

— Так, девчонки, — Эндрю отвлёк наше внимание, — скоро начнутся гонки.

— Ммм, — Ленка хищно скользнула взглядом по Димитрию, будто собиралась его проглотить.

Тот, не моргая, смотрел прямо ей в глаза.

— Ну что, малышка, хочешь прокатиться? — его низкий голос вибрировал на фоне басов.

— Да, — выдохнула она, и в ту же секунду его губы жадно накрыли её. Поцелуй был такой горячий, что воздух рядом будто загустел.

Я застыла. Не знала, куда деть руки, куда себя деть вообще. И тут поймала взгляд Косого. Прямой. Яростный. Уверенный. Щёки вспыхнули, сердце вздрогнуло, словно пойманное в ловушку. Уверена, что тело начало биться в припадочных конвульсиях, надеюсь никто не обратил внимание на мое смущение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лиз, да ты горишь, — заметила Ольга, ухмыляясь. Она уже уловила, что Косой смотрит только на меня. Но… она знала все, и явно проходу решила ему не давать. Не упускать свой шанс, так сказать.

Она, чуть стесняясь, подошла к нему ближе, шепнула что-то на ухо. Косой кивнул. Но перед этим снова посмотрел на меня. Задержался. Взгляд хищный. Будто метил.

У меня внутри всё сжалось.

Он хотел сделать шаг в мою сторону — было заметно. Но Ольга перехватила его под руку, прижалась ближе. Косой осознанно перевёл внимание на неё и обнял в ответ.

А я стояла и чувствовала, как мир вокруг гудит громче моторов.

Гонка начиналась.

— Старт через пятнадцать минут! — прокричал Эндрю, и толпа тут же зашумела громче.

Димитрий без лишних слов подхватил Ленку на руки. Та радостно взвизгнула, обвила его шею руками, и они начали целоваться прямо на ходу, пока он уносил её куда-то прочь, словно трофей. За ними — Косой с Ольгой, не отставая ни на шаг.

— Поедешь со мной? — Эндрю неожиданно возник рядом, его голос пробил сквозь гул музыки.

— Нет, я лучше воздержусь, — пробормотала я, слышно было плохо, поэтому добавила еще несколько жестов. Тот кивнул, настаивать не стал.

— Ну окей, — пожал плечами он и растворился в толпе.

Я пошла следом, но друзей нигде не было видно. Люди смеялись, кто-то уже пьяно подпрыгивал в ритм музыки, крики перекрывали даже рев колонок. Глянула еще раз на телефон - уже почти полночь. Когда время успело так пролететь?

Рев моторов накрыл как удар. Я пошла на звук. Там должны быть ребята.

На асфальте белой краской была выведена импровизированная линия старта. Чуть в стороне стояла девушка — длинные ноги на каблуках, короткие шорты, топ, а в руках два флажка. Она подняла их вверх, и толпа заорала так, что у меня по коже пробежали мурашки.

Мой взгляд сразу нашёл «наших». Тройку спутать было невозможно. Димитрий натягивал на Ленку шлем, а она всё не переставала гладить его по щеке, по рукам, словно ей мало касаний. Ольга уже устроилась позади Косого, заметив меня, радостно замахала рукой. У них это получалось легко, будто игра. А я? Я только смотрела со стороны, трусиха, которая боится всего неизведанного. Даже малознакомых людей.

Эндрю, впрочем, уже нашёл новую спутницу, и внутри кольнуло — быстро же. Ждать жалости к себе было поздно. Может, в следующий раз я рискну.

И вот снова. Жгучее ощущение — за мной наблюдают.

Я повернулась. Среди десятков мотоциклов, бликов фар и дыма я заметила его. Чёрная кожаная куртка, перчатки, джинсы, руки уверенно сжимают руль. Шлем скрывал лицо, но… я знала: он смотрит на меня. Не на толпу. На меня.

Или это снова моя паранойя?

Глава 4.

— Ребята, у нас небольшая техническая заминка, — объявил ведущий.

Толпа зашумела, все тянули шеи, пытаясь разглядеть, что случилось. Я со своим мелким ростом, конечно, ничего не видела, пришлось протиснуться в первый ряд.

— Нужна одна девушка для гонки! Есть добровольцы? — выкрикнул ведущий.

Толпа загудела громче. Несколько девчонок уже шагнули вперёд. Я только успела прикрыть глаза рукой от софита, когда свет ударил прямо мне в лицо.

— Отлично! — радостно подхватил ведущий.

И тут меня кто-то резко схватил за руку и потянул к стартовой линии.

— Эй! — я пыталась упереться, но мужчина оказался сильнее. За спиной свист, восторженные крики:

— Какая фигурка! Красотка! Давай! Зажги там! Мы в тебя верим!

Щёки полыхают. Под одобрительный гул публики сопротивляться стало бессмысленно.

И вот я стою напротив него. Того самого — в чёрном шлеме, кожанке, с крепкими руками на руле. Лицо скрыто, и я вижу в отражении шлема только собственные глаза — огромные, перепуганные. Сердце колотится так, что, кажется, услышит вся толпа.

Он не двигается. Только смотрит. И это ощущение… словно электричество бегает под кожей. Как с Темой, когда он прижимает меня к себе, но сильнее. Намного сильнее. И это без косания, без взгляда.

Ведущий что-то выкрикивает, но до меня доходит лишь когда мне вручают шлем. Автоматически надеваю, хотя пальцы дрожат. Сажусь на седенье гонщика.

— Ближе!, — командует он низким голосом.

Я осторожно пододвигаюсь. Робко.

— Ещё!, — коротко и жёстко.

Да куда еще? Между нами уже и ветер не проскользнет. Начинаю тупить. И тут его руки — сильные, властные — хватают меня под коленками и притягивают к себе. Вплотную. Я почти падаю на его спину, прижимаюсь грудью, и меня обдаёт волной жара, такой неестественной, будто под курткой у него пламя.

Кровь бросается в лицо. Я понятия не имею, куда деть руки. Готова сквозь землю провалиться.

— Держись крепче! — рявкает он.

Я обхватываю его талию обеими руками. Сильнее. Запах его куртки — терпкий, пряный — бьёт в голову, и у меня внутри всё кувыркается. Даже с Темой я такого никогда не чувствовала.

Рёв мотора пробирает до костей.

— На старт! — слышу крик ведущего.

Я вцепляюсь в него ещё крепче.

Флаги взмывают в воздух. Толпа ревёт. Моторы гремят, каждый со своим голосом, будто на этой линии собрались десятки сердец, готовых вырваться вперёд.

– Внимание, – от этих слов сердце уходит в пятки. Пальцы сильнее вжимаются в куртку незнакомца, глаза сами собой закрываются. Я слышу, как бьётся моё сердце и его. Чувствую себя мышкой, которую поймали на краже вкуснейшего сыра.

Его дыхание спокойное, уверенное. Рядом с ним хочется сбросить толстовку — настолько обжигающе горяч мой спутник.

Он сжимает мои руки крепким кольцом и, заметив дрожь, тихо, холодно произносит:

– Главное, не отпускай.

Под ногами уже визжит резина — гонщики прогревают шины, воздух наполняется дымом и запахом жжёной резины. Моторы рычат, перекрикивая друг друга.

– Да начнётся гонка! – выкрикивает ведущий. Девушка с флагами делает грациозное движение и резко опускает их.

Все, как один, рвут вперёд. Я успеваю лишь вскрикнуть и ещё сильнее прижаться к спине своего спутника. Он, почувствовав это, коротко оборачивается, но тут же снова устремляет взгляд на дорогу.

Взрывной рывок — и меня буквально вжимает в спину незнакомца. Воздух рвётся в лицо, асфальт под колёсами размазывается в серую ленту. Сердце колотится так, будто хочет вырваться наружу. Боже, какая же это скорость! Стрелка спидометра уже приближается к отметке 280 км/ч, и я понимаю, что для этого мотоцикла это почти предел.

Страшно до дрожи. Но вместе с этим — захватывает так, что кровь по венам бежит быстрее, чем мотор ревёт. Адреналин вспыхивает волнами, будто я сижу не на железном коне, а лечу в свободном падении с небоскрёба.

Город вокруг словно исчез. Улицы пустые, витрины магазинов и фонари проносятся размытыми вспышками света. Никаких людей, ни одной машины. Только мы и дорога. Кажется, стоит миг — и мы покинем город, вылетим за его пределы, туда, где нет ничего, кроме трассы и ночного ветра.

Я пытаюсь следить за всем: за рывками других мотоциклов, за каждым поворотом дороги, за тем, чтобы не потерять равновесие. И тут замечаю — прямо над нами гудит небольшой дрон. Его огоньки мигают, камера направлена вниз. Он ведёт прямую трансляцию, чтобы все видели гонку и никто не смог схитрить. Даже здесь, на этой бешеной скорости, правила остаются правилами.

Я цепляюсь руками крепче. Страх и восторг смешиваются в одно. Кажется, я кричу, но мой голос тонет в рёве мотора.

Мы мчимся, и вдруг впереди вижу первую пару — Косой и Ольга. Они будто хищники, ощетинились и не хотят уступать дорогу. Мотоцикл Косого виляет, закрывая нам все возможные обходные пути. У меня дыхание перехватывает, будто мы загнаны в угол, и выхода нет.

Но дорога сама делает свой ход: прямо перед ними возникает автомобиль, несущийся по встречке. Я вздрагиваю так, будто сердце остановилось. Косой и Ольга вынуждены резко сбросить скорость и уйти за нами в хвост, словно два волка, которых сильнее выдавил из стаи вожак.

Я оборачиваюсь в панике — всё ли с ними хорошо? Вижу, как они едва удерживают равновесие. Слава богу, не упали. Мой таинственный гонщик даже не вздрогнул, лишь спокойно наблюдает за картиной в зеркалах, будто всё это было предсказано заранее.

Я снова слышу рёв двигателя, стрелка спидометра ползёт к максимальной отметке — 280 км/ч, и я чувствую, что меня снова вжимает в его спину. Воздух свистит в ушах, мир превращается в размытые линии.

И вот впереди показались новые силуэты — Димитрий и Ленка. До них уже рукой подать.

Мы летим, и впереди — Димитрий с Ленкой. Их мотоцикл словно чёрная стрела, сверкает огнями и отбрасывает искры на поворотах. Ленка прижалась к его спине, держится намертво, а он явно ждал нас. Их силуэт выдает вызов — они не собираются уступать дорогу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мой таинственный гонщик резко добавляет газу, и мотор взвывает так, будто выжата вся мощь машины. Спидометр снова упирается в максимальный предел. Ощущение, что воздух режет лицо даже сквозь стекло шлема, а сердце грохочет так, что кажется — его слышит весь мир. Мы почти догоняем их.

Димитрий бросает мотоцикл влево, подрезая нас. Опасный манёвр, будто он хочет вышибить нас из гонки. Металл трётся об асфальт, сыплются искры. Я в ужасе зажмуриваюсь, едва удерживая крик.

Мой гонщик же спокоен, холоден. Одним резким движением он уводит нас в сторону, и мы проходим так близко, что меня обдаёт вихрем от их скорости.

Я вижу, как Ленка вцепилась в него, её движения выдают напряжение. Но шлем скрывает её лицо, и мне кажется, будто она улыбается этому безумию.

На следующем повороте они снова перекрывают нам траекторию. Это уже не просто гонка — это схватка на выживание.

Но мой спутник отвечает мгновенно. Он ложится в поворот так низко, что я уверена — сейчас мы коснёмся асфальта плечом. Вместо удара — резкий рывок, и мы выходим вперёд. Внутри меня взрывается крик — смесь страха и восторга.

Оглядываюсь — их мотоцикл теперь позади. Димитрий рвётся следом, мотор воет, но преимущество уже за нами.

Максимальная скорость. Полное безумие. И всё это я проживаю на пределе — между ужасом и невероятным кайфом.

Мы срываемся на финиш первыми. Рёв толпы гремит вокруг, но я ничего не слышу — уши словно заложило ватой, в голове только одно:

сердце, сердце, сердце

. Оно бьётся в рёбра с такой силой, будто вот-вот пробьёт грудь.

Я спрыгиваю с мотоцикла, но ноги подкашиваются. Всё тело трясёт — не от холода, а от того, что только что произошло. Страх и адреналин смешались с каким-то диким восторгом. Мир будто вспыхивает новыми красками.

И в этот момент сильная рука хватает меня сзади и резко тянет к себе. Я сталкиваюсь с его грудью, крепкой, твёрдой как камень. От его жара по коже пробегает трепет, будто ток. Я краснею до кончиков ушей, пальцы дрожат, руки сами падают на его грудь, и я понимаю, что не могу оторваться.

Он прижимает меня к себе за талию, будто никому не отдаст. Его хватка властная, надёжная — и от этого внутри всё пылает ещё сильнее.

И вдруг за нашими спинами толпа взрывается громовым скандированием:

— ПОЦЕЛУЙ! ПОЦЕЛУЙ! ПОЦЕЛУЙ!

Я вздрагиваю, глаза расширяются. Мир будто остановился.

Мой незнакомец медленно поворачивает голову ко мне. Его взгляд за тёмным стеклом шлема невозможно прочесть, но сердце в груди срывается в безумный галоп. Он поднимает руки… и тянется к застёжке шлема.

Он что — правда собирается его снять?.. И поцеловать меня?

Глава 5.

– Приём, Земля вызывает Лизу, – сквозь стеклянный лёд мыслей пробивается голос Ленки. Несколько щелчков её пальцев возвращают меня в реальность. Я, наконец, фокусируюсь на подруге и удивлённо всматриваюсь в неё. Когда она успела пересесть так незаметно?

– Ты куда вчера так резко пропала? – шепчет она сбоку.

– Вы целовались?! – не выдерживает Ольга, наклоняясь вперёд.

Профессор одёргивает нас коротким «цыц». Девчонки замолкают, но только на секунду. Их любопытство никуда не исчезает: всем нужны подробности. С кем я участвовала в гонках вчера? Красивый ли он? Судя по блеску в их глазах, они мечтают услышать каждую деталь, во всех грязных подробностях, но жаль их разочаровывать. Вздыхаю.

А что я могу рассказать? Я сбежала как трусиха. Да и вообще — я никогда никого не целовала, кроме Тёмы. Но Тёма — это Тёма. Лучший друг, почти как часть меня. С ним всё привычно, без лишнего волнения. А сейчас… Я ощущаю, как лицо предательски заливает румянец. Девчонки тут же обменялись ехидными ухмылками.

– Ты что, покраснела?! – изумляется Ленка.

– Так целовались или нет? Давай, выкладывай всё! – громче обычного требует Оля, напрочь забыв, что мы на паре.

Пока я мучительно ищу хоть какие-то слова, терпение препода иссякает. Взгляд становится ледяным:

– Уважаемые, – её голос звучит угрожающе спокойно. – Может, вы выйдете и закончите свои разговоры там? До звонка осталось десять минут, но я вижу, что вам гораздо важнее поболтать, чем слушать лекцию.

– Простите, Ирина Викторовна… – протянули Ленка с Олькой хором, виновато опуская глаза.

Напоследок Ленка бросила на меня полный вопросов взгляд и поспешно вернулась на своё место.

После пары укрылась от девчонок под лестницей, в подвальном помещении. Хотелось побыть одной хоть минутку. Снова открыла телефон. Утром пришло сообщение от Темы:

«Прости, милая, не услышал, как ты вчера звонила — мы с пацанами здорово посидели. Готовимся разгромить противников, у нас шикарный план. Потом расскажу в деталях. Как прошёл твой вечер? Чем занималась? Хочу знать всё-всё! Увидимся в универе!» И в конце — поцелуйчик.

И что мне ему ответить? Сказать правду — убьёт. Соврать — некрасиво по отношению к нему. Тёма этого не заслуживает. Кому угодно можно лгать, только не ему… а правду сказать страшно. Стою, бьюсь мыслями об стену в надежде, что идея сама крикнет: «Вот!», — и всё решится.

Я боюсь встреч с ним сегодня, хожу по коридорам, оглядываюсь и стараюсь избегать. Тёма так увлечён предстоящей игрой, возможно, ему и не до меня — может, это даже к лучшему.

— Вот ты где! — не дают и минуты побыть одной: Ленка резво спрыгнула по ступенькам и уже стоит рядом. За ней — Оля.

— Девочки, — начинаю я, понимая, что выкрутиться не получится, — ничего не было, — произношу с таким скучным голосом.

— Да не может быть! — хитро улыбается Ленка. — Мы видели, как ты покраснела, как только речь зашла о нем.

— Как помидор, — добавляет Ольга, подмигивая. Самодовольно кивая.

— Ага, — кивает Ленка, — давай все грязные подробности.

— Я сбежала, — коротко отвечаю. — Нечего тут рассказывать.

На лицах подруг появляется странная грусть — разочарование, от которого становится ещё неловче. Они-то знают обо мне практически всё: что Артем — моя первая и единственная любовь, что у нас ещё не было «первого раза». Я делилась с ними самым сокровенным. Ленка, конечно, опыта набралась уже немало и даже не прочь была бы дать советы, но я не хочу. Хочу, чтобы наш первый раз был сюрпризом — как сказка с небес, не как чей-то готовый сценарий.

— Но было в нём что-то… — решила я подогреть интерес подруг и осторожно начала.

Они оживились сразу — будто цветы после дождя под солнцем. Внимательные глаза, ни звука, даже дыхание было шумнее.

— Было ощущение, что мы знакомы… — пробормотала я, уводя взгляд в сторону. — Не знаю, как объяснить. Меня тянуло к нему, как к магниту. А когда он меня обнял…

Подруги тут же вскинулись, еле слышно взвизгнули от предвкушения, но продолжали слушать молча.

— Его прикосновения… — я подбирала слова, — даже с Темой я такого не чувствовала. Они были горячими как огонь. Опьяняющими как вино. И до боли знакомыми, как будто я искала его объятия всю жизнь. Как-то все это странно...

В памяти тут же всплыло: высокий, крепкий силуэт, как он прижимал меня к своему обжигающему телу. Его руки держали крепко, но с трепетом. Сердце стучало так, что отдавалось в висках, дыхание сбивалось, и всё вокруг исчезло: ни шума, ни музыки, ни людей. Оставались только мы. Это было слишком романтично, слишком сильно, будто не наяву.

Меня спасло лишь то, что, чтобы снять шлем, ему понадобились бы обе руки. В тот миг я опомнилась: кто я, где нахожусь, сколько выпила… И что у меня есть парень. Не просто парень, а будущий жених. Мы должны пожениться после института. А я — в объятиях незнакомца. Конечно, я испугалась и сбежала, как только появилась возможность.

Закончив свою исповедь, я заметила, как девочки расстроились.

— Блин, Лиз, ну это же всего лишь поцелуй, в постель же прыгать никто не требует, — с досадой протянула Ленка.

— Я так не могу, — отрезала я.

В отличие от меня, я легко могла судить по их довольным лицам: каждая провела ту ночь так, о которой так мечтала. Искренне рада за них. Внезапный звонок прервал разговор, и мы поспешили в аудиторию, чуть не сбив по пути другую девченку, которая по всему видимому что-то искала в подвальном помещении. Возможно инвентарь для уборки или мел?

После окончания всех па, словно из воздуха, материализовался Тёма. На радостях подхватил меня, прижал к себе и, как всегда, жадно зацеловал в лестничном проходе. Было тихо, никого.

— Тем… — выдохнула я, не в силах собраться с мысли.

Его губы скользнули к шее, а ладонь уверенно держала за талию. Второй рукой он приподнял край юбки, пальцы коснулись бедра. Сердце сорвалось с места.

— Я так скучал по тебе… — горячо прошептал он на ухо. Так трепетно и интимно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тём… не надо… — попыталась остановить, но голос дрогнул. И силы куда-то испарились. Не хотелось его останавливать.

— Надо, — продолжал шептать низким и мягким голосом, почти убаюкивая. Его дыхание обжигало, ладонь тянулась всё выше.

Я сглотнула, щеки вспыхнули, воздух будто стало тяжелее вдыхать. Что он со мной делает? А если кто-то увидит? С усилием перехватила его руку и покачиваю головой.

Он замер, опустив голову к моей груди, глубоко вдохнул, поправил юбку и оставил руки на талии.

— Прости… Мне каждый раз так трудно сдерживаться рядом с тобой, — признался он тихо.

— Мне тоже, — вырвалось у меня. — Но мы ведь решили не спешить…

Он вскинул голову, быстро коснулся моих губ и улыбнулся:

— Ты права, малышка. Но ты сводишь меня с ума.

Его ладони легли на мои щеки. Я закрыла глаза, чувствуя, как тяжело держать себя в руках. Каждое его прикосновение рвало изнутри желание поддаться, позволить ему всё. Но у нас был уговор: ждать, пока я не буду готова… или до свадьбы.

День подходил к концу, а планов на вечер так и не было. Тёма предложил проводить меня до дома, затем ему надо было бежать на тренировку с пацанами. Я ждала его у выхода из универа: попрощалась с Ольгой и Ленкой (они предлагали подвести нас, но мы решили прогуляться вдвоём). Целое лето ведь прошло в разлуке — хотелось побыть рядом.

Студенты расходились неспешно маленькими группками, солнце мягко опускалось, заливая здание тёплым светом солнца. Увидев знакомую фигуру, я подпрыгнула от радости. Вцепившись в его крепкую руку, направили путь через парк к моему дому. Так как дорога была не близкой, мы устроили привал у озера — сели на скамейке и наблюдали за лебедями.

— Так чем моя любимая вчера занималась? — вдруг спросил он. Да зачем он это спросил именно сейчас? Я ведь даже отмазку не придумала. В глазах Тёмы светились нотки счастья.

— Да ничем особенным, — попыталась отмахнуться я. — Смотрела телевизор. — И быстро чмокнула его, чтобы сменить тему.

— Мне неловко за поведение вчера, — Тёма мягко прикоснулся ко мне.

— М? — удивлённо мыкнула я.

— Я не хочу тебе ничего запрещать, но надеюсь, ты понимаешь: так я проявляю заботу о тебе. — Надо же, я чуть не забыла об этом неприятном инциденте.

Но Артем говорил это так спокойно, как будто ничего страшного не произошло. Не хотелось, что бы это стало частью его черты характера.

— Да, понимаю, — ответила я и отвела взгляд в сторону.

В голове всплыла ночь гонки: адреналин, скорость, горячее тело незнакомца — и щеки снова порозовели. Почему только стоит о нём подумать, и я уже плыву в воспоминаниях?

Тёма ловко повернул моё лицо к себе и заглянул в глаза.

— Прости меня, я мерзко повёл себя, — прошептал и чмокнул в носик. — Я вёл себя как придурок, я просто очень переживаю.

Он, конечно, вёл себя нехорошо. Но и я ослушалась. И хоть ни капли не жалею, мысль о том, что будет, если он узнает правду, обжигает изнутри.

Груз лжи тянул вниз, словно камень на шее. Он решился быть честным, а я — вру своему самому близкому человеку. Каждая секунда этой игры в «ничего не случилось» разрывала меня на части.

— Тём… — выдохнула я, голос дрогнул. — Я хочу кое в чём признаться…

Глава 6.

Меня перебил звонок на телефон Тёмы — от его отца. Если бы не этот входящий вызов, боюсь, я бы выложила всю правду. Не знаю, что бы он мне сказал, но точно не обрадовался: «твоя девушка шляется по ночному городу, участвует в опасных стрит-гонках и ещё с каким-то горячим парнем». Бью рукой в подушку, злюсь на себя за легкомысленность. В комнате темно, солнце сбежало уступив сумеркам сцену. Я даже форму не успела снять — так и завалилась на кровать без сил.

«Маленькая ложь во имя спасения отношений — это ведь не так уж плохо?» — пытаюсь убедить себя. Я хочу, чтобы у нас с Тёмой было всё идеально. Не хочу, чтобы он думал обо мне плохо или начао сомневаться во мне, до сих пор у нас было полное доверие по отношению друг к другу. Но внутри что-то жжёт — знакомое и одновременно новое. Почему я всё время думаю о нём? Он ведь, скорее всего, никогда меня не увидит, как и я его. Я всего лишь одна из множества девчонок, что мелькают в жизни байкеров. И вообще, Лиза, хватит! Прекращай фантазировать. У тебя есть Тёма, и ты его люблю.

Глаза тяжелеют, сон подкрадывается — и уносят в видения.

Мне снится, что мы с Тёмой уже поженились. У нас двое детей, но он какой-то отстранённый, не счастлив рядом. Холодный. Я пытаюсь понять, в чём дело.

— Ты мне солгала тогда, Лиза, — говорит он без эмоций, голос слышен эхом. — Я в тебе разочарован.

— О чём ты? — шепчу я.

— Ты трахалась с ним, да?!

— Что?! — как ошпаренная, страх сковывает всё тело. — Нет, что за ерунду ты говоришь?!

— Не лги мне! — слова звучат как удар ножом в грудь — Тебе ведь понравилось, как он тебя трахал? Признайся! Ты — шалава!, — страсти накалялись с каждой секундой.

— Тёма, я ни с кем не спала...

— Лгунья! Я тебя ненавижу!, — истерически выкрикивал в конце он.

Я просыпаюсь в холодном поту, сердце колотится, в ушах гул. Сон оставляет вкус горечи и тревоги: что, если однажды подозрения станут реальностью и разрушат всё, что мне так дорого?

Стук в дверь. Я даю своё согласие. Дверь приоткрывается, и в комнату заглядывает наша управляющая — Софья Марковна, с удивлённым выражением лица.

— Лизонька, почему в темноте лежишь? — не дожидаясь ответа, спешно добавила она. — Давай ужинать, твои родители уже спустились.

— Спасибо, Софья Марковна, — выдохнула я, пытаясь успокоить дыхание. — Сейчас спущусь.

Она задержалась в дверях:

— У тебя… всё хорошо? — осторожно поинтересовалась женщина средних лет, слегка полноватая, но такая добрая и внимательная.

Я молчу, пытаясь что-то придумать.

— Как ты думаешь… — начала я, подбирая слова, — хорошо ли лгать, если знаешь, что эта ложь может навредить тому, кого любишь?

Софья Марковна медленно подошла, присела на край кровати, положив руку на моё плечо:

— Лиза… — начала она тихо, но с твёрдостью в голосе, — я прожила уже немало лет, и поверь, в жизни иногда приходится скрывать правду, чтобы защитить кого-то, кого любишь. Но запомни одно: ложь никогда не бывает без последствий. Даже самая «невинная» ложь тянет за собой ниточку, которая рано или поздно выведет на свет.

Она слегка вздохнула, глядя мне в глаза:

— Если ты лжёшь ради защиты, ради того, чтобы не причинить боль, это может быть оправдано. Но не позволяй этой лжи расти и превращаться в привычку. Честность — это сила. Иногда она причиняет боль сразу, но со временем приносит доверие и мир. А ложь… она может оставить раны, которые трудно заживить.

Софья Марковна мягко улыбнулась:

— Иногда труднее всего сделать правильный выбор. Слушай своё сердце, Лиза, но будь готова отвечать за свои поступки. Любовь и доверие ценнее любой «безопасной» лжи.

Услышав совет от Софьи Марковны, я кивнула ей. Быстро переодевшись, спустилась вниз, в просторную прихожую, где мы обычно завтракали, обедали и ужинали. Я всё ещё обдумывала её слова, но словно через толщу стекла слышала, как родители разговаривают о чём-то важном, хотя даже не пыталась прислушиваться.

— Этот гандон, — голос отца был злым и резким. — Представляешь, он пытался мне угрожать?

— Он опасен? — голос матери звучал спокойно и рассудительно, как всегда.

— Если крышу сорвёт… — он сделал паузу, и я почти видела, как он сдержанно сжал ладонь в кулак. — Я приставлю к ней личную охрану. Так мне будет спокойнее.

— Мудрое решение, дорогой, — ласково прошептала мама.

Услышав мои шаги, они сразу же сменили тему. Хотя я и не слушала их по-настоящему, войдя в зал, кое-как натянула фальшивую улыбку. Боялась выдать своё мятежное состояние, которое так яростно металось где-то в глубинах моей души.

Мои родители были консерваторами — людьми, достигшими всего лишь личными амбициями, потом и кровью. В последнем случае это выражение вряд ли было лишь метафорой. Меня растили как настоящую леди, и я знала только светлые стороны их жизни. Я ни в чём не нуждалась: лучшие учителя, достаточная свобода, чтобы оставаться счастливой, престижная школа, а теперь и университет. Конечно, специальность выбрал отец, но, по его словам, это было всего лишь украшением. Когда я выйду замуж за Артемия, всё это уже не будет иметь значения. Я стану его женой, и теперь это будет его заботой делать все возможное для моего счастья. Так он разумеется шутить. Отец меня очень любил.

Семья Темы была не просто обеспеченной — одна из самых влиятельных в стране. И хотя отец уважал их богатство, на самом деле он рассчитывал на этот союз больше с точки зрения власти, чем семейного счастья. Впрочем, я была рада, что моим мужем станет Артем, а не какой-то коллега отца, старый, упитанный и мерзкий старикашка.

Я села за длинный стол, покрытый белоснежной скатертью. Тишина давила, а серебро приборов звенело слишком громко, когда я прикоснулась к вилке. Мама улыбнулась мне так, будто ничего не произошло, а отец отвёл взгляд, уже мыслями погрузившись в свои дела.

— Как там дела у Артёма? — спокойно, будто между прочим, спросил отец, продолжая ужин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— У него всё прекрасно. Этим летом был за границей, проходил стажировку в Японии, — поделилась я.

— Замечательно. Он мне как сын.

Я оторвалась от тарелки и посмотрела на отца. Это не было новостью — он говорил подобное не раз, но в его тоне теперь слышалось что-то иное. Как будто за вопросами скрывалась проверка, будто он уже знал, где я успела накосячить. Я всегда старалась быть примерной дочерью, не подводить их, не заставлять краснеть. Но сейчас казалось, что меня поймали с поличным.

— Он это знает, пап, — наконец выдавила я, чувствуя, как голос дрогнул.

Мама мягко улыбнулась, переплела пальцы и, опершись локтями о стол, словно любовалась нами.

— Лиза! — голос отца прозвучал твёрдо, почти железно.

Я подняла на него взгляд.

— Пригласи его к нам на ужин. Хочу с ним поговорить.

— Пап, ты чего? — удивилась я. — Ты забыл?

— О чём? — его внимательный, спокойный взгляд был слишком естественным, будто он и вправду не помнил.

— Завтра четверг. Запланирован закрытый вечер для родителей. Там будут и его родители. Ты сможешь лично пригласить.

— Точно... Я уже с этой чёртовой... — он осёкся, мать тут же одёрнула его взглядом. — Прости, милая, заработался я. Конечно, помню. Мы с мамой ждём с нетерпением твоего выступления.

— Всё в порядке, пап, — ответила я с тёплой улыбкой, хотя внутри дрожь не отпускала.

— Вот ещё что скажи, дочь, — отец аккуратно надрезал ножом кусок мяса, насадил на вилку и, поднеся к губам, задержал. — Куда ты ночью ходила несколько дней назад?

Он положил мясо в рот, но глаз с меня не сводил, пронзительно изучая каждую деталь моего лица.

Вот и приплыли. От отца ничего не утаишь, а лгать бесполезно. Это не наивный Артём — отец читает ложь по глазам. Сердце уходит в пятки. Нужно что-то сказать. Но в голове кавардак, а внутри — маленькая девочка, забившаяся в угол шкафа.

Глава 7.

Не люблю лгать, не так меня воспитывали родители. Но в тот вечер я была вынуждена. Отец хоть и справедливый, но методы его воспитания иногда бывают суровы. И пусть я уже взрослая, для него я никогда не стану достаточно взрослой и самостоятельной. Они будут держать мою жизнь под контролем, пока я не выйду замуж, а потом эстафету, скорее всего, примет Артём. И хоть мой парень для меня ещё и лучший друг, я верю: рядом с ним наступит то светлое будущее, о котором я мечтаю.

Поэтому приходится выкручиваться, играть роль послушной дочери. Отцу я сказала, что девчонки очень поздно пригласили меня на ночёвку: родители Ленки снова уехали за границу, ей было грустно и одиноко. Да и к слову меня забрали на машине.

Отец лишь строго попросил быть внимательной и не глупить, напомнил, что у людей с нашим положением всегда найдутся недоброжелатели. Я кивнула. Но в душе мне было трудно даже представить, чтобы хоть кто-то осмелился перейти дорогу моему отцу.

Вечер, четверг. Вечер посвященный родителям.

Для проведения мероприятия было выделено и украшено отдельное большое пространство: сцена, невысокая, располагалась у стены, а в зале стояли сотни столиков, накрытые белыми скатертями. На красивых тарелках лежали карточки с именами родителей, которых заранее распределило управление университета. По залу были развешены маленькие лампочки, напоминающие маленьких светлячков, это создавало особую атмосферу и магию.

Всё шло своим чередом. Я лишь немного нервничала, пыталась дышать глубоко, но напряжение в пальцах сводило их до онемения.

Зал был уже полностью подготовлен для гостей. Сегодня со всей страны собирались самые влиятельные и богатые семьи государства, а мы, их дети, готовили разные номера. У меня была прекрасная нежная прическа с маленьким цветком в волосах, локоны аккуратно закручены, а изящное платье темно-синего оттенка переливалось в свете люстр, обнажая плечи и подчёркивая фигуру.

— Боже, какая же ты сладкая в этом платье, — прошептал мне за ширмой Темыч, резко дернув к себе, и прижал к стене. Его глаза пылали страстью, я чувствовала себя словно вином, которое пьянило ещё до первого глотка.

— И ты ничего! — поправила я его бабочку. Тема был одет в смокинг, чёрный как смоль. Как же ему шёл этот цвет.

— Ничего? — он вскинул бровь и слегка наклонился ещё ближе.

Я терялась в глазах, просто любовалась этим зрелищем. Его взгляд задержался на моих, потом на губах. Он не смог удержаться и поцеловал меня, медленно приближаясь к шее. Я едва слышимо вздохнула, когда его прикосновения разогнали напряжение, которое сковывало меня с утра. Его рука легко касалась талии, крепко прижимая к себе, дыхание сбилось, сердце стучало так, что казалось, его услышит весь зал.

— Лиза, вот где ты! — раздался голос за углом. Моя преподавательница по фортепиано, Мария Павловна, неожиданно появилась.

Артём мгновенно отпустил меня и отвернулся, поправляя смокинг. Я пыталась совладать с дыханием и аккуратно поправила волосы.

Мария Павловна показала мне список, рассказывая, кто за кем идёт. Я выступала почти в самом конце — наша программа была больше основана на медленной и спокойной музыке. Следя за её жестами, я внимательно изучала порядок номеров. Вдруг преподавательница сильно закашлялась.

— Вы заболели? — встревоженно спросила я. — Мария Павловна, может, вам стоит взять больничный?

— Всё в порядке, — прокашлявшись, но с комом в горле, проговорила она.

— Возможно, стоит сходить в медпункт, — пришла мне в голову мысль, — там точно найдут что-нибудь, что поможет.

— Нет, сейчас не время! — твердо сказала она. — Начинаем через двадцать минут.

С этими словами она покинула меня. Я смотрела ей в спину, как она исчезает среди гостей, продолжая прикрывать кашель платком — моя любимая и дорогая преподавательница.

Мы с Артемом решили встретить родителей и помочь им найти свои места.

— Добрый вечер, Олег Анатольевич, — протянул руку Тема моему отцу. — Рад встрече.

— Артемий, — отец не сдерживал улыбку, почти хохотал. — Какой ты уже взрослый, мужчина!

Он взглянул на меня, потом на маму, которая стояла рядом.

— Вынужден взрослеть быстро, Олег Анатольевич, — спокойно ответил Артем, переводя взгляд на меня, мой любимый.

Отец снова посмотрел на меня, а потом — на моего парня.

— Мне нравится такой подход, уважаю, — сказал он, и они ещё раз пожали друг другу руки. — А где твой отец? Они сегодня будут?

Наши мужчины вытянули головы, словно павлины, пытаясь разглядеть родителей Артема среди гостей.

— А вот и они! — Артем, высокий среди всех, поднял руку и помахал.

Я встала на цыпочки и заметила, как медленно приближаются родители Артема. Сразу улыбнулась.

— Боже, какая красавица! — воскликнула мама Темы, Катерина Васильевна, и поспешила меня обнять, поцеловав в щёку.

— Вы тоже как всегда прекрасны, Катерина Васильевна, — улыбнулась я. — Теперь я понимаю, откуда у Артема такой шарм.

Катерина Васильевна засмущалась, слегка махнула рукой. На ней были длинные шелковые перчатки, платье винного оттенка с небольшим меховым воротником, волосы уложены аккуратно, макияж подчёркивал достоинства — просто загляденье.

— Ой, прекрати, Лизонька, — она держала меня за руки. — С тобой мне не тягаться!

Я невольно хихикнула. В глазах матери читались гордость, нежность и любовь. Пока отцы ещё не успели погрузиться в разговоры о бизнесе, мы любезно предложили их проводить к столу. Стоило им только сесть, как оба полностью ушли в работу, трудоголики — ни минуты покоя.

Я стояла за кулисами, пытаясь успокоить дрожь в руках. Сердце колотилось так, что казалось, его услышит весь зал. В пальцах напряжение, а ноги сами начали слегка постукивать о пол в нервном ритме.

— Лиза? — тихо услышала я голос рядом.

Артем взял меня за руку. Теплота его ладони сразу растопила комок тревоги в груди. Он мягко сжал мою руку, и я почувствовала, что не одна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Всё будет хорошо, — сказал он спокойно, глядя в глаза. — Я рядом.

И правда, словно чьи-то невидимые нити сняли часть напряжения. Нервы не ушли полностью, но теперь я могла сосредоточиться на музыке, зная, что рядом есть человек, который верит в меня больше, чем я сама.

— Лиза, ты следующая, — обратилась ко мне Мария Павловна. — Готовься.

Я кивнула, выдохнула и закрыла глаза, стараясь дышать размеренно. Успокоиться. Артем был рядом, обняв меня сзади, покачивая в ритм музыки, доносившейся из зала. Это было так спокойно и тепло, что хотелось, чтобы этот момент длился вечно.

Музыка затихла, и мне пришлось выходить из уютного кокона и шагать на сцену.

В зале стоял полумрак. Я села за фортепиано, рядом поставили микрофон, и я оглянулась в зал, заметив родителей, улыбнулась. Свет падал только на меня. Руки опустила на клавиши, еще раз глубоко вдохнула. Из-за ширмы выглянула довольная мордочка Артема — моя поддержка. Он кивнул: «Всё получится».

Закрыв глаза, я начала играть медленную музыку, а потом и запела. В зале стояла гробовая тишина. Я старалась не думать о сотнях взглядов, позволила музыке течь по моим венам, а голосу вести.

Выступление закончилось. Я встала из-за инструмента, вышла на край сцены под бурные аплодисменты, поклонилась и покинула сцену.

— Красотка! — раздавались комплименты из зала. Мне было приятно, но смущение не отпускало.

Как только я оказалась за ширмой, Артем схватил меня за руку и потащил в подсобку, закрыв дверь.

— Ты такая невероятная, — сказал он тихо, глядя мне в глаза. — Просто красотка, такая… обворожительная.

Я улыбнулась, чувствуя тепло его прикосновения. Он обнял меня, и наши губы сомкнулись в страстном поцелуе — момент, полный поддержки и близости, без лишних слов.

Дышать становилось всё тяжелее, сердце колотилось так, что казалось, его слышат все вокруг. Его прикосновения заставляли меня дрожать, а тепло, исходящее от него, пробегало по всей коже. Я чувствовала, как внутри меня растёт трепет, эмоции захлестывали с головой. Его руки опустились на мои бедра и ягодицы. А одна из рук нагло подтянула платье к верху, сдав все позиции и открыла врата к самому сокровенному. Нежные, слегка щекотливые прикосновения прошлись между ног. Я вздрогнула и застонала. Что же он творит со мной? И это лишь только касания, поверх нижнего белья. Но мне было сейчас так хорошо, мозг просто отключился.

Он держал меня близко и крепко обнимал. Мне казалось, что я могу раствориться в этом ощущении. С каждым его взглядом, каждым движением дыхание сбивалось, сердце стучало сильнее, а все тревоги утра исчезали. Я была полностью поглощена моментом — трепет, восторг и лёгкая дрожь, которые дарил мне его присутствие. А тело, выгибалось так словно живет отдельно от мозга. По спине пробежался разряд тока, а внизу сильней заныло, но было так приятно. Голову начало кружить как после алкоголя. Я начала сдаваться под натиском его ласк, прямо тут, прямо сейчас. Впервые я ощутила как трусики намокли, и мне очень хотелось, что бы он засунул руку внутрь, проверил… Словно читая мои желания на моем лице, пальцами оттянул резинку на трусиках, и уже начал нырять внутрь, медленно, аккуратно… Я просто сгорала, словно кирпич в раскалённой печи.

Глава 8.

— Лиза!!! — раздался глухой звук из-за дверей. Отец уже наводил панику. Тяжело дышу, пытаюсь прийти в себя, лицо налилось румянцем, всё горело внутри, особенно спина и всё, что ниже талии. Тема тоже возбужденно рычит, но полностью остановился, тяжело дышит.

— Нужно открыть, — шепчу еле слышно, голос срывается в комок. Сглатываю, но это не помогает.

— Может, сделаем вид, что нас тут нет? — задыхаясь, уточняет Тема.

Я уткнулась головой в стену, сглатываю снова, стараясь прийти в себя. Перевожу взгляд на парня:

— Он тут всё вынесет, — заключаю по итогам.

После этих слов Артем отступает. Мой отец решительный человек, своего не упустит. Он всегда добивается цели — такой настойчивый жук-таран, непробиваемый.

Поправляю платье, волосы.

— Как я выгляжу? — переспросила я Тему.

Он ухмыльнулся и большим пальцем провел по нижней губе.

— Ты выглядишь, как всегда, аппетитно!

Не выдержав этой юношеской шутки, я хлопнула его по плечу. Он скривился, будто я ударила его так сильно, что сейчас будет плакать, но всё равно пытался смешить меня, даже в такой неподходящий момент. Заулыбалась, ожидала когда он откроет дверь и мы сможем глотнуть свежего прохладного воздуха.

Отец метался вдоль коридоров, проверяя каждую дверь, даже нашу кладовку, но она была заперта. Мы вышли и тут же наткнулись на него.

— Вот вы где! — обрадовался он. — А что вы там делали в темноте?

Увидев меня взъерошенной, с опухшими губами, он сразу всё понял. Лицо его изменилось, в одобрительном смысле.

— Эх, молодежь… Уже все разошлись, мы вас обыскались.

Мы переглянулись с Темычем и сразу последовали на выход. Во дворе университета уже стояли две машины. Наши мамы что-то обсуждали, но как только нас увидели, начали прощаться. Без лишних слов мы быстро разъехались по домам.

Сидя в машине, я вспоминала, что со мной делал Тема. Это было просто неописуемо — впервые у нас было что-то такое. Удивительно, что он решился на такой смелый шаг, да ещё и в таком неподходящем месте. Но мне это так понравилось… Я боялась его спугнуть, хотелось, чтобы он продолжал. Никогда бы не подумала, что не смогу себя контролировать. Это уже какое-то безумие, на двоих. Откинув голову на спинку сиденья, я опустила веки, стараясь сохранить каждый момент. И кажется я просто уснула.

Два месяца спустя.

Снег выпал мягко и неторопливо — большими белоснежными хлопьями он кружился в воздухе, словно каждая снежинка знала свою партию в огромном зимнем танце. Мир за окном казался спокойным, почти волшебным: деревья стояли в белых шапках, фонари мягко подсвечивали сугробы золотистым светом, а улицы тонули в пушистом безмолвии. Наступила пора надевать пуховики, дублёнки, шубки и, конечно же, шапки, без которых морозный воздух щипал уши и щеки.

Марии Павловне стало только хуже. После обследования врачи обнаружили болезнь лёгких. Отец помог ей с визой и организацией выезда за границу, и теперь она лечилась вдали от нас. Я написала ей сообщение в мессенджере: пожелала скорейшего выздоровления, призналась, что буду скучать и ждать её возвращения. Пообещала, что продолжу тренироваться в её отсутствие, хотя сердце подсказывало — без неё я быстро потеряю всё, чему училась. В ответ пришли тёплые строки: она радовалась, что судьба подарила ей такую ученицу, как я, называла меня талантливой и светлой, девятнадцатилетней девушкой с будущим. Просила настойчиво не опускать руки, продолжать занятия. Если же её здоровье не улучшится, отец должен будет найти замену. Эти слова прозвучали как предупреждение, и от них внутри стало холоднее, чем за окном.

Сидя за фортепиано в гостиной, я играла грустную мелодию. Каждая нота отзывалась во мне, словно струна, натянутая до предела. Музыка получалась прерывистой, потому что мысли снова и снова возвращались к преподавательнице. Хотелось верить, что она поправится, но в глубине души я боялась худшего.

В комнате царил уют. За большим окном снег ложился на подоконник, мерцая в свете камина. Дрова тихо потрескивали, и каждый искристый звук будто подыгрывал моей мелодии. Воздух был наполнен запахом хвои и смолы. На фоне этой зимней идиллии музыка звучала ещё более проникновенно.

Отец сидел на изящном диване, вытянув ноги в тёплых шерстяных носках. В руках держал газету, но я знала: он почти не читал. Его взгляд то и дело скользил в мою сторону, он прислушивался к игре. Это было его молчаливое присутствие — не требующее слов, но дарящее ощущение, что я не одна. И мне нравилось, что у меня есть такой слушатель: немой, спокойный, но всегда рядом.

Я ловила себя на том, что именно в эти вечера мы с отцом становились ближе. Он не задавал лишних вопросов, не пытался утешать, но своим молчанием и вниманием словно давал мне силы. Музыка становилась мостиком между нами, тонкой нитью, соединяющей два разных мира — мой, полный тревог, и его, выдержанный и тихий.

И в этом соединении было что-то новое, почти родное.

Помимо игры на фортепиано, у меня дважды в неделю были занятия танцами — современными и традиционными. Впервые отец отдал меня на танцы, когда мне исполнилось пять лет. Совсем крохой я старалась изо всех сил: каждое движение оттачивала до плавности, тело постепенно слушалось и становилось гибким, податливым, как живая музыка.

Зимой дни становились короче, а ночи длиннее и холоднее. После пар я попрощалась с девчонками — каждая разъехалась по своим делам, а меня ещё ждал учитель танцев. За окнами спортзала давно стемнело, но мы продолжали тренироваться небольшой группой ребят — из девушек, и парней. Сегодня на повестке был вальс.

Учитель заставлял нас сосредоточиться не только на шагах, но и на дыхании, на плавности рук, на том, чтобы спина была прямая, а взгляд направлен исключительно на партнёра. Вальс — это не просто три шага под музыку, а умение кружиться в едином ритме, доверять, вести и следовать. Когда пары двигались синхронно, зал будто наполнялся мерцающим светом, как в старинных бальных залах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Моим постоянным партнёром был Алексей — высокий, худощавый, гибкий, словно сделанный из резины. Старшекурсник, которому казалось подвластно любое движение. Его родословная была впечатляющей: отец, дед, прадед — все военные, люди с погонами и дисциплиной в крови. Но внук, то есть сам Алексей, выбрал иной путь: искусство, сцену и танец. Я легко представляла, как его отец поседел, услышав о таком выборе, и уже слышала этот строгий голос в голове: «Это не мужская профессия!» От одной мысли становилось смешно.

— Лиза! — строгий голос учителя вернул меня на землю. — Лицо должно быть расслабленным. Взгляд — только на партнёра!

Я виновато кивнула, взяла себя в руки, но ненадолго. В зал как раз вошёл мой Темыч. Он бросил спортивную сумку на пол, нашёл ближайшую лавку и развалился на ней с таким видом, будто это его личная собственность.

При его виде улыбка сама расплылась на моём лице. И тут же последовало второе замечание:

— Лиза! Не отвлекайся!

Я глубоко вдохнула, пытаясь сосредоточиться. Музыка снова зазвучала мягкими волнами, и мы с Алексеем двинулись в такт. Его ладонь уверенно лежала на моей талии, другая рука крепко держала мою ладонь. Движения были чёткими, размеренными — три шага, лёгкий поворот, наклон корпуса. Казалось, что он сам стал воплощением дисциплины и правильности: спина прямая, взгляд сосредоточенный, дыхание ровное. С ним я могла чувствовать себя защищённо и уверенно — всё шло как должно.

Но стоило закрыть глаза и позволить музыке кружить нас по залу, как во мне просыпалось другое — желание не быть такой правильной. Под ногами скользил паркет, звук каблуков сливался с ритмом, и голова слегка кружилась от бесконечных поворотов.

Я подняла взгляд — и невольно наткнулась глазами на лавку. Там развалился Тёма, как у себя дома, руки закинул за спину, нога на ногу. Его ухмылка читалась даже на расстоянии. Будто ему одному принадлежала вся эта сцена.

Сердце дернулось сильнее, дыхание сбилось на долю секунды, и тут же прозвучал голос учителя:

— Лиза! Сосредоточенность!

Я снова уткнулась в плечо Алексея, стараясь вернуть себе серьёзность, но улыбка всё равно рвалась наружу. И сколько бы партнёр ни вел меня строго и правильно, я знала: мой ритм ломался каждый раз, когда в зале появлялся Тёма.

После занятий все быстро разбежались, поблагодарив друг друга за проведённое время. Тёма, измученный ожиданием, наконец подорвался с лавки и своей лёгкой, чуть покачивающейся походкой направился ко мне.

— Пока, ребята! — радостно попрощалась я, махнув рукой. — Увидимся через неделю!

— Лиз, пока!

— Пока-пока!

— До встречи!

Голоса стихли один за другим, и вот зал опустел, оставив нас вдвоём.

Тёма не выдержал — схватил меня и легко подбросил вверх. Я даже пискнуть не успела: инстинктивно обхватила его талию ногами, руками обняла за крепкую шею. Он держал меня уверенно, как будто я весила пушинку. Я тонула в его мягких, манящих глазах. Его губы потянулись к моим, и я не смогла отказать себе в том, чтобы ответить.

Вся одежда пропотела, но Тёма — человек спорта, его таким не смутишь. На стадионах и в залах они привыкли к запаху усилий, а рядом с ним я давно перестала стесняться таких мелочей. И правда, чего мне стесняться? Его? Артёма?

Его руки стали жаднее: пробежались по моей спине, сжали бёдра и, наконец, крепко легли на ягодицы, будто он боялся отпустить. Моё дыхание сбилось, я распахнула глаза — и застыла.

У входа в зал стоял мужчина. И он смотрел прямо на нас.

Глава 9.

Это уже похоже на нездоровую реакцию на всё происходящее вокруг. Постоянно мерещится кто-то за спиной. Может, и правда стоит заглянуть к психотерапевту? Но ведь я уверена — в тот вечер в зале стоял мужчина. Его взгляд я почувствовала кожей.

Откидываюсь назад и тыльной стороной головы ударяюсь о сиденье. Ловлю глазами отражение шофёра в зеркале. Как обычно — серьёзный, с лицом-кирпичом. С таким не поговоришь: всё о работе да о порядке.

Хотя назвать его просто шофёром неправильно. Он — ещё и моя личная нянька, приставленная отцом пару месяцев назад. По началу я не замечала его присутствия. Но разве можно не заметить шкаф под два метра, который неизменно появляется в тех же местах, где и я? Университет, магазины, прогулки в парке, даже встречи с подругами.

Неудивительно, что у меня начало развиваться чувство преследования и лёгкая паранойя. Дошло до истерики — однажды я летела домой как сумасшедшая, с криками, будто за мной гонится целая армия зомби или маньяков. Тогда отец признал, что перестарался, и официально нас познакомил.

Как выяснилось, охранник нужен не просто так. У отца появились серьёзные враги. К нему напрямую подобраться сложно, а вот я — лёгкая добыча. Пришлось смириться. Теперь он сопровождает меня до дверей: университет, дом, тренировки. Внутри я считалась в безопасности — там были друзья. И Тёма.

— Приехали, Елизаветта! — суровый мужской голос прозвучал спокойно, без эмоций, едва заглушив мотор.

— Спасибо, увидимся в 17:00. Сегодня у меня только пары.

Телохранитель лишь кивнул. Как только я захлопнула дверцу автомобиля, мотор завёлся, и он тут же исчез. На улице холодно, мороз щиплет кожу. Сдав верхнюю одежду в гардероб, я направилась к первой паре, ощущая на себе странные взгляды. Всеобщая озабоченность моей «скромной персоной» была заметна даже мне.

Странно. Я стала разглядывать себя: одежда чистая, выглаженная, белоснежная рубашка, на пиджаке ни пятнышка, юбка аккуратно опущена. И всё равно ощущение ненормальности нарастало.

— Это она…

— Да быть не может… — шептались голоса.

Ко мне подбежала Ольга.

— Эй, подруга, это ты? — и тут же тычет телефоном прямо в лицо. На видео девушка очень похожая на меня.

Я мгновенно закрыла лицо рукой. Это я… но в ту самую ночь меня обнимал гонщик, погодите-ка… Его руки на моей заднице? Такого не было! Или было? Видео некачественное, всё в кубиках, темнота сливается с кадрами. Он прижимает меня к себе сильнее, и мы начинаем целоваться. ЧТО? Этого точно не было!

— А ты говорила, что у вас ничего не было… — ошарашено произнесла Ольга.

— Я не понимаю ничего… это я, но этого всего не было! — в глазах наливается страх.

Не успела я опомниться, как на горизонте появился Тёма, в руках телефон. Очевидно, он уже посмотрел видео. За ним испуганно плетётся Ленка, пытаясь что-то объяснить, но бык уже в бешенстве и не слушает.

— Лиза, скажи, что это не ты! — голос раскатился по коридору, как гром. Страсти накалились.

— Она ему изменила… вот это да… А мы думали, там всё серьёзно, — слышались шепоты со стороны.

— Тёма, я могу всё объяснить… — пытаюсь хоть как-то оправдаться, но не знаю, как в этой ситуации найти хоть какое-то оправдание.

— Скажи, что это не ты! — его глаза, полные боли, начинают слезиться, сдерживая всю ярость внутри. — СКАЖИ! — он выкрикнул так громко, как смог.

Я вздрогнула, на мгновение закрыв глаза, снова попыталась объясниться:

— Тёма, давай поговорим в более спокойной обстановке? — трогаю его руку.

Он тут же откидывает её, словно от самого противного и ничтожного существа.

— Я тебе верил! Я тебя ждал! Всё ради тебя! А ты… — он начинает крутиться, не может смотреть мне в глаза, — а ты… ты предала меня…

Я молчу, отвожу взгляд. Действительно, в какой-то степени я его предала, обманула его ожидания, и от этого только больнее. Но я не целовалась с ним, и сейчас вряд ли что-то смогу доказать.

— У вас что-то было?

— Нет! — вырывается с такой мощью, пытаясь достучаться.

И тут же — пощёчина. Резкая, сильная, болючая. Лицо отворачивается, волосы падают на лицо.

— НЕ ЛГИ МНЕ!

— Вот это позор… — кто-то шепчет.

— Невероятно! Он её ударил. Она что, действительно изменила Артёму Высоцкому? Да кем она себя возомнила?! — слышны еле слышные возмущённые шепоты со всех сторон.

Страшно. До боли повернуться и взглянуть в его глаза. Всего лишь мгновение — и тишина. Резкий поворот, тяжёлые шаги удаляются.

Ленка и Ольга тут же подбегают ко мне, обнимают.

— Ты как, подруга?!

Ноги не держат. Я падаю на пол и начинаю рыдать.

Какой же позор, какое унижение… И главное — нет никакой возможности оправдаться. Кто мог так поступить? Грязно, мерзко… И за что? Неужели вот такая взрослая жизнь? Внутри всё болело сильнее, чем удар Тёмы по лицу. Впервые он поднял на меня руку. Похоже, таких моментов ещё будет не один, но вот загадка — будет ли у нас хоть что-то после этого?

Между парами я пыталась найти Тёму, объяснить ему всё. Писала сообщения, но он лишь читал их и оставлял без ответа. В одном из них было:

«Тем, поверь, я сама в шоке. Я не знаю, кто такое мог сделать, но я не целовалась с этим парнем, я ушла до того! Да, на видео это я, но потом… не знаю, кто это. Это какой-то кошмар. Пожалуйста, поверь мне».

Как только наши взгляды пересекались между парами, Тёма тут же делал каменное, даже злое лицо и уходил, показывая, что не хочет иметь со мной ничего общего. По крайней мере пока. Возможно, ему нужно время, чтобы успокоиться… Как там это у спортсменов называется? В любом случае, дам ему время.

После пар меня встретил телохранитель. Увидев синяк на лице, он не смог промолчать:

— Откуда?

— Упала… — ответила я, совсем без радости.

Он сощурился, но не сказал больше ни слова. Точно не поверил, ну и пофигу.

На улице уже стемнело, но белоснежный покров снега создавал иллюзию света. Приехав в поместье, я вышла из машины, даже не поблагодарив его.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Войдя в дом, меня ждал не менее неприятный разговор с отцом.

— ЛИЗА! КАК ЭТО ПОНИМАТЬ?! — отец был вне себя. Я лишь надеялась, что он не поднимет руку.

— Пап, прошу… хотя бы не начинай… — шепчу почти без сил.

— Ты ещё и нам решила лгать?! И да, я знаю, что произошло. Артемий всё рассказал. Мы с матерью тобой недовольны, — его голос звучал строго, как никогда прежде.

— Лиза, о чём ты думала, когда села к тому гонщику? — мама выглядела встревожено. — А если бы что-то случилось, или не… — она не может договорить и наливает себе стакан воды.

— Смотри, до чего мать довела! — рычит отец, — СМОТРИ НА МЕНЯ, КОГДА Я РАЗГОВАРИВАЮ С ТОБОЙ!

Поднимаю лицо, волосы оголяют синяк на щеке, кожа слегка припухла.

— А это ещё откуда?! — удивлённо спрашивает отец, тыкая пальцем прямо мне в лицо.

— Ну, Артемий же всё рассказал, а про то, что он меня ударил — сказал? — в этот момент мне стало всё равно. Просто направилась в сторону своей комнаты, медленно поднимаясь по ступенькам.

— Ты наказана! — он запнулся, заметив, что я замедлила шаг, — На все выходные. В своей комнате. Выходить запрещено.

Я ухмыльнулась — капец как смешно. В этом состоянии всё кажется до боли нелепым. Еле слышно усмехаюсь — кажется, этим злю его ещё сильнее.

— Карточку я блокирую прямо сейчас!

Я кивнула молча, поднялась в спальню и закрыла дверь на замок. Опустившись на пол, захныкала, пряча всю боль внутри.

— Дорогой, а тебе не кажется, что ты переборщил? — тревожно шептала мать у двери.

— Нет! — рявкнул отец и зашагал прочь.

Телефон загудел, на заблокированном экране всплыло сообщение от Лены:

"Лизонька, ты как там? Мы переживаем! Напиши нам."

Безвольно встаю, оставив телефон на полу, и медленно подхожу к окну. За стеклом снова кружится снег — белоснежный, тихий, холодный. Ладонь сама тянется к стеклу, будто можно дотянуться до этого запретного чудо за окном.

А внутри меня опускается мрак. Боль, стыд, позор и безысходность — все это словно шкребёт мою маленькую душу на части, от чего хочется кричать во все горло, но голос застревает где-то глубоко внутри. В груди сжимается ком, сердце бьется как сумасшедшее, а слёзы сами катятся по щекам.

Снег там, снаружи, кажется, улыбается своей чистой, холодной красотой, а у меня внутри всё горит. Я слышу шёпот собственных мыслей, укоряющих меня: «Почему ты не послушалась? Почему не рассказала? Зачем всё это?»

Холод стекла проникает сквозь ладонь, а с ним приходит ощущение одиночества — будто весь мир отвернулся. И я стою здесь, никому не нужная, никому не интересная, кроме себя самой. Каждая снежинка снаружи кажется каплей осуждения, падающей на мою душу.

Я хочу спрятаться, исчезнуть, раствориться в этом белом мире, но тело не слушается. Стою, дрожу, и тихо всхлипываю, ощущая, как каждый вдох с трудом пробивается сквозь комок боли. И кажется, что эта ночь никогда не закончится…

Глава 10.

Впервые в жизни я не радуюсь выходным. И не потому, что заперта дома. Просто настроение настолько паршивое, что вставать с кровати нет сил.

Сквозь мутное стекло окна наблюдаю, как белоснежные снежинки кружат, медленно опускаясь в никуда. В груди пустота, и только телефон гудит, возвращая в реальность.

«Лиз, ну как ты там?» — пишет Ольга. В личку, ведь в группе я давно молчу, даже не читаю.

Следом — Ленка: «Да забей ты на этого гандона! Парней мало, что ли?» — и тут же смешной смайлик. Молодец, подруга, умеешь подбодрить. Невольно улыбаюсь. Простота Ленки — её сила. Она легко отмахивается от проблем, и, может быть, именно поэтому у неё никогда не было серьёзных отношений. Зато никто не морочит ей голову. Всё просто. Хотела бы я хоть наполовину быть такой, как она. Но я — не такая.

От Темы ни слова. Даже читать мои сообщения не стал. Тупик. Бросаю телефон на кровать, отворачиваюсь к стене. На душе мерзко, противно, будто внутри поселилась липкая гадость.

Мама пару раз утром скреблась в дверь, пыталась поговорить. Я не открыла. Разговаривать совсем не хотелось. Да и что толку? Хоть бы раз встала на мою защиту перед отцом. Но нет — боится его, как огня. Правда, он хотя бы никогда не поднимал руку на нас. Уже что-то. А вот некоторые, похоже, начинают привыкать. Возможно, я не так хорошо знала Артема все это время?

Может, Ленка права? Стоит забыть? Но как же больно. Как вырвать эти противные чувства изнутри? Как себя спасти? Как забыть?

Выдыхаю. Ответа нет.

— Доча, — очередная попытка номер Пятнадцатая? Я уже перестала считать. — Мы с отцом поедем на ужин. Вернёмся поздно, хорошо?

Молчу.

— Не скучай, дорогая. Люблю тебя! — и вот уже каблуки зацокали вниз по лестнице.

— Ну долго ты ещё? — донёсся голос отца. Тон резкий, упёртый. Он явно всё ещё злится на меня. Но за что сердиться на маму?

Непроизвольно ударяю рукой по кровати. Телефон снова загудел. Новое сообщение — контакт неизвестен.

Хватаю, открываю.

«Шлюха!»

Фыркаю. Не в первый раз получаю такие. Да уж, вот так — в один момент я стала «павшей женщиной». Ирония в том, что я ни с кем даже не целовалась. Абсурд, но от этого не легче.

Вскакиваю с кровати, подхожу к окну. Снаружи всё обыденно, скучно: снег, двор, ни одной живой души. Но взгляд цепляется за фигуру мужчины во дворе.

Незнакомец.

Как он сюда попал? И куда это охрана смотрит?!

Он стоит неподвижно и явно смотрит прямо на меня. Буквально сверлит на сквозь. Лицо скрывает тень от чёрной шляпы. Чёрная шляпа! В наше время? Кто вообще её носит — разве что старые детективы из фильмов.

Сердце ускоряет бег. Мужчина не двигается, взгляд его настойчив. Уходить он явно не собирается.

Я хватаю халат и почти бегом спускаюсь по лестнице. Дёргаю дверь — и… никого....

На пороге только корзина: фрукты, шоколад, аккуратная упаковка. Между лент торчит карточка.

Я замираю. Переступив порог босыми ногами наступаю на толстую ковровую дорожку из снега, ступни пробирает холодом до самых костей, но я стою и оглядываюсь. Ни следа, ни звука. Словно корзина появилась сама собой.

— Лиза! — визгливый голос Софьи Марковны. Она уже спешит ко мне, почти падая в торопливости, как к ребёнку, что вот-вот свалится в пруд. — Ты что вытворяешь? Быстро в дом! Простынешь!

Я лениво наклоняюсь, подхватываю корзину и возвращаюсь внутрь.

— О, кому это? — с искренним удивлением спрашивает она.

Я пожимаю плечами, вытаскиваю карточку. На ней всего два слова:

«Для Лизы»

.

— Похоже, мне… — голос звучит пусто, без радости. Я разворачиваюсь и иду в свою комнату.

— Ага, поняла… — её голос дрожит тревогой. — Может, поужинаешь всё-таки?

— Спасибо, Софья Марковна, — даже не оглядываюсь. — Подкреплюсь этим, — качаю корзинкой в руке, едва заметно подрагивая.

— Разве это еда?, — с ноткой неуверенности спрашивает Софья Марковна, и не получает ни единого ответа, оставаясь единственной душой в холле.

На кровати разворачиваю подарок. Кроме короткой надписи, внутри ничего. Ни намёка на отправителя.

От Темы? Вряд ли — сначала бы написал или позвонил. А от него лишь холодный игнор...

Может, девчонки?

Фоткаю корзину, кидаю в общий чат: «Не стоило так утруждаться…»

Ответы летят моментально:

«Это не я. Оль, ты?»

«Нет, не я. Может, Тёма?»

Я печатаю: «Не думаю. Он трубку не берёт, да и вообще не отвечает».

Отправляю. Но девчонок уже не остановить: в чате вспыхивает настоящий фейерверк. Они азартно спорят о таинственном поклоннике, перебивая друг друга. И совсем позабыв, что я тоже живой человек... И я вроде как тут... Ну да ладно.

Я только качаю головой. Какой ещё поклонник? Вряд ли кто-то решил приударить за мной, особенно после того, как моя репутация оказалась… слегка подмоченной.

Точнее — подтопленной.

Телефон снова завибрировал. Новое сообщение. Неизвестный номер.

«Как тебе мой подарок?»

Я моргнула. Какой ещё подарок?

«Какой подарок?» — набираю в ответ.

Тишина. Ответа нет.

Фрукты и шоколад? Серьёзно? Угощение, да. Но подарком это назвать… слабовато. Раздражённо начинаю вытряхивать содержимое корзины на кровать. И вдруг — на дне бархатный футляр глубокого бордового цвета.

С замиранием сердца приоткрываю крышку.

Браслет.

Красивый. Необычный. Старинный. Смотрится так, будто у него есть своя история.

Я надеваю его на руку. И тут камень в центре вспыхивает ярким светом — тёплым, почти ослепительным.

— Вау… — вырывается у меня вслух.

И чего только дизайнеры не придумывают! Но через секунду сияние гаснет, будто и не было.

Красиво. Завораживающе красиво. На миг все мои проблемы будто растворяются в воздухе.

Телефон гудит без остановки. Девчонки в чате трещат, спорят, устраивают детективное расследование по поводу таинственного ухажёра. Может, и браслет им сфоткать? Хотя… хватит с них интриг. Иначе в понедельник сами устроят «тайное следствие». Улыбаюсь — впервые за долгое время. Надо же, а я уже и позабыла какое это приятное чувство...

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом вспоминаю: мне ведь писали.

«Да, очень красиво. Спасибо», — отправляю сообщение.

Прочитано.

Но ответа снова нет.

Кто же ты?..

Я всё ещё вертела браслет на запястье. Казалось, чем дольше он остаётся рядом, тем теплее становится. Будто кусочек лета заперли в холодном металле. Я не знала, почему ощущаю себя спокойнее, ведь за целый день меня успели довести и отец, и собственные мысли. Но стоило прикоснуться к камню, будто весь мир становился мягче и тише.

Я не заметила, как глаза сами собой закрылись.

…Сначала мне снились какие-то обрывки, будто чужие воспоминания, крошки картинок: светлые стены, узоры, резные колонны. Но потом всё сложилось в единую картину. Передо мной раскинулся замок — величественный, как собор, только выше, шире и… живой. Он сиял изнутри мягким золотым светом, как будто каждая его башня дышала. Камни не были серыми или холодными, они будто сами излучали тепло.

Ни один учебник по истории не описывал такого. Это было похоже на чудо — и на что-то до боли знакомое. Я смотрела и чувствовала:

это моё место

. Но как? Откуда?

Я шагнула вперёд, и туман обнял меня до колен. В глубине двора стояла фигура. Высокая, тонкая, в длинном плаще. Лицо скрыто — то ли тенью, то ли светом. Я хотела крикнуть, спросить, кто это, но губы не слушались. Ни одного звука.

Фигура подняла руку — и я заметила, что у него на запястье сверкнул знакомый огонёк. Браслет. Такой же, как у меня.

Сердце ухнуло вниз.

И вдруг свет хлынул из всех окон, ослепил меня. Замок разлетелся на тысячи осколков, будто зеркало. Я упала в темноту.

…Проснулась, резко сев на постели. В комнате было тихо, только тиканье часов на стене. Браслет по-прежнему сидел на моём запястье, и на миг мне показалось, что камень светится. Я моргнула — и показалось, будто это всего лишь игра воображения.

«Может, поискать в интернете…» — пронеслось в голове. Тут же срываюсь, хватаю ноут и начинаю гуглить, спустя несколько часов поисков понимаю, что ничего подобного даже и близко не существовало.

Я долго ещё сидела, уставившись в темноту. Замок, свет, фигура. Знакомые и в то же время невозможные. Я попыталась вспомнить, видела ли я когда-нибудь нечто похожее в фильмах или книгах, но тщетно. Такой архитектуры просто не существовало.

Я легла обратно, прижала руку с браслетом к груди. И впервые за долгое время мне было спокойно. Как будто где-то там, за сном, меня кто-то ждал.

Кто ты?...

***

✨

Дорогие читатели!

✨

Хочу искренне поблагодарить вас за внимание к моему творчеству. Для меня, новичка без опыта, ваша поддержка — это не просто слова, а настоящий колокол вдохновения, который зовёт писать дальше и делиться историей с вами.

Если вы дочитали до этого места, значит, сюжет смог откликнуться в вашем сердце — и это для меня самая ценная награда. ????

Пожалуйста, оставляйте комментарии — ваши мысли, впечатления и эмоции невероятно важны для меня. А ещё буду рада вашей ⭐ звёздочке — каждая из них помогает мне верить в свои силы и вдохновляет создавать новые главы ещё быстрее.

P.S.

Выкладка ежедневно, а в ближайшие недели постараюсь радовать вас обновлениями ещё чаще!

✍️

Глава 11.

Понедельник. Странное чувство: кажется, все уже и позабыли о моей «измене». Или это мне просто легче дышать стало? Хотя бы пальцами больше никто не тычет — и на том спасибо.

Замечаю Тёму. Стоит в окружении своих футболистов, ухмыляется, рядом — какая-то девица, явно вся светится от счастья. Смотрит на него, будто на голливудскую звезду, и улыбка у неё растянулась до ушей. Всего два дня прошло. Мы ведь просто в ссоре, не расстались. Иначе я бы узнала. Первой.

Ловлю его взгляд. Он резко меняется: из веселого — в жёсткий, грубоватый, злой. Замолкает. Несколько секунд смотрит только на меня. Я неловко машу рукой, сама не понимаю зачем. Он хмуро отворачивается, что-то бросает ребятам и тут же уходит. Девица провожает его взглядом так, словно мир рухнул вместе с его уходом. А потом ловит мой взгляд. Лицо её мгновенно кривится — и она тоже исчезает. Вот и поговорили… Может, после пары получится.

Не успеваю перевести дух, как замечаю осуждающий взгляд Виталика. «Лиза, Лиза, как ты могла?!» — будто написано у него на лбу. И он тоже отворачивается. Отлично. Даже он мне не верит. Руки сами опускаются. Нет сил спорить ни с кем. Хочется просто плыть по течению, пусть несёт куда угодно.

По бокам тут же вырастают две знакомые тени — Ленка и Ольга. Для радости повода нет, но их это не останавливает. Заводные, после своих «шпионских выходных», они сияют, как новогодняя гирлянда. Подхватив меня под руки, защебетали как две сороки:

— Ты уже выяснила, кто он? — начинает Ленка, озираясь по сторонам, словно таинственный воздыхатель уже выглядывает из-за ближайшей колонны.

— Ну колись! — подхватывает Ольга. — Мы все выходные не спали, проверяли списки всех, кто хоть раз к тебе клеился.

— Может, это Виталик? — с важным видом выдвигает первое предположение Ленка.

— Чего? Виталик?! — Ольга кривит нос. — Да он вообще… я не уверена, что он по девушкам.

— Но и с парнями его ни разу не видели! — горячо возражает Ленка.

— Разве что с парнями по команде… — парирует Ольга.

— Вряд ли. У всех парней есть девушки. Это невозможно! — на удивление мгновенно отрезает Ленка.

— Если это только не прикрытие… — ехидно добавляет Ольга.

Мой внутренний чайник уже свистит на полную катушку.

— Девочки, это не Виталик. И он не гей! — выпаливаю я.

— Да тебе-то откуда знать?! — синхронно взрываются обе.

— Девочки, поверьте, — я посмотрела на каждую из них, — я знаю. Темыч рассказывал.

Они выдохнули, облегченно, будто напряжение спало. Но по хитрым блестящим глазкам сразу было видно: расследование продолжается.

— Хм… — лениво протянула Ленка, — интересно, интересно…

Ольга лишь прищурилась и быстро кивнула, как будто проверяет, не обманула ли я их.

Я улыбнулась, не скрывая внутреннего веселья. Давно не видела их такими возбужденными и азартными, словно снова школьницы-шпионки, готовые разгадывать тайны. Это было… мило. Тепло. Я их люблю и обожаю. Мы лучшие подружки. И других я себе даже не представляю.

Во время пары я была абсолютно рассеяна. Лектор говорил что-то о структуре музыкальной композиции, но мои мысли были только о Марии Павловне. Вчера у неё была операция на лёгком — пересадка. Судя по сообщениям, всё прошло успешно, организм принял новый орган, но дыхание даётся тяжело, порой больно, словно машиной переехало, оставив её тонкой и хрупкой, как блинчик. И всё же, даже в таком состоянии, она умудряется шутить. Невольно улыбаюсь. Скучаю по ней. Ещё несколько недель в больнице, лучшие врачи на страже.

Как и обещала — а обещания я всегда стараюсь сдерживать — направляюсь в актовый зал сразу после пар. Увы, с Темой поговорить так и не удалось: он избегает меня, не может простить. Я устала оправдываться. А самое ужасное — он не просто парень. Он тот, кто должен верить мне, даже если весь мир против меня. А тут… легко поддался на гнусную уловку неизвестного, приславшего это странное видео.

И как же профессионально оно смонтировано… Смонтировано? Да, точно. Как я сразу не догадалась? Включаю телефон, пересматриваю видео. Склеек не видно, боюсь, нужен профессионал. И как назло, отец заблокировал карту, а без неё я не смогу обратиться к эксперту.

Что дальше? Я уверена на все 200%, что это не я. Окей, проведу расследование: найму айтишника-зубрилу, он проверит видео, даст анализ, подготовит опровержение. А дальше что? Самое ужасное — Тема изначально мне не поверил. И ещё… ударил... не за что... меня... свою девушку, без пяти минут невесту. И эта пощечина… Боже, как унизительно! Щёки будто горят. Дотрагиваюсь до места, куда он приложил руку, а ощущение стыда будто только что произошло.

Отбрасываю все мысли и двигаюсь в актовый зал. Телефон снова вибрирует. Новое сообщение. Открываю:

— «За сколько отсосешь?!»

Пффф… Что за мерзость?! Сразу кидаю в блок. И когда им надоест? Ну серьезно…

Телефон снова завибрировал. Сообщение. Уже приготовилась к очередной мерзости, но на экране высветилось совсем иное:

«Ты, наверное, устала. Давай поужинаем сегодня, только ты и я. Я обещаю — никаких камер, никаких вопросов, просто нормальный вечер. Поверь, я не такой, как все эти придурки. Хочу, чтобы ты улыбнулась… хоть один раз».

Я моргнула, перечитала дважды. Что за странная тактика? Решили сменить тон? Или это вообще кто-то другой?

В этот момент каблук соскользнул со ступеньки. Мир перевернулся. Боль резанула колено, спину — и вот я уже на холодном полу, пытаюсь отдышаться. Телефон звонко отлетел в сторону.

Секунду просто лежу, моргая и прислушиваясь к себе: цела? Кажется, да, отделалась парой ушибов. Поднимаюсь, морщусь, отряхиваю юбку. Телефон всё ещё лежит на полу, экран погас.

И впервые за всё время даже не тянусь его поднять. Пусть. Я не готова отвечать. Не готова думать о том, кто там на том конце.

Всё же на полу оказалось холодно, а простуда сейчас — последнее, что мне нужно. Нащупав в полумраке телефон, поднялась на сцену и бросила сумку рядом со стулом. Усевшись за инструмент, поймала себя на мысли:

«А что если записать репетицию для Марии Павловны?»

Уверена, это поднимет ей настроение. Выставила ракурс камеры, проверила, чтобы в кадр попали и руки, и клавиши, и включила запись.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пальцы сами находят клавиши, и в первый момент они дрожат — слишком много мыслей, эмоций, воспоминаний. Но постепенно движения становятся мягче, увереннее. В пустом актовом зале звук рождается чистым, звонким и тут же многократно отражается от стен. Каждая нота будто оживает и остаётся висеть в воздухе, а тишина между аккордами становится почти осязаемой. Иногда я ловлю себя на том, что слушаю не столько игру, сколько паузы, как будто сам зал отвечает мне своим дыханием.

Играю, и кажется, что внутри всё успокаивается. Даже сердце бьётся в такт мелодии, ровнее. Музыка разливается по венам, стирая горечь прошедших дней, словно всё это — лишь сон.

Когда запись закончена, я пересматриваю видео. Лёгкий наклон головы, слабая улыбка в конце — странно, но впервые за долгое время мне нравится то, что я вижу на экране. Отправляю ролик, добавляю пожелания и на секунду закрываю глаза. Словно сама Мария Павловна рядом, улыбается своей доброй, слегка уставшей улыбкой и кивает: «Молодец, Лизонька».

Телефон завибрировал. Новое сообщение. Открываю.

Сердце ухнуло вниз:

«Дорогая, Лизонька! Мне очень приятно, что ты продолжаешь заниматься…»

— я вчитываюсь в каждое слово Марии Павловны, ловлю их, как капли дождя после засухи. Радость обжигает и тут же щемит. Она благодарит отца — и в груди будто ледяной ком. Я-то знаю: его забота редко бывает бескорыстной. А ещё упоминание Артёма — как больная рана. Всё слишком близко.

Незаметно начинаю прикусывать губу, читая дальше. В её шуточках про еду — тот самый живой характер, который я так люблю. Я даже тихонько смеюсь, хотя глаза предательски щиплет.

И тут в зале снова что-то щёлкнуло. Резко поднимаю голову. Тишина.

Вдыхаю глубже, прижимаю телефон к груди. Может, охранник? Или сквозняк? Но почему тогда мороз по коже? Почему такое чувство, будто кто-то стоит в самом конце зала и смотрит на меня?

Я стараюсь продолжить собирать вещи, но пальцы цепляются за ноты, рвут тонкий лист. Чуть слышный шорох в углу будто подтверждает: я не одна. Замершая, прислушиваюсь — и слышу собственное дыхание, учащённое, рваное. Каждая тень кажется живой, каждая трещина в паркете будто шевелится.

— Кто здесь?! — выкрикиваю громче, чем планировала. Голос эхом разносится по пустому залу, становится чужим.

Ответа нет. Только глухая тишина, от которой ещё страшнее.

Собираю сумку поспешно, не складываю аккуратно, а просто пихаю всё внутрь. В голове вертится:

«Паранойя. Это просто паранойя…»

Но сердце стучит так, будто я действительно в опасности.

…Шорох повторился. Уже громче, будто кто-то специально скребётся или двигается за кулисами. Сердце подпрыгнуло к горлу. Я резко вскинула голову: пусто.

— Ау?

Ответа не последовало. Только новые шаги. Или мне кажется?

Я захлопнула крышку фортепиано и торопливо схватила сумку. Дёрнулась к ступенькам, почти бегом. Ноги заплетались, дыхание сбивалось. И вдруг — ещё один звук, будто совсем рядом! Я сорвалась вниз по лестнице, оступилась и… почти полетела вперёд.

Чьи-то руки резко схватили меня за запястья. Держат крепко, не дают упасть. Настоящие, тёплые, живые руки.

Мелькает мысль:

«Это человек? Здесь и правда кто-то есть?!»

Я поднимаю глаза — и…

Глава 12.

Крепкая, горячая ладонь удерживает меня от падения со ступенек. Я поднимаю глаза и узнаю знакомые черты — Виталик. Выдыхаю, и кажется, даже капля пота скатывается по лицу.

— Осторожнее, покалечиться хочешь? — подтягивает к себе, но не отпускает.

— Фу, дурак, напугал! — обиженно, но понарошку дую губы, свободной рукой хлопаю его по крепкой груди. Дёргаю запястье, но он не отпускает. Внимательно смотрю на него.

Он изучает меня так же пристально, взгляд почти прожигает. Только потом разжимает пальцы. Потираю запястье — схватил сильно, будто за спортивный инвентарь.

— Что ты тут делаешь? — не припоминаю, чтобы он раньше тусовался в актовом зале.

— Ты не ответила... — его голос звучит низко, чуть грубовато, с оттенком обиды.

— О чём ты? — брови сами приподнимаются от неожиданности. Я искренне не понимаю, что он имеет в виду.

— Пойдёшь со мной на ужин? — но из его уст это звучит не как вопрос, а как приглашение. Без вопросительного знака в конце.

Я замираю, вспоминаю, что недавно получила анонимное приглашение на ужин. Контакт не был указан. Неужели это был он?

— Почему писал с неизвестного номера? — всё же делаю ставку на него. Вряд ли кто-то ещё решился бы на такой шаг.

— Ты снова не ответила...

Молчу, пытаясь понять, в какие игры играет Виталик и почему именно сейчас. Неужели поверил в свои силы? Или откуда у него этот внезапный заряд уверенности? Мы ведь даже не расстались с Темой… разве что он думает иначе. Сердце колотится — то ли от страха, то ли от неприятного предчувствия. Нет, не может быть. Он бы так со мной не поступил… Я слишком хорошо знаю его.

— Слушай, Виталик, — понимаю, что нет смысла продолжать разговор, собираюсь уходить. — У нас с Темой трудный период, но это не значит...

Не успеваю договорить: он внезапно сокращает дистанцию, и от удивления я забываю, что хотела сказать. Его крепкие руки ложатся мне на спину, мягко поглаживают — успокаивающе... или это проверка на тактильность? Греют, обжигают, гонят по коже мурашки. Он и раньше касался меня, но сейчас всё иначе. Для него это явно особенный момент.

Неловкость накатывает новой волной. Ноги словно каменеют и отказываются слушаться.

— Что... ты... делаешь?, — прихожу в некое непонимание ситуации, не могу трезво собраться с мыслями. Это точно Виталик которого я все это время знала? - Не ломайся..., — шепотом почти у самого лица, почти интимно, звучат его слова, расстояние между губами сокращается. Глаза бегаю как у испуганного зверька, хватка становится крепче. Если сейчас не дам отпор - всё, пропала.

— Да что ты творишь?!, — толкаю в крепкую грудь обеими ладонями, пытаюсь вырваться, но от этого объятия становятся еще крепче, зажимает в тески, — Виталик, прекрати! Ты же лучший друг Темы!, — бьюсь в истерики, не могу найти ни каких подходящих слов, что бы остановить это безумие.

— Да пошел он нахуй!, — резко выпаливает Виталик, с такой злобой, но взгляд тут же становится мягким, пронзительным, его глаза опускаются на мои губы, и в ту же секунду целует. Пытаюсь сопротивляться, мычу, все безрезультатно, руки как веточки бьют по каменной стене, а ему все одно. Что-то твердое начинает упираться в мою ногу, я догадываюсь, что именно, но это так не правильно. Хватит, остановись, — кричит все тело. Делаю отчаянный, но опасный прием - бью резко с ноги между ног. Виталик падает на пол, вскрикивает что-то на матерном. Успеваю схватить сумку и бегом вниз по ступенькам. Сердце бьет прямо в висках, кажется что я уже ничего не слышу, кроме собственного страха. Оглядываюсь назад и прихожу в большой ужас, он уже на ногах, и бежит за мной. Убежать от футболиста да еще и нападающего задача не простая, но до двери совсем осталось немного. А дальше что? Во всем универе наверняка никого!

— ПОМОГИТЕ!!!!, — делаю отчаянную попытку, кричу что есть мочи, словно убивают. Не успеваю добежать до двери, как хватает меня за волосы, резко падаю на спину, ударяюсь головой. Сильная боль в затылке и спине, дышать тяжело, но восстанавливается. Голова кружиться, кричать не могу, слишком больно ударилась позвоночником о ступеньки. Нахожусь в каком-то мороке, пытаюсь собраться, но ничего не выходит. Фигура парня нависла надо мной, опускается, гладит по щеке, опускается ниже к шее и ключицам. Говорить тяжело, мотыляю головой как тряпичная кукла, на глазах выступает слезы.

— А я ведь хотел по-хорошему..., — выдыхает он даже с небольшим сожалением, — Я всегда тебя любил, Лиз..., — взгляд гуляет по всему моему телу. Ухмыляется, по-злобному, и тут же начинает лапать. Начинаю сопротивляться изо всех сил, а их почти не осталось.

— Помоги....те..., — хрипло вырывается, почти не слышно.

— Пожалуйста, Лиз..., — его руки начинают жадно трогать за бедра и талию, — Дай мне шанс, котик. Я буду нежным, в отличие от этого идиота Темы... я сделаю для тебя все, только попроси. Я буду у твоих ног...., — его лицо снова опускается к моему за очередной порцией поцелуя.

— Ну ты и сволочь!!! — резкий рев сзади, и Виталик получает мощный толчок в сторону. Тема, это точно он.

Завязалась драка. Я пытаюсь приподняться, всё тело ноет, удаётся кое-как опереться об кресло. Тема, словно тигр, кидается на своего друга — или теперь бывшего? Он точно бьет по голове и туловищу. Виталик пару раз пропускает, но успевает нанести удар по лицу, тут же получает хук справа и отлетает назад.

Тема мгновенно оборачивается ко мне:

— Лиза! — Темыч подбежал, осматривая меня. — Ты в порядке?

В его голосе звучали нотки тревоги и переживания. Даже приятно... Но боль никуда не делась — и физическая, и немного моральная.

— Как... ты?.. — мой взгляд упал на букет лилий, который, по-видимому, он выронил во время драки с Виталиком. Осознание обожгло: эти цветы для меня. Лилии — мои любимые, ярко-розовые, сочные, живые. Он часто дарил их — и на дни рождения, и просто так. С тех пор как когда-то по случайности подарил их на моё торжество, я радовалась им больше всего и с тех пор только их и дарит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Давай помогу, — он аккуратно подхватил меня на руки, прихватил сумку и понёс к выходу.

Унося из актового зала я смотрела за лежащим на полу букетом лилий, и на стонущего от боли Виталика. И нет, мне впервые не было его жаль. Он поступил как настоящий скот и все, что с ним сотворил Тема полностью его вина.

На стоянке нас уже ждал его личный водитель Олег. Открыв дверцу, он дал Темычу усадить меня на заднее сиденье. Тёма мягко захлопнул дверь, обежал машину и сел рядом, прижав меня крепче к себе.

Домой мы добрались быстро. А может, я просто слишком радовалась ощущать тепло своего парня рядом и как же я скучала по его запаху, просто не описать словами. Войдя в дом, мы столкнулись с экономкой, которая только охнула при виде моего потрепанного вида. Зарёванное лицо, туш потекла, волосы растрепаны и торчали петухами.

— Лизонька... Мамочка, что случилось?

— Лиза! — суровый голос отца раздался следом. Он появился сам: сердитое лицо сменилось на тревогу. — Доченька, что произошло? — его взгляд метнулся к Темычу. — Тёма?!

Мы не замедляли шаг, продолжая двигаться к моей комнате.

— Потом... — коротко отрезал Темыч, удерживая меня обеими руками. Я с трудом переставляла ноги: кажется, подвернула лодыжку, а боль в спине становилась всё сильнее. — Софья Марковна, нужна будет ваша помощь. Прихватите аптечку.

Экономка молча кивнула и исчезла в коридоре.

— Какого чёрта произошло?! — прогремел отец. — Ты опять вляпалась в неприятности? Тебе не надоело позорить меня?!

Его слова били, как гром. Но боль уже притупилась — за последнее время я привыкла к этой роли.

Тёма остановился. Не оборачиваясь полностью, только повернув голову, он отчётливо произнёс:

— Олег Анатольевич, всё, что произошло с Лизой в последнее время, — моя вина. Я беру на себя полную ответственность и готов понести любое наказание. Ваша дочь ни в чём не виновата. Это я был... слепым, дураком.

Я не видела выражения его лица, но молчание отца было громче любых слов. Тишина словно пробежала под кожей, оставив странное чувство. Я не до конца понимала, о чём говорил Тёма, но отец, похоже, всё понял. Он не произнёс ни единого слова, пока мы не скрылись за дверью моей спальни.

Он уложил меня на кровать и нежно коснулся лица. Я молчала — слов не находилось. Боялась спросить, заговорить, да и вообще верилось с трудом, что всё это не сон.

Софья Марковна едва появилась на пороге, как Тёма метнулся к ней, выхватил аптечку и мягким жестом выставил за дверь. По её лицу было видно, что вопросов немало, но сейчас я меньше всего хотела вспоминать произошедшее.

Заперев дверь на замок, он вернулся ко мне. «Если я ещё имею право называть его своим парнем...» — мелькнула мысль.

— Что болит? — спросил он, присаживаясь на край кровати и вытряхивая содержимое аптечки.

— Спина... и нога, — прошептала я.

— Так. Давай помогу раздеться, — он откинул аптечку в сторону, сбросил куртку на пол и шагнул ближе. Осторожно стянул с меня свитер. Моё пальто так и осталось в гардеробе — завтра заберу, ничего страшного.

— И рубашку, — произнёс он ровно, почти командно.

Мои пальцы замялись на пуговицах: под ней было только бельё. Стало неловко — ведь мы ещё никогда...

— Чего ждёшь? — он тут же потянулся помочь. Я опустила руки и всмотрелась в его лицо, подсвеченное мягким светом ночника. Он расстегнул рубашку до конца, на миг замер, а потом сбросил её с моих плеч. Я осталась в кружевном белье, прозрачном, слишком откровенном для такой близости. Его взгляд задержался на моих формах, и мне стало неловко ещё сильнее, чем на пляже или в объятиях. Я машинально прикрыла грудь руками. Тёма вздрогнул, будто опомнившись.

— Ложись на живот, — бросил он, словно ничего не произошло.

Я подчинилась. Его пальцы коснулись моей спины, вызывая сразу два чувства — щемящую боль и удивительное удовольствие.

— Почему? — нарушила я тишину. — Ах! — вырвалось у меня в ту же секунду: холодный гель разлился по коже, и он начал втирать его уверенными движениями. Тело наполняло тепло.

— Что — почему? — спросил он, не останавливаясь, — Почему... искал тебя?

— Угу, — только пробормотала я, закрыв глаза и позволяя себе расслабиться, довериться ему.

— Лиз... прости меня, — тихо произнёс он.

Глава 13.

Неделя спустя.

В ту ночь Тема ночевал в моей спальне. Впервые за всё время наших отношений я сама попросила его остаться. Боялась: если он уйдёт, у нас так и не будет возможности поговорить по-настоящему.

Он извинился. За тот поступок, за унизительную пощёчину на глазах у всех в универе. Сказал, что долго мучился этим, не мог спать ночами. Извинился и за ежедневные сцены — будто мы в ссоре, будто он злой и равнодушный. Всё это было частью его плана.

— Лиз, я сложил два плюс два… — он сидел на краю кровати, держал мою ладонь в своих. — Я начал подозревать, что кто-то специально подставил тебя.

Оказалось, видео было фейковым. Тема обратился к старшекурснику из айти-отдела. Тот быстро определил: изображение с якобы мной, целующейся с незнакомцем, создал ИИ. Не настоящее. Подделка.

Кто мог так поступить? Для нас обоих этот вопрос остался открытым.

Первыми под подозрение попали ближайшие друзья и враги Темы — те, кто завидовал или когда-то вставлял палки в колёса. Но доказательств не было.

С Виталика Тема выбил правду уже на следующий день.

— Это был не я! — кричал тот, — я люблю Лизу, я бы никогда так не поступил с ней!!!

После этого инцидента Виталика исключили из футбольной команды. Родители забрали документы и перевели его в другой университет. Лишь бы история не разрослась. А ещё щедро «пожертвовали» деньги в команду Темы, пытаясь сгладить последствия.

Ночью Тема прижимал меня к себе. Его лоб касался моего, он шептал:

— Малышка, я должен выяснить, кто этот подонок. Но нам придётся сыграть в рассоренных влюблённых ещё какое-то время. Ты справишься?

Я отвернулась, закутавшись в одеяло, носом уткнулась в пух. Хотела ответить спокойно, но вышло хрипло:

— Конечно… Я понимаю.

Горячие руки тут же нашли меня под одеялом. Он крепко обнял, прижал к себе. Я ощущала его тело и слышала, как он глубоко вдыхает запах моих волос.

— Как же я скучал… — прошептал он. Объятия стали ещё крепче, словно он боялся, что я исчезну.

— И я… — тихо ответила я. И уснула в ту же минуту.

У меня тоже была своя роль — попытаться выяснить, не скрывается ли за всем этим кто-то из моего круга общения.

Первой под подозрение попала Ленка: ведь именно она потащила нас на ту самую вечеринку и больше всех настаивала на ней. Второй — Ольга.

Было мучительно смотреть им в глаза и думать, что одна из них могла снять меня на видео, а потом смонтировать с помощью ИИ подобную грязную ложь. Но зачем? Какой мотив? Я ломала голову, и всё впустую.

Не сказала бы, что кому-то из них был интересен мой Тема. Значит, причина должна быть глубже.

Мы с Темой решили разобраться. Пока ищем правду — притворяемся рассоренными. Для меня это стало облегчением: я знала, что всё понарошку и мы снова вместе. Хотя Тема признался, что это вряд ли бы его остановило: позже он всё равно пришёл бы мириться.

Но осознавать, что любимая девушка могла пойти на предательство, рвало его сердце на куски. Честно говоря, я тоже чувствовала себя жертвой. Кто-то очень ловко подмочил мою репутацию… и явно умел на этом играть.

Во время пары просматриваю сообщения за тот период — ничего подозрительного, всё как обычно. Осматриваю аудиторию: никто даже не обращает внимания, лекция в самом разгаре. Но я полностью сосредоточена на поиске информации. Листаю новости, группы, проверяю, кто что писал, постил или перепощивал. И снова — ничего примечательного.

Марья Ивановна всё ещё на лечении. Врачи хотят понаблюдать за ней ещё какое-то время, но уже говорят, что ей становится гораздо лучше. Если прогнозы сбудутся, через месяц она вернётся домой.

Отец уговаривал меня нанять нового преподавателя, но я настаивала на том, чтобы дождаться Марию Ивановну. Для меня она как вторая мать. Я аккуратно объяснила ему свою позицию и пообещала, что буду заниматься и без неё, разучивать новые мелодии сама. Обычно я держу слово — редко подводила отца, если не считать отдельных моментов в прошлом.

Кстати, отец извинился за своё поведение. После долгого утреннего разговора за чашкой кофе с Артёмом он заметно смягчился. И мне стало по-настоящему приятно: казалось, что отношения — и моя жизнь — наконец-то возвращаются на свои места.

Между парами мы неспешно шли с Ольгой и Ленкой к следующей аудитории. Вдруг замечаю Тёму — он что-то оживлённо рассказывает друзьям, жестикулирует, смеётся. Такой милый и беззаботный, словно ничего и не случилось. Я останавливаюсь на пару секунд, не в силах отвести взгляд.

— Вы ещё в ссоре? — мягко перебивает мои мысли Ленка. В её голосе сочувствие, а ладонь, легшая мне на спину, почему-то обжигает. Я встряхиваюсь, приходя в себя.

— Да... — коротко отвечаю и тут же продолжаю идти. Замечаю, как Тёма посмотрел на меня, но, встретив мой взгляд, резко насупился и отвернулся.

— Н-дааа, — протянула с досадой Ольга. — А ведь вы у нас были парой № 1 в универе...

Я решаю: момент подходящий. Надо попробовать вывести подруг на чистую воду.

— Какая-то сволочь смонтировала это видео... — начинаю осторожно, будто проверяя почву.

Слежу за их реакцией. Обе выглядят так, будто и сами задаются этим вопросом. Ленка потерла висок, а Ольга, не глядя на меня, что-то искала в сумке. То ли они хорошо играют, то ли действительно не при делах.

— А ты точно не целовалась с ним? — вдруг ляпнула Ольга.

— Ты что несёшь, дура совсем? — тут же оборвала её Ленка. — Она же ангелочек! Ни с кем, только с Темой... и то... — её взгляд скользнул по мне сверху вниз, — не всё ещё испробовала.

— Твоя правда, — буркнула Ольга, явно не желая спорить.

Я вздохнула. Похоже, у Ольги бы просто не хватило мозгов на такую подставу, а Ленке и смысла нет — она и так получает всё, чего хочет.

И тут краем глаза замечаю: какая-то невзрачная девушка пристально смотрит на меня. Увидев, что я заметила, она тут же отвела глаза. Странно...

Не придав значения, достаю телефон и пишу Марье Ивановне. Рассказываю, что у меня всё хорошо (упуская, конечно, самые острые подробности). Не хочу её волновать. Напоминаю, что мы пропустили много занятий и придётся всё отрабатывать, но подаю это как шутливое подбадривание. А ещё делюсь радостной новостью: убедила отца дождаться её, и никакой замены не будет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После занятий, как обычно, прощаюсь с девчонками и отправляюсь одна в актовый зал. У входа замираю: руки не решаются коснуться двери. В памяти вспыхивает тот вечер — Виталик, его агония, его навязчивый взгляд. Резко трясу головой, пытаясь стряхнуть эти мысли. Его больше нет. Здесь, в университете, я должна быть в безопасности.

И вдруг — нежная, до боли красивая мелодия. Она доносится из зала и словно пробуждает меня от оцепенения. Осторожно приоткрываю дверь и заглядываю внутрь. Кто-то играет? Я не знала.

Стараясь не издавать ни звука, просачиваюсь в зал, бесшумно закрывая за собой дверь, и тихо спускаюсь по ступенькам. Музыка льётся свободно, обволакивает пространство и проникает в каждую клетку моего тела. Я никогда раньше не слышала этой мелодии. Кто её написал? Как же она прекрасна.

Я не узнаю человека играющего эту прекрасную мелодию. За фортепиано сидит старшеклассник — высокий, красивый, с чёрными волосами, спадающими на лицо. Его поза расслабленна, а движения рук — плавны, будто он не играет, а танцует на клавишах. В том, что он творил, было что-то магическое. Я попадаю в эту ловушку звуков, замираю, заворожённая его игрой.

Кажется, я никогда его раньше не видела, но форма университета на нём не оставляет сомнений. Завершив музыку, я ожидала, что он уйдёт — обычно в это время я занимаюсь одна. Но он продолжает сидеть, изучая новую мелодию по нотам. Не выдержав, поднимаюсь на сцену.

— Привет, — неловко произношу, подходя ближе, боясь его испугать. — Обычно я в это время играю. Ты долго планируешь заниматься?

— Долго, — холодно отвечает он, едва окидывая меня взглядом, и тут же возвращается к нотам. Ни приветствия, ни любезности — сразу ясно, что он держит дистанцию.

— Извини, но насколько долго? — делаю шаг вперёд, намекая, что тоже не собираюсь уходить.

— Пока не сочту нужным… — коротко обрубает он и начинает играть следующую мелодию, словно я ему вообще не помеха.

Сердце сжимается от раздражения. Руки сжимают сумку. Собираюсь уже уходить, но вместо этого решаюсь на дерзкий шаг: подхожу вплотную и ладонью падаю на клавиши, сбивая ритм музыки, которую он только что играл.

Старшекурсник поднимает глаза, прищурившись, внимательно смотрит на меня, словно пытаясь прочитать мои мысли или что-то вспомнить.

— Вообще-то сейчас моё время, мне нужно заниматься! — резко произношу я, показывая, что любезной впредь не собираюсь быть.

— Найди себе другое время для занятий, не видишь занято?!

В голове пусто. Я не знаю, откуда берётся эта смелость, но вдруг хватаю его за руку и слегка тяну. Смешно. Я, с моим ростом, пытаюсь поднять старшекурсника. Но внутри меня буря: раздражение, вызов, и… странное, горячее притяжение.

— Знаешь… мне всё равно, кто ты, но ты должен уйти…

Он резко поворачивается ко мне. Наши лица почти соприкасаются. Его горячее дыхание касается моей кожи, а запах… такой знакомый, терпкий… моё сердце бьётся быстрее. Где я это ощущала раньше? Мы раньше встречались?!

Я стою, затаив дыхание, осознавая, что впервые за долгое время кто-то способен так сильно вывести меня из равновесия. И почему-то это чувство… интригует.

Глава 14.

Новый учебный день. Ленка и Ольга встречают меня у порога, мы проходим внутрь, сдаём верхнюю одежду в гардеробную и направляемся в буфет. Времени до пары ещё достаточно, поэтому усаживаемся за свободный столик.

Достаю телефон и тут же вижу сообщение от Темы, присланное этим утром:

«Скучаю, любовь моя. Увидимся сегодня вечером? ????»

. На душе приятно и тепло, но вместе с этим — лёгкая тревога. Я быстро набираю ответ:

«Как долго ещё это будет продолжаться? Может, просто забудем и будем двигаться дальше?»

и отправляю.

— С кем переписываешься? — вмешивается Ленка, пытаясь заглянуть в экран моего телефона. Я мгновенно блокирую его.

В этот момент раздаётся звук нового сообщения. Я сижу неподвижно, не свожу взгляда с подруги. Ольга уже ускакала к кофейному автомату.

— Ответишь?

— Потом отвечу, — спокойно отрезаю я.

— Ну окей… — Ленка резко вскидывает брови, тут же достаёт свой телефон и что-то печатает.

Я прищуриваюсь, стараясь не уподобиться подруге, делаю вид, что не слежу за ней. Но кому так активно она строчит? И вообще что за мода такая пошла на секреты?

Закончив строчить, она блокирует телефон и показательно кладёт его на стол, тут же отворачивается куда-то в сторону, в поисках Ольги.

— Где она там? Как за смертью посылать! — нервно восклицает Ленка, привлекая моё внимание.

Это вызывает еще больше подозрений "А что есть повод?! И кому ты вообще там писала?"

И в этот момент я замечаю его. Старшекурсник, о котором я слышала слухи, сидит за соседним столиком. Черные волосы слегка прикрывают лицо, взгляд сосредоточен на книге, но время от времени он оглядывается. Таинственный, спокойный, будто совсем не замечает хаоса вокруг. И всё же, что-то в нём заставляет меня задержать взгляд…

Ольга вернулась к нам с тремя стаканами обжигающего кофе.

— Это капец, — ставит стаканчики перед нами, — очередь была на целый километр, а потом ещё и кофемат сломался. Пришлось подождать, пока его чинят, благо техник был рядом.

Она садится рядом и тут же замечает, на кого я смотрю.

— Уууу, а кто это у нас тут? — игриво шепчет Ольга, прикусывая нижнюю губу и слегка краснея. — Какой красавчик!

Ленка словно с другой планеты оборачивается, видя старшекурсника, и тут же отворачивается, явно заинтригованная.

— Вау! — прошептала она тихо, почти в себя. — Это что за бог в нашем буфете?!

Что с моими подругами такое? Перевозбудились что ли? И Ленка удивила — её редко чем-то можно удивить, а этот нахальный парень явно её зацепил. Она достаёт телефон и аккуратно фотографирует его.

— Ты чего творишь?! — чуть ли не в панике шепчу я, пытаясь удержать её руку.

— Спокойно, подруга, — она закусывает губу, поворачивается и внимательно изучает фото, — О господи, какой он горячий!

Ольга не удерживается:

— И кто же он? — голос дрожит от возбуждения.

— Не… з…на…ю! — Ленка вздыхает и тут же начинает что-то строчить в телефоне, пытаясь разузнать, — Но я обязана разузнать.

Я же снова смотрю на него — и снова, как вчера, эти странные ощущения накатывают волной. Магнитом тянет к нему. Но пытаюсь взять себя в руки, замечаю: мы тут не одни. Большинство девушек в буфете прикованы к нему взглядом. А он, а он даже не смотрит ни на кого. Листает книгу, погружённый в свои мысли, и в этом холодном равнодушии есть что-то невероятно притягательное.

— Это старшекурсник, зовут Александр! 23 года! Рост 185! Вес 85 кг! По зодиаку Лев, и… ого, вау… — Ленка вдруг умолкает, прижимая телефон к груди.

— Что там?! — от любопытства Ольгу разрывает, и она тут же дергает Ленку за руку.

Я внимательно смотрю на Ленку — она покраснела, кажется, вот-вот разгрызёт собственную губу.

— Ну что там??? — не выдерживаю этой тишины.

Ленка наклоняется к столу, и мы делаем то же самое. Её глаза игриво округлились, щеки налились румянцем.

— У него 18 см! — и она растекается в такой пошлой улыбке, которую я почти никогда не видела.

— ЧТОООО? ЛЕНА!!! — я теряюсь от такого заявления. — Да откуда вообще ты это нашла?!

Внутри что-то возгорается, как факел, и я не могу это остановить. Зачем она вообще это сказала? Я и так ничего не понимаю, кроме того, что это… много. Или, как говорят девушки, «идеальный размер». Господи, кто меня за язык тянул спрашивать Ленку о чём-либо? Теперь я не смогу это забыть.

Ленка снова смотрит в телефон, взгляд стал спокойнее, но ещё более заинтригованный.

— А вот это уже интересно… — она ещё раз оборачивается на него, а потом возвращается к нам. — Вы не представляете, кто он!

Мы не выдерживаем напряжения, пересаживаемся ближе, прижимая её с обеих сторон, и уставились на экран телефона. Ладно, Ольга, а я куда лезу? Зачем мне эта информация? У меня уже есть будущий жених, но любопытство берет верх.

— Он потомок древнего рода графа Старгардта, династия которого тянется с 17 века из Европы.

— Ого… — мои глаза расширяются. — Вот почему он такой напыщенный… — бурчу под нос.

— Что? — тут же влезла Ленка.

— Нет, ничего. Что там ещё? — пытаюсь сбить подругу с пути.

— Так вот, Граф Вильгельм Старгардт, его древний предок, был награждён почётным титулом самого Императора. В прошлом веке их семья переехала сюда из Европы и обосновалась. У них есть именитый замок, который передается по мужской линии в роду, — глаза Ленки загораются. — Он не просто богат, у него ещё и титул… Это… с ума сойти… — Ленка начинает заикаться.

Моя голова переполнена мыслями после этой шокирующей информации. Не знаю зачем, но ловлю взгляд Александра — его жгучие ореховые глаза на мне. Тут же отворачиваюсь, чувствуя, как замираю.

— Нам пора! — командую я, поглядывая на часы. Пара вот-вот начнётся. Девчонки собирают свои вещи, хватаем кофе и срываемся с места.

Я первая вылетаю из-за стола, стараюсь не смотреть на него, глаза в пол, мысли метаются туда-сюда, пытаюсь дышать, но всё дается с трудом. Упираюсь плечом во что-то твердое — руку?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Александр опирается своей горячей ладонью на моё плечо, чтобы я не врезалась в него с кофе. Мои глаза расширяются, а кожа под его рукой горит, реально полыхает. Дыхание… какое к черту дыхание, мне кажется, я перестала дышать, а сердце скрылось в неизвестном направлении.

Он внимательно смотрит в мои глаза. Где моя вчерашняя уверенность, язвительная насмешка? Куда это всё делось? Неужели после всего, что Ленка рассказала, моё мнение о нём изменилось… или… Не может быть. И снова этот запах — приятный, терпкий, сладкий, словно дурман, который полностью захватывает меня.

Вокруг все пребывают в шоке от нашего «тандемного» контакта. Девчонки вздыхают, некоторые чуть ли не пищат, а я… Почему я стою как вкопанная? Сделай что-нибудь! Сними его наглую руку со своего плеча! Но стою парализованная этим магнетизмом, ничего не могу поделать.

Александр замечает кофе в моей руке, отпускает плечо и берёт стаканчик в свои ладони. Я послушно отдаю его, наблюдая, как он делает глоток, не сводя с меня пронзающего взгляда. Допив, он возвращает пустой стаканчик обратно, и я послушно принимаю его. Жду… чего? Сама не понимаю.

— Кофе гавняный… — резко прерывает тишину Александр и тут же уходит.

Мне кажется, в этот момент табун поклонниц пробежал бесшумно, потому что я пребываю в полном шоке. Он выпил мой кофе и при этом оскорбил мой вкус! На глазах у всех! Ну что за гад…

Ленка и Ольга стоят как вкопанные, смотрят на меня. Я же смотрю ему вслед, как он покидает буфет, окружённый своей «свитой» из девушек… Их гул постепенно растворяется в обычный шум зала.

Пальцы непроизвольно сжимаются на стаканчике, сжимая его в кулак от злости, словно хочу выплеснуть всё раздражение наружу, а мысли пытаются строить логические цепочки — «Он же грубиян… Он же невыносимый… Почему я так реагирую?» С каждой секундой понимаю, что это не просто симпатия — что-то внутри меня загорается, непривычно и неожиданно. И мне одновременно страшно и удивительно, как мало я знаю о нем, а уже чувствую эту магнетическую притягательность.

— Ну… — протягивает Ленка, трогая меня за плечо, — может, ты во время поругалась с Темой?

— Ага… — отвечает Ольга, словно это про неё.

…Я смотрю ему вслед, и мысль постоянно крутится в голове: «Почему я так реагирую? Это же просто старшекурсник… А всё внутри будто горит». Рядом с ним даже воздух кажется другим — каким-то плотным, насыщенным, будто каждое движение, каждый взгляд притягивает меня сильнее, чем я когда-либо могла ощутить, чувства умноженные на 1000. И чем дольше я стою здесь, тем яснее понимаю: этот парень совсем не такой, как Темыч… и в каком-то смысле это пугает меня сильнее всего.

Да какого черта вообще тут происходит?

Глава 15.

— Ты во сколько будешь у меня? — спрашиваю Тему, держа телефон у уха и задирая ноги к потолку, разглядывая свои стопы. В спину упирается тёплое покрывало, рядом валяются книги по психологии, высшей математике, литературе и иностранным языкам. Нужно хоть немного позаниматься, но все мысли заняты лишь моим Темычем, в предвкушении его прихода. Он же обещал.

— Малыш, тут такое дело, — начинает оправдываться на той стороне, — меня задерживают на тренировке, но постараюсь быть как можно скорее. Твои сегодня дома?

— Нет, ушли на корпоратив.

— Хорошо, тогда встретимся в семь? — радостно и тихо шепчет он, так ласково, что готова ждать хоть целую вечность.

— Хорошо, — отвечаю, перекручиваясь на другой бок и внимательно глядя в окно, за которым мягко падает снег.

— Люблю тебя, — кладёт трубку. Короткие гудки.

Прижимаю телефон к груди, вздыхаю. Радостно на душе — у нас снова всё хорошо. С этими шпионскими играми я безумно соскучилась по его рукам, по губам. Кладу телефон рядом, растопырив руки по разные стороны кровати, и вдруг ловлю запах. Принюхиваюсь. От меня что ли? Вспоминаю, что сегодня были танцы, а я даже не принимала душ.

Резко вскакиваю, хватаю нижнее бельё и халат и направляюсь в ванную за соседней дверью, которая соединена с моей спальней.

Тянусь к крану с горячей водой, ожидая, когда небольшое помещение наполнится теплом. Халат и нижнее бельё оставляю на комоде и вглядываюсь в зеркало: любуюсь своими светло-русыми длинными волосами, внимательно рассматриваю лицо — кожа чистая, прыщей нет. Улыбаюсь, изучаю свои губы и белоснежную улыбку.

Пар начинает наполнять комнату, я снимаю одежду и бросаю всё в корзину, включая нижнее бельё. Проверяю воду рукой — горячо, как люблю, и мгновенно погружаюсь под душ. Тело окутывает поток горячей воды, и каждое касание словно лёгкий массаж, который пробуждает самые приятные ощущения. Закрываю глаза, провожу руками по мокрым волосам, откидывая их назад. Одной ладонью упираюсь в стенку, растворяясь в ощущениях.

Сознание начинает рисовать его — Александра. Не пытаюсь остановить мысли, позволяю им плыть. Губы слегка расслабляются, руки скользят по шее медленно, почти невесомо. В воображении он подходит ко мне, смотрит своими пронзительными ореховыми глазами, слегка улыбается и тихо спрашивает: «Ты думаешь обо мне?»

Мысленно соглашаюсь, жду, хочу снова увидеть его. Внутри всё замирает от ожидания. Руки медленно опускаются ниже, проходя мимо двух бугорков, задерживаюсь на животе, слегка поглаживаю, вздыхаю. Мне хочется приблизиться, прикоснуться к нему. Затем руки опускаются ниже живота, исследуя, наслаждаясь каждой секундой. Представляю что мои руки это его, испытываю такой заряд наслаждения и трепета. Я улыбаюсь, позволяя этим мыслям течь свободно. Нащупываю пальцами, что-то маленькое, круглое и слегка косаюсь, голова опрокидывается назад, и легкий стон нарушает тишину... Как же это приятно... Представляю его уже без верхней одежды, жду реакции, любуюсь его красивым телом... и...

— Лиза, какого черта? Ты чего творишь?! — внезапно понимаю, что руки сделали то, чего не должно было быть. Мурашки бегут по коже, и я резко одергиваю себя. Сердце бешено колотится, а мысли словно ускакали куда-то далеко.

Я что, с ума схожу? Как он на меня так действует… гипнотизёр, что ли?

— пробегает по голове, и я ловлю себя на том, что снова мысленно вижу его лицо, его пронзительные глаза, чуть играющую улыбку.

Он же не может быть здесь… и всё же… почему я так думаю о нём?

Собравшись с мыслями, заканчиваю то, ради чего пришла в душ. Перед зеркалом замечаю, как губы налились цвета тёмной вишни, щеки порозовели, а глаза будто зажглись изнутри. Я улыбаюсь себе, хотя в сердце тихо горит томление: мысли о нём не отпускают. Надеваю красивое нижнее бельё, накидываю халат и возвращаюсь в спальню.

В спальне усаживаюсь перед зеркалом и привожу себя в порядок. Начинаю с волос — аккуратно расчесываю и укладываю их. Следом беру ночной крем и мягкими движениями наношу его на кожу.

Вибрирует телефон где-то в полумраке. Я вскакиваю и прыгаю на кровать, предвкушая сообщение от Темы. Нет. Не он. Незнакомый номер. На экране короткое сообщение:

«С меня кофе.»

Нахмуриваюсь, и в голове всплывает утро в буфете, его пронзительные глаза и лёгкая насмешка.

Неужели это он? Да пошёл он…

— раздражённо думаю я, бросая телефон на кровать, и от этого раздражаюсь еще сильнее.

Возвращаюсь к зеркалу, пытаюсь собраться. Внутри всё дрожит от напряжения, дыхание учащается, но я стараюсь вернуть себе контроль. Аккуратно поправляю волосы, разглаживаю халат, проверяю, чтобы всё выглядело аккуратно. Сердце стучит, но я делаю глубокий вдох и позволяю себе постепенно успокоиться, погружаясь в привычный ритуал приведения себя в порядок.

Переодевшись до прихода Темы, проверяю время на телефоне: 19:18. Новых сообщений нет. Не выдерживаю и пишу первой:

«Ну где ты там?»

Жду, но ответа нет даже спустя десять минут. Понимаю, что уже проголодалась, а ждать неизвестно чего смысла нет.

Спускаюсь в поисках ужина. В холодильнике остался приготовленный рис на пару, томленные овощи на гриле и филе курицы, слегка приготовленное на гриле после маринада. Усаживаюсь за стол, но чего-то не хватает. Возвращаюсь к холодильнику в поисках «того самого». Закусываю фалангу пальца в предвкушении моего выбора. Глаза останавливаются на вине.

Откидываюсь назад, осматриваю кухню — тихо, никого нет. Хватаю бутылку, захлопываю дверцу, достаю бокал и наливаю немного. Пробую — и правда, очень даже хорошее. Делая второй глоток, усаживаюсь поудобнее и принимаюсь доедать всё, что нашла. Откуда взялся этот зверский голод, не понимаю, но приготовлено так вкусно, что остановиться просто невозможно.

Убираю пустую тарелку в раковину, выглядываю из кухни — тишина, похоже, все уже по комнатам. Хватаю бутылку вина с бокалом и на цыпочках быстро возвращаюсь в спальню, пока никто не заметил пропажу. К слову, в нашем доме вино пьёт только мама, так что думаю, пропажу не заметят.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Время движется к 21:00, а Артема всё нет — ни звонка, ни сообщения, даже не прочитано. С досадой понимаю, что сегодня, наверное, уже можно и не ждать. Раздеваюсь и укладываюсь под одеяло. Кладу рядом ноут и включаю какой-то случайный фильм, попутно продолжая пить вино небольшими порциями.

Постепенно вино начинает давать в голову, а по телу растекается приятное расслабление — такое, которое я ещё никогда не испытывала. Не замечаю ни сколько уже выпила, ни сколько времени прошло, просто отдыхаю. Завтра наконец-то выходные, а там и новогодние каникулы — можно позволить себе расслабиться. Родители скорее всего не скоро приедут, и приедут тоже вопрос. Могут вернуться вообще на следующий день или даже через несколько дней.

Телефон завибрировал:

«Малыш, буду у тебя через 15 минут, прости! Тренер гонял всех нас».

Улыбаюсь и тут же отвечаю:

«Жду»

, добавляя смайлик с поцелуйчиком, после чего продолжаю смотреть фильм.

Но даже спустя 15 минут его нет. Набираю его, трубку не берёт. В голове мелькает:

возможно, что-то случилось?

Чувство тревоги начинает нарастать. В последнее время Тема часто опаздывает, не отвечает или вообще пропадает. Стараюсь успокоить себя: с ним всё хорошо, просто нужно дождаться — и он всё сам объяснит.

Не помню, как отключилась за просмотром фильма, проснулась только тогда, когда пропал звук. Вздрогнула и увидела рядом фигуру.

— Прости, малыш, — шепотом сказал Артем, убирая ноутбук с кровати на тумбочку. — Были дела, которые не удалось отложить.

— Тема? Как ты попал в дом? — протираю глаза, хватаю телефон и смотрю на часы: уже 2:15 ночи.

Тема снимает куртку и бросает её на пол, ложится рядом.

— Софью Марковна пустила меня, — опускается на кровать.

Я пододвигаюсь ближе и тут же оказываюсь в его объятиях. Такие родные, тёплые, заботливые. Пальцы скользят по моей руке, мягко поглаживая её.

— Я уже и не надеялась, что ты придёшь, — сонным голосом прошептала я, зевая. — Останешься на ночь?

— Конечно.

Он вскакивает, стаскивает свитер, оставаясь в футболке, снимает штаны и носки. Краем глаза замечаю его накачанную фигуру, а когда снимает футболку, передо мной открывается рельефное тело. Горячее восхищение пробегает по моему телу. Он прыгает под одеяло и обнимает меня — так тепло, так близко, что я таю.

Губы осторожно касаются моих, нежно и аккуратно.

— Я так скучал по тебе… — шепчет он трепетно. — Как же устал играть в эти игры.

— И я… удалось что-то выяснить?

— Нет, но мы работаем. Я не успокоюсь, пока не найду этого гада.

— Значит, игра продолжается?

— Солнце, я не хочу, и если ты скажешь прекратить всё — я так и сделаю, — говорит он, внимательно глядя мне в глаза.

Понимаю, что это важно, и самой интересно, кто осмелился стать между нами.

— Нет, я потерплю. Мы всё равно можем видеться вне универа, скоро уже каникулы… — добавляю я.

— Моя ты умница.

Он опускается к моим губам, целует их горячо и страстно, и я таю в его объятиях. Уложив меня под себя, навис надо мной как сплошная тень, руки скользят к бедру, крепко сжимая их. Пальцы поглаживают вверх и вниз, а потом медленно, подрагивая, осторожно и не уверенно двигается вверх, нежно прикасаясь к моей коже, изведывая каждый раз новые расстояния. Все внутри колотиться от волнения, и вот он прикасается к мягким выпуклостям, большая горячая ладонь накрывает ее полностью. Из уст роняю нежный стон, а тело предательски выгибается в пояснице. Тема начинает дышать тяжелее, все сильнее вжимая меня в постель. Аккуратно, поглаживая ореол пальцами, легко сжимая мягкие формы в своей ладони, слышу как он возбуждается, а голос становится низким и томным. Дышать становиться тяжело, словно кислорода не хватает в этой комнате на двоих. Глаза закатываются от удовольствия, уносятся в космос, а тело все просит добавки... нет, требует.

Поцелуи становятся все более жадными, голодными и требовательными, и я тону в его объятиях отдаваясь полностью нашим чувствам, позволяя заходить все дальше и дальше. Сильная крепкая рука опускается ниже живота, пальцы начинают поглаживать аккуратно и нежно между ног, стоны становятся отчетливее и ритмичнее, не в силах что либо сказать, ощущая нереальное наслождение каждой клеточкой своего тела...

Поцелуи переходят на шею, на ключицы, к груди, к животу... Пальцами обхватывает резинку на трусиках, слегка потягивая вниз...

И я просто тону во всех его прикосновениях, просто плыву и позволяю с собой делать абсолютно все.... что ему вздумается...

Глава 16.

— Я знаю… ты думаешь обо мне, не так ли? — шепчет мне на ухо сладким, томным, низким, чуть хриплым голосом Александр.

— Д-дааа… — вырывается у меня с закрытыми глазами.

Горячие поцелуи опускаются ниже, к животу. Я срываюсь на вдох, открываю глаза — и вижу его. Александр. Он смотрит прямо на меня… и эта ухмылка… дерзкая, наглая, вызывающая.

— Нет! — взвизгиваю, словно обожжённая. Резко отшатываюсь, спиной врезаюсь в стенку у кровати, меня мелко трясёт.

— Что случилось, Лиз? — голос Темы возвращает меня из морока. Он садится рядом, тянется ко мне, в глазах — тревога. — Мы можем не спешить, если ты не готова… — произносит мягко, с пониманием.

— Д-да, давай лучше не спешить… — киваю, пытаясь вернуть дыхание.

Его горячие руки всё же обнимают, прижимают к себе, и я позволяю. Но мой взгляд стекленеет, уходит куда-то в пустоту. Сердце всё ещё колотится, а в голове лишь один вопрос:

Что это было?.. Я ведь чувствовала его… губы, дыхание, голос. Настолько реально, что кожа до сих пор горит, будто там и правда остались следы его поцелуев. Но рядом ведь Тёма… родной, тёплый, заботливый. Он всегда смотрит на меня с любовью, а я… я отвечаю. Должна отвечать. Разве нет?

Но стоит закрыть глаза — и появляется он. Александр. Наглый аристократ, хищная ухмылка, этот взгляд, который словно раздевает до самой души. Откуда он взялся в моих мыслях? Почему именно он?

Я ведь должна быть счастливой. С Темой всё правильно: нежность, поддержка, будущее. С Александром — только дрожь, дерзость и запретное влечение. Он — опасность, искушение. Я знаю это. Но почему же именно он не выходит из головы?..

Что со мной происходит?..

В связи с рождественскими праздниками пар уже нет, но танцы никто не отменял. К слову, для праздника готовится новогодний бал для всех учащихся. И, конечно, мы с девчонками уже в предвкушении: начали подготовку, выбираем, в каком бутике будем примерять самые лучшие наряды. Мне необходимо два платья — одно для танца, другое для самого праздника.

Я и ещё несколько девчонок, а также наши партнёры, должны открывать праздник вальсом.

Мчу в сторону универа, а за мной широкими шагами следует охранник, не сводя с меня взгляда. За это время я уже свыклась с его присутствием и стараюсь не замечать. Закутавшись в широкий воздушный шарф, ловлю снежинки губами, носом и щеками. Улыбаюсь: какой прекрасный день! Хочется кружиться, упасть в снег, как ребёнок, как в детстве, когда мы с Темой могли смело дурачиться.

На телефон прилетает сообщение от Ленки: «Лиз, какие планы на этот вечер?» Тут же отвечаю, что у нас сегодня репетиция к празднику. В ответ — надоедливый смайлик. «А когда освободишься?» Я пишу, что сложно сказать: всё будет зависеть от того, как быстро мы закончим. Переспрашиваю: «А что, ты куда-то хотела сходить всем вместе?» Она отвечает тут же: «Да, хотела затащить тебя в клуб сегодня ночью, открылся в городе».

Я отвечаю: «Возьми Ольгу, сходите вдвоём, а я как-нибудь в другой день».

Тут же приходит её сообщение: «Ольга не может, она застряла с родителями на праздники — бабушка приехала, скучает по внучке…» И тишина. Больше она ничего не писала, но я ощутила её тоску.

Ленка опять одна дома. Да что там… родителей по полгода не бывает: вечно в разъездах, редко звонят или пишут. Но подруга ни в чём не нуждается — у неё есть всё: золотая карта, личный водитель, свобода. Я могу похвастаться всем, кроме свободы… но я не представляю, как это — быть одной. Наверное, ей очень одиноко.

Мне очень хотелось бы её поддержать, и тут рождается мысль: «Слушай, приходи к нам в универ! Посмотришь нашу репетицию, потом сходим куда-то перекусить?» Она тут же пишет: «Неа… я найду, чем себя занять. Развлекайся, красотка».

Улыбаюсь. По крайней мере, я больше не чувствую себя виноватой в её одиночестве.

Сдаю пуховик, шарф и шапку. Моя личная охрана остаётся у входа в универ — дальше сопровождение не требуется. В самом здании на время праздников охрану усилили: университет пустует, и меры безопасности ужесточили.

Забегаю в спортзал: все уже на месте. Девчонки и парни делают растяжку, плавные повороты, разогревают мышцы перед началом. Учитель стоит в стороне, что-то обсуждает по телефону.

— Лиз, привет!

— Привет, Светик. Как дела?

— Замечательно… Немного нервничаю. Мы же будем открывать бальные танцы… — она заметно волнуется, выглядит неуверенно.

Беру Свету за руки, сжимаю их в своих ладонях, стараюсь подбодрить:

— Тебе нечего переживать, ты прекрасно танцуешь. Я же видела, на что ты способна!

— Лиз, спасибо! — Светлана тут же расплывается в улыбке, как мягкий мишка Гамми. — Ты всегда такая добрая и чуткая.

— Ну что ты… — начала я, но нас перебил голос:

— Елизавета! — окликнул меня учитель по танцам. Подняв руку вверх, он указал пальцами, чтобы я подошла.

Не договорив, двигаюсь к учителю. На лице у меня странная, но счастливая улыбка от предвкушения рождественского мероприятия.

— Алексей… — начинает учитель, но я его перебиваю:

— Опять опаздывает? — спрашиваю, ничего не подозревая.

— Он не сможет выступить на этом балу, — с досадой выдыхает учитель.

— О нет! — вскрикиваю.

Чьи-то руки обнимают меня за плечи — это Света. Рядом стоит её партнёр Константин.

— И кто же его заменит? — тут же интересуется он.

Учитель рассказывает, что Алексей на выходных поехал с друзьями в горы, катался на сноуборде и, по чистой случайности или неосторожности, свалился, подвернув лодыжку. Врачи запрещают резкие движения и нагрузку как минимум месяц. Но тут же он заверяет нас, что праздник и наше выступление состоятся. Мы выдыхаем с облегчением.

Ловлю радостные взгляды Светы, Константина и третьей пары — Виолетты и Андрея. Конечно, я и Алексей были главной парой, мы должны были открывать танец. Новость потрясла всех, но облегчение всё же проскользнуло — замена будет. Учитель обо всём позаботился.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Раздаётся хлопок двери, тяжёлые шаги эхом разносятся по залу.

— А вот и он… почти вовремя! — замечает учитель. — Лиза, твоим партнёром на этих танцах будет…

Я оборачиваюсь.

— Александр!

Он идёт уверенно, с холодным, каменным лицом. Бросает на меня взгляд — короткий, отстранённый, словно я вовсе не достойна большего внимания, — и подходит к учителю. Поздоровавшись, тут же скрывается в раздевалке.

Кажется, в этот миг моё сердце отказалось жить своей жизнью: страх окутывает меня, ладони вспотели. Я бросаюсь с возражениями к учителю.

— Прошу вас… — голос дрожит, слова вырываются с трудом, — дайте мне кого угодно, только не его… — тоска и печаль уже в глазах.

— Елизавета, времени осталось очень мало. Сама знаешь, а с синхронностью у тебя и так не лады.

— Возможно… кто-то из девчонок согласится поменяться? — пытаюсь предложить хоть что-то, надеясь, что учитель согласится или хотя бы подумает.

— И как ты себе это представляешь? Ребята месяцами привыкали друг к другу. Александр в прошлом танцевал, проблем не должно быть… — он уже почти разворачивается, как…

— Конечно… а как же… хороший… — бурчу себе под нос, сжимаюсь от злости.

— Что ты сказала? — он резко оборачивается, не расслышав.

— А? Нет, конечно. Он прекрасный вариант, — сама не верю, что произношу это. Отворачиваюсь, двигаюсь к остальным ребятам, а внутри всё кипит.

Я обязана танцевать с ним? За какие грехи? Если мы друг друга не поубиваем — это уже будет чудо.

Ленка бы сейчас прыгала от восторга — она ведь сохнет по нему. Вот уж кто визжал бы от счастья лицезреть самого таинственного и популярного старшеклассника нашего универа. Почти с королевской кровью, одиночка, легенда…

Да уж. И угораздило именно меня. Почему опять я? Почему не кто-то другой?

— Лизонька! — чуть не выпрыгивая из колготок, пищит Света. — Как же тебе повезло!

— Повезло?! — обрываю её язвительно, даже грубовато.

Света тут же затыкается, нервно косится на раздевалку, потом на меня:

— Ну… да… Это же Александр. Он…

— Он высокомерный самодовольный ледяной принц. Ему только корону поправлять и зеркало с собой носить.

— Кому носить? — раздаётся строгий, низкий голос. Я понимаю: он стоит у меня за спиной.

Как же неловко! Но я ведь не обязана быть с ним милой, правда? Всего неделя — и бал позади, а потом наши пути разойдутся. Ты сможешь, Лиз. Потерпишь. Ты сильная.

Оборачиваюсь, не меняя выражения недовольного лица, бросаю на него взгляд и почти галопом шагаю в центр зала.

— Мы будем начинать репетицию или как? — руки в бока, жду, пока включат музыку, и мой

якобы партнёр

соизволит подойти.

На его лице мелькает лёгкая ухмылка, но тут же сходит. Он движется прямо на меня, не моргает, смотрит в глаза… Мама… как он это делает? Уверенность зашкаливает. Кажется, у меня снова вспотели ладони — тру их о юбку за спиной. Сглатываю. Какой же он высокий. И кра… ЛИЗА! Одёргиваю себя, пытаюсь совладать с мыслями.

Александр останавливается так близко, что я ощущаю исходящий от него жар. Учитель запускает музыку с ноутбука, подключённого к колонкам. И я не успеваю вдохнуть, как Александр сразу же подхватывает меня в танце…

По коже мчатся электрические лошадки, словно по огромному цветущему полю, наэлектризовывая каждый пушок. Чувство раскатывается по венам — трепетное, приятное, такое живое. И всё было бы нормально, если бы не одно «но»: я ведь не испытываю к нему симпатии. Совсем. Но тело… тело готово подчиняться каждому его касанию.

Эмоции захлёстывают, и я чувствую, как моё лицо расслабляется в ритме танца. А он не сводит с меня взгляда. Смотрит прямо в глаза. В душу. В самую глубь моего существа.

— СТОП! — громкий, недовольный голос учителя разрывает атмосферу. Он идёт к нам. — Елизавета, постарайся быть сосредоточеннее и не отставать от Александра.

Взгляд тут же перемыкается на моего партнёра:

— Александр, у тебя всё прекрасно. Продолжаем в том же духе, просто идеально! — он поднимает два пальца вверх, сверкая улыбкой, и отправляется назад к ноутбуку, чтобы снова включить вальс.

— Я знаю… ты думаешь обо мне, не так ли? — его низкий голос разрезает пространство между нами, едва слышный, но слишком близкий.

— Что… ты… сказал? — я резко оборачиваюсь. Холодок пробегает по спине, будто кто-то провёл льдом по коже.

Глава 17.

— Я сказал, что ты ужасно танцуешь. Не понимаю, как ты собиралась открывать бал. Твой партнёр, пожалуй, вытягивал тебя.

Слова закатились куда-то в самый дальний, отчаянный угол моего подсознания. Я пребывала в лёгком шоке, не понимая, как он может быть таким высокомерным, холодным, бездушным и грубым. Внутри всё кипело — злость, раздражение, всё начало бесить.

— Готовы? Начинаем всё сначала. Елизаветта, всё хорошо? — внимательно изучает моё поведение учитель.

Выдыхаю и киваю ему. Подхожу к Александру, но ни малейшего желания поднимать на него глаза нет… Музыка начинает играть, он тут же касается моей кожи, подхватывает в танце. Мы кружимся, но я тут же сбиваюсь и оступаюсь.

— Стоп! Сначала! — командует учитель и перезапускает музыку.

Возвращаемся на начальную позицию. Я выставляю руки заранее, готовясь. Музыка вновь помчалась, он снова касается меня. Я принимаю это и стараюсь успевать.

— Елизаветта! — вдруг делает паузу на ноутбуке. — В чём дело? Где твои глаза?

Я отрываюсь от Александра, отворачиваюсь, кружусь, рукой потираю лоб.

— Простите. Сейчас соберусь. Мы можем сделать пять минут перерыва?

— Внимание всем! Уходим на перерыв 15 минут. Всех жду в 18:45, — прохлопав в ладоши, учитель отпускает всех.

— Может… — низкий грубоватый голос у моего уха. — Танцы не для тебя…

Резко оборачиваюсь. Эта ухмылка на его лице, эти глаза… Вздрагиваю, но сдерживаюсь, чтобы в порыве не наговорить ему всего, что думаю.

Он медленно, уверенно, элегантно покидает зал первым. За ним толпой идут остальные ребята.

— Лиз, пойдёшь в буфет перекусить? — предлагает Света, но темпа не сбавляет, следует за всеми.

— Идите. Я… мне позвонить надо, — отвечаю растерянно, не желая идти за Александром.

Наступает всепоглощающая тишина. Стою в центре зала, как потерянный котёнок, не знаю, что делать и как быть. Придя в себя, отправляюсь к шкафчику в раздевалке и достаю телефон.

— Идиот, — с этими словами, словно выпускаю пар, достаю телефон и падаю на лавку, прижимаясь спиной к стене. Чувствую, какой холодной может быть сейчас, а кожа… она горит, вся покрытая влагой.

Взгляд падает на ладонь, которую держал Александр. Потираю пальцами и ощущаю: всё ещё чувствую его, на физическом уровне, словно он всё ещё здесь и держит меня за руку… Что это за магия такая?

Легонько стукаюсь тыльной стороной головы об стенку, снимаю блокировку и строчу Ленке:

— Ты не поверишь! Алексей подвернул ладошку, и мне дали нового партнёра…

Она тут же отвечает, видимо ничем не занята:

— Бедолага. Ну и кто стал этим новым счастливчиком? ????

— А угадай?!

— Лиз, я в такие игры не играю, вас там танцоров не понять. Кались уже.

— Александр.

И кажется, забыв обо всех манерах и приличиях набора сообщений, она взрывает чат спамом:

— Александр?

— Стоп!

— Тот самый???

— ТОТ КРАСАВЧИК?

— Аристократ?

— Мы об одном и том же Александре говорим?!

— Чёрт, как жаль, что я не там сейчас!

Тут же отвечаю Ленке:

— Он высокомерный идиот и гад, постоянно мне грубит и вообще заявил, что танцы не для меня… ????

Летит сообщение от подруги:

— Ого, какие у вас страсти. Но блин, ты там постарайся, подруга. Не каждый день с Графом танцуешь!

Отвечаю в ответ:

— Лучше бы я танцевала с инвалидом, чем с ним! ????

— Капец, Лиз, не хотела говорить, но ты дура. Любая сейчас мечтает быть на твоём месте.

Пару раз стукаюсь затылком об стенку — не больно, но словно от безысходности. Убираю телефон в сумку. Время перерыва вот-вот закончится.

Выхватываю полотенце, вытираю руки и шею, слегка прохожусь по лицу и груди, убирая лишнюю влагу. Через минуту возвращаюсь в зал, подхожу к учителю. Обсуждаем некоторые моменты танца: он показывает руками плавные движения, я киваю в ответ.

Голова невольно поворачивается к выходу — и вижу его. Он идёт не принужденно, расслабленно, словно ангел, спустившийся с небес, в замедленной съемке. Не уверена, слушала ли я вообще учителя в эту минуту — однозначно нет. Кажется, я услышала его слова только тогда, когда Александр посмотрел на меня. Пришедшая в себя, я тут же закивала учителю, что всё поняла, хотя на самом деле — ни черта.

— Мы можем сегодня закончить чуть раньше? — подскакивает к нам Виолетта. — У меня тут срочные дела нарисовались.

— Думаю, мы ещё часик позанимаемся, и на сегодня хватит. Все на позиции.

Двигаюсь в центр зала, где меня уже ждёт мой партнёр, мой личный демон. Мой личный терзатель. Его взгляд прожигает меня насквозь.

— Ты всё ещё здесь? — с насмешкой, но с каменным лицом, спрашивает он, приподняв одну бровь.

— А может, тебе следует свалить?!

— Я бы свалил, но не я тут слабое звено…

И вот теперь он по-настоящему прожигает меня взглядом. Буквально. Он долбит меня глазами, прожигая дыру во мне, оставляя лишь ощущение жгучей пустоты и напряжения.

Музыка заиграла. Собрав всю волю в кулак, я не сводила с него взгляда. Он это заметил, и мне показалось, что я вижу восхищение, удовлетворение… О чём ты думаешь, Александр?

Мы двигались идеально, не сводя взглядов друг с друга, а весь мир вокруг словно растворился и открылся новый: вместо пола — зеркальная поверхность озера, опустилась густая ночь с яркими звёздами и нереально огромной луной. На фоне возвышался замок, залитый светом, а мы — в этой красоте, в шикарных нарядах: у меня платье из тысячи звёзд, переливающееся всеми оттенками ночи, а Александр в изысканном смокинге XVII века. Его волосы стали чуть длиннее, и от этого взгляд кажется ещё более притягательным. Этот мир создала я или опять сплю?

— Прекрасно! — раздались хлопки в ладоши, и весь мир грёз растворился. Мы снова находимся в зале. — Елизаветта, ты была на высоте, но ещё нужно поработать.

Я радостно киваю учителю и смотрю на девочек — они тоже радуются. Покидаю своего партнёра, но отчётливо ощущаю его взгляд на себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— На сегодня мы можем закончить. Всем спасибо! Все были молодцы! Увидимся послезавтра, в это же время! — учитель отключает ноутбук от колонок. — Никому не опаздывать.

Прощаюсь со всеми ребятами, кроме Александра. С ним желания разговаривать ни малейшего не имею. Прохожу мимо, словно он призрак. В раздевалке хватаю полотенце, сменные вещи и отправляюсь в душ с остальными девочками. Все что-то восхищённо болтают, а я не слушаю — вся в своих мыслях. Перед глазами его ореховые, строгие, грубые глаза, направленные только на меня.

— Лиз, тебя подождать?! — Света оборачивается прежде, чем покинуть душевую.

— Нет, меня есть кому проводить! — улыбаюсь я и возвращаюсь к душу, натирая кожу мочалкой.

Остаюсь совсем одна. Гул девчонок затихает, воцаряется мертвая тишина. Завершаю процедуры, выхожу из душа, расчесываю волосы и переодеваюсь. Свет почти не горит — только отдалённые лампы. Двигаюсь лёгкой походкой к выходу, перебрасывая сумку через плечо.

Внезапно понимаю, что я не одна. В полумраке кто-то сидит, фигура свободно поднимается и выходит на свет:

— Что ты тут делаешь?! — не радостно спрашиваю, замедлив шаг.

— Похоже, ты моё наказание! — без интонации отзывает Александр.

— Я?

— Учитель попросил позаниматься с тобой лично.

— У меня всё прекрасно. Ты сам слышал! — не готова мириться с этим напыщенным человеком и подпитывать его самолюбие.

— Ну тогда я пошёл? — он действительно без задних мыслей поворачивается и движется к выходу, подхватив сумку с лёгкостью.

Моргаю, нервничаю, осознавая, что это правда. Ребята и так настрадались сегодня из-за моих ошибок, а бал на носу.

— Подожди… — с досадой и тревогой одновременно, — учитель действительно попросил тебя об этом?

Александр обернулся, но не двинулся с места, держит сумку за спиной, уставившись на меня, словно я могу заглянуть в его голову. Стою, нервничаю, стараюсь выглядеть естественно.

— Давай позанимаемся. — И сама не верю, что соглашаюсь провести здесь ещё хоть пять минут с этим наглецом.

Он кидает сумку на пол, снимает свитер — под ним футболка, швыряет его к сумке. Медленно, уверенно, свободно движется ко мне, а я, словно зачарованная, в полумраке не могу отвести взгляда. Срослась с сумкой, похоже. Он достаёт телефон из кармана, что-то клацает. Блики света бегут по его лицу, скулам, бровям, носу и губам… о боги…

Прихожу в себя, сбрасываю сумку на пол, стаскиваю толстовку. На мне джинсы и белая рубашка, чуть растегиваю верхние пуговицы у шеи. Поворачиваюсь к готовому Александру. Он ловит мой взгляд, запускает мелодию и кладёт телефон на пол.

Подходит ко мне, смотрит на мои ладони и плавно… не так, как весь день, еле касаясь, словно интимно, обхватывает и держит. В такт музыки мы начинаем двигаться, и мир снова тонет в полумраке. Мы движемся, словно ветер, почти не касаясь пола. Моё тело наполняется легкостью, и в его руках я ощущаю, что мы парим над залом. Он внимательно смотрит на меня, я на него… и что это? Он посмотрел на мои губы? Зачем? А я зачем посмотрела на его? Он это заметил. Сердце забилось. Тревога нарастает, парализуя тело. Я сбиваюсь с ритма и подворачиваю ногу, вскрикивая, падаю.

Крепкие руки хватают меня под поясницей и на спине.

— Держу! — неожиданно, с ноткой нежности и заботы, и долей опаски проговаривает Александр.

Мы ближе, чем когда-либо. Мои руки упираются в его грудь, и я чувствую, как его сердце бьётся в конвульсиях. Что это? Он тоже не безразличен ко мне?

Поднимаю глаза на него. В его взгляде больше нет привычного холода, а что-то другое… интерес? Он снова смотрит на мои губы, я в ответ на его, молчу. Чувствую, как румянец пробежал по щекам, и что-то внутри зажглось… словно огонь.

Медленно, наклоняясь ко мне, словно спрашивая разрешение, он смотрит мне в глаза, затем на губы… и касается их… легко, осторожно.

И меня уносит волной новых, непривычных ощущений. Это страсть… горячая, живущая в каждом вздохе, в каждом касании, которую я никогда прежде не испытывала.

Глава 18.

Яркая вспышка — ещё одна. Александр так и не успевает коснуться моих губ ещё раз, как замечает нарушителя. Он резко выпрямляется, медленно убирает руки и смотрит на меня.

— Нужно избавиться от фото, — первая мысль пронзает меня, но я не успеваю сказать больше ни слова. Александр тут же срывается с места и бежит за неизвестным.

В этот момент приходит осознание: я вляпалась по-настоящему. Господи, ну почему это всегда происходит именно со мной? Первый раз — ещё ладно, ничего же не было. И сейчас ведь тоже… почти. Но «почти» не считается, верно? Сжимаю голову руками, кривясь от новой реальности. Я должна была оттолкнуть его раньше. Тёма точно не простит ещё один залёт.

Хватаю сумку и, словно ошпаренная, выбегаю из зала. По сторонам — тишина, темнота, ни души. Ни нарушителя, ни Александра. Решаюсь, куда идти: меньше всего хочется столкнуться с ним снова.

Спускаюсь по ступенькам — и слышу быстрые шаги. Кто-то поднимается наверх. Резко забегаю за поворот и затаиваюсь в тени. Мимо меня в зал возвращается Александр.

— Лиза! — его голос уходит всё дальше вглубь коридора.

Я выскальзываю, как мышка, мчусь вниз, хватаю в гардеробной пуховик и в спешке покидаю универ. Прыгаю в машину и замираю, пока водитель трогается с места.

Из окна замечаю знакомую фигуру: Александр выскакивает из университета, быстро оглядывается по сторонам… не найдя меня, возвращается внутрь.

Вибрирует телефон. Новый номер.

«Не приближайся к Тёме, иначе это фото попадёт не только к нему». И наше фото с Александром... очень даже кстати хорошо получилось... если бы не .... ох...

Офигеть! Похоже, мой «благодетель» не догнал. Какая досада… Бьюсь головой о спинку кресла. Что мне теперь делать? Я стала заложницей своих ошибок и слабости.

Не выдерживаю — пишу Тёме:

«Как там поиски с тем видео?»

Ответ приходит мгновенно:

«Тихо, мой айтишник копает. Но тот, кто это сделал, тоже спец — следов не оставил. Это явно кто-то из универа».

Хорошо. Значит, у меня пока есть время. Нужно уговорить Александра помочь — всё-таки это его вина. Но я, как дура, сбежала. Что он теперь подумает?

Ох… Проблемы обрастают вокруг меня, как мох, вгрызаются в кости, пробирают до самого мозга…

— Всё в порядке? — прозвучал грубоватый голос моего водителя.

— Ты случайно не видел кого-нибудь ещё, выбегавшего из универа до меня? — первая светлая мысль.

— Нет. Никто не входил и не выходил.

Значит, тот, кто это сделал… или сделала? Точно девушка — иначе не прокололась бы на Тёме. Нужно присмотреться к тем, кто крутится рядом с ним. Совсем скоро бал — там и выясним. Подключу девчонок, но про фото лучше пока промолчать. Господи, да они же взорвутся от таких новостей… особенно Ленка.

На следующей репетиции я ожидала, что то, что между нами произошло — или почти произошло, — хоть немного растопит лед в Александре. Может, он станет чуточку мягче? Но я ошибалась. Он вёл себя так же высокомерно и холодно, словно и не было того момента. Конечно, глупо было надеяться на помощь с его стороны. Да и заводить этот разговор я боялась куда больше, еще высмеет. Он всё так же язвительно бросал колкости, а я лишь сжимала зубы. Ангельское воспитание и манеры не позволяли высказать все что я думаю о нем.

Когда я выходила из университета, заметила, как его встретила девушка — явно постарше. Он легко обнял её, чмокнул в щёку… или, может, в губы. Что-то неприятно кольнуло внутри, резкое и мгновенное чувство. Так просто? Он обнял её за талию, и они пошли к парковке. Она без устали щебетала, улыбаясь, а он лишь кивал, сдержанный и отстранённый.

Перед тем как я села в машину, наши взгляды пересеклись. В его глазах — пустота, полное безразличие. Будто мы даже не знакомы.

Может, это и к лучшему? В самом худшем случае он просто всё отрицал бы. Зачем ему лишние проблемы? Особенно если у него уже есть девушка. Но всё равно… стоит попробовать.

На следующий день мы с девчонками договорились поехать по магазинам выбирать платья для бала. Отец наконец-то разблокировал мою карту после того, как Тёма всё рассказал. Извиняться он так и не научился — да, сказал привычное «как мне жаль, прости меня...», но я не услышала ни капли искренности. Хотя именно этого ждала больше всего.

Ленка с Ольгой заехали за мной с утра пораньше. Я выскочила из дома, укутанная в свой любимый воздушный шарф, словно пружина. Настроение было приподнятым, хотя где-то глубоко внутри всё ещё звенел тонкий колокольчик — напоминание о фотографии с Александром. Подругам я, конечно, ни слова не сказала: меньше знают — крепче спят.

Мы болтали о новостях, о предстоящем бале, какие планы на новый год и все такое. Время пролетело как по щелчку пальца и вот мы оказались на пороге первого элитного бутика столицы. Встретили нас девушки в строгих рубашках и чёрных юбках чуть ниже колена. Волосы у всех собраны назад: у кого-то тугой хвост, у кого-то коса. В ушах — крупные кольца-серьги, придающие особую утончённость. Они приняли нашу верхнюю одежду и пригласили в зал, предложив кофе. Ленка, как всегда, без стеснения согласилась.

Через несколько минут девушки вернулись, неся платья. Одно красивее другого. У Оли глаза загорались от восторга, Ленка держала себя чуть сдержаннее, а я... я просто смотрела и терялась. Всё это великолепие — и что выбрать?

Мы начали по очереди примерять наряды, комментируя друг друга.

– Так что у вас там с Александром? – первой завела тему Ленка. А на вид, словно погоду обсуждает.

Я, конечно, ждала этого вопроса. Но не так резко.

– А что у нас с ним? – переспросила я. Голос, к моему ужасу, дрогнул.

– Александром? – тут же выскочила Ольга из примерочной, сияя в изумрудном платье. – Я правильно услышала?, — на лице нежная улыбка и восторг.

– Ну да, вы же вместе открываете бал? – продолжила Ленка, потягивая кофе так спокойно, будто ей все равно. Но ощущалось некое напряжение в ее вопросах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Мы просто открываем бал и ничего больше, – выдавила я, спокойно, без изъяна.

– Ого, как же тебе повезло! – протянула Оля, покручиваясь перед зеркалом. – Ну как вам платье?, — смотрит в нашу сторону, в ожидании оценки.

– Красота, тебе очень идёт, – похвалила я. И тут же улыбка разошлась по моему лицу, ей действительно это платье шло, без грамма лести.

– Нет, давай другое, – недовольно буркнула Ленка махая рукой, словно отгоняла назойливую муху. – А что у тебя с Темой?

– Всё по-прежнему… – пожала плечами. Врать становилось всё тяжелее. – Мы как бы не разговариваем., — опускаю глаза, как бы не ляпнуть чего лишнего. Чувство словно я на допросе.

– Так, может, на Александра глаз положишь? – она косится на меня, и не пойму ее ни как, с какой целью задает такие вопросы. – Вроде как он с тобой даже разговаривал... Возможно, даже заинтересован? М?, — могу поклясться что она только что впервые за все время почти улыбнулась, почти...

Молчу, обдумываю все происходящее. Голова просто гудит от всех этих событий. Я и так успела вляпаться в новую историю, при этом не полностью выпутавшись из прошлой. Ох, мама...

– Нет, он не в моем вкусе..., — тут же отмахиваюсь как от таракана, показываю на сколько мне он не приятен, и в ту же минуту вспоминаю наш танец, и его касания... все внутри замирает от этих чувств. Если бы не кресло подо мной, наверное поплыла прямо тут, на кафель...

– Тогда я его себе заберу? – Ленка смотрела испытующе, будто ждала разрешения, а глаза то и дело как оживились, заблестели.

– Забирай. Только у него, кажется, девушка есть, – бросила я, наблюдая за её реакцией.

Ленка хищно улыбнулась. Вот она истинная улыбка:

– Девушка не помеха.

А Оля в это время уже вышла в ярко-оранжевом платье и почти подпрыгивала от нетерпения:

– Девочки, ну как?

– Цвет потрясающий, – снова похвалила я, слегка подаюсь в кресле вперед, что бы рассмотреть платье по лучше.

– Не-а. Как бледная моль, – отрезала Ленка, скривив лицо. – Снимай и возвращай прошлое. Оно тебе больше подходит.

Вот смотрю я на Ленку и понимаю — её реально ничто не остановит. Возможно, она спросила про Александра чисто из вежливости: мы ведь подруги. Но единственный, кто меня волновал на данный момент, — Тёма. Я была счастлива на седьмом небе от того, что он уже знает правду, но тайный недоброжелатель и новый секрет могли всё испортить. И это после всего, что мы уже успели пережить: только-только помирились — и вот снова проблема. У меня есть подозрение, что это тот же человек, что смонтировал видео.

Я убеждаю Ленку, что интересует меня только Тёма и мне нужна её помощь и поддержка Ольги. На празднике прошу их стать моими «шпионскими глазами» и присматривать, кто трётся возле Темы. Конечно, мои соколицы пообещали бдеть и сообщать обо всём.

До бала оставалось всего несколько дней, и впереди — последняя репетиция.

После неё я подхожу к Александру, но он явно делает вид, что ему некогда и он спешит.

— Что там у тебя? Я спешу! — подхватывает сумку и медленно направляется к выходу.

— Помоги мне найти и избавиться от фото? — хватаю его за руку, как за последнюю надежду. Он останавливается и переводит ленивый взгляд на меня. — Пожалуйста? — жалобно протягиваю.

Он смотрит на свою руку, в которую я так отчаянно вцепилась. Я тут же её отпускаю.

— Не интересно, — бросает и разворачивается, собираясь уйти.

— Чего ты хочешь? Я всё сделаю! — зачем я вообще это сказала? Голова совсем пустая...

И похоже, сработало. Он оборачивается, сумка с глухим звуком падает на пол. В зале уже никого не было — лишь мы вдвоём. Он медленно делает шаг навстречу.

— На всё? — заинтересованно, приподняв бровь.

О боже, этот взгляд... Я готова пообещать ему всё и даже больше. Как же он смотрит! Словно доминирует надо мной.

— На всё... — неуверенно тяну, делая шаг назад. Но его шаг шире, походка — покачивающаяся, хищная. Его уже не остановить.

— Будешь моей?! — слова прозвучали так уверенно, как только я упёрлась спиной в стену. Бежать некуда. Его рука нависла на уровне моих глаз. Я в ловушке... Дышать становится тяжело, сглатываю и понимаю: загоняю себя в ещё больший тупик.

Глава 19.

Бал в честь Рождества официально открыт. Ученики всех курсов постепенно стекаются, заполняя помещение яркими, сверкающими нарядами. Каждая девушка выглядит так, словно сошла с подиума, парни — потрясно в строгих смокингах.

Зал утопает в блестках, светомузыке, неоновых узорах и гирляндах. Вдоль стен — столы с напитками и закусками, а диджей уже крутит лёгкую, воздушную музыку. У входа пары могут сфотографироваться у украшенной стены — зимняя фотозона с огнями, снегом и золотыми буквами.

Ленка хватает меня за руку, я — Ольгу, и мы втроём, смеясь, мчимся на каблуках. Подлетаем к фотозоне и начинаем позировать, строим глазки, смеёмся. Пару вспышек — и готово. Каждая получит копию фото на электронную почту после праздников.

Медленно двигаемся в зал. Я осматриваю пространство и прихожу в восторг: столько красивых, молодых лиц! Среди них замечаю Тёму. Он выглядит великолепно — чёрный смокинг, галстук, подчёркивающий глаза. Он стоит в окружении своей футбольной команды, о чём-то весело говорит.

Сердце сжимается — хочется подскочить, как раньше, и обнять его. Скучаю по тем дням. Буквально вчера была в его объятиях... Погружаюсь в воспоминания.

— Может, ну её, эту крысу? — протянул он, обнимая меня лежа на кровати. — Вернём наши отношения на публику. Хочу завтра танцевать с тобой… и только с тобой., — эти слова звучат с такой ясностью и нежностью, невольно хочу согласиться, но тут же приходит осознание полной задницы.

— Нет. Давай найдём его и растопчем. Он меня унизил… сильно, — глажу нежно крепкие руки Темы, обнявшие меня.

— Ты права. Я обязан отстоять твою честь, — соглашается он.

— А ты уверен… — запрокидываю голову, пытаясь встретиться с его глазами, — что это парень? Может, девушка?

— Уверен. Девушка до такого бы не додумалась. Тот, кто это сделал, бил по тебе специально, чтобы у тебя не осталось вариантов. А потом, как рыцарь на белом коне, явился бы спасителем, ведь общество отвернулось…

— Звучит логично… — киваю, хотя что-то подсказывает: за всем стоит девушка, а не парень.

Слова Темы звучат убедительно, но в голове не даёт покоя мысль: если это парень, может ли им быть Александр? Но тогда зачем ему помогать? Он ведь согласился… И хотя я отказалась быть его девушкой, уже и не помню как смогла его убедить, тот вечер как в тумане. Ничего не помню кроме его обжигающего дыхания, пронзительного взгляда и пленительных губ. Все было как в тумане.

С другой стороны, он вряд ли знает, что мы с Темой тайно встречаемся. Разве что следит за моим домом… Но маловероятно, вокруг охрана и камеры. Частная зона, никого не подпускают.

Рука ложится мне на плечо — я возвращаюсь в реальность, прячусь за ширмой и оборачиваюсь к учителю.

— Елизавета, как ты себя чувствуешь? — кажется, он нервничает не меньше нас.

На заднем фоне я замечаю Свету и Виолетту с партнёрами, все на местах. Все — кроме Александра. Где же он?

— Да, но немного волнуюсь, — пробую улыбнуться, но выходит неубедительно.

— Соберись, дорогая, — учитель убирает руку. — Откроете бал и сможете выдохнуть. Веселье только начинается! — он кивает и тут же оборачивается к залу: — Кто-нибудь видел Александра?

Все качают головами. И правда, куда он подевался?

Я выглядываю из-за ширмы, ищу его взглядом… и нахожу. Сердце замирает. В смокинге он выглядит не так, как в школьной форме: белая рубашка подчёркивает чёрные уложенные волосы, каждая деталь кричит о его красоте и шарме. Сегодня он, пожалуй, самый притягательный парень вечера. Восторженные взгляды девушек только подтверждают это.

Он не идёт — он плывёт через зал, оставляя за собой лёгкий след восхищённых вздохов. Парни смотрят холоднее, но тоже понимают: появился сильный соперник.

Александр останавливается у какой-то девушки. И… улыбается ей. Настоящая улыбка.

Ого. Он умеет улыбаться. И, чёрт возьми, она ему так идёт.

Лишь на секунду ловлю взглядом Тему — рядом с ним вертится какая-то девушка, улыбается, что-то оживлённо рассказывает. Вот же! А где мои шпионки-мстительницы? Ленки нет, Ольга уже увлечённо общается в углу зала. Понятно: всем не до моих проблем. Возвращаюсь к Александру… стоп. Куда он подевался?

— Ты следишь за мной? — леденящий голос раздаётся прямо за спиной.

Я вздрагиваю, уверена, что тут же вспыхнула. Схватываю его за руку — ну всё, сама лезу в кипящий котёл.

— Через пять минут мы начинаем! — нарочито серьёзно бросаю и тащу его за собой. Он не сопротивляется, идёт спокойно, даже с лёгкой ухмылкой. И от этого почему-то приятно: лёд между нами тает, он улыбается… и покорно следует, не язвя ни словом.

Учитель облегчённо выдыхает, заметив, что «пропажа» найдена, хватается за сердце и быстро готовится дать отмашку. В зале гаснет свет. Мы выходим парами, занимаем свои позиции. Ведущий поздравляет гостей с Рождеством и Новым годом, отвлекая внимание, а в центре зала освобождается пространство для нас.

Чувствую дрожь в руках. Не потому, что рядом — самый горячий парень универа. Просто волнение перед выступлением. Хотя… может, всё же из-за него? Александр замечает мою тревогу, сжимает ладони и наклоняется к самому уху:

— Ты прекрасно танцуешь. Расслабься. Я всё сделаю сам.

Я вскидываю голову, чтобы уловить его взгляд. В полумраке глаза сияют отчётливо, и в них нет насмешки. Только уверенность. Я киваю, легко улыбаюсь.

— Дамы и господа! — раздаётся голос ведущего. — Первым номером сегодняшнего вечера — вальс от студентов университета!

Над нами вспыхивает свет. Улыбка с его лица исчезает — снова каменное выражение. Но стоит заиграть музыке, он резко притягивает меня. Я отвечаю. Наши движения сливаются в танце. Вскоре свет охватывает и другие пары, но для меня никого нет.

Его руки ведут легко и уверенно, поддерживают каждое движение. Взгляды наши не отрываются друг от друга. И вдруг кажется, что я знала его всегда. Что этот танец — не выступление, а признание. И что больше всего на свете я хочу — чтобы его объятия никогда не отпускали меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Как и любой танец, он подошёл к концу. Зал взорвался аплодисментами, дыхание сбилось, я ловила воздух жадными глотками. Но взгляд — только на него. И он — только на меня. В какой-то момент мы даже улыбнулись друг другу.

Не отпуская моей руки, Александр провожает меня к столу.

— Господа и дамы! — звонко возвещает ведущий. — Бал официально открыт. С этого мгновения танцуют все, кто пожелает!

Сразу же в зал хлынул поток пар, все смеялись, хватали друг друга за руки, кружились под живую музыку.

Я ловлю строгий взгляд Темы. Улыбка сползает с моего лица. Он явно недоволен. Ещё мгновение — и какая-то девушка хватает его за руку, утаскивая на танцпол. Он даже не сопротивляется. Ревность? Однозначно. И теперь она взаимная.

Или что он там прочитал на моем лице?

Александр оставляет меня у столика, уже подаёт бокал пунша нежно-розового оттенка. Я принимаю, киваю, улыбаюсь краем губ, но взгляд прилипает к Теме. Его партнёрша смеётся, касается его плеча, потом рук… И он всё позволяет! Зачем? Какого чёрта?!

— Ты волнуешься зря, — Александр будто невзначай бросает фразу, пытаясь отвлечь разговором. Я киваю, делаю вид, что слушаю. Но внутри всё бурлит, гнев наполняет меня до краёв.

И тут — словно из воздуха возникает Ленка. Поправляет платье, волосы укладывает на место, старается выглядеть прилично.

— Где ты была? — резко бросаю, недовольство вырывается наружу. — Ты должна была следить за Темой!, — кидаю язвительный взгляд, пожалуй впервые за все время срываюсь на подругу, та даже немного в шоке.

— Я отходила… А что случилось-то? — невинный тон, будто ничего и не обещала.

Меня будто подрывает. Я бросаюсь к их паре, дёргаю Тему за руку. Его спутница удивлённо ахает. Он крепко хватает меня и без слов выводит из зала. За нами наблюдают все.

На миг оборачиваюсь — взгляд Александра прикован ко мне. Ленка стоит рядом с ним и что-то оживлённо рассказывает, но он её словно не слышит. Его глаза — только на мне. А в её взгляде вспыхивает короткая искра непонимания, пока не замечает что мы смотрим лишь друг на друга.

Покинув зал, мы остановились где-то в коридоре и снова начали ссориться с Темой. Проходящие мимо ребята замирали, оборачивались, на расстоянии с Александром стояли Ольга и Ленка — тоже наблюдали.

— Боже, какая же я была слепая! — слова сами сорвались с губ. — Всё это время думала, зачем тебе всё это… А теперь понимаю: тебе просто удобно. Для всех мы будто и не пара, а ты можешь приходить ко мне в любое время, оставаться на ночь… и при этом крутить с кем угодно. Я всё больше чувствую себя на втором плане.

— Лиза, что ты несёшь? — Тема взмахнул руками. — Я её даже не знаю!

— А может, это ты смонтировал то видео?! — внутри всё кипело. Я сама понимала, что обвинение звучит безосновательно, но удержать слова не могла.

— Ты серьёзно? — в его голосе было искреннее недоумение. — Как ты вообще могла такое подумать?

— Мы закончили… — срываюсь и отворачиваюсь. В глубине души не хочу ссориться насмерть, но сомнения уже разъедают меня изнутри.

Я делаю шаг, но в тот же миг чувствую, как сильная рука прижимает меня к стене, не давая уйти.

— Нет, мы не закончили! — глаза Темы полыхали злостью. В такие моменты я совсем не узнаю своего жениха… жениха ли теперь?

И тут вмешивается Александр. Он рывком отталкивает Артемия в сторону.

— Убери от неё руки. Она не твоя собственность!

Тема, как бык, бросается на него, но получает несколько быстрых ударов в лицо и по корпусу. Падает на пол, вытирая кровь, которая тут же пошла из носа.

Александр, полный ярости, хватает меня за руку и почти силой тащит к выходу. Я упираюсь, каблуки скользят по гладкому полу, издавая жалобный скрип.

— Отпусти меня! — кричу с обидой и отчаянием.

— Лиза, не позволяй так к себе относиться, — оборачивается он, его взгляд тяжёлый, недовольный.

— Да что вам всем от меня нужно?! — сорвалось зло и горько. — Отвалите уже!

Я вырываюсь, бегу в гардероб, хватаю пальто и покидаю университет. Он не пошёл за мной — и, может, это даже к лучшему.

По освещённой дорожке бегу в слезах. Телохранитель уже покинул машину и распахнул дверь, но я почти не вижу его сквозь пелену. Боль в груди невыносима. Как тяжело признать даже на миг, что с самого начала всё могло быть ложью. Что это мог быть Тема… Но поверить в это я всё равно не могу.

Глава 20.

Преимущество жить в частном доме, да ещё и под охраной, в том, что без твоего согласия к тебе не пустят абсолютно никого. Так Артём оказался в моей немилости: ему запретили приезжать.

Он, конечно, пытался со мной связаться — писал сообщения. И да, я все их читала. Он извинялся, признавал, что вёл себя как козёл, говорил, что немного перебрал с алкоголем. Оправдывался: мол, его раздражало, как Александр танцевал со мной и смотрел — и ведь его нисколько не смущало, что это всего лишь танец.

А что будет дальше?

Он твердил, что не имеет отношения к тому самому видео. «Иначе зачем бы мне первым предлагать забить на всех и снова встречаться открыто, как раньше?» — писал он. И вот тут я задумалась. В самом деле, зачем? Этот аргумент выбил у меня почву из-под ног, и моя оборона дала трещину.

Александр тоже слал мне сообщения. Но для меня он был нужен только в одном: найти и убрать то провокационное фото. В остальном я старалась не поддерживать разговор. Хотя он то и дело предлагал выбраться куда-то вместе — за город или просто прогуляться. Просто вежливо отказывалась каждый раз находя новый предлог. Долго за дурака водить не получиться. Парень он не глупый.

Ленка тоже извинилась за своё поведение. С ней и Ольгой мы, по сути, подвели друг друга — никакой конкретики так и не выяснили. Кто тот человек? Парень? Девушка? Ноль информации. Из нас вышло хреновое детективное агентство.

Тем временем близился Новый год. К нам съезжались родственники. Особенно я ждала бабушку — маму отца. Она всегда радовалась встрече со мной больше, чем все остальные. Для неё я оставалась той самой маленькой девочкой, только теперь — в взрослом теле и, как она говорила, настоящая красавица.

Бабушку я любила больше всех. В отличие от родителей, она могла простить мне многое. Она была мягче, внимательнее, теплее. И как женщина — поражала. Даже в свои шестьдесят два выглядела сногсшибательно: подтянутая, с красивой укладкой, лёгким макияжем, подчеркивающим её утончённость. Настоящая леди.

С самого утра в доме кипела работа: украшали ёлку, развешивали гирлянды, а на кухне царил настоящий хаос. Там трудились около десятка поваров, лично отобранных нашим шеф-поваром. Он ручался за каждого — все они раньше работали с ним в одном престижном ресторане, пока отец не переманил его к нам на новых условиях.

«Это было сложно, услуги дорогие, но он того стоит», — сказал тогда отец. И, признаться, он был абсолютно прав. Наш шеф — настоящий маэстро вкуса: всегда знает, как правильно подать блюдо, как сочетать ингредиенты. А главное — каким десертом поднять мне настроение даже в самый мрачный день.

Помимо родственников, на праздник были приглашены родители Артёма. И, конечно, он сам — куда же без него. Их семья давно общалась с нашей почти на правах родни. Мириться с Артёмом я не торопилась. В последнее время мы оба сильно изменились: он стал слишком резким, я — перестала быть «удобной». Но его приезда ждала. Нам нужно было поговорить. И, наверное, стоит извиниться за свою истерику лично.

Я лежала на кровати и разглядывала своё платье, выбранное для новогодней ночи. Красное, в блёстках, на тонких бретельках. Оно плотно облегало фигуру и имело смелый разрез по бедру. В нём я чувствовала себя взрослой и дерзкой.

Может, позвать девчонок? Так веселее будет,

— подумала я и потянулась за телефоном.

я:

Оль, Лен, приезжайте к нам сегодня праздновать Новый год, а?

Оля:

Я бы с удовольствием, но застряла со своими стариками…

Лена:

Если не будешь кидаться обвинениями — я за :)

я:

Прости, я тогда сорвалась. Больше не буду. Мир?

Лена:

Мир. Во сколько?

я:

Да хоть сейчас!

Оля:

Завидую вам, эх… :(

я:

Оль, может всё же получится?

Лена:

Давай-давай, будет весело!

Оля:

Ладно, не обещаю, но постараюсь <3

я:

Очень надеюсь! Ждём!

Я заблокировала экран и глубоко выдохнула. По лицу расползалась улыбка. Кажется, жизнь снова начинала играть яркими красками. С подругами помирилась, с Темой — в процессе. А отец больше не смотрел на меня косо.

Телефон снова завибрировал. Я нехотя потянулась к тумбочке, разблокировала экран — и замерла.

«Я тебя в последний раз предупреждаю!»

По коже пробежал холодок. Какой ужас… Что, если всё объяснить Тёме? Вдруг он поймёт? Но после последних скандалов и того, как Александр врезал ему прямо при всех… Нет. Скорее всего, станет только хуже. Да и рискнуть сказать правду — страшнее всего. Как поступить? Подайте мне хоть какой-то знак.

Мой взгляд упал на браслет, лежащий на тумбе. Тот самый, подаренный незнакомцем. Он мерцал мягким, почти завораживающим светом. Я взяла его в ладонь, медленно повертела, словно пытаясь найти ответ в игре бликов.

А что? К платью ведь подходит…

Не успела и подумать, как уже застегнула браслет на запястье. И в тот же миг почувствовала странное умиротворение. Будто тянущийся внутри клубок страха и напряжения начал распутываться. Стало спокойно, легко. Казалось, всё пройдёт само собой.

Вечер наступил быстрее, чем хотелось. Ленка уже давно была у меня: она приехала вся при параде и теперь только наблюдала, как я в спешке доделывала последние штрихи в спальне. В это время пришло сообщение от Ольги:

«Девчонки, я буду у вас через часа два или три!»

Мы с Ленкой радостно переглянулись и едва не запищали: вся наша тройка наконец-то соберётся вместе.

Из окна я заметила, как к дому подъехал длинный блестящий лимузин родителей Артёма. Они уже успели войти внутрь, а его самого я пока не видела, хотя точно знала — он ждёт меня.

Собравшись и закончив все прихорашивания, мы с Ленкой спустились вниз, чтобы встретить гостей.

— Очень рада видеть вас сегодня, — улыбалась я, обмениваясь вежливыми фразами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Елизаветта, какая же ты красавица! Так выросла! — восхищалась одна из приглашённых дам, давняя знакомая отца. Она занимала высокий пост в правительстве, но честно сказать, мне никогда не было особенно интересно, с кем именно он работает. Его должность всегда казалась мне ужасно скучной.

Наконец я встретила родителей Артёма.

Екатерина Васильевна, его мама, выглядела безупречно: на ней было элегантное платье глубокого цвета вишни, с высоким воротом и длинными рукавами. Ткань мягко подчёркивала её фигуру, а строгая линия плеч добавляла образу достоинства. Её светлые волосы были убраны в гладкую причёску, и сдержанная, почти царственная улыбка делала её похожей на настоящую королеву.

Рядом с ней стоял Андрей Анатольевич — высокий, подтянутый, несмотря на возраст. Его дорогой смокинг сидел безупречно, бабочка оттеняла зелёные глаза, в которых сверкала живая искра.

— Эта бабочка подчеркивает ваши глаза, очень красиво, — сказала я без тени лести.

Он благодарно кивнул, и в тот момент мой взгляд наткнулся на Артёма. Он стоял чуть в стороне, с лёгкой тенью вины во взгляде, но и с какой-то тихой надеждой.

Я улыбнулась ему тепло:

— Рада тебя видеть.

Он подошёл ближе, бережно взял мою руку и коснулся её губами. Поцелуй был лёгким, почти невесомым, но от этого ещё более трогательным. Всё внутри словно растаяло от его прикосновения.

— Ты, как всегда, выглядишь потрясающе, — произнёс он, и я почувствовала, как сердце предательски ускорило свой ритм.

Отец постукивал ножиком по бокалу с шампанским, и в зале мгновенно стало тише. Все собравшиеся, от высокопоставленных чиновников до друзей семьи, повернулись к нему. Он выпрямился, слегка улыбнулся и поднял бокал:

— Дорогие гости, друзья, коллеги, — его голос звучал уверенно и торжественно. — Для нашей семьи большая честь встретить этот вечер в столь блистательном обществе. Прошлый год был непростым, но именно благодаря взаимному доверию, партнёрству и поддержке мы справились со всеми трудностями. Сегодня, под звон бокалов и музыку, я хочу пожелать каждому из вас мира в доме, здоровья вашим близким и уверенности в завтрашнем дне. Пусть наступающий год принесёт новые победы, пусть сбудутся самые смелые планы, а в сердце каждого найдётся место для радости.

Он сделал паузу, и зал одобрительно зааплодировал.

— И, конечно, как хозяин этого дома, я хочу сказать: двери нашей семьи всегда открыты для друзей. Добро пожаловать на праздник! — отец улыбнулся шире и пригубил шампанское.

Снова заиграла музыка, и в зале поднялся оживлённый гул голосов.

— Помирились голубки? — шепнула мне на ухо Ленка, едва заметно толкнув локтем.

Я оглянулась на Тему — его взгляд был тёплым и нежным, и в груди стало светло.

— Угу, — счастливо кивнула я, а подруга довольно фыркнула.

— Вот вы где! — среди гостей к нам подошёл отец, и в его голосе звучала особая теплота. — Я хотел подождать до конца вечера, но, раз уж вы все вместе, думаю, сейчас самое время.

Он засунул руку во внутренний карман пиджака, и мы с девчонками переглянулись, наши глаза уже сияли предвкушением. Из кармана появился конверт. Он протянул его мне и, сжав мои руки, произнёс:

— Доченька, ты для нас с мамой — всё. Ты уже взрослая девушка, и мы считаем, что пора дать тебе больше свободы. Этот подарок — лишь знак того, что мы всегда рядом и любим тебя.

— Что там? — в один голос зашептали Ленка и Ольга, едва не подпрыгивая рядом.

В голове метались догадки: личная квартира? Машина? Хотя прав у меня пока нет… но сдать экзамен ведь не проблема. Разорвав конверт, я увидела внутри путёвку — четырнадцать дней на острова Валентис, в самом сердце океана. Закрытый курорт, куда приезжали лишь самые состоятельные семьи и золотая молодёжь. Никакой пошлости, никаких дешёвых туристов — только безупречный сервис, белоснежные пляжи и полная приватность.

На моём лице расцвела радость. Родители ещё никогда не отпускали меня одну… но самое главное — поездка предназначалась для нас троих: для меня, Ольги и Ленки. Девчонки, едва увидев путёвки, радостно взвизгнули и кинулись обнимать моего отца.

— Вы заслужили это, — он явно смутился от их восторгов и даже слегка покраснел, когда они чмокнули его в щёку.

— Папа! Спасибо! — у меня от счастья защипало глаза.

— Ну, не буду вам мешать, веселитесь! — мягко сказал он и отошёл к другим гостям.

Мы переглянулись с девчонками, схватились за руки и начали прыгать от радости. Целых четырнадцать дней только мы трое, на островах Валентис! Просто невероятно!

Глава 21.

Время медленно двигалось к ночи. Мы танцевали, смеялись, выпивали и наслаждались атмосферой праздника. На медленный танец меня пригласил Темыч, и, как истинная леди, я приняла его приглашение.

— Ты пахнешь потрясающе, — шепнул он мне на ухо, голос его был мягким и бархатистым, особенно под эту медленную музыку.

— А ты выглядишь, как всегда, сногсшибательно, — ответила я улыбкой до ушей, искренне. Он действительно выглядел превосходно: высокий, красивый, светлые волосы, яркие зелёные глаза… Готова тонуть прямо здесь и сейчас, или это алкоголь дает мне голову в облака?

— Эй, ты украла мой комплимент! — засмеялся он и легко чмокнул меня в губы.

Я засмеялась в ответ, поглаживая его шею и едва касаясь волос. Бросила взгляд по залу, пытаясь найти Ольгу и Ленку, но их нигде не наблюдалось. Зал был огромный — возможно, они вышли на свежий воздух, немного подышать, хотя обе не курят, а выпить могут.

— Я кое-что приготовил для тебя… — он отпустил мою талию, шаря руками в кармане брюк, и я невольно наблюдала за его движениями. Вскоре он достал маленькую коробочку. Сердце замерло.

Неужели кольцо?

— мгновенно подумалось мне, и от этого стало чуть тяжело на душе. Не слишком ли рано для такого шага?

Артемий преподнёс коробочку ближе и аккуратно раскрыл её. Внутри лежала цепочка, украшенная редкими и дорогими камнями, которые мягко играли на свету. Она была тонкой, из белого золота, со вставками бриллиантов разных размеров, аккуратно чередующихся, словно миниатюрные звёзды на ночном небе.

— Позволишь? — спросил он с лёгкой робостью, хотя к чему все эти формальности.

Конечно, я согласилась. Повернулась к нему спиной, собирая волосы со спины рукой, на лице сияла улыбка.

— Эта цепочка обошлась мне в целое состояние. Редкие бриллианты, сделанные специально под заказ, — голос его был мягким, почти волнительно.

Он застегнул украшение на моей шее, и в тот же момент почувствовала мягкое давление губ на своей коже — поцелуй прямо на шее. Было невероятно приятно.

Я обернулась и внимательно посмотрела на подарок.

— Очень красиво, спасибо… — прошептала я, а потом, не сдержавшись, начала его целовать. Он ответил взаимностью, и наш поцелуй был нежным, трогательным, наполненным тихой радостью и ощущением близости.

Случайно ловлю недовольный взгляд какой-то девушки. Кто она? Кажется, я уже видела её в универе, но с кем она пришла?

— Что ты там увидела? — вернул меня из мыслей Артем, слегка улыбаясь.

— А… я… отойду? — сердце забилось быстрее, хотелось ненадолго выйти. — Поищу Ленку и Ольгу, а то, наверное, скучают без меня.

— Да, конечно, — не желая отпускать меня из рук, проговорил Тема, провожая взглядом, и я отправилась к другим гостям.

Незнакомка продолжала пристально смотреть на меня, взгляд её был злым, даже по-своему враждебным. Не сводя глаз с меня, она шагала куда-то в коридор, а я, почти невольно, пошла за ней. Дом был огромен, словно дворец. Заглядывая в комнаты и проходя по длинному коридору, я слышала какие-то звуки — женские стоны. Любопытство смешивалось с чем-то ещё… тревогой, что ли, или странным внутренним притяжением.

Звуки доносились из небольшой запертой комнаты. И тут я узнала голос — это была Ленка. Она стонала так, что становилось ясно: ей невероятно хорошо, кто бы ни был рядом.

— О дааа… о боже… дааа…

Я тут же оставила поиски незнакомки и развернулась обратно в зал, к гостям. Среди толпы заметила маму, обняла её, обменялись улыбками.

— А где папа? — пытливо спросила я.

— Он сказал, что вышел подышать, — спокойно ответила она, передавая мне бокал шампанского. — За праздник, доченька.

Мы чокнулись, но не успели допить, как через несколько секунд появился отец, поправляя пиджак и рубашку. А буквально через пару минут в зал вошла Ленка — волосы слегка взъерошены, но она быстро поправила прическу, будто ничего не произошло.

Мгновение — и всё стало на свои места. Ленка… спит с моим отцом? Нет, не может быть. Прибью.

Я обернулась на маму, но она, словно святая, радостно улыбалась, подзывая его к себе. Отец ответил ей с такой же радостью. Мой взгляд метнулся между ними, не понимая, что я должна сейчас чувствовать: только что изменил матери… с моей лучшей подругой.

— Я пойду, — прошипела я, допивая бокал, и мгновенно покинула родителей. Мчалась к Ленке, уперевшись почти в неё. — Где ты была?

Она ловит на себе недовольный взгляд, но без тени смущения отвечает:

— Что за допрос? В уборной была.

В уборной, ага… Тот же самый голос, те же стоны… И главное — лжет прямо в глаза. Мой взгляд ищет отца, он смотрит куда-то в нашу сторону, но не на меня. Сердце окаменело.

Да быть не может. Вы издеваетесь. Она реально спит с моим отцом. И этот дорогой подарок… не cтолько для меня сколько для неё. Прикрытие. Как удобно, папочка.

Настроение улетучилось, в спешке, незаметно покидаю праздник, прячась от посторонних глаз в своей спальне. Лежа на кровати пытаюсь ни о чем не думать, в углу горит тихонько ночник, гордо и одиноко. За окном полная луна, скоро пробьет полночь, и все будут отсчитывать обратный отсчет и радоваться Новому году, а я теперь не знаю, хочу ли вообще лететь с Ленкой на те острова. Впервые в жизни мне сделали такой подарок — и вот так быстро отняли.

Дверь открылась. Высокая мужская фигура замерла, зашла и тут же захлопнула дверь, повернув замок. Нервно усаживаюсь на кровать в ожидании.

Темыч вошел с привычной величественной походкой, слегка покачиваясь из стороны в сторону. В одной руке держал бутылку, в другой — два бокала, свисающих с пальцев. Поставив их на столик, он начал снимать пиджак.

— Скучно? — разорвал он гнетущую тишину, бросив пиджак на кресло неподалеку. Начал расстегивать манжеты, засучивать рукава, обнажая свои сильные руки.

— Да… настроение как-то пропало… — вырвалось у меня, взгляд упал на браслет. Легонько глажу металл пальцем. Тема обратил на это внимание, но не подал ни малейшего знака.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сейчас развеселю, — ухмыльнулся он, тут же вскрыл бутылку одним движением, как мастер. Пробка хлопнула, шампанское забулькало и начало выливаться. Выхватив бокалы, он аккуратно начал наполнять их по очереди.

Я внимательно следила за его движениями и невольно улыбалась — с ним было спокойно и приятно. Передав один мне, он присел на кровать очень близко.

— За нас? — коротко и элегантно, приподнял бокал и поднес ко мне.

— За нас… — шепнула я и тут же сделала глоток. Какой приятный вкус.

Мы продолжали пить, смеяться, время теряло значение. Темыч решил, что этого слишком мало, и отправился «ограбить» винный погреб моего отца, выбрав лучшее вино. Оставив меня ненадолго одну, я крутила браслет и думала — кто его подарил и какую историю скрывает это удивительное, элегантное украшение.

Темыч вернулся достаточно быстро, хихикая как мальчишка, с уловом — бутылкой Château Margaux 2005 года.

— О, если он узнает — он убьет нас!

— А мы ему не скажем, — пробурчал Тема, вскрывая бутылку и разливая по бокалам.

Мы продолжали наслаждаться этим великолепным вином, ощущая, как приятные волны алкоголя расслабляют каждую клеточку тела. Голова закружилась, и я понимала, что уже не могу пить, но Тема продолжал подливать.

— Всё, с меня хватит, — ставлю бокал на столик. — Я уже достаточно пьяна… — перед глазами всё слегка плывёт, и я не замечаю, как близко оказался он.

— Хорошо, с меня тогда тоже, — улыбаясь, он аккуратно ставит бокал на столик, чуть не промахнувшись, но все же находит устойчивое место, слегка дрожащими пальцами подталкивая его, чтобы не упал.

Наши взгляды задерживаются друг на друге, каждое движение кажется значимым. Он медленно приближается ко мне, и я позволяю этой невинной близости. Горячая рука скользит за мою шею, приближая к себе, а губы, упругие и сладкие от вина, начинают целовать… аккуратно, трепетно. Я закрываю глаза и полностью отдаюсь этим чувствам, словно земля уходит из-под ног.

Вторая рука нежно скользит по моей руке, гладит, ласкает, вверх и вниз. Я ощущаю притяжение, желание прикоснуться ко всему его телу и не сдерживаюсь поддаваясь.

— Я хочу тебя, малышка… — шепчет он на ухо, голос мягкий и горячий, и я словно плыву.

Пальцы обхватывают бретельки платья и резко стаскивают их вниз, обнажая грудь, его взгляд на секунду задерживается на ней, а потом возвращается к моим губам. Еще не успеваю опомниться, как он охватывает меня под спиной, сильными руками поднимает и кидает на кровать. Голова плюхается на подушку, все происходит так быстро, что сердце бьется бешено, а разум теряет привычные границы.

Он падает сверху, жадно целует, нашептывая на ухо томным голосом:

— Как же я тебя хочу… Я больше не могу терпеть… я весь сгораю…

Меня словно окунули в морок, я плыву где-то в космосе среди миллиарда звезд, голова слегка кружится. Горячие руки хватают за грудь, нежно гладят. Легкий стон вырывается из моих губ.

— Какая же ты горячая… — шепчет он где-то на уровне груди, даря самые жаркие ощущения.

Одна из его рук нагло вторгается под платье, пытаясь стянуть нижнее белье. Мягкие, пульсирующие ощущения накрывают меня.

С боку завибрировал телефон. Успеваю увидеть сообщение: «Готовься к последствиям», и экран тут же гаснет. Тема даже не замечает — он полностью поглощен мной.

Трезвость стучится в дверь сознания, и я опомнилась, понимая, в какой я ситуации.

— Тем… погоди… — выдавливаю я.

— Малышка… пожалуйста… — стонет он, не желая останавливаться.

— Остановись! — пытаюсь усесться, но он поднимается выше и пытается закрыть мой рот.

Страх разоблачения охватывает меня с новой силой. Ладонями упираюсь в его горячую грудь и со всей силы отталкиваю.

— Я сказала хватит!

Тема срывается с кровати и падает на пол. Я сижу на кровати, сердцебиение бешеное, быстро поправляю верхнюю часть платья, скрывая наготу.

— Ч… что? — ошарашенно проборматывает он, пытаясь встать.

— Пошел вон! — указываю пальцем на дверь. Его взгляд меняется на недовольный. Он хватает пиджак и покидает спальню.

Как только дверь захлопывается, меня охватывает паника. Как это вообще возможно? Откуда у меня такая сила?

Глава 22.

Глаза блестят от слез, но не от печали — от напряжения, от всего, что накопилось. Я сжимаю браслет на руке, ощущаю его холодный металл. Он как будто напоминает: «Ты не одна. Ты сильная».

Слышу, как где-то в доме продолжается праздник, смех гостей, но это теперь кажется далекой историей. Я не знаю, как завтра будут выглядеть отношения с Темой, не знаю, как переживу предстоящие дни.

Потерять его — страх еще сильнее. Столько тайн, лжи, и столько раз я отталкивала, отказывая в желаемом. Не долго думая, хватаю телефон, ведь в голову приходит светлая мысль — действовать. Спускаюсь в зал, поправив платье и волосы, взглядом ищу ту самую хмурую девушку, но она уже не одна… Она танцует с Темой. Как же быстро ты нашел мне замену, утешение в объятиях другой. Делаю несколько фото, чтобы отчетливо было видно ее лицо, и тут же возвращаюсь в свою спальню, запираясь.

Открываю мессенджер и сразу же скидываю фото с пометкой Александру:

начни с нее

. Прилетает короткое:

«Ок. Все сделаю»

. Игра начата, и все идет на считанные минуты. От нервозности кусаю ногти, задумчиво оглядываясь.

Глухой стук в дверь вздрагивает, но я не отвечаю.

— Лиз, ты там? — слышу голос Ольги, видимо, она обыскала меня везде.

— Сейчас открою.

Открыв дверь, не удивляюсь: Ольга с выпившей Ленкой заваливаются в спальню. Закрываю на замок — хватит с меня посетителей на сегодня. Ленка падает на кровать, бормочет что-то себе под нос. Ольга держится трезво, но на веселе, глаза плывут.

— Я познакомилась с таким мужчиной… — начинает Ленка…

— Да что ты? А я с ним знакома? — бурчу еле слышно сама себе, намекая на своего отца.

Девчонки не расслышали, продолжая хихикать.

— Так устала… Лиз, футболки дашь? — обращается Ольга, тянется снимать платье, немного зевая.

— Конечно, сейчас, — тут же подхожу и достаю из шкафчика три. Похоже, сегодня будем спать все вместе.

Ленка садится и с досадой выдает:

— Но он женат… — и начинает плакать, закрывая лицо руками.

Ольга тихо утешает ее, не говоря ни слова, но взглядом косится в мою сторону.

Я просто не верю. Какая наглость — прийти на праздник в чужой дом, спать с чужим мужем и потом жаловаться его собственной дочери. Ленка явно пошла по наклонной.

— Может, оно и к лучшему? — делаю вид, что не догадываюсь, — подхожу ближе и раздаю каждой по одной.

Отхожу, растёгиваю платье, сверху накидываю футболку, снимаю через низ и тут же поднимаю с пола и вешаю на вешалку. Ленка вроде приходит в себя.

— И правда… зачем мне старый хрен? — опомнившись, глаза загорели новой жизнью.

"Старый хрен" — только что она обозвала моего отца. Но я хочу, чтобы она это признала вслух. При Ольге вряд ли, совесть замучает. Оля совсем не такая, как она, ближе ко мне, чем к ней.

Покидаю комнату ненадолго, иду в ванную, смываю макияж, распускаю волосы. Возвращаюсь к подругам: обе уже сняли платья, по очереди отправляются умываться, приводят себя в порядок. Беру ночной крем, и тут же расстилаю кровать, сажусь на край, хвата баночку и медленно наношу крем на кожу. Ольга присаживается рядом, опускает палец в баночку с кремом и повторяя движение, нанося аккуратно по своему молодому личику.

— Завидую вам, девочки, — тихо говорит она, — У тебя, Лиз, есть Артем. А у Ленки… вообще нет проблем с мужским полом. А я никого не могу найти.

Я касаюсь ее руки, показывая поддержку.

— А толку от них? Никто даже не думает со мной встречаться, — выходит Ленка, взгляд менее плачущий, — Я просто удобная, лишь на одну ночь. И что со мной не так? — плюхается на кровать и смотрит в пол.

Мне становится искренне жаль. Своей семье совсем не нужна, с парнями никогда не ладится. Мы с Ольгой — ее единственная «семья», если так можно сказать.

— У тебя хотя бы с сексом проблем нет, — оборачивает к ней Ольга.

— Так в чем проблема?, — искренне не понимает Ленка.

— Мне нужна эмоциональная связь, — тут же обрывает Ольга, и кажется от этих слов ей еще тяжелее. Как я ее понимаю, у меня все есть, но я не готова, просто не могу дать слабины и не знаю когда буду готова.

Завалившись спать, мы мгновенно вырубились. Кажется, ночью кто-то шкрёбся в дверь спальни, но Ленка грубо буркнула:

— Тут все спят, ради бога…

И сразу стало тихо.

На утро голова трещала, будто кто-то решил устроить салют прямо внутри черепа.

— Никогда больше не пей, — простонала Оля, прикладывая подушку к лицу.

— Отключите этот телефон, наконец-то, — захрипела Лена и зевнула. — Чей это, мой?

— Мой.. Кажется, — ответила я, нащупывая под подушкой вибрирующий телефон.

На дисплее мигало сообщение от Тёмы:

«Прости меня. Не хотел, чтобы всё так вышло.»

Как же я устала от этих секретов и интриг… Раньше всё было проще.

Я люблю его — до дрожи, до боли — и хочу быть только с ним.

Но боюсь.

Боюсь, что правда всё разрушит.

А если он уже видел то фото? Проверил? Мамочки, как же страшно узнать наверняка…

Может, просто подождать? Или снова сказать, что это фейк… Ведь один уже был…

— Девочки, — простонала Оля, поднимаясь с кровати, — если мы не соберём чемоданы прямо сейчас, самолёт улетит без нас.

— Отлично, — бурчу я. — Может, на островах у меня хоть голова перестанет гудеть.

Натягиваю кофту, но тревожные мысли не отпускают.

Лгать — это плохо. Плохо-плохо-плохо. Обязательно скажу, но не сегодня.

Спустя несколько часов мы собрали чемоданы, привели себя в порядок и оделись. Телефон снова ожил — сообщение от Тёмы:

«Малыш, давай поговорим. Не хочу быть с тобой в ссоре.»

Я быстро отвечаю:

«Давай я вернусь из отпуска, и мы поговорим? Хорошо?»

Он отвечает коротко:

«Конечно. Люблю тебя.»

В этот момент Ольга окликает меня, и я, вздохнув, оставляю сообщение без ответа.

Спустившись вниз, мы застали в доме суету — прислуга наводила порядок после вчерашнего вечера. Решили, что завтракать лучше всего на кухне. Там нас уже ждали повара — те самые, что вчера целый день и вечер стояли у плиты.

Завтрак был готов, ароматный и щедрый, но я заметила, как Ленка бросает короткие взгляды на одного из поваров. В её глазах — грусть и тоска. Ян. Ему около двадцати восемь, если не ошибаюсь. Он старался не смотреть в её сторону, но стоило их взглядам случайно пересечься — тут же отводил глаза. Ленка — настоящая тигрица: ей, видимо, мало моего отца, теперь ещё и на Яна запала. Просто не верю в её поведение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В коридоре, перед самым отъездом, нас встретили отец с матерью — пожелать счастливого пути.

— Доченька, ты там сильно не разгуливайся, — сказал отец с привычной игривой улыбкой.

— Не переживайте, Олег Анатольевич, — спокойно ответила Ленка, даже без намёка на флирт. — Лиза в надёжных руках.

— Я не сомневаюсь, — мягко улыбнулся он, и в этой улыбке было то особое тепло, которое бывает только у отцов.

— Пап, всё будет хорошо. Со мной Лена и Оля, — говорю я, обнимая его. Он целует меня в висок.

— Только без глупостей, доченька, — тут же вмешивается мама. — А то мы тут с папой поседеем окончательно!

— Мы обещаем за ней присматривать, — вежливо добавляет Оля. — И ещё раз спасибо за такой крутой подарок.

Пока мы прощались — обнимались, смеялись, держались за руки — я поймала себя на мысли: отец ни разу не взглянул на Ленку или Олю. Всё его внимание — только на мне. А Ленка, что удивительно, тоже вела себя спокойно, без привычных взглядов и намёков.

Добравшись до аэропорта, мы сдали багаж и прошли контроль. Нас вежливо проводили к нашим местам в самолёте. До взлёта оставались считаные минуты — и вот она, свобода.

Впервые в жизни — без родителей, без Тёмы, без контроля.

Чувствую, как у этой птички наконец-то расправляются крылья.

Как только самолёт оторвался от земли, Ленка уже тянула руку, подзывая мимо проходящую стюардессу.

— Нам бы чего-нибудь покрепче, — улыбнулась она, не моргнув. — Полёт долгий, восемь часов всё-таки.

Стюардесса оказалась настолько красивой, что на секунду стало неловко смотреть прямо в глаза — ухоженная, с идеальной причёской, улыбкой на миллион и мягким голосом. Она кивнула и вскоре вернулась с тремя бокалами шампанского на подносе.

— Ты же говорила — больше не пьём? — тихо одёрнула я подруг, но рука сама собой потянулась к бокалу.

— А как же отметить первую свободу? — с самым невинным видом заметила Ленка.

— Предлагаю выпить за твоих родителей, Лиз, — подхватила Оля. — За такой шикарный подарок.

— Согласна.

Мы чокнулись, и звон бокалов утонул в мягком гуле самолёта. Холодное шампанское щекотало губы, а через пару глотков по венам разлилось то самое чувство — лёгкость, предвкушение, радость.

Я откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и представила, как нас встретит солнце: белоснежные пляжи, прозрачный, почти светящийся океан, густой аромат тропических цветов и тёплый ветер, от которого забываешь обо всём.

К утру мы приземлились. Воздух на островах был совсем другой — влажный, густой, пахнущий морем и чем-то сладким, как кокосовое молоко. Нас у трапа уже ждала девушка-сопровождающая — смуглая, с тёмными волосами, собранными в аккуратный пучок, и глубокими восточными глазами, в которых будто отражалось солнце.

— Добро пожаловать на Валентис, — сказала она мелодичным голосом и проводила нас к машине.

Мы ехали по узкой дороге, петлявшей вдоль побережья. Пальмы тянулись к небу, белый песок ослепительно сиял, а океан переливался десятками оттенков голубого. Даже не верилось, что всё это настоящее.

Отель оказался не огромным зданием, а целым

комплексом небольших бунгало

, утопающих в зелени. Каждое — отдельный уютный домик с террасой, крышей из пальмовых листьев и резными деревянными ставнями. Между ними вились тропинки, по бокам — кусты гибискуса и фиолетовые орхидеи. Воздух дрожал от жары и пения цикад.

— Рай на земле, — прошептала Оля, выходя из машины.

— Рай, — повторила я, — и ни одной проблемы. Хотя бы на неделю.

Глава 23.

— Здесь просто волшебно… — восторженно воскликнула я, щурясь на лазурную гладь океана и прикрывая глаза широкой летней шляпкой. Солнечные блики танцевали на волнах, а лёгкий бриз играл с краями шляпы.

— Надеюсь, на этом острове мы встретим много красавчиков! — уверенно заявила Ленка, как настоящая хозяйка собственной жизни. Она лениво вытянулась на шезлонге под тёплыми лучами солнца и, не открывая глаз, добавила: — Оль, намажь мне спинку. — С этими словами она расстегнула верхнюю часть купальника и, придерживая её руками, перевернулась на живот.

— Ой, девочки, я так рада, что мы втроём наконец-то отдохнём от всей этой городской суеты… — сказала Олька, доставая из пляжной сумки флакон с кремом от загара и пересаживаясь к Ленке. Лёгкий запах кокоса смешался с солёным ароматом моря. Она начала втирать крем по плечам и спине Лены, двигаясь дальше по рукам и ногам.

Я глубоко вдохнула влажный морской воздух, а затем медленно выдохнула, ощущая, как сердце переполняет радость и все тревоги будто остаются где-то далеко — в городе, за тысячами километров отсюда. Волны перекатывались о песчаный берег, унося с собой остатки мыслей о доме.

На пляже было немноголюдно. Вдалеке слышался негромкий плеск воды, ленивое жужжание вентиляторов под навесом бара и лёгкая музыка — приятный фоновый джаз, смешанный с шумом прибоя. Бар стоял прямо у кромки воды, построенный из светлого дерева и бамбука, а за стойкой стояли высокие плетёные стулья.

К нашему столику подошёл молодой официант — смуглый парень с чёрными волосами и игривым взглядом. В руках он нёс поднос с коктейлями и экзотическими фруктовыми напитками со льдом. Поставив всё перед нами, он посмотрел на нас с лёгкой улыбкой:

— Возможно, юные леди ещё чего-то изволят?

Ленка приподнялась на локтях, едва не обнажая грудь, но тут же прикрыла её рукой. Посмотрела на парня из-под солнцезащитных очков и с хитринкой закусила губу:

— Ну… возможно, да… — протянула она с намёком. — Ты мог бы помочь мне сегодня расслабиться… — и тут же улыбнулась игриво.

Официант вежливо усмехнулся, слегка смутившись, явно уловив подтекст. Но тут же отвёл взгляд и удалился, поняв, что больше нам ничего не требуется.

Я закатила глаза. Ну не может Ленка и дня без мужика.

— А как же Александр? — спросила я, ловко поддразнивая подругу, и тут же взяла бокал с лимонадом. Лёд приятно звякнул о стекло, а вкус напитка оказался удивительно ярким — смесь ананаса, маракуйи и лайма освежила в знойный полдень.

Ленка откинулась обратно на шезлонг, устало положив голову на подушку.

— Ничего не вышло… — произнесла она с досадой и горечью, без привычной задорной нотки в голосе.

— В смысле? Когда ты успела? — удивилась я, ведь Ленка ничего не рассказывала нам с Ольгой.

— После бала, когда ты пропала… — начала она вспоминать тот вечер. — В общем, он сказал: «Не заинтересован». Честно говоря, это впервые, когда мне парень отказывает… в сексе.

Ольга закончила втирать крем в Ленкину кожу и поднялась.

— Лиз, тебя натереть? — спросила она, протягивая мне тюбик, словно он сам мог волшебным образом сделать за неё всю работу.

— Пожалуйста, спасибо, — откликнулась я, ставя свой напиток на столик и устраиваясь на живот.

Ольга присела рядом и принялась за привычное дело, а я украдкой взглянула на Ленку. Её глаза вдруг стали грустными и чуть усталыми.

— А с кем ты кутила на Новый год? — спросила я вроде бы без задней мысли, но втайне надеясь, что это был не мой отец.

— С Яном… — тихо, почти шёпотом ответила она.

— С Яном? Тем самым… поваром? — переспросила я, моргнув несколько раз, чтобы убедиться, что услышала правильно.

— Ага… — с тоской произнесла Ленка. — Он явно умеет им пользоваться…

Прихожу к определённому пониманию ситуации. Александр её отшил — в принципе, неудивительно: у него ведь есть девушка. Хоть в этом он оказался адекватным. С большим облегчением принимаю тот факт, что в ту ночь Ленка была с Яном, а не с моим отцом. Камень падает с души — будто тяжесть, что давила на сердце, растворилась в солёном морском воздухе. Даже улыбка сама собой появляется на лице, а настроение заметно улучшается. Чувствую лёгкую игривость и внезапную волну умиротворения: море шумит, солнце ласкает кожу, а проблемы кажутся чем-то далёким и неважным.

— Ленок, — повернулась к ней Ольга с прищуром, — уверена, у тебя уже есть новый план?

Ленка — мастер перевоплощения настроений. Казалось, только что в её глазах стояла слеза, а уже через миг она лучится радостью, на лице появляется лукавая ухмылка. Сразу видно: она уже знает, чем мы сегодня займёмся, хотя мы с Ольгой ещё даже не строили планов.

— Вы же меня знаете, — протянула она, хитро щурясь. — Пока вы мазались кремом, я успела немного пофлиртовать с барменом… и он шепнул, что за курортной зоной есть бар, где по вечерам тусуются местные. Говорит, иногда пускают и туристов… — Ленка заговорщицки улыбнулась, приподняв бровь. — Так что планы у нас уже есть. — Подмигнула и, как ни в чём не бывало, перевернулась на спину, придерживая лиф купальника.

Мы с Ольгой переглянулись и тихо хихикнули. С Ленкой мы никогда не пропадём — с ней точно не соскучишься и уж точно не умрёшь от скуки.

— Спасибо, Оль, — сказала я с улыбкой, как только она закончила меня мазать кремом. — Тебе помочь? — я уже была готова подскочить прямо сейчас.

— А как же, — вежливо ответила Ольга и тут же пересела на свой шезлонг. Устроилась поудобнее, легла на живот и ловко развязала лифчик, оголяя плечи и спину. На лице её застыло довольное расслабленное выражение.

Я взяла тюбик с кремом, села рядом и мягкими движениями стала втирать его в загорелую кожу подруги. Тёплый воздух наполнился запахом кокоса, а шум прибоя и негромкий смех нашей троицы сливались в уютную летнюю симфонию.

Мимо нашей зоны проходила группа серферов — загорелые, в шортах и с досками под мышкой, весёлые и шумные. Один из них замедлил шаг, заметив Ольгу. Похоже, его внимание сразу привлекла эта наша красноволосая бестия. Он перекинулся парой слов с ребятами и, не раздумывая, направился прямо к нам. Весь его взгляд был прикован к Ольге — настолько явный интерес, что она слегка смутилась и даже опустила глаза, хотя пыталась держаться спокойно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Привет, девчонки! — сказал красавец, ослепительно улыбнувшись. Весь его тон и поза говорили, что он обращается именно к Ольге.

— Привет, — отозвалась Оля, и я заметила, как у неё чуть дрогнули пальцы, а в голосе промелькнула неуверенность.

— Привет, — почти одновременно сказали мы с Ленкой, оценивающе разглядывая незнакомца.

— Я Алекс, — представился он, убирая с лица прядь солёных от моря волос. — Мы тут с ребятами проходили мимо и увидели таких красавиц. Я подумал: а почему бы не пригласить вас сегодня на тусовку? Там, за пределами курортной зоны, есть бар, где собираются местные.

— Я Ольга, — ответила она и тут же смутилась ещё сильнее, но успела добавить: — Это Лиза и Лена, — показала на нас рукой. Мы дружно помахали ему в ответ. — Мы как раз с подругами обсуждали эти планы на этот вечер.

— Отлично! — Алекс одарил её своей голливудской улыбкой. — Будем рады вас там увидеть. До вечера?

Он сделал пару шагов назад, не сводя с Оли взгляда. Она улыбалась и буквально сияла от смущения, словно школьница на первом свидании.

— Да, мы придём, — выпалила она, прежде чем кто-то из нас успел что-то возразить.

Я поймала на себе взгляд Ленки, и мы обе не выдержали — прыснули со смеху. Даже я не настолько робею перед парнями, как Оля. Но мы знали: она у нас натура романтическая, ей важны все эти взгляды, улыбки и лёгкая дрожь от новых знакомств.

— Что? — вспыхнула Оля, покраснев ещё больше и кидая в нас маленькую ракушку.

Ленка тут же вытянула губы и пародируя красавчика, сделала вид, что хочет поцеловать Ольгу. Та звонко рассмеялась и отмахнулась, но по выражению лица было видно: внимание ей приятно. На них двоих в этот момент было так приятно смотреть — такие живые, лёгкие и счастливые.

Я же наблюдала за ними с улыбкой, не испытывая ни капли зависти. Мне парни сейчас были совершенно ни к чему — на вечеринку я собиралась чисто за компанию.

Сумерки на острове наступали стремительно: небо наливалось густыми красками заката, и уже через несколько минут зажглись маленькие фонарики, натянутые гирляндами над пляжем. Они мерцали мягким жёлтым светом, отражаясь в тёмной воде океана. Где-то пахло солью, фруктами и сладким ромом.

Мы пришли втроём — каждая словно сошла с глянцевой обложки и при этом сохранила свой характер.

Ленка, как всегда, выглядела вызывающе эффектно: короткая белая мини-юбка, едва прикрывающая загорелые бёдра, и чёрный топ с открытыми плечами, который выгодно подчёркивал её фигуру. На шее тонкая золотая цепочка, волосы — светлые, блестящие, заплетены сбоку в косичку с маленьким белым цветком. На губах алый блеск, взгляд уверенный, хищный — она явно чувствовала себя в своей стихии.

Ольга — полная противоположность: её алые волосы мягкими волнами спадали на плечи, на виске белела нежная орхидея, будто сошедшая с тропического дерева. Она выбрала лёгкое платье нежно-оливкового оттенка, тонкое и летящее, с чуть открытой спиной. В её походке была некая робкая изысканность, а взгляд — романтичная мечтательность, словно она ждала чудесного поворота вечера.

Я же уложила свои светло-русые длинные волосы волной, добавив несколько маленьких белых цветков, несколько прядей свободно падали по плечам. На мне была тёмно-синяя юбка до пола и короткий белый топ, открывавший талию. Хотя изначально я шла сюда просто за компанию, сейчас в груди уже рождалось лёгкое волнение, будто впереди ждало что-то необычное.

Вечеринка была шумной и по-своему волшебной. Музыка оказалась живой и ритмичной — местные парни играли на ударных и струнных прямо у сцены из деревянных поддонов, а диджей время от времени добавлял электронные биты. Танцплощадка находилась прямо на песке, освещённая гирляндами и небольшими бумажными фонариками, подвешенными между пальмами.

Толпа двигалась в ритме — девушки в коротких шортах, ярких топах и лёгких полупрозрачных накидках; у многих на руках браслеты из ракушек, в волосах — свежие цветы. Они танцевали легко, раскованно, почти синхронно с партнёрами: парни — смуглые, с белозубыми улыбками, загорелые от солнца и моря, в свободных рубашках, расстёгнутых почти до пояса. Казалось, что у всех одинаково красивые тела, лёгкость в движениях и сияющие глаза.

Мы остановились в стороне, ближе к барной стойке, наблюдая за этим вихрем. Я чувствовала, как Ленка едва сдерживается, чтобы не рвануть в центр танцпола, а Ольга наоборот выглядела так, будто боялась сделать первый шаг, но глаза её светились восторгом — она словно жила этим моментом.

Музыка захватывала: барабаны задавали быстрый ритм, а гитара добавляла мягкие латино-мелодии. Вся площадка казалась огромным пульсирующим сердцем, и маленькие фонарики над головами танцующих дрожали в такт ветру и музыке.

Глава 24.

— Вы пришли? — послышался знакомый голос.

Я обернулась и заметила Алекса рядом с Ольгой. Как всегда, его ослепительная улыбка сбивает с толку.

Оля вся порозовела, застенчиво улыбнулась и кивнула, одаряя красавца своим взглядом. Алекс выглядел безупречно: лёгкие шорты, расстёгнутая безрукавная рубашка открывала подкачанные плечи, загорелую грудь и пресс. Высокий, смуглый, уверенный в себе — рядом с ним Ольга казалась почти хрупкой.

— А я уж и не надеялся, — в его голосе проскользнула довольная нотка. Он коротко взглянул на меня с Ленкой, будто из вежливости, а затем снова переключился на Олю. Легко коснулся её за руку: — Пойдём, познакомлю вас с ребятами.

Она буквально засветилась от счастья. Мы с Ленкой, поймав друг у друга довольные взгляды, пошли следом. Приятно было видеть Олю такой счастливой и смущённой — всё, как она любит.

Алекс оказался джентльменом — ни лишних объятий, ни навязчивости. Максимум лёгкое касание за плечо или за ладонь.

У их компании за столиком оказалось ещё пятеро ребят — все смуглые, подтянутые, с разными чертами лиц, но одинаково загорелые и уверенные в себе.

— Ребят, знакомьтесь, — с улыбкой произнёс Алекс. — Это Оля и её очаровательные подружки Лиза и Елена.

Мы синхронно вскинули руки в приветственном жесте: «Всем привет!»

У стола царила непринуждённая атмосфера: кто-то пил из высоких стаканов, кто-то потягивал кальян, слышался смех и тихий гул разговоров, над головой переливались тёплые огоньки лампочек.

Я устроилась на свободном месте, когда к нам подошёл официант и выгрузил на стол несколько бутылок и ряд маленьких шотов. Парень, что сидел рядом, сразу привлёк моё внимание: мягкие мужские черты лица, прямой нос, тёплые тёмно-карие глаза, тёмные густые пряди чуть ниже шеи падали на лоб, а яркая гавайская рубашка была нарочито расстёгнута, открывая его красивый загар и рельефный пресс.

Он ловко схватил бутылку и стал разливать густой напиток по стопкам. Одну из них поставил передо мной.

— Лиза, попробуй, — его улыбка была неожиданно тёплой и немного мальчишеской. — Они сами готовят. Из фруктов. Говорят, уносит на седьмое небо.

Я взяла стопку, не успев подумать, как осушила его залпом и хлопнула шотом по столу.

Ребята дружно рассмеялись, явно не ожидая такой прыти. Лена восторженно завизжала и, стуча ладонью по столу, требовательно подставила стопку — мол, «и мне тоже!».

Ольга тем временем уже шепталась с Алексом, между ними чувствовалась лёгкая искра. Именно так она всегда представляла себе флирт — нежно, романтично, с лёгкой неловкостью.

Я краем глаза заметила, как Алекс подал Ольке стопку, а затем кусочек фрукта. Она аккуратно взяла его губами, и сок потёк по подбородку, скатившись по шее. Алекс уловил этот момент, едва наклонился, провёл языком по её шее и поднялся выше — к её губам. Оля смутилась, но он заметил это и не стал настаивать, лишь мягко улыбнулся.

— Кстати, я Фин, — вывел меня из мыслей парень с гавайской рубашкой и озорной улыбкой. — Лови ещё, — он протянул мне новую стопку.

Хочу признать, он не солгал: напиток был густой, мягкий, с нежной фруктовой сладостью и лёгким теплом алкоголя, которое ощущалось только после глотка.

Мы выпивали одну за другой, и смех, легкий и искристый, лился из нас словно музыкальная нота, переплетаясь с ритмом вечеринки. Музыка играла громко, вибрируя в груди, а легкий теплый ветер касался нашей кожи, словно шептал о чём-то тайном и прекрасном. Ночь была волшебной, почти осязаемой, и мне хотелось, чтобы она растянулась на вечность. Алкоголь медленно, сладостно расползал по телу, словно нежное заклинание, обволакивая каждую клеточку чувственным теплом.

Схватив Ленку за руку, мы вырвались на танцпол, где музыка била словно живой поток. Среди множества незнакомцев я впервые ощутила себя абсолютно свободной, словно растворяясь в этом ритме, позволяя каждой ноте проникать глубоко в душу. Легкость, медленно струившаяся по венам, делала движения непроизвольно раскованными, почти невесомыми.

Ловлю взглядом, как к Ленке осторожно пристраивается красавец — кажется, зовут его Сэм. Он аккуратно подходит сзади, его руки мягко ложатся на её талию. Ленка, почувствовав тепло его тела, слегка наклоняется к нему, руки запрокидываются за его шею, улыбка расцветает на губах, словно магический цветок, позволяя к себе касаться.

В этот момент слышу знакомый голос Фина позади себя:

— Позволишь?

Оборачиваюсь и ловлю эту милую, почти сказочную улыбку. Его рука тянется ко мне, и я, улыбнувшись в ответ, принимаю приглашение. Сердце начинает биться чуть быстрее, а воздух вокруг кажется электризованным. Позволяю ему приблизиться, обвиваю руки вокруг его крепкой шеи, чувствуя его тепло и силу. Его руки мягко фиксируются на моей талии, взгляд, глубокий и пронзительный, словно сквозь мгновения, проникает прямо в меня. Этот парень будто вышел из сказки: простой, уверенный, но с нежностью, которая делает реальность словно менее острой, а мир — волшебным.

Мы начинаем двигаться под медленную музыку, растворяясь друг в друге, отпуская все мысли, наслаждаясь каждым прикосновением. Мир будто замедляется, оставляя только нас и этот волшебный момент морока, где всё вокруг становится светом, ритмом и ощущением счастья, такого чистого и чарующего, что хочется закрыть глаза и остаться здесь навсегда.

Мы пили, танцевали, веселились, и в какой-то момент я с удивлением понимаю, что мы уже сидим на заднем сиденье автомобиля. Ленка спереди, я прижата к Фину сзади, а рядом Ольга с Алексом целуются, абсолютно не стесняясь, иногда тихо постанывая. Голова кружится, будто внутри меня пульсирует целый вихрь эмоций, и не успеваю моргнуть, как картинка перед глазами меняется со скоростью света. В следующий момент мы уже входим в одноэтажный белый дом, где вместо привычных дверей распахиваются окна-купе. Во дворе у входа стоят несколько уютных садовых шезлонгов с мягкими подушками, маленький столик, а чуть поодаль мерцает бассейн. Тёплый свет окутывает всё вокруг, и ясно, что мы на частной территории. Фин аккуратно поддерживает меня за руку, не давая потерять равновесие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вот тут порожек, аккуратно, — мягко предупреждает он, проводя меня внутрь.

— Где это мы? — удивлённо оглядываюсь по сторонам. Фин разжимает руки, как только я принимаю устойчивую стойку, и направляется к бару, расположившемуся неподалёку.

Внутри просторно и уютно: несколько диванов, стеклянные столики, помещение оформлено с вкусом, в нём царит лёгкая, почти домашняя атмосфера.

— Моей бабки, но она сейчас улетела по работе, — раздаётся голос с-за бара, и я улыбаюсь, ощущая необыкновенное ощущение свободы и тайны.

В этот момент в комнату входят Ольга с Алексом, полностью поглощённые друг другом. Они страстно целуются, его руки смело исследуют её тело, она тихо пищит от наслаждения, не отрываясь от его губ. Я ловлю лёгкое возбуждение в воздухе, и сердце моё бьётся быстрее, ощущение волнения и странного, сладкого смущения растекается по всему телу.

Фин тихо подходит сзади, нежно обнимает меня, а перед лицом демонстративно появляется новый коктейль.

— Специально для тебя, — шепчет он на ухо, его голос звучит бархатно, почти магически. — Мой фирменный рецепт.

Я принимаю бокал и тут же осушаю его до дна. Фин удивлённо приподнимает бровь, а затем с восхищением выхватывает пустой бокал и возвращается к бару.

— Повторить? — слышу его издалека, и улыбка играет на его губах, будто он читает мои мысли.

Следом за нами медленно входят Ленка с Сэмом. Я никогда раньше не видела, чтобы Ленка так открыто проявляла страсть, а уж тем более Ольга. Сэм — высокий, крепкий парень, ведёт Ленку вперёд, и она, упираясь спиной в его грудь и запрокидывая голову, ловит его жаркие поцелуи. Между ними ощущается электричество, энергия, будто воздух вокруг дрожит от их близости. Я невольно вздрагиваю, наблюдая за этим, сердце стучит в такт их страсти, а лёгкое волнение смешивается с волшебной атмосферой ночи, которая кажется бесконечной.

Всё произошло слишком быстро.

Смех, перебранка, движение — и вдруг воздух в комнате стал густым, тягучим, почти осязаемым. Сэм потянулся к Ленке, и между ними вспыхнуло нечто такое, от чего у меня внутри будто искра пробежала. Вино шумело в голове, и я не сразу поняла, что именно вижу, — только слышала, как в дыхании подруги появилась дрожь, как будто музыка сменила ритм и стала ниже, глубже.

Я не могла отвести взгляд. Всё казалось каким-то сном, в котором чужое стало вдруг слишком близким. Горячие тени скользили по их телам, кожа поблёскивала в полумраке, и от этого у меня по спине пробежал ток.

Сердце билось так громко, что казалось, его слышат все.

На мгновение мне захотелось отвернуться — просто закрыть глаза и исчезнуть. Но не смогла.

Что-то, тёплое и липкое, внутри меня тянуло остаться: смотреть, чувствовать, понимать, как это бывает.

Алкоголь только размывал границы между мной и ими, между тем, что можно, и тем, что уже происходит.

Мир сузился — до тяжёлого дыхания, движения тел, до сладковатого запаха кожи и лета. Всё остальное исчезло.

Сэм рывком задирает топ с Ленки. Грудь — как выкрик — появляется в свете лампы. Его руки тут же прячут её, но не от меня. От себя.

Она стонет — будто в ней что-то давно рвалось наружу. Выгибается, с силой прижимаясь к нему — так, что её тело почти сливается с его.

Он легко находит застёжку на юбке — и через мгновение ткань уже соскальзывает на пол, оставляя её обнажённой и... странно гордой этим.

Ленка падает на диван, как будто этого ждала, как будто её туда тянуло всё вечернее напряжение.

А я… стою.

И хочу признаться — это заводит. Не просто возбуждает — трогает какую-то слепую, тёмную струну внутри меня, о существовании которой я не знала.

Сэм сбрасывает с себя шорты, и я, пойманная врасплох, на долю секунды задерживаю взгляд. Лицо заливает жар, а сердце будто падает вниз — быстро, резко.

Я не видела раньше мужское тело так близко. Оно не пугало — скорее, зачаровывало, как пламя костра.

Он опускается к Ленке, целует её. Потом ниже. И ещё ниже.

Подруга выгибается и стонет, как будто всё это происходит не впервые — или она просто всегда знала, как это делать.

А я — будто прибита к полу.

Стою.

Смотрю.

И не могу понять: мне страшно, или я впервые в жизни по-настоящему живая.

Глава 25.

На миг мне захотелось отвернуться — но не смогла. Что-то внутри тянуло смотреть, ощущать, понимать, как это бывает. Алкоголь только усиливал это странное, волнующее чувство.

Мир сузился до дыхания, движений и запаха — всё остальное исчезло.

И вдруг — тошнота.

Не резкая, а будто от переизбытка. Слишком много тепла, звуков, прикосновений — даже если они были не ко мне. Я закрыла рот ладонью, пытаясь не выдать себя. Кто-то успел заметить — крепкие руки подхватили.

— Только не на бабушкин ковер, она меня убьет!, — в шутливой форме проговорил Фин.

Холодный воздух ударил в лицо, когда оказалась снаружи. Мир качнулся — звёзды будто соскользнули с неба и закружились где-то вокруг головы. Я опёрлась о стену, стараясь вдохнуть глубже. От тела всё ещё шёл жар, и не пойму — от вина или от того, что только что видела.

— Эй, ты в порядке? — знакомый голос прорезал ночь. Фин.

Он стоял чуть в стороне, прислонившись к перилам, и на лице у него играла привычная насмешливая улыбка.

— Ага, просто… воздух нужен, — выдохнула я, всё ещё чувствуя, как щёки горят.

— Слишком душно там, да? — он прищурился. — Или слишком горячо?

Я хмыкнула, не сразу найдя, что ответить. Пьяная откровенность подталкивала к опасным граням.

— Может, и то, и другое, — вырвалось само собой.

Он подошёл ближе. Сигарета в его руке тлела, оставляя в воздухе лёгкий запах табака и чего-то терпкого, почти сладкого. Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоить сердце. Музыка из окна лилась глухо, а за ней — другие звуки, от которых становилось странно неловко и смешно одновременно. Выбросив бычок, тут же скрылся в доме всего на несколько минут. Я тут же улеглась на шезлонг, расслабилась и поглядывала на звездное небо.

— Водички? — Фин появился из тени, держа в руках бутылку воды.

— Спасибо, — взяла и сделала глоток. Холод пробежал по горлу, возвращая хоть каплю ясности.

И в эту же секунду раздался громкие стоны Ленки, с небольшими комментариями:

— Да детка, оооо даааааа!

— Просто… жарко там, — завершила мысль после короткой паузы.

— Да уж, жарко, — усмехнулся он, глядя куда-то в сторону дома. — Они хоть когда-нибудь устанут?

Фин приподнялся, подошел ко входу и захлопнул дверь. Я тоже посмотрела на окно, за которым мелькали огни и тени.

— Похоже, нет.

— Ну и ладно, — сказал он спокойно. — Пусть у них свой вечер, а у нас — свой, — уселся рядом.

Лишь ветер время от времени подхватывал прядь моих волос и шевелил его рубашку.

— Знаешь, — сказала я, — Странно как-то всё это... Видеть как твоя подруга детства..., — невольно ухмыляюсь, а взгляд устремлен в небо.

Фин усмехнулся:

— Алкоголь делает своё дело.

Я рассмеялась. Смеялась тихо, с облегчением.

— Может, ты и прав.

— Я почти всегда прав, — ответил он с притворной серьёзностью, потом добавил: — А ты вообще как? Не жалеешь, что пришла?

— Нет. Даже наоборот. Иногда полезно просто полежать под звёздами и помолчать.

Он кивнул, будто полностью согласен.

Мы молчали ещё немного. В доме снова раздался громкие крики восторга, немного пьяные, но здесь, под открытым небом, всё казалось каким-то приглушенным и отдаленным. Чистым. Уловила милую улыбку Фина, это было так просто, и так взаимно. Первый парень, который не давил на меня, не просил ничего. Кажется, именно к такому идеалу отношений я и стремлюсь.

14 дней на волшебном острове пролетели в мгновения ока. Казалось, только вчера мы с Ленкой и Ольгой шагали по белоснежным пляжам, смеялись на вечеринках, наслаждаясь теплом солнца и шумом прибоя, а сегодня уже возвращались домой. Авиация, чемоданы, усталость, но при этом ощущение лёгкости и свободы — будто дважды прожила жизнь за эти две недели.

Фин остался в воспоминаниях как тихий, но яркий островок спокойствия и тепла. Он не пытался ничего, кроме как быть рядом, поддерживать, наблюдать и улыбаться. Его доброта, лёгкая заботливость и внимательность теперь навсегда останутся в памяти, как доказательство того, что не все мужчины ищут лишь страсть. Есть те, кто умеет просто быть романтичным и чутким, без намёков, без требований. Это понимание согревало душу даже среди шума города и суматохи будничной реальности.

Что же касается Ольги и Алекса - они обменялись телефонными номерами, и запланировали встретиться еще раз, возможно уже этим летом. Либо Алекс прилетит к нам в страну, что бы встретиться с Ольгой еще раз. До безумства, опять влюбленная Ольга, была готова парить на крыльях.

Ленка и Сэм не отрывались друг от друга на протяжении всего отпуска, и такой счастливой я ее уже очень давно не видела. Мне даже казалось, что между ними намного больше, чем то что произошло в первую ночь.

Возвращение в родной город оказалось резким контрастом. Шум улиц, свет фонарей и привычные запахи — всё это снова обрушилось на меня, словно я вернулась из сказки в обычный мир. Загорелая, отдохнувшая, с головой полных воспоминаний, возвращалась домой, предвкушая спокойный вечер.

Мы созвонились как только я переступила порог своей спальни.

— Тем, давай сегодня поужинаем, я хочу тебе кое-что сказать, — как заведенная, кокетливым голосом заманивала его.

— Отлично, я за тобой заеду сегодня в 18:00.

Артём ждал этого вечера с нетерпением, собственно, как и я. Мы решили провести вечер вместе — романтический ужин в небольшом ресторане, в первую очередь отпраздновать возвращение. Открывая дверь в ресторан одарил меня своей улыбкой, которая казалась мне одновременно знакомой и новой — будто отпуск оставил свой отпечаток и на нём.

Столик был у окна, сквозь которое виднелись огни города. Лёгкая музыка, аромат свечей, вечерняя прохлада за стеклом — всё это создавалось для того, чтобы мы на время забыли обо всём, что вне этих стен. Артём говорил о новом семестре, о том, как пролетел отпуск в дали от меня, о наших планах после университета. Я слушала, слегка улыбаясь, наслаждаясь ощущением, что рядом человек, который действительно заботится, кто слушает и понимает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тем, — протягиваю к нему руку. Хочу коснуться его ладони. — Я долго думала и… — говорить неловко, но я собираю мысли в кулак. — Решила, что никогда не буду готова. — Поэтому давай это сделаем сегодня!

Артём замер на мгновение. Его глаза стали ярче, взгляд слегка расширился, губы непроизвольно растянулись в тихой улыбке, которая будто проговорила всё, что нельзя было словами. Внутри что-то вздрогнуло и замерло, потом резко отпустило: тепло, тяжёлое и одновременно лёгкое, расползлось по груди.

Но спокойствие длилось недолго. Кто-то в одну из университетских групп внезапно опубликовал фотографию. Я заметила это первой — моё сердце едва не остановилось. На экране высветилось фото сделанное накануне Рождества: я целуюсь с Александром.

Артём увидел фото одновременно со мной. Его взгляд изменился, губы сжались, пальцы чуть напряглись.

— Лиза… — его голос был низким, сдержанным, — Как это понимать?

Я открывала рот, чтобы оправдаться, но слова вязлись в горле. Всё казалось неловким и неправильным.

— Я… хотела сказать, но я боялась..., — голос дрожал, слова застревали в горле.

— Боже, какой же я идиот! — его тон стал резче. — Пока я даю тебе время, жду как клоун, кто-то другой уже тискает мою девушку!, — Он тут же срывается с местами, местами истерит.

Разговор постепенно перешёл в молчание. Я смотрела на него, а он отворачивался, не желая встречаться взглядом. Слова, которые должны были утешить, оборачивались только болью и недоверием.

— Поверить не могу в это, Лиз, — эти слова ему дались с большим трудом, — Между нами все кончено.

В порыве гнева он вырвался из ресторана, не оглядываясь, без слов, без криков. Вслед за ним воцарилась оглушающая тишина. Лишь тихий, едва слышный всхлип вырвался у меня, и только я его слышала. Горькие слёзы катились по щекам и падали на скатерть, оставляя холодные следы. Ложь всегда найдёт путь наружу — такой была цена моего молчания.

А потом пришло сообщение от Лены. Телефон завибрировал в моей руке. Я открыла его, и глаза расширились.

«Это прикол такой, подруга? Да если бы я знала - я бы в жизни к Александру не пошла, да еще так опозорилась. Какого хера ты молчала? За что я так провинилась перед тобой, а?». И тут же покидает нашу группу, где мы были втроем.

Сердце сжалось. Лена всегда была прямой, но это ударило особенно сильно. Она видела во мне подругу, а я, по её мнению, предала доверие. И не только её — я предала и себя, и Артёма, и тот небольшой мир, который строила для себя на протяжении этих лет.

Я осталась одна за столиком с телефоном в руках, ощущая смесь злости, вины и усталости. Вкус романтики с Артёмом растворился в горьком осознании: доверие можно потерять мгновенно, а вернуть его трудно.

Глава 26.

Сидя в своей комнате, дни тянулись медленно, в полной тишине и одиночестве. На полке стоит фото, где мы с Темой вместе проводили лето — помню, как он купил мне этого мишку, большого и тяжёлого, но всё же тащил сам. На этом фото мы, пожалуй, счастливы. Кажется, до сих пор слышу наш смех.

В голове всплывает яркая солнечная картинка: Тёма достаёт телефон и фоткает нас, чмокая меня в щёку. Невольно улыбаюсь и касаюсь губ. Раньше всё было так просто, так легко — никаких проблем, и весь мир был на нашей стороне.

Заглянув в телефон, листаю переписку.

18 января.

— Тем, давай поговорим об этом? Перезвони мне.

19 января.

— У нас с ним ничего нет, честное слово... Мне нужен только ты... Перезвони.

20 января.

— Я знаю, я разочаровала тебя, но мы же не чужие друг другу...

21 января.

— Прости меня, пожалуйста!

22 января.

— Между нами всё?

23 января.

— Ответь хоть что-нибудь.

24 января.

— Я больше тебя не вижу в универе, ты перевёлся? Давай поговорим.

25 января.

— Если ты не хочешь меня больше видеть — скажи мне прямо. К чему всё это?

26 января.

— Я так скучаю по тебе... пожалуйста, вернись ко мне...

27 января.

— Прости меня за всё... Будь счастлив...

28 января.

— Может, ответишь хоть что-нибудь? Накричишь на меня?

29 января.

...

Февраль.

...

Март.

...

Апрель.

Весна пришла внезапно. Но я уже не ждала сообщения, которого не будет. Последние месяцы Артем был даже не в городе, как говорил отец - он уехал с отцом в Японию. И похоже, он еще не знает о нашем раставании. Александра тоже как ветром сдуло, возможно это был знак свыше, что мне нужно время подумать. Ходили слухи, что он вернулся в Европу, к своей семьей. В прочем, я больше походила на приведение, нежели на человека, мало что замечала, мало к кому прислушивалась.

С Ленкой мне всё же удалось восстановить отношения. Она смогла простить мой маленький обман — в отличие от Темы, ей не потребовалось столько времени.

Мы долго не разговаривали. Первые дни было странно даже написать ей что-то в мессенджер: слова застревали в горле, будто я снова оправдывалась перед самой собой. Но Лена — из тех, кто умеет отпускать.

Она просто однажды написала:

«Ты всё ещё моя подруга. Остальное неважно.»

И я поняла, как сильно соскучилась по её смеху, по нашим дурацким разговорам до рассвета, по этим маленьким моментам, где мир снова казался живым.

Уже через пару недель мы снова начали общаться — как будто ничего и не было.

Иногда она шутила, иногда поддразнивала меня, пытаясь вытянуть из кокона, в который я сама себя загнала.

Благодаря девчонкам стало чуть проще нести этот груз на плечах.

Чуть — но этого оказалось достаточно, чтобы снова дышать.

Телефон завибрировал на кровати.

Я вздрогнула — старый, почти забытый рефлекс.

Пальцы дрогнули, сердце на миг глухо ударило — и сразу стихло.

Признаюсь честно — я уже не ждала, что это будет Артём.

Тот инстинкт, когда ждёшь чуда, давно умер.

Боль выгорела, оставив после себя усталое равнодушие, как пепел после пожара.

Я отпустила его.

Не потому, что перестала любить — просто больше не было сил страдать.

Открываю и тут же ехидно улыбаюсь, увидев сообщение:

Лена:

Девчоночки мои сладкие, сегодня идём тусить в ночной клуб!

Оля:

Ого, начинаю марафетиться!

Вы:

Случайно не то самое место, о котором ты нам все уши прожужжала?

Лена:

Нет, то уже прошлый век. Вас ждёт новое увлекательное приключение. Надевайте лучшие платья и туфли — я за вами заеду через 60 минут.

Вы:

Поняла. Жду :)

Оля:

Повеселимся наконец-то, а то сплошная учёба да учёба!

Менее чем через час Ленка действительно заехала за мной.

Сидя на заднем сиденье, я смотрела в окно, наблюдая, как ночной город дышит и переливается огнями. Неоновые вывески вспыхивали, как звёзды, упавшие на землю. Свет фар скользил по мокрому асфальту, отражаясь сотней бликов, будто город разговаривал со мной на своём языке — языке света и скорости.

Мимо проносились высотки — холодные и величественные, как стражи из стекла и стали. Между ними мелькали силуэты людей, спешащих кто куда, каждая тень несла в себе целую историю.

Фонари плавно текли вдоль дороги, как светящиеся нити времени, вплетённые в эту бесконечную ткань мегаполиса.

Я ловила каждое отражение, каждое движение — и впервые за долгое время чувствовала, что мир всё ещё красив.

Он шумел, жил, сиял, и я была частью этого пульса, этого дыхания.

Лёгкая дрожь прокатилась по телу — смесь волнения и тихого восторга.

Всё вокруг будто шептало:

«Живи снова.»

Подхватив Ольгу, Ленка продиктовала адрес клуба:

— Миш, ночной клуб

«Ванильное небо».

Водитель молчаливо кивнув и тут же повернул ключ, мотор зарычал и мы двинулись.

—

Ванильное небо?

— смутившись, переспросила я.

— Погоди! Ты ещё внутри не была… — подмигнула она, и я поняла, что самые пикантные подробности она припрятала на потом.

Ольга уже загорелась от желания и предвкушения — пританцовывала на сиденье под тихую музыку, которая еле доносилась из колонок. Её волосы отражали свет фар, переливаясь золотистыми бликами, а на губах блестела помада — слишком яркая для повседневности и идеально подходящая для ночи.

— Сегодня я планирую напиться до состояния счастья, — заявила она, хихикая. — И чтобы рядом был хотя бы один симпатичный парень, желательно не женатый!

— Аминь, сестра! — добавила Ленка, закатывая глаза.

Ленка, как обычно, выглядела уверенно и спокойно — хозяйка ситуации, капитан нашего маленького безумного корабля. Откинувшись на спинку сиденья, она прикусывала нижнюю губу, глядя на нас в зеркало заднего вида с той самой лукавой улыбкой, от которой начинались приключения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В салоне пахло её парфюмом — густым, сладковатым, с ноткой чего-то тёплого и опасного. Музыка становилась громче, ритм пробирал под кожу. Мы переглянулись — и даже без слов поняли, что сегодня всё будет иначе.

Смех, шутки, огни за окном, всполохи неона на стёклах — всё слилось в одно непрерывное ощущение предвкушения.

И вдруг я поймала себя на мысли, что улыбаюсь по-настоящему. Без усилия, без боли. Просто потому что рядом были они — мои девчонки, мой маленький остров нормальности.

Я выдохнула. С ними было легко.

Ветер проникал в салон через приоткрытое окно, трепал волосы. Я закрыла глаза и вдохнула полной грудью — впервые за долгое время.

Когда мы подъехали к клубу, перед входом уже стояла огромная очередь. Десятки девушек в коротких платьях и парней с ухоженными бородами переминались с ноги на ногу, пытаясь попасть внутрь. Смех, вспышки телефонов, облачка парфюма — воздух звенел от ожидания.

Но не для нас.

Ленка, как всегда, шла вперёд уверенно, будто это её вечеринка. Охранник у входа едва её увидел, как уголки его губ дрогнули в улыбке.

— Добрый вечер, — протянул он басом.

Ленка подмигнула, слегка тронула его за рукав — и очередь буквально расступилась.

Кто-то из девушек за спиной недовольно фыркнул, кто-то шепнул что-то язвительное, но Ленка лишь усмехнулась. У золотой молодёжи всегда есть свои двери, которые открываются без стука.

Мы шагнули внутрь — и мир тут же взорвался светом и звуком.

Музыка гремела так, что вибрировал воздух. Световые лучи резали темноту, окрашивая лица танцующих то в алое, то в неоново-синее.

На высоких платформах двигались танцовщицы — стройные, гибкие, словно огонь в человеческом теле. Между ними на сцене выступали мужчины в чёрных брюках и с обнажёнными торсами — мускулистые, блестящие от света прожекторов. Толпа ревела, ритм будто бил в грудь.

Мы протиснулись к бару — длинной сияющей стойке из стекла и хрома.

Там нас встретил бармен.

Он был старше — лет тридцать, может чуть больше. Крепкий, с лёгкой небритостью и чуть загорелой кожей. Тёмные волосы, одна непослушная прядь за ухом, серебристая серьга поблёскивала в ухе. Но главное — глаза. Пронзительно-зелёные, такие, что взгляд будто впивался в тебя.

Он улыбнулся, и в этой улыбке было всё — уверенность, игра, обещание.

— Что будете, красавицы? — спросил он, склонившись чуть ближе, чем нужно.

— Удиви, — Ленка облокотилась на стойку, медленно проведя пальцем по краю бокала, и игриво посмотрела на него.

Он хмыкнул, будто принял вызов. Взял три бокала, и его руки начали двигаться — быстро, уверенно, красиво. Лёд звенел, фрукты мелькали в пальцах, жидкость вспыхивала в свете прожекторов, словно драгоценный камень.

— Кто тут самая смелая? — его голос пробрал до мурашек.

Ленка, не отрывая взгляда, первой взяла бокал и сделала глоток.

Её глаза блеснули, уголок губ дрогнул.

— Неплохо, — сказала она тихо, — но ты можешь и лучше.

Мы с Ольгой последовали её примеру — вкус напитка был яркий, освежающий, с лёгкой горечью и ноткой чего-то запретного.

Я засмеялась, не сдержав восторга:

— Это просто магия, — кивнула бармену.

— Нет, — он улыбнулся. — Это искусство. Приятного вечера, леди!

Музыка становилась громче, и вскоре мы уже были на танцполе.

Толпа двигалась единым телом, словно море — живое, ритмичное, затягивающее. Свет резал тьму вспышками розового, синего и фиолетового, блики скользили по лицам, по волосам, по блёсткам платьев.

Всё вокруг пульсировало — пол, стены, воздух, наши сердца.

Мы смеялись, кружились, подхватывали друг друга за руки, подпрыгивали под такт. Лена раскинула руки, будто хотела обнять весь мир, а Оля визжала от восторга, скидывая с плечей последние следы приличия.

Я не думала — просто двигалась. Впервые за долгое время ничего не анализировала, не боялась, не держала в себе.

Мы были одной волной — бесконечной, свободной, пьяной жизнью.

Стеклянные бокалы сменялись шотами, алкоголь смешивался со светом и смехом.

Мы уже не считали — просто пили и танцевали, теряя счёт времени.

Мир расплывался, но от этого становился только прекраснее.

Голова кружилась, тело казалось лёгким, музыка — вечной.

Я закрыла глаза и позволила себе раствориться в ритме.

Чьи-то руки мягко коснулись моей талии — сначала осторожно, будто спрашивая разрешения.

Я не обернулась. Просто позволила себе быть здесь, в этой секунде.

Голова сама собой легла на мужскую грудь — чужую, крепкую, пахнущую чем-то терпким и знакомым.

Сердце билось где-то рядом, под моей щекой, ровно в такт басам.

Он не торопился. Его руки лишь чуть крепче сжали мою талию, и я почувствовала, как вибрации музыки проходят через нас обоих.

Ни слова, ни мыслей — только дыхание, только звук, только эта бесконечная ночь.

— Классно танцуешь, малыш... — услышала я у самого уха.

Сердце будто на мгновение остановилось.

Слова прошли по коже, как электрический ток — лёгкий, обжигающий.

Всё вокруг замерло: музыка будто стихла, свет рассеялся, и остался только этот голос — низкий, хрипловатый, опасно близкий.

Грудь сжала волна странного, почти забытого чувства — предвкушения.

Того самого, когда не знаешь, что будет дальше, но хочешь, чтобы это не заканчивалось.

Я не могла вымолвить ни слова — просто дышала, ловя его дыхание на своей шее, и чувствовала, как сердце снова начинает биться… быстрее, чем прежде.

Глава 27.

Обхватываю его руки — горячие, сильные, уверенные. Они движутся по моей талии чуть вверх, чуть вниз, будто изучают, запоминают, но не переходят грань дозволенного. Кожа под платьем будто отвечает прикосновениям, и по спине бегут мурашки.

Резким движением он разворачивает меня к себе.

Я пытаюсь разглядеть его лицо, но словно пелена застилает глаза — мир плывёт, свет мигает, и всё вокруг теряет очертания.

Мне хорошо. Неприлично, до дрожи хорошо.

Он горячий — и пахнет чем-то волнующе-мужским: смесью пряностей, кожи и ночного воздуха.

Я обвиваю его руками, прижимаюсь ближе, чувствуя, как напрягаются мышцы под тонкой тканью рубашки. Его ладони скользят к моим волосам, осторожно убирая пряди с лица. Пальцы — уверенные, тёплые.

Глаза закрываются сами собой.

Мир исчезает — остаётся только музыка, ритм, его дыхание.

Тело расслабляется, становится лёгким, почти невесомым. Хочется оторваться от пола, взлететь, раствориться в этом мгновении.

— Ты такая красивая… — шепчет он.

Голос — низкий, волнительный, тяжёлый, будто звенит внутри меня.

Он склоняется ближе, и я чувствую его дыхание на своей коже — горячее, прерывистое. Сердце колотится в ответ, а разум… разум давно отключился.

Может, это алкоголь. Может, накопившееся одиночество. А может, просто я устала быть сильной.

Сегодня мне всё равно.

Этой ночью мозги остались где-то дома, а сердце — хочет влюбиться.

Его пальцы мягко подхватывают мой подбородок, заставляя поднять взгляд.

Я пытаюсь рассмотреть черты — тщетно. Картинка расплывается, будто сквозь дым и свет.

Но то, что он красив, — вижу отчётливо.

Он приближается — сначала осторожно, будто спрашивая разрешения.

Наши губы соприкасаются едва заметно, лёгким касанием, и от этого по телу пробегает дрожь.

Потом поцелуй становится глубже, жаднее, настойчивее.

Он прижимает меня к себе сильнее, и я не сопротивляюсь — наоборот, обвиваю его руками за шею, вплетаясь в этот ритм, как будто мы танцуем даже без музыки.

Его язык касается моего — мягко, нежно, но с такой уверенностью, что внутри всё пылает.

В этом поцелуе есть всё: страсть, желание, тоска, будто мы оба давно искали именно этот момент, именно друг друга.

Он целует не торопясь, сдержанно, но с той силой, от которой теряешь почву под ногами.

Не лапает, не давит, просто держит — крепко, так, будто боится отпустить.

Когда мы наконец отрываемся друг от друга, дыхание сбито, губы горячие, взгляды — спутанные и влажные.

— Пить хочешь? — хрипло спрашивает он.

Я киваю. В горле пересохло, как будто я проглотила сам воздух этой ночи.

— Сейчас вернусь, — говорит он и исчезает в толпе.

Я остаюсь стоять среди танцующих, медленно покачиваясь под ритм. Мир кружится вокруг меня, и почему-то от этого хорошо.

Тепло.

Спокойно.

Ленка — в объятиях какого-то парня, смеётся, волосы разметались по плечам.

Ольга тоже не теряется: танцует с кем-то, прижимаясь к нему, а потом поднимает взгляд и машет мне рукой, счастливая и пьяная.

Я улыбаюсь в ответ. Мы все будто выбрались из клеток, наконец позволили себе просто жить.

— Держи, — раздаётся за спиной.

Он возвращается и протягивает бутылку холодной воды.

Я машинально беру её, удивляясь.

Не алкоголь? Как странно.

Жадно делаю несколько глотков, прохладная жидкость стекает мимо губ, по шее, по груди, оставляя влажные следы на ткани платья.

— Спасибо, — выдыхаю, возвращая бутылку.

Он отходит, чтобы выбросить её, и почти сразу снова оказывается рядом.

Обнимает. Мы начинаем двигаться в такт медленной мелодии — музыка сменилась, стала мягче, тише.

Его губы вновь находят мои, потом скользят по щеке, ниже, к шее.

Жар его дыхания смешивается с моим, и я снова теряю равновесие.

Голова слегка наклоняется, и взгляд невольно цепляется за толпу.

Мелькание лиц, вспышки света — и вдруг…

Он.

Тёма.

Стоит у входа, нахмуренный, напряжённый, взгляд ищет кого-то.

Я замираю, но поздно. Наши глаза встречаются.

В этот миг я — в объятиях высокого парня, который жадно целует мою шею, а мои руки всё ещё сцеплены у него за шеей.

Я повисла на нём, будто на последней опоре в этом шумном мире, где без него не устоять.

Тёма заметил меня почти сразу.

Его взгляд вспыхнул — злостью, болью, чем-то животным.

И в следующую секунду он уже пробивался сквозь толпу, как разъярённый бык, — быстро, резко, отталкивая людей локтями.

— Ты что творишь?! — крикнул он, и его голос прорезал музыку, как удар.

Он грубо одёрнул меня, силой разорвав объятия с незнакомцем.

Я пошатнулась, почти упала, но тот парень успел подхватить меня за талию.

Тёма что-то кричал — громко, с пеной у рта, с безумным блеском в глазах.

Я лишь моргала. Медленно, лениво, будто наблюдала за ним через мутное стекло.

Чего ты сердишься, Тём?

Не ты ли сам исчез на месяцы, будто меня не существовало?

Не ты ли оставил пустоту, которую я теперь просто заполняю?

Он махал руками, лицо пылало от злости, слова тонули в гуле музыки.

Я видела, как его рот что-то выкрикивает, как по подбородку скатываются капли пота, как мышцы на шее вздуваются от напряжения.

Но не слышала ничего.

Мир вокруг будто растворился, превратившись в медленный, вязкий сон.

Я стояла перед ним — в коротком платье, с растрепанными волосами, с чужими поцелуями на коже — и думала только одно:

Ну и что? Что ты можешь мне сделать? Ещё раз бросишь? Так ты уже успел.

Тёма резко повернулся к парню, что стоял рядом со мной, — тот был выше, крепче, спокойнее.

Между ними что-то просквозило — короткий обмен словами, искажённый басами.

Я даже не пыталась понять, что они говорят.

И вдруг — удар.

Глухой, тяжёлый.

Тело моего незнакомца дёрнулось, но он не отступил.

А вот Тёма пошатнулся, будто на секунду потерял равновесие.

Потом снова бросился вперёд — и получил ещё один.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я смотрела на это, как будто не со стороны, а через воду.

Всё замедлилось. Свет мигал, музыка гудела где-то вдалеке, а я — просто улыбалась.

Не от радости. От абсурда.

Как будто мой мозг отказался воспринимать происходящее всерьёз.

Тёма рванулся ко мне, хватая за руку.

Пальцы вонзились в кожу, боль была острая, жгучая.

— Пошли! — выкрикнул он, тянув меня за собой, скорее всего на выход.

— Отпусти! — выдохнула я, спотыкаясь.

Сзади уже подоспел тот парень.

Он схватил Тёму за плечо, развернул и, не раздумывая, врезал кулаком прямо в лицо.

Тёма рухнул на пол.

Я замерла — и, к собственному удивлению, тихо рассмеялась.

Наверное, потому что это было слишком... нелепо.

Парень, что меня защищал, навис над ним, готовый ударить снова.

Я коснулась его плеча — мягко, почти ласково.

— Не надо, — замотала глазами, и лицом, показывая что не хочу всего этого.

Он взглянул на меня, и в его глазах мелькнуло понимание.

Он встал, взял меня за руку и, не сказав ни слова, повёл к выходу.

Последнее, что я успела заметить, — как Ленка с Ольгой всё ещё танцуют, смеются, не подозревая, что рядом только что случилась драка.

А потом — свет сменился мягким сиянием улицы, прохладный воздух коснулся щёк, и какой-то красивый незнакомец увёл меня прочь.

А я… позволила.

В одно мгновение мы уже стояли на парковке. Я смотрела, как он надевает на меня шлем — аккуратно, почти бережно, словно боялся задеть. И тут же натянул кожаную куртку, не застегивая, но прижимая, как окутывая в теплое одеяло. Потом натянул свой шлем, и мы оба замерли на секунду в свете фонарей.

Сев на байк, я коснулась его спины — и тут же накатила волна воспоминаний.

Этот запах, этот металл под пальцами, вибрация мотора, даже форма сиденья — всё до боли знакомо.

— Ближе, — приказал он, низко, хрипло.

Меня словно током ударило. В голове вспыхнул тот самый момент — ночь, стритрейсинг, рев моторов, вспышки фар.

Прежде чем я успела что-то сказать, он обхватил меня под коленками, подтянул ближе к себе.

Я прижалась грудью к его спине, чувствуя жар его тела даже сквозь плотную ткань.

Запах — терпкий, знакомый, чуть горьковатый.

Я знала этот аромат.

— Лиза, не смей! — донёсся позади крик Артёма.

Он выбежал на парковку, но было уже поздно.

— Держись крепче! — скомандовал незнакомец.

Мотор рявкнул, как зверь, и мы рванули с места.

Асфальт метнулся под нас, город растянулся в неоновые полосы.

Ветер бил в лицо, пронизывал волосы, цеплялся за платье, но мне не было холодно — алкоголь разогнал кровь, и всё тело пульсировало жаром.

Фонари мелькали, как огненные капли, дорога сворачивала в сплошное сияние.

Я чувствовала, как сердце бьётся в такт мотора, будто мы одно целое — я и этот человек, с которым даже не обменялись именами.

Он иногда бросал короткие взгляды в зеркало — следил за мной, будто хотел убедиться, что я не испугалась.

Но я не боялась.

Я смеялась.

Выставила руки в стороны, раскинув их, словно крылья. Воздух свистел между пальцами, а в голове мелькнула глупая, детская мысль —

я лечу.

Он заметил. В зеркале мелькнули его глаза — короткий, едва уловимый взгляд, в котором промелькнула улыбка.

А потом скорость снова выросла, и город окончательно растворился в ночи.

Мы выехали за пределы города, минуя мост и гул машин.

Дорога постепенно уводила вверх — туда, где редкие фонари уже не могли осветить путь.

Вместо неона и шума остались только звёзды и далёкие отблески города внизу.

Он свернул с трассы, и вскоре байк остановился у края обрыва.

Перед нами раскинулся весь город — мерцающий, как огромное живое сердце, полное света и движения.

Где-то там, среди тысяч огней, бурлила жизнь, но здесь — было только дыхание ночи и тишина.

Он снял шлем с себя, потом с меня.

Холодный воздух коснулся щёк, но не принес холода — наоборот, казалось, что ночь сама обнимает нас.

Я стояла, затаив дыхание, глядя вниз.

Огни домов переливались, словно звёзды, упавшие на землю.

Город жил, а я — наконец чувствовала, что тоже жива.

Он подошёл ближе, совсем тихо.

Я почувствовала его тепло за спиной, его дыхание где-то у уха.

Руки легли на мои плечи, затем плавно обвили, и я невольно прижалась к нему.

— Ты сводишь меня с ума… — прошептал он.

Эти слова коснулись кожи, как огонь.

И прежде чем я успела ответить, он повернул меня к себе и поцеловал — так, будто боялся, что завтра может не быть.

Поцелуй был глубоким, горячим, отчаянным. В нём было всё: усталость, желание, благодарность, и странная, неосознанная нежность.

Мир исчез.

Он отстранился, заглянул в глаза — взгляд был тёмный, полный огня и какого-то внутреннего запрета, словно он боролся с самим собой.

Несколько секунд — тишина. Только ветер шептал в кронах деревьев.

— Ко мне? — спросил он негромко.

Я задержала дыхание, не в силах отвести взгляд.

Сердце билось так громко, что я едва услышала собственный ответ.

— Да… — шепчу.

Глава 28.

Сначала — тишина.

Потом — солнечный луч, который пробился сквозь полупрозрачные шторы и скользнул по моему лицу.

Я зажмурилась, перевернулась на бок… и замерла.

Пахло кофе, свежим деревом и чем-то дорогим, мужским.

Не моим домом. Не моими стенами.

Я медленно приоткрыла глаза.

Высокие потолки, мягкий свет, пробивающийся сквозь полузакрытые шторы. Лишь небольшой уголок солнца проникал в комнату, освещая всё вокруг мягким золотистым сиянием.

На стенах — картины, не яркие, а сдержанные, в них чувствовался вкус и дороговизна.

Черное сатиновое постельное бельё переливалось в солнечном луче, будто поверхность спокойного озера. Ткань была холодной и гладкой на ощупь, а вокруг стояла та редкая тишина, когда даже воздух дышит осторожно.

Перед кроватью — письменный стол, строгий, лаконичный. На нём несколько ручек, идеально ровно разложенные бумаги, без беспорядка, без намёка на суету.

Что странно — на стуле рядом не висело ни единой вещи. Ни рубашки, ни брюк. Как будто хозяин комнаты исчез, оставив только порядок и след своего присутствия.

В углу стояло большое зеркало на ножках.

Я поймала в нём своё отражение — растрёпанные волосы, простыня, сбившаяся на груди, и растерянность в глазах.

Всё это выглядело так нереально, будто я оказалась внутри чужой, слишком красивой жизни, где мне не место.

Я лежала в центре этой идеальной картины — обнажённая, завернутая в черную простыню.

Сердце стучало громко, будто кто-то мог его услышать. И на мне почти не было одежды, лишь трусики, и на том спасибо.

Рядом — дыхание. Тёплое, ровное.

Я осторожно повернула голову.

На подушке, всего в нескольких сантиметрах от меня, спал молодой мужчина, ко мне спиной.

Полуобнажённый, сильный, и судя по фигуре красивый — и пугающе настоящий.

Простыня слегка зацепилась на его бедре, обнажая линию талии, мышцы на его руках.

Свет скользил по его коже, и я почему-то не могла отвести взгляд.

На секунду мне показалось, что сердце просто перестало биться.

Я закрыла глаза.

Где я? Что произошло?

Вчерашний вечер вспыхнул обрывками: смех Ленки, Ольга с бокалом, музыка, огни клуба, поцелуи, рев мотора…

Байк.

Ветер.

Он.

До жути болит голова, хватаюсь руками, слегка потирая указательными пальцами свои виски, массажирую в надежде что сейчас пройдет.

Неужели у нас был секс? О, нет...

Я осторожно приподнялась, стараясь не шуметь.

Ноги коснулись прохладного пола, пальцы всё ещё дрожали.

Нужно было просто уйти — тихо, пока он спит, пока всё не стало слишком реальным. Глазами быстро ищу свой бюстгальтер, платье и тут же вижу - валяются в хаосе по всей комнате.

Но едва я встала, сильная рука обвила мою талию и потянула обратно.

Я плюхнулась назад, едва успев прихватить простыню и прикрыться ею.

Горячая. Уверенная. Властная.

Он притянул меня к себе, всё ещё не проснувшись.

Носом зарывается в мои волосы, глубоко вдыхая мой запах.

— Как же ты пахнешь сладко… — шепчет сонным, до боли знакомым и хриплым голосом.

Спина упирается в его грудь — горячую, плотную, живую.

От неожиданности я едва не вскрикнула.

Сердце сжалось — я начинаю вспоминать, кому принадлежит этот голос.

— Александр?! — почти выкрикнула я, приходя в себя.

Его хватка ослабла, и я рывком вырвалась из его рук, прижимая простыню к себе, словно щит.

Вывернувшись, ошарашенно уставилась на него.

Александр лежал полуобнажённый — тело будто выточено из камня.

Красивый. Мужской. Опасно расслабленный и при этом… уже напряжённый.

Мышцы на животе перекатывались при каждом вдохе, кожа казалась чуть загорелой, на шее поблёскивала тонкая цепочка.

Он молчал, просто смотрел прямо в мои глаза — спокойно, но слишком внимательно, будто читал мысли.

А у меня в голове грохотало только одно:

Мы что, действительно…?

Горло сжало, щеки вспыхнули жаром.

Я пыталась заговорить, но язык не слушался.

Неужели… я… с ним? Вчера?

Мелькнула мысль —

Какая же я… легкодоступная

, — и от этого стало ещё хуже.

Я застыла, сердце бешено колотилось, простыня дрожала в руках.

Что, чёрт возьми, происходит?

И вдруг — щелчок.

Память.

Флешбек.

Ночь стритрейсинга. Кожаная куртка, терпкий запах.

Гул моторов.

Ветер, бьющий в лицо.

Крепкие руки, лицо скрытое под шлемом.

Александр.

Тот самый гонщик.

Да вы издеваетесь надо мной, что ли?!

— Сколько времени? — словно ток пронзает до кончиков пальцев, когда осознаю, что сегодня пары. В панике оглядываюсь, ищу телефон, сумку — хоть что-то.

— Одиннадцать тринадцать

,

— хрипло тянет Александр, голос ещё сонный, но слишком уверенный.

— Я же опаздываю! — вырывается в ужасе. Простыня едва не сползает, я судорожно хватаю её и мечусь по комнате, собирая собственные вещи.

Нет, нет, нет…

— шепчу себе, чувствуя, как краснеют щёки. Ни как не могу найти свой бюстгальтер. Пригибаюсь на коленки, смотрю под кроватью.

— Я тебя подброшу, — раздаётся за спиной. Голос стал ниже, холоднее, решительнее.

Он что-то надевает, шуршание ткани и запах его парфюма бьют по памяти — тот самый запах со вчера.

— Я вызову такси, — бурчу, поднимая с пола вещи. Простыня скользит по коже, я ловлю её, оглядываюсь — лифчика нет.

— Не это ли ищешь? — насмешливый голос заставляет обернуться.

И вот он — мой бюстгальтер, болтается на его пальце, а Александр смотрит прямо в глаза.

Самодовольная, теплая, почти опасная улыбка.

Я выхватываю бельё, едва не спотыкаясь о ковер.

— На такси долго, — он тут же поворачивается к шкафу, что-то ищет, движения резкие, уверенные, будто всё под контролем.

— Держи! Это моей младшей сестры, должно подойти!

Он даже не смотрит, просто ловко метает в меня женскую форму университета — аккуратно висящую на плечиках, как специально приготовленную.

Я стою посреди комнаты, в одной простыне, а сердце грохочет где-то в горле.

Он сунул руки в карманы, чуть приподнял бровь и смотрит — прямо, без единой тени стыда. В этом взгляде слишком много — вызов, любопытство, игра.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты мог бы выйти? Я... — голос срывается, я отвожу глаза, но чувствую, как он прожигает взглядом до самой кожи.

Воздух густеет между нами.

— Малыш... я вчера видел куда больше, — шепчет он, почти мурлычет, и на губах появляется эта самодовольная полуулыбка, от которой одновременно хочется ударить и поцеловать.

Он делает шаг ближе, и я почти чувствую тепло его тела — совсем рядом, всего пара сантиметров, и простыня начинает предательски сползать с плеч.

Мир будто замирает.

Его взгляд скользит вниз, я судорожно прижимаю ткань к себе, щеки вспыхивают.

— Выйди, пожалуйста, — тише, почти шепотом.

Он выдыхает, медленно, будто смакуя момент, и уходит, не торопясь, оставляя за собой запах — тот самый, ночной, пьянящий, от которого кружится голова.

Я стою еще несколько секунд, будто пытаясь выдохнуть из себя всё это напряжение.

Пальцы дрожат, когда беру форму.

Она идеальна — чистая, выглаженная, чужая. Как будто всё было подготовлено заранее.

Сердце стучит где-то в горле. Всё падает из рук — ключи, телефон, сумка, волосы торчат питухами, затянутые в резинку.

Он где-то рядом, двигается спокойно, уверенно, как будто не спешит вовсе. Контраст раздражает и сбивает дыхание ещё сильнее.

Дверь хлопает, замок щёлкает. Коридор, лифт, лестница — всё сливается в один непрерывный поток. Тук-тук-тук каблуков, шаги позади, отражение в зеркале лифта — мои красные щёки, спутанные волосы и его спокойный взгляд.

Мы вылетаем пулей из подъезда, ослепленные солнцем. Ветер треплет подол юбки, пальцы судорожно сжимают ремешок сумки. Бегу на встречу к его байку, в ожидании его дерзкого хозяина, который то и дело не спешит.

— Ты куда? — удивляется Александр, стоя у своей машины.

Я замираю, встречаясь с его взглядом.

— А… ну да… конечно, — тихо, почти виновато, иду к нему.

Он открывает дверь, и я сажусь рядом.

Его рука уверенно ложится на рычаг, мотор рычит.

Всё вокруг будто размывается — скорость, звук, утро, а я всё ещё не знаю: что же было прошлой ночью?

Двор университета гудел, как улей. Кто-то стоял у колонн, кто-то курил, кто-то смеялся, облокотившись на перила. Всё как обычно — пока на территорию не ворвалась его машина.

Резкий рев двигателя, чистый блеск лака, плавное торможение — и мгновенная тишина вокруг.

Александр выходит первым — спокойно, уверенно, будто этот мир принадлежит ему. Солнце выхватывает отблески на его часах, ветер треплет прядь волос. Девушки у входа замирают, одни бросают взгляды, другие делают вид, что случайно оказались рядом. Их глаза блестят от восторга — так смотрят на того, кто слишком красив, слишком недосягаем.

И вот — он открывает передо мной дверь.

Я на секунду теряюсь, будто это всё не со мной, потом осторожно подаю ему руку и выхожу. Мир мгновенно оживает — шорох, перешёптывания, звон смеха. Несколько звуковых сигналов с парковки будто подчеркивают момент.

Мы идем рядом. Я ощущаю, как тяжёлая мужская рука ложится мне на плечи, уверенно, властно. Пальцы сжимают чуть крепче, чем нужно, будто закрепляя этот кадр перед всеми.

В груди всё сжимается — я слышу вздохи, короткие вскрики, шокированные девичьи «ого».

Мир будто замедляется.

На ступеньках — Олька и Ленка. Стоят как две статуи, рты приоткрыты, глаза — полные недоумения.

А я просто иду рядом с ним. Не спорю, не отстраняюсь, хотя внутри всё кипит.

Моя первая мысль — на нас все смотрят.

Вторая — я провела ночь с ним… с самым горячим парнем универа.

И третья — я ничего не помню.

Он чуть наклоняется, уголок губ поднимается в едва заметной, уверенной улыбке.

Его рука на моём плече будто ставит печать: эта девушка — со мной.

И от этого становится еще жарче, чем от солнца над двором.

Глава 29.

Шёпоты.

Они всюду — между рядами, за спинами, в каждом взгляде, который скользит по мне и тут же отводится.

Александр опоздал на пару, но будто и не нужно — его присутствие всё ещё висит в воздухе, как запах его духов, как тень, которая не уходит.

Я сижу за партой, делаю вид, что слушаю лектора, хотя на самом деле ни одно слово не доходит до сознания. Рядом Олька и Ленка, обе с одинаковыми выражениями лиц — «мы всё знаем, но не можем поверить».

Мы переглядываемся.

Ленка поднимает бровь, Олька едва заметно шевелит губами —

это правда?

Я лишь пожимаю плечами и отвожу взгляд.

Пальцы нервно теребят ручку, ногти стучат по тетради.

Я сама ничего не понимаю.

О чём может думать девушка после такой ночи?

Да ни о чём другом.

В голове — только обрывки, ощущения, запах, голос, прикосновение.

И глухой стыд, потому что я не помню.

Ни момента, ни слова. Только пустота — и он, утверждающий, что всё было.

Часть меня хочет верить. Другая — бунтуется.

Он воспользовался мной, когда я была пьяна?

Это ведь аморально… неправильно…

Но если я ничего не помню — значит, ничего и не было?

Только почему тогда внутри так жарко, будто было всё?

Я опускаю голову, стараясь не смотреть на шепчущихся девчонок в конце аудитории.

Они перешёптываются, переглядываются, кто-то хихикает, кто-то строит догадки.

Я чувствую себя актрисой, оказавшейся в центре чужого спектакля.

Кто-то радуется, кто-то завидует, кто-то просто жадно ждёт новых слухов.

После пары я почти бегом ухожу, прячусь в подсобке под лестницей — узкое, пыльное место, где не слышно чужих голосов.

Хочу хоть на минуту остаться одна, дышать без чужих взглядов.

Телефон в руке, наушники в ушах — музыка мягко заливает голову, растворяя реальность.

Глаза закрываются.

Веки тяжелеют, и мир будто перетекает в другой.

…Передо мной снова это место.

Звёздное озеро, гладкое, как зеркало.

На его поверхности — отражение огромного замка, построенного из света. Он сияет так ярко, что даже луна кажется тусклой рядом.

Я делаю шаг вперёд, потом ещё.

Тянет, будто кто-то ведёт невидимыми нитями.

Всё моё существо стремится к этому свету — к чему-то родному, утерянному, забытому.

Но чем ближе я иду, тем дальше он становится.

Свет ускользает как мираж.

Сердце колотится, дыхание сбивается.

Я бегу.

Слёзы жгут глаза, паника поднимается где-то изнутри.

— Нет! — выкрикиваю, протягивая руки к замку.

Резкий рывок. Воздух вырывается из груди.

Я открываю глаза — и мир снова реальный.

Подсобка, бетонный пол, слабый запах пыли.

Передо мной — он.

Александр.

Присел на корточки, опершись рукой о стену, глаза цепкие, изучающие.

— Что «нет»? — произносит он низко, хрипло, чуть насмешливо.

Я не сразу нахожу слова. Горло пересохло, в голове всё еще звенит. Взгляд не отводит.

Он снова здесь. Слишком близко.

— Тебя это не касается..., — бурчу я, пытаясь приподняться, но тут же упираюсь в сильную, крепкую руку, перегородившую все выходы.

Смотрю на него — и он всё так же пристально смотрит на меня.

— Теперь меня касается всё.

Его взгляд скользит к моим губам, и перед глазами всплывает утренняя сцена: полуобнажённый Александр, который, судя по всему, прижимал меня к себе всю ночь.

Щёки наливаются огнём. Я вдруг забываю, как звучат слова — не могу ни возразить, ни пошевелиться.

И тогда он резко, нагло, страстно целует меня — а я поддаюсь.

Расслабляюсь в этом поцелуе.

Его ладонь скользит по моему лицу и шее, сжимаясь на затылке — властно, приказывающе. Но я чувствую не страх — только расслабленность. И всё поглощающее доверие.

Его обжигающая рука уходит ниже — по ноге, и прямо под юбку. Он обхватывает меня под ягодицами и поднимает, усаживая на себя.

Ноги сами обвивают его талию.

Крепкие руки ложатся мне за спину, создавая опору — и я словно падаю назад, голова откидывается, а горячие поцелуи скользят по шее.

Грудь поднимается и опускается от каждого вздоха, от этих дрожащих, захлёбывающихся чувств, что поглощают меня с каждым прикосновением.

— Останови меня! — хрипло командует он.

Но от меня — ни слова. Только тихий, срывающийся стон.

— Я не смогу остановиться...

Мои руки сжимаются вокруг его шеи, пальцы забуриваются в мягкие, длинные волосы.

Он, кажется, кайфует от моих прикосновений — так же, как я от его.

Мы дышим вместе. Глубоко, тяжело, с надрывом.

Полыхаем от одного лишь дыхания, от губ, от ладоней, от поцелуев, что осыпают мои щёки, губы, глаза.

И это — не похоже ни на что прежде.

Словно кто-то умножил всё это наслаждение на сто. И теперь оно сжигает нас изнутри. Я не хотела, чтобы он останавливался. В этот момент я, кажется, впервые почувствовала себя… живой.

— Останови меня! — выдыхает он, тяжело, почти сорванным голосом.

Я молчу. Только сжимаю его сильнее.

Он прижимает меня к себе так, будто боится отпустить.

И в этот момент — звонок.

Резкий, чужой. Он разрывает воздух, как пощёчина, как треск реальности, прорвавшейся в наш хрупкий, пьянящий мир.

Мы оба замираем.

Он застывает, уткнувшись лбом в мою шею. Его дыхание горячее, сбивчивое — обжигает кожу, смешиваясь с запахом его парфюма: терпкий, древесный, с едва уловимыми нотами кофе и мускуса. Плечи напряжены, ладони дрожат.

А я — будто просыпаюсь из тумана.

— Лиза… — его голос глухой, сдержанный, но в нём что-то ломается.

Я поднимаю глаза — и вижу в нём растерянность. Настоящую. Почти детскую.

Это не взгляд хищника. Это — что-то другое.

Я резко соскальзываю с его колен, почти падаю на ноги.

Он не держит. Не останавливает.

Только закрывает глаза и откидывается назад, будто сам борется с собой.

Я вырываюсь из комнаты.

Каблуки стучат по полу, как выстрелы — тук, тук, тук — эхом отдаваясь в коридоре.

Воздух холоден и густ, пахнет полиролью, металлом и чем-то сладким — то ли духами, то ли его кожей, что всё ещё кажется на мне.

Сердце колотится так, что вибрация отдаётся в кончиках пальцев.

Грудь сжимает, дыхание хриплое, будто после бега.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я несусь вперёд, почти не видя, куда. Мир вокруг дрожит, как в тумане — мелькают стены, блеск стекла, чужие голоса, что тонут где-то за спиной.

Кажется, ещё миг — и я просто взорвусь от всего, что бурлит внутри: от страха, восторга, боли, желания.

Только за углом, когда шаги стихли и стены снова пусты, я останавливаюсь.

Вдох. Выдох.

Пальцы сами тянутся к губам.

Его вкус всё ещё на мне.

Сладкий. Обжигающий. Слегка солёный — как дыхание после дождя.

Я улыбаюсь.

Тихо. Почти испуганно.

Мне безумно понравилось.

И ещё больше — хочется продолжения.

Но почему же с ним… так легко потеряться?

Даже с Артёмом такого не было. Никогда.

Аудитория давно стихла. Остаток дня прошёл в каком-то странном тумане.

Я слушала преподавателей, делала пометки, но слова проходили мимо — всё внутри было всё ещё там, в его руках, в том взгляде, в том поцелуе.

После пар я направилась в музыкальную аудиторию. Сегодня должна была вернуться Мария Павловна — моя преподавательница по фортепиано.

Странно… я действительно скучала по ней.

Коридоры были почти пусты, вечернее солнце просачивалось сквозь окна, ложась длинными полосами света на пол. Запах полировки, старых нот и чуть выветрившегося духовного порошка в воздухе — всё до боли знакомо.

Я открыла дверь.

— Лизонька! — Мария Павловна подняла голову, её глаза засветились теплом. — Как же я рада тебя видеть, ну наконец-то!

Она обняла меня, легко, но по-настоящему. Впервые за долгое время я почувствовала спокойствие.

— Я тоже скучала, — улыбнулась я, садясь за инструмент. Холод клавиш пробежал по пальцам, словно током. — Не могу поверить, что вы вернулись.

— Хочу заметить ты изменилась, — мягко усмехнулась она, усаживаясь рядом. — Видно, жизнь идёт своим чередом.

Она перевела взгляд куда-то за моё плечо и улыбнулась шире: — Кстати, мы теперь с Александром будем работать вместе. Он как раз решил восстановить свои занятия.

Я вздрогнула.

Мир снова будто качнулся.

Он стоял у двери — в белой рубашке, расстёгнутой у горла, руки в карманах, взгляд — холодный и пристальный.

Словно ничего не было.

— Только не ты..., — еле шепотом вырвалось у меня, но Мария Павловна все расслышала.

— Вы знакомы? — спокойно спросила Мария Павловна, глядя то на меня, то на него.

— Нет, — выдохнула я, прежде чем успела подумать.

Её брови чуть приподнялись, но она лишь кивнула.

А вот он — усмехнулся. Лёгко, беззвучно, как будто только для меня.

— Странно, — протянул Александр, подходя ближе. — А после вчерашней ночи… так и не скажешь.

Мария Павловна моргнула, словно не до конца поняла, что именно он сказал.

Но я поняла.

Щёки вспыхнули, пальцы на клавишах дрогнули, из-под них вырвался фальшивый аккорд.

— Всё в порядке? — спросила преподавательница, с лёгкой улыбкой.

Слова застряли в горле.

Я натянула фальшивую улыбку и закивала — машинально, как заведённая.

Ком подступил к горлу, тяжёлый, плотный — проглотить его было почти невозможно.

Он прислонился к роялю, не сводя с меня взгляда. В нём было всё то же — вызов, насмешка, что-то слишком личное, от чего хотелось и отвернуться, и подойти ближе одновременно.

И в этот миг я поняла — музыка единственное, что может спасти меня от него. От себя. От того, что было вчера.

Мария Павловна наблюдала за нами с мягкой улыбкой, держа руки на спинке стула.

Сначала — Александр. Его пальцы уверенно скользили по клавишам, движения точные, будто выверенные временем. Звук — чистый, сильный, наполненный тем особым внутренним спокойствием, которого я в нём никогда не видела.

Когда он играл, казалось, весь зал слушал. Даже пыль в лучах света замирала.

— Прелестно, — тихо произнесла Мария Павловна, и в её голосе было искреннее восхищение. — Александр, вы не утратили ни грамма таланта. А главное — какая прележность, редкость нынче.

Он кивнул, чуть склонив голову, будто похвала была чем-то само собой разумеющимся.

Теперь — я.

Пальцы предательски дрожали, звук выходил неровным. Где-то сбивалась, где-то торопилась, и каждая ошибка отзывалась внутри будто удар. Я чувствовала его взгляд на себе — острый, неотвратимый, почти физический. От него становилось только хуже.

— Лизонька, — мягко произнесла Мария Павловна, — попробуй не спешить. И, может быть, тебе стоит немного позаниматься, а то сегодня ты какая-то… рассеянная.

Я кивнула, не поднимая взгляда.

А потом — её фраза, будто невинная, но как нож под кожу:

— Возможно, Александр поможет?

Он вскинул голову, и наши взгляды встретились.

— Боюсь, тут уже ничего не поможет, — произнёс он холодно, почти без эмоций, но в глубине глаз блеснуло что-то жгучее.

— Я уверена, вы поладите, — с живостью в голосе добавила Мария Павловна. — Ладно, мне пора бежать. Лизонька, была рада тебя видеть! В следующий раз жду вас в пятницу!

И прежде чем я успела что-то ответить, она уже вышла, хлопнув дверью.

Я проводила её взглядом.

Фигура преподавательницы таяла в коридоре, как спасательный круг, ускользающий всё дальше и дальше.

Воздух в зале стал гуще.

Незаметно нарастало напряжение — тонкой вибрацией по коже, по позвоночнику, словно от слабого электричества.

Я резко поднялась, пытаясь уйти, сбежать, хотя бы на шаг от этого взгляда, от его присутствия.

— Стоять! — голос разрезал воздух, звенящий, твёрдый.

Я замерла.

Следом — горячее, обжигающее прикосновение к руке, резкий толчок назад.

Мир качнулся. И вот уже через секунду я — в его объятиях.

Голова упирается в его грудь, чувствую биение сердца — тяжёлое, неровное.

Его руки крепко сжимают под грудью, не оставляя ни пространства, ни воздуха.

Он смотрит прямо в глаза, дыхание сбивается, запах кожи — знакомый, сводящий с ума.

— Мы не закончили... — голос звучит низко, хрипло, властно. В нём опасная смесь — сдержанность и желание, холод и трепет, от которых по коже бегут мурашки.

Глава 30.

— Так, что будем сегодня смотреть:

Крик

,

Ванильное небо

,

Твоё имя

или ваш вариант? — врывается Ленка, балансируя с огромной чашей чипсов и закусок. Запах сыра и соли сразу заполняет комнату.

Она ставит всё на стол, внимательно изучая стол, как хозяйка этого вечера.

Ольга уже по-хозяйски щёлкает пультом, перелистывая онлайн-библиотеку, где названия сменяют друг друга как вспышки неона.

— Не знаю, мы ведь уже всё это смотрели, — бормочет она, задумчиво щурясь в экран.

— И что? Это же классика! — театрально вздыхает Ленка, закатывая глаза и раскидывая руки.

Пока девчонки обсуждают какой фильм мы будем смотреть, меня мягко утащило в пучину прошлого вечера. И как же мне не везет с ним, постоянно оказываюсь в его объятиях.

— Лиза, а ты что бы хотела?

— А? — я вылетаю из своих мыслей, чуть запоздало реагируя. — Да что угодно.

— Ты, как всегда, — усмехается Ленка, — выбрала бы хоть чью-то сторону — жизнь бы нам облегчила.

Она исчезает на кухне, хлопает дверцей холодильника, потом возвращается с лимонадом и бутылкой вина.

— Ну давайте

Крик

? — предлагаю я, просто чтобы хоть как-то разрядить спор, с полным безразличием на моем лице, словно делаю им одолжение, что-ли.

— Неее, — тут же тянет Ольга, — лучше

Маску

!

Она вытягивает руку к экрану, уже готовая нажать «Play».

И вдруг — звонок.

На экране её телефона — знакомая белоснежная улыбка Алекса. Того самого с после новогоднего курорта, на острове где они провели волшебные две недели. Солнце, белоснежный песок, морской бриз, жаркие танцы, вкуснейшие коктейли.

В комнате повисает пауза.

Ленка приподнимает брови, губы складываются в озорную улыбку.

— Ого... — протягивает она.

— Минутку! — выпаливает Ольга и пулей вылетает из комнаты, босыми ногами шлёпая по полу. Край её розовой юбки мелькает за дверью — и тишина.

Я и Ленка переглядываемся. Несколько секунд — только звук телевизора и шуршание чипсов.

— А мне Сэм не звонит, — вздыхает Ленка, облокотившись на диван. — А я бы не отказалась... у него такой агрегат рабочий, уф…

Она мечтательно закатывает глаза. Нежная улыбка, довольная, роющаяся в собственных воспоминаниях.

Я чувствую, как щеки мгновенно заливает жар.

Картины всплывают сами — та самая ночь, Ленка и Сэм, жар их тел, дыхание у шеи.

Я быстро отвожу взгляд, глотаю воздух, будто пытаюсь смыть воспоминание.

— Фин, — вырывается у меня, тихо, как будто между делом. — Он был милым. Очень. Жаль, что мы не обменялись номерами...

Ленка поворачивается ко мне, прищурившись.

— Милым? — в её голосе сквозит лёгкое недоверие. — А как же Александр?..

— А что с ним? — я оборачиваюсь, будто ошпаренная. — При чём тут он вообще?

— Ну… вы же типа пара? — Ленка тянет слова, будто сама не верит, что это произносит. На лице растерянность, в глазах — то самое любопытство, которое никому не даёт покоя.

— Всё совсем не так, — спешу оправдаться. Чем больше говорю, тем глупее это звучит. — Мы не встречаемся.

— А он про это знает? — с усмешкой спрашивает Ленка, наливая вино.

Запах сладкий, тёплый, обволакивающий. Комната словно становится мягче, теплее, а я — наоборот, ухожу в себя, где всё гораздо громче.

Буквально вчера...

Мы целовались под лестницей — жадно, безумно, будто боялись вырваться из этого наваждения.

А потом — я лежала в его объятиях, на горячем теле, и тонула в этих ореховых, глубоких, как омут, глазах.

Дышать было тяжело.

Воздух будто уплотнился, сердце стучало в горле. Я задыхалась — не от страха, а от того, что теряла контроль.

И страшнее всего было признаться себе: когда он рядом, когда он так близко... я

хочу

, чтобы он прикоснулся.

Что-то внутри просыпалось — дикое, древнее, то, что не слушает разум.

Хочу его.

Хочу почувствовать крепость его рук, запах кожи, вкус губ.

Он медленно, почти осторожно, касается моего виска.

Пальцы скользят по волосам, приглаживают непослушные пряди. От его прикосновения по телу расходятся волны, дыхание сбивается.

Я замираю — не двигаюсь, не дышу, просто

жду

.

Пытаюсь понять — играет он или нет. Или мы оба играем и давно забыли правила?

— Ты как дурман, — шепчет он, почти касаясь губами моего лица. — Каждый раз, когда рядом…

— Ага… — отвечаю, но голос рвётся, ломается, тонет в собственных эмоциях.

Он внимательно изучает моё лицо.

Большим пальцем проводит по губам, чуть надавливает — и всё внутри взрывается.

Я не могу отвести взгляд, смотрю на его губы и понимаю, что больше не смогу остановиться.

Он наклоняется ближе.

Тёплое дыхание касается кожи. Я закрываю глаза, уже почти ощущая вкус поцелуя — сладкий, обжигающий, неизбежный.

— Я тебя отвезу, — голос резко, твёрдо как сталь.

В следующую секунду он резко усаживает меня прямо.

Движение — уверенное, почти резкое.

Поднимается, берёт с кресла свой пиджак и надевает его на плечо.

Я сижу, ошеломлённая, чувствуя, как пульс стучит в висках.

Он разворачивается и идёт к двери — спокойно, хладнокровно, будто ничего не произошло.

Его шаги звучат отчётливо, размеренно.

Я моргаю, пытаясь прийти в себя, собрать мысли, но внутри всё ещё гудит — кожа пылает, дыхание сбивается.

Смотрю ему вслед.

Фигура уверенно движется вперёд, плечи прямые, осанка безупречная.

Кажется, ещё миг — и он просто исчезнет за дверью.

Хватаю сумку, встаю, чувствуя, как ноги подкашиваются,

и, не раздумывая, иду за ним.

— Что-то она там долго, — лениво протягивает Ленка, развалившись рядом и потягивая вино из бокала.

Я выныриваю из воспоминаний, как из глубины — резко, с лёгкой дрожью.

Перед глазами снова гостиная Лены: мягкий диван, теплый свет лампы, телевизор, где беззвучно мелькают кадры какого-то фильма. Всё обыденно, даже слишком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты в последнее время... — начинает она, не отрывая взгляда от экрана.

— Что? — поворачиваюсь к ней, стараясь говорить спокойно.

— Очень странная, — заключает она, подбирая чипсинку. — Раньше меньше, но после клуба ты будто потерялась.

Она кладёт чипсинку на язык и хрустит, глядя на меня с подозрением.

— Кались. Что между вами произошло? Было? — её глаза загораются живым, почти детским любопытством.

— Что было? — раздаётся знакомый голос.

Из коридора выходит Ольга, с телефоном в руке, и тут же вваливается в разговор.

— У Лизы с Александром, — с довольным видом уточняет Ленка. — Первый раз...

В этот момент мне хочется оглохнуть.

Или, лучше, провалиться под землю.

Притвориться, что я — просто мягкая подушка на этом диване.

— У вас было?! — Ольга аж подпрыгивает, плюхается рядом по другую сторону, сгорая от интереса.

— Нет! — выпаливаю, чувствуя, как жар заливает лицо. Щёки горят, дыхание сбивается, а в голове мгновенно всплывает утро... он, обнажённый, горячее тело, близость, дыхание у шеи.

О, боже...

— Ууу, глянь, она же вся покраснела! — восторженно замечает Ольга, смеясь.

— Ага, было, точно было! — подхватывает Ленка, хлопая ладонью по дивану. — Колись, всё рассказывай.

— Девочки, да не встречаемся мы! — с твёрдой уверенностью произношу я, чувствуя, как внутри всё кипит.

И как гром среди ясного неба — вибрация телефона.

На экране блокировки вспыхивает сообщение от Александра:

«Завтра перед универом заеду за тобой.»

Экран гаснет.

Ну конечно.

Как вовремя.

— Ну шалунья, — тянет Ольга, сдавленно смеясь.

— Делись секретом успеха! Как ты его охомутила?! — подхватывает Ленка, толкая меня в бок.

Обе захохотали, и я между ними, как мячик, не знаю, куда деваться.

А ведь всё действительно выглядит именно так: уехала я с ним ночью, утром — пришла в университет

в его объятиях

.

Ни сопротивления, ни отговорок.

Для всех — очевидно: мы пара.

А внутри меня бушует шторм, сопротивление размером с океан.

— Лучше расскажи, что у тебя там с Алексом? — бросаю спасительную фразу, стараясь перевести стрелки.

— О, да! — оживляется Ленка, моментально забыв обо мне. — Ну, вы уже мутите?

Она обнимает меня за плечи, тянет ближе, и мы обе с интересом уставились на Ольгу.

Та буквально светится. По лицу скользит мягкая, почти детская улыбка, глаза блестят.

— Дааа, — протягивает она, слегка подпрыгивая на месте. — Мы общаемся с самого отпуска!

— Ого! — вырывается у меня.

Ольга влюбляется часто, но каждый раз — будто впервые.

— А у вас уже было? — не выдерживает Ленка, придвигаясь ближе. — Давай, рассказывай, нам нужны все подробности! А то некоторые тут молчат, как партизаны.

Я чувствую лёгкий укол — не со зла, но попадает точно.

А мне и сказать-то нечего. И рассказать страшно.

— Да, — коротко кивает Ольга, смущённо отводя взгляд.

— Уууу, а когда?! — Ленка уже вся в предвкушении.

Ольга вздыхает, глаза поднимаются к потолку, в уголках губ появляется улыбка.

— Почти в конце отпуска, — начинает она, будто рассказывает сон. — Мы гуляли по пляжу ночью, никого вокруг. Тёплый ветер, море, луна… Мы купались, а потом начали целоваться. И я уже не помню, как всё случилось — просто он был таким горячим, таким настоящим.

В какой-то момент я уже на нём, а его руки — на моих бёдрах. Это было… невероятно. Я такого ещё ни с кем не чувствовала.

Она замолкает, мечтательно прикусив губу.

Мы с Ленкой переглядываемся — у той глаза сияют, а я ловлю себя на мысли, что слушать это больно.

Не потому что завидно — просто

теперь я понимаю

, что и сама чувствовала нечто похожее. Только не у моря, не под луной, а там, где всё было неправильно… и слишком реально. И слишком страшно сделать этот первый шаг, обжечься как Ленка, но безумно хочется влюбиться как Ольга и отдаться этому чувству без остатка.

В разговорах мы переключались быстрее чем хотелось и быстро вернулись к изначальной цели вечера, а не к бесконечным сплетням о красавчиках.

—

Крик

или

Маска

? — уточняет Ленка, её голос звучит как попытка компромисса.

Я оглядываюсь на Ольгу. Та — на меня. Между нами короткий обмен взглядами, и без слов — полное понимание: спорить уже лень, пусть выбирает сама.

Мы синхронно поворачиваемся к Ленке:

— Выбирай ты. Мы доверяем тебе.

На лице Лены расползается ехидная улыбка. Она прикусывает губу, глаза озорно сверкают.

— Ну что ж... вы сами напросились.

Она берёт пульт, нажимает кнопку. Экран вспыхивает ярким светом, по комнате пробегает отблеск, отражаясь в бокалах с вином. Воздух наполняется лёгким запахом попкорна и сладким запахом алкоголя. Мы замираем в полумраке, каждая со своими мыслями, пока на экране появляется первый кадр.

И вдруг всё кажется таким простым: трое подруг, вечер, фильм, смех. Но где-то глубоко внутри у меня всё ещё пульсирует воспоминание — его голос, взгляд, прикосновение. И я понимаю, что от этого уже не сбежать.

Глава 31.

Я ещё не успела остыть после вечера у Ленки, как телефон зазвонил — сначала лёгкая вибрация, потом громкий, настойчивый звук. На экране — его имя. Сердце подскакивает, но я не отвечаю. Слишком поздно, слишком много всего навалилось за ночь.

Звонок повторился. Потом сообщение: «Где ты?» — и тут же: «Возьми трубку. Я у твоего дома». Строки короткие, требовательные. Я собираюсь выдать что-то невинное, но внутри растёт раздражение: я не хочу сейчас объясняться ни с кем. Особенно — с ним. Новый звонок.

— Да поговори ты уже с ним, — лениво раздражённо доносится голос Ленки из ванной.

— Я не дома, — пробормотала я, пытаясь сгладить тон.

— Адрес! — в трубке снова звучит настойчивый командный тон; где-то в фоне зазвучал мотор, машина тронулась.

— Не нужно, меня подбросят, — отвечаю я.

— Улица Макаринского, 32, А, — вдруг услышала голос Ленки прямо за спиной, легко, как будто между нами и правда нет никакой тайны. Она слышала. Она слышала всё: и звонки, и сообщение, и моё промямление. И решила подыграть.

— ЛЕНКА! — выкрикиваю в трубку, осознав, что теперь у него есть адрес ещё и моей подруги; в голосе — недовольство и раздражение.

— Еду! — короткие гудки в ответ.

Я бросаю на Ленку язвительный взгляд: «ну зачем ты так со мной?» Она лишь пожимает плечами и улыбается, будто сделала одолжение.

— Потом спасибо скажешь...

Я будто иду босиком по тонкому льду — осторожно, будто лишнее движение может выдать то, что я и сама ещё до конца не поняла. Вокруг — привычная суета: смех, гул шагов, стрекот кофе-машины. Но я будто отделена от всего этого тонкой плёнкой. Всё звучит, но не касается.

Рядом Александр. Его присутствие ощущается, как капля тёплого воска на запястье — не больно, но не забудешь. Когда он берёт меня за руку, пальцы сжимаются, будто на них надевают кольцо, которое не я выбирала. Уверенно, как будто, так и должно быть. И от этого у меня внутри сжимается что-то неуловимое — то ли протест, то ли предвкушение.

Я краем глаза ловлю взгляды. Они — как ветер в закрытой комнате: откуда-то берутся, и всё кружит, шуршит, прикасается. Кто-то улыбается. Кто-то шепчет. Все делают выводы. И я вдруг понимаю: снаружи мы — пара. И, если смотреть со стороны, всё выглядит именно так.

А он просто смотрит вдаль, глаза спрятаны за тёмными стёклами солнечных очков.

Как будто этот спектакль не его касается. Но в его улыбке — что-то намеренное. Как будто он знает, в какой момент начнут хлопать.

И, наверное, самое странное — не то, что они думают. А то, что я не спешу их разубедить. Будто мне легче быть в этой чужой уверенности, чем снова возвращаться в свою неуверенность. Будто я — снег, на который кто-то оставил тёплый след. И теперь боюсь, как бы он не растаял.

На протяжении всего учебного дня я осторожно петляла по коридорам, словно по минному полю, стараясь не пересечься с Александром. Его сообщения появлялись на экране с постоянством секундной стрелки:

«Где ты?!».

Я читала — и не отвечала. Не потому что злилась. Просто... не хотела прикасаться к этой зыбкой связи, пока сама не пойму, что она значит.

После последней пары я исчезла — в буквальном смысле — спряталась в библиотеке. Не из страха. Не из желания убежать. Мне действительно нужно было сосредоточиться. К следующему семинару я должна была сдать первую часть курсовой:

«Формирование механизмов психологической защиты в юношеском возрасте: от подавления к осознанности»

.

Тема выбралась будто не случайно. Напоминает меня — зажатую в реакциях, прячущую настоящие чувства под маской уравновешенности. Наверное, поэтому библиотека казалась сейчас самым честным местом: здесь всё молчит, ничего не требует, просто ждёт, пока ты разберёшься.

Александр строчил как муха, застрявшая между оконными рамами:

«Какая же ты жестокая… я тут замерзаю на улице под дождём».

Следующее сообщение — точка, потом ещё одно — пустое, как пауза перед чем-то тяжёлым. Я попыталась не реагировать. Писала курс — первая часть, психология, защита, юношеский возраст. Но ручка сбивалась, не могла написать не строчки, мысли расползались, как чернила по мокрой бумаге.

Я сдалась. Напечатала коротко, будто вырвано:

«

Библиотека». В надежде что он наконец успокоиться и перестанет мне спамить каждую секунду и тем самым раздражать еще больше.

Он пришёл быстрее, чем я успела пожалеть. Подсел рядом молча. Без слов. Лёгкий запах его духов, смесь осени и чего-то терпкого, скользнул рядом. Я делала вид, что читаю, выписываю, отмечаю, но взгляд цеплялся за край его улыбки — ленивой, будто невзначай, но такой… искренней. Ему это шло. Слишком. Я поймала себя на том, что улыбаюсь в ответ, и сразу же опустила глаза.

И именно в этот момент появился Тёма.

Он сел напротив. Не спросив, не извинившись. Просто занял место за тем же столом, положив перед собой телефон, как щит, и посмотрел прямо на меня. Взгляд был не враждебным — скорее, ищущим. Он хотел говорить. Разобраться. Быть услышанным.

— Лиза… мы можем хотя бы нормально… — начал он, но библиотека отреагировала быстрее, чем я.

— Тише, пожалуйста, — бросила женщина у стойки, даже не отрывая взгляда от экрана.

— Здесь учатся, между прочим, — тихо пробормотал кто-то с соседнего стола.

— Вы мешаете, — уже громче.

Александр не сказал ни слова, только чуть повернул голову в сторону Тёмы и улыбнулся — тем самым выражением, в котором не было тепла. Я почувствовала, как обстановка натянулась как пружина. Внутри тоже. Всё, что я так старалась удерживать под крышкой — всплывало.

Тёма наклонился ближе, шепотом, но сдавленным голосом:

— Мы с тобой можем поговорить? Без...

зрителей

?

Я не знала, что ответить. Александр так и сидел рядом — спокойный, с полуулыбкой, будто просто наблюдал за игрой, исход которой его не волновал. Или волновал слишком.

— Сейчас не время, Тёма, — прошептала я, но голос дрогнул.

— А когда, Лиза? — он тоже шепчет, но в его голосе глухо — не злость, а укол. Разочарование.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тёма! — сорвалось у меня, почти невольно, будто его имя вырвалось само, раньше, чем мысль успела его осмыслить.

— Да? — он поднял голову, и в глазах мелькнуло — надежда, как свеча на ветру.

— Отвали… — почти прошептала, но слишком резко, слишком обнажённо. Я не хотела ранить, правда. Просто устала. От качелей, от ожиданий, от чувства вины, которое, казалось, с рождения было встроено в мою спину, как лезвие.

— Ты слышал её, — натянуто, почти деловито, вставил Александр, и в его глазах — ледяная выдержка, но за ней что-то более тёмное, собственническое. Как будто он не просто рядом, а

имеет право

быть рядом.

— Между вами что-то было? — голос Тёмы дрогнул. Ревность, боль, обида — всё в одном дыхании. Он и не кричал, но его вопрос, как удар, прокатился по нам обоим.

— Да, — без единой паузы сказал Александр.

— Нет! — выпалила я одновременно, не успев подумать. Сама себе уже не верила — ни в слова, ни в то, что чувствую. Взгляд метнулся на него — в поисках, скорее, спасения, чем правды. А в ответ — ровное лицо. Ни удивления, ни раскаяния.

Тёма смотрел на нас, как на куски разорванной фотографии, которую пытается склеить обратно. Безуспешно.

Александр вдруг резко схватил меня за плечи и притянул к себе. Не нежно, не заботливо — властно, будто ставил печать.

— Она со мной. Отвали, первокурсник, — процедил он, и в голосе было не только превосходство — там был вызов. Холодный, спокойный.

— Пусть она сама ответит за себя, — отрезал Тёма, не дрогнув. Он держался — с той стойкостью, которая приходит от предательства. Глаза не отпускали меня. Ждали. Верили.

— Тёма… — выдохнула я. Внутри всё сплеталось в ком, мысли шептались вразнобой. Я не хотела причинять ему боль. Но и не могла больше притворяться.

— Ты сделал мне больно, — сказала честно. Пусть без объяснений, но честно.

— А ты мне — нет?

Молчание повисло между нами, вязкое, как дым. Хотелось вырваться — из разговора, из этой сцены, из себя самой.

— Ничего ведь не было… подтверди, — обернулась я к Александру, прося — нет, умоляя — дать мне шанс отмотать назад.

— Ты про тот поцелуй в спортзале, заснятый на камеру? — его голос был ровный, почти вкрадчивый. — Или ночь, которую мы провели вместе, но так отчаянно желаешь ее забыть?

— Господи, вы оба, замолчите! — тихо, но с яростью бросил кто-то сзади.

— Здесь вообще-то учатся, — донеслось с другого конца зала.

Тёма замер. Всё внутри него будто на миг застыло — а потом сорвалось с места. Он ударил ладонью по тяжёлому столу. Звук, как выстрел, разнёсся по библиотеке. Скрип стула, поднявшийся с ним, прозвучал не менее громко.

Все головы повернулись. Кто-то продолжал делать вид, что не слышит, кто-то уже смотрел с откровенным раздражением. Шёпоты, взгляды, осуждение — всё смешалось в глухой шум.

Тёма стоял, дыша тяжело. Его глаза — больше не обиженные. Они были пустыми. Ушёл. Не сказав ни слова. Шаг за шагом — тяжёлый, глухой звук подошв по ковру. И с каждым этим шагом, будто что-то во мне рвалось.

Мы остались вдвоём. Я — зажатая между текстом курсовой и правдой, от которой хотелось спрятаться под стол. Александр — спокойный, откинувшийся назад, наблюдающий.

И я вдруг поняла — в этом треугольнике не осталось угла, в котором можно укрыться.

Я любила Тёму. Не во всем правильно, не всегда искренне, но — любила. И то, что происходит между мной и Александром — я тоже не могла больше отрицать. Что-то было.

Тёма уже всё понял. Не нужны были объяснения, оправдания, свидетели. Я разбила ему сердце — тихо, без шума, почти буднично. И теперь его не склеить. Ни словами, ни временем, ни даже самыми искренними слезами. Всё уже случилось. И страшнее всего было то, что я знала — я способна на такую боль. Способна и не остановилась.

Я опустила глаза на тетрадь. Буквы поплыли. Страницы учебника шумели, как чужие волны. А всё, что я могла слышать — это собственное сердце. Медленно. Сильно. Громко. Словно напоминая: теперь ничего уже не будет по-прежнему.

Глава 32.

После той ссоры с Тёмой что-то внутри меня будто треснуло. Даже не треснуло — рассохлось. Как старая древесина, которую давно никто не касался, и вот — хватило одного взгляда, чтобы она пошла трещинами. Я не справилась. Оборвалась. Накричала на Александра. Слова были как пули: беспорядочные, злые, не прицельные. Я выгоняла его, как будто пыталась вытолкать из сердца. Он не ответил. Только посмотрел — без привычной усмешки, без укола. Потом ушёл.

Сначала я думала, что это временно. Что вернётся. Что всё снова пойдёт по кругу, как всегда. Но вот он —

не вернулся

.

Прошёл день. Другой.

И вот — буфет. Обычный, с облупленными подносами и запахом жареной булки. Я сидела с Ленкой и Ольгой, лениво ковыряя чайную ложку в пирожке с капустой, когда Ленка вдруг замерла, уставившись куда-то поверх моей головы.

— Вот это номер... — прошептала она.

Я подняла глаза по инерции. И застыла.

В дверях стоял Александр. А рядом с ним — она. Старшекурсница. Высокая, уверенная, с роскошной фигурой и лицом из рекламы дорогой косметики. Они были как вырезка из глянца: он — в рубашке, расстёгнутой на пару пуговиц, взгляд расслабленный, её рука — уверенно вцеплена в его локоть, будто она всегда имела на это право.

Внутри что-то хрустнуло. Не злость. Нет. Это было похоже на то, как если бы кто-то разбил хрупкий бокал рядом с твоим ухом. Резко. Тонко. До боли.

Он прошёл мимо. Не глядя. Даже не моргнул в мою сторону.

Взгляд его — ледяной. Свободный. Как будто меня больше не существует в его мире.

— Вы поссорились? — Ольга всматривалась в моё лицо, будто там были подсказки.

А я в тот момент пыталась понять — а было ли

вообще

что-то между нами? Или я просто играла в чужую игру?

Ранее, в вечернем коридоре, когда уже все разошлись, и универ затихал, как уставший зверь, он снова появился. Шёл в мою сторону, уверенно, будто знал, что я не уйду.

— Послушай, хватит меня преследовать! — выпалила я первое, что пришло на ум, и голос мой прозвучал злее, чем я хотела.

Он остановился — близко. Слишком близко.

— Нет, — сказал просто. Почти шепотом. Ни капли уважения. Только жёсткая решимость.

Я сделала шаг назад, уперлась спиной в стену, холодную, и не живую. В универе не было ни души. Только он. И я.

Он шагнул ближе. Его жар обволакивал, духи — те самые, пряные, дурманящие — плыли между нами. Его рука прошлась по талии, крепко, словно не просто прикасалась — требовала. А я... я закрыла глаза.

— Не надо… — выдохнула. Но голос звучал как просьба, не как запрет.

— Надо, — и его губы уже касались моей щеки, дыхание — тяжёлое, обжигающее. — Или скажи, что ты не хочешь меня.

Он прижал меня сильнее. Его руки — решительные, твёрдые. Всё тело звенело от напряжения, сердце било в висках. Я чувствовала, как что-то внутри сдается. Голос тянулся к губам, но слова вязли, как в болоте.

"Скажи, что не хочешь — и всё закончится."

"Промолчи — и начнётся."

Я сглотнула. Облизала пересохшие губы. Желание жгло, рвало изнутри, шептало:

“Просто поддайся…”

Но вдруг — как щелчок. Я услышала собственный голос. Тихий, упрямый.

— Нет.

Он оторвался. На лице — замешательство.

— Нет? — повторил, почти ошарашенно. Глаза ещё горели, но взгляд уже менялся. Трезвел.

— Ты слышал, — я выпрямилась, отступив от стены, не касаясь его.

Он отступил. Пошатываясь слегка, как после удара. Руки медленно опустились. Кулаки сжались. Он выдохнул, посмотрел куда-то в сторону.

— Я понял…

В его голосе прозвучала тишина, та самая, которая остаётся после взрыва. Когда пыль ещё висит в воздухе, но уже понятно — ничего не вернуть.

Он развернулся и ушёл.

А я осталась. Одна. В тишине университета, где стены слышали больше, чем люди. Осталась с мыслью, что, возможно, на этот раз всё было по-настоящему. Но я сама выбрала сказать

«нет»

.

И, может быть, впервые — не потому что боялась, а потому что поняла: даже если тянет в его пламя, не каждый огонь стоит того, чтобы сгореть.

— А он об этом знает? — слова Ленки возвращают меня из плена мыслей в буфет, точнее в этот момент, где всё происходит прямо перед глазами.

— Знает, — отвечаю тихо и ровно, как будто ставлю точку. И в этой короткой фразе — и облегчение, и тяжесть. Возможно, это к лучшему: мне нужно разобраться в себе.

Но почему при виде его с другой во мне взрывается что-то, что раньше я не могла распознать? Ревность — это не гром и не вспышка. Это скорее тёплая, липкая смола, которая медленно стягивает грудную клетку; это как если бы внутри у меня открылся старый шрам и кто-то стал тереть по нему пальцем. Невнятное жжение в солнечном сплетении, холод в горле, как будто голос засахарился — и словами нельзя дышать. Мои руки становятся тяжёлыми, как если бы я держала в них мокрый песок: чем крепче сжимаешь, тем быстрее он утекает.

Я продолжаю смотреть на них, уже не как участник, а как зритель чьего-то чужого спектакля. Александр ловит мой взгляд. В нём нет удивления — лишь расчёт и ледяная отстранённость. Он поворачивает голову, и в его жесте читается намерение: показать, что всё под контролем.

Он шагнул к девушке, настойчиво, по-волевому. Её плечи прижались к стене, её рука нашла его шею, и они слились в поцелуе — открытом, демонстративном. В зале пронёсся свист, парни зааплодировали, кто-то свистнул ещё громче. Для окружающих это — игра, шоу, лёгкая развлекуха. Для меня это — удар.

Как будто якорь, державший меня на поверхности, внезапно оборвался. Я почувствовала, как что-то внутри стремительно рвётся вниз, в глубокую холодную воду: страх, стыд, отчаяние — всё смешалось в одном стремительном падении. Дышать стало трудно. Глаза жгло от света и от слёз, которые не успели прийти.

Я схватила сумку и встала — не думая о том, как выгляжу. Взгляды студентов кололи по спине, но мне было всё равно. Вырвавшись из буфета, я выбежала в коридор; за мной на лицах Ленки и Ольги застыло потрясение — они ведь были уверены, что их подруга встречается с самым крутым парнем универа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

После занятий мы с Ольгой отправились к ней домой, но всю дорогу я молчала — мысли звучали громче тишины, перепрыгивая от одной проблемы к другой. Между нами с отцом накануне произошёл неприятный разговор. Точнее, даже не разговор — скорее монолог, но от этого он не становился менее тяжёлым. Как сейчас помню:

Комната казалась меньше, чем обычно — стены будто поджали меня со всех сторон. Отец стоял у стола, сводя пальцы в замысловатый жест, листы бумаги в руках слегка дрожали. На нём был тот самый строгий пиджак, который он надевал на важные встречи; запах его одеколона — древесный, сухой — залепил в носу какой-то официальный холод. По комнате тихо тикали старинные часы — каждый удар будто отсчитывал мои промахи.

— Что это такое, Лиза? — его голос резкий, ровный, без тени сомнения. — Ты же знала, на что шла: институт — это не балаган. У тебя оценки падают, пропуски, — он легко переводил бумажки, как будто играл пасьянс из моих недоработок. — Ты знаешь, что при таких «успехах» тебя могут и отчислить? Не через пару месяцев — завтра.

Я хотела сказать, что всё не так, что у меня просто были трудные месяцы в моей жизни… Но слова вязли в горле, словно кто-то налил туда густого сиропа. Вместо ответов я только кивала, потому что в его глазах не было желания слушать оправдания — там была сумма и срок, расчёт и требование.

— Тебе уже делали уступки, — он опустил документы и посмотрел прямо в глаза. — Как хорошо что я похлопотал во время и сунул конверт кому нужно, — На этот раз они закроют глаза. Но это был последний раз. Поняла? Я не собираюсь дальше вытягивать тебя за счёт связей и кошелька. Это неслыханно — учиться плохо и при этом думать только о развлечениях. Ты должна хоть чуть-чуть приложить усилия. Хоть чуть.

Я вздрагивала от этих слов. Сердце сжалось — не столько от страха потерять институт, сколько от мысли, что отец, который всегда умел решать вопросы «по-взрослому», уже сделал то, что мог. Его голос стал мягче, но не добрее:

— Бери пример с Артемия, — добавил он, и как удар прошёл через меня тот самый резонанс. Имя Тёмы прозвучало в комнате тяжело, словно колокол, и в груди зазвучал старый, болезненный гул.

Я засунула пальцы в волосы, стараясь не смотреть на него прямо. Что я могла ответить? И почему Тёма не сказал ничего отцу?

Отец глянул на меня так, будто пытался прочесть кончик моей души.

— Я не прошу невозможного, — говорил он спокойно. — Учёба — это твоя обязанность. Ты хочешь, чтобы я продолжал закрывать глаза? Тогда ты крупно облажалась. Я не буду вкладывать в тебя деньги, пустая трата времени.

Всё это звучало как приговор и как условие одновременно. Я чувствовала, как внутри меня плавно пропадает то лёгкое состояние самолюбования, которым я жила последние месяцы: оценки, вечеринки, иллюзии взаимности. Я понимала — если не исправлюсь, это станет последней ниточкой, которая пока держала меня в привычном мире.

Сказать правду было страшно. Признаться в том, что произошло на самом деле — еще страшнее. И вот я стояла перед отцом, кивая, соглашаясь, а в голове — пустота и тысяча нерешённых слов. Признаться ой как тяжело: в чём же настоящая правда...

Я выныриваю из собственных мыслей только в тот момент, когда Ольга открывает дверь своей спальни. Слишком резкий свет внутри будто разрезает туман в моей голове.

Комната пахла мягким порошком и лимонным гелем для рук — уютный, безопасный запах после дня, который казался заполненным громкими словами и чужими требованиями. Я растянулась на кровати, поджав колени, и смотрела в потолок, где плясали слабые тени от уличного фонаря. Ольга устроилась рядом — на подушке, ноги забрав под себя — и листала что-то в телефоне, покусывая губу от волнения.

— Знаешь что? — вдруг сказала она, не поднимая головы. — Алекс скоро приедет.

Сердце неожиданно подпрыгнуло. Я не знала, радоваться ли или дрожать от предчувствия, но где-то внутри всплыло тёплое облегчение — как будто кто-то открыл окно в душной комнате и впустил свежий воздух.

— Правда? — выдавила я, стараясь звучать буднично, но голос предательски стал выше.

Ольга улыбнулась — та её улыбка, которую я привыкла видеть, когда она действительно счастлива за людей. — Правда-правда. И… ещё кое-кто будет.

— Кто? — в груди снова защемило.

— Фин тоже приедет, — произнесла она, как будто раскладывала карточки в хорошей игре.

Это имя — «Фин» — упало в меня как мягкий камень в тихую воду: волна облегчения разошлась по телу. Фин — берег, где можно было выдохнуть. Его образ — тёплый, спокойный — сразу притушил ошеломлённость дня. Я почувствовала, как плечи немножко опускаются, как будто кто-то снял небольшой, но тяжёлый груз.

Но сердце всё равно начало биться громче, чем мысли. Оно стучало в ушах, заглушая рассуждения: зачем он будет там? Что это значит? Смогу ли я смотреть на него и не вспоминать чужую свободу в его глазах? Или, наоборот — может, присутствие Фина сделает всё проще, даст стойкую точку опоры среди этого хаоса.

Я пыталась поймать собственные мысли, выстроить их в ряд: папа, универ, Тёма, буфет, Александр с его новой девушкой… А потом — мягкая улыбка Ольги и слова о приезде в столицу Алекса с Фином. Нечто новое, непредсказуемое, но в этот момент желанное: возможность объяснить себе, что я ещё не окончательно сломана и что вечер может пройти иначе.

— Значит будет весело, — сказала я почти шёпотом, и сама удивилась, как быстро голос стал спокойнее.

Ольга кивнула и взяла меня за руку, сжала как в подтверждение: всё будет хорошо — или, по крайней мере, будет шанс это попробовать. Я глубоко вдохнула, чувствуя, как мысли на время складываются в аккуратный клубок, готовый к распутыванию. Впереди — вечер, разговоры, возможно ответы. И внутри — тихая надежда, которая, по крайней мере сейчас, была ничуть не хуже страха.

Глава 33.

Дорога была длинной и тёплой, будто сама ночь решила продлить нам день. Машины цеплялись фарами за темноту, кто-то из ребят включал радио и напевал под гитару, кто-то шутил, а кто-то молчал, глядя в темнеющее окно. До дома у озера оставался последний поворот — и за ним растянулся круг света: гирлянды, столы, дым от мангалов, музыка, тепло человеческих тел.

Это была ночь прощаний: у старшекурсников впереди — новая жизнь, разговоры о работе, переезде, неуловимой взрослости. Настроение сочетало в себе и радость, и грусть — как будто все одновременно прощались и праздновали.

Мы подходили к домику, который находился в глуши леса, за городом, у озера, где уже слышался смех, где потрескивал уголь в мангале и ветер разносил запах жареной картошки с дымком. Медленно шагая словно знали — после этого вечера всё изменится, даже если не сразу.

Ленка, как всегда, не упустила шанс блеснуть: короткая светлая джинсовая юбка, подчёркнутая талия, чёрный топ с открытыми плечами, а сверху — лёгкая белая рубашка, накинутая так, будто случайно. На ногах — кеды, но с блестящими шнурками. Волосы — платиновое золото — отражали свет гирлянд и костров. Она шла уверенно, будто вечеринка затевалась ради неё.

Ольга — контрастная как пламя. Рыжие волосы собраны в высокий небрежный хвост, несколько прядей вырвались и падали на лицо. На ней — тёмно-зелёный вельветовый комбинезон на тонких лямках, под ним — чёрная облегающая водолазка. Её ботинки слегка шуршали по гравию, тяжёлые, как у героини романа. В ней было что-то независимое, собранное, как будто она пришла сюда не веселиться, а наблюдать.

Я же выбрала что-то среднее между «не хочу выделяться» и «всё равно не смогла не думать, как буду выглядеть». Светлые прямые волосы, чуть волной, спадают на плечи. Джинсы с высокой посадкой, серое боди, плотно облегающий тело, и чёрная кожаная куртка, которую я всё ещё не была уверена — снять или оставить. Белые кроссовки уже начали собирать на себя пыль дорожки, но я об этом не думала. Мне казалось, я пришла не на праздник, а в точку, где реальность слегка сдвинется.

На фоне запахов дыма, звона бокалов и беззаботного гомона мы втроём стояли на пороге чего-то большого, пока с крыльца кто-то уже махал рукой:

— Девчонки, проходите! Всё только начинается!

Люди уже собрались у костра, кто-то танцевал, кто-то просто разговаривал. Он был там — среди них, такой же ровный и уверенный, как всегда. Только сейчас он держал девушку за руку, и она смеялась так, будто весь мир был только их.

Сердце сделало странный, нескромный скачок. Почему при его виде в груди защемило так, будто кто-то вонзил туда холодное лезвие? Ревность — тонкая, влажная, похожая на соль, что растёт и тает во рту. Она не заглушала рассудок, но делала всё вокруг будто в неправильном свете: смех звучал режущим, огонь казался чужим, воздух — плотным и сдавливающим.

Александр заметил меня, но взглянул как будто случайно: коротко, ровно, с той самой хладной расчётливостью. Он не остановился — лишь увеличил дистанцию, и через минуту уже танцевал с той девушкой, его движения были размерены и лёгки. Потом они поцеловались — и не просто поцеловались, а так, словно сделали это специально тогда, когда я смотрю. Пронёсся свист, ржач — и в моей груди что-то лопнуло.

Я отпрянула, не выдержав смотреть на «представление». И случайно — или почти — столкнулась с ним: Фин. Он стоял смущённый, с рюкзаком за плечом, с ветром в волосах и с той самой усталой, тёплой улыбкой, что всегда у него на лице. Как он здесь оказался? Как он смог проделать весь этот путь, не предупредив никого? Он просто приехал. Конечно мы знали, но не ждали так скоро.

— Приветик, — сказал он тихо, и в словах было столько искренности, что мне стало легче. Я — отчасти — почувствовала, как дыхание возвращается к норме.

Тут же резко обняла его закинув руки за его шеи, прижимаясь как к самому родному человеку на свете. Фин явно не ожидал такой реакции, но тепло обнимает в ответ. Мы отошли ближе к костру, туда, где лежало поваленное длинное, сухое бревно, тёплое от пламени. Сели рядом, плечом к плечу, будто всё было как раньше, будто и не было этих месяцев разлуки.

— Как ты вообще тут? — спросила я, глядя на него с настоящей, безграничной радостью.

— Алекс, — он потупился, чуть смущаясь, — прожужжал все уши про свою сладкую Олечку… — и на последних словах раздался его звонкий, едва слышный смех.

Я тоже засмеялась, прикрывая рот рукой. Это был тот самый смех, который вырывается от чистого сердца, без защиты.

— Это я уже поняла, — сказала я, слегка пихнув его в плечо. — А ты сам как?

— А я за компанию. Не бросать же парней на произвол судьбы.

— Парней? — удивилась я.

— Ага, ещё Сэм тут.

— Сэм? — я тут же обернулась, инстинктивно вглядываясь в толпу.

И взгляд сам нашёл их. Ленка — сияющая, словно её кто-то включил изнутри. В объятиях Сэма она казалась хрупкой и настоящей. Его сильные руки держали её за бёдра, а она, уткнувшись лицом в его грудь, украдкой смотрела в нашу сторону. Улыбалась. Настояще, по-настоящему. Через секунду он что-то прошептал ей на ухо — и они начали целоваться. Не смущаясь. Не притворяясь. Как будто остального мира больше не существует.

Вот кому сейчас хорошо. Ленка. Простая такая, и в то же время счастливая. Как будто для счастья нужно всего лишь тепло чужих рук и точка, в которую хочется вернуться. Я даже немного завидовала. По-доброму. Без злости.

Но в этот момент я поймала чужой взгляд — чужой и слишком знакомый.

Александр.

Он стоял чуть поодаль, за спинами. Смотрел прямо на меня — долго, прожигающе, будто что-то пытался вытравить изнутри. В руках у него был пластиковый стакан, он выпил остатки залпом, и исчез в толпе, даже не моргнув. Осталась только тяжесть от его взгляда, словно в воздухе что-то надломилось, едва заметно, но не обратимо.

Я резко обернулась к Фину, стараясь вынырнуть из этой волны.

— Здорово, что вы смогли приехать. Ну рассказывай, — сказала я, выдыхая, будто хватаясь за него как за спасательный круг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он улыбнулся. И в его глазах — свет. Настоящий. Не наигранной.

— А здорово у вас тут! — он оглянулся по сторонам, рассматривая шумную, живую, огненную вечеринку, полную криков, гитарных аккордов, жареного мяса, сигаретного дыма и разбегающихся искр от костра. — Прямо как в кино.

— Только вот концовка пока неясна, — подумала я, но не сказала. Слишком не хотелось портить этот хрупкий момент.

Мы смеялись. Смеялись по-настоящему — так, как, казалось, я уже давно разучилась.

Фин принес два пластиковых стаканчика.

— Осторожно, тут разливают крепкие напитки.

— А что это?

— Ты действительно хочешь это знать? — он хитро прищурился.

— Тогда молчи, — сказала я, и выпила почти залпом. Горло обожгло, но в голове стало чуть легче, чуть тише.

Мы сидели у костра, и язык у нас развязался.

— Помнишь ту ночь на пляже? — Фин растянулся на бревне, держа в руках уже второй стакан.

— Где ты упал в воду, а я тебя вытаскивала?

— Не совсем так. Я

дал

тебе повод быть героиней.

— Да, ты очень благородный утопающий.

— Ты тоже не промах. Тогда я впервые подумал, что ты мне нравишься.

—

Тогда?

— переспросила я с удивлением.

— А что, думаешь, это чувство проходит?

И в этот момент он резко встал, протянул мне руку:

— Пошли.

— Куда?

— Танцевать. Как тогда на пляже — помнишь?

Я смотрела на него — пьяного чуть-чуть, счастливого — и внутри что-то потеплело. Я позволила. Поднялась, взяла его руку. В ней не было напора, только просьба — тихая, трогательная. Его пальцы сжали мои легко, с какой-то подростковой неуверенностью, которая всегда кажется честнее любых слов.

Мы кружились между людьми под старую песню, перебивающую шум голосов и звон бутылок. Кто-то кричал у домика, кто-то смеялся, кто-то пел в обнимку с гитарой. А мне было спокойно. Я даже закрыла глаза на мгновение — позволила себе просто быть рядом с ним.

— Знаешь, ты изменилась, — прошептал Фин, не отводя взгляда.

— В какую сторону?

— В сторону сильной, — он слегка улыбнулся. — И чуть-чуть грустной.

— А ты всё такой же.

— Нет, — он качнул головой. — Я прежний, — замотал головой в разные стороны, с такой довольной и застенчивой улыбкой.

Он смотрел на меня так, будто видел впервые. В его глазах не было ни упрёка, ни желания что-то доказать — только тепло. И надежда. Та, что не давит, а светится где-то глубоко внутри.

И в этот момент я почувствовала, что кто-то смотрит на меня. Не просто смотрит —

жжёт

взглядом.

Александр.

Он стоял чуть поодаль, боком к костру, с очередным стаканом в руке. Его лицо было каменное, губы сжаты, взгляд — как шлейф огня, обжигающе-опасный. И возбуждённый. Как будто танец с Фином давал ему право

ломать

.

Он пил. Много. Алкоголь плескался в нём, как нефть в горящей канистре. Я видела, как та самая девушка — старшекурсница — снова подошла к нему, положила руку на плечо. Он отмахнулся. Потом что-то сказал ей громко — она вздрогнула. Потом ещё громче — и она побежала прочь, зажав лицо руками.

Он не побежал за ней. Он посмотрел на меня.

Прямо. Язвительно. Как будто говорил:

ты — причина

.

Я отвела взгляд, но всё внутри уже сжималось. Я чувствовала, как в горле собирается протест — обида, злость, стыд. Но язык предательски молчал. Не выговорил ни слова.

А Фин всё ещё держал меня.

— Всё в порядке?

Я заставила себя улыбнуться.

— Конечно.

— Тогда танцуй, пока никто не забрал тебя обратно, — он подмигнул, не зная, как близко к истине оказался.

А я в этот момент боялась только одного: что если повернусь — он всё ещё будет там. И что это будет значить.

Фин, тем временем, признался прямо:

— Я много думал о тебе!

Он проделал весь путь только ради нашей встречи, потому что не мог иначе. Это было глупо, но он всё равно надеялся. И, едва дыша, добавил:

— Я бы очень хотел что бы ты была моей девушкой, можно?, — его голос дрожал, но не требовал ответа.

Я смотрела сначала на Фина — и всё внутри откликалось тёплой благодарностью. А потом — на Александра, и пустота в груди наполнилась тяжёлой, мутной смесью желаний и страха. Всё было словно на весах, и стрелка страшно дернулась то в одну сторону, то в другую. Решения не наступало. Вечеринка шумела вокруг, а в моей голове впервые стало необыкновенно тихо — там, где и должна была быть правда.

Глава 34.

Ночь потихоньку утихала, как стихает музыка после последней ноты. Толпа разрежалась — кто-то уже спал, кто-то уехал, кто-то у костра пытался досмеяться остатки веселья. Музыка превратилась в далёкий фон, будто её больше не проигрывали — она просто осталась в голове. Костёр почти догорел, оставив после себя только тлеющий жар и редкие искры, что медленно поднимались в темноту и исчезали, как забытые желания.

Я всё ещё оставалась с подругами — смеялась, танцевала, отвечала на чьи-то глупые фразы, старалась держать лицо, будто внутри не крутилось что-то не дающее покоя. Алкоголь приятно грел, но мысли всё равно расплёскивались через край — тягучие, тяжёлые.

Мне захотелось тишины.

Я сняла кроссовки, оставила их у деревьев, где трава начинала становиться влажной от ночной прохлады, и пошла босиком — медленно, как по воде, чувствуя каждый шаг. Земля была мягкой, будто живая. Воздух звенел прохладой, пах лесом, костром и каким-то едва уловимым, но глубоким одиночеством.

На запястье блестел браслет - кольцом обвивалось вокруг, с инструктированным камнем, который время от времени. Я надела его перед отъездом — зачем, сама не знала. Но сейчас он тихо отражал свет луны, и я смотрела на него, как на что-то волшебное, маленькое, но реальное.

Озеро в лунном свете казалось зеркалом. Поверхность — гладкая, будто натянутая, мерцала серебром. Вода тихо плескалась у берега. Мостик, тёмный и узкий, уходил вглубь озера — как граница между этим шумным миром и чем-то большим, несказанным.

Я дошла до конца, села прямо на доски и опустила ноги в воду. Она была прохладной, но приятной, и холод тут не пугал — он будто возвращал в себя.

Вокруг — ни души. Только шорох травы где-то сбоку, да далёкий шум гудящей кампании студентов, которых никто не услышит, а полиция не приедет разгонять нашу тусовку. Лишь приглушенные отголоски музыки доносились сюда.

Я лежала молча, наблюдая за тем, как луна дрожит в воде, и думала, что, может быть, именно в такие ночи всё по-настоящему — когда ты один, когда ничего не отвлекает, и ты можешь услышать собственное сердце.

Оно, кстати, билось ровно. Но чуть тише, чем обычно.

Тёма подошёл, когда я уже почти забылась в лунной воде. Его шаги были уверенными, но не давящими — он не спешил, не пытался вторгнуться в тишину. Просто остановился в нескольких шагах от меня.

— Можно? — тихо спросил он.

Я кивнула, не оборачиваясь сразу. Он сел рядом на мостик — не вплотную, оставив между нами расстояние, достаточное, чтобы дышать. Некоторое время мы молчали. Просто смотрели на воду. В ней отражалась луна, будто след чего-то далёкого и честного.

— Ты красивая, когда грустишь, — сказал он вдруг, почти виновато, и улыбнулся уголком губ.

— Это не комплимент, Тём, — я тоже улыбнулась, слабо, почти невидимо.

— Знаю. Прости. Просто хотел сказать хоть что-то, что не будет больно.

Я повернулась к нему, в глазах у него не было ни упрёка, ни злости. Только усталость и... понимание. Тёплое, тихое, взрослое.

— Я не знаю, что чувствую, — призналась я. — Всё смешалось. Александр, ты, всё это… Я пытаюсь разобраться. Просто... не дави на меня, хорошо?

Он кивнул. Не сразу. Как будто внутри у него что-то боролось, но он выбрал отпустить.

— Я не буду торопить, — сказал он. — Но я останусь рядом.

Я посмотрела на него — и впервые за долгое время почувствовала благодарность, не смешанную с виной.

— Спасибо. Правда. Просто сейчас мне нужно немного пространства. Себя вернуть.

Он встал. Медленно, не спеша. Отряхнул ладонью джинсы, посмотрел на меня в последний раз и кивнул — легко, просто, как прощание, которое не ставит точку.

— Тогда я пойду. Не прощаюсь.

Когда он ушёл, я выдохнула — не от облегчения, а от того, что кто-то услышал меня без борьбы. Это было немного свободы. Немного простора для тишины. И для себя.

Три взгляда. Три разных присутствия. Три сердца — и моё, четвёртое, не способное выбрать, потому что всё внутри спуталось, как лес после шторма.

Александр — огонь, в котором легко сгореть. Он пугает и манит, его боль — живая, режущая, как лезвие. Он не терпит пауз, не даёт отдышаться, и всё, что с ним — всегда на грани.

Тёма — прошлое, в котором было тепло. Его присутствие напоминает детство: знакомый запах, любимая песня, безопасность. Он любит по-настоящему, но, может, не того человека, в которого я превращаюсь.

Фин не тянет меня ни в прошлое, ни в безумие. Он — про выбор. Про тишину. Про то, как можно обнять человека и не требовать ничего взамен. Его слова:

«Пусть у тебя будет счастье. Настоящее»

— прозвучали как благословение, без обиды, без давления.

А мой отказ — как пощёчина: незаслуженная, но принятая с достоинством. С горькой, но тихой тоской в глазах.

Я осталась одна — в этом вечере, в этом водовороте. И если честно, я не знаю, кто из них — мой берег.

Может, я вообще ещё не готова причалить.

Я сидела на мостик, глядя в небо. Луна плавала в облаках, будто не могла решиться — спрятаться или остаться. Ветер трепал волосы, под мостиком тихо дышала вода. Я думала о том, как странно всё устроено: люди приходят, уходят, мир меняется — а внутри война. Между тем, что хочешь, и тем, что правильно.

Шаги — одиночные, уверенные, тяжёлые. Мужские. Я напряглась.

— Я хочу побыть одна, — сказала тихо, не оборачиваясь.

Но шаги не остановились.

Он вошёл на мостик, шатаясь, но всё равно сохраняя ту опасную уверенность, которая всегда заставляла меня замирать. Александр. Запах алкоголя ударил в лицо, тяжёлый, острый, почти физически ощутимый. Глаза налились кровью, но в них жила всё та же тьма — не злая, а больная. Живая. Я поднялась, готовая уйти, но он заговорил первым.

— Ты сбегаешь каждый раз, — хрипло сказал он. — Как будто я сделал тебе что-то ужасное.

— А ты не делал? — голос сорвался, но я не отступила. — Ты воспользовался мной, когда я не могла сказать «нет»! Когда я была не в себе, Александр!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он резко выпрямился. Взгляд стал колючим, будто я ударила.

— Что ты сейчас сказала?

— Я была пьяна! — слова вырывались из горла рваными кусками. — Я ничего не помню, только то, как проснулась... после. Я хотела, чтобы мой первый раз был

по-настоящему

. Сознательно. А не... вот так.

Он стоял, как остолбеневший. Дышал медленно, с усилием. Потом шагнул ближе.

— Подожди… — голос дрогнул. — Ты... девственница?

Я кивнула. Медленно. Не от стыда — от тяжести.

Он закрыл глаза, провёл ладонью по лицу, будто хотел стереть этот миг.

— Лиза… в ту ночь между нами ничего не было.

— Что? — я не поверила, даже не поняла.

— Я отошёл на кухню за водой. Когда вернулся — ты уже лежала. Раздета. Я не знал, что делать. Я просто укрыл тебя. Лёг рядом. И всё.

— Но ты же говорил… —

— Я солгал! — он сорвался, почти крикнул. — Потому что мне было стыдно! Потому что я впервые не смог добиться девушки, которую хотел!

Он шагнул ближе, почти вплотную. В воздухе стало тесно.

— Ты не понимаешь, — сказал он тише, но грубее. — У меня крышу снесло от тебя. Ты — всё, что я не могу контролировать. Мне казалось, я сильный, пока не встретил тебя. А теперь я просто... срываюсь.

— Ты не имел права! — я подняла голову, глаза обожгло. — Ты не можешь превращать близость в цель! Я — не очередная попытка доказать себе, что ты можешь!

— Это не цель, — он говорил уже почти шепотом, но в каждом слове слышалось отчаяние. — Это ты. Я не сплю ночами, потому что хочу тебя. Я злюсь, потому что не имею. И я боюсь, что если прикоснусь — потеряю всё, что во мне ещё осталось человеческого.

Он подошёл ещё ближе. Так что я чувствовала, как между нами дрожит воздух. Его дыхание было горячим, неровным, пахло алкоголем.

— И знаешь, что самое страшное? — прошептал он, глядя в упор. — Даже сейчас, вот так, я не могу коснуться тебя, не теряя себя.

Я стояла, не двигаясь. Всё тело пульсировало, сердце било в висках. Он был опасно близко — но впервые я не хотела отступать.

— Тогда сделай это правильно, — выдохнула я. — Сейчас.

Он посмотрел на меня, будто не поверил, что услышал это. В глазах — бешенство, боль, нежность, всё разом. Его взгляд метнулся к моим губам, потом обратно к глазам. В следующее мгновение он не выдержал.

Он поцеловал меня. Слишком резко. Слишком голодно. Но я ответила, с тем же отчаянным жаром, будто все слова, вся боль последних месяцев растворились в этом движении. Его руки сомкнулись на моей талии, притянули, сжали так, что стало трудно дышать. Я чувствовала, как дрожит его тело, как он сдерживает себя, боясь перейти черту.

Поцелуй был не просто страстью. Это была борьба, крик, признание. Он хотел доказать, что жив, что может чувствовать. А я — что не боюсь. Что простила, может быть, не его, а себя.

Он отстранился первым, лоб к лбу, дыхание сбилось. Несколько секунд смотрел мне в глаза — будто боялся, что я исчезну.

И затем прошептал:

— Давай… начнём всё сначала?

Его голос дрожал — не от слабости, а от того, как сильно он хотел, чтобы я сказала

да

.

Я смотрела в его глаза — усталые, но живые. И впервые не знала, кто из нас спас кого.

Глава 35.

Бывало ли у вас когда-нибудь такое, что сердце будто вспоминает, как быть живым? Не просто биться — а пульсировать в каждой клетке. Как будто весь организм превращается в музыкальный инструмент, настроенный на одну-единственную частоту — на него. На Александра.

Сегодня утром мне показалось, что я распустилась, как чайный цвет в прозрачной воде. Тепло, медленно, без страха.

И всё вдруг стало на свои места. Даже ветер в универе не такой колючий, как обычно.

Даже суетливые прохожие кажутся частью какого-то странного балета — и мы с ним в центре сцены, держимся за руки и не отпускаем.

Мы.

Не «я». Не «он».

Теперь есть

мы

— и в этом слове больше, чем просто местоимение. Это как заново назвать мир, только вместе.

Александр всегда поправляет мой шарф. Легко, невесомо — будто касается моей шеи, но не кожи, а самой сути. Как будто он умеет слышать меня даже тогда, когда я молчу. Или особенно тогда.

И когда он это делает — каждое утро, не забывая, — у меня внутри что-то подскакивает. Глупо. По-детски. Как у героини старого фильма, которая не верит, что всё это происходит с ней.

Я давно не верила в простое счастье.

Потому что настоящая любовь — не фейерверк, не надрыв, не отчаяние.

Настоящая любовь — это когда он идёт рядом и не спрашивает, почему ты молчишь. Просто идёт. Просто рядом. Просто держит за руку — и ты уже дома. Даже если между вами три трамвайных остановки, два корпуса и толпа шумных студентов.

Мне нравится, как пахнет его куртка. Это больше, чем запах — это его след на мне. Едва уловимый, как музыка в наушниках на минимальной громкости. А когда он уходит — я прижимаю пальцы к лицу, и снова чувствую этот аромат: немного кофе, немного откровенности, немного — он.

Привычка? Возможно. Но ведь из таких мелочей и складывается то, что хочется называть вечностью.

Я впервые не боюсь, что всё закончится.

Впервые — не убегаю вперёд мыслями, не ищу, где сломается. Я просто есть —

здесь

.

С ним

.

Сейчас

.

Мы шли по дорожке вдоль главного корпуса, а друзья переглядывались и кивали — почти заговорщицки. Кто-то подмигнул. Кто-то тихо сказал: «Ну, наконец-то».

А я улыбалась, как будто внутри меня пел весь октябрь.

Он повернулся, коснулся губами моих губ, и я поняла — больше нечего скрывать.

Мы пара.

Пусть все видят. Пусть все знают.

Пусть весь мир узнает, что и у меня получилось. Что и у меня теперь есть кто-то, кто говорит:

«Я с тобой. Не напоказ. По-настоящему».

А если вдруг всё это обман? Иллюзия?

Знаете, даже если так — я согласна.

Потому что в этот момент я счастлива так, как раньше не умела.

И может быть, любовь — это и есть искусство быть счастливым здесь и сейчас. Не навсегда. Просто — честно.

…Мы подошли к корпусу, где по утрам пахнет пыльными батареями, булочками с повидлом и чем-то студенчески неуловимым — тоской по сну и неторопливым теплом.

Перед входом толпились наши. Кто-то прихлёбывал кофе, кто-то листал конспекты, в наушниках — что-то громкое, будто защищающее от мира.

Мы шли медленно. Рядом, почти в унисон.

И чувствовалось — на нас смотрят.

Александр остановился, чуть склонился ко мне, и я уже знала — он что-то задумал. У него был этот особенный взгляд: ленивый, дразнящий, будто он всегда на шаг впереди.

Он наклонился к самому уху, почти касаясь губами мочки:

— Ну что, готова?

Я нахмурилась — немного всерьёз, немного в шутку:

— К чему?

Он не ответил.

Просто резко притянул меня к себе — и поцеловал.

Не аккуратно, не нежно, а с таким страстным вызовом, будто весь зал буфета — не что иное, как сцена, и это наш акт.

Сначала повисла тишина. Кто-то уронил пластиковую вилку.

Девчонки с соседнего курса стояли, как вкопанные, с открытыми ртами, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Ленка, сидя за столиком, довольно приподняла брови и — кивнула. Улыбка её была по-настоящему тёплой, как у того, кто всё знал заранее.

Ольга смотрела на меня так, как смотрят на подругу в день её свадьбы — влюблённо, немного трепетно. И от этого внутри меня что-то залилось золотым — гордость? счастье? всё вместе.

Я впервые почувствовала:

Я не просто с ним. Я —

его

. И это — видно. Всем.

Но не всем это было по вкусу.

У самого края буфета, держа в руках бумажный стаканчик с кофе, стоял Тёма.

Я заметила его слишком поздно.

Он сжимал стакан так крепко, что крышка сорвалась, и капли кофе плюхнулись на пол, расплываясь в пятне, похожем на рану.

Он смотрел на нас. На

Александра

.

Его глаза были тяжёлыми. Тёмными.

Без слов. Без эмоций. Но в этом безмолвии — невыносимая злость.

Через мгновение он резко развернулся и вышел, оставив за собой след из разлитого кофе и напряжения.

Александр оторвался от поцелуя — слегка задыхаясь, но всё ещё держась близко, будто и не думал отпускать.

— Какая же ты сладенькая… — сказал он, и в его голосе не было ни капли иронии, — Я побежал, увидимся после пар?

Я смогла только кивнуть, щёки горели, будто я стояла на летнем солнце.

— Уху, — выдохнула я, даже не пытаясь быть собранной.

Он подмигнул и растворился в потоке студентов.

А я ещё несколько секунд стояла, будто привязанная невидимой нитью к его уходящей спине.

Потом села за стол рядом с Ленкой и Ольгой. Пальцы дрожали чуть-чуть — не от страха, а от передозировки счастьем.

Сердце отбивало какой-то ритм джаза, не умея успокоиться.

Ленка отхлебнула кофе и без намёка на иронию произнесла:

— Ну ты даёшь, подруга.

Ольга молча опиралась ладонями о щеки, глядя на меня в предвкушении сладких подробностей. Губы у неё были поджаты, но глаза — светились. Ещё чуть-чуть — и она взорвётся.

— И да, — сказала я, опережая её, — вчера я уехала с ним.

— Нууу? — Не вытерпела Ленка, — Требую подробности!

Я кивнула, а на лице появилась та самая улыбка которая обещает, что история будет отличной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И всё снова всплыло.

Как мы стояли на остановке. Ветер дул в лицо, забираясь под куртку.

Он смотрел мимо, будто не решался, а потом тихо сказал:

— Я вызову такси!

Голос был уставший. Хриплый, но не от выпивки — от бессонницы, от перегрева чувств.

Я кивнула. Он вызвал такси и уже через 15 минут нас подобрали.

Мы сели в такси.

Салон встретил нас приглушённым светом и тёплым воздухом с запахом выхлопов, дешёвого освежителя и чего-то детского, почти забытого — уюта.

Александр сразу притянул меня к себе.

Я почувствовала, какой он горячий — не просто от алкоголя, а весь, целиком, как будто изнутри полыхал.

Он обнял крепко, обеими руками, сжав мои плечи — не жадно, но будто боялся, что если отпустит хоть на миг — я исчезну.

Я прильнула к нему, и неожиданно стало спокойно.

Голова налегла на его грудь, а веки — тяжёлые, будто из бархата, начали смыкаться сами собой.

Он не говорил ни слова.

Только смотрел. Я чувствовала этот взгляд даже сквозь прикрытые глаза — настойчивый, полный тишины и чего-то ещё…

Почти счастья.

Его глаза — я запомнила — улыбались.

Улыбались так, будто он что-то получил. Не власть, не прощение —

доступ

. Право быть рядом.

И всё, что ему нужно было — удержать это право, удержать меня.

Поэтому он и не отпускал.

Я не помню, в какой момент уснула.

Кажется, где-то между пригородом и фонарями на пустом перекрёстке.

Сквозь дрему всё смешалось: мягкое покачивание машины, его грудь под щекой, лёгкое поглаживание по плечу…

Тишина — как шелест пледа.

Голос водителя прозвучал откуда-то из другого мира:

— Приехали.

Такси уже стояло — прямо напротив ворот моего дома.

Но Александр не шевелился.

Он смотрел на меня. Всё так же.

— Эй, слышите… — начал водитель. Уже громче, с раздражением.

Александр медленно потянулся к карману, достал что-то и сунул это водителю.

— Выйдите. Покурите минут пять.

Деньги зашелестели.

Щёлкнула дверь. Послышался кашель. Вышел из покачивающегося такси, и аккуратно захлопнул дверь.

Я всё ещё спала. Но сквозь сон почувствовала — он остался.

Он тронул моё лицо.

Подушечками пальцев.

Словно гладил фарфор или тонкий шёлк.

Ласково, осторожно. Будто боялся потревожить сон.

А потом я почувствовала, как его губы коснулись моих губ. Нежно, трепетно, ласково, еле касаясь, словно дразня.

Не как в кино. Не как у влюблённых.

А как у человека, который очень долго молчал и, наконец, нашёл способ сказать:

Я здесь. Я рядом. Я не отпущу.

— Лиза... — шепнул он. Его голос был хриплый, но мягкий. Шёлковый.

Голос был хриплым, но мягким. Шёлковым.

И в этом шелке чувствовалась тяжесть. Словно он пробирался сквозь мрак, обвивавший его веками,

словно в нём шевельнулся кто-то, кто слишком долго спал.

Не тело — суть.

Не мужчина — тьма.

И на миг я почувствовала, как вокруг нас всё сжалось.

Как воздух стал плотнее. Как будто ночь сама приникла к стеклу, заворожённая его шепотом.

Как будто время — сгустилось.

И тогда, в этом замедлении, тьма внутри него впервые вздрогнула. Отступила. Не в страхе — в восхищении.

И я — была светом.

Не метафорой, не романтикой.

А тем, что горит всегда.

Тем, что зовёт.

Моя кожа светилась в этой тени — не буквально, но вполне по-настоящему.

Как будто что-то старое, древнее, узнало меня.

Как будто я не просто заснула — а сошла в его подземелье, тихо, босиком.

Он прижимал меня к себе, но теперь я чувствовала — это уже не просто объятие.

Это было удержание.

Он держался за меня так, как будто я была единственным утром, которое он когда-либо знал.

И впервые — не боялся.

Глава 36.

На этот раз всё было по-другому. Без случайных встреч, без третьих голосов, без шума и беготни. Настоящее свидание — только мы вдвоём, на весь день, будто мир вокруг взял паузу.

Он всё продумал заранее, ничего не рассказал — только, уходя, обернулся и сказал с лёгкой улыбкой:

— Надень удобную обувь. Сегодня некуда спешить.

Мы встретились у входа в парк, где аллея выложена мостовой, и каждый камень под ногами будто шепчет истории других пар, которые держались за руки до нас.

Он стоял у фонаря, в простом тёмном пальто, с этим своим полувзглядом — отрешённым, но будто всё про меня знающим.

— Ты похож на сцену из старого французского фильма, — сказала я, подходя.

Он пожал плечами:

— Только без субтитров. Всё по-настоящему.

Мы просто шли.

Молча, не торопясь. Иногда — переглядывались, будто проверяя: ты здесь? я — да.

Я всматривалась в окна старых домов, угадывала силуэты, представляла — кто живёт там, чем живёт.

Он вдруг спросил:

— В какую эпоху ты бы захотела попасть, если бы могла выбрать любую?

Я рассмеялась:

— В любую, где есть ты.

Он поморщился, как от сладкого:

— Банально.

Я улыбнулась:

— Странно, что ты вообще задал такой вопрос.

И на миг замолчала. Потому что в голове — всплыли сны.

Те сны, где я стою босиком на глади звёздного озера.

Вода — как зеркало неба, отражающее звёзды, будто я иду по самому космосу.

Вдали — замок из света, сказочный, нереальный, как из старых легенд, а за ним — поднимается Луна, огромная, почти живая, с дыханием, которое можно услышать.

Там всё пронизано волшебством…

И где-то внутри звучит зов — музыка, которую никто, кроме меня, не слышит.

— Почему? — переспросил он. — Просто первое, что пришло в голову.

Я посмотрела на него внимательно, долго, как на незнакомца с чертами любимого.

Будто он — книга, у которой я читала начало, но страницы дальше ещё запечатаны, и только мне решать: открывать ли.

Иногда мне кажется, что жизнь, в которой я живу, не моя. Словно я вошла в неё по ошибке, как в чужую квартиру — с таким же номером, но в другом доме.

Но с тех пор, как появился он — Александр, — мир словно перестал быть чужим.

Как будто я наконец-то вернулась туда, где меня давно ждали.

Потом было кино.

Пафосный постер, билеты на последние ряды — под самый потолок, где не видно лиц, только силуэты.

Но мы так и не запомнили название фильма.

Когда свет погас, пространство сжалось — словно весь зал исчез, и остались только мы двое, дышащие тьмой.

Я почувствовала, как он ближе.

Как его бедро слегка коснулось моего, как ткань его рубашки задела кожу сквозь моё платье.

Как его рука, будто случайно, скользнула по моей — и осталась.

Дыхание сбилось. Моё — оттого, что ждала. Его — оттого, что решился.

— Эй… мы же всё пропустим, — попыталась пошутить я, не отрывая глаз от экрана, но сама уже с трудом понимала, о чём идёт сцена.

Его поцелуи становились всё смелее, глубже. Как будто каждое прикосновение — осада. И моя крепость трещала, сдаваясь без боя.

— Мы можем ещё раз пойти… если ты захочешь, — прошептал он, между поцелуями, так близко к губам, что каждое слово щекотало кожу.

В его голосе было что-то обещающее, тягучее, будто сладость, которую держат слишком долго на языке.

— Обязательно… — выдохнула я. Не как договор, а как нужду.

Голос стал хриплым, ломким, почти чужим — таким, каким говорит только тело.

Я чувствовала, как внутри всё сжимается и распадается одновременно.

Дыхание сбивалось.

Слов больше не нужно было — только кожа, жар, напряжение, это притяжение, от которого было невозможно — да и незачем — защищаться.

Он будто знал каждую мою границу и приближался к ней с благоговейной решимостью.

А я… уже не помнила, где заканчиваюсь.

Мы целовались.

Не как в школе, не как в кино. Не глупо, не заученно.

А так, будто каждый поцелуй был молитвой —

"Я здесь. Я твой. Я живу этим моментом."

Я впитывала его — кожей, ртом, дыханием.

Чувствовала, как его ладонь скользит по моей талии, медленно, будто запоминая на ощупь.

Как его пальцы заплетаются в моих волосах, и от этого по спине — дрожь.

Как его сердце бьётся быстро — в унисон с моим.

И всё остальное исчезло.

Экран — расплылся. Звуки — приглушались. Время — растворилось.

Осталось только это дыхание между нами, горячее, как ветер перед грозой.

И чувство — будто мы падаем, медленно, бесконечно, в одно и то же небо.

После кино мы вышли на улицу — вечер был тёплый, с запахом асфальта и чего-то почти летнего.

Он подошёл к киоску и, не спрашивая, взял два рожка: мне — ванильное, себе — клубничное.

Я улыбнулась, принимая — было в этом что-то почти интимное, как будто он знал, чего мне хочется, даже раньше меня.

Мы шли медленно. Мороженое таяло. Я облизывала шарик, стараясь не запачкать пальцы,

а потом — внезапно, сама не зная зачем — протянула руку и ткнула своим рожком ему в нос.

Он замер.

Раз — тишина.

Два — та же тишина, но с лёгким удивлением в глазах.

Я уже начала жалеть, как вдруг он моргнул, посмотрел на меня с недоумением, как на сумасшедшую…

И я не выдержала — расхохоталась. По-настоящему, звонко, со всего живота, как смеются дети, когда не нужно ничего объяснять.

Александр всё ещё стоял с белоснежным пятном на кончике своего носа — и в этот момент показался мне неуклюже-потешным, почти мальчишкой, который на секунду забыл, как быть серьёзным.

Он резко наклонился и, не моргнув, ткнул своим клубничным рожком мне в нос.

Я ахнула, отступила, но уже было поздно. Мы оба были перепачканы. И оба — счастливы.

Он рассмеялся — звонко, открыто, без тени сдержанности.

И в этом смехе было что-то новое.

Не просто веселье — а лёгкость.

Как будто в этот миг он действительно дышал.

Жил.

И смотрел на меня так, будто удивлялся — как же всё просто, когда рядом именно тот человек.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Солнце уже спряталось за крышами, оставив небо синим и тяжёлым, как мокрый бархат.

Мы сидели на лавочке у самой воды — она почти не шумела, только чуть-чуть цокала о камень, будто слушала нас.

— Расскажи что-нибудь о себе, — говорю я почти шёпотом. Не из страха. Из... любопытства, которое греет.

Александр на секунду задумывается, но не слишком долго.

— Например? — его ореховые глаза скользнули по моему лицу, а закат, догорая, вырезал огнём скулы, тень ложилась ровной линией вдоль его подбородка. Красивый до нереальности. Почти... неземной.

— Чем ты увлекаешься, помимо игры на фортепиано и танцами? Ты похоже можешь меня здорово удивить.

— Много читаю, — говорит он, будто выбирая каждое слово. — Так же у меня есть свой конь. Чёрнее ночи. Я назвал его Ноктюрн. Сейчас он в Европе, в замке моих предков.

Я вздёргиваю бровь.

— В замке?

Он не реагирует. Просто продолжает:

— Ещё умею фехтовать. И сражаться на мечах....

— Биться на мечах? — перебиваю я, чувствуя, как что-то щёлкает внутри — его фраза звучит так, будто вырвалась из другой эпохи. Из другой жизни.

В ней не было бравады. Ни капли позёрства. Только... правда.

— Угу. Отец научил. — коротко. Резко. Как будто всё остальное — за гранью произносимого.

Он замолкает.

В его взгляде — отголосок чего-то тяжёлого. Не боли даже. А — наследия. Как будто он носит на себе не только своё прошлое, но и чужое. Родовое. Темнее крови.

Я не знаю, как спросить. Но всё-таки решаюсь:

— Где он сейчас?

Он долго молчит.

Ветер треплет его волосы.

И наконец — спокойно, почти беззвучно:

— Ушёл. Но он всегда останется тут. — он кладёт правую руку себе на грудь.

Я вижу, как сжимаются его пальцы. В его глазах нет слёз. Но есть тоска, что острее любого плача.

Я понимаю всё. Без объяснений.

И от этого сердце сжимается.

Не от жалости — от

близости

.

Той, что случается, когда кто-то чужой вдруг становится родным.

Я молча обнимаю его под руку. Прижимаюсь щекой к его плечу.

Он крепкий. Тёплый. Живой.

Александр не отводит взгляда.

Он смотрит на меня так, как будто я — его точка отсчёта. Его земля. Его рассвет после долгой ночи.

Он отвёз меня домой на своей машине.

Дорога была тихой. Мы говорили — не вслух, а взглядами. Слова были лишними, каждый миг между нами был натянут как тетива.

Перед воротами в частной резиденции он остановился.

Фары осветили кирпичную стену, за которой тянулись аллея и мой дом.

В нашем доме свет горел только практически во всех комнатах — где-то глубоко, издалека.

Всё вокруг — тишина. Ветер. Лёгкий, весенний.

Между нами она тоже возникла — тишина.

Но ненадолго.

Александр чуть повернулся ко мне, губы скользнули к моим. Коротко, осознанно.

— Спи спокойно, — сказал он, и его глаза улыбались так, как будто в этом было обещание любить, даже если всё сгорит дотла.

— Спокойной ночи, — ответила я.

Открыла дверь, вышла. Хлопок — глухой, обычный.

И только тогда поняла — он уже стоит за спиной.

Я не услышала, как захлопнулась дверь машины. Не было шагов, ни звука гравия, ни шелеста куртки.

Словно воздух сгустился — и из него родилась тень. Он.

Голос прозвучал почти шёпотом, вкрадчиво, без защиты, как рана:

— Лиза?..

Я обернулась — и он был уже рядом.

Слишком близко. Словно между нашим дыханием не осталось воздуха.

Его руки легли на мою талию — неуверенно, как будто он боялся, что я исчезну.

И в этот момент всё внутри вспыхнуло — жгло, не больно, но будто тело вспоминало, чего оно так долго хотело.

Это не было страхом. И даже не удивлением.

Это было желание — древнее, как зов крови, как голод прикосновений.

Я не думала, не анализировала — только чувствовала, как его тепло проникает сквозь кожу,

как сердце стучит так громко, что кажется, его слышит и он.

Дышать стало сложнее. Не только мне.

Я положила ладони на его грудь — под пальцами бешено билось сердце. Настоящее. Живое. Горящее.

Он задыхался. Как будто не мог надышаться тем же воздухом, что и я.

— Не могу тебя отпустить… — сказал он. И тут же — как вспышка — прижался. Целовал. Жадно. Глубоко. Не спрашивая.

Он поднял меня легко — как будто я ничего не весила.

Я обвила его ногами, обхватила руками за шею, пальцами ласкала его волосы.

Мы уже не целовались — мы

сливались

, кожей, дыханием, мгновением.

Он нёс меня куда-то — сквозь ночь, сквозь жар, сквозь что-то безумно настоящее — и усадил на капот машины.

Железо было холодным, но его тело — огнём.

Он жался ближе, будто даже этого — мало.

Будто и мир весь — узкий, тесный.

Я гладила его волосы, шептала что-то бессвязное, он почти рычал — не от злости, от сдержанности.

Губы снова и снова находили мои, дыхание сбивалось, небо над нами плавилось от звёзд и накала.

Но вдруг — остановка. Резко.

Он оторвался. Лоб к моему.

Глаза закрыты. Дышит, как будто после бега.

— Я должен тебя отпустить… сейчас…

Голос дрожит.

— Или не смогу остановиться.

Я с трудом сглотнула.

— Я тоже...

Он опустил меня на землю. Осторожно. Почти с благоговением.

Я стояла — ещё дрожа. Ещё не веря, что это мы.

Руки наши всё ещё сплелись, не желая отпускать.

Но пальцы — сдались. Разжались. Как будто с болью.

В его взгляде не было улыбки.

Но было удовлетворение. Не мужское. Глубже. Как у человека, который коснулся самого ценного — и теперь готов биться на смерть за право владеть этим чувством. Больше не следует за мной, ведь он уверен завтра будет новый день.

Глава 37.

Утро наступило мягко, будто само солнце решило подыграть моему счастью. Лучи стучались в окно, ветер приносил аромат цветущих деревьев.

Я вдохнула глубже, словно с этим воздухом открывалась новая глава. Подскочила с кровати, почти парила — лёгкая, глупо‑счастливая.

Быстро оделась, пригладила волосы и почти галопом сбежала по лестнице.

— Лиза! Подойди.

Голос отца ударил, как гром среди ясного неба.

Он сидел за столом, в безупречно выглаженной рубашке, с газетой и чашкой кофе — воплощение деловитости и контроля.

Рядом — мама. Спокойная, с фруктом в руке, но глаза тревожные.

— Доброе утро, — сказала я, стараясь удержать улыбку.

Отец сложил газету.

— Артемий мне всё рассказал.

Слова обрушиваются, как удар в спину тяжёлым кованым молотом. Что-то внутри хрустит — невидимое, но настоящее. Пальцы дрожат, горло стягивает, как будто глотаешь кусок железа.

— Ты должна расстаться с этим… как его… — он ищет имя, бросает взгляд на мать, та молчит, — с Александром.

— Но, пап, я его лю…

— Мне плевать, что ты там чувствуешь! — голос взорвался.

— Дорогой, — тихо произнесла мама.

— Что «дорогой»? Она позорит семью! — он встал. — Придёшь сегодня в университет и поставишь точку. Артём всё понял, он готов простить. Вопрос решён.

Я стояла неподвижно.

— Я не буду этого делать.

Он замер.

— Повтори.

— Я не брошу Александра.

— Ты понимаешь, что на кону? Наш союз, наши семьи, весь…

Он размахивал руками, как будто речь шла не обо мне, а о проекте.

— А меня ты не хочешь спросить, чего хочу я?, — голос задрожал от боли, глаза начали наполняться влагой.

— Вот ещё, буду спрашивать у соплячки, чего она хочет…

— Дорогой, пожалуйста, — мама снова попыталась, но без веры, немного приподнимаясь с места.

—Сидеть!, — указал ей на ее место, — Пока я хозяин в этом доме, ты будешь делать, как я сказал!, — Он шагнул ближе, палец почти коснулся моего лица.

Я подняла голову:

— Пап, я люблю его. И ничего этого не изменит.

Лицо отца мгновенно налилось кровью — не гнев, а взрыв, вспышка, как если бы под кожей вспыхнуло пламя.

Бац — звук резкий, будто кто-то лопнул пузырь тишины. Щека вспыхнула болью, огнём,

как будто по коже прошёлся раскалённый металл.

Я инстинктивно отшатнулась, голова дёрнулась вбок, пальцы вцепились в лицо — ухватившись рефлекторно.

Глаза широко раскрылись, но мир стал размазанным. Слёзы — резкие, горькие — хлынули прежде, чем я успела хоть что-то понять.

Обида вскинулась в груди, как зверь, вырванный из клетки.

Злость тут же подхватила её за руку. Они рванули вверх, как две сросшиеся сестры — горячие, колючие, живые.

Я чувствовала, как голос рвётся наружу, но горло сжато, как тисками. Всё внутри трещит, дрожит, расползается.

И только в висках — гул, тяжелый, низкий, как перед бурей.

— Ты такой же тиран, как и Тёма! Кто у кого научился поднимать руку?! —

Голос срывается. В комнате на миг становится слишком тихо.

И я вижу: эти слова не пролетели мимо — они вонзились. Прямо в грудь. Не как обида. Как угроза.

Он отшатывается, будто я ударила его в ответ.

Я всхлипываю — и бегу. Разворачиваюсь резко, почти спотыкаясь о собственную ярость.

— Вернись! — орёт он за спиной. — Кому сказал — вернись!

Голос срывается с потолка, будто рушится старая люстра.

В коридоре хватаю сумку, со стуком вталкиваю ноги в обувь, дверь рвётся наружу — я вылетаю во двор.

Ветер в лицо, холодный, злой. Сзади грохот шагов.

Он уже на крыльце. Кричит. Но не идёт за мной.

Он всегда орёт с места. Никогда не делает шаг.

Я оборачиваюсь — на секунду. Его лицо искажено гневом. Или страхом. Или тем и другим.

Дальше — бег. Прямо, не глядя под ноги.

Где-то вдали — чёрный силуэт машины. Александр.

Фары — как глаза, которые меня ждали.

Я бегу к ним, вытирая слёзы рукавом. Дыхание срывается, руки дрожат.

Рывком открываю дверь. Прыгаю внутрь, хлопаю дверцу.

— Поехали, — выдыхаю. Глухо. Сломано. Но твёрдо. Не показывая своего лица.

— Что случилось?, — его рука тянется ко мне, хочет коснуться.

— Поехали!, — срываюсь в гневе, приказывающим тоном.

Он тут же резко заводит автомобиль и резко уезжает, а я наблюдаю в зеркало заднего вида как отдаляется "мой дом".

Остановившись у университета, Александр не заглушил двигатель.

Я уже потянулась к ручке двери — но услышала

щелчок блокировки

.

— Ты серьёзно? — прошептала я, обернувшись.

Он смотрел прямо вперёд.

— Расскажешь?

Моя рука медленно опустилась.

— Пожалуйста... — едва слышно, закрываю лицо ладонями, — Только не сейчас...

Молчание.

Но не пустое. Оно — как натянутый канат, который может оборваться в любую секунду.

Я знала: он уже всё понял.

Пальцы мягко убирают мои руки от лица.

Я чувствую, как он поворачивает моё лицо к себе.

Припухшая щека — не скроешь.

Его взгляд стал холодным. Не ледяным, а

собранным

.

Голос — глухой, сдержанный, как будто он уже ведёт бой, но ещё не поднял меч.

— Это что такое?

Я отвожу глаза.

— Пожалуйста, Александр, не спрашивай меня.

Почти умоляю.

Не потому что боюсь — потому что не хочу рушить утро словами, полными боли.

Он молчит.

Но этот его взгляд...

Не злость.

Скорее —

контроль ярости

, направленной не на меня, но я чувствую её всю.

Как будто кто-то внутри него встал в полный рост.

Я знаю: он не тронет меня. Не сможет.

Не с этим лицом.

Не с этой нежностью, спрятанной где‑то глубже.

Я тянусь в сумку. Дрожащими пальцами достаю тональный крем.

Опускаю зеркало. Начинаю тонировать щеку — аккуратно, будто прячу не синяк, а часть себя.

И чувствую на себе его взгляд. Не отводит. Не мешает.

— Откроешь? — говорю ровно.

Даже не спрашиваю — требую.

И смотрю так, будто если он не отпустит — сгорю прямо здесь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Щелчок.

Дверь разблокирована.

Ни слова. Ни вздоха.

Я выхожу, будто выплываю в другую реальность — холодную, беспощадную.

Дверь захлопывается за моей спиной, а его взгляд, тяжёлый, пронизывающий, остаётся.

Он следит.

Не как надзиратель.

Как человек, который уже решил, но пока не сказал, что именно.

У дверей аудитории я наткнулась на девчонок. Обычно их лица встречают меня с улыбкой — привычной, живой, как несложная песня, которую поёшь на автомате. Но сегодня они прочитали во мне что-то другое. Слова не нужны были. Улыбки тут же исчезли с их лиц, будто кто-то одним движением стёр всё лёгкое, знакомое.

— Лиз, что…? — начала Ленка, мягко, с осторожностью, как будто боялась дотронуться до меня голосом.

Я не ответила. Только быстро оглянулась — на автомате, с тревогой. Где Тёма? Нет ли где-нибудь рядом Александра? Он не должен быть здесь. Не сейчас. Особенно не сейчас. Потому что он стал спусковым крючком. Не причиной — нет, я не сваливаю вину. Он — следствие. Последствие моих решений. Моей смелости. Моей слабости. Всего сразу.

И это… больно. Больно признавать, что я могла сломаться. Не под его взглядом. Не под чьим-то словом. А под тяжестью одного единственного — отцовского голоса. Его гнева. Его руки.

Я ведь никогда не перечила ему. Никогда не спорила, не злила, не срывалась. Я была той самой дочерью, из которых делают витрину семьи. Прилежная, вежливая, разумная.

И мне не было тяжело. Я не играла роль. Я действительно хотела быть такой. Верной. Послушной. Удобной.

И вот теперь стою посреди коридора, всматриваюсь в лица и не понимаю, кто я.

Потому что эта я — позволила себе возразить. Эта я — услышала в ответ пощёчину. Эта я — убежала.

А ведь, если быть честной, я даже не помню, чтобы он когда-либо на меня кричал. Ни одна пониженная интонация в памяти. Не то что наказание.

Я была тем самым примерным ребенком которого ставили в подражание другим детям, на меня возлагались большие надежды.

— Лен… — вырывается у меня прежде, чем я успеваю сдержаться. — Я могу у тебя пожить какое-то время?

Голос дрожит, но не от страха. От надежды.

Пожалуйста, только бы «да»...

Ленка сразу напрягается. Я вижу это — по тому, как она отводит взгляд, смотрит то на Ольгу, то на пол, потом на меня.

— Блин, Лиз… — её голос тихий, с ноткой вины. — Прости. Сэм сейчас живёт у меня.

Она пожимает плечами, пытается пошутить:

— А мы по ночам... ну, ты понимаешь... точно не дадим тебе спать.

Лицо её — целая палитра эмоций: от искреннего сожаления до «прости, правда, я бы хотела».

Я киваю.

— Понимаю.

Стараюсь не показать, как внутри всё проваливается.

Тут же поворачиваюсь к Ольге. Последняя надежда.

— А у тебя как?

Она не задумывается ни секунды.

— Вообще не проблема. Я буду только рада.

И в этот момент я будто выныриваю.

Как будто под водой долго держала дыхание — и, наконец, вдохнула.

— Спасибо, — шепчу. Мягко, но с огромным внутренним весом.

— Да не за что, — Ольга улыбается. — Серьёзно. Всегда рада.

И в этом «всегда» я слышу не просто вежливость.

А точку опоры.

Жизнь с Ольгой текла как будто в параллельной вселенной — тихо, медленно, почти по-девичьи беззаботно. Утром — чай в любимых кружках, рассыпчатый хлеб с мёдом и джемом. Она включала музыку с пластинок, напевала что-то под нос, бегала по дому в махровом халате, а я смеялась и пыталась поймать этот момент как мыльный пузырь — прозрачный, лёгкий, слишком хрупкий.

По дому носилась Белка — её белоснежная, лохматая собака, размером с подушку и с характером хозяйки. Весёлая, внимательная, всегда в гуще событий: то утащит носок, то уляжется между нами, когда смотрим кино, положив мордочку на мои колени, будто проверяя, всё ли со мной в порядке.

Мы вместе завязывали волосы, выбирали, что надеть, плелись в универ под руку, болтали в обнимку. Спали рядом, как сёстры, делились пледом и странными снами. Я старалась не думать. Не вспоминать. Жила мгновениями: горячий шоколад, запах лака, шерсть на пижаме, тепло чужой семьи.

Казалось, я выжила.

И даже — почти счастлива.

Но время всегда капает. Даже когда ты отвернулся.

Глава 38.

—

Елизаветта…

— едва различимый женский шёпот пробивается сквозь толщу сна. Он звучит не ушами, а где-то под кожей, глубоко, в самой подкорке сознания — нежно, почти ласково, как дыхание.

Я оборачиваюсь — вокруг ничего, лишь густая, вязкая тьма. Она кажется живой, колышется, будто дышит вместе со мной.

— Эй… кто здесь? — мой голос тонет в беззвучной пустоте, и только глухое эхо возвращает его обратно, искажённым, чужим.

Я иду вперёд. Шаги ускоряются, но пространство не меняется. Только когда уже почти теряю надежду, из мрака начинает проступать силуэт. Мужчина. Высокий. В тёмной шляпе. Стоит спиной ко мне, недвижимо, будто высечен из самой тьмы.

Что-то внутри отзывается — я знаю его. Но память отказывается подсказывать имя.

— Эй! — зову громче, осторожно приближаясь.

Он не реагирует. Я обхожу его сбоку, и только тогда замечаю, что он смотрит куда-то вдаль — туда, где всё ещё царит мрак. В его руках — младенец. Укутанный в белоснежное покрывало, на котором мерцает вышитый герб. Не могу разобрать его, словно расплывается.

Сердце сжимается. Этот ребёнок… я уже видела его. Где? Светлые тонкие локоны, нежное личико, знакомый разрез глаз — до боли родной.

Мужчина продолжает смотреть вперёд, словно я невидима. Я отчаянно машу рукой перед его лицом.

И вдруг — он обращает свой взгляд на

меня.

Поворачивает голову, медленно, будто сквозь толщу воды. Я чувствую на себе его взгляд, но не могу рассмотреть черт: вместо лица — неясное мерцание, как будто само пространство скрывает его.

Мир вокруг начинает меняться.

Сначала тихо. Затем — резкая вспышка.

Взрыв. Воздух рвётся звуком, и земля под ногами дрожит. Невидимая волна отбрасывает меня, грудь сдавливает, в ушах звенит.

Я поднимаю голову — и вижу.

Замок.

Огромный, сияющий, будто сотканный из света, теперь горит. Пламя пожирает башни, стены рушатся, словно сам мир трескается изнутри. Свет угасает, превращаясь в пепел.

—

Я спасу тебя…

— шепчет мужчина.

Он смотрит на ребёнка, потом — прямо на меня.

Я вздрагиваю и резко сажусь в кровати. Сердце колотится где-то в горле, дыхание сбивается, будто я только что вынырнула из-под воды. Перед глазами ещё пляшут тени — то ли люди, то ли призраки сна. Их лица тают, но одно будто бы задерживается — смутное, мужское, и от этого снова становится не по себе.

Воздух плотный, горячий. Я чувствую, как простыня спуталась под ногами, как под подушкой влажно от пота. В висках гул, будто сердце переехало туда. Горло сухое, каждое дыхание — как глоток раскалённого воздуха. Я провожу рукой по лицу — пальцы дрожат.

Ольга садится ближе, тепло её ладони ложится поверх моей. Она пахнет чем-то родным — заботой и дорогими духами от Шанель. От этого немного отпускает.

— Тише, Лиз, — шепчет она. — Всё уже, слышишь? Это просто сон.

«Просто сон». Но почему внутри всё дрожит, будто я действительно видела что-то важное? Что-то, что не должно было случиться… или уже случилось.

Я не сразу отвечаю. Всё ещё вижу перед собой того мужчину в шляпе. Его тень будто не отпускает.

— Это было… странно, — шепчу наконец. — Будто кто-то звал меня. И там был ребёнок…

Голос предательски срывается. Я пытаюсь улыбнуться, чтобы не выглядеть глупо, но в груди всё ещё щемит.

Ольга садится рядом, обнимает, и я прячу лицо у неё на плече. Её тепло успокаивает, но внутри всё клокочет, будто сон был не просто сном.

— Всё хорошо, — шепчет она, поглаживая меня по волосам. — Это просто сон, Лиз.

Я хочу поверить. Правда. Но где-то глубоко, там, где остаются следы снов, я чувствую — нет.

Ольга чуть сильнее прижимает меня к себе, убаюкивая, как ребёнка. Её дыхание щекочет висок, голос становится тише, мягче:

— Тише, слышишь? Я рядом. Всё пройдёт.

Я закрываю глаза, но сна больше нет. Только холодная дрожь внутри и шёпот, всё ещё звучащий на грани сознания:

«Я спасу тебя…»

Со временем, не без участия Ольги, я пришла в себя. Не скажу, что тревога овладела мной — нет, это было тише, почти неслышно, но внутри что-то царапало, словно ногтем по стеклу: звоночек, тревожный и знакомый. Эти сны… они собирались как осколки — то мерцая, то складываясь в нечто пугающе целое. Я чувствовала в них всё: как дышит воздух, как ложится ладонь на ткань, как стучит сердце. И всё это было до невозможности родным. Как если бы не снилось, а вспоминалось.

Мы с Ольгой спустились вниз. Я старалась дышать ровно — заземлиться в реальности, которая казалась слишком красивой, чтобы быть настоящей.

В коридоре уже витал завораживающий аромат: панкейки, фрукты, сливки, свежемолотый кофе — как из идеального утра, созданного по чьему-то замыслу. Солнечные лучи просачивались сквозь полупрозрачные шторы, разбивались о пол, рассыпаясь бликами, и танцевали на гранях хрусталя, на позолоте фарфора. Всё вокруг было будто подготовлено к нашему появлению: стол накрыт, цветы расставлены, свет отрегулирован.

И почему-то всё это вызывало не умиротворение, а ощущение, что я — не участник, а гость, опоздавший к давно начавшемуся спектаклю.

В гостиной царила тишина, ровная и хрупкая как фарфор. В ней осторожно двигалась Мари — молодая домработница с глазами цвета незамутнённой воды. Всё в ней было будто отточено временем: движение рук, лёгкий наклон головы, бесшумная походка. В её присутствии даже звуки становились вежливыми.

Чашки не просто ставились на стол — они будто находили своё место по зову. Приборы ложились ровно, словно по внутреннему чертежу. Скатерть была выглажена до совершенства, а ваза с нарциссами стояла в точке, где сходились лучи утреннего солнца. Аромат кофе, густой и обволакивающий, поднимался медленно как воспоминание.

Когда мы с Ольгой вошли, Мари выпрямилась и — почти незаметно — улыбнулась. В этой улыбке не было привычного сервиса, только что-то мягкое, человеческое, неразговорчивое.

— Доброе утро, девочки, — сказала она, чуть склонив голову. Голос её звучал ровно, как если бы и вправду всё было

уже готово

— не только стол, но и весь день.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

День пролетел тихо, почти незаметно.

Мы с Олей лениво бродили по дому, смеялись, слушали музыку, спорили, чей кофе вкуснее. Иногда заходила Мари, проверяла порядок, но, как обычно, не вмешивалась — знала, что мы любим чувствовать себя самостоятельными.

К вечеру солнце скатилось за деревья, воздух наполнился ароматом жасмина из сада. Дом погрузился в ту особенную вечернюю тишину, когда каждый шорох слышен отчётливо, а свет ламп становится мягким, уютным.

Когда в дверь позвонили, я даже не обернулась — не придавая этому ни какого значения. Но стоило Оле открыть, как её голос взвился от восторга:

— Алекс?!

Он стоял на пороге — высокий, уверенный, с той самой улыбкой, от которой у неё подкашиваются ноги. В руках — огромный букет алых роз, таких свежих, что на лепестках блестели капли воды.

— Сюрприз, — сказал он, и Оля, смеясь, буквально впрыгнула ему на шею.

Я, немного растерянная, выглянула из гостиной и сразу поняла: он не ожидал меня увидеть. Лёгкое замешательство промелькнуло в его взгляде, но быстро исчезло — он всё ещё держал в руках цветы, а она уже тянула его за собой.

— Проходи! — Оля сияла, будто вся комната наполнилась её светом. — Лиза, я нашла нам еще одну жертву для просмотра той мелодрамы..., — и в этот момент она подмигнула мне, игриво.

— Приятные сюрпризы — редкость, — улыбнулась я, делая вид, что не мешаю их моменту.

Мы уселись на диван, включили ту самую мелодраму. Экран мерцал мягким светом, актёры на экране говорили о любви и прощении, а я, усталая и немного задумчивая, почти растворилась в их диалогах.

И всё было бы тихо, если бы не лёгкий, приглушённый звук рядом — еле слышные поцелуи, смех, тихий стон удовольствия. Я невольно перевела взгляд. Они уже забыли о фильме. Оля, сияющая и счастливая, утонула в его объятиях, а он смотрел на неё так, будто весь мир сузился до одного дыхания.

Я улыбнулась. Вот оно, счастье — то самое, которое приходит неожиданно, не спрашивая, готов ли ты. И всё благодаря моему отцу… Я вздрогнула от этой мысли. Зачем я вообще вспомнила о нём?

Мы не разговаривали уже несколько дней. Может, стоило позвонить? Или хотя бы написать?

Хотя — почему он сам не звонит? Нет. Не буду. Не хочу снова наступать на то же грабли.

Я медленно вдохнула и откинулась на спинку дивана, позволяя телу раствориться в покое, который здесь стал почти привычным. Пока я жила у Ольги, всё выглядело упрощённым, как будто кто-то убрал лишние детали из картины моей жизни. Мысли о доме не беспокоили, будущее не звало — и в этом было странное облегчение. Будто время застыло, дышало рядом, не требуя ответа.

Но под этой ровной гладью что-то неуловимо шевелилось — как течение под зеркальной водой. Тревога? Нет, скорее предчувствие. Словно всё, что было до этого, — прелюдия. Пауза перед началом.

И я не знала, чего жду, но уже чувствовала: недолго осталось.

— Лиз, мы оставим тебя? — с лёгкой, почти детской игривостью произнесла Ольга, отрываясь от губ Алекса. Щёки у неё горели румянцем, глаза сияли, как стекло, поймавшее солнце. — Потом пересмотрим, ладно?

— Да, конечно, — отвечаю с таким спокойствием, будто вопрос был чисто формальностью, не требующей настоящего ответа.

Они смеются — коротко, звонко, как будто смехом можно оправдать всё. Собираются впопыхах, Ольга на бегу поправляет волосы, Алекс застёгивает рубашку. Мимоходом задевают локтем вазу — та покачнулась, кристально звякнула, грозясь упасть.

— Осторожно! Это стоит целое состояние! — раздаётся уже издалека её полушутливый, но всё же встревоженный голос.

Я улыбаюсь — машинально. Слышу, как их шаги гулко уходят вдаль, растворяются за дверью. И вдруг дом становится слишком тихим.

Тишина оседает в гостиной вязко, как пыль. Только телевизор ещё живёт — безучастно бубнит, будто притворяется, что всё нормально. На экране двое спорят, обижаются, целуются — бесконечная петля чужих эмоций, не имеющих ко мне никакого отношения.

Я тянусь за пультом. И в тот миг, когда пальцы почти касаются пластика, что-то меня останавливает. Рука замирает.

Воздух становится другим — густым, неподатливым, как вода. В нём будто растворён чей-то взгляд.

Я чувствую, как по спине медленно пробегает холодок. Сердце делает короткий, неровный удар.

— Оля?.. — зову, не громко, почти шёпотом, хотя знаю — она не ответит.

И тогда — дыхание. За спиной. Тяжёлое, человеческое, слишком реальное, чтобы быть ошибкой.

Я оборачиваюсь.

Мир словно сжимается в одну точку.

Чёрный силуэт. Один. Второй.

Высокие, плотные фигуры в тёмных костюмах. Лица скрыты масками, только глаза — холодные, без отблеска.

— Что вы… — начинаю, но не успеваю.

Рывок.

Рука — чужая, грубая — зажимает рот. Запах кожи, пота, металла. Второй хватает за запястья, сдавливает так, что хрустят кости.

Воздух вырывается из груди судорожно. Паника вспыхивает мгновенно, как спичка в темноте.

Я рвусь, извиваюсь, ударяю коленом — бесполезно. Силы не слушаются, движения становятся хаотичными, слепыми. Всё вокруг дрожит, мутнеет.

Телевизор орёт за спиной — какой-то рекламный джингл, слишком весёлый, слишком живой.

Меня тянут к двери — быстро, отточенно, без слов, как будто это не нападение, а пункт в заранее продуманном плане.

В глазах мелькают обрывки: блик настольной лампы, край дивана, падающий пульт, — всё это вдруг кажется чужим, как будто я уже не здесь, а наблюдаю со стороны.

Тьма накрывает резко, с головой.

Гулкая, вязкая, как будто весь мир превратился в один большой вдох, застрявший в горле.

И единственная мысль, которая успевает промелькнуть:

никто не узнает, что прямо сейчас меня похищают.

Страх приходит не криком — волной, изнутри. Он не даёт дышать, не даёт думать. Это не просто ужас — это возвращение к первобытному инстинкту: выжить, хоть как-то, хоть на вдох.

И в этой тьме я впервые понимаю, что страх — это не звук и не боль. Это тишина, которая вдруг становится живой.

Глава 39.

Солнце било в глаза — не больно, а как ласковый окрик издалека, будто само небо тронуло ресницы, играя с ними, как мама играла когда-то с её косичками. Оно было везде — в залитой пыльной дороге, в золотых проблесках сквозь листву, в прозрачном воздухе, пахнущем мятой и свежей клубникой.

— Эй, Лиз, не тормози! — Артём летел впереди, как сорвавшийся ветер. Его голос был звонким, раскатистым, как отголосок в колодце. Он смеялся, не оборачиваясь, а его тень скакала рядом, длинная и дерзкая.

Я бежала босиком — трава щекотала пятки, а тёплый асфальт был шершавый, словно дразнился: «Ты точно настоящая?» В пальцах таяло мороженое — липкое, сладкое, облепляющее руку, но я его почти не ела. Мне казалось, вкус этого мгновения был насыщеннее любого пломбира — он растворялся прямо на языке, прямо в сердце.

Я смеялась. Не потому что было смешно — просто солнце внутри щекотало так, что нельзя было молчать. Волосы развевались, как у сумасшедшей — ветер то и дело развязывал их, бросал мне в лицо, будто играл со мной, как Артём.

— Кто последний — тот должен исполнить желание! — крикнул он и, перескочив через лужу, скрылся за поворотом. Его рубашка темнела от пота, спина сияла под солнцем, и капля блеска на его шее казалась ожерельем из света.

Я на секунду запнулась — нога зацепилась за корень, но я не упала. Просто замерла. Один короткий вдох. Желание? Я знала его сразу.

Я хочу, чтобы это лето... не заканчивалось. Никогда.

Но я не сказала. Как будто, если озвучить — оно исчезнет. А если спрятать внутри — оно останется. Как крошечное семечко в кармане. Или строчка из песни, которую будешь напевать, не вспоминая слов, но точно зная мелодию.

Артём где-то впереди кричал — мне или ветру, неважно. Он размахивал руками, будто хотел взлететь, а за его спиной качались деревья — высокие, тихие, словно сторожили наше время.

Я побежала к нему. И каждый шаг отзывался в груди — будто удар колокола. Земля была тёплой, солнце — живым, небо пахло чем-то навсегда ушедшим, но ещё здесь. Детством. Беззаботностью. Им.

Сердце билось не от страха — от счастья. Я знала: это — навсегда.

И пусть я ошибалась. Пусть. В тот миг — я верила.

— Почему в отключке?.. — голос... знакомый. До боли. Мужской. Он звучал откуда-то из глубины — как будто кто-то говорил под водой, через сон, через ватную тишину.

Я остановилась. Сердце застучало медленнее. Пространство вокруг застыло, но ничто вроде не изменилось — всё так же: солнце, Артём, залитый светом луг.

— Лиза, ты должна мне желание! — засмеялся Артём, корча рожицы, словно снова нам было по восемь. Он подпрыгнул, как в детстве, держа руки в стороны, будто самолёт. Я не смогла не улыбнуться. Шагнула к нему, и...

— Брыкалась. Не было другого выбора, — раздалось резко. Другой голос. Глухой, хриплый, чужой до отвращения. Ледяной.

Я обернулась. Сердце в груди дёрнулось, как птица, пойманная за крыло.

Никого.

Повернулась обратно — и Артёма больше не было. Только блеклый силуэт, как отпечаток на сетчатке. Он таял. Таял, как фотография, на которую пролили воду — лица исчезают первыми, потом глаза, потом только фон. Пусто.

И тогда посыпались звуки. Голоса — громче. Шум крови в ушах — нарастал. Как будто кто-то накручивал громкость. Воздух задрожал, и мир начал плыть.

Свет вспыхнул — не солнечный, а белый, беспощадный, режущий. Я зажмурилась, как от удара. Горло сдавило. Ноздри наполнились запахом — не травы, не лета. Пыль. Металл. Что-то кислое, как кровь.

Моргнула.

Лежу. Ноги немеют. Под спиной — кожаная обивка. Руки — ватные. Сердце бешено колотится. Не сон. Не сон.

Комната. Наша старая гостиная, но будто вывернутая наизнанку — тусклая, глухая. В углу два мужчины — чёрные костюмы, чёрные ботинки, лица — как из камня. Стоят, как часовые, только переминаются, будто ждут разрешения уйти.

— Свободны. Дальше я сам, — раздалось за моей спиной. Голос. Ровный. Без эмоций. Владеющий ситуацией.

— Да, босс, — сказали хором.

Тяжёлые шаги удаляются. Щёлкает замок. Тишина. Такая, что слышно, как хрустит — что? Зубы? Стул? Или моё сердце?

Я поднимаю взгляд.

У окна — силуэт. Высокий, прямой. Плечи напряжены, как струны. Он не поворачивается, но я знаю. Я всегда знала этот изгиб спины, этот холод в воздухе рядом с ним.

Отец.

Он медленно оборачивается. Его лицо — закрытое, будто маска. Но глаза... в них нет ни капли тепла. Только холод — чистый, острый, режущий.

— Очнулась? Хорошо, — произносит он.

Голос — безукоризненно спокойный. Но в этом «хорошо» не было ничего хорошего. Ни спасения. Ни любви.

Только приговор.

Он подошёл ближе, ступая по мраморному полу, как по барабанной перепонке — глухо, тяжело, с каждым шагом вбивая страх мне под рёбра. Гул отдавался внутри, будто сердце отбивало тревожный ритм:

бежать, бежать, бежать

— но я не могла сдвинуться.

— Ты хоть понимаешь, до чего довела? — произнёс он тихо. Слишком тихо. Как ледяная вода, налитая в стакан. Ни капли эмоций — и от этого хотелось кричать. Потому что именно в этой ровности была вся его ярость, тщательно прижатая, приглаженная — как ствол, перед тем как выстрелить.

Я не ответила. Горло пересохло, язык прилип к нёбу.

— Я молчал, — продолжил он. — Терпел. Смотрел, как ты разрушаешь себя, будто мне плевать. Но теперь — всё. Хватит.

Он подошёл совсем близко. Я почувствовала, как его дыхание коснулось щеки — тёплое, мятное, с примесью горечи. Пахло крепким виски и усталой яростью. Как у охотника, который наконец загнал добычу в угол.

— С этого дня, — он выговорил каждое слово с особым нажимом, будто вбивал гвозди, — ты под моим контролем. Каждый шаг. Каждый звонок. Каждый чёртов взгляд. Поняла?

Я открыла рот, но слова застряли в горле как заноза. Хотелось ответить, закричать, разбить эту ледяную стену между нами… Но не смогла. Я боялась, что голос подведёт и выдаст дрожь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я разрешу тебе доучиться, — проговорил он, будто бросая кость, — но сразу после — замуж.

Мир на секунду качнулся.

— Что?.. — выдохнула я. Голос вышел хриплым, почти детским. — Только не это!

Он выдержал паузу. Долгую. Ужасающе спокойную.

— Я устал мириться с твоими детскими грёзами, — выстрелил. И замолчал, наблюдая за моей реакцией. Будто ждал, как именно я тресну — по глазам, по дыханию, по осанке.

Внутри всё сжалось, как бумага под огнём. Тема… бывший, чужой теперь для меня… но не для отца, он по-прежнему его протеже, его инструмент.

Нет. Нет. Нет.

— Папа, ты не можешь... ты не имеешь права! — вскочила с дивана, голос взорвался, будто прорвалась плотина. — Это же моя жизнь!

Он не шелохнулся. Только губы дернулись.

— Я уже всё решил, — отрезал он. — И не вздумай перечить.

В голосе не было угрозы. Там был приговор.

— Хочешь остаться в университете? Хорошо. Но с охраной на привязи.

Пауза.

— Всегда.

Он наклонился чуть ближе, почти шепча, но от этих слов кожа покрылась льдом.

— Даже в женский туалет, поняла? Всегда.

Он отошёл от меня. По лицу легко читалось — ему самому неприятна вся эта ситуация, и я почти поверила, что смогу его переубедить.

— Папочка, прошу… — жалобно протянула я.

Вдруг — глухой, резкий звук. Ладонь ударила по столу, воздух дрогнул.

Я вздрогнула — инстинктивно, как от выстрела.

— Сама виновата! — рявкнул он. Впервые — громко. Впервые — срываясь. — Доигралась в свою чертову самостоятельность!

Я отпрянула, ногами врезавшись в диван. Пространство стало узким, стены — ближе, воздух — как затхлая вода, которую невозможно вдохнуть.

— Папа… — шепчу, — пожалуйста… пожалуйста, не надо…

Он закрыл глаза, на мгновение будто поглотив этот звук — мою слабость, мою мольбу. Когда снова открыл — в них не было ни гнева, ни жалости. Только лед.

— Поздно, — произнёс он. — Ты сделала выбор. Теперь — живи по моим правилам.

Он медленно отвернулся и, как по ритуалу, закурил сигару. Поднёс её к губам с таким спокойствием, будто мы обсуждали погоду, а не мою судьбу. Первое облачко дыма поднялось вверх и зависло в воздухе — как невидимая стена между нами. Оно пахло властью. И тлением.

— И запомни, Лиза, — сказал он, не оборачиваясь, — из клетки выходят только в двух случаях:

по моей воле…

Или в гробу.

Тишина повисла над залом. Тяжёлая. Осязаемая. Она опустилась мне на плечи, как свинцовый плащ. И я стояла. Без движения. Без воздуха. Без права.

А внутри что-то медленно ломалось. Без звука. Без слёз. Как трещина по стеклу — тонкая, но фатальная.

Я знала: свобода закончилась.

Здесь. Сейчас. Навсегда.

Спальня встретила меня тишиной. Слишком правильной, вычищенной до стерильности, как палата, как музей без жизни. Всё стояло на своих местах — книжки по цвету, плед без складок, зеркало без пятен. Но всё это было чужим. Даже воздух. Сладковато-застоявшийся, как в хрустальном гробу.

Я сидела на краю кровати, обнимая колени. Пальцы дрожали. Мысли путались.

“Под контролем”… “Замуж”… “Охрана — даже в туалет”

— голос отца всё ещё звучал в голове. Ровный, бездушный. Приговор, подписанный холодной рукой.

Я встала и подошла к двери. Приоткрыла её — осторожно, почти беззвучно.

В коридоре горел приглушённый свет, а прямо у выхода из спальни стоял охранник. Огромный, неподвижный, с пустым взглядом. Казалось, он не человек, а часть интерьера — как встроенный шкаф или колонна. Я замерла. Тихо, почти не дыша, закрыла дверь обратно и прижалась к ней ладонью. Тишина вернулась, густая и вязкая как мёд.

Я усмехнулась сквозь слёзы. Клетка. Только теперь по его правилам, с ограниченными желаниями к жизни, жить по его указке.

И тут — шорох. Едва уловимый. Как будто сама тьма на секунду закашлялась.

Стук. Лёгкий, как стук ногтя по стеклу. Я замерла.

Окно дрогнуло. Чуть приоткрылось. И в комнату, мягко, как дым, вползла тень. Высокая, осторожная… знакомая.

—

Александр?!

— выдохнула я. Сердце дернулось, как птица. — Ты… с ума сошёл? Как ты вообще…

— Через стену, — с хрипотцой ответил он, выпрямляясь. На виске капля пота, в глазах — решимость. — У тебя тут решётка с плющом. Почти лестница.

— Ты забрался на второй этаж?!

— А ты не отвечала, — он пожал плечами. — Я звонил, писал. Тишина. Ольга сказала, что тебя забрали люди твоего отца. Я… испугался. Решил приехать.

Я отвернулась, чтобы он не видел, как дернулись губы.

— Папа забрал телефон. Сказал — это мой новый устав бытия. Чтобы “не распылялась”. И не перечила его воли...

Я сжала руки, борясь с подступившей волной.

— Он заставляет выйти замуж за Тему...

Он шагнул ближе.

— Понятно.

Протянул руку.

— Собирайся. Я увезу тебя.

— Куда? — прошептала я. — Это же безумие.

— Это уже мои проблемы.

Я смотрела на него, как на ласточку за окном — ближе нельзя, но она всё равно прилетела.

За стеклом цикады надрывались, как будто знали, что этот вечер — последний шанс. Плющ шевелился от ветра и — клянусь — будто звал.

Я шагнула. Не думая. Не боясь.

Просто — к нему.

Глава 40.

Александр привёз меня в свою квартиру — ту самую, где я уже бывала. И всё здесь… словно замерло. Как будто ни один предмет не сдвинулся с места с того дня, как я ушла отсюда. Всё было на своих местах: тишина в полутоне, лампы под потолком, диван, который помнил мои ладони. Даже запах остался прежним — тёплый, едва уловимый, с примесью кофе и чего-то — его.

Но в этот раз возвращение не казалось ни тревожным, ни пугающим. Было спокойно. Я чувствовала себя гостьей, но… не чужой. Словно дом отогрел меня без слов. Или это он — Александр — впустил в эту тишину тепло.

От прежнего Александра, с которым я когда-то столкнулась в актовом зале, в том шумном, ярком вечере — не осталось и следа. Как и от того дерзкого, остроугольного парня из спортзала. Передо мной был другой человек. Спокойный, уравновешенный, внимательный. Или же он просто стал таким рядом со мной?

Мы почти не говорили. И в этой тишине было место дыханию. Уютному молчанию.

Он включил приглушённый свет — теплый, неяркий. В комнатах рассыпался полумрак, только кухня была залита золотым сиянием ламп, свисающих над барной стойкой. Свет ложился на него, когда он засучил рукава и привычно, почти по-домашнему, начал рыться в холодильнике.

Я села на диван. Согнулась, обняв колени, и скользила взглядом по знакомым деталям. Раньше я не обращала внимания на интерьер — не до того было. А теперь… меня тянуло всматриваться.

Гостиная была мрачной — в оттенках угля, бордо, графита. Но в этом было что-то манящее, что-то неочевидно красивое. Атмосфера — как полутон в музыке: грусть с привкусом уюта.

— Голодна? — донёсся его голос из кухни.

Я кивнула, не глядя — просто губы сжала и тихо:

— Угу.

Он продолжал готовить. Быстро, точно, будто делал это сотню раз. Нож клацал по разделочной доске в ритме — стук, стук, стук, как успокаивающее дыхание. Я смотрела на его руки, на движения — и в этих бытовых жестах было больше заботы, чем в сотне слов.

— Завтра я куплю тебе новый телефон, — сказал он вдруг, не оборачиваясь.

Я подняла глаза.

— Не стоит, — мягко ответила. — Правда, не надо…

— Не обговаривается, — отрезал он. — Мне так будет спокойнее.

Он посмотрел на меня коротко, но взгляд задержался — чуть дольше, чем просто “бросить глазами”. В его взгляде был вопрос. И забота. И тревога.

Я не ответила. Только кивнула. Наверное, он прав.

Пусть так будет проще… нам обоим.

И в тот момент я поняла — я снова

живу

. Хоть немного. Хоть пока.

Веки наливаются свинцом.

Кажется, я растворяюсь в диване, становлюсь его частью — мягкой, бесформенной, уставшей. Целый день давит на плечи, как мокрое одеяло, впитавшее страх, напряжение, тревожное ожидание.

Сердце будто пробует замереть — и только тёплый свет лампы, аромат свежего базилика и ритмичный стук ножа откуда-то с кухни держат его в ритме, как метроном.

Сон крадётся нежно, почти заботливо. Он подбирается ко мне, как мать, укрывающая ребёнка ночью: неторопливо, терпеливо, дыша мне в висок.

Я не борюсь.

Я сдаюсь.

И скольжу вниз — в тёмное озеро забытья.

Он приходит, как вода — медленно, беззвучно, стирая границы между телом и тенью.

Я стою у озера. Того самого. Зеркального, безупречно гладкого, где звёзды тонут, не исчезая — как если бы небо решило отдохнуть на земле.

На том берегу — он. Замок. Из света, из пыли, из снов.

Сегодня он ближе, почти на расстоянии ладони.

Он дышит. Смотрит.

И манит.

Я делаю шаг. Земля под ногами — не трава, а ровный гравий, как будто кто-то тщательно выложил мне путь. Цветы по обе стороны — живые акварели: лиловые, молочные, жемчужные — переливаются, как дыхание на стекле.

Воздух звенит от красоты. Я чувствую, как мурашки бегут по коже, но это не страх. Это — благоговение.

У входа — стражи.

В бело-золотых доспехах, безликие, с масками как из фарфора. Они не держат оружия — им не нужно. Яркий, густой свет тянется из самого замка, и каждая новая вошедшая фигура внутрь просто рассеивается в этом свете. Изнутри доноситься приятная музыка как дурман... она приглашает меня, словно на танец.

Передо мной проходят девушки — как лебеди в белоснежных платьях, с масками из перьев и лепестков. Они смеются, не скрываясь, — лёгкий, звенящий смех, как если бы колокольчики рассыпались в траве. И я — иду за ними. Мне хочется быть там, где они. Где тепло. Где свет.

У самого входа стража кланяется мне, словно я персона нон грата — будто они всегда знали, кто я, и мне не нужен тот документ, пропуск, который они проверяли у каждого перед тем, как впустить внутрь.

Это подкупало. По-настоящему. Когда чувствуешь себя особенной. Вроде бы гостьей, но в то же время и хозяйкой.

Поднимаюсь по ступенькам.

Яркий свет ослепляет всё передо мной, но я всё же слышу — приглушённые разговоры, музыку, смех, знакомые голоса.

Всё кажется таким близким, родным...

Не испытывая страха, я делаю шаг. Ещё один.

И исчезаю в этом божественном свете — словно художник вдруг решил стереть меня со своей картины.

Как только я шагнула за порог — свет погас.

Мгновение — и меня окутала кромешная тьма.

Я сделала шаг вперёд, и под ногами тихо хрустнуло — будто стекло или прах. Когда глаза привыкли к темноте, я поняла: замок. Тот самый. Но... не живой.

Он стоял мёртвым монументом самого себя, разрушенный изнутри.

В воздухе кружил пепел — тяжёлый, вязкий, как снег из чёрного серебра. Он оседал на волосы, ресницы, кожу, впитываясь в дыхание.

Стены, когда-то белые, теперь дымились оттенками пожара — от кроваво-алого до угольно-чёрного.

Потолков больше не было. Сквозь обугленные арки зияло ночное небо — холодное, равнодушное, усеянное звёздами, как шрамами.

Я кружусь, зову кого-то — хоть один голос, хоть тень…

Тишина. Только пепел шепчет.

И вдруг впереди — тронный зал.

Я вхожу. И картина, что раскрывается передо мной, бьёт в грудь ледяным ужасом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Гробница.

Сотни черепов и костей устилают мраморный пол. Веки дрожат, дыхание перехватывает.

На троне — две фигуры. Король и королева… или то, что осталось от них.

Они застыли в вечном ужасе, будто смерть настигла их в миг осознания.

Я делаю шаг ближе. Тишина давит, пепел ложится на губы, и вкус его — горький, как сожаление.

Мир, когда-то сиявший, превратился в прах.

—

Нееет!

— крик вырывается изнутри, рвёт горло изнутри острыми краями. Воздух становится вязким, как сироп, и я не могу дышать. Падаю на колени, руки уходят в пепел. Он поднимается облаком, липнет к лицу, к губам, к глазам. Гложет.

—

Кто-нибудь?!

— зову, голос срывается, как оборванная нить. —

Есть здесь кто?! Я жива! Я здесь!

Все слова звучат как чужие, не могу объяснить такую резкую боль которая охватила меня при виде всего того ужаса, что царит тут уже долгое время. Но каждая картинка отзывается личной болью, где-то далеко, где память предала меня...

Но тьма молчит. Она огромна. В ней — ни отзвука, ни шага, ни дыхания. Только мрак, пепел и пустота. Я одна, как забытая мысль.

И вдруг — трещина. В самой тьме.

Голос. Сначала неразборчиво, будто сквозь толщу воды.

— …за…

Что? Кто?

—

Лиза!

— уже ближе. Чётче. —

Проснись!

Пепел начинает осыпаться, как снег с ветвей. Стены замка исчезают. Тронный зал разваливается, как карточный. Черепа исчезают под ногами, растворяясь в воздухе.

Где-то внутри груди резко становится холодно, как будто меня вырвали изнутри, как будто я падаю обратно в тело.

Я резко открываю глаза.

Тишина. Живая. Настоящая.

Мир возвращается — медленно, частями. Сначала — ощущение подушки под щекой. Потом — тяжесть пледа. Потом — тепло. Запахи. Слабый свет.

Я на диване.

Рядом — Александр. Его рука на моей спине, вторая — на затылке. Он держит меня крепко, но с такой осторожностью, словно я стеклянная. Его грудь двигается размеренно, и я слышу, как сердце бьётся — глухо, уверенно.

—

Тише…

— шепчет он, и его голос будто скользит по коже. Он касается губами моего виска, и от этого прикосновения дрожь в спине становится тише. — Всё хорошо. Это был сон. Кошмар.

Я пытаюсь что-то сказать, но горло сжато. Дыхание рваное, словно я бежала, бежала, пока ноги не перестали чувствовать землю.

— Они… — наконец выдыхаю, хрипло. — Они все мертвы. Замок… Король, королева… все мертвы…

Александр слегка отстраняется. Его рука остаётся на моём плече, а другой он отодвигает прядь с моего лица.

Он не задаёт вопросов. Не смеётся, не переспрашивает, не говорит:

это всего лишь сон

. Его глаза — внимательные, тёмные, будто ночь на озере. В них — ни удивления, ни растерянности.

Только тишина. И странное, тихое… понимание.

— Всё прошло, — говорит он так, как говорят не тем, кто увидел страшный сон, а тем, кто пережил что-то знакомое. Что-то, о чём он знает. — Слышишь? Ты здесь. Смотри на меня. Всё прошло.

Его голос низкий, глубокий, как будто он будто отзовётся в каждой косточке моего тела. Его ладонь снова скользит по моим волосам — медленно, размеренно, и пальцы путаются в прядях, как в траве.

Я цепляюсь за этот ритм. За его дыхание. За тепло под его кожей.

Он как якорь. Как граница между сном и реальностью.

Моей

реальностью.

— Это было не просто… — начинаю, но обрываюсь. Слова не идут. Потому что

не просто

— это не то слово. Это было

настоящее

, и я чувствовала это всей кожей. Там, в замке, я знала, что это не выдумка. Не фантазия. Это было

где-то

.

Кем-то

создано. Или… кем-то увидено до меня.

Он не требует объяснений. Только смотрит. Молчит.

Но в этой тишине — так много.

Я снова опускаюсь на подушку. Закрываю глаза. Позволяю себе утонуть в его руках, как в безопасности, которую мне давно никто не предлагал.

— Прости, — шепчу. — Я не хотела тебя напугать.

Он чуть качает головой, его губы касаются моей щеки, едва-едва.

— Теперь я рядом...

Глава 41.

Проснулась я неожиданно легко — как будто внутри всё уже знало, что день будет непростым. Пространство было тихим, незнакомо-тихим. Просторная кровать, на которой я лежала, была не моей. И не совсем моей была тишина этой квартиры, слишком зрелая и уравновешенная, чтобы принадлежать мне.

На двери шкафа, между зеркалом и массивным письменным столом из резного дерева, висела моя университетская форма. Висела она так, словно кто-то с заботой подготовил её, не решившись нарушить личные границы. Я быстро натянула рубашку, ловко застегивая пуговицы, будто они могли скрыть тот неуловимый жар, проснувшийся где-то между лопаток. Ванная была пуста. Ни единой женской мелочи, ни щётки, ни крема — как будто его жизнь была вычищена от чужого присутствия, стерильная, как хирургический разрез.

Александр. Он спал на диване. Или, точнее, уже не спал. Диван был заправлен так тщательно, будто ночного присутствия там и не было вовсе. Ни подушки, ни пледа — ни следа.

— Александр? — позвала я, с легкой неуверенной интонацией произнесла его, словно боялась потревожить воздух.

Тишина. На кухне его так же не оказалось, хотя его запах - витал в воздухе, и мне даже кажется отголоски его присутствия все еще где-то тут.

Квартира была не просто большой — она петляла как лабиринт. За каждым поворотом мне казалось, что я увижу его. И, наконец, из-за двери в конце коридора донёсся звук воды — душ.

Любопытство развернулось во мне нетерпеливым животным. Я подошла ближе. Приложила ладонь к двери, будто бы это могло дать ответы. Шум воды был ровным, обволакивающим, почти интимным. Я не собиралась заглядывать — правда. Но палец сам лёг на ручку. Щёлк — дверь приоткрылась.

На секунду. На крошечный, горящий миг.

Тело Александра — как выточенное из бронзы, но живое, дышащее. Вода стекала по его плечам и спине, будто ласкала, а не просто смывала сон. Его движения были неторопливыми, в них было что-то от зверя, который не боится быть собой, даже под наблюдением. Я успела заметить упругий изгиб спины, и ниже — округлость ягодиц, слишком идеальную, чтобы быть справедливой.

Щёлк — я закрыла дверь, резко, будто бы мои пальцы опомнились раньше сердца.

Оперлась о стену. Горячо. Щёки вспыхнули, дыхание сбилось, будто я пробежала марафон. В груди что-то пульсировало — не страх, нет. Что-то другое, что долго спало, пряталось за вежливыми улыбками и строгой формой.

Глупо, я даже не знала, зачем заглянула. Или знала?

Он выключил воду. Всё внутри меня сжалось, как бы не выдать себя, не остаться стоять в коридоре с выгоревшим лицом и глазами, полными предательства.

Я сделала несколько быстрых шагов назад, вгрызаясь ступнями в ковёр. Хотела отойти далеко, до того самого дивана, где он будто бы спал. Сделать вид, что ничего не было. Что я ничего не видела.

Но как спрятать огонь, который однажды вспыхнул в тебе? Как замести пепел, когда он уже на губах?

Из-за двери раздался шелест полотенца. Моё воображение продолжало дорисовывать то, что я запретила себе видеть. И всё внутри становилось невыносимо — от желания, от смущения, от правды, которую невозможно не забыть, ни признать.

— И как тут устоять?, — шепчу сама себе, отдавая полный отчет, что хочу увидеть гораздо больше, но жуть как страшно признаться самой себе, в том чего желаю уже очень давно. Я желаю его. И это чувство день изо дня растет. Пылает и тлеет. Тлеет и пылает.

Он вышел.

Полотенце держалось на его бёдрах как по недоразумению — слишком хрупкое, слишком предательское. Влага медленно стекала по коже, по грудной клетке, по животу, исчезая где-то в складках ткани. Его волосы были ещё влажные, слегка в беспорядке, словно пальцы воды только что провели по ним, небрежно, с любовью. Он остановился в проёме — просто стоял и смотрел на меня. Непристойно спокойно. Словно знал.

А я… Я пыталась не смотреть. Бесполезно.

Глаза всё равно находили линии его тела — то изгиб ключицы, то рельефную мускулатуру живота, которая вдруг становилась центром тяжести всей комнаты. Жар поднимался к лицу, щеки полыхнули так, будто я стояла у плиты, не отводя глаз от кастрюли, в которой вот-вот закипит что-то слишком личное.

Я буквально вжалась в диван, как будто он мог меня спрятать. Или проглотить. Чёрт, пусть бы проглотил — с концами.

Он стоял. Улыбался. Не открыто, нет — это была та хитрая полуулыбка, которую невозможно выучить. Её можно только вырастить из понимания, что ты кому-то нравишься. По-настоящему. Без условий и стеснения. Его глаза будто обнажали меня — не тело, нет. Намного глубже. И я чувствовала, как сама становлюсь прозрачной, как в библиотеке при ярком свете.

— А… мы не опоздаем в универ? — спрашиваю, голос дрожит, как нитка в руках у старушки. Вцепляюсь в первую попавшуюся тему, как в спасательный круг. Язык предательски сбивается, губы вдруг становятся слишком сухими. Приходится сглотнуть. Не помогает.

— Успеем, — сказал он. Коротко. Густо. С подтекстом, от которого по спине прошёл ток. Такое "успеем", которое обещает не пунктуальность, а возможность... чего-то другого. Того, о чём не говорят, но думают слишком громко.

Он пошёл прочь. Я слышала, как его шаги отдаляются по полу. И каждое его движение будто оставляло отпечатки на моём теле, едва заметные, но такие, от которых сложно отмыться.

Через несколько минут он вернулся — уже одетый, собранный, в своей университетской форме. Совершенно обычный. Совершенно чужой. Совершенно желанный.

— Этот год… ведь твой последний? — выдыхаю, не желая думать о полотенце, о воде на его груди, о себе — такой дёрганой и беспомощной, как подросток.

— Угу, — коротко. Без эмоций. Или с теми, которые я ещё не научилась распознавать. Он взял ключи, сумку, взглянул на дверь, как будто она уже открылась перед ним.

И пошёл.

А я вскочила, спотыкаясь о собственные мысли, и бросилась за ним, слишком легко чувствуя себя наивной, крошечной, до абсурда девчонкой. Он шёл впереди — уверенно, ровно, с тем особым мужским равнодушием, за которым прячется огонь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А я — позади, с распухшим сердцем и красным лицом. Не от стыда. Уже нет.

От желания остаться.

И не потеряться.

Время текло мягко, будто его размешивали в чашке тёплого молока. Ни стремительно, ни вяло — с некой царственной грацией, как у тех, кто знает себе цену.

Мы шли по коридорам университета, уже не как случайные прохожие друг в друге, а как пара — да, именно так, «пара», с намёком на важность, на статус, на то, что нас замечают.

Взгляды — любопытные, ревнивые, восторженные, укоризненные — скользили по нам, как лучи через цветное стекло. В каждом оттенке было что-то своё: зависть, вожделение, восхищение, осуждение. Но всё это оставалось за стеклом — где-то по ту сторону нашей невидимой капсулы.

Александр шёл рядом — как всегда уверенно, чуть быстрее, чем нужно, будто знал, куда идёт, не сомневаясь ни на миг. Он сжимал мою руку — не крепко, нет, а с той взрослой, спокойной силой, от которой можно растаять. В его пальцах не было тревоги. Только контроль. Только уверенность, что я рядом — и мне здесь место.

Иногда он смотрел на меня — вскользь, через плечо, будто проверял, справляюсь ли. И я справлялась.

В универе я была другой. Не той, что по утрам теряется в чужих полотенцах и румянце. Я была «его» — и в этом была сила. Манеры, отточенные в детстве, интонации, взгляды, движения — всё это теперь стало оружием. Я знала, как держать подбородок, как приподнимать бровь, чтобы не выглядеть надменной, но стать недосягаемой.

Я держалась рядом с ним так, словно мы вдвоём — пьеса, а остальные лишь сцена.

Он — мой герой. Сухой, подтянутый, собранный, и чуть опасный. В каждом его шаге чувствовалась сила, которая могла бы разрушить, но выбрала охранять. Меня.

И я — рядом с ним — была другой. Особенной. Высокой. В глазах других я, возможно, выглядела неприступной, даже надменной. Но внутри… внутри я каждый раз чувствовала, как сердце вздрагивает, когда он касался моего запястья или наклонялся ближе, чтобы что-то прошептать. Всё это было как неостановимое падение — с ощущением полёта.

Мы были парой. Парой года.

И каждый раз, когда он смотрел на меня — с этой ленивой полуулыбкой и лёгкой складкой между бровей — я знала: всё ещё не проснулась.

Или — наоборот — впервые по-настоящему живу.

Я заметила их раньше, чем они — меня.

Трое, нет, двое. Те самые лица. Те самые тяжёлые фигуры из прошлого. Люди отца.

Секунда — и всё внутри оборвалось. Ноги будто приросли к полу, пальцы похолодели, а дыхание стало рваным, будто кто-то сжал грудь.

Александр почувствовал это сразу — натянутая, как струна, моя рука выдала меня. Он остановился, резко обернулся, его глаза на миг стали стальными.

— Что случилось? — спокойно, но в глубине голоса дрогнула тень.

Я лишь шепнула:

— Это люди отца...

Слова вышли будто не изо рта, а из самого сердца — глухо, с предательским страхом.

И мир моментально сдвинулся с оси.

Они уже заметили нас.

Два массивных силуэта — чёрные костюмы, белые воротники, чёткие движения.

Никакой суеты, только холодная решимость.

Ротвейлеры в галстуках.

А потом всё стало разом.

Рывок. Бег. Воздух, будто выстрел, хлестнул в лицо.

Я не думала — просто держала руку Александра, судорожно, как будто эта рука была моим единственным якорем в мире, где рушится всё.

Мы пролетали мимо аудитории, мимо студентов, кто-то что-то кричал, кто-то оборачивался. В ушах бил только один звук — глухой гул собственного сердца.

Лестница вниз. Второй пролёт.

Шаги сзади.

Близко.

— Быстрее, — выдохнул Александр.

Его голос не повышался, но в нём было то самое, что заставляет слушаться без слов.

Он втянул меня в боковой коридор, и мы почти ввалились в узкий проход, ведущий в подвальное помещение. Воздух там был густой, неподвижный.

Запах сырости, дерева и старой пыли. Всё пропитано временем.

Я споткнулась, он подхватил. Сильные руки, короткое дыхание. Тишина.

— Где они? — раздалось снаружи, тяжёлое, басовитое.

— Потерял!

— Разделимся. Найди её.

Эти голоса разносились по бетонным стенам, и от этого казались ближе, чем были.

Я чувствовала, как дрожит внутри всё — не от страха даже, а от остроты момента. Каждый звук, каждый шаг казался громом.

Александр молча обернулся ко мне. Его лицо — совсем рядом.

Глаза блестели, отражая слабый свет из приоткрытой двери. Он наклонился и шепнул, почти касаясь губами мочки моего уха:

— Стой. Смирно. Не говори ни слова.

Я кивнула.

И в следующую секунду он прижал меня к себе.

Сильные руки сомкнулись на моих плечах, я почувствовала его грудь — тёплую, пахнущую чем-то чистым, немного мятным и мужским. В этот момент весь мир сузился до одного ритма — его дыхания.

Я уткнулась лицом в него, слышала, как гулко бьётся его сердце — спокойно, уверенно. Не так, как моё, сбивчивое, испуганное.

Он дышал за нас обоих.

За стеной раздавались шаги.

Тяжёлые, неуверенные.

Скрипнула доска.

Я сжала его рубашку в кулаке — едва заметно.

Он ответил едва ощутимым движением — прижал крепче.

Где-то рядом мелькнула полоска света, затем — шаги удалились.

Тишина.

Лишь гулкое дыхание, слитое в одно.

А потом — только мы.

В темноте, среди забытых стульев и покрытых тканью картин, где прошлое дышит пылью и страхом, я впервые почувствовала, как странно хрупка граница между опасностью и... чем-то другим.

Тем, что пугает сильнее любых амбалов.

Глава 42.

— Везде посмотрел? — раздалось хрипло, с характерной тяжестью голоса, и звук этот был не где-то далеко, а за стеной, будто воздух сам передал его вибрацию прямо в мою кожу.

Я вжалась в Александра ещё крепче, прячась в нём, как в последнем, что осталось от всего прежнего мира. Он стал для меня не просто убежищем — он стал границей между мной и тем, чего я не хотела даже называть. Папа. Его люди. Реальность, от которой я бежала.

Я подняла взгляд. Он смотрел не на меня — в сквозь, на самую суть ситуации, как военный перед приказом. Ни капли паники. Только сосредоточенность, внутренняя сила. Его челюсть была напряжена, взгляд острый, будто вымерял расстояние до опасности.

Потом он опустил глаза на меня.

Молча.

И приложил палец к губам.

Тихо.

Я кивнула, медленно, чувствуя, как сердце снова забилось в горле. Вернулась в его грудь, прижалась щекой к горячей коже, и тогда — впервые — его ладонь коснулась моей головы. Осторожно, мягко. Он стал гладить меня — как утешают испуганного ребёнка или животное, затаившееся в углу. Этот жест, такой простой, пробил мою броню. Я едва не заплакала. Но сдержалась. Мысли текли рвано, но я чувствовала, что в этот момент он не просто рядом. Он

за

меня. Целиком. Без слов.

— Нет, в этой комнате ещё не был! — раздалось в коридоре. Голос двигался. Шаги — медленные, тяжёлые — приближались.

Воздух стал другим — глухим, насыщенным, будто его выжали, как старую ткань. Он больше не был нашим. Он стал чужим. Злонамеренным. Как дыхание под дверью.

Я взглянула на Александра. Он стоял

непоколебимо

. Его тело было, как скала, а лицо — как маска древнего воина. Глаза опущены. Он слушал, не смотря, ловил каждый звук, каждый шорох.

И тогда... что-то изменилось.

Не в пространстве — в восприятии.

Вокруг нас будто начала сгущаться тьма, не просто темнота, а что-то более глубинное, первобытное. Как будто сама реальность — стены, потолок, воздух — отступала от нас, расплывалась, размывалась, исчезала.

И мы исчезали вместе с ней.

Я чувствовала это каждой клеточкой. Пространство стало

чернее, чем чёрное

, без цвета, без формы. В ушах — ни звука. Только его сердце. Только мои мысли. Только он.

Мурашки пробежались по коже — не страх, нет. Это было похоже на вспышку чего-то древнего, того, что живёт под кожей. Электрические лошадки, говорила когда-то бабушка. Так вот они — скачут, взбрыкивают, трепещут.

И в этом чёрном, безграничном, вязком мраке он держал меня.

Не как свою девушку. Не как испуганную девочку.

Как часть себя.

Впервые за долгое время я почувствовала ни тревогу, ни попытку убежать, не желание спрятаться, а… тишину.

Невесомую.

Абсолютную.

Как будто весь хаос мира остался

там

, а здесь было только его тепло, его грудь, его дыхание.

Я чувствовала — это не просто укрытие. Это было нечто другим. Древним. Непостижимым и необъяснимым в этот момент.

Я почувствовала его раньше, чем он вошёл.

Как животное чует шаги охотника — не слыша, не видя, а просто

зная

.

Один из ручных псов отца.

Он пересёк порог, и пространство словно съёжилось — тяжёлый силуэт, шаг за шагом, как в замедленной съёмке. Он проходил прямо мимо нас. Между нами и смертью не было ничего, кроме полумрака и иллюзии, что мы здесь не дышим, не живём, не существуем.

Я прижалась ещё сильнее к Александру, как будто могла слиться с ним, раствориться в его теле, стать куском его дыхания. Он не шевелился — и это было страшнее всего. Как будто он не просто прятался. Он

исчезал

.

Я чувствовала, как пульс бьёт в его горле, в венах под кожей, почти в унисон с моим.

Медленный, глубокий.

Словно он не боялся. Словно

мне

не позволено бояться, пока он рядом.

А я шептала внутри, как мантру, как заклинание:

"Лишь бы он нас не заметил. Лишь бы не заметил. Лишь бы..."

Амбал двигался по комнате, как зверь, высматривая добычу. Его глаза скользнули в нашу сторону, и я на миг перестала дышать. Даже сердце будто забыла как — оно замерло где-то в животе, сжавшись в крошечный сгусток страха. Но он прошёл мимо.

— Нашёл что-то?! — крик откуда-то из глубины здания, гулкий, рикошетом ударил по пыльным стенам.

Мужчина резко обернулся — и вдруг, споткнулся.

С глухим грохотом повалились картины, покрытые тканью. Одна из них ударилась об стену, и звук прозвучал так, будто сам воздух был расщеплён.

Я вздрогнула. Мой ноготь вонзился в ладонь Александра.

— Твою мать... — прорычал он, стряхивая пыль с брюк, раздражённо хлопая себя по бедру.

— Что там у тебя?!

— Споткнулся. Тут никого.

Последний взгляд, словно сканирующий всё помещение — и он ушёл. Просто ушёл.

Я не верила, пока шаги не начали стихать.

Пока не осталась одна тишина.

Оглушительная. Настоящая.

Я выдохнула. Резко. Почти со звуком.

Тепло Александра не отпустило меня, наоборот — будто усилилось. Он тоже выдохнул, и я ощутила, как его грудная клетка мягко прижалась ко мне. Но его взгляд — в этот момент я посмотрела вверх — был всё ещё настороженным.

Чуть дрожали ресницы. Он был спокоен.

Рука его коснулась моей щеки — осторожно, почти неуверенно, как будто он боялся разрушить что-то хрупкое, что только что удержалось на грани разрыва. Я прикрыла глаза, позволив себе на миг поверить, что мы в безопасности, что за стенами этой комнаты — не ад, не люди-ищейки, не дыхание страха.

Пальцы Александра, тёплые, чуть дрожащие, подцепили мой подбородок и потянули на себя. Я потянулась навстречу, встала на носочки, чувствуя, как напряжённые мышцы ног вздрагивают от долгого напряжения и желания. Его лицо склонилось ко мне — и в следующую секунду дыхание его упало на мои губы. Губы, пульсирующие от ожидания, вспыхнули жаром под первыми поцелуями.

Я раскрывалась в его объятиях, как цветок, умытый грозой. Казалось, весь ужас притаился за порогом, не в силах пройти сквозь этот краткий, почти священный миг между нашими телами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Руки Александра сомкнулись на моей талии, твёрдо, решительно. Его ладони прошлись по моему позвоночнику, сжимая, подчиняя, вжимая

меня в его жаркое тело — и я почувствовала, как растворяюсь, исчезаю внутри этого напора. Я отдалась ему — не телом, нет, душой, целиком, без остатка. И не потому, что хотела… потому что иначе было невозможно.

Моя спина соприкоснулась с холодной, каменной стеной, и этот контраст — ледяное прикосновение фона и огонь между нами — подстегнул мой пульс. Он держал моё лицо обеими руками, как будто без этой опоры я бы рухнула. Целовал, без пощады, без времени на дыхание. Я тонула в нём, в его запахе, в его судорожных вдохах, в едва сдерживаемом рыке страсти, что рвался сквозь стиснутые зубы.

Он оторвался от моих губ, лоб его коснулся моего, и я услышала его голос — хриплый, как будто вырванный из глубины тела:

— Нужно уходить…

Я дышала с трудом, сгоревшая изнутри, пульс стучал в висках, в животе ворочалась лавина желания, и всё моё существо взывало — остаться, замереть, вцепиться в этот момент и не отпускать.

Но я кивнула. Да — если он уходит, я иду за ним. Готовая подчиниться его власти. Беспрекословно и безоговорочно.

Покинув университет, мы почти бегом добрались до парковки — и вскоре его автомобиль мягко сорвался с места.

Город оставался позади, а впереди — широкие улицы, залитые светом уходящего дня. Сквозь приоткрытое окно врывался прохладный весенний ветер, шевелил волосы, касался кожи — живой, чистый, почти ласковый. От него щекотало щёки, а в груди распускалось странное, тёплое чувство, будто я снова ребёнок, которому можно просто смотреть в окно и мечтать.

Я украдкой смотрела на Александра. Его рука лежала на руле — уверенная, сильная, спокойная. Каждый его жест будто говорил: «Я рядом. Пока ты со мной — всё под контролем». И от этого становилось легче дышать.

Машина набирала скорость, асфальт тянулся под колёсами, а сердце билось в такт — быстро, взволнованно.

Мне казалось, будто я лечу.

Будто этот миг — не просто дорога домой, а граница между прошлым и чем-то новым, где он — мой тихий страж, мой безмолвный якорь. Человек, за которым не страшно сорваться в пропасть, потерять равновесие, потерять себя — потому что, может быть, только так и находишь настоящее.

Мы колесили по городу весь день, словно хотели обмануть время, оттянуть момент возвращения в тишину квартиры. Солнце клонится к закату, улицы наполняются мягким золотистым светом, а в воздухе витает лёгкая усталость и весенняя свобода.

По пути мы купили пиццу, пару бутылок газировки — мелочи, но именно они придают вечерам уют. И вот — снова его дом.

Щёлкнул замок, дверь закрылась, отсекая мир.

Александр, не теряя привычной собранности, занёс пакеты на кухню. Но едва шагнул в гостиную — сбросил пиджак, расстегнул верхние пуговицы рубашки и ослабил галстук. Ткань мягко соскользнула, обнажив линию шеи, и я впервые позволила себе просто смотреть. Казалось, вместе с галстуком он снимает груз всего дня — становится живым, настоящим.

Я сбрасываю туфли, мой пиджак падает рядом на кресло. Сил нет — плюхаюсь на диван, откидываюсь, чувствую, как тело наконец расслабляется. Голова запрокинута, взгляд скользит по потолку, пока не встречается с его.

Александр стоит неподалёку, не спеша. Его глаза — внимательные, изучающие, чуть прищуренные, будто он читает между строк то, чего я сама ещё не осознала. В этом взгляде — тишина, уверенность и лёгкая, едва ощутимая хищность.

Я не отвожу глаз.

Не спрашиваю, не говорю.

Просто жду — что он сделает дальше.

Глава 43.

Как же приятно — наконец-то встать под душ. Горячие струи ударяют по плечам с мягкой настойчивостью, и я чувствую, как кожа будто раздыхается — слой за слоем сбрасывает с себя пыль дороги, липкий налёт дня, тревоги, тени чужих взглядов. Вода стекает по позвоночнику, обтекает изгибы тела, и в этой простоте — какое-то почти священное очищение.

Я закрываю глаза.

Мир снаружи исчезает.

Остаётся только этот шелест — вода бьётся о кафель, шепчет по коже, словно кто-то гладит меня с безмолвной заботой.

Тело тяжелеет — но это хорошая тяжесть, как у тёплого пледа на плечах.

Я растворяюсь — и одновременно собираюсь. Словно вода сначала разбирает меня на части, а потом аккуратно собирает обратно: мягко, бережно, лучше, чем было до этого.

Александр...

Он был весьма тактичным. Предлагал купить мне все чего бы я не пожелала, но это было так не уместно, посчитала я тогда.

Когда я попыталась отказаться от денег, он не стал уговаривать, не стал играть в великодушного спасителя. Просто улыбнулся — чуть, почти невидимо. И сказал:

— Отдашь, когда сможешь.

И всё.

Без нажима. Без подспудного "я знаю, ты не сможешь". По правде говоря я и сама не знаю когда смогу, все деньги которые у меня были это отца. Я еще в жизни не зарабатывала, но точно знала, что однажды смогу ему отдать все и даже больше.

Эти слова вошли в меня, как тепло под кожу. Я их чувствовала не ушами — ребрами, шеей, где-то внизу живота.

Что-то внутри дрогнуло — что-то, давно забытое, испуганное. Может, доверие? Или... надежда?

С пакетами из магазина я возвращалась не просто к нему домой — я возвращалась в другой мир.

Гигиенические средства, мягкая ткань новой одежды, тонкий аромат элитных, но натуральной косметики — в этом было нечто трогательное, обошлось Александру в копеечку. Я не думала, когда и как отдам долг.

И что будет завтра.

Мой разум впервые за долгое время замолчал — как будто внутри кто-то, кто всё время стучал, кричал, тревожился, вдруг прошептал: «Ты в безопасности».

И я — поверила.

Не логикой. Не доводами.

Кожей.

Как верят дети, когда мать накрывает их одеялом и гасит свет.

Рядом с Александром тревога не приживалась.

Растворялась, как соль в воде.

Он не демонстрировал силу — он

был

силой. Спокойной, как камень у реки. Не требующей внимания.

Я знала: он не причинит зла. Никогда. Словно в меня кто-то вшил это знание, эти ощущения.

Я натянула футболку — простую, мягкую, чуть великоватую, — и тёмно-зелёную юбку клёш. Ткань обняла кожу, будто запоминая мои очертания. Её прохлада сперва обожгла, но через мгновение согрелась от тела, став почти невесомой. Тёплые носки — пушистые, с немного забавным узором — ласково сжали ступни, возвращая в них уют, как возвращают тишину в комнату после долгого шума. Волосы, ещё влажные, я просто расчёсывала до тех пор, пока пальцы не стали скользить сквозь них, как через тёмную воду. Пусть сохнут сами — мне некуда спешить.

Больше некуда спешить.

Выйдя из ванной, я на мгновение замерла в дверном проёме.

Александр сидел в зале.

Телевизор мягко мерцал перед ним, отбрасывая серебристые отсветы на его лицо. Он был спокоен, сосредоточен, словно фильм — это не просто картинка, а дверь в другой мир, в который он погружается полностью.

Он заметил меня сразу. Глаза — тёмные, внимательные — скользнули по мне быстро, как касание пальцев, и задержались.

Без улыбки. Но в его взгляде что-то потеплело.

— Голодна? — короткий вопрос, без интонации, как будто он просто констатировал факт.

Я только кивнула — медленно, с усталой мягкостью в глазах, в уголках рта — лёгкая улыбка, невесомая.

Он не ждал подтверждения. Поднявшись, хозяин собственной жизни, медленной и такой обворожительно уверенной походкой, как те кто ходят только на пирах, исчез где-то на кухне.

Запах пиццы появился через мгновение — тёплый, пряный, с сырным оттенком чего-то родного, детского. Как будто память открыла коробку, в которой хранились первые счастливые вечера.

Газировка уже стояла на столе — два стакана, одинаковых, будто мы были в этом доме уже давно. И салфетки. Конечно, салфетки. Он внимателен до мелочей — молча, не выставляя это наружу. Всё будто "просто так", но я замечаю. Я всё замечаю.

Устраиваюсь на диване, подогнув под себя ноги. Мягкая ткань юбки легко ложится по ним как вода. Спина касается подушки, и я ощущаю, как в теле начинает расползаться медленное, тихое тепло. Не только от душа — от него, от этого уюта, от обычности происходящего.

Телевизор продолжает гудеть фоном — кажется, триллер, что-то загадочное. Но я почти не слушаю.

Александр возвращается — несёт тарелки.

Осторожно ставит одну передо мной.

Пицца... пахнет как искушение. Тёплая, хрустящая по краям, с мягким центром, сыр плавится тонкой паутинкой.

Выхватываю кусок — не жду, не думаю, без каких либо манер. Как же я голодна. Осторожно, но жадно откусываю. Глаза сами закрываются — вкус ударяет в рецепторы как музыка. Я не замечаю, как вырывается тихий, глухой звук удовольствия — почти стон, но сдержанный. В этом куске — больше, чем просто еда. В нём — наслаждение, по которому я изголодалась.

Взгляд Александра не перестаёт меня удивлять. С легкой задоринкой в глазах, и этой легкой хитрой полу улыбки на его устах, смотрит так пристально и пронзительно.

— Что? — глухо с набитым ртом, смеясь. Почти давлюсь от слишком большого кусочка, и тут же подставляю ладонь, в панике защищая диван и своё достоинство.

Александр лишь качнул головой с мягкой улыбкой — не надсмехаясь, а словно говоря: «Ты такая живая».

Взял пульт, слегка увеличил громкость — и спокойно опустился рядом, близко.

Слишком близко.

Он протянул руку к своему стакану, слегка приподнял его — небрежным, но тёплым жестом.

— Будем.

Его голос — глубокий, бархатный, будто шорох осенней листвы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я ответила так же — подняла свой, хрустальный в своей простоте стакан. Холодок стекла, лёгкий звон. Сделала глоток — и по горлу растёкся клубничный вкус, нежный, с пузырьками, которые щекотали внутренности, словно напоминали как прекрасна эта жизнь, сколько еще все замечательного ждет меня на пути.

Разобравшись с пиццей, набив животы до отвала - он схватил меня и притянул к себе, уложив на свое горячее упругое тело. Это было так неожиданно, даже пискнуть не успела, лишь заглянула в его темные ореховые глаза в которых уже с легкостью читалось все права заявленные на меня. Грудь у него — как камень, тёплая, надёжная. Мои руки сложились на себе — как у зайца, прячущегося под крылом. Взгляд его, как обычно, был строг, серьезен как у крутого дядьки на деловых встречах в самых крупных компаниях. Изучив меня совсем не долго, мы продолжили смотреть фильм молча. На самом деле мы лишь делали вид, что смотрим этот фильм. По крайней мере так мне это ощущалось, и то с какой интонацией он гладил меня своей рукой — невольно выдавало его.

Я чувствовала его руку. Её движения — медленные, почти ленивые, но в них было то, от чего по коже начинали ползти мурашки. Он гладил мою руку — пальцами, кончиками, подушечками. Будто всё самое интересное находится уже возле него.

Диалоги звучали фоном, музыка усиливала напряжение на экране — но не в нас. Или… наоборот?

И с каждым прикосновением — воздух становился тяжелее.

Словно между нами было не просто влечение, а нечто большее, глубже, из тех вещей, что не называют вслух.

Я слышала его дыхание — чуть быстрее, чуть глубже. И своё — странно лёгкое, как перед прыжком. В предвкушении чего-то волшебного...

Мы не смотрели друг друга, но какая-то невидимая связь была осязаема между нами. И напряжение росло как тучи перед грозой.

Александр всё так же держал меня в своих объятиях, но его взгляд изменился — стал глубже, темнее, почти опасным. В этой тишине, наполненной дыханием и полутоном экрана, он наклонился чуть ближе. Я почувствовала, как его рука скользнула вверх — вдоль шеи, медленно, с изучающим вниманием. Под пальцами — кожа, едва дрожащая от предвкушения.

Он прижался ко мне крепче. Его тело было горячим, и я почти растворялась в этом тепле. Когда он развернул меня к себе и поцеловал, я не успела ни испугаться, ни удивиться — всё произошло естественно, как выдох. Сначала — мягко, осторожно, будто спрашивал разрешения. Но я не отстранилась. И тогда поцелуй стал другим — глубоким, насыщенным, таким, от которого кружится голова и гаснут мысли.

Он не отпускал меня. Его рука оказалась у меня на бедре, обвивая, подхватывая, направляя. Я почувствовала, как диван подо мной стал вдруг казаться другим — будто тёплым, дышащим. Моя спина углубилась в подушки, а он навис сверху — уверенный, молчаливый, будто всегда знал, что всё именно так и должно быть. В его глазах было то, чего невозможно объяснить — жадность и бережность, огонь и контроль. Всё сразу.

Каждое движение его губ, рук, тела — всё это отзывалось во мне не просто откликом, а вспышкой. Я ловила дыхание, будто мир стал слишком тесным, и только он — один — знал, как меня впустить обратно. Его пальцы скользили по моей коже, изучали, ждали, проверяли. Где-то внутри начинал раскручиваться тугой клубок, и с каждой новой волной — дыхание становилось сбивчивей, стон срывался с губ прежде, чем я понимала, что хочу его издать.

Он смотрел мне в лицо, внимательно, сосредоточенно — как будто читал, строчку за строчкой, мои чувства, движения, слабости.

И я не пряталась. Не отводила глаз.

Я не просто позволяла — я отдавалась. Без остатка. Без оглядки. Потому что в этот момент всё остальное перестало существовать.

Его рука легко, как будто с полным правом, скользнула под край моей юбки. Я не вздрогнула. Не остановила. Там, внутри меня, уже бушевало нечто, что давно просилось наружу — первобытное, безымянное, не стыдное. Он знал, что делает. И я знала, что хочу — его. Целиком. Без границ. Без пауз.

Легкие стоны издаваемые из моих уст придают ему уверенности. Его рука опускается под юбку, прямо между ног и начинают нежно ласкать мое лоно. Как же это приятно, стонущая боль взвыла новыми красками. Щеки загорелись, и я словно тону в этом мороке сладких обещаний. Еще секунда и его рука легко скользит в трусики, пальцы начинают ласкать уже более уверенно, я ощущаю как внутри все уже влажное, но и ощущения становяться острее, отчетливее, желаннее. Изгибаясь в пояснице как кошка, грудь начинает стонать, вздымаясь то вверх то вниз от новых ощущений которые охватывают все мое тело каждый раз с новой волной.

— Малыш, останови меня!, — голос его звучал интимно, почти издавая хищный рык, — Если я начну..., — он выдержал паузу, — Я не смогу остановиться.

Но я не отвечаю, продолжаю под ним стонать. Мне нравиться то, что он делает своими руками.

— Малыш, я больше не могу себя сдерживать...

Глава 44.

— Я хочу тебя, малыш, — его голос шершавый, едва дышащий, срывается с губ где-то у самого уха, словно вкрадчивое заклинание.

Я не отвечаю. Просто лежу, раскинувшись на диване, ощущая, как мои мышцы растворяются в мягкости ткани, в тяжести желания, в жаре его прикосновений. Кажется, я вся — из звука, из волн, из дыхания. Из того, что он делает со мной.

Он не ждёт слов.

Слушает — меня, мой голос, срывающийся на стоны. Музыку, которую создаёт из меня, как скрипач — из туго натянутой струны.

Когда он начинает медленно сползать вниз, что-то в груди болезненно сжимается. Лёгкий, почти невидимый страх скользит по спине — не от него, нет. От своей собственной открытости. Уязвимости. От осознания: назад уже не повернуть.

Да и... зачем?

Он ловит мой взгляд снизу вверх — короткий миг, но в этом взгляде всё: подтверждение, обещание, безмолвный вопрос.

И я не прячусь.

Просто дышу. Слишком часто.

Его пальцы аккуратно цепляют резинку трусиков — и тянут вниз. Медленно.

Я замираю.

Ощущение, будто с этим движением сходит не просто ткань — а последние крошки защиты, контроля, роли. Словно трусики это моя броня.

Он продолжает. Легко разводит мои ноги, и я, отводя взгляд, запрокидываю голову на подушку. Всё тело будто горит изнутри, и страх отступает, оставляя после себя только хрупкую дрожь.

Губы.

Его губы.

Касаются внутренней стороны бедра.

Сначала осторожно, почти благоговейно — и от этого внутри всё сжимается, как от холодной воды. Но вместе с этим — разливается жар, медленный, сладкий. Он движется вверх. Миллиметр за миллиметром, оставляя за собой дорожку прикосновений, которые невозможно забыть.

И вот — он касается меня.

Настоящей. Там, где всё обнажено. Где нет фальши. Где каждая клеточка дрожит от ощущения себя живой.

Я не выдерживаю — рот приоткрыт, дыхание сбивается, стон срывается с губ, почти жалобный, почти благодарный.

Яркие искры проходят по позвоночнику, тело прогибается, бёдра сами подаются навстречу его рту, его движениям — точным, знающим, медленно нарастающим. Я хватаюсь за диван — ткань под пальцами грубая, упругая. Он — настоящий огонь, и язык его — горит, скользит, рисует на мне волны, всё шире, всё глубже. И я просто тону в этом мороке наслаждений, отдаваясь ему полностью. Без остатка.

Мой разум пытается что-то сказать, но он тонет в стонах. Я не управляю дыханием — оно рвётся само, то прерывисто, то резко, то хрипло, словно я борюсь с собственным телом и каждый раз проигрываю с радостью.

Я изгибаюсь, чувствую, как грудь тяжелеет, поднимается и опускается в такт тому, что он творит со мной. И вот — новый стон, уже громче, уже ближе к той грани, за которой — всё.

И почему я так долго тянула с этим? Это просто не вероятно... эти ощущения божественны. Во мне больше нет прежнего стыда, или неловкости. Только чистое, оголённое, всепоглощающее желание.

Что-то внутри натягивалось, как струна — всё сильнее, всё тоньше, вот-вот сорвётся. А стоны… они уже не подчинялись мне. Ритмичные, сбивчивые, они наполняли комнату звуком, в котором растворялось всё: стены, вечер, даже воздух. Это была мелодия желания — сырая, живая, настоящая. Она разносилась по квартире, отражаясь от стен и затихая где-то там, в тени коридоров, где никто нас не слышит. И всё же... этот звук был признанием.

Александр вдруг отрывается.

Я замираю.

Как будто всё внутри на мгновение зависло, повисло в воздухе. Слишком остро, чтобы быть просто паузой. Слишком напряжённо, чтобы быть концом.

Буря ощущений в теле стихает не сразу — отступает неохотно, словно волна, оставляя после себя искры по коже.

Он медленно усаживается на колени, и я вижу, как его пальцы цепляют край футболки. Одним плавным движением он стягивает её через голову — и бросает в сторону.

Мир вокруг сужается до него.

Его тело — идеальное, как из зала. И в этом свете, в этой тишине, оно — самое желанное, что я когда-либо видела. Гладкая кожа, игра мышц при каждом движении, ровное дыхание, которое я чувствую даже с расстояния — всё это гипнотизирует.

Телевизор где-то позади продолжает что-то говорить — но он стал фоном, шелестом другой реальности, не нашей.

Александр наклоняется. Всем телом падает на меня с тёплой тяжестью, но руки удерживают вес — он не давит, он обнимает собой.

И губы — снова на моих. Поцелуй — не просто жаждущий. Он полон желания, жадности, но и странной, тонкой нежности. Как будто он пьёт из меня воду после долгой жажды.

Я отвечаю. Мои бёдра обвивают его, тело само тянется навстречу, будто просит:

ещё

.

Он поднимает край моей футболки — медленно, с нарочитым вниманием, словно разворачивает подарок. Его взгляд скользит по коже, обнажаемой по сантиметру. Когда ткань соскальзывает с головы, я вижу, как он смотрит на меня — огонь желания разгорается в его ореховым, но сейчас они кажутся чернее мрака.

Глаза его задерживаются на груди — всё ещё скрытой под тонкой тканью лифчика. Но это лишь миг.

Руки его — быстрые, умелые, с каким-то почти хищным инстинктом — скользят под мою спину. И застёжка поддаётся.

Лифчик падает где-то рядом с диваном.

И вот она я, настоящая, горячая, и полностью обнаженная. Бери не хочу. Внимательно слежу за его глазами, как они жадно изучают каждый контур моих форм и изгибов.

Горячие губы Александра — жгучие, как обожжённый воздух после грозы — касаются моей груди. Легко, едва-едва, словно дразня. Когда его язык находит чувствительную кожу, я не выдерживаю — стон вырывается из меня, будто весь этот жар внутри не может больше сдерживаться. Он растекается, как пламя, вниз по животу, к пальцам, к шее, к затылку.

Его вторая рука — надёжная, сильная — обнимает меня за грудь с такой бережной силой, что тело замирает в ответ. Словно электрический ток пробегает по позвоночнику, вспыхивая короткими искрами там, где ещё мгновение назад было просто тепло. Я не могу думать. Не могу говорить. Я вся — в ощущении.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он знает, что делает.

Он будто чувствует, где я теряюсь, где отступаю от себя, где растворяюсь.

Когда он отрывается, я на секунду вздыхаю — глоток воздуха, короткий, судорожный, как перед нырком. Мгновение отдыха, но не спасения. Потому что я знаю: всё только начинается.

Он не спрашивает. Он ведёт. И мне это по правде очень нравится.

Юбка — та самая, мягкая, уютная — оказывается снятой в одно движение. И я остаюсь под ним без остатка — вся голенькая, без прикрытий, без щита. Только дыхание, сердце, пульс.

Он поднимается, медленно встаёт с дивана, и смотрит на меня.

Я чувствую этот взгляд — он скользит по телу, будто тёплая ткань. Он не просто смотрит — он вбирает, как художник, который хочет запомнить каждую линию. Его палец поднимается к губам — он прикусывает его в раздумье, и в этот момент я не могу понять, что именно прячется в его глазах. Желание? Восхищение? Что-то дикое, первобытное? Я замираю.

И всё же — не прячусь.

Внутри вспыхивает нечто неловкое — короткий укол смущения, лёгкий стыд, но я не отвожу взгляд. Я позволяю себе быть увиденной — полностью, по-настоящему.

Его руки тянутся к ремню. Металл звенит тихо, коротко, как начало новой главы. Он расстёгивает ширинку, медленно, с той самой невозмутимой решимостью, с которой делает всё. Снимает брюки. И остаётся передо мной, обнажённый, в своём желании — без прикрас, без защиты, такой же открытый, как я. Я сразу же замечаю его член, упругий, возбужденный. И понимаю что сейчас все случиться.

Между нами — уже нет преград.

Он опускается на меня медленно, почти беззвучно, как падает ткань на пол. Его кожа касается моей — едва, как дыхание, и я ощущаю это прикосновение каждой клеточкой. Ноги разведены, тело замирает в напряжении. Всё внутри будто приподнимается на цыпочки — в ожидании, в страхе, в предвкушении.

Он смотрит мне в глаза.

Долго.

Спокойно.

Так, как будто знает — всё изменится. И мы уже не будем прежними.

Губы снова находят мои. Они не требуют. Они говорят. Обещают. Прикусывают осторожно, оставляя дрожь в груди.

А потом, между поцелуями, он шепчет:

— Лиза... я люблю тебя.

Его голос — не тот, что всегда. Тихий, чуть надломленный, полный нежности, словно он накапливал ее годами. И теперь, в этот момент, я верю ему без остатка. Каждой нотке. Каждой паузе между словами.

И вдруг осознаю, что это чувство взаимно.

— Я тебя люблю тоже..., — вырывается охотно из моих уст, достаточно тихо, но этого вполне хватило что бы он услышал.

В его взгляде вспыхивает огонь — не просто страсть, но признание. Желание быть ближе, глубже, стать единым дыханием.

Он снова целует. Жадно, горячо, не отрываясь. Я чувствую, как его руки охватывают меня — крепко, как будто боятся отпустить. Мои ладони скользят по его спине, по пояснице, и это тепло между нами становится новым домом, который строится изнутри.

А потом — толчок.

Резкий.

И я вздрагиваю. Тело выгибается, губы вырывают вскрик.

Больно.

Настоящая, неожиданная, острая боль. Как будто кто-то разрезает грань между мной и всем тем, что я знала раньше. Я инстинктивно тянусь оттолкнуть его, но он прижимает меня крепче. Не с силой — с уверенностью.

Он чувствует мою дрожь.

— Я буду нежен, — шепчет, его голос вибрирует на моих губах, как молитва как заклинание. — Обещаю, малыш... только потерпи немного.

С каждым движением боль отзывается по-новому. Иногда — сильнее. Иногда — отступает. Это не похоже на те сказки, которые я когда-то себе рассказывала. Здесь — нет лёгкости. Есть только оголённость. Рождение доверия в его самой хрупкой форме.

Я зажмуриваю глаза. Чувствую, как слеза медленно скатывается по щеке. Не от страха. Не от сожаления. От

того

, что я пустила его туда, куда ещё никого не пускала.

В самую суть себя.

Он замирает на миг, чувствует моё дыхание, мою дрожь, и прижимает меня к себе, не отпуская.

— Я тебя люблю...

Он повторяет это снова. И снова. И пока тело моё учится принимать, принимать не просто его, а всё, что он несёт с собой — любовь, силу, желание — душа моя уже открылась навстречу.

Глава 45.

Боль уходит медленно, почти неощутимо — как отступает ночь перед рассветом. Где-то глубоко внутри появляется новый оттенок — мягкий, тянущий, почти музыкальный. И в нём уже нет страха. Только тепло.

Движения Александра становятся выверенными, спокойными, ритмичными. Они будто вплетаются в тишину комнаты, в полумрак, в дыхание наших тел. Его бедра двигаются с точностью маятника, и каждый толчок — не просто действие, а слово, произнесённое телом. Я чувствую это всем собой.

Он рычит у моего уха — хрипло, сдержанно, как зверь, приручённый и всё же дикий. А потом — поцелуй. Жадный, мягкий, влажный. И снова взгляд. Он не отпускает меня глазами. Не просто смотрит — он

следит

,

чувствует

,

чтит

. В его взгляде — ночь. Глубокая, тёмная, тёплая. Или это тень лампы, мигающей в углу, делает его глаза такими?

Он не спрашивает много.

— Тебе хорошо? — звучит в полутьме, тихо, но с жаром.

— Да... — вырывается из меня. Это слово не мой голос — это звук, сделанный всем телом, всей кожей.

Я больше не держусь. Всё отпускаю. Погружаюсь в эту глубину, где уже нет мыслей, только волны ощущений. Они поднимаются, расходятся по кругам, охватывая меня — то плавно, то внезапно, как непредсказуемый прилив. И я позволяю себе быть отнесённой этим течением.

Его движения — не просто ритм, это как музыка, в которой больше не разобрать, где один инструмент, а где другой. Наши стоны становятся общими. Неотделимыми. Звук, рождающийся не из глотки, а из самой сути. Мы звучим. Как нечто цельное.

Александр уже не просто шепчет — он стонет, рычит, выдыхает моё имя, будто в нём — его спасение. Его движения ускоряются, в них появляется голод, нетерпение. Но в каждом толчке всё ещё — я. Всё ещё — мы.

В углу мигает лампа.

Сначала медленно. Потом всё быстрее.

Словно она, как и мы, чувствует нарастающий жар, находит наш ритм, подстраивается под этот танец.

Но мы не замечаем.

Мир сужается до дыхания. До кожи. До рук, вцепившихся в плечи. До губ, ищущих опоры. До сердца, готового вырваться из груди — не от боли, а от полноты. От того, что это — не просто акт.

Это откровение.

Тишина в комнате нарушается только мягким, плотным ритмом наших тел, сливающихся в едином дыхании. Эти звуки — интимные, настоящие — заполняют пространство, выдавливая из него всё чужое. Телевизор где-то вдали показывает титры и играет спокойная музыка, но она — как из другого мира. Мира, в котором нас нет. Только наши тела переплетённые вместе.

И больше ничего не существует.

Александр легко поднимает мои ноги, закидывает их себе на плечи, удерживая своими крепкими руками. Движения уверенные, будто отточенные временем, и в каждом этом движении горит огонь желания и страсти.

Его руки — обжигающие, крепкие — удерживают меня, будто подчиняя. Словно имеют власть надо мной. Но в этом подчинении — не только сила, но и забота. Контроль, за которым стоит внимание. Он смотрит мне в глаза, не отрываясь. И я читаю в этом взгляде всё: вопрос, власть, желание, защиту.

И в этот момент…

Я теряюсь.

Там, между моими ногами, внутри меня, рождается что-то, что невозможно описать словами. Словно волна за волной накрывает меня, проникая глубже, вымывая изнутри страхи, сомнения, всё ненужное. Я не думала, что это будет так. Так сильно. Так ярко. Так горячо.

Жар расползается по телу. Спина слипается с диваном, кожа влажная, словно я плыву в парной, тёплой реке, и сама становлюсь водой. Руки теряют опору, мир дрожит в ритме, заданном им.

Я смотрю на Александра.

На этот взгляд — властный, уверенный, почти хищный. Он пожирал меня не только изнутри, но и с наружи.

На то, как он двигается — как будто берёт своё, но берёт с вниманием. С наслаждением. С полным правом владеть мною, прямо сейчас, прямо тут.

Он не просто рядом — он в эпицентре всего этого. Он творит момент, в котором я растворяюсь.

А вокруг — темнеет. Или кажется? Свет лампы гаснет неуловимо, как закат, и мне сложно понять — это тьма снаружи или просто закрываются глаза от наплыва чувств. Я не различаю, где реальность, а где моё собственное, взбудораженное восприятие. Всё становится мягким, пульсирующим, словно воздух в комнате дышит вместе с нами.

Стоны рвутся из меня всё чаще. Уже не сдержанные, не стыдливые. Дикие. Честные.

Я больше не могу и не хочу себя контролировать.

Моё тело говорит само. И оно отвечает на каждое его движение.

На каждую новую волну.

Александр улыбается, почти скалиться, и на его лице — всё удовольствие мира. Он не просто смотрит на меня, как на что-то запретное и долгожданное одновременно. Он пожирает меня, полностью, без остатка.

Словно хищник, получивший то, чего ждал.

Он отпускает мои ноги — уставшие, пульсирующие, немного затёкшие. Всё тело откликается на это как выдох. Александр ложится на меня, и я ощущаю, как моя грудь касается его кожи — горячей, влажной, живой. Мы будто снова сливаемся, но теперь не в движении, а в близости. Телесной, полной. В нём — тяжесть, в которой нет давления. Только желание быть рядом.

Его губы тут же находят мои — жадные, будто он задыхался без этого прикосновения. Он продолжает двигаться внутри меня, медленно, глубоко, с каждым движением — как будто заклинает:

ты моя

.

Я чувствую всё. Каждую грань, каждую дрожь. Каждое движение его члена внутри себя.

Всё нарастает.

Как будто во мне разворачивается не просто страсть, а космическое явление. Сверхнова.

Я вот-вот взорвусь.

Внутри — жар, давление, которое не остановить.

Он находит мой язык, наши рты сплетаются, как танцующие тени. Мы дышим в унисон. Стонем — мне в шею, ему в ухо. Это симфония из двух голосов, забывших о мире.

— Малыш... ты нереальная, — шепчет он, дыхание рвётся, голос глухой, сорванный. — Я с ума схожу от тебя. От твоего тела. От... тебя. Хочу тебя ещё. И ещё.

Мне кажется, я слышу его слова сквозь завесу молний. Они будто абсурдны — в этой жаркой тишине, среди пота, стона и белого света, рвущего мне голову.

Но… как же приятно.

Я — неумелая. Я — впервые.

И именно с ним.

С тем, кого я теперь могу назвать не просто любовником. А тем самым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вот оно.

Моя сверхнова.

Всё внутри взрывается — белым, слепящим. Границы тела исчезают.

Я не чувствую пальцев, дыхания, только жар.

Белизна. Свет. Ничто. Всё.

Александр вскрикивает. Это не имя, не слово — это звук завершения. Звук откровения.

И в этой вспышке — мы.

Лампа в углу ещё пару раз мигает, отчаянно цепляясь за остатки света — и гаснет окончательно.

Комната погружается в мрак.

В нём — только мы. Голые, оголённые не только телом, но и душой.

Он ложится на меня всем телом, тяжело дыша. Сжимает меня крепко, будто боится, что я исчезну. А потом отрывается, смотрит в глаза и целует. И этот поцелуй — не такой, как раньше.

Он после всего.

Он — как признание. Как подтверждение.

— Это было... офигенно, — выдыхает он с хрипотцой и восторгом. В голосе — зверь, мужчина и мальчик одновременно.

Александр, наконец, отрывается от меня. Его тело отступает, как отлив — оставляя следы жара на каждом сантиметре кожи. Он встаёт, подходит к лампе в углу комнаты, щёлкает выключателем.

Тишина.

Темнота.

— Лампа сдохла, — бросает он, буднично. И тут же уходит в коридор. — Я в душ. Пойдёшь со мной?

— Нет... ты иди. Я потом.

Я обхватываю себя руками, прикрывая грудь, как будто возвращаю себе границы. Ноги сжимаются, тело сворачивается — не от холода, нет. А от переизбытка. Слишком много. Слишком глубоко.

Щёки пылают, губы всё ещё ноют — но приятно.

Я касаюсь их пальцами. Они горят и болят одновременно.

Но отзываются в коротком благодарном «спасибо».

Внутри всё поёт, но чужим голосом. Я ещё не понимаю этих ощущений, они новые, неприкаянные. Но теперь — они мои.

Где-то вдалеке шумит душ. Его вода. Его реальность.

А я — здесь, на диване, среди теней и света луны.

Я нахожу плед, утаскиваю его к себе, прячусь под ним, ложусь на бок. Тепло. Тихо. Тело благодарило и тепло отзывалось на все то, что со мной творил Александр. Мышцы расслаблены, сердце подрагивает, как пламя на ветру.

Кажется, я засыпаю.

А может — просто проваливаюсь в ту самую границу, где ещё слышно, но уже не видно.

Сквозь плёнку сна чувствую: он вернулся.

Сел рядом. Коснулся щеки.

Лёгкий, почти воздушный жест.

— Лиз... — шепчет он.

Я приоткрываю глаза. Его силуэт — в лунном свете, как вырезанный из ночи.

— Пойдёшь в душ? — голос тише, чем вода за стенкой. Он будто боится разрушить эту тишину.

— Да, — отвечаю, без задних мыслей. Приподнимаюсь, забыв о наготе.

Плед сползает с плеч, грудь обнажается. Только луна — наш единственный свет. Я дёргаюсь, хватаюсь за плед, но его рука опережает меня — ловко, уверенно. Он сдёргивает его полностью, открывая меня перед собой.

Я замираю. Обнаженная.

А он — уже одет.

Но смотрит не на моё тело.

Он смотрит на меня.

— Чёрт, малыш... — выдыхает он, — Я снова тебя хочу...

Его губы тянутся к моим. Не как в первый раз.

Сейчас — будто он уже знает вкус.

Но всё равно не может надышаться.

Глава 46.

Я просыпаюсь.

Свет — мягкий, тёплый, как молоко с мёдом, — пробивается сквозь неплотно задёрнутые занавески и ложится на мою обнажённую кожу. Он не просто светит, он гладит, как будто знает, через что прошло моё тело ночью, и хочет утешить. Воздух в комнате — густой, сладковатый, почти летящий. Он пахнет чем-то новым… нет, не совсем новым — изменённым. Воздух, в котором мы теперь дышим вдвоём.

Потягиваюсь — и лёгкая, почти незаметная боль откликается внизу живота, в пояснице, между бёдер. Мгновение — и волна воспоминаний захлёстывает. Не картинка, а ощущения — пульс, дыхание, прикосновения.

Его пальцы, изучающие, неловкие вначале, как будто боялись разрушить меня, а потом — жадные, уверенные, впившиеся в бёдра, в шею, в спину. Его губы, обжигающие ключицы. Тяжёлое дыхание в моём ухе, когда он прошептал:

«Я люблю тебя...».

Моё сердце забилось так же, как тогда — быстро, чуть болезненно, и всё внутри отозвалось какой-то странной смесью восторга и уязвимости.

Это было не просто прикосновение кожи к коже. Это было прикосновение к сердцу, к моей тайной, дрожащей части, которую никто прежде не знал. В момент, когда он вошёл в меня — осторожно, почти с благоговением — я закрыла глаза и позволила себе исчезнуть. Раствориться.

Между болью и наслаждением, между страхом и доверием, между стыдом и безграничным счастьем. Он держал меня за руку. Всё время.

Сейчас простыни помяты, прохладные в тех местах, где его уже нет. Но тепло от его тела всё ещё хранится между складками, как тихий след.

Я улыбаюсь. Сама не замечаю, как прикасаюсь пальцами к губам, вспоминая его поцелуи — глубокие, тёплые, иногда неуверенные, как будто он боялся, что я исчезну, если поцелует сильнее.

Александра нет рядом. Но я помню — когда мы стояли под душем, он прижал меня к себе, прижавшись лбом к моему, и сказал:

— У нас ещё будет много времени, чтобы насладиться друг другом, моя сладенькая.

Я не ответила — просто слушала, как у него стучит сердце. Оно било ровно, надёжно. Как будто под ним можно спрятаться.

Теперь всё иначе. Что-то в моей груди стало тише. Увереннее. Как будто я перешла через что-то и уже не хочу возвращаться.

Мир за окном спокоен. Птицы щебечут где-то вдали, машины лениво проезжают по мокрому асфальту. Всё живёт. А мне… никуда не нужно. Хотя... нужно. Университет, лекции, расписание.

И ему тоже.

Но, наверное, сегодня нам стоит остаться в тени. Оставить этот день только себе.

Накинув на себя его рубашку, запах которой всё ещё хранил ночь, я провела рукой по растрёпанным волосам, лениво прошлась в ванную и умылась прохладной водой — хотелось смыть остатки сна, но не то странное, хрупкое послевкусие, что осталось после него.

Квартира была тёплой, будто дышала его дыханием — той самой спокойной уверенностью, которой он умеет окутывать, когда рядом. Я босиком прошлась по полу — гладкий, холодный паркет приятно щекотал стопы. Всё здесь выглядело почти домашним: мягкий полумрак, сложенные в стопку книги, небрежно брошенный плед на подлокотнике дивана, приглушённые тени от солнца, пробивающегося сквозь полузадёрнутые шторы.

Я решила найти Александра. Хозяина этой квартиры.

И, на удивление легко, хозяина моего сердца. По крайней мере — на сегодняшний день.

Ну где ему ещё быть, если не на кухне. Это почти закон — его утренние ритуалы точны, как часы. Он всегда старается. Всегда внимателен к деталям, будто боится что-то упустить. А теперь, когда я для него уже не просто гостья, а…

любимая девушка

— эта его трогательная старательность только усилилась. Он, кажется, не упускает ни единого шанса показать, насколько я для него важна. Даже в приготовлении яичницы.

И вот уже из кухни доносится запах...

Подгоревшего.

Я приостанавливаюсь и невольно улыбаюсь.

Конечно. У него опять что-то не получилось. И это чертовски мило.

С первых дней Александр казался мне другим: закрытым, колким, словно бы вся его кожа состояла из стеклянных осколков. Он был красивым в своей недоступности — холодный, умный, острый на язык.

И вдруг — вот он: тот же человек, но… совсем другой.

Я захожу на кухню — пусто.

На сковороде медленно догорают яйца, едва ли не курится.

Я быстро отодвигаю её в сторону, выключаю плиту, включаю вытяжку. Тонкая струя дыма поднимается к потолку и исчезает, как мысли, которых не хочется осознавать.

Я обвожу взглядом кухню — его нет.

Заглядываю через барную стойку в зал — пусто и там.

— Александр? — зову.

Голос звучит неуверенно, слишком звонко в тишине.

Он не отвечает.

Ну не мог же он просто взять и исчезнуть.

Я выхожу в коридор. Он кажется длиннее, чем обычно. Стены немного давят, тени слишком неподвижны.

Единственный звук — это мои босые шаги шлёпают по паркету.

Я иду дальше. Поиски становятся почти интуитивными. Мне кажется, я чувствую его — как будто он где-то рядом, но не

здесь

.

Открываю одну из дверей.

Он.

Стоит у окна. Спиной ко мне. Ничего не говорит.

Фигура напряжённая, как будто в камне застывшая.

Плечи слегка приподняты. В руках — что-то. Не вижу что именно, но пальцы сжаты крепко, почти белеют костяшки.

И он не двигается.

Он

слишком

спокоен.

Так не стоит человек, задумавшийся о завтраке.

Я чувствую, как внутри всё сжимается. Будто тонкая плёнка над грудной клеткой натягивается, готовая лопнуть.

— Александр… а я тебя везде ищу… — произношу почти шёпотом.

Боюсь нарушить эту тишину.

Я подхожу ближе. Шаг, ещё шаг. Его силуэт — такой знакомый, родной, и всё же сейчас кажется... чужим. Я обхожу его, чтобы заглянуть в лицо — но он тут же, почти с рывком, сминает листок бумаги в кулаке. Пальцы напрягаются, как будто ломают не бумагу, а что-то внутри себя.

Я успеваю уловить только клочок белого, ничтожный, но острый, как укол. Его взгляд — туда, в окно, в небо, вверх, где можно спрятаться от земных объяснений.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А потом — он поворачивается ко мне.

Мгновение — и его лицо меняется. Всё как будто гаснет и тут же зажигается заново: от сосредоточенной, почти настороженной серьёзности — к нежной, солнечной улыбке. Он отбрасывает скомканное письмо в мусорное ведро, будто в нём нет никакой ценности. Пустяк. Мусор.

— Прости, не слышал тебя… — его голос мягкий, как тёплое молоко, а руки — крепкие, властные, обхватывают меня, зажимают, прижимают к себе, как будто боятся, что я исчезну.

И прежде чем я успеваю что-то сказать — его губы обрушиваются на мои. Страстно, без паузы, как будто этим поцелуем он хочет стереть ту секунду, когда я увидела слишком много.

Я снова в его плену.

Каждое прикосновение, каждый изгиб его тела — будто заново перетирает мои границы, впечатывая его в мою кожу. В его поцелуях есть что-то неотвратимое, что-то, перед чем моё тело сдаётся без боя. Оно не спрашивает меня — оно отвечает ему:

"я вся твоя"

.

Но внутри — ноет. Я не готова. Не сейчас. Мне нужна передышка, передышка от этой пульсирующей, неотступной страсти.

— У тебя яичница сгорела… — выдыхаю, наконец, между поцелуями, будто спасаюсь этим банальным фактом.

Он замирает, смотрит в глаза и отступает на шаг, не отпуская моих рук.

— Быть не может. — искренне удивлённый, почти мальчишеский тон.

— Придётся начать всё сначала.

И он тянет меня за собой. Крепко, уверенно, как будто всё под контролем. Его пальцы обвивают мои — и мне хочется верить, что это просто утро, просто подгоревшая яичница, просто момент.

Но я поворачиваю голову.

Мусорное ведро.

Та скомканная бумага, которую он так спешно спрятал от меня, лежит там, всего в нескольких шагах. И я чувствую, как внутри загорается тонкое, неуютное пламя любопытства. Почти болезненное.

Что там было? Почему он не захотел, чтобы я увидела? Почему лицо его изменилось

до

поцелуя?

Но мое воспитание не позволит лезть в чужие дела. И я должна уважать его тишину, его пространство. Захочет - обязательно обо всем расскажет, или это меня не касается. Так я думала тогда.

Александр готовил завтрак по новой.

Сковородка снова зашипела, масло плеснуло на край, запах поджаренного хлеба смешался со специями и легким запахом чесноком — острым, как воздух перед грозой.

Он двигался привычно, размеренно, но в каждом его жесте чувствовалось — он не здесь. Не со мной.

Тело занято делом, а мысли... будто ушли вглубь, туда, где мне нет места.

Я наблюдала за ним из-за барной стойки. Его профиль был спокойным, слишком спокойным. Та тишина, что окружала нас, уже не казалась домашней — она давила.

Он не слышал, не замечал.

— Что будем делать с универом? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал обыденно, чтобы не выдать тревоги.

Ответа нет.

Я беру телефон, смотрю на экран, будто между делом, и продолжаю, чуть громче:

— Ленка пишет, что амбалов снова видела. Их спрашивали с Ольгой обо мне… и велели сообщить, если я появлюсь.

Слова падают в пустоту.

Тишина в ответ.

Александр стоит у плиты — неподвижный, как статуя. Не издаёт ни звука, не двигается. Только рука с лопаткой слегка дрожит.

— Александр? — тихо зову, уже чувствуя, как сердце сбивается с ритма.

Он одёргивается, будто вернулся издалека. Медленно поворачивается ко мне.

Взгляд растерянный, на секунду — чужой.

— Ты что-то говорила? Прости… я сегодня… какой-то потерянный.

Я пытаюсь улыбнуться, делая вид, что всё нормально.

— Я заметила. — выдыхаю. — Думаю, нам не стоит пока в универ соваться. Пару дней подождём, посмотрим, что к чему.

Он кивает.

— Да. Ты права.

Я сажусь за стол, наблюдаю, как он снова поворачивается к плите.

— У тебя ведь последний курс. Важно всё сдать. Не хочу, чтобы из-за меня...

— Не тревожься, я всё решу... — перебивает он, голос тихий, почти нежный.

И вдруг — что-то в нём ломается. Его взгляд мутнеет, тускнеет. Он будто смотрит сквозь стену, сквозь меня, туда, где нет ни кухни, ни завтрака, ни утреннего солнца.

На выдохе, почти беззвучно, он произносит:

— Как всегда...

Эти два слова проскальзывают между нами, как холодная игла.

И он снова отдаляется. Стоит, как будто выжжен изнутри, а я — здесь, на том берегу.

Мой Александр рядом, но его будто нет.

И чем дольше я смотрю, тем сильнее чувствую: я теряю не утро — я теряю его.

Глава 47.

Телевизор бормотал что-то неразборчивое, как старик, забывший слова своей любимой молитвы.

На экране мелькали лица, звуки били по воздуху — слишком громко, слишком живо, слишком не к месту.

Мы сидели на диване, бок о бок, но между нашими телами зиял провал — не просто несколько сантиметров, а холодная, бездонная тишина, в которую можно было бы шагнуть и исчезнуть.

Александр не смотрел на меня.

Он будто вовсе не был здесь.

Сидел с прямой спиной, вцепившись взглядом в экран, но глаза его не видели — я чувствовала это так остро, как сквозняк, ползущий вдоль позвоночника.

Его молчание было не из тех, что уютно укрывает. Оно хрустело внутри, как стекло, оставшееся после чьей-то спешной ссоры.

Я повернула голову.

Он не шелохнулся.

Я снова попыталась догадаться — что я сделала? Что не сделала? Или, быть может, он просто больше… не здесь?

Тишина между репликами фильма казалась тяжелее, чем любые слова.

И я вдруг поняла, что боюсь остаться в ней одна.

Что если сейчас не дотронусь — он отдалится так далеко, что не дотянуться будет уже никогда.

Я подвинулась ближе.

Осторожно, как будто между нами натянута тонкая нить, и я могла порвать её своим дыханием.

Касаюсь его плеча — напряжён, но не отстраняется.

И тогда, на миг забыв о страхе, я ныряю под его руку, прячусь в его груди, как ребёнок, спасаясь от шторма.

И слышу.

Сердце.

Он живой. Он здесь. Сейчас.

И когда его рука обнимает меня — нерешительно, будто впервые — я почти успокаиваюсь получив желаемый результат.

Потому что в этом прикосновении есть что-то, чего не было раньше.

Что-то хрупкое и усталое, как последний фонарь на улице, где давно никто не живёт.

Его ладонь лежит на моей спине, и в каждом движении — не страсть, а желание не потерять, или сохранить в памяти руки мое хрупкие линии.

Я не поднимаю головы.

Слушаю, как он дышит.

Глубоко, неровно.

Как будто держит воздух слишком долго, прежде чем отпустить.

И всё же — я хочу спросить.

Хочу вывернуть сердце наизнанку, закричать:

Что с тобой? Что с нами?

Но в эту секунду он прижимает меня ближе. Я замираю.

— Всё хорошо? — спрашиваю я, тихо, задирая голову, чтобы поймать его взгляд.

Он вздрагивает. Словно возвращается издалека.

— Почему спрашиваешь?

— Ты отдалился… — слова выходят почти шёпотом. Я не обвиняю — я ищу путь обратно к нему.

И в эту секунду его взгляд становится живым. Настоящим. В нём — понимание, сожаление, страх.

— Я боюсь… потерять тебя, — говорит он, не отводя глаз. Как признание, как исповедь.

Я поднимаюсь на колени, прикасаясь к его лицу ладонями. Он не сделал ничего, за что можно было бы его осудить. Но в нём — какая-то незаметная трещина, и я хочу быть тем, кто её залатает.

— Не потеряешь, — шепчу.

И кажется, что от этих слов дрожит воздух.

Он берёт меня за руку — крепко, решительно — и поднимает. Встаю перед ним, он садится прямо, прижимается лбом к моему животу, обнимает меня за талию так, будто я — его единственный берег.

Его руки скользят под юбку и снимают с меня трусики, а я как податливая кукла позволяю. После тянет меня к себя, усаживая сверху на себя. Руками гладит по спине, по талии, растягивает пуговицы на кофте, оголяя грудь. И тут же начинает ее целовать. Горячий поток ощущений наполняет мое тело и голова невольно откидывается назад, издавая легкий стон. Он не стал меня раздевать просто задрал лиф вверх, освободив мои груди от плена ткани, и тут же страстно впился в них губами, посасывая сладостно. Новая волна ощущений накатила на меня.

Другой своей рукой он нырнул между ног и вошел в меня своим пальцем, создавая массажные движения. Влага тут же хлынула...

— Какая же ты горячая...., — хриплым голосом прорычал Александр. Его руки оторвались от меня.

Пока я оставалась в этом хрупком, почти снежном мире прикосновений, где всё казалось на грани таяния, он вдруг стал другим — резким, решительным.

Его пальцы крепче сжали мою талию, как будто он боялся, что я исчезну, если ослабит хватку.

И в этом было нечто большее, чем страсть.

Это было — отчаяние.

Он притянул меня ближе, теснее, выше, и наше дыхание стало сбивчивым, спутанным, как у двух тонущих, хватающихся друг за друга в последнем рывке к поверхности.

Я чувствовала, как он сдерживается, как сжимает челюсть, как дрожит от чего-то гораздо глубже, чем желание.

Его руки схватили меня за бедра и приказывают двигаться вверх-вниз, беспрекословно. И я выполняю этот приказ.

В ритм нашего дыхания мы начинаем стонать, обмениваясь жаркими взглядами. Легко читается как же ему хорошо, но его брови виновато выгнуты... и в этом взгляде читается боль, печаль...

Он дышал тяжело, прерывисто. Лицо было напряжённым, как у человека, который сдерживает рыдание.

Но тело продолжало двигаться, искать, сливаться — в каком-то своём, безмолвном ритме.

Мне казалось, что он не столько любит меня сейчас, сколько просит этим близким касанием:

“Останься. Пожалуйста. Пока я ещё здесь.”

Его руки сжимают меня за талию и вокруг спины, прижимая к его груди еще сильнее, при этом не забывая о ритме наших тел.

Страсть вспыхнула ярче, заслоняя всё — вину, страх, одиночество.

Он потерялся в этом порыве, сжал меня сильнее, словно хотел стать единым телом с тем, кого почти потерял.

И когда его напряжение достигло предела, он выдохнул хрипло, глухо, срываясь —

словно всё, что сдерживал эти дни, наконец прорвалось наружу.

Я осталась в его объятиях — тихая, тёплая, принимающая.

Но в тишине между нашими телами теплилось что-то хрупкое.

— Как же я тебя люблю… — произносит он после долгой тишины, срываясь на выдохе.

Голос у него хриплый, будто эти слова сгорали внутри и теперь вышли наружу обугленными краями.

Он замирает — будто сам испугался признания — и, не давая мне времени осознать, почти шёпотом добавляет:

— Ты даже не представляешь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И в этой паузе между словами вдруг открывается нечто большее.

Не радость. Не восторг.

А тень.

Будто за любовью стоит прощание, к которому он не готов, но почему-то ждёт.

Он смотрит на меня — не глазами, а душой, открытой, незащищённой.

И я понимаю: он говорит это не потому, что всё хорошо,

а потому, что всё слишком хрупко.

И всё же, даже утром, когда комнату наполняет мягкий, рассеянный свет, а тело ещё хранит тепло его прикосновений, внутри — странное послевкусие.

Как будто ночь была красивым сном, но проснулась я в чём-то другом.

Не тревога — нет. Но какое-то дрожание внутри, тонкий, неуловимый сигнал, что что-то сдвинулось. Повернулось в сторону, где мы ещё не были.

Он — уже одет. Стоит у выхода, в куртке, с телефоном в руке.

Я замираю в дверях прихожей,

растрёпанная, заспанная, босиком. И он будто видит меня только сейчас.

В его глазах — ни вины, ни радости. Лишь удивление, как у человека, забывшего покормить кота перед отъездом.

— Ты уходишь? — голос мой тише, чем хотелось бы.

Он подскакивает ко мне, берёт мои руки в свои — резко, будто что-то спешно чинит, прежде чем успею рассмотреть поломку.

— Малыш, мне срочно нужно уехать. На неделю.

Говорит быстро, будто репетировал это вслух.

— Как? Почему? — слова вырываются сами, растерянные, незащищённые.

— Это… семейные дела. Европа. Неделя, не больше.

Он кивает, как будто уговаривает не меня, а себя.

— Карточка — на кухне, бери, трать, что хочешь. Ничего не бойся. Всё под контролем.

Я не узнаю его.

Этот голос, эта интонация — слишком уверенные, почти чужие.

— Александр, но…

Он перебивает, чуть резче, чем нужно:

— Послушай. — Обхватывает моё лицо ладонями, прижимается лбом. — Я тебя люблю. И это главное.

Его губы касаются моих — ни жадно, не мягко, просто — по долгу.

Как прощание, которое не называет себя таким.

— Будь умницей. Через неделю я вернусь. И обещаю: всё будет как прежде. —

И в этот момент его голос наконец звучит по-настоящему. С теплом. С той самой интонацией, которая всегда давала мне ощущение, что я дома.

— Обещаешь? — спрашиваю тихо, как ребёнок, которому пообещали дождаться у калитки.

Он крепко сжимает мои плечи, будто хочет отпечататься в моей памяти:

— Да.

Но в его взгляде — что-то, от чего мне становится не по себе.

Странное напряжение. И… страх?

Я вдыхаю, медленно. Слишком многое хочется спросить, но выбираю только одно:

— Может, всё же скажешь… в чём дело?

Он колеблется. Смотрит на меня долго.

Молчит. Потом облизывает губы, будто вкус слов горек.

— Мой отец умер.

Простая фраза. Как удар без замаха.

Я не знаю, что сказать.

Вчерашняя боль, тревожные тени — всё обретает форму.

— Прости… я не хотела…

— Всё в порядке, — перебивает он. — Мы не были близки. Почти не общались. Но… это его похороны. Я обязан поехать. Обязан — закончить.

Пауза.

— Ты дождёшься?

Я молча киваю. Не потому что уверена, а потому что он ждёт именно этого.

Он целует меня — коротко. Без обещаний на губах.

Оставляет в дверях, босую, с чужой тревогой в груди.

И уходит.

На секунду кажется, что вместе с ним уходит часть тепла, заполнявшего дом.

Оставшись в одиночестве, в этой огромной и шикарной квартире, я впервые ощущаю настоящую пустоту.

Обняв себя руками, оглядываюсь по сторонам — воздух ещё хранит его запах, тени на стенах словно помнят его движения.

Вроде бы стало легче от услышанных слов, от его внезапного, мрачного признания...

Но где-то в глубине всё ещё тлеет тревожный звоночек — тихий, но настойчивый, как предчувствие, которое не отпускает.

Глава 48.

Каждый день без него был особенным. Не в смысле праздника — в смысле иной реальности. Иным.

Поначалу казалось, что он просто отлучился совсем не на долго, что скоро вернётся, и всё пойдёт своим чередом. Но чем дольше длилось его отсутствие, тем сильнее росла тишина вокруг.

Александр время от времени присылал сообщения — короткие, но такие тёплые.

Писал, что покинул страну, что уже почти на месте. Что у него всё хорошо и он скучает. Называл меня "только моя". От этих слов внутри все горело.

Я перечитывала каждое слово по несколько раз, будто пытаясь уловить его дыхание между строк.

Ключи от квартиры и банковская карта всё так же лежали на кухонном столе — словно ждали своего истинного хозяина, который вот-вот должен вернуться.

По правде говоря выходить куда-то не хотелось.

Ленка и Ольга звали «выйти проветриться», «выпить по бокалу», «посмотреть на людей».

Да, звонил — но редко. Все ждала, что он позвонит и сообщит, что уже возвращается.

Но каждый раз после разговора в комнате оставался лёгкий шлейф голоса, который хотелось удержать подольше.

Бесцельно расхаживая по квартире, я в какой-то момент забрела в одну из комнат. Она напоминала маленькую библиотеку или уютный уголок для отдыха — кресло-качалка, аккуратно сложенный плед, тёплый свет настольной лампы, который сейчас не включен.

Мир Александра не терпел хаоса. В нём царили порядок, покой и какая-то утончённая строгость. С виду холодный, но такой внимательный к деталям.

Я провела пальцами по книжным переплётам — от тёмных до светлых томов. Подушечки пальцев ощущали разную фактуру: гладкую кожу, шероховатый пергамент, бархатные вставки. Даже не читая названий, я наугад вытянула книгу, которая выделялась среди остальных своей старинностью — потёртая обложка, стёртые позолоченные буквы, чуть выцветший герб на корешке.

В ней было что-то притягательное, будто она ждала именно моих рук.

Я опустилась в кресло, положила книгу на колени и осторожно раскрыла её там, где виднелась закладка из тонкой кожи.

Страницы были плотные, шероховатые, пожелтевшие от времени; чернила грубые, неравномерные, буквы — неровные, будто писались вручную в спешке.

Но, напрягая взгляд, я всё же смогла разобрать текст и начала читать вслух — тихо, почти шёпотом, будто боялась потревожить древние слова, сохранившиеся сквозь века.

«Притяжение магов Света и Тьмы является закономерным явлением, подчинённым фундаментальным принципам эфирного взаимодействия и дуальной симметрии стихий.

Согласно “Кодексу Эфирных Резонансов”, их взаимная связь проходит через четыре основные фазы: пробуждение, отклик, слияние и разрыв.

В период пробуждения фиксируется первый резонанс частот — маг Тьмы интуитивно ощущает присутствие светлого антипода, даже если тот находится на расстоянии до нескольких тысяч вёрст.

Это ощущение не зависит от визуального контакта или артефактов связи, ибо основано на тонких колебаниях эфирного поля, известных как “Формула Обратного Резонанса”.

Чем ближе они оказываются друг к другу, тем интенсивнее становится взаимное притяжение, приводящее к искажению аур и нарушению их энергетической симметрии.

Следует отметить, что маги Света, в силу экстравертной природы своей энергии, не ощущают подобных взаимодействий: их сила направлена вовне, к миру, а не внутрь себя.»

(Из “Трактата о симбиозе стихий”, Конклав Хранителей, XII век, глава IV “Законы Резонанса”).

Переворачиваю страницу, на которой также виднеется закладка, и взгляд сразу останавливается на выделенных строках.

Переворачиваю страницу — на ней аккуратно вставлена тонкая кожаная закладка.

Бумага шероховатая, пожелтевшая от времени, чернила слегка выцвели, но выделенные строки всё ещё читаемы.

В верхнем углу виднеется надпись:

«Трактат о симбиозе стихий. Издание Конклава Хранителей, XII век».

«Согласно хроникам и наблюдениям магистров Конклава, маги Тьмы обнаруживают устойчивую энергетическую привязку к магам Света после первой физической конвергенции.

Связь эта имеет не только духовную или эмоциональную, но и магико-биологическую природу.

Хотя осознание зависимости у представителей Тьмы остаётся частичным, их сущность вступает с партнёром в форму симбиотического равновесия, при котором оба участника обмениваются потоками праны и усиливают собственные стихии.

Известные эксперименты Академии Лоуриана фиксировали повышение силы элемента Тьмы до сорока двух процентов от базового уровня.»

— Хм… любопытно, — комментирую вслух, невольно улыбаясь, и переворачиваю страницу дальше.

«Разрыв подобной связи возможен лишь при гибели одного из участников.

В этот момент фиксируется феномен, известный как “Синдром Лебедя”: маг Тьмы впадает в состояние глубокой агонии, сопровождаемое разрушением внутренних энергетических контуров и вспышками нестабильной тьмы.

Подобное состояние крайне опасно как для самого мага, так и для окружающих; нередки случаи спонтанного саморазрушения.

Упоминания о подобных инцидентах встречаются в “Хрониках Северных Конклавов”, том III, глава XII.»

— Ну и фантастику Александр читает… — пробормотала я, удивлённо усмехнувшись, и тут же закрыла книгу. Не моё.

Поставила том обратно на полку и машинально провела пальцем по гладкой поверхности — ни пылинки.

Вот это да… второе удивление за пять минут.

Покинув комнату отдыха, я направилась прямиком на кухню — желудок предательски сжался, будто жалуясь на забвение. Порой тело напоминает о себе только в отсутствие — тишиной в голове, шорохом голода в животе.

Открыла холодильник. Лёгкий, еле заметный запах пустоты, смешанный с холодом. Остатки жизни, расставленные по полкам как тихие свидетели прожитых дней: полкочана капусты, баночка йогурта с потёртой этикеткой, одинокая груша с тёмным пятнышком на боку, несколько помидоров, будто собравшихся на немой консилиум.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Недолго думая — потому что мысли и без того полны другого — решила соорудить что-то простое. Лёгкое. Такое, что не отвлекает и не требует слишком много внимания.

Нарезала чёрный хлеб тонкими ломтями. Он хрустел под ножом, как старые письма в конвертах. Обжарила на электрогриле до звонкой корочки — запах поджаренного теста наполнил кухню и сразу отозвался в сердце чем-то тёплым, почти забытым. Натёрла чесноком обе стороны — аромат вспыхнул в воздухе резкой, живой искрой. Стало уютно. Почти безопасно.

Грушу нарезала аккуратно, как будто боялась задеть её тайну — мелкие кубики, сладкие и сочные, едва касались пальцев. Капусту шинковала машинально, соломкой, как в детстве бабушка, как бабушка учила.

Помидоры — крупно, небрежно, будто это уже не имело особого значения. Всё смешала с йогуртом, белым, как лист перед исповедью.

Обернулась в поисках вилки — и рука сама потянулась к нужной дверце. Всё ещё помню. Всё ещё знаю, где что лежит.

И всё же... чего-то не хватало.

Кофе. Конечно.

Нажала кнопку чайника, и он тут же ожил — заурчал, зашептал, будто рассказывал какую-то старую, забытую историю. Этот звук всегда действовал как заклинание. Знал, как успокоить.

Села за стол. Еда была простой, почти неощутимой — но именно в этой простоте было что-то честное. Пища, которая не требует признания.

Телефон завибрировал. Один раз. Коротко.

Сердце отозвалось не сразу — сначала растерянно, потом стремительно. Как будто в этом одноразовом дрожании заключилось всё, что могло быть.

Новое сообщение.

Либо девчонки. Либо... он.

Только они знают этот номер. Никто больше.

Ленка — надёжная, как запертый сейф. Даже под пыткой молчала бы, стиснув зубы. А вот Ольге, конечно, доверяю — но ручаться не стала бы. Шучу, как обычно.

Взяла телефон. Мгновение — и дыхание сбивается, будто шагнула в холодную воду.

От него. От Александра.

«Малыш, я уже практически на месте. Если не буду отвечать или не брать трубку — не паникуй. Тут очень плохо ловит связь.

Свяжусь, как только смогу. Люблю тебя. Уже считаю дни до возвращения к тебе.»

Я читаю. Потом ещё раз. Словно слова пропитаны чем-то невидимым, что нужно распутывать, вчитываться. Каждую фразу разворачиваю внутри, как письмо, которое хранишь под подушкой.

И с каждым разом — становится теплее.

Грудь наполняется чем-то мягким, светлым. Как если бы внутри кто-то зажёг лампу.

И всё равно… где-то глубоко, под этим светом, — едва заметное шевеление. Не тревога даже, а… память о ней.

Пальцы касаются экрана. Пишу почти не думая:

«И я считаю дни до твоего возвращения. Без тебя здесь как-то холодно... Скучаю. Очень-очень.»

Сообщение уходит. Мгновенно — как будто само знало дорогу.

Через секунду появляется «Прочитано».

Я замираю.

Жду.

Может, он ответит. Пусть просто точку. Просто «и я».

Время идёт. Минуты складываются в слои.

Потом полчаса.

Потом час.

Тишина — не как отсутствие звука, а как состояние. Она прилипает к стенам, обволакивает запястья, подступает к горлу.

Последняя отметка — час назад.

Связь. Конечно.

Наверное.

Но где-то внутри уже зарождается то чувство, которое не нуждается в доказательствах. Оно не говорит — оно просто есть.

Словно лёд начинает медленно наползать на воду. Незаметно. Неостановимо.

Перехожу в спальню — будто спасаюсь бегством.

На тумбочке — браслет. Его подарок. Мой якорь.

Я беру его. Он холодный, как металлическая нить между мирами.

Надеваю. И почти сразу — лёгкость. Тепло.

Всё внутри смягчается, будто кто-то протянул руку сквозь ночь и коснулся плеча.

Мысли замедляются. Голова будто окутана ватой.

Подхватываю кардиган, мягкий и чуть великоватый на меня, укутываюсь в него, будто в остатки чьего-то тепла, и иду в зал. Свет из кухни гаснет за спиной. Диван встречает привычным провалом, как будто знает форму моего тела. Щёлк — телевизор оживает, бросая на стены блеклые отблески.

Я не выбираю, что смотреть — лишь чтобы был звук, чтобы не слышать собственные мысли.

Веки тяжелее с каждой секундой. Перед самым провалом в сон мелькает мысль:

завтра нужно обязательно выйти за покупками… хоть немного еды купить

.

Губы едва шевелятся — и я уже тону.

Полумрак квартиры перетекает в другой — вязкий, влажный, будто живая ткань сна.

Темно. Воздух сырой и тяжёлый, пахнет... чем-то мерзким, словно канализацией и тухлыми яйцами. Запах настолько плотный, что его можно потрогать, и кажется, он оседает на языке металлическим привкусом.

Я стою в узком проходе. Каменные стены сочатся влагой, пол — вязкий, и каждый шаг даётся с трудом. Только факелы по сторонам — неровный свет, дрожащий, как дыхание.

Из глубины слышу голоса. Мужские. Грубые, нетерпеливые.

— Давай быстрее! Иначе не заплатят!

— Ты уверен, что это сработает? — второй звучит тише, словно сомневается.

— Да-да! Теперь сваливаем!

Голоса удаляются, шаги гулко отдаются в темноте. Через мгновение из-за поворота выбегают двое — среднего роста, в тёмных одеждах, странно старомодных, будто из другого времени. Они не замечают меня, пролетают мимо, оставляя после себя только вихрь пыли и запах гари.

Я делаю шаг вперёд, к помещению, из которого они выскочили. И сразу — будто натыкаюсь на воздух, который можно резать ножом. Он тяжел, горяч, и в нём витает что-то чужое.

Комната заставлена глиняными сосудами. Большие, пузатые, запечатанные сверху грубой тканью. Из-под неё просачивается тусклый, желтоватый свет — не ровный, а живой, словно дыхание под кожей.

Подхожу ближе. На глине вырезаны руны. Они будто шевелятся. Свет пульсирует — всё быстрее, всё сильнее.

И вдруг формы начинают дрожать. Сначала едва заметно, потом отчётливее. Они словно дышат в унисон, сталкиваются друг с другом, издают низкое гулкое постукивание, будто сердце вот-вот сорвётся с ритма.

Жар становится нестерпимым. Воздух сжимается, в ушах — звон.

Сейчас что-то произойдёт.

В следующую секунду — вспышка. Всё ослепительно белеет. Слепит, прожигает глаза. Я успеваю лишь вдохнуть — воздух режет горло, вкус серы на языке.

Взрыв.

Я подскакиваю на диване. Воздух рвётся из груди коротким, сиплым криком. Всё тело дрожит. Сердце колотится, как будто я выскочила из сна, спасаясь от пламени.

— Что... где я?..

Тишина. Лишь ровный шорох телевизора, да приглушённый свет с экрана.

Квартира. Моя. Всё на своих местах.

На полу — плед. На столике — пустая чашка.

Я провожу ладонью по лицу — пот, липкий и холодный. Дышу медленно. С трудом.

Всего лишь сон.

Но запах — он всё ещё где-то здесь. Едва уловимый. Сероватый.

И я не уверена, что он не настоящий.

Глава 49.

Прошла неделя.

Семь дней — каждый в своем замкнутом круге, с одинаковыми попытками дозвониться, с одинаковой тишиной в ответ.

Телефонная трубка будто замерзла, как лёд в ладони:

«Вызываемый абонент вне зоны действия сети или отключил свой телефон. Оставьте голосовое сообщение после короткого сигнала.»

И так двадцать пять раз в день. Иногда тридцать.

Слова автоответчика уже звучат во сне — чужим голосом, но всё равно безжизненно.

Поначалу я верила: связь. Просто плохая связь. Он ведь предупреждал.

Но ты же обещал…

Ты сказал — неделя. А уже восемь дней.

Хожу по квартире, как в вольере, след в след, туда-сюда.

Окна закрыты. Воздух густой. Тревога как пыль — оседает на ресницах, забивается под ногти, ложится между лопатками.

Пальцы сами тянутся к губам, прикусываю большой. Немного задумываюсь, погружаюсь в свои мысли и тревогу. Остановившись не на долго, осматриваю свое запястье и такой родной, но все же чужой браслет. Скромное сияние — неяркое, но тёплое, как дыхание кого-то родного в затылок.

Невозможно объяснить, как он это делает, но… становится легче. И это действительно работает, как успокаивающее. Он словно шепчет мне "Все будет хорош. Верь мне", и каждый раз я верю. Иногда мне кажется, что браслет живой, или даже магический. Иначе как объяснить его воздействие на меня?

И всё же — кто его сделал?

Что это за металл, что даёт такую странную... тишину внутри?

Это не золото и не серебро — он мягче, как будто обволакивает запястье, сливаясь с кожей.

Возвращаюсь в спальню, втыкаю в зеркало, с трудом узнаю в нем себя.

Запущенные волосы, лицо бледное, с красными пятнами возле глаз. Одежда — бесформенная, как будто снята с кого-то чужого.

— Ну уж нет. Так дело не пойдёт, — говорю сама себе, вслух, чтобы убедить.

Сбрасываю с себя всё — одежду, этот тревожный налёт дней, ночей, ожиданий.

Иду в душ.

Вода — горячая, почти обжигает, но я не отступаю.

Как будто пытаюсь смыть с себя не просто пыль и пот, а саму тревогу.

Смываю маску которую вот ношу уже с неделю.

Вытираюсь долго, будто боясь, что где-то останется грязь. Потом сушу волосы, выпрямляю прядь за прядью. Вижу, как в зеркале возвращаюсь к себе — немного.

Из шкафа достаю своё новое платье, которое сидит легко и по моей фигуре, не слишком открытое, но и не для монашек. Весеннее, красивое, не яркое.

Макияж — лёгкий, но с чётким акцентом на глаза. Хочется, чтобы в них читалось не только "жду", но и "помню". Обратно надеваю свой браслет. На тумбочке - духи. Его подарок.

Маленький, тяжёлый флакон из чёрного стекла, как будто сам хранил какую-то тайну.

Пахнет жасмином и чем-то древесным, чуть горьким. Запах — как вечер после дождя, глубокий и обволакивающий.

На секунду что-то кольнуло. Как будто иголка в сердце. Что-то пронеслось — образ, чувство, или воспоминание...И тут же все вернулось в норму.

Пшикаю на шею, на запястья. Вдыхаю — и внутри будто разгорается огонь. У Александра вкус безупречен до болезненности. Кто-то вытащил его не из XXI века, а из другой эпохи — холодной, выхолощенной. Его походка, манеры, мелкие ритуалы — всё это звучит чужой музыкой. Это не человек нашего времени; это ксеноморф в человеческой шкуре.

Беру сумочку, кладу в неё телефон, на кухне подхватываю ключи и его карточку — оставленную для меня. Выглядит дорого. Необычно. Без надписей, без опознавательных знаков или намёков, что это за банк. Надеюсь, в магазине она сработает.

Покрутив её в пальцах, прячу в кошелёк, а кошелёк — в сумочку. Прихватываю очки, надеваю туфли на невысоком каблуке и выхожу из квартиры. Улыбаюсь.

— Ну что ж, Александр… — говорю в пустоту. — Ты сам напросился.

Ловлю такси и еду в ближайший супермаркет — за едой. Таков был мой изначальный план. А то скоро холодильник сам меня сожрёт. Александр не позаботился перед отъездом его заполнить — придётся сделать это самой. Заодно проветрю голову, прогуляюсь.

Приходит сообщение от Ленки:

— Лиза, привет! Есть новости от Александра?

Отвечаю тут же:

— Нет.

— Может, мы к тебе? Составим компанию. Прихватим суши, вино и себя, красивых. Без мальчиков. Будет весело.

Я усмехаюсь. Как вовремя я решила выйти за продуктами. А может, и правда — да? Его ведь всё равно сейчас нет дома. А мне одиноко. Да и девчонки сгорают от любопытства взглянуть на его квартиру изнутри. Уж сколько раз прожужжали мне все уши, чтобы я рассказала, какой он в постели. Хитрюги. Ещё чего! Может, им и Александра отдать? От этой мысли начинаю улыбаться ещё сильнее и замечаю, как на меня бросает взгляд водитель через зеркало заднего вида.

Тут же делаю лицо попроще и строчу Ленке:

— А знаешь! Давай! Приезжайте! Всё вам покажу!

— Олька, собирайся! Едем бухать к Лизке!

— Ураааа! — тут же отзывается Ольга.

— Девчонки, только без своих парней, хорошо? А то ещё квартиру разнесёте. Ему, то есть.

— Всё будет ок, Лиз. Алекс уже уехал, — отвечает Ольга.

— Ого, давно?

— Да буквально вчера. А твой, Ленка, где там?

— А мой прямо сейчас дует губы, что ему придётся провести день без своей сладкой… девочки, — смеётся Ленка.

И тут приходит следующее сообщение — но это уже не Ленка пишет, почерк не её:

— Уважаемые девушки. Я одолжу вам эту прекрасную особу лишь на один день. Потом вы обязаны её вернуть. Или я найду каждую из вас лично. Всё ясно?

— Так точно! — тут же откликается Ольга.

— Обещаем вернуть в целости и сохранности, — добавляю я и ставлю смайлик военного, отдающего честь.

Блокирую телефон и убираю в сумочку. Замечаю, что мы уже почти на месте. Достаю карту из кошелька. Водитель паркуется на свободном месте, слегка оборачивается:

— Наличка или по терминалу?

— По терминалу, — отвечаю я.

Прохожусь по супермаркету, набивая корзину всем необходимым. Об алкоголе позаботится Ленка, а суши мы закажем из ресторана с доставкой на дом. Захожу ещё в отдел с гигиеническими средствами — хватаю себе крем, на первое время сойдёт, пока не закажу с интернета что-то премиум-класса.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Окидываю корзину взглядом: вроде всё, что хотелось. Подхожу к кассе, провожу картой по терминалу.

— Оплачено. Хорошего вам дня, — говорит кассир, вежливо улыбаясь.

Мы обмениваемся короткими пожеланиями, и я выхожу, держа в руках пакеты.

Осматриваю соседние магазины. Может, купить себе ещё что-нибудь? Например, красивое нижнее бельё?

Пальцы машинально касаются сумки, словно спрашивая:

быть или не быть?

Решение приходит быстрее, чем успеваю его осознать — ноги уже несут меня в бутик белья.

У входа оставляю пакет с продуктами возле стойки и начинаю рассматривать модели. Ко мне тут же подходит девушка — лет двадцати пяти, ухоженная, с лёгким, но безупречным макияжем. Завитая прядь кокетливо свисает на лицо, подчёркивая её мягкий шарм. Очки ей удивительно к лицу.

— Вам подсказать что-нибудь? — приветливо спрашивает она.

— А... пока не знаю, — отвечаю, продолжая разглядывать витрину.

— Вы берёте для себя или в подарок?

— Для себя.

— Хотите его удивить или ищете что-то на каждый день?

Я вспыхиваю. В памяти всплывает Александр — его руки, прикосновения, взгляд. Щёки тут же наливаются румянцем, и консультант это замечает.

— Не стоит смущаться, — говорит она мягко. — Это естественно.

И правда. Я выдыхаю, возвращая себе уверенность.

— Да, вы правы. Хочу его удивить... и подчеркнуть фигуру.

Девушка оценивающе оглядывает меня с ног до головы.

— У вас, наверное, 75C?

— Верно, — улыбаюсь.

— Пройдёмте, — кивает она, уводя меня к другой стойке.

Она показывает набор — откровенно сексуальный, с чёрным кружевом и тонкими вставками плотной ткани. Трусики кажутся почти невесомыми, прозрачными. Представляю это на себе — и внутри что-то приятно замирает.

— Мне нравится, — говорю тихо.

— Хотите примерить?

— Думаю, подойдёт и так.

— Тогда посмотрите ещё вот это, — она достаёт боди и короткий халатик. — Новая коллекция, только вчера получили.

Ткань действительно шикарная — мягкая, гладкая, чувственная.

Не раздумывая, оплачиваю покупки.

Выхожу довольная, с лёгкой улыбкой и едва заметной игривостью в уголках губ. Прикусываю их, представляя, как встречу Александра в обновках.

На удивление, сегодня возле торгового центра немноголюдно. И вдруг — будто из ниоткуда — появляется Тёма.

На удивление, сегодня в торговом центре немноголюдно. И вдруг — будто из ниоткуда — появляется Тёма.

— Лиза, — произносит он, подходя слишком быстро. На лице странная улыбка. С чего бы вдруг?

— Ты что-то хотел? — голос сухой, без интереса. После нашего последнего разговора я не испытываю ни малейшего желания его видеть. Если быть честной — именно он меня бросил.

— Твой отец волнуется. Везде тебя ищет, — делает ещё шаг, но не подходит слишком близко. Всё ещё помнит, что я не люблю, когда нарушают мои границы.

— И что? Позвонишь ему? — язвлю, не скрывая раздражения.

— А ты изменилась, — его улыбка медленно сползает. Взгляд скользит по мне, по пакетам. — Ничего себе... Для себя или для него?

Не удивляюсь. Бутик известный на весь город, а то и дальше. Он прекрасно догадывается, что я купила.

— Тебя это не касается, — отрезаю, кручу головой в поисках такси. Нервы подрагивают — стоять рядом с ним невыносимо.

— Лиз, я скучаю по нам, — он делает ещё шаг и нечаянно касается моей руки.

Я мгновенно отдёргиваю её. Ни слова. Между нами больше нет ничего.

Тем временем в голове вспыхивает тревожная мысль — чем дольше он меня тут задерживает, тем выше шанс, что сейчас сюда заявятся отцовские люди.

— Понятно... — тянет он, уже с ноткой злости. В его голосе я чувствую провокацию.

Он снова приближается, глаза полны чего-то маниакального:

— Лиз, он тебя трахнет и тут же бросит! А я люблю тебя...

Не успеваю даже осознать — рука сама взлетает и смачно врезается ему по лицу. Щека горит у него, а во мне — огонь.

— О боже, он уже трахал тебя?! — выдыхает он, усмехаясь. Это уже не вопрос — насмешка. Он нервно переминается, не может стоять спокойно.

— Не твоё дело! — кричу.

— Господи, Лиза! Я тебя не узнаю! Я ждал тебя! Дал тебе время, дал свободу, а стоило какому-то херу появиться, как ты прыгнула к нему в постель! Не верю!

Его слова режут слух, как плеть по живому. Каждая фраза — боль, каждый звук — шрам.

— Заткнись! — срываюсь. Хочу сказать ещё, но не успеваю.

Кто-то подходит к нему со спины — и удар.

Глухой звук, словно треснула арматура.

Я не успеваю ничего понять — руки резко хватают меня сзади, рот затыкают тряпкой, пахнущей химией, сладковато-резкой, с металлической ноткой. Голова кружится. Пакеты выскальзывают, глухо падают на пол.

Мир перед глазами плывёт, Тёма валится где-то сбоку, а над ним вырастает тень — высокая, чёрная, нереальная.

Звук в ушах глохнет. Пространство сжимается, и всё тонет во тьме.

Глава 50.

Ничего не вижу. Только голоса — чужие, обрывистые, как будто из-под воды.

Шум мотора, вибрация. Я на заднем сиденье машины, между двумя амбалами.

Они молчат. Меня качает из стороны в сторону, но упасть не дают — держат под руки.

Перед глазами — пятна, вспышки, размытые силуэты. Тяжело сфокусироваться…

У водителя нет маски. Его лица не узнаю.

Он точно не из людей отца.

Кто он? Кто они? Куда меня везут?..

— О, смотрите, кто просыпается!

— Вколите ей ещё одну дозу, мы почти приехали.

— Не… на…до… — пытаюсь выдавить из себя, но в тот же миг чувствую укол в шею.

Жгучее. Резкое.

Голова снова уходит в круговорот тьмы.

Очередное пробуждение.

Медленное, вязкое.

Меня несут на руках. Голова свисает, мир перевёрнут вверх тормашками.

Свет режет глаза. Вокруг — какое-то здание, похоже на старый завод.

Холод. Пыль. Металл.

— Давай её сюда. Клади на кровать.

Под спиной — что-то твёрдое, неровное.

Не отель, не комната — подвал.

Щёлк.

Лампочка загорается, одинокая, без плафона, висит на медном проводе, как виселица.

— Смотри, — шорох пакета, — какая прелесть.

— Ну ничего себе… сладкая у нас девка.

Один из них подходит ближе. Садится рядом.

Его пальцы, грубые, пахнущие табаком, касаются моего лица, сжимают подбородок.

— Действительно… сладкая девочка, — бормочет он, и его взгляд становится липким, мерзким, как ядовитая слюна.

Чувствую, как его рука скользит вверх по моему бедру.

Хочу закричать. Не могу.

Тело не слушается, но разум уже просыпается.

— Может, это?.. — хрипло усмехается он. — Развлечёмся?

— Ты идиот? — рявкает второй.

— А тебе не похуй?

— Не похуй, дебил! Это дочь Архипа.

— Вот те на… самого Архипа? — тот резко оборачивается ко мне.

На губах появляется наглая ухмылка.

— Но такая сладенькая… я бы…

— Даже не думай. Босс нам яйца открутит, сначала тебе, потом мне — и заставит сожрать.

Так что руки убрал и рот закрой.

— Ну, сука, умеешь ты кайф обломать, — сплёвывает первый, отскакивая от кровати.

— Работа такая. Пошли.

Они гасят свет и выходят, дверь лязгает, замок щёлкает.

Тьма возвращается.

Мне становится чуть легче — но тело всё ещё чужое, неподвластное.

Сознание, однако, проясняется.

Я дышу. Слышу собственное сердце.

Не знаю, сколько дней прошло. В этом подвале время растянулось в бесконечную тянучую ленту: день и ночь слились в одну серую мазню. Света нет — только редкие вспышки, когда кто-то мимо двери включает фонарик. Телефон забрали сразу; вместе с ним — ключи, документы, даже нижнее белье, изрядно нахохотавшись и повеселившись от души. На все вопросы отвечают молчанием или насмешкой. Иногда кто-то кидает бутылку воды — ту самую, от которой каждый раз в животе появляется новое сомнение: не подмешано ли? Но жажда сильнее страха. Пью и молюсь, чтобы вода была просто водой.

Губы пересохли и трескаются, губная помада давно стерлась. Грязь под ногтями въелась, как если бы она теперь была частью меня. Еда приходит редко и небрежно — гамбургеры с полупустого пакета, бросают, как собаке. Запах жареного мяса вонзился в память: значит недалеко дорога, значит где-то рядом бургерная или заправка. Это маленькая, почти бессознательная улика — её можно использовать.

За дверью разговаривают — слова, полные грубости и скуки. Я прижимаюсь к стене, делаю вид, что сплю. Легче так — я прячусь даже от собственных мыслей.

— Ну что, долго нам тут ещё торчать? — слышу хриплый голос.

— Сколько нужно! — бас отвечает резко, будто режет по живому.

— Я уже заебался. Аж зудит всё в штанах. Может…, — тишина. Неловкая пауза, шорох.

— Не может! — отрезает другой голос.

— Давай хотя бы шлюх закажем, они не привередливы.

— Блядь, Серый, ты совсем ебанутый? — хохот и плевок. — Завались и не ной. Как закончим — снимешь себе хоть бордель и обтрахайся там хоть до смерти.

— Я уже не могу… — слышно, как кто-то тяжело дышит.

— Иди подрачи, успокойся.

Шаги, тяжёлые, недовольные. Сердце в животе резко бьётся. Мне страшно — не только за себя, но и за тех, кто мог пострадать из-за меня. Что с Александром? Вернулся ли он? Думает ли, что я просто ушла? А девчонки — Ленка, Ольга — они же не знают, где я. Сама мысль, что они могут блуждать в попытках найти меня, режет сильнее любой боли.

В голове всплывает образ: как бьют Артёма, он падает — тот удар. Я стараюсь держаться за это мгновение, как за якорь: если Артём жив — значит шанс есть. Если нет — то всё ещё тленнее.

И самое страшное: никто не знает, где я. Только их жадные рты и холодные слова. Надежда — что отец заплатит и вызволит меня. Но что, если он не успеет? Что, если это часть игры — прижать отца, выжать информацию, испугать его до костей? Эти мысли сковывают грудь.

Я начинаю замечать рутину похитителей — это почти всё, чем я могу распоряжаться. Они приходят по ночам реже, чем днём; один — серый, всегда с сигаретой; другой — молчаливый и нервный; третий — громче всех; бывают и смены. По их шагам я учу, когда можно потерять бдительность, а когда лучше притвориться мёртвой. Это не план к бегству, а способ выжить: знать, когда они спокойнее, чтобы в ту минуту собирать силы и не шуметь.

Иногда в тишине я проговариваю вслух простые вещи: телефонный номер мамы, имя подруги, адрес дома. Голос — якорь. Стараюсь помнить мелочи: как пахнет его рубашка, как выглядит клен у въезда в особняк, как Ленка смеётся. Эти кусочки обычности держат меня в границах реальности. Не для того, чтобы придумать побег, а чтобы не раствориться в страхе.

Я не смелая. Я не хитрая. Я — девочка, которую держат в мерзком подвале. И пока что моё главное достижение — это умение не дать им сломать меня до конца. Держать дыхание, считать секунды, ждать. Ждать, пока кто-то — отец, полиция, случайный водитель — не перевернёт эту страницу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пока же я учусь быть лишним предметом в их комнате: тихой, безмолвной и послушной. Это скучная стратегия выживания, но она работает лучше, чем любая героическая фантазия. И пока вера в спасение тлеет, я просто жду — и считаю, как медленно приближаются часы.

Я с трудом различаю, сколько уже прошло времени. Часы здесь не считаются — только тьма и холодный бетон. И вдруг дверь скрипит — кто-то входит. Как обычно, притворяюсь спящей: не шевелюсь, стараюсь дышать ровно, держу глаза закрытыми. Не смотрю — не провоцирую.

Кровать поскрипывает, кто-то садится рядом. Тяжёлое дыхание. Я чувствую на себе взгляд — но не поворачиваюсь. И когда горячая ладонь ложится на ногу, сердце отказывается верить в реальность. Я чувствую жар, прикосновение, и весь мир сжимается в один крик, который застревает в горле.

«Не издавай ни звука», — приказываю себе мысленно. Главное дыши, главное выживи. Его рука начинает двигаться медленно вверх и он выдыхает, не стон, а что-то похабное, не приятное, мерзкое. Хочется кричать, но играю свою роль до конца.

- Сейчас ты узнаешь что такое настоящий мужик!

И от этих слов все внутри сжимается, я осознаю, что он не собирается останавливаться. Страшно. Что-то внутри начинает трястись.

— Нет!, — выкрикиваю я, и тут же на мой рот опускается его вонючая, пропахшая куревом ладонь, закрывая от криков.

— Заткнись, тварь!

Между нами завязывается не драка, но по крайней мере сопротивление, пытаюсь оттолкнуть его, но все тщетно. Он слишком крупный, тяжелый и большой. Становиться страшно, от отчаяния, собираю все свои силы и толкаю ладонью в его грудь. Мужик отлетает, нет он буквально слетает с меня, ударяется спиной в стену и тут же падает на пол.

— Сука! Какого ху....???

Прижимаюсь к стенке, обхватываю ноги руками и кричу что есть мочи:

— ПОМОГИТЕ!

— Ах ты ж тварь не благодарная!, — он подскакивает на ноги и явно ничего хорошего сейчас не будет, двигается ко мне.

Дверь открывается, включается свет. Другой мужчина видит картину: его напарник или соучастник, с расстёгнутой ширинкой, злой как бык, и я вся потрёпанная, заплаканная, с надорванным платьем забилась в угол.

— Да ты блять издеваешься!, — выдыхает тот, и достает пистолет из-за спины, — Я тебя нахуй сейчас пристрелю!

— Спокойно, серый, ты чего, это же я?, — его тон смягчился, его руки поднялись на уровне головы инстинктивно. Но тут же обратил внимание на свою ширинку, застегнул.

Мужик, Серый, так его называют уже не впервые, не отводит взгляда от своего соучастника, задает вопрос:

— Он тебя не тронул?, — голос холодный, но уверенный.

— Нет.

— Съебался нахуй или застрелю как животное.

— Понял, — медленно, не решительно, бочком он зашагал на выход, с приподнятыми руками.

Раздался выстрел. Не в этой комнате — где-то далеко, за стеной.

Мужчины замерли, переглянулись.

— Что бы ни звука, — коротко скомандовал Серый и выскочил за дверь следом за своим напарником.

Сразу после этого началось:

— Лежать, сука!

— Руки, чтобы я видел!

— ЛЕЖАТЬ, КОМУ СКАЗАЛ?!

— Не двигаться!

— Мужики! Понял, понял!

Голоса гремят, брань сыплется, всё сливается в хаос.

Где-то что-то падает, кто-то стонет, потом ещё выстрел — ближе.

Ботинки бьют по полу, шаги приближаются. С каждым мгновением всё громче.

— Где девушка?!

Слышны глухие удары, кто-то кого-то бьёт, кричат, тянут за шиворот.

Дверь распахивается с грохотом, и я, не успев подумать, сильнее прижимаюсь к стене.

Резкий свет режет глаза. Я зажмуриваюсь, но через секунду вижу — в проёме люди в чёрной экипировке, шлемы, бронежилеты, оружие.

— Она тут! — кричит один, ближе всех, сразу убирая автомат, поднимает руки ладонями вперёд, медленно приближаясь.

— Всё в порядке, не бойтесь, — его голос твёрдый, спокойный.

И вдруг позади него в комнату влетает мужчина в тёмном костюме. Без шлема.

Я узнаю это лицо сразу — несмотря на пыль, кровь и яркий свет.

Папа.

Его глаза встречаются с моими — на миг в них ужас, боль и бешенство, смешанные в одно.

Он бросается ко мне, хватает в объятия, будто боится, что я исчезну, если отпустит хоть на секунду.

— Всё, всё, я здесь… — шепчет он. — Всё хорошо, доченька. Всё уже позади.

Но я не могу ответить. Губы дрожат, тело всё ещё не слушается.

Сквозь шум, крики, команды, грохот и тяжёлое дыхание я слышу только его голос, единственный настоящий, единственный, что пробивается сквозь весь этот кошмар.

Глава 51.

Лёгкая слабость в теле всё ещё не отступает. Тёплое одеяло согревает меня, но от него становится только жарче. Кажется, я вся горю — мокрые ладони, шея, затылок, ступни. Под телом влажная простыня, будто бы я не спала, а боролась с чем-то всю ночь.

Пытаюсь открыть глаза, но не могу — слишком ярко. Свет прорывается сквозь ресницы, как раскалённый нож. Хотя... в комнате полумрак. Я чувствую это — задернуты шторы, солнце не проникает. Просто я слишком долго была в темноте. Слишком.

Где я?..

Меня мучает ужасная жажда. Сухость во рту — будто глотка покрыта мелом. Первая связная мысль:

Дайте воды

.

— Проснулась? — где-то сбоку звучит мужской голос. Спокойный, ровный. Неугрожающий.

С трудом поворачиваю голову. Рядом стоит мужчина в белом халате. Белые волосы без следа желтизны, аккуратные очки на переносице, кожа гладкая, чисто выбритая. Голубые глаза смотрят внимательно, но не холодно.

— Воды... — шепчу, как молитву. Слово выходит с трудом, язык будто не мой.

Он берёт стакан, я слышу, как в него наливается вода. Тонкий, журчащий звук почти сводит с ума. Пытаюсь приподняться, но тело тут же выдаёт предательство — слабость волной накрывает каждую клетку. Он помогает — подносит стакан, и я пью жадно, будто впервые.

Оглядываюсь. Я в спальне. У себя дома. Всё знакомо: тумбочка, стены, абажур с трещиной. Мой дом.

Голова падает обратно на подушку — мягкую, обжигающе горячую. Облизываю пересохшие губы. Уже не в подвале. Уже легче.

— Как давно я здесь?

— Уже сутки, — отвечает он.

Понимаю, что пробыла в каком-то бреду почти день, и ничего не могу вспомнить — за исключением той ужасной ночи, когда меня чуть не...

Слёзы подступают без предупреждения. Он замечает.

— Тише, — говорит врач. В его голосе — наполовину забота, наполовину приказ. — Вы в безопасности.

Я отвожу взгляд, глядя на шторы. Даже через плотную ткань я чувствую свет. Настоящий. Ненастоящий.

— У вас температурная реакция на фоновую инфекцию, — спокойно продолжает он. — Такое возможно после длительного стресса и переохлаждения. Мы начали лечение, пока всё идёт нормально, но за вами будут внимательно следить.

Я киваю едва заметно. Всё ещё не верю — этому свету, этим простыням, даже его глазам.

— А где…

— Отец? — он снова улавливает вопрос ещё до того, как я его закончила. — Он будет к вечеру. Сейчас с вами останется медсестра. Она рядом, не волнуйтесь. А я загляну позже.

Он делает шаг назад. Я слышу, как шорох его халата растворяется в воздухе. Остаётся тишина. Мягкая. Почти живая.

Через некоторое время заходит медсестра — молодая девушка, с каштановыми кудрявыми волосами и, кажется, зелёными глазами. В руках поднос: тарелка лёгкого, ароматного супа.

Но есть совсем не хочется.

Запах, однако, слишком отчётливый, тёплый, домашний — ни с чем не перепутаешь. Там, где я была, никто не заботился о таких мелочах. Подбрасывали бургеры, какие-то бутерброды... лишь бы не умерла с голоду.

Она ставит поднос рядом с кроватью и мягко спрашивает:

— Всё ли у вас хорошо?

Я лишь киваю на все её вопросы.

— Шторы?..

— Открыть?

Снова киваю.

Она тут же одёргивает плотные занавески, и комнату заливает яркий солнечный свет.

Глаза режет — непривычно. Уже отвыкла от естественного света. Слёзы сами выступают, веки дрожат. Я закрываю глаза, и даже сквозь их тонкую кожу чувствую это божественное тепло, будто кто-то впустил в комнату мягкие бежевые и алые краски.

Постепенно глаза привыкают, и я уже могу смотреть, почти не щурясь.

Медсестра устанавливает стул рядом с кроватью:

— Нужно поесть.

Я слабо усаживаюсь. Девушка подхватывает подушку и переворачивает её, чтобы я могла облокотиться спиной. Устраивает меня удобнее, берёт тарелку и ложку — и начинает кормить с ложки, как ребёнка.

Даже забавно.

Я улыбаюсь — не всерьёз, где-то внутри, мысленно.

Из коридора доносился какой-то шум, гул — будто толпа болельщиков прорывается на стадион. Но чем ближе к комнате, тем тише он становился, словно его нарочно приглушали.

Дверь слегка приоткрылась, и я, изнеможённая, замерла, глядя, кто войдёт.

Это были мои девчонки — Ленка и Ольга.

Заметив мой взгляд, они тут же проскользнули внутрь. В руках пакет — что там, можно только догадываться. На лицах — смесь радости и грусти.

— Лиза, мы так перепугались! — выпалила Ольга, скидывая свою шикарную сумочку от

Versace

и аккуратно ставя её на тумбочку рядом с лекарствами.

Ленка села на край кровати. От них ощутимо тянет духами — резкий, насыщенный аромат, и я вдруг понимаю, что мой нос отвык от обычных запахов.

— Как ты, подруга? — в её глазах тревога, но уже не та паническая — будто отпустило.

— Это было ужасно… но теперь всё хорошо, — шепчу я, не веря своим же словам.

Ольга опускается на корточки рядом, берёт мою руку, заглядывает снизу вверх — щенячий взгляд, от которого сразу хочется разреветься.

— Ну правда! , — тут же повторяю, глядя в ее глаза, с хрипотой в голосе.

— Мы так за тебя переживали, — добавляет Ленка. — Не знали, что с тобой и где ты. Твой отец держал нас в курсе, но говорил мало.

— Какое сегодня число? — спрашиваю, чувствуя, как память возвращается кусками. Я ведь пробыла взаперти почти две недели… А вдруг Александр уже обыскался?

— Двадцать пятое, — быстро отвечает Ленка, переглядываясь с Ольгой.

— А Александр? Он тут?

— Слушай, Лиз… со всей этой суетой мы как-то даже не подумали о нём. В универе его давно не видно, с тех пор как вы открыто заявили о себе.

— Вы могли бы сходить, проверить?

— Конечно, — отзывается Ленка, как будто речь о чём-то самом обычном. — Что угодно для тебя.

— Найдите мою сумочку — белую. Там ключи от квартиры. На всякий случай. Проверьте.

Ольга сразу начинает искать глазами по комнате, открывает шкаф, заглядывает под кресло, но, пожав плечами, возвращается:

— Нет никакой сумочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ладно, просто сходите. Улица Жеваневского, 33, квартира 109. Запомнили?

Ленка уже что-то печатает в телефоне.

— Да, мой генерал. Не переживай, мы сходим с Ольгой и всё проверим. Главное — поправляйся.

Я киваю, и внезапно чувствую, как к горлу подступает ком. Радость от встречи смешивается с болью, и я не выдерживаю — слёзы сами катятся по щекам.

Они обе наклоняются, обнимают.

— Ну ну, тише…

— Чего ты, — шепчут хором.

В этот момент в комнату влетает медсестра и начинает разгонять наш маленький шабаш, строго читая нотацию о покое и тишине. Девчонки неохотно поднимаются, шлют мне воздушные поцелуи и обещают вернуться завтра.

Я благодарно киваю им вслед. Внутри всё сжимается.

Как там Александр?.. Он ведь не знает, где я. Телефон, конечно, остался там же…

Наверное, он пытается дозвониться — снова и снова.

К вечеру, как и обещал, зашёл доктор. Он осмотрел меня ещё раз, убедился, что лекарства я принимаю регулярно — медсестра подтвердила: под её пристальным взглядом я их и пью.

Силы понемногу возвращались, но без телефона — словно без рук.

Доктор ещё не успел закончить запись в ноутбуке, как дверь тихо открылась. Вошёл отец.

— Здравствуйте, доктор. Как она? — спросил он, даже не посмотрев в мою сторону. Голос ровный, сдержанный, будто говорит не обо мне, а о предмете мебели. Взглянул лишь раз — убедился, что жива, и достаточно.

Я чувствую себя вещью. Или, хуже того — питомцем.

— Всё идёт на поправку, — отвечает врач. — Думаю, ещё несколько дней постельного режима не помешают. Инфекцию вылечим, девушка молодая, организм крепкий. Всё будет хорошо, не переживайте.

— Замечательно. А вы не могли бы… — отец чуть запнулся.

— Да, конечно. Я уже закончил. Загляну завтра с утра. Медсестра присмотрит за вами на случай, если что-то понадобится. Всего доброго.

Доктор поспешно покидает комнату, тихо прикрыв за собой дверь.

Отец провожает его взглядом — хмуро, настороженно. А потом оборачивается ко мне, ловко подхватывает стул, ставит рядом с кроватью и садится напротив.

Он выдыхает — тяжело. Словно то, что он собирается сказать, стоит ему слишком дорого.

— Привет… — шепчу я, пытаясь улыбнуться. Радость от того, что он спас меня, смешивается с обидой: если бы не его враги, я бы туда никогда не попала. Но сил спорить нет.

— Привет. Ну как ты, доченька? — его рука мягко касается моей ладони. В глазах — усталость, под ними тени от бессонных ночей.

— Нормально… — пожимаю плечами. — Пап, а когда вы меня… оттуда… вы мои вещи случайно не забрали?

— Всё забрали, — отвечает он быстро, но голос его меняется — становится жёстче. Я этого почти не замечаю.

— О! Хорошо. Тогда… можно телефон? Мне нужно позвонить. Срочно. — впервые за день я улыбаюсь. Эти слова — как спасательный круг.

— Кхм… насчёт этого… — отец кашляет, поднимается со стула. — Ты его не получишь.

— Что? Почему?

— А кому ты собралась звонить? Артёму? — он смотрит прямо, холодно. — Странно, я не заметил его номера в

твоём

телефоне.

— Ты… копался в моём телефоне? — от ужаса перехватывает дыхание. Там же — всё: переписка с Александром, девочками. Это слишком.

— Да. Был вынужден. Ты сама меня к этому подтолкнула.

— Пап, пожалуйста, я хочу только…

— Ты его больше никогда не увидишь. Поняла? — голос как гром. Сухой, резкий, без тени сомнения.

— Но… я люблю Александра! А он любит меня! Разве не это главное?! — хрипота в голосе смешивается с отчаянием.

— Твой Александр — обычный бабник! — вспыхивает отец. — Ты хоть понимаешь, как ты меня позоришь перед семьёй Артёма? Перед его отцом? Артём — достойный парень, он тебя любит. Готов простить все твои…

приключения

. А ты?!

— Почему ты так со мной разговариваешь? — слёзы выступают сами.

— А как мне с тобой говорить, Лиза? — он сжимает кулаки. — Я устал от твоего непослушания. Я давал тебе время. Я позволил тебе узнать этого... — в голосе сквозит презрение, — и оказался прав.

— Что? О чём ты вообще?

— Твой Александр слился. Да, я следил за вами. Я знал, где ты. Надеялся, что, когда он сбежит и разобьёт тебе сердце, ты сама всё поймёшь. Но нет. Даже спустя неделю ты продолжала ждать. Я был готов терпеть, но ты упорствовала.

— Нет… ты лжёшь! Александр не такой! Он любит меня!

— Любит? — отец усмехается. — Где же он тогда? Ты знаешь? А я знаю. Он покинул страну. И больше не возвращался. Месяц, Лиза. Его нет уже месяц.

Я молчу. Его слова режут, как нож.

Такого не может быть. Он не мог меня бросить.

Отец лжёт. Он

всегда

ненавидел Александра.

Он просто хочет, чтобы я в это поверила.

— В общем, я всё решил. Через месяц — свадьба с Артёмом. Мы уже всё обговорили.

И ты, Лиза, будешь паинькой.

Нагулялась, набегалась, пожила своей жизнью — пора знать меру.

Он продолжал расхаживать по комнате, как лев в клетке, не давая мне вставить ни слова.

Читал нотации, рассказывал, какая я неблагодарная дочь, как они с матерью меня не доглядели.

Частично даже винил себя — мол, слишком много позволял, верил, что я разумная, что Артём сумеет удержать, что всё образуется.

Я слушала вполуха. Его слова звучали как сквозь стекло — глухо, отстранённо.

Все эти упрёки казались пустыми, будто старой пластинкой, заевшей на одной и той же мелодии.

Но среди всей этой какофонии одно слово ударило прямо в сердце:

свадьба

.

Через месяц.

С Артёмом.

Он уже всё решил. Без меня. Как всегда.

А я…

Я вдруг осознала, что не могу даже уверенно возразить. Потому что где-то глубоко внутри, между болью и усталостью, медленно зарождалось сомнение.

А вдруг он прав?

Что, если Александр действительно больше никогда не вернётся?

Что, если всё, что было между нами — просто красивая игра, страсть, вспышка, не более?

Сердце сопротивляется. Но разум, израненный и уставший, впервые допускает эту мысль.

И от этого становится по-настоящему страшно.

Глава 52.

Через несколько дней болезнь начала отступать. Жар больше не путал мысли, тело слушалось — хоть и с ленцой, как будто каждое движение приходилось заново уговаривать. Я уже могла передвигаться по комнате — осторожно, будто иду по стеклу, но всё же самостоятельно. Свобода в пределах четырёх стен — тоже ведь своего рода победа.

Иногда я подходила к окну, клала ладони на холодное стекло и замирала, глядя на сад. Там шевелились ветви, пугливо перелетали птицы, кто-то подметал дорожку. Всё было знакомо до боли, до тупого, тянущего воспоминания.

Мир казался ближе, чем когда-либо, — и в то же время невозможным.

Я чувствовала себя воробушком в золотой клетке: вокруг — тепло, порядок, забота… и решётки, невидимые, но прочные. Тот самый прозрачный капкан: ты видишь всё, но дотронуться не можешь.

Дом охраняли с усердием, достойным государственной тайны.

Однажды я приоткрыла дверь спальни и шагнула в коридор — и тут же наткнулась на массивную фигуру в чёрном. Амбал возвышался надо мной, будто бронзовая статуя. Его лицо не выражало ничего, кроме пустоты: ни враждебности, ни интереса. Только взгляд — тяжёлый, наблюдательный, как будто он пытался просканировать мои мысли.

Я тоже не сказала ни слова. Лишь отвернулась и пошла вперёд.

Он двинулся за мной без звука, будто не человек, а тень, приросшая к моим пяткам.

Я направилась на кухню. Хоть бы запахи — хоть бы вкус чего-то настоящего.

В этой части дома всегда было уютно. Тепло от духовки, звон посуды, шорох ножей — всё это казалось живым, почти нормальным. Как будто здесь время двигалось по-другому.

Меня встретил наш шеф-повар — привычно улыбающийся, с глазами, которые всегда светились искренней радостью.

— Лизонька! Ну наконец-то! — воскликнул он, отложив полотенце. — Что приготовить? Скажи, чего душа просит — устроим гастрономический праздник!

— Не стоит утруждаться, — попыталась улыбнуться я, хотя чувствовала, как уголки губ едва приподнялись. — Что угодно. Всё подойдёт.

— Для тебя — хоть пир горой! — с энтузиазмом ответил он и моментально ушёл с головой в холодильник., — Уже разогреваю сковородки!

Я села за крайний угол стола, наблюдая, как он двигается по кухне. Он был словно дирижёр, управляющий симфонией из кастрюль, ножей и ароматов. Всё у него было легко, почти игриво: руки скользили по разделочной доске, плечи ритмично подрагивали в такт какому-то внутреннему ритму.

Он действительно любил это — готовить. Это была его сцена. Его маленький акт милосердия.

Скоро передо мной оказалась тарелка, которую не хотелось портить даже вилкой: яичница с хрустящими краями, идеально прожаренный бекон, тёплые помидоры черри, разрезанные пополам и слегка посыпанные солью и чёрным перцем. Рядом — два кусочка поджаренного чёрного хлеба, тёплых, пахнущих чесноком. Аромат крепкого чая поднимался лёгким паром — терпкий, уютный.

Но стоило взглянуть на это, как внутри кольнуло.

Перед глазами вспыхнуло другое утро: обгоревшая сковородка, запах пригорелого яйца, как Александр стоял у плиты, потерявший всякое кулинарное достоинство.

— Придётся начинать всё сначала, — смеётся он, берёт меня за руку и, не отпуская, тянет за собой.

На кухне пахнет не едой, а им. Смех, прикосновение, тепло его ладони — всё вдруг оживает так отчётливо, что я сжимаю пальцы на столешнице. Хочется дышать глубже, но воздух не проходит.

Я скучала. Скучала страшно. Скучала — как зверь по стае, как тело по собственной тени.

Прошло почти два месяца, а он так и не вернулся. Ни сообщений, ни звонка, ни намёка.

Только пустота, в которой моё сердце продолжало звать, как будто оно всё ещё верило, что он услышит.

— Лиза? — голос шефа выводит меня из забытья. — Что-то не так? Я могу переделать, правда.

Я качаю головой. Всё в порядке.

Просто…

Просто сегодня даже идеально прожаренный бекон не спасёт утро.

Поблагодарив шефа за завтрак, я решила немного пройтись по дому.

Шаги давались легче, но каждое движение чувствовалось, будто отмерено — не мной.

За спиной уверенно и молча ступал мой тюремщик: высокий, широкоплечий, словно выросший из мрамора. Его шаги были редкими, но тяжёлыми, будто били в пол невидимыми кувалдами. Он не шел — он следовал, как тень, которую не отогнать.

Дом будто нарочно стал еще больше. Просторные коридоры, высокие потолки, тишина, пронзающая до скрипа в висках. У каждой двери — чья-то невидимая спина, у каждого окна — чьи-то глаза. Мир замкнулся, сузился до красивого, дорого отремонтированного плена.

Я свернула в комнату, которую когда-то называли музыкальной. Здесь всё осталось, как прежде: высокий потолок с лепниной, мягкий свет из высоких окон, пахнущий деревом воздух и в центре — мой рояль. Гладкий, чёрный, блестящий.

Он стоял, как молчаливый собеседник, ждавший слишком долго.

Почему-то именно сейчас — именно здесь — руки сами потянулись вперёд. Захотелось коснуться чего-то, что не лгало. Музыка всегда говорила правду. Даже когда резала по сердцу.

Я оглянулась через плечо. Охранник замер у двери. Наши взгляды на мгновение пересеклись.

Ни угрозы. Ни разрешения.

Он просто понял — и остался на пороге.

Я подошла, не спеша. В этом доме спешить было некуда.

Села за рояль.

Открыла крышку.

Пальцы лёгкими ударами задели клавиши — случайно, неуверенно. Рояль ответил глухо, почти обиженно. Но не молчал. Всё ещё помнил. Всё ещё ждал.

Поверхность сияла безупречной чистотой — ни пылинки, ни следа. Как будто им пользовались, но не для музыки. А для... демонстрации.

Я закрыла глаза. Сделала вдох.

И начала играть.

Музыка пошла медленно, как будто откуда-то из глубин. Пальцы находили знакомые дорожки сами — это не было осознанным выбором, скорее, воспоминание души.

Звучание было тягучим, медленным, почти плачущим.

Грусть — не показная, не красивая, а живая, простая, до ломоты в горле.

В каждой ноте — тоска по себе прежней.

По свободе. По голосу. По воздуху, в котором можно дышать, а не притворяться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знала, сколько играла — минуты, секунды, целую вечность.

Звуки неслись в комнату и растворялись в тишине, как будто сами пытались выбраться наружу, сквозь стены, сквозь охрану, сквозь этот дом, как сквозь клетку.

Закончив, я не тронулась. Не подняла рук. Просто сидела, опустив взгляд на клавиши. Белые. Чёрные. Чужие.

— Красивая мелодия, доченька, — раздалось за спиной.

Я вздрогнула и обернулась.

Мама. Вся как с картинки: безупречная причёска, лёгкое, элегантное платье цвета слоновой кости, тонкие браслеты, ухоженные руки. На лице — довольная улыбка. Будто сейчас не происходит ничего странного. Будто я просто вернулась с учёбы. Будто завтра — не свадьба по принуждению.

— Грустная… — шепчу, не поднимая глаз.

— Но всё ещё красивая, — отвечает она и легко опускается рядом. — Как ты?

Я смотрю на неё — и будто вижу через стекло. Между нами пустота. Стеклянная, глухая, от которой не отзывается даже эхо.

Её лицо всё так же спокойно. В её мире не произошло ничего страшного. Похищение, изоляция, свадьба без желания — это просто... этап.

На лакированной поверхности рояля она кладёт свой телефон — тонкий, в позолоченном чехле. Он блеснул, и первое, что пронеслось в голове: возможность.

Но я знаю — стоит мне пошевелиться не в ту сторону, и охрана закроет двери до щелчка.

— Мам... я не хочу замуж за Артёма, — говорю наконец, медленно, почти беззвучно.

Она смотрит, удивлённо приподнимая брови.

— Но почему? Вы же любили друг друга… раньше.

Искренняя, но ослеплённая. Она действительно не понимает.

Мысли обрушиваются лавиной:

Как же раньше мы жили? Как я могла не видеть, какая она?

Наверное, потому что была удобной дочерью. Привычной. Слушающей.

Спрятанной в рамку.

— Любила… мам.

Она тут же тянется ко мне, заключает в объятия.

— Полюбишь ещё раз, милая, — шепчет ласково. — Так всегда бывает.

Мне неясно, от чего больнее: от её равнодушия или от того, что она никогда не стояла на моей стороне. Даже сейчас — когда речь о сердце, о жизни.

Даже сейчас — она выбирает

его

, а не меня.

— Как ты папу?, — шепчу и вдыхаю аромат ее духов, такой приятный, нежный, родной, но и в то же время чужой.

— Конечно! — смеётся, как будто мы обсуждаем комедийный эпизод. — На первой встрече он мне казался ужасным. Противным. Надменным.

Она говорит это с улыбкой, как будто в этом анекдоте должен быть аплодисмент. Только таблички не хватает —

«СМЕЯТЬСЯ»

.

А у меня в горле пересохло. Но не от смеха.

— Мам... можешь принести воды? — кашляю, делая вид, что горло саднит. — Что-то першит.

— Конечно, милая, сейчас.

Она встаёт и выходит.

Секунда. Возможность. Решение.

Я хватаю телефон — быстрым движением как воровка. Прячу за спину, в шорты, между поясом и кожей. Сердце колотится, как сумасшедшее.

Через мгновение она возвращается с бокалом. Я делаю глотки, благодарю, стараюсь быть спокойной.

Она окидывает взглядом рояль. Хмурится.

— Ты не видела мой телефон?

— Ты была без телефона, — вырывается из меня первая ложь.

И никакого стыда.

Если она не может биться за меня — я это сделаю сама.

— Я пойду в комнату. Устала, — говорю тихо и встаю.

— Подожди! — её голос вдруг резкий, серьёзный. Я вздрагиваю.

Сердце — как воробей, бьётся о рёбра, словно пытается вырваться наружу.

Я оборачиваюсь, и она ловит меня в объятия.

— Я так рада, что с тобой всё хорошо, — шепчет она. — Мы с отцом очень переживали.

Она касается моих рук, целует в щёку.

Механически киваю.

Улыбаюсь.

Всё поняла, всё услышала.

Но правда в другом: внутри меня — дыра. Такая глубокая, что, кажется, никогда не затянется.

В спальне я тут же запираю дверь. Щелчок замка — как удар сердца.

Осторожно достаю телефон. Смотрю на него. Он тяжёлый как судьба. Как последний шанс.

Набираю до боли знакомые цифры.

Пальцы дрожат, будто помнят каждое касание, каждый вызов, который раньше означал сейчас он поднимет трубку и ответит "Привет малыш. Я скучал. А ты?"

Телефон под ухом кажется тяжёлым, как будто каждая секунда ожидания весит тонну.

Тишина.

Потом — холодный голос автоответчика:

«Вызываемый абонент вне зоны действия сети или телефон отключён. Оставьте голосовое сообщение после короткого сигнала…»

На мгновение замираю.

Проверяю номер. Всё верно. Все цифры те же, как прежде.

Жму кнопку вызова снова.

Опять тот же голос — механический, бездушный, будто вырезанный из воздуха:

«Вызываемый абонент вне зоны действия сети или телефон отключён…»

И снова.

И снова.

Я уже не слушаю слова — я слышу

тишину между ними

.

Всё сжимается внутри, будто кто-то медленно закручивает невидимую пружину прямо в груди.

Пальцы натыкаются на экран снова и снова, почти в истерике.

Номер — вызов — ожидание — тот же приговор.

«Вызываемый абонент вне зоны действия…»

Сбрасываю.

Набираю.

Сбрасываю.

Набираю.

С каждым разом всё быстрее.

Каждое слово автоответчика прожигает мозг, как горячий шип.

В висках — звон.

Слёзы подступают, но я не позволяю им пролиться. Ещё нет.

Вдруг сейчас он ответит.

Вдруг это всё ошибка сети.

«Вызываемый абонент вне зоны действия…»

Не выдерживаю — бросаю телефон на кровать, утыкаюсь лицом в подушку.

Слёзы наконец прорываются. Громко, с рыданием, с хрипом.

Плечи содрогаются, воздух рвётся наружу вместе с болью, которой некуда деваться.

Боль — такая физическая, что кажется, будто сердце сжимают пальцами.

Снова хватаю телефон — пальцы мокрые, скользкие.

Вытираю щёки, губы, глаза.

Отказываюсь верить.

Не может быть.

Не он.

Не так.

Жму вызов.

Ещё раз.

Ещё.

Голос повторяется, как мантра, как издевка:

«Вызываемый абонент вне зоны действия сети или телефон отключён. Оставьте голосовое сообщение после короткого сигнала…»

Я не сбрасываю.

Слушаю до конца.

Пусть говорит. Пусть повторяет — вдруг он всё-таки ответит.

Затем — короткие гудки.

Автоответчик включается.

Тишина в трубке, тяжёлая, вязкая.

Можно говорить — но я молчу.

Гляжу в потолок.

Слёзы катятся по вискам, стекают в волосы, пропитывают подушку.

Мир сузился до одного звука — до тихих гудков в трубке, которые звучат, как удары сердца, с каждым разом всё реже, всё слабее.

Телефон выскальзывает из руки.

Я остаюсь лежать.

Запертая.

Одинокая.

С пустотой, которая теперь дышит вместо меня.

Глава 53.

Прошла ещё одна неделя.

Тишина.

И этот проклятый автоответчик, застрявший в петле, как сломанная пластинка:

«Вызываемый абонент вне зоны действия сети или отключил телефон. Пожалуйста, оставьте голосовое сообщение после короткого сигнала...»

Когда‑то эти слова ранили, теперь они просто впитываются в воздух — как фон, как гул холодильника ночью, к которому привыкаешь. Боль сменилась усталостью. А потом — чем‑то похожим на принятие. Тем самым, о котором когда‑то говорил отец: холодное, без пафоса, словно камень, который просто есть.

Даже браслет перестал помогать. Мой единственный союзник — молчит, будто тоже устал от моих тревог. Мой единственный союзник, мой страж в тревожных днях — почему ты умолк?

— Лиз, квартира заперта, — вспоминаю слова Ленки. Неделя прошла, а голос её всё ещё звенит внутри.

— Не может быть... А консьержку спрашивали? — я цеплялась за вопрос, как за последнюю возможность ошибиться.

Ленка опустила глаза, виновато переглянулась с Ольгой.

— Да, Лиз, — тихо подхватила Оля. — И жильцов тоже. Никто не видел его уже давно. Говорят, последней была девушка, похожая на тебя. С тех пор — тишина.

Разочарование и тоска обрушились, как ледяная волна. Я повернулась к окну — будто могла выжечь взглядом контур его фигуры на улице.

— А в универе?

— Как след простыл... — с трудом выдохнула Лена. — Сказали, он забрал документы. Перевёлся.

— Перевёлся... вот как... — губы едва шевелятся. Камень давит на грудь — тяжёлый, холодный, не поддающийся дыханию. Узел в животе затягивается сильнее.

Всё под кожей сжимается. Будто в доме выключили отопление, и даже воздух стал ломким.

Я впервые поняла: у пустоты есть звук. Это не тишина. Это тонкий, почти неуловимый писк в ушах — когда слишком долго стоишь неподвижно, боясь нарушить баланс.

— Лиз... — Оля коснулась моей руки.

Её пальцы — тёплые, живые, почти больно живые. Ленка, застыв у комода, крутила в пальцах мои бусы — подарок от него. Он любил гладкие поверхности, говорил, что они «на ощупь, как вода».

— Мы попробуем сходить позже, вдруг объявится…

— Хорошо, — шепчу, цепляясь за их слова, как за перила, когда уже качает.

Прошла ещё неделя.

Они снова пришли.

Сумка с роллами, кофе в бумажных стаканах, запах духов — острый, будто свежесорванная трава. Воздух в комнате дрогнул.

— Ну что, когда по клубам? — Ленка улыбнулась, пританцовывая на месте, заметив улучшение моего здоровья.

— После свадьбы... — отвечаю устало, почти машинально.

— Свадьбы?! — Оля села, будто подкошенная. — С кем, прости?

— Вы его знаете... — отворачиваюсь к окну. Ладонь ложится на холодное стекло. Оно равнодушно, но всё же теплее, чем я.

— За Тёму?! — голос Оли дрогнул.

— Я так понимаю... поздравлять не стоит? — добавила Лена, осторожно, будто боялась, что слово может треснуть.

— Он ведь... бросил меня, да? — спрашиваю и чувствую, как дрожит голос, а где‑то внутри всё рвётся, как натянутая струна. Пытаюсь подвести подруг к главному вопросу, то ради чего они пришли, по моей просьбе, разумеется.

Молчание. Только весна звучит — слишком ярко, слишком живо, почти издевательски.

Трава под окнами — как шёлк, пчёлы лениво кружат у клумб, садовник щёлкает ножницами:

щёлк‑щёлк

, отсекая лишнее. Как он когда‑то — меня.

Птицы поют — и это почти больно. Их песни — как кардиограмма мира, который продолжает жить, пока твоё сердце стоит.

Я забыла, как звучит смех.

Во рту — привкус железа.

Под ногами — мягкий ковёр, где пальцы ног застревают, будто в зыбучем песке. Подушки сбиты, но я не помню, зачем.

Телефон на тумбочке мигает тусклым огоньком — батарея почти села. Как и я.

Тихие шаги за спиной, не оборачиваюсь. Теплая рука касается моей. Ольга. Её тепло — как память о чём‑то настоящем.

Ленка молчит, смотрит в стену. Мы втроём — но каждый на своём берегу.

В тот день я не стала отказываться.

Мы сидели втроём за низким столиком. Перед нами — роллы, аккуратные, выверенные, будто каждая крупинка риса знала своё место. Оля подбирала соусы с таким старанием, будто этим спасала мир от хаоса.

А я — просто смотрела.

И чувствовала: внутри меня пересох родник.

Они смеялись, их голоса звенели, как тонкие бокалы. Я улыбалась в ответ, стараясь не дать лицу треснуть — фарфоровому, хрупкому.

И всё же... спасибо им. За шум. За запахи духов, за теплый гул голосов — ветер, случайно залетевший в запертый сад.

Мой сад — золотая клетка.

Здесь всё блестит, всё предусмотрено. Только воздух в углах — как стекло.

Я подхватываю ролл, кладу в рот.

Рис. Рыба. Соевый соус.

Всё будто стерто. Ни вкуса, ни цвета. Как будто вместе с ним растворилась сама жизнь.

Отец говорит уверенно, спокойно, будто планирует погоду.

Он всё уже решил: частный рейс, остров, солнце, песок.

Медовый месяц — нарисованный чужой рукой.

А я слушаю, киваю, как ученица, выучившая текст перед экзаменом.

Без чувств. Без сопротивления.

Просто принимаю.

Как приговор, заботливо перевязанный золотой лентой.

Накануне званого ужина, в прохладный вечер, я сидела на балконе, укутавшись в тонкий плед, и слушала, как природа засыпает. Воздух пах весной — талой водой, молодой землёй и чем-то неуловимо новым, будто сама природа затаила дыхание перед первым громом.

Неподалёку стоял мой личный охранник — надсмотрщик, как я его про себя называю. Хотя, может, слово

надзиратель

точнее. Красивое, почти благородное, если забыть, что его смысл — следить, чтобы я не сбежала.

Я уже не обращала на него внимания. Смирилась.

Смирилась с тем, что моя жизнь теперь похожа на аккуратную клетку с видом на закат.

Сложно даже представить, как она будет выглядеть после свадьбы.

Как Тёма вообще собирается всё исправить? И можно ли исправить то, что треснуло внутри меня?

Наверное, нет. Я сломалась.

И не уверена, что кто-то сможет склеить меня обратно.

Да и зачем ему жена, в которой он видит "гулящую"?

Поцелуй он простить не смог. А всё остальное — смог? Получается, да. Странная арифметика любви.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лёгкий ветер играл моими волосами, холодил щёки.

На коже проступили мурашки, будто тело чувствовало то, чего я не могла сказать вслух — усталость, пустоту, невозможность дышать полной грудью.

Где-то внизу, за оградой, скрипнули ворота — заехала машина. Не к главному входу, к заднему. Наверное, это повара. У них сегодня горячая ночь — готовят к завтрашнему вечеру, а после начнётся суматоха со свадьбой.

Моя свадьба.

Как будто речь идёт не обо мне.

Я рассеянно крутила в пальцах телефон.

Отец недавно вернул его — после того, как "раскрыл моё преступление": я, оказывается, украла мамин. Какая драма.

Только толку с этого устройства мало — это не тот телефон, что подарил Александр.

Здесь нет его сообщений, тех слов, что грели по ночам, когда он был рядом.

Пусто.

Наверное, так и должно быть. Пусть прошлое останется там, где ему место.

Он исчез. Его номер мёртв, как и всё, что связывало нас.

Может быть, Артём поможет мне забыть.

Может быть, у нас всё наладится.

А может… нет.

Сейчас я просто хочу тишины.

Хочу дышать, ничего не ждать.

Просто немного времени, чтобы перестать быть тенью самой себя.

Ещё одна неделя пролетела — бесшумно, как тень от облака, скользнувшая по земле.

Дни стали одинаковыми — вязкими, безвкусными, будто кто-то выжал из них все краски.

Сегодня вечером — званый ужин.

Скромный, как уверяет отец. Всего на две семьи.

Я и Артём — центральные фигуры этого тщательно выверенного спектакля.

Через неделю, может, чуть меньше — свадьба.

Ура.

С маленькой буквы. Без восклицаний. Без смысла.

Придут его родители — Екатерина Васильевна и Андрей Анатольевич.

Отец уже вызвал лучших поваров столицы, будто этим можно купить впечатление счастья.

Шеф лично отобрал пару помощников, чтобы всё выглядело безупречно.

На «скромный ужин» из пяти человек.

Меня можно не считать — за этим столом моё присутствие нужно только для галочки, для фото, для чужого одобрения.

Встреча назначена на шесть вечера.

На часах — половина четвёртого.

Комната наполнена золотистым светом — он ложится на шторы, на зеркало, на платье, и всё вокруг кажется будто выставленным напоказ.

Даже воздух пахнет дорогим одиночеством — смесью пудры, розового атласа и тишины.

Платье висит рядом, безупречно выглаженное, готовое ко встрече.

Нежно-розовое, почти неуловимого оттенка рассвета, с лёгкой сатиновой юбкой и тонким чёрным пояском, подчёркивающим талию.

Открытые плечи, рукава словно крылья — сходятся на запястьях в тонкую ленту.

Оно слишком прекрасно, чтобы быть просто одеждой.

Больше похоже на клетку из шелка, где узором вышито слово

«надо»

.

Я лежу на кровати, чувствуя, как простыня холодит кожу.

Под пальцами — гладкая ткань покрывала, под щекой — запах свежего крахмала.

Грудь едва поднимается — дыхание неглубокое, ленивое, как у человека, которому больше некуда спешить.

Смотрю в потолок и думаю: даже пыль живее меня. Она летает. А я — нет.

Может, войдёт отец, чтобы напомнить, когда спуститься.

Может, заглянет горничная, робко поинтересуется, не нужна ли помощь.

А может, никто не придёт.

И это, пожалуй, было бы самым правильным — пусть хотя бы вечер пройдет без лишних слов.

Глава 54.

Комната наполнена светом, теплом и голосами.

Стол ломится от еды, всё сервировано в серебре и фарфоре, как велела мама.

У каждого прибора — сверкающий бокал, в центре — композиция из белых роз и винограда.

Всё должно быть красиво. Правильно. Символично.

Я сижу в бледно-голубом платье. Оно подчёркивает шею и открывает плечи, тонкие запястья и слишком выступающие ключицы.

Волосы заколоты, макияж — безупречный.

Если смотреть со стороны, можно подумать: невеста. Счастливая. Нарядная. Готовая к новой жизни.

А внутри — ничего. Тишина. Холод. Гул под черепом.

Где-то рядом мама смеётся, подливая вина родителям Артёма.

Папа говорит тост — что-то про союз, про доверие, про долг, про род.

Рядом сидит Артём. Он красив, галантен, напряжён.

Его пальцы дрожат, когда он берёт бокал. Он часто смотрит на меня.

И каждый раз — как будто просит прощения.

Я не пью. Я даже не ем.

Жую медленно, почти машинально, как будто всё это — сон.

И он никак не закончится.

— Ты очень красивая сегодня, — шепчет Артём, склоняясь ближе.

Я не отвечаю. Только чуть киваю, чтобы он отстал.

— Я знаю, ты... не хотела всего этого, — говорит он тише. — Но поверь… я всё понимаю. И я всё ещё люблю тебя, Лиза. Несмотря ни на что.

Он кладёт руку мне на ладонь. Осторожно. Почти незаметно. Как будто боится спугнуть.

Раньше я бы отдёрнула руку. Или сказала что-то колкое.

А теперь — просто смотрю, как его пальцы лежат поверх моих.

Как будто это чужие руки, чужая кожа. И меня это во все не касается. При этом не ощущаю ни каких эмоций к нему, больше нет.

Он наклоняется, будто хочет поцеловать в висок — и я не двигаюсь. А я сижу как фарфоровая кукла, не подвижная, безжизненная. Позволяю касаться меня.

Папа заметив успехи Артема, если таковыми их можно назвать, начал хлопать в ладони, привлекая внимание.

— За молодых! — говорит он громко, и все поднимают бокалы.

— За их счастье. За продолжение. За союз, который станет крепким как сталь!

— Как любовь, — добавляет мама, кокетливо улыбаясь. Подмигивает в нашу сторону, улыбается во все свои белоснежные зубы.

Все смеются. Чокаются. Только я не могу поднять руку.

Артём чуть ближе наклоняется к уху, не оставляя попыток разговорить меня:

— Хочешь... мы уйдем?

Я поднимаю на него взгляд. В его глазах — настоящая боль.

Он не играет. Не радуется, как все.

Он единственный, кто видит, что я не здесь. Словно не живая фигура среди маскарада фальшивого счастья.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать. Но не знаю, что.

Ни одна мысль не формулируется.

Поэтому просто киваю. Опять.

Он сжимает мою руку чуть крепче — и в этом есть тепло.

Может быть, даже нежность. Но она больше не трогает, как прежде.

Артём поднимается из-за стола первым — движение вызывает общее внимание.

— Уходите? — интересуется отец, чуть меняя выражение лица. Потом переводит взгляд на меня.

— Да. Лиза хотела бы побыть наедине.

— Конечно, вам есть о чём поговорить, — тут же подхватывает мама. — Впереди такой важный день, волнительный для вас обоих. Помню, как я выходила замуж за твоего отца...

Я понимаю, что она не остановится. И что придётся слушать все эти “счастливые” истории их юности. Просто молча встаю.

Артём протягивает руку, но я её игнорирую и выхожу из-за стола, из зала. Он следует за мной.

Жест, разумеется, не остался незамеченным.

— Нервничает, пожалуй? — слышится за спиной голос Екатерины Васильевны.

Нет, Екатерина Васильевна. Всё куда ироничнее: я просто больше не люблю вашего сына.

Но уже скоро стану его женой.

— Ну вы же знаете эту молодёжь, — кокетливо щебечет мама, хихикая и отмахиваясь жестом "Да ну и пусть с ними".

Поднимаюсь в спальню. Иду медленно, без спешки.

Артём осматривает комнату, словно пытается понять, что здесь изменилось за всё это время.

— Хочешь... мы можем просто поговорить? — тихо произносит он, с осторожностью, в его голосе слышна тревога.

Я не отвечаю. Просто ложусь на кровать и переворачиваюсь на бок. Смотрю в никуда, сквозь пространство, сквозь всё.

Артём ложится за моей спиной — как хозяин, как когда-то прежде.

Внезапно обнимает. Сначала робко, будто проверяя моё разрешение.

Я не реагирую. Не отвечаю.

Он прижимается крепче. Его грудь касается моей спины, дыхание скользит по шее.

Волоски на коже едва трепещут при каждом его выдохе.

— Лиз, дай шанс... нам. Я сделаю тебя счастливой, — шепчет он в мой затылок. — Обещаю, я тебя никогда не брошу.

И эти слова... особенно последние —

«брошу»

— ударили сильнее, чем всё остальное.

Веки опускаются, и кажется, последние слёзы, горькие и холодные, скользят по щекам. Солёные. Одинокие.

Я погружаюсь в свои воспоминания — и уже не слышу, что именно Тёма там шепчет, какие обещания даёт.

— Чем займёмся сегодня? — голос Александра раздаётся вдруг, как шёпот в тишине, и в тот же миг его руки обвивают меня сзади — уверенно, почти небрежно, но так, будто без этого прикосновения он не может быть целым. Он притягивает меня к себе, и я чувствую его дыхание — тёплое, живое — у самого уха, на шее. Губы касаются кожи, и тело отзывается мгновенно: тонкие искры проходят по спине, мурашки бегут по плечам, словно кто-то нежно провёл пальцами по стеклу изнутри.

— А мы точно будем смотреть фильм… или как всегда? — я запрокидываю голову, позволяя себе взглянуть в его лицо. В уголках губ — улыбка, игривая, до боли настоящая.

Он прищуривается, делая вид, что размышляет, хотя глаза смеются: он уже знает, что всё решено.

— Не могу тебе этого обещать, — тянет он, медленно, будто пробует каждое слово на вкус. Его ладони крепче обхватывают талию, и я ощущаю, как он направляет нас в сторону зала. Он идёт за нас двоих, как будто я — часть его тела, и мне не нужно делать шагов, чтобы двигаться вперёд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты у меня такая сладкая… так бы и съел.

Слова звучат легко, но в них — голод, нежный и опасный. Он кусает плечо — не больно, а как будто ставит на мне метку. Мой вскрик — от удивления, не боли. Это игра. Живая, полная скрытых ритмов.

— Я тебя всю съем! — его голос срывается в рык, руки вдруг обхватывают меня крепче, и прежде чем я успеваю что-то сказать, он подхватывает меня на руки. Лёгкость, в которой есть сила. Я смеюсь — чисто, искренне, как давно не смеялась. Обвиваю его за шею — и в этом жесте, случайном на вид, — слепая вера: он не уронит.

— Не ешь меня, я невкусная! — смеюсь, почти как ребёнок, прячась от его взгляда, но не по-настоящему.

— Это уже мне решать, какая ты на вкус, — произносит он вполголоса, и что-то меняется. В тембре — бархат. Глубина. Опасность. Не в смысле угрозы, а как в глубоком озере: тянет ко дну.

Мы уже у дивана. Он укладывает меня медленно, с нежностью, которая больше похожа на благоговение. Его руки скользят по моим плечам — не с намерением, а с привычкой, как будто он находит во мне дом.

Он ложится сверху, опираясь на руки, и в этот момент весь воздух между нами исчезает. Остаётся только тепло его тела и поцелуй — лёгкий, мимолётный, как вспышка света перед грозой. Но в нём всё: жажда, узнавание, тоска, и что-то, что не имеет слов.

— Ты же фильм хотел посмотреть? — дразню, глядя в его глаза. И сразу же понимаю, что не хочу ответа.

— А может… у нас своё кино? — он почти не улыбается, но в глазах — огонь. Я чувствую, как в груди перехватывает дыхание. Словно между ударами сердца промелькнуло что-то большее.

— Да? — шепчу. — А я вот кино хотела посмотреть…

Он поднимает бровь — как охотник, что поймал движение в траве. Лёгкая усмешка, но взгляд — пристальный, до боли внимательный.

— То есть телевизор тебе интереснее, чем я? — голос лёгкий, но в нём — скрытый жар. Как пепел, в котором ещё тлеет искра.

— Нет… — почти неслышно выдыхаю. Потому что это правда. Потому что в этот момент, в этом пространстве между его телом и моим, нет ничего важнее.

Он смотрит — долго. Словно хочет запомнить, врезать в себя каждую деталь: мои глаза, этот уголок губ, тень от ресниц. И я ловлю себя на мысли: мне страшно, что это может кончиться. Что этот миг — один-единственный. Что всё хорошее во мне он уже видит, и всё остальное — всего лишь ожидание конца.

Мир вокруг тускнеет. Звук телевизора, приглушённый свет, даже жизнерадостная весна за окном — всё стирается. Есть только он. И я. В его ореховых глазах, в этом дыхании, в его ладонях, что держат не только моё тело — мою веру в то, что мы всё ещё живые.

И если я когда-нибудь исчезну — пусть это будет здесь. В нём.

— Умница моя, — произносит он, и голос его звучит глухо, как будто из самого нутра, оттуда, где прячется звериное, почти священное.

Он больше не тянет мгновения: прикосновения становятся жадными, будто он голоден — не по телу, а по чему-то внутри, по самой сути. Его поцелуи — властные, горячие, с оттенком отчаяния, с той границей, за которой уже нельзя остановиться. Я чувствую, как дрожь, сначала едва уловимая, проходит по позвоночнику, вспыхивает в пояснице, расходится по бёдрам теплом, похожим на ток.

Сопротивляться не приходит даже в голову. Не потому что не могу — потому что не хочу. Это не плен. Это отдача, почти молитвенная. Пальцы его на моей коже будто знают, куда прикасаться, чтобы сорвать с меня покровы не из ткани, а из времени, из памяти, из страха быть забытой.

Дыхание сбивается, путается с его дыханием — мы дышим, как одно существо, с разным ритмом, но единой жаждой. Мир сжимается до размеров его тела, до его запаха — чуть соли, чуть кожи, и чего-то еле уловимого, будто мокрый лен в солнечный день. Я таю — не метафора, а почти физическое ощущение: как лёд, заброшенный в чай, исчезаю, становлюсь мягче, ближе к тёплой жидкости, чем к твёрдому телу.

Он касается шеи, и я вздрагиваю — но это дрожь, рожденная жизнью, не страхом. Как будто кто-то тронул струнку внутри, и она звучит, долго, тонко, почти неуловимо. Мне хочется плакать — не от боли, а от переполненности, от ощущения, что это — на грани чего-то слишком большого для тела.

Мир вокруг — вязкий, медленный. Будто плывёшь по мёду или смоле, и каждое движение — с усилием, но сладкое, неизбежное. Мы растворяемся. Всё лишнее отваливается: нет потолка, нет кровати, нет окон — только кожа, дыхание, удары сердца.

Моё сердце бьётся неровно, будто сбилось с привычного пути. Оно больше не метроном, а птица, что бьётся о стенки грудной клетки, вырываясь к нему. Я слышу этот стук внутри ушей, в горле, в коленях. Слышу — как зов.

— Ты моя, — шепчет Александр, и голос его низок, охрипший, словно он сам не верит, что имеет право на это "моя". — Навсегда.

Навсегда — это странное слово. Оно звучит слишком громко для комнаты, слишком зыбко для людей, у которых, возможно, осталась лишь ночь. Но я принимаю его, как ласточку в ладонях: зная, что она может улететь, но пока — здесь.

И в этот миг я тону. Не падаю — именно тону, как в тёплой воде, где не страшно. В нём. Без остатка. Как будто меня и не было раньше, как будто я — это он.

И всё, что остаётся — это дыхание. И тепло. И невозможное чувство, что в эту секунду мы оба живы настолько, насколько это вообще возможно.

Глава 55.

Свет в комнате был золотым, густым, как дорогой мёд. Он мягко растекался по мраморному полу, ложился на изящные изгибы мебели, обнимал плечи и ключицы, скользил по белому платью, оставляя на ткани тёплые отблески. Платье сидело безупречно — по заранее снятым меркам, выверенное до миллиметра, будто создано не для тела, а для роли. Всё в нём кричало: «Это твой день!» — так громко, что захотелось зажать уши.

На первом вдохе — ткань чуть шевелилась у груди. На выдохе — замирала, как живое. Платье знало своё дело: подчёркивать, не разоблачать. Скрывать то, о чём никто не должен догадываться.

Фата почти невесома — лёгкий вуаль, тоньше паутины. Она дрожала от малейшего движения воздуха, едва касаясь разгорячённой кожи на плечах. От прикосновения ткани пробежал озноб. Снаружи — весна, за окном — сирень и щебетание, но тело предательски холодное, как перед жаром.

Ожерелье — новенькое, сверкающее, бриллианты будто смотрят на меня, как чьи-то чужие глаза. Подарок жениха. Или семьи жениха. Какая, в сущности, теперь разница? Оно тяжёлое не по весу, а по значению: красиво, уместно, дорого — но совсем не о любви. Либо, об одностороннем соглашении. Ощущаю себя частью сделки, важной, но до которой никому нет ни какого дела.

Я смотрю в зеркало. На меня смотрит девушка — слишком совершенная, словно всё у нее под контролем. Словно из глянца: гладкая кожа, точные линии, выверенный блеск в глазах. Кажется, что вот-вот они наполнятся счастьем, таким, как на свадебных фотографиях. Кажется… если не знать, что за этим блеском — пустота. Ни боль, ни отчаяние. Просто ровная, усталая тишина.

Как в музее, когда все ушли, выключили свет, и осталась только пыль, оседающая на старых рамах.

Когда-то я мечтала, как буду выходить замуж за Артема. Смеяться, сбивчиво говорить, забывать текст клятвы и ловить в его глазах своё отражение. Трепет. Игра. Жизнь. Возможно, я снова смогу его полюбить? Ведь он не сделал ничего дурного, всё дело во мне. В моих поспешных решениях, но поспешны ли они были или все же я жила, тогда, по настоящему? Пожалуй, стоит забыть обо всем, что было с Александром. Теперь он бывший, а Тема - мой муж, практически. Осталось лишь дойти до алтаря и дать клятву.

Нет, он не чужой. Александр — но мой первый. И, как я всегда верила, единственный. Настоящий.

С ним было громко. Слишком. Как если бы нас постоянно кто-то снимал на камеру: яркие дни, бессонные ночи, ссоры на парковках, поцелуи в витринах, вспышки, музыка, свет — всё красиво, всё слишком.

Он был дерзким — никогда не просил, всегда брал. Уверенный, резкий, и в то же время странно нежный, как если бы знал цену каждой моей эмоции. Он любил меня без страха как безумный.

Я тоже его — по-другому просто не получалось. Его глаза сводили меня, погружали в омут соблазна и страсти, отдавая себя без остатка.

Мы были теми, на кого смотрят и говорят: «вот это любовь». Красиво, выверено, почти глянцево.

И в какой-то момент я подумала, что всё — навсегда. Мы уже знали друг друга наизусть. Или мне казалось, что знали.

Дверь чуть скрипит, как будто извиняясь за нарушение тишины, и приоткрывается.

Сначала появляется её тонкая рука с тонким браслетом — мама. А за ней — Екатерина Васильевна. Обе сияют, словно их только что вынули из футляра с драгоценностями: гладкие причёски, блестящие ткани, серьги, отражающие утренний свет. Они почти парят — красивые, нарядные, торжественные, как будто сама жизнь собрала их сюда, в этот миг, для аплодисментов.

Я замечаю их не сразу — только в зеркале. В отражении они кажутся ещё ярче: лица чуть раскрасневшиеся, глаза горят. Восторг такой искренний, почти детский.

Как будто перед ними не я, а кукла в витрине, идеальная, законченная, точно такая, как нужно.

— Лиза! Ты готова? — мама подходит ближе, замирает у моего плеча и смотрит не на меня, а в зеркало. Изучает платье, взглядом проводит по линии талии, по шлейфу, по волосам.

Я чувствую, как её дыхание касается кожи — чуть влажное, с запахом легкого алкоголя.

Она одобряет молча, глазами, и только потом улыбается — той самой улыбкой, в которой так много «как надо» и ни капли «как есть».

— Какая красавица… — с другой стороны появляется Екатерина Васильевна, мама Артёма. Слегка склоняет голову, словно делает реверанс, и улыбается — мягко, благожелательно, не мне, а образу.

Она складывает руки на груди в замок, легко подрагивая запястьями.

Я киваю им чуть заметно — по привычке. Не хочется ломать эту хрупкую постановку.

— Ещё пять минут… — произношу спокойно, почти шёпотом, не отрывая взгляда от зеркала.

Мой голос ровный, без интонации. Будничный. Как будто прошу закрыть дверь, чтобы не мешали.

— Хорошо, доченька! — отвечает мама, склоняясь ко мне.

Лёгкий поцелуй в висок — едва ощутимый, как прохладное прикосновение стеклянного бокала. Он должен был что-то значить. Оберег. Признание. Поддержка.

А для меня — просто касание. Пустое. Мимолётное.

Она отходит, плавно, почти торжественно, словно отступает со сцены. Лицо её сияет, как у победительницы, которая вручает свою дочь судьбе и обществу.

— Екатерина, жду вас внизу! — кидает она через плечо, уже на полпути к двери, и бросает кокетливое подмигивание, явно на что-то конкретное намекающее.

Тёплая рука Екатерины Васильевны мягко опускается мне на плечо — чуть ниже ключицы, туда, где кожа особенно чувствительна. Пальцы тонкие, уверенные, пахнут духами с терпкой нотой ириса. Прикосновение лёгкое, но будто обжигает. Не больно — просто слишком живо. Словно моё тело вдруг вспомнило, что оно настоящее.

Она склоняется ближе. Её глаза — ясные, с возрастной мягкостью, в них искрится то ли забота, то ли нечто более сложное — тонко выверенное участие.

— Лизонька, я прекрасно тебя понимаю, — говорит она с тихой улыбкой, чуть тронутой воспоминанием. Голос обволакивающий, почти материнский.

Я цепляюсь за её слова, как утопающий за корень в зыбком иле.

— Да? — спрашиваю с неожиданной жадностью, с надеждой, будто вот-вот раскроется какая-то истина, спасительная, нужная. Брови взмывают вверх сами собой — не для красоты, а от внутреннего напряжения, от потребности услышать нечто

настоящее

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да, — выдыхает она, чуть касаясь подбородком своего плеча, — я когда-то тоже стояла на твоём месте. Тоже была невестой. И, поверь, ужасно волновалась перед первой брачной ночью.

Она говорит это почти шёпотом, но в голосе — ни капли стеснения. Только мягкое достоинство, почти гордость.

— Как и у тебя... мой муж был у меня первым, — продолжает она, и в её взгляде загорается нечто тёплое, святое — как будто она рассказывает о семейной реликвии, бережно передающейся из поколения в поколение.

Я замираю, растерянно.

— Первый раз? — спрашиваю, не сразу понимая, куда она клонит. В груди что-то сжимается. Артём? Разве он... разве он им не рассказал?

— Конечно, — отвечает она уверенно. — Артём мне всё поведал. Сказал, как ты трепетно относишься к таким вещам... И, знаешь, ему безусловно повезло. Не каждая девушка сейчас способна хранить верность своему суженому до брака. Это достойно уважения, правда.

Я киваю. Медленно.

— Вот как… — губы едва шевелятся, но внутри всё кричит.

Мой взгляд снова скользит в зеркало.

Образ невесты — прежний: белый, тонкий, невесомый. Только теперь в глазах отражения что-то другое.

Понимание.

Отец. Значит, всё-таки решил. Скрыть. Продать. Подать.

Никакой правды. Только выгодный образ.

Бесценный товар в шелке и фате.

— Ладно, я пойду, — говорит Екатерина Васильевна уже с другого конца комнаты. — Твоя мама меня, похоже, заждалась. Выходи, как будешь готова!

Она улыбается — легко, искренне, как будто между нами и вправду случился близкий женский разговор. А потом мягко прикрывает за собой дверь — с той осторожностью, с какой захлопывают шкатулку с чем-то драгоценным.

Комната снова замирает.

Не знаю почему. Не знаю зачем. Просто — оборачиваюсь.

Взгляд будто сам тянется к тумбе у кровати, к верхнему ящику, словно к чему-то, что зовёт изнутри тишины. Несколько секунд стою неподвижно, потом — шаг, другой.

Пальцы ложатся на ручку, холод металла проникает в кожу. Двигаю. Ящик открывается почти беззвучно.

Там — телефон.

Обычный, чёрный, безликий. Но сейчас он кажется живым.

Пульс в висках будто откликается в нём — глухим, ровным биением.

Я застываю. Рука подрагивает, не решаясь.

Стоит ли?

Но «стоит» и «не стоит» теряют смысл, когда внутри уже всё решено.

Тянусь. Беру его.

Сажусь на край кровати, фата чуть соскальзывает с плеч и ложится на постель как дым. Экран отражает моё лицо — приглушённое, бледное, тонет в холодном синем свете. В нём нет невесты, только девушка, которая не знает, что теперь будет дальше.

Разблокирую.

Пальцы сами находят его контакт —

Александр

. Сердце делает короткий, больной толчок.

Жму

вызов

.

Подношу к уху.

Слышу только короткие гудки — один, другой, третий…

Потом — бездушный голос:

«Вызываемый абонент вне зоны действия или телефон отключен. Пожалуйста…»

Рука медленно опускается на колени.

На экране — только цифры. Его имя. Пустота.

И странно, как этот голос, равнодушный, записанный, звучит будто финал.

Смотрю на дисплей ещё несколько секунд, будто надеюсь, что он вдруг оживёт, моргнёт, напишет. Удаляю его контакт и все связанные с ним переписки. Телефон возвращается в ящик — холодный как камень. Щёлк — и будто что-то во мне закрывается вместе с ним.

Встаю.

Подхожу к зеркалу.

Смотрю на себя — опять.

Это уже ритуал, почти наказание.

Каждый раз вижу одну и ту же девушку, которая должна быть счастливой.

Проходит минута. Может, две.

Дверь резко приоткрывается — отец.

— Лиза! Все ждут только тебя! Ну, в самом деле!

— Ещё одну минуту… — отвечаю спокойно, не глядя в его сторону.

Хлопок двери — короткий, раздражённый.

Воздух снова неподвижен.

Я закрываю глаза. Вдыхаю. Медленно выдыхаю.

И в этом выдохе — будто растворяется всё: слова, шум, день, роль.

Когда открываю глаза…

Я вижу

его

.

В отражении — он. Александр. Стоит рядом, будто всегда был здесь.

Тень на светлом фоне, живая, ощутимая. Сердце срывается с ритма — так громко, что кажется, его можно услышать. Руки дрожат. В горле пусто. Воздух стал тяжелее, как перед грозой.

Он — такой, каким я его помню.

Тот же взгляд, тот же излом губ. Только глаза холоднее, глубже.

И в этих глазах — что-то, от чего хочется и шагнуть вперёд, и спрятаться.

Я чувствую его за спиной.

Слышу, как будто воздух движется вокруг его фигуры.

Он не говорит ни слова, но моё тело помнит его присутствие так ясно, будто всё это — не мираж, а реальность, слишком плотная, чтобы в неё не поверить. Не выдерживаю и тут же оборачиваюсь, в некой слепой надежде.

— Александр?.. — шепчу, не осознавая, что губы уже двигаются.

Я делаю вдох — короткий, обжигающий, и мир вдруг сжимается. Голова кружится, тело теряет опору.

Пол приближается стремительно.

Всё происходит будто в воде — медленно, вязко, с гулом в ушах.

Последнее, что я успела увидеть — как он молчаливо склоняется надо мной. Глаза — холодные до жути, а за его спиной тьма… растекается, разрывая пространство. Или это снова лишь моё воображение?

Глава 56.

Я не сплю — сознание медленно всплывает из вязкой, туманной глубины, но веки всё ещё опущены, словно тяжелые створки, между которыми просачивается тьма. Где-то рядом гудит мотор — ровно, как будто сердце машины бьётся рядом с моим. Вибрация проходит сквозь спинку сиденья, отдается в грудной клетке. Тело едва ощутимо покачивается, укачиваемое движением — плавно, как в колыбели, будто меня уносит течение.

Медленно поднимаю веки.

Свет бьёт в глаза, но не ярко — скорее мягкий, пронзительно весенний, всеми оттенками золотого. Передо мной лобовое стекло, по обеим сторонам которого стремительно проносятся деревья, поля, куски неба, вплетённые в проволоку горизонта. Всё движется — будто время потекло в сторону от меня. Я пристёгнута ремнём. Он туго перехватывает грудь, будто кто-то обнял — неуютно, насильно. Сбоку приоткрыто окно: ветер забирается внутрь, перебирает мои волосы, будто ищет в них что-то своё.

Мои руки лежат на коленях — ладони вверх, как у спящего. Чистые. Не дрожат. Я не связана — и именно это тревожит. Как будто кто-то намеренно оставил свободу, чтобы я осознала: сбежать некуда.

Тело будто не моё — немного затекшее, будто я провела в этой позе долгие часы. Пальцы холодные, чувствую каждую косточку, как будто они сделаны из стекла. Сердце бьется странно — не спеша, но с едва уловимой трещиной в ритме, как будто в нём поселилось предчувствие.

Я поворачиваю голову. Медленно. Затылок отзывается тупой болью. Челюсти сцеплены, и мне нужно усилие, чтобы разжать их, вдохнуть.

Он за рулём.

Мужские руки сжимают руль так, что белеют костяшки пальцев, будто они удерживают не машину, а её направление — судьбу, движение вперёд. Куртка чёрная, блестит на солнце по плечам, словно лакированная. Всё в нём — будто вытесано из мрака.

Я поднимаю глаза.

Профиль резкий, точёный, словно вырезан лезвием из стекла. Легкая щетина, тень над губой. И глаза. Те самые. Ореховые, но слишком холодные для такого цвета, расширенные зрачки почти поглотили радужку. Он смотрит на дорогу, но ощущение, будто видит меня даже боковым зрением. Волосы тёмные, чуть длиннее обычного, их вздымает ветер, задувающий сквозь окно — как будто сам воздух бежит от него.

Он поворачивает голову. Смотрит на меня. Лицо почти не меняется, разве что уголок губ еле заметно дёргается — не в улыбке, скорее в усталости.

— Очнулась? Хорошо, — говорит он.

Спокойно. Ровно. Ни тени радости. Ни гнева. Как будто это просто факт, необходимый для дальнейших шагов. Как отметка на бумаге: «пациент пришёл в сознание».

Я сглатываю, в горле — сухо, будто пыль. Губы не слушаются, но я всё же шепчу, почти беззвучно, растягивая слова, словно они на ощупь:

— Куда... что... Это... сон?

Я не знаю, что хочу услышать. Объяснение? Ложь? Подтверждение, что я не здесь?

Но внутри уже растёт что-то тревожное. Я не чувствую страха — ещё нет. Только непонимание. И пустоту, как будто разум ещё не собрался в единое целое, а всё, что я — это обрывки ощущений, запахов, отрывочных мыслей.

Он не отвечает сразу. Только ведёт машину — быстро, слишком быстро, как будто пытается отогнать время. А потом, не поворачиваясь ко мне:

— Нет.

Одно слово.

Оно падает между нами, как ледяной камень в воду. Ни тепло, ни участие. Только окончательность. Нет — и точка. Ни оправданий. Ни объяснений.

А за окном всё мчится, как если бы я уже проспала свою остановку, а теперь еду туда, куда никто не возвращается по собственной воле.

Рука сама тянется вперёд — почти без ведома сознания, будто хочет убедиться, что он не мираж. Касаюсь его груди: тёплая, живая. Ладонь ложится прямо на сердце — под пальцами бешеный ритм, глухой и рваный, как барабан тревоги. Дикое, первобытное биение. Он резко бросает взгляд — сначала на мою руку, потом в глаза. Лицо чуть меняется — на долю секунды, но я вижу: в этом взгляде тревога. Или волнение. Что-то рвётся наружу, но он его сдерживает.

— Ты… здесь, — шепчу я и тут же отдёргиваю ладонь, словно обожглась.

Признаю новую реальность. Она вгрызается в грудную клетку как чужое тело. Внутри — хаос: облегчение борется с болью, злость с отчаянием. Вены пульсируют, как струны, натянутые до предела. Всё, что сдерживала, всё, что давила — возвращается лавиной. Слишком быстро. Слишком живо.

— Я тут, — отвечает он. Спокойно. Почти раскаяно. Но я больше не верю голосам — мне нужны действия.

— Останови машину! — вырывается из меня резким, твёрдым тоном, который удивляет даже меня.

Он резко поворачивает голову, глаза расширяются.

— Что?

Он не верит в услышанное, явно ожидал иной реакции после пробуждения.

— Останови машину, сейчас же!

Он видит: я не шучу. В его лице появляется тревога, лёгкая тень страха. Не передо мной — перед тем, что он больше не контролирует. Машина резко сбрасывает скорость, колёса взвизгивают по гравию. Я сдёргиваю ремень, дверь — рывком, шаг — наружу. Хлопок двери отдаётся как выстрел в тишине.

Мы посреди ничто. Простор, как на чужой планете: поля, леса, пустота. Ни дороги назад, ни дороги вперёд. Только земля, обдуваемая ветром, и небо — тяжёлое, будто давит на плечи.

Я иду.

Вопреки логике, здравому смыслу, ситуации. Просто — иду. Как по парку, только воздух хлещет лицо, а в груди камень. Гнев толкает меня вперёд. Гордость не позволяет обернуться. Только не сейчас. Ещё чуть-чуть — и скатится слеза. Но нет. Я всё уже выплакала. Мне нечем больше.

— И куда ты собралась? — кричит он мне вслед, и я слышу, как открылась дверь, но шагов нет. Он не идёт за мной. Потому что уверен, что я всё равно вернусь.

Вот тогда я оборачиваюсь. Медленно, с достоинством, с болью в каждом движении.

— А чего ты ожидал? — говорю спокойно, будто удар кулаком. — Что я брошусь тебе в объятия?

Но застываю. Он рядом. Почти вплотную. Я не слышала его шагов. Воздух не дрогнул. Как он оказался здесь так быстро? Почему тело его не издаёт звука? Он стоит, и взгляд его пронзает — прямой, ровный как вечность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я виноват. Да, — говорит он, просто.

Без оправданий. Без лжи. Только эти три слова. Но они не греют.

— О, ты не просто виноват, — в голосе моём вспыхивает пламя. Я подхожу к нему, кулаки сжимаются, и начинаю бить по его груди — ладонями, в такт каждому слову, каждой претензии, что давно разрывает меня изнутри:

— Ты бросил меня! Ты хоть понимаешь, как это было? Мне было больно! Я думала... что ты меня забыл! Что я — просто... больше не существую для тебя!

Каждый удар по его груди — это ни месть, ни жестокость. Это отчаяние. Молчаливый крик: «Почему ты позволил этому случиться?»

— А теперь ты приходишь, — голос срывается, дрожит, но я не плачу, — словно ничего не было. И что? Ждёшь, что я… что?

Он молчит.

Я опускаю глаза. Смотрю туда, где билось его сердце — под кожей, под ребрами. Там, где живёт правда. Где всё начинается. И кончается.

Тишина между нами глубже, чем ночь.

— Лиза… ты имеешь полное право злиться на меня, — его голос едва слышен, как дыхание ветра, и всё же каждое слово обжигает. Он осторожно касается моего подбородка, поддевает его двумя пальцами, будто боится, что я разобьюсь от его прикосновения.

Я поднимаю глаза. Его лицо — близко. Слишком. Оно будто вырезано из воспоминания, слишком настоящее, чтобы быть сном. И эти ореховые глаза — безумные, глубокие, как омуты, в которые я когда-то шагнула и пропала.

— Не то слово, — голос вырывается из груди сам, дрожащий, раненый. — Ты накосячил. Очень.

Слова — как осколки. Он ловит каждую мою дрожь взглядом, словно по лицу моему читает, каково мне было. Каково

есть

.

— Прости меня…

Может быть, он и правда сожалеет. Может быть, впервые в жизни чувствует себя маленьким. Но я… я не могу дать этому прорасти.

— Поздно, — выдыхаю я, вырываясь из его рук. Словно выдергиваю из себя что-то живое. Отхожу назад. Плечи напряжены. Глаза бегут куда-то в сторону — туда, где могла бы быть поддержка, если бы она вообще осталась.

— Тогда прогони меня, — голос его дрогнул. Тонкая трещина в броне, которую он сам сковал на себе. Он боится. Но не уходит.

Я вскидываю на него взгляд. Всё во мне рвётся. Сердце так громко бьётся, что кажется — он его слышит. Я хочу броситься в его объятия. Почувствовать запах его кожи. Замереть у него на груди.

Но разум — холодный, как нож.

— Уходи, — срывается из меня глухо. Голос хрипит, как будто я выдавливаю эти слова из самой боли. Он слышит. Он всё понимает.

И всё же — не двигается.

— А что если я против? — его голос меняется. Уверенность. Тишина в нём не пустая, а наполненная решением. Он понял: между нами ещё не всё. Может быть, никогда и не было «всё».

Он медленно стаскивает кожаную куртку и скидывает с плеч.

Это не жест соблазна — это демонстрация. Он показывает: я здесь. Я стою перед тобой без защиты.

Он делает шаг ближе.

Я — шаг назад. Плечи сжимаются. Я не готова. Я не могу. Я так хочу его — и не прощу себя, если шагну.

А он не останавливается.

Футболка срывается с него одним уверенным движением и летит в сторону, мягко падая в сухую траву. На ветру — его обнажённое тело: кожа светлая, почти фарфоровая, рельеф мышц чётко прорисован, грудь вздымается в рваном ритме дыхания. Он словно изваяние, намеренно выставленное на свет — и знает об этом.

Каждое его движение выверено, медленно, подчеркнуто — будто он показывает мне, на что способен, и как именно я буду помнить этот момент. В этом жесте — вызов. Сила. Контроль.

И всё же... под этой уверенной маской я чувствую, как сдерживается внутренний пожар. Как тяжелеет его взгляд, как ноздри едва заметно раздуваются от хищного, животного желания. Он не просто играет со мной — он борется с собой. Тяга к моему телу, к моему дыханию, к моей коже — рвёт его изнутри, и он едва держит себя в руках.

Он делает шаг вперёд — медленно, как охотник, заглядывая прямо в мои глаза.

У меня пересыхает во рту. Воздух кажется вязким. Пальцы вцепляются в ткань платья — белое, тонкое, и оно предательски дрожит вместе со мной. Колени подкашиваются, а внутри всё кричит. Желание и гнев переплетаются, как пламя и лёд.

Он подходит почти вплотную. Горячее дыхание касается моей щеки. От его близости всё тело сгорает.

— Лиза, — шепчет он, — что тогда?

Он берёт мою руку — медленно, бережно — и прижимает к себе. Прямо в область сердца.

Под пальцами — знакомое биение. Громкое. Неровное. Как будто он не менее разбит, чем я.

— Что тогда? — повторяет он. Голос низкий, глухой, будто звучит из самой груди.

Я смотрю в его глаза. И всё застывает. Вся злость. Вся боль. Всё, что я не говорила вслух.

И теперь — момент.

Между «броситься» и «ударить». Между «простить» и «сгореть».

Что тогда?..

Глава 57.

— Я... я... — губы шевелятся, но слова тонут в горле, будто попали в вязкую воду. Хочу закричать, что ненавижу его, что он разрушил меня, выбросил, забыл. Но вместо крика — тишина.

Глаза бегают — от его взгляда к губам, от губ к телу, ощущая невероятное притяжение. Я не могу остановиться, не могу себя унять. Это уже не протест. Это — подчинение. Ритуал. Тело всё горит в желании по скорее прильнуть к его горячему телу, и раствориться без остатка. Желаю всем своим нутром. И огонь этот не унять...

Я не знаю, почему перестала злиться — но тянусь к нему сама, без принуждения. Он это видит. Понимает. Уголок его губ едва заметно приподнимается. Не открытая улыбка — нет, это почти

тень

ухмылки. Уверенная, опасная. Хищная. Как будто он поймал меня. Опять.

Пальцы скользят к пряжке ремня. Движения медленные, точные, будто на грани танца. Он не торопится. Он знает, что делает. Штаны оседают вдоль его ног и с глухим шелестом падают в траву. Я ловлю взглядом линии его тела, силуэт, очертания, как будто рисую его в памяти, и не могу остановиться. Прикусываю губу, даже не замечая — всё внутри пульсирует. Бьётся. Сгорает.

Сердце захватывает контроль. Больше не я веду своё тело — оно ведёт меня. Сердце, пульс, дыхание. Всё идёт к нему. Как прилив к берегу.

— Ч... что ты делаешь? — вырывается у меня, но голос неуверенный, срывается с дрожью, как шелест листвы в первый осенний ветер. Я не отхожу. Я не двигаюсь. Только наблюдаю, пока он становится передо мной, полностью оголённый, и дыхание захлёбывается в горле.

В следующий миг — руки. Горячие, уверенные. Он хватает меня за талию, вжимает в своё тело. Я вздрагиваю, но уже не сопротивляюсь — мои руки сами ложатся на его кожу, словно вспоминают, как это было. И как это должно быть снова. Он — твёрдый, тёплый, почти обжигающий.

Я поднимаю взгляд.

Его глаза. Уже не ореховые. Они стали темнее, глубже. Чёрные, как ночь, в которой тонешь и не просишь спасения. В них нет страха. Только голод. Глубокий, дикий, как будто он не целовал века, и всё это время ждал именно меня.

Его губы находят мои — резко, горячо, будто мир рушится за нашими спинами. Поцелуй — не нежность. Это нападение. Слияние. Столкновение двух бурь. Лёгкий стон срывается с моих губ, и я больше не думаю.

Я — пламя. Я — желание. Я — то, что не может ждать.

Пальцы мои скользят по его спине, по рёбрам, по изгибам плеч — ищут, за что уцепиться, за что зацепиться, чтобы не упасть. Я тону. И он вместе со мной.

Пальцы — крепкие, решительные — ложатся на мои плечи, и медленно скользят вниз по рукам, едва царапая кожу ногтями. Не больно. Наоборот — приятно до дрожи, как электричество как обещание. От этих прикосновений по телу расходятся волны тепла, будто он заново рисует мою форму для себя, запоминая.

Его ладони находят застёжку платья. Неспешно. Почти лениво. Щелчок — и мир сдвигается. Платье скользит вниз, соскальзывает с бедер как вода. Оно падает к ногам, шелестя, как последний вздох сопротивления. Я стою перед ним — обнажённая, настоящая. Но мне всё равно, где мы. Поле, пустота, ни дороги, ни людей. Пусть даже кто-то проедет мимо — сейчас всё это не имеет значения. Я уже не здесь. Я — в его взгляде, в его руках, в жаре, что пульсирует между нашими телами.

Моя грудь касается его кожи — и этот первый контакт, такой острый, такой настоящий, обнажает не только тело, но и желание. Он горячий. Я горю. И я больше не могу притворяться.

Его руки опускаются вдоль спины, ниже, ниже... обхватывают, сжимают крепко. Он поднимает меня без усилия, как будто я ничего не вешу. Мои ноги инстинктивно обвивают его бёдра, руки — шею, вцепляясь, как будто боюсь упасть. Он держит меня, и я — растворяюсь в нём.

Его губы ищут мои, снова и снова. Поцелуи становятся глубокими, нетерпеливыми, с хриплой жадностью, от которой внутри всё рвётся. Я слышу, как он дышит — тяжело, неровно. Слышу, как он почти стонет от того, что мы наконец-то здесь. Вместе.

Краем глаза замечаю: пространство будто плывёт. Движется. Земля под ногами уже не ощущается — мы не идём, мы будто скользим сквозь время.

И вот — он усаживает меня на капот. Металл подо мной холодный, но его тепло гасит всё. Он нависает надо мной, как ночь, и губы снова находят мои. Грубые, жадные, глубокие поцелуи — не просто страсть, а крик, зов, ярость того, кто долго молчал.

Его руки обхватывают мою шею, нежно, но настойчиво, притягивая к себе. Губы слипаются в поцелуе — горячем, жадном, срывающемся на дыхание, будто мы не целовались целую жизнь.

Не отрываясь от моих губ, он сжимает бёдра — крепко, будто хочет вырезать этот момент в теле. Пальцы уверенно цепляются за тонкую резинку, стягивая её медленно, как будто нарочно растягивает последнюю границу между мной и собой. Каждое его движение — осознанное, выверенное, и от этого становится только жарче. Я почти не дышу, когда ткань трусиков соскальзывает по коже, и уже ничего не скрывает меня от него — только чулки и туфли остаются как символ последнего приличия, почти театрального.

Ветер ласкает обнажённые ноги, лёгкий, почти невидимый, и от контраста — его жара и прохлады воздуха — по телу проносятся мурашки. Я вздрагиваю. Он чувствует это. Он это любит.

Он подаёт меня к краю капота — властно, без слов. Ладонь ложится под грудью, мягко, но с нажимом — будто говорит: доверься. Я подчиняюсь, ложусь на спину, дыхание срывается. Всё напряжение исчезает, уступая чему-то более глубокому — бесконтрольному.

Его губы покидают мои, и я чувствую, как поцелуи спускаются ниже — по шее, по груди, медленно, по траектории огня. Он не торопится. Он знает, что делает со мной.

А потом... он раздвигает мои ноги.

В этом движении нет грубости. Только целеустремлённость. Не спросил. Не ждал. Он точно знал, что я пущу.

Он смотрит на меня — взгляд тяжелый, чёрный от желания, и в этом взгляде что-то хищное, почти священное. Мгновение — и его рот касается самого чувствительного. Я замираю, будто ток ударил. Стон срывается с губ — низкий, неприкрытый, дикий. Без стыда. Я вся — на поверхности. Ни разума, ни слов, только тело, горящее в его руках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Голова откидывается назад, я вглядываюсь в небо — чистое, бездонно-голубое, такое спокойное в контрасте с тем, что происходит внутри меня. Облака плывут быстрее. Или это земля вращается?

Я не чувствую времени. Только движение. Его язык. Его дыхание. Моё пульсирующее "я", которое живёт, дышит и стонет в ответ.

Мурашки бегут вверх от пяток до самой шеи. Тело изгибается под ним, трепещет. И вместе с этим трепетом — то самое чувство, которого мне не хватало слишком долго: быть желанной. Быть в его власти.

Он поднимается, будто насытившийся зверь, и я чувствую, как воздух между нами становится плотнее. Его глаза задерживаются на мне: я растекаюсь по металлу капота, кожа сияет, дыхание сбивается. Щёки горят, губы налились тёмным, винным оттенком. Он смотрит долго — так, как смотрят не на тело, а на откровение.

Мир будто замирает: только ветер гладит траву и дразнит нас запахом пыли и солнца.

Его тень ложится на меня, обволакивает, и от этого хочется зажмуриться, не теряя ни мгновения.

Когда он склоняется ближе, я слышу, как дрожит его дыхание — неровное, хриплое, слишком живое. Он берет в руку свое достоинство и медленно его вводит внутрь, заставляя срываться в этом безмолвной тишине. Всё сжимается, распускается, отзывается.

Это не просто движение — это разговор без слов, жар, который медленно растёт из самой глубины.

Я теряю ритм дыхания, беру его частоту, подстраиваюсь под темп сердца, что бьётся рядом.

Все чувства обостряются до боли — запах кожи, движений, голоса и ритма.

Он дышит тяжело, почти срывается — каждое его дыхание звучит, будто борьба с собственным телом. Он захлёбывается в ощущениях, в моём присутствии, в нашей близости. Я вижу, как черты его лица искажаются — изнеможением от наслаждения, которое он, похоже, не в силах контролировать. Ему мало. Всё мало. Он будто жадно пьёт меня — глазами, дыханием, телом.

И этот взгляд… он не просто голоден — он по‑настоящему хищен. Он пожирает меня, медленно, будто тьма, поглощающая остатки света между нами. И я не борюсь с этим — наоборот, позволяю себе быть поглощённой.

Вдруг он хватает меня за руку — резко, уверенно, будто тянет из огня обратно к себе. Я лечу в его объятия, руками опираюсь о его тело, прижимаюсь и ловлю его губы — жадно, горячо, будто этот поцелуй спасёт меня от гибели.

Он поддерживает мою спину, бережно, но крепко, как будто знает: я сейчас распадусь на части, если он отпустит. А я — не хочу уходить. Не хочу никуда, кроме него. Мои пальцы скользят вверх, находят его лицо — горячее, влажное от дыхания и жара. Касаюсь скул, висков, губ. Замираю в этих линиях, будто молюсь без слов.

— Не отпускай меня, — шепчу мысленно, но, кажется, он это слышит.

Его движения становятся точными, отточенными до автоматизма, будто он растворяется в единственном инстинкте. Ритм нарастает — быстрый, уверенный, без пощады, без пауз. Я цепляюсь за него — губами, руками, телом, но дыхания уже не хватает. Лёгкие будто заперты, и я отрываюсь от его губ, голова откидывается назад — запрокинутая, обессиленная, открытая. Шея выгнута, спина напряжена в тугую дугу, словно струна, и только руки, вцепившиеся в его плечи, удерживают меня от падения в этот жар, что расплавляет всё вокруг.

Он держит меня за бёдра — крепко, жадно, так, будто без этого контакта потеряется сам. Пальцы впиваются в кожу, и от этих хваток по телу расходится дрожь.

И вдруг — что-то внутри надрывается. Тёплая волна — быстрая, мощная, заполняет меня изнутри. Он дергается, сбивается с ритма, почти замирает... и в следующую секунду падает на меня всем телом, захлёбываясь в последнем, тяжёлом толчке. Его рот у моего уха, дыхание рвётся наружу хрипло, и вдруг он срывается — почти рычит. Не как зверь. Как человек, который слишком долго сдерживал.

Моя спина с глухим стуком опускается на прохладный капот. Металл холоден, но я не чувствую его — я вся горю. Грудь судорожно вздымается, пытаясь поймать воздух, сердце колотится о рёбра, как пойманная птица.

Тело всё ещё дрожит. Внутри — пустота, сладкая, затопленная, и при этом полная чего-то нового. Я смотрю в небо, и оно кажется слишком светлым, слишком реальным для того, что только что произошло.

Лишь легкая улыбка появляется на моем лице с мыслями "Вот это да....".

Глава 58.

— И… что будет дальше? — голос мой звучит обыденно, почти лениво, как будто речь идёт о погоде. Я поправляю платье, не глядя на него — прячу глаза, будто что-то нарушилось во мне, и я пытаюсь спрятать трещину в фарфоре.

Он молча натягивает футболку — ткань ложится на его плечи, как будто неохотно, скрывая кожу, на которой ещё отпечатки моих ладоней. Волосы взъерошены, беспорядочные, но это только подчёркивает его стиль — что-то дикое, не прирученное. Он снова такой весь бэд бой. Снова тот, кого я узнала с первой секунды, когда всё закружилось.

Он подходит — молча, неторопливо. Разворачивает меня спиной к себе и бережно берётся за молнию платья. Его пальцы — тёплые, уверенные — будто умеют разговаривать без слов. Вскользь касаются моей спины, застегивают платье, потом ложатся чуть ниже, на талию. Один вдох — и его губы дотрагиваются до моего плеча. Нежно. Почти случайно. Он прикусывает кожу — не для того, чтобы сделать больно, а просто ощутить прежнее влечение и жар, который все еще полыхает между нами.

— Будем жить долго и счастливо… — шепчет он с лёгкой усмешкой, будто продолжает начатую игру.

Я замираю. Поворачиваюсь, и наши взгляды встречаются.

— Нет. Я серьёзно. — Голос мой сдержан, но в нём что-то тревожное. Это ни упрёк, ни протест — это просьба. Услышь. Пойми.

Он мгновение молчит. Затем выпрямляется. Глаза чуть меркнут, но приобретают прежний узнаваемый ореховый оттенок — в них оседает понимание, как тень от грозы. Он вздыхает медленно, словно в нём борются слова, которые не хочет произносить.

— Поедешь со мной? — спрашивает спокойно. Это все же вопрос, не утверждение, но почему-то в нем намного больше уверенности, чем в самом вопросе. Словно, Александр уже все решил. И только сейчас, я замечаю, что мрак, который до этого был в его глазах - внезапно развеялся.

Я ловлю себя на том, что ответ уже сорвался, прежде чем я успела осмыслить:

— Да…

Останавливаюсь. Ощущение, будто ступила в холодную воду с разгорячённым телом.

— То есть… куда?

Он отходит на шаг. Поднимает кожаную куртку, и движение это в нём какое-то театральное — будто он все же все решил за нас двоих, словно он уверен, что я согласна на все. Лишь бы с ним, хоть на край мира. И в этом нет ни капли иронии.

— В моё родовое поместье. В Европе.

Слова звучат красиво, почти сказочно. Почти. Я всматриваюсь в него, будто надеясь увидеть, врёт он или нет — но лицо спокойное, уверенное. Ни тени лукавства. Или он просто хорошо играет?

Мелькает мысль — если это правда, значит… отец солгал мне?

Но если теперь он зовёт меня туда сам… значит, что? Что всё это время молчал? Или… это очередная игра?

Я не знаю, зачем он это делает. Зачем вдруг вспоминает про «родовое» и «европейское», будто вбрасывает сказку в реальность. Всё кажется слишком туманным. Слишком сладким.

Разве только… он снова водит меня по кругу. Опять затягивает в свой мир, где правды столько же, сколько дыма в зеркале.

— Я не могу, — вырывается у меня. Тихо, почти неслышно. Слова обжигают горло. Я хочу взять их обратно, но они уже здесь — между нами, как холодная стена.

Он резко замирает.

— И куда тогда? — голос становится сухим, в нём проступает раздражение. — Вернёшься к своему «женишку»?

Это слово звучит как плевок. "Женишку". Я внутренне съёживаюсь. Он видит меня насквозь, и это пугает. Потому что я действительно не хочу возвращаться. Не хочу в ту жизнь, где нет места моим желаниям, моим мечтам.

Я тоже боюсь его. Этого человека передо мной. Потому что он может сломать меня одним взглядом. Потому что я не знаю, что будет завтра рядом с ним. Потому что я уже слишком много отдала, и слишком мало получила взамен.

Я не отвечаю. Мы просто смотрим друг на друга в тишине. Между нами — сотни километров несказанных слов.

— Только одно твоё слово, Лиза, — произносит он тихо, но в этом спокойствии кроется что-то опасное, решительное. Его взгляд — пронзительный, слишком прямой. — И я отвезу тебя назад.

Он делает паузу, короткую, будто чтобы дать мне шанс, но в следующую секунду голос его становится жёстче:

— Но обещаю: назад дороги уже не будет. Я исчезну. Навсегда. Решение за тобой.

Это не шантаж. Не угроза. И даже не просьба. Это — рубеж. Последняя черта. Пройти её или повернуть обратно — теперь действительно решаю я.

Внутри что-то сжимается. Я не хочу его терять. Не могу. Раньше это было смутное чувство, подспудное, но теперь оно обнажилось — болезненно остро. И с этим осознанием приходит готовность: рискнуть, шагнуть, потерять почву под ногами, если нужно.

— А если я… если я поеду… — не успеваю договорить, как он оказывается рядом. Почти неощутимо, как дыхание, как инстинкт. Его руки обвивают меня резко, жадно, будто боится, что я передумаю, исчезну, растаю.

— Я сделаю для тебя всё, — шепчет он горячо. — Мы больше никогда не расстанемся.

— Обещаешь? — я поднимаю голову, встречаю его взгляд. В этом вопросе — всё. Если он лжёт, я не выдержу. Просто не вынесу.

— Это я могу тебе пообещать, — отвечает он без тени сомнения. Слова звучат, как клятва, как заклятие. Он смотрит на мои губы и тут же накрывает их поцелуем. Нежно, но с болью, как будто в этом поцелуе — вся сдерживаемая тоска. — Без тебя жизнь будет бессмысленна. Холоднее тысячи километров арктических льдов.

Я опускаю взгляд. Лбом прижимаюсь к его груди. Дышу тяжело. Всё ещё не могу до конца решить — не потому что не знаю ответа, а потому что боюсь самой силы этого решения.

Он ждёт. Не торопит. Только мягко говорит:

— Лиза… для меня важно твоё «да». Ты… согласна поехать со мной?

Я поднимаю глаза. Сердце бьётся в ушах. Воздух будто застыл.

— Да… — произношу просто, и сама слышу, как в этом слове разлетается прежняя я.

Он замирает на долю секунды, а потом его лицо расплывается в такой улыбке, которую я никогда у него не видела. Не уверенная ухмылка, не ироничный изгиб губ, а настоящая — искренняя, солнечная, почти мальчишеская.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И в следующий миг он подхватывает меня за талию и закруживает, смеясь, свободно, громко — как человек, которому вернули жизнь. Я смеюсь с ним, но внутри — тишина. Глубокая, прозрачная. Удивительное спокойствие.

Когда он наконец останавливается, ставит меня на землю и целует в лоб, я выдыхаю — словно сбросила груз, которого сама не замечала. Его рука ложится на мои плечи, притягивая меня к себе, и я вдруг понимаю, что шагнула в неведомое.

Он идёт вперёд, сжимая моё плечо, и его шаг становится быстрее. И мой — вместе с ним.

И если это путь в омут, я не просто согласна… я иду туда сама.

Он поворачивает ключ, мотор срывается в глухой рокот, и машина резко рвётся вперёд. Пыль вздымается клубами, серое облако закрывает зеркало заднего вида. Мы не едем — мы убегаем.

Я не знаю, куда. Только одно ясно — к границе. К точке, где всё начнётся заново или закончится навсегда.

— У меня нет паспорта, — вспоминаю вдруг. Голос дрожит, почти на автомате, как у человека, который ещё не успел осознать, что происходит. Поворачиваю голову — его профиль чёткий, сосредоточенный.

— Нам помогут, — говорит он уверенно, не отрывая взгляда от трассы. — Паспорт тебе сделают. Не переживай, малыш. Теперь всё это — мои заботы.

Он нажимает на газ, и меня вжимает в сиденье. Мир снаружи превращается в размытую киноплёнку, пейзаж искажён скоростью. Его слова звучат как утешение, но внутри — острое, почти физическое понимание: всё. Обратного пути нет. Ни сегодня. Ни потом.

Сквозь приоткрытое окно врывается ветер — дерзкий, беспощадный. Он цепляется за мою фату, играется с ней, как будто и он решил сорвать с меня остатки прошлого. Я нащупываю заколку — металл прохладный, как замок, что держал меня до сих пор. Щелчок. Прическа распадается, волосы свободны.

Я тяну руку в окно, позволяя фате трепыхаться в воздухе. Несколько секунд я ещё держу её — как память как страх. Потом — отпускаю.

Ткань уносится назад, мелькает в зеркале и исчезает. Как день, что должен был стать свадебным. Как я, которой больше нет.

Он краем глаза наблюдает. Замечает мой жест. Его губы чуть приоткрываются, будто он собирался что-то сказать, но передумал. А потом на лице появляется та самая ухмылка — лукавая, спокойная, полная уверенности. Она всегда была для меня знаком опасности. И спасения.

В этот миг он настоящий. Без игры. Без масок. Такой, каким я его полюбила. Такой, каким, возможно, он и погубит меня. Но сейчас — мне всё равно.

Спустя какое-то время Александр тормозит. Машина плавно замирает посреди дороги, точнее — того, что мы условно называли дорогой. Под колёсами — утоптанная земля, изредка перебиваемая островками травы. Ни разметки, ни указателей, ни намёка на цивилизацию.

Он выходит первым. Я следом.

Перед нами раскрывается поле — огромное, как небо, и тоже меняющееся, словно живёт. Оно переливается всеми оттенками зелени и золота, испещрено всплесками ярких цветов: синие васильки, огненные маки, жёлтые лютики и белые звёзды ромашек. Ветер мягко раскачивает всё это многоцветье, и кажется, что поле дышит. Тихо. Ровно.

Где-то стрекочут насекомые — этот шелест не мешает, он только подчёркивает тишину, делает её глубже. В вышине плывут медлительные облака. Птицы переговариваются между собой, но их голоса звучат лениво, словно мир не требует от них спешки.

Солнце обжигает кожу, не позабыв о плечах. Мы в пути уже несколько часов, но время здесь растянуто, как будто исчезло. Лишь усталость напоминает о том как давно мы в пути. И только это бескрайнее поле, где не существует границ, кажеться длинную в целую жизнь.

— Что-то случилось? — подхожу ближе к Александру. Его спина прямая, он смотрит вдаль, будто туда, где земля и небо сплетаются в одну линию. — Нам ещё далеко?

Он оборачивается, и в его лице нет ни усталости, ни тревоги — только спокойствие. Чистое, простое.

— Нет, — отвечает. — Мы уже почти приехали.

Он идёт обратно к машине. Я иду за ним. Он открывает дверь, садится. Я сажусь рядом. В бардачке находит бутылку воды, открывает её, и, не глядя, протягивает мне. Этот жест — естественный, даже ласковый в своей обыденности.

— Попей, малыш, нам ещё несколько часов ехать.

Я беру бутылку, благодарно киваю. Пью. Вода прохладная, мягкая, и приятно скользит по горлу. Возвращаю бутылку Александру. Он подносит её к губам… и вдруг замирает, не пья, не двигаясь.

Он смотрит на меня — пристально, сосредоточенно, словно в его взгляде затаилось нечто невысказанное. Как будто он ждёт, что я сама всё пойму. Или как будто хочет что-то сказать, но не находит слов.

— Хорошо, — произношу негромко. — А то я немного…

Я хочу что-то сказать, но слова не собираются в мысль. Мир вокруг вдруг становится мягче, тусклее. Как если бы день, измождённый собственной яркостью, вдруг закрыл глаза — и всё вокруг начало тонуть в тихом, настойчивом мраке.

Глаза медленно закрываются. Мысль — последняя — скользит мимо сознания, унося с собой всё.

И всё, что я вижу перед тем, как исчезнуть в этом спокойном, невесомом ничто, — лицо Александра. Вытянутое, заострённое, лишённое всякой эмоции. Сосредоточенное только на мне. Серьёзное, словно высеченное из камня.

Глава 59.

Голова была ватной, как будто изнутри кто-то обернул её шерстью, скатал в клубок и забыл развязать. Шея затекла, спина ныла, но в воздухе стояла такая тишина, такая умиротворённость, что даже боль казалась неуместной. Лёгкий ветер колыхал где-то в вышине ветви деревьев — не слышно, но чувствовалось, будто через стекло проходила тень дыхания леса. Щебет птиц будто доносился издалека, как музыка, уносимая ветром.

Моргнула. Всё было… слишком спокойно. Глаза открывались неохотно, но когда, наконец, приподнялась, мне показалось, что я проснулась внутри картины.

Помещение было огромным — потолки будто терялись в высоте, не меньше трёх метров, если не больше. Окна тянулись от самого пола до потолка, будто стены просто забыли возвести. За окнами светился мягкий солнечный закат, пыль плясала в воздухе, словно крошечные призраки, медленно кружась под музыку тишины. Шторы — тяжёлые, из тёмного бархата, — были приоткрыты ровно настолько, чтобы не скрыть великолепие комнаты, но сохранить ощущение уединения.

Лежа на кровати, такой огромной, что почувствовала себя потерянной. Королевская? Нет. Слишком утончённая, чтобы быть просто королевской. Над кроватью — прозрачные воздушные ткани, спускающиеся с балдахина и создающие ощущение, что ты внутри кокона, отделён от всего мира. Подушка казалась необъятной, и даже ткань её чехла напоминала нежную кожу персика.

Комната дышала эпохой, которую прежде знала лишь по фильмам и книгам. Это не был китч, не стилизация под старину — это

была

старина. Живая, гордая, настоящая. Люстра, свисающая в центре потолка, с резными рожками под свечи, сейчас не горела, но всё равно казалась сердцем комнаты — будто она помнила времена, когда в её стеклянных гранях отражались балы, маски и чужие страсти.

– Мы приехали? — мелькнула мысль, почти детская, растерянная.

Резко приподнялась на локти — и тут же зажмурилась: резкая боль пронеслась от висков к затылку.

В комнате было слишком тихо. Ни дыхания, ни шороха, даже часы, если и были, молчали. На мне всё ещё было свадебное платье, только теперь оно выглядело немного иначе — подол запачкан, кружево оборвалось. Но почему-то я ничего не помню, как сюда попала. Кто меня принес? Александр?

С усилием приподнялась и села на край кровати. Рука скользнула по покрывалу — ткань тяжёлая, будто соткана из золота и ночи, плотная, будто могла защитить от всего мира. Богатство комнаты было почти пугающим: каждый угол кричал о величии, но не выставлял его напоказ, а, скорее, знал себе цену.

– Даже его квартира никуда не идет в разрез со всем этим. Это уже другой мир, — подумалось мне.

Возле кровати стояла старинная напольная вешалка, на ней — платье. Не современное. Не вечернее. Настоящее. Из другой эпохи. Пышная юбка, вырез в форме сердца, рукава будто сотканы из паутины.

Встала, пошатываясь, подошла ближе, пальцы скользнули по ткани. Она была мягкой, как дыхание, и холодной как утро.

– Это что, новые ролевые игры у нас пошли? — с ироничной ухмылкой мелькнуло в голове. И тут же, за этим мысленным смешком, настигло другое чувство: лёгкое, ползучее волнение.

Повернулась, оглядывая комнату — высокие окна, бархатные стены, мебель, как из дворца... Всё было слишком реально, слишком совершенным, чтобы быть сном.

— Где... это я? — прошептала я. Голос прозвучал глухо, как будто стены услышали и хранили слова для кого-то другого.

И тогда, из тени, из самого спокойствия этой комнаты, словно вкрадчивый шёпот в душу, раздался знакомый, бархатный голос:

— Дома, малыш.

Обернувшись на лёгкий звук позади, я тут же почувствовала, как щёки сами собой расползаются в улыбке — безудержной, искренней, как у ребёнка. Мгновение — и ноги сами рванулись вперёд, сердце ухнуло куда-то в живот. Я почти взлетела, бросившись к нему — к Александру. Он подхватил меня в свои сильные, знакомые руки, как будто это не тело моё, а перо на ветру. Мы закружились, и смех мой, тонкий, пьяный от счастья, вспыхнул в воздухе, как брызги шампанского.

Кажется, я никогда не была так счастлива. Ни до, ни после.

— Мы правда тут будем жить? — вырывается у меня сквозь дыхание, будто я боюсь спугнуть это волшебство. Перед глазами — пространство, как из сна: высокие своды потолков с ручной лепниной, парча на стенах, канделябры, отбрасывающие мягкий янтарный свет на шелковистые обои.

— Столько, сколько захочешь, — отвечает он. Его голос, всё тот же бархат, но спокойный, сдержанный, как будто он знал, что я спрошу. Словно всё уже было им решено, и мне остаётся только верить.

Я, прижавшись к его груди, вдруг отстраняюсь чуть — и замираю:

— А чего ты так вырядился?

Он выглядит... нет, он воплощает собой эпоху. Камзол из тяжёлого, глубокого изумрудного бархата, с серебряной вышивкой по борту, напоминающей переплетение виноградных лоз. Белоснежный жабо из тончайшего кружева, рассыпавшегося по вороту, словно иней. На манжетах — перламутровые пуговицы, каждая с гербом — то ли настоящий, то ли вымышленный. Его волосы аккуратно зачесаны назад, будто он вышел из портрета старого мастера. Я не могу оторвать от него глаз. Это не просто красиво. Это — благородно. Старинно. Почти священно.

— Как раз насчёт этого... — говорит он и мягко опускает меня на пол. Ладонь его, всё такая же тёплая, живая, сплетается с моей. — Хочу тебя кое о чём попросить.

Я с удивлением смотрю на него:

— В чём дело?

— У нас свои обычаи. И свои традиции.

Он ведёт меня за собой — шаг медленный, почти церемониальный — и я чувствую, как пол под ногами слегка пружинит: паркет инкрустирован редким деревом, лакирован так, что отражает наше движение, как тёмное зеркало. Шкаф, к которому мы подходим, — высокий, как дверной проём, с резными дверцами, на которых сцены охоты, любовных клятв, венчаний — словно история семьи, запечатлённая в дереве.

Александр распахивает створки, и у меня буквально перехватывает дыхание. Передо мной — тканевый водопад. Платья — одно за другим, словно висят в тишине, ожидая свою королеву. Парча, тафта, органза, бархат, шёлк... Цвета — от прозрачного, как утренняя роса, розового до глубокого, ночного синего, почти чёрного. Каждое — как живая история. Я протягиваю руку — и пальцы тонут в мягкой ткани, словно касаюсь не материи, а воды, мечты, света.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это... это ручная работа? — вырывается из меня полушёпотом, и в этот момент я точно знаю: я бы носила каждое из них, даже не спрашивая зачем.

— Ручная, — тихо, почти с ласковой гордостью подтверждает он, поймав мой взгляд. Уголки его губ чуть подрагивают — едва заметная улыбка. Не как у того, кто демонстрирует, а как у того, кто дарит.

Он на шаг отходит и указывает на другую дверь:

— А здесь — ванная.

Двери открываются, и я замираю. Это не ванная — это храм. Белый мрамор с прожилками серого, почти синие тени в глубине камня. Купель, вырезанная из цельного фарфора, сияет глянцем. По краям — латунные краны с головами львов, изо рта которых струится пар, мягкий, ароматный: что-то пряное, тонкое, неуловимое — как дыхание другого времени. На полу — ковёр, столь мягкий, что босые ступни тонут в нём, как в облаке.

— Это что... фарфор? — спрашиваю я, почти боясь потревожить звук своего голоса.

— Именно, — говорит он. И после короткой паузы добавляет: — Переодевайся. Я буду ждать в холле.

Он исчезает за дверью, оставляя меня среди шелков, мрамора и аромата прошлого. Я стою одна. Тело всё ещё дрожит — от счастья, от непонимания, от нежности. И от лёгкого страха. Как будто всё это — не со мной. Как будто я проснусь.

Но я не хочу просыпаться.

Вода в ванной уже почти доходила до краёв. Мягкий пар окутывал комнату, как вуаль — тёплая, убаюкивающая, пахнущая чем-то… неуловимым. Я заметила полотенце, аккуратно сложенное на резной подставке. Оно было не из этого времени. Не махровое, не хлопковое, не синтетическое — плотное, но мягкое, тяжёлое на вес, с вышивкой по краю. Как будто его ткали вручную, не спеша, в свете свечей.

На бортиках ванны стояли флаконы. Густое стекло, тяжёлое, с металлическими пробками, и каждый — как миниатюрное произведение искусства. Я взяла один, открыла — и меня охватил запах. Он был живой. Словно я провалилась лицом в цветущий сад, где розы пахнут не розами, а собой. Ни одна парфюмерия мира не сравнится — это было естественно, чисто, и почти греховно приятно. Я не удержалась — коснулась кончиком пальца масла, растёрла по коже… и закрыла глаза. Всё внутри дрогнуло.

Вода обволакивала, принимала в себя. Ни звука, ни времени. Только дыхание. И покой. Такой, которого я не помнила. Может, никогда и не знала.

Перед зеркалом я стояла долго. Волосы, ещё влажные, легко поддавались расчёске с перламутровыми зубьями. Они мягко ложились на плечи, на ключицы. Платье, которое оставил Александр, — это не просто одежда. Это было перевоплощение.

Тончайший корсет со шнуровкой — стягивал, но не душил. Он придавал силуэту плавность, какой у меня никогда не было. Цвет — тёмный виноград с отливом в лиловое пламя при свете свечей. Вышивка серебром, спускавшаяся от груди до талии — тонкая, изогнутая, словно виноградные лозы обвивали меня саму. Рукава — длинные, с открытыми запястьями. Я чувствовала себя… не знаю. Может, принцессой?

Я открыла дверь в коридор — и он буквально поглотил меня. Помещение было… огромным. Мои шаги, как отголоски, терялись в пространстве. Потолок — в лепнине, в завитках и цветах, будто взятых из снов. Сами стены — цвета тёмного угля, с серебряными вставками и нитями, переливавшимися, как живые. Это было не мрачно — это было величественно. Всё — как сам Александр. Сдержанно, с достоинством, с мощной тенью.

Я прошлась по коридору, и каждый мой вдох был как глоток из другого века.

Пол под ногами — мрамор, светлый, отполированный до блеска. Настолько, что я видела в нём своё отражение. От лестницы веяло чем-то почти церемониальным. Она была широкой, как для балов, но сейчас — пустая, торжественно молчащая.

Александр стоял внизу, опираясь на трость с серебряной рукояткой, но глядел в сторону, не на меня. Его профиль — резкий, почти выточенный. Я натянула на лицо улыбку, стараясь казаться лёгкой, уверенной — и начала спуск.

И тогда я

заметила их.

У подножия лестницы — в холле, ровно, как по команде, выстроилось человек десять. И все как один, в одну секунду, повернули головы на меня. Меня окатило жаром — взгляд каждого был холоден, ровен, оценивающий. Они не были враждебны. Нет. Но в их взгляде было то странное… признание, будто они давно знали, кем я должна стать, а вот я — ещё нет.

Женщины — в чёрных платьях, строгих, без украшений, с белыми фартуками и чепцами, затянутыми туго. Мужчины — в белых рубашках с широкими манжетами, жилетах, тёмных сюртуках, и на руках — безупречно белые перчатки. Некоторые с цепочками от часов, волосы зачёсаны назад. Я почувствовала себя актрисой, которая случайно вышла на настоящую сцену, где игра — больше, чем жизнь.

Я не знала, куда деть руки. Губы сами выдохнули:

— У меня что-то с лицом?

Как только я ступила на последнюю ступень, его рука вытянулась в мою сторону — как немой жест, как приглашение. Я протянула свою, мягко опуская в его ладонь. Он подтянул меня чуть ближе — без слов, сдержанно, глядя прямо в глаза с той самой неведомой строгостью, от которой внутри всё замирало.

Затем — повернулся к выстроенным людям.

Голос его был чёткий, ровный. Не голос любимого. Голос хозяина.

— Знакомьтесь. Елизаветта — ваша госпожа.

На миг я забыла, как дышать.

Госпожа?

Я?

Глава 60.

— Лиза, мне нужно будет уехать по делам, — его голос раздался неожиданно, низкий, глухой, будто проснулся из сна вместе с комнатой.

Я повернулась к нему, мягко шурша простынёй. Он лежал на боку, опершись на локоть, и солнечные лучи, пробравшиеся сквозь кружевные занавеси, вырезали на его теле игру света и тени. Простыня небрежно сползала с его бедра, обнажая линию живота, ключицу, плечо, — живую скульптуру, покрытую теплом. Его взгляд был всё такой же — сдержанный, выверенный, почти холодный. Но я уже знала, что под этой гладью — буря.

— Хорошо… — выдохнула я, прижимая ткань к груди, скрывая наготу. — А когда вернёшься?

Он не ответил сразу. Только протянул руку, коснулся моих щёк, провёл пальцами по виску, в волосы. Я наклонилась, поцеловала его ладонь. Он сжал мои пряди, потянул за затылок — не грубо, но властно, так, что в животе отозвалась волна. Его губы сомкнулись с моими, крепко, жадно. Целуя, как будто прощаясь с кусочком себя.

— Не хочу тебя покидать, — шепчет он, всё ещё не отпуская, и я чувствую, как в нём борются долг и желание. — Постараюсь вернуться как можно скорее. Но… — он медленно усаживается, спиной ко мне, его тело словно вырезано из полутени. — Дня три меня точно не будет.

Я молча смотрю, как он ищет штаны, нагибается, натягивает их в спешке, ловко. Всё ещё наш, интимный, мягкий мир утра вдруг тронут временем, его невидимой рукой. Он подбирает белую рубашку с пола, встряхивает, натягивает на плечи, запахивает, не торопясь застёгивать.

— Весь дом в твоём распоряжении. Со слугами…

— Не называй их так, — тихо, но твёрдо перебиваю его. Мы уже говорили об этом. Я не могу выносить это слово — оно звучит, как клеймо.

Он на мгновение замирает, не оборачиваясь, но голос его тут же ровно продолжает:

— Персонал. — Он поворачивается, бросает на меня взгляд через плечо, слегка приподнимает одну бровь. — Так лучше?

Я улыбаюсь, мягко, принимаю игру:

— Лучше.

И проваливаюсь обратно в подушки, запахиваясь в простыню, в тепло, оставшееся от него. Комната всё ещё дышит нами. Воздух чуть пахнет его кожей, нашей ночью, — смесь вина, пота и чего-то сокровенного.

— Если что-то понадобится, просто отдай им при… поручение, — он едва заметно осекается, подходя к зеркалу. Я вижу, как он поправляет жабо, аккуратно, с каким-то почти детским вниманием к каждой складке, — будто его облик должен быть безупречным не для других, а для самого себя.

— Поняла, — говорю я, уже сквозь зевок. — Думаю, не пропаду.

Он причесывает волосы быстро, точно. Серебряный гребень пробегает по тёмным прядям. Камзол — глубокого, насыщенного цвета, как вечер перед грозой — он набрасывает на себя и, не застёгивая, заботливо поправляет рукава.

Затем подходит ко мне. Становится рядом с кроватью, наклоняется. Я чувствую, как с его одежды пахнет ветром, полями и чем-то другим — дорогим, тонким как секрет.

— Будь умницей. Люблю тебя, — говорит он и целует — долго, сдержанно, будто оставляет печать.

— Возвращайся поскорее, — прошептала я, прикасаясь к его пальцам в последний раз. Глядя ему вслед, пока дверь медленно не закрылась, унося с собой его тепло, его дыхание, его тень.

В комнате осталось только утро. И я.

Я повалялась в постели столько, сколько позволяло утро, но в какой-то момент подушка показалась слишком мягкой, простыня — жаркой, а сама комната — неуютно неподвижной. Лень сменилась едва уловимым раздражением. Казалось, даже воздух застоялся. Я выдохнула и, приподнявшись на локтях, обвела взглядом спальню. Нашу спальню. Всё казалось знакомым, я ведь уже несколько дней тут… Но, странным образом, ни к чему ещё не привыкла по-настоящему.

Взгляд скользнул к небольшому туалетному столику — трельяжу, кажется, так это называли когда-то. Тёмное дерево, отполированное до стеклянного блеска. Несколько выдвижных ящичков, стеклянные флакончики, расчёска с перламутровой спинкой, и зеркало в массивной резной раме. На первый взгляд — как музейный экспонат. Но одна деталь нарушила гармонию. Одна… современная деталь.

Маленький, чуть приоткрытый ящик. И из него — как нарушитель времени — выглядывал тонкий чёрный шнур.

Телефонный.

Я замерла. Сердце едва заметно сбилось с привычного ритма.

Осторожно, придерживая на себе простыню, я встала с кровати. Ступни коснулись ковра — пушистого, прохладного, запахнувшегося пылью и лавандой. Подошла к столику, открыла ящик чуть шире — и вот он: телефон Александра. Современный. Чёрный, с тонким корпусом. В руке он ощущался неестественно чужим, как будто я держу не вещь, а свидетельство чего-то, чего не должна знать. Я провела пальцем по экрану — заблокирован. Батарея почти на исходе: 10%.

— Уехал без телефона? — пробормотала я вслух, словно спрашивая у пустоты.

Это было… странно.

Нет. Это было не в его стиле. Он всегда контролирует. Всегда держит всё в поле зрения.

Первая мысль — зарядить. Просто. Рационально. Я нашла зарядное, воткнула кабель в разъём, и, с телефоном в руке, присела, нащупывая розетку под столом. Ткнулась пальцами в гладкую стену. Пусто.

Я нахмурилась. Протянула руку дальше, вслепую — снова ничего. Странно. Поднялась на ноги, отдёрнула край шторы, провела взглядом вдоль стены. Розеток — нет. Вообще. Ни одной.

Теперь уже не на шутку озадаченная, я перешла в ванную. Просторную, светлую, с мраморными стенами и латунными кранами, от которых всё ещё пахло лавандовым паром. Обыскала глазами каждую стену. Ни одной розетки. Ни одной даже попытки намека на современность.

Холодок пробежал по спине.

Пожалуй, самый странный из роскошных интерьеров, что я когда-либо видела.

Комнаты словно были созданы специально, чтобы обмануть время. Чтобы изолировать. И, быть может… скрыть?

Я вернулась в спальню, телефон всё ещё был у меня в руке, и теперь он казался тяжёлым. Я чувствовала его вес иначе — как вес вопросов. Почему он его оставил? Почему тут нет электричества? Почему это выглядит, как сказка, но пахнет ложью?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Натянув на себя платье — то самое, лавандовое, с чуть колючей вышивкой по лифу, — я смахнула с лица остатки утренней вялости и собрала волосы в торопливый, небрежный узел. Локоны всё равно тут же выбились из-под шпилек — в этом доме всё, кажется, имело свою волю. Телефон в руке, шнур — намотан на запястье. Я вышла в коридор и начала спуск по лестнице, ступень за ступенью, чувствуя, как с каждой секундой мир вокруг будто бы снова закрывался от меня, не впуская до конца.

У подножия лестницы, будто вынырнув из тишины, меня встретил один из мужчин персонала. Молодой, очень аккуратный. Волосы завязаны чёрной лентой в хвост, взгляд внимательный, даже чересчур. Руки за спиной — как у солдата. Осанка безупречная.

— Простите, — начинаю я, остановившись в двух шагах от него и протягивая вперёд руку с телефоном и шнуром. — А где тут… розетка?

Он моргнул. Густые, выразительные брови поползли вверх, выражая полное, почти трогательное недоумение.

— Простите… розетка? — повторил он, словно это слово принадлежало какому-то иному языку.

Я вздохнула.

— Да. Хочу зарядить телефон. В спальне ни одной розетки.

Я опустила руку. Телефон вдруг стал нелепо тяжёлым — как камень в ладони. Мужчина не сдвинулся с места, только смотрел — вежливо, но с тем выражением, которое бывает у людей, когда они впервые слышат, что Земля круглая.

— Простите за мою необразованность, миледи, — произнёс он наконец, с лёгким поклоном. — Но боюсь, я не понимаю, о чём ваша светлость говорит.

Ваша светлость.

Меня будто кольнули. Не раздражением — скорее странной, абсурдной неловкостью. Внутри зашевелился непонятный холодок.

— Ничего. Я поищу сама, — выдала я с натянутой улыбкой, стараясь не выдать, насколько мне не по себе от всей этой избыточной вежливости.

Он не ушёл. Просто стоял, как статуя из плоти, выжидая.

— Что-нибудь ещё? — спросил он, и его голос звучал, как формула: ровно, безучастно, отрепетировано.

— Нет, спасибо, — улыбнулась я снова, почти по инерции.

Он отвёл взгляд, словно надеялся найти в углу коридора ответ получше, затем склонил голову и, наконец, ушёл, растворившись в тишине дома. Я осталась стоять — в полном одиночестве — с чувством, будто играю в чью-то игру, но не знаю её правил. И, что самое страшное, — никто не собирается мне их объяснять.

— Капец… какие тут все странные, — проскользнуло в голове, и я направилась в сторону большого зала.

Я не знаю, сколько времени бродила. Поместье — нет, дворец, настоящий дворец — разрастался передо мной, как бесконечный сон: залы, коридоры, лестницы, анфилады. Каждый поворот открывал новую комнату — полную портретов, предметов искусства, мебели, покрытой патиной веков. Всё безупречно ухожено. Всё наполнено… молчанием. Слишком идеальным.

А я всё искала эту чёртову розетку.

Стены были чистыми. Никаких выключателей. Никаких электрических следов. Ни единого намёка, что здесь вообще знают, что такое электричество. Всё — словно из другой реальности. И я начинала ощущать себя не просто гостьей, а вброшенной в чужую пьесу.

Я едва не налетела на одну из женщин. Полноватая, с добрыми, округлыми чертами лица, в чепце и переднике, с пучком тёмных волос, выбившихся из-под ткани. По-моему, её звали… Марта. Или Мира? Нет. Берта

.

Точно.

— Вы что-то ищете, госпожа?

Меня будто обдало кипятком.

— Пожалуйста! — выпалило из меня прежде, чем я успела себя остановить. — Не называйте меня госпожей. Ок?

Она вздрогнула. Лицо вспыхнуло. Голова тут же опустилась, руки сцепились перед фартуком.

— Прошу меня извинить за мою дерзость. Как… вы изволите вас называть?

Я остолбенела.

Я же даже голоса не повысила.

Что с ней?

— Лиза, — сказала я, медленно. — Просто Лиза.

— Молодой господин велел называть вас Елизаветта…

— Если вам так больше нравится — хорошо. Но, пожалуйста, без этого «госпожа», хорошо?

Я подошла ближе, открыла ладонь, показала ей телефон.

— Скажите, где у вас тут розетки?

Женщина снова замерла. В её взгляде промелькнул страх. Настоящий. Не театральный. Как будто я попросила у неё показать вход в подземелье. Или открыть какую-то древнюю, запретную дверь.

— Простите… что? — переспросила она тихо.

Я только выдохнула.

Играют они свою роль — отменно…

Ну, Александр. Вернёшься — порки тебе не избежать. Сколько ж ты им заплатил, чтобы они так вылизывали каждую реплику, каждое движение… Это уже не спектакль. Это — фанатизм.

Глава 61.

— Ну же… лови, — шепчу в пустоту, вытягивая руку вверх словно струна, как будто сама ладонь может дотянуться до самых облаков. Пальцы дрожат — от напряжения, солнце знойное накаляет макушку. Телефон — черное зеркало в руке — не улавливает ни единой полоски. Просто нет сигнала.

— А если здесь?.. — мчусь на пять метров влево, потом резко вправо, сбивая колени в высокую траву. Цветы под ногами ломаются с хрустом, будто я не ищу связь, а вытаптываю надежду.

Дышу чаще. Воздух горячий, тяжелый, невыносимый для весны, ощущение, что уже середина июля внезапно постучалось в дверь и прогнала остатки весны, нагло, без разрешения. Пот скользит по позвоночнику, щекочет между лопаток. От лба уже тянется капля к бровям. Ни тени, ни ветерка — только слепящее небо над головой.

Небо... какое оно тут. Лазурное, нестерпимо чистое, как если бы его вымыли вручную и вытерли до блеска. Белые облака — тонкие, острые, закрученные, как будто не небо, а картина: живопись с ножевыми мазками. На границе голубого где-то там искрится — будто рассыпали пыльцу. Или стеклянную крошку.

Пейзаж слишком совершенный. Тревожно совершенный. Трава — до колена, ровная, словно подстриженная невидимой рукой. Цветы — как из иллюстрации: ни одного поблекшего лепестка, ни одной серой пылинки. Нигде ни сучка, ни впадины. Земля будто утрамбована веками — идеальные изгибы, ни намёка на дикость.

Я оборачиваюсь на поместье. Отсюда оно кажется игрушечным — белые стены как мрамор; крыша — будто лаком покрытая, теплая, шоколадная; окна отражают свет, но отсюда они не больше размером чем мой указательный палец. При такой величине — два этажа, если не больше — оно не должно теряться среди просторов, но теряется. Теряется, как будто само хочет быть невидимым.

Мне становится жарко. Влажные ладони сжимаются вокруг телефона — на экране мерцает 3%. Почти всё. Очень жаль. Придется ждать Александра.

Я крутанулась на месте — может, где-то за холмами вышка? Может, дорога? Но кроме той, что привела сюда, — ничего. Ни столба, ни линии электропередач, даже проселка. Ни горизонта. Ни края леса. Только я, трава и этот абсурдно красивый мир, слишком безупречный, чтобы быть настоящим.

И тут я его вижу.

Неожиданно — как будто он был всегда. Мужчина в черном плаще. Высокий. Неподвижный. Шляпа низко опущена, глаза не видны, но я чувствую — он смотрит. Пронзительно. Без страха. Без попытки скрыться. Он наблюдает за мной, больше тут никого.

Сердце сжалось, будто кто-то резко сжал его изнутри в своей ладони. Но я делаю шаг. И ещё. Внутри — странное напряжение, как будто он знает меня. Как будто мы не впервые…

Но не успеваю заговорить. Он медленно — почти с уважением — поворачивается. Плащ вздыхает за ним. Спокойно уходит за угол дома, не ускоряясь. Ни паники, ни удивления — только уход. Как по сценарию.

Я бегу следом. Обегаю здание, горячий воздух обжигает щёки, сердце барабанит.

Но за углом — пусто.

Никого. Даже следов. Как будто он растворился. Или не существовал вовсе.

Я стою, ловя дыхание. Пульс в ушах. Телефон пикает — батарея на исходе. Но мысли уже не о нём. Они — о человеке, которого я не разглядела, но чёрт возьми, он кажется таким знакомым.

Я уже видела его. Я

знаю

его. Но откуда?

И почему в груди — такое чувство, будто я только что упустила что-то... важное. Непоправимо важное.

Из тени пристройки показалась Берта — прямая, как струна, и всё такая же бесшумная в своих движениях. Она остановилась, едва заметив меня, и тут же сделала низкий, почти церемониальный поклон. Руки сжаты перед грудью, подбородок склонён.

— Госпожа, — голос у неё удивительно тёплый, мягкий… и всё же раздражающе правильный.

Я чуть поморщилась. Это уважение казалось мне… ненастоящим, будто поданным на блюде из фарфора, с пафосом, который тут был явно не уместен.

— Берта, прошу тебя… — я сделала шаг ближе, — зови меня Лизой. Или Елизаветтой. Без всей этой... шелухи. Хорошо?

Я протянула к ней руки — сама не зная, зачем. Прикосновения, может быть, хотелось. Или просто... человеческой реакции. Она колебалась. Я почувствовала, как её пальцы слегка дрогнули в моих, будто я попросила большего, чем она могла себе позволить. Но в следующий миг её лицо смягчилось. Не только улыбка — глаза её тоже потеплели.

— Хорошо, Елизаветта.

— Славно. Сегодня жарко, — вздохнула я, отстраняясь. Резким движением попыталась согнать с лица жар ладонями, как бы взбить воздух. Бесполезно. Всё будто застыло, даже насекомые замедлились в этой вязкой, сухой жаре.

— Хотите, я принесу лимонад? Со льдом?

На миг у меня перехватило дыхание от этой фразы. Настоящий холодный лимонад. Вдруг — такое простое, но почти забытое обещание заботы. Мгновенно горло пересохло ещё сильнее, а глаза… черт, глаза предательски увлажнились.

— Буду признательна. И… себе прихвати.

— У меня… много дел, — ответила она, отводя взгляд. Пальцы её теребили передник, как будто и вправду она спешила обратно.

— Работа не убежит. Побудь со мной хоть немного, — мой голос звучал тише, чем хотелось. Почти как просьба, почти как слабость. — Просто поговорить. Просто… составь мне кампанию. Ок?

Она кивнула. И исчезла в тени как часть той самой тени.

Оставшись, я обернулась — и взгляд упал на лавку под дубом. Как я её сразу не заметила? Тень под деревом манила, как прохладный глоток в пустыне. Но... листья. Я прищурилась. Они были не зелёные.

Бирюзовые.

Нереально яркие, как выцветшая ткань, что потеряла краску, но приобрела душу. Что-то в этом было странное. Дерево выглядело иным, какой-то особый вид, специально выращенный по прихоти какого-то молодого господина, например, Александра? Я уже начинаю верить, что этот человек получает все чего захочет, стоит лишь захотеть...

Присев на лавочку, тень ласково закрыла меня от жгучих лучей солнца и я ощутила легкое облегчение на своей коже. Легкий ветерок наконец коснулся ее, нежно лаская и кажется, что нет ощущений лучше, чем сейчас. Просто хочется жить дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Берта появилась неожиданно быстро. В руках поднос, на нём два высоких стакана, в каждом — лимонад с тонкими дольками лимона и кубиками льда, играющими в солнечных бликах, как стеклянные жуки.

Она поставила поднос на низкий столик рядом. И… замерла. Стояла неловко, будто не знала, уйти ей или остаться, не дыша.

— Присаживайся, — я улыбнулась. Искренне. Может, даже чуть слишком.

Берта опустилась на край лавки, аккуратно, как будто боялась проломить её своим присутствием. Я протянула ей один стакан, держа его в пальцах с тёплой привычностью, как тост в тишине.

Она приняла его обеими руками. Осторожно. Будто это был не стакан, а фарфоровый ангел. Смотрела на лимонад, как на редкость.

Я сделала глоток. Холод ударил по нёбу, прошёл по горлу и разлился по груди — лёгким, почти физическим облегчением.

— Вкусно, — выдохнула я, откидываясь на спинку. Смотрела на неё сбоку — она робко пригубила. Один раз. Потом второй. И вдруг… как будто что-то прорвалось — и она осушила стакан, как будто в нём была не жидкость, а её единственная свобода.

Я засмеялась. Тихо. Без насмешки. Просто от нежности к этой нелепой, странной женщине.

— Чем тут у вас можно заняться? — спросила я, обернувшись к ней.

Она удивилась. Это было заметно по глазам — они чуть расширились, а губы раскрылись, но слова не находились.

— Я… — голос её дрогнул, как шаг по непрочной земле.

— Вот и я… — я посмотрела вдаль, — не могу себе места найти. Казалось бы, так тихо, так легко здесь. От города отдохнуть — блаженство. А в итоге… скука. Телефон дома забыла. А телефон Александр, похоже, вот-вот сдохнет и не работает тут, — покосилась на чёрное тело телефона. Он больше напоминал бесполезный кусок пластика, чем средство связи.

— Может, я могу чем-нибудь помочь? — слова срываются неожиданно даже для меня самой. Слишком лёгкие, как будто кто-то подсунул их мне в голову без предупреждения. Но вдруг — в этом есть смысл. Хоть какой-то. Я ведь всё равно тут скучаю. А так хотя бы убью время до возвращения моего парня.

Сказать, что Берта была удивлена ничего не сказать, но то с какой осторожностью она подбирала следующие свои слова было ясно с первых звуков, которые она пыталась проронить.

— Что вы…

— Ты, — перебиваю, мягко, но чётко.

— Вы... ты… т... т… Елизаветта… — имя она произносит почти на выдохе, — девушке вроде вас негоже работать, как… простолюдинке.

— Да ну тебя, Берта, — усмехаюсь. — Поднимайся. Пошли. Придумаем мне дело.

Она не двигается. Не моргает. И кажется, что даже дыхание замирает между нами.

Но тут я опускаю глаза и — о, конечно. Платье. Шёлк струится по ногам, дорогой, тяжёлый, как вода, расшитый. Я выгляжу, как фарфоровая кукла, вытащенная из коробки только на праздник.

— И… платье как у тебя дай. Это не подойдет для работы, — я делаю круг рукой, словно рисую на себе маску. — Ну, чего расселась? Вперёд.

Одарив улыбкой свою новую знакомую, с уверенной походкой шагаю в пристройку.

И — будто я развеяла заклятие. Берта моргает, быстро подхватывает поднос, стаканы мелко звенят друг о друга. Она почти бегом идёт следом за мной, спешит — но не от страха. Скорее от того, что боится потерять это странное и… необъяснимое мгновение.

Мгновение, в котором госпожа вдруг захотела стать просто Лизой.

Глава 62.

Берта выдала мне рабочее платье — простое, серо-синее, с широким поясом и крепкой тканью, пахнущей чем-то свежим, почти мятным. Оно было новое, точно. На швах ещё оставалась мягкая жесткость, как будто еще ни разу не стирали. И, удивительно, село оно на меня будто сшито под заказ.

Я стояла перед зеркалом в комнате, где Берта держала запасной инвентарь и одежду, и смотрела на своё отражение как на другую девушку. Не госпожу. Не гостью. Не чужую. Просто... как на одну из своих. И в этом образе было нечто освобождающее, с легкой ноткой предвкушений новых знаний и приключений, возможно.

Когда я вернулась, Берта посмотрела на меня иначе. Не как на госпожу, и не как на капризную девушку из города. А как на равную. Или почти. И, наверное, что-то между нами действительно сдвинулось. Она больше не выговаривала "госпожа", и это было таким облегчением. Я чувствовала: с каждым её "ты" мир как будто становился чуть менее хрупким. Я ощущала словно мы становились ближе, как подруги.

Первым делом она поручила мне — не приказала, не намекнула, именно поручила — заняться цветами. Молодые розы прибыли только этим утром, заказанные ещё месяц назад, и теперь, в коробках у забора, они выглядели как дети в чужом доме: растерянные, но с надеждой.

— Тут всё уже готово, — сказала Берта, ведя меня к саду.

Земля была уже вскопана, инструменты аккуратно разложены, лейки наполнены, перчатки — даже моего размера. Подготовка была идеальной, как и всё здесь, но в этом теперь чувствовалась не строгость, а забота.

Берта показала, как рыхлить землю. Как измерять расстояние между лунками. Как прижимать корни, чтобы дать розе крепкую опору, и позволить прорости в большие кустарники.

— Если посадишь близко — будут биться за место. Как сестры, которые хотят выйти замуж за одного принца, — сказала она, с неожиданной улыбкой в голосе.

Бутоны были ещё крепко закрыты, но уже угадывались цвета: нежно-розовые, будто утреннее небо; пурпурные — почти багряные; и насыщенно-вишнёвые, как след от поцелуя на губах после обжигающих ночей. Мы сажали их группами, как хор по голосам. Каждой — своё пространство. Свой ритм.

— Сюда? — я повернулась к ней, держа побег, как ученик — кисть перед первым мазком.

— Чуть левее. На ладонь. — Её голос стал мягче, чем раньше. Почти материнским. Я не знала, есть ли у неё дети. Но в этот миг мне казалось — есть. Эта женщина умела любить, и ценить, то что имеет.

— Вот так? — снова повернулась, ловя её взгляд.

Она кивнула. На лице её — довольство. Не строгое, не дежурное. Тёплое.

— Теперь притаптывай. Слегка. И водой из лейки сверху. Совсем немного надо.

Я делаю, как она говорит. Каждое движение — будто маленький ритуал. Вода шепчет по лепесткам. Земля дышит. И впервые за несколько дней я чувствую: я здесь не одинока.

— Отлично. Ты уже сама можешь облагородить весь сад, — говорит она, и голос её — совсем другой теперь. Почти с гордостью. Почти как у той, кто верит, что из тебя может выйти толк.

Я опускаю взгляд на свои руки — чёрные под ногтями, ладони в земле, запястья влажные от пота и брызг. Отряхиваюсь. Встаю с колен. Чувствую, как потягиваются мышцы спины. Дыхание ещё сбито, но лёгкое.

Смотрю на Бёрту. В упор. И ловлю в её взгляде нечто удивлённое, но не чужое. Может быть — признание.

— Без тебя бы ничего не вышло, — говорю я, и в этих словах больше, чем благодарность. Это... признание того, что я нуждалась в этом. Во всём этом.

— Так, — сказала Берта, задумчиво оглядывая ряды клумб, щурясь на солнце, — беги, прихвати ещё пару ящиков с саженцами. Нам надо успеть до заката. Я проверю, как там кухня, и мигом вернусь.

Она говорила деловито, но не властно. Её слова не звучали как приказ — скорее, как предложение работать вместе, как два человека, разделившие дыхание одного дня. Я кивнула и пошла к сараю.

Воздух уже густой, почти звенящий от жары. Я поднимаю первый ящик — в нём земля, корни, запах живого. Потом второй. Третий. Пальцы скользят, под ногтями остаётся чёрная крошка, рубаха липнет к спине, но я не даю усталости сломить меня. Солнце еще высоко, хотя времени не так уж и много осталось.

Последний ящик я едва дотащила до сада. Опустила его на землю, и колени дрогнули. Я рухнула рядом, на мягкую, тёплую землю — пыль прилипла к щекам, к губам, к ресницам. Ладонь зарылась в траву, дыхание вырвалось шумно и тяжело.

Грудь вздымалась, как волна. Воздух был горяч, но с каждым вдохом становился чуть свежее. Всё вокруг поплыло — небо, деревья, запах роз, гул далёких насекомых.

Мне показалось, что трава под щекой чуть колышется — будто кто-то гладит меня по лицу.

Я моргнула. Мир растворился и погрузилась в сон.

— Аврора, подойди, дорогая, — голос звучит так мягко, что я чувствую как он вибрирует внутри моего сердца. Он знаком… и в то же время никогда прежде я его не слышала.

— Познакомься со своей сестрёнкой…

— Мама, какая она кроха! — звонкий девчачий смех, лёгкий, как колокольчик.

Вокруг темнота, но они — словно в круге света. Всё остальное тонет в чернильной тьме, и только этот свет живой, дрожащий, будто сотканный из лунного дыхания.

Женщина — высокая, в белом платье, ткань струится, искрится, словно в ней спрятано утро. Волосы — белоснежные, лёгкие, почти светящиеся. От неё веет чем-то… родным. Невыносимо родным.

Рядом — девочка, лет девяти. Аврора. Улыбка у неё живая, глаза сияют, и в каждом движении — беззаботная чистота, от которой больно. Она тянет руки к колыбели, стоит на цыпочках, стараясь разглядеть новорождённую.

Я подхожу ближе, осторожно, будто боюсь спугнуть их. Но их шёпот доносится смутно — слова текут как через воду, ускользают.

Они счастливы. В их лицах — свет. И мне хочется остаться здесь, просто смотреть. Просто дышать этим мгновением, где всё такое умиротворённое, и теплое.

Я делаю шаг, обхожу их, пытаясь разглядеть лицо женщины — но свет режет глаза. Лицо словно спрятано, смазано. И всё же я знаю его. Я знаю этот изгиб губ, этот поворот головы.

Откуда?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девочка смеётся, а из колыбели слышится тихий звук — не плач, не гул, а мелодичный смех, переливчатый, как ветер в стеклянных колокольчиках.

Я наклоняюсь, чтобы увидеть младенца. Ткань шевелится. Сердце замирает.

Колыбель пуста.

Но смех всё ещё звучит. Он повсюду — над кроваткой, в пространстве вокруг нас, в ушах, как эхо детства, которое звучит как отголосок прошлого.

— А где ребёнок? — шепчу я.

Они обе замирают. Бездушные, не живые, и это пугает меня.

Воздух становится неподвижным. Свет будто сжимается.

Женщина поднимает голову. Сначала медленно — к Авроре, потом ко мне. Движения точные, неестественные, как у куклы на нитях. У девочки лицо теперь бледное, улыбка исчезла.

Женщина делает шаг. Свет колышется вокруг неё, но её лицо всё ещё размыто.

И вдруг — голос, тихий, ровный, почти ласковый:

— Ты почему не в кроватке?

Мир обрывается.

Из груди вырывается холод, и я понимаю, что она смотрит на меня.

Я пришла в себя с лёгким толчком реальности — будто кто-то дернул за нить сна и выдернул меня обратно. Всё было... странно тихо. Земля подо мной тёплая, неровная. Лоб упирается в грязную ладонь. Я выдыхаю резко, хрипло. Сон рассыпается, оставляя после себя привкус — солоноватый, как воздух на рассвете. Это был только сон. Сейчас — точно нет. Сейчас я уже не сплю.

Берты нигде. Я медленно поднимаю голову, поворачиваюсь — и замираю.

Надо мной, как вырезанный из самого сумеречного света, склоняется мужчина. Чужой. Не просто незнакомый — иностранец в реальности. Глаза — тёмные, как беззвёздная ночь, слишком глубокие, слишком близкие. Он смотрит на меня не просто взглядом — он всматривается, будто читает строки на моем лице.

Чёрный плащ, строгий костюм, кожаные перчатки, всё на нём будто создано не для тепла, а для тайны. Волосы — длинные, тёмные, мягко волной ложатся на плечи. Молодой, безупречно собранный, с той самой красотой, которая скрывает в себе опасность.

Между нами — воздух, будто только что закипел. Я не могу отвести глаз. Мы играем в молчание, будто оба знаем, что словами сейчас всё только разрушим. Или нам просто нечего сказать, играем в игру "Кто первый заговорит".

Он склоняется ближе. Я чувствую запах — пряный, с горечью, как дым с кожи после вечернего костра. В нём — нечто нехваточное, как недосказанная фраза в письме.

Кожа его перчаток поскрипывает, еле слышно, но в этой тишине это звук разрывает покой.

— Что ты тут делаешь? — голос глубокий, хрипловатый. И холодный. Не отстранённый — обескураживающе точный, будто выведенный скальпелем.

Я сглатываю, дыхание сбилось, слова застряли где-то между рёбрами.

— Я...

— Язык проглотила? — угол его рта дрогнул. Но не в улыбке. В едва уловимом раздражении? Или насмешке?

— Кажется... я уснула, — выговариваю наконец, приподнимаясь, оглядываясь — всё ещё с земли. Земля прилипла к локтям.

Он выпрямляется. Высокий. Спокойный. Протягивает руку — ладонь в перчатке раскрыта. Решительно.

Я колеблюсь, но вкладываю свою. Его хватка уверенная, сильная. Он тянет меня вверх — и в тот самый момент колено соскальзывает, нога предательски подгибается.

Я падаю прямо в него.

Тело его — горячее, как нагретый металл. Он ловит меня, без усилия, руки обвивают за талию. Мои пальцы сжимают ткань на его спине — на ощупь дорогая, нежная. И вдруг всё вокруг замедляется.

Мы стоим так. Слишком близко.

Я слышу, как стучит моё сердце — возможно, и его. Грудь его поднимается едва заметно. Его рука касается моих волос, находит прядь, проводит пальцами вдоль, чуть дольше, чем нужно. Он разглядывает их, как предмет интереса, как тайну. Затем — мой взгляд. Его глаза останавливаются на моих зелёных, вглядываются, будто ищут старую знакомую. Его губы медленно, намеренно скользят взглядом по моим.

Я смотрю на его.

Этот взгляд, это расстояние... это уже было. Где-то. С кем-то. С Александром. Но сейчас — всё иначе. Жар внутри разгорается. Он не торопится, и от этого только сильнее трясёт. Я чувствую, как по коже проходят дрожи, от затылка до кончиков пальцев.

"Что происходит со мной?" — мелькает мысль. Неужели при виде каждого красавчика, похожего на миф, я буду теряться, тонуть?

Он склоняется ближе. Дыхание его обжигает лицо. Шорох ткани, скрип кожи, тепло его рук — всё становится громче, чем мысли.

Мир будто сжался до этих нескольких сантиметров между нашими губами.

И вдруг...

Глава 63.

Я бежала, как будто за мной гналась сама тьма.

Подол платья путался в ногах, где-то зацепился за куст — раздался хруст, я едва не рухнула лицом в землю, но не остановилась. Сквозь плотный, тяжёлый воздух сада я прорезала путь, точно птица, в последний раз махнувшая крылом перед тем как сорваться вниз.

Дышать стало невыносимо — не воздух, а пепел, сухой, липкий, чужой. Всё во мне звенело: грудь вздымалась, сердце срывалось с ритма, удары отдавались в горле, в висках, в самых кончиках пальцев. Пальцев, что оставили на его груди пятна — я видела их мельком — следы от меня. Как будто я не пнула его, а вырвала из себя что-то живое, оставив внутри него. И он... он улыбался.

Он не должен был улыбаться так.

Я рванула сквозь вьющуюся арку из дикого винограда — листья обожгли кожу, в волосах застряли мелкие паутинки и пыльца. Остановиться не было сил — и не было права. Он мог пойти за мной. Он должен был пойти. А если пойдёт — что тогда?

Пятки стучали по каменной дорожке, мимо знакомых клумб, вдруг ставших чужими, в сторону террасы. Лестница в три ступени — перескочила через две, уцепившись за перила. Створка двери, рассохшаяся от летней жары, поддалась с хрипом, будто дом не хотел меня впускать. Я влетела внутрь.

Холл встретил меня прохладой и тишиной, слишком резкой после шороха сада, после жара его взгляда. Всё казалось враждебным — зеркало на стене, в котором мелькнуло моё собственное отражение: испуганное, с горящими глазами. Это была не я. Не могла быть я.

Я вбежала дальше, вглубь, почти наощупь, будто память сама вела по знакомым поворотам. Где-то справа мигнул блеск люстры, запах воска и сухих трав напомнил о кухне. Нет, туда нельзя. Я свернула в старую музыкальную гостиную, где давно никто не играл. Там было темно, прохладно и безопасно. По крайней мере — казалось так.

Спиной к стене. Камень холодный, впивается в лопатки. Я сползла вниз, колени дрожали, а руки всё ещё не слушались. Кулаки побелели от напряжения. Пульс гремел барабанами в ушах.

"Кто он?"

Мысли впивались одна в другую, мешались, сливались в одно. Что это было? Притяжение? Морок? Сила, от которой я с трудом оторвалась... или — от которой до сих пор не могу уйти?

Я чувствовала, как губы снова вспоминают его дыхание — близкое, слишком близкое. Его глаза, изучающие. Не впервые. Я знала этот взгляд. Узнала его в ту же секунду, как он впился в меня. Все повторяется вновь, как это было с Александром в первые наши встречи.

Придя немного в себя, я медленно поднялась с пола, стараясь не делать резких движений, будто и воздух вокруг стал хрупким, мог осыпаться, как пыль со старинного зеркала. Колени дрожали, тело казалось чужим — мокрое от страха, натянутое, как тетива. Оперевшись на холодную стену, я выпрямилась и с замиранием сердца выглянула из-за угла. Пусто. Коридор простирался, как натянутая струна — длинный, глухой, будто вымерший.

Я ступала так тихо, словно вторгалась не просто в дом, а в чужую память. Как воровка, крадущаяся по теням, я пробралась обратно в холл, внутренне сжимаясь от каждого скрипа пола. Когда подошла к проходу в кухню, запахи свежего укропа, лавра и мясного бульона ударили в лицо неожиданной, обыденной теплотой, как пощёчина. Но за этой уютной завесой пряталось что-то совсем иное.

Голоса. Разговор. Но это была не болтовня о хлебе и приправах. Слова звучали злее, суше. Я остановилась, прижалась к стене и осторожно коснулась дверного проёма рукой, едва дыша. Прислушалась.

— Эта... новая госпожа... — голос, тонкий, словно порванная нить, прозвучал с неприятной язвительностью, — странная какая-то...

Тепло из кухни вдруг показалось липким, как пар в чужой бане. Я зажмурилась, как от удара.

— Да, задавала странные вопросы...

— Искала не понятно чего...

Мягкий смешок.

— Да кто же поймёт этих господ? Они всегда у себя на уме.

Голос парня — хрипловатый, нагловатый. Его лицо всплыло мгновенно: веснушки, тёмные глаза, лёгкая улыбка с утра...

Так улыбаются, чтобы понравиться. А за спиной смеются. От этого почему-то стало особенно мерзко.

— Прекратите, — голос Берты, строгий, сдержанный.

— Она наша госпожа, мы должны относиться со всем уважением.

Раздался глухой удар — будто ложка шлёпнулась на доску, или, может, кулак. Мне даже показалось, что пол под ногами вздрогнул.

— Ага, до тех пор, пока она в его постели... — кто-то захихикал, и тут же раздался откровенный, низкий смех. Ещё и ещё. Волной.

Я сжалась, как от холода. Щёки вспыхнули — не от стыда, а от бессильной обиды. Они ничего не знали. Ничего.

Я ведь не сделала им ничего дурного. Не кричала, не приказывала. Я даже не просила.

В чём моя вина?

— Хватит, я сказала! — теперь Берта говорила иначе: быстро, резко, не оставляя воздуха. — Иначе накажу каждую из вас.

— Берта, да что с тобой? — изумление в голосе, как в плеске холодной воды. — Сама ведь недавно её высмеивала.

Сердце сжалось. Вот она, правда. Та, что прячется за улыбками и чопорными поклонами. Я опустила взгляд. Брови сами сжались, лицо застыло — как фарфоровая маска, хрупкая, но упрямая.

— А теперь я говорю: прекращайте весь этот бабский лепет зависти и презрения! — голос Берты стал твёрже, но с каким-то странным теплом. Почти... настоящим?

— Елизаветта — прекрасная молодая девушка. Она тут в качестве гостьи нашего молодого господина. Мы должны отнестись к ней со всем уважением.

Мелкий шум по кухне: кастрюли, лопатки, шаги. Всё это звучало теперь, как фон к чему-то большему — к моему собственному одиночеству. Даже защита Берты не могла стереть этот липкий налёт.

— А не молода ли она для него? Совсем же ребёнок.

"Ребёнок..." — это слово пронзило, будто иголкой под ноготь. Я сжала губы. Я не ребёнок. Я пережила больше, чем им понять. Но для них — я просто “никто”. Просто очередная девушка… в постели их господина.

— Кира, ещё одно слово — и пойдёшь вымывать первый и второй этаж! — голос Берты звенел. Гневно. По-настоящему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И вообще, у меня по горло дел, — вздох, усталый. — Прекращайте бред сочинять. Займитесь ужином. У нас сегодня гость.

— Кто-то прибыл?

— Господин Себастьян! Он останется сегодня на ночь.

Я замерла.

— Себастьян?.. — выдохнула шёпотом, сама себе, и в это мгновение внутри будто что-то дёрнулось. Невесомая нить, давно оборванная, вдруг снова натянулась.

Я вспоминала. Лицо, черты, взгляд. Как в тумане, но живое. И вдруг... прилив крови. Щёки вспыхнули, будто меня поймали на мысли, которую нельзя думать вслух. Я мотнула головой, будто могла сбросить его, вытряхнуть из собственной памяти. Но лицо осталось. Он не ушёл.

— Себастьян тут? — с восторженным вздохом повторила одна из девушек, и по голосу было понятно — кто-то влюблён, кто-то грезит о нём ночами.

Я сглотнула.

Внутри всё сжалось, словно сердце не билось, а затаилось, чтобы слушать.

— Так что поторапливайтесь! — Берта взяла командование в руки. — Ужин должен быть готов в срок. Приду через час — проверю.

Шаги. Твёрдые, уверенные, тяжёлые.

Она выходила. И я, не дожидаясь, когда её глаза встретят мои, поспешно, почти боком, как кошка, стала пятиться. Тихо, на носках, прижавшись к стене как тень. Сердце било тревогу. Я исчезала из этого пространства, уходила в сторону холла, стараясь не выдать ни малейшего звука.

Добравшись до лестницы, я чуть не споткнулась о собственный подол платья. Платье цеплялось за перила, грудь разрывалась от бега, но я знала — нужно выше. Быстрее. Прочь от взглядов. Прочь от разговоров. Я почти вслепую схватилась за холодный поручень, поднялась на ступень, вторую, третью… Вверх, вверх.

И тут — звук.

Цок-цок-цок.

Медленные, уверенные шаги по мраморному полу. Мужчина.

Ритм уверенности, шаги, что не привыкли отступать. Они приближались.

Я замерла, будто меня застигли в чужой комнате. Но в последний миг рванулась вперёд, почти бегом вскарабкалась на второй этаж и спряталась за углом. Сердце билось где-то в горле. Я прислонилась к стене, затаила дыхание. Прислушалась.

— Господин Себастьян, я приготовила для вас спальню. Желаете принять горячую ванную? — голос Берты. Мягкий, услужливый, чуть сладкий. Такой, каким она со мной говорила постоянно.

Я закрыла глаза и тут же в голове возник образ.

Они стоят близко. Её руки скрещены перед фартуком. Его глаза тяжёлые, темные, цепкие.

Берта смотрит на него снизу вверх, с лёгкой улыбкой.

Он — прямо, выпрямлен, как вояка. Уверен в себе до последнего рубца на сердце.

— Спасибо, Берта. Это будет кстати. — голос Себастьяна глубокий, твёрдый. Он говорит коротко, но каждый звук — будто отпечатан сургучом.

— Хорошо, сейчас подготовлю всё, — Берта начинает удаляться, и по её тону слышно — спешит угодить, не замешкаться ни на секунду. Но он её останавливает:

— А знаешь что, Берта...

— Да? — шаги замирают. Голос — удивлённый, даже чуть обеспокоенный.

— Пусть это сделает одна из твоих девушек. Уверен, у тебя много дел. — Чётко. Сухо. Без тени ласки. Но в этом и была власть.

— Конечно. Сейчас кого-нибудь пошлю. — Ответ мгновенный. У неё нет права на колебание. Но он не закончил:

— Молодая девушка со светлыми волосами.

Тишина. Секунда, две.

Пульс зашумел у меня в ушах.

— Да, господин. — Уже иначе. Голос Берты потускнел.

Я слышу, как её шаги уносятся в другую сторону, быстрые, заглушаемые ковром.

А Себастьян...

Он разворачивается. И идёт к лестнице.

Мои пальцы судорожно нащупывают ручку двери. Я почти не дышу. Если он поднимется, он может меня увидеть. Услышать.

Я отступаю, пятясь назад, словно от надвигающейся волны.

И — врываюсь в свою комнату.

Поворот ключа. Щелчок.

Я замираю у двери.

Слышу шаги. Чёткие, не торопливые. Они проходят мимо.

Дальше. Дальше.

Он не остановился. Не постучал. Не заглянул. Просто прошел мимо.

Мои ноги подкашиваются, я позволяю себе выдохнуть.

Глубоко. Жадно.

Только теперь замечаю, как сильно сжимала в кулаке подол платья. Руки вспотели, в волосах запутались сухие листочки сада.

Я опускаюсь на кровать, тяжело, всем телом. Руки — грязные, ссадины на ладонях. Платье мятое, с разводами земли. Вид у меня... жалкий. Загнанный.

Ванна.

Тело само просит — смыть. Стереть всё, что было.

Я медленно раздеваюсь. Одежда соскальзывает с плеч, ткань падает на пол, как скинутая роль. Захожу в ванную.

Тёплая вода. Пар поднимается, обволакивает кожу. Грязь садовая тает на теле, как тьма на рассвете.

С каждым движением губки — чуть легче. Дышать. Жить.

Я опускаюсь по плечи. Вода ласкает, обнимает. Я закрываю глаза, позволяю себе забыться. Хочу исчезнуть, хоть на миг.

Но мир возвращает меня иначе.

Когда, завернувшись в халат, вытирая влажные волосы полотенцем, я возвращаюсь в комнату, взгляд случайно цепляется за ночной столик.

И я замираю.

На его поверхности, среди моих вещей, там, где ничего не должно быть...

Лежит браслет.

Тонкий. Серебряный.

Я беру его в руку.

Поворачиваю. Смотрю.

Это он. Несомненно.

Но он остался дома. В отцовском доме.

Я помню. Помню точно. Он лежал в шкатулке. Я не брала его с собой.

Кожа покрывается мурашками, будто я снова стою под ледяным дождём.

Как он попал сюда?

И кто…

Кто его принёс?

Глава 64.

— Как же приятно... — шепчу сквозь сон, чувствуя, как тело медленно растекается по кровати. Пальцы ищут, за что бы ухватиться, как будто мир вокруг — зыбкая вода.

Спина выгибается в пояснице. В отсутствие Александра я всегда сплю в ночной рубашке или его сорочке, надеваю бельё. Но сейчас... на мне ничего нет.

Кто-то постарался — стащил всё аккуратно, почти нежно. Незаметно.

Может быть, он вернулся?

Тихо, как лунный свет, вошёл в спальню. Сел на край кровати. Скользнул под одеяло — сквозь ткань, как призрак. Горячие ладони легли на мои бёдра. Пальцы — уверенные, сильные — впиваются в кожу: не грубо, но с намерением. До желания. До жадности. До тени боли.

Но кричать не хочется.

Я только запрокидываю голову и, сжав простыню, стону — сдержанно, будто во мне что-то раскрывается, почти цветёт. Его язык — там, где пульсирует жизнь. Там, где я заканчиваюсь и начинается он. Ласки, как капли огня, сливаются в дрожь, и я больше не знаю, где руки, где бёдра, где я.

— Александр... ах... ты уже... ммм... вернулся? — выдыхаю, не столько спрашивая, сколько признавая.

Не сразу удаётся открыть глаза. Веки тяжёлые как железо. И всё же я заставляю себя — с усилием, как будто от этого зависит нечто большее.

Вокруг — ночь.

Лишь лунный свет льётся в спальню, серебром ложится на простыни. Окно открыто настежь. Ветер колышет тюль, и она танцует, будто живая.

Я ведь закрывала окно на ночь... или нет?

Над горизонтом горит огромная луна — полная, странно близкая, будто наблюдает.

Комната пуста.

Поворачиваю голову вправо — никого. Влево — тоже. На тумбочке лежит мой браслет, сверкает в полумраке как глаз.

А одеяло у моих бёдер медленно поднимается и опускается... в ритме безмолвной музыки, где единственный звук — мой сбивчивый, дрожащий голос.

— Даааа... — выдыхаю, растворяясь в волнах наслаждения.

Александр не останавливается. Его губы впиваются в мою плоть, будто он пьёт меня — жадно, настойчиво, как вампир, который слишком долго голодал. Каждое его движение — голод, каждое прикосновение — пульсирующее безумие.

Это настораживает. Но я не могу — не хочу — ему запретить.

Я вся — только отклик. Его дыхание, его ритм, его тень.

И вот наступает финал. В теле разлетаются искры, дыхание прерывается, превращается в сиплый выдох. Всё стихает. Только сердце ещё бьётся — где-то в горле, в висках, в пальцах. Я закрываю глаза. Пытаюсь поймать воздух. Он возвращается не спеша, как волна после шторма.

Тишина.

Только шелест тюля и слабый скрип кровати.

Я опускаю голову, чуть приподнимаю одеяло — краешек, осторожно, будто боюсь спугнуть сон.

Он не спешит показаться.

Тогда — рука.

Тёплая, чужая, тянется к моему лицу, пальцы ложатся на щёку и мягко поворачивают голову.

— Какая же ты сладкая… ммм, — шепчет Александр.

Луна разливает серебро по его коже — гладкой, горячей, без единой детали одежды. Он лежит рядом, по правую сторону, обнажённый, будто только что вошёл в этот мир из сна.

Но его глаза…

В них — тьма. Настоящая, бескрайняя. В них можно утонуть и больше не вернуться.

Улыбка — неестественная, тонкая, как натянутая струна.

И всё же он тянется ко мне — медленно, почти благоговейно, будто век ждал этого поцелуя.

Он останавливается, замирает и я не ощущаю его прежде жгучего дыхания на моих...

Мир на миг замирает.

Холод стекает по позвоночнику, обвивает ребра, сжимает грудь.

Если Александр — здесь...

То кто... под одеялом?

Оно всё ещё шевелится.

Кто-то всё так же держит меня за бёдра — крепко, властно как собственность.

Медленно, с трудом, я тянусь к краю. Сердце бьётся в горле.

Одеяло опадает.

И я вижу — между моих ног другой мужчина. Молодой, обнажённый, с теми же чертами лица.

Он поднимает голову, и я встречаю ту же улыбку — зеркальную, хищную.

— Ты прав, брат, — произносит он низким голосом, — она сладкая.

И в этот миг его улыбка ломается — расползается, превращаясь в нечто злобное, почти нечеловеческое.

Всё внутри сжимается от ужаса.

Луна гаснет за облаком.

А воздух вокруг становится густым как кровь.

Резкий вскрик вырывается из груди, и я подскакиваю, широко раскрывая глаза. Несколько секунд не понимаю, где нахожусь.

Воздух — тёплый, тихий. Из окна доносится щебет птиц, а мягкий утренний свет растекается по комнате, обволакивая всё вокруг золотистым сиянием.

Я в спальне. Всё на месте. И окно — заперто. Да, я ведь точно помню, что закрывала его перед сном.

Сердце постепенно успокаивается, но я не могу избавиться от ощущения, что ещё где-то там — за гранью сна — всё продолжается.

Поворачиваю голову вправо: пусто. Даже простынь не смята, будто никто рядом и не лежал.

Подхватываю одеяло, сбрасываю его — никого.

На мне рубашка и нижнее бельё. Всё как должно быть.

И всё же… чувство не отпускает.

Кожа будто помнит прикосновения, дыхание, жар.

Я ощущаю — это было

настоящим

. Слишком настоящим, чтобы быть просто сном. Желание и ужас переплелись где-то глубоко внутри, и чем сильнее я стараюсь отогнать это ощущение, тем явственнее оно становится.

Хватаюсь за лицо, тру ладонями глаза, словно пытаюсь стереть остатки сна.

— Всего лишь сон, — шепчу. — Просто сон...

Но сердце бьётся неравномерно, дыхание сбито.

Я делаю вдох, потом ещё один — глубокий, до боли в груди.

Сегодня должен вернуться Александр. Он говорил, что задержится всего на один день. Он обещал.

А вдруг… не вернётся? Как в прошлый раз.

С чего вдруг эти мысли? Это же его дом. Конечно, он вернётся. Должен.

И всё же крошечная капля сомнения медленно грызёт изнутри, как червоточина в яблоке.

Я отвожу взгляд к прикроватному столику — там, как всегда, лежит браслет.

Холодный, спокойный, он будто ждёт меня. Подхватываю его и застёгиваю на запястье.

И в тот же миг — будто волна тепла разливается по телу. Все тревоги уходят. Сон — растворяется.

Как будто ничего и не было.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я встаю, выбираю одно из платьев из шкафа — светлое, с мягкой тканью, — и, приведя себя в порядок, направляюсь вниз.

На кухне Берта — как всегда, в заботах и хлопотах. Она отдаёт распоряжения, нарезает овощи, и весь воздух пропитан ароматом свежего хлеба и жареного бекона.

Когда я захожу, разговоры мгновенно смолкают. Несколько пар глаз обращаются на меня — любопытных, настороженных.

Мне становится неловко.

— Берта, можно тебя на минутку? — тихо прошу.

— Конечно, — она сразу откладывает нож и вытирает руки полотенцем. — Кира, присмотри пока за кастрюлей!

Мы выходим в коридор. Но я всё же ощущаю на себе взгляды — жадные до слуха и сплетен.

— Александр скоро приедет? — спрашиваю, заглядывая в глаза Берты.

— Он уже должен был, — отвечает она, чуть нахмурившись. — Возможно, дилижанс задержался в пути.

В её голосе лёгкая тревога, но и спокойная уверенность — будто, даже если случилось что-то, тем, кто встретит Александра, явно не повезёт.

— Завтракать будете? — она мягко сжимает мою ладонь.

Я киваю.

— Сейчас всё принесу в обеденный зал, — говорит она и уже на ходу бросает через плечо: — Завтрак для Елизаветты! Кира, ты оглохла? Быстро, готовь поднос!

Её голос — строгий, уверенный, но в нём чувствуется забота.

Я улыбаюсь.

Она добрая, просто прячет это под суровостью. И я рада, что теперь между нами больше нет этой холодной «госпожи».

От одного воспоминания об этом слове по спине пробегает холодок.

Выпрямившись, я иду в зал. Мрамор под каблуками отзывается тихим эхом.

Сажусь за привычное место.

— Кофе? — спрашивает молодой парень с веснушками.

Он старается говорить нейтрально, но в голосе чувствуется неловкость — словно вчерашние разговоры ещё висят в воздухе.

— Да, пожалуйста, — коротко отвечаю.

Он отходит, но не уходит. Двигается вдоль стола.

Я следую за ним взглядом — и замираю.

У дальнего конца зала сидит Себастьян.

Тот самый.

Он не отводит взгляда, наблюдает за каждым моим движением.

Глаза его — холодные, внимательные, как у хищника, что терпеливо изучает добычу.

Парень что-то спрашивает, Себастьян коротко кивает, наливая ему кофе.

И в этот момент мне кажется, что сердце просто перестаёт биться.

В зал заходят девушки с подносами, расставляют блюда: яичница, бекон, свежий хлеб, салат.

А он всё смотрит.

Я не знаю, куда деть глаза.

Берусь за приборы, стараюсь есть. Молча.

— Значит, ты не прислуга... — наконец произносит он, разрывая тишину.

Я поднимаю взгляд.

Да, вчера я была одета как одна из них. Просто не хотела испачкать платье, что подарил Александр.

Но объяснять ничего не собираюсь.

— Язык проглотила? — усмехается он, явно наслаждаясь своей властью.

— Нет, — отвечаю тихо, но твёрдо. Его слова обжигают, оставляя внутри неприятное жжение.

— Кто ты? — снова спрашивает, не отступая.

— А вам не всё ли равно? — вырывается язвительно.

Я поднимаюсь, стул скрипит, и тишина в зале становится почти осязаемой.

Каблуки отстукивают по мрамору, эхом отдаваясь под сводами.

Почти у самого выхода крепкая рука — горячая, обжигающая — хватает меня за локоть и рывком тянет назад.

Я не успеваю даже вскрикнуть, как оказываюсь прижатой к стене.

Тело мужчины давит всем весом, не давая двинуться.

Себастьян.

Он двигался беззвучно — словно ветер, словно тень. Только что сидел в дальнем конце зала, и вот уже за секунды преодолел расстояние, догнал и прижал к стене так, будто всё вокруг перестало существовать.

Наши тела — неприлично близко.

Грудь касается груди, дыхание смешивается.

Я чувствую, как бешено колотится моё сердце, а его — напротив — спокойно, тяжело, размеренно.

— Ты не с тем решила поиграть в игры, — рычит он, голос низкий, глухой, обволакивающий.

Взгляд при этом не гневный — нет, скорее изучающий, требовательный, голодный.

Он рассматривает меня сверху вниз, медленно, как художник, пытающийся вспомнить давно забытую линию.

Я не была готова к такому.

В груди нарастает тревога, и сердце начинает биться не от стыда, а от страха.

Но тело — предатель. Оно замирает, будто узнаёт его.

Глаза Себастьяна — чёрные, как безлунная ночь. И в то же время завораживающие.

Он будто ищет во мне кого-то другого — ту, чьи черты давно стерлись из памяти.

Молодой. Красивый.

Кожа гладко выбрита, но на подбородке уже проступает лёгкая тень щетины.

Губы — тёмные, как вино, грубые, резкие, почти не шевелятся, когда он дышит мне в лицо.

Он наклоняется ближе, так близко, что я ощущаю его запах — терпкий, пряный, тяжёлый, чужой.

И, закрыв глаза, медленно втягивает воздух у моей шеи — как хищник, учуявший добычу.

— Что тут происходит? — раздаётся голос у входа.

Грубый, уверенный. С холодной ноткой.

Я вздрагиваю.

Он стоит у входа — Александр.

Расстёгивает мундир, не сводя глаз с нас, делает это спокойно, будто всё происходящее не застало его врасплох.

Пальцы медленно стягивают с рук чёрные кожаные перчатки — одна, потом другая.

Каждое движение — выверенное, почти ритуальное.

Себастьян нехотя отрывается от меня, его дыхание всё ещё обжигает кожу.

Он поворачивает голову в сторону Александра, и на губах появляется лёгкая, почти торжественная улыбка.

Я стою между ними, всё ещё прижатая к стене, не в силах пошевелиться.

И понимаю, как это выглядит со стороны: я — в объятиях другого мужчины, вмятая в стену, с растрёпанными волосами и дыханием, сбившимся от близости.

Не сопротивляюсь. Не кричу. Только смотрю.

Кажется, это уже было.

Когда-то.

Только фигуры на этой шахматной доске поменялись местами.

— Александр, — произносит Себастьян, и в его голосе звучит восхищение, почти радость. Но под ней — та же хищная холодность. — Рад тебя видеть, брат.

Глава 65.

Александр отправил меня в спальню, пока ведёт тайную беседу со своим старшим братом — Себастьяном.

Теперь схожесть между ними стала очевидной не только во внешности, но и во взгляде… Похоже, эта тёмная, почти хищная притягательность у них семейное.

Выходя из зала, я лишь мельком услышала их голоса. Разговор явно был не обо мне, но то, что Александр

не рад

видеть брата, ощущалось в самом воздухе.

Кажется, они не из тех братьев, кто обнимается при встрече. Между ними — лед и искры.

— Давно ждёшь? — спокойно, почти равнодушно спросил Александр, будто пять минут назад не застал меня в жарких объятиях Себастьяна.

— Со вчера, — отозвался тот скучным, насмешливым тоном. — Но скучать не пришлось…

— Зачем ты здесь? — в голосе Александра зазвенело раздражение.

Послышался скрип — ножка стула по мрамору. Себастьян отодвинул его и тут же сел.

— Ты прекрасно знаешь причину моего визита, — его голос был холоден, глух и давящий.

— Тогда не понимаю, что ты тут забыл. Мой ответ не изменился, — отрезал Александр.

О господи… от этих двоих кровь стынет в жилах.

С интонациями, которыми они обмениваются, можно устраивать дуэль без оружия.

Не хотелось бы оказаться у них на пути.

Да, Александр бывал резок — внешне спокоен, будто из льда, но внутри — пожар.

А Себастьян… в нём что-то иное. Не просто сила — власть.

Он всего на несколько лет старше, но это превосходство чувствуется каждой клеткой воздуха.

— Александр, — его голос прозвучал как вызов, — это ведь не просьба.

После этого — тишина. Ни сарказма, ни отповеди.

Кажется, у Александра действительно нет выбора.

Но о чём они говорят?..

Вечер наступил мягко, почти неслышно — словно кто-то бережно прикрыл дневной шум полупрозрачным покрывалом. Воздух — тёплый, но не жаркий, с примесью чего-то... сладковатого. То ли от цветущего жасмина за оградой, то ли от моего собственного сердца, которое, кажется, вдруг решило быть счастливым.

Я стояла на балконе, обнажённые плечи ласкал лёгкий ветер, и тюль позади меня едва заметно колыхалась, как дыхание в полусне. Всё было слишком прекрасно, чтобы быть настоящим. Почти невозможно. Мир замирал вокруг — не от тишины, а от смысла.

А Луна... Ах, эта Луна. Она зависла так низко и так близко, что казалась не небесным телом, а глазом — огромным, бесконечно древним, всевидящим. Она смотрела на меня — и я на неё — с той самой странной уверенностью, что между нами есть что-то давно установившееся. Как старая дружба, забытая, но не утратившая силы. Как будто мы с ней уже встречались. Не один раз. Не один век.

Я всматривалась в её бледные, нежные очертания, и чем дольше смотрела, тем больше сердце сжималось от какой-то невыразимой тоски. И в то же время — от невыразимого тепла. Как будто я вернулась туда, где меня ждали. Где обо мне помнили.

Не знаю, возможно, я схожу с ума, но в этом вечернем свете, в этой тишине, где всё будто остановилось, я чувствовала: я дома. Не в доме, где выросла. Не в той комнате, где с детства знала каждый скрип половиц. А в каком-то ином «доме» — глубинном, туманном, но абсолютно своём. Где-то на уровне дыхания, кожи, сна.

Может быть, я просто счастлива, впервые за долгое время. А может быть, всё это — память. Не та, что записана в мозгу, а та, что живёт в костях и крови. Может быть, в первый год моей жизни — тогда, когда я ещё не говорила и не помнила ничего — я уже видела этот свет, эту Луну. И она тогда так же смотрела на меня. И сейчас — просто узнала.

Я закрыла глаза. Ветер трепетно коснулся шеи. Я вдохнула глубоко и медленно — как будто боялась спугнуть момент. Внутри не было тревоги. Только тишина. И какое-то тёплое, безусловное «да» — к этому месту, этому мгновению, себе.

Мне некуда спешить.

Я уже пришла.

Я не услышала, как он вошёл. Он появился на балконе так тихо, будто был здесь всё это время, просто растворён в вечернем воздухе, в лунном свете. Он подошёл со спины, мягко, осторожно, будто нащупывая грань — позволю ли я ему приблизиться ещё.

И я позволила.

Его ладони скользнули по талии, обвили, заключили в кольцо своих рук. Я прижалась к нему всем телом, чувствуя его тепло, его плоть — такую знакомую и родную. Моя голова уперлась в его грудь. Он молчал. И я молчала — как будто между нами были только дыхание и пульс, стучащие в одном ритме.

Он прижал меня сильнее. Его губы коснулись моего плеча — легко, осторожно, как дуновение как обещание. И я вдруг наклоняю голову вбок, как будто сама прошу — ещё, ближе... Шея обнажается, и когда его губы начинают скользить к ней — медленно, жадно, — я тихо, почти нечаянно, стону. Моё тело откликается быстрее, чем разум.

— Я надеялась, что ты придёшь… — выдыхаю в полутоне.

Глаза закрываются сами собой, в них ещё дрожит тепло от прикосновения, будто душа впервые за долгое время позволила себе забыться.

Но что-то… не так.

Мои пальцы, всё ещё играющие с его, вдруг натыкаются на холод металла. Кольца. Несколько. Тяжёлых, непривычных. Один — гладкий, другой с резьбой. И в этот миг, как будто внутренний свет обнажает простую, резкую мысль:

Александр не носит перстней. Никогда.

Мир, только что такой мягкий, сворачивается в узел.

Всё замедляется.

Медленно, будто в воде, опускаю взгляд вниз — на его руки. Они крепкие, чужие, уверенные. Не те. Совсем не те.

Я обрываюсь, выскальзываю из объятий, как пленённый зверёк, почувствовавший капкан. Сердце колотится, как пойманная птица — не от страха, а от того, что уже

знает

. Я поднимаю глаза.

Передо мной — Себастьян.

Он стоит прямо, ни капли не растерянный. Его глаза — тёмные, затягивающие, как омут. Пьянящие. Манящие. В них есть что-то от ночи: не просто темнота, а тишина, в которой можно потеряться.

Когда-то я терялась.

Но не сегодня.

Я тяну руку и кладу ладонь на его грудь. Это не жест грубого отталкивания — скорее, знак. Граница.

Стоп.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он смотрит на неё. Медленно. Плавно. В этом взгляде нет ни удивления, ни раздражения. Только насмешливая терпимость, как у хищника, который позволяет жертве верить в иллюзию власти.

И он делает шаг.

Между нами — едва дюйм. Воздух дрожит.

Я чувствую, как его тепло проникает сквозь тонкую ткань, чувствую, как напрягается его тело… И тогда — слышу рык, еле уловимый. Низкий, тягучий, почти неразличимый. Звериный.

—

Убью, нахер!

— рвётся из-за спины Себастьяна гневный крик.

Он успевает обернуться и, как кошка, уходит от удара.

Я лишь пригибаюсь, чувствуя, как воздух свистит у виска, и бросаюсь прочь с балкона — обратно в зал.

Пячусь назад, сердце колотится где-то в горле, всё внутри сжимается от страха.

Александр в ярости. Настоящей, не той холодной, к которой я привыкла, — нет, в нём сейчас буря.

Он летит на Себастьяна с кулаками, каждый удар — глухой, злой, отточенный.

Себастьян парирует, ловит, отвечает — и на миг кажется, будто они не дерутся, а

играют

, как звери, для которых схватка — единственный язык.

Гул ударов смешивается с их дыханием, с короткими вспышками злобы в глазах.

На секунду мне даже кажется, что они наслаждаются этим — будто каждый удар приносит облегчение.

Через мгновение Себастьян одним движением запрыгивает на перила балкона, ловко, легко, будто весь этот бой — просто забава.

Он отдаёт честь — двумя пальцами к виску, с дерзкой, почти мальчишеской ухмылкой.

А потом — взгляд прямо на меня.

Подмигивает.

И падает вниз.

— Куда, блять?! — рычит Александр, срываясь в бешенство, какого я в нём ещё не видела.

И, не раздумывая, ныряет следом с балкона.

Я вскрикиваю.

Ноги подкашиваются, сердце будто проваливается в пустоту.

Бегу обратно на балкон, выглядываю вниз.

Живые.

И ещё какие.

Они продолжают драться — среди фонарей, под лунным светом, как два тёмных силуэта, вырезанных из ночи.

Кулаки сверкают в воздухе, удары отдаются эхом, и на миг мне кажется, что сама земля дрожит под их гневом.

Я тут же срываюсь с места — лечу галопом через весь зал и коридоры.

И тут же срываюсь с места — лечу галопом через весь зал и коридоры.

—

Берта!

— влетаю, как ошпаренная, запыхавшаяся, с криком, а в глазах ужас.

— Что случилось, моя дорогая? — она сразу отрывается от своих дел и идёт ко мне.

— Там… — пытаюсь вдохнуть, задыхаюсь, слова сбиваются. — Дерутся!

— Кто дерётся? — Берта нахмурилась, напряглась. Девушки на кухне тоже перестали работать и повернулись ко мне.

— Александр… — вдыхаю, — с Себастьяном! — наконец выдыхаю я, опираясь ладонями о стол, будто ищу хоть какую-то опору. — Их нужно разнять!

— С Себастьяном? — подхватывает Кира, и тут же, не дожидаясь ответа, вылетает из кухни первой. — Где?!

— Под балконами, выходящими в сад, — отвечаю, и смотрю на Берту с мольбой, будто она сможет остановить этот кошмар.

Кира уже исчезла за дверью, словно от неё зависит судьба мира.

А вот Берта… даже не двинулась.

— Берта… мы должны… — начинаю я, но она мягко кладёт руку мне на плечо.

— Послушай, моя дорогая, — говорит спокойно, тихо. — Лучше не вмешивайся в дела господ.

— Но… — слова застревают в горле.

— Они сами разберутся. Поверь мне. — Её голос звучит уверенно, почти устало. — Я знаю, как это бывает.

Она обнимает меня за плечи, разворачивает к выходу и медленно ведёт по коридору.

В каждом её движении — уверенность и странное спокойствие, будто всё это уже случалось не раз.

Я сопротивляюсь, рвусь, но её хватка мягкая и настойчивая, как у человека, который знает больше, чем говорит.

Берта доводит меня до спальни и, несмотря на все мои уговоры, усаживает на кровать.

— Отдохни, — шепчет она. — Александр сам придёт.

И тихо закрывает за мной дверь.

Щелчок замка звучит глухо как точка.

Я остаюсь одна.

Слушаю тишину за дверью и думаю, что она сейчас прячет не только меня — но и правду.

Глава 66.

Лёжа на кровати, я не могла унять дрожь под кожей.

Одеяло казалось тяжёлым, как мокрый песок — я сбрасывала его, снова натягивала, не находя покоя ни в теле, ни в мыслях.

Комната дышала тревогой — воздух стоял густой, как перед грозой, стены будто сдвигались ближе, и каждый шаг наверху отзывался в груди, как удары по барабану.

Я вставала и снова садилась. Крутилась по кругу, то хватаясь за подоконник, то облокачиваясь на спинку кресла. Всё тело звенело, будто готовое сорваться с места.

Я слышала их голоса — глухо, сквозь толщу пола, обрывками — и сердце обмирало от каждого приглушённого выкрика.

Вот-вот… сейчас...

Я уже представляла, как лечу вниз, босыми ступнями по лестнице, разжимаю кулаки, которыми Себастьян держит его за ворот, тяну их друг от друга, будто они — безликие фигуры из сна.

Но щёлкнул замок.

Дверь открылась.

Александр вошёл.

Тихо. Спокойно.

Как будто ничего.

Он не смотрел на меня — просто опустился на край кровати, будто устал. Руки повисли между колен, пальцы сцеплены — так сильно, что побелели костяшки.

Он уткнулся взглядом в пол, будто именно там искал спасение.

Я почти вскрикнула, рывком сорвалась с места и упала перед ним на колени, не веря своим глазам.

Медленно, с замиранием, провела пальцами по его волосам, отводя тёмные пряди Он не хотел мне его показывать, но и не сопротивлялся.

Я повернула его лицо к свету.

Разбитая губа. Полоска засохшей крови, запекшейся до коричневого. Скулу обожгло пятно — алое, расплывчатое, как мазок на холсте.

Там был удар. Возможно — не один.

— Нужен лёд, — прошептала я. Голос предательски дрогнул. Я уже вставала, спеша к двери, к Берте, к любому, кто мог бы хоть чем-то помочь...

Но он перехватил меня за руку.

Схватил не крепко — но так, что остановилась кровь. Его пальцы были горячими, почти лихорадочными.

Я обернулась.

— Я никому не позволю тебя забрать у меня, — выдохнул он.

И в этом выдохе было всё: гнев, обида, угроза… но и что-то ещё. То, от чего щемило под рёбрами. И страх.

Он смотрел мне в лицо — будто разглядывал икону, в поисках знака. Его ореховые глаза метались, и в них что-то сгорало, крошилось…

Он хотел понять, осталась ли я с ним. Может, он искал в моих глазах оправдание.

А я — ответ, виновата ли я сама. Может, где-то допустила Себастьяна слишком близко?

— Я схожу за льдом. Сейчас вернусь, — шепчу спокойно, большой палец едва касается его щеки, поглаживая — жест примирения.

Рука его соскользнула с моей, и в этом движении было почти примирение.

Я поднялась и, стараясь не шуметь, выскользнула за дверь.

Только в коридоре поняла, что всё ещё босиком. И что сердце колотится так, будто только что спаслось из плена.

На кухне нахожу Берту.

Одна лампа — старая, подвешенная над мойкой — отбрасывает узкий круг света на грубый каменный пол. Всё остальное тонет в полумраке: длинные деревянные столы, медные кастрюли на крючках, закрытые буфеты с потускневшими стёклами.

Тишина стоит плотная, густая — словно звуки сюда не долетают. Ни голосов, ни шагов.

Пахнет свежеиспечённым хлебом — тёплым, терпким, как воздух в детстве, когда возвращаешься с улицы и тебя ждут.

Берта склонилась над столом, что-то медленно резала, её плечи дышали размеренно, почти умиротворённо.

Я не выдерживаю.

— Берта, мне нужен лёд. И ткань, или пакет — во что его завернуть, — голос срывается чуть резче, чем я рассчитывала. Я стараюсь держать себя в руках, но внутри уже кипит. Гнев разливается в груди, как вино из разбитого кувшина.

Берта не оборачивается сразу. Она лишь на мгновение замирает, а потом откладывает нож.

— Сейчас принесу, — отвечает она спокойно и исчезает в полутьме, направляясь к подвалу. Её шаги тихие, но уверенные, как у человека, который знает, где что лежит даже во тьме.

Я остаюсь одна.

На мгновение всё внутри будто выдыхает. Я подхожу к ближайшему столу и опираюсь ладонями на его шершавую поверхность, склоняясь вперёд. Тело просит опоры — но на самом деле опора нужна мыслям.

Я дышу тяжело, как будто бежала.

Что я скажу Себастьяну, когда увижу его?

Слова роятся, острые, горькие. Хочется выговорить всё. Хочется крикнуть, ударить, плюнуть в лицо. Но под этой злостью уже начинает ворочаться усталость. Такая, от которой руки опускаются сами, без команды.

Сквозняк слегка шевелит занавеску у приоткрытого окна. Где-то капает вода из крана.

Ни душ, ни движения — только слабый свет лампы, под которым осталось мокрое пятно, вероятно от яблока, что Берта только что разрезала.

Она возвращается.

В руках — аккуратно свёрнутая белая льняная ткань, в которой ледяной груз слабо постукивает, как сердце, что давно не чувствовало тепла. Она останавливается в свете, и на её лице читается сомнение.

— А зачем это, дитя моё? — спрашивает тихо, не осуждая, скорее с тоской. Как будто уже знает ответ, но всё же надеется, что ошиблась.

Я не поднимаю на неё глаз. Просто выдыхаю, сухо, без тени эмоции:

— От побоев.

Беру свёрток — почти вырываю, избегая её взгляда, и выхожу, не сказав больше ни слова.

Дверь закрывается за мной глухо.

Словно проглотила меня обратно в дом, где ночь только начинается.

По пути мимо спальни Себастьяна я замедляюсь.

Тишина.

Та самая — вязкая, подозрительно идеальная, когда кажется, что за дверью кто-то слушает твои шаги.

Я знаю — он там. Языки пламени в полумраке танцуют на ламинате.

И вдруг понимаю: хватит.

Дверная ручка прохладная, как лёд в моих пальцах. Я толкаю дверь. Она поддаётся с коротким скрипом — и я замираю.

Себастьян сидит прямо на ковре, опершись спиной о край кровати.

Без рубашки.

Огненные отблески камина лениво скользят по его коже, вырисовывая медные контуры мускулов, плеч, шеи.

На груди — лёгкая чёрная растительность, едва заметная, но отчего-то она делает его вид ещё более хищным, земным.

Воздух в комнате густой от запаха вина, дыма и чего-то ещё — как будто само пространство здесь пьянит.

На ковре — бутылка, два бокала. Один — наполовину полон. Второй — пуст.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И этот человек передо мной — уверенный, ленивый, красивый до наглости.

Его тело словно само диктовало правила — не спрашивая, не прося.

Но лицо…

Разукрашено всерьёз.

Кровь на губе подсохла, под глазом налился синяк, на скуле — расползающаяся тень удара.

Мой Александр дал сдачи.

И не слабо.

Я чувствую, как губы сами собой дрожат в почти незаметной улыбке.

Почти горжусь.

Себастьян поднимает взгляд.

Один миг — и на лице вспыхивает то самое выражение, от которого все вокруг теряют почву под ногами.

Ни смущения, ни стыда. Только наглость, уверенная и спокойная, как выдох.

— Ну, раз пришла — раздевайся, — произносит он, облокачиваясь на руку. Голос хриплый, ленивый, с тенью усмешки.

Слова врезаются, как пощёчина.

Воздух становится тесным. Я чувствую, как под кожей взлетает жар — не от смущения, а от злости.

— Я с Александром! — вырывается из меня, дрожащим, но твёрдым голосом. — И я не собираюсь терпеть ваши оскорбления! Держите свои руки при себе. Понятно?

Он не двигается.

Только слегка прищуривается, как зверь, наблюдающий из тени.

В его взгляде — привычка получать, дерзость, холодное любопытство.

Он будто оценивает, сколько ещё во мне силы.

И тут — из ванной раздаётся женский голос:

— Себастьян, я готова!

Я моргаю.

Дверь открывается, и выходит Кира — влажная кожа блестит от пара, волосы прилипли к плечам.

Она обнажена.

— Ой! — выдыхает она, хватая полотенце, запоздало, беспомощно.

Я моргаю снова.

А потом вижу: Себастьян — тоже обнажён.

Абсолютно.

Он даже не прикрывается. Только чуть приподнимает бровь и улыбается, обнажая уголок окровавленной губы.

— Как насчёт втроём? — произносит он, лениво прикусывая губу, глядя прямо мне в глаза.

В этом взгляде — вызов, удовольствие, власть. Всё сразу.

Я делаю шаг вперёд, чувствуя, как пальцы сжимают свёрток.

Голос выходит ровный как сталь:

— Кажется, Александр мало тебе врезал. Не всю дурь выбил. Вот, приложи. Поможет от синяков. Вам нужнее.

Я бросаю свёрток со льдом к его ногам.

Он ударяется о ковер, ткань распадается, лёд высыпается на пол — искрится в отблесках камина, как горсть осколков.

Резкий разворот.

Хлопок дверью.

Короткий, отрывистый, будто выстрел.

Возвращаюсь в спальню — но его нигде нет.

Пустая кровать, смятые простыни, на прикроватном столике — книга, раскрытая на середине.

Я прикрываю дверь, держа другой свёрток со льдом, и останавливаюсь на мгновение.

В воздухе ещё витает слабый запах вина и чего-то терпкого — его запах.

И вдруг замечаю: под дверью в ванной струится мягкий, тёплый свет.

Свечи.

Я слышу тихий шум воды, редкий всплеск — он, похоже, принимает ванну.

Я толкаю дверь.

Воздух в ванной плотный, влажный, горячий. Пахнет паром, мылом и воском.

Свечи, стоящие вдоль края, дрожат от сквозняка, который я принесла с собой, но тут же выпрямляются — словно сами вернули себе достоинство.

Огонь играет бликами по мраморным плиткам, по поверхности воды, по его коже.

Александр лежит в ванне, полусидя, запрокинув голову на край.

Капли скатываются по его шее и груди, исчезая в белой пене.

Он открывает глаза — мгновенно, будто знал, что я войду.

Молчит.

— Принесла тебе льда, — тихо произношу, с лёгкой улыбкой, закрывая за собой дверь.

Вода едва шелохнулась от его движения.

— Знаешь... ты мало ему врезал, — добавляю, почти шутя, но с тем особым оттенком, что рождается где-то между болью и гордостью.

Александр выдыхает.

На его губах появляется тёплая, усталая улыбка — не победная, не мужская в привычном смысле, а человеческая, настоящая.

Я подхожу ближе, чувствую жар от воды, от свечей, от него.

Сажусь на край ванной, чувствуя, как тепло медленно подбирается к ногам.

Наклоняюсь и осторожно прикладываю свёрток ко щеке.

Он тихо шипит, но не двигается. Только морщится на секунду — и позволяет.

— Пообещай мне, — вдруг говорит он, глухо, почти шёпотом.

— А? — я поднимаю взгляд, удивлённая.

— Ты только моя... — в его голосе слышится то самое — привычка отдавать приказы. Но между словами впервые дрожит неуверенность. Как будто он сам не до конца верит в то, что просит.

Я улыбаюсь. Чуть. Наигранно, но в этом тоже есть что-то живое, почти нежное.

— Я только твоя, — шепчу, глядя ему прямо в глаза.

Он не отвечает.

Просто резко — одним движением — хватает меня за талию.

Мир опрокидывается.

Я успеваю вскрикнуть — звонко, на самой высокой ноте — и падаю прямо в горячую воду.

Платье намокает мгновенно, облепляя тело, словно вторая кожа.

Свёрток со льдом выскальзывает из моих рук — лёд рассыпается, кусочки падают на пол и в воду, где тают мгновенно, превращаясь в шипящую пену.

Вода теплая, почти обжигающая.

Александр прижимает меня к себе, его дыхание смешивается с моим.

Горячая рука скользит по моему лицу, по шее.

А потом — губы. Страстные, властные, требовательные.

В них — сила. Власть. Желание обладать.

Но под всем этим, где-то глубоко, прячется что-то другое.

Нечто, чего он сам, возможно, боится.

Я чувствую, как этот поцелуй не просто жаден — он просит.

Просит быть рядом. Просит остаться. И еще что-то, чего я пока не поняла сама....

Глава 67.

— Повернись ко мне спиной, — спокойным, но приказательным тоном потребовал Александр.

Я удивлённо вскинула брови.

— Зачем?

— Повернись, — повторил он, на этот раз настойчивее.

Молча выполняю. Поворачиваюсь к нему спиной, чувствуя лёгкое волнение и ожидание. Его руки нависают над моей головой, затем стремительно опускаются к шее. Между пальцев блеснуло что-то тёмное — невероятно красивое, глубокое, почти живое. В зеркале отражаются его движения и лицо: сосредоточенное, строгое, но до боли знакомое. Этот взгляд я узнала бы из тысячи — внимательный, сильный, сдержанный.

Он осторожно заводит украшение за мою шею. На грудь ложится ожерелье из чёрных камней неизвестного мне происхождения. Но то, как оно отливает белыми бликами в свете лампы, завораживает. Пальцы сами тянутся — осторожно касаюсь гладкой поверхности камней.

— Как красиво… — шепчу я.

Он замыкает застёжку и его пальцы скользят от шеи к моим оголённым плечам.

— Нет, — тихо произносит он, — это ты красива. А это — лишь пустяк.

Я поворачиваюсь к нему. Первым делом ловлю его взгляд — ореховые глаза, как всегда, спокойные и холодные, будто укрывающие бурю внутри. Следом взгляд скользит к его губам. Я тянусь к ним, но не успеваю подняться на цыпочки — он уже обвивает меня руками за талию и мягко притягивает к себе. Его поцелуй — уверенный, глубокий, тёплый как обещание. Мир исчезает, остаются только мы.

Ноги свисают в воздухе, не доставая до пола. Медленно, не спеша, он несёт меня к кровати, аккуратно опускает и нависает надо мной. Его дыхание тяжёлое — он сдерживает себя, чтобы оторваться от моих губ. Взгляд внимательный, глубокий, будто ищет во мне ответ. Я не могу отрицать — мне безумно хочется продолжения. Дышу тяжело, бешено, и кажется, просто плыву под ним, под его огненными прикосновениями.

— Я должен тебе кое-что сказать… — вырывается из его уст вдруг, но в тоне слышится вина, словно он заранее чувствует, что сейчас сделает больно.

— Что такое? — мягко провожу пальцами по его щеке и скулам. Он отвечает на прикосновение, как кот, которому хочется ещё.

— Я должен явиться в замок. К своей семье.

— Поняла, — шепчу. — А… надолго ли ты уезжаешь?

— Ты поедешь со мной. Я представлю тебя своей семье.

Кажется, я удивилась во второй раз — иначе не объяснить то, как дыхание сбилось и сердце замерло. Представить меня семье. Его семье.

Это ведь так неожиданно, так серьёзно… Словно ком застрял в горле — я теряю дар речи. Александр — потомок древнего рода, уходящего корнями в семнадцатый век. И если честно, мне безумно хочется узнать о нём больше. Но вместе с этим — не меньше страха.

Одного Себастьяна хватило. Я вздрагиваю, едва вспоминаю его имя, его лицо. Какой ужас.

— Это… — начинаю я, но слова не находят дороги. Рука непроизвольно ложится на грудь — чтобы унять тревогу.

— Внезапно? Не вовремя? — уточняет Александр, и, как всегда, попадает в самую точку.

— А нельзя… как-то отказаться? — тихо спрашиваю, не желая вновь сталкиваться с его старшим братом.

— Я сам не в восторге, — признаётся он, — но у нас нет выбора. Я обязан подчиниться.

Странно слышать это от Александра — человека, привыкшего всё держать под контролем. Управлять, направлять, подчинять. Возможно, это у них в крови — семейное, родовое. Или просто часть его статуса, неотъемлемая, как его власть.

Настроение полностью угасло — и не только я это заметила.

Александр тут же отстраняется, выпрямляет спину и протягивает мне ладонь. В его движении — деликатность, но и сдержанность. Я хватаю его за руку и чувствую, как сильные пальцы легко поднимают меня.

Хотя наша кровать невероятно удобная, сейчас мне как-то не по себе. Внутри — беспокойство, словно ищу глазами новое место, где можно спрятаться от этих внезапных и чуть неприятных новостей.

Хотя… не отрицаю — мне безумно хочется увидеть их замок. Возможно, раньше я мечтала об этом, но сейчас по коже бегут мурашки. Чувство гнетущее, вязкое, будто оно шевелится где-то под кожей, оставляя след холода.

— Завтра с утра выезжаем, — произносит Александр спокойно. — К вечеру будем в замке. Я распоряжусь, чтобы всё подготовили к отъезду.

Молча киваю. Это даже не просьба, не вопрос — утверждение. Почти приказ.

И самое неприятное — неизвестность. Как надолго мы покидаем наше уютное гнёздышко? Хочется верить, что всего на несколько дней. Не больше недели.

— А… — успеваю произнести, прежде чем он откроет дверь, — надолго мы будем… там?

— Надеюсь, что нет, — отвечает он коротко и выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Чудесно. Он и сам не знает. Просто прекрасно.

Я выдыхаю и присаживаюсь на край кровати. Ну что ж, Лиза, не время паниковать. Просто держись подальше от Себастьяна. Ни в коем случае не оставаться с ним наедине. Или вообще одной. Это ведь несложно, правда?

Задача звучит выполнимо.

— Ты справишься, Лиза, — шепчу себе под нос.

Сжимаю кулаки покрепче. В груди всё ещё тревожно, но внутри просыпается упрямое спокойствие. Да, справлюсь.

Утро пришло слишком быстро. Казалось, ночь просто моргнула, и всё.

Комната всё ещё дышала его теплом, запахом кожи и чего-то горьковато-пряного, но самого Александра уже не было. Тишина давила сильнее, чем хотелось бы.

Слуги суетились с раннего рассвета — я слышала, как по коридору тащат чемоданы, как где-то хлопают двери, торопливые шаги. Мир за стенами комнаты уже готовился к отъезду, а я всё сидела у окна, завернувшись в тонкий халат, наблюдая, как туман неспешно ползёт по саду.

Что-то внутри сопротивлялось — ехать, встречать, смотреть в глаза людям, которые, возможно, знают обо мне больше, чем я о себе. И, главное, увидеть Себастьяна.

Одного его имени хватало, чтобы в груди появлялось это мерзкое ощущение — как будто кто-то ледяными пальцами тронул позвоночник.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Берта.

— Елизаветта, всё готово. Кучер подал экипаж, вещи погрузили.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Спасибо, Берта, — тихо отвечаю, стараясь не выдать дрожь в голосе.

Она кивает, но не уходит, замечая мою грусть. Понимает: дело не только в платье, а во мне самой — я не готова.

Вместо того чтобы уйти, она подходит ближе и на мгновение задерживается рядом. Её тёплые ладони касаются моих плеч — лёгкое, почти материнское прикосновение.

— Не переживайте, — говорит мягко, — все через это проходят однажды. Волноваться — это нормально. Особенно, когда речь идёт о его семье.

Я невольно поднимаю глаза, встречаюсь с её взглядом — в нём ни тени осуждения, только спокойствие и тихое понимание.

— Вы справитесь, — добавляет она чуть тише. — Он уже сделал свой выбор. Остальным придется лишь принять его.

После этих слов действительно на душе становиться легче. Ведь в них есть истина. Берта, как всегда, внимательна к мелочам и всегда знает какой совет дать.

— Я буду по тебе скучать, Берта, — шепчу и тут же обнимаю её за талию, прижимаясь лицом к её животу. Глаза медленно закрываются — хочется хоть немного задержаться в этом тепле.

Она такая мягкая, тёплая и приятно пахнет. Словно мать, которой у меня никогда не было.

Её руки опускаются к моим плечам и обнимают меня в ответ.

— Я тоже, моя дорогая, — отвечает она с нежностью, в которой слышится и забота, и лёгкая печаль прощания.

Берта покидает комнату, оставляя меня наедине с моими заботами. Поднимаясь замечаю за ранее заготовленное платье — тёмное, дорожное, с высоким воротом и плотным корсетом. Александр, конечно, сам выбирал. Ему всегда нравилось, когда я выгляжу сдержанно. Почти по-королевски.

Ожерелье из чёрных камней всё ещё на шее. Оно холодное, будто впитало в себя его силу. Или его тень.

Выдох. Последний взгляд в зеркало.

— Поехали, — шепчу себе.

Пора.

На улице прохладно, влажно, пахнет утренним дождём. Возле экипажа стоит Александр — строгий, собранный, будто ночь и разговор вовсе не случались. На мгновение наши взгляды встречаются, и он слегка кивает. Рядом несколько слуг, выстроены в шеренгу, в ожидании каких-либо поручений.

Подойдя к Александру вплотную, я тут же ловлю его сильные объятия. Он крепко прижимает меня к себе и слегка покачивает, словно пытаясь разделить мои чувства и тревогу.

Ничего не говоря, отстраняюсь и лишь на мгновение бросаю взгляд на экипаж.

— Всё готово, — произносит он, помогая мне подняться внутрь.

Молча принимаю его ухаживания и забираюсь в экипаж. В нос тут же ударяет резкий запах — кожи сидений и лёгкий аромат масла, смешанный с чем-то древесным. Сквозь неплотно закрытые окна тянет прохладой, пахнет утренней росой и дорогой.

Александр садится рядом, хлопает дверцей кареты. В открытое окно он стучит по стенке, подавая знак.

— Трогай!

Кони заржали, и каждая ударила копытом по земле — звук гулко разнёсся в утренней тишине. Колёса заскрипели, экипаж мягко дёрнулся и двинулся вперёд.

Я смотрела, как поместье, которое совсем недавно могла называть своим домом, медленно ускользает из виду.

День сменился сумерками, окрасив небо во все оттенки — от светло-розового до густо-алого. Кажется, я уже отсидела свою пятую точку, так что живого места не осталось. Александр сидел напротив — сдержанный, словно высеченный из камня: спина прямая, взгляд сосредоточенный, изучающий, но строгий.

Заметив мою усталость, он тут же пересел ко мне и мягко позволил лечь к нему на колени. Без малейших возражений я приняла полулежачее положение — и, наконец, смогла выдохнуть, прикрыв глаза. Его пальцы осторожно касались моей головы, перебирая локоны, и от этого становилось только приятнее: напряжение растворялось, словно он снимал его вместе с каждым прядью. Какая-то магия — вроде бы просто трогает волосы, а отзывается во всём теле.

Кажется, я даже задремала на мгновение.

— Замок, — коротко, почти шёпотом произнёс Александр.

Глава 68.

— Замок, — коротко, почти шёпотом произнёс Александр.

Я отчётливо расслышала эти слова и, ведомая детским любопытством, выглянула в окно экипажа. Небо уже залилось всеми оттенками синего, только звёзд ещё не хватало. В животе предательски заурчало — и, кажется, это не ускользнуло от его внимания.

Но всё остальное перестало иметь значение, когда я увидела это.

Впереди тянулся город, а в самом его сердце возвышался замок — величественный, будто живой. Он словно был маятником этого места, центром, в котором сходились линии времени. Высокие башни терялись в небе, крыши покрыты чёрной черепицей блестели в остатках заката, а узорчатые окна отражали последние лучи солнца, словно глаза древнего существа. Дух захватывало. Кажется, впервые за долгое время я почувствовала восторг.

Мельком глянула на Александра — и он, уловив мой взгляд, чуть улыбнулся. Сдержанно, но по-настоящему.

Мы въезжали в город.

Дорога под колёсами была вымощена ровным тёмным булыжником, блестевшим от влаги. Вдоль улиц стояли фонари с мягким янтарным светом — их пламя дрожало от ветра, отбрасывая золотые тени на стены домов. Двухэтажные особняки выстроились в аккуратные ряды — с резными ставнями, гнутыми балконами и аккуратными вывесками лавок. Всё выглядело так, будто время остановилось где-то в XVII веке.

По тротуарам неторопливо прогуливались дамы в широких платьях и пышных шляпках, мужчины — в длинных камзолах и перчатках, с тростями и безупречной осанкой. Откуда-то доносился звонкий смех, звон копыт и аромат свежей выпечки — воздух был тёплый, живой, наполненный жизнью и какой-то сказочной гармонией.

Я не могла отвести взгляд. Всё это казалось нереальным — как будто мы въезжали не просто в город, а в прошлое, сотканное из света, камня и шёпота времени.

— Я и представить не могла, что кто-то в наше время может жить, как в Средневековье… — я замолчала. Александр тоже не ответил — то ли не захотел, то ли просто не посчитал нужным комментировать. — Это просто потрясающе! — вырвалось у меня с восторгом.

— Тебе нравится? — спросил он спокойно.

— Ещё бы! — воскликнула я и снова высунулась в окно. В глазах плясали искорки, а губы сами растянулись в улыбке. — Я словно попала назад, в прошлое! Где бы я ещё могла увидеть такое?

— Насчёт этого, Лиз… — неловко начал Александр.

— Смотри! — перебила я его чуть громче, чем следовало, из-за чего несколько прохожих тут же обернулись. — Ой, наверное, не стоит так глазеть на людей. А то решат, что я какая-то дикая… или сбежала из дурдома! — рассмеялась я, бросив на Александра озорной взгляд.

Он сидел подозрительно тихо, но в его лице появилось что-то мягкое — спокойствие, понимание. Похоже, он решил, что сейчас лучше просто позволить мне наслаждаться моментом.

Экипаж двигался неторопливо, и я с лёгкостью разглядывала витрины — какие платья в моде, какие украшения носят женщины. У каждой — свой стиль, утончённый вкус.

И ещё одна деталь, от которой я не могла оторвать взгляд: мужчины, встречая дам, едва касались пальцами полей своих шляп — будто хотели снять их, но не снимали. Приветствие? Знак уважения? А женщины в ответ слегка кланялись или опускали голову. Всё здесь пропитано другим временем. Это невероятно.

Жаль, телефона с собой нет. Вот бы заснять всё и показать девчонкам. Да они бы ни за что не поверили в мои приключения. Я и сама с трудом верю.

И всё же я поняла одно: Александр, похоже, не просто потомок древнего рода. Этот город — часть его наследия. Целый город, принадлежащий семье. Не просто замок, а целое королевство, где жизнь течёт по своим законам.

Любопытный стиль жизни. И мне отчаянно хочется узнать о нём больше.

Наш экипаж, не доехав до замка, внезапно остановился.

— А нам разве не в замок? — с лёгким удивлением и волнением спрашиваю я. В глазах, наверное, читается страх — словно сказка вот-вот закончится, и придётся возвращаться в реальность.

— Мне нужно кое-куда заглянуть, — отвечает Александр машинально. — Посидишь тут, хорошо? — он быстро чмокает меня в щёку и, не дожидаясь ответа, деловито покидает экипаж.

Я внимательно слежу за ним, как он растворяется в толпе таких же господ, как он сам. Но вскоре замечаю, как он заходит в один из магазинов. Любопытство, конечно, берёт верх.

— Ну я ведь не обещала сидеть и ждать, да? — полушёпотом спрашиваю я сама у себя, и, не раздумывая, выбираюсь наружу.

— Э-э, госпожа Елизаветта, вы куда? — окликает меня кучер; в его голосе слышится тревога и растерянность.

— Я к Александру! — бросаю я, улыбнувшись через плечо и направляясь к тому самому магазину.

Кучер, похоже, решил меня не останавливать, но взглядом явно следил за каждым моим шагом. Ну и пусть.

Ладони касаются холодного стекла витрины — внутри всё выглядит так же изысканно, как и снаружи. Просторное помещение, отделанное тёмным деревом, словно пропитано благородством. С первого взгляда видно — всё настоящее, дорогое, настоящее прошлое, ожившее прямо передо мной.

На одном из высоких прилавков стоит аппарат, напоминающий кассовый. Возможно, это и есть он.

Александр стоит полубоком, и я отчётливо вижу, как шевелятся его губы. Он о чём-то говорит с мужчиной в очках — тот одет безупречно: чёрный камзол, бабочка, аккуратно приглаженные назад волосы и короткие усики. Дослушав клиента, продавец кивает и удаляется.

Невероятно. Всё как в фильме, только живьём куда лучше. Меня будто втянули внутрь сюжета, и теперь я сама — героиня. Сердце бьётся быстрее: боюсь, что Александр может заметить меня, но это волнение приятное, почти детское.

Он стоит спокойно, не оглядывается по сторонам, будто ему здесь всё знакомо. Возможно, он бывал тут десятки раз.

Продавец возвращается — в белых перчатках, с небольшим, но изысканным флаконом в руках. Внутри — какая-то смесь. Что это?

Он открывает флакон и подносит к носу Александра. Тот вдыхает аромат и слегка кивает. Одна из его рук тянется во внутренний карман камзола — достаёт какие-то бумаги, похожие на деньги. Они обмениваются короткими взглядами, затем кивают друг другу, и Александр поспешно разворачивается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я едва успеваю отскочить и скрыться из виду, торопливо возвращаюсь обратно. Но внимательный взгляд Александра замечает меня даже в самой густой толпе — я уже слышу, как он зовёт меня по имени:

— Лиза!

Стиснув зубы, как пойманный воришка, оборачиваюсь и натягиваю фальшивую, виноватую улыбку, внимательно глядя на Александра.

— Давай договоримся так: когда я прошу тебя о чём-то — ты выполняешь, — его голос звучит спокойно, но с внутренней сталью. Он подходит ближе, его руки ложатся мне на плечи.

— Но...

— Никаких "но". Это ради твоей безопасности, — его голос становится чуть острее обычного, в нём слышится напряжение и скрытое раздражение.

— Но тут так волшебно... Что со мной могло случиться? — поднимаю на него глаза и встречаюсь с его холодным ореховым взглядом.

— Просто сделай, как я прошу. Хорошо? — произносит он тихо, но с такой уверенностью, что спорить не остаётся ни сил, ни смысла. В этом взгляде есть точность, и будто неотвратимость — как будто всё, что он говорит, действительно важно. Но при этом он не объясняет, почему.

Вопросов внутри — сотни, но сейчас меньше всего хочется устраивать допрос. Я устала. И вымоталась. И голодна.

— Хорошо, — выдыхаю, сдаваясь под напором его взгляда.

Он удовлетворённо кивает. Кажется, он всегда получает то, чего хочет. Всегда знает, какие слова выбрать, какой интонацией произнести, чтобы звучало именно так, как нужно. Кратко, точно, без лишнего.

Спорить с ним — себе дороже.

И всё же, порой его поведение кажется мне странным, почти подозрительным.

Я вспоминаю наши старые перепалки в университете и всё ещё с трудом верю, что этот мужчина — тот же самый Александр. Тот, кого я знала тогда.

Теперь я знаю его совсем другим. И, что удивительно, уже не боюсь.

Через час мы уже въезжали на территорию замка. Перед нами раскинулись величественные ворота — они, увидев наш экипаж, медленно распахнулись. Кучер взмахнул уздечкой, и лошади понесли нас внутрь.

Внутренний двор замка выглядел нереально — как в сказке или в любимой книге: роскошные клумбы роз и других цветов тянулись по обе стороны, просторные лужайки устланы зелёной травой, а деревья и аккуратные кустарники выстрижены в причудливые формы. Впереди — сам замок, залитый светом изнутри; издали он казался огромным, но вблизи казался ещё величественнее. Сердце замирает, пальцы немеют — я не могу оторвать взгляд.

Экипаж остановился. Александр коротко бросил:

— Приехали!

Я кивнула и выскочила первой, не дожидаясь его. Осматриваясь, не могла скрыть восторга и любопытства, пока взгляд не наткнулся на выстроившихся у входа людей. Они стояли в ряд — и среди них я сразу узнала Себастьяна. Наши взгляды пересеклись, как шпаги, и на его лице скользнула та самая наглая улыбка. Он что… серьёзно? Даже сейчас пытается флиртовать?

Рядом с ним стояли ещё несколько молодых мужчин и одна девушка — все в чёрном, одеты безупречно, с видом, будто принадлежат к другому миру. Их взгляды были едва скрытно пожирающими от любопытства.

Александр подошёл ко мне и протянул руку; я обхватила её, стараясь дышать тихо и не дрожать.

— Брат, — начал Себастьян, — мы… — его взгляд упал на меня, — заждались! — и на лице появилась хищная, самодовольная улыбка.

— Прошу прощения, — спокойно ответил Александр, — мы слегка задержались в дороге.

— А кто это с тобой, брат? — не скрывая любопытства, спросил один из молодых мужчин.

— Любовница! — выпалил Себастьян.

В тот момент мне хотелось схватить любой камень и ударить им его, стереть эту наглую ухмылку с его лица.

Глава 69.

Если бы не Александр, я бы сама врезала Себастьяну за такие слова.

— Прошу любить и жаловать: Елизаветта — моя возлюбленная, хозяйка моего сердца, — не поддаваясь на язвительные замечания Себастьяна, с холодной точностью произнёс Александр.

Я — хозяйка твоего сердца?

— пронеслось в голове. Я смотрела на него, слегка ошеломлённая: раньше он никогда не говорил ничего подобного. А он, казалось, вовсе не заметил моего удивления — его взгляд был прикован к семье.

— Елизаветта, хочу представить тебе мою семью, — произнёс он и мягко подвёл меня ближе. — С Себастьяном ты уже знакома.

— Да уж… — процедила я, бросив на него недовольный взгляд, полный презрения.

— Себастьян — глава нашей семьи, владелец замка и всего города, — продолжил Александр.

Себастьян стоял с важным видом. Его глаза улыбались, как и уголок рта. Он смотрел на меня так, будто хвастался всем, чего достиг.

Тоже мне, птица важная…

Интересно, как с его характером ему вообще достался такой пост.

— А это… — Александр подвёл меня к девушке, немного выше меня ростом, но заметно уступающей братьям по статности. Взгляд у неё был строгий, даже надменный — я ещё не разобралась. — Сильвия, моя младшая сестра.

— Очень приятно познакомиться, — произнесла я сдержанно, надеясь, что хотя бы с ней удастся избежать перепалок.

— Не скажу, что это взаимно, — холодно ответила она, и у меня в жилах застыла кровь. — Но ты тут ненадолго. Никто ещё не задерживался… — она делает ту самую семейную усмешку, в стиле Александра, — не задерживался в его постели. Не думаю, что ты станешь исключением. — Её голос был колючим, а взгляд тут же скользнул в сторону. Ей явно неприятно здесь находиться, но по какой-то причине она продолжала играть свою роль.

— Сильвия, ты не можешь держать свой

ротик

на замке, да? — резко бросил Александр, явно недовольный.

Она фыркнула, закатила глаза и отвернулась. По телу прокатилось ощущение — от обжигающего до леденящего, будто кто-то провёл острым лезвием по коже.

Александр повёл меня дальше — к самому младшему из семейства. Тот был моложе, но не менее красив. Высокий, с чёрными волосами и яркими голубыми глазами — редкое сочетание, придающее его лицу особое обаяние. Он улыбался — не язвительно и не хищно, а по-доброму. И от этого сердце словно чуть растаяло.

— И наконец, самый младший из нас — Дамиан, — представил Александр.

— Елизаветта, если тебе когда-нибудь наскучат ухаживания моего братца, знай — в моей постели всегда найдётся для тебя место! — без стыда бросил он и подмигнул мне, явно не двусмысленно.

Кажется, я ошиблась. Всё просто ужасно. Настоящая катастрофа.

— Они меня ненавидят! — с чувством поражения плюхаюсь на широкую массивную кровать, в наших покоях. Когда-то эта команда принадлежала Александру, или возможно, все еще принадлежит.

— С чего ты взяла? — буднично спрашивает Александр, закрывая за собой дверь и окидывая взглядом багаж. Его руки тянутся к камзолу — движения медленные, размеренные, будто он совершает ритуал.

Выдыхаю тяжело, пытаясь сбросить напряжение, и падаю на спину. Потолок над головой украшен затейливой лепниной, и, будь настроение, я бы, возможно, восхитилась этой красотой. Но сейчас внутри — пустота и обида.

— Странно, что ты этого не заметил... — бормочу в пространство.

— Не обращай внимания. Побесятся — и свыкнутся, — спокойно отвечает он, стягивая камзол и расстёгивая ворот рубашки. Ткань мягко шуршит, когда он кладёт камзол на спинку стула.

Его шаги медленные, уверенные, он подходит ближе. Краем глаза замечаю, но не двигаюсь. Просто лежу, молчаливая, выжатая, будто кто-то вырвал из меня все силы.

Он ложится рядом, нависая сбоку. Его взгляд тёплый, внимательный, но настойчивый. Рука тянется к моей шее — пальцы медленно скользят по коже, рисуя невидимый узор от ключиц к груди. Глаза закрываются сами собой. От его прикосновений тело предательски расслабляется, а где-то глубоко внутри закипает то знакомое, опасное тепло.

— Ты... — его голос звучит тихо, но с силой, — моя, — заключает он твёрдо. — Никому не позволю тебя обижать.

От его слов легче не становится, но я всё же стараюсь дышать ровно.

Он опускает лицо к моей шее и дарит серию поцелуев — обжигающих, но ласковых. Вместо стонов мой живот предательски издаёт громкое урчание — так громко, что, кажется, его слышно на весь замок.

— Ой... — смущённо вздрагиваю я и бросаю на него виноватый взгляд.

Александр отстраняется, усмехаясь уголками губ.

— Сейчас попрошу, чтобы нам принесли поесть, — говорит он, поднимаясь с кровати.

— Хорошо, — отвечаю я, чувствуя, как румянец растекается по щекам. На самом деле, я ничего не ела с самого утра. Мы не брали еду в дорогу и нигде не останавливались. По идее, должны были приехать раньше, но из-за затопленной дороги после ливней пришлось ехать в объезд.

Комната хоть и не велика, но поражает своей монументальностью. Каждая деталь словно хранит память веков.

Стены из светлого камня — местами шероховатые, будто их шлифовали вручную сотни лет назад. В углах — кованые подсвечники, в которых догорают свечи, оставляя лёгкий аромат воска и дыма. Воздух прохладный, чуть влажный, но удивительно чистый — с примесью розового масла, наверное, от стоящего у окна флакона.

Неподалёку от двери стоит большой камин, сейчас он не тлел. Лето. Жарко. Но зимой здесь, наверное, невероятно уютно. У его подножия раскинулся густой ковер с замысловатым узором — кажется, подобные я видела когда-то в учебниках по истории или по телевизору у королевы Катрины. Это странное чувство — будто я шагнула в прошлое.

Окна невысокие, но широкие, и лунный свет свободно проникает внутрь, мягко ложась на мебель и ковер. Рядом — тяжёлые тёмные шторы из плотного велюра, элегантные и явно дорогие. При желании ими можно легко скрыть комнату от посторонних глаз.

Большая кровать с резным изголовьем занимает центр комнаты. На ней — покрывало глубокого бордового оттенка, тяжёлое, как сама атмосфера замка, и подушки с золотистой вышивкой. Всё выглядит слишком роскошно для обычного гостевого покоя.

У стены — туалетный столик с массивным зеркалом в позолоченной раме. На его поверхности — кисти, хрустальный флакончик и старинная шкатулка с инкрустацией. Пахнет древесиной, старым лаком и чем-то сладким — возможно, духами женщины, что когда-то жила в этих стенах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вся мебель из натурального дерева — массивная и на вид прочная, вырезанная вручную, с любовью и вниманием к каждой мелочи. Я провожу пальцами по краю кровати — ткань плотная, шелковистая, но холодная, как и всё здесь. Место прекрасно… и одновременно пугает. Слишком чужое, слишком правильное — будто в нём давно никто не жил, но кто-то неустанно следит, чтобы всё оставалось в идеальном порядке.

Александр возвращается почти сразу, даже не прикрывая за собой дверь. Следом за ним, будто по команде, входят девушки в одинаковой униформе. В руках у каждой — деревянные вёдра.

Почему не пластиковые? Непрактично же. Не поймёшь этих богатых.

Все они направляются в дальнюю часть комнаты, которую я толком не успела рассмотреть. Там, за ширмой, виднелась глянцевая белая ванна на изогнутых ножках — словно из старинных фильмов. Я внимательно следила за каждой из них, но ни одна девушка даже не попыталась взглянуть на меня или на Александра.

Если раньше в поместье взгляды персонала цеплялись за нас с любопытством, ожидая чего-то, то теперь всё иначе — они двигались синхронно, будто механизмы. Роботы в платьях, выполняющие свою задачу.

Одна за другой они входили с одинаковым ритмом, принося ведра и наполняя ванну. Последняя появилась с большим подносом — на нём стояли тарелки, прикрытые крышками, удерживающими тепло. Александр ловко перехватил поднос, давая понять, что дальше справится сам. Девушка лишь коротко кивнула. На их лицах — ни намёка на эмоции: сплошная сосредоточенность и безразличие.

— Хочешь принять ванну? — спрашивает он, поворачивая ключ в замке и запирая нас.

— С удовольствием, — выдыхаю я и почти вприпрыжку скрываюсь за ширмой.

Пальцы торопливо развязывают шнуровку на талии, платье мягко сползает вниз. Скидываю последнюю деталь одежды, освобождая кожу от тесного белья, и распускаю волосы — они рассыпаются по плечам лёгкими волнами. Кира заплетала мне косу с утра — с явной улыбкой, но, кажется, не из-за меня. Судя по её виду, ночь с Себастьяном у неё выдалась... насыщенной.

Следом снимаю свой браслет, а так же растягиваю замок на затылке от украшения подаренное накануне моим парнем. Все кладу на тумбочку рядом.

Опускаю руку в воду — горячая, обволакивающая, почти идеальная. Сначала ныряет одна нога, потом другая. И вот я полностью погружаюсь, позволяя телу утонуть в этом тепле. Впервые за весь день я чувствую, как напряжение уходит.

Мир будто стихает. Осталась только вода, мягкий пар и редкое потрескивание свечей за ширмой.

Александр появляется как хозяин своей жизни, медленно подходит к стойке недалеко от ванной. Внимательно слежу за ним, безмолвно. Его пальцы пробегают по пузырькам, расставленным с особым вниманием, перескакивая с одного на другой, и задерживаются на одном из них. Он резко подхватывает его с такой уверенностью, словно этот был ему определённо нужен, даже с какой-то игрой.

Подойдя вплотную, он срывает пробку и показательно, вытянутой рукой, опрокидывает всё содержимое, которое густой, но такой тонкой струёй стекает из флакона. Вода тут же окрашивается в сиреневый оттенок, и вместе с этим приходят невероятные ощущения спокойствия и умиротворения, а ещё — желания. Жгучие, сильные, не выносимые.

Чувствую, как грудь наполняется странным, ритмичным трепетом желания, а внизу живота возникают короткие, но пронзительно приятные спазмы. Щёки пылают, а всё тело окутывает волна нереального блаженства — мягкая, обволакивающая, словно невидимые пальцы скользят по каждой части меня, вызывая трепет и восторг.

— Что это? — срывается с моих губ вместе со стоном. Пытаюсь смотреть на Александра, но картина перед глазами плывет, сердце и дыхание срываются каждую секунду, и я не могу их успокоить.

— Ччч… — его указательный палец касается моих губ, горящих как огонь. — Просто расслабься…

И кажется, я уже плыву в мороке ощущений: глаза закатываются от удовольствия и нарастающего желания. Удивительно, что он при этом не касается меня — что же он добавил в ванну? «Неужели он колдун?» — пронеслось в голове. Уже не могу сдерживать порывы, стоны вырываются с моих уст всё чаще и становятся всё требовательнее, а взгляд ищет единственное утешение в этой комнате — Александра. Сгорая от желания, дыхание становится прерывистым и учащённым.

— Пожалуйста… — начинаю шептать, глядя на него умоляющим взглядом.

Он тут же усаживается на бортик ванны рядом, его руки скользят по моему лицу, и я словно погружаюсь в новую волну ощущений. Медленно, нежно он проводит пальцами по шее, к ключицам, мимо двух мягких, упругих бугорков. С каждым преодолённым сантиметром я вспыхиваю с новой силой.

— Тебе нравится, малыш? — и вот она, та самая фирменная улыбка человека, который всё контролирует и готов управлять тобой, как куклой.

— Дааа… — ответ прорывается сквозь стон, я смотрю на него, словно молю.

— Хочешь, чтобы я продолжал? — его рука медленно скользит к моему животу, пальцы перебирают его словно маленькие человечки.

— Да, я хочу этого… — не в силах совладать с собой, умоляю его прикоснуться как можно скорее, иначе не знаю, что со мной будет.

— Хорошо! — звучало это так уверенно и желанно, словно по первому требованию. Его рука тут же ныряет ниже, погружаясь по локоть, рубашка промокает, а пальцы скользят дальше…

Глава 70.

Едва кончики пальцев коснулись моей кожи — мир будто растворился. Я не успеваю осознать движение — лишь чувствую, как тело само тянется к нему, как будто между нами натянута тончайшая нить, пульсирующая одним сердцем.

Я хватаю его лицо, губы находят губы — и всё остальное исчезает. Поцелуй тянется, как огонь, что не желает угаснуть: в нём и отчаяние, и голод, и безмолвная просьба не отпускать. Воздуха не хватает, но отдалиться страшнее, чем утонуть в этом дыхании.

Его ладонь ложится на затылок, удерживая меня, будто боится, что я исчезну, стоит лишь ослабить хватку. Я не сопротивляюсь. Наоборот — ещё ближе, сильнее, глубже. Каждое движение — как признание, которое нельзя произнести словами.

На миг я закрываю глаза — и словно время перескакивает через кадр. Мои ноги уже обвивают его талию, спина чувствует силу его рук. Тепло наших тел сливается, превращаясь в одно непрерывное биение. Всё вокруг — лишь дрожь воздуха, сладкий вкус кожи и шёпот, похожий на молитву.

Он склоняется к моей шее, дыхание обжигает кожу. Мир качается — будто на грани сна и пробуждения. Где-то там, за границей этого поцелуя, остаётся всё остальное: слова, страх, рассудок.

И вот это повторяется вновь: стоит лишь прикрыть глаза на секунду — и мир вокруг меняется. Мы больше не в ванной. Он несёт меня к камину, осторожно опуская на ковер, словно я сделана из хрусталя и могу рассыпаться от малейшего прикосновения.

Одна его рука тянется к очагу — и тот вспыхивает, будто по волшебству. Но я почти не замечаю этого. Всё моё внимание принадлежит только ему — Александру, его присутствию, его теплу.

Он поднимается, и я наконец могу рассмотреть его силуэт, освещённый отблесками пламени. Горячие отблески огня скользят по его телу, очерчивая линии, от которых у меня перехватывает дыхание. Каждая клеточка будто тянется к нему, как к источнику жизни, к силе, что манит и пугает одновременно.

Не покидая комнаты, Александр подходит к шкафу у кровати. Распахивает дверцу, достаёт оттуда тёмную бутылку — кажется, вино, — этикетка теряется в полумраке. Второй рукой он ловко берёт два бокала.

На обратном пути я замечаю не столько предметы, сколько его уверенность, плавность движений, — в нём есть что-то первобытное, хищное и вместе с тем спокойное, как у человека, который знает, что весь мир принадлежит ему. Глаза жадно скользят по его телу и находят мужское достоинство, которое в движение покачивается из стороны в стороны. Губу прикусываю изо всей силы, железный привкус распустился на моем языке, но боли не чувствую.

Он садится рядом. Вскрывает бутылку и наливает густое, почти чёрное вино, густо пахнущее ягодами и специями. Один бокал он протягивает мне. Мы коротко встречаемся взглядами — без слов, без нужды что-то объяснять. Хрустальный звон бокалов звучит как обещание.

Вино обжигает губы и растекается по телу теплом, сладким и томным. Он снова наполняет бокалы и откладывает бутылку в сторону. Его рука скользит по стеклу, описывая легкое, почти неуловимое движение — будто касаясь невидимой границы между реальностью и грёзой. Влажные пальцы от вина опускаются вокруг моего ореола очерчивая круг, а затем горячий поцелуй накрывает его.

Опустив большой палец в бокал с вином, он подносит его к моим губам. Я обхватываю его с полным восторгом, медленно впитывая вкус. Он внимательно следит за каждым моим движением, и кажется, что в его взгляде уже зреет что-то скрытое… но я не понимаю, что именно.

От каждого его прикосновения сердце бьётся быстрее. Мир за стенами комнаты исчезает — остаются только он, огонь и пульс, совпадающий с ритмом его дыхания.

Он опускается всё ниже, заставляя моё дыхание сбиться. Каждый его вдох, каждый миг ожидания будто растягивает время. Внезапно он берёт бокал и медленно проливает немного вина — прохладные капли скользят по коже, смешиваясь с теплом. А затем — его прикосновения, мягкие, но властные, словно он играет мелодию, в которой я сама становлюсь звуком.

Мир растворяется. Воздух наполнен ароматом вина и пламени из камина. Сердце грохочет в груди, тело не слушается, лишь повторяет его ритм. Пальцы ищут опору, сжимая ковер, но всё напрасно — я тону в этом вихре ощущений, не в силах противиться, не желая вырваться.

Мир снова меняется, словно кто-то щёлкнул пальцами, стирая прежнюю картину.

Его присутствие становится всё ощутимее — власть, сила, сосредоточенность. Взгляд Александра пронзает, как тьма, в которой горит внутренний огонь. Всё под его контролем — каждый мой вдох, каждое движение.

Его пальцы, сжимаясь в кулак, крепко удерживают мои волосы на затылке, намотанные на кулак. Голова ритмично движется вперед и назад. Мои руки и пальцы впиваются в кожу его бедер, а губы обхватывают его, жадно двигаясь.

Приподняв взгляд, вижу полностью сосредоточенное лицо Александра. Он смотрит на меня — глаза чёрные, как сама тьма, жадные, страстные, страшные. Он контролирует каждое моё движение, рот слегка приоткрыт, грудь жадно вздыхает.

Кошусь взглядом сторону и замечаю перевёрнутую бутылку вина — уже пустую, как и два одиноких бокала рядом. Мы их выпили… но когда? Вся еда уже съедена и кажется я больше не голодна. Сколько прошло времени? Сейчас эти вопросы не имеют значения. Я — послушная девочка, готовая исполнить любое желание своего «господина».

Огонь в камине ярко вспыхивает, но между нами разгорается иной пожар — жаркий, неукротимый, пульсирующий в каждом вздохе, в каждом прикосновении.

Глаза закрываются, всё плывёт, и я растворяюсь вместе с ним в этом блаженном ощущении. Спина упирается в мягкую кровать, Александр нависает надо мной, между моих ног, двигаясь плавно, ритмично. Мои пальцы медленно скользят по его спине, оставляя следы когтей, словно рисуя свои узоры. По выражению лица можно прочесть, как ему приятно, но настроение изменилось — теперь оно напоминает одержимого человека, гонящегося за чем-то, словно сходит с ума. И кажется, в этом безумии он не одинок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Малыш… это просто невероятно… — шепчет он, прерываясь на стон. — Ты невероятная.

В этих словах скользят печаль, боль и страсть, сплетённые с жаждой, которую невозможно утолить.

Камин за его спиной уже почти тлеет, а за окном всё ещё ночь. Между нами творится нечто дикое, первобытное — ещё никогда прежде я не ощущала такого голодного, жаждущего желания. С каждым его движением всё становится интенсивнее, тело требует больше, и я понимаю: насытиться им невозможно.

Его губы ловят мои, и мы растворяемся в поцелуе, жадно и безудержно переплетая языки, словно каждая секунда этого танца — последний шанс прожить пламя желания.

Лишь на миг закрываю глаза — и мир вокруг меня словно взбесился. Пространство перемешалось, звуки и запахи переплелись, словно кто-то резко перемотал ленту жизни или переставил фигуры на гигантской шахматной доске. Сердце стучит быстрее, дыхание сбивается.

Открываю глаза — и уже не я лежу внизу. Я сверху. Каждое движение его тела, каждое прикосновение, которое я могу почувствовать руками и губами, кажется новым, неожиданным. Он смиренно подчиняется, словно доверяя мне всё свое — и это доверие делает власть во мне острой, манящей, жгучей.

Его пальцы впиваются в кожу моих бедер, сжимая и отчаянно пытаясь контролировать хотя бы эту часть моего тела, задавая ритм моему тазу. Мои зубы крепко прикусывают мой указательный палец, пока мир перед моими глазами скачет вверх и вниз.

Александр стиснул зубы от удовольствия, пытаясь контролировать дыхание, но все тщетно — мой голос уже меняет тональность, взбираясь на самые высокие ноты. Пик все не наступает, но ощущение, что он уже совсем близко… нужно лишь продержаться еще немного.

Ноги затекают, колени стерты в прах, сердце вот-вот выскочит из груди, а воздуха катастрофически не хватает. Отчаянно поглядываю на запертое окно: лунный свет освещает нас, переплетённых в этой страсти. Но желание управляет мной и не позволяет сбавить темп, как и его руки.

Руками хватаюсь за его упругую грудь, вжимаясь со всей силой, словно за единственную опору в этой комнате. Голова запрокидывается назад. Еще несколько движений — и вот оно, долгожданное завершение нашего танца страсти, выкрикиваю в пустоту практически одновременно с ним.

Без сил падаю на Александра, лицом упираюсь в подушку. Тело будто сковано, больше не подчиняется мне. Не желая вставать, просто лежу на нём, ощущая, как его пальцы мягко скользят по моей спине, от лопаток до поясницы, лаская каждый сантиметр кожи. Так приятно… Переворачиваюсь на спину, наконец сползая с моего мужчины и осознаю, насколько я влажная, до безумия вспотевшая. Впрочем, как и он сам.

Гляжу в его лицо и улыбаюсь с восхищением. Мы начинаем смеяться просто так.

— Это было что-то… — вырывается у меня.

— Ты была великолепна, — его пальцы касаются моего подбородка, тут же даря короткий поцелуй, который отзывается болью и жгучим чувством. Губы словно стерты от поцелуев, ищут хотя бы минуту покоя.

Александр приподнимается, находит полотенце себе и другое — мне. Второй раз в ту ванную я не полезу. Не сегодня… С этими мыслями вырубаюсь, покидая его лишь на короткий миг, чтобы проснуться утром.

Глава 71.

— Лиза… — шепот, тихий, обволакивающий, будто касание шелка по коже. Голос до боли знакомый, но неуловимый, как эхо из детства.

Я оглядываюсь — вокруг всё то же место. Озеро. Луна, огромная, неподвижная, висит так близко, что кажется — стоит протянуть руку, и можно коснуться её холодного света. За спиной — тени замка. Или того, что от него осталось. Полуразрушенные башни, чернеющие провалы окон, из которых тянет туманом.

С неба медленно опускаются снежинки — редкие, почти прозрачные. Они не тают, падая на кожу, будто и не снег вовсе, а чьи-то тихие, хрупкие мысли.

И всё же — странное спокойствие. Ни ветра, ни холода. Воздух — неподвижен, как перед последним вздохом.

— Кто здесь? — мой голос глухо отражается в пустоте. — Покажись!

Ответа нет. Только озеро впереди — гладкое, как зеркало, но под ним что-то движется. Чернота, будто живое дыхание тьмы.

Я смотрю вниз — на себя. Белоснежное платье, сотканное из невесомых нитей. Оно струится по телу, шепчет при каждом движении. Юбка тянется за мной, как шлейф света в этом беззвучном мире.

Снова голос — теперь он исходит прямо из глубины озера:

— Зачем ты пришла сюда?

Я делаю шаг. Лёд под ногами глухо отзывается, но не ломается. Ещё шаг. И ещё. Подо мной — темнота, зыбкая, будто в ней кто-то шевелится.

Небо над головой заливает густая чернота, а редкие звёзды дрожат, будто хотят погаснуть. Всё вокруг кажется нереальным, и всё же я помню это место. Оно зовёт меня.

И вдруг — дыхание. Холодное, ледяное, едва касающееся затылка. От него по коже бегут мурашки. В груди поднимается волна страха, такая живая, что я едва дышу. Обернуться страшно… но не обернуться — ещё страшнее.

Я делаю шаг, медленно поворачиваю голову — и замираю.

Передо мной стоит женщина. Высокая, прекрасная, словно сотканная из лунного света. Волосы — длинные, белоснежные, с неестественным свечением, струятся по плечам, будто двигаются в воде. Ее словно окутывает аура света.

Её глаза… голубые, глубокие, бесконечно знакомые. Я знаю этот взгляд. Я знала его всю жизнь.

— Мама? — шепчу одними губами. Слёзы выступают сами собой, горячие и живые, словно пробиваясь сквозь лёд. Я тяну руку к её лицу.

И вдруг — всё меняется. Её черты искажаются, будто кто-то дёрнул за невидимую нить. Глаза расширяются от боли и ужаса. Губы дрожат, и с них срывается крик:

— Беги!

Её руки взлетают — и сильный, нереально сильный удар в живот. Я падаю назад, ледяная корка подо мной трескается. Тонкий, чистый звук — как звон стекла.

Мгновение — и я лечу вниз. Я тону.

Лёд смыкается над головой, глуша всё. Вода обжигает, как нож. Я пытаюсь всплыть, но чем сильнее двигаюсь, тем глубже тянет вниз. Мир вокруг густеет, как чернила. Свет луны исчезает, растворяясь в чёрной бездне.

Звуки становятся чужими — будто кто-то шепчет прямо у уха, с каждой секундой всё ближе, всё настойчивее.

И последнее, что я ощущаю — чьи-то пальцы, касающиеся моего запястья, холодные, как сама смерть.

Вздрагиваю. Глаза распахиваются, дыхание сбивается. Это был всего лишь сон… но странное ощущение не уходит, будто часть того мира всё ещё прилипла к коже.

— Мама?.. — шепчу в полудрёме. — Почему я назвала её мамой?.. Глупость…

Медленно сажусь, провожу рукой по простыне рядом — одеяло вскинуто, место давно остыло.

Александра нет.

Дверь приоткрыта, и сквозь узкую щель тянет прохладой.

Луна, одиноко зависшая над окнами, почти скрылась за тучами.

Я сажусь на край кровати, прислушиваюсь — тишина давит, густая, вязкая. Камин, который ещё недавно пылал ярко и живо, теперь мёртв. Ни жара, ни запаха дыма. Только зола, остывшая и безликая.

Я подхожу к окну и распахиваю его. Ветер врывается в комнату без приглашения, ударяет в лицо, треплет волосы. И всё же я рада ему — этому живому дыханию ночи. Закрываю глаза, вдыхаю глубоко, как будто пытаюсь выветрить остатки сна.

Внизу раскинулся город — спящий, но не до конца. В некоторых домах ещё горит свет. Может, им тоже снятся кошмары, как мне? Узкие улицы тонут в тени, редкие огоньки дрожат, будто боятся угаснуть.

И вдруг — звук.

Плач.

Тонкий, женский, скулящий, будто кто-то плачет, зажав рот ладонью.

Я замираю.

Обернувшись к двери, слушаю — он будто доносится из коридора, прерывистый, жалобный, и от этого ещё страшнее.

Медленно, стараясь не дышать громко, подхожу ближе.

Шаг.

Ещё один.

Щель двери чернеет, как разрез в самой тьме.

Я выглядываю наружу. Коридор пуст. Только пламя факелов дрожит под дыханием ветра, отражаясь на каменных стенах — живое, тревожное, словно само боится замереть.

Решаю всё же вернуться в постель. Медленно отстраняюсь от двери, делаю шаг назад — и вдруг снова слышу этот звук. Голос. Стон. Будто сам замок стенает во сне, вспоминая тех, кто жил здесь до нас. Он тонкий, протяжный, леденящий — словно кто-то плачет не голосом, а самой душой.

Я вздрагиваю. Глаза мечутся по комнате.

На полу — рубашка Александра. Хватаю её, натягиваю на себя наспех, ткань холодная, но пахнет им — безопасностью, теплом. И всё же этого слишком мало.

Выдыхаю, делаю шаг за дверь.

— Эй… тут есть кто? — мой голос звучит чужим, будто не я говорю. Зачем я спрашиваю? Что хочу услышать в ответ?

Коридор тянется вперед, узкий, длинный, словно глотка спящего зверя. Тишина давит, но любопытство сильнее страха. Оно тянет, заставляет идти дальше, шаг за шагом — туда, где темнее всего.

Слева — поворот. Из-за него доносится тот же плач, приглушённый, как будто кто-то скрывается за стеной. Я резко оборачиваюсь, сердце колотится, пальцы сжимаются.

В том коридоре — тьма. Не просто отсутствие света, а вязкая, живая тьма, от которой хочется отступить, но ноги не слушаются.

Я стою, колеблюсь. Потом решаюсь.

Отламываю с крепления один из факелов. Пламя вспыхивает ярче, ослепляя на миг, и тени оживают — бегут по стенам, шевелятся, будто прячутся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Шаг.

Ещё один.

Каменные стены холодные, влажные. Ветер тихо стонет где-то внизу, и плач становится ближе, отчётливей.

— Елизаветта? — из темноты выскакивает мужская фигура. Пламя факела дрожит, выхватывая из тьмы знакомое лицо. Дамиан.

Он, кажется, сам не ожидал меня увидеть.

— Что ты здесь делаешь, милая? Потерялась?

Он оглядывается за спину — быстрым, почти нервным движением, будто проверяет, не идёт ли кто следом.

— Я слышала… плач, — выдыхаю, чуть смущаясь от собственного голоса.

— Плач? — он хмурится, словно впервые слышит это слово.

Я киваю.

— Женский, — показываю рукой в сторону мрачного коридора, откуда ещё недавно доносился тот звук.

Дамиан делает шаг ко мне. Свет от факела скользит по его лицу — на миг оно кажется чужим, чуть настороженным.

— Там никого нет, — произносит он тихо, с лёгким нажимом, делая ещё шаг вперёд.

Я невольно отступаю.

— Но я слышала… — начинаю, но слова тают в воздухе.

— По замку часто гуляет ветер, — в его голосе слышится насмешка, мягкая, почти заботливая.

Ещё шаг — и я чувствую холод стены за спиной. Камень влажный, липкий, от него пахнет сыростью. Отступать больше некуда.

— Лучше не бродить ночью одной, — продолжает он, наклоняя голову чуть набок, изучая меня, — мало ли…

Его взгляд становится плотным, почти ощутимым.

Пульс ускоряется. Я сглатываю, чувствуя, как жар приливает к лицу.

— А то? — спрашиваю, не узнавая свой голос — слишком тихо, слишком взволнованно.

— Ты со мной флиртуешь? — он улыбается. Улыбка мягкая, кривая, опасная. Голос опускается ниже, будто ласкает.

— Нет, — отвечаю быстро, но выходит это глухо, почти шёпотом.

Он смеётся тихо, почти беззвучно, и ставит руку на стену рядом с моим лицом. Пространство между нами исчезает.

Я чувствую его дыхание — тёплое, уверенное.

Дамиан скользит взглядом вниз, туда, где ткань рубашки Александра соскользнула с плеча, обнажив кожу. Его глаза становятся темнее.

Он наклоняется ближе, делает глубокий вдох, проводя лицом вдоль моей груди к шее. Воздух дрожит.

— Сирень… — шепчет, усмехаясь, — значит, играем по-грязному, братец.

Пламя факела колышется, отражаясь в его глазах.

Ощущаю трепет всем телом — от кончиков пальцев до самой макушки. Воздух между нами густеет, словно наэлектризован. Я не могу отвести взгляд, не могу даже вдохнуть ровно. Сердце колотится, кровь гулко пульсирует в висках.

— Что? — едва выдыхаю, не понимая, к чему он клонит.

— Так он тебе не сказал? — его брови взлетают от удивления. — Вот блин...

На миг в его глазах мелькает сожаление, но уже поздно — слова вырвались. Он делает шаг назад, словно хочет смягчить неловкость, но тут же вновь осматривает меня — медленно, слишком пристально. Я ловлю себя на мысли, судорожно надеюсь: рубашка Александра достаточно плотная, чтобы не просвечивать. Но, похоже, ему и этого достаточно.

— Может, ко мне пойдём? — тянет он с той легкостью, будто предлагает чашку чая.

Глаза мои расширяются от возмущения.

— Что?!

Секунда — и злость подступает горячей волной. В памяти всплывает вечер, когда мы приехали: все они — семья Александра. Тёмные глаза, холодные взгляды, язвительные фразы, будто ледяные лезвия. Да они...

— Да вы издеваетесь?! — шепчу, ударяясь затылком о стену. Камень глухо откликается, но боли нет — только досада и бессилие.

— Елизаветта, я всё ещё жду, — Дамиан не отступает. Его взгляд становится ещё плотнее, хищнее, будто он наслаждается этим.

И вдруг — шлёп!. Резкий звук ладони по затылку.

— Ай! — взвизгивает он, резко оборачиваясь. — Сильвия, за что?!

Сильвия?

Её силуэт появляется в свете факела — стройная фигура, волосы в беспорядке, взгляд строгий, почти материнский.

— А ну марш в кровать! — бросает она холодно. — Тоже мне, Казанова нашёлся.

И прежде чем он успевает ответить, её нога взлетает — пинок под зад такой точный, что я, не выдержав, прикрываю рот ладонью, чтобы не рассмеяться.